[Май]

(Материалы к истории современного иконоборства)

Начало текущего года вписало две грустные страницы в летопись русского искусства, вопия о глубоком пренебрежении к нуждам национального художественного творчества, указывая на полное невнимание к одному из существенных путей народного благосостояния и развития, вычеркнув из намеченной разработки вопросов государственного значения деловую возможность обсуждения в Государственных Думе и Совете всего того, что касается не только чистого, но даже и прикладного искусства. По установленным правилам выборов, в Думу не мог попасть ни один представитель искусства. Казалось, могла еще остаться надежда на выборы в Совет, но и тут упомянутыми были лишь Академия наук и университет, а Академия художеств забита и лишена права посылки своих выборных. Такое более чем печальное явление явилось следствием полной апатии членов академической корпорации к сознанной всеми насущности всюду назревших реформ и гражданской молодости деятелей нашего художественного мiра. Забыть оказался исторический пример, который представлен Францией: – Тьер, непосредственно вслед за избранием его «главою исполнительной власти» новоявленной республики, ранее приема делегаций, явившихся к нему с поздравлениями, принял только двух чиновников: префекта полиции и главного инспектора школ, и первые его слова, к ним обращенные, были высоко-знаменательны: «мы вернем миллиарды контрибуции обновлением нашей художественной промышленности». В России забыли, что последовавшее затем обновление художественной промышленности было одним из могучих рычагов, к созданию ее высокого материального благосостояния. У нас забили так же и то, что русское искусство тесно связано с первейшими духовными народными нуждами, с делом удовлетворения религиозных потребностей всякого православного – с иконою. Забота попечительства о русской иконописи, как это ни странно, находится в светских руках, причем в таком учреждении, в котором не нашлось места ни одному художнику.

Забытые в наших будущих законодательных учреждениях нужды искусства и в частности иконописания оказались переданными группе теоретиков, создавших, в конце концов, такой проект попечения об иконописи, который составляет вторую безмерно печальную страницу летописи редакционных работ русского законо-созидательства но предмету нашего обездоленного и бесправного художества…

Золотыми буквами должны быть занесены на скрижали истории слова именного Высочайшего указа Правительствующему Сенату, ясно и без всяких сомнений указывавших людям, облеченным доверием и властью, тот истинный путь, которого Государь Николай Александрович повелел придерживаться в деле роста православного иконописания. «В Монарших заботах, – гласит указ, – «о процветании русской иконописи и охранении в ней плодотворного влияния художественных образцов нашей старины, признали Мы за благо учредить под непосредственным покровительством Нашим Комитет попечительства о русской иконописи». Как много сказано этими словами! Охранение плодотворного влияния художественных Образцов старины – путь, не допускающий отклонения от древних истинно чтимых иконописных подлинников во всех их положительных качествах. Древняя православная иконопись, помимо многих своих высоких свойств, обладает незаменимой прочностью своей техники, так называемого, яичного письма. Это одна положительная сторона нашей образцовой художественной иконописи. Другая существенная сторона «образцов» – их ручное производство. Государь определенно говорит, именно об иконо-писании. Из приведенного и сказанного ясно, что заботы Высочайше утвержденного Комитета должны быть направляемы только на попечительство ручной иконописи и борьбы против всех тех способов изготовления икон, которые могут вредить процветанию работ наших изографов. Понято ли это основное предначертание и повеление Государя членами Комитета и как оно ими усвоено ранее и теперь – мы внимательно рассмотрим в настоящей статье.

В Положении о Высочайше учрежденном Комитете попечительства о русской иконописи в пункте пятом читаеа: «Комитет имеет целью: изыскание мер к обеспечению благосостояния и дальнейшего развития русской иконописи"… (Курсив наш). 17 мая 1901 года состоялось первое постановление Комитета, под председательством графа С.Д. Шереметева, в присутствии непременного члена, – управляющего делами Комитета Академии Н.П. Кондакова и членов Комитета: т.с. В.И. Ковалевского, гофмейстера Ю.С. Нечаева-Мальцева, графа И.И. Толстого – бывшего в то время вице-президентом Академии Художеств, профессора Н.В. Покровского, д.с.с. Н.В. Султанова и с.с. Н.В. Пономарева. Значению и трезвость первого постановления Комитета так существенны, что мы приведем главную его часть.

«Комитета, всесторонне обсудив современное положение русской иконописи и, в частности, бедственное состояние иконописных сел Владимирской губернии, доселе поставлявших рукописный иконы почти на всю Россию и на часть христианского востока, пришел к убеждению, что русское иконописание ведет ныне непосильную для него борьбу с машинным производством подобий рукописной иконы на жести и впало от того в крайность, которая грозит в ближайшем будущем уничтожением общим народного мастерства иконописания, за исключением лишь немногих мастерских и заводов, производящих самые дешевые сорта икон, способных выдержать конкуренцию с машинными изделиями. В настоящее время машинное производство вытесняет повсюду в иконных лавках и монастырских складах рукописную икону, в силу того экономическая обстоятельства, что его издоил, производимые с наименьшею затратою, могут быть поставляемы дешевле писанных икон продавцам, которым оно приносит, поэтому, наибольшую выгоду. Вместе с тем, распространение машинных изделий за последние годы в продаже не способствовало видимому удешевлению иконы, так как жестяные подделки под иконы, производимые ныне фабрикою Жако и Бонакер, идут по цене настоящих икон, но зато оно усилило и довело до крайности погоню заводов за дешевизною производства, умножив имитацию молебной иконы в виде фолежных изделий, бумажных листков, наклеиваемых на деревянные доски, и иные виды печатных изделий. Такой опыт машинного производства икон убеждает, что оно нисколько не исправляет существующих в русском иконописании недостатков и не придает нового художественного или духовного достоинства русской иконе. Напротив того, машинное производство поведет к быстрой утрате православного характера священных ликов, выработанных вековою работою русских иконописцев, так как мастера, призванные фабрикою для исполнения лика, воспроизводимого печатным способом, необходимо будут в угоду фабриканта, представителя базарных вкусов, стремиться к прикрасам, а в ликах к слащавости и миловидности, которые отличают печатные и литографские воспроизведения религиозных образов в католическом мiре. Но когда машинное производство задавит живую среду народного иконописного мастерства, оставив от него только немногие мастерские, имеющие работать на любителей, оно обратит русскую иконопись, с ее обширным циклом ликов и сюжетов, в тесный торговый подбор ходовых икон, печатаемых массами на продажу. Таким образом, уничтожится православный обычай иметь, при желании, каждому икону своего святого. Когда же распространением машинных изделий будет уничтожена среда иконописцев, поныне разрабатывающая дело иконописания, то в самой иконописи отнимется сила дивного религиозного чувства и благочестия, дарующего даже неискусному образу высокий характер, влияющий на молебщика. Машинное исполнение унизит икону, поставит ее наряду и наравне с другими изделиями фирмы, производящей из крашеной жести коробки для ваксы. Поддельная икона вызовет неуважение к образу и нарушит вековые обычаи и предания греко-русской церкви. Основываясь на таковом своем глубоком убеждении и исходя из основных положений Высочайше учрежденного комитета и Высочайшей воли, объявленной в указе Правительствующему Сенату, от 19 марта сего года. Комитет единогласно определил: обратиться к Святейшему Правительствующему Синоду с просьбою воспретить указом на будущее время всякое машинное производство печатных подражаний рукописной иконе, исполняемых на жести, дереве и т.п., разрешив лишь обращение в продаже гравюр и литографий в виде отдельных листков, не наклееваемых на доску. Особенным распоряжениям Святейшего Синода желательно объявить монастырям и духовным властям, в подтверждение православная обычая, что иконами храмовыми и моленными должны быть признаваемы только иконы, писанным рукою"…

Как бы в подтверждение этого замечательного и мотивированная единогласного определения Комитета, строго исполнявшая Монаршую волю, граф С.Д. Шереметев и профессор В.М. Васнецов представили названному учреждению свои записки. Граф С.Д. Шереметев сообщал, что в его поездку еще в 1901 году по монастырям даже московской епархии, как то Даниловском, Симоновом и Нопоспасском, он не нашел в них ни одной продажной писанной иконы, совершенно вытесненных машинными иконами. В этих монастырях с усмешкой говорили, что писанных икон более не принято держать! В Кремлевском Вознесенском монастыре оказались тоже лжеиконные продукты фирмы Жако. Граф наблюдал это же явление в монастырях: Ростовском Борисоглебском, в Лубенском Мгарском, в Софийском Киевском и Златоверхом Михайловском. в Печерской Лавре и др. и даже на Кавказе, куда тоже проникла машинная икона. «В Москве», – пишет граф, – «В.М. Васнецов с огорчением передавал мне, что его же произведет в снимках Жако и К° расходятся везде и продаются в самом Владимирском соборе в Киеве, помимо его и вне его согласия». «Не доказывает ли все это ненормальность современного положения вопроса и отсутствие решимости чистосердечно признать эту ненормальность!?… В таком вопросе не может быть среднего мнения, не может быть недомолвок» – заканчивает граф С.Д. Шереметев свою записку. Профессор В.М. Васнецов сообщал такое свое мнение: «Монастыри и иконные лавки и даже в храмах, что казалось бы даже и грешно, так как сам Спаситель изгонял торгующих из храма – везде и всюду в огромном количестве предлагаются православным печатные образа на меди, жести и бумаге, и неопытному трудно избегнуть приобретения этих поддельных фальсификаций образов. Трудно бороться живому искусству с наплывом этих мертвых продуктов промышленности и спекуляции, в основе которых – капитал и нажива!». В заключение В.М. Васнецов настаивал «на повелении священно-церковнослужителям освящать для молитвы в храмах и домах образа только рукописные, без всяких исключений».

Не смотря на присутствие 17 мая в заседании Комитета попечительства о русской иконописи всего вышеперечисленного личного его состава и не взирая на то, что комитет единогласно сделал уже нами приведенное определение, основанное на глубоком убеждении всех господ членов, одним из них была написана статья, помещенная сначала в «Церковном Вестнике», а затем изданная отдельной книжкой, в которой по наложенному определению был высказан диаметрально противоположный взгляд. Такое необычное и странное, если не сказать более, раздвоение одноличного мнения: принадлежало профессору Н.В. Покровскому. Не станем вспоминать, какое впечатление произвело появление в свет этого мнения на сочленов Н.В. Покровского, но разберем его «исторические справки», художественные и практические взгляды, а также выводы, шедшие в разрез с постановление комитета, в котором он участвовал с «глубоким убеждением». Просматривая внимательно эту его статью «К вопросу о мерах улучшения русского иконописания», мы видим, прежде всего, что Н.В. Покровский старается доказать, будто бы «воспроизведение священных изображений механическим способом – посредством печатания их на бумаге, полотне и жести, – получило свое начало уже давно». Положение это прежде всего совершенно неверное в главной его и существеннейшей для дела части. На жести печатать стали очень недавно, этот тип печатания появился не более, как двадцать лет назад, против чего в иконном деле и ополчились иконописцы, а по Монаршей воле комитет. Такими образом, исторически вопрос сводится только печатанию на полотне и бумаге.

Говорить о печатании на полотне не стоит, так как антиминсов народ не видит и соблазна от того, что они сделаны машиной, а не руками, произойти не могло и не может. Вопрос мог сводиться только к печатным священным изображениям на бумаге. Н.В. Покровский сообщал, что печатные «картинки», стали входить в обращение только с XVII века (значит совсем недавно), т.о. с начала упадка нашей иконографии, происшедшей главным образом от вторжения этих печатанных, именно картинок в наш религиозный обиход. Сам Н.В. Покровский указывает, что патриарх Иоаким в том же XVII веке, видя полную непригодность и непристойность бумажных немецких листов, воспретил употребление их в церквах и домах вместо икон. Подобные указы повторялись до 1761 г. и позднее того. Борьба духовной власти велась против «смехотворных» и неискусных гравюр. На стр. 14-й Н.В. Покровский высказывает резонное и в конце концов совершенно побивающее его резюме, умозаключение. По вопросу оценки, для случаев изъято из обращения бумажных священных изображений, он говорит, что не было свыше указано никакого критерия: «даже не сделано ссылки на исконный критерий – подражание древним лучшим иконописным образцам, и это, быть может, потому, что находили почему-либо неуместным сравнение иконы с гравюрою, или же потому, что чувство уважения к иконописной старине было в XVIII веке сильно поколеблено». Выходит так: – или видели в гравюре, что безусловно верно, суррогат, не могущий дать даже мысли заменить рукописную икону, или представление о здоровом и исконном типе русской иконы стало уже утрачиваться. Мы знаем, что истинно православному чужда мысль о замене печатным листком, молельной рукописной иконы, а с другой стороны нам ведомо, что, при небрежности к сохранению веками сложившихся церковных обычаев, для многих стаю все равно, чему бы ни молиться. Западное безразличие в этом отношении вторглось в православную Русь и породило, в среде шатких в почитании н хранении старины, разлагающий индифферентизм. Н.В. Покровский сам говорит, что «в решении вопроса о гравюре, как механического произведения, и не ставился ребром кардинальный вопрос – быть или не быть». Отсюда ясно, что «механическая» зараза завоевала не только массы темного люда, но и допускалась власть имущими. Разумеется, сам Н.В. Покровский признает потерю уважения к иконописной старине нежелательною. Но, несмотря на это, на странице 18 он приходит к неожиданному «убеждению», что запрещение печатных икон «доколе преждевременно». Это «доколе преждевременно» сделалось знаменитым выражением в решении вопросов на плохих и шатких доказательствах. В чем же гнилость подпорок, поддерживающих изумительное новое «убеждение» Н.В. Покровского?

Предпошлем разбору этих шатких доказательств и рассуждений Н.В. Покровского указание на его, вообще, давно выяснившуюся в художественном мiре полную некомпетентность касательно вопросов искусства. Будучи замечательным энциклопедистом знатоком по церковной археологии, он совершенно невосприимчив к пониманию произведений художественного творчества, представляя собою как бы трубу архангела, через которую проходят слова Божии, но не оставляют в ней никакого следа. Например, невозможно сказать, что лучше: акварель. Фреска, масляная живопись или мозаика; а между тем Н.В. Покровский решает, что гравюра на дереве хуже гравюры на меди. Тут уж играет роль вкус судьи, а не действительность оценки способа воспроизведения. Может быть, Н.В. Покровскому приятнее и кажется лучшим тенор, чем бас, но никто не решится сказать, что один из этих голосов лучше другого. Г. профессор – решается и идет далее, говоря, что «икона, писанная от руки, гораздо выше иконы печатной: в первой всегда чувствуется незримое веяние жизни, духа, во второй все безжизненно, мертво и плоско».

Уже поэтому несомненно, что профессор археологии некомпетентен в вопросах искусства, так как совсем не всегда в рукописной иконе может чувствоваться «жизнь и дух», тогда как «с точки зрения идеальной» (его выражение) печатная икона может быть не безжизненна, не мертва и не плоска. Но оставим художественную сторону вопроса, перейдем к подпоркам, поддерживающим «доколе преждевременно». Главнейшей защитой бытия печатных икон Н.В. Покровский выставляет следующие положения. В решении вопроса о выборе между рукописными и печатными иконами он видит «неодолимые практические затруднения». Он спрашивает и отвечает: «если будут запрещены печатные изображения, то чем мы заменим их? Иконами, писанными от руки? Но, во-1-х, современный спрос на иконы так велик, что наличные иконописные силы едва ли в состоянии будут удовлетворить этому спросу в той мере, как желательно».

Устрашающая ценность этой боязни сводится к нулю: двадцать лет тому назад печатной иконы на жести не было и православные не ощущали недостатка в рукописных иконах на протяжении столетий. Неужели в последние 20 лет так возрос спрос на иконы, что приходится помогать производительности иконописцев машинами?

В действительности происходит совершенно обратное – спрос на иконы уменьшается под отрицательным давлением духа времени.

«Едва ли» – совершенно неосновательно и потому еще, что Комитет, в котором заседал и Н.В. Покровский высказал, что «по его глубокому убеждению (стало быть и действительному мнению самого профессора), приведение в исполнение таковой меры (запрещение печатать и продавать иконы) не может вызвать ни экономического ущерба, ни недостатка икон в продаже». Таким образом, от «во-1-х» Н.В. Покровского ни остается ровно ничего и его заботы о народе значительно скромнее забот о благополучии фабрикантов печатных икон. «Во-2-х», – пишет тот же ученый, – «наличная действительность показывает, что некоторые иконы от руки, исполненные плохими ремесленниками и находящиеся в обращении на провинциальных рынках, а иногда достигающие и Петербурга, бывают хуже, чем хорошая олеография». Ссылаясь на вышеприведенное мнение Н.В. Покровского о безжизненности, мертвенности и плоскости всяких, печатных икон, даже с идеальной точки зрения, становится ясным, что нечего и беспокоиться о некоторых плохих рукописных иконах. Далее профессор сообщает о разнице в стоимости обоих типов икон, указывая на дешевизну печатных и дороговизну писанных икон и восклицает: «А кто будет в ответе, если разные штундисты, баптисты, духоборы, пашковцы, молокане и т.п. (имя им легион!) воспользуются этим налогом на иконы и будут усиленно приглашать православных в свою компанию, где нет излишних расходов на иконы?». Если бы так случилось, то в ответе должен быть Н.В. Покровский, как ученый, как представитель Св. Синода, в свое время не заметивший лавины фальсификаций, позорящей исконные православные святыни и не принявши мер против возмутительной подделки под иконы в наклейке бумажных изображений на доски – ведь этот продукт совсем недавний.

В статье Н.В. Покровского ловко скрыть им в начале пущенной фразой переход к апогею фальсификации иконы, что на жести уже давно печатают, иконы, а затем не указано значения разницы листа и его наклейки на доску, что весьма существенно в иконоборстве наших дней, против совершенно нового типа подделки, не освященной хотя бы какою-либо существенной давностью.

Странно читать мнение Н.В. Покровского о сравнительной дешевизне икон печатных и придавание этому какого-либо значения, когда он же в комитете выразился согласно с постановлением, из которого нами уже были приведены строки, что иконы печатные идут по цене настоящих рукописных икон.

Шедевром защиты печатных икон является мнение Н.В. Покровского, где он советует отказаться от запрещения столь полезных машинных икон до тех пор, «когда хорошая иконопись в состоянии будет сама собою, без всяких внешних репрессалий, удалить всех механических конкурентов». Вспомним и сопоставим с этим взглядом мнение действительно правдивое и компетентное М.В. Васнецова, в котором он говорит: «трудно бороться живому искусству с наплывом мертвых продуктов промышленности и спекуляции, в основе которых – капитал и нажива»! Вспомним мнение всех членов Комитета, высказавшего, что в ближайшем будущем грозить уничтожение общего народного мастерства иконописания из-за конкуренции с машиной.

Для кого и ради чего профессор Н.В. Покровский обнародовал такое свое мнение, которое ничто иное, как явное противоречие здравому смыслу? Не принадлежи это мнение профессору Н.В. Покровскому, мы были бы уверены, что оное высказал со всеми приведенными гнилыми подпорками участник фирм Жако и Бонакера, Фесенко, Ракочий и К° и т.п.

«Доколе преждевременно» профессора Н.В. Покровского, создало первый удручающий по своим последствиям шаг к мерам уничтожения русского иконописания.

Судьба русского искусства многосторонне печальна. Наша высшая художественная инстанция – Академия Художеств совершенно не входит и не считает своим долгом входить в нужды художественных корпораций, хотя бы им грозила опасность быть стертыми с лица земли. Другого ведомства, которому была бы дорога та часть благосостояния государства, которая находится в прямой зависимости от роста искусства, – у нас нет. Частично, в последние годы, лишь министерство финансов обратило было внимание на желательность развития художественной промышленности и 10 июня 1902 года обнародовано было положение о нормальных художественно-промышленных учреждениях этого министерства. С этого момента особенно осязательно стала видима – официальная подчеркнутость деления искусства на «чисто» и «прикладное». То, что совершенно не может и не должно быть разделяемо официально, оказалось размежеванным. Путаница в понятиях о том, что должно относиться к «чистому» искусству и что к «прикладному», – увеличились во вред тому и другому. Ни Академия Художеств не желала входить в нужды иконописцев и русской иконописи – как «нечистого» искусства, ни министерство финансов – как искусства, хотя и «прикладного», но якобы более подведомого Святейшему Синоду. Ни в уставе Академии ни в Положении о художественно промышленных учреждениях ведомства министерства финансов с художественной инспекцией не имеется указаний (прямых) пещись о благосостоянии несомненно ценной и продуктивнейшей отрасли русского искусства – иконографии. Таким образом, сто шестьдесят тысяч русских иконописцев не имели до 1901 года по русскому законодательству нигде и ни в ком официального защитника или покровителя. В Академии до сих пор отсутствует даже кафедра иконографии, так что, не покровительствуя «чистой» религиозной живописи, ей ли было заботиться о той иконографии, которая еще до зачатия предназначалась продаже на рынках?! Нашим иконописцам пришлось причислить себя к кустарям и решиться попытать счастья в ходатайстве защиты против машинных икон также и перед министерством финансов. Это первое ходатайство иконописцев соль Владимирской губернии: Холуя, Мстеры к Палехи было направлено в 1898–1899 годах и в нем просили министерство о запрещении печатных иконных подделок, как убивающих производство рукописных икон, с просьбою помочь такому ходатайству в Святейшем Синоде.

Министерство, не рассмотрев просьбы по существу, сослалось на компетенцию Святейшего Синода. В таком рассмотрении вопроса или сказать почти в полном игнорировании ходатайства кустарей с отсылкой их лишь в другую инстанцию, совершенно чуждую художественной компетенции, сказалось мертвящее бюрократическое начало, не пожелавшее вникнуть даже в принципиальное обсуждение идейного и практического спора между ста шестьюдесятью тысячами человек рабочих и двумя иностранцами – фальсификаторами народной святыни.

Полутораста тысячная армия православных иконописцев в лице представителей Владимирского района ударила челом Святейшему Синоду. В этой инстанции им отказали. Мотивом отказа было отсутствие каких-либо канонических постановлений, воспрещающих печатание священных изображений. В такой мотивировке и в самом прошении десятков тысяч человек существовал один и тот же непростительно досадный пропуск – обмолвка или случайное обхождение молчанием того, что должно было составить идейную сущность ходатайства и законного предлога, не могшего привести к отказу. С началом наклейки печатных изображений на доску, или с печатанием на жести, прибиваемой к доске, было положено начало подлога и фальсификации веками освященного типа рукописной иконы на доске. Против такого новшества и не могло быть, – ранее приведенной челобитной, как всплеска негодования против прямого обмана нашего невежественного народа, – какого бы то ни было канонического постановления. Представитель Св. Синода в Комитете, профессор Н.В. Покровский, в своей знаменитой, цитированной нами книге, дойдя на стр. 15-ой до новейших печатных всевозможных типов репродукций священных изображений, произносит, как бы вскользь, не придавая особого значения, фразу: «некоторые из них (предпринимателей печатников) наклеивают печатные бумажные листы на доску и таким образом придают им вид настоящей иконы. Бонакер и Жако в Москве печатают священные изображения на жести и прикрепляют эти жестяные листы к доскам, обтянутым двойным коленкором, как настоящие иконы». (Курсив наш). Слова Н.В. Покровского «придают им вид настоящей иконы» и «как настоящие иконы» – равносильно выражению – ловко подделывают. Что Н.В. Покровский проговорился именно в этом духе, видно из его же слов на страниц 18-й его книги: «не только для ⁹/₁₀ из простонародья, но и для многих интеллигентных людей различие иконы писанной от печатной – дело нелегкое»… Этими словами профессор Н.В. Покровский признает наличность фальсификации и обмана. Какое же «присутствие» канонических постановлений можно было отыскать о новоявленном подлоге приделывания печатного изображения к доске, чему нельзя насчитать и двух десятилетий и что выросло во зло, – поедающее все ручное производство? Мы подчеркиваем слово все потому, что на днях г. Фесенко сообщил нам о приготовленных им печатных иконостасных иконах. Очевидно, что при энергии Н.В. Покровского и игнорирования вопроса о подделке и обмане народа – иконописное письмо будет уничтожаться печатным хламом на досках. Иным эпитетом, как хлам, нельзя наградить печатные иконы сравнительно с рукописными яичными красками – так велика разница прочности фальсификации сравнительно с настоящей иконой. Отстаивание печатных икон, таким образом, есть еще и посягательство на народные деньги. Безразличие к народным нуждам, игнорирование веками упрочившихся традиций иметь вековую, прочную, ручную икону и предоставление меньшей братии произволу и обману продавца сказывается в следующих словах Н.В. Покровского: – «В церковном употреблении несомненно должна быть настоящая, хорошая иконопись; сильных затруднений – здесь не было и нет. Для храма Божия всегда найдутся хорошие иконы, а гравюры, которые нам лично доводилось видеть даже в некоторых подгородных петербургских храмах, здесь не должны иметь места. Другое дело – частное, домашнее употребление икон». Можно ли отнестись с большим легкомыслием к народу, которому, следовательно, по мнению Н.В. Покровского, можно позволять всучивать ненастоящие, дурные и нерукописные иконы. В вопросах религии, мы полагали бы, непозволительно делать такие подразделения, а тем более профессору и члену Комитета попечительства о русской иконописи.

В своем ходатайстве иконописцы допустили некоторую ошибку, назвав Жако евреем. Св. Синод указал, на неправильность этого положения, сообщив, что Жако христианин…

Карелин

(Окончание следует).

«Святая почва Европы, – благословение ей, благословение!» (VI, 142).

Так писал в своем «Дневнике» Герцен в те годы, когда, в долгом и долго напрасном ожидании заграничного паспорта, он мечтать об Европе по книжкам, создавала великолепные легенды и красивые мифы о далеких волшебных мiрах, где мысль свободна и сильна, где жизнь построена на праве и правде, где социализм идет вперед в сапогах скороходах и стоит уже на пороге своего осуществления, где прогресс на ковре-самолете несет все вперед и вперед счастливое человечество, где люди деятельны и энергичны и работают только ради общего блага.

Но в конце концов он получил этот заграничный паспорт, который унес все его мечты и надежды. Ему казалось постыдным не присутствовать на парижской революции 1848 г. Он отбросил счастливые впечатления прекрасной Италии и в тревожном энтузиазме помчался к всемирному очагу всемiрной свободы.

Он видел и знал, – близко знал, – всех великих деятелей революции и демократической республики, знал их не только по книгам, но знал их по их речам и делам, знал, как людей своего круга, своих близких знакомых, со всеми их достоинствами и недостатками. От него эти властители дум и вожди человечества не могли спрятать своей мечтательности и беспочвенности под дырявым плащом бумажного периодического величия и громких, но бессодержательных фраз.

«Прощай отходящий мiр!! Прощай Европа!» (V, 247) – с ужасом и отвращением кричал обманутый и разочарованный трубадур Европы, подводи итоги своих ярких и живых наблюдений, своего долгого и многостороннего опыта.

«Я пять лет не видал светлого лица, не слыхал простого смеха, понимающего взгляда». (III, 263).

«Мудрено теперь сбить их (славянофилов) примером запада, когда достаточно одного нумера любой газеты, чтобы увидеть страшную болезнь, под которою ломится Европа. Отворачиваться от ее ран и поклоняться не только идеям, который она выработала и с которыми не может сладить ее современная жизнь, но и ей самой, – столько же невозможно, как уверить нас, что фанатически поврежденная умственная деятельность поклонников Будды или карпатских раскольников важнее и глубже всех вопросов, занимающих нас». (V, 391).

«Мiр европейский в той форме, в которой он теперь существует, окончил свою карьеру. Но нам кажется, что ему следовало окончить ее торжественнее: если не без страданий и боли, то, по крайней мере, без стыда и унижения. Консерваторы, как вообще старые скупцы, боятся только наследника и отдаляются от него. Их в ночное время задушат и ограбят воры и разбойники». (V, 313).

Недуги запада перебросились и к нам. И теперь, когда незаконные наследники «отходящего мiра», подлинные воры и разбойники, в ночное время пришли душить и грабить, можно оценить это пророчество Герцена во всей его полноту и определенности.

«Не любит романский мiр свободы: он любит только домогаться еt. Силы на освобождение он иногда находит, но на свободу – никогда». (ΙΙΙ, 160).

И эти мы видим теперь своими глазами. Русские революционеры плагиаторы и рутинеры по шаблонам запада, на заре освобождения обнаруживают столько деспотизма и тирании, что давно уже набили рекорд злейших тиранов мiра. Запад передал свое роковое наследство русским ренегатам, и общая болезнь вскрылась прежде всего среди младенчески доверчивого и наивного поколения подражателей и приспешников чужой мудрости.

«Когда я спорил в Москве с славянофилами (между 1842–1846 годами), мои воззрения в основах были те же. Но тогда я не знал запада, т.е. знал его книжно, теоретически – и еще больше любил его всею ненавистью к петербургским порядкам. Видя, как Франция смело ставит социальный вопрос, я предполагал, что она хоть отчасти разрешит его, – и от того был, как тогда называли, западником. Париж в один год отрезвил меня, – но за то этот год был 1848. Во имя тех же начал, во имя которых я спорил с славянофилами за запад, я стал спорить с ним самим.

«Обличая революцию, я вовсе не был обязан переходить на сторону ее врагов. Падение февральской республики не могло меня отбросить ни в католицизм, ни в консерватизм; оно меня снова привело домой.

«Стоя в стану побитых, я указывал им на народ, носящий в быте своем больше условий к экономическому перевороту, чем окончательно сложившиеся западные народы. Я указывал на народ, у которого нет тех нравственных препятствий, о которые разбивается в Европе всякая новая общественная мысль, а напротив есть земля под ногами и уверенность, что она его.

«И вот пятнадцать лет я проповедую это. Слова мои возбуждали смех и негодование, но я шел своей дорогой. Пришла крымская война, – смех сменился свистом, клеветой… Но я шел своей дорогой. По странной иронии мне пришлось на развалинах французской республики проповедовать на западе часть того, что в сороковых годах проповедовали в Москве Хомяков, Кириевские… и на что я возражал». (VI, 284).

«По-видимому, ясно. Герцен сам, своими собственными словами формулирует мысль, которую он проповедовал пятнадцать лет, которую он сохранил до конца жизни, в которой заветное его убеждение. Он был западником и перестал им быть. Но влюбленные – по плохому портрету – и мало осведомленные его поклонники из лагеря западников никак не могут с этим примириться. Они хотят быть больше строгими Герценами, чем сам Герцен, т.е. последовательными западниками, каким Герцен не был.

Это особый вид партийного дальтонизма. Они не хотят видеть того, что у них перед глазами, и представляются слепыми. Чтобы сохранить свою младенческую веру в Герцена, они не верят Герцену, а верят его тенденциозным и невежественным комментаторам, которые создали из его осколков западнического фетиша и поклонялись своей суеверной мечте, не считаясь с действительностью.

Свою познаю они защищали самыми террористическими средствами, предавая то либеральной, то радикальной, то просто нигилистической анафеме всякого, кто имел мужество говорить правду. Для этой цели сфабриковано много мнимо-литературных форм запугивания, шуллерства и скоморошества. Пользуясь умственным и теоретическим одичанием русской интеллигенции и так называемой «мыслящей России», давно утратившей способность и умение мыслить, литературные кондотьеры под угрозою отлучения заставляют читателей видеть то, чего на самом деле нет. И те, по силе смиренного и всестороннего невежества, – видят. Эта одна из многочисленных форм умственного упадка нашей ленивой и праздной, но деспотической в своем безграмотстве интеллигенции.

Но эти полемические и публицистические фокусы безнаказанно могли сходить с рук только тогда, когда Герцен был под спудом. Теперь, чтобы, с прежнею уверенностью продолжать эту нечистую игру и врать, нужно особое своеобразное мужество. Мы приводили подлинные слова Герцена, чтобы никаких недоразумений не было. Если в том, что вышло в свет за последнее время в русском издании Герцена, или в том, что было исключено цензурою, Герцен высказывал не эти, а другие, противоположные мысли, пусть их дословно приведут поклонники измышленного Герцена и только тогда будет возможен спор по документам, а не по сомнительным тенденциям партийной изворотливости. Но таких слов Герцена они никогда не приведут, потому что таких слои нет. Кроме того, решающим и последним доказательством в этом споре является то, что сущность подлинной «идеологии» Герцена заключается именно в этих выводах, что без них Герцен и не был бы Герценом, что именно в них все его права на самобытность и оригинальность, что без них он бесследно потонул бы в безличном стаде многоименных, но всех на одно лицо русских западников.

Стройность и гармоничность воззрений Герцена с логическою необходимостью требует именно этих выводов, а не каких-либо других, потому что только они соответствуют его посылкам.

Убедиться в этом – нетрудно.

Почтальоны, которые перестали носить письма, кондуктора и смазчики, которые остановили железнодорожное движение, вооруженный и чуть не догола обнаженный пролетариат, адвокаты из судов и фармацевты из аптек, «сознательные» борцы за свободу из матросов и слезоточивые трусы из офицеров, даже члены союза союзов, даже члены державной и правящей рабочей организации, – знают ли они, за что они подняли красное знамя, за что они проливают кровь, – чужую, конечно, – чем они могли бы оправдать свой произвол и свое насилие?

Быть может, они слышали уличные и площадные девизы и усвоили их звуковой облик, не зная их содержания. Быть может, они слышали прихотливые сказки о реках молочных и берегах кисельных, которых так много в книжках и которых никогда не было в действительности, нет теперь и не будет никогда. Быть может, их соблазняет уличная кутерьма и убогая роскошь процесса с красными знаменами.

Людям, действительно обездоленным, достаточно самого ничтожного повода, чтобы глупо и грозно производить бестолковое движение,

если им будто бы «ученые» люди обещают журавля в небе. Они легкомысленны и легковерны, потому что опыт истории им совершенно неизвестен, а сулят им золотой век «господа», которых теперь в участок не тащат. Если рабочий, не перевирая иностранных названий, связно скажет дна членораздельных слова, – и то из книжки, или с чужого голоса, – вся передовая пресса приходит в умиление от его непомерной идейности. Ведь и пресса наша в своей идейности и убежденности недалеко ушла от полуграмотного рабочего.

Нет нужды давать себе отчет в теоретических основаниях движения и многочисленному классу так называемым агитаторов и пропагандистов. Они бунтуют народ. В этом вся их цель и вся их философия. Они торгуют в розницу и в разнос тем товаром, который им сбывают в радикальных газетах и в передовых ежемесячниках.

Какой же товар они получают у этих оптовиков? Самый гнилой и самый залежалый. На почве нелепой теории о фатальном прогрессе и стихийной общественной эволюции им дают соблазнительный и произвольный вывод, будто бы законы исторического развития для всех народов одинаковы, и толкуют этот вывод с самым мальчишеским легкомыслием. На западе была конституция, значить и у нас должна быть конституция. Революция была, подавай ее и нам. Там забастовки, и у нас забастовки. И все это без понимания дела, на авось, с диким разгулом и свирепой непреклонностью.

Прогресса – знает, куда вести. Он ведет все вперед. И самое простое соображение никому не приходит в голову. «Идя без оглядки вперед, – говорил Герцен, – можно затесаться, как Наполеон, в Москву и погибнуть, отступая от нее, не доходя даже до Березины» (V, 446). Наши Наполеоны не имеют маршрута и географической карты, идут вперед, но не знают, куда и зачем, в надежде, что прогресс, как и всякая кривая, вывезет.

Они не знают ни прошедшего, ни настоящего, но они удивительно знают будущее, потому что все будет точно так, как было на западе. Других доказательств нет и быть не может. В этом все верования и убеждения нашей интеллигенции. Кроме этого ничтожного и нищенского софизма, у нее ничего за душою нет. И когда кровь перестанет литься, когда первобытная одичалость животных страстей уляжется, когда люди поймут преступность и омерзительность своего бессмысленного движения и спросят у своих вожаков, во имя чего их завели в грязное и кровавое болото, – какой ответ дадут тупые властители смутных дум? Скажут ли они им, что это была только схоластическая полемика, защита академической диссертации, идейный эксперимент за счет револьверного мяса?… А на самом деле, это ведь так. Революция, прежде чем выйти на улицу, жила в идейном мозговом тумане доктринеров и мечтателей, которым страстно хотелось, чтобы все люди и народы были лицо в лицо и шаблон в шаблон.

Настоящий террор льет настоящую живую кровь: меньшинство путем кровавой бойни навязывает свою волю большинству. Но это меньшинство мыслью, творчеством и опытом – мертво, книжно и невежественно. Его убило убожество его идеологии. Пока люди далеких идеалов, непризнанные восстановители прав разума в пестрой сказке истории, но перестанут мешать другим людям жить по своему уму и по своей совести, революция не кончится, потому что в тиранической свободе меньшинства жить нельзя. Нынешняя революция, всегда книжная и отвлеченная, начинается с того момента, когда педанты и рутинеры начинают утверждать, что люди и народы всегда и во всем похожи друг на друга, что история постоянно и во всем повторяется, что неудержимая эволюция творила чудеса, меняя людей во мгновенье ока в какую-то совершенно новую породу двуногих. А так как новой породы не является, то под ее флагом показывают на балаганных подмостках нравственные и умственные отбросы здорового человеческого общества.

Герцен не только был бы, как он и был, но и остался бы, чего к счастью не случилось, западником, если бы он усвоил себе эту форму теоретического помешательства. Но он был слишком трезв и здоров, чтобы опьянеть на этой беспутной вакханалии.

«Путь человечества неизвестен», – писал он в январе 1843 г., писал в «Дневнике», т.е. в ту пору, когда так легко отдавался всем теориям и гипотезам, когда весь от головы и до пят был западником. Но эта мысль засела глубоко в его мозгу и осталась там до его смерти.

«Пути истории, пути природы от того так и кажутся нам неисповедимы, что они прокладываются без плана, ломают без жалости и пользуются всем по дороге, как настояние мародеры». (VI, 311).

«Пути развития очень туги и непросты в природе, в истории: они употребляют страшное количество сил и форм. Нам это мало видно, потому что мы всегда находимся лицом к лицу с результатом, с выработавшимся, с успехом. Ряды неудачных форм были вызваны по дороге, жили не вполне (по сравнению с последующими) и заменялись другими, нам неизвестными. Они не были пожертвованы, потому что они жили для себя, но, отживши, передали свое наследие не детям, а чужим. Мамонты и ихтиозавры – слонам и крокодилам, Египет и Индия – Греции и Риму. Весьма может быть, что вся творческая способность западных народов истратилась, истощилась, создавая свой общественный идеал, свою науку, – стремясь к ним и осуществляя отдельные, односторонние фазы их со всею страстностью и увлечением борьбы, в которой оттого людям так легко умирать, что они на всяком шагу думают достигнуть полного идеала своего» (V, 332).

Это легкомысленная ошибка всех мечтательных оптимистов. На наших глазах начиналось столько новых эр и эпох, что мiр будто бы за это время вертелся волчком и торопился тащить катаклизмами и катастрофами вечно юных педантов и доктринеров. Плох тот журналист, который на своем веку не отметил дюжины новых эпох. Все течет, все льется, все меняется, всюду новые формы и новые породы. Это, конечно, характерный признак самоуверенного невежества. Все ново для того, кто не знает старого. Для людей этого типа старое так же неинтересно и безразлично, как и настоящее. Они все в будущем, потому что мечтать и грезить гораздо легче, чем познавать и изучать. Таково постоянное свойство ленивого мышления.

Если мышление на протяжении века обнаружило такую легковесность и поверхностность, необходимо допустить, что оно надолго останется таким же и долго не изменить своей старой привычке. Нужны новые породы людей неистощенных и свежих, которые могли бы перестроить всю систему познания и мышления. Кровь наших интеллигентных поколений так испорчена и истощена, что от них, не обнаруживших творческой способности на протяжении века, смешно было бы ждать личного опыта и личной наблюдательности. С наследственною привычкою жить чужим умом, они не носят в себе и не передадут потомству умения пользоваться своей головой для надобностей личной и общественной жизни. Их мозг парализован идейным рабством и только это рабство они могут передать потомству, кань свое наследство. Поэтому они не могут и не должны делать никакого живого дела и жизнь так или иначе устранить их с общественной арены, так как они здесь не только бесполезны, но по легковерию и легкомыслию прямо вредны.

Не здоровой молодостью, но бессильной, апатичной и застывшей в узком эгоизме старостью веет от этой закоснелой идеологии. Все пути испробованы и изжиты. Нового в мiре нет ничего и никогда не будет. Шаблоны истории будут повторяться из века в век, из рода в род. Нет ничего нового под солнцем, как говорил ветхозаветный когелет.

Кто стал на эту дорогу, тот дряхл и немощен духом, как старец на краю могилы, хотя бы по годам и здоровью это был цветущий юноша. Он уже несет смерть в себе и для жизни не нужен. Его дело кончено. Он не поверит и жизни, когда она развернет перед ним пеструю и разнообразную картину своих типов, своих видов, своих явлений. Он наскоро наклеит старый ярлык на новое явление, хотя бы он к этому явлению совсем не подходил, и пройдет мимо. Только самое общее, самое формальное, т.е. безжизненное и бессодержательное в жизни ему по книжке чуть-чуть знакомо.

Его беда в том, что ничто другое его и не интересует. Он близорук, его кругозор тесен, он старец, покончивший счеты с жизнью и равнодушный по ее кипучей энергии. Ему кажется, что он все знает, когда знает два десятка отвлеченных терминов, чтобы ими, как пентаграммой, оградить себя от живых впечатлений и прожить всю жизнь в душной келье отшельника-мечтателя.

Ему кажется, что его не понимают. Но это только потому, что он никого и ничего не понимает. В минуты идейного исступления он выходит на площадь с бомбой и револьвером, чтобы отрицать и разрушать, – прямолинейный и ограниченный, как схоластик. И как же он сердится, когда ни бомба, ни револьвер ни к каким результатам не приводят! Кроме насилия, у него никаких средств нет, – кроме идейного произвола, нет никаких побуждений. Он разрушает, потому что ненавидит жизнь и людей, – ненавидит за то, что они не подходят к его педантической мерке. Он не ищет, потому что он все нашел.

У него нет пытливости, потому что он, как ему кажется, уже владеет всеведением. У него нет снисходительности и прощения, потому что он не видит и не хочет видеть живых людей, а живет в мiре грез, и фантазий.

Поколение современных революционеров воспитано на книжках и доктрине. Теперь в их бессознательной и бессмысленной деятельности мы видим все характерные признаки их воспитания и их дикой идеологии. Никто не имеет права жить по-своему. Все должны жить по произвольной и случайной доктрине. Смерть тому, кто захочет строить свою жизнь по своему уму. Легкомысленная проповедь исторического монизма, т.е. того, что законы исторического развития для всех народов одинаковы, уже таила в себе семена идейной, т.е. самой бессмысленной и нелепой революции, предсказывала револьверы и бомбы, кровь и подлую забастовку.

Результаты революционного эксперимента можно предвидеть заранее. Педанты и доктринеры ошибались, потому что знали свои теории и не знали жизни. Новый строй жизни не падает с неба. Люди останутся людьми и под легкими переменами внешних форм сохранят основной тип своей совести и своей мысли. Силою вещей дикие звери и хищники разойдутся по своим трущобам. Хулиганы не станут правителями и царями. Пролетарии станут на свои места, вынужденные всем строем общественной жизни отказаться от смешной мечтательности, от несбыточных утопий. Подлые люди так и сохранят за собою Каиново клеймо подлости.

Никакой переоценки ценностей не произойдет. Плохой рабочей так и останется плохим рабочим и за плохой труд не получить баснословно огромной заработной платы. Дураки не станут и не будут признаны мудрецами, хотя бы они пролили моря крови. Вожаки революции с жиру бесятся, а когда придется поголодать и поработать, начнут бранить правительство за то, что оно допустило их до революции. Ведь наши революционеры без правительства жить не могут: надо же им кого-нибудь обвинять, кому-нибудь делать оппозицию. Русский революционер без правительства не мыслим и для него немыслимо объявить себя правительством, потому что он неопытен, несведущ, не знает и не понимает дела и по привычке должен будет агитировать против самого себя.

Это идейный спорт, «беспощадный и бессмысленный», – более беспощадный и бессмысленный, чем пугачевский бунт.

Надо дивиться тому, что умные и почтенные люди не видели, что школы и университеты, газеты и журналы идейной убежденности проповедовали и проповедуют постоянную и непрерывную революцию. Единство законов исторического развития всех народов предполагает уже кровавую и бесконечную борьбу с русским народом, потому что он дома устроился по-своему. Для того, чтобы доказать эту теоретическую догадку, надо извести весь русский народ, начиная с черной сотни, духовенства, донских и другой казаков, лавочников и торговцев, ломовых и дворников, мясников и краснорядцев, Колупаевых и Разуваевых, и кончая самыми низшими слоями «темного и невежественного народа». И никого эта перспектива не пугает. Напротив, интеллигенция восторженно приветствует эту программу. Проповедуя истребление русского народа, она и не думает о возможности такого же решения со стороны населения, обреченного ими на упразднение.

Слабый и больной ум, отупевший и малоподвижный от постоянной праздности, ищет коротких путей, слишком общих формул и всю сложность истории хочет перевязать тонкой идейной ниточкой, чтобы носить ее, как казенный пакет, у себя под мышкой. Ему кажется, что дорога перед нним пряма и ровна, без сучка и задоринки и пройти ее можно даже в нетрезвом виде или в присядку.

«При отсутствии плана и срока, аршина и часов, – говорил Герцен, – развитие в природе, в истории не то, что не может отклониться, но должно беспрестанно отклоняться, следуя всякому влиянию и в силу своей беспечной страдательности, происходящей от отсутствия определенных целей. В отдельном организме иногда отклонение дает себя знать болью и тут часто болью является слишком поздним предостережением. Сложные, сводные организмы сбиваются с своих диагоналей и уносятся по скатам, вовсе не замечая ни дороги, ни опасности, благодаря смене поколений. Возможность остановить отклонившееся, удержать набежавшее или догнать его очень мала и мало желается; желание предполагало бы всякий раз, сознание и цель» (V, 364).

Именно такое отклонение мы и видим в истории нашей интеллигенции за последний век. С половины XIX в. русские передовые умы занялись переоценкой ценностей, т.е. употребили все усилья подлое представить честным, злое добрым, глупое умным. Это «отклонение» завертывалось все круче, скользило вниз по скату пропасти, а вожди человечества говорили, что-это-то именно и есть прогресс, что каждый новый ущерб в скудном и без того запасе ума и совести – огромный шаг впереди по пути эволюции и теперь нестерпимая боль во всем общественном организме является результатом разложения мозга, отравленного винными и идейными парами, алкоголем и теорией. Каждое падение вниз торжественно провозглашается подъемом по лестнице эволюции и всякое загнивание – ростом то личности, то общества. Падение на дно считают движеньем вперед и выше и при общем идейном восторге справляется триумф крайней реакции и самого дремучего обскурантизма.

Прогресс – это щит, за которым скрывается всякая бездарность и всякое нравственное уродство, хищнические инстинкты черни и противоестественная порнография сластолюбивых мистиков, грубое невежество, прикрывающееся плащом мнимой науки, и безграничная алчность мародеров, расхищающих общее достояние под флагом общего блага.

В основе этого гнилого и затхлого мышления лежит то глупое предположение, будто все люди одинаковы, будто бы нет ни честных, ни подлых, ни умных, ни глупых, – нет устойчивости в добре и зле, устойчивости типов природы и истории. Все эти «массы», нули, создание стихийной эволюции, которая с ловкостью и быстротой шулера, меняет формы физической и общественной жизни, меняет всю поверхность вселенной и каждую секунду творит баснословные чудеса. По общему убеждению – стихийная общественная эволюция проворнее блохи, быстрее и поворотливее юлы, переменчивее Протея. Она чуть не каждый день создает эры и полагает новые условия бытия и мышления.

А история движется медленно, и природа никуда не торопится.

«Там, где вид сложился, история почти прекращается, – по крайней мере, становится скромнее, развивается исподволь – в том роде, как и планета наша. Дозревши до известного порода охлаждения, она меняет свою кору понемногу: есть наводнения, нет всемiрных потопов, есть землетрясения там сям, нет всеобщего переворота… Виды останавливаются, консолидируется на разных возможностях, – больше или меньше, в ту или другую сторону, односторонних. Они их удовлетворяют, перешагнуть их они почти не могут, а если б перешагнули, то в смысле той же односторонности. Моллюск не домогается сделаться раком, рак – форелью, Голландия – Швецией… Если б можно было предположить животные идеалы, то идеал рака был бы тоже рак, но с более совершенным организмом. Чем ближе страна к своему окончательному состоянию, тем больше она считает себя средоточием просвещения и всех совершенств, как Китай, стоящий без соперников, как Англия и Франция, не сомневающаяся в своем антагонизме, в своем соревновании, в своей взаимной ненависти, что они передовые страны мiра. Пока одни успокаиваются на достигнутом, развитие совершается в не сложившихся видах возле, около готового, совершившего свой цикл вида». (V, 372).

Можно подумать, что это говорит не Герцен, а Н.Я. Данилевский. Так близка их мысль даже по внешней форме. Очевидно, что наследственный и преемственный прогресс самых различных народов по одной линии, – этот чудовищный угорь зарапортововавшейся софистики, – не придушил живой и свежей мысли Герцена и не сделал его жалким рабом стихийности, т.е. бессознательности и безответственности.

Забавен и поучителен тот повод, который побудил Герцена высказать эти азбучные и простые истины об устойчивости типов истории и природы, – истины, убедительные и доступные даже для детского понимания, но давно забытые передовыми умами.

К нему зашел один из тогдашни Милюковых и обрушился на него всею тяжестью идейной декламации.

– Вы с большою чуткостью, – говорил он, – производите диагнозу современного человека, да только, разобравши все признаки хронической болезни, вы говорите, что все это произошло от того, что пациенты – француз или немец. А те, дома у нас и в самом деле воображают, что у них-то и молодость, и будущность. Все, что нам дорого в предании, в цивилизации, в истории западных народов, вы вырезываете без оглядок, без жалости, выставляя наружу страшные язвы. И тут вы в вашей прозекторской роли. Но валандаться вечно с трупами вам надоело. И вот вы, отрекшись от всех идеалов в мiре, сотворяете себе новый кумир, – не золотого тельца, а бараний тулуп – да и давай ему поклоняться и славословить его: «абсолютный тулуп, тулуп будущности, тулуп общинный, социальный»! Вы, который сделали себе из скептицизма должность и занятие, ждете от народа, ничего не сделавшего, всякую благодать, новизну и оригинальность будущих общественных форм, – и в ультра-фанатическом экстазе затыкаете уши, зажимаете глаза, чтобы не видать, что ваш бог в грубом безобразии не уступает любому японскому кумиру, у которого живот в три яруса, нос расплюснуть до скул и усы сардинского короля. Вам, что ни говори, как ни приводи факты, вы «в восторге неком пламенном» толкуете о весенней свежести, о благодатных бурях, о много обещающих радугах, всходах! Чему же дивиться, что наша молодежь, упившись вашей не перебродившей социально-славянофильской брагой, бродит потом, отуманенная и хмельная, пока себе сломит шею или разобьет нос об действительную действительность вашу. Разумеется, что их, как вас, протрезвить трудно: история, филология, статистика, неотразимые факты вам! обоим ни по чем.

– Позвольте, однако и я в свою очередь скажу: надобно знать меру. Какие же это несомненные факты?

– Бездна.

– Например!?

– Например, факт, что мы, русские, принадлежим и по языку, и по породе к европейской семье, genus europeum, и, следовательно, по самым неизменным законам физиологии должны идти по той же дороге. Я не слыхал еще об утке, которая, принадлежа к породе уток, дышала бы жабрами…

– Представьте себе, что и я не слыхал!"… (V, 401).

«Я ненавижу, особенно после бед 1848 г., – говорил Герцен в другом месте, – демагогическую лесть толпе. Но аристократическую клевету на народ ненавижу еще больше». (II, 24–25).

Нашим Милюковым никак не уйти с честью из этого Кандинского ущелья. В мирное время они не находят достаточно оскорбительных слов для «темного и невежественного» народа, во имя своей мнимой культурности всячески бранят и поносят его. В немирное время они ползают перед ним на брюхе и «вооруженный народ» становится их фетишом, их последнею надеждою, самым грозным и величавым из их девизов. На самом деле, конечно, и в том и другом случае дон-Кихоты научности и революции в обоих случаях имеют дело с ветряными мельницами и в имени народа воплощают свои домотканные бредни.

«Ученый друг мой, – говорит Герцен про своего софиста-собеседника, – приходивший возмущать покой моей берлоги, принимает за несомненный факт, за несомненный физиологический закон, что, если русские принадлежать к европейской семье, им предстоят та же дорога и то же развитие, которое совершено романо-германскими народами. Но в своде физиологических законов такого § не имеется» (V, 402).

Такт из мечтательного невежества создается современная научность! Свои случайные мечты разные Милюковы выдают за последнее слово науки и «мыслящая Россия», с наукою незнакомая, верит им на слово.

Клиническая картина современного мышления дополняется мечтательным суеверием о всемогуществе стихийного общественного процесса и о полном бессилии личности. Может быть, именно из этого потаенного сознания о ничтожестве личности, выброшенной из жизни к плавающей в идейном эфире «без руля и без ветрил», и вызван этот вид холопского идолопоклонства. Обособленная личность не знает, что надо делать и куда идти, поэтому не сознает ответственности за свою прихотливую блажь, чувствует себя «самодержавной» для всякой порочности и всякого преступления и поэтому в общественной жизни требует для себя амнистии, возлагая ответственность за себя на среду, ход событий и эволюцию. Если судить по идеологии, люди еще никогда не были гак ничтожны, так плутоваты и трусливы, так ленивы и лукавы, как в наши дни.

«Чем кончилось польское восстание, невозможное по несоразмерности сил?

«Каково теперь на совести тех, которые подталкивали поляков?

«На это говорят наши противники с каким-то философским фатализмом:

«Избрание путей истории не в личной власти; не события зависят от лиц, а лица от событий. Мы только мнимо заправляем движением, но в сущности плывем, куда волна несет, не зная, до чего доплывем».

«Пути вовсе не неизменимы. Напротив, они-то и изменяются с обстоятельствами, с пониманием, с личной энергией. Личность создается средой и событиями, но и события осуществляются личностями и носят на себе их печать: тут взаимодействие. Быть страдательным орудием каких-то независимых от нас сил нам не по росту. Чтобы стать слепым орудием судеб, бичом, палачом божиим, надобно наивную веру, простоту неведения, дикий фанатизм и своего рода младенчество мысли. Честно мы не можем брать на себя ни роль Аттилы, ни даже роль Антона Петрова. Принимая их, мы должны будем обманывать других или самих себя. За эту ложь нам придется отвечать перед своею совестью и перед судом близких нам по духу». (V, 449–450).

Аттила не боялся ответственности за свои разбойничьи подвиги. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы сшить себя выше всякой ответственности. Но Аттилы ваших дней – жалкие трусы. Чтобы не подвергнуться ответственности, они кричат, будто бы пакостят и бесчинствуют для блага человечества. Если возьмет верх противная партия, они не будут каяться даже в теоретической ошибке: в жизни и в истории все стихийно, т.е. все глупо и при универсальной глупости личностей никто за свою собственную глупость не ответчик. Там, где за все ответственность несут на себе среда и эволюция, нет целей в жизни, нет смысла в деятельности, нет совести в сердце, нет ума в засохшем мозгу.

Это мертвое механическое мышление, эта истощенность анемичного мозга, эта ограниченность понимания – могут и должны возбуждать самый тревожные опасения для будущего. Все передовые умы полны мечтами о счастье, но все счастье у них сводится только к сытости. Дальше их фантазия не идет. В грезах об этом «золотом веке» интеллигенция живет от колыбели до могилы.

«Часть образованного мiра страждет стародевическою тоской – о счастье, которое она не утратила, а вовсе не имела. И вместо того, чтобы твердо решиться на вдовство без замужества, хнычет о том, что идеал молодых лет не похитил, не увез ее… Что делал? Не увез, – а теперь поздно…

«Люди досадуют за то, что у них нет крыльев, и от этого не заботятся об обуви. Тягость европейской жизни в наиболее развитых слоях в прямой зависимости от ее ложного положения между несбыточными мечтами и пренебрежением того, что есть». (V, 391).

«Мудрено ли после этого, что мы не умеем уладить ни внутреннего, ни внешнего быта, лишнее требуем, лишнее жертвуем, пренебрегаем возможным и негодуем на то, что невозможное нами пренебрегает: возмущаемся против естественных форма жизни и покоряемся произвольному вздору». (V, 177).

Жизнь, которую передовые умы называют жизнью, только призрачное существование, невеселый монотонный досуг людей сытых и праздных, платонически порыв импотентов. А реальная жизнь – вне круга их наблюдения, вне их контроля, вне их влияния. Они, как им кажется, ушли слишком высоко, так высоко, что дальше и дороги нет.

«Фанатические верования в осуществимость гармоническая порядка, общая блаженства, в осуществимость истины, потому что она истина, это отрешение от всего частного, личного, эта преданность, переживающая все испытания, все удары, – это-то и есть вершина. Гора окончена. Выше, дальше – холодный воздух, мгла, ничего. Опять спускаться? Отчего нельзя продолжать? Отчего Монблан не стоит на Чимборазо и Гималай не продолжает их? Какова бы была гора»? (V, 369–370).

Как бы ни была высока эта гора, но на ней тесно и холодно. С нее надо спускаться: ни климат, ни флора, ни фауна не соответствуют организму жителя долин. Эта гора – только мгновение; только случайный подъем. Ночевать на ней нельзя. Надо спускаться и, спускаясь, крепко подумать, истина ли то, что считалось за истину и разум ли то, что привело нас к этой туманной и никому не нужной истине. При свете этого вопроса горный туман пропадает. Горы – для туриста, а не для поля или пастбища.

«Тому, но прозрел эту европейскую Майю, которая гораздо прозрачно и бестелеснее великой Майи индусов, скучно и сиротливо живется на свете. Бессилие того, что привыкли называть умом, наукой, прогрессом, цивилизацией, искусственность и вымученность модной идейной декламации, нелепость риторического пафоса, дешевая гниль напускного негодования, детская наивность глупого восторга, шаблоны проклятий и благословений – весь пестрый маскарад идейного балагана – перед строгим испытующим взором обнажает все свое духовное ничтожество, свою рыночную продажность, свое уличное фокусничество.

«Мне же особенно посчастливилось, – говорит Герцен, – Место в анатомическом театре досталось славное и возле самой клиники. Не стоило смотреть в атлас, ходить на лекции парламентской терапии и метафизической патологии: болезнь, смерть и разложение совершались черед глазами».

«Десять лет!

«Быль досуг всмотреться в эту жизнь, – в то, что делалось вокруг. Но мое мнение не изменилось с тех пор, как в сорок восьмом году я осмелился, еще с некоторым ужасом, разобрать на лбу этих людей цицероновское vixerunt!

«С каждым днем я бьюсь более и более об непонимание этих людей, об их равнодушие ко всем интересам, ко всем истинам, об легкомысленную ветряность их старого ума, об невозможность растолковать им, что рутина не есть безапелляционный критериум, и привычка – не доказательство. Иногда я приостанавливаюсь. Мне кажется, что лучшее время пришло. Я стараюсь быть непоследовательным: мне кажется, например, будто стесненное слово во Франции вырастает в мысль… Я жду, надеюсь… Бывает же иногда и исключение! Будто что-то брезжит… Нет, ничего!» (V, 366).

Но в этой беспроглядной ночи вдруг загорелся новый свет, совсем неожиданный и даже невидимый для каждого настоящего западника. Lux ex oriente! В безрадостном и безутешном пессимизме, к которому привел Герцена трезвый и строгий анализ холодной интеллигенции с ее мечтами и теориями, пробилась брешь. В сознание вместо книжной пыли проникла живая, непочатая сила с иным кругом понятий, с иною совестью, с другим складом жизни. Нашлось что-то такое, что спасло Герцена, как от барского эпикуреизма, так и от идейного омертвения мозга.

Была минута, когда ему было очень тяжело, когда он боялся за свою последнюю крепкую веру.

«Где революция? Где Грановский?… Осталась еще вера в Россию. Неужели и от нее придется отвыкать?» (II, 394).

Но эта вера не изменила Герцену. От нее отвыкать не пришлось.

«Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину.

«Вера в Россию спасла меня на краю нравственной гибели». (V, 2).

Как же родина могла сделать то, чего не могли сделать чужие края?

«Условия, свойства русской жизни, русского бытия – иные, оригинальные, свои. Этого ни признать, ни исследовать никто ни хочет. Особенность же его ставится ему в преступление на том основании, на котором француз не может простить англичанину, что он обедает без салфетки, а англичанин французу, что он носит бороду. Западная цивилизация срезывается на своем первом следственном допрос своей собственной нетерпимостью и остается при одном негодовании». (VI, 221).

«Пусть узнают европейцы своего соседа. Они его только боятся. Надо им знать, чего они боятся.

«До сих пор мы были непростительно скромны и, сознавая свое тяжкое положение бесправия, забывали все хорошее, полное надежды и развития, что представляет наша народная жизнь. Мы дождались немца для того, чтобы рекомендоваться Европе. Не стыдно ли?

«Успею ли я что сделать?… Но знаю, – надеюсь». (V, 173).

Немец, рекомендовавший нас Европе, это, конечно, Гакстгаузен.

«Народ русский, широко раскинувшийся между Европой и Азией, принадлежащий каким-то двоюродным братом к общей семье народов европейских, – не принимал, почти никакого участия в семейной хронике запада. Сложившийся туго и поздно, он должен внести или свою неспособность к развитию, или развить что-нибудь свое под влиянием былого и заимствованного, соседнего примера и угла отражения». (V, 403).

«Русский народ, милостивый государь, жив, здоров и даже не стар: напротив того, очень молод, – писал Герцен И. Мишле («Русский народ и социализм»). – Умирают люди и в молодости. Это бывает. Но это ненормально». (V, 203).

И это совсем неожиданно? В прославленном западник! вы но предполагали чистокровного славянофила? В его посылках вы не замечали необходимых выводов? Вам трудно связать начала с концами? От вас ускользнули промежуточные звенья в стальной цепи логических заключений? Вы еще не верите глазам и хотите проверить последние станции пройденной дороги?

Что же? Можно будет сделать и это для школьной наглядности, для тех умов, которые ощупью бродят по дороге выводов.

Что же скрывало и скрывает от запада и западников важный и огромный факт яркой самобытности русского народа?

«Это одна из старческих ошибок западных народов. Они думают, что имеют монополь исторического бытия и единоспасающую форму образования. Все самобытное и независимое кажется им варварским и крамольным. Все новое обижает их, как нелепость. К тому же они до такой степени привыкли думать и рассуждать по своим шаблонам, что они не понимают ничего, не подходящего под них. В той неспособности славян, в которой немцы видят низшую, недоразвившуюся до них натуру, мы видим залог нашего будущего развития»! (VI, 240).

А это главный козырь в азартной игре интеллигенции. Вне Европы нет общественной жизни, нет разума, нет совести. Творчество – истощено до тла. Единственная задача человечества – тащиться по кровавым следам хищного запада и подражать ему во всем.

Но это сон идейного невежества. Когда факты дадут себя знать и теории упадут, ненависть и месть народа дадут понять интеллигенции, что она ошиблась, что она спала, выпустив из рук компас разума и совести.

«Как бы то ни было, но теперь вопрос собственно вот в чем: имея западную фасаду и формы без лучшей стороны содержания, что нам придется, – разбить ли чужие формы или усвоить чужое содержание?

«То, что в Европе есть общечеловеческое, – т.е. наука и больше ничего, – само собою принадлежит всем, как воздух, принадлежит, каждому, имеющему легкие. Стало быть, речь не о науке, а о том, могут ли другие результаты западного развития усвоиться нами, не мешая нашему собственному росту или мы разовьем какие-либо иные исторические элементы»? (VI, 318).

«Серьезный вопрос не в том, которое состояние лучше и выше, – европейское, уравновешенное, правильное, или наше хаотическое, где только одни рамы как-то сколочены, а содержание вяло бродит или дремлет в каком-то допотопном растворе, в котором едва сделано различие света и тьмы, добра и зла. Тут не может быть двух решений.

«Остановиться на этом хаосе мы не можем. Это тоже ясно. Но для того, чтобы сознательно выйти из него, нам предстоит другой вопрос для разрешения: есть ли путь европейского развития единый возможный, необходимый, так что каждому народу, где бы он ни жил, какие бы антецеденты ни имел, должно пройти им как младенцу прорезыванием зубов, сростанием черепных костей и проч.? Или оно самобытный случай развития, имеющий в себе общечеловеческую канву, которая сложилась и образовалась под влиян1иями частными, индивидуальными, вследствие известных событий, при известных элементах, при известных помехах и отклонениях? И в таком случае не странно ли нам повторять теперь всю длинную метаморфозу западной истории, зная вперед le secret de la comédie, т.e. что со всем этим развитием рано или поздно нас так же причалит к той меже, перед которой вся Европа свернула паруса и, испугавшись, гребет назад«… (VI, 274).

После освобождения крестьян от крепостной зависимости и мы, и Европа совсем не те. И мы, и Европа стоим у какого-то предела. И мы, и она коснулись черт, которой оканчивается том истории.

«Тогда западные люди еще не знали своей границы. Они свой быт высокомерно принимали за идеал всех народов. Они соглашались, что в нем надобно кое-что почистить, но в фонде никто не сомневался»…

«Тогда, униженные, забитые, и мы верили в западный быт и мы – тянулись к нему.

«Теперь – запад пошатнулся. Мы вышли из оцепенения. Мы рвемся куда-то, он стремится удержаться на месте. Черта, до которой мы дошли, значит, что мы кончили ученическое подражание, что нам следует из Петровской школы становиться на свои ноги и не твердить больше чужих задов. В идее, в меньшинстве мыслящих людей, в литературе, в казематах, – мы прожили западную историю, и будто теперь нам надобно ее повторять оптом». (VI, 274).

Давно это было сказано. Много воды утекло с тех пор. Но не впрок пошло мудрое и верное предсказание Герцена. Петры Великие не переводились среди идейных дикарей. Теперь они разошлись во всю, работают бомбами и дубинами и хотят повторить всю историю запада от начала до конца. Надо надеяться, что это последний опыт палачей и фанатиков. Жизнь не примет их теорий и, как злокачественную грязь, выбросит их утопии. В бессильном гневе им придется сознаться, что ни фанатизм, ни тирания не могут повернуть жизнь по указке младенческой безграмотности. Когда рабочие начинают руководить интеллигенцией, это прежде всего свидетельствует о первобытном невежестве интеллигенции.

«Что европейские гражданские формы были несравненно выше не только старинных русских, но и теперешних, – в этом нет сомнения. И вопрос не в том, догнали ли мы запад или нет, а в том, следует ли его догонять по длинному шоссе его, когда мы можем пуститься в объезд. Нам кажется, что, пройдя западной дрессировкой, подкованные ей, мы можем стать на свои ноги и вместо того, чтобы твердить чужие зады и прилаживать стоптанные сапоги, – нам следует подумать, нет ли в народном быту, в народном характере нашем, в нашей мысли, в нашем художестве чего-нибудь такого, что может иметь притязание на устройство, несравненно высшее западного. Хорошие ученики часто переводятся через класс». (VI, 260–261).

«Неужели вы в самом деле не видите, в чем дело? Исторические формы западной жизни – в одно и то же время будучи несравнимо-выше политического устройства России, не соответствуют больше современной нужде, современному пониманию. Это понимание развилось на западе, но с той минуты, как оно было сознано и высказано, оно сделалось общечеловеческим достоянием всех понимающих. Запад носить в себе зародыш, но желает продолжать свою прежнюю жизнь и делать все, чтобы произвести абортив. Кто их них останется жив – мать ли, ребенок ли, или как они примирятся, – этого мы не знаем. Но что мать представляет больше воспоминаний, а зародыш больше надежд, в этом нет сомнения.

«В виду этой борьбы возникает страна, имеющая только маску, и то прескверную, западной гражданской жизни, только ее фасад, и народный быт, неразвитый, полудикий, но нисколько не похожий на народный быт европейских народов. Он в своей массе так же мало может идти, как Европа в своей коже. Что же ему делать? Следует ли ему пройти всеми фазами западной жизни для того, чтобы дойти в поте лица, с подгибающимися коленами, через реки крови – до того же выхода, до той же идеи будущего устройства невозможности современных форм, до которых дошла Европа? И при том зная вперед, что все это не в самом деле, а только для какого-то искуса. Да разве вы не видите, что это безумно? Довольно, что мы постоянно играем в маневры и представляет мирную борьбу. Зачем же еще представлять прошлую историю цивилизации?

«А потому существенный вопрос в том, – как относится ныне народный быт не к обмирающим формам Европы, а к тому новому идеалу ее будущности, перед которым она побледнела, как перед головой Медузы». (VI, 278–279).

В этом освещении Герцен ставит вопрос и о славянском мiре вообще.

«Чего домогается этот немой мiр, проживший в постоянном a parte, не раскрывая рта, целый ряд столетий, со времени переселения народов, до наших времен.

«Мiр странный, не имеющий почти ничего общего ни с Европой, ни с Азией.

«Европа занята крестовыми походами. Славяне сидят спокойно дома.

«Европа развивает феодальную систему, строит большие города, составляет законодательства, основанные на римском праве, и на германских обычаях; Европа становится последовательно протестантской, либеральной, парламентской, революционной. Славяне не имеют ни больших городов, ни аристократического дворянства; они не понимают римского права, не знают различия между крестьянином и горожанином; они предпочитают жизнь сельскую и сохраняют патриархальные и демократические учреждения, – свою сельскую общину и вече.

«Час этих народов еще не пробил. Они век в ожидании чего-то. Их теперешнее status quo какое-то предварительное состояние. Так, по крайней мере, кажется». (V, 305–306).

«Я не фаталист и ни в какие предопределения не верю, ни даже в пресловутое «совершенствование человечества». Природа и история плетутся себе со дня на день и во веки веков, сбиваясь с дороги, прокладывая новые, попадая на старые, удивляя то быстротой, то медленностью, то умом, то глупостью, толкаясь всюду, но идя только туда, где ворота отперты. Говоря о возможном развитии, я не говорю о его неминуемой необходимости. Что из возможного осуществится, что нет, – я не знаю, потому что в жизни народов очень много зависит от лиц и воли. Я чую сердцем и умом, что история толкается именно в наши ворота. Если мы бессильны их отворить, а сильные не хотят или не умеют, дальнейшее развитие прошедшего найдет более способные органы в Америке, в Австралии, где гражданственность складывается совсем на иной лад. Может, и сама Европа переработается, встанет, возьмет одр свой и пойдет по святой земле, под которой лежит столько мучеников и на которую пало столько поту и столько слез. Может быть!» (V, 338).

«О странном и независимом положении русского относительно Европы, этого своего и чужого, мы говорили много раз. Мысль запада легко усвояется нами. У нас нет азиатского отвращения от науки. Исторический быт его для нас необязателен. Для нас все это один костюм. Сверх того, на западе мы были знакомы с одним образованным слоем. Отделенные от своего народа, мы и с ним потеряли связь. Его незападный быт был непонятен нам, да и не интересовал нас. Может быть, запад коснулся вопросов, несовместных с его государственными формами, и на первый случай срезался. И мы вспомнили тут особенно ярко, что под внешними западными формами русского государства, сохранился какой-то иной народный быт, основанный на ином понятии об отношении человека к земле и к ближнему» (VI, 314).

«К земле и к ближнему"… Важно и то, и другое. Отношения к ближнему, конечно, еще важнее отношений к земле, хотя они неразрывно связаны между собою. Но Герцен, смотревший на русскую деревню из дали европейских столиц, лучше видел внешнюю сторону мужицкого уклада, т.е. его отношения к земле, а не дух жизни, проявляющийся в отношениях к ближним. Тут, конечно, серьезной помехой был дух материализма и эпикурейский склад мышления, от которого Герцен никогда не мог освободиться. В этом объяснение неполноты и недосказанности его конечных выводов.

Н.М. Соколов

(Продолжение следует).

(По поводу суждений о ней в периодической печати)

«Царствие Божие внутрь вас есть»

Тревожные события нашего времени снова с особенною силою выдвинули вопрос о смертной казни. На него горячо откликнулась наша пресса. В ней раздались голоса православных пастырей, юристов и прочих лиц. Одни высказались за смертную казнь, применяемую в крайних случаях. Другие негодующе протестовали против смертной казни и назвали сторонников ее «палачами» и «убийцами»!… Очевидно, «Юпитеры», потеряв душевное равновесие, забыли, что вопрос о смертной казни имеет свою вековую историю; что он является своего рода «Гордиевым узлом», которого нельзя рассечь одним взмахом пера; что положительно решали его Кант, Гегель, Сталь, Тренделенбург и другие философы и мыслители.

Нас в данном cлyчaе интересуют собственно суждения православных пастырей, высказавшихся в пресс против смертной казни. Что касается других лиц, преимущественно юристов, то о них мы скажем коротко.

В своем отрицании смертной казни эти лица исходят из ложных воззрений на сущность права. По установившемуся мнению, под правом разумеется организованная защита отношений граждан в данном государстве.²⁹³ Там, где такая защита признана, «сила перестает быть правом, а право становится силою».²⁹⁴ Сила права заключается в том, что оно в своем сохранении и осуществлении опирается на могущественную государственную власть и является воплощением идей правды и справедливости. Правде присуща идея возмездия. И право посему требует наказания. Так что право проявляется или в форме исполнения, или в форме возмездия. В последнем случае власть, призванная осуществлять и охранять право, выступает «отмстителем в наказание делающему злое» (Рим.13:4). Этим путем право восстановляет и подтверждает за собою «всеобщее признание» (Гегель), наглядно доказывает, что «нравственный порядок господствует» (Сталь). Наказание является собственно необходимою реакцией права против его нарушителей. Степень реакции зависит от силы нарушения. Отсюда с неумолимою логикою вытекает пропорциональность отношений между преступлением и наказанием. Это требуется природою права, коренящеюся в нем идеей справедливости. За абсолютное преступление – убийство должно быть н абсолютное возмездие – смертная казнь преступника… И законодательство, налагающее за убийство не смертную казнь, а только ограничение свободы, не соблюло бы закона, охраняющего жизнь, во всей его святости: следовательно, оно далеко не было бы человечным, напротив того, оно отреклось бы от уважения к человеческой жизни, было бы несправедливым законодательством (Сталь). Нет никакой соразмерности между жизнью, как бы она ни была горька, и смертью, и так как жизнь обнимает все существование, то и наказание за нее не может заключаться ни в каком ином возмездии, как только опять в лишении жизни (Кант и «Philos. des Rechts» Гегеля). Правда, в большинстве случаев нужно ограничить смертную казнь; но если упразднить ее законом, то за преступником будет признано право на жизнь, которого он не имеет, отчего произойдет путаница в понятиях о праве, основывающихся на пропорциональности отношений (Тренделенбург). И если, по мягкому выражению Иеринга, из двух заповедей: «не делай беззакония» и «не терпи беззакония», – в практической жизни более важна вторая заповедь, менее – первая, то на ряду с второю заповедью можно поставить заповедь: «наказывай соответственно преступлению»!…

Между тем, под влиянием гуманизма и зародившихся в Италии в 60-х годах прошлого столетия, в золотой век естественных наук, идей криминальной антропологии в науке уголовного права произошел переворот. Центр тяжести с преступления был перенесен на преступника. Со всею силою был выдвинут вопрос: что же такое преступник? И хотя этот вопрос доселе не разрешен, но под его влиянием образовался в науке, новый взгляд на наказание, как на средство исправления преступника. Понятно, что этим взглядом в корне подрывалось основное требование права, чтобы наказание соответствовало преступлению. Высшим преступлением считалось лишение жизни. Но оно уже не могло влечь за собою и высшее наказание – смерть преступника. Жизнь последнего была неприкосновенна и подлежала только исправлению. Отсюда шло отрицание смертной казни. Таким образом, общественное благо, охраняемое и олицетворяемое правом, приносилось в жертву благу «преступного человека». Возвращался старый порядок, где «сила была правом», потому что общество, не находя организованной защиты своей безопасности, – защиты от убийц в праве, – вынуждалось к самоохране на личный произвол каждого. Становилось ясным, что право не может иметь своею задачею исправление преступника; иначе оно перестанет быть правом. Милость к преступнику, стремление исправить его – все это служит предметом не права, а христианской любви, которая осуществляет право и сочетавает с ним – милость к преступнику, в зависимости от его внутреннего состояния, старание исправить его. Здесь Церковь подает государству руку. Здесь сбывается: «милость превозносится над судом» (Иак.2:13); «превозносится», но не отменяет справедливости права, суда! Когда же под влиянием ложно понятой гуманности и разных веяний в науке, в праве водворяется милосердие на счет справедливости, когда рушится основа права, т.е. требование пропорциональности отношений между преступлением и наказанием, тогда преступления теряют свой ужас и преступник перестает «бояться носящего меч» (Рим.13:4). Гибельные последствия от этого неисчислимы!… Почему в европейских кодексах доселе существует смертная казнь, как высшее наказание за крайнее преступление.

Теперь рассмотрим суждения православных богословов, высказавшихся в прессе против смертной казни.

С наибольшею подробностью эти суждения изложены в «Голосе священника о смертной казни и об убийстве, как средстве, политической борьбы».²⁹⁵

Опуская в нем все несущественное и к делу не относящееся, мы разберем только основные положения «Голоса».

Впрочем, не лишним считаем сказать несколько слов по поведу весьма характерного обвинения, брошенного «Голосом» пастырей по адресу тех, которые «молчат» по вопросу о смертной казни.

«Мы все – убийцы и палачи, – пишут пастыри, – если допускаем смертную казнь, если не кричим, не протестуем против нее. Молчание знак согласия, и мы, если молчим, то еo ipso соглашаемся». Невольно хочется спросить «любвеобильных» пастырей-прокуроров, кто же признал, что «молчание знак согласия»?

Житейский обиход? Жаль, что пастыри в таком источнике черпают мудрость для составления столь грозных обвинительных актов! Впрочем, при желании покопаться в том же арсенале, лучше, можно найти там и другое: «слово – серебро; молчание – золото». Значит, молчание не всегда – знак согласия!… И в Библии на счет молчания сказано: «всему свое время… время молчать, и время говорить… бывает, обвинение, но не во время, и бывает, что иной молчит», – и он благоразумен. Иной молчит, потому что не имеет, что отвечать; а иной молчит, потому что знает время. Мудрый человек будет молчать до времени, а тщеславный и безрассудный не будет ждать времени? Не давайте святыни псам, говорит Христос, и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями. Ясно, что молчание молчанию рознь. Можно молчать, потому что «время молчать»; можно молчать, потому что нечего отвечать (Мф.22:34); можно молчать, потому что время обсуждать: так или иначе; можно молчать, потому что согласны; можно молчать, как молчал однажды Христос (Ин.8:3–7) и т.д. и т.д. … Признать же за молчанием исключительно значение согласия и для «Голоса» вряд ли будете, удачным? Ведь пастыри выразили в нем свой «крикливый протест» только в январе 1906 г. Значит, если держаться логики названных пастырей, то до этого времени они своим молчанием выражали согласие на смертную казнь и, таким образом были «палачами и убийцами»? Если же окажется, что осуждение смертной казни всегда гнездилось в душе пастырей, то почему же нельзя допустить этого и относительно других душ, которые en masse причислены пастырями к «убийцам» и «палачам» за одно только «молчание»!… Не напрасно же Писание говорит: «не делайте другим того, чего себе не хотите»?!…

Но обратимся к разбору основных мыслей «Голоса священника». «Нет ничего на свете ужаснее убийства», заявляет «Голос», разумея убийство тела человеческого. «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить» – учит Христос. Разница, как видим, огромная! В «Голосе» самым ужасным признается зло физическое, в Евангелии – зло нравственное. По Евангелию, всякий, убивающий душу человека, убивает всего человека: и душу, и тело его; а убивающий тело человека, далеко еще не убивает и души его. Это – азбука Писания!… К сожалею, «Голос» старается оправдать себя даже Писанием, указывая, что в нем-де диавол – это «олицетворение зла» – называется «человекоубийцею». Но наивность такой ссылки слишком, очевидна. В своей речи к иудеям Христос говорил о диаволе, как об убийце душ первых людей ложью (Ин.8:44). Никаких тел человеческих диавол не убивал «от начала» и в раю похорон не было. Там произошла смерть духовная. И только уже после нравственной смерти появились, как ее необходимые следствия, на земле физические болезни и, наконец, телесная смерть (Рим.5:12; и др.). В смысле первого убийцы душ человеческих диавол и называется в Писании «человекоубийцею» и «отцом лжи». Все это – «млеко» Писания!…

Если же ужаснейшим злом по Евангелию является убийство души человека, то «Голос», протестующий против «самого ужасного на свете», должен был бы «протестовать» именно против отравы или убийства душ человеческих. Особенно – это долг, пастырей Церкви, которые призваны насаждать Царство Божие «внутрь» людей.

Но если пастыри, вместо лечения душ человеческих, станут бороться с гнилыми плодами больных душ, да еще путем «крикливых протестов» и воплей: мы не допустим²⁹⁶…, то в результате получится еще горьшее зло, еще большая сумятица. За призраком лечения, как за надежною ширмою, зло спокойно станет растя в глубь человека. Нужно взять в послушание истине душу человека и тогда гнилые плоды последней, лишившись питания, сами иссохнут. Всякая другая работа будет трудом Данаид…

Между тем «Голос» не только этого не сознает, но даже заявляет, что и солдат, и революционер, борющиеся за свои убеждения оружием, – "оба правы, каждый со своей точки зрения, оба честные, хороши люди»²⁹⁷ и посему «Голосу священника» одинаково (?!) жаль и убитого революционера, и солдата, убитого на своем посту. Признаемся, что ничего подобного мы не ожидали услышать от пастырей Церкви, у которых должна быть своя, христианская точка зрения, и с этой точки зрения они обязаны были оценить по достоинству убеждения солдата, за который он пошел и убеждения павшего в битве революционера.²⁹⁸ Двух правд для христианского пастыря нет. Одно из двух: или солдат прав, а революционер неправ; или наоборот. Если же окажутся оба неправыми, то пастырь обязан с кротостью поведать им правду и пленить ею души их. Тогда кончится между ними и борьба за убеждения. Страдалец же за правду всегда и везде удостаивался не только неизмеримо большей жалости, чем погибший за неправду, но и память о нем пребывала благословенной (Мф.5:11; 1Пет.2:19–20; 2Тим.2:5). Это также – «млеко» Писания!… Да, пастырям Церкви Христовой надлежать выступать не с «крикливыми протестами», по духу и форме подобными прокламациям, а с увещанием ко всем творить от чистого сердца дела Христовы, как единственно спасительные для человека…

Но посмотрим, что говорится далее в «Голосе священника». «Убийство – диаметрально противоположно любви… Господь Иисус Христос запрещает Своим ученикам не только убийство, но и гневливое, грубое отношение к ближним«… Так ли? И, во-первых, всякий ли гнев запрещен Христом? В Евангелии сказано: «Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно. подлежал суду» (Мф.5:22). Значит, не всякий, а только напрасный гнев преступен, как преступна и всякая неправда. Справедливый же гнев был присущ и Христу, и Богу-Отцу и Апостолам, и это понятно, потому что божественная любовь «не бесчинствует» и «не радуется неправде». Так: Христос »с гневом" отнесся к жестокосердым фарисеям (Мк.3:5) и однажды «вознегодовал» даже на учеников Своих (Мк.10:14); Апостолы говорят нам о «гневе Божием» на людей, упорно подавляющих истину неправдою (Рим.1:18; 2:4–8:12: 19), и свидетельствуют, что «гнев Божий» вполне мирится с божественною «благостью» и требуется божественным правосудием (Рим.2:4–5; 3:5–8). Припомним проявление гнева Христова в храме, как свидетельство «ревности» Его по доме Божием (Ин.2:15–17). Негодовали на зло в людях и апостолы. Так «вознегодовали» они на сыновей Заведеевых (Мф.20:24); так вознегодовал ап. Павел (Деян.16:18)… И думается, что отвергать возможность справедливого гнева – противно разуму и сердцу человека, любящего правду.

Ну, а убийство? Всякое ли убийство – «диаметрально противоположно любви»? В «Голосе» говорится, что всякое. К сожалению, ссылаясь на учение Христа, «Голос» не только не привел полностью слов Иисуса Христа относительно убийства, но и не сделал никаких к ним пояснений. Между тем в данном случае, как и в вопросе о «гневе», необходимо процитировать слова Христа и пояснить их. «Вы слышали, что сказано древним: не убивай; кто же убьет, подлежит суду», – так Христос подтверждает ученикам древнюю заповедь (Mф.5:21).

Как видим, здесь не только запрещается убийство, но и совершивший убийство отдается «суду». Что же это за «суд»? Еще Ною Бог сказал: «кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека». Моисей по повелению Бога ввел в законе месть за кровь убитого и убийца, виновный в пролитии крови человеческий, подергался смерти от родственников убитого. Впоследствии, в целях уничтожения злоупотреблений этим правом, дела убийц были переданы особым «судам», состоявшим обычно из 23-х членов. Приговоры «судов», определяющие смертную казнь убийцам, утверждались верховным судилищем или «синедрионом». Затечь «суд» приводил в исполнение смертный приговор. За этими-то «судами» Христос и признавал право по-прежнему выдать дела убийц. Значит, Христос допускал возможность смертной казни в нарушение заповеди: «״но убий» и резко отличал такую казнь, как возмездие за грех, от убийства, как преступления.

Если же, далее, признать, что всякое убийство, всякая смертная казнь «диаметрально-противоположны любви», то как тогда смотреть на убийства и казни, совершенные Богом лично и чрез людей? Ведь примерами таких убийств и казней полна история ветхозаветной Церкви. В Новом же Завете мы видим Христа, то с бичом в руках выгоняющего из храма людей и животных, рассыпающего деньги у меновщиков, опрокидывающего их столы; то повторяющего иными словами древнюю угрозу: «все, взявшие меч, мечом погибнут» (Mф.26:52; ср. Быт.9:6). Замечательно, что на суде у Пилата Христос не только не отверг власти последнего предавать известного рода преступников смертной казни, но прямо санкционировал эту власть Божественным происхождением!… На вопрос Пилата: не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя, и власть имею отпустить Тебя? – Иисус отвечал: «ты не имел бы над Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (Ин.19:10, 11). Укажем еще на казнь Ап. Петром Анании и Сапфиры, на ослепление Ап. Павлом волхва. Не будем уже говорить об Апостольском учении, по которому человеческие власти имеют право силою меча наказывать преступников: убийц, воров, злодеев, посягающих на чужое (1Пет.2:13–20; 4:15; Рим.13:1–10)…²⁹⁹ И оспаривать с христианской точки зрения самую возможность и законность наказания властями преступников, начиная от minimum’а и кончая maximum’ом наказаний, отнюдь нельзя. Другое дело, когда говорят о помиловании преступников, о смягчении наказания, – тогда действительно в таких речах чувствуется настоящий дух Христа, сказавшего: «блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Писание ясно говорит: «милость превозносится над судом», хотя милостивым нужно быть «с рассмотрением» (Иуд.22). И вот в оказании дел «милости» к преступникам и заключается святейшая обязанность пастырей Церкви.

«Запрещая всякое (?!) убийство, читаем далее в «Голосе», Господь запретил и смертную казнь. К нему привели женщину, взятую в прелюбодеянии. По закону евреев ее нужно было побить камнями. Спросили у Иисуса, что с ней делать, желая обличить Его в неуважении к отеческим законам и зная наперед (?!), что Он смертной казни не одобрит (?!). Господь отвечал: «кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камнем» (нужно точнее приводить текст). Тогда строгие судьи, обличаемые совестью, стали расходиться и оставили женщину одну, стоящую перед Иисусом. Господь, наставивши ее на добрый путь, отпустил. Кого же, спрашивает «Голос», после приведенных слов Спасителя, можно казнить и кто имеет право казнить (sic!…)? Грешник? Но сказано: «кто без греха, пусть бросит камень». Значит грешник не может казнить, т.к., и сам такой же грешник, как и казнимый (sic!…). Праведник? – Но он не станет казнить, потому что любит» (sic!!!)…

Перед такою экскурсией в область богословской экзегетики остается только руками развести! Откуда «Голос» взял, что фарисеи наперед знали, что Христоъ смертной казни не одобрит?… Из учения Христа «о суде» над убийцами, как мы уже знаем, – такого заключения нельзя сделать, да и никто его не делал. И наш евангельский текст, передающий событие с женщиною-прелюбодейцею также не дает никакого основания к такому заключению. Новых же «египетских» текстов мы не знаем, а харьковскому не имеем права верить…

Да если бы фарисеи действительно «наперед знали», что Христос ответит вопреки закону Моисея, то что мешало им раньше, когда Христос так учил, и в данном случае прямо предъявить ко Христу обвинение?! Между тем они настойчиво вымогают у Христа ответ и так формулируют свой вопрос, что в нем нет и намека на то, что им уже ведомо учение Христа. А ведь таким умолчанием они сами дают Христу возможность разрушить их козни! Другое дело, если бы фарисеи спросили Христа: «Моисей заповедал в законе побивать таких камнями, а Ты учил иному. Что теперь скажешь?». Картина резко меняется. Думать же, что совопросники Христа, опытные в лукавых вопросах, допустили навязанную им «Голосом» оплошность, – крайне было бы наивным!

Не менее наивно и другое поползновение «Голоса» – это приписать фарисеям цель обвинить Христа только «в неуважении к отеческим законам»?! В Евангелии ясно сказано: «говорили это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его». А «чем-нибудь» могло быть и полное согласие Христа с законом Моисея. Фарисеи, иродиане и книжники обычно так вопрошали Христа, что и положительный, и отрицательный ответ на их вопросы равно мог дать им повод к обвинению Христа. Так, например, они вопрошали Христа о подати Кесарю. Иногда и Христос мерил им тою же мерою (Мк.11:28–33). Так было и в случае с прелюбодейцею. В то время Палестина была под властью Римского Кесаря, отнявшего у иудеев право смертной казни («нам не позволено предавать смерти никого» – (Ин.18:31)). И вот, если бы Христос дал согласие на исполнение закона Моисеева, то совопросники обвинили бы Его в противлении кесарю; но, если бы Он отверг закон Моисея, то его обвинили бы в неуважении отеческих законов и в предпочтении Кесаря Моисею. Посему Христос на такие вопросы всегда отвечал так, что ни в том, ни в другом Его нельзя было обвинить. Так Он ответил и на вопрос о женщине-прелюбодейце. Зная коварство фарисеев, Христос в то же время видел, что его совопросники сами же прелюбодеи, только не «взятые» в прелюбодеянии, благодаря своей хитрости. Пред Ним они выступили не в качестве официального "суда», который по «отеческим законам» ведал дела прелюбодейцев, а в качестве добровольных обвинителей – судей. Между тем последние и сами подлежали «суду». Таким положением Своих совопросников Христос и воспользовался. Он уклоняется от прямого и принципиального решения поставленного Ему вопроса, а только дает понять коварным вопрошателям, что они сами повинны в грехе прелюбодеяния. Не ожидавшие такого оборота дела, когда из ловцов они превратились в уловленных, – фарисеи и книжники поспешили уйти. Так Христос ответом: «кто из вас без греха, первый брось на нее камень» – избежал обвинения Его в нарушении закона Моисея, потому что не отверг возможности наказания прелюбодейцы по Моисееву закону; а также не проявил и противления воле Кесаря, так как сделал невозможным осуществление этого наказания в данном случае. Отпуская женщину, Христос сказал: «и Я не осуждаю тебя», но не потому опять, чтобы Христос отвергал «суд» над прелюбодейцами и возмездие за грех прелюбодеяния, а потому, что женщина раскаялась и ей оставалось лишь «впредь» не грешить: «иди, и впредь не греши», – сказал Христос.

Извратив смысл евангельского текста, «Голос», далее из слов Христа, делает такое, поистине, изумительное заключение: "кого же, – спрашивает он, после приведенных слов Христа (разумеются слова: «кто из вас без греха, первый брось на нее камень»), можно казнить и кто имеет право казнить?». Не отвечая на первый вопрос, так как на него ответ дается решением вопроса: «кто имеет право казнить?». «Голоса» на этот последний вопрос отвечает: «Грешник? Но сказано: кто без греха, пусть бросить камень. Значит, грешник не может казнить, так, как и сам такой же грешник, как и казнимый. Праведник? Но он не станет казнить, потому что любит».

Жалкая софистика! Не будем уже говорить о том, что в словах Христа: «кто из вас без греха» – разумелся грех прелюбодеяния, за который и побивали камнями, а не вообще грех!… Не будем говорить и о том, что в словах Христа: «пусть бросит камень» ясно указана возможность для того, кто без греха, бросить камень!… Не будем говорить также и о том, что все заключения «Голоса» здесь лишены элементарной логики!… Но укажем на то, что «Голос» в принципе отверг собственно всякое наказание «грешника», так как-де грешники не наказывают грешника, а праведники любят грешников!… А если нет тех, кто наказывает, то ясно, что нет и наказуемости, нет и наказуемых! Дальше уже идти некуда!… Вполне понятно, что если оспаривается возможность борьбы со злом в людях путем физических наказаний на том основаны, что грешники не имеют права наказывать, так как сами грешат, а праведники не наказывают, а любят, – то отсюда понятна невозможность для грешников и вообще какой-либо, хотя бы то и духовной борьбы со злом в других, так как они сами грешники. Со злом могут бороться только праведники и опять только «любовью». Интересно знать, к какому разряду причисляют себя пастыри, подписавшие «Голос»: к «грешникам» или к «праведникам»? Известно, что они борются с злом, ־ значит они «праведники». Тогда остается только спросить их: от кого их праведность? Мы знаем, что Евангельская праведность и вообще Библейская всегда допускала возможность не только любви грешников, но и наказания упорных и нераскаянных людей, примеры чего мы уже приводили.

Далее в «Голосе» читаем: «К чести русского законодательства нужно сказать, что русское уголовное право, в противоположность уголовному праву западных государств, не знает³⁰⁰ (sic!…) смертной казни. Тем ужаснее, непоследовательнее, несправедливее факты смертной казни у нас в России»!

Выходит, что смертная казнь в России является произволом правительства!… Подобной нелепости в наше время не скажет и школьник. Очевидно, что пастыри не поняли, в чем дело. В уголовном праве преступления делятся на: общественные, в тесном смысле, и личные; что то же: преступления против общества и преступления против личности. И вот в то время, как в европейских кодексах: французском, немецком, английском, венгерском и других существует смертная казнь, как высшее наказание за преступления против личности (квалифицированные действия), в нашем уголовном праве высшим наказанием за те же преступления, именуемые «тяжкими», является бессрочная каторга. Что же касается преступлений против общества, главным образом преступлений государственных, то и в нашем Уложении 1845 г., и в новом Уголовном Уложении 22 марта 1903 г. в числе наказаний, как высшее наказание, полагается «смертная казнь», совершаемая чрез повешение, непублично (Угол. Улож. ст. 2; ст. 15) и определяемая за квалифицированные преступления государственного характера (ст. 99; 100; 101; 104; 108; т. 6). И мы удивляемся, как это юридическая газета «Волна» допустила на своих столбцах такую «юридическую» простоту!…

«Страхом смертной казни нельзя запугать убежденного революционера, или анархиста, отдавшегося всем существом своему делу, ни убежденного черносотенника, ни закоренелого злодея», – говорит «Голос» и посему-де смертная казнь излишня.

Но при таком рассуждении и всякое наказание является излишним!… Ошибка так рассуждающих заключается в том, что они наказанию приписывают цель запугивания. Между тем запугивание не составляет сущности и цели наказания. Наказание по существу своему есть возмездие или «отмщение». Если же с ним и связывается нечто запугивающее, то последнее является уже субъективным чувством каждого отдельного человека. Наказание и боязнь наказания нельзя смешивать. Посему, если бы в известном случае и не было боязни наказания, то последнее должно свершиться в осуществление своей цели – возмездия. Иначе, и человеческое, и божественное право «закоренелыми злодеями» будет попираться безнаказанно и вместо «права» воцарится произвол. Сверх того, необходимо принять во внимание, что наказание должно оцениваться не только с точки зрения личности преступника, но и по действию его на общество. А в таком случае кто станет утверждать, что с ослаблением наказаний уменьшатся в обществе преступления? Разве наказания породили преступления, а не наоборот: преступления вызвали различные наказания?! Пусть существуют груды уголовных законов, пусть начальник носить меч, но если я не делаю злого, то и закон, и меч не для меня. Я не только не чувствую тяжести их, но даже не замечаю их и живу по закону Христовой свободы. Но если я стремлюсь делать злое, то из моих уст будет раздаваться протест против всякого наказания, как своего рода плотины, преграждающей течение реки. И конец протеста совпадает только с концом наказаний. Но это настанет только тогда, когда человечество снова потеряет мерку отличия добра от зла и снова воскликнет: «что есть истина»?

«Злодею, резавшему людей из-за денег, даруют жизнь, пишет «Голос», а человека безусловно честного, правдивого (sic!…), но лишь чрезмерно увлекшегося(sic!…) политической или социальной идеей, до забвения себя, до преступления, казнят!».

Какая наивность! Кто же не знает, что интересы общества и государства выше интересов отдельного лица?! И в Писании сказано: «больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положить за други своя». Почему нарушение или посягательство на благо общества и государства всегда и везде считалось неизмеримо большим преступлением, чем причиненный отдельному лицу вред. Большее же преступление влечет за собою и большее возмездие. Что же касается «чрезмерных увлечений», то они более бывают присущи «злодею» – грабителю, чем анархистам и революционерам, которые сознательно и заранее возвели убийство неприятных им лиц в догмат!… Во всяком случае, крайне наивно требовать отмены смертной казни за политические или социальные преступления на том основании, что преступники «чрезмерно увлеклись идеей»!… «Безусловная же честность и правдивость» никогда не вяжутся с преступными действиями, с заранее обдуманным истреблением должностных лиц, с метанием бомб и прочими революционно-анархическими атрибутами.

В своем «увлечении» против смертной казни пастыри в «Голосе» дошли до того, что даже св. Серафима Саровского привлекли к защите своих положений. «Вспомним хоть нашего недавно прославленного угодника Божия, преподобного Серафима Саровского, – пишут они. На него напали в лесу разбойники, думая, что у него есть деньги. Они зверски избили его, искалечили на всю жизнь. Разбойники были пойманы и посажены в тюрьму. Тогда святой отец потребовал их освобождения, угрожая в противном случае оставить монастырь. Разбойники были выпущены на свободу».

Но, как видим, описанный случай ни слова не говорит о смертной казни и прямого отношения к ней не имеет. Святой старец простил своих обидчиков и попросил им свободы – вот все, о чем говорит данный случай. Но кто же, на основании этого случая, потребует от правительства, чтобы все вообще преступники пользовались неограниченною свободою, и чтобы ни один из них не был заключаем в тюрьму?! Разве допустима полная безнаказанность преступлений?! И власть, призванная носить меч в отмщение делающим злое, если откажется действовать мечом, то тем самым не упразднит ли себя?… Ведь без меча власть немыслима! Понятно, что об упразднении властей, об отнятии у них освященного словом Божиим права на меч, св. Серафим н думать не мог! Своим же отношением к разбойникам он показал нам только пример того, как ми должны относиться к своим личным врагам н обидчикам. Власть же имеет свои особые обязанности по отношению к делающим злое отдельным людям, обществу и государству и этих обязанностей св. Серафим никогда не отрицал. Просить о помиловании преступников – это не значит отрицать за властью право наказания их. Пора это понять нашим «гуманистам»!… Пора и перестать «играть в имена» великих писателей, а тем более святых угодников Божиих и даже Самого Христа!…

Между тем эта «игра в имена» стала отличительною чертою «свободной совести» нашего времени. И особенно она сказалась в вопросе о смертной казни. Примеру «Голоса», учинившего возмутительное насилие над мыслью св. Серафима, стали подражать другие, в том числе и профессора. Так, в 22 № «Смоленского Вестника» было помещено «Письмо в редакцию», перепечатанное большинством наших газет, в котором предлагалось Святейшему Синоду «отчислить от лика святых преподобного Николая Чудотворца, так как он не только против смертной казни вообще (?!), но однажды собственною своею властью воспрепятствовал оной, удержав за руку палача, честно исполнившего свои непосредственные гражданские обязанности».

Читаешь, и глазам не веришь! Сколько наглости, сознательной лжи проявил автор этого письма!³⁰¹… Где же и когда св. Николай высказался против смертной казни "вообще», т.е. принципиально?! И действительно ли приведенный автором случай говорит об отрицании св. Николаем всякой смертной казни? В житии св. Николая Чудотворца об этом читаем следующее: когда святитель Николай находился в Плакомате, сюда явились к нему из Мир некоторые из горожан, прося его о заступничестве за трех ни в чем неповинных их сограждан, которых градоначальник Мирский Евстафий, подкупленный завистниками этих людей, осудил на смерть. Горожане просили св. Николая повлиять на Евстафия и не допустить этой несправедливости. Святитель немедленно поспешил в Миры, чтобы успеть освободить незаконно осужденных к смертной казни и попросил следовать за собою также и трех царских воевод. Но при всей своей поспешности угодник застал осужденных на Диоскуровом поле готовыми принять казнь, когда палач уже обнажил меч. Святитель вырвал из рук палача меч и бросил его на землю, освободил невинно-осужденных. Народ благодарил св. Николая за заступничество. Но вот пришел к месту казни и Евстафий. Видя правоту св. Николая и сознавая свою виновность, за которую он мог потерпеть наказание от царя, Евфимий припал к ногам святителя, умоляя его о прощении. Но так как он сваливал свою вину на других, то святитель хотел донести на него царю и угрожал ему и сам муками на том свете за несправедливое управление. И только, когда Евстафий чистосердечно покаялся, святитель простил его.

В другой раз св. Николай, по случаю осуждения на смертную казнь трех ни в чем неповинных воевод, явился во сне царю и сказал ему: «освободи из темницы трех воевод, потому что они неправедно осуждены и невинно страдают». Рассказав царю, как оклеветаны были воеводы, святитель в заключение добавил: «если ты не послушаешь меня и не отпустишь их, то воздвигну такой же мятеж, как во Фригии, и ты погибнешь».³⁰²

Пред нами здесь ясно выступает облик святителя Николая, как заступника за невинно-осужденных и грозного карателя несправедливых.

Можно ли, спросим теперь, более извратить в этом случае сказание о святителе, чем извратил его автор письма в «Смоленском Вестнике»?!

Безыменному автору письма в «Смоленском Вестнике» нисколько не уступает в жажде «играть в имена» и профессор Харьковского университета Н. Сумцов. В своей заметке: «По поводу одного духовного чтения» («Южный Край» № 8717) г. Сумцов заявляет: «Златоуст был против смертной казни… Этот великий учитель церкви громко и ясно высказался против смертной казни». К сожалению, профессор не только не привел подлинных слов св. Златоуста, но даже не проставил и соответственной цитаты из его творений!…³⁰³ Мы же настойчиво утверждаем, что великий учитель церкви никогда и нигде ни «громко», ни тихо, ни «ясно», ни туманно не высказывался против смертной казни вообще или в принципе. Наоборот, в одном месте своих творений, проводя параллель между «житейскими властями» и «властями духовными», св. Златоуст пишет: «какие знаки начальства и что должен иметь начальник!? Власть над темницею, чтобы он был властен одних связывать, а других разрешать; одних выпускать, а других ввергать туда… Еще власть – осуждать на смерть и освобождать от смерти; или, вернее, это – власть не начальника, а одного только царя, или даже и царю не принадлежит вполне этот дар, потому что он освобождает не от смерти уже умершего, а только от осуждения на смерть; приговор он может отменить, а возвратить к жизни от смерти не может!"… Рассматривая затем власть апостольскую, св. Златоуст вопрошает: «нужно ли доказывать, что они (апостолы) осуждали и на смерть и возвращали от смерти, не от приговора только освобождая и ведения на смерть, но и умерших и уже подвергшихся тлению восстановляя от смерти? Когда же они осуждали на смерть? Когда освобождали от смерти?». На два эти вопроса св. Златоуст отвечает фактами: на первый – умерщвлением Анании и Сапфиры, а на второй – воскрешением Тавифы. Умерщвлению Анании, по св. Златоусту, предшествовал «допрос», затем смертный «приговор» и, наконец, Апостол «поражает» или «умерщвляет святотатца». В заключение св. отец снова вопрошает: «видишь ли, как они властны посылать на смерть?».³⁰⁴ В другом месте тот же св. Златоуст такими словам; доказывает необходимость наказаний «оружием чувственным»: «везде можно видеть оттачиваемые мечи, палачей, казни, пытки, мучения, власть над жизнью и смертью. А что и этот вид господства стал необходим вследствие греха, послушай слова любомудрствующего об этом Павла. Аще же хощеши, говорит он, не боятися власти, благое твори: и имети будеши похвалу от нея. Аще же злое твориши, бойся; не бо всуе мече носит (Рим.13:3, 4). Видишь ди, что и начальник, и меч для делающих зло? Послушай еще (сказанное) о том же с большею ясностью. Отмститель есть, говорит, злое творящему. И не сказал он: «не напрасно существует начальник», а что? не всуе меч носит. Бог поставил над тобою судью вооруженного. Как сердобольный отец по своей доброте отдает детей, когда они оказывают ему невнимание и пренебрежение, злоупотребляя родительскою любовью, – отдает строгим наставникам и учителям, так и Бог, по благости Своей отдал нашу природу, оказавшую невнимание к Нему, начальникам как бы учителям, и наставникам, чтобы они исправили их от беспечности».³⁰⁵

Пользу от действия меча начальников св. отец доказывает и примером пережитого его слушателями возмущения: «в самом деле, говорит он, когда уже при начальниках и вооруженных воинах, неистовство нескольких бродяг и пришлецов в самое короткое время произвело у нас такой пожар и воздвигло такую бурю, что заставило всех бояться кораблекрушения, то если бы не было совсем страха от начальников, до какого неистовства не дошли бы эти люди? Не разрушились бы они у нас города до основания и, перевернув все вверх дном, но лишили-ль бы нас и самой жизни? Уничтожь судилища – и уничтожишь всякий порядок в нашей жизни; удали с корабля кормчего – и потопишь судно; отними вождя у войска – и предашь воинов в плен неприятелям. Так, если отнимешь у городов начальников, мы будем вести себя безумнее бессловесны зверей, – станем друг друга угрызать и снедать; богатый – бедного, сильнейший – слабого, дерзкий – кроткого. Но теперь, по милости Божией. ничего такого нет. Живущие благочестиво, конечно, не имеют нужды в мерах исправления со стороны начальников: праведнику закон не лежит, сказано. Но люди порочные, если бы не были удерживаемы страхом от начальников, наполнили бы города бесчисленными бедствиями».³⁰⁶

Мы могли бы привести и еще много таких же выдержек из творений св. Златоуста, но полагаем, что и этих достаточно для того, чтобы видеть, что св. отец «громко» и «ясно» признавал за властью право казнить мечом преступников. Почему он и различал «праведную казнь» от «неправедной», когда казнили невинного. Само собою понятно, что и у св. Златоуста каждый акт наказания освещался христианскою любовью, которая сочетает справедливость с милосердием и которая милует с рассмотрением не бесчинствуя. И опять там, где идет речь о помиловании преступника, – там нельзя видеть отрицание права казнить виновного. Это – азбука здравой логики!…

Но, быть может, проф. Н. Сумцов прав, когда свое голословное утверждение силится оправдать следующим событием из жизни св. Иоанна Златоуста: «с каким усердием, говорит он, Златоуст отстаивал за церковью право убежища. Уже в IV веке гражданская власть стремилась лишить церковь этого права. По настоянию знатного царедворца Евтропия, право убежища было отменено. Но судьба сыграла злую шутку над временщиком. Вскоре Евтропий запутался в придворных интригах, был лишен должностей, и ему угрожала смертная казнь. Тогда он вспомнил о том праве, которое было отменено по его настоянию, и скрылся в церкви. Ненавидевшая его толпа требовала его выдачи; но Иоанн Златоуст бесстрашно выступил на его защиту. «Вы убьете Евтропия, сказал он толпе, но раньше, как умертвив меня». Затем он сам отправился к императору и выпросил для Евтропия помилование».

Что приведенный факт служит доказательством усиленных стараний св. Златоуста отстоять за церковью право убежища, – это не подложить сомнению. Но нелогично и исторически несправедливо выводить отсюда, что святой отец был против смертной казни вообще?!… «Право убежища» ведет свое начало от ветхозаветной Церкви. Там оно существовало на ряду с законами о смертной казни, отнюдь не исключая последних, потому что действовало в строго отведенной ему области. И в древней новозаветной Церкви «право убежища» не отменяло гражданских законов о смертной казни, действуя в пределах Церкви над лицами, ищущими в ней убежища. Это подтверждается и случаем с Евтропием. Когда Евтропий бежал от царских слуг, пришедших взять его «насильно» за оскорбление императрицы, и скрылся в церковном алтаре, то св. Златоуст, отстаивая за церковью право убежища, не выдал его воинам и негодующей на бывшего надменного временщика толпе. В блестящей речи «на Евтропия евнуха» он говорил, что Евтропий, заградивший «здешнее убежище разными указами и законами, сам теперь нарушил эти законы и что «несчастие сделало его учителем» того, что нельзя отнять от Церкви священного права убежища. Взывая далее к народу о помиловании «просящего помощи» Евтропия, св. Златоуст свидетельствовал, что царь, узнав о бегстве Евтропия в церковь, с своей стороны уже помиловал его и к тому же слезно призывал войско, напомнив воинам, что «несчастный» прибегнул к «священной трапезе». Если же царь, оскорбленный Евтропием, простил его, то «теперь приложим и мы должное с нашей стороны», продолжал свою речь к народу св. Златоуст, и «приступим к человеколюбивому царю, прося его во имя Церкви, во имя алтаря, даровать священной трапезе одного человека.³⁰⁷ Если мы это сделаем, то и сам царь будет доволен». Таким образом, в случае с Евтропием св. Златоуст усиленно защищал церковное право убежища и если склонял народ просить царя о помиловании Евтропия, то только «во имя Церкви, во имя алтаря». Никакого протеста против законов, по которым Евтропий подлежал смертной казни, здесь не было. Речь шла только о «помиловании» праведно осужденного и при том «просящего помощи» у Церкви. Право наказания Евтропия св. Златоуст признавал за властью и потому взывал только о «помиловании», отстаивая собственно в этом случае за церковью «право убежища». Почему, когда помилованный Евтропий после за свои деяния был схвачен, сослан и казнен, то св. Златоуст с негодованием отвергал обвинения, что он не заступился за Евтропия. В казни Евтропия он обвинял самого Евтропия, но не власть, за которою всегда признавал право отмщения мечом в наказание делающим злое.

Понятно теперь, что ссылка проф. Сумцовэ на св. Златоуста так же неудачна, как и ссылка неизвестного автора вышеупомянутого письма на св. Николая Чудотворца.

В заключение не лишним считаем напомнить, что «протестовал» против смертной казни и Робеспьер, который, однако, почуяв власть в своих руках, залил Францию кровь» своих политических врагов!… Факт весьма поучительный для наших наносных «гуманистов», которым мы посоветовали бы все свои силы направить на лечение душ человеческих, на создание такой атмосферы, чтобы люди сознали прежде всего преступность деяний, вызывающих то или другое наказание. Тогда и только тогда сами собою упразднятся законы о смертной казни и многие другие, вызванные к жизни преступлениями. «Царствие Божие внутрь вас есть»!…

И. Мариупольский

Миссионерская полемика в наше время возбуждает много вопросов, из которых прежде всего обращают, на себя внимание следующие: нужна ли миссионерская полемика и законна ли она с точки зрения действующего по делам веры государственного законодательства?

Только после разрешения этих кардинальных, в миссионерской полемике вопросов, мы находим возможным перейти к частному суждению о видах миссионерской полемики, ее характере, методах и полноте.

Итак, нужна ли миссионерская полемика? Тот или другой ответ на этот вопрос возможно дать только тогда, когда мы выясним, что должно разуметь и что обычно некоторые разумеют под миссионерскою полемикою. Лица, отрицающие миссионерскую полемику, смотрят на нее, как на словесный турнир миссионера с сектантом. В их мыслях она рисуется чем-то в роде логомахии, или искусного метания слов. Сам же миссионер-полемист – это Хилон Хилонид (в «Quo vadis?» г. Сенкевича). Конечно, такая полемика и такой полемист не только не нужны, но даже вредны. Такая полемика обязательно разовьет в миссионере "страсть к состязаниям и словопрениям», а отсюда, по слову апостола, потекут, «зависть, распри, злоречия, лукавые подозрения». Полемика в этом случае превращается в «пустые споры», в «глупые к невежественные состязания» (1Тим.6:4–5; 2Тим.2:23).

Но есть и другого рода полемика. Это та, которой учил и которую вел апостол Павел. Осудив «глупые и невежественные состязания, рождающие ссоры», он далее писал: «рабу же Господа не должно ссориться, но быть приветливым ко всем, учительным, незлобивым, с кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола, который уловил их в свою волю» (2Тим.2:27–26). Обличение, запрещение, увещание людей, противящихся истине, развращенных умом и невежд в вере должно, по Апостолу, вести «со всяким долготерпением и назиданием» (2Тим.3:8; 4:2). В таком именно духе вели немалое состязание Павел и Варнава в Антиохии с людьми, которые учили об обязательности для уверовавших во Христа язычников закона Моисеева и обрезания (Деян.15:2–5). В таком духе св. Павел беседовал с иудеями в синагоге, когда «открывал» Писание и «доказывал» им, что Христу надлежало пострадать и воскреснуть (Деян.17:1–3). Также св. Павел «спорил» на площади и в Ареопаге с эпикурейцами и стоиками о Боге, Иисусе Христе и воскресении мертвых (Деян.17:18–34); а в другой раз он же возбудил «распрю» между фарисеями и саддукеями по тому же вопросу о воскресении мертвых (Деян.23:6–10).

И мы уверены, что последнего рода полемика коренится в самом существе церковного учительства и обязательна для Церкви, которая не может спрятать зажженную свечу под сосудом и не должна равнодушно смотреть на заблуждения людей, особенно же бывших чад своих. Но где Церковь сталкивается с заблуждениями, там естественно обе стороны дают одна другой отчет о своем уповании, там происходит обмен мнений или полемика. И, конечно, православный миссионер, спрашивающий и отвечающий противной стороне, должен делать это «с кротостью и благоговением» (1Пет.3:15).

Понятно теперь, что нельзя упразднить всякую полемику. Нужно позаботиться только, чтобы полемика с заблудшими велась в духе кротости, с долготерпением и назиданием, как вели ее апостолы.

Законна ли миссионерская полемика с точки зрения действующего по делам веры гражданского законодательства? Лично для нас такого вопроса не существует. Мы твердо уверены, что уста истинного благовестника Евангелия может сомкнуть только смерть. Но раз этот вопрос задается и при том во всеуслышание, то мы считаем долгом дать на него ответ. Действующее ныне законодательство по делам веры, разумею новое «Уголовное Уложение» 22 марта 1903 года в том его виде, как оно исправлено Высочайшим Указом 17 апр. о веротерпимости и редактировано Государственным Советом 14 марта 1906 г., нисколько не поколебало установленного основными законами государства первенствующего в России положения православной Церкви, каковое положение подтверждено в полной силе и вновь изданными 23 апреля сего года «Основными Государственными Законами» (ст. 24). Посему незыблемым остается и право православной Церкви свободно и притом публично проповедовать иномыслящим свое вероучение и путем убеждений и мерами нравственного воздействия привлекать их в свое лоно. Всякие сомнения в этом случае должны быть признаны излишними. Скорее можно ожидать, что государство разрешит также инославным и иноверным исповеданиям публичную пропаганду их учения, чем запретить православной церкви публичную проповедь своего учения иномыслящим. Таким образом, миссионерская полемика с иномыслящими бесспорно является вполне законной с точки зрения действующего у нас по делам веры светского законодательства.

Виды миссионерской полемики. Миссионерская полемика бывает публичная и частная. Первая ведется в публичных местах, в собрании более или менее многолюдном; вторая в частных домах, в небольшом кругу родственных и друг другу близких лиц, или же наедине с заблудшими и колеблющимся в православии.

С уверенностью можно сказать, что ни одна из отраслей миссионерской деятельности не оспаривается так настойчиво, как публичные миссионерские собеседования с заблудшими. Но за то и никто не проявляет большего незнакомства с практическою стороною миссионерского дела, как именно отрицающие публичные миссионерские беседы. Мы сочли долгом разобрать возражения против публичных миссионерских бесед, так как считаем эти беседы одним из краеугольных камней миссионерского здания.

Говорят, что публичные собеседования с заблудшими излишни, потому что: во-1-х, они ведутся чисто-рационалистическим путем, без доказательств ad hominem; а между тем, последнего рода доказательства имеют главное значение в деле вразумления заблудших. Посему-де необходимо вместо публичных прений войти с заблудшими в интимные беседы, с каждым отдельно и особенно с представителями сектантских общин: во-2-х, – они дали небольшой % обращений и большую пищу для праздных пересудов и таким образом не достигли своей цели: массовых обращений сектантов и раскольников в лоно Церкви и, в-3-х, – они разжигают народные страсти, вносят в приход смуту и сопровождаются иногда печальными инцидентами. В последнее время появилось и еще одно возражение против публичных миссионерских бесед с сектантами и раскольниками. Оно исходит из той мысли, что теперь надо направить все силы исключительно на охрану православных чад от соблазнов, а не отвлекать части сил на вразумление заблудших или отпавших от Церкви.

Начнем разбор приведенных возражений с последнего. Отрицать вразумление заблудших на том основании, что теперь все силы нужно направить на охрану православных от соблазнов, – значит не понимать духа Христовой веры, который насквозь пропитан прозелитизмом. Благовест Христовой веры иноверцам не может быть прекращено в Церкви никакими соображениями, а тем более ошибочными. Ведь охрана своих чад от соблазнов – это не теперешняя только, а всегдашняя задача Церкви Христовой и, без сомнения, в наше время не более сложная и трудная, чем в былые времена. И, однако, Церковь никогда не замуровывалась в раз построенных ею стенах, а расширялась пристройкой все новых и новых живых стен из людей, раньше чуждых ей по вере. Особенно же пеклась Церковь о чадах, покинувших ее и пошедших блуждать по стихиям мiра. Глубоко верно просвещеннейший иерарх нашей Церкви Херсонский архиепископ Димитрий заметил в своей речи пред открытием в сентябре прошлого года областного миссионерского съезда в Одессе: «им показалось, что 17-е апреля означает почти что прекращение дела миссионерского. Не понимают самого существа жизни церкви и истинного характера ее благовестия. Церковь есть светоч, долженствующий озарять лучами истины все самые темные угли человечества. Благовест о свете истинном, христианская миссия это – сущность деятельности церкви. Церковь сама вся есть великий богоучрежденный стан миссионерский, выдвигающий на святое дело еще особых, хорошо подготовленных, работников миссии. И прекращение дела благовестнического, миссионерского, было бы равносильно прекращению доброго воздействия церкви на жизнь человечества; это была бы угроза самому ее существованию». Тот же иерарх в другом месте еще лучше намечает задачи Церкви: она должна «охранять чад своих от религиозных эаблуждений, вразумить уже заблудших и отпавших от нее овец и нечто приобресть со стороны». И мы уверены, что двух мнений в данном вопросе не может быть. Заповедь Христа: «идите, научите все народы"… останется и впредь «во все дни» обязательной к осуществлению для православной Церкви Христовой.

Публичные беседы, говорят, разжигают народные страсти, вносят в приход смуту и сопровождаются иногда печальными инцидентами, посему-де они и не нужны. В данном возражении против публичных бесед кроется большое недоразумение. Не будем уже говорить о том, насколько в каждом отдельном «печальном инциденте» повинен сам миссионер-полемист. Но допустим, что именно его беседа повела к «печальному инциденту». Что же отсюда следует? Не нужно бесед, или не нужно печальных инцидентов? Если принимаем первое, то тогда придется зачеркнуть и многие другие отрасли церковного воздействия на людей, так как с каждой из них может случиться «печальный инцидент». Ведь никто же не станет утверждать, что «печальный инцидент» есть неотъемлемая и исключительная принадлежность публичных бесед?!… Тогда таких инцидентов были бы тысячи, или столько, сколько проведено публичных бесед!… Значит, беседа и «печальный инцидент» – это два отдельные явления. А если так, то миссионеру должно на беседах всеми силами стараться избегать «печального инцидента», а не зачеркивать самых бесед. Но при этом необходимо помнить, что в «печальном инциденте может быть повинна, что и бывает, среда, в которой действует миссионер, так что будь его беседа и в апостольском духе, а его противники могут устроить инцидент, чтобы сгладить впечатление его беседы на слушателей. Разве апостольская проповедь по сопровождалась также «печальными инцидентами» и от «возбуждения народа» не были побиты камнями Стефан и Павел (Деян.6:12; 14:19)?! А «немалый мятеж – в Ефесе и обвинение апостолов в том, что они «всесветлые возмутители» (Деян.17; 19 гл.)?! Что же, все это побудило апостолов бросить дело проповеди евангелия иномыслящим?! Нет. Они продолжали свое дело «с долготерпением, назиданием, кротостью и благоговением». Если беседы, далее, «разжигают страсти и вносят в приход смуту», то опять здесь все зависит от способа ведения бесед и опять здесь бывает, повинной и среда заблудших. Мы уже видели, что и апостольская проповедь «разжигала страсти и вносила в народ смуту». Да и всякое ли «разжигание страстей» и всякая ли «смута» – преступны? Миссионер должен разжечь в спящем народе страсть к познанию истины, воспламенить огонь Христовой любви и ревности по доме Божием. Состояние «теплоты» противно христианству: «но как ты тепл, то извергну тебя из уст Моих». Преступной же смуты и «разжигания» дурных страстей миссионер, конечно, должен всегда и всюду избегать. При обсуждении этого вопроса, Одесский областной миссионерский съезд в сентябре прошлого года постановил: «миссия должна как можно мягче вести беседы с заблудшими, перед беседою следует условиться с сектантами, чтобы не допускать ни с чьей стороны резких и хульных суждений. Если же собеседники миссионера или слушатели станут производить смуту, то тактично прекращать беседу пением молитвы. Там же, где есть опасность подобных явлений, бесед в храме не производить». И мы уверены, что другого решения по вопросу об ограждении публичных бесед от инцидентов нельзя дать. Все опасения на счет «разжигания страстей» или «смуты“ не могут и не должны быть устраняемы прекращением бесед!… Последнее походило бы на то, как если бы кто, желая сохранить свое платье от моли, сжег самое платье.

Публичные беседы, говорят, не нужны, потому что они ведутся чисто-рационалистическим путем, без доказательств ad hominem; а между тем последнего рода доказательства имеют главное значение в деле вразумления заблудших. Посему, вместо публичных премий необходимо-де войти с заблудшими в интимные беседы, с каждым отдельно и особенно с представителями сектантских общин.

В этом отрицании сказывается полное незнание практической стороны миссионерского дела. Но скажем прежде о логической несостоятельности такого отрицания. Казалось бы, что ·если публичные беседы не достигают своей цели потому, что ведутся неправильным путем, то стоит только направить их на надлежащий путь, а отнюдь не уничтожать бесед, потому что и каждым средством воздействия на заблудших можно пользоваться ошибочно… Нельзя же по этой причине совсем бросить дело вразумления заблудших! Посмотрим теперь, действительно ли неправилен тот путь, по которому ныне ведутся миссионерами публичные беседы? Что такое «чисто-рационалистические приемы», в которых видят главный недостаток публичных бесед? Под этими «приемами» обычно разумеют старания миссионеров убедить своих совопросников в истине православного учения путем ссылок на Священное Писание. Правилен ли этот путь? Думаем, что каждый миссионер-практик ответит: не только правилен, но и единственно возможен на публичных беседах с заблудшими. Это вот почему: публичная миссионерская беседа не есть в тесном смысле проповедь, предлагаемая слушателям с целью побудить их на известного рода нравственный поступок, как например: любить ближнего, не пьянствовать, не прелюбодействовать и пр., … а – полемика по вопросам веры и притом, по характеру и содержанию своему, зависящая от болезни и требований немощного в вере собеседника. Чего же требует от миссионера и чем болеет сектант или раскольник? «Докажите нам истину вашего вероучения и ложь нашего упования, говорит сектант миссионеру, и докажите не от своего разума, и не от измышлений сердца, а от строки Св. Писания, или, если то будет раскольник, «старопечатных книг«… И на первую попытку миссионера повлиять на заблудших – доказательствами «от сердца» или «ad hominem» его собеседник-сектант тотчас с улыбочкой ответит: «Эх, г. миссионер, не о том мы вас спрашиваем; вы нам туману поменьше разводите; все то мы знаем, что вы человек ученый и красно говорить можете; хотите поучать, так поучайте своих, а с нами давайте побеседуем о предметах нашего упования; по части же жизни в мiру нам и без вас заповеди ведомы, не язычники мы: и ближнего по силе любим и водки поменьше православных пьем… Лучше вы вот, растолкуйте, в чему у нас с вами разладица… В Писании сказано: не делай изображений мужчины и женщины, а вы понаделали. Может, мы и «немудрые», так уж Бог нам судил, а что-то не находим, чтобы Писание велело нарисовать Спасителя, аль Божию Матерь, аль Николая Угодника»… И тут же другой сектант лукаво добавит: «нешто учение Николаитов Господь уважает?» (Апок.2:15). За этим пойдут другие вопросы и все такого же рода: где в Писании сказано тремя перстами креститься, длинные волосы пастырям носить, или в храме сидеть? Это антихрист в храме сядет, раздается из сектантской толпы. А там пойдут речи о «золотой чаше в руке жены» (Апок.17) с явным указанием, что это «православная чаша причащения» и т.д. и т.д. … С трудом миссионер удержит своих собеседников на одном предмете беседы и приступит к подробному выяснению его «от Писания». Кто скажет, что миссионер должен уклониться от решения этих вопросов и притом по букве писания или старопечатных книг, тот не знает ни сектанта, ни раскольника. Вопросы «видимого упования» или вопросы обрядовые и догматические с внешними их проявлениями для того и другого – вопросы жизни; над их решением он просиживает не один день и своими выводами волнует целое село, тем более что каждый сектант в своем роде – миссионер… В интимной ли беседе с сектантом, или на публичной вы столкнетесь все с одними и теми же вопросами, все с одной и той же постановкой их и все с одним и тем же требованием «показать от Писания». Так в селе, так в городе, так и в столице. Если же действительность такова, то виноват ли миссионер, употребляя в своих беседах с сектантами «приемы чисто-рационалистические», т.е. решая запросы своей больной паствы применительно к ее действительному духовному гладу – "от строки Писания».

Говорят, что миссионер не должен спускаться до уровня совершенства сектанта, а возводить последнего до своего уровня. Но полагаю, что такое средство возможно прописать только на бумаге, а провести его в жизнь ex abrpúto невозможно. Необходимо прежде спуститься до уровня совершенства больного пациента, если это, конечно, не соблазняет других, поговорить с ним на его языке, а затем уже незаметно для пего самого возводить его от степени в степень, иначе вы для него будете чужестранец (Кор.9:19–22).

Таким образом, если миссионер в своей борьбе с заблудшими, путем публичных или же частных бесед с ними, бросит те приемы, которые называют «чисто-рационалистическими», то с уверенностью можно сказать, что он погубить дело миссии, так, как и среди сектантов и среди православных поселит убеждение, что православное учение основано не на Св. Писании, а на философии и пустом обольщении, по преданию человеческому!…

Что же касается «сердечности» в миссионерской полемике, то полагаем, что она необходима не только в полемике, но и во всех отраслях миссионерской деятельности и состоит в том, что каждое свое слово миссионер растворяет чувством любви и сострадания к заблудшему, что свое дело он ведет не как машина, а как преданный миссионерству душою и телом. Такая «сердечность» не измеряется набором «помазанных» слов, а, так сказать, исходит от всего миссионера. Слово такого миссионера действенно и когда он «светит мiру» и когда с кем-либо, как с евнухом, говорит наедине.

Публичные беседы, говорят далее, нужно бросить еще и потому, что они дают большую пищу для праздных Пересудов и небольшой процент обращений и, таким образом, не достигают своей цели: массовых обращений сектантов или раскольников в лоно Церкви.

Но кому из миссионеров неизвестно, что интимные беседы их с сектантами, и особенно с сектантскими представителями дают еще большую пищу для пересудов? Приведу один из многих примеров: как-то в с. Разсказово, Тамбовской губ., после публичной беседы с сектантами, ко мне подошла группа православных, среди которых были к очень почтенные лица, и убедительно просила меня не ходить в дома сектантских заправил для частных беседок с ними «один-на-один», потому что, по отъезде миссионера, эти лица распространяют про такие беседки очень обидные для православных небылицы. И я не раз имел возможность убедиться, что доверять честности сектантских заправил можно только тогда, когда поставишь себе за правило: жить абстракциями, а не действительностью!… Но что же? Неужели миссионеру бросить частные беседы с сектантами из боязни кривотолков?… Не лучше ли поискать средств к устранению пересудов, чем сокращать самое дело миссии в явный ущерб последнему?

Публичные беседы, говорят, излишни и потому еще, что дают небольшой процент обращений и не достигают своей цели: массовых обращений заблудших в православие.

Мы по будем говорить о том, что, за некоторыми исключениями, сам сектант на публичной беседе не сознается во лжи своего «упования», что свой переход в православие он совершает втихомолку, как из ложного чувства стыда, так и из боязни своих «собратий». Но на публичной беседе он имеет полную возможность убедиться во лжи своих «пресвитеров» и вот, когда он приходит к батюшке с просьбою «присоединить» его, или едет за этим на сторону, что бывает очень часто, потрудитесь-ка определить: под влиянием публичной или частной беседы с ним миссионера созрела в его душе решимость присоединиться к православию? Нередко сам сектант отказывается дать на этот вопрос определенный ответ и понятно почему: наблюдать за жизнью души несравненно труднее, чем за течением самой быстрой реки, а разобраться в этой жизни и тем более!… Но все же, насколько можно судить об этом со слов бывших сектантов, публичные беседы миссионеров всегда врезывались в их душу и служили одним из самых сильных побуждений к обращению их в лоно православной церкви.

С уверенностью скажем, что прежде чем миссионер не подорвет авторитета сектантских заправил доводами «от Писания“, до тех пор он не откроет себе сердца искренно заблудшего рядового сектанта. А этого и можно достигнуть только при помощи публичных бесед, так как невозможно же миссионеру ходить с сектантским начетчиком по избам и пред каждым заблудшим в отдельности устраивать беседу с его наставником. Если же миссионер сам придет к рядовому сектанту, то последний тотчас скажет ему: я неграмотный, малосведущий, а вы лучше поговорите с нашим братом N., – он у вас за «старшого»: мы же послушаем вас и тогда решим, кто из нас идет по Писанию. И все попытки миссионера завязать разговор останутся тщетными, если он не проведет прежде публичных бесед со «старшим» у сектантов. Такова внутренняя связь между сектантским пресвитером и его паствою и миссионеру необходимо прежде всего порвать или ослабить именно эту связь и притом путем гласным, публичным, чтобы внушить к себе доверие не только со стороны рядовых сектантов, но и местной православной паствы, нередко живущей под обаянием «учености» сектантского «пресвитера». Лишенный в приходе доверия, сектантский «пресвитер» или смиряется духом, стушевывается, или еще более ожесточается, чувствуя, что с потерею своего первенства он лишается и многих земных благ… Если же миссионер начнет с того, чтобы заручиться симпатиями сектантских «пресвитеров» путем интимных с ними беседок, то он, во-1-х, тотчас возбудит и среди рядовых сектантов и среди православных недоверие к своей деятельности и тем обесценит особенно в глазах сектантов факт присоединения к православию их «пресвитера»; а, во-2-х, что очень важно, вскоре убедится, что среди «передовых» сектантов слишком мало лиц, искренно и бескорыстно верующих в истину своего «упования» и ищущих спасения «по Писанию». Отсюда, невольно явится у миссионера неотложная нужда в том, чтобы как можно скорее снять с темных, рядовых сектантов умственно-религиозный гнет их «передовиков».

Мы не можем согласиться с тем, чтобы публичные беседы оценивались количеством происшедших на них обращений заблудших в лоно Церкви, и чтобы в «массовых обращениях» видеть единственную, или хотя бы главную цель публичных бесед. Что таковые обращения на публичной беседе, в огромном большинстве случаев, и не могут быть, об этом мы уже сказали. Но к сказанному считаем долгом прибавить несколько слов в разъяснение истинного значения публичных бесед.

Прежде всего спросим: кто навязывает публичным беседам вышеупомянутую цель – «массовое обращение заблудших»? Миссионеры? Нет! А кто же? Это: а) или враги миссии, стремящиеся возложить на выю миссионеров «иго неудобоносимое», чтобы затем проливать «крокодиловы слезы» о недостижении миссией этой цели и, как бы нехотя, ставить на очередь вопрос об уничтожении миссионерского института, так сильно мешающего им сеять на народной ниве всевозможные плевелы… б) или искренно желающие чем-либо помочь миссии, но по неопытности, дающие миссионерам неудобоисполнимые советы. Я не имею никакого желания говорить здесь о тех печальных явлениях, имеющих у нас место, когда люди, по личной неприязни к деятелям миссии, трубят об уничтожении миссионерского института, для чего только прикрываются тем соображением, что миссионерские-де беседы не сопровождаются «массовым обращением заблудших»!… Наше слово будет только к искренно ревнующим о благе Церкви. Только им мы скажем несколько слов об истинном значении публичным миссионерских бесед.

Необходимо принять во внимание, что публичная миссионерская беседа ведется с представителями сектантских общин, которые связаны с своими последователями главным образом, узами не св. Писания. Насколько дорога «передовым» сектантам истина, можно отчасти судить потому, как легко они меняют секты при условии всегда стоять во главе. Сверх того, они находятся в большой зависимости, особенно материальной, со стороны и эта зависимость несравненно тяжелее местной. Вот почему миссионер, хотя имеет дело на публичной беседе с сектантским «пресвитером», но преимущественною своею целью поставляет воздействовать чрез обличение и увещание «пресвитера» на массу рядовых сектантов и православных, живущих в общении с сектантами и подвергающихся влиянию их «пресвитера». Более подробно цель публичных бесед можно формулировать так: они дают миссионеру возможность – а) подорвать в глазах крестьян авторитет сектантских наставников и тем снять умственно-религиозный гнет последних, как с рядовых сектантов, так и с немощных православных, б) открыто защитить православие от нареканий, что оно, как говорят сектанты, якобы «лишь шепчет в кулак», в) гласно пред народом, в среде которого работают сектанты-пропагандисты, доказать ложь сектантского учения, г) показать православным на живом примере, как им должно защищать себя от сектантов учением Слова Божия³⁰⁸, д) подойти с открытым лицом, в сознании доказанной своей правоты, к душе рядовых сектантов и немощных православных, которые в таком случае с большим доверием и сердечностью откликаются на речи миссионера, с) поднять в общей массе крестьян угасающий и раздуть уже погасший дух православия и побудить их не только к хранению православной веры, но и к защите ее и ж) сильнее расположить и приблизить крестьян к деятелям миссии³⁰⁹ и тем дать последним возможность глубже проникнуть в тайники религиозной жизни народа и там подготовить благодарную почву для всестороннего влияния Церкви на сердца особенно немощных и заблудших ее чад. Восьмилетний миссионерский опыт убедил нас в том, что после успешной публичной защиты православия в душе ищущих истины, но заблудших, зарождается склонность к православию, просыпается пытливость и возникает целый ряд вопросов, которые нередко также разнообразны, как разнообразна религиозная психика крестьян. И вот тогда уже необходимо прийти на помощь к каждому больному отдельно и в частой беседе с ним удовлетворить его религиозно-нравственным запросам. Впрочем, нередко и частная беседа переходит в публичную, по количеству слушателей.

Частные беседы с заблудшими, с немощными православными и даже просто с вопрошающими чадами Церкви миссионер считает своим непременным долгом вести в каждом приходе, конечно, по мере физической возможности. Не раз мы наблюдали, что чем успешнее проходила наша публичная беседа, тем больше являлось охотников побеседовать с нами в тесном кругу, или наедине, тем откровеннее шли эти беседы и тем плодотворнее они были. И эта тесная связь между публичными и частными или интимными беседами вполне понятна. Ведь внутренняя жизнь обыденной личности находится в большой зависимости от настроения окружающей ее среды. И если публичная беседа создает в массе известное настроение, то последнее властно прокрадывается в душу каждого слушателя и там творит обновление ее. Таким моментом и пользуется миссионер, чтобы довершить обновлено отдельной души по заветам Церкви Православной.

Понятно теперь, что публичные и частные беседы с заблудшими и другими чадами Церкви являются для миссионера главными камнями, на которых он строит свое миссионерское здание. И мы глубоко убеждены, что фундамент из этих камней не только прочный, но и крайне необходимый, особенно в наше время и притом в той среде и при тех условиях, в какой и при каких миссионеру приходится действовать. Эти камни, этот фундамент заложен Христом. На нем Церковь со времен апостольских строила и, уверены, что и впредь будет строить живой храм Господу Богу. Правда, публичная полемическая беседа для миссионера – бремя тяжелое и весьма ответственное. Но снять его с миссионера нам не велит наша совесть, не велит, наконец, польза Церкви Христовой и завет ее Основателя.

Говоря о публичных и частных беседах с заблудшими, мы отнюдь не устраняем для миссионера возможности и даже необходимости, особенно в зараженных лжеучениями приходах, прибегать и к обычной проповеди в храме и других местах, когда слушателями являются почти всегда исключительно православные. Но мы только утверждаем, что публичные и частные беседы с заблудшими и немощными православными представляют собою два главных камня, лежащих в основе миссионерского делания. Посему на них и должно быть обращено особливое внимание миссионера.

Характер миссионерской полемики. Когда мы отвечали на вопрос: нужна ли миссионерская полемика? – то мы начертили два типа полемики: один отрицательный, а другой положительный или апостольский. Обрисовывая апостольскую полемику, мы тем самым определяли и характер миссионерской полемики. Несомненно, что последняя должна быть запечатлена духом Апостольским. Она должна быть кротка, назидательна, долготерпелива, благоговейна, незлобива, приветлива и учительна (2Тим.2:23–26; 3:8; 4:2). Все, присущее «глупым и невежественным состязаниям», когда люди спорят из любви или страсти к словопрениям, должно быть чуждо миссионерской полемике (1Тим.6:4–5; 2Тим.2:23.). Как бы ни был груб, бранчлив и невежественен собеседник миссионера, последний должен увещевать его с кротостью, незлобием и долготерпением. Более того, к такому же отношению к заблудшему он должен побуждать и всех слушателей, погашая духом любви вспышки гнева со стороны слушателей на сектанта или на раскольника. В крайнем случае, если негодование слушателей принимает грозный вид, то тихо и с любовью внести в полемику молитвенное настроение, пригласив всех пропеть молитву, или даже отслужить молебен о вразумлении заблудших и затем спокойно расходиться по домам. Не подлежит сомнению, что моление, особенно продолжительное, успокоить страсти народа и он разойдется с миром в душе.

Методика миссионерской полемики. Вопрос, с чего начинать беседы с сектантами? – много раз обсуждался в миссионерской литературе и на миссионерских съездах. С своей стороны мы ставим ответ на этот вопрос в зависимость от того, о чем собственно должен беседовать миссионер? Несомненно, о вере Христовой. Таких бесед требует от него и сектант. Здесь у них общая точка отправления. Далее пред ними невольно встает также общий вопрос: откуда каждый из них черпает веру Христову? У того и другого в руках Библия. Уже это свидетельствует, что оба они пришли побеседовать о вере Христовой не от себя, не от собственного вымысла, а от св. Писания. Но как каждый из них смотрит на книги св. Писания? Этот вопрос требует разъяснения и есть исходный для всей их дальнейшей беседы. Не разрешить его значит начать дело собеседований с неизвестного. Посему и необходимо в беседе с сектантами прежде всего выяснить взгляд их на источники христианской веры, с точки зрения которых они оспаривают истину православия и отстаивают свое учение. Эго важно и по следующим практическим соображениям: сектант черпает свою веру только из книг Св. Писания или Библии и старается привить такой же взгляд на Библию, как на единственный источник христианской веры, и православным. Отсюда у православных, общающихся с сектантами, образуется привычка искать указаний на все, что есть в Православной Церкви, только в Библии. Понятно, что, не находя многого в Библии, они вступают на путь соблазнов, чем искусно пользуются сектанты. И если в вопросе об источниках христианской веры не последует у миссионера соглашения с сектантом, то все же беседа об этом внедрит в сознание слушателей, что нельзя искать в Библии ответа на все вопросы веры, что есть еще и другой источник христианского вероучения. А уже одна мысль об этом предохранит многих от соблазна сектантством. Особенно, если важность Св. Предания будет обстоятельно выяснена и со стороны необходимости его для правильного истолкования Св. Писания. Так что вопрос об источниках христианского вероучения мы считаем неотъемлемою принадлежностью и притом начальным в полемике миссионера с сектантами.

Одновременно с вопросом об источниках христианского вероучения, необходимо внедрить в сознание сектантов и всех вообще слушателей, что принимаются для разъяснения недоумений и «свидетельства человеческие» (Ин.5:9) и что первый лишь больше и важнее последних. Это побудит сектантов изучать историю церкви и перенести полемику на более сознательную почву, чем привязанность к букве Писания. И самая буква Писания тогда будет ими пониматься несравненно разумнее.

Все другого рода вопросы могут быть предметом бесед не в зависимости от какого-либо строгого порядка их, а лишь применительно к потребностям слушателей и немощных чад Церкви. При этом миссионер обязательно должен подкреплять свои суждения и ссылками на Св. Предание и свидетельствами церковной истории, несмотря на то, примет ли их или не примет его собеседник-сектант. Таким путем миссионер закрепит в сознании слушателей весьма важную для успеха миссионерского дела мысль о необходимости решать вопросы на основании и других источников, кроме Библии. Да и каждое слово миссионера будет являться обоснованным на известных источниках, а не на собственном вымысле и чрез это будет действеннее сектантской речи.

Как завязать беседу с сектантами? Конечно, этот вопрос возникает только тогда, когда сектанты молча присутствуют на беседе. В таких случаях необходимо беседу вести апологетическим методом, разбирая несправедливость сектантского учения об известном предмете веры. Если сектанты не вступят в беседу, то указать им на повеление Ап. Петра: «будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением». Если опять они не пожелают беседовать, то указать на противление их заповеди Ап. Петра. Все эти указания и увещания должны быть кроткими и назидательными. Исчерпав освященные Христом и Апостолами способы завязать беседу с сектантами, необходимо дать полную возможность православным высказать все, накопившиеся и царящие среди них недоумения, a затем постепенно разрешить их. Беседа и в таком виде принесет большую пользу делу миссии в приходе.

В какой форме вести беседу с заблудшими? Собственным опытом мы убедились, что продолжительные речи обеих сторон мало способствуют выяснению пред слушателями, особенно пред крестьянами, спорного вопроса. Получается впечатление, что и миссионер говорил много, и сектант не меньше. А на чьей стороне правда, этого собственным умом крестьянин не разрешит. Посему лучше вести беседу кратким диалогом или путем совопросничества, чтобы каждый вопрос немедленно получал себе разрешение. Это – любимая крестьянами форма собеседований. И только предварять, и заключать беседу можно более продолжительным словом на тему беседы. Что касается перерыва беседы с целью передохнуть, то это зависит уже от усмотрения миссионера, который и этом случае будет соображать, не сгладить ли такой перерыв впечатления беседы на слушателей, не понизит ли в них отрадного воодушевления? В своей личной практике я редко прибегал к перерыву, хотя бы беседа продолжалась и до восьми часов. Но если перерыв сделан, то необходимо заполнить его пением духовных молитв и песнопений, чтобы религиозное настроение в слушателях не превратилось во взаимную распрю по вопросам беседы и чтобы шум и гам от входящих и выходящих не нарушали божественной гармонии беседы.

Положение собеседников. В настоящее время сектанты особенно часто стали изъявлять претензии на то, чтобы во время беседы стоять рядом с миссионерам или же сменять друг друга за кафедрой, и чтобы им также говорить лицом к народу. Если подобных требований нельзя отклонить, то миссионеру никогда не надо сходить с своего места и уступать его сектанту. Народ всегда на беседе должен видеть лицо миссионера – это психология беседы. Но удовлетворить требование сектанта-собеседника возможно другим путем, – это поставив ему другую кафедру, стол и т.п.

Время бесед определяется свободою крестьян от полевых работ, а место избирается по усмотрению миссионера и пастыря прихода; причем, если возможна со стороны сектантов грубость, то в храм не устраивать бесед.

Как приглашать сектантов на беседы? Самым лучшим способом должен быть признан тот, когда «кружки ревнителей православия», или вообще православные прихожане, а особенно православные члены смешанных семей, сами, по просьбе священника или миссионера, зовут сектантов побеседовать. Но хорошо, если и миссионер с пастырем побывают у сектантов и лично пригласит их на беседу в школу, храм и проч. Можно приглашать и письменно. Но всячески должно избегать приглашений сектантов на беседу чрез посредство лиц, состоящих в приходе на полицейской или земской службе, чтобы не дать никакого повода к обвинениям в насилии. Единственным основанием приглашения сектантов на беседы должны быть слова Ап. Петра (1Пет.3:15) и вообще Св. Писания.

Полнота миссионерской полемики. Миссионерская полемика со стороны разработки в ней тех или других вопросов веры и жизни стоит в зависимости от требований текущего времени. Считаясь с запросами современности, она решает их в духе учения Христа и Его Св. Православной Церкви. Наше время с его резкою социально-экономическою и политическою борьбой выдвинуло на первую очередь много таких вопросов, которые раньше лишь изредка всплывали на поверхность житейского моря и которым посему мало уделялось или вовсе не уделялось внимания в миссионерской полемической литературе. Сверх того, эти вопросы нередко решаются теперь у нас не только отдельными лицами, по и целыми партиями, группами и братствами, как например: партиями социал-демократов и социалистов-революционеров, «Группою христиан», «Христианским Братством Борьбы» и друг. – на христианской почве и проводятся в жизнь под знаменем Христа. Все это будит уснувшую, волнует пытливую мысль христианина даже в захолустной деревне, а особенно в зараженных сектантами приходах, где многие давно уже лелеют социально-коммунистические мечты. Под давлением новых дум и сомнений православный горожанин, а тем более сельчанин, идет за советом к пастырям и служителям Церкви. И последние должны разрешить его сомнения, должны успокоить его мятущуюся совесть. Посему необходимо, чтобы миссионерско-полемическая литература обстоятельно и в доступной для народа форме разработала и осветила с христианской точки зрения следующие жизненные вопросы нашего времени: во-1-х, вопрос о частной собственности и общности мнений; во-2-х, вопрос о добром и преступном богатстве, а также о доброй и преступной бедности; в=3-х, вопрос о необходимости и значении для человека труда; в-4-х – о власти: ее происхождении, свойствах и назначении; ее правах и обязанностях; о необходимости повиновения властям и о крайнем пределе повиновения; в-5-х – об истинной свободе, равенстве и братстве; в частности: о совместимости свободы с порядком и законностью, а равенства и братства со старшинством одних и повиновением других; в-6-х – о стачках и забастовках; в-7-х – о возмездии за преступление в связи с оценкой одного и того же действия с точки зрения преступления и с точки зрения возмездия или наказания за преступление и, в-8-х, наконец, все вообще вопросы, выдвинутые разлившимся по всему лицу земли русской учением социалистов, коммунистов, революционеров и анархистов. Каждый вопрос должен освещаться с христианской точки зрения так, чтобы в его решении можно было найти и опровержение ложных взглядов, порожденных теми или другими социальными учениями. Возьмем для примера вопрос о происхождении власти. В его решении, соответственно нуждам нашего времени, надо рельефно обрисовать то положение, что узаконяющею власть санкцией является воля Бога, а не народа, потому что делегацией власти от народа, как суверена, уничтожается взгляд на носителя власти, как на «небесного» или «Божиего помазанника», что противоречит учению Св. Писания и, в частности, учению Христа и Его св. Апостолов и т.д., и т.д. …

Кроме перечисленных религиозно-социальных вопросов миссионерская полемическая литература должна пополниться разработкой и вопросов чисто-религиозных. Здесь на первом месте стоит вопрос о взаимном отношении двух заветов: Ветхого и Нового. Сектанты, отрицающие «видимость» в Церкви: церковные обряды, внешнюю сторону в таинствах и пр., обосновывают свое отрицание на том соображении, что вся вообще «видимость», о которой упоминает новозаветное св. Писание, является остатком ветхозаветной обрядности. Последняя полностью уничтожена Христом. Христос пришел «исполнить всякую правду», – говорят они, – т.е. выполнить весь ветхи закон и тем самым отменить его навсегда, что и исполнилось, когда Христос в момент Своей смерти сказал: «свершилось», т е. кончился ветхий закон, как о том и говорит Ап. Павел: «кончина закона – Христос». Со смерти Христа начался новый завет, как и сказал Христос: «новый завет в Моей Крови». В новом завете поклонение Богу надлежит воздавать в «духе», а не «видимости». Если же и после смерти Христа Апостолы придерживались «видимости», то это потому, что они не могли сразу отрешиться от всех обрядов, от предписаний своего прежнего закона, а иногда совершали обряд, чтобы не соблазнить немощной совести верующих их иудеев. Так, они продолжали ходить в храм, приносить жертвы по закону, совершать омовение водою или водное крещение, молиться руками, мазать елеем и проч. … Между тем для истинных христиан, которые находятся не под законом, а под благодатью, – все эти дары, жертвы, омовения и храмы не нужны. Истинный христианин крестится не водою, а в смерть Христа (Рим.6:3). как крестился Сам Христос, на что и Апостолам Он указал и т.д., … и т.д. … И какой вопрос не поставьте предметом беседы с такими сектантами (преимущественно молоканами), они все сведут: и храм, и водное крещение, и елеопомазание, и иконы и пр. … – к Ветхому Завету, который-де полностью отменен смертью Христа. Так что необходимо прежде решить общий и главный вопрос об отношении Ветхого завета к Новому. В нашей полемической миссионерской литературе этот вопрос, почти совсем не затронут, что объясняется сложностью данного вопроса. Когда выяснится общая мысль, что не все из Ветхого закона упразднено, что многое видоизменено, а кое-что и оставлено в прежнем виде, тогда уже в каждом отдельном вопросе: о храме, иконах и т.д. … будет обсуждаться частная мысль, т.е. отменены ли храмы, иконы и проч. …

Б зависимости от такого взгляда сектантов па Ветхий Завет миссионерская полемика по вопросу, например, об иконах, должна исчерпать собою не только возражения, что «иконы – идолы», но и более трудные, когда сектанты признают иконы священными изображениями, но отрицают их на том основании, что они даны были для Ветхого Завета и притом по повелению Бога. Между тем последнего рода возражения в нашей полемической литературе или едва разбираются, или совершенно обходятся. Также и в вопросе о водном крещении необходимо подробно доказать, что крещение не есть ветхое омовение. Вообще должно сказать, что сектантская изворотливость в защите своего учения прогрессирует и новозаветную обрядность более умные сектанты отвергают уже не отдельными упреками в идолопоклонстве и проч., а общим обвинением в служении букве Ветхого Закона. Так что такое обвинение должно предвидеть при решении каждого вопроса миссионерской полемики.

Я не касаюсь здесь неправильного решения в нашей полемической литературе некоторых вопросов, натяжек и т.п. недостатков, так как все это не имеют отношения к полноте миссионерской полемики. Но укажу еще на некоторые вопросы, которые, по моему мнению, должно подробно разработать в миссионерской литературе. К числу таких вопросов принадлежит вопрос о чудесах, как признак истинной Церкви Христовой, в которой пребывает полнота даров св. Духа. Обличение заблуждений жидовствующих, хлыстов и скопцов, также требует большого внимания со стороны миссионерской литературы. Необходимым признаю ко всему сказанному добавить, чтобы каждый вопрос в полемической литературе обстоятельно разрешался при свете св. Писания, св. Предания и Истории христианской Церкви. Польза от этого для миссии неоспорима.³¹⁰

Итак, миссионерская полемика нужна, законна, проявляется в публичных и частных беседах, ведется в духе кротости, назидательности, учительности, долготерпения и благоговения, строится по известной методике и должна исчерпывать полностью недоуменные вопросы, со стороны их количества и содержания.

Харьковский епархиальный миссионер

Иван Айвазов

III.

9) Вечное царство Искупителя откроется страшным судом.

Вышний Владыка Судия провозвестит о суде с неба трубным звуком, потом сойдет на землю со всею небесною силою, поставит весы и всех потребует к ответу. Страх охватит тогда всех. Суда этого недолго ждать. Время его близко. А потому нужно оставить гордость и угоду плоти и со слезами, смирением и постом ожидать пришествия Судии.

Небеса радость поют,

Хвалу Богу воздают

За великий Его труд

Загремит Вышний Владыка

Во двенадцать страшных труб.

На матушке на земле,

Во израильской семье.

Судить Агнец будет суд.

Такого страшного суда

Не бывало никогда,

А судил вам Мой пророк.

Покрывал грешным порок –

Он до время до поры,

Чтобы ждали. С Сион горы

Катит грозен к нам гонец

Саваоф Господь Творец,

Милосердый наш Отец,

Избранный Божий Сын.

И вся сила Божья с Ним –

Все Ангелы, Архангелы,

Херувимы, Серафимы

И вся сила Свет небесна.

Утвердит Наш Государь

Свои страшные веса,

Поколеблются телеса,

И от страха Его гласу,

Грома страшного, ужаса,

Многи будут держать страх,

Судья скажет – на ответ,

А кто не хранил мой свет,

И не шел во мой след?…

Все ли Богу, мои дети,

Держите данны вам заветы?…

Я вам милости снискал.

Соловей гнездо свивал,

По ночам он рано пел,

А виноград мой белый

В садах спел и зеленел.

На дрена ваши садился,

Сладким пеньем усладился.

Почто ветви повредили.

Живу Богу не угодили.

Страдать Его проводили,

Плоть богатством оградили

Тем вы души погубили.

Всюду цветы посорвали,

Плоды мои поснимали,

На беседах много спали,

Во саду моем зеленом

Соловью места не дали.

В том поруку вы давали.

Чтобы муку миновали.

Я жалел вас, Искупитель.

Чтоб от стадичка не отстали.

А теперь вы мои други,

Пред судом вы Божьим, стали.

Спохватитесь, мои други;

На святой Божьей округе

Вертитеся, мои други.

Когда крест не понесете,

То и души не спасете.

Сребра и золота у весь много,

Заставили страдать Бога.

До суда времени немного.

Вы вставайте, пробудитесь

От телесного, други, сна.

Светильнички в сердце жгите

Меня Бога с судом ждите

Дни златые провожайте,

Плотям своим не угождайте.

А суд страшный уж у двери.

Все пороки обозрите,

Во слезах Бога примите,

Во кротости, во смиреньи

Мои други помолитесь,

Друг на друга не гордитесь.

Скоро Батюшка родимый

До нас грешных умилится,

И с покровом к нам явится,

По заслугам даст награду,

Своим верным – отраду,

Соберет овец в ограду,

Который без пороку –

То – учители, пророки,

Чины девственны непорочны,

Грехов тяжких недоточны.

10) Суд будет в Москве. Искупитель батюшка откроется с чудесами. Он вострубить во сто труб – и вся Россия изумится его славному явлению. Соучастником в суде будет Дух Святой и Матушка Царица. Времени до суда немного. Нужно поститься, говеть и терпеть, чтобы с честью встретить Христа. Нужно оставить также и всякую заботу о теле, а вместо того – приобретать сокровища духа – веру, любовь, чистоту и смиренье.

Успенья Божья Мать,

Пошли свою благодать

Во все чистые сердца

Проповедать про Отца.

Пошли Сына с высоты,

Мы остались сироты.

Души плачут в телесах –

Виден Агнец в небесах.

Унывает Дух наш в теле,

Ждем на всякой мы неделе.

Дух Святой нас утешает,

В страхе время совершает.

Судит Матушка Царица,

Полетит к нам Орел птица.

Уж этому не бывать.

Чтобы верным унывать.

Откроется Бог Богам,

Судья праведный наш сам.

Откроется с чудесами –

Увидите тогда сами.

Объявится Царь пред нами,

И не будет Москва в пламени,

Не сгорит она, не утонет,

И никто ее не тронет.

Отец числа отстрадал

И на крест Себя отдал.

Дух евангелье складал,

Все страды его, терпенье.

Сама Матушка Успенье

На Господа уповала,

На глас она распевала,

В соборе Христа убирала,

Который за нас умирал.

На кресте он Свет распят.

Протекли реки Его кровью.

Судить суд Он будет вновь.

Судит Матушка Царица

И Дух Святой – райская птица.

Катит с неба колесница

К Илье Божию пророку.

От Христа чиста дорога

А время идет немного.

С чем мы встретим жива Бога?

Его жизнью, страдами.

Тем мы ему не угодили –

Далеко Света проводили.

Вот какое, други, дело

Что нам Матушка запела –

Сердца наши обогрела

С неба своей теплотою

И покрыли высотою,

Приказала Христа ждать.

Чтобы в очи увидать

А нам надо поболеть,

Попоститься, поговеть

И душою пострадать,

Чтобы честь Христу отдать.

Возлюбите Божье слово,

Не ходите без покрова,

Ожидайте моей славы,

Приклоните свои главы

Жив Бог, жив Царь наш на свете,

А мы, Свет наш, Твои дети.

Ожидайте с неба суд,

Велик Батюшка твой труд.

Кать вострубит во сто труб.

Всю Рассею удивит,

Нас счастливыми явит.

Всем нам глас свой подает,

Птица райская вещает.

Чистота в крылах летает

Прямо к своему Отцу,

А время идет к концу.

Вы подумайте о том,

Оставляйте всяк свой дом,

Но жалейте телеса,

Ждите с неба чудеса,

Любовь пойте на гласа.

Доверяйтеся тому –

Бог живет в чистом дому,

Завсегда с детьми беседует

И никто про то не ведает.

Мы возьмем ему веру,

Любовь, правду, чистоту;

Как оставим простоту,

Тем дойдем мы в высоту.

11) Государь Батюшка заповедует детушкам достойно приготовиться к суду – оставить все телесное, взять одно только небесное. О том же завещал и Илья пророк, который заповедал молиться и не делать грехов «слабости».

Проглаголовал Государь

Изо уст своих златых:

Кабы вы, мои любезные,

Жили бы да не грешили,

А меня, жива Бога,

От себя не отпустили.

Кабы вы, мои любезные,

Оставили все телесное,

А взяли бы небесное.

Его дети не стерпели,

За ним во след полетели,

Просвирочки получали,

Сами голосом кричали,

Что судьбу не замечали.

Они в пречистых руках были,

А сердцами крепко ныли.

Была нам, други, судьба –

Дождемся страшного суда.

Илья пророк загремел

Слабо жить всем не велел.

Молитеся, не унывайте,

От слабости отставайте.

Оглянитеся назад,

Обозрите все пороки,

В чем вы прежде находились.

А наш Батюшка силен,

У него гора Сион,

Мы дождемся тех времен,

Как пойдет Царь наш, со славой,

Объявит он свой указ

Но будет верным отказ,

А грешным откажу.

Хоть на время погожу

И Аминь слово скажу.

12) Есть и другие варианты на ту же тему о страшном суде.

Царь Искупитель сойдет на землю с ключами от неба. С ним сойдет и вся небесная сила. Все небо зажжется тогда свечами. Искупитель сойдет на землю, поднимет белое знамя и поставит трон. Его окружать цари и патриархи. Херувимы и серафимы будут стоять около трона. Илья пророк с Предтечею будут держать над ним корону. Туг же будет присутствовать и ап. Петр с ключами от темничних дверей. Искупитель зазвонит в большой колокол, и по этому звону соберутся в Москву все его верные сироты. Явный Царь России будет преследовать «детушек» мучениями, но Искупитель оградит их чудесами.

Во превышнем небе,

В пресветлом раю

От престола Духа Свята

Нову радость запоем.

Саваофу живу Богу

Убрать тайный кабинет,

Скоро будет новый век,

Будет радость во весь свет.

Саваоф со славой будет,

Со небесными ключами.

И все небо со свечами

Сына Божия встречать.

Матерь Божия вначале

Непорочна чиста дева

Во престоле жалко пела

И молила Тебе, Свет:

Почто страдам конца нет.

Кроткий Агнец отвечал:

Страдам моим есть начал

Во имя Вышнего Творца,

А страдам нету конца.

Скоро придет пора время,

Подниму я белое знамя,

Объявлю скоро указ,

Приготовьтесь на мой глас,

И реку я в один час.

Дни, минуты те настали,

Херувимски полки стали,

Серафимски поют славу,

Преклоняют низко главу.

А небесны патриархи

Все сградатели монархи

Управляют Отца трон

Илья пророк со Предтечей

Держат Агничу корону.

Все Ангелы, Архангелы

К суду страшному готовы

На главах венцы покровы.

И Архангельски соборы.

Светел месяц со лучами –

Петр Апостол со ключами

У темничных у дверей,

Где наш Агнец Бог Владыка

И небесный Архиерей

Сократил Он, Государь,

Гордых, лютых Он зверей.

Отопри замки, печати,

Пора страды покончати,

Чинам девственным, непорочным

Жива Бога в ризы белыя облачати.

А вы детушки любезны

Извольте суд мой замечать.

В Слове Божьем говорится:

Огнем грех загорится.

Дух глаголет пресвятой:

Несите крест распятый свой,

И закон чистый, святой.

Я открыл вам тайный свет,

Призову всех на ответ,

Зазвоню я в большой звон,

Во всю землю будет стон

Соберу своих сирот.

О, прекрасная Москва!

Ты прославилась весьма.

В тебе будет Искупитель

Суд со славою судить.

Обещался Искупитель

Все иконы позлатить,

Златы венцы накладать,

Чтобы небом завладать.

Чудесами Москву прославлю.

Я и Питер так не оставлю

Храбрых воинов поставлю

Тогда, други, не робеть.

Царь вас будет совращать,

Честью, славою прельщать

И мучением тращать.

Многих звери растащат

В темные леса,

В черные моря,

А с вами Бог, страдальцами,

Чудеса буду творить.

Ильи Пророка от престолу

Колесница загремит.

!3) Суд искупителя настолько близок, что считается как бы совершившимся фактом: воображение уже рисует возвращающегося из ссылки Искупителя. А с ним – силы неисчетные: миллионы и биллионы скопцов, как стаи белых голубей, тучами летят встречать его славное явление.

От белой зари,

От крутой горы,

От Иркутской,

Выкатало к нам

Красно Солнышко –

Сударь Батюшка,

Искупитель Свет

Выкатал он к нам

Ясным Солнышком.

Полный Духа Свет

Кораблем плывет.

В корабле том

Огонь, полымя.

Жарка молния.

В кораблях силы неисчетные

Миллионами, биллионами

Белы голуби летят тучами,

Летят тучами,

За крест мучены.

Все скопцы, бельцы,

Земли греческой.

В следующих двух песнях изображаются обстоятельства возвращения Искупителя-Селиванова из ссылки в Петербург (в 1802 г.), когда он некоторое время пользовался свободой и покровительством Императора Александра I-го.

14) Искупитель сидит на царском троне, в порфире и короне, имея в руках державу и щит. Явный царь ему служит защитником.

Как во Питере во граде,

При духовном винограде,

Жили праведны в ограде.

Стоял там Божий дом,

Радости были все в нем.

Он со царским со троном,

Со небесным со покровом.

Сидел Батюшка на троне,

Он в порфире был в короне,

А в правой руке держава,

А в другой ручке два щита,

А явный царь ему был защитой.

15) По другой песне, Селиванов изображается в Сенате, среди царя и вельмож ходатайствующим за свободу своих детушек.

Он страдает за нас Свет,

Вспомним всяк его завет.

Он нам притчу говорил,

Неволюшку растворил,

Открыл волюшку на век.

О том Дух нам святой рек.

Вы служите Отцу с верою,

Иди всякий его путем смело,

Наш Батюшка лучом светит,

За всех за нас отвечает,

Хотя слезы проливает.

Ко царю тайно катит,

Царское сердце сокращает

Рукой, сильною десницей

Во Сенате, при всех лицах.

Удивляются вельможи,

Что премудрый идет Суд Божий.

Творит Он волю по глаголу,

Переменяет нашу волю,

А нам плакать надо боле.

Наливайте слез сосуды,

Разбирайте Божьи суды,

Не угождайте плоти ради,

Поминайте Божьи страды.

Принесите всяк плоды

Совершенные к Отцу,

Приготовьтеся к венцу.

Будьте чисты все сердцами.

Предстань всякий пред зерцалом

Во пророческих трубах.

Пребывая всяк во трудах,

Во любви, вы во совете,

Чего нет краше на свете.

Кроме песен в честь Искупителя, к разряду вероучительных песен нужно отнести несколько стихов, прославляющих Пречистую Матушку Богородицу, некоторых пророков и ангелов.

16) Матушка Богородица есть достойная царица, скорая помощница в житейских бедах. К Ней нужно прибегать в молитвах.

Достойная Матерь Божия

Засудила суд неложный,

Строго с гневом поступила,

Жива Бога откупила

Казною своею небесной.

О, достойная Царица

Приказала всем молиться

И слезами горько литься,

Удостоилась страдати,

Душу святостью награждати

Многих в царствие провожати.

Всех нас грешных прощает

К нам на помощь поспешает

Научи нас Чистая Дева,

Как прожить нам здесь без гнева.

Станем Христа Бога славить

Святой престол Ему ставить.

Пришло время прославляться,

Второму Христу являться.

Начал в небе творить будет,

Как Наш Батюшка засудит,

Во все небушко затрубит,

Во всей земле будет слышно,

Это от Батюшки нам вышло.

Сойдет с неба суда много

Про живого Христа Бога

Все года, числа поставить

И часы его прославить

Пред лицом Творца прославить,

Достойно есть с Богом поздравить.

17) Матушка Богородица научает своих детушек радению. Радение – ремесличко Божие, труд Божий. Радеть нужно усердно, неустанно. С радением должно соединять молитву, чтобы благополучно переплыть житейское море и не увязнуть в тине мiрской жизни. Песня изображает далее пречистое Успение Богородицы и приводит ее предсмертные заветы и наставления. Смерть Богородицы сравнивается с закатом солнца. Для принятия тела усопшей Богородицы Батюшка посылает с неба целый полк ангелов со свечами. Четыре патриарха на пеленах несут ее пречистую главу в седьмое небо, где будут называть ее царицей.

Наша Матушка родная в полку пребывала,

Она верных избранных научала,

Ремесличко им Божие вручала:

Вы, возлюбленные мои детушки, радейте,

Божиим ремесличком владейте,

Что которое главы сильная вам вручала,

И служить живому Богу научали.

Беспрестанно труды в небо предносите,

А у Батюшки вы милости просите.

Чтобы вам житейское море переплыти

Да у Батюшки в Сион граде быти,

Посреди нам синего моря не погрязнуть,

А при краюшке вам в тине не увязнуть.

О, великая надежда наша Матерь!

Жаль Пречистую твою плоть земли предати,

Чтоб нам Матушку родную не видати,

Из пречистых уст глаголу не слыхати.

Неотступно она Саваофа просит

Из очей она слезушки росит,

И сердечные колена преклоняет,

Сама себя пред Батюшкой извиняет:

Государь, Родной Батюшка помощник,

Помоги мне сироте корабль управить

А святое твое имячко прославить.

С востока красное солнышко выходило,

И за темные оно облака заходило

И покрыло сыру землю темнотою.

А верные избранные замечали,

Что не будет ли от Батюшки печали,

Не пошлеть ли полк ангелов со свечами

И четыре патриарха с пеленами

И положат нашу Матушку Родную

Понесут ее в седьмое небо ко престолу,

Пречистую главу будут принимати

И царицей ее будут называти.

О великая Царица наша Матерь!

Жаль пречистую твою плоть к земле предати.

Неутешно будут праведные рыдати.

Знать нам Матушку Родную не видати,

Из пречистых уст глаголу не слыхати.

Наша Мать глаголет слова строго:

А вы будьте, мои детушки, готовы,

Вы снимайте с рук и с ног оковы,

Смиренных наш Батюшка принимает,

Горделивых же он отметает.

Он и хочет их нещадно покарати,

Что нельзя им это время воротити.

По рукам и по ногам их тогда свяжет,

От вечного царствия небесного откажет.

Тогда злей будут страдати,

Что не умели ремесличком Божиим владати,

Тем лишилися небесной благодати.

18) Матушка Богородица требует отчета у пророков – всегда ли они усердно радеют и не угождают ли плоти. Она дает им наставление упражняться в чтении евангелия и чаще возноситься мыслями к небу. За это в небе их приметь Саваоф и облечет их в золотые ризы. Сама же Матушка неизменно пребывает с радеющими.

Наша Матушка родная

Со собором покатила,

Всех пророков запросила:

Нутка, здравствуйте, пророки,

Каковы ваши истоки,

Как часто ходите,

Как на кручи водите,

По округе ходите,

А плотям волю даете;

Это надо прекратить,

Только в небушко ходить.

Читайте евангелие –

Примут в небе ангелы.

Саваоф будет встречать

В златы ризы облачать.

Наша Матушка родная

По округе покатила,

Служителей удивила.

Служители совстречали

Они свечи засвечали.

Наша Матушка нетленна,

Как солнышко, непременна,

Во трех лицах воссияла,

Всех покровом покрывала.

Свет наш Батюшка Родимый

Во гостях у нас бывает,

Нагостился, распростился,

В седьмо небо укатился,

Засудил Божьим судом,

Взял Сына к себе в дом.

Одно словечко сказал,

Строго Сыну приказал:

Уж ты Сын ты мой сынок,

Я дарю тебе замок,

Еще золоты ключи,

Чтоб не спать тебе в ночи –

Братьев, сестер собирать,

Всех их кротко научать,

Ко царствию прилучать,

Постригать их во монахи,

Нарекать им имена,

Отдавать им стремена,

Золотые удила

Зануздывать свою плоть

Не пускать ко аду плоть.

Вы припомните поруку,

Обойдите горьку муку.

Свет наш Батюшка Родимый

На седьмом небе катает,

За престолом обитает,

Вокруг ангелы летают,

На свои жалостные корабли

Свет очами он взирает,

Всем избранным сиротам

Милость Божию посылает

И покровом покрывает.

19) Наряду с Матушкой Богородицей прославляется архангел Гавриил, предвозвестивший ей тайну рождения от нее Искупителя.

Избранная Воевода,

Наша Матушка Родная,

Благодатная Мария

Благовещенье имела.

Архангел Гавриил Тайну

Божью объявил,

На округе не молчал,

Неоднократно возвещал,

Святыми Духом отвечал.

Жива Бога назначал,

Чистая Дева вверилась,

По глаголу сотворилась,

Святым Духом воспалилась,

Благодать ей с неба лилась

Живой источник течет,

Дух Святой ко всем речет.

Птица райская поет

Глас небесный подает,

Приказ новый отдает.

Кто из вас, други, поймет,

Про Спасителя Христа

Путь дороженька чиста…

20) Прославляются также пророки – Даниил, Энох и Илия, долженствующие предварить своим пришествием суд Искупителя. Пророк Илия прославляется, как пример спасительного страдания и терпения:

Илия пророк быль славен.

Его жизнь была невольна.

Били все его довольно,

Он в горах больше скрывался

Да слезами заливался.

21) Энох и Даниил вместе с Ильею пророком устраивают ковчег для всех Божиих людей – для белых голубей, и увещевают их плыть в этом ковчеге вниз по тихому Дону к спасительному дому Давидову, где Божий суд и правда.

Даниил, Энох, Илья.

Они судари пророки

Построили ковчег

Для Божиих людей

Для белых голубей.

Ребятушки молодцы,

Проплывемте мы, ребята,

Вниз по Тихому по Дону,

Ко Давидову мы дому,

Проплывемте мы туда,

Где Божии суда.

Протрубила к нам труба

Блаженная из рая.

Кто во трубушку трубил,

Того Батюшка любил,

Еще жаловал, дарил,

Он конями, богатырями.

Еще царствием небесным,

Еще раем преблаженным.

Этим мы и закончим обзор духовных песнопений скопцов Курской епархии. Мы далеки от мысли, что приведенные песнопения обнимают собой весь песенный материал, находящийся в обращении среди сектантов. Но думаем, что они в достаточной полноте раскрывают мiровоззрения сектантов, касаются всех главнейших сторон скопческого учения и достаточно ясно показывают, насколько вообще безотрадно мiросозерцание скопцов, как далеко оно от веяний жизни и как оно мертво. Отчуждение от всяких радостей и счастья жизни, призыв к терпению, к страданию, к бесстрастию, соединенному фактическим само-изуродованием, и к якобы ангелоподобной жизни, проникающие собой рассмотренные песни, сообщают скопчеству характер сложного религиозного психоза, противный истине подлинного христианства.

Священник Владимир Шевалеевский

(Из отчета миссионера – книгоноши)

Прихожу я в один молоканский дом и предлагаю купить книги.

«А нет ли у тебя портретов наших вояк – Куропаткина, Макарова, Стесселя? – спрашивает меня старик: – вот их бы мы купили, пожалуй».

– Нет, говорю, таких нет. А есть у меня портреты тех воинов, которые победили не японцев, а все силы ада.

«Да это кто же такие?».

– А Господь, апостолы…

«О, это ты про иконы что ли!?».

– Да, да, про портреты наших защитников от врагов невидимых.

«Э, этого нам не нужно, мы о них читаем в Евангелиях; изображения их бесполезны».

– Эх, старина, старина, грех тебе! Ведь и про Куропаткина-то ты небось читаешь в телеграммах и газетах. И кажется, довольно бы. Нет, ты еще спрашиваешь их картины. Для чего? почему? Да читать про кого-нибудь – это одно, а кроме того хочется еще видеть и портрет или картину. Читаешь ты, примерно, про сражение. Нет, мало того, ты еще повысишь на стену и картину этого сражения: так оно понятнее, виднее, да и сердце больше трогается. А ведь в спасении – в этом все, чтобы сердце обратить к Богу…

И начав от сего, я 6лаговествовал им о душевной пользе христианского иконопочитания и его различии от языческого идолослужения.

Другой раз, усталый, я попросился в молоканский дом попить чайку.

«Слышу я про тебя, дядя, говорит мне за чаем хозяин, что ты знаешь в Слове Божием. Вот и библию с собой носишь. Но зачем же ты продаешь несогласное с Писанием?».

– Ты это про что? Как это несогласное?

«Да вон у тебя в коробе иконы».

– То-то и есть, что-несогласного-то в них с Писанием равно ничего нету.

Я пододвинул короб и стал вынимать из него одну за другой бумажные иконки.

– Вот тебе, смотри, например, – взял я одну, – нарисован Христос, на кресте распятый среди двух разбойников; у креста стоит Богослов и Богоматерь; вдали – город; кругом – толпа народа. Ведь это же все из Писания. Не веришь?

И я раскрыл Евангелие и стал читать о распятии.

Вот в этой близости к народу, простоте логики, естественности и жизненности построения проповеди – сила и польза книгоношества – миссионерства.

Влад. Базарянинов

Последователи Белокриницкой иерархии добиваются признания ее законности, хотя бы чрез Константинопольского патриарха, и обвиняют православную Российскую Церковь в люциферианской ереси за то, что при обращении членов означенной иерархии к православной церкви их принимают как простецов-мiрян, или иноков. Некоторые, хотя этого обвинения и не высказывают, но заявляют, что при приеме их в сущих санах им легче было бы прийти к соединению с православною церковью. Заявления эти могут быть неискренни, искусительны только в известных расчетах, но есть и такие, искренность которых заподозрить нельзя. Отсюда является необходимость установить точный взгляд на белокриницкую старообрядческую иерархию, дабы определить и способ приема обращающихся. Взгляд этот может и должен быть установлен с двух точек зрения: со стороны догматико-канонической и церковно-практической, так как вопрос о способах принятия в церковь обращающихся не догматический, почему в разные времена церковь решала его не единообразно и не на основании только теоретических принципов, но и по церковному усмотрению пользы, или вреда для церкви.

Мнение наше со стороны догматико-канонической (теоретической) нижеследующее:

И прежде всего необходимо установить раздельность понятий «догматический» и «канонический», часто сливаемых, от чего получаются неверные, или, по меньшей мере, недостаточно точные представления о предмете и всегда спутанность в рассуждениях по известному вопросу. Правда, в некоторых случаях они и на самом деле сливаются, но во многих не могут быть сливаемы. Иллюстрируем нашу мысль двумя примерами, касающимися таинств крещения и брака, – которые едва ли кто станет оспаривать. Возьмем вопрос о крещении с некоторых, относящихся к нам сторон. Согласно повелению Господа оно должно совершаться «во имя Отца и Сына и Св. Духа» (сторона догматическая, непреложная), так что крещение, по Господней заповеди совершенное, есть действительное, а вопреки ее – не действительное и крещенный все равно, что не крещен; в апостольских правилах оно называется еретическим по существу и потому, что в то время такие еретики были, которые нарушали заповедь Христову (подробно сие раскрыто в нашем сочинении: «Критический разбор учения беспоповцев»). Но есть другие стороны в совершении этого таинства. По церковному устроению, по правилам и практике крещение должен совершать священнослужитель, по известному чину, известным способом (погружением). Нарушение сего, особенно в обдержность введенное, будет противозаконно, но действительности его такая противозаконность не уничтожает: крещенный крещенным и останется. Принцип св. Киприана, что «еретическое», – в смысле всякого еретика или раскольника, – «крещение несть крещение, но паче осквернение», церковью не принят. Вот почему, признавая крещение наших беспоповцев незаконным, мы, при обращении кого-либо из них в прав. церковь, – не повторяем его. Тоже нужно сказать и о браках. Чтобы брак быль церковным таинством, нерасторгаемым (за исключением известной причины), требуется молитвенное благословение церкви, низводящее на брачующихся известного вида благодать. Таково верование вашей церкви. В этом его действительность.

Но законность его совершения обставлена еще большими условиями, до троекратного предбрачного оглашения. Нередко бывает, что условий этих не соблюдают, совершитель подвергается дисциплинарному наказанию, но брак не расторгается, но остается действительным. Иногда, как сказали мы, законность и действительность сливаются, например: если повенчать кого-либо при живой жене, или брата на родной сестре, – иногда же, по-видимому, полная законность, например: собрание всех документов, не делает брак действительным, который и расторгается; но это далеко не всегда и главным образом по отношению только к браку, который есть установление не исключительно церковное, и церковно-гражданское.

На основании сказанного думаем, что понятие действительности нужно отличать от понятия законности и еще от понятия благодатности, о котором скажем ниже. Первое, как третье, входят в область верований (догмат), второе в область права. И еще полагаем, что такое расчленение не есть пустая схоластика, а необходимо вызывается силою вещей, чтобы получить точно-раздельное о предмете представление, что далее еще яснее увидим.

Итак, приступаем к посильному решению поставленного вопроса о Белокриницкой иерархии, имея в виду установленную нами точку зрения.

1. Когда мы видим пред собою старообрядческого архиерея (по австрийскому священству), или священника (по гражданскому термину «настоятеля»), то, естественно, возникает первый вопрос: кого мы видим пред собой, лицо ли, священную степень имеющее, хотя бы и не нашей церкви, или простого мiрянина, или инока. В нашем сознании еще и вопроса не представляется пока о его законности, или незаконности; да раз он не наш, то это последнее как-то мало для нас и интересно. Отвечая на вопрос, мы и останавливаемся: первое, действительно ли он получил преемственную от епископа хиротонию, второе, не был ли рукополагавший запрещен, или извержен и третье, не принадлежал ли он к таким еретикам, от коих не принято и крещение? В данном случае третий признак совершенно устраняется. Второй возбуждал и возбуждает сомнения и пререкания. Но до тех пор, пока мы не удостоверимся документально или ничем неоспоримо в факте запрещения до, или даже после уклонения в раскол, извержения из сана (а прямого удостоверения в этом мы пока не имеем), до тех пор, все сомнения должны быть в пользу подсудимого, что до пререканий, то высказывают два положения: а) что поступок Амвросия подпадал под правила, подвергают виновного извержению, а равно всех от него поставленных. Такие правила есть, но правила сами по себе не судят, а судят власть имеющие люди по этим правилам, и пока не произнесен суд, действия виновного (но не осужденного) лица всеми признаются действительными. Иначе и невозможно. Сколько и у нас может оказаться священных лиц, иногда довольно открыто совершающих такие проступки, за которые они с не меньшей решительностью, по правилам, подлежат извержению; но до тех пор, пока не состоялось над ними суда церковного, они продолжали священнодействовать и «тайны строити» и никто в действительности их не сомневался и не может сомневаться. Так и по отношению к Амвросию. Говорят при этом о каком-то «самоотлучении». Термин этот существует и встречается, между прочим, в Номоканоне, печатавшемся при пп. Иоасафе I и Иосифе, известном под именем Афонского Номоканона, и потому обязательном в глазах старообрядцев. Но понятие «самоотлучения» скорее всего разве только нравственное, касающееся совести известного лица, но в глазах других никакого значения не имеющее. Можете быть, и из нас многие, за те или иные пороки, правилами предусмотренные, самоотлучены, но продолжают отправление своего служения, которого никто не считает ничтожным, ничего не значущим. Лучше было бы такого термина при решении вопросов канонических совсем не употреблять как имеющего лишь нравственное (а не каноническое) значение. На этой почве «самоотлучения» мы ничего не решим, а откроем только двери к произволу каждого непризванного судии.

б) Иные вставляют сюда вопрос о благодатности. Это, понятие также догматическое. Но вопрос о благодатности совсем другой вопрос, чем о видимой действительности тайнодействий, которая может быть или не быть, признаваться или не признаваться, а потому и при обращении в церковь из других религиозных обществ повторяться или не повторяться. И решение вопроса о благодатности или безблагодатности опирается, как ниже увидим, совсем на других основаниях и вытекает из других принципов. При рассуждениях по поставленному вопросу он совершенно неуместен.

Третий признак о преемстве происшедшей от Амвросия хиротонии очевиден. Как Амвросий получил рукоположение преемственное, так и все от него происшедшие не лишены этой преемственности. Некоторые стараются различать внешнюю преемственность от внутренней какой-то, чтобы сделать потом более резкий практический вывод. Но правде, мы не знаем такого различия и не представляем ясно, что такое эта внутренняя преемственность. Если это преемственность веры и благодати, то это другой вопрос, о котором будет еще речь. Но решение вопроса с рассматриваемой стороны имеет одну зацепку, которую невозможно пройти молчанием. Если иметь в виду собственно иерархию Белокриницкую, то вопрос о преемственности, бесспорно, решается в смысле положительном; но если брать то общество, к которому пришел Амвросий, то в нем был в течение целых 180 лет перерыв преемства хиротонии, так что Амвросию пришлось восстановлять преемство, связать собою и чрез себя порванную нить. Это как бы новая пятидесятница, только совсем не чудесная. Очевидно, здесь две точки зрения на предмет, с двумя противоположными выводами. Каждый может отстаивать ту или другую, примирение же между ними невозможно. Мы выдвигаем это обстоятельство тоже не по любви к схоластике, а по требованию жизни. В настоящее время мы, православные, отстаиваем последнюю точку зрения, тогда как старообрядцы упорно держатся первой. Которая из них более правильна и можем ли мы отстоять свою, вопрос оставляем открытым. Мы желали бы лишь осведомить о сем Высшую церковную власть. Ниже мы увидим, почему в данном случае мы довольствуемся этим. При видимой преемственности хиротонии, при отсутствии ересей, требующих перекрещивания, при сомнительности извержения из сана и даже формального, канонического запрещения, склоняясь видеть в членах австрийской иерархии не простых мiрян только, а тем более самозванцев, а людей, посвященных в известной степени, мы усвояем их очень немного. Мы знаем и древних, и новых отделившихся раскольников, и еретиков, – новациан, донатистов, несториан, армян, католиков, даже англикан, которые ушли от церкви дальше, чем наши старообрядцы, но духовенство которых не мыслилось и не мыслится как простецы, хоти среди упомянутых такие даже есть, признание хиротонии которых, при обращении их в пр. церковь, является в глазах православных иерархов (хотя и не всех) очень сомнительным и затруднительными. Итак, даже и приравнение, по признанию хиротонии, членов Белокриницкой иерархии к помянутым диссидентам делает им еще небольшую честь и едва ли может надмевать их и давать основание к широким, успокоительным для них выводам, в людях же, к ним нерасположенных по своим религиозным упованиям, производить смущение. Насколько можно делать из этого благоприятные заключения, сейчас увидим.

2. Белокриницкая иерархия может ли быть признана канонической? Ответ на этот вопрос должен иметь более решительный характер. С самого начала ее появления и до настоящего времени указывали на 34 прав. св. апостол, 15 первого Вселенского Собора, 13 и 15 Антиохийск. и др., в коих говорится о самовольном удалении епископа из своей области, или епархии и о совершении рукоположений в пределах чуждых, – что сделал Амвросий, а равно и о приеме его в сущем сане иеромонахом, как о событии небывалом, беспримерном, нарушающем коренные устои церковного порядка и устроения. Иеромонах объявил и «достоинство митрополита» и как бы вручил ему паству, точнее – всю церковь, епископства дотоле лишенную. Правда, указанные правила относятся к внутреннему порядку православной церкви, Амвросий же удалился в иное церковное общество, перешел «от ереси в православие», как замечают старообрядцы. Поэтому и поступок его они подводят под 15 пр. перво-второго Собора. Но личное сознание самого Амвросия было другое. В своем объяснении причин перехода, данном на вопрос австрийского правительства, – он ни единым словом не коснулся чистота православия Греческой церкви, не высказал ни малейшего подозрения в содержании ею каких-либо ересей, а указать на те, именно, побуждения, какие предусмотрены вышеуказанными правилами и еще 13 правилом перво-второго Собора. От слов его мы и должны судить его. Посему точка зрения старообрядцев, по сущей справедливости, не может быть принята за основание. А что до указания последними исторических примеров, подходящих к приему Амвросия иеромонахом, то эти примеры совсем неподходящи.³¹² Ибо «якоже невозможно духовнику (разумей священнику) хиротонисати, сице и испадшаго на степень священства паки возвращати» (Номокан. Потр. Иос. патр.). Амвросий на взгляд старообрядцев был еретик, да при том 2-го чина и тоже, значит, «испадший». Прием от некоторых еретиков конечно возможен, но он требует другой обстановки, канонической.

Заключение о совершенной неканоничности австрийского старообрядческого священства понятно. Скажем более. Если бы даже так могло случиться, что к старообрядцам ушли не один, а десять епископов и если бы с видимой стороны были соблюдены все церковные правила, то и в таком представляемом мыслью случае положение дела, взгляд и отношение православной Церкви, в лице ее кормчих, мало бы изменились, – так как они ушли к обществу людей, раскольничествующих с Церковью и неподчиняющихся ее священноначалию, – что Амвросий учинил. И это по существу самое главное. Тогда выдвинулись бы только другие вопросы, еще более важного свойства: о раздрании Христовой Церкви, создании других алтарей и подобные, вызываемые обстановкой. С обратной же стороны, если бы Амвросий, учинивший ряд противо-канонических деяний, завершил свою деятельность тем, что привел свою новую паству в ограду Церкви, раскаявшись сам и других расположив к тому же, то, полагаем, что церковь не только приняла бы его, простив его видимые прегрешения, но и самое его деяние признали бы подвигом апостольства, если бы не оказалось побочных обстоятельств, затемняющих его славу. Должны пояснить, что это говорим не в умаление значения канонов, а в том соображении, что церковь может допускать в частных случаях некоторые исключения, не возводя их в закон и обдержность. Это неоспоримое ее право на все времена, как вечно живой и не стареющейся со всеми присущими ей нравами и полномочиями, Господом данными. Последней нашей вставкой заключение не ослабляется, но усиливается.

3. Благодатна ли Белокриницкая иерархия? Здесь мы оставляем каноническую почву и возвращаемся снова на догматическую, с почвы правил переходим на почву веры. По исконному верованию церкви, благодать святого Духа, в день пятидесятницы ниспосланная на сидящих лишь в Сионской горнице, навсегда осталась и пребывает лишь в истинной Христовой Церкви, откуда, как от источника, и изливаются лучи ее на весь уверовавший мiр. Вне же Христовой Церкви, во всех отделившихся от нее обществах (еретиков или раскольников, – все равно) этой благодати нет. Таким образом, вопрос о благодатности, или безблагодатности сводится к вопросу о Церкви. Прилагая этот вопрос к иерархии, от Амвросия ведущей начало, мы, оставляя уже рассуждение о преемственности, должны обратить внимание только на то, к истинной ли Христовой Церкви пришел Амвросий? Если с точки зрения нашей Церкви ответ на вопрос получается отрицательный (а это совершенно верно и по существу учения о церкви с полнотой священных чинов и таинств, тогда как у беглопоповцев не было преемственного епископства), – тогда и вопрос о благодатности не может получить иного решения, кроме отрицательного. И в таком именно решении нет ничего искусственного. Не можем не привести здесь двух-трех слов из 1-го правила св. Василия Великого, что при безблагодатности хиротонии рукоположенные суть даже простые мiряне. Буквально в нем читаем: «хотя начало отступления произошло чрез раскол (речь о кафарах), но отступившие от Церкви уже не имели на себе благодати св. Духа. Ибо оскудело преподание благодати… Отторженные, соделавшись мiрянами, не имели власти ни крестить, ни рукополагать».

Однако при обращении в православную Церковь не только крещение, но и рукоположение кафаров принимали и св. Василий В. сего не отрицал, а не то, чтобы все вне Церкви рукоположенные уже ничего, даже внешнего вида и названия не получили, и при обращении в прав. Церковь не могли быть принимаемы в прежних званиях. Правила Соборов относительно принятия в нее переходящих от расколов и некоторых ересей достаточно ясны и внушительны, (8-го прав. всел. Соб. 95-е шестого, 112 и 132 карф. и др.).

Итак, с одной стороны Белокриницкая хиротония может быть названа действительной, но с другой противо-канонической и раскольнической, наконец, безблагодатною.

На основании сказанного мы переходим к решению и выводного, практического вопроса о приеме в прав. Церковь обращающихся ее членов в «сущих санах», или как простецов. И прежде всего должны заметить и объяснить, – что и в начале выразили, – что самый вопрос о способе приема обращающихся к церкви еретиков и раскольников недогматический, тесно связанный с правоверием или неправоверием, а канонический, от древних веков и до настоящего не единообразно церковью решаемый. Возьмем для примера признак или непризнание действительности крещения, – этого первейшего таинства, которое при том, по символу веры, должно быть едино, а отсюда и о повторяемости или неповторяемости оного. Сколько било разнообразия в решении этого вопроса по отношению к одним и тем же отделившимся, начиная со св. Киприана и кончая позднейшим временем. Древних новациан одни принимали чрез крещение, другие просто чрез возложение рук, некоторые в прежнее время и армян крестили (Корм. л. 638), в первой половине 17 века и латин у нас, в Великоруссии, крестили (Соборн. изложен. патр. Филарета, см. в п.п. Иосифа), тогда как в Киевской церкви не крестили (требник. Петра Могилы), раньше же этого ни в церквах греко-славянских, и ни у нас их не крестили (Окруж. посл. Марка Ефесского, Житие Саввы сербского, Ответы Нифон. Кирик.). Примечательно при этом, что представители восточной церкви во второй половине 17 века убедили русских отложить крещение латин (Деяние Собор. 1667 г.), а потом, сто лет спустя, сами же ввели у себя перекрещивание, которое и доселе продолжается в Константинопольской церкви. При таком разнообразии следует, то еще отметить, что никогда никого и иначе и не совсем правильно мыслящих и действовавших, никто ни из древних, ни из новых, – еретиками не называл, а много-много старался, убедить в неправильности и несоответствии с коренными церковными принципами (Дионисий александр. убеждал Киприана, патриарх антиохийский Макарий русских епископов). Тимофей пресвитер, правила которого помещены в Кормчей, устанавливает при приеме обращающихся от еретиков принцип совершенно не догматический, а нравственно-педагогический. Видимо, он разделяет на крещение еретиков точку зрения св. Киприана, хотя выражается сдержанно и прямо этого не говорит, но поясняет, что мы не покрещеваем еретиков ради облегчения присоединения для тех из них, которые могли устыдиться крещения и отложить самое присоединение (прав. 1-е). Принцип этот чисто нравственного свойства церковью не отвергнут и никем не был оспариваем.

Тоже должно сказать и относительно миропомазания и хиротонии, имея в виду принятие переходящих с признанием их, или с повторением. И здесь тоже свободное усмотрение церкви. Пример первого мы усматриваем в Окружном послании Марка Ефесского, написанного после Флорентийской унии. В нем он устанавливает принятие латин чрез миропомазание; тоже подтвердил и наш Собор 1667 г. Между тем, практика церковная последующего времени, неизвестно (по крайней мере нам) когда и по какому установлению, допустила и допускает у нас прием латин третьим чином. Относительно признания хиротонии, вне прав. церкви полученной, в древней церкви видим следующее. В то время, как первый Вселенский Собор установил принимать в сущих санах новациан (прав. 8-е), второй Собор не признать хиротонии Максима Кипика и им поставленных, хотя по существу заблуждений их отстояли от прав. Церкви отнюдь не далее новациан. Должно сказать более: погрешность Максима К. чисто нравственная, дисциплинарная, и тогда как новациане названы в правиле соборном еретиками, по отношению к Максиму К. и им поставленным отцы Собора названия этого не усвояли. Только впоследствии было открыто, что он держится мнений аполлинариевых, – по обстоятельство это, как только привходящее, на суд Собора видимо влияния не имело. Выписываем самое об этом правило, недостаточно общеизвестное. Второго Всел. Собора нрав. 1-е. «О Максиме Кинике и о произведенном им бесчинии в Константинополь: ниже Максим был, или есть епископ, ниже поставленные им на какую бы то ни было степень клира». Зонара поясняет, что «Максим было философ, циник. Циниками эти философы назывались за их наглость, дерзость и бесстыдство». Вина его в том заключалась, что он был призванными из Египта епископами рукоположен в Константинополе (без ведома местного епископа Григория Богослова), что толковник называет «злодеянием» (см. и толкование Вальсамона). Из приведенного правила ясно, что церковь имела при суждении о людях, нарушивших ее мiр, более широкий взгляд, чем одно содержание ересей или раскольничьих мнений по их существу; она не стеснялась произносить строгий суд и за смуту церковную, от чего бы такова, ни происходила и какой бы характер ни имела. Думаем, что в этом (т.е. в охранении церковного мира и порядка) и заключается основной принцип церковного устроения.

Прилагая все сказанное к нашему вопросу относительно принятия обращающихся из Белокриницкой иерархии в сущих санах, или как простецов, мы видим, что со стороны теоретической можно оправдывать и тот и другой способ. Таким оиразом острота вопроса теряется, о какой-то люциферианской ереси не может быть и речи, руки церковной власти развязываются, – что особенно мы и имели в виду. Ведь нельзя забывать того, что Амвросий произвел большую смуту в прав. церкви, гораздо большую, чем Максим Киник: да и преемники его со всею силой ее поддерживают. Относительно же еретичества не без основания указывают в самом Белокриницком Уставе, как основании Белокриницкой иерархии, мнения, с арианскими очень близкие. Можно сделать по этому поводу и более резкое заключение о предании Амвросия анафеме и всех от него происшедших, кто по меньшей мере разделяете» эти мнения, подобно тому, как был анафематствован Максим, когда обнаружилось, что он держится Аполинариевых мнений (Зонара и Вальсамон, в толк. 4-го прав.). Но мы не решаемся такого заключения сделать.

Останавливаемся на одном, наиболее мягком и самом, кажется, корректном. Если он изменения чиноприема будет польза для церкви, чрез облегчение в нее доступа отчуждившимся, раскольничествующим, – пусть церковная власть в силу присущих ей прав это сделает, и мы должны преклониться пред нею. Если же это породит еще большую смуту и вред, то пусть остается существующая практика. Во всяком случае почин изменения чиноприема должны дать не мы, а ищущие примирения и соединения.

Профессор Н. Ивановский

(По поводу неправды «Нижегород. Листка» о миссионерских беседах)

В конце сентября и начале октября 1905 года в Городце (Нижегород. губ.) производились собеседования православными миссионервми епархиальным – И.П. Ломакиным и окружным – свящ. В. Орловым, со старобрядцами австрийского толка. Собеседники австрийские хвалились: «Мы казенных миссионеров прохватим в газетах», и действительно в «Нижегородском Листке» в № 270 было напечатано в Отделе хроники следующее: 25 и 26 сентября состоялись беседы миссионеров окружного – священника Владимира и епархиального – г. Ломакина со старобрядцами. 25 сентября беседу вел священник Владимир с одним старобрядческим начетчиком. По окончании беседы, стали сговариваться об условиях следующей беседы. Во время этого г. Ломакин заявил: «Я завтра буду беседовать о том же предмете; они обманули слушателей; я их обличу». Старобрядцы, как знающие г. Ломакина, что беседовать с ним невозможно, категорически отказались. 26 сентября г. Ломакин беседу открыл и старобрядцы увидели г. Ломакина восседающим вместо о. Владимира. И что же собеседники услышали от епархиального миссионера? Во-первых, он не сдержал честного слова, данного накануне, говорить по 20 минут, а говорил, сколько ому хочется, а старобрядческого начетчика перебивал на каждой речи. Во-вторых, отметим образец проповеди и слова увещания наших миссионеров к «заблудшей братии». Вот они: «он обманывал», «он кривоточил», «цель лукавая», «ложная», «бессовестно», «не обманывай народ», «приехали обманывать», «болтуны» и т.п. После перечисленных «задушевных слов», думаем, каждый должен задать себе вопрос: дли чего миссионеры? Полезны ли они? и есть ли надобность тратить на них миллионы рублей, собираемых с голодного народа, который они своими поступками не привлекают в церковь, а отгоняют от нее даже тех, которые и желали бы находиться в ней. А 2 октября в соборе беседа не состоялась. Собеседники спорили 5 часов об условиях собеседования, чтобы говорит по 30 минут, а г. Ломакин соглашался беседовать, лишь бы говорить сколько угодно. На такие условия старообрядческие начетчики не соглашались. Все-таки эти 5 часов недаром прошли миссионеру: он обращался с новыми словами проповеди, которых не произносил на прошлой беседе: «ты лгунишка», «ваш архиерей кукольник». С такими наставлениями и пришлось разойтись слушателям по домам». («Нижегород. Листок» № 270 1905 г.).

Как очевидец помянутых в означенной корреспонденции бесед, считаю своим нравственным долгом печатью заявить о моем от них впечатлении.

Корреспондент говорит, что местные старобрядцы пригласили своих собеседников, но не говорить того, кто они – эти свои собеседники. О. Владимир открыл и вел беседу с местным мнимым начетчиком австрийской секты. Начетник этот оказался очень слабым и вынужден был пригласить на помощь более его знающих раскольническую казуистику, и пригласил каких-то двух знаменитостей из Н.-Новгорода (проживающих на хлебах у некоего Сироткина). И действительно 25 сентября в слободской церкви мы впервые увидели с о. Владимиром беседующих, или точнее, спорящих двух молодых субъектов, много напоминающих собою (по странному костюму и прическе волос) один – швейцара грязненьких номеров городской окраины, а второй – конторщик или жидка-вояжера, в цилиндре неопределенного цвета, грязненькой, когда-то беленькой сорочке и помятом ошейнике или галстуке.

Субъект в швейцарской форме речитативом и крикливо ведет речи, оборотясь к народу, поднявшись на свой дорожный чемодан и еще выше поднимая книгу, отчеканивает: «Добрые слушатели, вот их церковь-то – в этой книге написано есть – сонмище иудейское» (и другие хульные речи), а наша старобрядческая – Христова церковь 180 лет была вдовою, не просто, а по пророчеству Исаии пророка: о вдовстве ее написано у него в 54 главе, это верно».

Старообрядцы с умилением слушают ругательные речи своего нового защитника, но как-то конфузливо опускают долу свои очи из-за таких нескромных учителей; лица их выражают внутреннее недовольство, – они как бы говорят, хорошо-то оно хорошо по-нашему, да сами-то вы верите ли во что: ведь в священном, же писании сказано: «бреющий браду есть еретический слуга, вот оно что»…

Что это за артисты? Кто они? – думалось нам. Оказалось, что это Василий Усов, брат архиерея Иннокентия Усова, и Осип Храмов.

о. Владимир, как он сообщил нам, с такими неограниченно беззастенчивыми ругателями св. Церкви еще не был знаком. Присутствовавший здесь г. Ломакин и предложил о. Владимиру попросить книгу и самому по ней пропитать, о чем говорит в 54 главе пророк Исаия и как объясняет это место блаженный Иероним, так как, по словам г. Ломакина, у пророка Исаии и помину нет о вдовстве Христовой церкви. о. Владимир попросил у собеседников самую книгу, на которую они в оправдание небытия у них 180 лет епископа сделали ссылку, но не вычитали самого места. Храмов подает библию, но не толкование Иеронима. О. Владимир возвратил библию и снова повторил свою просьбу, дать толкования блаж. Иеронима. Храмов подает: изволь, о. Владимир книгу передает г. Ломакину, говоря: «я с этим толкованием Иероинма незнаком». Раскольничьи собеседники поднимают по обычаю шум (обычай у них такой: как только почуют обличение, сейчас закричат неистово): «мы ведем беседу не с Ломакиным, мы с ним беседовать не желаем». г. Ломакин взял из рук о. Владимира книгу. Оказалось, что и опять подана не та книга, какую у них просили. Так просимой книги раскольничьи собеседники и не дали. г. Ломакин сказал: «в церкви сейчас начинается всенощное (было 6 часов вечера), объявляю, что завтра я буду беседовать, привезу свои книги и по книгам разберем». Раскольничьи собеседники возопили: «мы не желаем». «Как вам угодно, сказал г. Ломакин, а беседа будет о том же, пожалуйте». Вот вся суть этой беседы. Как назвать поступки старобрядческих собеседников, обманывали они или нет, подавая вместо просимой книги другую? Добросовестно это или недобросовестно, но дело было именно так.

Хотя «категорически» собеседники от беседы на следующий день отказались, однако явились и 26 сентября на беседу г. Ломакина. Что было начитано собеседниками 25 сентября отрывками из разных книг, все это по самым книгам г. Ломакин разобрал. Из разбора обнаружились, что собеседники писанием злоупотребляли – на погибель себе и своим последователям; ни одно из приведенных ими доказательств не дает, как оказалось, и намека о прекращении в церкви Христовой епископов, и не оправдывает отступления раскольников от православной церкви.

2 октября в Городецком соборе г. Ломакин открыл беседу и предложил к обсуждению вопросы: когда Греко-российская церковь сделалась неправославною и лишенною благодати Св. Духа в совершаемых ею таинствах, каковою считают ее старообрядцы, и за что именно, и на каком основании можно ее считать таковой. И просил указать точно время уклонения церкви православной в ересь и подтвердить свое указание словом Божиим и писаниями свв. отец. Собеседники хорошо поняли, что такой вопрос решить от слова Божия и свв. отец и оправдать незаконное отступление раскольников от православной церкви нет никакой возможности, и чтобы в глазах публики не уронить себя, заявляют, что беседовать они согласны, но только с условием говорить каждому свою речь по 30 минут. г. Ломакин сказал: «это дело ваше, можете вопрос решить, то решите хоть в 5 минуть, хоть в 35 минуть, дело не в минутах; вся сила и суть в доказательствах от писания, вот и решайте». Собеседники поднимают крик и шум: «Мы желаем по 30 минут и тебе больше не дадим». г. Ломакин сказал: «В святом деле, как разъяснение св. истины, мерить время минутами вовсе неудобно и я никогда так не беседую, я полагал бы со своей стороны и советовал согласиться и моим собеседникам – для ясного обмена мысли и чтобы не утомлять публику, прочитывать каждой стороне не более трех мест, до тех пор, пока не исчерпается весь возбужденный вопрос; беседа тогда будет справедливою и интересною и для всех ясною». И вот на такой-то разумный и целесообразный порядок старообрядчески собеседники согласиться никак не могли; прошумев и проспорив несколько часов, они отняли время у других, желавших беседы и на этих условиях (в числе желавших были и старообрядцы-поморцы, но австрийцы и их до беседы не допустили). Они неистово кричали хульные речи, махая книгами, а большею частью разными газетами, которых у них были полны пазухи. Мы, слушатели, были утомлены и еще более удивлены, почему собеседники не соглашаются разбираться в недоуменных вопросах вдумчиво и спокойно, на таких, казалось бы, самых лучших условиях, какие предлагает им епархиальный миссионер, человек почти 50-летняго опыта, поседевший на книгах? 30 лет он состоит епархиальным миссионером, сам он вышел из австрийского раскола и даже сам Швецов приходится ему учеником. Собеседники же его сравнительно мальчишки, вести беседы по Божьи и по совести, очевидно, не желают и не могут, и дерзко кричать ему: «епархиашка, еиирхиашка, беседовать с нами не можешь, тебе только со старухами беседовать, а не с просвещенными собеседниками, а еще потомственного почетного гражданина вымолил у Победоносцева». Вот, какие настояния задушевные-то слова мы слышали от приезжих собеседников Усова и Храмова.

У раскольников лукавая цель вести беседы по минутам, как разъяснил г. Ломакин. Они вполне уверены, да оно и естественно, что по заранее заготовленному списку они в 20 минут вычитают в 50-ти и более местах из книг и разных газет, а в 10 минут от себя все эти 50 мест, вычитанных, обобщат и получается огромнейшая, путаная и темная сетка, которую не только основательно разобрать, но даже снова перечитать только нет никакой возможности в 20 минут, а ведь для разъяснения необходимо их повторить снова, раскольники же на разборе вычитанных ими мест более условленного времени срока не дадут, да еще минут за 5 начнут все открывать карманные часы и галдеть: «время миссионера кончено, будет», и опять начинают читать, один подыскивает книги и в них обводит нужное место карандашом, а другой снова читает еще больше 50 мест; а потом от разбора бежать – «разбирай, как тебе надо, мы ведь не жалованье получаем, нам некогда», обо всем этом автор задушевной городецкой хроники умолчал…

Теперь о том, «нужны ли миссионеры, на которых будто бы тратятся миллионы рублей, собираемые с голодных людей, и полезны ли миссионеры». Как тут корреспондент напоминает Иудино нищелюбсгво («к чему такая трата»?…). Раскольники и их друзья давно об этом пишут. Анонимному корреспонденту «Нижегор. Листка» скажем на это, что в Нижегор. епархии есть 4 епарх. миссионера, получающих от Братства св. Креста по 700 руб. в год, и несколько окружных, получающих по 30 руб., т.е. 8 коп. в сутки – это первое. А второе – корреспондент говорит неправду, что будто бы деньги ото собираются от голодного народа и только будто бы с голодного, а не сытого. Я сам крестьянин, имею плательную книжку и с меня нет ни одной копейки в ней на миссионеров… Если что считать для народа тяжестью, так это именно вот этих господ собеседников раскольнических, которые явно живут сыто и пьяно за счет старообрядческой простоты, темноты и невежества. А сколько их, этих гг. Усовых, Мельниковых, Мельниковых, Бриллиянтовых, Швецовых, Перетрухиных, Храмовых, Коноваловых, Черчимцевых, Худошиных, Зеленковых, Старковых, Варакиных, Иголкиных, Картушиных и т.п.? Старообрядческой духовной братии целое полчище, – этих архиереев, попов, дьяконов, дьячков, читалок. Вот на этих-то пиявок, которые в потемках сосут кровь народа, и следовало бы обратить внимание и сосчитать, сколько стоит их содержание, и за чей счет они так пышно разъезжают и живут. Одному городецкому старообрядчеству обходятся эти дармоеды не менее 10.000 руб. в год, а православный миссионер стоит для Городца 200 руб. Вот какая разница; на нее то и следовало бы без пристрастной печати обратить внимание. А православные миссионеры содержатся братством, на добровольные пожертвования братчиков, так же как строятся православные храмы и богоугодные заведения. Нужны ли и полезны ли миссионеры, на это отвечу фактами. Я уроженец Городца. Имею от роду 50 лет. Рожден и воспитан в расколе и обязан переходом в православие миссионерам. Далее, знаю, что за последние 25–30 лет с начала открытия у нас противо-раскольнической миссии, благодаря последней, в Городецком отделении было присоединено от раскола в православие более 1.500 душ, отпадений же от православия не более 5 душ, а во всей Нижегор. епархии, как это можно видеть из отчетов Братства св. Креста, ежегодно было присоединяемо от 450 до 700 душ. Не знаю, у кого после этого хватит емкости сказать, что будто бы миссионеры отгоняют от церкви православной, а не присоединяют к ней раскольников? Корреспондент глумится над миссионером, красненькими «задушевными словами», а над чем глумится? Над тем, что пустого болтуна назвали собственным его именем. Корреспондент не понимает различия между словами увещания и обличения в явной лжи. Миссионер должен знать, с кем он имеет дело. Если с ним выступает на беседу истый старообрядец и убежденный веродержатель, ищущий истины, и предлагает свои сомнения на общее с миссионером решение и обсуждение, то здесь и требуется разъяснения и увещание с заблудшему. Другое дело, когда неожиданно, как тать или хищный волк, является с целым волом своих и всяких книг в православное село и без спроса прямо идет в православный храм и разбирается здесь со своим багажом пропагандист, и настойчиво и дерзко требует беседы для похуления только православной церкви, а не спокойного разъяснения истины. Тут требуется от миссионера уже не увещание, а твердое обличение. Вспомните слова Христовы: «Вожди слепии, порождение ехиднино. Вы дети отца вашего диавола"… или св. Никифора, писавшего против иконоборца Мамона: «ты проповедуешь не догматы, а бредни, болтаешь хуже ворон и лягушек, бесчувственный дуб» («Богосл. Вест.» 1905 июнь 67 стр.). История свидетельствует, что никогда так церковь не церемонилась и не унижалась пред еретиками и отступниками, а тем паче пред ее хулителями, как ныне. Но нашей ожидовелой печати и этого недостаточно. Ей, может быть, желательно, чтобы церковь «сказала хулу на Бога»?…

Или, быть может, упразднить нашу противо-раскольничью миссию, чтобы не делать препон пропагандистской лжи. Австрийцы давно этого и страшно жаждут. А почему? Да потому что по причине православной миссии успеха никакого не имеют у нас. Из всего населения в 20.000 душ за 50 лет они совратили не более 30 душ и только из беглопоповщины; из православных же только одного и это за 50 лет.

Корреспондент ставит в вину Ломакину то, что он назвал не признаваемого законом старообрядч. епископа Усова «кукольником и лгунишкой». Но корреспонденту, должно быть, неизвестно, что куклой называли сами старообрядцы своего же митрополита Кирилла (Летопись Н. Субботина выпуск II 1865 г. Старообрядческие письма в Белую Криницу). г. Ломакин в подтверждение своего отзыва об Усове указал собеседникам на его книгу, в которой хоть писал, что будто бы апост. Павел учил, что не только епископы, но и апостолы и сами ангелы с небес могут заблуждаться и погрешать (стр. 268, разб. Ф. Круглова), и что тот же Усов написал в той же книге (Церк. Хр. временно без епископа), что погрешать не могут только Бог да скот. Ломакин, объясняя такое нечестивое учение лже-архиерея Усова о заблуждении ангелов и кощунственное сравнение Бога со скотом, предложил оправдать писанием своего архиерея. Собеседники вместо ответа, взяли в руки несколько газет, подняли невообразимый шум, выкрикивая имя Завитневича и поднимая в одной руке «Церковный Вестник», а другой показывая два перста и махая ими в воздухе (это Храмов), кричали: «Сим победим. Сим победим». Итак, самым постыдным и позорным образом с беседы наши знаменитые защитники раскола бежали. Публика (которой было чел. 200) была в недоумении, видя неистовство приезжих собеседников. г. Ломакин высказал сожаление о раскольничьей темноте и закрыл беседу. Вся публика благодарила его за его спокойное ведение настоящей беседы с неблаговоспитанными и грубыми собеседниками.

Вот действительная история собеседований 25–26 сентября и 2 октября.

Очевидец К. Корегин

(Из полемики)

Православный: В числе семи спасительных таинств, установленных Господом нашим Иисусом Христом, таинство покаяния – принадлежит, по выражению Б. Катехизиса, к числу «нуждно потребных» для каждого христианина таинстве и вот почему. Человек рождается зараженный прародительским грехом. Св. Крещение возрождает его в новую жизнь, но не уничтожает тотчас жизни ветхого человека, ибо вездесущая благодать Божия даст место действию веры и подвигу каждого человека дабы милость была не без правды и дабы мы добровольно приняли спасение. Таким образом и возрожденный не устыдился признаться, что «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас… Аще речем, яко не согрешихом, лжа творим Его (Иисуса Христа) и слово Его несть в нас» (1Ин.1:8–10).

Но так как крещение едино, не повторяется, то и является необходимость в новом благодатном средстве для очищения нас от грехов, и такое-то средство н есть именно таинство св. Покаяния, дарованное Господом Своей Церкви «Поскольку, говорит пр. Ефрем Сирин, нельзя во второй раз креститься, то но надлежало бы быть и греху. Но так как существует болезнь (греховная), то есть и кропление (очищение). Кто даровал надежду спасения в крещении, тот, чтобы не лишить ее, даровал оставление грехов». (Твор. Ефрема Сирина по издан. 1849 г. ч. 8, стр. 129). Еще прежде Своего воскресения Христос Спаситель обещал Апостолам дать власть прощать грехи, когда сказал Ап. Петру, а в лице его и всем ученикам: «дам ти ключи Царства небесного: и еже аще свяжете на земли, будет связано на небесех: и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех» (Мф.16:19), и в другой раз всем апостолам Христос сказал: «Аминь бо глаголю вам: елико аще свяжете на земли, будет связано на небеси, и елико аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех». (Mф.18:17:18).

По воскресении Своем, явившись ученикам, эту власть вязать и решить в таинстве покаяния Христос, действительно, и даровал апостолам, сказав им: «мир вам!… И сие рек, дуну, и глагола им: примите Дух Свят. – Им же отпустите грехи, отпустятся им; и имже держите, держатся» (Ин.20:21–23). Так установлено Иисусом Христом таинство покаяния. – Эту богодарованную власть вязать и решить в таинстве покаяния Апостолы, конечно, не без воли Господа передали своим преемникам – пастырям Церкви: епископам и пресвитерам.

Так Игнатий Богоносец учил: «Всем кающимся Господь прощает (грехи), если они возвращаются к единению Божию и к собору епископа. Верую благодати Иисуса Христа, что Он разрешил, вас от всяких уз» (посл. к Филад. Гл. VIII). Ясно, что Бог прощает грехи н дает благодатное от них разрешение, именно тогда, когда грешник прибегает ко Христу, желает восстановить единение с ним и идет исповедовать свои грехи пред поставленными Им лицами, имеющими во главе своей епископа. – Только под этими двумя условиями «благодать Иисуса Христа разрешает (грешника) от великих уз ».

Св. священномученик Киприан: «Власть разрешать что-нибудь ли земле так, чтобы это разрешалось и на небе, Господь дал прежде Петру…, а по воскресении и всем Апостолам, говоря: яко же посла Мя Отец и Аз посылаю вы. И сие рек, дуну, и глагола им: приимите Дух Свят. Имже отпустите грехи, отпустятся им: и имже держите, держатся» (Ин.20:21–23). Отсюда понятно, что давать отпущение грехов могут только в Церкви предстоятели, имевшие основанием Евангельский закон и Господне распоряжение» (т. 1-й, письмо 60-е). – И в другом месте: «Власть отпускать грехи дарована апостолам и Церквам, учрежденным от них – посланников Христовых, а затем епископам, которые наследовали им по преемству» (письмо Фирмилиана). Особенно же ясно об этом учил Св. Златоуст: «кто размыслит, как важно то, что человек, еще облеченный плотью и кровью, может присутствовать близ блаженного и бессмертного Естества, тот ясно увидит, какой чести удостоила священников благодать Духа. Ими совершаются эти священнодействия и другие, не менее важные для совершенства и спасения нашего. Люди, живущие на земле и еще обращающиеся на ней, поставлены распоряжаться небесным, и получили власть, которой не дал Бог ни ангелам, ни архангелам; ибо не им сказано: елико аще свяжете на земле, будут связано на небеса, и елико аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех (Mф.18:18). – Земные властители имеют власть связывать, но только тело; а эти узы связывают самую душу и проникают в небеса; что священники совершают на земле, то Бог довершает на небе, и мнение рабов утверждает Владыка. Не значит ли это, что Он дал им всю небесную власть.

"Имже, говорит Господь, отпустите грехи, и отпустятся, и имже держите, держатся (Ин.20:23). Какая власть может быть больше этой? Отец Суд весь даде Сынови (Ин.5:22); а я вижу, что Сын весь этот суд вручил священникам». (Т. 1., 416–418).

Так и в правилах св. Апостол и св. соборов – везде, где говорится о покаянии, как таинстве, лица, совершающие это таинство, именуются или епископами, или пресвитерами (см. 39 и 52 пр. св. Апостол, 6, 7 и 52 Карфаг. Соб.; Лаод. соб. 57 и друг. с толкованиями Вальсамона, Зонары и Аристина) и нигде, раз говорится о покаянии, как таинстве, власть вязать и решить грехи не дана мiрянам. Следовательно, ваши настоятели, отцы духовные, не имея сана иерархического, противозаконно действуют, принимая приходящих на покаяние, восхищают недарованное, чем и нарушают основное евангельское учение, нарушают догмат веры, еретичествуют. И не думайте, что суду ваших настоятелей-мiрян – последует Суд Божий, – нет, «елицы у них принимают исповедь, неисповедани суть и елицех они свяжут и разрешат, не исправление суть».

Старообрядец: Все сказанное вами, отец миссионер, мы не отрицаем. Мы признаем, что такая исповедь была и должна быть, когда есть и когда были лица иерархические, но, ведь, мы веруем и учим, что теперь нет православных священников, что ныне господствует ересь, – а на это время, – положены и особые правила, и особый вид исповеди. – Так, пр. Феодор Студит писал: так как господствует ересь и обстоятельства со всех сторон спасительны, то предоставил всем желающим врачевать приключившиеся болезни, как может каждый; и хорошо сделал он, достопочтеннейший, так что и совершаемое не есть закон, и душа, за которую умер Христос, не осталась без врачевания» (Письма, т. II, 413 стр.). – Следовательно, во время обуревания ересью, в небытность иереев, разумею православных, врачевать душевные болезни предоставлено всем желающим, как может каждый; значат, и наши наставники могут принимать приходящих к ним на исповедь и ни мало не погрешают.

Православный: Неправильно вы понимаете приведенное вами место из писем пр. Феодора Студита; не о том он учил и писал, что во время ереси каждый, якобы, может врачевать болезни душевные, т.е. якобы мiрянин может совершать таинство св. покаяния, – что и увидим мы из подробного рассмотрения письма Ф. Студита к монаху Феодору. Предварительно же скажу несколько слов по поводу сказанного вами, что вы не отвергаете сказанного мною, что, помянув, как таинство, установлено Господом Иисусом Христом и что власть решить и вязать в этом таинстве принадлежит лицам иерархическим, – но, что-де ныне нет священников православных, а потому-де и мiряне могут совершать это таинство. Разве власть вязать и решить дана Апостолам, а в лице их и их преемникам только на время? Разве он учил, что наступит такое время, когда не будет православного священника, и тогда власть эту могут присвоить себе и мiряне и совершать таинство покаяния?! Нет! Пока будет существовать Церковь, созданная Спасом, а она будет существовать – пока стоит видимый мiр, пока живы люди, и никакие врата адовы не могут уничтожить Церковь Христову, – до тех пор будет существовать и Богом преданная власть вязать и решить чрез лиц священных; и никакой другой исповеди, никакой иной власти вязать и решить – Христос не установил, а посему все те свидетельства, которые я выше привел, остаются в силе. Что «ключи Царствия небесного» или иначе, власть вязать и решить чрез посредство православных священников у православных христиан не прекратится, об этом говорится в Учительном Евангелии: «Обношаше ключ (Царствия Небесного) не один Петр, но и все Апостоли токмо, но и восприемницы престола тех, наместницы, святители, патриархи. Паки же сии оставльша и предаша епископам со возложением рук, епископи же оставиша презвитерам и всему чину священническу; и таковый ключ обносится и до днесь во архиереех и презвитерех и даже до скончания века не отнимется от них» (По изд. 1642 г. лист 136 об.).

Только ересь, по учению св. Амвросия Медиоланского, не имеет православных (Божиих) священников; не имея священников, ересь не должна присвоять себе и права священнического, т.е. вязать и решить (см. кн. «О покаянии» св. Амвросия Медиоланского по издан. 1901 г. гл. 2-я, 5–7 стр.).

Перейдем к рассмотрению свидетельства пр. Феодора Студита. В письме к Феодору Монаху – преподобный не о том писал, что, во время ереси, может каждый и мiрянин врачевать душевные болезни, совершать таинство покаяния, а о том, что епитимии налагать – врач-пистырь, во время ереси и когда обстоятельства со всех сторон стеснительны, падшим клирикам, «обличенным или в подписи, или в общении с еретиками», может по своему усмотрению, что он, преподобный, и делал, «налагая епитимии по принуждению от самого первого для, и при том из заключения под стражею посредством писем», но и это он делал «не в виде определения, а в виде совета – до времени мира», «чтобы тогда принять то, что будет определено патриархом с утверждения Св. Собора» (см. 152 письмо его к Феодору Монаху, ч. 2-я, 377–379 стр.).

Освободившись из заключения, пр. Феодор Студит, отдавши отчет в своих действиях касательно назначаемой им епитимии, ни в чем не получил замечания (379 стр.). – Феодор Монах издал «Окружное послание», каковое между прочим получено было преподобным отцом. В этом послании Феодор Монах укорял иерархов и священников за то, что они, якобы, лицемерно принимали покаяние, смеялся над епитимиями, назначаемыми ими, злословил, говоря, что «действия этих иерархов и священников производят соблазн» (стр. 411–414). – Отвечая ему, преподобный и писал, что патриарх, видя, что господствует ересь и обстоятельства со всех сторон стеснительны, предоставил всем желающим врачевать приключившиеся болезни (т.е. подпись, общения с еретиками – иконоборцами и др.), как может каждый, – до тех пор – пока не соберется собор, «когда сделанное хорошо будет одобрено, а сделанное иначе будем отвергнуто» (313 стр.).

Но право то было предоставлено «врачам», – «которые полагают души свои за врачуемых, ибо они совершают куплю Христову» – (414–415 стр.), – а купля вручена пастырям, а не мiрянам. – Восстававшему же Монаху Феодору преподобный в назидание писал: «А тебя, брат, кто поставил законодателем в Церкви Божией, тогда как, ты, может быть, еще не научился и повиноваться? Посему не быв избран начальствовать над кем-нибудь, ты должен принимать законы, а не законодательствовать, руководиться, а не руководить, – просвещаться, а не просвещать, учиться, а не учить!...» (Стр. 417). И так, напрасно ссылаетесь на преподобного, желая оправдать незаконные действия своих настоятелей. Преподобный говорил не о том, что мiрянин может совершать таинство покаяния; учил он об епитимиях, при чем применение той или другой епитимии он предоставлял усмотрению «врача», воспрещая даже монаху – восхищать то, что не даровано.

Старообрядец: Вы только указываете на один вид покаяния; между прочим, писание указывает нам нисколько видов покаяния.

Можно непосредственно прибегать к Богу с покаянием в содеянных грехах и Господь, видя наши слезы и сокрушение, прощает наши беззакония. Так в беседах И. Златоустого на 14-м посланий Ап. Павла читаем: «Да увещаем ceбе, яко согрешихом, не языком да глаголем токмо, но и мыслью; не грешных себе нарицаймо токмо, но и согрешения помышляймо, по виду коеждо счисляюще; не глаголю ти, изъяви себе, ниже пред иными, оглаголуй, но покоритися советую пророку глаголющему, открый к Господу путь твой. – Пред Богом сия исповеждь, пред судьею исповедай согрешения моляйся, аще и не языком, но памятью и тако беди помилован быти». (3088 стр.; тоже 2983 стр. по изданию 1624 г.).

Эта же мысль проводится и в Б. Соборнике: «Благодать и оставление, еже в крещении младенци мы приемлюще, во гресех возрастающе осквернихом то, и угасихом. Ради же слез, и даже до старости, и до последняго дыхания, на всяк час крещатися, и очищати можем. Ради слез очистися, ради исповедания оправдася, – еже всегда, и в самой старости, и в последних же сединах, сотворити можем, глаголю же прослезите, и воздохнути, исповедатися, помолитися… Дух Святый рожая нам по уверзения слезы, ко оставлению и поражению и очищению согрешений. Велика иже по Бозе слез крепость, велико тех действо свидетель – в ветхом ниневитяне, Иезекия, Манассия». (Б. Соборн. 210, 211 и 212 лл. об.). Таким Образом, Б. Соборник свидетельствует, что достаточно воздохнуть пред Господом со слезами о содеянных грехах и Господь примет это сокрушение о грехах и простит грехи кающегося таким образом. В подтверждение этой, именно, мысли в Соборнике приводится следующий рассказ о разбойнике, который только слезами своими, своим плачем о прежних беззакониях загладил грехи, заслужил прощение. «Бысть, читаем в Соборнике, некто разбойник во странах Фраческих, суров и бесчеловечен, и таков, яко и пути оны не проходны сотворити, и сего яти множайши от волн всяко ухищрения смысяюще и яти не возмогоша. Слышав же блаженный царь Маврикий; с неким юным отрочищем, посла к нему крест свой, глаголя: не бойся. И якоже действом Божиим разбойник, устыдевся слова царева, отлож разбойнический обычай, пришед к ногам царевым со исповеданием припаде». Вскоре после сего, рассказывается далее, разбойник этот впал в тяжкую болезнь и, ведая о скорой своей кончине, «на молитву ко Вседержителю Богу обратися, со слезами исповедуйся, и прощения своих согрешений прося, глаголагаше: не ищи от меня ничто же благо, Владыко человеколюбче: но якоже на бывшем прежде мене разбойнице, аще и на мне удиви милости твоя, и приими сей плачь мой смертный… И яко же прият Петра апостола Твоего горчайший плач, сице приими и мой, Человеколюбче. Проливаю сия слезы ни согрешение моих рукописаний… сия и таковая на многи часы разбойник нсповедуяся, и своим главотяжцем слезы обрысуя, предаде дух». Чудесными образом, во сне, открыто было врачу, надзиравшему над странноприимным домом, в котором скончался разбойники, что «ефиопы, пришедшие взять душу разбойника, – бежаша посрамлени», ибо ангелы показали им «убрусец», омоченный слезами разбойника, сказав, что Господь принял эти слезы, как истинное покаяние, и простил грехи разбойника. Пришедши к царю, врач рассказал ему и видение свое и о тех слезах, кои проливал кающийся разбойник, «глаголя цареви: благодарим Бога… Слышахом разбойника спасшася ради исповедания при кресте небесного Царя и видехом разбойника спасшася ради исповедания при твоем Царствии. – И сия слыша Царь веруем истинне быти». (214 об.–216 об.).

Ясно, что слезы пред Господом, сокрушение о грехах довлеют на покаяние, приемлются Богом. Приведем и еще одно свидетельство из книги «Маргарит» – свидетельство, в котором тоже говорится, что, и помимо иереев, можно непосредственно от Господа получить прощение во грехах и что и это покаяние – приемлется Им. «Се спастися хочу, читаем в «Маргарит», что сотворю? Како спасуся, и кий образ восприму? К кому прибегну? Много бо согреших, и делом, и словом, и умом, во дни и нощи, и по вся час. Тем же что сотворю, како ли спасуся, к кому прибегну? Аз повем к кому прибегнути».

״Блаженный бо Давыд показа к кому прибегнути, рече: Бог нам прибежище и сила, и помощник в скорбех обретших ны зело. К тому и ты прибегни, каяся и плача. Покайся, возлюбленне, и не размышляй, покайся и не тужи, и не отчайся, имея спасения лечбу… Преклоняй колене, бий в персии, слезы изроняй, воздыхай, плачи, простирай руце на небо, возводи очи ко Владыце… Пойдем, поклонимся Ему, и припадем, и плачемся пред Господем сотворшим нас; той-бо есть Бог наш, той нас сотворил, той нас ущедрит той ны помилует и просветит лице Свое на ны. Той бо есть Бог кающихся и тако приимет вы кающася» (слово 13-е о лжеучителях 593 об., 594, 595–597 лл. об.)

Поэтому-то мы, хотя и не имеем священников, надеемся, что имеем покаяние и можем каяться в своих грехах непосредственно пред Богом, веруя, что и таковое исповедание приемлет Он и простит нам наши прегрешения.

Православный: И так, ваши наставники измыслили новый вид покаяния, как таинства, именно: сердечное сокрушение о грехах, со слезами, пред Самим Господом, чем и стараетесь заменить установленное Господом Иисусом Христом покаяние, исповедь пред лицами иерархическими – и в доказательство приводите вы из «Бесед И. Златотстого» на 14 посланий Ап. Павла, из книги «Маргарит» и из «Соборника». – Но, при беспристрастном рассмотрении указанных вами свидетельств, оказывается, что ни мало они не служат оправданием новому вашему учению.

Дело в том, что сердечное сокрушение о грехах, слезы о содеянных преступлениях, воздыхание и молитвенный вопль пред Господом, – это только составные части покаяния, исповеди, как» таинства.

Об этом только и учил в приведенных вами свидетельствах И. Златоуст (в книге «Маргарит и в «Беседах»). «Ты грешен? Войди в Церковь, учил Св. Златоуст, припади, плачь, рыдай, стенай, проливай слезы.

«Ты согрешил? Исповедай Богу свои грехи, скажи просто: я согрешил, – скажи это Богу, ведающему все прежде, чем это совершится, – скажи Богу, испытующему сердца и утробы, – скажи здесь, чтобы не быть обличенным и посрамленным там многими тысячами ангелов и людей.

«Скажи мне, что лучше: здесь ли в Церкви исповедаться пред Богом только и духовным отцом твоим, или там опозориться пред столькими тысячами людей и ангелов» (т. XI, 936 стр.). Таким образом, исповедь во грехах, плач и слезы – все это перед Господом, но посредником, свидетелем твоей искренней исповеди, твоего исповедания в содеянных преступлениях, твоего плача и слез о грехах, должен быть духовный отец-священник, а этого-то последнего у вас нет.

Да, ты творишь исповедь в содеянных грехах, в преступлениях, которыми оскорбил Творца и отдалил Его от себя, – непосредственно пред Самим Господом, – но повторяю, свидетелем твоей исповеди должен быть иерей, молитвами и возложением рук которого ты примиряешься с Богом и получаешь прощение, разрешение от грехов. «Престол священства, говорит Св. Златоуст, утвержден на небесах, и священнику вверено устроят тамошние дела. Кто говорит это? Сам Царь небес. Елика аще свяжете на земли, говорит Он, будут связано на небесех, и елика аще разрешите на земли, будут разрешено на небесех». (Мф.18:18). Что может сравниться с такою честью?

Небо получает начало суда с земли. Судия судит на земле, и Владыка следует за рабом: и что последний присуждает внизу, то Он утверждает горе. Священник стоит посредником между Богом и родом человеческим, низводя на нас оттуда благодеяния и вознося туда наша прошения, примиряя со всею природою разгневанного Бога и нас, разгневавших Его, избавляя от рук Его» (т. VI, 417 стр.). И так, не мог учить и не учил Златоуст, что один только слезы, плач, стенание и воздыхание о содеянных грехах непосредственно пред Самим Господом, без присутствия иерея, могут заменить покаяние, как таинство. Так, в Б. Соборнике в слове Анастасия Синаита, приведенном вами, говорится только, что искреннее раскаяние, с сердечным сокрушением и слезами о грехах, приемлет Господь, в доказательство чего и приведен рассказ о разбойнике, который не мог, по болезни, загладить свои преступления доброй жизнью, добрыми делами, а горько плакал и сокрушался о своих беззакониях. Его слезы были приняты Господом, вместо добрых дел, и он получил прощение. – Если во всем сказании о покаявшемся разбойнике не упомянуто о священнике, – так это не значит еще, что покаяние, как таинство, может быть заменено одними слезами. В «Соборнике» не сказано, что разбойник был и крещен, не сказано, что он был и христианин. Но в другом месте тот же Анастасий Синаит учил: «Разве ты не знаешь, что Церковь Божия есть врачебника? – Итак, если ты во врачебнице останешься болящим, то где после получишь исцеление? Исповедай же Богу чрез священников грехи свои. – Осуди свои дела и не стыдись». (Номоканон, изд. Павлова, 1897 г. стр. 474).

Ясно, что ни Св. Златоуст, ни Анастасий Синаит не оправдывают измышленной вами исповеди.

К тем доводам о таинстве покаяния, который я выше привел, приведем и еще учение Бл. Симеона Солунского: «Покаянием совершается исправление наше от грехов, вновь нами содеваемых. И так как после крещения нет другого способа быть воззванным ко спасению по благодати и дару, кроме подвигов и трудов, кроме обращения и слез, кроме исповедания прегрешений и удаления от зла: то и дарован этот великий дар… Покаяние, после крещения, и главизна спасения для всех верных, и другое очистилище, и второе крещение, совершаемое посредством исповеди и сокрушения, посильными трудами и слезами…

«Но силу решить и вязать Он (Господь) – даровал нам, человекам, сам от Себя дуновением сообщив в начале этот дар Апостолам. Ибо дуну, сказано, и глагола им: приимите Дух Свят. Им же отпустите грехи, отпустятся им, и им же держите, держатся (Ин.20:22–23).

«Для того это, чтобы те, кои пришли в смирении души на исповедь, чрез искреннее раскаяние отклонившись уже от греха, открыто получали разрешение. И это совершается постоянно доныне.

«Сия-то сила Духа проявляется и действует, чрез священнослжителей… Покаяние есть одно из таинств, и совершать его для верных – принадлежит епископам» (т. 2, по изд. 1856 г. Стр. 14, 15, 33, 314 и 322).

Следовательно, необходимы: сокрушение о грехах, слезы, удаление от зла, подвиги и труды, словесное исповедание грехов пред теми, кои получили на это власть, т.е. пред священнослужителями, и разрешение от грехов, бываемое от иерея. Об этом то у нас и речь с вами; этого-то у вас и нет, именно разрешения иерейского от грехов, а стало быть и слезы, и исповедь ваши вотще.

Самарский Епарх. миссионер иерей Д. Александров

(Окончание следует).

Обзор печати

(По поводу статьи Д.С. Мережковского «Пророк русской революции». «Весы», – № 2 и № 3–4)

I.

В.В. Розанов и Д.С. Мережковский – звезды одной плеяды. Проще сказать, это два сапога – пара.

Оба мистики, оба пламенные и яростные, но, по-видимому, бессильные поклонники «святой плоти». На этой почий – полное единение духа.

Есть и черты различия, но сравнительно незначительные. г. Розанов больше напирает на Ветхий Завет, на богинь вожделения и сладострастия по библейскому тексту. г. Мережковский приноровился к Апокалипсису и действует им на читателя, как обухом топора. Его богини и героини – белые дьяволицы, ведьмы с немецкого Брокена и с русской Лысой горы.

г. Розанов много вульгарнее, но и много реальнее г. Мережковского. Он глазам не верит: ему надо дотронуться и обнюхать. г. Мережковский доволен тенью, мимолетным призраком, капризной и мимолетной тучкой и вкушает необъяснимое наслаждение там, где г. Розанов еще сомневается в самой реальности факта.

Тем не менее они какие-то близнецы в русской литературе, два Аякса, которые всегда вместе, где мятежная плоть поднимает стяги борьбы с теми, кто сомневается в ее божественности.

г. Розанов издал прекурьезную книгу «Около церковных стен». Мы о ней уже говорили в прошлой книжке «Миссионерского Обозрения». Но в благородном мистико-эротическом споре г. Мережковский блестяще побил рекорды своего коллеги по вере и дал ему очков пятьдесят вперед.

Придет время – и, по-видимому, оно недалеко, – когда серьезные и образованные люди будут удивляться тому, что гг. Розанова и Мережковского считали писателями, что было и такое поколение, среди которого они могли найти известность и популярность, что их книги читали.

Но наше время, кажется, «из всех правил вышло». Кадеты победили, – а ведь это исторический факт, не менее удивительный, чем лавры двух друзей-мистиков. «Кадеты победили» – ведь эго вольный перевод слов Ницше: «все возможно, все дозволено».

Но статья г. Мережковского заслуживает полного внимания при всем юродстве ее содержания, как верх безумия, возможного в наши безумные дни.

Начнем с конца. По дороге реакционных заблуждений Достоевского г. Мережковский шел к своей истине и остановился, когда уперся в нее лбом.

Перед какой же истиной – ложь все, что говорил Достоевский о самодержавии и православии?

«Это истина – пророчество о Св. Духе и о Св. Плоти, о Церкви я царстве Грядущего Господа».

«Не в христианство, а только в религию Троицы, Всех Трех – Божественной Множественности, открывающейся в Божеском Единстве – включается и человеческая множественность, совокупность личностей, святая общественность; только в религию Святой Земли естественно включается и всемiрное соединение и устроение людей на земле, церковь, как царство». «Точно так же, как Первая Ипостась Отчая воплотилась в мiре природном, в дочеловеческом, в космосе, и Вторая Сыновняя – в Богочеловеке. Третья Ипостась, Духа, воплотилась в Богочеловечестве».

«Не в христианство"… Это надо запомнить. «Божественная Множественность» – по-видимому, языческий политеизм. Святая Земля с большими буквами – какое-то первобытное идолопоклонство.

Вот какую истину надо признать истиной, чтобы разделять взгляды г. Мережковского. Это отчасти успокоительно. Таких чудаков много не наберется и мистическая ахинея творца новой религии едва ли соберет новую нехристианскую церковь. Автор ни в Магометы, ни в Будды не годится: очень уж он далек от земли, с какой бы буквы он это слово ни писал.

II.

В чем же провинился покойный Ф.М. Достоевский перед Д.С. Мережковским?

Вот в чем. Революционер в душе, он притворялся реакционером и только одному г. Мережковскому удалось подметить и объяснить этот литературный маскарад.

От истины, теперь нам уже известной, перейдем к тем заблуждениям, который так удивительно ново объясняет г. Мережковский.

Его путеводная звезда в пустыне заблуждений – «безвластие, кань путь к боговластию».

Было бы несправедливо обвинять автора в трусости или осторожности. Он всегда на передовых позициях, всегда там, где больше опасности.

Достоевский любил историю Европы, «осколки ее святых чудес», но современная Европа была ему не по душе.

«Кажется, – говорит г. Мережковский, – Достоевский чувствовал и то, что на такую любовь Европа не может ответить России ничем, кроме ненависти. «В Европе все держат против нас камень за пазухой. Европа нас ненавидит». «Европа презирает нас, считает низшими себя, как людей, как породу, а иногда мерзим мы им, мерзим вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями». «Мы для них не европейцы, мешаем мы им, пахнем не хорошо». Всех славян вообще «Европа готова заваривать кипятком, как гнезда клопов в старушечьих деревянных кроватях». «Там (в Европе) порешили давно уже покончить с Россией. Нам не укрыться от их скрежета и когда-нибудь они бросятся на нас и съедят нас».

«В заключение совет – чтобы не быть съеденными, надо самим съесть Европу. Таково наше «всеслужение человечеству». Но мы ли съедим Европу или Европа съест нас, во всяком случае, этот русский скрежет уже тем омерзительнее европейского, что прикрывается «братскими поцелуями», от которых действительно, «не хорошо пахнет». На эти поцелуи «русскому Христу» Христос вселенский мог бы ответить: «друг, целованием ли предаешь Сына Человеческого»?

Сердиться на г. Мережковского нельзя: он слишком младенец, чтобы требовать от него ответственности за дикий и бессвязный лепет. Его окрошка из цитат Достоевского – детская шалость, рассчитанная на совершенно игрушечные эффекты.

Кто читал Достоевского, тот знает, что покойный писатель никогда «не бросался к ней на шею с братскими поцелуями». Он любил прошлое Европы, но ее настоящее положение не возбуждало его симпатий.

Это знает и г. Мережковский. С чего же он горячку порет? Только оттого, что г. Достоевский сказал «мы»? Но ведь это довольно обычная литературная манера речи. г. Мережковский старый литератор и это ему пора бы знать. Так говорят, чтобы придать больше мягкости речи, чтобы сделать укор 6езобиднее. Говоря «мы», Достоевский думал не о себе, а, скорее, о г. Мережковском.

И на таком пустяк писатель в цветущем возрасте, как неопытный отрок, притворяющийся умным, строить целую систему вздорных обвинений, все шире и шире охватывая горизонты, которые здесь решительно ни к чему. Достоевский превращается в «русского Христа» и литературная полемика превращается в явное кощунство.

Еще ни один писатель не говорил такого непристойного вздора, потому что серьезный человек щадит свое доброе литературное имя, не просится под розги, не щеголяет озорством и бесшабашностью. На это дерзают только легкомысленные ребята, которым, терять нечего, которые слишком доверчиво рассчитывают на снисхождение своих близких, которые куражатся и капризничают, когда заметят, что им все сходит с рук, что им мирволят и не придают значения их капризам. Но и детская шаловливость иногда переходит через край и тогда…

Доказать свои положения он, конечно, не может. Это набор фраз и игра в слова. Он доволен уже тем, что «дерзнул». В ранней молодости дерзостью гордятся. У кадетов – это своею рода шик.

Как молод и наивен почти маститый поэт и чревовещатель!

Европа пережила свои старые идеалы. В свое время эти идеалы казались великими и исчерпывающими всю полноту правды, дающими смысл всему существования человека. В мечте, в теории они были прекрасны. Но, когда захотели осуществить их в жизни, когда кровью и убийством стали внушать «человечеству» новорожденную истину, подайте могучие боги оказались мертвыми чурбанами. Их уже нет. Они позади, на тех путях истории, к которым возврата нет. Теперь Европа живет без горячей веры, без великой идеи. Жизнь стала серой, скучной и бесцветной, без будущего, без целей, без надежд. Легко понять любовь к Европе в годы ее творчества и гордой веры в себя. Легко понять и ненависть к Европе, когда она застыла в безжизненном покое буржуазии и других идеалов не имеет, даже для пролетариата, который строится и организуется по шаблонам буржуазии и своих дорог не нашел. Об этом написаны целые книги и вопрос поставлен вполне определенно. И г. Мережковский эти книги, надо полагать, читал, читал он, вероятно, и Влад. Соловьева, и Герцена, и Хомякова, и Данилевского. Зачем же он напускает на себя тупость и невежество? Только для того, чтобы морочить тех читателей, которые ничего не читают, ничего не знают и знать не хотят?

III.

Ясное дело, что избалованный г. Мережковский за что-то сердится на Достоевского. Кадеты ведь очень обидчивы.

Что же его так задело? А вот что. Достоевский часто высказывал одну мысль, которую берется формулировать сам г. Мережковский. Представим эту мысль в его передаче.

«Русский интеллигент, пока остается самим собою, т.е. русским европейцем, не может понять православия, так же, как Европа не понимает его. А, следовательно, не может понять и русского народа. Остается «погибать врозь».

Эта мысль Достоевского для г. Мережковского – нож острый. Он вспыхнул, озлился, стал ломать в своей детской игрушки и на зло мамаше и няньке повторяет скверные уличные слова, чтобы сорвать свою досаду.

Правда, говорят, глаза колет. Кадеты ныне представляют волк неведомой страны и голос выдуманного народа. Но православия они не понимают, в чем и сами признаются. А без православия русского народа действительно не поймешь. Все это так просто и ясно, что этого не видят только разные кадеты, задавшееся целью перелгать действительность.

Если бы г. Мережковский с годами рос, он мог бы попытаться поспорить с Достоевским, подумать о доказательствах, поискать фактов. Но он слишком ленив и легкомыслен для этого. Он просто показывает язык и назойливо твердит, что он «победил», как всегда побеждают кадеты.

По г. Мережковскому выходит, что наша интеллигенция прекрасно понимает православие. Но понимает ли его г. Мережковский? Как он его понимает, мы скоро увидим. Но заранее предупреждаем, что так его никто и никогда не понимал, не понимает и понимать не будет. Он и г. Розанов – непризванные строители нового Соломонова храма. Они создают свою собственную религию, и – в интересах пропаганды, подобно другим кадетам, выдают его за православие. Кадеты пробовали убедить мужиков, что самодержавие то же самое, что и республика. Но республика остается республикою, а похотливое язычество – язычеством, как бы их ни называли.

Рознь между интеллигенцией и народом – старый вопрос. Теоретически он поставлен и решен давно, практически он решается на наших глазах. На уличных листках красною краской часто рисуется тенденциозная картина: интеллигент братски жмет руку мужику и заключает с ним союз на почве республики, национализации земли и вооруженного восстания. Кадеты «требуют», чтобы все поверили этой сказке. Но сказок у кадетов слишком много и все они фантастичны.

На этой почве интеллигенция создает мечтательный призрак какой-то особой, не то официальной, не то ветхозаветной Руси, алчной, прожорливой, тупой и бессовестной.

«Россия проглотит сперва Европу, потом Азию и, наконец, весь мiр. Это любовь даже не живого к мертвому, а хищного зверя к добыче, хищной птицы к трупу. «Где труп, там соберутся орлы». Вселенная – труп. И русский двуглавый орел носится над трупом вселенной».

В евангельском тексте стоят не орлы, а коршуны. Но слишком уже хотелось г. Мережковскому пофорсить красным словцом и показать во всем блеске свободу своего слова в детски-безумной ненависти к двуглавому орлу. Эта лживая и гнусная картина подсказана старой повадкой нашей интеллигенции блистать непомерным, необузданным и бестолковым либерализмом.

Это что-то в роде тех папирос, которые «борцы за свободу» гасили об икону Иверской Божией Матери. В том и другом случае психология одинаковая: «наплевать». А логика… Впрочем, на что логика победителям? Посмотрите на кадетов. Они отлично справляются без разума и без логики и свою глупость прикрывают красною тогою гнева и мести.

г. Мережковский знал, что своею циничною выходкой он многим причинит боль и огорчение. Но его истинная цель именно в том-то исключается, чтобы причинить эту боль. Младенческая несостоятельность его основной мысли отнюдь не требовала таких оскорбительных и грязных оборотов речи. Причудливость и босяцкая неопрятность образа – для него цель сама по себе, и он ловит новые нечистоплотные эффекты, чтобы блеснуть цинизмом бесшабашности.

Удивительно ли, что он бросает комьями грязи в русского двуглавого орла, если не останавливается и перед явным кощунством?

«В кровавом бреду Достоевского о всемiрно-русской монархии, – говорит он, – «русский Христос» поклонился дьяволу».

Достоевский тут не причем. Но он один не отрекается от «русского Христа» ради какой-то Божественной Множественности и Святой Земли. Да и какое дело г. Мережковскому до Христа, если он сам признается, что его вера – не христианство?

Но и Христос, поклонившийся дьяволу, тоже не Бог.

Что же собственно хочет сказать г. Мережковский?

Спор, который он поднимает, старый спор. Это спор между западниками и славянофилами. Ни одного нового доказательства, ни одного жизненного обобщения г. Мережковский в этот спор не вносит. У него нет ни одной ясной и точной мысли, только подбор слов вычурных и непристойных. Его исходная точка зрения показалась бы смешной и нелепой даже у малограмотной начетчицы, запуганной чтением Апокалипсиса.

И в этот старый спор, который с большим достоинством и с огромною эрудицией вели серьезные и умные люди, как уличный мальчишка, вмешивается г. Мережковский, с визгом, хохотом, с ужимками балаганного шута, и в диком восторге произносит такие пошлости, от которых покраснела бы и обезьяна.

г. Мережковский любит блеснуть своею начитанностью. Его эрудиции не отрицает даже В.П. Буренин, который много раз пользовал розгой учения поэта-мистика, хотя, к сожалению, по-видимому, не достиг цели. Но эта начитанность – для него худшее зло: у него все как-то не ко двору. Лучшие мысли мыслителей и поэтов превращаются в какую-то яичницу, в трактирную окрошку из всякой всячины и возбуждают невольную брезгливость. Он всегда искал внимания толпы и черни, и у него нет ничего, чем бы он не пожертвовал ради популярности и рыночного успеха. Теперь балаганное глумление – товар ходкий.

К довершению кощунства и бесстыдства он время от времени принимает позу и язык пророка.

«Господь наказал нас – и слава Господу! Выпьем же чашу гнева Господня до дна, ибо на дне – спасенье».

Не будем забывать, что это говорит пророк Третьего Завета, который молится Великой Матери Елевзинских таинств. Кто ему «Господь» и что он Гесиоду?

Он радуется чаше гнева Божия, но не потому, что на две ее спасение: спасение для проклинаемой им России невозможно, по его убеждению, – а потому что старая Русь с ее верою, с ее Господом – будто бы гибнет и погибнет.

IV.

Поэт Минский, всю жизнь блуждавший в непроницаемых дебрях дремучей языческой мистики, почувствовал себя убежденнейшим социал-демократом и стал редактором социалистической газеты. Но, испугавшись последствий социалистической программы по шаблонам наших доморощенных мыслителей и вождей социалистической партии, предпочел бежать за границу и оттуда посылать громы на своих недавних союзников.

г. Мережковский принес свою туманную мистику к ногам победоносных кадетов и на свой лад перепевает их нехитрые песенки.

Еврейский вопрос играет огромную роль в судьбе и карьере кадетов. И на этот алтарь проворный мистик приносит свою и своеобразную жертву.

«Когда христиане называют евреев «жидами», они произносят хулу на Христа во чреве Матери Его, в тайне Рождества Его, во святом Израиле. Истинные «жиды» – не евреи, а те христиане, которые возвращаются от Нового Завета к Ветхому, от Христа вселенского к Мессии народному».

Мистик, а знает, где раки зимуют. Значит ли это, что евреи обратились к «Христу вселенскому»?… А если не значит, то что же это значит?

Если «народный Миссия» – что-то позорное и бесстыдное для русского народа, то почему он так хорош для еврейства?

Он будто бы вступается за оскорбленное достоинство Матери Его, он, который Святая Земля пишет с большой буквы и вдается в соблазнительные тонкости толкования по поводу слов: «Богородица есть Великая Мать Сыра Земля».

Автор много раз переворачивает на разные лады лукавые слова покойного Влад. Серг. Соловьева о необходимости для России национального отречения для церковного единства под главенством папы. И у Соловьева это выходило достаточно туманно в тонком лицемерии напускной мистики. А у г. Мережковского это было бы какою-то загадкой сфинкса, если бы его отношение к еврейскому (вопросу не давало ключа к пониманию его удивительной декламации. О вселенском Христе, которого евреи не признают, он говорит «страха ради иудейска», чтобы не допустить русский народ до веры в народного Мессию, которого евреи и теперь еще ждут. Игра старая и нехитрая.

«Каждый народ должен отречься от себя, от своей «синтетической личности, от своего особого Бога», должен сделаться жертвою за все другие народы, умереть, как народ, во всечеловечестве, для того, чтобы воскреснуть в бого-человечестве».

Разберитесь в этом жалком набор слов.

«Каждый народ должен» … Отчего же ни немцы, ни французы, ни англичане этого не делают? У каждого своя «синтетическая личность» и «свой особый бог». Не детали этого ни римляне, ни греки. Почему такая жестокость только к русскому народу? Отчего одним народам суждено принимать жертвы, а другим приносить их?

«Умереть, как народ» … Это ясно. И этого для русского народа, г. Мережковский очень желает. Да и не один он. Но нельзя же так неприкровенно выдавать сокровенные тайны кадетов. Это одно из тех пожеланий, которые принято держать в строгой тайне партийной замкнутости.

И это, по уверению г. Мережковского, перспектива очень соблазнительная и очень заманчивая. Умрите, как народ, а воскреснете, как боги. Чего лучше? Отчего же г. Мережковский не сделает этого опыта ни своей собственной особе. Пусть он умрет, как человек, и воскреснет, как Бог, – и тогда, может быть, ему можно будет поверить. Или он уже и без того бог, стал богом, не в пример прочим, даже не умирая?

Что же это? Мистика или новое дурачество капризного младенца?

Дивно, что эти невероятные речи раздавались и в университетской аудитории, в закрытом заседании Философского Общества и им внимали, как речам компетентного пророка, открывающего новые пути и новые правды.

Или и храмы науки превратились у нас в площадные торжища, где каждый говорит, что хочет и как хочет? И там уже отвыкли отличать плевелы от пшеницы, убежденную речь от кривляющейся декламации? Разве не фокусы эти «ужасы», которыми лектор забавлял ученую аудиторию?

Если «Философское общество» пробавляется такою «философией», ему надо переменить свое имя. Иначе и за философию стыдно будет.

А там слушали и даже одобрили такой, например, вздор.

«Последний ужас в том, что, веря в «русского Христа», «русского Бога“, нельзя верить в истинного Бога-Слово, во Христа вселенского».

И никакого ужаса – нет. Каждый народ верует во Христа по-своему и от этого Христос не становится не вселенским. Вот веровать в Третий Завет, в «Мать Сыру Землю», в «Святую Плоть» человеческую так же, как и в Христа, – это действительно значит создавать себе «особого Бога» и свою собственную «синтетическую личность».

Зачем г. Мережковский ужасается чужим ужасом? Чего ему страшно? По-видимому, ему-то уже бояться нечего: ведь он открыто не признает христианства.

Но и Христа г. Мережковский, как новый Савл, гонит только для того, чтобы гнать русский народ.

«Русский народ, сделавшись «русским Христом», двойником Христа, сам превратился в зверя, в антихриста, потому что антихрист и есть двойник Христа».

И все: и Зверь, и Христос, и Антихрист – с большой буквы. Это указание искать особый мистический смысл в прекровенной речи. Но на самом деле этого потаенного смысла нет. г. Мережковский просто бранится, чтобы браниться.

В «Философском Обществе» г. Мережковскому по существу не возражали. Значит, и там приемлема такая логика и такие приемы доказательства? Тогда fuit philosophia, non est.

V.

Итак, русский народ, – антихрист.

Для начала – и это хорошо. Дальнейшие выводы следуют, конечно, сами собой.

«И по другой формуле: «Бог есть синтетическая личность народа», а «русский царь есть воплощение личности русского народа», выходит опять-таки, что «русский Бог», и русский Христос» – есть русский царь».

«И последняя тайна, последний ужас самодержавия не в том ли, что самодержец – самозванец Христа?».

Еще один удар и все будет ясно.

«Разве вся история самодержавия – не самое Фантастическое и самое реальное «неистовство»? Во всяком случае, это не что-то трезвое, умеренное и благоразумное, «конституционно-демократическое», а пьяное, дикое, как тот огненный бред, из которого родились легенды скопцов, и хлыстов, о боге-саваофе, «сокатившем с неба на землю».

Маска упала. Мы узнаем азартного, хотя и неопытного игрока. Это не мистика, не логика и даже не статья. Это просто captatio benevolentiae, униженное пресмыкательство перед слишком молодись знаменем кадетов. Очевидно, автор старается получить знаки орден Гапона первой степени, когда этот орден заменит собою старые русские ордена.

Все «конституционно-демократическое» – непременно трезвое, непременно умеренное, непременно – благоразумное.

Вот тонкое искусство самой низкой, самой раболепной лести.

Логика и практика кадетов – ни для кого не секрет. До сих пор они еще ни разу не говорили «от разума». Они заминают и проклинают именем «воли» народа и из этой воли для личных надобностей выделяют только гнев и месть. Они сладострастно мечтают о «сладости мщения». Они жаждут мести и упоены властью.

Это вое, что хотите, только не «трезвость».

Говорить об «умеренности» кадетов – тоже довольно рискованно. У них для всего одно «или», в котором вторая часть противопоставления всегда остается неизменною.

Или амнистия, или революция.

Или автономия окраин, или революция.

Или принудительное отчуждение частно-владельческих земель, или революция.

Если это называть умеренностью, то что же тогда будет называться неумеренностью?

«Благоразумие», конечно, невозможно в том кровавом тумане, которым окутана боевая и победоносная партия, призывающая к новым битвам.

г. Мережковский с верным прицелом нашел именно тот вид лести, который наверняка покоряет славолюбивое сердце новых кондотьеров. Ложь, самая грубая и неприкрытая, явно противоречащая наличной действительности, очевидная для каждого, кто умеет своими глазами смотреть на слова и поступки людей, томит и нежит сердце кадетов, которые до г. Мережковского, не имея наемных льстецов, льстили себе сами, при явной безграмотности говорили от имени последнего слова науки, прославляя политические убийства, поднимали свой голос против смертной казни, держали свои дружины под красными флагами, а в Думе поднимали белые, – символ всепрощения и мира, – но под тем непременным условием, чтобы им дали насладиться всею сладостью мести.

Каши маслом не испортишь. Это г. Мережковский понял. И с льстивой угодливостью, как лукавый лакей нового барина, пополз к ногам «конституционно-демократического» фетиша с словами такой бесшабашной и бесстыдной лжи, которая в первый раз позорит буквы русского печатного слова.

И по-своему он указал дорогу и другим. Он понял нехитрое искусство, как и чем надо подольщаться к кадетам.

Для этого надо говорить, что русский народ зверь и хищник, что он антихрист, что русский Христос поклонился дьяволу, что русский царь – самозванец Христа.

Многие, несомненно, пойдут по стопам г. Мережковского, чтобы по мере возможности приспособиться к новому порядку вещей. Но им не обогнать первого прыткого льстеца. Он побил рекорд. У русского народа больше нет таких святынь, кощунственное отношение к которым могло бы снискать большое благоволение кадетов.

Вот «заря нового дня», вот то «солнце свободы», которого так долго ждала «мыслящая Россия»!

И вот, с другой стороны, те жертвы, которые должны будут принести люди русского происхождения и православной веры, чтобы получить права гражданства при новом укладе общественной жизни.

Кадеты всегда и всего «требуют». Видя добровольное низкопоклонство и раболепие г. Мережковского, они потребуют такого же раболепия и от всей литературы.

И цензура их будет беспощадна. Этому есть уже примеры. Председатель Думы чуть не в первом же заседании, как Пифия в удушливом тумане одуряющих испарений, провещал, что Государственная Дума «выше всякого упрека». Надо иметь слишком много «воли» и не иметь разума, чтобы метать такие папские громы.

VI.

г. Мережковский до краев наполнил своим показным гневом какую-то грязную чашку и кощунственно утверждает, что это чаша гнева Господня. Мы знаем, для чего он это делает. Но в его изложении есть еще тонкости, которые показывают, с каким опытным и беззастенчивым виртуозом мы встречаемся на этой почве.

«Романов, Пестель или Пугачев»? – таким вопросом Бакунин озаглавил одну из своих статей, в которой, между прочим, доказывал, что русский царь мог бы спасти, – по крайней мере на время, – самодержавие, – если бы стал во главе русской и всемiрной социальной революции. Выкинув среднего, слишком серединного, Пестеля и оставив двух крайних, получим вопрос: самодержец или самозванец? – вопрос монархиста Достоевского, совпавший с вопросом анархиста Бакунина.

«Из русской истории мы знаем, как трудно иногда отличить самодержца от самозванца. Каждый пришедший царь оказывается вовсе не тем грядущим царем, которого ожидает народ, как Мессию. И если бы даже избрание царя совершилось по воле народа, то где ручательство, что воля эта совпадает с волею Божьей, «с милостью Божьей». В соборном голосе церкви? Но Церковь давно лишена соборного голоса; Церковь обезглавлена самим царем, который стал «главою Церкви», «крайним судьею» дел церковных. Помазание на царство совершается в Церкви, но не Церковью, а самим царем…

«С другой стороны, низвержение какой-нибудь династии еще вовсе не обозначает падения самодержавия в его последней исторической сущности. Перемена династий – дело исторического случая"…

Вы, читатель, вполне ясно понимаете эти слова автора, который давно уже претендует на звание опытного мастера литературного слова?

Признаюсь, для меня они туманны и сбивчивы. Это какой-то революционный птичий писк, резкий и пронзительный, но не членораздельный.

Прежде всякий царь был «самозванцем… Христа». На каких исторических фактах великий мыслитель обосновал этот вывод, сказать трудно. Затем самозванец и самодержец, отожествились. Каждый самозванец стал самодержцем, и каждый самодержец стал самозванцем!… Воля народа и «милость Божия» – стали каким-то призраком. Царь «обезглавил» Церковь, сталь ее «главою» и сам помазывает себя на царство, а смена династий – дело случая…

Вот беспорядочная куча суждений, которые так странно видеть в статье мистика и философа. И мистика, и философия что-то уж очень лукавы и неуловимы. Ни логическим, ни историческим путем этих выводов автор доказать бы не мог. Зачем же он их дает в такой кудрявой и символической форме?

Логика – ничтожна до смешного. А психология…

Но это только начало скорбей. Жизнь идет так, что надо ждать проявления и худших, еще более циничных инстинктов.

VII.

Вы думаете, что здесь конец? Что мы дошли до предела, «егоже не прейдеши»? Нет, г. Мережковский идет и дальше, «все вперед и все выше».

«Откуда самодержавие – все равно, царя или народа, – откуда власть человеческая, откуда всякое государство? – Вот вопрос, который безмолвно, но неотразимо поставлен Великой Русской и уже всемирной революцией, в настоящем только социально-политической, в будущем неизбежно и религиозной. Вот из-за чего «взволновалось море», «затуманилась Русь», и «такая раскачка пошла, какой мiр не видал»?

Пока отметим странный намек на «самодержавие народа».

Для кадетов самодержавие народа – партийный догма, вне которого нет спасения. Для г. Мережковского и это ересь. Не потому ли, что в России самодержавие народа пришлось бы на долю именно русского, а не какого-либо другого народа?

Откуда же в самом деле самодержавие и какой ответ дать Великой Русской Революции?

Чтобы ответить на этот вопрос, г. Мережковский дает характеристику простонародного представления о самодержавии.

«Православный царь-батюшка, красное солнышко» – сначала символ, образ, икона, потом одно из воплощений Христа и, наконец, воплощение совершенное, единственное – сам Христос Грядущий, новый «русский Христос, мiру неведомый». Человек становится иконою, икона – идолом, идол Богом. Христианство подменяется хлыстовством, т.е. непобежденным, не сознанным, до-христианским язычеством».

На первый взгляд кажется, что автор ловит какую-то мысль, но не может поймать ее. Он хватается за символические слова, делает намеки, но не может свести свои разрозненные впечатления к одному центру. Будто бы в воздухе что-то есть – тонкое, неуловимое, таинственное, – но оно не дается слову.

Но на самом деле ничего такого нет. За словами нет мысли. Там только одно «настроение» и «тенденция». Какая тенденция – ясно.

Установив на таких посылках свой главный вывод: «самодержавие от антихриста», – г. Мережковский берет в руки какой-то «обоюдоострый меч», который он будто бы нашел у Достоевского и «который нельзя направить в борьбе иначе, как или за самодержавие против Христа, или против самодержавия за Христа».

Так, конечно, и должно быть: если самодержавие от антихриста, то Революция от Христа.

Допустим недопустимое. Допустим, что г. Мережковскому удалось бы убедить православное население в России, что самодержавие и православие от Антихриста, а Революция от Христа. Как было бы легко кадетам повести народы России по новым путям к новой правде!

Но вот вопрос, который надо кадетам решить в интересах партийной дисциплины. Выводы г. Мережковского им, конечно, по сердцу. Но как отнестись к его аргументации и его общим предположениям? Принять и их, как свое, кровное, парни присущее и от нее неотъемлемое? Но тогда, может быть, придется попасть еще в худшее положение, чем с делом об автономии Польши. Конечно, для осуществления политической программы им полезно распространять убеждение, что русский народ – антихрист, а всякий русский царь – самозванец. Но не слишком ли это прямолинейно? Но преждевременно ли это? Победа – победой, а дипломатия – дипломатией.

Боюсь, что его не признают своим и раскольники, которые во всяком случае первыми ославили Петра антихристом. Думается, что по их суждению Христос г. Мережковского будет антихристом, а антихрист Христом.

Это внушает некоторый опасении за карьеру г. Мережковского в бурных переменах освободительного движения. Может статься, что кадеты не признают его своим.

Впрочем, кадеты левеют, будут и должны леветь. Так уже им на роду написано.

Интересно было бы знать, например, мотивированное мнение по поводу следующих утверждений г. Мережковского.

«Антихрист придет и станет на безначалии», – в предсмертном дневнике своем говорит Достоевский. Это не совсем точно. Антихрист придет, выйдет из «безначалия», анархии, но станет не на безначалии, а на единоначалии, единодержавии, самодержавии. Антихрист будет последний и величайший самодержец, самозванец Христа…».

«Антихрист – самозванец, ложный царь, ибо единый истинный царь – Христос. В последней борьбе Государства с Церковью и произойдет та борьба ложного Царя с Истинным, Зверя с Агнцем, о которой сказано: они (самодержцы, слуги антихриста) передадут силу и власть свою зверю и будут вести борьбу с Агнцем, и Агнец победит их, ибо Он есть Господь господствующих и Царь царей«…

«И острие меча Христова, поднятого для этой брани, есть первое пророческое слово великой русской религиозной революции, слово, недаром (?) идущее именно от нас (?), учеников Достоевского (?): государство – от Антихриста»…

«И здесь, – заключил свою речь на поминках Достоевского в Философском Обществе г. Мережковский, – на этой грозно-торжественной тризне, уготованной ему самой историей, не наш слабый голос, а голоса «Великой Русской Революции», голоса громов человеческих, в которых уже слышатся громы Господни, да споют ему вечную славу.

VIII.

Итак, что же нового мы узнали из новой статьи г. Мережковского?

По-моему, не мало.

Русский народ – антихрист.

Русский царь – самозванец Христа и тоже антихрист.

Государство – от Антихриста.

Последний удар особенно великолепен. Автор, очевидно, анархист. Дешевенький, но анархист.

Все время он старается идти в ногу с кадетами. Помните, как он расстилался перед всем «конституционно-демократическим»? Но так ли это?

Кадеты согласятся, что русский народ – антихрист, и самодержавие от антихриста. Но исповедуют ли они и тот догмат, будто бы от антихриста и государство? Похоже на правду: они так много давали обещаний, что могли дать и это. Но ведь тогда с ними пойдет уже совсем другой разговор. Если они, разрушая существующий строй, и сами ничего не хотят строить и остановятся на «безвластии», тогда ряды их сторонников сильно поредеют и, пожалуй, на сцене, появится какой-нибудь апокалипсический Зверь с большой буквы, которым так пугает «мыслящую Россию» г. Мережковский. Открыта ли тайна кадетов? Это ли их заветное слово? Если партия не «выступить» с опровержением, г. Мережковскому надо до поры до временя верить: его обвинение или, точнее, похвала – вполне определенно.

В «реакционере» Достоевском г. Мережковский усмотрел скрытого революционера. Теперь в кадетах он усматривает анархистов, хотя те употребляют все усилия, чтобы казаться государственниками. Он всегда – и всегда один – видит незримое для очей смертных.

Пусть же пока это остается вопросом и секретом партий.

А теперь можно сделать маленький опыт. Нельзя ли перевести грозный и торжественный язык апокалипсиса на простую речь?

Революция – от Христа, самодержавие – от Антихриста. Государство от Антихриста, а анархия от Христа. Русский народ – воплощенный антихрист, а евреи – «святой Израиль». При этом сам автор, как верующий по Третьему Завету, не христианин.

Не слишком ли много козырей для одной игры?

Без Апокалипсиса и русский народ не будет так плох и кадеты не будут казаться Агнцем, поражающим самодержавного Зверя. Все примет свои размеры и свои очертания.

И тогда всем откроется литературный секрет автора этой статьи: автор дал легкомысленный и игривый фельетон для уличного юмористического жанра с аляповатыми пятнами красной краски, а в Философском обществ по легковерию и боязливой терпимости признали за эту статью шаловливого пародиста за философа и трибуна и до конца выслушали его затейливые речи. С наукой за последнее время в петербургском университете что-то не ладится. То профессор изобретет такую науку, над которой все смеются, то придет с улицы жрец белой и черной магии и под именем философии напустит серного тумана из геенны огненной или из жаровни захолустной гадалки.

Впрочем, какое дело г. Мережковскому до науки? Он имел свою цель и вполне достиг ее.

А нам, русским людям, это во всяком случае хороший урок. Мы слишком терпимо и благодушно относились ко всем опасным и зловредным шалостям литературы, легко мирились с босяками, бродягами и хулиганами в венках дешевой славы гражданской скорби и гражданского подвига, простодушно смотр Пли на одностороннюю проповедь такой «гуманности», не отгоняли от себя ни блох, ни клопов и теперь дожили до того, что первый встречный безнаказанно ругает нас и хищником, и зверем, и даже антихристом.

Перед нами заря будущей литературы.

Русский мужик, русское духовенство, русский солдате, русский купец – все русское и самобытное – уже давно стали мишенью для самих невежественных и тупых газетных борзописцев, для тех полуграмотных болтунов, которые опошлили и уронили нашу литературу и нашу публицистику.

У нас не было достаточно темперамента, чтобы энергично отвечать на гнусную и постоянную клевету, не было любви и к своему и мы – сочувственно смеялись, когда нас обвиняли во всевозможных пороках и преступлениях. Мы никогда не придавали должного значения выходкам доморощенных хулителей и само-оплевателей.

«Все – пустяки», – стало главным правилом нашей личной и общественной жизни. Для нас был далек и порой смешон каждый благородный и смелый порыв одиноких людей серьезно стать за серьезность и жизненность нашей наследственной, в веках окрепшей правды. Мы, как старые псковичи, все такали и такали, пока не протакали.

Весело ли читать нелепости и дикий вздор г. Мережковского?

Но это еще цветочки. Ягодки еще впереди.

Придется услышать и худшие поношения, слова злейшей клеветы: ведь победили – кадеты…

Н. Пустынник

Православно-догматическое учение о первородном грехе. Свящ. Алексия Бургова

Догмат о первородном грехе, являясь предпосылкой других основных христианских догматов (искупления и спасения), настолько важен в христианской догматике, что выделение учения о нем в особое, специальное сочинение давно уже стало необходимым. Однако, не появлялось (за исключением небольших журнальных статей) такого труда ни у нас, ни на Западе. Таким образом, сочинение свящ. А. Бургова служит первым опытом в указанном смысле. По научным своим качествам этот труд напоминает классические произведения мм. Макария, Сильвестра и др. богословов последнего времени. В них, в такой же системе излагаются основания учения православной церкви об этом догмате, заимствованные из Св. Писания, св. отцов и учителей церкви и даже из области человеческих или научных знаний. По примеру тех же классиков автор, для большего уяснения православно-христианских истин, пользуется сопоставлением их с инославными христианскими учениями, с мнениями разных западных богословов. Автор много занимается филологическими исследованиями греческого и еврейского текстов и дает обстоятельный, часто оригинальные объяснения многим темным местам Св. Писания.

При всей научности изложения, сочинение это читается очень легко и доступно даже простому читателю. Поэтому его можно рекомендовать и лицам, не получившим специального богословского образования. Кроме того, рекомендуемое нами сочинение может служить очень южным учебным пособием для воспитанников духовных семинарий, так что помещение его в ученические семинарские библиотеки было бы очень желательным. Издание изящное. Текст напечатан крупным шрифтом, что, конечно, облегчает работу глаз.

1905 год в международном отношении (Венгерский кризис. – Мароккский вопрос. – Англо-японский союз. – Портсмутский договор. – Русско-германский союз). Речь, произнесенная 29 янв. 1906 года А. Штиглицем

Прекрасная брошюра, носящая вышеизложенное заглавие, как показывает уже само название ее, представляет собою воспроизведение всех важнейших событий в международных отношениях, происшедших за последнее время. Как в калейдоскопе, в этой речи пред читателем проходят одна за другою картины политической жизни Европы (а также отчасти и других частей света) в указанный период. Нечего и говорить о том интересе, который представляет приведение в нашем сознании в систему событий, так изменивших за последнее время международные отношения. Кроме этого интереса, возбуждаемого уже самым предметом сочинения, речь Штиглица имеет ценность и с внешней стороны, с которой она действительно представляется «речью», живым разговором с друзьями (к которым обращается автор), а не сухим, отвлеченным рассуждением. Словом, сочинение является вполне удовлетворительным, а потому мы позволим себе рекомендовать ее читателю, который с нею еще не знаком.

Сборник, правил и программ для производства испытаний по духовному ведомству на звание учителя или учительницы одноклассной церковноприходской школы. Составил свящ. В. Бехтеров.

Считаем долгом известить лиц, готовящихся к учительскому званию в одноклассных церковно-приходских школах, а также экзаменующие учреждения о появлении сборника под вышеприведенным заглавием. Этот сборник является самым лучшим из всех существовавших до него подобных изданий, носивших обыкновенно название «Правил и программ». В него включены не только все требования, предъявляемые «Советом» кандидатам на учительское звание в указанных школах, но указаны и книги, которыми эти лица могут пользоваться для своих экзаменов, а также помещены и циркуляры училищного Совета при Св. Синоде, касающееся экзаменующих учреждений. Книжка эта, несмотря на полноту содержания, имеет довольно малый объем (31 стр.) и недорога.

Полное собрание резолюций Филарета митрополита московского. Издание редакции «Душеполезного Чтения».

Обращаем также внимание читателей на сборник резолюций Филарета московского, изданный в этом году. Редакция «Душеполезного Чтения» выпустила этот сборник по просьбе многих своих подписчиков. Эго обстоятельство свидетельствует о том интересе, который представляют резолюции маститого иерарха. Резолюции до 1833 г. содержатся в 3-х объемистых томах и изданы весьма тщательно.

№ 1-й (13 марта 1906 года³¹³)

1) Слушали: предложенный преосвященным председателем следующий проект программы вопросов, подлежащих разработке.

I. О единоверии

а) Общее суждение о смысле и значении единоверия: по отношению к нему самому и 2) по отношению к старообрядчеству.

б) Переход православных в единоверие и обратно; переименование церквей единоверческих в православные и обратно.

в) Служение в единоверческих церквах православных епископов (по какому чину должно быть совершаемо ими служение).

г) Особый епископ или особые викарные епископы для единоверцев.

д) Определение священников в единоверческие приходы.

е) Значение учреждения патриаршества для единоверцев и прочих старообрядцев.

ж) О снятии клятв: нужно ли приглашение для сего восточных патриархов? Как формулировать снятие клятв?

а) Как усовершенствовать жизнь православных приходов, дабы не было соблазна единоверцам и было бы смягчено озлобление на нас старообрядцев (чин богослужения, крестное знамение, поклоны, освоенность клириков с церковной литературой).

II. О старообрядчестве

а) Устройство миссии и положение миссионеров.

б) Об австрийской иерархии.

в) О бегствующих священниках и о беглопоповстве.

г) Прочие меры к обращению старообрядцев, особенно беспоповцев.

III. О сектах

а) Как нравственно оздоровлять зараженные сектантством приходы? Екдики или особо уважаемые духовные лица, назначаемые для пастырских посещений приходов зараженных сектантством.

б) Устранение причин общего недовольства сектантов православною Церковью.

в) Необходимое дополнение противо-сектантской полемики.

IV. О магометанах

Миссионерские курсы и школы. Полемика. Инородческие поселение. Богослужение на инородческих языках. Вторые священники в православных приходах с населением инородческим. Инородческие монастыри.

Язычники. Православное миссионерское общество.

Постановили: Вышеизложенный проект программы вопросов утвердить, приняв оный к руководству при дальнейших работах VI отдела.

2) Слушали: заявление преосвященного председателя о том, что в предложении Обер-Прокурора Святейшего Отвода, от 28-го июня 1905 года за № 100, было изъяснено, что по прямому смыслу Высочайшей резолюции на всеподданнейшем докладе о созвании собора каноническому обсуждению его подлежат и предметы веры. Вследствие сего преосвященный председатель отдела возбудил вопрос, следует ли обсуждать VI отделу присутствия предметы веры или их вовсе не следует касаться? По обмене мнений по сему вопросу, постановили: В виду важности и сложности вопросов по предметам веры, по мнению VI отдела, их касаться не следует, отложив разрешение их до завершения переустройства нашего церковного управления, о чем и представить общему присутствию. В частности, останавливаясь на вопросе о соединении старокатоликов с православною Церковью, VI отдел не находит возможным отлагать его рассмотрение, в виду особливого к нему интереса со стороны общества и литературы, но не может принять его к своему обсуждению, по причине отсутствия в распоряжении VI отдела достаточных научных сил и материалов, о чем также доложит общему присутствию, равно и по вопросам о богослужении.

3) Имели суждение по вопросу о смысле и значении единоверия по отношению к нему самому.

По обмене мнений, постановили: ходатайствовать о признании собором единоверия, применительно к решению архипастырского собора в Казани, не переходною ступенью от раскола к православию, не болезнью, но почитать единоверческие общины православными и равночестными с теми, которые содержат одобренные собором 1667 года обряды. Мероприятия и распоряжения церковной власти относительно единоверцев не должны быть направляемы к постепенному переходу одиноверцев к одобренным собором 1667 года обрядам, но к христианскому усовершенствованию их в единении со вселенскою Церковью, дабы при сем единоверцы, дорожа строгим выполнением богослужебного чина и сохранением древлерусского церковного быта, не унижали бы тех одобренных Собором 1667 года чинов, в коих нельзя усмотреть небрежения, уступки мiрскому духу или нарушения церковных установлений и после патриарха Никона обязательных для всех православных приходов и христиан. Самое наименование «единоверческая церковь» и «единоверцы» заменить наименованием «православные старообрядцы».

№ 2. (14 марта 1906 года³¹⁴)

1) Имели суждение по вопросу о смысле и значении единоверия по отношению к расколу и, по обмене мнений, постановили: миссионерское значение единоверия весьма велико и незаменимо, так как массовых обращений старообрядцев в православие с великороссийским чином не бывает и давно не было, а в единоверие – повторяется нередко. Однако, чтобы единоверие могло проявить свое влияние во всей силе, нужно оградить это дело от некоторых помех. Дело в том, что единоверцы чрез два-три поколения начинают проявлять сильное тяготение к ново-благословенному чину и быту, как более легкому и удобоносимому, и тем отвращают от своих церквей старообрядцев, ревнителей строгого богослужебного чина и быта. Особенно приметно бывает это неудовольствие в тех новоучрежденных единоверческих приходах, в коих церковная власть спешит вводить некоторые новоблагословенные чины и обычаи и тем озлобляет новообращенных и окончательно делает невозможными дальнейшие обращения старообрядцев, которые поднимают ропот о том, что их обманули. Посему для дальнейшего миссионерского влияния единоверия на раскол необходимо следить за строгим выполнением древнего чина. Это особенно важно наблюдать в новоучрежденных единоверческих церквах, а равно и в тех, которые устроены среди раскольнических поселений.

2) Имели суждение по вопросу о переход православных в единоверие и обратно и о переименовании церквей единоверческих в православные и обратно. При обсуждении сего вопроса были приняты во внимание 5 и 11 пункты правил единоверия 1800 года и дополнительное к ним разъяснение Святейшего Синода в определении, от 8 мая-17 июня 1881 года, Высочайше утвержденном 4 июля того же года. По пункту 5 правил единоверия 1800 года дозволено присоединяться к единоверию незаписанным раскольникам не иначе, как по исследовании от епископа, что присоединяющийся никогда дотоле в церковь православную не ходил и таинств ее не принимал. В 1881 году этот пункт правил единоверия Святейший Синод дополнил разъяснением, что разрешается присоединяться к единоверию тем из записных православным, кои по надлежащем расследовании окажутся издавна, не менее пяти лет, уклоняющимися от исполнения Таинств православной Церкви, но не иначе, как с особого относительно каждого из таковых лиц разрешения епархиального преосвященного. По пункту 11 правил единоверия дозволено православному принимать причащение от единоверческого священника лишь в крайней нужде в смертном случае, где нельзя найти православного священника и церкви. Этот пункт Святейший Синод в 1881 году также дополнил разъяснением, что православные могут обращаться к единоверческим священникам, для исполнены христианского долга исповеди и святого причащения, лишь в особо уважительных случаях с тем при том, чтобы подобное обращение отнюдь не служило поводом к перечислению православного в единоверие; для чего православный, исполнивший в подобных случаях христианский долг исповеди и святого причастия в единоверческой церкви, обязывается представить своему приходскому священнику полученное им от единоверческого – свидетельство о бытии на исповеди и причастия Святых Таин в единоверческой церкви, для внесения соответствующей записи о сем в книгу приходской церкви. По обсуждении изложенных пунктов правил единоверия н дополнительного к ним разъяснения Святейшего Синода, VI отдел присутствии находить их несоответствующими ни понятию об истинном церковном единении между православием и единоверием, ни Высочайшей воле, выраженной в указе 17-го апреля 1905 года, о дозволении всем русским подданным свободного выбора исповедании веры, а посему постановил: ходатайствовать пред Собором об отмене пунктов 5 и 11 правил единоверия и дополнительного к ним в 1881 голу разъяснения Святейшего Синода в о дозволении как православным переходить в единоверческие приходы, так и единоверцам – в православные, с тем, однако, чтобы и православные и единоверцы, переходами из одного прихода в другой, испрашивали на то согласие епископа, посоветовавшись со своим прежним приходским священником. Что же касается переименования православных церквей в единоверческие и обратно, то VI Отдел Присутствия, не находя возможным устанавливать по сему предмету одного общего правила, полагает предоставить епархиальным начальствам каждое вновь возникающее дело о переименовании православной церкви в единоверческую или обратно рассматривать особо и постановлять решение, по тщательном выяснении всех обстоятельств дела и по выслушании заключений сведущих лиц, причем, если переименования православной Церкви в единоверческую или обратно будет домогаться только часть прихожан, хотя бы и большая, в решение епархиального начальства для них будет неблагоприятное, то предлагать им строить особую церковь, именуя ее по своему желанию православною или единоверческою, а самый приход или церковь переименовывать лишь при единодушном или почти единодушном желании всех прихожан. Вместе с ним VI отдел постановил ходатайствовать пред собором об отмене дополнительного мнения митрополита Платона к правилам единоверия, как резко обособляющего единоверие от православия.

№ 3. (15 марта 1906 года³¹⁵)

1) Имели суждение по вопросу о служении в единоверческих церквах православных епископов: по какому чину должно быть совершаемо ими служение. По обмене мнений по сему вопросу выяснилось, что богослужение в единоверческих церквах, совершаемое православными епископами по рукописному архиерейскому служебнику XVI века, производить весьма сильное и благотворное впечатление на единоверцев и вообще старообрядцев, присутствующих за таковым богослужением. Посему VI отдел присутствия постановил ходатайствовать пред Собором о том, чтобы упомянутый рукописный архиерейский служебник, по предварительном рассмотрении его и исправлении в нем некоторых неточностей, был напечатан для совершения по нему православными епископами в единоверчески церквах архиерейского служения с соблюдением ими при этом всех обрядовых действий, содержимых единоверцами.

2) Имели суждение по вопросу об определении священников в единоверческие приходы. По обмене мнений по сему вопросу, постановили: твердо наблюдать, чтобы священники в единоверческие приходы назначались по выбору самых прихожан, а не по усмотрению только епархиальных преосвященных, и чтобы для кандидатов священства, избираемых единоверцами, не ставилось необходимым условием прохождения ими курса учения в одном из духовно-учебных заведений. Войдя за сим в обсуждение вопроса о назначении благочинных для единоверческих церквей, VI отдел постановил: ходатайствовать пред Собором о предоставлении единоверческим священникам самим избирать из среды своей благочинного и затем представлять его на утверждение епархиального преосвященного, а в тех епархиях, где число единоверческих церквей незначительно, не более двух, оставлять таковые церкви без подчинения благочинному, с поручением их непосредственному наблюдению самого епархиального преосвященного или его викарного епископа.

3) Имели суждение о школьном подготовлении кандидатов на священно и церковно-служительские места в единоверческие приходы. Принимал во внимание, что наши духовно-учебные заведения при современном их строе являются мало или даже вовсе непригодными для подготовления достойных кандидатов священства в единоверческие приходы, VI отдел постановил: просит Собор учредить для подготовления единоверческого духовенства школу для взрослых на подобие греческих семинарий, подготовляющих кандидатов священства.

4) Слушали заявление священника Симеона Шлеева о необходимости духовного просвещения единоверческих приходов. Церковные власти не должны удовлетворяться воздействием на старообрядцев и единоверцев путем одних только обрядов, а должны приложить заботу и о том, чтобы кроме охранения древних обрядов, единоверцы просвещались Божественным учением православной Христовой веры и добродетели, а потому к прежде бывшим отраслям их приходской жизни необходимо присоединить, по мнению о. Симеона Шлеева, еще и нижеследующие: а) Необходимо возвысить в единоверцах сознательное отношение их к Христовой вере, а для сего – обязательно устраивать для молодого поколения школы с обычаями и постановкой единоверческими, для взрослого же населения – вне-богослужебные воскресные беседы с чтением святого Евангелия (которое, к сожалению, так мало читают старообрядцы), – с чтением, соединенным с параллельным прочитыванием соответствующих святоотеческих толкований и объяснений. В видах сознательного отношения единоверцев к своим обрядам, и в этом смысле и обрядового их превосходства пред прочими старообрядцами необходимо также устройство бесед литургического характера, где бы излагались история и смысл единоверческих обрядов и обычаев, их богослужебных чинов. б) В целях неприкосновенности древнего уклада церковной жизни необходимо должно поддерживать в единоверческих монастырях и приходах неуклонное исполнение апостольских, соборных и свято-отеческих правил, требований церковного устава и издревле принятых благочестивых обычаев. в) В видах устранения недостатков в религиозно-нравственной жизни единоверцев и создания им и в этой области превосходства пред старообрядцами – необходимо также открывать по приходам библиотеки с книгами духовно-нравственного содержания, приобретать жизнеописания святых угодников, брошюры и листки доброго содержания для бесплатной раздачи. г) Для улучшения пения в единоверческих церквах необходимо умелое исполнение принятого там знаменного-крюкового напева. Для этого должно создать или лучше пересоздать нынешний состав единоверческих певцов – учредить при единоверческих монастырях курсы крюкового пения и дать возможность их слушателям с течением времени занимать при единоверческих церквах не только певческие, но диаконские и даже священнические места. Такие курсы с такими правами повысят своих учеников и в нравственном отношении, в чем так нуждаются нынешние единоверческие певцы. Постановили: предложенные священником Симеоном Шлеевым меры к духовному просвещению единоверцев одобрить и представить на утверждение Собора.

№ 4-й (16 марта 1906 г.³¹⁶)

Имели суждение о магометанстве и о средствах борьбы с ним и воздействия на него и, по обмене мнений, постановили:

1) Миссионерское дело в отношении к магометанам и язычникам в поволожских и сибирских епархиях главным образом совершалось при посредстве устроенных по системе Н.И. Ильминского инородческих школ. Сими школами, по возможности, ограждалось отпадение инородцев в магометанство и утверждалось сознательное и одушевленное усовершенствование инородцев в христианской вере и жизни. Посему необходимо программу Ильминского в инородческих школах в самую систему дальнейшего распространения этих школ охранять и ценить. Система Ильминского зиждется на употреблении местных инородческих языков. Целесообразность лежащего в основе сей системы принципа подтверждена преосвященными епископами Леонидом и Кирионом, засвидетельствовавшими печальные результаты игнорирования сего принципа на Кавказе. Так как система Ильминского встречает противодействие со стороны уездных наблюдателей, не знающих инородческих языков и потому требующих русификации татар, и других инородцев, то желательно, чтобы наблюдение за инородческими школами было сосредоточено в лице людей, прекрасно знающих эти языки. А если в некоторых местах раздается заявление о том, что то или другое инородческое село само настолько обрусело, что подрастающее его поколение вполне правоспособно учиться на русском языке, то во избежание споров и столкновений, необходимо касательно языка преподавания в школах таких сел иметь особое суждение уездным наблюдателям совместно с инородческими наблюдателями и местными приходскими священниками. Что касается местностей Кавказа, обуреваемых магометанством, то желательно употребление того языке, на котором говорит данное племя.

2) Постановленное относительно школ должно бить применяемо и к богослужению и выбору священников. Там, где не понимают славянского языка, необходимо поддерживать богослужение на инородческих языках; в приходах же, смешанных можно служить поочередно на русском и инородческом языках, при этом, если какая-либо народность не имеющие своею языка, при полном непонимании русского языка, допускается служение на том языке, который им более понятен. В таких приходах полезно ставить священников из природных инородцев, или таких русских, которые знают инородческий язык настолько, чтобы править на нем божественную службу и совершать живую проповедь.

3) Особенно важно в виду появления многочисленных магометанских журналов (в одной Казани их 5) основать апологетический и полемический журнал на татарско-русском языке в Казани и таковой же на грузинском языке на Кавказе – в виду 1½ миллионного магометанского населения, сохранившего свой природный грузинский язык. Со времени объявления веротерпимости, основание подобного журнала является делом первостепенной важности, на которое не должно жалеть нескольких тысяч рублей в год, но приложить особое попечение о том, чтобы привлечь к нему сведущих лиц. Для Грузии же нужно перепадать древние сочинения местных богословов против магометанства. Не менее важно поручить казанским ученым составить краткое руководство для сравнительного изложения главнейших основ христианского и магометанского вероучений в простейшей форме, на подобие существующих противо-штундистских и других катехизисов.

Таковой противо-магометанский катехизис необходимо перевести на все языки и наречия, доступные магометанскому населению, и кроме того издавать общедоступные миссионерские листки с самым широким распространением.

4) На Кавказе должно иметь особое наблюдение за остатками христианского благочестия среди магометан грузин и по возможности пользоваться развалинами христианских святынь, привлекающих магометан поклонников, как средствами влияния на их совесть.

5) Необходимо озаботиться, чтобы во всех богословских школах в местностях, где есть магометанское население, преподавались миссионерские предметы в форме обязательных предметов.

6) Одной из главных помех к обращению в христианство магометан разных народностей является страх неизбежной мести от своих бывших единоверцев, избежать которой инородцы могут только в том случай, если получать возможность выселяться или к христианам своего племени, или во вновь учреждаемые христианские поселки, каковые существуют в настоящее время в Самарской губернии и Тургайской области, благодаря заботам и стараниям местных епископов.

Представляется делом огромной церковной и государственной важности, чтобы местные миссионерские комитеты и епархиальные начальства получили от гражданской власти практическую возможность устраивать подобные поселки на государственных землях Заволжья, Сибири, Крыма, Кавказа и т.п. местностей.

В равной степени это необходимо по отношению к новообращенным язычникам.

7) Соглашаясь с тем, что миссионерское влияние бывает прочнее, если оно оказывается со стороны местного деятеля, а не со стороны приезжих, а с другой встречаясь с фактом неправоспособности к этому со стороны большинства приходских священников, поглощенных пастырскими обязанностями для верных христиан, отдел полагает, что весьма желательно распространить практику и некоторых Заволжских епархий, архипастыри которых старались назначать в села со смешанным населением вторых священников из инородцев, в качестве ли второго штата, или на диаконском штате с специальным назначением ведать прихожанами из инородцев и, по возможности, местных магометан и язычников.

8) Особенно благотворное религиозно-бытовое значение имеют для крещенных инородцев инородческие монастыри мужские и женские тем более, что сами инородцы обнаруживают неудержимое стремление к основанию таких обителей по всему Заволжью, не взирая даже на препятствия со стороны и церковных и гражданских властей. Преосвященный Антоний в бытность епископом Уфимским, уступая желаниям инородцев в продолжение полутора лет устроил 6 монастырей: 2 мордовских, 2 чувашских, и 2 черемисских, которые были быстро населены отшельниками и щедро оделены землею, лесами и хлебом от соседних сельчан своего племени. Монастырь врастает в народный быт, как в почву дерево, связывающееся с нею не только своим главным корнем, но множеством небольших корешков, разрастающихся во все стороны. Так и община с насельниками инородцами и со всею системой своей церковного строя и хозяйственного быта, – вся целиком становится предметом благоговейной любви и посильного подражания местных крестьян на 100 верст окрест, как, например, Михайлово-Черемисский монастырь, Казанской епархии, близ Васильсурска, этот инородческий Валаам.

Другие деятели миссии, священники и учителя – одинокие деятели, а монастырь является таковым в лице десятков или даже сотен своих насельников, которые сами того иногда не подозревают.

Посему отдел признает необходимым, чтобы церковная власть всюду шла сочувственно на встречу стремлениям инородцев устраивать свои монастыри, обыкновенно возникающие из небольших групп отшельников по лесам и болотам Заволжского края.

№ 5. (17 марта 1906 года³¹⁷)

Обсуждали два известных проекта о даровании единоверцам особого епископа члена Синода или викарных епископов в нескольких епархиях и после многих рассуждений пришли к соглашению в том, что:

1) Неутолимое желание единоверцев иметь своего епископа выражается в многочисленных прошениях их общин в продолжение уже многих десятков лет, а в последнее время охватило всю единоверческую Русь и собрало в Святейшем Синоде более 120 приходских о том приговоров. Единоверцы часто тяготятся своими отношениями к епархиальной власти, лишенной возможности уделять им настолько внимания, чтобы без помощи консистории (как указано в «правилах» их) ведать их приходские дела и служить по их чину, а австрийская иерархия, опираясь на закон о веротерпимости, настойчивой не безуспешно, заманивает, их в свои сети (особенно в Черниговской губернии).

2) Хотя принято думать, что по Номоканону невозможно раздвоение церквей (храмов) и паствы между двумя епископами, но из правил 79, 112, 132 и 131 Карф. Собора видно, что новообращаемым к церкви (б. донатистам) разрешается составлять со своим новообращенным епископом (вероятно, временно) особую общину.

3) Существование ставропигий, подворий одних епископов и монастырей в епархии другого и духовенства военного и придворного, не подчиненного местным архиереям – все это представляет собою уже допущенное и авторизованное распределение пасомых между двумя архипастырями в одном и том же месте.

4) До настоящего времени епархиальный архиерей был вмети в российской Церкви единоличный пастырь (так как Святейший Синод есть собрание, а не личность), а потому существование епархиальных архиереев-единоверцев представляло бы собою общение их с великороссийскими епархиями не возглавленным от высшего общего пастыря и нарушало бы мысль о единстве обоих богослужебных чинов в единой Церкви. В настоящее же время если осуществится каноническая идея о митрополичьих округах, то подобное затруднение устранятся само собою.

б) Епископы викарные, как неведомые русской старине, как звание, заимствованное у католиков, не удовлетворять единоверцев, а главное не устранять чрез-предельное полномочие каждого из них в том смысле, что его полномочия не будут совпадать с пределами епархий и тем усложнять управление единоверческими приходами до чрезвычайности.

Посему постановили: 1) Если осуществится мысль об учреждении митрополичьих округов, ходатайствовать об учреждены в каждом будущем, митрополичьем округе, по одному единоверческому епископу, наименовав его епархию именем того или другого единоверческого местечка и села и подчинив его архипастырскому управлению все единоверческие приходы митрополии на началах ставропигий или подворий с тем, чтобы местные великороссийские епископы не лишены были права следить за поведением клира и мiрян и сноситься о семь с единоверческим епископом; а по делам, не терпящим, отлагательства, давали собственные распоряжения; 2) Подчинив единоверческих епископов митрополитам и митрополичьим соборам на ряду с прочими епископами округа, допустить в первопрестольном граде съезды российских единоверческих епископов под председательством русского первосвятителя или другого иерарха (единоверческого или великороссийского чина), по его указанию.

№ 6. (18 марта 1906 года³¹⁸)

1) Слушали сданный г. Обер-Прокурором Святейшего Синода на заключение отдела проект устава всероссийского братства православных старообрядцев-единоверцев.

Постановили: Признать сей устав беспрепятственным для утверждения с тем, чтобы 1) §§ 4 и 15, где идет речь об учреждении единоверческого епископа, как одной из задач братства, исключить, ибо сия мысль входит в другие параграфы, где идет речь о благоустроении клира, а затем эти параграфы вовсе потеряют значение, если будут учреждены единоверческие епископы.

2) В §§ 11, 16 и 19 вместо властных выражений: «Братство поддерживает, устраивает» надо написать: «старается о поддержании, об устроении», ибо братство не имеет иерархической власти, а только ревнует о благе Церкви.

3) По сей же причине должно опустить вовсе конец § 19 «Певцы могут быть заместителями и дальнейших священных степеней».

4) § 17 по той же причин* опустить.

§ 24. О созвании общих съездов должно прибавить: «с разрешения высшей иерархической власти».

§ 27. В виду значительного центрального влияния, на которое рассчитывает братство, необходимо, чтобы председатель его избирался из духовных лиц, преимущественно епископского сана и не ниже пресвитерского.

§ 61. Можно допустить в члены братства раскольников, но не допускать их в советы ни братства, ни отделений его, дабы они не захватили в руки всех дел братства.

§ 67. Упоминание о свечных заводах опустить.

2) Слушали составленный по поручению начальства профессором Н.И. Ивановским проект послания собора русской Церкви к восточным патриархам об утверждении единоверия и о разъяснении клятв собора 1667 года.

Постановили: Согласиться с содержанием проекта и признать, что для широкого влияния Церкви на раскол и для утверждения колеблющихся единоверцев необходимо и ничем незаменимо давно желаемое ими утверждение единоверия и разъяснение сих клятв собором при участии двух восточных патриархов наложенных, равным или большим церковным авторитетом. При сем поскольку полнота влияния сей меры может быть достигнута лишь тогда, когда восточные патриархи не письменно только, но самолично, подтвердят свое согласие, то весьма желательно, чтобы они, пожаловав в Россию, в Московском Успенском соборе вкупе с русскими иерархами и в присутствии православных старообрядцев и раскольников торжественно заявили бы, что те клятвы имели и имеют силу не на содержащих «старые» обряды чад православной Церкви, но на хулителей последней по слову Господню: «аще же Церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь», – причем присовокупить, что если бы кто не поверил правоте такого толкования и продолжал утверждать, что клятвы наложены в 1667 году на самые чины старообрядческие, то сей новый собор от такой клятвы разрешает содержащих старые обряды, но не отделяющихся от нашей Христовой Церкви.

Отдел VI уповает, что такое действие восточных и российских иерархов имело бы неоценимое значение как для единоверцев, так и для раскольников и заменило бы собою многолетние труды миссионеров и пастырей Церкви о примирении раскольников и утверждении в вере колеблющихся.

В том же смысле восстановления авторитета церковной власти имело бы высокое ценное значение восстановление в русской Церкви власти патриаршей, так как Синодальное управление уже потому, что оно не ведало русской старины, является важным препятствием для утверждения прочности единоверия и для обращения раскольников к Церкви Божией.³¹⁹

С 23-го января по 31-е включительно в городе Курске происходило заседание обще-епархиального съезда.

Заседания съезда начались в епархиальном доме, за сравнительною теснотой, были перенесены в актовый зал духовной семинарии, и потом опять продолжались и закончились в епархиальном доме.

На первом, утреннем собрании 23-го января был избран председатель – законоучитель Белогородского учительского института свящ. Е. Попов и делопроизводители. Кроме того, были назначены несколько комиссий для изготовления докладов, на основании постановлений благочиннических собраний, по главным 11-ти вопросам.

24-го, в 10 час. утра, в епархиальный дом прибыл владыка Питирим. Благословив собрание, он убедительно просил отцов и мiрян, при обсуждении вопросов, соблюдать возможно больше спокойствия и беспристрастия. Оставив за собою желание присутствовать при решении вопросов первого (об епархиальном управлении) и шестого (о возможном сокращении состава клира), он отбыл, предоставив съезду полную возможность свободно и в меру общего разумения высказываться и делать постановления по каждому вопросу.

Так как работы только что составленных комиссий ни по одному вопросу к первому заседанию не были готовы, то съезд запасся слушанием доклада консисторского столоначальника и возможности замены некоторых взносов с церквей епархии прибылью из сумм свечного завода. Доклад был обстоятельнейший. Цифры и пояснительные к ним примечания пестрели и чередовались на каждой из многих страниц. Как ни свежо было внимание слушателей, только что приступавших к занятиям, тем не менее к концу доклада ослабело настолько, что уловимы становились одни цифры, а не комбинации их. Согласно доклада, решили от 20–24-х тысяч руб. взносов церковных переложить на чистую прибыль завода.

Одним, как говорится, почерком столоначальники хотели провести и двухтысячную ежегодную прибавку на содержание консисторских чиновников из сумм все того же свечного завода. Большинство уполномоченных от клира и мiрян дружно восстали против такой новой финансовой экскурсии в епархиальные суммы. И, по справедливости. Только за год пред этим в консистории, без ведома и согласия епархии, открыт V стол, с позаимствованием погребных для его содержания 2.500 руб. из тех же свечных заводских сумм. Протестуя, депутаты считались еще с тем обстоятельством, что в дополнительное содержание чиновников идет семикопеечное обложение каждого пробельного листа для всех церковных книг: приходорасходных, метрических, исповедных и др. А это по многолюднейшей епархии, даже за вычетом их заготовительной стоимости, должно составить сумму не малую. Полного единодушия при обсуждении этого ясного и, казалось бы, бесспорного вопроса все-таки не было. Голоса разделились. Предложили его решить окончательно закрытой баллотировкой.

Большинством шаров вопрос о прибавке был отвергнут.

Решением двух этих вопросов закончилось утреннее собрание съезда, затянувшись, однако слишком до 3-х пополудни.

Вечернее собрате с 7-ми началось в актовом зале духовной семинарии. Так как собрания имели открытый характер, зал наполнился семинаристами и городской публикою, по началу с большим интересом отнесшейся к заседаниям съезда.

Все вечернее собрание почти до 12-ти ночи прошло в обсуждении такого неважного вопроса – оставить или отменить позолоту на выделываемых в епархиальном заводе свечах. Экономия от отмены позолоты получалась не малая – до 6.000 руб., достоинство свечи существенно не менялось. Казалось бы – о чем долго спорить и в чем не столковаться. Свежая энергия депутатов и первая очередь обсуждения сделали другое. Защитниками позолоты и противниками ее было высказано столько остроумия, столько находчивости, потрачено столько словесного пороха и столько сломано копий, что просто до боли хотелось крикнуть: поберегите силы и разум на более достойное их применение в деле обсуждения более серьезных и важных вопросов.

Едва ли не самым сильным аргументом защитников позолоты был тот, что, если свечи развенчивать от позолоты, тогда и иконы церковные и домашние должны быть чужды всяких украшений.

Так или иначе, она восторжествовала, позолота на свечах была оставлена.

Было уже больше 11 ч. ночи. Обсуждение других вопросов представлялось невозможным, и собрание разошлось до 10 час. утра дня следующего.

Утро 25-го принесло сюрприз не из приятных. Председатель с приложением медицинского удостоверения, прислал заявление, что, за слабостью голоса и почти полной потерей его, он не может вести дальнейших заседаний.

Невольно многим приходило на мысль, что, если на резюмирование суждение об одной свечной позолот потерялся председательский голос, то где же взять председателя с такими голосовыми средствами, каких хватило бы на обсуждение всех 27-ми вопросов или же, что лучше, с таким тактом, чтобы не требовалось их крайнего напряжения. Внимание всех остановилось на двух лицах: протоиерей соборной церкви г. Льгова Положинцеве и свящ. кладбищенской церкви г. Курска Ломакине.

Большинством голосов, после долгой прелюдии и самой процедуры закрытой баллотировки, был избран последний.

Принимая председательствование, о. Ломакин призывал депутатов к спокойствию и порядку: при желании говорить по известному вопросу, они должны соблюдать строго очередь, терпеливо ждать ее и на полуслове не перебивать оратора.

Обращаясь в частности к посторонней публике и учащейся молодежи, он просил их повоздержаться от шумных восторгов своего одобрения говорящим. Ведь настоящий съезд, говорил он, братское во Христе собрание пастырей и преданных церковному делу мiрян, а – не разносословный митинг. Поэтому и участвующим, и слушающим нужно держать себя так, чтобы не уронить достоинство собрания, не обесценить всей важности предстоявших ему задач.

Хороша была речь предстателя, убедительны доводы его. Того, однако, порядка в спокойствия, к каким он приглашал, на деле не вышло. Что причиной тому: молодой ли в большинстве состав представителей, бурный ли дух переживаемого времени, или малый опыт многих представителей в подобных собраниях? Думается – то, и другое, и третье. Факт налицо: порядка на всех заседаниях было весьма мало. И чисто героическое терпение председателя, и все его дипломатические приемы разбивались о несокрушимое желание и привычку депутатов говорить по вдохновению, и не в свое время и в своем месте. Даже могучий голос председателя, труба иерихонская в сравнении с голосом председателя первого, к концу заседаний ослаб до хрипоты… Но то – между прочим.

Когда окончилась речь председателя, было уже около трех по полудни. Собрание разошлось до семи вечера с полным чувством удовлетворения за удачный выбор председателя и надеждой, что, под ого руководством, заседания должны пойти успешно.

Открылось вечернее заседание. Председатель опросил участников комиссий – не готовы ли доклады хоть по одному из 11-ти главных вопросов.

Доклады готовы не были, и потому приступили к обсуждению вопросов вне программной рубрики.

Собрание происходило в стенах семинарии, и уместным представлялось, поэтому, здесь же на месте, посудить о предложенных вниманию съезда нуждах ее. Первым был затронут вопрос о библиотеках: ученической и фундаментальной, увеличении книг в первой и возможном доступе, воспитанников во вторую. В связи обсуждался вопрос о возможности и необходимости знакомства воспитанников с современной общественной жизнью путем выписки и чтения журналов и газет. Возбудился оживленнейший обмен мнений. И не жаль было тех цветов красноречия, тех блесток остроумия и тех доводов разума, какие проявлены были при этом обмене. Вопросы такие не чета свечной позолоте. Для того, чтобы свидания, при обсуждении польз и нужд семинарии, иметь из первых рук, решили пригласить (и пригласили) отца ректора семинарии. Совместно с ним продолжалось обсуждение вопросов о библиотеках, читальне, а также о желательности и возможности замены в семинарии освещения керосинового электрическим и необходимости расширения и даже переустройства больницы.

Вообще – все вечернее собрание было живым и интересным. Закончилось оно допущением депутации от старших классов семинарии. Эта многочисленная депутация, в лице двух выразителей, горячо доказывала необходимость саморазвития воспитанников чрез чтение книг научного содержания и вообще знакомство с текущей литературой по всем ее живым вопросам.

Заодно, выражая некоторое удовлетворение, но не благодарность, за допущение семинаристов, по окончании полного кура, в университеты, они выражали требование, но не желание, чтобы это право было дано по окончании 4-х, а не шести классов.

Здесь они встретили справедливое и сильное возражение одного, совсем еще молодого, о. депутата.

Он имел мужество сказать им горькую правду, что подобный желания уместны лишь при добросовестном и усердном занятии науками, а не при тех самочинных перерывах ими занятий, какие весь учебный год сводят к трем-четырем месяцам. При таких же перерывах, становящихся прямо хроническими, не может быть и речи о том высоком держании семинаристами знамени науки, о каком с таким пафосом говорил один выразитель.

Даже больше того: является справедливое опасение, чтобы современные семинаристы не понизили даже до позора ту действительно высокую репутацию, какая упрочилась за семинаристами прежних времен.

После него представитель от мiрян, из отставных военных, обратясь ко всем присутствовавшим на собрании семинаристам, выразил удивление и прямо порицание выражению ими своих желаний не в форме покорнейшей просьбы, а в виде подлежащих немедленному удовлетворению требований. Последнее, по его глубокому убеждению, свидетельствует о крайней их невоспитанности и прямо неприличном бравировании ею.

Эти возражения и замечания, растворенные отеческим сожалением, в массе воспитанников вызвали частью глухое, частью открытое недовольство, без резких, впрочем, проявлений. Ожидая большего и худшего, вернее же, считаясь с половиной 12-го ночи, председатель закрыл собрание. Закрывая, он выразил пожелание, чтобы дальнейшие заседания происходили в епархиальном доме. И таковое предложение единодушно, без всяких возражений, было принято всеми.

Подводя итоги ему, нельзя не сознаться, как был правь владыка Питирим, отечески увещевая – лучше потесниться в епархиальном доме, чем искать простора в семинарском зале. Поддерживали его многие из оо. и мiрян. Партия недовольных епархиальным помещением оказалась сильнее. Торжество ее было недолго, всего на три заседания. Дальше, даже самые рьяные из них, убедились воочию, что в семинарском зале не было даже того простора, какой ставили они во славу угла желаний своих. Объемом помещения превосходя зал епархиального дома не более, как в полтора раза, он, кроме всех депутатов и городской публики, должен был вместить еще добрую половину воспитанников многолюднейшей семинарии. Но в этом еще полбеды. Беда в том, с перенесением заседаний в семинарское здание, нарушалось и выбивалось из колеи только что установившееся сравнительно спокойное течение жизни семинарии. Создалась такая коллизия: не допустить их на собрание – значило нарушить принцип открытых дверей, допустить (что и было) – внести несвоевременную и ненужную приподнятость в настроении той молодежи, какая и без того зовется «неучащейся». И действительно, опасения владыки и хорошо понимавших его умеренных депутатов сбылись: правильные классные занятия нарушились. Почти полная пустота в классах и безлюдье в занятых комнатах. Зато в актовом зале в урочное и во внеурочное время «учащихся граждан» хоть отбавляй… Раздувалось таким образом потухавшее пламя, в горевший без шума огонь подливалось масло. Дальнейшие последствия легко учитывались, и потому возвращение в епархиальной дом было естественным и необходимым. Без особой нужды и с плохо продуманной целью быль разыгран бесполезный для отцов и заведомо вредный для детей фарс. И не окончился он с перенесением заседаний в епархиальный дом, а продолжался во все время съезда, и разрешился преждевременным отпуском воспитанников на масленицу и первую неделю великого поста.

С возвращением на староселье – в епархиальный дом утреннее собрание 26 янв. посетил преосвященный Питирим. Под его председательством началось обсуждение вопроса об епархиальном управлении. Хотя он был решен уже на ноябрьском курском епархиальном «соборике», тем не менее и повторительное обсуждение его, как широкого и, такт сказать, краеугольного в деле грядущего переустройства церковно-общественной жизни, было полно глубокого интереса. В ноябрьское решение – учреждение при епископе постоянного совета пресвитеров – было внесено то новое положение, что епархиальные соборы из клира и мiрян, ежегодно созываемые и возглавляемые епископом, должны быть высшим епархиальным учреждением, центром, объединяющим всю церковно-общественную жизнь епархии.

Принцип выборного начала должен быть при этом приводим широко и свободно.

Было уже около 3-х пополудни. Начавшееся было обсуждение вопроса о возможном сокращении состава клиров отложено было до вечернего заседания. Весьма утешенные общею настроенностью депутатов, владыка отбыл. Следом разошлись и депутаты.

Ход дальнейших заседаний изложим конспективно, останавливаясь более подробно только на более характерных суждениях и постановлениях. В числе таковых, отметим прежде всего единодушное постановление съезда о выведении редакции епарх. ведомостей из стен духовной семинарии. Решено редактора их сделать выборным, оживать и расширить неофициальный их отдел возможно широким и свободным сотрудничеством духовенства всей епархии. Добрый почин в этом сделан епископом Питиримом. Исключительно благодаря его распоряжениям, в течение уже года на страницах ведомостей стали часто появляться интересные и живые статьи по церковно-общественным вопросам. И физиономия самого худосочного органа становится неузнаваемой. Он привлек, теперь внимание даже тех, кто не заглядывал в него дальше определений, перемещений и свободных мест. Вот что значит умелою рукою и добрым искренним желанием вдохнуть «душу живу» в совсем омертвевшее дело. Аккуратно от каждой церкви получая пять рублей, епархиальный орган, прозябал на формулярах – некрологах, словах и поучениях, не всегда образцовых, и скучнейших археологических изысканиях – летописных сказаньях о церквах и приходах. Чаще же был занят натаскиванием статей из тех духовных журналов, с какими, в течение многих лет, вел обмен изданиями. Прочно существуя больше трех десятков лет на обязательной подписке, он не имел доселе ни внешних, ни внутренних побуждений к улучшению и повышению интереса своего содержания.

Другим не менее характерным и отрадным постановлением можно считать подтверждение ноябрьского постановления о желательности и необходимости епархиальных съездов каждогодно, чаще смотря по надобности, и всегда из клира и мiрян.

Опыт двух таких съездов показал, что на них можно смотреть, как на первый серьезный шаг сближения клира и мiрян и приобщения последних к совместной, дружной работе там, где недавно, еще совсем вчера, была область чуждая, почти заповедная. В кастовую обособленность клира пробивается брошь великая. Пропасть, отделявшая клир, ремесленных молитвенников, от мiрян, плательщиков за труд-молитву, заметно суживается. Кладутся прочные устои соединительному мосту чрез нее, братски подаются руки для союзного, в духе мира и любви делания правды Божией.

Упоминавшийся уже вопрос о желательных, изменениях в составе клира, сверх ожидания и к общему удовольствию, прошел спокойно и скоро. Надо заметить, что на обсуждение съезда он был предложен в виду появления в Епарх. Вед. (декабрьских №№) статьи о возможности и желательности упразднения штатных диаконских вакансий при всех церквах, кроме соборных. По согласному заявлению всех депутатов, обсуждение его на благочиннических собраниях прошло повсеместно с небывалой бурностью. Диаконы, это своего рода казачество в армии клира, всеми силами пытались доказать свою необходимость в составе клира, хотя это им нигде и не удалось. Ум хорошо, два лучше, разум, же целой епархии, в лице ее избранников, и совсем бесподобно. Именно этим разумом подошли на съезд к вопросу проще и ближе. Бесспорно, было установлено то положение, что многочисленность клира, по материальным условиям приходов, особенно сельских, вообще нежелательна. Желательно поэтому, с согласия приходов, сокращение вакансий диаконских или псаломщических. В последних случаях диаконы, замещая псаломщиков, сохраняют за собой диаконское содержание. Таким решением была обойдена вся острая сторона вопроса, и он разрешился без особых осложнений.

Полная, однако, справедливость требует сказать, что много этому помогло и то обстоятельство, что вопрос, этот обсуждался и решался уже на седьмой день заседаний. Энергия же и внимание депутатов к этому дню пошли под такой уклон, что некоторые из них разъехались по своим приходам. Наглядное доказательство – что значит вопрос о позолоте свечей решать в первую очередь…

Психология всех съездов обычная и неизбежная: когда внимание участников ослабеет и энергия пойдет на убыль, начинается уже не серьезное и коллективное, общим разумом, решение вопросов, а простое, чисто поверхностное, прикосновение к ним, с нарочитым обхождением таких сторон, какие могут возбудить новые прения.

В данном случае иначе и быть не могло. Вниманию съезда было предложено целых 27 вопросов. И первый из них: «какие желательны изменения в органах епархиального управления и в строе епархиальных учреждений» имел целых восемь серьезных отделов. Из них каждый можно считать за целый вопрос. Всех вопросов таким образом набирается уже до 35-ти. Девяти дней с многочасовыми заседаниями утренними и вечерними оказалось все-таки мало. И тем меньше их было, что обсуждались и решались некоторые до боли острые и важные вопросы вне и сверх программы, по письменным и личным докладам трех священников. Суть их докладов та, что прихожане их, под влиянием крестьянских союзов, плату за требы таксировали так низко, что, без назначения казенного содержания или пособия от епархии, служить им дальше невозможно. Выяснилось дальше, что такие явления, не единичные и теперь, скоро могут стать общими и повсюдными. Большинством депутатов было выражено искреннее сожаление о таких прискорбных, все учащающихся, явлениях. Находились, однако, и такие оо., какие не прочь были добить лежачего. Священникам этих приходов они смело ставили в укор, что сими они, своим жестокосердием и вымогательством, доводят прихожан до такой крайней меры. Они же, с виду горячо, изъявляли готовность идти на их места и восстановить добрые отношения. Самоотверженные и, думалось, искренне их порывы по началу были должным образом оценены. Когда же они оставили за собою тыловые позиции, сказавши, что готовы пойти, если пустят их настоящие их прихожане, порывы их были тотчас переоценены…

Упомянем, в заключение, о двух инцидентах с депутатами съезда.

Съездом были назначены две комиссии: одна в епархиальное женское училище для ревизии экономической стороны жизни его, другая – в духовную семинарию для обозрения библиотек ученической и фундаментальной, о которых так много и долго говорено было при заседаниях съезда в семинарском зале. Попутно комиссии первая коснулась и некоторых сторон жизни учебно-воспитательной. Администрацией училища комиссия (из 5-ти лиц: трех священников и двух мiрян) по началу была принята весьма благосклонно. Были для нее, что называется, открыты двери и сердца. Когда же она сделала съезду свой доклад и съезд вторично предложил ей проверить свои первые впечатления, сердца замкнулись и двери затворялись. Ссылкой на поздний час посещения (конец седьмого вечером), от комиссии потребовали документа, уполномочивающий ее на производство ревизий вне экономических нужд училища.

Подобная участь постигла и библиотечную комиссию. В первый раз она свободно была допущена в библиотеки. Когда же она сделала доклад и была послана съездом добыть более подробные и обстоятельные сведения, ей показали такой параграф устава духовных семинарий, каким не предусматриваются подобные полномочия комиссии и права всего съезда. Скрипя сердце, пришлось помириться с такою узкостью прав съезда, сводящихся единственно к экономической стороне дела.

Виделась со стороны и чувствовалась лично страшная усталость после 16-ти кряду многочасовых заседаний. Особенно это нужно сказать о тех, какие по началу проявляли много, если не энергии, то горячности. К концу обезразличились они так, что сгорали одним желанием: поскорее домой, в семью и приход, а здесь после нас хоть потоп.

Серьезно считаясь с этим обычным явлением, нельзя не пожелать, чтобы каждый епархиальный съезд, разъезжаясь, оставлял, после себя не одни журнальные постановления, а живых, убежденных и энергичных продолжателей. Они-то, под живым и свежим впечатлением, должны быть деятельными проводниками мероприятий съезда. Нет особой нужды назначать им много дел по приходу, законоучительству и службе платной и «чести ради» в епархиальных учреждениях. Да и не всякий из них, правду сказать, найдет в себе необходимый запас мужества. Всего удобней, думается, назначать их из приезжих городских и сельских представителей от клира и мiрян, с их, конечно, согласия с назначением им содержания из сумм епархиального свечного завода. Свободные, убежденные, они бы провели в действительную жизнь те постановления съезда, какие не должны терпеть отлагательства до созыва следующего съезда. Оставленные, отстроченные, они, если не совпадают с желанием начальств епархиального и учебных заведений, идут часто на обидную смарку. На следующем съезде о них речь или совсем не поднимется, или поднимется безучастно и глухо. Да и не у всех, даже самых энергичных и прямолинейных, депутатов станет охоты тратить порох на одни холостые выстрелы, часто, однако ж, с чувствительным рикошетом на себя самих…

Вот вывод из нашего правдивого сказания о деяниях январского Курского обще-епархиального съезда.

Один из 120-ти

С благословения архиепископа донского Афанасия, в зале донкой дух. семинарии, по воскресным дням первых пяти недель Великого поста, происходили миссионерские беседы. Организованы они были ректором семинарии, протоиереем Овсянниковым. В ведении их приняли участие местные миссионеры: протоиерей Н. Кутепов, Д. Грацианский и свящ. Иоанн Артемьев, которые взяли на себя труд практически ознакомить воспитанников с методами ведения собеседований со старообрядцами и сектантами. Воспитанника VI класса семинарии читали составленный по поручению о. ректора на добровольно избранные ими темы по обличению раскола и сектантства. Темами для чтений по обличению раскола служил разбор новейших сочинений раскольнических писателей – Мельникова, Усова, Пичугина и Коновалова, частью помещенных в журнале «Старообрядческий Вестник», частью изданных в литографированном виде, каковые сочинения в большом количестве распространены среди донских вообще и ново-черкасских в частности старообрядцев. Из этих сочинений защитники раскола на публичных беседах заимствуют свой полемический арсенал, часто за неимением своих возражений и доказательств, занимаясь на беседах вычитыванием сочинений вышеназванных писателей. Предметом чтений по обличению сектантства служил разбор главнейших пунктов лжеучений местных штундо-баптистов и хлыстов. Воспитанникам, составлявшим чтения, были заблаговременно выданы о. ректором экземпляры разбираемых ими старообрядческих и сектантских произведений и пособия. Воспитанники с усердием писали добровольные сверх-программные письменные работы, представляя рефераты по 5, 8 и даже 12 писанных листов.

Всех рефератов было составлено девять.

На первом чтении, в воскресенье 10 февраля, в неделю православия воспитанником Балашевичем было предложено чтение на тему «Новые попытки со стороны старообрядцев поколебать в православном народе веру в святость мощей преподобного Серафима Саровского и в действительность совершаемых от них чудеса». Это чтение представляло подробный разбор статьи, помещенной в июньской и июльской книжках «Старообрядческого Вестника», под заглавием: «Святость старца Серафима Саровского»; черкасский уездный миссионер свящ. И. Артемьев, в дополнение к этому чтению в устной речи представил разбор тех возражений против мощей преп. Серафима, какие ему приходилось встречать во время своих разъездов по делам миссии, предложил воспитанникам семинарии ряд советов касательно ведения собеседований со старообрядцами, иллюстрируя их примерами из своей миссионерской практики, и сделали несколько разъяснений по поводу некоторых недоумений по вопросу о мощах старца Серафима, высказанных присутствовавшими на беседе православными слушателями. На второй беседе, в воскресенье 26-го февраля, воспитанник Епифанович предложил чтение па тему: «Свобода вероисповедания, данная государственною властью старообрядцам, делает ли сама по себе старообрядческое общество истинною Церковью Христовою?». Это чтение представляло разбор суждений по сему вопросу, высказанных в различных статьях «Старообрядческого Вестника». Миссионер Артемьев выяснял то впечатление, какое произвел на старообрядцев манифест 17-го апреля 1905 г. и изложил метод своих бесед со старообрядца ми поэтому вопросу. По окончании речи о. Артемьева воспитанник Савченков предложил чтение на тему: «согласно ли со словом Божиим учат русские сектанты рационалистического направления, когда отвергают необходимость почитания святых икон». о. ректором семинарии была выяснена постановка этого вопроса при собеседованиях с сектантами и были разобраны сектантские возражения против иконопочитания. На третьей беседе, в воскресенье 5-го марта, воспитанник Михайлов предложил противо-сектантское чтение о почитании св. креста Христова. Донской епархиальный миссионер, протоиерей Николай Кутепов выяснил методы практической постановки вопросов при собеседованиях с сектантами и в частности постановку вопроса о почитании св. креста Христова. Воспитанник Богдановский сделал затем чтение на тему: «Справедливо ли старообрядцы обвиняют православную церковь в люциферианской ереси за то, что она не принимает представителей старообрядческой иерархии при переходе их в православие в сущем сане»? Эго чтение представляло критический разбор 29-й главы сочинения старообрядческого писателя Ивана Усова: «Церковь Христова временно без епископа». о. протоиерей Кутепов сделал ряд разъяснений касательно современной постановки при собеседованиях со старообрядцами по вопросу об истинной Церкви Христовой, обильно иллюстрируя свою речь примерами из своего богатого миссионерского опыта.

На четвертом собеседовании, в воскресенье 12-го марта, воспитанник Рукин предложил противо-сектантское чтение о необходимости крещения младенцев. Донской епархиальный противо-сектантский миссионер Димитрий Грацианский выяснил свою постановку вопроса при собеседованиях со штундо-баптистами и разобрал новейшие возражения против крещения младенцев, сделанные на основании церковно-исторических и канонических данных известным вожаком штундистов Балихиным в его письмах к одному из православных миссионеров. Речь г. Грацианского заключала в себе совершенно новые сведения по противо-сектантской полемике, почему были выслушаны всеми с неослабевающим вниманием. Затем воспитанник Ножин предложил: «Разбор оснований, приводимых беспоповщинскими начетчиками Коноваловым и Надежиным в защиту учения о прекращении священства в Христовой церкви». Это чтение представляло критический разбор старообрядческого сочинения «Апология о существе, вечности и виде Христовой церкви». Миссионер о. Артемьев, которому неоднократно приходилось вести публичные беседы с Коноваловым и Пичугиным, изложил выработанные им методы собеседований с этими беспоповщинскими начетчиками. В особенности подробно изобразил о. миссионер то, как эти начетчики пытаются защищать различные пункты старообрядческой беспоповщинской доктрины перетолкованием различных мест из творений блаженного Иеронима. На пятом собеседовании воспитанник Черницын предложил чтение на тему: «Согласно ли со словом Божиим учат штундо-баптисты об евхаристии, как о простом воспоминании страданий и смерти Спасителя», и воспитанник Евфимьев – «Согласно ли со словом Божиим учение хлыстов о многократных перевоплощениях Христа в различных людях». На это собеседование были приглашены местные хлысты, но они не явились. Миссионер Грацианский подробно изложил выработанные им методы собеседований с хлыстами.

Обо всех этих беседах старообрядцы и сектанты были извещены особыми объявлениями, выставленными на видимых местах. Всем старообрядческим наставникам г. Новочеркасска эти объявления были разосланы в особых пакетах. Объявления о беседах печатались и в местных газетах. Старообрядцы и сектанты, правда, в незначительном количестве, все-таки посещали эти беседы.

Клятвы соборов и клятвы отцов. В газетах промелькнуло как-то известие, что предполагаемый собор Русской церкви, в видах сближения наших старообрядцев с православием, должен будет снять с них клятвы большого Московского Собора. Кто знаком с определением последнего Собора, тот знает, на ком и за что лежать его поречения. «Сие наше соборное повеление и завещание"… – гласят деяния Собора 1667 года – «передаем и повелеваем всем неизменно хранити и покоритися святей восточней церкви, аще ли же кто не поступит повелеваемых от нас и не покорится святой восточной церкви и сему освященному собору или начнет прекословити и противитися нам, и мы таковаго противника данною нам властью от всесвятого и животворящаго Духа извергаем… отлучаема, и чужда сотворяем от Отца и Сына и Святаго Духа, и проклятию и анафеме предаем, яко еретика и непокорника, и от Церкви Божией отсекаем, дóндеже уразумится и приидет в правду покаянием» (Мат. для ист. р. л. II, стр. 218–219). Отсюда ясно, что на ищущих единения с Православною Церковью и присоединившихся к ней соборные клятвы не простираются. Следовательно, не в этих клятвах таится причина средостения между православием и расколом.

Где же она? Что препятствует примирительному движению раскольников-старообрядцев с Православною Церковью? Чем заглушатся материнский голос Церкви в сердцах староверов? Ответ на эти вопросы мы находим в статье «Первые плоды веротерпимости», помещенной в № 10477 «Нов. Времени». «Вся стойкость старообрядчества, по словам одного последователя старой веры, держится на страшных заклятиях, положенных умершими дедами и отцами на своих внуков и детей, чтобы они отнюдь не «общились» с членами господствующей Церкви». Свидетельство это правдиво и не может не обращать на себя внимания. Пишущий эти сроки опытно знает, что последним препятствием к присоединению к Православной Церкви не редко служит заклятие родителей держаться своей веры. Когда доводы и доказательства в пользу истины Православия сделали свое дело, когда, по-видимому, не осталось препятствий к присоединению данного лица к Православной Церкви, усилия миссионера, точно о гранитную скалу, разбиваются о могучую препону отцовских клятв. И это нужно сказать не только о раскольниках-старообрядцах. Подобные заклятия, как это видно из свидетельств миссионеров, существуют и в среде сектантов-штундистов.

Что в таких случаях делать миссионеру? Конечно, он должен указать на известные слова Господа Своим ученикам о любви к Нему (Мф.10:37), привести в пример ответ св. апостолов начальникам иудейским (Деян.4:19) и проч. А миссионер-пастырь данною ему властью взять и решать (Ин.20:21 – 23) может и должен снять страшное для потомков родительское заклятие, как не соответствующее духу учения Христова. (См. Е.В.).

Печальные знамения времени. Преосвященный Гурий, епископ Симбирский, усмотрев в журналах благочиннических собраний демонстративную настроенность духовенства против епархиальной власти, к сведению духовенства епархии опубликовал резолюцию, в которой, между прочим, говорится о таких непорядках в собраниях духовенства: «собранием духовенства завладевают двое-трое из молодых, священников, проникнутых крайним либерализмом, в своих суждениях по современным течениям жизни и с дерзостью настаивающих, чтобы все соглашались с их рассуждениями, – при чем никаких возражений они не допускают: прямо забивают словами в два-три голоса, повышаемого на несколько тонов до крика. При таких хаотических рассуждениях на благочиннических съездах духовенства, по сознанию благочестных иереев, приходится подписываться к постановлениям собраний против совести потому только, что так решает вопрос большинство присутствующих, под влиянием верховодов собрания. В виду этого я полагал бы те благочиннические округа, где имеются либерально-ярые священники, озлобленные против епархиальной власти, совершенно освободить от обсуждения вопросов из современной церковно-общественной жизни, по предложениям епархиального начальства. Сами по себе пусть они судят-рядят о них сколько угодно и как угодно» («Симб. Еп. Вед.» № 6, ч. офф. отр. 58–59).

О духовных следователях. Во «Владикавказских Еп. Ведом.» пишут: «Официальный следователь в духовном ведомстве есть излишняя, ненужная нам личность по следующим соображениям: 1) Следователь этот все равно такой же юрист, как и все прочие пастыри. Образовательный ценз его ничуть не превышает ценза и прочих – все семинаристы, да иногда и не окончившие. Спрашивается, зачем отличать, выделять, делать своего рода начальством этого одного счастливца из среды других десятков, когда и я, и другой, и пятый, и десятый вполне можем справиться по руководствам с любым нашим следствием в станице?…

2) После этого к чему обременять платою особых суточных и проездных этому «форменному» следователю, проезжающему иногда за целые пять десятков верст на тройке, когда и все то следствие двух грошей не стоит? Далее, они напрасно только беспокоят причты, затягивая ведение следственных дел. Мы не говорим уж здесь про следствия над причтом… Сначала пишут причту: «дать сведения», «выслать метрику одну, другую, третью», «копию прислать», «подлинник списать», «справки навести», «удостоверение прислать», «свидетелей прислать», «допросить родителей», «к присяге привести», «правда это или нет – узнать», «крест прислать, евангелие выдать, епитрахиль принести», «придти в общественную квартиру», «вновь туда же явиться», «новое удостоверение написать"… Не лучше ли устроить так: следовательскую должность уничтожить, все следственные дела по приходу поручать местному причту; следствия над священниками по проступкам важным производить комиссии окружных священников, с обязательным условием – не назначать в комиссию врагов подсудимого, тяжбы между причтом разбирать домашним образом непосредственно или архиерею ила самим окружным священникам, по поручению владыки, т.е. учинить самосуд, целью которого должно быть не наказание, а примирение; путевые издержки взыскивать не с церкви, а с обвиняемых. Тогда жалобы уменьшатся, прекратятся и суды». («Владик. Еп. Вед.»).

Дайте свету! Под таким заглавием помещена в «Вятск. Епарх. Ведом.» статья свящ. Ардашева, рисующая нам крайнюю религиозную темноту далеких вотских уголков. Вотяки, говорит автор, «по плоти и духу – язычники и христиане – по имени. Христианство коснулось лишь только верхушек. Знают они, что они христиане, крещеные, что «Христос» – Бог, что родится ребенок – крестить надо, вырастет – женить, а умрет – похоронить: постом нужно на «споведь кодить», пред смертью также, а то «коронить» не стянут. В известное время надо принимать «бачка», иконы, – молиться по-русски. Этим и исчерпывались познания в христианстве и отношения к нему шудзимонцев и подобных им. – При всем этом не следует забывать и крепко хранить заветы языческой старины – править моления и праздники злым и добрым богам, оканчивающееся обыкновенно грязным разгулом, варить кумышку, существенно необходимую принадлежность всех языческих молений и праздников, слушаться своих «тунно» и пр. Одним словом, «русской вера править и свой не забывать».

Подобное религиозное состояние – даже и не двоеверие, как называют его некоторые миссионеры. Нет, это язычество, язычество по убеждению, язычество во всем его мрачном безобразии, слегка лишь прикрытое именем христианства. На одной параллели с религиозным состоянием, стоят умственное и нравственное развитие вотяков. Невежество полное – если можно выразиться – цельное, нетронутое. Говори вотякам какую угодно небылицу – поверять. Скажи, что земля стоит на трех китах – безусловно поверят, – жена турецкого царя родная дочь Шайтана – поверять, – там-то летает шестиглавый змей с хвостом в тысячу верст – поверять, а если посомневаются, покажи клочок печатной бумаги: тут, мол, написано про это – окончательно поверят.

Нравственность, в зависимости от язычества, приняла здесь чудовищно уродливые формы. Повальное пьянство, самый грязный разврат – явления, по взгляду вотяков, нормальные, как освященные стариной: старики так делали, и нам велели – «некорошо» ломать стариковский обычай»! Школ у вотяков мало, и прививаются они туго. Проповедь пастыря бесплодна на каменной почве.

Ни откуда нет притока света, чистого воздуха!

Крепко слит вотяк во тьме и сени смертной…

Зато какой благодатной почвой является вотяк для всякого рода спекуляций, то чудовищно гнусных, ужасных, от которых «горькою болью сжимается сердце, злобно бессильные слезы текут», то – смешных, до упаду, до гомерических слез. Спекулянты – шарлатаны обыкновенно из числа мелких торгашей – татар, различных Юсупок, Галеев, Ахматов. Они пророчествуют, нашептывают, лечат, ворожат, торгуют, воруют, пируют, развратничают. При торговле немилосердно обманывают. И не перечтешь всего.

При всем этом, Юсупки – желанные гости вотяков. Эксплуатируя самым бессовестным образом простосердечие и невежество вотяков, Юсупки все силы употребляют к тому, чтобы возможно дольше удержать их в темном язычестве».

Про одних ли только вотяков можно сказать: «свету сюда! побольше свету»! Не относится ли это ко всей Руси, утопающей ныне в тине неверия, лжи, человеконенавистничества и злобы! Вся Русь нуждается в тех, кто может и силен дать ей истинный свет правды Христовой…

Дерзкое нападение злоумышленников на монахов, охраняющих святой колодезь Тихоновой пустыми. В средине темной ночи с 15 на 16 апреля заведывающий братией на святом колодце Тихоновой пустыни, старец 73 лет, иеромонах Порфирий был разбужен несколькими последовательными ударами в окно своей келии, при чем было разбито 4 стекла. Встревоженный, он вскочил с постели и с криком бросился из келии с целью ударить в колокол, висевший у его крыльца, но едва отворил дверь – его схватили за плечи два злоумышленники и со словами «стой, куда ты», повалили на пол, один схватил его ноги, другой стал коленом на грудь и начал душить; старец посильно сопротивлялся и громко кричал. Тогда один из злоумышленников снял с себя кушак и крикнул: «молчи», «бей его»! а другой зажег спичку и осматривался, как бы что отыскивая, вероятно, впоследствии найденный здесь железный гвоздодер. Человек, душивший о. Порфирия, снял с себя кушак, стараясь обмотать его вокруг шеи и головы старца, но последний все еще продолжал сопротивляться. Тогда злоумышленник стал втискивать ему в рот кушак и о. Порфирий не мог уже звать на помощь. В этот момент последовали удары в колокол, находящийся над окном церкви. Раздался крик двух других злоумышленников «не смей звонить» и один за другим произведены два выстрела в монаха Агапита, выскочившего из своей келии на стоны и крики о. Порфирия. Корпус, в котором находится келия о. Агапита, расположен по другую сторону двора. Бросившись в одном нижнем белье к тому колоколу, в который обыкновенно звонят к правилу, он нашел веревки и с помощью их вскочил на нижнюю обшивку стены церкви, ухватившись левою рукою за косяк окна и тогда достал веревку и стал ударять в колокол. Видимо эта веревка была умышленно подтянута или обрезана. Вторым выстрелом Агапит слегка ранен несколькими дробинами в ногу, они в числе около 60, пробили рубаху о. Агапита и глубоко засели в обшивке церкви. По-видимому, выстрел был произведен на близком расстоянии от монаха Агапита и церкви, так как дробь попала в стену кучею, занимая площадь в диаметре не более 3–4 вершков. Вслед затем раздался крик плотника Громова, выбежавшего из 3-го корпуса: «ребята, вставайте на помощь». Раздался третий выстрел по направлению к Громову и этим выстрелом сделана пробоина в стекле двери и отщеплены кусочки косяка, другой внутренней двери. Сплющенная револьверная пуля найдена впоследствии здесь же на полу. В это время о. Порфирия злоумышленники уже оставили и он направился в свою келию, а о. Агапит бросился было к колокольне, чтобы ударить в большой колокол, но его не пустили, при чем злоумышленники кричали: «где у вас здесь находятся монахи, у которых деньги, веди нас к ним», но тут же кто-то из них крикнул: «ша, ша», что вероятно, было сигналом к отступлению и злоумышленники направилась в ворота, которые по случаю ремонта забора на замок не запирались и уже вероятно заранее ими были отворены. о. Агапит слышал, как один из злоумышленников сказал «поедем» и вслед затем раздался топот копыт и стук колес. Надо полагать, злоумышленников ожидали у святых ворот одна или нисколько подвод. Сторож монах совершал свой обход в эту ночь до 12 часов. Всех монахов, вместе с о. Порфирием, на святом колодце находилось 6 человек, а плотников ночевало здесь в эту ночь 8 человек. Никто из бывших на святом колодце заявить об этом событии в обитель не пошел до 6 час. утра и таким образом, злоумышленникам была полная возможность скрыть свои следы. Местный полицейский урядник, находившийся по делам службы в участке, узнал об этом происшествии только в начале 12 часа дня. Найденный на месте преступления железный гвоздодер имеет в длину 12 вершков и весит 3 фунта. Злоумышленники проникли во двор свободно, так как ограда в двух местах, вследствие ремонта, была разобрана. («Калуж. Губерн. Ведом.» № 41).

Постановление 2-го округа Аккерманского уезда, состоявшееся 8-го февраля.

1. Усилить энергию пастырей Церкви настолько, чтобы они во всякое время были готовы отвечать на все требования прихожан, чтобы интересы прихожан в религиозно-нравственном, просветительном и благотворительном, отношениях были бы насущною потребностью пастыря прихода; объединить интересы пастыря и прихожан так, чтобы каждый пастырь заботился прежде всего о пасомых. 2. Самую существенную помощь прихожанам пастырь может оказать в дни голодовок и других несчастных случаев, при помощи церковноприходских попечительств. Посему необходимо открыть во всех приходах церковно-приходские попечительства, которые будут производить всякие пожертвования по положению о попечительствах и, между прочим, на поддержку бедных прихожан в несчастных случаях. 3. Открыть церковно-приходские советы, в состав которых входило бы не больше 12 членов, из людей благонадежных и испытанных, в религиозно-нравственном отношении. 4. Открыть по мере возможности общие церковно-приходские собрания по предположению окружного благочинного, на которых он должен на первых порах присутствовать для руководства и совета. 5. При обновлении жизни прихода необходимо предъявить новые требования и к псаломщикам, которые и по нынешнему положению должны быть помощниками для проведения известных пастырских идей в жизни прихода, обращать особенное внимание на их правоспособность: чтобы они и сами обладали хорошим голосом, и могли бы устроить хоры певчих из любителей прихожан и учеников, и учениц церковных школ и народных училищ М.Н. Просвещения, а также могли бы устраивать общее хоровое пение в церкви. Хорошее хоровое и общее пение в храмах, сопровождаемое отчетливым произношением слов песнопений и молитв церковных, глубоко западают в души и сердца молящихся и, как семя, павшее на добрую почву, приносит обильный плод, так и всякий христианин, проникнутый до глубины души хорошим мелодичным пением, может получить любовь и привязанность к церкви и всему, что в ней видит и слышит. Псаломщиков, не способных к выполнению своих обязанностей, престарелых и, в особенности, с крупными недостатками, увольнять без всяких предварительных следствий, по экзамену в епархиальной комиссии, или по суду товарищей округа, 6. Недоразумения между членами причта и между причтом и прихожанами разрешать не нынешним порядком чрез духовных следователей, а предварительно сдавать таковые на суд товарищей и только в серьезных случаях передавать расследованию чрез следователей.

Для выполнения всех указанных мероприятий необходимо следующее: усердие и энергия – эти качества могут появиться у пастыря тогда, когда он настолько будет обеспечен, чтобы нужды его семьи не отвлекали его от прямых пастырских обязанностей, а для возбуждения беспрерывной энергии и усердия в пастыре церкви на пользу паствы нужно: 1. обеспечить священников содержанием, именно: к нынешнему источнику дохода – арендной плате за землю – назначить жалованье от казны, чтобы священник вовсе не зависел от прихожан, а, напротив, чтобы сам мог помочь бедным прихожанам. Если же и при этом способе обеспечения духовенства окажутся священники, которые будут вымогать у прихожан, таковых немедленно лишить приходов. 2. Для образца ведения пастырем своего дела в приходе нужно выписать руководства, которые бы руководили пастыря, как вести пастырское дело в приходе.

Вот те мероприятия, которые, по мнению духовенства округа, могут способствовать наилучшей, при настоящих условиях, постановке вопроса об устроении церковно-приходской жизни и пастырских собраний.

Предложение Преосвященного Серафима Орловской духовной консистории. «В городах интеллигенция, сочувственно относящаяся к возрождению приходской жизни и состоящая членами приходских советов, обратилась ко мне с просьбою относительно просветительной деятельности приходов. Дело в том, что не все священники бывают способны проповедовать живым словом, вести собеседования и даже читать произведена св. отцов, а многие очень заняты требами. Поэтому необходима им помощь. Прихожане очень желали бы слушать религиозно-нравственные чтения. Поэтому прошу разъяснить чрез благочинных всем священникам, что я разрешаю чтениями заниматься не только клиру, но и мiрянам, членам приходских советов и боголюбивым прихожанам, с благословения оо. благочинных и под наблюдением настоятелей церквей. Есть мiряне, которые с любовью читают в церквах св. Апостол и Деяния; почему же им не читать на собраниях творения св. отцов, св. Тихона Задонского, св. Иоанна Златоустого, Святителя Феофана или такие книги, как «Духовный основы жизни» В.С. Соловьева. Это необходимо для поднятия интереса в обществе к религиозно-нравственным вопросам. Но только эти чтецы должны быть люди, пользующиеся доверием духовенства. Собрания должны происходить раз в неделю». («Орл. Еп. Вед.» № 13).

Миссионерские собеседования со старообрядцами в г. Новочеркасске. 20–23 апреля сего года в здании Новочеркасской народной читальни происходили публичные собеседования миссионеров протоиерея Н. Кутепова и свящ. И. Артемьева с защитниками старообрядчества (австрийского окружнического толка) К.А. Перетрухиным и его сыном И.К.

20-го (с 4 ч. веч.) была проведена беседа о вечности церкви Христовой, о необходимости в ней епископского служения; 21-го (с 5 ч. веч.) о незаконности по суду церковных канонов перехода м. Амвросия в старообрядческую белокриницкую общину: 22-го (с 10 ч. у.) о том же и 23-го (с 4 ч. веч.) о изменении обрядов русской церкви со времени патриарха Никона н о клятвах соборов 1666–1667 гг.

о. протоиерей Кутепов обличал неправоту старообрядчества доводами св. Библии и книги Кормчей. Защитники старообрядчества уклонялись от прямых обличений и уходили в церковно-исторические частности. На поле исторических и канонических справок с полным успехом обличил неправоту старообрядческой защиты о. И. Артемьев. Беседы были заключены прочувствованной речью о. Кутепова, в которой он вручал посеянное миссией возращающей силе Божией и убеждал слушателей просить Господа о даровании общего мира и единения всех.

В 3-м номере ״Старообрядца» напечатана статья под заглавием: «Правая рука мощей преп. Спиридония просфорника», а после статьи, на стр. 294, помещен рисунок руки преп. Спиридония, лежащего во гробе, покрытом покровом. Под рисунком подписано: «Фотографический снимок правой руки преп. Спиридония просфорника».

В пояснительной статье к этому рисунку между прочим говорится: «С 1864 года стали печатать в предисловии к синодальным псалтырям, что правая рука мощей преп. Спиридония просфорника имеет триперстное сложение. Вот что об этом читаем в «Псалтири»: «Желающий несомненнаго древняго свидетеля собственными очами видети, да идет во святую киево-печерскую лавру в пещеры к святым мощам препод. Спиридона просфорника, и узрит десницу его, яже, якоже в час кончины своем троеперстие сложи ю для крестнаго знамения, тако сложеною пребывает и доныне близь седми сот лет».³²⁰ (Предислов. к учебн. Псалтир. л. 10, изд. Москва 1898 г.).

…«Пастыри правительственной церкви не представили, при этом сказании, снимка с руки преп. Спиридония»… Однако, некоторые старообрядцы сами позаботились восполнить этот пробел и сняли фотографический снимок с руки преп. Спиридония. Что же оказывается? Оказывается, что рука эта не имеет никакого перстосложения: она сложена просто в кулак, только не плотно, так что большой палец лежит на втором суставе; указательного, концом наружу, а концы остальных пальцев в некотором расстоянии от ладони. Как же из такого положения пальцев сделать триперстие? А очень просто: эту руку показывают большим пальцем к зрителю, так, что он загораживает концы остальных пальцев, и выходит, как будто и в самом деле троеперстие. Это всякий может испытать на своей руке.

«По представленному при сем фотографическому снимку с руки мощей преп. Спиридония всяк наглядно может убедиться, сколько правды в проповеди синода, будто она имеет триперстное сложение» (Старообр. № 3, стр. 293).

Очевидно снимок сделан старообрядцами с целью обличить Синод в том, что рука не имеет триперстного сложения. Снятый старообрядцами рисунок, по словам старообрядца, показывает, что рука «сложена просто в кулак, только неплотно… концы остальных пальцев в некотором расстоянии от ладони. Это рассуждение показывает колебание старообрядца в своих суждениях. Он положительно говорит: рука «сложена просто в кулак», но своими оговорками – «неплотно», «концы пальцев в некотором расстоянии от ладони» – опровергает свою мысль – «сложена в кулак», а доказывает, что рука не сложена.

И в самом деле – персты указательный и великосредний протянуты мало наклонно, а безымянный и мизинец видятся согбенными, но насколько они согнуты? – Рисунок точного ответа не дает.

Большой палец только боковой стороной виднеется из-под указательного перста, а концом своим даже немного выдается вправо из-под покрывающего его указательного перста. И видится: Большой и указательный персты плотно соединены, из которых – указательный перст покоится на большом, – средний перст несколько отклонился от указательного перста, но, хотя неплотно, примыкает к нему; однако он также вытянут, как и указательный. Одним словом – три первые перста протянутые составляет, троеперстие.

И сам составитель объяснительной статьи к рисунку невольно проговаривается, что рисунок изображает троеперстие. Он говорит: «большой палец лежит на втором суставе указательного, концом наружу» (другими словами – большой палец лежит под указательным), «а концы остальных пальцев» (отделяемые большим пальцем от ладони) «в некотором расстоянии от ладони». «Как же из такого положения пальцев сделать триперстие?» – спрашивает составитель статьи, и отвечает: «А очень просто: эту руку показывают большим пальцем к зрителю, так что он загораживает (а на рисунке большой-то палец загорожен указательным) концы остальных пальцев, и выходит, как будто и в самом деле триперстие. Это всякий может испытать на своей руке». Да, следует только сложить персты триперстно. Так, и старообрядцу совесть подсказывает, что перстосложение у преп. Спиридона триперстное, – «выходит, как будто и в самом деле триперстие», – но упорство в отрицании истины вынуждает его утверждать, что рука эта не имеет никакого перстосложения: она сложена просто в кулак»!

Еще одно замечание. Сколько известно, – рука, положенная на грудь, имеет большой палец, обращенный к голове, а мизинец – к ногам, а здесь наоборот. Странно. И разъяснение к рисунку, и самый рисунок тщатся одинаково превратно изложить обличающее раскольников свидетельство древности троеперстия.