Максим Грек как ученый на фоне современной ему русской образованности

Поставленный нами вопрос имеет большое значение не только для биографии преподобного Максима Грека. Рассмотрение его весьма важ­но для выяснения того уровня образования и культуры, на котором на­ходилось современное Максиму русское общество.

В русской исторической литературе, особенно дореволюционного пе­риода, и зарубежной господствовал взгляд на Древнюю Русь времен Максима Грека как на страну, погруженную во мрак полного невеже­ства. В ней не видели признаков светского образования. Русский ум, по утверждению этих историков, был целиком погружен в сферу рели­гиозных идей.

Этот взгляд на образованность Древней Руси высказывали такие передовые представители русской общественной мысли второй половины XVIII и первой половины XIX столетий, как Татищев, Кантемир, Ломо­носов и др. Даже Пушкин и Белинский судили о русской образованно­сти средних веков с большим пренебрежением, отрицая проявления в русском обществе того времени каких-либо прогрессивных веяний¹.

Столь низкое мнение указанных выше культурных деятелей о состоя­нии образованности в Древней Руси объяснялось, несомненно, тем, что в их время богатые книжные рукописные сокровища не только не были изучены, но и совершенно не выявлены, оставаясь неизвестными широ­кому кругу образованного русского общества.

Однако и после того, как с середины XIX в. по инициативе и под руководством Академии наук началось довольно интенсивное собира­ние и изучение памятников древней русской письменности не только от­дельными учеными и любителями древности, но и целыми научными обществами, взгляд на крайнюю темноту и умственную отсталость Древней Руси продолжал удерживаться как в русской, так и в зарубеж­ной исторической науке.

Так, один из самых ранних русских церковных историков архиепис­коп Филарет (Гумилевский) отзывался о временах Максима Грека как о «темном веке»².

Точно так же В. Жмакин называл вторую половину XV и первую половину XVI веков «темным периодом» в истории русского просвеще­ния. Он отрицал существование в то время на Руси светского образо­вания и светской литературы. Русская мысль, по его словам, замкнута была тогда полностью в религиозную сферу³.

П. Н. Милюков утверждал, что на Руси в XVI в. не было ни идеи критики, ни идеи терпимости, ни идеи внутреннего духовного христиан­ства. Все эти идеи для огромного большинства русского общества были просто непонятны⁴.

Специально занимавшийся вопросом об образованности в Москов­ском государстве конца XV-XVII вв. проф. А. С. Архангельский, не­смотря на имевшееся в его распоряжении большое количество древних рукописных материалов, заявляет, что «образованность народа во всё продолжение периода XV-XVII вв. остается на самой низкой ступени, почти совершенно отсутствует». В своей характеристике состояния об­разованности в Московской Руси автор не только для XVI, но и для XVII в. слово «образованность» ставит в кавычках. По его словам, мысль русского народа, лишенного образованности, принимает крайне не­нормальное направление в сторону исключительно церковнообрядовую⁵.

В недавнее сравнительно время известный знаток древнерусской литературы М. Н. Сперанский писал, что дело образованности во времена Максима Грека на Руси было не многим выше картины, нарисованной архиепископом Новгородским Геннадием⁶.

Как известно, архиепископ Геннадий в своем послании митрополиту Симеону (1496–1504) жаловался на почти поголовную безграмотность новгородского духовенства ⁷.

На фоне указанной мрачной картины крайнего культурного невеже­ства Древней Руси к началу XVI в. большинство прежних исследовате­лей рассматривало литературно-научную деятельность Максима Грека как «первого просветителя России, впервые познакомившего русских с началами светской науки и западной образованности»⁸.

Взгляд на крайнюю умственную отсталость России начала XVI в. и на роль Максима Грека как первого просветителя русских с особой ка­тегоричностью подчеркивается в зарубежной литературе и особенно двумя учеными – И. Денисовым и Г. Папамихаилом. Первый, причисляя Максима Грека к гуманистам первого ранга, заявляет, что он явился на Руси как «апостол цивилизации при ее возникновении в России» и «стремился пробудить русских от умственной спячки»⁹. Г. Папамихаил в самом заглавии своего обширного труда называет Максима Грека «первым просветителем русских» и в двух главах – «Русская темнота» и «Великое беспросветное невежество русских» – рисует са­мую мрачную картину умственного и нравственного состояния совре­менного Максиму русского общества ¹⁰.

Мы считаем, что приведенные выше мнения историков о глубоком умственном застое Древней Руси и о роли Максима Грека как первого просветителя русских не могут быть приняты в науке и требуют реши­тельного пересмотра. Они построены не на тщательном изучении обшир­ного образовательного материала, которым располагали древние рус­ские книжники, а на отрывочных показаниях, хотя как будто и автори­тетных, но довольно односторонних. Таковы уже указанные нами жало­бы архиепископа Новгородского Геннадия на безграмотность духовен­ства, критические замечания о том же Стоглавого Собора и отзывы о Руси нескольких иностранцев, как, например, итальянского историка Павла Иовия (Джовио), писавшего в первой половине XVI в.¹¹, и Ан­тония Поссевина, бывшего в Москве в 80-х годах XVI в. Такие источ­ники не могут служить достаточным основанием для категорических суждений и выводов. Поэтому уже А. И. Соболевский в одной из своих работ указал, что эти свидетельства следует принимать с большими ограничениями¹².

В работах советских ученых А. И. Клибанова¹³, Я. С. Лурье¹⁴, Д. С. Лихачева¹⁵, М. П. Алексеева¹⁶ собрано довольно значительное ко­личество фактов, указывающих, что еще до Максима Грека на Русь начали проникать гуманистические идеи Запада.

Однако этих фактов далеко еще недостаточно для каких-либо опре­деленных и общих выводов. Вопрос о состоянии образованности в Мос­ковской Руси XV-XVI вв. требует рассмотрения всей совокупности ма­териалов, связанных с разными сторонами культурной жизни русского общества того времени. Здесь, прежде всего, следует напомнить, что Древняя Русь не была государством, совершенно изолированным от всего остального мира и замкнутым в самом себе. Она в той или иной степени соприкасалась с культурой соседних стран и в первую очередь с самой культурной страной в средние века – Византией.

На протяжении почти всех первых пяти веков своего существования Древняя Русь находилась в постоянных и довольно тесных культурных связях с Византией¹⁷. Оттуда поступали на Русь разного рода книги на греческом языке и в переводе на русский, частью непосредственно из

Константинополя, а частью через Афон и южнославянские страны, глав­ным образом, через Болгарию.

В Константинополе в XIV-XV вв. существовала небольшая колония русских паломников и монахов, среди которых были люди грамотные и даже знающие греческий язык. Они посылали в Русскую землю наи­более важные и интересные, по их мнению, книги как на греческом язы­ке, так и в переводе на русский язык. В некотором количестве книж­ная греко-восточная продукция притекала на Русь через Афон и через южнославянские страны, особенно через Болгарию. В последнем случае книги переправлялись на Русь уже в переводе на южнославянские язы­ки-болгарский и иногда сербский.

Какие это были книги? Конечно, в первую очередь церковно-религи­озные: богослужебные, сборники церковных песнопений, жития святых. Всей этой церковно-богословской литературы мы касаться не будем. Мы сосредоточим свое внимание на тех книгах, занесенных на Русь с гре­ческого Востока, которые содержали в себе не только богословские све­дения, но и сведения по светским наукам. Известно, что выдающиеся представители христианской Церкви первых веков считали необходи­мым использовать в интересах христианства всё лучшее из древней язы­ческой мудрости. Так, Святитель Василий Великий в своей беседе к юношеству призывал учеников изучать греко-римских писателей. «По­святим себя предварительному изучению сих внешних писателей, – го­ворит он, – потом уже начнем слушать священные и таинственные уче­ния». И далее он указывает, что христианский философ должен уподоб­ляться пчеле, собирая из древних авторов самое ценное¹⁸. Другой из­вестный представитель Древней Церкви – Святитель Григорий Бого­слов заявлял: «Меня объяла пламенная любовь к словесным наукам. Я старался обогатить себя языческой ученостью с намерением употребить ее в пособие христианскому просвещению»¹⁹.

Следуя таким наставлениям древних церковных авторитетов, многие и более поздние церковные писатели старались изучать произведения языческих мудрецов в апологетических целях и приводили из них вы­держки. Наглядным примером попыток сближения христианского уче­ния с языческой мудростью служат так называемые антологии, которые стали появляться с VII века.

Это были сборники, состоящие из выписок о различных предметах из Священного Писания, творений святых отцов Церкви и из произве­дений светских писателей, философов, ораторов, историков и поэтов. Такой характер имеют сборник преподобного Максима Исповедника (VII в.) под заглавием «КгсртХсеа xk'Aoysiа »«до1, гл'^т. г». ó.ayopov Зфдог; то>7 771V трас 7.7.1 cwv O-Vaftr.» и два сборника инока Антония, полу­чившего у греков за свои труды весьма характерное наименование Μελίσσα (Пчела). Под наименованием «Пчела» все три сборника были объединены в один и издавались на греческом и латинском языках, а потом появились в переводе на русский язык и на Руси²⁰.

О времени перевода «Пчелы» на русский язык определенных сведе­ний нет. Буквальные отрывки из нее встречаются в «Слове Даниила Заточника» и в «Слове о злых женах». Однако полные списки «Пчелы» известны не ранее XIV в. На протяжении XV-XVI вв. сборник подвер­-

гался некоторым изменениям и исправлениям, а в 1591 г. переведен был вновь ²¹ .

Сборник «Пчела» является одним из самых богатых памятников древнерусской письменности по количеству содержащихся в нем выдер­жек из произведений светских писателей, особенно древних авторов. В «Пчеле» приводятся краткие рассказы и изречения, преимущественно морального характера, из сочинений Плутарха, Филона, Ипократа, Де­мокрита, Диогена, Менандра, Геродота, Еврипида, Пифагора, Демо­сфена, Сократа, Ксенофонта, Аристида, Ликурга, Аристотеля, Диодора, Епиктета, Катона, Епикура, Ливания и других менее известных древ­них мужей²².

«Пчела» была любимым чтением в Древней Руси, о чем свидетель­ствуют многочисленные списки сборника от XIV-XVII вв., рассеянные по всем древнерусским библиотекам. Из нее приводит изречение Демо­крита архиепископ Ростовский Вассиан в XV в. в своем послании Ива­ну IIÏ «Слыши, что глаголет Демокрит философ: первее князю подо­бает имети ум ко всем пременным, а на супостаты крепость и муже­ство, и храбрость, а к своей дружине любовь и привет сладок»²³. В 30-х-40-х годах XVI в. Максим Грек и некоторые из современных ему публицистов будут развивать в своих сочинениях такие мысли²⁴.

Известно, что византийские историки и хронисты имели очень боль­шое влияние на древнерусскую летописную или историко-повествова­тельную литературу. Но произведения их содержали не только истори­ческие сведения. Там имелись материалы по географии, философии, мифологии и по древнегреческой литературе.

Особой известностью и вниманием в Древней Руси пользовались два хрониста: Иоанн Малала (VI в.) и Георгий Амартол (IX в.). Хроника Иоанна Малалы впервые переведена была на славянский язык болгар­ским монахом Григорием при царе Симеоне²⁵.

Возможно, что она в середине XI в. переведена была в Киеве на древнерусский язык одним из русских книжников при князе Ярославе, но дошла до нас в сборниках XIV в. под длинным заглавием, которое начиналось: «Книги Завета Божия Ветхого связующе образы Нового Завета...» В том же заглавии, между прочим, говорится, что книги пе­реведены с греческого на славянский при болгарском царе Симеоне пресвитером Григорием монахом²⁶.

О времени и месте первого перевода Хроники Георгия Амартола в науке существуют разногласия. Некоторые ученые (Палаузов, Н. И. Дурново, М. Вейнгардт, П. А. Лавров) считают, что перевод Хро­ники Георгия Амартола на славянский язык впервые был сделан бол­гарином. Однако аргументированным следует признать взгляд В. М. Ис-

трина, который в своем капитальном труде приходит к выводу, что «пе­ревод Хроники Георгия Амартола был сделан в конце первой половины XI в. на Руси, в Киеве, в русской книжной среде, на общелитературный церковнославянский язык, но в русской его редакции»²⁷.

Обращаясь к содержанию Хроник, следует отметить следующие ме­ста, которые должны были представлять интерес для читателей Древ­ней Руси.

В Хронике Иоанна Малалы находятся две статьи: «Сказание о Тро­янской войне» и «Александрия». В первой дается характеристика участ­ников Троянской войны и сообщаются сведения о Гомере, Виргилии и греческих трагиках. Во второй описываются походы Александра Маке­донского ²⁸. Отрывки из этих статей встречаются в большинстве древ­нерусских алфавитов и сборников.

Хроника Амартола богата сведениями о людях, нравах и обычаях разных народов, об исторических и мифологических героях древнего мира, упоминает о Гомере как создателе греческой поэзии, о Зеноне как создателе диалектики, Корамесе – создателе риторики, о Ликурге и Солоне как законодателях и о целом ряде греческих философов.

Наконец, в Хронике Амартола имеются сказания, взятые из разных апокрифических источников, как, например, сказания о Сивиллах, о врачебных книгах царя Соломона, о царице Савской. По всей вероятно­сти, эта Хроника известна была уже первому русскому летописцу, кото­рый заимствовал из нее описание быта сирийцев и вавилонян, сказание об амазонках, о нечестивых обычаях греков и о звезде, явившейся при Нероне в виде копья²⁹.

Хроника Амартола в виде более или менее обширных выдержек лег­ла в основу древних русских рукописных сборников, о чем будет ска­зано ниже. Этой Хроникой пользовался преподобный Иосиф Волоцкий при написании 2-го и 11-го Слов своего «Просветителя»³⁰. Из нее извле­кал некоторые материалы для своих сочинений Максим Грек.

Обратимся далее к переводным произведениям богословско-фило­софского, истолковательного и повествовательного характера, содержа­щим сведения или материалы по светским наукам.

Здесь, прежде всего, следует назвать труды выдающегося греческого богослова VIII в. преподобного Иоанна Дамаскина. Один из его трудов носит название «Точное изложение православной веры», или «Богосло­вие Иоанна Дамаскина». Этот труд занимал у греков первое место среди догматических сочинений и пользовался огромным авторитетом на Западе. Древнейший перевод с греческого на славянский язык сде­лан в X в. экзархом Болгарским Иоанном. Болгарский перевод известен по рукописям XVI в., иногда под заглавием «Слово о вере». В русской рукописной традиции перевод представлен рукописями XVI в. и притом в двух редакциях: одна дает текст древнего перевода X в. экзарха Бол­гарского, а вторая принадлежит князю Андрею Курбскому.

Кроме глав с богословским содержанием, в переводе имеется 12 глав, содержащих естественнонаучные сведения о свете и огне, «о водах и земле и еже от нея»; здесь же «Трактат о самовластии», или о свобод­ной воле человека³¹.

Второй замечательный труд Иоанна Дамаскина носит заглавие «Диалектика». Он составлен был для епископа Маиумского и имеет философский характер. В предисловии автор прямо заявляет, что его философия представляет собственно собрание мыслей языческих муд­рецов, из которых он заимствует, подобно святому Григорию Богослову, то, что не противоречит истине, и отвергает всё противное ей и испол­ненное сатанинской прелести. «Диалектика» Иоанна Дамаскина состав­лена под влиянием разных философских систем³².

Самыми важными и наиболее распространенными в Древней Руси источниками сведений естественнонаучного порядка были «Шестоднев экзарха Болгарского» и «Физиолог».

«Шестоднев» содержит в себе шесть Слов о творении мира. Он со­ставлен частично самим экзархом Иоанном, частью на основании бесед Святителя Василия Великого на первые главы книги Бытия о творении мира³³. Автор использовал затем творения некоторых других святых отцов Церкви, а также сочинения древних греческих философов и муд­рецов: Фалеса, Парменида, Демокрита, Диогена, Платона, Аристотеля.

Экзарх Иоанн вступает в полемику с греческими мудрецами, воз­ражая против их учения, что весь видимый мир произошел из трех сти­хий: воздуха, воды и огня. Сам экзарх признавал четыре стихии, состав­ляющие основу видимого мира: воду, воздух, огонь и землю³⁴.

Суждения экзарха Иоанна об основных стихиях материального мира впоследствии вносились часто в русские алфавиты иностранных рече­ний с указанием, что они заимствованы из «Шестоднева экзарха», и в другие русские сборники, что говорит о его популярности³⁵.

К «Шестодневу экзарха Болгарского» примыкает «Шестоднев Севе- риана Говальского» (епископа Сирийского, IV в.). В основном он сле­довал за «Шестодневом» святого Василия Великого, он усилил астро­логический элемент. Рукопись известна с XV в., но осталась не изданной и не описанной³⁶. Известна в двух редакциях: сербской и русской. В ранних списках русской редакции объявляется, что мир состоит из четырех этажей, расположенных один над другим. Нижний этаж – под­земный. В состав его входят: вода, тьма, огонь, ад, «пустота, тартар, бездны». Второй этаж образуется из аэра, облаков и воздуха. Далее следует небо, а над ним, выше всего, – опять вода, тьма, огонь, пре­стол Божества, свет незаходимый³⁷.

К этой же категории памятников следует отнести интересное про­изведение, написанное в форме поэмы, писателя VII в. Георгия Писи- дийского «Похвала к Богу от сотворений всей твари»³⁸. Произведение богато сведениями о природе. Перевод начинается указанием, что он сделан в 1385 г. Димитрием Зографом с греческого на русский язык.

И. Шляпкин высказывает сомнение о первоначальном русском перево­де³⁹. Он отмечает ряд заимствований автором «Похвалы» из сочинений Аристотеля, Платона, Плутарха и других древних философов.

Георгий Писида строит «мир сый весь» из четырех традиционных стихий: воздуха, огня, воды и земли. Мир у Писиды двухъярусный. Нижний ярус – земля – это корабль на воде. По поводу дождя Писида заявляет, что Бог устроил его, чтобы предохранить землю от засухи и бесплодия. В произведении много внимания уделяется жизни живот­ных, насекомых, рыб и птиц, причем автор повсюду видит проявление мудрости Творца.

Вторым важнейшим источником разных сведений о природе для русских читателей Древней Руси служил сборник под названием «Фи­зиолог»⁴⁰.

Исследователи А. Корнеев, Александров и другие выяснили сущест­вование в русско-славянской письменности трех переводов «Физиолога», различия между которыми восходят к греческим оригиналам⁴¹.

Болгарский перевод восходит к XIII в. Отрывки из «Физиолога» встречаются в русских рукописях не ранее XV в. Для читателей Древ­ней Руси этот памятник был одним из главных источников физиологиче­ских сведений ⁴². Из него заимствовал некоторые нравоучительные рас­сказы о птицах (преимущественно, баснословных) Максим Грек⁴³.

Большой интерес как источник не только богословских, но и свет­ских знаний представляет «Изборник Святослава 1073 г.» Этот Сбор­ник был переведен в Болгарии при царе Симеоне, возможно, тем же экзархом Иоанном и имел надписаиие: «Собор от мног отец толкова­ния о неразумьных словесех въ суаггелии и апостоле и в иных книгах, в кратць слъжено на память и на готовъ ответ».

В 1073 г. памятник переписан с некоторыми изменениями для ве­ликого князя Изяслава Ярославича и затем перешел к его брату Свято­славу⁴⁴. Сборник содержит в себе выписки и отрывки из произведений святых отцов Церкви и разных древних писателей, преимущественно философов. Особый интерес представляет риторическая статья визан­тийского филолога конца VI-начала VII в. Георгия Хировоска о фигу­рах. Судя по заглавию болгарского перевода и по началу статьи Хиро­воска ⁴⁵, Сборник Святослава являлся как бы первой русской энцикло­педией⁴⁶.

Источниками сведений, преимущественно географических, служили для читателя Древней Руси:

1) «Слово о царствии язык последних времен»,

2) «Сказание от первого человека до последнего века» святого Ме- фодия Патарского (IX в.),

а главным образом, 3) знаменитая «Христианская топография» Козьмы Индикоплова.

«Христианская топография» Козьмы Индикоплова, богатая географи­ческими сведениями (до IX в.), имела широкое распространение на Руси и сохранилась в многочисленных списках XIV-XVI вв. Некоторые из списков снабжены портретами Козьмы и интересными иллюстра­циями⁴⁷.

Мы отметили самые важные и наиболее известные переводные па­мятники древнерусской письменности греческого и южнославянского происхождения; при этом кратко коснулись и той стороны или части их содержания, которая связана с областью светских наук.

Представленный очерк, несмотря на его краткость, позволяет сделать тот несомненный вывод, что древнерусский читатель располагал значи­тельным книжным материалом, из которого он черпал или мог черпать не только сведения по религиозно-богословским вопросам, но и сведения, хотя и довольно элементарные и часто баснословные, по самым разно­образным отраслям светского образования.

Таким образом, своими первоначальными знаниями в области свет­ских наук (философии, истории, географии, или космографии, физиоло­гии, естествознания, филологии) русский читатель XIV-XVI вв. обязан в первую очередь культурным связям с Византией и отчасти с южно­славянскими странами.

Но Древняя Русь соприкасалась в культурном отношении не только с греко-восточным миром, но и с Западом.

Вопреки утверждениями старых историков, Московское государство в период средневековья не было отделено от западного мира какой-то железной стеной.

Культурные влияния с Запада проникали в Московские земли, преж­де всего, через Новгород. Выгодное географическое положение города способствовало разным связям его с Западом. Благодаря тому же гео­графическому положению Новгород избежал того опустошительного погрома, которому подверглась восточная Русь в период татарского ига. Поэтому культурное развитие Новгорода в XIII-XIV вв. шло более быстрыми темпами, чем в Московской Руси. Кроме того, более свобод­ный политический строй создавал почву для возникновения и развития вольномыслия, выливавшегося в средневековые ереси. В XIV в. в нов­городско-псковских краях появляется ересь «стригольников», а в XV в,– ересь «жидовствующих»⁴⁸.

Еретики были более образованными людьми, чем не только рядовая масса православных верующих, но и низшее православное духовенство, так как они старались обосновать свои взгляды книжными доводами.

По свидетельству архиепископа Новгородского Геннадия, еретики имели такие книги, какими не располагали даже богатые русские монастыри⁴⁹.

Вольномыслие проникало из новгородско-псковских земель в Мос­ковию. В конце XV в. оно нашло себе сторонников даже при дворе ве­ликого князя Ивана III. Здесь под покровительством самого митропо­лита Зосимы образовался кружок вольномыслящих, среди которых бы­ли люди довольно образованные для того времени. Достаточно назвать дьяка Феодора Курицына, автора знаменитого «Лаодикийского посла­ния»⁵⁰.

В самом Новгороде существовал центр западно-латинских влияний при дворе архиепископа Геннадия. Здесь по инициативе и под руковод­ством архиепископа Геннадия предпринят был грандиозный труд пере­вода Библии на славянский язык⁵¹. Перевод производился не с грече­ских образцов, а с латинской Вульгаты, для чего подобран был штат переводчиков-латинистов во главе с доминиканцем Вениамином.

Архиепископ Геннадий установил сношения с Римом, направив туда своего сотрудника толмача Димитрия Герасимова для собирания све­дений о новой Пасхалии и с другими поручениями. По-видимому, Гера­симов добросовестно выполнил поручения архиепископа Геннадия. В сво­их донесениях он сообщает, что установил связи с нужными людьми в Риме и добыл будто бы первый экземпляр известной «Повести о нов­городском белом клобуке»⁵². Возможно, что он тогда же привез из Рима и другой знаменитый документ – подложную дарственную грамоту царя Константина папе Сильвестру (Donatio Constantini) ⁵³.

С именем Димитрия Герасимова связывается также перевод на рус­ский язык латинской грамматики, которая, однако, не получила распро­странения на Руси.

Вторым пунктом, через который проникали западные влияния на Русь, был Киев. Связи с Западом через древнюю свою столицу Киев Русь устанавливает уже в XI в. Эти связи выражаются в брачных сою­зах, заключаемых киевскими князьями с владетельными домами Запа­да. В XII в. из 38 браков Рюриковичей 8 падали на Германию, 2 – на Францию, 5 – на Скандинавские королевства и Англию, 7 – на Польшу, 6 – на Венгрию, 3 заключены с половецкими принцессами, 1 -с визан­тийской принцессой и 2 – с представителями византийской аристокра­тии. Итак, 23 брака падали на католический Запад⁵⁴.

Эти брачные союзы имели, несомненно, известное культурное воздействие Запада на Киевскую Русь. Через них русские знакомились с

жизнью и бытом западных народов, их общественным строем. Возмож­но, что приезжавшие па Русь чужеземцы завозили сюда и некоторые произведения иностранной литературы. По свидетельству «Слова о пол­ку Игореве», в Киеве проживали как греки, так и западные иностран­цы, стоявшие в весьма близких отношениях к русской жизни ⁵⁵.

В дальнейшем значительную роль в отношениях между Древней Русью и Римом играл в отдельные исторические моменты церковно-ре­лигиозный вопрос. Уже в XI в. при папе Григории VII властолюбивый Рим, претендующий на мировое господство, пытался втянуть в сферу своего влияния отдаленную Русь, засылая в Киев своих легатов ⁵⁶. Осо­бенно сильным был натиск католического Запада на Русь при папе Иннокентии III (1198–1216), когда под властью латинян оказался в ре­зультате Крестовых походов почти весь греческий Восток⁵⁷.

Рим столкнулся в Киеве с сильным влиянием Византии, и борьба между ними за преобладание на Востоке продолжалась на протяжении нескольких столетий⁵⁸.

Со второй половины XV в. Москва вступает в культурные связи с Западом непосредственно. На Русь прибывают по приглашению прави­тельства не только разные мастера (строители, литейщики, живописцы), но и представители западной книжной образованности.

Перед приездом Максима Грека в Москву здесь появился ученый немец Николай Дулев, по прозванию Немчин. Он устроился придвор­ным врачом при Василии III. Довольно продолжительное время он вел пропаганду в пользу религиозной унии Москвы с Римом и занимался пе­реводом на русский язык западных книг, в частности астрологических. Это был, конечно, не единственный пришелец на Русь с Запада. Вместе с образованными людьми и мастерами в Московию поступали и разного рода произведения западной литературы, чаще всего через соседние славянские страны, особенно через Польшу.

Таким образом, ко времени Максима Грека русские библиотеки рас­полагали значительными собраниями произведений не только византий­ской, но и западноевропейской образованности ⁵⁹.

Наряду с переводными произведениями на Руси очень рано появля­ются научно-повествовательные сборники, созданные русскими книжни­ками.

Накоплявшиеся в древнерусских библиотеках переводные сочине­ния не оставались под спудом. Любознательные русские грамотные люди их изучали, переписывали и размножали. В процессе ознакомления с этими памятниками у русских читателей возникало желание выбрать из них наиболее важные и интересные, по их мнению, места и объединить в одно целое. Так появились свои русские сборники, возникшие на переводном материале, но потом путем изменений и дополнений посте­пенно приобретавшие самостоятельный характер. Для XIV-XV вв. это была типичная форма литературы, в XVI-XVII вв. она становится пре­обладающей. В качестве образца этого вида литературы данного вре­мени может служить сборник, известный под названием «Палея», или, по более распространенному наименованию, «Толковая Палея».

Свое название сборник «Палея» получил от греческого ή παλαιά, διαθήκη (Ветхий Завет), так как основным содержанием его является библей­ская история. Название «Толковая Палея» сборнику усвоено потому, что содержащиеся в нем библейские рассказы снабжены толкованиями в полемическом духе, направленном против евреев.

Дошедшая до нас Толковая Палея известна в трех редакциях.

Первая редакция – наиболее древняя; она восходит, по мнению В. М. Истрина, к XIII в.⁶⁰ и содержит, кроме библейской истории, неко­торые апокрифы. Текст первой редакции опубликован под заглавием «Палея Толковая по списку, сделанному в г. Коломне в 1406 г.»⁶¹.

Вторая редакция – полная, в своей исторической части доводит все­общую историю до киевского князя Владимира и заканчивается стать­ей, прославляющей Русскую землю, русский язык и князя Владимира. Главнейшими источниками для второй редакции служили: в первой половине – первая редакция, а во второй – «Хронограф по великому изложению», составленный на основании Хроники Амартола с привлече­нием других исторических материалов⁶². Поскольку основное содержа­ние Толковой Палеи полной редакции имеет исторический характер, не­которые ученые усвояют памятнику название «Историческая Палея»⁶³.

Кроме исторических сведений, Толковая Палея содержит немало материалов и по другим отраслям светского знания. Так, в «Сказании о столпотворении» имеются сведения по географии, так как этот апо­криф взят из «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова⁶⁴.

В Палее читатель может почерпнуть некоторые знания по филологии из объяснений собственных еврейских имен, где между прочим автор обнаруживает хорошее знание еврейского языка и большую начитан­ность⁶⁵. Знания по еврейскому языку можно получить также из поме­щенных в Палее отрывков из «Книги Кааф»⁶⁶.

Материалы по естествознанию имеются в одном из отрывков, вклю­ченных в Палею из интересного памятника древнерусской литературы «Златая Матица». Под таким названием известен сборник поучений нравоучительного характера. Слово «матица» – сербское и означает «начало», «источник»⁶⁷. Созданный в XV в. русским книжником, сбор­ник, возможно, имел предшественника южнославянского происхождения. Сохранился в единственном списке из собрания Погодина (№ 1024, нач. XV в.). Родственными «Златой Матице» памятниками того же XV в. можно считать сборники с наименованиями: «Маргарит», «Бисер», «Глу­бина», «Жемчуг»⁶⁸. XV век, как мы видим, был временем весьма ожив­ленной литературной деятельности на Руси.

Три отрывка из «Златой Матицы» впервые были изданы Ф. И. Бус­лаевым⁶⁹. Один из этих отрывков – статья «О природе» – помещен в Толковой Палее, но в более полном виде, так как сказания о животных, птицах и рыбах сопровождаются более или менее обширными толкова- ниями⁷⁰.

Возникши на русской почве, Толковая Палея широко использовала греческие и особенно византийские источники. Через нее дошли до Руси неизвестными путями замечательные фрагменты древнегреческой науч­ной литературы. Таковы, например, две статьи, приведенные в одном из сборников Евфросина (КБ-22): «Галеново на Ипократа» и «Алексан­дрово». В первой статье излагается через греческого ученого II в. н. э. Галена знаменитая теория Гиппократа о четырех стихиях. Во второй статье, принадлежащей греческому ученому III в. и. э. Александру, го­ворится о естественном развитии зародыша человека⁷¹.

Наконец, составитель второй редакции Толковой Палеи включил в свой сборник ряд интересных апокрифов. Таковы, например, «Александ­рия», «Переписка Тиверия с Пилатом», «Суды Соломона», «Откровения Мефодия Патарского».

Толковая Палея второй (полной) редакции имела очень широкое распространение, особенно к концу XV в. Она включалась частями, а иногда и полностью, в другие сборники.

В 1892 г. она воспроизведена (не до конца) с Синодальной руко­писи № 210 фототипическим способом под названием Толковая Палея 1477 года (вып. 1. Изд. ОЛДП. СПб., 1892)⁷².

Время появления второй редакции Толковой Палеи В. М. Истрин относит ко второй половине XIII в., не соглашаясь с мнением Н. С. Ти- хонравова, который связывает происхождение этой редакции с ересью жидовствующих ⁷³.

Третья редакция Толковой Палеи – краткая. Автор ее использовал материалы первой редакции и малоизвестный «Хронограф по великому изложению». Время создания третьей редакции с точностью установить трудно. Самый древний список датируется 1434 годом⁷⁴.

Я. С. Лурье в указанной выше статье устанавливает, что приведен­ный в сборнике Евфросина (КБ-11) текст 'Толковой Палеи представляет собой четвертую редакцию⁷⁵.

Столь же широкой известностью, как и сборники типа Толковой Па­леи, в Древней Руси пользовались специально исторические сборники, известные под названием «Хронографы».

Списки Хронографов довольно многочисленны, но весьма различны в отношении полноты изложения событий, хронологических рамок и все­возможных вставок. А. Попов различает три вида или редакции древ­них русских Хронографов⁷⁶.

Первый русский Хронограф – «Еллинский и Римский летописец» – относится к 1512 г. Он представляет собой сборник выдержек из про­изведений греческих летописцев: Иоанна Антиохийского, Иоанна Мала- лы и Георгия Амартола и заключает в себе 208 глав. По мнению

A. С. Архангельского, памятник составлен не одним, а несколькими рус­скими книжниками по переводным византийским Хроникам, а также по болгарским, сербским и русским источникам не только историческим, но и другим весьма разнообразного содержания⁷⁷.

Вторая редакция русского Хронографа составлена около 1617 г. и третья – в 1620–1646 гг.

В. М. Истрин называет еще особую редакцию – «Хронограф по ве­ликому изложению», – усвояя ей такое название потому, что она пред­ставляет собой переложение по преимуществу Хроники Амартола. По мнению В. М. Истрина, Хронограф этот уже существовал в середине XIII в.⁷⁸ '

Хотя основным содержанием русских Хронографов являются истори­ческие повествования, но наряду с этим составлявшие их русские книж­ники вносили в них сведения и из других областей светского знания, взятые из разных источников, иногда нам неизвестных. Так, в русском Хронографе первой редакции мы встречаем статьи: «О четырех великих морях», «О облацех», «О ветрах», «О граде и молнии», «О небеси», «О широте и долготе земли», «О стадиях и поприщах», «О земном устроении», «Колико отстоит небо от земли», «О трусе», «О четырех сти­хиях» и проч. Всего вопросам об окружающем нас физическом мире по­священо 35 статей, причем все они взяты из одного неизвестного нам источника, в котором наблюдаются следы сербского происхождения⁷⁹.

Представленный нами обзор древнерусских литературных памятни­ков, имеющих по своему содержанию близкое отношение к нашей те­ме, не является исчерпывающим. Многие произведения остаются до сих пор не только неизученными, но и невыявленными. Немало творе­ний русских книжников древних времен погибло.

Некоторое представление о том, насколько значительными книжны­ми материалами, содержащими сведения по самым различным вопро­сам знания, обладала Древняя Русь времен Максима Грека, могут дать краткие известия о древнерусских библиотеках. Мы остановимся, преж­де всего, на библиотеке Московских государей начала XVI в. После исследования С. Белокурова в науке преобладает мнение, что такой библиотеки вообще не существовало, так как о ней нет определенных известий, кроме упоминания у Максима Грека, и не обнаружено ника­ких следов в дальнейшем⁸⁰. Однако едва ли можно отвергать бесспор­ность свидетельства Максима Грека о существовании царского книго­хранилища в его время, о чем мы читаем в его официальном послании, направленном Василию III по поводу окончания перевода Толковой Псалтири⁸¹.

Возможно, «царская книгохранительница», о которой говорит Мак­сим Грек, была не так богата греческими рукописями, как она представ­лена в восторженных отзывах о ней, приписываемых Максиму Греку в одном из его жизнеописаний⁸². Возможно также, что она была почти недоступна читателям, чем отчасти и можно объяснить отсутствие о ней известий. Но категорически отрицать ее существование нет вполне достаточных оснований, и вопрос следует оставить открытым.

Более известна Патриаршая библиотека. В составленном на нее каталоге в феврале 1718 г. перечисляются книги не только богословско­го, но и светского содержания ⁸³. В частности, здесь перечисляются со­чинения многих известных греческих философов, историков и писате­лей⁸⁴. Здесь же мы встречаем упоминание о печатном издании знаме­нитого Лексикона Свиды, которым, вероятно, пользовался Максим Грек (изд. Милан, 1499)⁸⁵. Наконец, каталог глухо упоминает о четырех гре­ческих рукописях с творениями святого Дионисия Ареопагита. Несом­ненно, это те рукописи, которые ныне в Государственном Историческом музее и ждут своего исследователя⁸⁶.

Надо полагать, что древнейшие рукописи Патриаршей библиотеки в какой-то части перешли в состав Синодальной библиотеки, самая ран­няя опись которой относится к 1773 г.⁸⁷ Представление о составе этой библиотеки в конце XIX в. дает классическое описание ее А. Горского и К. Невоструева⁸⁸.

Имеются сведения о существовании в Древней Руси крупных руко­писных собраний при древней Новгородской кафедральной церкви свя­той Софии⁸⁹ и во многих богатых монастырях, как, например, Троице- Сергиевом⁹⁰, Кирилло-Белозерском ⁹¹, Волоколамском, Новом Иеруса­лиме, Саввино-Сторожевском, Пафнутиево-Боровском⁹², Чудовом в Москве⁹³, Соловецком⁹⁴ и других.

В качестве примера большого участия монастырей в умственном и литературном движении в Древней Руси В. О. Ключевский указыва­ет на Волоколамский монастырь. По количеству и качеству произведе­ний, написанных в стенах этого монастыря или людьми, вышедшими из него, Волоколамская обитель занимала исключительное место сре­ди русских монастырей. «Стоит прочитать,– пишет В. О. Ключевский,– дошедшие до нас описи библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря 1545, 1573 и 1591 гг., чтобы убедиться, как серьезно и любовно относи­лись иноки к почитанию книжному, сколько труда тратили на списыва­ние книг, как бережно их хранили»⁹⁵. «Монастырь сносился с Афоном и Константинополем. Из него монахи ходили на Восток и в южносла­вянские страны»⁹⁶.

Собиранием книг в Древней Руси занимались не только централь­ные книгохранилища и монастыри, но, подобно известным меценатам- собирателям позднейшего времени (Румянцев, Хлудов, Никитин, Ува­ров, Егоров, Большаков, Барсов и др.), и отдельные лица-книголюбы. Инок Евфросин (конец XV в.), большой знаток современной ему книж­ности, упоминая – часто с похвалой-древнейшего писателя и соби­рателя книг Соломона, книголюбов Исидора и Оригена, в одном месте замечает, что «некий Димитрий книгохранитель, яко суть книг собрано пол шести тмы, и еще посла в Иерусалим о книгах»⁹⁷.

Существует, наконец, известие, что Владимирский князь Константин Всеволодович в конце XIII в. основал училище при церкви св. Михаи­ла во Владимире, где обучали русских юношей русские и греческие мо­нахи, и собрал библиотеку, в которой насчитывалось только греческих книг до 1000⁹⁸.

Располагая довольно значительными книжными собраниями само­го разнообразного содержания, сосредоточенными в многочисленных церковных, гражданских и частных книгохранилищах, Древняя Русь времен Максима Грека далеко не бедна была и образованными людь­ми. Среди русских книжников уже в XV в. встречались лица, обладав­шие большой начитанностью и интересовавшиеся не только церковно­религиозными вопросами, но и самыми разнообразными отраслями «внешнего» и научного знания. Наглядным примером в данном случае является инок Евфросин, книгописец XV в., литературная и культур­ная деятельность которого освещена в указанной нами выше работе Я. С. Лурье.

На основании тщательного изучения четырех сборников из собра­ния Кирилло-Белозерского монастыря (КБ-6, КБ-9, КБ-11, КБ-22), со­ставленных и переписанных рукою Евфросина, Я. С. Лурье убедитель­но показывает, что трудолюбивый книгописец включил в свои сборни­ки десятки памятников первоклассного и литературного и исторического значения, уделяя при этом особое внимание материалам светского науч­ного содержания⁹⁹. Между прочим, после статей астрономического, ес­тественнонаучного и филологического характера Евфросин сообщает, что «на свете языков человеческих 72, четвероногих же род 54 и рыб­ных род 102 и змеиных род 103»¹⁰⁰.

Разнообразие и многочисленность сведений в сборниках Евфросина по разным отраслям человеческого знания говорят о большой эрудиции книгописца. Несомненно, Евфросин был не одиноким ценителем и со­бирателем научных знаний в конце XV в. По справедливому замеча­нию Я. С. Лурье, он был представителем того передового направления в русской литературе второй половины XV в., которое можно назвать светским¹⁰¹.

Это прогрессивное направление в русской литературе возникло в связи с крупным переломом в общественно-экономической и политиче­ской жизни Московского государства. В дальнейшем оно вместе с ум­ственным подъемом в русском обществе постепенно усиливается. В пер­вой половине XVI в., при Максиме Греке, в Москве существовала це­лая плеяда весьма образованных по тому времени людей – писателей, публицистов, общественных деятелей, которые знакомы были не только с достижениями греко-византийской культуры, но и с проникавшими на Русь гуманистическими идеями Запада. Назовем наиболеее извест­ных из них:

1. Василий Михайлович Тучков-Морозов. В своей переписке с Ан­дреем Курбским, Васькой Грязновым и старцами Кирилло-Белозерского монастыря проявил большую начитанность и талант писателя.

2. Андрей Михайлович Курбский. Известен своей перепиской с Ива­ном Грозным, а также научной и переводческой деятельностью.

3. Митрополит Макарий. Составитель знаменитого сборника «Ве­ликие Четни-Минеи».

4. Протопоп Сильвестр. Максим Грек называет его «многоученым».

5. Федор Иванович Карпов – писатель и публицист с гуманистиче­ским направлением.

6. Известные публицисты Иван Пересветов и Ермолай-Еразм и др.

После всего вышеизложенного можно ли утверждать, что Древняя

Русь ко времени Максима Грека находилась «в состоянии глубокой ум­ственной спячки» и что Максим Грек явился «первым просветителем» русских? Все подобного рода утверждения лишены оснований.

К XVI в. Русь обладала богатыми книжными собраниями, содержа­щими произведения и древних, и более поздних писателей по самым разнообразным вопросам светского знания. Среди русских книжников были люди широко по тому времени образованные, критически мысля­щие, интересующиеся проблемами современной им общественной жизни.

Таким образом, научно-литературная деятельность Максима Гре­ка на Руси протекала не среди беспросветной темноты и невежества русских, а на почве, значительно подготовленной для восприятия сооб­щаемых им новых знаний. Одним словом, это не был «первый просве­титель» Древней Руси. И однако значение Максима Грека в истории развития русского образования и культуры очень велико.

Максим Грек прибыл на Русь во всеоружии не только византий­ской, но и западноевропейской образованности эпохи Ренессанса. В его лице русские люди встретили ученого-эпциклопедиста, который мог дать ответ на самые разнообразные вопросы жизни и книжной мудрос­ти, волновавшие тогдашнее русское общество. И Максим Грек во вре­мя своего пребывания в России, несмотря на самые тяжелые условия жизни, отдал все свои знания и таланты на служение русскому народу. Нельзя не привести здесь замечательного отзыва о Максиме Греке од­ного из наших ученых. «Максим Грек,– пишет он,– жил в России в ужасных условиях: много лет провел в темнице (26 лет.– А. И.), в оковах, под надзором приставленных к нему шпионов, под тяжестью клеветы и придирок... Казалось бы, что ему при таких условиях до России, с ее чуждыми ему людьми, с ее обижаемыми крестьянами, с не­достатками государственного механизма? Нужно было по-настоящему полюбить эту страну с ее бедным народом, почувствовать в ней вторую родину, чтобы заглушить в себе все личные обиды, не озлобиться и це­ликом отдать ей свои обширные знания и яркий талант» ¹⁰².

Длительная тюремная изоляция не превратила Максима Грека в замкнутого, оторванного от жизни мыслителя. Это был природный три­бун, подобный Савонароле, с той лишь разницей, что флорентийский монах обращался к народным массам устно, а Максим Грек – письмен­но. Предназначая свои произведения, которые он писал за стенами тюрьмы, для широкого круга читателей, Максим Грек заботился об их распространении. Об этом свидетельствуют обращения к читателям в конце некоторых сочинений ¹⁰³.

По историческим известиям, слава Максима Грека еще при жизни была велика и его сочинения пользовались большой популярностью. А. И. Соболевский в своем сообщении «Греки – литературные деятели в Москве XVI-XVII вв.» писал: «Слава Максима Грека была очень велика. И Московское правительство после его смерти мечтало о дру­гом Максиме. Но греки XVII века совсем на него не были похожи» ¹⁰⁴. Эта слава не уменьшилась и после его смерти, но постепенно возраста­ла. Со второй половины XVI в. его произведения, особенно полемиче­ские, филологические и нравоучительные, включаются во все почти важ­нейшие сборники поучительного характера, начиная с «Великих Чети-их-Миней» митрополита Макария¹⁰⁵. В этом сборнике помещены 6 со­чинений Максима Грека, из них 4 переводных и 2 оригинальных¹⁰⁶.

Вместе с тем многие из русских книжников старались собрать со­чинения Максима Грека как можно полнее в единое целое, при этом некоторые из них, как, например, Вологодский архиепископ Иона, при подготовке сборника подвергали сочинения Максима Грека извест­ной обработке. Тот же архиепископ Иона пишет в конце первой части созданного им сборника, после 34-й главы: «5 ноября 1600 года. А пи­сана сия книга Максима Грека с добрых переводов, а трудов и потов много положено, как правилась сия великая книга»¹⁰⁷. Отметим, кста­ти, здесь же и еще один замечательный сборник сочинений Максима Грека конца XVII в. из собрания Щукина, № 37 (ГИМ). Сборник со­держит 95 глав или сочинений Максима Грека, но снабжен тремя ог­лавлениями. Первое оглавление помещено вначале и содержит назва­ния 39 сочинений. Два других оглавления – в конце рукописи. Второе оглавление содержит 55 глав или названий сочинений. Перед оглавле­нием предисловие гласит, что оглавление списано с древней книги Мак­сима Святогорца. Оно датируется 1550 (7058) г. Третье, заключитель­ное оглавление включает все новособранные сочинения и датируется 1587 (7095) г. Сборник заслуживает серьезного изучения, так как по­могает составить представление о процессе собирания сочинений Мак­сима Грека.

Широкий интерес к сочинениям Максима Грека в допетровской Ру­си объясняется тем, что люди самых различных состояний находили в них ответы на многие волновавшие их отвлеченные и недоуменные воп­росы.

Об этом ярко и убедительно, хотя и в своеобразной форме, го­ворит анонимный автор предисловия к одному из сборников сочинений Максима Грека XVII в. Там мы читаем: «Сладка убо сия книга благо­честивым, обличительна же злочестивым. Страшна же нам, грешникам, наказательна же всякому возрасту и роду всяку и сану, царем и кня­зем, начальникам и начальствуемым, воинам и простым, богатым и убогим, инокам и мирским, мужем и женам, юным и постаревшим. Есть же и богословствующим показательна и естествословствующим просветительна, стязующимся вооружение, молчальникам опасение, упражняющимся во зрении возможение, озлобляемым утешение, неду- гующим душевное исцеление, и да сокращение реку: все в ней есть ис- тинне благожелающим, вся носящи, некий вертоград всеплодный сия книга есть»¹⁰⁸.

Поскольку Максим Грек откликался в своих произведениях на все почти запросы как отдельных лиц, так и окружающей его русской сре­ды, то его произведения сами по себе дают богатый материал для пред­ставления о том уровне образованности, на котором находилось совре­менное ему русское общество, и вместе с тем позволяют выявить зна­чение этого писателя в истории культурного развития Древней Руси.

Обратимся теперь к детальному рассмотрению научно-литературно­го творчества Максима Грека¹⁰⁹.

Первое, что выделяло Максима Грека из среды современных ему русских книжников,– это обширные знания в области классической древности. Знакомство с классическим миром началось у Максима Грека с юных лет. Он происходил из знатной и образованной семьи. По свидетельству его собственноручной записи, он был «сын грека-филосо- фа»¹¹⁰. Философами в его время назывались люди наиболее образован­ные. О том же говорится в одном из ранних жизнеописаний Максима Грека, где он называется «сыном воеводским, изучавшим священную философию в своей земле, в Греках»¹¹¹.

Версия о происхождении Максима Грека, известного до постриже­ния в монашество под именем Михаила Триволиса, из знатной грече­ской семьи (сын воеводы) повторяется и во всех других более поздних сказаниях о его жизни¹¹². Поэтому можно полагать, что начальное классическое образование он получил еще в кругу своей семьи и в ме­стной греческой школе среднего типа.

Потом он поступает под руководство своего дяди Димитрия, гума­ниста, друга кардинала Виссариона. С 1492 по 1505 гг. он слушает в итальянских университетах лекции выдающихся профессоров-эллини- стов, преподававших греческий язык, греческую литературу и греческую

философию, занимается изучением и переводом древних греческих ав­торов для известного гуманиста-мецената Пико делла Мирандолы и ве­нецианского издателя Альды Мануция¹¹³.

Свои труды по изучению классической древности и ранневизантий­ской культуры Максим Грек завершил на Афоне, в Ватопедском мона­стыре, где он в течение 10 лет усердно изучал греческих авторов из бо­гатейшего фонда библиотеки монастыря, которая заключала в себе, помимо других собраний, две библиотеки, пожертвованные Афону им­ператорами Андроником Палеологом и Иоанном Кантакузеном¹¹⁴.

Таким образом, Максим Грек прибыл в Россию с обширными и глу­бокими знаниями античного наследства. Неудивительно поэтому, что, лишенный после суда 1525 г. привезенных им собственных книг, он пи­сал часто по памяти, иногда лишь жалуясь, особенно к старости, что запамятовал тот или иной факт¹¹⁵.

В нашей вышеуказанной статье мы довольно подробно отмечали, насколько часто Максим Грек в своих сочинениях при рассмотрении того или иного вопроса ссылается на древних греческих и римских ав­торов, приводя одних из них в качестве авторитетов, а другим давая резко отрицательные отзывы.

Среди современных Максиму Греку русских книжников было нема­ло людей, хорошо знавших имена многих древних писателей, по их высказываниям, встречающимся в переводных произведениях, но эти сведения были крайне отрывочны. На основании их нельзя было сос­тавить представления о значении того пли иного древнего писателя и ценности его творчества. Поэтому у большинства русских грамотных людей преобладало крайне недоверчивое отношение к древним писа­телям, особенно из языческого мира. Это недоверие часто распростра­нялось вообще на светских писателей и светские знания.

Вся предшествующая научно-образовательная подготовка Максима Грека воспитала в нем чувство уважения к классическому прошлому его родины, к ее писателям и деятелям. Отсюда столь частые у него обращения к авторитету древних авторов.

Вместе с тем продолжительное пребывание среди итальянских гу­манистов, выдвинувших в борьбе со схоластикой и церковными авто­ритетами на первый план разум, опыт и светские науки, не могло не оказать на молодого греческого ученого влияния; оно укрепило в нем сознание необходимости и важности для каждого человека не только религиозных, но и светских знаний.

Столкнувшись с этим вопросом в русской обстановке, Максим Грек выступил решительным защитником светского образования и свет­ских наук. В одном своем произведении («Повесть страшна и достопа- метна...») Максим восхваляет Париж за то, что там изучаются филосо­фия и «светские наказания – всяческая учения»¹¹⁶. В послании к Фе­дору Ивановичу Карпову он несколько раз повторяет, что «окружная учения добра и полезна человеческому житию» и что он не запрещает «приобщаться наказания словесных учений, украшающих Божия чело­века» ¹¹⁷.

В «Слове на Альманаха» Максим пишет: «Но да не непщуете ме­не сего ради укоряти, внешнее наказание полезно сущее и мало не все­ми свидетельствуемо просиявшими во благочестие. Не тако аз не не­благодарен ученик его»¹¹⁸.

Обращаясь при рассмотрении того или иного вопроса к авторите­ту классических авторов, Максим Грек награждает их самыми возвы­шенными, почетными эпитетами: «премудренный Омир (Гомер)», «мно- гопреумудренный» Одиссей, «велеумный мудрец» Исиод (Гесиод), «пре­мудрый» Плутарх и т. п.¹¹⁹

Но, выступая в защиту необходимости и пользы изучения класси­ческих авторов и светских наук вообще, Максим Грек сопровождает свои наставления существенными оговорками и ограничениями.

В своих прежних работах о Максиме Греке мы не раз подчеркива­ли, что мировоззрение этого писателя отличалось двойственностью, свойственной большинству представителей раннего Ренессанса.

Стремясь освободиться от цепей средневековой схоластики, сковы­вавших ум и волю человека, ранние гуманисты обратились к образцам и примерам античного мира, где природные способности и склонности человека получали возможность свободного развития. В то же время гуманисты типа Петрарки, Колуччо Салютати и другие не порывали с христианством, стремясь сохранить верность основным принципам хри­стианского учения.

Это стремление примирить христианство с язычеством нашло отра­жение и в литературном творчестве Максима Грека, с той, однако, раз­ницей, что наш писатель с большей подозрительностью относится к творениям античных авторов, чем итальянские гуманисты. Максим в своих главных произведениях настойчиво предупреждает русских чи­тателей от излишнего увлечения «красноглаголанием и баснословием» древних писателей и прелестью античных языческих образов. Особен­но наглядно это проявилось в его «Послании» Федору Ивановичу Кар­пову¹²⁰.

Указав, например, на важность и пользу изучения «окружных нака­заний» (светских учений), Максим здесь же далее пишет: «Множайшая некая вредна и пагубна в них кроются, яже аще по единому исчитати восхощем, книгу целу счинити понудимся. Толика в них лжа и нечис­тота»¹²¹. Максим Грек советует выбирать из сочинений древних и во­обще внешних писателей только то, что может служить лучшему пони­манию Священного Писания и укреплению христианской нравственно­сти. Он весьма ценит у древних всё, что подкрепляет основные положе­ния христианства, особенно в области морали, и решительно отвергает и порицает всё, что могло бы привести к забвению христианства и к аморальности.

В доказательство справедливости своих взглядов на вредное влия­ние крайнего увлечения античными поэтами и вообще древними писа­телями Максим ссылается на примеры из жизни современной ему Ита­лии, где он наблюдал во время пребывания там много случаев отпа­дения от христианства в среде поклонников классического мира. «О, коликих,– восклицает он,– аз в Италии познах нечестием языческим недугующих!»¹²² И далее он называет конкретно ряд учителей и фи­лософов итальянских школ, которые открыто проповедовали языческие взгляды. Некоторые из них готовы были даже построить языческие капища вместо христианских храмов¹²³. Максим здесь же признаёт, что он и сам некоторое время был близок к такому увлечению¹²⁴.

Как аскет, Максим Грек с особым негодованием отзывается о пи­сателях, погрешающих против христианской нравственности. К числу

таких писателей он относит ряд древнегреческих философов во главе с Эпикуром. Но на первом месте у него стоят мифологические сказания о древнегреческих богах. Противопоставляя высоконравственному хрис­тианскому учению языческую мифологию, он подробно останавливает­ся на похождениях богов и богинь Олимпа, начиная с Зевса, на их гневе, злобе, спорах и распрях между собой¹²⁵.

Приведенный нами краткий очерк взглядов Максима Грека на древ­них авторов и светские науки позволяет сделать два вывода.

1. Во времена Максима Грека были люди, настолько интересующие­ся классическими писателями, что Максим Грек нашел нужным высту­пить с предупреждением против излишних увлечений классической древностью во избежание забвения христианства.

2. Твердое заявление Максима Грека о важности и необходимости изучения «внешних» наук, его краткие, но яркие характеристики от­дельных древних писателей и мудрецов и, наконец, его настойчивые советы выбирать из произведений античных авторов только полезное для укрепления христианства и христианской морали, несмотря на из­вестную односторонность, усиливали интерес русских читателей к свет­ским книжным знаниям и расширяли их умственный кругозор.

Определенной философской концепции Максим Грек не создал. О его философских взглядах можно судить по отдельным высказываниям, разбросанным в разных сочинениях. Основные черты философских взглядов нашего писателя – противоречивость, склонность к неоплато­низму.

С точки зрения значения Максима Грека как философа в истории русской философской мысли необходимо, прежде всего, выяснить его отношение к философии как науке.

Мы отмечали в первой части нашей работы, что русские книжные люди древних времен получали сведения о знаменитых греческих фи­лософах на основании кратких выдержек из их сочинений, помещенных в разных переводных сборниках. На основании этих выдержек, имею­щих большей частью характер нравственных сентенций, нельзя было составить представление о какой-либо философской системе, и в Древ­ней Руси никаких философских концепций не существовало. Филосо­фия не находила тогда себе самостоятельного места и значения ни в мировоззрении, ни в жизни. Безраздельно господствовал взгляд, сог­ласно учению святого Иоанна Дамаскина, что источники знания и муд­рости являет Божественное Откровение и что философия – только слу­жанка богословия.

Максим Грек, как и русские книжники, не подвергал сомнению фор­мулу святого Иоанна Дамаскина о служебном положении философии по отношению к богословию. К творениям этого выдающегося богосло­ва средневековой Византии (VIII в.) Максим Грек относился с особым уважением, но, по-видимому, не вполне был удовлетворен известным тогда на Руси славянским переводом его «Богословия», сделанным Иоанном, экзархом Болгарским (X в.). В одном из своих сочинений Максим пишет: «Что лучше книги Дамаскина есть, аще бы пряме пре- ведена была и исправлена? Воистину небесной красоте подобна есть и пищи райстей и слаще паче меда и сота»¹²⁶.

Согласно учению святого Иоанна Дамаскина, Максим Грек в целом ряде высказываний подчеркивает:

1) что только богословию доступна высшая истина, а «внешние» зна­ния, в том числе и философия, только затемняют эту истину «диалек­тическими нуждами и софизмами»¹²⁷;

2) что латиняне утратили истину и извратили догматы, всецело до­верившись «Аристотелю и Платону и прочей чреде Еллинской»¹²⁸;

3) что «философские словесы суетны, не о Божественном бо глаго­лют, ниже мудрствуют, но о иных упражняются, их же нам нелепо есть и глаголати, наполняют воздух словесы, и ни едино же от них Богу угодно»¹²⁹.

Но в то же время, противореча самому себе, Максим Грек не ме­нее часто указывает на большую важность и пользу философских зна­ний не только для каждого человека, но для всего общества и отво­дит философии самостоятельное и весьма почетное место среди других наук.

Так, в послании Федору Карпову он пишет: «Философия бо вещь священна есть вельми, и истине Божественна без малого чего, о Бозе бо и правде Его и по вся преходящем (всеобъемлющем) непостижимем Его Промысле прилежнейше повествует, аще и не во всех полу­чает (успевает), зане Божественнаго вдохновения, якоже Божествеинин пророцы, непричастна, целомудрие же и мудрость, и кротость хвалит, и всяко ино благоукрашение нрава законополагает и гражданство со­ставляет нарочито, и, совокупльше рещи, всяку добродетель и благо­дать вводит во всем свете. Отнюду же и от древних некий рече: Больши ми благотворит житие сие философ муж, нежели царь благий»¹³⁰.

Во всех случаях, о которых мы отчасти упоминали в предшествую­щей главе, когда Максим говорит о пользе и важности «внешних нака­заний» (светских наук), он всегда имеет в виду и философию¹³¹. Се­бя Максим называет учеником философии, причем скромно заявляет, что, хотя и увлекался философией, но «не довольно пребыл даже в преддверии ее»¹³². Выдвижение Максимом Греком философии как са­мостоятельной науки и подчеркивание важности ее не только в част­ной, но и в общественной жизни, несмотря на противоречивые оговор­ки о ее служебном положении по отношению к богословию («рабыня Евангелия»), имели для своего времени немалое значение¹³³. Они про­буждали в мыслящих русских людях более глубокий интерес к фило­софским знаниям и открывали путь для самостоятельного решения раз­ных философских вопросов.

Но Максим Грек не только способствовал пробуждению русской философской мысли. Он дал свое собственное и довольно смелое для русских современников объяснение некоторых философских вопросов и наметил путь к пониманию и оценке философских учений древних мудрецов.

Для философских воззрений ранних гуманистов характерными явля­ются две особенности: склонность к неоплатонизму и преобладающий интерес к проблемам этического порядка.

В религиозно-философских мировоззрениях средневековых богосло­вов сталкивались два основных течения: одно исходило от Аристотеля, а другое – от Платона. Аристотелевская философия в передаче средне­вековых схоластов преобладала до эпохи Возрождения. Но наряду с ней имела сторонников среди христианских писателей и философия

Платона. В изложении знаменитого его последователя философа Прок- ла (410–485) она впервые нашла отражение в творениях выдающегося церковного писателя конца V – начала VI в., известного под ложным именем Дионисия Ареопагита¹³⁴. Последователем и почитателем Псев­до-Дионисия выступил в VII в. не менее выдающийся христианский богослов преподобный Максим Исповедник, который перевел творения Псевдо-Дионисия на сирский язык и снабдил их своими комментария­ми¹³⁵.

На Западе сочинения с именем Дионисия Ареопагита были переве­дены на латинский язык в IX в. Иоанном Эригеной Скоттом и оказа­ли сильное влияние на религиозно-философские воззрения этого средневекового мыслителя¹³⁶.

Борьба двух направлений – аристотелевского и платоновского, про­являвшаяся на Западе в спорах номиналистов с реалистами, продолжа­лась на протяжении всего средневековья. Она завершилась с наступ­лением Ренессанса полным торжеством идей Платона. Особым почи­танием этот греческий философ пользовался у итальянских гуманис­тов. Во время пребывания в Италии Максима Грека слава Платона достигла своего апогея. Имя этого философа ставили рядом с именем Христа. В честь его учреждались праздники. Знакомство с учением Пла­тона считалось обязательным не только для светских образованных лиц, но и для духовных. Некоторые прелаты цитировали Платона в своих проповедях.

Самым выдающимся почитателем и истолкователем Платона был профессор Флорентийской академии Марсилио Фичино, лекции кото­рого слушал молодой Максим Грек в течение нескольких лет. Вполне понятно, что идеи Платона оказали заметное влияние на религиозно­философские взгляды Максима Грека, и в частности на его представ­ление о Боге, которое, между прочим, Максим заимствовал не у Пла­тона непосредственно, а из одного сочинения Псевдо-Дионисия Ареопа­гита. Извлечение это гласит: «Божество существом Своим везде, ни­где же есть по великому Дионисию Ареопагиту, зане ни в одном месте вмещается и определяется»¹³⁷.

Приверженность к Ареолагитским взглядам Максим высказывает и в другом месте своих сочинений, где он восхваляет мудрость Ареопа-

гита, противопоставляя ее ложной мудрости древнегреческих филосо­фов¹³⁸.

Влияние платоновских идей сказывается далее в суждениях Мак­сима Г река:

1) о радикальном дуализме души и тела и насильственном их сое­динении¹³⁹;

2) о небесном происхождении души, упавшей с неба в темницу те­ла, и уподоблении ее ангельским духам ¹⁴⁰;

3) о катарсисе (очищении) ума и души¹⁴¹;

4) о красоте человеческого тела, созданного «нарочитым хитрецом» (т. е. премудрым художником)¹⁴².

Второй характерной особенностью философских взглядов Максима Грека, как отмечали мы выше, является их этическая направленность.

Проблемы морали занимали одно из самых важных мест в идеоло­гии гуманистов, в частности, и в их философии. Вместе с разумом как источником знания они выдвигали практические стороны философии- платоновские άοεταί: мудрость, мужество, укрощение страстей, спра­ведливость, страх Господень. Максим Грек в данном отношении был верным последователем гуманистов. Во всех местах своих сочинений, где он касается вопроса о важности и ценности светских наук, особен­но философских, он неизменно подчеркивает, что только та философия и те учения полезны и необходимы, которые содействуют укреплению добродетели¹⁴³.

С этой точки зрения он подходит и к оценке знаменитых древних языческих философов. Выше всех мудрецов античного мира Максим ставит Платона. В своем послании к великому князю Василию III Мак­сим называет Платона «первым из внешних философов», просвещен­ным от «богодохновенных Писаний», или «от света словесного исперва врожденного в человечестве»¹⁴⁴. В послании к Федору Карпову Мак­сим Грек называет Платона «внешних философов верховным»¹⁴⁵. С целью ознакомления русских читателей с учением Платона Максим переводит на русский язык из Лексикона Свиды вторую половину статьи под заглавием «О Платоне философе», в которой интерпретиру­ются тексты сочинений Платона: «Законы», «Горгий» и «Федон»¹⁴⁶.

После Платона Максим Грек ценит выше всех древних философов Сократа и Аристотеля. Он называет их «честнейшими и истинолюбны- ми еллинскими философами»¹⁴⁷. В своей полемике против ложной аст­рологии Максим ссылается в ряде мест на Аристотеля как на непрере­каемый авторитет¹⁴⁸. В то же время Максим Грек решительно отверга­ет учение Аристотеля о вечности материи, которое воспринято было одним из виднейших церковных писателей христианской древности – Оригеном и нашло позднее отражение в «Луцидариусе»¹⁴⁹.

С крайней резкостью отзывается Максим Грек о тех писателях-фи- лософах, которые погрешают против нравственности, призывая в сво­их произведениях искать в этой жизни всякого рода наслаждений. К числу таких философов он относит Хрисипа, Эпикура и «всех по ряду, иже в своих писаниях всяческо студодеяние содержат, ового убо сами бывше беснующе и рачители». «Лучше бо убо им было,– гово­рит Максим Грек,– аще без учения отошли бы жития сего, нежели многим научивше наставником быти ко всякой злобе, всем слышателем своим»¹⁵⁰.

Из краткого очерка философских взглядов Максима Грека можно сделать следующие выводы.

1) Высказывания Максима Грека о важности и пользе философии не только для каждого человека, но и для общества пробуждали в рус­ских читателях интерес к философским знаниям.

2) Ясно выраженный неоплатонизм собственных взглядов Максима Грека по разным философским вопросам наметил новый, более прогрес­сивный путь для дальнейшего развития русской философской мысли.

3) Выдвижение Максимом Греком на первый план моральных про­блем при оценке важности и достоинства философских творений клас­сической древности при всей односторонности такого подхода расши­ряло философский кругозор русских книжников и побуждало их к бо­лее сознательному и глубокому изучению произведений древних мудре­цов, которых они до сих пор знали чаще всего только по имени или по отрывочным изречениям.

Трудно проследить влияние философских взглядов Максима Грека на дальнейшее развитие русской философской мысли. Рукописные ис­точники XVI-XVII вв. остаются в своей массе еще далеко не изучен­ными, особенно с точки зрения содержащихся в них философских мате­риалов. Можно сказать, что на эту сторону древнерусских литератур­ных памятников исследователи до сих пор совершенно не обращали внимания; поэтому мы можем пока только говорить о некотором влия­нии Максима Грека на философские воззрения таких писателей XVI в., как князь Андрей Курбский и инок Зиновий Отенский. Более конкрет­ное и широкое освещение вопроса требует дополнительных изысканий.

а) Критика астрологических учений

Максим Грек весьма мало внимания уделял вопросам, связанным с явлениями природы. Материальный мир у него заслонялся интересами мира духовного. Поэтому на основании сохранившихся в его литера­турном наследии материалов довольно трудно составить цельное пред­ставление о натуралистических взглядах нашего писателя. Правда, Е. Голубинский в своей предметной классификации произведений Мак­сима Грека выделяет в особую группу несколько сочинений, которые относит к разряду естественнонаучных ¹⁵¹. Но эти сочинения не явля­ются собственными творениями нашего писателя, а извлечены им из известного средневекового сборника «Физиолог»¹⁵² и по содержанию

своему выражают господствовавший в Древней Руси, по мнению Т. Н. Ратиова¹⁵³, богословско-символический (может быть, точнее – религиозно-мистический) взгляд на природу. Судить по этим сочинени­ям, имеющим религиозно-нравоучительный характер, о подлинных на­туралистических возрениях Максима едва ли возможно.

Некоторое представление о них мы можем составить на основании его полемических сочинений против астрологии, апокрифов и различ­ных суеверий.

Астрологические воззрения имели в Древней Руси два источника: одни возникали в самой среде русского народа, другие заносились извне, сначала с греческого Востока, а потом и с Запада. Самобытная астрология была довольно примитивна. Она сводилась к предсказани­ям и гаданиям – на основании наблюдений над разными явлениями природы – о предстоящих событиях и действиях в жизни человека. Составлялись особые сборники, в которых давались указания, как должен поступать человек при известных природных явлениях или что он должен предвидеть. Таковы имевшие большое распространение сборники: «Громник», «Лунник», «Планетник», «Колядник», «Трепет- ник», «Лечебник» и др.¹⁵⁴ Все эти сборники имели преимущественно практическое направление. Так, например, в одном сборнике Кирилло- Белозерского монастыря XV в. помещено «Сказание известного Лун­ника, когда сеять и садить и врачевать человека»¹⁵⁵

Кроме указанных астрологических сборников местного происхожде­ния, связанных преимущественно с житейско-практическими запросами, в Московской Руси очень рано получили хождение астрологические ска­зания, занесенные извне, прежде всего с Востока, а несколько позднее и с Запада. Восточные сказания шли через Грецию и южнославянские страны. Источниками их служили «Шестоднев» Иоанна, экзарха Бол­гарского, «Александрия» и некоторые другие переводные памятники¹⁵⁶. С Запада астрологическая литература поступала на Русь преимущест­венно из Германии через Польшу.

Мы очень мало знаем об указанной литературе как местной, так и занесенной извне, поскольку исследователи до сих пор ей не уделя­ли внимания. Нам известны лишь названия некоторых астрологиче­ских сказаний, извлеченных из разных переводных трудов, как, напри­мер, «Тайна тайных», «Сказание о добрых и злых днях и часах» и др.¹⁵⁷

Некоторые исследователи (Н. С. Тихонравов) происхождение астро­логических учений на Руси связывают с ересью жидовствующнх. Но из литературного наследства этой ереси не осталось значительных произведений астрологического характера. Известно только одно – «Сказание о семи планетах, сиречь великих могучих звездах»¹⁵⁸.

До начала XVI в. русским читателям были известны только упомя­нутые выше астрологические произведения, которые, однако, имели весьма отдаленное отношение к астрологии. Крайне примитивные и по форме и по содержанию, они, с одной стороны, отражали страх чело­века

перед грозными и непонятными силами природы и мистическую веру в их таинственное воздействие на жизнь человека, а с другой – стремились как-то осмыслить явления окружающей природы и устано­вить какую-то закономерность в соотношениях между ними. Так, в Громниках, Молнияниках, Колядниках даются примеры предсказания погоды. В одном альманахе приводятся примеры затмения солнца, там же даются советы, как составлять гороскоп, даются медицинские со­веты и прочее.

Но в общем основное содержание и направление указанных сборни­ков сводилось к гаданиям, к попыткам предсказать по приметам и пе­ременам в природной стихии будущее в жизни человека.

Неизвестно, насколько знаком был Максим Грек с существовавшей до него на Руси гадательной литературой. Но что она была чужда его взглядам на природу – об этом можно заключить из его отрицатель­ного отзыва о гаданиях по голосу и полету птиц, упоминаемых в биб­лейском рассказе о Сауле¹⁵⁹.

С начала XVI в. на Русь проникает в большом количестве с Запа­да астрологическая литература более высокого ранга, в которой гада­тельные элементы переплетаются с элементарными астрономическими представлениями. Главным распространителем на Руси такого рода астрологических знаний во времена Максима Грека выступил Николай Немчин (Дулев), придворный врач при Василии III. По всем данным, это был для того времени весьма образованный человек, знакомый со многими достижениями западной науки. Максим Грек называет его «многоученым»¹⁶⁰. Николай Дулев, в частности, перевел на русский язык изданный в Германии «Альманах» Штоффлера. Это-кален­дарь с некоторыми астрологическими и астрономическими предсказа­ниями.¹⁶¹

На Западе увлечение этой ложной наукой было настолько велико, что предсказаниям по звездам готовы были верить не только простые люди, но и образованные. Максим Грек приводит один пример из жиз­ни современной ему Италии. Миланский герцог Людовик, совершенно доверившись гаданиям своего придворного астролога Амвросио де Ро- сате, почитавшегося первым среди итальянских астрологов, возмечтал о власти над всем миром и вступил в войну с французским королем Людовиком XII, но потерпел поражение, попал в плен и там бесслав­но закончил свою жизнь. ¹⁶²

Для русских книжников новые астрологические веяния с Запада с некоторым налетом научности имели отчасти положительное значение. Они расширяли представления о природных стихиях и представляли некоторую попытку установить известную закономерность в движении небесных тел и связать это движение с изменениями в природе. Одна­ко основное содержание занесенных с Запада астрологических сказа­ний оставалось мистическим и сводилось к суеверному учению о не­посредственном влиянии отдельных звезд на судьбу людей и к стремле­нию установить все условия и случаи этого влияния.

Таким образом, во времена Максима Грека в астрологии различа­лось два направления: научно-астрономическое и гадательное. Максим Грек четко определил свое отношение к тому и другому направлению: принимал и одобрял первое и решительно отвергал второе. В одном месте Максим пишет: «Еллини убо звездами сими, солнцем же и лу­ною, востоку и западу, разумеша вся, яже о нас строится, мы же благодарнии глаголем: яко знамения от них бывают, дождю и бездождию,

студенству же и теплоте, мокроте и сухоте и ветрам, а наших дел ни- какоже; мы же самовластии бывше (создани) Содетелем, властели есме своих дел»¹⁶³. То же самое он повторяет в двух других сочине­ниях¹⁶⁴.

Такой взгляд Максима Грека на астрологию совершенно чужд ре­лигиозно-мистических представлений о природе и носит черты естест­веннонаучного понимания. Это прослеживается во всех его сочинениях, направленных против гадательной астрологии. Можно, кстати, отметить здесь, что полемика Максима Грека против ложных астрологических учений особенно наглядно обнаруживает высокий для того времени уровень образованности нашего писателя.

Опровержению гадательной астрологии Максим Грек посвятил целый ряд специальных сочинений¹⁶⁵. Кроме того, он затрагивает этот вопрос и в нескольких своих трудах, написанных по другим поводам. Особого внимания заслуживают два сочинения: «Слово против тщащихся звез­дозрением прорицати о будущем и о самовластии человеком»¹⁶⁶ и письмо «Господину Федору Карпу Ивановичу»¹⁶⁷. Это – подлинные на­учные трактаты. Они поражают обширной и разнообразной аргумен­тацией, направленной против гадательной астрологии.

Основная мысль, пронизывающая все его полемические сочинения против астрологии,– несоответствие астрологических гаданий с хрис­тианским учением о Промысле Божием. Для подкрепления своих поло­жений Максим Грек привлекает данные из области философии, истории и из законов логики.

Свои философские доказательства против ложной астрологии Мак­сим Грек начинает со ссылки на авторитет таких древних философов, как Сократ, Платон и Аристотель. Нигде в сочинениях этих великих мудрецов Максим не находит и намека на признание ими астрологи­ческих гаданий или одобрение астрологических учений¹⁶⁸.

Наиболее важным аргументом из философии против гаданий Мак­сим Грек считает противоречие их свободе воли человека. В ряде сочи­нений и в отдельных высказываниях он решительно осуждает детерми­низм астрологов и выступает горячим защитником «гуманистической идеи самовластия человека»¹⁶⁹. «Неужели,– возмущенно заявляет Мак­сим в одном месте,– добродетельная или злобная нечестивая жизнь то­го или другого человека зависит от звездных обновлений (перемен)? Значит,– продолжает он,– все люди, находящиеся под звездными си­лами, по нужде, а не по произволению бывают добрыми или злыми?»¹⁷⁰

В этой части своей аргументации против астрологических заблуж­дений Максим примыкает к ранним итальянским гуманистам, в частнос­ти, к Колуччо Салютати. Так, Колуччо Салютати в своем трактате «De fa to et fortuna» («О судьбе и счастье»), как и Максим, на первое место выдвигает Промысл Божий, свободе же воли человека отводит подчиненное место¹⁷¹.

Наиболее многочисленные доказательства против астрологических учений Максим Грек приводит из истории. Эти доказательства он стро­ит на примерах и фактах из жизни и деятельности выдающихся полко­водцев и правителей древнего мира. Так, из истории Греции он ссыла­ется на Фемистокла и Александра Великого, из истории Рима – на

Ганнибала Африканского, Юлия Цезаря и Константина. Разбирая по­беды древних полководцев, Максим восклицает: «Разве они одержива­ли победы над своими врагами «звездозрительным художеством», а не доблестью, смелейшей храбростью и воеводским искусством?!»¹⁷².

Затем Максим обращается к истории Византии и в качестве приме­ров отмечает жизнь и деятельность императоров: Иустина, Юстиниа­на, Василия Македонянина, Фоки, Маврикия, которые, говорит он, «не колесом счастья и звездными схождении восходили на престол царств»¹⁷³.

Наконец, Максим Грек приводит пример из истории Древней Руси, указывая на князя Димитрия Донского, разгромившего в 1380 г. полчи­ща Мамая «не звезднозрительной фортуной, а воеводской мудростью и скоростию ума» ¹⁷⁴.

На основании анализа полемических работ Максима Грека против астрологии можно сделать тот несомненный вывод, что он допускал влияние одних явлений в природе на другие и на основании этого воз­можность предсказаний таких перемен в природе, как наступление хо­лода, тепла, засухи, дождей, ветров и т. д., но решительно отвергал ос­новную мысль современных ему астрологов о влиянии движения пла­нет и звезд на свободную деятельность человека и его судьбу. В этом отношении он стоял выше многих как западных, так и русских совре­менных ему передовых мыслителей. Он выступал уже как представи­тель нового направления в понимании и истолковании природных яв­лений, которое можно назвать естественнонаучным. Как на передового мыслителя смотрели на Максима Грека и окружавшие его русские книжные люди. Они обращались к нему за разъяснениями по самым различным вопросам натуралистического характера. В частности, Фе­дор Карпов просил Максима Грека разъяснить изречения из 3-й кни­ги Ездры (6 гл., 42, 47–54 ст.) о воде, земле, Еносе и Левиафане¹⁷⁵.

б) Полемика против апокрифов и разных суеверий

Если критические статьи Максима Грека против гадательной астро­логии позволяют сделать некоторые выводы о склонности писателя к естественнонаучному пониманию природы, то его полемические сочине­ния против апокрифов и суеверий для таких выводов дают чрезвычай-_г но мало материалов. Почти все апокрифические сказания и суеверные взгляды, ложность которых раскрывает Максим Грек, касаются церков­но-религиозных или чисто богословских вопросов, и Максим Грек вы­ступает здесь как богослов ¹⁷⁶.

Так, 1) в сочинении «Слово обличительно, вкупе и развращательно, лживаго писания Афродитиана, персянина зломудреннаго»¹⁷⁷ Максим Грек, рассматривая апокрифическое «Сказание», написанное будто бы персидским волхвом Афродитианом в защиту христианства, раскрыва­ет его антихристианский характер, так как в нем христианские взгля­ды переплетаются с языческими.

3) В «Сказании о Июде предатели на Аполлинария» ¹⁷⁸преподоб­ный Максим высмеивает нелепость апокрифического повествования о

том, что Иуда жил еще долго и после того, как у него распались внут­ренности.

3) В сочинении «Словеса супротивна ко Иоанну Лодовику, толков­нику священный книги св. Августина, епископа Иппонскаго»¹⁷⁹ , Мак­сим Грек разоблачает ложность толкований Иоанна Людовика Вивеса книги Блаженного Августина «De civitate Dei» («О граде Божием»), так как в этих толкованиях Людовик допускает явное смешение христи­анских представлений с языческими.

Особое место среди сочинений Максима Грека, направленных про­тив апокрифов, занимает «Послание к некоему мужу поучительно на обеты некоего латынина-мудреца»¹⁸⁰. Написано оно против переведен­ной с немецкого языка на русский знаменитой апокрифической книги под названием «Луцидариус».

Ядро этого выдающегося памятника западной средневековой обра­зованности составляют два сочинения латинского писателя конца XI – начала XII в. Гонория Отенского «Elucidarium» и «Imago Mundi». Пер­вое из них имеет библейско-богословское содержание, второе носит общеобразовательный характер. Объединенные вместе, они послужили основанием для средневекового латинского «Луцидариуса»¹⁸¹.

В конце XV-начале XVI в. латинский «Луцидариус» был переве­ден на немецкий язык. Для этого перевода источниками служили ука­занные выше сочинения Гонория Отенского, а кроме того, «Gerrina Ani­mal» его же и «Philosophia Mundi» неизвестного автора¹⁸².

Немецкий «Луцидариус» по содержанию своему носил по преиму­ществу общеобразовательный характер и предназначался, по-видимому, для мирян в качестве некоего учебного пособия, так как материал в нем изложен в форме беседы между учеником и учителем.

Первый древнерусский перевод немецкого «Луцидариуса» с неко­торыми сокращениями сделан в начале XVI в. Перевод, возможно, при­надлежит князю Георгию Токмакову, от которого преподобный Мак­сим получил русский «Луцидариус» и к которому писал свое посла­ние.

Как и на Западе, «Луцидариус» на Руси сразу же получил широ­кую популярность. Сохранилось две редакции русского «Луцидариу­са"- краткая, более поздняя, изданная Н. Тихонравовым¹⁸³, и об­ширная, более ранняя, изданная И. Порфирьсвым¹⁸⁴.

Как указывалось выше, «Луцидариус» предназначался для мирян и касался явлений и предметов, главным образом, материального ми­ра. Начинаясь вопросами о вере и Боге, книга сразу переходила к длин­ному ряду вопросов об устройстве мира, о небе и земле, о четырех эле­ментах, о падении ангелов, об аде, о рае, об Адаме, о Енохе, о том, на чем держится земля, о трех частях света – Азии, Европе и Африке. В книге рассматривались и вопросы естественно-исторического характе­ра: об огне, воде, ветрах, землетрясении, об антиподах, о планетах, звездах и луне, о затмениях, громе, молнии, о происхождении света, о рождении человека, его конце, конце всех вещей и будущем воздая­нии. В заключении давалось объяснение церковных служб.

Поскольку возникновение памятника относится к концу раннего средневековья, то мы находим в нем выражение некоторых крайне примитивных средневековых представлений. На это указывают, напри­мер, такие встречающиеся в нем наивные вопросы: «Откуда растут во­лосы?», «Откуда растут ногти?» и т. п.¹⁸⁵

В этом отношении «Луцидариус» напоминает отчасти уроки средне­векового ученого Алкуина во дворцовой Академии Карла Великого, ко­торые он давал детям Карла. Уроки касались всех отраслей знания и состояли из вопросов и ответов, как, например: «Что такое слово? – Истолкователь души»; «Кто рождает слово? – Язык»; «Что такое язык? – Бич воздуха»; «Что такое голова? – Вершина тела»; «Что такое тело? – Жилище души» и т. п.¹⁸⁶

Однако «Луцидариус» далеко зашел вперед во взглядах на мир по сравнению со временами Алкуина. Наряду с наивными понятиями в нем мы находим такие объяснения природных явлений, которые близ­ки к научному определению. Так, в «Луцидариусе» говорится, что звез­ды не могут падать на Землю, так как каждая звезда во много раз больше Земли и при падении раздавила бы последнюю. Солнечное зат­мение объясняется тем, что в известные моменты луна становится меж­ду солнцем и землей и закрывает свет¹⁸⁷.

Максим Грек в своем «Послании» касается только библейской ча­сти апокрифа, где речь идет о творении мира и о жизни первых людей в раю. Свои опровержения он строит на основе высказываний церков­ных, писателей, главным образом, святого Иоанна Дамаскина. Вопро­сов общеобразовательного характера, имеющих отношение к естество­знанию, он не затрагивал. Судя по приведенным выше высказываниям апокрифа о некоторых явлениях природы (падение звезд, солнечное затмение), «Луцидариус» стоял в этой части близко к наиболее пере­довым взглядам того времени, и у преподобного Максима не было по­вода для критики, что свидетельствует о сравнительно высоком уровне его собственных естественнонаучных воззрений.

Положительное значение полемики Максима Грека против апок­рифов заключалось в том, что своими высказываниями, основанными на мнениях многих авторитетов и доводах разума, он разрушал укоренив­шееся в сознании русских читателей слепое преклонение перед всяким письменным памятником, независимо от его содержания и происхожде­ния, и расчищал путь для более критического отношения к прочитан­ному.

Такое же положительное значение- в смысле пробуждения в со­временном Максиму Греку русском обществе духа критицизма – име­ли его статьи, направленные против суеверий.

В «Слове» против говорящих, что солнце не заходит всю Пасхаль­ную неделю и что эта неделя является одним днем¹⁸⁸, Максим Грек ука­зывает на несообразноеть подобного утверждения, противоречащего законам природы и действительности.

В «Сказании о рукописании греховнем»¹⁸⁹, имеющем характер апокрифа, выражается мысль, что Адам выдал диаволу рукописное обязательство, отдающее его в рабство диаволу на вечные времена. Максим Грек называется это «Сказание» «мудрословием безумным».

В «Послании на безумную прелесть и богомерзскую мудръетвую- щих, яко погребания для утопленаго и убитаго бывают плододлитель­ны стужы земных прозябений»¹⁹⁰. Максим Грек резко выступает про-

тив мнения, что не следует погребать тела утопленников, так как это будто бы имеет вредное влияние на плодородие земли. Максим Грек считает такой предрассудок бесчеловечным и дает примеры заботливого отношения к мертвым у морских дельфинов.

Большой интерес представляет «Ответ (Максима Грека) к вопро­сившему: кому, рече, преже всех с небес грамота сослана бысть»¹⁹¹. В средние века существовали различные мнения о происхождении гра­моты или письменности. В знаменитом памятнике средневековой визан­тийской образованности – Лексиконе Свиды в разных статьях приво­дятся три мнения. В статье на слово A­^οαάμ говорится, что греческое письмо получило начало от еврейского, на что указывает созвучие на­чальной греческой буквы альфа и еврейской алеф. О происхождении еврейского письма в словаре умалчивается¹⁹².

В другой статье Лексикона на слово Γο^ματα сообщается, что грамоту впервые изобрели финикийцы, чем Финикия и прославилась¹⁹³.

В сказании же о Прометее (Ιίρο [χ( ι)εο-) первым изобретателем грамоты, научившим людей книжной мудрости, называется именно этот герой греческой мифологии¹⁹⁴.

Максиму Греку, несомненно, были известны все указанные мне­ния о происхождении грамоты. Но в своем ответе на вопрос апокри­фа: кому и когда была послана с неба грамота? – он не счел нужным высказывать свое мнение, а ограничился заявлением, что грамота «несть сослана николиже и никомуже».

Максиму Греку принадлежит ряд интересных сообщений из облас­ти всемирной географии, или, по принятой в его время терминологии, космографии, которые оказали несомненное влияние на дальнейшее развитие этой науки на Руси.

До XVI в. русские люди в своих представлениях о Земле и ее на­селении исходили из библейского сказания о разделении всего «зем­ного круга», как тогда выражались, на три части между сыновьями Ноя после потопа: Симом, Хамом и Иафетом. Симу предоставлена бы­ла восточная часть, получившая название «Азия», Хаму – полуденная, названная «Африкой», а Иафету – северная, наименованная впоследст­вии «Европой». Этими тремя частями и ограничивались представления о Земле. Сведения о расположении и пространстве каждой части, а так­же о населяющих их народах черпались, главным образом, из весьма популярной в средние века «Христианской топографии» (Χοισΐΐαν.κή τοπογ^φία) Козьмы Индикоплова, современника Юстиниана¹⁹⁵.

Извлекаемые из древних описаний сведения относились преиму­щественно к странам, прилегающим к Средиземному морю. О более отдаленных районах в сведениях преобладал фантастический элемент. Естественно, что при таком географическом кругозоре в Древней Ру­си имели хождение такие сказания, как «Послание Новгородского ар­хиепископа Василия епископу Тверскому Феодору (1347 г.) о сущест­вовании земного рая на краю земли»¹⁹⁶.

В России расширение географических представлений происходит в связи с объединением русских земель вокруг Москвы и расширением пределов Московского государства. Первый процесс выдвигал необхо­димость зафиксировать вошедшие в состав Русского государства но­вые владения и определить новые внешние границы. В результате по­явилась первая русская «отечественная география» – «Книга Большого чертежа»¹⁹⁷.

Расширение внешних пределов вызывало у русских интерес к со­седним странам, и правительство нередко вместе с посольствами на­правляло специальных людей для описания этих стран.

Однако представления русских о внешнем мире за пределами ро­дины оставались до XVI в. крайне ограниченными. До Руси долго не доходили даже сведения об открытиях Христофора Колумба. В рус­ской литературе первое известие о великих географических открыти­ях исходило от Максима Грека. В своем замечательном сочинении «Сказание отчасти недоуменных неких речений в слове Григория Бо­гослова» он пишет: «Древний убо людие через Гадир (Гибралтар) плыти не умеяху, паче же не дерзаху; нынешний же люди португальстии и испанстии со всяким опаством выплывают корабли великими, недав­но почали, лет тому 40 или 50 по совершении седмыя тысящи, и наш­ли островов много, иных убо обитаемых людми, а иных пустых, и зем­лю величайшу, глаголемую Куба, ея же конца не ведают тамо живу­щей. Нашли же еще, обшедше около всю южную страну, даже до востока солнца зимнаго ко Индии, острови семь, Молукиди (Молуккскими) нарицаемых, в них же родится и корица, и гвоздики, и ины благовонны ароматы, которыя дотоле не были ведомы ни единому человеческому роду, ныне же всеми ведомы королем испанским и пор­тугальским, иже и тамошних людех не знающих дотоле Бога истинна, кланяхужеся твари паче Творца, ныне же наставиша их в веру свою, рекше латынскую, отпустнвше к ним епископи, и учители, и священ­ники и всякое ремество. и всяка семена здешня; и ныне тамо новый мир и ново составление человеческо»¹⁹⁸.

Сведения эти об открытиях испанскими и португальскими морепла­вателями новых земель Максим Грек получил, вероятно, еще во вре­мя пребывания в Италии. Несмотря на свою краткость и некоторую неточность, они, несомненно, оказали значительное влияние на ожив­ление среди русских людей интереса к всемирной географии. Об этом свидетельствует появление в русских хронографах с конца XVI в. из­вестий, извлеченных из западных хроник и космографий, в которых наряду с довольно подробными описаниями трех старых частей све­та (Азии, Африки и Европы) даются сведения и о новой, четвертой части, открытой в 1492 г. Колумбом и названной уже Америкой. В переводных западных космографиях говорится и о поездках западных мореплавателей вокруг Африки в отдаленные восточные страны, но сведения об этих странах крайне туманны и фантастичны, так как за­имствованы не от очевидцев, а из описаний Мелетия, патриарха Алек­сандрийского, Страбона и других древних космографов¹⁹⁹.

Кроме извлечений из западных хроник и космографий, с конца XVI и особенно в XVII в. на Руси получили распространение переве­денные с польского и латинского языков полные космографии, содер­жащие описание четырех частей света. Некоторые из них имеют в ка­честве приложений атласы²⁰⁰.

Наряду с переводными западными космографиями в древнерусской рукописной литературе появляются космографии, принадлежащие пе­ру русских книжников. В этом отношении особого внимания заслу­живает сборник XVII в., в котором помещена Космография с описани­ем земель, открытых испанцами и португальцами. Из нее мы узнаём, насколько расширились сведения русских о географических открытиях со времени первого сообщения о них Максимом Греком. Куба описы­вается уже как остров с его природными богатствами²⁰¹.

Самое важное место в научно-литературной деятельности Максима Грека занимали филологические труды.

Филология считалась у греков во все времена одной из главных наук. Объяснялось это, вероятно, тем, что для понимания великого наследия гениальных античных греческих поэтов и писателей требова­лось глубокое всестороннее знание греческого языка. Поэтому в про­грамме греческих школ едва ли не самой главной наукой почиталась грамматика.

Это особое внимание к изучению греческого языка занесено было учеными греками и в соседние страны и, прежде всего, в Италию, где оно широко воспринято было ранними гуманистами.

В конце XIV в. ученый грек Мануил Хрисолор, преподаватель гре­ческого языка во Флоренции, друг гуманиста Колуччо Салютати, со­ставил учебник греческого языка. Учебник был составлен в форме во­просов и ответов и предназначался для итальянцев.

В конце XIII в. Максим Плануд издал учебник по греческому язы­ку в форме диалога, под заглавием «Περί γραμματική» («О грамма­тике»).

В 1493 г., во время пребывания в Италии Максима Грека, его учи­тель Дмитрий Халкондил издал учебник по грамматике по образцу учебника Хрисолора, который переведен был на итальянский язык в Венеции и Флоренции ²⁰².

Максим Грек прошел все ступени филологического образования, начиная со средней школы в родном городе Арты и кончая Флорен­тийской академией, где он слушал лучших знатоков греческой филоло­гии. Естественно, он знал в совершенстве все тонкости грамматическо­го построения и других особенностей греческого языка.

В России Максим Грек применил свои филологические знания, прежде всего, в области переводов греческих текстов на русский язык, для чего и был вызван в Москву Василием III в 1518 г. По количест­ву переводные труды Максима Грека составляют почти третью часть его литературного наследства, но по объему они занимают еще более значительное место²⁰³. Можно удивляться, что эта область литератур­ной

деятельности Максима Грека до сих пор не привлекла самого серь­езного внимания исследователей²⁰⁴.

Между тем переводные труды Максима Грека представляют собой памятник русской литературы исключительной важности, содержащий, прежде всего, богатейший материал для истории развития русского языка в смысле грамматического построения и словарного состава.

Поскольку русская книжность того времени, особенно в церковно­религиозной области, в сильной степени зависела от греческих источ­ников, Максим Грек хотел поставить дело перевода греческих книг на русский язык на строго научную почву. Поэтому он, прежде всего, пре­дупреждает русских книжников, намеревающихся заняться перевода­ми с греческого, что греческий язык очень трудный и требует упорного изучения. «Еллинскнй язык, – пишет Максим,– сирсчь греческий, зе­ло есть хитрейший, не всякий сице удобь может достигнути силы его до конца, аще не многа лета присидел кто будет у нарочитых учи­телех»²⁰⁵.

Итак, для правильного перевода русский книжник должен знать, по словам преподобного Максима, в совершенстве греческий язык. Но этого мало. Максим Грек требовал от переводчика широкого образо­вания и во всяком случае глубокого знания тех наук, которые счита­лись основными в классических средневековых школах: грамматики, пиитики, риторики и философии. «Аще кто, – пишет он, – недовольне и несовершение научен будет грамматики, и пиитики, и риторики, и самыя философии, не может прямо и совершенно ниже разумети пи- суемая, ниже преложити я на ин язык» ²⁰⁶ .

Примеры допущенных русскими переводчиками ошибок по недо­статочному знанию греческого языка и особенно грамматики Максим Грек приводит в следующих своих сочинениях: «Исповедание правос­лавной веры»²⁰⁷; «Сказание о еже како подобает известно блюсти ис­поведание православной веры»²⁰⁸; «Слово отвещательно о исправле­нии книг русских»²⁰⁹; «Слово отвещательно о книжном исправле­нии»²¹⁰.

По-видимому, во времена Максима Грека на Руси встречались странствующие учителя, которые, зная несколько фраз по-гречески, ложно выдавали себя за знатоков греческого языка, способных перево­дить греческие книги на русский язык. Чтобы предохранить русскую книжность от засорения неправильными переводами, Максим Грек составил своеобразное пособие для русских книжников, с помощью которого можно было проверить знание греческого языка каждого са­мозванного учителя («пришельца философа») и подготовленность его к переводу греческих книг. Пособие это представляло собой сочине­ние на тему: «Како подобает входити во святыя Божия храмы», напи­санное на греческом языке в стихотворной форме «мерою иройскою» (гекзаметр) и «елегийскою» (пентаметр), всего 16 стихов. К сочинению приложены

точный его перевод на славяно-русский язык и толкова­ния ²¹¹.

Как указывалось в статье-предисловии «О пришельцах филосо­фах»²¹², испытание странствующего учителя должно было состоять в том, что он обязан был прочитать, точно перевести на русский язык и растолковать указанное стихотворное сочинение Максима Грека в со­ответствии с приложенным переводом. Только выдержавший испыта­ние мог быть допущен к переводу греческих книг.

Переводческая деятельность Максима Грека, связанная с исправ­лением некоторых богослужебных книг, и его работы и наставления о научной постановке дела переводов имели в дальнейшем большое влияние на состояние русской письменности, особенно церковной. И от­дельные книжники, и церковная организация в целом стали обращать серьезное внимание на упорядочение книжного дела как в смысле ис­правления ошибок, вкравшихся в переводные произведения в прошлом, так и в смысле предупреждения их появления в будущем.

Под влиянием Максима Грека, впервые поднявшего вопрос о необ­ходимости проверки и исправления русских книг, переведенных с гре­ческого языка, в первую очередь церковных, Стоглавый Собор 1551 г. в связи с вопросами царя Ивана Грозного относительно неисправности церковно-богослужебных книг вынес строгое постановление:

1) «Обязать всех настоятелей церквей выявить, какие книги имеют неисправности и те неисправности устранить соборне»;

2) «Всех писцов, которые готовят для церквей священные книги, обязать писать эти книги с добрых переводов, а неисправные книги не продавать, под угрозой наказания»;

3) «Обнаруженные неисправные книги подвергать изъятию без воз­награждения, тщательно исправлять и исправленные передавать бед­ным церквам»²¹³.

Не без влияния Максима Грека русский первопечатник диакон Иван Федоров, бывший, несомненно, почитателем преподобного Мак­сима, внес в свой первопечатный Апостол (1564 г.) целый ряд исправ­лений- по сравнению со многораспространенными тогда списками – на основании старательно выявленных им наиболее правильных эк­земпляров.

Основанием научных знаний, необходимых при переводах, Максим Грек считает грамматику, которую он называет «началом входа... к философии» и над изучением которой надобно, по его словам, «седети у учителя добраго год равен», освободившись от всех житейских за­бот и печалей и воздерживаясь «от всякаго покоя и угождениа гортаннаго и сна и винопитиа»²¹⁴. До Максима Грека на Руси не было грам­матики и все грамматические знания русских книжников ограничива­лись знакомством с небольшим сочинением, под заглавием «О восьми частях слова»²¹⁵. Практически никакого представления о грамматических ­

правилах у них не было. Максим Грек впервые познакомил рус­ских книжников с этими правилами, определяющими законы языка. Правда, он не создал полной славяно-русской грамматики (по недо­статочному, вероятно, знанию славяно-русского языка), но оставил после себя несколько замечательных статей по отдельным граммати­ческим вопросам.

Первое (по-видимому) свое небольшое грамматическое сочинение Максим Грек по примеру филолога XIII в. Максима Плануды озагла­вил «О грамматике» (Iîspt γί>α··μα-·κή)²¹⁶. Оно написано по просьбе кого-то из друзей Максима Грека и содержит восторженные и вместе с тем глубокие высказывания о важности и пользе грамматики, как части философии.

Вторая работа Максима Грека по вопросам грамматики озаглавле­на «О греческих гласных и согласных, о слогах, о надсловных грече­ских п славянских знаках»²¹⁷. Статья служит наглядным свидетель­ством того, что Максим Грек стремился познакомить русских книжни­ков с особенностями греческого алфавита, и в первую очередь с до­вольно сложными правилами ударений в греческом языке, для воз­можного применения теоретических знаний к славяно-русскому языку.

Тем же вопросам об особенностях греческого алфавита и использо­ванию греческой грамматической теории на русской почве посвящена статья Максима Грека, известная в разных редакциях под заглавием «О грамотики инока Максима Грека Святогорца объявлено на тон- кословие» ²¹⁸.

Как замечено выше, в греческом языке имели чрезвычайно боль­шое значение ударения (острое, тупое и тяжелое) и придыхания (тон­кое и густое). Каждое из ударений в зависимости от местонахождения его над тем или другим слогом придавало этому слову особое значение. Без знания правил расположения ударений над греческими словами невозможно не только правильно перевести греческий текст, но и понять устную греческую речь.

Однако изучение этих правил представляет немалые трудности. Поэтому Максим Грек нашел нужным написать специальное сочине­ние под заглавием «О прозодиях»²¹⁹. Статья специально посвящена вопросу о просодиях и подробно излагает правила, когда, где и какие ставятся знаки ударений и придыханий. Она составлена применитель­но к греческому языку, но Максим Грек частично пользовался этими правилами и в применении к языку славяно-русскому²²⁰.

Наконец, особого внимания заслуживают сочинения Максима Гре­ка о грамматике общего характера, в которых он ревностно доказы­вает высокие достоинства грамматики как науки и исключительную важность ее в области не только перевода и исправления книг, но и общего образования.

Так, в сочинении «Предисловие к грамматике»²²¹, принадлежащем, по нашему мнению, Максиму Греку²²², содержатся восторженные по­хвалы грамматике в качестве наставлений юношам, приступающим к изучению этой науки.

В другой своей статье под заглавием «Беседование Максима Грека о пользе грамматики»²²³ преподобный Максим с такой же ревностью защищает важность и пользу грамматики, ссылаясь на авторитеты вы­дающихся древних церковных писателей: святого Дионисия – «небес­ного орла», Святителя Григория Богослова – «бодрого умом», Святите­ля Иоанна Златоуста и преподобною Иоанна Дамаскина – «солнца», а также древних языческих мудрецов: Аристотеля, Виргилия и Поли­дора, высоко ценивших эту отрасль знания. Максим Грек приводит их подлинные высказывания о грамматике. Аристотель, например, го­ворит: «Грамматика есть ведение, еже писати и познавати читаемое»; Виргилий и Полидор: «Грамматика есть дражайшее паче иных свобод­ных наук знание, понеже прочих наук едино основание есть».

Немало высказываний Максима Грека о важности и пользе грамма­тических правил и их применении встречается в лексикографических его сочинениях, о которых будет сказано ниже.

Таким образом, Максим Грек, хотя и не успел создать системати­ческого руководства по грамматике, по его статьи по отдельным важ­нейшим вопросам грамматики были настолько содержательны, что лег­ли в основу дальнейших специальных грамматических исследований уже русских книжников.

Значение и влияние грамматических трудов Максима Грека было очень велико в русской литературе XVI-XVII вв. Со второй половины XVI в. во всех важнейших литературных сборниках мы встречаем бо­лее или менее обширные выдержки из этих трудов.

Так, например, в сборнике («Азбуковнике») конца XVI-начала XVII в., известном под заглавием «Книга, глаголемая Лексис, сиречь недоведомыя речи, превод Максима Грека от иноверных на русский язык право» ²²⁴, почти все введение, данное в качестве оглавления и состоящее из 25 глав, представляет собой извлечения из грамматиче­ских сочинений преподобного Максима.

При издании «Грамматики» Мелетия Смотрицкого в 1618 г. изда­тели сочли необходимым снабдить эту книгу особым введением и сло­вом Максима Грека о пользе грамматики. В конце книги помещены его же высказывания о важности и пользе грамматики, риторики и философии²²⁵.

В Азбуковнике XVII в., исследованном Д. Мордовцевым, также упо­минается о Максиме Греке. Учитель, обращаясь к ученикам, говорит, что намерен показать им Максима Грека, «иже бе у нас в России пре- словущий философ и изящный проводник Божественным книгам»²²⁶. И далее приводятся его сочинения «О пришельцах философах» и «Стро­ки».

Все вышеуказанное позволяет сделать несомненный вывод, что грам­матические и лексикографические труды Максима Грека оставили глубокий след в русской филологической науке. Его литературная де­ятельность по переводу и исправлению книг способствовала ознаком­лению русских книжных людей с принципами и методами научно-кри­тической работы с письменными памятниками, а его грамматический разбор молитв «Отче наш» и «Царю Небесный» и опыты применения грамматических правил греческого языка к славяно-русскому языку послужили началом развития русской грамматической науки и исход­ным материалом для последующих «Грамматик»: Славянской 1595 г. М. Смотрицкого, Славяно-русской 1755 г. М. Ломоносова и Русской, изданной Академией наук в 1802, 1809, 1819 гг.²²⁷

Появление в литературе того пли иного народа произведений эн­циклопедического характера свидетельствует о накоплении научных знаний, подъеме культуры и оживлении научной мысли.

Первыми произведениями этого рода на Руси были небольшие сло­вари с толкованием непонятных русскому читателю иностранных слов- еврейских, греческих, сербских, болгарских, встречающихся в перевод­ных книгах.

Так, в новгородской Кормчей 1282 г. помещен был словарь под названием «Речь жидовскаго языка, преложена на русский». Словарь заключал в себе объяснения собственных имен и некоторых слов. Пер­воначально он состоял из 174 слов, но в XV в. в нем было уже 350 слов²²⁸.

В одном списке сочинений преподобного Иоанна Лествичника 1431 г. помещен словарь под таким заглавием: «Толкование неудобь познаваемых в писаниях речем, понеже положены суть речи в книгах от начальных преводников, оно словенски, ино сербски, болгарски, и гречески, ихже преводпицы не удоволишася преложити на русский

язык"²²⁹. Первоначально словарь состоял из 61 слова, впоследствии включал до 200 слов.

Такого рода словари имели, конечно, чисто лексическое значение и относились исключительно к области языкознания. Но они являлись зародышем и образцом для последующих энциклопедических произве­дений, которые стали охватывать довольно обширный круг вопросов, относящихся к различным отраслям знания.

Этот перелом в русской лексикографии в сторону расширения сло­варного материала произошел в первой половине XVI в., причем глав­ная роль в этом переломе принадлежала Максиму Греку, который не только продолжил традицию толкований «неудобь познаваемых речем», но значительно расширил содержание словарных трудов, внеся в них элемент энциклопедизма.

Сочинения Максима Грека истолковательного значения довольно многочисленны. Одни из них имеют чисто лексический характер и свя­заны с его переводческой деятельностью. Другие дают объяснения по самым различным предметам ²³⁰. Среди последних особый интерес представляет «Сказание отчасти недоуменных неких речений в слове Григория Богослова»²³¹. В «Сказании» Максим Грек объясняет мало­известные, особенно русским читателям, слова и выражения из двух Слов Григория Богослова. Здесь рассказывается о египетских горо­дах Менде и Мемфисе, древнеегипетском божестве Аписе, Гадире ис­панском, т. е. Гибралтаре, семивратных и стовратных Фивах, Мавзоле и Мавзолее, колоссе Родосском, египетских пирамидах, Трое и неко­торых героях Троянской войны, Оресте и Пиладе.

Истолковательные сочинения Максима Грека затрагивают лишь отдельные вопросы. Они написаны большей частью в качестве отве­тов на вопросы его образованных и любознательных друзей и могут рассматриваться как материал для сборников-лексиконов.

Но у преподобного Максима имеется замечательный труд, представ­ляющий собой первый образец древнерусских лексиконов. Этот труд озаглавлен «Толкование именам по алфавиту»²³². В древнерусской рукописной традиции произведение сохранилось в трех редакциях. Наи­более близкой к оригиналу следует признать первую редакцию. Она представлена наиболее древними и авторитетными списками и имеет более стройное построение.

Словарь написан по-русски и представляет собой толкование грече­ских, латинских и еврейских собственных имен и названий некоторых предметов и понятий. Всего в словаре до 270 толкований. Толкования расположены в порядке греческого алфавита, но этот порядок не выдер­жан. Максим часто указывает, из какого языка взято то или иное сло­во, но иногда признаётся, что не знает значения того или другого име­ни (Игнатий, Сергий, Нестор). При некоторых словах имеются свое­образные замечания («Флавиан – рус не языком, а власы и брадою»).

Слово «синклитии» переведено термином «бояре веденные», который при Максиме Греке не был уже живым термином.

Словарь составлен, несомненно, для русских по просьбе кого-либо из друзей Максима Грека. Источники словаря указать невозможно. Он создан по образцу Лексикона Свиды²³³, но прямых заимствова­ний оттуда не заметно. Возможно, что Максим использовал латино­греческие словари, которые он мог вывезти из Италии.

Толковый словарь Максима Грека вместе с другими его лексико­графическими трудами послужил одним из главных источников для нового типа произведений в русской литературе, получивших название Азбуковников, или Алфавитов, и имевших характер небольших энцик­лопедий.

Один из наиболее древних Азбуковников, упомянутый нами выше, на котором особенно заметно отразилось влияние Максима Грека,– это «Книга, глаголемая Лексис, сиречь недоведомыя речи, превод Мак­сима Грека от иноверных на русский язык право». Порядок располо­жения материалов в «Лексисе» следующий. Вначале приводится оглав­ление, составленное довольно подробно, с разделением на 25 глав. Затем сообщаются сведения о важности просодий, особенно для кал­лиграфов, указывается количество этих знаков (10), выясняется, где ставится каждый. Далее говорится о залогах, временах; потом о про­исхождении славян, их делении и снова о просодиях, этимологии, 8-ми частях речи. На листах 21–23 находится краткое предисловие к сло­варю, а листы 24–175 занимает самый словарь, в котором по алфави­ту расположены греческие слова и слова из других языков с перево­дом их на русский язык и толкованиями, иногда довольно обширны­ми ²³⁴.

Содержание словаря (лл. 24–175) поражает богатством и разнооб­разием сведений, что придает «Лексису» характер энциклопедического справочника. Здесь мы встречаем рассказы и рассуждения о разных странах, о зверях (особенно пространные о единороге), о птицах, о диких людях, о злаках (растениях), о рыбах, о городах, о Левиафане (из сочинения Максима Грека), о драгоценных камнях, о царях, о звез­дах, ряд выдержек из разных сочинений Максима Грека и т. д.

После словаря на лл. 176–226 снова приводятся рассуждения о знаках препинания, о названиях дней, священнослужителей и выдерж­ки из Палеи и других книг.

В 1912 г. С. А. Щеглова, собиравшая в петербургских архивах и книгохранилищах сведения о сочинениях Максима Грека, впервые сде­лала краткое сообщение об этом Азбуковнике, причем признала его за произведение Максима Грека, как гласит заглавие²³⁵.

В предисловии к «Лексису» вполне ясно указывается степень учас­тия Максима Грека в создании данного памятника. Здесь мы читаем, что толкования собраны «от истинных рачителей премудрости, паче же от премудраго философа Святыя Горы инока Максима Грека» (л. 22 об.).

Можно полагать, что «Лексис» составлен одним из почитателей Максима Грека, который внес в заглавие имя своего учителя. Впро­чем, этот замечательный памятник древнерусской лексикографии нуж­дается в дальнейшем самом внимательном изучении.

Со второй половины XVI в. Азбуковники получают в русской лите­ратуре довольно широкое распространение. А. П. Карпов обнаружил и описал свыше 20 списков Азбуковников XVII в. в одной только библио­теке Соловецкого монастыря ²³⁶. Они содержат не только толкования малопонятных иностранных слов, но и более или менее краткие све­дения по разнообразным вопросам знания, извлечения из произведений церковных и светских писателей, иногда неизвестных.

Судя по сохранившимся спискам, Алфавиты, или Азбуковники, име­ли хождение в двух редакциях: краткой и пространной. Краткая ре­дакция обычно носила заглавие «Сказание неудобопознаваемых речем, иже обретаются во всяких книгах русскаго письма, ихже древнью пе­реводчицы не удоволишася на русский язык преложити»²³⁷.

В списках пространной редакции Алфавиты озаглавливаются: «Кни­га, глаголемая Азбуковник, или буквы», «Книга, глаголемая Алфавит иностранных речей»; «Лексис неудобь разумеваемым речем»²³⁸.

Алфавиты имели целью, в первую очередь, объяснить непонятные слова, встречающиеся в священных книгах. Так, в предисловии к од­ному Алфавиту в качестве примера приводятся слова из канона Пре­святой Богородице: «(светящеся омофор Твой) паче илектра (или илектора, т. е. драгоценного камня)», вместо которых в отдельных спи­сках написано: «паче алектора (петуха)».

В связи с этим – не без влияния сочинений Максима Грека – в Алфавитах стали помещать вначале грамматические и другие, касаю­щиеся языкознания отрывки, как, например, «Сказание о письменах славянских черноризца Храбра», статьи о знаках ударений и препина­ния, «о осми частех слова».

Но, кроме грамматических и лексикографических материалов, Ал­фавиты, или Азбуковники, содержали разные добавления и выписки, помещаемые между объясняемыми словами. При этом указывали над словами, из какого языка они взяты, а против выписок – от какого писателя или из какой книги заимствованы.

При таком составе Алфавиты представляют большой интерес в трех отношениях: лексикографическом, библиографическом и литературном.

В лексикографическом отношении они могут дать представление, с какими языками знакомы были наши предки, хотя объяснения неко­торых слов и не всегда верны; причем среди языков в них называются такие, о которых мы ничего не знаем.

В библиографическом отношении Алфавиты своими ссылками и выписками из разных книг указывают, какие сочинения и писатели были популярны на Руси в древние времена.

Наконец, особенно важны имеющиеся в Алфавитах литературные выписки и прибавления. Из них мы можем узнать, какие сведения по разным наукам и насколько широко были распространены на Руси. А для нашего очерка эти литературные материалы Алфавитов особенно интересны потому, что по ним мы можем судить, какое влияние ока­зали произведения Максима Грека на расширение научных знаний рус­ских книжников XVI-XVII вв. Так, в Алфавитах мы встречаем выпис­ки из трудов Максима Грека по философии (о философах Платоне,

Исократе и Гераклите), а также по истории и географии (например, «имена городам греческим и египетским»; «имена Святогорским мона­стырям»; сказания «об Анисе, Афродите, Деметре», «об Озирисе и Изиде»; сказание «о судьбе, еже есть фатум», «об Иракле и Ираклидах», «об Ифигении»).

Как мы уже отмечали, Алфавиты, или Азбуковники, получившие широкое распространение со второй половины XVI в., генеалогически восходят к древним временам. Свое содержание они черпали из рус­ских и славянских книг переводного характера. Ни к византийским, ни к латинским источникам они непосредственно не обращались. Это были плоды значительного накопления в Древней Руси самых разно­образных книжных материалов. В одном Азбуковнике прямо указы­вается, из каких произведений взяты материалы, при этом наряду с творениями преподобного Иоанна Дамаскина, Иоанна, экзарха Бол­гарского, Псевдо-Дионисия Ареопагита, Святителя Иоанна Златоуста составитель Азбуковника ссылается как на важнейший источник на труды Максима Грека²³⁹.

Почти во всех Азбуковниках можно встретить более или менее об­ширные выдержки из лексикографических или истолковательных сочи­нений Максима Грека. Так, в одном Азбуковнике второй половины XVII в. содержится «Максима Грека мниха толкование предписуемому к некоему каноном краегранесию»²⁴⁰. Та же выдержка включена в другой Азбуковник XVII в.²⁴¹

Максим Грек жил в России в эпоху огромных сдвигов в русской экономике в сторону развития товарно-денежного хозяйства и в об­щественно-политической жизни в связи с объединением русских земель вокруг Москвы и образованием могущественного национального, а по­том и многонационального государства. Всё это создавало предпосыл­ки для всестороннего культурного оживления и подъёма.

Обладая значительными книжными богатствами по городам и мо­настырям, непрерывно пополняемыми притоком новых произведений с Востока и Запада, как оригинальных, так и переводных, русские кни­жники с конца XV в. стремятся к созданию собственных руководствен- ных сборников, извлекая для них наиболее важные и интересные в образовательном отношении материалы из переводной литературы, а иногда из источников, происхождение которых остается для нас до сих пор неизвестным. При этом среди русских книжных людей всё сильнее проявляется интерес к «внешним» (светским) знаниям, к свет­ским наукам, как мы видели на примере книгописца инока Евфросина.

Во времена Максима Грека в Москве существовал целый круг об­разованных лиц, интересы которых выходили далеко за пределы ре­лигиозной сферы. Одни из них (Иван Пересветов, Ермолай-Еразм) свое внимание уделяли общественно-политическим вопросам, другие (Федор Карпов, князь Георгий Токмаков, князь Василий Шуйский и др.) – преимущественно научно-образовательным.

Пробуждение с конца XV в. в русском образованном обществе тя­ги к светским наукам находило подкрепление в накоплявшихся наблю­дениях над технологическими процессами разных производств, давав­шими материалы к некоторому, хотя и элементарному, естественнона­учному познаванию природы.

Так, изготовление изделий из металлов и, в частности, литейное де­ло, подготовляло почву для понимания некоторых законов физики. Расширение рукописных и живописных занятий ставило вопрос об улучшении сортов бумаги, о составе красок и чернил и т. п. Рост то­варно-денежных отношений вызывал потребность поднять доходность разных отраслей хозяйства, и, в первую очередь, сельского, путем при­менения более рациональных средств и приемов и т. д.²⁴²

Одним словом, русское общество времен Максима Грека было да­леко не так невежественно, как представляли его многие историки. В Древней Руси в то время пробивали себе путь новые прогрессивные течения: в области книжного образования – в сторону собирания ма­териалов и их посильного изучения по светским наукам, а в области производственной деятельности и техники-в сторону некоторого, хотя и крайне элементарного, научного понимания отдельных явлений и свойств природы. Поэтому говорить о полном умственном застое Руси во времена Максима Грека и о безраздельном господстве в сознании русских людей того времени лишь только религиозно-мистических идей совершенно невозможно.

Естественно, что нельзя представлять и Максима Грека «первым апостолом в России при начале ее цивилизации», «первым просветите­лем невежественных русских». Семена его научно-просветительной дея­тельности падали не на девственную и бесплодную почву. Он лишь спо­собствовал дальнейшему и более быстрому развитию тех прогрессив­ных сдвигов в культурной жизни России, которые намечались уже до него. В этом отношении его влияние было весьма многосторонним.

1) Прежде всего, Максим Грек рассеял распространенное недове­рие к произведениям светских писателей, особенно языческих, и свои­ми выступлениями в защиту важности и пользы «внешних наказаний» (светских знаний), несмотря на внесенные им некоторые оговорки и ограничения, расчистил путь для изучения светских наук.

2) Он первый стремился пробудить в русских книжниках интерес к философским знаниям, объявив философию наукой важной и необхо­димой не только для каждого человека, но и для всего общества. Вмес­те с тем в своих отрывочных философских высказываниях Максим Грек познакомил русских читателей с некоторыми элементами того направ­ления в области религиозно-философской мысли, которое господство­вало в то время на Западе в гуманистических кругах и вело свое на­чало в церковной литературе от Псевдо-Дионисия Ареопагита.

3) Полемическая борьба Максима Грека против астрологических лжеучений, апокрифических сказаний и разных суеверий способство­вала освобождению русских умов от ложных, часто совершенно неле­пых взглядов и предрассудков и расчищала путь к более разумному, естественнонаучному восприятию отдельных явлений и свойств приро­ды и к более критическому отношению к материалам и сведениям апо­крифических источников.

4) Сообщения Максима Грека о великих географических открытиях, полученные русскими от него впервые, сыграли немалую роль в уси­лении интереса среди русских к всемирной географии и в расширении космографических знаний.

5) Исключительно важное значение в истории развития русской на­уки и образования имели филологические труды Максима Грека. Его переводы и работы по исправлению церковно-богослужебных книг впервые ознакомили русских книжных людей с основными принципа­ми и методами научно-критического отношения к письменным источ­никам, а его статьи по грамматике, грамматический анализ молитв «Царю Небесный» и «Отче наш» и опыты применения некоторых пра­вил

6) греческой грамматики к славяно-русскому языку послужили исход­ным материалом для составления будущих славяно-русских грамма­тик.

7) Труды Максима Грека словарно-энциклопедического характера явились как бы завершением его научно-литературной деятельности в России. Этот выдающийся писатель и ученый хотел, чтобы накопляв­шиеся в русской литературе интересные материалы не оставались в разрозненном состоянии, а объединялись в особых сборниках. Такие сборники должны были включать в себя не только лексический мате­риал, по и сведения по самым разнообразным вопросам. При этом включаемые в сборники предметы следовало располагать по их на­званиям в алфавитном порядке.

Первым сборником такого рода явился составленный Максимом Греком словарь под заглавием «Толкование имен по алфавиту». Этот сборник послужил первым материалом и образцом для появлявших­ся со второй половины XVI в. в довольно большом количестве ранних русских энциклопедий, получивших наименование Азбуковников.