Наставник

Проблема духовного руководства одна из самых сложных. Трудно найти ясное, цельное изложение принципов послушания и наставничества, которое всесторонне осветило бы все возникающие здесь вопросы. Хотя принципы эти изначально оформились в Церкви, свято хранятся Преданием и, так или иначе, отражены во всех святоотеческих писаниях, тем не менее проблема духовничества и старческого руководства всегда остается острой, всегда жизненно важна и касается, по существу, каждого христианина. Надо учесть: вопросы послушания, вопросы общего духовного окормления¹⁰⁷⁹ и такого более частного дела, как обучение молитве, настолько взаимосвязаны, что разделить их можно только с большой долей условности. Часть из них рассматривается во втором томе нашей книги¹⁰⁸⁰, здесь же мы сосредоточимся на образе духовного руководителя и, коснувшись различных аспектов этой непростой темы, попробуем уточнить, что же ожидается от самого пастыря и что – от его овец, обреченных на скитание среди волков и вынужденных остерегаться людей¹⁰⁸¹. Надо еще учесть, что на деле существуют различные виды пастырского служения, не одинаковы и пути послушничества, свои особенности есть и у каждой исторической эпохи: «хотя существо подвижничества едино и неизменно, но внешний вид его может быть разнообразен»¹⁰⁸². Сообразуясь с форматом издания, мы можем только наметить тему, которая столь обширна, что требует отдельного исследования. И напомним, что мы рассматриваем ее не в целом, но прежде всего в ракурсе молитвенной практики.

«Нет несчастнее и ближе к погибели людей, не имеющих наставника в пути Божием»¹⁰⁸³, – говорит авва Дорофей, повторяя слова царя Соломона: имже несть управления, падают, аки листвие¹⁰⁸⁴. «Брате! – умоляет нас прп. Симеон Новый Богослов. – Часто и со всем усердием моли Бога показать тебе человека, могущего добре поруководить тебя; и кого укажет тебе Бог, тайно ли действием благодати Своей или явно чрез какого-нибудь раба Своего, иди к нему и имей благоговеинство пред ним, смотря на него, как на Самого Христа». И знай, что «лучше тебе быть и именоваться учеником ученика, нежели проводить жизнь самочинно и собирать бесполезные плоды собственной воли»¹⁰⁸⁵. Проходят столетия, исчезают цивилизации, Второй Рим сменяется Третьим, научный и социальный прогресс изменяет лицо планеты; вместе с ростом технократической цивилизации регрессирует душа человека: мельчает ее благородство, оскудевает воля, жертвенность, решимость; слабеет, местами почти до паралича, напряженность духовной жизни; редки и одиноки подвижники святой жизни. Но не колеблется основа, утвержденная на камне¹⁰⁸⁶, неизменным остается Священное Предание, и слышим все то же: «Крайне опасно последовать своим мыслям и рассуждению в деле спасения. Наш ум – ограниченное око плоти, которое может только видеть и распределять дела внешние и вещественные; а пути высшие должны мы предавать Самому Богу чрез отца нашего и наставника и во всем следовать его рассуждению»¹⁰⁸⁷. Для достижения совершенства в молитвенном подвиге недостаточно изучения книг, предупреждает известный афонский пустынник, но «учиться необходимо у учителя». И главное условие при этом: «Учитель должен быть праведен и опытен, а ученик должен полностью вверить ему свою душу»¹⁰⁸⁸.

Во все времена отцы говорили о необходимости живой передачи традиции либо лично от учителя к ученику, либо через «включенность в отлаженный монастырский распорядок». Наша «церковная история знает великое множество подвижников, достигших святости и совершенства, преподобных и праведных, еще при жизни совершавших чудотворения», главным из которых было преображение душ своих учеников. «Они возрастали в меру христианского совершенства в спасительных рамках уклада русской жизни, отличавшейся, несмотря на изломы нашей истории, чертами глубокой религиозности». Что самое существенное – «их подвижническая жизнь развивалась в духовном общении с праведниками предыдущего поколения, передававшими им свой накопленный духовный опыт, – так сохранялась преемственность внутреннего умного делания».

По слову прп. Варсонофия Великого, «кто хочет совершенно знать путь», должен идти «со знающим его совершенно». «Как достигнуть соединения с Богом без тайнонаучения, совершаемого тайнонаучителем истинным и духовно просвещенным?» – спрашивает прп. Каллист. И дает категоричный ответ: «Невозможно это». Невозможно, потому что «всего труднее, – пишет свт. Василий Великий, – знать и врачевать самого себя, ибо людям прирожденно самолюбие и каждый, по пристрастию к самому себе, извращает истинный суд», то есть не может беспристрастно взглянуть на себя и самостоятельно установить нужное направление и меру подвига. «Необходим либо высокодуховный наставник, либо отлаженный уклад монастырской жизни, приобщаясь к которому подвижник получает необходимые первоначальные навыки в борьбе с самим собой. Без соблюдения этих условий он рискует остаться в круге своих представлений о подвижничестве, всегда приблизительных и искаженных самолюбием и воображением»¹⁰⁸⁹.

И вновь прп. Симеон: «Без духовного отца, руководителя и учителя, нельзя человеку соблюсти как должно заповеди Божии, жить вполне добродетельно и не быть уловлену сетьми диавольскими; а кто этого не познает... остается он исполненным гордости, не сознавая, что ничего не знает, и пребывает во глубине неведения или, вернее сказать, погибели... Если человек слова духовного отца своего будет принимать так, как бы они исходили из уст Самого Бога, с уверенностью, что от них жизнь... если такое положит он начало делу своему... то по благодати Господа нашего Иисуса Христа соделается наконец мужем совершенным»¹⁰⁹⁰. «Вопрошать своего духовного отца, – повторяет афонский пустынник общую мысль святых наставников, – значит спастись. Где есть послушание, там есть смирение – основа послушания... В лице старца – Сам Бог. По образу Христа... старец, носитель и преемник Предания, сообщает его своему духовному чаду и рождает его во Христе... В этом заключается спасительный смысл послушания. Слушаться не для того, чтобы нивелироваться, но чтобы умертвить зло в себе, отказаться от собственной воли и воспринять Предание, чтобы изобразился в нас Христос»¹⁰⁹¹.

Понятно, что наставником в умном делании может быть только тот, кто сам уже прошел деятельный период подвижничества, а значит, обрел зачатки начального бесстрастия. «Не преподавай другому того, чего сам не достиг делом», – заповедано пастырю¹⁰⁹². Это губительно не только для ученика, но и для учителя: «Кто сам не достиг в меру совершенства и начинает учить других – погубляет и то, что имел»¹⁰⁹³. Не стяжавший истинного ведения, ставшего частью его бытия, еще несведущ, несмотря на седины, на внешнюю богословскую образованность. Понятно и другое, то, что наставником умного делания может быть далеко не всякий даже опытный старец, даже и созерцатель. Любой человек, прошедший путь подвига, может знать особенности лишь своего конкретного пути, личный опыт всегда субъективен. Поэтому истинный наставник должен обладать особенным благодатным даром – способностью вести каждого пасомого в соответствии с его предназначением и возможностями, так как каждому ученику, в силу его индивидуальных особенностей, предназначена своя, особая стезя. Таким даром и обладали великие учителя, например прп. Григорий Синаит. Поэтому он был способен быстро и эффективно преподавать основы умного делания несметному множеству учеников. Но, конечно, обладатели столь уникальных даров в истории старчества встречаются нечасто.

«Молитвами и слезами умоли Бога послать тебе руководителя», – говорит прп. Симеон, но затем он призывает ученика к бдительности и осторожности. Помимо молитвы и слез, при всем здравом недоверии к самим себе, от нас требуется особая рассудительность, когда решаемся вверить свою душу руководству наставника, духовника. «Исследуй и сам Божественные Писания, и особенно деятельные писания святых отцов, чтобы, с ними сличая то, чему учат тебя учитель и настоятель, мог ты как в зеркале видеть, насколько они согласны между собою. И затем согласное с писаниями усвоять и удерживать в мысли, а не согласное, как следует рассудив, отлагать, чтобы не прельститься», чтобы «вместо евангельского не научиться диавольскому житию... Ибо знай, что во дни сии много явилось прельстителей и лжеучителей»¹⁰⁹⁴. Нельзя доверять только «одним словам» наставника и невозможно «верить всякому человеку, который называет себя духовным», но необходимо «удостоверяться прежде из жизни его и от дел его, согласны ли слова его и дела его с учением святых отцов; и тогда уже принимать его и слушать слова его, как слова Христовы». Если же не согласны, то надлежит «отвращаться от него, хотя бы он воскрешал мертвых и иные многие творил чудеса». Особенно убойся того, кто затаил высокое о себе мнение: «воображает, будто жительство свое имеет на небесах», таковой «упорно остается в прелести». Итак, нужно «со всем усердием и вниманием, со всею бдительностью и многими молитвами блюстись, чтобы не напасть на какого-либо прелестника, или обманщика, или лжеапостола, или лжехриста, но обрести руководителя истинного и боголюбивого, который имел бы внутрь себя Христа и точно знал учение, правила и постановления святых апостолов и догматы святых отцов», чтобы «научен был всему Самим Утешителем Духом чрез деяния и опыт». Горе тому, кто «последовал за волком вместо пастыря». Но не менее горестна участь и того, кто остался один, вовсе без руководства – «горе единому, егда падет»¹⁰⁹⁵.

Эти строгие наставления даются человеку, еще только приступающему к поиску и выбору руководителя. Но как будет показано дальше¹⁰⁹⁶, те же бдительность и рассуждение бывают нужны и после, уже по вступлении на стезю послушания. Исключением не является даже особый подвиг послушания всецелого, или слепого. Как показывают классические примеры из Патериков, за послушником и здесь остается право на рассуждение, позволяющее распознать отклонение старца от истин вероучения и заповедей, допускается также параллельный совет с другими старцами. Иногда встречается неточное представление о слепом послушании как об абсолютном устранении разума и воли послушника, которое превращает его в подобие автомата. Такое немыслимо и недопустимо в православной традиции, так как означало бы не отсечение своеволия, а лишение свободы воли, что приходит в полное противоречие с учением о человеческой природе и образе Божием. «Послушание и отдача воли – это не одно и то же. Слушают учителя, слушают родителей, но не отдают им своей воли, то есть главного свойства богоподобия – свободы выбора»¹⁰⁹⁷.

Когда отцы говорят о «всецелом», «полном», «слепом», «без всякого рассуждения» подчинении, то эти технические термины подразумевают максимальный, но, разумеется, не абсолютный отказ послушника от своей воли и ответственности. Именно этим православное понятие о слепом послушания отличается от католического¹⁰⁹⁸.

Нельзя допускать еще одну ошибку, ставя в один ряд и смешивая явления различного порядка. Действительно, некоторые примеры из Патериков или поступки современных греческих старцев могут порой и удивлять, и смущать. Но не стоит торопиться с выводами, подозревая тех, чьи действия недоступны нашему пониманию, в прелести или ереси. Вопрос в том, способны ли мы сами к рассуждению? Надо учитывать, что это всегда особые, частные случаи. В одних «чудит» старец, имеющий высокие дары благодати, он провидит необходимость и пользу своих, как кажется, странных указаний и действий. В других – сам послушник имеет меру святого мужа, как, например, Паисий Святогорец, вручивший себя на время в послушание несмышленому мальчику ради постижения Божией воли.

Когда старец бывает святым чудотворцем, тогда и послушник, готовый, как кажется в безумии, бросить сына в печь или, как авва Муций, в реку, оказывается под покровом благодати¹⁰⁹⁹. Вспомним более близкий нам случай. Когда прп. Василиск Сибирский попросился в юности в монастырь, то настоятель подмосковной Введенской пустыни отец Клеопа, решив испытать его, повел к озеру: «Побегай по льду – крепок ли?» Оба знали, что лед был еще как пленка: «невозможно подъяти льду за едину нощь токмо замерзшему». Однако послушник, «нимало не противурече ни помысли, что не подъимет лед, но потече, хотя взыти на лед». Как только он бросился к озеру, старец остановил его и «возбрани ему, глаголя: «Добро ти будет и предспееши в монашестве, аще всегда тако послушлив ко отцем духовным будеши"». И благословил молодого подвижника: «да идет на безмолвное пустынное житие»¹¹⁰⁰.

Отметим, кстати, что в чистом виде подвиг слепого послушания, так же как и юродство Христа ради или затворничество, был явлением редким и в древности. Приступают к нему по особому Божиему избранничеству, иначе это грозит диавольским обольщением.

Но есть иные виды взаимодействия послушника и пастыря. Например, деятельное послушание, как аскетическая дисциплина, предусматривает упражнения по смирению своеволия, а не поиск воли Божией. Тогда от наставника не требуется высокой духовности, старец здесь это тот, кто на правах старшего. Именно в таких случаях прп. Григорий Синаит намеренно ставил старцем младшего по возрасту и менее опытного над более зрелым иноком, а через некоторое время мог поменять их местами. Есть много других вариантов взаимодействия, в частности когда ученик наставляет старца, а старец учится у него, например, умному деланию, как прп. Василиск у Зосимы (Верховского) или Феодосий Карульский у отца Никодима. И так далее.

Нужно не только различать существо подвига, но понимать, что описанное в Патериках и житиях – это не повод для прямого, внешнего подражания. Не безумие ли притязать на имитацию святости? Такие примеры, указывая на ту или иную добродетель, даются как эталон, как ориентир для направления внутренних усилий. «Такие события – исключения. Созерцая их, мы поступим правильно, если будем удивляться... непостижимым судьбам Божиим, укрепляться в вере и надежде»; но будем неправы, когда станем «эти события принимать в образец подражания»¹¹⁰¹. Тут уместно вспомнить и Лествицу: «Удивляться трудам сих святых дело похвальное, ревновать им спасительно, а хотеть вдруг сделаться подражателем их жизни есть дело безрассудное и невозможное»¹¹⁰². Хотя «непременно подобает» нам «жить по преданию святых отцов», но надо помнить, что «мы не можем сравниться с отцами». Стало быть, одно остается – мы «непременно должны жительствовать в их направлении и стяжать с ними единение в духе»¹¹⁰³.

О том же говорит и старец нашего века: вчитываться и вдумываться в творения святых отцов непременно надо, чтобы глубже осмыслять свою жизнь, но не копировать их буквально – необходимо применять их опыт с учетом современных условий жизни¹¹⁰⁴.

Безусловное доверие, преданность и почтение к своему духовнику не должны помрачать ум и лишать послушника трезвой рассудительности. «Рассуждение, – по слову прп. Иосифа Исихаста, вполне согласному с учением свт. Игнатия, – это разумное и безошибочное суждение о понятиях и вещах, которое сообразуется со временем, средствами, местом, обстоятельствами и служит к назиданию. Рассуждение – это предвидение возможных последствий во избежание будущего вреда»; посредством рассуждения «здравый ум предвосхищает будущие события»¹¹⁰⁵. Общий для всех видов послушания принцип рассуждения в отношении своего духовного отца давно указан: «прп. Пимен повелел немедленно разлучаться со старцем, сожительство с которым оказывается душевредным»¹¹⁰⁶. Причем у отцов это принцип действительно общий, послушание слепое не рассматривается в этом случае отдельно от других видов послушничества, будь то окормление у духовника, совет со старцем, обучение молитве или подчинение начальствующим. Если старший по иерархии, кто бы он ни был, утверждает свт. Василий Великий, говорит что-то «против заповеди или нарушает заповедь, то, хотя бы ангел с неба или кто из апостолов повелевал, хотя бы сопровождалось это обетованием жизни или угрозой смерти, никак не должно повиноваться сему...¹¹⁰⁷ Хотя бы и весьма был известен или чрезмерно славен препятствующий исполнять заповеданное Господом или советующий делать запрещенное Им, всякий любящий Господа должен такового бегать и гнушаться им»¹¹⁰⁸.

Из сказанного свт. Василием очевидно, что и при слепом послушании за послушником остается право на рассуждение; он отнюдь не уподобляется бессмысленному животному, но должен вовремя распознать в лжестарце еретика или помраченного прелестью. Тут, правда, возникает другой вопрос: почему в таком случае не убегали от своих старцев те древние послушники, которым повелевалось поступать явно «против заповеди» – украсть, утопить своего ребенка или броситься в реку и тому подобное? Ответ в уже приведенных словах прп. Пимена, где он поясняет, в чем суть способности рассуждения. Истинно рассудить означает судить не по внешним признакам, но понять, что стоит за словом и действием старца – вред для души или духовная польза. Руководствуясь этим, истинные послушники могли получать пользу как при слепом послушании, так и при самом обыкновенном.

Те же критерии остаются в силе и ныне. Об этом свидетельствуют наши старцы, указывая законный повод для перемены духовника. Речь идет не о грубых нарушениях духовным отцом заповедей Христовых, но о предмете более тонком и уровне рассуждений более глубоком: о пользе духовной, от которой зависит все в жизни христианина. Главный вопрос для послушника: «получаю ли пользу», необходимую «для совершенствования в духовной жизни. Если духовник в каком-то отношении не отвечает этим требованиям, то вы легко можете его оставить, – утверждает отец Кирилл (Павлов)¹¹⁰⁹, – и перейти к другому, который доставляет вам больше пользы... Духовного отца надо искать по расположению своей души», но «тут такого закона, который прикреплял бы, – нет. Избирайте все по расположению своей души. От кого получаете больше духовной пользы, того и держитесь, к тому прибегайте. Если вы чувствуете, что не получаете уже духовной пользы, утешения в руководстве тем или иным духовником, а от другого – получаете больше, то, не смущаясь, можете перейти к другому. Лишь бы получали для души большую пользу, лучшее руководство»¹¹¹⁰.

Понятно, что в реальности, при всем нашем желании, немногим удается найти наставника, близкого к идеалу. Всех возможных причин тому не перечесть, но можно указать преобладающую закономерность: надеяться на такую встречу вправе тот, кто прежде того уже подвизался изо всех своих сил. «Только тем, которые бывали усердны к Богу и, заботясь о спасении своем, начинали сами от себя делать все способствующее сему спасению, сколько то было для них возможно, взыскивали Бога и делали всякое добро, – только им как всегда являл, так и теперь являет Бог» истинных наставников, «учителей благочестия, посланников Божиих»¹¹¹¹.

Это и означает: «молитвами и слезами умоли Бога». Сегодня, надо сказать, было бы ошибкой, еще большей, чем для наших предков, искать наставника умного делания среди общеизвестных пастырей, среди тех, кто у всех на виду. «Не прелестный наставник», напоминает рукопись середины XIX века, «от которого можно было бы в точности научиться» умно-сердечной молитве, пребывает, как правило, «в сокровении». Нужно суметь заслужить этот дар, сподобиться того, чтобы «Бог умилосердился на труды и указал» прилежному и терпеливому искателю настоящего учителя¹¹¹². «Блажен новоначальный, нашедший в наше время благонадежного советника!»¹¹¹³

Из того, что на виду нет наставников умной молитвы и духоносных старцев, никак не следует, что наше время безблагодатно. Наставник должен быть востребован, – так было во все времена. Тогда Бог может хоть из камней их воздвигнуть¹¹¹⁴. Таково Его же установление. Господь сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою¹¹¹⁵. Видим, что Сам Господин лучше нас ведает наши нужды, но все же повелевает востребовать от Него ниспослания пастырей, желая, чтобы мы осознали и исповедали свои нужды. Это закон как для одинокого искателя молитвы, так и для целых сообществ верующих. «Теперь появилась странная идея, что Господь в наше время не дает старцев». Но сами старцы называют это «наивной идеей», «жертвой которой» мы стали. «В Патериках написано, как молодой брат сказал, что нет старцев, и получил ответ, что не старцев нет, а послушников нет. Гордый юноша презирает стариков, и для него, конечно, нет старца, нет духовного отца»¹¹¹⁶. Об этом можно не только прочесть в Патериках, но и услышать от наших славных подвижников: «Ныне жалуются на недостаток старцев, а не жалуются на недостаток послушников, хотя всем известно, что старцы делаются из послушников. Если будете истинными послушницами, то будете и истинными старицами»¹¹¹⁷. И теперь о том же говорит известный афинский духовник: «Нам не столько нужны святые старцы, сколько святое послушание. Вот чего нам не хватает. Разве все великие святые нашей Церкви имели святых старцев? Нет! Но они имели святое смирение и святое послушание, поэтому и стали святыми»¹¹¹⁸. Многие и тысячу лет тому назад так же думали, как теперь: «что в первые века Господь действовал с особой силой», тогда, мол, люди жадно стремились умереть за Христа, а в последующие века такого уже не было. Так думали и в пятом столетии, и в десятом. Но тогда же и прп. Симеон Новый Богослов утверждал: это не так, потому что Господь не меняется¹¹¹⁹, но остается Тот же, как говорит апостол¹¹²⁰ и как через тысячу лет после прп. Симеона свидетельствует старец Силуан и другие отцы. Но прп. Симеон в этом отношении высший авторитет, ибо это человек, которому еще «до монашества было дано узреть нетварный свет»¹¹²¹.

Что же пишет сам святой Симеон? А он, в частности, называет еретиками тех, «которые говорят, что в нынешние наши времена среди нас никого нет, кто мог бы соблюсти заповеди Евангелия и быть таким, какими были святые отцы», в том числе «быть созерцательным, или Богозрителем, то есть зреть Бога чрез просвещение от Духа Святаго». Те же, «которые почитают это невозможным, – еретики и имеют не одну какую-либо частную ересь, но, можно сказать, все ереси, поскольку эта ересь нечестием и богохулением своим превосходит и затмевает все другие; и кто говорит так, извращает все Божественные Писания». Во всякие времена люди, «говорящие так, заключают небо, которое отверз для нас Христос Господь схождением Своим на землю, и преграждают восхождение на небеса». Если это невозможно теперь, то и святые отцы «не возмогли бы это справить, потому что и они были люди, как и мы, и ничего особенного пред нами не имели, кроме доброго произволения и ревности о всяком добре, терпения, смирения и любви к Богу. Так стяжи себе это и ты», а если не хочешь, «то не говори, что это дело невозможное». Итак, «кто говорит, что в нынешние времена невозможно получить Духа Святаго» в той же мере, что прежде, «тот вводит новую ересь в Церковь»¹¹²². Те же идеи, спустя четыре столетия, проповедовал другой созерцатель Божественного света свт. Григорий Палама, чьим тщанием это учение было соборно возведено на уровень догматический.

Но вот мы слышим, что говорят ныне сами духоносные старцы: «Большинство из нас, к сожалению, старики, а не старцы»¹¹²³. И на вопрос, есть ли вообще в наше время старцы, отвечают: «Старцы – не знаю. Старики – есть»¹¹²⁴. Как же следует понимать такие высказывания? Разумеется, образно. Нам дается образ, указующий на то, что старцев не много, что их нет на виду. Как и было предсказано семнадцать веков назад: «В последнее время те, которые поистине будут работать Богу, благополучно скроют себя от людей и не будут совершать среди них знамений и чудес, как в настоящее время»¹¹²⁵.

А почему так будет, также издревле известно: потому что «послушников нет». Все это говорит об одном – старчество процветает тогда и там, где оно востребовано. Но если в людях умалилось стремление к послушанию, если вытравлен дух послушничества и торжествует самость, то в старческом служении нет нужды. Тогда, как опять-таки говорят сами старцы, «старцев перестают понимать» и «они становятся мало кому нужны», так как «по-настоящему в них нуждающихся остается очень немного» – и самим старцам уже «не для кого больше жить»¹¹²⁶. И тогда, действительно, их уже не видно вокруг.

Старческое служение неразрывно связано с монашеской традицией. А те многочисленные не принимавшие ни священного сана, ни пострига старцы из мирян, которые всегда преобладали на Руси среди странников и блаженных, традиционно проводили строго иноческий, высокоподвижнический образ жизни¹¹²⁷. И вот теперь «ситуация, в которой мы находимся, объективно очень сложна». Период гонений и господства воинствующего атеизма в России не мог пройти для Церкви бесследно. «Традиция оказалась практически прерванной... Передача опыта иноческого жития от старца к ученику сделалась почти невозможной», а это главное, благодаря чему может выжить монашество. Сам этот опыт завоевывается долгими годами поисков, ошибок, борьбы и побед. Теперь «именно этого опыта катастрофически не хватает». Как драгоценный дар для нас – немногие духовно преуспевшие старцы, чью земную жизнь Господь еще продлевает. Но «для большинства они практически недоступны. В крайнем случае, очень редко, к ним могут обратиться для исповеди, за советом или просто за благословением».

Сегодня «мы живем в мире, где тепло и любовь с умножением беззакония оскудели до чрезвычайности¹¹²⁸, так что от нас требуется в полном смысле этого слова подвиг, чтобы с помощью Божией самим сохранить их в своем сердце». В таких непростых условиях все мы призваны быть бдительными, не терять рассудительности, не обольщаться и «не принимать волка за пастыря»¹¹²⁹. Это означает, что «нельзя вверять свою жизнь тому, кто будет навязывать свою волю», часто далеко не согласную с волей Божественной. Или тому, кто, проповедуя путь Христов, сам далек от всестороннего аскетического воздержания и нестяжания, кто не несет личного подвига молитвы и внутренннего делания – кто предал забвению заповедь, начертанную на оборотной стороне наперсного иерейского креста: Образ буди верным¹¹³⁰.

«Нельзя вверять свою жизнь и спасение тому, кто сам не находится в послушании Церкви и ее священноначалию», тому, «чья жизнь не свидетельствуется евангельскими добродетелями кротости и смирения», в ком есть признаки самонадеянности, самодостаточности, самолюбования. Нельзя, наконец, «вверять свою участь тому, кто с не принадлежащей ему властью повелевает людьми, требуя послушания себе, а не Богу». Прискорбно, но «в наши дни люди в большинстве своем совершенно неопытны, их часто привлекает и покоряет чье-то умение говорить и действовать «со властью». А это добродетель ложная, плод актерства и всевозможного себявыказывания», но именно это и впечатляет тех, «кто не обрел еще верных ориентиров в духовной жизни. Добродетель же истинная, скрывающая себя смирением, чаще всего остается незамеченной. Поэтому, дабы избежать заблуждений и сопряженных со многими скорбями разочарований, необходимо по-настоящему узнать человека», прежде чем «вверять ему свою душу и ее спасение»¹¹³¹.

Сложны наши нынешние условия, но история Церкви не знает времен, когда бы не были актуальны затронутые здесь проблемы. С одной стороны, откровение помыслов есть самая основа старчества, и добродетель эта установлена самими апостолами¹¹³², но с другой – еще Книга Премудрости предостерегает: Не открывай всякому человеку твоего сердца¹¹³³. В веках хранится пастырская заповедь прп. Пимена Великого: «Не открывай совести твоей тому, к кому не извещается сердце твое»¹¹³⁴. «Не всякому человеку, – учит прп. Ефрем Сирин, – открывай свои помыслы, а только тем, о коих дознаешь, что они духовны. Ибо много сетей у диавола». А «от людей духовных ничего не скрывай, чтобы враг, нашедши себе угол, не возгнездился в тебе. Но с людьми плотскими не входи в совет»¹¹³⁵. Через девять веков после прп. Симеона свт. Игнатий Кавказский повторяет тот же наказ не следовать поспешно и безрассудно словам духовников и собратий: «Усваивай себе советы их с крайнею осторожностью» и «не увлекайся советом по первоначальному действию его на тебя», по первому впечатлению. Мы слишком неопытны и пристрастны, и «зловредный совет может понравиться» только потому, что «угождает какой-либо... живущей в тебе страсти». Потому «как о своих помыслах, так и о помыслах ближнего, о его советах советуйся с Евангелием»¹¹³⁶. Всем глаголю: бдите!¹¹³⁷ Этот завет Христов становится апостольским повелением: Будь бдителен во всем¹¹³⁸. Заповеданное Писанием и по сей день звучит из уст, освященных Духом: «Будьте в жизни всегда и во всем осторожны»¹¹³⁹. Мы помним, как «святые отцы предупреждали нас о том, что в последние времена восстанут лжеучителя, которые, не искажая Священного Писания и догматов Церкви, будут ложно учить Священному Преданию». Посему «благословенна осторожность, а в наши лукавые времена – трижды благословенна». Ведь «ныне мы воочию видим, как сбываются эти святоотеческие предсказания. Время, которое мы переживаем, – это время невиданного лукавства, подмены понятий и духовной дезориентации. Потерпев неудачу в разрушении Церкви извне, враг пытается разложить ее изнутри.

Человеку, вступающему на путь духовной жизни, следует быть очень осторожным, чтобы вместо духовно опытного наставника не вверить себя прельщенному лжепастырю новой эпохи». Конечно, «истинные пастыри и благодатные старцы пребудут в Церкви Христовой до скончания века. Отвергать эту истину – значит хулить Духа Святаго», но «осторожность в выборе духовного отца в наши времена похвальна и благословенна»¹¹⁴⁰.

Традиции старческого окормления удерживались в наш век в некоторых обителях, в том числе Глинской. «Кто знал по опыту силу откровения помыслов, тот пользовался малейшей возможностью делать это. Монахи ежедневно ходили для этого к старцам». Прп. Серафим (Романцов) «советовал и в миру не забывать об этом делании». Но при этом велел «не всякому открывать душу, а тому, кто понимает необходимость и пользу этого дела, способен терпеливо и доброжелательно выслушивать, то есть человеку единомышленному и умеющему молчать»¹¹⁴¹. Вот некоторые старческие советы нашего времени: «Если ты уходишь от духовного отца с унынием, с тоской, с еще большим грузом, чем к нему пришел, если он причиняет тебе страдания и эти страдания влекут тебя к земле и ты не получаешь облегчения – берегись такого отца! Не пускай его в свою душу. Это волк в овечьей шкуре. Он готов под видом спасения погубить твою душу... Вот какой верный признак твоего истинного духовного отца, который может тебя вести: если ты от него выходишь облегченный, твоя душа как бы приподнята над землей, ты ощущаешь в себе новые силы, мир, радость, свет, любовь ко всем с желанием работать над собой, служить Христу – знай, это твой истинный духовный отец»¹¹⁴². От правильного выбора очень многое может зависеть в духовной жизни. «Какая-то таинственная связь существует между двумя по духу родственными душами. В беседе они легко открываются друг другу и во всем доверяются, в скорби и печали получают утешение, облегчение и исцеление духовных немощей. Поэтому и важно найти именно своего духовника-старца»¹¹⁴³. Но при всем этом «ученичество не должно превращаться в услужение своему старцу, но быть мужественным и смиренным устремлением к Богу»¹¹⁴⁴, сам старец призван стать примером достижения свободы славы детей Божиих¹¹⁴⁵.

Если обернуться назад к опыту прошлого, то видим что откровение помыслов было делом «всеобщим в прежнем монашестве, это видно со всей ясностью из творений преподобных отцов: Кассиана Римлянина, Иоанна Лествичника, Варсонофия Великого, аввы Дорофея – словом, из всех писаний отеческих о монашестве. Но для откровения помыслов необходим преуспевший в духовной жизни, воспитанный по этому правилу инок». Прп. Кассиан намеренно подчеркивает: «Полезно открывать свои помыслы отцам, но не каким попало, а старцам духовным, имеющим рассуждение, старцам не по телесному возрасту и сединам. Многие, увлекшись наружным видом старости... вместо врачевства получили вред от неопытности» наставников¹¹⁴⁶.

В таком несчастье признавался прп. Петр Дамаскин, сам претерпевший немало вреда, вопрошая не тех, кого следовало: «Не всякий, кто стар летами, уже способен к руководству, но кто вошел в бесстрастие и принял дар рассуждения. Хорошо не таить своих помыслов от отцов, однако же не всякому, кто ни прилучится, надо их сказывать, но старцам духовным и дар рассуждения имеющим, мудростию, а не одними летами поседевшим. Многие, смотря на один возраст старости, открывали свои помыслы и, вместо врачевства, по причине неискусства выслушивавших их, впадали в отчаяние. Не всякий может руководить, и это не всегда по собственной неуспешности и незрелости, но нередко по быстроте созревания. Многие по причине великой простоты и великого жара ревности очень скоро проходят первые степени и многого не испытывают»¹¹⁴⁷.

Последнее явление хорошо известно во многовековом аскетическом опыте. О таких старцах-младенцах прп. Макарий Египетский писал, что нередко иные чистые души «по благости Господа, ради их младенчества, соделались причастными Божественной благодати», они исполнены Духа Святого, «однако же, как неискушенные различными скорбями от лукавых духов, остаются пока во младенчестве»¹¹⁴⁸. Это те, кто получил благодать «по особенному смотрению Божию, скоро и не общим путем». Такое «дитя-старец» бывает «обильно осенен Божественной благодатью», но, «по недостатку деятельной опытности», пребывает «как бы в детстве, в состоянии очень неудовлетворительном» для руководства другими.

Не только пастырь страстный, но и старец святой жизни, не имеющий опыта или особого дара, взявшись наставлять других, может причинить большой вред их душам. Поэтому святые взывают к нашему благоразумию: «Осторожность заключается в том, чтоб не вверяться поспешно и легкомысленно наставлениям таких старцев, чтоб поверять их наставления Священным Писанием и писаниями отцов, также беседою с другими преуспевшими и благонамеренными иноками, если окажется возможность найти их»¹¹⁴⁹.

Святые отцы особо настаивают на рассудительности в таком деле, как откровение помыслов. «Великая сила сокрыта в исповедании борющих помыслов, – пишет святой наставник. – Откровение помыслов духовным отцам, как монашествующих, так и других лиц, составляет существенную часть таинства покаяния». Но вот в другом письме к той же монахине тот же старец поясняет: «Пред духовниками своими можешь приносить покаяние только в таких выражениях, какие им доступны, а советоваться со всеми неудобно, особенно о таком деле, о каком ты пишешь», то есть о молитве Иисусовой¹¹⁵⁰. Благоразумие требует не всегда и не во всем открываться даже своему старцу, не о всем же и вопрошать. Это учение отцов великих, и оно не ново, но пришло из глубины веков: «Если кто-нибудь живет со старцем, но старец сей не в состоянии будет удовлетворительно отвечать на вопросы» или же «старец не может понести» открываемых ему братом помыслов, то брат «ничего не должен говорить ему. Но когда найдет удобное время и Бог подаст возможность, пусть вопросит о своих помыслах другого духовного старца, прося того, чтобы не узнал о сем его авва, иначе он возбудит в нем страсть зависти и то, что брат вопросил другого без его ведома, причинит ему большую скорбь». При всей необходимости откровения, «ибо скрывающий свои помыслы пребывает неисцелен», все же и тут есть нужда в рассуждении. Совет с духовником не требует излишнего словоизлияния, дотошного извлечения всего своего мысленного мусора: «Не о всех возникающих помыслах должно вопрошать старцев, ибо иные мимолетны, но о тех, которые долго остаются в человеке и борют его». Помысл навязчивый и уязвляющий, «который медлит в тебе и борет тебя, объяви авве твоему»¹¹⁵¹.

Как известно, исповедь иногда пытаются превратить в бесконечное собеседование, в душевные излияния, что особенно свойственно женщинам, страдающим дефицитом внимания, общения. Скудость внутренней жизни хотят компенсировать, сосредоточившись на внешнем. Однако эти излишне подробные, но духовно неглубокие исповеди утешают не только словоохотливых дам. Некоторые духовники с удовольствием поддерживают такой стиль душевного общения, увлекаются психологизмом.

Это льстит им самим, а окружающим импонирует тем, что, как им кажется, напоминает старческую манеру окормления. Мнящие себя чуть ли не «старцами», такие пастыри забывают, что исихастская сдержанность есть первый признак зрелости духа, и именно эта черта присуща истинным старцам, да и их пасомым. «Мы иногда думаем, что духовный наставник, которому мы вручаем свою душу, должен всякий раз подробно поучать нас, что и как делать. Но если мы посмотрим на подвижников, которые жили под руководством опытных старцев, то увидим, что далеко не всегда они получали такое словесное руководство. Многие из них жили около великих праведников, но почти не слышали от них слов назидания. И, несмотря на это, они преуспевали в добрых христианских делах и взошли на высоту духовного совершенства... Ибо есть учение словом и есть учение делом. Успех в духовной жизни во многом зависит не от того, как преподает духовный отец, а от того, как воспринимает ученик, и прежде всего – от доброго жития самого старца»¹¹⁵².

Иногда проповедуется наивное представление о неких древних временах, когда чуть ли не все старцы были святы и духоносны и повсеместно процветала благодать старчества. Об этом любят упоминать, когда критикуют нашу действительность, некоторые легкомысленно повторяют нечто подобное: «современный старец, нынешний духовник – это такой же немощный человек со своими слабостями и заблуждениями», как и его пасомые, не то что, мол, старцы далекого прошлого¹¹⁵³. Но иллюзии относительно мифической древности легко рассеиваются, если обратиться к научным источникам¹¹⁵⁴. Зачастую и «древние старцы, свыше избранные и богоодаренные, на деле имели много недостатков».

И это неудивительно, скорее закономерно. Как и то, что во все времена существовало лжестарчество. В древнейшей «Истории монахов» Руфина «встречаем обличение отцов, не радевших о спасении братии». Из Добротолюбия узнаем, как «Марк Подвижник предостерегает инока от старца самохвала, а свт. Василий Великий – от страстных славолюбцев». Прп. Исаия Отшельник упоминает, как славолюбивые монахи «сами себе присвояли чин учить других». Нередко в число старцев попадали люди недостаточно зрелые, «которые поседели от времени, но не имели рассудительности». Патерик повествует о «тщеславных старцах, которые завидуют друг другу и не выносят чужой известности». Многие, принимая старость за старчество, доверились псевдостарцам и, как говорит прп. Иоанн Кассиан Римлянин, «вместо исцеления, по неопытности старцев, впали в отчаяние».

Старец, «поддавшийся бесу тщеславия и надменности, уже не имел нравственной силы противиться другим страстям», и тогда «за сквернами духа следовали скверны плоти». Властолюбие, месть, жадность к подаркам, порабощение чревом, увлечение гневом – «эта серия пороков была обычна среди древних старцев». Среди них «встречались пьяницы и эксплуататоры своих учеников». Прп. Ефрем Сирин указывает на распространенную склонность к сребролюбию. Прп. Исаак Сирин «очень недвусмысленно намекает на случаи противоестественных старческих грехов: если старец неодинаково расположен к старому и юному, то всеми силами старайся с таковым не иметь общения, но паче удаляйся от него». Прп. Нил Синайский, говоря о своем времени, признает со скорбью: «Лицемерие и распущенность оставили от старчества одну видимую форму». Прелесть младостарчества не была новшеством и в V веке. «Едва приступив к иноческой жизни, узнав только первые правила подвижничества, – сетует прп. Нил Синайский, – иной немедленно вызывается быть учителем в том, чему и не учился: как молиться, когда и какой соблюдать устав в пище, влечет за собою ряд учеников, когда сам имеет нужду в обучении». Столетием ранее остерегала прп. Синклитикия: «Опасно тому учить, кто не опытен в деятельной жизни... Которые сами прежде не научились, те погубляли приходивших к ним за наставлением». Прп. Иоанн Кассиан Римлянин предупреждает о «неопытных и не в меру суровых старцах», которые ввергают исповедников в отчаяние, и велят «открывать помыслы только рассудительнейшим» из отцов. Однако и тогда, на исходе IV столетия, далеко «не во всяком монастыре встречались старцы, пригодные к вопрошанию». А вот свидетельство VII века: «Среди людей, именующих себя «духовными мужами» и признаваемых таковыми со стороны, – говорит прп. Анастасий Синайский, – было много неискусных, грубых, совсем недуховных, которые относились к людям, приносившим им исповедь, то с излишней снисходительностью, то с ненужной суровостью и, вместо пользы, только вредили им»¹¹⁵⁵.

Святой духоносный наставник всегда был личностью редкой, точнее, уникальной. Это души, коим довелось стяжать «разум духовный, то есть явившийся в человеке от действия Духа». В идеале только такой человек, «духовный, способен выслушать брань ближнего и преподать ему спасительный совет», но отнюдь не «держимый во мраке страстей»¹¹⁵⁶. Дар наставничества и духовничества не преподается в таинстве священнического или архиерейского посвящения, он ниспосылается отдельным подвижникам от Духа Святого. Возможность его обретения связана с личными качествами и «зависит главным образом от уровня духовной и эмоциональной зрелости, от внутренней духоучительной мудрости, а не только от житейского и психологического опыта» и тем более не от «научно-педагогической подготовленности».

Направляющей силой одаренному духовнику служит, по выражению свт. Григория Двоеслова, «мудрость внутреннего обучения»¹¹⁵⁷. «Истинное старчество есть особое благодатное дарование – харизма¹¹⁵⁸ – непосредственное водительство Духом Святым, особый вид святости». Божественная благодать таинственно действует через такого старца, позволяя ему наставлять совершенно незнакомых лиц. «Это есть совет, преподанный не через человеческий разум, а через наитие свыше, так называемое в аскетике сердечное извещение»¹¹⁵⁹.

Путь старческого служения «особенно индивидуален, неповторим». Но уникальную «эту харизму, это непосредственное дарование благодатной силы Божией» духовнику надо еще суметь удержать, прежде всего – «через внимание к себе и своей пастве», а главное – через неослабный «скрытый подвиг молитвы»¹¹⁶⁰.

Скажем об одном из благодатных мужей. Величайшего наставника священнобезмолвия обрела наша Церковь в лице прп. Григория Синаита, неисчислимо количество его учеников, как и его заслуг на поприще возрождения и распространения идеологии и практики исихазма. Обладая «божественной широтой и высотой учительского дарования», он привлекал к себе огромное количество людей, жаждущих духовного просвещения, «вокруг него образовалась целая дружина учеников и последователей». Кому довелось «лишь только услышать сладчайшую его беседу», те «немедленно оставляли прежних своих старцев и, притекая к нему, подчинялись ему совершенно». Речь старца «дышала особой Божественной силой», а наполняющая его благодать легко «передавалась слушающим», ибо «слово его имело помазание» и «всегда производило благотворные плоды в сердцах слушателей». Как на слушателей апостола Петра в доме Корнилия сошел Дух Святой, «так бывало и с теми, которых учил божественный старец». Об этом свидетельствуют испытавшие силу его учения: «Когда святой Григорий рассуждал о чистоте души и о том, как человек делается, по благодати, богом, в душах наших пробуждалось божественное, неудержимое стремление к добродетели и неизъяснимая любовь к Богу». Под таким руководством многие быстро овладевали основами умного делания и восходили к высоким степеням созерцания. Старец настаивал на необходимости трезвения и стяжания исихии не для одних только скитян, но непременно для общежительных иноков. Вообще «наставлениями божественного Григория пользовались не только его ученики, но и всякий, кто приходил к нему». Благодаря его проповеди «принципы внутреннего делания и безмолвия вскоре стали известны всему Афону» и «толпы жаждавших слышать святого буквально осаждали его ежедневно». Святой патриарх Каллист сравнивает старца Григория с прп. Антонием Великим, наставником и законоположником всей монашеской жизни. Что касается непосредственно нас, то «наставления прп. Григория, изложенные в его творениях, являются и по сей день для всех ищущих спасения действенным руководством»¹¹⁶¹. Через свои писания «он наилучшим и совершеннейшим образом вводит в тайны искусства умной и внутренней молитвы», его «творения, как никакое другое сочинение, весьма полезны и новоначальным, и средним, и совершенным аскетам»¹¹⁶².

И вот уже в нашу эпоху святой старец Варсонофий Оптинский незадолго до своей кончины приоткрывает своему близкому ученику некоторые тайны старческой проницательности. «Нас называют прозорливцами, подразумевая, что мы можем видеть будущее, – говорил прп. Варсонофий. – Да, великая благодать дается старчеству, это дар рассуждения. Это есть наивеличайший дар, даваемый Богом человеку. У нас, кроме физических очей, имеются еще очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая. Прежде чем человек подумает, прежде чем возникла у него мысль, мы видим ее духовными очами, мы даже видим причину возникновения такой мысли. И от нас не сокрыто ничего. Ты живешь в Петербурге и думаешь, что я не вижу тебя. Когда я захочу, я увижу все, что ты делаешь и думаешь. Для нас нет пространства и времени»¹¹⁶³. Отсюда духовная мощь, которая влечет к старцу сердца пасомых. Придя с вопросом, горем, сомнением, человек не просто услышит ответ, но ощутит «духовную силу, которая войдет в него, просветит и примирит с жизнью»; он получит в своем сердце «разрешение всяких затруднений, подобно Закхею», которому внезапно и ясно открылось, «что надлежало сделать по принятии Господа под свою сень»¹¹⁶⁴.

Но и здесь неуместен настрой идиллический. Ни те, кто обрел благодатное руководство, ни сами руководители не могут избежать опасностей, искушений и, главное, напряженной борьбы в преодолении постоянных трудностей. «Человек, не имеющий представления об истинном духовном руководстве, – рассказывает владыка Гавриил¹¹⁶⁵, – не может даже вообразить, какой великий труд для старца или старицы бороться со страстями послушника, послушницы и с врагами рода человеческого, действующими через эти страсти». Когда вступают на тропу нелицемерного послушания и бескомпромиссного подвига, «тогда вся ветхая природа человека, поддерживаемая врагом спасения, ополчается на борьбу против духовного руководителя, который хочет исцелить и обновить душу. Бывает, что некоторые послушники по внушению врага, хотящего всем погибели, уходят от своего старца под разными благовидными предлогами. Я сам помню, как иногда во мне все восставало, казалось, что больше уже нет никаких сил оставаться в монастыре, что нужно бежать. Но я все-таки удержался и безгранично благодарен за это Богу»¹¹⁶⁶.

Свои, особые проблемы, связанные с духовным окормлением, могут возникать у монашествующих. Проблемы эти далеко не новы. Еще в древности существовал запрет для иночества на исповедь и причащение у белого духовенства, настолько строгий, что сегодня нам, не вполне понимающим суть вопроса, это кажется даже странным. «Правила, обращавшиеся в Древней Руси, настойчиво запрещали монахам иметь духовниками белых священников, исповедоваться у них и причащаться. Предписывалось, например, монаху лучше три года (или пять лет) не приобщаться, чем приобщаться у попа-мирянина. Причащение монаха у белого священника прямо называется великим грехом», а «поновляться», то есть исповедоваться у него, «не дозволялось вовсе». Церковной властью этот вопрос решался по-разному, «но с явной тенденцией к тому, чтобы духовниками монахов были непременно монахи же; исповедь перед белым священником разрешалась монаху лишь в великой нужде – при смерти – в отсутствие духовника монаха». Так и гласит Послание свт. Киприана Московского к прп. Афанасию Высоцкому: «Черньцем же не причащатися у мирянина попа, кроме великия нужды; аще ли при смерти будет, а черньца попа не будет, тогда мирянину попу покаяти его и причастье дать ему». А вот как распоряжается спустя три столетия патриарх Иосиф: «Ведомо же буди и о сем: мирской иерей да не приимает черниц на исповедь». В ставленых грамотах, выданных приходским священникам XVII–XVIII веков, писано: «А иноческого чина к себе в духовство¹¹⁶⁷ не приимати, кроме великия нужды». В связи с этой общепринятой нормой могли возникать различные затруднения.

Например, в древнерусском обществе, особенно в высших классах, был очень распространен обычай предсмертного иноческого пострижения. Но при этом принятие монашества обязательно «сопровождалось переменой бельца духовника на инока», так как «духовным отцом у монаха не мог быть белый священник». Так на старости лет приходилось менять своего духовника и «обращаться к черному попу, иеромонаху»¹¹⁶⁸.

Многое в нашей традиции идет из глубокой древности, когда благочестие отличалось высокой строгостью. Например, «вследствие древнерусского взгляда на нравственное положение духовника», священники не имели права взаимной исповеди: «А попу, держа попа в покаянии у себе, самому у него не подобает каятися». Имелась также статья, запрещавшая священнику исповедовать своего бывшего духовника, снявшего с себя сан или лишенного сана: «зане отец ему был». Тем более строго запрещалось священнику исповедовать своих родителей; это допускалось только в исключительных случаях: «по нужди прияти отца и матерь».

Причина в том, что при подчиненности родителей сыну, как духовнику, неизбежно пострадал бы авторитет – или родителей, или духовника. И наконец, самый строгий запрет – иерей не имеет права исповедовать свою жену: «Достоит всяк род прияти на покаяние, токмо жене не достоит». Причем «исповедь жены статья эта не разрешает даже и по нужде». Если же все-таки, в случае смертельной опасности, священнику пришлось бы исповедовать супругу, то, в случае ее выздоровления, предъявлялось категорическое «требование, чтобы после этого супруги развелись»: священнику «весь род свой достоит прияти, жены же отнюд не прияти; аще ли же при смерти нужды ради, то прияти; аще ли же и возстанет, ино распуститися между себя». Настолько высоко мыслилось звание духовника, что «признавалось несовместимым с супружеским сожитием»¹¹⁶⁹.

Отход от традиции неизбежно порождает новые проблемы. Не случайно для иноков не поощрялась исповедь у приходского духовенства: «относительно белых священников можно сказать, что они не понимают борьбы помыслов и, вместо пользы, могут причинить вред своими советами»¹¹⁷⁰. Об этом говорят, например, записки известной подвижницы позапрошлого века игумении Таисии (Солоповой): «Приходилось исповедоваться у одного из своих белых монастырских священников. Многие из сестер, а в том числе и я, весьма тяготились этим. Очевидно, что в монашеской жизни белый священник не мог быть хорошим руководителем и советником в том, что ему самому было совершенно чуждо и по опыту, и по расположению. Известно, что многие священники не только не сочувствуют монашеской жизни, но прямо порицают ее и даже смеются над ней. Тяжело нам было открывать им свою душу, тяжело и спрашивать о своих духовных недоразумениях, и просить совета... Иной раз не только не получаешь пользы, но еще больше соблазна и повода к лености... Много подобного рода ответов, даже с оттенком насмешки, приходилось слышать вместо назидания, так что получался большой соблазн»¹¹⁷¹.

В этой области немало своих тонкостей, вот одна из них. Старец Иероним (Соломенцов) предостерегает родную сестру монахиню: «Уже тот худой старец, который не хранит доверенной ему от другого тайны, – от этого бывают великие искушения. Ты, чадо Христово, в рассуждении сего прими от меня совет такой: пожелаешь иметь для себя старицу-советницу и во всем открываться ей, то прежде всего помолись Господу трижды, чтобы тебе не сделать ошибки в избрании старицы, а потом узнай верно, хранит ли та старица тайны чужие, и имеет ли дар рассуждения, и довольно ли опыта в духовной жизни... Должно испросить благословение от матери игумении ходить к той старице на откровение, а без благословения игумении не дерзать, ибо, где какое дело в монастыре начинается без благословения, самочинно, там Бог не помогает, потому от бесчинного откровения мыслей другому часто случаются великие искушения. У нас здесь¹¹⁷² пристрастные откровения мыслей друг другу, а особенно молодым, вовсе запрещены, и престрого... Молю тебя, не имей дружбы с теми старицами, которые не имеют единомыслия с игуменией, хотя бы они казались и великими подвижницами, ибо если они возносятся и порицают распоряжение начальницы, то тут добра не ищи, ибо его нет, да и быть не может; это обыкновенно случается от самомнения и от любочестия, когда забываем самоукорение»¹¹⁷³.

Серьезному искушению подвергся в юности свт. Игнатий Кавказский. В бытность свою студентом военно-инженерного училища, он неосторожно обратился с исповедью помыслов к мирскому священнику, приобретя в результате скорбный, но ценный опыт. Однако полученная душевная травма оставила след на всю жизнь. Будучи по духу вполне монахом, юный Брянчанинов уже на шестнадцатом году жизни испытал благодатное действие молитвы, однако не сознавал еще, что разрешение своих вопросов ему надлежало искать в среде иноков, что «полная откровенность перед мирским духовным лицом скорее могла повредить, чем принести пользу. Опыт научил его этой истине». Ревностный юноша обратился за духовным советом к законоучителю своего училища, заслуженному протоиерею, настоятелю церкви Инженерного замка, воспитаннику Духовной академии и магистру богословия. «Неудачный выбор этот имел самые скорбные последствия». На исповеди Брянчанинов сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Духовник, не имея понятий о началах аскетики, понял это по-своему. Заподозрив воспитанника в преступных политических замыслах, он доложил об этом начальнику училища генерал-лейтенанту графу Сиверсу. Граф-лютеранин вместе с инспектором училища генерал-майором бароном Эльснером, вообще не понимавшим русского языка, подвергли Брянчанинова строгому допросу: в чем заключаются его замыслы, которые сам он признал преступными.

Возможно ли было разъяснить немцам-лютеранам различие между преступными замыслами и греховными помыслами? Тень подозрения так и осталась наброшенной на юного подвижника. За ним стали следить. Все это имело тяжелые последствия: от переживаний юноша заболел и недуг этот не оставлял его до конца жизни. Впоследствии Брянчанинов нашел духовников среди иноков Валаамского подворья и там окормлялся, стараясь «делать это скрытно от училищного начальства»¹¹⁷⁴.

Мы возвращаемся к той мысли, с которой начали этот раздел: Без совета ничесоже твори¹¹⁷⁵, – гласит заповедь, прореченная через Писание Духом Святым. А завет святых отцов напоминает, что спасение наше есть во мнозе совете¹¹⁷⁶, и это, как известно, означает прежде всего не совет со многими, но с одним советником, да о многом. А желательно – обо всем¹¹⁷⁷. Перед всяким серьезно настроенным христианином рано или поздно встает неизбежный вопрос: как же обрести надлежащее руководство?

К этой теме мы еще вернемся, а пока прислушаемся к рассуждению нашего старца, духовника трех патриархов. «Духовного отца надо искать по расположению своей души». Признак такого расположения в том, что «вы доверяете своему духовному отцу во всем», что сердце свободно раскрывается перед ним и спокойно вверяешь ему все «сокровенные тайны своей души». Тогда получаешь от этого духовную пользу: помощь, руководство, утешение и возрастание в духовной жизни.

Свои трудности, как известно, есть в современных монастырях. «Раньше в обителях духовная жизнь была поставлена высоко – там практиковалось открытие помыслов», через это старец руководил внутренней жизнью, и «человек шел правильным путем». Сегодня нет возможности ввести такую практику, так как в монастырях «некому открывать помыслы, нет духовников» достаточно опытных, зрелых. Ни в мужских монастырях, ни в женских нет духовных старцев и стариц, «которые бы окормляли молодых, новоначальных». Но несмотря на все эти сложности, тем, кого Господь призывает к монашеской жизни, Он Сам обязательно помогает: «дает силы, дает разум, дает терпение. Хотя и скудна сейчас жизнь в духовно-нравственном плане во вновь возрождающихся обителях, но все-таки там собрана община во имя Христово. И если человек пришел именно с целью спасения своей души, я думаю, Господь, имиже веси судьбами, будет подавать человеку и утешение, и подкрепление, и совершенствование в его духовной жизни»¹¹⁷⁸.

Сегодня, как и прежде, христианин слышит вековечную заповедь о необходимости послушания пастырю: Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны; Слушающий наставника Меня слушает, а отвергающийся – Меня отвергается¹¹⁷⁹. Мы читаем отеческие заветы о всецелом послушании, о полном самоотвержении, слышим, как повторяются слова древних о преискреннем доверии, позволяющем в наставнике видеть Самого Христа, отчего послушание обретает «силу таинства», приближая нас к постижению воли Божией. Мы читаем и о том, что истинный наставник должен быть старцем святой жизни, личностью духоносной, тогда преображается и душа послушника. Вместе с тем, как говорилось в предшествующих главах, отцы не велят вверять свою душу пастырю несовершенному, призывают к предельной строгости и осторожности при выборе духовника. Но с другой стороны, какую ни возьмем эпоху, встречаем сетования отцов на отсутствие благодатных старцев: нет совершенных, не найти духоносных... Тем более удручающую картину наблюдаем сегодня: от самих же старцев слышим, что нет уже, мол, настоящих старцев, как нет и истинных послушников: утрачена традиция, выродился дух послушливости. И вот, доходит до того, что сами пастыри начинают утверждать: в наше время послушание как таковое уже не требуется. Другие же, напротив, настаивают, что надо слепо слушаться каждого, полностью доверяться любому, облеченному в священный сан.

Ко всему этому, в жизнеописаниях современных подвижников примеры послушания встречаются порой странные, а наставления подчас вызывают недоумение и смущение. Волей-неволей возникают вопросы, для многих насущные и даже болезненные, слишком часто остающиеся без ответа, иногда спорные, дающие повод для дискуссий, порой довольно острых. Как увязать все эти положения? Как разобраться в явных противоречиях? Неужели древнее учение о послушании и традиция отцов Церкви утрачивают свое значение? А их писания и примеры из житий и Патериков нам уже не нужны? Или мы их не так понимаем? Как же, наконец, поступать простому христианину, искренне желающему в меру своих возможностей следовать святоотеческой традиции?

Учение святых отцов о послушании, прежде всего, дает идеал, единый для всех и неизменный во все времена. На то и идеал – «образец совершенства»¹¹⁸⁰, высший вневременной критерий ценности. Так, например, обожение – идеал духовного совершенства, неизменяемый сам по себе, но в разной степени осуществимый в конкретной действительности. Нам указано идеальное положение: духоносный совершенный наставник и совершенно самоотверженный послушник. На эту ситуацию ориентируют нас отеческие наказы Патериков. Идеал необходим в качестве эталона, но, как всякий идеал, он в чистом виде реализуется очень редко, а для подавляющего большинства остается недостижимым. Он дается для посильного к нему приближения – в ту меру, в какую позволяют внешние объективные условия и внутренние субъективные возможности. «Идеал руководит жизнью, но она лишь постепенно приближается к нему в последовательном движении»¹¹⁸¹. Решающим тут является степень усвоения человеком духа истинного послушания и его сердечное намерение, при искренней устремленности к идеалу. Мера же приближения на деле может быть очень разной. Примеры максимального приближения к идеалу, когда оба, послушник и старец, являют, каждый в своем качестве, образ святости жизни, можно привести как из древности, так и из нашего недалекого прошлого. Это, скажем, преподобные отцы Варсонофий Великий и Дорофей Газский или Лев и Макарий Оптинские.

Значительным может быть приближение к идеалу даже тогда, когда в паре старец-послушник резко нарушено равновесие. В одном случае это нерадивый послушник, который в результате все же спасается, благодаря тому, что окормлялся у святого наставника. Общеизвестно, какую пользу от общения с духоносным старцем может получить далеко не совершенный послушник: «замечательно то, что в беседах с нашими старцами» благую перемену в душе «испытывали не только все приходившие к ним с желанием каяться и назидаться, знатные и простолюдины, но и маловерующие», а кроме того – даже те, «которые являлись к ним более ради искушения их»¹¹⁸².

В другом случае, напротив, святая вера и самоотверженность послушника могут и при немощном наставнике принести благие, спасительные плоды. Примеров тому немало найдем в Отечнике, но есть они и среди современников, например эпизод с прп. Паисием Святогорцем, предавшимся в послушание несмышленому мальчику¹¹⁸³. Как говорил сам старец Паисий: «Есть люди, которые от обыкновенного пня могут получить благодать Животворящего Древа. Есть люди, которые от Животворящего Древа не получат никакой благодати Божией»¹¹⁸⁴.

Здесь можно вспомнить, как некогда вел своих учеников путем послушания свт. Игнатий Кавказский, учеников, которых, кстати, у него было немало. Характерно то, что святитель был сторонником всецелого, безоговорочного послушания. Когда в своих писаниях он утверждает, что это мера не нашего времени, то лишь констатирует преобладающую тенденцию, сам же на деле он оставался последователем отеческой традиции. Упомянуть об этом не лишне, так как в наше время встречаются различные кривотолки, упрекают свт. Игнатия в том, что он недопонимал принципов истинного послушания, что чуть ли не был его противником. Но есть факты, говорящие о подлинном положении дел, хотя почему-то не часто о них вспоминают. Известно, например, что свт. Филарет Московский «покровительствовал начальным шагам служебной деятельности архимандрита Игнатия и удостаивал его даже нередко беседой о деланиях иноческих». Однажды в разговоре о природе послушания отец Игнатий заметил, что в идеале «иноческое послушание старцу не допускает никакого рассуждения». Московский святитель на это возразил, что «ныне уже таких послушников нет», но услышал со стороны собеседника встречное возражение: «есть и ныне послушники, хотя и редко, которые принимают это учение по образцу древних», тут все «главным образом зависит от воспитания», которое получает новоначальный от своего наставника.

В пример отец Игнатий привел своего ученика келейника Стефана. Митрополит пожелал немедленно его видеть и испытать плоды подобного воспитания. Келейник Стефан¹¹⁸⁵ «был позван и представлен владыке. Архимандрит говорит ему: «Стефан, покажи язык владыке!» Тот высунул язык, не рассуждая и не конфузясь»¹¹⁸⁶. Эпизод для понимающих суть вопроса не мелкий, но значительный, говорящий о многом.

Идеал послушания, по объективным причинам, был легче досягаем в первые века христианства. Чем далее простираются последние времена¹¹⁸⁷, тем заметнее ослабляются духовные силы, снижается и реальная возможность достижения идеала. Как предупреждали святые отцы, мы все мене способны к тем подвигам, той вере и послушанию, что были доступны предкам, – соответственно, из нас не вырастают старцы той меры стяжания благодати, той духоносности, что прежде.

Однако вневременной идеал незыблем и он продолжает указывать нам направление подвига – это наш ориентир, маяк во мраке апостасии. «Страницы древних Патериков, которые мы читаем, благоухают как цветы Фиваиды и Нитрии, но подвижнический опыт монахов Египта, заключенный в них, не может быть в настоящее время правилом для отношения паствы к духовному отцу. Этот опыт может остаться только духовным идеалом, предметом восхищения, но не копирования: это звезды, до которых мы не можем дотянуться рукой, но любуемся их красотой»¹¹⁸⁸. И вместе с тем идеал – это не декоративное украшение, не просто предмет любования. Непреходящая его ценность в том, что для отдельных личностей он остается достижимым во всякое время. Для остальных он по-прежнему указатель цели, приближаться к которой обязан каждый, и пасомый и пастырь, в ту меру, на которую объективно способен.

Вновь будет кстати вспомнить слова святого: «Существо подвижничества едино и неизменно, но внешний вид его может быть разнообразен»¹¹⁸⁹. Очевидно, что нашему времени наиболее соответствует тот способ приближения к идеалу послушания, что именуется средним путем. Этот «золотой», «царский» путь известен как послушание с рассуждением, или жизнь по совету с духовниками и собратьями. Широко распространенное мнение о «новизне» такого подхода является заблуждением. Жизнь по совету – это святоотеческий метод, во все времена применявшийся отцами и позволявший одним приближаться, а другим и достигать идеала послушания.

Одним из первых преподавших основные принципы этого метода стал в III столетии прп. Антоний Великий, глава монашества, столп аскезы, патриарх исихазма, восшедший к вершинам созерцания. Образец среднего пути дан нам в его житии. «Он не был в послушании у старца, но в новоначалии своем жил отдельно и заимствовал наставления из Писания, от разных отцов и братий». У одного он учился посту, у другого смирению, у иных безмолвию и внутреннему деланию, «стараясь усвоить себе добродетель каждого» и «всем оказывая по возможности послушание, смиряясь пред всеми и молясь Богу непрестанно»¹¹⁹⁰. Это и означает – слушаться с рассуждением.

Антоний рассуждал: что именно перенять и у какого брата, какой совет принять от одного старца, какой от другого, а в чем не следовать им обоим, но искать совета у третьего. Не оказывая всецелого послушания одному человеку, он, рассудив, кого слушать, отсекал свою волю и разумение перед многими. Что касается известного отеческого наказа понимать слова во мнозе совете не как совет со многими, а с одним советником, но о многом, то это опять-таки идеал. По мере возможности надлежит к нему приближаться, ограничивая круг советчиков и уж, во всяком случае, безрассудно не расширяя его.

Но не случайно и то, что слова во мнозе совете в синодальном тексте уже переводятся как при многих советниках¹¹⁹¹. Такое понимание, созвучное духу XIX столетия, и для нас намного реалистичнее, чем идеальная мысль аввы Дорофея, рожденная в среде аскетов VII века.

Подвизаться с рассуждением и по совету означает «никак не быть послушным на зло», советоваться исключительно «с добродетельными», проявлять «крайнюю осторожность и осмотрительность» и «не увлекаться советом» слишком поспешно, а также – «сличать учение и поведение старца» с Писанием, дабы не послушаться «обманщиков и лжеучителей». Таково учение Симеона Нового Богослова (X) и Нила Сорского (XV)¹¹⁹². Путь этот, помимо древних житий, наглядно преподан в писаниях и житии Паисия Молдавского (XVIII) и в трудах Игнатия Кавказского (XIX), а в ХХ столетии этой стезей прошел прп. Силуан Афонский. Как следует из его жития, он «не был учеником какого-либо определенного старца, но воспитался, подобно большинству афонских монахов, в потоке общего предания: постоянным пребыванием в храме на богослужениях, слушанием и чтением слова Божия и творений святых отцов, беседами с другими подвижниками Святой Горы, строгим хранением положенных постов, послушанием игумену, духовнику и старшему по работе». Старец Силуан «не имел определенного духовника в течение всей своей монастырской жизни. Обращался к тому, кто в данный момент был ближе, свободнее», кто мог его принять. «Предварительно он молился, чтобы Господь благоволил о нем и через духовника дал ему оставление грехов и исцеление души»¹¹⁹³.

С особой ясностью принципы среднего пути изложены в писаниях наших святителей Игнатия и Феофана; их взгляды полностью совпадают в этом вопросе и дополняют друг друга¹¹⁹⁴. Конечно, жизнь по совету далека от идеальных условий подвига, она сопряжена с риском, со многими неудобствами и заботами, нуждается в мудром рассуждении и мерах предосторожности. Но как ни ущербен этот путь в сравнении с идеалом всецелого послушания святому старцу, и на нем может вполне открываться Божия воля, даже через «недостаточно духоносного пастыря», могут вершиться и чудеса. А сама мера приближения к идеалу зависит прежде всего от нашего устроения: «вся сила здесь в решительной преданности в волю Бога»¹¹⁹⁵.

Несовершенство нашего наличного состояния таково, что мы не способны напрямую распознавать изъявления Божией воли. По нашей немощи мы нуждаемся в посреднике, и потому «Творец дает Своему творению такого же раба во Христе – старца», который призван стать «срединой, осью жизни» христианина¹¹⁹⁶. Как ни высок, как ни почтен, Господа ради, образ старца в душе ученика, он должен быть совершенно «прозрачен», не застилать собою Христа; место его среднее – между учеником и Богом. Таково самосознание истинных учителей: не себя проповедуем, но Христа; так говорят о себе первейшие старцы – апостолы: мы – рабы ваши для Иисуса¹¹⁹⁷.

Так же мыслит свое призвание великий наставник свт. Игнатий Кавказский, считавший себя прежде всего не руководителем, а слугой своей паствы; просящемуся в ученики он отвечает: это ты «прими меня, ближний мой, в услужение тебе на пути твоем ко Христу». Своих собратий пастырей святитель призывает: «Послужим ближнему... не как отцы чадам, но как рабы господам, как непотребные слуги святым ангелам»¹¹⁹⁸. В этом и состоит значение апостольского завета: один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья¹¹⁹⁹. Все это, наконец, является учением Самого Христа: если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу... Я дал вам пример¹²⁰⁰.

Старчество как духовное водительство, при котором послушник отвергает свою волю и следует слову наставника ради исполнения воли Божией, может иметь различные формы, ибо «существо подвижничества едино и неизменно, но внешний вид его может быть разнообразен»¹²⁰¹. Прежде всего, это деятельное послушание своему духовнику – вид аскетической дисциплины, необходимой любому христианину. Два прочих вида взаимоотношений бывают доступны не всем и не всегда, – они связаны с пророческим и с учительным служением старцев, последнее подразумевает обучение внутреннему, умно-сердечному деланию. Старец не обязательно говорит, что делать, он может ограничиться молчаливым примером. Иногда к старцу обращаются лишь однажды и, получив совет общего характера, следуют ему всю свою подвижническую жизнь. В самом же основании традиции старчества лежит своего рода таинство: искреннее открытие послушником своих помыслов наставнику.

Старец призван служить «посредником между послушником и Богом», их взаимодействие в духовном отношении «выглядит как взаимосвязанный и гармоничный тройственный организм: Бог–старец–послушник». В русской традиции, сравнительно с византийской, издавна наметилось некоторое неравновесие в этой триаде из-за своеобразного понимания подвига послушания. Упор на «абсолютное доверие послушника старцу» не был у нас достаточно уравновешен «требованием духовной опытности наставника». Порой первое требование полностью подавляет и даже вытесняет второе: вера ученика начинает считаться достаточным условием «для того, чтобы советы старца – кто бы он ни был – приносили пользу». Этот дисбаланс явно выражен в таком, например, определении: «Вера в слова старца, основанная на вере в Бога, ради Которого ученик предается послушанию, действенна сама по себе, вне зависимости от духовного состояния старца». Понимаемый слишком буквально, такой подход превращается в крайний субъективизм, когда вера послушника становится уже «единственным существенно необходимым условием откровения Божественной воли»¹²⁰².

В попытках обосновать такой взгляд ссылаются, в частности, на слова прп. Амвросия Оптинского: «Если вы ищете и принимаете советы с верой, тогда даже через грешника можете получить пользу, но без веры, при сомнении и исследовании слов и поступков, они не принесут пользы, даже при праведности старца». Иногда находят подобное отношение и у свт. Феофана Затворника, писавшего, что вера вопрошающего гарантирует правильность ответа: «Наставник, кто бы он ни был, всегда даст точный и верный совет, стоит только ищущему наставления довериться ему всей душой и верой». Однако эти высказывания указывают не на общий случай, а на высший пример совершенной веры идеального послушника, способного и вправду довериться всей душой. Такие ситуации действительно имеют место в истории, как в древнейшей, так и в современной, но в силу своей идеальности они исключительны и не могут стать общим правилом. Такое же исключение составляет идеальный случай с противоположной расстановкой сил, когда никудышный послушник встречается со старцем, достигшим высот совершенства, со святым пророком, чудотворцем. Нечто подобное и наблюдается в житии самого Амвросия Оптинского, Серафима Саровского и других великих старцев, которые, привлекая Божественную благодать, приводили к покаянию и исцеляли маловеров, обращали неверующих. Но это тот же не общий случай.

В русской духовной традиции внимание, как отмечают исследователи, в основном уделялось вере послушника и на этом фоне как бы забывалось о тех качествах, которые необходимы истинному старцу. Чрезмерный акцент на вере вопрошающего, в ущерб требовательности к наставнику, привел к отклонению от святоотеческого понимания старчества – получалось так, что фактически всякий имел право давать советы по духовным вопросам. Неверное истолкование идеи послушания закономерно повлекло за собой искажения в практике. В результате такого перекоса позднерусская аскетическая традиция почти утратила, за отдельными исключениями, понимание святоотеческого учения о старчестве и к XX столетию «вместо него сложилось поверье, согласно которому все, что ни сказал бы старец, всегда служит во благо послушнику». И более того: кого бы ни слушаться «с верой», непременное проявление воли Божией «в ответах говорящего считалось гарантированным».

Последствием такого отклонения от традиции стал уже в наше время расцвет младостарчества. Термин этот достаточно древний, и само явление не ново, но наш случай показателен своей исторической наглядностью: прослеживаются истоки, можно пронаблюдать процесс, приведший к очередному кризису духовной жизни.

В сравнении с византийской аскетической традицией в русской ослаблен еще один важный момент: недостаточно строго обозначены требования, которых должен твердо держаться новоначальный при выборе наставника. У предшествующих отцов эти критерии исключительно высоки, ибо иначе трудно избежать духовных бедствий. От старца не требовалось быть чудотворцем или прозорливцем, но он непременно должен был обладать подлинным смирением: не быть подвержен гневу, корысти, тщеславию и, конечно, быть образцом подвижничества. У преподобных отцов Иоанна Кассиана, Иоанна Лествичника, Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, Симеона Нового Богослова и других находим требование тщательно «рассматривать и испытывать» духовника прежде вступления на путь послушания. Таким образом, «в святоотеческой традиции послушание имеет личное измерение», в основе его не только вера в слово старца, но и уверенность в его личных достоинствах¹²⁰³.

Наиболее яркого представителя истинного учения мы имеем в лице прп. Серафима Саровского, который «окончательно утвердил понимание старчества как пророческого служения». Непременным требованием преподобного была безусловная вера со стороны послушника: «Веруешь ли ты?..» – трижды вопрошает старец Михаила Мантурова, прежде чем исцелить его; «А веруете ли вы?..» – несколько раз спрашивает он Мотовилова перед исцелением¹²⁰⁴. Вместе с тем высочайшие требования предъявляются к самому наставнику. Согласно прп. Серафиму, «ответы старца основываются не на рассудочной деятельности, не на богословской учености или способности к психологическому анализу» – не на человеческом опыте, а на познании старцем воли Божией через молитву. А такая способность, безусловно, есть плод высокого подвига, проявление совершенной духовной зрелости, духоносности старца. Дарование говорить от Бога, а не от себя, по существу своему есть созерцательная способность¹²⁰⁵. Окончательную завершенность, то самое гармоничное равновесие, учение прп. Серафима получает в его отрицании безоговорочной правоты духоносного старца. Преподобный не исключает возможность ошибки даже святого, когда тот склоняется говорить и поступать исходя из своего разумения. Вот как разъясняет он действие благодати прозорливости: «Сердце человеческое открыто одному Господу, и один Бог – сердцеведец... Я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий; что мне повелевает Господь, то я и передаю требующему полезного... не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое-либо обстоятельство, и я, не вверив его воле Божией, подчиню своему разуму... в таких случаях всегда делаются ошибки»¹²⁰⁶. Отсюда, кстати, понятно, почему даже так называемое слепое послушание не требует от послушника полной слепоты, но оставляет ему право на рассуждение, то есть право оценивать плоды старческого руководства как духовно полезные или как вредные, в соответствии с приводившейся уже святоотеческой формулой, диктующей «немедленно разлучаться со старцем, сожительство с которым оказывается душевредным»¹²⁰⁷.

Точнее всего основные принципы послушания выразил сам старец Серафим, объясняя их будущему прп. Антонию Радонежскому. Молодой тогда монах Антоний жаждал, по отеческим древним примерам, «совершенно отречься от себя и предать волю свою в волю избранного старца». На что прп. Серафим отвечал ему: «Ты хорошую взял мысль всецело подчинить свою волю воле другого, но посмотри, чего ты хочешь: хочешь ты, чтобы тебя, как свечу, поставили в светлый крепкий фонарь, где ты безопасен от ветра, и несли тебя бережно». Но нет, говорит старец, «сам умей укрываться от ветра, чтобы не потух пламень; сам борись с волнами, чтобы перебраться за реку». И только указал молодому иноку, какого конкретно духовника можно выбрать себе в советники¹²⁰⁸.

Хранимую на Афоне традицию старческого служения находим в учении прп. Силуана Афонского. Его путь напоминает судьбу Паисия Молдавского – как и он, не имея наставника, не пройдя истинной школы послушания, старец Силуан через личный подвиг, ценой исканий и преткновений, постигает содействием Духа Святого отеческую науку. Старец учит, что субъективное доверительное расположение ученика несет в себе определенный залог Божественного воздействия через старца, но одновременно не меньшее значение имеют объективные требования, предъявляемые к духовному отцу. Неизбежный вред, предупреждает он, последует за пренебрежением священной традицией.

Учение старца Силуана развито прп. Софронием (Сахаровым), который тоже на собственном опыте исканий и ошибок выстрадал понимание традиционных истин. До встречи с отцом Силуаном он испытал немалые затруднения при поиске старца, отвечающего подлинным духовным критериям. В одном из писем он признается: «Как много пострадал я, что не имел наставника верного». Отец Софроний, в согласии со святоотеческой антропологией и следуя авве Дорофею, видит обоснование старчества в неспособности человека греховного самостоятельно познавать Божию волю: «Большинство людей не слышит в своем сердце гласа Божия, не понимает его и следует голосу страсти, живущей в душе и заглушающей шумом своим кроткий глас Божий». Расслышать его помогает посредничество старца, и тогда отношения пастыря и пасомого освящаются «присутствием неизреченно действующего Бога».

Отсюда святые отцы выводили мысль о том, что «послушание есть духовное таинство», а отношения между старцем и послушником имеют священный характер.

Учение старцев Силуана и Софрония восстанавливает нарушенное равновесие в триаде Бог–старец–послушник. Вера послушника дополняется духовной опытностью старца: Бог действует соразмерно вере, но действует именно через такого старца, который способен постичь волю Божию в своем сердце. Если же духовник недостаточно зрел, то его несовершенство в некоторой мере может восполняться силой веры пасомого. Слово духовника, воспринятое с искренним упованием на милость Божию, когда от души вручаем себя в Его святую волю, способно вести послушника к возрастанию в добре.

Хотя эта ситуация все же далека от той гармонии в отношениях послушника и старца, о которой говорят святые отцы. Разумеется, если и духовник не зрел, и у послушника нет доверия к его словам, то послушание вовсе «утрачивает свой священный смысл». Впрочем, и ответ духовно совершенного старца по большей части не будет понят во всей полноте, и это уже не оттого, что старец «лишен благодати познания», но оттого, что его благодатное слово «превосходит силы вопрошающего и недоступно ему». Духовное усилие требуется с обеих сторон. В частности, любому старцу или духовнику необходим усиленно строгий образ жизни и усердный внутренний подвиг, чтобы удерживать благодатный дар «находить в молитве вразумление от Бога».

И все же ни совершенство, ни святость не гарантируют непогрешимости решений: духовник «всегда остается не источником, а инструментом Божественного действия». Эту мысль, высказанную некогда прп. Серафимом, проповедуют и нынешние преемники его учения: ошибки возможны даже со стороны духоносного старца¹²⁰⁹.

Велик был ужас прп. Пахомия, устроителя общежительного монашества, когда Господь открыл ему грядущий упадок духовности. Страшно и трудно было поверить в будущий регресс духа тогда, в начале IV века, в самый расцвет египетского подвижничества. Но неизбежность апостасийного процесса с точностью предречена намного раньше: Будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням¹²¹⁰. Что же видел в откровении Пахомий Великий, если «изобразить нельзя той скорби, которая поразила его сердце», и почему «проливал он обильные слезы»? Ему дано было прозревать наши немощи: как «внутренняя жизнь до крайности ослабеет; как нерадивые возьмут верх над ревностными и станут утеснять их; как невежество, нечувствие и разленение заступят место совершенств духовных». Он узрел, «что большая часть зла произойдет от недостатка хороших настоятелей, места которых будут заняты лицами честолюбивыми, неспособными вести других, по недостатку своей опытности и нехотению самим проходить путь» и «злые будут преследовать добрых»¹²¹¹.

Пророчествовали и другие великие современники Пахомия. «Занимающие престолы священства, – предрекал свт. Нифонт Цареградский, – во всем мире будут вовсе неискусны и не будут знать художества добродетели. Таковы же будут и предстоятели монашествующих, ибо все будут низложены чревоугодием и тщеславием и будут служить для людей более соблазном, чем образцом»¹²¹². А прп. Антоний Великий, «воздыхая и проливая обильные слезы», говорил, что «наступит некогда время, в которое монахи оставят пустыни и устремятся в богатейшие города... вместо нестяжания вкрадется стремление к собиранию богатства; смирение сердца превратится в гордость; многие будут напыщены знанием, но чужды добрых дел, предписанных знанием; любовь иссякнет; вместо воздержания явится угождение чреву... Монахи от мирян отличаться будут только одеждой и клобуком... но не престанут они величаться»¹²¹³.

Идут столетия, и, какую эпоху ни взять, везде встретим сетования святых, скорбь о снижении духовности. «Говорят святые отцы, что и прежде едва можно было обрести учителя непрельщенного, ныне же, при крайнем оскудении таковых, подобает искать с особым усердием»¹²¹⁴ – это XV век, а это спустя три столетия: «В нынешняя же лютая времена, еже многому плачу и рыданию достойно, до зела таковым наставником оскудевшим, аще кии ревнителие от инок восхотели бы... Богу угождати... Сам Бог... есть Учитель и Наставник»¹²¹⁵.

Здесь необходимо одно важное уточнение. Скорбь об утрате истинных наставников, духоносных учителей и благодатных старцев, которая звучит в отеческих писаниях, прежде всего относится к недостатку руководителей, способных обучать умному деланию. Именно это подразумевают и Нил Сорский: «немалый подвиг, говорят святые отцы, обрести этому чудному деланию непрельщенного наставника»¹²¹⁶, и Паисий Молдавский: «в последняя сия времена во иноцех здравому учению и истинным наставником не малое оскудение»¹²¹⁷. Как известно, многие выдающиеся подвижники и учителя умной молитвы не имели возможности пройти старческую школу под постоянным опытным руководством. Среди них не только древнейшие – Павел Фивейский, Антоний Великий, Василий Великий, Мария Египетская, но такова же судьба и Нила Сорского, Паисия Молдавского, Серафима Саровского, Василиска Сибирского, Игнатия Кавказского, Феофана Затворника, Иоанна Кронштадтского, и не их одних. В новейшее время – это старцы Силуан Афонский, Иосиф Исихаст, Паисий Святогорец, Николай Гурьянов, Иоанн Крестьянкин и другие.

Очевидные признаки духовного кризиса наблюдал в свое время свт. Игнатий Кавказский и точно предвидел грядущее его углубление. Боль сострадающей нам души отразилась на многих страницах писаний святителя. И здесь нужно особенно подчеркнуть, что слова о «духовном оскудении» в текстах свт. Игнатия следует соотносить преимущественно с отсутствием учителей священного безмолвия, наставников умно-сердечной молитвы. Когда слышим, что «нет старцев», из уст отцов святой жизни, то надо знать – речь идет об учительном старческом служении, но не об отсутствии духовников или невозможности деятельного послушания. Если же путать между собой различные виды старчества или послушничества, то недоразумения неизбежны.

Иногда упрекают свт. Игнатия в том, что он, сетуя на отсутствие старцев, не умел, мол, их распознать, ведь были же они, в той же Оптиной. Но речь у него об ином. Он не говорит, что старчества нет вообще, – он хорошо знал святых старцев Льва, Макария, Моисея, и не только их. Но при этом он ясно различал виды старческого служения, что очевидно из его писаний, и говорит он о старчестве с позиций исихазма – об отсутствии учителей исихии, наставников во внутреннем делании, в умной молитве. А следовательно, о том, что подвижники утрачивают возможность стяжания благодати созерцания. Это действительно беда, и он был прав – старческое служение в его время обретало другой характер, в соответствии с духом и требованием времени. Те же оптинцы Лев, Моисей и Антоний хотя и прошли настоящую школу безмолвия, да еще под руководством учеников прп. Паисия, но вести этим путем свою обширную паству уже не имели Божиего благословения. Это признаки подступающей катастрофы, и об этом скорбь свт. Игнатия: «Живем в ужасное время: в преддвериях развязки всему»¹²¹⁸, – прозревает святой грядущую трагедию XX столетия.

Так, в переписке с прп. Макарием Оптинским свт. Игнатий говорит по поводу второго (словесно-головного) и третьего (умно-сердечного) образа молитвы: «У нас ныне господствует повсеместно второй образ, лишающий видения внутренней брани; третий же образ совсем заброшен из опасения прелести». Старец Макарий смиренно признается в письме к свт. Игнатию, насколько его собратья и сам он чужды внутреннего делания: «Довольствуемся одной внешностью... и через слабости наши бываем соблазном миру, вместо того чтобы быть светом миру». А по кончине старца свт. Игнатий проницательно замечает: «Отец Макарий хотя и был более телесным исполнителем заповедей, но имел любовь к ближнему, и ею поддерживалось братство. Он незаменим, по моему мнению и взгляду! Оставшиеся слишком телесные делатели», – то есть им, оставшимся после отца Макария, за неимением той любви, что была у старца, нечем восполнить отсутствие умного делания и недостающую благодать созерцательной молитвы. Почему и «оскудело монашество и еще более должно оскудеть»¹²¹⁹, – как справедливо предвидел свт. Игнатий. После признаний самого старца Макария свт. Игнатий имел все основания заметить: «Отец Макарий решительно отвергал умное делание, называя его причиной прелести, и преподавал одно телесное исполнение заповедей». Но это не умаляло ни его заслуг, ни его святости; для понимающего очевидно, что прп. Макарию вручен был крест иного вида старческого служения. Свт. Игнатий это понимает: «Отец Макарий в наше время был лучшим наставником монашества»¹²²⁰.

С этой проблемой связано еще одно высказывание свт. Игнатия: «В настоящее время – существенная нужда в правильной молитве, а ее-то и не знают!.. Существенно нужно правильное понимание молитвы в наше время! Она – существенный, единственный руководитель в наше время ко спасению. Наставников нет! Лучшие, сколько известно, наставники оптинские»¹²²¹. Но и в Оптиной не мог получить желаемого искатель исихастской школы, стремящийся приобщиться к священной традиции безмолвия. Поэтому Промысл Божий повел молодого Брянчанинова по особой стезе.

Всю жизнь «искал он опытного руководителя умного делания, но так и не нашел его. Много встречал он достойных старцев», но что касается обучения молитве, пришел к грустным выводам: «никто не приносит столько вреда духовной жизни, как неопытный наставник»¹²²².

Вот несколько признаний святителя: «Я желал быть под руководством наставника, но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением отцов»; «Неимение руководителя благодатного, частая, почти постоянная встреча с руководителями, болезновавшими слепотою и самообольщением, вольная и невольная зависимость от них... были причиною для меня многих потрясений. Потрясения, которыми я испытан, были потрясениями и горькими, и тяжкими, и жестокими, и упорно, томительно продолжительными». «Величайшая трудность была нравственная: в новоначалии моем я не мог найти монаха, который был бы живым изображением аскетического учения отцов Православной Церкви. Желание последовать этому направлению, по причине сознания правильности его, поставило меня в положение оппозиционное по отношению ко всем».

Направление, о котором говорит святитель, это не что иное, как исихастская практика внутреннего делания, что очевидно из всего нижесказанного. Можно видеть, пишет он, как направление это «в наше время не терпимо. Не терпят его оттого, что чужды ему, не знают его, не изучали его, нисколько не занялись им»; «Когда я поступил в монастырь, ни от кого не слыхал ничего основательного, определенного. Бьюсь двадцать лет, как рыба об лед! Теперь вижу несколько дело иноческое...»; «Я в юности моей не нашел старца, который бы удовлетворил меня». Речь по-прежнему о наставнике в исихии: «Удовлетворительнейшее лицо, с которым пришлось встретиться, был монах Никандр, просфорник Бабаевского монастыря, муж благодатный. С ним беседовал я в 1847 году. Он достиг высшего преуспеяния в умной молитве, проходил этот подвиг очень просто, естественно, не был в славе у человеков».

Уже «во времена прп. Нила Сорского, за три века до нас, – пишет свт. Игнатий, – живые сосуды Божественной благодати были крайне редки, «до зела оскудели», по его выражению». Посетив Святую Гору, прп. Нил нашел там «рассадник умных делателей, насажденный прп. Григорием Синаитом», но и «тогда уже истинный наставник умной молитвы признавался важной редкостью, что ж сказать о нынешнем времени». Прежде и в России «умное делание было очень распространено и между народом, еще не подвергшимся влиянию Запада.

Теперь все искоренилось – осталась личина благочестия, сила иссякла. Может быть, кроется где-либо, как величайшая редкость, какой-либо остаток прежнего», но то – остаток. «В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие об умном делании», а «без истинного умного делания монашество есть тело без души». «Важная примета кончины монашества – повсеместное оставление внутреннего делания и удовлетворение себя наружностию напоказ... За такое жительство, чуждое внутреннего делания, сего единого средства к общению с Богом, человеки делаются непотребными для Бога».

Даже из опытных старцев немногие могут стать руководителями в умном делании, для этого необходимо стяжать редкий дар наставничества. Известны случаи, когда старцы, достигшие совершенства в духовной жизни, оказывались неспособными вести других по этой стезе. Причина неудачи бывает в том, что они получили «благодатную молитву по особенному смотрению Божию, скоро и не общим путем». Поучая других «соответственно совершившемуся с ними», они преподают «новоначальным такие сведения о молитве, которые... повреждают их». И «напротив того, получившие дар молитвы после продолжительной борьбы со страстями... преподают молитву с большой... правильностью».

Например, «монахи Молдавского Нямецкого монастыря, – рассказывает свт. Игнатий, – передавали мне, что знаменитый старец их, архимандрит Паисий (Величковский), получивший сердечную благодатную молитву по особенному смотрению Божию, а не общим порядком, по этой самой причине не доверял себе преподавание ее братиям – он поручал это преподавание другим старцам, стяжавшим дар молитвы общим порядком».

Свт. Игнатий призывает своих современников, а вместе с ними и нас, к строгой осмотрительности: «В наше время, при совершенном оскудении боговдохновенных наставников, нужна особенная осторожность, особенная бдительность над собой». И они «наиболее нужны при молитвенном подвиге, который из всех подвигов – возвышеннейший, душеспасительнейший, наиболее наветуемый врагами». Здесь, как нигде, «опасен недостаточный наставник». Слишком велика цена ошибки «для дерзающего слышать учение о великом таинстве умной молитвы, ведущей христианина к сокровенному, вместе существенному и вполне ощутительному соединению с Богом», если при этом доверчивый ученик вручит себя лжеучителю.

В сущности своей «возвышеннейшее умное делание необыкновенно просто», и для восприятия этого учения человек «нуждается в младенческой простоте и вере». Говоря здесь о простоте, свт. Игнатий, как и другие отцы, имеет в виду прежде всего отсутствие лукавства, той двойственности души, при которой человек колеблется между добром и злом. Богоподобная простота – это постоянный и бескомпромиссный выбор только в пользу добра. «Старайся, – говорит прав. Иоанн Кронштадтский, – дойти до младенческой простоты в обращении с людьми и в молитве к Богу. Простота – величайшее благо и достоинство человека. Бог совершенно прост, потому что Он совершенно духовен, совершенно благ. И твоя душа пусть не двоится на добро и зло»¹²²³. Вот такую естественную простоту мы и утратили. «Мы сделались такими сложными, что эта простота неприступна и непостижима для нас. Мы хотим быть умными... не терпим самоотвержения, не хотим действовать верой». И вот по этой-то причине «нам нужен наставник, который бы вывел нас из нашей сложности, из нашего лукавства, из наших ухищрений, из нашего тщеславия и самомнения в широту и простоту веры. По этой причине случается, что на поприще умного делания младенец достигает необыкновенного преуспеяния, а мудрец сбивается с пути и низвергается в мрачную пропасть прелести». Все сказанное проясняет нам, отчего настоящий наставник молитвы непременно должен быть личностью духоносной. Тогда только сможет он прозорливо командовать на всех фронтах духовной брани, которую «невозможно обнять и объяснить естественным разумом, потому что все естество наше – в падении. Для этого нужен разум духовный, то есть явившийся в человеке от действия Духа»; только такой пастырь способен «преподать спасительный совет, а держимый во мраке страстей еще не способен к этому»¹²²⁴.

Нельзя не распознать в жизненных перипетиях таких подвижников, как Игнатий (Брянчанинов) или Паисий (Величковский), а также и в судьбе Феофана Затворника, премудрых действий руководящей десницы Промысла, оставившего их без наставников. В те времена, хотя и редкие, но все же имелись учителя молитвы, благодатные старцы, способные руководить во внутреннем подвиге исихии. И они могли быть обретены, будь на то воля Бога. Однако Господь вел упомянутых отцов путем не общим. Так, молодой Величковский, «достигше во святую Афонскую Гору», жаждал найти старца, «ему же бы могл предати себе в послушание». Однако «не обрете таковаго, по смотрению судеб Господних, и желаемаго души своей послушания не получи»¹²²⁵. Точно так же смотрение позаботилось об иноках Игнатии и Феофане. Им попущено было пройти уникальный путь самостоятельного открытия знаний, поиска решений, принятия личной ответственности и приложения неимоверных усилий в стяжании благодати.

Ни одному из них не дано было старцев-учителей, под постоянной опекой которых они успешно постигали бы науку внутреннего делания. За спинами надежных наставников, под покровом их благодати они, наверное, смогли бы стать великими молитвенниками, но стали бы они выдающимися учителями, уже третье столетие окормляющими потомков? Господь уготовал им обширное поприще пастырского служения и учительства, что с необходимостью требует широты и глубины личного опыта, выстраданного и закаленного в искушениях. Ибо «без болезни сердечной никто не получает дарования различать помыслы»¹²²⁶, как, впрочем, и других даров благодати. Тут тот случай, когда, по слову прп. Серафима, нужно было не искать безопасных, легких путей, чтобы «несли тебя бережно» на руках, но, напротив, «самому суметь укрываться от ветра» и «самому бороться с волнами»¹²²⁷ и так, через бури и брани, через скорби в «болезни сердечной», без наставников, под руководством свыше, самим возрастать в меру великих наставников молитвы.

Но путь, которым идут личности выдающиеся, путь порядка не общего, не всем бывает понятен, не всегда мы бываем готовы, несмотря на образованность и эрудицию, проникнуть в суть того, что вершит Божий Промысл в судьбах Своих избранников. Вот как рассуждает, например, современный пастырь: «Отзыв об оптинских старцах одна из немногих ошибок свт. Игнатия... Я считаю, что в характеристике оптинских старцев свт. Игнатий допустил ошибку, не увидев, что за их внешней простотой и телесностью подвигов находится глубокая духовная опытность. Думаю, что свт. Игнатий проявил здесь нетерпение... Прп. Лев после отъезда свт. Игнатия из Оптиной сказал: «Если бы он остался с нами, то был бы как преподобный Арсений Великий"»¹²²⁸. Но, может быть, слишком нетерпеливы как раз наши современники, торопящиеся с выводами, может быть, ошибаются именно те, кто упрекают величайшего святого последнего времени в «человеческой ошибке», в том, что он якобы «породил недоразумение» своим отзывом об Оптиной и напрасно «обвиняет» прп. Макария «в предпочтении внешнего внутреннему»?¹²²⁹ Может быть, недоразумение порождают как раз те, кто заявляют, что свт. Игнатий не способен был распознать духовность старцев, что его «оценка оптинского предания была неверной»?¹²³⁰

Действительно, известно, что прп. Лев сказал о молодом Брянчанинове, после того как тот навсегда покинул обитель: «Останься он в Оптиной – стал бы вторым Арсением Великим»¹²³¹. Эти слова за ним повторяли и другие старцы: и Варсонофий, и Никон Оптинские. Но заметим, что прп. Лев не говорит ни слова об ошибке. И не случайно. Это еще вопрос – правильно ли понимаем мы сказанное старцем. И еще вопрос – мог ли «не видеть» в оптинцах «глубокой духовной опытности» свт. Игнатий, писавший: «отец Макарий в наше время был лучшим наставником монашества»¹²³², «ему обязана Оптина пустынь своим нравственным благосостоянием»¹²³³; писавший и к самому Макарию, собираясь переместиться в Оптину на покой: «Вы меня, многогрешного, в сожительство принимаете; надеюсь... не откажетесь быть духовным моим отцом»; и о старце Льве писавший: «Он имел ко мне особеннейшее расположение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю; отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование, но многие его изречения остались у меня в памяти и доселе меня руководствуют»¹²³⁴. Встает и другой вопрос: хорошо ли разобрались критикующие Игнатия (Брянчанинова) в особенностях тех видов старческого служения, которые, без сомнения, глубоко понимал сам святитель?

В связи со словами старца Льва можно задуматься: а нужен ли Вселенской Церкви «второй» Арсений? И нужно ли Игнатию «быть как» Арсений? Не лучше ли каждому оставаться самим собой? Не в том ли чудо, что уникальность святости неповторима, что из Великих был один Василий, один Пахомий, Макарий, Антоний? Чем бы обогатилась сокровищница Церкви, когда бы все они были на одно лицо? Еще вопрос: к чему был упомянут старцем Львом именно Арсений Великий, а, скажем, не Афанасий Великий? Надо вспомнить, чем славен и велик был придворный вельможа и аскет Арсений, наставник императорских детей, едва ли не самый образованный христианин своего времени. Прежде всего тем, что Господь, явившись ему дважды, возвещал: «Бегай людей, Арсений, и спасешься... Скрывайся от людей и пребывай в молчании»¹²³⁵. Что преподобный и осуществил на деле, полвека предельно устраняясь от общения с людьми. Среди святых отцов Арсений особо знаменит своим молчанием, и письменным и устным. Сокрывшись в пустыне, он не отвечал ни слова приходящим за советом, но главное, он не оставил после себя ни одной написанной строки: ни поучений, ни трактатов, ни хотя бы писем; он не удостоил ответом даже императора, писавшего к нему.

Такого сугубого молчания, ставшего достоинством отшельника Арсения, можно ли пожелать проповеднику Игнатию, чье служение Церкви и ближним воплотилось именно в слове? В пустыне Оптинского скита инок Игнатий, возможно, стяжал бы дар созерцателя не менее высокий, чем Арсений в пустыне африканской. Тем более что сам всегда был к тому предрасположен: «уединение показывает мне ясно, что по природным моим свойствам и по монастырскому моему образованию – быть бы мне пустынником...» Но вместе с тем не менее ясно он распознал, к чему был призван Промыслом, какой талант вручен ему от Бога: «молитва и слово Божие – вот занятие, единственно мне идущее... и желал бы я ими послужить ближним. Для прочего служения есть довольно людей, с преизбытком; а для этого ныне, просто сказать, не найти»¹²³⁶.

Уйди в пустыню инок Игнатий и сомкни уста – мы потеряли бы руководителя духовной жизни нескольких поколений христиан. Его творения вобрали в себя всю сущность аскетической науки; отобрано, осмыслено, обобщено наследие отцов Вселенской Церкви. Изложенное на предельно доступном нам языке и освященное личным подвигом, оно вручено нам как цельное учение о внутреннем подвижничестве. Другого такого труда нет, не оказалось, помимо Игнатия, и другого подвижника-мыслителя, подобного по образованности Арсению, по дерзновению Макарию, а по уму Василию Великому, способного на тот литературно-духовный подвиг, который он свершил.

Старец Лев Оптинский был мудр и свят и, надо полагать, мог глубоко проникнуть мыслью как в душу послушника, так и в грядущее, а потому мы вправе предполагать, что за его словами не кроется упрек. В них можно видеть скорее не сожаление об утрате второго Арсения, но прозрение судьбы первого в своем роде Игнатия, понимание того, что если в Оптиной он стал бы выдающимся созерцателем, то на своем пути призван был стать великим духовным писателем. В уходе Брянчанинова он видел не ошибку, но совсем другое: «старец отпустил своего послушника, предвидя, что тому следует идти своим путем», понимая, что «служение предстоит ему немалое»¹²³⁷. Что же касается сравнений одних святых с другими, то они, конечно, встречаются не редко и бывают, надо признать, уместны. Так, справедливо замечено в одном из жизнеописаний Брянчанинова: «не будет никакого преувеличения, если мы назовем его Василием Великим нашего времени. После свт. Игнатия не было в нашей Церкви ни одного святого, который оказал бы такое влияние на судьбы монашества, Церкви, православия, а значит, России в целом»¹²³⁸.

Здесь уместно привести несколько штрихов из жития свт. Игнатия, дающих некоторое представление о духовном облике святителя. Молодой «архимандрит Игнатий совмещал почти несовместимые должности: он был для братии обители прекрасным настоятелем, администратором и в то же время благостным старцем-духовником. В двадцать семь лет он уже имел дар принимать помыслы своих пасомых и руководить их духовной жизнью». Круг его деятельности значительно расширился после назначения на должность благочинного монастырей Петербургской епархии. Ему шел тогда тридцать первый год.

«К отцу Игнатию непрестанно приходили посетители всех положений и рангов. С каждым нужно было побеседовать», очень часто возникала необходимость «выезжать в Петербург и бывать в домах знатных благотворителей». Кроме всего, он немало «поспособствовал расцвету духовной жизни древнего Валаамского монастыря».

Несмотря на все означенные заботы, «в душе архимандрит Игнатий оставался аскетом-пустынником. Он умел при любых внешних условиях жизни... непрестанно совершать Иисусову молитву». Известно, что в своей «уединенной келье отец Игнатий проводил бессонные ночи в молитве и слезах покаяния». Весьма внимательный к посетителям, он относился ко всем различно, «в зависимости от того, с каким расположением души они приходили». Он «обладал особым свойством видеть состояние душ других людей». Подобный дар имеют «облагодатствованные люди, люди духа, а не плоти. Архимандрит Игнатий с одного взгляда постигал душу человека. С окаменелыми он был молчалив. С лукавыми – порой юродствовал. Но с искавшими спасения он был откровенен и подолгу беседовал». Круг знакомых его был очень обширен: «епископы, настоятели монастырей, иноки и простые миряне обращались к нему со своими просьбами... Имя архимандрита Игнатия знали во всех слоях общества». Надо еще добавить, что будущий святитель был непревзойденным знатоком монашества, он обрел очень редкий опыт, лично ознакомившись с жизнью тридцати одной обители, которые он сподобился посетить, а в девятнадцати из них ему довелось подвизаться¹²³⁹.¹²⁴⁰

* * *

То, что некогда предвидел свт. Игнатий, мы получили сегодня сполна. Свидетели небывалого кризиса духа, мы вступили в эпоху, когда сами старцы не признают своего старчества: «Мы теперь не можем говорить так, как прежде старцы. Им Бог ясно открывал Свою волю. Мы же можем только советовать, а уж решать – сам решай»¹²⁴¹. Но все же русские старцы остаются старцами. И советуют. А нам надо прислушиваться к этим советам. И решать.

«Мир болен безверием, безбожием, прелестью», «да и как не болеть, если все зло мира обрушилось сейчас на последний оплот Истины» и все средства «годны в этой борьбе», в том числе «предательство явное и тайное». «70-летний плен с целенаправленным уничтожением именно этой стороны жизни – духовности и церковности в людях – разорил многое, а главное, повредил души». И вот, «нам Божиим Промыслом выпало начать воссоздавать то, что было разрушено до основания». Ныне «смутное время на Руси. Враг орудует уже и в Церкви руками тех, кого он же и внедрил в нее. Но по делам их узнаете их¹²⁴², – не нам ли это сказано в предостережение. Еще во времена апостольские говорилось о волках в овечьей шкуре¹²⁴³». По-прежнему «духовная война продолжается, но в более изощренной форме, она уже идет на последних рубежах, в самой Церкви. И самое тревожное и опасное – это подмена понятий об Истинах православия... Говорю об основном – ложь, фальшь, лукавство становятся нормами жизни повсеместно». И «священство сейчас нового образца, воспитанное на пажитях атеизма и нормах советской морали. У многих ли хватит сил и разумения потрудиться над собой ради Истины?»¹²⁴⁴

«Да, время наступает наисмутнейшее, враг раскачивает и старается низложить Церковь. В клир вошло много совсем нецерковных людей, и даже неверующих, и они делают свое дело... Часто начинается страшнейшая подмена духовной жизни – игрой в духовную жизнь. Эта игра, рождая ложные понятия о духовности, начинает захлестывать мир лжедуховностью... В руководстве всегда хотят видеть твердый жезл, на который во всякое время можно опереться. Но настало уже такое время, которое отметает все надежды на человеческое и указывает миру едину опору, едину надежду на Бога»¹²⁴⁵.

Плоды кризиса и очевидны, и многообразны, но особенно тревожно в связи с состоянием нашего иночества. Можно ли оставаться спокойным, памятуя слова свт. Игнатия: «без истинного умного делания монашество есть тело без души». А сегодня «умы приходящих в монашество, юных по большей части, уже заражены пагубным вирусом сомнения и неверия – и не просто к тому или иному наставнику, но вообще к старчеству, к установлению послушания», к традиции вообще. «С такими предпосылками юный вступает в монашество и начинает «жизнь по совету единодушных братьев» – таких же начитанных, зеленых, недоверчивых, сомневающихся и терзающихся внутренними противоречиями, как и он сам! Оттого и нет качественного прироста монашества, что так поврежден его корень»¹²⁴⁶.

Яркий и грустный пример такого извращенного понимания «жизни по совету братьев» можно видеть в миру, как раз среди тех, от кого ожидается тот самый прирост монашества. Достаточно заглянуть в переписку на форуме сайта «Исихазм». Интернет-совет братьев, пронизанный стойким духом самочиния и самодостаточности на фоне духовного невежества и отсутствия церковного сознания, дает возможность познакомиться с основными симптомами недуга прельщения.

Старчество, как «особое благодатное дарование, харизма, непосредственное водительство Духом Святым», не является «иерархической степенью в Церкви», соответственно, этот род духовного подвига всегда был доступен мирянам обоего пола¹²⁴⁷. Часто, особенно в древности, старцы сознательно отказывались от принятия священного сана, и не только по смирению, как многие из святых отцов и известных подвижников, но по соображениям, так сказать, практическим – старческое служение требует всецелой самоотдачи. Совершенным непониманием природы старчества страдает тот, кто домогается уподобления благодатному духовнику, кто полагает возможным самочинное вхождение в этот подвиг.

Когда это случается с недостаточно зрелым священнослужителем, то это признак тяжелого духовного недуга – младостарчества, которое, как разновидность лжестарчества, существовало всегда и всегда очень резко изобличалось отцами. «Страшное дело» самовольно притязать на служение, «которое можно исполнить только по повелению Святого Духа... Ужасно такое лицемерство и лицедейство. Гибельно оно для себя и для ближних, преступно оно перед Богом, богохульно»¹²⁴⁸.

Лицедейство это ведет «самозваного старца к духовной смерти», – пораженный прелестью, он обречен «потерять все», что стяжал и накопил в течение всей жизни. Но не менее пострадают и соблазненные из среды малых сих¹²⁴⁹. «Лжестарец заслоняет собой Бога, ставя на место воли Божией свою волю», что для послушника «сопряжено с чувством рабства, угнетенности». В результате «преклонение пред лжестарцем вытравливает в человеке личностное начало, хоронит волю, извращает чувство справедливости и правды и отучает его сознание от ответственности за свои действия». Если недуг, поразивший пастыря, именуется лжестарчеством, то прелесть пасомых – гипнозом идей. Ложная идея, принятая за истину, «вызывает духовное ослепление», она «застилает реальность», и «никакие доводы уже не принимаются, так как сталкиваются с ide’e fixe». Это кончается катастрофой: пасомый «движется, как сомнамбула, пока не ударится лбом о стену. Он разбивает голову себе и зачастую тем, кто с ним связан». Поистине, «лжестарчество есть явление антихристианское, ведущее к погибели душ».

Однако далеко не всегда беда эта приходит сверху. Бывает, что человек духовно безграмотный, жаждущий найти себе в жизни психологическую опору, избирает священника, чем-либо ему импонирующего, и принимает решение: «Я отношусь к нему, как к старцу». Хорошо, «если духовник окажется человеком трезвым и честным», тогда «он резко отстранит такое отношение». Но многие и прежде, когда была возможность сравнивать и выбирать между старцами и простыми духовниками, а тем более в наши дни «охотно попадаются в эти сети»¹²⁵⁰.

Очевидно, что в наше время старчество как явление практически исчезает из поля общего зрения. Причины, как определяют их сами старцы, в том, что «мир становится иной, изменяются и люди, его населяющие. Старцев перестают понимать, они становятся мало кому нужны». Тех, кто «по-настоящему нуждается в них, остается очень немного». Так, в 1995 году старица Агафия Петрина говорила близким, скорбящим о ее приближающейся кончине: «Не’ для кого больше жить»¹²⁵¹. Хотя эту причину надо признать основной, процесс духовного оскудения общества все же сложнее, он зарождается не только снизу. Еще в 1930 году архиепископ Феофан (Быстров) указывал на разлагающее влияние со стороны духовенства: «Священнослужители настоящего века разучились молиться – разумею внутреннюю молитву, – а ограничиваются лишь совершением внешнего богослужебного чина. И потому недостаток внутреннего одушевления стараются заменить чисто внешним одушевлением со всеми вытекающими отсюда последствиями. Недостаток внутренней молитвы чувствуется... и в пении»¹²⁵².

Сказанное в полной мере относится и к нам, переживающим трагические последствия глубочайшего духовного кризиса. После десятилетий гонений на Церковь вопрос пастырского руководства остается особенно болезненной проблемой. Всем, например, известны случаи, когда пастыри создают вокруг себя подобие секты и жизнь общины строится по преимуществу на авторитете самого священника. Складывается своеобразный культ: всякое слово такого пастыря начинает «восприниматься как изъявление воли Божией». «Культ личности – одно из самых вредоносных явлений». Обязанность священника – «постоянно следить за собой и напоминать себе, что он ничто, если им не руководит благодать Божия, что благодать дается ему не как постоянный дар, а в меру того, насколько он сам смиряется перед Богом, насколько сам отрекается от себя и отдает свою жизнь на служение другим»¹²⁵³. Культ личности наставника, когда спасение души начинает связываться с личностью какого-либо определенного пастыря, – это особый вид прелести. Бывает, «особенно у женщин, что это заходит и еще дальше: когда спасительный путь как бы упирается исключительно в личность определенного духовного отца». Здесь начинает меркнуть «сознание самой Церкви, пастырства вообще, силы таинств, особенно исповеди... даже и Самого Господа Бога»¹²⁵⁴.

Беда, когда «пасомые начинают искать благосклонного взора батюшки», беда, когда «сам он этого не пресекает». Никто из священников не застрахован от тонкого искушения – «желания обладать душой пасомого». Явная чувственность здесь умолкает, «ум наполняется возвышенными мыслями, в сердце, кажется, цветет самая возвышенная любовь. Но любовь эта – моя, человеческая. Вот здесь и надо вспомнить пронзительно точные слова свт. Игнатия о взаимной мертвости друг для друга христиан, ревнующих о даре божественной, духовной любви... Не ко мне пришла эта душа, не мне раскрывала себя, не я вел ее премудро ко Христу... Аз же точию свидетель есмь». Но отчасти инициатива зарождения культа принадлежит пастве, когда, например, людьми движет тщеславное желание слыть чадом старца или лукавая потребность усыпить «растревоженную совесть и все возложить на руководителя», как на личность духовно авторитетную и почитаемую. Когда такой личности рядом нет, то остается ее создать, приписав воображаемые старческие добродетели тому, кто готов на подобную роль согласиться. Многие, снедаемые страстью культового поклонения, намеренно ищут соответствующих духовников и часто преуспевают в этом¹²⁵⁵.

Обычно страсть старцеискательства возникает на почве «инфантильности и слабоволия верующих, которые, вместо того чтобы систематически изучать серьезную православную литературу, ограничиваются сомнительными брошюрками да советами священника, возводимыми в ранг откровения». Страдающие старцелюбием обычно и попадают в сети лжестарчества. Между тем, читая жития святых, нельзя не отметить признак духовного здравия, отличавший великих в своем смирении подвижников, почитавших за счастье, «когда к ним приходил самый обычный священник со Святыми Дарами»¹²⁵⁶.

Сами старцы учат нас тому, что «в отношениях с духовным отцом хорошо соблюдать дистанцию и бояться как привязанности, так и осуждения»¹²⁵⁷. Если же в отношении к личности пастыря появляется преувеличенное внимание, то это «свидетельствует о ненужной, излишней привязанности в ущерб высокому настроению о Господе». Кто действительно молитвенно «носит в уме и сердце Господа», тот «приобретает серьезное, возвышенное, ровное, спокойное настроение духа, которое нормирует всю его жизнь, все его внешнее поведение, ставит его и в правильное отношение к пастырю. Искание духовного общения с пастырем, стремление к совместной молитве с ним, желание духовного окормления – все это прекрасно, но кто живет с Господом, у того все это бывает спокойно, благоговейно, тактично и благопристойно». Здоровое чувство лишено «всякой сентиментальности», оно побуждает «быть покорным, неизменно преданным духовному отцу, но без лишней привязанности в ущерб любви к Богу». Виновен ли сам пастырь в том, что его «преследуют»? Всегда «отчасти виновен».

«Поменьше сентиментальности в обращении, поменьше человекоугодничества, побольше молитвенного настроения, пастырского мужества в отражении ненужных привязанностей, побольше силы воли в искоренении злоупотреблений, – серьезнее будет к тебе, пастырь, и отношение пасомых». Главный закон для пастыря: «говори и советуй так, чтобы все направлять ко Господу»¹²⁵⁸.

Среди многих, всем известных примеров добрых пастырей упомянем отца Александра Ильина¹²⁵⁹, которого почитали в свое время как «духовного преемника отца Иоанна Кронштадтского». Знавшие священника вспоминают: «Рядом с ним никогда не было мироносиц – фанатически преданных кликуш, облепляющих священника». Около него оставались люди, которых он сам воспитал и которым чужда была игра в «преподобничество». Между прочим, «это свидетельство подлинности его внутренней жизни и очень большой силы характера», что и отличает пастырей, призванных к старческому служению, к тому, чтобы спасать других «за счет собственной жертвы», когда старец реальным образом «берет человека на себя»¹²⁶⁰.

Яркий пример в отношении пастырской трезвости и строгости явил греческий подвижник Иероним (Апостолидис) с острова Эгина. Если старец замечал у своих духовных детей чувство привязанности к нему, то спрашивал: «Когда ты молишься, я прихожу тебе на ум?» Подтвердивший бывал немало удивлен услышанным: «Тогда я твой величайший враг». Старец учил основам молитвенной практики: «Если между тобой и Христом встает кто-то другой, кто бы он ни был, ты должен тотчас его изгнать, ведь он пленяет твой ум, который должен быть неотрывно устремлен к Богу». Это слова действительно любящего отца. Старец Иероним славился своей снисходительностью, состраданием и утешительной мягкостью к пастве, однако этим не умалялось другое его качество – благодатная строгость. И к самому себе, и к тем, за кого он отвечал перед Богом.

Отец Иероним особенно настаивал на необходимости избегать пустословия, о себе он говорил: «Уже сорок лет, как я стал клириком на Эгине, и за все это время я ни разу не садился есть за стол в гостях. Когда настаивают, я могу выпить чашку кофе, но не более». В простых, доступных выражениях давалось учение о молитве и аскезе. Вот некоторые из его наставлений: «Дерзость и свобода в обращении ослабляют бдительность человека, и постепенно подкрадывается искушение»; «Когда вы чувствуете, что может возникнуть искушение или соблазн, то, не раздумывая, уходите подальше. Никогда не позволяйте телесному возобладать над духовным. Будьте внимательны к своему уму: не допускайте, чтобы что-либо им овладело и отвело от Бога. Если во время молитвы вы вспомните меня или кого-нибудь другого, тотчас прогоняйте это воспоминание, иначе этот человек станет величайшим вашим врагом»; «Люби весь мир, но не чрезмерно, а во время молитвы изгоняй всех вон из ума, чтобы быть с одним Богом. Будь внимателен к своим чувствам. Как в доме мы закрываем окна и двери, так и в духовном нужно беречь чувства, чтобы сохранить душевное благополучие»; «Хорошо иметь друзей, но избегайте частых встреч... Любите других, но разумно, не чрезмерно... Мы всех должны любить и помогать им по силам, но наш ум должен быть устремлен только к любви Божией. Не привязывайтесь особенно к людям, поскольку они могут проводить нас только до гроба... Нужно предать себя исключительно Богу. Если будем сильно привязаны к людям, то что оставим для Бога?»

Однажды келейница старца Иеронима мать Евпраксия¹²⁶¹ заплакала от радости, получив с Афона весточку о своем брате, которого не видела двадцать лет. Отец Иероним поговорил с ней строго: «Монахиня, успокойся! Услышала имя брата, заволновалась и плачешь... Ты должна плакать о Господе, Иисуса любить и от одного Его имени приходить в умиление». Евпраксия недоумевала: «Но разве, старче, я не люблю Христа? Все мы любим Христа. Но и брат есть брат. И какой брат! Не мирской, а монах, подвижник. Разве мне нельзя любить своего брата?» Старец повторил: «Монахиня, Иисуса нам надо любить и Его одного иметь в сердцах и в мыслях, чтобы, услышав имя Иисусово, мы начинали плакать, – а не родителей, братьев, родных и друзей, что не принесет нам никакой пользы. Господа Бога твоего люби и Ему Единому поклоняйся¹²⁶²».

Отец Иероним рассказывал о своем старце, о выдающемся подвижнике мирянине Мисаиле, которому он однажды написал в письме, что нигде не смог найти подобного ему наставника. Являя пример благодатной строгости и истинного смирения, Мисаил ответил ему: «Возлюбленное мое чадо... ты вздумал ввергнуть меня на дно адово, но я представил пред собой все грехи мои и не поколебался. Если ты еще раз напишешь мне, что не нашел другого такого человека, как я, то я больше не буду тебе писать и не стану молиться о тебе и память о тебе изглажу из сердца и ума моего»¹²⁶³.

Вновь и вновь священноначалие нашей Церкви вынуждено обращаться к духовенству и напоминать прописные истины о том, что «священник и духовник – это не равнозначные понятия». Но по-прежнему немало среди пастырей тех, кто «смешивают благодатный дар священства, получаемый ими при рукоположении, с особым харизматичеким даром духовничества, который никому при рукоположении не дается». Тех, кто должен был бы просвещать свою паству, приходится самих поучать в том, что «духовничество, как благодатная способность руководства», есть не некий профессиональный атрибут, а «редкий личный дар от Бога. По особому Промыслу Божию он подается некоторым избранникам Божиим, чаще всего за усиленные долгие подвиги молитвенного очищения ума и сердца».

Удостаиваются этого «немногие из подвижников, которые проходят трудный, поистине мученический, хотя и бескровный путь непрестанной борьбы с помыслами и достигают бесстрастия и чистоты». Некоторым их них «Господь посылает дар видения тайников души другого человека и указывает пути исправления, врачевания духовных недугов. Такие люди и становятся, по особому для них откровению и повелению Божию, духовниками».

Духовничество, старчество – есть плод великой строгости к самому себе, плод высокой «аскетической и молитвенной жизни». Не иначе как безумием объясняются те случаи, когда «священники и монахи, особенно молодые, часто не имеющие достаточного жизненного опыта» начинают «помышлять о себе как о старцах-духовниках»¹²⁶⁴.

Существуют особые виды искушений, характерные для пастырского служения. Хотя этот вопрос касается прежде всего самих служителей алтаря, приходится и нам задумываться над ним, не с тем, разумеется, чтобы назидать пастырей, но ради пользы пасомых. Во времена общего снижения духовности обостряется любая проблема и понимание некоторых узких вопросов становится полезным для более широкого круга людей. Отсюда внимание и к этой проблеме. Несовершенство современных пастырей носит особый характер. Обусловленное исторически, как результат уничтожения в ХХ веке пастырского сословия и разрыва в преемственности традиции, оно является всеохватывающим. Это обстоятельство вынуждает пасомых к самообразованию и повышенной бдительности, приходится быть внимательнее к проблемам пастырства и учиться во многом разбираться самим.

Хорошо известно, что «пастырю полезнее всего воздействовать на окружающих не внешними мерами, а ношением внутри себя Царства Божия и теснейшим единением своим с Богом», что достигается не иначе как через личный аскетический и молитвенный подвиг. Между тем существует известный феномен пастыря душевного типа, которого отличает стремление «привязать верующих к своей личности с помощью возбуждения в них религиозной сентиментальности». И это стремление часто находит живой отклик со стороны паствы: «интеллигенция, утратившая духовный вкус и живую связь с Церковью, с охотой примыкает к самопрельщенным пастырям». Импонирует то, что «они не требуют глубокого смиренно-молитвенного подвига, постоянной самособранности и духовной борьбы с собой». Сами же они стараются предстать в роли «проповедников, аскетов и ревнителей Церкви». Тщеславие пастыря может усугубляться на почве естественных дарований: «энергичной воли, ума, дара речи, доброго сердца, подвижничества и даже смирения». Искушение это грозит не только иереям, но еще более – епископам.

«Тщеславие обнаруживается у пастырей в походке, тоне голоса, жестах, в обращении с людьми, в одежде, то слишком изысканной, то намеренно небрежной, в искании наград, повышений». Внешностью священника, жаждой «чего-то таинственного» и желанием кому-нибудь подчиниться «чаще всего прельщаются слабые и сентиментальные по природе женщины». Но «страстная привязанность к личности нарочито выделяющегося пастыря» неизбежно «ведет к внутреннему ослаблению веры и нравственности пасомых».

Беда в том, что тщеславный пастырь присваивает себе славу Божию и этим сам «препятствует благодати Божией действовать чрез него». Тщеславие приводит к «подмене благодатного и духовного пастырства естественным и душевным». Подмена Божьего человеческим «страшна и опасна», от этого не бывает иных плодов, кроме дурных. Сам этот внутренний мотив – «спасать влиянием собственной личности и удержанием в своей власти – уже глубоко греховен». Такое «хищение Божией славы пастырями душевного типа» не проходит даром. На этой почве взрастает губительная страсть: «сладость власти над душами». Вслед «за привязанностью к своему кумиру верующие начинают мало-помалу остывать к Богу и Церкви. Проповеди и домашние беседы «дорогого батюшки» становятся им важнее молитвы», они ждут, когда будет «служить, исповедовать и причащать их «любимый наставник"». В приходе зарождается дух сектантства, а далее – «вражда и ссоры из-за борьбы неумеренных поклонников за степень близости к обожаемому священнику»¹²⁶⁵.

Пока «пастырь наслаждается наградами вроде набедренников и митр, то этому можно снисходительно улыбаться», но если «пробуждается жажда духовного властвования над паствой, то это уже симптом более опасный», признак «духовного искривления». Подверженный такому недугу «священник хочет духовно господствовать над душами, забывая, что он прежде всего должен им соболезновать и призван к духовному рождению их к новой жизни во Христе, к мистическому преображению. Господство это может проявляться различно.

Наиболее частая форма – это жажда добиться от пасомых «подвига послушания»... Священник, в особенности молодой, мнит себя «старцем» вверенных ему душ» и начинает требовать от пасомого «полной отдачи себя во власть пастыря». Встречаются и такие аномалии, как стремление «зачислять» пасомых в духовные чада, навязывать свое «духовное отцовство». В другом случае «молодой и неопытный, а лучше сказать, неумный пастырь во что бы то ни стало хочет быть для своих пасомых «авторитетом»... Наиболее веским доказательством в устах такого обольщенного пастыря является аргумент: «Я вам говорю как священник»... Приходилось слышать даже и такое: «Я говорю вам как диакон"».

Существует еще так называемый «соблазн святости», который «может незаметно вовлечь пастыря в грех прелести». Тут священник начинает приписывать себе то, что принадлежит действию Божественной благодати. «То, что подается от Духа Утешителя во всяком таинстве и священнодействии совершенно независимо от личных дарований иерея, он начинает ставить в зависимость от своих личных качеств: своей духовности, своей молитвенности, своего подвига». Помрачение это не связано со слабостью ума или невежеством: «это сдвиг больше психологический, чем рациональный». Священник прекрасно понимает, что освящающая сила принадлежит не ему, но вот «возможность добиться большего освящающего действия Святого Духа», так сказать усилить его, он уже начинает приписывать своей молитве, «своим духовным достоинствам».

Этому очень способствуют «экзальтированные личности, которые находятся в окружении всякого пастыря, по преимуществу восторженные дамы, не без значительной доли истеричности и неврастении, которые должны в своем духовном устремлении перед кем-то преклоняться, кого-то «обожать», кому-то «служить"». Русский церковный быт выработал для таких кликушествующих особ несколько коробящее, но иронически точное выражение: «мироносицы». По существу, это проявление душевной болезни – истерии: «повышенная экзальтация религиозного чувства, которая ищет для себя предмет обожания и преклонения в священнике». И непременно находит в любом пастыре, если он «хорошо говорит проповеди, красиво служит, хорошо поет или, что всего чаще и всего хуже, если он молод и красив. Каждое его слово ловится на лету... каждый шаг и жест толкуется в особом смысле.

Такой пастырь уже не может ошибаться, каждое его слово – жемчужина мудрости... его молитвенность – огонь пред Богом. Его молитве приписываются чудеса». В приходе начинают распространяться специфические слухи: «наш-то батюшка себя не бережет», «запостился совсем», «он молится ночи напролет». Постепенно «неопытный, а главное, неумный пастырь начинает поддаваться таким обольщениям и сам верить в свои мнимые дарования, незаметно входить в роль «молитвенника»... Уже не только в глазах этих благочестивых истеричек, но, что хуже всего, и в своих собственных» он становится «духовно одаренным, имеет особое дерзновение пред Богом... даже угадывает мысли».

По меткому выражению митрополита Антония (Храповицкого), такой пастырь начинает «кронштадтить». Ради поддержания сложившейся у почитателей репутации он «начинает вырабатывать свой стиль», точнее, «стилизоваться под кого-то, кто ему в его болезненном воображении представляется совершенным и духовным пастырем: он заучивает особые позы, говорит проповеди особенным стилем, служит неестественным голосом».

Все подобные наклонности необходимо безотлагательно и решительно пресекать. Если священник действительно жертвенен в служении, усерден в несении поста и молится сверх того, к чему обязывает служба, то это для пастыря естественно, нормально, а промышлять этим, как говорили святые отцы, постыдно и грешно. «Подвиг есть подвиг только тогда, когда он скрыт от взоров людей; аскетизм, проявляемый на глазах у всех, теряет свою ценность и пред Богом, и для самого аскета»¹²⁶⁶.

* * *

Иной раз, размышляя о проблемах приходской жизни и духовничества, о заниженном уровне духовных требований паствы, современные священники признаются и в своей собственной беспомощности, в неготовности вести людей по пути духовного возрастания: в неспособности преподать азы молитвенной практики, тем более – наставить в деле очищения сердца умным трезвением. В этом и состоит проблема, первостепенная по своей важности, – трудно представить возможность роста на пути к совершенству без понимания причин обоюдной немощи духовенства и паствы.

Бывает, что от людей, едва приступивших к церковной жизни, можно услышать: «Я так молюсь, я так много чувствую, молитва уже сама творится у меня в душе». Это бывает, но не потому, что человек стяжал умно-сердечную молитву, а потому, что он находится в состоянии душевного возбуждения, восторженности. Новое легко впечатляет и сердцем воспринимается с особой горячностью. Со временем пришедший в Церковь включается в жизнь приходской общины, и постепенно, в череде церковных будней, угасают первые эмоции, остывает сердечное горение. Куда же и почему уходит ревность, приподнятость и ощущение своей «духовности»?

Вначале, «обратившись к Богу от безбожной жизни, пожертвовав какими-то страстями, оторвавшись от привычной греховной жизни, человек совершил подвиг». Это, естественно, дает свой плод – прилив энергии и вдохновение. Затем, войдя в обыденную колею, «жизнь перестала быть подвигом и стала бытом. Как только подвиг ушел из жизни, пропали и плоды». А ощутимое содействие благодати «возможно только тогда, когда человек живет подвигом» – жертвой. И вот тут христианин часто останавливается в неопределенности. Понятно, что составляло раньше покаянный подвиг: преодоление явных тяжелых грехов, грубых пристрастий и привычек. Но теперь, когда жизнь внешне вполне благочестива, в чем может заключаться подвиг? Это момент, когда от пастырей зависит очень многое, здесь недостаточно привычных общих слов о «борьбе со страстями» и «добродетелях». Духовная жизнь сложна, трудна. И трудности имеются не только на фронтах внутренней брани, на пути совершенствования молитвы и глубокого очищения сердца. Трудно вообще жить по-христиански.

Нелегко в полном согласии с заповедями Христа решать любые жизненные проблемы: справляться с работой, строить семью, отношения с людьми и вообще с окружающим миром. Преодоление этих трудностей и становится внешним подвигом. «Всякий человек может жить подвигом. Все то, что человеку очень трудно, даже превосходит его силы, его естественные возможности, – это и есть подвиг». Когда ясно, что не хватает собственных сил, но, уповая на Божию помощь, устремляются навстречу трудностям – это и становится подвигом. Если «человек начинает жить таким подвигом веры и преодоления самого себя», для него открываются новые рубежи¹²⁶⁷.

Но только необходимо помнить, что духовная жизнь не вступает в свои права и не получает развития, если подвиг внешний не сопровождается внутренним – умным деланием, сердечным трезвением, приводящим к истинной чистоте – к исихии, то есть к тишине, царящей в уме и сердце, когда умолкают страсти, тишине, позволяющей расслышать глас Божий – глас хлада тонка¹²⁶⁸.

Однако в реальности слишком часто происходит подмена духовной жизни душевной, когда на самом деле человек нуждается просто в душевном внимании, утешении. Очень опасно строить на этом свои отношения со священником, они «духовно бесплодны и вредны, они означают прелесть». Многие люди «жить подвигом не умеют и не хотят». За ними годы церковной жизни, но перед ними нет истинно христианской цели. Нет стремления к стяжанию смирения, послушания, благодати богообщения. Вместо этого они «начинают требовать от своего духовника, чтобы он их понимал, чтобы он уделял им время, чтобы он их слушал, чтобы он с ними беседовал без конца, чтобы он к ним как-то относился...

Людей, по-настоящему желающих искать подвига духовной жизни, очень мало. Подавляющее большинство ищет жизни душевной, душевного комфорта, душевных отношений, жизни земной, а не небесной, не хочет освобождаться от своих страстей, не хочет отказываться от своей воли, не хочет ничем существенным жертвовать». Но христианину необходим «переход от душевной жизни, от душевных отношений, от душевной любви к жизни духовной», непременно «должно происходить преображение душевного в духовное». И священник призван в этом помочь, этому послужить.

Со многими из христиан случается, что, «дойдя до определенного рубикона», они «не хотят идти дальше». Особенно это свойственно женщинам, «им нужна душевность и больше ничего, и они начинают в этом коснеть». Они не понимают того, что «силы духовные безграничны, ибо даются Богом, питаются благодатью Святого Духа», тогда как «душевные силы священника ограничены» и слишком несовершенны. От духовника требуется немало «мудрости, терпения, любви, подвига, чтобы не оказаться в плену душевных отношений, чтобы никого не прельстить, не обмануть, не потакать обману, но и не оттолкнуть человека».

Но беда не только в немощи паствы. Многие из современных пастырей способны довести людей только до некоторого уровня и останавливаются – дальше идти уже не могут. А «уровень этот не такой уж высокий». Это всего лишь «начальная, предварительная работа», за которой должно последовать духовное восхождение, реальное приближение ко Христу. Но этого-то и не видно. А ведь «каждый христианин призван к святости», все пришедшие в Церковь должны бы «постепенно становиться людьми духовными, праведными, святыми».

Но этого не происходит. «Наша церковная жизнь и пастырская работа ограничиваются каким-то весьма невысоким пределом, который оказывается для многих из нас непреодолимым». До некоторой поры «мы с уверенностью трудимся, что-то строим, устраиваем... А дальше?

Мы не знаем, как дальше жить». Оказывается, что знающих как – уже практически нет. Есть некоторые старцы, «которых, может быть, человека три на всю Россию осталось». Но «обычные хорошие батюшки и духовники» не знают, как вести дальше, выше. «Научить молитве умной они не умеют, потому что сами не молятся – им некогда. Они работают прорабами, и учителями, и еще неизвестно кем, но только не молятся. Они не умеют научить побеждать страсти по-настоящему, до конца. Не умеют научить жить присутствием Божиим, научить жить по воле Божией, не умеют слышать волю Божию».

Господь не вменит нам в грех то, что мы не достигаем той меры совершенства, какую стяжали подвижники древности. Но, по сути, «от нас требуется то же самое, что от них, – требуется подвиг... Когда прп. Серафим подвизался в саровских лесах, он достиг совершенства, высокой святости. А когда в тех же лесах сидели в лагерях епископы и священники, они не достигали такой же прозорливости, чудотворений. Но подвиг их был не меньшим». Если нашим пастырям недостает духовной опытности, чтобы вести нас к совершенству, то Господь силен Своей благодатью восполнить все недостающее. Но когда? Когда «человек по-настоящему трудится, то есть живет подвигом»¹²⁶⁹.

В церковной жизни известны исключительные примеры, когда, несмотря на отсутствие опытного наставника, праведник, находясь под особым Божественным покровительством, непосредственно водимый Господом, в одиночестве держит верный путь и достигает вершин духовной зрелости. Его учителем становится сама благодать. Но такой ученик должен обладать необычайной по силе верой и изумительной простотой. Подобной участи удостаивались редкие избранники. Это «дается по благодати», как дано было Христовым апостолам «за горячность веры», когда посланный им Дух Утешитель «очистил и усовершил ум их, действенно умертвил внутри них ветхого, страстного человека и действенно оживотворил в них нового, духовного человека»¹²⁷⁰. Мы знаем, что «в истории Церкви были такие подвижники, которые достигали духовного преуспеяния без видимых руководителей». Среди них свт. Василий Великий, преподобные Павел Фивейский, Антоний Великий, Мария Египетская, Нил Сорский и другие. Люди эти, как утверждает прп. Паисий Молдавский, «чудесне, по особому смотрению Божию, нарочне были позваны к такому житию, которое совершенным и бесстрастным единым приличествует и ангельския крепости требует»¹²⁷¹.

Нельзя не вспомнить в этой связи имя Кронштадтского пастыря, руководимого всю его жизнь самою благодатью. Не имея ни старца, ни учителя, отец Иоанн дерзновенно уповал на водительство свыше. В его дневниковых записях приоткрывается тайна этого сверхъестественного ученичества, на которое подвигает поистине «апостольская горячность веры». Мы видим, что молодой священник, начиная пастырское служение, находит себе наставников на небе. «Как в монастырях новички в духовной жизни избирают себе руководителями опытных в ней старцев, так и ты, – обращается к самому себе отец Иоанн, – новичок в ней, за неимением близ тебя живых, опытных в духовных подвигах старцев, избери переселившихся на небо и прославленных Церковью святых мужей, например в особенности святителя Николая. Ты грешник. Пусть посредником между тобою и Богом будут всегда святые»¹²⁷². И это свершилось. Но такое вершится по молитве тех грешников, чья вера бывает святой.

Не имел должного, постоянного руководства и в значительной мере образовывался под водительством благодати прп. Паисий Молдавский, «получивший сердечную благодатную молитву по особенному смотрению Божию, а не общим порядком». «Он встречал множество советников и по советам всех слагал себя, и хотя не имел одного окормителя, чем нанес себе, как сам сознается, большой вред», но все же «созрел в мужа совершенна». Так свидетельствуют о преподобном наши святители Игнатий и Феофан, которые сами, насколько известно, воспитались тем же, далеко «не общим порядком».

Без постоянного руководства и старческого окормления прошли свой тяжелый и опасный путь такие выдающиеся подвижники ХХ века, как прп. Силуан Афонский, который «мог бы погибнуть в прелести, если бы не особая милость Божия»¹²⁷³, и старец Иосиф Исихаст, преодолевший множество трудностей и искушений из-за отсутствия должного наставничества. Молодой Иосиф, так же как отец Силуан, очень рано, в первые годы иночества, сподобился необычайного посещения благодати и был одарен непрестанной сердечной молитвой. Оба подвижника оплатили благодатный молитвенный дар дорогой ценой, выдержав жесточайший многолетний подвиг непрерывной внутренней брани с диаволом. Спустя годы одинокий воин, израненный и утомленный, но сполна просвещенный благодатью, скорбно заметит: «Существует великая нужда в опытном наставнике, чтобы, когда отойдет благодать, его рука вела бы путника»¹²⁷⁴.

В наше время избранничеством благодати было отмечено старческое служение отца Николая Гурьянова. Как полагают современники, «явление отца Николая можно считать феноменом русской религиозной жизни конца ХХ столетия». В этом убеждает «громадная, исключительная сила воздействия, которую он имел на всех приходящих к нему, его уникальная духовная одаренность». Но на своем пути он не встретил богомудрого старца, не имел благодатного наставника, не был приобщен к традиции через включенность в отлаженный монастырский распорядок. Подвижнический путь отца Николая оказался тем редчайшим исключением из общего правила, которое нельзя предлагать в качестве образца для подражания. В его жизни нет «ни длительного пребывания в обители, ни продолжительного окормления у опытного духовника. Следовательно, те благодатные дары, которые он заключал в себе, образовались при непосредственном Божием водительстве»¹²⁷⁵.

Представить, какой ценой обретается и каким образом может происходить благодатное, сверхъестественное обучение, позволяют некоторые источники. Вот, например, как повествует об этом рукопись позапрошлого века. «Один брат, услышав рассказ об умной молитве, уязвился сердцем, помышляя о том, что бы ему сделать, дабы и самому стяжать ее. Но поскольку он был не в силах не только стяжать, но даже и уразуметь ее, – ведь умная молитва трудна для понимания, и тем более для стяжания, – то начал непрестанно просить Бога уведомить его о том, как подвизаться в ней и как не впасть в прелесть. Потому что те, кто в этой молитве следуют своему помыслу, не имея никакого Божественного извещения, не могут не впасть в какую-либо диавольскую прелесть, за исключением тех, кто чрезвычайно смиренномудр и при помощи Божественного просвещения избегает сатанинских козней. Поэтому, говорю, брат с великим смирением просил Бога об умной молитве. Ведь с того часа, в который услышал о ней, он проявил очень большое усердие к ее стяжанию». Наконец «Бог, видя желание брата, послал ему во сне ангела», который истолковал и даже «ясно и наглядно показал» все практические тонкости внутреннего делания. «Ты видел, – говорит ангел, – как я произношу молитву. Таким же образом твори ее и ты». Ангел приходил «и два, и три, и много раз». Так, обучаясь у ангела в сновидениях, подвижник овладел умно-сердечным деланием, а со временем достиг высоких степеней созерцательной молитвы¹²⁷⁶.

Рассказывают иной случай чудесного учительства, когда некий брат, молясь, «пришел в созерцание» и «увидел пред собою двух ангелов, несущих открытую книгу под названием Добротолюбие. Ангелы пальцем указали брату то место в книге, где говорится об умной молитве, что монах должен при каждом вдохе медленно и очень чисто проговаривать одну молитву. Брат, прочитав это изречение, снова пришел в себя»¹²⁷⁷. Можно вспомнить, что повествует герой «Откровенных рассказов странника» о явлении ему усопшего старца: «Вижу во сне, будто я в келье покойного старца моего и он толкует Добротолюбие... Я, как будто держа в руках мое Добротолюбие, начал отыскивать сказанное наставление, но никак не мог вскоре найти оное. Старец сам перевернул несколько листов, сказал: «Вот оно»... Все, что старец говорил, я внимательно слушал и старался как можно тверже и подробнее помнить»¹²⁷⁸. А вот каппадокийскому крестьянину Мисаилу, самостоятельно обучавшемуся умному деланию, ангел явился наяву. Происходило это в 1890 году. Ангел в виде монаха повелел собрать благочестивых односельчан: «Вечером приходите в подходящий и вместительный дом. Только не зови равнодушных людей. Там я научу вас умной молитве». Монах-ангел стал наглядно обучать собравшихся. «Так он провел всю ночь, и все опять повторилось в другой и третий раз. К концу третьей ночи, как только закончил молитву и посоветовал Мисаилу продолжать учить христиан, он пропал из виду»¹²⁷⁹. О старце, которого некий подвижник «во сне видел и тот его укреплял», наставлял и исцелял, рассказывает в своих письмах Иосиф Исихаст¹²⁸⁰. А в житиях святых можно найти и другие удивительные примеры благодатного наставничества.

Всё это случаи особенные, исключительные. Но если мы проследим за судьбами прочих известных своим молитвенным подвигом святых и выдающихся подвижников, то вынуждены будем признать: путь каждого из них был своего рода исключением, каждого Господь вел своеобразно, не общим порядком. В той или иной мере все они оказываются избранниками благодати. Это, конечно же, не случайно – на то они и святые и именно поэтому их подвиг, их жизненный путь открывается нам в назидание. Но заметим, что тот идеал послушания своему руководителю, о котором говорилось в предыдущей главе, остается все же недосягаемым, а на практике почти все отцы показывают нам реальные жизненные пути большего или меньшего приближения к этому идеалу. И у каждого это свой особенный путь, со своими поисками и ошибками, мучениями и находками, падениями и победами.

Мы не найдем тут путей гладких, прямых, без шероховатостей и преткновений. Учтем еще и то, что все это личности выдающиеся, – о других жития не пишут, – а как таковые они уже исключения из общего правила и путь каждого из них – исключительный случай, не норма. Их исключительность в необычной духовной одаренности, способности проложить свой, особый путь и тем самым дать урок и направить других. Их подвиг невозможно копировать буквально – он, как и предначертанный идеал послушания, есть образ пути, путеводная наша звезда.

Есть особое свойство души – послушливость, которое позволяет человеку, проводя смиренное житие, оказывать, через отсечение своей воли перед ближними, нелицемерное «услужение отцам и братиям». Это то, о чем поучают духоносные наставники: «Не только старцу, но и друг другу будем оказывать послушание»¹²⁸¹. Это еще и безропотное подчинение обстоятельствам, это благодарность, с которой приемлются скорбные попущения. Ропот потому так страшен, что, по какому поводу ни возникал бы, всегда оказывается в основе своей богопротивлением, богоборчеством. Напротив, когда удается претерпевать всякую скорбь с благодушием, то это добрый признак облагодатствованного состояния – проявления послушливости. И вот это благое качество души, как явствует из отеческих поучений, может заменять его обладателю живого наставника.

«Если вы будете послушливы, – наставляет мирянина прп. Силуан, – то вам не понадобится старец, а сама Божия благодать будет вас научать всему. Когда же будет нужда неотложная в старце-наставнике, тогда, будьте уверены, Господь пошлет вам его»¹²⁸². Последняя мысль особенно важна. Старческое окормление, как показывает опыт подвижников, может иметь характер эпизодических встреч с личностями благодатными или с людьми, способными дать нужный совет, указать направление, вовремя предостеречь. Вот, например, как иной раз устрояется Божия помощь тем, кто заслужил ее и кто действительно нуждается в наставлении. «После того, как подвижник хорошо узнает и увидит немощь человеческого естества и придет в глубину смирения», ему посылается помощь. «Бог подвигает опытного и выстрадавшего то же самое старца и искусного наставника, способного спасти душу, или скорее Сам Бог обитает в нем и говорит через него и приводит его к встрече». После того как подвижник будет наставлен и получит «достаточно советов, способных спасти душу, они расстаются»¹²⁸³. В промежутках, порой весьма длительных, между такими благодатными встречами в качестве опоры остается то, что отцами названо совет с единомысленными. Из этих элементов складывается образ подвижнической жизни, известный под наименованием среднего пути.

Сущность этого направления уясняется из высказываний самих отцов. «Правду говорят, что ныне нет настоящих руководителей. Однако же с одним Писанием и отеческими уроками оставаться не следует. Необходимо вопрошение». Так заповедали отцы, так учил Нил Сорский, так жил Паисий Молдавский и многие другие: «два или три единомысленных пусть составят союз и друг другом руководят или друг друга вопрошают, ведя жизнь во взаимном послушании, со страхом Божиим и молитвою в умеренной строгости аскетической»¹²⁸⁴. «Чтобы избежать неправильностей, имей советника – отца духовного или собеседника – брата единомысленного и поверяй им все случающееся при труде твоем» молитвенном¹²⁸⁵. «Средний путь – это с одним или, более, с двумя братиями житие. Как и Иоанн Лествичник повелел... Ибо мы, новоначальные и неразумные, один от другого вразумляемся и укрепляемся, как писано: Брат от брата помагаемь, яко град тверд¹²⁸⁶, и имеем учителя непрельщенного – Божественные Писания. Потому нам видится удобным пребывание с одним или двумя верными и единомысленными в деле Божием братьями, дабы от Святых Писаний воле Божией научались и, когда подаст кому-либо Бог большее разумение, брат брата да назидал и друг другу мы помогали»¹²⁸⁷. «Древние святые отцы, которые собственным своим опытом испытали разнообразно отшельническую жизнь, все они признают, что житие для безмолвников вдвоем или втроем полезнее есть жития одинокого. А потому и советуют безмолвникам проводить житие вдвоем или втроем, как более удобное и безопасное для спасения. Жития же в одиночестве, как более опасного, советуют удаляться»¹²⁸⁸. Все эти принципы приложимы не только к жизни пустынников, но и тех, кто подвизается в миру без руководства опытных наставников. И тут союз двух–трех единомысленных друзей дает надежную основу среднему пути¹²⁸⁹.

Обособленное жительство нескольких подвижников имеет свои сложности. Во избежание излишней душевной привязанности дается такой совет: «привязывающийся к единодушным пусть старается еще теснее привязать их и себя к Единому, связующему Своих союзом любви чистой и свободной», точно так же как и «привязывающийся к месту земному пусть вспомнит изречение апостола: Земля и земные дела сгорят¹²⁹⁰»¹²⁹¹. Одинокий воин особенно уязвим, и надлежит об этом во всякое время помнить. Постоянный риск сопряжен с неусыпным вниманием и неослабным коварством противника, который ведет «двойную войну» с теми, кто вынужден подвизаться без наставников. Если человек берется за дело с рвением и усердием, то враг начинает подталкивать вперед, «помогая» ему в посте, выносливости, бдении и прочем. Под воздействием демонической силы может предельно снижаться аппетит, не ощущаться холод и ослабляться потребность во сне, так что легко переносится любое бдение. Обманувшийся начинает думать, что стяжал благодать или уже достиг бесстрастия.

За этим, конечно, следует великое падение¹²⁹². Если человек подвизается с рассудительностью, избегая неразумного, чрезмерного усердия, то враг отступает, выжидая, когда он от усталости ослабеет, и тогда толкает назад – тянет подвижника в нерадение, безразличие, лень, дабы тот, все потеряв, пал бы бесовской жертвой. Эта брань почти незаметно ведется против всех постоянно. Имеющий надежного наставника бывает вполне защищен, если добросовестно отсекает свою волю. Но тот, кто один, обязан «остерегаться крайностей и идти по среднему пути. Не должен уклоняться ни вправо, ни влево», дабы не пасть ни вперед, ни назад¹²⁹³.

Один из подходов, помогающий устоять при отсутствии наставника, заключается в сосредоточении усилий на подвиге самоукорения. Это делание, по мнению отцов, само по себе может служить надежным руководителем. Для этого необходимо «постоянно следить за тем, чтобы обвинять себя, а не других», – настаивал прп. Серафим (Романцов). А поскольку «все имеют скорби», то «они и заменяют старцев, так как их попускает Господь, зная сердце каждого»¹²⁹⁴. «Я ничего от вас не требую, – говорил своим чадам епископ Варнава (Беляев), – ни неядения, ни спанья на голых досках, ни длинных молитв, а только укоряйте себя за все, всегда, на всяком месте».

На этом пути «надо во всем всегда считать себя виноватым, хотя бы на вас возводилась явная ложь. Надо знать, что это от Бога за какой-то грех, сделанный, быть может, много лет назад. Всегда себя укорять, смирять так, чтобы на все, что о вас скажут, отвечать: «прости». Это самый быстрый путь к получению благодати, тогда как другие очень долгие. На этом пути не нужно и руководства, тогда как на других путях оно необходимо»¹²⁹⁵.

* * *

Нелегко одинокому воину устоять в брани. Все искушения, треволнения и крушения, все страхи и скорби постигают его потому, что не имеет он доброго и верного руководства. «Но, как уже много раз сказали, трудно найти сегодня дельного наставника»¹²⁹⁶. В этом отношении иноки и миряне сравнялись. Подавляющее большинство христиан принуждены обходиться без надлежащего руководства, а благодатное избранничество, когда Наставником становится непосредственно Сам Господь, надо полагать, не наш удел, ибо сказано: «имели глубочайшую сердечную молитву святой Андрей Юродивый и некоторые другие, весьма немногие миряне: это – исключение и величайшая редкость, которая никак не может служить правилом для всех. Причисление себя к этим исключительным личностям есть не что иное, как обольщение себя самомнением, скрытая прелесть прежде явной прелести»¹²⁹⁷.

Мы призваны идти общим средним путем, труждаясь и не унывая. Этот «общий порядок, принятый нами от всех святых, состоит в добровольном подвиге даже до крови, согласно речению святых: «Дай кровь и приими дух»»¹²⁹⁸. Однако и на этом общем пути в определенной мере для всех доступно непосредственное водительство благодати. Конечно, отсутствие учителя подвергает известному риску, конечно, для одинокого путника дорога особенно трудна, извилиста и продолжительна, но отцы, во-первых, не велят оставлять надежду на благодатное руководство, ниспосылаемое свыше, во-вторых, не отвергают возможности достижения на этом пути совершенной духовной зрелости.

Искренних искателей молитвы, вынужденных полагаться на свой личный опыт, должно ободрять поучение прп. Исаака Сирина. Кто желает постичь тайны созерцания, говорит он, пусть идет деятельным путем и «последовательно проходит умное делание. И когда приступит к этому самим делом, тогда сам собою познает сие и, конечно, не потребует учителя. Ибо говорят: сиди в келье, и это само по себе научит тебя всему»¹²⁹⁹. Подобные мысли встречаются у многих отцов. «Сердечная молитва требует наставника, – пишет прп. Амвросий Оптинский. – Впрочем, кто сначала проходит правильно устную молитву, заключая ум в слова... а потом будет проходить правильно и умную молитву, со смирением держа внимание ума в персях, то по времени и без наставника у некоторых умная молитва сама переходит в сердечную»¹³⁰⁰. «У кого есть усердие молиться, – читаем у свт. Феофана Затворника, – того нечего учить, как усовершенствоваться в молитве. Самый труд молитвенный, с терпением продолжаемый, доведет его и до высших степеней молитвы»¹³⁰¹. «Помни еще и то, – советует схиигумен Иоанн (Алексеев), – что со старцем жить можно до поры до времени, а как научился деланию молитвы да блюдению помыслов, то зачем тебе и старец? Нельзя все время быть ребенком, а с годами сам за все должен отвечать»¹³⁰². «Никто не поможет и не изменит нас, – гласит завет, оставленный глинскими старцами, – если не менять себя самому»¹³⁰³. «Наш духовный рост, – по слову афонского старца, – зависит от нас самих. Так же как и наше спасение. Никакой другой человек не может нас спасти»¹³⁰⁴.

Никакие учителя не помогут, и никакие наставления, будь они услышаны или прочитаны, не возымеют силы, пока не будут испытаны на узком пути собственного опыта. «Никто не может обучиться молитве, – подтверждает афонский пустынник, – не подвизаясь лично, не приступив к умному деланию. Сколько бы ни говорили другие, это только введение, которое лишь вызывает духовный аппетит»¹³⁰⁵. А бывают случаи, когда даже при искушенном старце у послушника, при недостатке опыта, нет сил уразуметь учение. Тот же, кто обречен в одиночку идти на брань, пусть не оставляет надежду, пусть помнит, что он не один в поле воин, «пусть просит об умной молитве Бога, чтобы Он через какое-нибудь знамение наставил его в том, как стяжать и сохранить в себе эту молитву»¹³⁰⁶. Ради этого отцы молятся о себе и о нас: «Бог да просветит нас, как нам шествовать, потому что иссякли истинные руководители и каждый идет своим путем. Бог да будет для всех нас незаблудным Путеводителем»¹³⁰⁷.

Хорошо известна общая отеческая установка: не доверять самому себе, но, как истинные служители благодати, отцы не держатся формально за букву закона. Здесь, как и в иконописи, канон – это не мертвая схема, а руководство к живому творчеству. В жизни могут возникать ситуации, когда нет возможности обратиться к кому-либо за советом, и тогда не остается ничего иного, как, воззвав к помощи свыше, полагаться на свой личный опыт, на трезвое рассуждение. В подобных случаях благоразумное доверие самому себе поощряется. Например, в таком тонком деле, как различение духовной сердечной теплоты от кровяной, советуется действовать самостоятельно: всякий сам «может определить и различить теплоту. Это каждому следует сделать; постороннему тут нет дела и места». И еще совет: «Сами смотрите, как быть с молитвою и отеческими уроками». И далее о руководстве: «На первый раз есть у нас руководство в порядке церковном, которое может указать всякий духовник. Так уж Бог устроил, что никто не остается без должного руководства. Дальнейшее руководство может дополниться чтением святых отцов, собеседованием с единомысленными, а то и собственным опытом. Из всего этого и составляется руководство, без которого никак нельзя обойтись в духовной жизни». А вот строки, адресованные женщинам домохозяйкам: «Посылаю вам пятый том Добротолюбия... Что из сего к вам при житейских порядках приложимо, сами увидите»¹³⁰⁸.

Отеческое учение говорит о самостоятельности и доверии себе в деле самопознания: «Смотри и рассуждай по своей немощи: сколько можешь вместить. Каждому мера и внутренний учитель – своя совесть»¹³⁰⁹. Своим подвигом «каждый должен управлять... с большим благоразумием», тщательно «исследовав силы» свои¹³¹⁰. «Для рассудительного делания отцы советуют точно соизмерять подвиги со своими силами... а меру определять уже по себе»¹³¹¹. Так что «сам усматривай и сообразуйся с условиями своей жизни»¹³¹². «Читайте почаще писания святых отцов, они вас просветят, и вы скоро сами увидите, что следует вам делать»¹³¹³. Даже в таком жизненно важном вопросе, как выбор между белым священством и монашеством, святой старец не дает прямого совета, предоставляя решать самостоятельно: «Как думал, так и написал вам, а вы изберите полезнейшее»¹³¹⁴.

Отвечая на бесчисленные вопросы паствы, свт. Феофан Затворник часто призывал христиан к рассудительной самостоятельности. «Без руководителя нельзя, – написали вы. Руководитель – столб на дороге, а дорогу проходить надо всякому самому и тоже смотреть под ноги и по сторонам. Старец Паисий (Величковский) всю жизнь искал руководителя и не нашел. Но жил вдвоем-втроем, и взаимным советом руководились». Так что «сами смотрите, как быть с молитвою и отеческими уроками»¹³¹⁵. Именно на такой образ жизни – сподвижничество с близкой по духу сестрой – благословляет святитель некую мирскую особу: «Если ваша знакомая вам по душе, помолитесь Господу, чтобы соединил вас в едином намерении угождать Ему. Вдвоем хорошо жить. Лучше, чем в монастыре. Друг друга слушать и друг друга остерегать. Дай, Господи, вам сойтись».

Но вопросы на эту, самую чувствительную тему не прекращаются: где и как искать руководства? Как уберечься от лжепастыря? Как молиться и как спасаться, когда нет мало-мальски серьезных наставников? Что же делать простому мирянину? Все то же: «Иди, – советует святитель, – к духовному отцу, одному, другому, третьему, – нападешь на такого, который успокоит тебя. Иной, если не успел дойти до чего собственным опытом», то с помощью книг разберется и чадам своим поможет¹³¹⁶.

В письмах к святителю встретим главный вопрос, выражающий чаяния большинства его корреспондентов: «В деле умной молитвы надо иметь руководителя, где взять его мирянину?» Ответ дается по существу: «Там же – в миру: и между духовными отцами, и даже между мирянами. То правда, что все реже и реже становятся лица, к которым можно было бы благонадежно обратиться за советом о духовной жизни. Но они всегда есть и будут. И желающий всегда находит их, по милости Божией», ведь «Бог особое имеет попечение о взыскивающих Его. Возревнуй только – и найдешь все благопотребное около себя». И подытоживает: «Так, стало быть, хотят или не хотят миряне, а от умной молитвы нечем им отговориться. Пусть берутся за нее и учатся ей»¹³¹⁷.

«Вы прочитали брошюрку «Что потребно кающемуся» и увидели, как необходим руководитель старец. Но там также изображено и каков он должен быть в истинном своем значении. Вот тут-то и горе нам. У меня там изображено, каковы были руководители и как относились к ним руководимые в оныя давния времена. Ныне вы ни тех, ни других не найдете... Сознание необходимости руководителя – доброе сознание. В начале иночества – исстари – отец духовный заменял все, и обретший его отлагал уже все заботы о себе и о своих делах: что прикажет отец, то и делал... И являлись следы совершенства духовного. Ныне не найти руководителя... И опытных мало, и те неполной опытностью опытны: один в одном, а другой в другом опытен. Недостаток руководства заменяет ныне молитва к Богу усердная, искание смиренное (ищите, и обрящете¹³¹⁸), пождание и всматривание».

Очень многие обращались к свт. Феофану с просьбой стать для них наставником, взять на себя духовное руководство. Ответ его оставался неизменным. «Меня хотели вы избрать. Я никуда не гож по этой части. На это особый дар. Не вздумайте приехать сюда в наш монастырь. Я никого не принимаю, не приму и вас. Труд будет напрасный... Меня не считайте руководителем, и советом не берусь никого руководить». Хотя от переписки святитель не отказывается: «Когда спросишь, буду отвечать, сказывать, что знаю, а чего не знаю, о том говорю: не знаю – или предположение какое выражаю»¹³¹⁹. Еще один ответ: «Вашим руководителем и наставником и пастырем перестаньте меня называть. Ни для кого не берусь быть таким лицом. А когда спрашивает кто, сказываю, что представляется мне подходящим»¹³²⁰.

Иным вопрошающим святитель разъясняет: «Истинным руководителем может быть только победивший страсти и чрез бесстрастие соделавшийся сосудом Святого Духа, научающего всему, или тот, кто прошел первую степень и чрез внутренний крест и распятие восприял Бога или воспринят Им и есть Им действуемый и водимый» – то есть прошедший деятельный период вплоть до стяжания меры созерцателя. «Только такой может быть назван опытным, не прелестным, искусным, надежным руководителем». Человек же, к руководству неспособный, обязан немедленно и откровенно признавать это: «добросовестный священник или духовник тотчас сознается – не могу брать этого на себя». Хотя на деле «очень часто те лица носят только имена своего звания, а не силу его; часто пастырь – тать есть прелазай инуде или волк в овечьей одежде... и старец – старец только по сединам... Потому всегда есть опасность попасть вместо истинного руководителя на ложного и потерпеть потом вместо пользы – вред, вместо спасения – гибель».

Так «как же поступать в таком случае человеку, который сознает нужду в руководстве и опасность крайнюю оставаться без него», который страшится: «не потерпеть бы вреда»? И свт. Феофан отвечает на все наши вопросы. Он излагает учение, выверенное по опыту древних отцов, которое остается и в наше время благонадежнейшим путем к спасению.

«Бойся оставаться без всякого руководства, взыщи его, как первого блага». Для начала оставайся «под нареченным отцом» – духовником своим. И положись всецело на попечение Промысла – «вся сила здесь в решительной преданности в волю Бога... Если кто истинно, всем сердцем взыщет воли Божией, то Бог никогда не оставит его, но всяким образом будет руководить по воле Своей».

При отсутствии старца, когда не у кого испросить наставления, остается одно: «никогда ни на что не решайся вдруг, – сам ли рассудил что или вычитал, но жди, пока установится, а между тем ищи совета и решения. Во всякое время и во всяком месте можно найти людей, упражняющихся в благочестии, ревнующих, ищущих Господа и всегда более или менее опытных. Надлежит с ними войти в сношение братское и сообращение сердечное и потом всякое недоумение и сомнение поверять им. Один, другой, третий как-нибудь разберут – поодиночке или все вместе и решат. Как решат, так и поступи, и ты поступишь не по своей воле и разуму. Все сделанное в предании себя Богу не по своему разумению есть богоугодно и спасительно». Если встретишь «единомысленного, приобщись к нему искренне, не оставляя других, и живи с ним душа в душу, Господа ради, во спасение».

Когда нет наставника, которому полностью можно предаться, то «мудрые люди советуют поступать так: если есть что сомнительное и не имеем, кто бы решил, воззови к Богу о нужде своей и иди к тому или другому, благоговейному и уважаемому, и будь уверен, что Бог, все блюдущий и все содержащий, не пустит в прелесть, только бы была болезненна нужда и крепко упование.

Это касается частных случаев, но и вообще можно оставаться при этом законе, ибо и вся наша жизнь сложена из частных случаев. И составится таким образом особенная жизнь, по совету». Это «преимущественно приличный настоящему времени образ руководства. Человек, в предании себя Богу, вразумляется Писанием Божественным и отеческим, употребляет и свое рассуждение, но ничего не решает сам, а творит все с совета и вопрошения. Здесь руководитель – Бог и Писание, отречение воли и разума в совете, сила же исходная – богопреданность, с болезненным, опасливым взыванием об избавлении от прелести, заблуждения и ошибок».

Смиренным «Господь открывает тайны и уповающего не постыжает», Он «младенца научит сказать, что тебе нужно, – говорит святой Дорофей, – а если не веришь, то и Пророк не упользует. Когда, напротив, кто спрашивает и наперед уже желает и чает определенного решения, то это уже прелестное правило действования». Если «спрашиваешь, пусть весы сердца стоят ровно, не склоняясь ни на десно, ни на шуе, – и Господь управит». Из жития старца Паисия Молдавского «видно, что он образовался именно этим путем. Множество советников встречал и по советам всех слагал себя», не имея «одного окормителя», и так «образовался в одном духе и созрел в мужа совершенна». А «исходным его началом, во всю жизнь, было болезненное припадание к Богу. Оно и наставляло его, и единило дух его при всем разнообразии». Это особый способ руководства и самовоспитания: «посредством собеседования или вопрошения не одного, а многих подвижников». И способ этот не новый – древнейший, сущий от первых времен христианского подвига. «Так прп. Антоний Великий ходил по всем и добродетели всех их усвоял себе. Так свт. Василий Великий обтек Египет, Палестину, Сирию, вопрошая и советуясь со святыми в то время отцами, и таким образом и сам себя образовал, и составил систему подвижнической жизни, которую осуществил в своих монастырях и пастве, которою руководствуемся доселе и мы. У прп. Кассиана Римлянина составлена из этого целая книга совещаний; то же делали Софроний и Иоанн, составившие свой Лимонарь».

Еще «припомните двух монахов, живших во времена Макария Великого, во взаимном союзе, взаимноруководствовании и укреплении, – до какой они достигли меры совершенства!» Да и прп. Нил Сорский странствовал по Востоку, научаясь внутреннему подвижничеству. Старец Паисий, «искав окормителя с болезненной молитвой к Богу, скитался там и сям: и у нас, и в Молдавии, и в Валахии, и на Афоне – и все не находил... Чем же он кончил? Не обретши, – говорит, – умыслих царским путем житие свое проходити, с единым единодушным и единомысленным братом, вместо отца; Бога имети себе наставника, и учение святых отец, и повинутися друг другу».

«Такой путь благословлен всеми отцами». Правило это идет не только к монашеству, но и к жизни мирской, а «по настоящему ходу дела и состоянию нашему должно быть признано единственно верным». Это и есть «ныне лучший, благонадежнейший способ руководствования!.. Жизнь в преданности в волю Божию, по Божественным и отеческим Писаниям, с совета и вопрошения единомысленных. По милости Божией она может и должна быть благоуспешна, ибо содержит все условия усовершенствования, отсечения своей воли и разумения»¹³²¹.

«Трудно жить без старца, – с грустью замечает прп. Силуан Афонский, вполне испытавший на себе эти трудности. – Неопытная душа не разумеет воли Божией, и много скорбей перенесет она, прежде чем научится смирению». А самоволие и самочиние бывает наказуемо Самим Господом. Потому «надо волю Божию узнавать через игумена, а не самому настаивать на чем-либо». Это убеждение выстрадано на опыте и ошибках подвижнической жизни. «При отсутствии личного руководства нельзя пренебрегать советом настоятелей, духовников или старцев, под началом которых мы оказались по воле Промысла». Через них действует Бог и ведет нас. «Кто хочет непрестанно молиться, тот да будет во всем воздержан и послушен старцу, которому служит. Он должен чисто исповедоваться и помышлять, что и духовником его, и старцем управляет Господь благодатью Своею, тогда не будет у него плохих мыслей против них. Такого человека за его святое послушание будут учить благие мысли от благодати, и он будет преуспевать во смирении Христовом.

Если же подумает: мне нет нужды советоваться с кем-нибудь – и оставит послушание», то «не только не преуспеет, но и потеряет молитву». В новоначалии, когда еще незнакомо действие благодати, конечно, «нужен руководитель», потому что «душа имеет великую брань с врагами и не может разобраться» сама, «если враг принесет ей свою сладость». Различить обман «может только опытом вкусивший благодати», он «по вкусу распознает» ее.

«Кто без руководителя хочет заниматься молитвой и в гордости подумает, что он может по книгам научиться, и не будет ходить к старцу, тот уже наполовину в прелести. Смиренному же поможет Господь, – и если нет опытного наставника и он будет ходить к духовнику, какой есть, то за смирение покроет его Господь. Помышляй, что в духовнике живет Святой Дух, и духовник тебе скажет, что должно. Но если ты подумаешь, что духовник живет нерадиво и как может в нем жить Святой Дух, то за такую мысль ты сильно пострадаешь». Многое зависит от чистоты исповеди: «если человек не все говорит духовнику, то его дорога кривая и не ведет к спасению». Тот, «кто хочет непрестанно молиться, должен быть мужественным и мудрым и во всем спрашивать духовного отца. И если духовник сам не проходил опытом молитву, то все равно спроси, и за твое смирение Господь помилует тебя и сохранит от всякой неправды; а если ты подумаешь, что духовник неопытен, что он в суете, буду я сам руководиться по книгам, то ты на опасном пути и не далек от прелести». Именно «так враг и обманывает подвижников, чтобы не было молитвенников, а Дух Святой умудряет душу, когда мы слушаем советы наших пастырей».

Не забудем, что на исповеди «в таинстве действует благодать Святого Духа, которая и спасает нас». А «в прелесть мы попадаем, когда думаем, что мы умнее и опытнее других, и даже духовника». Если «нет добрых наставников, то должно предаться воле Божией во смирении, и тогда Господь Своею благодатью будет умудрять». Ныне и в самом деле «мало старцев, которые знают любовь Господа к нам и знают борьбу с врагами и что побеждать их должно Христовым смирением». Приходится многому учиться самим. Господь же любит того, кто подвизается, и Сам с радостью «дает ему дары Святого Духа, – но пока душа научится хранить благодать, то много намучается»¹³²².

Вникая в поучения отдельных святых и подвижников, мы должны умудряться держать в сознании отеческое учение в его целокупности. При всей справедливости наставлений прп. Силуана их надо рассудительно совмещать с призывами отцов к осторожности. При всем искреннем смирении и доверии к духовникам нельзя пренебречь заветом Писания и советом святых: Не открывай всякому человеку твоего сердца¹³²³; «Не открывай совести твоей тому, к кому не извещается сердце твое»¹³²⁴.

«Как много пострадал я, что не имел наставника верного», – приоткрывает отец Софроний (Сахаров) еще одну грань проблемы. Он вспоминает о временах, предшествовавших встрече со старцем Силуаном, когда еще не обрел желанного руководства – наставника «такого, который смог бы держать меня в своих руках, удовлетворяя в некоторой мере моим запросам душевным или умственным. Я подчинялся до крайнего отречения от всего своего, несмотря на то, что слышал и видел от своего наставника вещи слишком простые и элементарные, могущие удовлетворить только человека малограмотного и медленно-мыслящего. Приходилось зарывать себя в землю, смиряться, быть может, до нелепости. Когда же помышлял о более высоком, то приходилось действовать, основываясь на своих догадках, и, знаете ли, сколько раз я претыкался... и иногда страшно, почти смертельно»¹³²⁵.

Перед нами письмо к мирянину, которое отец Софроний писал «по повелению старца Силуана». Здесь указание пути для тех, кто не имеет наставника, старца. Отсутствие личного руководителя восполняется смиренным подчинением и послушанием тем начальствующим и ближним, которых каждому посылает Господь. Речь вновь идет о таком свойстве души, как послушливость.

Есть закон, по которому «Бог дважды не судит. Если вы делаете за послушание какое-либо дело со всей добросовестностью, то вы свободны от ответа пред Богом. Отвечает давший вам приказание, так что совесть ваша все время пребывает мирной». Эта мирность служит критерием: если дело действительно совершается «за послушание, а не по пристрастию», то оно «не разоряет душевного мира, а созидает его». Быть в послушании, «отсекать свою волю пред другим» – означает сложить с себя груз озабоченности и беспокойства. «Следуя указанным путем, вы увидите, что в старце у вас не будет той потребности. Вы как бы сами себе сделаете старца из владыки¹³²⁶ и собратий своих». Поможет еще и «беседа с единодушным, ищущим спасения». При таком образе действий отсутствие старца восполняется по двум направлениям. Ведь старец нужен, во-первых, для того, чтобы «отсекать в послушнике-ученике всякое проявление личной греховной, плотской воли, направляя ее согласно с волею Божией». Во-вторых, старец «окормлением, то есть своими наставлениями, возводит ученика от низших ступеней на более высокие. Дает ему делания, соответствующие его духовному возрасту и силам». Таким образом, в нашем случае: «первое заменяется отсечением своей воли пред владыкой и собратьями; второе – чтением святоотеческих аскетических творений».

Конечно, все это «не может заменить вполне старца идеального, совершенного», но такового, «однако, всегда, во все времена было нелегко найти. Кроме того, современные послушники (самочинные, самонадеянные, умные, нетерпеливые, всезнающие) и не способны жить под старцем настоящим». Для тех же, кто истинно послушлив, существует духовный закон, по которому Господь нисходит к неложно подвизающимся: когда «накопятся недоумения и трудности такие, что человек становится совершенно в тупик, то, если он по устроению сердца и по подготовке своей окажется способным, Господь пошлет ему такого человека – старца или собеседника, который поможет ему и выведет на дорогу»¹³²⁷.

Разумеется, в любом служителе Церкви мы найдем какие-то недостатки – кто же совершенен из людей? – но дело в том, что «само доверие христиан к священнослужителям послужит источником вдохновения для последних сказать истинное слово. Мы знаем от Самого Господа, что на Моисеевом седалище восседали лица недостойные¹³²⁸, и все же Христос говорил народу, чтобы они слушались своих пастырей, соблюдали повелеваемое ими», только при этом «не подражая их образу жизни»¹³²⁹.

«Руководитель – столб на дороге», – писал некогда свт. Феофан Затворник, поясняя, что «дорогу проходить надо всякому самому». К этой же мысли, столетие спустя, возвращает нас прп. Паисий Святогорец: «Наш духовный рост зависит от нас самих. Так же как и наше спасение. Никакой другой человек не может нас спасти». Главная проблема новоначальных в том, что они не находят подходящих руководителей. Действительно, говорит старец Паисий, «большинство из нас, к сожалению, старики, а не старцы». Но естественно, что и суждения у начинающих «детские, потому они и ошибаются».

Новоначальный, например, «приходит в умиление, когда видит немощного монаха, потому что думает: он большой подвижник. Или, если у него длинная седая борода, он кажется ему очень почтенным». На этом основании он «вверяет ему себя» и, конечно, «плывет не в ту сторону». Поэтому, «спасшись от бурного моря житейского и взяв курс к пристани, но не умея правильно рассуждать, он часто садится на дряхлый корабль и терпит кораблекрушение или вверяет себя неопытному капитану, который топит его в пучине морской». Некоторые пастыри бывают «духовно больными». Например, те, «которые изучают психологию, чтобы помогать душе» с помощью человеческого искусства. «Подобные священники больны духовно» и не понимают, что помочь страждущей душе ничто не может, кроме действия Божественной благодати. «Благодать Божия – это все», поэтому из людей «душе может помочь только благодатный духовник». Он знает великую ценность души человеческой и потому искренне сострадает ей. «Нет лучшего врача, чем опытный духовник, который своей святостью вызывает к себе доверие... исцеляя души и тела без лекарств – одной лишь благодатью Божией – и обеспечивая им рай».

Имеется три главных требования, которым должен соответствовать настоящий духовный целитель, три признака, по которым надлежит искать доброго наставника, три критерия для трезвой оценки того, кто находится перед нами. Они таковы: 1) Надо, «чтобы старец был духовным человеком, имеющим добродетели, и более подвижником, чем учителем. Хорошо, если он стал капитаном из юнг, так что не будет на чужих спинах испытывать монашескую науку, которую выучил по книгам, или же от природы имеет большую любовь с рассуждением, сочувствует своим детям и не стремится послать их сразу же в рай – по примеру Диоклетиана¹³³⁰. Старец должен быть очень строгим только по отношению к себе, а по отношению к другим должен иметь большую любовь и великое рассуждение, ибо если нет рассуждения, то и любовью он причинит своим чадам зло, подобно Илию¹³³¹, и тогда придет гнев Божий и на него, и на его чад. Послушнику очень полезно, если старец по возрасту старше его, по крайней мере лет на двадцать», то есть годится ему в отцы.

2) Надо, «чтобы старец жил простой жизнью, без забот и излишних мирских попечений; чтобы совершенно не искал своей собственной пользы (дабы быть духовно свободным), а искал лишь пользы для души послушника и пользы для Матери Церкви».

3) Надо, «чтобы старец был другом безмолвия и молитвы, чтобы мог и послушника связать с Богом через молитву... перенести его ум и сердце из мира на небо... Очень хорошо, если монастырь удален от мира, от исторических мест и мирского шума. Даже самые почитаемые монастыри часто уклоняются от своей настоящей цели и доходят до того, что превращаются в торговые заведения»¹³³².

«Что это за высокое лицо – священник! Постоянно у него речь с Господом, и постоянно отвечает на его речь Господь... Скажи мне, иерей, сознаешь ли ты все величие и святость своего служения, порученного тебе Богом, и стараешься ли быть достойным его?»¹³³³ А следом возникает другой вопрос: «Кто же из пастырей, читающих подобные слова о себе великих отцов Церкви, не почувствует собственного духовного убожества и своего несоответствия пастырскому идеалу?»¹³³⁴

Жизнь вынуждает рядовых христиан задаваться нелегкими вопросами, связанными с личностью пастыря, с проблемами духовничества. Это не безопасно, есть риск невольно уклониться в осуждение духовных лиц. «Номоканон» в Правилах Четвертого и Седьмого Соборов возвещает: «Аще же кто укорит священника, да запретится лето едино... аще и священник простит ему согрешения». Не только временное, но и полное отлучение и анафема угрожает оскорбившему священный сан: «Яко не достоит просту укорити священника, или бити, или поношати, или клеветати, или обличати в лице, аще убо и истина суть. Аще же постигнет сие сотворити, да проклянется мирский, да отмещется из Церкве, разлучен бо есть от Святыя Троицы и послан будет во Иудино место»¹³³⁵.

О тяжести такого греха напоминают нам наши старцы. «Мы, все почти поголовно безграмотные или полуграмотные в вопросах вероучения, правил церковных, церковного Устава, ни за что не отвечающие перед Господом, кроме спасения своей души, – не имея ни малейшего морального права, – привыкли постоянно осуждать священнослужителей и добрались в своем осуждении уже до иерархов церковных и даже до патриарха. Кайтесь! Таковые есть неразумные дети церковные и по положению своему в Церкви, как пасомые, и по своему духовному разуму, не имеющие ни малейшего понятия о глубине трудностей и величайшей ответственности перед Богом тех, коим Господь вручил пасти овцы Своя.

Наша святая обязанность от всего сердца помогать им своей молитвой, а не кидать в них камнями осуждения. И без вас найдутся толпы людей, желающих побить служителей Христовой Церкви камнями. Господи, прости нас, грешных! Мы ругаем, осуждаем тех, кого и без нас презирает и ненавидит неверующий мир, повторяем грех Хама, не покрывшего наготу своего отца, – это в том случае, когда осуждаем священнослужителей за обычные человеческие слабости и недостатки, причем осуждаем с невероятным пристрастием, как будто священник по природе своей телесной не такой же человек, как и мы все».

Свт. Иоанн Златоуст говорит: «Если оскорбление, причиненное слугам земного царя, навлекает великое наказание на оскорбителей, то какому наказанию подвергнутся те христиане, которые не только не уважают, но даже оскорбляют служителей Царя Небесного!» Там, «где нет уважения к священному сану, там нет уважения к религии. Безнравственные люди всех времен ни о чем так не заботились, как ослабить клеветами и злословием уважение к священному сану. Вот кому мы способствуем, осуждая и злословя служителей Церкви!»¹³³⁶

Случается, что мы «недовольны своим священником. Действительно, прискорбно, что тот, кто должен утешать, огорчает». Но если проявить милосердие и удержаться от осуждения, то «представьте, как велика будет слава ваша в Царстве Божием, если вы, мирянин, будете милосерднее священника!» Можно припомнить, как отвечал Н. В. Гоголь, когда подвергся нападкам Белинского за благоговейное отношение к священству: «И я знаю немало дурных священников и мог бы рассказать вам о них немало смешных историй. Но я встречал и таких, перед святостью жизни которых преклоняюсь... Я пою гимн не тому духовенству, которое посрамило нашу Церковь, а тому, которое возвысило ее... которое своим мученичеством запечатлело истину каждого слова Христа»¹³³⁷. Вспоминают, как священноисповедник Лука Крымский говорил в проповеди, после которой в очередной раз был арестован: «Братья и сестры... всем вам я говорю: никогда не осуждайте духовенство. Лучше осудить весь мир, чем одно духовное лицо»¹³³⁸.

«Великое лицо – иерей, служитель у Престола Божия. Кто оскорбляет его, тот оскорбляет Духа Святого, живущего в нем... Всегда надо помнить, что духовник совершает служение свое в Духе Святом, и потому должно благоговеть пред ним... Наши духовные пастыри страдают за нас, хотя мы часто не видим их страданий. И чем больше любовь пастыря, тем больше ему страданий; и мы, овцы, должны понимать это и любить и почитать своих пастырей... которые носят в себе столь великую благодать, что если бы люди могли видеть славу этой благодати, то весь мир удивился бы ей, но Господь скрыл ее, чтобы служители Его не возгордились, но спасались во смирении...

Если бы люди видели, в какой славе служит священник, то упали бы от этого видения; и если бы сам священник видел себя, в какой небесной славе стоит он, совершая свое служение, то стал бы великим подвижником, чтобы ничем не оскорбить живущую в нем благодать Святого Духа... Если бы люди помнили это, то любили бы пастырей до великой любви и радовались бы душою при виде пастыря. Кто носит в себе благодать Святого Духа, тот знает, о чем я говорю»¹³³⁹.

В чем же высшее достоинство иерея, каков он, верный служитель Христов? Господь указывает нам на Себя: Аз есмь Пастырь добрый – и тут же раскрывает, в чем сущность сей доброты, отличающей пастыря истинного: пастырь добрый душу свою полагает за овцы, приходит он, чтобы послужить и отдать душу за многих¹³⁴⁰. «Истинный пастырь есть тот, кто может погибших овец взыскать и исправить своим незлобием, тщанием и молитвою... Истинный учитель тот, кто непосредственно принял от Бога книгу духовного разума, начертанную в уме перстом Божиим». Посему, пастырь, «наставляя низших, сам учись сначала свыше... ибо земное не может исцелить земных»¹³⁴¹. Очень возвышенно об исключительности требований, предъявляемых служителю алтаря, говорит Григорий Богослов. По мысли святителя, «пастырь должен быть небесным, то есть не быть причастным ко грехам мира и не быть плененным земными благами. Пастырь должен быть святым, но это означает не какую-то псевдодуховную стилизацию... а подлинную духовность, то есть стремление к усыновлению Богом, к одухотворению себя, к обожению себя и других как высшему идеалу православной аскетики. Пастырь должен быть милостив и сострадателен, что означает не сентиментальность, а способность усваивать себе чужие радости, грехи, скорби и страдания. Пастырь должен быть преподобным, то есть уподобляться Христу, Который есть совершенный идеал Доброго Пастыря. Пастырь должен быть молитвенным, то есть любящим молитвенный подвиг во всех его проявлениях, а именно молитву келейную, умную Иисусову, храмовую, а особенно служение Божественной литургии.

Священник без молитвы, не умеющий молиться, не стяжавший молитвенности, не полюбивший богослужения... есть противоречие самому себе и бесплодный чиновник духовного ведомства». Священник обязан «стяжать эту молитвенную стихию». Другая его обязанность – собственный духовный рост, ради чего, вслед за изучением Писания, необходимо изучение «святоотеческой литературы, главным образом аскетической – писанной не от кабинетного рассуждения, а от опыта долголетней пустыннической и монастырской жизни»¹³⁴².

По жизненному опыту всякому известно, что «некоторые священнослужители являются весьма недостойными пастырями», но факт этот отнюдь не порочит самое священство. Свт. Феофан Затворник по этому поводу говорил в своих письмах, что «если бы благодать всегда искала только достойных пастырей, то люди оставались бы без Крещения и лишались вечного спасения»¹³⁴³.

Свт. Иоанн Златоуст рассуждает следующим образом: «Не будем говорить худо о достоинстве пастыря... Он нехорош? Но скажи мне, что из того? И хороший разве сам сообщает тебе великие блага? Нет... Бог действовал и чрез волов при кивоте¹³⁴⁴. Разве жизнь священника или добродетель его может совершить что-нибудь подобное?» Но если ты осуждаешь священника, «то презираешь не его, а рукоположившего его Бога... Что же, скажешь, неужели Бог рукополагает всех, даже и недостойных?.. Чрез всех Сам Он действует, хотя бы они были и недостойными для спасения народа. Если Он говорил чрез ослицу и Валаама, человека нечестивого¹³⁴⁵, то тем более чрез священника. Чего не делает Бог для нашего спасения!.. Если Он действовал чрез Иуду... то тем более будет действовать чрез священников». Но, конечно, высота их служения требует от них многого: «Священник должен иметь душу чище самых лучей солнечных, чтобы никогда не оставлял его Дух Святый», чтобы удержать в себе благодать¹³⁴⁶.

Действительно, «встречаются иногда пастыри недостойные, низкие. Но благодать Божия изливается и чрез них на верующих как дар милости по вере обращающихся... Чтобы не подвергнуть риску спасение верующих, Господь необходимое к спасению подает в таинствах по Своему дару, не сообразуясь с пастырским достоинством». Однако роль пастыря в отношении молитвы и руководства, как и ответственность его, огромны: он «может или содействовать влиянию благодати, или ему препятствовать, возгревать его или угашать. В этом смысле пастырь или движет вперед спасение пасомых, или задерживает его»¹³⁴⁷.

* * *

Каким же должен быть поистине достойный иерей, кто может почитаться таковым? Пространный ответ находим в старинной рукописи, где начертан образ идеальный, соотнесение с которым позволяет определить степень достоинства священнослужителя по мере удаленности его от идеала. Здесь повествуется о добродетелях, которые позволят не умаляться, не прозябать, но возрастать в стяжании благодати; в основание же всего поставляется личный подвиг пастыря.

«Иерей, желающий неосужденно священнодействовать, должен иметь неосужденное жительство, то есть должен быть чистым и плотью, и духом. Мысль его должна быть просвещена обильными слезами... Пусть различными подвигами наказывает свою плоть, доколе не будут умерщвлены его злые страсти... Пусть священник ест ровно столько, сколько нужно, чтобы жить... Иерей, умертвивший свою собственную плоть и свои собственные страсти, всегда достоин священнодействовать... Священник пусть постится на протяжении всей своей жизни и никогда не прерывает поста. И пусть совершает не только это, но еще пусть и его мысль и сердце непрерывно поучаются в умной и сердечной молитве... В сердце иерея, чтобы угодить Христу, пусть непрестанно идет молитва. Пост иерея, когда нет сердечной молитвы, не имеет той цены, какой он обладает вместе с молитвой». Это единственное средство, которое «освобождает его от страстей». И нет иного пути, «ибо пост иссушает страсти, а молитва пожигает демонов, которые распаляют и возбуждают страсти». Кроме того, «если иерей всегда постится и непрестанно молится умно, тогда во время священнодействия он действительно чувствует в себе благодать Божию». Каковы же признаки такого присутствия благодати, заметно отличающие достойного служителя алтаря? В час служения литургии «сердце его переполняется слезами, которые выходят наружу. И тогда сей блаженный иерей уже в голос плачет о сладчайшем своем Иисусе... он орошает слезами свою священническую одежду... орошает святой Престол». Сколь высока духовная мера того служителя, что почитается достойным иереем, видно из следующего: литургисуя, «сей чистый и непорочный иерей умным образом является весь светом чистым и светом тихим... Иногда же видит себя на воздухе, на один-два локтя от земли, и так, подобно ангелу Господню, совершает Божественную литургию»¹³⁴⁸.

Образ, данный здесь идеален, но не сказочен, а все-таки реален. Это далеко не единственное признание имевших вышеестественный опыт. Вот, например, свидетельство прп. Зосимы (Верховского), которому открывал сокровенное о себе прп. Василий, старец из Белых Берегов¹³⁴⁹. После кончины последнего отец Зосима поведал, что старец рассказывал ему, как при благодатной молитве, по действию Святого Духа, «он чувствует в тот час всего себя истаивающим и едва не разлучающимся душою от тела. Еще не утаил он, говоря, что во время великого действия молитвы весь бывает воскрилен он к Богу и видит себя явственно приподнятым и стоящим на воздухе, примерно на локоть высотою от земли»¹³⁵⁰.

Устремление к идеалу вдохновляет тех, чьи требования к самим себе не знают снисхождений. Так, старец Емилиан (Вафидис) говорит, что ни литургия, ни причастие не принесут духовной пользы, «если не молишься постоянно». Без бдения, поста и усердного самопонуждения «молитва не принесет плода и не поднимется выше головы», а ведь она «должна превзойти облака и небеса... Если я не совершаю бдений помимо богослужебных, то молюсь себе в осуждение. Если я не бодрствую, не соблюдаю непрерывно поста, не усердствую, то молюсь себе в осуждение»¹³⁵¹. О старце Иерониме Эгинском рассказывают, что во время служения литургии он «останавливался и долгое время не мог сдержать своих слез... Присутствие Бога и ангелов было для него очевидным». Обращаясь к собрату клирику, он наставлял: «Никогда не совершай литургию, прежде чем не помолишься хотя бы полчаса со слезами. Ты должен прийти в умиление, прежде чем служить». И еще: «Никогда не думай о деньгах, они хуже диавола. Нет для священников болезни ужаснее любостяжания». Сам отец Иероним рассказывал о простом сельском священнике Иоанне из городка Гельвери в Каппадокии, который имел семью и ежедневно трудился в поле. «Когда он служил литургию, то всегда сильно плакал, вздыхал и часто не мог сдержать рыданий... Когда же подходило время освящения Честных Даров, его умиление возрастало до предела. Клиросные по пять-шесть раз повторяли пение «Тебе поем», причем пели как можно более протяжно, и слышали в алтаре долгие молитвы и вздохи священника». Когда эти необычайные промедления начали вызывать смущение, то отец Иоанн в простоте отвечал: «Как же мне не затягивать? Это не от меня зависит. Как только я начинаю читать молитву, Престол окружается Божественным огнем, доходящим до двух-трех метров в высоту. И я не могу приблизиться. Тогда я падаю на землю и молюсь, до тех пор пока Господь не удалит этот Божественный огонь или не разделит его надвое, и только тогда я подхожу и продолжаю молитву».

Этот священник был известен даром молитвы, «в его церкви собиралось множество людей, на службу приходили христиане из соседних деревень, и были случаи, когда собиралось более тысячи человек. Все чувствовали умиление и плакали. Нередко после литургии можно было видеть пол церкви влажным от слез»¹³⁵².

«Где найти такого достойного иерея, который бы, подобно серафиму, горел духом, любовью, славословием, благодарением пред Господом?» – так вопрошал отец Иоанн Кронштадтский, хорошо знавший ответ на свой вопрос. «Священник, как ангел Господа Вседержителя, должен быть выше всех страстей и возмущений духа, всех пристрастий мирских или суетных страхов, наводимых от бесов; он должен быть весь в Боге, Его одного любить и бояться. Боязнь человеческая означает, что он не прилепился к Богу всецело... Сколь беспристрастен должен быть священник к земным вещам!.. Священник должен быть ангелом по возвышенности мыслей, по чистоте душевной и телесной, по горячности к Богу... Будь смел, решителен на всякое добро, особенно на слова ласки, нежности, участия, тем более на дела сострадания и взаимной помощи». Опытом познав, по какой молитве творит Господь чудеса исцелений, отец Иоанн обращается к собратьям: «Молитва священника за людей имеет великую силу у Бога, если только священник от всего сердца, с верою и любовью воссылает оную ко Господу.

Дай Бог, чтобы было больше священников, молящихся Богу горящим духом». Молитва «свято живущего священника Божия может творить чудеса, как молитва пророков Моисея, Илии и других... Будь свят, чист, кроток, смирен, милосерд, воздержан, трудолюбив, терпелив, и твоя молитва всегда проникнет в небеса и будет услышана и исполнена. Молись же всегда всем сердцем, а главное – чистым сердцем... Слова молитв, при службах и таинствах, читаемые с верою, благоговением, страхом Божиим, спокойно... имеют несомненное и чудное свойство вместе с душою оживотворять, укреплять и исцелять и самое тело наше. Это дознано опытом».

Но «что же делают многие из нас?.. Тяжкий грех, говорю, потому что, совершая небрежно таинства, мы чрез то кощунствуем... Если бы во время богослужения допустил бы кто-либо из нас, священнослужителей, одно мгновенное пристрастие к какой-либо вещи или личности, – то тотчас охладел бы к Богу, и к молитве, и к людям, за которых должен предстательствовать... Таково существо всех пристрастий... Со священника взыщется строже, чем с мирянина... Священник отнюдь не должен жить в неге и особенно лелеять себя сном, приятными кушаньями и питиями... Распять, непременно распять свое чрево!.. Думаешь ли ты, что твое чревоугодие, твое любостяжание не отзывается на пастве твоей?.. Да, если свет в пастыре помрачается, то он необходимо помрачается и в пастве... Крепко ты стоишь в душевных доблестях – и они тверды; стоишь на молитве и усердно молишься за них – и они это чувствуют; укрепляешься духовно ты – укрепляются и они; расслабляешься ты – расслабляются и они. Господи, помилуй мя!»¹³⁵³

«Во время службы, – записывает отец Иоанн в дневнике, – священник должен себе сказать: аще любве не имам, ничтоже есмь...¹³⁵⁴ Когда священник расслабевает духом во время богослужения... молится холодно, по привычке, без сердечного участия, без искренней любви к пасомым и к Богу, тогда предстоящих в храме одолевает Амалик духовный, то есть дух злобы¹³⁵⁵, развлекая силы воинов Иисуса Христа, молящихся в храме, скверными, лукавыми и хульными помыслами. Бдите, священницы Господни, над собою во время богослужения... Иерее Божий! Знай и помни, что молитва о духовных чадах твоих, о их спасении должна быть непременным твоим долгом... Но не только в церкви молиться тебе об них должно, а и дома на домашней молитве. Как тебе пасти словесных овец исправно, если не будешь об них молиться – и в церкви и дома?.. Священнику молиться только о себе – грешно. Молитва о пастве везде должна за ним следовать»¹³⁵⁶.

По слову прп. Симеона Нового Богослова, тот будет достойным пастырем, кто «стяжал такую любовь к Богу, что, лишь только услышит одно имя Христа, тотчас начинает гореть пламенем к Нему и проливать слезы, плакать при этом и о братиях своих, почитая грехи других собственными своими, а себя самого от всей души – грешнейшим паче всех». Тот будет достоин принятия священства, кто готов «с желанием живот свой положить за братий, во исполнение заповеди Божией о любви к ближнему¹³⁵⁷»¹³⁵⁸. Однако «люди с таким настроением редки». А ведь «только они способны горячо проповедовать, понимать настроение собеседников и уметь давать им нужные ответы»¹³⁵⁹.

В начале ХХ столетия зарождалась тенденция, ставшая в наши дни печальной реальностью: «В последние годы в наших Духовных академиях умножилось число постригаемых в иночество... С заботой смотрим мы, старики, на быстрое прохождение таких юных, духовно незрелых монахов по степеням священства: едва постригут, как монах становится еще на школьной скамье священнослужителем. Где же опыт послушничества? Где опыт отсечения своей воли, борьбы со своею самостью, не говорю уже о борьбе с другими страстями?

Едва кончил курс такой монах, как его назначают преподавателем в семинарию или училище, – он еще не видал настоящего монашества, как становится в положение наставника». Разумно было бы «студентов, желающих иноческого жития, вовсе не постригать в бытность их студентами, а по окончании курса посылать в благоустроенные обители, где еще не угасло старчество, вроде Оптиной, Глинской, Саровской или Зосимовой пустынь, подчинять их там строгому укладу настоящей монашеской жизни примерно года три и только тогда, когда старцы признают их способными к монашеству, постригать и посылать на послушание туда, куда найдет благопотребным церковная власть»¹³⁶⁰.

Кандидат во епископы или пресвитеры, говорит апостол Павел о причине, препятствующей хиротонии, не должен быть из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом¹³⁶¹. Запрет на рукоположение неподготовленных кандидатов указан в 3-м правиле Лаодикийского Собора: «Недавно крещенных не подобает производить в чин священнический»¹³⁶². И дело здесь не просто в возрасте, но прежде всего в зрелости духа: «отсутствие любви превышает все канонические препятствия к священству»¹³⁶³. Нашей традиции была присуща строгость принципов. Составляя в позапрошлом веке Устав Афонского Пантелеимонова монастыря, старец Иероним (Соломенцов) заповедал: «В должность братского духовника, яко духовного врача, избирается в обители иеромонах лет довольно пожилых, трезвенного, честного и богоугодного жития, к чтению книг Божественных и отеческих рачительный и в духовной жизни испытанный. С должностью духовника и должность наставника, то есть старца, соединяется неотдельно (Карфагенского Собора правила 6 и 43)»¹³⁶⁴.

«Когда я поступил в монастырь Святого Пантелеимона на Афоне, – вспоминал прп. Софроний (Сахаров), – старые монахи смотрели как на безумного на того, кто, прожив в монастыре менее десяти лет, уже говорил о духовных вещах... Старчество – как пророчество: оно не подлежит административному действию иерархии. Старец – это человек, со страхом проживший много лет в заповедях Божиих: он может говорить другим, как он понимает... А те, которые недавно начали ощущать благодать Божию, должны быть очень осторожными до тех пор, пока не пройдут долину смерти¹³⁶⁵ – испытаний, искушений. Тогда они приобретают силу суждения. Иначе они повторяют слова, не зная их настоящего содержания...

И сколько бы они ни читали Исаака Сирина, Ефрема Сирина, Симеона Нового Богослова, Григория Паламу – все равно они не познают того, что дается за послушание: чистая молитва, свободная от всех страстей греховных. Ни одна академия не дает этого своим ученикам... Многие святые пережили это, но особенно Симеон Новый Богослов в этом отношении является примером. Ему до монашества было дано узреть нетварный свет... Конечно, читайте книги, получайте образование! Но самое большое дело в монашестве – через послушание предаться на волю Божию. Тогда Господь дает то, чего не познают никакие академики, – чистую молитву»¹³⁶⁶.

«Те священнослужители, которые в молодом возрасте занимают какие-то руководящие церковные должности, себе вредят... Даже если у них есть необходимые для их должности качества». Вместо этого, «не растрачивая себя понапрасну, а занимаясь работой над самими собой, некоторые из них составили бы впоследствии великий духовный капитал Церкви... Я очень огорчаюсь, слыша, что молодые священники сидят в начальнических креслах... Однако сплошь и рядом настоятелями храмов становятся не опытные батюшки, способные духовно работать над своей паствой, а молодые иереи... Зло в том, что молодые, не совершив предварительно духовной работы над самими собой, взваливают на свои плечи ответственность за других. Не стяжав еще духовного богатства, они занимают место, которое обязывает раздавать это духовное богатство другим. А второе зло в том, что духовенство более старшего возраста, не занимая в Церкви ответственных должностей, не имеет возможности делиться с другими своим драгоценным опытом»¹³⁶⁷.

Старец Иероним Эгинский уже в молодости стал широко известным в своей местности проповедником-мирянином, но не смел, тем не менее, помышлять о священном сане: «Священник должен быть богоизбранным или выбранным народом, но не самозванцем. Есть много препятствий к рукоположению во священство, я добавлю еще одно: когда ищут сана по своей воле». У отца Иеронима было столь «возвышенное представление о таинстве священства», что когда он все же стал диаконом, то хотел оставаться им «до самой смерти», ибо «не мог представить, как будет своими грешными руками касаться Господа Славы». Он рассказывал: «Я был диаконом одиннадцать лет. И даже не думал о священстве. Меня сделали священником насильно».

Не менее тяжелым, ответственным и рискованным делом он считал духовничество: «Многие становятся духовниками, не имея должного опыта. Не исцелившись сами, они учат и наставляют других. И это опасно». Молодого человека, призванного к принятию сана, старец Иероним предупреждал: «Ты еще молод и не можешь постигнуть величия священства. Святые по глубокому благоговению избегали священства, не потому, что не любили его; некоторые даже доходили до того, что отрезали себе части тела, только чтобы их не вынуждали принимать священство. Велико достоинство священства. Тот, кому предстоит рукоположение, должен быть безупречен. Феофилакт Болгарский говорит, что, если кто и птичку убил, не может стать священником».

Сам старец очень недолго служил литургии – он сам, по смирению, прекратил совершение Евхаристии, продолжая исполнять все прочие священнические обязанности. Поводом к необычному решению послужило чудо. После хиротонии отец Иероним сорок дней подряд служил литургию. «Эти дни он провел в состоянии духовного вознесения... Чем выше возносилась его душа, тем глубже он чувствовал свое недостоинство служить литургию... На сороковой день с момента рукоположения он удостоился увидеть страшное видение». Святые Тайны по пресуществлении вдруг приняли внешний вид Тела и Крови. Он был потрясен и взмолился со слезами. «Ему пришлось молиться много часов, чтобы Тело и Кровь приняли обычный вид и он смог причаститься». В тот же день, под впечатлением пережитого, он решил отказаться от дальнейшего совершения таинства Евхаристии: «Тяжело служение священника, – говорил он. – И я не могу его выдержать». После этого он прослужил всего только около полугода, ожидая, пока найдут замену¹³⁶⁸.

Многие выдающиеся подвижники, как известно, не стремились к принятию священного сана, а то и прямо уклонялись от этого, движимые чувством смирения и сознанием непомерного величия такого избранничества. Не имели священного сана выдающиеся русские подвижники, такие как старец Василиск Сибирский, затворник Иларион Троекуровский и многие, многие другие. В наш век простыми схимниками оставались всему миру известные старцы – Силуан Афонский, Иосиф Исихаст, Паисий Святогорец. То же самое было и в прошлом.

Примечательный пункт содержится в Уставе Афонского Пантелеимонова монастыря, составленного старцем Иеронимом (Соломенцовым). О должности монастырского духовника сказано, что в помощь ему позволяется «быть наставником, то есть старцем, другому брату и даже простому монаху, только искусному в духовной жизни, который брата, открывающего ему мысленныя свои брани, мог бы вразумить, как ему противоборствовать искушениям вражеским, возбудить себя к покаянию и исповеданию грехов своих пред отцем духовным»¹³⁶⁹.

Так и велось с древности – старцем мог быть не только монах-схимник: «пусть это будет епископ, священник или, может быть, самый обычный благочестивый мирянин, суть заключается не в сане, не в чине, не в должности. Суть в том, чтобы избранный нами наставник оказался опытным и искусным духовным делателем, строгим ко греху»¹³⁷⁰. В беседе с учащимися Московской Духовной академии архимандриту Кириллу (Павлову) был задан вопрос: «Говорят, что духовником может быть простой верующий духовный человек, но не священник. Возможно ли это?» – «Мой ответ – да. Были духовные старцы, которые не имели сана»¹³⁷¹.

Всю жизнь оставался простым монахом и никогда не притязал ни на какие церковные чины прп. Максим Исповедник, хотя имел к тому все возможности¹³⁷². Вообще, «древние монахи обычно редко принимали сан, из смирения часто отказываясь от столь великой чести». Так, бежал в Египет из Келлий авва Исаак, скрываясь от поставления во пресвитеры. Авва Аммоний, «быв призываем к епископству и убегая от него, отсек себе правое ухо, чтобы безобразием тела отклонить от себя рукоположение». Авва Евагрий Понтийский, один из глубочайших мыслителей древности, усердно уклонялся от епископства, но не сумел избежать рукоположения в диаконский сан и возведения в архидиаконы, принятого от своего наставника свт. Григория Богослова¹³⁷³. Избрание в 326 году на Александрийскую кафедру свт. Афанасия Великого потребовало немалых усилий со стороны паствы: «Все множество жителей, все, принадлежащие к кафолической Церкви, собравшись вместе, единодушно, как бы в одном теле, вопияли, взывали, требуя во епископы Церкви Афанасия, и всенародно молили о сем Христа в продолжение многих дней и многих ночей». А в 361 году «с насилием и против воли» рукоположен был во пресвитеры будущий свт. Григорий Богослов¹³⁷⁴.

О том, как тайно скрывался, избегая пастырского посвящения, Иоанн Златоуст, он сам и описал подробно в своих знаменитых «Словах о священстве». Там, среди прочего, он говорит: «Священнодействующему нужно быть столь чистым, как бы он стоял на самых небесах посреди тамошних Сил... Принимающему на себя такую заботу должно иметь великое благоразумие, и еще прежде благоразумия великую благодать Божию, правоту нравов, чистоту жизни и добродетель более нежели человеческую... Прежде всего у него душа должна быть чистой от стремления к этому делу; если он будет иметь пристрастное расположение к нему, то по получении его загорится сильнейшим пламенем... По моему мнению, должно с таким благоговением относиться к этому делу, чтобы убегать от тяжести этой власти... Бедственно, поистине бедственно домогаться этой чести... Нужно вникать и тщательно наблюдать, не скрывается ли тлеющая искра такого желания», его «должно тщательно изгонять из души».

Кто из уже посвященных в сан «не желает величаться этой властью, тот не боится и лишиться ее... Напротив, опасающиеся и боящиеся низвержения претерпевают жалкое рабство, соединенное с многими бедствиями... Если же кто еще прежде достижения этой чести питает в себе этого страшного и лютого зверя, то нельзя и выразить, в какую пещь ввергает он себя по достижении власти»¹³⁷⁵.

Из примеров более позднего времени, среди многих смиренно уклонявшихся от хиротонии подвижников, можно вспомнить Иоанна Молдавского¹³⁷⁶ и афонского схимника Аркадия¹³⁷⁷.

В христианской письменности IV–IX веков термин духовный отец¹³⁷⁸ чаще всего обозначает монастырского старца, тогда как в более поздние времена духовным отцом называют преимущественно священника-духовника. Утрачивая характер исключительно монашеский, это понятие начинает соотноситься не столько со старчеством, сколько с общецерковным духовничеством, тогда же и монастырские старцы становятся «духовными отцами мирян», начинают «исправлять должность духовников мирян». Что касается нашего Отечества, то изначально «в древнерусской аскетической традиции понятие духовный отец применялось не по отношению к старцу, а к священнику, принимавшему исповедь».

Начиная с конца XVII века в северных епархиях должность всякого приходского священника начинает совмещаться с должностью духовника. Постепенно обычай этот распространяется, и уже в большинстве русских приходов начинают «называть духовными отцами своих приходских священников». Так понятия духовный отец, духовник и приходской священник приобретают на Руси значение синонимов¹³⁷⁹.

Если проследить церковную психологию покаяния на Руси на протяжении целого тысячелетия, то можно убедиться: она всегда оставалась той же. Богатый и разнообразный материал о старчестве и духовничестве находится в древнерусской покаянной литературе, вышедшей из среды самих духовников и создававшейся под идейным влиянием Номоканона Иоанна Постника. Благодатный образ «отца духовнаго» отражен во многих рукописных сборниках жанра «Послание некоего отца к сыну духовному». Сам древний духовник так говорит о своем призвании: «Дал ми есть Бог талант, аще и недостоин есмь... еже пещися вашими душами... Егда бо вижу вы в законе Господни ходяща, радуется сердце мое. Егда бо вижу вы повеления Господня преступающа, тогда печаль снедает мя... Како печалуюсь о вас по вся дни, токмо един Бог свесть. Имите ми веру, не пекусь тако о своем спасении, яко же о вашем. Когда вы вижду во зле живуща, тогда своя радости забуду о вас плачась». Духовник признается в тяготах своего крестоношения: «Не престающе слез проливанием за вы и сердце ны болит по вас; аще и не являем, но обаче в сердце болезнь ту имам... Отцы велику болезнь имут о детях своих и жалость и печаль... и не весте, кольми хотел бы родитель духовный на многи части рассечен быти, неже видети сыны своя погибающа злы делы»¹³⁸⁰.

От духовника непременно требовалась учительность, способность руководить паствой на пути покаяния. «Аще не веси учити кающегося», то это уже профессиональная непригодность, повод для отстранения от служения: «попову величаву и горду, запойчиву, грубу, неразумиву не достоит быти попом, ни детей достоит духовных примать на поучение, ни достоит таковому исповедати. Себе не могуще научити, то како иного научити».

Образ древнего духовника предстает в виде нежно любящего отца, искренно болеющего сердцем за вверенные ему души, к которым он обращается: «чадца моя милая духовная». Обычно в древней покаянной литературе духовникам заповедуется «нежно-любовное, ласковое обращение с исповедниками». Архиепископ Новгородский Илия в XII веке велит своим иереям «спрашивати с тихостию». Подобно же повелевают разнообразные исповедные чины. Известное «Предисловие покаянию» предписывает духовникам исповедовать «с тихим лицом и кротким сердцем, и веселым... С любовью и тихостью, и смирением... Тихо и умильно». Но вместе с тем духовному отцу вменялось держаться строгости. Один из московских князей признавался, что когда шел к своему духовнику игумену Пафнутию Боровскому, то у него «колени дрожали». Но то была строгость, порожденная именно заботой отца о спасении сына.

Русская покаянная практика не знает иного пути в борьбе с грехом, кроме аскетической дисциплины и внутреннего подвига, единственно ведущих к преображению души в новую тварь¹³⁸¹. И сущность этого метода – врачевание, а одним из главных целительных средств является епитимия, которая осознавалась как закономерное следствие греха и выражалась в отлучении от причастия и особом дополнительном подвиге, назначаемом для исцеления души и для усовершенствования в добродетели. Епитимийные Номоканоны иногда так и озаглавлены: «Законоправильник, или врачество в прегрешения», что подчеркивает назначение этого сборника, состоящего из перечня грехов и епитимий, быть инструментом духовного врачевания. По указаниям епитимийников, духовники должны давать епитимию как лекарство «с велиим рассуждением» и «по силе» исповедника: «по разуму коегождо и неразумию коегождо» непременно «вся сия достоит испытовати и разсуждати духовному отцу».

Соответственно, и кающийся призван принимать епитимию не как обидное наказание, но как полезное лекарство: «Епитимию в том гресе примати противу грехов с радостию... Поп убо учитель разумный весть, како твоя язвы греховные исцелити, а тебе без печали сотворити». Благодатная атмосфера любви – вот что было наиболее характерно для церковной психологии покаяния на Руси. Духовник, назначая епитимию, не должен чувствовать ничего, кроме любви к своему духовному сыну: «Утешити кающегося, яко не скорбети ему, но присно радоватися и уповати на Бога». В Номоканоне ХIV века есть даже такая статья: «Аще поп завяжет [т.е. накажет] с гневом человека, да отлучится седмь дней»¹³⁸².

Целебная сила епитимии своим происхождением обязана духовным законам о воздаянии и об очистительной силе страдания. Дело в том, что каждый проступок или погрешность с неизбежностью, по Промыслу Божию, влечет за собой некоторое страдание, переживаемое нами в той или иной форме. Но если человек, не дожидаясь возмездия, раскаивается и с благодарностью несет епитимию, то такое добровольное страдание предотвращает то наказание, которое, «возможно, было бы гораздо тяжелее и больнее». Вольно принятая на себя скорбь доказывает искренность покаяния и усугубляет его глубину, что дорого в очах Божиих и потому имеет не малую очистительную силу. Вообще же, любые страдания в искушениях, «по мнению святых отцов, это результаты наших собственных нарушений закона, или нынешних, или прошлых, а иногда даже тех, которые могут случиться в будущем и которые Бог по Своему человеколюбию предотвращает ради нашего спасения», уберегая от несчастий и попуская нам пострадать, так сказать, авансом в более мягкой форме¹³⁸³.

* * *

Духовный отец, или духовник – по-старорусски покаяльный поп, – это священник, поставлявшийся на особое служение специальной Повелительной грамотой¹³⁸⁴. Это обязательное требование во времена Древней Руси¹³⁸⁵. Издревле существовавший институт духовных отцов теперь забыт нами, следы традиции сохранились лишь в Требнике, где в глаза бросается строгий запрет: не исповедовать без особой грамоты – разрешения архиерея. Перед главой «О исповедании» в предисловии, озаглавленном «О еже како подобает быти духовнику», мы по-прежнему найдем ясное указание: «Аще кто без повелительныя грамматы местнаго епископа дерзнет приимати помышления и исповеди, сицевый правильно казнь приимлет, яко преступник Божественных правил, и зане не точию себе погуби, но и елицы у него исповедашася, не исповедани суть». Однако лишь в Греции по сей день соблюдается эта священная традиция, а греческий «Евхологий» содержит особый чин: «Последование, егда творит архиерей духовника».

Точно так же некогда на Руси только «рукопроизведенные в особое служение» иереи могли исповедовать приходящих к ним. Этим ни в коем случае не умаляется таинство священства. «Всякий иерей, законно рукоположенный, обладает сакраментальной властью вязать и решить, но дисциплинарно Церковь ему это не дозволяет, пока он не приобретет достаточный жизненный и духовный опыт». Это не столько запрещение, сколько «известное ограничение, сообразуемое с возрастом молодых иереев и их неопытностью». В рукописном Потребнике из Новгородской Софийской библиотеки содержится, например, такое примечание: «Юннии же иереи еще сущии отнюдь да не смеют прияти ни едину душу ко исповеданию». Естественно, вызывает улыбку, если иной раз не слезы, «только что рукоположенный юный иерей без какого бы то ни было духовного опыта, рассуждающий о грехах людских, врачующий застарелые болезни и разыгрывающий из себя «духовника», а то и «старца»».

Помимо возрастных ограничений важнейшее значение имеет еще одно требование к духовнику, удовлетворить которому невозможно без многолетнего опыта. «Священник во время исповеди не просто должен слушать слова кающегося и потом, преподав ему некоторые советы, прочитать разрешительную молитву, а обязательно, в то время как кающийся исповедует ему свои грехи, творить про себя умную Иисусову молитву. Она и грешнику помогает своей духовной силой, и самого духовника укрепляет, очищает и просветляет его духовное зрение». Эти и прочие требования к пастырю всегда были очень строги, а точнее, так было изначально: апостол Павел «ставил немало требований своим ученикам и сотрудникам и давал руководящие указания для надлежащей проверки тех, кто ищет посвящения рукой епископа. Апостол велит рук ни на кого не возлагать поспешно... и требует испытывать ищущих посвящения»¹³⁸⁶.

Показательна в этом отношении история с папой Львом I Великим, которому на смертном одре явился в видении апостол Петр и «возвестил о прощении всех грехов, кроме греха быстрого и неосторожного посвящения иереев». Слова предостережения и укоризны за недостаточно серьезное отношение к принятию священства слышим из уст таких светил, как Иоанн Златоуст, Амвросий Медиоланский, блаженный Иероним, Григорий Двоеслов, Ефрем Сирин, Григорий Богослов. Последний, как известно принудительно рукоположенный своим отцом, удалился в пустыню, устрашившись высокого звания священника. И далеко не он один – так же пытался уклониться от хиротонии Иоанн Златоуст и множество других, остро осознававших меру своего недостоинства¹³⁸⁷.

«Отчего, скажи мне, – вопрошал некогда свт. Иоанн Златоуст, – происходят такие смятения в церквах? Я думаю, не от чего иного, как от того, что избрания и назначения предстоятелей совершаются без разбора и как случится»¹³⁸⁸. Личность пастыря – вопрос тонкий, сложный, всегда актуальный. «Грустно и больно становится, – сетовал в предреволюционные еще годы архиепископ Никон (Рождественский), – когда оглянешься кругом и не видишь в молодом поколении патриархальных типов служителей Божией Церкви... слишком мало таких, в коих самоцен был бы совершенно убит сознанием, что сами-то они – круглый нуль, ничто, а если что и творится доброе через них, так это отнюдь не они делают, а Бог через них». В душах старцев страх жил: «как бы не приписать себе чего-нибудь в деле Божием, как бы не лишиться за это Божия благословения... Даже помыслить, что вот это я сделал, они считали святотатством».

Оттого и проявлялось в их пастырстве «сердцем ощутимое водительство десницы Божией. Нельзя быть добрым пастырем» без этого. «У Христа таков закон: чем кто больше сознает свою немощь, свое недостоинство, тем ближе к тому и благодать Его». Почему и подобает пастырю «всяким хранением хранить, как неоценимое сокровище, сознание своего ничтожества, своей беспомощности, постоянной нужды в Божией помощи... Вот чем сильны были иереи Божии... В основе их нравственного устроения глубоко лежало сознание, что смиренное чувство своего недостаточества есть та стихия, которой должен жить истинный служитель Христов»¹³⁸⁹.

Вспоминают о том, как исповедовал лаврский духовник старец Захария¹³⁹⁰. «Никогда он не спешил отпускать исповедника, и бывали случаи, что одному человеку отдавал три с половиной часа времени». Не все понимали подвиг такого служения, – то было время, когда иные духовники более озабочивались взиманием мзды за исповедь. «Ах, отец Зосима, не умеешь ты исповедовать, – насмехались над ним собратья, – ты с одним всю службу возился, а я уже в это время тридцать восемь рублей набрал»¹³⁹¹.

Люди помнят, например, как в 1920-е годы совершал требы скромный провинциальный батюшка-молитвенник отец Сергий Губчевский¹³⁹², который каждого покойника отпевал со слезами, искренне оплакивая незнакомых ему усопших. Да мало ли таких примеров... «Пастырь должен быть очень внимательным: если священник не слушает человека, который к нему обращается, то и его пастырских молитв Господь не услышит»¹³⁹³. Бывало, что священникам советовалось брать пример и даже поучаться у мирян, хотя и не имеющих сана и не учившихся в семинариях, но стяжавших духовную зрелость: «Встречаются еще псаломщики старого типа, смиренные, благоговейные молитвенники, преданные церковной службе сознательно и умиленно. Учитесь у таких стяжанию молитвенного дара, учитесь Христову долготерпению и горячей вере»¹³⁹⁴.

Со скорбью признавал отец Иоанн Кронштадтский: «Мало священников, сознающих всю высоту своего служения, старающихся соответствовать намерениям Божиим о них и о пастве их, – и они, как миряне, прельщаются земною жизнью, земным богатством и наслаждениями, мало радеют о духовных интересах своих и своих паств; увлекаются земными помыслами, страстями плотскими и глубоко падают с высоты своего призвания»¹³⁹⁵.

Тогда же, в самом начале ХХ века, будущий священномученик Фаддей Тверской проповедовал о том, что подвижники всегда учили ставить спасение ближних выше своего собственного, подобно апостолу Павлу, желавшему быть отлученным от Христа ради спасения соплеменников¹³⁹⁶. Многие годы проведя в совершенном безмолвии, отцы исихасты нередко возвращались в мир, становясь наставниками собратьев. Духовные старцы до положения души своей подвизались в молитвах и трудах, наставляя паству, давая обет Богу ответить за спасение душ, вверявшихся им в послушание. При этом, «достигши духовного бесстрастия, они были воистину снисходительны к немощам людским, зная по собственному опыту, какой борьбы и подвига требует достижение совершенной чистоты и освобождение от страстей». Где, как не у таких старцев, искать истинного руководства – благодатного научения. «Уму, очищенному от страстей... дано прозревать в тайны действий Божественной благодати... Только такой ум, приобрести который сподобились многие из духовных наставников древних времен, которым обладают и ныне многие неведомые миру подвижники пустынь, способен прозирать не только в состояние душ отдельных людей, но и в будущие судьбы Церкви и мира. Посему по преимуществу к ним должен обращаться каждый из нас». И особенно – будущий пастырь, «желающий воспринять подвиг духовного наставничества и руководства другими людьми»¹³⁹⁷.

Кратко, но непреложно старческое слово, выстраданное ценой целой жизни: «Первейшая обязанность пастыря – быть молитвенником. Пастырь должен молиться за всех людей, данных ему Богом, и молитвою и любовью врачевать их немощи и болезни душевные, – это самое главное»¹³⁹⁸. «Пастырский подвиг состоит прежде всего во внимательной молитве, особенно за литургией, – без отягощения какими-либо сторонними помыслами, с полным прочувствованием каждого богослужебного слова»¹³⁹⁹. Таково умонастроение русского пастыря, присущее лучшим представителям этого сословия.

Отзвук сердечной боли слышен в письме будущего мученика – священника Василия Соколова¹⁴⁰⁰, когда, ожидая в тюрьме исполнения смертного приговора, он покаянно осмысляет прожитую жизнь: «Это, несомненно, воздаяние за грехи собственно пастырские, за неумение, за нежелание пасти как следует стадо Христово. Нам указано пасти – не господствуя над наследием Божиим, но душу свою полагая за него, а мы, как раз наоборот, все пасение полагаем во внешнем владычестве над пасомыми, в получении с него скверных прибытков, в достижении себе почета и славы и прочего, и прочего. Одним словом, мы извратили самый смысл духовного пастырства и превратили его во владычество мирское»¹⁴⁰¹.

Как продолжение этой темы воспринимается слово патриарха Алексия (Симанского)¹⁴⁰², обращавшегося в послевоенные годы к будущим священнослужителям¹⁴⁰³: «Православный русский народ истомился в искании истинно добрых духовных пастырей... Русский народ очень тонко умеет узнавать и ценить истинного пастыря... Он желает видеть пастыря – отца, который приникает любовью своей к нуждам паствы... И такому пастырю открывается сердце. Пасомые простят иному пастырю некоторую, быть может, сухость и суровость, которые свойственны иным характерам, простят ему даже его слабости; но никогда русский православный человек не простит священнику неверия или неблагоговейного, небрежного, внешнего, формального исполнения своих пастырских обязанностей... У пастыря два священных долга: это – молитва и подвиг... И чем углубленнее бывает его уединенная молитва, чем истовее он совершает свое келейное правило, чем точнее он выполняет требования, установленные Церковью, – тем действеннее бывает сила его служения. И русский православный народ хорошо разбирается в том, молится ли пастырь, совершая то или иное молитвословие, или только внешним образом исполняет написанное в книгах...

Народ наш очень чутко относится к тому, каков его священник, и если он все же принимает святые таинства и благословение от пастыря, которого не может уважать, это только показывает, какой смиренный наш русский народ, как он верно и глубоко понимает значение благодати священства; понимает, но вместе и скорбит»¹⁴⁰⁴.

Священноисповедник Лука Крымский в 1948 году обращается к духовенству епархии: «Не есть ли священнослужение вообще, а в наше время в особенности, тяжелый подвиг служения народу, изнывающему и мучающемуся от глада и жажды слышания слов Господних¹⁴⁰⁵? А многие ли священнослужители ставят своею целью такой подвиг? Не смотрят ли на служение Богу как на средство пропитания, как на ремесло требоисправления? Народ очень чутко распознает таких... И с отчаянием видим мы, что многих, многих таких и революция ничему не научила. По-прежнему, и даже хуже прежнего, являют они грязное лицо наемников – не пастырей»¹⁴⁰⁶. Много внешних и внутренних перемен произошло с тех пор в нашем Отечестве, но свт. Лука мог бы повторить свои слова и сегодня, хотя кое-что изменилось к худшему: едва ли теперь народ «очень чутко распознает таких».

Немало сказано в последнее время о молодых священниках, которым иной раз кажется, будто рукоположение наделяет их даром различения духов¹⁴⁰⁷. Часто еще недостаточно зрелые, не стяжавшие опыта личного подвига, но подверженные духовному недугу самонадеянности, такие пастыри сами назначают себя «духовными отцами» и берутся вести свою паству, претендуя на роль чуть ли не старческую. В результате выходит карикатура духовной жизни, но не смешная, а слишком печальная. Иные из них искренне не понимают, что старцем мог становиться тот, кто завершил свое восхождения на Голгофу, кто истребил свою ветхость в изнурительной брани с диаволом. Не понимают, что старчество – благодатный дар Бога. Научиться старчеству невозможно, а стало быть, невозможно ему и подражать.

Не понятна бывает им и задача, стоявшая перед старцами, – взрастить человека духовно, чтобы он не бегал всю жизнь за духовником с пустяками, но стал бы способен слышать, как Сам Дух глаголет в сердце его воздыханиями неизреченными¹⁴⁰⁸.

Конечно, в идеале наставник «сам должен пройти духовный путь, чтобы вести по нему других. Благодать помогает священнику, но не заменяет его личный подвиг и опыт». Недопустимо «все, что придет в голову, приписывать действию благодати. Это искушение характерно для детского духовного возраста». Вот почему «в Греции существует канон, по которому не всем, а только некоторым священникам дается право принимать исповедь и налагать епитимью. Там духовники избираются из священников, известных безупречностью в вере и опытностью». За неимением такой практики, наш священник обязан по крайней мере «помнить, что он служит людям во имя Христа, а не властвует над ними». А «излишнее почитание своего духовного отца, которое может привести к истеричной привязанности, уже указывает на неправильность в духовной жизни».

Из Патериков мы знаем, «что выбор духовного отца был предоставлен самому послушнику. Насилия в этом отношении не допускалось. Прп. Иоанн Лествичник – учитель монахов для всех времен, прп. Симеон Новый Богослов и другие отцы, а в последнее время свт. Игнатий (Брянчанинов) говорили о том, с какой осмотрительностью монах и мирянин должны выбирать себе духовного руководителя... Нельзя требовать от человека, в том числе и монаха, подчиняться навязанному духовнику. Без личного доверия и свободы выбора это приведет или к игре в послушание – лицемерию и фарисейству, или же вообще отобьет охоту к глубокой исповеди... Речь идет не о структуре монастыря, не об обязательном подчинении игумену, а о духовном наставничестве, об исповеди, о решении вопросов внутренней жизни... Произвол некоторых духовников доходит до того, что они свои неточные богословские мнения... навязывают духовным чадам, считая, что догматика также входит в раздел личного послушания... Здесь мы имеем дело с гордостью, вышедшей даже из внешних нравственных норм и превращающейся в беснование»¹⁴⁰⁹.

В православном понимании служение пастыря немыслимо без личного подвига, к которому обязывается всякое духовное лицо, дабы не утратить само это звание и не лишиться существа его. «Чтобы руководить правильно ко спасению других, пастырь прежде всего сам должен опытно переживать истину спасения о Христе в собственной жизни. Отсюда необходимость подвига личного аскетизма», без этого «пастырствование невозможно и обращается в простое требоисполнение и чиновничество»; а любое уклонение от личного подвига «ведет к извращению и гибели пастырского дела и самого пастыря». Так рассуждает архиерей-подвижник, сумевший в своей жизни воплотить то, чему учил¹⁴¹⁰. Духовные дары даются пастырю «по благодати Божией, а не по личным его достоинствам, с целью служебной для Церкви», но сохраняются и множатся они только «при собственном последующем их возгревании». Поэтому «дар священства может быть отнят у пастыря. Как учит опыт аскетической жизни, благодать Божия может посещать человека и может оставлять его», – закон настолько непреложный, «что даже сам апостол Павел опасался, как бы, проповедуя и приводя к спасению других, самому не оказаться неключимым¹⁴¹¹»¹⁴¹².

Верующие люди на Руси неизменно тянутся к носителям духовности, но привлекает их прежде всего не тот, кто богат академическими познаниями, но тот, кто неприметен по неложному смирению, кто утружден молитвой, чей дух закален в самоукорении и отвержении самости. Вот типичный старческий ответ на вопрос, к кому можно обращаться за советом: «Ищи себе старца тихого, доброго, смиренного, пребывающего в мире совести и внутреннем безмолвии, то есть никого не осуждающего»¹⁴¹³. Поэтому «горе, если пастырь все свое призвание и дело низведет до роли катехизатора, как будто и все христианство состоит в знании богословских формул». Так он никогда не подвигнет паству к преображению сердец и душ. Стремясь к жизни духовной, народ всегда ищет старцев, «ищет постоянно, за тысячи верст, духовных руководителей и молитвенников. Несет к ним... свои скорби, поверяет немощи». А ведь это означает, что народ ищет то, чего не может найти у своих приходских отцов. Такая «жажда духовного окормления и искание в священнике прежде всего молитвенника о грехах, духовного советника» всегда были присущи нашему народу¹⁴¹⁴.

По Священному Писанию, пастырская проповедь бывает действенна в первую очередь благодаря внутреннему состоянию поучающего: Слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы¹⁴¹⁵. Влияние «пастыря на пасомых зависит главным образом от степени его ревности к возгреванию благодатного дара», от того, сколько «пастыри в свою собственную душу доставят Божественной благодати, сколько сами над собой поработают... Духовное подвижничество, именуемое аскетизмом, – вот в чем главный долг пастыря», а «первым условием обучения» начинающих пастырей «является внутреннее делание – внимание к себе»¹⁴¹⁶. Тем более в дальнейшем пастырь обязан «предаваться постоянному внутреннему деланию, как главной цели жизни»¹⁴¹⁷.

Молитвенность – это господствующее христианское настроение, это цель стремлений всех подвизающихся и прежде всего, конечно, пастырей. «Русский народ выше всего ценит пастырей, молитвенно настроенных, живущих идеалом мироотреченности, подобно отцу Иоанну Кронштадтскому». Народное замечание о пастыре: «он служит хорошо» – в первую очередь указывает на его любовь к молитве. Это значит, что он не только «благоговейно и умиленно совершает свое служение», но и «много сокровенно молится дома, смиренно, с горячей верой предстательствует за паству». Как ни прискорбно, но «частная молитва может представляться пастырю скучной, трудной и не особенно нужной, а для спасения других и совсем посторонней, делом скорее личной пастырской совести». Однако без молитвенного подвига «невозможно ни одному пастырю ни возгреть в себе благодати хиротонии, ни пастырски одушевиться». Без частной молитвы «глохнут все добродетели, слабеет вера и остывает ревность о спасении», а это «равносильно утрате возможности быть пастырем добрым и духовным». Священник «превращается при этом в наемника», в безблагодатного фарисея, «проповедующего то, чего сам не переживает»¹⁴¹⁸.

Угасание «молитвенного духа ставит пастыря в весьма неловкое положение пред верующими» – всем тогда «бросается в глаза слабость его личного влияния на паству». Да и какой же он пастырь «при собственном неумении или нежелании молиться», когда «обязан руководить пасомых в молитве»? Однако надо признать: «живущие молитвенной жизнью пастыри сравнительно редки». Отсутствие «прилежания к домашней молитве» и «интереса к молитвенному развитию опустошает душу священника». Из-за «неумения руководить молитвенным подвигом верующих и неспособности воодушевлять их к богообщению гаснет огонь благодати» и в народе, и в духовенстве¹⁴¹⁹. Не случайно свт. Симеон Солунский внушает пастырям, чтобы они ревновали о непрестанной молитве именем Христа. Обязывая священников, монахов и мирян «упражняться в молитве Иисусовой», он пишет: «Лица священные пусть заботятся об этом деле как об апостольском и божественном проповедании, как о деле, производящем божественные плоды, свидетельствуя тем свою любовь ко Христу. Живущие в миру пусть совершают сию молитву, сколько позволяют силы, видя в ней печать и знамение своей веры, охранение, освящение и оружие против всякого искушения»¹⁴²⁰.

Частная молитва совершенно необходима для общественного служения, только она может по-настоящему подготовить пастыря «к возношению посреднической, соборной молитвы», придать ей «силу дерзновения». Поэтому «молитва домашняя для пастыря должна быть дыханием его души, без чего бы он жить не мог». Конечно, «соборная церковная молитва может сама по себе» вдохновлять священнослужителя. «При виде собрания верующих пастырь невольно оживает сердечно и загорается одушевлением». Сама храмовая обстановка весьма способствует этому: «в соборной молитве необходимо бывает вынужденно выполнять положенное уставом», общее «богослужение невольно заставляет пастыря соблюдать чин молитвы и сосредоточиваться на ней». Особо важно, что «в храме он объединен духом с верующими», чья молитвенность помогает и пастырю¹⁴²¹.

Свт. Иоанн Златоуст говорит об этом: «Чего не может получить тот, кто один молится сам за себя, то он получит, молясь в собрании многих. Потому что если не его собственная добродетель, то общее единодушие будет иметь великую силу»¹⁴²².

Если не достоинства пастыря, то вера пасомых привлекает Божественную благодать. Об этой закономерности упоминает Лествица: «Если кто-нибудь просит тебя помолиться о нем, то, хотя ты и не стяжал еще дара молитвы, не отрицайся. Ибо часто вера просящего молитвы спасает и того, кто молится о нем с сокрушением сердца. Не возносись, когда ты молился о других и был услышан, ибо это вера их подействовала и совершила»¹⁴²³.

Как бы то ни было, келейная молитва чище. На людях «нередко пастырская энергия возбуждается» от увлечения «тонким тщеславием, желанием производить на других впечатление», что является «своеобразным самогипнозом»¹⁴²⁴. Это различие между общественной и уединенной молитвой отмечает прп. Иоанн Лествичник: «первое порой немного смешано с возношением, а последнее все исполнено смиренномудрия»¹⁴²⁵. Страшны слова свт. Иоанна Златоуста: «Не думаю, чтоб в среде священников было много спасающихся; напротив – гораздо больше погибающих, и именно потому, что это дело требует великой души». Под величием же разумеется то, что истинная молитва, как и сама надежда на спасение, связана единственно со смирением: только если «пастырь достигает смирения детски чистого, Бог открывается ему ощутительно. Для загрязненного гордыней Бог непостижим. Ослепленный нечистотой не способен к непосредственному богообщению».

Особенное значение имеет для священника подготовка к служению Божественной литургии, предписанная всякому иерею «Известием учительным» и состоящая, помимо участия в уставных предлитургийных службах, в неукоснительном исполнении правила: внимательном прочтении нескольких канонов, акафистов и молитв пред причастием. «Влияние их на душу огромно», и крайне нежелательно «сокращение правила до простого чтения одних трех канонов, так как это не создает достаточной подготовки к таинству». Правило, прочитанное полностью, «с пониманием и сердечным чувством», вводит в возвышенное духовное состояние, вне которого едва ли возможно совершить полноценное служение. Тем не менее иногда «несоблюдение правила переходит всякие границы и нормы», например когда пастыри, сократив его «лишь до трех канонов», читают их во время вечерни или утрени в алтаре.

Таковые «Господу не угодны, молящихся не воодушевляют» и себя обрекают на «чувство сердечной скованности и безблагодатности». Случается и вовсе недопустимое: «иногда ничего не вычитывают. В этом откровенно признаются сами опустившиеся священники». Если подготовка к служению сокращается «по усталости от домашних дел или по одной лени, то это подводит преступно небрежных пастырей под Божие осуждение». Это разлагает паству, но прежде всего губительно для самого священника: «беспечное отношение к правилам препятствует развитию способности молиться... В душах распущенных пастырей постепенно гаснут последние искры молитвенного настроения».

Характерно, что самих «теплохладных пастырей никогда не мучит ни их теплохладная, механическая молитва, ни молитва, сокращенная без уважительных причин». Но, несчастные, «чрез это они собирают себе осуждение в День гнева»¹⁴²⁶.

* * *

Мы начинали нашу книгу с эпиграфа, со слов прп. Симеона Нового Богослова. Завершая основную ее часть, обратимся к его же словам. Пусть они станут для читателя прощальным напутствием:

«Если кто молится Богу просто, как попало, будто мимоходом, без страха, какой надлежит иметь тому, кто предстоит пред Богом... тот не только несет ущерб, но терпит пагубнейший вред, гнев Божий, отвращение Божие, изгнание Божие... Нет большего греха, как молиться Богу с пренебрежением»¹⁴²⁷.