Ольга Ходаковская

ЧАСТЬ II

ГЛАВА 3. В УРМИЙСКОЙ ДУХОВНОЙ МИССИИ. ПЕРВЫЙ ПЕРИОД

Детали исторической биографии всегда интересны, − один факт может связать события неожиданным образом. Именно так было в 1917 году, когда прибывший из Персии миссионер увидел на далёкой российской окраине – в городе Верном Туркестанского края надгробную плиту с именем архиепископа Софонии (Сокольского). Именно преосвященный Софония стоял у истоков русской духовной миссии среди персидских несториан.

В городе Верном почтенный иерарх и духовный писатель подготовил к печати труд: «Современный быт и литургия христиан инославных иаковитов и несториан…» Книга была хорошо известна в русской духовной миссии, штаб которой находился в персидском городе Урмия87. Деятельность этого русского учреждения протекала среди несториан-ассирийцев88, в конце XIX века принявших православие. В России предреволюционного десятилетия об этих древних христианах Востока и об Урмийской миссии много писалось и говорилось.

Помимо Персии, заграничные духовные миссии существовали в Палестине, Японии, Корее, Северной Америке. Духовное ведомство России действовало здесь в согласии с дипломатическим и военным. Заграничные миссионеры находились в поле зрения Министерства иностранных дел, и по делам миссий шла регулярная переписка между министром иностранных дел и обер-прокурором Св. Синода. Миссионеры призваны были послужить и политическим интересам Российской империи, укрепляя её авторитет – духовный, нравственный, культурный.

К истории появления Русской Духовной Миссии в Персии

Епископ Пимен был прекрасно осведомлён о сложной, насыщенной событиями истории несторианской церкви, а существо богословских споров христианского Востока было предметом его научных занятий. Это была область его эрудиции, его церковно-исторического кругозора и одновременно прошлым народа, с которым он имел дело.

Обратимся к картам древних царств и найдём интересующие нас названия. На земле Древней Ассирии, в Междуречье, появилось на свет и сложило свою историю сирийское христианство. Ассирийцы (сирийцы) приняли новую веру одними из первых от Мар-Аддая и Мар-Мари. Так по-сирийски звучали имена апостола от 70-ти Фаддея и его ученика Мария. Небольшое государство Осроэна, созданное в конце II века до н. э. потомками Древней Ассирии, стало первым в истории государством, в котором христианство было провозглашено официальной религией. Сирийское христианство первых веков дало миру сонм святых: пустынников и отшельников, мучеников и преподобных. Около четырёх десятков из них вошли в святцы Русской Православной Церкви, в их числе такие широко почитаемые, как свв. Исаак Сирин и Ефрем Сирин, Иаков Низибийский, Симеон Столпник.

В V веке сирийская христианская церковь разделилась. Из неё выделилось несторианство, отошедшее от православия и обособившееся в самостоятельную церковь.

Над своим трудом о «несторианском неправомыслии» епископ Туркестанский и Ташкентский Софония работал в городе Верном. Здесь долгими зимними вечерами он разбирался в богословской и политической интриге начала несторианства. Вот что он писал: «Несторианская ересь возникла по вопросу о соединении во Христе двух природ, Божеской и человеческой, и обязана не только именем, но и основным пунктом своего неправославного учения Несторию, бывшему в Константинополе патриархом в первой половине V столетия. Неправомыслие Нестория относительно означенного догмата, без всякого сомнения, занесено им было с Востока, из Антиохи, и сделалось гласным в Константинополе по восшествии его на престол. Несторий утверждал, что Дева Мария была и есть Христородица, а не Богородица и что рождённый ею Христос не есть Богочеловек, а только Богоносец, не есть Бог истинный, а только Эммануил – с нами Бог, что соединение во Иисусе двух природ, Божеской и человеческой есть не более как соприкосновение, но отнюдь не ипостасное, то есть рождённый Мариею Христос, имея свою отдельную личность человеческую, воспринял в себя Бога Слова, но таким образом, что воспринятый Бог, обитая в человеке Христе, как во храме, действовал совокупно с воспринявшим, но не соединялся с ним своею божественною природою так преискренне, чтобы составить с Ним одно лицо Богочеловека, тем паче не рождался с Ним, не страдал и не умирал».

«Неокрепший мир Церкви, – писал далее епископ Софония, – был нарушен, и мятущаяся Церковь стала делиться как бы на два стана. Оставалось разгоревшуюся прю решить вселенским собором, и этот собор, известный под именем третьего вселенского, созван был и открыт в Эфесе в 431 году. Строгий эдикт, изданный императором, рассеял возмутителей общественной тишины и многих из главных агитаторов несторианизма. Вслед за сим несторианизм начал видимо ослабевать на западе, но зато не ослабевал, а напротив разрастался и крепнул на востоке»89.

Сирийская церковь до своего разделения активно участвовала в утверждении догматических оснований христианства. Её представители вступали в споры богословских школ − антиохийской и александрийской. В ту пору, то есть в начале V века, остро встал и завладел умами не только богословов, но и всего христианского мира, так называемый, христологический вопрос. − Как произошло на земле соединение Божественного во Христе с человеческим? Требовался ответ и на два других вопроса, восходивших к основному: каким было человечество Иисуса Христа и как нужно представлять себе соединение Божества и человечества? Вопросы эти поднимались со времён св. Иринея и Тертуллиана, разъяснялись отцами Церкви IV века.

Сирийский город Эдесса являлся центром антиохийской школы богословствования. Её традиции сыграли едва ли не решающую роль в дальнейшей судьбе сирийского христианства. Антиохийцы, Диодор Тарский и Феодор Мопсуэтский, строгие аскеты и убежденные никейцы, рассуждали, что Божество и человечество − противоположности, которые в принципе не могут быть соединены, сплавлены в силу своей противоположной природы. Руководствуясь историческим образом Христа, то есть таким, каким его помнили в Церкви, они считали, что всё в деятельности Христа делилось на Божеское и человеческое. Логос жил в Нём как во храме, улучшая и совершенствуя его человеческую природу. Лишь по прошествии времени Иисус стал «обожествлённым человеком». О воплощении в этом подходе не было речи.

В V веке патриархом Константинопольским стал Несторий (428 −431), в прошлом священник из Сирии. Он был всецело учеником названных богословов. Внешняя канва его жизни напоминала жизнь св. Иоанна Златоуста. Несторий славился «хорошим голосом и отличным даром слова». Народ с радостью приветствовал выбор, сделанный императором. В проповедях, произносимых им в константинопольских храмах, он стал настойчиво проводить мысль, что Дева Мария родила не божество, потому что рождённое от плоти плоть есть; тварь родила не Творца, а человека, орган божества. От человека Богу родиться невозможно». Эти высказывания породили в Константинополе сильное возбуждение, споры и раздоры.

Другое направление было представлено александрийской школой, от имени которой выступил св. Кирилл Александрийский − современник Нестория и его жесткий критик. Именно он привлек высказывания Нестория к обсуждению на Вселенском соборе. Св. Кирилл и его последователи исходили не из исторического Христа, а из откровения о Боге Слове. Бог-Слово через воплощение включил в себя всю человеческую природу, оставшись при этом тем же самым, каким был до воплощения. Бог-Слово присоединил себе человечество, не претворяя его в Своё существо. Но всё, что переносило тело и человеческая душа Бога-Слова, Он Сам переносил, ибо они суть Его тело и Его душа. Человечество тем было возведено Им к высшей чести. Что касается Его рождения во плоти, то, родившись от Девы, Слово пребывает тем, что оно было, то есть Богом. Это богословие стояло ближе к смыслу Евангельского Откровения о воплощении.

Богословские споры того времени проходили трудно, ни у кого из христианских мыслителей ещё не выработалось достаточно чёткой богословской аргументации. Не случайно св. Василий Великий предупреждал: «Тайну, как родил Отец Единородного, надобно почтить благоговейным молчанием о ней… Исследование этого недоступно всем силам небесным, а не только человеческим»90.

При иной политической обстановке, при ином характере патриарха Нестория и ином его положении в Церкви, ересь далеко не так сильно взволновала бы Церковь и не потребовала созыва Вселенского Собора. Но народ обвинил Нестория в уступке язычеству – ненавистным готам, угрожавшим в то время Римской империи. Несторий нравственно разоружал население в национальной борьбе. Византийский император Феодосий II встал на сторону Кирилла Александрийского не только по вероучительным, но и по политическим соображениям. Он осудил своего патриарха и изгнал его из Константинополя.

Эфесский собор, предводимый Кириллом Александрийским, резко осудил христологию лично Нестория, не учтя при этом, что учение Нестория имело свою традицию в восточном христианстве – в учении Диодора и Феодора Мопсуэтского. Оправдывались слова, звучавшие в александрийском лагере: «Несторий не один, Несториев много». (Дорофей Маркианопольский провозгласил анафему тому, кто Святую Деву назовёт Богородицею.) Весь христианский восток во главе с Антиохийским патриархом Иоанном встал на сторону гонимого Нестория. Наибольшее число его последователей появилось именно в Сирийской Церкви. Их число начало расти после кончины наиболее последовательного сторонника Кирилла Александрийского из сирийцев – епископа св. Раввулы (Раббулы), епископа Эдесского. Несториане собрали в Эдессе отдельный собор, на котором провозгласили создание своей Церкви. Из-за политической оппозиции Римской империи отколовшуюся церковь поддержал персидский двор91.

Так начала своё многовековое существование несторианская церковь.

«Вера персов», как называли учение Нестория, пользуясь покровительством персидских царей, быстро распространилась по Востоку. Сами несториане проявляли поразительную миссионерскую активность. 781-м годом датирована известная стела Сианьфу с текстом на сирийском и китайском языках из несторианского монастыря, основанного при китайском императоре Тай-Цзуне. Надпись на ней свидетельствует о том, что в Китае создана христианская община, подчинённая несторианскому патриарху. На огромных территориях Азии создавались несторианские митрополии, строились храмы, действовали богословские школы, существовало церковное искусство, культ святых. В XIII в. несторианская церковь включала 25 митрополий и 146 епископских кафедр, охватывая своим влиянием площадь от берегов Каспия до крайних пределов Китая и от северных границ Скифии до южных берегов Индостанского полуострова.

Справедливости ради надо отметить, что не весь христианский Восток был несторианским. Одновременно с несторианской церковью в ходе конфронтации с ней возникла церковь иаковитская92; у сирийцев существовала и православная церковь – так называемая, мелькитская. Мелькитами называли сирийских христиан, которые предпочли под греческим влиянием выделиться в отдельные общины и в V веке объявили о своем единстве с Византийской церковью. Отсюда пошло их наименование: «мелькиты» означает «царские», то есть сторонники императора.

Неумолимое течение времени переворачивало одну страницу истории за другой. В 651 году весь Ближний Восток покорился арабам. Под властью халифата оказались многие несторианские митрополии. Халифы, исповедовавшие ислам, переносили соседство с христианами терпимо. Резиденция несторианского католикоса находилась в самой столице Арабского халифата − Багдаде. Тем не менее, последователи Христа облагались усиленными налогами, им предписывалось носить особую одежду, запрещалось ездить на коне (только на осле или муле). Существовал запрет на внешние признаки христианского культа: колокольный звон и кресты на храмах. Традиционная образованность пригодилась несторианам, когда вчерашним кочевникам понадобилось наладить государственную жизнь. Многие из них занимали при дворе должности секретарей, казначеев, медиков. Несторианские центры просвещения обогащали арабскую науку, делая переводы античных сочинений на арабский язык.

В XIII веке на историческую арену вышла созданная Чингиз-Ханом Монгольская империя. Монголы были шаманисты, но с одинаковым почтением относились ко всем религиям. Третий из каганов (после Чингисхана), Гуюк, получил христианское воспитание и держал при себе переносную христианскую церковь. Но пришёл конец и этой поре. Несторианство проиграло противостояние с исламом. Победы, которые одерживали мусульмане над крестоносцами, особенно взятие Акры, были серьёзным ударом по христианским симпатиям монголов. Своё дело сделала чума, прошедшая по христианским городам Средней Азии в 1348 году. Остальное довершил Тамерлан. Благосклонный к мелькитам, он целенаправленно истреблял несториан, рассеянных по разным национальностям Востока. В результате от многомиллионной церкви остались отдельные общины. В Индии, в Малабаре, несториане сохранились под именем христиан св. Апостола Фомы. Другие скрылись в горах Курдистана. В XVI в. часть их спустилась на равнины Ирана близ Урмийского озера. Ещё одна группа закрепилась в Месопотамии (Ираке) и Сирии, на исконной земле ассирийцев. Все эти ответвления несториан сохранились до наших дней.

На Ближнем Востоке несторианская церковь распалась на две ветви − халдейскую и сирохалдейскую. В 1616 году Халдейская церковь заключила унию с римокатоликам и с того времени опекалась миссией ордена доминиканцев. Другая ветвь, состоявшая из курдистанских и урмийских ассирийцев, папскому престолу не подчинилась и сохранила веру несториан в неизменном виде. В XIX-XX веках число этих несториан составляло около 200 тыс. человек. Резиденция сирохалдейского патриарха в селении Кудчанис на территории Турции являлась не только религиозным, но и национальным центром. Патриарх (католикос) держал в подчинении меликов, то есть князей, утверждал епископов, созывал соборы, изменял пределы епархий, налагал епитимьи и штрафы, по прошениям расторгал браки и поддерживал в своём народе мир, порядок и повиновение местным мусульманским властям. В 1898 году часть подчинявшихся ему несториан присоединилась к Русской Православной Церкви. К этому шагу склонялся и сам католикос, но осуществить намерение помешала революция в России.

Века гонений и утрат сделали своё дело. К XX веку богатая несторианская культура осталась в прошлом. Ассирийцы-христиане утратили не только высокую образованность, но даже простую грамотность. Ещё были живы некогда мощные традиции монашеского подвижничества. Так, урмийский епископ Мар-Иона, в середине XIX века молодым раббаном (так называли тех, кого родители с рождения посвящали Богу) уходил в горы и молился в сообществе с жившими там пустынниками. О суровости их обхождения с учениками-раббанами рассказывал русским миссионерам другой епископ-старец − Мар-Авраам. С его слов игумен Пимен записал: «В великом посту по несколько суток не вкушали хлеба, большую часть дня употребляли на молитву. Но и ночью главный подвижник ударял меня в ребро, громкими песнопениями будил на молитву»93.

Тяготение несториан-ассирийцев к России началось в конце XVIII века, после того как границы русского государства вышли к местам их проживания. Урмийская долина некоторое время даже находилась под контролем России. Войска графа Паскевича-Эриванского заняли её в 1828 году после убийства в Тегеране русского посланника А.С. Грибоедова. Пребывание длилось год. В Урмии на ассирийском кладбище русские миссионеры в начале XX-го столетия нашли плиту с высеченной надписью «Здесь погребены русские воины с болярином Константином Ивановым». Плиту обновили, надписи сделали на двух языках: русском и персидском. Епископ Пимен молодым миссионером ещё застал рассказы древних стариков и старух о мирном постое русских солдат, качавших колыбели ассирийских младенцев.

С уходом отряда Паскевича ассирийцы потянулись в Россию, их поселения начали возникать в окрестностях Эривани и Тифлиса. Те, кто оставался в мусульманской стране, испытывали на себе всевозможные беззакония. Главным образом, по этой причине ассирийцы, иначе ─ айсоры активно искали русского покровительства и надеялись найти его через соединение с Русской Православной Церковью. Они неоднократно обращались в российские учреждения в Персии и на Кавказе, писали в Синод. Для изучения обстановки в Закавказье туда был командирован архимандрит Софония (Сокольский), доклады которого подготовили дальнейшие события.

В 1890-х гг. роль локомотива воссоединения взял на себя несторианский епископ провинции Урмия Мар-Ионан (Иона). Как комментировал архимандрит Пимен ситуацию, сложившуюся в то время, − «у сирийцев этой области не было того сурового фанатизма, какой замечается в сирийцах, несторианах Турции, живущих в Ванском вилайете под руководством патриарха всех несториан Мар Шимуна. Ещё сто лет тому назад многие персидские несториане считали себя ионийскими, то есть греческими христианами»94.

В России решение о присоединении персидских несториан к Российской Православной Церкви было принято в 1898 году. Знаток восточного христианства профессор Петербургской духовной академии Василий Болотов показал в исторической справке, что несториан Православная Церковь изначально принимала третьим чином, то есть с отречением от ереси через покаяние, но с признанием несторианского крещения, миропомазания и священства. В Петербург прибыла несторианская делегация. Воссоединение, громкой вестью промчавшееся по русской прессе того времени, состоялось в день Благовещения в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры. В Российской Православной Церкви появилась новая епархия – Урмийская. Возглавил её инициатор воссоединения епископ Мар-Иона. Отныне он вошёл в состав российского епископата с назначением жалования из российской казны. В 1904 году у него появился помощник – викарный епископ, выученик российских духовных школ сириец Мар-Илия95. Но фактически все дела в новой епархии взяла на себя Урмийская духовная миссия. Указ о её создании последовал на следующий день после лаврского акта. «Послужить пользе далёких айсоров, этих древнейших христиан, в отдалённой от нас стране – великая и достойная задача», − писал известный протоиерей Иоанн Восторгов96. В подобных настроениях и оценках он был не одинок.

* * *

Среди несториан Урмийской области давно действовали инославные миссии: американская пресвитерианская, английская епископальная и католическая97. Решая

чисто миссионерские задачи, эти миссии, как и самая молодая – российская, являлись также инструментом политического влияния своих государств, стремившихся подчинить христианский народ на мусульманском Востоке своим интересам. Но и в этих рамках история миссий давала высокие примеры христианской самоотверженности и стойкости. Католические школы, как и протестантские, и англиканские, вносили немалый вклад в просвещение, образование и защиту ассирийцев. Разобщенность самого христианства наносила делу колоссальный вред. Миссии недружелюбно относились друг к другу. Благодаря деятельности протестантов, несториане постепенно проникались протестантскими установками, но и под влиянием католиков – в их духовной жизни появлялись моменты, одинаково чуждые древне-сирийской церкви. Православные миссионеры из России боролись с тем и другим влиянием, не сомневаясь, что ведут древнюю христианскую ветвь к изначальной вероучительной чистоте. Архимандрит Пимен признавался, что какое-то время им владела самоуверенность и боевой задор в отношении врагов православия. В последний период пребывания в Персии эти настроения сменились на более выдержанные.

Присутствие среди несториан разных миссий имело негативные последствия. Начальник русской миссии архимандрит Кирилл не скрывал горечи: «Видя, как друг перед другом наперебой хлопочут инославные миссионеры, халдеи хорошо могли смекнуть выгодность своего положения. Каждый стал смотреть на себя как на владельца очень ходкого товара и торговал этим товаром направо и налево. Сегодня он был англиканином, завтра пресвитерианином, через день – католиком, в существе же своём – религиозною окаменелостью, которую только по недоразумению признают ещё живым организмом. Я верю, что Господь Русской именно Церкви судил вдохнуть душу живу в эту сирохалдейскую мумию»98.

Это были справедливые замечания, подкреплённые повседневным опытом. Но большая доля правды была и в иной точке зрения. Как писал в одном из рапортов вице-консул С.П. Голубинов: «Нельзя требовать рыцарских чувств и действий от восточного христианина. Достаточно и того, что он сумел отстоять свою христианскую самобытность от мусульманского фанатизма, жертвуя многими благами жизни»99.

Первые шаги миссии

С самого начала российские дипломаты в Персии предупреждали, что успех дела всецело будет зависеть от такта, благоразумия, доброго поведения и осторожности членов Русской духовной миссии. Именно этого набора качеств у работников первого состава не оказалось. В затяжной конфликт100, возникший между сотрудниками, оказались вовлеченными друзья и недруги. Архимандрита Феофилакта101 − первого начальника миссии, поддерживал епископ Мар-Иона, а оппозиционные сотрудники опирались на недругов Мар-Ионы и «друзей» из англиканской миссии. В обстановке конфронтации никто не занимался прямым делом. Проповеди произносились с помощью переводчика. Чтобы вести службы на сирийском языке, тексты записывались русскими буквами и в ходе богослужения читались по бумаге.

В результате почти всем составом штат Урмийской миссии был отозван в Россию. Подобно тому, как при неудачном начале романа испорченные страницы уничтожаются и текст пишется заново, так Урмийская миссия началась с чистого листа. Весной 1902 года в неё прибыл новый начальник − архимандрит Кирилл (Смирнов). С ним − выпускник Санкт-Петербургской духовной академии юный иеромонах Сергий (Лавров) и ещё несколько человек.

Воссоздавать заграничное учреждение поручили одному из лучших представителей петербургского духовенства. Обер-прокурор К.П. Победоносцев заверял министра иностранных дел, что в лице архимандрита Кирилла миссия в Персии приобретёт начальника с твёрдым религиозно-нравственным настроением, просвещённого и вполне способного управлять делами102. Действительно, миссия вступила в конструктивную фазу. Архимандрит Кирилл сумел в корне пресечь анархию, нашёл подход к каждому сотруднику и каждого занял делом. С донесениями он стал выходить непосредственно на митрополита Петербургского. Эта привилегия Урмийской миссии сохранилась и в дальнейшем. Он организовал переводческую группу, оперативно добыл (у англикан) типографские станки, сирийский шрифт и принялся за выпуск печатной продукции. Первым вышел сборник молитв на каждый день на новосирийском и чин литургии Иоанна Златоуста на древнесирийском языке. Сами отцы-миссионеры, Кирилл и Сергий, в изучении старого и нового сирийских языков продвигались стремительно. Уже в конце 1902 года в общении с ассирийцами они могли обходиться без переводчика103.

На земельном участке, предоставленном персидским правительством, выросли кирпичные корпуса миссии. Архимандрит Кирилл писал петербургскому митрополиту, что «болен делом миссии». Именно такое отношение приносило плоды.

Затруднения архимандрит Кирилл преодолевал решительно. Они заключались не в том, что от него и его сотрудников требовалось в короткие сроки выучить восточные языки, и не в том, что обучение сирийского духовенства шло с трудом (в чередном порядке их командировали из приходов в домовую церковь миссии). Часть священников неожиданно заявили о своей непричастности к акту воссоединения и возвратились в несторианство. По словам отца Кирилла, это были люди, преследовавшие не цели религиозной правды, а виды корысти и расчёта104. В результате правительство шаха издало указ о возвращении части православных храмов несторианам. Некоторые из них были тотчас переделаны по образцу протестантских молитвенных домов. Отмены указа архимандрит Кирилл добился через вмешательство российского министра иностранных дел.

Незадолго перед приездом отца Пимена в Урмийскую духовную миссию произошло следующее событие. 25 января 1904 года в 8 часов вечера в Петербурге в зале заседаний Синода состоялось торжественное открытие Кирилло-Сергиевского Урмийского братства (по своим задачам соответствовавшее современным общественным фондам). Августейшее покровительство над новым братством взяла императрица Мария Фёдоровна, в число братчиков нового братства вошли известные государственные деятели. Молебен перед началом учредительного акта совершил лично митрополит Петербургский и Ладожский Антоний. Прохожие в тот вечерний час должны были с удивлением прислушиваться к необычным звукам, доносившимся от окон домовой синодской церкви. Хор певчих митрополита гудел неведомыми в России созвучиями, исполняя песнопения на арамейском (то есть древнесирийском) языке. В последующие годы Урмийское православное братство оказывало миссии немалую помощь: собирало средства на строительство храмов и устройство школ, на стипендии ассирийцам, учившимся в России, оплачивало копии ассирийских рукописей из европейских библиотек, присылало в Персию пудовые посылки с церковной утварью и облачением. Бывшим несторианам и Урмийской духовной миссии уделялось исключительно большое внимание.

Через два года архимандрита Кирилла отозвали в Петербург. По его рекомендации пост начальника Урмийской миссии 9 июня 1904 года занял молодой игумен Сергий (Лавров). Он являлся начальником миссии по июль 1916 года; в сане епископа Салмасского он руководил миссией – с 1914 года. Исключение составили несколько длительных отпусков, на период которых за дела отвечал отец Пимен, назначенный официальным помощником начальника Урмийской миссии. Многолетнее сотрудничество внесло в жизнь и того, и другого немало огорчений и трудных моментов.

Русская Урмия

Территория Персии была местом активной внешнеполитической деятельности России. В 1907 году между Россией и Англией было подписано соглашение, которое называлось «Конвенция между Россией и Англией по делам Афганистана и Тибета о разделе Персии». По этому договору территория Персии была разделена на три зоны: российскую, британскую и нейтральную. Зона русского влияния находилась на севере и примыкала к границам России. Англия обязывалась здесь «не домогаться концессий железнодорожных, банковских, телеграфных, дорожных, транспортных, страховых и т.п»105.

В сферу российского контроля вошёл район Персидского Азербайджана, в состав которого входила провинция Урмия с административным центром, носившем такое же наименование ─ Урмия. Эта провинция отличалась от других тем, что около 40% её 300-тысячного населения составляли христиане. По данным штаба Кавказского военного округа того времени, здесь проживало около 50 тыс. армян-григорианцев, 70 тыс. ассирийцев, из которых более половины исповедовали несторианство, 30 тыс. были православными, около 3 тыс. − католиками и 1 тысяча − протестантами. Предупреждая намерения Германии утвердиться на севере Персии, Россия расширяла в этой провинции площади русского землевладения, создавала торговые, транспортные и промышленные предприятия. Ныне в городе Урмия не осталось и следа от присутствия большой русской колонии, существовавшей здесь, − квартир военного отряда, русского консульства, консульского казачьего конвоя, русского ссудного банка; духовной миссии; коммерческих фирм, крупнейшей из которых был «Торговый дом Будагьянца», владевший пароходным сообщением на Урмийском озере.

Строения русской миссии считались лучшими в городе. Комплекс состоял из главного корпуса, архиерейского дома, училища, гостиницы, конюшни и других хозяйственных построек. Кирилло-Сергиевская домовая церковь, находившаяся на втором этаже главного корпуса, являлась средоточием жизни русской колонии. Сохранился фотоснимок интерьера церкви, – епископ Пимен без труда смог бы узнать его. Последнюю службу он провёл здесь на Крестовоздвижение 1917 года.

Для русских монахов их домовая церковь была, как сами они высказывались, «тихой пристанью для уставшей души», но по основной идее она призвана была дать представление о классическом православном храме. На иконостасе рядом с русскими угодниками находились сирийские святые из донесторианского прошлого Сирийской Церкви. В этих стенах преподавался и другой урок. Многочисленные церковные торжества при участии всей русской колонии демонстрировали духовное единение России, её царя, армии, подданных. Службы, молебны, крестные ходы в подчёркнутой красоте и полноте православного обряда создавали образ-символ этого единства, образ мощной, справедливой и богомудрой России. В 1917 году образ начал стремительно рушиться, а вместе с ним терпело крах дело Русской духовной миссии: оно теряло свою важнейшую опору.

Одним из таких уроков стало празднование 300-летия Дома Романовых февральскими днями 1913 года. На войсковом плацу служился молебен, на котором присутствовали персидский губернатор, верхушка местной персидской администрации, инославные миссионеры, купцы, множество простого народа. Под пение хора солдат, которым управлял капитан Левкович, от домовой церкви к плацу вышёл мощный крестный ход, в первых рядах которого шли командир 5-го Стрелкового Кавказского полка полковник князь А.И. Вачнадзе, вице-консул С.П. Голубинский, управляющий Урмийским отделением учётно-ссудного банка А.В. Федотов-Чеховской, полковник Генерального Штаба Д.И. Андриевский. В воздухе колыхались хоругви, плыли крест и полковой образ. Под «многолетие» салютовало русское орудие. Почётным гостям переводчики донесли содержание произнесённой архимандритом Пименом речи о значении религиозного союза русского царя и русского народа106. Главная идея была сформулирована чётко: народ доверяет государю, прежде всего, как верующему человеку, который перед Богом держит ответ за свои дела.

На городском ассирийском кладбище находился еще один православный храм. Это был древнейший в Урмии храм Март-Мариам (Владычицы Марии). Над её низким кубом миссионерами была надстроена церковь во имя Николая чудотворца. Здесь ежедневно силами миссии велись православные богослужения для города. С древним храмом было прочно связано одно предание. Один из волхвов, пришедших поклониться младенцу Христу, был перс по имени Каспар, родом из Урмии. Когда апостол Фома побывал в Урмии с проповедью и оставил двух учеников, Фаддея и Мария, Каспар стал одним из первых христиан. Он и построил церковь Март-Мариам. Останки Каспара покоились под её стеной и были окружены благоговейным почитанием не только христиан, но и мусульман. Мусульманские и ассирийские женщины приходили сюда молиться, когда у них пропадало молоко. В этих случаях их всегда сопровождала старуха, которая с молитвою касалась стен храма, а потом груди молодой женщины107.

Архимандрит Пимен вспомнил это предание во время своего служения в Перми и рассказал на страницах пермского епархиального журнала. Урмия с её историей, людьми, событиями, бытовыми деталями не оставляла его и тогда, когда он выезжал из неё, – во снах и наяву. И куда бы ни переносила его жизнь, яркие воспоминания − поучительные и занимательные, весёлые и грустные, связанные ли с внутренними переживаниями, с внешними ли событиями, уводили его в глиняный восточный город.

Путь из имперской столицы в Урмию пролегал по железной дороге через российское Закавказье. На этом пути стоял Тифлис – оживлённый, цветущий торговый город, административный и духовный центр Закавказья, столица древнего грузинского царства, разросшаяся в европейский город, самый крупный в азиатских владениях России. Здесь предстояла первая встреча с ассирийцами-христианами, или, как их называли, айсорами. К началу XX века в Тифлисе их число составляло 2 тысячи человек.

Впереди ожидало ещё несколько этапов пути. По железной дороге через Эривань – до пограничной Джульфы. В течение дня за окнами вагона светился вечными снегами могучий Арарат. От Джульфы на автомобиле, или лошадях добирались до Тавриза – второго после Тегерана административного и торгового центра Персии. От Тавриза предстоял путь до Урмийского озера. Здесь пересаживались на пароход и переправлялись на другой берег. Наконец, вдали открывался долгожданный вид на город Урмия − древнюю Мидию.

Горы вокруг озера были сплошь покрыты пеплом, оставшимся от жертвоприношений огнепоклонников зороастрийцев108. Огромное Урмийское озеро отцу Пимену неоднократно приходилось пересекать на курсировавшим здесь пароходике «Музафер». По дороге любоваться стаями розовых птиц фламинго, селившихся на скалистых островах. Состав воды этого озера содержит множество минеральных солей: хлористый натрий, калий, магний и сернокислый натрий. От них вода становится упругой: любой предмет выталкивается на поверхность. По преданию, апостол Фома проповедовал на его берегах и, чтобы посрамить язычников, прошёл по его водам. В память этого события сирийские христиане ежегодно 3 июля собирались у озера для купания.

Ранней осенью 1904 года перед древними воротами города Урмия встали три путешественника: иеромонахи Сергий, Корнилий и Пимен. Имперское шоссе от Джульфы к Тавризу, пароходик «Музафар», рассекающий тяжёлые волны Урмийского озера – всё это будет, и не один раз, в жизни отца Пимена. Скоро он впервые воочию столкнётся с сирийской древностью, поклонявшейся и прославлявшей Христа, – древними несторианскими святилищами с крышами, заросшими травой, почерневшими стенами, обширные и гулкие внутри. Одно из них открылось на полугоре великолепным солнечным утром. Лучи, отдаваясь назад, как будто собирались вокруг него. Вход был к низкий и узкий, перед входом выстроена стена, так что к двери приходилось подходить боком и потом поворачивать под прямым углом. Изнутри веяло сыростью, в храме царил полумрак – слабый свет шёл из двух-трёх маленьких отверстий вверху, освещая полукруглый свод и тесаный камень алтарной двери.

По дороге в Урмию не обошлось без приключений. В Маранде109 их попросили окрестить русского младенца Кутузова. Таинство крещения совершил считавший себя более опытным в таких делах иеромонах Сергий (Шемелин). При этом никто из них не позаботился о выдаче родителям необходимого в таких случаях документа. Промах пришлось улаживать позже110.

Если бы не биография епископа Пимена, о городе Урмия и его древней истории большинство русских читателей вряд ли имело бы представление. Когда-то и для автора этих строк название города прозвучало впервые, резко и загадочно. Но оказалось, что помимо статьи в словаре Брокгауза и Эфрона, существует целая библиотека изданий конца XIX начала − XX века, посвященная этому городу.

В начале XX века его население составляло более 30 тысяч человек. Это были мусульмане, разбавленные армянами, ассирийцами и евреями. В общей сложности – три с половиной тысячи дворов. Старый город, на территории которого находились дом губернатора, казармы, два базара, заключался внутри древней крепости, обнесённой земляным валом. В него вели пять ворот, запиравшихся на ночь. За городской стеной вырос новый город, по площади почти вдвое больше старого.

Писатель Виктор Шкловский побывал здесь в 1917 году и удивлялся тому, что Восток оказался не пёстрым и разноцветным, не ковровым, а жёлто-серым.

Предоставим слово самим урмийским миссионерам.

«В общем, этот город, как и прочие персидские города, носит известный шаблонный характер: тот же ров и высокие глинобитные стены вокруг города, те же высокие городские ворота в нескольких местах, те же пыльные узкие улицы. Дома её с плоскими крышами издали представляются неуклюжей кучей ящиков» (иеромонах Пимен).

«Дома здесь строят всегда посреди сада или двора и окружают со всех сторон высокими глинобитными стенами. Улица же представляет собой узкий коридор с высокими грязными стенами по обеим сторонам. Над узкими кривыми улицами вечно висит прозрачное облако пыли, поднимаемой бесконечно движущимися караванами. Невыразимый шум и звон персидских бубенцов и колокольчиков, величиною от обыкновенного ореха до небольшого ведра, нацепленных на сбруе, по бокам и на шее животных, наполняет воздух непрерывным гулом минорного тона. Только дома богатых сирийцев, миссионеров и мусульман построены из обожженного кирпича, но большинство их находится вне городских стен. Эта часть Урмии оживлена растительностью, довольно опрятна и прилична, хотя и не везде. Но здесь и улицы широкие с аллеями вётел, и дома с окнами наружу» (о. Николай Рубин)111.

«В городе Урмия, на площади, усаженной чудными чинарами, тополями и карагачами, находится базар. Здесь работают и кузнецы, и оружейники, и ваточники; тут же на виду приготовляют шашлык, пекут лаваши, бьют коз, баранов, потрошат их туши и продают мясо; вместо гирь употребляются камни; тут же бреют головы правоверные мусульмане; здесь же в протекающей по базару канаве совершают они свои омовения, предписываемые Кораном. На базаре находится древнейшая мечеть Мар-Геваргиз, − бывшая до нашествия Тамерлана христианским храмом во имя св. Георгия (иеромонах Алексий)112.

«Отвратительное санитарное состояние Урмии всегда оплачивалось населением дорогой ценой. Ещё у многих в памяти ужасная холера, бывшая здесь в 1904 г. Это моё первое впечатление от Урмии, где тогда можно было видеть внезапное заболевание и смерть людей на улице. А теперь вместо холеры бесцеремонно гуляет брюшной тиф. От зараженного воздуха трудно уберечься, как то показывает ежегодное появление здесь сильной малярии и случаи заболевания и смерти солдат и казаков нашего отряда летом минувшего года» (иеромонах Пимен)113.

Бывшие несториане

Не только постройки, улицы и базары Урмии, но и быт христиан-ассирийцев нёс на себе печать восточного своеобразия. Ассирийцы относились к числу зажиточных жителей города. Признак достатка той эпохи − тульские самовары и керосиновые лампы можно было встретить почти во всех городских домах. Внутри кирпичных домов по полу расстилались ковры. Стульев и столов не было, так как сидеть и обедать принято было на полу. Готовили плов из баранины. Пищу брали руками, помогая куском лаваша. Даже в домах мужчины сидели в высоких конусообразных шапках – «борт», или татарских тюбетейках. Мужчины-ассирийцы носили очень широкие шаровары. Поверх длинной рубахи надевались архалык и войлочная жилетка. Если предстояла длинная дорога, то добавлялась гейма (поддёвка), отличавшая ассирийца от мусульманина. Ассириец подпоясывался необыкновенно длинным поясом, делая очень красивые узлы в местах перехватов. Эту же одежду носили священники. Лишь епископы поверх неё надевали нечто подобия белой мантии. Такого же рода мантии, а также стихари и епитрахили с нашитыми золотыми крестами были на несторианском духовенстве во время богослужения, Женская одежда почти не отличалась от платья простых женщин какой-нибудь русской губернии. К ней добавлялись шаровары и чадра. Чадра накидывалась только при выходе на улицу. В косы ассирийки вплетали металлические и серебряные украшения. Мусульманское окружение сказывалось во многом, в том числе – в положении женщины в семье. Она находилась в молчаливом и беспрекословном повиновении мужу.

В 1913 году православных ассирийских храмов, находившихся под попечительством русских миссионеров, числилось 36. Десять из них были построены заново, а восемнадцать перестроены из несторианских церквей. «Византийского» в них было мало, и обставлены они были бедно, но на мечети, подобно несторианским храмам, они уже не походили. Некоторые (в селениях Гюйтапа, Супурган, Гюльпашан) имели даже колокольни. Церковные службы поначалу велись по несторианским богослужебным книгам. В состав утрени и вечерни входили различные песнопения в честь Господа (Алага), Христа (Мишихи), Св. Духа (Рухи) и Божией Матери (Март Мариам). Пелся антифонно Псалтирь. Если в несторианской церкви служились литургии Феодора Мопсуэтского и Нестория, то в православных храмах звучала на древнесирийском литургия св. Иоанна Златоуста. Крещение у несториан не отличалось от православного, если бы не обычай – сразу после крещения посыпать ребёнка солью. Младенцам давались ветхозаветные имена.

Миссионеры бывали в сельских храмах наездами − придать церковным праздникам больше торжественности, удостовериться, насколько верно совершается православное богослужение. Служили на древнесирийском языке, проповедь произносили на новосирийском. Эти языки существенно отличались друг от друга. В новом сильно сказывалось тюркское влияние, говоря проще, это была смесь восточных наречий, предназначавшаяся для торговых сделок и судебных тяжб.

Чтобы сделать язык церкви общедоступным, новосирийский надо было вводить как богослужебный. Но древний язык ассирийцев, иначе, арамейский, был родным языком Спасителя. Богослужения на арамейском были подлинным сокровищем сирийской христианской церкви, достоянием мировой культуры. Поэтому на понятный народу новосирийский язык были переведены ектении и песнопения, чин «погребения мирских человек», евангельские чтения, но в целом богослужение проходило на арамейском. Изучение древнего языка ввели, как обязательное, в народные школы.

Несведущего русского человека обрядность ассирийских христиан могла ввести в недоумение. Во время богослужения они сидели, поджавши под себя ноги. Почти никто не крестился. Каждый про себя шептал молитву, ударяя рукой в грудь, поднимая руки кверху, падая ниц. В престольные праздники, в дни радостей и скорбей, приносился в жертву баран, которого закалывали возле храма. Кровью крестообразно помазывали косяк церковной двери, затем разделяли мясо на части: одну отдавали священнику, другую варили и тут же съедали, третью раздавали бедным. В домах сирийцев не встречалось икон, молились они на восток. В 1903 году миссия даже разбирала донос на епископа Мар-Иону, который действительно переплавил на чубуки оклад с иконы, преподнесённой ему в Петербурге в день присоединения к Православию. Не были приняты просфоры, не употреблялись восковые свечи. На утрени в Вербное воскресение с вербами и зажженными свечами стояли только офицеры и солдаты русского отряда. Обычным делом было причащаться без исповеди, священник мог служить литургию 2−3 раза на день. Отношение к антиминсу было таким небрежным, что одно время миссионеры были вынуждены забрать их из алтарей.

Перестраивать обрядность в духе родных русских картин, ломая душу подопечного народа, никто не намеревался. Свою задачу миссионеры видели в догматическом просвещении. Для грамотных и учащихся основы веры прививались через книги, для остальных – проповедью и храмом. Вообще, воспитание и просвещение народа было актуальным делом. Бывшие несториане растеряли многое из своего нравственного христианского багажа и более руководствовались наивным жизненным прагматизмом.

Лиха беда начало

Достижения Урмийской миссии накапливались трудно, порой мучительно. Тот факт, что миссия не распалась в кризисные периоды, объясняется исключительным вниманием, которое ей оказывалось в Петербурге. Она часто совершала неверные шаги, поправлялась и спотыкалась снова. Без внутренних конфликтов и непродуманных действий дело не обходилось даже в лучшие периоды. К примеру, тот же выбор богослужебного языка проходил не так твёрдо, как может показаться. В 1905 году урмийский вице-консул писал: «Литургия уже совершается на новосирийском языке, как мне сообщили, чем почти все каши114 недовольны, говоря, что в церкви язык базара, состоящий из смеси персидского, татарского и других языков, не годится»115. Очередная угроза развала возникла в конце 1906 года. Без преувеличения, можно утверждать, что Урмийская миссия существовала вопреки перманентному, стабильному состоянию кризиса. При этом уже вопреки всякой логике, она имела достижения, причём немалые.

Переступив порог Урмийской миссии, вновь прибывшие три иеромонаха вынуждены были начать с того, что круто изменили представления о трудностях миссионерского поприща. Готовясь ходить по пустыням per pedes Apostoles116, они почувствовали себя в миссии… лишними. Из письма в Петербург епископу Кириллу урмийского вице-консула Л.П. Михайлова видно, как принял новых сотрудников 26-летний начальник Миссии архимандрит Сергий (Лавров).

«Давно я собирался написать Вам и поговорить о делах нашей Духовной Миссии, но всё отклонял своё намерение, думая, что с Божьей помощью всё устроится понемножку, и дела пойдут по намеченному Вами пути, но, к сожалению, мои ожидания не сбылись. Все Ваши указания и советы были немедленно забыты, и воцарился полный произвол начальника-юноши, которому дали власть почти неограниченную (Петербург ведь очень далеко)… Отец Архимандрит не желает ни с кем советоваться, делает всё по-своему и даже без определённого плана, дрожа каждый миг за престиж начальника Миссии»117.

Дипломат рассказал, что, наведываясь в Миссию, он застаёт в квартире начальника только отца Пимена. Другие иеромонахи там не показываются и в делах никакого участия не принимают. В присутствии вице-консула один из них, Шемелин, упрекал начальника в том, что числится его помощником только на бумаге.

По приезде новых сотрудников начальник заявил, что работы в Миссии весьма мало, что для одного из них есть занятия в миссийской школе и надзор за школами по селениям, для другого – в канцелярии, а третьему достанется заведывание ризницей.

Иеромонах Сергий (Шемелин) был сыном сотника Забайкальского казачьего войска, выпускником Оренбургского кадетского корпуса, решительно пересевшим после его окончания на скамью, предназначавшуюся поповичам. Он и в Миссии готов был взять на себя многое. Причём решительно и сразу. Вице-консул пишет о нём: «Отец иеромонах Сергий, взявшийся за занятия в миссийской школе и за заведывание православными школами по сирийским селениям, вскоре вынужден был прекратить свою деятельность, не встречая не только помощи и сочувствия, но и испытывая противодействие. Тогда он задумал, по примеру католической и американской миссий, издавать миссионерский журнал на русском и сирийском языках, предполагая, что в этом деле архимандрит не будет ему мешать. Но вместо помощи и содействия со стороны начальника миссии к облегчению переводческих трудов он встретил глумление над плохим переводом и мелкими промахами, всегда возможными при начале дела. Несмотря на это он продолжал работать, и было издано 3 книжки журнала «Православная Урмия». Отец Сергий числился помощником начальника миссии, но его ни в какие дела Архимандрит не посвятил и держал всё от него в секрете»118.

Второй из прибывших – иеромонах Корнилий (Соболев) получил обязанности ризничного. Кандидату Петербургской духовной академии предстояло весьма «достойное» занятие − пересчитывать и осматривать облачение в домовой церкви. После нескольких недель переговоров он добился одного урока в школе. Вскоре начальник забрал урок обратно, мотивируя тем, что учебной нагрузки не хватает ему самому.

Не прошло года, как оба иеромонаха бежали в Россию. Шемелин был пострижеником епископа Волынского и Житомирского Антония (Храповицкого). Этот епископ и помог ему устроиться преподавателем в Житомирскую духовную семинарию. Иеромонаху Корнилию также оказал поддержку его духовный отец − архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский): его официально отозвали в Петербург. Выезд обоих без согласования с начальником миссии вызвал у последнего бурю негодования. Досталось и престарелому сирийскому епископу Мар-Ионе, жившему при миссии. Старик вышел благословить молодых людей на дорогу. За это архимандрит запретил его (епископа!) на пять месяцев в священнослужении. Обидой и унижением для молодого начальника было и то, что вместе с отцом Сергием (Шемелиным) в Житомирскую семинарию без его ведома отправился бывший воспитанник училища при миссии − сирийский юноша по имени Иеремия, желавший продолжить учёбу в России.

«Единственное средство для поднятия вновь престижа Урмийской Миссии и прогресса православия – это немедленное удаление о. архимандрита Сергия, иначе дела пойдут всё хуже и хуже. И тогда поправить их будет ещё труднее, чем теперь. Впрочем, не моё дело давать Вам, Владыко, советы. Вы сами знаете, что надо предпринимать. Отец архимандрит виновен только своим характером и неопытностью, но из-за него страдает дело», – заключал вице-консул Михайлов.

Ответ от 13 августа 1905 года разочаровал дипломата. Бывший урмийский устроитель епископ Гдовский Кирилл решительно вступился за своего выдвиженца. Он хотел видеть и поэтому на самом деле видел в нём лучшие стороны. Письмо вице-консула он назвал результатом домашнего взгляда на вещи. «Я всегда был уверен, что у людей, стоящих у дела и дорожащих его успехом, важнее всего, способность к работе тех, кто призван её совершать… ради этого можно иногда закрывать глаза на некоторые недочёты характера, на неизбежные у молодого человека ошибки»119. .

Высоко оценивая в молодом начальнике личную «способность к работе», остальные качества епископ Кирилл решил привить внушением. Он выхлопотал для него вызов в Петербург и препринял попытку вразумить его. В результате архимандрит Сергий вернулся в Миссию не один, а с удалившимся из Миссии иеромонахом Корнилием. – В Петербурге между ними произошло примирение. Услышав новость, иеромонах Пимен в записке к вице-консулу воскликнул: «Господь спасает Миссию!»120

Из троих сотрудников, прибывших в Персию, лишь он один не поддался искушению осудить деспотизм архимандрита Сергия. Он исправно выполнял порученную ему работу писаря при канцелярии. Более того, в штатном расписании Урмийской миссии имелось лишь две свободные ставки миссионера. Один из трех прибывших должен был согласиться на небольшое жалование служащего при миссии. Им согласился стать отец Пимен121.

В архиве внешней политики Российской Империи хранятся официальные бумаги Урмийской миссии тех лет, старательно выведенные почерком иеромонаха Пимена, но за подписью архимандрита Сергия. На основе бумаг канцелярии отец Пимен составил отчёт о работе миссии за 1905 год. Отчёт издали в миссионерской типографии отдельной книжечкой и разослали повсюду.

Завершая «домашнюю тему», нужно добавить, что в ноябре 1905 года вице-консул телеграммой сообщил в МИД, что деятельность архимандрита Сергия дала повод несторианам вновь требовать церкви и вызвала неприязненное отношение к русским у мусульман, и что не исключается массовое отпадение ассирийцев от Православия. Он просил командировать в миссию для контроля деятельности и хозяйства миссии незаинтересованное лицо, так как епископ Кирилл покровительствует отцу Сергию122. Но в ответ на консульский сигнал в Петербурге ограничились тем, что очередной раз вызвали начальника миссии в Петербург для беседы. Через год, в сентябре 1906 года, дипломаты в который раз забили тревогу. Урмийский вице-консул докладывал в I Департамент МИДа: «Видя безуспешность своей просветительской деятельности среди сирийских халдеев, благодаря неумению вести дело и отпадению многих от православия, архимандрит Сергий старается ныне удержать их в лоне православия денежными подачками»123. В феврале 1907 года уже новый урмийский вице-консул барон А.А.Черкасов сообщал: «Насколько я мог понять из бесед с членами Миссии, они считают дело этого учреждения безвозвратно погибшим»124. Только теперь столичное священноначалие командировало в Урмию инспекцию. Но представлял её нежелательный дипломатам епископ Кирилл (Смирнов). Прибыв в качестве «скорой помощи», даже он не скрывал, что нашёл положение гораздо более серьёзным, чем ранее представлял его себе. Но и теперь он был склонен искать причины не столько в линии начальника, сколько в том, что «персидские айсоры совершенно не заслуживали внимания, которое им оказывает Русская Церковь и Императорское Правительство»125.

Изучая ряд позднейших жалоб архимандрита Сергия на протестное поведение отца Пимена, его нетерпимость к нему и т.д., можно предполагать, что в конфликтах 1904 – 1905 годов отец Пимен не принимал участия не потому, что архимандрит относился к нему лучше, чем к его товарищам. Причина была одна: он нашёл в себе больше терпения и интереса к делу. Лишь только однажды вскользь коснулся тона, которым начальник миссии давал ему указания из Петербурга: «Заразился о. архимандрит бюрократизмом: сверху вниз только права, снизу вверх только обязанности»126.

Сирийская составляющая в нестроениях миссии действительно существовала. Отрицательным персонажем параллельной драмы (с периодическими кульминациями эта драма омрачала жизнь Миссии до 1917 года) был православный епископ Мар-Илия. В 1904 году, 24 января, в Петербурге он был хиротонисан во епископа Тергяварского, викария престарелого Мар-Ионы. В характере Мар-Илии сильно проступали корыстолюбие, жажда власти и восточное интриганство. Миссионеры мешали ему стать полновластным вершителем дел православной Урмии.

Епископ Мар-Илия воспользовался отъездом из Миссии волевого и умного архимандрита Кирилла для расширения своей власти.

Стоит обратиться к одному разбирательству, которое барон Черкасов и помощник начальника Миссии игумен Пимен вели в начале 1908 года в отсутствии архимандрита Сергия. Несторианский священник Исаак Иванов, будучи женатым, решил жениться второй раз. Объектом для своих намерений он выбрал ассирийку православного вероисповедания. Разрешение на венчание (не без корысти) дал епископ Мар-Илия. Отец невесты, Малик Давид, относился к пастве православной Супурганской епархии, возглавлял которую другой православный епископ из сирийцев – Мар-Иона. Уже поэтому Мар-Илия не имел права давать благословение на брак, не говоря уже о вопиющем нарушении правил о второбрачии не только Православной Церкви, но и несторианской. Отец Пимен и консул убедились в этом, списавшись с несторианским патриархом Шемуном. Вердикт последнего был однозначный: «Этот Исаак – анафема и беззаконник». Бракосочетание остановили чуть ли не в последний момент вмешательством русского консула и персидских жандармов. Мар-Илия написал в Петербург жалобу и подал дело так, будто миссия и консульство превысили свои полномочия и угрожают разрушить хрупкий мир христиан и мусульман, и вообще наносят урон русскому авторитету. У епископа Мар-Илии были свои люди на телеграфе, перехватывавшие консульскую информацию. Карьера барона Анатолия Черкасова и его доброе имя оказались под угрозой. В тот период отец Пимен обменивался с ним записками и согласовывал тактику действий. В одной записке он пишет: «Я послал бы телеграмму посланнику в Тегеран с присовокуплением того, что и Петербург будет оповещён не через бюрократов, а через кой-кого из живых людей (например, графиню Зубову). Нужно только найти смелого и верного нарочного. Прошу позволения сегодня вечером прийти к Вам поговорить о делах – злобах дня. Скажите о. Виталию время, когда я могу прийти. Уважающий Вас иеромонах Пимен»127.

В другой записке по тому же делу от 11 января 1908 года миссионер, разъясняя барону Черкасову общую картину, пишет о партии, которую епископ Мар-Илия сколотил вокруг себя. «Компания этих людей действует по его наущению. Действует она не во имя своё, а борется против русского вообще влияния в крае. Я живу здесь 4-й год и порядочно изучил тактику этой партии, знаю, что она успела уже опутать многих людей из сирийцев с целью заставить их работать по-своему. В этом возмутительная сторона начального устройства малых народцев»128.

Разборка дела, подобного этому, была типичной для будней урмийских миссионеров. Высокий тип личности миссионера в этих условиях мог формироваться только изнутри, из тех источников, которые не берут начало в повседневности. Он вырастал из прочного внутреннего представления о целях миссионерства, из убеждений, не подвластных давлению внешних обстоятельств.

Круг дел русского миссионера

В роднике живой миссионерской воды из верчения ила в осадок выпадал золотой песок. Конфликты протекают шумно. Настоящее дело делается незаметно. Казалось бы, вопреки всем прогнозам Урмийская миссия продолжала существовать. А служба вдали от родины выпускника Киевской духовной академии проходила, благодаря его личным качествам, ровно и до известного момента по восходящей линии. В 1906 году он был официально назначен помощником начальника миссии. В 1908 году сопричислен к ордену Анны III степени. В тот же год возведён в сан игумена с возложением палицы. К формуляру приписана характеристика: «Энергичен, весьма способен, в службе более или менее ровен»129.

В прошлом осталось время, когда он выполнял работу писаря в канцелярии. Круг его обязанностей с годами стал разнообразен и не давал скучать: богослужения, проповедничество, статьи и заметки в различные периодические издания России; занятие переводами; преподавание и воспитательная работа в училище; инспекция сельских школ; помощь урмийским христианам в судебно-гражданских делах.

Десятки заметок, зарисовок, статей о. Пимена появляются в центральных российских изданиях: в «Русском паломнике», «Московских ведомостях», «Церковных ведомостях». О христианах Персии писали зачастую те, кто ненадолго заглядывал сюда: материал был «ходкий». Но подобные корреспонденции были необъективны, сказывалось незнание существа дела. Миссионерам приходилось выкраивать время, чтобы самим информировать общественность России о событиях, связанных с переходом части народа в православную веру в мусульманской «стране Льва и Солнца».

Деятельная натура вчерашнего писаря Миссии искала всё новых поприщ.

С 1902 года в Урмийской миссии существовала переводческая комиссия. Образованные сирийские священники, привлечённые ешё архимандритом Кириллом, переводили чинопоследования Православной Церкви на древнесирийский язык. Иеромонах Пимен присоединился к ним. В типографии при миссии печатаются осуществленные им переводы на арамейский язык службы октоиха 4-го гласа на всю неделю, чинопоследования праздников Рождества Богородицы и Крестовоздвижения.

Он трудился и над переводами с русского на сирийский современный язык учебной литературы для училища. Об этом он упоминает в письме от 28 марта 1910 года к духовному отцу Киевскому митрополиту Флавиану:

«Я преподаю 6 предметов, надзираю за учениками и перевожу богословские сочинения на новосирийский язык. За этот год я перевёл Церковную Историю Евграфа Смирнова, хотя и неполную (опустил несколько страниц истории просвещения в Восточной Церкви и западных религиозных обществах за 2 последние периода); перевожу теперь Богословие Преосвященного Макария; перевёл Историю Гражданскую Общую с Русской (курс Беллярминова); наконец, кончаю перевод Психологии Гиляровского. Бог даст, этим летом начнём печатать кой-что из переведённого»130.

В «Церковных Ведомостях» ─ официальном издании Синода ─ имеется рецензия профессора Петербургской духовной академии Ивана Гавриловича Троицкого на перевод с русского на новосирийский язык «Руководства к изучению христианского православно-догматического Богословия» митрополита Макария. Профессор высоко оценил труд переводчиков, одним из которых был отец Пимен: «Дело по изготовлению этого перевода в виду недостаточной развитости новосирийского языка для выражения отвлечённых понятий стоило авторам перевода большого труда. Но они очень хорошо справились со своей задачей и дали перевод системы Догматического Богословия точный и ясный. Благодаря их переводу в настоящее время айсорская церковь получила систему Догматического Богословия православной церкви на айсорском языке… Нельзя не приветствовать настоящего издания, как весьма полезного для успеха православия среди айсор»131.

Известный патролог Г.В. Флоровский отмечал, что раннесирийская христианская литература (житийные и святоотеческие тексты) изучена слабо. Очевидно, именно эта ситуация побудила отца Пимена обратиться к переводам на русский язык ранних памятников этой литературы.

«Житие блаженного Мар-Евгена, начальника иноков в стране Низибийской на горе Изла» вышло отдельной книгой в Сергиевом Посаде в 1913 году. Другие публиковались в ныне малоизвестном, ставшем библиографической редкостью журнале миссии «Православная Урмия». В их числе:

− «Сказание о славных делах Раббулы (Раввулы), епископа благословенного

города Ургэй (Эдессы)»;

− «Житие св. Иакова Низибийского»;

− «Послание блаженного Кирилла к блаженному Раббуле»;

− «Изъяснение, которое произнёс Мар Раббула, епископ Ургэй, в

Константинопольском храме пред всем народом»;

− «Молитвы мар Раббулы»;

− «Речь о человечестве Господа, которую написал Кирилл, епископ

Александрии, к благоверному царю Феодосию и послал экземпляр его к

св. Раббуле, епископу Ургэй, и последний перевёл его с греческого на

арамейский».

– Гимны св. Раббулы.

Текст о блаженном Мар-Евгене взят для перевода на русский язык из Актов святых и мучеников, изданных ассирийцем-католиком Павлом Беджаном132.

Согласно житийному повествованию, Мар-Евген происходил из египетской семьи с острова Клисма и был по профессии искателем жемчуга в Красном море. Однажды ему было видение, из которого он убедился, что находится под особым покровительством Промысла. Действительно, с той поры он стал отличаться особыми дарами: утишал бури и спасал моряков от кораблекрушений. Через 25 лет он удалился в монастырь св. Пахомия, где нёс послушание хлебопёка. На этом послушании он вошёл однажды в пылающую печь и вышел оттуда невредимым. Дабы избежать славы людской, Мар-Евген ушёл с другими монахами, коих было 72 человека, в город Несибин (Низибию) в Месопотамии. На горе Изла к северу от Нисибина нашёл пещеру, в которой основал монастырь. Его обитель стала рассадником не только монашества, но и христианства для всех стран Римского Востока. Слава его деяний привела на гору Изла ещё 350 человек. Мар-Евген обращал язычников и боролся с ересями (маркионитами и манихеями). Его братия посвящала себя добрым делам. Однажды Евген Излитский воскресил сына у губернатора Нисибина. Услышав о чуде, император Константин воскликнул: « Есть три столпа света, поставленных Господом: Антоний в стране Египта, Илларион на морском берегу и Мар-Авген, который обитает в нашей части света». Житие повествует также об участии блаженного Мар-Евгена в обретении арки Ноя на горе Кардо, из одной планки которой Мар-Евгеном был сделан крест. Блаженный предсказал смерть Юлиана Отступника и восшествие на престол императора Ювиана. После мира, заключенного императором Ювианом с Персией, Нисибин стал персидской территорией. Царь Шапура II общался с Евгеном и высоко ценил его. По его повелению по всему персидскому царству монастырям стали выделять земли у дорог, и семьдесят два ученика Мар-Евгена разошлись и создали свои монастыри. Скончался блаженный в апреле 363 г.

В предисловии отец Пимен сослался на научную работу своего товарища по Киевской духовной академии − книгу иеромонаха Анатолия (Грисюка) «Исторический очерк сирийского монашества до половины VI века». Иеромонах Анатолий называл житие Маар-Евгена «загадочной легендой, вводившей в заблуждение даже крупных учёных»133. В житии Мар-Евген предстаёт как первый в списке сирийского монашества. Между тем авторитетные исследователи высказывают сомнения относительно достоверности этого жития. В частности, вызывает недоумение, почему Фома Маргский, автор «Истории монахов» (IX в.), ничего не знал о существовании Мар-Евгена? Возможно, легенда появилась не раньше XI века. Иеромонах Анатолий делает вывод: «Можно без всякой непоследовательности вычеркнуть имя Евгена из начальных летописей монашества». При этом всё же замечает, что издание переводов Павла Беджана (в том числе Жития блаженного Мар-Евгена) может принести научную пользу при условии хорошего знания сирийского языка134.

Именно этим преимуществом и воспользовался его бывший однокурсник, подготовив основу для дальнейших исследований жития блаженного Мар-Евгена135.

Из издания Павла Беджана отец Пимен сделал перевод ещё одного жития − святого древней сирийской церкви блаженного Раввулы (V в.). Эдесский епископ Раввула (Раббула) известен в церковной истории сформулированными им канонами монашеской жизни и распоряжениями, обращенными к монахам и духовенству его епархии. В истории христианства за ним закрепилась слава аскета-подвижника, богослова, гимнографа, обличителя неправомыслия Нестория136.

К сожалению, перевод «Сказания о славных делах Раббулы, епископа благословенного города Ургэй (Эдессы)» был опубликован в малоизвестном ныне периодическом издании Урмийской миссии – журнале «Православная Урмия»137. В научный оборот позднейшего времени он не попал. Равно, как и текст третьего житийного перевода − о епископе Иакове Низибийском, напечатанном в том же журнале.

В предисловии «Сказания о славных делах Раббулы» миссионер пишет: «Раббула, епископ Эдесский, оставил по себе в истории светлую память. Он был приверженцем св. Кирилла Александрийского, которому помогал и в борьбе с несторианством. За время от своего обращения из язычества он заявил себя высоким подвижничеством и миссионерством, любовью к духовному просвещению и смелым свидетельствованием об истине Православия. Епископом он был с 412 по 435 г. Житие этого труженика веры и просвещения заслуживает внимания лиц, ищущих назидательного чтения, и представляет собой также интересную часть церковной истории и истории сирийского монашества».

Текст перевода «Сказания о славных делах Раббулы» течёт, как глубокие и ровные воды. Идеальный образ монаха облекается в историческую достоверность и личностную выразительность. Настойчивое обращение жития к милосердию эдесского епископа выдыигает эту добродетель как решающую в устроении христианской души. А слово, дело, личная жизнь епископа предстают как решающее условие в устроении Церкви.

Переводы служили основой для магистерской диссертации. Нам известно, что темой для неё был выбран «один памятник сирийской дидаскалии»138. Дидаскалами в Древней Церкви называли учителей, толковавших Евангелие. Может быть, это «Апостольская дидаскалия» ─ известный древнехристианский памятник, сохранившийся в сирийском переводе. Он представляет собой собрание нравственных предписаний и правовых норм, касающихся самых разнообразных сторон жизни. По свидетельству из текста самого памятника, апостольская дидаскалия составлена самими апостолами на Иерусалимском соборе. Собрание текстов в начале V-го века в Сирии было переботано и расширено в шести первых книгах так называемых Апостольских Постановлений139. .

Магистерскую диссертацию епископ Пимен не защитил. Возможно, потому, что среди посланных ему дарований пастыря, проповедника, учёного, администратора, педагога, − ни одно из них не возобладало над другими. Он оставался энергичным деятелем Миссии на одном полюсе и книжником-учёным − на другом. Чаще всего, именно многосторонние натуры не добиваются решительного успеха в чём-то одном. Главная же причина заключалась в слишком коротких сроках, которые были отпущены ему на спокойную сосредоточенную работу и на жизнь вообще.

Годы персидских смут

Пребывание русских миссионеров в Персии сопровождалось тревогами и опасностями. Особенно неспокойными были годы 1906–1907. Началась так называемая Персидская революция. Советские историки определяли её как антифеодальную и антиимпериалистическую, но в ту пору её именовали проще и точнее – смута. В 1906 году 24 сентября во дворце Бехаристан в Тегеране в присутствии шаха, его двора и высшего духовенства открылся первый иранский парламент – меджлис, принявший конституцию. Вместо обсуждения вопросов о реформах его депутаты поддержали партию принца Зюлли-Султана, готовившего переворот. Во всех городах были созданы общества с выборным составом − энджумены. Их контроль над деятельностью провинциальных властей повлёк за собой вооружённое противостояние с генерал-губернаторами провинций. Конфликт подогревался «товарищами» из русского Закавказья. О том, как события принимали в Урмийской миссии, говорит высказывае её начальника архимандрита Сергия (Лаврова): «Это было беспримерное явление, когда страна, сохраняющая крепостнический строй, каким-то, во всяком случае, мало нормальным и осмысленным способом вдруг оказалась конституционной. А произошло то, что горячие головы из среды духовенства, торгового сословия и ханов, обратившись тотчас в революционеров, составили в каждом городе новую власть и путём разных обещаний навербовали для себя так называемых фидаев, этой персидской революционной милиции. Так вместо прежнего шахского беззаконного деспотизма обнаружилась своеобразная не менее беззаконная олигархия, которая на первых порах укрепилась и объединилась в одном настроении − противлении шахскому правительству и неприязни к иностранцам и всему иностранному»140.

При всех переменах Персия оставалась страной, не просвещённой идеалами честности, справедливого суда и милосердия. Русские миссионеры сполна прочувствовали эти дефициты на собственном опыте.

Персидский монарх Моххамед-Али-шах, друг и сторонник России, ждал военной помощи от своего северного союзника. Но связанная с Англией договорами о невмешательстве Россия на первых порах не проявляла решительности.

В мае-июне 1908 года в Тегеране с помощью Персидской казачьей бригады, которой руководили русские офицеры, власть шаха была восстановлена. Утихнув в Тегеране, революция с новой силой вспыхнула на севере страны ─ в Тавризе. Здесь действовала кучка решительных людей, которым не было дела ни до конституции, ни до блага народа. Власть сводилась к олигархии небольшой группы при содействии наших кавказских подданных, державших многочисленное население Тавриза в полном повиновении. Непорядки начались и в Урмии. От Тавриза – это 150 километров. К ноябрю 1908 года революционному Тавризу подчинялась большая часть Персидского Азербайджана. Смутой воспользовались племена курдов. Они рыскали по окрестностям Урмии, грабили на дорогах торговые караваны, совершали нападения на селения ассирийцев. Не упустить момента поспешила Турция. Турецкие войска оккупировали на западе Урмийской области так называемую «спорную полосу» − плодородную долину Тергявар, населенную ассирийцами: несторианами и католиками. Бросив свои дома, скот, имущество, жители-христиане бежали в город Урмию. Они просили помощи и защиты у России. Русский вице-консул барон Черкасов в течение года осуществлял помощь полутора тысячам человек, не желавшим возвращаться под турецкое иго. Часть из них ушла в Россию, остальные продолжали бедствовать в городе.

В апреле 1909 года в Тавриз был послан русский военный отряд под командованием генерал-майора Снарского. Жёсткими мерами он навёл порядок, в том числе и в Урмийской области. В следующем году Россия попыталась сократить военное присутствие в Персии, но уже осенью 1911 года вновь направила туда дополнительные войска. Как писал генерал Самсонов: «Азия покоряется только силе и никаких других высших, а тем более гуманных и рыцарских соображений не понимает».

Именно тогда в Персии появилось значительное количество частей Туркестанского военного округа141. Усиление военного присутствия произошло и за счёт увеличения численности консульских казачьих конвоев142. В декабре 1911 года в Урмийскую провинцию был введен мощный отряд генерал-майора Н.Н. Воропанова. Встречу прибывшему генералу русская колония устраивала в помещении Урмийской миссии.

С появлением русских войск урмийские монахи вздохнули с облегчением. Благодаря русскому оружию смутам постепенно приходил конец. Прекратилась и турецкая оккупация спорных территорий. Турецкие войска были вытеснены «одной угрозой». «Персидский поход» России завершился к концу 1912 года, но отдельные сотни и даже полки оставались в Персии до начала первой мировой войны143.

Об этом периоде отец Пимен написал небольшую брошюру под названием «Православная Урмия в годы Персидских смут»144. Она была посвящена трагической судьбе ассирийцев, оказавшихся среди персов, курдов и турок. Приведем выдержки из неё. «Вот уже пятый год Персия мучится огнём революции, и этот огонь далеко ещё не погас. И в это же самое время нашёлся охотник до легких завоеваний в лице Турции, простирающей руку на лучшую провинцию Персии − Урмию… Турецкие офицеры заняты теперь обследованием приозёрных местностей и дорог Урмии и вообще явно стремятся больше захватить, чтобы потом меньше уступить. При таких обстоятельствах чрезвычайно тяжело положение всего урмийского простонародья и особенно христиан-сирийцев. Последние страдают и от турок, и от курдов, и от своих персидских властей». Факты, которые Пимен приводил, свидетельствовали о том, что турки действовали посредством курдов. В начале 1909 года турецкий консул в Урмии Ага-Петрус повёл политику навязывания жителям сирийских деревень турецкого подданства. И именно тогда участились нападения курдов на те деревни, жители которых не соглашались на его предложение и не покупали у него турецкого флага». Миссионер открывал глаза общественному мнению относительно настроений в Персии, в частности, враждебности к христианам со стороны главного духовного лица мусульман Урмии. Он, Мирза Гуссейн Ага, использовал воинственных и диких курдов. Курды устроили неистовый грабёж сирийских домов и православного храма в селении Бабаруд весной 1908 года именно в то время, когда этот первосвященник гостил в их поселениях.

Миссионер взывал к русским дипломатам, не бравшим во внимание так называемые «мирные жестокости» курдов – разорение виноградников, похищение запасов муки, не сопровождавшихся убийствами. «Но отнимать у человека хлеб и то, чем он живёт, не значит ли грозить ему медленной, но верной смертью?!» Характерен случай в селении Мар-Сергиз. Здесь находилась древняя христианская церковь во имя мучеников Сергия и Вакха, к ней всегда стекалось множество паломников. Когда в деревне поселились курды, начался систематический грабёж церкви. «Но нет в наличности убийств и поранений и опять, значит, нет для нашей дипломатии предлога ходатайствовать за сирийцев». Урмийский губернатор ввёл в провинцию персидские войска якобы для защиты населения. Но жителям мирных сирийских сёл от них пришла такая же беда, как и от курдов. Персидские солдаты ограбили на дороге православного епископа Мар-Авраама. Из того же селения Мар-Сергиз курды ушли, но пришли на постой 80 персидских солдат, поступивших на полное содержание полуразорённой деревни, состоящей из 25 домов.

Картину бедствий довершал эпизод, в котором сам миссионер стал одним из действующих лиц. Однажды он прибыл в ассирийское село освятить новый храм. Оказалось, что накануне вечером разбойники убили жителя Исаака Вениаминова. Отец Пимен отпевал его, а потом с толпой людей сопровождал на кладбище. «Мне было идти трудно, потому что женщины задерживали меня за руки и одежды, умоляя найти злодеев, убивших Исаака. Только при выходе из деревни стало мне легче, потому что, по сирийскому обычаю, женщины не провожают покойников до самой могилы».

Кто же может их защитить? − задаёт он вопрос и сам же отвечает на него. На Персию у сирийцев-христиан плохая надежда, потому что в обновляемой Персии основанием реформ остаётся Коран. Миссионерская активность американских пресвитериан и католических монахов ослабела. Оставалась Россия. Она была у всех несчастных на уме. «Пусть нас не обвиняют в политической агитации среди сирийцев. Защита, защита и защита, вот о чём вопят ежедневно сирийцы и нигде её не находят, кроме Русской Миссии и Консульства в Урмии». Помощь христианам-ассирийцам должна оказать именно Россия. Но при этом автор признаётся, что абсолютной уверенности у него нет, намекая на первую революцию в России, – «суровую действительность времени, способную разрушить самые светлые упования». «Но вашей помощи, вашей милости всегда будет ждать исстрадавшаяся и озлобленная беднота сирийская, ни в чём не виноватая и ничему не угрожающая. Ради этой бедноты и мы здесь работаем в надежде на помощь Божию и на помощь наших братьев-ревнителей благовествования Христова», − обращается он к русскому читателю. Он напоминает русскому народу о его исторической роли на Востоке – быть покровителем, благодетелем и просветителем.

Первый отъезд из Миссии

По поводу этой брошюры в журнале «Православная Урмия» появилась небольшая заметка без подписи. Автор назвал свою заметку «дружеским словом вслед автору, оставившему миссию. «В руках у меня написанная год назад брошюра… Последняя памятка доброго сердца бывшего деятеля духовной миссии в Урмии, ныне ректора Ардонской семинарии архимандрита Пимена… Поездки миссионеров по сёлам для богослужения и проповеди теперь часто соединяются с опасностью для жизни. Автор брошюры сам был обстрелян курдами осенью 1907 года и спасся от них благодаря только быстрым ногам своего коня. В актовом зале самой Миссии посетители увидят в стене пулю какого-то шального мусульманина, упражнявшегося в стрельбе и избравшего мишенью наше жилище145».

Решение покинуть Персию созрело в конце 1910 года. Уже шесть лет он был сотрудником миссии, с 1906 года ─ официальным помощником начальника. Дисциплина понуждала во всех вопросах подчиняться ему, ограничивать собственную инициативу, смиряться, хотя и дорогой для себя ценой. Пришёл момент, когда авторитарный стиль архимандрита Сергия стал невыносим. Отец Пимен теперь не хуже его разбирался в тонкостях Востока и вправе был требовать коллегиальности в принятии решений. Возможно, одной из причин было и состояние здоровья. В письме к митрополиту Флавиану есть такое признание: «…Нынешний год (1910-й – О.Х.) оказался очень тяжёлым для меня. За зиму я два раза болел сильной лихорадкой и теперь совершенно отощал и ослаб. Но не теряю надежды на поправку и молю Бога о том, чтобы скорее миновали мои немощи, и я по-прежнему энергично нёс бы своё служение».

Но, как видно будет далее, понижение служебного тонуса было связано не только с плохим здоровьем.

В 1910 г. 20 сентября в синоде открылось «Дело по ходатайству начальника Урмийской Духовной Миссии о замещении его помощника игумена Пимена другим лицом». Вот что написал в донесении митрополиту Санкт-Петербургскому Антонию начальник миссии архимандрит Сергий:

«Относительно русского состава Миссии я должен добавить, что о. игумен Пимен становится более нетерпеливым и менее выдержанным, чем прежде. Все уже замечают, что он тяготится своим положением и настроен против меня. Мне удаётся сгладить самые неудобосглаживаемые шероховатости, о коих и писать лишне, но всё же положение нелёгкое. Отец игумен – почтенный труженик, но он желает более широкого и свободного поприща деятельности. В дополнение он здесь часто страдает от лихорадки и ревматизма. Он просил меня письменно ходатайствовать о его переводе в Россию. Его перевод – дело необходимое, ибо раз у него сердце не лежит здесь, то и не следует силой держать. Но кто же его заменит? Я бы желал иметь помощника хоть немного сочувствующего (этого не было и нет в Пимене: во всём он против)»146.

Через месяц он повторил и дополнил просьбу: «Помощник начальника миссии игумен Пимен обратился ко мне с письменным заявлением, в коем излагает, что за шестилетнее пребывание в Урмии его здоровье, и без того слабое, значительно пошатнулось от неблагоприятного влияния урмийского климата, здешней лихорадки, истощающей организм. Ввиду этого, он, игумен Пимен, просит ходатайствовать меня перед высшей властью о предоставлении ему другого места службы где-либо в России. Со своей стороны я считаю долгом донести, что, во-первых, урмийский климат при всех его удовлетворительных сторонах на некоторых лиц влияет плохо вследствие упомянутой лихорадки, и что игумен Пимен в последнее время болеет больше, чем в прежние годы своей здесь службы, во-вторых, о. игумен – почтенный работник Миссии, но, как заметно, многие отрицательные стороны Урмийской церковной действительности в последнее время сильно расхолаживают его ревность в насаждении здесь Православия (сирийцы в общем обнаруживают мало склонности к собственно церковной и духовной стороне Православия) и, в-третьих, о. игумен, как человек даровитый, работоспособный и энергичный, несомненно с известного времени желает деятельности на поприще более широком, чем то положение, какое он здесь занимает. В дополнение ко всему, о. игумен принадлежит к числу таких натур, которые склонны спокойно и лучше работать тогда, когда им даётся больше инициативы, а последняя, конечно, у него, как помощника начальника, не может быть большая. Я не думаю, чтобы игумен изменил сложившееся в нём желание и убеждение в том, что ему нужно служить в России. А равно я не думаю, чтобы он мог отныне проходить здесь своё служение с той необходимой ревностью, какую он имел прежде»147.

ГЛАВА 4. АРДОНСКИЙ ГОД

Урмийскую миссию Пимен оставлял трижды. Каждый раз он был уверен, что возвращение невозможно, и он покидает Персию навсегда. Дважды он возвращался ─ один раз по собственному побуждению, второй раз ─ по настоятельному требованию Министерства иностранных дел. Он был готов жалеть обездоленных, защищать справедливость, наставлять в духовных вопросах, но не желал участвовать в восточных интригах, либо делать то, что находишь бесполезным. Уставший от религиозного противостояния, от напряженности в русском вопросе игумен хотел перебраться в какую-нибудь губернию России. Но география нового места разочаровала его. Оно оказалось едва ли не по соседству с Персией. Указ от 3 марта 1911 года определял быть ему ректором Ардонской Александровской духовной семинарии. Это был Северный Кавказ, Осетия – Владикавказская епархия.

В ардонский период отец Пимен вёл оживлённую переписку со своим духовным отцом митрополитом Киевским Флавианом. Митрополит по-отечески наставлял его – в покорности воле Божией и надежде на Высшую милость. Его возмужавший духовный сын отзывался лучшими струнами души: «Не только в Ардоне, но даже и в других, худших местностях, я найду всегда много хорошего, лишь бы не была у меня отнята способность славить Бога и молиться за себя и за людей»148.

Учебное заведение, в историю которого архимандрит Пимен вошёл как один из ректоров, возникло в селении Ардон в 1887 году. Оно явилось частью программы по развитию образования на Кавказе, разработанной по инициативе императора Александра III. Первоначально это было Осетинское Александровское духовное училище. Семинария была создана на его основе в 1895 году, так называемая, «миссионерская» − с программой и задачами, рассчитанными на обучение осетин. В обычную епархиальную семинарию её преобразовали в 1908 году. С этого времени наряду с осетинами в ней учились дети местного русского духовенства.

Многие из будущих иерархов Российской Церкви получали сюда назначение, но надолго в глухом месте не задерживались149. Передавая эстафету, они обеспечивали учебный и воспитательный процесс..

Значение Ардонской семинарии для Осетии было велико. За годы существования это учебное заведение выпустило несколько поколений горской интеллигенции. Причём не только образованного духовенства, но и врачей, юристов, педагогов.

Аул Ардон находится примерно в 35 км от Владикавказа. Железной дорогой нужно было добраться до станции дар-Кох, затем скакать на лошадях и переправляться через бурный Терек. Даже по тем временам это было на редкость глухое место, в котором не было ни культурной жизни, ни промышленности. Не без влияния идей Руссо в планы создателей этого учебного заведения входила изоляция от соблазнов большого города и замкнутость воспитательной среды. Организаторы снабдили семинарию библиотекой, большой территорией с садом и площадкой для спортивных игр.

Новый ректор прибыл в Ардон 13 июля 1911 года. Накануне во Владикавказском Михайло-Архангельском кафедральном соборе епископ Владикавказский и Моздокский Агапит150 возвёл его в сан архимандрита. В день прибытия проходил торжественный акт по случаю завершения учебного года. В Покровской церкви собрались воспитанники всех классов и корпорация: инспектор иеромонах Иоанн, преподаватель гомилетики иеромонах Мефодий, богословия – иеромонах Евсевий, осетинского языка и церковного пения − Т. Габуев, преподаватели А. Преферансов, Н. Шебалин, А. Лозовой, Н. Севрюк и А. Богоявленский.

Накануне семинарист-мусульманин воспитанник IV класса Батырбек Гакоев, давно проявлявший интерес к христианству, выразил желание креститься. В семинарии никто не вынуждал мусульман принимать христианскую веру. Первые четыре года в семинарии давалось общее среднее образование, и получать его имели возможность осетины из неправославных. Новый ректор совершил таинство крещения и огласил новое имя крещаемого – «Борис». Очевидцу, пославшему короткую заметку в церковную периодику Владикавказа, особенно запомнилась, как ректор постарался донести до семинаристов один момент: привычное для них положение вещей может оказаться для другого предметом размышления, выбора, поступка: «Сознательный выбор вашего товарища дал возможность ярче, полнее осознать, что мы − христиане и остро почувствовать, что Церковь − живое сообщество».

Так начался ардонский год в жизни архимандрита Пимена.

Спасибо за память: я видел во сне

Бегу, а любовь мне лицо исклевала.

Ардон этой ночью привиделся мне…

Этих стихов отец Пимен не мог знать. Они были написаны, когда его уже не было в живых151. Мы никогда не узнаем того Ардона, который остаётся в сердце, – Пимен унёс его с собой. Но ардонский год архимандрита Пимена не затерялся в огромном потоке событий России того времени, в скоплении имён и судеб, благодаря его письмам духовному отцу митрополиту Киевскому Флавиану.

Митрополит Флавиан вёл обширную переписку. Письма собирал и хранил, – из них складывалась панорама церковной жизни России. Откроем первое письмо отца Пимена. Оно выдержано в исключительно почтительном тоне и начинается с моментов, которые были дороги адресату: упоминается о посещении Императором Киево-Печерской лавры в сентябре 1911 года. Отмечая трагическое событие – убийство Столыпина, миссионер выражает надежду на достойную замену Столыпину. В центре письма – рассказ о новом месте своего служения и общении с преосвященным Владикавказской епархии епископом Агапитом (Вишневским).

«Молитвами Вашего Высокопреосвященства работаю в Ардонской Семинарии с 13-го июня. Страна здесь по условиям существования в ней и по окружающему Семинарию населению очень похожа на Урмию: та же отдалённость от культурного и промышленного центра края; та же дикость и вместе красота природы; те же выступления осетин (как и мусульман Урмии) против русского влияния. Тем не менее, удалось кой что сделать. Прежде всего, удалось собрать вокруг себя преподавателей. Их немного, потому что свободны кафедры Гражданской, Церковной истории, древних языков, Св[ященного] писания Ветхого Завета и философских предметов; но и те преподаватели жили между собой немирно.

Теперь все наличные преподаватели – монахи и холостые – обедают и ужинают у меня. Обед и ужин проходит в оживлённых разговорах о впечатлениях дня, об уроках, учениках, о новостях. Вспоминаем прежние годы, делимся воспоминаниями и т.д. Преподаватели сами говорят, что прежде аульная обстановка влияла на них очень плохо, заставляла дичать и опускаться.

Ученики произвели на меня хорошее впечатление. Есть у них некоторая грубость, неотёсанность, но, в общем, народ добрый и послушный. Занимаются очень усердно: за прошлый год была только одна переэкзаменовка. В нынешнем году трое поступили в Казанскую академию. Больное место семинарии – это её хозяйство. Мне пришлось установить и довести до сведения преосвященнейшего Агапита и Хозяйственного Управления при св. Синоде о громадной задолженности семинарии за первую половину текущего года (т.е. до моего приезда) и полном отсутствии средств к её существованию.

С 5-го по 11-е августа я сопровождал преосвященнейшего Агапита, епископа Владикавказского и Моздокского, в его поездке по сёлам горной Осетии. Поездка была трудная, но интересная и напомнила мне во многом мои поездки по Урмийской области. Путешествовали мы и на экипажах, и верхом, и пешком. Были и приключения. Владыка упал с лошади, но благополучно; я упал с лошади и выкупался в горной речке. На обратном пути под нами опрокинулся экипаж. Усталые, но здоровые, мы очень довольны были поездкой. Народ (осетины) везде встречали нас радушно, внимательно слушали поучения Владыки, усердно молились. Были мы и в таких местах, где ни один из прежних архиереев Владикавказских не бывал…»

Отец Пимен напрасно беспокоился, что утомил старца письмом. Поездка, о которой рассказывается в письме, совершалась в труднодоступные приходы Осетии. Вместе с епископом Агапитом они проделали 250 вёрст в коляске и 100 вёрст верхом. Узкие тропы вились по склонам гор над глубокими обрывами, то поднимались на крутизну, то опускались в пропасть. Случалось проходить по тонким жердям, стараясь не смотреть в бездну, или осторожно, с трудом сохраняя равновесие, перебираться через горные реки. Трудности поджидали даже на почтовой дороге. Размытая дождями, она таила неожиданности. В Цейском ущелье Агапит упал с лошади на узком мосту. Его спасло то, что он удержался на двух перекладинах моста. На обратном пути на выезде из ущелья, бричка на полном ходу наскочила на пень, и ездоков выбросило из неё. Только чудом они отделались лёгкими ушибами.

В селение Цми прибыли ночью. Двигались верхом. Это поразило, привело в трепет жителей − в Кайсарском ущелье, лежащем перед селом, не только ночью, но и днём каждый неверный шаг грозил гибелью. Все, от мала до велика, собрались во дворе школы. При свете факелов прибывшие священнослужители совершили молебен Божией Матери, прошли крестным ходом вокруг церкви. Той же ночью двинулись дальше, в Нар. Над горными аулами разносились молитвы по-осетински «Спаси, Господи, люди Твоя», в честь святого Георгия Победоносца, особо почитавшегося в Осетии, и гремела «Многая лета» Государю Императору. Напоследок заглянули в станицу Архонскую к терским казакам. Матушка местного священника встретила с хлебом-солью, пришли убелённые сединами старцы – георгиевские кавалеры, участники Крымской и Русско-Турецкой войн. Когда посещение подошло к концу, почётный конвой со стрельбой и джигитовкой проводил их до Военно-Осетинской дороги.

Митрополит ласково ответил на письмо, и ободренный отец Пимен во втором послании искренне благодарил его. Из второго письма мы узнаём о добрых отношениях, которые сложились у ардонского ректора с епископом Агапитом. Это письмо, как и третье, посвящено новостям и положению хозяйственных дел в семинарии. Благое начинание Императора Александра III к 1911 году дало трещину. Хозяйство Ардонской семинарии находилось в катастрофическом положении. Причиной был новый статус семинарии. На епархиальных собраниях местное духовенство сокращало епархиальную часть бюджета семинарии, считая это учебное заведение по-прежнему «не своим». Петербург по финансовым вопросам разворачивался медленно. Не теряя почтительной интонации, архимандрит Пимен просит экстренного вмешательства митрополита Флавиана. В следующих письмах он будет возвращаться к этой теме. Зная наперёд, что в Ардоне не останется, отец Пимен и в дальнейших посланиях будет беспокоить старца, белый митрополичий клобук которого мог успешно повлиять на финансовое положение учебного заведения.

«Спасибо Вам за милостивое письмо. Не могу никогда я заслужить то милостивое внимание ко мне, которое Вы всегда оказываете. Слышал я, что Вы опять в Петербурге. Итак, опять труды, опять заботы не только о Киеве, но и общем спасении нашем. Помоги Вам, Господи в Ваших великих трудах. Слышно, состав членов на предстоящую зимнюю сессию св. Синода будет очень обильный. Можно ожидать, что и дела будут решаться важные. Дай Бог, нам дождаться умиротворения и объединения христианского мира152.

У нас в Терской области первейшая главнейшая новость – перевод преосвященнейшего Агапита в Екатеринослав. С 17 по 23 октября будут его проводы и чествования. Да, правду сказать надо, жаль святителя, столь благостного, столь трезвого и мудрого умом. Это для меня был утешитель и ангел-хранитель. Я быстро с ним сошёлся, и он меня всюду расхваливал как человека, который более шести лет прожил в Персии. Теперь не знаю, каков будет высокопреосвященнеший Питирим153 и когда приедет. Опасаюсь, что будет очень строг. Но Бог милостив, будем стараться угодить и новому Владыке.

Я должен теперь поведать Вашему Высокопреосвященству о деле, касающемся очень близко меня и вверенной мне семинарии. По приезде сюда в половине июня месяца я застал здесь следы очень неумелого хозяйничанья. Несмотря на израсходование всего положенного, семинария поражала меня бедностью обстановки: фильтры для воды и водопровод не действовали, полы в ученических помещениях были со щелями, пароводяное отопление не действовало на 1\3; тюфяки учеников были набиты пыльной и старой мочалой и поражали своим старым и грязным видом; подушки были набиты всякого рода отбросами от оленей: плохою шерстью, были уши и хвосты, и даже копыта оленей. Когда стали подсчитывать, на что израсходованы деньги, то оказалось, что из бюджета нынешнего года заплачены долги за прошлый год. Подсчитавши всё это, я вышел с рапортом к Пр[еосвященнейшему] Агапиту, который разразился горькими сетованиями по адресу моего предшественника о. Иерофея154. Он де представлял только лучшие стороны семинарии, а дурные скрывал. Впрочем, Владыка знал о печальном экономическом положении нашей Семинарии и даже вскоре после отъезда о. Иерофея и до моего приезда снаряжал ревизию. Тем не менее, Владыка был поражён моими представлениями, потому что не ожидал того, что я так отнесусь к делу. Дело в том, что о. Иерофей представил меня ему как человека доверчивого, который всё примет на веру. Я просил бы Ваше Высокопреосвященство помочь нам своим личным ходатайством у людей, ведающих экономической жизнью духовно-учебных заведений. Простите за столь грустное писание. Смягчите мою скорбь Вашим милостивым ходатайством и благословите меня. Вашего Высокопреосвященства, Милостивого Архипастыря и Отца нижайший послушник Архимандрит Пимен, ректор Александровской духовной Семинарии. 16 октября 1911 года».

Остаётся лишь предполагать, когда и где, или от кого Иван Померанцев, он же архимандрит Иерофей, – мог составить впечатление об о. Пимене, как о доверчивом человеке, не очень-то способном вникать в существо дел.

В третьем письме архимандрит посетовал на частую смену епископов на Владикавказской кафедре. Преосвященного Агапита сменил архиепископ Питирим, прежде возглавлявший Курскую кафедру... Отец Пимен рад, что сумел наладить отношения с корпорацией семинарии, но снова возвращается к её хозяйственному кризису.

«Лишился я благостного архипастыря преосвященного Агапита и опять осиротел. Новый высокопреосвященнейший очень добр и ласков, но все здесь говорят, что он скоро уйдёт от нас. Таким образом, за короткое время пастве Владикавказской придётся увидеть третьего Владыку. Во всяком случае, это болезненная для здешней епархии перемена. Борьба с язычеством, упорно держащимся среди осетин, с магометанством (среди них же) и сектантством среди русских требует постоянного руководителя. Теперь это условие не выполняется. Да и, кроме того, много лишних, неполезных для дела волнений и приготовлений мы переживаем, что отвлекает от работы всех. Дай Бог, чтобы если высокопреосвященнейшему Питириму суждено будет покинуть нас, то достался нам святитель, знающий Владикавказскую епархию и готовый работать для неё, несмотря ни на какие страхи. Дела мои по семинарии складываются прекрасно. Я сошёлся с преподавателями и пользуюсь доверием учеников. Вначале имел очень много дополнительных уроков за неявкой новых преподавателей. Теперь же остаюсь при четырёх ректорских, которые и преподаю по силам и способностям своим. Преподавание других учителей, насколько я посещал их, идёт удовлетворительно. Педагогические и распорядительные собрания проходят мирно и скоро, потому что за общим обедом и ужином мы успеваем столковаться и согласиться относительно многого.

Больное место в семинарии − это дефицит, ожидающий её и в текущем году. Осталось до конца года два месяца, а у нас почти ничего нет. Между тем начинают предъявлять счета разные купцы, у которых забирала семинария то сукно для учеников, то обувь, то чай и сахар, керосин. Да, скрыл от меня мой предшественник истину в надежде, что я ничего не увижу. Поминаю теперь я его горьким словом. Обо всём этом я в своё время (ещё в начале августа месяца) уведомил Хозяйственное Управление при св. Синоде, но никакой помощи или распоряжения оттуда не получил. Надежда меня не покидает. Я просил бы Ваше Высокопреосвященство посодействовать удовлетворению нашего ходатайства о доассигновании особенно ввиду того, что владикавказское духовенство из года в год сокращает свои ассигновки на семинарию под предлогом, что она для них чужая. Бога ради, помогите нам, Владыко святый. Трудно наше положение.

Простите, Владыко святый, за такое частое напоминание Вам о нуждах семинарии. Право же, ни одно из духовно-учебных заведений в России не представляет такой заброшенности, как Ардонская семинария. Прошу Вашего благословения. Вашего Высокопреосвященства, Милостивого архипастыря и отца нижайший послушник архимандрит Пимен. 11 ноября 1911 года».

Ректор семинарии ещё о многом не написал. Так, крайне обветшала ограда вокруг территории, скамьи в семинарском парке были поломаны. Из двух семинарских лошадей одна пала от старости, другой также было 18 лет. Семинарские экипажи в любой момент могли развалиться во время езды. Не было средств и на текущий ремонт пяти семинарских строений. Правление ходатайствовало о сумме в 300 рублей на покупку лошадей и 150 рублей на приобретение нового фаэтона для ректорского выезда. Требования этих и многих других дополнительных сумм на содержание семинарии, в том числе на повышение оплаты труда классным наставникам, духовнику, эконому, писцу, руководителю семинарского хора отец Пимен будет испрашивать у съезда депутатов владикавказского духовенства уже на 1913 год155.

В четвёртом письме митрополиту Флавиану, отправленном в канун Рождества Христова 1911 года, в полную силу зазвучал мотив сожаления об отъезде из Миссии. Пришло осознание того, что совершен опрометчивый шаг. Подтверждалась старая истина: лучше там, где нас нет! Отца Пимена начали одолевать мысли о его прежнем несправедливом отношении к начальнику миссии архимандриту Сергию. Мысль о возвращении поглотила его целиком. Это был зов, с которым справиться было невозможно. «Где сокровище ваше, там и сердце ваше», − сказано в Евангелии. О захватившем его настроении он написал в Японию начальнику Японской Духовной миссии архиепископу Николаю (Касаткину). Авторитетнейший миссионер согрел сердце полным сочувствием, о чём Пимен поделился в рождественском письме со своим покровителем.

«Приветствую Вас, владыко, с наступающими святыми днями. Да воздаст Вам Рождённый в Вифлееме милостями за те милости, которые Вы оказываете другим, и радостями духовными и вечными за те радости, которые Вы доставляете нам и мне в особенности. Когда я слышу о Вас, то моё сердце исполняется отрадою от сознания, что я Ваш постриженик, духовное Ваше дитя. Но, увы! Мне самому нечем похвалиться, разве немощами моими. Простите, Владыко святый, за это душевное излияние: как отцу и как мудрому наставнику раскрываю Вам свою душу.

С Урмией расстался, но об Урмии скорблю, не переставая. И у меня там были привязанности, и их пришлось порвать. И чем дальше живу здесь, тем больше душа моя просится в Урмию. Поведал я тайный зов души моей высокопреосвященнейшему Николаю архиепископу Японскому. Святитель ответил мне: «Вижу из Вашего письма, что сердце Ваше в Урмии. Дай Бог, чтобы тайный зов души Вашей опять привёл Вас в Урмию». Пока держусь, владыко святый, но думаю, что моя привязанность к Урмийской миссии не исчезнет. К этому надо прибавить и чувство раскаяния пред о. архимандритом Сергием. Я с ним кой в чём не соглашался, я восставал против него. Но я забывал об его постоянном благожелательном отношении ко мне; я не уважал ревности его, я не замечал его высокого самоотвержения. Пишу это не затем, чтобы сейчас проситься в Урмию, но чтобы если будет в том нужда, предложить свои услуги для тамошней духовной нивы.

Окружающие семинарию осетины и казаки мною довольны. Служу часто в казачьей церкви и в осетинской церкви Ардонского аула, иногда по приглашению осетин принимаю участие в отпевании умерших, что им особенно нравится. Язык осетинский пока изучается неважно. Всё ещё прежние симпатии у меня на стороне языка сирийского, который я изучил хорошо и которым пользуюсь для приготовления сочинения на магистерскую степень. И с этой стороны для меня желательно было бы быть ближе к сирийцам.

Новый владыка владикавказский высокопреосвященнейший Питирим пока в семинарии не был. То нездоровье ему мешает, какое-то подавленное настроение духа, то боязнь нападения разбойников. Но теперь, слава Богу, чувствует себя лучше, служит часто и часто меня приглашает служить или проповедовать. Открыли мы недавно здесь отделение Императорского Палестинского общества. Начинаю знакомиться с публикой Владикавказской, которая, по моему наблюдению, мало религиозна и нуждается в серьёзном руководстве, на что обратил внимание и нынешний Высокопреосвященный. Прошу Ваших св. молитв и благословения Вашего Высокопреосвященства, Милостивого Архипастыря и отца нижайший послушник грешный Архимандрит Пимен. 1911 г. 19 декабря. Село Ардон Терской области».

Православное Палестинское общество, о котором пишет отец архимандрит, было открыто в России в 1882 году под председательством великого князя Сергея Александровича. Цель его заключалась в поддержке Православия на Святой Земле, обеспечении помощи русским паломникам, знакомстве русского общества со Святой Землёй. Филиалы Императорского Палестинского общества создавались повсюду в губернских городах. Инициатива шла от вдовы великого князя Сергея Александровича великой княгини Елизаветы Фёдоровны, поэтому участвовать в них соглашался «цвет общества». На заседаниях публика вольно или невольно слушала выступления церковных деятелей. Мир светский и мир церковный соприкасался, давая взаимные оценки. Известны три выступления архимандрита Пимена на вечерах Палестинского общества. В Перми он посвятил одно выступление аскету и богослову св. Иерониму и его спутнице на Святую Землю св. Павле, знатной римлянке по происхождению. Другое – теме Святой Земли в русской поэзии. В первом выступлении рассказал, как аристократизм склонил голову перед богословием и святостью и предпочёл скудную безвестную жизнь на Святой Земле почёту и роскоши. Во втором цитировал на память стихи русских поэтов о Святой Земле. Во Владикавказе его речь при открытии Палестинского Общества была посвящена побуждающим мотивам русского паломничества и рассуждению о потребностях русской души: узнать, что он должник Богу неоплатный и смириться перед Ним и «заслужить себе имя православного христианина, «крещённого» всеми возможными духовными подвигами».

На таких встречах чувствовался холод нерелигиозных настроений. Публика палестинских вечеров давала оценки его выступлениям по житейским и эстетическим стандартам среды, проникнутой критическим к Церкви духом. И всё-таки нерелигиозное общество можно было заставить слушать проповедника и вызвать уважение к себе и своему слову. Ардонский ректор добивался этого свободной устной речью, логикой и личной убеждённостью.

Ардонский год был периодом активного сотрудничества с «Владикавказскими епархиальными ведомостями». Здесь печатались статьи ардонского ректора, проповеди и устные публичные выступления. При отсутствии записывающих устройств запись проповедей после выступления требовала большой собранности и жёсткой дисциплины в жизненном распорядке. Сознание своего долга как учёного монаха не дремало, побуждая трудиться с утра до вечера.

Для нашего времени понятна и злободневна тема, которую он «выболел», напечатав статью «О честности"156. Честность как исполнение обещанного; честность как уважение к чужой собственности, к чужим правам, к существующим законам. Ложь и обман занимают слишком много места в русской жизни – экономической, бытовой, школьной, семейной. Она грозит парализовать всё благо от проводимых в России реформ. Многие считают чуть ли не за прямую заслугу обмануть правительство, воспользоваться и злоупотребить казёнными средствами… Общественное мнение будто и не замечает, что оно скорее накажет за нелиберальные мнения, чем за бесчестность. Без восстановления честности нынешняя русская культура будет недолговечной. Начинать следует со школы, с такой постановки обучения, которое не понуждало бы ко лжи, выкручиванию, списыванию, начётничеству. Что же касается корней честности вообще, то они находятся в сочувствии и социальной симпатии ко всем людям.

Поездки отца Пимена по осетинским ущельям были рискованным делом. Разбойники, которых боялся преосвященный Питирим, совершали нападения на дорогах. У 32-летнего ректора молодость и задор бывалого в переделках миссионера брали верх, и он еженедельно выезжал из Ардона во Владикавказ. С января 1912 года архиепископ Питирим назначил его благочинным монастырей епархии. Поездки с риском для жизни по ущельям и глухим дорогам участились. Недовольный назначением во Владикавказскую епархию преосвященный Питирим пребывал в унынии (прежде покровительствовавший ему обер-прокурор В.К. Саблер сместил его с Курской кафедры за плохую организацию торжеств прославления Иосафа Белгородского). В отличии от него не менее разочарованный архимандрит служил изо всех сил.

В один из сентябрьских дней 1911 года ардонский ректор прибыл во Владикавказ с объёмистой рукописью. Это был текст выступления на епархиальном собрании под названием: «Высота пастырского служения и путь приготовления к нему»157. Архимандрит Пимен поставил целью как можно убедительнее развить мысль о значимости духовного горения священника и его личной нравственной высоты. Твёрдость веры в народе и её победное распространение в человеческом роде зависят во многом от священнослужителя. То, что называют «горением» (вдохновением), легко движет вперёд по пути пастырского служения и не даёт замечать многих трудностей, которые нередко трезвому уму представляются непреодолимыми. Вдохновение может ослабеть или даже погаснуть на время, но страшно потерять сознание его необходимости.

Чтобы обратиться к теме вдохновения, нужно испытать на себе его загадочное присутствие, пережить моменты, когда оно владеет тобой в полную силу, либо, покидая, оставляет нищим и нагим, – посредственностью, не способной увлечь, поднять, повести за собой. Мысль, произнесенная на пастырском собрании, созвучна словам немецкого поэта-романтика: «Как немощно одно самое искреннее усердие человека по сравнению с безраздельным могуществом вдохновения! Вдохновение не скользит по поверхности, не воздействует только на одну или другую сторону нашей души; для него не требуется ни времени, ни особых средств; его не вызовешь ни приказом, ни понуждением, ни уговорами; оно охватывает нас мгновенно и всеобъемлюще»158.

На собрании владикавказского духовенства обсуждался вопрос о реформирования духовных семинарий – популярная в те годы тема. По мнению многих церковных авторитетов, духовная семинария не выпускала священнослужителей, отвечавших идеалу пастырства. Архимандрит Пимен выступил как решительный противник каких-либо перемен. Нравственное состояние в духовной семинарии не может измениться от очередного административно-организационного шага. По его убеждению, вдохновенное служение и нравственная высота священника формируется в первую очередь на личных примерах, полученных в семье и школе. Восполнять административной реформой дефицит личного примера − дело напрасное.

В ноябре 1911 года отец ректор вошёл в состав комиссии по разбору архива Ардонской семинарии и ревизии семинарской библиотеки. В документах он не без волнения должен был узнать почерк брата, преподававшего в Осетинской семинарии в 1892–1894 годах. Священник Александр Белоликов, первенец белоликовской семьи, был старше на 12 лет. Брат – семинарист, брат – студент духовной академии! Можно лишь догадываться, какое благоговение мог испытывать маленький Петр во время его приездов в отчий дом. Александр имел высшее духовно-академическое образование, закончив 1891 году Петербургскую духовную академию, где проходил курс с будущими известными профессорами А. Бриллиантовым, Н. Аквилоновым, С. Околовичем. Вернувшись из Ардона в Череповец, Александр женился, принял духовный сан, стал священником тюремной церкви, преподавал в местной учительской семинарии. Но женитьба на богатой череповчанке счастья не принесла, семейная жизнь не сложилась. Брат опустился: в череповецкой газете писали о нём как о посетителе «весёлых домов». Скончался он на руках матери в возрасте 38 лет от паралича мозга. Обстоятельства его жизни пробивали брешь в устойчивом корабле патриархальной семьи Белоликовых.

К рождественским каникулам 1912 года в Ардонский аул из Японии пришло письмо от архиепископа Японского Николая. «Приношу Вам, − писал святитель, − душевную благодарность за Ваше любезное письмо и за брошюру «Православная Урмия в годы Персидских смут». Почти всё изложенное в ней я читал прежде в Ваших корреспонденциях в «Московских Ведомостях»; ныне с новым интересом прочитал, с печалью первую часть, с утешением вторую. Жаль бедных христиан среди этих жестоких курдов и турок». В этой связи святитель с симпатией вспоминает «кроткий буддизм, умный конфуцианизм и не претендующий даже на звание религии синтоизм»159.

Почти следом из Японии пришла весть о кончине архиепископа Николая. Урмийские миссионеры благоговели перед главой Японской миссии. Для них он был идеальным воплощением миссионера, живой легендой. Титул апостола Японии был присвоен ему при жизни. Отец Николай (Касаткин) начинал свой путь в Японии священником при российском консульстве и первым познакомил русского читателя с соседней страной рядом статей в журнале «Русского Вестника». Миссия среди японцев была создана им в 1870 году в городе Хакодате на острове Иедо. Уже через восемь лет христиан в Японии было около пяти тысяч человек160!

Урмийцы посылали в Японию составленный иеромонахом Пименом и отпечатанный в типографии миссии отчёт о своей деятельности за 1905 год161. К нему приложили несколько переводов на сирийский язык богослужебных книг. В ответ из Японии пришли книги на японском языке – плод трудов самого архиепископа Японского. Книги были в красивых красных переплётах из кожи и испещрены продольными столбцами иероглифов. На каждой книжке архиепископ Николай своей рукой сделал пояснения. В посылке находились буклеты, посвященные Токийскому Воскресенскому собору, домовой церкви Токийской миссии, фотоснимки, сделанные в дни важных событий. Японские раритеты стали достопримечательностью библиотеки Урмийской миссии. Их неизменно демонстрировали новым сотрудникам и гостям. В 1908 г. до Урмии доходили слухи, что игумена Пимена собираются направить в Японию, на что он отзывался: «Рад был бы, но не верю»162.

Кончина японского святителя побудила отца Пимена написать о нем во «Владикавказские Ведомости». Он рассказал, что никогда с ним не встречался, но для него и его прежних сослуживцев по миссии владыка Николай всегда служил образцом. В переписке с ним они ─ его младшие соработники ─ всегда чувствовали любовь к себе, читали слова ободрения и утешения. Рассказывая о посылке с книгами, он отмечал «тонкий эстетический вкус как самого апостола Японии, так и доставшегося его жребию народа». Вспомнил, как дивились они чисто юношескому почерку, живости мыслей, не слабевшему миссионерскому энтузиазму старца, как отлагали в сердце высказанное им сожаление о скудости числа миссионеров…

Между тем к заботам о хозяйстве Ардонской семинарии добавились новые тревоги. Из очередного письма: «Спешу поделиться с Вами и некоторой боязнью, которая меня объемлет после следующего сделанного мной здесь открытия. Дело в следующем. Недавно я разговорился с экономом семинарии, человеком способным и расторопным, но не особенно честным, о том, желает ли он служить семинарии, как следует. На его утвердительный ответ я ему сказал: «Необходимо, чтобы я имел к Вам доверие и не питал никаких подозрений». Тогда он, чтобы убедить меня в своей порядочности и благожелательности по отношению ко мне, выдал мне визитную карточку, полученную им от архимандрита Иерофея, моего предшественника по Ардону, ныне ректора Тифлисской семинарии. Карточка эта была исписана следующими секретными распоряжениями о. Иерофея: 1. наблюдать за тем, чтобы его бывший сослуживец и противник иеромонах Мефодий не агитировал среди оставшейся корпорации; 2. вообще, секретно наблюдать за семинарской жизнью и что нужно записывать, ибо это пригодится, может быть, ему, о. Иерофею.

Карточка в запечатанном пакете была вложена в пакет с письмом, адресованном на имя ученика V класса Кузнецова. Таким образом, я не уверен в том, что и среди учеников не найдутся люди, приглашённые о. Иерофеем наблюдать за семинарской жизнью секретно, записывать свои наблюдения и сообщать их о. Иерофею. Я уверен, Владыко, в своей корпорации, надеюсь, что и ученики не окажутся желательными о. Иерофею наблюдателями семинарской жизни, хотя в ней нет сейчас ничего предосудительного. Всё же эти тайные его подходы к семинарии сильно меня беспокоят: я опасаюсь за целость нашей семинарской семьи, в которой пока царит доброжелательная атмосфера».

Ардонский год был временем знакомства и общения с преосвященным Арсением (Смоленцом), епископом Пятигорским, викарием Владикавказской епархии. Владыка Арсений был редким явлением в русском церковном мире − поляк по происхождению, выпускник юридического факультета Варшавского университета, обладатель редких математических способностей и феноменальной памяти. Имея в виду своё польское происхождение, при хиротонии во епископа он сказал: «Я рад, что в моём лице один из уроженцев этого злобствующего против Церкви града впервые за время его существования причислился к сонму её епископов. Сегодняшнее событие является доказательством силы нашей Церкви, и я дерзаю назвать себя духовным сыном Церкви в полном смысле этого слова»163. Келейником у епископа Арсения был Ваня Чернов − будущий митрополит Казахстанский и Алма-Атинский Иосиф164.

Однажды в Алма-Ате старцу-митрополиту принесли фотокарточку епископа Семиреченского и Верненского Пимена. Он узнал «отца ректора». Татьяна Николаевна Сошникова (в монашестве Тамара), подарившая ему старый фотоснимок, рассказывала, о радости Владыки, повторявшего: «Отец ректор! Отец ректор! Ардон!» В конце жизни давно ушедшие из жизни люди часто делаются невидимыми спутниками на последнее отпущенное на Земле время. Мог ли митрополит Иосиф представить, что через шесть десятилетий он узнает о человеке, который когда-то вызывал в нем симпатию и, возможно, юношеское желание подражать, а потом исчез из поля зрения, сметённый шквалом революции. Случай с фотокарточкой относился к 60-м годам XX века. В Алма-Ате еще были живы люди, помнившие о событиях 1918 года. Они рассказали Владыке Иосифу о том, что знали сами и что слышали от других. С того момента митрополит часто отправлялся в пригородную рощу, где епископ Пимен был расстрелян.

Если обратиться к хронике одного из посещений семинарии владыкой Арсением, можно в какой-то мере увидеть происходившее и глазами Вани Чернова. В приезды епископа Арсения архимандрит Пимен выходил навстречу с причтом семинарской церкви, с крестом в руках. Тексты его выступлений в Ардоне, напечатанные в хрониках, лишь в малой мере передают достоинства живого слова. В журнальных пересказах выразительны отдельные смысловые акценты: о достоинствах местоположения семинарии вдали от шума городского и впечатлений городской жизни, которые оценят те, кто готов к усидчивым и серьёзным занятиям; среди сельской природы легче сохранить юношескую чистоту и свежесть чувств165.

День за днём учебный год двигался к концу. На пасхальных каникулах ректор предложил шести оставшимся в общежитии воспитанникам совершить поездку в Грозный. Вместе с ректором и духовником семинарии отцом Григорием Ковтуновым они добрались до железнодорожной ветки и тот же день прибыли на нефтяные промыслы, находившиеся в 12 км от Грозного. В Никольской церкви Московских Промыслов отец ректор вместе с местными священниками служил обедню, а после проповедовал с амвона. В Грозном они приняли участие в миссионерской беседе с баптистами местных священников-миссионеров Иоанна Полянского, Петра Вишневского, Владимира Хрипунова. Миссионерский диспут произвёл большое впечатление на семинаристов. Довольные наставники признали педагогическую цель поездки состоявшейся.

Указом от 6 мая 1912 года архимандрит Пимен был награждён по выслуге лет и должности орденом Святой Анны 2-й степени166. Ардон считался трамплином для быстрого карьерного роста, но этот довод отступал перед сожалением об отъезде из миссии. Предсмертное письмо великого миссионера из Японии усилило эти настроения. Отец Пимен чувствовал себя блудным сыном Миссии… Наконец, он решился обратиться «по личному делу» к председателю Учебного Комитета архиепископу Финляндскому Сергию (Страгородскому): «Вам, как бывшему миссионеру167, без сомнения, знакома грусть по прежней миссионерской деятельности, полной больших трудностей, нередко опасностей, чуждой официальности, согретой воодушевлением. Меня эта грусть и до сих пор не оставила. Мало того, она всё более усиливается, угрожая занять всего меня мыслями об Урмии и деятельности нашей миссии там, где я прожил 7 лучших лет своей жизни. К этому присоединяется и сожаление о том, что с приездом из Урмии в Ардон пришлось оставить начатое исследование об одном каноническом памятнике древнесирийской литературы (Сирийская дидаскалия), ибо ардонская жизнь по необходимости вся занята семинарией у меня. Мирно прошёл у меня здесь учебный год, но пришлось много сил положить на надзор за воспитанниками и на другие отрасли ректорского делания. Теперь я чувствую себя не в силах продолжать здесь ректорское дело, особенно если семинарию преобразуют в прежний тип. Ввиду этого я и решил хлопотать о возвращении меня на прежнюю ниву. Я подал прошение архимандриту Сергию, начальнику Урмийской миссии, и получил от него телеграфное известие о том, что он делает представление по предмету моего прошения и уверен в успехе. Надеясь, что это представление уже прибыло в Петербург, осмеливаюсь почтительнейше просить Ваше Высокопреосвященство о содействии моему возвращению в Урмию»168.

Учебный год завершился, закончились дела, связанные с епархиальными послушаниями, и отец Пимен выехал в Петербург. Хлопоты о повторном зачислении в состав Урмийской духовной миссии принесли успех. В записке архиепископу Сергию от 27 июня 1912 года он благодарит за внимание к делу, просит «маленького» пособия на дорогу туда и сообщает, что «сейчас уезжает на родину в Новгородскую губернию, откуда возвратится в Петербург к 5 июля»169.

В последнем письме к митрополиту Флавиану подводится итог годичному пребыванию на Северном Кавказе. Отцу Пимену хотелось быть понятым, но, возможно, прежнего отеческого снисхождения этому шагу со стороны старца-митрополита он не встретил. Во всяком случае, на этом письме прерывается переписка, хранящаяся в личном архиве митрополита.

«Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, милостивейший Архипастырь и Отец! Понятна мне стала в текущем году поведанная Вами нам, ещё бывшим молодыми послушниками, тоска Вашего Преосвященства по Миссии и по миссионерскому делу. Стосковал и я и решил Богу содействующу продолжать начатое дело в Урмии. Дело развёртывается очень широкое, предвидится присоединение патриарха Мар-Шимуна к православию с целым сонмом несториан мирян и духовных лиц. Отец Сергий работает сильно, но не помог ему мой заместитель священник рубин, который и уехал уже из Урмии. Я, раскаявшись в своём непостоянстве и малодушии, еду помогать ему туда. Прошу Ваше Высокопреосвященство благословить меня, да укрепит меня Господь и да даст нам плод обильный. В Ардоне я прожил целый год деятельной жизнью, энергично наблюдал за хозяйством, вспомогаемый хорошими и опытными членами правления. Коё-что удалось сделать, но многое ещё осталось для моего преемника, который ещё не известен170. С воспитанниками и преподавателями я прожил весь год мирно, без малейших недоразумений. Был я и благочинным монастырей епархии. Их всего 7, и все они мало устроены и требуют особого и постоянного благочинного, а не ректора семинарии. Всё же пришлось и мне поездить довольно много. Владикавказ мною посещён 34 раза, Пятигорск 5 раз, был и во многих других местах. Ревизовал я один женский монастырь (Георгиевский на реке Куре), пришлось констатировать чрезвычайное расстройство обители, происшедшее от взаимного непонимания настоятельницы и сестёр и представить и настоятельницу и 20 сестёр к увольнению из монастыря. Теперь жду здесь указа из Синода о моём перемещении, потом около недели прособираюсь в дорогу и затем отправлюсь в Урмию, вероятно, в последних числах июля. Прошу святительского благословения, Ваше Высокопреосвященство. Ваш нижайший послушник архимандрит Пимен. 1912 г. 20 июля. Село Ардон Терской области».

* * *

Окрылённый надеждами, архимандрит Пимен устремился в Урмию. В Тифлисе он ненадолго задержался, чтобы встретиться с проживавшими там ассирийцами. О тифлисских встречах сам он рассказал в очерке для журнала «Православная Урмия».

«Приехав в Тифлис 13 августа, я узнал, что сирийцы уже не собираются для богослужения в храме старого здания духовной семинарии. Преосвященнейший Пимен, епископ Бакинский, к которому я на другой день обратился, указал мне старую церковь во имя Иоанна Богослова. Желая в Успенье послужить в ней, я отправился к архиепископу Иннокентию, экзарху Грузии, взять благословение. Первосвятитель Грузии, прежде всего, спросил меня, почему я из России опять еду в Урмию. Я ответил, что меня туда зовёт моя старая нива. Владыка завёл речь и о сирийцах в Тифлисе и заметил, что он надеется в скором времени удовлетворить их нужду в постоянном храме… Вечером 14 августа я, наконец, нашёл квартиру о. Моисея (Гунибская, 41). Прежде всего, на улице я увидел его жену и младших детей. Скучая по Урмии, они пробирались на окраину, напоминавшую родную сторону. По их словам, о. Моисей был уже в церкви, куда я и поехал. Отец Моисей от забот и тревог значительно поседел, несмотря на свои сравнительно молодые годы (около 40 лет). Он живёт одной жизнью со своей паствой, радуется её радостями, скорбит её скорбями. Народ в Тифлисе всё бедный, малоопытный в отстаивании своих интересов. Поэтому, по словам о. Моисея, многие сирийцы попадают в руки хитрых подрядчиков армян или своих же братьев-сирийцев, которые под разными предлогами уменьшают им выдачу заработанной платы. Хлопотать за них некому, кроме о. Моисея.

Всенощное бдение в сирийской временной церкви я служил сам. Пели о. Моисей с учителем Павлом Геваргизовым. Было несколько молящихся женщин, которые исповедались перед о. Моисеем, желая на утро приобщиться св. Тайн ради праздника. Мужчин сирийцев не было, ибо они ещё не были свободны от своих работ. В самое Успенье литургия была совершена мной при большом стечении народа (около 200 человек). С о. Моисеем пели несколько юношей-любителей, пели, можно сказать, от всего усердия. Народ молился усердно, вспоминая, что и на родине, в Урмии, этот праздник празднуется торжественно и многолюдно. Меня же этот вид бедных тружеников переносил к первым векам христианства, когда поклонниками распятого были бедные рыбаки, вообще, простолюдины.

После обедни я провёл у о. Моисея несколько часов в дружеской беседе. Здесь же он показал мне курда, обратившегося в православие с именем Сергий и живущего в Тифлисе честным малярным ремеслом. Показал и одну женщину сирийку, которая омусульманилась, было, в Урмии, но потом раскаялась, была переправлена нашей миссией в Тифлис и выдана здесь о. Моисеем замуж за одного зажиточного мастерового сирийца. Хвала о. Моисею за уменье устраивать такого рода несчастных людей. Это его трофеи»171.

Добровольное возвращение приветствовал журнал «Кавказский благовестник». «Это назначение в особенности знаменательно тем, что состоялось по желанию самого же архимандрита Пимена, при чём он оставил видное место ректора Александровской семинарии в с. Ардон, сулившее ему быстрое повышение по службе. Миссионер по призванию, он изучил сирийский язык и с любовью говорит о развитии православной миссионерской деятельности не только в Урмии, а и в Курдистане и даже в Турции. Отправляясь к горячо любимой миссии уже во второй раз, архимандрит Пимен, помимо миссионерской деятельности, думает там закончить свои учёные труды»172.

Миссия в этот момент остро нуждалась в сотрудниках. Иеромонах Корнилий от предложения поехать третий раз в Персию решительно отказался. На короткое время отца Пимена заменил вдовый саратовский священник Николай Рубин, но через полгода он предпочёл уехать в Тобольск на должность инспектора духовной семинарии.

ГЛАВА 5. Урмийская духовная миссия. Второй период. 1912–1914.

Новые перспективы

Пока ректор Арднской духовной семинарии управлялся с семинарским хозяйством, колесил по осетинским горным перевалам и просвещал владикавказскую публику, для Русской духовной миссии в Персии открылись новые горизонты. Они-то в первую очередь заставили отца Пимена забыть обо всём, что тяготило прежде, и вернуться в Персию. Подобно воину, заслышавшему звуки походной трубы и забывшему старые раны, отец архимандрит устремился на дело.

Что же изменилось в миссионерских перспективах на Востоке?

В памятный 1898 год далеко не все несториане приняли православие. Ассирийцы, проживавшие в горах Курдистана на территории Турции, а это – большая часть народа – сохраняли несторианскую веру. Их присоединение входило в долгосрочные планы Урмийской миссии. Благоприятное время для этого подошло: к переходу в православие склонился несторианский патриарх Мар-Шимун-Беньямин. Обмен посланиями между ним и начальником миссии архимандритом Сергием начался с конца 1910 г. Несторианский патриарх рассуждал о соединении с Русской Церковью как о деле святом и благом. В унии с Римом пока пребывали сирийцы Месопотамии (Ирака) − халдеи, но католическое влияние среди них было слабым. Месопотамские ассирийцы также смотрели в сторону России и её Церкви. Таким образом, присоединение к Православию всех несториан было близко как никогда, открывая для миссии непочатый край работы. Трудность состояла в том, что ассирийцы-несториане Курдистана были турецкими подданными. Обер-прокурор В.К. Саблер просил не спешить и предупредил миссию, что, по мнению русского посла в Константинополе, турецкое правительство будет против зависимости своего населения от Русской Церкви. Присоединение к православию должно произойти, но не иначе как через Антиохийский патриархат. В дальнейшем эта зависимость будет формальной. Русские миссионеры могли бы совершить, с согласия антиохийского патриарха Григория, и чин воссоединения. Но и при этих условиях с поездкой в Турцию обер-прокурор просил миссионеров повременить.

Епископ Сергий продолжал настаивать на скорейшем присоединении, мучительно переживая промедление. Он телеграфировал в Петербург: «Надо спешить, ибо противники наши не дремлют. Слагаю ответственность за возможный неуспех при других условиях. Откладывать нельзя, по моему мнению. Напротив, лучше предоставить нашей посильной мудрости достижение результатов с осторожностью. Время благоприятное».

Успех в переговорах с несторианским патриархом ускорил возведение архимандрита Сергия в сан епископа. Хиротония прошла в Петербурге 1 декабря 1913 года. Епископ Сергий получил титул Салмасского и был удостоен аудиенции у Николая II. Сладость триумфа он испил сполна, возвращаясь из Петербурга в Персию. В городах Хое и Дильмане его торжественно встречали русские военные отряды. Войска выстраивались шпалерами, гремели полковые оркестры, в отрядных церквах служились молебны и произносились приветственные речи. В Урмии ради престижа дела архимандрит Пимен поднял на ноги всё христианское население и устроил триумфатору исключительно торжественную встречу.

Забыв прежние недоразумения, епископ Сергий сделал достойный жест. Он подал представление в Синод, в котором доказывал, что архимандрита Пимена целесообразно возвести в сан епископа для провинции Салмас, а ему самому взять полноту епископской власти в Урмии. Оба миссионера были в тот момент как никогда далеки от мелких притязаний честолюбия. Они были воодушевлены мыслью о том, что служат соединению ассирийцев в единый народ и формируют его в духе единоверия и верности России.

На гребне миссионерского подъёма

Период с осени 1913 и по апрель 1914 года складывался для отца Пимена особенно благоприятно. Епископ Сергий оставался в столице почти полгода. Это давало возможность принимать решения самостоятельно. Когда-то начальник Миссии отметил в одном из рапортов, что отец Пимен принадлежит к числу натур, которые склонны спокойно и лучше работать, когда им даётся больше свободы, возможности проявлять инициативу.

Если пел хор училища, то архимандрит Пимен выходил за регента. Создавалась при миссии библиотека для чинов Урмийского отряда − книжки «солдатикам» по средам и пятницам выдавал он же. На приведении к присяге молодых стрелков он выполнял обязанности полкового священника. Редактировал журнал миссии «Православная Урмия»173. Радовался тому, что по его инициативе гарнизонный духовой оркестр играет по воскресениям во дворе миссии. Горячо поддерживал идею концерта силами русской колонии, гордился успехом концерта и впечатлением, которое произвело на жителей русское искусство. Вообще, любое достойное проявление русского начала вызывало у него искреннюю радость. В весенние дни 1914 года при Миссии была создана червоводня шелковичных червей. И в этом случае «наблюдение за выкормкой червей приняло 20 человек училища миссии под надзором учителя Матвея и деятельном участии архимандрита Пимена», − сообщается в журнальной хронике.

15 апреля 1914 года он освятил закладку трёх предприятий русскоподданного Афтандилова: лесопилки, паровой мельницы и кирпичного завода. Успех этих предприятий, − предупреждал он в проповеди на освящение, − обеспечится, если предприниматель будет думать не только о личном обогащении, а и об общей пользе и всегда будет иметь страх Божий.

21 мая 1914 года праздновалось 50-летие завоевания Кавказа. Во время торжеств он отслужил на урмийском плацу панихиду по русским воинам, убитым на кавказских войнах. В речи, которую о. Пимен произнёс, содержалось много проникновенных слов о России и о культурно-историческом значении присоединения Кавказа. Он назвал этот день национальным русским праздником, а время завоевания дивной эпохой, когда

Работала богатырская рать,

Шли бойцы из железа и стали,

Когда знали они, что идут умирать,

И как свято они умирали.

В той речи перед урмийским отрядом он привёл народное предание: герои не умирают, а только на время скрываются и в нужное время опять появляются174.

Памятным для Урмии стал день 30 мая 1914 года. В этот день состоялась закладка городского Николаевского училища, которое строилось по инициативе российского вице-консула на добровольные пожертвования русской колонии и местных благотворителей. По замыслу, это было общедоступное учебное заведение для обучения коммерческим наукам, русскому языку, русской истории и географии. Чин закладки совершил архимандрит Пимен. В его небольшом выступлении содержалось рассуждение о Божием предопределении, которое таинственно соединяет два народа. Одному даёт возможность делать добро, другим посылает искреннее доверие и желание принять его и идти за народом-благодетелем. «Народ-благодетель» ─ было глубоко осознанным христианским представлением об историческом назначении отдельных народов.

Наставник сирийского юношества

Весной и осенью картину двора русской миссии невозможно было представить без разминающихся в рукопашной черноволосых и черноглазых юношей в форменных фуражках. Это были ученики духовного училища при миссии, дорогого её детища, средоточия надежд и дальних планов.

Училище отчасти походило на русскую духовную семинарию. Отличалось оно от неё тем, что учились здесь семь лет. В число изучавшихся предметов не входили древние языки и философия. Общее число воспитанников год от года росло и к 1913 году составило 80 человек. Все они жили в училищном пансионе. По окончании некоторые уезжали в Россию и поступали в пятый класс российской духовной семинарии. (В 1916 году юноши-сирийцы учились в Самаре, Перми, Воронеже.) Выпускники были призваны послужить своему народу в качестве учителей, священников и вообще культурных деятелей. Предполагалось их включение и в структуры персидских государственных учреждений.

Отец Пимен заведовал училищем и преподавал в нём ряд предметов. По составленному им отчёту за 1913–1914 учебный год сам он вёл занятия по психологии, Священному Писанию Ветхого и Нового Завета, литургике, церковной истории. Училищная корпорация состояла из сирийцев. Новый и древний сирийские языки, а также догматику преподавал сирийский священник Павел Иванов. Диакон Александр Моисеев − географию, русский язык, катехизис, литургику. Павел Георгиев − арифметику, гражданскую историю. Давид Ширинский − арифметику, алгебру, геометрию. Матвей Яковлев – новый сирийский и древний сирийский язык. Мирза Иосиф (бывший мулла, покрестившийся в миссии) − персидский язык. Сотрудник миссии Феодор Пиденко вел церковное пение.

По воскресным и праздничным дням русобородый миссионер-наставник собирал юношей для внеклассных бесед. Для обсуждения задавалось несколько тезисов, относящихся к прошлому и настоящему сирийского народа. Возникали дискуссии. Они будили мысль и формировали способность к последовательному и точному рассуждению.

После подробной записи о здоровье в отчете давался список тех, кого училище «имело утешение выпустить на ниву Господню»175. Атмосферу, царившую в день выпуска, передаёт зарисовка, сделана опять же им, неизменным урмийским летописцем.

«Май месяц для большинства Урмийской учащейся молодёжи не представляет собой страдного времени, как в России, когда наши учащиеся маются, изнывают в предэкзаменационной подготовке, в страхе перед грозным трибуналом экзаменаторов. То, что здесь называют «сахсэта» (экзамен), напоминает скорее наши школьные выпускные акты.

Школьные акты в Урмии представляют собой чрезвычайно привлекательную картину всеобщего воодушевления. Этим воодушевлением полны и ученики, полны и учителя, и воспитатели. Торжествуют выпускные ученики, готовясь на акте выступать провозвестниками той мудрости, которой их учила школа; разгорается любопытством и собравшаяся публика. Жизни и весёлости здесь гораздо больше, чем на русских школьных актах».

Именно такое торжество происходило 30 июня 1914 г.

Чиновные русские гости запаздывали. Не дождавшись их, отец Пимен объявил начало выпускного акта. На сирийском языке он ознакомил собравшихся с годичным отчётом. После этого выпускники прочитали свои итоговые сочинения: «О цели и смысле жизни человеческой» Сергей Дизатакинский, «О благотворительности христиан в апостольское время» Исаак Ангарский. Сочинение Соломона Кевсийского «Размышление о будущем вероятном состоянии сирийского народа» стало гвоздём акта. Он изложил мыслио том, что экономический подъём нации должен сопровождаться нравственным ростом. «Великое дело нашего обновления должно быть совершено на чистой основе и чистыми людьми».

В промежутках представители младших классов показывали знания русской и персидской поэзии. Читали стихи Надсона, Никитина, Саади. Пели по-русски «Вниз по матушке по Волге», по-сирийски − прощальную песнь выпускников училища. Наконец, были произнесены последние напутствия и вручены аттестаты. Пришёл час для родственников. Кто шумно обнимал, кто сдержанно приветствовал, а кто и плакал от радости.

В ведении миссионеров было около 60-ти сельских школ. Их создавали англичане, но в 1902 году отдали в распоряжение православной миссии. Первое время англичане продолжали оплачивать содержание школ, потом полностью отошли. Взвалив груз на себя, наши миссионеры на первых порах испытывали большие затруднения. За стенами англиканской миссии ожидали развала школьного дела, но этого не случилось. Наладились финансирование и инспекция, платилось жалование учителям, покупались учебники, школьные принадлежности, дрова, чугунные печи и даже рогожки, на которых сидели ученики и ученицы. В общей сложности школы посещали две тысячи мальчиков и девочек из семей православных ассирийцев, изучая в них современный сирийский язык и письмо, древний сирийский, русский и персидский языки, арифметику и географию.

Наблюдение за сельскими школами также входило в обязанности о. Пимена. Для них он являлся чем-то вроде инспектора народных училищ. Из зарисовок, им сделанных, живо предстаёт другой школьный акт – уже в сельской школе.

«Кроме решения каких-нибудь замысловатых задач, пения сирийских песен нестройными, но звонкими голосками, к удовольствию собравшихся отцов, матерей и родственников дети разыгрывают очень остроумные школьные представления. Одно из них я видел на церковном дворе селения Диза. Было поставлено несколько стульев для почётных посетителей, а остальная публика сидела просто на земле. Угол, образовавшийся из одной церковной стены и прилегающей к ней ограды, был завешен рогожей: там приготовлялись «артисты». Оттуда вышла наряженная старухой девочка и, бросившись мне в ноги, произнесла по-сирийски монолог – жалобу на свою судьбу да на сына, который живёт в Тифлисе, и совсем её забыл. Это произнесено было столь естественно, но настолько не соответствовало выражению лица маленькой артистки, что публика не могла не рассмеяться. Но смеяться долго было некогда. Явились два артиста мальчика, из которых один с высокой корзиной на голове, утыканной куриными перьями, изображал злого ангела, а другой, в накинутой на плечи белой простыне, был подобием ангела доброго. Они затеяли спор, кому достанется мир. Злой ангел уверял, что он завладеет всем человечеством, и всех людей сделает такими же злыми, как он сам. Добрый ангел возражал, что на свете ещё довольно добрых людей, которые боятся Бога, и в доказательство указал на существование целой России, которая де всех злых сделает добрыми.

Явились затем ещё два артиста: один сириец в обыкновенном сирийском платье, а другой − еврей в лапсердаке. Поздоровались рукопожатием. Сириец спрашивает еврея, как его зовут. Еврей отвечает, что сказал бы своё имя, да боится, мусульмане услышат и выгонят его. «А ты не бойся, − ободрял его сириец, − ведь здесь русские есть. Вон консульский флаг над городом. Скажи своё имя, они тебя не дадут в обиду». В дальнейшем разговоре оба собеседника признались друг другу, что им плохо живётся в Персии, что вся надежда у них на русских, которые одни только и могут их устроить. В разговор вставлено было несколько нелестных замечаний по адресу католиков и протестантов-американцев, которые не хотят их защищать. Представления велись на жизненные темы и недаром вызвали живое сочувствие публики».

«Другое я видел, − продолжает отец Пимен, − в школе подгорного селения Чарбаш. Мальчики представляли жизнь и смерть богатого и Лазаря по евангельской притче. Картина благополучия богача состояла в том, что артист, его изображавший, сидел на стуле, поставленном на ковре. Одет он был в хорошую барашковую шапку и суконную гейму – обычный костюм здешних зажиточных персиян. В руках у него был кальян – тоже обычный в Персии символ благополучия. Вокруг толпились слуги, которые нахально разгоняли других мальчиков, представлявших различных посетителей, пришедших к богачу со своими нуждами. Бедный Лазарь, подползший на четвереньках к этому богачу, был без жалости отброшен слугами, после того как богач прочитал ему с высоты своего стула нотацию о том, что нужно не гулять, а работать. Лазарь после того умирает, бесприютный и голодный. Но и богача скоро постигает кара. Смерть, которую представлял мальчик с серпом, приходит к нему и объявляет, что близко время его разлуки с землёй. Богач не верит, смеётся над грозной вестницей, но один взмах серпа прекращает его жизнь. Затем являются бесы, которые тащат его в ад. Адский огонь представляют зажжённые мальчиками кусочки бумаги. Тем не менее богач стонет, извивается от боли, изнывает в бесполезных жалобах на судьбу. Мучения его особенно усиливаются, когда он вдали видит презираемого им Лазаря сидящим в спокойной позе на ковре. Драма эта была написана и разыграна очень живо и произвела на зрителей сильное впечатление. Нельзя не посочувствовать этим забавам сирийских детей. Ещё сравнительно недавно сириец осуждал свою жену, если слышал, что она поёт песню…»176.

Интонация миссионерского дела

Зарисовки школьной жизни ассирийцев отец Пимен делал для журнала «Православная Урмия». По возвращении из Ардона журнал стал его заповедником: он не только официально редактировал его, но был автором практически всех материалов. Именно в этом журнале печатались его переводы древнесирийских христианских авторов. Он писал заметки о новостях жизни русской колонии, статьи на злобу дня. Российский «Кавказский Благовестник» дал о журнале хвалебный отзыв: «С отрадой останавливаемся в настоящий раз на работе ближайшего сотрудника владыки Сергия и его помощника архимандрита Пимена. Четыре полученных нами номера отличаются большой содержательностью и тем направлением, которое вполне отвечает задачам России»177.

Из номера в номер шли «Письма миссионера». Летописец Урмийской миссии делится в них впечатлениями от поездок, от увиденного и услышанного в пути. В русской миссионерской публицистике того времени регулярно появлялись письма и дневники. Наряду с точным наблюдением рамки жанра допускали внутренний монолог, лирические отступления, элементы юмора, а читателя не оставляло ощущение соприсутствия событиям. Оживала череда миссионерских будней и, что важно, интонация миссионерского дела. Именно в ней содержится правда о деятельности русских миссионеров в Урмии, которую в поздних оценках пытались опорочить. В этой интонации слышалась уверенность в цивилизационной и просветительской миссии России и стремление соответствовать высокой задаче. Увлекаясь ролью наставников, миссионеры порой впадали в менторский тон, но при этом сами не раз становились жертвами доверчивости и простодушия. Опыт с годами вносил корректировку и в то, и в другое.

Мы приведём фрагмент из «Писем миссионера» под названием «Сульдузские впечатления»178. Это – несколько страниц жизнеописания епископа Пимена, написанных им самим. Пояснения к ним будут такими. В октябре 1913 года в ворота Урмийскрй миссии постучались два несторианина и попросили от имени жителей селения Мамет-Яр принять всё село в православие и получить православного священника. К ним послали отца Иону Геваргизова. Мало-помалу священник присоединил к православию 350 душ. Земля в этой области Персии принадлежала помещикам − мугаджирам (беглецам) из Эриванской губернии. Будучи мусульманами, они мало считались с интересами христиан, в любой момент они могли отказать им в земле и месте для жительства. Они писали властям о нежелательности насаждения здесь православия. Отец Иона стоически держался, не придавая значения угрозам. Настал момент, когда архимандрит Пимен выехал ему на помощь.

«Сульдузские впечатления»

«Утром, 9 мая, обрадовавшись хорошей погоде, пошёл я осмотреть селение. Миновав грязный проулок, прилегавший к нашему ночному пристанищу, я выбрался на большую проезжую дорогу и увидел замечательно красивую картину. На востоке широкой полосой раскинулась необозримая зелень виноградников и садов, сверкавшая блестками дождевых капель. За ними виднелась красивая серебристая рамка Урмийского озера. То была картина совершенной тишины и довольства. Воздух был насыщен испарениями от прошедшего дождя и тоже убеждал, что здесь можно жить и не тужить. Деревенька, в которую мы приехали накануне вечером, оказалась не из бедных. При поддержке русского флага она скоро встанет на ноги и будет приятным местом для передышки путешественникам и полезным купальным курортом.

Путь из Дизы Дольской к Сульдузу шёл на юг по берегу озера. Он труден из-за пяти каменистых перевалов, преградивших его в разных местах. Эти перевалы и следующие за ними ложбины были местом убежища и бесчеловечных подвигов людей, которые в прежние времена стяжали себе славу разбойников. В 12 верстах находится старый караван серай, уже приходящий в полную ветхость, как и многое старинное в Персии. Примечательное он носит название − Киздырмах (лихорадка, дрожь). Зловещее название получилось, оттого что путешественники, подходя к нему, в чаянии встречи с разбойниками дрожали как в лихорадке. И действительно, в полуверсте от этого места находятся две скалы, разделённые щелью только для проходов одного человека: любимая засада грабителей. Присутствие русских войск в крае положило конец этому страху.

Переехав последний из перевалов, мы увидели маленькое озеро около версты полуокружностью. Оно осталось от прежних разливов Урмийского озера и поддерживалось несколькими источниками и ручейками. Миновав это озерко, мы увидели всадника с ружьём за плечами в обыкновенной курдинской одежде. Это был Николай, встречавший нас житель селения Мамет Яра. Едва ли не единственный сириец этой деревни, не забывший в окружении курдов родной язык и даже несколько грамотный. От него мы узнали, что нас ждали ещё вчера и что неподалёку священник отец Иона и сирийцы верхами едут встречать нас. Скоро мы увидели группу всадников, впереди которой двигалась знакомая фигура о. Ионы с длинной бородой, поседевшей от сульдузских треволнений. Тепло и сердечно встретили нас эти всадники. Продолжать дальнейший путь было нелегко. Вчера шёл дождь, да и, кроме того, началась поливка посевов. Целая сеть канав отделяла нас от столицы Сульдуза, смиренно выглядывавшей издали в виде кучи серых построек и желтоватых полос навоза, их опоясывавших. Наш фаэтон с вещами поминутно нырял в канавы, а мы то прыгали через эти канавы изо всех сил, то переходили по случайно найденным дощечкам. Вот одолели последнюю канаву. На зелёном лугу нас ожидали всадники с типичными физиономиями карапапахов, со взглядом исподлобья. Это были сын, племянник и слуги сульдузского губернатора, посланные приветствовать первого русского миссионера в их краях. Я поручил передать губернатору свою благодарность за честь, мне оказанную, и выразить надежду на встречу с ним. Сын губернатора стал приглашать меня. Пришлось немного разочаровать его, объяснив, что я еду, прежде всего, к своим единоверцам сирийцам. Тогда все они вместе с нашими провожатыми составили нам конвой. Впереди двигался всё тот же усердный Николай с запрестольным крестом в руках, который я вёз для храма Мамет-Яра. Шествие приобретало довольно торжественный характер. В полуверсте от селения нас ожидала группа сирийцев. Это были добровольные представители всех христианских селений Сульдуза. Их возглавлял несторианский епископ Мар Дынха, давно уже заявивший нам о своём желании принять православие. Он сдержанно приветствовал меня с благополучным прибытием, но лицо его выражало тревожное любопытство по поводу ожидающей его судьбы. Я благословил народ, откушал их хлеба-соли и вина, пожелав, чтобы эти продукты у них изобиловали, и двинулся пешком по направлению к городу во главе громадной толпы народа.

Я сразу же последовал в храм во имя св. великомученика Георгия. Он был бедный, из сырого кирпича, но более похож на православные храмы, чем древние несторианские. Престол находится на средине алтаря, жертвенник справа, вместо иконостаса − большая красная завеса с крестом посредине. Сооружение этой завесы − уже дело о. Ионы и подвигнутых им на усердие прихожан. К православным иконам, которыми снабжён храм, мы прибавили хоругви и св. крест. В присутствии громадной толпы я отслужил благодарственный молебен, произнёсши многолетие Государю Императору и Царствующему Дому, св. Синоду, православным архиереям Персии и всем православным христианам, и сказал проповедь о мире Христовом, пожелать который сульдузским христианам я прибыл.

Несмотря на совершенно деревенский вид Мамет-Яр считается столицей Сульдуза. Местность кругом зеленеющая, прорезываемая серебристыми лентами канав, воздух чудный: мягкий и бодрящий. Все эти условия создали району славу хлебной житницы для соседних областей Персии. Здоровье жителей и их выносливость тоже удивительны. За шесть месяцев своей жизни в Сульдузе отец Иона не видел ни больного, ни покойника. Но сирийцам не до благодатных свойств природы Сульдуза. Они находятся в полной земельной зависимости от своих помещиков, которые могут в любой момент отказать неугодному человеку в пользовании землёй. Из урожая хлеба на долю сирийца остаётся меньше половины, ибо кроме половинной доли помещику приходится нести повинность на содержание его слуг и т.д. Помещик, рассаживая у себя во дворе деревья, решительно препятствует своим крестьянам садить деревья и виноградные лозы на их двориках. Дорожа хорошей землёй, мягкой как пух, совершенно без камней, они привыкли подчиняться произволу своих помещиков. Государственная власть не знает сирийцев, она знает только помещиков, как землевладельцев, и готова помогать им прижимать христиан во всех случаях.

Так мне изображали своё печальное положение представители христианских деревень Сульдуза. Я обсудил с ними вопрос о способе содержания священника. Мне объяснили, что они могут расплачиваться во время веяния пшеницы, что деньгами платить для них трудно. После долгих споров и пререканий согласились, что о. Моисей будет получать по 20 четвертей пшеницы с их доставкой в родное село, а без доставки − 24 четверти. Кроме того, было оговорено, что добровольные даяния, плата за требы сюда в счёт не идут.

В конце нашего заседания явились слуги губернатора, которые принесли мне, как почётному гостю селения, пешкеши (подарки): конфеты, сахар на подносе и живую овцу. Я хотел не принимать подношений, но сирийцы сказали, что их господину будет неловко перед ними, если я верну подарки. Всё принесённое я оставил для о. Моисея. Распуская стариков по домам, я просил их не забывать того, на чём мы согласились. Вдруг епископ Мар-Дынха возвысил голос и вызывающе заметил: «Это мы ещё увидим, отец». Я не разобрал, по чьему адресу он взял такой тон, но за такое неуместное восклицание я решил его наказать и заявил всем, что когда у меня будет губернатор, чтобы никого кроме православных священников и учителя, при этом приёме не было.

Губернатор пришёл ко мне в назначенное время. Это был высокий старик, одутловатый и обрюзгший. Но взор его ещё живой, лицом он хотел казаться любезным. Я поблагодарил его за торжественную встречу. Естественно, подвернулся вопрос о том, как турки относятся к мусульманам Сульдуза. Мой вопрос заставил старика стыдливо улыбнуться, и он ответил: «Хуже, чем с евреями обходились с нами турки. Всё с нас брали даром, а презирали бесконечно. Теперь, с приходом русских, мы опять чувствуем себя людьми». Я заметил, что хорошо было бы облегчить участь и его подданных в Сульдузе, дать им возможность вести хозяйство пошире. Губернатору этот разговор, видно, не понравился, но он обещал, что всё устроится к лучшему.

Решили лечь спать пораньше, чтобы рано утром выехать в Соуджбулаг. Наступила «ночь мучений» от обилия блох, которые вели правильные атаки на моё грешное тело. Я устал переворачиваться с бока на бок, но заснуть ни на минуту не мог. Такую же ночь провёл и о. Моисей.

Утром 10 мая мы отправились в Соуджбулаг в сопровождении гуляма и казаков урмийского вице-консульства. Половина дороги до самого моста на реке Гадыр-чай была почти сплошь залита водой. Река эта оказалась глубокой и широкой, богатой крупными сомами. Эти сомы гуляют до самого устья реки. Почувствовав солёную воду Урмийского озера, они стремительно поворачивают назад, отчего происходит настоящая свалка, доставляющая много забавы местным жителям. Здесь, на берегу, на зелёной травке, пока кормили лошадей, я несколько вознаградил себя за бессонную ночь. Дальше дорога шла засеянными полями, красиво извиваясь между ними по холмистой местности. Картина напоминала ландшафт средней полосы России. Перед самым городом реку пришлось переезжать, и наш фаэтон залило водой до самого сидения.

Город, в который мы поспешили, расположен в котловине, окружённой невысокими горами Курдистана. С грохотом понеслась наша колесница по тесным улицам города-муравейника, спеша вырваться из него на простор, на окраины, где находится наше вице-консульство. Курды всех возрастов и евреи, одетые по-курдински, запруживали улицы Соуджбулага, привлечённые шумом. Народ, как видно, не из деятельных, но любопытный. На окраине города мы увидели здание вице консульства, большое двухэтажное строение из красного кирпича. Рядом с соседними курдинскими избушками оно могло показаться дворцом. Хозяин этого великолепного дома, полковник А.И. Ияс, наш вице-консул, вышел встретить меня во дворе. Тепло, сердечно приветствовал он меня и моих спутников и сразу же окружил таким вниманием, какого никогда не забыть. Но он сделал для меня больше, чем простое хлебосольство. Он сопровождал меня во время моих прогулок по Соуджбулагу с целью посетить богослужения в местной военной церкви. Здесь я встретил много знакомых по Урмии из офицерства 5-го Кавказского стрелкового полка и священника 1-го Горско-Моздокского полка о. Юлиана Церетели. По его предложению за литургией произнёс проповедь о молитве. Посещение русской колонии показало мне, что все члены её живут в полном единодушии между собой, столь необходимом для нашего дела в такой глуши, как Соуджбулаг, столица курдов мукри.

Интересную сторону составляет здесь деятельность немецких лютеранских миссионеров. Примечательна неуклонная энергия этих работников. Курды мукри, среди которых они работают, народ ленивый и неподвижный, неспособный ни на какие жертвы ради того, чтобы выйти из своего полудикого состояния. Тем не менее, референд Фоссум постарался основательно изучить их наречие и собирается на их языке издавать в Тавризе журнал под названием «Курдистан». Его сподвижниками являются доктор Эрдман, фельдшерица Гудайтис и старушка немка фон Шуленберг, занимающаяся обучением армянских и татарских детей немецкому и французскому языкам.

Мы покинули смиренный и тихий Соуджбулаг, пожелав ему, чтобы он увидел не только русские штыки и флаги, но и русские книги, и русские школы, и святой крест».

Конфликт с вице-консулом Введенским

Двор Русской духовной миссии в Урмии был примечательным местом. Окружённый каменной оградой с быстро выросшими деревьями, он являл колоритную картину во многих отношениях. С утра до вечера на нём толкался народ. Здесь и там сидели и стояли группы просителей по судебным делам. Миссия взяла на себя роль посредницы между ассирийскими христианами и персидским судом. За помощью к миссионерам обращались не только православные ассирийцы. Приходили сюда ассирийские лютеране и несториане, в угоду ситуации принимавшиеся восхвалять достоинства русской веры и её пастырей. Приходили даже мусульмане, угрожая в случае отказа в помощи «сесть в бест» − нечто вроде молчаливого сидячего протеста. Однажды такую группу нашли в конюшне. По местному обычаю укрытие в доме означало, что хозяин не может отказать в помощи. Появление начальника миссии отца Сергия или его помощника отца Пимена вызывало всеобщее оживление. Просители окружали их тесным кольцом и начинали бурно излагать суть тяжбы. В конце концов, миссия была вынуждена установить два приёмных дня в неделю и строго указать, что разбираться будут только дела православных христиан. Удовлетворить всех приходящих означало бы оставить миссионерское дело и превратиться в суд и полицию.

Общие права христиан-ассирийцев в Персии были значительно урезаны. В персидском суде оказывали доверие свидетельству мусульман и мало принимали в расчёт показания христиан. Насколько процветало бесправие, свидетельствовал факт, о котором писал отец Пимен. «Христиане деревни Ханишан осенью 1909 г. ночью застали у себя в виноградниках несколько мусульман соседней деревни, занимавшихся кражей сушеного винограда. На виновных была заявлена жалоба, но виновные остались без всякого наказания и, сговорившись с мусульманами соседних деревень, устроили жестокое нападение на несчастную сирийскую деревню. Они обстреляли её, при чём убили караульщика; потом ограбили и избили остальных сирийцев деревни и изнасиловали двух женщин и трёх девиц. Посланные для расследования мусульманские полицейские ограничились тем, что взяли с христиан (неизвестно за что) 172 тумана (около 345 рублей) денег, а виновных не тронули совсем. Православной миссии удалось возвратить деньги обиженным. Виновные же в насилиях мусульмане остались совершенно безнаказанными»179.

Защита и помощь оказывались сирийцам разными путями, а 1908 году миссионеры организовали общественный суд. Он приводил ссорящихся сирийцев к примирению, не давая им обращаться на суд мусульманской власти.

* *

Пока начальник миссии преосвященный Сергий в сане епископа вращался в столичных сферах, архимандриту Пимену в Урмии пришлось пережить острое столкновение с российским вице-консулом Павлом Петровичем Введенским180. Ситуация с судами − правыми и неправыми − обернулась острым конфликтом. В марте 1914 года в Петербург на имя обер-прокурора полетел ряд телеграмм архимандрита Пимена, резко осуждавших действия вице-консула.

«Консул Введенский заявил мне вчера о своём распоряжении персидским властям не принимать непосредственных жалоб русскоподданных. Это распоряжение задевает нашу миссию, до сих пор пользовавшуюся услугами местных властей для защиты православных. Потеря этого права отзывается уменьшением влияния миссии на население. Правом обращаться к персидским властям пользуются инославные миссии. Недоверие к нашей миссии меня оскорбляет. Прошу министерство иностранных дел выяснить положение нашей миссии».

«Консульская политика решительно вредит влиянию православной миссии и затягивает рассмотрение дел сирийцев, возбуждает недовольство населения, посылаю мотивированный рапорт».

«Губернатор послал на православного священника 14 полицейских по ничтожному денежному делу. Полицейские взяли больного священника и босым повели в город с издевательствами и побоями. В тюрьме священник сидел в оковах. Миссией освобождён. Консул защищает губернатора, доверяя мусульманским властям, презирая христиан. Инцидентом возбуждены инославные».

«Избит мусульманами другой православный священник. Безвинно лишён креста. Мусульмане осмелели чрезвычайно. Высказывают угрозы остальным священникам».

«Расследование унижения православного священника идёт вяло. Народ, запуганный губернатором, боится давать показания. Гарантиям консула никто не верит. Необходимы чрезвычайные меры по восстановлению поруганной чести священника и миссии».

Владимир Карлович Саблер181 немедленно вышел на министра иностранных дел: «Спешу препроводить Вам депешу Архимандрита Пимена в дополнение к прежним его ходатайствам об ограждении христиан от оскорблений со стороны персов. Особенно прискорбно, что оскорбляют православных священников». Пимена он уведомил: «На Ваше заявление обращено должное внимание».

Суть дела состояла в следующем. Православный священник одного ассирийского селения Сархош Георгиев был вызван на суд по ничтожному делу: он должен был дать отчёт в небольшой сумме денег, порученной ему на хранение. Чувствуя себя больным, священник просил подождать, обещая явиться в ближайшее время. Но полиция настойчиво требовала немедленной явки. Отец Сархош передал в город два письма: к отцу Пимену и к губернатору. Оба письма попали в Миссию вечером. Оказать помощь немедленно отец Пимен не имел возможности. Время было позднее, письмо к губернатору написано по-сирийски, причём страшно неразборчиво. Но беда была ещё и в том, что новый вице-консул запретил русским миссионерам посредничать в судебных делах. Пимен имел право выходить лишь на самого вице-консула, что он и сделал на следующее утро, послав к нему нарочного. Вероятно, консул не вник в ситуацию и никаких мер не принял. Между тем священника стащили с постели, и в одних чулках, с непокрытой головой, под плетями мамуров, он шёл пешком четырнадцать вёрст. «Это было скорбное путешествие, позорящее наш просвещённый век», − замечал отец Пимен. На потеху мусульманам, на печаль христианам перед городскими воротами два верховых потащили его за рукава рясы. Священник был посажен в тюрьму и закован в цепи. У него отобрали священнический крест и именную печать. К губернатору повели в железном ошейнике. Миссии удалось взять несчастного на поруки в тот же день. Осмотревший его военный врач нашёл положение крайне серьёзным. Губернатор пытался потом уверить русского вице-консула, что не знал о духовном сане арестованного. Это была совершенная неправда, ибо в суточном рапорте он был поименован именно кашой, т.е. священником.

Случай своей дикостью возмутил всех добропорядочных людей. Активисты из протестантского и католического мира пробовали заручиться согласием отца Пимена на проведение демонстрации. Ему пришлось остужать горячие головы. Сами мусульмане припоминали, как миссия освобождала мулл, заключённых в тюрьму прежним губернатором, и только разводили руками.

Новый губернатор, по словам отца Пимена, во всяком ослушнике готов был видеть мятежника и расправиться с ним со строгостью дикаря, а не образованного человека, не понял того, что Урмия была уголком Европы и сделанное станет известным во всем христианском мире.

У этой истории был счастливый конец. Справедливость, которую желал олицетворять русский вице-консул, восторжествовала. Расследование производилось при его личном участии, в присутствии губернатора и священника миссии Василия Мамонтова. На помощь преступникам пытался прийти мусульманский шариат. Когда два свидетеля-христианина подтвердили, что у священника отняли крест, то по закону шариата тюремщик, на которого падало обвинение, имел право не признавать их показания. И он не признал! Тем не менее, дело было решено в пользу священника. Виновные в издевательстве получили по 100 ударов палок по пяткам и заключены на два месяца в тюрьму. Пропавший наперсный крест губернатор обещал выписать из Тифлиса по телеграфу182.

Хотя Павел Петрович Введенский недавно вступил в должность вице-консула Урмии, новичком в Персии он не был. Дипломат высоко ценился «за серьёзную опытность и серьёзное знание азербайджанских дел»183. Он докладывал, что управление Урмийской провинцией пребывает в полной анархии. При прежнем престарелом губернаторе власть дробилась между его родственниками и разными должностными лицами. Все заботились лишь о собственной наживе. Чтобы навести порядок, Введенский первым делом добился назначения упоминавшегося выше нового губернатора, которым стал бывший губернатор Тавриза Этимад-уд-Доуле. В полный диссонанс оценкам архимандрита Пимена Введенский находил его дельным администратором.

Введенский запретил Миссии заниматься судебными делами и приказал губернатору не принимать их требований. «Я просил архимандрита о. Пимена, отнюдь не вмешиваясь в гражданские дела и, окончательно отказавшись от них, направлять обращающихся к нему клиентов прямо в Императорское Вице-консульство, которое всегда настоит на справедливом разборе дела», − сообщал он в МИД.

Мы уже видели, что административными и судебными делами миссионеры занимались не от хорошей жизни. И вот теперь приходилось выслушивать от Введенского наставления с прописными истинами, вроде этой: «Наша православная духовная миссия должна, наконец, отказаться от не принадлежавшей ей роли администратора и судьи православных сирийцев в Урмии, а обратиться к своим прямым задачам − образовывать подрастающее сирийское православное поколение в церковном духе, распространять православие среди несториан, привлекая их на нашу сторону, насаждать полезные знания для жизни, благотворить, лечить, воспитывать в них чувство преданности к России, распространяя прочные знания русского языка в самых отдалённых уголках Урмийского района»184.

В своих рапортах случай с сирийским священником дипломат истолковал в осуждение архимандрита Пимена. Между тем, по отношению к аресту православного священника сам он поначалу проявил недопустимое спокойствие. Это был служебный промах, и дальнейшими донесениями Введенский пытался его загладить.

В МИДе слишком горячий тон поставили архимандриту Пимену в укор. «Не признаёте ли Вы возможным привлечь серьёзное внимание Архимандрита Пимена, − писал министр иностранных дел С.Д. Сазонов обер-прокурору В.К. Саблеру, − на неосновательность его жалобы на вице-консула, на которого он не задумался возвести тяжкое обвинение в «презрении к христианам», и объяснить духовной миссии, что туземцы-христиане, в том числе и священники, должны подчиняться законным требованиям властей, являя собой пример безупречных во всех отношениях граждан»185? В секретной консульской переписке того времени упоминается о «наших миссионерах, не умеющих, к сожалению, освободиться от власти совершенно непригодных в миссионерском деле профессиональной страстности и увлечений»186.

Отец Пимен вынужден был признать неправоту своих оценок. Введенский телеграфировал в МИД: «Архимандрит Пимен принёс мне сегодня добровольно извинение за посылку непроверенных сведений и поспешность в заключение о моих мероприятиях. По его словам, виновата во всём лживость айсоров и его доверчивость»187.

Дипломат акцентировал в себе качества человека порядка и механической чёткости. Теплоты и понимания в отношении к соотечественникам он не проявлял. Этот момент особенно задевал отца Пимена. Русское братство, выстраданное и желанное для одних, не существовало для других.

В пасхальные дни 1914 года в журнале миссионеров появилась статья, написанная по следам конфликта. Никого не обвиняя, но и не оправдываясь, архимандрит Пимен просил, чтобы миссионеры были поняты соотечественниками. Приведём этот прекрасный фрагмент из его публицистики.

«Работа православных миссионеров в Персии обставлена многими трудностями... Мы встречаем тёплое сочувствие русской колонии, но мы слыхали и резкую критику нашей деятельности…такие критики с плеча обычно не обращают внимания на то положение, что народ, находившийся под разнообразными неблагоприятными влияниями в течение многих сотен лет, не мог быть исправлен в течение 15 лет маленькой горстью миссионеров. Против последних было всё: и инославные миссии, показавшие свою несостоятельность за период в 70–80 лет, и несочувствие русских людей, имевших случай заглянуть в Персию… Мы надеемся, что несочувствующие нашим способам миссионерской работы поймут всю их целесообразность и приспособленность к сирийскому характеру, ценящему порядок, обрядность, уставность и прочие свойства православного богослужения и жизни. Надеемся на ваше сочувствие, добрые русские люди. Пусть воскреснет русская дружба между русскими людьми, и тогда мы ничего не убоимся»188.

Начало первой мировой войны

20 июля 1914 года в Урмии узнали о начале войны с Германией. Русский отряд срочно вернулся из загородных лагерей. Утром 25 июля в городе состоялся молебен. В полном походном снаряжении русские воинские соединения выстроились шпалерами вдоль Консульской улицы. К ним присоединились персидские казаки, конный строй англичан − участников турецко-персидской разграничительной комиссии и находившийся при них отряд сипаев. Десятитысячная толпа обнажила головы при появлении крестного хода. Речь епископа Салмасского Сергия была выслушана в полной тишине. После молебна войска под звуки марша тронулись по улицам, украшенным как на праздник, – коврами, зеркалами и фонариками. У ворот французской миссии их приветствовали католические монахи.

Отец Пимен не сомневался: «Начало каждого столетия новой истории для России несло сперва поражение, а потом блестящую победу. Несчастная война наша с японцами выпрямила значительно характеры и убеждения русских. Теперь наш черёд побеждать»189.

С турецкой стороной начались регулярные военные стычки. В середине сентября 1914 года отряды курдов совершили рейд из Турции вглубь Персии по направлению к Урмии. Русский отряд в составе двух сотен Сунженского и шести сотен Кубанского казачьих полков и полубатареи артиллерии отбросил «разведчиков боем» на турецкую территорию. Похороны шести казаков собрали массу ассирийцев, всю русскую и иностранные колонии. Попавшие в плен казаки были казнены со зверской жестокостью, и даже епископ Сергий присоединился к просьбе перед наместником Кавказа о возмездии за злодеяние.

28 сентября 1914 года курдским атакам подверглись уже пригороды Урмии. Курды захватили пригородное ассирийское селение и убили несколько человек, в том числе священника.

Обороне города помогали вооружённые ассирийские дружинники. По одежде они ничем не отличались от курдов, поэтому Русская духовная миссия выделила для них фуражки учащихся своего училища. Над городом нависла опасность резни. Спасло прибытие 5-ого Кавказского стрелкового полка. Зайдя курдам в тыл, полк вынудил их к беспорядочному отступлению.

В те дни в пригородных селениях бушевали пожары. Христианские храмы, православные и католические, были либо сожжены, либо расхищены и осквернены. Жестокость и кровь рождали жажду возмездия. В Урмию прибыл карательный отряд генерала Афросимова, который огнём и мечом прошёл по местам проживания курдов в Персии − районам Тергявара, Мергявара и Дешта. Перед этим отряд был втянут в сражение уже с регулярными турецкими частями, перешедшими границу, и потерял до ста человек убитыми190. 17 октября 1914 года Турции была официально объявлена война.

За несколько месяцев перед началом военных действих в письме митрополиту Петербургскому Владимиру (Богоявленскому) епископ Салмасский Сергий писал: «Надо удержать здесь для работы Архимандрита Пимена, начинающего тяготиться своим положением. Надо возвести его в сан епископа Салмасского, с назначением ему местопребывания в Салмасе. Иначе вероятно, что о. Пимен совершенно охладеет к Миссии. Да и для меня труден он в данном положении. Все данные к тому, чтобы возвысить о. Пимена; а другого пути к сему нет, кроме изложенного»191.

Рапорт от 9 октября 1914 года был выдержан в другом тоне. На этот раз начальник Миссии категорически отказывался от старого сотрудника. Он не знал, что отец архимандрит в начале лета сам отправил прошение о переводе в Россию, и его перемещение в Пермь к тому моменту было делом решённым.

Всё-таки Бог был милостив к отцу Пимену! Представить их рядом в тот сложный час, когда русские войска в спешке покидали Урмию, и Миссия уходила вместе с ними, просто невозможно. Ситуация требовала немедленных точных решений, от которых зависело – «жизнь или смерть» для тысяч ассирийцев. Оставаться при этом пассивным наблюдателем единоличных решений епископа Сергия архимандриту Пимену было бы крайне тяжело.

Преосвященный Сергий (Лавров)

Обращаясь в этой главе непосредственно к личности и обстоятельствам биографии епископа Сергия (Лаврова), мы уверены, что материал не выбьется из основной линии, а дополнит её существенным образом. В галерее деятелей Русской Православной Церкви начала XX века епископ Сергий предстаёт в двоящемся, контрастном освещении. По его жизни, как у большинства его современников, прокатились колёса революционной эпохи, но под давлением трагических обстоятельств биография этого человека обнаружила не величие постоянства и твёрдости, а слабость сомнений и хаос поступков.

Сын священника из Мценского уезда Орловской губернии192 при выпуске из Петербургской духовной академии имел почётное право остаться в академии профессорским стипендиатом. Рецензент его кандидатского сочинения «Учение Мальбранша о видении всех вещей в Боге» рекомендовал оставить автора профессорским стипендиатом даже в том случае, если бы он занимал в разрядном списке место ниже второго. Под влиянием личности профессора Болотова, иеромонах Сергий предпочёл отправиться миссионером на Восток.

«Я всё ещё не могу отправить в св. Синод перевод литургии на сирийский язык. Чем больше осваивается о. Сергий с языком, тем становится строже к предшествующей работе. Знакомясь с богослужебными книгами, он находит всё более подходящие выражения для той или другой мысли, и перевод тогда редактируется заново», – сообщал в Петербург начальник миссии архимандрит Кирилл193. Молодой иеромонах казался идеальным сотрудником. Его старший товарищ мечтал о появлении других сотрудников, «таких же сильных верой, разумом, терпеливым усердием и любовной покорностью старшим». Словом, каким был иеромонах Сергий.

После такой аттестации легко объяснить быстрый карьерный рост иеромонаха Сергия. В 26 лет он − архимандрит, начальник Урмийской миссии! Руководить этим учреждением он будет 12 лет. Заслуги его в насаждении православия на Востоке очевидны194. Именно в ходе диалогов с архимандритом Сергием несторианский патриарх склонился к переходу в Православную Церковь, а это означало, что в случае благоприятного для России исхода Первой мировой войны, на новых территориях Российской империи, а именно в горах Курдистана, находился бы дружественный единоверный народ.

В Петербурге в Российской национальной библиотеке хранится книга в голубом том проповедей архимандрита Сергия под названием «Пастырская свирель». На титульном листе надпись: «Его императорскому Величеству Государю императору Николаю Александровичу издательских трудов Урмийской Миссии всеподданнейшее приношение». Экземпляр был преподнесён на личной аудиенции 21 января 1914 года. На книге имеется экслибрис императорской библиотеки Зимнего дворца, куда она поступила из императорского кабинета спустя три недели. Возможно, плетения духа в этих проповедях более, чем следовало, отвлечённы и изысканны… У преосвященного Сергия имелась также собственная миссионерская публицистика. Ему была свойственна одна черта, в какой-то мере объясняющая мотивацию его поступков, особенно в дальнейшем. Безграничное уважение к себе не допускало самоиронии, даже малейшего намёка на неё. Поэтому он не замечал и не чувствовал недочётов и комизма некоторых собственных положений. Это подтверждает эпизод из его миссионерской прозы195. Речь в нём шла о миссионерском рейде в горную местность в места проживания курдских племён. Дорога была сопряжена с большой опасностью нападения из засады. Услышав выстрелы, архимандрит Сергий и сопровождавший его казачий конвой свернули на гору. Далее шло описание сложности подъёма, почти вертикального, по скользкому склону. «Тем более что я был в галошах и вёл под уздцы лошадь, рискуя ежесекундно скатиться вниз и расшибиться». Миссионер, убегающий от разбойников по вертикальному склону в галошах и, наверное, в тёплой рясе, да ещё с лошадью, которую он тянет за собой… картина не из грустных. Но автор, сохраняет невозмутимую серьёзность.

С епископом Пименом их связывали восемь лет служения в небольшой группе сотрудников, общие тревоги и опасности периода персидских революций, первой мировой войны. Был и другой момент. Начальник обрекал своего даровитого и энергичного сотрудника на роль «вечного второго». Готовность к самостоятельному решению вопросов, инициативность не могли развернуться у помощника в полной мере. Более того, они не могли развернуться никак. Как старожил Миссии и как её глава, Лавров оставался единоначалием, которому архимандрит Пимен осознанно уступал ради общей пользы дела. Как деятели они были равномасштабными, но и тяготились друг другом. В рапорте епископ Сергий жаловался:

«В последнее время мой помощник в служебно-дисциплинарном отношении стал настолько невыдержанным и некорректным, что я затруднялся бы его иметь помощником в высшем сане, опасаясь тогда положительно резких выступлений с его стороны. Он настолько не в состоянии сдерживать себя, что открыто в некоторых случаях восстаёт против меня. Он сам заявил, что служить здесь больше не будет. Ценя в нём работника, я до сих пор терпел и молчал в течение чуть ли не 10 лет. Но он, пользуясь этим и прикрываясь авторитетом давно служащего в миссии, не будучи в состоянии, к своему собственному сожалению, владеть собой, не перестаёт огорчать меня своими действиями, хотя и не постоянными. Это плохо влияет на моих сослуживцев, как будто и они в этом находят ободрение к нежелательному образу действий»196.

Между тем практически все иеромонахи, приезжавшие на служение в миссию, с начальником не уживались. Иеромонах Ювеналий (Масловский) продержался 8 месяцев; Корнилий (Соболев) и Сергий (Шемелин) − немного больше года; Алексий (Кузнецов) − полгода; Антоний (Марценко) − около 9 месяцев; Димитрий (Борисенко) – несколько месяцев. В первую очередь в этой статистике повинен был сам Лавров. Это подтверждает отец Пимен, наиболее стойкий из всех сотрудников: «Мои протесты против его самоволения способствовали только моему удалению из Урмии»197, – констатировал он в одном из рапортов.

Некоторые действия епископа Сергия вызывали негативную оценку в дипломатических кругах и у русской администрации на Кавказе. В шифрованной телеграмме обер-прокурору граф Воронцов-Дашков сообщал, что не имеет доверия к епископу Сергию на основании «имеющихся у него сведений от его паствы». Наместник Кавказа давал понять, что дальнейшее пребывание епископа Сергия в Урмии он признаёт нежелательным198. Следом министр иностранных дел С.Д. Сазонов199 просил незамедлительно отозвать епископа Сергия в Россию, указывая на его прямое вмешательство в политические и военные дела.

В России для него не смогли подыскать свободной епископской кафедры. Князь Орлов напоминал из Тифлиса: «…Нежелательный характер деятельности названного епископа внушает весьма серьёзные опасения, как в смысле осложнения отношений между духовной Миссией и нашим вице-консулом, так и в виду могущих возникнуть прений с миссиями, французской и американской. События настоящего времени требуют особенной осторожности и такта со стороны всех представителей русской власти в Персии, каковым требованиям епископ Сергий совершенно не удовлетворяет»200.

Последовавшее смещение настроило епископа Сергий резко оппозиционно. Он отказася от назначений на Верненскую, затем Соликамскую викарные кафедры. Числившегогся в заштате преосвященного Сергия не пригласили на Поместный Собор. Ему ничего не оставалось, как издалека укрепляться в критическом духе. В Киеве он выпустил брошюру201 под названием «Кризис православия, или правда о Русской Церкви». В ней дал отрицательную оценку возобновлению патриаршества, самой процедуре избрания Патриарха и изложил основные положения церковного обновления, − те самые, которые и без него давно зрели в церковных реформаторских кругах.

«Широкая реформа всех сторон церковной жизни − вот какая нужда стоит перед православием. Разумеется, это можно осуществить лишь в том случае, если члены церковного общества православного отрешатся от того исторического предрассудка, что будто церковь, какая она есть, во всём вечна и неизменна»202. В этом издании он перечисляет все пункты, которые в скором времени начнёт осуществлять на деле обновленческое ВЦУ: замена мертвого языка на живой русский; пересмотр и сокращение богослужебного чина; изменение одежды и внешнего вида клириков; избрание архиереев из белого духовенства; второбрачие для вдовых священников и т.д. В связи размышлением об общецерковной пользе им даётся аттестация личности патриарха Тихона. «Ласковый уступчивый тон, податливость, снисходительность не всегда гарантируют пользу для церковного дела… Только церковные, беспочвенные, далёкие от жизни мечтатели-идеологи, да благочестивые любители благолепных служб могли повести дело по такому направлению», то есть к избранию такого главы Церкви203. Из дальнейших глав можно судить, насколько далеко разошлись они с епископом Пименом. И не только в оценках избранного Патриарха.

На какое-то время критический дух побудил преосвященного Сергия перейти в англиканство. В 1920 году его раскаяние принимал митрополит Антоний (Храповицкий). С уходом Добровольческой армии и установлением Советской власти на юге России он оказался с титулом Черноморского в ссылке в глухой станции Закаспийской железной дороги. Через некоторое время с ссыльным епископом столкнулся православный Ташкент. Епископ Сергий уходил в обновленческий раскол, потом возвращался из него. Причём неоднократно. В январе 1925 года он вторично (после указа 1916 года, которому не подчинился) получил титул Семиреченского и Верненского. Это был указ Патриарха Тихона. В тот период епископ Сергий сыграл в позитивную роль в выходе алма-атинского духовенства из обновленческого раскола204. В Алма-Ате205, правда, так и не побывал. При выходе его из раскола публичного покаяния не было; не требовал он его от других священников, возвращавшихся вслед за ним. Может быть, излишне жёсткая реакция на это обстоятельство со стороны части ташкентского духовенства и Московской Патриархии стала главной причиной дальнейших его поступков. Епископ Сергий громко порвал с тихоновцами в третий и последний раз и, перейдя в подчинение Обновленческого Синода, женился. «Не суббота для человека, а человек для субботы» – так назвал он свою проповедь тех дней. На одном экземпляре журнала с этой проповедью (хранится в библиотеке Санкт-Петербургской духовной академии) неизвестным лицом приписано карандашом: «Увы, эти возвышенные мысли сказаны человеком с тёмным прошлым. Когда-то он был начальником Урмийской миссии. Синод вынужден был уволить его за нецеломудренные деяния, ставшие известными в печати и в дипломатических кругах Персии, а в Ташкенте всем было известно, что его склонность к обновленчеству шла параллельно с возникавшей иногда склонностью к одной учительнице»206. В дальнейшем Лавров вовсе отошёл от церковных дел, но административные ссылки следовали одна за другой. Когда истёк срок очередной из них, он вернулся в Москву. «Я увидел бедно одетого человека. Он плакал, рассказывая о своих несчастьях, горько сожалея о том, что сделал. Супружеская жизнь не удалась, и он жил совсем один, давал частные уроки современных иностранных языков и делал переводы, чем и зарабатывал на хлеб. Потом он исчез, и я вскоре узнал, что его арестовали. На днях я получил от него письмо, отправленное из Тобольска 16 октября: он пишет, что его задержали на некоторое время в Березове (возле Оби, в пятистах километрах к югу от Обдорска) и только что отправили в Тобольск, где ему придётся остаться до мая 1936 года. Он голодает и просит о помощи: я послал ему кое-какую еду», – вспоминал католический епископ Невё207.

Известно, что и в эти годы ассирийцы не забывали любимого «абуну». Они разыскивали его, находили и оказывали помощь.

В последний раз Алексея Петровича Лаврова арестовали в Тобольске в октябре 1937 года. По делу, такому же условному, как и тысячи других, проходило 15 человек. Кроме него − три священника, диакон и 10 мирян. Только один из них получил 10 лет, остальные пошли под расстрел по решению тройки Омского УНКВД. Все были умерщвлены 10 ноября того же года в Тобольске208.

* * *

В миссионерской нише Лавров занял место раньше, за ним сохранялось первенство более старого сотрудника. Первое побуждение к миссионерскому делу и изучению восточного христианства Алексей Лавров получил ещё в годы обучения в Петербургской духовной академии. В Персии он начинал как сотрудник архимандрита Кирилла (Смирнова) – личности харизматической, энергичной, масштабно мыслившей. Именно архимандрит Сергий призван был стать прямым наследником его живого примера. Имена обоих стоят в одной связке в названии урмийского братства – «Кирилло-Сергиевское»; домовая церковь при Миссии была также освященной в честь их небесных покоровителей. Наконец, как начальник Лавров имел ту необходимую меру свободы, которая побуждала его к активности и обеспечивала положительный эмоциональный настрой. Стеснение вольнолюбивого начальственного духа он получал лишь от дипломатических кругов. Был ли он ревнив по отношению к своему помощнику о. Пимену? Определённо нет. Доказательством тому служат рапорты в Синод с предложениями возвести архимандрита Пимена в сан епископа, «иного способа сохранить его для миссии нет». Острое чувство собственного достоинства, свойственное епископу Сергию, не позволило бы ему опуститься до соперничества в чинах и званиях. Доминантой характера этого человека было, скорее, стремление подчинить людей и обстоятельства своей воле, при этом он не сомневался, что это послужит на пользу делу. Здесь кроется объяснение его острых конфликтов с новыми сотрудниками, с католической миссией в Салмасе, а также причина вмешательста в большую российскую политику.

Для миссионера, находившегося заграницей, одинаково актуальны были два мотива служения – чисто миссионерский и государственно-патриотический. На уровне глубоко личностных структур мотивации, в расстановке акцентов, более «почвенный», более «русский» епископ Пимен резко расходился с Лавровым. Россия и её приоритеты были неизменным рефреном в пименовском миссионерском слове. В отличие от епископа Сергия он был против доминирования в Миссии ассирийцев, как персидскоподданных.

Ещё одно отличие: от природы добрая и отзывчивая натура отца Пимена вносила в атмосферу миссии теплоту и сердечность. Оставаясь на длительное время за начальника Миссии, иеромонах Пимен вёл дела доброжелательнее и больше доверял сотрудникам. Так, одновременно с ним в Миссию был назначен окончивший курс в Казанской духовной академии сириец Авраам Иосифов. Архимандрит Сергий встретил его с неудовольствием по той лишь причине, что назначение прошло напрямую через Синод и не было согласовано лично с ним. Осенью 1905 года иеромонах Пимен на полномочиях временного начальника поручил Аврааму, сидевшему без дела, быть редактором миссионерской типографии, преподавать в училище и одновременно выполнять обязанности диакона при домовой церкви.

В речи перед хиротонией во епископа Салмасского отец Пимен признавался, что на первых порах задор соревнования с иностранными миссиями был для него ведущим побуждением. Ему хотелось также доказать себе и другим свою состоятельность на доверенном поприще. В этом признании обнаруживается ещё одна черта личности отца Пимена, не выраженная у собрата. Это самокритичность. Едва ли можно представить подобное признание в устах отца Сергия. Лавров не был склонен где бы то ни было разрушать свой положительный образ.

В жизни любого человека обязательно присутствует момент «звёздного часа» – наиболее благоприятной обстановки, концентрации жизненной энергии, свободного, ничем не сдерживаемого её тока. Именно на такую полосу архимандрит Пимен вышел с прибытием в северную русскую епархию – Пермскую. Быть пастырем своего народа – эта роль была для него абсолютно органичной. Показательно, что епископ Сергий не принял подобного назначения: он не поехал на Соликамскую кафедру, а вёл переписку с епископом Северо-Американским Евдокимом (Мещерским) на предмет служения в Америке. Последующая его жизнь убеждает в том, что его «звёздный час» состоялся именно в Персии и именно в тот период, когда перед миссией открылись грандиозные горизонты объединения в Православии всего сирийского народа, и сам несторианский католикос доверился ему. Вписавшийся в сирийскую среду, он был ею более любим, чем епископ Пимен. Он был готов вернуться в разорённую нищую Миссию в 1917 году. Тоски по России, которая была ведома епископу Пимену, он, кажется, не знал. Вот только почему Лавров не воспользовался возможностью в 1921 году эмигрировать вместе с Белой армией из Новороссийска и соединиться со своей паствой, находившейся к тому времени в Ираке? Ждал масштабного дела в России, чтобы реабилитировать себя в собственных глазах за прежние откаты и сомнения а, может быть, мечтал повести гонимую расколовшуюся Церковь в ведомое ему одному русло? Или отъезду помешали случайные обстоятельства? На эти вопросы едва ли найдутся ответы. На фоне догадок, которые возникают по поводу епископа Сергия, его очевидных просчётов и жизненной путаницы, нравственные преимущества жизненного пути епископа Пимена очевидны.

ГЛАВА 5. ПЕРМСКОЕ ДВУХЛЕТИЕ

В октябре 1914 года архимандрит Пимен вторично покинул Персию. Прежде чем направиться в Пермь, ректор теперь уже Пермской духовной семинарии поспешил в столицу доложить о положении Миссии, оказавшейся в прифронтовой полосе. По завершении учебного года он вновь приедет в Петроград принять орден св. Владимира 4-й степени − награду за миссионерское служение на Востоке.

Какой яркий контраст представляют собой два периода жизни, две повести − персидская и пермская! В спрессованном как антрацит пермском двухлетии есть момент, просвечивающий архимандрита Пимена подобно рентгену. Это – дружба с легендарным епископом Андроником209. Они действовали рука об руку в редком согласии.

Два года, проведённые в Перми, стали в недолгой жизни епископа Пимена лучшим временем. Ушло чувство неудовлетворённости, с которым он жил в Урмии. Не было тягостной необходимости мириться с ролью исполнителя единоличных диктаторских решений начальника Миссии. Служение в Перми под началом епископа Пермского и Кунгурского Андроника принесло столь желанное чувство внутренней свободы. Здесь же, в Перми, архимандрит Пимен впервые испытал на себе горячую привязанность православного народа, согревшую его сердце. Пермь оправдала выношенные в Персии мечты жить среди своего народа и ради него.

В семинарских стенах

Поезд, который вёз урмийского миссионера к новому месту служения, прибыл на железнодорожный вокзал Пермь-2 на рассвете. От снега, лежавшего повсюду, ноябрьское утро не утопало в кромешной тьме. Через пятнадцать минут сани подкатили к углу Монастырской и Кунгурской улиц. Здесь, на берегу Камы, в двух шагах от Преображенского кафедрального собора, выступали очертания корпусов Пермской духовной семинарии. Благословляя в семинарской церкви подходивших к нему семинаристов, архимандрит Пимен на волне душевного подъёма сердечно обнял каждого. В нём чувствовалась расположенность ко всему, что он видел, − лицам, обстановке. Так бывает у человека, радостно осознававшего, что он возвратился домой после долгой разлуки. В его честь в учительской комнате семинарская корпорация устроила братскую трапезу. Прибывший с мест боевых действий миссионер вызывал у всех острый интерес. Мужской коллектив семинарии, следивший о событиях по газетам, вызнавал подробности и детали первых столкновений с турками, строил предположения о перспективах военных действий на Кавказском фронте. Но сам архимандрит находился под сильным впечатлением от перемен, которые он увидел в России. То, что произошло с Россией, он называл чудом. Ог говорил о том, что народ, вступивший в войну ради защиты слабых, за святейшие идеалы человечества, не узнать. На железной дороге повсюду взаимное уважение и участливость. На вокзалах, обычном месте ругани, пьянства, выходок мирян против духовных лиц, вежливость и великодушие. Священнику спешат уступить дорогу, в тесном вагоне больного окружают заботой. Гимназисты не только терпеливо рассказывают незнакомым людям, как пройти к нужному им месту, но и берутся провожать. Общая опасность всех объединила, всех заставила дорожить друг другом.

С этого дня события в Пермской духовной семинарии и церковно-общественной жизни Перми вплоть до июльских дней 1916 года соберутся вокруг архимандрита Пимена.

Пермская духовная семинарии, учрежденная вместе с Пермской епархией в 1800 году, занимала на берегу Камы целый квартал. Фасад её главного корпуса, обращённый к городу, был типовым трёхэтажным зданием николаевской эпохи. По центру среднего этажа размещалась двухсветная церковь. Мраморная лестница, которая вела от вестибюля к ней, к началу XX столетия была уже сильно стёрта от времени. В самом храме празднично мерцали престол и царские врата, вылитые из серебра. И серебром в алтаре, и пёстрому веревочному ковру на полах семинария была обязана ктиторам церкви из пермских купцов. Каждый почитал за честь оставить по себе добрую память. В актовом зале потолок был украшен замечательной художественной росписью с изображением евангелистов и текстом из Иоанна Богослова.

Квартира, в которой поселился ректор, располагалась в отдельно стоящем деревянном доме. Возле его крыльца находившегося рядом с воротами, ведущими во двор семинарии, день и ночь дежурил сторож. Между ректорским домом и главным корпусом вписалось одноэтажное строение семинарской больницы. За ними начинался запущенный семинарский парк − три аллеи тополей, кое-какие спортивные снаряды, беседка у обрыва, спускавшегося к Каме. Там, возле воды, свистели и дымили паровозы, бегавшие по железнодорожному полотну к станции Пермь I.

Впоследствии, когда Пермской духовной семинарии как учебного заведения уже не существовало, бывший главный корпус достраивался и перестраивался. Сначала − Пермским авиационно-техническим училищем, позже − Пермским краснознамённым высшим инженерно-командным училищем ракетных войск имени маршала В.И. Чуйкова. В ходе реконструкции дом ректора, больница, столовая были снесены, а семинарский сад уничтожен. Новые поколения ничего не знали о прошлом территории. Памятная доска на фасаде главного корпуса сообщала: «В этих стенах учились выдающиеся люди русской земли: изобретатель радио А. Попов, писатель Д.Н. Мамин-Сибиряк». При этом не упоминалось, что учились они в духовной семинарии.

Описание Пермской духовной семинарии, как и всех лиц, имевших к ней отношение, от шеф-повара и банщика до нового ректора, прибывшего «из Закавказья, из района Джульфы», нашлось в воспоминаниях нескольких её выпускников. В хрущевские шестидесятые, когда искажение правды достигло кульминации, семинария именовалась в путеводителе по городу «училищем лжи». И именно в те годы её выпускники начала века: В. Игнатьев, С. Богословский и П. Шишов с любовью и благодарностью написали для потомков о дорогой alma mater. В рукописи, которая теперь хранится в областном архиве, они вспомнили преподавателей семинарии предреволюционных лет – тех самых, с которыми архимандрит Пимен трудился в одной команде: Н.И. Знамировский, А.И. Добролюбов, В.А. Кондауров, П.Н. Серебрянников и молодые − Н.И. Колосов, Н.И. Хильтов, А.К. Рыбаков.

Николай Иванович Знамировский, впоследствии известный на Урале епископ210, был инспектором Пермской духовной семинарии на протяжении многих лет. Он жил на квартире в здании семинарии со своей матерью. По воспоминаниям, общительный и внимательный в отношении сослуживцев, Знамировский и к воспитанникам проявлял мягкость и снисходительность. Властным, решительным и собранным он становился в моменты произнесения проповеди. Сложной личностью авторы воспоминаний называют Николая Ивановича Колосова. «Он объединял несколько должностей… и везде успевал. Рассказывают, что первые его выступления в роли преподавателя философии были сплошным триумфом. С уроков он уходил только под аплодисменты. Но ревнителем веры и благочестия, как, например, Н.И. Знамировский он себя не проявлял». Нашлись в воспоминаниях и такие строки:

«Жизнь семинарии шла обычным темпом. Произошла перемена только руководства семинарией: вместо архимандрита Иллариона был назначен архимандрит Пимен, выпускник Киевской академии. Он приехал в Пермь из Закавказья, где был миссионером. Он привёз с собой в качестве служки какого-то казачка, юношу, который одет был в национальный костюм: на голове папаха, за поясом клинок. Злые языки говорили, что о. Илларион пал жертвой увлечения, противопоказанного монашескому чину. Отец Пимен стяжал симпатии и семинаристов, и учителей своей простотой, внимательным отношением к нуждам тех и других»211.

Записки поведали об изменении уклада семинарии с началом Первой мировой войны. «Две трети главного корпуса сразу же забрали для военных целей. Второй этаж почти весь был превращён в казармы для мобилизованных и готовившихся для отправки на фронт. В комнатах для них поставили нары в два яруса. На третьем этаже разместился лазарет. В тёплые летние и осенние дни оттуда спускались и прогуливались по семинарскому двору и саду выздоравливающие воины. Резкие звуки сирены, оповещавшей о прибытии раненых, всё чаще и чаще раздавались над городом, тревожа душу и рождая беспокойство. А на фронт уходило всё больше и больше людей. Надвигалась гроза, и раскаты её уже доносились издалека...»

Новый ректор, как опытный шахматист, делал рокировки и головоломные комбинации, размещая классы. Вводил новый распорядок и дополнительные правила. По его распоряжению ученические кровати, вынесенные с третьего этажа, были расставлены в зале, гардеробной комнате, учительской, квартирах ректора и инспектора. Шкафы гардеробной поставлены в столовой и коридорах. Класс образцовой школы стал ректорским кабинетом, учительская перенесена в правление семинарии. Утешались тем, что «в тесноте, да не в обиде». Под спальную была арендована и комната в одном из ближайших к семинарии частных домов. Сюда на ночь ходили дежурить преподаватели. Доступ семинаристов на 2 и 3 этаж был строго ограничен шефской работой. Инспекторское око особенно бдительно следило за теми юношами семинарии, взгляды которых больше, чем следует, задерживались на младшем медицинском персонале. «И не напрасно», − припоминали эту деталь авторы записок. На площадке второго этажа разрешалось стоять только во время богослужений. Что касается преподавательского состава семинарии, то приходить в палаты для беседы с больными они могли на строго ограниченное время.

В ректорской квартире проводились занятия младших классов. Был введён режим строгой экономии: отменён собственный выезд, отключён телефон, сокращено преподавание ряда предметов, хотя − замечательная деталь! − факультативный класс живописи отец Пимен оставил, и он продолжал действовать.

На следующий 1915 −1916 учебный год разместить учащихся правлению семинарии удалось лишь с помощью Белогорского Николаевского монастыря. Монастырь предоставил для семинарского интерната гостиницу на своём подворье. Но предварительно она была капитально отремонтирована на средства семинарии.

Несмотря на то, что военный лазарет расширялся, забирая у семинарии всё новые площади, отец ректор, натерпевшийся от тесноты, пошёл навстречу организаторам епархиальных церковно-певческих и сельскохозяйственных курсов и на время летних каникул 1915 года приютил их в помещениях семинарии. В общецерковном деле не может быть «своего» и «чужого» − объяснял он. Точно также действовал и преосвященный Андроник: в архиерейском доме учились и проживали учащиеся пермских пастырско-миссионерских курсов им. Иоанно-Кронштадтского, а с 1915 года разместилась псаломщицкая школа с общежитием.

Многие в России добровольно пришли трудиться в лазареты. Пример тому подали женщины царствующего дома, выполнявшие работу санитарок и сестёр милосердия. В Пермской духовной семинарии была создана своя санитарная дружина по разгрузке раненых из вагонов. Дружинники узнавались по повязкам с красным крестом и вызывались к поездам гудком сирены с железнодорожной станции. Первую партию в количестве 100 человек семинарский лазарет принял 1 января 1915 года. Накануне отец ректор совместно с протоиереями Леонидом Зубаревым, Иаковом Шестаковым, священником Лопухиным, протодиаконом Поповым и диаконом Симоновым совершил чин освящения помещений лазарета. У парадного крыльца был поднят белый флаг с изображением красного креста. На следующее утро от вокзала к семинарии потянулась вереница извозчичьих экипажей. У входа в семинарию их поджидало множество пермяков, многие из которых плакали, глядя на поношенные шинели, худые лица, костыли и носилки. В вестибюле ребята-семинаристы задали обстановке иное настроение. Ученический хор бодро грянул гимн «Боже, царя храни», следом – гимны союзнических держав. На средней площадке против семинарского храма протодиакон Матвей Попов, богатырь с гривой мелко вьющихся волос, указывал на двери церкви и рокотал густым басом: «Иоанна Богослова храм. Молитесь, православные!»

Солдаты мылись в семинарской бане, переодевались и распределялись по палатам. Из числа преподавателей и прихожан семинарской церкви был создан лазаретский попечительский комитет, возглавил который преподаватель семинарии протоиерей Леонид Зубарев. Комитет обеспечил палаты молитвенниками, Евангелиями, почтовой бумагой, конвертами, папиросами, книгами и иллюстрированными журналами. Принесли даже граммофон. С этого времени насельники лазарета стали появляться на богослужениях в семинарской церкви. Они стояли на хорах, выходивших в коридор лазарета. По окончании литургии отец ректор в полном облачении поднимался по лестнице и шёл по палатам. Над спящими и тяжёлыми он наклонялся и, осеняя крестом, тихо шептал молитвы.

Однажды ректор пригласил к семинаристам полковника Васильева. Офицер, недавно вернувшийся с фронта, оказался талантливым рассказчиком. С мягким юмором он поделился пережитым на войне, и − уже серьёзно − рассказал о случаях явлений чудесной помощи Божией. Семинаристы передавали из рук в руки военные трофеи: бомбы, патроны, противогаз, штыки. В другой раз отец ректор поручил преподавателю философии Н.И. Колосову провести беседу о смысле войны по Владимиру Соловьёву, а чтобы сказанное было понятным, повторить главные тезисы. На следующий день о философии войны рассуждали во всех классах. На 115-ю годовщину семинарии сам преосвященный Андроник произнёс слово о духовной стороне войны. Он подчеркнул тогда, что ужасы войны искупаются её высокими целями, но ужасы мирной жизни – хищничество продавцов, взяточничество, стремление к наживе, к нечистым удовольствиям и распущенность не искупаются и не оправдываются ничем. С ними и придётся идти на Суд Божий.

По инициативе преосвященного Андроника в епархиальном журнале начали печатать письма, приходившие с фронта. Отец ректор не остался в стороне и передал письмо с Кавказского фронта от полкового священника Феодосия Забелина − доброго знакомого по службе в Персии.

«Насколько сумею, поделюсь с Вами в пределах возможности впечатлениями от боевой жизни. 31 октября я с полком покинул постылую Персию и зашагал на границу Турции, на передовую позицию. Тяжело было на сердце и от неизвестности, и от опасности. 2 ноября ночью, около четырёх часов, мы подверглись обстрелу. Огонь был сильный и продолжительный. Слышен был свист пуль. Но обошлось всё благополучно − без потерь. 7 ноября после боя вступали в Турцию, а теперь снова в Персии и воюем с турками здесь. Вчера бой закончился нашей блестящей победой. Правда, были потери. Вчера и сегодня я исповедовал, приобщал, утешал и служил панихиды. Нервы натянулись. На душе тяжело. Но пока война с турками не страшна. Они не выдерживают натиска наших стрелков и бегут перед штыковым ударом; да и стреляют плохо… Крепко целую Вас, Ваш священник Феодосий З.»

Отец Феодосий был священником 7-го Кавказского стрелкового полка, перед войной стоявшего в селении Хосров персидской провинции Салмас. Здесь находился филиал Урмийской духовной миссии. Архимандрит Пимен приезжал в Хосров вместе с епископом Мар-Илией. Полковой священник встречал их за городом. Пересадив в свой экипаж, он сопровождал их на торжественной встрече, для которой выстроилась 8-я рота полка во главе с командиром капитаном Телегиным. Затем священник голубем влетел в полковую церковь, успел молниеносно переодеться в ризы, и вновь приветствовал гостей от имени военных и местного православного населения на пороге полковой церкви. Батюшка Феодосий приложил все усилия, чтобы храмовая служба прошла как можно торжественнее. Отцу Пимену запомнилось, как сосредоточенно молились во время литургии генерал Никитин, полковник Попов и другие офицеры. Он думал тогда, насколько крепко православие объединяет духовенство и военных212!

На новый 1915 год ректор сам произнёс в семинарии слово о духовных задачах войны. Он развил славянофильскую мысль, которую лично безоговорочно разделял, − о грядущем великом предназначении России. В те дни эта мысль с новой силой завладела умами. Отец Пимен сердцем и разумом принимал идеальный образ русского народа, как носителя духовных ценностей. В речи на новый 1915 год он произнес публично то, чем с чем жил сам: «Предстоит нашей победоносной армии, может быть, освобождение Царьграда и Иерусалима с прочими дорогими для христиан святынями Палестины из-под власти турок. Предстоит также новая группировка народов мира, в которой русскому народу будет принадлежать высокое и почётное положение. Наконец, в области духовной русский народ ещё очевиднее явится посредником-провозвестником православного учения и инославному западу, и языческому востоку, и мусульманскому югу. Великие дела ожидают нашу родину»213.

Так бывает всегда: новый руководитель вносит в дело что-то своё. Не был исключением и архимандрит Пимен: приняв управление семинарией, он начал часто появляться в столовой, классах, семинарской церкви и обращаться к воспитанникам по тому или иному поводу с короткими речами. Как правило, то были напоминания о высоком смысле жизни христианина, о необходимой для жизни бодрости духа, о войне, которую вела Россия, о чистоте телесной и духовной. Здесь угадывалось сознательное намерение отодвигать бытовые настроения, наполняя жизнь молодежи идеальными смыслами».

Военное время не могло нарушить замечательной традиции Пермской духовной семинарии – на Пасху украшать коридоры гирляндами из пихтовых ветвей и бумажными фонариками, внутри которых зажигались свечки. Пасха 1915 года была необычной, самой ранней по срокам – 23 марта по старому стилю. Выдающимся моментом пасхальной заутрени в храме семинарии в тот год, как и прежде, было чтение инспектором Знамировским «Слова» св. Иоанна Златоуста. Вот как об этом вспоминают бывшие пермские семинаристы. Чтение он начинал в спокойном величественном тоне: «Аще кто благочестив и боголюбив…» Тон нарастал и достигал апогея в словах «Где ты, смерте, жало?» Чёткость и выразительность чтения были доведены им до драматического совершенства. Это состояние восторга и экстаза, как сам Николай Иванович говорил, связано у него было с душевным переломом, пережитым в юности. Однажды в его душу закрался червь сомнения и неверия, и именно в пасхальную заутреню он пережил яркий момент религиозного взлёта, навсегда утвердившего его в вере. Все знали, что по окончании пасхальной заутрени в семинарской церкви Николай Иванович, поблёскивая очками, стремительно пройдёт сквозь ряды воспитанников и устремится на подворье Белогорского монастыря, где богослужение было более продолжительным – вновь пережить радость праздника.

Оставались неизменными и другие моменты. Пермские семинаристы по сложившейся традиции, передаваемой от старших младшим, имели две особенности. Во-первых, они очень любили хоровое пение, во-вторых, много бродили по городу. «Созерцатели Перми», как их называли, неизменно появлялись на оживлённой «Сибирке», на «Козьем загоне» − прогулочном месте на берегу Камы, на набережной в направлении моста, но с началом бурной северной весны они предпочитали засиживаться до глубоких сумерек в беседке, стоявшей в семинарском саду. На Каме зажигали бакены, пристани освещались электричеством, по реке ещё сновали пароходики и лодки, приглушенно доносились голоса прохожих за оградой. Глядя отсюда на реку и огоньки бакенов, они пели. На беседку выходили окна ректорской квартиры, и отец Пимен слушал импровизированные вечерние концерты:

Повеяло черёмухой. Проснулся соловей,

Уж песней заливается он в зелени ветвей.

Учи меня, соловушка, искусству твоему,

Пусть песнь твою волшебную прочувствую, пойму.

Свои певческие таланты семинаристы изливали и на благотворительных концертах. Концерты устраивались в полном согласии преосвященного Андроника и отца ректора. Истовый и молитвенный владыка Андроник приветствовал их проведение. В них художественно-культурные потребности не противопоставлялись религиозным переживаниям и не разрушали нравственных начал пустым развлечением. Репертуар относился к высокому просветляющему искусству. В семинарии были свои декламаторы, виолончелисты и пианисты. Перед нами программа одного концерта. Хор семинаристов исполнил «Боже, Царя храни» и на музыку Чеснокова – «Незаметным героям». Далее шла декламация: «Русь-Тройка» Гоголя, «Русь» Никитина, «Славянам» Тютчева. Декламация чередовалась с сольным пением − «Песней солдата», «Песней казака». Струнный квартет играл марш «За братьев-славян» и пьесу «Малороссийская ночь». В исполнении трио звучала «Черёмуха» Гольтисона. Завершал концертную программу вокальный квартет гимном жизни − «Приветом весне».

Концерты силами Пермской духовной семинарии проводились в залах женской Мариинской гимназии, Пермского общественного собрания и в зале Стефановской часовни. Устроителям накануне приходилось выдерживать настоящие атаки желающих достать билеты. Достоянием общественности становились финансовые отчёты благотворительных концертов. Предоставлялась отчётность «до копеечки». Сказывалась честность устроителей до щепетильности: «Уплачено за работы по приспособлению помещения для концерта, за материалы обивки для эстрады, по счёту магазина «Электричество» за прокат лампочек, за бумагу для вензеля, для плакатов, за перевозку вешалки и кафедры из семинарии и обратно, рассыльному Василию Попову, певчим на конфекты, ученику Екатерининско-Петровского училища за потерянные вещи, израсходовано распорядителем на извозчика, за прокат посуды для буфета, на афиши и билеты, на расклейку».

Пермский церковный просветитель

В Перми архимандрит Пимен много писал для местных изданий на религиозно-просветительские темы.

Для «Пермских губернских ведомостей» предназначалась статья «Место религии в жизни культурных государств и наша отсталость в этом отношении». О чем она?

Крепкая вера в Бога является нашим национальным идеалом. Велика заслуга русских в его порождении, но интеллигенция этот идеал утратила. От веры и проповеднического слова интеллигенцию отделяет пропасть. Пастыри окружены почти исключительно простым народом. Приводятся слова религиозного философа С.Н. Булгакова о религиозном отрицании, «которым пропитана насквозь скудная интеллигентская культура». Идейные борцы за святыни души, за церковь и её уставы среди образованного общества редкие исключения. В поисках аргумента находится такой, как включённость веры в Бога в полноценную культуру. «Демократическая Америка не знает такой интеллигенции, которая подтачивала бы своё нравственное существо отрицанием религиозного начала. В ней нет общества, отделённого от церкви, и нет литературы, пренебрегающей религией. «Вот поэтому общество жизнерадостно, наука процветает, все просветительные деяния стоят в гармоническом единении с религией. У демократов в Америке нет того разлада между разными силами духа, которым нередко страдают наши просветители, там нет противоречия между разумом и верой».

В статье приводятся примеры благоговейного отношения к православию со стороны англичан. Русским нужно посмотреть на богослужения их глазами. Может быть, тогда они будут больше ценить отечественную веру! Преклоняясь перед русской литературой и искусством, англичане ездят в Россию изучать веру, обрядность, церковные установления. Их видели в Москве, Петрограде. Видел их Троицкий Ионин монастырь в Киеве, Саров, Соловки и Белая Гора в Пермской губернии. Всемирные мореплаватели, всесветные колонизаторы почитают то, что российские культурные просветители не ценят и не берегут214. В России же люди культуры не только сами удаляются от «мужицкой веры», но стремятся разрушить её у остальных, изгнать церковность из общего уклада народной жизни. Этим они разлагают народную душу, сдвигают с крепких вековых оснований. Если народный досуг, особенно по сёлам, будет заполнен только развлечениями светского характера – театром, музыкой, кинематографом, если душа народная будет лишена духовного хлеба высшей церковной поэзии, религиозно-нравственных утешений, то здоровому деревенскому духу привьются все пороки городской жизни с её гангреной духа – распущенностью…

В статье подняты темы, через сто лет не потерявшие актуальности: «Если бы ещё с подмостков театра, через кинематограф призывали к благородному, высокому, доброму, это было бы допустимо. Но нам известно, в какие очаги духовной заразы превращаются театр и кинематограф в наших городах. Поэтому, «если вы хотите быть в истории рядом с культурными народами, себя уважающими, то берегите своё драгоценное достояние – веру православную и её священные воспоминания, не погашайте их в народе нелепыми увеселениями. Иначе вы воспитаете в народе не душу кроткую и терпеливую, а душу зверя, который принесёт неисчислимые беды и себе, и вам»215.

В очередной раз он обратился к читателям губернской газеты в конце августа 1915 года. «Война подвела итоги «обезбоженной» культуре, делающей душу людей свинской и лютой. Теперь все убедились, что «Чингиз-хан с телефоном» страшнее Чингиз-хана без телефона». Снова цитируется С. Булгаков: «Русская культура должна испить из своих собственных родников, а истоки культуры там же, где и находится источник всякого культа почитания святынь − в религии». В статье отмечается поворот общества к православию: «Стало легче быть православным и принадлежать Церкви, чем в недавние лихие годы. За нас уже многие стали из тех, что против нас были раньше. Война переоценила все ценности, люди начали пересматривать сокровища души и мысли. Пора, пора стать душой и телом и всем существом безраздельно на родную священную почву, углубиться в неё сердцем, чтобы понять, какие духовные богатства в ней скрываются. Многие души затосковали по родной праотеческой вере. Верят эти тоскующие души, что в православных церквах и церковках найдут они в единении с издревле православным простонародьем неисчислимое богатство духовное, которое есть вера и живое благочестие, что в этой вере и благочестии и скрывается то небесное солнце, от согревающих и освящающих лучей которого преуспевала всегда человеческая культура»216.

Именно пермский период даёт представление о Пимене-проповеднике и сложившемся к тому времени строе его мыслей. Кажется, Фёдор Достоевский говорил, что каждый человек утверждает своей жизнью какую-либо идею, и интересен и значителен бывает в зависимости от того, какова эта идея. Он сам эту идею о себе сформулировал достаточно чётко: твёрдая воля в достижении христианского идеала. Высказывание апостола Павла: «Бодрствуйте, стойте в вере!» − было дорогим его сердцу призывом. Идею деятельного и вдохновенного священнослужителя он вынес с детства и пронёс до конца жизни. Ей посвятил в 1911 году доклад во Владикавказе («Высота пастырского служения и путь приготовления к нему»). Эту идею внушал воспитанникам семинарий. Активного христианства он требовал и от общества. Именно поэтому рефрен всего его проповеднического слова − сила воли, бодрость духа, − то, что необходимо христианину для строительства своего земного отечества и для хранения веры.

«Нам и теперь, и всегда нужна бодрость души, чтобы не умирать заживо».

«Сонливость уничтожает бодрость в человеке, ослабляет его духовные силы, препятствуя им работать, развиваться и укрепляться. Закон духовной жизни таков, что силы, остающиеся без употребления, слабеют, а потом и совсем пропадают»217.

«Общество отвергает законы нравственные, правила и уставы как тяжёлые и невыносимые для современного БЕЗВОЛЬНОГО человека».

«Питомцы [в семинарии] увлекаются всем добрым, но не имеют самого главного − силы воли… Недостаточно ещё знать и любить добро: необходимо иметь силу и достигнуть его».

Ректор Пермской духовной семинарии не принадлежал к числу церковных деятелей, усилия которых были направлены на реформирование церковной жизни, кто ломал полемические копья вокруг цезаропапизма, или реформы прихода либо духовной школы. В отношении церковного устройства он был, скорее, консерватор, поскольку во главу угла ставил личное духовное совершенствование человека Церкви, в духовенстве ценил возвышенный и пламенный строй души. Реформы мало чем в этом смысле могли помочь. Тайна возвышения духа была, есть и будет камнем преткновения для жаждущих совершенства Церкви. Но деятельная натура отца Пимена не желала перед ней отступаться. В докладе, прочитанном ещё во Владикавказе, он назвал то звено, от которого зависело если не всё, то многое. Это – воспитание волевых механизмов в будущем служителе Церкви − с детства, со школьной скамьи. Возвышенность духа − удел сильных людей, безвольные же обречены на рутину, обывательство и компромисс.

Из его высказываний о судьбах России следовало, что из многих составляющих исторического процесса главной силой должна стать личность церковного подвижника. Авторитет святости на Руси исключительно высок. Поэтому, наполняя свою жизнь чистотой, самоотвержением, бодростью духа, бесстрашием перед усталостью и гонениями, новый христианский подвижник сумеет повести русский народ к благу. Он будет всегда в гуще народа, поэтому его праведную жизнь все будут видеть воочию (а это немаловажно). Именно такие руководители помогут народу подняться духовно и граждански. В силу этих убеждений епископ Пимен с воодушевлением принял в 1917 году избрание Патриарха − как именно такого подвижника – первого среди подобных! Таким подвижником он сам предстал на Семиреченской и Верненской кафедре в 1918 году.

В окружении простого народа

Познакомиться и общаться с будущим Патриархом Всея России случай представился отцу Пимену именно в Перми. Дни, проведённые архиепископом Виленским Тихоном (Беллавиным) на камских берегах, пришлись на Рождество Христово 1915 года. В Перми он остановился по дороге из Тобольска, куда был командирован Синодом для подготовки официальной канонизации святителя Иоанна Тобольского. (Дело о канонизации было осложнено и запутано тобольским епископом Варнавой.) Были и другие обстоятельства, требовавшие его заезда в Пермь. В Пермский край переместилась паства виленского владыки − тысячи беженцев из Прибалтики, которых приняла Пермь и Пермская губерния.

Начало высокой и трудной миссии Пермской губернии положила телеграмма, полученная в Перми в августе 1915 года. Комитет Её Императорского Высочества Великой Княжны Татьяны Николаевны по оказанию временной помощи пострадавшим от военных бедствий сообщил, что намерен направить в Пермский край поток беженцев Северо-Западного фронта. Самоотверженный епископ Андроник ответил, что он готов принять в монастыри епархии столько монашествующих и мирян из западных русских обителей, сколько пермские монастыри имеют насельников в настоящее время218.

В его ведении находился созданный в начале войны Епархиальный Попечительский Совет о нуждах военного времени. Совет собрался в Архиерейском доме и обсудил свои возможности. Ответственным и распорядительным лицом избрали ректора Пермской духовной семинарии. Отныне под его контролем к каждому эшелону, прибывшему на вокзал Пермь II, от Совета должны были направляться люди. На вокзале среди беженцев отыскивались лица духовного звания и монашествующие. Для них служился молебен, устраивался обед, затем священников отвозили на квартиры членов Совета, а монашествующих − на городские подворья. Каждому оказывалось содействие в окончательном устройстве. Чреда пермских священников постоянно дежурила на вокзале, имея при себе запасные Дары, чтобы оказать нужную помощь вплоть до св. причастия всем православным без исключения219.

Беженцы, собравшиеся в Пермской епархии, представляли пёструю «смесь одежд и лиц, племён, наречий, состояний». Владыка Андроник метался по огромной территории епархии, обеспечивая быт эвакуированным, организуя новые приходы; контролировал, поучал, благословлял. Архимандрит Пимен, оставаясь в Перми, брал городские заботы на себя. Возвращаясь, преосвященный Андроник присоединялся к нему в соборе, семинарии, на народных беседах и детских праздниках.

Ещё в 1886 году в Перми на Кунгурской улице епископом Ефремом к часовне Братства Стефана Великопермского была сделана пристройка. С того времени в Братском зале стали проходить религиозно-нравственные беседы для народа. Преосвященный Андроник и архимандрит Пимен были здесь «своими». В 1915 году площадь Братского зала была расширена почти вдвое. И в наше время стык пристройки хорошо заметен, − если зайти во двор и оттуда посмотреть на стену. Чтения, как и воскресные собрания Стефановского детского кружка, пользовались исключительной популярностью. Расширенный зал заполнялся до отказа. Начало объявлялось на 7 часов вечера, но уже в шесть с половиной свободных мест не оказывалось. «Мы шли на чтения, но нам говорили попадавшиеся навстречу: уже поздно, все места заняты. Действительно к семи часам яблоку негде было упасть», − рассказывали очевидцы. Такие вечера были детализацией истины, о которой буквально кричали церковные деятели: верующий народ – это реальность, особый яркий мир; он живёт в Церкви насыщенной эмоциональной жизнью и питает душу из её источников.

Очевидец продолжает:

«Владыка Андроник вошел и предложил спеть «Царю небесный»! Когда пение смолкло, на амвон поднялся ректор семинарии архимандрит Пимен. Ясно, раздельно, совершенно понятно и увлекательно рассказал об участии ангелов в служении роду человеческому. (Вечер был посвящён Небесным Силам). После этого пели a capella «Небесных воинств». А народ всё пребывал. Плотной стеной люди стояли в проходах. Некоторые на задних рядах взбирались на скамьи, на табуретки. Спереди, у амвона толпились дети − они стояли и сидели в ногах выступавших. Выступил хор семинаристов, затем уездный наблюдатель церковных школ священник Стефан Захаров поделился размышлением о преимуществах церковного воспитания. Время шло, владыка Андроник покинул зал, но народ расходиться не хотел. Что-то читали воспитанники семинарии, декламировали патриотические стихи мальчики и девочки различных школ. Наконец, отец Пимен как руководитель поднялся с места, чтобы произнести вечерние молитвы и объявить вечер оконченным. К нему стремительно протиснулась старушка и, ловя за рясу, стала упрашивать:

− Батюшка, споём ещё «О, Всепетую»!

Только к одиннадцати часам вечера Стефановский зал опустел, и участники чтений разошлись по городским окраинам220.

Часовня, многие годы после революции занятая детским садом, была возвращена Православной Церкви в 1996 году в дни празднования 600-летия преставления святителя Стефана Великопермского221. Впервые за восемьдесят лет в ней собрались ученики пермских воскресных школ. Их голоса вновь наполнили зал часовни: звучало пение тропарей и старинных кантов. С их сверстниками, может быть, прабабушками и прадедушками, общался отец Пимен в этих самых стенах, вместе с ними пел кант:

Святитель дивный и премудрый,

Великопермский наш Стефан,

Ты во святителях пречудный,

О, как ты близок грешным нам!

Известно об одном детском празднике, проходившем здесь в 1916 году, рождественском, называвшемся «Вифлеемская звезда». Праздник был задуман так, чтобы символом его стала не украшенная ёлка, а именно Вифлеемская звезда. Поэтому вместо традиционной ёлки центром праздника стала картина-декорация «Поклонение волхвов». Светилась электрическая звезда. Священник Захаров, распорядитель праздника, собрал в зале часовни несколько сот детей из церковноприходских школ Перми. После игр и концерта ребятам раздали гостинцы, одарили платьями, фартуками, рубашками, чулками и варежками. На подобных праздниках епископ Андроник и архимандрит Пимен окунались в детскую стихию: где дети, там всегда особая близость Бога и чистая радость.

Таких как они, часто обвиняли в узости сознания, отсталости и фанатизме. Епископ Пимен это знал, но если порой и мучился, то не от чувства собственной неполноценности, а от бессилия убедить, что религиозность не усредняет личность, как казалось многим, а возвышает ее. Они не обставляли тайну богообщения подчеркнутой выразительностью, поэтому не поражали воображения, а именно этого в первую очередь требовали настроения Серебряного века. Поэзия, живопись, музыка предреволюционного времени во многом отвечала на ожидания яркого, непривычного, сумрачно-гениального. Но Россия, ─ это великое море ─ вмещало и иное видение вещей, вынесенное из предания, наконец, из житейски мудрого взгляда на вещи. Именно этой России была дана радость любить «божественный свет на ликах строгих» и принимать в своё сердце богатырей духа с детски ясными и чистыми сердцами.

В 1915 году учебные занятия и экзамены завершились как вынужденная мера 2 мая. Учебный процесс при самой энергичной и продуманной распорядительности ректора не мог проходить нормально на одной трети семинарских помещений. Из 260 воспитанников лишь 120 размещались при семинарии. Остальные вынуждены были уходить на квартиры. Отец Пимен посещал эти квартиры и видел условия в них. Семинаристам приходилось ютиться на далёких окраинах в холодных комнатах, но даже там дороговизна квартир заставляла некоторых после уплаты за жильё сидеть без куска хлеба. Здания семинарии нуждались в ремонте и реконструкции. Видимо, отец ректор использовал отпуск, чтобы поставить о том вопрос в Петрограде. В конце лета 1915 года в Пермь прибыли вице-директор хозяйственного управления при синоде И.Н. Головин и синодальный архитектор В.М. Андросов. Они изучили семинарский комплекс и составили представление об объёме требуемых работ222.

В летний период ректорам духовных семинарий предписано было удовлетворить религиозные нужды запасных батальонов. Речь шла о призывниках, находившихся на обучении в губернских городах. В Перми они были расквартированы на втором этаже главного корпуса семинарии. Занятия по воинской подготовке проводились на площади между семинарией и архиерейским домом. Здесь стояли учебные чучела, ежедневно шло обучение штыковой атаке.

Для этих ратников и для лазарета, рсаположенного в здании семинарии, в семинарском храме летом проводились церковные службы. Их попеременно совершали отец ректор и его сослуживец по Урмийской миссии иеромонах Виталий (Сергеев)223, в прошлом – валаамский послушник. В Пермь он прибыл в качестве беженца в апреле 1915 года и поселился у отца Пимена. Пение и чтение на клиросе обеспечивали преподаватели семинарии. К ним присоединялись трезвенники из Стефановской часовни, кое-кто из раненых. Приходили бывшие воспитанники, случайно оказавшиеся в Перми, с ними разные люди: ветеринар, студент университета, офицер. Так складывался народный хор, певший с большим воодушевлением. Слушая его, многие не скрывали слёз. Отец Пимен убеждался: Церковь объединяет людей всех сословий! «Театрами, лекциями и разного рода развлечениями не сгладится разность между разными слоями общества. Только религиозные идеалы могут слить наш народ в одном чистом возвышенном настроении, возбудить в них одинаково благородные честнейшие стремления»224.

В один из летних дней 1915 года здравица в честь архимандрита Пимена мощно разнеслась над перекрестком городских улиц. Над толпами рокотал, подобно грозовым раскатам, бас протодиакона Матфея. Это была кульминация грандиозного шествия, организатором которых являлся ректор семинарии. – В Перми развернулось большое дело, ставшее частью общенациональной российской программы. Имя ему было трезвенническое движение.

С началом войны в России было объявлено о запрете на торговлю спиртными напитками на время мобилизации. 27 апреля 1915 года. Синод подал Николаю II доклад, в котором изложил доводы по желательности сохранения в силе повсеместного запрещения продажи спиртных напитков. Отмечалась благотворность запрета: улучшилось нравственное самочувствие народа, повысилась его трудоспособность, наблюдался рост того непобедимого христианского духа, который всегда спасал Русь. Император удовлетворил эту просьбу. На докладе он написал: «Трезвость народа – надёжная основа его мощи и благосостояния».

Масштабы пьянства именно в Пермской губернии обратили на себя внимание Николая II накануне войны. В отчёте пермского губернатора за 1912 г. говорилось о том, что в губернии пьянство достигло угрожающих размеров и влечёт за собой заметное повышение процента бракуемых воинским присутствием молодых людей, развитие хулиганства и тяжких преступлений. Причём единственно радикальной мерой борьбы с этим злом явился бы отказ правительства от казённой винной монополии. В качестве паллиативной меры предлагалось привлечь на борьбу возможно большее количество духовенства. Последнее предложение было одобрено Николаем II. Рекомендации были переданы епископу Андронику.

Пермское епархиальное общество трезвости открыл ещё прежний пермский епископ преосвященный Палладий 15 мая 1914 года. Едва прибыв в Пермь, епископ Андроник стал действовать по горячим следам правительственных предписаний. Чуть ли не в первый день приезда архимандрита Пимена он поручил ему возглавить пермских трезвенников, назначив председателем правления общества. В состав членов правления вошли управляющий казённой губернской палатой Николай Ордовский-Танаевский, действительный статский советник Павел Богородицкий, священники Н. Топорков, Ф. Долгих, заведующий пастырско-миссионерскими курсами иеромонах Марк, протодиакон Матфей Попов, инспектор семинарии Н.И. Знамировский, преподаватель Н.И. Колосов, епархиальный миссионер Андрей Куляшев, почётный гражданин Константин Макурин.

Цель трезвеннического движения под патронатом Церкви заключалась в том, чтобы пьющий человек, бросив пить, обрёл прочную религиозность и в дальнейшем не просто хранил трезвость, а оберегал в себе образ и подобие Божие. Когда движение возглавлялись яркими активными представителями трезвого образа жизни, они сами, а не только их призывы, становились кульминацией и лучшим подтверждением целей движения.

Собрания проходили еженедельно по средам в зале Стефановской часовни, летом − в семинарской столовой. При обществе собралась дружина, давшая обеты трезвой жизни. Проводился сбор подписей под прошением преосвященного Андроника на высочайшее имя о «прекращении продажи спиртных напитков навсегда». (За два года их было собрано по епархии 24.346). В Перми отец Пимен организовал нескольких масштабных трезвеннических праздников, паломничеств и вечеров. Публикуя в Пермских епархиальных ведомостях отчёт по обществу, он дополнительно представил отчёт по затратам и пояснил: «Чтобы знали люди, куда идут жертвуемые ими суммы».

Одно публичное мероприятие общества совпало с 18-ой годовщиной венчания на царство императора Николая II. По масштабам его можно сравнить разве что с первомайскими манифестациями советского времени. На специальном помосте перед кафедральным собором епископ Андроник провёл молебен. После парада войск прошло грандиозное церковно-патриотическое шествие. Трезвенники прошли с портретами императора, великого князя Николая Николаевича, цесаревича Алексея и плакатами: «Пьянство – могила семьи», «Трезвость – дитя неба», «В трезвости счастье народа». Впереди несли знамя братства, на одной стороне которого был изображён Георгий Победоносец, поражающий змия, а на другой – лики преподобных Стефана Пермского и Иоанна Крестителя со словами: «Молись, трудись и трезвись». Пел мощный хор. По ходу раздавались тысячи листков и брошюр. Весь маршрут с трезвенниками совершил губернатор области М.А. Лозино-Лозинский. Шествие прерывалось остановками, во время которых произносились короткие горячие проповеди. Архимандрит Пимен выступал с крыльца Первой Александровской гимназии. Мы приведём текст той небольшой проповеди, прозвучавшей на улицах Перми. Трудно теперь судить о силе пименовского проповеднического слова. Перед нами лишь одна его составляющая – текст. Между тем проповедь неотделима от личности говорящего, здесь важным представляется всё: интонация, жест, мимика. Сила проповеднического слова состоит и в сообразности моменту: лучшие из них вписаны во время, место и в ожидания современников.

«Есть, братие, на свете два умных народа − голландцы да бельгийцы. Живут они на той земле, которую раньше покрывало море. Трудна была борьба этих тружеников с морской стихией, которая неоднократно яростными волнами разрушала их плотины… Но с помощью Божией всё преодолела твёрдая в труде воля человека. Под влиянием её силы окрепли плотины и насыпи, отступило море, окрепла почва, ручьи и источники вошли в места, указанные им человеком. Морские растения, оставшиеся на осушенной почве, сделались для неё лучшим удобрением. И зацвели сады, и зазеленели поля, и зашумели леса, и начал благоденствовать человек там, где шумели и ревели морские волны.

Вот и у нас в России разливалось и шумело ещё недавно пьяное море. Вино, в котором русский человек думал топить своё горе и уныние, почерпнуть отраду и утешение, было на самом деле разливанным морем, источником всякого зла. Оно и располагало человека ко всякого рода порокам и преступлениям, больше − к праздности и разврату. Оно же лишало его и материального достатка, расстраивало семейное счастье, отзывалось на потомстве человека самым печальным образом; оно же отнимало у него и образ Божий, ибо пьяный человек, поистине, был подобен скоту несмысленному. Долго боролись с этим пьяным морем люди совести и разума, желавшие счастья своему народу. Оно яростно противилось всем законам, всем обычаям, всем святым обещаниям, направленным против него. И только 10 месяцев тому назад против этого поганого моря встала стена, имя ей − царское слово. И утихло море пьяное, и далеко-далеко отхлынуло оно от русского народа. Но текут к нему незаметно ядовитые ручейки, просачиваясь сквозь толщу народную и опять соблазняют слабых. Берегите, братие, царское слово о трезвости. Десять месяцев мы исполняли его, и оно нас осчастливило и укрепило и сделало способным и себя защитить, и врагу противостоять. Пусть же это слово сделается постоянным законом нашей жизни»225.

Вечером того же дня на собрании в семинарской столовой дали зароки трезвости 119 человек. Для участников собрания устроили концерт. Глядя на детей, присутствовавших на том вечере, отец Пимен убежденно произнёс: «Они станут представителями грядущей великой России».

Отец Пимен безусловно проникался и вдохновляля сутью дела, может быть и чрезмерно, если принять во внимание, что манифестации продолжались по несколько часов. Но такую концентрацию воли имели организаторы, такую энергию умели спрессовать! Вернётся ли Россия к подобным мотивам манифестаций в XXI веке?

Еще одна такая масштабная манифестация трезвенникиов прошла в 1915 году в день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Был объявлен всероссийский день трезвости. По городу колыхалось море хоругвей и национальных флагов, подняты чтимые иконы, неслись плакаты. Это шествие во имя чистой и трезвой жизни продолжалось около четырёх часов.

В отчёте по руководству трезвенническим делом отец Пимен докладывал и о своих проповедях в мастерских Пермской железной дороги. Они проводились для рабочих во время обеденного перерыва с разрешения начальника мастерских Шиманского. Когда архимандрит Пимен покидал Пермь, на проводы приходила делегация из мастерских для выражения признательности за эти посещения.

Упоминается в отчёте и борьба со сквернословием. Под его руководством полтора десятка человек занималась в течение года расклейкой по городу плакатов, обращённых к совести сквернословов226. Борьба с нецензурной бранью – особая область служения отца Пимена в Перми. Здесь они были с владыкой Андроником горячими единомышленниками, непримиримыми к этому постыдному факту русской жизни. Плакаты расклеивались в рабочих районах города с разрешения пермского губернатора. В листовках не было проповедей и пространных аргументов. Давались односложные вразумительные доводы, увы, более чем когда-либо актуальные для России теперь: «Будь осторожен в разговорах при малых детях; если ты соблазняешь их срамным словом, лучше бы тебе и не родиться». «Имя мать с почётом произноси. Срамя это святое имя, ты срамишь свою родную мать, мать Святую Церковь и мать сыру землю, которая поит и питает тебя на своей груди, вспомни, что имя матери носит Богородица». «Скверные слова исходят из скверного сердца».

Возможно, в одном из храмов современной Перми сохранилась большая икона «Взыскание погибших», заказанная для трезвеннического братства слушательницей Стефановских бесед Александрой Борисовой. В угрюмые январские дни 1916 года икону перенесли из Златоустовской церкви подворья Белогорского монастыря в Стефановскую часовню. Молебен перед ней отец ректор служил с протоиереем Николаем Пономарёвым и священником Константином Широкинским. Крестный ход в январскую стужу напомнил о радостных настроениях летних крестных ходов и паломничеств.

Пермский период в жизни отца Пимена насыщен событиями и теснящими друг друга делами. Теснота от дел как норма, как стиль, как неизбежность монашеского пути вне монастырских стен. Валиться вечером замертво от усталости, чтобы утром начинать заново. Жизнь, исполненная безумной самоотдачи, воловьего упорства, всепоглощающего чувства долга227. Но было бы неверно тип личности, подобный этому, сравнивать с паровым механизмом, бегущим по тяжёлым железным рельсам. Время молитв останавливало этот бег.

Именно здесь хотелось бы сделать небольшое отступление и обратиться к вопросу правдивости исторической биографии. Насколько возможно совпадение авторского видения и реального исторического персонажа? Возможно, ответ находится у русского философа, современника епископа Пимена, Льва Шестова: «Чтобы увидеть истинными людей, слабым и грубым намёком на которых является наша обыденная действительность, нужны не метод и логика, не нивелирующий разум. Нужен подъём души, нужна именно способность избавиться от метода… нужен порыв, восхищение. Когда Диоген сказал Платону: льва я вижу, но львиности я не вижу, Платон ему ответил: у тебя есть глаз, чтобы видеть льва, но нет органа, чтобы видеть львиность»228. Соответственно, и биография открывает правду по великому сочувствию к изображаемому лицу. Тем не менее, сказанное не умаляет роли документы, факта и трезвого взгляда на вещи.

И в наши дни недолгий путь от бывшей Пермской духовной семинарии по набережной Камы приводит к речному вокзалу. 17 июня 1916 года в пять часов вечера отсюда отошёл пароход общества «Кавказ и Меркурий» под названием «Матрона». На нём находилась группа паломников-трезвенников в количестве 90 человек. Вместе с диаконом Пермской духовной семинарии в поездку отправились её ректор и настоятель Петропавловского собора города Перми протоиерей Александр Анисимов. Предстояло рано утром сойти на пристани Еловой Осинского уезда, а затем пройти семь вёрст до Фаворской пустыни. Здесь готовилось освящение огромного поклонного креста в память о воинах, погибших в германской войне. Июньские закаты на севере бывают холодными, особенно среди водных просторов, но вечером все пассажиры собрались на палубе. Высокий русобородый архимандрит совершал заупокойное всенощное бдение. Он произнёс слово о необходимости поминовения тех, кто ушёл за грань земного бытия. Возможно отзвуки того всенощного и голос, звучавший на палубе, остались над камскими просторами. Если Творец задумал вещественный мир, то не для того ли, чтобы материя хранила в своих неведомых структурах отпечатки подобных событий?

Наутро колонна под зелёным флагом трезвеннического движения направилась от пристани к пустыни. Пение не прерывалось ни на минуту, и витал дух радости. Им навстречу двигался монастырский крестный ход и паломники пятнадцати приходов Осинского уезда. К празднику присоединился прибывший по железной дороге епископ Андроник.

Возле обители стояла гора Фавор, высокая, с крутыми склонами, окружённая густым лесом, похожая на громадную копну сена. На вершине, к которой вело 300 ступеней, виднелась часовня, и рос вековой дуб. Рядом и был установлен семиметровый крест-памятник воинам, убитым на войне. В тот день прозвучала проповедь обоих пермских златоустов и святителя уже будущей эпохи, в то время настоятеля Фаворской пустыни архимандрита Ювеналия (Килина)229. «Страдания и скорби очищают и приносят пользу только тогда, когда соединяются с верой в Распятого Спасителя» − слово на эту тему отец ректор произнес вечером у подножия поклонного креста. В утренней проповеди в Преображенском соборе он показал силу настоящего христианина пред Богом и людьми в любых обстоятельствах.

Монастырский фотограф, осветив всех магниевой вспышкой, сделал большой групповой снимок230. Возможно, он ещё найдётся в коллекции какого-нибудь уральского краеведческого музея. На этом снимке будущие священномученики преосвященные Пимен (Белоликов) и Андроник (Никольский) находятся рядом.

Рука об руку с преосвященным Андроником

Епископ Андроник был широко известен в России как страстный защитник монархии и идей Союза Русского Народа. Его беспокойство рождало чувство неуюта у современников, лишенных дара предчувствия грядущих бедствий. Маленького ростом, слабого здоровьем епископа Андроника отличала абсолютная преданность епископскому делу. Андроник – сам для себя − «плевок», тогда как «есть одна святыня − Церковь», вступил на Пермскую кафедру незадолго до назначения в Пермь архимандрита Пимена. Указом от 30 июля 1914 года его перевели из Омской епархии. На территории нынешнего Казахстана он служил недолго − разъезды на огромные расстояния вдоль Иртыша по переселенческим сёлам, зачастую без келейника, в короткое время надорвали его физические силы. В Сибири ему искренне не хватало святынь. Оттуда в Новгород Великий он писал: «Счастливы Вы у святынь дивных. А я здесь зубами буду щелкать»231. Потребность в святынях, такая же насущная как для других пища и питьё, наводят на мысль о наличии двух радикально различных типов устройства человека, одним из которых и был преосвященный Андроник. Наверное, поэтому пермское духовенство встретило преосвященного Андроника настороженно, опасались фанатической ревности в делах. Отчасти и поэтому пермский епископ дорожил сотрудничеством с архимандритом Пименом.

Общеизвестно, что Пермская епархия в 1915–1916 годах пережила церковно-религиозный подъём. Здесь строились храмы, открывались новые приходы, отмечалось пробуждение и обновление религиозности. В должности ректора Пермской духовной семинарии с ноября 1914 по июль 1916 года архимандрит Пимен не только тесно соприкасался с пермским епископом по делам службы, но, главное, был принят в сердце Андроника как человек одного с ним духа. Жизнь обоих не расходилась с золотыми словами проповеди и данными обетами. Оба являлись горячими патриотами дорогого отечества − России. Место, где лежат останки пермского святителя до сих пор не найдено, но в летопись российской истории начала гонений на Церковь вошли его слова: «Радуюсь быть судимым за Христа и Церковь. Вы дорого стоите, а моя жизнь − плевок. Контрреволюция, политика − не моё дело, ибо погибшая Россия не спасётся в нашей взаимной грызне от отчаянности. Но церковное дело − святыня моя. Всех всюду зовя, отлучаю, анафематствую восстающих на Христа и посягающих на Церковь»232. Поспешный расстрел Андроника первоначальной полууголовной советской властью Перми опередил крайнюю меру церковного сопротивления, на которую владыка был готов и о которой предупреждал − интердикт, т.е. запрет по епархии на совершение таинств, богослужений и треб.

Судьба преосвященного Андроника Пермского известна многим. Но малоизвестно о братском чувстве, соединявшем его и епископа Семиреченского Пимена. Роднило их упорное, стойкое несение монашеских обетов, оба не знали в жизни другого − только Церковь, изо дня в день. Наверное, закономерно, что много общего было в причинах, обстоятельствах и деталях их гибели. В том и другом случае гибель окутана легендами и густой завесой тайны. То, что доподлинно известно, достойно мартирологов первых христианских мучеников.

Зная обо всём этом, трудно было отказаться от надежды найти фотоснимок, где оба святителя находились бы рядом. О том, как составлялась визуальная летопись жизни епископа Пимена, наверное, можно написать повесть наподобие тех, которые принадлежали известному Ираклию Андроникову. Такой снимок удалось найти! В 1995 году для этого пришлось встать после всенощной у дверей Троицкого кафедрального собора Перми и обращаться к каждому человеку преклонных лет. Но только полтора года спустя, – это случилось во второй приезд в Пермь – во время службы в том же соборе кто-то спросил:

− Не Вы ли тогда спрашивали? Кое-что нашлось!

С дочерью известного пермского протоиерея Ахидова мы поднялись по лестнице старого деревянного дома. Здесь жила женщина крайне преклонных лет, однажды даже видевшая ректора Пермской духовной семинарии архимандрита Пимена. Девяностолетняя женщина достала большой фотоснимок, наклеенный на картон. На нём архимандрит Пимен и епископ Андроник были рядом. Фотоснимок, был сделан в семинарии по случаю проводов ректора Пермской духовной семинарии.

Прощание с Пермью

В начале 1916 года преосвящённый Андроник стал добиваться для Пермской епархии второго епископа. Обширный край насчитывал 481 приход, 13 монастырей, 1,5 млн. православных христиан233. Предстоящая российская реформа церковно-приходской жизни требовала усиленного попечения над духовенством, большинство из которого не имело богословского образования. В уездах насчитывалось свыше ста тысяч старообрядцев, такое же количество мусульман, около 20 тысяч язычников, три тысячи католиков и лютеран. Это создавало дополнительные трудности в управлении епархией.

Пермское викариатство должно было охватить два уезда − Соликамский и Чердынский. Викарию предстояло поселиться в Соликамском мужском монастыре на правах его настоятеля, получать от монастыря квартиру, стол, двух келейников, выезд, но чаще викарий должен был находиться в Перми – на время частых отлучек епископа Андроника.

Помощником себе в этой роли преосвященный мечтал видеть архимандрита Пимена, но до Перми доходили слухи о его предстоящем возвращении в Персию. Действительно, 7 июля 1916 года вышел указ о назначении архимандрита Пимена начальником Урмийской духовной миссии с возведением в сан епископа Салмасского. сё это время велась переписка МИДа, канцелярии наместника Кавказа и Синода о необходимости замены прежнего начальника Урмийской Миссии епископа Сергия. В секретном письме министра иностранных дел С.Д. Сазонова обер-прокурору А.Н. Волжину вопрос решался окончательно: «Имею честь уведомить, что предположение св. Синода о перемещении епископа Салмасского Сергия на епископскую кафедру внутри Империи и о возведении в сан епископа Салмасского Архимандрита Пимена вполне отвечает пожеланиям вверенного мне ведомства»234.

Удаляемого из Урмии епископа Сергия наметили в Соликамск. В Петрограде он был снабжен инструкциями по управлению Соликамской епархией. Но душа у миссионера к новому месту не лежала. Назначение преосвященный Сергий принял с обидой, как незаслуженное понижение. В Пермский край он… не поехал. Его оставили в покое, предоставив длительный отпуск. Вместо архимандрита Пимена на должность ректора семинарии вступил смотритель Балашовского духовного училища архимандрит Феофан (Ильменский). Именно его 26 февраля 1917 года поставили викарием Соликамским и Чардынским, вручив исторический посох св. Стефана Великопермского. После гибели епископа Андроника он принял дела всей епархии, а в декабре 1918 г., при отступлении большевиков из Перми, погиб мученической смертью.

В середине июня 1916 года в Перми стояла сильная жара, и часто гремели грозы, сопровождаемые ливнями, они оживляли городскую растительность и нивы за городом. В один из таких дней в Перми проездом побывал первый викарий Петроградской епархии епископ Вениамин (Казанский), в скором будущем – первый, избранный голосованием, митрополит Петроградский. Он возвращался из Сибири, где проходили торжества прославления святителя Иоанна Тобольского. Преосвященный Андроник на тот момент отсутствовал, поэтому встречал гостя архимандрит Пимен. В его сопровождении епископ Вениамин побывал в кафедральном соборе, прошёл по корпусам духовной семинарии, заехал в духовное мужское училище. На квартире ректора, в ожидании поезда235, приветливый и общительный епископ Вениамин поделился впечатлениями о прошедшем прославлении, а вечером продолжил путь в Петроград. В отсутствие управляющего епархией отец Пимен неоднократно оказывал приём архиереям, заезжавшим в Пермь. Накануне, 1 июня 1916 г., ему довелось вместе с благочинным градо-пермских церквей протоиереем Иоанном Пьянковым и настоятелем пермского кафедрального собора митрофорным протоиереем Александром Воскресенским встречать на пристани епископа Псковского Евсевия (Гроздова). Псковский владыка направлялся на те же тобольские торжества. Отец ректор посвятил ему день: показывал семинарскую церковь, возил на архиерейскую дачу в Курье, вечером провожал на железнодорожный вокзал236. Точно также принимался челябинский преосвященный Гавриил (Воеводин)237.

Судя по всему, отец Пимен легко сходился с людьми, умел находить точки соприкосновения с теми, кто был у него в подчинении, равно как и с теми, кому подчинялся. Именно от него исходила инициатива на 330-летний юбилей Киевской духовной академии собрать у себя за праздничным столом выпускников академии, живших в Перми. Это были: кафедральный протоиерей А.А. Воскресенский, преподаватели духовной семинарии М.М. Соколов, Д.И. Плетнёв, Н.И. Колосов и преподаватель женского епархиального училища Е.Д. Харин. Официальные торжества, к которым Киевская духовная академия готовилась около 10 лет, были отложены до мирного времени. Тем не менее, 15 октября 1915 года в Перми была составлена телеграмма ректору академии епископу Василию (Богдашевскому): «Служащие в Перми питомцы Киевской духовной академии, с благодарностью и сыновней любовью вспоминая дорогую Almam Matrem, сердечно приветствуем со славным трёхвековым юбилеем и молитвенно желаем процветания на новые веки веков»238.

С железнодорожным билетом на руках архимандрит Пимен возглавил дальнее паломничество. В народном окружении, вместе с духовенством он прибыл в село Кольцово, где ежегодно отмечался «летний Никола». Местночтимая чудотворная икона святителя Николая Мирликийского чудотворца переносилась в Кольцово из Верхних Муллов. Паломники имели возможность услышать в тот день сразу трёх проповедников, ставших легендой будущих дней: преосвященного Андроника, Николая Знамировского (в будущем − архиепископа Стефана) и архимандрита Пимена, отбывавшего в Петроград на хиротонию во епископа Салмасского.

Последняя пермская проповедь была о святынях православной Руси. «Если мы отнесёмся небрежно к святыням, данным нам от Бога для утверждения в вере, то мы можем и потерять их; Бог их от нас скроет, как некогда иудеи потеряли ковчег Завета: за их отступление от веры, маловерие Бог скрыл от них Ковчег Завета. Не стало у них святыни и святилища. Будем хранить их, как предок здешний Илья Кольцов… да, братие, молитва охраняет святыню, она до неба достаёт, Царство Небесное открывает, делает нас сильными. Держитесь, братие, этого средства, дорожите этим оружием»239. Приведенные слова о. Пимена становятся до боли актуальными уже для наших дней начала XXI века в отношении другой святыни ─ месту погребения самого священномученика Пимена, сокрытого от нас несмотря на многолетние поиски.

В дождливые, почти осенние дни конца июля, сменившие июньскую жару, в Перми проходили проводы. Прощальное чествование во всех его фазах отвечало традициям времени, но в нём присутствовало и нечто большее, особая интонация, которая заставила епископа Пимена через месяц по дороге в Персию сделать крюк и заехать в Пермь.

Начало положил персонал лазарета во главе с врачом В.А. Куренбиным и надзирательницей лазарета Марией Петровной Воробьёвой. Медперсонал чествовал отца ректора вместе с попечительным комитетом и дамским кружком при лазарете. Было устроено прощальное чаепитие. В атмосфере, исполненной доброжелательности, сочувствия и симпатии, отец Пимен делился рассказами из восточной жизни, внимал добрым пожеланиям на предстоящую дорогу. Продолжение последовало в семинарской церкви на воскресной литургии. Собралось множество людей из разных социальных слоёв, среди них − губернатор М.А. Лозино-Лозинский, вице-губернатор Н.Н. Максимович. Пимен просил молитв за него: « в Персии ему предстоит почти в одиночку идти на крепость зла».

В тот же день, вечером, он провёл последнюю беседу в Братской часовне. Простые люди, приходившие сюда на просветительские беседы, переживали неподдельную душевную драму. Настолько они умели привязываться к священникам и дорожить ими! После того как мальчик по фамилии Белозерский из детского Стефановского кружка прочитал стихи, посвященные о. Пимену, «рыдали буквально все». До нашего времени в одной семье сохранилась явно детская поделка: бумажный цветной крест «Голгофа», наклеенный на шёлковую голубую ленту. Возможно, епископ хранил его с момента того прощания. В 1918 году, находясь за тысячи километров от Перми, он подарил распятие на голубом шёлке девочке из такого же детского кружка, устроенного им в городе Верном (Алма-Ате).

Кульминацией стал вторник 26 июля 1916 года. В 3 часа дня, в духовную семинарию съехалось пермское духовенство, пожелавшее проститься. Длинной лентой священники встали посреди семинарского храма. Их возглавил настоятель кафедрального собора протоиерей Александр Воскресенский. Прибыли и друзья архимандрита Пимена из монашествующих: настоятель Белогорского монастыря архимандрит Варлаам (Коноплёв) и Фаворского монастыря – архимандрит Ювеналий (Килин). Добрые чувства отца ректора к ним можно было понять. В отношениях с пермскими церковными деятелями не всё складывалось гладко: настоятель подворья Белогорского монастыря в Перми известный игумен Серафим (Кузнецов) проигнорировал церемонию прощания. Слово преосвященного Андроника на этих проводах он всё же напечатал в редактируемом им журнале «Голос долга», не пожелав при этом указать, где и по какому поводу оно произносилось. По какой-то непонятной по своим истокам антипатии он ни разу не опубликовал ничего из написанного либо сказанного отцом Пименом в пермское двухлетие.

Епископ Андроник провожал отца Пимена напутствием, в котором подчеркивал, что епископ − не просто церковный администратор: «Кроме совершенной чистоты, духовной и телесной, потребной для епископского сана, по той же идее Церкви нужно ему всесовершенное, безусловное, безграничное посвящение себя Церкви»240. От корпорации семинарии и почитателей-мирян он вручил отцу Пимену архиерейский жезл, а от братства трезвости − «Чиновник архиерейского богослужения». От себя лично он преподнес панагию, которую ему самому преподнесли в 1908 году в Новгороде в дни его епископской хиротонии241.

Именно с этой панагией на груди епископ Пимен предстаёт на известном фотоснимке, сделанном в городе Верном незадолго до расстрела.

Чредой выходили разные люди со словами благодарности и добрыми пожеланиями. Епископ Андроник, признался, что именно ректора, а не кого-то другого хотелось ему видеть в числе ближайших сотрудников в Чердынском и Соликамском уезде в архиерейском сане, чего, однако, не судил Господь.

Очевидцы проводов были свидетелями минуты, в которую отец архимандрит, мужественный человек, всю сознательную жизнь закалявший волю и призывавший к тому других, замолчал, пытаясь совладеть с комом, подступившим к горлу. Слёзы появились на глазах епископа Андроника. Началось прощание, и многие подходили и земно кланялись отцу ректору.

Оставшись с о. Пименом с глазу на глаз, епископ Андроник, возможно, советовал то, что писал в письме архимандриту Алексию (Симанскому) перед его хиротонией:

– Молитесь Богу во время хиротонии о том, что Вам более всего нужно бы получить от Бога на прохождение архиерейского служения. И дастся Вам. По многим опытам хиротоний говорю о сем242!

Вечером 26 июля 1916 года многочисленные пермские почитатели архимандрита собрались на вокзале. Со ступеней вагона он благословлял их. Все, кто оказался на перроне, даже незнакомые люди, поддавшись общему настроению, склонили головы. Забегая вперёд, добавим, что Перми ещё доведётся увидеть Пимена в епископской мантии, чтобы затем окончательно проститься навсегда.

На память о светлых пермских годах остались фотоснимки, блокнот, отделанный ониксом с именами сотрудников лазарета, несколько дарственных адресов в нарядных папках и много икон, главным образом небольших, − на молитвенную память от простых пермяков. «Он был истинным пастырем, был бессребреником, помогал направо и налево. Получая по должности ректора солидное содержание, о. Пимен не имел средств выехать в Петроград и, как нам известно, правление духовной семинарии выдало ему потребную сумму на поездку взаимообразно», – отозвалась напоследок печать.

Отец Пимен ещё собирался в дорогу, когда владыка Андроник докладывал в Петроград: «Бывший ректор Пермской духовной семинарии архимандрит Пимен, с отменным плодотворным усердием проходя в течение почти двух лет должность ректора, вместе с тем с высоким усердием относился и ко всем духовным требованиям, вызванным военным временем. Помещающийся в семинарии военный лазарет до 200 душ всегда был под его ближайшим пастырским отеческим вниманием. Во всякое благопотребное время он усердно вёл духовные и патриотические беседы с солдатами и ранеными и расквартированными в здании семинарии, с воодушевлением провожая их на позиции. Неустанным руководителем духовных чтений и бесед с народом был он и в Братском зале, теперь вдвое расширенном и переполненном слушателями. Постоянно принимал самое деятельное участие и во всех, устрояемых мною народных богомолениях и паломничествах, предпринимая путешествия на далёкие расстояния и всех воодушевляя. Всем описанным он снискал народную любовь и уважение. Свидетельствуя о сем, долгом своим почитаю представить св. Синоду, не благоугодно ли будет во внимание к таким заслугам архимандрита Пимена по обстоятельствам военного времени наградить его причислением к ордену св. Владимира 3-й степени»243.

К письму был приложен длинный перечень его должностей в Перми244. По существовавшему порядку продвижения подобных прошений Император Николай Второй поставил на рапорте обязательную в таких случаях собственноручную резолюцию: «Согласен». Ордену св. Владимира 3-й степени епископ Пимен был сопричислен «за отлично-усердное служение его церкви Божией» указом от 2 октября 1916 года.

Эпизоды расставания с Пермью оставляют впечатление особой грусти, будто предчувствие грядущих бед уже витало над всеми. Мало где найдётся другая хроника красных злодеяний, подобная той, которой отмечен приход к власти большевиков в Пермском крае. За время красного террора в Пермской епархии погибло 3 епископа, 10 протоиереев, 44 священника, 6 диаконов, 4 псаломщика, 44 монашествуюших, десятки деятелей земства и Союза Русского Народа, врачей − мужчин и женщин. В ночь с 30 на 31 мая 1918 г. в Перми был тайно расстрелян великий князь Михаил Александрович Романов. Погибли упоминавшиеся нами протоиереи: Иоанн Пьянков, Иаков Шестаков, священник Пермской Слудской церкви Константин Широкинский. Последний был расстрелян как заложник. Благочинный городских церквей протоиерей Иоанн Пьянков несколько погружался в ледяную камскую воду. Протоиерей Иаков Шестаков попался красноармейцам по дороге из Перми в Хохловку, куда он отправился за хлебом. В главном семинарском корпусе, по рассказам старожилов, на какое-то время обосновалась Пермская Губчека, приспособившая семинарский сад в место расстрелов. В числе тех, кто попал под колесо красного террора, были воспитанники архимандрита Пимена − бывшие пермские семинаристы. Возможно, образ наставника и возвышенные слова из тех, которые он так часто произносил перед ними, внедрившись в невидимые вместилища сердец, поддержали их в страшных испытаниях.

В мае 1996 года во время торжеств по случаю 600-летия преставления святителя Стефана Великопермского город Пермь посетил Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. В корпусах семинарии ещё располагалось Высшее Инженерно-Командное училище ракетных войск имени маршала В.И. Чуйкова. Святейшего Патриарха пригласили освятить в нём молельню. Он выступил перед курсантами и говорил о том, что училище – преемник Высшего Артиллерийского Михайловского училища, что небесной покровительницей артиллеристов в России считалась святая великомученика Варвара. Видимо, В группе, сопровождавшей Алексия II, мы прошли через проходную училища, бывшую семинарскую баню, и вступили во двор. Узкие коридоры первого этажа, высокие двери классных комнат, ректорского кабинета, гардеробной. Сохранилась даже мраморная лестница, ведущая на второй этаж к семинарскому храму, ныне – залу дипломного проектирования. Шёл ремонт, и представить церковью пустой зал, воссоздать момент из семинарской хроники было нетрудно: «Торжественно идёт служба. Мощное величавое пение, масса света от свечей, клубы фимиама. Маститый протодиакон проникновенно, истово крестясь и низко кланяясь, возглашает:

– О, еже подати силу и крепость христолюбивому воинству нашему. О, еже низложити супостат, на ны восставшия. Воины же наша, на поле брани от врагов раны приимшия, скоро воздвигни.

В порядке выходит духовенство на середину храма. Во главе архимандрит Пимен. Золотое облачение, золотая митра. Несколько диаконов несут высокие свечи. И вся церковь громкогласно от всего сердца поёт:

– Величаем, величаем Тя, Живодавче Христе.

Жаркая, горячая молитва в обстановке, где так много света, любви, мира и единения»245.

ГЛАВА 7. ЕПИСКОП САЛМАССКИЙ

Епископская хиротония

Особенной атмосферой, проникновенностью обряда епископские хиротонии привлекали множество зрителей. Так было, когда в высшую степень священства посвящался архимандрит Пимен. Это произошло в праздник Преображения Господня 6 августа 1916 года в Казанском соборе Петрограда.

Накануне состоялся чин наречения. Петроградские репортёры, проникшие в зал заседаний Святейшего Правительствующего Синода, отмечали, что собралось много публики и что традиционная речь посвящаемого была очень искренней246.

Чин проходил в установленном порядке. За стол сели члены Синода − в небесно-голубых мантиях митрополиты, епископы − лиловых мантиях. За особым столом находились обер-прокурор синода А.Н. Волжин247, товарищ обер-прокурора Н.Ч. Зайончковский и управляющий канцелярией П.В. Гурьев. Первенствующий митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) надел епитрахиль, омофор, и поручи. В зал впустили певчих и с ними всех желавших быть свидетелями момента. Это была многочисленная родня главного участника события: большие семьи братьев Орнатских – настоятеля Казанского собора протоиерея Философа и священника Иоанновского монастыря на Карповке протоиерея Иоанна. Из Киева приехал молодой профессор Киевской духовной академии Василий Захариевич Белоликов.

Двери в алтарь домовой синодской церкви открылись, и оттуда вышли два архимандрита в мантиях − Мелхиседек248 и Геннадий249. С крестом на блюде прошёл ключарь, следом − протодиакон, за ним иподиакон, державший в руках чашу со святой водой. Завершали процессию два протоиерея. Помолившись перед иконой и поклонившись членам Синода, протоиереи вернулись в алтарь и вывели отца Пимена. Он встал между ними напротив стола, за которым сидели члены Синода и, поклонившись, взял у каждого благословение. А.Н. Волжин зачитал указ: «Честнейший отец Архимандрит Пимен, Всепресветлейший и Самодержавнейший Великий Государь Император Самодержец Всероссийский именем своего Величества указом повелевает и Святейший Правительствующий Всероссийский Синод благословляет вашу святыню быть Епископом…» В ответ нарекаемый произнёс: «Понеже Всепресветлейший и Самодержавнейший Великий Государь Император Самодержец Всероссийский повелел произвести, и Светлейший Правительствующий Всероссийский Синод судили мне достойна быти в таковую службу, благодарю и приемлю и нимало вопреки глаголю».

Епископы пропели молитвы, после этого будущий епископ произнес речь. По её окончании епископы посадили его в свой круг. Хор грянул многолетие. Отец архимандрит вновь встал и поклонился всем. Чин завершился после того, как старейший по хиротонии – митрополит Киевский Владимир окропил его святой водой и благословил крестом.

Известная истина, что мир тесен, приложима была к русскому церковному миру того времени в полной мере. Лица, пересекаясь в нём однажды, рано или поздно встречались вновь. Так было и в данном случае. Четверть века тому назад, 3 сентября 1890 года, молодой епископ Старорусский Владимир (Богоявленский), совершая поездку по Новгородской епархии, посетил дом благочинного отца Захарии Белоликова. Редкий дар − святительское благословение, столь необычный для череповецкой глубинки, приняли все домочадцы белоликовского дома. Петя Белоликов мог заметить тогда угловатость в движениях и застенчивость епископа Владимира, необычную для его высокого положения. Она и сейчас не была ни для кого секретом.

Речь, которую произносил кандидат в епископы в зале Синода, обязательно печаталась в «Церковных Ведомостях». На этот раз она была построена как биография-исповедь и запомнилась критическим отношением к собственному миссионерскому прошлому. «О, как бы хотел я забыть эти ошибки самоуверенности и преувеличенной самооценки. Но хорошо, что я не могу забыть этого! Да послужит мне пережитое спасительным уроком на будущее»250.

Вторым примечательным моментом речи было обращение к идеальным побужденям людей и роковом для судеб России дефиците высших мотивов в делах и стремлениях современников. Они «то вышучивают, то своеобразно поверхностно истолковывают серьёзные и высокие по своему смыслу понятия: патриотизм, свобода, гуманность, воздержание, трезвость, честность, законность».

Наконец, отец Пимен коснулся положения епископа в русском обществе. Очевидно отторжение общества от личности епископа. В его адрес посылаются обвинения в фанатизме, узости и отсталости. Многие увлечены поверхностным пониманием христианских истин и не хотят замечать, что слово епископа располагает их серьёзно относиться к земной жизни. В нём видят только противника своему своеволию, и, как неприятель желал бы уничтожить офицеров вражеского воинства и для этого направляет на них свою разрушительную силу, так и противники Церкви не хотят щадить епископов251.

Эти слова теперь воспринимаются как пророчество о грядущем, публично высказанное в то время.

Речь завершалась словами надежды, так как перед бывшим пермским ректором стояла его путеводная звезда – православная Пермь. Многолюдье собраний в Стефановской часовне, грандиозные крестные ходы по улицам Перми, толпы паломников к святыням Пермского края.

На следующий день нареченный вышел на середину Казанского собора и, встав перед орлецом, на вопрос: «Чесо ради пришел еси, и от нашея мерности чесого просиши?» отвечал: «Хиротонию архиерейской благодати, преосвященнейшие», а на вопрос: «И како веруеши?», – читал Символ Веры.

В алтаре в тот момент находились митрополит Киевский Владимир и митрополит Петроградский Питирим; архиепископы Иаков Казанский, Вениамин Симбирский; епископы Димитрий Рязанский, Василий Черниговский, Иннокентий, бывший Полоцкий – председатель Миссионерского Совета, Варнава Велетский и Дибарский (Сербия), Илия Урмийский и Супурганский, Алексий Великоустюжский, Вениамин Гдовский252. Эти архиереи возложили руки на голову архимандрита Пимена, передавая благодать, непрерывно восходившую по цепочке столетий к первым апостолам – ученикам Христа.

Когда литургия и чин освящения плодов подошли к концу, митрополит Владимир вышел с епископом Пименом на амвон и вручил ему посох − символ епископской власти. Он рассказал о христианах Персии, хорошо представляя себе бедственное положение дел бывших несториан253.

И вот всё это предстоит тебе, как начальнику миссии, собрать воедино, восстановить, привести в порядок, благонастроить, благоустроить.

Воздев руки, митрополит Владимир произнёс молитву об укреплении сил епископа Салмасского, после чего служба подошла к концу, и новый русский архиерей, оставшись один на амвоне, в первый раз преподал святительское благословение.

Людмила Николаевна Орнатская писала в воспоминаниях: «Мы с Василием Ивановичем254 поехали в Синод, чтобы присутствовать на церемонии наречения, но в ту комнату, где это происходило, меня не допустили, как женщину. Я могла только смотреть из соседней комнаты. Там за длинным столом сидело человек 20 архипастырей, которые по прочтении указа, стали поздравлять новонаречённого, причём он должен был подойти и облобызаться с каждым из них, но не в том порядке, в котором они сидели, а в порядке иерархической лестницы, ими занимаемой, так что новонаречённому Владыке пришлось перебегать с одного конца стола на другой, и надо только удивляться, как он не перепутал порядка и не нанёс этим оскорбления никому из присутствовавших. А на следующий день церемония происходила в Казанском соборе, и мы оба присутствовали там. Новопосвящённый Владыка рассказывал потом, что в то время как совершался этот обряд и митрополит возложил руки на его голову, а он, коленопреклонённый, стоял перед престолом, он ощутил на себе благодать Божию, почувствовал какое-то особенное спокойствие и мир на душе»255.

В те дни епископ Салмасский оказался в центре общественного внимания. Он встречался и имел долгую беседу с председателем Совета министров и одновременно министром иностранных дел Б.В. Штюрмером256. Не обошла тему Урмии церковная газета «Колокол». В двух номерах была напечатана объёмная статья епископа Пимена о Русской духовной миссии в Урмии257.

30 августа 1916 года, в день памяти переноса мощей святого благоверного князя Александра Невского, преосвященный Пимен Салмасский, оставаясь по служебной необходимости в Петрограде, имел возможность принять участие в торжествах. По традиции в Александро-Невскую Лавру стекалось духовенство и причт всех александроневских столичных храмов. (В Петрограде насчитывался 51 храм во имя святого Александра Невского, 10 часовен и 13 приделов в его память). Из Исаакиевского собора принесли петровский образ Спаса Нерукотворного, из Казанского собора − чудотворную икону Казанской Божией Матери. Шествие возглавил епископ Гдовский Вениамин (Казанский). Он шёл по Невскому проспекту, окружённый чуть ли не полусотней священников, облачённых в белые «александровские» ризы. Золоту и серебру шитья священнических одежд не уступали парадные мундиры чиновников высшего эшелона: градоначальника Оболенского, сенатора Чаплинского, церемониймейстера высочайшего двора Юрьева. В конце Невского проспекта у лаврских врат процессию встретил митрополит Петроградский Питирим со старшей братией Лавры и епископами, среди которых стоял Пимен Салмасский.

В первых числах августа в Петроград из Урмии прибыл удручённый непониманием и непризнанием бывший начальник Урмийской миссии епископ Сергий. По сообщениям в печати, он сделал доклад о состоянии Урмийской миссии и имел свидание с архимандритом Пименом258. Встреча эта была, скорее всего, короткой и деловой. Отец Пимен был слишком погружён в переживания предстоящей хиротонии, а бывший начальник Урмийской миссии слишком подавлен, чтобы вспомнить былые распри и придавать значение моменту встречи. Можно с уверенностью сказать: он не сомневался в том, что отец Пимен не был повинен в его смещении, не способствовал тому и не праздновал в душе победы над своим многолетним оппонентом.

В Петрограде епископ Пимен провёл весь август 1916 года. Он дожидался одобрения Государственным Советом и Думой закона о выделении из средств казначейства дополнительных 15 тысяч рублей на содержание миссии. Располагая временем, он совершил поездку в город своей юности Новгород Великий. Свидетельство тому: книга отзывов посетителей Новгородского музея древностей, в котором имеется запись: «Весьма утешен, что древности земли новгородской так заботливо охраняются. Дай Бог процветания древлехранилищу. Епископ Салмасский Пимен, 1916, 11 августа».

Прощание с Петроградом произошло 2 сентября 1916 года. Следом из Кабинета Его Императорского Величества в Урмию было выслано почтой полное архиерейское облачение – пять ящиков. Облачение было пожаловано по письменному прошению епископа Пимена от 31 августа 1916 года на имя Его Императорского Величества «по бывшим примерам». Вместе с Пименом в Урмию возвращался сотрудник миссии иеромонах Виталий, служивший в последнее время военным священником в Луге.

Дорога из Петрограда до приграничной Джульфы занимала ровно неделю, но в Урмию епископ прибыл только 30 сентября 1916 года. Известно, что в Тифлисе у него были встречи с наместником Кавказа великим князем Николаем Николаевичем. И все же, не мог ли епископ сделать крюк и заехать в Пермь? Возвращаться не стоит туда, где оставляешь разочарования, горечь и сознание совершенных ошибок. В таких случаях необходимо идти не оглядываясь, преодолев тяжкий груз прошлого. С Пермью всё было иначе. Пермский период жизни был счастливой порой; всё, что поручалось преосвященным Андроником, успешно выполнялось. Если в известной пушкинской строке «где я страдал, где я любил, где сердце я похоронил» услышать не любовную драму, а светлую печаль самоотдачи, то она будет замечательным образом относиться к владыке Пимену и его привязанности к Перми.

По дороге в Персию он действительно заехал в Пермь! Губернская хроника сообщила, что 4 сентября 1916 года, в воскресенье вечером переполненный зал братства святителя Стефана Пермского посетил и держал слово преосвященнейший Пимен, епископ Салмасский. Всё тот же златоуст Николай Иванович Знамировский приветствовал его. Через день, 6 сентября 1916 года, гость совершил раннюю литургию в семинарской Иоанно-Богословской церкви, а затем отслужил заупокойную литию. − В те дни в Пермь пришло известие о гибели на фронте прапорщиков Дмитрия Посохина и Алексея Катаева, выпускников Пермской духовной семинарии 1915 года. Это были его дорогие воспитанники. А на праздник Рождества Богородицы, 8 сентября, преосвященный Андроник предоставил собрату кафедральный собор. Здесь, за праздничным богослужением, епископ Салмасский совершил первую диаконскую хиротонию. В диаконы посвящался Николай Мухин, сын пермского священника, окончивший в 1916 году пермские миссионерские курсы им. Иоанна Кронштадтского259. Через год преосвященный Андроник рукоположит диакона Николая Мухина во иереи . Во время гражданской войны отец Николай сумеет уйти с белыми в Сибирь, затем будет много лет служить в Харбинской епархии, а в 1955 году. вернётся в СССР.

Вечером 8 сентября 1916 года оба святителя взошли по трапу на пароход «Харитина». Один последовал до Казани и далее через Москву на Кавказ, другой рано утром высадился на пристани Елово, чтобы несколько дней провести в Фаворской пустыни. Ранним утром на палубе они простятся, чтобы уже никогда не увидеться на земле. На Пасху 1918 года владыка Андроник напишет всем добрым знакомым открытки, но не получит ответа ни от кого. Из последующих глав этого повествования будет видно, почему ответа на пасхальное приветствие не пришло от епископа Пимена…

Скорее всего, встреча в Перми в сентябре 1916 года состоялась по обоюдному желанию. Накануне преосвященный Андроник вернулся в Пермь из царской ставки. Дела его были таковы, что он должен был испытывать потребность в дружеском, исповедальном общении, передать свои впечатления от состоявшейся встречи с Императором Николаем II.

В ставку Верховного Главнокомандующего пермский епископ выезжал с депутацией от Пермской губернии. Депутация должна была вручить древний стяг-хоругвь XVII века Троице-Сергиевскому полку, стоявшему перед отправкой на фронт в Перми и переименованному в «101-й Пермский». После церемонии передачи, которая произошла 19 августа 1916 года, депутацию принял государь. Так как губерния обувала русскую армию, царю поднесли подарок, который пришёлся ему по душе − пару сапог.

Но за неделю до этого визита у владыки Андроника с государем была ещё одна встреча. 12 августа 1916 года он служил литургию в походной церкви штаба в присутствии Николая II и офицеров ставки. Тогда святитель попытался сделать то, что почитал своим долгом, − предупредить царя о Распутине. К «старцу» он относился резко отрицательно. Проезжая из Петербурга в Тобольск, Григорий Распутин обыкновенно проводил дня два в Перми. Приходил в кафедральный собор, но с перемещением епископа Андроника на пермскую кафедру, зная об его отношении к себе, стоял в глубине собора, рядом с церковным старостой, около конторки, тогда как при его предшественнике − епископе Палладии его видели впереди у правого клироса. В тот момент, когда Николай II подошёл приложиться ко кресту, Андроник испросил у него позволения поговорить наедине. Царь дал согласие и пригласил в здание штаба. Епископ начал убеждать: Распутин личность недостойная, о нём много говорят грязного, нехорошего, и что близость его к царской семье порождает много сплетен и компрометирует царя и царицу. Государь молча выслушал до конца и встал с кресла.

− Граф, проводите владыку! − сказал он вошедшему министру двора графу Фредериксу. И сам пошёл к выходу. В дверях он обернулся:

− До свидания, владыко, советую Вам не верить всякому вздору260.

Миссия оказалась безуспешной и принесла епископу Андронику много переживаний, прежде всего, за будущее России. Оба святителя, Пимен и Андроник, никогда не были равнодушны к политической жизни страны, вникали в существо происходящих событий, искали их духовный смысл. Напряжённое и сосредоточенное выражение их лиц того времени наводит мысль об остром предчувствии дальнейшего.

Начальник Урмийской миссии

«Станция Шерифхане на берегу Урмийского озера. Здесь я увидел нечто невиданное. Пустыня-солончак. Лежит громадное, явно мёртвое гладкое озеро-море. В воду тянутся длинные молы на сваях. Несколько больших чёрных барж грузятся чем-то. Но самое странное: на берегу нет жилых зданий, не видно людей. Одна пустыня. И пустынные скалы. Лежат товары. Лежат мотки колючей проволоки. Видно несколько амбаров. Десяток вагонов стоит на рельсах. Противоположного берега не видно. Ездят через озеро двумя путями: или на барже, которая буксируется катером, или просто на катере, если дело спешно. Всего пароходиков на озере штук 7−10, из них один − «Адмирал» − довольно большой, вроде тех, которые ходят между Кронштадтом и Петербургом, но с двигателем внутреннего сгорания. Пароходы привезены с Каспийского моря и здесь собраны… Ехать вёрст 60−70. Над озером летают фламинго, розовеющие при взлёте. У них розовые подкрылья. Машина стучит и режет ещё не мятые волны. Катер подошёл к пристани, скалы уже не красные, а серые. Глухо, как у глухого забора. Бродят какие-то дети, почти голые, в лохмотьях, обращенных уже в бесформенные пряди. Дорога вырвалась из солончака и пошла полями, обнесёнными глиняными стенами. Как фабричные трубы торчат в поле пирамидальные тополя с ветвями, будто пришлёпнутыми к стволу. Ехали довольно долго вдоль глухой глиняной стены, мимо бедных кладбищ с памятниками из осколков камней, поставленных дыбом. Потом повернули в кирпичные ворота и въехали в город Урмия»261.

Эту зарисовку пути в Урмию сделал в 1917 году писатель Виктор Шкловский. Епископу Пимену Салмасскому писать было уже недосуг – слишком тяжёлым оказался гнёт забот, обрушившихся с возвращением в Персию.

В начале войны военная ситуация в этой части Персии менялась быстро. Мнистерство иностранных дел предписывало Миссии не спешить с эвакуацией и действовать по примеру иностранных миссий, которые решили разделять тяготы войны со своей паствой262. В середине декабря 1914 года регулярные турецкие войска стали угрожать городу Урмия. Стоявшему здесь русскому военному отряду было приказано отойти. Требование мотивировалось чрезмерной растянутостью фронта, и командующий Азербайджанским отрядом генерал Г.Ф. Чернозубов вынужден был подчиниться.

Эвакуация русских подданных и русских учреждений, в том числе Русской духовной миссии, длилась считанные часы. Несколько ящиков с облачением переправили в Американскую миссию, но охрану зданий никто не гарантировал − персидская власть также покидала город. В Россию миссионеры выехали полным составом вместе с училищем. О том, что русские войска уходят, ассирийское население узнало в последний момент. Лишь часть населения, числом около 10 тыс. человек, успела подняться за отступавшим русским отрядом. Начался тягостный исход, сопровождавшийся великими скорбями: неизвестностью, потерями и смертями. Эвакуированную Миссию принял управлявший Тамбовской епархией бывший начальник Урмийской миссии архиепископ Кирилл (Смирнов).

В Урмийскую провинцию и одноимённый город вошли турки. Консул П.П. Введенский доносил «об ужасающих восточных жестокостях в отношении урмийских христиан». В ходе турецкой оккупации две трети христианских селений превратились в груды камней. Несколько тысяч ассирийцев укрылись во дворе Американской миссии. Её обширная территория находилась на окраине города за высокой длинной стеной. В результате немыслимой скученности здесь началась эпидемия тифа. Из 20 тыс. оставшихся в Урмии ассирийцев убито было до 1 тыс. человек, около 5 тыс. погибло от эпидемий. Из православного сирийского духовенства осталась в живых половина: трое убиты мусульманами, десять умерли от нервного потрясения и болезней. Несторианский епископ Мар Дынха был расстрелян.

Русские войска освободили Урмийскую область в мае 1915 года, и Миссия немедленно вернулась на пепелище. Здания и большая часть имущества уцелели, но училище и домовая церковь подверглись полному разорению. В церкви был уничтожен иконостас (пущен на дрова), изорвано облачение, обезображены иконы. В период оккупации здесь находился военный телеграф, и жили турецкие солдаты.

В это время несторианский патриарх Мар-Шимун Беньямин и с ним около 40 тыс. горных ассирийцев-несториан храбро сражались с турками в районе озера Ван. В сентябре 1915 года они пришли в Персию под защиту русского оружия. Епископ Сергий занимался элементарным поиском средств помощи им и продолжал вести диалог с несторианским патриархом об условиях присоединения к Православию.

Таковы были события последних полутора лет.

Епископу Салмасскому Пимену была устроена торжественная встреча. Но необратимые перемены уже подступали к русскому заграничному учреждению, которое он возглавил.

Здания взяли под свои нужды русские военные медики. Несколько сотрудников ютились в главном корпусе, запущенном и неустроенном. Епископ незамедлительно составил рапорт о представлении их к наградам. Священника Василия Мамонтова ─ «за заслуги по Миссии в пережитое ею трудное время» наперсным крестом от св. Синода и за заслуги по военному ведомству – саном протоиерея. Диакона Феодора Пиденко – серебряной медалью с надписью «За усердье» для ношения на груди на Аннинской ленте. Из-за несоблюдения канцелярских формальностей он опасался за успех ходатайства: недостаточность штата и средств не позволяла завести свою канцелярию и вести официальную переписку должным образом263.

Он начал энергично действовать в соответствии с тем, что требовала ситуация, а требовала она согласованности с русским вицеконсульством и доброго нейтралитета с иностранными миссиями союзных государств. Нужно было улучшить материальное положение сотрудников и начать оказывать помощь урмийским христианам. Эта забота не спадёт с плеч Пимена до отъезда из Урмии, будет подтачивать его душевные силы.

По приезде епископ написал письмо старому знакомому − Николаю Михайловичу Кирсанову264, русскому вице-консулу персидского города Хоя.

«Ваше Высокородие, многоуважаемый Николай Михайлович! С удовольствием вспоминаю Ваше гостеприимство осенью 1914 года; Вашу сердечную молитву в Хойской полковой церкви. Это было пред наступлением грозных для Персии событий. Затем я два учебных года провёл в Перми, среди идеального населения, в одной из богатейших губерний, работающей в настоящее время для снаряжения нашей армии. Служба моя шла как нельзя лучше. Я получил назначение в викарного епископа этой губернии, но так как явилась надобность устроить преосвященного Сергия, меня послали в Персию поработать, поучиться политике.

Приехал я сюда 30 сентября. Второй день уже изучаю миссийские дела. Не блестящие эти дела, особенно в Салмасе. Но я всё же не падаю духом. На положение нашей Миссии очень большое внимание обращает Министерство Иностранных дел и августейший наместник Кавказа. По ознакомлении с делами Урмии и Салмаса намереваюсь отправиться в Тифлис для личного доклада о них Наместнику. Между прочим, Его Императорское Высочество заинтересовался и вопросом об учтапа´ 265 и поручил мне по возвращении в Тифлис Ему доложить. Поэтому я стал хлопотать об отсрочке рассмотрения указанного дела. Если же наши тегеранские покровители заторопятся в угоду францисканцам-католикам скорее решить это дело, то я пошлю телеграмму в Тифлис через экзарха Великому Князю.

Вместе с сим сердечно благодарю Вас за дорогое для нас Ваше участие в судьбе Салмасского отделения нашей Миссии. Это участие Ваше, это посещение Вами о. Василия никогда не будут мною забыты. Миссия наша весьма нуждается в поддержке русских людей, и о её нуждах я прошу всех, кого только можно, трубить везде и повсюду громче. Я уверен, что наш общий голос будет услышан, и из Миссии удастся создать приличное учреждение. Приеду в Салмас не раньше как через неделю. Я посажу туда о. Виталия. А о. Моисея надо отпустить домой. О прибытии Вас извещу. Бог даст, свидимся! Да благословит Господь Вас и Вашу семью. Сердечно Вас уважающий Епископ Пимен. 1916 г. 2 октября г. Урмия» 266 .

Прежний начальник Миссии накануне своего отзыва сообщал в Петроград о крайне тяжёлом финансовом положении и предупреждал, что «миссия остаётся совершенно без денег, что оставлять её так, равносильно закрытию»267. Епископ Пимен сделал всё от него зависящее, чтобы этого не случилось. Но потерпел поражение. Нам предстоит теперь рассказать об этом тягостном периоде в его жизни.

Выяснилось, что предшественник оставил значительную задолженность разным лицам и учреждениям. Но денег, чтобы расплатиться по долгам на счетах у Миссии не было. Те 15 тыс. рублей, которые выделили через Государственный Совет в августе 1916 года, были малой частью необходимого. Долги были унизительны для Миссии и лично для её начальника, и продолжали расти. Епископа мучила тревога, что и ожидаемая из Петербурга сумма будет по дороге задержана Тавризским Учётно-Ссудным банком, которому Миссия довольно много задолжала. Между тем в домовой церкви не имелось обстановки для архиерейских служб. В церкви, вообще, не было ни икон, ни утвари. В кладовых отсутствовали запасы на зиму, не было дров. Русские служащие жили в долг и впроголодь. Четыре лошади были так плохи, что на них было стыдно ездить. Ассирийцев-священников после турецкой оккупации осталось мало, но и им не из чего было выдавать вознаграждение. В уцелевших храмах не было кадил, сосудов и облачения; самые они не имели окон и дверей.

С квитком-извещением в руках о высылке из столицы суммы преосвященному Пимену удалось занять денег у местных купцов и начать ремонт миссийских зданий.

Возобновить учебный процесс в училище было невозможно, его помещения были заняты под санитарно-эпидемический отряд Красного Креста. Пимен поставил цель организовать учебные занятия хотя бы в нескольких сельских школах. Получив жалование за три месяца, на свои деньги он открыл 15 сельских школ.

Следом ходило ещё одно несчастье − дешевизна русского рубля. Его ценность упала до 32 копеек. Возникали постоянные затруднения в расчётах при покупке дорого стоящих колониальных товаров.

Наконец, главной бедой, угрожавшей не только положению Миссии, но и русскому престижу в крае, был неурожай хлеба и винограда, угрожавший голодом христианскому населению Урмии и Салмаса. В предвидение неурожая американские и католические миссии закупали у мусульман на огромные суммы хлеб для помощи местному христианскому населению. Русская миссия не могла предпринять ничего даже в самых скромных размерах. Епископ предвидел − вынужденная безучастность будет очень плохо понята не только ассирийцами, но и мусульманами, которые всегда уважали русскую благотворительность. Благотворительность – щедрость в международных отношениях в нужные моменты, как во время войны и других бедствий, была всегда самой импонирующей формой представительства, она свидетельствовала о духовной мощи народа-благодетеля.

По его подсчётам, нуждающихся из числа православных было не менее 7000 душ. Для них были нужны одеяла, одежда, обувь и хлеб. Расходы на всё это по приблизительному подсчёту выразились бы в сумме 38500 рублей.

«Россия работает теперь и на поле брани и в жизни народов, задетых войной, и тратит на них громадные суммы. Так она помогает и собравшимся в Урмии и Салмасе беженцам-христианам Турции. Местные же сирийцы… доселе никакой помощи не получали. Между тем перенесённые ими разорение и постигший их неурожай так их озлобили, что своевременно оказанная им американскими и католическими миссиями помощь заставит их надолго отшатнуться от России, забыв все её прежние благодеяния. А к тому неминуемо приведёт наша безучастность к их бедственному положению», − писал он в Петроград в рапорте своему непосредственному начальнику митрополиту Петроградскому Питириму. В ответ этот церковный деятель проявлял поразительное равнодушие и не делал ровным счётом ничего. «Всего тяжелее чувствовать Вашу безучастность к Миссии и ко мне, Высокопреосвященнейший Владыко»268, − пытался достучаться до него епископ. С горечью он видел совсем другую ситуацию на стороне: поддержку французской и американской миссий со стороны их отечественных руководителей.

Началась долгая упорная борьба за увеличение денежных субсидий. Епископ Салмасский писал обер-прокурору, министру иностранных дел, члену Синода архиепископу Андрею (Ухтомскому), экзарху Грузии архиепископу Платону (Рождественскому), митрополиту Петроградскому Вениамину (Казанскому), в Петроградскле Урмийское Кирилло-Сергиевское братство. Вот некоторые из телеграмм и выдержек из писем в Петроград с октября 1916 по июнь 1917 года.

«На театре войны православному епископу голыми руками невозможно действовать успешно. Все организации даже нам враждебные снабжены всем необходимым, только наша миссия беспомощна. Меня осаждает голодное население, сами сидим без дров. Невозможно здесь так поддерживать веру в Россию».

«Собрание православного духовенства Урмии настойчиво заявило о материальных нуждах населения, неустроенности храмов, необходимости сельских школ. Более 20 сёл лишены священников. Содержать наличных пастырей и устраивать новых невозможно вследствие задолженности миссии и дешевизны рубля».

«Нужда населения чрезвычайная. Умоляю выслать прямо в Урмию обещанную помощь целиком».

«Урмийская Миссия, служа России вблизи войны, доселе остаётся без всяких средств. Положение критическое, вынуждаюсь требовать немедленной денежной помощи русскому делу в Персии»

«Меня осаждают голодные. Умоляю оказать помощь».

«Бедностью вынуждаюсь закрыть Салмасскую миссию. Урмия в тяжёлом положении. Епископ Пимен».

« Жаль, очень жаль, что у Св. Синода оказывались средства на отделку квартир Волжину и кабинета князю Жевахову, а на живое дело этих средств не отпускают. В конце концов, придётся мне по возвращении в Россию требовать полагающуюся мне и моим сослуживцам сумму судом, если мы не будем удовлетворены полагающимся нам содержанием».

Пришлось обратиться за содействием к двоюродному брату, влиятельному в петроградских церковных кругах протоиерею Философу Орнатскому. Тот вышел с рапортом от 17 января 1917 года к митрополиту Петроградскому Питириму, но пассивность этого иерарха оставалась неизменной.

Бедствия Миссии всё же находили сочувствие. Бывший обер-прокурор Владимир Карлович Саблер-Десятовский, возглавлявший Урмийское Кирилло-Сергиевское братство, сообщал митрополиту Питириму о тревоге преосвященного Пимена, и искренно сожалел о финансовой несостоятельности братства: «Состоящее под моим председательством Урмийское православное Братство, располагая небольшим неприкосновенным капиталом, процентов с коего недоставало даже для уплаты стипендий урмийским учащимся в высших учебных заведениях, лишено возможности оказать помощь епископу Пимену. Осталось только сообщить о вышеизложенном Вашему Высокопреосвященству и господину Министру иностранных дел в надежде на то, что на безысходную нужду православных урмийских христиан будет обращено сочувствующее внимание»269.

Наконец, Владыку Пимена уведомили, что на праздник Богоявления разрешен общероссийский кружечный сбор в пользу Урмийской миссии. Эта мера лишь добавила горечи. Начальник Миссии обратился с письмом в Государственную Думу. Написал лично председателю М.В. Родзянко и министру-председателю князю Г.Е. Львову. Определённых ответов не дождался и здесь.

В надежде свести концы с концами он вспомнил епископа Пермского Андроника и православный народ Перми: «Миссия разорена врагами христианства, потеряла большую часть своего имущества. Поэтому она обращается к русскому народу с просьбой о помощи. Не дайте нам видеть их голодные смерти, поддержите их жизнь своими добровольными и посильными пожертвованиями. Вспомните, что сирийцы Персии близки нам по вере, близки и по любви к нам. И ныне они дают приют нашим православным воинам в своих сёлах и деревнях. Не забывайте православных сирийцев, помогите им ради Христа».

Епископ Пимен не сомневался – в Перми помогут! И не ошибся. Владыка Андроник зачитал обращение Пимена в Братском зале Стефановской часовни на городских Чтениях и напечатал его в Епархиальных Ведомостях. И сразу же стал получать пожертвования!

Руку помощи протянул русский вице-консул в персидском городе Хой Николай Михайлович Кирсанов. Дипломат был глубоко религиозным человеком, пел, читал на клиросе и прислуживал в церкви филиала миссии в Салмасе. Голодающим ассирийским христианам он сумел собрать среди богатого населения своего округа немалую помощь − 6 тыс. рублей.

Упорство, последовательность и настойчивость епископа Пимена оставила неожиданные свидетельства. В одном из номеров «Русского Паломника»270 за 1917 год можно увидеть ряд фотоснимков, на которых ─ попорченные, изуродованные иконы. Это иконы из домовой церкви Урмийской миссии. В комментариях епископ Пимен рассказал, что привёз их в Петроград для реставрации и деликатно намекал читателю на возможность оказания помощи разорённой Миссии.

В единении с русским воинством

В конце 1916 года в районах Урмии, Хоя, Салмаса находился штаб 7-го Кавказского Отдельного Армейского корпуса, его службы и соединения, а также части 2-го Кавказского кавалерийского корпуса.

Офицеры и солдаты посещали богослужения в Миссии. Со многими из офицеров епископ Пимен поддерживал дружеские контакты. По вечерам офицеры и священники собирались у него на чаепитие. Особую благодарность в ту трудную пору вызывал командир 2-го Кавказского кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Фёдор Григорьевич Чернозубов271. Генерал был потомком донского генерала, чей портрет работы Дау находился в Эрмитаже в галерее героев войны 1812 года. Фёдор Григорьевич был известен не только как коннозаводчик, но и автор работ, посвященных терской казачьей старине и религиозной жизни терских казаков272.

Генерал Чернозубов давал указания офицерам и солдатам приходить на помощь сирийцам-беженцам и оказывать поддержку Миссии. Он окружил епископа Пимена добросердечным участием и поддерживал его авторитет. Миссионер не оставался в долгу и, в свою очередь, выступал перед частями, укрепляя патриотический и моральный дух русских войск.

Об этой стороне деятельности епископа Пимена управляющий российским вицеконсульством в Урмии сообщал в Петроград:

«Вновь назначенный начальником нашей миссии Его преосвященство епископ Пимен сумел за короткое время снискать общие симпатии своей энергией, простотой и примирительной политикой. Для устроения церковных дел им был созван в начале отчётного месяца церковный собор, на открытие которого был приглашён и я, причём епископ Пимен весьма любезно отметил в краткой речи мои старания сотрудничать с Миссией в деле устроения христиан273. С согласия генерала Чернозубова и в сопровождении его епископ совершил поездку в Соуджбулаг и преподал частям, расположенным там, так и по пути своё архипастырское благословение. Я тоже принял участие в поездке и с удовольствием наблюдал, какое большое и благотворное значение она имела для наших войск»274.

О чем мог говорить епископ солдатам в начале 1917 года? «Цель победы над нашим неприятелем ─ победа над самой войною, над её жестокостями, прекращение войны на возможно продолжительное время»275.

В характере самого епископа в то время сложились качества воина, неприхотливого, стойкого, привыкшего к походной жизни. Сказалась дружба с боевыми генералами и офицерами Урмийского отряда, походная обстановка миссии. Видевшие среди серых шинелей высокую фигуру в чёрной рясе и низко надвинутой скуфье едва ли догадывались о внутренней жизни епископа, по усилию воли, по внутренней собранности близкой ратному подвигу.

Что происходило на Кавказском фронте в это время?

В начале января 1916 года Кавказская армия перешла в наступление и к середине февраля овладела мощной турецкой цитаделью Эрзерум. Весной 1916 года правое крыло русской армии выгодно занимало район Трапезунда, а левое, оказав содействие англичанам, выдвинулось до Месопотамии (Ирака). Русские войска почти на 250 км продвинулись вглубь территории Турции, завладев, помимо Эрзерума, Трапезундом и Эрзинджаном. Разгромив вторую и третью армии турок, они полностью обеспечили русское Закавказье от вторженья.

Зима 1916−1917 годов, заставшая Пимена в Персии, была снежной и суровой, боевые действия на всём протяжении Кавказского фронта замерли. Разработанный командованием план предполагал нанесение туркам короткого удара. Одновременно англичане просили оказать давление на 6-ю турецкую армию в Ираке. 17 февраля 1917 года Персидский экспедиционный корпус генерала Н.Н. Баратова перешёл в наступление и овладел Хамаданом. Из состава 7 Кавказского корпуса для содействия англичанам был выделен отряд генерала Назарова. Его наступление велось в разорённом войной районе горного Курдистана. Здесь стало очевидно, что армия была уже не в состоянии вести наступательные операции. 21 марта 1917 года командование доложило о печальном положении тыла − начавшемся разложении войск, голоде и эпидемии276.

В дни февральской революции

Ранней весной 1917 года епископ Салмасский отправился в Петроград, чтобы лично доложить о положении дел и заодно посмотреть в глаза тех, кто обрекал русское учреждение на бесславное прозябание. Решимость, с которой он желал встречи с высшей церковной властью, подкреплялась тем, что Министерство иностранных дел давало ему высокую аттестацию. На состоявшемся 10 февраля 1917 года заседании члены Синода заслушали сообщение русских дипломатов о просветительской и благотворительной деятельности начальника Урмийской миссии. Особо подчёркивалось, что деятельности Пимена в деле поддержки авторитета России в Персии МИДом придаётся большое значение277.

На третьей неделе поста, то есть 5 марта 1917 года, епископ Салмасский вышел на перрон Николаевского вокзала в Петрограде. Приезд совпал с отречением от престола Николая II. Послание Святейшего Синода, в котором Церковь признавала и благословляла Временное Правительство, было оглашено преосвященным епископом Гдовским Вениамином после литургии 12 марта 1917 года в Исаакиевском соборе. Уже в первый день отречения, 2 марта, иерархи и влятельное городское духовенство, собравшись на Фонтанке в доме Московского митрополичьего подворья, отстранили от дел митрополита Петроградского Питирима. Его место временно занял его викарий епископ Гдовский Вениамин. По единому мнению, отныне митрополит Петроградский должен был не назначаться, а выбираться голосованием. Повеяло ветром больших перемен. Все надеялись, что к лучшему.

В эти дни преосвященный Пимен Салмасский находился рядом в Петрограде, тесно общаясь с протоиереем Философом Николаевичем Орнатским. Позже протоиерей Философ называл время, свидетелями которого они были, − «светлые февральские и мартовские освободительные дни»278. Сочувствующих последнему монархическому правлению в Петрограде было мало даже среди сторонников монархической идеи, к которым относили себя братья. Отец Философ был убеждён, что правительственное разложение, невероятные назначения на высшие государственные и церковные посты бездарных ставленников Распутина дискредитировали последнее царствование. Ещё в 1913 году назначенный настоятелем Казанского собора протоиерей Орнатский послал столичному полицмейстеру генерал-лейтенанту А.И. Мосолову «странную» телеграмму. Выражая верноподданнические чувства в связи с назначением, он добавил о «предстоящем ему молитвенном подвиге за царя». Генерал дал официальный ход своему недоумению, но обер-прокурор В.К. Саблер предложили оставить слова протоиерея без последствия279.

Оставаться ли русскому государству монархическим или нет, должны были решить представители всех сословий России на Учредительном собрании. Подготовка этого всероссийского «вече» в России началась сразу же.

Случилось так, что именно в дни короткого пребывания в Петрограде епископа Пимена настигло известие о кончине матери. Его родственница вспоминала: «Один из сыновей Марии Ивановны, посвящённый в епископы и состоявший начальником Урмийской миссии, в самые первые дни революции приехал по делам миссии в Петроград и вскоре по приезде получил телеграмму о смерти своей матери. Он, конечно, сейчас же выехал в Романово на её погребение. Василий Иванович Орнатский говорил, что ему тоже хотелось поехать вместе с племянником на погребение сестры, которую он очень любил, но он не поехал, побоявшись оставить семью в такое тревожное время. Да и путь туда предстоял нелёгкий»280.

Горькое прощание с Миссией

Похоронив мать, владыка Пимен возвратился в Персию по маршруту, ставшему давно привычным. «Предъявитель сего православный Урмийский епископ Пимен отправляется к месту своего служения по следующему маршруту: Москва, Тула, Орёл, Харьков, Ростов, Тифлис, Джульфа, Урмия» − значилось в отпускном удостоверении, выданном 16 марта 1917 года. Миссионер вернулся в Персию к святой Пасхе и принялся за старое дело: требовать от Петрограда помощи. Телеграммы в копиях на этот раз полетели к шести лицам: митрополиту Киевскому Владимиру, обер-прокурору В.Н. Львову, министру иностранных дел П.Н. Милюкову, главе кабинета Временного правительства князю Г.Е.Львову, епископу Андрею (Ухтомскому), архиепископу Платону. Но правительственным кругам России было уже не до помощи ассирийским христианам и прежних далеко идущих видов на русскую духовную миссию в мусульманской стране. Котёл церковно-общественной жизни бурлил, и события внутри империи отодвинули в сторону прежние приоритеты.

Ещё одно обстоятельство тяготило русского епископа в Урмии – атаки соотечественников. Началось упорное противодействие со стороны солдатского комитета 7 Кавказского Отдельного Армейского корпуса. Предубеждённое отношение к деятелям Миссии как «ловцам сирийских душ» сделало комитет слепым орудием против миссионеров и лично епископа Пимена. В донесении он писал: «Стремление нынешних свободных русских граждан устроить свою общественную жизнь на демократических началах и подчинить всех без исключения влиянию Советов, или Комитетов солдатских и рабочих депутатов, наблюдается и здесь в Урмии. Комитеты настойчиво собирают все жалобы на Миссию со стороны местных сирийцев и высказывают открыто угрозы судить и опозорить нас в глазах местного населения.

Я не боюсь открытого и компетентного судопроизводства. Но суд солдатских Комитетов Урмии состоит только в собирании жалоб на нас, в высказывании угроз против нас. Содержание этих жалоб нам не сообщается. Между тем сами члены Комитетов, как недавно живущие в Персии и незнакомые с её языком и нравами, обычаями, совершенно не могут разобраться в местных судебных делах. Дискредитируя таким образом авторитет Миссии, они в то же время забывают своё прямое военное дело. Я почтительнейше прошу оказать Миссии защиту, притом в возможно непродолжительном времени, иначе дело может зайти слишком далеко»281.

Епископ Салмасский пытался убедить комитетчиков, что каждый должен заниматься своим делом. Комитеты – делом контроля над солдатской средой, миссия – защитой местных христиан, но революционно настроенные депутаты сознательно не хотели считаться с имперским учреждением и поносили его, как только могли. Органы демократической власти – комитеты − создавались и в сирийских селениях. Там заправляла сирийская молодёжь. В основном это были нижние чины русской армии, действовавшие против Миссии заодно с солдатскими комитетами.

Главное, что приближало самочувствие епископа Пимена к критической точке, – это взаимоотношения с ассирийцами. Они упорно не складывались. Против него соединялось сразу несколько обстоятельств. Во-первых, прибытие епископа Пимена совпало с окончательным обнищанием Русской миссии. Во-вторых, личность её бывшего главы епископа Сергия была для ассирийцев предпочтительней. Он, действительно, был очень популярен среди православных ассирийцев и ассирийцев-несториан. Но было еще одно обстоятельство. Давнее желание православного епископа Мар-Илии прибрать духовную власть в Урмии к своим рукам. Таким образом, против епископа Пимена были настроены и почитатели епископа Сергия, и сторонники епископа Мар-Илии. Они были инициаторами трёх писем в Синод от православных священников и диаконов Урмии, от учащихся училища при Миссии, от православных жителей Урмии с просьбой о возвращении «абуна» Сергия. Епископ Маар-Илия, как организатор этих акций, был прекрасно осведомлен и не сомневался, что министерство иностранных дел не допустит возвращение преосвященного Сергия в Урмию.

В цепи унизительных фактов бойкота был случай с ассирийцем игуменом Григорием (Ушановым), которого епископ Сергий, уезжая, оставил временно исправлять обязанности начальника Миссии. Епископ Пимен до своего прибытия вёл официальную переписку с русскими сотрудниками. На торжественной встрече, устроенной Пимену населением и войсками, игумена Григория видели, но в помещение Миссии он не пришёл. Оказалось, он срочно переселился на частную квартиру. Епископ Пимен пошел на объяснения с ним и втолковал, что как поданный Персии игумен не мог состоять во главе российского учреждения. Владыка просил не таить обиды и вернуться, но игумен поставил в известность о своей болезни. В течение месяца его не тревожили делами, аккуратно выплачивали жалование. Под праздник Введения начальник Миссии первый раз попросил сирийского собрата отслужить всенощное бдение. В ответ прозвучал жестокий упрёк по поводу того, что после последней воскресной обедни его никто не позвал к чаю. Он вполне мог, зайти в братскую столовую или в покои начальника без приглашения. По воскресным и праздничным дням двери в покои епископа были широко открыты для офицеров русского отряда, местного духовенства, тем более, для собственных сотрудников. Последовал новый диалог, в ходе которого ассириец разразился упрёками в недоброжелательном к нему отношении. Терпение Владыки Пимена лопнуло − он резко заметил, что не надо использовать авторитет Миссии в пользу своих родственников и, вообще, постоянно продавать или покупать всякую дрянь, вроде старых ружей, совершенно ненужных Миссии. После таких слов отец Григорий решил… покончить с собой и выпил две дозы морфия. После благополучного пробуждения от глубокого сна он был снабжён рекомендательным письмом к настоятелю Ново-Афонского монастыря, отпускной бумагой и отправлен в отпуск. Через некоторое время от настоятеля Ново-Афонского монастыря пришло письмо, в котором сообщалось, что прибывший Ушанов оставил обитель. Дошли известия, что он находится в Тамбове, вероятно, у епископа Сергия, а в феврале отец Григорий сам уведомил, что служить в Миссии более не намерен282.

12 мая 1917 года состоялось ассирийское национальное собрание. Русского епископа на него не пригласили. Выдержав удар, Владыка Пимен обратился к собранию с письменным посланием на сирийском языке. Ему удалось пронять души народных представителей. Послание приняли с одобрением. Участники вынесли решение напечатать текст в журнале «Кехва». Миссионер призывал не доверять юношам из комитетов, а опираться на опыт старшего поколения, крепить союз народа с духовенством, сохранять сложившиеся устои народной жизни. Он встал на защиту всех миссий, действовавших в Урмии. «Они просили милостей, − напоминает он, − для сирийцев от персидской власти и от своих правительств; много благодеяний идёт от этих миссий к Вашему народу. Некоторые из них помогали Вам во времена трудные и тяжёлые, да и теперь помогают Вам». Он также просил сирийцев не спаивать солдат русского военного отряда. В послании назывались поимённо сирийцы, уличённые в недостойных делах, и теперь обращающихся за помощью в военные комитеты. Русский епископ предупреждал о большой ответственности, которую сирийцы возьмут на себя, если в нынешних условиях пожелают самостоятельно решать свои дела. Заканчивалось послание миссионерской молитвой: «Господь да благословит сирийский народ и даст ему благодать и силу для всяких добрых дел. Да здравствует сирийский народ, да возрастает, да множится, да будет полезными дрожжами для улучшения окружающих народов. Молитвы св. апостолов Фомы, Аддая и Мария и св. отцов Ефрема и Иакова и Исаака и свв. мучеников Сергия и Вакха да будут с Вами, братие. Аминь»283.

О тягостном душевном состоянии начальника Урмийской миссии можно судить по выдержке из его письма от 10 июня 1917 года митрополиту Петроградскому Вениамину: «Прошу Ваших св. молитв о несчастной Урмийской пастве и её Миссии, обуреваемых различными ветрами искушений… Мне крайне тяжело оставаться здесь, заботясь об одних только материальных интересах и сознавать, что в России в это время идёт дело живое, дело церковного переустройства… Я не в силах далее сносить своё тяжёлое положение, своё нравственное одиночество, постоянный ропот своих русских сослуживцев из-за недостатка денег. Помогите мне в моих тяжёлых обстоятельствах. Дайте и епископу Сергию вернуться в любимую его Урмию. Прожив год в России, он исправился от прежних своих недостатков и поведёт дело спокойнее и увереннее»284.

Последние донесения из Урмии подводили черту под итогами года. Из рапорта митрополиту Киевскому Владимиру: «Я прямо не знаю, каким ещё языком говорить со св. Синодом о нуждах Миссии. Говорил я и смиренно, говорил и дерзновенно, писал и лично докладывал и просил: и всё напрасно. Меня выслушивали с таким видом, как будто я просил о личном своём деле. Теперь прошу меня удалить из Урмии в третий и последний раз навсегда. Прошу мою просьбу об увольнении из Урмии исполнить возможно скорее, ибо я не намерен долго страдать за чужие вины. Иначе я не остановлюсь и перед самовольным отъездом из Персии, тем более что и урмийское вице-консульство бьёт набат о печальном положении миссии. Явившись в Россию, я должен буду устроен в какой-нибудь монастырь, где бы я мог быть полезен нашему церковному делу. В конце концов, придётся мне по возвращении в Россию требовать полагающееся мне и моим сослуживцам судом, если мы не будем удовлетворены полагающимся нам содержанием. Деньгами, какие у нас и были, приходилось поддерживать дело миссии, а самим жить впроголодь. Вам в Петрограде незнакомо такое положение».

Это письмо он передал с иеромонахом Дамаскиным (Цедриком) и приписал, что пишет кратко, а податель письма сможет рассказать больше. Подателем письма был известный впоследствии епископ, а тогда иеромонах, служивший в 1916–1917 гг. на Кавказском фронте начальником отряда по борьбе с заразными болезнями285.

25 июля 1917 года епископ Пимен запрашивает управляющего канцелярией Синода П. Гурьева: «Сообщите, в каком положении дело моего перевода». Из ответной телеграммы он узнаёт о новом назначении: «Вы перемещены на кафедру епископа Верненского»286.

Почта с указом добиралась до Урмии почему-то полтора месяца, а начальник погибающей Миссии держал всё новые и новые удары. Только теперь до него дошла информация о том, что сирийцы Урмии подали прошение о нежелании иметь его здесь и просили вернуть к ним епископа Сергия. «Я понимаю, чем я не угодил. Я не оказывал им такой благотворительной помощи, какую они привыкли встречать со стороны еп. Сергия. Но у меня на это нет никаких средств. А ближайшей осенью Миссию ожидает такая страшная нужда, что она неминуемо приведёт к совершенному прекращению её деятельности. Поэтому я нахожу своё пребывание здесь совершенно бесполезным. Смотреть за зданиями и имуществом Миссии могут остающиеся здесь иеромонах Виталий (для Салмаса) и священник Василий Мамонтов с диаконом Фёдором Пиденко, которые, кроме того, обслуживают и некоторые военные части»287, – было его последним донесением.

Епископ Пимен покидал Персию в подавленном состоянии духа. Дело было не в том, что население предпочитало епископа Сергия. Произошло крушение миссионерского дела среди ассирийских христиан в том направлении, которое было задано на заре её становления. Результаты могли бы сказаться со временем – в условиях стабильной и сильной российской государственности. Ещё весной 1916 года, после удачных наступлений на Кавказском фронте, союзники заключили договор о разделе Турции, по которому Курдистан с несторианским населением отходил к России. Для Урмийской миссии открывалась мощная перспектива на будущее. Но оборот, который приняли события, перечеркнул даже то, что уже было сделано. Епископу Пимену досталось отмирающее русское учреждение с обстоятельствами, отягощавшими ещё и лично его положение. Миссия среди ассирийцев с самого начала была построена как представительство духовно, политически и экономически сильной России. Опытом прежнего служения епископ не был готов к иному положению вещей ─ поменять престиж русского епископа на участь гонимого нищего проповедника. Тем более что ассирийская паства ждала от него вовсе не проповеди, а материальной помощи и социальной защиты.

Тем же числом, которым епископ Пимен переводился на Верненскую кафедру (указ от 9 июня 1917 года), епископ Сергий возвращался в Урмию. Телеграммой из Тамбова он немедленно дал согласие на выезд. В решение резко вмешался МИД России. Отклонив назначение, МИД заявил, что «прежняя деятельность сего епископа в Урмии нередко вызывала разного рода недоумения, из-за которых он и был отозван в Россию».

* * *

История Православной Духовной Миссии в Урмии завершилась летом 1918 года.

При власти Временного Правительства русская армия, имевшая в Закавказье прочные завоевания, начала терять свою боеспособность, солдатские комитеты расшатывали дисциплину, вмешивались в дела командования. Пришедшее к власти Советское Правительство аннулировало Кавказский фронт. 4 декабря 1917 года в Эрзинджане с Турцией было заключено перемирие. Завоевания, доставшиеся ценой героизма и великих жертв, были перечёркнуты. Турки, беспощадные к христианскому населению, быстро захватили всё Закавказье. Летом 1918 года ассирийцы в количестве 25 тыс. человек, спасаясь от истребления, двинулись в сторону Хамадана под защиту английских войск. В переходе по горам и безводным пустыням участвовали сотрудники Миссии288. Священник Василий Мамонтов скончался по окончании пути. Моисей Геваргизов, тот самый, у которого отец Пимен гостил когда-то в Тифлисе проездом из Ардона в Урмию, пережив исход, служил в русском православным храме в Багдаде. В декабре 1931 года он был посвящён митрополитом Антонием (Храповицким) в сан епископа Урмийского и Салмасского с именем Мар-Иоанн. Епископ Мар-Илия вернулся в Урмию, приняв юрисдикцию Русской Православной Церкви Заграницей. Сбылась его мечта: он стал единоличным вершителем дел православной Урмии, правда, в его распоряжении была одна единственная небольшая община. После его кончины, последовавшей в 1927 году, православного духовенства в Урмии не осталось. Иеромонах Виталий перебрался из Багдада в Тегеран и до 1946 года служил настоятелем Никольской церкви. В 1922 году указом Заграничного Синода он был возведён в сан архимандрита и назначен Начальником Урмийской Духовной Миссии, фактически не существовавшей. И поныне печать Урмийской миссии с изображением всадника хранится в тегеранском Никольском храме Московского Патриархата.

На Урмийском озере водились фламинго. Весной большие розовые птицы появлялись и над самим городом: они летели над красными кирпичными корпусами Миссии, напоминавшими монастыри России. Советская власть без всякого сожаления отдала постройки Ирану, и персы их попросту снесли. Сейчас в Урмии тут и там ослепительно белеют древние христианские надгробные камни: они когда-то встретили русских миссионеров и теперь так же стоят как сотни лет назад. Летними днями солончаки вокруг озера режут глаза, и такой же пустыней представляется тот град Божий, который пытались воздвигнуть русские миссионеры. Почти никто не помянул их добрым словом: ни русские, ни ассирийцы, ни тем более персы или курды. Но чистоту и бескорыстие их намерений видит Всевидящее Око.

Миссию обвиняли в пособничестве имперским амбициям государства289. Политикой, действительно, становились успехи её неполитической деятельности. Русские миссионеры пришли на помощь христианскому народу, жившему в мусульманском окружении, просвещали, знакомили с Россией, формировали к ней дружеское отношение, учили в школах, нравственно исправляли людей, мало живших духовными потребностями (более проявлявших склонность к торгашеству и практической расчётливости); защищали от несправедливостей мусульманского суда и призывали к состраданию к угнетённой сирийской бедноте.

Нами неоднократно подчёркивалось, что миссионерам требовался образ сильной и мудрой России, освящаемой Православием, пребывающей под началом православного царя и за штыками верующего воинства. Образ этот был прочен в сердце нашего миссионера. Миссия, а также семейная традиция сформировали епископа Пимена патриотом, глубоко преданным интересам и чести России.

Забыть о Миссии на Востоке, вычеркнуть её из биографии он уже не мог. В кафедральном соборе города Верного (Алма-Аты) звучали молитвословия на древнем арамейском языке − богослужебном языке ассирийских христиан и родном языке Спасителя. Возможно, в алма-атинских архивах до сих пор складированы, не разобранные и не атрибутированные, переводы миссионера с арамейского и магистерская диссертация по древнесирийской дидаскалии. Последние слова Христа, произнесённые на Кресте, которые в Евангелии традиционно пишутся на арамейском: «Или, Или! Лама савахфани?»290 – может быть, вспомнились ему осенним вечером 1918 года в роще на краю города Верного, где представители того самого простого русского народа, которому он был предан всей душой, привели в исполнение решение «полевого суда». В дальнейшем он был вычеркнут не только из памяти ассирийцев, но осуждён на долгие годы забвения в родной стране.

* * *

87

С 1926 г. – город Резайе. В настоящее время вновь − Урмия

88

Ассирийцы в публикациях урмийских миссионеров, в дипломатической переписке тех лет именуются также сирийцами, сирохалдейцами, айсорами. Во всех случаях речь идёт об одном народе.

89

Софония (Сокольский), епископ. «Современный быт и литургия христиан инославных иаковитов и несториан с кратким очерком их иерархического состава, церковности, богослужения и всего, что принадлежит к отправлению их церковных служб, особенно же их литургии». СПб., 1877. Цитата из главы: «Несторианизм и первоначальная судьба его».

90

Деяния Вселенских соборов (русский перевод). Том I. С.169.

91

См.: М.Э. Поснов. История Христианской церкви (до разделения Церквей 1054 года. Брюссель. 1964 г.

92

Яковиты – монофизитская ересь, которую породила бурная борьба с несторианством. Возникла в 451 г. на основе учения Диоскора и Евтихия, осуждённых халкидонским вселенским собором 451 г. По этому учению человечество Христа растворяется в Его Божестве как капля мёда в океане. Учение Евтихия нашло много сторонников среди ассирийцев. Этому способствовала проповедь его положений епископом Эдессы Яковом Барадаем Занзалой. От его имени и произошло название церкви – яковитская.

93

Пимен, игумен. Забытая кончина. / Русский паломник, 1906, №43.

94

Пимен, архимандрит. Судьба христиан Персии. (Наблюдения и воспоминания миссионера). / Церковные ведомости, приложение. 1915 г., №38. С. 2088.

95

Мар-Илия Аврахам (1858–1927). Выпускник колледжа Американской миссии в Урмии. Учился в епископальной семинарии в Нью-Йорке. Архидиакон (1896). Участник воссоединительной делегации (1898). Вольнослушатель духовных академий в России.

96

Восторгов Иоанн, протоиерей. Русская Православная Миссия в Урмии в 1900 г. / Полное собр. соч. М., 1916. Репринтное издание. Т.4. С.68

97

Пресвитерианская миссия, появилась среди несториан Урмии в 1834 году. Во главе её стоял священник Юстин Перкинс, сумевший завоевать сильные симпатии несторианского населения и духовенства. К 50-м годам XIX в. он основал до 40 сельских школ. В селении Сейр близ Урмии открыл семинарию для подготовки пресвитерианских священников и проповедников, в г. Урмия − среднее женское учебное заведение. Лучшие из учащихся посылались для дальнейшего образования в Америку. Миссия издавала журнал «Загрийри д’багра» («Лучи света»). Ею впервые был сделан и издан полный перевод Священного Писания на новосирийском языке. Трудами этой миссии новосирийский язык получил упорядоченность и грамматическое оформление. Пресвитериане оставили сирийцам их богослужение, обряды, духовенство. Один из первых миссионеров даже стал священником, получив хиротонию от несторианского епископа. Но игнорированием обряда, поста, молитвы народ подводился к мысли об их ненужности. Выпускники пресвитерианских школ легко относились к священству. Становясь несторианскими священниками, своим внутренним настроением они отвечали духу пресвитерианской миссии. В этой миссии работал легендарный доктор Грант. Врач-миссионер бесстрашно появлялся всюду, где свирепствовала эпидемия, одновременно был заступником несториан перед правительством, оградителем от притеснений курдов. Он погиб в Мосуле, заразившись тифом. Один из них, мистер Лабори, за христианскую проповедь в 1903 году был убит курдами. Англиканская миссия объявила о своей поддержка несторианства. Воспользовавшись тем, что несториане плохо знали свои богослужебные книги, миссия скупила старые служебники из несторианских храмов и выпустила взамен новые. Несториане Урмии, почувствовав в них подмену, забили тревогу, о чём писал в докладной записке архимандрит Софония. На словах миссия уверяла, что прозелитизм – не в их духе, что главное − защита христиан от притеснений, чинимых мусульманами, а также восстановление единства несторианской церкви с православием, от которого она когда-то отпала. Эти декларации долго держали в заблуждении обер-прокурора К.П. Победоносцева. Он симпатизировал англиканским миссионерам в Персии. Действительное положение вещей прояснилось позже. Англиканская миссия прекратила свою работу в 1915 году, когда несторианский католикос принял решение о воссоединении с православием. Католические миссионеры появились в Персии в 1604 году. С 1840 г. католическую миссию среди ассирийцев Урмии представлял орден лазаристов, центр которых находился в области Салмас, филиал − в городе Урмия. Большой монастырь с колоннами, населённый людьми в чёрных сутанах и круглых шапочках с помпонами, резко выделялся в восточном городе. Приют и медицинский центр ордена отвечали лучшим христианским традициям. Католики требовали только признания папы главою церкви. Остальные подробности церковной жизни сирийцев они оставляли не тронутыми. При напечатании несторианских богослужебных книг, содержащих изменяемые молитвословия годичного круга, вставлялись переведённые на древний сирийский язык службы на праздник в честь «Непорочного зачатия», «тела Христова» и т.д. В школе при католической миссии воспитанник в течение десяти лет не отпускался к родным и превращался в типичного католического ксёндза, только не брившего бороды и тонзуры. Католиком-ассирийцем был Павел Беджан, издавший в 1890−1897 годах «Акты святых и мучеников» на древнесирийском языке в 7-ми томах.

98

Письмо из Урмии митрополиту Антонию (Вадковскому) от 1 февраля 1903 г. Цит. по кн.: А.В. Журавский. Во имя правды и достоинства Церкви. М, 2004. С. 452.

99

См.: Владимир Генис. Вице-консул Введенский. М., 2003. С. 342.

100

Это обстоятельство и последующие трудности в организации работы Миссии и ныне даёт повод, чтобы перечеркнуть все её имевшие место достижения в деятельности русских миссионеров. (См.: Н. Селезнёв. Ассирийская церковь Востока. Исторический очерк. М, 2001. С. 77)

101

Феофилакт (Клементьев), выпускник Петербургской духовной академии. Впоследствии настоятель Московского Заиконоспасского монастыря, затем Жировицкого; епископ Таганрогский (1911); обновленческий епископ Ростовский и Таганрогский (1922). Скончался в 1923 г. Погребён в Ростовском кафедральном соборе.

102

Письмо от 5 апреля 1902 г. / Журавский А.В. Во имя правды и достоинства Церкви. Жизнеописание и труды священномученика Кирилла Казанского в контексте исторических событий и церковных разделений XX века. М., Изд. Сретенского м-ря. 2004.

103

Будущий митрополит Казанский и Свияжский Кирилл хорошо известен тем, кто знает историю церковных гонений послереволюционных лет. Патриарх Тихон выдвинул его кандидатуру в качестве первого местоблюстителя патриаршего престола, но урмийский период его трудов представлен мало.

104

Кирилл, архимандрит. К вопросу принадлежности урмийских храмов православной духовной миссии. См. в кн.: Журавский А.В. Во имя правды и достоинства Церкви. Жизнеописание и труды священномученика Кирилла Казанского в контексте исторических событий и церковных разделений XX в. М., Изд-во Сретенского м-ря. 2004. С.470.

105

Сборник договоров России с другими государствами. 1856−1917. М., 1952. С. 386−389.

106

Православная Урмия. 1913, №11. С. 4−8.

107

Из преданий о волхвах, поклонившихся Младенцу Христу в Вифлееме. /Пермские епархиальные ведомости. 1915 г., №1. С. 22. (Подписано инициалами «А. П.»).

108

Само название этой части Персии «Азербайджан» означает «Огненная земля» в напоминание о кострах, разводившихся огнепоклонниками.

109

Маранд [Меранд] ─ город и станция в Персии на железнодорожной ветке Тебриз-Джульфа.

110

АВПРИ. Ф.293. Оп. 571 (1903−1908). Д. 179. Л.98.

111

В персидском городе. / Православная Урмия. 1912, №4.

112

Алексий (Кузнецов), иеромонах. Жизнь современных сирохалдейцев. / Монастырь, журнал, 1908, № 11. С.4.

113

Пимен, архимандрит. Культурная отсталость Урмии. / Православная Урмия. 1913, №10. С.13.

114

Священники (сир.)

115

АВПРИ. Ф. 293. Оп. 571. Д. 179. Л.38.

116

Ногами апостольскими (лат.)

117

Там же.

118

Там же.

119

АВПРИ. Ф. 292. Д. 179 (Консульство в Урмии 1901−1908). Л. 42−43.

120

Там же. Л. 65

121

РГИА. Ф. 7999. Оп. 31. Д.330 (2 отд 2 стол). (С 17 августа 1905 года член миссии иеромонах Сергий значится отчисленным от службы при Миссии, его место занял иеромонах Пимен).

122

Там же. Л. 60.

123

Там же. Л. 122об. (Донесение директору I департамента МИД от 27 сентября 1906 г).

124

Там же. Л.133об.

125

АВПРИ. Ф. 293. Д. 179 (Консульство в Урмии 1901–1908). Л.180.

126

Там же. Л.229.

127

Там же. Л.213.

128

Там же. Л.160.

129

РГИА. Ф. 796. Оп. 439. Д. 729. Послужной список Помощника Начальника Урмийской Миссии Архимандрита Пимена (Белоликов Пётр Захарович. К ордену св. Владимира 4 степени).

130

Письма отца Пимена (Белоликова) митрополиту Флавиану. / РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 736. Л.1−1об.

131

«Теология догматика д’кристьяне ортодоксайе» (Догматическое богословие православных христиан). Переведено с русского языка архимандритом Пименом и диаконом Авдишу Георгисом. Урмия. Типография Русской Духовной Миссии. 1913 г. Стр. 556†12. Рецензия. / Церковные ведомости. Прибавления. 1914, №36. Столб. 1081−1082.

132

P . Bedjan. Acta martyrum et sanctorum, (syriace), t. I-VII, Lipsiae, 1890−1897.

133

Анатолий, иеромонах. Исторический очерк сирийского монашества до половины VI в. − Киев, 1911г. С.13.

134

Там же. С.XIII.

135

По поводу этого жития см. также исследование «К истории сирийского сказания о св. Мар-Евгене» в кн: Дьяконов А.П. Иоанн Эфесский и его церковно-исторические труды СПб., 2006. В этой работе, написанной в 1918 г., профессор А.П. Дьяконов доказал недостаточную убедительность доводов, отрицающих достоверность жития св. Мар-Евгена.

136

Память его отмечается Русской Православной Церковью 19/4 марта.

137

В наше время он был опубликован в качестве приложения к первому изданию жизнеописания епископа Пимена. /См. О.И. Ходаковская. Священномученик Пимен епископ Семиреченский и Верненский. Изд-во Троице-Сергиевой Лавры. 2000. С. 322−264.

138

РГИА. Ф.796. Оп. 193 /1911/. Д. 1395 7015 . VI отд. 1 ст. Л. 8−9 об.

139

М.Э. Поснов. История Христианской Церкви (до разделения Церквей − 1054 г.). Брюссель,1964. С. 318

140

К характеристике наших соседей / Православная Урмия. 1912, №3. С.10.

141

В их числе были военные соединения из Семиреченской области. Туркестанцы входили в состав отрядов, стоявших на северо-востоке Персии в Хорасанской провинции. Здесь находился 18-й Туркестанский стрелковый полк и 1-й генерала Колпаковского Семиреченский казачий полк. Казачьи сотни семиреков и части 13-го Туркестанского стрелкового полка входили в Кучанский и Барфрушский отряды.

142

В консульских конвоях в Персии также служили казаки из Семиречья.

143

Азербайджанский отряд, стоявший в Урмии, включал 5-й Кавказский стрелковый полк, 1-й Полтавский полк и 1-й Горско-Моздокский полк.

144

Напечатана в 1911 г., в типографии Киево-Печерской Успенской лавры.

145

Со страниц прошлого. / Православная Урмия. 1912, №1.

146

Дело по ходатайству Начальника Урмийской Духовной Миссии о замещении его помощника игумена Пимена другим лицом. / РГИА. Ф. 796.

147

Там же.

148

Письма Пимена (Белоликова) митрополиту Флавиану. / РГИА. Ф.796. Оп. 205. Д. 736.

149

Должности ректоров Ардонской семинарии до Пимена исполняли архимандриты: Иоанн (Алексеев) − 1895−1899; Андроник (Никольский) − 1899−1900; Димитрий (Абашидзе) − 1900−1902; Никодим (Кононов) − 1902−1904; Григорий (Вахнин) – 1905 г.; Арсений (Смоленец)− 1906−1908; Иерофей (Померанцев) − 1909−1911.

150

Агапит (Вишневский Антоний Иосифович, 1867 −1924), из вдовых священников; выпускник Киевской духовной академии (1896); третий викарий Киевской епархии (1902); епископ Владикавказский (1908−1911), Екатеринославский (1911−1919).

151

Арсений Тарковский «Ардон». 1936 год

152

В зимнюю сессию Синода 1911−1912 гг был утверждён устав Общества ревнителей единства Восточно-Православной и Англиканской Церквей.

153

Питирим (Павел Васильевич Окнов, 1857−1919), митрополит; выпускник Киевской духовной академии (1884); архиепископ Владикавказский и Моздокский (1911−1913); 23 ноября 1915 г. – митрополит Петроградский и Ладожский. 6 марта 1917 г. уволен на покой за связь с Распутиным. Скончался от тифа в Новочеркасске 25 марта 1919 г.

154

Иерофей (Померанцев Иван Юрьевич, 1880 − после 1938); выпускник С.-Петербургской духовной академии (1904); инспектор в Ардонской семинарии (1906−1909); ректор этой же семинарии (1909−1911), далее последовательно ректор Тбилисской и Самарской духовных семинарий; наместник Александро-Невской лавры и благочинный женских монастырей и подворий в Петрограде (1919); епископ Юрьевский (1919), Иваново−Вознесенский. Перешёл в обновленчество (1923).

155

Объяснительная записка к смете расходов по содержанию Ардонской духовной семинарии на 1913 год. / Владикавказские епархиальные ведомости. 1912. №14−15. С. 329−335.

156

Архимандрит Пимен. О честности. /Владикавказские епархиальные ведомости. 1912, №9. В конце находится примечание автора, в котором он называет материал, взятый за основу: «Из журнала Вестник Воспитания, 1912 год, апрель, статья проф. И. Янжула «Экономическое значение честности», с. 79−103».

157

Архимандрит Пимен. Высота пастырского служения и путь приготовления к нему. (К вопросу о реформе духовной школы). / Владикавказские епархиальные ведомости. 1911, №15. С. 621.

158

Фридрих Гельдерлин. Гиперион. М.,1983. С. 51−52.

159

Архим. Пимен. Памяти почившего апостола Японии. / Владикавказские епархиальные ведомости. 1912, № 14.

160

Философ Орнатский, священник. Русская Православная Миссия и Православная церковь в Японии. (Чтение в первом общем собрании Санкт-Петербургского епархиального миссионерского комитета). Санкт-Петербург. 1889 год.

161

Урмийская православная миссия. Отчёт о состоянии в 1905 году. Урмия, 1905 г.

162

АВПРИ. Ф. 293. Оп. 571 (1903−1915). Д.185, Л. 229.

163

Речь архимандрита Арсения, произнесённая при наречении во епископа Пятигорского, викария Владикавказской епархии». / Церковные ведомости, прибавления. 1910, №44. С. 1843−1844.

164

Иосиф (Иван Михайлович Чернов, 1893−1975), митрополит; келейник епископа Арсения (1910−1918); епископ Таганрогский (1932); в тюремном заключении и исправительно-трудовых лагерях (1936−1940 и 1944 −1956); епископ Петропавловский и Кустанайский (1957−1960); архиепископ Казахстанский и Алма-Атинский (1960−1975).

165

Владикавказские епархиальные ведомости. 1911, №15.

166

РГИА. Ф.796. Оп. 439. Д. 729. Послужной список Помощника Начальника Урмийской миссии Архимандрита Пимена.

167

Архиепископ Сергий (Страгородский) был помощником начальника Православной миссии в Японии в 1897–1899 годах.

168

РГИА. Ф. 796. Оп. 193(1911). Д. 1395 (7015). VI отд. 1 ст. Л. 8−9 об.

169

Там же. Л. 10.

170

Им стал ректор Единецкого духовного училища архимандрит Феодорит (Новиков).

171

Сирийцы в Тифлисе. / Православная Урмия. 1912, №7. С.12−14.

172

В Урмийской миссии. / Кавказский благовестник. 1912, №13 (2 сентября). С. 10 −11.

173

Периодическое издание миссии выходило в 1905, 1911–1914 гг. (№№1–24). Архимандрит Пимен был его редактором и автором большей части материалов в №№ 13–24.

174

Православная Урмия. 1913, №22. С. 12.

175

Православная Урмия. 1914, №20.

176

Архим. Пимен. Школьные развлечения в Урмии. / Православная Урмия. 1913, №13.

177

Кавказский благовестник. 1914, №17−18 (8 ноября).

178

Православная Урмия. 1914, №23.

179

Игумен Пимен. Православная Урмия в годы персидских смут. /Киев, 1911. С.9.

180

Введенский Павел Петрович (1897−1938), сын священника Черниговской епархии; окончил Черниговскую духовную семинарию, затем Лазаревский институт восточных языков в Москве и Учебное отделение восточных языков при первом департаменте МИДа; драгоман в русском консульстве в Тавризе (1906−1912); секретарь того же консульства (1912−1914); вице-консул в Урмии (1914 −1915); вице-консул в Хое (февраль-май 1915). Далее был прикомандирован к Политическому агентству в Бухарском ханстве. До 1931 г. − экономист госплана в Ташкенте. Позже преподавал персидский и арабский языки в Институте востоковедения и Академии внешней торговли в Москве. Арестован 10 апреля 1938 г., расстрелян 15 сентября того же года. (См.: Владимир Генис. Вице-консул Введенский. М., 2003).

181

Саблер Владимир Карлович − обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода (1911−1913), товарищ обер-прокурора при К.П. Победоносцеве.

182

Печальная судьба христиан Урмии. (Наблюдения и воспоминания миссионера). / Церковные ведомости, прибавл. 1915, № 39. С. 210−211.

183

Сборник дипломатических документов, касающихся событий в Персии. Вып. VII.

184

Цит. по кн.: Владимир Генис. Вице-консул Введенский. М., 2003. С. 12−13.

185

РГИА. Ф.797 /1914/, 2 отд. 3 стол. Оп. 84. Д.149.

186

Там же. Из секретного послания надворного советника Г. Чиркова императорскому посланнику в Персии от 1 апреля 1914 г.

187

РГИА. Ф. 797. Оп. 84, 2 отд. 3 стол. Д. 149. (Дело об ограждении христиан от оскорблений со стороны персов).

188

Архим. Пимен. Миссионерская нужда и важный праздничный подарок христианскому населению Урмии. / Православная Урмия. 1914, №20.

189

Наш черёд. / Православная Урмия. 1914, №23. С.23. (Подпись: «Урмийский летописец»).

190

См. Владимир Генис. Консул Введенский. М., 2003. С. 22 −31.

191

РГИА. Ф. 796. Оп. 199/1914/. 6 отд. 1 стола. Д. 189. Л.13−16.

192

Родился 2 февраля 1878 г., окончил 1-е Орловское духовное училище, 1898 году ─ Орловскую Духовную семинарию.

193

Письмо митрополиту С.-Петербургскому и Ладожскому Антонию (Вадковскому) из Урмии от 1 февраля 1903 года. Цит. по тексту (С. 453) в приложении в книге: А.В. Журавский «Во имя правды и достоинства Церкви. Житие и труды священномученика Кирилла Казанского». М., 2004.

194

См.: Сергий (Лавров), епископ. Начало православия в Салмасе (в Персии). /Церковные Ведомости, прибавления. 1914, №10. С.544 −548.

195

Материалы архим. Сергия печаталась в «Православной Урмии» в 1912 –1913 гг. в серии «Дневник миссионера».

196

РГИА. Ф.796. Оп 199(1914). VI отд. 1 ст. Д.189. Л. 26−27. Из рапорта епископа Сергия митрополиту Владимиру от 9 октября 1914 г.

197

РГИА. Ф. 796. Оп. 193 /1911/ 1 стол. 6 отд. Д. 1395 (7015) . С. 202.

198

РГИА. Ф. 797. Оп. 85 /1915/. 2 отд. 3 ст. Д. 230. Телеграмма от 28 июля 1915 года.

199

Сазонов Сергей Дмитриевич (1860−1927), русский государственный деятель, дипломат; происходил из дворян рязанской губернии; министр иностранных дел с сентября 1910 по июль 1916. В 1918−1920 являлся представителем правительств Колчака и Деникина на парижской мирной конференции. Скончался в эмиграции, в Ницце.

200

РГИА. Ф. 796. Оп.193. 1 ст. 6отд. Д.1395 (7015). Л.134–135. (Послание обер-прокурору А.Н. Волжину от 25 февраля 1916 года).

201

Известно о выпущенной брошюре «Церковные впечатления и недоумения и мысли православного» и о подготовке к печати третьей брошюры «Церковная революция 1917 г. и Всероссийский Московский собор».

202

Сергий (Лавров). Кризис Православия, или правда о Русской Церкви. Типогр. Глезера, 1919. Киев. С.12.

203

Там же. С. 7.

204

Об этом свидетельствует письмо священника Григория Лазуревского епископу Сергию в Ташкент из Алма-Аты. / Архив СПБ епархии. Ф. 2. Оп.3. Д. 90 [копия из Центрального архива Республики Узбекистан).

205

Верный был переименован в Алма-Ату 6 февраля 1921 года.

206

Хранится в библиотеке С.-Петербургской духовной академии.

207

Антуан Венгер. Рим и Москва. 1900−1950. М., 2000. С. 269.

208

См.: Дело № 2476 УФСБ по Тюменской области.

209

Андроник (Никольский Владимир, 1870, 1 августа – 1918, 7/ 20 июня), архиепископ Пермский и Соликамский, священномученик. Выпускник Московской духовной академии (1895); миссионер в Японии (1897−1899, вторично в Японской миссии (1905); епископ Тихвинский, викарий Новгородской епархии (1907−1913); епископ Омский (1913−1914). Прославлен на Архиерейском соборе в 2000 году.

210

Стефан (Знамировский Николай Иванович, 1878−1937), епископ; сын земского начальника г. Ирбита; выпускник Пермской духовной семинарии (1900); Казанской духовной академии (1904); до 1918 г. − преподаватель литургики и гомилетики в Пермской духовной семинарии, инспектор; принял монашество (1921). Епископ Шадринский в 1924 г., далее Пермский, Вологодский. Погиб в лагерях.

211

Игнатьев В.А.. Наша семинария в период первой империалистической войны (1914−1916). / Государственный архив Пермской области. Личный фонд П.С. Богословского. Р-973. Оп.1. Д.725.

212

Свет и тени в Салмасе. / Православная Урмия. 1913, №14. С. 17−18.

213

Архим. Пимен. Что потребует для нашего счастья новый год? / Пермские епархиальные ведомости. 1915, №2. С. 26.

214

Делегации Англиканской Церкви посещали Россию неоднократно: в 1888 г на 900-летие Крещения Руси, в 1896 г. на коронацию Николая II. Общение с англиканами особенно оживилось после утверждения Синодом в 1912 г. устава Общества ревнителей единства Восточно-Православной и Англиканской Церквей.

215

Пермские епархиальные ведомости. 1915, № 32.

216

Пермские губернские ведомости. 1915, № 225.

217

Пимен, игумен. Беседа о хранении веры в христианском обществе. Киев, 1910. С. 2.

218

Пермские ведомости. 1915, №222, от 19 августа.

219

Пермские ведомости. 1915, №226, от 23 августа.

220

На лекциях в Стефановском зале. / Пермские епархиальные ведомости. 1915, №30.

221

Святитель Стефан, епископ Великопермский (1340–1496). Память его отмечается 26 апреля/9 мая.

222

Пермские ведомости. 1915, № 222 , от 19 августа.

223

Виталий (Сергеев, 1874 −1946), иеромонах; из крестьян; послушник Валаамского монастыря (1895−1903); на клиросном послушании в Урмии (1903), иеродиакон (1904); в российских монастырях (1905−1907); возвращение в Урмию (1907); иеромонах (1911); эвакуировался с миссией в Россию (1914).

224

Пимен, архимандрит. Место религии в жизни культурных государств и наша отсталость в этом отношении. / Пермские епархиальные ведомости. 1915, №32. С. 991.

225

Пермские епархиальные ведомости. 1915, №19. С. 585−586.

226

Пермские епархиальные ведомости. 1916, №25.

227

Косвенным подтверждением нагрузок о. ректора Пимена в Перми служит сообщение владыки Андроника в письме от 20 октября 1916 г. архиепископу Арсению (Стадницкому) о простудах (инфлуэнциях), в которых «он горел» зимы 1915 и 1916 года/. pravoslavie . ru / put /3032. htm

228

Лев Шестов. Sola Fide – Только верою. Париж.1966. С. 61–62.

229

Ювеналий (Иван Килин, 1875−1958), впоследствии архиепископ Ижевский. Настоятель и строитель Фаворской пустыни Пермской епархии с 1911 г; игумен − в 1912 , архимандрит − в 1916. В 1919 г. выехал на Дальний Восток; с 1920 г. − в Харбине. Устроитель и настоятель харбинского Казанско-Богородицкого монастыря; епископ Синьцзянский (Китайский Туркестан) − в 1935 г.; далее − Цицикарский, Шанхайский. Вернулся в Россию в 1947 г. Занимал кафедры Челябинскую, Иркутскую, Омскую, Ижевскую. В настоящее время готовится его прославление.

230

Паломничество трезвенников. /Пермские епархиальные ведомости. 1916, №25.

231

Из письма архимандриту Алексию (Симанскому). Историко-археологический кабинет МДА. Инв. №219296.

232

См. прот. Владислав Цыпин. Русская Церковь. 1917−1925. Изд-ие Сретенского монастыря. 1996. С. 104.

233

См.: Пермские епархиальные ведомости. 1916, № 20−21 и № 22.

234

РГИА. Ф. 797. Оп. 86 /1916/. III отд. 4 стол. Л. 2. (Письмо от 1 июня 1916 года).

235

Пермские губернские ведомости. 1916, 21 июня. С.4.

236

Псковские епархиальные ведомости. 1916, №14. С. 257.

237

Пермские епархиальные ведомости. 1915, №

238

Пермские епархиальные ведомости. 1915, № 34. С. 1043.

239

В ответ благовествования. Пермь. 1916.

240

Андроник, епископ. Монашество епископов. / Голос долга. 1916, №7–8. С. 281.

241

Проводы архимандрита Пимена. / Пермские епархиальные ведомости. 1916, № 23–24.

242

Церковно-археологическмй кабинет МДА. №219496. Совет этот преосвященный Андроник дает архиандриту Алексию (Симанскому).

243

РГИА. Ф. 797. Оп. 86(1916). III отд. 4 стол. Д.153. О награждении Начальника Урмийской Духовной Миссии Епископа Салмасского Пимена орденом св. Владимира.

244

Председатель братства трезвости; почётный председатель лазаретского семинарского комитета; товарищ председателя пермского комитета Православного Миссионерского общества; председатель отдела о беженцах; председатель комитета общества вспомоществования недостаточным воспитанникам семинарии; член-представитель епархиального ведомства в пермском уездном распорядительном комитете; член учредительного комитета по оказанию помощи детям лиц, призванных на войну; член комиссии при пермском губернаторе по отчуждению помещений под военные лазареты; член военно-спортивного комитета; почётный член Стефановского братства г. Перми; товарищ председателя пермского отделения Православного Палестинского Общества.

245

Во время войны (Картинка из духовно-школьной жизни). / Пермские епархиальные ведомости. 1915, №4.

246

Колокол. 1916, № 3066, от 9 августа.

247

Волжин Александр Николаевич, обер-прокурор (1.10.1915− ?).

248

Мелхиседек (Михаил Львович Паевский, 1879−1931); в 1910−1914 гг. − преподаватель духовного училища во Владикавказе. Летом 1916 г. был отозван с должности ректора Тифлисской семинарии, 6 сентября того же года хиротонисан во епископа Кронштадтского. Кстати, именно он отказался в 1904 г. от направления в Урмийскую миссию, и вместо него был назначен иеромонах Пимен Белоликов.

249

Геннадий (Григорий Владимирович Никифоров, 1860 – после 1932), архимандрит; насельник Александро-Невской Лавры с 1887 г.; состоял архивариусом Лавры (1913−1917).

250

Речь начальника Урмийской Православной Миссии, Архимандрита Пимена (Белоликова) при наречении его во Епископа Салмасского» / Церковные Ведомости, прибавление. 1916, №33. С. 811.

251

Там же. С. 810.

252

РГИА. Ф.797. Оп. 86 /1916/. III отд. 4 стол. Д. 96.

253

Митрополит Владимир, Киевский и Галицкий. Речь при вручении епископского жезла епископу Пимену, начальнику Урмийской миссии, 6 августа 1916 г. / Церковный вестник, 1916, № 30−31.

254

См. Часть I. жизнеописания

255

Воспоминания о Василии Ивановиче Орнатском жены его Людмилы Николаевны Орнатской. / Из частного собрания документов Т.И. Орнатской. Машинопись. 1939. С. 6.

256

Штюрмер Борис Владимирович (1848–1917); русский государственный деятель, губернатор Новгородской (1894) и Ярославской (1896) губерний. С 1902 г. директор Департамента общих дел Министерства внутренних дел, ближайший сотрудник В. К. Плеве. 20 января 1916 г. при поддержке Г. Е. Распутина был назначен председателем Совета министров, с 7 июля 1916 г. − министр иностранных дел. 10 ноября 1916 г. уволен в отставку. В Февральскую революцию был арестован. Умер в Петропавловской крепости.

257

Колокол. 1916, №№ 3103−3104.

258

Петербургский листок. 1916, № 211 (3 августа)

259

См.: Журнал Московской Патриархии. 1980, № 5. Некролог на протоиерея Черноисточинской церкви Свердловской епархии Николая Петровича Мухина (1895 −1979).

260

См.: Дамаскин (Орловский), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия русской православной Церкви XX столетия. Книга 2. Тверь, 1996. С. 93−94.

261

Шкловский В. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 90−91.

262

РГИА. Ф.797. Оп. 84. Д. 149. II отд. 3 стол. Л. 49.

263

РГИА. Ф.796. Оп. 204. I отд. 1 стол. /1917/. Д. 83. Л. 2об.

264

Кирсанов Николай Михайлович (1888−?) из семьи товарища прокурора Пензенского окружного суда. В 1911 г. назначен в Персию драгоманом (Гилян, Астрабад, Тавриз). С июля 1914 г. − управляющий вице- консульством в Хое. Затем на той же должности в Дильмане. Генеральный консул в Тавризе в 1917−1920 гг. /См.: Владимир Генис. Вице-консул П.П. Введенский. М., 2003.

265

Земельные споры между католической и православной миссиями.

266

АВПРИ (Архив внешней политики Российской Империи). Ф. 302. Оп. 574/2. Д. 113. Лл. 13−14.

267

Телеграмма епископа Сергия митрополиту Владимиру от 19 июня 1916 г. / РГИА. Ф. 796. Оп. 193 /1911/, Д. 1395 (7015). 1 стол. 6 отд. Л.139.

268

РГИА. Ф.796. Оп.193 /1917/. VI отд. 1 стол. Д. 1395 (7015) Л.166−169. Приводимые далее документы по переписке о субсидировании Урмийской миссии находятся в этом деле.

269

РГИА. Ф.797. Оп. 85 /1915/. II отд. 3 стол. Д. 230 Л.38.

270

Русский паломник. 1917, № 31−32.

271

Чернозубов Фёдор Григорьевич (1863−1919), из казаков Войска Донского. Окончил Пажеский корпус и Николаевскую академию Генерального Штаба; с 4 июля 1916 г. командир 2-го Кавказского кавалерийского корпуса, с 15 февраля 1917 г. − 7-го Кавказского армейского корпуса. В 1919 г. находился в распоряжении Донского Атамана, умер 14.11.1919 в Новочеркасске. /См.: П.Н. Стреляный (Калабухов). Корпус генерала Баратова. М., 2002. С. 153.

272

См.: Записки терского общества любителей казачьей старины. №№3, 12, 38−41.

273

Мы не располагаем подробными сведениями о созванном преосвященным Пименом церковным соборе Урмии.

274

РГИА. Ф. 796. Оп. 204 (1917). VI отд. I стол. Д. 8. Л.2. (Донесение от 21 декабря 1916 г.).

275

Русский паломник. 1917, № 31−32.

276

Корсун Н.Г. Первая мировая война на Кавказском фронте. М, 1946. С. 77−82.

277

Петроградские ведомости. 1917, №27 (10 февраля). С.3.

278

Орнатский Философ, прот. Опять пулемёты на колокольнях. / Петроградский листок. 1917, №161 (6/19 июня). С.3.

279

РГИА. Ф.797. Оп. 83 /1913/. III отд. 4 стол. Д. 274.

280

Воспоминания о Василии Ивановиче Орнатском жены его Людмилы Николаевны Орнатской. / Из частного собрания документов Т.И. Орнатской. Машинопись. 1939 г. С. 75.

281

РГИА. Ф.796. Оп. 204 /1917/. Д. 70. VI отд. I ст. Л. 202−203.

282

РГИА. Ф. 796. Оп. 204. Д. 68. VI отд. I стол. О самовольном снятии сана игумена Григория Ушанова, состоявшего на службе при Урмийской Православной Миссии.

283

Там же. Л. 207−209.

284

РГИА. Ф. 796. Оп. 204 /1917/. Д. 70. VI отд. 1 ст. Л. 192−194. (Письмо от 10 июня 1917 г.)

285

Дамаскин (Цедрик Дмитрий Дмитриевич, 1878−1937), епископ, священномученик; окончил миссионерские курсы при Казанской духовной академии; миссионер на Дальнем Востоке и в Астраханской епархии; в 1922 г. – архимандрит; с 1923 г. − епископ Глуховский; находился в оппозиции митрополиту Сергию; после многократных арестов и ссылок приговорён к высшей мере наказания в Карагандинском лагере. Прославлен на Архиерейском соборе 2000 года.

286

РГИА. Ф. 796. Оп. 204 /1917/. Д. 70. VI отд. 1 ст. Л. 211.

287

Та же. Л. 249−250. (Рапорт от 2 сентября 1916 года).

288

Переход был описан в романе Виктора Шкловского «Сентиментальное путешествие» М., 1990.

289

Ф. Атурай. «Русские миссионеры в Урмии» и ответ епископа Пимена. / Голос Краевого Совета депутатов Кавказской Армии. (Тифлис). 1917, 4 августа. (№43).

290

Боже мой, Боже мой! для чего Ты меня оставил?

Комментарии для сайта Cackle