По поводу толков в современном образованном обществе, возбужденных посланием св. Синода о графе Л. Толстом

Приходила к концу земная жизнь Спасителя; великий день служения Его роду человеческому был на исходе. В виду приближающихся страданий в кругу Своих приближенных учеников, которым предстояло быть продолжателями дела Его, открывает Он „не обинуяся” Свою последнюю волю, в осуществлении которой должна заключаться жизнь верующих в Него лиц. „Я есмь виноградная лоза, говорит Спаситель, а Отец Мой виноградарь... Пребудьте во Мне и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне и Я в нем, тот приносит плод мног, ибо без Меня не можете делать ничего”. (Иоан. 15:1, 4–5). Единение со Христом верующих в Него лиц осуществляется в глубоком проникновении сознания Его учением, воли – Его настроением и в реальном общении с Ним всего их существа: достигший такого единения со Христом подлинно един дух с Ним. – Вполне понятно: указанное единение со Христом, будучи завершением нашего спасения, служит в то же время поставленной нашей воле целью, в постоянном осуществлении которой должна состоять вся наша жизнь: во все дни нашей жизни, мы, по слову апостола, должны соделывать наше спасение...

Не своим только силам предоставлен нашим Искупителем человек в достижении своего назначения: условием единения со Христом служить единение всех верующих между собою. „Да будут – слова первосвященнической молитвы Господней – все едино, как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино. Да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им, да будут едино, как Мы едино. Я в них и Ты во Мне, да будут совершены во едино“ (Иоан. 17:21–24). Верующие во Христа составляют из себя, таким образом, одно целое. Это и понятно: стремясь к единению со Христом, христианин не может считать чуждыми себе тех лиц, которые живут тем же самым стремлением; верующие, значить, прежде всего объединены единством веры. Но этого мало: Христос идет нам навстречу в деле спасения, и если Он мне оказывает в нем помощь, могу ли я думать, что Он лишить её других верующих в Него и ищущих Его?!.. Так верующие во Христа объединяются в Нем в одно целое: „Он мир наш, говорить Апостол, разрушивший преграду, разделявшую небо и землю, а на земле иудеев и эллинов. И тех и других примирил Он с Богом „посредством Креста, убив вражду на нем, благовествовав мир дальним и близким: потому что чрез Него и те и другие имеют доступ к Отцу, в одном духе“ (Ефес. 2 глава). – Выражением указанного единства служит Церковь Христова, как общество всех верующих во Христа, – тело Его, возглавляемое Им и одушевляемое Святым Духом. Церкви, как Своему телу, Спаситель, её Глава, сообщил необходимые средства для спасения – полноту истины, доступной нашему разумению, и таинства, посредством которых она усвояла бы людям Его крестные заслуги, сообщала им спасительную благодать, освящала их и созидала в жилище Божие духом (Еф. 2:22)³. В Церкви, таким образом, и только в ней может осуществляться единение верующих со Христом: только ей одной, в которой по неложному Своему обещанию, Спаситель пребывал, пребывает и будет пребывать до скончания века, принадлежит несравнимое преимущество исповедывать чистую истину и жить истинною спасительною жизнью: „созижду Церковь Мою, вещал Божественный Искупитель, и врата адова не одолеют ей“. Истина Христова, по слову одного из современных архипастырей⁴, дана не каждому особо, а всем ученикам Христовым вместе, дана их взаимной любви, их богозданному единству, дана Церкви и в ней-то только каждому человеку. Церковь, т. о., и только она одна, „руководимая Своим Божественным Главою, вдохновляемая живущим в ней Св. Духом, служит единственной хранительницей и истолковательницей Богооткровенных истин и нравственно-воспитательным институтом, в котором её члены почерпают благодатные силы для укрепления своих немощей на трудном пути спасения» (проф. В. З. Завитневич). „Будет в последние дни – так вещали еще пророки Исаия (II, 2–4) и Михей (IV, 1–3) о предносившейся их пророческому взору Церкви – гора дома Господня поставлена будет во главу гор и возвысится над холмами, и потекут к ней народы и пойдут многие народы и скажут: приидите и взойдем на гору Господню и в дом Бога Иаковлева, и Он научит нас путям Своим и будем ходить по стезям Его; ибо от Сиона выйдет закон и слово Господне из Иерусалима“.

Будучи единством всех истинно верующих во Христа, возглавляемым Христом и одушевляемым Духом Святым, Церковь образует в своих недрах внешнее средоточие своей внутренней жизни – иерархию, которая – в живом общении с пасомыми – с одной стороны хранит в целости и неприкосновенности Христово учение, разъясняет его по требованию обстоятельств, вводит верующих в тесное общение со Христом через таинства, с другой, блюдет за чистотою веры и нравственности членов Церкви. Применительно к историческим условиям единая вселенская Церковь существует в форме отдельных частных Церквей, единых по духу, разделенных по месту. Вселенский собор, по смыслу сказанного, есть средоточие вселенской Церкви. Поместный собор – временно ли то созываемый или постоянный (каковы суть Синоды) – средоточие частной Церкви.

Будучи непосредственными преемниками апостолов, пастыри Церкви „относительно употребления или применения к жизни членов Церкви богодарованных средств спасения наделены особыми полномочиями, сущность которых состоит в праве вязать и решить, или в том, что они по усмотрению могут сообщать средства спасения людям и отказывать в них, допускать к ним и запрещать пользование ими» (Архиеп. Амвросий Харьковский). Основанием такому праву и руководством в проведении его в жизнь служат известные слова Божественного Основателя Церкви. „Если, говорил Он, согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрёл ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи Церкви; а если и Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Mф. 18:15–17). Истинный смысл приведенных слов Христовых таков: „если твой единоверец, ближний твой, твой брат по духу, согрешает против вашего единоверия умом, мыслью, словом и соблазнительным примером, – осторожно обличи его по-братски наедине. Если тебя одного не послушает, обличи его кротко и благоразумно при двух или трех свидетелях-единоверцах, ближних братьях. Если не послушает и всех вас, – поведай Церкви, пусть предстоятели Церкви обличат его кротко и отечески. Если же, наконец, преслушает и Церковь, то на земле больше суда для него нет. Предоставь дальнейший суд над ним, над его упорством суду Божию. А для вас он пусть будет чужд, отделен, отлучен от вас” (Никанор, Архиепископ Херсонский и Одесский). Руководствуясь данным ей Божественным Основателем правом, Церковь в духе его и поступала с первых дней своих со всеми, отрицавшими основы её жизни, лицами. Вот слышит апостол языков, муж недосягаемой для простых смертных широты взгляда, что в основанной им Галатийской Церкви появились лжеучители, которые отторгли некоторых слабых членов её. „Удивляюсь, пишет им любвеобильный Апостол, что вы от призвавшего вас благодарю Христовою так скоро переходите к иному благовествованию... Но если бы даже мы, или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема”, т. е. отделен от Церкви. (Галат. 1:6, 7). „Есть верный слух, пишет тот же Апостол в Коринфскую Церковь, что у вас появилось такое преступление, которого не слышно даже у язычников“... И повелевает Апостол этого преступника отделить от Церкви впредь до исправления (1Кор. 5), каковое действительно и последовало. Что значат эти факты? Неужели у Апостола, написавшего известный всему миру гимн любви (Кор. 13), не достало на сей раз снисходительности? Или, может быть, страдал он нетерпимостью взгляда? Прекратим кощунственные догадки. Непоколебимость убеждения, точность и определенность миросозерцания – вот чем, как резцом, отсекается все, неподходящее к нему. Как в здоровом организме заболевший член отстает от жизни остальных членов, и необходимо или излечить его или отделить, так и в Церкви, как в обществе людей, имеющем свои законы жизни, нарушители последних не могут не обращать на себя внимания тех, кому дорога жизнь общества, и так или иначе последние должны отнестись к нему. – В духе Апостола поступала Церковь и во все последующие времена, изрекая лицам, подрывающим основы её жизни, „анафему“, – слово, которое „по недоразумию, по раздраженно человеческих сердец, по удаленно некоторых от духа Христова, по непониманию смысла и духа слов Христовых у нас, на Руси, сделали совершенно несправедливо синонимом проклятия (Архиеп. Никанор). Мы не погрешим, если истинный смысл анафемы, изрекаемой Православною Церковью вредным неисправимым членам её, выразим в двух словах: „оставьте нас“, сопровождаемых в то же время молитвой о возвращении непокорных, но уже другими по духу, в лоно её. „Вы не веруете, как Господь повелел нам веровать, вы пренебрегаете Его святыми заповедями, вы уничижаете Его святую благодать, вы издеваетесь над уставами Его Церкви, которую Он создал, которую так любит, которую обещал хранить до конца мира, в которой положил все сокровища Своих искупительных заслуг; вы вносите в эту Церковь свои разрушительные воззрения и учения, вы глумитесь над церковными чиноположениями, обрядами и обычаями; для вас ничто в Церкви не свято, ничто не дорого, ничего вам не нужно, – „оставьте нас“. Мы готовы быть в мире с вами, как со всеми согражданами, неведущими веры и закона Христа; мы можем быть и соседями вашими, и сослуживцами, и сотрудниками в делах общежития, но не в единомыслии относительно предметов веры, не в общении молитв и таинств, не в союз любви духовной, не в разделении с вами наших надежд и упований, – „оставьте нас“. Вы стали язычниками, отреклись от чистоты и полноты веры Христовой, вы по жизни стали для нас тем, чем были мытари для древних евреев; мы так и понимаем вас, как Господь повелел нам вас разуметь: буди тебе, яко язычник и мытарь. На это ваша свободная воля – быть тем, чем вы желаете, а наша обязанность смотреть на вас и относиться к вам так, как нам повелено от Господа Иисуса Христа, в Которого мы веруем и от Которого ожидаем вечного спасения. По заповеди нашего Господа нам остается ещё только молиться о вас: „Пресвятая Троице! сотвори, да приидут в познание вечныя Твоея истины”. (Архиепископ Амвросий).

Теперь скажите, может ли Православная Церковь указывать на принадлежность к ней того или другого учителя веры, который не будет исповедовать её основных догматов? Скажу боле: может ли Церковь равнодушно относиться к тому, какому духу следует в своих убеждениях тот или другой член её?.. Может ли Церковь молчать в то время, когда её же члены, разрывая союз с нею, вступают на путь нравственной гибели? Молчать при таких условиях – значит равнодушно относиться к духовному благосостоянию людей, задерживать внешнее выражение своей внутренней жизни, стоять под спудом, а не на свешнице. Нет, если православная Церковь сознает, что она – и только она – обладает полнотою религиозной истины, что отчуждение от неё гибельно для ищущих спасения, она должна открыто, вслух всего мирa, не взирая на лица, вещать истину, хотя бы это вещание вызывало упреки и даже вражду к ней.

Да простится мне некоторая тривиальность сближений, ищущая убоприменимости в изложении мыслей.

Всякое земное общество, учрежденное на почве ли то научной, или практической, имеет свои уставы, преступать которые члены не могут, если не хотят покидать его, потому что в исполнении этих уставов – жизнь общества, в нарушении или попрании – его смерть. Как зорко следят, напр., „Русские Ведомости“ за соблюдением принципа законности в жизни того или другого учреждения, будет ли оно правительственным или частным соединением людей! Как справедливо негодуют они на нарушение членами его основных пунктов устава! Да иначе и быть не может. Жизнеспособность каждого человека выражается в том, что называется его индивидуальностью: безличные существа не имеют права на жизнь. В убеждениях человека есть такие существенные пункты, такое зерно его душевного строя, в котором „резон бытия” человека... И если он может поступиться второстепенным, то к существенным пунктам своего миросозерцания равнодушно относиться он не имеет права, – не имеет права, если он не флюгер, готовый менять свои взгляды по дуновению малейшего ветерка, мириться со взглядами противоположного характера... Не о нетерпимости речь здесь. Наоборот: уважать взгляды другого только тот может, кто умеет уважать свои взгляды, а кто уважает свои взгляды, тот не смешает их с чуждыми речами.

Подобно отдельному человеку и общество людей только тогда имеет право на жизнь, когда в основе его лежат определенные уставы, точно отделяющие его от других обществ. Хилым и гнилым будет то общество, которое равнодушно отнесется к нарушению его устава каким-либо членом. Что же за общество трезвости, на заседаниях которого одни члены будут напиваться, а другие равнодушно относиться к этому явлению?!..

Примените теперь сказанное к обществу людей, соединённых православною верою, законом Божиим, священноначалием и таинствами, т. е. к Церкви, – и вы согласитесь, что Церковь не может, не должна молчать, когда её же членами попираются её уставы. Пока Церковь жива (а она будет таковой до скончания века), она должна возвышать свой голос во свидетельство истины, потому что она столп и утверждение истины (1Тим. 3:15). В этом её жизнь, её назначение.

Если, таким образом, не может быть сомнения в том, что Церковь имеет не только право, но и обязанность свидетельствовать о принадлежности к ней тех или других лиц, то спрашивается: чем она должна руководиться в распознавании истинных и ложных последователей Христа? Основание для этого ясно и определенно указано для неё. Христианин тот, кто верует в Бога, пришедшего во плоти. „Не всякому духу верьте, – пишет возлежавший на груди Спасителя на тайной вечери Его вдохновенный Апостол любви, Евангелист изначала бывшего Слова, – но испытывайте духов, от Бога ли они: потому что много лжепророков явилось в мир. Духа Божия и духа заблуждения узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти (иначе Богочеловека), есть от Бога. А всякий дух, который не исповедуешь Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придет и теперь есть в мире. Дети! Вы от Бога и победили их, ибо Тот, кто в вас, больше того, кто в мире“. Вот тот светоч, которым определяется принадлежность того или другого лица к стаду Христовых овец, „которые слушаются голоса Своего Пастыря“ (Иоан. 10:26). Не всякая жизнь есть тот свет, что принес на землю Спаситель, но только та, в которой, исповедуется Иисус Христос, во плоти пришедший, та жизнь, начало которой Он положил, придя на землю во плоти. Учение о Христе, как Сыне Божием, воплотившемся от Девы Марии, составляет существенную часть того исповедания веры, которое принято Церковью на 2-м вселенском соборе, и которое является с того времени символом – знаком православной веры. Искренним принятием этого символа и определяется принадлежность того или другого лица к православной Церкви⁵.

Граф Лев Николаевич Толстой, „русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему” много лет тому назад, высказав свои религиозные взгляды, открыто и неприкровенно отделил себя от „вскормившей и воспитавшей его Матери Церкви православной”, а затем и от христианства вообще. С первых веков христианской эры, пишет граф в своем сочинении „В чем моя вера, („Ма religion“, Paris, 1885), началось искажение христианства, привнесено в него того, что называется метафизикой, или догматикой, в чем повинен прежде других апостол Павел, который определил веру „признанием за реальное того, что не реально». И вот на этом пути создаются не имеющие будто бы в Евангелиях основания догмы о личности Бога, о Божестве Иисуса Христа, о Его бессеменном зачатии и воплощении от Пресвятой Девы Марии, – о личном бессмертии человеческой души, о загробном воздаянии... Много веков прошло в этом заблуждении, и только теперь (см. „Исповедь” графа) открылся графу тот критерий (непротивление злу), при помощи которого можно, уничтожив всю ложную (метафизическую = догматическую) сторону Евангелий, восстановить подлинное учение Христа... И создается пресловутое евангелие графа, излагать которое считаем лишним во всех отношениях... Скажем только, что сущность Христова учения граф сводить к следующим пяти заповедям: не противься злу, не судись, не прелюбодействуй, не клянись, не воюй... Но на этом моменте в развитии своих воззрений граф Толстой не остановился. Пантеист по убеждению⁶, он направил силу своего недюжинного ума и громадного литературного дарования на полемику с истинно христианским учением и на разрушение самых основ Православной Церкви. И сколько тяжелых огорчений доставил он почитателям его литературного таланта неразборчивостью средств в достижении поставленной цели!.. Мировой певец „правды”⁷, сколько поразительной неправды изрек граф на Христову веру и хранительницу её Церковь! По силе слепого и ослепляющего фанатизма вражда графа Толстого против Церкви представляет собою редкое и поучительное явление. Ведомо ли всем почитателям графа такое отношение его к Православной Церкви? „Нагорная проповедь или символ веры, – пишет он в своем сочинении „Царство Божие внутри вас“⁸, – нельзя верить тому и другому. И церковниками выбрано последнее: символ веры учится и читается, как молитва, в церквах, а нагорная проповедь исключена даже из чтений евангельских в церквах, так что в церквах никогда, кроме, как в те дни, когда читается все Евангелие, прихожане не услышать ее“. Не знаешь, что говорит устами великого романиста – непростительное ли невежество или... назовите каким хотите деликатным словом то, что мы называем хулою на Церковь. Пусть граф возьмет Новый Завет Синодального издания 1896 года и посмотрит в приложенное в конце „Указание евангельских и апостольских чтений на все дни года» и тогда пусть сам называете свой поступок... Далее. Деликатность должна быть присуща всякому человеку. Она есть способность одного человека стать на место другого, войти, что называется, в душу его, пожить его чувствами. На этой способности основывается умение человека уважать чувства другого, ценить убежденность своих ближних. Я считаю для себя непозволительным относиться с каким либо явным пренебрежением к чувствам и мыслям другого, хотя бы я признавал их не истинными. Особенно сохраняет это свою силу по отношению к религиозным убеждениям человека. Было бы полною безнравственностью смеяться над тем, что составляет „святое святых“ в душевном строе другого. И этого ли не знать графу, так чутко и глубоко вскрывавшему души своих героев, так горячо ратовавшему за свободу мысли и чувства!.. И что же? Кощунственное изображение литургии в заграничном издании „Воскресения” отводит „великому писателю земли русской“ едва ли не первое место среди представителей резко отрицательного отношения к христианству. И забыл в ослеплении своей борьбы новоявленный проповедник любви, что для многих миллионов людей так неуважительно описываемая им Божественная литургия составляет дорогой предмет веры, то сокровище, пред которым блекнут все земные привязанности!.. Читая „Лурд” Золя, я возмущался его неделикатностью, выразившейся в неуместных, допущенных ради эффекта, сближениях явлений, бесконечно различных со стороны своей нравственной ценности. Мне казалось, что и в нравственном отношении художник слова должен возвышаться над средним человеком. А наш великий реалист далеко за собою оставил в рассматриваемом отношении западного фотографа!...

Но все это еще полбеды. Граф JI. Толстой – сознательный основатель и руководитель целого общества людей, едва ли не основным догматом которого служит фанатичная вражда к Православной Церкви... Считая себя учителем жизни, он старается проводить свое учение в жизнь общественную. Его великий авторитет художника слова создает ему немалое число последователей. И какое тяжелое недоразумение! Многие из последних наивно думают, что граф-христианин, лишь разнящийся в некоторых пунктах своего учения от господствующей церкви... А граф своими непростительными мистификациями (пантеистическая сила, иначе мировой разум – Христос...), обильными текстами поддерживает это заблуждение, сбивая с толку нашу русскую интеллигенцию!...^*

Скажите теперь откровенно, отвлекшись от обаяния личности графа как художника, каково должно быть отношение Церкви к такому проповеднику веры. Если наш Святейший Синод, выражаясь словами преданного сына Православной Церкви А.С. Хомякова, не есть ведомство православного исповедания, какое-то министерство религиозных дел, а живой орган, кафолической истины, голосом которого дорожат сыны православной Церкви и которого ждут в минуты душевной тревоги, – должен ли он сказать свое авторитетное слово по поводу литературно-общественной деятельности такого лица, которое вот уже десятки лет смущает одних, увлекаете других, великую скорбь душевную доставляете третьим?! Да и в чем же может выразиться жизнь Церкви, как именно не в этом? В бюрократических номерах входящих и исходящих журналов укладывается жизнь канцелярий, а Святейшему Синоду дана власть и обязанность вещать истину вслух всего мира. И если собор православно-русских епископов ясно и твердо высказался по поводу толстовского лжеучения – значит, наша родная Церковь еще не оскудела внутреннею жизнью; она дорожит тою святыней, которая хранится в её недрах; она помнит о своей обязанности матерински предупреждать своих детей от вступления на тот путь, который ведет не к жизни, а к смерти.

Вам её голос представляется слишком грозным? Вы хотели бы слышать из уст Церкви не слова прещения и угрозы, а слова любви и милосердия? Прислушайтесь внимательнее к голосу Церкви (вчитайтесь в послание Св. Синода) – и вы услышите в нем не суровую угрозу, а материнскую скорбь об отпадающих, соединенную с молитвой к Богу об их обращении... Мать, узнав о том, что её любимый сын вступил на путь погибели, пишет ему письмо, в котором, предупреждая сына о грозящей ему опасности, просит, умоляет его изменить направление жизни. Что вы прочтете в этом письме – любовь или угрозу? С моей точки зрения грозным является не письмо, – нет, оно преисполнено скорбной любви к сыну, – а самый факт его уклонения на гибельную дорогу. Спрашивается: может ли мать устранить гибельные последствия этого факта? Может, но лишь под тем непременным условием, если её убеждения подействуют на свободную волю её сына; а раз этого не будет – матери остается только оплакивать своё дитя... Православно-русская Церковь, узнав об отпадении от неё своего даровитого сына, напоминает ему и его последователям о грозном значении этого факта, – где тут прещения? где угрозы? Грозным является не послание Св. Синода, – скорбь и молитва проникают его от начала до конца, – а самый факт отпадения гр. Л. Толстого от Церкви, – грозным, конечно, с точки зрения не самого графа, возстающего против Церкви, а – тех, которые, согласно апостольскому слову (1Петр. 3:20–22), считают Церковь ковчегом спасения. Предупредить человека, стоящего на краю пропасти, о грозящей ему опасности – значит не грозить ему, а заботиться о нем; открыто засвидетельствовать, что граф JI. Толстой и его последователи находятся за оградою Православной Церкви, значит не грозить им, а напомнить им об опасности. Убеждение, напоминание, предупреждениe – это такие средства, которые вполне соответствуют духу Христианской Церкви. Сверх этого ей остается только молиться об обращении отпадающих, и она молится об этом, – молится всегда, молится и теперь: „Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати (отпадающих и заблуждающихся) ко Святой Твоей Церкви!”...

Едва ли можно любвеобильнее выразить мысль свою. Для непредубежденного взора очевидно, что синодальный акт не есть какая-то месть и даже наказание, а со скорбью изрекаемое засвидетельствование факта, ранее и независимо от Святейшего Синода совершившегося... И не ненависть к графу, а горячую молитву о его обращении вызовет послание среди истинных сынов Православной Церкви.

Позволю себе для более полного исследования рассматриваемого вопроса войти в ближайшее рассмотрение тех возражений и недоумений, вызванных синодальным посланием, с которыми мне лично приходилось сталкиваться.

„Вот, – слышу я от некоторых лиц, – когда мы читали возражения графу Толстому покойного архиепископа Никанора, мы вполне признавали за ним нравственное право критиковать столь отличное от его веры учение и соглашались с ним по существу. Теперь же, когда слышим голос Святейшего Синода, каковой есть официальное заявление, наша мысль и чувство не мирятся с этим. Голос Синода нас, сынов Православной Церкви, обязывает теперь смотреть на убеждения графа уже определенным образом. А это есть насилование мысли”... Да, заставляет теперь смотреть определенным образом на учение графа Толстого. Да и не только теперь. А прежде разве можно было сыну Православной Церкви смотреть иначе на убеждения графа? Можно было ошибаться, смешивать ложь с истиной, прельщаясь накинутой неправильно одеждой текстов, библейских ссылок. Вот, чтобы не было этого смешения, Святейший Синод и приходит на помощь чадам Православной Церкви.

Обязывает смотреть определенным образом на учение графа Толстого и в этом смысле, выражаясь неточно, производит насилование мысли? Иначе и быть не может: разве истина – если она действительно истина – не должна иметь покоряющего, обязательного значения для личного сознания?

В одной из восточных губерний России возникло лжеучение, приверженцы которого называются вертидырниками или дыромоляями. Вера их состоит в том, что они, просверлив в каком-нибудь углу в стене избы дыру средней величины, прикладывают к ней губы и много раз настойчиво повторяют: изба моя, дыра моя! спаси меня⁹. Может быть, и здесь истина есть – говорит один знакомый. – Стоя на почве агностицизма в вопросе о познаваемости „того мира”, мой знакомый прав. Но ведь Святейший Синод стоит на другой почве: истина только одна и всецелое выражение с своей объективной стороны она имеет в вероучении Православной Церкви. На долю человека остается лишь наиболее соответственным своей индивидуальности путем объективное сделать своим субъективным содержанием... Стоя на этой точке зрения, я не буду издеваться подобно графу Толстому над молитвою даже дыромоляев, но я открыто скажу: истины там нет, она только в Христовой вере. Спрашивается теперь: может ли Церковь не давать определенные направления воззрениям своих чад, высказывая ясно и точно, какие учители находятся в согласии с нею и какие нет? Свет непременно прогоняет тьму, и нельзя находящемуся в районе первого сетовать, зачем он освещает окружающие предметы и вынуждает видеть их такими, а не иными. Так точно церковное веросознание дает определенное мерило для распознания лжи от заблуждения в области веры. Не думайте, что с принятием этого светоча не мирится свобода мысли. Не говоря уже о том, что есть целые области знания, которые не имеют непосредственного отношения к вопросам веры, а потому и не подлежат суду Церкви, – „блестящая святоотеческая литература наглядно показывает, что Церковь не стесняла свободы мнения своих членов; но, предоставляя каждому члену право свободы высказываться, Церковь всегда оставляла за собою право последнего слова, которое она обыкновенно и произносила на соборах, составлявшихся из её представителей. Мысль, что голос Церкви непогрешим, при сознании того, что каждый отдельный человек легко может заблуждаться, имела особенно благотворное влияние на развитее религиозного сознания, ибо каждый отдельный человек мог свободно отдаваться богомыслию в полной уверенности, что если его личный разум и приведет к заблуждению, то его наставит на путь истины Церковь, на суд которой он с полным доверием и любовью отдавал результаты своего умственного труда”¹⁰. Он знал что свобода духа состоит не в отрешении его от всяких норм, а в сознательном и искреннем подчинении его истинным и святым нормам, хотя бы они имели свой источник во внешнем авторитете. Вот в Лондоне есть община позитивистов, имеющая определенную внешнюю организацию.¹¹ Эта община осуществляет в себе идею Огюста Конта – основать такую религию, которая была бы свободна не только от всяких верований в сверхъестественное, но и от всяких богословских воззрений. Последователи этой „веры” чтут одинаково Моисея, Гомера, Аристотеля, Цезаря, апостола Павла, Карла Великого и других. Основным догматом этой несравнимой религии служит почитание истины, верховной силы, открывшейся чрез Огюста Конта. Община эта имеет свой молитвенный дом в улице Chapel street. Вот там думай, как хочешь, молись, кому нравится: Гомеру или Павлу – все равно... Да и то, если Огюста Конта не признать истинным служителем верховной силы, руководитель общины, надо полагать, попросит искать другого места для удовлетворения своего религиозного чувства. В Англии, как известно, характеристическим признаком так называемой „широкой церкви” служит индифферентизм. Вот её представители не в праве классифицировать людей на согласующихся с ними по своим убеждениям и не согласующихся. Благодарение Богу: Православной Церкви чужд индифферентизм, и в этом её жизнь...

Слышу далее: послание Святейшего Синода является нецелесообразным, – не к миру послужит оно, а как раз к обратному. Послание, по другому слову, является неполитичным: оно послужить к возбужденно умов, особенно среди молодежи; ведь нельзя же закрывать глаз на то сильное обаянье, которое имеет личность графа Толстого. Послание, по третьему слову, послужит прямо таки к увеличению и без того немалого количества врагов православной Церкви.

Смотрю на послание Святейшего Синода прежде всего, как на необходимое выражение внутренней жизни Православной Церкви, и с этой точки зрения отстраняю вопрос о возможных последствиях его. Там, где нужно возвысить голос в защиту истины или в целях раскрытия её, там не должно быть места опасениям, что выйдет из этого. Кто верит в истину, кто признает за нею не одно лишь субъективное значение, кто убежден, что миром управляет воля Божия, тот будет заботиться только о том, чтобы поступки его были сообразны с идеей правды и любви, чтобы в его действиях осуществлялся основной закон Христова учения – соединение милости и истины, – в надежде, что вытекающие из него действия и со стороны своих фактических последствий не принесут горьких плодов.

Увеличится и без того не малое количество врагов православной Церкви? Скорбит об этом Христова Церковь, но ради привлечения и удержания таких членов в лоне своем не может нарушать своего святого долга. Невольно предносится нашему умственному взору возвышеннейшая беседа Спасителя с своими учениками о таинстве Евхаристии. Сказал Он им в форме, не допускающей ни малейшей возможности какого-либо инотолкования, что верующие в Него должны для теснейшего соединения с Ним, Источником вечной жизни, вкушать под видом хлеба и вина подлинное тело и кровь Его. Не могли принять умом и сердцем этой истины даже и ходившие с Ним некоторые ученики. „Какие странные слова? Кто может это слушать? говорили многие из учеников Его», читаем в Евангелии (Иоан. 6 гл.). „Вы, говорит на это им Спаситель, не можете принять этой истины. Что же, если увидите Сына Человеческого восходящим туда, где был прежде?» И с этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним. Скорбел об этом Спаситель глубоко; но не остановил их каким-либо снисходительным ослаблением ранее высказанной мысли. „Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли вы отойти?» Если и вы, т. е., не примете этой истины, то как это ни тяжело будет, должны уйти от Меня. „Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни “ – был ответ апостолов.

Мне кажется, я не погрешу, если скажу, что в нашем обществе нет должного ревнивого отношения к тому, что называется убеждениями человека. Во многих слышанных мною возражениях но поводу постановления Св. Синода о гр. Л. Толстом так и сквозит мысль, нашедшая свое выражение в письме графини: стоило ли из-за разногласия мнений разрывать союз с человеком. Да, необходимо, хотя бы этот разрыв доставлял боль разрывающему. Это разумел и наш Божественный Искупитель, Бог любви, когда говорил Своим последователями „думаете ли, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме будут разделяться, трое против двух и двое против трех. Отец будет против сына и сын против отца, мать против дочери и дочь против матери, свекровь против невестки своей и невестка против свекрови своей” (Лук. 12:49–59). Пред убеждениями, которыми определяется связь наша со Христом, не должна устоять никакая земная привязанность: самые тесные узы кровного родства не удержат в прежнем мертвенном состоянии того, кого коснулся огонь любви Христовой... И знаем такие факты, когда отец священник расставался с сыном своим, известным философом, ставшим по своим убеждениям позитивистом, хотя этот разрыв ускорил смерть первого, – когда близкие друзья, разошедшиеся в существенных взглядах, должны были со слезами на глазах подать друг другу руку прощания. Прочтите о происшедшем в 40-х годах разрыве Елагинского кружка, в котором первоначально объединялись и славянофилы и западники¹², и вы увидите, что значит для убеждённого человека его credo.

Разве легко торжественно отделять в разряд людей, чуждых по вере, такого человека, как граф Л. Н. Толстой, или кого бы то ни было из бывших единомысленными? Но если бы и несравнимое большинство сынов Православной Церкви отошло в разряд её врагов, она должна быть верной хранительницей и твердой провозвестницей заветов Христа.

Негодовать па послание Синода, пишет наш первосвятитель, могут только те, которые не разумеют, что творят. Прошло вот уже два месяца со времени опубликования постановлена Св. Синода о графе. И сколько совершилось событий, обличивших нежелание со стороны нашей интеллигенции понять акт Синода, – его дух и его необходимость!.. Люди, и по своим теоретическим убеждениям и тем более по практическим всего более далекие от мировоззрения графа, (много ли теперь таких лиц, которые разделяют его учение о непротивлении злу?) демонстративно устрояют ему овации во всевозможных фор- мах, забывая, что телеграммы и венки, не относящееся по прямому своему смыслу к известному лицу, не могут быть приятны ему...

На грустные мысли наводить такое отношение к Церкви сынов её, но не страшит и не повергает в отчаяние оно истинно верующих во Христа, на скорбном челе Которого читают они полные неземной бодрости слова: „не бойся, малое стадо, ибо благоволил Отец ваш дать вам царство” (Лук. 12:32). Признаем и мы хорошее, сделанное графом, ценим это и благодарим его за доставленное нам добро; потому вдвойне скорбим о том, что он отрекся от нашего Спасителя, Источника вечной жизни, и тем самым „перешел от жизни в смерть”, – скорбим и молимся. Боже! посети мятущуюся душу великого писателя земли Русской, согрей его сердце теплотою Своей любви, да загладит он сознанием своих заблуждений, хотя бы на склоне жизни своей, все созданные его отпадением от Церкви последствия!..

1 марта – 26 апреля 1901 года.

Ваше Высокопреосвященство!

Прочитав вчера в газетах жестокое распоряжение Синода об отлучении от церкви мужа моего, графа Льва Николаевича Толстого, и увидав в числе подписей пастырей церкви и вашу подпись, я не могла остаться к этому вполне равнодушна. Горестному негодованию моему нет пределов. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой: это не дело людей, а дело Божье. Жизнь души человеческой, с религиозной точки зрения – никому, кроме Бога, неведома и, к счастью, не подвластна. Но с точки зрения той церкви, к которой я принадлежу и от которой никогда не отступлю, – которая создана Христом для благословения именем Божьим всех значительнейших моментов человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горестей и радостей людских... – которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех, – с этой точки зрения для меня непостижимо распоряжение Синода.

Оно вызовет не сочувствие (разве только „Моск. Ведомостей“), а негодование в людях и большую любовь и сочувствие Льву Николаевичу. Уже мы получаем такие изъявления, и им не будет конца от всего мира.

Не могу не упомянуть еще о горе, испытанном мною от той бессмыслицы, о которой я слышала раньше, а именно: о секретном распоряжении Синода священникам не отпевать в церкви Льва Николаевича, в случае его смерти.

Кого же хотят наказывать, – умершего, не чувствующего уже ничего, человека, или окружающих его верующих и близких ему людей? Если это угроза, то кому и чему?

Неужели для того, чтобы отпевать моего мужа и молиться за него в церкви, я не найду – или такого порядочного священника, который не побоится людей перед настоящим Богом любви, или не порядочного, которого я подкуплю большими деньгами для этой цели?

Но мне этого и не нужно. Для меня церковь есть понятие отвлеченное, и служителями её я признаю только тех, кто истинно понимает значение церкви.

Если же признать церковью людей, дерзающих своей злобой нарушить высший закон – любовь Христа, то давно бы все мы, истинно верующие и посещающие церковь, ушли бы от неё.

И виновны в грешных отступлениях от церкви – не заблудившиеся люди, а те, которые гордо признали себя во главе её, и, вместо любви, смирения и всепрощения, стали духовными палачами тех, кого вернее простить Бог за их смиренную, полную отречения от земных благ, любви и помощи людям, жизнь, хотя и вне церкви, чем носящих бриллиантовые митры и звезды, но карающих и отлучающих от церкви – пастырей её.

Опровергнуть мои слова лицемерными доводами – легко. Но глубокое понимание истины и настоящих намерений людей – никого не обманет.

Графиня Coфия Толстая.

26-го февраля, 1901 г.

Милостивая Государыня

графиня София Андреевна.

Не то жестоко, что сделал Синод, объявив об отпадении от Церкви вашего мужа, а жестоко то, что сам он с собой сделал, отрекшись от веры в Иисуса Христа, Сына Бога живаго, Искупителя и Спасителя нашего. На это-то отречение и следовало давно излиться вашему горестному негодованию. И не от клочка, конечно, печатной бумаги гибнет муж ваш, а от того, что отвратился от Источника жизни вечной. Для христианина немыслима жизнь без Христа, по словам Которого „верующий в Него имеет жизнь вечную и переходит от смерти в жизнь, а неверующий не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем” (Иоанн. 3:15, 16, 36. 5:24), и потому об отрекающемся от Христа одно только и можно сказать, что он перешел от жизни в смерть. В этом и состоит гибель вашего мужа, но в этой гибели повинен только он сам один, а не кто-либо другой.

Из верующих во Христа состоит Церковь, к которой вы себя считаете принадлежащей, и для верующих, для членов своих Церковь эта благословляет именем Божиим все значительнейшие моменты человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горестей и радостей людских, но никогда не делаете она этого и не может делать для неверующих, для язычников, для хулящих имя Божие, для отрекшихся от неё и не желающих получать от неё ни молитв, ни благословений, и вообще для всех тех, которые не суть члены её. И потому с точки зрения этой церкви распоряжение Синода вполне постижимо, понятно и ясно, как Божий день. И закон любви и всепрощения этим ничуть не нарушается. Любовь Божия бесконечна, но и она прощает не всех и не за все. Хула на Духа Святаго не прощается ни в сей, ни в будущей жизни (Матф. 12:32). Господь всегда ищет человека Своею любовью, но человек иногда не хочет идти навстречу этой любви и бежит от Лица Божия, а потому и погибает. Христос молился на кресте за врагов Своих, но и Он в Своей первосвященнической молитве изрек горькое для любви Его слово, что погиб сын погибельный (Иоанн. 17:12). О вашем муже, пока жив он, нельзя еще сказать, что он погиб, но совершенная правда сказана о нем, что он от церкви отпал и не состоит её членом, пока не покается и не воссоединится с нею.

В своем послании, говоря об этом, Синод засвидетельствовал лишь существующий факт, и потому негодовать на него могут только те, которые не разумеют, что творят. Вы получаете выражения сочувствия от всего мира. Не удивляюсь сему, но думаю, что утешаться вам тут нечем. Есть слава человеческая и есть слава Божия. „Слава человеческая как цвет на траве: засохла трава, и цвет её опал, но слово Господне пребывает во век“ (1Петр. 1:24, 25).

Когда в прошлом году газеты разнесли весть о болезни графа, для священнослужителей во всей силе встал вопрос: следует ли его, отпавшего от веры и церкви, удостаивать христианского погребения и молитв? Последовали обращения к Синоду, и он в руководство священнослужителями секретно дал и мог дать только один ответ: не следует, если умрет, не восстановив своего общения с церковью. Никому тут никакой угрозы нет, и иного ответа быть не могло. И я не думаю, чтобы нашелся какой-нибудь, даже не порядочный, священник, который бы решился совершить над графом христианское погребение, а если бы и совершил, то такое погребение над неверующим было бы преступной профанацией священного обряда. Да и зачем творить насилие над мужем вашим? Ведь, без сомнения, он сам не желает совершения над ним христианского погребения?

Раз вы – живой человек, хотите считать себя членом церкви, и она действительно есть союз живых разумных существ во имя Бога живаго, то уж падает само собою ваше заявление, что Церковь для вас есть понятие отвлеченное. И напрасно вы упрекаете служителей Церкви в злобе и нарушении высшего закона любви, Христом заповеданной. В синодальном акте нарушения этого закона нет. Эго, напротив, есть акт любви, акт призыва мужа вашего к возврату в церковь и верующих к молитве о нем.

Пастырей церкви поставляет Господь, а не сами они гордо, как вы говорите, признали себя во главе её. Носят они бриллиантовые митры и звезды, но это в их служении совсем не существенное. Оставались они пастырями, одеваясь и в рубище, гонимые и преследуемые, останутся таковыми и всегда, хотя бы и в рубище пришлось им опять одеться, как бы их ни хулили и какими бы презрительными словами ни обзывали.

В заключение прошу прощения, что не сразу ответил. Я ожидал, пока пройдете первый острый порыв вашего огорчения.

Благослови вас Господь и храни, и графа – мужа вашего – помилуй!

1901. Марта 16.