Кризис совести

Глава 9. Время решать

«Но что для меня было преимуществом, то ради Христа я почел тщетою. Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался…» (Флп. 3:7-8).

К концу 1979 года я оказался на распутье.

Почти сорок лет я был полномочным представителем Общества, участвуя в служении на всех уровнях организационной структуры. Последние пятнадцать лет я провел в штаб-квартире, и девять из них был членом мировой Руководящей корпорации Свидетелей Иеговы.

Именно эти девять лет стали для меня решающими. Иллюзия столкнулась с действительностью. Я оценил истинность недавно прочитанного мною высказывания одного государственного деятеля (ныне покойного):

«Великим врагом истины часто является не ложь — нарочитая, изобретательная и нечестная, но миф — настойчивый, убедительный и невозможный».

Теперь я начал понимать, в какой огромной мере направление всей моей взрослой жизни было основано именно на этом, на мифе — «настойчивом, убедительном и невозможном». Не то чтобы изменился мой взгляд на Библию. Я стал еще более ее ценить из-за того, что мне пришлось пережить. Только она придавала смысл и значение происходившему, отношениям людей, слышанным мной рассуждениям, тому напряжению, давлению, которое я чувствовал. Перемены произошли потому, что я понял, что все это время смотрел на Писание именно с такой узкосектантской точки зрения, находился именно в той ловушке, от которой, как мне казалось, был надежно защищен. Когда я позволил Писанию говорить самому — не пропуская его истины через какой-либо человеческий «канал», не застрахованный от ошибок, — я обнаружил, что эти истины приобретают гораздо большее значение. Я был искренне ошеломлен тем, как много значительного я упускал все эти годы.

Передо мной встал вопрос: что же теперь делать? Мои годы в Руководящей корпорации, все слышанное на заседаниях и помимо заседаний, мое отношение ко всему исподволь подвели меня к следующему выводу: что касается организации, «мехи стали ветхими», утратили гибкость; организация ужесточала сопротивление всякому исправлению со стороны Писания ее доктринальных убеждений или методов по отношению к своим приверженцам156. Я считал и считаю, что в Руководящей корпорации было много хороших людей. В телефонном разговоре один из бывших Свидетелей сказал мне: «Мы были последователями последователей». Другой сказал: «Мы были жертвами жертв». Мне кажется, что они оба правы. Чарлз Тейз Расселл, последовав взглядам определенных людей своего времени, стал жертвой некоторых мифов, которые эти люди приводили в качестве «открытой истины». Каждое следующее поколение руководителей шло за ним, иногда добавляя дополнительную легенду для поддержки или развития изначального мифа. Вместо враждебности и злобы я испытываю жалость к тем, кого знаю, ибо и я был такой «жертвой жертв», «последователем последователей».

Хотя каждый новый год работы в Руководящей корпорации, особенно начиная с 1976 года, становился для меня все труднее, напряженнее, я продолжал надеяться, что ситуация улучшится. Со временем мне пришлось признать, что эта надежда была необоснованной.

Я сопротивлялся не власти, а только крайностям ее употребления. Я не мог поверить, что в замысел Бога входило, что люди должны осуществлять такой всепоглощающий контроль над жизнью братьев, членов христианской организации. Я полагал, что Христос дает человеку власть в общине только с тем, чтобы служить, а не подавлять157.

Точно так же я не был против «организации» в смысле упорядоченного устройства, так как мне казалось, что сама христианская община должна быть устроена именно так158. Но я считал, что, каким бы ни были это устройство, его предназначение и функции, само его существование должно быть помощью братьям; оно обязано было служить их интересам, а не наоборот; помогать людям расти, чтобы они не оставались в духовном младенчестве и не зависели от установленной или любой другой системы, а учились действовать, как взрослые зрелые христиане. Следовало не просто учить их подчиняться организационному порядку и правилам, но помогать им стать людьми, «у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла»159. Каким бы ни было это устройство, оно должно было развивать подлинное чувство братства, свободу слова и взаимное доверие, присущие истинному братству. Оно не должно было быть обществом, где немногие правят, а многие подчиняется. Наконец, каким бы ни было это устройство, руководство им необходимо было осуществлять путем личного примера, твердого следования Слову Божьему, учить словам Господа так, как учил Он Сам, не пытаясь «приспособить» их к интересам организации, созданной людьми, не стараясь показать людям свою власть, как поступают великие мира сего160. В результате следовало прославлять Христа Иисуса, Главу, а не земную структуру власти и ее служителей. Мне казалось, что роль Иисуса Христа как настоящего Главы оказалась в тени, Его буквально затмили авторитарное поведение организации и ее постоянные комплименты в собственный адрес.

Далее, я не отрицал ценности и необходимости учения, но не мог принять того, что толкования организации, основанные на изменяющихся человеческих рассуждениях, могли приравниваться по важности к самим утверждениям из неизменного Слова Божьего. Меня всегда очень огорчала колоссальная значимость, придаваемая традиционным взглядам, то, как свободно толковали и искажали Слово Божье, чтобы подогнать его под эти взгляды, а также несостоятельность и двойные стандарты, возникавшие в результате этого. Неприемлемым мне казалось не учение, а догматизм.

Во время служения в Руководящей корпорации я старался выражать те убеждения, которых придерживался. С самого начала я обнаружил, что это вызывало затруднения, враждебность. Завершилось все отвержением и исключением.

Осенью 1979 года мне было поручено совершить «зональную поездку», посетить несколько филиалов в Западной Африке. Некоторые из них находились в странах, где правительство официально запретило деятельность Свидетелей Иеговы, Я знал, что со мной вполне может что-то случиться: меня могут задержать, даже посадить в тюрьму, и поэтому чувствовал, что должен обсудить свое беспокойство с женой (учитывая ее прежние проблемы со здоровьем, включая заболевание крови, которое в 1969 году чуть не стоило ей жизни, я считал, что лучше будет поехать мне одному). Хотя она, конечно же, не могла не чувствовать моего эмоционального напряжения, раньше я никогда не обсуждал с ней настоящих причин этого состояния, не делился с ней тем, что в действительности меня беспокоило. Я считал, что не имею на это права. Теперь же я чувствовал, что не только в состоянии, но и должен рассказать ей то, что понял сам, особенно в свете Писания. Как я мог позволить людям удержать меня от того, чтобы поделиться с собственной женой истинами, которые увидел в Слове Божьем?

К тому времени мы решили, что самым разумным будет оставить нашу деятельность в международной штаб-квартире. Это было необходимо для нашего покоя, а также по состоянию здоровья. У нас еще оставались слабые надежды на рождение ребенка, и мы действительно конфиденциально беседовали об этом с двумя врачами (одним из них был штатный врач доктор Карлтон)161. Мне было 57 лет, и я знал, что из-за возраста мне будет трудно найти работу вне организации. Но я верил, что все как-нибудь образуется.

Решение было нелегким. Я разрывался между двумя желаниями. С одной стороны, мне казалось, что, оставшись в Руководящей корпорации, я могу защищать интересы других, истины Писания, умеренность взглядов, пусть бы даже меня слушали с раздражением или игнорировали. Я понимал, что времени на это у меня оставалось мало, что я скоро лишусь всякого права голоса, которым обладал на заседаниях Руководящей корпорации. Но, с другой стороны, таким же сильным было стремление освободиться от нарастающей атмосферы подозрения, от всякого участия в структуре власти, для которой я не находил поддержки в Писании, и от решений, которые я не мог одобрять с нравственной точки зрения.

Если бы я стремился к покою и стабильности, я, безусловно, остался бы на своем месте, поскольку тогда у нас, как работников штаб-квартиры, было все необходимое. Долгие годы трудового стажа давали нам возможность выбирать лучшие комнаты, которые время от времени появлялись в многочисленных домах Общества162. Наш отпуск увеличился бы до шести недель в году, и, поскольку я являлся членом Руководящей корпорации, время отпуска легко можно было совместить с поездками для выступлений в самых разных частях Соединенных Штатов и Канады или с «зональными поездками» в различные страны мира (члены Руководящей корпорации могут регулярно проводить отпуск в таких местах, о которых другие только мечтают). Только в 1978 году мы с женой летали в разные города и страны более 50 раз, а за многие годы служения побывали в Центральной и Южной Америке, Азии, Европе, Африке и на Среднем Востоке.

Если бы я искал положения и престижа, мне не о чем было больше просить. Каждый месяц из четырех-пяти предложений выступить я принимал только одно. Если мы ехали в Париж, Афины, Мадрид, Лиссабон, Мехико, Сан-Пауло да и любой другой крупный город, нужно было только предупредить филиал, и они организовывали встречу, собиравшую тысячи Свидетелей. Для нас было обычным делом выступать перед аудиторией от пяти до тридцати тысяч человек. Практически везде, куда бы ни поехал член Руководящей корпорации, среди Свидетелей Иеговы он был почетным гостем163.

Что касается Руководящей корпорации, мне было совершенно ясно, что одобрение от собратьев-членов можно иметь наверняка, если просто регулярно выражать полную поддержку организации и, за редким исключением, присматриваться к тому, куда склоняется большинство при обсуждениях, и именно так выступать и голосовать. Говоря это, я далек от цинизма. Те несколько членов Руководящей корпорации, чьи убеждения время от времени побуждали их высказывать возражения по отношению к традиционным позициям, взглядам или учениям, знают — даже если не говорят об этом, — что это так.

Тем не менее, я был назначен членом двух, пожалуй, наиболее влиятельных комитетов Руководящей корпорации — писательского и служебного. Писательский комитет посчитал, что мне стоит поручить руководство написанием некоторых материалов (не само их написание), которые впоследствии миллионными тиражами выходили на многих языках164.

Было очень легко определить «способ» (если это можно так назвать), как удержать ведущее положение в организации. Но совесть не позволяла мне его принять.

Я должен был быть слепым, чтобы не видеть, какое недовольство многие члены Руководящей корпорации испытывали, слушая некоторые высказывания по определенным вопросам, которые, как я понимал, были очевидно мотивированы принципами Писания. Случалось, что я шел на заседания Руководящей корпорации, приняв твердое решение лучше молчать, нежели вызывать враждебные чувства. Но, когда возникали вопросы, серьезно влиявшие на жизнь людей, я не мог удержаться от того, чтобы не высказаться. Если бы я молчал, я чувствовал бы себя виноватым. У меня не было иллюзии, что сказанное мною будет иметь какой-то вес, — я по опыту знал, что это сделает мое положение только еще более трудным и сомнительным. Но я чувствовал, что, если не защищать свои убеждения, определенные принципы, которые я считал необходимыми в христианстве, тогда мне незачем было быть там, да и вообще по-настоящему незачем было жить.

Уже говорилось, что приблизительно с 1978 года в климате Руководящей корпорации начали проявляться изменения. Былая эйфория, сопровождавшая коренные перемены в администрации, улеглась. Преобладавший некоторое время дух братского «товарищества» и сопровождавшие его стремления к умеренности, большей гибкости во взглядах также заметно уменьшились. Члены Руководящей корпорации заняли соответствующие места в различных комитетах, и по прошествии какого-то времени со стороны некоторых из них можно было почувствовать «мышечное напряжение». Настроение членов определялось довольно четко, так что часто было нетрудно предвидеть, каким будет результат голосования по тому или иному вопросу.

Если, например, поднимали руку Мильтон Хеншель, Фред Франц и Ллойд Барри, можно было быть уверенным, что поднимутся также руки Кери Барбера, Мартина Поэтзингера, Уильяма Джексона, Джорджа Гэнгаса, Гранта Сьютера и Джека Барра. Если же первые трое рук не поднимали, вторые опять следовали их примеру. За редким исключением, все происходило именно так. Другие также могли голосовать с нами, но их мнение было не так легко предсказать

Особенно это было заметно, когда обсуждалась какая-либо традиционная политика или позиция. Можно было заранее знать, кто проголосует за сохранение этой политики и против каких-либо изменений в ней. И в описанном выше вопросе об альтернативной службе эти члены, даже оказавшись в меньшинстве, все-таки смогли помешать достижению большинства в две трети, а значит, воспрепятствовать принятию изменении в этой политике.

В некоторых противоречивых случаях было заметно, по крайней мере, какое-то свидетельство «обработки» коллег со стороны определенных членов Руководящей корпорации. Я считал, что наилучшим способом представления информации вне заседаний было изложение ее в письменном виде и предоставление копии каждому члену. Тогда, по крайней мере, все знали одно и то же и «все карты были на столе». Но такие письменные представления информации обычно бывали довольно редки, а когда все-таки случались, нечасто выносились на обсуждение.

Заседание Руководящей корпорации от 14 ноября 1979 года, как мне кажется, было предвестником трагических событий, потрясших штаб-квартиру весной 1980 года, в результате которых несколько штатных работников были лишены общения за «вероотступничество», а я оставил свою деятельность в Руководящей корпорации и в штаб-квартире.

В тот день мы обсуждали незначительные вопросы; все предложения были приняты единогласно. Однако всякое ощущение согласия быстро разрушил Грант Сьютер, сказавший, что хотел бы вынести на обсуждение дело, о котором, по его словам, ходили «немалые слухи». Он пояснил, что слышал сообщения о том, как некоторые члены Руководящей корпорации и Писательского комитета выступили с речами, не соответствовавшими учениям Общества и вызвавшими замешательство. Он также слышал, что в семье работников штаб-квартиры некоторые высказывали мысли о том, что «когда царь Саул умрет, все изменится»165.

Я никогда не слышал, чтобы кто-то из работников штаб-квартиры высказывал подобные замечания. Грант Сьютер не пояснил, откуда у него была эта информация и кто был источником «слухов», но видно было, что он напряжен и еле сдерживает свои эмоции. И тут впервые на заседании Руководящей корпорации всплыло слово «вероотступничество».

За этим последовала продолжительная дискуссия, где большинство членов говорило, что слышит подобное впервые. Сам я сказал, что выступал с речами по всем Соединенным Штатам и во многих других странах, но ни в одной из них не делал никаких утверждений, противоречащих опубликованным учениям организации. Речи членов Руководящей корпорации практически всегда записывались на магнитофон, так что если бы прозвучало что-то, не соответствующее общепринятым взглядам, у нас было бы этому свидетельство. Я заметил, что у Руководящей корпорации нет необходимости полагаться в подобных вопросах на слухи, поскольку кто-нибудь обязательно написал бы нам об этом и задал соответствующие вопросы. Я спросил, знает ли Грант Сьютер лично о каком-либо подобном проступке со стороны членов Руководящей корпорации или писательского отдела. Он просто ответил, что «об этом говорили», что некоторые члены филиалов, посетившие семинары в штаб-квартире, сказали, что «находятся в замешательстве», поскольку от людей, проводивших занятия, они услышали мнения, идущие вразрез с общепринятыми.

Было решено, что расследованием этого вопроса займется Учительский комитет, руководивший семинарами. На одном из следующих заседаний комитет сообщил, что не обнаружил никаких свидетельств того, о чем говорил Сьютер; единственное «замешательство» членов филиала было вызвано выступлением на занятии члена Руководящей корпорации Кери Барбера. Он говорил, что царствование Христа началось в 33 году н. э., по Его вознесении, и кое-кому было трудно увязать это с учением организации о 1914 годе166. Было решено, что все члены Руководящей корпорации впредь должны быть очень осторожными в публичных выступлениях. Однако при этом была сделана оговорка, что это не является попыткой контролировать частные, дружеские разговоры между членами Руководящей корпорации. Но это последнее заявление не выдержало проверки.

Мне это обсуждение показалось очень важным. Хотя Грант Сьютер и не назвал конкретных членов Руководящей корпорации, которые в публичных речах высказывали соображения, противоречащие опубликованным учениям, я знал, что кое-кого из них можно было процитировать. В Руководящей корпорации уже обсуждался вопрос об Альберте Шредере, когда тот посещал европейские филиалы и выдвигал точку зрения о значении выражения «род сей», отличающуюся от опубликованной позиции. Сообщения об этом дошли до нас из нескольких мест. Было также известно, что во время занятий в Школе Галаад Президент Фред Франц выдвинул новую точку зрения на «ключи Царства» (см. Мф. 16:19), противоречащую официальным взглядам организации. Это было сделано без предварительного согласования с Руководящей корпорацией, и новая точка зрения была преподнесена не как предположение, но как правильный взгляд167. Множество выпускников Школы Галаад отправились на места назначения с этой точкой зрения, о которой остальные братья даже не слышали.

Однако ни о чем из только что упомянутого на заседаниях Руководящей корпорации сказано не было, да и мне не хотелось об этом говорить168. Но я чувствовал некое подводное течение, которое рано или поздно должно было выйти на поверхность. И я не сомневался, что, когда это случится, вся его сила будет направлена не против кого-нибудь, а против меня и, вне Руководящей корпорации, против Эда Данлэпа.

Поскольку я мог ясно различить появившиеся у членов Руководящей корпорации настроения, я уже начал взвешивать свой возможный уход из Служебного комитета, таким образом, ограничивая свое членство только деятельностью в Писательском комитете. Однажды в разговоре с Робертом Уолленом, секретарем Служебного комитета (который не являлся членом Руководящей корпорации), я заметил, что хочу выйти из этого комитета169. Он ответил: «Вы не можете так поступить. В этом комитете должно быть какое-то равновесие». Он попросил меня изменить принятое решение.

Однако на другом заседании вновь возникли такие же враждебные настроения, как и 14 ноября 1979 года, и, как я и предполагал, теперь было названо мое имя. Во время заседания Ллойд Барри, в чьи обязанности входило следить за тем, чтобы каждый номер «Сторожевой башни» был укомплектован и подготовлен к печати, выразил серьезное беспокойство, так как я не подписал многие из статей для «Сторожевой башни» (он назвал количество), которые рассматривались Писательским комитетом (каждую статью, готовящуюся к печати, должны были посмотреть пять членов комитета и подписать их, давая разрешение на их издание). Я не понял, почему он поставил этот вопрос на заседании комитета в полном составе, не поговорив сначала лично со мной или с членами Писательского комитета, но признал, что дело обстояло именно так (я действительно очень удивился, когда услышал от Ллойда Барри точное количество не подписанных мною статей, поскольку не вел такого подсчета).

Я объяснил, что не подписывал статей, поскольку не мог этого сделать из-за своих убеждений. В то же время я никоим образом не пытался помешать опубликованию этих работ (некоторые из них, например, о предсказаниях Иеремии, были написаны Президентом, и в них усиленно подчеркивалась «пророческая роль» организации, а также некоторые даты, такие как 1914 и 1919 годы). Я также не пытался поднять эти вопросы. Отсутствие моей подписи означало, что я воздерживаюсь, а не голосую «против». Перед всеми членами Руководящей корпорации я заявил, что если это представляло собой проблему, если считалось нежелательным, чтобы кто-то воздерживался от подписи по своим убеждениям, то существовало простое решение. Им надо было назначить членом Писательского комитета кого-то другого, чьи убеждения позволят визировать такой материал. Тогда же я сказал, что планирую оставить свою деятельность в Служебном комитете с тем, чтобы больше времени посвятить работе в Писательском комитете. Итак, я предоставил им решение этого вопроса, сказав при этом, что приму любую принятую ими резолюцию.

После заседания Лайман Суингл, бывший тогда координатором Писательского комитета и писательского отдела, сказал мне: «Вы не можете так поступить со мной. Если они сами решат заменить вас в Писательском комитете, тогда ладно. Но вы не вздумайте просить отставки». Он говорил очень решительно. Я посоветовал ему предоставить решение Руководящей корпорации, заявил, что устал от противоречий и буду рад чему угодно, что может уменьшить напряжение. Но он повторил свою просьбу.

Руководящая корпорация не внесла никаких изменений в мое положение.

Тем не менее, я ясно чувствовал, что назревают неприятности. Тогда я не мог знать, что через шесть месяцев окажусь в эпицентре сильной бури, когда Руководящая корпорация самыми жесткими мерами будет бороться с тем, что назовет серьезным «заговором», угрожающим самому сердцу организации. Давайте посмотрим, чем же на самом деле оказался этот «опасный заговор», насколько «масштабными» были его размеры, насколько «преступными» его участники, каково было оправдание возникшему в организации «осадному мышлению», существующему до сих пор. Вспомним события, которые привели к «чистке» весной 1980 года.

Накануне моего отъезда в Париж (первого этапа моей поездки в Западную Африку) 16 ноября 1979 года Президент Общества председательствовал на утреннем обсуждении библейского текста. Он заметил, что кое-кто ставит под сомнение взгляды Общества (выраженные в недавнем номере «Сторожевой башни») на то, что Иисус Христос является Посредником только для класса «помазанных», но не для остальных двух миллионов Свидетелей Иеговы170. Он сказал о таких сомневающихся:

«Они всех мешают в одну кучу и говорят, что Иисус Христос — Посредник для всех подряд, без разбора».

Я не мог не думать обо всех этих людях «без разбора», присутствовавших тут же, в Вефильской семье, и о том, как они должны были отреагировать на эти слова. Я знал, что внутри семьи об этом велись разговоры и иногда весьма неодобрительные.

Президент продолжал говорить о правильности учения Общества. Он зачитал отрывок из Евр. 12:7, 8:

«Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец? Если же остаетесь без наказания, которое всем обще, то вы — незаконные дети, а не сыны».

Затем он привел пример лошади, которую хозяин иногда наказывает, чтобы научить ходить по кругу, и сказал: «Порой для этого понадобится несколько ударов кнута». Он призвал всех, сомневающихся в учении Общества по этому поводу, укрепиться, принять наказание и «показать, что у них хватает смелости придерживаться истины»171.

В тот вечер я вылетел в Париж, но на протяжении нескольких дней у меня было плохое настроение не только из-за этих слов, но из-за всего подхода в целом, из-за отношения, которое я видел в течение ряда последних лет.

Для меня было очевидно, что Иисус Христос предложил Свое посредничество, чтобы примирить с Богом именно всех, без разбора, что Он отдал жизнь за всех людей, стал искупительной жертвой и принес спасение всем, кто захочет его принять, — и это было противоположно взглядам, выражаемым в международной штаб-квартире. Казалось, что мы слышим «иное благовествование», не то, которое провозглашали богодухновенные авторы первого столетия.

Предпоследней африканской страной, в которую я приехал, была Мали. Большинство миссионеров было французами. Уточнив с ними некоторые моменты, о которых я говорил с миссионерами в каждой стране, я спросил, есть ли у них вопросы. Одним из заданных вопросов был: в «Сторожевой башне» говорится, что Иисус является Посредником только для помазанных, а не для всех нас. Не могли бы вы нам это пояснить? Даже в молитве Он не является нашим Посредником»?

Если бы я преследовал цель посеять сомнения, мне предоставлялась хорошая возможность. Вместо этого я попытался успокоить их, указав на 1Ин. 2:1, где Иисус назван «Ходатаем» (по-англ. «Помощник» — прим. перев.) за тех, для кого является «умилостивлением за грехи», в чье число входит «весь мир», Я сказал, что даже если они не должны думать об Иисусе как о своем Посреднике, то Он все равно их Ходатай, Помощник. И в одном они могли быть уверены: Он заботился о них так же сильно, как о любом другом человеке на земле.

Я думал, что мне удалось разрешить их вопросы и что я не сказал ничего, что поставило бы под сомнение утверждения «Сторожевой башни».

Однако через несколько дней миссионеры поехали провожать меня в аэропорт, откуда я отправлялся в Сенегал. Ко мне подошла женщина и спросила: «Но разве даже в молитве Иисус не является нашим Посредником»? Я мог только повторить и вновь подчеркнуть то, что сказал раньше на встрече в миссионерском доме.

Я возвратился в Бруклин спустя приблизительно три недели; единственная сложность, с которой я столкнулся в Африке, заключалась в том, что поезд, на котором я в течение двадцати часов ехал из города Квагадоугоу (Верхняя Вольта) в Абиджан (Берег Слоновой кости), сошел с рельсов.

На следующее утро после моего возвращения мы пригласили на завтрак работника одного из бюро филиалов с женой. Не успел начаться завтрак, как его жена рассказала, что накануне они присутствовали на изучении материалов «Сторожевой башни» на тему Христова посредничества, а затем задала буквально тот же вопрос, что и французская миссионерка в Мали. Я дал такой же ответ, что и раньше.

На выходные дни я отправился в Нью-Джерси. После выступления ко мне подошла женщина (активная Свидетельница) и задала три вопроса; второй из них был о Христовом посредничестве. И снова я дал тот же ответ, что и прежде.

Я рассказываю об этих происшествиях, потому что они отражают мои обычные действия в тех случаях, когда люди задают подобные вопросы, касающиеся опубликованных учений организации. Все возникавшие у меня самого вопросы по поводу библейского основания того или иного учения организации я обсуждал только со своими давними знакомыми (как правило, старейшинами). До 1980 года было не более четырех-пяти человек (кроме моей жены), знавших о моем беспокойстве, но никто из них (даже жена) не знал его причин. Понадобилась бы вот такая книга для того, чтобы они об этом узнали.

Однако у меня нет ни малейшего сомнения в том, что очень многих Свидетелей Иеговы мучили некоторые вопросы, что не давали покоя и мне172. Много лет работая в Руководящей корпорации, я ни разу не увидел, чтобы эти вопросы открыто обсуждались, чтобы им уделялось то внимание, какого они заслуживали, чтобы их анализировали путем тщательного, подробного исследования Писания, чтобы решения по ним принимались на основании не традиционных взглядов, а библейского доказательства (или его отсутствия).

Вместо этого все свидетельства показывали, что всякое открытое обсуждение таких трудностей считалось серьезной опасностью для интересов организации. Единство (а на самом деле, единообразие), по-видимому, было важнее истины. Вопросы об учениях организации можно было обсуждать только в узком кругу Руководящей корпорации и нигде больше. Независимо от споров внутри Руководящей корпорации для всех она должна была представлять собой организацию единомышленников, даже если за этим «лицом» скрывались серьезные разногласия по обсуждаемому вопросу.

Я не находил в Писании никакого извинения этому притворству, ибо Писание правдиво именно потому, что откровенно и прямо признает разногласия, существовавшие между первыми христианами, включая апостолов и старейшин. Более того, в Писании я не нашел оправдания тому, что обсуждение ограничивалось секретным, закрытым кругом людей, чьи решения, принятые большинством голосов в две трети, все остальные христиане должны считать «открытой истиной». Мне казалось, что истине не стоит бояться открытого обсуждения, у нее нет причин избегать тщательного изучения. Любое учение, которое надо было защищать от такого исследования, не стоило того, чтобы его придерживаться.

Со времени написания справочника «Помощь в понимании Библии» я стал близким другом Эдварда Данлэпа. Я познакомился с ним в 1964 году, посещая десятимесячный курс в Школе Галаад. Он был тогда секретарем Школы и одним из ее четырех инструкторов. Наш выпуск (39‑й) состоял приблизительно из ста человек, значительная часть которых была работниками филиалов. Можно честно сказать, что большинство из них считало занятия Данлэпа самыми полезными для понимания Писания173. Уроженец Оклахомы, Эд получил обычное образование, но обладал способностью разъяснять самые трудные, сложные вопросы, будь то закон Моисея или научное изучение генетики. Однако для меня важнее была его непритязательность. Это был скромный, тихий человек как в поведении и речи, так и в одежде (я знаю только одно его пристрастие к ярким галстукам). Какими бы полномочиями его ни наделяли, он всегда оставался таким же.

Одним из моментов, который помог мне определить его характер, было его замечание но поводу семестрового экзамена. На занятиях мы рассматривали различные послания Павла, и в конце каждой недели надо было сдать экзамен по изученному материалу. Обычно всегда задавали вопрос о предполагаемом месте и времени написания того или иного послания. Пока мы изучали по одному посланию в неделю, запомнить это было нетрудно. Но, когда настал конец семестра, я понял, что теперь придется отвечать по ВСЕМ тринадцати посланиям Павла и запомнить все различные предположения о времени и месте их написания будет достаточно сложно. В Библии они следовали друг за другом не в хронологическом порядке. Я долго над этим бился и, в конце концов, составил для себя мысленную систему их запоминания.

Наступил день экзамена, у нас было два часа для ответа на все вопросы. Я закончил рано и, выходя из аудитории, столкнулся с входящим Эдом. Он поинтересовался: «Ну, как дела»? Я ответил: «Все нормально. Но я вас никогда не прощу». Он спросил, что я имею в виду. Я сказал, что трудился не покладая рук, чтобы разработать систему для запоминания времени и места написания посланий, а он не задал об этом ни одного вопроса. Он воспринял мое замечание несколько более серьезно, чем я предполагал, и произнес: «Знаете, почему я не включаю такие вопросы в семестровые экзмены? Потому что я сам не могу все это запомнить». В Школе было четыре инструктора: Улисс Гласс, Билл Уилкинсон, Фред Раск и Эд Данлэп. Я думаю, будет справедливо утверждать, что из них только Эд мог такое сказать. Это было очень типично для его простой натуры.

Он всегда был бесконечно предан организации; его служение по продолжительности равнялось моему.

Другое обстоятельство, которое много говорит о его характере, касается его болезни в конце 1960‑х годов. Обычно ее называют «болезненный спазм»; в медицине это называется «тригеминальная невралгия» — воспаление большого, разветвленного натрое лицевого нерва — одно из самых болезненных заболеваний, известных человеку. Острая, ослепляющая боль может возникнуть в результате чего угодно — слабого ветерка прикосновения, возбуждающего нерв, и по мере того, как болезнь прогрессирует, ее жертва едва может выполнять даже такие обычные действия, как причесывание, чистка зубов, прием пищи, не рискуя при этом вызвать новый приступ. Некоторые больные не выдерживают и пытаются покончить жизнь самоубийством.

Эд страдал от этой болезни в течение семи лет, короткие периоды облегчения сменялись ухудшениями. В это время Президент Натан Норр почему-то решил (возможно, на основе замечаний других), что болезнь Эда была скорее эмоционального, а не физического происхождения. Однажды он разговаривал с Эдом, расспрашивая его о семье и о болезни. Эд уверил его, что семейная жизнь не имеет никакого отношения к болезни, что он может наслаждаться где-нибудь отдыхом, а приступ может начаться без предварительных признаков в любую минуту. Президент, однако, не принял во внимание объяснения Эда и сообщил ему, что решил послать его на некоторое время на фабрику в переплетный отдел, чтобы дать ему возможность больше заниматься физической деятельностью.

Тогда Эду было за шестьдесят, он уже некоторое время принимал сильные лекарства, прописанные врачом, чтобы приглушать болезненные приступы; иногда ему приходилось несколько дней оставаться в постели. Теперь же его послали в переплетную мастерскую, где он должен был стоять у переплетного конвейера и подавать в машину материал. Он делал это в течение нескольких месяцев, стараясь как можно лучше справиться с этим «теократическим» заданием. Но, как он сказал мне, это впервые заставило его осознать, как всецело организация управляла его жизнью. На его попытки объясниться не обращали внимания и вопреки здравому смыслу послали делать работу, самую непригодную для человека с такой болезнью.

Через несколько лет, когда он был на грани полного отчаяния, он узнал о нейрохирурге из Питтсбурга, который разработал микрохирургическую операцию, помогающую справиться с этой болезнью. Эду сделали такую операцию, в которую входило удаление части черепа (разрез делали рядом с главной артерией мозга, которая идет параллельно воспаленному нерву), и он выздоровел полностью. Он не ожидал никаких извинений со стороны организации за их отношение к его мучительной проблеме. Он их и не получил.

Поскольку наши рабочие места, как во время написания справочника, так и впоследствии, находились рядом, мы регулярно разговаривали, делились интересными находками исследования. Писательский комитет Руководящей корпорации давал нам совместные задания, например, написание комментария к Посланию Иакова. В разговорах мы не всегда во всем соглашались, но это не влияло на нашу дружбу и взаимное уважение.

Я говорю обо всем этом потому, что Эд Данлэп был одним из тех, кто знал, как глубоко было мое беспокойство о том, что я видел в организации, а особенно — в Руководящей корпорации. Он разделял эту тревогу. Как и меня, его волновало, что он не может привести многое из того, что видел и слышал, в согласие с Писанием.

Хотя он состоял в организации с начала 1930‑х годов, он не считал, что относится к числу «помазанных». Однажды в конце 1970‑х годов я говорил с ним об этом, и он сказал, что в то время, когда он стал членом организации, «Сторожевая башня» учила, что есть два класса, которые унаследуют вечную жизнь: «избранные» (в числе 144000 человек) и «великая толпа» (или «великое множество» — см. Отк. 7). «Великое множество» состояло (по словам журнала) из христиан, у которых вера была меньше, чем у избранных, и поэтому, хотя их и ожидает небесная жизнь, «великое множество» не входит в число тех, кто будет править со Христом как цари и священники, поскольку один класс был явственно выше, чем другой. Эд, конечно же, заключил, что принадлежит к более низкому классу, к «великому множеству».

Настал 1935 год, и судья Рутерфорд на ассамблее в столице страны Вашингтоне провозгласил «открытую истину» о том что «великое множество», согласно Писанию, должно было жить не на небесах, но на земле. Как сказал Эд, у него неизменно была надежда на небесную жизнь, он всегда считал, что нет ничего чудеснее, чем служить в присутствии Бога вместе с Его Сыном. Но из-за изменений во взглядах организации он подавил свои ожидания и принял то, что, как ему сказали, составляет надежду «великого множества».

Только в 1979 году он окончательно решил, что никакая человеческая организация не сможет изменить приглашения, выраженного в Писании, не в состоянии отнять надежду, которую Библия давала всякому, кто ее принимал, несмотря на его положение. Итак, спустя 44 года он начал принимать хлеб и вино на Вечере Господней, что среди Свидетелей Иеговы могут делать только «помазанные».

Когда кто-то спрашивает: «А как узнать, «помазанный» ты, обладаешь жизнью на небесах или нет?», обычным ответом будет ссылка на утверждение Павла в Рим. 8:16, 17:

«Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божий. А если дети, то и наследники, наследники Божий, сонаследники же Христу, если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться».

Официальное учение гласило и гласит, что такое «свидетельство Духа» имеют только 144000 «помазанных», и по этому они узнают, что входят в состав избранных 144000, которые только и могут надеяться на небесную жизнь. Все другие считаются только «будущими» детьми Божьими, и надежды их должны быть земными.

Когда Эд прочитал весь текст с самого начала главы, ему стало совершенно ясно, что апостол Павел действительно писал о двух классах людей. Но эти классы разделялись не по принципу небесных или земных надежд о будущей жизни.

Разделение было таково: с одной стороны, люди, водимые Духом Святым, с другой — те, кем управляет греховная плоть.

Апостол противопоставлял здесь не надежду небесной жизни надежде земной, а сами жизнь и смерть, дружбу с Богом и вражду с Ним. Как говорится в Рим. 8:6-9:

«Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир, потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут. Посему живущие по плоти Богу угодить не могут.

Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас. Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его».

Павел говорил здесь не о небесной или земной жизни, а просто о том, живет человек Духом Божьим или живет по греховной плоти. Павел ясно дал понять, что возможно либо одно, либо другое: либо в человеке жил Дух Божий и производил Свой плод, либо человек находился во вражде с Богом и не принадлежал Христу. Без этого Духа не могло быть «жизни и мира», только смерть. Если же в человеке жил Дух Божий, тогда он был сыном Божьим, ибо в ст. 14 Павел говорит:

«Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий»174.

Как заметил Эд, Павел говорит, что не «некоторые», но ВСЕ, водимые Духом Божиим», — сыны Божий, Его дети, Поэтому у водимых Его Духом будет в жизни свидетельство Его плода; это похоже на то, как Библия говорит, что Авель, Енох, Ной и другие «получили свидетельство», что они были угодны Богу175.

Важность этих моментов станет понятной в ходе дальнейшего развития событий.

Здесь же достаточно будет сказать, что Эд Данлэп, в общем, разделял мое беспокойство, особенно по поводу проявлений догматизма и авторитарности. Он так же, как я, считал, что человеческая власть, выходя за назначенные ей пределы, неизбежно умаляет роль Иисуса Христа как Главы христианского народа.

Спустя некоторое время после моего возвращения из Африки к нам в штаб-квартиру заехал один мой давний друг. Его звали Рене Васкес, я знал его около 30 лет. Мы познакомились в городе Майягуес (Пуэрто-Рико), где он жил с отцом. Когда Рене был подростком, школьником, его отец женился вторично. И отец, и мачеха были против того, чтобы он занимался со Свидетелями Иеговы. Они так сильно сопротивлялись этому, что однажды вечером, после занятия у одного Свидетеля-миссионера, он почувствовал, что не в состоянии идти домой. Он провел ночь на скамейке на городской площади. На следующее утро он пришел к своему дяде, попросил разрешения жить у него и получил согласие. Хотя дядя не слишком одобрял Свидетелей Иеговы, но был человеком терпимым. Закончив среднюю школу, Рене немедленно занялся «пионерским служением».

Посетив в 1953 году ассамблею в Нью-Йорке, он решил остаться в Соединенных Штатах, познакомился в Мичигане с молодой девушкой, женился, и они вместе стали «пионерами». Их пригласили работать с испаноязычными общинами в Западных Соединенных Штатах, затем они учились в Школе Галаад и были посланы в Испанию. Вскоре Рене был назначен районный надзирателем в этой стране. Деятельность Свидетелей Иеговы была там официально запрещена законом, так что он и его жена Элси путешествовали по всей Испании, все время проверяя, не следит ли за ними полиция, постоянно осознавая опасность того, что их могут раскрыть, арестовать или депортировать. Все собрания проводились нелегально. После нескольких лет такой подпольной деятельности нервы Рене расшатались, и он находился на грани нервного срыва. К тому времени они с женой провели в Испании семь лет. Из-за состояния здоровья Рене, а также из-за некоторых обстоятельств в семье Элси они вернулись в Соединенные Штаты, оплатив дорогу из собственного кармана, и по прибытии у них совсем не осталось средств к существованию.

После возвращения единственной работой, которую Рене смог найти, была работа грузчика на сталелитейной фабрике. Поскольку физически он был не очень крепким человеком, здоровье подвело его уже на второй день, и он попал в больницу. Позднее он нашел другую работу, и, как только финансовые проблемы были улажены, они с женой немедленно вернулись к «пионерскому» служению, затем к работе в районе и округе, и, наконец, их пригласили работать в Бруклине, в штаб-квартире; Рене стал руководителем Служебного бюро и заботился о нуждах всех испаноязычных общин в Соединенных Штатах, которые насчитывали около 30000 Свидетелей. Он служил там, пока в 1969 году не забеременела его жена, и они вынуждены были оставить «вефильское служение».

Рене сказал мне, что постарается остаться в Нью-Йорке не потому, что ему нравится город, а потому, что он хотел бы попрежнему быть полезным для штаб-квартиры. Получилось так, что через несколько лет он работал для Общества два дня в неделю, выполняя переводы на испанский язык, руководя записями драматических представлений на испанском языке для использования на конвенциях, частично выполняя функции окружного и районного надзирателя в испаноязычных общинах Нью-Йорка. Некоторое время он провел в Португалии, и, когда португальские общины развились и окрепли, он, немного подучив язык, начал помогать и им.

Я серьезно сомневаюсь, что за 30 лет членства Рене в организации у кого-либо в Пуэрто-Рико, Испании или Соединенных Штатах были причины для недовольства его служением. Будучи по натуре довольно мягким, он в то же время был человеком принципа; он научился быть твердым, не становясь, однако, при этом жестким или резким. Даже при сложившейся ситуации, о которой будет рассказано позднее, я сомневаюсь, что кто-то из работавших с Рене Васкесом будет отрицать, что это описание является честной и правдивой оценкой его характера. Если у него и был какой-то заметный недостаток, то, как признавал сам Рене, он заключался в его чрезмерной уступчивости: он никогда не отказывался что-то сделать для других, особенно для Общества, Сейчас Рене считает, что от этого пострадала его семейная жизнь.

Один пример: они с женой несколько лет работали без отпуска, и Рене решил поехать в Испанию отдохнуть. Незадолго до предполагаемого отъезда позвонил Харли Миллер„ глава служебного отдела, и попросил Рене заняться кое-какой работой именно в это время. Рене решил, что должен на это согласиться, поскольку он и раньше никогда не отказывался от заданий «Господней организации». Его жена поехала в Испанию со своей мамой.

Рене жил неподалеку от аэропорта Ла Гуардия, и члены Руководящей корпорации, включая Харли Миллера, часто просили встречать и отвозить их в Вефиль, когда они возвращались из поездок. Какие-то самолеты прибывали уже заполночь, иногда и под утро. Рене настаивал на том, чтобы и меня встречать таким образом, и я соглашался из-за нашей давней дружбы — до тех пор, пока не узнал, в какой степени другие использовали его готовность помочь. По-моему, его эксплуатировали, пользуясь его добротой. С тех пор, за редкими исключениями, я старался добираться до Вефиля другими средствами.

Мне кажется, что, если бы можно было узнать мнение Руководящей корпорации о том, кем были главные участники «заговора против организации» (для подавления которого они приняли такие радикальные меры), все показали бы на нас троих — Эда, Рене и меня. Тем не менее, втроем мы не собирались ни разу. За весь описываемый промежуток времени я, можеть быть, два раза подолгу говорил с Рене; то же можно сказать о разговорах Эда и Рене. Какую же зловещую деятельность мы вели? А вот какую: мы просто обсуждали Библию как друзья, притом друзья давние.

В тот день, когда вечером Рене зашел к нам в комнату, он посетил семинар для старейшин, организованный Обществом. Мы поговорили о его впечатлениях, которые были, в основном, благоприятными. Однако во время разговора он сказал: «У меня такое ощущение, как будто мы поклоняемся цифрам. Мне иногда хочется вообще отменить отчеты». Под отчетами он подразумевал систему, согласно которой каждый Свидетель сдавал листок бумаги, на котором указывал, какую «свидетельскую» деятельность провел, включая затраченное время, распространенную литературу и т. п.176.

Я вспомнил некоторые моменты, прозвучавшие на предыдущей районной ассамблее о «вере и делах», и мы поговорили об этом; кроме того, мы упомянули о том, что апостол писал по этому поводу в Послании к Римлянам. По-моему, учение апостола прежде всего призывало к утверждению людей в вере; когда это произойдет, последуют и дела — ибо подлинная вера действенна и активна так же, как и подлинная любовь. Можно постоянно заставлять людей выполнять определенные дела, и они могут осуществлять их под этим давлением. Но где свидетельство, что тогда эти дела побуждаются верой и любовью? И если дела мотивируются не верой и любовью, насколько они будут угодны Богу?

Казалось очевидным, что дела веры должны быть спонтанными, а не систематизированными, подчиненными определенной форме; их нельзя выполнять просто из-за следования некоему расписанию деятельности, составленному другими людьми. В упорядоченной организации работы нет ничего плохого, но она не должна принуждать людей и развивать комплекс вины в каждом, кто ей не следует. Чем теснее люди пытаются следить за жизнью и деятельностью братьев-христиан, тем успешнее они вытесняют всякую возможность для веры и любви побуждать и управлять их делами. Я признал, что гораздо труднее утверждать людей в вере и в любви к Писанию, чем просто выступать с ободряющими речами или вызывать у слушателей чувство вины; но, судя по тому, что написал апостол, этот более трудный, основанный на Писании путь и был единственно мудрым.

Таково было содержание нашей беседы. Письменные отчеты Свидетелей послужили его началом, но в дальнейшем разговоре они не фигурировали. Когда я позднее встретил Рене, он сказал, что, начав смотреть на вещи в свете учений Павла, приведенных в Послании к Римлянам, он с гораздо большим удовольствием выполняет свою работу окружного и районного надзирателя и его беседы со старейшинами обретают новый смысл.

Через несколько недель мы с женой были приглашены к нему на обед. Хотя в течение первых лет жизни в Нью-Йорке наши две супружеские пары вместе посещали одну испаноязычную общину в Куинсе, позже наши встречи стали единичными, случайными. И до и после обеда Рене хотел поговорить о значении Послания к Римлянам. Так же, как в разговорах с женой, хоть и в меньшей степени, я чувствовал, что должен отвечать на его вопросы, а не избегать определенных тем. Мы были знакомы 30 лет; я знал, что он серьезно изучает Библию. Я говорил с ним как друг, а не представитель организации; и при обсуждении Слова Божьего я считал, что прежде всего обязан Богу, а не людям, не организации. Если бы я не рассказывал людям о том, что считаю ясными учения Писания, то каким образом я мог бы повторить слова Павла к ефесянам, записанные в Деян. 20:26-27:

«Посему свидетельствую вам в нынешний день, что чист я от крови всех; ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию».

Павел знал, что именно поэтому о нем распускали злостные сплетни в ефесской синагоге177. Я предполагал, что и мои слова могут привести к подобным результатам.

Среди других отрывков мы С Рене обсудили начало восьмой главы Послания к Римлянам (о котором говорится выше в этой главе). Мне было интересно, что с учетом всего контекста он думает о ст. 14, о сыновних отношениях с Богом. Он никогда раньше не рассматривал этот стих в контексте (что, пожалуй, можно сказать почти обо всех Свидетелях Иеговы), и теперь, когда он прочитал этот стих, его реакция была совершенно неадекватной. То, что другим покажется очевидным, может ошеломить Свидетеля Иеговы, как откровение. Рене сказал: «Я годами чувствовал, что противлюсь Святому Духу, изучая христианское Писание. Бывало, я читаю, примеряю все к себе и вдруг останавливаюсь с мыслью: «Но это все не для меня, а только для «помазанных».

И он, и я, и Бог — мы все знаем, что я никоим образом не убеждал его посмотреть на все по-новому. Его убедили именно слова апостола в Библии, прочитанные в контексте. Когда мы потом случайно встретились, он сообщил, что с того момента все Писание целиком для него ожило и обрело гораздо большее значение.

Это может показаться странным, но если Свидетель Иеговы (не принадлежащий к числу 8800 и «помазанных») вдруг придет к выводу, что все слова Нового Завета — с Евангелия от Матфея до Откровения — действительно обращены к нему и на самом деле к нему относятся, не «заочно», но непосредственно и прямо, то откроется дверь для целого потока вопросов, на которые он так давно жаждал получить ответы, но не осмеливался задать.

Когда я смотрю на то, что в последние годы было сделано для поддержания взглядов Общества, на все манипуляции фактами из Писания, я чувствую удовлетворение от того, что хотя бы до немногих донес слова Писания по этому вопросу несмотря на то, что это могло осложнить мое положение в организации.

4 марта 1980 года я подал заявление в Комитет по кадрам Руководящей корпорации с просьбой предоставить нам с женой длительный отпуск с 24 марта по 24 июля. Мы оба чувствовали, что по состоянию здоровья нам необходим продолжительный отдых. Я также надеялся, что за это время посмотрю, можно ли будет найти работу и жилье где-то в другом месте, если нам придется оставить деятельность в штаб-квартире. Все наши средства заключались в 600 долларах на банковском счете и купленной семь лет назад машине.

Сначала мы прошли полное физическое обследование, и оказалось, что я находился на грани серьезного сердечного заболевания.

Еще раньше, во время ассамблеи в Алабаме, мы познакомились со Свидетелем по имени Петер Грегерсон. Впоследствий он пару раз приглашал нас в город Гадсден (штат Алабама), чтобы я смог выступить в местных общинах. У Питера была небольшая сеть супермаркетов в штатах Алабама и Джорджия В 1978 году, во время «зональной поездки» мы в Израиле встретились с Питером и его женой и в течение двух недель путешествовали по библейской земле.

В то время Питер выражал серьезное беспокойство по поводу влияния на людей предсказаний о 1975 годе. По его мнению, со стороны Общества было бы огромной ошибкой, если бы они продолжали настойчиво говорить о дате 1914 года; что разочарование по поводу 1975 года будет ничтожным по сравнению с тем, которое возникнет, если Обществу придется отойти от этой хронологии 1914 года. Я признал, что его оценка была несомненно верной, и дальше мы в этот вопрос не углублялись.

Когда Питер узнал о нашем плане взять отпуск, он пригласил нас на некоторое время к себе и приготовил для нас передвижной домик, принадлежавший его сыну. Он предложил мне кое-какую работу у него во дворе, чтобы частично оплатить наши расходы и в то же время дать мне возможность заняться физическим трудом, рекомендованным врачами.

Отец Питера стал Свидетелем Иеговы, когда он сам был еще ребенком; с четырех лет родители брали его с собой на собрания. В молодости он стал «пионером» и даже после того, как женился, как родился его первый ребенок, он пытался продолжать эту постоянную деятельность и зарабатывал на жизнь, работая уборщиком178. Общество посылало его в «трудные» области в Иллинойсе и Айове, чтобы помочь там справиться с тяжелыми обстоятельствами и укрепить некоторые общины. В 1976 году он был в составе группы старейшин, приглашенных в Бруклин для того, чтобы обсудить положение дел с Руководящей корпорацией, а через несколько лет его попросили стать инструктором семинара для старейшин в Алабаме.

Однако приблизительно через год после этого семинара он решил отказаться от положения старейшины общины. Незадолго до этого он передал брату управление своей компанией и освободившееся время использовал для более глубокого изучения Библии. Его тревожили некоторые учения организации, и он хотел еще раз убедиться в правильности этих учений, укрепить свое доверие к религии всей своей жизни (тогда ему было чуть больше 50 лет).

В результате произошло нечто совершенно противоположное. Чем больше он изучал Писание, тем больше убеждался, что в теологических положениях организации были серьезные ошибки. Он принял определенное решение. Как он сам сказал мне об этом: «Я просто не могу заставить себя стоять перед людьми и проводить занятия по вопросам, для которых я не вижу библейского основания. Я бы чувствовал себя лицемером, если бы так поступал, и совесть не позволяет мне этого делать». Хотя, впервые услышав о его решении, я уговаривал его передумать, я не мог отрицать правомерности его сомнений и не мог не уважать его убеждения и ненависть к лицемерию. Он пришел к своему выбору раньше, чем я.

Это был человек, которого организация впоследствии называла «нечестивым», таким, с кем нельзя было даже есть вместе. Как раз то, что в 1981 году я пообедал с ним в ресторане, и привело меня к суду и исключению из организации.

Именно в апреле 1980 года, пока мы находились в отпуске в Гадсдене, я впервые услышал о неких странных происшествиях в Бруклине. Начиналась ожидавшаяся буря.

Инкивизиция

«Когда Он говорил им это, книжники и фарисеи начали сильно приступать к Нему, вынуждая у Него ответы на многое, подтискиваясь под Него и стараясь уловить что-нибудь из уст Его, чтобы обвинить Его» (Лк. 11:53-54).

Инквизиция (в одном из своих значений) — расследование личных убеждений и верований человека.

В историческом плане ее целью была не помощь человеку и не предоставление ему основания для рассуждений, а обвинение в преступлении, осуждение как еретика.

Часто для того, чтобы начать расследование, вовсе необязательно, чтобы человек подрывал основы, злобствовал или просто открыто высказывал свои взгляды: достаточно только подозрения. В конце концов, оказывается, подозреваемый не имел никаких прав: инквизиторы могли «копаться» даже в его частных разговорах с близкими друзьями.

Но свое отвратительное имя в истории испанская инквизиция заслужила не только ужасающими наказаниями. Этому способствовали также авторитарный подход и надменные методы расследования с единственной целью, которую так часто ревностно преследовал религиозный суд — обвинить в преступлении. Сегодня средневековые пытки и жестокие наказания запрещены законом. Но авторитарный подход и надменные методы расследования все еще могут практиковаться, оставаясь, по всей видимости, безнаказанными.

Я вспоминаю статью из журнала «Пробудись!» за 22 января 1981 года под названием «В поиске законных корней» («Searching Out Legal Roots»). В ней подчеркивались прецеденты из закона Моисея; кроме всего прочего там говорилось:

«Поскольку местный суд располагался у городских ворот, не было даже вопроса о том, быть или нет суду публичным (см. Втор. 16:18-20). Без сомнения, присутствие на суде публики побуждало судей к более справедливому и тщательному расследованию — тому, чего часто не происходит при тайных, закрытых слушаниях дела».

В публикациях Общество превозносило этот принцип, но в реальной практике он полностью отвергался. Как сказал Иисус, «они говорят, и не делают»179. Свидетельства показывают, что предпочитались как раз «тайные, закрытые слушания». На такие процедуры подталкивает только одно: страх перед силой истины. Такие методы служат интересам не справедливости или милости, но тех, кто стремится добиться обвинения.

Спустя четыре недели с начала нашего отпуска в Алабаме мне позвонил Эд Данлэп и после нескольких общих фраз сообщил, что два члена Руководящей корпорации, Ллойд Барри и Джек Барр, пришли к нему в кабинет и приблизительно в течение трех часов расспрашивали о его личных убеждениях. Когда Эд спросил, какова была цель этого допроса «с пристрастием», его уверили, что они просто хотели узнать его мнение о некоторых вопросах.

Они не объяснили ему, что послужило причиной этих расспросов. Несмотря на их утверждения о том, что эта беседа была чисто информативной, у Эда осталось четкое впечатление, что это было началом действий организации, которые по характеру окажутся подобными действиям карательной инквизиции. Его спросили, что он думает об организации, об учении 1914 года, о двух классах христиан, о надежде на небесную жизнь и т. п.

По вопросу организации он сказал, что больше всего его беспокоит то, что члены Руководящей корпорации уделяют явно недостаточно внимания и времени изучению Библии; что, по его мнению, на них лежит ответственность перед братьями за то, что они все свое время отдают бумагам и другим делам, вытесняя, таким образом, изучение Библии. Что касается 1914 года, он откровенно признал, что именно в этом вопросе следует удерживаться от догматических заявлений. Он спросил Ллойда Барри и Джека Барра, убеждена ли сама Руководящая корпорация в том, что эта дата действительно является несомненной и твердой. Они ответили, что «хотя у одного-двух членов имеются сомнения, но Руководящая корпорация в целом полностью поддерживает эту дату». Он сказал им, что если бы высказались другие работники писательского отдела, то стало бы очевидным, что почти у всех по определенным вопросам были разные мнения.

Затем Альберт Шредер и Джек Барр лично расспрашивали по одному всех членов писательского отдела. Никто из них не признался, что сомневается в некоторых учениях организации, хотя раньше, в частных разговорах буквально все они, по крайней мере, по одному вопросу высказывали свою точку зрения, отличающуюся от взглядов организации.

Ирония всего происходящего заключалась в разделении мнений внутри самой Руководящей корпорации, о чем участники расследования никогда не упоминали и не сообщали тем, кого расспрашивали.

Я знал, что Лайман Суингл, координатор Писательского комитета Руководящей корпорации и координатор писательского отдела, находился в это время в зональной поездке. Меня удивило, что такое интенсивное расследование могло начаться в его отсутствие. Тем не менее, члены Руководящей корпорации, проводившие расследование, ничем не показывали, что случилось что-то необычное, приведшее к таким всеобщим расспросам. Из опыта работы в организации я знал: отсутствие объяснения их действиям было сигналом того, что все происходившее было не таким уж безобидным. Когда все выйдет наружу, это может оказаться губительным для тех, кто попадет под его влияние. Поэтому 21 апреля 1980 года я из Алабамы позвонил в бруклинскую штаб-квартиру и попросил соединить меня с членом Руководящей корпорации Дэном Сидликом, но оператор Общества сказал, что с ним сейчас соединиться нельзя. Тогда я попросил к телефону члена Руководящей корпорации Альберта Шредера, который в том году исполнял обязанности председателя. С ним также нельзя было поговорить. Я попросил оператора передать им, что жду от них звонка.

На следующий день позвонил Альберт Шредер.

Перед тем, как написать о нашем разговоре и о том, как председатель Руководящей корпорации ответил на мои вопросы, позвольте мне рассказать то, о чем я узнал впоследствии: о том, что уже произошло и происходило в то время, как он со мной говорил.

14 апреля, за восемь дней до звонка Шредера, в бруклинский служебный отдел позвонил Свидетель из Нью-Йорка по имени Джо Гуд. Он разговаривал с Харли Миллером, членом Комитета служебного отдела, состоявшего из пяти человек180, и сообщил ему, что его товарищ по работе, кубинский Свидетель по имени Умберто Годинес, рассказал об одном разговоре со своим другом, членом Вефильской семьи, высказавшим взгляды, которые по многим вопросам отличались от учений организации. Миллер посоветовал Гуду попытаться узнать у Годинеса имя этого Свидетеля. Таким образом на свет появилось имя Криса Санчеса. Годинес также сказал, что в разговоре упоминались имена Эда Данлэпа, Рене Васкеса и мое. Миллер посоветовал Гуду и Годинесу не пытаться выяснить все с названными людьми и не искать решения в братской беседе. Миллер не поговорил с Эдом Данлэпом, которого хорошо знал и который работал в здании напротив. Он не позвонил Рене Васкесу, с которым был знаком уже много лет и чьими добровольными услугами шофера регулярно пользовался. Он не попытался побеседовать и с Крисом Санчесом, работавшим на фабрике Общества, с которым можно было легко связаться по телефону.

Сначала он поговорил с членами Комитета служебного отдела, спросив их, располагают ли они подобной информацией. Затем он пошел к председателю Руководящей корпорации Альберту Шредеру.

Его попросили пригласить Годинеса с женой в штаб-квартиру для беседы с Миллером. Крису Санчесу, Эду Данлэпу, Рене Васкесу и мне ничего не сказали. Председательский комитет, очевидно, посчитал нежелательным действовать по-дружески, т. е. стремиться не допустить, чтобы дело вылилось в серьезную проблему.

Во время беседы с супругами Миллер предложил Годинесу позвонить Рене Васкесу и «тактично» поинтересоваться, может ли тот высказаться по данному вопросу. Миллер полагал, что сам он этого делать не должен; он также не счел нужным позвонить Эду Данлэпу или перейти улицу и поговорить с ним. Годинес позвонил Рене, и цель была достигнута: ответ Рене был таким, что ему можно было предъявить обвинение. 15 апреля была устроена еще одна встреча с супругами Годинес, на этот раз на ней присутствовал Председательский комитет в составе членов Руководящей корпорации Шредера, Сьютера и Кляйна. До сих пор ничего не было сообщено ни Рене, ни Эду, ни Крису, ни мне. Беседа продолжалась в течение двух часов и записывалась на пленку. Из воспоминаний и впечатлений Годинеса они узнали о его разговоре с земляком и давним другом Крисом Санчесом, состоявшемся после обеда в доме Годинесов. Был обсужден ряд противоречивых моментов, В рассказе Годинеса много раз упоминались имена Рене, Эда Данлэпа и мое. В конце записи все три члена Руководящей корпорации похвалили чету Годинесов за их преданность и выразили (на пленке) свое недовольство теми, о ком шла речь во время беседы.

Как и Миллер, члены Председательского комитета Руководящей корпорации не сделали никакой попытки поговорить с Крисом Санчесом, о котором они знали только понаслышке.

Они не попытались связаться ни с Рене Васкесом, ни с Эдом Данлэпом, ни со мной — с теми, о ком они получили сведения из третьих рук. Тем не менее, на следующий день, 16 апреля 1980 года на очередном заседании Руководящей корпорации Председательский комитет устроил прослушивание всей двухчасовой записи беседы с Годинесами (на заседании отсутствовали Мильтон Хеншель, Лайман Суингл и я).

Все это произошло за неделю до того, как Шредер говорил со мной по телефону, причем позвонил он по моей просьбе.

После того, как члены Руководящей корпорации прослушали эту запись, начались расспросы: сначала Эда Данлэпа, а потом и всех работников писательского отдела. Именно эта запись побудила начать расследование. Члены Руководящей корпорации, которые занялись им — Барри, Барр и Шредер, — знали об этом. Тем не менее, они ничего не сказали, даже когда Эд Данлэп поинтересовался у Барри и Барра о причине расспросов. Почему?

Действия предпринимались быстро, согласованно, в широком масштабе. Теперь расспросам подверглись Крис Санчес, Нестор Куилан и их жены. Крис и Нестор работали в отделе испаноязычных переводов, где Рене служил два дня в неделю.

Тогда Харли Миллер позвонил Рене и попросил зайти к нему в кабинет, сказав: «Мы хотим узнать твое мнение по некоторым вопросам».

Председательский комитет организовал специальные комиссии для расследования всех этих случаев. За исключением Дэна Сидлика, все члены этих комиссий были работниками штаб-квартиры, не входящими в состав Руководящей корпорации. Руководящая корпорация через Председательский комитет управляла всеми действиями, но сама оставалась на заднем плане. Теперь она организовала прослушивание отрывков двухчасово интервью для различных членов этих комиссий по расследованию с тем, чтобы лучше подготовить их для выполнения своей задачи. Именно поэтому, расспрашивая Санчеса, Куилана и Васкеса, члены комиссий постоянно упоминали меня и Эда Данлэпа. Тем не менее, Председательский комитет все еще не считал нужным сообщить нам о существовании такой записи. Почему?

Цель комиссий по расследованию была очевидна из направленности их расспросов. Комиссия, которая беседовала с Нестором Куиланом, попросила его описать личные разговоры с Эдом Данлэпом и со мной. Он ответил, что, по его мнению, никто не имеет права интересоваться его личными разговорами. Он ясно дал понять, что, если бы в них прозвучало нечто дурное или «греховное», он, несомненно, сообщил бы им об этом, но такого, безусловно, не было. Члены комиссии сказали, что ему следует «способствовать делу, иначе он может подвергнуться лишению общения». «Лишению общения? — спросил Куилан. — За что»? «За покрывание вероотступничества», — ответили ему, «Вероотступничества? В чем вероотступничество? Кто вероотступник»? Ему ответили, что личности еще предстоит установить, но в их существовании никто не сомневается.

Это похоже на то, как человеку угрожают тюрьмой, если он не будет помогать расследованию и отвечать на вопросы относительно определенных людей. Когда же этот человек спрашивает, за что его могут посадить в тюрьму, ему отвечают — за соучастие в ограблении банка. Он спрашивает; «Какого банка? Кто грабил»? — а ему отвечают: «Ну, мы еще не знаем, какой банк и кто ограбил, но уверены, что ограбление где-то произошла; и если вы не будете отвечать на наши вопросы, мы обвиним в соучастии вас и посадим в тюрьму».

Нестор объяснил, что занимался в Школе Галаад; Эд Данлэп был одним из его инструкторов, так что он знал его с того времемени. Меня же он знал, с той поры, когда я был миссионером и надзирателем филиала в Пуэрто-Рико. Он признал, что общался с нами обоими, но во всех разговорах не содержалось ничего дурного или греховного, и они были его личным делом.

Судебный механизм организации работал стремительно и в полную силу, когда 22 апреля Альберт Шредер позвонил в ответ на мою просьбу. Будучи председателем Руководящей корпорации, он лучше кого-либо был осведомлен обо всем происходящем, поскольку все комиссии по расследованию находились под руководством Председательского комитета.

За неделю до нашего телефонного разговора ему было известно, что его комитет предоставил для прослушивания Руководящей корпорации упомянутую двухчасовую запись.

Он знал, что все комиссии по расследованию были «подготовлены», прослушав отрывки этой записи; что в то время, когда он говорил со мной, эти комиссии упоминали в своих расспросах Эда Данлэпа и меня.

Он был в курсе того, что на этих слушаниях звучало исключительно серьезное обвинение в «вероотступничестве». Он должен был осознавать, как сильно это повлияет на нас двоих, с кем он был знаком не один десяток лет, кого называл своими «братьями».

Что же он сказал мне во время телефонного разговора? Судите сами.

После краткого обмена приветствиями я спросил: «Берт, что происходит в писательском отделе»?

Он ответил так:

«Ну… Руководящая корпорация решила, что неплохо было бы провести в отделе расследование, посмотреть, как улучшить там координацию, сотрудничество и продуктивность… и… посмотреть, нет ли у братьев сомнений по каким-то вопросам».

Последнее предложение о тех, у кого есть сомнения, прозвучало практически мимоходом, как будто являлось не очень важным. У него была явная возможность сообщить мне факты о происходившем. Он предпочел этого не делать.

Тогда я спросил, почему понадобилось такое крупномасштабное расследование. Он мог еще раз мне все честно o6ъъяснить, но он сказал:

«Ну, отдел работает не так продуктивно, как должен бы. Книга для летней конвенции не успевает на фабрику в срок».

И опять он предпочел уклониться вместо того, чтобы прямо ответить на вопрос. На его заявление я заметил, что в этом ничего необычного нет, но в прошлом году обе книги — Комментарий к Посланию Иакова (Эда Данлэпа) и «Выбрать лучший путь жизни» (Рейнхарда Ленгтата) — поступили на фабрику точно в срок, к началу января (я знал об этом, поскольку в мои обязанности входило проследить, чтобы эти книги были закончены в срок. Книгу, которая должна была выйти в 1980 году, «Как найти счастье» писал Джин Смолли, который никогда раньше над книгами не работал, и этим проектом руководил не я). Я добавил, что не понимаю, почему подобное могло послужить причиной расследования.

Шредер продолжал:

«Некоторые из братьев недовольны тем, как редактируются статьи. Рэй Ричардсон сказал, что сдал статью (он назвал тему статьи) и ему очень не понравилось, как эта статья была обработана».

Я сказал: «Берт, если ты вообще что-то знаешь о писателях, тебе должно быть известно, что никому из них не нравится, когда его материал подвергается правке. Но и в этом нет ничего нового; в писательском отделе это происходит с самого начала. А что об этом думает Лайман Суингл — координатор писательского отдела»?

Он ответил: «А Лаймана сейчас нет».

«Я знаю, что его нет, — сказал я, — он в зональной поездке. Ты ему написал»?

«Нет», — ответил он.

Тогда я сказал: «Берт, мне все это кажется очень странным. Если бы, например, Мильтон Хеншель (координатор Издательского комитета, руководящего всей работой фабрики) был в отъезде и еще одного члена Издательского комитета, скажем, Гранта Сьютера, тоже не было на месте, а кто-нибудь сообщил бы в Руководящую корпорацию, что фабрика работает не так продуктивно, как должна бы, — неужели ты думаешь, что Руководящая корпорация начала бы полное расследование работы фабрики в отсутствие этих двух братьев (я знал, что подобная мысль даже не пришла бы никому в голову)»?

Он немного поколебался и сказал: «Ну, Руководящая корпорация нас об этом попросила, и мы просто составляем для нее отчет. Мы будем отчитываться завтра».

«Знаешь, я был бы очень признателен, если бы ты за меня сказал, что я думаю по этому поводу, — ответил я. — Мне кажется, что подобные действия без разрешения и ведома Лаймана Суингла — это оскорбление в адрес его как человека, оскорбление годам его служения и его положению».

Шредер сказал, что передаст это заявление, Я добавил, что, если есть что-то по-настоящему важное, что следовало бы обсудить, я всегда могу приехать. Он спросил: «Правда»? Я ответил: «Конечно. Я просто сяду на самолет и прилечу». Он спросил, не могу ли я приехать в следующую среду. Я ответил: «Какой в этом смысл, если Лаймана все еще не будет»? На этом наш разговор закончился.

У председателя Руководящей корпорации Свидетелей Иеговы было несколько возможностей открыто и честно ответить на мои вопросы, сказав: «Рэй, нам кажется, что возникли очень серьезные проблемы, есть даже обвинения в вероотступничестве. Я думаю, тебе следует знать, что упоминалось твое имя; и прежде, чем что-либо предпринять, мы посчитали, что по-христиански мы должны сначала поговорить с тобой».

Вместо этого он не произнес ничего, ни одного слова, чтобы дать мне понять, в чем дело. Конечно, он тогда не мог сказать последнюю часть утверждения, поскольку он и другие члены Председательского комитета уже привели в действие крупномасштабную операцию с помощью записей; комиссий по расследованию и расспросов. Проще говоря, картина, описания мне представителем Руководящей корпорации, была обманной, не соответствующей действительности. Но я не мог даже предположить, насколько фиктивной она была на самом деле. Скоро я начал об этом узнавать, правда, в основном, не из Руководящей корпорации, а из других источников.

Если поведение Руководящей корпорации и ее Председательского комитета в этом аспекте понять трудно, то еще более необъяснимым — и чему нет оправдания — мне кажется то, что они не действовали открыто и прямо по отношению к Эду Данлэпу, находившемуся там же, в штаб-квартире. Когда он спросил Барри и Барра о причине их расспросов, они должны были честно рассказать ему, почему Руководящая корпорация поручила им задать ему подобные вопросы и о каких серьезных обвинениях шла речь. Безусловно, библейские принципы — включающие утверждение Господа Иисуса о том, что с другими нужно поступать так, как желаешь, чтобы поступали с тобой, — требовали, чтобы кто-то сказал ему прямо в лицо, какие обвинения в «вероотступничестве» выдвигались за его спиной. Те, кому обо всем было известно, тогда почли за лучшее этого не делать. Они предпочитали этого не делать и спустя месяц после начала событий. Однако имя Эда Данлэпа, так же, как и мое, было передано членам комиссий по расследованию, а затем в судебные комиссии — по крайней мере, дюжине или больше человек, — и все еще ни один член Руководящей корпорации не подошел к нему, чтобы сообщить, насколько серьезные обвинения связывались с его именем. Тем не менее, многие из них встречались с ним ежедневно.

Я не понимаю, как такие действия можно считать достойными христианина.

В пятницу 25 апреля, всего через три дня после звонка Шредера по моей просьбе, по решению судебной комиссии (действовавшей по санкции и под руководством Председательского комитета Руководящей корпорации) лишению общения были подвергнуты Крис Санчес, его жена и Нестор Куилан. Рене и Элси Васкес также были лишены общения по решению другой комиссии, а вместе с ними — старейшина общины, соседней с той, где служил Рене Васкес. Имена их всех, кроме старейшины, были зачитаны вслух для всей штаб-квартиры, и было объявлено о лишении их общения. Таким образом, Руководящая корпорация сообщила об этом более чем пятиста сотрудникам. Однако они не посчитали нужным сказать об этом мне. Конечно, в конце концов, я об этом узнал, но из телефонных разговоров с исключенными, а не от коллег по Руководящей корпорации.

Дайан Биерс, прослужившая в штаб-квартире десять лет и хорошо знавшая Санчеса и Куилана, описала свои впечатления о событиях 21–26 апреля таким образом:

«Мне кажется, за эту неделю самое сильное впечатление на меня произвело то, как жестоко обращались с этими друзьями. Им не было известно, когда нужно будет идти на заседание комиссии. Вдруг звонил телефон, и Крису надо было отправляться. Потом он возвращался, звонил телефон, и наступала очередь Нестора. Так это и продолжалось. Всю неделю они висели в воздухе. Однажды я говорила с Нормой (Санчес), и она сообщила, что комиссия хочет побеседовать с ней одной, без Криса, и она не знает, что делать. Я объяснила, что, по-моему, Крис должен всегда быть с ней, потому что иначе у нее не будет свидетеля того, о чем ее спросят и как она ответит. Они могли сказать все что угодно, и она никак не смогла бы доказать, что все было не так. Становилось очевидным, что они пытались настроить Норму против Криса.
Наконец, в пятницу (25 апреля) в 4:45 комиссия пришла на восьмой этаж, где мы работали, и направилась к конференц-залу, дверь в который находилась позади моего стола. Некоторое время спустя все начали собираться и уходить домой, но я осталась посмотреть, чем все закончится. Они пригласили Криса, Норму, Нестора и Тони Куилан войти, и, когда они выходили, я пошла узнать, каков же «вердикт». Я помню, что, когда зашла в кабинет Нестора поговорить с ним и Тони, они сказали, что мне лучше поскорее выйти, чтобы не было неприятностей, если кто-то увидит, что я общаюсь с ними. Я шла домой одна, всю дорогу пытаясь справиться со слезами. Я была просто раздавлена; не верилось, что такое могло слуучиться. Я никогда не забуду этого чувства. Это место долгое время было моим домом, и мне здесь нравилось — а теперь я испытывала такое ощущение, что все вокруг совершенно чужое. Я подумала о словах Христа — «по плодам их узнаете их» — и просто не могла совместить то, что услышала и увидела за эту неделю, с принципами христианской жизни. Все это было чрезвычайно жестоко и немилосердно. Наказали людей, отдавших Обществу многие годы жизни, людей с хорошей репутацией, которых все любили. И все-таки по отношению к ним не было проявлено и признака милосердия. Это было недоступно моему пониманию.
В тот вечер мне нужно было идти на собрание, но я не пошла, так как была слишком расстроена. Позже, когда Лесли (соседка Дайан по комнате) вернулась с собрания и мы начали разговаривать, вдруг раздался стук в дверь. Было уже около одиннадцати вечера. Это была Тони Куилан. Не успев войти, она разрыдалась. Она не хотела, чтобы Нестор знал, как ей тяжело. Мы сидели, вместе плакали и разговаривали. Мы сказали ей, что они с Нестором, как всегда, остались для нас друзьями, и постарались успокоить ее, насколько это было возможно. Я плохо спала той ночью и около 2–3 часов утра встала и пошла в ванную. Я просто сидела там и думала обо всем, что произошло, и это казалось мне кошмарным сном — чем-то нереальным.
В субботу утром я пошла навестить Нестора с Тони и Криса с Нормой. Придя к Куиланам, я узнала, что у них только что был Джон Бут (член Руководящей корпорации). Его послали сообщить, что Руководящая корпорация отказала им в апелляции (хотя вечером в пятницу комиссия сказала им, что апелляцию нужно будет подать к восьми часам на следующее утро). Они составили и принесли апелляцию к восьми утра. И тут же комиссия послала к ним Бута с отрицательным ответом. Нестор спросил, почему дан такой ответ, но Бут ответил, что он всего-навсего «мальчик на побегушках» — т. е. дал ясно понять, что он не желает ничего ни с кем из них обсуждать».

Это были люди, являвшиеся членами организации в течение десятилетий, многие годы отдававшие, не жалея времени, душу тому, что считали служением Богу. И, тем не менее, всего за шесть дней, с 21 по 26 апреля, все это было отброшено в сторону, и их лишили общения. На протяжении этой недели проводящие расследование цитировали отрывки из Писания, и это делалось, чтобы обвинить, осудить, а не так, как пишет Павел во 2Тим. 2:24,25:

«Рабу же Господа не должно ссориться, но быть приветливым ко всем, учительным, незлобивым, с кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины».

Мне кажется, никакой религии не делает чести то, что она не желает терпеливо помочь человеку разобраться в своей жизни с помощью Слова Божьего — не в течение нескольких часов или даже нескольких дней, но месяцами и годами, — если этот человек подвергает сомнению основания Писания в области того или иного учения этой религии. Когда те, кто подвергался расспросам в штаб-квартире, пытались обсудить положения Писания, им без лишних слов говорили: «Мы здесь не для того, чтобы обсуждать ваши вопросы по Библии». Харли Миллер сказал Рене Васкесу: «Я не говорю, что я знаток Библии. Я стараюсь следить за публикациями Общества, вот, пожалуй, и все, что я могу делать». При проведении расследования основным вопросом была не верность Богу и Его Слову, а верность организации и ее учениям. Для этого, как говорилось ранее, имелась поддержка публикаций Общества.

Можно правдиво сказать, что ни один из лишенных общения и не помышлял о том, чтобы выйти из состава Свидетелей Иеговы; они не думали также о том, чтобы подталкивать к этому кого-либо другого. Их горькое настроение выражено в письме, которое Рене Васкес написал в качестве апелляции по поводу лишения общения их с женой:

Рене Васкес 31–06, 81‑я улица,
Джексон Хайте, Нью-Йорк, 11370
4 мая 1980 года

В судебную комиссию. Клодиусу Джонсону, 1670
Вост. 174‑я улица, кв. 6а, Бронкс, Нью-Йорк, 10472
Дорогие братья!
Мне кажется необходимым еще раз апеллировать к разумности ваших доводов и беспристрастности решений и показать, что мы — я и моя жена — не виновны в том, в чем нас обвиняют. Честно говоря, мы не понимаем и не знаем, кто является нашими обвинителями.
Во время слушания мы вновь и вновь повторяли от всего сердца, во всей искренности перед Иеговой Богом, что с нашей стороны сама идея об организации секты или отступничестве совершенно немыслима. Разве не является подтверждением этому мое служение на протяжении последних 30 лет, полное до такой степени, что моей семье и мирской работе уделялось минимальное внимание? Почему мои недавние действия, а именно, обсуждение библейских вопросов в частных разговорах с близкими друзьями и уважаемыми братьями, вдруг воспринимаются как нападение на организацию и отступничество? Зачем применять такую крайнюю меру, как лишение общения, когда все недопонимание или беспокойство, возникшее в результате опрометчивых разговоров и повторения взглядов, не совпадающих с публикациями Общества, можно было исправить с помощью здравого рассуждения, доброты, подлинной христианской любви и милосердия? Где этот злостный нечестивец, ненавидящий Иегову, бунтовщик и делатель беззакония, чуждый покаянию, которого нужно растоптать? Зачем так холодно и немилосердно употреблять официальное определение отступничества для обвинения тех, кто только и делал, что в течение долгих лет преданно, от всей души служил от имени братьев?
Кто же эти люди, что приносят упреки имени Иеговы и очерняют имя или репутацию организации? Разве эти решительные меры, немилосердные способы действия и клеветнические слухи, отсутствие милости и христианской любви, подозрения, страх и ужас перед инквизиторскими допросами не увеличивают в тысячу раз всякое недопонимание или нечаянный ущерб, вызванный теми, кто, не подумав, повторял сказанное другими?
Братья, в наших сердцах нет ничего, кроме любви ко всей организации; мы с женой никогда не составляли и не исполняли никаких злых заговоров, желая внести смуту или беспокойство в их веру. Как бы Иисус Христос поступил в подобной ситуации?
Мне кажется, что основной целью этой комиссии было установить вину, определив наличие вероотступничества. Несмотря на то, что мы многократно, от всего сердца, уверяли, что путь отступничества для нас немыслим, что такое никогда не входило в наше сознание, комиссия продолжала настаивать на этом обвинении. По-видимому, она твердо решила доказать, что мы отступники, считая, что частные разговоры с некоторыми из наших близких друзей на самом деле составляли часть злостного заговора, целью которого было организовать секту или с помощью отступничества внести в организацию замешательство. Два раза брат Харольд Джексон приводил пример молодой девушки, совершившей прелюбодеяние; но ее сознание так отвергало мысль о прелюбодеянии, что в действительности она верила, что никакого прелюбодеяния не совершала, — хотя была беременной. Он имел в виду, что неважно, насколько чужда нам мысль об отступничестве, неважно, что наши сердца и совесть говорят нам о том, как немыслимо для нас совершить подобное, — мы все равно отступники.
Но, братья, мы же можем отличить правую руку от левой. Здесь речь идет не о молоденькой девушке, которой не хватает опыта и понимания. Но даже если бы это можно было соотнести с нашим случаем, если бы мы являлись тем, чем не являемся, потому что не являемся этим в своем сердце, сознании и совести, — как бы поступил в этом случае Иисус Христос? Разве Он не явил бы этой девушке Свою милость и благость, чтобы грех больше не был властен над ней, — потому что Он умер, чтобы дать нам эту милость?
С другой стороны, разве будет проявлением мудрости свыше применение этого примера с девушкой в качестве принципа для рассмотрения другого такого же случая, где девушка уверена, что не совершала прелюбодеяния, но се живот растет? А если тщательное обследование обнаружит у ней кисту матки? Она действительно говорила правду, но была подавлена вопросами, напугана тем, что ее заставят страдать; вдобавок ко всему начали распространяться клеветнические слухи, что она беременна, что скоро родит двойняшек, что уже родила тройню и т. п. Разве это не будет огромной напраслиной? Кто кому причинит настоящий ущерб? Разве любовь и милость Христа Иисуса не предоставили бы возможности избежать такой несправедливости?
Именно поэтому Христос Иисус сказал тем, кто осуждал Его за исцеление в субботу: «Не судите по наружности, но судите судом праведным» (Ин. 7:24).
Брат Епископо, будучи членом комиссии, при помощи многих наводящих вопросов утверждал, что отступник может быть очень искренним в своем учении и все же оставаться отступником. Он имел в виду, что несмотря на наши многократные заверения в том, что для нас такой путь отступничества немыслим, что мы никогда не составляли никаких злостных заговоров против организации или с целью формирования секты, с нами все равно следует поступить как с отступниками из-за того, какие темы мы обсуждали в частных разговорах с друзьями.
Однако, если употреблять это определение отступничества, нам придется заключить, что вся история организации Свидетелей Иеговы полна таких отступнических действий. Мы искренне учили, что невидимое присутствие Христа Иисуса началось в 1974 году. Но Иегова знал, что наше учение не соответствовало библейской истине. Тогда эта ложь превращает нас в отступников, согласно определению брата Епископо. Вновь и вновь мы как организация, будучи искренними и преданными Богу, учили тому, что, как оказалось, не соответствовало Слову Божьему; и вера многих поколебалась, когда события разворачивались не так, как мы учили. Разве на этом основании, подходя к делу с любовью и милосердием, можно осудить организацию как отступническую? Разве здравый смысл позволит нам поставить организацию рядом с Именеем и Филитом, которые разрушали в некоторых веру, говоря, что вокресение уже произошло?
В основе обвинений против нас лежит то, что мы обсуждали некоторые моменты Библии в частных разговорах с братьями. Одной из привилегий каждого из нас как личности является то, что мы можем конфиденциально говорить с другом или с тем, кому доверяем. Если у нас отнимают эту привилегию, если нам говорят, что нужно исповедоваться, рассказывая о подобных конфиденциальных разговорах, и затем нас судят на основании того, что было сказано, если те, кому мы доверились, под страхом наказания были принуждены к тому, чтобы обвинять нас за такие разговоры, — какого же подчинения мы, как организация, требуем? Разве подобное не называется тотальным, или абсолютным подчинением? Разве не нарушается в результате главенство Иисуса Христа над всей христианской общиной?

Мы можем привести различные примеры многих подобных разговоров, даже со стороны некоторых членов нашего комитета, когда они говорили о том, чего организация не публиковала и чему не учила. Если мне известно о таких разговорах, сколько еще людей знают или знали о них? С каким количеством людей они велись? Неужели нам нужно начинать инквизиторское расследование, чтобы это установить и доказать, что эти люди — отступники? Единственной причиной, по которой я не говорю об этих примерах и не называю имен, является то, что сделать так было бы несправедливо. Мы не хотим создавать впечатление, что указываем пальцем на других. Что же, теперь все братья должны пребывать в атмосфере страха, и каждое упоминание о чтении Библии дома может рассматриваться как подозрительное, как возможное отступничество или «ересь»?
На слушании нашего дела я сказал, что мы приносим глубочайшие извинения за беспокойство, которое, каким-то образом, началось из-за нас, потому что мы очень неосмотрительно высказывали определенные идеи в присутствии некоторых братьев; затем мы уверили комиссию, что в будущем никогда не будем говорить с другими о подобных вещах, а если кто-то при нас о них упомянет, мы попросим этого человека прекратить подобные разговоры. Брат Харольд Джексон твердо заявил, что я должен каким-то образом это доказать; затем он сказал, что я представляю опасность для организации, имея в виду, что я пытаюсь что-то скрыть и что лично он не верит моим словам. Какие указания дает нам по этому поводу Библия? Как можно «доказать» подобное? Даже если бы существовало верное свидетельство тому, что кто-то пытался сф°Р мировать секту, то в Тит. 3:10 говорится: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся». Второе вразумление дается тогда, когда человек по-прежнему продолжает попытки внести ересь. Даже если нас считают такими людьми, с момента самого первого несчастливого недоразумения мы прекратили нормально общаться, чтобы избежать дальнейших неувязок. Поскольку, согласно назиданиям Павла, простого словесного уверения недостаточно, необходимым доказательством будет поведение человека, демонстрирующее, что во втором вразумлении нет необходимости. Но и в этом преимуществе сомнения нам отказано.
Неоднократно брат Джексон утверждал, что предмет наших разговоров является нападением на самое сердце организации. Но это совершенно не так. Быть может, это выражение родилось из уст неразобравшегося человека, высказавшего поспешное утверждение и жалобу? Можно ли посчитать такое утверждение или поспешное обвинение абсолютной истиной и мерить всех этой меркой? Братья, крайние и странные меры, принятые в этой ситуации, тревожат и приводят нас в недоумение.
Мы апеллируем на основе праведности и милосердия, потому что нас обвинили в проступке, которого мы не совершали.
Мы будем молиться Иегове о том, чтобы все выяснилось ради благословения имени Его и ради духовного благополучия Его народа.
Ваши во Христе
Рене Васкес
Элси Васкес

Приблизительно за 30 лет до этого Рене оставил отцовский дом, чтобы избежать того, что казалось ему атмосферой противления, нетерпимости и ограниченности. Он хотел беспрепятственно следовать своему интересу к Свидетелям Иеговы. С тех пор он отдавал служению среди Свидетелей свою душу и сердце, всего себя. Теперь же за две недели он увидел, что эта 30-летняя работа была перечеркнута; в искренности его побуждений сомневались; его подвергли интенсивному допросу и заклеймили как бунтовщика против Бога и Христа. В этом письме звучит горькое отчаяние, поскольку он очутился именно в той невыносимой атмосфере религиозной узости, которой стремился избежать.

Рене получил возможность апелляции и вновь встретился с комиссией (состоявшей из пяти других старейшин). Всякие его попытки успокоить, показать, что он совсем не стремился раздувать определенные доктринальные вопросы и не хотел судить о них догматически, рассматривались как уклончивость, как свидетельство вины.

После нескольких часов непрерывных ответов на вопросы Сэм Френд, член апелляционной комиссии, сказал: «Все это сущая ерунда. Сейчас я вам зачитаю список вопросов, а вы отвечайте только «да» или «нет». Рене, родным языком которого был испанский, не понял английского слова «ерунда»181 и решил впоследствии, что это было какое-то местное выражение; по его словам, в тот момент смысл этого слова, который он уловил, так сильно ударил его своим буквальным значением, что внутри у него что-то «сломалось» и он ответил: «Нет! Я не буду больше отвечать на ваши вопросы. Вы пытаетесь процедить мое сердце, и я больше не собираюсь этого выносить». Был объявлен перерыв; Рене вышел из здания и разрыдался.

Комиссия утвердила решение о лишении общения.

Никто из тех, кого Рене знал и с кем работал в бруклинском служебном отделе, включая людей, в течение многих лет охотно пользовавшихся его добротой и готовностью помочь, — никто не появился, чтобы хоть что-то сказать от его имени, попросить о таком же добром отношении к нему182. Его несомненная искренность, беспорочный послужной список за последние 30 лет — все это ничего не значило для организации, если он не соглашался с ней полностью, не хранил молчание, не задавал вопросов. Мне кажется, что здесь очень кстати придутся слова Иакова:

«Так говорите и так поступайте, как имеющие быть судимы по закону свободы. Ибо суд без милости не оказавшему милости; милость превозносится над судом»183.

Наконец, 8 мая 1980 года Руководящая корпорация официально уведомила меня о том, что в деле замешан и я. Позвонил председатель Альберт Шредер и попросил меня явиться в Бруклин и предстать перед руководством. Тогда мне в первый раз дали понять, что я нахожусь под подозрением.

Со времени нашего предыдущего разговора, когда председатель неоднократно уклонялся от того, чтобы сообщить мне о происходящем, прошло 15 дней. Мне все еще ничего не было известно о записи двухчасовой беседы или о том, что она была прослушана на заседании Руководящей корпорации. С того момента прошло 23 дня.

За это время запись прослушала не только Руководящая корпорация; ее отрывки, где звучали имена Эда Данлэпа и мое, услышали, по крайней мере, 17 человек помимо членов комиссий по расследованию и судебных комиссий. Они лишили общения трех работников штаб-квартиры и трех человек, не входивших в Вефильскую семью, один из которых был моим другом в течение 30 лет; сделали запись беседы с человеком по имени Бонелли (о которой речь пойдет ниже). В общем, они не только Одобряли, но и активно искали любые свидетельства, могущие привести к обвинению, стараясь получить их от членов Вефильской семьи и других людей. Чтобы добыть информацию, они даже прибегали к угрозам лишения общения.

Только после этого Руководящая корпорация сочла нужным через своего председателя дать мне знать, что меня считают каким-то образом вовлеченным во все происходящее. Почему?

Все, что мне было известно, я узнал из других источников, а не от Руководящей корпорации, членом которой являлся в течение девяти лет. Члены Вефильской штаб-квартиры, которых подвергли допросам и суду, звонили мне и рассказывали о своем отчаянии при виде такого недоброго, нетерпимого отношения. По их утверждениям, координаторы этих действий просто перебирали их всех одного за другим, чтобы в дальнейшем достичь тех, кого они считали подлинными виновниками, — Эдварда Данлэпа и меня. Им казалось, что корпорация избрала путь действий, который считала более стратегическим, — начать с «маленьких людей», менее известных, занимавших более скромное положение, и установить их «вину»; представить дело так, как будто «заговор» разросся до крупных и опасных размеров; и затем, заложив как можно более прочный фундамент, заняться более видными, известными людьми. Правы они были или нет, но у них создалось такое впечатление. Было бы интересно услышать, что сказал бы по этому поводу Председательский комитет (к которому, в конечном счете поступали все отчеты и который направлял все действия расследовательских и судебных комиссий), какие привел бы причины тому, что они действовали именно таким образом.

Когда 8 мая мне позвонил председатель Шредер, я сказал, что не могу понять, почему раньше никто из членов Руководящей корпорации из чувства братского участия не сообщил мне о происходящем — и это после того, как мы жили и работали вместе, изо дня в день, в течение девяти (а с некоторыми — и пятнадцати) лет. (Будучи справедливым ко всем членам в целом, надо признать, что они, возможно, не знали подробностей того, как Председательский комитет вел это дело. Возможно, они не знали содержания моего телефонного разговора с Альбертом Шредером от 23 апреля; не знали о том, какие ложные ответы я получил на свои вопросы, — хотя, судя по дальнешим событиям, было вполне вероятно, что этот разговор записывался на пленку. Как бы то ни было, надо признать, что некоторые члены Руководящей корпорации вполне могли ожидать и с уверенностью полагать, что Председательский комитет действовал на высоком уровне, руководствуясь христианскими принципами, т. е., поступая с другими так, как они желали, чтобы другие поступали с ними).

Затем я спросил Альберта Шредера: как бы он чувствовал себя, если бы в то время, когда он высказывал в Европе новые предположения по такому значительному вопросу о «роде сем», кто-то в Бруклине, услышав об этом, обвинил его в «отступнических учениях»? Если бы этот человек тут же начал собирать все другие его утверждения, высказанные в различных местах в разное время в качестве свидетельства, подтверждающего это серьезное обвинение, — и делал это, даже не сообщив ему о том, что происходит? Как бы он себя чувствовал?

Он не ответил. Я сказал ему, что явлюсь в Бруклин, как меня об этом просят, и на этом разговор закончился.

Ко времени возвращения в Бруклин 19 мая мои нервы сдали. В происходящем, в применявшихся методах, казалось, было что-то иррациональное. Некоторые называли это «кошмарным сном». Другим казалось, что этого определения недостаточно, и они употребляли слово «паранойя». К невиновным христианам относились, как к опаснейшим врагам.

Недавно я наткнулся на статью, которую несколько лет назад вырезал из газеты «Нью-Йорк Таймс». Она называлась «Недоверие среди администрации Никсона» и в ней кроме всего прочего говорилось:

«Психиатр, работавший в штате Белого Дома с 1971 по 1973 год, говорит, что группа людей, окружавших Ричарда М. Никсона, проявляла глубокое недоверие к мотивам других людей; заботу о чувствах людей они считали недостатком характера и не могли проявлять уважение к лояльной оппозиции и к расхождению во мнениях.
«В их сознании не существовало различия между понятиями разногласий и нелояльности», — сказал доктор Джером X. Джефф. — Это было по-настоящему трагично. Не соглашаться означало быть нелояльным. Эта тема возникала вновь и вновь…
Администрация восхищалась теми, кто мог холодно и бесстрастно принимать решения, касавшиеся личного состава, — говорил он. — Уступки человеческим чувствам, признание, что некая цель не стоит того, чтобы в процессе ее достижения уничтожать людей — это не находило одобрения. Такие мысли могли рассматриваться как фатальный недостаток.
Они испытывали глубокое недоверие к мотивам других и не могли поверить, что люди способны подняться над эгоистическими побуждениями»184.

Я вижу здесь явную параллель с отношением, продемонстрированным в Бруклине весной 1980 года. «Не соглашаться означало быть нелояльным. Эта тема возникала вновь и вновь…». Благости Иисуса Христа как будто серьезно недоставало. Казалось, что вся дружеская теплота и сочувственное понимание, которое придает дружбе эту теплоту, вдруг исчезли, а на их место пришел холодный организационный подход, который предполагал самое худшее, не давал права сомневаться, рассматривал терпение и терпимость как слабости, не совместимые с интересами организации, с ее стремлением к единообразию и подчинению. Было такое ощущение, как будто запустили массивную официальную машину, и теперь она бесчувственно и безжалостно пробивалась к конечной цели. Мне трудно было поверить, что это происходит на самом деле.

В штаб-квартире на своем столе среди прочих бумаг я обнаружил документ, подготовленный Председательским комитетом еще 28 апреля 1980 года.

Некоторые разделы меня удивили, поскольку я даже не думал о таком, и уж тем более не обсуждал этого с другими. Меня неприятно поразили догматические формулировки эти разделов. Мне показалось, что «Примечания» внизу были верными, так как постоянно подчеркивали «основные библейские «рамки» христианских убеждений Общества», «образец здравого учения», который на библейских основаниях был принят в народе Иеговы уже много лет».

Все это звучало знакомо, поскольку подобные аргументы часто использовались на заседаниях Руководящей корпорации, — аргументы о том, что нужно придерживаться давно установленных, традиционных учений Общества, как будто долгие годы их существования непременно доказывали их правильность. В центре вопроса находилось не само Слово Божье, а стояли эти традиционные учения.

20 мая я встретился с членами Председательского комитетета, и они дали мне прослушать запись отчета, который предоставили Руководящей корпорации, — об интервью с работниками писательского отдела и последующих шагах Председательского комитета в расследовательском и судебном процессах. Затем они дали мне с собой для прослушивания две записи. Одна из них была двухчасовой беседой с кубинцами (супругами Голинес), а другая — коротким интервью со Свидетелем по имени Бонелли. Здесь я впервые узнал о существовании этой двухчасовой записи и о том, что более месяца назад ее прослушали члены Руководящей корпорации. Мне кажется почти смешным, что после разрушения людских жизней, произведенного со времени появления записи, меня познакомили с ней только сейчас, накануне слушания моего дела.

(Руководящей корпорации) НЕДАВНИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О РАСПРОСТРАНЕНИИ НЕВЕРНЫХ УЧЕНИЙ
Ниже перечислены некоторые ошибочные учения., которые распространяются как исходящие из Вефиля. Они были представлены Руководящей корпорации начиная с 14 апреля.

  1. У Иеговы сегодня на земле организации нет, и ее Руководящей корпорацией Иегова не управляет.
  2. Все, принявшие крещение, начиная со времени Христа (33 год н. э.), обладают надеждой на небесную жизнь. Они все (а не только те, кто считают себя частью «помазанного» остатка) должны принимать хлебопреломление во время поминания.
  3. Не существует такого субъекта, как «верный и благоразумный раб», т. е. класса, состоящего из помазанных и его Руководящей корпорации и предназначенного для управления народом Иеговы. В Мф. 24:45 Иисус употребил это выражение только для того, чтобы наглядно показать преданность отдельных людей. Не нужно никаких правил, необходимо только следовать Библии.
  4. Сегодня не существует двух классов — небесного и земного (называемого также «другие овцы» — см. Ин. 10:16).
  5. Число 144000, приведенное в Отк. 7:4 и 14:1, следует считать символическим, а не буквальным. «Великое множество», упомянутое в Отк. 7:9, также служит на небесах., согласно ст. 15, где говорится, что они служат «день и ночь в храме Его (пао)» или, как сказано у К. Инта, «в Его священной обители».
  6. Сейчас мы живем не в особый период времени, называемый «последние дни»; «последние дни» начались более 1900 лет назад, в 33 году н. э., как Петр указывает в Деян. 2:17, цитируя пророчества Иоиля.
  7. 1914 год не является установленной датой. Христос Иисус воссел на престоле не в этом году, но правил Своим Царствием все время с 33 года н. э. Христово присутствие (пароусия) еще не наступило, а настанет, когда «явится знамение Сына Человеческого на небе» (Мф. 24:30), в будущем.
  8. У Авраама, Давида и других верных мужей древности тоже будет небесная жизнь на основании обещания, приведенного в Евр. 11:16.

Примечания . Некоторые люди усвоили перечисленные выше библейские воззрения и передали другим в качестве «нового понимания». Такие мнения противоречат основным библейским «рамкам» христианских убеждений Общества (см. Рим. 2:20; 3:2). Они также противоречат «образцу здравого учения», который на библейских основаниях был принят в народе Иеговы уже много лет (см. 2Тим. 1:13). Эти «изменения» осуждаются в Пр. 24:21–22. Поэтому все перечисленное «отступает от истины и разрушает в некоторых веру» (см. 2 Тим, 2:18). Таким образом, разве это не является ОТСТУПНИЧЕСТВОМ и не подлежит воздействию дисциплинарных мер общины?
См. с. 58.
Председательский комитет

Я взял эти записи в свой кабинет и там прослушал их. Мне стало не по себе. Все рассматривалось в совершенно искаженном виде. Я не сомневался, что Годинесы пытались повторять точно то, что слышали, поскольку мне они всегда были известны как порядочные люди. Но по мере того, как Харли Миллер продолжал беседу, я спрашивал себя: «Неужели то, что им сказали, выглядело так ужасно»? Я уже никак не мог это установить, поскольку Председательский комитет уже сформировал судебные комиссии, которые и лишили «виновных» общения.

В конце записи я услышал, как каждый член Председательского комитета по отдельности выразил свои впечатления, Они чувствовали удовлетворение от того, что теперь ясно представляли себе общую картину. Сначала они похвалили супружескую пару за их преданность, осуждая при этом тех, о ком они рассказали. От этого мне стало еще хуже. Как они могли такое сделать, даже не поговорив с Крисом Санчесом? Почему его там не было? Почему был «подставлен» Рене Васкес, когда

Харли Миллер попросил Годинеса (это также было в записи) позвонить ему и «тактично» посмотреть, не выдаст ли он себя? Какими интересами руководствовались эти люди, чего они добивались? Хотели ли они искренне помочь людям разобраться в своих взглядах и привести их к мирному решению; постараться прояснить вопросы, сведя до минимума трудности и боль; помочь людям добрым советом, призывая их к умеренности и благоразумию, если этих качеств недоставало? Или их целью было осудить людей? В записи я не нашел ничего, что указывало бы на какую-либо иную цель, кроме последней.

Если от первой записи мне стало плохо, то вторая была гораздо хуже. Годинесы вспоминали разговор у себя дома, подчеркивая то из сказанного, что их поразило, и, как я говорил раньше, по-видимому, делали это искренне. Вторая запись основывалась преимущественно на слухах. Но наиболее обескураживающими в ней были высказывания самих работников штаб-квартиры, задававших вопросы.

Бонелли посещал испаноязычную общину, соседствующую с общиной Рене Васкеса. Запись начиналась с того, что Альберт Шредер представил Бонелли как человека, бывшего «служителем» (или «дьяконом») в двух предыдущих общинах, но сейчас таковым не являющегося. Он добавил, что, по словам Бонелли, он не был назначен служителем в этой общине из-за враждебного к нему отношения со стороны старейшины по имени Ангуло.

Затем Бонелли дал свидетельство против этого старейшины (Ангуло был одним из лишенных общения). Он также сказал, что 31 марта после Службы Поминания (Вечери Господней) он пошел домой к Рене Васкесу, где увидел, как жена и мать Васкеса принимают хлеб и вино — символы хлебопреломления185. Бонелли сказал, что он также принял хлебопреломление.

Это последнее утверждение вызвало удивленные замечания у тех, кто задавал вопросы, Альберта Шредера, Дейва Олсона и Харольда Джексона (из служебного отдела). Бонелли сказал (я буквально цитирую его слова так, как они звучат на пленке): «Я хорошо шпионю». Он пояснил, что пошел домой к Рене, чтобы добыть информацию186.

Далее он сообщил, что из слов другого Свидетеля понял, что старейшина Ангуло уже приобрел здание, где он и Рене будут проводить собрания, и что они уже крестили людей в свою новую веру.

В действительности в этих слухах не было ни слова правды. Люди, проводившие расследование, не спросили, где размещалось предполагаемое место собраний или как звали тех, кого крестили. И если бы они попросили предоставить такую информацию, это было бы невозможно сделать, так как ее не существовало.

Далее по ходу записи Бонелли не смог что-то сказать по-английски, и Харольд Джексон, владевший испанским, попросил его высказать это по-испански, а затем перевел фразу на английский язык. Бонелли усмехнулся и сказал: «Английский у меня не очень, зато информация хорошая». Затем раздался голос Дейва Олсона, быстро проговорившего: «Да, брат, вы говорите как раз то, что нам нужно. Продолжайте».

Услышав эти слова, я почувствовал, как будто мне на серддце лег камень. Во всем интервью этот человек не сказал ничего, что можно было бы счесть полезным, если бы целью расследования было помочь тем, кто неверно толковал Писание. Если же нужно было завести дело, добыть обвиняющие, осуждающие свидетельства, — тогда можно было сказать, что он говорил «как раз то, что нужно». Но даже эти предоставленные свидетельства наполовину состояли из совершенно ложных, необоснованных слухов. Каким-то фактам можно было придавать хоть небольшое значение, когда человек придерживался тех взглядов, что религиозная организация имеет право запрещать частные разговоры о Библии среди близких друзей, если эти разговоры не совпадают полностью с учениями организации, а также право осуждать людей, действующих согласно своим убеждениям, даже если это происходит в их собственном доме.

В конце беседы с Бонелли Дейв Олсон спросил, может ли тот назвать имена «братьев», которые в состоянии предоставить сходную информацию. Бонелли утверждал, что об «отступнических» убеждениях было рассказано большому количеству людей. На вопрос Олсона он собщил, что знает «одного брата» в Нью-Джерси, который располагает кое-какой информацией. Олсон спросил, как его зовут. Бонелли ответил, что не помнит, но, наверное, сможет узнать. Олсон сказал: «Но должно быть много других людей, которые могут поделиться сведениями». Тогда Бонелли сказал, что он знаком с некоторыми «сестрами», которые смогли бы это сделать. Как их зовут? Это тоже надо будет выяснить.

Тогда Альберт Шредер поблагодарил Бонелли за помощь в предоставлении свидетельства, посоветовал ему «сохранять Духовную силу, регулярно посещая собрания» и добавил, что, если Бонелли узнает что-нибудь еще, он должен придти к ним.

По-моему, эта конкретная запись как нельзя лучше отражает, какое направление принял весь процесс расследования расспросов и, в конечном счете, осуждения. Если все Свидетели Иеговы прослушают эту пленку и сравнят ее с тем, что до этого говорила им организация, или с теми слухами, которые дошли до них, ничто другое так не поможет им обрести не однобокую, но уравновешенную точку зрения на все происходившее — на преобладавшую атмосферу, на то, как вели себя люди, связанные с Божьим «каналом» в штаб-квартире. Но у них также должно быть право спросить: «Что было сделано для подтверждения свидетельства этого человека, для отделения фактов от слухов»? «Почему подобное свидетельство показалось работникам штаб-квартиры таким ценным, «как раз тем, что нам нужно»?

Мне кажется, вероятность того, что организация даст прослушать эту запись (без всякого редактирования) и позволит задать эти вопросы, практически равна нулю. Я полагаю, что они скорее ее уничтожат, нежели допустят подобное. Я все еще не понимаю, почему Председательский комитет не постыдился дать прослушать эту запись мне.

Руководящая корпорация знала, что через несколько дней после исключения работников штаб-квартиры из организации подобные слухи начали циркулировать внутри Вефильской семьи. «Отступники» основывали собственную религию, проводили отдельные собрания, крестили людей; их новая вера получила имя «Сыны свободы» ~ такие и подобные разговоры велись повсюду. Они были совершенно ложными. Члены Руководящей корпорации, проводившие утренние чтения Библии, многократно упоминали «отступников», но не считали нужным обличить лживость распространившихся слухов. Эти слухи никто не сдерживал, и, в конце концов, они разошлись по всему миру. Тем не менее, любой Свидетель, передавший эти слухи другому, на самом деле произносил, пусть даже не зная об этом, лжесвидетельство против ближнего своего. Единственными людьми, которые по праву могли обличить лживость этих сплетен, а значит, остановить лжесвидетельствование, были члены Руководящей корпорации. Только им известно, почему они этого не сделали. Я не сомневаюсь, что в их числе были и такие, кто искренне верил, что все эти рассказы основаны на фактах. Но я считаю, что с их положением и с тем грузом ответственности, который на них лежал, они обязаны были расследовать дело и помочь другим увидеть, что слухи не соответствуют действительности, что все это выдумки — и не простые, а жестокие и страшные выдумки.

Я не буду доказывать, что все ошибки были допущены одной стороной. Я нисколько не сомневаюсь, что в числе «вызванных на суд» были люди, которые на самом деле высказывали необдуманные соображения. Свидетельства показывают, что одни из самых обвиняющих заявлений были сделаны человеком, который при первых расспросах быстро согласился стать «свидетелем обвинения» и дать показания против другого старейшины. Лично я с этим человеком незнаком, никогда с ним не встречался, не знаю я и другого старейшину. Мне о них совершенно ничего не известно187.

Мне кажется, что штаб-квартира имела право каким-то образом расследовать дело, получив информацию, которая была предложена их вниманию. Это было бы совершенно естественно. Если они верят, что учат Божьей истине, было бы плохо, если бы они этого не сделали.

Но что мне очень трудно понять и привести в соответствие с Писанием — это действия членов корпорации, стремительная реакция и поспешность, используемые методы: от людей скрывали информацию, хотя речь шла об их жизненных интересах и на карте стояло их доброе имя; изобретались способы получения обвиняющих сведений; чтобы добиться «помоши» в добыче этих сведений использовались принуждение и угрозы лишения общения. Но более всего мне трудно понять продемонстрированный дух — сокрушающий деспотизм, бесчувственный законнический подход, суровость принятых мер. Какие бы неосмотрительные соображения ни были высказаны «подсудимыми», меры воздействия их намного превзошли.

Так же, как во времена инквизиции, все права принадлежали расследованию, у обвиняемых прав не было вообще. Следователи считали, что имеют право задать любой вопрос и в то же время отказаться отвечать на вопросы, задаваемые им, — их уклончивость была «практичной», стратегической. Они настаивали на секретности судебных процессов, хотели полностью сохранить их от посторонних взглядов, но, тем не менее, заявляли о своем праве проникать в частные разговоры и личные дела подсудимых. Но всякие попытки обвиняемых сохранить при себе свои личные разговоры назывались хитростью, считались свидетельством скрытого заговора. Члены комиссий хотели, чтобы их действия воспринимались как свидетельство ревностного служения Богу, «открытой истине»; при этом они усматривали в действиях обвиняемых все самое худшее, не позволяли себе и мысли о том, что подсудимые искренне желают поставить Бога на первое место, стремятся к истине, даже если эта истина противоречила традиционным учениям.

Например, когда Рене Васкес на расследовании попытался говорить спокойно, без догматических утверждений, показывая, что не хочет раздувать большое дело из не очень значительных доктринальных моментов, что не принуждает никого смотреть на вещи с его точки зрения или усваивать его взгляды, он почувствовал, что членов судебной комиссии это не удовлетворяло. Они стремились проникнуть в его чувства, личные убеждения. По его словам, когда вопрос на какую-то тему этого не достигал, вопрос из другой области пытался вызвать у него какой-нибудь категорический ответ. Когда его заслушивала первая судебная комиссия, другим «подсудимым» был еще один старейшина по имени Бенджамин Ангуло. Многие свои утверждения Ангуло высказывал твердо, даже вызывающе. Когда Рене заговорил спокойным тоном, один из членов комиссии, Харольд Джексон, сказал ему: «Из вас даже отступник плохой». Имея в виду, что Рене не защищает твердо свои убеждения, Джексон продолжал:

«Посмотрите на Ангуло, он их защищает. Вы говорили об этих вещах с Ангуло, посмотрите теперь, как он о них говорит. Его могут лишить общения, а вы не высказываетесь об этом определенно».

На втором слушании перед апелляционной комиссией, как уже говорилось, попытки Рене сдержаться были названы «ерундой». Мягкость, умеренность, готовность уступить, если уступка возможна, — все эти качества не являются убедительными свидетельствами для того, чтобы лишить человека общения как «отступника». Тем не менее, именно эти качества присущи характеру Рене Васкеса; знающие его подтвердят, что это так.

Через два года после того, как Рене был лишен общения, я говорил с ним обо всем этом и спросил, как он относился к тому, что беседовал с людьми о Писании, и его мыслях по этому поводу; что бы он сказал, если бы кто-нибудь выдвинул вот такой аргумент: человек, работающий в деловой организации, должен поддерживать все ее решения и взгляды до тех пор, пока он в ней состоит; если он этого делать не может, то обязан немедленно уйти, никому ничего не объясняя. Он ответил:

«Но это деловая организация, а я на дело смотрел не так. Мне казалось, что речь идет о высших взаимоотношениях — об отношениях с Богом, Я знаю, как чувствовал себя тогда, что было у меня в сердце, и никто не может разубедить меня в этом. Если бы я участвовал в каком-то заговоре, какой смысл было бы сейчас отрицать это? Я молился, чтобы меня не лишили общения. Другие тоже молились. Но это случилось.
Если бы я хотел тогда остаться в организации только для того, чтобы обращать в свою веру, сейчас я вел бы себя воинственно. Где же та «секта», на которую я работал? Где результаты, доказывающие, что я занимался именно этим? До сих пор, даже если люди подходили ко мне раньше, чтобы поговорить, я предпочитаю просить их звонить мне, нежели устанавливать контакт самому.
Если бы мне пришлось пройти через это опять с самого начала, я столкнулся бы с той же дилеммой. Мне кажется, что вещи, которые я узнал из Писания, принесли много добра; большим благословением было наконец-то все прояснить, это приблизило меня к Богу.
Если бы у меня был «план», я мог бы заранее определить свои действия. Но все мои поступки были просто человеческими, я действовал в соответствии с людской реакцией. Человеческое во мне превозмогло страх перед организацией. Я не собирался выходить из среды Свидетелей. Я просто радовался тому, что читал в Библии, и никоим образом не хотел быть догматичным.
У меня есть вопрос: после 30 лет работы Свидетеля во мне жили чувства милосердия и сочувствия — почему этих чувств не было у них? Почему по молчаливому согласию задавались такие вопросы? Слушания проводились как будто бы для того, чтобы собрать сведения, доказывающие виновность, а не для того, чтобы помочь «заблуждающемуся» брату»

Один из слухов, распространившийся очень широко — практически по всему миру, — гласил, что эти трое (Васкес, Санчес и Куилан), работавшие в отделе испаноязычных переводов, намеренно изменяли переводимый материал и что я это знал и одобрял (в странах с франкоговоряидим населением слух был видоизменен и относился к переводам на французский язык). Рене сказал об этом:

«Это нелепость. Это невозможно, Мы ничего не меняли, нам это и в голову не приходило. Никто никогда нас в этом не обвинял. Все переводы обычно проверялись пятью людьми. Последним их читал Фабио Сильва. При переводе всегда нужно было стремиться к сохранению мысли оригинала»188.

Пожалуй, одним из самых злостных слухов, выдаваемых за «правду» старейшинами и другими людьми в различных частях страны, была сплетня о наличии гомосексуализма среди «отступников». Трудно вообразить, откуда взялась такая откровенная ложь. Единственное объяснение, которое я могу предложить, состоит в том, что за год до начала инквизиторской тактики одного члена организации, занимавшего достаточно видное положение, обвинили в гомосексуальных наклонностях. Этим делом занялась Руководящая корпорация, которая стремилась сделать все как можно тише. Несмотря на это кое-какие разговоры все-таки ходили. В жерновах сплетен действия этого человека были приписаны «отступникам». Сделать это было легко, поскольку разносчиков сплетен факты обычно не интересуют. Другого возможного объяснения я не вижу.

Почему те, кто гордится своими высокими христианскими принципами, распространяют такие злостные слухи, основанные исключительно на сплетнях? Мне кажется, что во многих случаях они делали это просто потому, что пытались каким-то образом оправдать происходившее в собственном сердце и сознании. Им нужны были другие причины, кроме истинных, чтобы объяснить, почему такие скорые и жестокие меры применялись к людям с безупречным прошлым, к тем, кого даже самые близкие друзья знали как людей мирных и неагрессивных. Нужно было что-то еще кроме имевшихся фактов, чтобы понятъ, почему на этих людей вдруг навесили уродливое клеймо «отступника». Без этого те, кто знал этих людей, и те, кто о них слышал, непременно столкнулись бы с мыслью, что организация, представлявшаяся им как единственный Божий «канал» общения и руководства, может быть, на самом деле была не тем, чем они ее считали. Для многих это означало помыслить немыслимое. Это сильно пошатнуло бы их ощущение безопасности, которое, в основном (гораздо в большей мере, чем думает большинство из них), покоится на их безусловном доверии человеческой организации.

Опыт Синедриона

«От домостроителей же требуется, чтобы каждый оказал, ся верным. Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы, или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо, хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь» (1Кор.4:2-4).

Когда я прибыл в Бруклин, все сведения, которые раньше утаивались, обрушились на меня в огромном количестве. На следующее утро я должен был предстать на заседании Руководящей корпорации в полном составе.

Когда все кончилось, я мог проанализировать все поступки, всю программу действия, использованные методы. Но в тот момент это создало ощущение шока. Не было возможности спросить участников событий, насколько точны предоставленные мне сведения, — их всех уже лишили общения, Руководящая корпорация не приняла бы их свидетельства.

Мне все еще трудно было поверить, что люди — сподвижники всей моей религиозной жизни — могли делать то, что делали. Когда я ехал в бруклинскую штаб-квартиру, мои чувства были до странности похожи на те, что я испытывал, отправляясь в Доминиканскую республику во время режима Трухильо. В Пуэрто0Рико, откуда я выезжал, все было очень свободно и открыто, люди разговаривали на улицах и в транспорте без всякой оглядки. Но как только самолет приземлялся в аэропорту города, который назывался тогда Сьюдад Трухильо (теперь Санто-Доминго), можно было почти физически почувствовать разницу. Люди говорили осторожно, в транспорте разговоры были сведены к минимуму, люди беспокоились, как бы какое-либо замечание не истолковали как неблагоприятное для диктатора, как бы его не сообщили наверх через систему шпионажа, распространившуюся при этом режиме. Разговори обмен мыслями, бывшие совершенно нормальными в Пуэрто-Рико, в Доминиканской республике считались опасными, могущими навлечь на человека клеймо врага государства. В одной стране человек мог высказать мнение, отличающееся от воззрений большинства, и потом ничуть не беспокоиться, узнав о том, что его цитировали. В другой стране человек, высказавший любую мысль, не совпадающую с существующей идеологией, впоследствии занимался самообвинением, понимал, что совершил проступок, нечто, что заставляло его чувствовать себя виновным; мысль о том, что его слова процитируют, предвещала плохие последствия. В этом последнем случае дело заключалось не в том, было ли сказанное истиной, вызвано ли оно честными побуждениями, нравственно ли оно. Вопрос стоял так: как воспримут это власти?

Все чувства подобного рода, которые я испытывал в штаб-квартире, до весны 1980 года были минутными, мимолетными. Теперь эти ощущения окружили, ошеломили меня. Из «брифинга» с Председательским комитетом и замечаний его членов и работников служебного отдела точка зрения тех, кто обладал руководящей властью, стала мне очевидна. В том насыщенном эмоциями климате, в атмосфере подозрения трудно было помнить, что все, сказанное мною и другими, может рассматриваться в каком-либо ином свете, кроме уже выраженного жесткого подхода. Было трудно помнить, особенно после всей жизни активного служения в организации, что даже если некоторые идеи с точки зрения организации являлись еретическими, то с точки зрения Бога они могли быть верными, правильными и благими. Я знал, что не выискивал тех, с кем мог поговорить на эту тему; они подходили ко мне сами, и я понимал, что должен отправлять их за ответами к Слову Божьему, даже если эти ответы отличались от убеждений властей.

Я был уверен, что подавляющее большинство тех, перед кем мне придется отвечать, будет смотреть на дело исключительно с точки зрения организации. Если бы с самого начала был принят какой-либо другой подход, я бы точно знал, что тогда все можно разрешить тихо, мирно и просто, в дружеских, братских разговорах, призывая к умеренности, если звучала несдержанная речь, к спокойствию, если раздавались нетактичные высказывания. Если бы были сделаны попытки избежать осуждающей конфронтации, не прибегать к властным методам и законническому подходу, тогда частные разговоры и события, вовлекшие очень небольшое количество людей, не были бы раздуты до таких невероятных пропорций, что стали настоящим крупным делом, сильно повлиявшим на жизнь многих людей, вызвавшим волну отзвуков и слухов всемирного масштаба.

Представая перед Руководящей корпорацией, я не хотел подливать масла в бушующий огонь, который уже поглотил некоторых моих любимых друзей. Я был готов признать, что кто-то из участников событий, возможно, высказал то, о чем лично я сожалел, — утверждения крайнего и догматического характера, хотя в тот момент я не имел возможности определить, насколько верно это было, ибо в основном речь шла о тех, с кем я о Писании не говорил; с некоторыми я даже не был знаком.

В среду 21 мая председатель Альберт Шредер открыл заседание Руководящей корпорации. Сначала он сообщил, что Председательский комитет спросил меня, хотел бы я записать нашу беседу на пленку, на что я ответил утвердительно с условием, что мне будет предоставлена копия записи.

В конференц-зале Руководящей корпорации стоял один длинный овальный стол, вокруг которого можно было усадить около 20 человек. Присутствовали все 17 членов. Кроме Лаймана Суингла, сидевшего слева от меня, со мной никто не разговаривал; накануне ко мне ни в комнату, ни в кабинет никто и членов Руководящей корпорации не заходил (даже член, связанный со мной по работе). Если в конференц-зале Руководящей корпорации и присутствовала какая-то теплота или братское сочувствие, я этого не ощутил. Я испытывал только чувства, которые раньше переживал на мирских судебных заседаниях, за исключением того, что там я ощущал несколько большую свободу речи и знал, что в зале присутствовали другие люди, которые могли засвидетельствовать сказанное мною. Здесь же вместо этого проходило закрытое, тайное заседание, и эта атмосфера только подтверждала то, что говорил мне Рене Васкес об отношении, проявленном к нему.

Председатель сказал, что сначала Руководящая корпорация хотела бы, чтобы я высказался по всем восьми пунктам, обозначенным Председательским комитетом в качестве свидетельств отступничества (в записке от 28 апреля), Я так и сделал, стараясь отвечать спокойно, некатегорично, настолько покладисто и примирительно, насколько это было возможно, чтобы при этом не идти против своей совести и не быть нечестным или лицемерным. Абсолютистская форма, в которой эти пункты были представлены Председательским комитетом — как будто человек должен был либо полностью принимать все учения организации по этим вопросам, либо его мнение было таким же категоричным, как в записке, — просто не подходила к моему случаю. Ни один из восьми выраженных в записке моментов не касался, по моему мнению, сути вопроса. Вопрос заключался не в том, была ли у Бога на земле «организация», а в том, какая это организация: централизованная, с жесткой структурой, авторитарная или община братьев, где единственная власть — это право помогать, направлять, служить, но не подавлять? Таким образом, я ответил, что, по-моему, у Бога на земле есть организация в том смысле, что на земле у Него была община, христианское собрание, братство.

Вопрос состоял не в том, ведет ли (или будет ли вести) Бог членов этой Руководящей корпорации, а в том, в какой степени, на каких условиях это происходит? Я не сомневался, что Бог направит этих людей, если они искренне взыщут Его помоги (мне казалось, что некоторые из принятых постановлений, особенно в первые годы, были хорошими, полными сочувствия решениями), но я, конечно же, не думал, что это получается автоматически; для этого всегда нужны были определенные условия, факторы. Так я ответил, что Божье руководство всегда зависело от того, в какой степени ищущие его придерживались Слова Божьего; что в зависимости от этого Бог дает или удерживает Свое руководство (я считаю, что это действительно для любого человека или группы людей, независимо от того, кто они такие).

Таким же образом я отвечал на все вопросы. Даже если кто-то из обвиняемых говорил об этих вещах в том же категорическом, абсолютистском тоне, в каком ставил вопросы Председательский комитет, лично я стремился сделать все возможное, чтобы сохранить какую-то долю здравомыслия и спокойствия, скорее смягчить, нежели обострить, ситуацию; я старался, насколько возможно, быть гибким.

Далее мне задали сравнительно немного вопросов. Лайман Суингл спросил, что я думаю о библейских комментариях, и я понял, что этот вопрос обсуждался в Руководящей корпорации. Я ответил, что начал чаще к ним обращаться, следуя совету своего дяди (во время написания справочника «Помощь в понимании Библии»), а также, что если ими пользоваться не следует, то необходимо очистить целые секции вефильской библиотеки, поскольку там находились десятки различных многотомных комментариев.

Мартин Поэтзингер, который во время нацистского режима несколько лет провел в концентрационом лагере, выразил неудовлетворенность моими ответами по восьми пунктам. Он не мог понять, почему я говорю то, что думаю, если другие делали резкие высказывания (как и остальные, ни с одним из них лично он не говорил)189. Я ответил, что не могу отвечать за то, как другие выражают свои мысли, и обратил его внимание на Рим. 3:8 и 2Пет. 3:15-16 как примеры того, что даже высказывания апостола Павла иногда цитировались или понимались людьми неверно. Хотя вслух я этого не произносил, честно говоря, я чувствовал, что мое положение подобно тому, которое описано в Лк. 11:53, поскольку я находился среди людей, которые «вынуждали ответы на многое, подыскиваясь и стараясь уловить что-нибудь, чтобы обвинить»190. Поведение Руководящей корпорации в течение предыдущих недель не давало основания для каких-либо других чувств.

Поэтзингер продолжал эмоционально высказывать свое мнение о лишенных общения «отступниках», говоря, что они показали свое истинное отношение ко всему, когда «перед уходом выбросили литературу «Сторожевой башни» в мусорную корзину!» (это был один из самых распространенных слухов среди Вефильской семьи; однажды утром один из членов Руководящей корпорации даже рассказал об этом всем ее членам). Я сказал Мартину Поэтзингеру, что мне не хотелось бы делать выводы, не поговорив прежде с участниками событий и не выяснив фактов. Я сообщил, что в течение 15 лет работы в штаб-квартире мне редко приходилось видеть мусорные корзины и контейнеры, где не было бы множества публикаций Общества — старых журналов И книг. — выброшенных за ненадобностью членами организации; что, насколько мне известно, некоторые из лишенных общения должны были лететь в Пуэрто-Рико, и самым тяжелым их багажом, который легче всего было бы заменить, были именно такие книги. Я повторил, что не считаю возможным судить понаслышке, и это особенно неприемлемо для человека в положении судьи. Он пристально посмотрел на меня, но больше ничего не сказал.

Еще один вопрос был задан в связи со службой Поминовения (Вечерей Господней), которую я провел месяц назад (в апреле) в городе Хомстеде (штат Флорида)191. Правда ли, что во время этой службы я не говорил о «других овцах» (людях с надеждами на земное счастье)? Я ответил положительно и рассказал о том, что произошло в первый год после моего переезда из Доминиканской республики в Бруклин. Мы с женой посетили служение Поминовения в общине, где оно проводилось довольно рано. Поэтому мы вернулись в вефильскую штаб-квартиру как раз вовремя и прослушали всю речь моего дяди, тогдашнего вице-президента. После речи нас, включая и дядю, пригласили в комнату одного из работников штаб-квартиры Малькольма Аллена. Моя жена немедленно сказала дяде: «Я заметила, что в речи вы нигде не упомянули «других овец». Почему»? Он ответил, что считает этот вечер особым именно для «помазанных» и добавил: «Вот я на них и концентрирую внимание». Я сообщил Руководящей корпорации, что у меня до сих пор хранятся записи той речи вице-президента и я многократно их использовал для проведения служения Поминовения. При желании их можно было прослушать (Фред Франц присутствовал тут же, если бы кто-то захотел спросить его о той речи). Этот вопрос был снят192.

Мое сожаление о случившемся, основанное на предположении, что некоторые все-таки высказывали крайние взгляды, было искренним. Я сказал членам Руководящей корпорации, что, если бы мне об этом сообщили, я сделал бы все возможное, чтобы положить конец таким высказываниям. Я не отрицал, что некоторыми была проявлена неосмотрительность (не исключая и себя из их числа), но заметил, что считаю неправильным приравнивать неосмотрительность к злому умыслу. Я выразил уверенность в христианских качествах тех людей, кого знал лично и чьи действия посчитали предумышленными. Я рассказал им все, что мне было известно, о 30-летнем служении рене Васкеса, его искренней преданности, его безупречной работе в Пуэрто-Рико, Испании и Соединенных Штатах. Я также выразил отчаяние в связи с тем, что после столь многих лет совместной работы и жизни с коллегами по Руководящей корпорации ни один из них не посчитал нужным еще раньше поговорить со мной и сообщить достоверные факты о том, что происходит.

Мне ответил только Альберт Шредер. Он тут же сказал: «Но, Рэй, ты тоже не был вполне откровенным с нами. Ты не сказал (в телефонном разговоре), откуда узнал о расследовании в писательском отделе». «Ты меня об этом спросил? — ответил я. — Нет. Если бы ты спросил, я бы без колебаний ответил. Мне позвонил Эд Данлэп и упомянул об этом». Через несколько минут Карл Кляйн — тоже член Председательского комитета, — улыбаясь, признал: «Мы с Рэем не были вполне откровенны. Если бы Рене Васкес отвечал на вопросы, как Рэй, его бы не лишили общения». Поскольку ни Карл Кляйн, ни другие члены Руководящей корпорации не предприняли никаких попыток поговорить с Рене, посетить первую «расследовательскую» беседу с ним или его первое судебное слушание, о его ответах они могли судить только по отчетам тех, кто этим занимался. Я не понимал, почему они считали себя вправе судить или сравнивать, зная о деле только из вторых рук. Председательский комитет с готовностью уделил время для встречи с обвинителями, выслушал обвинения, включая неблагоприятные свидетельства Бонелли и супругов Годинес; но у них не нашлось времени поговорить хотя бы с одним из обвиняемых. Вряд ли можно назвать подобное отношение образцовым выражением братской любви или чувства сострадания к ближнему.

Большинство членов Руководящей корпорации просто сидело и слушало, не задавая вопросов, не высказывая замечаний. После двух или трех часов (я был слишком потрясен эмоционально, чтобы следить за временем) мне сказали, что я могу идти и что со мною свяжутся. Я пошел к себе в кабинет и стал ждать. Настал полдень, я в окно увидел членов Руководящей корпорации, направлявшихся на обед. У меня аппетита не было, я продолжал ждать. К трем часам дня я был слишком измотан, чтобы и дальше оставаться в кабинете, и направился в свою комнату. Все, что случилось в течение предыдущих недель — телефонный разговор с председателем; шок от осознания лживости этого разговора; отчаянные звонки тех, кого подвергли допросам, давлению, осуждению; стремительность и безжалостность принятых мер по лишению общения; более всего, постоянное молчание со стороны Руководящей корпорации, нежелание сообщить мне хотя бы об одном из этих событий, — все это достигло кульминации в утренних событиях, в холодном ко мне отношении, в долгих часах ожидания. К концу дня я заболел.

В тот же вечер нам позвонил председатель Шредер и пригласил меня на вечернее заседание Руководящей корпорации для дальнейшего расследования. По телефону говорила жена, и я попросил ее передать, что я слишком нездоров для этого и уже сказал все, что хотел. Они могли принимать решение на основании того, что уже слышали.

Позднее тем же вечером пришел Лайман Суингл, живший двумя этажами выше, чтобы узнать, как я себя чувствую. Я был очень благодарен ему и рассказал, какое напряжение пережил за несколько недель. Я сообщил ему, что больше всего беспокоюсь не о тех мерах, которые Руководящая корпорация примет по отношению ко мне, а о том, что были искажены чудесные истины Слова Божьего. Тогда я говорил искренне и сейчас считаю, что самая серьезная проблема заключалась в том, что нормой оценки простых библейских утверждений служил свод учений организации; эти утверждения (поскольку они не соответствовали принятому в организации «образцу» толкования) изображались как неверные учения., свидетельствующие об «отступничестве».

Говоря об этом, я имел в виду такие чудесные истины Слова Божьего:

«Один у вас Учитель — Христос, все же вы — братья».
«Вы не под законом, но под благодатию».
«Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий».
«Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и чрез всех, и во всех нас».
«Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет».
«Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус».
«Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти»193.

Для сравнения в восьми пунктах, изложенных Председательским комитетом в качестве некоего «Символа веры» для того, чтобы судить людей, не было ни одного, где учение Общества подтверждалось бы простым, ясным утверждением Писания. На какое простое утверждение из Писания любой член Руководящей корпорации или кто-то другой мог бы указать со словами: «Вот, Библия ясно говорит, что:

  1. У Бога на земле есть организация — единственная в своем роде, — которая использует для управления Руководящую корпорацию?
  2. Надежда на небесную жизнь недоступна всем, кто захочет ее принять; ее заменила надежда на земную жизнь (с 1935 года); слова Христа о символах хлеба и вина — «сие творите в Мое воспоминание» — не относятся ко всем, кто верит в Его искупительную жертву?
  3. «Верный и благоразумный раб» — это «класс», состоящий только из определенных христиан; этот термин не обозначает отдельных людей; этот класс действует через Руководящую корпорацию?
  4. Христиане подразделяются на два класса с различным отношением к Богу и Христу на основании земного и небесного предназначения?
  5. 144000 в Откровении необходимо воспринимать как число буквальное; «великое множество» не обозначает и не может обозначать тех, кто служит в небесных дворах Божьих?
  6. «Последние дни» начались в 1914 году; говоря о «последних днях», начавшихся со времени Пятидесятницы (Деян. 2:17), апостол Петр имел в виду не те «последние дни», о которых писал Павел (2Тим. 3:1)?
  7. В 1914 календарном году Христос впервые официально воссел на престол как Царь всей земли, и эта дата отмечает начало Его присутствия (пароусии)?
  8. Слова из Евр. 11:16 о том, что такие люди, как Авраам, Исаак и Иаков «стремились к лучшему, то есть, к небесному», никоим образом не значат, что им дана небесная жизнь?

Ни одно из перечисленных здесь учений Общества невозможно поддержать каким-нибудь прямым утверждением из Писания. Чтобы найти библейскую основу для каждого из них, потребуются тонкие объяснения, сложные комбинации библейских стихов, а в некоторых случаях — нечто похожее на умственную гимнастику. Тем не менее, этими учениями пользовались при оценке христианских убеждений других людей. На их основе принимались решения о том, что люди, отдавшие свои жизни служению Богу, являются отступниками!

На следующее утро после заслушивания в Руководящей корпорации моего дела председатель Шредер пришел ко мне в комнату с магнитофоном, чтобы записать мои замечания по поводу добавочного свидетельства, предоставленного работником штаб-квартиры Фабио Сильвой (он пересказал то, что ему однажды говорил Рене Васкес по пути в штаб-квартиру из аэропорта). Я пояснил, что не могу ничего сказать о таком свидетельстве понаслышке.

Утро прошло. Мне хотелось уйти из этого места из-за царившей там атмосферы давления. Когда закончился обед, пошел наверх, где мне удалось поговорить с Лайманом Суинглом в то время, как он шел от лифта к себе. Я спросил, сколько мне еще придется ждать. Он сказал, что решение уже принято и мне об этом сообщат сегодня днем. Из его замечаний я понял, что некоторые члены настаивали на том, чтобы лишить меня общения. Во время разговора со мной его лицо исказилось, и он сказал: «Я не могу понять, как думают некоторые люди. Я боролся, о, как я боролся…» — и тут губы его сжались, плечи задрожали, и он зарыдал. Я вдруг обнаружил, что пытаюсь его утешить, уверяя, что мне, в сущности, не так важно, какое решение они приняли, что мне просто хотелось бы, чтобы все кончилось. Но он никак не мог успокоиться.

Я знаю, что в Руководящей корпорации нет ни одного человека, более преданного организации, чем Лайман Суингл. Я всегда его любил и восхищался его честностью и смелостью. Я представления не имею, каким было бы его отношение ко мне сегодня. Может быть, совершенно противоположным. Я только знаю, что всегда буду любить этого человека хотя бы за то искреннее выражение чувств тогда, в коридоре. В его печали я нашел силу194.

Позднее днем председатель Шредер принес мне решение Руководящей корпорации. По всей видимости, те, кто настаивал на лишении общения, не добились большинства в две трети; Шредер сообщил мне, что меня просят оставить Руководящую корпорацию, а также работу в штаб-квартире. Руководящая корпорация предложила внести меня (и мою жену) в список «Особых нетрудоспособных пионеров» (это часто предлагалось окружным и районным надзирателям, которые вынуждены были оставить разъездную деятельность по болезни или возрасту). Состоящие в этих списках ежемесячно отчитываются перед Обществом и получают материальную помощь, но от них не требуется выполнения определенного количества часов проповеднической работы195. Я ответил, что нам обоим не хотелось бы находиться в положении, которое накладывало бы на нас определенные обязательства, даже если они только подразумевались. Он высказал несколько замечаний о том, каким «замечательным произведением» была книга «Помощь в понимании Библии», и затем ушел.

Я написал заявление об уходе, которое привожу ниже. До сего дня я продолжаю делать то, о чем заявил в нем.

22 мая 1980 года Руководящей корпорации
Уважаемые братья!
Настоящим письмом я заявляю о том, что прекращаю свою деятельность члена Руководящей корпорации.
Я также завершаю свое служение в Вефиле.
Я буду продолжать молиться за вас и за всех служителей Свидетелей Иеговы по всей земле.
Ваш брат
Рэй Франц

Мы с женой на несколько дней уехали, чтобы передохнуть от этого кошмара, а затем вернулись, чтобы забрать вещи. Я оставил основную массу рабочих бумаг, взяв с собой папки только с теми делами, в которых участвовал самым непосредственным образом. Я понимал, что надо будет документально подтвердить свою позицию по этим вопросам, если в будущем эту позицию исказят, как это иногда случалось.

Когда мы вернулись, я увидел Эда Данлэпа, стоявшего около здания штаб-квартиры. Сегодня ему предстояло встретиться с судебной комиссией.

Тогда Эду было уже 69 лет. За год до этого он серьезно подумывал оставить работу в штаб-квартире. Он знал, что является объектом нападения со стороны как Руководящей корпорации, так и людей вне ее. Однажды он попросил Писательский комитет оградить его от преследований. Писательский комитет поручил Лайману Суинглу, Ллойду Барри и Эварту Читти поговорить с членом Руководящей корпорации Карлом Кляйном (который тогда не входил в состав Писательского комитета, хотя позднее, после ухода Читти, стал его членом). Они попросили его воздержаться от бесед с Эдом в осуждающем тоне и от Разговоров за его спиной. Это возымело некоторое действие по оттношению к высказываниям вне Руководящей корпорации, хотя на заседаниях и внутри Руководящей корпорации все оставалось по-прежнему.

Когда в конце 1979 года я сообщил Эду, что мы предполагаем оставить работу в штаб-квартире, он сказал, что думал об этом, но пришел к выводу, что для него это было нереально. В его возрасте и финансовом положении он не представлял себе, как сможет содержать себя и жену. Оставаясь в Бруклине, они, по крайней мере, будут иметь жилье, пищу и медицинское обслуживание при необходимости. Итак, он сказал, что решил остаться, и добавил: «Если в писательском отделе будет слишком много неприятностей, я просто попрошу перевести меня в плотники или на какую-нибудь другую работу».

Не прошло и года, как он очутился перед судебной комиссией. В тот день, когда я его увидел, он сказал: «Я буду с ними очень откровенен. Не в моем характере увиливать». Он сказал, что почти не сомневается в том, что будет делать комиссия.

Это был конец мая. Прошло около шести недель с того момента, когда Председательский комитет предоставил Руководящей корпорации запись беседы с супругами Годинес, где имя Эда упоминалось несколько раз. Почти столько же времени прошло с того дня, когда Барри и Барр расспрашивали его, уверяя, что им «нужна только информация». На протяжении всех этих недель — хотя Эд Данлэп находился тут же, среди них, до самого конца продолжая работать над порученной ему книгой о жизни Иисуса Христа, — ни один из членов Председательского комитета не поговорил с ним, чтобы обсудить эти вопросы или сообщить о выдвигаемых против него обвинениях. Эти люди полностью руководили всем происходящим, близко знали Эда и все же до самого конца не сказали ему об этом ни слова196.

После первых расспросов Барри и Барра на протяжении почти шести недель ни один член Руководящей корпорации не подошел к Эдварду Данлэпу, чтобы обсудить возникшие вопросы, помочь ему в рассуждениях или поговорить о Слове Божьем с человеком, которому теперь было почти 70 лет и который находился в организации почти полвека, 40 лет занимался полновременным служением и исповедовал надежду на небесную жизнь. Они сами засвидетельствуют, что это правда. Как непохоже это на пастыря, готового оставить 99 овец, чтобы пойти искать и вернуть одну «заблудшую» — ибо именно такой заблудшей овцой был в их глазах Эд.

Конечно, вполне могло быть, что некоторые из лишенных общения действительно высказывали неосмотрительные утверждения, но упомянутые действия руководителей говорили, по-моему, гораздо громче любых слов197.

Для того, чтобы судить Эда Данлэпа, была назначена комиссия из пяти работников штаб-квартиры. Руководящая корпорация оставалась в стороне. Все пятеро назначенных были моложе Эда, никто из них не входил в число «помазанных». Всего после одного дня размышлений они вынесли решение.

Довольно типичными для общего отношения к делу были следующие выражения.

Когда Эда спросили по поводу учений организации о двух классах христиан, он обратил внимание судей на Рим. 8:14, где говорится, что «ВСЕ, водимые Духом Божиим», есть сыны Божьи, Он спросил: «Как еще это можно понять»? Фред Раск, служивший в Школе Галаад инструктором в то время, когда Эд был ее секретарем, сказал: «Эд, это просто твоя интерпретация». Эд спросил: «А как еще ты объяснил бы это»? Фред Раск ответил: «Вот что, Эд, здесь судят тебя, а не меня».

Когда его спросили о решениях организации по принятию новых правил, он подчеркнул, что христианин находится не под законом, а под незаслуженной милостью (или благодатью). Он сказал, что вера и любовь всегда побуждали к праведности несравненно сильнее, чем правила. Роберт Уоллен сказал: «Но Эд, мне нравится, когда мне говорят, что делать». Вспомнив слова апостола в Евр. 5:13-14 о том, что христиане должны быть не младенцами, но зрелыми людьми, «у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла», Эд ответил: «Тогда тебе нужно больше читать Библию». Роберт Уоллен улыбнулся и сказал: «Мне и еще двум миллионам человек». Эд ответил: «То, что они этого не делают, не дает тебе основания тоже этого не делать». Он подчеркнул, что основная проблема состоит в том, что братья просто не изучают Библию; они полагаются на публикации; их совесть не получила подлинных навыков по принципам Библии.

По всей видимости, основной фактор, о котором шла речь на заседании судебной комиссии, состоял в том, что Эд два раза беседовал о Библии с некоторыми из тех, кого сейчас лишили общения. У судебной комиссии не было об этом свидетельств, но Эд добровольно предоставил сведения, с самого начала сказав, что во всем будет с ними абсолютно честен. Те люди сами задали ему вопросы, два раза он с ними обедал, после чего они вместе обсуждали отрывки из Послания к Римлянам198. Судебная комиссия поинтересовалась, стремился ли он поговорить по этому поводу с кем-то еще. Он ответил, что не намеревался проводить среди братьев «кампании», но сказал, что, если бы кто-то пришел лично к нему за помощью и он мог бы указать на Писание, чтобы этот человек получил ответы на свои вопросы, он сделал бы это, чувствуя, что обязан помочь. По всей вероятности, это стало решающим фактором. Такая свобода частного обсуждения Писания была неприемлемой, считалась еретической, опасной, разрушительной.

Одно высказанное утверждение казалось особенно парадоксальным. Эд прямо заявил, что не хотел быть лишенным общения, что ему нравились братья и у него не было ни мысли, ни желания отрезать себя от них. Комиссия сказала, что он должен «подождать организацию». «Кто знает, может, через пять лет многое из того, что ты говоришь, опубликуют и этому будут учить»?

Они знали изменчивый характер учений организации и, несомненно, на этом основании считали, что могут так говорить. Но какое убеждение в правильности, в прочном библейском основании этих учений они тем самым проявляли со своей стороны? Если они были готовы признать возможным, что учения организации были только в такой степени твердыми и прочными, как же они могли использовать эти учения в качестве основы, чтобы решить, вереи человек Богу или является отступником?

Если они полагали, что эти учения (которым Председательский комитет придавал такое большое значение) были настолько изменчивыми, что стоило подождать и посмотреть, что будет через пять лет, — разве не имело смысла в то же время отложить и суд над этим человеком, который отдал служению организации даже не пять, а 50 лет?

Логику этого подхода можно понять, только если принять изначальное положение о том, что интересами отдельного человека — включая его доброе имя, трудом заработанную репутацию, годы жизни, отданные служению, — можно пожертвовать, если они мешают целям организации.

Я уверен, что все члены этой судебной комиссии видели, что Эд Данлэп глубоко любит Бога, Христа и Библию, — и все-таки они решили принять против него определенные меры. Почему? Они знали настроения, преобладавшие в Руководящей корпорации, выраженные ее Председательским комитетом. Преданность организации требовала от них таких мер, поскольку этот человек не принимал и не мог принять все заявления и толкования организации.

Итак, они лишили Эда Данлэпа общения и попросили его покинуть вефильскую штаб-квартиру, бывшую для него домом. Он вернулся в Оклахома-сити, где вырос и где теперь, в 72 года, кормил себя и жену, работая наклейщиком обоев (он занимался этим до того, как начал свое 40-летнее служение в качестве постоянного представителя Библейского Общества Сторожевая башня).

Мне очень трудно понять, как могут люди, ответственные за это — по-настоящему и более всех ответственные, — приближаться вечером к Богу и молиться: «Будь милостив к нам, как мы были милостивы к другим».

Каналы АВ
TG: t.me/azbyka
Viber: vb.me/azbyka
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки