Духоборцы. Их история и вероучение

Сочинение «О духоборцах» первым изданием вышло в свет в 1832 году. С того времени прошло ровно полстолетия. Старость любит переноситься мыслью к дням молодости, любит припоминать и те занятия, которые интересовали нас в то время. Вступив в четвертое двадцатипятилетие моей жизни, я заинтересовался предметом моего первого, еще студенческого труда и решился заняться им снова. Я пересмотрел, кажется, все, что в течение полустолетия появилось в печати относительно истории и вероучения духоборцев и, на сколько мог, воспользовался этим материалом. В общеисторические, социальные и тому подобные соображения относительно духоборчества я не входил, полагая, что каждое дело следует начинать от начала, а началом на этот раз считаю чисто фактическое изучение наших многочисленных сект; прежде такого изучения по крайней мере главнейших из них, чего у нас еще не сделано, всякие общие исторические, психологические и пр. объяснения каждой секты порознь, как бы ни были красноречиво написаны, останутся лишь общими местами, ни для кого не убедительными, исключая разве самих авторов их. О других приемах изложения сектаторских вероучений высказано мной, хотя мимоходом, несколько замечаний особо, во втором отделе этого сочинения.

О.Н.

Среди многочисленных ересей, существующих в России, секта духоборцев занимает не последнее место. Она достойна внимания не только по своему происхождению, развитию и превратностям своей судьбы, но и по самому образу ее воззрений на предметы веры. Ни одна из ересей, возникших в лоне нашей православной церкви, не уклонилась от нее так далеко, как ересь духоборческая; она коснулась почти всех догматов ее и мало-помалу дошла до крайних пределов их отрицания. А между тем эта замечательная секта еще никем не приведена в известность, никто вполне не исследовал исторических ее обстоятельств, не раскрыл ее учения, не обозначил ее характера: о ней знают или по одному имени, или по частным рассказам, не всегда верным. Чтобы пополнить этот пробел в истории наших религиозных разномыслий, постараемся изложить как внешнюю, так и внутреннюю историю духоборчества, насколько это возможно для нас при тех источниках и документах, какие в настоящее время можно иметь под рукой.

I

Наименование духоборцев дано приверженцам известной секты в Малороссии в 1785 году екатеринославским архиепископом Амвросием. Это название имеет, конечно, двоякий смысл. По самому составу своему из двух слов – «дух и борец», соответствуя образованию слова иконо-борец, оно собственно означает тех, которые отвергают духа, вступают в борьбу против всего духовного; и духоборцы, отвергая все таинства церкви, по этому уже самому восстают против действующего в ней духа. Но они и сами охотно усвоили себе это наименование в противоположном только смысле; отрицая всю религиозную внешность, они считают себя борцами за духа. Первоначально они называли себя сынами божьими в том предположении, что в них Божество выражается с большею полнотой, чем во всех других людях. Простой народ, как бы в укоризну, нередко называет их фармазонами (т. е. франк-масонами), слово, которым он отличает, людей, своевольно нарушающих постановления церкви, особенно посты. Духоборцев смешивали с молоканами, которым дано это название потому, что они и в постные дни употребляют молоко; но молокане и духоборцы далеко не составляют одну и ту же секту. Сами себя молокане называют во истину духовными христианами в отличие от всех других, которых именуют мирскими.

Первоначальное происхождение секты духоборцев не совсем ясно. Сами духоборцы, за немногими исключениями неграмотные и притом рассеянные первоначально по разным местам, не могли сохранить точного известия о начале их секты; предания их об этом довольно неопределенны; тем не менее мы должны пересмотреть их, не теряя из виду и официальных известий, имеющих какое-либо отношение к духоборческой ереси.

Официально в первый раз упоминается о духоборцах, под этим собственно именем, в указе 1799 года¹; но там же говорится, что они уже «издавна в России умы и сердца развращают», и следовательно мы имеем основание искать происхождение духоборческой секты во времени более отдаленном, хотя она могла существовать там под другими названиями, или даже и без всякого отличительного наименования.

Было предание между самими духоборцами, что секта их первоначально образовалась в тамбовской губернии, что отсюда уже распространилась она в другие места России и по временам тайно посылала в Малороссию своих проповедников для надзора и утверждения насажденной там ею своей веры². Но тамбовские же духоборцы, в 1802 г. спрошенные в Александро-Невской Лавре о первоначальном происхождении секты их, указали на Малороссию, как на первый рассадник учения, ими принятого и уверяли, что разные лица в различные времена, приезжавшие к ним из Украины, принесли к ним это учение и уже давно распространили здесь свой образ мышления о вере. Нет особенной причины сомневаться в искренности этого показания. Оно не было исторгнуто у них принуждением и угрозами, а дано добровольно, не при судебном исследовании дела, где недостаток доверия к следователям заставляет иногда упорно скрывать истину, а при кротком и спокойном собеседовании с ними. При том это показание достойно вероятия и по другим обстоятельствам. Учение духоборцев в первые времена своего появления наиболее было распространено на Украине, а это естественно должно вести нас к тому предположению, что здесь оно явилось гораздо прежде, чем в губернии тамбовской. В каком же собственно месте на Украине и кем именно положено там начало этого учения?

Екатеринославские духоборцы, в Исповедании своей веры³, в 1791 году поданном тамошнему губернатору Каховскому, показали, что общество их первоначально образовалось екатеринославского округа в селе Никольском. Там старик Силуан Колесников (около 1750–75 г.)⁴ первый явился проповедником духоборческого учения: житейская опытность его, а особенно письменность, дело редкое у народа простого, предупредили многих в его пользу; строгий образ его жизни внушал к нему уважение; щедрость и благотворительность его привлекали к нему сердца; природный дар говорить красноречиво и убедительно, сколько это возможно при небольшой степени образования, сообщал словам его особенную убедительность. Его дом вскоре сделался как бы народным открытым училищем, в которое спешили все желавшие пользоваться его наставлениями; воскресные дни преимущественно были днями собраний, в которых он предлагал свое учение; и как он дожил до глубокой старости, то его учительство продолжалось весьма долго, а по его смерти его дети, Кирилл и Петр, во всем ему ревновавшие, поддержали дело своего отца и далее распространяли начатое им учение. Нет надобности подвергать сомнению это свидетельство духоборцев о начальнике их общества; оно представлено теми, которые сами участвовали в первоначальном составлении секты, и тогда, когда много еще было посторонних очевидцев самого дела; но при всем этом, оно не вполне для нас удовлетворительно: екатеринославские духоборцы, указывая здесь на то, как образовалось отдельное, частное их общество, не указывают на происхождение духоборческого ученья вообще; а между тем весьма вероятно, что Силуан Колесников передавал другим мнения, уже существовавшие, готовые, распространял то, чему сам научился у других, хотя в основных чертах, потому что и некоторые предания и следы самого учения восходят дальше появления его на своем поприще.

За несколько еще времени до Силуана (около 1740–50 г.), по рассказам духоборцев⁵, в Харьковской губернии, в селении «Охочем»⁶ появился некто иностранец, называвший себя отставным прусским унтер-офицером. Долгое время обитая здесь между поселянами, хотя никому неизвестный, он успел наконец пробрести их расположение и доверие: в их сходках он решал их недоумения и подавал им советы; в частных неудовольствиях примирял их несогласия и распри, а при домашних занятиях и сам не отказывался участвовать с ними в хозяйственных делах. Опытный друг, беспристрастный судья, ревностный сотрудник, он легко мог сделаться у них и наставником веры: в зимние вечера, свободные от занятий, первоначально привлекая к себе любопытных, конечно, рассказами о странах далеких, он мало-помалу начал сообщать им свои мысли о вере. Явные успехи его в этом деле и просьбы убежденных им заставили его остаться здесь навсегда; не имея постоянного жилища, он переходил для своего жительства из дома в дом, но до конца своей жизни никогда не изменял своему образу действования. Полагают, что этот иностранец был квакер, потому что образ его жизни и правила, какие он проповедовал, совершенно согласны с духом учения квакерского.

Был ли этот иностранец первым основателем секты духоборцев вообще? В то время, когда по преданию он жил еще в селе Охочем, именно в 1745 году, открыто было в Москве и других местах более 400 (416) людей, впадших в ересь, отчасти сходную с духоборческою⁷ и притом замечено, что это были последователи учения, которое обнаружилось в Москве еще в царствование Анны Иоановны в 1733 году. В числе главнейших приверженцев и распространителей этого учения, открытых в 1745 году, были: московские купцы Григорий Сапожников, Сергей и Дмитрий Осиповы и Иван Дмитриев, санкт-петербургские купцы Иван и Герасим Чуркины и девица Василиса Чуркина, их сестра, и наконец крестьяне Василий Ларионов и Степан Васильев, мнимо выдававший себя за Христа⁸. Наставницею еретического общества, открытого в 1733 году и состоявшего из 78 человек обоего пола была «Ивановского девичья монастыря, что в Москве, старица Настасья, а потом расстрига Агафия Карпова. В числе главнейших сектантов были: два старца – иеромонах Филарет по расстрижении Федор Муратин, иеромонах Тихон, а потом расстрига Тимофей Струков и четыре старицы: Катерина Ларионова, Авдотья Михайлова, Аксинья Яковлева и Акулина Иванова, жена стрельца Лункина»⁹. Учение этих сектантов вскоре было обнародовано в 12 пунктах синодальным указом, из которых видно, что они между прочим а) «веровали непосредственному в них откровению; б) призывали св. духа скаканием и прыжками и тогда как бы восторженные какою-то особенною силою изрекали так называемые ими пророчества; в) обрядовые церковные таинства – крещение, причащение, брак отвергали, или понимали их только в духовном смысле и г) вместо св. причастия принимали и ели из рук предводителевых, мужика или женщины, куски хлеба и пили квас, а иногда воду»¹⁰. Вероятно, в следствие некоторого сходства духоборческого учения с этими пунктами, к этому именно времени, т. е. к 1733 году Штраль относит первое появление духоборцев¹¹.

Между тем указанные здесь мнения и действия замечены были и прежде. В указе 1734 года сказано: «оное злодеяние начало произрастать уже из давних лет и не в одном, но во многих местах плевелоразсеяние свое имело». И в самом деле, еще в царствование Петра В. именно в 1717 году был схвачен в углицком уезде в деревне Харитоновке отставной московский стрелец Прокофий Лупкин с двадцатью последователями его учения (мужч. 11, женщ. 10), которые также все веровали непосредственному в них откровению, какому-то особенному наитию на них св. духа, происходящему во время пения молитв и скачков во круг, и вместо причастия св. таин ели ломтики калача; притом Лупкин называл себя Христом, а своих учеников апостолами¹². Вследствие этих превратных толков все они были заключены в темницы; но не смотря на заключение и другие строгие понудительные меры со стороны правительства, они остались упорно непреклонными в своих мнениях и хвалились, что их учение распространено уже во многих местах России.

Ересь, открытая в 1745 и 1733 годах, следовательно, и ересь Лупкина, в указе 1756 года (дек. 9) названа квакерскою ересью, а квакерское учение положено в основании духоборческого. Но по новейшим исследованиям оказалось, что это была христовщина, или хлыстовщина, ересь, так называющих себя, людей божьих (в некоторых пунктах сходная с квакерством). Предшественником Лупкина в этой секте был лжехристос Иван Тимофеев Суслов (1616–1716), который принял и учение, и звание свое от лжесаваофа и лжехриста Данилы Филипича (1600–1700). Некоторые полагают, что с него начинается история ереси людей божиих в России¹³. Но лжехристы появлялись на Руси и прежде. Так во времена Ивана Грозного (1533–1584) были в Москве, в Киржаче и на реке Андоме Христос Иван Емельянов и богородица Марья Якимова; во время Донского (1363–1389) был христос Аверьян, убитый татарами. Хлыстовщина была и у Западных Славян со времени крещения славянских народов. Всего вероятнее, что она есть самое древнее русское религиозное разномыслие, занесенное на русскую почву еще при св. Владимире, одновременно с православием и что она происходит от болгарских богомилов, как эти происходят от азиатских манихеев и т. д. до Гностиков и Филона александрийского. Конечно, исследователи русских тайных учений, как справедливо замечает П.И. Мельников, никогда не отыщут непрерывной струи от богомилов, пришедших на Русь при Владимире, до подполковницы Татариновой, скакавшей в Михайловском дворце, или до прыгуна Максима Рудометкина, короновавшегося в деревне Никитиной Эриванской губернии 19 декабря 1857 года; но тем не менее нельзя отрицать связи между этими явлениями, отстоящими друг от друга на целые восемь столетий¹⁴.

Как относится духоборчество к этой древнейшей у нас ереси? По мнению г. Добротворского, к ней находятся в самом близком отношении секты скопцов, молокан и духоборцев, так как все они имеют несомненное сродство между собою и зависимость в своем образовании одна от другой. Существенный пункт их сродства, по его же мнению, заключается в ложном понимании отношения верующих ко Христу и св. Духу: от учения о духовном соединении со Христом и благодатном действовании св. Духа они дошли до убеждения в равенстве, единстве, или тождестве Христа с некоторыми избранными людьми и наконец во вторичном и даже многократном Его откровении в некоторых людях. Но при этом сродстве все они могут быть разделены на два разряда. К одному разряду принадлежат хлысты и скопцы, которые признают единство, или тождество Христа с некоторыми избранниками божьими и откровение в них Христа; к другому разряду принадлежат духоборцы и молокане, которые признавая внутреннее постоянное действование Христа и св. Духа в душе верующего, утверждают только равенство, или возвышение некоторых избранников до степени равенства со Христом¹⁵.

Если и привить это внутреннее соотношение, или сродство между хлыстовщиною и сектами скопцов, молокан и духоборцев, то отсюда нельзя еще заключать о их зависимости в образовании одной от другой, о их генетической связи. Сходство в некоторых чертах легко можно находить и между такими религиозными учениями, которые возникали и развивались совершенно независимо одно от другого. Правда, что скопчество действительно находится в генетической связи с хлыстовщиной. Это есть именно хлыстовская ересь, подвергнутая только изменениям Кондратия Селиванова (ок. 1757 года), который второе крещение хлыстов св. духом заменил огненным очищением, т. е. оскоплением и к мысли о мнимом откровении Христа в избранных и в самом себе присоединил еще вымысел о лжецаре, выдавая себя за искупителя-оскопителя царя Петра III-го Федоровича¹⁶. Но секта молокан имеет совершенно иное происхождение. Одни полагают, что под руководством Уклеина в тамбовской губернии около 1780 года она выделилась из секты духоборцев и по отзыву самих молокан выделилась будто под влиянием пропаганды крестьян, отданных в военную службу и долго находившихся в плену между протестантами за границей во время семилетней войны (1756–63). Другие, на более твердых основаниях, относят происхождение молокан к более отдаленному времени; производят эту секту от того кальвинского учения, которое около 1713 года упорно было защищаемо стрельцами под начальством лекаря Дмитрия Евдокимова Тверитинова, или Дерюшкина¹⁷, осужденного на последнем российском соборе в 1714 году¹⁸. Но первые семена молоканства можно видеть еще раньше, у Матвея Семенова Башкина и Феодосия Косого¹⁹. А учение духоборцев не могло произойти ни прямо из хлыстовщины, ни из молоканства. В состав духоборческого учения, правда, вошло несколько хлыстовских понятий, но самые основания того и другого учения различны: у хлыстов откровение духа есть нечто навеваемое извне; оно достигается посредством скакания, прыжков, круговерчения, радения, хождения кораблем; при этих только средствах «накатывает» на хлыста дух; и откровение этого духа продолжается недолго, пока продолжается исступление и вместе отупение ума от этих ненормальных телесных движений; хлысты притом осуждают брак, как дело греховное и в своих собраниях вместо причастия употребляют куски хлеба и квас. Напротив, по учению духоборцев, внутреннее откровение есть постоянное в них явление вследствие пребывания в их душах Божества и потому у них никогда не бывало ничего похожего на скачки, прыжки и т. п.; не осуждают они брака и не употребляют в своих собраниях хлеба и квасу, как символа таинства²⁰. С другой стороны, учение молокан и духоборцев основано тоже на разных началах. О внутреннем откровении, или пребывании божества в душе человека не говорится ни в одном изложении молоканских верований и только как исключение появились у молокан в 1836 году три лжехриста: Лукьян Петров, беглый выходец из Молдавии, крестьянин Евсигней Яковлев и удельный крестьянин Никифор Филиппов²¹. Вообще молоканство основывается на библии и рационалистическом ее объяснении и в частности на так называемых надписаниях, которые достались молоканам в наследство от Тверитинова, т. е. на перечне текстов ветхого и нового завета, имеющих отношение к их учению²². Сюда прибавлены еще у некоторых из них мнения субботников-анабаптистов, как, напр., празднование субботы и несколько духоборческих понятий о властях. Между тем в основе духоборческого учения положено квакерское убеждение о внутреннем озарении духа, как постоянном божественном качестве, особенно присущем в духоборцах; здесь же встречаются исключительно квакерам принадлежащие понятия о непозволительности клятвы, о незаконности войны, о равенстве людей и даже обычное правило не снимания шапок перед властями: в делах о духоборцах не редко встречаются известия, что они не снимали шапок ни перед исправником, ни перед становым, ни перед губернатором. Если же в самой основе духоборчества положено учение квакерское, то спрашивается, где, кем и когда занесено в Россию это учение?

При рассмотрении этого вопроса нельзя оставить без внимания существующее у духоборцев предание будто их вероучение происходить от трех вавилонских отроков – Анания, Азария и Мисаила, брошенных в огненную пещь за их отказ поклониться образу Навуходоносора²³. Сами же духоборцы признают это придание иносказательным и конечно подразумевают при этом такие личности, которые не только отрицали поклонение иконам, но высказывали и другие понятая, подходящие к духоборческим, и были сожжены как еретики.

Не имели ли при этом духоборцы в виду судьбу Квирина Кульмана и Нордермана? Кульман, родом силезец, ревностный защитник сочинений Якова Бёма²⁴ и последователь Николая Драбиция, во многих европейских Государствах покушался ввести их учение, видоизмененное, конечно, своими собственными понятиями, но отовсюду был изгоняем, как беспокойный и опасный фанатик; доведенный до крайности он «воровски пролгался во Пскове и имя себе переменяя сказався, будто едет для повидания с сродичи из Голанския земли», под этим вымышленным предлогом пробрался в Москву в 1683 году и здесь, как сказано в указе 1689 года²⁵ «чинил многия ереси и свою братью, иноземцев, прельщал»; особенно он сблизился с каким-то Нордерманом, бывшим прежде немецким купцом. Нордерман, вероятно, от обращения с Кульманом впадший в различные заблуждения, начал между прочим утверждать, что «Христу необходимо должно еще однажды прийти в мир в виде пророка с многими знамениями и чудесами и обратить к себе всех людей и ввести их в свое царство». Нордерман написал на русском языке статью, в которой изложил свои религиозные мнения (вероятно, большею частью принадлежавшие Кульману) и домогался, чтобы она была напечатана. Он представил ее какому-то правительственному лицу; но ему посоветовали отказаться от своего намерения, если хочет остаться в живых; обращался с нею к типографу, но он не хотел печатать ее без позволения патриарха. Тогда Нордерман представил свое фанатическое сочинение патриарху, который прочитав его, тотчас велел заключить в тюрьму и Нордермана и Кульмана и как они не хотели отказаться от своих толков, то оба живые сожжены были в какой-то бане²⁶. Это обстоятельство дает нам повод к предположению – не разумеют ли духоборцы под символом своих вавилонских отроков Квирина Кульмана и Нордермана? У Кульмана «вынуты были многие еретические и богомерзкие и хульные книги и письма, по которым богомерзким и еретическим книгам прельщал многих людей иноземцев и с которыми книгами и письмами богомерзкими сожжен»²⁷, и мы теперь не знаем, в чем. собственно состояли его толки. По всей вероятности, они были мистического направления, как и сочинения Бёма, но мы нигде не находим в России следов бёмовского мистицизма; должно быть огненною смертью Кульмана они изглажены были совершенно. Фантастическая же мысль Нордермана о необходимости вторично явиться в мир Христу и установить тысящелетнее царствование Его на земле встречается около 1836 года у молокан, ожидавших араратского царства, падения Ассура (или в обратном чтении Русса) и тысящелетнего всемирного покоя; но эта мысль не перешла к ним от Нордермана, а заимствована ими из книги Юнга Штиллинга: «Победная повесть христианской веры»²⁸. Книгу эту в русском переводе видел у них Гакстгаузен в 1843 году²⁹.

Есть еще обстоятельства, которые могли иметь более близкие отношения к духоборцам, чем судьба какого-либо иностранца вроде Кульмана. В апреле 1713 года открыта была секта Дмитрия Тверитинова, или Дерюшкина. В числе его последователей был двоюродный его брат Фома Иванов, по ремеслу цирюльник³⁰, по религиозным мнениям близкий и к хлыстовщине. Не смотря на увещания, он упорно держался иконоборства и был посажен в Чудов монастырь. Там косаром он изрубил резной образ Алексия митрополита, и за это сожжен. Тверитинов же и другие его соучастники повинились и были избавлены от смертной казни³¹. Лжехристос Прокопий Лупкин, о котором мы уже упоминали, умер в Москве в 1732 году и погребен в женском Ивановском монастыре близ своего предшественника Ивана Тимофеевича Суслова. Когда же в 1732 году по доносу некоего Семена Караулова, промышлявшего в Москве разбоем, открыта была хлыстовская секта под руководством монахини Ивановского монастыря, Анастасии (в мире Агафьи Карповой), то эта лжебогородица казнена была в С.-Петербурге на сытном рынке в октябре 1733 года, а трупы христов – Суслова и Лупкина, по распоряжению св. синода, были выкопаны из могил в Ивановском монастыре и сожжены за городом рукою палача³². Не эти ли три сожженные – Фома живым, и Лупкин и Суслов по смерти, фигурируют у духоборцев под видом трех вавилонских отроков? Очень вероятно, потому что, хотя духоборческая секта и не произошла из хлыстовщины, но подобно ей отрицает поклонение иконам и с течением времени, как увидим в своем месте усвоила себе, именно в тамбовской губернии, некоторые и собственно хлыстовские понятия. В тамбовской губернии, вероятно, и составилась эта легенда о вавилонских отроках, но она нимало не объясняет действительного происхождения духоборчества.

Г. Ливанов в своей статье «о начале и происхождении молокан и духоборцев в России», сознавая, что за недостатком исторических памятников, трудно сказать что-либо определенное о месте происхождения духоборцев, считает однако возможным предполагать, что этим местом была Москва, а затем Украина³³. Предположение это опирается у него на следующих соображениях: в Москве с самого начала XVIII столетия (с 1709 г.) появились впервые мнения социниан, анабаптистов, кальвинистов и пр.; в Москве жили и стрельцы, искони известные гражданским и религиозным вольномыслием и потому представляли собой удобную почву и для духоборчества; и появление в Москве квакерского учения (составляющего основу духоборческого) видно из указов 1733 и 1745 годов³⁴. Из Москвы всегда выходили толпы религиозных пропагандистов; отсюда же прежде всего могло явиться духоборчество и в Украине³⁵. Но при этих соображениях мы не находим надлежащего основания считать Москву местом появления в России квакерства и затем происхождения из него духоборческого учения. Справедливо, что с начала XVIII столетия в Москве появлялись различные религиозные учения, но не находим ни одного памятника, доказывающего появления здесь именно квакерства. Если в указах 1733 и 1745 и даже 1756 года говорится о появлении в Москве и других местах России квакерской ереси, то это было лишь недоразумение; квакерством, как сказано нами выше, называли тогда хлыстовщину, совершенно напрасно смешивая ее с квакерством. Из Москвы, конечно, легко могли расходиться по России разные религиозные толки, но мы нигде не находим упоминания о каком-либо пропагандисте духоборчества, вышедшем из Москвы, еще больше – в Москве вовсе не встречаем далее следов духоборческого учения. Правда, что в Вестнике Европы 1881 года за м. февраль в статье «Русские рационалисты» (стр. 675) сказано, будто в Москве в печатном дворе в самом исходе 18-го столетия оказался духоборцем наборщик Петр Тиханов. Но во-первых, Тиханов является в Москве в самом исходе, а не в начале ХVШ столетия, во-вторых, всего вероятнее, что это был молоканин из последователей Тверитинова³⁶. Таким образом, если мы не хотим оставаться в области одних лишь предположений, то должны совершенно отказаться от мысли о зарождении духоборчества в Москве и переходе его оттуда на Украину. А в таком случае мы опять должны обратить свое внимание на Украину, где прежде всего обнаружились следы учения духоборческого.

И в самом деле, мы не имеем никаких данных, которые появление в России квакерства и возникновение из него духоборского учения указывали бы раньше 40–50 годов прошлого столетия, когда в селе Охочем появился иностранец, именовавший себя прусским унтер-офицером. Личность эта исторически, конечно, не совсем для нас ясна. Но действительность и время ее появления в означенном месте, а равно квакерский характер ее учения засвидетельствованы Сумароковым на основании предания, тогда еще довольно свежего. Что иностранец в Охочем был пропагандист именно квакерского учения имеем право заключать не только на основании этого предания, но и потому, что и после этого иностранца не находим в России появления где-либо квакера, который внес бы свои воззрения в учение духоборцев, между тем как эти воззрения лежат, как уже было сказано, в его основе. Кроме того, село Охочее очень долго оставалось Сионом, откуда выходили проповедники духоборства с преобладающим квакерским направлением. Так около 1820 годов из таких проповедников известен некто Андрей, который поставил себе целью для исправления нравственности людей возбудить в них внутреннюю жизнь, привести их в таинственное соединение с Богом, причем в своих поучениях он постоянно уверял, что все, что он говорит, говорит не от себя, не от своего человеческого смышления, но по внушению божества, присущего в душе его³⁷. Так квакерские воззрения сохранились в Охочем в продолжении почти восьмидесяти лет до окончательного переселения харьковских духоборцев на молочные воды. Но здесь может быть возбужден еще вопрос: первоначально появившаяся в Охочем личность действительно ли была иностранец, а не человек русский? Г. Ливанов полагает, что это лицо было никто иной, как духоборец и именно отставной русский унтер-офицер, по всей вероятности, из казачьих войск, бывших в Москве, или же просто бежавший из войска московского казак, принявший в Москве духоборство и по принципу духоборческого учения сочтя войну и военную службу делом неприличным человеку и запрещенным от Бога, бежал в Украину. Полагает так г. Ливанов на том основании, что квакера иностранца ни в Москве, ни в Украине люди русские слушать с доверчивостью не станут, точно также как сомнительно допустить, чтобы родоначальником молокан в какой-либо местности России был лютеранин, или протестант, т. е. немец, а не русский человек. Для успеха какой бы то ни было проповеди среди русского народа должен быть русский же: это едва ли не conditio sive qua non³⁸. Но сам же г. Ливанов производит молоканство от Тверитинова³⁹, который усвоил себе в Москве религиозные понятия непосредственно от немцев в немецкой слободе⁴⁰. В Новгороде даже не немец, а литовский еврей Схария сумел распространить свои толки. И в наше время так называемые Штундисты, народ простой, заимствовали свое учение прямо от немцев, как показывает самое наименование их секты. При пропаганде религиозного учения главное дело заключается не в личности наставника, а в том, что предлагается с его стороны. Если в слушателях подготовлена в известной степени почва для принятия предлагаемых идей, то учение легко принимается и усваивается, кем бы оно ни предлагалось. А в настоящем случае учение квакера, хотя бы и иностранца, не могло не понравиться простому народу. Это, можно сказать, был протест, с религиозной точки зрения, против тогдашнего общественного быта крестьян. Они были в крепостной зависимости от господ, а им твердили о равенстве всех людей; помещики по своему усмотрению и капризу отдавали их в рекруты на всю жизнь, а им говорили о незаконности самой войны и присяги; их притесняли всякого рода мелкие чиновники, а им внушали, что для чад божьих никакие власти не нужны. Могли ли слушатели хотя бы и немца остаться равнодушными к дружеским его внушениям, когда слова его затрагивали самые жизненные их интересы? Но еще один вопрос: мог ли иностранец квакер явиться именно из Пруссии? Были ли там квакеры? Квакерство основано Фоксом в Англии в 1647–9 годах. Вследствие притеснений в своем отечестве многие из его последователей перешли в Голландию, где основали свои учреждения, которые существуют и доныне. Из Голландии некоторые квакерские общины двинулись в Германию и поселились сперва в Эмдене, затем в Пфальце, Гамбурге, Фридрихштадте, Альтоне и Данциге, хотя и не встретили в Германии особенно благоприятных условий для своего распространения⁴¹. Стало быть, нет исторической невозможности в том, чтобы пропагандой квакерства в селе Охочем был иностранец и притом прусский унтер-офицер; об этом пропагандисте с бо́льшим правдоподобием, чем о мнимом дезертире казаке-духоборце, можно сказать, что он ушел из прусского войска в Россию вследствие своих квакерских убеждений.

Итак, мы должны остановиться на той мысли, что первым основателем духоборчества на началах учения квакерского был иностранец, живший и учивший в харьковской губернии в селе Охочем около 1740–50 годов. К этому времени относит появление в России духоборческой секты и Ленц⁴².

После иностранца в селе Охочем, вскоре появилась, как мы уже видели, новая личность (1750–75), весьма замечательная между духоборцами. Это Силуан Колесников живший екатеринославской губернии в селе Никольском. Даровитый от природы, умевший читать и писать, он полюбил чтение может быть и случайно попавшихся ему мистических сочинений; с их точки зрения стал смотреть на предметы религии и объяснять события св. писания. Когда же познакомился с учением иностранца квакера, которое из соседей харьковской губернии легко могло перейти в екатеринославскую и которое тоже заключало в себе мистический элемент, то не мог не отнестись к нему сочувственно. Усвоив себе некоторые квакерские понятия, он слил их с своими воззрениями на религию и таким образом сделался первым организатором и проповедником духоборческого учения в собственном смысле. По показанию екатеринославских духоборцев, в доме Колесниковых они читывали, между прочим, «Ключ разумения», мистическое сочинение Еккартсгаузена, у которого Силуан видимо заимствовал некоторые из мистических своих понятий. За то книга эта у духоборцев сделалась дорогим сокровищем. Когда Гакстгаузен (в 1843 г.) был на молочных водах у тех духоборцев, которые еще не успели выселиться за Кавказ, то проводник этого ученого путешественника, меннонит Иоган Корнис (Kornies), сосед, близкий знакомый и друг духоборцев⁴³ сообщил ему, что у них есть два рукописные сочинения: одно «Ключ разумения, или таинства», а другое – изложение их учения. Этими сочинениями они так дорожили, что не смотря на отличные к нему отношения соседства и на уважение к нему, не смотря на его настоятельные просьбы и даже предложение значительной суммы денег не хотели их даже показать ему⁴⁴. Этот «ключ разумения» без сомнения, есть тот самый ключ, которым пользовался Силуан для входа в туманную область лжемистицизма. Он мог заимствовать некоторые мистические понятия и из других такого же рода книг. В его учении, напр., заметно влияние и франкмасонства. В сочинении St. Martin’a «Des erreurs et de la verité», в этой классической книге французских франкмасонов, учение о падении душ до творения мира излагается почти также, как и у екатеринославских духоборцев. Не даром и народ простой называл их «фармазонами». Впрочем, эту же мысль о довременном падении душ Силуан мог заимствовать и из сочинения Еккартсгаузена «О заблуждении и истине» (Москва. 1875 стр. 35). Он организовал в екатеринославской губернии несколько общин нового своего учения⁴⁵, жил до глубокой старости, как пастырь среди нового своего стада, а сыновьям его, Кириллу и Петру, оставалось только поддерживать в его последователях духоборческое учение в том виде, в каком оно было уже намечено их отцом. Но в своем дальнейшем движении оно вскоре было дополнено новыми элементами и на данной основе изменилось в частностях.

В непродолжительном времени учение это из екатеринославской губернии занесено в губернию тамбовскую. Около 1775–85 годов⁴⁶ появился там в селе Горелом тамбовского же узда, на севере от Тамбова, по дороге в Моршанск, проповедником и распространителем духоборчества, Побирохин. Это третья замечательная личность между духоборцами. Что же это за личность? У г. Ливанова приводится неизвестно откуда заимствованное предание, будто в село Горелое около 1733 года прибыл один духоборец, беглый из Сибири, по имени Семен, нашедший убежище в доме Илариона Побирохина, и просветив его новым учением, скрылся из тамбовской губернии⁴⁷. Но г. Ливанов сам не верит этому преданию о Семене, которого тамбовские власти называют поляком, бежавшим из Сибири, не верит, во-первых потому, что русский крестьянин никогда не примет поляка, как проповедника новой веры, во-вторых, поляки католики и, в-третьих, самое имя Семен указывает уже на его русское происхождение; а мы прибавим еще от себя, что духоборческого учения около 1733 года еще и не существовало, и мнимый ученик Семена, Побирохин, явился в качестве духоборческого учителя после указанного времени уже около полустолетия. С небольшим вариантом это же сказание о Семене и Побирохине приведено в «Записке о молоканах и других сектах в тамбовской епархии» б. митрополита Киевского Арсения, помещенной в «Трудах К. Д. Академии»⁴⁸. В Записке этой говорится, что «первый родоначальник духоборческой секты в тамбовской епархии был польский жид, лютеранский прозелит, сосланный в Сибирь и оттуда бежавший, что он долго проживал в селе Горелом в доме Лари Побирохина и что этот Побирохин с своим гостем производил настоящие грабежи и разбои». Но явный грабитель и разбойник не стал бы заниматься пропагандой нового религиозного учения; да никто и не стал бы его слушать, тем больше, когда бы он и сам был учеником беглого из Сибири жида. По всей вероятности, этот рассказ сознательно пущен в ход тамбовским сельским духовенством и православным народом для унижения духоборцев вследствие недружелюбных религиозных споров с ними и взаимных попреков.

По более достоверным известиям⁴⁹, чем сейчас приведенные предания, однодворец Иларион Побирохин был человек богатый, оптовый торговец шерстью, на широкую руку вел торговые обороты в уездах соседних губерний, следовательно человек бывалый, много видевший и слышавший. Он, как и до сих пор еще сохранилась о нем память в тамбовской губернии, был человек низенького роста, характера увлекающегося, обладал даром слова и силою убеждения. Среди народа он известен был как большой начетник, любивший рассуждать преимущественно о делах веры. Раз, возвратившись из своих торговых поездок, он вместе с деньгами привез и новые религиозные понятия, духоборческие. Но в эти понятия, как они сложились у последователей Колесникова, он внес от себя еще некоторые из элементов ереси людей божиих, или хлыстов, которые были довольно распространены в тамбовской губернии. Он стал учить, что спасение идет не по книге, а по духу и от духа, что хранится оно не в библии, а в «книге животной», в живой памяти, что божественная Троица не раздельна и что Иисус Христос есть не иное что, как божественный Разум. Из учения екатеринославских духоборцев о довременном падении душ и ниспослании их на землю для наказания и очищения, он вывел заключение о переселениях душ на земли. Это же понятие о переселении приложил он и к Иисусу Христу. Иисус Христос, как божественный Разум, переселяется из одних избранных в других, и в нем самом, в Побирохине, обитает этот божественный Разум и в этом смысле называл самого себя сыном божиим. Для большей наглядности такого значения своего он, как это делают и хлыстовские «изобретенные христы», избрал себе из своих последователей 12 апостолов, названных им «архангелами» и затем еще 12 так называемых «смертоносных ангелов». Первые помогали ему в распространении учения, а обязанностью последних было преследование тех, которые, приняв учение, изменяли ему и отступали от духоборчества⁵⁰. Многоразличные знакомства давали Побирохину возможность широко вести беседу и многим людям сообщать поучения; видное место и хорошее положение придавали вес его словам. Уменье говорить доступно и понятно в тоне простых, неграмотных людей, лишенных всяких других поучений и непривычных к ним за отсутствием православных проповедников, помогли делу проповеди. Число последователей нового учения возросло, и у богатого и тароватого человека в числе учеников оказались не только те, которым приятны и понятны были немудреные ответы веры при старых суеверных помыслах, но и те, которым лестно было угодить сильному человеку. В числе слушателей и кратковременных последователей Побирохина был и дворцовый крестьянин села Уварова борисохлебского уезда Семен Матвеев Уклеин. Это замечательная личность, как выдающийся деятель в сфере молоканского учения⁵¹ Народ, плененный учением Побирохина, называл его пророком и кормильцем, питающем его духовною пищей. В эту духовную пищу у тамбовских духоборцев вошли еще элементы учения анабаптистов или меннонитов; таковы: самые резкие отзывы против крещения младенцев, предубеждение о безгрешности своей церкви, та же что у анабаптистов общность имущества, простирающаяся даже на детей и дерзкие отзывы о светских властях, как бесполезных в царстве Иисус-Христовом. Образ молений в собраниях, образ бракосочетания и погребения те же, что у анабаптистов: наконец и домашний образ их жизни напоминает этих же сектантов более, чем квакеров. Занесены ли в тамбовскую губернию эти понятия и обычаи солдатами, бывшими долгое время в плену в Пруссии во время семилетней войны, как указывает уже упомянутое нами предание⁵², или проникли сюда каким-либо иным путем, главное дело в том, кем они усвоены и внесены в сферу духоборческого учения и духоборческой практики. В тамбовской губернии прежде всего нам представляется Побирохин, как красноречивый наставник и ревностный пропагандист духоборчества, прибавивший к нему кое-что и от себя; в этом обстоятельстве находим основание полагать, что он первый к учению екатеринославских духоборцев присоединил, кроме хлыстовских и некоторые анабаптистические понятия, бродившие в умах тамбовцев. По крайней мере без его авторитета они не сохранились бы в тамбовском духоборчестве, а изгладились бы в нем бесследно. Таким образом мы в праве смотреть на Побирохина, как на представителя третьего момента в развитии духоборческого учения вообще. Вследствие удач и успехов, к концу жизни он сделался человеком самоуверенным до крайности, гордым до самозабвения и в решении религиозных вопросов смелым и решительным до хвастливости. «Старик задурил», рассказывали закавказские молокане г. Максимову; они сохранили в памяти несколько анекдотов, свидетельствующих о том, что избалованный и невоздержный старик в мечтаниях своих доходил до крайнего самозабвения и ослепления («За Кавказом» стр. 37). И смелая пропаганда, и его крайние выходки обратили наконец на себя внимание полиции и местного начальства, и громкая наставническая деятельность Побирохина кончилась тем, что он предан был суду и сослан с детьми и некоторыми из его апостолов в Сибирь на поселение.

Но место Побирохина не осталось праздным. В тамбовской же губернии, моршанского уезда, в селе Сысоеве, Рыбное тоже⁵³ в исходе XVIII столетия появилась новая личность, которая в истории духоборчества имела огромное значение и стояла на такой высоте, до которой не подымался никто другой из духоборческой среды. Это Савелий Капустин, отставной капрал гвардии. О происхождении Капустина носились разные слухи. На молочных водах в 1843 г. Гакстгаузену передавали в виде слуха, что он был крепостной крестьянин, за какую-то вину отданный господином его в военную службу⁵⁴. Насколько верен этот слух решить теперь трудно. По другим сказаниям, Капустин был будто сын Побирохина, отданный в солдаты за духоборчество и затем военный дезертир⁵⁵. Но по справедливости можно бы назвать его разве духовным сыном Побирохина потому, что именно от него он заимствовал духоборческое вероучение и особенно понятие о переселении души Иисуса, которое играло в его жизни самую видную роль. Нельзя также согласиться и с тем, будто он отдан в военную службу за духоборчество; в то время, когда он мог быть отдан в военную службу (около 1763 г.), духоборчества в тамбовской губернии еще и не было ни на самом деле, ни по имени, а было только молоканство. Наконец, судя по времени его появления в тамбовской губернии, скорее можно признать, что он действительно был выслуживший свой срок капрал, или унтер-офицер, а не до срока бежавший из службы дезертир. Капустин родился в 1743 году, так как духоборцы в своем прошении Государю Императору в 1816 году называли его 73-х-летним стариком, а когда за выслугою лет возвратился из войска, ему было около 47 лет, стало быть появился на родине (в Сысоеве, а затем и в Горелом) около 1790 года. Вскоре женился и чтоб дети его не были военными кантонистами, отправил свою беременную жену к тестю своему, Никифору Калмыкову с тем, что если она родит сына, то сочтет его сыном тестя. Рожденный (около 1792 г.) от жены его сын Василий действительно был назван по спискам сыном однодворца Никифора Калмыкова. Λ у этого Василия в 1816 году родился сын, стало быть внук Савелия Ларион⁵⁶. По донесению мелитопольского земского исправника (ок. 1820 г.), основанному будто на словах самих духоборцев, Капустин, еще будучи на службе в гвардии, сошелся с европейскими вольнодумцами⁵⁷. Но Капустину не было никакой надобности в каких-бы то ни было иностранцах для усвоения себе духоборческих понятий: они сложились уже до него. Всего достовернее, что он заимствовал это учение тотчас по возвращении из военной службы на родину, в с. Сысоеве, а еще больше в Горелом. К такому заключению приходим потому, что Капустин преимущественно себе усвоил и затем еще больше развил ту мысль об Иисусе Христе, которую первый между духоборцами высказал Побирохин, живший до того времени в Горелом. Усвоив себе духоборческое вероучение, он вскоре сделался ревностным и влиятельным его распространителем. Особенному успеху его пропаганды содействовали и его наружность, и его душевные дарования. Капустин был высокого роста, мужественного сложения; его осанка была величественна, походка и взгляд внушали невольное уважение; брюнет; бороду и усы брил по-военному. При красивой наружности и его душевные способности были в высокой степени замечательны. Его необыкновенный ум, красноречие, замечательная память, такт, что он, по свидетельству духоборцев, знал наизусть всю библию и помнил все, что бы и где бы ни прочел, и наконец увлекательность речи, постоянно переходившая в особенную вдохновенность и могучее воодушевление – все это побеждало всякого, кто только видел и слышал его⁵⁸.

Излагая своим слушателям духоборческое учение, Капустин, как человек, что называется «себе на уме», не пренебрегал и своими частными интересами. Действуя с великим благоразумием, он старался укрепить у духоборцев веру о переселении души Иисусовой, о чем проповедовал уже в тамбовской губернии Побирохин. В духе этого последнего он учил: «первый раз, как Богу угодно было воплотиться, Он избрал тело человека, самого чистого и совершенного на земле, тело Иисуса Христа, так, как и душа Его была также самою чистою и совершенною в мире. С тех пор, как Бог открыл себя во Иисусе, Он постоянно остается в человеческом роде, живет и открывает себя в каждом верующем; и душа собственно Иисусова, выражающая высшее пред всеми человеческими душами божественное разумение, в силу закона переселения также переходит из века в век в роде избранных в одного праведного человека и во время своего пребывания здесь, хотя в несовершенном человеческом теле, сохраняет воспоминание и сознание о своем божественном начале. Поэтому каждый человек, в котором она обитает, ясно сознает, что в нем душа Иисуса. Избранные, в роде которых постоянно пребывает душа Его, суть духоборцы; между ними-то она преемственно воодушевляет одного из них. Таким избранником среди их недавно был Силуан Колесников, которого, быть может, многие из вас лично знали. Он действительно был Христос, как в настоящее время Я⁵⁹. Это также верно, как. верно то, что небо простерто над моей головой и что землю попираю своими ногами. Я действительно Христос, ваш Господь. Итак, падите ниц передо мной и обожайте меня!» И все пали на колени и стали ему молиться!⁶⁰ Справедливо замечает по этому поводу Гакстгаузен: «Неудивительно, что по временам являются на земле лжехристы и лжепророки; это предсказано нашим Спасителем (Мф.24:23–24); но удивительно, что находятся люди, которые им верят!»

Капустин знал, с кем имел дело и хитрым умом, и твердым характером властвовал над духоборцами, как царь, или лучше сказать, как пророк. По своей натуре и своему положению в среде их он имел величайшее сходство с Иоанном Лейденским, анабаптистическим королем в Мюнстерне⁶¹. Это высокое свое значение он хотел закрепить и за своим потомством: он предсказывал, что после его смерти душа Иисуса перейдет в его сына и потом во внука Лариона⁶². Так свое учение и пророчество тесно связывал он с своими интересами личными и семейными! Но его пророчество не исполнилось. Его гений не почил ни на его сыне, ни на внуке.

Кроме дальнейшего развития в учении духоборцев мысли Побирохина о душе Иисуса и практического применения этой мысли к самому себе, Капустин, в качестве духоборческого христа, организовал духоборческую общину сначала в тамбовской губернии, а затем окончательно на молочных водах. Анабаптистические понятия, усвоенные Побирохиным теоретически, он ввел в практику. Так понятие об общности имений он первый сделал действительностью, как увидим ниже; образ анабаптистических молений, анабаптистические обычаи при браке, погребении и пр. установил между духоборцами на практике, которая, насколько нам известно, с тех пор удерживается между ними и до сего времени.

Из того, что до сих пор сказано о главных деятелях духоборчества, видно, что оно сложилось не сразу; в его формации замечается четыре, так сказать, наслоения: 1) квакерское, 2) мистическое⁶³, 3) несколько элементов хлыстовских и анабаптистических и, наконец 4) практическое закрепление этих последних в духоборческой общине. После Капустина мы уже не встречаем в среде духоборцев ни выдающихся пропагандистов и дополнителей их учения, ни замечательных правителей и организаторов их общества.

Мы познакомились с известными деятелями в сфере духоборчества. Оказывается, что это были люди не высокого положения в обществе: два однодворца – Колесников и Побирохин, и два отставные унтер-офицера – неизвестный по имени иностранец, и Капустин. Под руководством таких деятелей, хотя и даровитых от природы, но мало образованных, умевших только читать и писать, учение их, как ни далеко распространило свои ветви, нигде не могло коснуться людей из сословий высших; ему последовали только народ простой, необразованный и несколько мелких купцов и ремесленников; наибольшее количество последователей его вышло из однодворцев и казаков. Впрочем, между духоборцами из донских казаков довольно было в свое время и таких, которые служили в полках и имели чины офицерские; в 1810 году также впали в духоборческую ересь некоторые из нижних чинов⁶⁴, но далее этих степеней она не возвышалась никогда.

Самый класс людей, исповедующих духоборческое учение, может некоторым образом дать нам понятие о том, какими средствами оно распространялось и утверждалось. Там, где неизвестна письменность, оно не могло распространяться и поддерживаться посредством книг или рукописей; если и были между духоборцами, как вероятно и ныне есть, знакомые с письменами, то они не пользовались ими, как средством к передаче другим своих мнений о вере; некоторые из них могли заниматься чтением каких либо книг, близких по своему духу к образу их мыслей о вере, как, напр., екатеринославские духоборцы; но это могло быть для них случаем к большему только утверждению их в заблуждении, уже принятом, а не к первоначальному его принятию и распространению, потому что ни в какой книге не содержится их учение в таком виде, как они исповедуют его. Иногда они излагали свое учение письменно, но не для того, чтобы этим изложением своего верования сохранить единство его между своими сочленами, а тем еще менее для удобнейшего привлечения новых последователей: они излагали свои мнения о вере не для себя самих, как бывало, напр., у старообрядцев, а для начальства, по требованию различных обстоятельств. Учение духоборцев главным образом хранится (как и у хлыстов) «в предании», или в так называемой ими «животной книге», в книге, живущей в их памяти и сердцах. Наставленные ею делались проповедниками учения и для других, а коммерческие и иные житейские сношения часто представляли им самые удобные случаи незаметно рассевать свои мнения в отдаленнейших местах, и как эти сношения в огромном русском Государстве могут быть многочисленны и по различным направлениям, то учение их таким образом легко могло переходить из уст в уста далее и далее.

И в самом деле, вместе с животною книгою переносимое с места на место, и, так сказать, всегда движимое и живое, учение духоборцев легко оставляло свои следы в различных городах и селениях; рассеваемо было небрежно и как бы на удачу, за то прозябение семян его можно видеть в различных странах нашего обширного отечества. Юг, казалось, особенно благоприятствовал его распространению: оно быстро возросло в губерниях харьковской и екатеринославской, затем в тамбовской, а отсюда еще в конце XVIII столетия распространилось в земле донских казаков, в губерниях херсонской, таврической, астраханской, в направлении северо-восточном – в губернии курской, воронежской, пензенской, симбирской, саратовской, оренбургской и рязанской, и в центре России – в губернии московской, и далее – в тверской. В лице ссыльных появилось на юге в Азове, на западе – в Риге, Финляндии и на острове Эзеле, на севере – в губернии архангельской и на соловецких островах, на дальнем северо-востоке –в губернии пермской, тобольской, иркутской и на самом дальнем юге – на Кавказе.

Мы уже видели, что духоборчество прежде всего образовалось в губерниях харьковской, екатеринославской и тамбовской, потому что здесь именно были выдающиеся его наставники и организаторы. О существовании же духоборцев в других губерниях в исходе XVIII века мы знаем только по тем следственным делам, которые возбуждены были относительно их правительством. Раньше, чем в каком либо ином месте, они обратили на себя внимание его в земле донских казаков; из дел тайной экспедиции видно, что они сделались здесь предметом правительственного преследования еще в 1779 году⁶⁵. В то же время были между ними и такие, которые хотя и принадлежали к духоборческой секте, но не объявлялись правительству. Таковы были, напр., казаки Архип Назаров и Максим Семенов с семействами. Они объявили о себе уже в 1807 году и были высланы с Дону в выборгскую губернию⁶⁶. Затем подвергнулись проследованию духоборцы харьковские, именно в 1793–97 годах⁶⁷, а екатеринославские в 1791 г. и в самом исходе XVIII столетия, именно в 1797–1800 годах⁶⁸.

Оказывается, что самыми нетерпеливыми и горячими последователями духоборчества на юге были донские казаки, а наиболее спокойными и осторожными – екатеринославские. Это потому, что Силуан Колесников проповедовал и завещал своим последователям, между прочим, одну из самых практических мыслей. Он научил екатеринославских духоборцев наружно неуклонно покоряться постановлениям церкви и правительства, в какой бы стране им ни случилось жить: в Польше покоряться властям польским и религии католической, в России – православной, в Турции и Персии – религии магометанской, и только Капустин уже запретил это впоследствии екатеринославским духоборцам, выселившимся на «молочные воды», боясь, чтобы наружное раздражение чувства посредством обрядности не соблазнило как-нибудь духоборцев и не увлекло к отступничеству⁶⁹. В Херсонской губернии духоборцы подвергнуты были суду и осуждению в исходе 18 столетия, и возвращены из Сибири в новороссийский край в 1801 году⁷⁰. В херсонском же губернском правлении в то же время судились и духоборцы екатеринославской губернии, мариупольского уезда; по донесению тамошнего губернатора министру внутренних дел вина их состояла в том, что они проповедовали свое учение на улицах и толпы народа постоянно окружали их⁷¹. В Таврической губернии около 1775 года замечены уже были духоборцы в селе Василиевке из крестьян действит. тайного советника Попова⁷²; а позже они особенно усилились в перекопском уезде и в 90-х годах здесь сурово были судимы 34 духоборца⁷³. Как велико было в то время количество духоборцев в Астраханской губернии не можем сказать определительно, потому что молокане и духоборцы смешивались здесь и правительством, и народом в одну секту⁷⁴. Имеем только указание на существование духоборцев в ставропольском уезде, входившем тогда в состав астраханской губернии; именно: отсюда они были сосланы в архангельскую губернию в кольский уезд на поселение Высочайшим указом 1802 года 6 декабря⁷⁵. Здесь же был между прочими тайным духоборцем Гавриил Сорокин: это был купец и ратман в г. Александрове, где, долго поддерживая духоборцев в 90-х годах прошлого столетия, наконец объявил себя гласно духоборцем, за что, по Высочайшему указу, переселен был на «молочные воды»⁷⁶. Как человек, выдававшийся над простонародьем, там он играл впоследствии не последнюю роль среди духоборцев. В Курской губернии духоборчество стало известно около 1790 годов; в это время там явился его проповедником крестьянин Григорий Немонихин, в 1805 году перешедший в губернию таврическую⁷⁷. В губернии Воронежской в последней четверти 18-го века среди молокан появились и духоборцы, которые в 1804 году просились о переселении их в таврическую же губернию⁷⁸. Вскоре после того, как учение духоборческое проповедовалось и распространялось по моршанскому уезду тамбовской губернии, оно появилось в соседних местностях пензенской, именно в слободе Архангельской, керенского уезда и в самом городе Керенске, в селе Покровском и Высоком наровчатского уезда и селе Михайловском уезда краснослободского⁷⁹. До 1801 года пензенские духоборцы таились от правительства, в царствование же Александра Ι-го они просились переселиться на «молочные воды» и тогда оказалось их в селе Михайловском 30 душ обоего пола, в селе Покровском более 40, Высоком до 15-и и проч. Очень могло быть, что не желавшие переселяться не имели нужды и объявлять о себе местному начальству⁸⁰. В Симбирскую губернию духоборческая секта успела проникнуть в исходе 18-го века лишь в небольших размерах; более же усилилась уже в 19-м столетии⁸¹. В Саратовской губернии долго не различали духоборцев от молокан, пока наконец при следствии не оказалась разница между ними, и тогда духоборцы здешние отозвались, что основатель секты их есть отставной капрал Савелий Капустин⁸². О существовании духоборцев в исходе 18-го века в губернии Оренбургской и Рязанской мы предполагаем только на основании донесения оренбургского гражданского губернатора в 1811 году министру полиции Вязмитинову, что духоборцы, именуемые и молоканами, вместе с единомышленниками своими, рязанскими, ходатайствуют о переселении их в Бессарабию, что не могло состояться по военному положению тогдашнего времени (1812 г.)⁸³. Так как духоборцы не различаются здесь от молокан, то и нельзя сказать определительно, действительно ли были тут духоборцы и в каком количестве. В конце 18-го столетия в Московской губернии духоборцы появились в селениях Хохловке, Ребровке и Коломенском, но не объявлялись правительству до царствования Александра 1-го, а объявившись стали переезжать в Бессарабию. Во главе переселявшихся были их наставники: из Хохловки Игнат Соколов, из Реброва Максим Соколов и Коломенского Данило Орехов; все переехали с семействами в г. Бендеры⁸⁴. В 1796 г. оказался принадлежащим к секте духоборческой крестьянин села Новоселок московского уезда Крючков с женою и двумя дочерями⁸⁵. В Тверской губернии в конце 18-го ст. существовали уже духоборцы и некоторые из них даже судились за свое вероисповедание. Так бежецкого уезда села Тебнешева помещицы Семеновой крестьяне Андрей Давыдов с Домною Ивановною Толстаевы в 1797 г. были судимы за духоборчество и осуждены. В том же году судился за духоборство крестьянин Алексей Егоров Голубов с женою своею Домною Трофимовною; но по своим религиозным понятиям он скорее принадлежал к молоканам, чем к духоборцам⁸⁶.

Ссыльные духоборцы еще в исходе 18-го века появились в Азове. Местом ссылки он сделан был еще с 1669 года⁸⁷, и такое значение его крепости упразднено только с 1810 года. По донесению в 1802 году екатеринославского губернатора фон Берга министру в. д. сюда сосланы будто духоборцы из тамбовской губернии в 1762 году, а в 1769 г. из воронежской⁸⁸. Но в эти годы духоборцев в тамбовской и воронежской губерниях еще не было, не было еще и самого названия „духоборец», а когда и появилось оно, то долго еще и народ, и правительство, духоборцев и молокан смешивали в одну секту на основании того наружного, всем бросавшегося в глаза признака, что те и другие равно отвергают всю церковную внешность. Так например новгородский гражданский губернатор Алексей Васильевич Васильчиков в донесении министру в. д. графу Кочубею от 8-го августа 1807 года называет появившихся в Чудовском Яму сектантов безразлично и духоборцами и молоканами, хотя по расследовании оказалось, что это были одни молокане⁸⁹. Астраханские молокане Вязовки и Светлого Яра в 1811 году названы были духоборцами в донесении астраханского губернатора министру в. д.⁹⁰. Саратовские молокане села Пришиба тоже не редко в донесении саратовского губернатора именовались духоборцами, тогда как из представленного ими исповедания веры видно, что они молокане⁹¹. И оренбургский гражданский губернатор в 1811 году от 12 февраля доносил министру полиции Вязмитинову «о духоборцах, именуемых и молоканами»⁹². Даже такая личность, как сенатор И. В. Лопухин, посланный Александром I-м в Украину для собрания точных сведений о вероучении духоборцев и принятия соответственных тому мер, при первом своем донесении Государю о них из Харькова от 12 ноября 1801 года⁹³ говорит, «будто с 1762 года в городе Тамбове от однодворца Ларина Петрова той же губернии из села Горелова восприяла начало секта именующих себя духовными, что в 1767 и 1769 г. из числа их необратившиеся к православию отданы в солдаты и на поселение, где склонили и других к своим мнениям, а найпаче новороссийской губернии в павлогорадском уезде, в селе Божкине, где они именуются молоканами по причине употребления по середам и пятницам молока и что в слободско-украинской губернии в некоторых селениях стало известно учение их не более 13-и лет». Но сообщенные здесь известия якобы о духоборцах крайне неверны. Мы уже видели, что духоборческое учение началось не в Тамбовской губернии, а перешло сюда из екатеринославской; проповедником этого учения в тамбов. губернии был не Ларион Петров, а Ларион Побирохин; он действовал в качестве проповедника не с 1762 года (когда в Тамбове известному учению впервые дано название молокании), а позже – около 80-х годов; духовными именует себя секта молокан; да и они прямо названы здесь молоканами; наконец, только о молоканском учении можно было сказать, что в слободоукраинской губернии стало оно известно не более 13-и лет, т. е. около 1788 г., тогда как духоборческое известно было здесь давно. Сообщенные здесь сведения о духоборцах Лопухин получил, конечно, от губернатора херсонского, а может быть и екатеринославского, ф. Берга; губернаторы же здешние о событиях, около 30 и 40 лет тому назад происходивших в другой, не особенно близкой губернии, могли заимствовать сведения только из устных рассказов, которые притом оказываются слишком зыбкими и неопределенными. Вероятно, сам Лопухин вскоре убедился в неверности этих известий, когда не внес их в свод «Записки некоторых обстоятельств своей жизни и службы», где однако же изложены его отношение к духоборцам и взгляды на них. Затем, в упомянутой выше «Выписке» указаны Лопухиным некоторые черты действительно, духоборцам принадлежащим, учения; но они заимствованы им уже не от губернаторов, а из личного разговора с приходившими к нему харьковскими духоборцами. При таком смешении самими правительственными лицами духоборцев и молокан не удивительно, что ф. Берг, сосланных в 1762 году в Азов молокан, принял за духоборцев. Остается лишь достоверным, что в 1796 году, в азовскую крепость, сослан был действительно за духоборчество, указанный нами выше (стр.41), московской губернии и уезда крестьянин села Новоселок помещика Голохвастова Крючков с семейством⁹⁴. Около этого времени ссылались сюда, конечно, духоборцы и из других мест. Знаем, по крайней мере, что в конце 18-го столетия в азовской крепости находилось 38 душ духоборцев обоего пола, из которых, между прочим, состояли на службе: один унтер-офицер гарнизонного батальона, один кондуктор инженерной команды, один капрал, два солдата, три казака и один фельдшер⁹⁵. Сосланные сюда духоборцы мало-помалу распространяли свое учение между азовскими жителями и в одно время 15 человек мещан г. Азова, после долгого скрывания себя, вдруг объявили себя духоборцами, перестали принимать духовенство, ходить в церковь и пускать в нее своих детей⁹⁶.

В конце 18-го столетия духоборцы из некоторых губерний ссылаемы были по суду в г. Ригу, как место ссылки⁹⁷, но по указу 1801 года ноября 27-го освободили их оттуда нисколько семейств⁹⁸. Местом ссылки духоборцев в конце 18-го века была назначена и Финляндия. Так, напр., сюда сосланы были казаки войска донского с семействами их, как сказано выше (стр. 37) До нас дошла любопытная «Записка» какого-то официального лица о финляндских духоборцах, поданная 11 ноября 1816 г. Министру в. д.⁹⁹. ««Находясь в г. Выборг и его окрестностях», – говорится там между прочим, – имели мы случай познакомиться с одним из ссыльных духоборцев, по имени Семеном и узнать от него о содержимых там под присмотром нескольких семействах казаков-духоборцев. По его словам, их сослали сюда в Финляндию в заключение 90 семей, не велели давать им ни земли, ни домов, не пускали ходить на работу, а детей отобрали и отвезли безвестно куда. Старшин послали на житье на о. Эзель и Соловецкие острова.

Когда стали уговаривать нас ходить в церковь, то двое молодых наших, не стерпевши, резко выразились о ней и о духовенстве. Их высекли кнутом и сослали в Сибирь на работу»¹⁰⁰. К сожалению, в Записке этой не сказано, в каком именно году высланы они были в Финляндию и другие места, и мы можем лишь предполагать, не были ль эти ссыльные из числа тех донских казаков, которые, – как видно из дел тайной экспедиции, – судились и были осуждены в 1779 году. В Архангельской губернии являются духоборцы в качестве ссыльных из разных других губерний. Так в 1802 году, – как мы уже видели, (стр. 39) – сосланы в кольский уезд этой губернии на поселение духоборцы астраханской губернии ставропольского уезда. По случаю запроса в 1817 году министра внут. дел о духоборцах, переселенных на жительство в кольский уезд, архангельский губернатор Перфильев отвечал, что всех духоборцев, поселенных в этом уезде по определениям разных судебных мест за отпадение от православной церкви, непоклонение иконам и отвержение церковных обрядов, 57 душ обоего пола. Из них – 8 душ крестьян тамбовской губернии моршанского уезда селений Тройцы и Клеванова; 25 крестьян помещика Давыдова тамбовской же губернии; 2-ое войска донского из станицы Михайловской; 7-ь человек из кавказской губернии ставропольского уезда села Михайловского; 6-ь душ той же кавказской губернии и уезда, 2-е из казаков кавказской станицы¹⁰¹. В Пермской губернии духоборчество, как ссыльное, явилось преимущественно в г. Екатеринбурге, куда в конце 18-го века, а затем в 19-м ссылали духоборцев на казенные заводы¹⁰². В Тобольскую губернию духоборчество занесено вместе с ссыльными и распространялось ими среди местных жителей. Так, тобольской губернии красноярского узда села Лодейского Андрей Петров за обращение его в духоборческую секту был судим томским гражданским и уголовным судом вместе с крестьянином Андреем Артемьевым и крестьянской вдовой Парасковьею Замятиною с семействами их¹⁰³. В том же округе, по донесению сибирского генерал-губернатора графа Μ. М. Сперанского министру полиции, крестьяне Федот Милованов и Карп Стародубцев на допросе показали, что они заимствовали свою веру от томского мещанина Федора Бурнашева, а Бурнашев, призванный в городскую полицию, откровенно объявил, что он принадлежит к секте духоборцев и что он наставлен, по его выражению, в сем «духовном христианстве» поселенцами из ссыльных, которых оказалось всего 14 человек¹⁰⁴. В Иркутской губернии духоборчество явилось также от ссыльных; и из донесения генерал-губернатора Сибири министру в. д.¹⁰⁵ видно, напр., что сторож иркутской казенной палаты Захар Шалимов был прежде таврической губернии перекопского уезда селения Казачьих Лагерей казенный поселянин, сослан в 1800 г. за содержание духоборческой ереси сначала в Екатеринбург к разработке рудников, а потом удален с товарищами его в нерчинские заводы на работу. В иркутской губернии для поселения духоборцев отведено было место в нижнеудинском округе тулуновской волости в урочище Баланда¹⁰⁶, куда они и ссылались в конце 18-го и в 19 веке. В начале 19-го в. в г. Иркутске обратил на себя внимание начальства и духовенства бывший тульский мещанин, сосланный сюда за духоборчество, Ракитин. По распоряжению иркутского и нерчинского епископа Вениамина, его и товарищей его старались отвратить от заблуждения и утвердить в истинной вере; но при троекратном увещании их, ни Ракитин, ни товарищи его не оказали ни малейшей наклонности к обращению; причем его последователи единогласно утверждали, что Ракитин есть лучший их учитель; а сам Ракитин заявил, что кроме привлеченных с ним к суду есть у него еще полтораста человек последователей в иркутской губернии. За образ его мыслей о религии он был признан иркутскою консисториею поврежденным в рассудке; но по освидетельствовании в губернском правлении и врачебной управе оказалось, что он умственно здоров¹⁰⁷. О существовании в исходе 18 в. духоборцев на Кавказе мы уже знаем из приведенного выше донесения архангельского губернатора Перфильева, что в кольском уезде поселены, между прочими, и духоборцы, сосланные из разных мест кавказской губернии. А с другой стороны, на Кавказе духоборчество, как и молоканство, явилось в лице ссыльных сектантов из внутренних губерний. Из мест жительства их здесь преимущественно известен г. Александров¹⁰⁸.

Секта духоборцев, со времени первого открытия их, не могла не подвергаться преследованиям и бедствиям.

В первой половине 18-го ст. правительство смотрело на всякий раскол не только с точки зрения государственной, но и духовной, религиозной; оно преследовало его, как проявление в жизни народа вредное и для государства и для церкви¹⁰⁹. Пётр Великий предписал строгие законы против отступающих от православной церкви. По силе узаконений его надлежало между прочим «отступивших исправлять и о обращении ко благочестию увещевать, а которые по увещанию исправиться не похотят, о таких сообщать Синоду в Сенат ведение»¹¹⁰. Поэтому, как скоро открывали где-либо последователей раскола, тотчас, от места до места, чрез степени властей духовных пересылали их для допросов и увещаний; но отступники от православия по большей части упорствовали в своих заблуждениях и тогда передавали их властям светским, которые и применяли к ним всю строгость закона. Эта строгость закона долго удерживалась и при наследниках Петра В. Так в 1733 «заводчики и учители, также и последователи квакерской (собственно хлыстовской) ереси иные смертию казнены, именно старица Настасья и иеромонахи Филарет и Тихон, а другие, по учинении им публичнаго наказания кнутом, в ссылки посланы»¹¹¹; и последователи той же ереси, открытые в 1745 году, одни по наказании кнутом сосланы в Рогервик в тяжкую работу, или на фабрики, другие по наказании кнутом или плетьми отданы были в солдаты и матросы, а негодные возвращены на прежние жилища¹¹².

Но существование духоборцев обнаружено правительством уже во время царствования Екатерины II. А с этого времени много смягчены законы России против раскольников и еретиков; с этого времени закон осуждает, религиозную нетерпимость¹¹³, – предписывает, чтобы ересь «трактовали как обыкновенное гражданское дело и отнюдь не иначе»¹¹⁴, запрещает «ради различия веры вчинать ссоры или распри»¹¹⁵ и заповедует «мир и тишину между членами отечества самыми разноверными»¹¹⁶, потому что «гонение раздражает только умы»¹¹⁷. Между тем, и при таком изменении законов, положение новооткрытой духоборческой секты было тяжелое. Уже в 1779 году, как мы видели, подверглись суду правительства духоборцы из казаков войска донского, в 1793–7 годах харьковские. Каков был результат этого суда мы, наверное, не знаем за неимением под рукой дел тайной экспедиции, в которой он производился. Но знаем из других источников, что открываемых где бы то ни было духоборцев никогда не оставляли на месте. Мы уже видели, что их и в одиночку и целыми семействами ссылали то на фортификационные работы, то в глухие места далекого севера, то на поселение и тяжкие работы в Сибирь. Особенно сурово относились к ним местные власти, как можно судить, напр., по решению дела о 34-х духоборцах перекопского уезда таврической губернии. В 90-х годах 18-го ст., после длинного производства следствия, перекопский уездный суд заключил по этому делу так: «как означенные подсудимые за внушением и увещанием остались непреклонными, то дабы отвратить впредь у людей, им подобным суеверие, и самим им воздать за отвержение их от церкви, ее таинств и святых – мщение, сих преступников, именно: алешковских, лагерских, чалбурских и днепровских в Днепровке наказать публично мущин кнутом по тридцати, а женщин плетьми по сорока ударов; дочерей же духоборцев Якова Лактева – Катерину и Ивана Шалаева – Настасью, как несовершеннолетних, по силе указа 1765 г. мая 2 дня высечь первую в Алешках, а последнюю в Днепровке розгами, и по наказании всех сих преступников, отправить их в Сибирь на поселение; имение же их описать, с публичного торга продать и вырученные деньги для записки в казенный доход отправить в перекопское уездное казначейство, исполнение чего возложить на перекопский земский суд». Уголовная новороссийская палата была несколько снисходительнее к духоборцам. Она определила: «подсудимых, обличенных в духоборческой ереси, сослать закованных в железа, без наказания, в Екатеринбург вечно к разработке рудников, кроме малолетних детей; о воспитании детей их ниже 10 лет в православной вере в городе – городскому и в уездах – волостному головам обще с духовенством иметь попечение; а имение судимых отдать родственникам, буде имеются, православной веры, тоже для воспитания малолетних детей и в пользу их употребить им принадлежащее; а когда родственников не окажется и малолетним оное не принадлежит, то продать оное с публичного торга и вырученные деньги отослать в приказ общественного призрения». Это решение представлено было на утверждение новороссийскому губернатору, который и утвердил оное¹¹⁸. Перекопский суд имел здесь в виду наказать духоборцев за оскорбление религиозного народного чувства, или, по выражению самого суда, воздать «мщение за отвержение от церкви» говоря иначе, действовал по религиозной нетерпимости, уже осужденной законом. Но у правительства были другие мотивы преследования духоборцев. Они отвергали верховную власть и публично стали проповедовать свое учение. Так в 1791 году духоборцы екатеринославской губернии мариупольского уезда судились за то, что «они проповедуют свое учение на улицах и толпы народа постоянно окружают их», как доносил министру в. д. херсонский губернатор¹¹⁹. Здесь ересь «трактовали» – уже согласно закону, – «как обыкновенное гражданское дело», и потому правительство осуждало и преследовало духоборцев не по духу уже нетерпимости; оно не увлекалось и недоказанными доносами на них, а имело верные и очевидные доказательства их виновности; не желало стеснять свободу их совести, но не могло и не должно было смотреть равнодушно на то, что возбуждаемые своим учением, они явно шли против устройства общественного благосостояния и открыто стали противиться гражданской власти. Таким образом они и сами были виновниками той бедственной судьбы, которая преследовала их повсюду; сами приняли то неспокойное направление мыслей и действий, которое всех вооружало против них и заставляло преследовать, как уличенных преступников. После этого могли-ли они искать защиты для себя у закона, когда сами противодействовали его требованиям? Самый закон, желавший быть покровителем всех, для них не мог не сделаться строгим судиею и обличителем.

Впрочем, когда духоборцев преследовала законная строгость, не забывали испытывать их и кротостью. Император Павел 1-й в начале своего царствования употребил относительно них самый кроткие меры¹²⁰, какие внушают снисходительность и отеческая заботливость, пекущаяся о обращении на путь правый; но снисходительность встретила буйных, отеческая заботливость неблагодарных; они всему противились, когда обуздывали их силою; хотели умножать своих последователей, когда оставили их на воле. Вскоре явились в новороссийской губернии¹²¹ новые последователи их и в 1799-м году, как доносил новороссийский губернатор Селецкий, начали гласно проповедовать, что высшие власти в государстве не нужны. Тогда десница, прежде их миловавшая, обратилась для них в карающую: заключенные в оковы, все они (31 человек), как возмутители общественного порядка, сосланы в Екатеринбург навечно для разработки рудников, на самые тяжкие работы «дабы, – как сказано в Высочайшем указе¹²², – сии духоборцы, отвергающие Вышнюю власть на земле, пределом божиим поставленную, восчувствовали чрез cиe, как следует, то, что суть на земле власти, Богом определенные на твердую защиту добрых, злодеям же подобным на страх и наказание». Вскоре чрез все правления, суды и расправы было объявлено, что подобная участь ожидает всех, которые впредь будут изобличены в духоборческой секте¹²³. Исполнители закона строго прилагали его к духоборцам и не редко обращали в жестокое истязание виновных. Так, напр., упомянутый уже нами крестьянин тверской губернии села Тебнешева Андрей Давыдов и жена его Домна Толстаевы (стр. 41), сужденные за духоборчество, наказаны кнутом с вырезанием ноздрей и сосланы в иркутскую губернию на работы¹²⁴. – По свидетельству сенатора Лопухина в 1801 году – «никакая секта до того времени не была столь строго преследуема, как духоборцы, конечно не потому только, что они всех вреднее. Равными образами истязывали их, целыми семействами ссылали в тяжкие работы, заключали в самые жестокие темницы. Некоторые из них сидели в таких, где ни стоять во весь рост, ни лежать, протянувшись нельзя было. Это мне сказывал, хвалясь своим распоряжением, один из начальников тех мест, в коих они содержались. Всякий генерал – прокурор, вследствие губернаторских представлений, объявлял именной указ о ссылке их целыми семействами в разные места на поселение и на каторгу, и сослано их таким образом не одно сто»¹²⁵. – Самый народ, как ревностный хранитель св. веры, презирал духоборцев и убегал их, как язвы: он видел, с каким презорством смотрят они на все, что принял он от своих отцов, как заветное достояние веры, знал, с каким неуважением отзываются они о важнейших постановлениях церкви, на которых утверждается вера и надежда христианина. Такие же чувствования к духоборцам и по тем же побуждениям разделяло с народом и сельское духовенство. Таким образом отношение между ними и местными властями, духовенством и православным народом в конце 18-го века было весьма враждебное. Их отдавали в рекруты без всякой очереди, поносили руганиями и обременяли огромными поборами, как видно из жалобы пензенских духоборцев казанскому начальству¹²⁶, и вообще, как они выражались в своем прошении, «им не было средства жить между духовенством и мирскими людьми». И сенатор Лопухин, вникавший в положение слободоукраинских духоборцев в 1801 году, заметил, что «поселяне подлинно их не терпят, как и все почти жители»¹²⁷. Оскорбляемые и теснимые, духоборцы с своей стороны ненавидели и местные власти, и духовенство.

Настало царствование Александра Благословенного, и судьба духоборцев изменилась. В Его царствование, во всю первую четверть 19-го столетия (1801–24) правительственная деятельность выражается мерами, направленными против тех проявлений раскола и ереси, которые нарушали полицейские и уголовные постановления¹²⁸; стало быть, смотрели на отступников от церкви уже не с религиозной и государственной точки зрения, а единственно только с гражданской.

С самого вступления па престол Александр I твердо решился, между прочим, усмирить духоборцев навсегда, но не угрозами и наказаниями, а могуществом своих благодеяний: обратив на них свое бдительное вниманье, монарх противопоставил заблуждениям их и упорству мудрую снисходительность и кротость; не желал входить, как бывало прежде, в исследование мыслей их о религии, а заботился о том, чтобы сделать из них покорных и счастливых подданных. Уже в 1801 году по Высочайшему рескрипту освобождено было из Сибири множество духоборцев херсонских, харьковских, екатеринославских, для водворенья их на родине¹²⁹. При вести о такой снисходительности к духоборцам, вскоре начали открываться новые их секты, которые до сих пор из страха наказания таились в неизвестности; но они открылись как будто для того, чтобы тем больше представить поводов монарху явить на них свою мудрость и благость. Так в 1803 году, когда открылись новые духоборцы в тамбовской губернии, то вместо строгих исследований, как бывало прежде, предписаны были относительно их самые кроткие меры, какие только могут быть начертаны отеческою попечительностью. Вот подлинные слова этого достопримечательного указа, данного на имя тамбовского гражданского губернатора Палицына.

«Министр в. д. донес Мне, по представлению вашему, об открывшихся во вверенной вам губернии, духоборцах. Общее правило, принятое Мною на заблуждения сего рода, состоят в том, чтобы, не делая насилия совести и не входя в разыскание внутреннего исповедания веры, не допускать однако же никаких внешних оказательств отступления от церкви и строго воспрещать всякие всем соблазны не в виде ересей, но как нарушение общего благочиния и порядка. На сем основании вы должны распорядиться во всем, что касается до дел раскольнических. В настоящем же случае примите к наблюдению вашему следующее: 1) Снеситесь с епархиальным архиереем, чтобы в селения, где есть духоборцы, предпочтительно определяя священников кротких и благонравных, подтверждаемо им было, дабы, не входя с сими людьми ни в какие споры и распри, старались обратить их на путь истины не состязаниями и принуждением, но единственно кротостью примера и святостью жизни. 2) С другой стороны, гражданское начальство долженствует наблюдать, чтобы раскольники не дозволяли себе оказывать священникам презрения и грубостей, а паче не допускать, чтобы явным разглашением своей ереси причиняли они соблазн правоверным, за что придавать их, как нарушителей общественного порядка, суду по законам. 3) Поручая точное исполнение сих правил собственному вашему наблюдению, Я считаю нужным впрочем вам приметить, что доколе не обнаружено будет в духоборцах явного неповиновения установленной власти, дотоле не можно по единому смыслу их ереси судить и обвинять их в сем преступлении, но должно, оставляя их спокойными во внутреннем их исповедании, воспрещать только явные соблазны, подвергая их за то суждению по законам на нарушителей общего благочиния постановленным. 4) Чтобы меры сии могли иметь более действия вы не оставите, снесясь с духовным начальством, подтвердить, чтобы взаимно избегаемы были, сколько можно, встречи с таковыми раскольниками, – как то посещения в их домах и тому подобные случаи, к спорам и раздорам повод подать могущие»¹³⁰. Вслед за тем в инструкции, данной назначенному вновь тамбовскому гражданскому губернатору, говорится: 1) «Из всех дошедших сюда сведений видно, что полиция в этой губернии не имеет надлежащей точности в своем действии и многие замечены были по этой части упущения; 2) с некоторого времени возник в этой губернии особенный род раскольников, известный под именем духоборцев; в делах предместника вашего многие по этому предмету найдутся предписания; недостаток уважения к гражданскому начальству и неустройство полиции были причиною, что предписания эти не имели доселе полного своего действия; правительство желает, чтобы войдя точнее в разум их, дали бы вы им успешнейшее исполнение; если в поступках ваших с сими людьми различите вы терпимость от попущения и невнимательность к заблуждениям разума от послабления, то тем самым вы найдете главное и существенное правило вашего с ними поведения и большую часть затруднений и жалоб, доселе бывших, пресечете»¹³¹.

Предоставляя духоборцам свободу совести и воспрещая с их стороны лишь нарушение общественного порядка, Государь обратил еще свое внимание на их отношение к православному люду, среди которого жили они. Зная, что они часто подвергались укоризнам народа из-за разномыслия в вере, а с другой стороны могли быть и соблазном для слабых, Он помышлял о средствах защитить их от нелюбви народной и положить предел распространена их толка. Не легко было найти средство, которое было бы действием снисходительности и прозорливости, которое вело бы к предположенным целям путем прямым и надежным; однако же вскоре представилось это средство, самое верное и мудрое.

Еще в 1801 году сенаторам Лопухину и Нелединскому-Мелецкому поручено было Государем обозрение слободо-украинской губернии. Там они обратили свое внимание между прочим и на духоборцев. Приехавши в Харьков, они потребовали ведомость и о том, что происходило и происходит с духоборцами, живущими в тамошней губернии. Оказалось, что при вступлении на престол Александра Ι-го, повелено было духоборцев, сосланных прежде целыми семействами в разные места на поселение и в каторгу, возвратить с ссылки, водворить в прежние жилища и оставить в покое. Вследствие этого Высочайшего повеления, они в августе 1801 года, по словам Лопухина, возвратились в свои дома, или лучше сказать, на места опустошенных домов их; а в октябре начали уже опять увещевать их, для чего отправлено было два священника, и земского суда заседатель с командою. Первый вопрос духоборцам был о коронации. Духоборцы, не имеющие к обрядам уважения, не могли дать им ответа удовлетворительного и сказали, что они всякого Царя почитают от Бога поставленным, доброго – даром божиим, а злого – бичом за грехи. Поставили пред ними образ Спасителев и спрашивали их, веруют ли они в предстоящего пред ними Спасителя? Духоборцы отвечали: «это не Спаситель, а доска расписанная». Наконец, их спрашивали: будут ли они платить подать, и рекрут ставить? Они с досадою говорили: «мы нищие: чем нам подати платить! Какие от нас рекруты? Остался старой, да малой, да изувеченный. Мы прежде служили Государю, как и другие, а теперь власть Его, мы не можем». Такие ответы духоборцев признаны были за бунт и изюмский нижний земский суд, по донесению ему об этом, движимый необдуманною ревностью, поспешил отправиться на место для розысков и производства из того криминального дела, и о таком определении своем донес губернатору с нарочным. Но когда губернатор уведомил о том сенаторов Лопухина и Нелединского-Мелецкого, то они, сообразно с духом царствующего Государя, настояли, чтоб весь этот мнимый бунт приписан был недоумению и неискусству увещателей, чтоб всякое следствие и розыск были тотчас пресечены, чтобы по этому делу никому не было чинено стеснения и если кто взят под стражу, то немедленно был бы освобожден; и в след за тем, от 12 ноября 1801 г., из Харькова же, о всем случившемся донесли Государю в духе терпимости и истинно христианской любви. Скоро собралось у гг. сенаторов много духоборцев. Несколько их пришло и из екатеринославской губернии. С ними преимущественно беседовал Лопухин, не как суровый судья, а как снисходительный и кроткий отец, и они, по собственным его словам, очень его полюбили и говорили с ним откровенно. Кончилось тем, что духоборцы подали прошение, в котором, изъявляя свою верность и усердие к Государю, просили исходатайствовать им позволение отделиться в особое поселение. Тогда же, из Харькова от 3 декабря, Лопухин и Нелединский-Мелецкий послали к Государю второе о духоборцах всеподданнейшее донесение, в котором, между прочим, писали: «Из всех селений здешних духоборцы, где они есть, и некоторые из новороссийской губернии были у нас, Всемилостивейший Государь, и все изъявили желание отделиться в особое поселение, не назначая никаких себе к тому мест, и в оных, как и в нужном им для того вспоможении, совершенно предаваясь всемилостивейшей воле Вашей. Бедное состояние оных людей, каких и число здесь не велико, столько жалостно, что по истине достойно обратить на себя воззрение великой щедроты Вашего Императорского Величества, дающего пример земным владыкам священного уважения к человечеству»¹³².

Накануне выезда из Харькова сенаторов Лопухина и Нелединского-Мелецкого получен был ими, по поводу первого их донесения о духоборцах, Высочайший рескрипт, в котором Государь Император выразил им «истинную свою благодарность за поступок их в деле духоборцев», и тогда же в указе, данном на имя слободоукраинского гражданского губернатора, изображено было: «Вместе с рапортом вашим о духоборцах, получив обстоятельное по сему же предмету донесение от пребывающих в Харькове сенаторов, все сделанные ими в сем случае распоряжения, яко на благоразумии и истинном понятии дела основанные, утверждаю во всей силе их и пространстве, и поручаю вам не только на настоящее время, но и на будущее принять их правилом и руководством в поведении вашем с сими людьми, возлагая на собственный ваш отчет, как спокойство их, так и защиту от всех притязаний к ним невежества и ложной ревности к их просвещению. И разумом, и опытами давно уже дознано, что умственные заблуждения простого народа, прениями и нарядными увещаниями в мыслях его оглубляясь, единым забвением, добрым. примером и терпимостью мало-помалу изглаждаются и исчезают. Вот правило, коего местному начальству должно с ними держаться и на нем-то основано было и повеление, данное о увещании сих духоборцев при возвращении их восвояси. Сии увещания никак не должны иметь вида допросов, состязаний и открытого образу их мыслей насилия; но должны сами собою и неприметно изливаться к ним из добрых нравов духовенства, из жизни их, из поступков и наконец из непринужденных, к случаю и с видом ненамеренности направленных на их положения разговоров; а чтобы все сие имело более действия и чтоб они лучше почувствовали обязанности их к правительству, прежде всего нужно бы было дать им самим приметить, что оно об них печется и после претерпенного ими разорения войти в их состояние, что и поручаю вам немедленно исполнить, представив Мне о действительном положении их хозяйства, о нуждах их, обстроились ли они, имеют ли домы, вступили ли в хлебопашество, имеют ли чем платить повинности? Все сие, скромностью и благоразумием разведав, подробно Мне донесите, означив именно, сколько на построение домов их, по количеству их и по местным ценам, будет денег потребно, дабы получив сведение сие, мог Я дать о надлежащем им пособии повеление»¹³³.

Мысль, выраженная Лопухиным во втором его донесении Государю, о переселении духоборцев в одно отдельное место, совершенно соответствовала намерениям Августейшего Монарха защитить их от нелюбви народной, а народ православный от соблазна, и потому эта мысль была благосклонно Им принята и охотно утверждена. Самое удобное место для этого нового поселения представлялось тогда таврической губернии в мелитопольском уезде по течению речки Молочной, где оставались обширные плодородные, но не заселенные места, получившие наименование «Молочных вод» от речки их орошающей. Заселение этой местности началось лишь в исходе прошлого столетия, но весьма слабо; развивалось же оно более значительно с 1800 года, когда стали здесь водворяться меннониты. По этому поводу последовал бывшему новороссийскому гражданскому губернатору Миклашевскому Высочайший указ следующего содержания:

«Вняв прошению от духоборцев, в слободско-украинской губернии обитающих, и получив таковое же от некоторых из них в губернии вам вверенной живущих, о соединении их в одно место и водворении сколько можно отдаленно от прочих, Я признал за благо, сколько по уважению претерпенного сими людьми разорения, столько и потому предположению, что таковое отделение считаю Я надежнейшим средством к погашению их ереси и к пресечению влияния ее на других, переселить их в новороссийскую губернию, в мариупольский уезд на обильных полях лежащих по течению речки Молочной. К произведению сего намерения в действие поручаю вам: Первое, избрав надежного, благонравного и скромных правил чиновника, объявить чрез него духоборцам, во вверенной вам губернии живущим, что, снисходя на прошение их и желая в разорённом их состоянии дать нужную помощь, соизволяю Я переселить их на вышеозначенное место. Второе, что место сие сверх плодородного своего положения представляет им и ту выгоду, что будут они соединены и расположены по слободам с духоборцами, в слободско-украинской губернии живущими, и вместе с тем со всех сторон будут отделены от соседства им притеснительного. Третье, что на каждую переселившуюся душу назначено будет по 15 десятин земли. Четвертое, на пять лет, считая с текущего ныне года, освобождаются они от всех государственных податей. Пятое, при самом переселении на подъем выдано им будет из казны по сту рублей на каждое семейство заимообразно. Шестое, в возврате денег сих в казну дастся десять лет льготы, считая со времени их водворения. Седьмое, по истечении сих льготных лет взыскание с них сей суммы расположится на двадцать лет так, что каждый год, каждое семейство не более пяти рублей уплачивать будет. Восьмое, изъяснив им все сии даруемые им выгоды, назначить нужное число надежных чиновников, которые бы, отправляясь на предопределенное духоборцам урочище вместе с доверенными от них людьми, обозрели его, назначили на нем по удобности и прочим выгодам места для заселения, сняли план, кой и представьте Мне на утверждение. Девятое, вместе с сим, указом данным слободско-украинскому губернатору, предписал Я, чтобы и тамошние духоборческие общества, сделав подобный выбор, прислали к вам доверенных людей, а посему для совместного показания назначаемой им земли не оставите вы снестись с начальником сей губернии, и о всех последствиях сего распоряжения Мне донести».¹³⁴

Первыми переселенцами на «Молочные воды» были возвращенные из Сибири духоборцы слободоукраинской и екатеринославской губернии, именно 30 семейств в количестве 296 душ¹³⁵; в числе их был и старший сын Силуана Колесникова Кирилл Колесников, о котором упоминается в последствии, как о наставнике в среде духоборцев. Они основали здесь слободу Богдановку, обратились к земледелию и с радостью увидели, что труды их венчаются успехом. Когда слух о счастливой их судьбе достиг до прочих единомышленников, живших в рассеянии, во многих родилось желание перейти к своим единоверцам на новое их поселение. Так в 1804 г. поверенные от духоборцев, находившихся в тамбовской и воронежской губернии, принесли Государю просьбу «дабы во избежание обид и притеснений, чинимых им не только поселянами, но и некоторыми чиновниками, единственно по разномыслию в вере, дозволено им было перейти в таврическую губернию, как это указом 25 янв. 1802 г. дозволено духоборцам, жившим в губерниях слободоукраинской и екатеринославской». Государь Император на такое переселение их соизволил и в указе, по этому поводу данном 16 декабря 1804 г. как воронежскому гражданскому губернатору Пушкину, так и тамбовскому, между прочим, значится: «1) Духоборцам, кои в воронежской и тамбовской губернии изъявлят желание переселиться в Таврию, то им дозволить; 2) время переселения предоставить им самим назначить, стараясь по возможности, чтобы наибольшее их число туда отправилось и чтоб таким образом секта сия не оставляла уже тут следов своих; 3) переселение сие произвести им на собственном их коште; 4) дать им полную свободу распорядиться своим имуществом как они сочтут за лучшее; земли же, коими они пользуются, приняв в ведомство казенное, предоставить в надел казенным крестьянам; 5) позволить им, буде пожелают, для осмотра и выбора под поселение земель послать доверенных людей; 7) уведомить их, что на каждую переселяющуюся мужеского пола душу дастся им по пятнадцати десятин из казенных свободных земель в мелитопольском уезде по удобности к молочным водам, и что те, кои переселятся, освобождены будут от всех государственных податей на пять лет, считая с будущего 1805 года, хотя бы кто из них и позже переселение предпринял»¹³⁶. В то же время указом на имя херсонского военного губернатора (которому подчинен был губернатор таврический), сверх сообщения сущности тотчас приведенного указа, между прочим предписывалось: «3) Препоручая губернскому таврическому начальству защищать переселенцев от всяких стеснений и благоприятствовать водворению их, вы должны при том поставить ему в виду о непременном наблюдении, дабы ни под каким видом духоборцы, как ныне на Молочных водах находящиеся, так и вновь в мелитопольском уезде поселиться имеющие, беглых не принимали и в секту свою никого не совращали; таковое размножение оной и таковые беспорядки отнюдь терпимы быть не могут, и местное начальство со всею строгостию законов поступать должно с духоборцами, кои таким образом дерзнут оные нарушить»¹³⁷. В силу Высочайшего разрешения тамбовские и воронежские духоборцы стали переселяться на Молочные воды с начала 1805 г. и в этом же году тех и других переселилось 494 души¹³⁸. Вместе с ними прибыл сюда и Капустин. Сын его Василий, названный по спискам сыном однодворца Никифора Калмыкова, под этим именем также перешел сюда вместе с нареченным своим отцом Никифором Калмыковым, который считался в числе 25-и духоборческих наставников, бывших под властью зятя его, Капустина¹³⁹. На Молочных водах Капустин основал главную слободу «Терпенье» и взял в свои руки управление всеми делами общества, как пророк, или христос духоборческий.

Не смотря на желание Государя и правительства как можно большего переселения тамбовских, воронежских и других духоборцев на Молочные воды, многие из них остались однако же на месте, как видно из их жалоб на притеснения местного начальства. Так тамбовского уезда сел: Горелого, Троицкой Дубровы и козловского уезда села Жидиловки духоборцы подавали в 1806 г. министру внут. дел записки, что местное начальство издевается над ними, творит суд неправый и вообще притесняет их на каждом шагу, вымогая денег¹⁴⁰.

В г. Екатеринославле, купцы Осип и Василий Соколовы, Аристарх Емельянов, Иван Голованов и мещанин Андрей Голубев 24-го июля 1805 г. объявили губернатору фон Бергу, что они с женами и детьми исповедуют духоборческое учение. Губернатор донес об этом министру в. д. графу Кочубею с своим мнением – выслать их на Молочные воды. Министр отвечал, что на основании Высочайшего указа 21 февр. 1803 г. он «не видит никакой нужды, по единому смыслу ереси, в переселении екатеринославских духоборцев на Молочные воды, особливо если на то нет их доброй воли. Буде же они сами хотят идти туда, то сие им быть может дозволено, но они уже никак не должны надеяться на те выгоды, кои некоторым из духоборцев при их переселении предоставлены»¹⁴¹. По объявлении этого ответа духоборцам г. Екатеринослава, все они согласились остаться на месте жительства, исключая Голованова и вновь заявившего себя мещанина Михаила Соловьева, которым, согласно их желанию, разрешено было переселиться к своим единоверцам. В 1805 же году появились духоборцы и в новомосковском уезде екатеринославской губернии казенного села Гупаловки поселяне Герасим Соверин, Петр Колесник и Емельян Шчучный; они были увещеваемы через духовную особу, но остались непреклонными и просились переселиться с семействами на Молочные воды. Министр вн. дел на такое переселение согласился¹⁴². Относительно азовских духоборцев екатеринославский губернатор доносил графу Кочубею¹⁴³, что азовские духоборцы ездят в г. Орехов к лицам одной с ними секты и оттуда тоже приезжают к ним духоборцы, хотя на жительстве в Азове не остаются. По докладе об азовских духоборцах Государю, дано Высочайшее повеление на имя херсонского военного генерал- губернатора Розенберга: «Поручаю вам сделать распоряжение, чтобы живущие в азовской крепости и форштадте ее духоборцы, за исключением только находящихся в действительной военной службе, переселены были на собственном их коште к тем духоборцам, коим позволено селиться на Молочных водах. Вы не оставите при сем случае соблюсти, чтобы переселение сие произведено было без всякого стеснения, и чтобы в разсуждении земель и податей поставлены были духоборцы сии на равне с другими на Молочных водах живущими. Относительно же льготы от казенных повинностей Я признаю, по близости места, двух годовой срок достаточным, считая оный с 1 января 1805 текущего года»¹⁴⁴. Это распоряжение и было исполнено.

В 1805 же году духоборцы, из селений перекопского уезда мужеского пола 20 и женского 13 душ, сосланные в 1800 г. в Екатеринбург вечно к разработке рудников, просили правительство о переселении их в те места, которые назначены к поселению других духоборцев. Переселение это признано было «затруднительным», но за то велено было поселить их в Сибири на удобных местах и предоставить им те же права и льготы, которые указом 1802 г. янв. 25 даны духоборцам водворенным в мариупольском уезде¹⁴⁵. И позже, именно в 1810 году, жившие на Молочных водах просили о водворении между ними единомышленников их, находившихся в Сибири. Но и эта просьба не могла быть удовлетворена потому, что некоторые из поселенных там отданы были в военную службу за совращение православных в свою секту, а другие отосланы в работу на заводы¹⁴⁶. В земле войска Донского в Нижней Михайловской станице в 1810 году объявились правительству 17 душ духоборцев, которые и высланы были на Молочные воды в мелитопольский уезд¹⁴⁷. В 1811 году тамбовской губернии борисоглебского уезда села Русанова однодворец Григорий Лопоносов и удельный крестьянин Павел Сурков, в качестве поверенных от духоборцев разных губерний, подали 31 января на Высочайшее имя прошение, в котором между прочим сказано было следующее: «Единомышленники наши состоят из однодворцев, экономических и удельных крестьян, а частью из купцов и мещан в губерниях: рязанской, тамбовской, воронежской, саратовской, астраханской и оренбургской до 4000 мужеского пола душ, а может быть и более, которые, теснимые отовсюду и разными образы, желают водвориться в краю новозавоеванном от оттоманской порты победоносным воинством и оружием Вашего Величества, а именно с правой стороны реки Дуная, вниз по течению к г. Тульчи на речке Дунаевце, или с левой стороны от города Измаила к городу Киллии, вниз по течению у жилых урочищ Елнухи и Китая, где только Тебе, Всеавгустейший Монарх, угодно будет». Таким образом духоборцы хотели основать у Дуная такое же поселение, как основано их единоверцами на Молочных водах. В числе желавших переселиться на Дунай по реестрам, представленным от Суркова и Лопоносова, оказалось в тамбовской губернии 154 человека с семействами, в саратовской мужеского пола 1666 душ и женского 1061, в рязанской 14, в астраханской 9, в оренбургской 266, в воронежской 14, всего 3184¹⁴⁸. По поданному прошению министр полиции Вязмитинов вошел в комитет министров с представлением, в котором объяснил, что «обстоятельства настоящего времени (французская война), когда Бессарабия входит некоторым образом в состав военного поприща, не могут быть благоуспешны для сего переселения, а потому он, министр, полагает с оным приостановиться»¹⁴⁹. Комитет министров это представление Вязмитинова 30 апр. 1812 года утвердил. Из этого дела между прочим видно, что в разных губерниях еще оставались духоборцы по выселении большинства из них на Молочные воды, особенно значительное количество их было в губернии саратовской, из которой, вероятно, по это время никуда они еще не переселялись. В 1815 году духоборцы тамбовской губернии и уезда экономические крестьяне Третьяков, Флоров, Терентьев и Филиппов, а также спасского уезда деревни Старой Бодниковой ясашные крестьяне Ефим Григорьев, Прокофий Дементьев, Иван Акимов и Леонтий Иванов вошли в тамбовскую казенную палату с просьбами о переселении их в таврическую губернию. Казенная палата, по сношении об этом с таврической экспедицией, объявила им ее решение от 30 марта 1816 года, что означенные духоборцы могут поселиться на Молочных водах в слободе Новоспасской, куда и перечислены в количестве 12 душ, с разрешения министра внутренних дел¹⁵⁰. Из донесения в 1817 году архангельского губернатора министру внутр. дел видно, что в кольском уезде архангельской губернии перед тем было 60 человек духоборцев и что по Высочайшему повелению все они в 1815 году отправлены оттуда в таврическую губернию на Молочные воды для соединения с их единомышленниками¹⁵¹.

Выгодное положение и покровительство духоборцев на Молочных водах стало привлекать к ним новых членов от всех соседних местностей таврической губернии. Так, напр., днепровского уезда селения Верхней-Белозерки поселяне Василий Бабаев, Мирон Курбатов и Григорий Руденко с семействами вдруг объявили, что они сделались духоборцами. Днепровский земский суд распорядился произвести над ними следствие. Но таврический губернатор велел приостановить следствие и донес об этом министру полиции; а по его докладу комитет министров «считая за полезное переселить вновь открывшихся к прочим духоборцам на Молочные воды», от 9 сент. 1819 г. испрашивал на это Высочайшее разрешение и в заседании 1-го ноября комитету объявлено, что Государь Император на сие соизволил¹⁵². В том же году явились в мелитопольский земский суд две женщины – Парасковья Бычкова и Агафия Жданова и объявили себя духоборками, прося о перечислении их на жительство в духоборческие селения. Это были жены крестьян г. Кологривого, поступивших в 1817 году в солдаты в зачет будущих наборов. Министр вн. дел просимое переселение дозволил¹⁵³. Еще в 1816 г. таврический гражданский губернатор, находясь в слободах мелитопольских поселенцев и собрав общество их в главную слободу Терпение, спрашивал их, примут ли они к себе переселенцев из Финляндии, желающих перейти к ним, духоборцы, сделав мирскую сходку, постановили на ней, что известных им духоборцев, сосланных в Финляндию (в выборгскую губерн.) из войска донского, они принимают к себе с сердечным удовольствием и готовы помочь им в нуждах и в устройстве хозяйства¹⁵⁴. Представляя об этом министру вн. дел, губернатор объяснил, что к мелитопольским поселенцам прибыли в 1816 году 228 душ мужеского пола из кавказской губернии, которые и помещаются в их домах, а теперь еще вновь ожидается к переселению из Финляндии 90 человек, что все эти новые переселенцы стеснили бы хлебопашество и скотоводство здешних хозяев и потому находит нужным отделить духоборцам из смежного 32-го участка мелитопольского уездного плана еще шесть тысяч десятин земли. Министр вн. дел передал это представление министру финансов с своим заключением, что и он считает нужной эту прибавку 6-и тысяч десятин, тем более, что кроме прибывших к мелитопольским поселенцам из кавказской губернии и выписываемых ныне из Финляндии, предположено также переселить к ним однодворцев их из удельного ведомства пензенской губернии. Комитет министров 3-го апр. 1817 г. положил сделать прибавку земли, если действительно окажется это нужным. При подписании журнала того же дня граф Аракчеев объявил, что Государь Император утверждает положение комитета с той только отменою, чтобы «впредь не прибавлять духоборцев в селения мелитопольские (кроме ожидаемых из Финляндии) и избрать для них через министра вн. дел другие места; назначенное же переселение духоборцев из Финляндии окончить; ибо не большое число сих семейств не стеснит мелитопольских, особенно когда они наделятся просимою в прибавок землею»¹⁵⁵.

В Пензенской губернии в это время (в 1816 г.) действительно оказались духоборцы между удельными крестьянами наровчатского округа в селе Покровском. Главными наставниками их были удельные же крестьяне: Иван Марков, Яков Федоров, Иван Никифоров, Парфен Иванов и вдова солдатка Варвара Иванова. По донесению о них пензенского архиерея, обер-прокурор св. синода сообщил С.-Петербургскому военному генерал-губернатору, что он находит нужным главных зачинщиков без наказания удалить на Молочные воды. Пензенский губернатор Μ. М. Сперанский (впоследствии граф) по этому делу донес министру уделов графу Гурьеву, что управляющий удельною конторою прислал к нему два списка духоборцев, из которых в первом означены 27 душ, изъявивших желание на переселение, а во втором помещены те, которые переселяться не желают. Граф Гурьев по этому поводу писал министру вн. дел «чтобы пятерых наставников препроводить на Молочные воды, но и сие никак не в виде ссылки, или наказания, как пензенское местное начальство полагает, и без всякого следствия; затем из числа прочих находящихся в той же секте удельных крестьян отправить туда же токмо тех, кои сами сего пожелают. В разсуждении же остающихся на месте можно весьма с пользою употребить средство, предполагаемое пензенским гражданским губернатором Сперанским, именно: в те приходы, где они находятся, определить священников примерной жизни, кротких, поучительных, непритязательных и обеспеченных в их содержании; пример поступков и образ жизни таких священников более, нежели что другое может подействовать с пользою на умы ослепленных». Когда шла переписка о приведении в исполнение этого предположения, губернатор Сперанский вскоре донес министру вн. дел, что проездом в г. Краснослободск он нарочно заезжал вместе с управляющим удельною конторою в заштатный город Троицк, куда вызваны были и духоборцы; вместо 27-и душ, желавших прежде переселиться на Молочные воды, ныне изъявили к тому свое намерение 6 семейств, им. 15 душ мужеских и 19 женских, всего 34 души; переселяются они на свой собственный счет; из них 25 душ из села Покровского пятницкой волости, четыре из того же села козловской волости и 5 из села Михайловского средней волости. Когда дело о переселении шло так удачно, министр вн. дел Козодовлев неожиданно встретил препятствие к тому. Так как при переселении духоборцев из Финляндии в таврическую губернию по журналу комитета министров 3 апреля, текущего 1817 года, последовало Высочайшее повеление, дабы кроме сих переселенцев впредь «духоборцев из других мест в селения мелитопольские не прибавлять», то он (министр) считает, что за сим все предпринятые меры на счет перевода означенных духоборцев удельного ведомства должны быть отменены. Предписание об этой отмене губернатор Сперанский лично объявил удельным крестьянам, и объявление это они приняли не только без огорчения, но и с благодарностью, потому что желание их с того времени охладело¹⁵⁶. Между тем, жительствующие Архангельской губернии и уезда в Лоцманском Стане отставные лоцмана Федор Алексеев и Алексей Васильев Варакины, отставной унтер-офицер Ефимов и вдова Васильева, в 1817 году, в присланной министру вн. дел просьбе изъяснили, что они, хотя и местные жители, но более 20 лет держатся учения духоборцев и как подобные им духоборцы по Высочайшему повелению переселены из разных мест к своим единоверцам в таврическую губернию, то и они, желая соединиться с ними, просят о переселении их туда на собственный их счет и без всякого со стороны казны пособия. На это прошение министр вн. дел дал следующий ответ: «Не имея никакого сведения ни о состоянии, ни о числе семейств просителей-духоборцев и усматривая из прошения их, что они не из числа сосланных за духоборческую ересь в архангельскую губернию, но «коренные тамошние жители», он (министр) удовлетворить такового их искания не может, как по силе Высочайшего повеления (разумеется 3-го апр. 1817 г.), так равномерно и потому, что они от переселения сего, судя по столь дальнему пути, неминуемо должны потерпеть убытки, а может и разорение»¹⁵⁷. Когда архангельский губернатор объявил им это решение, то просители отвечали, что «они хотели только быть вместе с своими единомышленниками, но когда сие невозможно, то они охотно остаются здесь на прежнем своем жительстве, тем паче, что проживают здесь спокойно и никем не стесняются».

Можно было ожидать, что движение духоборцев из внутренних губерний на Молочные воды теперь приостановится совершенно; между тем, случилось обстоятельство, которое еще раз поддержало это движение. Государь Император во время своего путешествия в Крым в 1818 г., проезжая через мелитопольский уезд, пожелал взглянуть на духоборцев лично. Цветущее состояние духоборческих поселений обратило на себя внимание Государя, и Он в одном из них, в селении Терпение остановился на ночлег. Здесь духоборцы, через своих поверенных Савелия Гончарова и Гавриила Сорокина (бывшего купца и ратмана в г. Александрове таврич. губер.) подали при прощании Александру I прошение следующего содержания: «Бог, Спаситель Мира, Царь небесный, милосердуя о всех обитающих на земном шаре человеках, милует всех и спасает. Ваше Императорское Величество, образуя на земле бытие Его в России, милосердует ко всем верноподданным всяких религий и законов, что и нам дает смелость просить о тех, кои в прошлых разных годах из разных губерний и уездов сосланы ни за какое преступление, как только за духоборческую секту. Духоборцы: 1) Таврической губернии мелитопольского уезда из селения Михайловки из казенных поселян в 1816 году наказаны плетьми с водворением в Сибирь; эти люди были: Гордей Кобзенко с женою Евдокиею, которая хотя и прислана при приказе начальством в духоборческое общество для разрешения ее от бремени, но потом все-таки имеет быть также наказана плетьми и отослана в тобольское губернское правление; далее Гордей Ярошенко, Никита Ященко, Аким Сухачев с женою Настасьею и своячиною Мариею и Андрей Перов; 2) в Иркутской губернии в александровский винный завод на казенные работы сосланы мужеского пола два и женского два; 3) Херсонской губернии александровского уезда сослан в Сибирь в иркутскую губернию в нерчинский завод Степан Санин; 4) Иркутской губернии в соленом сельдинском заводе в казенной работе Семен Себуряев; 5) 23-го егерского полка осуждены в Выборгской губернии 13 сентября 1811 года, наказаны кнутом, и сосланы в Сибирь в нерчинские заводы Парамон Боровков и Егор Попов; 6) Астраханской губернии ставропольского уезда духоборцы сосланы архангельской губернии в город Колу: Афанасий Михин и Ефрем Медведев; 7) Войска донского казаки Степан Редькин и Илья Мартынов сосланы туда же и 8) из Тамбовской губернии духоборцы сосланы в город Колу Изот Антипьев и Гавриил Шапкин и помещика Давыдова крестьянин Иван Панов с семейством. О каковых духоборцах в мае месяце 1817 года подано было г. министру вн. дел Осипу Петровичу Козодавлеву прошение, на которое, через уведомление братьев наших, находящихся в кольском уезде известились мы, что якобы отводится под поселение им архангельской губернии в печерском уезде земля, но как они, по старости своих лет, пользоваться оною и пропитать себя не могут, так как дети их и семейства находятся на жительстве в числе духоборцев на Молочных водах, то мы и приемлем смелость под милосерднейший покров к Вашему Императорскому Величеству с сим всеподданнейшим прошением прибегнуть. Воззри на судьбу страждущих безвинно милосердым оком, и соблаговоли вышеозначенных возвратить к совместному с детьми их и семействами жительству в обществе нашем, и вышеозначенную жену Авдотью от наказания плетьми и от ссылки освободи»¹⁵⁸. Не смотря на состоявшееся уже в 1817 г. постановление о прекращении переселений на Молочные воды, Государю угодно было по поводу этого прошения духоборцев оказать им новое снисхождение. Граф Аракчеев, сопровождавший Александра 1-го в Его путешествии, писал из Таганрога от 23 мая 1818 г. министру вн. дел Козодавлеву, что Государь Император Высочайше повелеть соизволил «дабы всех значащихся в прошении духоборцев и их жен (кроме Парамона Боровкова и Егора Попова) возвратить на казенный счет с семействами их к обществу в мелитопольский уезд. Что же касается Боровкова и Попова, находившихся в военной службе, то следует собрать о сих людях подробнейшие сведения, которые бы особенно могли показать, какого рода было их преступление, и внести оные в комитет министров, для доклада Государю Императору»¹⁵⁹. По сношению о них с финляндским губернатором Ф.Ф. Штейнгелем оказалось, что бывшие рядовые егерских полков Попов и Боровиков осуждены за отпадение от православной веры. Комитет министров в заседании 13-го августа 1818 года положил донести об этом Его Императорскому Величеству. В заседании 28 декабря комитету было объявлено Высочайшее повеление – Попова и Боровкова, освободив от каторжной работы, оставить на поселении в Сибири и «чтобы на будущее время, когда откроются духоборцы, прежде нежели местное начальство сделает свое какое-либо о предании их суду распоряжение, доводимо было к сведению комитета министров через министерство полиции для доклада Его Величеству»¹⁶⁰.

Когда все сосланные духоборцы, согласно вышеозначенному прошению, возвратились в мелитопольский уезд, то мелитопольские духоборцы не досчитались среди них многих им известных собратий, и потому подали через поверенных своих, в 1819 г., министру вн. дел особое прошение, в котором изъяснили, что кроме высланных к ним из некоторых губерний единоверцев их, находятся еще в разных местах несколько человек таковых же духоборцев, кои суждены и наказаны были за исповедание сей секты, почему и просили о возвращении их по примеру прочих к их обществу. Из переписки по этому делу с губернаторами тамбовским, воронежским, сибирским, кавказским и таврическим оказалось: тамбовские из помещичьих крестьян духоборцы Филипп Мартынов, Николай и Иван Путилины, Григорий Колбов и Антон Жданов и Воронежский – Семен Матросов судились за оказанное ими упорство при отдаче в рекруты, отречение от службы и непринятие присяги, и сосланы на службу в отдаленный корпус войск в Грузию; Сибирский – Василий Кудрявцев подвергся наказанию и ссылке за подачу просьбы на ротного командира; Кавказский, – Иван Терентьев, бывший 16-го егерского полка рядовой, подвергся суду за отметание преданий, греко-российскою церковью установленных; только таврические духоборцы Иван и Захар Шалимовы суждены были и сосланы в Сибирь за исповедание духоборческой ереси. На основании этих сведений министр полагал, – в удовлетворение просьбы мелитопольских духоборцев возвратить к ним только двух единоверцев их, Шалимовых, так как они одни судимы были за свое вероисповедание, а не за какие-либо другие преступления, – что утверждено было в комитете министров согласно Высочайшему повелению от 23 мая 1818 года¹⁶¹.

Вы видели, что указом 1817 года Высочайше повелено было прекратить переселение духоборцев на Молочные воды, а указом 1818 г. дозволено, сосланным за свою духоборческую секту, переселиться к своим единомышленникам в мелитопольский уезд. С этого времени до конца царствования Александра 1-го правительственные распоряжения относительно духоборцев, как бы колебались между двумя этими Высочайшими указаниями, склоняясь то к одному, то к другому. Так в 1820 г. «принимая во внимание умножение духоборцев в мелитопольском уезде от переселения к ним единоверцев, Высочайше утвержденным журналом комитета, гг. министры постановили: отвесть во владение духоборцев в мелитопольском уезде 5296 десятин земли, потому наиболее, что в последствии, без сомнения, число жителей в духоборческих селениях умножится»¹⁶². Число мелитопольских поселенцев того времени нам не известно; но в 1827 г. их было 800 семей, а в частности 2005 душ мужеского и 1980 женского пола, – всего 3985¹⁶³. Семь лет назад, т. е. в 1820 г. было их, конечно, несколько менее, но считая и на эти 2005 душ мужеского пола по 15 дес., потребовалось бы всего 30075 десят. удобной земли, между тем как они имели уже 45412 дес. удобной, и 3823 неудобной, всего 49235 дес.¹⁶⁴, а следов., и без новой прибавки, имелось уже в запасе свыше 15 тыс. десятин удобной земли. Тем не менее в 1821 году переселение туда новых духоборцев не было дозволено. В этом году пензенский архиерей донес обер-прокурору св. синода об открывшейся вновь духоборческой секте между удельными крестьянами наровчатского уезда и признавал необходимым принять строгие против них меры. Обер-прокурор предполагал, как было и прежде, главных зачинщиков удалить на Молочные воды без всякого наказания. Но когда шли уже предложения в этом смысле, приказано было переселение это оставить, вероятно, опять в силу Высочайшего повеления от 3 апр. 1817 года¹⁶⁵. Напротив, когда в следующем году вновь открылись духоборцы в войске донском, то Высочайше утвержденным журналом комитета гг. министров 18-го июля 1822 г. постановлено: «открытых в войске донском духоборцев удалить в таврическую губернию к единомышленникам их, на особом участке там поселенным¹⁶⁶. Между тем таврический гражданский губернатор по поводу новых отпадений в духоборчество писал в министерство, что изобилие земель, которыми духоборцы наделены сверх меры, по 37½ десятин на душу и «общественность имуществ» умножают их богатство и дают возможность составить общественную экстраординарную сумму, которую они употребляют для поддержки вновь поступающих в их секту, чем, естественно, соседние крестьяне легко соблазняются, и потому выразил мнение, что для прекращения такого распространения духоборчества следует уменьшить у них надел земли. Комитет министров, соглашаясь с мнением таврического гражданского губернатора, Высочайше утвержденным 4-го ноября 1822 года журналом, положил: «1) Принять за правило, что духоборцы не должны иметь земли более других казённых крестьян, т. е. по 15-и десятин на душу. 2) Остальную землю, в дачах их находящуюся, назначить для переселения духоборцев из других мест. 3) Для сего к каждому духоборческому селению отвести нужное по населению оного количество земли и выдать оному план. 4) Остальную затем землю разбить на разные участки от 4 до 6000 десятин, означив места, на коих учреждены быть могут новые селения. 5) Участки сии предоставить исключительно для населения духоборцев, кои вновь к переводу на Молочные воды предназначены будут, наблюдая, чтобы сперва один участок был обселен, а потом другие. 6) Доколе земли, участки сии составляющие, не будут населены, отдавать оные в пользование духоборцев, ныне водворенных, со взысканием поземельного сбора за каждую десятину по 20 коп. в год; если же духоборцы не согласятся платить сих денег, то предоставить министру вн. дел войти в соображение о других способах, коими можно извлечь для казны пользу от сих земель. 7) Духоборцев, как тех, кои ныне в разных местах таврической губернии открылись, так и тех, кои находятся также в екатеринославской губернии, или открыться могут в херсонской, переселить всех на Молочные воды, не дозволяя никому из секты сей селиться ни в городах новороссийского края, ни в селениях, в отвращение соблазнительных покушений их привлекать в ересь свою людей православного исповедания»¹⁶⁷. Это новое распоряжение, очевидно, немногим ограничивало духоборцев, так как плата по 20 коп. асс. за десятину в год не могла быть обременительной, и, как, сверх того, все их излишние земли оставлены для их же единомышленников. И новые единомышленники, желавшие переселиться на Молочные воды, не замедлили появиться. Именно в 1824 году вновь объявились духоборцы между казаками войска донского в Нагайской станице, и по распоряжению начальства они высланы, при нарочно определенном чиновнике, из пределов войска в таврическую губернию на Молочные воды. Из 57-и душ переселяемых один казак помер, а две девицы, дочери казаков, обратились к православию и потому оставлены на месте их жительства¹⁶⁸. Остальные 54 души были последними переселенцами в мелитопольский уезд; ими закончилось собирание духоборцев на Молочные воды. По поводу этих переселенцев правительством, как увидим ниже, приняты были новые меры против распространения духоборчества и указаны новые места для поселения духоборцев.

Духоборцы, из разных губерний переходившие на Молочные воды, легко узнавали друг друга, как по своим религиозным убеждениям, так и по своему образу жизни, и потому охотно селились вместе, как единомышленники. Не таково было отношение духоборцев и молокан. Религиозные понятия тех и других, сходясь в отрицании внешней обрядовой стороны религии, сталкивались между собой в основном принципе. Оттого, когда молокане, смешиваемые правительством с духоборцами, в 1804–5 годах присылаемы были на Молочные воды под именем духоборцев, то мелитопольские поселенцы решительно отказывались принять их в свою общину, и пришлось поселить их отдельно¹⁶⁹. С другой стороны, когда тамбовским молоканам, в следствие просьбы их о переселении в астраханскую губернию, министр вн. дел князь Куракин в 1809 году предложил «по сходству нравов их, к вере и общежитию относящихся с так называемыми духоборцами таврической губернии» переселиться на Молочные воды, то от такого предложения они отказались; относительно же своей веры молокане изъяснили, что «хотя тамбовский гражданский губернатор и доносил, что вера их сходна с духоборческим учением, но если бы это было так, тогда они сами могли бы переселяться на Молочные воды¹⁷⁰; между тем еще раньше, в 1806 году, когда воронежской губернии хоперский исправник Рагузин потребовал согласия от молокан на такое переселение, то общество их единогласно показало, что они не духоборцы, а духовные христиане и переселяться в Таврию на Молочные воды вследствие сего не желают, в чем и дали подписки воронежскому гражданскому губернатору»¹⁷¹. При религиозном разномыслии, где только духоборцам и молоканам приходилось жить совместно, там постоянно возникали между ними споры, взаимная вражда и разные насилия. Так, напр., Саратовской губернии, балашовского округа села Мелико выборный старшина и обыватели из молокан, по ненависти к духоборцам, напали в 1808 году на вдову Мамонову, били бесчеловечно малых ее детей, посадили под караул старшего ее сына Тихона и отдали его в военную службу без всякой вины и без очереди¹⁷².

Переселяемые из разных мест на Молочные воды духоборцы, при правительственном пособии, вскоре отлично устраивали здесь свои хозяйственные дела. Через несколько лет, именно к концу 1808 года у них было уже девять деревень. Пять из них, именно Богдановка, Спасское, Троицкое, Терпение и Тамбовка лежали при реке Молочной, а четыре – Родионовка, Ефремовка, Горелое и Кириловка при лимане той же реки, впадающей в Азовское море. Прежде всех селений основана слобода Богдановка преимущественно выходцами из павлогорадского уезда екатеринославской губернии; за Богдановкой – селение Спасское и Троицкое – преимущественно выходцами из слободо-украинской губернии; затем, в 1805 году Капустин, прибыв сюда с выходцами из тамбовской губернии, основал главную слободу Терпение; тамбовцы же, должно быть, основали и Тамбовку. В селении Терпение находилось духоборческое волостное управление и общественный, так называемый, сиротский дом, деревянное большое здание с рощей фруктовых и лесных деревьев, с прекрасным ключевым протоком и двумя фонтанами¹⁷³. Дом этот духоборцы называли между собой Сионом. В сиротском доме содержалось для пропитания несколько мужчин и женщин; кроме того, тут же помещали обыкновенно девиц, которые, затвердив псалмы, делались потом церковными певицами. В этом доме в 1818 году имел ночлег, в приезд свой в Крым, Император Александр 1. Еще более замечателен дом, в котором жил Капустин. Дом этот состоял из двух этажей, из которых в верхнем на лицевой стороне находилась галерея, на которую в известные дни выходил Капустин, когда народ весь собирался перед этим домом на дворе. При каждом таком выходе пророка и царя своего все падали на колени и поклонялись ему. Иногда Капустин сидел наверху, в зале, и тогда процессией в одну дверь входили мужчины, в другую женщины и принимали от него благословение. Здесь же в последствии времени было и судилище под названием – «Мука и рай». В хозяйственном отношении Капустин ввел между ними общность имущества. Поля обделывали сообща, а жатву делили поровну. Устроены, однако же, были и запасные магазины хлеба на случай голода. С успехом введены также многие отрасли промышленности, между прочим – производство поясов и красивых шерстяных шапок¹⁷⁴. Капустин, пользуясь в среде мелитопольских духоборцев неограниченной властью в делах религиозных, присвоил себе такую же власть и в делах хозяйственных. Обратив все состоянье духоборцев в одно общественное хозяйство, он неограниченно распоряжался им и один получал с него доходы. Впоследствии, как будто утомившись экономическими распоряжениями, он продал общественный скот, оставив общине только часть его, и из прочего достояния часть разделил между всеми духоборцами, а важнейшую удержал у себя и таким образом оставил своему роду богатое состояние. Дележ был самовольный; некоторые считали у себя до 1000 штук скота, а получили только сотню; но роптать никто не осмелился¹⁷⁵.

Мелитопольские духоборцы охотно перенимали от своих соседей меннонитов-колонистов все полезные, перенесенные из Германии улучшения в сельском хозяйстве, тогда как другие русские оставались совершенно равнодушны к тому. Многие дома у них построены были совсем на немецкий образец. Многие мужчины переняли от колонистов даже одежду, тогда как православные носили прежний дырявый зипун и лапти. Женщины все вообще остались при прежнем общем как для женщин, так и девиц русском костюме, исключая головного убора; женщины косу не плели, но распущенную подгибали под головной убор; девицы же оставляли косу распущенною, связав только у затылка. Те и другие серег, колец и перстней по догме своей секты и для отличия от православных, не носили. Головной убор состоял из кички полуовальной, кверху сжатой фигуры; кички делались большей частью из бумажной, стеганой на вате, материи, на передней части убора было украшение вроде банта и две ленты, которыми он стягивался на голове. Женщины и девицы из богатых домов носили шелковые, с золотыми цветами, платки, повязываемые на высоком немецком колпаке, два конца коих связывались узлом напереди, а третий распускался сзади¹⁷⁶.

Относительно нравственной стороны в жизни духоборцев, еще в 1792 г., екатеринославский губернатор Каховский, в своем донесении генерал-прокурору Вяземскому об екатеринославских духоборцах, перешедших после на Молочные воды, отзывался, что они ведут жизнь примерно хорошую и уклоняясь от пьянства н праздности, неусыпно пекутся о своем домостроительстве и благонравны. Государственные подати и другие общественные повинности несут исправно. Леность и пьянство нетерпимы у них до того, что зараженных этими пороками исключают из своего общества¹⁷⁷. В 1807 г. местное начальство так же отзывалось о мелитопольских духоборцах, что все они вообще деятельны, неутомимы в работах и усердны к сельскому хозяйству: как трезвые и зажиточные, оказываются всегда самыми исправными плательщиками податей и повинностей. В обхождении с начальствующими лицами переселенцы покорны и развязнее в сравнении с другими русскими; а с физической стороны мужчины большею частью рослы, женщины красивы¹⁷⁸. – Действительный камергер Жеребцов, по Высочайшему повелению обозревая в 1808 г. некоторые из южных губерний, посетил и духоборцев на Молочных водах. Он нашел, что переселенцы хорошо водворились на месте и обзавелись скотоводством, что они трезвой и трудолюбивой жизни, и в своем донесении министру вн. дел писал, что вместо каких либо жалоб, они единственно выражают правительству свою признательность за то спокойствие, каким здесь наслаждаются¹⁷⁹. Таким образом мелитопольские поселенцы, удаленные от ненависти других и охраняемые покровительством закона, не только получили полную свободу своему верованию, но и утвердили свое внешнее спокойствие и благосостояние. Колония их пришла в цветущее состояние.

Не смотря на лестные отзывы официальных лиц о мелитопольских духоборцах, вскоре возбуждено было подозрение, что они стараются совращать в свою секту людей православного исповедания. По этому поводу в 1816 году возбуждена была обширная переписка. В этом году херсонский военный губернатор граф Ланжерон донес министру полиции, что объезжая губернии, Высочайше ему вверенные, он, в городе Орехов таврической губернии, был уведомлен, что мелитопольские духоборцы, не переставая следовать своей секте, стараются еще совращать в нее и своих соседей, российской породы поселян, живущих в том же уезде очень многолюдными селеньями; и потому отступников от православия появляются целые семейства, и при допросе они показали, что их уже во многих селениях не мало, и что наставник и учитель их есть некто. отставной капрал Капустин. Уездный суд донёс ему сверх того, что с тех пор, как духоборцы поселены в уезде, не одно дело производилось в нем об отступлении от православной церкви, но что не известен был корень сему злу. Ныне капрал Капустин взят под стражу, но как обыкновенно такие люди считают христиан своими гонителями, то он, губернатор, полагал бы переселить всех духоборцев в соседство с татарами, или другими какого-либо исповеданья колонистами, только бы не русского происхождения¹⁸⁰.

Узнав об этом представлении херсонского губернатора, мелитопольские духоборцы через поваренных своих, однодворца Савелия Гончарова и мещанина Сорокина подали Государю Императору всеподданнейшую жалобу, в которой между прочим значилось: «Ваше Императорское Величество Высочайше изданным 1801 года ноября 26 указом, соизволили возложить на собственный отчет губернаторов, как спокойствие духоборцев, так и защиту их от всех притеснений и ложной ревности к их вразумлению, чтоб увещание никак не имели формы допросов, истязаний и насилия. Ныне, однако, вместо должного исполнения Высокомонаршей Воли, местное начальство, приняв клевету на духоборческое общество, от удаленного оным за распутство Ефима Макеева, забрало под караул 16 человек мужского пола, и продержав их три года, по невинности их, наконец учинило свободными; означенный же Макеев, желая удовлетворить свою злобу, всячески старался возбудить во вторичной клевете против нас Архипа Баева и Ивана Базилевского с товарищами, под видом присоединения к православию, разместившимися по казенным селениям, чтоб избегнуть рекрутства; при чем, доказатель Макеев оказался бежавшим из Сибири, и по делам своим сослан туда же обратно. При таких качествах доносителей, местное начальство взяло духоборческих учителей безвинно под стражу и продержало Кирилла Колесникова¹⁸¹ два года, Ивана Голубова и Семена Чернова год, а потом по невинности их учинило их свободными, оставив ложных доносителей без всякого возмездия. 1816 года февраля 11, приехав в слободу Терпение, мелитопольского нижнего земского суда заседатель Ковтуновский приказал старосте Трофиму Демину, чтоб следующему за ним токмацкому священнику Алексею Налимскому дать подводу; по требованию сему, во время уже вечера, отведена была в доме жителя Николая Захарова квартира, где священник тот, быв в пьяном виде, производил разные непристойности и драки, о чем произведено было следствие, и священник Налимский был наказан четырехмесячным содержанием в монастыре. Того же 1816 г. 1юля 19 дня приехал вновь в духоборческие слободы заседатель Ковтуновский, по секретному, уездного суда, указу, и взяв из духоборцев с понятыми 73-летнего старца, одержимого шестимесячною болезнью, отставного капрала Савелия Капустина, представил его в уездный суд под крепчайшим караулом, где и был он 20 числа июля изнуряем допросами с вынуждением признания в распространении духоборческой секты, – на что Капустин отвечал: «кого именно он совратил?» Уездный суд ему объявил, что о том показали, при увещании, крестьянин Яков Поваляев с женою п детьми. Хотя означенные крестьяне таких показаний и не давали, но суд требовал, чтобы Капустин сознался в том, в чем неповинен, и видя непоколебимость его отправил его в тюрьму, заклепав в тягчайшие оковы, а на другой день Капустин приведен был в уездный суд ко вторичному допросу и за тем отведен был снова в тюремное заключение; при тягчайшей его болезни он неоднократно падал дорогою в обморок, поднимаем был ведущими его солдатами и оставлен наконец в тюрьме без всякого призора, так что при обмороках три раза из жалости выносим был подсудимыми на воздух. Бывший тогда в г. Орехове духоборец Иван Перепелкин просил городничего дозволить ему оказать по болезни Капустина возможную помощь; вследствие разрешения, Капустин перенесен был в полицию без всякого чувства, где случившийся штаб-лекарь, видя его близь смерти, говорил, что надо его отвести в особое теплое место и пользовать. Несмотря на это заявление, Капустин опять отведен был в полицейскую тюрьму. Уведомясь об всем этом, и слыша о проезде через мелитопольский уезд военного губернатора Ланжерона, общество наше отправило к нему поваренных Савелия Гончарова и Фаддея Жихарева просить его о защите и покровительстве, но он не допустил посланных до себя сажень за 20, ушел от них в немецкие покои, возвратясь же, в раздражении начал говорить им: «Вы не знаете Бога и Императора; если б де я был Императором, то побил бы всех вас из пушек и ружей». Просители отвечали, что, почитая Бога и Императора, духоборцы исправляют всякую обязанность, платят подати и всякую повинность бездоимочно. Тогда Ланжерон объявил им, что будет сам в г. Орехове и допросит Капустина, и когда он не имеет за собой никакой вины, то будет освобожден. Допросив Капустина, Ланжерон называл его распространителем духоборчества и приказал ему идти в свое место, где был, т. е. в тюрьму, где Капустин, имеющий от рождения 73 года, страждущий в болезнях и доныне находится. Изложивши все это, приемлем смелость прибегнуть под покров и защиту Всеавгустейшего Монарха нашего, яко чадолюбивого Отца. Воззри милосердным оком, Всемилосерднейший Император, на судьбу страждущих безвинно и соблаговоли сирым в наносимых от местного начальства и духовенства обидах оказать Высокомонаршую защиту, с нерадеющими же о благе общем поступить как Высочайшие повелевают законы»¹⁸².

В этом прошении своем духоборцы жалуются и на доносителей, и на земский суд, и на заседателя, и на священника, и на самого генерал-губернатора. При других обстоятельствах такое прошение могло бы иметь неприятные последствия для самих духоборцев, но тогдашнее время было временем либеральных взглядов; в это время процветали масонские ложи в России, библейские деятели обновляли русскую жизнь евангельской пропагандой, и издавались журналы для возбуждения чувства истины, добродетели, любви к отечеству, свободы мысли и совести; сам министр вн. дел Козадавлев, как и сенатор Лопухин, принадлежал к масонам. Понятно, что в такое время могли взглянуть на жалобы духоборцев лишь в духе терпимости и любви христианской. По поводу их прошения Государь Император, через комитет министров, 1816 года 10 окт.¹⁸³ предписал вытребовать от херсонского военного губернатора по жалобе духоборцев объяснение, и чтоб они не были изнуряемы под стражею, а напротив оказана была бы им законная защита; министру же духовных дел князю Голицыну поручить войти в ближайшее рассмотрение поступка священника Налимского. Наконец, по тому же прошению духоборцев, 9 дек. 1816 г. последовал особый Высочайший рескрипт на имя херсонского военного губернатора следующего содержания:

«Из двух представлений ваших к управляющему министерством полиции, касательно поселенных в мелитопольском уезде, так называемых, духоборцев, вижу Я, что вы испрашиваете переселение их с нынешнего места жительства на другое. К таковому представлению побуждаетесь вы донесениями о развратной будто бы их жизни, зловредных для общества правилах и желании рассевать оные между другими. В следствие сего и по поданной со стороны самих духоборцев просьбе о защите их от притеснений, повелел уже Я управляющему министерством полиции снестись с вами о доставлении подробнейших сведений об обстоятельствах, до духоборцев касающихся. При сем, Я признаю за нужное обратить ваше внимание особенным образом на начало и причину переселения сего рода людей из слободско-украинской и других губерний в мелитопольский уезд губернии таврической на Молочные воды. Сие переселение их последовало (как вы и из повеления Моего, данного бывшему новороссийскому губернатору Миклашевскому 25 января 1802 года, увидеть можете) частью во уважение претерпенного ими разорения, частью же в ограждение их от неуместных и напрасных притязаний в отношении к образу их мыслей о религии. Они отделены уже там довольно от непосредственного с прочими жителями сношения, и тем распространению сей секты положены пределы. В продолжении нескольких лет, по ныне, правительство, не получая ни с которой стороны жалоб, ни донесений о беспорядках, имело все причины полагать принятые по сему меры весьма достаточными. Отдаление сих людей от православной греко-российской церкви есть, конечно, с их стороны заблуждение, основанное на некоторых погрешительных заключениях их об истинном богослужении и духе христианства. Сие происходит в них от недостатка в просвещении, – ибо «ревность Божию имеют, но не по разуму». Но просвещенному ли правительству христианскому приличествует заблудших возвращать в недра церкви жестокими, суровыми средствами, истязаниями, ссылками и тому подобным? Учение Спасителя Мира, пришедшего на землю взыскать и спасти погибшего, не может внушаемо быть насилием и казнями, не может служить к погибели спасаемого, коего ищут обратить на путь истины. Истинная вера порождается благодатью Господнею через убеждение, поучением, кротостью, добрыми примерами. Жестокость же не убеждает никогда, но паче ожесточает. Все меры строгости, истощенные над духоборцами в продолжении тридцати лет до 1801 г. не токмо не истребили сей секты, но паче и паче преумножили число последователей ее. Впрочем, местные начальства разных губерний отзывались о духоборцах неоднократно весьма выгодным образом со стороны их поведения, хотя и приносили жалобу на отпадение их от православной церкви. Сенаторы Лопухин и Нелединский-Мелецкий, при обозрении ими в 1801 г. слободско-украинской губернии, найдя там сего рода людей, отдали им также во многом справедливость, хотя и не защищали их заблуждений; ибо они судили о них беспристрастным, и на любви христианской основанным, образом. Все сии обстоятельства показывают довольно ясно, что не о новом переселении сих людей помышлять теперь надлежит, но об ограждении скорее их самих от всех излишних притязаний за разномыслие их в деле спасения и совести, по коему ни принуждение, ни стеснение никогда участия иметь не могут. Переселением таковым судьба их отяготится снова, и они наказаны уже будут по одному доносу, без исследования истины обвинения и доказательств. Благоустроенное правительство ни в каком случае и ни с кем так не поступает и церковь православная, сколь ни желала бы обратить сих, отпадших от нее чад, к себе, может ли одобрить меры гонения, толико противные духу главы ее Христа Спасителя, оставившего последователям своим сие достопамятное изречение: «аще бы бысте ведали, что́ есть милости хощу, а не жертвы, николи-же убо бысте осуждали неповинных». Руководясь духом сим, духом истинного христианства, можно всего лучше успеть в достижении желаемой цели по сему предмету».

«Колонию поселенцев сих Я поручаю особенному и ближайшему вашему надзору и попечению. Не полагаясь ни на чьи донесения, вы не оставите вникнуть сами, без предубеждения, во все местные обстоятельства их, узнав в точности их образ жизни и поведение, взирая на них оком беспристрастным попечительного начальника, ищущего пользы правительства во благе частном, вверенных ему людей. Участь сих поселенцев должна быть устроена безопасно. Надобно, чтоб они могли почувствовать, что они состоят под охранением и покровительством законов; и тогда только надежнее можно ожидать от них любви и привязанности к правительству, и взыскивать исполнения по законам его, кои столь для них благотворны. Если бы открыто было вами, не по одному извету чьему либо, но действительно на самом деле, что у поселенцев сих укрываются дезертиры, беглые люди, – если бы нашлось несомненно, что они покушаются отвлекать других от общей церкви к своему образу мыслей о религии, тогда обращая силу закона на таковые противозаконные поступки, надлежит положить им преграду. Но и тогда нельзя допустить, чтобы за одного, или нескольких виновников, уличенных в преступлении, отвечало и было истязуемо все общество сих поселенцев, не участвовавших в оном. При доносах и обвинении, в подобных случаях требуется внимательный разбор, от кого сии доносы происходят и какие могли быть побудительные причины к оным. Так и, упоминаемые в представлении вашем, двое из духоборцев, кои по обращении к православной церкви показали на сие общество разные преступления, и свидетельствовали о развратной жизни в оном, могли учинить сие по злобе, или мщению, ибо легко может быть, что они отвергнуты были сами от общества за дурные поступки, или оставили оное из ссоры, или вражды. Одни показания таковых, едва и внимания заслуживающие, не должны служить основанием к наряжению тотчас строгих следствий, к забиранию под стражу, заключению в тюрьмы и истязанию людей, не изобличенных еще ни в каком злом умысле, или проступке. Самое исследование подозреваемого преступления долженствует происходить таким образом, чтобы ни в каком случае невинный не пострадал от оного».

«Полагаясь на ваше благоразумие, искреннее желание добра и усердие к службе, Я удостоверен, что вы в поручаемом вам чрез сие, не оставите сообразоваться во всей точности с изъявленными здесь мыслями Моими, и ожидаю всевозможного от того успеха»¹⁸⁴.

Кроме этого Высочайшего указа, замечательного по духу истинно христианского милосердия, даны еще были предписания местным таврическим властям от комитета министров, основанные на Высочайшем повелении от 10 окт. 1816 г. Вследствие этих предписаний таврический гражданский губернатор Лавинский сам отправился на Молочные воды, чтобы лично собрать обстоятельные сведения о мелитопольских поселенцах; кроме того, отдельно послал туда надежного чиновника для той же цели. Посланный чиновник брал с собою тех двух доносчиков, которые обвиняли мелитопольских духоборцев в развратной жизни, держании беглых и пр. Доносители, переодетые, сами ходили по селениям и по домам, но подозрительных и беспаспортных людей нигде не нашли. Оказалось, что они действительно сделали донос по злобе и из мщения, так как по следствию оказалось, что они действительно выключены были из общества за дурное свое поведение. Капустин, который по обвинению доносителей взят был под стражу и потом выпущен на поруки, не оказался в живых. Не поверив такому заявлению духоборцев, чиновник губернатора с доносителями открывал гроб его, чтобы удостовериться в его смерти, делал строжайшее доследование по этому предмету, но ничего не нашел к подкреплению своего подозрения. Касательно образа жизни и поведения поселенцев, посланный чиновник засвидетельствовал губернатору Лавинскому, что они трудолюбивы, и не только вообще смирны и добропорядочной жизни, но и не терпят между собою никого порочного. Губернатор Лавинский, доставляя собранные им сведения в министерство вн. дел, полагал с своей стороны необходимым оставить поселенцев на прежнем месте¹⁸⁵.

Между тем, херсонский военный губернатор Ланжерон предписал таврическому губернатору вновь назначить доверенного и расторопного чиновника, который бы разведал, нет ли в мелитопольских духоборческих поселениях беглых крестьян, дезертиров, и каторжных, и если окажутся, то всех таковых, равно и придержателей их, представить правительству для суждения по всей строгости законов. Для такого расследования таврической губернатор избрал бахчисарайского полицеймейстера Ананича. По прибытии в г. Орехов, чиновник отыскал, проживающих там, однодворца Баева и мещанина Базилевского, обратившихся из духоборческой секты в православие. В то время разъезжали по селениям мелитопольского уезда квартермистры гусарского принца Оранского полка для занятия квартир, и Ананич, воспользовавшись этим случаем, переодел Базилевского в военное платье, и, под видом рассматривания квартир, поручил ему ходить по домам духоборцев и узнавать сомнительных людей, которые ему должны быть все известны. Базилевский, проехав все духоборческие селения, нашел в них кроме местных жителей, выходцев из-за границы, подозрительных же людей никого не нашел. Тем не менее, посредством заседателя нижнего земского суда забрав всех, называющихся выходцами, 40 человек духоборцев, он доставил их в Орехов. Но здесь, по расследовании оказалось, что о каждом из 40 человек имеются из таврической исполнительной и казенной экспедиции указы о явке их из-за границы и водворении в духоборческих слободах. Они бежали из России прежде издания Всемилостивейшего манифеста 1814 г., возвратились же из-за границы услыхав, что всем бежавшим даруется прощение¹⁸⁶.

Относительно Капустина, отданного мелитопольским уездным судом на поруки, духоборцы полицеймейстеру Ананичу заявили, что он 7 ноября 1817 г. в селении Горелом помер, а 8-го похоронен. Лично его знавший заседатель Ковтуновский, не удовлетворяясь такими показаниями духоборцев, для лучшего удостоверения, велел вторично открыть гроб для осмотра мёртвого тела и нашел открытое тело с русой бородой и усами небритыми, тогда как Капустин был брюнет и бороду, и усы брил. Составили акт, по которому вырытое тело не признано за тело Капустина и дано было знать об этом земскому суду. Тогда земский исправник сам отправился в слободу Горелую вместе с заседателем Ковтуновским и пригласил с собой opеховского мещанина Базилевского, жившего вместе с Капустиным несколько лет в слободе Терпение, и поселянина Остринова, знавшего лично Капустина. Перед земским исправником староста и старики духоборцы 11 человек, тоже подтвердили, что Капустин 7 ноября умер, а 8-го похоронен. По открытии гроба вновь свидетельствовали при посторонних людях мертвое тело мнимого Капустина, которое нашли несходным с лицом действительного Капустина. По донесению исправника, мелитопольский нижний земский суд, 25 ноября 1817 года, полным присутствием сам отправился на место происшествия, но ничего нового не нашел¹⁸⁷. Капустин так и пропал для местных властей, а между тем он жил еще до 1820 года. С некоторого времени жена его жила на острове при впадении реки Молочной в Азовское море. Он отстоял всего на полмили от селения Терпение, постоянного местожительства Капустина. Вскоре, под предлогом покупки лошадей, влиятельнейшие духоборцы часто стали брать паспорта и подолгу отсутствовать. Это возбудило подозрение у властей; сделали разыскание как в доме мнимой вдовы, так и в окрестностях, но не открыли ничего. Лишь гораздо позже, именно в 1820 г, когда Капустин уже действительно умер, сын меннонита Корниса, не вдалеке от прежнего жилища главы духоборцев, открыл подземелье, которое, по всей вероятности, служило ему убежищем в последние дни его жизни. Весьма тесное отверстие, по-видимому запиравшееся прежде дверью, вело от реки извилистым ходом в пещеру, в которой помещались кровать и печь. Свет проникал туда сверху через дощатую трубу, которая снаружи, на поверхности земли прикрыта была хворостом¹⁸⁸. По смерти Капустина место его в духоборческой общине занял сын его, Василий Калмыков, личность посредственная, не отличавшаяся ни умом, ни характером, а потому и не имевшая в ней особенного значения.

Получив донесение следователя Ананича, таврический гражданский губернатор 2-го января 1818 г. лично отправился на Молочные воды, вникал подробно в местные обстоятельства жизни тамошних поселенцев и затем министру вн. дел сообщил о них между прочим следующее: 1) Мелитопольские духоборцы ведут себя кротко и весьма воздержно; у них строго взыскивается с тех, которые вдаются в пьянство; о воровстве и других гласных пороках с самого их переселения на Молочные воды не было и помину. По мелитопольскому уездному, и таврическому гражданскому и уголовному суду, о них производились дела единственно за отступление от православной веры. 2) Все мелитопольские поселенцы весьма трудолюбивы, занимаются обширным земледелием и имеют большое скотоводство, выделывают сукно, ткут холст, делают кушаки и другие нужные для собственного употребления вещи. Есть также у них громадные и хорошего качества конские заводы. 3) На счет укрывательства дезертиров и беглых людей производимо было одно следствие. Были допрошены вышедшие в силу манифеста из-за границы 40 человек поселенцев, по подозрению, что они бежали из военной службы, но, по уличении со стороны однодворца Баева и поселянина Базилевского, оказались подозрительными только два человека: Фома Гремякин и Осип Голищев, отданные в рекруты – первый в 1806, и последний в 1812 году. 4) Нельзя сказать, чтобы мелитопольские духоборцы занимались распространением образа их мыслей между людьми другого вероисповедания. Прежде в их слободах ежегодно находилось до 60 человек работников греко-российского исповедания из соседних казенных селений, но ни один из них не был совращен в их секту. В кругу мелитопольских слобод лежит казенное селение Новоалександровское, которое по смежности земель находится в беспрестанном с ними сношении; однако же, до сих пор никто из его жителей не перешел в духоборческую секту. 5) Доносители Баев и Базилевский, по единогласному показанию духоборческих стариков, исключены из их общества, первый за утайку ста мерок хлеба, взятого на сохранение у поселянина Строева, а второй просто за воровство. Исключенные из общества, они приняли православие и сделались злейшими врагами прежних своих односельчан¹⁸⁹. Таким образом мелитопольские поселенцы по прошению, поданному ими Александру I, совершенно оправдались.

Узнав о такой благоприятной для мелитопольских духоборцев переписке, херсонский военный губернатор Ланжерон взошел к министру вн. дел с новым представлением, в котором изъяснил: «Секту духоборческую я считаю самою опасною для христианской религии и вообще для нравственности, так как последователи ее не раскольники, придерживающиеся христианских правил, но люди, не имеющие никакой религии, не имеющие ни церкви, ни священников и не приемлющие таинств. И потому, как я прежде доносил, так и ныне остаюсь при своем мнении, что их следует переселить на другое место, где живут не христиане; ныне же, вблизи их находятся казенные и помещичьи деревни, жители которых легко могут быть уловлены в духоборческую ересь, тем больше, что духоборцы всегда стремятся к ее распространению. В просьбе, поданной на Высочайшее Имя и сюда ко мне дошедшей, они писали, что я сказал их депутатам: знаю, знаю, что вы по делу Капустина; не надо, не надо. Слова сии действительно мною сказаны. Вы не знаете Бога и Императора также я сказал; но слова: если бы я был Императором, то бы всех вас побил из пушек и ружей, никогда мною произнесены не были. Поэтому я покорнейше прошу за ложный донос на меня сделать мне полное удовлетворение». В подкрепление своего взгляда на духоборцев, Ланжерон препроводил министру копию с отношения к нему екатеринославского архиепископа Иова, с мнением которого, писал Ланжерон, я соглашаюсь вполне. А в этом отношении своем архиеп. Иов писал, что «по отзыву его к г. таврическому гражданскому губернатору Бороздину, о принятии средств к пресечению толико вредной и душепагубной ереси, в течение целого года ничего сделано не было, почему прошу – лжеучителя Капустина и ближайших к нему приверженцев сослать в отдаленные места; для пресечения же столь богопротивной и вредной ереси, нужным поставляю присовокупить и то, чтобы 1) всех, объявляющих себя духоборцами, никуда от настоящих их жилищ не отпускать, и дачу им для проезда паспортов прекратить; 2) наниматься у них в работы и в услужение под каким бы то ни было предлогом никому из содержащих закон греко-российского исповедания людям не допускать; 3) всех тех, кои быв сынами православныя греко-российские церкви, вступят в число духоборцев, и в том, или сами признаются, или изобличены будут, предавать строгому по закону суждению; и 4) поскольку духоборцы сии всегда ищут случая заводить на счет христианской религии споры, то со всеми таковыми, яко нарушителями общего спокойствия, поступать по всей строгости законов в пример их собратий:¹⁹⁰

Но с мнениями графа Ланжерона и архиепископа Иова министр вн. дел не согласился. Прописав целиком их мнения, он в особом докладе комитету министров с своей стороны присовокупил, что гражданский губернатор Лавинский прав, объясняя все происходившее по делу о мелитопольских поселенцах лишь разномыслием о религии и неудовольствием на них за то, что они совратились с истинного пути. Мелитопольские поселенцы, – выражался министр вн. дел, – действительно находятся в заблуждении, но вопрос состоит в том: каким образом можно и должно выводить их из заблуждения и обращать на истинный путь? Вопрос этот разрешен Высочайшим указом от 9 декабря 1816 года, а потому и следует местному начальству поступать по точному его смыслу. При подписании журнала по этому делу, в комитете министров 3-го апреля 1817 г. граф Аракчеев, между прочим, объявил: относительно требуемого херсонским военным губернатором удовлетворения за несправедливый будто бы на него донос, Его Императорское Величество изволил отозваться, что «по правилам христианской религии надлежит прощать ближнему всякую обиду».

Взгляд Ланжерона на духоборцев и требование применения к ним строгих мер, явно расходились с воззрениями на них Государя Императора и высших правительственных лиц. В последних его представлениях министру вн. дел могло отразиться отчасти и личное раздражение против мелитопольских поселенцев за их жалобу на него Государю. Но в первом представлении о них не мог, конечно, участвовать этот мотив. Не руководствовался он, без сомнения, и особенной ревностью к православию, так как он сам был не православный, а католик. Остается признать, что он смотрел на дело с государственной точки зрения, которую в последствии усвоило себе и правительство, и лет через двадцать признало необходимым применить к мелитопольским духоборцам ту строгую меру, которую он рекомендовал теперь.

По соседству с мелитопольскими духоборцами жили колонисты меннониты. Они состояли под ведомством особенной, учрежденной там опекунской конторы, которой для управления ими дана инструкция, Высочайше конфирмованная 26 июля 1800 года. Этой инструкцией поставлено конторе в обязанность иметь вообще присмотр и попечение о колониях, и заниматься хозяйственными распоряжениями, относящимися к настоящей пользе колонистов и сельской промышленности. Кроме того, опекунской конторе предоставлена внутренняя в колониях полиция, суд и расправа между колонистами, сбор податей и участие в разборе всяких дел, исключая дела по уголовным преступлениям. В 1816 г. повелено было поставить и мелитопольских духоборцев, наряду со всеми другими колонистами, под надзором и наблюдением опекунского начальства, и все дела, до них касающиеся, передать из министерства полиции, которому до сих пор они подчинялись в министерство вн. дел. Это Высочайшее распоряжение одновременно с указом военному херсонскому губернатору от 9 декабря, выражено было особо в двух именных указах: во-первых, на имя министра вн. дел следующего содержания: «Признал Я за благо повелеть здешнему военному генерал-губернатору, управляющему министерством полиции, передать из сего министерства все дела, до поселенцев мелитопольских касающиеся, в министерство вн. дел. Вы не оставите по сему употребить всевозможного попечения к устроению и сохранению сей колонии на таком основании, чтобы составляющие оную поселенцы, исправляя должные повинности, пользовались покровительством законов, подобно прочим, в новороссийском краю находящимся, колонистам». Таким образом мелитопольские духоборцы обособлялись даже преимущественно перед православными и сравнивались с колонистами в особенной об них заботливости. Во-вторых, в указе на имя С.-Петербургского военного генерал-губернатора изображено: «При учреждении министерства полиции, ныне вами управляемого, перешли в ведомство оного все дела до раскольников касающиеся, а с ними вместе и колония на Молочных водах. Но как все колонии, поселенные в новороссийском краю, состоят в ведомстве министерства вн. дел, да и наименование означенных мелитопольских поселенцев духоборцами не прилично, то и повелеваю Я впредь именовать их просто поселенцами мелитопольскими, и передать все дела, до них касающиеся, в министерство вн. дел с тем, чтобы и таврическое местное начальство по всем таковым делам относилось к министру внутренних дел»¹⁹¹.

Как ни велики милости, оказанные Государем мелитопольским духоборцам, Его распоряжениями от 9 дек. 1816 г., но и в них они нашли повод к выражению своего неудовольствия. Соединяя с названием духоборец свое толкование борцов духа за все духовное, они слишком дорожили им и гордились, как отличием от православных и разных раскольников, блюдущих и внешнюю сторону религии. Им не понравилось название, общее с прочими их соседями, и потому, по поводу такого переименования, их поверенные Гончаров и Сорокин подали министру вн. дел просьбу исходатайствовать им возвращение прежнего названия «Духоборцев». Поверенные объяснили при этом, что название свое они давно заслужили кровью предков их, и что с того времени, как о его перемене сделалось известно, они стали подвергаться насмешкам и укоризнам от соседственных с ними жителей. По этой просьбе последовало Высочайшее повеление: «объявить поверенным, что мелитопольским поселенцам не запрещается самих себя именовать и духоборцами»¹⁹². Замечательно, что духоборцы, пользуясь постоянной к ним снисходительностью Верховной власти, возымели смелость на Высочайший указ самого Государя принести жалобу тому же Государю, и притом достигли желаемого успеха. Но и этим они не удовлетворились. Через прежних своих поверенных, Гончарова и Сорокина, в 1817 г. они снова подали Государю Императору, «по согласию всех их слобод прошение, за подписанием в правлении всех вообще жителей, в такой силе, что не желают они переменить своего духоборческого звания, а утверждают единогласно, что если переменено будет их духоборческое звание, то готовы все, не жалея детей своих, и нажитого своего имения, за сохранение духоборческого звания пролить кровь свою, как и прежде проливали до освобождена своего»¹⁹³. Министр вн. дел Козодавлев, через руки которого духоборцы подали свое прошение, приписал такой дерзкий и вызывающий тон этого прошения «ничему иному, как заблуждению и простоте их понятий», а комитет министров 16 мая 1817 г. положил: «внушить поверенным от мелитопольских поселенцев, что они сами между собой могут именовать себя духоборцами, но не осмеливались бы требовать, чтобы и правительство именовало их так»¹⁹⁴. При подписании сего журнала, статс-секретарь Марченко объявил, что Государь Император Высочайше повелеть соизволил: «не входя в особые изъяснения, объявить только означенным поверенным, что мелитопольским поселенцам не запрещается самим себя именовать духоборцами»¹⁹⁵.

В 1818 году, с разрешения Александра I, посетили духоборцев на Молочных водах, после четырехмесячного пребывания в Петербурге, английские квакеры Вильям Аллен, (W-m Allen) и Этьен Грелье (Et. Grellet), к которым присоединился, тоже квакер, из Пенсильвании – Драйт (Drigh). Князь Голицын снабдил их письмами к губернским властям, где рекомендовал их, как лиц, близко известных Императору. Естественно, что власти светские и духовные принимали их с почетом. Через Москву они отправились на юг России¹⁹⁶. Прибывши на Молочные воды, они представились тогдашнему директору менонитских колоний статскому советнику Конскому, заведовавшему и поселениями духоборческими. Конский представил квакерам список, считавшихся тогда главными учителями в духоборческих слободах, из которого видно, что главой у духоборцев был Савелий Капустин, считавшийся «пророком», а главнейшими при нем наставниками состояли: в Терпении – родной сын Капустина Василий Калмыков, Александр Крылов, Матвей Кучаев, Григорий Маленьков, Кирилл Колесников, Иван Барбин, Фатей Жихарев, Сергей Сухарев, Григорий Ремез, Николай Захаров и Степан Тихонов; в Горелой – Абросим Томилин, Гавриил Сорокин, Иван Остряков, Трофим Калмыков и Ивлий Кудрин; в Ореховке – (или Радионовке) – Семен Перепелкин и сын его Иван Перепелкин; – в Богдановке – Яков Перегудов; в Кириловке – Тимофей Худяков, сын его Ивлий, и Иван Ищенков; в Троицкой – Михаил Безлепкин и Михаил Строев и в Спасской – Абрам Самойлов. Капустина не было тогда в колониях; он скрывался, как мы видели, от правительства¹⁹⁷. Конский устроил для гостей род торжественного «религиозного диспута» с духоборческими наставниками, которых вызвал из всех слобод на общую сходку. Духоборцы охотно вступили с квакерами в религиозный диспут, который продолжался целых полдня. Диспут был веден посредством переводчиков, а потому для квакеров должны были, конечно, ускользать прямая связь разговора и тонкость речи собеседников; тем не менее ученые гости не могли не дивиться проворству речи, легкости в выражении и той схоластической тонкости, с которой спорившие обходили темные для себя вопросы. Везде, где говорили духоборцы о высших и опасных пунктах учения своей секты, делали это с двусмысленностью и прикрывались мистическими выражениями, которые сделали бы честь самому ловкому софисту. Из учителей духоборческих преимущественно заправляли диспутом Григорий Маленьков и Ремез из Терпения. По поводу этого диспута Корнис, во время посещения Гакстгаузеном Молочных вод (в 1843 г.) рассказал ему следующий анекдот: видя изворотливость в ответах духоборческих учителей, квакеры категорически потребовали от них прямого ответа «да или нет» на вопрос – верите ли вы, что Иисус Христос есть сын Божий, второе лице св. Троицы? Ответь последовал такой: «мы просто верим, что Иисус был добродетельный человек и больше ничего». Услыхав это богохульство, вопрошавшей квакер чуть не опрокинулся навзничь и закрыв глаза рукою воскликнул с ужасом: «о тьма!» – Утром на другой день, простившись с ними и Конским, квакеры уехали¹⁹⁸ – Духоборцы записали имена гостей и свои беседы с ними. Рассказы об этом свидании еще в 1843 г. были свежи в памяти духоборцев и передавались из уст в уста в духоборческой среде. Не смотря на различие между квакерским и духоборческим учением во многих пунктах, особенно в таком существенном, как учение об Иисусе Христе, квакеры нашли много сходного в религиозных понятиях духоборцев с собственными воззрениями, и потому стали относиться к ним сочувственно. Сочувствие это, между прочим, выразилось тем, что в некоторых селениях они внушали крестьянам, будто Государь не без удовольствия примет их намерение обратиться в духоборчество, составляли списки желающим совратиться и обещали представить их Государю¹⁹⁹.

Кроткие меры, предписываемые Александром I относительно духоборцев, не остались без влияния и на православное духовенство. Кротость и миролюбие тем легче переходили к нему от царского престола, что они совершенно согласны с духом учения нашего Спасителя, которого они служители, и что ужасы инквизиции никогда не были в обычае нашей церкви, а строгие меры иногда употреблялись в ней против соблазнителей еретиков, по требованию обстоятельств посторонних. Высшая иерархия в самом начале настоящего века являла в своем обхождении с духоборцами дух особенной кротости и любви христианской, побеждала упорство их снисходительностью, противопоставляла заблуждению их одну истину, и самое увещание и вразумление предлагала в виде беседы тихой и спокойной. Такова, напр., была беседа с тамбовскими духоборцами в 1802 г. архимандрита Евгения, в последствии митрополита Киевского²⁰⁰. Примеры высших становились законом действования для низших. Вскоре даже те из клира, которые по месту своего пребывания непрестанно обращались с духоборцами и всегда имели случай к спорам, состязаниям, взаимным неудовольствиям, умели сохранить дух терпимости и миролюбия. Вот как говорит об этом один иноверный писатель при обозрении им саратовской губернии, где встречал он между прочими сектами и секту духоборцев, которых смешивали там, как и в других местах, с молоканами. «Поведение духовенства господствующей церкви против существующих сект показывает степень духовного просвещения. В саратовской губернии есть целые деревни, в коих жители следуют учению молоканов. Должно удивляться терпимости духовных, живущих в тех деревнях, где есть российские церкви. Нигде нет примера излишней ревности в обращении духовных, ни ненависти из-за религии. Счастлива страна, где царствует дух такой терпимости»²⁰¹. Мы видели только, что в 1816 г., екатеринославский архиепископ Иов в своем отношении к военному губернатору выразил желание, чтобы местные власти относились с законной строгостью к духоборческой пропаганде; но как пастырь своих овец, и не мог он оставаться равнодушным и безучастным зрителем опасностей от свободного распространения ереси.

Спасительные меры, употребляемые правительством и духовенством, не всегда оставались бесполезными: некоторые из духоборцев, как, напр., в харьковской губернии, возвращены были православной церкви действием пастырских наставлений; другие самою терпимостью православных вразумлялись в своем заблуждении и возвращались к ним с истинным раскаянием: так из Молочных вод, в продолжении трех лет, около сорока семейств духоборцев обратились к православной церкви и переселились оттуда на другое место²⁰². Замечено было, что и многие из них желали бы оставить свое заблуждение, но не решались на перемещение по причине хозяйственных заведений, а на месте своего жительства опасались вражды и мщения от своих собратий. Впрочем, правительство с своей стороны предприняло надлежащие меры к удалению по возможности препятствий для желающих обратиться от своего заблужденья к церкви православной. Так в 1806 г. правительствующий сенат предписал доводить о таковых до сведения его²⁰³, дабы или облегчить для них средства перемещения, если это нужно, или охранить их силою закона по той мере, как они могут подвергаться вражде и мщению других, еще коснеющих в своем упорстве. В том же 1806 г. некоторые из духоборцев, сосланных архангельской губернии в Кольскую округу на поселенье, заявили, что раскаявшись в своем заблуждении, они обращаются в православную веру; а потому и были возвращены на прежние жилища, – что тогда же предоставлено было правительством всем вообще желающим обратиться в православие²⁰⁴. – Но между возвратившимися из кольского уезда нашлись фанатики, которые не только не раскаялись на самом деле в своем заблуждении, но стали вовлекать в свою ересь и других. Таких упорных сектаторов и распространителей своего учения велено было вторично отослать в кольскую округу, а тех, которые вновь заразились духоборческой ересью, переселить в таврическую губернию на Молочные воды. Вскоре было замечено, что некоторые из духоборцев обращаются, по-видимому, к православию единственно для того, чтобы воспользоваться правом возвращения на прежнее жилище, а потому и распоряжение правительства от 5 апр. 1806 г. было отменено. В земле войска донского приняли духоборческую ересь дворянин сотник Лазарев и некоторые из жителей филиповской станицы. Все они были сосланы в северные части финляндской и олонецкой губернии с женами и детьми, коим было не менее 15-и лет; не достигшие этого возраста дети мужеского пола отправлены в гарнизонные школы, а девочки в женские монастыри²⁰⁵. Сотник Лазарев вскоре раскаялся, возвратился в православие и был прощен, но не отправлен на родину, а определен в полк, для предупреждения «намерения, что отвержение от духоборчества делается в уповании обратиться на прежнее жилище»; причем Государю угодно было, чтобы о всех оставляющих эту секту было доводимо до сведения Его Величества²⁰⁶, вероятно, для определения места жительства и других условий водворения каждого новообращенного, сообразно с обстоятельствами дела.

Александр I со времени своего вступления на престол, как мы видели, постоянно оказывал отеческое снисхождение к заблуждениям духоборцев, и особенную заботливость о их благосостоянии. Надлежало ожидать, что это снисхождение к их упорному заблуждению, эта заботливость о них тогда, как они восставали против власти, для них благодетельной, немедленно вразумить их и укротить тот дух сопротивления, который частью образовался под влиянием их учения, а еще более утвердился от противоборства внешним притеснениям. Между тем они вскоре доказали, что они еще не способны были ценить такой, незаслуженный ими, дар Верховной Власти: они хвалились своим страданием за истину, когда были утесняемы; ныне, при нечаянной перемене их бедственной судьбы на мирную и спокойную, твердили между собой, что эта перемена была действием убеждения правительства в истине их учения, и что осыпая их милостями, оно ничего больше не сделало, как по праву возмездия отдало им должное. Если одни оставались при этом в спокойном самодовольствии, то другие становились еще более мятежными и дерзкими, чем были прежде; возбуждаемые фанатизмом, и не встречая стеснения себе, они, в слепой ревности, поспешили явно проповедовать свои толки, и иной раз простирали свою наглость почти до крайности. Так, в астраханской губернии, в селе Михайловском, в 1802 г. многие из духоборцев целыми толпами с шумом выступили на торжище, и открыто начали рассевать свое учение; призванные к суду местного правительства, не только не отступились от своих заблуждений, но и отложились от всякого повиновения и признания над собою высшей власти. Большинство из них пощажено было снисходительностью монарха и только главные виновники этого возмущения, по совершении над ними суда, сосланы архангельской губернии в Колу на поселение. В предписании об этом астраханскому губернатору князю Тенишеву изъяснено, чтобы поселение их было распределено в разных местах, а не вместе и чтобы заседатель Аристов, который вошел с духоборцами в неосторожные, и совсем ненужные объяснения, и разбирательства о Верховной Власти, удален был от должности со внушением, чтобы и впредь никто не заводил с простым народом таковых нелепых рассуждений²⁰⁷. В 1805 г., екатеринославской губернии, мариупольского уезда, в селе Константиновке, появились три человека «великороссийской породы», о которых граф фон Берг 6 ноября 1806 г. доносил министру вн. дел, что, люди эти, за всеми настояниями, не хотели объявить ни имен своих, ни места рождения, ни своего состояния, что они считают себя за каких-то особняков, которым открыта высшая благодать; они неоднократно повторяли, что беседуют с Богом, что рады потерпеть все истязания лишь бы удостоиться мученического венца и внити в царство небесное. Само собою разумеется, что подобного рода фанатики отличаются обыкновенно и грубостью. Когда губернатор одному из них велел подойти ближе, то он отвечал, что говорить о Боге и законе божием может и издалека. Людей этих окружали толпы народа на улицах, где они гласно проповедовали свои правила и свои претерпения. Легко могло статься, что одни смотрели на них, как на страстотерпцев, какими они себя выдавали, а другие желали узнать у них путь к спасению, каким, по их словам, они шествуют. И действительно, мариупольский мещанин Голованов (которого надо отличать от екатеринославского купца Ивана Голованова, перешедшего в 1805 г. на Молочные воды) из духоборцев, жившей прежде мирно и покойно, и желавший переселиться на Молочные воды, услышав об них, вдруг переменил свое намерение переселиться, потому что для него теперь везде молочные воды, и увлекся примером фанатиков, мнимо беседующих с Богом²⁰⁸. От 10 дек. 1806 г. министром вн. дел объявлено Высочайшее повеление: «означенных людей и мещанина Голованова, как оказавших неповиновение властям, и могущих распространить свое заблуждение другим, сослать в соловецкий монастырь²⁰⁹.

В 1807 г., в Сибири, многие из духоборцев произвели возмутительные действия явным разглашением своих толков²¹⁰; но эти мятежные действия не поколебали мудрого правила, которое раз навсегда было принято Августейшим Монархом на заблуждение сего рода, не касались образа их мыслей о вере, не стесняли их совести, а подвергли только тех законному суду, которые сделались преступниками закона, именно, Высочайшим указом предписано было сибирскому генерал-губернатору: «1) Духоборцев, приличившихся в явном соблазне, нарушающем общий порядок и спокойствие, годных отдать в военную службу, причисля их в гарнизонные полки, в сибирских губерниях расположенные, а негодных разослать в работу, – тех, кои не свыше сорока лет, в нерчинские заводы, а которые старые – в казенный селенгинский соляной завод. 2) На будущее время, при подобных разглашениях и соблазнах, с теми духоборцами, кои в том явно приличатся, поступать на сем же основании²¹¹. В 1819 г. несколько крестьян из духоборцев тобольской губернии красноярского округа деревни Дмитриевской на общественной сходке отказались от участия в построении ограды при приходской церкви, ссылаясь на то, что они образам не молятся, потому что их делали люди, в церковь не ходят, потому что ее строил мужик и что они следуют своей духовной вере, принятой от томского мещанина Федора Бурнашева. На суде в Томске действительно оказалось, что Бурнашев, повсюду рассевая свое учение, простер свою пропаганду даже на тобольскую губернию. По представлении об этом томского губернатора в комитет министров, Высочайше повелено: «Бурнашева немедленно удалить в иркутскую губернию, а на будущее время, в уважение дальних расстояний, дабы виновные не оставались долгое время без действия над ними закона, предавать их немедленно суду, но не за религиозные заблуждения, а за нарушение благочиния и порядка»²¹².

Пользуясь полною веротерпимостью со стороны правительства, духоборцы с своей стороны пользовались случаями высказывать свою нетерпимость к православию, особенно к иконам. Так, пензенской губернии, наровчатского округа, в селе Покровском, когда на св. Пасху для служения молебнов по домам проносили св. иконы мимо двора духоборца Ивана Никифорова, то его домашние громко называли их «лопатами»²¹³. Томской губернии в ачинском комисарстве главнейшие из кавказских переселенцев, по собственному желанию пришедших в Сибирь, Николай Иголкин и Федор Мочалов, принеся с собою в волостное правление икону Божьей Матери, бросили ее на пол говоря, что это не Бог, а доска²¹⁴. За этот поступок, без всякого повода вызванный единственно духом нетерпимости, Иголкин и Мочалов преданы были уголовному суду.

Бывали случаи, что духоборцы утруждали правительство своими прошениями о перечислении на Молочные воды, единственно для избежания то рекрутской повинности, то работ на помещика. Так, в 1805 г., Пензенской губернии, керенского уезда, Архангельской слободы, однодворец Иван Иванов Ступников, наровчатского уезда, села Покровского удельный крестьянин Гаврило Иванов, и краснослободского уезда, села Михайловского удельный крестьянин Василий Никитин, от имени пензенских духоборцев подали министру вн. дел графу Кочубею прошение, и не выждав ответа, подали от 23 ноября того же 1805 г. второе, и затем 30 июня 1806 г. третье прошение. Во всех этих прошениях они жаловались, что не находят ни малейшего средства жить между мирскими людьми, потому что они делают им всякие несносные обиды, отдают их в рекруты без всякой очереди, и обременяют всякими руганиями и взятками, о чем они и жаловались пензенским начальникам и казанскому удельному, но никакой резолюции на жалобу свою не получили, а потому и просят воззреть на бедственное их положение, и уволить на переселение в Таврию²¹⁵. После долгой переписки по этому делу оказалось, что ни местному начальству, ни в департамент уделов, ни от одного из духоборцев не доходило жалоб на обиды и притеснения, под видом коих они ищут переселения, и что по многолюдным и очередным их семействам они желают лишь уклониться от «рекрутской повинности». На этом основании министр уделов Гурьев, 17 окт. 1809 г., в переселении пензенских духоборцев на Молочные воды отказал²¹⁶. Крестьянин действ. стат. советника Попова, таврической губернии, селения Васильевки, Евлампий Романов, 19 апр. 1819 г. явился в мелитопольский нижний суд и, в надежде уклониться от исправления работ помещику, подал прошение, в котором объяснил, что он принял духоборческую веру и ныне решился сам обнаружиться и обнаружить жену свою Пелагею, и дочь, и просить о причислении его с семейством к прочим его собратьям по вере, поселенным в мелитопольском уезде. Министр вн. дел, как и следовало ожидать, просьбы Романова не уважил и переселение ему, с оставлением своего помещика, не разрешил²¹⁷.

После первых переселений на Молочные воды, духоборцы вошли к местному начальству с просьбою, что как между ними много находится престарелых и увечных, то принято бы было, вместо рекрут, брать с них деньгами, как это предписано о пограничных селениях. Херсонский военный губернатор Дюк Эмануил де Ришелье, лично убедившись, что между ними действительно есть много людей, возвращенных из ссылки и вообще удрученных дряхлостью, в представлении своем министру вн. дел 23 декабря 1805 г. признал справедливым ходатайствовать, чтобы они на пять, по крайней мере, лет избавлены были от поставки натурою рекрут, со взысканием с них денег, по узаконенной для пограничных жителей, цене. Представление это не было уважено за разногласием в комитете министров, и по докладе об этом, 19 генв. 1806 г., Высочайше повелено: «духоборцев от рекрутства не увольнять; буде же окажутся между ними в военную сухопутную службу неспособные, тогда определить малолетних во флот»²¹⁸. Но вскоре между духоборцами, из разных мест привлекаемыми к военной службе, стали обнаруживаться волнения и беспорядки. В 1807 году два казака из духоборцев, состоявшие в военной службе, заявили, что не признают властей и отказались от повиновения им. Военносудная комиссия приговорила их к смертной казни, но великий князь Цесаревич Константин Павлович, хотя и признавал важность преступления, смягчил приговор, сослав их в цепях в соловецкий монастырь²¹⁹. В 1809 г. рядовые Киевского гарнизонного полка, сосланные туда за преступление, отказались, как духоборцы, принять амуницию и провиант, и отправлять военную службу. Такое упорство выражалось, конечно, в отдельных лицах, но все же вина этого рода преступлений падает на духоборческую секту вообще, потому что они были не следствием каких-либо частных, случайных обстоятельств, а собственно плодом внушений духоборческого учения о властях и войне. Между тем и теперь «по единому смыслу их ереси судить и обвинять их в преступлении» не хотели; должному наказанию уличенных преступников предшествовало кроткое вразумление, так как предписано было: «чтобы прежде всего внушена им была важность делаемого ослушания, за которое подвергаются наказанию, и тогда уже, если они упорствовать будут в своем мнении, отослать их в нерчинские заводы в работу»²²⁰. Беспорядки в этом же роде повторялись и в последствии времени. Так, в 1817 г., Семен Матросов, отданный помещиком Кологривовым в военную службу, присягать не согласился и вступить в службу не захотел. По этому поводу комитетом министров 24 ноября 1817 г. постановлено: «духоборцев принимать в службу без принуждения к присяге, отсылая их в отдельный корпус войск, в Грузии находящийся»²²¹. В 1820 г. опять встречаются случаи, что духоборцы при отдаче в рекруты отказываются от военной службы и присяги, потому что это противно образу их мыслей. Государственный совет по департаменту законов, признал справедливым, чтобы во всяком случае, где правительство требует от граждан присяги, духоборцы совершали ее обетами по их обыкновению, и чтобы неповинующиеся или отрекающиеся, как от службы, так и вообще от выполнения своих обязанностей, предаваемы были суду. Но в общем собрании государственного совета 12 членов подали мнение о том, чтобы «не освобождая духоборцев ни от каких государственных обязанностей, не принуждать к присяге по какой бы то ни было форме и обряду», – каковое мнение большинства Высочайше утверждено²²². А в 1824 г. государственный совет, по поводу такого же случая, присовокупил еще: «неповинующихся или отрекающихся, как от службы, так и вообще от выполнения своих обязанностей, надлежит предавать суду того ведомства, в коем каждый находится по своему званию»²²³.

Около 1820-х годов взгляды правительства во многих отношениях изменились. Настало время Аракчеевых, Магницких. Изменился взгляд правительства и на духоборцев, между прочим, конечно, и по их вине. К ним стали относиться с некоторою сдержанностью и равнодушием, как видно уже и из следующих случаев. В 1819 году тамбовские богатые купцы Сорокины, из молокан, с товарищами купцами и мещанами, испрашивали через тамбовского губернатора дозволение им свободного вероисповедания, и воспрещение священникам входить в их дома. Некоторые из этих просителей занимали общественные должности по выборам. Пользуясь этим обстоятельством, тамбовский губернатор возбудил, между прочим, вопрос относительно выборных должностей, а именно, Высочайшим указом от 1 июня 1803 года, – писал он, – 2-м пунктом воспрещено избирать молокан и духоборцев только в сельские начальники, а ничего не сказано о должностях городских, и потому представляется вопрос – не следует ли силу приведенного указа применить и к выборным должностям в городах? Комитет министров, по рассмотрении этого вопроса, постановил: «положение комитета министров 27 января и 1 сентября 1814 г. о лицах, избираемых в общественные должности, распространить на молокан и духоборцев, и потому не избирать духоборцев (и молокан) в общественные должности, и, состоящих уже в должностях, удалить от них с тем, чтобы они платили ежегодно в городские доходы за освобождение от этой повинности по 88 р. 66½ и к. с целого общества», – каковое постановление 8 июля 1819 г. Государем Императором утверждено²²⁴. – В исполнение такового постановления тамбовский губернатор предписал городским думам городских молоканов и духоборцев, занимающих общественные должности, немедленно удалить из них и впредь не выбирать. В 1821 г. в ахалцихском округе тифлиской губернии оказалось, переселенных туда духоборцев, до 2300 душ. Начальник этого округа доносил министру вн. дел о тамошних поселенцах следующее: «духоборцы в ахалцихском уезде поселены целыми массами вместе с старшинами их, которые, имея дар слова, сильный характер, и большое влияние на умы единомышленников, стараются внушить им, что преследование за веру должно еще больше укреплять их в ней, и потому принудительные меры не могут обратить их к православию. Кроме того, близость их поселений к границе заставляет опасаться, чтобы они при настоящем, весьма слабом действии кордонной линии, не решились перейти в Турцию. Для обращения их в православие, – как я полагаю, – есть одно средство, именно – необходимо расселить семейства их, по одному отдельно, в русские деревни, и если признается нужным, то отделить детей от родителей, и в таком случае увещание духовных лиц и примеры поселят в них желание к принятию православной веры; вредного же влияния от них на православных односельцев нельзя предполагать потому, что сами они находятся в невежестве и поддерживаются в своем исповедании только своими старшинами, имеющими довольно убедительное красноречие»²²⁵. – Мера эта, вероятно по ее суровости, министром вн. дел не была принята, но и не обращено было никакого внимания на ахалцихских духоборцев.

Проследив ход переселений духоборцев в мелитопольский уезд, мы сказали, что в 1824 г. 54 человека из казаков войска донского, впавшие в духоборчество, были последними переселенцами на Молочные воды. Это произошло не от того, что уже не было желающих сюда переселиться; напротив, вслед за этим переселением многие из донских казаков стали переходить в духоборческую ересь не столько по убеждению, сколько по расчету. Их пленяла счастливая судьба духоборцев, поселенных в Таврии. Водворяемые здесь не только находили все выгоды спокойной и обильной жизни, но и делались совершенно свободными от трудов и опасностей, с которыми неразлучно служение донского воина, а это и заставляло многих на Дону предпочитать состояние мелитопольского поселенца казачьему, и переходить в духоборческую секту, чтобы, переселившись под этим предлогом к своим единомышленникам, избежать военной службы. Но такое усиленное стремление их к переходу в духоборческую веру не могло, наконец, не обратить на себя должного внимания правительства. Войсковой атаман Иловайский Ι-ый, в исходе того же 1824 г., донес военному министру, что в донском войске приметно умножаются духоборцы, и что все они желают переселиться на Молочные воды. Но он, Иловайский, полагает, что, открывающихся в войске донском духоборцев, полезнее было бы вместо мелитопольского уезда переводить с званием и обязанностью казаков на кавказскую линию. Вследствие сношения воен. министра об этом предположении атамана с главноуправляющим в Грузии и кавказской области генералом Ермоловым, этот последний высказал мысль, что поселение духоборцев и распространение их ереси, и в области кавказской было бы вредно; что там и без того вкоренились уже многие секты, кои по близости границы не могут быть обуздываемы строгими мерами столь удобно, как внутри России; и потому полагал: означенных духоборцев поселять вне настоящих пределов кавказской области близ новой линии наших укреплений. В апреле 1825 г. военный министр Чернышов передал это дело в комитет министров. Министр вн. дел не соглашался с мнением Ермолова. По этому поводу председатель департамента законов государственного совета²²⁶ высказал следующее соображение: «Известно, что духоборцы, по их правилам или умствованиям, суть ереси совсем особенной от прочих раскольников; они силятся к разрушению всего того, что есть в мере ценного для истинного сына церкви, престола, и отечества. Духоборцы, прикрывая себя какою-то скромностью, сею личиною тем надежнее успевают уловлять слабых и маловерных, и распространять свое общество, делающееся время от времени более многочисленным; ибо из дел, беспрестанно доходящих до высшего правительства видно, что ересь духоборцев быстро распространяется и во многих губерниях, а начальства едва ли уже не в затруднении положить преграду сему распространению; и хотя духоборцы появляются до сих пор только из низшего сословия людей, но размножение общества в духе безначалия, в каком бы сословии людей ни гнездилось, весьма вредно, и угрожает опасными последствиями для Государства. По всем оным причинам и нужно поспешать к ослаблению или уничтожению такового возмутительного в корне своем общества, мерами решительными и сильными, – поскольку снисходительные (меры), в понятиях сих к безначалию уклонившихся людей, казаться могут уступчивостью правительства, что не менее опасно, как и самое размножение общества. И потому предложение г. главнокомандующего в Грузии – поселить духоборцев за пределы кавказской области нахожу совершенно основательным и даже спасительным». – С этим мнением согласился и комитет министров, а в заседании его 6 февраля 1826 года объявлено, что Государь Император Николай Павлович Высочайше утвердил положение комитета и мнение председателя департамента законов государственного совета, а именно: «Донских казаков, впадающих в духоборческую ересь, вместо таврической губернии переселять вне настоящих пределов кавказской области, близ новой линии наших укреплений, и притом с званием и обязанностью казаков. Польза этой меры очевидна: пересылаемые за пределы кавказской области, находясь всегда противу горских народов, по необходимости должны будут оружием защищать свое имущество и семейство, а другие, видя такое употребление духоборцев, будут воздерживаться от вступления в духоборческую ересь»²²⁷.

Очевидно, что в этом постановлении и его мотивах нет уже той крайней снисходительности к духоборцам, которую высказывали прежде в течение первых 20 лет нынешнего столетия. Председатель департамента законов заявляет здесь, что духоборцы силятся разрушить все, что есть в мире ценного для сына церкви, престола и отечества, что распространение духоборческого общества угрожает опасными последствиями для государства, и требует мер решительных и сильных. И этот взгляд становится господствующим во все время царствования Николая Ι-го. С восшествием Его на престол перестали уже руководствоваться только духом христианского милосердия и снисхождения к ересям всякого рода, не ограничиваются относительно их лишь полицейскими требованиями благоустройства и благочиния, а смотрят на всякую ересь преимущественно с точки зрения политической, или государственной, со стороны того вреда, какой может происходить от нее не только для церкви, но и государства.

В виду дальнейшего изображения судеб духоборчества, не можем не выразить здесь сожаления, что материалы для истории духоборцев, молокан и пр., изданные г. Ливановым, доведены только до царствования Николая I, и, что затем никто не взял на себя труда продолжать это издание, необходимое для изучения существующих у нас ересей. По свидетельству г. Варадинова, в 1840-х годах, из пяти чиновников министерства внутренних дел, разбиравших дела по расколу, один, в 1847 году, разобрал 1147 дел о духоборцах, молоканах, и жидовствующих с 1826–1842 г., а в 1849 году составил подробную о них записку. Выписки, сделанные чиновниками, поверялись в Отделении и заключали сведения, относящиеся до истории и сектаторских убеждений раскольников, а также копии с документов «особенной важности». Но в настоящее время нет даже в виду всех этих выписок, и куда они девались, достоверно не известно²²⁸. В последствии времени правительство не раз выражало желание, чтобы «в возможно скором времени сделаны были подробные и основательные исследования о расколе всех различных толков, с изложением их истории, догматического учения, законодательства о них, и их статистики, но само собою разумеется, такое желание правительства не может быть выполнено до издания необходимых для этого материалов²²⁹. При таком положении дела нам остается в дальнейшем изложении истории духоборцев ограничиться только указаниями Свода законов и немногими неофициальными известиями, и таким образом лишь кратко наметить дальнейший ход их истории.

В исходе царствования Александра I и в ближайшее за тем время, не одни донские казаки (о которых мы уже говорили), но и помещичьи крестьяне, для уклонения от военной службы, то переходили в духоборческую ересь, то уходили в закавказские области, и там скрывались у молокан и духоборцев, а мелитопольские духоборцы, испросив паспорта для заработков, в разных местностях склоняли крестьян православного исповедания к переходу в их секту. Против этих зловредных изворотов духоборческой пропаганды сделаны теперь, в разное время, следующие постановления:

1) Помещичьих крестьян, предавшихся духоборческой ереси, отдавать в военную службу с зачетом за рекрут, а в случае неспособности к оной, ссылать в Сибирь на поселение²³⁰. 2) Беглых крестьян, какие окажутся проживающими в закавказских провинциях у молокан и других подобного рода сектаторов, если помещики и общество не пожелают взять их обратно, отдавать там, без всякого за них вознаграждения, в военную службу, какую по силам своим могут нести, или зачислять в рабочие роты²³¹. 3) Мелитопольским поселенцам не только не выдавать плакатных паспортов для заработков, но не дозволять им и на малое время отлучаться от селений своих иначе, как с ведома земской полиции, дабы сим способом затруднить сколько возможно сообщение их с православными жителями²³². В 1833 г., по случаю неурожая, мелитопольские духоборцы через министра вн. дел просили о дозволении им отлучек для заработков в другие губернии. Но, по Высочайше утвержденному постановлению комитета гг. министров, повелено: «не удовлетворяя вышеизъясненной просьбе мелитопольских духоборцев (и молокан), поручить местному губернскому начальству приискать для них по возможности, буде нужно, занятия собственно в Крыму, а на сей конец увольнять их токмо туда с безденежными свидетельствами до жатвы будущего 1834 года²³³. Для стеснения же сношений с православными, повелено и женам, духоборцев (и молокан) мелитопольского уезда, поступающих в военную службу, не выдавать рекрутских паспортов²³⁴. К совращению православных крестьян клонилось и публичное оказательство своего учения некоторыми духоборцами, напр., тамбовскими, – по каковому поводу предписано было начальнику тамбовской губернии «строго смотреть, чтобы не было ими делаемо публичного оказательства учения и богослужения своей секты, и чтобы они ни под каким видом не уклонялись от наблюдения общих правил благоустройства, законами определенных»²³⁵. Наконец, для ограничения района сношений духоборцев с православными крестьянами, и устранения возможности вредного на них в религиозном отношении влияния, «воспрещено духоборцам (и молоканам) приобретать в собственность земли далее 30 верст от места их водворения, или в другом уезде». Чтобы облегчить средство к исполнению этого Высочайшего повеления, сделано распоряжение о доставлении в гражданские палаты и уездные суды, где имеют водворение духоборцы (и молокане), списков их, а в случае сомнения – предоставлено судебным местам право дополнять сии сведения спросом покупщиков, не принадлежат ли они к секте духоборческой (или молоканской) с тем, что давший ложный отзыв подвергает себя уголовному суду²³⁶.

Отдельные лишь постановления, по частным случаям, относительно разного рода раскольников, правительство нашло наконец недостаточными и признало необходимым установить общую точку зрения по крайней мере на те ереси, которые оно считало наиболее вредными. Поводом к этому было следующее обстоятельство: еще в 1826 году управлявший министерством вн. дел В. С. Ланской, находя, что секты духоборцев, молокан и т. п. не только не уменьшаются в числе своих последователей, а напротив, еще увеличиваются, и желая положить предел такому их размножению, вошел в комитет министров с представлением: людей свободного состояния, как-то купцов, мещан, казаков, казенных и удельных крестьян и однодворцев, предавшихся духоборческой, молоканской, иконоборческой, и т. п. секте, ссылать, для водворения, в западную Сибирь; избрание земель для этого переселения предоставить генерал-губернатору западной Сибири с тем, чтобы заведены были особые духоборческие селения, которые бы вмещали в себе не более 100 ревизских душ, и чтобы селения эти отстояли от православных, по крайней мере в 25-и верстном расстоянии; распространителей же ереси предавать уголовному суду, как нарушителей общественного благоустройства, и ссылать в восточную Сибирь на работу²³⁷. Комитет министров пожелал, однако, предварительно иметь сведения от генерал-губернатора западной Сибири, возможно ли привести в исполнение эту меру и есть ли в Сибири такие поземельные участки, где бы переселяемые водворялись на изложенных выше условиях. Министерство потребовало эти сведения; между тем Государь изволил высказать мнение, что людей этих сект, способных к военной службе, лучше бы отдавать в рекруты, а неспособных переселять в Сибирь, и повелел внести вопрос этот в государственный совет²³⁸. Потребованные от генерал-губернатора западной Сибири сведения, были, однако, все-таки нужны, почему, в ожидании их, дело в государственном совете было приостановлено. Переписка, начатая сперва с генерал-губернатором западной, а потом и восточной Сибири, продолжалась до 1830 г. Генерал-губернаторы очень затруднялись избрать для духоборцев участки, которые во всем бы согласовались с видами правительства, так что указаны только три участка в енисейской губернии²³⁹. Государственный совет, рассмотрев все относящиеся до духоборцев, молокан и иконоборцев постановления, изданные до 1830 г. и представленные министерством вн. дел сведения, вывел из них соображения о цели правительства касательно этих сект, и, согласно с этим, постановил руководящие правила, определил именно: за какие действия их последователей предавать суду (п. 1), какие назначать им наказания (п. 2 и 6), куда переселять как наказуемых, так и просящих о переселении (п.3:4), как поступать с обращающимися в православие духоборцами вообще и в частности с духоборцами из донских казаков (п.5:7), что делать со вторично совратившимися в раскол (п. 8), о порядке ведения дел о наказуемых, обращающихся к православию, и вновь совращаемых (п. 9), в частности о сектах, соединенных с изуверством (п. 10), об ограничении служебных прав раскольников (п. 11) и наконец об участках земли, остающихся излишними за прекращением переселения духоборцев в Новороссийский край. Все эти пункты изложены в указе 1830 г. Приводим его вполне.

К особенно вредным ересям отнеся духоборцев, иконоборцев, молокан и иудействующих, а между сектами, соединенными с изуверством, подразумевая особенно секту скопцов, указ этот гласит:

1) Всех вышеозначенных раскольников, изобличенных в распространении своей ереси и привлечении к оной других, также в соблазнах, буйстве и дерзостям против церкви и духовенства православной веры предавать суду.

2) Признанного по суду виновным в упомянутых действиях, отдавать, буде годен, в солдаты, обращая на службу в кавказский корпус, а при неспособности, для водворения в закавказские провинции.

3) Главное в Грузии начальство имеет назначить места, кои найдет оно для поселения сих людей более удобными, сколько в уважении к заселению края, столько и в уважении пресечения им способов к распространению расколов.

4) Раскольников вышеупомянутых сект из людей казенного ведомства, просящих о переселении к их единомышленникам, водворять впредь в закавказских только провинциях, водворение же их в новороссийском краю отныне прекратить.

5) Если кто из означенных раскольников обратится к православию, то по надлежащем в оном удостоверении местного духовного начальства, на основании положения 15 ноября 1824 г., «обратившихся еще во время производства суда» возвращать в прежние их общества или помещикам; а «обратившимся в местах нового уже их поселения» дозволять возвращаться во внутренние губернии государства с трехлетнею от платежа податей льготою, и с правом избрать род жизни податного состояния и приписаться к городскому или сельскому обществу по их желанию, но с согласия сих обществ.

6) Отданным в военную службу по второй статье сих правил раскольникам, если не обратятся они к православию, не давать ни временных отпусков, ни отставки.

7) Если откроются вновь духоборцы из числа донских казаков, то подвергать их сим же правилам, но, обращающихся из них в православную веру, возвращать из закавказских провинций в войско и зачислять по-прежнему в казачье звание.

8) Если кто из обратившихся к православной вере, по возвращении из мест удаления, снова совратится в раскол, такового по судебному решению отсылать в «закавказские провинции уже безвозвратно.

9) О случаях, во 2, 5 и 8 пункт, сих правил означенных, губернские начальства обязаны предварительно доносить министру вн. дел, для доведения через комитет министров до Высочайшего сведения, не приводя между тем судебных решений в исполнение.

10) Правила, здесь начертанные, не распространяются на наставников и последователей таких сект, коих ереси соединены с жестоким изуверством и фанатическими покушениями на жизнь свою или других. Люди сего рода, при обнаружении, судимы и наказываемы быть должны по законам за смертоубийство, или намерение самоубийства.

11) За сим подтверждается, чтобы там, где есть жители православного исповедания, не употреблять в общественные должности, соединенные с правом власти, или начальства: духоборцев, молокан. иконоборцев, иудействующих и людей прочих ересей, признанных особенно вредными.

12) поскольку переселение раскольников сего рода в Новороссийский край прекращается, то из назначенной для них земли 79000 десятин, оставив, находящимся ныне, на лице по 15 десятин на душу, излишнюю затем обратить в казенное ведомство и составить из оной особые участки, для других поселений удобные, поставя местному начальству в обязанность наблюсти, чтобы при нарезке участков сих не лишены были они воды и сенокосов»²⁴⁰.

Как в указах 21 февр. 1803 и 9 дек. 1816 годов вполне высказался тот дух, в каком относилось к духоборцам правительство во все почти время царствования Александра Ι-го, так сейчас, приведенный нами указ, выражает собой характеристику всей деятельности правительства относительно духоборцев и других подобного рода ересей во все время царствования Николая Павловича. Этот же указ надолго сделался, как бы средоточием, к которому последующие по делам вредных ересей постановления сводятся в виде то разъяснений, то дополнений.

Прекратив водворение духоборцев в новороссийском крае (п. 4), правительство прежде всего стало обращать свое внимание на духоборцев закавказской области, как прежде там поселенных, так и теперь туда же направляемых; а потому и мы сперва обратим внимание наше на постановления, изданные относительно их до 40 года. По 2-му пункту сюда ссылали в солдаты, или на поселение, признанных виновными в распространении своей ереси и в других преступлениях, указанных в 1 пункте. Но вскоре представился вопрос: что делать с теми духоборцами и тому подобными раскольниками, которые в качестве жителей Кавказа и закавказских провинций изобличены будут в вышеозначенных преступлениях? Вопрос этот решен был указом 1837 года, которым постановлено: «по приговорам судебных мест Грузии, Кавказа и закавказских областей о раскольниках, в случае присуждения их к отдаче в военную службу, отсылать в войска, в Сибири расположенные, а по неспособности их к военной службе, и женщин, ссылать туда же на поселение»²⁴¹. По 6-му пунк., отданным в военную службу за известные преступления велено не давать ни временных отпусков, ни отставки. Начальство внутренней стражи в 1832 г. испрашивало разрешения, может ли быть принято в руководство, означенное правило в отношении таких нижних чинов, кои, находясь в службе, привержены к религиозным сектам? По этому поводу, в разъяснение 6-го пунк. было сказано, «что правило это относится лишь к тем из состоящих на службе нижних чинов, кои до поступления в военную службу были изобличены в распространении своей ереси и т. подобных преступлениях; таких же из раскольников, кои поступили в службу обыкновенным порядком и в оной ни в распространении своей ереси, ни в привлечении других, равно в соблазнах, буйстве и дерзости противу церкви и духовенства православной веры не изобличаются, и сами они исполняют все то, что служба от них требует, оставлять в тех командах, где они находятся, в спокойном исповедании той секты, коей они придерживаются, не лишая их права на получение временных отпусков и отставки»²⁴². 5-й пункт дополнен пояснением, что «обратившиеся к православию уже на поселении в закавказских областях, хотя должны быть возвращаемы во внутренние губернии, с трехлетнею от платежа податей льготою, и с правом избрать род жизни податного состояния и приписываться к городскому или сельскому обществу, но отнюдь не в то общество, в котором они состояли до переселения их в закавказские провинции»²⁴³. Но в последствии времени дозволено им переселяться и в прежние места их жительства без согласия на то общества²⁴⁴. Сосланные же в закавказский край за преступления, если обратятся к православию, могут возвращаться во внутренние губернии, но с тем, чтобы они не приписывались ни к прежним обществам, ни туда, где нет православных приходов. Им дозволяется только избрать губернию и податное состояние²⁴⁵. Трехлетняя льгота от платежа податей, обратившимся к православию раскольникам закавказского края, подтверждена и тем, «кои не изъявят желания возвратиться во внутренние губернии, а останутся на жительстве в закавказских провинциях»²⁴⁶. Некоторые духоборцы и другие раскольники, сосланные в закавказские провинции и в последствии обратившиеся к православию, изъявляя желание остаться на жительстве в Тифлисе и других закавказских городах и селениях, просили разрешения приписываться к местным обществам. Комитет министров, не находя препятствий к удовлетворению их желания, постановил дозволить им приписываться к тамошним городским и сельским обществам, по предварительному, впрочем, на то сих обществ согласию²⁴⁷. И тем из духоборцев и других раскольников, живущих как в закавказских областях, так и в России, которые остаются при своей ереси, тоже дозволено приписываться к городским обществам в провинциях закавказских же, где назначено водворять их единомышленников; а тех, «которые утаив содержимую ими секту, воспользуются припиской в городские общества других губерний, предавать суду наравне с бродягами, сделавшими ложное о себе показание»²⁴⁸. Вскоре сделано еще точнейшее определение тех мест, где закавказские духоборцы, и им подобные раскольники, могут приписываться к городским обществам; это именно в Нухе, Шемахе, Кубе, Шуше, Ленкоране, Нахичевани и Урдубате²⁴⁹. Но в 1852 г. духоборцам и другим раскольникам, как сосланным в закавказский край по суду и распоряжению правительства, так и переселяющимся туда добровольно, дозволено приписываться там не только в этих городах, но и во всех вообще городах закавказского края, кроме Тифлиса²⁵⁰. В 1836 г. главноуправляющий Грузией, кавказскою и закавказскою областями барон Розен предлагал министру вн. дел, чтобы раскольникам, поселенным в закавказском крае, дозволено было выдавать паспорта для заработков в других местностях их поселения, как-то на разных казенных работах, для отвоза казенных же и купеческих тяжестей в разные промышленные за Кавказом города и наниматься в почтари на почтовых станциях в тех обществах и провинциях, где нет православных жителей (исключая однако же городов), но с тем, чтобы паспорта были выдаваемы им от местных начальств не более, как на 8 месяцев, с объяснением в оных места, куда именно они отправляются, и чтобы затем люди сии отнюдь далее срока, в паспортах обозначенного, не проживали, и в никакие другие места отлучек не делали. На означенных основаниях это им дозволено, но не иначе, как только в закавказских провинциях²⁵¹. Таким образом, отлучка для заработков дозволена закавказским духоборцам и им подобным раскольникам, в строго определенных пределах и занятий, и времени, и местности. Пункт 11-ый подтвержден и в 1838 г.²⁵²; а затем сделано еще следующее дополнение: «раскольников вредных ересей, духоборцев и пр. и вообще не приемлющих священства, не избирать ни в какие общественные должности, а только назначать в полесовщики, десятские и сторожа»²⁵³. Для пополнения этого закона в 1842 г. постановлено: «предварительно допущения к общественным должностям, по городам и посадам, выбранных лиц обязывать подписками в том, что они не принадлежат ни к какой из раскольничьих сект, а за утайку принадлежности к расколу подвергать законному взысканию²⁵⁴. Но где живут одни раскольники, там оставить существующий порядок общественного управления²⁵⁵. 4-й пункт указа 1830 г. о раскольниках из людей казенного ведомства, желающих переселиться в закавказский край, дополнен тем, что 1) они переселяются не иначе, как целыми семействами, когда сии семейства не состоят на рекрутской очереди и когда все их члены последуют означенным ересям; 2) лишь по уплате ими на прежнем жительстве всех податей и повинностей и с тем, чтобы они сами заботились о том, что по прибытии их на места за Кавказом может быть для них необходимо нужно; и 3) по миновании льготного времени они облагаются податями и повинностями наравне с прочими казенными поселенцами закавказского края²⁵⁶. Сверх этого, министром государственных имуществ от 2 мая 1843 г. препровождена к министру вн. дел подробная инструкция местным начальствам по предмету переселения в закавказский край раскольников вредных ересей как по суду, так и в следствие их просьб, по их желанию²⁵⁷.

Многие из раскольников в разные времена ушли из России в Турцию и поселились на островах р. Дуная; но, претерпевая там нужду и крайность, в 1834 г. изъявили русскому правительству готовность возвратиться на родину, если оно пообещает прощение тем из них, которые кроме побега никакого другого преступления не сделали, и притом окажет им пособие на пропитание при выдерживании карантинного срока. Министр вн. дел принял это заявление благосклонно. Он увидел в этом обстоятельстве случай умножить народонаселение и прекратить побеги на дунайские острова, куда приглашали тамошние беглецы новых бродяг. Сверх того, возвращение беглецов из-за Дуная представлялось полезным и в отношении карантинных мер, так как всегда должно было опасаться тайного их сообщенья с родными и знакомыми в России. И потому он (министр) полагал – испросить Всемилостивейшее прощение тем из находящихся в турецких владениях российских подданных, которые кроме побега никакого другого преступления не сделали, и распорядиться, чтобы неимущим, во время пребывания их в карантине, оказываемо было нужное пособие, но только самое необходимое, чтобы при приеме их в карантин они были предваряемы, что им никакого особого пособия ни для водворенья, ни для посева, ни для пропитания в пути, не может быть оказываемо, и наконец, чтобы они, по выходе из карантина, или поселились в прежних местах жительства, или присоединились к сословиям, которые согласятся принять их. Вслед за этим, до 1 дек. 1834 г., явилось из турецких владений 552 человека, в том числе и духоборцы, и воспользовались предоставленною им милостью. В 1835 г. прибыло из Турции 7 человек духоборцев и молокан, которые хотели водвориться в мелитопольском уезде между своими единомышленниками; но как поселение молокан и духоборцев в новороссийском крае было воспрещено в 1830 г., когда отобраны от них и излишние земли, то им предложено отправиться в закавказской край, от чего они решительно отказались. Тогда Государь изволил повелеть: «выходцам из-за границы дозволить оставаться при тех, кои уже поселены в Бессарабии»²⁵⁸.

Правительство обратило внимание и на духоборцев, поселенных в Сибири. В дополнение 6-го пункта указа 1830 года постановлено: «Нижние чины инвалидных команд отдельного сибирского корпуса, отданные в рекруты за преданность ересям духоборцев и т. п., которые, не имея права на отставку, не в силах продолжать службу, буде во время служения не оставлять своего заблуждения, обращаются по неспособности, наравне с скопцами, на поселение в Сибири²⁵⁹. Вскоре появились между духоборцами и молоканами сибирских губерний фанатики, распространявшие свое учение, на которых не могли простираться правила, предписанные указом 1830 года, так как поселенцы сибирские были уже, по большей части, из числа сосланных сюда в наказание, и потому переселение их на кавказскую линию было бы не только не наказанием, но облегчением наказания, ими переносимого. Поэтому в 1836 г. предписаны новые меры к преграждению распространения секты духоборческой и молоканской в сибирских губерниях. Меры эти следующие:

1) «Духоборцев и молоканов, сосланных в Сибирь за привлечение других в содержимую ими секту, иметь там под строгим надзором, дабы они не распространяли ереси между православными. 2) Тех сосланных из внутренних губерний в Сибирь духоборцев или молоканов, кои там окажутся распространителями своей секты, предавать гражданскому суду, и признанного по суду виновным, удалять из настоящего места жительства: поселенцев – в отдаленный край Сибири, а каторжных в один из нерчинских рудокопных заводов и там иметь их под особенным надзором. 3) В отдаленной части Сибири назначать для поселения духоборцев и молоканов места между селениями иноверных жителей, а отнюдь не там, где жители православного греко-российского исповедания. 4) Ссыльнокаторжных духоборцев или молоканов, находящихся в самых нерчинских рудокопных заводах, и изобличенных по суду в распространении там своей ереси, соединять в одном заводе с посланными туда по 2-ой статье; но пребывание их в каторжной работе продолжить за сие преступление сверх двадцатилетнего срока, вообще положенного для каторжных, еще на 5 лет. 5) Тех и других, если по истечении этого срока не оставят своего заблуждения, и не обратятся к православию, отправлять в отдаленные части Сибири для поселения. 6) Сибирских жителей, изобличенных в распространении молоканской или духоборческой ереси, предавать равномерно гражданскому суду, и признанного виновным, отдавать, буде годен, в солдаты, обращая на службу в отдаленные отряды сибирского корпуса, а неспособных к службе, равно как и женщин, отсылать в отдаленный край Сибири и селить отдельно от раскольников ссыльнопоселенцев. 7) Воинских нижних чинов за распространение ереси предоставлять собственному распоряжению военного начальства. 8) Если кто-либо из обличенных в распространении ереси раскольников, не будучи причастен ни к какому другому преступлению, обратится к православию и заблуждения свои совершенно оставит, то, по надлежащем удостоверении в том местной духовной власти, главное начальство может облегчить по возможности участь его даже до совершенного обращения в первобытное состояние, лишь бы только подобный раскольник, сосланный в Сибирь из внутренних губерний, никогда уже в оные из Сибири не возвращался. 9) Если кто из обратившихся к православной вере снова совратится в раскол, такового по судебному решению отсылать: сельских жителей и поселенцев в отдаленный край Сибири уже безвозвратно, а каторжных в нерчинские заводы до окончания прежде положенного термина, и сверх того на пять лет, а потом в отдаленный край Сибири на поселение также безвозвратно. 10) Судебные приговоры о всех сих раскольниках, вместе с подлинными делами, прежде приведения в исполнение, представлять по установленному порядку, с мнениями начальников губерний, в министерство вн. дел на рассмотрение»²⁶⁰. В следующем, 1837 году, в общем наказе гражданским губернаторам этот порядок ведения дел распространен на раскольников всех вообще местностей. В § 240 этого наказа сказано: «приговоры палаты уголовного суда по делам духоборцев и т. п. представляются гражданскими губернаторами до приведения их в исполнение министру вн. дел»²⁶¹.

В том же 1837 г. восемь горнозаводских служителей в Нерчинске отступили от православия в духоборческую ересь. Комиссия военного суда при нерчинском заводе приговорила отдать тех мастеровых в солдаты, что и утверждено было генерал-губернатором восточной Сибири Броневским. Но по этому поводу объяснено, что «дела о раскольнических сектах изъяты из общего круга дел уголовных и отнесены к составу высшей полиции, что приговоры военных судов не должны приводиться в исполнение с одного лишь утверждения генерал-губернатора восточной Сибири, а должны представляться от него, с его мнением, к главноуправляющему корпусом горных инженеров, и от сего последнего в министерство вн. дел, для представления в комитет гг. министров»²⁶², a решение комитета представляемо было, конечно, на Высочайшее утверждение, так как еще в предыдущем году в учреждении военного министерства пояснено было, что «решения по делам о ересях, признанных особенно вредными, каковы духоборцев и пр., представляются на Высочайшую конфирмацию»²⁶³. – Но дела о раскольниках по донскому и другим казачьим войскам, подлежавшие до 1840 г. ведомству министерства вн. дел, повелено производить впредь в военном министерстве по департаменту военных поселений²⁶⁴. – В последствии времени пункт 5-ый указа 1836 г. дополнен тем, что «по прошествии срока ссыльнокаторжным из раскольников вредных ересей, и при новом водворении, не селить их к православным обществам, а особо в отдаленные места с запрещением отлучек далее своих волостей; но тем ссыльно-рабочим в сибирских заводах, которые суждены за совращение, никаких отлучек не дозволять»²⁶⁵. Сенатор Толстой, в 1846 году ревизовавший восточную Сибирь, выразил мнение, что минусинский округ, как лучший в том крае и пограничный с китайским государством, не следовало бы заселять сектаторами. По этому поводу в дополнение 3-го и 6-го пункта указа 1836 г. Высочайше повелено: «сибирских раскольников, приговариваемых к ссылке по делам, относящимся до раскола, ссылать: скопцов, как особенно вредных сектаторов, в туруханский край, и последователей всех прочих сект – в якутскую область»²⁶⁶.

В 1834 г. дозволено духоборцам таврической губернии причислять к своим обществам магометан единственно по платежу податей и повинностей, а потом и нанимать их в рекруты²⁶⁷. Поэтому духоборцы и других губерний стали всеми мерами уклоняться от военной службы, поставляя вместо себя рекрут не из своего общества. Тогда последовали следующие постановления относительно рекрутской их повинности: в 1839 г. объявлено было, что «молокане и духоборцы отныне впредь никого нанимать за себя в рекруты не могут»²⁶⁸. Но в том же году было пояснено, что им «дозволяется нанимать рекрут за свои семейства из среды себя»²⁶⁹. «Нарушителей же сего правила отдавать по суду в солдаты не в зачет обществу»²⁷⁰. Наконец, последователям вредных сект запрещено приобретать в собственность как у частных лиц, так и из казны, зачетные ревизские квитанции, выданные на поступивших в военную службу таких людей, которые не принадлежат к сим сектам²⁷¹.

Таких постановлений о духоборцах и им подобных еретиках, которые не имели прямого отношения к указам от 20 окт. 1830 и от 13 генваря 1836 г. можно указать только два. Так в 1842 г. Высочайше повелено: «1) Однодворцам из духоборцев и молоканов, владеющим крепостными крестьянами, воспретить приобретать крестьян; 2) крестьян, состоящих ныне в их владении, отобрать преимущественно в казенное ведомство, с выдачею за них вознаграждения, и затем 3) переселить их в многоземельные губернии; но которые сами окажутся принадлежащими к вредным ересям, имеют быть водворены в закавказском крае»²⁷². И в 1843 г. духоборцам и прочим этого рода раскольникам, «воспрещено принимать к себе в семейство, под каким бы то видом ни было, детей православного исповедания»²⁷³.

Определив законами положение духоборцев закавказских, бессарабских и сибирских, правительство не могло не обратить свое внимание и на главную массу их на Молочных водах. Сами эти поселенцы вынудили правительство ближе всмотреться в их внутреннюю жизнь и принять относительно их известные меры сообразно с открывшимися фактами.

Мы уже упоминали, что по смерти Капустина, с 1820 года, должность пророка и управление делами общества духоборцев, поселенных на Молочных водах, перешли к его сыну Василию Калмыкову. Не отличавшийся ни умом, ни характером, кроме того, преданный пьянству и разврату, он, тем не менее, полновластно управлял делами общины, которая оставалась в таких же отношениях к нему, в каких находилась к его отцу. Предосудительный образ жизни его не делал на духоборцев невыгодного для него впечатления: они с благоговением продолжали целовать его руки, ноги и полу платья. Между тем, от беспорядочной его жизни стали вкрадываться беспорядки и в самом его управлении. Так, при жизни Капустина, как мы уже говорили, в сиротском доме содержалось нисколько мужчин и женщин для пропитания, и несколько девиц подготовлялись в запевалы. Но при Василии Калмыкове девицы вытеснили из сиротского дома почти всех стариков и старух, и содержались там с предосудительною целью; а жившие там мужчины были не иное что, как работники Калмыковых, одни, даже достаточные, из суеверного усердия к ним, а другие просто из насущного хлеба²⁷⁴. Василий умер в 1832 году и его место заступил сын его Иларион Калмыков. Он так же пользовался уважением сектаторов и влиянием на них, хотя еще не вступил в полные права пророка, так как, по мнению духоборцев, совершеннейшее обитание божественной Троицы, или иначе, души Иисусовой в роде Капустина начинается только с тридцатилетнего возраста. Чтобы скорее иметь от него потомка, в которого в свое время тоже перешла бы душа Иисуса, духоборцы предложили ему, одну после другой, шесть молодых девиц в наложницы. Но и этот Калмыков скоро предался пьянству и в духоборческой общине водворились еще большие беспорядки: общность имущества потеряла свое серьезное приложение и свою действительность, и колония лишилась того цветущего состояния, в котором находилась она прежде. Но еще более гибельные последствия дурного управления обнаружились в самой среде поселенцев. Их старшины и вожаки захватили в свои руки власть и пользовались ею деспотически. Еще Капустин установил совет из 30 лиц, из которых 12 исполняли при нем обязанности апостолов. Когда после его смерти не было уже сильной руки, которая удерживала бы порядок во внутреннем управлении поселенцев, то этот совет с течением времени более и более удалялся от своего первоначального назначения и сделался гнездом преступлений. И при Капустине, кроме собраний для общего моления, были еще собрания секретные; их значение нам неизвестно; известно только, что в последствии времени, при внуке Капустина, эти секретные собрания стали сопровождаться возмутительными оргиями и жестокостями. Все духоборцы Молочных вод знали об этом, но никто из них не открывал этой тайны. Даже те из них, которые перешли в лоно православной церкви, ничего не хотели говорить о ней и упорно хранили боязливое молчание. Между тем, когда допустили к этим мистериям и секретным действиям секты слишком большее число лиц, то между членами возникло недоверие и опасение; стали бояться интриг и измены. В следствие такого недоверия друг к другу совет 30-ти превратился в трибунал жестокой и кровавой инквизиции. Он поставил для себя правилом: кто отрицает своего Бога, должен умереть. Понятно, какое страшное орудие давалось этим интриге, честолюбию, клевете. Дом, в котором происходили заседания этого судилища, назывался «рай и мука». Для исполнения приговоров избран был остров при впадении реки Молочной в лимане азовского моря. Достаточно было самого легкого подозрения, малейшего признака мнимого отступничества, или измены, чтобы подвергнуться самой жестокой пытке. В течение двух лет почти 400 лиц исчезло навсегда, не оставив по себе никаких следов²⁷⁵. Если не верить слухам о числе убитых духоборцами, то нельзя уже в сем случае отвергнуть результат произведенного следствия. Оно, при всем их упорстве и умении скрывать тайные злодеяния, обнаружило 21 убийство. Оказались люди, погребенные заживо, трупы обезглавленные и изуродованные. Воды молочные не раз выбрасывали кости убитых и утопленных; земля и азовское море покрыли других вечным молчанием. На след этих страшных преступлений навело местные власти расследование, к несчастью, слишком позднее. Комиссия, назначенная правительством для этого расследования, употребила 4 года, с 1835 по 1839 г., пока раскрыла и уяснила факты. К сожалению, документы относящиеся к этому делу, самому интересному и важному в истории мелитопольских духоборцев в царствование Николая Павловича, в свет еще не изданы.

Нельзя еще не обратить здесь внимания и на следующее обстоятельство. Правительство, переселяя духоборцев на Молочные воды в край, отдаленный и отделенный, имело в виду, как защитить их от обид и притеснений, которым они подвергались прежде, так и сделать их безвредными для православных. Мелитопольские пустыни сначала вполне удовлетворяли этим требованиям. Но время совершенно изменило положение этого края. Оказалось, что мелитопольские духоборцы только с двух сторон имеют соседями меннонитов и нагайцев, а с остальных окружены православными²⁷⁶. При таком положении мелитопольских поселенцев, и при тех сношениях с посторонними лицами, к каким ведет торговля и промышленность, пребывание здесь духоборцев не соответствовало уже предположенной цели. Вредные начала духоборческой секты, стремление к пропаганде, укрывательство дезертиров и злодеев, и другие преступные действия, происходящие частью от начал верования, частью от злоупотреблений изуверного духоборческого совета, побудили правительство возобновить с духоборцами ту же меру, которая предпринята была им и прежде и на необходимости которой настаивал херсонский военный губернатор граф Ланжерон еще в 1816 году, т. е. снова переселить их в какое либо отдаленное, и от православных жителей отделенное, место. По окончании правительственного расследования, открывшего множество злоупотреблений и страшных преступлений, последовало в 1839 году Высочайшее повеление Государя Императора, «чтобы все духоборцы переселены были из Молочных вод и водворены в закавказской провинции» под строгим надзором. От этого переселения освобождены лишь те, которые захотели бы возвратиться в лоно православной церкви²⁷⁷. Это Высочайшее повеление объявлено духоборцам через генерал-губернатора новороссийского и бессарабского, князя Воронцова, который обратился к ним с следующим извещением:

«Все действия, осуждаемые православной церковью, или противные благочинию и общественному спокойствию, строго запрещены законами Государства, неуклонно преследующими тех, которые позволяют себе нарушать их. Законы эти исходят от Власти, установленной Богом и вследствие их божественного происхождения, всяк и все обязаны в точности исполнять их. Противящийся этой Власти, тем самым противится велениям Бога».

«Вы, духоборцы, отвергли догматы, столько веков исповедуемые государственною церковью, и по невежеству и заблуждению составили особенное верование, несовместное с внутренним миром церкви. Кроме того, своим поведением, своими поступками вы нарушили общественное спокойствие. Как противники Верховной Власти вы давно уже заслужили суровое наказание; но, почивший в Боге Император Александр I, надеялся великодушием и кротостью возвратить вас на путь долга и истины. В своей отеческой благости и снисходительности Он простил вам все ваши вины, избавил вас от заслуженного вами наказания, и в то время, как вы были рассеяны по разным местам и оставались, так сказать, во мраке, повелел соединить в одно общество и наделить значительным количеством земли со всеми удобствами. За все эти милости и благодеяния Он требовал только одного: чтобы вы жили в мире и спокойствии и не нарушали законов Государства. И чем же вы отблагодарили за все эти благодеяния? Едва успели вы водвориться на отведенной вам земле, как во имя вашего верования и по приказанию ваших мнимых наставников вы совершили страшные преступления: вы истязали людей и затем предавали смерти; вы укрывали у себя злодеев и преступников, ускользнувших от руки правосудия; вы таили и скрывали от властей преступления и злодеяния ваших братьев и ни на минуту не переставали быть мятежными и непокорными Власти. За такие действия, противные всем законам божеским и человеческим, многие из вас заключены в тюрьму и подвергнутся уголовному наказанию».

«Все преступления ваши обнаружены, и неповинная кровь, вами пролитая, призывает на преступную главу вашу строгость закона. По вашим делам вы сделались недостойными той снисходительности, которая вам оказываема была Его Императорским Величеством; вы истощили терпение правительства, которое убедилось, что для общественного спокойствия вы должны быть переселены в отдаленные страны, где бы вы не могли вредить вашим ближним. Ваши злодеяния обратили на себя, наконец, Высочайшее внимание Государя Императора, который повелел: всех принадлежащих к пагубной секте духоборцев переселить в закавказские провинции, при чем Его Величество оказывает вам, однако же, следующие знаки милости»:

«1) В замен земли, которой вы теперь пользуетесь от казны, вам даны будут соответственные наделы в грузино-имеретинской губернии в ахалцыхском уезде. Вместе с сим дается вам знать, что переселяемые за Кавказ не будут изъяты от рекрутской повинности.

2) Переселяющимся дозволяется движимое их имущество продать, или взять с собою.

3) За недвижимое имущество, как-то дома, сады и пр. каждый получит вознаграждение по оценке, произведенной особенною, для этого назначенною комиссией.

4) Те части земли, которые у переселяемых составляют их личную собственность, могут быть или проданы частным лицам, или уступлены казне за известную цену. Но те, которые ко времени, назначенному для переселения, не успеют продать свои участки, не могут оставаться на месте долее 15 мая 1841 года».

«Его Императорское Величество повелел мне в тоже время известить вас, что те, которые согласятся отречься от своей ереси, вступить в лоно православной церкви, нашей общей матери, и следовать учению, основанному Спасителем и апостолами, могут оставаться на месте в своих селениях, с сохранением движимых и недвижимых своих имуществ. А правительство, с своей стороны, обещает им свое покровительство и особое благоволение».

«Для сообщения вам повеления нашего Всемилостивейшего Государя, я посылаю к вам вашего гражданского губернатора, действительного статского советника Муромцева, и коллежского советника Ключарева²⁷⁸. Я вам советую и прошу вас обратить особенное внимание на все вышеуказанные пункты, и сообщить мне ответ о ваших намерениях». Одесса, 26 января 1841 года²⁷⁹.

В следствие этого распоряжения правительства, переселение духоборцев из Молочных вод в закавказский край началось в 1841 году. Между тем от 17-го апреля 1842 г. последовало еще Высочайшее повеление, как о способе и пособии переселения мелитопольских духоборцев за Кавказ, так и о поселении государственных крестьян православного исповедания на землях, остающихся за тем свободными:

1) «Семействам мелитопольских духоборцев, упорствующим в своем заблуждении, дозволить переселение за Кавказ не по ревизскому, а по подворному списку.

2) На продовольствие, во время следования до Тифлиса духоборцев, кормовые по арестантскому положению деньги отпускать из таврической казенной палаты по требованиям таврического гражданского губернатора.

3) Заимообразно отпущенные на сей предмет в распоряжение помянутого губернатора в 1841 году из сумм министерства государственных имуществ 2000 р. с. возвратить сему министерству из государственного казначейства.

4) На податные земли, остающиеся в мелитопольском уезде после высылаемых за Кавказ духоборцев, селить государственных крестьян православного исповедания, которые согласятся принять по сделанной оценке дома и прочее недвижимое имущество, после тех переселенцев оставшееся, для чего предоставить таврической палате государственных имуществ, в случае недостатка таковых крестьян в тамошней губернии, пригласить желающих из благонадежных крестьян харьковской и черниговской губерний, по сношению с тамошними палатами государственных имуществ.

5) В духоборческих слободах мелитопольского уезда для обратившихся из духоборцев в православие, и для тех православных, кои имеют быть поселены на землях, остающихся после переселенных за Кавказ духоборцев, устроить православную церковь, определив к ней священника и двух причетников с производством им содержания из сумм духовного ведомства по назначению святейшего синода, и обратив для сего дом и прочие строения, оставшиеся после высланного за Кавказ духоборца Калмыкова, отказавшегося от всякого за оные вознаграждения.

6) Для образования детей православных, а также и желающих из числа духоборцев, учредить в одном из духоборческих селений, по назначению новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, училище, на содержание которого и на жалование учителю отпускать из казны, до открытая местных способов, в течение трех лет, в распоряжение помянутого генерал-губернатора по 300 р. с.

7) Землю, которая сверх податной состояла в пользовании мелитопольских духоборцев с платежом в казну по 20 к. сер. за каждую десятину, оставить до времени у них с таковым же платежом»²⁸⁰.

Из указа 20 окт. 1830 года видно, что в пользовании мелитопольских духоборцев было тогда земли 79000 десятин и, что, находившимся в наличности поселенцам, велено было оставить по 15 десятин на душу, обратив остальные в казенное ведомство. После этого, по заявлению неизвестного автора «Записки о мелитопольских духоборцах»²⁸¹, всей вообще земли, наделенной по душам, и данной во временное пользование, состояло в распоряжении духоборцев 47869 десятин; стало быть в 1830 году отобрано у них земли 31131 десятина. По количеству десятин земли, оставленных в пользовании мелитопольских духоборцев, можно заключить и о числе бывших тогда в наличности духоборцев. Так как по 15 десятин оставлено, конечно, на ревизские души, а не по подворному счету, то значит, что таких душ было тогда на лицо 2276; то же число указывает и неизвестный автор «Записки», прибавляя, что наличных обоего пола было почти 5000; но к сожалению, он не обозначил, к которому именно времени относится это счисление, к 30-м ли годам, – ко времени сокращения наделов, – или к 40-м, – ко времени составления «Записки».

Интересно бы знать число духоборцев не только мелитопольских, но всех вообще. И правительство, с самого начала царствования Николая Павловича, хотело ознакомиться с количеством разного рода раскольников, существующих в России, в том числе духоборцев и молокан. Первый опыт счисления их произведен в 1826 году. Но собирание статистических сведений полицейским путем, конечно, не могло быть удовлетворительным. При сличении этих сведений за разные годы оказывается шаткость и произвольное то понижение, то повышение предъявляемых чисел. Так духоборцев и молокан в 1826 году показано 27000 (мы приводим только круглые числа), а в 1827 г. 22000, – на 5000 меньше, хотя в это время не было значительных обращений к православию. Через десять лет, именно в 1837 г. показано еще менее, им. 20000, хотя к духоборцам и молоканам причислены были здесь еще иконоборцы. Зато в 1841 году вдруг поднято число их до 29000; можно было бы подумать, что в небольшой промежуток между двумя этими годами произошло громадное совращение в духоборчество и молоканство, но в 1846 г. цифра снова упала на 21000 и т. д. И помимо этой зыбкости статистических сведений, числа эти не удовлетворяют нас тем больше, что духоборцы здесь идут в один счет с молоканами, тогда как для нас желательно было бы знать число одних лишь духоборцев. Правительство, в разных отношениях, могло отчасти пользоваться и этим счислением раскольников, но оно вовсе не пригодно для нас относительно статистики духоборчества. Если в 1840-х годах мелитопольских духоборцев было около 5000, а на Молочных водах, собрано их было самое большое количество, то независимо от приведенных нами здесь счетов, число вообще духоборцев в это время можно полагать около 8000²⁸².

Как приняли мелитопольские духоборцы распоряжение правительства о переселении их в закавказскую провинцию? По свидетельству неизвестного автора «Записки», бывшего близкого их соседа, при переселении своем за Кавказ они часто упоминали имя Императора Александра I, но не как своего благодетеля, а как пример, которому правительство должно бы всегда следовать относительно их. Тем не менее, при своем переселении они показали опыты совершенной покорности воле Государя Императора и распоряжениям начальства. Они утешали себя тем, что переселение для них не есть дело новое, что они и на Молочные воды пришли из разных мест, бросив на прежнем местожительстве свое имущество, пришли сюда в такие места, которые были тогда совершенною пустынею, краем света, – как выражались духоборцы, – со всеми невыгодами климата для новых выходцев из внутренних губерний Империи. Считая закавказский край подобною же пустынею и климат его не менее вредным, как и здешний вначале, они признали в предстоящем переселении лишь повторение того, что уже было с ними. Оставалось еще много стариков, из числа первых переселенцев, которые были и основателями слобод, и виновниками приобретенных богатств; своим примером они поддерживали бодрость духа и в новом поколении. С другой стороны, из начал верования духоборцы почерпали убеждение, что им, как избранникам божиим, везде будет хорошо, что они всегда пожнут и соберут, хотя бы посеяли на камнях. При таком убеждении, в виду предстоящего переселения за Кавказ, все духоборческие селения оглашались почти беспрерывным молитвословием, хотя перед этим, особенно в большом собрании, пение псалмов совершалось уже весьма редко.

Переселение духоборцев за Кавказ происходило отдельными партиями. Первая партия, состоявшая из лиц, наиболее навлекших на себя подозрение правительства, в числе 800 душ прибыла туда в 1841 году; вторая, – тоже в 800 душ, – в 1842 году; третья в 1843 г. в количестве 900 душ; четвертая в 1844 и остальные в 1845 году. Главные их поселения, именно 8 деревень, расположены по ту сторону Мокрых гор, вдоль бывшей турецкой границы на запад от Тифлиса в ахалцыхском (а у г. Максимова в его статье «За Кавказом», в ахалкалакском») уезде; три поселка находятся в уезде тифлиском; два-три поселения – на юго-восточной границе относительно Тифлиса, в елисаветпольском уезде²⁸³. Значительное число духоборцев предпочло остаться на месте и подчиниться предложенному условию обращения в православие; 27 душ в самом начале предложения вступили в недра православной церкви. А некоторые возвратились с места их высылки, где положение их вообще оказалось довольно затруднительным, и подчинились тому же условию. Всех мелитопольских духоборцев, переселившихся за Кавказ, было, поэтому, немного больше 4000. В числе первых переселенцев за Кавказ был и Иларион Калмыков, который и умер в том же 1841 году в Ахалцыхе. Он оставил после себя двух малолетних детей, – последнюю надежду духоборцев. Они надеялись, что один из них, достигши тридцатилетнего возраста, пойдет по следам своего прадеда и откроется в качестве христа; а между тем, в ожидании этого, стал заправлять духоборцами за Кавказом некто Лёвушка; но и он сослан был в Сибирь²⁸⁴.

В 1843 году Гакстгаузен, путешествовавший по России, посетил между прочим мелитопольских духоборцев, еще не успевших переселиться за Кавказ. 26-го июля того года он с г. Корнисом отправился в деревню Богдановку, где один духоборец, близко знакомый его спутнику, принял их весьма радушно. Вскоре полдеревни собралось частью в доме, где остановились они, частью вокруг дома. Вид жилищ и внутреннее их расположение ничем не отличались от домов других окрестных поселян; только у них заметно было более удобств, порядка и благосостояния, и притом в домах духоборцев нигде не встречалось икон с маленькою зажженною лампадой, обыкновенно украшающих один из углов дома у православных. Мужчины, женщины и дети, каких встречал в Богдановке путешественник на улицах и в домах, поражали его красотою своих форм, своею свежестью и замечательно здоровым видом. По этому поводу Гакстгаузен передает известие, будто духоборцы умерщвляют своих детей, как только окажется, что дитя подвержено, напр., английской болезни, или вообще дурно сложено и слабосильно. Они будто оправдывают такой поступок свой тем, что «душа, – этот образ Божий, должна обитать в теле благоустроенном, здоровом и крепком; как скоро она является в оболочке, ее недостойной, то наш долг освободить ее от этой тюрьмы. Душа, освобожденная таким образом от уз, удерживающих ее в плену, может в силу переселения опять избрать себе тело, и, притом, более соответственное. Это не убийство, когда дитя еще не имеет самосознания. Иное дело, если бы мы лишали жизни человека, уже зрелого; тогда бы мы действительно совершали убийство». Сомнительно однако же, что бы здоровый и красивый вид жителей известной местности нуждался в таком предположении и объяснении.

Вскоре Корнис завел с духоборцами речь о религиозных предметах. Гакстгаузен по незнанию русского языка не мог, конечно, понимать ее смысла; тем не менее он удивлялся той ловкости и легкости, с какими выражались сектаторы, уму, который светился в глазах двух главных собеседников, – одного старика с белой бородою, а другого тридцатилетнего. По заявлении Корниса, всякий раз, как приходилось им касаться предметов высшего порядка, основ их вероучения, они делали это с осторожностью и тактом, поистине удивительными. Они выражались множеством метафор, аллегорий, слов двусмысленных, которые сделали бы честь самому опытному диалектику. Опасаясь оскорбить их, путешественник в их присутствии не сделал никакого замечания на их религиозные воззрения, передаваемые Корнисом. Заметил лишь после, что выражаемые ими понятия представляют странную смесь мыслей, возвышенных и применений самых грубых, материальных, особенно когда из области отвлеченностей переходили к жизни реальной.

Гакстгаузен, между прочим, спросил духоборцев, почему они не подчиняются уставам православной церкви в виду того, что по их учению для них совершенно безразлично соблюдать, или не соблюдать религиозные обряды; подчинившись светской власти и гражданским законам, они тоже легко могли бы признать установленную церковь и ее духовную власть. На это духоборцы отвечали, что Силуан Колесников действительно учил их подчиняться законам страны и, по крайней мере наружно, исполнять церковные постановления; он учил, – говорили они, – держаться религии православной в России, римско-католической в Польше и магометанской в Персии и Турции. Сверх того, они с полною уверенностью утверждали, что некоторые из их единоверцев живут в Персии и там подчиняются уставам Ислама. Духоборцы в этом отношении сходны, стало быть, с цыганами. Есть поговорка, что когда цыгана спрашивают, какой он веры, то он отвечает вопросом: «а какой тебе надо?» и какую назовет спрашивающий, такую и он признает своею. И действительно, в Турции цыгане обрезываются, среди христиан крестятся; в странах католических выдают себя за католиков, а в протестантских – за протестантов.

Не смотря на мнимое пренебрежение духоборцами благ Мира сего, – по словам Гакстгаузена, – они оказывались людьми жадными, ябедниками и враждебными к соседям другого исповедания. Когда молоканам тамбовской губернии разрешено было поселиться на Молочных водах, то духоборцы предъявили против них столько жалоб, что начальство вынуждено было поселить новоприбывших между меннонитами и татарами. Степь у Молочных вод занимали прежде ногайские татары, как кочевники. Из них орда буджакская сделалась оседлою невдалеке от реки Молочной. Но духоборцы, более и более расширяя свои земельные участки, кончили тем, что приглянувшиеся им богатые пастбища, захватили у своих соседей. Татары жаловались местным властям, но ловкие, и по большей части богатые духоборцы, успели посредством лжи, обмана, ложных уверений, а может быть и подкупов оттягать спорные земли в свою пользу, а татары, несправедливо лишившись пастбищ, необходимых для поддержания их стад, вынуждены были в числе 600 душ переселиться на берега Дуная.

28-го июля Гакстгаузен вместе с Корнисом посетил деревню Терпение, бывшее местожительство Капустина и центр внутреннего управления секты. Оказалось, что местоположение деревни для степной страны весьма красиво. По долине течет довольно быстрая речка. По ее течению высятся возвышенности, покрытые кустарником и деревьями. Между этими возвышенностями и речкой лежит деревня. Это обыкновенная русская деревня; но теперь она имела вид пустынный и печальный. Почти все дворы покинуты и большая часть жителей уже выселилась в закавказские провинции. Только немногие семейства перешли здесь в православие и остались на месте. Путешественники подошли к двору Капустина. Двор лежал влаственно в середине селения, несколько поодаль от других на песчаном возвышении в лощине меж двух холмов. По правой стороне дороги, ведущей ко двору, за сто шагов до него, виден колодезь. Ворота вели в обнесенный дощатым забором двор, на котором слева стояло несколько деревянных домиков, а направо дом Капустина. Затем был вход во второй, или внутренний двор, в котором направо стоял его большой двухэтажный дом. Влево, среди двора, стояли три, имевшие около 6 футов вышины, каменные истукана в роде, так называемых, баб, которые в пустынных степях южной России встречались прежде, как безмолвные свидетели существования здесь какого-то народа, которого и имя теперь забыто. С левой стороны был ряд домиков, в которых жили 12 апостолов и 30 членов совета, посвященные в таинства секты. С духоборцем, обратившимся в православие, посетители вошли в дом бывшего главы духоборцев. Дом был совершенно покинут и пуст; двери и окна его стояли открытыми; ветер свистел во всех его углах. Из этого-то горняго «Сиона» Капустин бывало и поучал, и благословлял своих последователей; здесь же было и судилище: «рай и мука», которым духоборцы так невыгодно прославились. Каждая комната, каждый угол, каждое отделенное досками пространство, имели свое особенное значение и название; при расспросе об этом проводник сначала отвечал неохотно и слишком уклончиво, а потом погрузился в мрачное молчание. Внизу был большой, темный зал без окон. Это одно из тех мест, где праздновали мистерии, переходившие иногда в отвратительные оргии. Было прекрасное утро; небо чисто и ясно; но вся эта местность в своей безмолвной пустынности и дикой запущенности, с ее тремя отвратительными истуканами, похожими на привидение, с своими мрачными и страшными напоминаниями производила впечатление самое тяжелое²⁸⁵.

II

Переходя теперь к духоборческому вероучению, считаем не лишним, как бы в виде предисловия, привести здесь те критические заметки, которые в разное время, разными лицами сделаны были на наше сочинение о духоборцах; особенно те, которые касаются изложения их учения. Всматриваясь в эти заметки, мы поймем, чего именно лица, более или менее знакомые с толками наших сектантов, требуют от исследователей этих учений; а обсуждая эти требования, можем выяснить себе, которые из них и в какой мере могут и должны быть удовлетворены.

Первый по времени критический взгляд на брошюру «О духоборцах», изданную в 1832 году, высказан в том же году в Московском Телеграфе редактором его Н. Полевым. Критик весьма благосклонно отнесся к этому первому опыту автора. Мы не станем здесь приводить его похвалы относительно достоинства этого сочинения вообще, как не ведущие к нашей цели; приведем лишь его отзыв о духе изложения. «Всего замечательнее, – говорит он, – дух, в каком писано сочинение г. Новицкого; дух кротости, милосердия, христианского снисхождения отличает его от всего, что прежде писывали у нас о расколах и ересях. Это совершенная противоположность, в этом отношении, книге протоиерея Андрея Иоаннова или Журавлева «Историческое исследование о раскольниках» (изд. 2-е 1787, а 3-е 1791 г.) и другим обличительным и полемическим сочинениям о русских ересях. Книга эта имеет свое значение, но важный недостаток ее заключается в полемическом ее изложении. Исполненный праведного негодования, он более порицает вместо рассказа и более упрекает вместо обличения, а через то нередко заставляет сомневаться в словах своих. Сличая по духу, сущности и подробностям сочинение Иоаннова о раскольниках с сочинением Новицкого о духоборцах, не можем не признать, что их разделяет полстолетия времени и – целый век просвещения и образованности»²⁸⁶. В этой заметке Полевой косвенно выразил мысль, что сочинения о ересях и расколах должны быть писаны в духе христианского снисхождения, или говоря иначе, в духе полного спокойствия и беспристрастия. Заметка эта не утратила своего значения и в наше время, потому что и теперь встречаются, хотя и редко, лица во всех отношениях достойные уважения, которые, однако же о ересях и расколах высказываются в духе не то презрения, не то озлобления, что, не принося делу никакой пользы, подрывает лишь в читателях доверие к сообщаемым ими фактам. В недавнее, впрочем, время некоторые стали относиться совершенно иначе к нашим сектам: стали осуждать и правительственные меры, их касающиеся, и духовенство, и чиновников, и вообще весь строй общественной жизни, и в нем искать причину уклонения из православия в разные секты, а самих сектантов этим, как бы оправдывать, и при всяком случае, хотя бы фактически не верном, выражать им соболезнование, и в их учении находить иногда недурные стороны даже там, где кроме его нелепости ничего не представляется. Это другая крайность, а потому и самое обсуждение предмета с таких точек зрения оказывается тенденциозным и неверным. Иное дело гуманное отношение к чужим религиозным мнениям и убеждениям, хотя и ошибочным, а иное – защита, под видом гуманности, и сектантов, и их вероучения, хотя бы очевидно ложного, и в известном отношении, даже вредного для общества.

Спустя 30 лет после отзыва Полевого, несколько критических заметок на сочинение «О духоборцах» высказал г. Варадинов в своей «Истории министерства внутренних дел» изд. в 1863 году²⁸⁷. Так как замечания эти имеют серьезное значение, то приведем их здесь с небольшими лишь пропусками, не изменяющими действительного их смысла. «В источниках наших и в Литературе того времени (до 1830-х годов), – говорит г. Варадинов, – нет положительных и подробных известий, в чем состояла система вероучения духоборцев и молокан. Если спросить, какая тому причина, то мы, нисколько не затрудняясь скажем, что системы верования ни у духоборцев, ни у молокан никакой не было, что они сами не знали, чему веруют, на чем основывают свое учение и откуда его заимствовали. В разных местах выставлялись ими разные главные пункты верования, но везде была такая путаница в мнениях и понятиях, что из них нельзя было составить ничего целого. Что они отвергали церковь и вообще все внешнее христианство, – не было сомнения; но почему отвергали, чем заменяли отвергнутое и в чем состояло внутреннее их христианство, ни духоборцы, ни молокане не знали, и никто уловить того не мог. Ясно, что в верованиях и учениях их господствовали неопределенные понятия без всякого сознания их, другими словами, понятия бессознательные. Но вот в 1832 году студент к. д. Академии Новицкий созидает в своих исследованиях о духоборцах, а также отчасти и молоканах, полную систему верования духоборцев, систему, которой они никогда не имели и, по крайней необразованности, даже иметь не могли. Сочинение его – есть в полном значении слова ученая диссертация, показывающая добросовестный труд, начитанность, обширное знание богословских наук, но лишенное верного взгляда. Сочинение это – есть не иное что, как приведение в систему разных известий, собранных о духоборцах в разных местах, и имевших мало общего между собою. Все эти известия автор прилагает к разным ересям, существовавшим и существующим в христианском мире и дополняет первый последними, отчего созидается у него система верования духоборцев, система полная, ясная, во всех отношениях определенная и точная, но которой никогда не было у духоборцев, если бы даже свести в одно целое верования этих раскольников разных наших губерний, как, напр., тамбовских, харьковских, донских, екатеринославских. Сочинение Новицкого поэтому есть труд книжный, без живого знания дела». Здесь выражены две главные мысли, одна другой противопоставленные: во-первых, что ни в правительственных источниках, ни в литературе 30-х годов нет положительных известий о веровании духоборцев и молокан, и это потому, что ни у тех, ни у других системы верования никакой не было и они сами не знали, чему веруют, довольствуясь лишь неопределенными и бессознательными понятиями; и во-вторых, что при таком положении дела Новицкий создал полную систему верования духоборцев, которой они никогда не имели и иметь не могли, и что (поэтому), сочинение его есть труд книжный, не соответствующей действительному положению вещей. Что касается первой мысли, то совершенно верно, что у г. Варадинова не было положительных известий об учении ни духоборцев, ни молокан, и, прибавил от себя, известий таких и быть не могло. Правительству приходилось собирать их или от священников, живших в одном приходе с этими сектантами, или путем полицейским, или, наконец, почерпать их из литературы. Но отношения между духовенством и отпавшими от православия не могли не быть слишком натянутыми; как местные священники, так и сектанты не могли вести разговора о религиозных предметах спокойно, по душе; разговор о пунктах разногласия тотчас перешел бы в ожесточенный спор и взаимные упреки, и потому те и другие избегали подобного рода бесед, как дела бесполезного. Мы видим лишь единственный пример, что бывший митрополит Киевский Евгений, еще в сане архимандрита Александро-Невской Лавры в 1801 году, умел примерною снисходительностью, терпением и кротостью победить упорство и вражду двух представителей тамбовского духоборчества, и узнать от них несколько весьма важных указаний на главные пункты их вероучения, но этот пример не повторился уже до наших дней. Еще менее было возможности правительству собрать известия об учении духоборцев и молокан путем полицейским, которым не удалось ему собрать даже статистических данных о количестве этих сектантов, хотя это можно было делать и без их участия. А как скоро правительство, при всех его средствах, не имело достаточных сведений об их вероучении, да и какие имело, не сообщало публике, то и литература ничего не могла сказать о деле совершенно безызвестном. Но из того, что ни у г. Варадинова, ни у правительства не было положительных сведений о вероучении духоборцев и молокан, и, как мы прибавили, и не могло их быть при данных обстоятельствах, вовсе еще не следует, что у них и не было никакой системы, что они и сами не знают, чему веруют и откуда заимствовали свое верование. Если бы это было верно, то нечего было бы и приступать к изложению вероучения духоборцев, или молокан; вместо изложения оставалось бы только повторить слова г. Варадинова, что духоборцы и молокане сами не знают, во что веруют, да на этом и кончить. Но в этом заключении г. Варадинова есть только доля правды и есть также доля ошибочного суждения. Когда приходится нам судить о вероучении каких-либо сектантов, особенно о том, имеют ли они определенную систему понятий, и ясно ли сознают их, мы, по долгу справедливости, должны разделить этих сектантов на две, хотя далеко неровные части. Большинство, главная так сказать масса последователей известного учения, не только не знает своего учения систематически, но и не имеет о нем ясных и определенных понятий. Это можно сказать не только о всякой сектаторской общине, но и о последователях правильно установленных вероисповеданий, как скоро учение религии не преподается систематически в школах простому народу. Относительно этой-то массы г. Варадинов прав; совершенно справедливо, что громадное большинство духоборцев и молокан (что, впрочем, надо сказать и о православном простонародье) довольствуется смутными понятиями о содержании своего вероучения. Но зато другая половина какой бы то ни было секты, хотя бы относительно далеко меньшая, остается хранительницею своего вероучения, хотя и недостаточно надежною. Это своего рода богословы и жрецы; это, так называемые, наставники и вожаки разного рода ересей. Чтобы судить о положении учения каких бы то ни было раскольников и еретиков, надо обращаться к этим именно наставникам и вожакам: как бы ни были ложны и превратны их толки, как бы ни мало было развито их вероучение, но все же эти руководители знают, чему веруют и что отрицают. С этой-то точки зрения, высказанное выше замечание г. Варадинова, считаем не верным. У молокан, – как мы уже видели (стр. 12), – давно имеются унаследованные от Тверитинова так называемые «надписания», т. е. тексты св. писания, подобранные преднамеренно и сопоставляемые несогласно с подлинным их смыслом, но тем не менее, составляющие основание молоканского вероучения. (см. Ливан. Остр. и раск. т. 1 стр. 165–6). Г. Костомаров, во время жительства своего в самарской губернии, сначала не мог допроситься у молокан о сущности их мнений; как скоро начинал он говорить с ними о вере, они отвечали отрывисто, а если и показывали признаки откровенности, то утаивали главное. Но наконец, он все-таки имел счастливый случай сблизиться особенно с двумя лицами, знатоками этого вероучения; один из них бывший молоканин, но обратившийся в православие, а другой остававшийся в молоканстве. Результат своих бесед, как с другими, так особенно с двумя этими лицами, г. Костомаров изложил в статье: «Воспоминание о молоканах»²⁸⁸. Из нее видно, что молокане, по крайней мере вожаки их, ясно понимают, чему они веруют и приводят основания своим мнениям, хотя, как эти мнения, так и их основания ложны и не выдерживают богословской критики. Они знают даже и о происхождении своего учения; вера наша, – говорили они, – пошла на Руси от Матвея Семеновича; он жил давно, назад тому лет 300, при царе Иване Грозном и быль замучен. Упоминаемый ими Матвей Семенович должен быть не иной кто, как Башкин, осужденный в 1555 году в Москве. А молокане закавказские, вышедшие из Тамбова, по свидетельству г. Максимова²⁸⁹, производят свою веру молоканскую от более позднего наставника, от Семена Матвеевича Уклеина, современника и зятя Побирохина. И в наше время, напр., наставник донских молокан, казак и георгиевский кавалер, Ананий Иванов Столлов знает чему верует и чему учит своих последователей, как это видно из его статьи, помещенной в Отечественных Записках за 1870 год²⁹⁰. Духоборцы, конечно, не могли определительно указать на какое либо одно лицо, как на основателя их вероучения; это потому, что оно слагалось последовательно в разных местах и под влиянием разных деятелей; тем не менее тамбовские духоборцы правильно указывали, что их учение перешло к ним из Украины, что оно перенесено оттуда именно Побирохиным; а Капустин, уверяя своих слушателей, что в нем прибывает душа Иисусова, в тоже время утверждал, что перед тем душа эта пребывала в Силуане Колесникове; стало быть знал, хотя по слуху, и ту личность, от которой заимствованы духоборческие мнения Побирохиным; а у екатеринославских духоборцев не было тайною, что к ним начатки их верования занесены из губернии херсонской. Так как Побирохин, к существовавшему до него духоборческому учению, привнёс еще несколько элементов хлыстовских, то в этом отношении аллегорически указывал также на происхождение своего учения от трех вавилонских отроков, разумея под именем их, по всей вероятности, как мы уже говорили (стр. 16), цирюльника Фому и мнимых христов Лункина и Суслова. Но Капустин, вообще действовавший более по расчету, чем по убеждению, для придания себе возможно большей важности, производил свой род от трех вавилонских отроков, понимаемых уже не аллегорически, а исторически, а потому внушал своим последователям, сознательно ложно, будто и самое вероучение их происходит от этих же отроков. Авторитет Капустина среди духоборцев дал этому сообщению значение бесспорного факта и только под нравственным давлением такого внушения нынешние закавказские духоборцы перестали относить происхождение своего вероучения к данным местностям и лицам, а твердят лишь, будто оно ведет свое начало от этих именно отроков²⁹¹. Имеют ли духоборцы, – не говорим вся их масса, – а их наставники и руководители, понятие о том, чему они веруют? Два только писателя, – и оба скрывшие свою фамилию, – отвечают на этот вопрос отрицательно. Первый из них, поместивший статью свою «о раскольниках, поселенных в мелитопольском уезде таврической губернии», в Отечественных Записках 1828 г. на стр. 46–7 говорит; «можно с достоверностью сказать, что духоборцы вовсе никаких постоянных правил вероисповедания не имеют, и сами не знают, чему существенно веруют, или какие догматы веры принимают». И тут же продолжает: «детей своих учат опровергать правила иначе мыслящих, при разговоре с ними, текстами св. писания, которые по своему образу мыслей изъясняют». Но если они учат своих детей опровергать иначе мыслящих, то это самое уже показывает, что у них есть своего рода понятия, которые они стараются защищать опровержением противного; иначе для этих опровержений не было бы никакой почвы. Далее (стр. 49) тот же автор передает слова духоборцев: «наши старики знают больше, нежели Христос; вопросите их». Из этих слов видно, во-первых, что автор с вопросами о вероучении духоборцев обращался не туда, куда следовало, обращался к молодежи, а не к старикам, и во-вторых, что старики-то и суть носители духоборческого учения. Второй – писатель – есть автор «Записки о духоборцах, обитающих в мелитопольском уезде», написанной в 1841 году и помещенной в Трудах К. Д. Академии 1876 г. м. август. Этот автор уверяет (стр. 400–1), что «в других сектах и расколах встречаются хотя грубые и невежественные, но различные между собой понятия о духовных предметах, мелитопольские же духоборцы отличаются ныне положительным всего незнанием». Не говорим уже о странности его выражения: «невежественные, но различные между собою понятия», а заметим только, что мы никак не можем безусловно положиться на этот отзыв его. Причину такой недоверчивости к нему мы подробно объясним ниже, когда подвергнем разбору его заметку на наше сочинение «о духоборцах». Совсем иного рода отзыв о понимании духоборцами своего верования находим у сенатора Лопухина. В 1801 году в Харькове, куда прибыли и екатеринославские духоборцы, он, в противоположность полицейским суровым и резким приемам, отнесся к ним снисходительно, кротко и ласково, и тем расположил их к откровенной беседе о своих религиозных мнениях; впечатление, вынесенное им из этого собеседования, он выразил в своих записках следующими словами: «никто почти из них, грамоты не знает хорошенько; писать из многих, бывших тогда у нас, худо умел только один, а всякий о законе говорит, как книга»²⁹²; стало быть, они отлично знали, во что они веруют. Большинство из них усвоило себе известный религиозный взгляд под руководством Силуана Колесникова. В его доме почти 20 лет без помехи шла духоборческая проповедь; нельзя поэтому не предположить, что у него был достаточный запас религиозных понятий, которым привлекал к себе последователей и образовал из них своего рода религиозную школу. Знал, без сомнения, и Побирохин чему верует, или не верует; и как бы ни были ошибочны его религиозные понятия, но он непременно сознавал их ясно, когда излагал до того увлекательно, что его слушатели называли его «пророком и кормильцем, питающим их духовною пищею»²⁹³. Капустин представляется нам более организатором секты, чем ее учителем; но и он, на Молочных водах, с крыльца своего дома нередко поучал благовейно внимавший ему народ; а для этого и самому необходимо было иметь своего рода положительные религиозные мнения. На тех же Молочных водах, при Капустине, на 9 селений назначено было 28 наставников; чему-нибудь же они да учили, а чтоб учить других, надобно было им и самим знать, чему учить. Когда в 1818 году мелитопольских духоборцев посетили квакеры, могли же они по крайней мере в лице своих наставников вести смело и бойко в течение целого дня религиозную беседу с этими, конечно, образованными людьми, хотя и не удовлетворили их ожидания, обнаружив взгляды, несогласимые с квакерскими, особенно относительно значения Иисуса Христа. В 1827 году пензенский губернатор в донесении своем министру внутренних дел выразился, что «духоборцы с даром слова соединяют большие религиозные познания²⁹⁴. Поддерживалось ли неуклонно обучение мелитопольских духоборцев определенными наставниками и по смерти Капустина, или эта сторона их деятельности была пренебрежена, мы не имеем известий; но все же и в 1843 году, в присутствии Гакстгаузена, духоборцы умели с замечательною ловкостью и изворотливостью вести с Корнисом религиозный диспут. По всем этим причинам мы не можем согласиться с тем мнением, будто у духоборцев или молокан, по крайней мере у их вожаков, не было установленных понятий их вероучения; дело лишь в том, что стороннему лицу весьма трудно обстоятельно узнать это вероучение.

Переходим теперь ко второй главной мысли г. Варадинова, – к его суждению о достоинстве изложения духоборческих мнений в нашем сочинении «О духоборцах». В ней тоже можно отличить две стороны: во-первых, частные заметки на способ изложения относительно собирания материала, освещения его и распланировки, и во-вторых – общий вывод, или заключительный взгляд на изложение у нас духоборческого вероучения. Отвечая на частные заметки г. Варадинова относительно сочинения «О духоборцах», мы делаем это не для защиты своего сочинения, что в сущности считаем не важным, а для того единственно, чтобы вообще выяснить те приемы, каких следует держаться лицу, желающему заняться разработкой какого-либо из существующих в России, но еще мало известного еретического учения. «Сочинение Новицкого о духоборцах, со стороны изложения их учения, – говорит г. Варадинов, – есть не что иное, как приведение в систему разных известий, собранных о духоборцах в разных местах, и имевших мало общего между собою». Заметка эта приводит нас к общему вопросу о том, как следует собирать необходимый материал для изложения такого сектаторского вероучения, которое у самих сектантов не изложено письменно, для которого слишком мало данных собрано правительственными мерами, которым весьма мало занималась литература и с последователями которого не имеет возможности лично ознакомиться тот, кто хотел бы заняться разработкой этого предмета? Очевидно, что остается единственное для предположенной цели средство – собирать хотя краткие и отрывочные известия, где только можно найти их – и в показаниях сектантов, и в сведениях правительства, и в заметках литературы. Но как бы ни были различны собранные таким образом известия, хотя бы относились они к разным временам и к разным местностям, нельзя по справедливости сказать о них, что они «имеют мало общего между собою». Во всяком случае между ними будет общее то, что они относятся к одному и тому же предмету, к одному и тому же сектаторскому учению. Конечно, между ними могут встречаться противоречия, но и это обстоятельство не разрушает их общности; одни противоречия могут выражать только различные ступени в развитии какого-либо понятия сектантов об отдельном пункте учения, а другие – означать раскол в самой секте. Относительно собирания же материала г. Варадинов продолжает далее: «эти все известия (собранные т. е. в разных местах) автор прилагает к разным ересям, существовавшим и существующим в христианском мире и дополняет первые последними». Если бы автор в самом деле вздумал изложенное им учение духоборцев дополнять подходящими мнениями разных еретиков, принадлежащих разным народностям, и живших в разные времена, то такой способ собирания материала для изложения мнений данной секты был бы крайне бестактным в логическом отношении. Но ничего подобного автор не сделал. Изложив учение духоборцев, и затем, в другом отделе сочинения, перешедши к суждению о нем, он указывает только, что многие духоборческие мнения встречаются в разных еретических учениях различных времен и что по этому уже одному и самое духоборческое учение есть еретическое; стало быть речь идет здесь не о дополнении его каким либо сторонним материалом, а об оценке его со стороны правоверия. При сличении двух, противопоставленных одна другой, мыслей г. Варадинова, что «духоборцы сами не знали, чему веруют и не имели никакой системы верования, а в сочинении Новицкого созидается система этого вероучения ясная и точная», – возникает вопрос: приступающий к изложению какого-либо религиозного вероучения, не ясного по содержанию и не приведенного в порядок по форме, должен ли и передавать его в таком же виде неясном и беспорядочном, или обязан осветить его и привести в систему? Из самого противопоставления этих мыслей у г. Варадинова, хотя косвенно, вытекает то заключение, что ни освещать, ни приводить в порядок таких вероучений не следует. Мы же с своей стороны признаем такой взгляд неправильным. Кто не в состоянии выяснить неясное вероучение и привести в порядок отрывочные о нем известия, тот и не должен браться за это дело, как непосильное для него; а кто мог бы это сделать, но почему-либо намеренно оставляет предмет исследования в тени и беспорядке, того пришлось бы считать человеком несовестливым. Освещение не довольно ясных воззрений какого-либо вероучения может быть сделано и фальшиво, как скоро оно представлено с чисто субъективной, большею частью неверной, точки зрения и без должной критики данных, но может быть и вполне верным, если сделано объективно после поверки как источников, из которых добыты сведения о нем, так и самых этих сведений через их сопоставление. Как две с виду темные тучи при своем столкновении производят молнию, так и неясные, отрывочные понятия вероучения при сопоставлении и сближении их дают свет, озаряющий всю их совокупность. При правильном их освещении, из группы их выделяются те, которые составляют как бы центр, к которому тяготеют и около которого сосредоточиваются все остальные. А это само собою приводит исследователя к их систематизации. Система, конечно, есть дело науки и нечего искать ее в каком бы то ни было простонародном вероучении; однако и человек необразованный следует, хотя и бессознательно, тем же прирожденным нам требованиям здравомыслия, которыми руководствуется и ученый, но только сознательно. Поэтому и в верованиях людей малообразованных, как наши духоборцы, или молокане, все-таки есть внутренняя связь между отдельными мнениями вероучения; она остается лишь несознанною и невысказанною; сознательно указать на эту сокровенную связь, значит дать всему вероучению точную систему, которая никак не будет насилием для него, или фальшью. Итак, нам остается и теперь собирать материал для изложения духоборческого вероучения в разных местах, освещать его по возможности вернее, и излагать связно, или в системе, несмотря на то, что эти приемы, по-видимому, не нравятся г. Варадинову, по крайней мере относительно духоборческих мнений.

На чем же основан общий вывод г. Варадинова, а именно, что Новицкий создал полную систему вероучения духоборцев, какой они никогда не имели и иметь не могли, и что потому сочинение его (относительно изложения учения) есть труд книжный, без живого знания дела? Сейчас мы видели, что частные заметки г. Варадинова о способе изложения духоборческого вероучения, на которых держится этот вывод, не совсем верны; при том, нам кажется, что для того, чтобы с полною основательностью критиковать чужое изложение какого либо вероучения, надо прежде всего самому знать это верование лучше критикуемого автора; но г. критик сам говорит, что ни в источниках его, ни в литературе того времени он не мог почерпнуть положительных и подробных известий, в чем состояла система вероучения духоборцев; да это и само собою обнаруживается из того, что в 60-х годах он не имел еще возможности провести грань между духоборцами и молоканами. И однако же, этот заключительный взгляд г. Варадинова, на предложенное нами вероучение духоборцев, совершенно верен; скажем больше, один только г. Варадинов метко указал на самую слабую сторону в нашем сочинении, тогда как другие писатели, в виду этого учения останавливались в каком-то лишь недоумении. Так Н. Полевой, в своей критической статье вкратце передав это учение по нашему изложению, удивляется, как могла такая феософическая, мистическая система образоваться и утвердиться между простолюдинами, не способными к жизни созерцательной²⁹⁵. И Гакстгаузен, ознакомившись с вероучением духоборцев по нашему же сочинению, переведенному для него на немецкий язык Ив. Корнисом, удивляется живости воображения и силе логики, как наиболее выдающейся черте в их учении, которая доказывает, по его мнению, на сколько русский народ одарен разумением и редкими способностями, ожидающими только своего развития²⁹⁶. А г. Варадинов, без всякого удивления, прямо заявляет, что такого вероучения духоборцы не имели и иметь не могли.

Такое заявление подсказало ему живым чутьем истины, которое схватывает ее и там, где строго научным образом и нечем доказать ее. Откуда же автор сочинения взял такое невозможное у русского простонародья вероучение? Не выдумал же он его; да и не подбирал его из разных мест таким нелепым образом, как предполагает это г. Варадинов. На этот раз автор виноват, как говорится, без вины. Он сделал все, что при данных обстоятельствах можно было сделать; под данными обстоятельствами мы разумеем те источники для изучения духоборческих мнений, какие в то время можно было иметь под рукой; их было всего три; но два из них очень кратки; самым же полным, подробно излагающим учение, было «Исповедание веры», поданное в 1791 г. екатеринославскими духоборцами екатеринославскому губернатору Каховскому. Автор, указывая на этот источник, тогда же заметил, что составитель этого исповедания был не просто грамотный человек, а учившийся в методических школах, и должно быть многое придумал от себя; но пришлось пользоваться им по необходимости, и автор, по крайней мере, пользовался им добросовестно, передавая его содержание вполне верно, в чем, кому угодно, легко можно убедиться теперь, когда это «Исповедание» уже напечатано; содержание его только приведено автором в систему. Об этом источнике подробнее поговорим ниже, когда придется указать и обсудить и другие источники для изложения духоборческого вероучения.

Считаем не лишним привести здесь еще одно замечание многоуважаемого нами критика, относительно изложенного нами вероучения духоборцев, замечание, которое, скажем откровенно, удивило нас тем, что вышло от такого серьезного ученого, как г. Варадинов. «Не можем удержаться, – говорит он, – чтобы не высказать опасения, что если духоборцы не знали своего учения, не имели никакой системы для своих верований, то они получили то и другое в этом (Новицкого) сочинении, и что оно могло сделаться, если уже не сделалось, догматическою книгою духоборцев». Что же именно возбуждает здесь опасения и страхи? Исследование какого-либо вероучения, уклонившегося от православия, может или соответствовать излагаемому предмету, или не соответствовать ему. В первом случае, когда изложение верно, и притом ясно и связно, то оно обладает такими достоинствами, каких только можно пожелать от сочинений подобного рода. Опасаться, что подобное сочинение, в следствие именно своих достоинств, сделается догматическою книгою сектантов, значит высказывать затаенную мысль, что подобные сочинения вредны, что если они и имеются в наличности, то их следует запретить и изъять из обращения в публике, – значит высказывать желание, да будет в этом деле полная тьма, да остаются во тьме и исследователи ложного вероучения, и правительство, и самая церковь, не зная, в чем именно состоят еретические уклонения от православия, и каким способом можно им противоборствовать. В оправдание такого мраколюбивого взгляда и пожелания, имеется, вероятно, в виду то предположение, что еретическую секту, имеющую под рукой ясное и систематическое изложение своего вероучения, невозможно будет обратить к православию; но мы думаем напротив, что именно те, которые по своей необразованности не понимают ясно, чему веруют, бывают самыми упрямыми, фанатическими приверженцами своих заблуждений, и что если самые эти заблуждения будут изложены ясно и связно, то их приверженцы скорее могут сознать свою ошибку и опомниться. А если изложение какого-либо вероучения сектантов неверно, как это и полагает г. Варадинов относительно, разбираемого им, нашего сочинения, то чем тогда могут возбуждаться опасения и страхи? Да тем же, что такое сочинение по своей ясности и систематичности может сделаться догматическою их книгою, что, напр., духоборцы оставят свою веру и станут уже веровать по этой книжке. А мы думаем, что никто и никогда не переменит своей веры, какова бы она ни была, по прочитанной книжке, исключая разве евангелие. Вера не есть мысль, которую можно заимствовать из книги и усвоить себе; вера есть глубочайшее убеждение сердца; а такое убеждение может быть поколеблено и изменено только живым словом живого же убеждения, и при том, если это слово умеет затронуть самые отзывчивые струны сердца у своего слушателя. И опыт показал, что эти опасения и страхи были напрасны: полстолетия прошло уже с того времени, как написано сочинение о духоборцах, но не произвело на них оно никакого влияния, ни дурного, ни хорошего; ничего из этого сочинения не заимствовали они в состав своего вероучения, ни от чего и не отказались; не для них оно было и писано. Но, допустим, предположение г. Варадинова, что книга Новицкого сделалась догматическою книгою у духоборцев: что же тогда? Тогда следовало бы сделать еще другое предположение, что, изложенное у Новицкого вероучение, безбожнее, безнравственнее, вообще в каком бы то ни было отношении зловреднее, действительного учения духоборцев. Но этого не сказал, да и не мог сказать сам г. Варадинов, как ни опасался за духоборцев, тогда как на самом деле, вероучение, изложенное в книге, хотя и ложное, все-таки лучше того, которому действительно следуют эти сектанты. Приведенную выше заметку г. Варадинова можем объяснить и оправдать лишь состоянием цензуры того времени, когда она была написана. В конце царствования Николая Павловича, именно с 50-х годов – это дело прошлое, и потому о нем можно сказать несколько откровенных слов, – цензура стояла на фальшивой точке зрения; с одной стороны, она была слишком требовательна и взыскательна, а с другой – слишком поблажающая; она видела опасности там, где в сущности не предстояло никакой опасности; она взыскивала с цензоров за неважные и мелочные пропуски (что испытали и мы на себе в качестве цензора), но не хотела замечать действительной опасности; напр., в «Современнике» проводились понятия открытого материализма и безверия; но для них, как бы не существовало цензурного шлагбаума; они проходили свободно, под пломбой цензуры, и теперь в виде нигилизма с его отрицаниями мы вкушаем горькие плоды, посеянных тогда семян; уж лучше бы вовсе не было цензуры для таких зловредных для общества понятий; они проходили бы, по крайней мере, под собственною ответственностью их авторов, а не под одобрением цензурным, снимавшим с них всякую ответственность и пред правительством, и пред публикою. В это-то время, им. около 60-х годов, писал г. Варадинов Историю министерства внутренних дел и по самому такому отношению к министерству, заведовавшему цензурой, не мог не соображаться в своих воззрениях с тогдашними ее требованиями; поневоле, думается нам, приходилось и ему видеть опасения и страхи, где их в действительности не было и быть не могло.

Есть еще две критические заметки у г. Варадинова, но относящиеся уже не к изложению вероучения духоборцев, а к их истории. «В сочинении Новицкого, – говорит он, – есть и исторические неверности, как, напр., упоминая об ужасном. происшествии самоубийц в саратовской губернии, он причисляет их к духоборцам, тогда как эти изуверы были раскольники безпоповщинской секты, и кажется поморской. Задавшись мыслью, что это были духоборцы, он относит к духоборческой секте всех наших, так называемых, морельщиков, которые ничего общего не имели с духоборцами». Здесь справедливо только то, что фанатик, возбудивший почти половину селения к самосожжению, принят за духоборца. Нам и самим, при упоминании об этом случае, казалось, что подобный поступок не мог быть вызван духоборческими воззрениями; но мы введены были в заблуждение, бывшим у нас под рукой, и указанным нами, официальным заявлением²⁹⁷, где этот случай приписан именно фанатику духоборцу. Но совершенно несправедливо, будто этот случай мы обобщили, подведя сюда всех морельщиков. Мало-мальски толковый человек не сделает такого заключения от частного к общему; не сделали и мы такого отчаянного прыжка мысли; частный этот случай мы и оставили как частный и исключительный, без всякого обобщения и без малейшего намека на морельщиков.

Наконец, г. Варадинов замечает еще: «Есть у него (Новицкого) и пропуски: ему не известно, что малороссийский философ Сковорода своими сочинениями, ходившими в рукописях и непонятыми большинством, много содействовал к распространению, или утверждению духоборческих верований в харьковской губернии». Насколько нам известно, Григорий Саввич Сковорода имел сильное влияние на молокан. И доныне они распевают в домах в праздничные дни некоторые его стихи, и некоторые псалмы из Библии поют его напевом. Из печатных сочинений его в большом употреблении у молокан: 1) Библиотека духовная, Спб. 1798 г., 2) Начинальная дверь к христианскому добронравию 1766 г. (и в Сионском Вестнике за 1808 г.); 3) Дружеский разговор о душевном мире. Моск. 1837. Самый Журнал «Сионский Вестник» до того популярен у молокан, что кроме публичных библиотек, его по преимуществу можно встретить только у них. Рукописные сочинения Сковороды охотнее всех списывали и сознательнее всех читали тоже молокане; он же был известен у них под именем «апостола христианства»²⁹⁸. Но об отношениях его к духоборцам мы нигде не находим положительных данных. Поэтому думаем, что г. Варадинов говорит о влиянии его сочинений на духоборцев только потому, что этих последних не отличал от молокан. Впрочем, о вероятном отношении Сковороды к духоборцам сказано будет ниже.

В 1857 году по поручению министра внутр. дел Лапского, составлена г. Мельниковым записка о русском расколе для В.К. Константина Николаевича. В записке этой г. Мельников, в примечании, сделал следующую заметку касательно сочинения «о духоборцах». «Замечательно, что профессор к. д. Академии Новицкий, по напечатании своего сочинения «о духоборцах», имел прискорбие принимать депутатов от разных толков молоканства, которые благодарили его за то, что он в своем сочинении сделал рациональный свод их верований, которого они прежде не имели. Сведя в систему духоборческие верования, Новицкий, конечно, опровергает их, но, к сожалению, система духоборцев и молоканов пришлась ему не по силам. Молокане скупили все издание сей книги. Книгу запретили и она теперь продается по 50 рублей серебром за экземпляр» (около 60 страниц в 8 д.»²⁹⁹. На самом деле, сочинение «о духоборцах» профессор Новицкий не печатал; оно помимо его издано правлением к. д. Академии вместе с другими опытами студентов этой Академии 5-гo курса, к числу которых принадлежал и он. Ни в качестве профессора Академии, где он был недолго, ни потом в качестве профессора Университета св. Владимира не имел он ни удовольствия, ни прискорбия принимать депутатов ни от молокан, ни от духоборцев; во всю даже жизнь свою не случалось ему видеть ни одного молоканина и духоборца; и не за что было молоканам благодарить автора за рациональный свод духоборческого учения, тогда как, это учение и молоканское, совершенно различны, при не большом сходстве; о вероучении же молокан сказано у автора весьма немного и как бы мимоходом. В этой заметке, очевидно, еще смешиваются духоборцы и молокане в одну секту. Выражение, что «система и духоборцев, и молокан пришлась Новицкому не по силам», не довольно ясно; не ясно, в каком отношении пришлась она не по силам, относительно ли изложения, или критики ее. Но если бы пришлось не по силам самое изложение системы, то не за что было бы и благодарить автора; да и не много требуется сил для изложения какого-либо сектаторского учения; был бы только достаточный для этого материал. Не по силам, по мнению критика, должно быть было для автора опровержение учения. Но сочинение студента Новицкого «о духоборцах» писано было для получения ученой степени, а не для каких бы то ни было полемических целей; в особом отделе своего сочинения, именно в третьем, автор подверг духоборческое вероучение обсуждению и, если угодно, осуждению, но собственно в полемику не считал нужным вдаваться; а потому и трудно сказать, было ли, или не было по силам для него опровержение учения духоборцев: и вообще нужна и полезна ли при изложении какого либо сектаторского учения полемика, скажем немного ниже. Не думаем, чтобы молокане скупали сочинение о духоборцах, как скоро они не сходятся с ними в своем вероучении; скорее могли покупать это сочинение сами духоборцы, интересуясь не столько изложением вероучения, которое, как мы уже заметили, и не соответствовало действительному его положению, а историческими известиями о их секте. Почем продавалось это сочинение мы не знаем; в своем распоряжении мы имели только 10 экземпляров, которые вскоре и роздали нашим близким знакомым и, таким образом, сами не получили за это сочинение ни одной копейки. Но и Гакстгаузен говорит, что «за один экземпляр этого сочинения духоборческая община платила до 500 рублей серебром или 550 марок»³⁰⁰. В книжке этой не 60 страниц, а 146. О запрещении этой книги мы никогда не слыхали. И за что бы ее запретить? За то, что молокане или духоборцы закупили все издание? Но если бы они действительно закупили все издание, то это значило бы, что учение этих сектантов изложено в нем вполне верно; а за такое качество не запрещают книг, так как это вообще означало бы запрещение писать о русских ересях, что едва ли желательно кому бы то ни было. Или сочинение это запрещено за то, что изложенное в нем вероучение не достаточно опровергнуто? Но запрещение книги, после закупки всего издания ее, было бы запоздалым и бесцельным. А главное, что говорит не в пользу запрещения книги, есть следующее обстоятельство: тему для сочинения «о духоборцах» предложил бывший киевский митрополит Евгений (Болховитинов), который в тоже время был членом 1-го комитета по делам о раскольниках³⁰¹. Он выразил желание свое ректору к. д. Академии Иннокентию (Борисову), чтобы на эту тему написано было сочинение студентом Академии по его выбору, и передал в академическую библиотеку две рукописи о духоборцах, как источник для изложения их вероучения; а Иннокентий предложил эту тему автору, тогда оканчивавшему курс учения студенту, для диссертации на ученую степень. Написанное по этому поводу сочинение, рассматривал не только бывший профессор словесности в к. Академии Як. Кузм. Амфитеатров, но и ректор Иннокентий, и Высокопреосвященному митрополиту Евгению угодно было перечитать это сочинение в рукописи. И все они одобрили его в цензурном именно отношении. Наконец, вместе с другими сочинениями товарищей автора, напечатанными в «Опытах» студентов 5-гo курса, восходило оно на рассмотрение и св. Синода. Стало быть, в цензурном отношении одобрено полнейшим авторитетом членов высшей духовной иерархии. Кто же помимо ее нашел бы и причину, и власть запретить это сочинение, вышедшее при таких условиях? Не вывел ли г. Мельников заключение о запрещении книги «о духоборцах» из того обстоятельства, что она покупалась слишком дорогою ценою? Но это проще объясняется тем, что она издана была в небольшом количестве экземпляров, что духоборцы узнали о ее появлении в свете уже тогда, когда все ее экземпляры были распроданы. Из всего здесь нами сказанного видно, что указания, в приведенной нами заметке г. Мельникова, все до одного исторически не верны. Если бы эти указания сделаны были не таким, всеми признанным знатоком русского раскола как г. Мельников, то, по всей вероятности, они были бы оставлены нами без всякого возражения. Между тем, высказанную здесь г. Мельниковым заметку о нашем сочинении, повторяет с небольшими изменениями и г. Анатоль Леруа Болье (Anatole-Leroy-Beaulieu) в своем сочинении: L’empire des Tsars et les Russes³⁰².

Мы сказали, что нам не приходилось видеть ни духоборцев, ни молокан. Неизвестный составитель статьи «о мелитопольских духоборцах», написанной в 1841 году и напечатанной в Трудах к. д. Академии за м. август 1876 г., ставит это обстоятельство причиной неудовлетворительного изложения их религиозных мнений. «Новицкий, – говорит он, – не имел случая ни лично беседовать с духоборцами, ни наблюдать за ними и смешал учение их с учением молокан» (стр. 397). На самом деле автор не только не смешал, а напротив, хотя в немногих чертах обозначил отличие молоканского учения от духоборческого, при том, когда не только в 30-х годах, но и в последствии времени, и Правительство, и духовенство не делало между ними никакого различия; он только ошибочно признал одно из этих учений отраслью другого. Но дело не в этом. Заметка неизвестного автора возбуждает у нас общий вопрос: насколько для исследователя какой-либо ереси необходимо личное знакомство с ее последователями, и наоборот, насколько собеседование и наблюдение за какими-либо сектантами можешь быть порукой, что их учение собеседником понято и передано верно? Недавно г. Пругавин заявил желание, чтобы различные наши секты были исследуемы не книжным образом, а посредством живого наблюдения над ними в среде народа, и для этого наблюдения предложил обширную и подробную программу³⁰³. Мысль и желание прекрасные! Не подлежит сомнению, что личное знакомство и собеседование с сектаторами весьма полезно и желательно для исследования их вероучения, особенно если этим путем можно проверить и дополнить уже имеющиеся налицо данные. Но безусловной необходимости в этом не предстоит. Если желание и надежда г. Пругавина исполнятся, если найдется достаточное число лиц, готовых и способных произвести требуемые наблюдения, если обстоятельства поблагоприятствуют этим деятелям собрать богатый запас новых сведений, и печатно передать их публике, то и эти сведения представят собою не окончательное дело, а только свежий материал для исследователя какой-либо секты; ему придется еще сличить его с теми известями, какие уже имеются о ней, критически пересмотреть те и другие, и, сообразно с этим, осветить их; а в таком случае дело все таки выйдет книжное, так как этой разработкой всего лучше может заняться тот, кто сам не участвовал непосредственно в собирании сведений среди народа. Вообще исторические явления описываются не по личному лишь наблюдению, но по критически обработанным материалам; и такого рода исследование в большинстве случаев бывает более объективно и беспристрастно, чем впечатления одноличного наблюдения. Особенно это надо сказать относительно сектаторских вероучений. Здесь представляются особенного рода трудности для личного собирателя сведений. Во-первых, не всякому встречному станут излагать свое вероучение какие-либо сектанты: сперва нужно приобрести у них полное доверие, а для этого надо пожить среди их довольно долго. Во-вторых, не всякий сектатор может сообщить стороннему лицу свое верование ясно и точно; огромное большинство и само плохо знает, чему верует; надо отыскивать вожаков секты и с ними сблизиться и к ним обращаться. Но, в-третьих, и они могут далеко не все высказать постороннему лицу ради одного лишь его любопытства; не станут, напр., духоборцы первому встречному рассказывать, что они не признают никаких внешних отличий между людьми, не признают никаких властей и пр., а некоторые сектанты и ничего постороннему лицу не скажут из своего вероучения; таковы, напр., хлысты, которые при вступлении в секту дают клятву ничего никому не открывать из своего образа мыслей. Наконец, в-четвертых, не всякий собеседник способен надлежащим образом повести свое дело. Непосредственный наблюдатель неизвестного ему религиозного явления большею частью смотрит на него с своей личной точки зрения, односторонней и неправильной, а потому и его наблюдение оказывается далеко не верным. Так, напр., сенатор Лопухин, в 1801 году беседовавший с харьковскими и екатеринославскими духоборцами, был бесспорно умный человек, как это видно между прочим и из составленных им записок; духоборцы полюбили его за его простое и сердечное обращение с ними и откровенно ему высказывали свои религиозные воззрения; однако же, и при таких, самых благоприятных условиях, он понял своих собеседников по-своему; как масон, он и в их толках видел учение, почти масонское же, чего на самом деле не было. Чего же ждать от наблюдателей средней руки, каких бывает наибольшее число? Наилучшим примером такого наблюдателя может служить, упомянутый нами здесь, неизвестный автор сочинения о мелитопольских духоборцах. По всей вероятности, священник села Новоалександровки, и потому ближайший их сосед, он имел полную возможность часто их видеть и по-соседски беседовать с ними. Но при всех этих благоприятных обстоятельствах, он спрашивает сектантов о предметах их вероучения неумело и их ответы понимает превратно. Напр., «что такое Господь», спрашивает он у двадцатилетнего духоборца (стр. 405); парень не знает, как не знал бы как ответить и православный прихожанин села Новоалександровки. «Что же есть на небесах», продолжает спрашивать неизвестный автор; «смелейшие духоборцы отвечают: небеса токмо поведают славу божию» (стр. 400), – ответ, очевидно, более удачный, чем вопрос. Неизвестный расспрашивает духоборцев «об ипостасных свойствах св. Троицы, о заслугах Иисуса Христа, о первородном грехе, и замечает, что о такого рода духовных предметах его собеседники не могут дать положительного ответа» (стр. 401); это верно; но неизвестный и не подозревает, что положительного знания об этих предметах от них и требовать нельзя, потому что понятия об ипостасях, заслугах Иисуса Христа и первородном грехе вовсе не входят в круг верования духоборцев, что эти понятия ими отрицаются. Так и кажется, что неизвестный экзаменует своих собеседников с православным катехизисом в руках, и как скоро вопрошаемые не отвечают по этому катехизису, он ставит им отметку ноль, ничего-де не понимают. С другой стороны, духоборцы, на основании своего псалма, приводимого неизвестным (стр. 417) говорят: «душа есть образ божий; памятью мы уподобляемся Богу-Отцу, разумом Богу-Сыну и волею Духу Святому; во единой душе три силы душевные; такожде во св. Троице три суть лица». Сосед из Новоалександровки, услыхавши, что в Троице, по словам духоборцев, «суть три лица», полагает, что этот «главный догмат, кажется, выражен справедливо» (стр. 400). Он не догадывается, что память, разум и воля вовсе не суть лица, а только качества, или действия души, что поэтому слово лица у духоборцев остается праздным словом, и что если бы эти качества души признать лицами, то и каждый человек был бы такою же троицею, как и Бог. Когда духоборцы говорят, что в их роде преимущественно выражается св. Троица, то неизвестный автор поясняет, что «они ложно считают себя достигшими верховного состояния благодати» (стр. 399), тогда как понятие о благодати вовсе не входит в состав их вероучения; если бы в каком-либо псалме их и встретилось слово «благодать», то оно не имело бы там своего настоящего, истинно-христианского значения. Когда духоборцы говорят, что они «отвергают св. Писание» (398) и «руководствуются только животною книгою, которая их всему учит» (400), то неизвестный сейчас поясняет, что по их понятию они обладают «духовным помазанием», тогда как животная книга есть у них не более, как предание «возвещенное их отцами». Очевидно, что и мнения, высказываемые духоборцами, он тотчас произвольно толкует по православному катехизису, от которого никак отрешиться не может. Таким образом мы видим, что ни личное собеседование с сектантами, ни наблюдение над ними далеко еще не могут служить ручательством за верное понимание их религиозных воззрений. Для этого требуются еще и другие условия.

Кроме г. Пругавина, в Отеч. Записках 1881 года (за апр. и май), заявил также свою программу для собирания сведений о русском сектантстве неизвестный автор, подписавшийся «федосеевец». Нам нет надобности входить в рассмотрение этой программы; в виду интересующих нас на этот раз логических требований от исследователя сектаторских толков, мы обратим здесь наше внимание лишь на предисловие к ней, где автор излагает свой общий взгляд на сектантов. Прежде всего он уверяет читателя, что «мы не знаем нашего народа, что однако же не мешает нам мудрить всячески над народною жизнью», и, как бы в доказательство этого, тотчас начинает и сам мудрить над народом, иной раз высказывая эти мудрствования от имени народа по поводу его сектантства. Автор полагает, что это сектантство особенно усилилось с половины 50-х годов текущего столетия, причем обращает внимание, как на причины его происхождения, так и на результаты его.

Причину сектаторского движения последних лет сперва он ставит в непосредственную связь с религиозным движением прежних времен, потому что «еще в конце прошлого и в первой четверти нынешнего века, среди беспоповцев высказывались мнения и распространялись учения, под которыми обеими руками подпишется новейший сектант» (стр. 258). Но сходство между какими-либо предыдущими и последующими сектантскими мнениями далеко еще не доказывает прямого происхождения последних от первых. Так, молокане и духоборцы одинаково отвергают внешнюю сторону религии, однако же те и другие дошли до этого отрицания своим особенным путем. Автор, как бы сам сознавая неудовлетворительность такого объяснения, ищет причины позднейшего распространения сектантства в середине же 50-х годов. «Середина 50-х годов, как известно (?), – говорит он, – представляет собою грань, отделяющую настоящее от прошлого. В это время получили начало все те направления мысли и практической деятельности, которые являются теперь господствующими в нашей жизни. В это время вторгся в нашу патриархальную жизнь настоящий капитал и произвел в ней страшную перетасовку. В это время стали появляться те «деятели», которые заменили старых приказных и казнокрадов; к этому времени относится происхождение «дельцов» всяких сортов. Совершенно подобные явления совершились в тоже время и в народной жизни. Изменение отношения крестьян к помещику, фактически начавшееся гораздо ранее 19 февраля 1861 г., пришествие в деревню капитала, развитие промышленности, отвлекающей крестьянина от его прежнего образа жизни, и совершенно изменяющей условия его существования, увеличение крестьянских платежей и повинностей, все это положило начало целому ряду явлений, наполняющему в настоящее время жизнь народа. Обезземелие, развитие сельского и фабричного пролетариата, погружение крестьянства в пропасть недоимок и неоплатных долгов, закабаление, голодуха и многое другое, – все эти явления имеют корни все в той же эпохе второй половины 50-х годов. Помещик превратился в «соседа» и начал вытягивать крестьянские соки посредством разных «отрезков»; крупная промышленность разорила кустарей; извне на крестьянский «мир» надавили недоимки; внутри поднял голову кулак; крестьянин стал недоедать, попал под кабалу. Неудивительно, поэтому, что к той же эпохе относится начало народного сектаторского движения» (стр. 259). Мы не говорим уже о том, что все указанные здесь явления в нашей и в народной жизни (по выражению автора), крайне преувеличены, что частные случаи возведены здесь в общие положения, и, стало быть, представлены в ложном свете; главное, – что все эти явления поставлены автором в генетическую связь с народным сектаторским движением единственно по случаю их одновременности. А это то же самое, как если бы кто сказал: в углу вчера стояла палка, неудивительно поэтому, что в то время шел дождь. «В великороссии, – продолжает автор, –общинные связи поддерживаются общинным владением землею. В малороссии этот элемент отсутствует. Здесь разлад дошел до того, что чисто-соседские отношения стали враждебными. Неудивительно, поэтому, что сектантское движение проявилось ранее в малороссии, чем в великороссии». Но, во-первых, в великороссии при общинном владении землею скорей может возникать между совладельцами вражда из-за ее раздела между отдельными семействами; в малороссии же каждое семейство имеет свой собственный участок земли и спорить из-за нее с соседями нет резона, исключая разве мелких столкновений, иногда возникающих между двумя соседями по полю из-за межи. Но чтобы соседские отношения вообще были здесь враждебными – это совершенная неправда. Главное дело, впрочем, во-вторых, в том, что если бы и действительно существовали здесь такие враждебные отношения, то какая же связь их с сектантством? Опять та же палка в углу и то же, самое неудивительное, что дождь идет. На самом же деле даже и палки в углу нет, а дождь идет.

Посмотрим теперь, не будет ли автор счастливее в объяснении результатов позднейшего русского сектаторства. «Сектантское движение последних 25-и лет, – говорит он, – представляет три чрезвычайно важные особенности в своем результате. Это – сильное развитие критического анализа, преобладание социально-экономической стороны над религиозною и широкое творчество новых форм» (258). К сожалению, автор не разъясняет последовательно три эти пункта. Мысли его забегают вперед, перепутываются, повторяются так, что нелегко в них разобраться; постараемся, впрочем, по возможности, свести их к этим трем пунктам. Начнем с творчества новых форм жизни. «Евангелие, – говорит он, – эта единственная книга, оказавшаяся вполне пригодною народу, сделалось ему доступным, благодаря лишь английскому библейскому обществу» (262). Автор как будто и не слыхал о библейском обществе при Александре Ι-м, как будто и не знает, что общество это восстановлено при Александре II-м, что св. писание переведено на русский язык в России, а не в Англии, и что Евангелие продается всем желающим, и по самой дешевой цене, а в некоторых случаях раздается и даром; но, видимо, что автору хотелось только укорить кого-то, – вероятно, православное духовенство, но повод к тому выбран им неудачно «А между тем посмотрите, – продолжает он, – какими громадными последствиями сопровождалось появление в деревне Евангелия на русском языке». Оно привело мужика «к созиданию новых форм». В малороссийской деревне мужичок Мирон читывал дома Евангелие и другие богоугодные книги; хлопцы признали его шалопутом, и из-за того, по ночам стучались к нему в дом и не давали покою. Видя беду Мирона, соседи всячески помогают ему (262–3). Вот и новая форма жизни! Как будто вещь невиданная, что соседи заступаются за того, кого другие без надобности обижают. Далее «штундисты Лопата, Меланович и Трояна показали на суде, что сперва они делали разные бесчинства, но под влиянием Евангелия почувствовали, что надо жить богобоязненною жизнью, поступили в штунду и сделались другими людьми» (264). Здесь действительно выразилась новая форма жизни, – нравственное возрождение; но оно произошло не от штунды, а под влиянием Евангелия. В такую новую форму жизни может вступать и православный человек, как скоро станет читать Евангелие с надлежащею верою; отступничество же от православия здесь не причем. Некоторый крестьянин «Василий Сютаев» придумал для своего обихода свою религию, и с семейством своим направился к добру, и теперь у него в доме и других службах нет никаких запоров, а имущество остается в сохранности». (265). Вот опять новая форма! Но она доказывает только, что православные соседи Сютаева люди честные и не занимаются воровством ни со взломом, ни без взлома. Наконец, один из последователей Сютаева, отставной солдат К., говорит о себе, что «прежде он был торговцем – кулаком, обвешивал и обманывал покупателей, но как только из чтения Евангелия познал истину, бросил торговлю и занялся хлебопашеством, в котором нет греха». (16). И это также, по мнению автора новая форма жизни, хотя земледелие на самом деле есть форма жизни, не сютаевцем придуманная; при том, самое это исправление нравственное есть плод не сютаевщины, а чтения Евангелия.

Второй результат сектантского движения, по словам автора, есть «сильное развитие критического анализа». «Критическая мысль, – по словам автора, – прежде всего обратилась туда, где разлад между идеей и ее осуществлением был особенно резок, – в церковную область. Проповедь безсребрия и сдирание с живого и мертвого, проповедь нравственности и полное отсутствие таковой в проповеднике, святость богослужения и совершения таинств и формальное отношение к ним со стороны священника, все это не может не поразить мужика» (260). Не подлежит, конечно, сомнению, что православные священники не ангелы, а человеки, что и в их среде встречаются личности, по своим поступкам не соответствующие своему званию; но от этих сравнительно немногих случаев делать заключение вообще, что все священники дерут с живого и мертвого, что во всех их выражается полное отсутствие нравственности, – это вопиющий логический абсурд, и этот абсурд есть не плод мужицкого анализа, как полагает автор, а взрыв обычной сектантской вражды к духовенству. Всякий сектант, отпавши от церкви, старается свое отступничество чем-нибудь оправдать перед собственною совестью, и думает достигнуть этого, взваливая огулом вину на духовенство. В чем же, после этого, выражается сектаторский анализ в области религии? Автор ничего больше не говорит здесь об этом; но он прежде выразил мысль, что «безпоповцы пришли уже к таким мнениям и учениям, под которыми обеими руками подпишется новейший сектант. Таковы мнения о том, что по нынешним временам, писания апостолов не имеют авторитета, что также безавторитетны творения святых отцов, что св. писание нужно понимать в духовном смысле, что св. писание должно подлежать контролю разума, что не таинствами можно спастись, а хорошей жизнью» (258). Если все это действительно так, как пишет автор, то не с чем поздравить ни беспоповцев, ни новейших наших сектантов; скорей приходится глубоко пожалеть о них. Кто верует, как и следует христианину, что св. писание есть богооткровенное слово, тот не подвергает его критике, а только благоговейно поучается в нем; и напротив, кто критикует его по своему личному усмотрению, тот не верует в него, как в писание богооткровенное; оттого же ни писания апостолов, ни творения св. отцов не имеют для него авторитета. Кто полагает, что он спасается лишь своими добрыми делами, а не таинствами, тот отверг самое основание христианства, – ту великую жертву, принесенную Богочеловеком на кресте за спасение человеческого рода, без которой не оправдится перед Богом ни един человек, ту очистительную жертву, действие которой сообщается верующему таинствами св. церкви. Кто, поэтому, усвоил себе приведенные выше мнения и учения беспоповцев, тот перестал уже быть христианином и вступил на распутье язычества; имя христианина носит он всуе.

После такого результата сектаторского движения, нет, собственно, надобности доискиваться еще каких-либо других; но автору угодно было указать еще, как на один из результатов этого движения, на преобладание социально-экономической стороны над религиозной. В чем же дело? Тут автор всячески мудрит над народною жизнью, и притом, влагает эти мудрствования в уста народа. Мужик, по мнению автора, открыл «разлад между идеей и ее осуществлением. Для чего существует «мир», «громада», – говорит он. «По идее, для того, чтобы всем заботиться о каждом, всем защищать каждого, всем помогать каждому. А в действительности «мир», с своей круговой порукой, существует только для того, чтобы удобнее было взыскивать подати с членов «мира», чтобы удобнее было пороть их за недоимки, в волостном правлении... Что такое семья? По идее – это союз экономический, но вместе с тем и союз дружбы и любви. В действительности, семья ни то, ни другое: каждый член бежит из семьи, каждый тянет в свой карман... Для чего мужик землю пашет? По идее, для того, чтобы быть сытым. Ну, а в действительности, для соблюдения каких-то высших интересов, да для набивания мошны Колупаевых и Разуваевых, Фишеров и Бобринских... Что же это такое? невольно задумался мужик» (259–60). И в самом деле, что же это такое? Не говорим уже о том, что автор и здесь прибегает, к излюбленному им приему преувеличения и обобщения частных случаев и фактов; главное в том, что эти вопросы скорей можно бы вложить в уста какого-либо социалиста, а не русского сектатора, как сектатора: они не относятся к области религии. Тем не менее автор продолжает: «является страшная потребность осмыслить свою жизнь, потребность определить кто я и где я, обосновать на разуме свои отношения к Богу, миру, и людям. Работа трудная, непосильная даже людям интеллигенции, но в народе она идет успешно, конечно, только у немногих сильных умов; в народе лучшие умы смело идут навстречу этим вопросам и решают их. Эти лучшие умы и составляют главный контингент членов новых сект» (260). Между тем, эти вопросы давно порешены христианской религией и возбуждаются разве философией, но не решаются ею. А русский сектант, по мнению автора, лично доходит до решения их «своим собственным умом». Неудивительно, поэтому, что русский мужичок сектатор интеллигентнее всей интеллигенции русской, как убежден автор. Затем он представляет нам целую цепь выводов, сделанных будто работой мужицкой сектаторской мысли. «Нравственное повышение личности», которое и сам автор на этот раз приписывает появлению евангелия в деревне, а не просто сектантству, – заставляет сектанта, – говорит он, – переносить те же требования и на семью. Так у молокан и штундистов находим признание личности и ее прав во всех членах семьи, «а потому и равноправие полов» (266). На самом же деле, едва ли кто станет спорить, что никакой мужичок, хотя бы и сектатор, не скажет вам, что такое личность и ее права, а потому и нет основания приписывать ему открытие того, чего он вовсе не понимает. «Далее, – продолжает автор, – непосредственным результатом нравственного перерождения является то обстоятельство, что сектанты в каждом человеке видят прежде всего человека, а не купца, барина, и проч., и что они в каждом человеке выше всего ценят его нравственное достоинство» (ib.). Но и каждый человек видит в другом человеке прежде всего человека, а не зверя или птицу, и уважает в других правду и честность, а не лживость и мошенничество, и для такого взгляда нет надобности быть русским сектантом. «Сознание солидарности в людских отношениях, развиваясь, превращается в сознание братства всех людей». Но каждый христианин, без этих странных превращений в его голове, одних понятий в другие, признает братство всех людей, потому что все они происходят от одного прародителя. «Из идеи братства всех людей, – продолжает автор, – вытекает сознание обязательности пропаганды сектантского учения» (ib.). Но сектанты, особенно новородившиеся, стремятся к распространению своих убеждений, как бы они ни были ложны, вследствие лишь живости и силы этих убеждений, и при фанатизме, готовы распространять их повсюду огнем и мечем, как это делали в свое время последователи Магомета: где же тут место идее братства? «Из той же идеи братства вытекает сознание необходимости организации всех верных» (ib.). Но если бы сектанты, при желании устроить какую-либо организацию в образе своей жизни, действительно руководились идеей братства всех людей, то старались бы распространить эту организацию на всех людей, а не на одних только единомышленников своих в деле религии. На самом же деле, сектанты стараются своею внутреннею организаций обособиться от остальных людей, и потому, скорей можно признать, что они действуют против идеи братства всех людей. «Та же идея братства, – по мнению автора, – расширяя свое содержание, превращается в идею братства всех народов и вызывает отрицание войн» (ib.). Но братство народов есть тоже, что и братство всех людей, так как и народы состоят из людей же, и вне людей нет народов; тут не нужно никакого ни расширения, ни превращения; а отрицание войн придумали вовсе не русские сектанты; эта мысль занесена в Россию квакером, положившим у нас первое основание духоборчества, а отсюда перешла и к некоторым молоканам. «Идея братства же людей влечет за собою идею равноправности всех людей. Отсюда отрицание чьих-либо исключительных прав на землю, воду, леса» и пр. Наивная вера, что земля, леса и воды, как божий дар, должны бы принадлежать всем вообще людям, встречается в среде простого народа, независимо от какого-либо сектаторского учения; заявлять же притязания, на составляющие уже чью-либо собственность леса и поля, и т. п., дело социалистов, не интересующихся религиозными учениями. «Отсюда же, т. е. из идеи братства людей, –говорит автор, – возникает стремление к устройству общин с общим артельным трудом и распределением продуктов по потребностям» (267). Но общины с артельным трудом возникли в Великороссии тоже не на религиозной почве и не вследствие братства всех людей, а просто в следствие сознания их житейской пользы. Встречаются они и в некоторых религиозных сектах, пока эти секты состоят из не особенно большого числа последователей; но, когда секта разрастается, то общинное владение оказывается невыгодным и уничтожается, как это было у духоборцев после Капустина.

Таким образом, вся цепь последствий русского сектантства, предъявленная автором, составлена из произвольно подобранных звеньев, не скрепленных между собой логически. И вообще, все это общее рассуждение автора о причинах и следствиях сектантского движения в России, страдает, во-первых, отсутствием объективности взгляда; все оно проникнуто слепою враждой к православному духовенству (против которого всех выходок автора мы и не привели здесь), и чрезмерным пристрастием к сектантам; во-вторых, автор любит крайне преувеличивать не только факты, но и самые выражения о них: говорит ли о какой-либо потребности у сектантов, она оказывается страшною, упоминает ли о каких-либо особенностях сектантского учения, они являются чрезвычайной важности; указывает ли на какие-либо его последствия, они представляются громадными: везде чуть не муха превращается в слона; в третьих, частные случаи автор любит обобщать, а явления, связанные лишь временем, т. е. тем, что одни из них происходили раньше, а другие позже, или существовали одновременно, ставить, по этому лишь одному в генетическую связь, в одних видит причины, в других следствия, т. е. нарушает самое коренное требование логики, или, что то же – здравого смысла. Самая постановка автором общих его воззрений перед программою для собирания фактов по русскому сектантству, в логическом отношении неправильна. В сфере опытных сведений, здравый смысл требует сперва собирать факты, а затем уже, посредством их анализа, восходить к общим, синтетическим на них воззрениям. Автор ведет дело навыворот; начинает синтезом и затем предлагает программу для собирания фактов, имеющих подлежать анализу. Нам не было бы никакого дела до всех этих, поражающих нас странностью, приемов мышления, если бы не шла здесь речь о логических требованиях при разработке истории русского сектантства. Раз заговоривши об этих требованиях, мы уже считаем своим долгом заявить, что как скоро история, всего ли русского сектантства, или какой-либо одной секты, будет изложена в духе указанных автором общих воззрений, она неизбежно будет представлять собой фальшь сверху до низу, – фальшь в общих воззрениях, как предвзятых, фальшь в самом изложении фактов, долженствующих подвергнуться искажению в угоду этих воззрений. А из всего этого видно, что для верного ознакомления публики с истинным положением нашего сектантства, не довольно еще составить программу для собирания сведений о нем, и даже заняться этим собиранием, требуется еще полное беспристрастие и здравый смысл, которого требования легко игнорируются и подавляются страстностью одностороннего увлечения.

Г. Пругавин, не довольствуясь предложением своей программы, решился для ее осуществления воспользоваться нынешним же летом (1881 г.), чтобы лично посетить местности, в которых заметно наибольшее движение в сектаторском мире. Но, сознавая при том, что «все сведения и данные о сектантстве, какие появлялись в печати, чересчур скудны, общи и отрывочны», г. Пругавин, вместо того, чтобы прежде всего приступить к собиранию относящихся сюда фактов, начал, к сожалению, с предъявления общих причин, усиленного в наше время возникновения религиозных сект; и как прежде знакомства с их содержанием и направлением, собственно, еще и нельзя было видеть эти общие причины, то г. Пругавину пришлось только повторить относительно их то, что высказано по этому предмету федосеевцем. Его воззрения он повторил в сжатом лишь виде и с большим соблюдением формальных требований логики³⁰⁴, но от того они не много еще выиграли в убедительности своего содержания, как сейчас увидим.

«Происходящее на наших глазах почти повсеместное религиозное движение, – говорит г. Пругавин, – вызывается главным образом полным духовно-нравственным неудовлетворением, а именно, ни официальная церковь, ни официальная школа не удовлетворяют народа; он видит в них лишь мундир и казенщину». Нашел ли автор эти выражения о церкви и школе у сектантов или сам придумал, во всяком случае нельзя не признать их слишком неудачными. Что это за мундир, в котором будто народу или автору представляется православная церковь? И почему это не нравится школа из-за того только, что она казенная, т. е. что состоит в ведении правительства и оплачивается им? Уже ли народу, или лучше сказать, сектантам, хотелось бы иметь и церковь, и школу, так сказать, нараспашку, где всякий полуграмотный мужичок мог бы во всякое время свободно толковать обо всем, что только придет ему в голову? Но такая церковь и школа, – если бы они были возможны на практике, – имели бы значение лишь базарной толкучки. «Церковь и школа, – продолжает автор, – не удовлетворяют народа еще потому, что он встречает в них лишь схоластику, рутину и педантизм». Но позволительно ли объяснять движение народной жизни такими, будто самим народом высказываемыми понятиями, которых он совершенно чужд, которые вовсе не входят в круг его понимания? Да и каких же новых веяний и прогрессов желал бы народ и от церкви, и от школы? «Пытливые запросы его ума, страстные, альтруистические порывы сердца, «души», – повествует автор, – не находят отклика, не находят ответа ни среди духовных, ни среди светских учителей и пастырей». Но страстными порывами чьего-либо сердца действительно не приходится заниматься ни церкви, ни школе, хотя и мог бы кто-либо с своими «порывами» при случае обратиться за разъясняем и к школьному учителю, и к духовному пастырю. «Читает мужик евангелие, – продолжает автор, – которое все больше и больше проникает в деревню; в евангелии говорится о любви, о правде и мире, о братстве. И вот в душе народа зарождается и вспыхивает горячее, страстное стремление во что бы ни стало найти такую «правую веру», при которой были бы невозможны проявления насилия, найти «правду», которая спасла бы мир, спасла людей от зла, греха, обид и притеснений». Но такая «правая вера», которая спасает мир от «нравственного зла и греха», существуете уже почти 19 столетий; искать ее нет никакой надобности; православный народ рождается в лоне этой «правой веры»; стоит только ему ознакомиться с нею в школе, хотя бы казенной, или у духовного пастыря, хотя бы в воображаемом мундире. Что же касается «обид и притеснений», то защиту от них следует искать не в школе, или в церкви, а в суде гражданском, или уголовном.

Если и действительно среди русских сектантов выражается духовно-нравственное неудовлетворение и православною церковью, и правительственною школою, то какое же значение имеет оно здесь? Его верней можно признать следствием, а не причиной сектантства. Мужичок, придумавший для себя «свою веру», конечно, не может уже удовлетворяться ни православною церковью, которая осуждает его религиозное заблуждение, ни казенною школою, преподающею, между прочим, и учение православной церкви.

Последуем за автором далее. «Жизнь, – говорит он, – не дает успокоиться на этом (на неудовлетворении церковью и школою). Тяжелыми тисками беспощадно давит она мужика: тут и гнет капитала, и кулака кровопийца, и подавляющая нужда с голодовками, с непосильными податями и оброками; тут и пастыри духовные, как торгующие благодатью, нередко алчные, корыстные; тут и паспорты, связующие народ; тут и произвол низших властей, их насилия, поборы, взятки, притеснения... Где же тут «правда», с горестью думает народ. Всюду среди сектантов укореняется убеждение в отсутствии правды на земле, в отсутствии справедливости и правосудия в правящих классах»³⁰⁵. Все это изображение бедствий и притеснений народа взято автором у федосеевца и с федосеевским же преувеличением. Не подлежит спору, что в мире есть грехи, есть и обиды, и притеснения; но неправда, будто на земле совершенно отсутствует и справедливость, и правосудие не только между частными лицами, но и в правящих классах. А главное, и горести своего рода всегда существовали и будут существовать на земле, пока населяют ее такие несовершенные существа, как люди, и никакой сектатор не придумал еще и не придумает такой «правой веры», которая уничтожила бы все случающиеся неправды и обиды уже и потому, что это дело не религии, а социально-экономического строя жизни. И автор сам замечает, что «в русском сектантстве особенно ярко выступает, и как бы красною ниткой проходит через всю историю нашего раскола, именно социальный элемент, постоянное стремление, постоянные попытки сектантов устроить такую общественную жизнь, при которой не было бы места экономическому гнету, кабале, нищете и кулачеству. Таким образом вторая причина появления русского сектантства есть стремление народа найти такие формы жизни, которые дали бы возможность свободнее и легче вздохнуть народной груди. В этом стремлении создать новые формы общинной жизни сходятся все группы самых разнообразных сект и учений». Это стремление действительно обнаруживается во многих русских сектах; но для осуществления этого стремления нет никакой надобности отпадать от господствующей церкви. И православная церковь никому не мешает обдумывать и приводить в исполнение такие формы жизни, которые содействовали бы возможному на земле благосостоянию людей, лишь бы эти формы не были противны нравственности, и существующим в государстве законам. А в таком случае, и стремление сектантов к новым формам жизни нельзя признать причиной, побудившей их к отступничеству от православной веры. Это стремление, как уже сказано, есть социально-экономическое движение и если оно связывается у нас с сектантством, то разве потому только, что малообразованный, младенчествующий народ и о своих житейских нуждах умеет говорить только языком религии. Тяготятся ли крестьяне какой-либо местности, наприм., выкупными платежами за предоставленную им землю, – появляется из среды их пророк, – как это было в пермской губернии в 1866 году, – и проповедует гласно, что вся земля Божья, а Бог хочет, чтобы все Его дети свободно пользовались ею без всякого кому бы то ни было вознаграждения; толпы народа охотно верят своему пророку, и вот, слагается мнимо-религиозная секта. Находят ли где-либо крестьяне, при малоземельности и отсутствии заработков, непосильными для себя налоги и подати, опять выставляют вперед религию и небо, а не простое объяснение своего положения. Так на Дону не хотели платить подати потому, что наступает конец мира, о чем известие принесли с седьмого неба Иоанн Креститель и Варвара. На Урале, несколько лет тому назад, тоже появилась секта неплательщиков потому, что будто появился человек с золотою книгою, в которой прописано, что податей платить не следует. Тоже повторилось в 1871 году в нескольких деревнях саратовской губернии около Царицына. В подобного рода случаях сектантство не есть действие, или следствие экономических требований, а просто есть экономическое движение с религиозной только окраской³⁰⁶. Мы видим, что и правительство наше взглянуло на нужды народа, выражающиеся между прочим в сектантском движении, не с религиозной, но с чисто экономической стороны; через посредство сведущих лиц, как известно, оно обсуждает теперь и сбавку выкупных платежей, и меры против разоряющего крестьян кабака, и способы к облегчению переселений из густонаселенных местностей в более привольные.

Таким образом, ни одна из двух причин, усиленного в наше время сектаторского движения, указанных г. Пругавиным, не имеет под собой твердой почвы, – главным образом оттого, что он приступил к делу не с надлежащей стороны.

Нам остается теперь высказать еще несколько слов о коротенькой заметке Н. И. Барсова на сочинение «о духоборцах», помещенной в Христианском Чтении за м. сентябрь 1869 г. на стр. 429. «Книга Новицкого, – говорит он, – благодаря отсутствию всякой критики, вместо ожидаемой пользы, принесла лишь вред; известно, что она была вся раскуплена самими духоборцами: представляя систему их учения, она сделалась символической их книгой, своего рода катехизисом». Эта заметка есть не иное что, как повторение в сжатом только виде замечаний на наше сочинение, сделанных г. Варадиновым; но она высказана только с гораздо большею решительностью и преувеличенным обобщением. Г. Варадинов опасался, как бы не произошло в известном отношении вреда от этой книжки, а г. Барсов решительно утверждает, что она принесла вред; другие предполагали, что духоборцы и молокане интересовались этою книгою и должно быть охотно ее покупали; а г. Барсов положительно уверяет, что вся она раскуплена самими духоборцами; г. Варадинов высказывал опасения, что книга эта могла сделаться, если уже не сделалась, догматической книгой духоборцев; а г. Барсов с полным авторитетом утверждает, что она уже сделалась у них такою книгою; г. Варадинов полагал, что изложение учения духоборцев у Новицкого не соответствует действительному его положению у них; г. Барсов идет дальше и уверяет читателя, что в книге этой отсутствует всякая критика. На заметки г. Варадинова мы уже отвечали в своем месте, а потому здесь остается нам только в самых кратких словах повторить то, что уже сказано нами по этому поводу. Духоборцы на самом деле купили весьма мало экземпляров этой книги, поздно узнав о ее появлении в свете. Догматическою книгою у них она ни в каком отношении не сделалась; ничего нового не заимствовали они из нее в круг своего вероучения, ни от чего и не отказались. Стало быть, и никакого решительно вреда не произошло и не могло произойти от нее. Что касается, наконец, заметки г. Барсова, что в этой книге отсутствует всякая критика, то это невольно ведет нас к заключению, что г. критик вовсе, должно быть, не читал критикуемого им сочинения; иначе он увидел бы, что вся третья часть его под заглавием «суждение об учении духоборцев» есть не только суждение о нем, но и осуждение его. Конечно, здесь нет обыкновенных полемических приемов, которых не имелось в виду, но другие критики, именно г. Полевой признал, что это именно обсуждение духоборческих верований есть наилучше обработанная часть в сочинении Новицкого (М. Тел. стр. 87). Впрочем, здесь нас, собственно, интересует не опровержение заметки г. Барсова, которая брошена им, так сказать, мимоходом и, потому, недостаточно продумана. Гораздо интереснее для нас самый принцип, которым, видимо, на этот раз руководствуется наш многоуважаемый критик, и который можно выразить в следующих словах: как скоро сочинение о каком-либо еретическом вероучении не сопровождается критическим его опровержением, то поэтому уже самому оно приносит не столько пользы, сколько вреда. Для проверки этого принципа приложим его, напр., к сочинениям самого критика, каковы: 1) Русский простонародный мистицизм³⁰⁷, и 2) Предисловие к духовным стихам секты людей божиих³⁰⁸. В первом из них г. Барсов, изложив учение хлыстовской секты по записке священника Сергеева, не считает нужным подвергать его критике (стр. 448); во втором, изложивши уже от своего имени основные пункты хлыстовщины, не только не критикует ее, но защищает, оправдывает ее и восхищается ее поэзией. Он уверяет, что учение хлыстов далеко не бессмысленно (стр. II), хотя на самом деле в основе этого учения лежит взгляд, что второе лицо св. Троицы, Сын божий, вселяется в душу (там же) тридцатилетнего мужчины и таким образом формируется, так называемый, «изобретенный» христос; или душа пречистой Девы вселяется в какую-либо деревенскую Акулину, и таким образом является новая богородица «свет матушка Акулина», т. е. что в виде хлыстов и хлыстовок появляются будто существа с двумя душами и с двумя личностями, стало быть еще более уродливые, чем двухголовые физические уроды, – бессмыслица вообще, и в психическом отношении в частности; а какова обоснова учения, таковы и результаты его; так, напр., повальный грех, которым иногда оканчивается радение хлыстов, по их понятию есть дело Духа св. «накатившего» на них; – это уже не только бессмыслица, но и хула на Духа св. Г. Барсов уверяет далее, что «свыше двухвековое существование у нас этой секты, ее живучесть и постепенное усиление по всему пространству обширной России указывают на тесную, органическую связь секты с складом духовных сил русского простолюдина, с нашим народным темпераментом и характером» (стр. V), или, говоря короче, хлыстовщина больше всякой другой религии соответствует природе русского человека, по Сеньке-де и шапка, хотя заключать по одной из многих ересей в России о характере всего русского народа дело, по крайней мере, слишком рискованное; и раскол, и другие ереси на Руси выражают и другие качества в русском народе, – напр., или тупое непонимание духовной стороны христианской религии, как у старообрядцев, или софистическое резонерство с библией в руках, как у молокан и т. п. Г. Барсов желает оправдать появление хлыстовщины в России «влиянием исторических и бытовых условий жизни русского народа» главное – крепостничеством (стр. V и VI), хотя следы хлыстовщины у нас древнее крепостного права, и ее воззрения и практика появлялись и у других народов, не знавших этого права. Наконец, он любуется поэтическими образами хлыстовских стихотворений, хотя эти игривые образы действительно были бы хороши, если бы относились к содержанию игривому и легкому, как в народных сказках и песнях; но когда они относятся к содержанию величайшей важности, к содержанию глубоко серьезному, как религия, то по своему несоответствию с таким содержанием оказываются отталкивающим празднословием; это цветы, прикрывающие разлагающийся труп, и от его мертвящего зловония, теряющие и свой вид и свой запах. Таким образом, многоуважаемый нами автор указанных статей о хлыстовщине не только не дает читателю никаких критических заметок, но является еще горячим ее защитником, ее адвокатом; и оттого обе статьи окатываются вредными в двух отношениях: своими похвалами хлыстовщины они укрепляют хлыстов в их заблуждении и, как бы рекомендуют им, оставаться в ней бесповоротно; с другой стороны, теми же похвалами, как бы приглашают и православных в хлыстовскую секту, как наиболее соответствующую характеру и темпераменту русского человека. Таков результат принципа критики, которым руководствовался г. Барсов относительно нашего сочинения. Но мы сами слишком далеки от того, чтобы такого рода вывод признавать уместным в критике серьезных ученых произведений; а потому нам остается самый принцип, нами рассматриваемый, признать фальшивым и, в критике подобного рода сочинений, неуместным. Руководствуясь им при оценке сочинений о русских ересях, наши ученые оказались бы самозваными цензорами, на основании лишь фантастических предположений, усматривающими в них более вреда, чем пользы, и попятились бы назад к печальным временам Магницких. Критический обзор существующих у нас ересей, конечно, весьма желателен; но в каких видах и для кого именно? Необходим ли он для самих сектантов, для их вразумления и обращения к православию? Но на всякую критическую заметку, самую солидную, сектатор с своей точки зрения может придумать возражение, и это возражение, хотя бы и самое слабое, считает уже своим торжеством. Опыт показывает, что, напр., бывавшие в Москве публичные состязания православных с раскольниками, обыкновенно оканчивались тем, что обе стороны считали себя победителями. И это еще при возможно лучших условиях; но, если критика вероучения, хотя бы и самого ошибочного, заденет его приверженца что называется за живое, то вместо его вразумления возбудит в нем негодование и еще более усилит его упорство; религиозное чувство человека составляет его святыню, он как бы сам преобразуется в то, чему верует; грубо задавать чужое верование – значит то же, что оскорблять самую личность человека и его совесть. Необходима ли эта критика для православных, для предостережения их от излагаемой ереси? Но по книжке никто не совращается; да простой народ и не читает этого рода сочинений, а человек образованный и сам понимает нелепость наших ересей. Для кого же необходима этого рода критика? Мы полагаем, что она необходима для богословов. Их дело оберегать границу, отделяющую православие от всякого учения не православного; а это, между прочим, достигается опровержением еретических толков. Итак, предоставим богословам богословски критиковать наши ереси; а прочее ученые могут заниматься их исследованиями для целей ученых, а не миссионерских, не вдаваясь в критику для них ненужную, и не подвергаясь упрекам, что без этой критики сочинение их принесет более вреда, чем пользы. Пусть богословы обсудят и самые способы этого рода критики, так как не все ереси могут быть критикуемы на один и тот же лад. Критика может здесь опираться или на соображениях разума, или на указаниях божественного откровения. Но большинство догматов христианской веры дано откровением; они превышают наше разумение, принимаются только верою, а потому не могут быть и защищаемы одним только нашим разумом от искажений разного рода еретиков; а между тем есть между этими сектантами и такие, которые не признают всей важности св. писания. Таковы именно духоборцы. Вразумлять их текстами значило бы то же, что вразумлять магометанина, или поклонника Далай-Ламы. Но еще лучше сделали бы богословы, если бы вместо того, чтобы указывать на воображаемый вред от сочинений о ересях, почаще и понастоятельнее указывали чуть ли не на главную причину происхождения и распространения у нас всяческих ересей, столь гибельных для единства и спокойствия православной церкви, именно, на поголовное невежество русского народа в деле религии; а указывая на причину, серьезно обдумывали бы и средства, как внести в его среду свет религиозного образования не посредством только проповедей и брошюр нравственного содержания, но через повсеместное распространение народных школ и живое преподавание в них закона божия, и как неуклонно и неослабно вести это великое и святое дело.

У духоборцев нет письменно оформленного вероучения, которое оставалось бы нам передать только своими словами; и потому считаем нужным указать теперь и обсудить источники для его изучения, какие появились в печати и которыми придется пользоваться и нам при исследовании духоборческой ереси.

1) Первый по времени и самый полный по объему есть Исповедание учения духоборцев екатеринославских, составленное в 1791 году. В 30-х годах оно передано бывшим тогда киевским митрополитом Евгением в к. д. Академию в рукописи, а в 1871 году напечатано в Чтениях в Имп. обществе ист. и древн. российских при моск. Университете³⁰⁹. В печатном издании прибавлена в самом начале следующая заметка, которой в рукописи не было: «Один приятель, удивленный рассуждениями простого мужичка о христианских материях, любопытствовал узнать, откуда он почерпнул сведения свои и услышав, что от такого же простого крестьянина, просил его написать историю своего изучения, и полученные им понятия, на бумаге, и сей добрый человек, из повиновения то исполнил». Заметка эта совсем неуместна, так как из самого этого «исповедания», в конце его, видно, что екатеринославские духоборцы, преследуемые за свое учение, и частью заключенные в темницу, желая оправдать себя перед начальством, составили это исповедание для подачи его бывшему тогда екатеринославскому губернатору Каховскому, и просили его передать это показание их на рассмотрение высшему начальству. Кем же оно составлено? В нем духоборцы говорят от имени своего общества, показывают, что заимствовали это учение от, жившего в одной с ними деревне Никольской, старика Силуана Колесникова и потом, от детей его – Кирилла и Петра, и в конце «Исповедания» уверяют, что излагали свое вероучение сами, и извиняются в неумении излагать свои мысли надлежащим образом: «в языке пред всяким, – пишут они, – сильно мы косвенны, и на бумаге тожь не упражнявшись; писцы дороги, да в темнице сидящим нам и искать их неудобно; чего-для мало стройно есть показание сие наше. Видя то, всепокорнейше просим за непорядок мыслей, за неясность, за неполноту выражений, за несклад в речах, за нечистоту слов, не взыскивать строго с малограмотных нас. Грубо ль где одели в сем вечную истину и тем опятнили лице ея, просим не возгнушаться за то ея, по себе вечно красныя». Но самое это извинение в неискусстве писать обличает в писавшем искусство, приобретаемое наукою, и заставляет подозревать, что не сами духоборцы были составителями этого «Исповедания». Изложенное в нем учение представлено в хорошем порядке не только вообще, но и в частностях; в нем повсюду встречаются ученые разделения и термины, у простого народа неупотребительные, и едва ли понятные для него; таковы, напр., фурия, нектар, парабола, сублимировать, морально, изящное, триумф, стиль писания, атеист и пр.; находим истолкование радужных цветов, стихи, составленные по правилам школьной просодии; тексты св. писания приводятся иногда не из славянского, а из иностранных переводов, иные междустрочно, и изъясняются по буквальному смыслу; наконец, нередко встречаются мысли и суждения самые тонкие, плоды ума образованного, хотя далеко не свободные от заблуждений; замечательно еще то обстоятельство, что в этом изложении попадаются слова в том смысле, или в такой грамматической форме, в каких они свойственны исключительно малороссийскому народу; таковы, напр., губить вместо терять, казать вм. говорить, ратовать вм. спасать, будьмо вм. повелительного будем и т. п., тогда как Колесниковы и их екатеринославские последователи были из великороссов. Все нами здесь сказанное проводит нас к предположению, что, по всей вероятности, составителем этого духоборческого исповедания был малороссийский философ Сковорода; все указанные нами черты этого изложения, – и солидная ученость, и близкое знакомство с св. писанием, и знание иностранных языков, и тонкость суждений, и обработанный наукою язык, и, наконец, малороссийские слова, скорее всего могут быть отнесены к этой именно личности. Народный учитель в сермяге простолюдина он был доступен всякому, кто имел в нем надобность. Бедняк по доброй воле и убеждению, он легко мог принять на себя труд бескорыстной защиты духоборцев «в темнице сидящих». Своими сочинениями, как известно, он возбуждал в молоканах сочувствие к себе, особенно своим воззрением на внутреннюю сторону христианства, и своим объяснением св. писания в фигуральном смысле; и этим самим он мог возбудить к себе доверие и в духоборцах, которым всего сподручнее было обратиться именно к нему для изложения их учения и защиты перед начальством. Тем не менее мы считаем это предположение лишь вероятным за неимением положительных данных, которыми можно было бы доказать его фактически. Но кто бы ни был составитель этого исповедания – главный интерес для нас заключается в том, насколько мы можем полагаться на это изложение духоборческого вероучения? Еще в 1830-х годах, в первом издании нашего сочинения, мы заметили, что автор записки, хотя говорит от имени екатеринославских духоборцев, должно быть от себя придумал многое, чего у духоборцев простолюдинов и быть не могло. Но мы тогда принуждены были преимущественно пользоваться этим источником за неимением других; мы сообщили его содержанию только более точный и ясный порядок. Но время показало, как справедливо заметил и г. Варадинов, – что учения с такими тонкостями и такою полнотною действительно у духоборцев не было, и при их малограмотности, и быть не могло. С другой стороны, нельзя предполагать, чтобы составитель «исповедания», кто бы он ни был, – изложил в нем учение, не имеющее ничего общего с духоборческим верованием, и чтобы духоборцы, несмотря на это, от лица общества выдавали его пред начальством за свое собственное: это был бы слишком грубый и безнравственный обман. Гораздо справедливее допустить, что составитель, узнав от духоборцев основные пункты их вероучения, старался и передать их на письме, но развил и разработал их по-своему. Те мнения, которые были ближе к его личным убеждениям, он развил с особенной полнотною; таково иносказательное толкование событий древнего и нового завета, высокое значение внутреннего христианства, и бесполезность одной лишь внешней стороны его; ничтожество мира с его увлечениями и страстями, и строгость нравственных требований. Напротив, те духоборческие воззрения, которые или не сходились с его взглядами, как, напр., понятие о св. Троице, или неудобны были для представления начальству в их резком виде, как, напр., понятие о равенстве всех людей и отрицание предержащих властей, постарался видоизменить и смягчить. А при таком положении дела, источником этим можно пользоваться лишь с крайнею осмотрительностью, можно признать действительно принадлежащими духоборцам, и то в кратком виде, только те религиозные понятия, которые встречаются и в других, имеющихся у нас ввиду источниках; все остальное следует оставить в стороне, как излишнее, или по крайней мере сомнительное.

2) Записка о разговоре в 1802 году архимандрита и префекта Александро-Невской Академии, а потом киевского митрополита Евгения с двумя тамбовскими духоборцами (Матвеем и Ермолаем Кузьмиными), присланными в Александро-Невскую Лавру для увещания. В 1830-х г. годах она передана м. Евгением в библиотеку к. д. Академии; в сокращенном виде напечатана в «Раскольниках» и Острожниках» Ливанова³¹⁰, и, наконец, вполне издана в «Чтениях» в Имп. общ. истор. древн. российских³¹¹. В какой мере можно положиться на показания двух этих духоборцев? Сначала они упорно не хотели вступать в собеседование о вере и только через несколько дней упорство их побеждено было кротким и снисходительным обращением с ними. На одни вопросы они совсем не отвечали, на другие отвечали кратко и не соглашались разъяснять свои ответы подробнее, оговариваясь тем, что они и сами затвердили их в таком виде и дальнейшего объяснения не знают. На иные вопросы отвечали утвердительно, но из дальнейших ответов оказывалось, что они или отвечали не искренно, или и сами не понимали, что ответ их несправедлив, напр., на вопрос: верите ли всему символу веры, – отвечали веруем всему, а между тем из других ответов оказывается, что их понятие о св. Троице совсем не согласно с символом, что будущее воскресение людей принимают только духовно, а не во плоти, что рождение Иисуса Христа от девы Марии понимали в таком смысле, в каком Он рождается и у них, духоборцев и т. п. Таким образом, показания Кузьминых о духоборческом вероучении следует принимать не иначе, как проверивши их взаимным между собою сличением. Но во всяком случае нельзя не признать, что здесь верно намечено, хотя в кратком виде, большинство основных пунктов духоборческого вероучения. При ссылке на показания Кузьминых мы будем называть их просто тамбовскими духоборцами.

3) Духоборческий Катехизис, напечатанный у Ливанова³¹², и состоящий из 100 вопросов и ответов, составлен, по всей вероятности, в исходе XVIII столетия. Тогда духоборцы, не желая обнаружить себя перед правительством, еще посещали православные храмы; но отрицая в сущности все внешнее богослужение, старались сообщить всему видимому в храме значение духовное, напр., стенам церкви, вратам, окнам, сосудам, кресту, кадилу и т. п. Катехизис этот, собственно, надо признать катехизическим оглашением лиц, вступающих в духоборческую секту, как это видно из следующих вопросов и ответов: «С чем ты к нам пришел? – С упованием, с желанием». «Чего ты от нас желаешь? – Честной беседы, добрых дел». Как вопросы, так и ответы, из которых он составлен, большею частью слишком общи и неопределенны, как, напр., «Когда не было ни неба, ни земли, где тогда Бог был? – В горней вере». «Где ныне Бог пребывает? – В последних странах». «В чем душа твоя престольствует? – В чистом совершенном разуме». «В чем душа твоя царствует? – В правде, любви и истинном словеси». Из таких неясных вопросов и ответов трудно извлечь внутреннее содержание духоборческого учения. Однако же в этом катехизисе с особенною подробностью изображается тот внутренней храм, которым духоборцы заменили всю внешнюю сторону христианской религии. В этом отношении он составляет любопытный памятник умствования русского простолюдина о мнимо духовном богопоклонении. Катехизис этот тамбовские, или воронежские духоборцы перенесли с собою и на Молочные воды.

4) Некоторые черты о обществе духоборцев, помещенные в Летописях русской литературы и древностей, изд. Н. Тихонравовым³¹³. Статья эта, как видно из ее окончания (стр. 16) писана в 1805 году лицом, которое в 1804 году видело духоборцев, должно быть тамбовских, в С.-Петербурге и вело с ними беседу. Кроме коротенького предисловия, в статье три небольших отдела: 1) происхождение духоборцев; 2) образ или жизнь их, и 3) их учение. По всему видно, что автор довольно близко знал положение духоборцев; но вопрос о их происхождении остается у него нерешенным; о их жизни он отзывается весьма сочувственно, выставляя их образцом в домашней и общественной жизни; учение их изложено в 25-и пунктах. Их учению автор, видимо, тоже сочувствует; но сам он не духоборец; об них он говорит в третьем лице; всего вероятнее, что он был из числа франкмасонов, вроде сенатора Лопухина, если не сам Лопухин, о котором, впрочем, упоминается в предисловии, как об одном из двух бывших в Слободо-украинской губернии ревизоров. Или духоборцы, беседовавшие с автором о своем вероучении, не хотели некоторые пункты его выставить яснее, а о других совсем умолчали, или автор понял некоторые его пункты с своей точки зрения, с точки зрения франкмасонского образа мыслей о религии, но некоторые стороны духоборческого учения, и именно самые существенные, освещены неправильно; таково понятие о Боге и Иисусе Христе, и ни слова не сказано относительно духоборческих понятий о властях. Наконец, есть еще у автора две крупные неточности, на которые нельзя не указать: в первом пункте вероучения духоборцев он ставит основным его догматом служение и поклонение Богу духом и истиною; между тем, как это есть исходная точка учения молокан, а не духоборцев (как увидим ниже); во-вторых, в 24-м пункте (стр. 14) говорится, будто 12 христианских добродетелей изображаются у духоборцев в виде 12-и друзей. Но на самом деле перечисление и истолкование этих 12-и друзей буквально взято из «Сказания о двунадесяти друзьях» из конца обрядника балашевских молокан, составленного в 1798 году и совершенно согласного с обрядником молокан тамбовских³¹⁴. Автор, очевидно, заимствовал это толкование не из собеседования с духоборцами, а из какой-либо рукописи молокан, вследствие смешения тех и других сектантов в одну секту. Как по этому смешению, так и в следствие неправильного освещения духоборческих понятий, и из этого источника можно почерпать только немногое, только то, что найдет для себя подтверждение в других источниках. Под эту же рубрику кстати подвести первое донесение о духоборцах сенатора Лопухина Государю из Харькова от 12-го ноября 1801 года³¹⁵. Можно сказать, что это есть краткий набросок того, что подробнее изложено в только что рассмотренном нами источнике; и по некоторым выражениям, и по самому духу изложения, обе эти статьи весьма сходны, и тем самым приводят нас к заключению, что автор обеих, по всей вероятности, был один и тот же, именно сенатор Лопухин.

5) Главные черты учения мелитопольских духоборцев в том виде, как они показали в 1816 году на допросе, сделанном по распоряжению бывшего тогда екатеринославского губернатора Гладызо³¹⁶. Здесь верно передано духоборцами только то, чего нельзя было скрыть, именно отрицание ими таинств, икон и т. п. Что же касается догматического учения, особенно о Боге, то нельзя не видеть, – если только верно передано их показание, – что они старались подделаться под учение православной церкви, так как с другими источниками их вероучения показание это совсем не сходится.

6) В 8-ой книге Истории министерства вн. дел г. Варадинова³¹⁷, в первый и единственный раз встречается официальное указание от 1826 года на некоторые мнения о вере и обряды богослужения духоборцев и молокан. Но об их верованиях говорится только отрицательно: тому-то не веруют, то и другое отрицают; а главное – все эти известия неверно отнесены к духоборцам; так, напр., говорится, что «они чтят только единого Бога, не признают, Христа Спасителя, праздников наших не наблюдают, святят лишь день субботний». Но на самом деле это относится, собственно, к так называемой секте иудействующих. Из такого рода официальных указаний явно видим только одно, что в 1826 году, да и в последствии времени, правительство не имело верных сведений об учении духоборцев. Пользоваться таким сбивчивым показанием местных властей, как приведенное в истории министерства в. д., нам не приходится.

7) О раскольниках, поселенных таврической губернии в мелитопольском уезде, – статья за подписью А. Ф-в, помещенная в «Отечеств. Записках Свиньина 1828 года № 93, стр. 44–58». Неизвестный автор лично посетил мелитопольских духоборцев и хотя нашел, что «относительно богопочитания они погружены в величайшее невежество», тем не менее он сообщил, хотя кратко, самые существенные черты их вероучения, а именно о Боге, Иисусе Христе, человеческой душе и их взгляд на св. писание. Указания эти так важны, что могут служить руководительною нитью при разборе и установке теоретической стороны духоборческого учения. Он же первый, хотя кратко, указал отличие духоборцев от молокан.

8) Κ числу источников для изучения религиозных понятий у духоборцев, надо отнести, так называемые у них, псалмы. Одни из них заимствованы из псалмов Давида и пророчеств, но в искаженном виде; они имеют значение лишь духовных песен. Другие составлены самими духоборцами для выражения своих религиозных мнений; и в них употребляются то слова св. писания, то выражения православной церкви; но эти выражения надо принимать осторожно, так как из совокупности мыслей оказывается, что они не имеют здесь того значения, в каком употребляются христианским богословием. Составленные довольно нескладно, два такого рода псалма приведены у Гакстгаузена³¹⁸, и воспроизведены у Ливанова³¹⁹. В них изображается высокое значение духоборца: по всей вероятности, они составлены Капустиным. Замечателен еще псалом, приведенный у неизвестного автора, бывшего соседа мелитопольских духоборцев. Здесь обращает на себя внимание опыт духоборческого мудрствования о св. Троице; в нем упоминается о трех ее лицах, но слово лице остается здесь словом, которому вовсе не соответствуют предполагаемые им понятия, а между тем эти понятия составляют, можно сказать, основание, на котором держится все остальное учение духоборцев. К догматическим псалмам надо отнести также два псалма, приведенные в Православном Собеседнике (1859 г. 1 часть, стр. 321–3), особенно первый из них. В нем излагаются кратко понятия духоборцев о крещении, молитве, исповеди, причастии, иконах, Богородице, посте, браке, о церкви греко-российской и ее духовенстве, наконец о царе. Для исследователя духоборческого вероучения весьма желательно иметь под рукою побольше такого рода псалмов.

Наконец, 9) в Православном Собеседнике, издаваемом при казанской дух. Академии, в 1 части за 1859 год, на стр. 298–323, помещена статья: Раскольники за Кавказом: Духоборцы. Сообщено из Тифлиса. К сожалению, она издана без подписи автора и без означения, когда именно, и при каких условиях и обстоятельствах, собраны излагаемые в ней сведения. А между тем, когда приходится пользоваться этими сведениями, то все это требуется не для одного лишь любопытства, но для более полной оценки их достоинства и важности. Статья эта на галицийском наречии, с некоторыми сокращениями, помещена во львовской газете «Слово» в 59-м № 1864 года за подписью Карлицкий, без указания, откуда она заимствована и есть ли г. Карлицкий ее автор, или только переводчик. Как бы, впрочем, ни было, она составлена частью по духоборческим псалмам, а частью, как кажется, по личному наблюдению неизвестного автора. В ней отчетливо и ясно излагается вероучение духоборцев теоретическое, нравственное и обрядовое, с прибавлением разных гаданий, не имеющих догматического значения; обстоятельно также разъяснено понятие о, так называемой у духоборцев, «животной книге». При относительной полноте своего содержания, статья эта может служить то дополнением, то пояснением, то критериумом того, что указывается в других приведенных нами источниках духоборческого учения, и, как позднейшая по времени появления, может свидетельствовать нам, на чем остановилось это вероучение в наше время. В этом особенно отношении статья эта есть один из наиболее ценных источников для изучения религиозных воззрений духоборцев.

Относительно некоторых обрядов у духоборцев и образа их жизни есть довольно много, хотя и кратких, свидетельств, так как эту внешнюю сторону духоборчества легко можно было наблюдать человеку и не особенно развитому; но указывать здесь особо на источники этих сведений не считаем нужным.

Первые семена учения, в последствии названного духоборческим, брошены были, как мы уже видели, иностранцем, прибывшим в Россию с квакерскими убеждениями. Основная квакерская мысль его вероучения состояла в том, что в душе человека пребывает сам Бог и сам наставляет ее внутренним словом. Первые слушатели и последователи иностранца, как люди неграмотные и неразвитые, принимали, конечно, слова его на веру, не вдаваясь в рассуждения о том, что такое Бог, и как Он обитает в душе человека. Но когда это учение усвоил себе Силуан Колесников, человек грамотный, начитанный, и любивший рассуждать о предметах религиозных, то не мог уже довольствоваться наивною, безотчетною верою, но захотел разъяснить и себе и другим, как надо понимать Бога и его пребывание в человеке. Мыслей об этом предмете, им самим высказанных, до нас не дошло; но следы их мы находим «в исповедании екатеринославских духоборцев». Сочинитель этого исповедания, как мы уже сказали, без сомнения привнес от себя весьма многое, широко развивая излагаемый предмет; но основные черты его, в кратком виде принимаемые, выражают учение Колесникова довольно верно, так как они подтверждаются и последующими понятиями духоборцев. В исповедании этом весьма часто говорится, что Бог Отец есть сила, память, Бог Сын есть разум, Слово, а Бог Дух св. – воля. А это дает нам право полагать, что по понятию Силуана Колесникова, Бог пребывает в человеке как память, разум и воля и что этот-то божественный разум, или Слово внутренне наставляет человека на всякую истину, что подтверждается и дальнейшим ходом духоборческого учения о Боге. Побирохин, усвоив себе мысль, что божественная Троица есть память, разум и воля, пришел к заключению, что Троица эта не имеет бытия самостоятельного, что она существует в человеческом роде, и особенно пребывает в роде избранных и праведных, т. е. духоборцев, и потому все они суть сыны божии, и он сам, Побирохин, есть сын божий в таком смысле, в каком называл себя Сыном божиим Иисус Христос; а потому и окружил себя 12-ю апостолами, как это делали и христы, так называемых, «людей божиих», или хлыстов. Как думал и учил о св. Троице Капустин, мы не имеем прямого свидетельства; но есть у нас догматический псалом, который мы приведем ниже вполне, и который, как и большинство этого рода псалмов, по всей вероятности, составлен Капустиным, согласно с учением Сил. Колесникова. В этом псалме излагается, между прочим, духоборческое учение о св. Троице следующими словами: «Душа есть образ божий; по нем и мы имеем тройственную силу, – единое естество. Силы души человеческой суть память, разум, воля. Памятью уподобляемся Богу Отцу, разумом уподобляемся Богу Сыну, волею уподобляемся Богу Духу святому. Такожде во св. Троице три суть лица, как во единой душе три силы душевные, – един Бог». С первого взгляда иному может показаться, что духоборцы, упоминая о трех лицах, тем уже самым выражают правильное понятие о св. Троице. Так думал и бывший сосед мелитопольских духоборцев по селению Новоалександровке, сообщивший этот псалом в печати. Но память, разум и воля суть только свойства, или действия лица, а не самые лица; и по тому, как скоро, согласно духоборческому пониманию, Бог Отец есть память, Бог Сын – разум, а Дух св. – воля, то вся эта Троица есть только троевидное действие какого-то существа, – не больше; о лицах же не может быть здесь и речи. Конечно, духоборцы, даже их наставники и вожаки, как люди малограмотные и необразованные, не в состоянии были различать такие понятия как субстанция и ее атрибуты, лице и его свойства или действия, а потому и не понимали всей несообразности отождествления таких понятий, и затем перенесли мысль о Троице и во внешнюю природу. Так в 1802 году тамбовские духоборцы, последователи Капустина, при собеседовании в Александро-Невской Лавре, на вопрос, признаете ли св. Троицу, отвечали: св. Троица существо непостижимое: Отец есть свет, Сын – живот, и Дух св. – покой; и в человеке – Отец есть память, Сын – разум, и Дух св. – воля. Духоборцы, бывшие в 1805 году в С.-П-бурге, тоже должно быть тамбовские, признавали Троицу не только в свойствах человеческой души и в явлениях природы, но даже и в пространственных ее отношениях; Отец, – говорили они – есть высота, Сын – широта, Дух св. глубина, и при этом все же утверждали, будто признают Бога в трех лицах; между тем как в сущности это значит только, что Бог чувственно – существует в природе, а духовно – в человеческой душе, особенно в душах духоборческих. – В каком виде сохранилось понятие о св. Троице у духоборцев нашего времени? Автор статьи из Тифлиса передает это понятие в следующих словах: «Бог един, но в трех лицах. Отец Бог – память, Сын Бог – разум, Дух Бог – воля. Кажется, что духоборцы представляют себе Бога не самостоятельным существом, лично и самобытно существующим, но как бы слитно и нераздельно пребывающим с родом избранных, так что без рода этого Он не мог бы ни открыться, ни прославиться». Значит, духоборцы и теперь держатся того же понятия о св. Троице, какое высказал еще Побирохин, и также толкуют при этом о трех ее лицах, как толковали об этом в начале нынешнего столетия духоборцы тамбовские, и также слова – три лица св. Троицы, остаются у них словами, потерявшими свой внутренний смысл. Выходит, что Побирохин между всеми духоборцами был, по крайней мере, наиболее последователен: усвоивши понятие, что Троица есть только память, разум и воля в их раздельности, он не признавал уже самостоятельного существования такой Троицы, и находил неуместным приписывать ей три лица.

Еще Шрекк, в своей церковной истории упоминая о духоборцах, заметил, что их понятие о св. Троице не есть учение христианское³²⁰. И в самом деле, оно наиболее сходно с языческим верованием древних Индийцев. По их представлению, божество, Брем проявляется в природе тремя силами: силою творчества, разрушения и возсозидания. Три эти явления или силы олицетворяются в образе Брамы, Сивы и Вишну, и составляют, так называемую, trimourti, троевидность Божества. Так и у духоборцев – действия человеческой души – память, разум и воля, и явления природы – свет, движение, покой, и пространственные отношения – высота, ширина и глубина, олицетворяемые в трех, якобы, лицах, составляют только воображаемую троевидность божества, а не христианскую св. Троицу. Подобного же рода учение о Троице встречается и у некоторых христианских еретиков, наприм., у Савелиан, по мнению которых Троица есть божественная природа, рассматриваемая под тремя различными идеями: субстанции, мысли, и воли³²¹, у Павла Самосатского, учившего, что Сын и св. Дух находятся в Боге, как ум и воля в человеке³²², и, наконец, у Абрагамитов, или богемских деистов³²³. Здесь считаем мы не лишним сделать одно замечание: указывая на сходство духоборческих толков о св. Троице с какими-либо прежде существовавшими понятиями, мы не имеем в виду дополнить первые последними, как думает о подобном приеме г. Варадинов; мы хотим только показать, что подобного рода толки о св. Троице давно уже признаны церковью еретическими и скорей подходят к языческому мировоззрению, чем к христианскому. С другой стороны, если мы указываем на сходство духоборческих мнений с прежде существовавшими где-либо воззрениями, то это еще не значит, будто мы признаем между ними генетическую связь, как предполагал неизвестный автор из селения Новоалександровки. Между сходными понятиями разных времен скорее всего можно допустить атавизм, или самостоятельное их возрождение; это потому, что как скоро человеческий разум становится на известную неправильную точку зрения, то и вещи представляются ему в том же неправильном виде; такого рода возрождение понятий встречается не только в религии, но и в философии.

По учению Силуана Колесникова, вероятно заимствованному из какой-либо мистической книги вроде «Ключа разумения» Еккартсгаузена, душа человека существовала до сотворения мира и пала вместе с другими павшими тогда духами. О причине падения одни из духоборцев ничего не говорят, а другие полагают, что причиной этого падения был дьявол и что не все души пали, а потому есть и ангелы. После падения душ в высоте создан мир и души посылаются на землю и облекаются в плоть в наказание за это падение. Поэтому падение Адама и Евы, описанное в св. Писании, не должно быть понимаемо в смысле обыкновенном; по мнению духоборцев, оно в наглядном виде изображает только довременное падение души, падение, повторенное Адамом в начале дней мира, и ныне всеми на земле повторяемое. Тамбовские духоборцы на вопрос – откуда в свете зло, – отвечали – не знаем, но адамова греха не приемлем; всяк сам по себе грешен и спасен. И духоборцы, бывшие в СПб-ге в 1804 году, о наследственном грехе рассуждали таким же образом; они утверждали, что от злых родителей большею частью родятся и дети злые, но что тем не менее, грехи родителей не препятствую спасению детей, и что в деле спасения каждый должен отвечать сам за себя. Так как земные тела, в которые посылаются падшие души в наказание, недолговременны, то Побирохин вывел заключение, что по смерти одного тела она должна переходить в другое, а именно душа человека благочестивого, по смерти его, переходит в другого человека же, а душа беззаконного в животное. Эта мысль о переселении души усвоена всеми духоборцами. Ее выражали почти теми же словами мелитопольские духоборцы в 1827 году, как свидетельствует, посетивший их тогда, А. Ф-ов; они говорили, именно, что душа праведного человека по смерти его переходит в другого живущего, или рождающегося праведника, а злобного переходит в злобного. В позднейших известиях духоборческие толки о переселении душ выражаются еще полнее. Духоборцы именно полагают, что переселение души в тело человека совершается примерно от 6-и до 15-и летнего возраста, т. е. в то время, когда духоборческий мальчик уже заучит несколько духоборческих псалмов; а до этого времени духоборец, будь он дитя или взрослый, имеет не душу, а только дух, который есть не что-либо существенное, а так себе дыхание, почти ничто. При переселении, души духоборцев праведные переселяются в людей праведных, а грешные, как учил и Побирохин, в животных. Что же касается переселения душ у других людей, не принадлежащих к духоборческому обществу, то духоборцы нынешние или ничего определенного сказать об этом не могут, или посылают их в нечистых животных. По переселении душа ничего не помнит из своей прежней жизни, – в подтверждение чего приводят текст псалма: «человек, яко трава, дние его, яко цвет сельный, тако отцвеетъ: яко дух пройде в нем и не будет и не познает к тому места своего» (Псал. 102, 15, 16). Веруют ли духоборцы в будущее воскресение мертвых? Бывшие в 1804 году в СПб-ге духоборцы, не желая, должно быть, сказать что-либо неприятное, сочувственно беседовавшему с ними лицу, выразились об этом предмете уклончиво: что касается общего воскресения праведных и грешных на суд с их телами, сказали они, то в суждения об этом мы не входим, предоставляя то единому Богу. Но тамбовские духоборцы (1802 г.) были откровеннее; на вопрос – придет ли Христос судить мертвых, и воскреснем ли мы, они отвечали: придет, и мы воскреснем духом, а не плотью, а о вас не знаем. Небо, жилище праведных, и ад, жилище грешных, по словам тех же тамбовских духоборцев, надо разуметь тоже духовно: семь есть небес, – говорили они, – первое небо – смирение, второе – разумение, третье – воздержание, четвертое – братолюбие, пятое – милосердие, шестое – совет, седьмое – любовь; там живет и Бог; а ад – это люди не знающие света, и в них живут злые духи. Относительно воздаяния праведных и наказания грешных, бывшие в СПб-ге духоборцы выражались довольно неопределенно; по их понятию – царство в силе, а рай в словеси, и души праведных в руке божией, а потому не прикоснется к ним му́ка; в рассуждении же мучения грешных и ада – грешные души во тьме ходят, чающе себе скорой погибели, и ад состоит на злобе. Более полные и ясные духоборческие представления о воскресении мертвых, будущем суде божием, и воздаянии, изложены в статье о духоборцах закавказских. При кончине века, – сказано в ней, – явится Христос, видимо, во образе человеческом, с женами мироносицами, судить грешников. После суда они истребятся с лица земли, низринутся во ад на муки вечные, а праведники останутся жить на земле со Христом. Разница между жизнью праведников теперешнею и жизнью будущею состоять будет только в том, что они будут жить одни, без грешников; но родиться, трудиться и умирать будут также, как и ныне. Воскресения тел и у них не будет, и самая кончина мира ограничится только истреблением грешников, а мир не кончится; он останется вечно таким же, каким видим его ныне, и потому нет существенной разницы между жизнью настоящею и будущею, земною и небесною. Наши представления о мире настоящем и будущем, о земле и небе неправильны; мир один, и под небесами надо разуметь не иное что, как один избранный род божий, без бесовского. Так как мир только один, то и человеческая душа, по разлучении с телом, не переходит в какой-либо иной свет, а только переселяется в другие тела.

Учение духоборцев о довременном падении душ и их переселениях на земле тоже не есть учение христианское. Так думали о человеческой душе древние язычники, – Египтяне и, особенно, Индийцы. То же понятие, хотя в измененном виде, встречается у гностиков³²⁴, которые, как и духоборцы, не признавали также и первородного греха (св. Иринея о ересях кн. 1 гл. XXI), и, наконец, у ложных мистиков, которые, собственно, произошли от гностиков³²⁵. Переселение душ признают и хлысты; они тоже учат, что души угодивших Богу преобразуются в ангелов, а нечестивые люди переселяются в скотов, гадов и пр., и опять из скотов и гадов переходят в новорожденных младенцев³²⁶. От тамбовских хлыстов, по всей вероятности, занял эту мысль о переселении и тамбовец Побирохин, и сделал ее одним из догматов духоборческой веры. Языческое непризнание духоборцами воскресения мертвых есть, между прочим, следствие учения о переселении душ. Как скоро души на земле переходят из одного тела в другое, то, принимающим эту мысль, странно было бы допустить воскресение тел; воскресло бы множество тел, в которых преемственно жила одна и та же душа и ей было бы затруднительно выбрать из них только одно; да и как могли бы воскреснуть эти тела без души? – В представлениях духоборцев о душе небесное становится земным, временное вечным. Так по их понятию семь небес – это семь добродетелей, а как все эти добродетели совмещаются только в душе духоборцев, то их-то род и составляет небеса. После суда божия грешники истребятся и тогда земля вполне сделается для духоборцев небом; они будут тут жить вечно, но рождаться и трудиться, как и теперь, переходя только из одного тела в другое, т. е. меняя эти тела, как обыкновенные люди меняют изношенное платье. Это тоже хлыстовская точка зрения; и хлысты, по выражению священника Сергеева, духовное прилагают на чувственное, и чувственное на духовное; представляют невидимое видимым, а видимое невидимым.

Переделав христианское понятие о св. Троице на языческий лад, и отвергнув действительность первородного греха, какое понятие могли составить себе духоборцы об Иисусе Христе, – Сыне божием и Спасителе мира? Побирохин, как мы видели, признавая присутствие божественного разума в духоборцах, а среди их особенно в самом себе, считал поэтому себя сыном божиим в таком смысле, в каком называл себя этим именем и Иисус Христос; стало быть, и наоборот, Иисус Христос, по понятию Побирохина, был просто человек, в котором только с особенною силою выражался божественный разум. Капустин, в поучении, обращенном к его последователям, говоря об историческом Иисусе Христе, уверял их, что собственно душа этого Иисуса подлежит закону переселения, как и всякая человеческая душа. Так, по его словам, она обитала в Колесникове, затем обитает в нем самом, в Капустине, и впоследствии перейдет в его сына и внука. Предсказание это, впрочем, не оправдалось и сами духоборцы теперь не знают, где девалась эта душа Иисусова. Тамбовские духоборцы на вопрос – веруете ли воплощению сына божия, отвечали: веруем и исповедуем, яко един Господь Иисус Христос сын божий, Бог и человек. По-видимому, ответ согласен с учением православной церкви; но при дальнейших ответах и разъяснениях оказывается, что у духоборцев свой особенный взгляд на Иисуса Христа. Он родился от божией матери, говорили они, как рождается и у нас. Творил ли телесные чудеса, т. е. воскрешал ли мертвых, давал ли слепым зрение, глухим слух и пр., мы того не знаем; но веруем, что мы сами грехами были мертвы, слепы, глухи, а он нас оживил и грехи простил. Он распят плотью, и показал нам образ страдания; воскрес же духом, а плотью ли и какою, того не знаем и нам знать не нужно. Является он ныне и нам, и ныне с нами есть. Из этих слов видно, что духоборцы не дают особенного значения историческому Христу; он представляет только образ того, что в душе каждого духоборца совершает божественный Разум, или Слово. Эту же мысль яснее высказали духоборцы, бывшие в 1804 г. в СПбурге. Автор, ее передающий, высказывает ее в следующих словах: «духоборцы признают пришествие Христа во плоти, его деяния, учение и страдания, но более все то берут в духовном смысле, и утверждают, что Христос должен в нас зачаться, родиться, возрастать, учить, страдать, умирать, воскреснуть, и вознестись, что сам Иисус был и есть евангелие вечное, живое; сам есть Слово и пишется токмо в сердцах». И мелитопольские духоборцы об историческом Христе говорили в 1827 году: «Он был Сын божий, но (что однако же неохотно объясняют) в таком смысле, в каком и мы (духоборцы) называемся сынами божиими; а старики наши знают еще более, нежели Христос», так что божественный разум выражается в них еще в высшей степени, чем это было у исторического Христа. В таком же положении находится учение об Иисусе Христе и у нынешних духоборцев. Автор статьи, сообщенной из Тифлиса, излагает это учение в следующих словах: «Иисус Христос есть Сын божий; он родился на истребление греха, на разрушение царства диавола»: слова, согласные с учением православной церкви; но затем они поясняют: «пострадал и умер Христос на кресте не по своей воле; Отче! да мимо идет чаша сия, молился Он; а цель страдания Его была единственно та, чтобы подать нам пример страдания за истину». А в таком случае крестная смерть Его не признается уже жертвой за искупление человеческого рода от греха. Интересно приводимое при сем духоборцами объяснение, кто именно распял Христа и что из этого произошло. «Распяли Христа, говорят они, – жиды, а жиды (житы?) значит жители, а жители эти – православные. Это видно из того, что Христа распяли первосвященники и книжники; но православные сами называют себя и священниками, имеют и читают видимые книги; следовательно, они-то и есть самые эти первосвященники и книжники, распявшие Христа, т. е. потомки их. Распявши, они одумались, сознали свою вину, и чтобы загладить ее, стали покланяться Христу мертвому, т. е. кресту и иконе Его. А живой Христос, скрывшись от них, переселился в род избранный, духоборческий. Поэтому духоборцы и покланяются Иисусу Христу живому, а православные – мертвому». Из этих слов выходит, будто православные христиане были уже до пришествия Христа, основателя Христианства, что действие существовало прежде своей причины. Кроме крайнего невежества, все это духоборческое объяснение навеяно еще, очевидно, тупою враждой и ненавистью духоборцев к православному духовенству. «Переселение Иисуса Христа в род духоборческий, говорится далее в той же статье, – совершилось тотчас по воскресении души Его, между тем как тело истлело в земле. (Выходит, что Христос умер не только телом, но и душою, а воскрес только душою). Воскресши, Христос вознесся на небеса, а это значит, что Он скрылся от мятежа человеческого (подлинные слова сектантов) в апостолах, которые собственно и суть небеса. По смерти апостолов Христос перешел в преемников апостольских, – в избранный духоборческий род. С тех пор Он постоянно пребывает в этом роде, переходя от предков к потомкам, и будет пребывать в нем до кончины века невидимо, а после кончины – видимым образом; и при кончине века, как уже сказано, явится Христос с женами мироносицами, видимо, в образе человеческом».

Как понять все эти толки духоборцев об Иисусе Христе? Если понимать буквально, то выходит, что душа исторического Христа то умирает вместе с телом, то воскресает одна, и воскресши, дробится на несколько частей или душ отдельных, чтобы перейти в каждого из апостолов, а по их смерти дробится все более и более, чтобы поселиться в каждом духоборце; при кончине же мира, все эти части, должно быть, снова соберутся в одну душу, которая появится опять в образе отдельного человека. Но как о подобного рода метаморфозах души невозможно говорить серьезно, а о благодатных действиях св. Духа нет у духоборцев и речи, как увидим ниже, то не следует ли предположить у них двоякое представление о Сыне божием, хотя несознаваемое ясно ими самими? Одно представление у них о Сыне божием, как историческом Иисусе Христе. По приведенным уже нами словам их, Он не был божественная личность, или второе лице св. Троицы во плоти человеческой, а был просто человек, одаренный только в высокой степени божественным качеством – разумом; в этом только смысле духоборцы признают Его Сыном божиим. Сообразно с таким представлением, земная жизнь и крестная смерть Его не была жертвой для искупления грехов мира, а была только наглядным выражением того, что происходит духовно в душе каждого духоборца. Здесь действует тоже Сын божий, но не в виде, конечно, человека, и не как божественная личность, у духоборцев немыслимая, а тоже как божественное качество – Разум, или Слово. Этот-то Разум, по смерти исторического Христа, открылся в Апостолах, принявших Его учение, и затем в Его преемниках, и, наконец, выражается в душе каждого духоборца все в большей и большей степени по мере усвоения им духоборческих псалмов. В этом-то, вероятно, смысле, понимаемый сын божий рождается в душе духоборца, возрастает по мере усвоения псалмов, творит в ней чудеса, очищая ее от грехов, несвойственных божественному качеству и при случае страждет в ней за истину. Который же Сын божий, по понятию духоборцев, будет судить людей на последнем страшном суде? Должно быть, исторический Христос, так как Он явится с женами мироносицами, но только облеченный, вероятно, большею, чем это было прежде, властью, властью судить грешников, тогда как прежде Он имел не больше значения, чем имеют его старики-духоборцы. В каком же теле Он явится, когда прежнее тело истлело и не воскреснет? Завладеет может быть телом какого-либо духоборца вроде, напр., Капустина и затем, истребивши грешников, т. е. всех не принадлежащих к числу духоборцев, будет вечно жить среди них на земле, но подобно им, переселяясь из одного тела в другое. Так, или как-нибудь иначе понимают духоборцы свои представления о Сыне божьем, или не имея никакого ясного об этом понятия, остаются в безвыходных противоречиях, во всяком случае, они далеко уклонились от христианского учения о Спасителе мира, и своими толками о переселениях души Христовой скорее всего напоминают нам опять древнее языческое вероучение Индийцев о Вишну. Он тоже, будучи одним из явлений природы, олицетворяется, однако же, как и божественный разум духоборцев, и будучи лишь воображаемою личностью несколько раз появляется на земле в разных телесных видах, или воплощениях (avatara) для какой либо благой цели; таких воплощений было девять; он принимал на себя, напр., образ то рыбы во время потопа для спасения избранных людей, то черепахи – для доставления богам напитка бессмертия; в виде карлы, в образе героя Рамы, а также Кришны ратовал против исполинов, или за добрых князей против злых и пр. Подобным образом и душа Иисуса, по мнению духоборцев, появлялась в разных личностях, и таких переселений было пока три: жила она то в однодворце С. Колесникове, то в торговце шерстью Побирохине, то в отставном капрале гвардии Капустине. Эта мысль о переселениях души Иисуса выхвачена Капустиным, в виду личных и семейных интересов, собственно, из хлыстовщины. Хлысты древнее духоборцев и в прошлом столетии особенно были распространены в тамбовской и орловской губерниях. Частое воплощение Христов они объясняют тем, что и волхвы спрашивали – не где Христос родился, и где он рождается (Мат.2:11) и в церкви поется, – Христос рождается, славите, а не Христос родился. Мысль о пребывании божественного Разума, или Слова, в душах духоборцев, заимствована ими частью от квакера, бросившего в России первые семена духоборчества, частью из книг ложных мистиков; но она так изменена и извращена своеобразными измышлениями малограмотных простолюдинов, что уже не похожа и на то, чем была у квакеров и мистиков. Не удивительно, что квакеры, посетившие мелитопольских духоборцев в 1818 году, не могли столковаться с ними о предметах веры, и услышав от них мнение их об Иисусе Христе, воскликнули только: «тьма»!

О благодатных действиях св. Духа мы не находим у духоборцев никаких указаний. И не удивительно: как скоро исторический Христос, по их понятию, не есть Спаситель мира, то Он и не может никому сообщать благодатных даров Духа. Если же в душе каждого духоборца пребывает Сын божий в виде божественного Разума, и самым своим присутствием здесь очищает ее от всякого греха, то св. Духу не предстоит уже здесь никакого действия. Не даром Побирохин отрицал самое существование св. Духа.

О пресвятой Деве Марии духоборцы отзываются различно. Тамбовские говорили, что Она искони и по днесь дева; но что из нее родился и рождается Христос, как и у них; а у духоборцев закавказских высказывается мысль, что Христос родился от святой матери Марии и св. Духа, но не от Девы Марии, бывшей уже в летах престарелых. Очевидно, что такие представления о Богоматери взаимно себе противоречат: то Она дева, но рождает Христа только духовно, то рождает Его во плоти, но она не дева. И то и другое понятие духоборцев о Богоматери не согласно с учением христианским, а потому и упоминание о св. Духе не имеет здесь своего истинного значения и остается лишь словом, удержанным ими от православия, но утратившим свой смысл.

Нравственные понятия у духоборцев, по замечанию автора статьи из Тифлиса, не подверглись такому изменению и искажению, как учение догматическое, и потому сохранились в большей чистоте, чем это последнее. Правда, что они не высказываются у них особо; напротив, они разбросаны порознь по тем же псалмам, где выражается и догматика их; но они не выводятся из этой последней, а взяты помимо ее, частью из ветхого закона, частью из евангелия. Так духоборцы признают десять заповедей закона; только читают их не рядом, а порознь по псалмам. Насколько можно проследить по ним, в них везде строго изобличаются грубые пороки: блуд, воровство, пьянство, всякая неправда; назначается казнь блудной жене вавилонской, и подобным ей грешникам. Духоборцы ослабили только заповедь, повелевающую чтить день седьмой – субботний, или по-христиански – воскресный; все дни у нас равны, говорили духоборцы тамбовские; если у духоборцев празднуются некоторые дни, то не по принципу, а по другим причинам. И пятую заповедь, как увидим ниже, они несколько изменили, если не по сущности, то по форме. Кроме, так сказать, отрицательных повелений десятизакония (не делай того-то, и того-то) предписываются в духоборческих псалмах и положительные требования евангельские: так предписывается благочестие в мыслях и делах, проповедуются дела милосердия: алчущего накормить, жаждущего напоить, и пр., восхваляется кротость, воздержание, и тому подобн. Кроме того, духоборцы, как уже сказано, насчитывают семь главных евангельских добродетелей, приравниваемых ими к семи небесам; они же перечисляются и в некоторых духоборческих псалмах. К числу главных добродетелей отнесены здесь «размышление и совет»; но это действия скорей умозрительные, чем нравственные.

На общественные отношения людей между собою духоборцы смотрят уже с своей догматической точки зрения. Так как все люди, говорят они, суть павшие души, то все они по своему естеству равны; внешние отличия, каковы бы они ни были, не значат ничего. Эту мысль о равенстве людей духоборцы перенесли и на государственные власти, но как опасную для тех, которые захотели бы гласно проповедовать ее в обществе, высказывали ее исподволь, осторожно. Силуан Колесников учил, что должно повиноваться властям и господиям сего мира, не только благим и кротким, но и строптивым, повиноваться во всяком, хотя бы и в злом деле, насильно, т. е. надо повиноваться по необходимости. Последователи его, духоборцы екатеринославские, говорят о властях несколько иначе. В человеческих обществах много есть людей злых, движимых зловредными страстями. Общество злых не может устоять; они взаимно бы истребили друг друга. Поэтому для сынов мира необходимы власти, которые удерживали бы их от зла. Но чада божии (т. е. духоборцы) исполняют сами что следует, без принуждения: власти для них не нужны. Эти-то духоборцы в 1791 году, как мы видели, публично на улицах стали отрицать значение и силу верховной власти. Духоборцы тамбовские осмелились уже делать различие между добрыми и злыми властями, и отличать их происхождение: «милостивые от Бога, твердили они, а немилостивые неизвестно от кого». Ясно, что их мысль не совсем здесь досказана. В 1816 году екатеринославский губернатор произвел у мелитопольских духоборцев расследование о их вероучении, как они исповедают его всенародно. На основании этого расследования он следующим образом излагает их учение о властях: «по их мнению, не нужно быть на земле никаким властям, ни духовным, ни светским, потому что люди все между собою равны и одинаково подвержены искушению ко грехам; разве надлежит быть царю над злыми, татьми и разбойниками, для укрощения их наказанием, а не над добрыми. Поэтому духоборцы, хотя и не восстают против учрежденных властей, но не имеют к ним всецелой покорности; если и уважают их, то делают это притворно; а между собою всякую подчиненность, и тем больше, монархическое правление, признают противным своему образу мыслей». И судебные расправы не нужны для сынов божьих: на что тому суды, – говорят они, – кто сам не захочет кого-либо обидеть? Не позволительна и клятва, и потому они отказываются давать присягу в каком бы то ни было случае; а этого рода случаи особенно часто представлялись при отдаче их в рекруты. Считали они также непозволительным носить оружие и сражаться против врага, – что и показали на деле, в составе вологодского полка, бросив оружие под Перекопом, в первую турецкую войну. Все эти понятия о властях, присяге, оружии, и даже неснимание шапок пред начальством, иногда практиковавшееся у духоборцев, перешли к ним от иностранца квакера и весьма охотно усвоены в виду крепостного состояния крестьян. Впрочем, в последствии времени, эти понятия, особенно о царе и властях, значительно смягчились. Духоборцы стали уверять, что они молятся о благоденствии Государя и Его августейшей фамилии. При переселении за Кавказ, начавшемся с 1841 года, все они показали опыты полной преданности воле Государя и распоряжениям начальства. И в одном из духоборческих псалмов высказана следующая мысль о царе и властях: «как мы Богу молимся и просим на молитвах о себе, так и о благоверном царе: спаси Господи, помилуй благоверного царя, услыши молитву нашу»; и ниже: «царя почитаем, милостивым властям повинуемся. Кто безвинно бьет и мучит, тот мучитель, антихрист. Кто милостиво рассуждает, уподобится милостивому Богу». Замечательно, что и здесь все еще делается различие между властями добрыми и злыми, и власти немилостивые считаются антихристом. Отвращение же от войны и до сих пор остается у духоборцев в прежней силе. Так, в нынешнем 1881 г., пишут из Делижана в газету «Кавказ», что там ежедневно проходят партии духоборцев, переселяющихся в карскую область, и что цель их переселения – желание избежать воинской повинности³²⁷.

Духоборцы, в общественных отношениях признавая всех людей равными, в отношении духовном ставят себя, однако же, выше всех прочих людей. У духоборцев еще в прошлом столетии сложилось предание, имевшее иносказательный смысл, будто вера их произошла от трех вавилонских отроков, пострадавших за непоклонение образу Навуходоносора. Но Капустин убедил своих последователей, что и он сам, и весь духоборческий род, и их вера, на самом деле происходят от этих трех отроков, и что поэтому духоборческое верование древнее христианства. По мнению духоборцев, вер на земле 77 и все они ложны; настоящая истинная вера 78-я; это и есть вера духоборческая. И не только истинная вера, но и истинная добродетель хранится лишь в духоборческом роде. Как носителей истинной веры и добродетели, духоборцы считают уже себя безгрешными. «Мы язык свят, – говорили тамбовские духоборцы, – царское священие, люди обновления, и греха в нас нет». В катехизическом духоборческом оглашении предлагается, между прочим, вопрос новообучаемому духоборцу: «что ты, суетный, или избранник?» а он отвечает: «избранник, потому что не взыдох сонму суетному, возненавидех церковь лукавнующую (разумеется православную), обыдох сети диавольския, восприях брак святый, тайны от Эдема святей душе. Стою я на камени, а камень наш – Христос. Над главою моею вид – видение, венец подобный дуге, а венец есть слава вечная; одет я светом, яко ризою, подпоясан от сапфира поясом златым». Еще с большею притязательностью изображается духоборец в двух духоборческих псалмах, приведенных у Гакстгаузена. «Что такое духоборец, – говорится в них, – если не св. Иоанн, Моисей и Христос? Божество обитает во плоти, и во плоти выражает свою бесконечную мудрость, ибо человеческими устами говорит Вечный. Вот открывается царство. Смотрите на восток, где лежит гора Сион. Из горы текут источники воды живой, омывающие нечистоты с сынов дщерей Израиля. Небеса, простирающиеся над Сионом, населены блаженными, которых ризы белы как снег и украшены золотыми звездами. Эти-то небеса возвещают славу Божию. Но восточное царство и гора Сион должны быть понимаемы в смысле переносном. Это не иное что, как общество духоборцев. Середина горы есть дух божественной мудрости и силы богочеловека, обитающего в них; источники воды живой, – это слово, дающее им жизнь вечную; блаженные в ризах белых изображают их добродетели, имеющие восторжествовать над миром, или земным царством, которого конец приближается. Глава духоборцев один тогда будет досточтимым царем, и духоборцы, одержав эту победу, взойдут со славой на престол мира, чтобы царствовать от века до века». Есть божественный образ и в других людях, – в их памяти, разуме и воле, – думают духоборцы, – но в своей полноте божество выражается только в них, – в этом козьем роге, – божьем роде, – что коротко и ясно высказали в 1827 г. мелитопольские духоборцы в следующих словах: «Бог есть дух; сей дух или Бог в нас; мы есьмы Бог». Может ли духовная гордыня, возбуждаемая пустыми мечтаниями, простираться далее этого явного самообожания?

Исказив догматическое учение христианской церкви, духоборцы извратили и понятие о самой церкви, которая должна быть хранительницею истинного учения, – на основе св. писания, заключающего в себе, и в лице пастырей, и учителей, и посредством таинств, обрядов, и других ее учреждений.

Все духоборцы единогласно утверждают, что наружная церковь и все, что в ней совершается и к ней относится, не имеет для них никакого значения и не приносит никакой пользы. «Ходить в церковь, – говорили тамбовские духоборцы, – совесть наша не желает, и в ней святости не чаем, потому что она тленна, а не вечна». Так как Божество, по их понятию, пребывает в душе каждого духоборца, то здесь же должна быть и церковь для этого божества. «Моя церковь, – говорится в катехизическом оглашении духоборцев, – построена не на горах, не в бревнах, не в каменных стенах, а построена у меня церковь в душе». Приравнивая эту внутреннюю церковь к внешней, катехизическое оглашение описывает ее следующим образом: в церкви этой четыре стены: первая стена младенцы-наместники Христовы, вторая – чистая дева, невеста женихова, третья – старцы – возвестители глагола божия; четвертая – жены и мироносицы; они искони ходили, Христа искали. Ворот в ней три: врата вхождения, выхождения, и запад (?); покрыта церковь божиими рабами, занавешена пеленами, а пелена есть божие пение. Обита церковь божиими словами; окон в ней три: откровение, вдохновение, воздержание. Есть в той церкви елей в козьем роге, а козий рог – божий род; есть кадило, а кадило есть доброе дело; уголь в кадиле – жар желания; уголья – глагол божий; есть престол – пристанище истинных христиан; стоит престол на четырех старцах животных: первый из них Аспид, второй – Сапфир, третий – Халкидон, четвертый Смарагд; а на престоле – сосуд, евангелие и крест; сосуд – закон божий, евангелие – Христос, крест, и притом четырехконечный, означает: первый конец его – пророк, второй – апостол, третий – ангел, четвертый – архангел. – Но в этой внутренней церкви духоборца должно быть довольно темно; в ее описании не упоминается о свечах и освещении, и оттого самому духоборцу приходится видеть в ней не что-либо действительно существующее, а только призраки воображения, так легко возникающее среди мрака. Для сооружения этой церкви должны собраться сюда, и младенцы, и девы, и старцы, и жены мироносицы в виде четырех стен, и множество рабов божиих в виде крыши на ней. В церкви этой видится и население громадное: тут взамен четырехконечного креста являются пророки, апостолы, ангелы и архангелы; тут же обитают и старцы животные, – Аспид с товарищами. «Там чудеса!» Церковная пелена превращается в божье пение, козий рог – в божий род... «Там Русью пахнет!» Только русский малограмотный простолюдин мог создать себе такую внутреннюю церковь, создать не в сердце, а в праздном воображении.

Кроме этой внутренней церкви, присущей душе каждого из духоборцев, признают они и церковь, так сказать, общую, когда несколько лиц их общины соберется, например, для совместного пения псалмов. «Везде церковь, – говорили тамбовские духоборцы, – идеже два, или три собраны во имя Христово». Но затем круг этой общей церкви расширяется за пределы духоборческой общины. В состав этой церкви входят все, в высокой степени одаренные божественным Разумом, или Словом; к ней могут принадлежать, – как учил еще С. Колесников, – люди различного племени, языка и исповедания; не только между христианскими народами, но и между иудеями и турками находятся члены этой церкви. Мысль эта удержалась у духоборцев и до настоящего времени; и теперь они утверждают, что «кроме открытых духоборцев есть во всякой вере духоборцы Потаенные, которые страха ради не открывают себя. Оттого и видимая численность духоборцев, не смотря на древнее их происхождение, до сих пор весьма незначительна». Расширяя понятие о своей церкви до того, что в состав ее могут входить и те, которые не знают исторического Христа и вовсе не пользуются св. писанием, духоборцы, в своем вероучении, очевидно, не много предоставляют значения как тому, так и другому.

Св. писание духоборцы признают данным от Бога, но не полагают его в основание своего вероучения. «Из ветхого и нового завета, – говорили тамбовские духоборцы, – мы берем себе только полезное», большею частью учение нравственное. Все, что в св. писании не подходит под их образ мыслей, они отвергают, или стараются объяснить в необыкновенном, таинственном смысле. Так, напр., принимая грехопадение Адама в переносном смысле, они и на историю Каина смотрят, как на изображение сынов погибельных, преследующих истинную (разумеется духоборческую) церковь, или Авеля. Еще меньше значения придавал св. писанию Побирохин; он считал заблуждением читать его и называл библию хлопотницею. И мелитопольские духоборцы в 1827 году уверяли, что у них библии вовсе и не находится, что подтверждает и бывший их сосед по деревне Новоалександровке в своей статье, писанной в 1841 году.

Духоборческое вероучение основывается не на св. писании, а на предании, предание же на словах псалма: «отцы наши возвестиша нам» (Пс.43:1). Это предание от отцов называется у духоборцев животною книгою. Обстоятельное понятие о ней впервые сообщено статьей «Духоборцы за Кавказом», которое и нам остается воспроизвести здесь за недостатком других известий об этом предмете. «Животною книгою называется у духоборцев предание потому, что оно живет в их памяти и сердцах в противоположность нашей библии, состоящей, по их словам, из мертвых букв. Животная книга составляется из, так называемых духоборцами, псалмов; псалмы составлены из отрывочных стихов и слов псалмов Давида, изречений ветхого и нового завета, молитв и ирмосов православной церкви, и большею частью, собственных духоборческих вымыслов. Псалмов у духоборцев, по словам их, бесчисленное множество; знать все псалмы одному духоборцу невозможно. Поэтому животная книга и хранится в полном своем составе не в каждом духоборце порознь, а в целом роде их, разбросанная по сердцам; чтобы составилась полная животная книга, надо, так сказать, сложить все духоборческие памяти и сердца. Книга по частям передается из рода в род преемственно от отца к сыну по устному учению, и ни одна йота этой книги не затерялась, и не может затеряться, до кончины и после кончины мира, как не погибнет бессмертная душа, хранительница книги. Скорее наша библия, книга видимая, тленная, мертвая, затеряется, т. е. потеряются подлинные слова божии, как уже действительно потерялись по неверному изложение в ней тремя (а не четырьмя) евангелистами проповеди Иисуса Христа, и по многим ошибкам, вкравшимся в библию вследствие неверных переводов ее с языка, на котором учили пророки, Христос и апостолы».

«Начало животной книги возводится ко временам земной жизни Иисуса Христа. Тогда одни из учеников его, слушая учение Христово, захотели по времени записать его, но по забывчивости записали неполно и неверно (это три евангелиста: Матвей, Марк и Лука); другие не записывали, а сохранили учение в целости в памяти и сердцах своих, и также в целости передали последующим родам, т. е. родам духоборческим. Это – истинное учение Христа. Но как у духоборцев есть отрывки и из псалмов Давида, кроме того и веру свою они производят от трех вавилонских отроков, то неповрежденность божественного учения, бывшего до Иисуса Христа, доказывается повелением, данным от Него отцам духоборцев в следующих словах: «вы, мои голуби (по другим – курочки) выбирайте из мякины одно чистое зерно и насыщайтесь им». Вследствие такого повеления отцы духоборцев и выбрали из библии одни чистые зерна, составили из них, в совокупности с учением И. Христа, животную книгу, и передали ее в целости, по сердцам и памятям, детям и последующим родам своим, а нам оставили смесь зерна с мякиною. Эта смесь и есть наша библия. Ничем нельзя убедить духоборца, что передача животной книги по памяти и сердцам может быть очень неверна, как вообще неверна память человеческая, и, как неверно и лукаво сердце грешника, – главное хранилище животной книги. В роде духоборческом, говорят сектанты, невидимо пребывает сам Христос и, следовательно, не допустит, чтобы книга животная повредилась, или что-нибудь из нее забылось, и потому авторитет ее непоколебим. Самая вера в нее духоборцев до того слепа, что, не смотря на явные нелепости и противоречия, разбросанные по псалмам, из которых многих и сами они не понимают, достоинство книги для них от того ничуть не теряется. Непонимание многих мест из псалмов, как, напр., «козий рог – божий род», или «прежде солнечного сияния и лунного течения была тьма (тысяча тысяч) грешников» извиняют тем, что так «отцы их возвестиша им»; а отцы, разумеется, погрешить ни в каком случае не могли, быв личными слушателями учения И. Христа, в души которых Он, по воскресении своем, скрылся. В духоборческих псалмах, впрочем, нередко встречаются истины, слово в слово взятые из св. писания, или, по крайней мере, согласные с духом его учения; но большею частью они наполнены библейскими изречениями и сказаниями в искаженном виде, без малейшего соблюдения грамматических правил, и вымыслами, обличающими совершенное отсутствие здравого смысла у составителей их. Еще замечательная черта животной книги: многие псалмы ее высказывают дух неприязни к вере православной за почитание ею (вместо невидимого) видимого, и (вместо живого) мёртвого, также за неправое гонение, воздвигнутое на род божий (духоборцев), за лесть, какою (православные) хотят уловить его в свою сеть, за дела противные Богу и угодные дьяволу, за распятие Христа и т. д.».

В псалмах животной книги иногда встречается особенный способ изложения мыслей под рифму; напр., «почтоже вы друг друга осуждаете, завсегда дьяволу угождаете, а Богу согрубаите, дела Бога разрушаите, Духа святова от себя отгоняите, душу свою на вечное мучение погружаите». Встречается в них также особенного рода словопроизводство. «Многие сложные слова, корни слов, и самые слоги их, имеют у духоборцев особое значение по одному созвучию. Напр., «греко-российская вера» значит «грехи российской веры»; – «вода», в которой мы крестимся, не вода сказано (будто бы) в св. писании, а «вожда», а вожда значит водитель, а водитель есть Бог; следов. велено креститься не водою, а Богом; «небеса поведают славу божию»: небес вовсе нет, ни первых, ни вторых, ни третьих; небеса поведают – значит: «не бесы» поведают славу божию, а люди святые. Также в словах животной книги: «из тмы женщин спасется одна», тма значит «тмить» (малорос. тямить) – разуметь; следует, что из тысячи тысячей женщин разумеющих, знающих Бога, т. е. женщин духоборческого рода, спасется одна; а из других родов, след., ни одна не спасется. При возгласе «Христос воскресе!» надо говорить не «воистину», а «во истинных» Христос воскрес, т. е. воскрес в роде истинном, духоборческом. «Давид» пророк почему так называется? «да видел», разумел дела божии. «Истукан» от какого корня? «тук, тук, тук»; при таком звуке выделываются наши металлические кресты, иконы и оклады на них; поэтому мы – истуканники, т. е. идолопоклонники. – «Раскол?» «расколоть» дерево и сделать из него икону; след., раскольники-то и суть православные».

Взгляд духоборцев на библию, как книгу, не особенно нужную для их вероучения, заимствован ими у хлыстов. Из разных дел о хлыстах видно, что они зовут библию, как называл ее и Побирохин, – хлопотницею, и говорят, что читать ее значит подвергать себя опасности сумасшествия. Самая замена библии, так называемою «книгою животною», получила свое начало у хлыстов. Еще во время царя Алексея Михайловича, во владимирской губернии жил Данило Филиппович, на которого, по рассказам хлыстов, видимым образом сошел с небес Господь Соваоф и воплотился в нем, и он сделался «живым Богом». Этот-то Данило Филиппович, еще до воплощения в нем Саваофа, во время споров о том, по старым или по новым книгам можно спастись, решил, что ни те, ни другие книги никуда не годятся и что для спасения, как поется в хлыстовской песне, необходима одна

Книга золотая,

Книга животная,

Книга голубиная,

Сам Сударь Дух святой.

Данило же Филиппович, как рассказывают хлысты, в доказательство ненужности и старых и новых книг, собрал те и другие в один куль, положил в него для груза камень, и бросил в Волгу³²⁸. Но самое происхождение животной книги у хлыстов и духоборцев понимается не одинаково. Содержание ее у хлыстов, состоящее преимущественно из песен, слагается теми, на кого, особенно во время радения, накатит сам Сударь Дух святой; между тем как животная книга духоборцев состоит из предания, возвещенного их отцами, в которых божественный Разум пребывает постоянно. Таким образом, источник животной книги у хлыстов почерпается ими извне, а у духоборцев источник этот постоянно хранится в них самих. Там, под влиянием душевного возбуждения, вызываемого усиленным круговерчением и прыжками, возникает хлыстовско-религиозная поэзия; а здесь, по внушению внутреннего разума, составляются псалмы в прозе. Поэтому хлысты – большею частью поэты; они воспевают райских птиц, животные трубы, зеленые луга и садики; но религиозного содержания тут не много; а духоборцы прозаики; по повелению Христа, данному, как они веруют, еще до появления Его на земле, они хотят выбирать из библии чистое зерно, а на самом деле чистое зерно христианского учения отметают и сгребают лишь плевелы собственных измышлений. Иногда духоборцы слагают и свои псалмы под рифму, и занимаются словотолкованием по созвучию; но это же делают и хлысты; рифмованная речь и игра созвучием слов, кажется, составляют любимое занятие вообще великорусского человека, и выражают, в своем роде, народное остроумие.

Отвергнув внешнюю церковь, духоборцы не имеют уже, конечно, надобности в ее таинствах и обрядах. Таинства, по их словам, они понимают «духовне».

Тамбовские духоборцы на вопрос – кто остался преемником Христа для священства церкви, – отвечали: «тот преемник, кто чист делом и телом, смирен и кроток и добрым делам покорен, а от худых дел удален», т. е. почти всякий духоборец; «видимого начальства в своей церкви Христос не поручил никому: у нас все равны», т. е. нет никакой иерархии священства. О священстве духоборцы и не вдаются в рассуждения; только в двух случаях упоминается у них о священстве, и то слишком неопределенно и неясно. В катехизическом оглашении на вопрос – что такое священник, – дается ответ: «священник нам есть пастырь чистосердечный, покорный, незлобивый, отлучен от грешников, евнух, что не сделал рукою своею беззакония, ниже помыслил лукавое». Трудно понять, кого именно называют здесь духоборцы чистосердечным, т. е. с чистым сердцем, и евнухом. Во-вторых, в одном догматическом псалме, который ниже мы приведем вполне, тоже упоминается о священстве в следующих словах: «священника мы себе имеем праведного, преподобного, незлобивого, который оставление грехов». Явно, что первоначальная мысль этого псалма, при устной передаче, искажена, должно быть, пропуском нескольких слов; а при таком искажении опять трудно сказать, что именно хотел выразить о священстве составитель этого псалма. Но при сем случае он не преминул сказать в своем псалме два-три слова о священниках православных: «попов ваших, сказано здесь, со всею потребою в дома себе входить не желаем; мы закону божию и веры Иисуса». А в этих немногих словах высказывается и отрицание священства видимой церкви, и заявление явной вражды к православному духовенству. Замечательна и причина, почему духоборцы не желают принимать у себя православных священников; мы закону божию и веры Иисусовой, говорится при этом, как если бы православное духовенство не верило в И. Христа и отрицало божественный закон.

Крещение водою, – говорят духоборцы, – душе неспособно; оно омывает только тело. Духовное крещение есть страдание. Как Христос крестился не водою, а страданием, так и духоборец крещается, по примеру Христа, страданием, а если не страданием, то словом божиим, т. е. изучением животной книги; младенцы, не окрещенные ни страданием, ни животною книгою, ни греха, ни спасения не имеют, а все равно, – по словам тамбовских духоборцев, – что «щенята и котята; они будут находиться ни в раю, ни в муке». Впрочем, и из окрещенного духоборческого рода, – как сказано в статье о закавказских духоборцах, – спасутся не все, а только из тысячи одна душа мужеского пола и из тысячи тысяч одна душа пола женского по причине природной глупости женщин.

Исповедь отвергается духоборцами потому, что по их понятию церковь не имеет власти вязать и решать. Исповедуются духоборцы в своих грехах Богу небесному и благому, оставляющему прегрешения. В грехах противу своих собратий исповедуются пред всеми и просят у них прощения. Запираться в грехе, когда другие его знают, почитается великим преступлением; если по троекратном увещании таковой не усовестится, то они отвергают его из своего общества.

Таинство причастия тела и крови христовой под видом хлеба и вина не приемлют потому, что хлеб и вино, – говорят они, – входят в уста как обыкновенная пища и ничего душе не пользуют. Причащаются же во всякое время святым и животворящим, бессмертным и страшным христовым тайнам внутренне, восприятием в себя слова божия. Таким образом духоборцы и крещаются и причащаются словом божиим, т. е. изучением животной книги.

О браке в одном из духоборческих псалмов сказано: «брак мы имеем, который есть дело вечного блаженства. В том и утверждаемся». Трудно понять, что именно хотел выразить этими словами составитель псалма; видно только, что брака в собственном смысле у них нет. Тамбовские духоборцы на вопрос, – как совершается у них брак, – отвечали: «кто хочет, венчается в ваших церквах (когда духоборцы жили еще среди православных), а кто хочет, так живет (т. е. без брака); мы даем на волю». И по рассказам духоборцев, бывших в 1804 г. в СПб-ге, брак у них не считается таинством и совершается единственно по взаимному согласно молодой четы; родители в это дело вовсе не вмешиваются; большею частью им объявляют молодые о своем желании жить вместе, когда уже состоялось между ними взаимное обещание об этом. Случается, однако же, что это сожительство их не прежде делается известным, как когда уже девица понесет младенца. Развод в прежнее время происходил лишь по явным уликам одного лица в неверности другому, или по неспособности одного составить семейное счастье вследствие дурных, неисправимых нравственных качеств. В это дело могло вмешаться и целое общество, увещевая обоих забыть обиды, помириться, и не разлучаться; в случае же неизбежного развода сыновья оставались при матери, а дочери на попечении отца. Но со временем эти сожительства стали расторгаться свободно и не укоризненно по воле которой-либо стороны. Муж по смерти жены, и жена по смерти мужа, могут опять вступать в новое взаимное сожительство. Такое безбрачное сожительство мужчины и женщины, по взаимному лишь согласию, совершается, стало быть, чисто по языческому обычаю.

О посте, в только что упомянутом псалме, сказано: «пост имеем в мыслях воздержание, отыми от уст, Господи, роптание и от рук убиение, от всех злых дел воздержание себя». Изложение и здесь, конечно, нескладно, но мысль, его заключается в том, что пост состоит лишь в воздержании от греха. И бывшие в СПб-ге духоборцы эту же мысль высказали в следующих словах: «воздержание от мяса не приносит душе никакой пользы. Пост есть воздержание от объедения, пьянства и всякой роскоши, удаление от игр богопротивных, плясок, песен» и т. п.

Тамбовские духоборцы на вопрос о том, есть ли у них молитвы и какие, отвечали: «молитвы к Богу у нас есть, а наипаче псалмы давидовы: 1) живый в помощи Вышняго в крови Бога небесного водворится, 2) услыши, Боже, глас мой внегда молитимиса к тебе, 3) девять блаженств от евангелия с прибавлением: помяни мя, Господи, во царствии твоем». Святых и Богородицу почитают, но им не молятся и не призывают на помощь, потому что они угодили Богу собственно для себя; не молятся и о спасении других людей, так как всяк молится о себе, а не о других. При рождении младенца дается ему христианское имя без всякой молитвы. Не молятся они и за умерших, считая молитву бесполезной для них по смерти. Когда духоборцы жили скрытно, то тела своих умерших собратий погребали обыкновенным образом на общем кладбище; когда же обнаружили свое отпадение от православия, то стали хоронить своих усопших в особенных местах.

Икон, или, как называли их тамбовские духоборцы, символов, не признают священными, и не почитают никаких изображений; или, как говорится в духоборческом псалме, «рукотворенным образам не кланяемся, в них святости не чаем. Образу мы кланяемся неоцененному, внутрь нас сияющий (-щему)». Здесь разумеется, конечно, память, разум и воля, как духовное выражение в человеке Божества, в высшей степени присущее каждому духоборцу; а стало быть, поклонение такому образу есть не иное что, как самопоклонение. «Иконе, продолжает тот же псалом, мы кланяемся существенным, естественным, безмерного существа показует сына отца». Здесь уже нет никакого смысла, ни логического, ни грамматического. Но автор хотел, кажется, выразить подробнее ту же мысль, которая высказана им в предыдущих словах. И в другом месте говорится: «икона – неоцененный лик божий, внутри нас сияющий; он поет и глаголет». Что и каким образом поет и глаголет внутренняя, неоцененная икона духоборца – понять и разъяснить это мы отказываемся. Не смотря, однако же, на отрицание святости икон, у мелитопольских духоборцев, как остаток древнего православия, встречались почти во всех лучших домах киоты, поставленные в почетных углах, и делаемые у православных для икон; некоторые имели в домах изображение св. Троицы в виде трех ангелов, угощаемых Авраамом.

Крестного знамени духоборцы не полагают на себе. «Крест, – говорят они, – крест на мне, крест во мне, крест позади меня, крест передо мной и Бог со мной»: слова, ничего определенного не выражающие, но такова уже манера духоборцев, когда им приходится что-либо видимое изъяснять в смысле духовном.

Отвергая церковь, духоборцы тем более отвергают предание и уставы св. отец. «Они были человеки, – говорили тамбовские духоборцы, – и от человека ничто же, а вся суть возможна от Бога». Однако же духоборцы принимают предания своих отцов, т. е. животную книгу, хотя и эти отцы были тоже человеки.

Кроме изложенного нами вероучения духоборцев, есть у них своего рода сказания и рассуждения, не имеющие догматической важности, о которых, однако же, упомянуть здесь не лишне. Предметы этих сказаний и гаданий многочисленны и до крайности нелепы, но они интересны для нас, как выражение той степени религиозного развития, на какой стоят духоборцы. Приведем эти гадания, как они изложены в статье о закавказских духоборцах. Бог существовал от вечности, но прежде Его была премудрость. Бог находится в горе Сион, а гора в вере. Было время, когда Слово бегло к Богу, а Бог бег к Слову (В начале бе Слово). Авраам ввел наши иконы взамен золотого тельца, слитого при Синае; отсюда и начало нашего иконопочитания. И. Христос вывел из Египта 40000 людей. Взимание податей ведет свое начало от статира, вынутого Петром по повелению Христа из рыбы, и отданного сборщикам податей. Есть сказание о начале обычая христосоваться красными яйцами; апостолы, будто для поддержания своей проповеди о воскресении Христа, дарили детям красные яйца с там, чтобы они бегали по улицам и кричали – Христос воскрес! Сказание об однобокой рыбе камбуле, ожившей на блюде Богоматери, в доказательство воскресения Христова, уже по съедении Ею одного бока и потом, пущенной в черное море, уверять своею однобокостью и рыб, и людей в воскресении христовом; сказание об Иерусалиме с 12 воротами, при которых стражами состоит 12 ангелов, а именно: от севера Анания, Aзapия, Мисаил, от юга – Авраам, Исаак, Иаков, от востока Ной и Лот, от запада Аарон и Давид. Или, напр., в духоборческом катехизисе: вопрос – когда не было ни неба, ни земли, ни небесного украшения, ни лунного течения, где тогда Бог был? – Отв. В горней вере. В. где ныне Бог пребывает? – О. в последних странах и т. п.

Хотя все дни для духоборцев равны, и, собственно, нет у них праздников, а всякий свободный день может быть днем молитвенного собрания, но, по словам бывших в СПб-ге духоборцев, – эти собрания большею частью бывают в обыкновенные церковные и царские праздники, когда прочие мирские люди не работают; это потому, что если бы стали они работать во время сих праздников, то тем навлекли бы на себя ругательство мирян и могли бы подвергнуться взысканию за пренебрежение государственных постановлений. И на молочных водах большею частью они не работали в наши праздничные и воскресные дни, не столько, конечно, по уважению к ним, сколько для собственного отдохновения, или по старой привычке, вынесенной ими из православия. По сообщению местных властей, мелитопольские духоборцы чествовали дни храмов, которые праздновали, быв еще православными, в прежних своих селениях. Так жители села Тамбовки праздновали день чудотворца Николая, села Терпения – день Казанския божия Матери, села Спасского – день рождества Христова, села Троицкого – день св. Троицы, села Богдановки – день Василия великого, села Кириловки – день Покрова пресвятыя Богородицы, села Горелого – день Флора и Лавра, села Ефремовки – день Архистратига Михаила, село Родионовка не имело храмового праздничного дня. И нынешние духоборцы за Кавказом, кроме воскресных дней празднуют в одно число с нами следующие праздники: светлую неделю – старики семь дней, молодые три дня; в следующие затем дни работают, но только дома; три дня Троицы (Пятидесятницы), день Илии пророка, Успение божьей Матери, три Спасова дня: 1, 6 и 18-е (д. Флора и Лавра) числа августа. Впрочем, почитание спасовых дней состоит больше в угощении медом, особенно на последний из них; тогда званые и незваные идут к пчеловодам есть мед, которые за грех и ущерб пчелиному заводу считают не накормить медом, всех приходящих к ним. Чтут также Покров божьей Матери, Рождество Христово три дня и Крещение. Почитание состоит в утреннем общественном богомолии и хождении в нарочитые праздники (наприм., на святой неделе) по знакомым и пение псалмов, – по дороге и в самых домах за застольным угощением. Некоторые из духоборцев ко дню христовой Пасхи красят яйца.

Так как каждый из духоборцев носит в самом себе свой внутренний храм и каждый молится сам за себя, то явно, что для них не нужны ни внешние храмы, ни общественная молитва. И однако же, в известные дни года у них бывают молитвенные собрания, в которых они читают свои псалмы, или поют молитвы. Видно, что врожденное человеку побуждение к общению, сильнее теоретических принципов! Мелитопольские духоборцы в селении Терпение, по свидетельству таврического гражданского губернатора³²⁹, в воскресные дни собирались для молений в, так называемый, «сиротской дом», или «Сион». Заправлявший у них делом религии Капустин, установил частые молитвословия, причем говорил и поучения. Пение псалмов предоставлено было девицам, которые подготовлялись к тому в Сионе же. После Капустина пение псалмов, особенно в большом собрании, совершалось весьма редко. В прочих слободах духоборцы собирались для богомолья по разным местам, не имея для этого определенного места. Гакстгаузен видел, однако же, у некоторых из тамбовских духоборцев комнаты, исключительно предоставленные для молитвы; в них не было никаких украшений, не было, само собою разумеется, ни икон, ни креста; только посреди комнаты помещался стол с хлебом и солью³³⁰. В 1843 г. в бытность Гакстгаузена у мелитопольских духоборцев, у них не было особых комнат для молитвы; собирались они под открытым небом, причем мужчины и женщины составляли два особые кружка.

Самый образ общественного моления происходил у всех духоборцев одинаково, как видно из описания его у духоборцев екатеринославских³³¹, тамбовских и мелитопольских³³², и закавказских³³³. Собираются духоборцы на моленье утром праздничного дня. Продолжительность молитв зависит от количества собравшихся. Моленье состоит из чтения псалмов, пения и взаимного целования, и совершается в следующем порядке: при входе в молельную избу каждый должен сказать – «славен Бог прославися!» – ему отвечают «велико имя Его по всей земли!» Мужчины садятся вдоль стен по правую, а женщины, по левую сторону. Когда все соберутся и усядутся по своим местам, один из почетных в собрании, заседающий в переднем углу, начинает наизусть читать псалом по собственному выбору; все слушают; по окончании чтения читает свой псалом сосед первого, и таким образом чтение псалмов идет по очереди в ряду мужчин с первого до последнего, до шести-семилетнего мальчика. В таком же порядке продолжается затем чтение и в ряду женском; начинается старухой и оканчивается семилетнею девочкой. Хотя псалмы читаются по собственному выбору каждого, но повторяться они не должны, и если бы в собрании было сто человек, или более, то сто и более разных псалмов должны быть прочитаны. По окончании чтения все встают с своих мест и начинают петь псалмы церковным напевом. Во время пения совершается целование, или духовное лобзание следующим образом: к первенствующему в собрании подходит второй по месту и оба, взявши друг друга за руки, кланяются один другому в пояс дважды, не прямо к лицу, а в сторону к плечу, описывая, размахом схватившихся рук, неправильный круг; поклонившись дважды, целуются, и сделав еще раз поклон, становятся на свои места. Такое поклонение, по их отзыву, есть поклонение неоцененному живому лику божию – человеку. Таким образом, поклонение и лобзание идет поочередно и в порядке таком, что окончившие то и другое, и занявшие в ряду свои прежние места, в свою очередь раскланиваются и целуются с другими, к ним подходящими из своих рядов. Дети, впрочем, только кланяются старикам в ноги трижды и целуют их руку. Такой же обряд поклонения и целования выполняется и в ряду женском отдельно, после того, как все покончится у мужчин. По окончании поклонов и целования в женском ряду, старший в собрании прочитывает какой-нибудь псалом, не садясь на место скажет: «Богу нашему слава» (необходимое прибавление в конце каждого псалма) и тем заканчивает моленье. Толкования псалмов не бывает; духоборцам, по их мнению, сам Христос внутренне толкует псалмы. После моленья, присев на места, размениваются обычными житейскими приветствиями, что до начала моленья ни в каком случае не дозволяется, и затем расходятся по домам. В домашнем быту ни утром, при восстании от сна, ни вечером, при отходе ко сну, ни перед трапезою, ни после нее духоборцы не произносят никаких молитв; впрочем, некоторые из них после обеда читают молитву: «благодарю тя, Христе Боже мой»; знают также молитву Господню; не многие знают и символ веры, но читают не подряд.

Изложенный здесь общественный культ духоборцев, состоящий в чтении, или пении псалмов без объяснения их, и в поклонении друг другу, как божественному лику, есть прямой результат их догматического учения. Христос, или что тоже, божественный Разум, пребывает в каждом духоборце, а потому и нет надобности, чтобы один Христос объяснял псалмы другому Христу; каждый ведает свое дело сам по себе. И если все Божество открывается лишь в духоборческом роде, то каждому из его членов подобает честь и поклонение, как олицетворению этого Божества: обольщение ума, естественно, приводит к извращенно воли, самообожание – к самопоклонению и, если угодно, к атеизму. И хлысты, хотя покланяются иконам. приписывая им символическое значение, но гораздо охотнее молятся друг на друга, говоря, что гораздо разумнее поклоняться живому существу, в котором может быть, неведомо для поклоняющегося, обитает Бог³³⁴. Но для такого поклонения друг другу не находим у хлыстов положительных оснований; оно держится здесь на одном лишь предположении о возможности присутствия Божества в человеке.

К числу духоборческих обрядов можно отнести свадебный и погребальный. Так на свадьбе, по крайней мере у нынешних закавказских духоборцев, у жениха с невестою идет следующий обрядовый разговор в присутствии родных и гостей: «От чего ты лицем бела?» – «Познала божии дела». «От чего у тебя подрезаны волосы?» Подслушала божии голосы». В этом же роде следуют вопросы и ответы касательно других частей и принадлежностей одежды невесты. Явно, что этот обязательный рифмованный диалог есть нечто вроде домашнего театрального представления для развлечения собравшихся гостей: давать ему какое-либо серьезное значение не приходится. При погребении мертвых, по свидетельству бывшего соседа мелитопольских духоборцев, поется, в виде обряда, следующая, им же приводимая песнь:

– Голуби сизые!

«Мы не голуби, не сизые».

– Вы лебеди, вы белые!

«Мы не лебеди, мы не белые,

Мы ангелы, мы архангелы;

Мы летали по всему свету, свету белому».

– Что вы видели, что вы слышали?

«Мы видели, мы слышали,

Как душа с телом расставалась,

Расставалась и прощалась».

– Прощай мое тело, тело белое!

Я в тебе жила,

Тебя нежила и лелеяла,

А себя, душу, в муку вверзила.

– Тебе, душа, на суд идти

К самому Христу Спасителю,

Ко Спасителю, избавителю,

А мне телу в земле лежать!

Это уже не простой диалог, а фантастическое собеседование людей с ангелами и архангелами, беседа души усопшего с ее телом, и, наконец, этого мертвого тела с своею душою. Это не молитва и не соболезнование об умершем, а нечто вроде бабьих причитаний у гроба покойника. Но и здесь выразилась одна черта духоборческого вероучения: мертвое тело, предоставляя душе идти на страшный суд, само не ждет того воскресения мертвых во плоти, которое так определенно выразил И. Христос; стало быть, и здесь надо признать ниспадение духоборцев в язычество. Правда, эта погребальная песнь не ими составлена. Духоборцы не стихотворцы. Она выхвачена отрывком из хлыстовской песни; но в ней изменено несколько слов, как бы нарочно для выражения только что указанной нами мысли³³⁵.

Внутреннее управление делами духоборческой общины, по наблюдению в 1817 году бахчисарайского полицеймейстера Ананича³³⁶, не зависит от земского правления волостных голов; всякие разбирательства между духоборцами и оштрафования за обиды, а также за невоздержное поведение, чинятся не волостными головами, и не выборными по слободам, но мирскою сходкою стариков; стариками же у них называются престарелые люди, известные честным поведением и опытностью. Сходка, по соображении вины, удаляет виновного на известное время от своих молитвенных собраний, и только по его исправлении, опять к ним допускает. Голова на все слободы один; он имеет у себя сельское правление и в каждой слободе по одному выборному, которые избираются также, как и писаря при них самими духоборцами из среды себя. Действие голов и выборных заключается в одном только взыскании казенных податей, в выполнении приказаний земского суда, в отправлении в суд требуемых людей, и производстве всякого рода справок, и все это делается безостановочно, с редкою поспешностью. Относительное богатство кого-либо из их общества не даст ему какого-либо особого права перед другими; напротив, и богатые и бедные все между собою равны. – Как управляются меж собой духоборцы в настоящее время, за Кавказом, мы не знаем.

В семейном быту замечательно у духоборцев особое отношение между родителями и их детьми. Эта особенность основывается на их религиозном воззрении. Акт рождения сам по себе не может служить основанием какого-либо союза. Душа, образ Божества, не знает земного отца. Рождение физического тела, заимствованного из вещества, устанавливает разве такое только родство, какое существует между зерном и почвой, на которой оно выросло. Для души безразлично, в каком теле приходится ей обитать. У нее один только отец – Бог, и одна мать – природа, или земля. Поэтому духоборцы не называют отцом или матерью виновников своей жизни. Отец, если он молод, называется просто собственным именем «Иван», или чаще уменьшительным «Ваня», а если стар, «старичком». Молодую мать дети называют «няней», а старуху – «старушкою». Такие названия имеют у них простой житейский смысл: стариком и старушкой отец и мать называются потому, что стараются, или обязаны стараться, о счастье своих детей, и няней потому, что мать обыкновенно вынянчивает своих детей, когда находятся еще в младенчестве. Родители не говорят о детях «мои», а «наши», мужья называют своих жен сестрами, и жены мужей – братьями. Но такое изменение у духоборцев названий отца и матери, вследствие религиозного понятия, не изменяет ни любви родителей к детям, ни в детях – должного уважения к родителям. Мать поутру не даст хлеба ребенку до тех пор, пока он не прочтет один, два, три псалма, смотря по его возрасту. Нередко мать будит дитя ночью и заставляет прочесть какой-нибудь псалом. Название разных степеней родства у духоборцев, должно быть по преданию из православной среды, общие с нашими; равно и уважение к этим степеням такое же наблюдается, как и у нас.

Как вели себя духоборцы в нравственном отношении?

Мы уже видели, что о духоборцах екатеринославских в исходе прошлого, и о мелитопольских до 20-х годов настоящего столетия, начальство отзывалось с большою похвалою; особенно указывали на отсутствие у них воровства и пьянства, и на исправную уплату податей. Правда, что эти правительственные отзывы основывались на донесениях полицейских чинов, которые легко могли, особенно в тогдашнее время, входить в денежные сделки с сектантами, и выхвалять пред начальством их поведение, по мере, получаемых от них выгод; а местные губернаторы охотно могли передавать эти отзывы правительственным лицам, между которыми были масоны, благоприятствовавшие духоборцам. Но мы готовы признать все эти похвальные отзывы вполне справедливыми, потому уже одному, что нравственное учение духоборцев сохранилось в их псалмах в достаточной чистоте, и что сектанты, особенно считающие себя поборниками духа, вначале обыкновенно ведут жизнь довольно строгую; и духоборцам, как носителям Божества, неприлично было заниматься воровством, или предаваться пьянству и в пьяном виде распевать нескромные песни, и делать другие бесчинства; им приходилось быть степенными и приличными. И, однако же, фальшь религиозного учения мало-помалу делает свое дело; ум, мало-помалу, охладевает к нему, особенно, когда не встречает преследований и стеснений, возбуждающих фанатизм; воля перестает стесняться такими предписаниями нравственности, для которых в самом учении не находит незыблемых основ; разнузданные страсти увлекают ее в бесчинства и пороки. Так было и с духоборцами. Уже в 1827 году один беспристрастный наблюдатель их образа мыслей и жизни нашел в них большую разницу против того, чем они были, или чем казались прежде; по его свидетельству «таких людей между ними, которые при своем заблуждении имели хотя некоторое основание в понятиях о Божестве, ныне уже весьма мало; в общей массе они погружены, в рассуждении правил богопочитания, в величайшее невежество» (Отеч. Зап. 1828 № 93 стр. 46); а «в образе их жизни и обычаях усматривается теперь между ними весьма великое развращение нравов» (стр. 54). «Легковерие и разврат, ненависть и ссора бывают между ними часто; к деньгам весьма жадны и для приобретения их готовы употребить всевозможные средства» (стр. 53). Мы уже говорили, что и мнимые наследники души Иисусовой, сын и внук Капустина, стоявшие после него во главе общества, предались пьянству и разврату, и в самом обществе по малейшим подозрениям доходило до кровавой мести и самых бесчеловечных истязаний и убийств. И неизвестный автор, живший в селе Новоалександровке, в ближайшем соседстве с мелитопольскими духоборцами, писал о них в 1841 г.: «по мнимому присутствию в них Божества, считая себя вне греха, они не знают, что такое преступление. Супружеские союзы связываются и разрываются произвольно, целомудрие неизвестно полам и нарушается без всякого стыда и укоризны; трезвость, поддерживаемая прежде Капустиным страхом наказаний, ныне заметная только во время полевых работ, а в прочее время решительно исчезла. Укрывательство бродяг и дезертиров считается добродетелью, сокрытие преступлений, сделанных единоверцами, есть долг и обязанность духоборцев. Решались равнодушно на убийство, как скоро надеялись, что злодеяние будет скрыто. Был случай, что брат закопал в землю живую сестру. Судебные факты доказывают, что убийца, совершив злодеяние, безбоязненно являлся в собрание стариков, рассказывал им о событии и просил их прощения. Старики-безумцы охотно прощали ему злодеяние, считая это дело обыкновенным житейским». В таком же роде, как мы видели, отзывался о духоборцах в 1843 г. и Гакстгаузен. Напрасно, поэтому, г-жа Анна Филиберт в коротенькой статье своей о молоканах в таврических степях (Отеч. Записк. 1870 г. № 6 стр. 293) приняла на себя труд, хотя мимоходом, горячо защищать невинность духоборцев, переселенных в 1841–4 годах из Мелитопольских вод за Кавказ. По ее словам: «все говорило в пользу их, – и честность безупречная, и развитость. Местные старожилы и теперь еще не могут говорить о них иначе, как с теплым сочувствием и сожалением. И, вдруг, в 1839 году, один недоброжелательный местный начальник полиции, извлекавшей от этого богатого населения свои выгоды, и которому они отказали в какой-то просьбе, очернил их пред тогдашним новороссийским генерал-губернатором. Он обвинил их в разных преступлениях, в которых они, по отзывам местных старожилов, вовсе не были причастны. Вместо того, чтобы разобрать эти обвинения и в случае действительных преступлений наказать одних виновных, последовал приказ всему духоборческому населению, – красе наших степей, – оставить оживленный ими край и переселиться за Кавказ, или принять православие. Несчастные, все, за малым исключением, в числе 10 или 12 тысяч приняли решение переселиться». Во всех этих и дальнейших словах защитницы мы видим больше усердия, чем фактического знания дела. Вся эта защита основывается на непроверенных слухах, на отзывах местных старожилов, – должно быть молокан, с которыми, однако же, духоборцы всегда враждовали вследствие разномыслия с ними в религиозных понятиях, и потому уже одному трудно предполагать в этих старожилах сожаление и сочувствие к своим бывшим соседям, далеко недружелюбным. Ошибочно думает защитница, будто переселение их за Кавказ произошло вследствие ложного доноса, при том никем не проверенного. Мы видели по несомненным данным, что расследование преступлений духоборцев самым тщательным образом продолжалось с 1835 по 1839 г. и, на дознанные этим расследованием преступления их, указано в самом воззвании к ним новороссийского генерал-губернатора; после этого о безукоризненной будто бы честности их не можете быть и речи. Если переселение было для них несчастьем, то первой и главной причиной его были они сами; самое число переселенцев, далеко не доходило до 12-и тысяч; их всего на все было около 4-х тысяч. И автор статьи «Русские рационалисты», помещенной в Вестнике Европы 1881 г. м. февраль (стр. 685) распоряжения Правительства о переселении мелитопольских духоборцев за Кавказ называет драконовским законом, и уверяет, что при их переселении чиновники грабили их, что эти переселенцы не нашли там для себя свободных земель и окончательно разорились, что затем они вынуждены были принять предложение хитрого князя Мингрелии, Дадьяна, причем, как бы в насмешку, дано им, между прочим, по две свиньи, тогда как свинины они будто не едят. Все это автор утверждает в тоне решительном, хотя на самом деле он не знает ни причины их переселения за Кавказ, ни условий и обстоятельств этого переселения, ни самой местности, куда назначено им переселиться, ни того, что никто не предлагал им свиней, и что свинины не едят только некоторые из молокан, особенно субботники. В таком обсуждении фактически неизвестного дела и огульном осуждении и правительства, и чиновников, и князя Дадьяна с мнимым его подарком, поневоле чувствуется преднамеренная фальшь. Как ни тягостно было для мелитопольских духоборцев переселение, но и за Кавказом, по словам г-жи Филиберт, они живут теперь зажиточно. Как они там ведут себя теперь, мы не имеем прямых известий; но охотно предполагаем, что, понесенное ими наказание, вразумило их и в нравственном отношении. Г. Максимов, в своей статье «за Кавказом»³³⁷) замечает, что «тамошнее начальство хвалит в молоканах и духоборцах их готовность к исполнению всяких законных требований, и что во всех закавказских молоканах и духоборцах ясно видятся необлыжные русские люди. И здесь, за Кавказом, как и среди немцев в Пруссии и Австрии, среди мусульман в Турции, среди поляков и белорусов, наконец, в соседстве с малороссами, русские люди из старообрядческих и других сект сохранились в поразительной целости и неприкосновенности. Вполне перестать быть коренными русскими людьми, не смотря на крупную разницу в вере, духоборцам, как и молоканам до сих пор еще не удалось, а потому весьма вероятно, что и в образе своей жизни они не лучше и не хуже других великорусских людей. Не занимаются, конечно, они и совращением других в свою секту, как это бывало прежде, потому что за Кавказом и совращать им некого. Но в других местах, напр., в Иркутской губернии, духоборцы не отказались от своей пропаганды и в настоящее время. Иркутские Епархиальные Ведомости сообщают, что в 35-и верстах от г. Иркутска, в селении Котинском, находится много духоборцев, постоянно совращающих православных. Иждивением иркутских купцов братьев Пачерских построена в селении прекрасная церковь, но под влиянием духоборцев и православные, живущие в селении, не особенно религиозны³³⁸.

Приведем теперь несколько духоборческих псалмов, а именно пять догматического содержания и три молитвенных.

Псалом 1

Кто Бог велий яко Бог наш? Ты если Бог творяй чудеса един. Что есть Бог? Бог есть дух. Бог есть Слово. Бог есть человек. Познайте Бога истинного от злых богов языческих. Тако рече писание: бози мнози и господие мнози. Нам есть один Бог и Отец, из него же вся и мы в него, един Господь И. Христос во славу Бога Отца. Сын глаголет: суть еретики, неправые христиане, именем христовым нарицаются и чуждаются самого Христа (здесь разумеются, должно быть, православные), чуждаются церкви христовой, чуждаясь самого Христа. Первое время бе люто ненавидят имя И. Христа, гонят церковь святую, мучат ее и убивают верующих во Христа (т. е. духоборцев). Зли суть бози языческие, душевредны, возбранено их почитать и иконы их злыя, душевредныя (все это относится к православию). По их злоумии овцы Христовы не обретались бы в мире, не имел бы наш Христос своей церкви на земли (т. е. духоборческой церкви). Добр наш Господь Бог И. Христос, добри суть и рабы Его. Зело душе полезнует: чтите Господа и всех святых Его, яко сам Господь Бог наш показал нам Слово свое, яко всяк человек правоверный может наречтись храмом божиим (в духоборческом смысле). Да неизвестно ли вам: тело ваше храм Духу моему. Дух божий живет в вас, той оживотворяет вас. Не оскверняйте плоти вашей и не отгоняйте Духа святого от себя, то и предложатся вам божия правыя словеса. Бог наш, не имеющий тела, Бог есть дух безплотен, душу создал человеку безплотну, себе подобну, самовластну, разумну, безсмертну, к вечности общищу с сопряжением плоти. Она же (душа) к Богу возвествует божественно, животворяще, духновенно; тело от земли создано есть. Душа бо есть образ божий; по ней и мы имеем тройственную силу, единое естество. Силы души человеческой суть память, разум, воля. Памятью уподобляемся Богу Отцу, разумом уподобляемся Богу Сыну, волею уподобляемся Богу Духу святому. Такожде во св. Троице три суть лица: во единой душе три силы душевные – един Бог. Слава.

Псалом 2

Верую во единаго Отца, вседержителя, творца; крещаюсь словом божиим во имя Отца и Сына, и Духа. Молимся мы Богу истинному и духом истинным; восповедуемся мы Богу небесному, яко благ Господь во век, милостив; понейже (понеже) вся согрешения наша оставляет. Причащаемся мы ко святым божественным Его тайнам, животворящим, страшным, бессмертным, Христовым, во оставление грехов. В божию мы церковь ходим, во единую святую, соборную, апостольскую, которая есть собрание истинных христиан, ееже нам Господь Бог Иис. Христос явлением своим собрал, осияв и осиявает, украшает дарованием Духа святого. Священника мы себе имеем праведного, преподобного, незлобивого, который оставление грехов. Образу мы кланяемся неоцененному, внутрь нас сияющий. Иконе мы кланяемся существенным, естественным, безпременного существа показует Сына Отца. Богородицу мы именуем, почитаем, и так всех угодников святых. Как мы Богу молимся и просим на молитвах о себе, тако и о благоверном царе: спаси, Господи, помилуй благоверного царя, услыши молитву нашу. Пост имеем в мыслях воздержание, отыми от уст, Господи, роптанье, и от рук убиение, от всех злых дел воздержи себя. Брак мы имеем, который есть дело вечного блаженства. В том и утверждаемся. В грекороссийскую церковь мы не желаем, рукотворенным вашим образам не кланяемся, в них святости не чаем. Попов ваших со всею потребою в дома себе ходить не желаем. Мы закону божью, вери Иисуса. Царя почитаем, милостивым властям повинуемся. Состоит наше дело по блаженстве, по смирению нашему, для желанному нам полученья, душам нашим ко спасенья от Господа Бога нашего, т. е. по блаженству. Кто безвинно бьет и мучит, тот мучитель антихрист. Кто милостиво рассуждает, уподобится милостивому Богу. – Богу нашему Слава!

Псалом 3

Безначальный царь, предвечный Отец, Он искони Бог во веке будет. Когда не было ни неба, ни земли, ни солнечного сияния, ни лунного течения, ни звездного украшения, тогда бысть тма грешников (т. е. грехопадение совершилось до сотворения мира). Нам свет светит от лица его. Идет Господь по верх воздуху, отвергнул от сердца своего, сотворил Сына своего Христа; Он пресвятыми устами своими благоволил Его, скрыл Сына своего в сердце своем; от Отца Дух происходит, на Сыне пребывает, словом бо Господним небеса утвердилися еси; всею премудростию сотворил их; яко ты Господи воскресил еси, утвердил Сион в жилище к себе. Возведи окрест очи твои, Сион виждь ты; яко вся придоша к тебе, яко ты Бог светлое светило, от запада и севера и моря, от востока чада твои. Помолимся, воздадим Господу мы, Богу нашему; сей же окрест его; принесут дары страшные; отъемлешь дух князей; страшен есть паче царей земных; возглаголет Господь людем своим: обыдите Сион, убо имите его, положите сердца в силе его; примите наказания; возвестите во языцех дела его; уведайте, яко Бог наш, той сотворил нас, упасет нас во век века. Слава.

Псалом 4

Кто это если не Иоанн, новый Моисей зачатый от Слова божия в лоне Девы Марии? Бог изрек нам великую мудрость; плоть должна быть распята и человек искуплен, говорит новый Моисей; но для вечного искупления необходимо, чтобы Сын божий Ис. Христос сделался человеком, и чтобы мы верили и исповедали, что Господь наш Ис. Христос есть Сын божий и человек, Господь говорит человеческими устами. Вот открывается царство. Смотрите на восток, где лежит гора Сион; туда идите и смотрите на нее. Из середины горы текут источники воды живой, омывающее нечистоты с сынов дщерей Израиля. Небеса, простирающиеся над Сионом, населены блаженными, которых ризы белы, как снег и украшены золотыми звездами. Эти-то небеса возвещают славу божию и голос их раздается до пределов земли. Когда наступит конец мира, отверзутся небеса, возгремят громы и засверкают молнии, сыны человеческие ужаснутся и земное царство поколеблется до последних своих оснований. Тогда все языки соберутся в страну белого царя; там явится наконец престол нового Давида. Ужас великий будет в доме давидовом когда в виде архангела, предваренный небесною трубою, снидет Господь на землю, чтобы возсесть на новом престоле Давида и судить живых и мертвых. Тогда Архангел Михаил вострубит в трубу небесную и вступит в брань с древним змием и ниспровергает его; Авель поразит его живым словом, низвергнет его с престола и навсегда разрушит его могущество. Тогда скажет Господь: аминь, аминь; возрадуйтесь небеса, ибо Господь будет царствовать в своем царстве от века до века.

Псалом 5

(Истолкование предыдущего)

Что иное духоборец, как не тот, кого изображает Иоанн, Моисей и Христос? Что сказано о воплощении Христа, то исполняется в нем. Божество обитает во плоти, в которой и чрез которую Оно говорит и выражает бесконечную мудрость. Плоть хотя претерпевает здесь стужения от людей, но внутреннее существо, незримо в ней обитающее, переходит по смерти из телесной оболочки в тело, более совершенное и чрез то будет искуплено. Необходимо Этому верховному существу, сему Сыну Бога, Иисусу Христу иметь на себе плоть и быть человеком, ибо человеческими устами говорит Вечный. Восточное царство и гора Сион должны быть понимаемы в смысле переносном. Это не иное что, как общество духоборцев. Середина горы есть дух божественной мудрости и силы Богочеловека, обитающего в них; источники воды живой – это слово, дающее нам жизнь вечную; блаженные в ризах белых изображают их добродетели, имеющие восторжествовать над миром, или земным царством, которого конец приближается. Тогда духоборцы превознесены будут к ужасу человечества. Глава духоборцев один тогда будет досточтимым царем и вокруг него соберутся все люди. Но этой славе будет предшествовать время скорби и испытаний; борьба будет ужасная; однако же духоборцы одержат победу и со славой взойдут на престол мира, чтобы царствовать от века до века³³⁹.

Псалом 6

Боже, ушима нашими услышахом, отцы наши возвестиша намъ дело, яже соделал еси во днех их, во днех древних. Рука твоя язык потребит, яже насадил еси я;·озлобил людие, изгнал еси я; не бо мечем твоим наследиши землю. Мышца их не спасет их, но десницей твоей мышца твоя, просвещение лица твоего, яко благоволил еси в них. Сам ты еси царь мой и Бог мой, заповедал спасение во Иакове. Тебе врази наши вознесем рог о имени твоем, и уничижи возстающия на ны; не на лук бо мой уповаем, меч твой не спасет меня. Спас еси нас, от стужающих нам, ненавидящих нам посрамил еси; о Бозе похвалимся весь день, о имени твоем исповедаемся во век; не бо отринул еси нас, посрамил еси нас. Не взыдет Бог в силах наших, возвратил еси нам вспять при вразех наших, ненавидящих нас расхищаху в себе, отдал еси яко овцы в снедь, во языках разсеял еси нас, отдал людие твои без цены, не бе множество в восклицаниях наших; положил если нас поношение, соседом нашим подражнение, сущих окрест нас; положил еси нас притчу во языцех, покивание главы в людех. Весь день срам мой предо мною, страм бо мой предо мною в студу лица моего; покрыл меня от гласа поношающаго, оклеветающаго, от лица вражьяго изгоняющаго. Cия вся придоша на нас; мы не забываем тебе, внеправдохом в завете твоем; не отступи вспять сердца наши, уклонил еси стезю нашу от пути твоего; смирил еси нас в сени смертной. Аще забыхом Бога нашего, аще воздвигохом руце к Богу чуждему, да не Бог ли взыщет сия; той бо весть тайная сердца их, зане тебе ради умерщвляемся весь день, вменихом себе яко овцы заколения. Возстани, вскуе спиши, Господи, воскресни, не отрини до конца; вскую отвращаеши лице твое, забываешь нищету нашу, скорбь нашу, яко смирил души наша в перст; прильне земле утроба наша. Воскресни, Господи, помози нам, избави нас имени твоего ради. Богу нашему слава³⁴⁰.

Псалом 7

Сице глаголет Господь святый Бог израилев, создавый его и сотворивый его во грядущих: вопросите мене о сынех моих и дщерех моих и о делех рук моих заповедайте мне. Аз сотворих землю и человека на ней, аз утвердих рукою моею небо, аз всем звездам заповедах. Воздвигох я в вас правдою царя и все путие его правы. Сей созиждет град мой, от пленения людей моих возвратить ниже мздою, ниже дарами. Тако глаголет Господь Саваоф: утвердися Египет в купле ефиопстей; мужие высоцы по тебе придут, будут тебе рабы, во след тебе помолятся, яко в тебе Бог есть; несть Бога разве Тебе; Ты если Бог, Бог Израиля Спас. Постыдятся и посрамятся вси противнующие Тебе, пойдут со стыдом великим. Обновляйтесь во мне вси сыны израелевы, спасайтесь от Господа вечным спасением; не постыдятся, ниже посрамятся даже до века. Сице глаголет Господь святых Бог Израиль. Слава³⁴¹.

Псалом 8

Гласом моим к Господу возвах, гласом моим к Богу, и внять ми в день скорби моея. Бога взысках руками моими нощию пред ним и не прельщен бых. Отвержеся утешитися душа моя; помянух Бога и возвеселихся; поглумяхся и малодушествоваше дух мой; при дверех стражбы очи мои смятошася и не глаголах. Помыслих дни первыя и лета вЬчная помянух и поучахся нощию сердцем моим; глумляхся и тужаше дух мой. Егда во веки отринет Господь и не приложит благоволити паки, или до конца милость свою отсЬчет? Сконча глагол от рода в род; забудет ущедрити Бог. Или удержит во гневе своем щедроты своя? И рЬх: нынЬ начах – сия измена десницы Вышняго. Помянух дела Господня, яко помянух от начала чудеса Твоя и поучуся во всех делах Твоих и в начинаниях Твоих поглумлюся. Боже, во святемъ путь Твой. Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты если Бог творяй чудеса. Сказал еси в людех силу Твою, избавил еси мышцею своею люди Твоя – сыны Иаковли и Иосифовы. Видеша Тя воды, Боже, видиша Тя воды и убояшася, смятошася бездны; множество шума вод – глас грома твоего, осветиша молния твоя вселенную и трепетна бысть земля. В море путьие твои и стези твои в водах многих и следы твои не познаются. Наставил еси яко овцы люди твои рукою Мойсеевою и Ааронею. Слава³⁴².

Духоборцев постоянно смешивали с молоканами, считая последних лишь отраслью первых; это потому, что духоборцы и молокане равно отвергают таинства церкви и все ее постановления, всю наружную сторону религии; а это наружное сходство всем бросалось в глаза – и народу, и духовенству, и правительству. Между тем как обе эти секты отличаются друг от друга и по своему происхождению, и по внутреннему существу учения. Правда, что некоторые молокане, напр., те, с которыми беседовал г. Максимов за Кавказом, производят свое начало от Уклеина, зятя Побирохина, с которым он разошелся будто на некоторых только пунктах вероучения; но на самом деле, как мы уже видели, Уклеин был только ревностным проповедником и распространителем молоканства в некоторых губерниях, и у преемников молокан этих губерний остался в памяти, как насадитель и виновник их вероучения. Самое же молоканство существовало уже раньше Уклеина, и самарские молокане с большею справедливостью говорили г. Костомарову, что вера их пошла на Руси от Матвея Семеновича, т. е. от Бакшина, жившего при царе Иване Грозном; а так называемые «надписания» Тверитинова, окончательно легли в основу молоканства, которое с того времени распространилось по разным губерниям великорусским. Относительно вероучения молоканство распалось на несколько толков, – тамбовский, владимирский, донской; и молокане закавказские, последователи Уклеина, не хотят. иметь ничего общего с молоканами из Саратова и Молочных вод; тамошние старики, покачивая головами, с тяжелым вздохом говорят: «поползло вкривь и вкось все наше молоканство». Большинство этих толков имеет сходство с духоборческим воззрением не только в отрицании всей внешней стороны религии, но и в некоторых пунктах догматического учения. Как и духоборцы, они твердят, что все люди равны, что мирские власти не нужны, что война и присяга непозволительны, и что не годится носить оружие. Эти квакерские понятия вовсе неизвестны были доуклеиновским молоканам; понятия эти заимствовал Уклеин от Побирохина; но донские молокане, немногочисленные по количеству, отвергли эти притязания, как не согласные ни с св. писанием, ни с действительным строем общественной жизни русского народа. Уклеин, – если верно показание наставника донского собрания, Анания Столлова, – учил, что Сын божий и Дух св. не равны Отцу в божественном достоинстве, что при воплощении, Христос имел не человеческую плоть, но принял с неба такую, какую имел архангел Рафаил, сопутствовавшей молодому Товию, что с этою плотью вселился в утробу Богородицы, и, не имея человеческого тела, и не умер подобно людям, что одни только молокане могут получить вечное спасение, а все прочие осуждены будут на вечное мучение, и что воскресение будет духовное, а не плотское. Эти понятия частью вполне духоборческие, а частью близкие к ним и тоже, должно быть, в большинстве заимствованы Уклеиным от Побирохина. Но как бы ни дробилось молоканство на отдельные толки и как бы ни сходилось оно в некоторых пунктах своего учения с духоборческим, но в самой основе молоканского и духоборческого вероучения положены существенные различия, непримиримые между собою. Различий этих два: во-первых духоборцы не высоко ценят св. писание; они руководствуются в своих верованиях тем, что возвестили им отцы их, т. е. человеческим преданием, и притом не писаным, а хранимым единственно в памяти и сердцах; напротив того, молокане держатся исключительно св. писания, как руководства в их религиозных понятиях, хотя изъясняют его односторонне и потому ошибочно; во-вторых, духоборцы признают преимущественное пребывание Божества лишь в своем духоборческом роде, и считают себя внутренним храмом этого Божества; а потому весь наружный культ богопоклонения считают совершенно не нужным для себя, или, что тоже, отрицают всю внешнюю сторону религии с своей субъективной точки зрения; напротив того, молокане признают самостоятельное существование Бога, как Духа, и отрицают таинства церкви и всю ее внешность с объективной точки зрения, на основании лишь текста св. писания: «Бог есть Дух и поклоняющиеся ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин.4:24). Если бы духоборец признал объективное существование Бога и вместо своей животной книги стал руководствоваться св. писанием в отрицании внешней стороны религии, то перестал бы быть духоборцем, и сделался бы молоканином; и напротив, если бы молоканин уклонился от св. писания и отвергал весь религиозный культ потому, что считал бы самого себя носителем Божества и внутренним Его храмом, то из молоканина превратился бы в духоборца. И у хлыстов духоборцы, как мы видели, позаимствовали некоторые их мнения, но мнения эти не существенны в духоборческом вероучении, и никто не смешивает хлыстов и духоборцев в одну секту. Что заимствовано духоборцами у анабаптистов мы уже указали в первой части, когда говорили о личности и деятельности Побирохина; эти заимствования еще менее существенны в духоборчестве, чем взятые у хлыстов.

О значении духоборческой секты, – как мы видели еще в 1825 году (стр. 121–122), – высказал верное суждение председатель департамента законов государственного совета (В.А. Пашков), заявив в комитете министров, что «духоборцы силятся к разрушению всего того, что есть в мире ценного для истинного сына церкви, престола и отечества».

Духоборческое учение, осуждая всякого рода отличия и почести, отнимает внешние побуждения у патриотической ревности, и ставит на ряду отличный талант с умом обыкновенным, на каком бы то ни было поприще общественной жизни; отвергая клятву, как нечто незаконное, снимает с совести внутреннее обязательство говорить правду на суде и быть неизменно честным на службе отечеству, и, стало быть, предоставляет свободный простор всякому незаконному действию; признавая излишними самые суды и расправы, предает общество в жертву личного мщения и всяких необузданных страстей; считая войну и самое ношение оружия актом непозволительным, оставляет все общество беззащитным, передает его в руки первого алчного врага, отнимает у отечества самую возможность защищать свои священнейшие права, свою самостоятельность, свое благосостояние, свободу развития, и самую жизнь граждан, и, следовательно – совершенно верно, что духоборцы силятся разрушить все, что есть в мире ценного для истинного сына отечества.

Духоборческое учение, с своей точки зрения, касается и самой существенной основы государственной жизни, ее образа правления. Чем же, по понятию духоборцев, должно быть человеческое общество по своему образу правления? Это не монархия, потому что власти, по их понятию, для сынов божиих не нужны; не аристократия, потому что по их воззрению, все люди по своему естеству равны; не республика, где должен господствовать только закон, а внешний закон для чад божиих излишен; само Божество, пребывающее в каждом духоборце, заменяет для него все внешние законы, все общественные учреждения и постановления; итак, это своего рода ультра-теократия, где все не только во внутренней жизни христианина, но и во внешней жизни гражданина должно происходить по непосредственному внушению Божества. Но времена и правильной теократии уже не существуют для человека, и мнимая теократия духоборцев есть фальшь и самообольщение. Явился среди их Капустин с притязанием, что в нем специально пребывает душа исторического Иисуса, и потому стал править духоборческою общиною во имя мнимого Иисуса, как пророк и царь; и слепые его последователи повергаются перед ним во прах, целуют край его одежды. Но когда сошел со сцены самозваный носитель души Иисусовой, когда, сверх ожидания духоборцев, душа эта не перешла ни в его сына, ни внука, то сам собою исчез и этот внешний призрак духоборческой теократии; оставалось превратиться ей, так сказать, в демократическую теократию, где каждый духоборец, как преимущественный носитель божественного разума, есть сам себе и господин, и царь. На самом же деле, это есть отрицание всякого государственного строя жизни, то состояние, в каком находятся кочующие народы, еще не додумавшиеся до такой жизни. Такие общины, в небольшом количестве, могли бы безвредно для других существовать в каких-либо отдельных странах. Но совсем иное значение получают подобного рода сектанты, когда они появляются в таком государстве, с установившимся складом общественной жизни и образом правления, как Россия. Здесь самодержавная власть почиет на человеческом и божеском законе, подкрепляемая тысячелетней преданностью русского народа; здесь самодержавная только десница своею мощью удерживает в государственном единстве бесчисленное множество племен, входящих в состав Империи; только самодержавное слово вносит здесь в общественную жизнь громадного населения мир, благосостояние, движение вперед; наконец, самодержавная же власть хранит значение и вес России среди других народов и царств. А потому справедливо, что духоборцы, с своим принципом отрицания всякой внешней власти, а след., и установленного образа правления, силятся разрушить все, что есть ценного для истинного сына России ввиду единодержавия русского престола.

Относительно верховной власти, духоборцы, с течением времени, сделали по крайней мере некоторого рода уступки: сознав свое бессилие, давно уже перестали публично заявлять о ненужности властей; вразумляемые опытом жизни, стали уверять, что они будто даже молятся за царя; но, отступив от православной церкви, не сделали уже ни одного поворотного к ней шагу. В ряду различных сект, существующих в России, духоборчество (как и молоканство) составляет противовес старообрядчеству; но, как крайности большею частью сходятся, то и эти противоположные себе секты приводят почти к одинаковым результатам. Старообрядцы, замкнувшись во внешнюю обрядность и придерживаясь лишь мертвой буквы, мало-помалу утратили понимание истинного духа христианства. Духоборцы, заявивши себя борцами духа, но отвергнув не только обрядовую внешность, но и таинства церкви, и самые коренные основы христианского учения, утратили не только истинный дух христианства, но и самое христианство. Еще в 1814 году святейший синод, как главный представитель нашей церкви, объявил, что «секта эта находится вне всякого установленного исповедания христианской веры, и есть не что иное, как только невежественное уклонение от православия и правил, утвержденных церковью»³⁴³. И в самом деле, духоборцы прежде всего исказили учение церкви о св. Троице; они поняли три ипостаси ее, как три видоизменения в чувственной природе и три способности в человеческой душе, и таким образом, может быть и сами того не сознавая, отвергнули самобытное существование Божества. Духовно пребывает Оно, по их понятию, преимущественно в избранном лишь духоборческом роде; а это есть первый шаг к выходу из христианства в язычество, уклонение от веры в истинного Бога к самообожанию, и от поклонения Ему к самопоклонению, которое одно и осталось у духоборцев в виде общественного обряда. Отвергнув грехопадение Адама и в нем всего человеческого рода, отвергнув историческую жизнь Иисуса Христа, и, следов., значение Его как искупителя людей от первородного греха, отвергнув все таинства церкви, как средство благодатного общения христианской души с Божеством, отвергнув воскресение Христа во плоти, и затем и будущее воскресение во плоти же людей, духоборцы отвергли самую сущность христианства, без которой ни одно исповедание не может остаться христианским. При таком коренном отрицании христианства, что же остается у них положительного? Весьма немногое: что Божество будто пребывает в каждом духоборце, в его памяти, разуме, и воле, что поэтому самая душа его есть и внутренний храм этого Божества, и что взамен св. писания достаточно для духоборцев предания их отцов, или, так называемой, животной книги. Но все эти толки их действительно суть только порождение их невежества. Только невежество могло вообразить себе, будто Божество беспредельное по своему существу, вмещается в конечной душе каждого духоборца, сливаясь с нею по естеству, вместо благодатного лишь общения Бога с душою истинно верующего христианина; только невежество могло соорудить такой внутренний храм, какой построили себе в своей фантазии духоборцы; наконец, только невежество могло променять божественное слово откровения на пустые толки легкомыслия. Таким образом и то, что, по-видимому, есть положительного в понятиях духоборцев, на самом деле есть не более, как отрицание не только христианского учения, но и здравого суждения о предметах религии вообще. Совершенно поэтому справедливо, что «духоборческая секта силится разрушить», а относительно самой себя и разрушила «все то, что есть в мире ценного для истинного сына церкви».

Когда в 1843 году, по выселении большей части духоборцев за Кавказ, Гакстгаузен посетил на Молочных водах село Терпение, и, бывшее в нем жилище Капустина, то печальный вид опустения произвел на него, – как уже сказано в своем месте, – тяжелое впечатление. Что же представляет нам самое вероучение духоборцев? Всмотревшись в их религиозные представления, мы видели, что это не более, как развалины христианской веры, и виновники этого духовного разрушения были не выходцы какой-либо дикой языческой орды, а русские люди из числа сынов православной церкви; на месте истинной церкви, воздвигнутой Иисусом Христом, самовольно поставлен ими, так называемый, внутренний храм, сложенный из материалов чисто фантастических; но храм этот пуст; в нем не обитает Божество; здесь совершается разве культ самообожания и самопоклонения; наконец, в псалмах животной книги, этих скрижалях духоборческого верования, встречаются отрывки то из св. писания, то, как будто из православного учения, но на самом деле здесь остались одни только слова, а самый смысл их, как дух, их оживотворявший, утрачен, и в их пустоте слышатся только отзвуки человеческого недомыслия. Ввиду такого разрушения и опустошения самых основ христианской веры, невольно охватывает нашу душу еще более тяжелое чувство, чем то, какое могло отозваться в душе иностранца при посещении им заброшенного села. Был тогда, по крайней мере, ясный день; солнце ярко освещало опустевшие жилища и безмолвный Сион духоборцев; а здесь, – на кладбище христианских верований и упований, – повсюду носится мрак: светильник науки и разумения еще не зажжен у этих сектантов, а светоч истинной веры легкомысленно ими погашен.