Дело патриарха Никона: историческое исследование

В четвертой главе одиннадцатого тома русской истории профессора Соловьева изложено известное дело патриарха Никона, начавшееся неудовольствиями царя Алексея Михайловича с его «собинным» другом и кончившееся соборным низложением патриарха и ссылкой в заточение. Это без сомнения, самая занимательная часть книги г. Соловьева. Автор пользовался подлинными актами Никонова дела, с собственноручными отметками царя и другими не многим доступными источниками, что придает еще более значения его исследованию, которому сообщает уже большой интерес и самый предмет его, – событие дотоле небывалое в летописях нашей истории – распря русского царя с русским патриархом, рассудить которую нарочно приезжают греческие патриархи, собираются соборы духовных властей и синклита – и лица, принимавшие такое живое участие в этой странной вражде двух прежде неразлучных друзей, и особенно личность самого Никона, этого необыкновенного человека, который из крестьянской хижины умел дойти до патриарших палат и царских чертогов, где был как у себя дома и кончил заточением с именем простого монаха! Двести лет прошло с тех пор, как произнесено соборное решение по делу Никона – и доселе не установился еще вполне правильный взгляд на дело, равно как и на характер Никона. Следуя сказаниям Шушерина и невольно подчиняясь силе характера и ума патриарха Никона, о которых свидетельствуют и его неутомимая деятельность в разных областях церковного и гражданского управления, и его быстрое возвышение по ступеням иерархической лестницы, одни превозносят его похвалами и с удивлением останавливаются пред величием этой, во всяком случае, чрезвычайно замечательной исторической личности; другие, напротив, обратив внимание исключительно на темные стороны его характера, осыпают его порицаниями, обвиняют во многом, в чем едва ли можно обвинять его, готовы видеть в нем какую-то темную судьбу царствования Алексея Михайловича. Мы не говорим уже о раскольниках, которые с именем Никона доселе соединяют все, что только есть для них ненавистного. Еще менее определенности во взглядах на распрю патриарха с царем, в решении вопроса – кто прав здесь и кто виноват? или в какой степени права и виновата та и другая сторона? Понятно отсюда, какой интерес должно было возбудить доследование об этом деле историка с такою ученостью, как г. Соловьев, имевшего при том в своем распоряжении подлинные акты Никонова дела.

При своем здравом взгляде на обязанности историка, не усвояя себе права произносить приговор над историческими деятелями, автор не произнес своего суда и над Никоном. Но читателю не трудно понять, что его симпатия не на стороне патриарха, – и это очень понятно: личность Никона действительно не симпатическая. Сторонники Никона, составившие о нем понятие по рассказам Шушерина, с сожалением должны сказать, что историк, слишком недоверчиво смотревший на эти рассказы, безжалостно развенчивает величие великого патриарха. Но даже и не сторонники Никона должны признаться, что автор не пожалел темных красок для изображения его характера – что по прочтении его рассказа, образ Никона восстает пред глазами читателя в слишком непривлекательном виде: вместо человека энергического, всей душой преданного заботам о пользах церкви и государства, человека с прямым и ясным взглядом на вещи, умевшего стать выше суеверий и предрассудков своего века, в защиту которых так жестоко восстали на него раскольники, пред ним является человек упрямый, властолюбивый, раздражительный до крайности и, что всего неожиданнее, мелочный и склонный к суеверию, являющийся порой каким-то визионером, напоминающим своего отчаянного противника, протопопа Аввакума! Мы вовсе не думаем, чтобы почтенный профессор хотел преднамеренно изобразить таким патриарха Никона, еще менее – что он сделал это в ущерб исторической правде. По нашему мнению дело здесь, главным образом в том, что рассказ о Никоне вошел (и должен был войти) в его историю эпизодически, что по самому ходу своего исторического труда, он должен был остановиться на таком периоде жизни Никона, в котором по преимуществу выступили темные стороны его характера, притом не мало изменившегося в течение осмилетних неудовольствий с двором, тогда как дела патриарха, внушающие уважение к его уму и даже характеру, относясь к другому времени и принадлежа более к области церковной истории, не могли найти места в настоящем исследовании историка и, таким образом, темные стороны характера Никона не уравновешены здесь или, по крайней мере, не ослаблены светлыми чертами его характера, в которых было бы несправедливо отказать ему, хотя первые, действительно, часто брали у него перевес над последними. Представить характер и деятельность Никона, со всеми их светлыми и темными сторонами, это задача его полной биографии, в которой есть теперь настоятельная нужда, но которой мы вправе ожидать от ученого и беспристрастного писателя, а не от какого-нибудь поверхностного рассказчика. Не менее важно здесь и другое обстоятельство – именно, что автор совершенно отстранил книгу Шушерина, желающего во всем оправдать Никона,¹ а следовал в своем изложении источникам, имеющим, так сказать, Официальный характер. Он имел основательные причины не доверять Шушерину и, основываясь преимущественно на подлинных актах Никонова дела, очевидно, руководился достойным полного уважения намерением – сохранить во всей строгости историческую истину. Но кто внимательно разбирал все эти акты, тот не может не согласиться, что они представляют столько разноречий и между собою и с другими, не менее достоверными известиями, столько вообще не ясного, не досказанного, внушенного духом партии и личной страсти, что нужно тонкое историческое чутье и большой навык, чтоб из всех этих сказок, грамот и т. п., непогрешительно извлечь строгую истину. У нашего автора, без сомнения, нет недостатка ни в том ни в другом и мы по справедливости должны сказать, что рассказ его основан на несомненных показаниях подлинных актов, что каким представляется Никон в этих последних, таким является он и в рассказе нашего историка. Считаем нужным сделать только одно замечание. Остановив внимание преимущественно на личности Никона, представив во всем непривлекательном свете его деятельность во время распри с царем и при соборном наследовании его дела – деятельность, большею частью, под влиянием страстей, выходивших иногда за пределы всякого благоразумия, историк недостаточно осветил противную сторону; а между тем и на этой стороне страсти действовали со всею силою; все лица, принимавшие участие в деле Никона, все эти, так называемые, власти, этот синклит и комнатные бояре, эти пришельцы далекого востока – какую незавидную роль играли они в деле русского патриарха с русским царем! Едва можно найти между ними двух-трех человек, которые обнаружили в своих суждениях и поступках сколько-нибудь беспристрастия, независимости и благородной смелости. Чтоб представить все это в надлежащей полноте, для этого, конечно, потребовалось бы значительно расширить рамы исторической картины, притом, может быть, в ущерб стройности целого труда, – да и самая картина вышла бы еще мрачнее; за то она выиграла бы в верности тому, что действительно было и Никон был бы правильнее обставлен, не выступал бы так резко, мы лучше увидели бы в нем, при всей исключительности его характера, человека своего времени. Кроме того, надобно заметить, не всегда так называемые официальные акты можно предпочитать известиям, не имеющим никакого официального характера. Иногда одна заметка современника, одна фраза, мимоходом сказанная в письме или разговоре, проливает на дело гораздо более света, нежели подробный и прямой ответ, вынужденный правежом и пыткою и записанный в какой-нибудь сказке. В бумагах, относящихся к делу Никона, можно найти немало подобного рода заметок, разъясняющих некоторые стороны дела. Некоторые из них опущены автором, между тем как имели право на большее внимание с его стороны и были бы вовсе не лишними в его исследовании.

Представляя читателям изложение Никонова дела, мы имели целью, главным образом, указать те именно стороны его и те подробности, на которые г. Соловьев не обратил должного внимания, но которые, по нашему мнению, не лишены занимательности и важны для правильного взгляда на это дело, сколько любопытное, столько же и важное по своим последствиям.²

«Собинная» дружба царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном прекратилась вскоре после его возвращения в Москву из польского похода. Когда он приезжал оттуда в первый раз и увиделся с Никоном в Вязьме, где последний представил ему супругу его и семейство, которых так заботливо охранял во время морового поветрия, тогда эта дружба существовала в полной силе и новая услуга Никона царскому семейству, по видимому, укрепила ее еще больше. Быть может, именно тогда царь предоставил ему название «великого государя», которое прежде усвоено было только патриарху Филарету и то, как царскому отцу и соправителю. Как случилось, что Никон принял это «злополучное для него» имя, и когда это случилось – по-видимому, он и сам не знал определенно. Он утверждал только одно, что это случилось не по его воле и даже не пожеланию. «Надеюсь на Господа», писал он к самому государю, «что нигде не отыщется моего хотения или повеления на сие... и не вем откуду начася, а мню, тобою великим государем такие начатки явилися». Как бы то ни было, только Никон носил уже и употреблял в указах титул великого государя, когда царь окончательно приехал в Москву из похода. Вскоре после этого, как мы сказали, дружбе двух «великих государей» суждено было сильно поколебаться. Наш автор хорошо объясняет внутренние основания этого, по-видимому, неожиданного и во всяком случае слишком резкого изменения во взаимных отношениях, друзей. «Поход, деятельность воинская, и полная самостоятельность в челе полков развили царя, закончили его возмужалость; благодаря новой сфере, новой деятельности, в короткое время было пережито много, явились новые привычки, новые взгляды. Великий государь возвращается в Москву и застает там другого великого государя, который в это время, будучи неограниченным правителем, также развился вполне относительно своего характера, взглядов и приемов... Никон не был из числа тех людей, которые умеют останавливаться, не доходить до крайности, умеренно пользоваться своею властью. Природа, одарив его способностью пробиваться вперед, приобретать влияние и власть, не дала ему нравственной твердости умерять порывы страстей; образование, которого ему тогда негде было получить, не могло в этом отношении помочь природе; наконец, необыкновенное счастье разнуздало его совершенно и неприятные стороны его характера выступили резко наружу. Звание патриарха, которое для природы более мягкой служило бы сильною нравственною сдержкою, заставляя постоянно быть образцом стаду, при жесткой природе Никона уничтожало всякую сдержку, ибо все внимание его было обращено на права высшего пастыря, высшего истолкователя божественного закона и в этом значении он считал для себя все позволенным; при недостатке христианского начала, духа кротости и смирения, обстановка святительской власти, глубокое уважение со стороны царя и всех подражавших царю (а таких, разумеется, было очень много) легко отуманили Никона, заставили его действительно считать себя вязателем и решителем во всех делах, обладающим высшими духовными дарами»... «Возведение на патриаршество с условием повиновения от возводивших, размеры политического влияния, уступленная царем патриарху, и наконец, правительство во время отсутствия царя, развили (в Никоне) властительство до высшей степени и необходимо должны были вести к столкновениям с вельможами, к столкновению с самим царем, который нашел перемену в своем «собинном» приятеле и тем легче нашел ее, что в нем самом произошла перемена, что он на многое стал теперь смотреть иначе». С искусством и верностью представлено здесь развитие властолюбивых наклонностей Никона во время отсутствия государя из Москвы; нет сомнения, что в это время и характер царя сделался независимее, по крайней мере относительно Никона: без него уже привыкли обходиться; теперь, при новой встрече, он действительно должен был яснее обнаружиться своими темными сторонами, на которые прежде не обращали внимания или смотрели со снисходительностью друга – да прежде они и не выступали так резко. Тем не менее, едва ли и в это время Алексей Михайлович приобрел настолько твердости характера, чтобы действовать с полною самостоятельностью – его натура была слишком мягка для этого. Почувствовав настолько решимости, чтобы выйти из-под влияния Никона, он в тоже время весьма легко подчинился другим влияниям и, должно сказать, этим последним собственно и был обязан тем, что шел дальше и дальше в разладе с своим прежним другом и привел его к известному исходу. В самом деле, во все продолжение Никонова дела мы видим царя под влиянием партии враждебной Никону – влиянием, от которого ему как будто хотелось порой освободиться, но в тоже время недоставало решимости, к которому, наконец, он так привык, что не знал уже, как и обойтись без него, особенно когда дело с Никоном зашло слишком далеко. Он сам сравнивал свое положение с положением Никона, во время их взаимной распри и находил, что последнему гораздо удобнее было бы действовать в пользу примирения, если бы только он хотел смириться – что он свободен делать, что хочет, тогда, как царя окружают власти и бояре: «они все приводят меня на ярость», говорил царь, «а ему одному лучше меня, что хочет, то и делает в помысле своем, никто его не заставляет насильно».

И так, если царь и сам почувствовал, что Никон сделался тяжел для него, что его властолюбие стало переходить границы, то еще больше ему показали это и дали почувствовать враги Никона, умевшие с замечательной ловкостью занять его место при царе. А врагов Никон успел, при своем характере, нажить слишком много во всех сословиях. Большая часть бояр не терпела его за его близость к царю, за его распоряжения в царском совете, за строгие замечания, которые он делал им, по обычаю, не стесняясь в выражениях. Известно, что некоторые бояре говорили о нем, когда он был еще митрополитом, что лучше погибнут в новой земле за Сибирью, чем попасть под начало к новгородскому митрополиту. Сделавшись

патриархом Никон, разумеется, не сделался снисходительнее к боярам и не думал заботиться приобрести их расположение. Не любило его и духовенство, – черные власти за то, что обращался с ними слишком властительно и строго, белое духовенство – за недоступность и недостаточное внимание к его настоятельным нуждам. Наш историк приводит чрезвычайно любопытную жалобу на патриарха, поданную царю Алексею Михайловичу, в которой тогдашнее положение белого духовенства представлено в ужасном виде. Течение дел по разным просьбам к патриарху шло весьма медленно и требовало больших расходов, которые иногда в конец разоряли бедных просителей: «перехожая становилась иному беззаступному попу рублей по шести, по семи, по десяти и пятнадцати, кроме своего харчу; волочились недель по двадцати и по тридцати, а иной бедный человек поживет в Москве недель десять и больше, да и проест рублей пять, шесть и больше и уедет без перехожей; многие по два и по три раза для перехожих в Москву приезжали, а без них попадьи и дети их скитаются меж дворов». Патриаршие приказные делали страшные поборы; о некоем Иване Кокошилове говорится в жалобе, что «людям его раздавали по полтине и по рублю, а самому рублей по пяти и по шести деньгами, кроме гостинцев, меду и рыбы, да еще бы рыба была живая, да жене его переносят гостинцев мылом и ягодами на рубль и больше, а если не дать людям, никакими мерами на двор не пустят». Кроме того, несчастные священники терпели страшное унижение от мирских людей, особенно от тогдашнего грубого боярства. «Если и придется кому заплатить за бесчестье попа или дьякона», сказано в жалобе государю, «то бояться нечего, потому что, по благому совету бояр твоих, бесчестье положено тяжкое Мордвину, Черемисину, попу – пять рублей, да четвертая собака пять же рублей! и ныне похвальное слово у не боящихся Бога дворян и боярских людей: бей попа, что собаку, лишь бы жив был, да кинь пять рублей. Иноземцы удивляются, а иные плачут, что так обесчещен чин церковный!» Вот следы того унизительного положения нашего белого духовенства, того дикого до безнравственности отношения к нему народа, которое, по несчастью, замечается и в наше время, как роковое наследие почтенной древности! Все эти обвинения непрямо касались Никона – тяжкие поборы были введены еще при его предшественнике, унижение духовенства было делом «благого совета бояр»; но Никон был виноват здесь уже тем, что при своем значении, при своей силе у царя, не позаботился облегчить такое положение духовенства, тогда как занимался делами, которые не входили в круг его прямых обязанностей. В жалобе он обвиняется собственно за то, что уничтожил прежнюю общительность между верховным святителем и подчиненным ему духовенством, что, «возлюбил стоять высоко, ездить широко, что принял обычай строить бранные потребы, что не святительское дело – принял власть строить вместо евангелия бердыши, вместо креста топорки на помощь государю, на бранные потребы». Надобно прибавить к этому неудовольствие против Никона приверженцев старого порядка вещей, старых церковных книг и обрядов, за исправление которых Никон принялся с обычной энергией – неудовольствие людей, у которых были единомышленники и в простом народе и при царском дворе – чтобы понять, какая огромная коалиция составилась против Никона и стала между ним и его другом-царем. Мог ли Алексей Михайлович, с его мягким, доверчивым характером, не подчиниться влиянию всех этих людей, которые в один голос говорили ему, что царской власти уже не слыхать в государстве, что великий государь патриарх сильнее великого государя царя и т. п. «Когда Алексей Михайлович окончательно поверил всем этим внушениям – неизвестно», говорит нам историк; «очень может быть, что и сам он не умел в точности определить этой печальной для него минуты, когда последняя, может быть ничтожная капля упала в сосуд и переполнила его. Любовь и нелюбье подкрадываются не заметно и овладевают душою; человек уверен, что он все еще любит или что все еще хладнокровен», пока, наконец, какое-нибудь ничтожное обстоятельство не вскроет состояния души, давно уже приготовленного. По природе своей и по прежним отношениям к патриарху царь не мог решиться на прямое объяснение, на прямой расчет с Никоном; он был слишком мягок для этого и предпочел бегство, он стал удаляться от патриарха. Никон заметил это и также по природе своей и по положению, к которому привык, не мог идти на прямое объяснение с царем и вперед сдерживаться в своем поведении. Холодность и удаление царя прежде всего раздражили Никона, привыкшего к противному; он считал себя обиженным и не хотел снизойти до того, чтоб искать объяснения и кроткими средствами уничтожил нелюбье в самом начале. По этим побуждениям Никон также удалялся и тем давал врагам своим полную свободу действовать, все более и более вооружать против него государя».

Итак, вскоре по возвращении царя из польского похода, отношения двух друзей сделались очень натянуты; надобно было ожидать взрыва накопившихся в том и другом неудовольствий. Враги Никона сторожили удобную минуту, чтобы подложить искру и зажечь вожделенную для них вражду между царем и патриархом. Благоприятный случай к тому представился скоро.

Летом 1658 г., по случаю приезда в Москву грузинского царевича Теймураза, во дворце был обед, на который, против обыкновения, Никон приглашен не был. Окольничий Богдан Матвеич Хитров, очищавший в толпе народа путь для царевича, ударил палкой, между прочим, патриаршего боярина, присланного сюда зачем-то от Никона – по словам Паисия, высмотреть, что тут делается. Быть может, Богдан Матвеич сделал это без особенного намерения, просто по доброму обычаю старого времени наделять ударами каждого, кто слишком выдвинется из толпы на каком-нибудь параде; но боярин не смолчал, сказал Хитрову, чтобы тот не смел драться, что он здесь недаром, не из простого любопытства, а прислан за делом от патриарха. Этим именем боярин, конечно, надеялся смутить окольничего; но то время, когда одно имя Никона возбуждало страх, миновало. Богдан Матвеич вовсе не испугался; напротив, был доволен, что представился удобный случай показать Никону, что он не так страшен теперь, как прежде: патриарший боярин получил от него новый палочный удар с наставлением, чтобы не слишком чванился. Это было уже, таким образом, сознательное, намеренное оскорбление патриарха в лице его боярина. Так именно и понял это дело Никон. Он написал собственноручно письмо к государю, требовал суда за оскорбление своего боярина. Царь ответил, что сам увидится с патриархом и поговорит об этом деле – но свидания не было и удовлетворения никакого не дано. Впоследствии на соборе, царь оправдывался, что не дал суда патриарху по недосугам, по причине занятия государственными делами; но прежде подобные дела не мешали царю видаться с патриархом – да и чего стоило в тогдашнее время учинить расправу с каким-нибудь окольничим! Очевидно, Хитров принадлежал к партии враждебных Никону бояр и действовал сильно рассчитывая на их поддержку; они-то, без сомнения, и не допустили царя до свидания с Никоном. Предстояла возможность скоро увидеться с царем на двух приближавшихся праздниках: 8 июля был праздник в Казанском соборе, на котором царь обыкновенно присутствовал и участвовал в крестном ходе; но Алексей Михайлович не пришел не к одной службе в Казанский собор; наступил другой, еще более торжественный праздник, 10 июля, в память принесения из Персии в Москву ризи Господней; в этот праздник государь всегда слушал вечерню, утреню и обедню в Успенском соборе; но на этот раз он прислал к патриарху князя Юрия Ромодановского сказать, чтоб его не ждали ни к одной службе. Все это было явным знаком царского неудовольствия; да князь Юрий и не скрывал от Никона, что царское величество на него гневен и гневен за то, зачем он называет себя великим государем. Никон стал защищаться; но Ромодановский сказал ему решительно, царским словом, чтобы «вперед он не смел называться и писаться великим государем и что царь почитать его вперед не будет». Трудно допустить, чтобы Ромодановский решился говорить такие слова от себя, не получив на самом деле поручения от царя. Если же так, то очевидно, что государь сказал свое царское слово в минуту большого неудовольствия на прежнего друга, в минуту сильного нелюбья. С другой стороны, в отношении к Никону, слова эти имели действие той искры, которая должна была воспламенить и вызвать наружу все неприятные чувства, которые накопились в душе его в последнее время. Правда, от него еще зависело дать делу то или другое направление – смириться пред государем и с христианской кротостью перенести личное оскорбление, чтобы сохранить мир церкви и государства или – отстаивать свое личное достоинство, свои личные права, полученные от самого государя. На первое Никон не мог решиться по своему характеру, особенно после свидания с Ромодановским; он решился на последнее. Но теперь надобно было подумать, как сохранить за собою неприкосновенность власти и чести. Никон избрал для этого слишком решительное средство, которое, против его ожидания, окончательно сгубило его, – он решился торжественно, в церкви, отречься от патриаршества. По всей вероятности, он не думал совсем оставить патриаршую кафедру, а надеялся только своим отречением смутить царя, скорее подвинуть его на объяснение и с полным для себя торжеством восстановить прежние отношения с государем. Впоследствии, на вопрос друзей: для чего сошел с патриаршества и думает ли возвратиться на свою кафедру? – он отвечал прямо, что «сшел с сердца, а снова ему для чего не быть патриархом». Однако ж, преданные ему люди говорили ему наперед, что его намерение слишком смело и опасно. Утром 10 июля, после свидания с Ромодановским, он сказал, что хочет сойти с патриаршества, своему дьяку, Калитину. Тот стал отсоветывать. Никон его не послушал. Калитин поспешил уведомить об этой новости боярина Зюзина, одного из близких к Никону людей. Зюзин хорошо понимая, как далеко должен повести такой смелый шаг, на который отваживался Никон, велел Калитину сходить еще раз к патриарху и от его имени сказать, «чтобы он от такого дерзновения престал и великого государя не гневал и что буде пойдет не рассудно и не размысля, дерзко, то вперед, хотя бы и захотел возвратиться, будет поздно и за такое дерзновение надобно ожидать великого государева гнева». Благоразумный совет преданного ему боярина, по видимому, поколебал несколько решимость Никона: «от твоих слов он усумнился было», рассказывал после Зюзину Калитин, «и стал было писать, и немного написав, разодрал и сказал: иду-де».

Патриарх служил свою последнюю литургию в Успенском соборе весьма торжественно: надел саккос чудотворца Петра и омофор «шестаго собора»; при служении находилось много духовных властей; стечение народа было большое. Во время службы в олтаре некоторые уже говорили, что патриарх хочет сойти с патриаршества. Иподиакон Иван Тверицын, который утром купил для патриарха простую ключку, «что попы носят», сказал об этом иподиакону Матвею. Во время причастна патриарх приказал ключарю поставить сторожей у выходных дверей, чтобы народ не пускали из церкви, потому что он намерен говорить поучение. Действительно, в обычное время Никон вышел на амвон и стал читать народу слово Златоуста, в котором говорилось о высоком назначении пастырского служения и о том, какое зло бывает для церкви, когда пастырь не искусен пасти стадо; потом, не прерывая течения мыслей, он стал не читать уже, а «говорить речью, на люди смотря», что он именно такой не искусный пастырь, не хорошо пас их и не умеет пасти, что по этому он больше не будет патриархом и чтобы они вперед его патриархом не считали. При этих словах в церкви произошло смятение, поднялся шум, так «что в тесноте великой речей патриарха нельзя было расслушать», что именно и как говорил он дальше. Впоследствии, когда происходили допросы об отречении патриарха (всех сказок было взято по этому случаю более 60), митрополит Крутицкий Питирим показал, будто Никон говорил, что если помыслить вперед быть патриархом, то пусть будет анафема; но никто из остальных свидетелей не подтвердил этого показания – одни говорили, что совсем не сдыхали, другие не помнят, чтобы патриарх произносил клятву, особенно, чтобы говорил: буду анафема. Еще ризничий патриаршей Иов показал, будто Никон говорил в своей речи, что его называли иконоборцем за то, что отбирал немецкие иконы, а он не иконоборец – называли еретиком за то, что правит книги и хотели побить камнями; прочие свидетели не подтвердили и этого показания, да и сам Иов сознался, что не помнит хорошо, где и когда говорил это Никон, в церкви ли при отречении или прежде в другом месте. Произнесши отречение Никон стал разоблачаться – снял митру, омофор, саккос; власти его отговаривали, чтобы не делал этого, а когда принесли ему мешок с простым монашеским платьем, всем собором это платье у него отняли. Никон в одном подризнике ушел в ризницу; здесь написал письмо к государю, потом надел мантию с источниками и черный клобук, взял простой «одноротный» посох и вышел из олтаря. Народ окружил его и сказал, что без государева указа из собора его не отпустит. Никон дошел до амвона, что по средине церкви, на котором облачаются архиереи и «сел на последней ступени к западным дверям лицом».

Между тем митрополиты Питирим крутицкий и Михаил сербский, с другими властями, пошли на верх к государю известить его о том, что случилось в Успенском соборе. Выслушав их, царь сказал, что он «как будто спит с открытыми глазами и все это видит во сне». Для объяснения с патриархом он отправил в собор боярина князя Трубецкого да окольничьего Родиона Стрешнева. Какого рода объяснение происходило у них с патриархом, известия об этом разноречивы, хоть и много было свидетелей их разговора. Некоторые из этих свидетелей довольно уклончиво сказали, что «утеснения ради народного речей их не слыхали». Сам князь Трубецкой в своей сказке показал, что дело происходило так: он спросил Никона – «для чего патриаршество оставляет, не посоветовав с великим государем и от чьего гонения и кто его го- нит? – и чтобы он патриаршества не оставлял и был по прежнему.» Патриарх отвечал «оставил я патриаршество собою, а не от чьего и не от какого гонения и государева гнева никакого на меня не бывало»; потом патриарх вручил князю письмо и велел подать великому государю, да приказал бить челом государю, чтоб пожаловал ему келью. «И я» пишет Трубецкой далее, «про то про все великому государю известил и великий государь послал меня к патриарху в другой раз и велел ему говорить, чтоб он патриаршество не оставлял и был по прежнему, а келий на патриаршем дворе много, в которой хочет в той и живи; и письмо я ему отдал»; и патриарх Никон сказал: «уж-де я слова моего не переменю и давно-де у меня о том обещание, что патриархом мне не быть – и пошел из соборной церкви вон». Питирим и Михаил сербский показали, в сущности, согласно с князем Трубецким. Но сам Никон в письме к патриарху константинопольскому Дионисию передает дело иначе. По его словам, на вопрос Трубецкого: куда и зачем идет? – он отвечал, что «дает место гневу царского величества (тоже писал он и в письме, которое вручил Трубецкому для передачи государю), что без правды царского величества синклит, бояре и всякие люди церковному чину всякие обиды творят, а сыску и управы царское величество не дает, а о чем мы жалуемся и он гневается на нас»; кроме того он писал, что тогда же «пред множеством народа бояре укоряли его, зачем назвал себя великим государем и во многие государственные дела вступается, и говорили, чтобы вперед великим государем не назывался и в государственные дела не вступался». Присутствие Родиона Стрешнева, одного из самых жестоких врагов Никона, располагает верить, что царские посланные, действительно, повторили патриарху тот упрек, который утром того дня он уже слышал (и так неравнодушно) от князя Ромодановского; притом, теперь была такая решительная минута для Никона и его противников, что последние не могли не понять, как выгодно было для их собственного дела поддержать раздражение патриарха – подстрекнут его идти смелее по тому опасному пути, на который сам он, против их ожидания, но к особенному их удовольствию, так неосторожно решился вступить. После объяснения с царскими посланными Никону ничего не оставалось более, «как из соборной церкви пойти вон»; он отправился пешком на Ильинку, на подворье Воскресенского монастыря.

Таким образом, если Никон рассчитывал своим торжественным отречением от патриаршества вызвать царя на объяснение и полное примирение, которое было бы таким торжеством для него, то он должен был горько разочароваться в своих ожиданиях: а царь не пришел для объяснения с ним в Успенский собор, не умолял остаться, не просил торжественно прощения; сцена, происходившая при избрании Никона на патриаршество, не повторилась». Кажется, впрочем, он еще думал, что его дело не проиграно; что царь одумавшись, помирится с ним, не допустит его оставить патриаршество тем более, что, по его словам, «царское величество прислал ему сказать (на подворье), чтобы не видясь с ним не отходил». В этих ожиданиях Никон около трех дней прожил на подворье. Но время проходило, а от царя не было никаких вестей. Никон увидел, что ждать ему больше нечего и решился уехать из Москвы. Он отправился в свой Воскресенский монастырь.

Как только патриарх Никон прибыл в Воскресенский монастырь, вслед за ним приехал туда по царскому указу тот же боярин князь Алексей Никитич Трубецкой с дьяком Ларионом Лопухиным. Им приказано было спросить Никона: «зачем он, не доложив великому государю и не подав ему благословения, поехал с Москвы скорым обычаем?» Это посольство и этот вопрос не могли не удивить Никона после того, как в Москве он около трех суток напрасно ожидал какого-нибудь распоряжения от государя и обещанного им указа об отъезде; как будто нарочно выжидали, когда он сам уедет из Москвы, чтобы иметь возможность потребовать у него ответа за самовольный отъезд. Это он и дал, очень осторожно впрочем, заметить государю в письме, которое послал с самим Трубецким, или вслед за ним; «по отшествии вашего боярина Алексея Никитича с товарищами», писал он, «ждал я от вас, великих государей, по моему прошению милостивого указа, но не дождался и многих ради болезней своих велел отвезти себя в Воскресенский монастырь». Кроме того, он говорил Трубецкому, что «уехал не в дальнее место и буде царское величество на милости преложится, опять будет». Но князю Трубецкому не было приказано звать патриарха в Москву; напротив, ему поручено было сказать Никону, «чтобы подал благословение великому государю, государыне-царице и их детям и чтобы благословил того, кому изволит Бог быть на его месте патриархом, а пока патриарха нет, благословил бы ведать церковь Крутицкому митрополиту». На эти предложения, которые так прямо вели к решению его участи, Никон отвечал с замечательным в его положении спокойствием и покорностью. Он сказал, что великим государям посылает благословение свое и прощение, что благословляет и того, кому Бог изволит быть на его месте патриархом, и даже челом бьет государю, чтобы поспешил избрани-

ем ему преемника, чтобы церковь Божия не вдовствовала и без пастыря не была, что, наконец, благословляет и крутицкого митрополита ведать церковные дела до избрания нового патриарха: о себе же повторил и с клятвою, что патриархом быть не хочет. Так передает ответ Никона князь Трубецкой в своем донесении государю. Собственное письмо Никона к царю отличается таким же спокойным и миролюбивым характером, как и приведенный разговор с Трубецким, хотя в нем не упоминается ни о преемнике, ни о блюстителе патриаршего престола; в письме этом он называет себя бывшим патриархом и униженно просит у государя прощения: «второе и третье и многажды множицею прошу, Господа Бога ради, простите мя и не поминайте ми много моего согрешения: вем, о вем, яко много и премного много к вам государем мое согрешение и велико зело, ему же, ей ей, во истину несть числа». Вскоре после этого, приезжал к Никону стольник Иван Милославский и говорил ему по государеву указу, что волею Божией изнемогает боярин Борис Иванович Морозов и чтобы патриарх простил его, если была на него какая досада. По этому случаю, Никон другой раз писал к государю и все в том же спокойном и смиренном расположении духа. Вообще, он как будто примирился со своим положением, и, отрекшись от патриаршества, решился спокойно ожидать в своем Воскресенском монастыре окончания дела, даже желал, чтобы оно кончилось скорее. В какой мере искренно и твердо было в нем такое расположение духа, это могли бы показать последствия, – когда бы именно дошло до самого дела, когда бы царь, по согласию и по желанию самого Никона, стал действительно избирать ему преемника и при этом потребовалось бы решить, какую степень участия нужно дозволить в настоящем случае прежнему патриарху, в какие отношения поставить его к новому, какие предоставить ему права и тому подобные слишком близкие и важные для Никона вопросы. Впоследствии, когда пришлось, наконец, решать их, сплелось уже так много разных несчастных обстоятельств, сильно раздраживших и царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, что та и другая сторона не могли спокойно и беспристрастно относиться к делу. Но теперь было благоприятное и законное время требовать от Никона, чтобы он на самом деле показал, действительно ли смирился и готов пожертвовать собою для мира церкви, отказавшись от всех прав своих в пользу нового патриарха, на избрание которого сам он изявлял согласие и желание; или же, если бы оказалось противное, подвергнуть его всей строгости церковного суда, что сделано было бы с большею законностью, нежели как случилось это впоследствии. В том и другом случае не был бы нарушен, так надолго мир церкви и не произошло бы таких соблазнительных и прискорбных событий, какие представляет дальнейшая история Никонова дела.

Но делу этому не суждено было кончиться в то время, когда, по-видимому, так удобно и законно было бы его кончить. Миролюбивые письма Никона, в которых он так смиренно умолял о прощении, тронули кроткое сердце Алексея Михайловича; старая приязнь оживала; ему стало жалко Никона, – запало раздумье, не слишком ли строго и теперь уже поступлено с ним, действительно ли виноват он и не лучше ли восстановить то, что было прежде – словом, царь медлил избранием нового патриарха, а между тем начал с Никоном сношения, напоминавшие прежнюю их искренность. Это колебание царя, с явным расположением в пользу Никона, имело печальные последствия и для него самого и для патриарха. В Никоне оно оживило опасную надежду снова возвратиться к управлению делами и теме легче, что быть может он и не оставлял совершенно этой надежды – а между тем нужно было горько разочароваться в ней, и при том очень скоро. Еще сильнее это расположение царя к примирению с Никоном должно было подействовать на противников патриарха, для которых восстановление Никона было бы страшным ударом, – оно побуждало их употребить все усилия, чтобы опять склонить царя в противную сторону, и самое дело Никона повести так, чтобы оно кончилось не просто избранием нового патриарха вместо старого, да еще с усвоением этому последнему каких-нибудь прав, – но совершенным низложением Никона, ибо хорошо понимали, что только в таком случае может быть неопасен человек, подобный Никону. Как действовали они в это время, – (а действовать против Никона в его отсутствии было так не трудно!), об этом мы не имеем подробных сведений. Только письма самого Никона к царю знакомят нас с происками и успехами противной ему партии при дворе. Из писем этих узнаем, что сам царь присылал к нему какого-то князя Юрья сказать, что только он, да этот князь Юрий добры до него и что, значит, сам царь сознавал, как все окружающие его не добры до Никона, подыскиваются под него; узнаем также, что эти не добрые до Никона бояре передавали царю разные речи Никона в извращенном виде, «что он сказал смиренно, то поведали гордо, что сказал благохвально, то поведали хульно»; узнаем, что они наговаривали государю, будто Никон растратил патриаршую казну и много взял с собою, что они склонили царя распоряжаться церковными делами и осмотреть вещи патриарха и его тайный архив. Очевидно, обо всем этом Никон получал подробные известия; эти известия тяжело падали на его душу, особенно после того, как ласковые речи царя, чрез разных посланных, возбудили в нем надежду на восстановление прежних близких отношений с царем, надежду, которой так противоречили все эти слухи из Москвы: и вот мирного и кроткого расположения духа, которое посетило было Никона, как не бывало; вместо прежних, до унижения смиренных, писем с просьбами о прощении, он пишет царю обличительные послания в свою защиту и в защиту своих прав. Он не мог уже равнодушно перенести даже такого ничтожного обстоятельства, что о нем забыли во время праздника в день рождения царевны Анны Михайловны – не прислали ничего с царской трапезы, на которую, по обычаю, приглашены были власти и бояре: этот случай, как и вообще подобные мелочи, слишком живо напоминал ему прежнее время, когда был он почетнейшим гостем за царской трапезой и слишком живо давал чувствовать, что это время теперь миновало. Он сам писал государю: «был я некогда единотрапезен с тобою – не стыжусь этим похвалиться и забыть этого скоро не могу; а теперь я один, как пес, лишен вашей богатой трапезы. Пишу это не потому, что хлеба лишаюсь, но потому, что хотелось милости и любви от тебя, великого государя». Понятно после этого, какое впечатление должны были произвести на него известия о таких крупных обидах, как обвинение в растрате казны, вмешательство светских в духовные дела, осмотр его келий и бумаг. Никон, в письме к государю, горько жаловался на эти обиды и выражался тем резким и смелым языком, каким обыкновенно говорил в минуты душевного волнения и которому придавало теперь еще более силы сознание правоты своего дела. С особенным негодованием писал он об осмотре, произведенном в его кельях. «Слышу я, что пересмотрены худые мои и смиренные вещи, оставшиеся в кельи, пересмотрены письма – а в них много тайн, которых никому из мирских людей не следует знать, потому что я был избран», как первосвятитель и много ваших государевых тайн имею у себя – также много писем от других людей, в которых открывали мне тайные грехи, требуя разрешения; этого никому не должно знать и даже тебе. Дивлюсь, как ты дошел до такого дерзновения! Прежде ты боялся произнести суд над простым церковным причетником, а теперь захотел видеть грехи и тайны того, кто был пастырем всего мира и не только сам видеть, но и мирским объявить.... Убойся, государь, глаголющего: еже себе не хощеши, инем не твори; а хочешь ли ты, чтобы свои тайны, против твоей воли, узнавали другие?»³ Царь Алексей Михайлович не мог не признать справедливости Никоновых жалоб; но с другой стороны резкий тон письма, смелые и неумеренные обличения не могли не огорчить его; он сам признавался приближенным людям, как сильно «оскорбляют и досадуют его жестокие письма» Никона. Таким образом, новое письмо Никона, вызванное неприятными слухами из Москвы и так мало походившее

на прежние его письма, изгладило добрые впечатления, произведенные на царя этими последними; возвращавшаяся приязнь к старому другу снова уступила место недавнему нелюбию, по крайней мере он чувствовал, что идти далее на мирные переговоры с Никоном было бы теперь не удобно и оскорбительно для собственной чести.

Враги Никона, устроившие все это, торжествовали: им удалось разрушить возобновлявшиеся добрые отношения между царем и патриархом: мало этого, они успели поселить между ними новые неудовольствия и взаимные отношения их сделать затруднительнее и запутаннее прежнего. Время между тем проходило. Царь находился под влиянием бояр и хоть все еще не решался приступить к избранию нового патриарха, но уже не делал попыток и к сближению с Никоном; Никону в свою очередь труднее было теперь возвратить прежнее спокойствие – его положение становилось безвыходнее и теперь-то особенно явились те внутренние искушения, для борьбы с которыми нужна была такая нравственная сила, которой не было в характере Никона. Напрасно он думал подавить поднимавшуюся внутри его бурю суровыми аскетическими подвигами, даже усиленными физическими трудами, разделяя их с работавшими при постройке Воскресенского монастыря.

Наступил новый 1660-й год; прошли осень и зима; дела находились все в том же нерешительном, натянутом положении. В конце марта случилось обстоятельство, которое сильно раздражило Никона. Его известили, что в неделю Ваий, Питирим, митрополит крутицкий, совершил известный торжественный обряд вербного воскресенья, т. е. ездил на осляти. Исполнение этого «действа» Никон почитал исключительным правом патриарха, поставленного изображать собою лице Спасителя и в поступке Питирима видел незаконное присвоение прав патриарших и именно его собственных прав, так как они еще не взяты у него избранием нового патриарха. По этому случаю он написал государю письмо, в котором высказал свой взгляде на дело. О Питириме он выражался весьма резко, – говорил, что он «дерзнул олюбодействовать седалище великого архиерея всея Руси», позволив себе то, на что никогда не был благословлен, или утвержден, грамотою и что по этому он едва ли достоин теперь «святительская деяти»: Никон писал также, что удивляется и великому государю, как он допустил без священного собора обесчестить такое священное дело – впрочем, прибавлял он в заключение, «если с твоей воли, великий государь, сделалось это, Бог тебя простит; только впредь, Господа ради, воздержись брать на себя то, что не в твоей власти». Нет сомнения, что Питирим совершил обряд по согласию и по желанию государя; только государь смотрел на дело не так строго, как Никон – право ездить на осляти не почитал исключительным правом патриарха и теме больше мог усвоить его Питириму, что сам же Никон благословлял его ведать церковные дела в отсутствие патриарха. И так государь нашел удобным и нужным потребовать от Никона объяснения по поводу письма его – как мог он сказать, что некто олюбодействовал престол великого архиерея всея Руси. Для объяснений отправились в Воскресенский монастырь думный дворянин, Прокофий Елизаров и думный дьяк Алмаз Иванов. Они говорили Никону царским словом, что он оставил патриаршество и сам извещал государя, что «патриархом не будет, а дела ему до архиерейского чину и ни до чего нет», и что теперь, оставя паству, ему не доводилось бы писать к великому государю то, что писал о действе святой недели ваий, называя его прелюбодейством; «а то действо учинил митрополит с повеления великого государя, по прежним примерам: в прежние времена, до патриархов и меж патриархов, о ваии действовали митрополиты крутицкие, потому что они всегда на Москве подобно, что наместники патриарховы; о Питириме же сам он Никон, чрез князя Алексея Никитича извещал государя, что благословляет его все церковные дела ведать и исправлять.» При этом напомнили Никону, что тогда же он благословил великого государя вместо него избрать священным собором нового патриарха и извещал, что сам возвратиться на архиерейский престол николи не помыслит. Против таких резонных замечаний Никону отвечать было трудно; его притязание было слишком мелочно, чтоб можно было сказать что ни будь серьезное в его защиту. Он повторил только, что «первый архиерей во образ Христа и потому прилично ему одному изображать Христа в обряде ваий, а прочие митрополиты, архиепископы и епископы в образ учеников и апостолов и на Господне седалище дерзати им не достоит; о прежних примерах до патриархов и меж патриархов он заметил, что тогда делалось «неведением». Но ему сделали на это весьма сильное возражение, – что «когда он был новгородским митрополитом, то в неделю ваий тоже совершал действо, да и когда был на Москве патриархом, в Казани и Новгороде митрополиты совершали же действо: от чего же он тогда не исправил, если это было незаконно? а ныне оставив паству свою, не доводилось бы ему о таких делах и поминать». Никон мог ответить только, что сам он в Новгороде действовал также по неведению, а бывши патриархом исправить того не успел во многах суетах. Вообще он защищался слабо, – и думные люди сказали ему решительно, чтобы «впредь к великому государю о духовных делах он не писал, что он паству свою оставил и патриарха на свое место избрать благословил, потому и не годится ему в те дела вмешиваться и смущать царя своими письмами». На это Никон, мог уже отвечать с обычной ему силою. «Я ни за какие вины от церкви не отлучен», сказал он с достоинством, «паству оставил своею волею, а попечения об истине не оставил и впредь, коль услышу о каком духовном деле, требующем исправления, молчать не стану. В прежние времена, прибавил он и пустынники говорили царям греческого царствия об исправлении духовных дел». Посланные заметили только, что напрасно он указывает на пустынников, – они восставали против ересей, а ныне, при державе благочестивых государей, никаких ересей в церкви нет и ему обличать некого. В заключение патриарх сказал, что «если митрополит, действовал в неделю ваий с повеления великого государя, то он его, великого государя, прощает и благословляет, как писал ему и прежде в письме.

Этими объяснениями и должно было кончиться, в сущности своей мелочное, дело о действе вербного воскресенья: оно только обнаружило в Никоне раздражительную притязательность и, конечно, еще больше повредило ему в глазах царя к великому удовольствию не добрых к нему бояр; но в объяснениях этих было важно особенно то, что здесь Никон первый раз вы-

сказал определенно, какие права он желает оставить за собою по избрании нового патриарха. Отвечая на замечание Елизарова, что он от патриаршества отрекся и на избрание преемника дал благословение, Никон сказал, что действительно патриархом московским быть не хочет, о возвращении на прежний святительский престол мысли у него нет, и благословение на избрание преемника он и теперь дает; но он по прежнему хочет называться патриархом – от этого имени он не отрицался, а не хочет только именоваться Московским⁴. Это объяснение Никона само собою вызывало государя и властей московских подумать, на каком положении, в самом деле, должен остаться Никон при новом патриархе, какие могут быть его собственные намерения в этом отношении и можно ли будет согласиться на них, как, например, на высказанное теперь притязание оставить за собою имя патриарха. Решением этих важных вопросов давно пора было заняться. Но теперь не благоприятствовали тому смутные обстоятельства государства; в Москве были встревожены известиями о военных неудачах, боялись даже, чтобы хан с Выговским не подступили к столице. В это время государь позаботился и о безопасности Никона – предложил ему переехать в хорошо укрепленный монастырь Макария Колязинского. Никон принял это предложение, как назначение в ссылку; он просил, чтобы лучше позволили ему уехать в который-нибудь из монастырей его строения – Иверский или Крестный. В этот последний он и отправился с разрешения государя.

Наконец, в Феврале 1660 года, царь решился составить собор для рассуждения об избрании преемника патриарху Никону. Основанием для соборных рассуждений по церковным правилам, должно было послужить самовольное удаление Никона с патриаршества и неоднократно подтвержденное им уверение, что он не намерен снова возвратиться на патриаршую кафедру, также его собственное согласие на избрание нового патриарха. Тогда- то приступили к собиранию собственноручных сказок об отречении Никона в Успенском соборе 10 июня 1658 г. от всех духовных и разных светских лиц, бывших свидетелями этого события; и так как о согласии на избрание преемника Никон говорил только на словах посланным царским, а для решения дела было бы особенно важно его письменное о том свидетельство, то царь тогда же отправил к нему в Крестный монастырь стольника Матвея Пушкина просить письменного благословения на избрание нового патриарха.

Между тем в Москве собралось уже много архиереев и архимандритов разных монастырей. 16 Февраля их позвали в золотую царскую палату, где государь объявил им свою волю, чтоб они занялись устроением церкви, которая, за отшествием патриарха Никона, столько времени остается без пастыря. На следующий день духовенство собралось в патриаршей крестовой палате. Боярин Петр Салтыков представил на соборное рассмотрение все готовые уже сказки об отречении Никона; по тщательном рассмотрении их собор признал, что «Никон, оставил патриаршеский престол своею волею». Боярин Салтыков, по поручению собора, отправился на верх к государю с известием об этом решении и возвратился оттуда с царским указом преосвященному собору – «выписать из правил святых апостол и святых отец об отшествии бывшего патриарха Никона». Государь назначил заняться этим делом, «быть у выписки», пяти избранным лицам из членов собора. 27 Февраля выписки были готовы и духовенство снова собралось в крестовой палате для рассмотрения выписанных правил и произнесения окончательного определения по делу патриарха Никона. Заметим сначала, что правила эти можно было толковать различно и на основании их произнести о Никоне суд и более и менее строгий – и что здесь уже, на этом предварительном соборе, который, как увидим, не имел и решительных последствий, довольно ясно обнаружилось, как мало судьи Никона были расположены обращать внимание на то, что сколько-нибудь клонилось в его защиту; заметим еще, что в числе его судей и в этот раз находилось уже несколько греков, которые, без сомнения, имели сильный голос в соборных рассуждениях. Между выписанными из Кормчей правилами особенное значение усвоилось 16-му правилу так называемого первого и второго (двукратного) собора и 9-му третьего вселенского (Ефесского). В первом из этих правил говорится между прочим: «аще кто из епископов пребывая в своем достоинстве и не хощет отрещися и не желает пасти народ свой, но удалялся из своей епископии, более шести месяцев остается в другом месте без всякой благословной вины, таковый да будет чужд епископския чести и достоинства и на его епископию да будет возведен иной вместо его». В том же правиле, как уверяли греки, читаются слова: «безумно убо есть, епископства отрицатися, держати же священство». А в 9-м правиле третьего вселенского собора говорится о памфилийском епископе Евстафии. Он отрекся письменно от своей епархии; на его место немедленно поставлен был новый епископ в Памфилию; но Евстафий явился на собор Ефесский и просил оставить за ним честь и имя епископа; собор уважил его просьбу и постановил по этому случаю определение: «епископ, добровольно отрекшийся от своей епархии по каким-либо обстоятельствам, да сохраняет имя и честь епископа». В выписку было внесено и толкование Матвея Властаря на приведенное сейчас правило. По мнению толкователя из правила этого видно, что епископы, отрицающиеся кафедры, подвергаются лишению и епископства и священства, и самое отречение признается небезгрешным: так как упомянутому епископу Евстафию, когда он письменно отрекся епископства и на его место был поставлен другой епископ, только в уважение к его просьбам и слезам, собор возвратил епископское звание и разрешил священнодействовать, и притом не иначе, как с разрешения местного епископа. И этим, прибавляет Властарь, отцы собора неправильно допустили необычное снисхождение. Прилагая эти правила к поступку патриарха Никона, который, как было уже дознано собором, самовольно, без благословной вины оставил престол свой, и не на шесть месяцев, но пребывает в удалении от него год с семью месяцами, священный собор определил поставить на его место нового патриарха, Никона же почитал чуждым архиерейства, чести и священства.

Таково было определение собора по делу патриарха Никона. Оставалось составить акт соборного решения и скрепить его подписями. Составление акта царь Алексей Михайлович поручил известному ученому старцу Епифанию Славеницкому. Епифаний не отказывался исполнить поручение, но откровенно сказал государю, что он не вполне согласен с соборным решением, что, в исполнение царской воли он «готов написать слово об избрании и поставлении нового патриарха, ибо это нужно и правильно; о низложении же Никона, бывшего патриарха, писать не может по той причине, что он не нашел такого правила, по которому бы архиерей, оставивший престол свой, но не отрекшийся епископства, подвергался низложению и делался чужд архиерейства». Это был тогда единственный смелый и благородный голос в защиту Никона или правильнее в защиту истины. Напрасно утверждали греки, будто Епифаний защищает Никона, как близкий к нему человек. Епифаний, один из самых деятельных сотрудников Никона в исправлении церковных книг, был действительно близок к патриарху. Но, быть может, еще ближе его были к Никону другие справщики – ученые греки – по крайней мере, были обязаны ему несравненно более Епифания. А между тем, все они, как только изменилось положение Никона, не задумались перейти на сторону его противников с предложением своих услуг. Старший и почетнейший из них, архимандрит Дионисий, не затруднился на соборе ложным правилом поддержать определение, что Никон должен быть чужд даже священства, чего так многие желали. Что Епифаний действовал в настоящем случае по искреннему убеждению, а не из личных видов (и какая могла быть в то время выгода – стать на сторону Никона?), это всего лучше показывают составленные им записки по поводу соборного определения: они отличаются столько же замечательным беспристрастием суждения, сколько основательным знакомством с церковными правилами.⁵ Судя по одной из этих записок, надобно полагать, что Епифаний, по желанию самого царя, изложил собору свое мнение о деле Никона еще прежде, нежели состоялось решительное определение. В этой записке он точно определяет вопросы, которые предстояли собору, и выражает свое личное мнение относительно решения их. Он тогда уже высказал, что церковные правила не позволяют назначать преемника живому архиерею, когда этот последний не удален законным образом по болезни или за какие-либо вины; что одного отречения для этого недостаточно – правила требуют рассмотрения причин, побуждающих архиерея к отречению, и если из рассмотрения их откроется, что он достоин святительства, предписывают, чтобы не оставлял служения, если же откроются за ним действительные вины, то требуют, чтоб был низложен законным судом и тогда должен, быть назначен ему преемник. Таким образом, Епифаний утверждал, что по правилам церкви нельзя избирать преемника Никону на основании только его отречения; судить же и низложить всероссийского патриарха российские архиереи, по его мнению, основанному опять на правилах церкви, не имеют права. Но, с другой стороны, Епифаний представляет примеры из истории церкви, несогласные с общими церковными правилами, но одобренные самими вселенскими соборами и, следовательно, наравне с положительными правилами церкви, служащие к руководству в некоторых случаях – примеры того, что иногда святые отцы избирали преемников отрекшимся, но не низложенным епископам, как Григорию Богослову, Евстафию Памфилийскому и др. На основании этих примеров он полагал возможным избрать преемника и отрекшемуся престола патриарху Никону; но, на основании тех же примеров, он признавал законным и Никона, как у помянутых архиереев «чести и служения архиерейского не отчуждати, аще и безпрестолен будет». «Если мы так поступим», пишет он в заключение, «это, кажется мне, и Богу будет угодно и для оставившего престол не бесчестно, и с нашей стороны безгрешно и для всего народа полезно. А если бы случилось, что Никон, оставленный с честью епископства, стал бы замышлять какое-нибудь смятение, тогда самым делом повинен будет лишению чести и действия архиерейского». Таково было мнение Епифания о вопросах подлежавших соборному решению. Мы видели, что собор не обратил особенного внимания на это мнение и смотрел на дело Никона иначе. Он нашел такие правила, в силу которых признал законным не только избрать преемника Никону, но и его самого лишить епископства, чести и священства. Епифаний не противоречил собору. Он видел, конечно, что правила, на которых утверждалось соборное определение, можно, и при том с большею основательностью, объяснить в смысле неблагоприятном для сделанного определения; но его обезоружили ясные слова 16-го правила двукратного собора, прочитанные греками по их греческому номоканону: «безумно есть епископства отрещися, держати же священство». Потом же, когда он внимательно рассмотрел славянские и греческие списки правил и ни в одном из них не нашел тех слов, которые были приведены греками, как принадлежащие 16-му правилу двукратного собора, тогда он объявил прямо, что отказывается от данного им согласия на определение собора, что греки исказили 16-е правило двукратного собора и Никона лишать епископства и священства незаконно. Это же сказал он и царю Алексею Михайловичу, когда последний предложил ему написать акт соборного решения.

Государь не мог не обратить внимания на замечание ученого старца; он видел нужду отложить до времени составление акта и самое соборное определение подвергнуть новому, тщательнейшему обсуждению. К кому в этом случае можно было обратиться, кроме тех же ученых греков и самого Епифания? Те и другой, действительно, писали царю письма в защиту своих мнений по делу Никона – первые защищали определение собора о возложении патриарха, последний опровергал его. Замечательно, что «архиереи-грецы» в своих письмах к царю совсем не упоминают об известных словах, прибавленных ими к 16-му правилу двукратного собора, как будто и не читали их в крестовой палате и как будто никто не обвинял их в искажении правил. Теперь они утверждали определение о низложении Никона преимущественно уже на 9-м правиле Ефесского собора, объясняя его согласно с приведенным выше толкованием Матвея Властаря; но всего больше они обратили внимание на одно доказательство в защиту Никона, которое Епифаний весьма ловко заимствовал из новых и современных примеров самой греческой церкви. Он говорил грекам, что у них в константинопольской области случалось и случается нередко, что патриархи и епископы по своей воле оставляли кафедры и при этом никто и никогда не думал считать их чуждыми чести и действий архиерейства⁶. Греки усиливались доказать, что эти примеры не могут быть приложены к Никону, что их архиереи, оставляя свои престолы, бегут от тяжких насилий и притеснений турецкого правительства, а с Никоном ничего подобного не было и быть не могло в православном царстве и при царе благочестивом и так как здесь представлялся удобный случай изобразить пред щедрым государем единоверной России бедственное положение греческой церкви под игом неверных, то они и постарались раскрыть со всею подробностью, какие притеснения терпят греческие архиереи от корыстолюбия «везерей и великих пашей турецких»⁷. Записки Епифания имеют совершенно другой характер. Он внимательно рассматривает основания соборного определения о Никоне и делает на них свои замечания, в которых показывает, что на соборе неправильно усвоено им значение, неблагоприятное для Никона. Так, о 16-м правиле двукратного собора, положенном в основание определения, он заметил, что к Никону оно и не может быть приложено: правило подвергает низложению епископа, который, не думая отрицаться епископства, удерживая за собою все права свои, по нерадению оставит свою паству более нежели на шесть месяцев: а Никон оставил кафедру предварительно отрекшись от патриаршества и ведать церковные дела благословил другому. Что касается 9-го правила Ефесского собора, то Епифаний заметил, что оно действительно имеет приложение к Никону – пример Евстафия, о котором говорится в этом правиле, показывает, что на место отрекшегося епископа должно избирать нового, почему и Никону, отрекшемуся патриаршества, надлежит избрать преемника; но, прибавляет Епифаний, несправедливо собор и греки на основании того же примера утверждают, что отрекшийся епископ должен был лишен чести и действия епископства и священства; напротив пример Евстафия именно показывает, что за ним остаются не только честь епископства, но, с разрешения местного епископа, и все епископские действия – что и выражено ясно в правиле Ефесского собора. Эту мысль, которую он доказывал уже, как сам напоминает и «в первом свитке», он раскрывает здесь с большею подробностью и приводит несколько новых примеров в подтверждение того, что за Никоном, по избрании ему преемника, должно быть сохранено архиерейское достоинство. Но в изъяснении 9-го правила собор и греки руководствовались, как мы видели толкованием Матвея Властаря. На это Епифаний замечает, что Властарь не такой авторитет, чтобы на его суждении можно было основать какое-нибудь соборное определение, что в его книге он принимает только то, что согласно с правилами святых отцов, а что не согласно, того он не принимает. Особенное внимание обратил он на одно выражение Властаря, которое, вероятно, указывали ему противники в свою защиту: «кто оставил епископство, тот не епископ, а следовательно и не архиерей». Епифаний говорил, «что такое глаголание небдагословно», неосновательно, что между епископством и архиерейством есть различие и с лишением первого не связано необходимо лишение и последнего. Он довольно тонко указывал черты различия между епископством и архиерейством. «Каждый епископ есть архиерей», говорит он, «но не каждый архиерей есть епископ»; архиереем называется также и архиепископ» и митрополит и патриарх; каждый из них отличается один от другого степенью власти, соответственно своему иерархическому положению: но архиерейство принадлежит всем им в равной степени и не может иметь никаких степеней; епископством, вообще, означаются права власти, архиерейством же права священнодействия и, отказавшись от первых, архиерей вполне сохраняет за собою последние, если только тяжкие вины не подвергают его законному извержению. В заключение Епифаний говорит, что записку свою он подает «не охуждая писание от преосвященных архиереев греческих и богомудрого Дионисия архимандрита писанное», а только желая заявить свое собственное мнение, которое и отдает на рассмотрение собора.

Надобно думать, что представления Епифания имели влияние на царя – по крайней мере, в акте соборного деяния, который был, наконец, составлен, совсем не говорится о низложении Никона, но все соборные рассуждения сводятся к одному заключению, что «вместо благоговейного Никона, патриаршества своего отрекшегося, иному боголюбивому архиерею избранну, хиротонисованну и на престол патриаршеский возведену быти правильно, благополезно и праведно»⁸. 14 августа 1660 года это соборное деяние было подписано в Успенском соборе пятнадцатью архиереями и множеством архимандритов, игуменов и Протопопов. В числе подписавших находятся и архиереи-грецы – Парфений, митрополит фивский, Кирилл архиепископ андросский и Нектарий панаготский, также архимандрит Дионисий. Вот как далеко отступили от того, что так решительно, на основании священных правил, постановили на соборе четыре месяца назад! Мы с той целью и вошли в некоторые подробности о соборе 1660 года, чтобы показать, много ли беспристрастия и самостоятельности обнаружили судьи Никона уже и в это время.

Между тем, задолго до подписания соборного деяния, в то время, когда происходили состязания у Епифания с греками, возвратился из Крестного монастыря стольник Матвей Пушкин. 6 марта он доносил государю о своем свидании с Никоном и представил от него письмо. На предложение «об избрании патриарха на свое место подать благословение и о том отписать», Никон отвечал, что он согласен на избрание нового патриарха, как говорил и прежде, и сам быть в Москве на патриаршестве не думает; но прибавил, что без него поставить нового патриарха не благословляет. «Без меня, говорил он, поставить его и митру на него положить некому; потому что митру дали мне вселенские патриархи: а митрополиту митру на него патриарха возложить невозможно; да и посох с патриархова места кому снять и новому патриарху дать? Я жив и благодать Святаго Духа со мною; оставил я престол, но архиерейства не оставлял... Если же великий государь позволит мне быть в Москве, то и новоизбранного патриарха поставлю, и сам, от великого государя приняв милостивое прощение, простясь с архиереями и подав всем благословение, пойду в монастырь.» К этому он прибавил: «чтобы великий государь не велел отнимать у него монастырей, которые он строил и указал от соборной церкви давать часть, чтобы ему быть сыту». В таком смысле он написал и письмо к государю. Таким образом, Никон яснее определял теперь, какие права желал бы он сохранить по удалении с патриаршества: он желал сам поставить себе преемника, удержать за собою имя бывшего патриарха, получить в управление построенные им монастыри и пользоваться частью патриарших доходов. Как приняты были в Москве эти предложения Никона, мы не знаем; но, вероятно, они также имели не малое влияние на составление соборного определения в измененном виде, а еще более на последующую судьбу его: соборное определение было, как мы видели, скреплено подписями всего духовенства, присутствовавшего на соборе, и не смотря на то его оставили без исполнения....

В начале 1661 года возвратился из Крестного монастыря и сам патриарх Никон. Пребывание в этом пустынном монастыре не доставило ему спокойствия; напротив он возвращался еще более встревоженный, нежели в то время, когда уезжал из Москвы. Объяснение с Пушкиным и ожидание последствий этого объяснения не могло подействовать успокоительно. Кроме того, случилось обстоятельство, которое сильно взволновало Никона. Один из находившихся при нем монахов, черный дьякон Феодосий, сделал попытку отравить его. Никон принял нужные меры и дело кончилось незначительными припадками. Однако же он дал знать об этом в Москву: Феодосия вызвали для допросов, которые производилась с обычными тогда пытками. Оказалось много лиц, соприкосновенных к делу, в том числе даже крутицкий митрополит Питирим и чудовский архимандрит Павел. Впрочем, из допросов ничего определенного не узнали и это темное дело осталось неразъясненным. Еще более раздражили Никона слухи о происходившем в Москве. Если он не признавал за русскими архиереями права поставить нового патриарха, то тем менее считал их вправе судить своего патриарха; вообще о соборе 1660 г. он отзывался всегда с крайним негодованием. Понятно, как должны были действовать на него слухи об этом соборе. Наконец, в Воскресенском монастыре ожидала Никона новая неприятность, которую в его отсутствие приготовили ему услужливые бояре. Монастырский приказ, в котором они распоряжались полновластно, отдал окольничему Бабарыкину часть земли, принадлежавшей Воскресенскому монастырю. Это оскорбительное для Никона распоряжение было тем чувствительнее для него, что он очень дорожил владениями новосозидавшегося монастыря, нуждавшегося в средствах. Он подал челобитную, требуя законного исследования дела по крепостям: на челобитную не обратили внимания; он послал жалобу государю: жалоба осталась без всякого удовлетворения. Никон выходил из терпения и решился на самоуправство: велел монастырским крестьянам сжать рожь на спорных землях и свезти в монастырь. Тогда подал челобитную Бабарыкин; по этой челобитной началось

немедленно исследование и монастырских крестьян потребовали к ответу. Никон окончательно вышел из себя. Он написал к Алексею Михайловичу письмо, какого не писывал ни прежде, ни после: до того неумеренны его обличения царю в этом письме, особенно там, где он говорит о его вмешательстве в церковные дела! «Всем архиерейским рука твоя обладает», писал он между прочим, – «страшно молвить, но терпеть невозможно, какие слухи сюда заходят, что по твоему указу владык посвящают, архимандритов, игуменов, попов ставят и в ставленых грамотах пишут равночестна святому духу так: по благодати Св. Духа и по указу великого государя. Недостаточно Св. Духа ставить без твоего указа!... К тому же повсюду, по св. митрополиям, епископиям, монастырям, без всякого совета и благословения насилием берешь нещадно вещи движимые и недвижимые.... в монастырском приказе судят и насилуют мирские судьи, и сего ради собрал ты на себя в день судный великий собор вопиющих о неправдах твоих». Никон не решился бы, конечно, писать все это государю, если бы в действительности не было ничего такого; но письмо его было именно из числа тех, которые царь называл жестокими и которые особенно сильно оскорбляли его. В этом же письме Никон является нам в первый раз со стороны своей способности к видениям, – рассказывает, как во время заутрени среди тонкого сна представилось ему, что находится в Успенском соборе и видит, как встали из гробов своих святители Петр, Иона и др. и велели ему говорить царю, зачем он обижает церкви и проч. и как из церкви устремился огонь на царский двор и сжег его. «Все это было так, прибавляет Никон, от Бога, или мечтанием – не знаю, но только так было»⁹. Что Никон не сочинил рассказа об этом видении, с особенным намерением устрашить царя, этому мы охотно верим; но если сам он не чужд был мысли, не было ли оно мечтанием, то тем более мы готовы признать его плодом воображения, болезненно настроенного под влиянием постоянных огорчений и постоянной мысли об оскорблениях в том, что он считал неприкосновенным и священным.

И так дело Никона запутывалось больше и больше, не смотря на то, что на соборе 1660 г. сделана была попытка к его решению; отношения Никона к царю становились все затруднительнее и неприятнее, душевное состояние его доходило до крайней степени раздражительности... В это самое время приехал в Москву бывший митрополит Газский, Паисий Лигарид, которому суждено было иметь весьма сильное влияние на дальнейший ход Никонова дела и на самого Никона.

Паисий был, действительно, «самый образованный, самый представительный из греческих духовных лиц, являвшихся в Москву», как называет его г. Соловьев; но, надобно прибавить, это был в тоже время самый истый «Гречин», какой только приезжал когда-либо в Россию, – хитрый, льстивый, пронырливый, любивший интриги и всего более дороживший своими ма-

териальными выгодами, которые собственно и влекли его в Россию и для которых он легко жертвовал и долгом и совестью. Окончательное образование Паисий получил в Риме, и чтобы иметь доступ в итальянские школы, принимал католичество¹⁰; его связи с Римом не прекращались и впоследствии, – он состоял в переписке с кардиналом Барберини. Кроме наук богословских, он хорошо изучил и классическую литературу; в его сочинениях часто встречаются не только изречения отцов церкви, но и стихи из Гомера, Аристофана и других поэтов. Он обладал в значительной степени даром слова, любил говорить широко и витиевато, что сам называл в шутку «азиатскою болтливостью». Не смотря на все образование, Паисию не посчастливилось на родине: неизвестно за какие именно проступки, только он подвергся запрещению, лишен был кафедры и принужден, долго скитаться по Греции и Италии¹¹. В это время его взоры, разумеется, всего более обращались к России, так охотно и радушно принимавшей греческих выходцев. Он просил известного справщика богослужебных книг Арсения-грека замолвить о нем слово патриарху Никону. Никон, нуждавшийся в образованных людях, был весьма рад принять к себе Паисия и сам написал ему об этом. В тоже время он просил господарей Молдавского и Валахского дозволить Паисию свободный проезд чрез их земли. Это было еще в 1657 году. В марте 1662 г. Паисий, наконец, приехал в Россию «очень не кстати», как сам выражается, если не совсем искренно, то, по крайней мере, совершенно справедливо.

Мы видели, что дело Никона было тогда уже очень запутано, – неудовольствия между царем и патриархом достигли крайней степени раздражения. Приезду Паисия были очень рады с той и другой стороны. Царь принял его очень ласково, – как человека, который, при основательном знании церковных правил, легко может распутать ему трудное дело, безуспешно тянувшееся целых пять лет. Никон со своей стороны также рассчитывал найти в Паисие своего защитника, тем больше, что он явился в Москву по его приглашению. По этому он отправил к Паисию Арсения-грека с приветствием, которое, по словам Паисия, заключалось в следующем: «проезду митрополита Газского и брата своего по духу, бывший патриарх московский Никон, очень, очень радуется; он уповает, что тобою все придет к глубочайшему миру и рушится средостение, возникшее между царем и патриархом»; потом поспешил познакомить его с обстоятельствами своего дела посредством особого послания. Таким образом, Паисий очутился между двумя огнями, «промеж двух сражающихся», как сам говорит. Нет сомнения, что он нисколько не затруднился выбором – на стороне которого из сражающихся стать ему. Немного присмотревшись к положению дел, он, как человек про-

ницательный, скоро заметил, что дело Никона проиграно; да если б и можно было защищать Никона со всею справедливостью и с надеждой на успех, что за расчет стать на стороне опального патриарха, тогда как все, что было сильного, знатного и богатого в русской столице, принадлежало к противной стороне, во главе которой находился сам царь – такой щедрый и странно-любивый? а личные расчеты, материальные выгоды у Паисия стояли всегда на первом плане, ценились всего дороже.¹² Ответное письмо его к Никону, писанное 12 июля, и как сам он говорит, «не без царского приказания», – это письмо, не смотря на вежливый, почтительный тон, на все желание казаться беспристрастным и на принятую им роль примирителя, ясно показывает, что в то время он стоял уже на стороне противников Никона и знал хорошо все, что эти последние представляли в обвинение патриарха. Письмо наполнено льстивыми похвалами царю, особенно его щедрости, которая, по словам Паисия, уподобляет его Титу, прозванному «любовью», и о которой «все патриархии трубят, как медь дидонская»; убеждая Никона смириться пред царем, он напоминает ему, какими милостями почтил его царь, и как он уважал его: «ты можешь похвалиться, Никон почтеннейший, что он часто посещал твою келию: таково смиренномудрие, таково уважение к тебе, служителю церковному, которому предстоял он с почтением и смирением, так что бояре соблазнялись не раз об унижении царского достоинства». С особенною подробностью отвечает он на жалобу Никона, что царь вмешивается в церковные дела и предоставил мирским людям церковный суд. Паисий доказывает свидетельствами священных, церковных и светских писателей (Гомера, Аристотеля), что царь имеет на то право: «ему свойственно судить других, а не быть судиму другими, тогда как архиерей не только может судить, но и сам подлежит суду». Подобным образом отстраняет он и другие жалобы Никона. «Ты жалуешься на побиение слуги своего, представителя сана патриаршего; но, блаженнейший, как не всякий слуга царский представитель царя; так и не всякий слуга патриарший представляет собой патриарха: следовательно, не всякое бесчестие и честь, оказанные слуге царскому, относятся к царю». Причину всех происшедших смятений он указывает в нерассудительном удалении с патриаршества самого Никона: «ты ушел без привета, полный гнева и волнения... О, если бы не было этого бегства твоего, причинившего столько несогласия!» Упрекает его также за принятие имени великого государя: «с тех пор, как твое блаженство приняло титло великого государя, выросли из земли и плевелы... не хорошо многовластие, да будет один властитель, один царь...» После таких вразумлений, убеждения к смирению и покорности пред царем в глазах Никона должны были потерять всю свою силу, как они ни были красноречивы: «слышал ли трубу евавгельскую: солнце да не зайдет во гневе вашем: а ты сколько закатов солнца, сколько начал и концов года пропустил настаивая во гневе», и проч.

И так Паисий присоединился к противникам Никона, и для Никона это сделалось понятно из первого же письма к нему Паисия. Скоро представил он еще более ясные доказательства самого тесного союза с враждебными ему боярами. Паисий сам рассказывает, что синклит часто приглашал его для рассуждения о разных вопросах и для совещаний. Потом один из синклита, царский родственник Семен Стрешнев, все эти вопросы о разных обстоятельствах Никонова дела, изложил письменно и представил Паисию для решения; Паисий не замедлил написать на них ответы, которые, разумеется, все направлены были к осуждению патриарха. Эти вопросы и ответы очень любопытны, между прочим, для характеристики Стрешнева и Паисия – самых влиятельных лиц в партии, враждебной Никону. Из вопросов Стрешнева видно, что он весьма внимательно следил за поступками Никона, хорошо знал все подробности его дела, видел те слабые стороны в этом деле, где враги Никона могли потерпеть поражение и которые следовало усилить, в чем собственно и требовалась услуга со стороны Паисия, соображал и то, как далее повести дело к вожделенному концу. Он предлагает, например, вопросы: согрешил ли Никон, принявши данное ему от царя титло великого государя? Также – когда принял от царя многие привилегии? Может ли царь отобрать эти привилегии обратно? Может ли позволить в церковном суде распоряжаться мирским людям? Могут ли члены судить своего главу? – и подобные, касавшиеся таких именно обстоятельств, которые служили для Никона сильным орудием защиты.. Другого рода вопросы, как например: не грешит ли царь, что так долго оставляет церковь без пастыря и не грешат ли власти и бояре, что об этом не бьют государю челом? – очевидно, имели целью содействовать дальнейшему движению дела. Но особенно замечательную изобретательность показал Стрешнев в исчислении проступков Никона. Здесь он, между прочим, предлагает вопросы: справедливо ли поступил Никон, когда проклял его, Стрешнева, за то, что он научил собаку благословлять по патриаршески? Не позорит ли он святые места, назвавши монастырь свой новым Иерусалимом? – даже – хорошо ли делает Никон, что при облачении чешется и смотрится в зеркало? – Паисий ж в своих ответах обнаружил ясно замечательную гибкость ума и совести, легко склонявшихся в ту или другую сторону по требованию обстоятельств, недостаток основательности, усиливаясь заменить в некоторых случаях остроумием. Так на указанный выше вопрос о привилегиях он отвечал, что «Никону полезнее было бы иметь меньше привилегий, потому что иные надмили его, смотрелся он в них, как в зеркало, и случилось с ним тоже, что пишут стихотворцы о Нарцисе, который в речной воде смотрел на свое лице, хотел поцеловать его и утонул». Или – на другой вопрос о собаке Стрешнева: «если б мышь взяла освященный хлеб, нельзя сказать, что причастилась; так и благословение собаки не есть благословение; шутить святыми делами не подобает; но в малых делах недостойно проклятие, потому что считают его за ничто»! Эти вопросы и ответы, как говорит сам Паисий, распространились между боярами во множестве списков, и, разумеется, скоро дошли до Никона. Теперь он уже видел совершенно ясно, как жестоко, обманулся в Паисие, – какого опасного врага нажил в нем, ожидая встретить защитника. На вопросы и ответы он отвечал со своей стороны сильными возражениями. Эти возражения, составляющие целую книгу, весьма замечательны и требовали бы подробного разбора, которого до сих пор еще не сделано, но который здесь был бы не у места. Заметим только, что в своих возражениях Никон обнаружил обширную начитанность и замечательную силу ума, что в них он смело высказал свой взгляд на многие важные вопросы, имевшие отношение к его делу, выразил убеждения, в силу которых он действовал прежде, – и выразил с полною откровенностью, нисколько не стесняясь тем, что они могут послужить орудием против него же. Например, по поводу обвинения в том, что позволял себе бить подчиненных, Никон говорит прямо, что действительно, иногда и в церкви смирял он непокорных и даже «рукою по малу», – но что он не отказывается и на будущее время поступать таким образом с людьми бесчинными, так как, по его убеждению, «тот не погрешит против истины, кто взявши бич, изгонит из церкви соборной творящих беззакония, говоря: дом мой дом молитвы наречется, вы же властью мира сего сотворяете вертеп разбойников». Но для нас (в настоящем случае) возражения Никона особенно замечательны в том отношении, что на них отразилось вполне то смятенное, взволнованное до самой глубины, состояние духа, в каком он находился в то тяжелое время своей жизни, когда писал их. Как будто он и писал их единственно с той целью, чтоб вылить на бумагу

подавлявшие его ощущения, которых ему некому было высказать, но которые высказать было необходимо, чтобы сколько-нибудь облегчить себя. Предположение это тем более вероятно, что Никон, как видно, не имел намерения сделать какое-либо употребление из своей книги, никому не подавал ее в виде протеста, что о ней не знали даже ни Шушерин, ни Паисий; по крайней мере, ни тот, ни другой не упоминают о ней.

Таким образом, Никон и Паисий, ни разу не видавшись, сделались врагами. Доселе вражда их ограничивалась, так сказать, литературными нападками друг на друга, да интригами при дворе. Что Никон делал попытки предостеречь государя от доверчивости к Паисию, об этом, справедливо или нет, упоминает в своих записках Паисий; но что Паисий был гораздо искуснее Никона относительно уменья вести себя при дворе, этого не скрывает опять сам же Паисий. «Никон», пишет он, «искал случая отмстить Газскому, но напрасно; он не в силах был передать яд свой царю, ибо я часто являлся во дворец, поджидал удобныя минуты и осторожно вел переговоры». Но дело дошло и до личных объяснений. Мы говорили выше, что у Никона вскоре по приезде из Крестного монастыря завязалась тяжба о земле с окольничим Бабарыкиным. После известного письма его к государю по этому случаю, тяжба продолжалась и вовсе не в пользу Воскресенского монастыря. Правда Бабарыкин предложил было мировую сделку, которой желал и Никон; но при этом поставил такие условия, что Никону невозможно было согласиться на нее: «для тебя не напастись денег, не откупиться и всем монастырем», с сердцем, ответил он Бабарыкину и прекратил с ним всякие сношения. Он понял, что земля его потеряна окончательно и управы искать негде. Раздраженный этим, он прибег к тому несчастному средству мщения, к которому, как сам сознается, он обращался «от тяжкия кручины огорчеваяся»: он проклял Бабарыкина. Притом, это несчастное дело Никон совершил каким-то особенным образом: он отслужил молебен, за молебном велел прочесть царскую жалованную грамоту на земли Воскресенского монастыря, как бы в свидетельство, что отнятая Бабарыкиным земля действительно составляет монастырскую собственность, и потом стал читать 108 псалом, выбирая из него известные слова проклятия и прилагая их к «обидящему»: да будут дние его мали, да будут сынове его сиры и жена его вдова, и пр. Бабарыкин сделал донос, что эти проклятия Никон относил к лицу государя. Чувствительный и очень набожный царь был, разумеется, огорчен, этим известием до крайности. Немедленно, ранним утром, созвал он всех бывших в Москве архиереев и со слезами жаловался им на Никона: «я грешен», говорил царь, «но чем согрешили любезные дети мои, чтобы произносил на них клятву отречения, царица супруга моя и весь двор»? Так рассказывает Паисий, находившийся в числе приглашенных архиереев; заимствуем у него и дальнейший, весьма любопытный по своим подробностям, рассказ. «Нам всем стыдно было это слышать и все единогласно попросили мы исследовать дело с точностью. Убедился этим державный и, распустив нас, ушел к себе. Утром созвал синод и синклит и совещался с ними, кого отправить (для исследования дела на месте). Общим мнением избран, был Паисий Газский, как ученейший человек и способный давать

прямые ответы вопрошающему. Он позван был приложиться к царской деснице вместе с Иосифом, архиепископом астраханским и архимандритом Феодосием и, получив отпуск, пошел в собрание архиереев советоваться и получить наставление, какое он должен сделать Никону приветствие: должен ли я приложиться к деснице его и дать ему надлежащее лобзание или нет? смягчить ли убедительными словами его душу? или выражаться резко и решительно, как лицу, представляющему царя и синод? Синод решил – облобызать и вообще обращаться с Никоном ласково, пока не узнано будет от него самого в точности о случившемся: тогда обо всем осведомившись, как человек мудрый и разумный, в состоянии будет Газский обращаться по расположению сего мужа и по обстоятельствам времени. При этом и бояре (князь Никита Одоевский, Родион Стрешнев, Алмаз Иванов – назначенные вместе с Паисием произвести исследование) спросили: должны ли они принимать от Никона благословение? Все решили утвердительно». После решения таких важных вопросов, собрание разошлось. «17 июля мы выехали», говорит Паисий, «торжественно, окруженные со всех сторон войском, и в час вечерни прибыли в монастырь, нарицаемый им (Никоном) ложно новым Иерусалимом».

Можно было предугадывать, каково будет это свидание Никона с Паисием, который являлся пред ним, для первого знакомства, в качестве судебного следователя по его делу. Самый приезд следователей был, по видимому, совершенною неожиданностью для Никона и уже значительно смутил его; еще более смутила его эта грозная обстановка, эта воинская стража, сопровождавшая властей и бояр: «не на добро пришли они», сказал Никон окружающим, когда ему донесли о прибытии воинской стражи из Москвы. Но особенно волновала его все-таки предстоящая первая встреча с Паисием. Все это не предвещало ничего хорошего. Так действительно и случилось: свидание было до крайности шумно и мятежно, – были забыты все границы приличия; сами бояре в донесении государю признавались, что «кричали много». Нет сомнения, что значительнейшая доля этих криков принадлежала Никону; – но если, по выражению нашего историка, он «отлично отделывал» и властей и бояр, то справедливость требует сказать, что и эти последние, в свою очередь, не хуже «отделывали» Никона. Известия об этом свидании сообщают нам только сами следователи, которые, натурально, с большею подробностью передают речи Никона, в особенности то, что в них было резкого и неприличного; но и в самом их донесении не трудно заметить, что эти речи были или ответом на подобные же речи бояр, или, по крайней мере, были заплачены с их стороны ответами в таком же роде, – что вообще, власти и бояре не упустили удобного случая безнаказанно повеличаться над человеком, когда-то столь сильным и страшным, отплатить запутанному в тенета льву его старые обиды. Да и можно ли требовать, чтобы они возвысились над этим чувством жалкого и мелкого мщения? – Для этого нужно было или получить такое воспитание, какого наши бояре не получали в XVII в., или иметь слишком большой запас природного благородства и деликатности и притом уметь сохранить их неприкосновенными от окружающей тлетворной среды. Мы не станем приводить здесь подробностей разговора между Никоном и царскими посланными, так как они вполне переданы г. Соловьевым; притом же официальный источник, откуда он заимствовал их главным образом, давно известен в печати.¹³ Ограничимся тем, что передает об этом свидании Паисий. Он как будто хотел пополнить (а может быть и исправить отчасти) официальное донесение своих спутников именно в том, что касалось лично его. Как шел разговор у Никона с властями и боярами, об этом Паисий отказывается говорить (тем законнее, что и не понимал их разговора): «боясь длинноты речи, я не привожу здесь ни малейшей части тех слов, которые записаны были царскими скорописцами»; он ограничивается изложением некоторых подробностей своего собственного разговора с Никоном. Замечательно, что при этом он не повторяет тех грубых, бранных слов, которыми, по свидетельству Одоевского, Никон встретил Паисия: вор, нехристь, собака и проч., – тогда как обыкновенно с величайшей охотой передает все, что в дурном свете выставляет Никона; не рассказывает и того, как Никон требовал от него ставленной грамоты, утверждая, что он без грамоты ездит по разным государствам и мутит добрых людей: видно, ему не хотелось упоминать об этом упреке, в котором, как оказалось впоследствии, было не мало правды. Но обратимся к рассказу Паисия, в котором есть любопытные подробности.

Из рассказа этого видно, что Никона, действительно всего больше занимало присутствие Паисия в числе царских посланных. Когда один из приехавших бояр пришел к Никону с известием о прибытии посланных от царя, он сейчас же спросил: «чего хочет от него Газский? и зачем здесь этот иноземец, человек иноязычный, который прежде того не приезжал к нему на поклон и не предъявил, по обычаю, своих рекомендательных грамот?» Боярин сказал, что на этот вопрос ответит ему сам Паисий... Назначено было свидание. Никон ожидал посланных в своих патриарших кельях; его окружало значительное число монахов. Власти и бояре вошли с обычными обрядами; за ними следовал отряд воинов. Никон прочел также обычные молитвы и остановился, ожидая, что архиереи подойдут к нему за благословением и с должным приветствием. Мы видели, что собор или, как выражается Паисий, синод, рассуждая о том, должны ли власти и бояре подходить под благословение к Никону, решил этот вопрос положительно и только в том случае уполномочил Паисия не стесняться требованиями приличий, когда сам Никон нарушит их. Никон еще не нарушал ни одного из этих требований, – все шло чинно и в порядке; однако же власти не рассудили идти к нему за благословением¹⁴. Это, весьма важное в то время, отступление от правил приличия (недаром же оно предложено было на решение «синода»!), сильно смутило Никона: он окинул бояр и властей быстрым и пронзительным взглядом, вспыхнул и поспешно вышел из комнаты. Паисий с заметным удовольствием передает, какое впечатление произвела на Никона эта невежливая проделка, по всей вероятности, преднамеренно условленная между ним и его спутниками. «Когда Никон увидел, что мы не подходим, то окинув нас глазами покраснел, точно пристыженный этим началом, нисколько не ласковым (а синод именно предписывал обращаться ласково!) и спешно вышел во внутреннюю келью свою, опираясь на посох согнутый и толстый; он стоял несколько времени молча будто окаменелый». Первый прервал молчание Паисий; он стал говорить Никону по латыни: «Всепресветлейший государь и самодержец Алексей Михайлович и весь собор архиерейский послали меня спросить: зачем ты предал отлучению и тяжкому проклятию единоверного нам государя, государыню и детей их?» Слова Паисия перевел царский толмач Симеон. Не в характере Никона было делать уклончивые ответы; однако ж Паисий уверяет, будто он, отвечая на вопрос его, «стал толковать и носиться туда и сюда без пути, минуя вопросов, по известной поговорке: иное говорит Менекл, а иное поросенок» (образчик аттической соли, какою Паисий пересыпает свой рассказ). Нужно было потребовать прямого и решительного ответа: «отвечай мне по-евангельски», сказал Паисий, – «да, так да; нет, так нет: проклинал ты, или не проклинал царя?» – «Я служу за царя молебны», отвечал Никон, «а не проклинаю его на погибель». – «Как же не проклинаешь, когда привел ужасные проклятия псалма против самодержца, а именно, – чтобы другой принял надзор за его царством, чтобы супруга его царица стала вдовою, чтобы законные дети их осиротели»? Тогда-то, прибавляет Паисий, и бояре начали свои «длинные речи». Никон защищался против обвинения, – говорил, что проклинал обидящего, Бабарыкина, а не государя, что за государя молится и на ектениях его поминает. Между тем во время разговора с боярами он не спускал глаз с Паисия: видно, что этот проходимец-грек, о котором он успел уже собрать разные сведения, сильно занимал его. «Ты зачем, против правила, носишь красную мантию»? неожиданно спросил он Паисия. Паисий отвечал находчиво и очень ядовито: «затем, что я из настоящего иерусалима, в котором пролил Спаситель пречистую кровь свою, а не из твоего лжеименного иерусалима, который не есть ни новый, ни старый, а третий, т. е. грядущего антихриста». Никон, дал ему новый неожиданный вопрос: «зачем ты не говоришь со мною по-гречески, на родном твоем наречии, а по-латыни, на проклятом языке язычников?» – «Но ты сам услышишь его от папы», отвечал Паисий, «когда придешь в Рим для оправдания по делам своим. Скажи пожалуй, что общего между тобой и папой, от которого ты не получил ни патриаршества, ни благословения? И теперь ты переходишь к нему, ищешь у него аппеляции¹⁵! Языки же непрокляты, когда в виде огненных языков, снизшел Дух-Утешитель. Не говорю с тобой по-еллински потому, что ты совершенный невежда в этом золотом языке. Но скажу тебе по-ромейски шепотом, на ухо, несколько слов»... Здесь Паисий сделал Никону тонкий намек на один гнусный порок, в котором без сомнения, с большею основательностью Никон обвинял потом в письме к патриарху константинопольскому самого Паисия, и притом не в греческих утонченных выражениях, а с чисто русской простотой и определенностью... Этими подробностями Паисий и ограничивает рассказ о своем разговоре с Никоном. В разговор вступили власти и бояре. Разговор был шумный, – крупные слова сыпались с той и другой стороны. Паисий, малопонимающий свидетель этой неприличной беседы, сделал несколько замечаний о том, как держать себя во время разговора Никон: «потрясая палкою и стуча ею крепко по полу, он волновался, никому не позволяя отвечать; когда сам говорил, то растягивал и оканчивал речь, где ему хотелось; а когда говорили другие, прерывал их, запутывал и не давал кончить».

О чем же, однако, был такой шумный разговор у Никона с властями и боярами? – Всего меньше о деле, для которого они приехали. Да и что было говорить с Никоном об этом деле? Он сказал, и притом с клятвою, что царя не проклинал, а напротив, молится за него; больше от него нечего было требовать. Власти и бояре очень скоро свели разговор на старые дела патриарха, – зачем он не почитает царя, зачем вмешивается в градские суды и дела царственные, зовется великим государем и т. п. Это говорили, по преимуществу бояре; а власти – что теперь и до церкви ему дела нет, что он им не патриарх и что следовало бы его за разные неистовства отправить в ссылку. Не мудрено, что Никон, раздраженный с самого начала тем, что власти, против всех порядков, не подошли к нему за благословением, выходил из себя, слушая такие речи, и крепко стучал по полу своим посохом. «Накричавшись» вдоволь, бояре вспомнили, наконец, что они присланы не затем только, чтобы браниться. Уходя, Одоевский сказал Никону, чтобы прислал для допросов воскресенского архимандрита и монахов. Никон ответил, что никого из своих не пошлет на суд к мирянам: «берите сами, кого вам нужно». Они так и сделали. Допросы не привели ни к каким положительным обвинениям против Никона: монахи показали, что за царя он молится, а кого проклинал, они не знают.

С такими сведениями по делу о мнимом проклятии царя царские посланные и возвратились в Москву. Но царя, как видно, занимало теперь не столько это дело, так огорчившее его прежде, сколько самое свидание его посланных с Никоном. По крайней мере, когда Паисий явился к нему «облобызать десницу», он спросил его, улыбнувшись: «ну что, видел ты Никона?» Бояре уже успели передать царю, в каком роде было это свидание – и ловкий Гречин сейчас сообразил, что тем, как он обошелся с опальным патриархом, были довольны; своим ответом он хотел угодить царю еще больше. «По истине, лучше было бы мне не видать такого чудовища», ответил он, – «лучше бы я хотел быть слепым и глухим, чтобы не слышать его циклопских криков и громкой болтовни»¹⁶. Но если Паисий с товарищами так усердно описывал царю поведение Никона во время свидания его с ними в Воскресенском монастыре, то и Никон со своей стороны, не замедлил известить государя, как вели себя при этом Паисий и его товарищи. О письме Никона мы знаем только из его же послания к патриарху константинопольскому, да из коротенького рассказа самого Паисия. По словам последнего, Никон жаловался царю именно на то, что Паисий «невежливо исполнил посольство, не принял от него благословения, как требует обычай и не приветствовал ласковым словом, как то прилично, – и прибавил к тому тысячу других проступков». Между прочим, как уверяет сам Никон, он писал государю, что людей, подобных Паисию, нельзя принимать без свидетельства, т. е. если они не представят ставленных грамот, чего именно и не сделал Паисий. На письмо Никона не обратили внимания: «ни во что же бысть писание наше», жаловался он константинопольскому патриарху, – «но во всем царь слушает Паисия, как пророка Божия». Однако же, спустя несколько месяцев, собравши новые сведения о Паисие, Никон еще раз писал о нем государю. В письме этом содержалось столько важных обвинений против Паисия, что царь очень смутился и почел нужным потребовать у Газского митрополита объяснения. Позвали Паисия ко двору; царь при боярах дал ему прочесть письмо Никона. Нет сомнения, что в письме этом было много правды, – многие обвинения против Паисия подтвердили впоследствии иерусалимские патриархи Нектарий и Досифей¹⁷. Но Паисий был не такой человек, чтобы смутиться от письма опального патриарха; он ответил царю с той находчивостью», которая никогда не оставляла его: «правосуднейший и пресветлейший государь, если из этих клевет одна окажется справедливою, то я буду виноват во всех, если же хоть одна окажется ложною, то я буду считаться невинным и во всех, ибо первый иерарх мой Иаков говорит: кто соблюдет весь закон, но преступит одну заповедь из закона тот повинен во всех». «Эти слова», признается сам Паисий, «полюбились государю», и чтобы утешить мнимо-оскорбленного митрополита, царь подарил ему дорогую архиерейскую шапку. И как было, в самом деле, не умилиться словами Паисия? Говорить так самоуверенно, как говорил он, могла лишь одна невинность, если только не самая бессовестная наглость. Чтобы довершить торжество свое, Паисий стал просить соборного наследования по обвинениям Никона: «мне надлежало бы управляться моим патриархом Нектарием, так как я из земли иерусалимской; но я готов добровольно подчиниться собору российских святителей и желаю, чтобы как можно скорее учинено было наследование для моего совершенного оправдания». На собор, составленный по этому случаю во дворце, явилось много свидетелей, которые, разумеется, с клятвой подтвердили невинность Паисия против всех обвинений Никона.

Но это происходило уже спустя много времени после исследования по доносу Бабарыкина, будто Никон проклинал царя и царское семейство. Возвратимся к этому делу. Мы уже заметили, что исследование на месте не подтвердило доноса; было дознано только, что Никон проклинал кого-то, но не царя, потому что за царя он молился и молится. Какое же определение состоялось по этому делу, которое ведено было с такою торжественною обстановкою? Как видно, никакого. Самым важным, к чему привело это исследование, было то, что Никон, и без того находившийся в постоянном раздражении с самого возвращения своего из Крестного монастыря, благодаря разным неприятностям, – теперь, при этом исследовании, и встречею с Паисием, и наглыми поступками этого греческого выходца, который в прежнее время не нашел бы слов на своем льстивом языке, чтоб заслужить его благосклонность, а теперь не хотел оказать ему простой учтивости, сказать обычного приветствия, и дерзкими речами, старыми оскорбительными укорами московских властей и бояр, всем этим доведен был до последней степени раздражения и в этом несчастном состоянии духа выражался так резко и крупно, как не позволил бы себе в другое время. Нет сомнения, что Паисий и его спутники ожидали такого исхода своих переговоров с Никоном, когда еще ехали в Воскресенский монастырь, – что они и тогда уже мало верили извету Бабарыкина, а смотрели на него больше как на средство раздражать Никона для известных целей. Их ожидания оправдались блестящим образом; возвратившись в Москву бояре могли сказать государю, что Никон говорил такие речи, за которые, не будь он такого чина, они и живым не отпустили бы его. Мы заметили выше, что и царь, слушая донесение бояр, обратил внимание не столько на самое дело, по поводу которого посылал их в Воскресенский монастырь, сколько именно на рассказы об этих злых речах Никона, за которые бояре готовы были растерзать его. Таким образом, исследование по извету Бабарыкина привело только к тому, что и Никона раздражило до последней крайности, и царя еще больше вооружило против Никона, еще крепче утвердило в той мысли, что с Никоном добром кончить невозможно. Это, прежде всего и составляло, повторяем, особенно важную сторону в исследовании по доносу Бабарыкина. Другим не менее важным обстоятельством было здесь то, что при этом исследовании вполне определились отношения Паисия Газского к Никону и его делу. Если он явился к Никону и был принят, как сторонник противной партии, то расстались они уже решительными врагами, между которыми не могло быть примирения. Кроме того, Паисий явился здесь уже во главе противной Никону партии, был первым лицом; под его прикрытием и московским властям было как-то смелее говорить Никону те речи, на которые они теперь в первый раз отважились; его, как мы видели, потому и выбрали, что он был «способен давать прямые ответы вопрошающему». Действительно, в разговоре с Никоном он вполне обнаружил эту способность....

И так, «самый образованный», по выражению г. Соловьева, «самый преставительный из греческих духовных лиц, являвшихся в Москву», умел занять здесь такое видное и прочное место, какого, действительно, не случалось занимать, может быть, ни одному из бесчисленных греческих выходцев, посещавших православную Русь. Он с первого раза понял положение дел в русской столице, – и особенно главного дела, занимавшего тогда и двор, и бояр, и духовенство; благоразумие и личные интересы с первого же раза указали ему, какое положение сам он должен занять в отношении к этому делу; примкнув к сильнейшей стороне, он скоро сделался ее умом, ее душой, – захватил все дело в свои руки: при дворе он занял такое прочное положение, что никакие доносы, как мы видели, не могли поколебать его, – царь и бояре от него ждали указания, как распутать слишком запутавшееся дело, как привести его к желанному концу, – слушали его, по выражению Никона, как пророка Божия; властей же русских стало совсем не видно за ловким греческим архиереем, – если говорили они (когда, впрочем, их просили об этом), то большею частью с его голоса. Доселе, впрочем, участие Паисия в деле патриарха Никона ограничивалось довольно мелкими услугами партии, враждебной патриарху, – письмами в защиту царя, сочинением ответов на разные вопросы по Никонову делу, интригами при дворе, да оскорбительными выходками лично против Никона с целью вызвать его на новые опрометчивые поступки; но от него надеялись и ждали чего-нибудь поважнее. Это и сам он видел, это говорили ему и бояре, и даже сам царь. Однажды, думные бояре прямо сказали ему, чтоб он поискал средства покончить соблазнительное и вредное церковное дело. Паисий отвечал, что он знает такое средство, только согласится ли принять его русское правительство? Это было передано царю и при первой встрече с Паисием царь сказал ему: «ради самой истины открой мне твою мысль о средствах к исправлению нашей церкви». – «Отправь грамоты к четырем вселенским патриархам», отвечал Паисий, «объяви им относящееся к Никону, изложи вкратце обвинения против него и тотчас достигнешь твоего желания». – «Да», заметил на это царь; «но дай мне немного подумать и посоветоваться с боярами».

Подумать, действительно, было о чем, если б только взяли во внимание предшествовавший ход Никонова дела. Средство, предложенное Паисием для прекращения церковного беспорядка в России, было – простое и верное. Но если нужно было прибегнуть к нему, то следовало бы сделать это в самом начале, как скоро определилось, что Никон не может более быть патриархом: тогда не прошло бы столько лет в соблазнительных раздорах, не случилось бы таких опасных беспорядков в церковных делах. Теперь же обращаться за решением дела к вселенским патриархам, кроме того, что было и довольно поздно и не совсем уместно, значило еще стать в противоречие с тем, как доселе ведено было дело. Доселе совсем не считали нужным в суде над Никоном, особенно в решении избрать ему преемника, опираться на авторитет вселенских патриархов, и это показали не только самым ходом дела, веденного без всяких сношений с ними, – нет, это утвердили даже соборным постановлением: в 1660 году, как мы знаем, был составлен собор преимущественно из русского духовенства, которое признало за собою право произнести известное решение по делу Никона, не смотря на то, что Епифаний Славеницкий прямо говорил, что епископы и священники не имеют права судить своего патриарха. И сам Паисий, предложивший обратиться к вселенским патриархам, также впадал в противоречие себе. По поводу известных вопросов Стрешнева, он писал, между прочим, что царь может собирать соборы против Никона и без патриаршего повеления, и что архиереи и священники, как преемники апостолов, могут судить своего патриарха; от чего же теперь он считает нужным перенести дело на суд патриархов? от чего теперь не могут решить его местные власти, имеющие на это право, по его мнению? Не сказалось ли здесь невольно, само собою, сознание, что доселе дело ведено было не совсем законно? – а так вели его около шести лет!

Эти ли недоумения представлялись царю Алексею Михайловичу, или что другое, почему он считал нужным сначала подумать о предложении Паисия и посоветоваться с боярами, только он, действительно, думал и советовался несколько дней. Нашли, что теперь нет другого средства подвинуть дело Никона к решению, как именно обратиться за советом к патриархам. Царь призвал Паисия и объявил ему, что принимает его предложение. Нужно было теперь написать грамоты к патриархам и послать их с надежным человеком. Дело, по видимому, самое простое; а между тем мы видим в исполнении его такую странную запутанность, что трудно и понять, от чего и для чего она допущена. Начать с того, как написаны были грамоты к вселенским патриархам. Казалось бы, ничего не было проще и вернее, как изложить с полною откровенностью дело Никона, показать, что сделано по этому делу в Москве и просить у патриархов совета, как поступить дальше, как его кончить, или, если в Москве уже было готовое предположение об его окончании, просить на это разрешения. Но дело поведено было совсем не так просто и открыто. Было написано несколько вопросов о царской и патриаршей власти, имевших приложение к делу Никона (по образцу подобных же вопросов Стрешнева Паисию), и на эти вопросы требовали решения от патриархов, нисколько не объясняя в самых вопросах, для чего это нужно, и, что особенно важно, ни однажды не упоминая даже имени патриарха Никона, как будто все эти вопросы не имели к нему ни малейшего отношения! К чему же вся эта непонятная дипломатическая уклончивость, недосказанность и таинственность, тем более странные, что дело Никона вовсе не было тайной для патриархов, что им слишком не трудно было понять, с чего взяты предложенные им вопросы? – да и тому, кто должен, был вручить им грамоту, вовсе не было запрещено рассказывать о московских делах; напротив он показывал патриархам «письмецо, заклинавшее его Богом, говорить все, что знает о кир Никоне». Здесь опять, не сказалось ли невольно сознание, что дело Никона ведено было не совсем чисто, что писать о нем с полною откровенностью было по этому, не совсем удобно? – Дальше – нужно было выбрать человека, который доставил бы патриархам грамоту. Опять ничего не было проще, как выбрать надежного человека из русских: не в первый раз приходилось справлять посольство к патриархам; мало ли ездило от нас послов и в Константинополь, и в Иерусалим, и в Александрию? Но на этот раз опять поступили не просто: отыскали какого-то греческого дьякона Мелетия, близкого приятеля Паисию, человека довольно темного и незавидной репутации. Впоследствии Никон писал о нем государю: «ты послал Мелетия, а он злой человек, на все руки подписывается и печати подделывает, – и здесь такое дело за ним было; думаю и теперь есть в патриаршем приказе». К этому он прибавлял очень справедливо: «есть у тебя, великого государя, и своих много (кого послать), кроме такого воришки». Кажется, и сам царь не слишком доверял тому, кого Никон называл воришкой: «кто нам поручится за него»? – говорил он Паисию: «что если он в самом деле человек двоедушный? – ведь он почти что сам за себя ручается». Но за «друга и земляка» поручился Паисий, да еще грек же, Дионисий архимандрит, – и царь решился вручить Мелетию грамоты к патриархам и нужные суммы денег, что, вероятно, было для него всего важнее. И так, вместо человека вполне надежного и верно знающего дело, отправили к вселенским патриархам какого-то неизвестного греческого выходца, о котором ходили притом нехорошие слухи в Москве. С какою целью было поступлено так? и какого успеха можно было ожидать от такого посла? Константинопольский патриарх писал о нем, что он приезжал к нему «не смирно»; а патриарх иерусалимский писал государю, что Мелетий говорил ему о Никоне «такие речи, которые кажутся ему недостоверными», и что вообще полагаться на слова его он почитает опасным. В Константинополе Мелетий вошел в столкновение с лицами, как видно, одного с ним сорта: какой-то грек Мануил, как сам он доносил в Москву, хлопотал, чтобы помешать успеху его посольства и готов был посягнуть на его жизнь; еще какой-то архимандрит из Антиохии разглашал в Константинополе, что Мелетий привез 8000 червонцев, чтобы подкупить кого нужно, и также употреблял старания помешать ему. Даже в Москву явились новые греческие выходцы, которых прибытие, очевидно, находилось в связи с посольством Мелетия: один из них, Афанасий, митрополит иконийский, явившийся от лица константинопольского патриарха и выдавший себя за его племянника, привез известие, что от Мелетия патриарха ни грамот, ни милостыни царской не взяли, – и когда государь сказал ему на это, что Мелетий пишет ему напротив совсем другое, то предупреждал царя, чтобы не верил этому двуличному человеку, что он обманет его, подделает подписи; другой, какой-то грек Степан, явился от того же патриарха с грамотой, в которой было написано, что патриарх утверждает Паисия Газского в звании экзарха (о чем Мелетий, приятель и земляк Паисия, как видно, хлопотал в Константинополе чрез приближенных патриарха). Вот сколько досужих греков, вслед за Мелетием, поспешили так, или иначе ввязаться в интересное московское дело. Впоследствии царь почел нужным спросить об этих лицах самого патриарха Дионисия. По отзыву Дионисия, это были все обманщики. Об Афанасие патриарх сказал, что он вовсе не родня ему и чтоб его покрепче держали в Москве, никуда не отпускали; о Стефане, – что он никогда не бывал у него и никакой грамоты от него не получал, и чтобы этого молодца также сторожили накрепко. Кстати патриарх сделал замечание и о Паисие: «а Паисий Лигарид лоза не константинопольского престола, я его православным не называю, ибо слышу от многих, что он папежник, лукавый человек». Любопытно, как отзывался о своих соотечественниках и патриарх иерусалимский Нектарий: он предостерегал государя, чтобы не отдавал грекам переводить патриаршие грамоты, а отдал бы своим царским переводчикам, потому что греки искажают смысл грамот. Если же грекам, и притом таким, которые давно жили в Москве и были хорошо известны, не безопасно было поручить даже перевод грамот, то можно ли было какому-то безвестному греческому дьякону давать такие важные поручения, с какими отправили Мелетия?

Однако же Мелетий справил посольство: он привез и вручил царю патриаршие ответы на составленные в Москве вопросы, скрепленные собственноручными подписями четырех патриархов. Ответы были именно такие, каких желали в Москве: поступки Никона, к которым относились вопросы, были все осуждены, действия царя и власти русских одобрены, им дано полномочие распоряжаться в деле Никона самостоятельно; ибо патриархи утверждали за собором местных пастырей и право поставить нового архиерея, вместо отрекшегося, и право судить своего митрополита, или патриарха. Но теперь то и обнаружилось, как худо поступили, что вздумали хитрить в деле, которое следовало вести прямо и открыто, – что о деле Никона написали так глухо и неопределенно и что с грамотой к патриархам, вместо честного человека, отправили «воришку». Возник вопрос: в самом деле, не подделал ли он патриарших подписей? Афанасий иконийский настаивал, что подписи подложные. Спросили других греков, находившихся в Москве, – и они затруднились дать решительный ответ. Сам Паисий Лигарид ручался только за подпись антиохийского патриарха и то не потому, как сам сознавался, чтобы знал и разобрал арабскую подпись патриарха, – ибо по-арабски не читает, – а потому, что хорошо известна ему греческая подпись патриаршего эконома.¹⁸ Да еще какой-то Амасиец-Косьма сказал о подписи иерусалимского патриарха, что она подлинная, что он хорошо ее знает, потому что Нектарий его соотечественник и друг. Но эти уверения не успокоили царя, – видно, что он даже не совсем доверял на этот раз и Лигариду: он расспрашивал его наедине, тайно,– просил сказать откровенно, по совести, можно ли признать подписи подлинными патриаршими. Паисий сказал, что дело это трудное, – подделывают и целые страницы, не то что подписи; но что за подписи антиохийского и иерусалимского патриархов он ручается. Царь все не успокоился, – греки, говорят ему, мастера подделывать всякие подписи, а об Мелетие недаром писал ему Никон, что за ним были замечены такие проделки и в Москве! Для решения всех недоумений Алексей Михайлович почел нужным спросить самих патриархов, давали ли они грамоту за своими подписями греческому дьякону Мелетию. Константинопольский патриарх ответил, что он и патриарх Нектарий написали и вручили Мелетию две одинаковые грамоты, с собственноручными подписями, которые были отправлены ими для подписания и к патриархам антиохийскому и александрийскому.

Но другой, не менее важный вопрос возбуждало и самое содержание патриарших грамот. Соответственно вопросам, ответы патриархов решали дело Никона не прямо, – о самом Никоне не было ни слова. Конечно, все они имели ближайшее отношение к его делу и уполномочивали собор русских пастырей действовать по отношению к нему самостоятельно; но все-таки они возбуждали сомнение, то ли именно сказали бы патриархи, если б их прямо спросили о Никоне, если б им с полной откровенностью изложили его дело. Было обстоятельство, которое особенно усилило сомнение царя относительно значения полученных ответов в приложении к делу Никона. Он получил от иерусалимского патриарха Нектария послание, написанное совсем в другом духе, нежели ответы, под которыми находилась между тем и его подпись. Правда, Нектарий усвоял им значение, как постановлениям(!), которыми должно руководствоваться при решении Никонова дела, но только в таком случае, когда нельзя будет достигнуть окончания дела мирным путем, о чем и просил царя убедительнейшим образом. Видно, что ему известно было, как в Москве интриговали против Никона: потому он убеждает царя не быть слишком доверчивым к словам клеветников; особенно же старается показать ему, какими опасностями в будущем угрожает его несчастная распря с патриархом. Приведем несколько отрывков из этого замечательного письма. «Просим мы, священное ваше величество, чтобы вы не преклоняли слуха своего к советам людей завистливых, любящих мятежи и возмущения, особенно если такие будут из духовного сана. Свидетельствуюсь Богом, что нас весьма огорчили случившиеся в российской церкви соблазны... Несогласие и возмущение в церкви страшнее всякой войны, ибо раздирает нешвенную одежду Христову, которой не разделили и воины во время страдания Христова. Вы знаете, что в теперешнем положении, когда церковь наша находится под игом рабства и колеблется как корабль обуреваемый волнами, в одной вашей российской церкви мы видели, как в ковчеге Ноя, прибежище благочестия и мира. Ныне же кто внушил вам отвращение от этого блага? для чего отвергаете первое достояние? а первое достояние есть мир, ибо Господь, отходя на вольное страдание, сказал: мир оставляю вам, мир мой даю вам. И так, государь, восприми ревность по вере и постарайся опять возвести законного патриарха вашего на его престоле, дабы во время священного твоего царствования не было положено злого и гибельного начала – сменять православных и право- мыслящих патриархов. Это есть начало разрушения нашей церкви в Константинополе; оно послужило и служит доселе источником многих зол и срамит нас пред западной церковью. Опасайтесь и вы, чтобы необычайное у вас ее обратилось в гибельную привычку». Затем он подробно раскрывает мысль, что отречение Никона не может служить основанием к низложению его, тем более, что он не подавал и не взято у него письменного отрицания. В заключение патриарх пишет: «если Кир Никон, после вторичного приглашения, не согласится возвратиться на свой престол, то извольте поступить с ним по правилам положения, что будет совершенно правосудно; ибо неприлично столичному городу быть без духовного пастыря. И так непременно должно, или его возвратить, или другого возвести на его место; однако ж гораздо лучше вашему величеству возвратить его, по вышеприведенным причинам». Вот, наконец, и со стороны греков го-лось в защиту Никона и притом голос, пред которым должны бы умолкнуть все лукавые речи Паисия и ему подобных. Надобно заметить, что Нектарий был одним из самых замечательных пастырей греческой церкви: это был человек весьма образованный, глубоко преданный православию и ревностный защитник его в борьбе с папистами, которые и в его время обнаруживали сильное стремление к преобладанию в святых местах Палестины и вызывали его к противодействию их козням и словом и делом.¹⁹ Но и этот замечательный человек, так откровенно и так убедительно писавший царю в защиту Никона, не без противоречия себе подписал, как мы видели, ответы, клонившиеся к осуждению Никона... Но, тем не менее, письмо Нектария произвело сильное впечатление на царя; оно внушило ему сомнения относительно действительной важности патриарших ответов в приложении к делу Никона, – показало, что ответы, в том виде, как они написаны, не могут приводить дела к верному и несомнительному решению и что для этого нужно придумать новые средства. И потом, когда уже близка была развязка Никонова дела, развязка, несогласная с желанием иерусалимского патриарха, Алексея Михайловича, как видно, тревожило письмо Нектария, – он почел нужным отправить к нему нечто в роде оправдательного послания, которое поручил составить, разумеется, Паисию, что этот последний и исполнил с обычным искусством.²⁰

Таким образом, самое простое предприятие, к которому, хотя и поздно, прибегли, наконец, для решения Никонова дела и от которого, действительно, можно было ожидать этого решения, было ведено такими окольными путями, так нерешительно и запутанно, что не принесло делу никакой пользы: только потеряны были даром и время и деньги.²¹ После начатых сношений с патриархами по делу Никона, без их участия было уже неудобно продолжать и кончить это дело; а для избежания всех сомнений, к каким подало повод посольство Мелетия и могли подать другие подобные сношения с патриархами, царь видел одно средство: пригласить самих патриархов в Москву, для личного присутствия на соборе, который должен будет заняться подробным рассмотрением и решением дела о патриархе Никоне. К этому последнему средству он и решился, наконец, прибегнуть.

И так царь Алексей Михайлович решился звать в Москву вселенских патриархов для личного присутствия на соборе по Никонову делу. Константинопольский и иерусалимский патриархи отказались ехать в Россию по причине трудности путешествия и смутного состоянии церковных дел в их собственных областях. Изъявили согласие отправиться в Москву два другие патриарха – Александрийский Паисий и антиохийский Макарий; последний бывал уже в России, именно во дни могущества патриарха Никона, и был хорошо знаком с русским гостеприимством. Прибытие патриархов должно было так или иначе решить, наконец, судьбу Никона и его дела, продолжавшегося столько времени.

В каком же положении находился тогда человек, судьба которого таким образом приближалась к решению? – что сам он думал о своем деле и что для него делал? – каковы были его отношения к царю и ко всей враждебной ему партии? К удивлению, в это время, отношения между патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем снова принимают характер дружелюбия, – тот и другой обмениваются выражениями взаимной личной приязни, оба жалеют и жалуются, зачем возникли меж них раздоры и тянутся так долго; под влиянием вновь пробудившихся надежд на восстановление прежних близких отношений к царю, Никон

даже решается в это время на поступок чрезвычайно смелый и отважный, которым думал зараз покончить все несогласия и беспорядки, вызванные его отречением от патриаршества, одним ударом рассечь узел, который распутать сделалось так трудно.

Прошло несколько месяцев, после описанного нами прежде свидания патриарха Никона с Паисием Лигаридом и другими следователями по доносу Бабарыкина, приезжавшими в Воскресенский монастырь, – свидания, имевшего, как мы видели, такое несчастное влияние на состояние его духа. Никон, по видимому, успокоился: – он написал к государю письмо в расположении очень мирном, – напоминал царю, как он присылал когда-то Афанасия Матюшкина сказать ему: «не покину тебя во веки», напоминал и другие ласковые слова и поступки государя и просил, как прежде, снова обратиться на милость; «а что тебе лихие люди клевещут на меня, ей лгут», – прибавлял он в заключение. Письмо это он отправил, почему-то, не прямо во дворец, а к боярину Ртищеву, которого и просил доставить его государю. Здесь мы в первый раз встречаем боярина, и при том одного из лучших и самых образованных русских бояр того времени, который, если не хлопотал в пользу Никона, то с другой стороны, был далек и от той враждебной ему партии, которая окружала царя Алексея Михайловича и умела так ловко поддерживать в его доверчивом сердце нелюбье против старинного «собинного» друга; даже опала, которой подвергся Никон, не заставила Ртищева изменить прежних добрых отношений к патриарху, – он езжал к нему в Воскресенский монастырь, приказывал ему чрез своих родных, не один раз, чтобы «имел его в любви, как прежде»; при этом Ртищев умел сохранить к себе и полное расположение государя.²² Избрав этого человека в посредники для доставления царю письма, после тех крупных объяснений с царскими посланными, после тех, вообще, смутных обстоятельств, какими сопровождалось дело Бабарыкина, Никон, вероятно, рассчитывал на лучший успех самого послания, надеялся, что и боярин скажет доброе слово в его пользу. Неизвестно, что отвечал и отвечал ли Алексей Михайлович на доставленное Ртищевым письмо патриарха Никона; но в первых числах декабря 1665 года, когда уже отправлено было вторичное посольство на восток, был случай, который показал, что к этому времени отношения между царем и патриархом были таковы, что трудно было ожидать для дела Никона того исхода, к которому оно приближалось. Алексей Михайлович, по обычаю, приехал в Саввин монастырь на богомолье, ко дню памяти преподобного Саввы. Пользуясь этим обстоятельством, Никон послал к государю письмо, в котором писал, между прочим, «что тужит о нем»; он отправил с письмом своего воскресенского архимандрита, которому поручил бить государю челом, чтобы «смуте не верил никакой». Алексей Михайлович был очень рад приезду архимандрита, – долго говорил с ним «наедине», уверял, что смуте не верит, и гнева против патриарха не имеет и «совету» его радуется, о чем тогда же написал и самому Никону, и отправил к нему со своей государевой милостью стольника Григория Собакина; – даже архимандрит воскресенский, который со слезами рассказывал государю, как тужит о нем патриарх, добре понравился Алексею Михайловичу: одним словом «тогда милость великого государя к Никону», как говорил впоследствии сам он, «была такова, какой по отшествии его никогда не бывало». И вот, спустя несколько дней после этого, Никон получает от боярина Никиты Алексеевича Зюзина письмо, содержание которого было таково, что вызывало его на сильное раздумье.

Мы говорили уже, что Зюзин принадлежал к числу немногих, расположенных к Никону бояр, – видели, что поутру в тот злополучный для Никона день, когда он решился торжественно отказаться от патриаршества, Зюзин с дьяком Калитиным убеждал его оставить это опасное предприятие, справедливо предсказывая ему несчастные последствия. Зюзин вел постоянные сношения с Никоном и после его отъезда из Москвы, – писывал к нему письма, посылал преданных людей, и не затем только, чтобы узнавать «о здоровье», а каждый раз и в письмах, и чрез посланных напоминал ему, что пора смириться, пора оставить упорство, пора возвратиться на патриаршество. Никон, со своей стороны, также писывал к Зюзину и сносился чрез близких людей, – извещал его о своих огорчениях, жаловался на обиды; что касается вопроса о возвращении, то он отвечал обыкновенно – «будет время, – возвращусь». Сношения между ними были особенно часты, когда Никон жил в Крестном монастыре, а Зюзин в тоже время, по каким то делам, находился в Новегороде. На возвратном пути отсюда Зюзин и сам посетил Никона в Воскресенском монастыре. При свидании он также склонил разговор на главное, о чем писал и прежде, – «зачем ушел из Москвы так дерзостно, и для чего нейдет по сие время и не смирит себя пред Богом и великим государем»; Никон опять отвечал, что сшол с сердца, а по времени возвратится; «а ты», прибавил он и на этот раз, «пиши ко мне и впредь о том о пришествии моем». И Зюзин, действительно, продолжал писать к нему и словом приказывал о его пришествии.²³ Вообще, письма Зюзина были не редкостью для Никона; но письмо, о котором мы упомянули выше, не походило на другие. Правда, в нем говорилось также о пришествии патриарха; но на этот раз приглашение было сделано от

имени государя, – боярин писал, что чрез ближних людей Артамона Сергеевича Матвеева да Афанасья Лаврентьича Ордина-Нащокина государь приказал ему, Зюзину, отписать к патриарху, чтобы он не медля приезжал в Москву и шел прямо в соборную церковь Успения. Зюзин искал верного человека, чтобы посекретнее доставить Никону это письмо. Сначала он обратился к старому знакомцу, дьяку Ивану Калитину, которому объяснил предварительно и самое содержание письма. Но Калитин, как видно, был человек осторожный; – он подивился, как это государь после всего, что было, вздумал звать Никона опять на патриаршество, даже спросил боярина – подлинно ли так? – и везти письмо решительно отказался: «нельзя мне отъехать, да и не смею». Гораздо скорее он убедил другого близкого Никону человека, иподиакона Никиту Никитина. Свидание с ним устроено было в келье справщика печатного двора, старца Александра. 13 декабря, рано поутру, Никита пришел к старцу Александру, по его приглашению; Зюзин был уже там, – и вот что сам Никита рассказывал после об этом свидании: «и учал мне Никита Алексеевич говорил: старый де ты мне знакомец, – и поцеловался со мной, – бываешь ли де ты у патриарха? – я сказал ему: не бывал; – не хочешь де ехать? – и я сказал: ныне де мне не почто ехать. А он мне молвил: поедь де с великим государевым делом; то дело Божие, и его великого государя и всего народа». Тут Зюзин объяснил Никите, в чем именно заключается дело и вручил ему письмо. Иподиакон не отказался послужить государеву делу, и того же числа вечером был уже в Воскресенском монастыре.

В это время Никон жил в своей пустыньке, что близ монастыря: Никита пошел туда и велел немедленно доложить о себе патриарху. Никон принял его, при нем же прочел «потихоньку» письмо и потом сказал: «буди в том воля Божия, – сердце царево в руце Божией! – а я рад миру». Никон был так уверен в искреннем расположении к нему Зюзина, что, конечно, и не думал подозревать его в коварстве, или обмане; при том недавняя, небывалая к нему милость государя, во время богомолья в Саввине монастыре, внушала особенное доверие к тому, что писал Зюзин: однако же, решиться на такой важный шаг, на какой его вызывали, полагаясь только на письмо боярина, он считал делом неблагоразумным и слишком опасным. Он ответил Зюзину, что «приятелей Артемова да Афанасья» благодарит, что миру со своей стороны очень рад, по что ехать в Москву без письма великого государя ему нельзя. 15 числа иподиякон Никита привез патриарху новое письмо от Зюзина, с тем же приглашением, только более настоятельным, да и посланному боярин поручил убеждать Никона, чтобы верил письму, ничего не опасаясь, и того отнюдь не чинил, чтобы не ехать, – не поедет, потеряет последнюю милость государя. Это письмо Никон читал еще с большей доверчивостью: «уж видно воля Божия на то пришла», сказал он Никите, кончивши чтение, – «не буду воле Божией противен и его государеву указу»; а самому Зюзину написал, что «к Москве будет», только велел «отписать, в какой день ему придти и как въехать». Зюзин не замедлил ответом: на другой же день Никон получил от него третье письмо с наставлениями, касательно всех обстоятельств его прибытия в Москву и с новыми убеждениями не терять удобной минуты – поправить все дело. Наставления были до такой степени подробны и точны, все, что писал Зюзин о царе, его именем приглашая патриарха, так согласно было с самым положением дела, отличалось таким правдоподобием и такою искренностью, что на месте Никона, действительно, трудно было подозревать в письме какой-нибудь обман – и даже теперь, читая это письмо, веришь с трудом, чтобы Зюзин мог выдумать все то, о чем писал, чтобы он, действительно, «поклепал» и государя и его ближних бояр, как сам признавался в этом при следствии и подтвердил под пыткой: так верно изображается в его письме и характер царя Алексея Михайловича, и его положение, во время неудовольствий с патриархом, и его отношения к враждебной Никону боярской партии! Чтобы познакомить читателей с этим любопытным письмом, мы приведем из него места по нашему мнению, особенно замечательные.

Прежде всего, Зюзин отвечал в своем письме на вопрос Никона: «в какой день ему придти и как въехать»: «Да ведомо буди тебе, государю, – так приятели мне сказывали: изволено тебе, государю, быть в воскресенье, в 18 день, к заутрени, часов за сем (до свету) или малым меньше, чтобы в праздник придти, а не в понедельник 19 числа; – и войти в церковь в двери северные и пришед, положи начало и изволь молвить в слухе: мир вам; а будет тут в церкви митрополит ростовский или крутицкий, и ты бы изволил позвать к себе к благословению и подать мир ему и к государю послал бы его весть подал (о своем приходе) с своим архимандритом вместе; а будет, они не знаючи опасутся, и ты, государь, архимандрита и одного пошли; а прикажи с ним к государю и государыне царице, и к детям и к царевнам мир и благословение. У ворот городских изволь сказать, что Саввинский архимандрит приехал и поедь прямо в соборную церковь. А посох прими у церкви, да пришед посох тот изволь отдать поддьяку, а себе вынь Петра чудотворца (посох), с тем и в кельи пойди... А изволит (царь) прислать спросить тебя: для чего пришел и по чьему веленью? и твое на то слово святительское: пришел де я в свою паству, исполняя церковные вещи, на что обещался, потому не докладывая и пришел никем незванный к себе; то мне Богом поручено святительство. Да больше всего приказано: того бы де в слух отнюдь не молвил, что я, царь, призывал его, – то ему нечеловечно и с нами раздорно.... И еще, то крепко удержи в себе, государь, чтобы милостиву быть ко всем, а в ответах будь осторожен». Затем подробно рассказывается, как царь приказывал звать патриарха и как он желает прекратить с ним раздор; – видно, что в прежних письмах Зюзин писал об этом кратко, без особенных объяснений. «Были присыланы ко мне Афанасий, да Артемон преждеписанные и сказывали они: декабря де в 7 день, у Евдокеи, в заутреню, наедине говорил с ними царь-государь, что ты присылал архимандрита и он твоему совету обрадовался и архимандрита добре хвалит, – сидел все с ним наедине, – и он де о том много со слезами говорил, чтобы нам ссоре не верить; и я с клятвою говорю, что ссоре никакой отнюдь никакой не иму веры: и ныне де, в Николин день, приезжал ко мне в (село) Хорошово чернец Григорий Неронов с подносными словами всякими на патриарха, а знаю де, кто с ним и в заводе, – только я тому ничему не верю; и душою своею от патриарха ей-ей не отступил, да духовенства и синклита ради по нашему царскому обычаю собою мне патриарха звать нельзя и отписать ему о том нельзя, ведая его нрав, что в сердце на властей и бояр не удержится и молвит, что я ему велел придти или по письму моему откажет и мне то будет конечно, в стыд и в совете нашем будет препона, да и все то поставят мне в непостоянство; а хотя и пришлю спросить в церковь, для всех, мнительство отводя и скрывая совет и он то скажет, что по воле своей ради церковных потреб отъезжал и паки пришел, – кто возбранит? – кто мне в церкви указчик? – или несть ми лет, еже хощу, в своих ми?... А я де свидетеля Бога поставляю, что ему ни в чем противник не буду и о том душевно сетую, что и так толикое время промеж нас продолжилось в несходстве, – врагу лишь в том радость, да неприятелям нашим, что нам добра никакого для своих прихотей не хотят. А только де пожаловал бы, изволил патриарх придти, – и время к 19 декабря в заутреню, – в соборную церковь, преж памяти чудотворца Петра, и он нам, чудотворец, посредник любви нашей... А ты де, Афанасий, моим словом прикажи Миките отписать все сие в тайне к приятелю моему патриарху, конечно, де пожаловать изволил бы к тому дню без всякого опасения... в том бы не опасался, что своею рукою не пишу о пришествии его, потому что его то дело и сошествие и пришествие, он же бы собою изволил и довершить, никто его не бранит, а мне молвить и с клятвой того не грех, что не отсылал его и ныне не браню ему о пришествии его в святительство. Только бы пришел в тишине, без выговоров больших, чтобы всех не ожесточил; от него все опасны – чают жестокости и воздаяния, а он пришел бы христоподобно; и Бог споручник, как совету нашему все добрые и верные нам обрадуются, а враги наши посрамятся. А в мешкотном его неприходе ничего доброго промеж нас не учинилось, кроме вражды и мятежа во всех. Да еще пишет он мне жестокие письма, не по прежнему совету и всех их проклинает и укоряет всячески: мне, не показать им тех писем нельзя, а они приводят меня на ярость, только избави меня Бог от того. Да он и сам ведает мой совет к нему, – и прежде сего, кроме меня и моих, не было никого сильного, кто бы любил нашу правду. Ведает также, что и мне он всех нужнее, – а он оставил мена одного в таких напастях, борима от видимых и невидимых врагов! Не на то мы промеж себя обещались, чтобы разойтися, а чтобы друг друга не покинуть и клятва есть в том промеж нами, и я боюсь, что ее нарушили: пусть он, приятель мой, припомнит. Так пусть пожалует, придет к нам, к тому часу вышеписанному невозбранно; а буде сего моего последнего слова не изволит он, приятель мой, послушать, то будет его вина; а мое приглашение было и прежде сего: во время отшествия его посылал в соборную апостольскую церковь с тем, для чего изволил идти и кто его гонит? и в монастырь посылал с тем же, – зачем не изволит придти? – то он сам знает, а я того не ведаю. И после тех посылок я не стал уже и посылать зазрения ради от всех. А я и в ту пору и ныне ему в совете надежа; да он непослушен. Если бы тогда он открыл мне свой помысел о своем таком странном сошествии и я бы ему не дал мысли на то и удержал от того, – да по его совету к себе отнюдь того и не чаял; думаю, что и он также не чаял того, а ждал, что я приду и упрошу его: но мне уж никакою мерою нельзя было придти к нему и просить, ради отказа его пред всеми, – да и того опасся тогда, как и ныне, что пожалуй и мне откажет, – так лишь стыд да вражде умножение. Знаю также, по его открытому к себе нраву, что с великой ревности и усердства учинил вскоре, а разговорить ему было некому о том, – не было у него такого верного». К этому Зюзин прибавлял, что и «приятели» велели отписать, чтобы патриарх не противился желанию государя, – «а если де теперь того не изволит учинить, далеко то дело отойдет и добра от него и совету никакого не будет». В конце письма была приписка, которая еще более усиливала правдоподобие его содержания: «а о том не покручинься, не усумнися, что чернено и приписывано в то время, как что приказано, чтоб забыто не было, а переписывать неколи».

Это письмо, исполненное такого правдоподобия и искренности, как мы уже сказали, внушило Никону полное доверие к словам Зюзина, в личном расположении которого он не имел при том никаких оснований сомневаться. Особенно же располагала его к такой доверчивости недавняя «небывалая» милость к нему государя, как сам он признавался впоследствии: потому, говорил он, и принимал и письма Зюзина и поставил их в прямую правду, что видел к себе великого государя милость. Было и еще обстоятельство, которое, по видимому, и решило все раздумья Никона. Еще за месяц до получении от Зюзина писем, в сильном смущении по поводу доходивших до него слухов о том, сколько церковных беспорядков, сколько противоречивых суждений и разговоров в народе породило его удаление с патриаршества, решился он обратиться с усиленной молитвой к Богу, чтобы он сам научил его, как поступить в таких трудных обстоятельствах. С этою целью он удалился в свою пустынь и проводил здесь время в постоянной молитве, посте и других аскетических подвигах. Подвиги эти он усилил еще более после того, как иподиякон Никита доставил ему в пустыню первое письмо Зюзина с царским приглашением, – ничего почти не ел, совсем не спал... Наконец, в минуты, как видно, крайнего изнеможения телесных сил и особенного возбуждения сил духовных, устремленных к одной мысли – возвратиться или не возвращаться на патриаршество, погрузился он в тонкий сон, и тогда представилось ему видение, подобное тому, о котором мы говорили прежде: опять он в соборном храме Успения, опять видит святителей, вставших из гробов; один из них, святитель Иона, держит в руках свиток и подносит другим для подписания, а Никону объясняет, что собирает подписи о его пришествии на патриарший престол... Смысл откровения был ясен: Никон проснулся с решимостью на то, к чему приглашал его преданный боярин.

Все наставления, изложенные в письме Зюзина, были исполнены в точности. Под именем саввинских властей патриарх Никон и с ним большая свита из воскресенских монахов беспрепятственно проехали чрез все городские ворота и въехали в кремль, прямо к северным дверям Успенского собора. Было около трех часов утра; в соборе шла всенощная; читали вторую кафизму, после шестопсалмия, когда северные двери были растворены настежь и патриарх, вслед за свитой, очищавшей ему дорогу, быстро прошел к патриаршему месту; воскресенские старцы пропели исполла-эти-деспота; Никон велел прекратить чтение псалтири, приказал диакону говорить ектению, взял посох Петра митрополита и с патриаршего места пошел прикладываться к иконам, святым мощам и ризе Господней. Неожиданное появление патриарха, как и следовало ожидать, произвело на всех необыкновенное впечатление. Дьякон Федор Никитин, да певчий Федор Константинов, наивно рассказывали, как удивились они, когда увидели в соборе патриарха Никона: «стояли мы в углу церкви у самого гроба Ионы чудотворца и на второй кафизме отверзлись двери сторонние, что от патриарша двора, и учало быть шумно, вошло в церковь людей много и идут на средину церкви мимо амвона, а потом запели исполлати-деспота и достойно есть, и мы пошли к царским дверям, – ажно на патриаршем месте стоит Никон патриарх, да посох у него в руках Петра чудотворца!» Еще больше поражены были прибытием патриарха те, кого дело это касалось ближе – служащие и духовенство соборное: иподиакон, читавший псалтырь, прекратил чтение по первому слову Никона; соборный диакон Михайла так смутился, что не знал, какую начать ектению и уж ключари должны были подсказать, чтобы говорил большую: помилуй нас Боже; протопоп и ключари ходили за патриархом, когда он прикладывался к иконам и мощам, и открывали для него мощи. Но всех больше растерялся ростовский митрополит Иона, тогдашний местоблюститель патриаршего престола. Его положение было очень затруднительно. Что было делать? Отказать Никону в подобающих почестях опасно, – он так смело вошел в церковь, как будто и не оставлял патриаршества; и что если, в самом деле, по-прежнему будет патриархом? Почтить опального патриарха и позволить действовать по патриаршески, опять страшно, после всего, что было... Самое лучшее – поскорее известить государя о случившемся. Иона, по видимому, остановился на этой мысли; но один все-таки не смел и на это решиться; хотел позвать на совет соборного протопопа, – но протопоп только махнул рукой и пошел за патриархом; послал иподиакона позвать к себе, по крайней мере, ключарей; но те рассказывали после, что и не видали, как подходили к ним митрополичьи иподиаконы, – не до них было; хотел один идти на верх к государю, но оказалось, что, будто бы, заперты двери в соборе! Словом, как сам он признавался после, на него напала печаль и ужас, что никто его не слушает, никто нейдет, все оставили: а поп Киприан рассказывал, что митрополит пришел на клирос и молвил: «и сам де не ведаю теперя, что делать... » Его раздумье решил сам патриарх Никон. Приложившись к мощам и иконам, он возвратился на патриаршее место; протопоп и ключари поспешили попросить у него благословения; но патриарх заметил, что прежде должен принять благословение митрополит и велел позвать его. Иона немедленно явился, подошел под благословение и даже, если верить Паисию, «ласкательно сказал Никону, что он явился в удобную пору». После митрополита приняли благословение от Никона протопоп, ключари, соборные попы и диаконы. Замечательно, что после митрополит Иона оправдывал себя, зачем подошел под благословение, между прочим, тем, что «протопоп и ключари и попы и диаконы и все соборные причетники стояли близ места патриархова и ждали от патриарха благословения, все приникли к патриарху тщательно». А они, в свою очередь, говорили, что подошли под благословение потому, что прежде их сделал это митрополит, а за митрополитом Спасоярославского монастыря архимандрит Савватий; они показали даже, что как только Никон, приложившись к мощам и иконам, стал на патриаршее место, они тогда же увидели: митрополит стоит пред бывшим патриархом для благословения. После служащих стало подходить к Никону много других, находившихся в церкви, духовных и мирских людей. Иподиакон Федор Никитин показал, что и он, с певчим Федором Константиновым «убоявся от страха прежних дней и чая, что Никон по государеву указу пришел, также пошли к благословению», – а диякон Афанасий даже «принес ребятишек», чтобы патриарх благословил. Сторонних же людей перебывало у благословения «много». Таким образом, одно появление Никона в Успенском соборе, его распоряжения, его всем памятный голос, так живо напомнили прежнее время, когда семь лет тому назад он был полновластным распорядителем в церкви, когда все преклонялось пред ним, что как будто и не существовало этих семи лет и всего, что в течение их случилось, – все по прежнему спешили исполнять его приказания, опять все преклонялись пред ним и старались заслужить его милость...

Но патриарх Никон не сделал еще главного: нужно было известить о своем прибытии государя. Опять согласно с наставлением Зюзина, он велел митрополиту Ионе идти с этим известием на верх к государю. Это обстоятельство снова повергло митрополита в смущение: патриарху он угодил, – а как посмотрят на это угождение там «наверху»? Быть может, там ожидали, чтобы он поступил совсем иначе? – Что в таком случае будет с ним? Вообще он смутился так сильно, что идти один к государю не решился, – стал звать с собой успенского ключаря Иова.²⁴ Иов сказал, что без позволения патриарха, он идти не смеет. Никон велел идти и ему.

Государь в это время слушал утреню «у Евдокеи» в своей дворцовой церкви, что на сенях. Трудно сказать с полной решительностью, было ли принесенное митрополитом Ионой известие совершенною неожиданностью для Алексея Михайловича, или, действительно, все делалось не без его ведома, как писал Зюзин, и он здесь же «у Евдокеи» несколько дней тому назад говорил ближним боярам, чтобы чрез Зюзина пригласили патриарха в Москву; – но только теперь, когда дошло до самого дела, когда пред ним стоял митрополит с известием, что Никон находится в Успенском соборе и ждет к себе царского слова, только теперь, быть может, ему со всей ясностью представилась трудность и неуместность задуманного предприятия, после семилетних неудовольствий с патриархом, после разных наследований и соборов, особенно после начатых сношений с вселенскими патриархами. Правда, и теперь все дело, можно сказать, зависело от воли и слова государя, – даже приглашением вселенских патриархов не было нужды слишком стесняться, тем больше, что патриарх Нектарий советовал именно возвратить Никона на патриаршество. Но характер царя Алексея Михайловича был таков, что именно в тех случаях, где от него требовалась особенная решительность, где следовало показать свою самостоятельность, ему было особенно трудно обойтись без обычных советников. И теперь, по обычаю, немедленно послал он по властей и по бояр. Забегали огни по дворцу, поднялась страшная суматоха; бояре, по словам Паисия, узнав в чем дело, «кричали», бегая по дворцовым лестницам, «власти призывали Бога на помощь, качая головами». Властям и боярам действительно было от чего прийти в волнение: делу, так долго, так искусно и успешно веденному, угрожала сильная опасность. Понятно, какого успеха для предприятия Никона можно было ожидать от таких советников. Первый голос в совете принадлежал Паисию Лигариду. Он сказал, что надобно прежде всего потребовать у Никона отчета, почему он, «так дерзновенно и разбойнически нахлынул на верховный патриарший престол»? – и что ему следует ждать решения своего дела судом вселенских патриархов. Государь велел митрополиту Сарскому Павлу, да постоянным следователям по делу Никона – князю Одоевскому, Родиону Стрешневу, Алмазу Иванову – идти в соборную церковь и патриарху Никону говорить: для чего он, оставя патриарший престол самовольно и обещавшись в патриархах не быть, ныне приехал к Москве, и в соборную церковь вошел без ведома великого государя и без совету освященного собора, когда уже и к вселенским патриархам писано об его деле? Вопрос этот, как мы знаем, не был неожиданностью для Никона, хотя и был поставлен очень не выгодно для него. Он отвечал смело, что «сшел с патриаршества не будучи гоним никем, а ныне пришел на свой престол никем не званный для того, чтобы великий государь кровь утолил и мир учинил»; к этому он прибавил еще, что пришел «по явлению», – и давал посланным письмо к государю. Они отвечали, что без воли великого государя принять письма не смеют и пошли во дворец доложить о письме. Скоро они возвратились и сказали Никону, что письмо взять у него государь приказал, а ему велел ехать в Воскресенский монастырь. Никон видел, что это не походило уже на то, о чем писал ему Зюзин, – однако ж не терял надежды на успех. Он ответил, что «если великому государю приезд его к Москве не надобен, он в монастырь поедет назад; а покамест от великого государя против его письма ответу не будет, до тех мест он из соборной церкви не пойдет». Митрополит Павел и бояре взяли у Никона письмо и опять отправились во дворец. Государь велел при всех прочитать письмо: в нем, в виде приложения, находилось «сказание» об известном нам явлении святителей патриарху Никону во время тонкого сна; в самом письме царю Никон писал, между прочим, что теперь он находится в соборной церкви Успения, – что вину своего отшествия исполнил, что было у него на мысли, то сделал, а теперь пришел видеть светлое лице государя и поклониться славе его царства, – пришел в кротости и смирении, нося с собою мир; – словом, письмо было написано в том духе, как требовали наставления Зюзина. Неизвестно, какое впечатление произвело на Алексея Михайловича чтение этого письма; но Паисий рассказывает, что он сам, равно как другие власти и все бояре «ужаснулись ложного откровения и все единодушно воскликнули: ангел сатаны послан был к Никону, преобразившись в ангела светла;²⁵ пусть скорее удалится от нас созерцатель сих пустых откровений, пусть отойдет в свой монастырь, чтобы не произошло крамолы, или лишнего кровопролития в народе». Паисий себе главным образом приписывает честь, что государь сделал распоряжение о немедленном возвращении Никона в Воскресенский монастырь: вместе с боярами, отправились еще раз в Успенский собор ужо три архиерея – Павел Сарский, сам Паисий, известный «способностью давать прямые ответы вопрошающим» и Феодосий, митрополит Сербский: они царским именем, сказали Никону, чтобы «из соборной церкви шел и поехал, откуда приехал»; к этому прибавили еще угрозу, что если будет упорствовать и случится что-нибудь неприятное для него, пусть на них не жалуется. Прибавление это было совершенно излишнее: Никон ясно увидел теперь, что сделался жертвою или обмана со стороны преданного ему боярина, или слабости государя, не имевшего силы противодействовать, хотя бы и желал, настойчивости властей и комнатных бояр; – и ему ничего не оставалось более, как ехать, откуда приехал. Он так и сделал. Видно, однако же, что он никак не ожидал того, что случилось, и был глубоко огорчен случившимся: выходя из собора он отряс прах от ног своих, во свидетельство тем, которые его не приняли, приводя в основание известные слова Спасителя.

Был и еще человек, который с тревожным ожиданием следил за тем, что происходило в соборе, и не менее патриарха смущен был несчастным исходом дела – тот, кто устроил все это дело. Идти в кремль, тем больше в собор ко всенощной, Зюзин не решился, чтобы отклонить от себя всякое подозрение в стачке с Никоном: он послал туда «своего парня» проведать, что делается: «сказывали вечор, что патриарх приедет; сбегай проведать, пришел ли»? Парень сбегал и воротился с вестью, что «пришел патриарх недавно и стоит на своем месте». Зюзин опять послал его смотреть, пойдет ли патриарх в кельи и будет ли от государя присылка к патриарху в церковь. Парень уж не застал Никона в церкви; но на кремлевской площади кучками стоял народ, рассуждая о приходе патриарха. Здесь-то узнал он, что присылка к патриарху была и что патриарх после того поехал из Москвы, а провожали его до земляного города в санях неизвестно кто со стрельцами. Известие было очень неутешительно для Зюзина. К обедне он решился идти в кремль, чтобы самому что-нибудь разведать. Здесь встретился он с Артамоном Матвеевым, да с Яковом Соловцовым. «Что, патриарх приходил»? спросил он; те отвечали: приходил; Матвеев прибавил: а не делом делает, прах отрясает, что на неверных, – не потерпит ему Бог». Зюзин заметил на это: «старая его дерзость, нерассудная!» Этим разговор и кончился. Зюзин видел, что дело в худом положении; осталась одна надежда на самого Никона, что он не выдаст, не скажет о письмах, о чем Зюзин в самых же письмах постоянно просил патриарха. Никон, как мы видели, в переговорах со властями и боярами, действительно, не выдал его; но при выезде из Москвы проговорился. До земляного города провожал патриарха князь Дмитрий Алексеевич Долгорукий со стрелецкими головами; здесь Долгорукий подошел к патриаршим саням и, прощаясь с Никоном сказал ему, что и государь велел просить себе благословения и прощения. После того, что случилось сейчас, Никону было, без сомнения, не легко выслушать подобную просьбу; однако же, он ответил, что «прощает государя, если только не от него эта новая смута; а сам он в ней не виноват, – он приезжал не собою, а по вести». Долгорукий, разумеется, передал слова эти государю, – и начались исследования.

Было притом одно обстоятельство, которому все, начиная с царя, придавали большую важность, и по поводу которого нужно было войти с Никоном в ближайшие сношения: он увез с собою посох святителя Петра. Видно, что Никон сделал это не без намерения; когда он выходил из церкви, то ключарь, Федор Терентьев, напомнил ему, что в руках у него посох Петра митрополита и просил, чтоб он оставил его в соборе; Никон сказал, что взял посох забывшись, однако же, прибавил, что едва ли кто посмеет взять его силою из его рук... Подобным образом, когда посоха стали требовать от него бояре, он сказал: «отнимите у меня насильно.» На это, конечно, они не осмелились, но государю донесли немедленно, что патриарх, уезжая, взял с собою посох Петра чудотворца; а государь указал, и власти и бояре приговорили, немедленно послать вслед за Никоном Сарского митрополита Павла, с чудовским архимандритом Иоакимом, да Родиона Стрешнева с дьяком Алмазом Ивановым, требовать от него, чтоб возвратил посох в соборную церковь: им же поручено было спросить Никона и о том, по какой «вести» он приезжал в Москву. Никон выехал из Москвы за час до рассвета; а в пятом часу дня посланные настигли его в двадцати верстах от Москвы, в селе Черневе, принадлежавшем Воскресенскому монастырю, где патриарх остановился.

Он принял посланных с честью, – встретил их на крыльце: но о посохе сказал, что не отдаст им; также на вопрос, по вести ли приезжал в Москву и от кого получил эту весть, ответил, что приезжал действительно по вести, а от кого получил ее, им не скажет. Когда митрополит Павел начал настаивать, чтоб он непременно отдал им посох или, по крайней мере, отослал с кем-нибудь из своих, Никон заметно начал горячиться, – сказал, что «его, Павла, он знал в попах, а в митрополитах его не знает и кто его в митрополиты поставил, того не ведает и посоха ему не отдаст, да и с своими ни с кем не пошлет, потому что не у кого тому, посоху быть». Дали знать об этом в Москву; от государя пришел новый указ требовать настоятельно от Никона и возвращения посоха и ответа о том, от кого получил он весть приезжать в Москву; в противном случае приказано было не пускать Никона из Чернева, да и самим от него без нового государева указа не отъезжать. Начались новые длинные переговоры. Никон прочел даже письмо, по которому приехал, но указать, кто писал его, по прежнему отказывался и ни письма, ни посоха отдать не хотел. Между тем, давно уже наступила ночь; Никон увидел, наконец, что упорство не поведет ни к чему, – отдал посох своему Воскресенскому архимандриту и велел ему ехать

в Москву с царскими посланными; ему же вручил для передачи государю подлинное письмо Зюзина, полученное накануне, и копию с двух первых. В одиннадцатом часу ночи митрополит со спутниками отправились из Чернева и за два часа до рассвета приехали в Москву. Посох святителя Петра государь приказал митрополиту отнести в Успенский собор и поставить у патриаршего места, где стоял прежде; а по письмам произвести розыск.

Итак, начались допросы. Потребовали к ответу всех прикосновенных к делу, – самого Зюзина, Ордина-Нащокина (был ли у допроса Артамон Матвеев, неизвестно), иподиякона Никиту и старца Александра. Два последние подробно и со всей искренностью показали, что Зюзин ввел их в обман, уверяя, что действует по царскому приказу и они хотели только послужить великому государеву и патриархову делу: их оставили в покое. Зюзин сделал также весьма подробное показание о своих отношениях к Никону, начиная со дня отъезда его из Москвы. Что касается письма, то он винился, что о государе написал неправду, не обмысля и дерзновенно, – и рассказал, что дело было таким образом: «в декабре месяце случилась речь с думным дворянином Афанасьем Лаврентьичем Нащокиным про посылку посольства его и в разговоре зашла речь про патриарха: добро бы де ныне к такому великому мирному делу патриарх здесь был, сказал Афанасий Лаврентьич. И я молвил: да нет ли на него великого государя гневу? И Афанасий сказал к тому слову: нет де гнева от великого государя, – мне де декабря 7-го говорил великий государь, что приезжал от патриарха Воскресенский архимандрит и бил челом, и говорил со слезами от патриарха о том, чтобы смуте не верить никакой; и великий государь сказал, что смуте не верю и гневу моего на него нет, – да Иван де Неронов приезжал в Хорошово и поносил патриарха и я де тому ничего не поверил, а положил то все на волю Божию. – И я молвил к тому: отпишу я к патриарху, чтоб «ныне был, либо от письма придет в смирение. – Добро де, коли тебе советен патриарх; не чтоб Господь Бог по воле своей святой церковь умирил!» Этим, прибавлял Зюзин, на первый раз и кончился разговор его с Нащокиным. Вскоре после разговора он открыл с патриархом известную переписку, о чем дал знать и Нащокину, «чтоб ему ведать про приход патриархов, и то сказал, с кем писал к Никону; а что подлинно и как писал, то укрыл от него, – сказал только, что патриарх в граматках пишет спасибо приятелям Афанасью да Артемону, – а пишет так потому, что я к нему писал, слыша от тебя и Артемона, что гневу на него нет; а то я утаил, что подлинно от лица их писал». Еще Зюзин сделал любопытное признание о прописке в письме его к Никону: «а что назади писал и чернено и в то будто время и приказывано, и то писано для того, чтоб ему было верно и скорее его тем привесть». В тоже время взято показание и от Нащокина. Он признался, что разговор с государем о Воскресенском архимандрите и о Григорье Неронове передавал Зюзину, – и что Зюзин сам умел вызвать его на эту откровенность. Бывши у него по одному делу, Зюзин сказал к слову: «слышу де, что патриарх зело плачет, что великому государю приносят на него ссоры не вместныя. А как он Никита те речи говорил, и он в

то время плакал же, что де за грехи наши всенародные, чего и не надеялись, меж великим государем и меж патриархом учинялась ссора, – а здесь де мы не слышим, чтобы великий государь говорил про патриарха гневно». К этим-то слезным речам Никиты Нащокин и молвил неосторожно, о чем говорил с государем за утреней у Евдокеи. «А опричь того, он, Афанасий, Миките ничего не говаривал, и чтоб патриарху к Москве приехать по прежнему и для его Афанасьева отпуску в посольство к собору, ничего не говаривал же». Таким образом, в показании Нащокина была разность против показания Зюзина, – ему сделали новый допрос. Нащокин подтвердил, что в прежнем показании он сказал всю правду без прибавки и без убавки, и что кроме того, что показал прежде, «ни о чем с ним Микитою про патриарха не говаривал и патриарховых никаких писем он, Микита, ему не показывал и с кем патриарху писал, о том ему не сказывал же: тем всем его, Афанасья, Микита поклепал». Оставалось допытаться правды от самого Зюзина. 3 Февраля его допрашивали с пыткой, – и «раздеван был, и руки в петлю кладены и к огню приложен» и держал, чтоб вину свою великому государю принес и сказал правду». Под пыткой Зюзин показал тоже, что и прежде: что «пред государем виноват, – писал от него сам собою, ни с кем не мысля и никому про то не сказывал; а думному дворянину Афанасью Лаврентьичу Ордину-Нащокину показывал письма, которые писал к нему, Никите, патриарх Никон, и каковы письма сам писал к Никону патриарху и про те письма ему думному дворянину Афанасью Лаврентьичу он сказывал же, только не тем лицем, как в тех письмах своих писал; и Афанасий де Лаврентьич ему сказал: добро де так; а иным никому своих и патриарховых писем не показывал и ни с кем не мыслил». Суд признал виноватым во всем одного Зюзина, и за такую его лютую дерзость, что своим письмом церковь поколебал и на помазанника Божия солгал и людей возмутил, бояре приговорили казнить его смертью. Но великий государь, по прошению своих благоверных чад, пожаловал на милость, положил смертью его не казнить, а только сослать в Казань, и притом на службу, да поместья записать в казну, а двор и животы отдать ему на прокормление.

Так кончилась несчастная попытка Зюзина возвратить Никона на патриаршество и прекратить смуты и нестроения, происходившие в русской церкви. В какой степени он виноват был на самом деле, действительно ли он «своровал», от имени и по приказу государя призывая патриарха в Москву, или у государя была, в самом деле, мысль поправить все тем способом, который так подробно изложен в письме Зюзина, – мысль, которую он скрывал от властей и от бояр и только открыл людям самым близким к нему и преданным патриарху, – сказать это с полною решительностью, повторяем, трудно и теперь, не смотря на все показания Нащокина и Зюзина. Разве могли они на допросах оговорить государя, хотя бы и имели к тому основание? – и недаром, конечно, явилось ходатайство царских детей в пользу Зюзина, когда бояре присудили его к смертной казни, и казнь эта заменена таким легким наказанием, не смотря на «лютую дерзость» подсудимого. Замечательно, что впоследствии, на соборном рассуждении о всех поступках Никона, дело Зюзина как будто старались обойти и при жалобе Никона, что этот преданный ему боярин подвергся опале, царь обвинял не Зюзина, а самого Никона, зачем он выдал его. Никон в свое время, в письме к патриарху Дионисию, говорил, что сам не ведает, истинно ли по царскому велению писал к нему Зюзин, или по советам друзей, или, наконец, сам собою, желая восстановить любовь и мир между ним и государем. Несомненно одно, что Зюзин имел в виду именно это последнее, – хотел восстановить между великим государем и патриархом прежний мир и старую любовь, вообще имел добрую цель, действовал благонамеренно. Нельзя также сомневаться и в том, что его намерению не были чужды и Ордин-Нащокин и Матвеев, что и они желали прекращения вражды между царем и патриархом и готовы были тому содействовать. Таким образом, мы видим на стороне Никона, по крайней мере, совершенно чуждыми стороны его противников, еще двух бояр, и притом лучших, самых умных и благородных русских бояр времен Алексея Михайловича: это обстоятельство, что такие люди как Ртищев, Нащокин и Матвеев являются на стороне Никона, конечно, говорит не мало в пользу последнего, в защиту его дела, и еще больше в похвалу личным качествам самих бояр, поставивших себя выше боярских партий и придворных интриг.

Так неудачно кончившаяся попытка, зараз прекратить тяжелое и запутанное дело, для Никона имела важное значение, именно в том отношении, что более разъяснила ему его собственное положение. То самое, что Никон так легко поверил письму Зюзина и считал удобоисполнимым его план, показывает, что он смотрел на дело не так строго и недоверчиво, как следовало ожидать, что он не терял еще надежды на благоприятное окончание его, думал, что еще не прошло то время возвратиться на патриаршество, о котором столько раз писал и говорил Зюзину. Правда, он неоднократно извещал государя, что патриархом быть не желает и давал согласие, чтоб на его место избрали преемника; но преемника ему не назначают, церковь остается без патриарха, государь опять милостив к нему и даже так, как никогда не бывало: не пора ли, в самом деле, возвратиться самому для умирения церкви? Казалось бы, при этом следовало подумать, что в течение семи лет сделано по поводу его удалении с патриаршества много такого, что не может быть так легко предано забвению, что, наконец, послано приглашение и к вселенским патриархам. Но добрая воля государя была всего важнее в этом деле; а что касается греческих патриархов, то Никон, хорошо знал, что не могло быть большой беды, если в отношении к ним и изменят намерения. Да вероятно, и сам царь был того же мнения, когда, не смотря на ожидаемое прибытие патриархов, вошел в дружеские сношения с Никоном, – если даже оставить в стороне подозрение, что Зюзин действовал не без его согласия. Так, под влиянием милостивых слов государя, патриарх Никон смотрел на свое дело, когда решился, по приглашению преданного боярина, на описанный нами поступок. Но несчастный исход предприятия должен был, как нельзя яснее, показать ему, что он заблуждался, смотря на дело так легко, что на добрую волю государя (если в настоящем случае она и была действительно) полагаться было очень нерасчетливо, что партия, во главе которой стоял такой человек, как Паисий Лигарид, не могла так легко отказаться от дела, веденного столько лет, с редким постоянством и успехом, что, наконец, и самое дело, как справедливо рассуждали люди этой партии, находилось в таком положении, что прекратить его зараз, без всякого суда, без всех формальностей, было слишком трудно. Обсудить все это, как следует, патриарх Никон имел достаточно времени, когда после несчастной поездки в Москву возвращался в Воскресенский монастырь и с пятого часа дня до одиннадцатого часу ночи сидел с властями и боярами в селе Черневе. Теперь, действительно, он понял совершенно ясно, что для него не осталось никакой надежды сделаться снова патриархом; он решился, по крайней мере, просить государя, чтобы кончил дело без участия греческих патриархов и оставил бы его на тех условиях, которые он предлагал ему и прежде. Об этом тогда же, в Черневе, сказал он митрополиту Павлу и боярам, отпуская их в Москву. Он просил их убедительно передать государю, что он бьет ему челом, «чтобы не посылал к вселенским патриархам (т. е. дал им знать, чтобы не трудились ездить в Россию), что он, как сперва, так и ныне обещается на патриарший престол не возвращаться, а хочет того, чтобы избран» был на его место патриарх, кого великий государь изволит и освященный собор изберет: и так церковь вдовствует не малые лета!» Потом изложил и самые условия, на которых желает остаться сам по избрании нового патриарха и притом еще определеннее и с большею умеренностью, нежели прежде: «как будет новый патриарх поставлен, он (Никон) ни в какие патриаршие дела вступаться не учнет и дела ему ни до чего не будет, только велел бы ему государь жить в Воскресенском монастыре, да чтобы новопоставленный патриарх над ним никакой власти не имел, а имел бы его за брата; еще – чтобы в Иверский и другие монастыри его строения новгородский митрополит не вступался и не начальствовал ими, – у новгородского митрополита, опричь тех монастырей, останется со 150, да церквей больше 2000 в Новегороде и других городах, в которых его епархия». Наконец он просил, «чтобы великий государь не оставил его в потребных вещах, чем ему пропитаться до смерти – а и век его недолог теперь ему уж близко 60 лет». По поводу этого поручения, от Никона опять потребовали письменных объяснений. 14 генваря 1665 г. приехали в Воскресенский монастырь Чудовский архимандрит Иоаким, да думный дьяк Дементий Башмаков и говорили Никону государевым словом: «приказывал ты из села Чернева с митрополитом Павлом да с окольничьим Родионом Матвеичем Стрешневым известить великому государю, для чего посылать к вселенским патриархам, – мочно то дело сделать и без вселенских патриархов, чтобы тебе патриархом на Москве не быть и в патриаршее ни во что не вступаться, и положил ты на волю Божию и на повеление его великого государя и на освященный собор, кого они патриархом изберут и поставят (а прежде, как мы видели, он непременно требовал, чтобы новый патриарх от него получил поставление), и о том ты хотел письмо прислать за своею рукою». Этого письма они теперь и требовали от Никона. Никон понимал всю важность грамоты, которую должен был вручить царским посланным и потому хотел со всею точностью определить в ней свои будущие отношения к новому патриарху, права и пределы той власти, какую желал за собою оставить, также все условия, обеспечивающие его внешнее, материальное положение; вообще, в письме его виден человек, вполне уверившийся, наконец, что дело его проиграно, и употребляющий усилия сохранить за собою из прежнего, по крайней мере, то, что есть еще возможность сохранить²⁶. Письмо Никона не было оставлено без внимания: сохранились замечательные предположения соборных определений по поводу этого письма, составленные в 1666 г.²⁷; главные условия, на которых Никон соглашался на избрание ему преемника, предположено было принять: но многие из них были признаны незаконными или неудобоисполнимыми.²⁸ Неизвестно, знал ли Никон, что по поводу письма его составлялись соборные определения; но он, без сомнения, очень хорошо знал, что по поводу этого письма не было сделано главного, чего он желал и без чего не могли иметь большего значения самые эти соборные определения – что не было сделано никаких распоряжений о возвращении патриархов восточных, находившихся уже на пути в Россию, и что, следовательно, от их суда ему оставалось, наконец, ожидать и решения своего дела.

Никон не боялся патриаршего суда. При первом известии об открывшихся сношениях с восточными патриархами по поводу его дела, он писал государю: «мы не отметаемся суда и хвалим твое изволение, как божественное, если сами патриархи захотят быть и рассудить все по божественным заповедям евангельским и святых апостол и св. отец канонам, – ей не отметаемся». Но делать патриархов участниками в его деле он считал неудобным потому, что при наследованиях необходимо должно было открыться много таких дел, которые лучше было бы не знать посторонним людям, для чести самого же государя. Это он и поставил ему на вид в упомянутом письме; это же, быть может, побуждало его и чрез митрополита Павла просить царя, чтобы не трудился звать патриархов, а кончил дело домашним образом. Но когда сделалось очевидным, что суда патриархов избежать невозможно, что им должно сделаться известным дело во всех его подробностях, тогда он почел нужным сам изложить им важнейшие подробности дела, так как был уверен, что его противники будут стараться представить их в другом свете, или некоторые оставить без внимания. С этою целью он изложил свое дело в длинном письме к патриарху константинопольскому Дионисию.²⁹ Содержание этого письма следующее: сначала Никон подробно описывает, как он избран на патриаршество, как царь в первое время уважал его и как потом последовала перемена в их отношениях, – здесь он рассказывает случай при встрече Теймураза, по которому царь не дал ему никакого удовлетворения, говорит далее, как царь перестал являться при патриаршем служении и чрез бояр известил его о своем гневе и как он решился, наконец, оставить патриаршество; за тем следуют жалобы на бояр и государя, что предоставил себе и им большую власть в церковных делах, особенно учреждением так называемого монастырского приказа; от бояр переходит к Паисию Лигариду, говорит об его участии в исследованиях по делу Бабарыкина, о влиянии на царя, о его значении на соборах, о жизни в Москве и проч.; излагает историю Зюзина; упоминает о некоторых других, более частных обстоятельствах, как наприм., о том, как Стрешнев назвал его именем собаку и научил ее благословлять по-патриаршески и как за это он его проклял. Письмо было написано вообще в неспокойном духе, – особенно в тех местах, где говорится о вмешательстве государя в церковные дела, о боярах, о приказе монастырском, и там, где речь идет о Паисии, о котором Никон говорит с величайшим негодованием, не стесняясь никакими выражениями.

Предстояло большое затруднение, как переправить письмо в Константинополь. Вызвался отвезти его дальний родственник Никона, живший у него в числе боярских детей. Приняты были все предосторожности, чтобы тайно выехать ему из России; но за Никоном и его людьми следили неусыпно: посланца схватили на дороге, отобрали от него письмо и доставили государю. Этому письму, как увидим, суждено было приобрести важное значение при рассмотрении Никонова дела на патриаршем соборе. А время этого собора между тем приближалось: в Москву пришло известие, что патриархи подъезжают к русским границам.

Патриархи ехали в Россию азиатскою дорогой, через Грузию и Персию. Они условились съехаться в Шемахе и отсюда вместе продолжать путь до Москвы. Заимствуем у Паисия Лигарида описание этого путешествия: «В самый праздник Воскресения Христова, патриарх антиохийский присоединился, вместе с конною свитою своею, к Паисию (александрийскому). В Шемахе они были недолго, поджидая из Астрахани приготовленного для них корабля; подъехали к Каспийскому морю, развьючили верблюдов и немного дней ждали попутной погоды. Они уже плыли по благоприятному ветру, как на средине пути подошел другой царский корабль, больше первого, на который и перешла часть пассажиров.... По прошествии нескольких дней вошли они в великую реку Волгу, от которой Болгары до сих пор неизменно сохранили свое имя: оставаясь там (?), запаслись они во множестве всяким добром и в особенности вкуснейшими рыбами, питались самыми лучшими спаржами; но часто должны были сидеть под шатрами от бездны комаров. Радуясь избавлению, по милости Божией, от всех опасностей и бурь, прибыли они в Астрахань, город, огражденный отменными стенами». В Астрахани патриархов ожидала торжественная встреча. Архиепископ Иосиф задолго до их приезда, получил из Москвы наставления, как держать себя с высокими гостями: ему предписывалось оказывать святейшим патриархам подобающую честь со всяким тщанием, в Астрахань принять и к царствующему граду Москве отпустить честно; но еще строже предписывалось в беседах с гостями соблюдать всевозможную осторожность относительно Никонова дела, на вопросы их о московских делах, буде предложат, отвечать незнанием, – Астрахань, де от Москвы далеко; особенно, почему-то, предупреждали его, чтоб он как-нибудь не проговорился, что был у патриарха Никона с князем Никитою Ивановичем Одоевским (на следствии по известному делу Бабарыкина); предписывалось ему внушить и своим людям духовного и мирского чину, чтобы с патриаршими людьми о Никоне патриархе ничего не говорили ж и были во всем опасны и бережны. Были ли со стороны патриархов вопросы о московских делах, и в какой степени опасен и бережен был Иосиф в своих ответах – неизвестно; но встреча для патриархов была устроена подобающая их званию. «Архиепископ, Иосиф», рассказывает Лигарид, «вышел к патриархам с блестящим собором: окрест него стояли иеромонахи в полном иерейском облачении, несшие святые иконы, евангелие, украшенное разными каменьями и другие сосуды и приношения; на встречу им бежал клир и простой народ, не только чтобы оказать им честь, но и чтобы насладиться зрелищем вшествия святейших патриархов, для чего спешили занять лучшие места на улицах. Еще пришел и сиятельнейший воевода (случилось, что это был сын боярина Никиты, князь Яков) со свитою бояр, и отдав патриархам надлежащий привет, приняв благословение, повел их при громком звоне всех колоколов, как бы в день великого праздника, и ввел в давно приготовленное для них пристанище, при громе пушек и мортир. Такую встречу и почет воздали жители Астрахани блаженным патриархам. Отдохнув в Астрахани, где было определено для них и содержание, после угощений и приемов, отправились они (до реки) в царских экипажах. Из Астрахани прибыли в Симбирск, а отсюда ехали сухим путем дней сорок. Так как дороги были очень грязны и непроходимы, то, по царскому приказу, устроены были новые мосты (мостовые?), так что дороги везде стали ровны и красивы».

Таким образом, вступив в русские пределы, патриархи могли путешествовать со всеми удобствами, какие только были возможны в то время. Царь Алексей Михайлович, как видно, очень заботился доставить им эти удобства и вообще встретить их как можно лучше. На пути от Астрахани до Москвы от него являлись к патриархам посланные из духовных и светских лиц с приветствиями и вопросами о здоровье и по мере приближения к столице встречи эти делались чаще и торжественнее. Первый послан был приветствовать патриархов Суздальского Спасского монастыря архимандрит Павел, с небольшою свитою; он встретил путешественников в лесу, не доезжая 40 верст до Арзамаса; патриархи вышли из карет; Павел говорил им приветствие от царя и от архиереев, со всеми титулами и с поклонами в указанных местах, и подал грамоты от них; патриархи пригласили его обедать. Павел провожал их до Мурома. Потом встретили их два боярина с письмами и приветствиями от царя. За сорок верст от Москвы, в селе Рогожем, встречал патриархов Владимирского Рождественского монастыря архимандрит Филарет. «И так приближались блаженные патриархи к Москве», говорит Паисий, с особенным удовольствием описавший все эти встречи и сохранивший вполне все сказанные при том рацеи, сочиненный, надобно думать, не без сильного участия с его стороны,– «приближались патриархи к Москве, а царь, добрый наш гостепитатель, выслал им разные гостинцы, достойные царского величия, приложив к ним, как розу дружелюбное письмо». С гостинцами и письмом явился, на этот раз, ближний боярин Артамон Сергеевич Матвеев, которому поручено было заботиться об облегчении пути и возможном утешении путников. Но самые торжественные встречи ожидали патриархов в Москве. За городом их приветствовал витиеватой речью архиепископ Рязанский Илларион; у городской стены с такою же процессией ожидал Павел Крутицкий; отсюда начался торжественный крестный ход, во главе которого несли царское знамя с золотым двуглавым орлом; за ходом шли сами патриархи, «как два светозарныя светила». У городских ворот встретил их Иона Ростовский с несколькими архиереями и архимандритами; на лобном месте – Лаврентий Казанский – также с архиереями и архимандритами и, по выражению Паисия, «не без приветственнаго слова»; наконец, в дверях Успенского собора встретил их и также приветствовал речью – Питирим Новгородский со всем прочим духовенством. Патриархи нуждались в отдыхе после всех этих церемоний и речей: на Кирилловском подворье их ожидал отдых и «отличное угощение». Через два дня происходило представление государю: Алексей Михайлович отвечал на приветствие патриархов такою же витиеватою речью, как и речи архиереев, все, как видно, работы одного автора, до тонкости знакомого со всеми риторическими хитростями. Еще несколько дней прошло в разных торжествах, – патриархи принимали почетные дары от царя, принимали властей, являвшихся также с подарками, – кто с раззолоченными иконами, кто с серебряными чашами и другими вещами; – немало новых речей пришлось им выслушать при этом, – и венцом всех их, без сомнения, служили речи Паисия Газского и Симеона Полоцкого.

Время между тем проходило: надобно было подумать и о том, для чего патриархи приехали из такой дали. Они прибыли в Москву 2 ноября 1666 года; суд же над Никоном начался ровно через месяц после этого: такой длинный промежуток времени прошел частью в торжествах и церемониях, о которых мы сейчас говорили, частью в предварительных совещаниях и рассуждениях о Никоновом деле. Понятно, что эти совещания имели существенную важность для дела, – здесь именно патриархи должны были получить на него тот или другой взгляд, соответственно которому они действовали потом на соборе. Что же говорит г. Соловьев об этих, столь важных, совещаниях? «Приступили к делу: 5 ноября патриархи три часа сидели с царем наедине; седьмого числа к совещанию были допущены архиереи, бояре, окольничие и думные люди. Государь говорил об уходе из Москвы Никона патриарха, архиереи подали сказки(?) и выписки из правил(?). 28 ноября третье заседание: царь вычитал обвинения Никону и просил патриархов решить дело по правилам и своему рассмотрению. Патриархи отвечали, что надобно позвать Никона на собор и потребовать от него ответа» (стр. 356). И только. Но желательно бы знать, о чем же беседовали патриархи с царем наедине целых три часа? – и если эта беседа наедине была так таинственна, что о ней не сохранилось никаких сведений в бумагах, бывших в распоряжении автора, то желательно было бы знать, по крайней мере, его мнение – для чего нужна была такая секретная беседа и не могла ли она иметь какого-нибудь влиянии на судей Никона? Желательно бы знать, далее, как происходило совещание у царя с патриархами в присутствии архиереев, бояр и проч.? что царь говорил об уходе Никона, какие это сказки и выписки из правил, и с какою целью, архиереи подали патриархам? откуда, наконец, царь «вычитывал» обвинения против Никона, прося патриархов произнести суд об них по своему рассмотрению, и в чем они состояли? Словом, читатель, желающий видеть обстоятельное и беспристрастное изложение суда над Никоном, не может остаться доволен краткостью, допущенною автором в настоящем случае и доходящею до неуместного лаконизма в выражениях. Мы не знаем, из какого именно источника заимствовал г. Соловьев свои краткие известия о предварительных совещаниях царя с патриархами по делу Никона, и мог ли он заимствовать из него сведения более подробные; но мы знаем, что некоторые подробности, не лишенные значения, можно было найти, например, хоть у Паисия Лигарида, повествователя, пользующегося полным доверием нашего историка, и которого, действительно, нельзя упрекнуть в пристрастии к патриарху Никону.

Кстати, скажем здесь же несколько слов по поводу одной краткой заметки г. Соловьева о Паисии. Изложив происходившие на первом соборном заседании допросы и оправдания Никона, наш историк прибавляет: «Между разными голосами, поднимавшимися против Никона на соборе, мы не слыхали голоса Паисия Лигарида. Он почел за полезное для себя удалиться от развязки дела, в котором так сильно участвовал прежде и подал царю просьбу: «я пришел сюда не для того, чтобы спорить с Никоном или судить его, но для облегчения своей епархии от долга, на ней тяготеющего. Я принял щедрую милостыню твою, которой половину украл вор Агафангел: предаю его вечному проклятию, как нового Иуду! Прошу отпустить меня, пока не съедется в Москву весь собор; если столько натерпелся я прежде собора (а сколько?), то чего не натерплюсь после собора? довольно, всемилостивейший царь, довольно! не могу больше служить твоей святой палате; отпусти раба твоего, отпусти! как вольный, незваный, пришел я сюда, так пусть вольно мне будет и отъехать отсюда» (стр. 369). Этим и кончается заметка. Что же хотел сказать здесь г. Соловьев? Мы никак не дума- ем, чтобы он хотел сказать, будто Паисий до открытия собора постарался уехать из Москвы, и следовательно никакого участия в соборе против Никона не принимал (хотя по связи речи выходит именно это): ему без сомнения очень хорошо известно, что Паисий прожил в Москве все время соборов против Никона и еще несколько лет после этих соборов, пока обстоятельства не заставили его уехать в Киев, где ему, однако же, не пожилось, и что «в соборном деянии», в числе присутствовавших на соборе митрополитов упоминается «преосвященный Паисий, митрополит Газский.³⁰ Ужели г. Соловьева могло ввести в ошибку письмо Паисия к государю, где он так жалобно умоляет царя отпустить его домой? Но ведь письмо это, по нашему мнению, не более как ловкая проделка со стороны хитрого грека. Не мудрено, что он «почитал за полезное для себя уехать, пока не съедется в Москву весь собор». Бог знает, как взглянут патриархи на его московские подвиги! да если еще вздумают навести справки и о прежней его, домосковской, жизни! – Тогда не мудрено, что после собора придется чего-нибудь «натерпеться», хоть до собора он не видел в Москве ничего, кроме подарков и почестей. По этому, на всякий случай, полезно было вручить государю прошение об отпуске на родину, и предварить его о могущих случиться с ним неприятностях, когда все съедутся на собор. Еще полезнее была его просьба в другом отношении. Паисий просится домой в такое время, когда его присутствие в Москве особенно необходимо: он держал в руках все дело Никона и хочет бросить его в самую решительную минуту! – Что же будут делать без него царь Алексей Михайлович и его святая палата, которой доселе служил он так усердно? Паисий, подавая свое прошение, очень основательно рассчитывал, что Алексей Михайлович употребит все средства удержать его в Москве, во время предстоявших соборов и перед самими патриархами будет лучшим его защитником, если бы потребовалась нужда в защите. Какими средствами царь мог удержать в Москве Паисия, так нетерпеливо стремившегося в свое отечество, в письме были и на это тонкие намеки. Недаром же Паисий напоминал государю, что пришел в Россию «не спорить с Никоном и судить его, а для облегчения своей епархии от долга», и что Иуда-Агафангел, украл у него целую половину щедрой царской милостыни. Как бы то ни было, только несомненно, что Паисий, во время соборов против Никона, жил в Москве и на соборных заседаниях присутствовал вместе с прочими архиереями, о чем и сам не раз упоминает в своем сочинении о суде над патриархом Никоном. Правда, на соборе, сколько мы знаем, Паисий не являлся в качестве обвинителя Никонова (в чем показал много осторожности и благоразумия), – и в этом смысле г. Соловьев сказал справедливо: «между многими голосами, поднимавшимися против Никона на соборе, мы не слыхали голоса Паисия Лигарида». Но сильного участия его в том, что происходило на соборе, отрицать нельзя, – можно сказать даже, что некоторые из тех, которые говорили на соборе против Никона, говорили именно с его голоса. Мы заметили выше, что происходившее на соборных заседаниях было выполнением того, что было условлено и решено на предварительных совещаниях по делу Никона, так как здесь именно патриархам сообщено было такое, а не другое понятие о деле и что так, а не иначе они должны решить его: а на этих предварительных совещаниях Паисию предоставлено было самое значительное место, – он является главным деятелем, как сознается в этом сам и как мы надеемся показать это сейчас из его собственного рассказа. Нет, если о ком, то об Епифании Славеницком, а не о Паисие, надобно сказать и, притом, с сожалением, что его голоса, когда-то так сильно раздававшегося в защиту некоторых прав Никона, теперь, на патриарших соборах, уже совсем не было слышно. Правда, между бумагами, относящимися к суду над Никоном, встречаются такие, о которых с полною уверенностью можно сказать, что над ними трудился Епифаний, – таковы – соборные определения по поводу последнего письма Никонова с условиями отречения, о которых мы говорили в предыдущей главе, таковы «главизны» из правил церковных, имеющие приложение к делу патриарха Никона и слово отвещательное, при котором он подал эти «главизны» государю, – таковы обстоятельные выписки из церковных историков «о патриархах самовольно престол свой оставивших и паки не возвратившихся на престол свой», оставивших – и возвратившихся, отрекшихся архиерейства и паки сподобльшихся и проч., – сочинения, в которых раскрывается та же главная мысль, какую прежде защищал Епифаний, т. е., что Никону законно избрать преемника, но незаконно было бы лишить его архиерейства и священства.³¹ Но все это на патриарших соборах было оставлено без всякого внимания и сам Епифаний не только не предъявлял здесь своих мнений, но едва ли и присутствовал,. по крайней мере, его имени между присутствовавшими не встречается.

Обратимся, однако же, к тем совещаниям и рассуждениям касательно Никонова дела, которые происходили у патриархов и царя, прежде, нежели Никон приглашен был к ответу на соборные заседания. Мы сказали уже, что некоторые сведения об них, не лишенные значения, находим у Паисия Лигарида.

Паисий ничего не говорит о свидании патриархов с царем 5 ноября и продолжительной их беседе наедине. Он начинает рассказ свой о последних событиях, относящихся к делу Никона, подробным описанием «общего собора», составленного «в патриархии», т. е. как надобно думать, в патриаршей крестовой палате, недели две спустя по прибытии восточных патриархов. Все, что происходило здесь по описанию Паисия, ограничивалось, на первый раз решением некоторых общих вопросов, касательно предстоявшего соборного суда над Никоном. Предложены были следующие три вопроса: 1) позволительно ли собирать соборы по требованиям времени? 2) Имеет ли право составлять соборы царь Алексей Михайлович, пригласивший на собор патриархов? и З) Какое значение будет иметь предстоящий собор, – следует ли назвать его вселенским или частным, поместным? Решение этих вопросов, наполненное многочисленными указаниями на церковные правила и примеры из истории, было предварительно составлено Паисием: чтением его записки и ограничились все занятия настоящего собрания. В заключение, когда было доказано, что предстоящий собор должен, быть назван поместным «ибо на нем не предположено определить какой-либо догмат веры, а только произнести суд над поступками Никона», и что он имеет сходство с таким же собором против Фотия (лестное для Никона сравнение!), – в заключение Паисий произнес обширную чрезвычайно витиеватую речь, в которой доказывал, что число вселенских соборов должно быть ограничено семью, на том основании, что число это имеет особенное значение в священном писании. После этого собрание разошлось. Таким образом, все это собрание, в сущности, было не что иное, как торжество для учености и красноречия Паисия: тем не менее, однако же, решением предложенных здесь вопросов были, так сказать, обеспечены законность и важность предстоящего собора. Такое же значение имело решение двух следующих вопросов, предложенных, впрочем, не на соборе, а, как выражается Паисий, «келейно»: почему и с какого времени александрийский патриарх называется судьею вселенной? – также патриарх антиохийский – пастырем пастырей и архиереем архиереев? Быть может эти вопросы были вызваны отзывами Никона о двух приехавших в Москву патриархах, за которыми он не признавал права судить его, без согласия и воли на то от патриарха константинопольского, – отзывами, которые могли родить сомнения касательно власти александрийского и антиохийского патриархов и в самом царе Алексее Михайловиче: имена судии вселенной и пастыря пастырей, усвоенные этим двум патриархам, указывали на их великое значение в церкви и могли решить подобные сомнения, равно как и собору, составленному под их председательством, – сообщил особенную силу. И так оставалось узнать: законно ли носят патриархи антиохийский и александрийский такие высокие наименования? На этот вопрос Паисий отвечал пространным ученым изложением значения и прав, усвоенных антиохийскому и александрийскому патриархам с давнейших времен. И так, авторитет будущих судей Никона был признан и утвержден.

«Но все эти вопросы», справедливо замечает Паисий, «служили только преддверием к великой борьбе против пресловутого Никона». Первый акт этой борьбы происходил в царском дворце, куда приглашены были патриархи, архиереи и синклит. Царь открыл заседание речью. После речи представлены были известные нам ответы четырех восточных патриархов на вопросы о царской и патриаршей власти и прочтены из них главные статьи; за тем патриархи спросили русских архиереев: действительно ли Никон виноват в том, в чем осуждают его эти статьи? «Они отвечали: да, к чему первопрестольный Питирим прибавил, что хотя Никон виноват и во многом другом, но, главным образом, в этом». – Далее рассказ Паисия не совсем ясен: «сверх того прочитаны были некоторые из отправленных писем (?), а потом, после больших прений (?) и заботливых розысканий (?) вручены были патриархам разные записки, заключавшие в себе вкратце главнейшие проступки Никона». Но следующие за тем известия Паисия вполне ясны и, при всей краткости, очень многозначительны: «потом вручены были патриархам, для келейного рассмотрения, собранное из разных мест обвинения на Никона, изложенные в виде прошения (к патриархам). При этом царь предложил им в толмачи и следователи по обвинениями произнесенным против Никона, двух архиереев – Павла Крутицкого и Иллариона Рязанского. Патриархи одобрили избрание, но попросили придать им еще одноязычного с ними Паисия Газского, знакомого с делом. Государь отвечал: имейте его отныне при себе; от него узнаете все подробно».

Записка с подробным изложением обвинений против Никона, которую патриархи должны были келейно рассмотреть под руководством Павла, Иллариона и особенно Паисия, как человека знакомого с делом, от которого они могли узнать все подробно, – эта записка Паисием же была и составлена. Она очень обширна, – сам сочинитель, обращаясь к читателям, говорит: «не поскучайте длиннотой ея: длиннота здесь не в количестве букв». Хотя последнее не совсем справедливо, потому что записка наполнена различными рассуждениями и свидетельствами из духовных и светских писателей, без чего Паисий, кажется, не мог обойтись; но длиннота, действительно, зависела много и от количества собранных в ней обвинений против Никона. В каком деле она написана, можно судить по началу: «Внемлите племена народов, главы церкви, равноангельные архиереи, небесные и земные чины и стихии, которых и Моисей призывает во свидетельство, – внемлите! я открою вам, праведным судьям, козни бывшего патриарха Никона, который, сверх всякого чаяния, из сыновей бедных родителей, будучи возведен на патриаршую кафедру, как новый Люцифер, дерзнул поставить престол свой выше других, стал поражать благодетелей своих и терзать, подобно ехидне, родную мать свою – церковь». Замечательно, что Паисий, желая решительнее убедить патриархов в преступности Никона, прибегает не раз к доказательствам ad hominem – доказывает, что Никон посягал на достоинство и власть их самих – александрийского и антиохийского патриархов – чего, разумеется, никогда и на мысль не приходило Никону. Доказательства эти очень оригинальны. Паисий утверждает, например, что Никон имел замысел называться патриархом и папою, нарушая должное почтение к истинному папе и патриарху александрийскому, которому принадлежит это титло искони и поныне канонически (следуют доказательства из истории)!... Никон оскорбил иерусалимского патриарха, «назвав себя патриархом Нового Иерусалима, ибо он невежественно и бесстыдно назвал обитель свою новую Новым Иерусалимом,³² забывая, что Софроний разделяет Иерусалим на древний – христоубийственный и новый – порождающий благочестие». Нужно было доказать, что Никон посягал и на права антиохийского патриарха: это было не так легко и Паисий выдумал что-то нескладное: «Никон хотел подчинить себе и антиохийский престол, стараясь обманчивою подписью и подложным сочинением быть третьепрестольным» (?). В другом месте, рассуждая о том, что московский патриарх не имеет права называть себя блаженнейшим, когда этого титла не имеет даже и патриарх антиохийский, Паисий, опять не совсем удачно (потому что Никон блаженнейшим никогда не писался), делает такие восклицания: «и так не позволено тебе, Никон, размножать твои титла! не величается же ими антиохийский, имеющий под собою 153 архиерейские престола и четырех католикосов»! Достойно замечания также, что Паисий старался представить Никона «нововводителем, поколебавшим устав и древнее церковное предание», тогда как Никон, по справедливому замечанию Епифания, «апостольских и отеческих преданий бе зело ревнитель». Это презрение Никона к священным преданиям Паисий указывает в том, что он заменил синие скрижали на мантии красными, ввел новые напевы, отменил некоторые церковные песни, внутри алтаря перед зеркалом расчесывал волосы и под. (Можно подумать, что это говорит невежественный русский раскольник, времен Никона, а не образованнейший и ученейший грек: так вражда к одному человеку невольно сближает людей, не имеющих между собою ничего общего, и которые оскорбились бы, если б им сказали, что они походят друг на друга!). Паисий доказывает, будто Никон незаконно носил и звание патриарха, потому что, вступая на патриаршество, получил во второй раз рукоположение: «остается Никону признать одно из двух: или, что он никогда не был поставлен в Новгороде, потому что патриарх Иосиф еретик (что ложно и не ра-

зумно) – или же, что быв снова поставлен», он никогда не был законным патриархом». Что касается прочих обвинений против Никона, то в них повторяются известные толки о его гордости и надменном обращении с архиереями, о крайней жестокости к подчиненным, неправосудии и ужасном любостяжании, так что, по словам Паисия, он только и делал, что «вечно замкнутый, считал свои деньги и драгоценные сибирские меха (Ια σομπερίώδη κώδία), предоставив суд одним светским людям, обыкновенно продающим правосудие» и проч. Но, к удивлению, Паисий не говорит ничего о самовольном удалении Никона с патриаршества и случившихся после того событиях, быть может потому, что об этом патриархи имели уже сведения или же потому, что об этом удобнее было говорить келейно, нежели писать, тем более, что здесь уже сам Паисий является ближайшим и небезукоризненным деятелем.

Таково, в общих чертах, содержание обширной записки о преступлениях Никона, составленной Паисием и врученной патриархам для келейного рассмотрения под руководством того же Паисия. По ней можно судить и о том, какого рода объяснения и толкования по делу Никона сообщили патриархам в келейных беседах данные им руководители и особенно одноязычный с ними и хорошо знакомый с делом Паисий! Само собою разумеется, что об этих келейных совещаниях Паисий не распространяется. Видно только, что на них употреблено было не мало времени: между собранием, на котором патриархам вручена была записка с обвинениями против Никона и последовавшим за тем новым собранием, прошел значительный промежуток времени. Это новое собрание происходило 22 ноября. Apxиереи собрались теперь, чтобы решить только вопрос: произнести ли над Никоном судебный приговор не приглашая его к ответу, так как преступления его доказаны верными свидетелями (следовательно, дело в сущности уже было решено), или вызвать его на собор для выслушания вопросов и подачи ответов? Большинством голосов, говорит Паисий, решено было вызвать Никона для законного оправдания. Тогда же, в присутствии государя, патриархов, архиереев и синклита, написано было приглашение к Никону «явиться без всякого замедления в столицу и лично предстать пред патриархов по некоторым духовным делам»; избраны были и лица, которые должны были доставить Никону приглашение.

Что же надобно сказать об этих предварительных совещаниях по делу патриарха Никона? Не трудно понять, что патриархам необходимо было предварительно вникнуть в дело, – так сказать, изучить его во всех его подробностях, чтобы потом законно произнести о нем свой решительный приговор и что для этого нужно было проследить весь ход его с самого начала и в то же время беспристрастно обсудить то, что уже было сделано по этому делу, т. е. прежние соборные розыскания и определения, сделанные в Москве, при чем необходимо было обратить внимание и на вызванные этими определениями возражения Епифания, – наконец, надобно было взять во внимание и последнее положение дела, которое, как мы знаем, остановилось на том, что Никон представил условия, на которых соглашался навсегда отказаться от патриаршества. Только беспристрастно обсудивши все эти обстоятельства можно было произнести правильное решение дела. Ничего подобного мы не видим в предварительных действиях собора, составленного Алексеем Михайловичем. Правда, г. Соловьев свидетельствует, что «государь говорил об уходе из Москвы патриарха Никона», и что, «архиереи подали (какие-то), сказки и (какую-то) выписку из правил». Но из рассказа Паисия не видно даже и этого. Из него видно только, что после некоторых формальностей, каковы вопросы и ответы о значении предстоявшего собора, все дело было ограничено тем, что патриархи спросили русских архиереев, виноват ли Никон в тех проступках, о которых прежде, не упоминая совсем о Никоне, просили у них мнения и что прочитано было новое подробное изложение обвинений против подсудимого патриарха; разъяснение же всего дела патриархи должны были получить от нарочно назначенных для того лиц. И кто же это были?– Люди, по преимуществу известные своею личною враждою к патриарху Никону – Павел Крутицкий, Илларион Рязанский и, что особенно замечательно, тот самый Паисий Лигарид, который, по словам г. Соловьева, почел за полезное для себя удалиться, не дожидаясь развязки Никонова дела! При этом на Паисия, как вполне знакомого с делом и сам царь указывал патриархам, как на человека, который может объяснить им все подробно и от него, без сомнения, как человека одноязычного с ними, патриархи получили сведения о деле Никона и наставления о том, как вести его и кончить согласно с ожиданием московского двора и их личными интересами. После этого не трудно понять имел ли Паисий значение на соборе, судившем патриарха Никона, хотя мы действительно не услышим здесь его голоса и чего следовало ожидать от этого собора, на который звали теперь и самого Никона.

Звать патриарха Никона в Москву на собор отправлены были псковский архиепископ Арсений и архимандриты – ярославский Сергий и суздальский Павел. Они приехали в Воскресенский монастырь 29 числа, около полудни. Никон принял их немедленно. На приглашение от александрийского и антиохийского патриархов он отвечал, что поставление на патриаршество получил не от них, а от константинопольского и только в таком случае готов подчинился их требованиям, если они действуют с согласии этого последнего; ехать же на собор он вообще не отказывался, только не сказал определенно времени, когда поедет, – «как-де соберутся, приду». Вскоре после этого, однако же, начал он делать распоряжения, из которых не трудно было понять, что он готовится к скорому отъезду; распоряжения касались собственно последнего служения, которое он хотел совершить торжественно, оставляя навсегда свой любимый монастырь (ужели это была тайна для него!). На другой день, 30 числа, совершив над собою елеосвящение и отслужив литургию, он, действительно, отправился в путь. Между тем, еще накануне, немедленно после свидания с Никоном, Арсений отправил в Москву, к освященному собору, известие, что Никон о вселенских патриархах отозвался нечестно и на собор ехать отказывается, по крайней мере, не сказал, когда поедет. Ночью, под 30-е число, Арсений получил письмо от Павла Крутицкого: этот последний просил Арсения известить его поскорее, что делается в Воскресенском монастыре и, кроме того, писал, чтобы Арсений, «поговоря с архимандритом и головою (стрелецким) накрепко опасался, чтобы возов, которые будут с Никоном, на дороге не развязывали и чтобы к Москве люди его отлучась наперед никто не приехал, да накрепко постарался бы, чтобы он, Никон патриарх, приехал в Москву часу в третьем ночи, или больше». Арсений отвечал, что о том, что делалось в Воскресенском монастыре гласно, он уже писал в Москву; а распоряжений его исполнить не надеется; «удержать Никона не с кем, – людей мало и лошади худы». Очевидно, Павел писал к Арсению еще до получения в Москве известия о том, как принял Никон приглашение патриархов; но как скоро известие это было получено, немедленно собрались у государя патриархи, власти, синклит и написали новое, грозное письмо к Никону с требованием явиться на собор, где, между прочим, (и это заслуживает внимания) предписываются те же требования относительно его поездки, какие (без всякого на то права, сам по себе) излагал Павел Крутицкий в письме к Арсению, – именно Никону предписывали, чтобы он ехал «смирным образом в 10 человеках, или меньше», и «чтобы в Москву приезжал 2 декабря во втором или третьем часу ночи, не раньше второго и не позднее третьего». С письмом этим отправили к Никону владимирского архимандрита Филарета. Он встретил Никона уже на дороге, когда тот подъезжал к селу Черневу. Филарет остановил поезд и вручил Никону письмо. Только что приехал в Чернево, явился новый посланный от царя и собора, Новоспасский архимандрит Иосиф, с третьим письмом такого же содержания, как и второе.³³ Очевидно, в этих посольствах, особенно в последнем, не было никакой нужды и, поспешая сделать три приглашения, хотели только представить Никона ослушником царской, патриаршей и соборной власти. Никон имел основание сказать по этому случаю, что эти действия исполнены лжи и не правды: «кого я обесчестил? и как не еду, когда оба вы встретили меня на пути? И зачем приказано мне быть непременно ночью и с малыми людьми?» К этому он прибавил, только, по своей горячности, слишком смелое предположение, что, вероятно, хотят и его удавить, как Филиппа митрополита. В Тушине нужно было остановиться опять: голова стрелецкий отказывался ехать дальше, без особого на то разрешения от высших властей, так как в письме к Никону царь и собор приказывали быть в Москву 2 декабря. Никон сказал: делайте, что хотите. Послали гонца в Москву за приказаниями; оттуда было приказано, чтобы ехали, не медля и прибыли в Москву за три или за четыре часа до свету. Около этого времени патриарх Никон действительно приехал в Москву, на Архангельское подворье, в кремле, у Никольских ворот, где ему назначено было помещение; дом немедленно оцепили стражей, – Никольские ворота заперли и сообщение чрез них было прервано.

В следующий день, рано по утру, составился собор во дворце, в столовой царской палате: присутствовали сам царь Алексей Михайлович патриархи, архиереи, архимандриты с несколькими протопопами и синклит. За Никоном послали епископа Мстиславского, Мефодия, с двумя архимандритами. Никон очень заботился сохранить свое патриаршее достоинство на суде пред двумя восточными патриархами. Он настоял, чтобы ему позво-лено было идти на собор в преднесении креста. Несмотря на раннюю пору, кремль был наполнен народом, – Никон на пути раздавал благословение. В столовую палату он вошел с обычными обрядами, прочли: достойно есть, он проговорил: Владыко многомилостиве, поклонился царю, патриархам и всем присутствовавшим. Ему предложили садиться; но увидев, что особого места, как другим патриархам, ему не приготовлено, он ответил, что места для себя не принес и есть ему негде; он предпочел стоя отвечать на вопросы. Тогда встал со своего места и царь Алексей Михайлович; даже патриархи, по рассказу Паисия, как скоро увидели, что царь стоит на средине, точно подсудимый, поднялись со своих мест; но государь попросил их сидел, как прилично это судьям и преемникам апостолов, и выслушал, что он будет говорить.³⁴ Алексей Михайлович начал с того, с чего и следовало начать: он обратил внимание патриархов на главное, в чем виноват был Никон, – на его самовольное удаление с патриаршества, отчего церковь, около девяти лет, оставалась без верховного пастыря и претерпела много бедствий; он предложил патриархам рассудить об этом поступке Никона, – допросить его, для чего поступил он таким образом. Патриархи предложили Никону этот вопрос. Никон ответил, что ушел по причине царского гнева и в доказательство, что царь действительно гневался на него, рассказал подробно о случившемся при встрече Теймураза, как царь не дал ему удовлетворения по жалобе на Богдана Хитрова и как после того, перестал являться при патриаршем служении в нарочитые праздники. Дело касалось лично царя Алексея Михайловича; он отвечал, что когда Никон прислал жалобу, у него обедал грузинский царь и в ту пору разыскивать и оборону давать было некогда. Ответ, по справедливому замечанию на-

шего историка, очень неудовлетворительный; даже и то, что царь говорил дальше, по нашему мнению, не давало «благоприятного для него оборота делу», – он прибавил, «что Хитров побил слугу патриаршего за дело, за невежество, зачем пришел не вовремя», и что «это бесчестие к Никону патриарху не относится». За дело или не за дело побит был слуга патриарший, во всяком случае, по жалобе Никона, следовало сделать розыск; а Никон о том и говорил, что никакого розыска по его жалобе сделано не было, из чего он и понял, что царь на него гневается. Обстоятельный розыск «оказал бы и то, что оскорбление патриаршего слуги было сделано с намерением оскорбить именно патриарха. Царь сказал еще, что в праздники не делал выходу за многими государственными делами; но, как мы говорили уже, во всякое другое время никакие государственные дела его не удерживали от участия в церковных торжествах, – напротив, известно, что эти последние всегда считались у него делом первой важности. Наконец, вероятно также по поводу Никонова объяснения, Алексей Михайлович прибавил, что посылал к патриарху князя Ромодановского сказать, «чтобы он вперед великим государем не писался, потому что прежние патриархи так не писывались, но того к нему не приказывал, что на него гневен». Однако же, Ромодановский именно говорил Никону, что царь на него гневается и почитать его не станет. Ромодановский был на лицо, здесь же на соборе; но ему ничего не стоило сказать, что о государеве гневе он не говаривал. Против таких свидетелей Никону защищаться было трудно. Он, как видно, почел за лучшее молчать. За то патриархи, по видимому, были вполне удовлетворены ответами царя и князя Ромодановского, – они повторили Никону вопрос: какие же обиды ему были от великого государя? И потом, с тем же вопросом обратились к русским архиереям; последние ответили: никаких обид Никону от государя не было; и сам Никон сказал, что обид действительно не было, но что у него и речи не было об обидах, а говорил он о гневе царском: когда царь начал гневаться и перестал ходить в церковь, тогда и он решился оставить патриаршество, по примеру прежних патриархов, – «и прежние патриархи от гнева царского бегали же, Афанасий Александрийский, Григорий Богослов». Этим ответом Никон выводил соборные рассуждения о его деле на тот путь, которым следовало бы идти им с самого начала; указывая в свое оправдание на примеры древних патриархов, он этим самым обращал внимание своих судей к церковной практике и каноническим правилам, на основании которых им и следовало рассуждать, имел ли патриарх Никон право самовольно оставлять свою кафедру по тому или другому побуждению и если не имел, то какому подлежит за то наказанию? – А это, в свою очередь, должно было обратить внимание их к деяниям прежнего собора по Никоновому делу, составленного в 1660 г. из русских архиереев, так как на этом соборе были уже собраны церковные правила и примеры, относящиеся к поступку Никона, – мало того, они были даже критически обследованы, в применении к делу Никона, Епифанием Славеницким, что должно было значительно облегчить занятия собора в этом отношении. Мы не знаем, требовал ли сам Никон на соборе, чтобы патриархи «судили по божественным заповедям Евангельским и св. апостол и св. отец канонам», как прежде писал об этом государю; но видно, что патриархи не были особенно расположены входить в подробное рассмотрение канонических правил и самых деяний прежнего московского собора, при чем необходимо было бы остановиться и на мнении Епифания. Они ограничились кратким замечанием, по поводу сделанного Никоном указания на примеры древних патриархов, что примеры эти не служат к его оправданию: «другие патриархи оставляли престол, да не так, как ты; ты отрекся, что вперед не быть тебе патриархом, если будешь патриархом, то анафема будешь». Никон поспешил опровергнуть это обвинение, – сказав, что при отречении он не клялся. Здесь решение должно было бы опереться опять на изысканиях прежнего собора: мы знаем, что тогда представлены были на

собор отобранные от весьма многих свидетелей сказки об отречении Никона, что при этом обращено было особенное внимание именно на то, произносил ли патриарх клятву при отречении – буду анафема и что все почти свидетели показали, что такой клятвы патриарх не говорил или, по крайней мере, они не слыхали. Но к прежним соборным исследованиям не обратились и на этот раз; мало того, даже самый вопрос об отречении Никона и самовольном удалении в монастырь поспешили оставить в стороне. Соборные исследования приняли оборот совершенно неожиданный. Царь представил собору письмо Никона к вселенским патриархам, перехваченное на дороге, как самую сильную улику против Никона в разных его преступлениях: «я на него ни малого бесчестия и укоризны не писывал», сказал при этом Алексей Михайлович «а он в грамотах своих к вселенским патриархам написал на меня многие бесчестия и укоризны». Паисий утверждает, будто Никон не знал, что его письма к патриархам перехвачены и был поражен, когда они были представлены на собор; но этому трудно поверить: – Никон, без сомнения, бдительно следил за судьбою своих посланий; вероятнее то, что говорит Шушерин, именно, что Никон упрекнул государя, за чем он распечатывал чужие письма, заметив притом, что послание он писал к патриарху Дионисию, как своему брату, духовно и тайно и не его вина, – если написанное тайно будет теперь известно всем.

И так царь представил собору письмо Никона к вселенским патриархам и велел его читать: чтению этого письма и прениям по поводу того, что читали, и были посвящены отселе все занятия собора на первом заседании, т. е. в течение, по крайней мере. 8 или 9 часов. Главный же вопрос – о самовольном удалении Никона с патриаршества остался, таким образом, в стороне. Впрочем, обойти его все-таки было невозможно; самое чтение письма, в котором Никон рассказывал, между прочим, как царь не дал ему управы на Хитрова и перестал являться при его служении и как по этому он решился оставить патриаршество, опять возбудило прения об этом деле. Но и на этот раз никаких обстоятельных розысканий не было сделано; замечательно только, что теперь уже сам Хитров решился принять участие в прениях, встал с места и начал защищаться весьма бойко и развязно: я справлял царский чин, говорил он, а патриархов человек произвел мятеж и я его зашиб не знаючи. Пример Хитрова ободрил и других: с обеих сторон, от синклита и от властей, раздались голоса против Никона; каждый говорил, как видно, что ему приходило в голову, не заботясь, относится ли это к делу, – власти, наприм., говорили, что за Никоном в Воскресенский монастырь увезли его люди много сундуков с имением... Решение по делу Хитрова последовало уже на другом заседании; тогда патриархи произнесли, между прочим, следующее замечательное определение: «когда Теймураз был у царского стола, то Никон прислал человека своего, чтобы смуту учинить; а в законах написано: кто между царем учинит смуту, тот достоин смерти; и кто Никонова человека ударил, того Бог простит, потому, что подобает таке быть». При этих словах патриарх антиохийский встал и осенил Хитрова своим патриаршим благословением. Что означало это благословение? – награду ли за то, что Богдан Матвеевич поступил так, как подобает быть, или полномочие – поступать так и на будущее время? – неизвестно.

Возвратимся, однако же, к первому соборному заседанию. Мы сказали, что оно было посвящено чтению Никонова письма к вселенским патриархам. Это чтение только и сообщало соборным рассуждениям некоторый общий порядок, которого опять нельзя найти в частных прениях по поводу того или другого места в письме. Самое письмо притом, как уверяет Шушерин, читали не все по порядку, но «еже угодно им, то, назнаменавши прежде и читаху». Несомненно, по крайней мере, что некоторые места в письме Никона оставлены были без замечаний и именно те, против которых трудно было сделать сколько-нибудь основательные замечания, хотя и вообще соборные замечания не отличались особенною основательностью и законностью. Так, например, подробно изложенная Никоном история его избрания на патриаршество, где он старался обратить внимание патриархов особенно на то, что принял патриаршество лишь под условием полного повиновения ему в делах церковных, – эта история вызвала только одно довольно неловкое замечание со стороны царя Алексея Михайловича. В письме говорилось: «посыланы есмы были в Соловецкий монастырь ради мощей святаго священномученика Филиппа митрополита, его же умучи царь Иван без правды, правды его ради». Не мудрено, что Никон употребил такое выражение не без особенного намерения: во время невзгоды он любил уподоблять себя то Златоусту, то Филиппу митрополиту и потому в словах о царе Иване мог быть намек и на другого царя. По крайней мере, Алексей Михайлович, кажется, увидел здесь именно такой намек и горячо принял его к сердцу: он сказал патриархам: «для чего Никон такое бесчестие и укоризну царю Ивану Васильевичу написал, а о себе утаил, как он низверг без собора Павла, епископа Коломенского, – допросите его, по каким правилам он это сделал»? Ужели Алексей Михайлович принял слова Никона о царе Иване Васильевиче действительно за бесчестие и укоризну его памяти, как будто Никон сказал неправду, – и хотел очистить ее от такой укоризны? И что за переход к вопросу о Павле Коломенском? Об Иване Васильевиче сказал, что он замучил Филиппа митрополита московского, а о себе не сказал, что без собора низверг Павла, епископа Коломенского! Об Иване Васильевиче кстати было сказать, говоря о поездке за мощами святителя Филиппа; но с какой стати было говорить при этом о низложении Павла Коломенского? После истории своего избрания на патриаршество, вызвавшей только приведенное сейчас привязчивое замечание Алексея Михайловича, Никон довольно подробно излагает в письме историю своего отречения: это изложение, как мы уже говорили, не возвратило соборных рассуждений к обстоятельному исследованию дела, а вызвало только смелый ответ Хитрова да неуместные речи властей и бояр. За тем в письме Никона, как известно, следуют разные жалобы на государя, на обиды бояр и незаконные поступки некоторых архиереев. На эти жалобы и обращено было особенное внимание; в их незаконности собор и старался главным образом обвинить патриарха Никона. Мы не станем приводить здесь всего сказанного на соборе по поводу отдельных мест и выражений в письме Никона, чтоб не повторял того, что читателю известно из XI т. «Истории России» г. Соловьева; заметим только, что рассматривая изветы Никона, на соборе не столько опровергали их, доказывая их несправедливость, сколько старались обратить их против самого Никона, подобно тому, как царь обратил против него упрек, сделанный царю Ивану Васильевичу: Никон жалуется на это, а сам виноват вот в чем! – так большею частью опровергали Никоновы жалобы. Обратим внимание только на важнейшее в этих соборных прениях по поводу Никонова письма к патриархам.

Самое важное значение было придано тому, что сказано в письме о Паисие Газском. Мы замечали уже, что Никон писал о Паисие в выражениях резких. Первый раз он распространился о нем, говоря об известном следствии по доносу Бабарыкина, в котором Паисий принимал такое деятельное участие: он исчислил много весьма важных обвинений против Паисия и жаловался, что такому человеку царь предоставил слишком большую силу в церкви русской, во всем его слушает и сделал судьею над самим Никоном. Неизвестно, все ли, что писал Никон о Паисие, было прочитано на соборе; но не видно, чтобы все это было подвергнуто строгому разбору. Дело ограничилось замечанием со стороны государя, что Паисий, вместе с другими, ездил на следствие в Воскресенский монастырь по его государеву приказу, и что Никон позорил его напрасно, – он свидетельствован отцом духовным и ставленная грамота у него есть. Еще свидетелем в защиту Паисия явился антиохийский патриарх Макарий, – он сказал: «Газский митрополит в дьяконы и в попы ставлен в Иерусалиме, а не в Риме, я про то подлинно знаю».³⁵ Гораздо более значения придали другому месту в письме, где также говорилось о Паисие. Никон жаловался, что царь «указал быть некоему собору и на соборе том указал быть первоседателем Газскому митрополиту Паисию Лигариду, и на том соборе приговорили Крутицкого митрополита Питирима, по благословению Газского митрополита Паисия Лигарида, перевести в Новъград, на первую митрополию русскую, а на его место поставили в митрополиты Павла Чудовского и иных епископов по иным епархиям многим; и от того их беззаконного собора преста на России святыя восточныя церкви единение и ваше благословение, но от римского костела начатки восприяли, по своим им волям». Никон, как видно из связи речи, хотел сказать здесь, что так как, по его убеждению, Паисий папист, принадлежит к Римскому костелу, то и епископы, поставленные по его благословению, получили свою духовную власть от Римского костела и следовательно поставлением их прерван иерархический союз русской церкви с восточною-православною, от которой, в преемственном порядке, все русские епископы получали поставление и духовную власть. Если эта мысль и выведена логически последовательно, то с другой стороны, нельзя не согласиться, что защитить ее было очень трудно и что, во всяком случае, она высказана в письме слишком резко и решительно. Этим и воспользовались на соборе, чтобы обратить ее в сильное обвинение против Никона. Оставив в стороне Паисия Лигарида и не обращая вообще строгого внимания на связь речи, царь Алексей Михайлович дал самое невыгодное для Никона толкование приведенному месту из его письма. «Никон нас от благочестивой веры и от благословения святых патриархов отчел и к католицкой вере причел и назвал всех еретиками: только бы его Никоново письмо до св. вселенских патриархов дошло, то всем православным христианам быть бы под клятвою и за то его ложное и затейное письмо надобно всем стоять (?) и умирать и от того очиститься». И так Никон обвинялся в том, что русскую церковь не признает православною, считает ее уклонившеюся в латинство. Обвинение, очевидно, весьма важное. Никон старался было объяснить свою мысль, – говорил, что у него речь идет о Паисие Газском и поставленных по его благословению архиереях; Паисия же он действительно не признает православным, да если б он не был и еретик, то не признает за ним права распоряжаться церковными делами в русской патриархии. Но объяснение Никона не было принято; напротив, со всех сторон раздались крики: «он назвал еретиками всех нас, а не одного Газского митрополита; надобно учинить об этом указе по правилам!» На этот раз, однако же, по правилам не было ничего постановлено, – перешли опять к чтению письма; но впоследствии снова обратились к этому сильному обвинению против Никона, – что он всю русскую церковь назвал еретическою.³⁶ Опять сам царь Алексей Михайлович обратил на него внимание собора, и притом выставил дело гораздо прямее и решительнее, нежели в первый раз: «бранясь с митрополитом Газским Никон писал в грамоте константинопольскому патриарху, будто все православное христианство от восточной церкви отложилось к западному костелу, тогда как святая соборная восточная церковь имеет в себе Спасителя нашего Бога многоцелебную ризу и многих святых московских чудотворцев мощи и никакого отлучения не бывало, держим и веруем по преданию св. апостол и св. отец истинно: бьем челом, чтоб патриархи от такого названия православных христиан очистили». При этом царь и весь собор поклонились патриархам до земли. Вот с какою торжественностью теперь выставлено было обвинение против Никона по поводу одной, не точно выраженной, мысли! Самая эта торжественность показывает, что возможности представить такое тяжкое обвинение очень обрадовались... Патриархи, со своей стороны, поддержали мнение царя и собора об особенной важности того, что писал Никон о неправославии русской церкви: «это дело великое», отвечали они, «за него надобно стоять крепко»; они старались даже (довольно

странно) показать, что называя Русских неправославными, Никон с тем вместе не признает православными и их, патриархов: «когда Никон всех православных христиан еретиками назвал (?), то он и нас также назвал еретиками, будто мы пришли еретиков рассуждать (!), – а мы в московском государстве видим православных христиан; мы станем за это патриарха Никона судить и православных христиан оборонять по правилам». Из рассказа нашего историка не видно, впрочем, чтоб они и на этот раз по правилам судили Никона; или, по крайней мере, как и по каким правилам судили; видно, напротив, что соборные рассуждения опять уклонились в сторону. Но Паисий рассказывает, что на этот раз были действительно прочитаны некоторые статьи в обвинение против Никона и произнесен над ним суд. Вот как именно передает он дело: «чему должен подвергнуться, сказал синклит, бесчествующий собственную свою паству и ложно называющий ее еретическою? Пропал Никон, если не докажет этого на деле! Да будет прочитано, сказали патриархи, положение об обязанностях патриарха – заботиться о вере и благочестии пасомых». – Сверх того прочитана была глава об епископах из Матвея Властаря, где говорится, что архиерею надлежит подвергаться опасности за народ свой и проч., «И так, изрекли патриархи, Никон, клевещущий на собственную паству, ложно показывая, будто великие и малые уклонились в папизм, не есть истинный пастырь, вошел не духовными дверьми, почему и должен быть лишен сана, яко хулитель собственной жены своей, т. е. паствы, чести которой он не соблюл». Вот какое определение состоялось, если верить Паисию, по поводу необдуманных выражений Никона о русской церкви, в его послании к патриархам.³⁷

Это происходило, как мы сказали, уже на втором заседании; первое кончилось очень поздно, – разошлись уже во втором часу ночи. Никон со свитою возвратился на Архангельское подворье. Всем хотелось подкрепить силы; но оказалось, что запасы, посланные из Воскресенского монастыря, вместо Архангельского, привезены были на Воскресенское подворье, с которым теперь не возможно было иметь никаких сношений. Никон послал сказать стрелецкому сотнику, содержавшему караул, чтобы он передал государю его просьбу – позволить его людям свободный выход с подворья, потому что они умирают с голоду. Сотник отказался идти; едва нашелся человек посмелее, который решился передать боярам, в каком положении находится Никон со своими людьми; бояре донесли о том государю, который немедленно велел послать к Никону из дворца большие запасы всякого продовольствия. Никон, не принял царских посылок, – он сказал, что ничего не требовал и не требует, как только позволения его людям свободно выходить из подворья, когда нужно. Алексей Михайлович удовлетворил эту просьбу Никона, но был очень огорчен его отказом принять царские дары и впоследствии за это жаловался на него патриархам, которые заметили по сему случаю, что «Никон все делает изступя ума своего».

5 декабря собрались в столовой царской палате – патриархи, власти, синклит и послали звать на собор Никона. Пока его ждали, царь почему-то нашел нужным объяснить собору, что когда Никон ехал в Москву, то по его государеву указу взят у него из-под креста малый (Иван Шушерин) за то, что в девятилетнее время Никону носил всякие вести, и чинил многую ссору, и что Никон за это жалуется на него и его бесчестит: так если на соборе Никон станет говорить об этом, заключил царь, вы святейшие патриархи ведайте; да и про то ведайте, что Никон перед поездкою в Москву исповедался, приобщился и маслом освящался. Патриархи подивились гораздо. Между тем явился на собор и Никон. Он вошел с теми же обрядами, как и в первый раз и также в преднесении креста. Но теперь такая торжественность признана совершенно неприличною: «повелеша святейшие патриархи», сказано в соборном деянии, «крест святый иподиакону своему от крестоносца взять, – и бысть тако». Начались опять допросы Никону и обвинения против него. Порядка в исследованиях на этом втором заседании мы находим еще меньше, нежели на первом: там некоторый порядок поддерживался, по крайней мере, чтением Никонова письма; здесь, напротив, беспорядочность доходила иногда до нарушения благопристойности. То патриархи совершенно неожиданно зададут Никону вопрос, в роде следующих: а зачем ты носишь черный клобук с херувимами? – или: а зачем ты надел на себя два креста? То встанет кто-нибудь из властей, или бояр, чтобы повторить, опять совершенно неожиданно, какую-нибудь старую улику против Никона; то все вместе закричат на него: как ты Бога не боишься! непристойные ты речи говоришь, – бесчестишь царя и святейших патриархов! Не удивительно, что и сам Никон не слишком заботился при этом о соблюдении приличий, не стеснялся в своих ответах даже патриархам. «Широк ты здесь», заметил он по одному случаю антиохийскому патриарху, – «как-то ты ответ дашь пред константинопольским патриархом!» В другой раз, когда патриархи спросили его: где жили антиохийский и александрийский патриархи в то время, как поставили Иова на патриаршество московское? – Никон ответил, что не помнит, – в то время не велик был. За подобные речи и патриархи платили ему суровыми словами. Антиохийский сказал один раз: «сам дьявол исповедует иногда истину, а Никон истины не исповедует». Обо всей этой беспорядочности происходившего на втором соборном заседании рассказ нашего историка сообщает достаточное понятие;³⁸ мы обратим внимание только на то, что происходило здесь особенно важного в отношении к делу Никона или, по крайней мере, такого, что должно бы иметь особенную важность.

Всего важнее было на этот раз исследование об отречении Никона, происходившее и теперь в самом начале заседании. Паисий пишет даже, что к этому исследованию приступили с особенной торжественностью. Патриархи, один за другим, произнесли речи, в которых убеждали Никона говорить правду; антиохийский заключил свою речь следующими сильными словами: «И так, брат Никон, скажи ради самой правды – зачем ты отрекся от престола своего? – Ангели записывают твое признание и если солжешь, солжешь не человекам, а Духу истины, испытующему сердца». Никон повторил свой прежний ответ, что ушел от государева гнева; но прибавил к этому, что теперь готов идти, куда великий государь изволит. Патриархи как будто не обратили внимания на ответ Никона; они только заметили ему, что он отрекался с клятвою и что многие слышали его клятву. «Это на меня затеяли», отвечал Никон, – и снова прибавил, что если он не нужен, куда царское величество изволит, туда он и пойдет. И опять этому ответу не дали никакого значения, – самые даже вопросы об отречении были на время прерваны посторонними вопросами. Но патриархи, как видно, не без намерения сказали, что многие слышали о клятве Никона. Не обращаясь к актам прежнего московского собора, в которых были уже собраны все свидетельства о том, с клятвою, или без клятвы, Никон оставил патриарший престол, они обратились за таким свидетельством к самим присутствовавшим на соборе: «скажите нам всю правду про отречение Никона с клятвою». Свидетелями против Никона явились – Питирим Новгородский, который и в сказке поданной прежнему собору писал, что Никон при отречении говорил: буду анафема, – и еще Тверской архиепископ Иоасаф, человек, как надобно думать, близкий к Питириму;³⁹ их поддержал из синклита Родион Стрешнев. Другие не решились говорить против своих прежних показаний. Паисий повествует, будто Никон, назвал Питирима с Иоасафом и Стрешневым лжесвидетелями, говорящими ложь из угождения государю, что потрясло всех и наделало много шуму на соборе, и будто вслед за сим были прочитаны свидетельства из разных писателей о достоинстве и качестве достоверных свидетелей, в доказательство того, что устами двух или трех свидетелей утверждается всякое слово и что след., свидетельство двух архиереев должно иметь полную силу. Но по рассказу нашего историка дело происходило не совсем так. Никон не стал защищаться против свидетелей, а только в третий раз сказал: что теперь уже о престоле патриаршем ему говорить нечего, – пусть будет, как изволит великий государь и вселенские патриархи. В продолжение заседания прежние свидетели еще однажды повторили свои уверения, что Никон клялся никогда не возвращаться на патриаршество, – и опять Никон старался прекратить дело замечанием, что и теперь он не имеет мысли возвращаться, что отдается на волю государя.

В этих новых розысках об отречении Никона замечательно: во-первых – то, что собор по прежнему, конечно не без намерения, уклонялся от рассмотрения деяний первого собора по Никонову делу, во-вторых – это желание Никона прекратить дело об отречении мирным путем, это неоднократно повторенное им уверение, что он не ищет более патриаршества, отдается на волю царя и патриархов, – и, наконец, то, что собор не обратил никакого внимания на эти уверения Никона, тогда как oни должны были бы привести к рассмотрению поданных им условий, на которых он соглашался удалиться в монастырь, – условий, как мы знаем, уже рассмотренных и приготовленных для соборного утверждения: напротив судьям Никона как будто не нравилось его миролюбивое расположение, как будто им хотелось вызвать его на раздражительные ответы, столь для него опасные, чего и достигали действительно разными мелочными вопросами.

Другим важным обстоятельством на втором соборном заседании следует признать то, что здесь была, наконец, сделана попытка судить Никона на основании церковных правил; – именно патриархи приказали читать выдержки из тех постановлений по вопросам о царской и патриаршей власти, который привез Мелетий и которые, как мы видели, были поставлены в основании суда над Никоном и на предварительных соборных рассуждениях. Приведем об этом рассказ Паисия, который, по обычаю, постарался представить дело в некотором порядке и с собственными украшениями. «Патриархи сказали Никону: мы пришли сюда не спорить с тобою, а представить решение святейших патриархов, и так как ты захотел знать, имеем ли мы на то(?) разрешение и двух других патриархов, то вот мы показываем тебе подписи их на этих постановлениях, присланных еще прежде нашего отбытия». Никону очень не трудно было бы объяснить патриархам, что эти подписи не могут служить доказательством, будто другие патриархи уполномочили их быть его судьями, на что собственно он и желал иметь от них удостоверение. «Но, продолжает Паисий, Никон должен был по неволе умолкнуть, когда увидел подписи, ибо не мог явно противодействовать правде. После сего были прочитаны и самые патриаршие статьи. Сперва прочитана 14 глава, что епископ, однажды отрекшийся от своей кафедры, не может на нее возвратиться, в подтверждение которой приведено 13 правило перво-второго собора. Никон сказал, что признает только 7 вселенских соборов и те из поместных, которые были не позднее вселенских, почему и перво-второго собора не признает каноническим. Патриархи сказали: и так ты и сего нашего собора каноническим не признаешь? – Все это старушечьи побасенки, отвечал Никон»; но по другим сведениям Никон отвечал не так, – он сказал, что «приведенное правило не апостольское, не вселенских и не поместных соборов; а таких правил не принимает». И так, он вовсе не отвергал значения перво-второго собора и вообще соборов бывших после седьмого вселенского; а не признал подлинности только прочитанного правила. По этому случаю было замечено Никону, что правила, которые он отвергает, приняты церковью. Никон отвечал в свою очередь, «что их нет в русской кормчей, а греческие правила не прямые, печатали их еретики». На этом спор о греческих правилах был прерван посторонними вопросами; но спустя несколько времени к нему возвратились снова. По сказанию Паисия это происходило в конце заседания следующим образом: «Антиохийский встал и спросил: ясно ли каждому из присутствующих, что александрийский есть судья вселенной? – Знаем и признаем, что он есть и именуется судьею вселенной, воскликнули все единогласно (и так, недаром Паисий писал об этом предмете целое исследование!). Александрийский же сказал: хоть я и судья вселенной, но буду судить его (Никона) по номоканону, – подайте мой номоканон. И было прочитано 12 правило Антиохийского собора: кто потревожит царя и смутит его царство, не имеет оправдания. Никон, смутившись умом, возразил, что эта книга напечатана еретиками и, следовательно, не может иметь авторитета. Позвали греческих архиереев и спросили, какого они мнения о книгах, напечатанных в других землях, особенно в Венеции? Все заодно ответили, что церковные книги, за неимением у себя типографий они получают из славной державы Венецианской, принимают их от всей души и не престают читать денно и нощно в церквах. Принесен был для большего удостоверения русский номоканон. Никон отверг и его, как неисправно изданный при Иосифе патриархе; при этом нехотя прибавил, что некоторые книги неисправно изданы и в его патриаршество, почему и поручил архиереям в удобное время их исправить. После этого греческие архиереи были спрошены: как должен, быть наказан

Никон, нарушитель божественных канонов, презритель отеческих преданий», и проч. и проч.? Греки ответили: «да будет отлучен» и лишен всякого священнодействия». – «Хорошо высказали», заметили на это патриархи, – «пусть будут спрошены теперь и русские apxиереи». Русские повторили ответ греков. «Тогда встали оба патриарха, и александрийский, в качестве судьи вселенной, произнес приговор». «И так, на соборе приведены были, без надлежащего притом рассмотрения, только два или три правила в основание суда над Никоном. Правда, сам Никон, своими резкими и странными замечаниями о греческих книгах, напечатанных в Венеции (если только верно передает их Паисий)⁴⁰, прервал, по видимому, дальнейшее чтение правил; но эти замечания не могли бы служить препятствием к ближайшему рассмотрению правил, относящихся к делу Никона, если бы сами члены собора имели желание войти в такое рассмотрение; кроме того, нельзя не заметить здесь еще раз, что собор опять оставил без внимания те правила, касательно поступков Никона, которые в значительном числе были уже собраны и рассмотрены на прежнем соборе. А между тем сам же собор сознавал нужду произнести приговор над Никоном на основании правил, как вы-

разил это александрийский патриарх в своем замечательном изречении: «хоть я и судия вселенной, (т. е. мог бы судить Никона как мне угодно), но буду судить его по номоканону».

Приговор Никону, произнесенный александрийским патриархом, «в качестве судии вселенной», начинается так: «Благословен Бог и проч. Изволися Духу Святому и нам: по данной нам власти вязать и решить, мы, согласно приговору святейших патриархов, братий и сослужителей наших, постановляем, что Никон на будущее время не есть и не именуется московским патриархом, а иноком и старцем Никоном за проступки всюду разнесшиеся и за прегрешения, им совершенные против божественных канонов». Следует исчисление поступков Никона, тех самых, которые исчислены и в полном соборном определении, прочитанном при низложении Никона в чудовской церкви. «Этот приговор», продолжает Паисий Лигарид, «приказано было написать на греческом и русском языках в вечную память, а отлучение совершить в назначенный день в церкви по древнему чину и обыкновению. После сего собор спешил разойтись».

Таким образом, судьба патриарха Никона была, наконец решена. Заслуживал ли он действительно такого строгого приговора, какой был произнесен, над ним? – Мы конечно, не возьмем на себя решение этого вопроса. Но что суд над Никоном, – или точнее – ход этого суда не имел законной правильности, это мы старались указать в нашем изложении соборных деяний, даже на основании тех известий, которые явно не благоприятствуют Никону. Этот недостаток законной правильности суда мы видим особенно в том, что собор, как будто преднамеренно, не обратил должного внимания на исторический ход дела и на то, в каком положении оно находилось пред открытием собора,– т. е. не подверг надлежащему рассмотрению того, что было сделано по делу Никона в течении 9 лет, – особенно таких важных актов, как деяния собора 1660 г. и представленное Никоном в 1665 году изложение условий, на которых он желал удалиться навсегда в монастырь, изложение, по поводу которого уже были сделаны предположительно соборные постановления. Оставив без внимания главную сторону дела, собор остановился преимущественно на разных частных обвинениях против Никона, притом воспользовавшись случайным обстоятельством – перехваченным письмом его к патриархам, – на обвинениях, положим, в таких проступках, которые подвергали его справедливому осуждению, но на которые не обратили бы внимания (да и не обращали прежде), если бы не случилось главного, что довело его до суда, но на что суд не обратил надлежащего внимания, т. е. самовольного оставления кафедры на целые девять лет. И потом – как рассматривали на соборе самые обвинения, представленные против Никона? Никон стоял, можно сказать, не пред судьями, т. е. людьми, собравшимися беспристрастно обсудить его дело, а пред одними обвинителями, которые собрались только за тем, чтобы высказать ему его вины, действительность которых они признали уже не подлежащею сомнению (что мы и видели на предварительных соборных совещаниях) и готовы были защищать. От большинства властей и бояр нельзя было и ожидать иного отношения к делу; но достойно замечания, что также относились к делу и греческие патриархи: и в этом-то главным образом, мы видим влияние на них того, «одноязычного» с ними советника, которому Алексей Михайлович поручил познакомить их с подробностями Никонова дела, столь «хорошо ему знакомого»... Сам Никон, по своему обычаю, очень резко, но вместе и верно указал при двух случаях внутренние побуждения, которыми руководствовались патриархи в суде над ним и которые, конечно, со своей стороны старался внушить им и Паисий, знакомя их с положением дела. Когда патриархи в столовой палате произнесли над Никоном приговор, он заметил им, что они не посмели бы этого сделать, если бы не было на то воли государя. В другой раз, когда патриархи при низложении Никона сняли с него клобук с жемчужными херувимами и панагию с камнями, он сказал им: «возьмите, – это вам пригодится; ведь вы скитальцы и данники Турок, – пришли из дальних стран не затем, чтобы учинить мир, а чтобы получить нечто потребное себе и чем заплатить дань вашим обладателям». Действительно, нельзя не согласиться, что в их поведении относительно Никонова дела заметно не столько желание вникнуть в него со всею основательностью, сколько желание угодить царю и чрез то сохранить свои личные интересы. Нет сомнения, что не менее, если не более, охотно они оправдали бы Никона, как теперь осудили его, если бы это согласно было с желанием русского царя и, следовательно, с их личными выгодами: ведь не затруднились же впоследствии четыре патриарха разрешить Никона, уже умершего, от осуждения, произнесенного над ним их «братиями», – возвратить ему имя патриарха и прислать прощальные грамоты, когда их попросил об этом царь Феодор Алексеевич? Мы имеем два довольно любопытные документа, объясняющие несколько деятельность антиохийского и александрийского патриархов на соборе против Никона, и именно в том смысле, как мы ее понимаем – это их послания к двум другим патриархам – иерусалимскому Нектарию и константинопольскому Дионисию, с известием о низложении Никона. Мы уже знаем, как смотрел на дело Никона патриарх Нектарий. Сознавая, что решение собора по этому делу должно произвести на него неблагоприятное впечатление и как бы чувствуя себя действительно не совсем правыми, патриархи писали к Нектарию очень уклончиво и неопределенно, не входя ни в какие подробности. Сначала они объясняются, что решились ехать в Москву потому только, что получили сведения, будто и сам Нектарий отправился туда, а константинопольский патриарх послал своего екзарха (следовательно они приехали без полномочия действовать от лица двух других патриархов? – а между тем на соборе уверяли Никона в противном!). Переходя потом к самому делу, они отказываются перечислять в письме множество вин, оказавшихся за Никоном, «занеже епистолия не имеет в себе что-либо тайно». Из всех преступлений Никона, они упоминают только об одном (и такое исключение в пользу одного этого известия весьма знаменательно в письме к патриарху иерусалимскому): «в такое прииде напыщение гордностный Никон, яко сам себе хиротониса патриархом Нового Иерусалима!» В заключение они извещают Нектария, что после «подробных исследований, признали Никона недостойным священного сана. Гораздо откровеннее писали они к патриарху Дионисию: здесь нет уже речи о том, что епистолии не удобно вверять тайны, – напротив, приступая к изложению происходившего на соборе, они приводят на память слова писания: ничтоже тайно есть еже не открыется. В этом изложении они, между прочим, пишут, что рассматривали подробно деяния поместного московского собора и нашли его чистым и по святым правилам составленным (это-то именно и не было сделано), и что, тщательно рассудивши о делах Никона, они низложили его «народно в церкви» (мы увидим сейчас справедливо ли и это). Но для нас особенно важно следующее место в письме: «мы надеемся, что обычная милостыня великому престолу (т. е. константинопольскому) и прочим убогим престолам, будет возобновлена, мало этого будете больше и обильнее.... надеемся также, что после нашего пребывания восстановится (в России) прежняя наша честь и слава, так как некоторые своим буйством обесчестили здесь преизящную светлость нашего рода и сделали нас достойными презрения у вельмож»... ⁴¹

Прошла целая неделя после того, как на соборе был произнесен суд над Никоном. Наконец, (2 декабря, его призвали в небольшую церковь Благовещения, над воротами в Чудове монастыре. В церкви находились только патриархи с архиереями, да несколько бояр; Алексей Михайлович не решился присутствовать при таком печальном действии, как низложение его бывшего собиннаго друга, которого прежде так торжественно возвел он на патриарший престол; из народа в церковь не пустили никого. Как скоро вошел Никон, патриархи велели читать соборное постановление о его низложении, с подробным исчислением всех его проступков; потом александрийский патриарх снял с него клобук с херувимами и панагию; только архиерейской мантии не решились снять с него, – ее велено было отобрать у Никона уже на пути в заточение. При всех этих действиях Никон, конечно, имел некоторое право сказать патриархам: «откуда взяли вы законы поступать так со мною? Зачем вы делаете все это тайно, – привели меня в эту маленькую монастырскую церковь, где нет ни царя, ни синклита, ни народа? Разве в этой церкви принял я пастырский жезл? Меня упросили принять патриаршество при множестве народа; я согласился, видя его слезы и слыша клятвы царя; я поставлен в патриархи в великой соборной церкви! Если теперь вам захотелось осудить меня и низвергнуть, – пойдемте в ту церковь, где я принял пастырский жезл, – там делайте со мной, что хочете!...»

Тайком от народа совершили над Никоном обряд низложения; тайком же решились отправить его и в заточение. Отъезд назначен был 13 декабря. С утра стали сходиться в кремль толпы народа; между ними распространили слух, что Никона повезут по Сретенке, – и когда народ устремился туда, чтобы занять удобные места, где можно будет увидеть низложенного патриарха, Никона выпроводили из Москвы другими улицами. Его повезли в ссылку в Ферапонтов монастырь.

Туда мы не последуем за Никоном. Низложением и ссылкой в заточение было кончено дело патриарха; а мы только и имели целью изложить последовательный ход этого дела с начала до конца, – показать, какими путями и с каким искусством и настойчивостью, достойными лучшего назначения, сильная партия врагов патриарха Никона вела и привела к желанному исходу это злополучное дело, начавшееся охлаждением двух, некогда неразлучных, друзей и кончившееся, таким образом, полным и решительным падением одного из них. С низложением и ссылкой для Никона, действительно, все было кончено: в ферапонтовском и белозерском заточнике трудно узнать прежнего Никона, каким был он в эпоху своей исторической деятельности.

Мы не станем входить и в рассмотрение вопроса о значении такого необыкновенного в нашей истории явления, как распря русского патриарха с русским царем. Укажем в заключение только один весьма любопытный факт, объясняющий отчасти, как смотрели на дело современники, какое они приписывали ему значение. Когда судьба патриарха Никона была решена, когда этот всемогущий человек, которого все так боялись, сошел со сцены: тогда некоторые из властей русских взглянули на совершившееся дело спокойнее и прямее, и к крайнему огорчению своему увидели, что действуя так решительно и упорно против Никона, они действовали против самих себя, что в деле Никона с Алексеем Михайловичем решался очень близкий к ним вопрос, вопрос – о сравнительном превосходстве властей церковной и гражданской, увидели, что с падением Никона восторжествовала эта последняя, чему сами они так много содействовали, и что из этого надобно ожидать в будущем многих неблагоприятных последствий для церкви, об интересах которой они обязаны заботиться. Все это представилось теперь со всею ясностью русским архиереям и они решились поискать средств исправить как-нибудь свою ошибку: стали просить, чтобы точнее были определены взаимные границы власти гражданской и церковной. Нашлись между ними даже и такие, которые без этого не хотели подписать соборного определения о низложении Никона, – как напр., архиепископ Рязанский Иллapион, один из наиболее умных и деятельных архиереев того времени, бывший прежде горячим противником Никона. Открыты новые соборные рассуждения; в жарких прениях решались вопросы: может ли совмещаться архиерейство с царским достоинством? может ли патриарх подлежать царю? и т. п. Паисий Лигарид истощал все свое красноречие, доказывая превосходство царской власти пред патриаршею; – случай услужить щедрому и страннолюбивому царю был самый близкий, – и речи его были действительно, так блестящи и одушевленны, как никогда прежде. Дело кончилось, разумеется, тем, что архиереи более решительно отстаивавшие свои мнения, были подвергнуты запрещению, а потом, когда принесли раскаяние, разрешены снова.⁴² Всех больше выиграл, как и прежде, греческий оратор. За такую великую услугу, «что святое его царство привел в добрый конец, яко разумнейший и премудрейший», Алексей Михайлович считал недостаточным наградить Паисия только своими царскими дарами: он ходатайствовал за него пред патриархом иерусалимским, чтоб сняли с него запрещение. И патриарх «ради прошения и любви» самодержца русского освободил Паисия от всего отлучения и проклятия, хотя он имел «многие и великие вины и согрешения», и хотя в то самое время, когда русский царь так усердно хлопотал за него пред патриархом иерусалимским, он писал в Палестину дерзкие письма, наполненные укоризнами патриарху Нектарию⁴³...

Великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия и малыя Pyciи самодержцу. Богомолец ваш, смиренный и грешный Никон, бывший патриарх, о вашем государеве душевном спасении и телесном здравии, и о еже на супостаты победе и одолении Бога молю, да здравствуеши с своею царицею, а с нашею государынею и великою княгинею Мариею Ильиничною, и с своими сынами, а с нашими государями, царевичами и великими князьями Алексеем и Феодором Алексеевичами, с своими сестрами, а с нашими государынями, царевнами и великими княжнами, ц. и в. к. Ириною Михайловною, ц. и в. к. Анною Михайловною, ц. и в. к. Татьяною Михайловною, и с своими дщерями, а с нашими государынями, царевнами и великими княжнами ц. и в. к. Евдокиею Алексеевною, ц. и в. к. Марфою Алексеевною, ц. и в. к. Софиею Алексеевною и со всем сигклитом, и со всем христолюбивым воинством, и со всеми православными христианы. Еще же молю не прогневатися на Богомольца вашего, яко о нужнейших ми дерзнух писати к тебе великому государю, уповая на прежде бывший Твой благий нрав о Бозе.

Слышахом, яко яже дал еси святей велицей церкви, паки ныне повелел возвратити. Молю Тя Господом Богом нашим Иисус Христом таковая не деяти. Понеже сам еси чтеши Божественное писание, еже гласит: Дайте, рече, и дастся вам. И паки инде речено есть: Ангеле, почто сатана искуси сердце твое солгати Духу Святому? Не сущее ли твое бе, и в твоей бе власти дати или ни. А яже преднаписашася, вся к пользе нам преднапи- сашася. И паки молю Тя, великого государя, престати от таковых; не уподобляйтеся, рече, злым, но паче благим; поревнуй оной убогой вдовице, давшей две медницы, и второй, возлиявшей мvро на нозе Христовы, ей же рече Христос в память быти, и есть доныне чтомо и хвалимо, и образ всем Боголюбцам, даяшим Святым Божьим церквам. Не неради, Господа ради, о малых сих, да не в великое нерадение приидеши и прогневаеши Господа своего; ибо он малого презорства великое возрастает. Еще бо имаши многа блага, и не сущее свое даеши, но Божие Богу. Сего ради и во церкви гласят: Твоя от Твоих Тебе приносяще.

Еще мысль моя понуди мя к Тебе великому государю и се писати: Аще и аз по долгу моему прощения от Тебе великаго государя чрез писание просих, в нихже, яко человек согреших, по заповеди Господней рекшей: аще принесет дар твой ко олтарю и помянеши, яко имать ничто брате твой на тя, остави ту дарь и шед прежде смирися с братом своим. Аз же не яко брат, но яко последний Богомолец есм Ваш; и Ты великий государь чрез стольника своего Афанасия Ивановича Матюшкина прислал свое милостивое прощение. Ныне же слышу, многое твориши не яко прощенному, но яко последнему злодею. Худыя моего смирения вещи повелел еси взяти, яже суть в келлии осталися, и письма, в нихже многое таинство, егоже никому же от мирских достоин ведати. Понеже попущением Божиим и Вашим государским со-

ветом с освященным собором избран бых, яко первый святитель и многое Ваше государево таинство имех у себя, такожде и иных много, овия требующе совершенного прощения грехов своих, написующе своима рукама и запечатлеюше подаша мя, да яко святитель имея власть по благодати Божией, данней нам от Пресвятаго и Жи- вотворящаго Духа, власть на земли вязяти и решити человеческие грехи, разрешу им грехи, их же разръшитя никому иному и ведати подобало, мню, ниже самому Тебе великому государю. И дивлюся о сем, како вскоре в таковое дерзновение пришел еси, иже иногда страшился еси на простых церковных причетников суд наносити, якоже и святыя законы не повелевают, ныне же всего мiра иногда бывши аки пастыря восхотел еси грехи и таинства ведати и не сам точию, но и мiрским попустил еси, ниже дерзающим бесстрашно на таковая, не постави Господи во грех, аще покаются. Вскую ныне наши судятся от неправедных, а не от святых? Аще ли что изводил Ты, великий государь, требовати от нас, и мы, что Тебе подобало, сотворили быхом.

Но слышим, яко сего ради cie бысть, да писание святые десницы Твоея не останется у нас, еже писал еси, жалуя нас Богомольца своего, любо почитая великим государем и проч. не по нашей воли, но по своему изволению. Не вем, откуду cie начася; помню Тобою великим государем такия начатки явишася. Понеже Ты, великий государь, писал тако и в граматах Твоих государевых во всех, и в отписках изо всех полков к Тебе, великому государю, так писано, и во всяких делах, и не возможно сего испразднити. Да потребится злое cie и горделивое, проклятое проименование, аще и не моею волею бысть cie. Надеюся на Господа, яко ни где не обращется моего на cie хотения или веления, разве лживаго сочинения, егоже ради днесь много пострадаю и стражду Господа ради от лжебратии, их же уста полны суть горести и лести, под язы-ком их неправда и проч. Понеже елико речено нами смиренно, се исповедано гордо, и елико благохвально, се речено хульно, и толико лживыми словесы возвеличен гнев Твой на мя, мню, ни на кого инаго тако. Что не вельми велико, се вельми возвеличено, чего не причастен бых в Твоих, государевых чинех, о том истязан, чего не хотех, ни произволях, еже зватися великим государем, о том пред всеми людьми укорен и поруган туне. Мню и Тебе великому государю не беспамятно, что и во святей Литургии слышал еси, по нашему указу, по Трисвятом кликали великим господином, а не великим государем; о сем и веление наше было. Аще ли Тебе великому государю не памятно, изволь церковников и дьяков соборных допросити; аще не солгут, такожде Тебе рекут, якоже и аз ныне глаголю.

Но паки о лжебратских неправдах да глаголем. Толика лжа их на мя возвеличися, яко и сущих враг Твоих аз осужденнее явихся, иже бе иногда во всякой благостыни и единотрапезен с тобою (не постыждуся о сих похвалитися), и питан бых, яко телец на заколение, многими тучными брашнами, по обычаю вашему государеву, его же аз много насладився, не могу вскоре забыти. Ныне же Иуния в 25-й день, егда торжествовася рождение благоверныя царевны и великие княжны Анны Михайловны, вся возвеселившеся о добром том рождестве насладится трапезы твоей: един аз, яко пес, лишен богатыя вашея трапезы; но и псы, по реченному, насыщаются от крупиц падающих от трапезы господей своих. Аще не бы яко враг вменен бых, не бы лишен бых малаго уломка хлеба от богатыя Вашея трапезы. Сам Ты, великий государь, не невеси Божественное писание, о чесом первее иных в день судный истязани будем. Алчен бе рече, и не накормисте мя. Cie же речеся не аки о алчных печашеся Христос, но любовь составляя. Понеже не богатый точию се может творити, но и нищ и всяк. Понеже никто же лишаяйся лишен бывает дневныя своея пищи, аще и нищь есть. Аще бы о нищих точно печаловася Христос, не бы инде глаголал: не пецытеся что ясте, или что пиете; воззрите на птицы небесныя, яко ни сеют, ни жнут, ни собирают, и Отец небесный питает их. Се и аз пишу, не яко хлеба лишаяся, но милости и любве истязуя от Тебе великого государя, да не посрамишися и о сих от Господа Бога в день судный. Аще ли и враг вмеясн есм, им же благодатию Божиею не бых никогда же Вам, великим государем; но и о вразех речено есть: аще враги твой алчет ухлеби его; и паки: любите враги ваша. Мнози и врази и ратоборствующии приемлют благодать вашу; аз же егда не зело обогатихся нищетою, тогда паче и паче приумножися милость Ваша; ныне же егда Господа ради всех лишихся и нищетствую, лишен есмь и милости Вашей, аще и умножена суть молитвы наши о Вашем душевном спасении и о телесном здравии. Не забываем бо реченнаго Апостолом, иже заповеди молитися первее за царя и всех иже во власти сущих, яко да даст Вам Господь тихое, мирное и безмятежное житие, яко да и мы поживем во всяком благочестии и чистоте.

Еще же и Самаго Тебе, великий государь, молю, престани Господе ради туне на ми гневатися. Солнце, речеся, во гневе Вашем да не зайдет. Кто бо, рече Св. Дух усты Пророка Давида и Царя, взыдет на гору Господню? – ходяй без порока и делаяй правду, глаголяй истину, иже не ульсти ее сердцем своем, и не сотвори искреннему своему зла и поношения на ближняго не прияте. Творяй сия не подвижится во втьке. Снцев Царя и Пророка устав. Аз же ныне паче всех человек оболган Тебе, в. г., поношен и укорен неправедно. Сего ради молю Тя претворися Господа ради и не дей мне грешному немилосердия, не попусти истязати моя худыя вещи; убойся глаголющего: им же судом судите, осудитеся, и сю же мерою мерите, возмерится вам; яко же хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде: и еже себе не хощеши, иным не твори. Похощеши ли, да твои таинства не по воле твоей, ведати дерзнут человецы? Убойся глаголющаго: небо и земля мимо идет, словеса же моя не мимо идут. И паки: ioma и едина черта не прейдут от закона, дóндеже вся будут. Како не имаши постыдитися глаголющаго: блажени милостивии, яко mиu помилованы будут? Како имаши помилован быти, сам не быв милостив? Како помолишися и оставление долгов испросиши глаголя: остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим, а не оставляя никогдаже? Како имаши узрети по многом своем и долголетном житии лице Божие, не быв чист сердцем? Еще же не аз точию, но мнози мене ради страждут. Пред малыми сими днями со князь Юрьем Ты, в. государь, приказывал, что яко бы Ты един ко мне добр и князь Юрья; ныне же не точию сам ты ко мне убогому Богомольцу зело не милостив явился, но и хотящим миловати мя возбраняеши и всем заказ крепкий положен ко мне приходити. Господа, Господа ради молю, престани от таковых. Аще и царь еси великий, от Господа поставленный, но правды ради.

Что же ли моя неправда пред Тобою? Что церкви ради суда на обидящаго просих? Что же? Не точию суд праведен не получих, но ответы исполнены немилосердия. Ныне же слышу, яко чрез законы церковные Сам изволиши священные чины судити, их же не поверено ти есть судити от Бога. Воззри Господа ради на первые роды, иже чрез закон дерзаша, еже бы священная деяти. Сам Ты, в. г., не невеси, како Озия прокажеся и пр. Такожде о Мануиле царе Гречестем и сему явлении мню не невеси, иже восхоти священников судити, како явися ему Христос подобие ем тем, ниже написан у главы его стоящь; ныне же по смотрению Божию имеет той Свитый Христов образ святая, великая соборная Апостольская церковь в недрах своих в царствующем граде Москве и святая десница Христова яко исправися указательным перстом, тако до днесь показуется, егда повел Ангелом показнити царя, яко да накажется не судити моих рабов прежде общего суда, яко же и прочее повести сея святыя возследование показует. Умилися Господа ради и не озлобляй мене ради грешнаго жалящихся о мне грешнем. Bси бо людие твои суть, и в руку твою суть, и несть избавляющего их от святыя державы твоея. Сего ради паче милуй и заступай, якоже учит Божественный Апостол глаголя: Божий бо слуга еси во отмщение злодеем, в похвалу же Боготвор- цем, и не на лица зряще суд суди, но праведен суд суди, и иже суть озлоблени и заточени, или малых вин ради или по оболганию, Господа Бога ради свободи и возврати, да Бог Святый оставит многая твоя согрешения.

Елицы же глаголют на мя, яко бы много ризницы взях с собою, Богъ Святый не постави им сего во грех, аз же чист есмь от сих. Един саккос взях, и той недорог, простый, а омофор прислал мне Гавриил Халкидонский митрополит, и не корысти ради, но егда жив и потреба молитвы о вашем государеве душевном спасении и о телесном здравии, да сотворю в них, а по смерти на грешное мое тело да положатся. А елицы глаголют казны много взя с собою: и не взях, но точию удержах, елико потребно будет издержати в церковное строение, и по времени хотех отдати, и еще казначею отдах Воскресенскому в отшествие мое, не корысти ради, но да в долгу братию не оставлю, понеже с деловцами нечем было расплатился. А где же иная казна, яве есть пред очами всех человек: двор Московский строен, тысящь десяток ова в больше стало, насадный завод тысящь десяток стал, и Тебе, в. г., тем челом ударил на подъем ратный, тысящь с десять в казне на лицо, девять тысящь дано ныне на насад, на три тысяищи летось лошадей куплено, шапка архиерейская тысящь пять, шесть стала, а иного расходу Святый Бог весть, елико убогим, сирым, вдовам, нищим, и тому всему книга есть в казне. Но о всех, аще чим преогорчих Тя, в. г., каюся и Господа ради прощения прошу, да и сам у Господа прощен будеши. Отпустите, рече, и отпустятся вам. На письмо Господа ради не позазри, мало вижу, а на бело писати некому. Здравствуй, в. г., со всем своим благодатным Домом на многа лета, Лета 7167 в Иулии.

Долгим рассмотрением и не единыя от вещественных тварей обретох в том же и едином чину доблестно всегда содержащия, но вся пременению повинна, Богом венчанный государю, православный царю и великий князь, Алексею Михайлович, всея великия и белыя и малыя России самодержец и иных многих государстве обладатель! Вознесох бо очеса горе, и видех пространное небо беспрестанным движением от востока на запад многоличным разнствием точащееся со светлы и всею лепотою своею; зрех низу и се вся непостоянна и мимогрядущая. Еще возвед очи на стихия, вижу яко аер исполн есть различного пременения, огнь скорому повинен изменению, земля же, ныне благовонными украшенна цветы, на утрие нага внезапу зрится и безплодна. Сонмище паки водное коль есть непостоянное, чаю, никомужде невестно не быти: отпустяша иногда Апостолы корабль от брега желанную на море тишину имуще, и се далече отшедшим им возста буря и в мале не погибоша от зельных ветров и волн несо- держимых, дóндеже истинный кормчий, Христос Спаситель, видя их страждуших в плавании, вниде к ним в корабль и улеже ветр и тако спасошася. Что двоенадесятница Апостолов в вещественном корабле и на стихийном пострада море от протявных ветров в небытии Христове, ее мы в мысленном корабли российския церкве на житейском море во оставлении верхнейшего кормчего страждем. Но да не большая сих приключатся всяко подобает кормчия и управителя в корабли ниети, его же обрести и возвести многого разсмотръния есть дело; понеже новое и странное кораблев церкве российския приключися: сущу кормчию безкорьмчство; не обычное Христовой Невесте, жениху сущу, вдовство и вам, отца имеющим, сиротство. Новое глаголю и не обычно, ибо святейший Никон архиепископ царствующего великого и преименитого града Москвы и всея Pocciи патриарх, – не преставлением он от Мiра, но оставлением вольным престола своего в сицевыя воведе труды, оставлением же не совершенным, яко от его дел внимаю, понеже и ныне архиерейская действует, их же аше бы оставил был истиною, не дерзнул бы совести запрещающей прикоснутися; и престола письменем не отрицается, но точию усты глаголя, яко не хощет быти патриарх Московский. Сеже аше смиренномудрия ради, или да устрашит и во чувство воведет, наипаче ко смирению преклонив противящихся себе и негодующих о нем, или иные коея ради вины, будущая яве сотворит. Ныне же разсудити подобает: его ли паки Никона возвести на престол? или, оставивше его, иного избрати нужда есть? Аз что ми совесть, всякую страсть отчуждение, и разум повелевает, хотяще помощию Божиею но моей возвести силе, во-первых, моление приношу, да свободным разумения моего и совести гласом никто же негодует себе; а к тому, еще что от малоумия моего глаголемых негоде видится кому, да прощение сподоблен буду. Велие зело нам, начинающим в настоящем приключении оставления престола, тщание приложити хотяще, да не впредь празденъ будет, разсуждати подобает:

А. Мощно ли не низложивше соборне Никона возвести инаго?

В. Мощно ли Никона отрекшася своего престола возвести паки?

Г. Мощно ли низложити Никона и инаго возвести, ему живу сущу, правильно?

Д. Аще Никона низложити, то разсудити, от самаго ли престола или вкупе и от архиерейства?

Во первой статье сицевое мое есть разумение, яко не низложивши Никона соборне инаго возвести не мощно.

Речет кто:

Яко Никон сам низложи себе и отрекся престола.

Ответ:

Отрекся (усты), да покарятся ему не покоривыи, а не делом, понеже без письмени и не соборно, к тому и в архиерейской, судом Божиим, изыде мантии, и ныне apxиерейское действует. Но буди отрекся и делом; се же есть не по заповеди церковной, понеже по святому Кириллу архиепископу Александрийскому: «аще бы и писанием отрекся, аще достоин есть святительства, да служит; аще же есть не достоин, да не отрицается, но обличен бывше судом, да извержется; кроме же обличения ни никако чужд может быти престола». Убо Никоново отрицание ничто есть, и аще не иматъ недостоинства никакого, да служит, аще ли иматъ недостоинство, соборне вопросити о нем и судом обложивше, низложити. Сицево научает нас правило 16 соборов вселенских перваго и втораго, глаголюще: «ни по которому же образу да не взыдет никто же на епископию, еяже епископ жив есть; подобает уже вину изыскати, и по извержении его, другаго поставить». И тако инаго нам избирати Никону живу сущу видит ми ся не мощно. Никона же, аще и отрекшася, можно возвести паки, по святому Кириллу глаголющу: «аще достоин да служит». И се довлеет на вторую статью.

Речет кто:

Не угоден бе никому: убо да низведется.

Ответ:

Врач не есть должен воли больнаго угождати, но яже весть от своея хитрости быти полезна, сия творити. Сице и пастырю подобает, да спасемся, не всуе жезл имети; отец же любяй сына не щадит жезла; сын благопокоривый должен есть с царствуюшим глаголати пророком: жезл мой и палица моя та мя утешиста. И Сосуд избранный глаголет: аще терпите наказания сынове есте. Тем же мню аз, яко святейший Никон, многажды предшедше вещ, Илию архиерею Ветхаго Завета за ненаказание сынов приключившуюся, брегл есть себе, да не подобное постраждет.

И аще неудоб всем бе носим Никон, то не у извержении достоин; но сыновным повиновением и любовью молити его, да исправятся во нраве своем; судити же его кто от нас и како может? понеже по правилу 9-му 4-го Вселенскаго собора, иже в Халкедоне: «аще епископ имеют что на митрополита своего, Коньстантиня града патриарху да возвестят, ему же под иными патриархи Архиереов сущих судити.» А зде с высше неже с митрополитом дело, ибо с всея Pocciи патриархом, со отцем отцев и пастырем пастырей. Кто же из сынов отца, которая овца пастыря судити дерзость восприимет? Отнюд моим разсуждением не мощно, токмо возвестити патриарху Коньстантиня града. И тако сими глаголы 3-я статья разсуждается, яко не лет нам есть по сих правилех Никона судити и низложити, последственне же инаго возвести ему сущу живу. Но понеже не точию правила святых отец, но и образы дел бывшх, не обхужденнии на соборех, суть нам зерцалом, в неже зрящее управлятися мощно есть; имамы же некия образы о престолех оставленных от пастырей, на них же инаго избравше отцы свитые поставляху, еще живу сушу оставльшу: яко Григорий Святый остави престол свой и возведеся ин в его место, и якоже Евстафию оставльшу свою епископию, ин взыде на престол его; cie же поставление инаго епископа весть обхужденно собором Вселенским, – и прочая многая. Убо мощно по сих образех в настоящем приключении, – оставлении архиерейского престола от святейшего Никона, бывшом в церкве соборней, при преосвященных архиереях, всечестных архимандритех, при мнозем клире и народе православном, мощно, глаголю, живу сущу Никону (ибо и ротися не помысляти о возвращении на престол), возвести инаго. Точию, яко Григорий Святый, оставлше престол, не чужд бысть архиерейского сана, и Евстафию честь и служение епископское не суть возбраненна, сице подобает и Никона чести и служении архиерейского не отчуждати, аще и безпрестолен будет. И тако видит ми ся Богу быти угодно и оставлшему престол не безчестно, нам безгрешно и всему народу годе. Аще же в чести сый оставлен, Никон промышлял бы что смятение сотворити; сим самым делом повинен будет чести и действия архиерейского от себе удаления. Сим четвертую статью замыкающе и моего разумения конец творяще, заблуждением, аще кая суть, прошения желаю, и вся высочайшему разуму Твоего пресветлого Царского Величества и всему преосвященному Собору, ничесому же прекословяще, вручаю.

Грекове на соборе из своей книги греческия сия речения прочтоша: «безумно убо есть епископства отрещися, держати же свящество», и рекоша, сия речения быти правило 16-е перваго и втораго собора. И аз, разумев истинное быти правило перваго и втораго собора, не дерзнул прекословити и изволение мое дах на низвержение Никона бывшего патриapxa. Но сие сотворях сего ради, яко прельстимся греческим речением, еже ни в словенских, ни в греческих правилех не обретается. Сего ради, понеже истинное правило греческое прочтох и сих речений: «безумно бо есть епископства отрещися, держати же свящество», не обретох, изволения моего на низвержение Ни- кона бывшаго патриapxa отрекаюся, яко неправильная и неправеднаго, и каюся. Убо понеже кто кается, той и прощается; и аз о изволении моем неправильном каюся, у пресветлаго Величества Вашего смиренно прощения прошу и глаголю: яко новопоставленный патриарх имать власть Никону, бывшу патриарху, или благословити, да он в монастыри, в нем же по повелению пресветлаго Величества Вашего жити будет, архиерействует, или запретити, да не архиерействует; таже ипэврещн, аще в нем вины низвержения достойные обрящутся; аще новопоставленному патpиapxy не поклонится и без благословения его дерзнет архиерействовать, от него запретится; и аще запрещения преслушает, низвержется. Бысть пресвтлаго Величества Вашего царскаго повеление, да аз слово соборное составлю; убо готов есм сие сотворити о избрании и поставлении новаго патриарха, cиe бо есть праведно, благополезно и правильно. О низвержении же Никона бывшаго патриapxa не дерзаю писати сего ради, яко не обретох сицеваго правила, еже бы архиерея, оставльшаго убо престол свой, apxиерейства же не отрекшегося, низвергало и чуждо творило архиерейства. Таже пресветлаго Величества Вашего молю, да повелит дати мне деяние соборное на составление слова соборнаго⁴⁴.

168-го года мая в 26-й день сказал, старец Епифаний:

Да Никон бывший патриарх чужд будет архиерейства и священства, о сем не точию писати, но ниже глаголати дерзаю: первое, да не от того проклят буду, от него же благословение приях; второе, яко боюся да за неправильное писание и глаголание душа моя во ад снидет; не обретох бо сицевых правил, яже бы архиерея самовольно убо оставлшаго престол свой, архиерейства же не отрикшагося, отчуждали архиерейства и священства.

168-го года июня в 15-й день сказал старец Епифаний: Матвей учит: «яко детище в нужде, не сущу иерею, от мирскаго человека крещено быти не может, и не твердо крещение таково». Сие его учение противно есть греческих творцев. Первое противно есть Гавриилу Филадельфийскому, второе Николаю Кавасилу, третье Никифору, во святых патриарху Константинопольскому, иже во правиле своем XVI-м сице глаголет: «не сущу иерею простый монах крестить, сему же не сущу крестить отец свое детище». А про Матвееву книгу он Епифаний сказал, что приемлю я Матвеевой книги, что согласно с правилами святых отец, а которое не согласно, того не приемлю. А что о возведения новаго патриарха по деяниям соборов Вселенских и поместных, на престол отрекшагося патриарха новаго возводити, также новый поставленный патриарх, яко престольный, имать власть совершенную, бывшему патриарху, еще ему не покорится и без благословения его apxерейская дерзнет действовати, запретит оного вязати и решити, по правилам святых отец.

А о Евстафии правило прилично есть бывшему патриарху Никону. А будет бывший Никон патриарх у новопоставленнаго патриарха учнет просить благословения, на еже архиерейская действовати, и ему, яко Евстафию, дастся благословение; а буде не покорится, и ему запретити по правилом святых отец может. А правило XVI-e перваго и втораго собора глаголет о епископе, иже во всей чести епископской состояй отходит и о пастве не печется, вяще шестимесячнаго времени, чести и сана отчуждится. Никон же бывший патриарх во своей чести не состоит патриаршестей, ибо оную оставил, ниже должен есть пещися о стаде, еже оставил, и то правило не к тому лицу.

Соборное освященнаго и благодатию Духа всесвятаго собравшагося богоугодно собора есть сугубое изволение. Первое убо, яко ему по священным апостольским, соборным и святых отец правилом изволися, да благоспешным пастыре-начальника Христа Бога нашего содействием новый пастырь верховный, святейший патриарх Московский, изберется и благодатью Духа святаго на престол патриаршеский возведется. Cie есть богоугодное, правильное и благополезное: ово убо, да преукрашенная невеста Христова, вдоствующая соборная апостольская церковь, Богоизбранному видимому мужу святейшему патриарху новому обручится, престол патриарший от первопрестольнаго архиерея право- правится и словесное стадо Христово от пастыря верховнаго добре паствуется; ово же, яко многим патриархом греческим, самовольно престол оставльшим, абиe соборно иные избираемы, поставляемы и на престол патриаршеский возводимы бываху, яко и свиток, мною прежде по благо- тщатливому пресветлаго царскаго Величества повелению написан, являет.⁴⁵

Второе же – яко освященному и Богоизбранному собору изволися, да Никон бывший патриарх Московский низвержется, сана архиерейскаго лишится, и не точию архиерейства, но и священства чужд будет. Cиe изволение соборное дебелому уму моему несть достижно. Первое яко святый собор Вселенский вторый святаго Григория Богослова, самовольно престол свой Константинопольский оставльшаго, не низверже, священства его чужда не сотвори, сана apxиeрейскаго не лиши и власти архиерейския оному не отъяша: Сватый бо Григорий Богослов, по еже самовольно престол свой Константинопольский оставити, пришед в Назианз, архиерейская свяшеннодействова, мужа благоговейнаго, именем Евлалия, хиротониса и того епископа постави, яко Григорий пресвитер, жития его списатель, свидетельствует.

Второе, пачеже яко оставление престола тако и отречение архиерейства несть правильное: аще убо кто душевредных грехов своих ради архиерейства отречется, сицевый и прежде отречения не бе достоин архиерейская свящеинодействовати, аще же кто душеполезнаго смиренномудрия ради архиерейства отречеся, сицевый и по отречении достоин и должен есть архиерейская священнодействовати, по второму правилу Св. Кириллы Александрияскаго, в послания к Домну спас глаголюша: «чрез церковные есть уставы книжицы отреченныя просити неких от священндеятелей; аще убо достойны, да литургисуюг, аще же ни, да не отрицаются, ко яко осужденные да отходах».

Сего ради Феодор епископ Макрскй, писание архиерейскаго сана отрекийся, паки, егда прочетшаяся отречения его не греха, во смиренномудрая ради бывшая быти явншася, от святейшего патриарха Колстаитпнопольскаго Михаила Анхиела сана архиерейскаго наслаждатиса, архиерейская действовати в яко достойный епископ быти удостойся, яко Армевопул свидетельствует в книзе первой.

Сего ради Евстафий епископ, писание епископства отрекийся, от святаго третьяго Вселенскаго собора cиe получити сподобяся: первое, да чести архиерейские наслаждается, второе да по изволению престольнаго епископа диаконы хиротонисует и иереи поставляет и прочая архиерейская священнодействует; третье да в церковь вдовствующую и престольнаго епископа не имущую введется, – яко свидетельствует третьяго Вселенскаго собора послание к собору Панфилийскому написанное.

Сего ради иерей Вианор иерейства отрекийся, паки от святаго и Богомудраго Великаго Василия иерейская священнодействовати сподобися.

Третие, – яко епископы не могут епископа низложити без перваго их епископа, по 9 правилу Антиохийского собора сице глаголющу: без перваго их епископа да ничтоже творят епископы. Како же возмогутъ низложити митрополитове патриарха своего без инаго патриарха или его Экзарха? Не бо лепотствует сыном отца своего чести лишати, овцам пастырю своему власть пастырскую восхищати, и подчинным архиереом чиноначальнаго apxиepeя низлагати и того архиерейства же и священства чужда творити. Аще бо епископу со своим митрополитом прящуся, годствует судитися пред патриархом Константинопольским, по 9 правилу 4 собора вселенскаго, сице глаголющу: ащв же кий епископ или клирик со митрополитом прется, да пред Константиноапльским патриархом судится, – больми паче митрополитом, со своим патриярхом прю имущим и того низложити хотящим, пред Константинопольским патриерхом судитися и от того на низвержение своего патриарха суда и изречения праведнаго просити подобает.

Но речет кто: яко иеромонах Матвей Властарь глаголет: «имя без вещи не бывает; убо кто остави епископство сей несть епископ, последовательно же ниже архиерей». На сие глаголание Матвеево сице отвещаю: яко ино есть епископство и ино же архиерейство.

1. Яко всяк епископ есть архиерей, но не всяк Архиерей есть епископ; архиепископ бо есть архиерей, но несть епископ, архиепископг бо есть; митрополит есть архиерей, но несть епископ, митрополит бо есть; патриарх есть архиерей, но несть епископ, патриарх бо есть: убо ино есть епископство, ино же архиерейство.

2. Яко власть епископская налацается: меньшая бо есть власть епископская, той бо точию иереи подчиняются; большая есть власть архиепископская и метрополитская, той бо не точию иереи, но и сами епископы подчиняются; величайшая есть власть патриаршеская, той бо не точию иереи и епископы, но и сами митрополиты подчиняются. Архиерейство же не налацается: вси бо архиереи по архиерейству суть равны; таков бо епископ есть архиерей, яко в архиепископ есть архиерей, и таков архиепископ есть архиерей, яко в патриарх есть архиерей.

3. Яко вещь и дело есть сугубое архиерейское: первое есть – еже запрещати, от общения отлучати, низлагати и паству себе врученную паствовати, и cиe дело от епископа, яко от епископа, действуется; второе дело есть еже священнодействовати, диаконы хиротонисовати и иереи поставляти и cиe дело от епископа, яко от архиерея действуется: убо понеже ино есть епископство ино же архиерейство, может архиерей епископство убо и его дело первое оставити, ярхиерейство же держати и второе дело архиерейское действовати.

4. Яко глаголание Матвеево предложенное не точию (?) есть не благословное, понеже ни единым правилом или деянием соборным утвердися.

Сие написах не яко прекословя освященному, Богоизбранному и благодатию Духа святаго соборное деяние правильно действующу собору. Мне бо паче благочинно молчати, нежели безчинно и прекословно глаголати без вопрошения подобает. Ниже писание от преосвященных архиереов греческих и Богомудрого Дионисия архимандрита написанное охуждаю; кто бо чуждая писания охуждает, той сам охуждаем бывает. Но мнение мое от худаго ума моего исходящее проявляя, еже аще благословно освященному собору возмнится быти, да приемлется; аще же ни, да отмещется. Таже у имущих власть прощати смиренно прошения прошу. К сему писанию старец Епифаний руку приложил.

Благочестивейший Самодержце, Великий Царю и Святый священный соборе, суть нецы иже дружбою носими прежняго патриарха Господина Никона, или не разумеюще добре разумеваемаго правильно, скорбятся о извержении его, сиречь, еже по времени упразднения священства его, еже священный собор, акоже священнии закони и правила повелевают согласующе, вся изрекоша быти, дóндеже той Господин Никон смирится и паки взыщет со умолением от новаго рукополагаемаго Патриарха и священнаго собора, священство, якоже при святом и вселенском третьем соборе сотвори Евстафий Панфилийской Епископ; обаче сицевии, не разумевающе добре священных правил, непщевают, яко несть праведно извергнути его и упразднити его от священства, и распрю творяще утвержают и показуют образ патриархии Константинопольския, яко и суще вне престол своих имут свящество и священнодействуют и рукополагают; и глаголят сицевая, зане не ведают добре вины и чесо ради сице надлежится и бывает ныне в том святейшем престоле Константинопольском. Да слышат же добре распрю творяще и да навыкнут, яко не пребеззаконно священство имут суще вне престола своего, но ниже по законам и правилам, обаче смотрение употребивше: пребеззаконно бо отметаются и отгоняются престола своего от нечестивых Агарянов, а не волею оставляют престоли и Епархии, ниже от неких оглаголеми, ниже от собора судими и низвержими священно-действуют; но кроме оглаголания некоего и кроме суда соборного и кроме извержения и кроме оставления вольнаго; но нуждею и насильством нечистивии изгоняют или и пенезей ради многих, яже Турцы от них просят, и не имуще дати, бояшеся нужды и насильства их, отступают от того великаго престола и не инаго престола (?); и сего ради со разсуждением паки потом, егда умирятся вещи, упокоит их собор смотрительно управления ради церкви Христовой. (Следует пространное изложение того, как Турки, по корыстолюбию, притесняют греческих архиереев и принуждают оставлять кафедры).

Сия бо и образ сицевый, сущу благочестивому царю и христианству не прилична суть, ниже да будут, ниже да внимаются, ниже да слышатся; зане благодатью Всесильнаго Бога, елика выше поведахом, в странах их христианскаго царства ниже беяху, ниже суть, ниже когда быти Бог сохранит. И сущу зде благочестию и христианству несть дело внимати и яже яко от нужды управляются в странах наших нынешняго времени; зане они добре ведают священныя законы и правила, во время не помогает им во всех. Обаче здесь благодатию Божиею время помогает смотрети священные правила что повелевают; и тако по законам и правилам да будет и да совершится, и обычай да надержится якоже правила повелевают. О отрицании же и извержении и упражнении священства, якоже рехом, и паки глаголем: образ чист есть в том во священных правилах. Евстафий Памфилийский епископ, иже при святем и вселенском великом третьем соборе, иже имать разум и ум здрав во главе своей да смотрит и узрит яснее: како обдержит послание святаго и вселенскаго третьяго собора сущим в Памфилии, яко по отрицании, еже сотворил Евстафий, пребысть и извержен, яко является, не от себе извержеся но от собора извержеся и возбранися священства; зане аще не бе извержен от собора, и возбранен не совершити священства, и не токмо священства не совершити, но ниже имя епископа имети, аше не бе сице, не бе нужда и потреба притекати и припасти ко святому и вселенскому третьему собору, просити со многими слезами и многим умолением имени и чести епископа; и умолена бывше, пишет, слезами его и многою старостью и смирением его благоувевшеся, дася ему имя и честь епископа иметь, но не священнодействовати и рукополагати егда сам хощет, но егда от брата и сослужителя, иже по месту архиерея, призовется и повелен. Неправедне же сия решася святыми, но смотрение и снисхождение употребивши: кий грех, или кое ино погрешение, рцыте нам, о мудрейшие, сотвори той Евстафия и извержеся и управися сице? Яве есть, яко не за иное погрешение, токмо отречеся престола своего; и когда и в кое время отречеся престола своего, и кто изверже его и кто паки с прощением управи его? явлено известно есть, яко святый и великий вселенский третий собор. Хощете еще ин больший собор от того? Хощете правило больше и известнейше от того? и образ чистший того же Евстафия и суд и разсуждение известнейшее от святаго и вселенскаго третьего собора? Который ин святейший и мудрейший обрящется от тех святых отец того же святаго собора творити лучший и мудрейший суд и разсуждение? Сего ради возбудите, братию молю вас, еликих в сем смущаются, ум ваш, и внемлите яко ныне собравшиеся содействием Святаго Духа не иным образом судиша и изреша, но неизменно потому же образу святаго и вселенскаго третьяго собора согласуемые вси судяша и извеща: яко неизменно в сем быти, яко же при Евстафии быша. Хощете, братие и друзи, показати помощь и држбу, и не добре мыслите мыслимая правильно, обаче престаните распри и оглаголания и да имамы прощение.

Тишайший самодержавнейший царю, Господи Господи Алексею Михайлович, всея великия и белыя и малыя Россия самодержче, живот и победу от Бога долготу дней!

Господь всех Бог наш созда человека по образу и по подобию своему и почти его от всех созданий и украшая его многими дарьми: враг же истинный (истины?) диавол, не терпя толикия чести, юже даде Бог человеку, преобразися в образ змиин и прельсти человека и сотвори его преступити заповедь Божию; ядый от плода разума, в aбиe пребысть наг oт благодатей и даров Божиих и изгнан бысть из рая и повелен от Бога, потом ясти хлеб свой: потом лица твоего ясти (снеси) хлеб твой. Оттоле, державнейший царю, изнеможе человеческое естество и бысть главное и удобопреложное, человеком бо оттоле дадеся, еже согрешати. Cия помышляяй и Пророк Царь Давид писа глагола: всяк человек ложь, и Премудрый Соломон: несть праведен на земли, иже сотворит благо и не согрешит, сиречь всяк человек есть тленный в миpe сем и удобопреложный намерением, и праведнейшему на земли не возможно есть в добротах, яже творитъ, не прельститися и погрешити. Является в ветхом писании и в новом, яко близь царствех случахуся между добрыми человеки и злии и злаго намерения и гордый, иже прельщаху многажды царей лестию, и овогда убо поущаху их на убийство и пребеззаконие, овогда же на нелепую честь их и, дерзаю рещи, на безчестие царское, яко же является и во время Артаксеркса царя един его первый князь, Аман именуем, яко прельсти царя и даде повеление, яко да погубит тогдашния благочестивые Божия вся. Но Бог, не терпя неправду тую и гордость онаго Амана, яви парю, чрез царицу его Есфирь, неправду тую и гордость онаго, и aбиe царь не сохрани оно повеление и вместо его сотвори инаго, да погубит Амана онаго гордаго. От сея гордости, является, державнейший царю, яко побеждашеся зело и господин Никон, и просяше грамоты от царствия твоего пребеззаконныя на возвышение нелепое свое. И великое твое царствие, яко верен и прав в вере, сущу оному началу веры, простым и чистым сердцем дадеся ему что либо просяше. Обаче великое твое самодержавие не вредися никакоже, но наипаче возраст и венчася венцем смирение. Той же высокосердый, сый начало закона, бысть преступник и отрицатель закона, и еже лютейшее, яко уча иных себе не учаше и не подражаше Владыку Христа и перваго патриарха и Бога, чесому учаше, не слушаше его, глаголюща: больший (в) вас да будет вам слуга, и: иже аще хошет первый быти в вас, да будет вам раб. Не слыша его глаголюща: вознесый себе смирится: и, аще не смиритеся и будете яко отрочата, не виндите в царствие Божие. Не слуша Павла глаголюща: да не будем тщеславны, и паки: смиренномудрием друг друга предводяще; ниже премудраго Соломона: не чист у Господа всякий высокосердый. Не слыша того паки Владыки глаголюща: возмите иго Мое на вас и научитеся от Мене, ако кроток есть и смирен сердцем; не слуша Соломона глаголюща: сердце царево в руке Божия, и Богослова Григория: сердце царево в руце Божия и речется и веруется. Но хотяше прельстити царя, не помышляя, яко иже прельщает царя, Богу проявляется; не устраши его страх тогожде Соломона глаголюща: не гордися пред царем ниже у царя умудрися; ниже: прещение царево подобно рыканию львову. Не слыша Златоуста глаголюща: иже не слушает (царя) Богу борется, и еще тому глаголющу: ничто же бо сице прогневает Бога, яко же паче чести почитатися. Но ослепи его гордость, возлюби бо славу человеческую, паче нежели славу Божию; вся бо дела своя творяше, во еже видетися от человеков; любяше бо первоседание в вечерях и перволегание и зватися от человек: Равви. Владыко Христос учаше ученики своя смирению, и той – величанием; Христос не памятозлобию, и той – памятозлобию; Христос излия кровь свою нас ради, и той не претерпе ниже слово студное; Христос учаше да покаряются царем, и той противляшеся цареви; ослепи бо его злоба его. Сего ради прият по делом своим; обратися бо, глаголет, болезнь, его на него и на главу его, той бо сия (?). Грамоты же оные, иже даде великое твое царство, во ничто же вменяются и в меру не приходят; яже бо кроме закона и испытания прилежнаго и разсмотрения утверженныя вины и совершенный ниже закон, ниже время, ниже обычай утвердити може. Безсловесно бо судимая и бываемая словом разрешаются и во ничто же бывают. И великое твое царствие радуется и красуется во благочестии своем и укрепляется и поставляет инаго патриарха законнаго и соборнаго, которому, aще хощет, страхом Божиим благословити и освятити тебе и вся Христовы люди, и прославится Бог за вы, яко тому подобает слава во веки аминь. (1660 Мая 14 число).

Кирилл архиепископ от святыя и царския обители новыя, яже в Χии, богомолец и раб великого твоего царствия.

Лета 7173, а еже по плоти рождества Господа Бога и Спаса нашего I. Христа 1665 генваря в 14-й день приехали Новаго Иерусалима в Воскресенский монастырь чудова монастыря архимандрит Иоаким, да думной дьяк Дементий Башмаков, и велели про себя сказать Никону патриарху, и Никон патриарх велел им сказать: Буде по государеву указу приехали и они шли б на монастырь в келью, и вшед в келью говорили: Великий Государь Святейший Никон патриарх! Великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия, малыя и белыя России самодержец, велел о твоем спасении спросить. И Никон патриарх говорил: Божиею милостию се жив есть, и поклоняся говорил: как Господь Бог его милует великаго государя царя и великаго князя Алексея Михайловича всея великия, малыя и белыя Рoccии самодержца? И архимандрит Иоаким и думной дьяк Дементей мне, Никону патриарху, сказали: как они поехали с Москвы и великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия, малыя и белыя России самодержец, дал Бог, в добром здравье. – И спрашивал Никон патриарх архимандрита Иоакима и думнаго дьяка Дементия: что ваше приведствие к нам смиренным? И Архимандрит и думной дьяк говорили: прислал де нас великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия, малыя и белыя России самодержец, со всею палатою и со всем освященным чином, а велел Государь царь и весь царский синклит и весь освященный собор сказать: спаси Бог, что де ты свою правду явил, смутное письмо царю прислал и воровское дело не утаил Никиты Зюзина и его советников, которой твоею святительскою думою возмутил и на странное твое пришествие к Москве привел и великого государя со священным собором и со всем государством хотел ссорить, и чтоб ты впредь таким ссорщикам и составщикам не верил, а которые есть иные такие же ссорщики, и ты патриарх Никон прочих потому же объявил; да ты же де приказывал к великому государю из села Чернева с преосвященным митрополитом Павлом, сарским и подонским и окольничьим Родионом Матвеевичем Стрешневым с товарищи известил великому государю: буде ему великому государю угодно, для чего посылать ко Вселенских патриархам, мощно то дело соделать и без Вселенским патриархов, что тебе впредь на Москве патриархом не быть и в патриарше невочто не вступаться; и положил на волю Божию и на повеление его великаго государя и на освященный собор, кого они патриархом изберут и поставив, и о том ты великому государю хотел письмо прислать за своею рукою.

Смиренный Никон Божиею милостию патриарх свидетельствуя страхом Божиим, Святыя Живоначальныя Троицы, и Пресвятою Пречистою и Преблагословенною Владычицею

Богородицею и Приснодевою Мариею, и Святыми Ангелы и всеми Святыми и Святою Церковию Божиею и Святыми священными вещьми и небом и землею: тако бо иногда и Моисей, предаяй Божий закон Израилю, засвидетельствовал небу и земли, глаголя: вонми небо и возглаголю и да услышит земля глаголы уст моих и пр. Такожде же Исаия пророк засвидетельствуя небу и земле глаголя: слыши небо и внуши земле, яко Господь глаголет: Сыны родих вы и вознесох, тии же отвергошася мене и пр. Тако Иисус Навин заповедуя при исходе своем положа камень пред всем собором Израилевым о сохранении заповедей Господних; такожде и Иаков с Лаваном составя громаду камения собрав засвидетельствовали о своем миру пред собранным камением. Сице и аз свидетельствую и заповедую, что мне жити отныне, лета 7173, а от воплощения Слова Божия 1665 генв. с 14 числа, своего строения в монастырях Св. Живоноснаго Воскресения Христова, или в монастыре Пресвятыя Владычицы нашей Богородицы Иверския, или в монастыре Св. Честнаго Креста Господня и во иных нашего строения приписных монастырях повольно. А держати ми живучи в тех монастырех во всякое исправление заповеди Господа Бога Спаса нашего I. Христа, Св. Его Евангелие, заповеди и правила Св. Апостолов и Св. Отец седми Вселенских соборов, такожде и поместных св. отец соборов, и особь коегождо святаго, и святыя книги и уставы, яже прияла св. соборная и апостольская церковь, к сим же и придания царския Св. законы и уставы, такожде святый символ исправленный вами с греческаго благодатию Св. Духа и советом и единением со св. вселенскими патриархами; такожде и церковные уставы преданные святей церкви cв. отцы, т. е. святую литургию, или общим словом нареши, служебник и требник и прочие святые книги справлены с старых греческих святых книг; чин и устав снабдевати св. восточные церкви Новаго Сиона, еже есть церкве Воскресения Господа Бога и Спаса нашего И. Христа, иже во Иерусалиме, и имети ми любовь и соединение со святыми вселенскими патриархами во всем не отложно. И великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия, малыя и белыя России самодержцу жаловать нас, богомольца своего, милостию как прежде сего; а когда мне, его государеву богомольцу, случится для великих нужд, или милостыни ради по надобию прийти в царствующий град Москву поклонится образу Пресвятые Богородицы, и его государево лице видети, мир и благословение подати и престолу славы царства его поклонитися, и ему великому государю пожаловать невозбранить; а мне, пришед, в царствующем граде без его, великаго государя, указа и без совета брата нашего святейшего патриарха московская и всея России чрез Божественные законы ничтоже творити, И грамоты его государевы утвержденные данныя в его государевы богомолья Новаго Иерусалима Воскресенский монастырь, и Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии в Иверской монастырь, и святаго Честнаго и Животворящего Креста Господня в Ставрос монастырь, и иных нашего строения и приписных монастырей, и которые грамоты после нашего отшествия взяты из нашей келейной казны к нему великому государю вверх и всякия крепости и книги пожаловать ему, великому государю, отдать нам в свои государствы; богомолья в Воскресенской, Иверской, Св. Честнаго и Животворящаго Креста и в иные нашего строения приписные монастыри. А которые вотчины купленные нами и вкладные дани в монастырь, а в его государевых приказах не утверждены и в книги не записаны, и те вотчины купленные и по вкладным данные пожаловать ему великому государю утвердити и в приказех в книги записати, за теми монастыри, где которые мы дали. Да в прошлых же годех, будучи на престоле, с советом великаго государя царя и великаго князя Алексея Михаиловича всея великия, малыя и белыя России самодержца, мы великий господин, смиренный Никон, Божиею милостию патриарх указала: которые около воскресенскаго монастыря близ церковныя пустыныя земли в книги написать и приписать к Воскресенскому Монастырю, а тем церковным пустым землям переписные книги в патриарше приказе, и те пустые церковные земли пожаловать великому государю – утвердить за Воскресенским монастырем и из оброку выложить. Да я же смиренный Никон Божиею милостию патриарх, будучи на престоле, в дом Пресвятыя Владычицы, во св. соборную церковь, построил многие священныя вещи, государевым жалованьем и своим келейным избытком, которыя великий государь жаловал, подносил за мою работишку, будучи в моровых поветриях, и государыня царица и великая княгиня Мария Ильинична жаловала подносила же, – и те драгие вещи поделаны во священные одежды архиерейские и в митры все; и про то ведомо самому великому государю и самые те священные вещи свидетельствуют в великой ризнице; a отходя из царствующего града Москвы я смиренный Никон, Божиею милостию патриарх, от тех священных вещей взял един худейший саккос и едину митру и омофор свой, и то священное одеяние в службе издержалось, а о митре слыша государеву кручину отослал к Москве, и сие тако суть, и чтоб великий государь пожаловал меня богомольца своего и святый синклит приговорил и священный собор благословил от тех священных одежд нашего строения дати в потребу на служение, сколько великий государь изволит, и едину митру, или цареградскую, или жалованье государыни царицы, и едину енколпию или панагию служебную подвеликую, да крест, иже утерялся в походе в моровое поветрие, а ныне обретается в домовой казне, а он есть келейный, а не казенный, и едину лахань и един рукомой. Да я же построил Государевым жалованьем и своим промыслом и учинил прибыль в дома Пресвятыя Богородицы доходу тысяч по двадцати на год в тому свидетельствуют книги при моем владычестве: и из тех доходов пожаловать великому государю и всему царскому сигклиту и освященному собору, давать мне, богомольцу своему, вместо милостыни на пропитание хлеба и рыбы и денег на потребу, елико ему великому государю и всему честному сигклиту и всему освященному собору Господь Бог известит. Понеже обычай держит св. вселенская восточная церковь сей: егда оставить великий архиерей престол своею волею, или некоего ради случая неудобнаго и о нем всем священным собором жалуют и дают на пропитание первые епархии митрополитския со всяким достоянием. Такожде и правила св. отец повелевают: епископ аще будет имел жену в мiре или своих сродник бедных, невозбраняют требования подати им в меру. Кольми паче нам, мног труд понесшим при строении всяком дому Пресвятыя Богородицы, подобает питатися. И Божественный апостол глаголет: да необротиши вола молотяща; и паки: делаяй священная от святилища да ядит и предстоящий олтарю со олтарем да разделяются. Еще же нам слышится, как будучи мы на престоле своем, за премногую великаго государя любовь и милость, подносили от своих трудов ему, великому государю, по две тысячи избранных рыб волских, а иногда сугубо, и великий государь тот устав и благословение наше, и до днесь держит: и не во грех такоже и о нас да смилуется. А иже благодать Св. Духа изберет на честное и великое председательство великаго apxиepeя, и ему в наши монастыри, которые Божиею милостию в его государевым жалованьем и милостынею построены, и в приписные монастыри, и вотчины, и во всякие суды, и в приходские церкви, и во священный причет и в крестьянские и во всякия духовныя дела не вступаться и не посылать никого; такожде митрополитом и архиепископом, в коих областях вашего строения монастыри и приписные монастыри, монастырские вотчины и в них приходские церкви, и во всякия крестьянския дела не вступиться, и неведать и ни почто не посылать; а посвящати ми в те монастыри архимандритов и игуменов, священников и диаконов по благодати Св. Духа самому, покамест жив буду и могу, или по духовной любви коему митрополиту, или архиепископу, или епископу соблаговолю и грамотою нашею извещу; а по прехождении вашем временнаго жития, – те святыя великия обители Новаго Иерусалима монастырь Св. Воскресения Господа Бога Спаса нашего И. Христа, и Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии Иверской монастырь, и Св. Честнаго Креста Господня Ставрос монастырь и иные меньшие монастыри пожаловать великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия малыя и белыя России Самодержцу и честному Сигклиту приговорити и священному собору благословити – велеть приписать к царствующему граду Москве во область, а не в дом Πатриарш брату нашему и сослужителю всесвятейшему патриарху, иже по Божественной благодати кто в те времена будет; понеже те святыя обители строены на пустых местах по нашему благословению и избытком нашим от царствующего града Москвы и советом благочестивейшего государя царя и великаго князя Алексея Михайловича, всея великия малыя и белыя России самодержца, а не по благословению митрополитов и архиепископов и епископов; того ради не подобает к ним и приписывати, якоже и св. отец правила показуют; такожде и по достоянию и по избытку славы и по сочетанию братства, пожаловать великому государю, велеть написать в степени. И егда будут соборы в царствующем граде Москве по указу великаго государя и по благословению святейшего патриарха Московскаго к всея России и всего освященнаго собора, и от тех святых обителей архимандритов призывать в собрание в святую литургию служити невозбранно, идеже аще повелит брат наш и сослужитель святейший патриарх, а без благословения того чрез Божественные законы ничтоже им творить. А нуждою к мирским судиям на суд нас и наших монастырей архимандритов, игуменов, и наместников, и строителей, и всего освященнаго чина по правилам св. апостола и св. отец и царских законов не привлачати; а которое будет дело дойдет, и про то сыскивать крепким сыском и решити по правилам св. Апостол, и св. отец и по царским законам. Да в прошлых годех будучи я, смиренный Никон Божиею милостию патриарх, в великом Новеграде митрополитом от бунтовщиков многие беды и напасти и увечья пострадал, правды ради, даже близ смерти, и своим многим долготерпением и напастьми и ранами и увечьем то злое дело их удержал, и со Псковичи советовать им не дал, и клятвою разорил; а они воры и бунтовщики посылали к Польскому и Свейскому королям о подданстве, и я о том о всем великому государю писал, многими ценами намовал, и всякия у них тайныя дела выкупал и посылал к великому государю многими сторонними дорогами, и про то про все великому государю самому ведомо и свидетельствуют дела в Новгородской четверти; да ко мне же Псковичи писали, чтоб мне пристать к их злому совету и из иных многих городов присылали двойников и воровские письма, чтоб мне стоять с бунтовщики заодно; и я к их зломыслию ни к какому не приставал, и те изменные, злые советные их письма за руками великому государю подносил сам; того ради великий государь пожаловал меня богомольца своею многою милостию, великими дарами и деньгами, и я на те деньги купил вотчину подмосковную, сельцо Минеевское, да сельцо Ильинское с деревнями у Лаврентия Булатникова, а дал за те села шесть тысяч с лихвою, его государево жалованье, те милостынные деньги, а не Софийскаго дома казенные, и тому свидетельствуют книги, что те деньги не из казны даны, мои келейные, государево жалованье; да в тоже время пожаловал меня великий государь за мое злострадание в Новогородском уезде на Петровском пороге, Михайловском погосте мужиков с полтораста, или с двести со всякими угодьи и с рыбными ловлями: и чтоб великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия малыя и белыя России самодержец, пожаловал меня богомольца своего, а честный сигклит и весь освященный собор приговорили, сельцо Минеевское, да сельцо Ильинское с деревнями для моей скудости и многаго терпения и крови отдать мне на пропитание, или по купчей деньги выдать, или вместо того где инде великий государь пожаловал бы деревнишку на пропитание; а я за великаго государя царя и великаго князя Алексея Михайловича всея великия малыя и белыя России самодержца и за государыню царицу и великую княгиню Марию Ильинишну, и за государя великаго князя Феодора Алексеевича, и за благородные царевны, и за честный сигклит, и за весь освященный собор и за все христолюбивое воинство, и за вся православныя христианы со всею братиею должен молити Бога. Такожде и в степени святейших Московских патриархов, имя наше да пишется непреложно по настоящему, и боголюбивым всяких чинов людем к нам приходити не возбранят. И иже ради нашея любве, или своею простотою царское величество преогорчивши и прогневавши и суть заточени в дальних странах и в горких работах, да получат свободу и отпущение грехов по заповедех Божиих реченных: Егда молитеся стояще, и aщe что имате на кого отпущайте согрешение их; по писанному: внемлите себе, аще согрешит к тебе брат твой запрети ему, и аще покается остави ему. А нам смиренному Никону, Божиею милостию патриарху, отныне лета 7173-го, а от воплощения Слова Божия 1665-го, генваря 14-го числа, Московским и всея Poccии патриархом неименоватися; а описыватися, по обычаю великих патриархов, в начале наших грамот посылаемых от вас: смиренный Никон Божиею милостию патриарх; такожде и во всякия духовныя дела Московскаго Государства и всея России не вступаться и неведать и хранити ми твердо правило св. апостол и св. отец, иже утвердили: в чужей епископии ставленников ее ставити, и никаких духовных дел без местнаго епископа веления не творити. А буде духовныя ради пользы случится нам на собор приити и в том нам не возбраняти и заседати под настоящим патриархом первее митрополитов, архиепископов и епископов, понеже и Григорий Богословец по отшествии своем на втором св. вселенском соборе был; тому свидетельствуют писания; аще и вещи злоумнии порицают о сем и глаголют, что будто Григорий Богослов по отшествии своем священных недействовал: и то глаголют не праведно; о сем же многие его писания свидетельствуют; и аще бы не бы тогда по отшествии своем Патриархом именовался, небы и ныне славился от православных патриархом. А что в отшествиях своих огорчеваяся от великия кручины, жалуясь Господу Богу на царское величество и на честный сигклит в на священный собор суд Божий износил, и о том мне молитв Господа Бога, яко да милостив Господь Бог будете им, и по власти данной нам от Господа Бога и Спаса нашего И. Христа, архиереям священнодействующим во святей Божией церкви, на земли оставляти грехи и решати всякий союз неправды, – и то нам по уставу св. отец святым молитвословием разрешити; и прах, его же отрясали от ног своих, исходя от царствующаго града Москвы, став посреде града, и во всех градских вратах, изглашая Божественную заповедь глаголющую: Господи 1исусе Христе Боже наш, Ты рекл еси пречистыми не ложными своими устами: в он же колиждо град или весь внидите, испытайте, кто в нем достоин есть, и ту пребудите дóндеже изыдете, входяще в дом целуйте его, глаголюще: мир дому сему, и аще убо будет дом достоин, придет нань мир вам; аще ли же ни, к вам возвратится; и иже аще не приимет вас, ниже послушает словес ваших, исходяще из дому или из града того, отрисите прах oт ног ваших; аминь глаголю вам отраднее будет земли Содомской и Гоморской в день судный неже граду тому; да исполнится граду сему и людем сим неприемлющим нас и изгоняющим; и некто от предстоящих стрелецких голов говорил: мы де выметем прах тот; и Никон патриарх противу того говорил: да разметет Господь Бог вас оною Божественною метлою, яже является на дни многи от востока и до запада, от севера и до юга, и от того времени она Божественная метла обратилась к Москве: и то аше и не всем, обаче многим ведомо. И мне, смиренному Никону, Божиею милостию Патриарху, молити Господа Бога, чтоб Господь Бог пременил отрясенный прах в свидетельство благословения и мир наш, яко на сынех мира, по заповеди Божией пребыл, и царствующему граду Москве не быти осужденну паче Содома и Гоморра; но дабы приял Господь Бог покаяние, якоже и Неневитян кающихся; и метла она Божественная дабы была в собрате и в защищение от навет вражиих, а обидящих нас во отмщение. А иже без правды на мя подвигли суд apxиepeи беззаконно и чрез вся Божественная правила; и мне тожде прощениe дати и разрешити святым молитвословием, кто о том станет каяться и прощения просите; аще ли кто не покается и он буди под заповедию Божиею глаголющею: ниже судом судить, осудится, и его же мерою мерит возмерится. Такожде и честный сигклит, бояре, кои злословили на нас без правды и клеветали на нас великому государю смутными винами, якоже Семен Лукъянович Стрешнев вопросы своими Газскому митрополиту, и Роман Бабарыкин, Иван Сытин и прочие вся, кождо сам свою совесть ведая, и поищут пpoщения, и нам тех разрешит и благословит и молити Господа Бога по Божественной заповеди: молитесь друг за друга, яко да исцелеете. А иже кто будет приобидел нас в чем либо житейском, вещах движимых и недвижимых, исправитися в правду полюбовно; аще ли и по сем кто, уклоняяся

от великия Божественныя правды, обратится на зло какое либо, или на досаждение, или на приобидение и на нем таждо да будет Божественная юза неразрешима, а нам в печалех своих прощено глаголати Божественные Давида псалмы: Суди Господи обидящия мя, возбрани борющие мя, приимли оружие и щит и востани в помощь мою, изсупи оружие и запрети сопротив гонящие мя; и паки: Бог отмщения Господь, Бог отмщений и не обниулса есть, вознеслся судяй земли, воздаждь воздаяние гордым в пр. подобныя тем. Да как лили великий колокол и в то время ушла медь, a долить было нечим, а государевой меди столько не стало, а я давал своею медью; да у Ивана Щепоткина взато из лавки меди с пять cот пуд и та медь пошла в колокол же; да ему же Ивану дана память на князь Ивана Ивановича Лобанова во сте пуд меди и он Иван Великому Государю в своей меди не бил челом, заверстал за ту медь пять сот пуд моею мяхкою рухледью, которая дана была ему продать, шелком и сафьяны и кисеями тысящи на полторы или на две, и того ради приобидения я его Ивана проклял: и в том бы прикащиком меж собою сделаться, и мне его по смирению разрешити и благословити; а что в колокол моей меди положено, и той меди дошло до меня пять сот пуд, и в том как он великий государь изводит. Сия тако исповедую и утверждаю; инако паче сего да не будет. А противу нашего изображения всего да дастся и нам писание от царскаго величества и от честнаго царскаго, сигклита и от священнаго собора во свидетельство веяния правды.... И аще ли инако, чрез всея Божественныя законы и заповеди в любовной союз сбудется, яже о патриаршестве, по власти мiра сего: то да неречется по правде патриарх, но яко прелюбодей и хищник и в место мира да будет меч Божий: не мните яко приидох воврещи мир на землю, не приидох бо во врещи мир, но меч, приидох бо разлучити человека на отца своего и пр.; и паки другое писание: всяко царство раздельшееся на ся запустеет и всякий град или дом разделивыйся на ся не станет. Аминь.

Настоящаго лета сего, по седьми тысящах от создания мiра 174, от Рождества же по плоти Господа Бога нашего Ииcyca Христа 1666, по повелению великаго государя нашего царя и великаго князя Алексея Михайловича всея великия, белыя и малыя России самодержца, собравшеся архиереи Российскаго государства преосвященныя митрополиты и архиепископы и епископы, имеюще волю и не присудствующих архиепископов Сибирскаго и Астраханскаго, Св. Духа призваша, да даст благодать свою, еже рассудити праведно писание присланное к великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу от святейшего Никона патриарха за рукою его в лето 7173 генваря в 14 день, в нем же написано:

1. Яко от того дне жити святейшему Никону патриарху строения своего в монастырех Новаго Иерусалима Св. Живоноснаго Воскресения Христова, или в монастыре Пресв. Б-цы Иверския, или в монастыре Св. и Животворящаго Креста Господня, или в иных его строения и приписных монастырех повольно.

И священный собор присуди: монастырь Воскресения Христова Новым Иерусалимом не именовати и не писати, а именовати и писати его сице: монастырь Воскресения Христова по образу церкви Иерусалимския или: монастырь Новый Воскресения Христова. Зане пишет му-

дрый монах Максим Грек: яко един есть Иерусалим на земли и едина земля Иудейская, в ней же Христос родися и крестися во Иордане, на Фаворе преобразися и на Голгофе распяся, и тамо негде близ погребеся, и по воскресении, пожив со ученики своими четыредесять дней, от Елеонския горы на небеса вознесеся; второе, яко люди народа Российскаго зело блазнятся, суще невежди, о имени монастыря Новаго Иерусалима, паче же в последния дни сия, в няже концы век достигоша, и в той их блазни велие есть хульное слово на святейшаго Никона патриарха, еяже хулы не мощно написати: и того ради обоего не подобает писати, ниже именовати монастырь он Св. Христова Воскресения Новым Иерусалимом.

2. Живучи в тех монастырех святейшему Никону патриарху держати вся предания церковная, и книги исправленные с старых греческих книг и сvмвол, како исправися при нем, и имети любовь и единение со вселенскими патриархи во всем не отложно.

Священный же собор рече: аще что и впредь за повелением великаго государя и за благословением святейшаго патриарха Московского и всего священнаго собора с греческих книг исправится, и ему святейшему патриарху Никону и те книги приимати и по ним славословие Божие и чины церковныя исправляти, и святейшаго патриарха Московскаго и всея России в молитвах тайных и явных всех имя поминати ему самому в первых, и во всех своих монастырех и церквах так же велети впервых поминати, и имети патр. Никону к св. патр. Московскому в всея России повиновение во всем, так как и прочие архиереи св. патриарху повинуются и имя св. настоящаго патриарха московскаго в молитвах своих в церковных и келейных поминают.

3. Великому государю царю жаловати св. Никона патр. своею милостию как и прежде сего.

И священный собор отвеща: о том великий государь волен, зане государь наш царь милостив к долготерпелив и непамятозлобив; аще св. Никон патр. к нему великому государю и свят. патр. настоящему будет покорен во всем по Господе Бозе и не начнет каковых мятежей и смущений творити каковым либо образом, и великий государь будет его своею государевою милостью жаловати по своему государскому разсмотрению, как ему великому государю Бог известит, зане по премудрому некоему: сердце царево в руце Божию.

4. В царствующий град Москву приити св. Никону патриарху, когда случится всяких ради нужд, и его в. г. лице видети, мир и благословение подати и престолу славы царства его поклонитися, и великому государю пожаловати не возбранити.

И священный собор рече: приходити в царствующий град Москву св. Никону патриарху сице: первее ему о приходе своем в царствующий град Москву к великому государю и к святейшему патриарху Московскому писати, как и прочие архиереи о приезде своем пишут; и егда благочестивый государь царь повелит и святейший патриарх благословит, тогда по указу великаго государя и по благословению святейшаго патриарха в царствующий град Москву святейшему Никону патриарху приходити, а без указу великаго государя и без благословения святейшего патриарха к Москве ему не приходити.

Пристойно ли Сардикийскаго собора правило 25 лист III зде написати, изволите сказати.

5. Првшед ему в царствующий град Москву, без указу великаго государя и без совету брата его и служителя святейшего патриарха Московскаго и всея России, чрез Божественныя законы, ничтоже творити.

И священный собор рече: св. Никону патриарху бывшему Московскому святейшаго патр. настоящаго Московскаго и всея Pocciи сослужителем не именовати, но имети его и именовати архипастыря и начальника и старейшину и подчинятся ему во всем и без воли его и без благословения в царствующем граде, или где виде, не точию что чрез Божественныя каноны, но аще что и по Божественным законам, без совета и веления ничтоже творити, но вса ему деяти по указу в. г. и по благословению св. патр. Московскаго и всея России, якоже и прочии apxiepeи вся деют по благословению его.

Есть ли правила, или иное какое писание о том, что сослужителем не именовати?

6. Грамоты великаго государя, и

7. Вотчины купленные и вкладные утвердити за монастырями его;

8. Церковныя пустыя земли, которыя около Воскресенскаго монастыря близь, пожаловать Великому Государю утвердити за Воскресенским монастырем и из оброку выложити.

Отвеща священный собор: св. третьяго вселенскаго собора правило 8-е глаголет: в коейждо области сущу епископу, иже суть под нею правды да соблюдается чисто и не подвижно; аще же уставу сему противно вводит кто, всуе труждается. Толкование же того правила глаголет: елико Епископов от иные области отъята что и под свои руце взаша, еже не бе исперва под ними, или село, или виноград, или землю, или иное что, еже от иныя епиcкoпии восхитиша, ничтоже от того своего да сотворят, ни да удержат, но да возвратят вскоре в епископию, под ним же быша и прежде была, яко число и неподвижно блюсти подобает коеяждо области сущая под нею стяжания; да не буесть мирския власти изветом святительства влезет в ня; аще ли устав ин введет кто, повеленным на сем соборе противу глаголя и боряся, ничтоже успеет, но всуе труждается. И святых апостол 34-е правило не повелевает епископом без своего старейшаго что творити, но токмо в своем пределе комуждо и старейшему ону без онех ничтоже творити. В толковании глаголет: не подобает ни продати ни отдати церковных неких вещей. Антиохийскаго собора правило 24-е глаголет: всем причетником соборныя церкве подобает ведати все церковное имение, да егда умрет епископ церковное особно да сохранится, а еже есть епископское, по завету его да управится. Кирилла Александрийскаго правило 2 глаголет: сокровища и стяжания церковная не подвижна, и не отъемлема, и не продаема церкви подобает хранити. Агкирскаго собора правило 15 глаголет: аще что церковное пресвитери продадит, да будет не твердо. Вселенскаго четвертаго собора правила 25 толкование глаголет: все вдовствующие церкве иконом да держит и церковное имение цело да хранить. Вселенскаго шестаго собора правило 35 повелевает скончавшагося епископа причетником хранити имение; в толкованиях же 5 глаголет: по смерти епископа, ни причетником его, ни митрополиту достоит взяти себе что от имения овдовевшия церкве. Седьмаго Вселенскаго собора правило 27 и 33 правило Карфагенскаго собора. И по сим правилам те церковныя земли св. патр. Никону возвратити в дом патриарш по прежнему, а к Воскресенскому монастырю не приписывати и не утверждати и из оброку не выкладывати. А егда будет св. патр. Московский и всея россии и тогда о сем совет сотворит с великим государем и со освященным собором; а мы несмы нарушители правил св. отец, зане церковное твердо и недвижимо.

10. Из доходов, что учинил святейший Никон патриарх прибыли в дом Пресв. Богородицы, тысяч по двадцати на год, давать ему милостыни на препитание, хлеба, и рыбы и денег на потребу, что великому государю и всему царскому сигклиту и всему освященному собору Бог известит.

Отвеща освященный собор: как великий государь благоволит о сем и его царский сигклит приговорит, а нам без св. настоящаго патриарха из дому Пресв. Богородицы давать присудити ничего нельзя, по правилом реченным в 8-й статье; а прибыль учинилася милостию великаго государя, а по приходским книгам всея прибыли от насаду во един год девять тысяч рублев, а больши того не бывало и ныне нет; а на препитание его есть вотчина: за Воскресенским монастырем – крестьянских дворов, за Иверским Монастырем – крестьянских дворов, за Крестным монастырем – крестьянских дворов;⁴⁶ к сему соляные варницы и рыбные ловли; мощно и теми довлетися по апостолу: имуще пищу и одежду сими довлимся, хотящии же богатитися впадают в искушение и сети и пожелания многая непотребная и вреждающая.

11. Обычай святыя восточныя церкви: оставльшему архиерею престол свой волею, или некотораго ради случая не удобнаго, и весь освященный собор дает ему на препитание первыя епархии со всяким достоянием; тако и правила св. отец повелевают, епископ аще имел будет жену в мiре или своих сродник бедных, не возбраняют требования подавати им в меру.

И священный собор отвеща: каковый обычай ныне имать восточная церковь о прешедших архиереях, еже давати им из первыя епархии, мы писания не обретохом; точию слишим, яко настоящий архиерей дает бывшему архиерею по любви каковый либо монастырь, и то не писанно. А еже требование давати бывшей епископа жене, и правило 6-го вселенскаго собора 48 повелевает: распустившися с хотящим прияти епископское первоседание, по поставлении его, внити в монастырь, яже есть далече от епископии, и приимати потребу от Епископа настоящаго, прежде бывшего мужа ея. Сродником же своим, убогим сущим, святых апостол правило повелевает давати пасущему епископу, яко и прочим нищим. По лишении же престола его имати у втораго apxиepeя потребу какову любо из епархии его, мы такова правила не обретохом. Тогоже вселенскаго собора правило 12 единыя области на две делити не повелевает. Да возвестить убо св. Никон патр. священному собору, егда он взыде на престол Новгородския митрополии, живу сушу прежде его бывшему Аффонию митрополиту, каковую потребу взяше ему из епархии Новгородские митрополии; мы точию слышали, яко кроме насущнаго хлеба в монастыре на Хутыне, ничто же ему бысть вся дни живота его. Ныне же нам, освященному собору, что давати из патриаршеския епархии на препитание свят. Никону патр., без настоящаго apxиepeя ничто же мощно определити; зане ничтоже подобает творити Епископом без своего старейшаго, по 34 правилу святых апостол, но токмо коемуждо во своем пределе; и четвертаго вселенскаго собора правило 25 повелевает: иконому церковное имение цело хранити, хотящему епископу поставитися; тожде повелевает и шестаго вселенскаго собора 33 правило. И аще обычая восточныя церкви такого держутся, еже давати бывшему архиерею из первыя епархии на препитание, и то творят не правильно, и нам не ведомо о сем; нам же подобает по правилом св. отец цело все сохранити хотящему быти патриарху. Никону же святейшему патриарху великий государь пожаловал и священный собор благословил и царский сигклит приговорил дати на препитание не един, но и три монастыря; аще же св. Никон патриарх благоволят и три монастыря отдати со всеми их достоинствы, и великий государь пожалует укажет, что дати ему на препитание его; егда же будет св. патр. настоящий, имать власть, еже аще восхощет, давать милостыню, нам же того сотворити не мощно.

12. Будучи на престоле подносил великому государю по две тысячи избранных больших рыб, а иногда и сугубо, и великий государь той устав и благословение и до днесь держит, и не в грех такожде на нем свят. Никон патр., да смилуется.

Отвеща священный собор, власть свят. Патриарх имяше и лет ему бяше творити, еже хотяше; а еже благочестивому царю подносил, и то не свое, но царево царю даяше; и по делу о нем же святейшем патриархе благочестивому царю и нам без будущего патриарха ничто же подобает сотворити, якоже выше рехом.

13. Святейшему настоящему патриарху в монастыри, построенныя свят. Никоном патриархом, и в приписныя и в вотчины их и во всякия суды и в приходския церкви и во священный причет, и в крестьянския всякия духовныя дела не вступатися и не посылати никого.

На cиe отвеща освященный собор: кийждо должен есть меру свою ведети, и в своих пределех и в повеленных ему священными законы пребывати. Патриарху же единому подобает быти и ведети ему паству свою, яже вручится ему благодатию Св. Духа, и владети ему всеми пределы своими непреложно и непоступно, по осьмому правилу перваго Вселенскаго собора, глаголющему: двема епископома не мощно быти в едином граде. Но да повелит святейший настоящий патриарх святейшему Никону нарицатися патриархом, архиерейскаго же дела, без своего веления, никакоже касатися ему; имети же ему настоящаго святейшаго патриарха Московскаго и всея Руссии, яко же выше рехом в статье 5-й, архипастыря и начальника и старейшину, и подчинятися ему во всем и без воли его и без благословения ничтоже творити. Перваго собора Вселенскаго по толкованию правила 6-го: кийждо патриарх своими пределы обладати должен есть, и никому же их иныя области не восхищати, не бывшия превыше изначала под рукою его, се бо есть гордость мирския власти; подобает же епископом коеяждо области старейшего их знати и почитати. 4-го же Вселенскаго собора 12 правило глаголет: едина область на две не делится, аще же кто разделит, несть епископ, и прочее того правила и толкования его. И третьяго Вселенскаго собора правило осьмое повелевает: в коейждо области сущим под нею правдам соблюдатися не подвижным. Перваго же Вселенскаго собора 16 правило уставляет, не тверду быти поставлению пресвитерскому и диаконскому, рекше извержену, от иныя власти епископа поставленным, без воли своего им епископа. И св. апостол 35-е правило не повелевает поставляти от чуждаго предела, ни в пределе; аще же, глаголет, без волн того места епископа сие сотворит, с по- ставленным от него и сам не поставлен, сиречь да извержется и сам и поставленный от него. К сему же и сам свят. Никон патр., написа в писании своем, статья 24: во всякия духовныя дела Московскаго Государства и всея Россия не вступатися и не ведати, и паки в 25 статье⁴⁷ хранити обещая твердо правила св. апостол и св. отец, в чуждей епископии ставленников не ставити, и ни каких духовных дел без местнаго епископа веления не творити. И мы нине по священным правилам и по самоизволенному св. Никона патр. обещанию, написанному в 24 и в 25 статьях, подтвердихом, еже не ведати ему без веления св. патриарха, и митрополита, архиепископа, или епископа ни в которой области никаких духовных дел, да не виновни будем по священным правилам извержения его. А которое дело духовное в котором его монастыре прилучится, и ему к тем архиереом, который монастырь или вотчины котораго apxиepea области, надлежит и описыватися и по их совету и велению, аще повелят что творити, да творит. Аще же не восхощет отписатися, или отпишется, но архиерей, аще будет, ему не повелит что своея области творити, и св. Никону патр. отнюдь без их веления ничтоже творити смети, якоже выше священныя правила законополагают и яко сам обещася.

Прилично ли вписати Карфагенскаго собора правило 98, лист. 157, сами изволите досмотрети.

14. Митрополитам и архиепископом и епископом, в коих областях строение св. Никона патр. монастыри, и приписные монастыри и монастырские вотчины, и в них приходские церкви, во всякия крестьянския дела не вступаться же и не ведать и ни почто не посылати.

И св. собор повеле во всем быти, якоже речеся в 13 статье, а приписным монастырям быти по прежнему во всем, как который монастырь был до приписки к святейшему патриарху, а отныне св. патр. Никону ими не владети, глаголет бо Халкидонскаго 4-го собора вселенскаго 24 правило сице: монастырь, иже с волею епископа поставляется, да пребывает непретворен и яже суть к нему имения да будут не отъемлема; аще же кто инако начнет творити, несть без вины. И 4-е правило того же собора повелевает всякому монаху повиноватися епископу и от монастыря без повеления его не изходити. И перваго глаголемаго и втораго собора правило первое повелевает епископу ведети монастырь, и сущим в нем внутренним и внешним под властью быти епископа и без воли епископа ни самому создавшему игуменити в нем, ни игуменов поставляти. Карфагенскаго же собора 85-е: черноризцем епископу области той покорятися, от чужаго же некоего монастыря не поставляти пречетника. Аще же будут те приписные монастыри под властию, аще в внешнего, свят. Никона патр., то тех монастырей имения внутреннее и внешнее не будут под властию той епархии архиерея, но будут всяко отъемлема, идеже св. Никон патр. восхещет, и мнвхи тех монастырей не всяко будут своему архиерею, в епархии котораго монастырь стоит, покарятися и от монастырей своих без повеления своих.....архиереев преходити будут и покарятися своим архиереом не будут: и тем священныя правила Богоносными Отцы узаконенныя нарушены будут и архиереи в презорстве будут, мы же, умолчавше, осудимся. И того рад свят. Никону патр. теми монастырями

ни в чем не владети, да Божественных отец законоположенныя правила тверда пребудут и мы да не осудимся; а довлеет св. Никону патр. на препитание его и на всякую телесную потребу строения его монастырей с вотчинами, в них же жити ему определися, и владети внешними именьми тех монастырей, кроме духовных всяких дел, якоже выше речеся.

15. Посвящати в те монастыри архимандритов и игуменов, священников и диаконов св. Никону патр. самому, покамест жив будет и может, или коему митрополиту или архиепископу и епископу соблаговолит и грамотою своею известит.

Священный собор рече: коемуждо епископу подобает свою область соблюдати целу. Зане 35 правило св. апостол не повелевает никому же от епископ вне своих предел, ни от чуждих предел приходящих, поставляти кого пресвитера или диакона; аще же без воли того места епископа cиe сотворит, с поставленным от него и сам не поставлен, сиречь да извержется; Антиохия Сирския собора правило 13 глаголет: аще никим же позван во ину область поставит пресвитера или диакона, или правление некое церковное творил, таковая не тверда и разрушена да пребудут, а он да извержется; и 22 правило того ж собора повелевает, коемуждо епископу в своем пределе владети и поставляти пресвитеры и диаконы, во ин же предел не ити, ни поставити пресвитера, ни ино что епископское творити, кроме воля епископа предела того; аще же дерзнет и сотворит что таковое, да будет извержен и повинен, и поставленный от него пресвитер и диякон. Втораго же вселенскаго собора правило 2-е глаголет сице: предел ради никто же да мешает церковь, не поставляет пресвитера ни епископа; прочее да чтется того правила толкование. К сему же и сам свят. Никон патр. те все правила подтвердил писанием своим в статье 25 глаголя: никаких духовных дел без местнаго епископа ведения

ему не творити. И по сим правилом свят. Никону патр. и по своему обещанию рукописанному поставляти в свои ему монастыри, которыя в патриаршей области, архимандриты и игумены, пресвитеры и диаконы точию до насущаго св. патр. Московского; егда же благоволит Бог быти свят. патр. Московскому и вся Россия, тогда ему описыватися к свят. патриарху и бити челом ему о всякой духовной вещи, и что настоящий св. патр. повелит, – и ему вся по повелению его творити, а без повеления его ничтоже ему творити. А которыя монастыри в области преосвященных митрополитов и архиепископов и епископов, св. Никону патриарху отныне отсылати тех монастырей ставленников на рукоположение к тем архиереом, которой монастырь или вотчина котораго архиереа во области есть; или, аще сам благоволит кого рукоположити, и ему такоже по совету и благоволению той области архиерея повеленная им творити. Аще же о чесом не будет воли тех мест архиерея и св. патриарху без воли их ничтоже творити, да не будет нарушение священных правил, уставленных от св. отец. Аще же что, кроме совета оных мест архиерей, самовольно каковы духовныя дела начнет творити, и то да будет не твердо, посвященным выше реченным правилем. Мы же все архиереи не должни грамот патр. Никона слушати, писанных от него о чем либо с повелением; но должны есмы вси повиноватися и слушати настоящего святейшего патриарха московскаго в всея России и писаний его.

Епископ не радяй о врученной ему пастве, приискати есть ли такое правило.

16. По прехождении его от временнаго жития те все монастыри пожаловать великому государю царю, и царскому сигклиту приговорити, и освященному собору благословити, велеть приписати в области царствующего града Москвы, а не в патриарш дом.

Освященный собор присуди: которой монастырь строении св. Никона патр. в которой области стоит, той монастырь в ту епархию архиерейскую и приписати, а не в домы архиерейские; а приписным монастырем отныне во всем быти якоже речеся в 14 статье выше сего.

14. Так же и в степени написать, и егда будут соборы в царствующем граде Москве и от тех обителей архимандритов в собрание призывати и св. литургию служити невозбранно, иде же святейший патриарх повелит, а без благословенья того чрез Божественныя законы ничто же им творити.

Священный собор отвеща: егда благоволит Бог быти св. патр. московскому и всея России, тогда будет соборне просити, да по совету с великим государем напишет в степени три монастыря: живоноснаго Воскресения, Иверския Богородицы и Животворящаго креста, в которой степени которому из тех трех монастырей быти прилично. А до святейшаго патриapxa быти тем монастырем безстепенно.

Сказывают, что Иверский монастырь написан уже в степени; проведал Иаков.

18. Нуждею к мирским судиям на суд свят, патриарха из монастырей его архимандритов и игуменов, наместников, строителей и всего священнаго чина не привлачити; а которое дело дойдет, и про то сыскивать крепким сыском и решити по правилам и по царским законом.

Отвещаша apxиepeи о сем соборно: како священная правило уставные и царстии законы повелеша, обычай Российскаго государства держится о прочих архиереех и монастырех: тако и о св. Никоне патриархе, и о монастырех его, и монастырей его о всяких начальниках, да держатся твердо во всем.

19. За Новгородское его от бунтовщиков терпение.

20. В степени святейших патриархов московских имя его да напишется непреложно по настоящему времени.

21. Всяких чинов людем приходити к свят. Никону патриарху благословения ради, или милостыню подати ему не возбраняти.

И священный собор изгласи: благочестивый царь пожалует, и свят. патр. настоящий благословит и мы повелеваем, и царский сигклит не возбраняет христианом к нему приходити, дóндеже не бтдет каковый мятеж и соблазн.

22. Прогневавши царское величество за него и заточеннии в дальних странах свободу и отпущение грехов да подучат.

23. Никону святейшему патриарху отныне, лета 7173, от воплощения же Божия слова 1665, генваря с 14 числа, московским и всея России патриархом неименоватися, а писатися ему вначале своих грамот посылаемых от него: смиренный Никон Божиею милостию патриарх.

И священный собор присуди сему по воли его тако быти.

24. Во всякия духовныя дела московскаго государства и всея России не вступатися и не ведати.

И священный собор cиe изволение его зело похвали и утверди тако быти; к сему же присуди, не вступатися св. Никону патр. и в мирския всякия дела московскаго государства и всея России, – кроме своих трех монастырей данных ему, и вотчин их; в них бо аще хощет, да разсуждает мирския дела, пристоящия ему. Аще же время случится, и благочестивый государь наш царь и свят. патриарх или священный собор призовут, или о какове любо вещи, или деле отпишут, и ему тогда не возбранно дати ответ; собою же ему нивочто не вступаться.

25. Хранити ему твердо правила святых апостол и отец, я же утвердили в чужей епископии ставленников не ставити, и никаких духовных дел без местнаго епископа веления не творити.

Священный собор cиe добре похвали и утверди сему тако быти.

26. Духовныя ради пользы будет лучится св. Никону патриарху на собор приити, и в том ему не возбраняти, и заседати под настоящим патриархом превыше митрополитов и архиепископов и епископов.

И священный собор святейшему Никону патриарху заседати под настоящим патр. московским превыше митрополитов и архиепископов и епископов повеле; а к Москве и на собор без повеления ему не приходити, а приходити ему к Москве или на собор по выше реченному в четвертой статье.

27. По отшествиях своих, от великия кручины огорчеваяся, жаловался Господу Богу на царское величество и на честный сигклит и на священный собор суд Божий износил: и о том ему Господа Бога молити, да милостив им будет Господь Бог и по уставу молитвословием разрешити.

И священный собор рече: егда бысть на престоле патриаршества московскаго св. Никон патр. тогда писася в многих писаниях уподобляйся Movceю, кротости же его не подража. Моисей бо он, егда люди исраильстии к Богу прегрешиша, слиявше телец поклонишася ему, Господь же прогневася на ня, он же моляше Господа о них глаголя: аще оставиши им грех сей, остави, аще же ни, изглади мя из книги твоей, юже написал еси. Царское же величество и освященный собор и честный сигклит, ниже Богу явно в чесом приразися (аще ако человецы и согрешиша, никтоже бо безгрешен), ниже св. Никона патр. в чесом кто преобиде, но вси почитаху его и покаряхуся ему во всем, яко самому Христу, и честь ему отдаваху паче прежде его сущих патриархов Российских: он же сам обещания своего не сохранив, паству свою, врученну бывшу ему от Св. Духа, невинно безпастырну оставив, ниже благочестивому царю вину какову о отшествии своем известив, ниже священному собору изъявив, пойде аможе восход и многащи зовом царским величеством чрез боляр, и священными тогда сущими и всем преизящным

сигклитом молим, да на престоле патриаршестем председательствует, он же, в своем упоре твердо став, отвеша к молящим его, глаголя: отселе аз не словесной пастве Христове, но мне самому внимати, не пастырски овцы Христовы паствовати, но паствуем быти, не о православной церкви Российской, но о спасении души моея пещися, не чуждих прегрешений язв врач быти, но моя и моих грехопадений раны врачевствовати желаю, да не речется мне притчески реченное: врачу, уврачи тя самаго; и по сим его словесем ни на кого же ему подобаше, точию на свое упорство Господу Богу жаловатися и суд Божий износить, невинных же отшествию его не кляти, на зло бо молящагося и праведнаго Бог не слушает. Аще же бы ему в чесом пасомых им кто и погрешил, и ему яко пустырю подобаше не кляти, но по Movceю Господа Бога молити, и душу свою за паству положити и к язве пластырь долготерпения приложити, по реченному в писании: должни немощи немощных носити; и ничтоже безчестнейше пастыря гневающася: пастырь бо истинный есть, иже словесныя овцы не злобием своим и милостию взыскати и исправити могий; кляти же невинныя не пастырево есть. Аще бо, глаголет многий в Божественных Ареопагита, клекет страстно святитель, не последует ему суд Божий; и св. апостол глаголет: гнев мужа правду Божию не соделовает. Разсмотрим, о священнии, аще не ради страсти своей кляше? Ей, всяко по своей страсти клише! Но должен есть Господа Бога молити, да не вменится ему сие в грех.

28. Прах, его же с молитвою оттрясал от ног своих во осуждение, изхода из царствующего града, и разметения явлшияся на небеси оныя метлы Божественные клятвы, ему свят. Никону патр. молити Господа Бога, да пременит Господь Бог отрясенный прах в благословение и царствующему граду Москве не быти осужденному паче Содома и Гомора, но да приимет Господь Бог покаяние, яко же и Ниневитян кающихся; метла же она Божественная да будет в собрание и защищение от всяких наветов вражиих, а обидящим его во отмщение.

И священный собор разглагола: сотвори патр. Никон дерзость, еже прах отрясе и моляшеся оному праху отрясенному от ног его быти в осуждение царствующему граду Москве паче Содома и Гомора, и таковыя дерзости никтоже сущих прежде свят. Никона патр. сотвори где, аще и истинно изгнание подъя кто, или не прият кого кий град или весь. И первое убо, егда Господь наш Иисус Христос, внегда наста время страсти его, утверди лице свое ити в Иерусалим, не внезапу сам пойде, но посла весники пред лицем своим, они же внидоша в весь Самарянску, яко да уготовят ему приятие; ведый убо яко не приемлют его Самаряне, но обаче посла; и не прияша его, ако лице его бе грядый в Иерусалим; не брегом убо от Самарян, без злобы претерпе; видевше ж ученика его Иаков и Иоанн реста: Господи, хощеши ли речем, да огнь снидет с небесе и потребит их, якоже Илия сотвори? обращьжеся Иисус, запрети има и рече: невеста коего духа еста вы, сын бо человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти. Господь же, священныя своя апостолы посылая, повеле проповедати Евангелие, ако приближися царство небесное, и власть даде первее болящия целити, прокаженныя очищати, мертвыя воскрешати, бесы изгоняти, самим же апостолом не стяжати ни злата, ни сребра; входящим же им в дом, повеле глаголати: мир дому, и аще достоин будет дом, приидет на него мир апостольский, аще же дом не будет достоин, мир апостольский к апостолом возвратится; таже, аще не приимут апостолов, ниже послушают словес их, еже есть проповеди св. Евангелия, тогда повеле им изходящим из дому или из града онаго оттрясати прах ног своих в свидетельство им, еже сотвориша святии апостоли Павел и Варнава в Антиохии Пасидийстей: егда Иудее исполнишася зависти, и глаголемым от Павла сопротив глаголюще и хуляще, рекоста к ним Павел и Варнава: вам бе нужно первее глаголати слово Божие, а понеже отвергосте е и недостойных себе судисте вечному животу, се обращаемся в языки. Иудее же наустиша честныя жены и благообразныя и первых граждан, воздвигоша гонение великое на Павла и Варнаву, и изгнаша их от пределе своих; они же не просто, ниже разгневавшеся оттрясоша праг ног своих, но на нeпpиемших и отвергших слово Божие и напротивящихся и хулящих проповедь святаго Евангелиа отрясше прах от ног своих, поидоша в Елинский град, яко и ему проповедати св. Евангелие. Зане ни праха хощет Господь учеником своим имети на ногах от земли нечестивы; ничтоже бо приобретоша апостоли от нечестивых; прах же образ труда их, его же претерпеша ради них. И в Коринфе св. апостол Павел засвидетельствуя Христа Иисуса, сопротивящим же ся им и хулящим, оттряс ризы своя, рече к ним: кровь ваша на главах ваших, чист аз, от ныне иду в языки. Отсюду ведати всякому мощно, яко апостоли оттрясаху прах и ризы своя на Иудеи, неверных сущих, не токмо противящихся им, но и хулящих слово Божие, проповеданное ими, а отхождаху в языки проповедати слово Божие; егда же аще и досаждаху апостолов и бияху их, но слово проповеди св. Евангелия не тако хуляху, тогда апостоли изгоними и биемы, не токмо прах не оттрясаху да еже каково злопострадаша, но и радующеся из сонмищь исхождаху: яко в Иерусалиме apxиepeи бивше апостолы запретиша им не глаголати о имени Иисусове, они же идяху от лица собора радующеся, яко за имя Господне сподобишася безчестие прияти.

Подражатель же незлобиваго владыки Христа и соученик святых апостол, златый языком Иоанн, извержен неправедно сана архиерейскаго, из церкве изгнан, по извержении в третий день сам вдадесая и никого же кляше; возвращен же от изгнания и нудим царем и царицею не хотяше внити в град, дóндеже народ приведе им с нуждею; во второе же изгнание радовашеся, яко изгнал бысть, а некого ж клише; аще и пришед огнь от Бога пожже тамо сущая здавия, – но не по его прошению: он бо аще и изгнание подья, но кротостью отъиде. Заповеда же и Алимпиад с прочими поставленному по нем в церкви, понужди или советом всех, повиноватися тому, яко же самому Иоанну: не может бо, рече, церковь без епископа быти.

И зде же древле случившееся о митрополите всея России Филиппе: егда по оклеветанию неких злых изгнан престола и паствы с велиею досадою и безчестием и биением, тогда святый, яко истинный пастырь, не клише не точию невинных, но в самих клеветников благословляше.

Патриархи Иев и Ермоген оставяще престол свой, како отойдоша, написати.

Священная же правила не приемших епископа людей кляти не повелевают, якоже свидетельствует собора Агкирскаго правило 18 глаголющее: епископ поставлен быв, аще не прият будет жители предела того, в он же поставлен бысть, и начнет иным епископиям стужати, да отлучится, аще же хощет да причтен будет, с пресвитеры да причтется, аще же и тамо сущим епископом стужает, да изринется из пресвитерские чести. И Антиохия Сирския 10-е правило глаголет: аще поставлен быв епископ и никакоже прият будет людьми града того, таковый убо честь епископскую да иматъ, и да служит токмо, ожидая егда всея области епископии собором управят о сем. Тогожь собора правило 16 глаголет: иже кроме со- вершеннаго собора, или самого митрополита на праздный церкве престол наскочив, аще и сам есть празден от епископии, да будет извержен.

Смотрим прилежно, ако не приемших людей поставленнаго им епископа не точию не повелевают кляти священнаго правила, но и епископа безчннуюша и наскачюша извержению подлагают. Святейший же Никон патр. моляшеся на царствующий град Москву о погублении, якоже Содому и Гомору, ниже по Божию велению, ниже по чину св. апостола, ниже за проповедь слова Божия (издревле бо российский народ имать проповедь св. Евангелия), ниже изгнан; но по рукоположении его на патриаршество прият бысть от всех и почтен паче прежних патриарх Российских. Остави же самовольно престол свой и паству безчинно на многа лета безпастырну, без всякия вины и совета, и тогда много молим, не возвратися. Многа же лета минут по отречении своем, восхоте паки власти и славы мipa сего, ниже возвестив о себе, ниже советовав, или молив царя и собор, прииде внезапу нощию, и в мipе молву и смущение велиа сотвори; стражу же градскую в граде проходя, вспрошен сказоваше себе архимандрита Са- винскаго монастыря Звенигородскаго. Изшед же паки вспять, гневом побеждаем, оттрясаше прах и молитву законопреступную прилагая. Како бо не законопреступник первее учини? Получи бо священство, паче же архиерейство на благословение и на молитву о гресъх людей к Богу и о благосостоянии всего правовернаго царства, и нарицашеся и до днесь нарицается царский и всего христианства богомолец, а не клятвотворец; и подобает ему о своем дерзновении каятися и молитися Господу Богу, яко же и сам молитися обещася. Долженствует же ему свое обещание сие делом исполнити по реченному: обещайте и воздадите, и лучше не обещатися, нежели обещавшему не исполнити.

А еже метлу некую, нареченную им, молится в отмщение обидящим его, и о сем прирече свят, собор; подобаше св. патр. Никону, яко ученику владыки Христа, молитися за творящих ему обиду о оставлении грехов, якоже сам владыка наш Христос научи, рек: якоже возлюбих вы, да и вы любите себе; о сем разумеют вси яко ученицы мои есте, а сие любовь имате между собою; возводя же ученицы своя на совершенство, учаше и глаголя: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас, благословите кленущия вы, молитеся за творящим вам обиду. Святейший же Никон патриарх, возшед на совершенный степень архиерейский, не воспомянув Божия заповеди глаголющия: мое мщение, аз воздам, моляшеся законопреступно, бывшей в то время звезде, юже наричет метлою, быти обидящим его во отмщение; его же обида, кто чим его пообид, неведома; точию аще не сам себе обидит в душу и тело; поверг свое начальство, износит на ничим же ему винных, а сущих правоверных словеса клятвенная не законно. Како же будет его таковая молитва законна? Зане глаголет священный Златоуст: аще на враги молимся, откуду приимем спасения надежду, законопреступную сию прилагающе молитву. И паки: не сим тебе Христос наказа, не сице уста окровавляти повеле, ибо окровавленных уст от плотей человеческих лютейше таковый язык. Егда бо речеши: расторгни его и дом преврати и вся погуби и тьмами его губетельствы клянеши, ничпме же человекоубийцы разнствовал еси, пачеже человекоядца звера; обиделся ли еси от кого, убо помилуй его, да невозненавидит; яко Христос распялся хотя, о себе убо радовашеся, о распинающих же молящеся; паче убо покажем любовь опечалившим, да подобни будем Богу нашему, иже на небесех. Аще же не токмо не оставлявши но к Богу на него беседуеши, которую прочее приимеши спасения надежду? егда умоляти его подобаше, тогда его раздражаеми. И паки: коликия муки будут достойни, не токмо не оставляюще, но и Бога о отмщении врагов моляще? Аще же врагов благодетельствуем наших, многу себе предположим милость; тако бо и в настоящее житие вси нас возлюбят, и прежде иных Бог и возлюбит и венчает; сице святии апостоли моляхуся и Стефан великомученик каменьми побиваем от Иудей, сущих не верных, моляшеся глаголя: Господи не постави им греха сего; и святый Павел моляшеся: да не вменится им, еже сказует святый Златоуст, яко не токмо не хотяше мучитися, или что нужно пострадати, но и простити молящеся им; и сам Спаситель наш Христос распинаем от Иудей моляшеся Отцу своему глаголя: отче отпусти им, не ведят бо что творят.

29. Без правды подвигшим суд архиереем на святейшего Никона патриарха беззаконно, чрез вся Божественная правила, прощение дати и разрешити молитвословием кающихся о том и прошения просящих; не кающиеся же под заповедь Божию подлагает, глаголющую: им же судом судите, осудятеся, и: в ню же меру мерите возмерится вам.

Священный собор рече: каятися о сем и прощения просити не лет в не о чесом. Зене св. патр. Никон не от достоверных сведетелей известися о сем: некто убо ему солга, и свящ. собор туне оклевета, и его душу возмути. Он же возмне, яко егда собрася священный собор в лето 7168, суд изнесе на него; но не бысть тако. Бысть же сице: Благочестивый государь наш царь (титул.), имяше велие попечение о вдовствующей соборной церкви, да преосвященный собор о сем по правилом св. апостол и свят. отец разсудит; они же, подобно имуще о святей церкви попечение, сошедшеся в патриаршу крестовую палату, известишася, с писаньми, многими достоверными свидетельми, обретшимися при отшествии свят. Никона патр.; слышаша бо от них, аще и не купно, обаче согласно рекших, яко патриарх самовольно престол свой пастырский остави и патриаршества своего отречеся, и впредь на патриаршестве обещася не быти, и жезл пастырский по произвольному желанию своему на патриаршестем месте постави, и тако церкви и паствы изъыде. Последи же того сам святейший Никон патр. к великому государю писа своею рукою сице: Никон бывший патриарх. И избравше о том правила, написаша, чтоша прилежно, и разсудиша, да ин благоискусный муж на верховное предстательство правильно благодатию Св. Духа избран будет и хиротонисан возведется на престол патриаршеский, якоже и прежде в велию пользу церкви православныя апостольския соборне содеися. Христолюбивому же архиерею, во святых Григорию Богослову, престол свой константинопольский самовольно оставлшу, абиe от святаго вселенскаго константинопольскаго собора ин благоговейный пастырь Нектарий избрася, apxиерей хиротонисася и на престол патриаршеский константинопольский возведеся. Да и сам свят. Никон патр. прежде патриаршества своего возведеся на архиерейский степень митрополии великаго Новгорода и Великих Лук, еще живу сущу преосвященному Аффонию митрополиту Великаго Новгорода и Великих Лук, но оставлшу за старость престол митрополии новгородския. И паки св. Никон патр., еще сый на престоле патриаршестем, архиепископу же Иосифу суздальскому и торусскому отрекшуся престола за немощь (иже и еще жив есть и доднесь), – рукоположи и возведе на он престол архиепископа Филарета. По сем онаго архиепископа Филарета превеле свят, патриарх на вышший степень града Смоленска, вместо же его Суждалю граду рукоположи и возведе на он престол Стефана архиепископа, живу сущу превому того града архиепископу Иосифу. Паки оставлшу за старость престол архиепископии града Твери преосвященному архиепископу Ионе, свят. Никон патр. рукоположи и возведе на он престол, архиепископа Лаврентия, иже ныне милостию Божиею преосвященный митрополит казанский и свияжский. И многа такова соборная деяния суть, яже краткости ради времене оставляются. И cия вся быша не чрез правила, но по правилом. Святейший же Никон патриарх ничим же когда судися, ниже осудися, ниже изгнася, ниже в оземствование послати присудися, ниже сана извержеся. И еже написа свят. Никон патр. яко подвигоша на него суд apxиepee беззаконно, чрез вся Божественная правила, и то написа недостоверно о сем известився.

30. Такоже и честный сигклит, боляре, иже злословила его без правды и клеветала на него государю смертными винами, кийждо сам свою совесть ведая, поищут прощения, и ему и тех разрешите и благословити; а им, кто будет преобидел его в чем либо, житейских вещах движимых и недвижимых, исправитися в правду, полюбовно; аще и по сему кто уклоняся от всякия Божественныя правды обратится на зло какое либо, или на досаждение, или на преобидение, и на нем тажде да будет Божественная юза не разрешима.

Священный собор рече: в 167-м году слух пройде нашествия крымскаго хана на московское государство, и тогда св. Никон патр., уже по оставлении престола своего, прииде в царствующий град Москву, но не на престол свой; – егда же паки отхождаше с Москвы, тогда бысть у царскаго величества и, оттуду исходя, всем купно подал прощение и разрешение во всем к нему прегрешившим, овым поименно, прочим же всем безъименно: и како ныне хощет тех же и в тех же прегрешениях разрешати и благословляти? Аще же кто последи ж того чем ему прегреши, и то всяк ведая свою совесть, должен искати прощения и разрешения от него: о сем мы не возбраняем, но и соблаговоляем, не точию от архиерея прощения в согрешенных к нему искати, но и от простых по реченному Христом Спасителем: аще принесши дар твой к олтарю, и тамо помянеши, ако брат твой имать нечто на тя, остави тамо ларь твой пред жертвенником и шед прежде примириси брату твоему и тогда пришед принеси дар твой, и апостолу Петру сопросившу Христа Спасителя: коль краты согрешит в мя брат мой и отпущу ли ему, до седьми крат? – Отвеща ему Спаситель наш: не глаголю тебе до седьм крат, но до седьмидесят крат седмерицею; и паки: аще оставите человеков прегрешения их, оставит и вам Отец ваш небесный прегрешения ваша, и прочая.

А еже кто будет преобидел его в чем либо, житейских вещех движимых и недвижимых, исправитися вправду полюбовно. И священный собор отвеща: зело подобает исправитися обидевшим в какове либо вещи св. Никона патр.; такожде и свят. Никону патр., аще что обрящется у него не свое, или аще уже у него что и не обретается, но в память приидет ему самому, или кто ин воспомянет ему о какове либо вещя, движимом или недвижимом, взятой у него на святейшаго патриарха, и ему такожде вся возвращати без всякия тщеты.

А еже и посем кто обратится на зло какое либо, или на досаждение или на преобидение и прочее. И священный собор о сем отвеща: добро убо всем престать, не точию на св. Никона патр., но и на всякаго человека от всякия досады, и обиды и от всякаго зла. Но человек удо- боползновеный, по реченному: аггел то есть, еже не падати, человеческое же, еже падати и паки востати, елижды cиe и случится. Христос вопрошен святым апостолом Петром, доколижды оставляти брату прегрешения к нему, повеле без числа кающимся оставляти. Убо и свят. Никону патриарху ведящему человеческое удобоползновенное естество, яко послушателю Христа Спасителя, не подобает озлобити раздражившего: и еже бо желати озлобити раздражившаго гнев есть, рече некий Богоносный отец; солнце ж, рече Божественный апостол., да не зайдет в гневе вашем: кольми паче не будет гнев, еже на впредь будущая согрешения налагати юзу неразрешиму? Архиерею ж, яко должну сущу всех бремена носити, паче не подобает гневатися. Глаголет бо негде священный Златоуст: яко иным убо гневающимся прощение есть, епископу же нигде ж. Святых же мужей словеса глаголют: еже хранити cиe согрешение, памятозлобие есть, Иисус Христос Спаситель наш, образ дан собою, овогда словесы учаше, овогда же и делы учение показоваше: словесы убо егда рече: возмяте иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есм и смирен сердцем; делы же егда не точию досаждаем и злословим, слыша: беса имать, и: о вельзевуле бесы изгони, но и каменьми метаем, не гневашеся и неразрешимую юзу ни на кого же налагаше; но посреде их прошед паки благодетельствоваше, целяше и учаше и солнце свое возсияваше на благия и злыя и одождаше на праведныя и не праведныя.

31. Святейший Никон патриарх взял у Ивана Щепоткина из лавки в дополнение великаго колокола пять сот пуд меди его, а дал ему Ивану память на князя Ивана Ивановича Лобанова во сте пудех меди. И Иван Щепоткин, не бив челом великому государю о своей меди, заверстал за ту пять сот пуд меди его патриарховою мягкою рухледью, которая ему Ивану дана была продать – сафьяны, шелк и кисеи тысячи на полторы, или на две, и того ради преобладания патриарх его Ивана прокляв.

И священный собор судил, ту клятву патриархову на Ивана быти суетну, и зело безмилостивну и грешну ему патриарху, зане, якоже свидетельствует в сам св. патр., взял Иван за свою медь, а медь взял у него патриарх, а Ивану было бити челом великому государю о той своей меди в котором приказе? потому что не в приказ взята у него медь,– пристойнее было бити челом великому государю о той меди, или за медь о деньгах, самому святейшему патриарху, да отдать Ивану; а клясти за то Ивана не подобает, хотя бы и впрям Иван чем патриарховым завладел к ему было подобаше писати о том к прикащиком Ивановым, дабы ему долг его возвратили; а кляти отнюдь не подобаше и душу кровию Христовою от клятвы искупленную, за малую телесную ничтож сущую вещь, клятве предавати и вечно губити, и то не праведно, за его бо Иваново имение, его Ивана прокля: аще бы и весь мiр приобрел, душу же погубил, или отщетил, ничтоже даст измену за душу ону, зане души единыя погибель, глаголет святый Златоуст, толику имать тщету, елику ни кое же слово представити может, весь бо мiр души единыя не достоин.

34. Аще ли инако, чрез вся Божественныя каноны, и заповеди и любовной союз, сбудется, яже о патриаршестве, во власти мiра сего, то да не наречется по правде патриарх, но яко прелюбодей и хищник и, вместо мира, да будет меч Божий и разделение по словеси Господню: не приидох вложити мир, но меч.

И священный собор на cиe отвеща: яко же древле содевашеся о избрании патриарха московскаго, царское величество не кроме священнаго собора избираше, такоже и священный собор помощи требование у царскаго величества о избрании патриаршеском: тако и ныне, егда благоволит Бог избранию быти св. патриapxa московскаго, тогда благочестивый царь, и священны собор купно да изберут мужа, верна суща в православии и ведуща Божественное писание и искусна, от многих лет в священном чине суща, не кроме Божественных канон, но якоже священная правила повелевают, и обычай Российского государства есть рукополагати своим архиереем патриapxa согласием и благословением святейшаго Вселенскаго патриарха константинопольскаго; а власти мирския (кроме священных) никогда же избираху, ниже избирают. Любовный же союз сице имать быти: аще св. Никон патриарх будет святейшему престольному патриарху московскому во всех покорен и имя его будет везде сам и в сущих под ним монастырех и церквах всех в первых поминати и имети его будет архипастыря и старейшину и не будет каковых мятежей и молв и смущений каковым либо образом творити, и святейший настоящий патриарх будет его патриарха Никона любити, жаловати и почитати, яко прежде бывшего брата своего; аще же святейший Никон патриарх святейшаго настоящего патриарха имя в первых не будет поминати, или почитати и имети его архипастыря и старейшину, и начнет в чем либо не покоритися ему, или каковыя молвы и смущения и мятежи каковым либо образом собою или людьми творити, и святейший патриарх настоящий святейшего Никона патриарха должен и судити по священным правилом, да не будут два патриарха равные себе, и тем не наречется прелюбодей и хищник, но пастырь, пасый жезлом сил, данною ему властию не покаряющихся от него и отвращающихся от него, последующим же ему пасый духом кротости.

А еже вместо мира да будет меч Божий и разделение по словеси Божию.

И Божие слово реченное, еже: не приидох воврещи мир но меч, приидох разлучили человека на отца своего и дщерь на матерь свою и невесту на свекровь свою, – и cиe слово не о власти каковой, ниже о начальстве, ниже о казни каковой рече Христос; но о вере, яко сказует сватый Феофилакт, еже отсецает от любве внутренних и от сродник повреждающихся от благоверия, не тако бо просто разделятися от своих глаголет, но егда не токмо не последуют но и повреждают.

Во время же патриаршескаго избрания и рукоположения какову разделению быти и мечу патр. Никон моли Бога? Едина бо вера во всех православных христианех сущих под державою царского величества: точию подобает святейшему Никону патриарху и всем нам молити Бога да будет той меч на прекословящих и не покаряющихся святой восточной православной кафолической и церкви святейшему настоящему патриарху московскому и всему священному собору, иже таковыя и ныне мнози обретаются, и да будет им той меч не на пагубу, но на страх Божий и на познание истины и на обращение к святой восточной кафолической православной церкви. Аще же кто мыслит, или хощет оному мечу и разделению быти о патриаршеском избрании и рукоположении, и таковый муж двоедушен, иже не исправится во всех путех своих, зане от единых уст не исходит благословенье и клятва, и – вселяет Бог единомысленныя в дом свой.

Пресвятейший, блаженнейший и премудростию преукрашенный патриарх святаго града Иерусалима и всея Палестины, Господине Господине Нектарие, во святем Дусе брате любезнейший и сослужителю пречестнейший. Пресвятейшее блаженство твое братолюбием и рачительством истинным целуем, моляще чистою совестию и праведным умом всемогущую свыше Божественную силу, да дарует мир, от всех долгов свобождение, здравие, крепость, возвышение же святаго и животворящаго гроба нам в духовную радость и веселие.

Вестно да будет, яко отыдохом от ваших престолов, узревше писаньице твое, извещающее, яко твое блаженство име умышление в сия страны путь шествовати. Паче же граматоносец устне извеща нам, яко вселенский патриарх хотяше послати своего ексарха, тако якоже наипаче подвигнутяси нам сими семо шествовати, дабы неприлучитися и не быть коему изменению во всех главех, яже мы вси четыре патриарси судихом. Обаче же и по кадикелле твоего блаженства, сиречь по кратком оном назнаменовании, (еже особно состави в Волосех во всех наших подписанних аки на обину Никонову), нечто увестившеся им, тако сотворихом. Ибо на собор его не единожды, но дважды призвахом, иже убо и прииде, еже бы дати ответ совершенный о всех оглаголаниих, на него многими сотворенных. Единаче, блаженнейший брате, обретошася и иныя вяшщия вины, их же не подобает предавати писанию, занеже епистолия не имеет в себе что либо тайно. Едино се довлеет, яко многая и превеликая бяше внутренняя болезнь многих лет достойнейшему царю, иже аки от источника изливаше слезы от своих очес, даже земле полаты омочитися ими. Паки познахом, яко глаголанная не по страсти, ниже по ненависти глаголана быша: ибо в такое прииде напыщение гордостный Никон, якоже сам ся хиротониса патриархом Новаго Иерусалима, монастырь бо, егоже созда, нарече Новым Иерусалимом со всеми окрест лежащими: именуя святый Гроб, Голгофу, Вифлеем, Назарет, Иордан. Еще же и пришествие наше бяше свобождение некое грамотоносца твоего Севастьяна, его же едва могохом многими прошенми и молении от царскаго гнева и заключения свободна сотворити. И оттуду познахом дерзновение воистинну быти, еже кому либо судити кроме многаго взыскания и прилежнаго испытания в деле, егоже не весть совершенно. Того ради, яко мы семо пришедши очима видехом, и подробну взыскующе всю истинну, обретохом Никона неточию недостойна бывша еже престол патриарший держати, но к тому ниже архиерейскаго сана достойнаго; того ради по Божественным святым правилом, и по нашим патриаршим томом обнажихом его всего священнаго действа. Послам же есть во един монастырь изрядный, да плачется о гресех своих. Творим сие извещение к особому ведению твоей пресвятости, якоже и подобает, да друг другу возвещаем яже приличествуют святой Христове церкви уставы. Мы убо Божиею милостию и благодатью, тщанием же и добродеянием многих лет достойнейшаго царя вашего, надеемся по совершении сего Божественнаго дела, такожде и по хиротонисания новаго патриарха, иже имать быти избран соборне, еже возвратится в нашим убожайшим престолом. Да благоволить же Бог еже снитися вам во едино, и еже помолитися оным святым местом Христа Господа ногами топтанными и еже возвеселитися всем телесно же и духовно. Здравствуйте, брате любезнейший, по обоему человеку.

Пресвятейший, премудрейший и богоизбраннейший Господине вселенский патриарх.

Твою пресвятость мы, в святом Дусе братия и сослужителие твои, единодушно лобзаем, всех душеспасительных желающе твоей пресвятости, купно со всем прочиим освященным собором премудрейших архиереев тамо обретающихся в царствующем граде.

Вестно убо да будет вашему о Господе братолюбию (ибо ничтоже есть тайно еже не в явление приидет, и никтоже, делаяй нечто в тайне, ищет сам, да яве то будет, по глаголу Господню во главе 7-й святаго Иоанна Евангелиста), яко пресветлейший и Богом венчанный государь царь и великий князь (титул) писа не единою но и дващи, якоже увидехом, яко писа и до прочих святейших восточных престолов, паче же яко и человека посыла тоя ради вины вернаго, призывая нас, да разсудим некое церковное его предложение, деемое в православном его царстве, утвержая нас к тому, яко имел быти прислана от вашей пресвятости муж вместо лица вашего патриаршего. И яко большия ради верности безбедства и души утешения имело быти некое чаственное (особенное) снисхождение и устроение, воеже бы двум царствующим странам приити во едино. Тако, во ежебы смятениям сущим между има престати, иже тщету творят, ни коея же пользы приносят, яже вецыя злые людие творят, возмущающе царствия своего ради прибытка. Преуведехом же яко и блаженнейший иерусалимский патриарх от многа времене бяше на половине пути, во еже бы и самому притсуствовати лично на освященном соборе московском. Того дела мы два патриарси да не явимся быти разгласаи толикому единству патриаршескому, и дабы не явитися нам непослушливым быти толикому праведнейшему царскому повелению, изыдохом, и преидохом стропотныя пути, проходяще места студеная, и верхи гор непроходимых, единаго точию насмотряюще конца, дабы нам праотеческое благоговейнство и истинную

правду сохраните и сия вся неудобная ни во чтоже вменихом, аще и ветхостию дней отягощени есмы, и долгим путем весьма не приобычаи. Изыдохом убо, но едва приидохом во преславнейший град Москву: обаче не обретохом твоего братолюбия присутства, якоже надеяхомся по обещанию. Итого деля зело и от усердия опечалихомся, яко надеждою нашею прелщени и добраго общества лишени быхом. Но занеже, якоже глаголется, яже сотворшася, несотворенна быти не могут, ко другому приидохом разсуждению. И начахом разсмотрети церковное оно предложение, еже и прежде бяше прилежно взыскано, и от поместнаго разсуждено собора. Обретохом же бывшего патриарха Никона премногим винам должна и повинна, яко досади своими писаньми крепчайшему царю нашему. Такожде, яко соблазни пресветлый синклит, укоряя его, и именуя еретичествующим и латинствующим быть. Но и церковь державше во вдовстве чрез девять лет, весьма лишенную всякаго церковнаго благолепия, и патриаршия красоты, своими коварствы и хитростьми всячески томя ю. Паче же, по совершенном престола отречении от его сотвореном народне в соборном храме, паки литургиса и хиротониса, действуя вся приличная архиерейскому достоинству, свободно и кроме всякаго препятия; ругаяся купно священным, некими своими новыми и суетными именованьми, нарицая себе самаго, аки сам ся хиротониса, новаго Иерусалима патриархом. Новскую имамы считати премногая его преступления, яже едва сочестися могут. Паки обретохом, пресвятейший владыко, патриарший престол царствующего града Москвы зело оскорблен, и изълиха обезчествован, и великое cиe стадо без добраго пастыря, тако даже истину познати нам, яко призвание наше, еже бысть от пресветлейшаго государя царя, сего ради дела зело бысть нуждное, праведное и правильное; и суд, его же извесл бяше поместный собор г московский, бе совершенно чисть и всячески праведен, по святым правилом составленный, и по наших патриарших томах утверженный. Тем же всеми силами потщахомся (вся обаче сотворихом с велиим разсуждением и со премногим взысканием многих лет достойнейшаго царя и защитника вашего и со истинным пред Богом судом поместнаго собора архиереов) и едва вникнухом в дела Никоновы, обретохом неправедно ходившего, по мимо царскаго пути средняго, семо и овамо, и совершенно низложихом народне в церкви, и соборне судихом, еже жительствовати ему во едином от древних довольно обильном монастыре, дабы плакатися ему о своих гресех. Тем же ныне пребывает престол патриарший во вдовстве, донележе свыше Высочайший обрящет преизбраннаго от него достойнаго жениха церкви своей. Просихом же многих лет достойнейшаго царя, дабы быти о соборном некоему извещению и изъявлению чрез свои ему грамотоносцы, о всех зде бывших вашей пресвятости. И убо приемше от него соизволение, есмы радостне извествуем, кроме всякаго лицеприятия всю истину сказующе, во еже бы будущему патриарху имети и в диптихах свое воспоминание, якоже и прежде бывшии патриарси имеша купно с нами присное поминание. Обаче и обычной милостыни великому престолу и прочим убогим престолом даянной надеемся обновитися: паче же большей и довольнейшей быть. И о том всеми силами тщимся, дóндеже совершится, сиречь во еже бы исполнитися оной притче: яко брат братом пособствован спасается, и да друзи будут в нуждах полезен. Прилагаем же нечто ино, нашего ради общаго утешения, яко с нашим пришествием средостение вражды разрешися, и повседневнаго плена извет погибе, тако, во еже бы паки надеятися нам прийти во прежней нашей свободе, чести и славе, юже древле имехом. Понеже зде неции со своими буйствы и неистовствы обсзчествша рода нашего преизящную светлость, того ради сотворишася у вельмож достойни презрения и отвержения. Обаче тщахомся и по вся дни молим, да извергутся от среды, и весьма отложатся уметы чести ради общия и лепоты рода нашего. Уповаем же яко вашими святыми молитвами Бога умилостивляющими, внегда совершити нам сие боголюбезное дело, еже от всея души начахом кафолическия ради церкве, возвратитися тамо, сиречь, еже нам друг с другом целоватися всею душею и сердцем и собеседовати, обаче со должною честию и приличным говением; по сих же еже нам шествовати к убогим престолом нашим и видети врученное нам стадо, якоже должны есмы вси именуемыи пастырие стрещи его бодрственно сице, во еже бы нам прияти достойное возмездие от Христа Пастыре-начальника нашего, такожде еже бы гонзнути нам страшных оных мест мучения, яже воздадутся комуждо по делом его, яже ожидают злых делателей и пастырей не по истинне бывших епископами, но мрачными мужами, долга своего нетворившими совершеннаго делательства.

Здравствуй по обоему человеку внешнему же и внутреннему, от Бога посажденный и Богом почтенный владыко, на премногая спасенная лета в утвержение церковныя тверди!