Отделение первое. Общие замечания о реформации

Под именем реформации (reformatio) paзумеем преобразование латинства, предпринятое с запальчивостию и совершенное не с надлежащим знанием дела в ХVI-м веке некоторыми из его же членов, самовольно² взявшимися за искоренение злоупотреблений, в разные времена введенных и допущенных в нем епископом римским, как главою³ Церкви вселенской.

Преобразование это было необходимо и неизбежно. Неразумно, конечно, утверждать, будто оно есть дело сверхъестественное, божественное, на которое будто бы есть где-то положительное определение всепремудрого правителя Церкви – Бога. Хотя оно совершилось не без попущения со стороны Промысла, действующего без насилия свободе человека, ослепленного и ослепляющегося пристрастиями и страстями; но тем не менее оно есть дело естественное, человеческое, давно уже подготовленное неправославным духовно-светским Западом.

I. История непререкаемо свидетельствует, что Запад не отличался благочестием почти во все времена. Доколе продолжались на нем гонения, дотоле и соблюдал он в сердце своем и проявлял на деле сокровища святости Христианства. Когда же Господь благоизволил умирить Церковь совне и Константин великий перенес престол свой в Византию, христиане западные начали слабеть в ревности к Вере, охладевать в деле спасения своего, терять чистоту жизни, растлеваться духом мира. Мало-помалу не по-христиански стали жить у них и действовать даже те лица, которые почитали себя светильниками Церкви, и которые, в самом деле, должны были светить жизнию своею так, чтобы другие прославляли Бога, видя их добрые дела. Забыв, что они священным званием своим призваны к тому, чтобы не одним словом, но и примером благочестивой жизни внушать другим святую любовь к Богу, а не к миру, лица эти сами начали, к соблазну других, предаваться честолюбию, высокомерию, самоуправству и недобросовестности. Среди них явилось множество герцогов, графов, маркизов, судей, законоведов, владетелей, преданных роскоши, невоздержанию, охоте, зрелищам, вообще – развлечениям всякого рода и вида, и – что̀ всего несовместнее с священным саном – военному искусству. Некоторые из них даже водили войны с неприятелями, предводительствовали многочисленными армиями, набранными часто на собственный счет, и убивали противников своих собственными руками, освященными на приношение бескровной жертвы Богу мира и любви; а все они заботились преимущественно о том, чтобы нажить как можно больше богатства, дабы беспрепятственно жить в похоти плоти, похоти очес и гордости житейской⁴. К XVI веку не много уже видно благочиния в жизни духовных Запада, равно как и уважения к святыне в тех же духовных, из коих некоторые еще прежде позволяли себе – ужасно сказать – насмехаться над молитвенным расположением верующих пред лицем святого олтаря⁵. Тогда повсюду и все говорили, что «духовенство западное из всех сословий выбирает для себя только приятное и убегает всего трудного», а к этому прибавляли: «кто хочет быть спокоен на всю жизнь, тот поступай в духовное звание»⁶. Епископы римские, много занятые попечениями о самих себе, не всегда обращали надлежащее внимание на такое уклонение подчиненного им духовенства от путей святого звания своего и редко заботились о должном обуздании его, а попечения светской власти, неоднократно решавшейся искоренить это уклонение⁷, мало приносили добрых плодов. Понятно само собою, чего надобно было ожидать от таких руководителей в жизни, когда уже таков закон естества, что «какова глава, таковы и члены»... Христиане западные, руководимые неблагочинным духовенством, были не лучше своих руководителей. Проникнутые естественными для падшего человека чувствами, с одной стороны, своей греховности, а с другой – духовного бессилия, христиане эти, к чести их, от всей души преданы были пастырям своим: ибо глубоко убеждены были, что как бы ни был недостоин сам по себе служитель олтаря Господня, верующий, несомненно, получит чрез него всякий дар благодати, по мере собственной веры и приемлемости⁸. Но, лишенные возможности читать священное писание и слушать богослужение на языке природном, понятном всем и каждому, и таким образом действенно освящаться животворным духом того и другого, западные христиане поучались особенно примером жизни своего духовенства. Оттого и видим, что западную Европу во все времена обуревает тлетворный дух мира. Ее дворяне часто представляют из себя общество людей воинственных, занимающихся грабежами, убийствами, мятежами, крамолами⁹, a ее народы, слепые орудия феодальных владетелей, вассалов, рыцарей, будучи сначала воинами по долгу повиновения власти, впоследствии стали воинами по охоте; те же и другие оказались наконец обидчиками вдов и сирот, хищниками, убийцами, явными злодеями, коих наслаждение в кровопролитиях, хищными зверями, людьми, с оружием в руках повергавшими, для потехи своей, своих же сограждан в трепет, наемными рабами, продавцами рук своих неистовству других за ничтожное золото, истомителями душ своих к погибели своей же и ближних, врагами Господа, наемниками диавола¹⁰. Духовенство западное сильно гремело иногда проклятиями, чтобы сокрушить сердца смелые, буйные и развратные; но эти проклятия, от частого их употребления, преимущественно же от злоупотребления ими, вели грешников не к исправлению духовному, но к презрению святой исправительной меры отлучения и пролагали путь к новым злодеяниям, крамолам, убийствам, потрясавшим и опустошавшим запад Европы огнем и мечем. Короли западной Европы, заботясь о сосредоточении правительственной власти над разнородными областями в собственных руках, также предпринимали различные меры к тому, чтобы обуздать неспокойных герцогов, графов, рыцарей, очень часто возмущавшихся, и поставить их в полной зависимости от себя для блага их же и подчиненных им людей. К шестнадцатому веку они много успели в этом, когда преодолели бо̀льшую часть скопищ, подрывавших престолы их; но успех в этом не мог служить залогом всегдашнего спокойствия на западе в отношении ко временам последующим. Наклонность к непокорности и возмутительности, обратившаяся у населявших его народов в страсть, не была искоренена, и всегда готова была дать почувствовать всю пагубную разрушительную силу свою, только бы открылся к тому случай.

II. Уклонившись в жизни от духа Христова, Запад опытно доказал ту святую истину, что мы напрасно стали бы искать свыше сходящей премудрости там, где нет страха Божия. Мы уже видели, как он мало-помалу исказил вселенский догмат о Боге Духе Святом, внес это искажение в никеоцареградский символ Веры, распространил канон свящ. Писания, допустил неправости в таинстве миропомазания, изменил учение Церкви о преложении св. даров на литургии, отнял у народа чашу крови Христовой, лишил младенцев причащения св. таин, переиначил учение Церкви об епитимиях, ослабил таинство покаяния индульгенциями, наложил на приходских священнослужителей не для всякого удобоносимое иго безбрачия, выдумал чистилище и проч. Этого мало. Лишив народ даже чтения свящ. Писания, духовенство римское извратило самые понятия о законе Божием, а с тем вместе и понятия о нарушении его. «Знание свящ. Писания, – говорило оно своим пасомым, – не полезно, даже вредно для вас, так что вам не должно и читать его¹¹. Вы жаждете позвать из него волю Божию? Напрасно! Основание всего поведения нашего – закон о любви Бога всем сердцем, всею душею и всею крепостию –не обязателен для нас в настоящей жизни: им только внушается, куда мы должны стремиться и каковы будем в другой жизни¹². Точно таковы почти все и другие заповеди закона Божия¹³. Посему, не все то грех, что̀ только обличается, порицается, осуждается законом сим. Некоторые из его предписаний, наприм. не пожелай, вовсе даже не касаются нас¹⁴. Какая же, после сего, нужда много заботиться вам об очищении себя от грехов и преуспеянии в благочестии по руководству святого Писания? Знайте, что не всякий грех, совершаемый нами, оскорбляет Бога и делает нас нечистыми пред ним¹⁵. Так называемые легкие грехи такого свойства, что не должно ни сокрушаться о них, ни каяться в них¹⁶. Такие грехи вполне достойны прощения и легко прощаются Богом: для избавления себя от них достаточно только окропиться освященною водою¹⁷. К тому же, поскольку грехи эти наказываются не в аде, а в чистилище; то, чтобы избавиться от них, а с тем вместе и от чистилища, вы можете купить себе индульгенцию, которая избавляет от всякого наказания за грехи и примиряет виновников их с Богом¹⁸. Только смертные грехи заслуживают вечное осуждение и наказываются в преисподней¹⁹. Но, если придется вам впасть в какой-нибудь и из них, не смущайтесь сердцем: находясь и в смертном грехе, вы можете любить Бога, бояться Его, исповедывать Его, переменить, сокрушением, вечное наказание за них на временное, и заслужить милующую Его благодать, а получив милующую благодать Божию, вы можете заслужить и ту благодать, которая делает человека приятным Богу и затем – наследовать жизнь вечную²⁰. Какая же, вообще, нужда вам много пещись о преуспеянии в благочестии? Всегда помните, что мы вполне и легко можем исполнить закон Божий, и не только исполнить его, но и сделать гораздо бо̀льшие и святейшие дела, нежели сколько и какие предписываются в нем, так что можем даже удовлетворять правде Божией и притом не только за себя самих, но и за других²¹. Посему, если сознаѐте, что у вас не достает собственных добрых дел, то купите их у кого-нибудь другого: этими купленными делами вы приобретете себе вечную жизнь»²². Такие и подобные, нечестивые, развращающие и на веки губящие душу мысли старались учители римские распространить по временам между верующими, прибавляя к ним еще мысли богохульные²³, суеверные²⁴, до крайности соблазнительные²⁵, и совершенно пустые и нелепые²⁶. Несчастная паства западная, от души преданная своим учителям, со всею искренностью признавала такие мысли совершенно справедливыми, внимая им как голосу с неба, а внушавшие ей оные торжествовали, проводя жизнь в похоти плоти, в похоти очес и в гордости житейской; но это торжество всею своею тяжестью рушилось со временем на них же. По мере того, как близилось время реформации, христиане западные более и более стали позволять себе насмешки не только над злоупотреблениями пастырей своих, но и над святыми истинами Веры Христовой, сохранившимися еще у них. Вместо того, чтобы, по-прежнему, утверждать, будто епископ римский выше всех и всего, так что нет ему равного ни на земле, ни на небе, они стали уже поговаривать, что он не есть Бог, но и не ангел, и не человек, а затем и осуждать его, выдававшего себя за лице, неподсудное никому на земле, на муки адские²⁷. Вместо того, чтобы, по примеру предков, благоговеть пред римскою церковью, как материю и учительницею всех, они стали выдавать ее за лице распутное и погибельное²⁸. Вместо прежнего, можно сказать, благоговения к духовенству, стали изображать его развращение самыми яркими красками²⁹. Естественно, что при таком направлении умов изредка уже стали говорить на западе о чувствах и убеждениях истинно-христианских. В то же время, одни старались доказать, будто душа человеческая смертна³⁰, а другие силились уверить себя и других, будто между душею человека и животного нет никакого различия³¹. В самом Риме, где лично присутствовал исключительный наместник Христов на земле, в обычае было противоречить истинам христианским, так что того и не почитали образованным, кто не держался мнений, противных Христианству. При дворе только в шутку говорили о догматах римского вероисповедания, о текстах свящ. Писания, а таинства везде презирали³². Сами священники в богохульных выражениях отвергали бескровную жертву во время совершения ее, пользуясь тем, что успели ввести народ почти в языческое суеверие³³ Наконец –

III. Латинский запад, забыв, что царство распятого Господа славы несть от мира сего (Ин. 18:36), и потому увлекшись внешним положением своим среди народов, с течением времен, под влиянием и вследствие обстоятельств исторических, достиг наконец того, что взял в свои руки почти всю судьбу государств, вмешался во внутреннее их управление, стал собирать с граждан подати, набирать солдат. Появлялись иногда лица, которые сопротивлялись такому вмешательству; но их сопротивления выдавались за соблазн церковный, а стоявшие в них отлучались обыкновенно от общения с верующими³⁴. Как было тягостно такое влияние епископов римских на общества гражданские, не трудно понять, если припомним, что даже высшее духовенство западное тяготилось отношением своим к нему, как главе Церкви Христовой, и что Людовик XII, король французский, повелел отчеканить золотую медаль с надписью: «потреблю имя Вавилона» (т. е. Рима)³⁵, а Генрих VIII, король английский, ввел в богослужение такое прошение: «от насилия епископа римского и его нестерпимых обид избавь нас, Господи»³⁶. Между тем, когда правители государств начали мало-помалу преодолевать скопища, подрывавшие престолы их, такое значение епископа римского стало теряться. Французы первые оказали сопротивление притязаниям его, единодушно восстав против булл Вонифатия VIII, и во множестве согласительных грамот высказав королю своему Филиппу красивому согласие на его предприятие, клонившееся не к пользам римского двора, и ограничили (1435 г.) власть последнего прагматическою санкциею, а их король Франциск I приобрел право назначать епископов и всех высших духовных сановников. Примеру французов последовали немцы, которые, чтобы отстоять независимость империи против притязаний Рима, единодушно объявили несогласие свое с началами государственного его права, восстали (1487 г.) против десятины, которую хотел он наложить на них, и устранили ее, и затем (1500 г.) отдали епископу римскому только третью часть дохода, вырученного от продажи индульгенций. Английский парламент соединился с королем своим Эдуардом III, не захотевшим платить дани римскому двору, к которой обязались его предшественники, и обещал ему, Эдуарду, вспомоществование, а король английский Генрих VII без спора обладал правом назначать одного кандидата на епископские места и взял половину аннатов себе. Король испанский также владел правом назначать лица на места епископские, пользовался множеством сборов и прав духовных, и нередко противился легатам епископа римского. На соборе констанском (1414–1418 г.) действует главным образом уже светская власть, которая в общем собрании низлагает владыку вселенной, а этот владыка вынужденным находится заключать договоры (конкордаты) с отдельными нациями. Правда, и при таком положении дел, епископ римский еще много значил: ему повсюду оказывалось послушание; император водил коня его под уздцы; не только в Венгрии, во и в Германии были епископы, которые все еще писались милостию апостольского престола; на севере собиралась еще подать св. Петру; бесчисленные пилигримы со всех сторон являлись на юбилей к стопам св. апостолов. Тем не менее прежних отношений западной духовной власти к светской, вследствие которых первая совершенно подавляла последнюю, не существовало уже. Ко времени реформации, вообще говоря, почти во всем латинствующем мире старались ограничить незаконные права епископа римского, а сам он между тем обнаруживал слабость в удержании их за собою в прежнем виде. Казалось, что поставленный и поставивший себя в таких обстоятельствах, епископ римский созна́ет вину свою в присвоении прав, ему не принадлежащих, живо припамятует, что несть власть, аще не от Бога, что сущия власти от Бога учинены суть, и что потому всяка душа должна повиноваться властем предержащим (Рим. 13:1), и, отложив суету мира сего, бросавшую мрачную тень на пресловутую его митру³⁷, воздаст должное государю, как от Бога учиненному; но опыт показал совершенно иное. По свидетельству истории, в начале шестнадцатого века епископ римский с такою решительностию и с таким напряжением устремился к расширению светской власти своей, что на западе стали уже поговаривать: «папа пролагает путь антихристу, печется о водворении не царствия небесного, а царства сатаны»³⁸.

Но тогда как на западе одни бесполезно издевались над епископом римским и подчиненным ему духовенством, другие или во всеуслышание жаловались на худое положение его³⁹, или со всеусердием просили, кого следовало, преобразовать его⁴⁰, или открыто высказывали желание при жизни своей видеть его в той чистоте, в какой находился он в первые веки своего бытия⁴¹. Явились и соборы, которые сознались, что настоит крайняя нужда преобразовать латинство как в главе его, так и в членах⁴². Учреждено было даже общество (коллегия, долженствовавшее заняться этим делом⁴³. К несчастию, едва не все было бесполезно. Как частные лица не видели исполнения просьб своих о преобразовании латинства, так и соборы его не деятельно приступали к этому преобразованию. По проискам епископа римского, ясно сознававшего гибельность предстоящего преобразования прежде всего и паче всего для себя, оно от времени до времени отлагалось впредь, а нестроения и беспорядки между тем со дня на день умножались более и более. Не естественно ли было, после сего, ожидать, что рано или поздно, но явятся люди, исполненные такой смелости, что самовольно возьмут на себя великое дело преобразования латинства, с силою восстанут против видимой главы Церкви, против злоупотреблений ее двора и клира, против измышлений и нововведений ее, и произведут раздробление латинского запада на части? Не естественно ли было ожидать появления таких лиц в XVI веке, когда опыты подобного восстания и противодействия Риму еще прежде бывали уже со стороны не только возмутительных, но и благонамеренных его членов, хотя и оканчивались печальными последствиями для них самих⁴⁴. Таковы и были виновники реформации. На них, взявших на себя великое дело преобразования латинства, надобно смотреть не иначе, как на представителей духа современного, вызвавшихся к совершению того, что сочтено уже было тогда необходимым произвести в нем, хотя они, как сознался предводитель их, Лютер⁴⁵, зашли в этом деле слишком далеко. Самая же реформация, ими начатая и совершенная, есть открытое, но доведенное до крайности, обнаружение, обличение всей нечистоты латинского запада, всех его неправд, всех его хитростей, всех его злоупотреблений, а за сим и напоминание об исправлении себя в вере и жизни, необходимость которого он сам уже сознавал, но осуществление которого на деле отлагал со дня на день. Не то значит слова наши, будто реформация, сделавшаяся известною в XVI веке, права, истинна, законна. Напротив, как начатая людьми, явившимися в свое имя, совершавшаяся при помощи средств, недостойных ни Бога, ни человека, и кончившаяся уничижением христианской Веры, она, как сознался еще Лютер, есть «вечный позор, – такое дело, в котором нельзя дать отчета ни пред Богом, ни пред людьми, и которое наводит мрачную тень на самое Евангелие»⁴⁶. Когда говорим, что реформация есть открытое, но до крайности доведенное, обнаружение и обличение нечистоты латинства и напоминание ему об исправлении себя в вере и жизни; то хотим только сообщать, что она есть жестокое оскорбление, причиненное латинству его же неблагодарными членами, но оскорбление, подобное тому, какое своевольные, раздражительные и ожесточенные дети наносят своим неблагоразумным матерям. Убедиться в этом не так трудно, как может показаться с первого раза. Нужно только остановить некоторое внимание на главных виновниках реформации и на ее следствиях и духе.

Главными виновниками реформации, как известно, были: в Германии Лютер, во Франции Кальвин, в Англии Генрих VIII. К чести их, ни один из них не отступил от убеждения в том, что Вера христианская не есть произведение ума человеческого, а христианская Церковь не есть учреждение человеческое, но что та и другая получили свое начало от Бога, чрез единородного Сына Его, во Святом Духе. Согласны были они и с тем, что лица, выдающие себя за провозвестников откровений, полученных ими от Бога, должны отличаться от прочих людей особенною безукоризненностью в характере и жизни, всецелым самоотвержением, полным отрешением от мира и сущего в нем, кротостью, терпением, великодушием, беспредельною любовью к Богу, ревностию о славе всесвятого имени Его, особенною любовью к человечеству. Не отвергали они и того, что проповедники божественного откровения должны распространять его при помощи средств, вполне достойных Бога, с предоставлением каждому человеку – по совести убеждаться в истине проповедуемого, и сопровождать слово свое какими-либо чрезвычайными знамениями. Но таковы ли были сами они, главные виновники реформации? Нечего уже спрашивать, творили ль они какие-нибудь чудесные знамения, которых напрасно стали бы мы искать у них. Желаем только звать, каковы они были по характеру и жизни, и как совершили, насколько зависело это лично от них, реформацию свою? Если спросим об этом приверженцев реформации, то некоторые из них откровенно скажут, что –

I. Лютер был монах августинского ордена, необдуманно произнесший иноческие обеты, не согласовавшиеся с требованиями пылкой природы его, несший их в начале самонадеянно, и наскучивший строгим исполнением их очень скоро⁴⁷, восставший против законного иерарха своего без цели определенной, по случаю спора с подобным себе монахом, только другого ордена, и довершивший восстание свое гордым отложением от Церкви своей, со всеми, увлекшимися на его сторону. Он начал свое восстание с крайнею горячностью и с полною свободою пылкого своего характера, объявив, что имеет дело с темным царством, с обиталищем антихриста, стоком всякой нечистоты, с гнездом нечестия, а в продолжение его доверял своим мыслям с высокомерием, высказывал их с дерзостью, стоял за них с упорством и ревновал о поражении усмирителей своих с неистовством, постоянно нанося им самые грубые обиды⁴⁸. Лютер, замечал Кальвин, крайне неистов, так неистов, что один Бог может обуздать невоздержание, кипевшее в нем, и привести его к сознанию своих пороков⁴⁹. Я содрогаюсь, писал Меланхтон, когда подумаю о страстях Лютера: он не уступает в них и Геркулесу⁵⁰. Лютер, высказывал другой современный ему реформатор запада, совершенно неистовствует: он ратует против истины вопреки всякой правде, даже вопреки голосу собственной совести⁵¹. И что говорить? Сам Лютер не скрывал, что в его неукротимой плоти пылают тысячи огней, что он, обязанный быть ревностным в духе, пребывает в нечистоте, что нельзя найти ни одного императора, ни короля, ни дьявола, которому захотел бы он уступить, и что он не уступит даже целой вселенной⁵².

II. Кальвин, образуя секту свою в Женеве, ревновал о строгой нравственности; но сам был не многим чем лучше Лютера. Не напрасно еще Мельхиор Вольмар, воспитатель Кальвина, приверженец реформации, писал о нем к Фарелю, как о человеке, имевшем дурные наклонности. Проникнутый одинаковым духом противления с Лютером, он восстал против законного иерарха своего, объявив войну всякому, кто только не будет разделять с ним его убеждений. Столь же обидчивый, высокомерный и упорный в состязаниях, как и Лютер, он смотрел на несогласовавшихся с ним, как на глупцов, бездельников, негодяев, ослов, свиней и проч. Он написал и посвятил французскому королю Франциску I одно богословское сочинение, в котором, между прочим, убеждал его водиться духом веротерпимости⁵³: а между тем, имея в виду положить конец переменам в измышленном им вероисповедании, учредил в Женеве инквизиционную полицию, которая преследовала мнения с такою жестокостью, что думавший иначе как-либо, нежели как ему хотелось, почитался уголовным преступником. Он же написал примечания (комментарий) на рассуждение Сенки о милосердии, а между тем довел Михаила Сервета, не соглашавшегося с некоторыми из его убеждений, до того, что он был сожжен в 1553 году. Накануне казни его Кальвин пришел к нему в темницу и сказал ему: «свидетельствуюсь Богом, что я не памятую зла, причиняемого мне; я всегда кроток в отношении к врагам своим, а в отношении к вам докажу все свое благоволение»: между тем, наутро Кальвин сидит у окна и с удовольствием смотрит, как несчастный Сервет испускает последнее дыхание!.. Амбоазский, близ Тура, заговор (1560 г.), кровавая баня в Васси (1562 г.) и несколько междоусобных войн, последовавших за нею, были плодом учения Кальвинова. Самая смерть Кальвина случилась во время этих ужасов, которые долго после того возмущали Францию, и впоследствии возобновлены были приверженцами его, пуританами, в Шотландии и Англии⁵⁴.

III. Что касается Генриха VIII, короля английского: то, как раб Волсея, он совершил довольно и хорошего; но, как человек самостоятельный, он наделал столько пороков, сколько едва ли кто из людей сделал, и притом таких, которые самых ангелов могли бы заставить плакать⁵⁵. Предприимчивый, честолюбивый, своенравный, тщеславный, мстительный, плотоугодливый, он совершенно свободно действовал по внушению страстей своих⁵⁶: преобразовал Веру Христову по своим прихотям, умножил преступления и измены отечеству, жаждал крови человеческой, определил смертную казнь за нарушение крайне стеснительных и часто смешных постановлений своих, возводил на эшафот жертвы всякого звания, даже членов царской крови⁵⁷, своевольничал, вообще, над достоянием, свободою и верою своих подданных⁵⁸. Некоторые из них не соглашались было (1554 г.) дать ему двух присяг: одной – в почитании короля главою Церкви, а другой – в признании нового порядка престолонаследия; но были казнены, как преступники государственные, несмотря ни на какие заслуги их⁵⁹. Не говорим уже, что Генрих подал пагубный пример к попранию правды и утеснению невинности, произнося суд над лицами, не выслушав от них оправдания⁶⁰; что, не находя удовлетворения похоти плотской в супруге своей Екатерине, он пленился красотою Анны Болейн, расторг брак с первою и женился (1532 г.) на последней, спустя четыре месяца родившей ему дочь Елисавету; потом, наскучив Анною, обвинил ее в нарушении супружеской верности и измене государственной, и казнил (1536 г.); на другой же день женился на Иоанне Сеймур, по смерти которой (1537 г.) вступил (1540 г.) в новый брак с принцессою клевскою Анною, отвергнутою им спустя несколько месяцев и замененною Екатериною Гауэрд; что и эту он, не находя, в чем бы упрекнуть ее, казнил (1542 г.) за прежние ее преступления, и что, наконец, в шестой раз женился он на Екатерине Парр, которую также повелел было взять под стражу и предать суду за несогласие ее на некоторые из его убеждений⁶¹.

Спрашиваем всякого благомыслящего человека: таковы ли были, так ли жили и действовали посланники Божии, многочастне являвшиеся в святой Церкви? Можно ли признать Лютера, Кальвина и Генриха VIII, главных деятелей реформации, исполненных такого фанатизма, проникнутых такою нетерпимостью и проводивших жизнь по воле развращенных сердец своих, за исполнителей воли Того, кто пришел спасти мир?

Какова нива, такова и семена, и каковы цветы, таковы и пестроты, и каков делатель, таково и дело, каков земледелец, таково и земледельство, говорит нам Писание (3Ездр. 9:17). Каковы преобразователи латинства, скажем мы, такова и произведенная ими реформация. «Все наши слезы недостаточны для оплакания этого гибельного раздора, и в Эльбе мало воды для оплакания бедствий, произшедших от него: он есть неисцелимое зло», – говорят сами приверженцы реформации⁶², и – совершенно справедливо.

I. Мечтая быть преобразованием латинства, реформация оказалась демократиею, делом революционным и демагогическим, революциею, а лица, произведшие ее, несомненно, были революционеры⁶³. Так впоследствии стали говорить о реформации ее же приверженцы! И нужно ли припоминать, в оправдание слов их, сколько раз главные виновники реформации поступали против прав людей, как членов церковного и гражданского общества? Нужно ли показывать, что они, обогатившись чрез хищения, пролив реки крови и повсюду распространив бедствия, оставили потомству, вместо согласия и любви, нескончаемые распри и раздоры, насилия и возмущения?⁶⁴ Нужно ли выставлять на вид, как чада реформации публично оскорбляли государей, проповедывали возмущения, восставали против правительств, покушались на авторитет законов, суесловили о равенстве состояний, о рабстве народа, о необходимости эмансипации и так далее?⁶⁵ Нужно ли делать это, когда еще зачинщик реформации сознался, что его учение породило много соблазнов, несогласий и возмущений, которые приводили в трепет его самого, особенно когда собственная совесть укоряла его за то, что он посягнул на древний мир и древнее спокойствие латинства?⁶⁶ Несомненно, что реформация много способствовала умножению на земле преступлений, крамол и кровопролитий, породив большую крестьянскую войну (1525 г.), междоусобные войны во Франции (1562–1569 г.), амбоазский заговор близ Тура (1560 г.), кровавую баню в Васси (1562 г.), тридцатилетнюю войну за саму себя, и содействовал всем ужасам во время междоусобий в Швеции, Норвегии и Польше, войн Людовика XIV, войны семилетней, североамериканской, войн в Америке, в Индии, в Австралии, в Венеции, и войн революционных.

II. С запальчивостью восстав против латинских злоупотреблений в вере, реформаторы хотели истребить их совершенно, и таким образом дать христианам западным правую систему вероучения во славу Божию; но, вместо того, как увидим впоследствии, оставили эти злоупотребления у себя, только в ином виде, возведя их на степень бо̀льших злоупотреблений, и в то же время исключили из христианства такие истины, за которые великие мужи св. Церкви подвизались до крови. С этой стороны реформация оказалась нападением философской теории, одевшийся в христианскую одежду, на истину богооткровенную⁶⁷, породила из себя множество обществ и общин, из коих каждое всегда готово внести новые перемены у себя⁶⁸, предала Веру Христову в жертву бесконечных споров и несогласий, подвергла сомнению самые важные ее истины⁶⁹, не оставила почти ни одного члена ее в том виде, чтобы все принимали его согласно⁷⁰, и породила социниан, унитариев, анабаптистов, квакеров, шведенборгиан, партикуляристов, универсалистов, саббаториан, методистов, пиетистов, гернгутеров, ремонтрантов, гомаристов, гофманистов, автиномиан, криптикистов, сепаратистов, гармонистов, вообще – множество общин⁷¹, из коих одни премудрости ищут, другие знамений просят, а иные о распятом Господе славы вовсе не понимают⁷². Посему-то Христианство не имеет у протестантов ни жизни, ни формы, так что состав его не может устоять даже на суде разума⁷³, а истинная Церковь Христова (как пишется в одном сочинении, вызванном определением известного Штрауса на должность профессора в Цюрих) не настала еще для протестантского запада.

III. Лютер говорил, что, преобразуя латинство, он хочет доставить пользу и блаженство народам западным⁷⁴, дав им правый закон жизни о Христе. Между тем, реформация изгнала из среды приверженцев ее подвижничество, составляющее подлинный дух⁷⁵ и совершенство⁷⁶ истинного Христианства, внушила не надеяться на стяжание вечного живота посредством добрых дел, совершаемых по вере в Иисуса Христа, научила излишнему упованию на милосердие Бога, предоставив спасение человеков безусловной Его воле, проложила путь к отчаянию в спасении, утвердив, будто Иисус Христос искупил не всех людей, а только некоторых, преподала инде такие правила нравственности, между которыми есть и внушающие жить так, как заблагоразсуждается долупреклонной плоти человека, и отворила широкие врата заблуждениям, суевериям, холодности к вере, угождению развращенной воле и плоти, разрушительным страстям, вообще – жизни по князю власти воздушныя, действующему в сынех противления (Еф. 2:2). Реформация же способствовала умножению сочинений, развращающих сердца, стремящиеся к благочестию, и проложила путь к явлению таких обществ, исповедующих Веру христианскую, в которых нескоро найдешь признаки жизни истинно-христианской, согласной с духом Веры и Церкви Христовой⁷⁷. Удивительно ли, после этого, если и народы, исповедующие Веру Христову по научению Рима, после времен реформации впадали даже в неверие, отвергали Бога; но ни один из них не сделался протестантским? – Кто хочет быть христианином, тот непременно должен оставить протестантство⁷⁸.

По такому началу, произведению, строению и направлению, реформация, очевидно, не есть приобретение для исповедующих христианскую Веру на западе. Тем более не есть она, вопреки мечтанию новейших мыслителей западных, шаг рода человеческого вперед по пути к усовершенствованию. Она есть величайшее зло, обильный источник различных бедствий для тех людей. которые вступили под разрушительные знамена ее, веруют по руководству ее, ведут жизнь по правилам ее, и чают найти надлежащее удовлетворение духовным потребностям своим в недрах ее. Она есть отнюдь не возвращение (reformatio) к древнему Христианству, не восстановление святоапостольской и святоотеческой Веры, но обезображение, искажение, извращение этой Веры, совершенное людьми, самовольно взявшимися за искоренение злоупотреблений латинства, в различные времена введенных и допущенных в нем епископом римским. Неудивительно, после сего, если Меланхтон, усердный сотрудник Лютера в преобразовании латинства, в письмах к друзьям своим неоднократно высказывал сожаление о том, что вмешался в дело реформации. Неудивительно и то, если и в наши времена, когда известный Штраус определен был профессором в Цюрих, один из приверженцев реформации писал: «Где та великая польза, которую на самом деле получили мы от реформации? Остается ли у нас что-нибудь после усильных напряжений Лютера, кроме мечты и жалкой карикатуры? Где та живая вера, которую поставил он на место внешней праведности дел? Где то поклонение духом, которого требовал он, как поклонения, согласного с умом и волею Христовою? Почти он один мог думать, что наше (протестантское) общество освободилось от форм не для того, чтобы вместе с тем совлечься духа. Вместо духа, сперва даны были нам символы и исповедания веры, которые первоначально вынуждены были необходимостью, но впоследствии превратились в каменные скрижали закона. От них и искусственного толкования их наводнилось общество наше фарисейством, грозившим подавить свободное дыхание жизни. После того пришел пиетизм, частию в различных сектах, которые составляли бремя для нашего общества, как не оказавшие никакого пособия для него и не имевшие никакого успеха для себя. Затем настал период рационализма, и многие подняли головы свои, как бы чуя, что теперь наступило время искупления их. За несколько времени пред сим люди мечтали о какой-то счастливой и простой Вере, в второй они открытым взором, а не в прообразованиях и образах, увидят Бога. Но и это новое здание не только не успело доставить ожиданной пользы лучшего духовного пристанища, но скоро начало колебаться и разрушилось. Большинство народа приняло только отрицательную сторону рационализма – право объявлять себя свободным от всякой Веры, опирающейся на авторитет, не принимая вместе с тем, конечно, не естественной, обязанности на себя – составлять какую-нибудь Веру для себя. На стенах появились в пустых формах новые идолы, подобно древним. Религиозность исчезла приметно. Храмы опустели. Молитвы и гимны сделались бездушными. Поучения потеряли свою важность. Могущественное учение реформаторов уступило место цепи робких верований... Действительно, Вера дана нам Богом; но в одно время явился недостаток разума верующего, а в другое – разум неверующий, и вот оба они коснулись картины и повредили ее до того, что истинный вид ее совершенно изгладился, и она снова должна быть создана Богом». Не прав ли, посему, был Лютер, первый зачинщик реформации, когда желал, чтобы уволили его от проповеднического служения?⁷⁹ И он, и Цвинглий, и Кальвин, и Генрих VIII, и прочие подобные им преобразователи латинского запада шестнадцатого века не были ль слепыми вождями слепых, расслабленными врачами расслабленных, самообольщенными наставниками невежд, противниками божественного домостроительства, врагами олтаря, возмутителями против жертвы Христовой, в отношении к Вере – изменниками, в отношении к благочестию – святотатцами, рабами непокорными, сынами беззаконными, братьями неприязненными, презрителями иерархии, дерзнувшими устроять другой олтарь, составлять другую молитву из слов непозволительных, осквернять истинную жертву Господню жертвоприношениями ложными, и не хотевшими даже знать, что действующий вопреки Божию чиноположению наказывается за безрассудное дерзновение по усмотрению божественному?⁸⁰ Прав был Лютер и в том случае, когда писал к саксонскому курфирсту Фридриху, что «все, что дотоле сделал он, служит для него позором, что то было таким делом, в котором не мог он дать отчета ни пред Богом, ни пред людьми, и что оно наводит мрачную тень на самое Евангелие»⁸¹. Реформация, начатая и совершенная им вместе с другими, явилась подобною человеку, который, избавившись из плена, не возвратился на родную сторону, во занесен волнами на пустой и отдаленный берег. Правда, все, как увидим, представляется в ней основанным на слове Божием; но на самом деле – увидим и это – самая наибольшая часть опирается в ней на произвольном, всегда лживом, толковании писанного слова Божия, на извращении некоторых явлений в истории церковной, на искажении частных, иногда не совсем определенных и решительных, мест из творений св. отцев и писателей Церкви, на заблуждениях еретиков. По всему этому, реформация есть не иное что, как дальнейшее отпадение от истинной Веры Христовой.