Краткий миссионерский дневник

Продолжение с предыдущей, в красном сафьяне, книжки

Епископ Николай Токио, Япония.

18/30 июня 1896. Вторник/

Петр Исикава, редактор «Православного Вестника», возвратившись с обзора места несчастия от хлынувшей с моря волны, рассказывал такие сцены, что невозможно от слез удержаться.

Яков Яманоуци, катехизатор в Ямада, был в доме вместе со всеми своими четырьмя детьми и женою, беременною пятым; старшему из детей, мальчику Александру, было двенадцать лет, и он готовился ныне проситься в Семинарию. Когда нахлынула волна, дом упал, и всех их придавило деревом; при второй волне дерево придавило Якова еще больше, при третьей еще больше, причем он потерял создание и перестал дышать, благодаря чему не вдохнул в себя морской воды; если бы еще хлынула волна, он был бы раздавлен, так как голова его, точно в тисках, была между двумя большими балками. Очнувшись и слыша писк вокруг себя малых детей, он с страшною болью для головы постарался высвободиться, проделал отверстие в навалившейся крыше, и одного по одному вытащил наверх всех младших детей и жену; старший же мальчик был где-то вдали под непролазно нагромоздившимся деревом и оттуда лишь слышался его плачевный зов: «Ото-сан, ото-сан». А между тем другая враждебная стихия начинала бушевать. Поблизости кто-то, не могши освободить своих в темноте, засветил огонь и нечаянно произвел пожар: беспорядочная груда развалин, не смоченная достаточно волной, запылала с неимоверною быстротою, и многие под развалинами не убитые волной добиты огнем. «Ото-сан, ото-сан», – раздавался все жалостнее и слабее голос мальчика Яманоуци, пока навеки не заглушен был все более разгорающимся пламенем. Исикава видел Яманоуци с распухшей и увязанной бинтами головой. На Собор он не придет, потому что не надеется до того времени выздороветь и пристроить удобно свое семейство. Об нем с семейством, впрочем, по возможности, заботятся; временным городничим ныне, вместо настоящего, которого убило волной, христианин, который поместил Яманоуци с семьей в своем временном правлении вместе со многими другими, между которыми есть, например, некто Алексей Сато с женой-христианкой. Оба сии – жители города Мияко, тоже подвергшегося несчастью от волны. Алексей имел в Мияко отличный дом и был одним из замечательных тамошних жителей. И вот – одной волной смыло их дом и унесло все имущество. Радые, что спасли, по крайней мере, жизнь, они бежали из Мияко с возможною поспешностью, боясь другой такой волны; была мысль их – бежать в Ямада, где много братий христиан; но на полдороге они ослабели, и от пережитых волнений, и от голода – и упали в изнеможении. Двое добрых людей нашли на них, сжалились над ними, взвалили на плечи и принесли в Ямада, откуда, к счастью, это недалеко было. «И вот – богатое семейство, обратившееся в нищих в буквальном смысле слова, – прибавил Исикава, – но они благословляют Бога и за то, что не отнял у них самый драгоценный дар – жизнь, и считают это чудом благости Божией».

У Василия Ивама, катехизатора в Камаиси, умерла дочь оттого, что нахлебалась морской воды; лекарства давали ей, но не могли спасти. Осталось трое малых детей, из коих ребенок четырех лет спасен Божией Помощью чудесно: как сидел на досках веранды, так волною поднят на них и не раздавлен об крышу, а пришелся как раз в отверстие крыши, и там на досках оставлен до того в безопасном положении, что даже платье не было замочено. «Вот это самое платье надето было на него утром в день бедствия, и до сих пор оно на нем», – указывали родители Петру Исикава.

Но зато семейство старшего брата Ивама – Стефана Ивама, вместе с своим домом и имуществом все погибло, кроме одного мальчика Игнатия, четырнадцати лет, оставшегося круглым сиротою. Хорошо, что до сих пор он учился дома – мы его возьмем в Семинарию; Исикава видел его и говорит, что годен для того.

В Ооцу также многие пострадали, и христиане в том числе: Капитон Касивазаки, бедный портной, почти уже ослепший, с большой семьей, все потерял, дом уплыл, хотя все остались целы. У Аггея и Авраама Хакояма дом, к счастью, остался, хотя вода поднималась почти до крыши и все в доме испортила. Исикава очень хвалит христианскую любовь обоих Хакояма: разлагающиеся трупы погибших, в ямах, каковые везде находимые, они на своих плечах переносят на места сожжения, тогда как язычники всячески гнушаются сим. Вообще, христиане везде возможно прилично хоронят своих умерших: если в землю, то непременно в гробах, хоть бы и плохо, по обстоятельствам, сделанных, и в чистых платьях; язычники же бросают или опускают трупы прямо в вырытые могилы. И, конечно, христиане везде хоронят своих с молитвою.

Да будет похвала Правительству! Оно принимает быстрые и всевозможные меры к облегчению народного бедствия! С голоду никто не помрет! Положено всех пострадавших довольствовать сначала местными правительствами средствами, не хватит их – губернскими, не хватит сих – запасным капиталом Государственного казначейства! Недаром сам министр Внутренних дел граф Итагаки поспешил на место катастрофы!

19 июня/1 июля 1896. Среда/

Экзамен по Гомилетике в 6-ом классе Семинарии показал, что Даниил Кониси довольно дельно занимается своим предметом: записки даже составил, хоть и очень краткие. Ученики отвечали по ним порядочно. Похвалился даже Кониси, что примерные проповеди хорошо говорят, но Фома Михара, заставленный сказать первую катехизацию язычникам, показал, что это неправда: четверть часа болтал так, что слушатель ни мысли не вынес бы, а буддисты и конфуцианисты рассердились бы.

Заход солнца при многих облаках дал столько и таких прекрасных цветов на небе, с радугой еще на востоке, что разлюбоваться и забыться в очаровании можно – туда бы, в те волны света – купаться в них, забыв все горести и мелочи жизни сей! И сподобит ли Господь когда? Уж шестьдесят лет – недалеко от края, что-то будет? По-видимому, и для Господа трудимся, а грехи-то!?

20 июня/2 июля 1896. Четверг.

На экзаменах по Церковному праву у кандидата Киевской академии Марка Сайкайси оказались весьма сбивчивые понятия об участии русского Императора в поставлении Епископа, а между тем предмет этот здесь весьма важен, ибо общераспространенное ложное понятие, будто Епископ ставится по приказам Императора, тогда как он в этом деле только заменяет общество христиан, долженствующих участвовать в избрании, но не имеющее к тому фактической возможности по незнанию людей, из которых можно избирать; Император же имеет эту возможность, для того и вызываются на чреду архимандриты в столицу, чтобы Император узнал их.

Был в Иокохаме, чтобы перевести деньги за елей и церковное вино: 300 драхм, или 175 франков, в Афины о. архимандриту Сергию (Страгородскому). 175 франков ­­ 62.73 долларов; пересылка в Иокохаму елея и вина 12.17 долл.; таможенная пошлина 3.24 долл.; пересылка из Иокохамы в Миссию 1.30 долл.; разные расходы 60/100. Всего 80 долл. 03/100. За эту сумму мы имеем шесть жестянок елея, по две дюжины в каждой, всего двенадцать дюжин, и бочонок церковного чистого виноградного вина, по крайней мере, дюжин шесть в бочке (о. Сергий пишет бутылок 75–80; мы еще не разливали). Итак, за 80 долларов 18 дюжин елея и вина, то есть по 4 доллара 44 цента за дюжину; значит, вполовину дешевле, чем мы платим здесь. Постараемся и вперед выписывать из Афин.

Павел Мацумото, катехизатор Церкви в Отару и ныне временно в Саппоро, просит его двух дочерей в Женскую школу; одной семь лет, другой пять лет. Этого уж положительно нельзя, как потому, что школа полна, так и потому, что слишком малы. Но так как он катехизатор заслуженный, то дано ему пособие на воспитание дочерей, пока поступят сюда в школу: старшей 2 ены, младшей 1 ена в месяц.

21 июня/3 июля 1896. Пятница.

На экзамене по Русской церковной истории пришлось при всех выбранить, особенно потому, что возражениями довел до того, преподавателя Пантелеймона Сато за бестолковое преподавание. Выписан был прежде по Русской церковной истории учебник Филарета, попросил Сато – Знаменского; я согласился, поставил в условие, чтобы он разумно сокращал, ибо Знаменский очень обширен для учебника Семинарии, особенно нашей. Сато обещался, я недосмотрел. Сегодня смотрю: самое важное пропущено; самое неважное выучено, да и то без всякой связи; ученики, видимо, старались; жаль их, бедных, но болтают вздор, и ничего по Русской церковной истории, хотя, по-видимому, из Знаменского. Вперед будем учебником Филарета с лекциями из Знаменского дальше того, чем он заканчивает.

Вернулся Петр Тоокайрин, учитель пения, из Ямада; убиты волной его отец, бабка, младший брат, даже и тел их не нашел – море не отдало.

Христиане Токио отправляют сегодня пострадавшим от волны братиям: 130 ен собрали – по 1 ене в каждый пострадавший дом придется. Хорошо и это, при бедности самих жертвователей.

Григорий Камня из Циба извещает, что Адаци, бывший католический знаменитый проповедник, более 700 верующих приобретший Католической Церкви своею проповедью, все настоятельней ищет присоединения к Православной Церкви. Если Бог его призывает, то его желание исполнится.

О. Иоанн Оно совсем просится на покой; пишет, что климат Нагоя нехорош для его болезни (геморрой). Не нравственные ли причины гонят оттуда? Увидимся с ним, узнаем.

22 июня/4 июля 1896. Суббота.

На экзамене был во 2-ом классе Семинарии по Географии у Иоанна Кавамото; хорошо он учит, и хорошо отвечали.

Из Министерства финансов здешнего присылали бланк, прося выписать, сколько получено из России денег на здешнюю Церковь в три предыдущие года? Отвечено: в 1893 году: 54882 ены 86 сен; в 1894 году: 68013 ен 93 сен; в 1895 году: 68466 ен 54 сен.

Числа взяты из посланных в Россию отчетов с переведением русских денег на японские. Из России собственно поступает одна и та же определенная сумма; разница же здесь от изменения курса на рубли и доллары. В последние годы, спасибо, больше высылают по расчету на золотую валюту, оттого и выходит иной раз, что здесь больше получается, чем из России послано рублей, тогда как 1 доллар ­­ 1 рублю 33 1/3 к металлическим.

На Собор уже начинают сходиться; прибыли из Миязаки, на Киусиу, Ионаго, Эдзири; но это довольно рано, помещаются у своих родных и знакомых; гостиница нанята с утра понедельника, шестого числа июля; мест подряжено на 150 человек. Священники будут помещаться вместе, или около своих катехизаторов, как для наблюдения над порядком у них, так и для удобства совещаний. Пища для катехизаторов средней руки, для священников с некоторым улучшением против них.

23 июня/5 июля 1896. Воскресенье.

Что делать с этими бедными, но и плохими катехизаторами, и с их чрезвычайными, но и неизбежными расходами? У Петра Мисима жена сильно захворала, и он положил ее в госпиталь, ибо нужна была операция и 20 ен в месяц нужно за ее лечение! На такого дурного катехизатора, как Мисима (собственно еще и не катехизатора, ибо священники на прошлом Соборе не допустили его в число катехизаторов; проповедует же он частно, получая, конечно, содержание от Миссии, – иначе чем же жить?) и 8 ен жалко, а тут еще 20! Но в то же время, как и не пожалеть бедной страдающей женщины? И не пошлет ли Милосердный Господь нам на бедных и больных в пределах нашей возможности?

24 июня/6 июля 1896. Понедельник.

Был на экзамене в Женской школе: десяти-двенадцатилетние девочки превосходно отвечали по Священной истории Ветхого Завета; учительница Макрина Асакуса показала особенный дар и усердие преподавать маленьким, ибо все не по учебнику отвечали, а бойко и без запинки рассказывали – прямо видно – словами учительницы, но в то же время с полным пониманием того, о чем говорят; и это – крошки, чуть от земли видные! Нужно иметь необыкновенный дар, чтобы заставить таких и вполне понимать себя, и полюбить преподаваемый предмет, – а они щебетали с большим увлечением, так что насилу остановишь.

Александр Николаевич Шпейер из Никко пишет гневное письмо: возмущен нахальством шантажистов-адвокатов, натравливающих мать Кати (Маленды) вымогать все больше и больше денег, и в то же время гордостью Накая, находящего для себя унизительным идти в суд, чтобы вести дело против шантажа. У Накая, в самом деле, гордость изумительная, сделать шаг в суд ему дороже, чем погубить человека, ибо отдать Катю матери – все равно, что бросить ее в ад и в сей, и в будущей жизни, потому что мать не замедлит продать ее на разврат. Возмущенный Шпейер просит объявить Накаю, что он предоставляет ему поступить с удочеренной ему Катей согласно своему желанию, то есть передать ее матери. Я удержался от сообщения Накаю сего, а написал Шпейеру, прося спасти невинного полурусского ребенка от гибели. А бедная Катя сегодня утром так радостно и таким звонким голосом щебетала свой ответ по Священной истории! И не подозревает, какая грозная туча нависла над нею! Спаси ее, Господи!

25 июня/7 июля 1896. Вторник.

Однако же и не так, как писал Шпейер о Накае. Сей вчера приходил рассказать о деле, но по японской церемонности не решился прямо мне, а рассказал секретарю Нумабе – до полуночи пробеседовал с ним о сем. Оказывается, что в суд он ходил, но ничего путного из этого не вышло: судья не принял объяснения Шпейера чрез переводчика, посланного на то, что у Маленды не осталось имущества, и, видимо, принял сторону противников Накая – по недобросовестности, или по ненависти к русским, теперь столь модной, и, в свою очередь, тоже грубо, или насмешливо говорит с Накаем; о противниках его и упоминать нечего; сии, дожидаясь вместе очереди в приемной, изливают на Накая пред всеми целый ушат злословия, называя мошенником, завладевшим чужим имуществом, угрожая и кулаками (ван-рёку), если в суде не выйдет по-ихнему, обещаясь прикинуть к нему в дом больную в сифилисе мать Кати, да и сами поселиться у него на хлебах, и прочее. Накай, придя в отчаяние от всего этого, вздумал прибегнуть к помощи адвоката, но Шпейеру, как видно, его переводчик передал это желание несколько в превратном виде. Оттого Шпейер и рассердился, и Накаю, действительно, ничего не остается делать, как отказаться от Кати.

Я, выслушав Нумабе, сказал, что для Накая единственный выход – попросить Шпейера написать удостоверение, что Маленда не оставила имущества, и подать судье; если судья и это не примет, то жаловаться на то высшему суду. Для всего же этого адвокат не нужен – это и немой может сделать. Нумабе обещался передать Накаю мои слова. А я в свою очередь написал Шпейеру, как все дело было. Но не успел отослать письмо, как получил от него из Никко телеграмму: «Передаем судьбу Кати в ваши руки; через неделю получите все ее деньги – 700 ен». На это я ответил, что приму на свои заботы Катю с удовольствием, если он узаконит ее положение, то есть удочерит ее кому-либо русскому и, кроме того, переправит в Петербург, где я попрошу о. Феодора Быстрова воспитать Катю в каком-нибудь заведении и потом пристроить за доброго, хотя бы и простого человека.

Прочитал четыре письма о. Иоанна Катакура, писанные последовательно с места наводнения, куда он отправился отпеть погибших и утешить оставшихся. Все те же плачевные сцены, уже слышанные или читанные, и от которых достаточно на больном сердце. Между новыми, например, следующая сцена: спасся христианин из города Таката, бывший в то время по делам рыбного промысла на берегу и стоявший в гостинице, где вместе с ним было еще десять постояльцев: из одиннадцати всех и из семейства гостиника спасся он один, и вдруг принимает горячую благодарность одной матери за спасение ее дщери. «За что?» – спрашивает.

– Да вот ее спасли, вынесли из волны.

– Не знаю, не помню, – откровенно отвечает он. Так внезапно и так ошеломляюще было бедствие!

У Якова Урано (одного из самых первых по времени христиан, врача, недалеко от Мияко) погибла жена и дочь; спаслись с ним четверо детей; дом унесен.

В Ямада из наших христиан 57 человек потонуло, 10 ранено. Там же у плотника Симеона, работающего здесь, погибло его родных, язычников, 57 человек: 8 домов погибло, только два брата его спаслись; ныне он, вернувшись оттуда, говорил мне.

На экзамене был в Женской школе: по Закону Божию тоже отвечали превосходно.

В мужских школах сегодня закончены экзамены. Профессора составляли списки; четырех из Семинарии оказывается необходимым исключить за развратное поведение.

На Собор все более и более прибывает: выслушивание их, чтение «кейкёохёо» и писем к Собору.

26 июня/8 июля 1896. Среда.

В Женской школе был последний экзамен. Послал я пригласить на него собравшихся на Собор, но почти никто не пришел; пришедшие два-три пришли уже к концу экзамена по Закону Божию. Печалит такая безучастность!

Целый день потом выслушивал отчеты священников и катехизаторов. Сделал строгий выговор при всех катехизаторам Адаци и Такаги: назначил им с часу, а они пришли в половине третьего. Значит, таковы же они и по проповеди, в смысле аккуратности; оттого-то у Адаци за год ни одного крещеного, у Такаги только три.

Получены из Санкт-Петербурга от Жевержеева три ящика: с митрой – пожертвование полковника Иванова во Владивостоке, облачениями и гробными покровами.

27 июня/9 июля 1896. Четверг.

С половины седьмого принятие словесных ответов катехизаторов и священников. В девять – чтение списков в Женской школе было, при этом много пришедших на Собор. Выпускных ныне не было. Пропели молитвы весьма стройно и мелодично; похвалены ныне за прилежание и безукоризненное поведение, дано по книжке в награду первым ученицам, дано мною по 1 ене шести золотошвеям, вышившим полуоблачения на жертвенник, дано, наконец, 4 ены на симбокквай, и распущены на каникулы.

В десять часов было чтение списков Семинарии, Катехизаторского училища и Певческого. Выпускные в Катехизаторской школе – 9, а Певческой – Иоанн Судзуки и М. Райкубо (семь лет был в школе), но последние не на полное жалованье: Судзуки – 5 ен, Райкубо – 3 1/2, – до следующего года, если усовершатся.

Затем выслушивал отчеты. Сегодня за весь день выслушал лишь трех священников и утром двух катехизаторов. Как хотелось бы все записать, что говорят! Была бы полная картина Церкви. Но где же! Делаю лишь беглые заметки и намеки, чтобы не забыть, что нужно делать на Соборе и потом. О. Иоанн Катакура четыре часа говорил о своей Церкви, причем, рассказывая и представляя картину сотен трупов, на которую он наткнулся при входе в Ямада, и плач, и рыдание над ними родных, отыскивавших своих между ними, страшно сам разрыдался.

Мужским школам я дал тоже 4 ены на братское собрание сегодня, но они, посоветовавшись, пришли потом попросить позволение пожертвовать эти деньги от них на пострадавших от волны, что и позволено.

28 июня/10 июля 1896. Пятница.

Целый день прием и выслушивание катехизаторов и священников. Последние рассказывают иногда целые повести. Так о. Петр Кавано два часа повествовал об Исайе Мидзуяма и его жене. Он здесь, она в Оита; она хочет к нему, он не хочет ее. Она выдумывает героя, как поклонника в девичестве, который будто бы явился к ней и угрожает убить ее, если она не склоняется на его любовь. Она рассказывает об этом, чтобы дошло до мужа и чтобы он сжалился и не подвергал далее испытанию ее добродетель, то есть чтобы поскорее выписал ее к себе в Токио, но из ее выдумки вышло лишь то, что о ней пошли дурные слухи. Катехизатор Сибанай, услышав их, написал к Исайе, что жена в опасности, а Исайя ей разводную послал – «изменила-де». Ему пишут: «Да не изменяла; зачем к таким крайностям?» Он отвечает: «Попугать-де только жену, а не всерьез»; между тем надумался спросить у Сибанай – «откуда слышал»; этот ответил: «Да ходячий слух». Тот: «От кого, говори, иначе тебя уничтожу». Сибанай: «Не скажу». Тогда от Исайи – буквально град хагаки и писем посыпался в Оита к знакомым и не знакомым, что Сибанай «лентяй, пьяница и развратник» – три такие обвинения, из которых каждое достаточно для выключения из катехизаторства. О. Петр Кавано, в шестом месяце посетив Оита, застал там целую бурю. Он исследовал подробно о Сибанай, опрашивал поголовно всех христиан, слушателей и знакомых, заметили ли в Сибанае упомянутые качества, и все ответили отрицательно. Да и не может быть у него сих недостатков. Он оживил там Церковь; недавно отправился, а уже 14 крещений было в Оита и одно в Усуки. Итак, Исайя оказывается самым дурным человеком; между тем, как ведет всю эту интригу и кутерьму, меня уверяет, что он уже послал жене требование спешить сюда; и это уж раз десять и с сих пор. Я сказал о. Павлу Сато, в ведении которого он состоит, что он должен или тотчас же послать за женой с детьми, или подать в отставку: лжец не может быть катехизатором.

Несчастная Катя обречена на гибель, если Бог чудом не спасет ее. Шпейер оказался трусом и эгоистом, – каков и должен быть немец, служащий лишь потому, что «служба чистая» (по Министерству иностранных дел), но и то лишь потому, что пришлось бы зубы на полку, – «имения нет». Отказывается от всякого участия в деле о Кате; между тем как только он и мог бы спасти ее. Прислал письмо, характеристичное для дипломата из немцев; тут и «ущерб нашей дочери» к чему-то, и похвальбы «непоколебимости здешней», – в чем «непоколебимость», если б подумал? В подлости! Бросает в грязь ребенка – крестницу своей жены! Зачем, в таком случае, было поднимать ее из грязи?… Объясняет это письмо от его жены Анны Эрастовны, тоже сегодня полученное: «Вместо благодарности нам – такой пассаж!». От кого благодарность-то? От Кати, которая еще добра и зла не может различить? На Накая все хотят свалить – напрасно.

Была какая-то русская с мальчиком, по пути из Америки во Владивосток; муж едет работой на парусном судне – денег для него на проезд не хватило. Думали – золотое дно в Америке, пять лет проработали там и возвращаются беднее, чем поехали. Просила помочь, дал 15 ен и письмо к Вендриху, консулу в Кобе.

Получена из России митра для Церкви в Посольстве, что выписывал о. Сергий Глебов.

Служили всенощную со мной шесть священников. Церковь была полна пришедшими на Собор. После службы сказал я проповедь, заимствовав из Филарета Московского – самому некогда было сочинять.

29 июня/11 июля 1896. Суббота.

Праздник Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла.

Литургию совершили соборне: кроме меня, было шесть священников, из коих пять именинники и о. Борис. Я обновил митру – пожертвование полковника В. В. Иванова: великолепная – совсем не к лицу.

До обедни совершено крещение; между другими крестилась невеста подрегента Луки Орита, привезенная им с родины, из Кагосима.

Я и до обедни, и после, вплоть до всенощной, выслушивал священников и катехизаторов.

Во время этого дела был Григорий Александрович де Воллан, секретарь Посольства, передать мне деньги Кати – 700 ен; я не взял, ибо что же с ними делать, коли Катя будет возвращена матери? Отдать родным ее, то есть волку в пасть кинуть кусок мяса, которым он не будет насыщен, а только придаст крови силы своей жадности? Но воля Шпейеров, и никому не говорить о сих 700 ен, как не от Маленды доставшихся Кате, а накопленных ими для нее. Тогда что же с ними делать? Ведь родные матери продадут Катю чрез год-другой на разврат, а еще чрез год-другой она станет гнить, как гниет ее мать ныне в сифилисе, тогда ей на лекарства что ли? Пусть уж они сами распорядятся своими 700 енами, коли не хотели вмешаться за Катю. Убеждал я ныне де Воллана взять на себя это; едва ли и этот сделает что-нибудь.

После всенощной о. Иоанн Оно сказал проповедь, и умную; жаль, что портили ее слишком длинные остановки и потом неестественные вскрикивания. – Исповедались сегодня священники у меня: о. Оно, о. Матфей Кагета и о. Тит.

30 июня/12 июля 1896. Воскресенье.

В соборном служении участвовали восемь священников. После литургии была панихида по 86 наших христиан, умерших от наводнения; предварительно я сказал небольшое поучение о цели попущаемых от Мироправителя таких несчастий: «Аще не покаятеся, вси такожде потонете».

Целый день было приготовление к Собору, далеко не конченное, по многолюдству ныне собравшихся.

1/13 июля 1896. Понедельник.

Первый день соборных заседаний. Заседало 169 служащих Церкви, 28 депутатов от разных Церквей. Прочитаны статистические листы, из коих оказалось, что за год крещено 954 человека, ныне всех православных христиан в Японии 22 867 человек. Служащих Церкви с нынешнего Собора 202 человека. В первый раз число последних выступило за двести. После обеда заседания не было, ибо мне нужно еще выслушать катехизаторов, чем и был занят с одного часу до половины одиннадцатого с перерывом на полчаса для отдыха. Но много еще не выслушанных.

Какой-то иеромонах Викентий из Свияжского монастыря прислал прошение на службу в Миссию. Но слишком крючковато и игриво написано. Не нужно такого.

2/14 июля 1896. Вторник.

Второй день Собора. Прочитали прошения о священниках и наметили Хоккайдо и Циукиу, куда непременно нужно по одному, и Дзёосиу (Такасаки и проч.), и Акита, куда хорошо бы тоже по одному. Предложено священникам избрать людей для священства, так как они хорошо знают всех старших катехизаторов – между тем как я буду продолжать выслушивать катехизаторов. После полудня до десяти вечера я и делал сие; священники, собравшись в полукруглой во втором этаже, думали четыре часа, позвали меня посмотреть результат, глупее нельзя было придумать кандидатов. Я предложил Симона Тоокарийна для Хоккайдо, Андрея Метоки для Циукиу; священники согласились, и завтра сии кандидаты будут представлены Собору.

В двенадцать часов приехали из Посольства два младшие секретаря Распопов и Казаков уведомить, что Посланник наш, Михаил Александрович Хитрово, скончался в Петербурге. Известие получено японским Министерством иностранных дел от их Посланника. Царство Небесное! Добрый был слуга Государства! Я сказал, что во всякое время, когда назначена будет панихида в Посольстве, я отправлюсь отслужить, хоть бы для этого нужно было бросить Собор из двухсот лиц. Он и отсюда уехал больным; дорогой, говорят, еще больше расхворался, и вот конец!

3/15 июля 1896. Среда.

Третий день Собора. Священники пришли сказать, что они находят предложенных мною вчера кандидатов слишком молодыми, а хотят – Фому Маки для Эзо, Игнатия Мукояма для Циукиу. Я согласился, ибо оба действительно достойные люди, – по сорок лет каждому, и служат Церкви: первый – семнадцать лет, второй – тринадцать, – беззазорно.

Когда собрались в Церковь, я и объявил их, спрашивая, не имеет ли кто чего против сего избрания. Не нашлось ни у кого. И потому предложено вставанием изъявить согласие на их избрание, что охотно всеми и сделано. Потом предложено им согласиться на избрание. Оба попросили отсрочки и затем в продолжение дня объявили готовность принять избрание.

Во время заседания еще подано было мне прошение Церкви в Коодзимаци поставить Алексея Савабе священником в помощь его отцу, уже устаревшему. Прошение на этот раз оказалось совсем исправное за подписью всех домов, составляющих приход Церкви Коодзимаци (как удостоверил о. Павел Савабе, когда я спросил его, есть ли печати всех старшин Церкви всех кварталов его прихода? Пересмотревши многочисленные печати, он сказал: «Да, здесь не только старшины – все вообще христиане»). В прошении значилось, что дают в месяц 9 ен содержания избираемому (к 20 ен, которые он доселе получал; я сказал прежде, что это у него не будет отнято). К прошению приложена бумага за печатью Алексея, что он принимает избрание. Все это объявлено Собору, просто к сведению, ибо дело чистой Церкви, и чтобы Собор порадовался, что еще прибавляется возноситель бескровной жертвы в Японии, но вместе сказано, что если кто имеет или узнает что-либо, воспрещающее Алексею Савабе звание иерея, чтобы тут же объявил это. Никто ничего не объявил, и потому поздравлены о. Павел с помощником по священству, Алексей Савабе с честью избрания и депутаты Церкви Коодзимаци с успехом их желания.

Итак, сегодня избрано и утверждено три священника. Слава Богу! Дань весьма успешный. Дай Бог только, чтобы избранные оказались достойными служителями алтаря!

О. Тит Комацу укорен пред всем Собором за то, что не исполняет прежде определенного: жить полгода в Сиракава, отчего эта Церковь, воспитанная долгим пребыванием там о. Павла Савабе, пришла в упадок; строго подтверждено ему, чтобы исполнял.

Из Цуда-гун был прошение, чтобы все Церкви сего округа были поручены священнику в Нагоя (не о. Матфею Кагета, как ныне). Но прошение оказалось интригой, катехизаторы в Удзуми и Накасу – Петр Моцидзуки и в Ханда – Матфей Мацунага объявили пред Собором, что они впервой слышат здесь об этом прошении, что их Церковь вовсе не желает расставаться со своим духовным отцом – о. Матфеем, что это дело одного человека, печать которого значится под прошением, тогда как печати церквей, от имени которых прошение, отсутствуют, что вся интрига катехизатора из Нагоя Петра Сибаяма (слегка Мацунага упомянул это). Прошение оставлено без последствий, даже не почтено пред Собором. То же сделано и с двумя письмами от девяти христиан в совокупности, адресованные Собору из Оосака с инсинуацией против о. Сергия Судзуки и просьбой убрать его из Оосака (ибо не опытен-де), а дать туда о. Павла Морита. Легкое дело – так переставлять священников, точно шашки! Изъявлена пред Собором печаль, что такие легкомысленные документы поступают на Собор. Сделать бы исполнение по ним, какое бы расстройство затронутых Церквей вышло!

Кроме решения дел о священниках, весь день посвящен был чтению прошений Церквей о катехизаторах. Среди сего было много речей, относящихся к сему предмету. По прочтении всего и выслушании речей, уже в шесть часов вечера, поручено было священнослужителям составить распределение проповедников по Церквам, что и будет сделано завтра.

Ученики – большая масса вчера ранним утром, остальные сегодня в то же время – отправлены на каникулы в Тоносава, кроме тех, которые разошлись по домам.

4/16 июля 1896. Четверг.

Целый день был употреблен на распределение катехизаторов. Прежде всего сделано возведение некоторых в высшие степени. В нынешнем году возведено особенно много: 8 из помощников в катехизаторы, 18 из сейто в помощники. Жаль мне их, бедных! Хоть немножко прибавки к их содержанию.

5/17 июля 1896. Пятница.

Последний день Собора. Утром объявлено было распределение, и, после нескольких перемен, утверждено.

Потом предложены были разные доклады, поступившие на Собор. Рассуждения шли целый день. Отличились нелепостью своих речей: кандидат Даниил Кониси, предложивший производить Собор года в четыре-пять раз, а деньги, которые были бы употреблены на дорогу катехизаторам в прочие годы, обратить в наградные (сёорейхоо) отличившимся катехизаторам. И разбили же его, даже молодые катехизаторы, за эту детскую, или лучше – приказчицкую (он из торговых приказчиков) меру! – Диакон Павел Такахаси, поносивший Церковь за ее будто бы упадок и меня… Последнее бы ладно, первое – нехорошо: могло смутить молодых катехизаторов – говорит-де диакон, лицо опытное и отчасти авторитетное; и потому диакон Такахаси вопрошен: в чем он видит упадок Церкви (тогда как хоть бы тут же налицо доказательство ее движения вперед: доселе никогда еще, как ныне, не было двухсот заседающих на Соборе)? Диакон указать признаков упадка Церкви не мог, и потому невольно извинился за пустословие. Отличился блестящею и основательною речью кандидат Пантелеймон Сато, доказывавший, что Церковь в вопросе о содержании должна быть предоставлена естественному росту, лишь бы была одушевлена ревностью Иерусалимской (первоначальной) Церкви: каждая Церковь тогда найдет свойственные ей свои местные средства содержания служащих ей. – К шести часам вечера все речи и прения были закончены, сотворена молитва, сказано напутственное слово, преподано благословение, и Собор закрыт.

Поздно вечером диакон Такахаси приходил извиняться, что так говорил на Соборе.

6/18 июля 1896. Суббота.

Вот что называется трудовой день: с пяти часов утра до десяти с лишком вечера точно в котле кипишь! Таков всегда следующий день после Собора: катехизаторы массою стремятся разлететься; с каждым нужно попрощаться и сказать каждому то, что именно ему следует, и дать каждому, что ему нужно…

Сегодня, между прочим, меня до крайности изумил и немало опечалил факт, показывающий, на каком низком уровне понимание церковных дел, или вообще резонабельности стоят все наши лучшие люди в Церкви. 20 священников и 8 кандидатов богословия делали трехчасовое совещание о преобразовании Семинарии. Сами они взялись за это дело, даже без моего сведения о том. В половине двенадцатого зовут меня в собрание и предлагают сделать преобразование, сейчас решенное ими. Но какое же? Разделить Семинарию на «сейсоку-ква» и «хенсоку-ква»; первую опять подразделить на «фуцуу» и «сенмон»; курс «фуцуу» – пять лет, «сенмон» – три года. Курс «хенсоку», где будет идти все преподавание на японском языке – тоже три года. И ни единый не спросил у почтенного собрания, можно ли строить дом без материала?.. У нас вот ныне едва набралось пятнадцать мальчуганов в Семинарию, – да и те еще все ли приедут? Как это их разделить на три стада? Из этих пятнадцати верно четыре-пять дотащатся до окончания курса, как ныне пять в шестом классе, а если их еще натрое разделить, то будет ли и то? Притом пять лет «сейсоку фуцуу» – это почти то же, что академический курс; но поступят ли к нам кончившие в средних учебных заведениях? До сих пор еще не было такого случая… Точно аэронавты, по воздуху плавающие! И это вот суть Церкви – все священники и наставники с академическим образованием! Никто из последних не пристал к священникам: «Да дайте же учеников»; никто из первых не сказал последним: «Да рассуждайте же основательно о школе, коли вы наставники!» И тут еще пункт: «дать кончающим в Семинарии большее жалованье, отметить их»; когда эти же самые священники жалуются на бесплодность, никуда не годность кончивших Семинарию и прямо сделанных «секденкёося» – Яков Томизава, Моисей Симотомае, Фома Исида и прочие. Просто тут только руками разведешь, видя, какие пешки наши священники и какие болваны наши академисты, а отчасти, может быть, и негодяи; Даниил Кониси-то, по крайней мере, прямо принадлежит к последней категории, с его мерзейшею ложью, будто с наставниками ни о чем не советуются, их мнения не уважают, против чего тут же пункт «отдать все школьное дело совету наставников и их решение считать важным и великим (дзиудайнару)». Об отношении Епископа к Семинарии ни слова, да и какое же отношение, коли он только батрак для них!

7/19 июля 1896. Воскресенье.

До литургии прощание с катехизаторами. За литургией Алексей Савабе рукоположен во диакона. После литургии отслужили панихиду по нашем Посланнике Михаиле Александровиче Хитрово. Все христиане, бывшие за литургией, помолились; между прочим, из Посольства были три секретаря, был еще доктор Кебёр.

До вечера без перерыва прощание с катехизаторами и прием разных гостей.

Если позволяется миссионеру иногда уставать, что сегодня я могу сказать, что устал.

Что страшнее смерча? А отчего он? А от встречи двух ветров. Итак, если дует ветер злобы, подлости, глупости, то не возмущаться и не воздавать навстречу ветра гнева, тогда дрянной ветер разрешится сам собою в ничто; иначе – ломка и гибель, а после – угрызение и терзание. Сохрани меня, Господи, от гнева и дай спокойствие капитана, плывущего по неспокойному морю!

8/20 июля 1896. Понедельник.

Продолжение того же прощания с уходящими катехизаторами и священниками, удовлетворение разных просьб и так далее – целый день и вечер.

Утром чуть не потерял равновесия духа от разговора с этим Сасагава, который, как стад священником Сендая и окрестных Церквей, точно пробкой закупорил Сендай и Церкви: никого в школы к нам от него; а сам же говорит, что он – первый виновник нелепых предложений третьего дня о школьном преобразовании. Ни стыда, ни совести и ни малейшего радения о Церкви! Спокойно, но не без резкости высказал ему все. Затем, так как очень уж мутило, чтобы не сорвать на ком-нибудь сердца, ушел в библиотеку и с полчаса шагал по камням, пока размышлением и молитвенными возгласами не привел душу в спокойное состояние, а на лицо не нагнал улыбку.

О. Иоанн Оно уходил в заштат по болезни. Правда, болен геморроем, но больше ленив: у нас такие служат. Его же сколько ни упрашивал – хоть бы здесь при Соборе состоять и иногда отслужить или сказать проповедь, – не нравится, а нравится жить где-то в провинции без всякого дела. Между тем нужно его содержать с семьей, нельзя же навести нарекание на Церковь, что она оставляет без призора своих немощных служителей. Горе с ними!

9/21 июля 1896. Вторник.

Почти все уже разошлись. Священникам, между прочим, дал по бутылке церковного вина и елея – то и другое по 40 сен – полученных недавно из Афин чрез посредство о. Сергия Страгородского, с тем, чтобы они, посоветовавшись с своими прихожанами, сделали заказы, которые все вместе будут мною препровождены в Афины с просьбою новой высылки.

Срок пребывания в гостинице прибывших на Собор кончился вчерашним днем. Сегодня принесли счет: оказалось за 124 священника и катехизатора: 449 ен 36 сен. Начали прибывать с 5 июля нового стиля.

Три дня уже ветер и дождь, часами очень сильные.

10/22 июля 1896. Среда.

Утром, когда пришел прощаться о. Симеон Мии, много я высказал ему горьких мыслей, волнующих меня по поводу собрания священников и учителей-кандидатов для рассуждения о школьном деле. Весь мозг Церкви – и такой гнилой!

Ужели исполнится злорадное предсказание католических патеров, высказанное ими покойному посланнику Давыдову: «Умрет нынешний начальник Миссии, и Греческая Церковь здесь разрушится»? А, по-видимому, так. Три часа мелется нелепейший вздор, или говорится прямая ложь (которую порол Кониси, будто я стесняю учителей, тогда как совершенно наоборот), и никто – ни единый из заседающих отцов и мудрецов, не нашел, вопреки сему, ни слова здравого смысла, ни тени справедливого суждения! Действительно, умри я сегодня – завтра что последует и по училищам, и по Церкви?… – Голос у меня пересох от горького и долгого разговора; наконец; жаль мне стало о. Симеона, который сначала посмеивался, а потом тоже приуныл от положения Церкви, – и дал я ему все, что он просил: и книг для преподавания русского языка, и облачений, и икон, и бутылки вина и елея.

Бурною погодою испорчены железные дороги на север и на юг, так что сегодня не могли отправиться ни о. Борис Ямамура и прочие, ни о. Симеон Мии и другие.

11/23 июля 1896. Четверг.

Приготовление книги для записей выдачи и рассылки содержания и прочего.

Петру Исикава, редактору «Сейкёо-Симпо», дал мысль, чтобы он к Собору 1900 года написал историю Православной Церкви в Японии. За четыре года может корреспонденциею с Церквами собрать материал. Может даже для того сделать путешествие по Церквам, чтобы на месте лучше все узнать и записать. Теперь еще живы старики – первые христиане – свидетели первых следов благодати Божией, созидающей Церковь. Нужно собрать именно живые факты, знаменательные случаи, чудесные явления, которых немало уже было. Лет чрез десять-пятнадцать, когда первое поколение христиан сойдет в могилу, почти все это будет утрачено, и вместе с тем сколько назидательности будет утрачено!

12/24 июля 1896. Пятница.

Вчера и сегодня – первые настоящие летние дни, жаркие и тихие.

Дела Собора почти все окончены.

Текуса, дочь покойника о. Иоанна Сакаи, настоятельно просится сюда в Женскую школу, чтобы быть полезной преподаванием чего-нибудь, или же приготовиться в диакониссы – проповедницы женщинам; двух малых своих детей, говорит, может оставить на попечение тети, в Хакодате. Сестра её, Матрона Кимура, приходила просить о ней. Я сказал, чтобы Текуса сама написала ко мне.

13/25 июля 1896. Суббота.

Целый день сведение счетов по расходам на нынешний большой Собор и рассылка содержания не бывшим на Соборе. Дорожные священникам и катехизаторам на Собор и обратно: 965 ен 85 сен, что с 462 енами 56 сен на прожитие их здесь составляет: 1428 ен 41 сен – таков расход на большой Собор. Не знаю, найдется ли такая сумма чрез два года, чтобы устроить вновь, как предположено, такой же Собор.

После всенощной подают письмо, конфиденциальное, от о. Матфея Кагета. Пишет, что избранный в священники для Хоккайдо Фома Маки запутан в долги, и неблаговидные. В последнее время он пустился в торговлю и потерпел убытки; чтобы занять, много лгал, злоупотребляя именем о. Матфея и даже моим. Все это рассказал о. Матфею христианин из Фукурои, пришедший, по-видимому, исключительно за тем из Сидзуока. Странно и очень жаль, что отец, Матфей, местный священник, до сих пор ничего этого не знал и поэтому не возразил, когда его выбирали. Из всех двухсот, заседавших на Соборе, также, по-видимому, никто ничего не знал о сем, ибо на троекратное провозглашение избранных (священнослужителями, так как, кроме них, никто не знает всех старших катехизаторов) и вопрос, не может ли кто – открыто, или чрез закрытое письмо – возразить что-либо против избрания, никто и признака не подал, что может, и на предложение затем утвердить избрание чрез «кирицу» все мгновенно встали. Мне Маки говорил, что имеет долг, сделанный на погребение матери; отпросился до посвящения в Фукурои на две недели, чтобы покончить с церковными делами. Ужели он лжец и бесчестен в делах? Завтра утром напишу о. Матфею, чтобы немедленно отправился в Фукурои и тщательно исследовал поведение Маки.

Лишь только я прочитал письмо о. Матфея о Маки, как входит о. Павел Сато, поисповедовавший Игнатия Мукояма, другого избранника в священники, имеющего завтра принять сан диакона.

– Препятствий к посвящению нет? – спрашиваю.

– Нравственных нет. Но семейные дела плохи: отец оставил ему в наследство долг в 500 ен, да ныне мать, довольно беспутная старуха, живущая на родине с своей дочерью-девицею лет тридцати, – все больше и больше залезает в долг, что тоже ляжет на плечи Игнатия. – Тоже неудобно для священника. А кто мог знать? Сам же он объявил вот только на исповеди. Но это не может быть препятствием к посвящению. Сам он – поведения безупречного, жена – воспитанница нашей Женской школы – тоже примерная христианка.

14/26 июля 1896. Воскресенье.

За литургией рукоположены: Алексей Савабе в иерея, Игнатий Мукояма во диакона. ((Служили со мной о. Павел Савабе, о. Павел Сато, о. Павел Морита и прочие. О. Павел Савабе сам водил своего сына вокруг престола, посвящая его на всегдашнее служение Богу. После литургии был чай у меня для священников и церковников, чай японский с кваси для всех христиан Коодзимаци, бывших на служении, и обед японский для оо. Савабе, Морита и прочих.

До литургии было крещение четырех из Асакуса.

День весьма жаркий и утомительный.

15/27 июля 1896. Понедельник.

Целый день занимался в библиотеке по снабжению посылки наших книг в Россию.

Иоанну Иноуе, катехизатору в Мацуяма, ныне переведенному в Тояма, послал денег на свадьбу, которую он должен был отпраздновать в Оосака, – а об нем сегодня телеграмма от Иоанна Като, что болен, при смерти от кровавого поноса. Бедный! Дай Бог ему выздороветь и продолжать служение Церкви – человек он способный.

16/28 июля 1896. Вторник.

Те же занятия в библиотеке – и надолго еще хватит их.

После обеда был Покатилов, директор русского банка в Шанхае. По пути в Корею заехал сюда, чтобы перевенчаться с прибывшею из России невестой.

Был профессор Кёбер; выписывает из России Августина, Жуковского и прочее. Говорил, между прочим, что три года тому назад, когда он прибыл в университет, студенты бредили Спенсером и Дарвином, теперь начинают посмеиваться над ними; тогда нечего и думать было читать им что-либо близкое к христианству, теперь он читал им историю средневековой философии, столь близкую к христианской – об Августине и подобных, и слушали с живым интересом. Думает он дальше читать им философские лекции по нашему Кудрявцеву, приобретенью сочинений которого очень рад и очень ценит их. Большее благо сделает, если хоть несколько разрядит темное облако атеизма, облегающее университет.

17/29 июля 1896. Среда.

Утром был Павел Кагета, на пути из Оказаки на новое место службы и вместе на свою родину – в Яманоме; был вместе с восемью детьми мал мала меньше. Мать их, Сира, с младенцем на руках, разлилась слезами при виде меня о своем первенце Симоне, исключенном ныне из Семинарии за дурное поведение. «А я-то думала, что он выйдет хорошим», – говорит. Кто виноват, что не вышел? Отчасти и сама избаловала, как первенца; разные дурные привычки принес в школу, от которых отчасти здесь исправился. Неправа и школа: не досмотрела. Впрочем, как и досмотреть, когда в отроке еще нежданно-негаданно является наклонность и смелость идти в непотребный дом: ни застенчивости, ни стыдливости, а их школа не может дать, как не может слепому дать зрение.

18/30 июля 1896. Четверг.

Был Акила Хирота, возвращающийся из Уцуномия, где посещал родителей, в Сидзуока, где состоит катехизатором. Его сопровождает мать, едущая на его свадьбу, которая будет 2 августа; берет Акила Марфу, дочь о. Матфея Кагета. Вероятно, будут счастливы; оба выросли на моих глазах и всегда были благонравными. Дал Акиле 10 ен на свадьбу и 3 ены матери; семейство пребедное: безногий отец фонари делает и тем питает семью.

19/31 июля 1896. Пятница.

Вот несчастие-то! Мертвый лежит ныне (восемь часов вечера) в большой катехизаторской комнате, и идет следствие, как он помер. А как? Когда в шесть часть часов ударило ко всенощной, лошади испугались и бросились вперед, а он, неопытный шестнадцатилетний бетто, стоял против самого дышла, держа лошадей, запряженных в коляску; дышлом ударило его в бок и, кроме того, от порыва лошадей мгновенно толкнуло на чугунный фонарный столб у крыльца Собора; мгновенно он и убит: как упал у столба, так и оказался уже мертвым, когда люди подскочили к нему, стали поднимать, лить воду и тому подобное. Перенесен он был в комнату, где теперь лежит; призваны врачи, и один за другим все констатировали смерть: по наружному осмотру дышлом сломало два ребра, которые, войдя в легкие, парализовали их действие. В коляске этой приехала к венцу Анна Афонасьевна, невеста Дмитрия Дмитриевича Покатилова. Я совершил их бракосочетание, начиная с пяти часов, в Соборе, в сослужении диакона Львовского. Когда после этого все в моей комнате расписывались в обыске и прочих документах, пришло время звонить к обычному богослужению, первый удар колокола и возвестил мгновение смерти несчастного юноши. Непостижимы судьбы Твои, Господи, и не без Воли Твоей творится и сие!

20 июля/1 августа 1896. Суббота.

Секретарь Миссии Сергий Нумабе с первым утренним поездом отправился в Фукурои исследовать свойство долгов Фомы Маки, избранного в священники: на погребение ли матери, как он мне говорил, или по торговым предприятиям, как говорят? От меня дано письмо, что он отправлен по церковному делу и чтобы говорили ему все, что знают.

Позже утром призвал Павла Накай и сказал, что дам ему лично от себя 20 ен на поездку в Кёото, куда он желал для каникулярного отдыха, но только не прямо в руки, а как он соберется совсем – 5 ен на дорогу до Кёото, как телеграфирует из Кёото о приезде туда – 10 ен на жизнь там дней двадцать, как захочет вернуться – 5 ен на обратный путь. Так, – чтобы мачеха не отобрала у него деньги, не помешала прогулке; мачеха – жадная, а он слабый. Он очень обрадовался и чрез два-три дня, нужные для приготовления следующего номера «Уранисики», отправится.

За всенощной был православный китаец, молодой человек; молился, стоял, всю службу, до конца даже проповеди. После службы хотел я расспросить его, но он поторопился выйти и уехал.

Целый день собирал и упорядочивал наши журналы: «Сейкёо-Симпо», «Уранисики» и «Синкой», чтобы переплести и отправить вместе с другими книгами в Россию – в Академию наук и прочие.

21 июля/2 августа 1896. Воскресенье.

За литургией Игнатий Мукояма рукоположен в иерея.

Вечером написал в ответ Иоанну Кавамото, ныне живущему с учениками в Тоносава. Все еще плох по педагогии, не знаю – будет ли лучше.

22 июля/3 августа 1896. Понедельник.

Вечером вернулся секретарь Нумабе из Фукурои и Каяма и долго рассказывал про дела Маки; совсем обратился в купца: торговал вразнос часами, продавал и вино, полученное взамен долга, хлопотал о выписке с Хоккайдо рыбного удобрения и прочее. Хорошо хоть то, что больших преступлений не наделал; только немного лгал. Везде христиане выразили довольство, что от них взят такой плохой катехизатор.

23 июля/4 августа 1896. Вторник.

По посланной вчера телеграмме о. Николай Сакураи прибыл после обеда (священник Хоккайдо, гостящий еще в Канаици, родине его и жены, там и живущей с детьми). К четырем часам собраны и все священники Токио: оо. Савабе, Сато, Юкава, Циба, Осозава; и составился совет. Заседали в редакции Синкай. Я изложил дело: «Маки был избран; Собор одобрил избрание, но христиане его ведомства, услышав о сем избрании, пришли в изумление; и один из них явился в Сидзуока к о. Матфею сказать, что Маки на деле – не катехизатор, а купец и притом в долгах. По письму о. Матфея я просил его подробнее исследовать о сем; он сделал это, но по совершенной неспособности к подобного рода делам исследование оказалось неудовлетворительным, он доказал только, что долги есть, но какого рода и свойства, не сказал. Кстати, я просил еще Сергия Нумабе потрудиться съездить исследовать. Господин Нумабе это сделал. К сожалению, он со вчерашнего вечера захворал желудком; едва ли может все рассказать; если не может, то я повторю вкратце, что он мне вчера сообщил». – Послали за Нумабе. Он пришел с очень больным видом. Я просил его в самых коротких чертах изложить, что мне говорил. Нумабе начал, но, как видно, живот его в это время благодушествовал: пустился в такие подробности, которых и вчера не было; тянул до того, – при своей вообще очень скучной методе рассказыванья, – что все наполовину заснули: с четырех часов почти до самых сумерек мой милый господин Нумабе наслаждался своим рассказом. Наконец, видя, что конца не будет, я сказал, что довольно и сказанного, и предложил священникам вопрос: подтверждают ли они свое прежнее избрание? А для ясности дела прочитал из Канонических Правил (Хоогаку) и Книги Правил, относящихся к вопросу места. Все изъявили нежелание, чтобы Маки поставлен был священником, но, однако, и не нашли прямых причин лишить его надежды на священство, а согласились с мнением, первоначально выраженным о. Матфеем в своем письме: оставить Маки ныне катехизатором, а по исправлении его со временем сделать и священником. Я согласился. Призван был Фома Маки и объявлено ему печальное решение: «За то, что он совсем потерял настроение катехизатора и служителя Церкви и сделался по душе и по делам купцом, отменяется избрание его во священники, а оставляется он катехизатором; и если исправится, – возгреет в себе то же усердие, с которым когда-то служил Церкви, то может быть впоследствии и рукоположен». Маки, к счастью, без возражений и смиренно принял это решение. Поэтому обещано было ему, если он желает, посвящение его в будущее воскресенье в стихаря. Между тем стало темнеть. Подали чай, и кончилось не неважное собрание. Перед всеми и в назидание всем, я очень роптал на беззаботность о. Матфея Кагета, который, имея столько лет в своем заведывании Фому Маки, не знал, что он мало-помалу обратился из катехизатора в торговца.

24 июля/5 августа 1896. Среда.

Церковь в Оцу просит оставить там Иоанна Судзуки, который назначен Собором в Такасаки. Весьма кстати. Написано сегодня в Оцу, что Судзуки там оставляется; в Такасаки же извещено, что там будет катехизатором Фома Маки.

Был в Иокохаме, чтобы разменять вчера полученный чек на церковные деньги: 16 347 рублей из Казны на второе полугодие, полученные чеком на 2603 фунта стерлингов 6 пенсов дали 23 302 доллара 26 центов. Из них десять тысяч положил на 6% в Банк Мицуи на год.

25 июля/6 августа 1896. Четверг.

Петр Ока из Окаяма, прошедший огнь, и воды, и медные трубы, бывший богатым, теперь нищий, сначала чрез о. Симеона Мии, теперь чрез о. Сергия Судзуки просит, не отстает, принять его в Катехизаторскую школу. И вот какие люди ныне метят в проповедники! Нищие, никуда не годные, все переиспытавшие и ни к чему не приспособившиеся. Написал сегодня о. Сергию то же, что прежде сказал о. Симеону: пусть поучится у последнего несколько месяцев: если окажется годным, будем принят потом в Катехизаторскую школу; если есть нечего, я буду давать на пищу 3 ены частно. Такое рьяное движение этого утилитарного народа к одним только утилитарным занятиям, что идеальных стремлений ныне и признаков! И это не у нас только: все миссионеры жалуются на это. Если бы не бедность у некоторых и не даровое воспитание у нас, ни одного бы ученика не было у нас в школах.

26 июля/7 августа 1896. Пятница.

Янки – народ умный, янки – народ практический, янки в тысячу раз скорей сам обведет, чем его обведут. Такова всесветная репутация янки. И однако же японцы оказались умней янки, практичней янки; превосходно оставили с носом самих янки. Это в деле «Доосися», в Кёото, благочестивые американские конгрегационалисты и частные люди – богачи – и ихнее миссионерское общество миллионных расходов не пожалели, чтобы основать на купленном большом участке земли великолепные христианские учреждения: христианский университет, училище для образования сестер милосердия (nurses), госпиталь. Выстроены великолепные здания в роскошном американском стиле – для всех потребностей учащегося и учащего мирка. Девять домов построено только для квартир профессоров. Начальствующие и учащие, за исключением Нисима – главного механика всей махинации, были сначала исключительно одни американские миссионеры. Потом мало-помалу стали входить между ними вновь образовавшиеся японцы. В конце концов под разными предлогами японцам удалось вытеснить из состава начальствующих всех до единого американцев, и «Trustees of the Doshisha Corporation» стали все японцы с president’oм Kozaki во главе. (Нисима года три тому назад помер). Профессорами между тем состояли американцы. Когда вся власть очутилась в руках японцев, тогда они сбросили маску. Американцы щедро жертвовали и деньгами, и миссионерским трудом, разумеется, с определенною целью – распространения христианской веры в стране путем школы – такова особенно метода конгрегационалистов. Японцы же ныне обратили университет в общеобразовательное заведение, и в нем японские профессора стали открыто учить, что Христос не более, как учитель добродетели и такой же человек, как Конфуций и другие моралисты. Это возмутило американских миссионеров, и они стали жаловаться своему Миссионерскому обществу. Оттуда в прошлом году прислали «Deputation» для исследования дела. Последняя нашла правоверие Доосися очень сомнительным, но на многом не стала настаивать, а предложила начальствующим (trustees) подписаться только под следующими четырьмя пунктами веры: 1) что Бог есть Личное существо, 2) что Христос есть Бог, 3) что душа бессмертна и 4) что Библия – боговдохновенна. «Trustees» отклонила и это предложение, как узкость, которою они не хотят стеснять ни себя, ни свой университет, который они прямо и без всяких ограничений объявили не имеющим в виду никаких христианских целей, кроме того, что нравственность-де преподается в нем христианская. Что касается до всех великолепных и многочисленных построек Доосися, то так как все они вместе с землею значатся на имя японцев, по недозволенности иностранцам иметь недвижимость вне открытых портов, то американские радетели, миллионы издержавшие на здания, очутились без крова: «trustees» прямо объявили себя полными и бесспорными владетелями и распорядителями всей «property» Доосися. Американцы пробовали было возразить: «Пред Законом – ваша собственность, но морально – это собственность Американского миссионерского общества (American Board)». Но «trustees» закидали их и на этом: и воля жертвователей, мол, такова (поди – поверяй теперь волю всех жертвователей!), и намерения, и планы основателя таковы (а Нисима – на том свете). Впрочем, о своей благодарности американским благотворителям они толкуют много и рельефно выставляют ее на вид. В чем же эта благодарность?

1. Они будут позволять жить без взимания платы учителям, которые присланы будут Миссионерским обществом для службы в Университете все время, пока они будут состоять на этой службе, жить в домах, что построены для учителей. Такая чудовищная бессовестность, что после, пожалуй, не поверишь! Итак, вот слова письма of trustees to the honorable members of the American Board of Commissioners [?] for Foreign Missions (Japan Daily Mail, August 6, 1896): «You shall be assured that we will grant free use of these houses to all foreign teachers sent over by the American Board, so long as they are in the employ of our institution».

2. Если окажутся свободными некоторые учительские дома, то они «некоторые из них» (Japan Daily Mail, August 6, 1896) «на некоторое время» могут одолжать и миссионерам, если только не будут чувствовать финансового стеснения. Тут столько ограничений и такая казуистика в подлиннике, что благодетелям прямо и советуется не думать о даровом помещении в домах, выстроенных ими. – Итак, вот как провели японцы американцев! Но только не поторопились ли японцы? Лишившись американской поддержки, устоит ли их Доосися?

27 июля/8 августа 1896. Суббота.

О. Симеону Мии я говорил, чтобы он тихонько, не возбуждая толков, чтобы не возбудить препятствий, присматривался к продажным местам в Кёото и, выбрав подходящее для постройки храма, известил меня о цене, чтобы купить, если доступно будет. Ныне он извещает об одном таком месте с хорошим японским домом и свободным местом, ныне под садом, – для постройки храма. Цена около 5000 ен. Место в лучшей части города, недалеко от Дворца, в центре столицы. Я тотчас же ответил вопросом о настоящей, крепкой цене. Быть может, Господь устроит дело.

Христиане Такасаки крайне недовольны тем, что не прислали к ним назначенным Собором Иоанна Судзуки, а дают Фому Маки; прислали прошение о Судзуки, потом прибыл уполномоченный от них – просить того же Судзуки. Не знают они сего господина. Он – везде хорош на первое время; по потом опускается и впадает в крайний пессимизм, а вследствие того ровно ничего не делает. О христианах Оцу он мне пред Собором до того дурно отзывался, что больше оплевать людей нельзя: «Не хочу-де опять в Оцу, потому там христиане – самый дрянной народ, такой дрянной, что язычники стыдятся присоединиться к обществу такого злокачественного осадка, оттого нет никакой надежды там на успех проповеди». Ну можно ли более оградить людей? И все – ложь, не сознаваемая самим лжецом и составляющая блевотину его мерзкой прирожденной болезни – крайнего пессимизма. Такого-то человека послать в Такасаки – довольно большую и благоустроенную Церковь! Я рад был, что христиане Оцу, не зная, конечно, как он честит их, пожелали его оставить у себя, и он – по непостоянству – пожелал остаться. Фома Маки, конечно, в сто раз достойнее этого пессимиста, хоть и позорился несколько. – Утром сегодня послал я о. Игнатия Мукояма, бывшего катехизатора Такасаки, тоже радовавшегося, что не Судзкуки, а Маки займет его место в Такасаки, убедить братий принять с любовью Маки. Уполномоченный, разъехавшийся с ним, по прибытии сюда и кратком объяснении ему дела, обращен немедленно домой, где о. Игнатий будет иметь разговор со всеми христианами завтра после воскресной службы.

28 июля/9 августа 1896. Воскресенье.

Во время проповеди, на литургии, вошел в алтарь старец в сопровождении молодого человека; оказалось: генерал-лейтенант Александр Александрович Колокольцев, член Адмиралтейского Совета, едущий во Владивосток на ревизию; при нем его сын, по имени тоже Александр Александрович. Нехорош этот русский обычай светских – в алтарь без всякой причины. Здесь этого еще нет, и я не знал, что делать с генералом, а чтобы не завести балагурства, отступал к Престолу и стоял перед ним все время проповеди, хотя для усталости хотелось бы посидеть. Давая крест целовать, я пригласил генерала к себе и потом очень приятно провел время с ним почти до трех часов; он с сыном у меня завтракал, потом все вместе смотрели солнечное затмение, бывшее сегодня с тридцати девяти минут первого часа, когда луна коснулась солнечного диска, до тридцати семи минут третьего часа, когда солнечный диск совсем очистился. Сын генерала накоптил стекло свечою, и мы с полукруглого балкона очень удобно наблюдали затмение. До завтрака я показывал генералу с сыном Токио с колокольни, Женскую школу и в ней образ Спасителя, которым Высокопреосвященный Филарет, Митрополит Московский, благословил Адмирала Путятина, когда он в 1853 году отправлялся заключать трактат с Япониею. Генерал Колокольцев был тогда в эскадре Путятина мичманом. Ему поручена была постройка шхуны Хеда, причем у него работали семьдесят японских плотников. Все это ныне генерал Колокольцев с увлечением вспоминает и смотрит на Японию совсем в розовые очки, как будто ему сорок три года с плеч долой. Какое удовольствие встретиться и поговорить с таким человеком! Ключом закипают воспоминания о давних годах и уже отошедших лицах, как ныне о графе Путятине, Ольге Евфимовне, Гошкевиче, капитанах Шкоте, Болдине и прочих. Около трех часов генерал и сын в сопровождении Андрея Имада отправились осматривать Уено и Асакуса.

29 июля/10 августа 1896. Понедельник.

Целый день занимался надписываньем книг, отправляемых в Россию.

После обеда был епископальный миссионер Armine King с юным другим миссионером. Просил выписать три экземпляра Священных картин – таких же, что я когда-то подарил бишопу Corty в Корее; картины для Reverend Trollope в Чемульпо. Я обещал сделать это. Спрашивал Кинг еще, какая у нас формула слов при крещении. Я подарил ему наш требник, указав сию формулу; подарил и его другу, миссионеру в Оосака. Говорили, что будут ждать отпечатания нашего перевода Нового Завета, чтобы пользоваться им; нынешний перевод (Hepburn’a) находят несовершенным. Главное, чем недовольны: перевод по-японски разными словами одних и тех же терминов подлинника. Предостережение нам.

30 июля/11 августа 1896. Вторник.

Утром прибыл из Такасаки о. Игнатий Мукояма с известием, что там охотно принимают Фому Маки, по рекомендации моей и о. Игнатия. Впрочем, тамошние христиане и сами знают Маки, бывшего некогда катехизатором в Аннака; но думали, что теперь назначается к ним не он, а его однофамилец, неизвестный им, ибо о прежнем Фоме Маки они уже известились, что он избран во священника.

С сегодняшней почтой получен, между прочим, Указ Святейшего Синода, о том, что о. Сергию Глебову, по моему представлению, дана камилавка. Ну и ладно!

31 июля/12 августа 1896. Среда.

Есть катехизаторы, от которых не знаешь, как отделаться. Таков Сергий Кувабара; не без способностей, но бывший бонза; кажется, не имеет никакой веры; однако ж и не настолько заявивший себя противными церковной службе качествами, чтобы прямо прогнать его. О. Матфей Кагета, у которого он служил, находит его совсем ни к чему не годным, – но по лености только; а, быть может, в Эдзири и Какегава и прилежный бы ничего не сделал! Говорил еще о. Матфей, что он любит занимать деньги, но явно дурных поступков о нем не свидетельствует. Назначен он был ныне в Оцу; там его не пожелали, а удержали прежнего – Судзуки. Отправляю его в Сендай к о. Петру Сасагава, но с предписанием, чтобы он был именно в Сендае, под прямым надзором самого о. Петра.

Ныне кончается ровно шестьдесят лет моей жизни. Так! А грехов тьма!

1/13 августа 1896. Четверг.

О. Мии, из Кёото, извещает, что еще можно купить место, приторгованное им, и которое мы было упустили. Я тотчас же телеграммой ответил, чтобы покупал. Место 476 цубо с отличным японским домом, в весьма удобной для постройки Церкви местности, недалеко от Дворца, стоит 5000 ен. Совсем недорого, по существующим и постепенно возвышающимся в Кёото ценам.

2/14 августа 1896. Пятница.

О. Сергий Судзуки так настоятельно просит принять Петра Ока в Катехизаторскую школу и такие убедительные доводы приводит, что нельзя не принять. Он-де, когда сидел в тюрьме, стал читать Священное Писание и проникся духом благочестия до того, что не хочет больше никакой службы, кроме службы Церкви. Даниил Кониси отговаривал его – мало-де содержание катехизатору (убил бобра я, воспитав сего мужа в Академии на службу Церкви!), не послушался; в деревне хотят выбрать его старостой за его хорошее поведение (после тюрьмы), – отказывается и рвется только в Катехизаторскую школу. Жена от него ушла, когда его посадили в тюрьму и вышла за другого; было у него две дочери – одну жена взяла с собой, старшую оставила ему, и он ее выдал за катехизатора Фому Такеока; так что ныне он – Петр Ока – совсем одинок и свободен для службы Церкви, – Нечего делать; известил я о. Сергия, чтобы присылал Ока сюда к сентябрю.

3/15 августа 1896. Суббота.

Ночью сегодня сколько ни просыпался, все думал о лености и нерадении о. Николая Сакураи, вот уже месяц живущего себе дома, у жены, в Канаици, и не думающего отправляться на место службы в Хоккайдо. Прошлый раз наказывал ему поспешить – к стене горох! А между тем, по вчерашнему известию, в Саппоро уже прибыл Моисей Симотомае, дрянной катехизатор, могущий там напортить. «Уж не ушел ли о. Сакураи прямо на место службы, не заходя сюда?» – Думалось мне ночью. Куда! По выходе с обедни Нумабе встречает известием, что о. Сакураи пришел. Собравши всевозможное хладнокровие, я объявил о. Сакураю, что «по 5 ен вычитаю у него из жалованья за девятый и десятый месяцы в наказание за его леность. В прошлом году я тотчас послушал его, когда он стал просить прибавки жалованья, и прибавил по 5 ен в месяц; хотел ныне совсем отнять это, но молитва в Церкви навеяла мягкость, и вычитаю только за два месяца; пусть это послужит ему навсегда уроком, что нельзя бросать вверенное ему стадо Божие; все священники уже на своих местах; один он только, младший из них, вот до сих пор ленится, забыв свой дом…»

О. Симеон пишет, что дом, который он нашел к покупке в Кёото, оказывается дрянным, требующим 500 ен ремонта, – что фактор требует платы. Отвечено, чтобы покупал место, если действительно очень хорошо для постройки храма, не заботясь много о доме, – чтобы дал процент фактору.

4/16 августа 1896. Воскресенье.

Утром явился Василий Хираи, бывший девять лет старшим учителем в Хакодатской Миссийской школе и вместе катехизатором в Хакодате, ныне направляющийся на новое место службы катехизатором в Сеноо.

Говорит, что школа наша (сёогакко) в Хакодате постепенно сокращается; ныне уже сорок пять учащихся, мальчиков и девочек, только; но это не потому, чтобы наша школа была плоха, а потому, что число школ в Хакодате, и правительственных, и частных, возросло очень. Особенность нашей школы та, что в ней преподается христианское вероучение. Была надежда, что из ней будут выходить ученики для Семинарии. Не оправдалась. Почти ни единого, или же совсем дрянь, вроде братьев Комага ине. И ныне в школе – отчасти христиане, большинство язычники; но язычники ученики, по словам Хироя, никогда не обращаются в христианство, ибо родители – язычники; значит, преподавание для них Закона Божия пропадает бесследно. Вероятно, скоро школа эта умрет собственной смертию. Не заканчивается ныне потому, что тамошние два учителя – в то же время и катехизаторы; учитель же пения, тоже учащий, необходим для Церкви и без школы. Кроме жалованья сим трем, больше расхода на школу не будет, исключая ремонт. Школа же шитья, где преподает Анна Танабе шитье, а о. Петр Закон Божий, не падает, а возрастает, и из нее делаются христианки. Учащиеся – взрослые девицы, или молодые женщины; дорожат нашею школою потому, что здесь нравственность соблюдается; иные, переставшие было, опять возвращаются, как в надежное убежище доброй нравственности, чего нельзя сказать про городские школы. И пусть эта школа существует. Ныне в ней двадцать девять учениц.

5/17 августа. 1896. Понедельник.

Целый день занят был все тем же подписыванием книг, готовимых к рассылке в семь мест в Россию; порядочный же этот труд; нынешние каникулы почти тем и заняты.

Протестантские миссионеры летние жары проводят в Каруйзава; это у них обратилось уже в обычай. Наезжают туда даже из Китая на это время. Аглицкие бишопы с ними же; участвуют во всех конференциях и ораторствуют вперемежку с баптистами, методистами и прочими. Вот этак лучше. Прежде Bickersheth лип к нам, даже свое облачение в один Рождественский праздник принес и толпу англичан навел – думал, я его поставлю вместе у Престола служить обедню… С теми-то вот intercommunion будет для него много сподручней.

6/18 августа. 1896. Вторник.

Преображение Господне.

За литургией городских христиан почти никого. Если бы язычников не набралось, то Церковь – почти пуста. И так во все двунадесятые, если не случается в Воскресенье. Не знаю, что и делать! Сколько ни поучай – «умано мими-ни казе». Это очень умаляет радостность великих праздников. К тому же сегодня проповедник не явился, и проповеди не было; Даниил Кониси должен был говорить, но собственно не его очередь, а Исигаме, вместо которого он взялся приготовить; вследствие этого, вероятно, и забыл. Во всяком случае, беспорядок важный: мне не помнится еще большого праздника, когда бы не было за обедней проповеди. Еще огорчение: до обедни крещен один юноша, наученный Исаиею Мидзусимом, но когда за обедней настало время приобщить его, стали искать его по Собору и нигде не нашли. Сделал после обедни надлежащие выговоры всем, кому должно. Но что толку?

7/19 августа. 1896. Среда.

За ранней обедней посмотрел, научился ли Игнатий Мукояма совершать проскомидию и всю литургию. Научился. И потому сегодня назначено ему отправляться на место службы в Циукоку. Снабжен для сего всеми богослужебными принадлежностями.

Пред вечером был Н. И. Янжул, полковник Генерального штаба, приехавший военным агентом в Японию. Привез карточку с надписью Н. В. Благоразумова, товарища по Академии, московского протоиерея.

В сегодняшнем номере «The Japan Daily Mail» в критике текущей японской литературы прописана немалая похвала нашему журналу Женской школы «Уранисики», что в нем «под скромным названием много драгоценного», «хорошо отвечает нуждам воспитанных и образованных (refined) христианок», «орган за европеизм, но в хорошем смысле слова и издается с замечательною литературною способностью"… – Что ж, это должно быть приятно нашим девицам-писательницам и их редактору Павлу Накаи.

8/20 августа 1896. Четверг.

Две тысячи триста ен сегодня разослано содержания служащим Церкви за девятый месяцы – и это еще половина того, что нужно разослать. А служащие эти просто в отчаяние приводят своею негодностию! Вчера говорил новонаученному иерею Игнатию Мукояма, чтобы он немедленно отправился в Такасаки, сдал Церковь Фоме Маки, взял семейство и спешил к месту своей новой службы, где его с терпением ожидают. Пожелал он отслужить литургию в Такасаки. Я весьма одобрил и тотчас велел завернуть для него лучшее облачение, сам принес к нему ящик с утварью, велел дать церковного вина, а «просфоры-де теперь не готовы, в пятницу утром будут готовы, и их привезет Фома Маки, который пусть для этого надень останется здесь», – Сегодня, перед вечером, случайно проходя по коридору во втором этаже, наткнулся на о. Мукояма, о котором думал, что он теперь уже в Такасаки, но который только что собирался туда. Я зашел в его комнату, благословил на дорогу: «Спешите же», – промолвил, – «а просфоры завтра привезет вам Фома Маки». Маки тут же и молвит:

– Я поеду на следующей неделе.

– Как так? Что же вы будете делать здесь неделю и что будет делать о. Игнатий в Такасаки? – возражаю.

– У меня есть дела с христианами, – отвечает о. Игнатий.

– У вас дел не может и не должно быть других, как познакомить вашего преемника с христианами и передать ему дела Церкви; трех-четырех дней для этого совершенно достаточно; затем два-три на сборы, и вы должны быть на следующей неделе здесь, на пути в вашу Церковь. Думал я, что вы горите желанием поскорей быть на месте вашего нового служения, а вы, наоборот, – только оттягиваете. Что же до Фомы Маки, то жил он почти месяц здесь, без малейшего дела, и не в тягость это ему, а в сладость! Он вот что: если Маки завтра не отправится в Такасаки с просфорами, то отсюда он будет изгнан (ибо комнаты уже нужно готовить для учеников, – каникулам скоро конец); если вы, о. Игнатий, на следующей неделе не будете здесь с семьей на пути в Циукоку, то с вами будет поступлено, как заслуживает того ваша леность. (В уме порешил я наказать его вычетом из обещанного ему 25 ен жалованья, ен 5 в два месяца).

Маки промямлил, что завтра отправится, о. Игнатий уехал. Посмотрим, что будет. Фоме Маки, во всяком случае, священником не быть, хотя бы он исправился от своего торгашества; прогнил он леностью насквозь.

Прошедшею ночью скоропостижно помер старик-слуга в редакции «Сейкёо-Симпо». Утром сегодня нашли его мертвым, ибо там теперь он один и жил, – Исаак Кимура с семьей где-то в деревне.

9/21 августа. 1896. Пятница.

Занимался целый день в библиотеке.

Фома Маки отправился в Такасаки.

Сделал выбор татами для домов Семинарии, почти самый лучший сорт, в тринадцать прошвов, в роккван роппягу монме, цена 1 ена 40 сен за ура, без осмотра.

10/22 августа 1896. Суббота.

Эти каникулы много напоминают каникулы 1885 года. Тогда меня мучил письмами из Тоносава о. Владимир, ныне немало мучает письмами оттуда Иван Кавамото. Мизерною личностью оказывается. Вдребезги разбиваются все мои надежды на помощников, как русских, так и японских! Что ж, коли Господу не угодно послать сюда добрых делателей, то пусть и будет Его Воля!

11/23 августа 1896. Воскресенье.

Илья Яманоуци вернулся с Хацидзёосима, чтобы отправиться на новое место службы, в Карацу. Итак, ничего не вышло у нас с предприятием водворить христианство на сем острове. Имели там год дарового школьного учителя, оплачиваемого Миссиею, и сей учитель был настолько робок, или неопытен, что даже о «Единстве Божием» не говорил там (как свидетельствует о. Павел Сато); спасибо, что хоть не развратился там; быть может, дальше окажется хорошим катехизатором, став в Церкви, и поблизости священника.

Был христианин Яков из Фукуи, изобретатель мыла для мытья шелковых материй; принес в подарок кусок сего мыла, который я отдал в Собор для нашей ризницы. Главный же элемент в составе мыла – масло из ватного семени, отчего мыло дешевле Марсельского, из оливкового масла – элемента дорогого; мыло Якова и уступает в деле (коокос) только этому мылу. Другие составные части он держит в секрете.

12/24 августа 1896. Понедельник.

Старуха Анна Кванно приносила письмо к ней Стефана Кондо, катехизатора: жалуется он, что дочь его, ныне гостящая у него на каникулах, неблагочестива, капризна, не очень почтительна, что он поэтому не отпустит ее больше сюда в школу. Дочь его, Сара, совсем маленькой поступила сюда в школу лет шесть тому назад; у нас ли, в Женской школе не дисциплина, не добрый уход за ученицами, не добрый пример им! И вот – результат! Значит, врожденные дурные свойства почти невозможно переделать. Девочка умная, учится без всякого затруднения и почти первая в своем классе по всем предметам, но в то же время не любящая молиться, составляющая заговоры, хитрая и лукавая, прозванная товарками «Онна-киёмори», что составляет весьма дурную репутацию характера. Недостатки ее всячески старались исправить. Анна несколько раз брала с нее письменное обязательство, что она будет вести себя хорошо. И ни к чему! Хорошо, что ныне отец берет ее; быть может, при строгости родителей несколько исправится, а в школе от нее вред и другим.

И тут же пример совсем другого свойства. Римма Като, восемнадцатилетняя учительница нашей школы, приходила с Анной Кванно взять благословение на вступление в брак с переводчиком религиозных книг Павлом Есида. Она тоже с малых лет воспитанница Женской школы; но очень благочестивая, любящая молиться у себя частно после общей молитвы, кроткая, правдивая, всеми любимая, желающая непременно продолжать служенье Церкви в своем звании учительницы и по вступлении в брак.

Та и другая, воспитанные при одинаковых условиях, оказываются совсем противоположными. Как судить о сем?.. Но праведен суд Твой, Господи!

13/25 августа 1896. Вторник.

Разослано остальное содержание за девятый и десятый месяцы, исключая тех, которые еще не известили о себе, что прибыли после Собора на места службы; таковых человек пятнадцать; из них половина, вероятно, не дали известия по забывчивости и небрежности, а половина действительно еще гуляет Бог весть где и о службе забыла думать. Неполезная сторона Собора та, что много времени теряется для проповеди: у половины проповедников никак не меньше месяца, у остальной, менее добросовестной половины – полтора или целых два месяца.

14/26 августа 1896. Среда.

Ученики, проводившие время каникул в Тоносава, вернулись с Иоанном Кавамото во главе. – Ремонт школьных комнат сегодня совсем кончен.

Северный ветер и дождь вчера и сегодня.

За всенощной зажигали паникадило, потому что можно и нужно было затворить южные двери (иначе ветер или тяга воздуха свечи тушит).

15/27 августа 1896. Четверг.

Успение Пресвятой Богородицы.

Скучно как-то проводится этот праздник. Школы еще не собрались, христиан в Церкви мало, нерадостно Богослужение в полупустом Соборе. А затем обычная суета деловая целый день.

Был Стефан Касай, дядя катехизатора Моисея; привел невесту Моисея в Женскую школу; человек разумный и к вере усердный; тоже находит, что Моисею еще рано стать катехизатором на месте владений его рода, в Хигата; «Когда будет сорок лет, тогда – в Хигата», – говорит; это уже слишком долго; достигши тридцати лет и будучи в то время уже семейным, «может стать в Хигата». – Был Кёбер, профессор; приносил книги и взял новые, – все глубоко религиозные; взял также «Историю Церкви до разделения Церкви» на японском для какого-то студента, который просил.

Был сию минуту Пимен, сынишка катехизатора Василия Усуи, вчера пришедший в Семинарию, но едва ли еще годный для нее: всего тринадцать лет и ростом совсем малыш; представил две просьбы: 1) купить ему шапку, 2) послать его в Академию. Первое исполнено будет завтра, второе отложено в долгий ящик.

16/28 августа 1896. Пятница.

Собираются ученики; к приему в Семинарию набралось уже мальчиков двадцать, в Катехизаторскую школу – почти никого. Я занимался надписыванием наших журналов, отправляемых в Россию.

17/29 августа 1896. Суббота.

Емильян Хигуци из Кобе пишет, что полковник Германн расхворался так, что за жизнь его опасаются, в последнем градусе чахотки; «так бедному Хигуци пришлось вместо удовольствия осмотреть Кёото, показывая его полковнику, обратиться в сиделку и „Hotel’ного гарсона”», – как он пишет, так как полковник никого видеть не хочет, кроме его. И охота же таким полумертвецам ехать осматривать диковины в чужеземщине! Впрочем, все чахоточные не сознают своей опасности.

Учеников и учениц все прибавляется. Филипп Узава из своей школы привел одного в Семинарию, другого в Катехизаторскую школу. Я ему говорил, между прочим, чтобы он позаботился о постройке храма в своей местности; на восемь селений вокруг себя он распространил христианство; пора подумать об этом, а потом прилично ему сделаться пастырем приобретенных им для Христиан душ; вероятно, христиане захотят его иметь своим священником, если предложить им.

18/30 августа 1896. Воскресенье.

Почти весь день дождь, особенно сильный рубил, когда звонили к обедне, в девять часов, и когда собирались в Собор к венчанию Павла Иосида – переводчика религиозных книг, и Риммы Като – учительницы нашей Женской школы, в четыре часа; оттого к обедне, кроме учащихся, почти никого не было, только язычников набралось порядочно, но к свадьбе, тем не менее, собралось далеко в большем количестве, чем утром. Так-то свадьба везде и всегда возбуждает любопытство: радостное всегда влечет к себе взоры!

Из собирающихся ныне к приему в Семинарию об одном, Иокояма, восемнадцати лет, напечатано в хакодатской газете, что «чувство патриотизма заставило его оставить службу на почте и идти учиться русскому языку, чтобы служить Отечеству во время войны Японии с известным государством (Россиею)», и восхваляется за сие юноша, но спохватился он здесь, что в Семинарию могут не принять его с сим похвальным намерением и зарекся, что «вовсе не то, а служение Церкви он имеет целью», – и негодует на газету, конечно, наружно, даже опровержение грозится послать. Ладно! Пусть будет так, как он заверяет, – Другой юноша явился с письмом от катехизатора Александра Оота, весьма плохого, что «он желает всего себя посвятить на службу Церкви», потому-де и посылается; но на запрос «кончёо» – правда ли это, он ответил, что и понятия не имеет о службе Церкви, а желает просто научиться по-русски для своих видов, оттого и просится в школу. Сему отвечено, что есть другие школы для научения русскому языку, туда и пусть идет, – здесь же церковная школа. Юноша сей язычник и из языческого семейства; первый – христианин.

19/31 августа. 1896. Понедельник.

Для поступающих в Семинарию и Катехизаторскую школу произведены были экзамены. Я не мог быть на них, ибо сегодня день расчетный, чрез каждые десять минут приходящие. А тут еще о. Игнатий Мукояма, третьего дня прибывший со всею семьею из Такасаки, на пути в Окаяма, сегодня отправлялся в дальний путь и нужно было снабжать его всем нужным.

Утомил почти двухчасовым своим разговором Савва Хорие; речь вел об Овата, который так же сердит, как он, и не хочет ему подчиняться; о Китагава Алексее – долгах его и жене, наклонной к сумасшествию, в котором она прибывает раза три в месяц. Господи Ты мой Боже! Какая дрянь на службе Церкви! И приходится ими обходиться, ибо лучших нет. Вот еще сокровище: Павел Окамото, чтец и певец, – тихий, скромный, смиренный, каким я его до сих пор принимал, а оказывается правда русской пословицы: «в тихом омуте черти водятся». Денег и платья не крал, но вещи у товарищей, нравящиеся ему, присваивает путем воровским, а что всего хуже: если кто не нравится ему, тому старается вредить, портя его собственность – ломая, коверкая, разбивая, забрасывая. Вчера вечером пришел Александр Мурокоси, имевший сегодня отправиться в Неморо, и жаловался, что смычок от его скрипки пропал: «Вероятно-де Окамото забросил». Сегодня Иван Накасима принес скрипку без струн: «Вероятно-де, Окамото стащил, навязав только одну с узлом, которой прежде на скрипке не было». – Какая-то чудовищная, дьявольская черта! А я до сего времени ничего этого не знал и не далее, как вчера же, пригласил его перейти в комнату около меня, чтобы в его, более обширной, комнате поместить учеников. И теперь-то едва добился от Мурокоси и Накасима, кого они подозревают; но потом, когда прорвала их откровенность, целый потоп дьявольщины (или умоповреждения?)!

20 августа/1 сентября 1896. Вторник.

Учителя составили расписание уроков на следующую треть. Ученики распределены по комнатам: в первый класс Семинарии поступило 23, в первый класс Катехизаторского училища – 6.

Мы с Павлом Накай начали наше дело – продолжение перевода Священного Писания, со Второго Послания к Коринфянам. Утром с половины восьмого часа до двенадцати, вечером с шести до девяти часов.

После полудня прочитал с Давидом Фудзисава писем тридцать, пришедших за последние три-четыре дня. Ничего интересного. Стефан Камой оказывается плохим и слабым, хотя окончил Семинарию одним из первых; в Бакан начать сам же предложил, и ныне письмо в сажень – такое дрязгливое, что я велел ему оставить Бакан (не по нем начинать и предпринимать, – «бака» он для сего). – Петр Такемото опять поступил в военную службу – это сподручней ему, чем воевать с духовными врагами, к чему совсем не способен (а сколько издержано на него!).

21 августа/2 сентября 1896. Среда.

С восьми часов был молебен пред началом учения. В конце я сказал поучение, чтобы были искренни (как дети, упоминаемые в Евангелии) и верны цели, с которой собрались сюда; а для сего, чтобы ценили свое назначение: важность христианской веры для государства – без нее государство и сильное падет от гордости, богатое падет от роскоши; еще выше – важность для Царства Небесного; как в молитве – все украшены образом Божиим, но кто в Японии знает это? А если кто и догадывается, то как войти в Царство Божие без Христа, который есть «путь, истина и жизнь"…

Из Церкви ученики собрались в классной во втором этаже, и прочитаны были результаты приемных экзаменов. Я сказал наставление – исполнять правила, чрез что воспитывать волю и силу ее, не курить табаку, в котором яд, и прочее.

С половины десятого часа мы с Накаем стали было переводить, но пришли из Женской школы с расписаньем, и разговорами, и просьбами о выдаче книг из библиотеки; до полудня время и пошло на это. После полудня – секретарь с месячными расписками служащих для внесения их в счетную книгу, отправка ответов по вчерашним письмам и прочее.

Вечером – «Симбокквай», братское собрание мужских школ, и «сестринское» женской. Дано было утром на сие, по просьбам представителей, по четыре ены туда и сюда. С семи часов здесь, в нижней классной, речи (энцезцу) гремели до девяти, угощение было на славу. В Женской школе, вероятно, было то же. Я на пять минут зашел к ученикам по их приглашению; прочее время употреблено было на перевод с Накай’ем.

22 августа/3 сентября 1896. Четверг.

Во всех школах начаты уроки. В три часа были: Анезаки, только что кончивший курс по философии в здешнем университете, и Арёси, кончивший там же юридические науки. Первый изучает Сравнительное Богословие, то есть сравнивает христианство с буддизмом и прочее. Мысль его – из христианства и буддизма создать что-то новое, восполнив одно другим. Я разъяснял ему нелепость сего предприятия, несравнимость ни в каком случае истинность Божией веры с человеческим измышлением. Товарищ его оказался протестантом, но неудовлетворенным своим верованием. Поговорил с ними, особенно с Анезаки, до пяти часов и дал книги: Сравнительное Богословие и Догматику Макария законоведу, Апологетику Рождественского и ту же Догматику философу; Апологетику он сам попросил, слышав об ней от доктора Кёбера, с карточкой которого они и явились ко мне. Звал их для дальнейших бесед о вере.

По постройке Семинарии сегодня было «муне-анге», и рабочие справляли праздник, на который от меня было дано 30; потом от поставщика леса, от начальников частей получили; угощение было отличное; сняли они общую фотографию.

О. Иоанн Оно, по пути из Сендая к своему семейству в Нагоя, был вечером, но во время перевода; я не мог его видеть, а чрез секретаря Сергия Нумабе просил служить здесь при Соборе и получал бы он досельнее содержание – 25 ен в месяц; служить же еще он может, но если непременно хочет в заштат, то больше 12 ен в месяц дано ему быть не может, – В десятом часу Нумабе приходил сказать, что служить Оно решительно не хочет. Леность и кейф, значит, положительно прежде о. Оно родились на свет!

23 августа/4 сентября 1896. Пятница.

Даниил Кониси такое ужасное вранье о России пишет в «Иомиури симбун», что отвратительно читать. Целый ряд статей; вчера и сегодня уже шестнадцатую и семнадцатую статьи пробежали в вырезках, приписываемых ко мне. «Русский народ, по Кониси, весь зауряд – невообразимо грязный, весь, без исключения, вонючий, вшивый, живущий в нестерпимо вонючих логовищах. Войско все грязное, вонючее, пьяное, рабски униженное, около казарм нет возможности проходить – так они воняют»; конечно, «народ и войско и все в России крайне грубое, необразованное, неразвитое». Словом, таких поношений я еще нигде не встречал. И это – от человека с измальства вскормленного Россией; мелкий торговый приказчик как-то вторгся в Семинарию (при о. Владимире), не по правилам приема, и воспитывался на счет Миссии. По успехам и способностям не стоил посылки в Академию, но обманом и туда втерся: подготовил некоего богача Нозаки отправить его, Кониси, в Академию якобы на его, Нозаки, счет; в таком смысле писано было мною и в Синод, что-де такой-то просится в Академию на своем содержании. Но тотчас же оказалось, что надули оба – Нозаки и Кониси; и последний оказался на моем содержании, ибо совестно было просить Синод принять его на казенное и тем обнаружить надувательство японца. Но не жалел я нескольких тысяч, издержанных на него, думая, что, по крайней мере, выйдет полезный для Миссии и Церкви человек. И вот он как являет свою полезность! Всем им, отправляемым в Академии, было толковано и перетолковано, что они, между прочим, предназначаются быть и связующим звеном России и Японии, что, изучивши Россию, они должны потом здесь своими писаниями знакомить Японию с нею, сглаживать те шероховатости, которые являются между Россиею и Япониею, вследствие постоянных дурных отзывов Англии о России, что не должны они в России заходить на задний двор и рыться в навозе и помоях и прочее. Ни единого, внявшего сим наставлениям! Сколько раз уж христиане жаловались мне, что академисты говорят о России и Русской Церкви весьма дурно! Но это было, по крайности, между своими, христианами. А Кониси теперь выступил в качестве Крыловской Хавроньи на публичную арену. Прочие академисты, вероятно, все радуются сему. Господи, что за грязный нравственно народ! Ни искры благородства, ни тени благодарности! Конечно, миссионеры в Японии – не ангелов искать, иначе (если бы в Японии предполагались ангелы) и не нужны бы были мы здесь; но все же такое чудовищное отсутствие всякой человечности коробит и в дрожь омерзения приводит. Куда человечность! И зверь не станет кусать руку, долго подававшую ему пищу. А Кониси так нагло лжет и клевещет на весь русский народ!

24 августа/5 сентября 1896. Суббота.

Был американец, некто Graham из Pittsburg’a, советоваться, хорошо ли приехать сюда из Америки одному итальянцу – учителю пения и музыки, человеку семейному, артисту и композитору. Пришло ему в голову искать здесь совета потому, что у нас в Соборе очень хорошее пение. Я указал ему посоветоваться с английскими и американскими министрами, а также с епископами; надежнее же всего собрать сведения, сколько есть здесь иностранных семейств, в которых итальянец может иметь уроки; а самое лучшее – отписать в Америку, что итальянцу здесь нет надежды на процветание, – таковое мнение мистер Грахам составил, кажется, прежде моего совета.

Из Оосака требуют больших денег на ремонт церковных зданий после недавнего урагана. Пошлю 20 ен на поправку крыш; штукатурку же снаружи могут не возобновлять, а тонкими досками защититься от дождей. Скоро нужно будет строить храм там, на месте нынешних зданий, составлявших когда-то трактир, небезызвестный в Оосака.

25 августа/6 сентября 1896. Воскресенье.

О. Феодор Мидзуно приходил взять дорожные (14 ен) на посещение своих Церквей. Сказано ему, что если он еще напьется пьяным, то его содержание будет сокращено на 10 ен в месяц; если потом еще будет пьян, то запретится ему священнослужение. Во время Собора Моисей Мори, катехизатор Фунао и окрестностей, принес жалобу от всех христиан его ведомства на пьяное безобразничанье о. Мидзуно, когда он, незадолго пред Собором, послан был туда для погребения христианки, – и просьбу, чтобы больше уж ни при каких случаях о. Мидзуно туда не посылать. (Послан он был туда по отсутствию из Токио о. Фаддея Осозава, которому принадлежит Церковь в Фунао).

26 августа/7 сентября 1896. Понедельник.

В Катехизаторскую школу прибыл еще один: еще язычник, но очень рекомендованный Павлом Цуда, катехизатором в Тоёхаси; любит-де христианство и религиозно настроен; служил по полиции в Тоёхаси, но взял отставку, когда ему после переписки о нем дано было позволение поступить в школу, отчего несколько и запоздал.

Был Иван Иванович Чагин, лейтенант, новый, после Будиловского, морской агент здесь. Рассказывал, между прочим, о смерти нашего министра Михаила Александровича Хитрово. Помер первого июля на даче Каменностровской, близ Петербурга. Поправился он было по прибытии в Россию (отсюда уехал утомленный); был на коронации в Москве; зять его, военный, взял отставку и подал прошение о принятии его на службу в Министерство иностранных дел, и имел приехать сюда вторым секретарем; второго октября предположено было Михаилу Александровичу выехать со всем семейством сюда, в Японию; был он бодр, весел, здоров. Первого числа, на даче, задрались собаки: его и чья-то большая, – задрались так сильно, что растащить их было нельзя; драка происходила в саду, где в то время находился Михаил Александрович со своими. Он взял за хвост свою собаку, зять его большого пса, а Андрей, сын, побежал за ведром воды, разлить собак, которых не могли растащить врозь. Ведро принесено, вода вылита, собаки расцепились, и все стали смотреть морду пса домашнего, очень искусанную рослым противником. Вдруг Михаил Александрович схватился за грудь и промолвил: «Вместо того чтобы рассматривать собаку, принесли бы мне стул». – Это были его последние слова; с ними он упал и мгновенно умер. – Так как время было очень жаркое, а у него еще была экзема, то разложенье началось весьма быстро; на другой день он был положен в гроб и закрыт; на третий день его отпевали там же в военной Церкви. Когда по окончании отпевания нужно было положить ему отпустительную грамоту в гроб и оный открыли, то оттуда пахнул такой запах, что священник лишился чувств, а князя Лобанова-Ростовского, министра иностранных дел, который стоял близ гроба, вывели под руки из Церкви. Все это печально тем более, что с Михаилом Александровичем Россия лишилась одного из хороших своих дипломатов. Ныне тем печальнее еще, что умер на днях и князь Лобанов-Ростовский, наш очень способный министр иностранных дел.

27 августа/8 сентября 1896. Вторник.

В прошедшую ночь, в три часа, помер ученик четвертого класса Семинарии Илья Камия. Два дня тому назад захворал простудою – от нее и лечился и был все время так в силах, что за нуждой выходил сам, без всякой помощи, даже в два часа, за час до смерти. Вернувшись в этот раз, впрочем, уже с помощью товарищей, ибо упал, зашедши в пятый номер и уложенный в постель, стал трудно дышать; товарищи встревожились, известили инспектора Кавамото, послали за доктором Оказаки, но до прихода его Камия был уже мертв. Оказывается, что у него была скрытая «какке»; страдал он от нее несколько до каникул, потом во время каникул в Тоносава, питанием одним рисом, без примеси ячменя, болезненное расположенье, по-видимому, было усилено; простудой «какке» внезапно возбуждено, и человека, по виду здоровейшего между учениками, в два дня не стало. Какая эта ужасная болезнь «какке»! И, кажется, она может делаться родовою: от «какке» же помер, тоже учась в Семинарии, старший брат Ильи – Исайя Камия; вероятно, тоже не без злого действия сей болезни померла старшая сестра Ильи – Макрина Камия, учась в нашей Женской школе, хотя говорили, что померла от чахотки. Старший брат Ильи, ныне катехизатор, Григорий Камия тоже болен «какке», хотя еще не успел помереть.

Обмыт был Илья товарищами еще ночью и положен в его комнате; к семи часам перенесен в редакцию Синкай, единственную несколько свободную, поместительную комнату; в семь часов отслужена панихида в присутствии всех учеников Семинарии и Катехизаторской школы. Потом товарищи его по классу читали над ним Псалтирь; прочие ученики имели обычные уроки. К двум часам был готов гроб, в который его уложили и перенесли в крещальню, в Соборе, где тотчас же отслужена была панихида; потом – Псалтирь над ним. К шести часам вечера гроб перенесен в Собор, и отслужена всенощная; присутствовали все ученики, пели товарищи его. Теперь (десять вечера) продолжают читать Псалтирь, и будет чтение всю ночь; инспектор распределил очередь. Я на всенощной не был, ибо мы с Накаем переводили, как обычно, Священное Писание. Завтра с семи часов будет заупокойная литургия и проповедь.

28 августа/9 сентября 1896. Среда.

С семи часов утра – заупокойная литургия; пели причетники; в Церкви были все школы; за причастном я сказал небольшое поучение. Отпеванье совершали со мной два священника; пел полный хор. В половине десятого понесли Илью Камия на кладбище, было «сейсеки», то есть священнослужители в облачениях, впереди крест, предшествуемый свещеносцем, – в облачениях же. Провожали в строгом порядке, идя попарно, все семинаристы и ученики Катехизаторской школы. Женская школа, вернувшись из Церкви, имела обычные классы; ученики в полдень усталые возвращались с кладбища, вымоченные еще на кладбище дождем, и потому не имели классов и после обеда.

Вечером была всенощная пред завтрашним праздником Усекновения главы Святого Иоанна Предтечи. В Церкви почти никого не было; пели причетники; учащиеся занимались уроками. Мы с Накаем, вернувшись от всенощной в половине восьмого, переводили до вечерней молитвы учеников.

29 августа/10 сентября 1896. Четверг.

Праздник Усекновения.

С шести часов была литургия за которой молились все учащиеся. Пели причетники. Первого класса поэтому не было; дальше – обычные классы и занятия.

О. Николай Сакураи из Саппоро хвалит катизихатора Моисея Симотомае. В добрый час! Просит написать о. Борису, чтобы он убедил отца жены Моисея, в Фукуока, выслать к нему жену. Конечно. Но послушает ли взбалмошный отец, который, по-видимому, вовсе не заботится о счастии дочери, желающей не разлучаться с мужем, а держит ее у себя для домашних работ? Просит еще убедительно простить ему, о. Николаю, штраф за позднее отправление к своей пастве и выслать удержанные за два месяца 10 ен его семье, очень нуждающейся по причине возникшей дороговизны на все. Просьба исполнена.

Павел Сайто пишет, что в него, в деревне Огавамура, ночью бросили два камня, к счастью, не попавшие.

30 августа/11 сентября 1896. Пятница.

Тит Уехара, катехизатор в Нагаока, прислал прошение об отставке. Пусть увольняется. Ничего доброго не сделал, только представлял проекты, что служащие Церкви должны получать большое содержание, чтобы быть представительными и подобное.

Георгий Оно, катехизатор в Кумамото, пишет о быстром распространении там «Тенрикёо». Это нелепое учение везде проникает; впрочем, это мимолетное облако, ибо очень уж нелепо.

Был епископальный миссионер, живущий в Мацумото; сам из Канады; говорит, что Reverend Shou, ныне ихний archdeacon, был причиною прибытия его в Японию, на службу: когда он, сей Кеннеди, был четырехлетним ребенком, Shou из Японии прислал ему подарок (по приятельству с отцом его) и написал, что он – Кеннеди – может отплатить за него только приездом сюда в качестве миссионера. – По словам его, кроме четырех епископов из Англии и одного (MacKim) из Соединенных Штатов, ныне находящихся здесь, сюда скоро еще прибудет епископ из Канады. В Мацумото у него дело не блестяще, по крайней индифферентности жителей к вере (это и нам известно, ибо посылали туда катехизатора, но сняли по бесплодности). Из местных жителей у него только один христианин, прочие, человек 12, – пришлые. У него самого жена и ребенок, и жизнию там не скучает. Говорит, что очень хотел посмотреть наш Собор и прочее.

31 августа/12 сентября 1896. Суббота.

Варнава Имамура, катехизатор в Канума, помер; о. Тит сегодня телеграммой известил. Очень жаль; служил восемнадцать лет беспорочно, хотя и никогда не был бойким и успешным катехизатором. Отличался набожностью и усердием к храму Божию, из своего скупого содержания часто присылал пожертвования на постройку храма. Женился на воспитаннице нашей Женской школы и оставил трех детей: пяти лет, трех лет и только что родившегося. Придется теперь заботиться о его семействе – не бросить же присным такого многолетнего и доброго служителя Церкви.

Приходится платиться за небрежность в речи. С Афонасием Такай, отправлявшимся после Собора на место службы в Кёото, имела отправиться его мать; пришла она попрощаться в сопровождении дочки Насти, десяти лет; время было отчасти свободное после всенощной, и я ласково принял их и минут двадцать говорил с матерью о воспитании дочери, о том, сколько это стоит, говорил, чтобы отдать дочку в здешнюю Женскую школу, когда она немного подрастет; дал матери и дочке на дорогу в Кёото, последние, кажется, 3 ены. Все это было почти два месяца тому назад. Вдруг вчера получаю письмо от Афонасия, чтобы 3 ены, обещанные его матери на воспитание Насти, передавать его брату Антонию, катехизатору здесь, в Токио. Антоний Такай сегодня в четыре часа приходил с своею очередною проповедью, приготовленною для сегодняшней всенощной. Говорю я ему: «Ошиблась мать, не поняла меня и в намерении не было у меня назначать 3 ены твоей сестре, но так и быть пусть идет ей 1 ена на “коцкай”; его я буду выдавать тебе вместе с 2 енами» (идущими ему частно от меня). Но во время всенощной передумал я; если ошиблась мать, то прежде всего по моей вине – небрежно и неудовлетворительно говорил, – зачем же теперь причинять ей скорбь? Притом же, оба ее сына, Афонасий и Антоний, недавно кончившие Семинарию, хорошо служат Церкви катехизаторами, а получают – первый 10 ен, второй 8 (и 2 от меня) – весьма скудное вознаграждение, имея на руках мать и две сестры (третья здесь в Женской школе). Итак, после проповеди, произнесенной Антонием по окончании всенощной, я сказал ему, чтобы он не писал матери о ее ошибке; я буду ежемесячно высылать по 3 ены на воспитание его сестры до поступления ее в Женскую школу.

1/13 сентября 1896. Воскресенье.

Из маленькой Церкви в Котода был очень благочестивый христианин, просил икону для аналоя, дана Благовещения, благословил его также двумя малыми иконами и молитвенником.

Сегодня последнюю литургию с певчими пел их учитель, диакон, Димитрий Константинович Львовский. В пятницу на этой неделе уедет в Россию с семейством – детей в школу отдавать. Едет в отпуск. Желательно, чтобы вернулся, человек очень хороший, искусный учитель пения и не недаровитый композитор. Жена его, Катерина Петровна, – образцовая супруга и мать: при четырех детях управляется без прислуги, и дети всегда сыты; веселы, красивы, бойки, чисты; правда, что за то Димитрий Константинович у нее и нянька, и слуга, и в то же время не чающий в ней души муж.

2/14 сентября 1896. Понедельник.

Начал сегодня вставать с трех часов утра, так как дел много накопилось, особенно переписки с Россией.

После обеда съездил в Посольство попросить приложить к семи ящикам с книгами, отправляемых в Россию, казенные печати. Очень любезно обещались де Воллан и Распопов.

3/15 сентября 1896. Вторник.

Дождь целый день. Воздух холодеет, и больных в школе увеличивается.

От полудня до шести часов уложены все книги в семь ящиков, и ящики запаяны и закрыты.

В стране наводнений и беды – больше в нынешнем году, чем прежде. Дороговизна на все растет, оттого и Миссии тяжелее.

4/16 сентября 1896. Среда.

Наводнения от дождей везде ужасные; о. Игнатий Мукояма, добравшись до Оосака, не может оттуда ни по железной дороге, ни морем двинуться, чтобы добраться до Окаяма: разливы испортили дорогу, бури мешают судам; в Исиномаки на нижних улицах воды три фута; в Батоо четырем христианским домам, очень пострадавшим от наводнения, завтра в знак сострадания хоть по две ены нужно послать; в Нагоя во время урагана, разрушившего множество домов, к катехизатору Петру Сибаяма в продолжении суматохи забрался вор и похитил на 40 ен платья жены и детей; тоже придется послать помощи ен 7. Из Акита катехизатор Павел Кубота пишет о бывшем там сильнейшем землетрясении, от которого город очень пострадал; христиане, впрочем, целы.

Тогава – редактор, и два бонзы затеяли «Симбокквай» – совместное христиан и буддистов, в Сиба, двадцать шестого числа сего месяца; участники должны внести по 1 ене; к двадцатому числу должен ответить. Я получил пригласительное письмо за подписью всех троих. Разумеется, отвечу, что не буду. Брататься с язычеством проповеднику истинной Божественной веры так же противоестественно и невозможно, как свету соединиться с тьмой.

Сегодня вечером производится «Сообецуквай» уезжающему в Россию учителю пения Димитрию Константиновичу Львовскому. Он был на собрании с детьми, угощался и слушал излияния чувств ребят и их дурное пение, к которому они готовились так усердно. Мы же с Николаем Александровичем Распоповым в это время накладывали казенные печати на семь ящиков с книгами, идущими в Россию; на каждый ящик наложено шесть печатей, которыми припечатан к крышке полотняный лоскут с надписью «Expedition Officielle».

5/17 сентября 1896. Четверг.

Ящики положено отправить с Димитрием Константиновичем Львовским; он берется разослать их из Одессы по адресам; а из Посольства дан будет ему паспорт с припиской, что он едет курьером с депешами (разумея, ящики). Значит, можно надеяться, что ящики, несомненно, достигнут своего назначения; иначе в Одессе – кто позаботился бы о рассылке их!

Купил я в подарок о. Феодору Быстрову и его семейству шелковых материй три куска, красной с разводами – ему на рясу, темно-зеленой с цветами – Ольге Петровне, светло-серой – дочери; купил еще о. Иоанну Демкину на рясу светло-синего «кохоку»; все четыре куска по 24 кудзира сяку, цена 97 ен 68 сен за все четыре куска. Не жаль для о. Феодора: услуг его Миссии ничем нельзя окупить. Посылку передал для доставки Димитрию Константиновичу Львовскому (послан еще ящик чая Феодору и веер, вышитый Анной Акаси, его дочке). Вероятно, еще в Одессе, в таможне, придется потом приплатиться за посылку.

6/18 сентября 1896. Пятница.

Ящики, вчера вечером надписанные, сегодня утром увязаны веревками и отправлены на станцию железной дороги для перевозки с ночным товарным поездом в Иокохаму.

Из Уено от анонима похвальное письмо о катехизаторе Павле Судзуки: благотворителен-де и очень сострадателен: о бедствующих очень заботится. Если не приятельская услуга, то очень радостно.

Из Оита письмо в похвалу бывшего там катехизатором Исайи Мидзусима; видно, что сей еще не оставил мутить тамошнюю Церковь.

7/19 сентября 1896. Суббота.

В одиннадцать часов учащиеся вместо класса пения собрались в Собор и пропели напутственный молебен своему учителю пения и регенту диакону Димитрию Константиновичу Львовскому и его супруге Катерине Петровне, во службе становившейся вместе с дискантами правого хора и отлично певшей дискантом, с их чадами: Григорием восьми лет, Верой шести, Петром трех и Михаилом одного года. Служили молебен вместе со мной оо. Павел Сато и Роман Циба. Потом отъезжающие позавтракали у меня и в час пополудни отправились на железную дорогу. Ученики еще раньше ушли на станцию, чтобы там попрощаться с ним.

Уезжают завтра утром на французском судне Natal. Я остаюсь опять совершенно один в Миссии, как десять лет тому назад. Но теперь больше помощников из японцев, и я совсем спокоен. Спокоен, впрочем, больше от того, что твердо сознаю, что творю дело не свое, а Божие; пора, наконец, прийти к этому убеждению. А с тем вместе – что же и тревожиться, что нет сил? Хозяин знает про то; в бессилии проявляется сила Божия.

Всенощную сегодня (пред праздником Рождества Богородицы) пели отлично, кроме ирмосов на левом клиросе, но и ирмосы же трудные и не совсем распетые.

Были двое русских, приехавших в кабриолете до начала службы и уехавших по помазании святым елеем; по-видимому, муж и жена, по платью и приемам очень почтенные.

В Церкви Нигава давали катехизатору ежемесячно 1 1/2 ены; но Аки-ла Иису там болен; по-видимому, при смерти, и катехизатор потребовал 1 1/2 ен от Миссии – там некому дать ему сию помощь. Послано сегодня 3 ены за девятый и десятый месяцы. Так-то почти везде оказываются японские христиане несостоятельными, обещают и дадут, а потом назад. Я в отчаяние пришел. Бьешься, как рыба об лед, доказывая им необходимость мало-помалу принимать Церковь на свои плеча: бедные гроши какие-нибудь успеешь выклянчить от них, а потом и это же утащат назад.

Другой пример не хуже: Дзёогецудзуми ли, Оомацузава, Фукуда и прочие составляют одну Церковь под одним катехизатором, который жил обыкновенно в Дзёогецудзуми. Ныне катехизатор Николай Ока нашел, что плодотворнее будет перенести место жительства в Оомацузава: там будут слушатели; тогда как в Дзёогецудзуми их (новых слушателей) нет; но для этого требует 1 1/2 ены прибавки к ныне высылаемому из Миссии содержанию, ибо Дзёогецудзуми уже не будет давать ему 1 1/2 ены, а давало уже много лет. Так-то тут никак не могут понять, что если дают, то дают Богу, а не людям, и нельзя обета брать назад. Священник Петр Сасагава подтвердил требование Ока; почему послано и ему сегодня 3 ены добавки к девятому и десятому месяцам.

8/20 сентября 1896. Воскресенье.

Рождество Пресвятой Богородицы.

В служении литургии участвовал о. Павел Савабе. Недавно приходил и говорил: «Я чёосисай (протоиерей), а между тем не знаю, как служить с архиереем, или как руководить посвящаемых; советуют мне, да я и сам вижу, что нужно поучиться. Итак, позвольте мне приходить сюда на литургию; в Коодзимаци теперь без меня есть кому служить». Я, конечно, радушно пригласил его; в прошлое воскресенье он недомогал и не мог служить, сегодня явился. После службы обедал здесь и всегда приглашен на сие; только на него готовится японский стол, иностранного не выносит его желудок.

После литургии были у меня русские, вчера тоже молившиеся, – Семен Андреевич Чертков и жена его Елисавета Николаевна, урожденная сибирячка; из Ханькоу; управляющий чайною фирмою того же имени, пожертвовавший от фирмы недавно, чрез о. Сергия, 600 ен на Миссию. Жена больна грудью, приехала лечиться. Сам Семен Андреевич здоровый и с здоровенною лысиной. Родом он из Тюмени.

9/21 сентября 1896. Понедельник.

Как ни бережешься в словах и ни стараешься быть точным, перетолковывают и злоупотребляют. Нужны бы диакониссы для Церкви. Путешествуя по Церквам, я искал подходящих вдов и нашел по всем решительно Церквам только двух подходящих, но и тем семейные обстоятельства не позволили поступить на церковную службу. Вдов-то много, и немало их просилось на службу, услыша о моей заботе. Но по испытании оказывались негодными, то есть или совсем необразованные, или старые, или очень уж вульгарные. Нужно вдов (или девиц, желающих посвятить себя Богу) лет тридцати, то есть не очень молодых, но и не старых; довольно развитых и образованных, с характером вполне подходящим для церковной службы, усердно желающих служить Церкви и искренне благочестивых. Каждая такая, коль скоро найдется, должна поступить в Женскую школу и, живя здесь, пройти нужный ей курс, то есть изучить Догматику и Нравственное Богословие; на память, конечно, не учить, но содержание вполне усвоить, а Священную Историю Ветхого и Нового Заветов и на память усвоить до того, чтобы уметь без книги отлично рассказывать Священные события; также изучить церковное пение, насколько могут, познакомиться с церковною историею, с литургикой и подобным. Года два, значит, каждой нужно прожить здесь. В то же время она могла бы на практике готовиться здесь в городе, привлекая женщин к христианству. Когда бы в продолжение двух лет она здесь подготовилась и в то же время дала узнать себя по всем качествам способною для церковной службы, тогда бы она могла быть в качестве диакониссы назначена на службу здесь, или где потребуется. Служба – в научении женщин и детей христианской вере и нравственности как словом, так и собственным примером. – Все это я говорил на нынешнем Соборе и предлагал священникам и катехизаторам, если усмотрены будут такие вдовы – присылать их в Женскую школу. И вдруг вчера получается письмо от о. Сергия Судзуки из Оосака, что «в Кодзима вдова сорока четырех лет Феодора Уцида желает служить Церкви, так чтобы назначить ее „ходзё“ (помощницею к катехизатору) и дать 4–5 ен в месяц содержания». Так-то понимают и меня, и нужды Церкви мои ближайшие помощники! Я отписал ему сегодня по-русски (ибо понимает, как кончивший здесь семинарский курс), что если поступить по его просьбе, то у нас все вдовы, какие только есть по всем Церквам, скоро очутятся на содержании Церкви в качестве диаконисе; или же дрязг и злословия не оберешься от тех, которые не будут приняты. Да и как которую не принять? Сам же он пишет, что Феодора необразованна, может читать только молитвенник, а таковы, вероятно, и все наши вдовы. Написал ему, что всякую просящуюся он должен тщательно испытать и лично убедиться в ее годности. Пусть испытает во всех отношениях и сию Феодору, которую он представил по рекомендации (плохого) катехизатора Макария Наказава и одного христианина; если найдет ее годною, пусть пришлет сюда в школу; но пусть также не забывает, что если она окажется здесь негодною, то будет отослана обратно на счет его, о. Судзуки: дорожные ее будут вычтены из его содержания.

10/22 сентября 1896. Вторник.

Японский гражданский праздник; не учились.

Катехизатор Симеон Оота из Оонума пишет, что иные из тамошних христиан и имена свои забыли, другие выражаются, что у них «синкёо-ясуми» (религиозные каникулы – ни мысли, ни дела по религии). Так-то оставлять новых христиан без катехизатора! Поручены были они катехизатору в Ооцу, но где же ленивому заведывать двумя местами! И были овцы без пастыря. А катехизатор есть, хоть и очень плохой, или юный (как сей Оота), христиане сохраняются, хоть бы Церковь и не возрастала.

Моисей Симотомае, из Саппоро, описывает свое путешествие с о. Николаем Сакураи в селение Хоромуи, недалеко от Саппоро, к тамошним христианам и то, как в ту же ночь, когда они прибыли, четыре медведя напали на селение, причем хозяин их лишился лошади, задранной медведем.

Тит Айзава из Куроиси извещает, что умершего там одного христианина родные, язычники, не дали похоронить по-христиански, а справили буддийские похороны. Что делать!

Из Оогаки от Матфея красноречивое описание наводнения. Он спасся в доме через улицу, на втором этаже, у редактора местной газеты. Вода подходила под второй этаж. Церковное и его личное имущество все подмочено. Послал ему сегодня 10 ен.

11/23 сентября 1896. Среда.

О. Матфей Кагета пишет, что Тит Кано, молодой катехизатор из кончивших курс Семинарии, стяжал в Ханда любовь и уважение за ясность и дельность своей проповеди. Очень приятно; похвала о. Матфея – золото, как редкость. В том же письме он совсем забраковал старейшего из катехизаторов Павла Окамура: «Негоден-де для Хамамацу, куда только что поступил, проповедь его самого низкого качества»; а о Петре Моцидзуки, катехизаторе в Удзуми и Накасу, выражается, что он уж совсем ни к чему не годен. Впрочем, и не неправ.

О. Борис Ямамура пишет о другом кончившем Семинарию катехизаторе Моисее Сираива, но в другом роде, в долги вошел, и о. Борис просит помочь ему. Нельзя. Получает 12 ен, имеет в семье, кроме жены, только что родившегося ребенка; имеет еще отца здесь, в Токио, но этому я помогаю – 2 ены в месяц даю. Как же другие катехизаторы семейные и на 8 ен живут? Помочь ему было бы несправедливостью к другим. Пусть по одежке протягивает ножки. Притом же ленивый и бесплодный катехизатор.

Сегодня приняты, хоть с запозданием, в Катехизаторскую школу один от о. Якова Такая, в Семинарию – один, тринадцатилетний сын бывшего катехизатора Петра Саваде, Михаил, младший брат ныне служащего катехизатором Павла Саваде. Павел привел ныне с родины, из Акита, его и мать, которая будет жить у него в Коодзимаци, где он состоит проповедником.

12/24 сентября 1896. Четверг.

Утром немного помешали переводу гости: две дамы из Владивостока, три мичмана и о. Александр с крейсера «Димитрий Донской», который доставил сюда из Владивостока нашего министра путей сообщения, князя Хилкова, уже уехавшего в Америку по пути в Россию. Хилков осматривал постройку сибирской железной дороги и говорит, что в 1901 году будет готова вся она. Переправка иностранной почты через Сибирь начнется уже с будущего года, об этом почтовые компании условились с Хилковым.

Иеромонах крейсера о. Александр оставался у меня до вечера; он родом из Тверской губернии, из фамилии дворян Казимовых, пробыл десять лет в Валаамском монастыре; по-видимому, очень хороший монах.

Савва Ямазаки усердный и благочестивый катехизатор, но рассеянный, небрежный, неряшливый – каковые черты тоже немало вредят делу: не любят за это Савву нигде; из Иеногава просили убрать его; ныне он в Сиракава и письмом сегодня полученным просит послать в Иеногава книги, и немало, взамен растерянных им; обещает постепенно уплатить за них – как же, жди уплаты! Книги, впрочем, будут посланы.

13/25 сентября 1896. Пятница.

Вчера кончили Послание к Галатам; сегодня приступили к Посланию к Ефесянам и за все утро, с половины восьмого до двенадцати, только восемь стихов перевели, на девятом остановились и, кажется, годы думай – не переведешь; все тексты сличил, все толкования пересмотрел и до сих пор не знаю, к кому «благоволение» относится: к Богу Отцу или Сыну.

Накай, укладывая письменные принадлежности, смеясь заметил: «Так-то трудно Священное Писание для понимания! А чаще всего приходится слышать (от язычников): „киу-син-яку гурай ёмимасита“… и как будто это такая легкая для чтения и понимания вещь, что об ней уж и говорить не стоит».

После полудня был капитан с «Димитрия Донского», говорил, что Корея успокоилась ныне, освободившись от давления Японии, что Король скоро перейдет из Русского Посольства в свой Дворец, выстроенный, однако, насупротив Русского Посольства и огражденный с обеих сторон казармами, в которых будут жить войска, образованные русскими инструкторами; так еще он боится опять попасть в руки японцев!

14/26 сентября 1896. Суббота.

Праздник Воздвижения.

Служба обычная. За литургией были с «Димитрия Донского» о. Александр, ибо на судне сегодня не могла быть служба, и шесть офицеров, только опоздали, в конце пришли; собственно певчих они хотели послушать, что не совсем удалось.

До литургии было крещение двоих, мужа и жены, живущих здесь же, в Канда; за литургией они приобщены.

Между офицерами сегодня был мичман Завойко, высокий и красивый молодой человек, которому всего девятнадцать лет, – внук адмирала Завойко, знаменитого Приамурского края, – пионера-устроителя края; до сих пор он еще жив, недавно справлял семидесятипятилетие своей службы.

15/27 сентября 1896. Воскресенье.

О. Павел Морита просто морит своими письмами! О самом простом и несложном предмете валяет всегда убористым почерком многие листы. Ныне второй раз уже доказывает, что Даниилу Хироока нужно остаться для проповеди в Токусима (где, кстати, у него отец, да еще больной), а не идти в Томиока, куда сам же о. Морита просил на Соборе назначить его. Пусть! Где бы ни был, все равно мало полезный катехизатор; сам больной, жена больная, или рожает, способностей мало, молодости много.

16/28 сентября 1896. Понедельник.

Первая глава Послания к Ефесеям до того неодолима для понятного перевода на японский, что я впал в отчаяние – вся энергия пропала, руки опустились, и я бросил сегодня переводить. Кстати, и корреспонденцию нужно исправить, совсем одолела, встаешь в три часа, отчего еще больше утомляешься и делаешься неспособным к переводу. И собравшиеся письма перечитал; ничего нет путного, только денег со всех сторон просят, да еще один катехизатор ушел со службы – Иоанн Иноуе, довольно способный молодой человек; если справедлива причина, что по болезни жены, то жаль: только что женился, и жена страдает кровотечением; впрочем, может просто мир возлюбил; из Каназава до сих пор путных почти никого.

17/29 сентября 1896. Вторник.

С Формозы христианин, полицейский, пишет, что как прежде христиан презирали, так теперь почитают и уважают их, ибо находят, что на них можно полагаться, язычники же без правил и потому ненадежны. Посланы ему иконки и несколько христианских книжек.

18/30 сентября 1896. Среда.

И сегодня целый день занят был корреспонденцией; перевода не было. Кроме того, день расчетный – постоянно входят и выходят.

19 сентября/1 октября 1896. Четверг.

Сдал на почту, наконец, корреспонденцию касательно посылки книг Миссии в Россию и просьбы о возмещении книг оттуда в Миссию. Пакеты с каталогами и письмами в семь учреждений пошли: в Императорскую Академию Наук, в Императорскую Публичную Библиотеку, в библиотеку Румянцевского Музея в Москве и четыре Духовные Академии. Обер-Прокурору Константину Петровичу Победоносцеву послал каталог и копию письма к непременному секретарю Ак. Н. [Академии Наук]; его также просил содействовать пожертвованию книг, сходно Миссионерское Общество попросил помочь отправке книг сюда, если пожертвуют из Москвы и из Сергиева Посада. Порядочно-таки отняло времени все это дело. Зато, вероятно, будет и вознаграждение. Увидим.

О. Симеон Мии, из Кёото, длиннейшее письмо прислал в ответ на мое требование поставить одного из его катехизаторов в Нара, или Оцу, Мива, Удзи – все места, к Кёотскому приходу принадлежащие; доказывает, что нигде теперь не будет успеха, ибо все до того пострадали от наводнений, что долго не оправятся, а до тех пор ни у кого и расположения не может быть к слушанию; в Кёото же оба катехизатора непременно нужны и так далее. Ладно, пусть будет так пока. – Собирается о. Мии поехать посетить и утешить христиан в Тамба и Танго, пострадавших от наводнений. «Но утешение только на словах-де мало утешительно; следовало бы помочь; все своим помогают"… Послал ему 30 ен вместо обычных дорожных 12-ти; пусть это разделит пострадавшим, если не в виде помощи, то в знак сострадания; впрочем, у нас там христиан совсем мало, а пострадавших между ними всего, кажется, домов пять-шесть.

Вечер за переводом не одолели: у Накая очень зубы разболелись, у меня, опять кажется, инфлюэнца. Едва первую главу к Ефесеям кончили.

20 сентября/2 октября 1896. Пятница.

Утром перевод шел хорошо; вечером должен был прекратить – больно говорить, и если проговорить подряд три часа, горло надолго можно испортить. И потому Накай пошел читать с Оогоем переписанный сим экземпляр Второго Послания к Коринфянам.

Простудился я, очевидно, ходя в три часа ночи обливаться водой. На будущее время прекратить это: обливаться безопасно можно только до праздника Рождества Богородицы. После этого уже делается холодно и, вставши с теплой постели, выходить на холод и там еще зябнуть, – в результате вот и сиди с больным горлом, а может, и с целой инфлюэнцей.

После обеда раздосадовал учитель гимнастики; просит прибавки жалованья (к 10 енам), а сам ленив до крайности. По причине дождливой погоды все это время ученики упражняются в доме, в нижней классной, разделенные на две очереди, по невозможности всем за раз, по получасу; но сегодня я наблюдал по часам, и оказалось, что младшее отделение упражнялось всего шесть минут с четырьмя перерывами, старшие – двенадцать минут; все прочее время учитель изволит ораторствовать разный вздор да рисоваться позами. Из моей комнаты, чрез коридор, все слышно и видно. Я его выбранил и объявил, что если не будет упражнять учеников из полчаса двадцать минут, оставляя десять на перерывы и отдыхи, то будет рассчитан.

Павел Сайто из Бато пишет, что 8 октября будут торжественные похороны праха воина Кирилла с отличием сражавшегося в Китае и потом умершего на Формозе, откуда ныне получена урна с его пеплом; похороны будут от города с участием всего местного начальства и всей знати, человек тысяча соберется. Будет отпевать о. Тит; но просит Сайто, чтобы прислан был еще отсюда диакон и дано хорошее облачение, в том числе пять стихарей; запрестольный крест будет принесен из Уцономия, гробный покров заимствован из Карсуяма (только что выписанный из России от Жевержеева). Просьба будет удовлетворена, как по торжественности, так и потому, что Кирилл был хороший христианин, умел и публично защищать свое христианство.

21 сентября/3 октября 1896. Суббота.

Между грехами, несомненно, будут взысканы с нас и грехи глупости; совесть про то говорит, да и разум – самая первая наша способность, и если не пользуемся им, значит виноваты. По глупости ведь большая часть болезней у нас; по глупости вот и я простудился и ныне должен был скучать весь день: утром переводить не мог – голоса совсем нет, вечером ко всенощной не мог идти, боясь больше простудиться, и завтра служить не могу – сколько упущений прямых обязанностей, и все из-за глупости.

Вечером из комнаты, переводя расписки, слушал отдаленное пение, тихо лившееся из Собора. Имел еще следующее утешение: во время всенощной только один кто-то, должно быть, из Катизихаторской школы, вышел из Церкви; прочие все ученики были с начала до конца в Церкви; в прошлом году этого не было, когда я тоже сидел в комнате больной во время богослужения, то и дело по коридору раздавался топот выбегавших из Церкви учеников. Значит, от Кавамото все же есть польза, как я ни недоволен им за его постоянное противление самым резонным моим указаниям.

22 сентября/4 октября 1896. Воскресенье.

Утром призвал Кавамото и сказал ему благодарность по поводу выше замеченного; сказал ему, чтобы запретил ученикам подниматься в «зори» во второй этаж: лакированную лестницу и пол второго этажа коридора загрязнили до безобразия; пусть велит вымыть, и потом чтобы зори оставляли внизу.

К обедне идти не мог: кашель, хрипота и насморк; к счастью, не инфлюэнца; доктора звать не нужно, само пройдет.

От обедни зашел генерал Соломко, опять появившийся здесь; послал карточку ему с надписью, что не могу видеть его по болезни.

Потом принесли купленные для Семинарии физические и химические инструменты, поручил Кавамото принять их, ибо и в библиотеку выйти не мог: слякотная, дождливая погода весь день.

Перед вечером были: отъезжающий секретарь Посольства, в Нью-Йорк назначенный, Григорий Александрович де Воллан и вновь на его место сюда приехавший секретарь: первый проститься, второй познакомиться; повидался с ними.

Чтобы дать покой горлу, не переводил сегодня вечер, а писал письма.

Телеграммой попросили диакона в Исиномаки – Синдеи к отпеванию умершего там. Послан диакон Стефан Кугимия.

23 сентября/5 октября 1896. Понедельник.

Утром и вечером шел перевод; горлу легче, только от говоренья кашля немного; если бы не шел беспрерывный дождь, было бы поправление скорей; во всяком случае, от длинной и скучной инфлюэнцы Бог избавил.

Опять несчастье: Симеон Оота, молодой, только что вышедший из школы катехизатор, кажется, начинает мешаться в уме, наподобие Василия Мабуци; как пишет Петр Мисима из Мито. Поскорей нужно послать туда о. Фаддея рассмотреть: есть ли это только душевное расстройство от неладов с христианами в Церкви Оота, то послать Семена в другое место, например, в Канума; если помешательство, то сдать родным, какие у него найдутся.

О. Иоанн Катакура хвалит Фому Ооцуки, катехизатора в Иваядо и Хитокабе; очень рад я, ибо Фома до сих пор был весьма малодеятелен; боюсь только, чтобы не оказалось это заявлением себя на новом месте.

Просит о. Катакура помощи катехизатору Якову Яманоуци, пострадавшему в июне от волны, на обзаведение более теплых спальных принадлежностей. Я назначил было 10 ен (письма читал с Давидом Фудзисава), но после секретарь Сергий Нумабе приходит и говорит, что «много, довольно было бы и 6 ен». Я согласился и 6 ен выдал для отправления завтра. – В сущности, письмо-то о. Иоанна Катакура я мало слышал, слушая в то же время, как преподается (в классной, чрез коридор) гимнастика учителем, которого я недавно выбранил за леность. Сегодня преподавал хорошо.

P. S. После оказалось, однако, что преподавал не учитель, которого совсем не было, а один из старших учеников.

24 сентября/6 октября 1896. Вторник.

В Уцуномия помер христианин Яков Нагасава, бывший до последнего времени столпом тамошней Церкви по благочестию (по состоянию довольно зажиточный часовщик); в последнее время помешавшийся в уме, и то каявшийся, то отрекавшийся от веры. Царство ему Небесное! Завтра отправятся отсюда два певчих на погребение его, которое совершит местный о. Тит Комацу; взяли отсюда и гробный покров.

О. Павел Морита извещает о другой печальной кончине: в Вакимаци повесилась жена тамошнего главного христианина Иоанна Огата, старика. Тоже была помешана и часто хотела лишить себя жизни, но за нею наблюдали; теперь как-то не устерегли, и случилось несчастье. О. Морита похоронил ее по-христиански. Вероятно, сошла с ума от печали по сыне: больше десяти лет тому назад уехал в Америку учиться, потом очутился в Австралии, откуда несколько лет об нем ни слуха, ни духа.

25 сентября/7 октября 1896. Среда.

О. Борис Ямамура просит прибавить содержания Моисею Сираива – задолжал-де. Нельзя. Получает, как кончивший курс Семинарии, высшее катехизаторское содержание – 12 ен, а в семье только жена и малютка (отец здесь особо получает помощь от меня). Пусть научится экономии, или же приобретает любовь христиан, чтобы от себя тоже давали ему: а в Хацинохе Церковь давняя, и христиане могут это делать. Впрочем, ради просьбы о. Бориса, 5 ен единовременно послано.

Генерал Соломко с женой-француженкой приезжали проститься: едут в Европу. И костил же генерал все во Владивостоке – железную дорогу (всю уничтоженную разливом), док (течет), властей (все немцы) и прочее.

26 сентября/8 октября 1896. Четверг.

О. Николай Сакураи хвалит нынешнего катехизатора в Саппоро Моисея Симотомае, очень доволен его ревностью, уверяет, что он не будет больше погрешать выпивкой – «дал-де подписку в сем» и просит исхлопотать, чтобы родители жены его в Фукуока прислали ее к нему. А о. Борис пишет, что сколько ни уговаривал он родителей, не соглашаются отпустить к нему их дочь. Очень жаль. Симотомае – отец, что в Фукуока, – взбалмошный человек, закон ему не писан, может довести дело до развода («не послушаю-де в сем ни священника, ни Епископа», – слово его), не имея никаких законных причин на то.

27 сентября/9 октября 1896. Пятница.

Чистоту у учеников Семинарии мы завели… До сих пор поднимаясь в зори на второй этаж, они загрязнили лакированную (заднюю) лестницу и коридор вверху так, что скоро уж нужно бы подниматься в гета. Теперь коридор и лестницу вымыли, строгое приказание, чтобы в зори не поднимались, отдали; ящики для колодок и зори внизу всем определили. Во всем этом мы с Кавамото действовали единодушно, наконец, – после целого месяца непослушания его (ибо месяц назад я говорил ему не позволять ученикам подниматься в зори наверх); и будет, кажется, теперь опрятность.

Преподаватель в Семинарии и Женской школе химии (первых начал) и физики Янагита (язычник, ибо, к несчастью, христианина-преподавателя по сим предметам мы не имеем) представил о необходимости приобретения инструментов. Приобретены в довольно полном составе химические и физические инструменты, более чем на 260 ен.

Слава Богу, простуда совсем прошла; вчера и сегодня выходил из комнаты без всякого вреда. Вперед побережемся.

28 сентября/10 октября 1896. Суббота.

Из Оказаки Василий Таде пишет, что Церковь там в спячем положении (значит, Павел Кагета сам же большею частью и образовал ее, сам же и усыпил); теперь-де начинает несколько пробуждаться: собрания (симбокквай) возобновляются, два-три новых слушателя есть. Дай Бог! Только, потревоживши немного, не усыпил бы опять и Таде? Он тоже из консерваторов-катехизаторов (неподвижных, годных только для хранения, а не для развития), как и Павел Кагета, хотя оба они – достойные в своем роде катехизаторы.

Иоанн Като из Мацуяма на Сикоку пишет про своего предшественника Иоанна Иноуе, ныне уже оставившего катехизаторскую службу. Письмо длинное и весьма печальное. Сущность та, что Иоанн Иноуе недолго пробыл там проповедником, скоро превратился в развратителя: прижил ребенка с одною, блудодеял с другой и, наконец, с третьей, от которой потом, впрочем, не мог отвязаться, – ныне она его жена. Говорил всем, что, мол, не один я так живу, а и все катехизаторы то же делают; рисовал непотребные картины и дарил на память. Два христианина, видя все это, ушли из Церкви обратно в язычество – там-де честнее. Прежде нас методисты образовали свое общество в Мацуяма, но их проповедник тоже развратился и компрометировал свою Церковь до того, что она пришла в упадок до совершенного ничтожества. Ныне с нашим катехизатором та же история. Като пишет, что дело христианства надолго в Мацуяма потеряно. Просит он еще уплатить долг, оставленный Иоанном Иноуе; долг небольшой – 6 ен 80 сен; но уплатить нельзя, тогда все катехизаторы потребовали бы уплаты долгов, истинных или мнимых; мол, если такого, как Иоанн, долг уплачен, то как же мой может остаться неуплаченным от Церкви? – А сколько было надежды на этого Иоанна Иноуе! Окончил курс первым в Катехизаторской школе, всегда казался благочестивым и серьезным и талантами его Бог не обидел; говорил ли, писал ли – являл себя мастером. Твердо знал я, что молодого человека одиноким (холостым) вдаль посылать опасно, но касательно такого человека-де, как Иоанн Иноуе, это опасение не имеет места. Притом же так убедительно толковал я ему стоять на высоте своей службы; жениться, мол, можешь во всякое время, как пожелаешь, на любой невесте из Женской нашей школы; и действительно прочил за него Макрину Асакура – лучшую и по уму, и по характеру из наших юных учительниц… Не нужно забывать, что фарисейство существует и в Японии не менее, чем везде. Особенно нужна осторожность с урожденцами Каназава: немало уже вышло оттуда надувателей, а хороших еще нет.

29 сентября/11 октября 1896. Воскресенье.

Илья Накагава пишет, что в его округе, в Эбисима особенно, возбудилась сильная ненависть против христианства, даже общество составилось защитников буддизма против христианства; но это-де только признак, что Христово учение начинает глубже занимать народное внимание; в противовес, немало язычников, которые, еще не зная христианства, становятся защитниками его против злобных нападений.

Жена о. Игнатия Мукояма, Лукия, пишет, что во время переправки их имущества из Такасаки в Окаяма из коробов украдено все платье. Жалуются, но едва ли разыщут. Завтра послать 10 ен помощи.

После обеда был в Посольстве, чтобы отдать визит вновь прибывшему секретарю Александру Сергеевичу Сомову. Человек, по-видимому, очень хороший; жаль только, что женился на немке-австриячке, католичке, и по-русски не говорящей.

Пред литургией сегодня крещено десять человек.

30 сентября/12 октября 1896. Понедельник.

В девять часов оставил перевод и уехал в Иокохаму разменять и сдать в банк деньги, из казны пришедшие на первое полугодие 1897 года. В Hand Sh. Bank’e размен оказался на 60 долларов больше, чем в Chartered, и потому в первый сдал, но тут же взял 10000, чтобы в Мацуи Банке, в Токио, положить на год на проценты, что и сделал по приезде в Токио. Дорогой познакомился с капитаном Генерального Штаба Владимиром Константиновичем Самойловым, присланным сюда изучать японский язык и знакомиться с военным состоянием Японии.

В Иокохаме поднимался я на Bluff, чтобы сделать визит полковнику Н. И. Янжулу, но застал его с семейством за завтраком, не захотел беспокоить и оставил карточки ему и жене.

Всенощную пред завтрашним праздником Покрова Пресвятой Богородицы служил о. Роман; на литию и величание выходили три священника – о. Павел Сато во главе. Певчие на правом клиросе под регентством Иннокентия Кису пели небрежно, иногда даже разнить начинали. Этому отсутствие Львовского заметно.

1/13 октября 1896. Вторник.

Праздник Покрова Пресвятой Богородицы.

Литургию совершали со мною оо. Савабе, Сато, Юкава и Циба. В Церкви, между прочим, была какая-то русская мать с дочерью и сыном; ушли прежде, чем я успел разоблачиться.

С половины девятого утра дождь рубит, ни на секунду не переставая, вот до половины десятого вечера.

Женское благотворительное общество наше праздновало сегодня десятилетие своего существования. В квартире Павла Накаи, секретаря общества, собрались члены; о. Павел Сато отслужил благодарственный молебен, о. Павел Савабе потом панихиду по умершим членам, как о. Анатолии, графине Ольге Евфимовне Путятиной и прочим. Более тысячи ен за десять лет прошло чрез руки Общества бедным – немало утерто слез. Благодарение Богу и за это!

2/14 октября 1896. Среда.

Третьего дня получил записку из Hand Sh. Bank’a, что мое «endorsement of the draft is not in order», и поэтому просят побыть в банке исправить. Поехал сегодня (кстати, чтобы и взять денег на завтрашнюю построечную расплату); оказывается: подписывая вексель и в то же время разговаривая с кассиром касательно размена ен, я в имени пропустил букву, написал «Niolas», что было причиною вызова. Урок: подписывая векселя, не разговаривать, иначе поплатишься тремя енами, как я сегодня, на дорогу в Иокохаму и обратно. Впрочем, погода была отличная, и прогуляться было приятно; убытка же для дела не произошло, ибо утренний перевод весь был кончен; поехал я в двенадцать и вернулся в половине четвертого.

3/15 октября 1896. Четверг.

О. Иов Мидзуяма из Исиномаки описывает кончину и погребение Стефана Оота; письмо отдано для напечатания в «Сейкёо Симпо». Стефан был человек замечательно благочестивый; будучи очень занят по службе в «Квайся» и разным делам, никогда не забывал ни утренней, ни вечерней молитвы, и вел себя совершенно по-христиански. Умирая, просил, чтобы похоронили его с соблюдением всего христианского обряда, даже чтобы диакона выписали из Токио, что и исполнено было: диакон Стефан Кугимия ездил на похороны.

Из Сидзуока Иоанн Огура, очень страдая от головной боли, просит помолиться за него. Пошли ему, Господи, облегчение!

4/16 октября 1896. Пятница.

Павел Сайто из Батоо пишет, что в похоронах воина Кирилла Хоси с о. Титом участвовали бонзы и каннуси, но что об этом подробно сам о. Тит напишет. Интересно! Впрочем, так как похороны были общественные, служили выражением патриотических чувств местного населения, почти сплошь еще язычествующего, и предприняты были по инициативе властей – тоже язычников, то присутствию бонз и каннуси удивляться нечего; только, вероятно, они были зрителями, исполнителем же – один о. Тит. Письма его о сем еще нет.

Что за неодолимые трудности для перевода в первой и второй главе Послания к Колоссянам! Вчера и сегодня мы бились до упаду, дошли до девятого стиха второй главы, и на душе прескверно, ибо перевод не удовлетворителен до крайности! Точно золотую цепь неподражаемого искусства невежественно и святотатственно разрубили на малые безобразные кусочки!

5/17 октября 1896. Суббота.

Японский гражданский праздник осенней жатвы; классов не было, и мы с Накаем не переводили, – Из России получен ящик с литографическими иконами Божией Матери для молелен и домов – литография Троице-Сергиевой Лавры.

По более подробному описанию похорон Кирилла Хоси, в Бато, полученному сегодня, оказывается, что участие бонз и каннуси в погребении состояло в том, что они прочитали свои патриотические приветствия душе воина Хоси.

О. Борис Ямамура вторично пишет, что Симотомае, в Фукуока, несмотря на то, что уговаривали его два дня, никак не согласился примириться со своим приемышем Моисеем, катехизатором в Саппоро, сыном о. Тимофея Хориу, находит его недостойным приемства, разрывает с ним на этот пункт; но согласен усыновить его сына, ныне еще младенца, и сделать его своим приемышем и продолжателем рода Симотомаев, если Моисей отдаст своего сына для сего, а сам добровольно откажется от приемства и фамилии Симотомае, то он – отец, старый Симотомае (тоже по имени Моисей), – пошлет к нему жену. О. Борис спрашивает, если катехизатор Моисей Симотомае согласится на отчуждение его усыновления и таким образом примет на себя позор пред всеми знающими его (ибо быть выключенным из дома, в который вошел будущим хозяином, действительно позор), то не будет ли это вместе и отчуждением от катехизаторского служения? Просит скоро ответа. Зная старого Симотомае за человека взбаламошного, своенравного и капризного (он когда-то учился здесь в Катехизаторской школе, куда явился странно и вел себя так, что был посмешищем для всех) и до сих пор не имея никакого ясного представления, за что собственно не возлюбил он своего приемыша, которого жена его, дочь старого, любит, я не усомнился тотчас же ответить, что отчужденный от преемства Моисей, будет уже Хориу, может оставаться тем же катехизатором, каким состоял доселе и будет всегда служителем Церкви, лишь бы вел себя достойно сего звания. (Он пил и ленился, но о. Николай Сакураи уверяет, что больше не будет сего; Моисей дал подписку более ни капли в рот не брать). Сильной же привычки пить у него не могло образоваться уже потому, что скудное катехизаторское жалованье не позволяет сего; долгов же за ним не слышно; значит, во всяком случае, он не пьяница.

6/18 октября 1896. Воскресенье.

После обедни были: приказчик Симеона Танака в Тоёхаси; говорил, что Павла Цуда там любят, новые слушатели у него есть, Церковь в порядке; Анна Акаси, жена катехизатора, просила прибавки содержания мужу; обещался я спросить в Женской школе, не нужны ли еще учительница шитья и вышиванья; если можно дать ей уроки, то и прибавка к содержанию будет; жена катехизатора Василия Ивама прощалась, едет к мужу в Такасимидзу: давно пора; жена переводчика Алексея Китагава благодарила за помощь – рад, что поправилась, а была опасность, что совсем помешается от беспутства мужа.

В третьем часу был поверенный в делах Шпейер. Говорил, что Корее наши дела плохи, – Вебер глупит, стоит за американцев, американские миссионеры обошли его; не любит французов, которые жалуются, что он способствует раздаче разных концессий американцам и устраняет их, французов, и прочее. Говорил и многое другое (о князе Лобанове, бывшем министре иностранных дел и нашем здесь, который будто бы совсем не годен для дипломатической службы, о долгах Хитрово, то же Устинова и прочих); просидел полтора часа.

7/19 октября 1896. Понедельник.

Послал прошение в Святейший Синод о награждении диакона Димитрия Константиновича Львовского за пятнадцатилетнюю службу здесь.

О. Фаддей Осозава вернулся с обзора части своих Церквей и успокоил меня, по крайней мере, насчет Симеона Оота в том, что он не обнаруживает признаков умопомешательства, а просто у него головные боли и упадок духа от неладов с христианами в Оота; о. Фаддей перевел его в Акуцу, где еще нет катехизатора по болезни назначенного туда Иустина Мацуура.

О. Феодор Мидзуно пишет, что Тит Уехара тайно ушел из Нагаока, где был катехизатором, продав не ему принадлежащие принадлежности катехизаторской квартиры, а Иоанн Иноуе, что катехизаторствовал в Мацуяма, развратился там, ушел к протестантам. Таковы люди Каназава! Оба оттуда.

О. Павел Сато приходил просить завтра на празднование восьмидесятилетия его матери, которая в таких летах так еще бодра, что по дому справляет все женские работы. Гости будут только свыше шестидесятилетние, к которым и я принадлежу.

8/20 октября 1896. Вторник.

После обеда, осмотрев постройку и рисунок печи в ванной, утром сегодня принесенный Кондером, зашел поздравить мать о. Сато и снес по японскому обычаю конфет в 1 ену, потом отправился в Посольство навестить больного старшего офицера с «Димитрия Донского» господина Князева, страдающего невралгией седалищного нерва. Проговорили с ним часа два; человек очень гуманный, любящий матроса и берегущий его; дай Бог побольше таких офицеров!

Вечером перешли к переводу Послания к Фессалоникийцам.

9/21 октября 1896. Среда.

Был Оосакский Bishop Awdry, просил статистических данных нашей Церкви; я дал ему книжку протоколов Собора нынешнего года. Заговорил он о взаимных симпатиях наших Церквей – Англиканской и Греко-Российской, о том, что Примас их присылал епископа на Коронацию и писал к Печерскому Митрополиту. В сегодня полученной почте, в Церковном Вестнике, я только что прочитал это письмо и ответное нашего митрополита.

– Да что пользы? – возразил я, – В любви мы изъясняемся, и издавна уже…

– Константинопольский и Александрийский Патриархи тоже очень любезны к нам, – перебил он.

– Знаю и памфлеты о сем читал. Но подвинулись ли мы на один шаг друг к другу с тех пор, как стали объясняться во взаимной любви? Нет! Отчего? Оттого, что совершенно косны в другом отношении. Вера Христова не любовь только, но и истина, и даже прежде всего истина, потом любовь. Вы стараетесь ли уяснить себе это? Мы вас знаем, вы знаете или нас? Знаете ли, что у нас Христова истина хранится так, как она дана Христом, так что каждый наш догмат можете по векам довести до уст Апостольских, равно как что изрекли уста Апостольские – найдете все до точности сохраненным у нас? Доказательство, что именно у нас живая и действенная Христова истина, у вас пред глазами; вы найдете в книжке протоколов статистику нашей Церкви; подумайте, кто творит успех нашей Церкви? У вас под рукой сколько миссионеров?

– Двенадцать священников, много миссионеров…

– У вас одного.

– Да.

– Стало быть, в пять раз больше во всей епископальной Миссии в Японии. У нас ныне – ни единого русского; я один, но и то не занимаюсь проповедью. Кто же делает нашу Церковь такою, как она есть? Очевидно, сама Истина, живущая в Православной Церкви.

И так далее – довольно длинный разговор, в котором я советовал ему стараться об образовании в Англии Общества молодых и даровитых людей для изучения русского языка и Православного Богословия, и проведении сведений о православии в народ; потом о возбуждении мысли созвать Вселенский Собор, на котором, уже приготовленная к тому, Англиканская Церковь приняла бы утраченные православные догматы, а Православная Церковь благословила бы и сделала законной Англицкую иерархию. Bishop Awdry отвечал излияниями, из которых я увидел только, что толковать о подобных вещах бесполезно.

10/22 октября 1986. Четверг.

Софроний Оота, катехизатор в Эдзири, просит разрешения жениться на Марии Моцидзуки из Сакасита, которую прогнал от себя муж больше двух лет тому назад; пишет, что о. Матфей Кагета, у которого в настоящее время находит себе приют Мария, одобряет этот брак. Я потребовал от о. Матфея твердого засвидетельствования предо мною, что возврат Марии к мужу совсем невозможен, то есть он уже живет с другой женщиною. Если последнее и еще если лета ее и Софрония не очень разнятся, то я вполне буду согласен разрешить брак.

Призвал сегодня, наконец, глазного врача, соседа, чтобы он испытал мои глаза и определил номер очков, так как у меня глаза с разными фокусами зрения. Приходится оседлать нос: мелкой печати, особенно по вечерам, не могу разбирать, между тем постоянно нужно заглядывать в Вульгату и другие мелкопечатные тексты. Как всегда думалось, что в шестьдесят лет придется надеть очки, так и вышло.

11/23 октября 1896. Пятница.

Утром Кавамото донес, что Тихон Комагамине, один из учеников Семинарии седьмого курса, бежал, оставив письмо, в котором объясняет, что по семейным обстоятельствам делает это. То есть отец его, изменяя своему обещанию предоставить сына вполне в распоряжение Церкви, сманил его, лишь только увидел, что сын вырос и воспитан Церковью настолько, что он может извлекать из него денежную пользу. Впрочем, не особенно жаль: мало способный был; жаль только, что находятся такие бессовестные христиане.

Но есть христиане и другого сорта: сегодня получил с почты 20 ен, присланные христианами Церквей Камаиси и Ооцуцу на гробный покров из России. Деньги эти из жертвованных им после июньской волны, от которой оба эти города, особенно первый, пострадали ужасно; деньги эти, конечно, нужны им очень на их домашние нужды, без чего бы и не были даны им; и однако ж они жертвуют их сами на церковное дело.

12/24 октября 1896. Суббота.

О. Симеон Мии описывает свой объезд по Церквам в провинции Тамба и Танго. Наводнения сильно опустошили эти провинции. Дом Иустина Исивара (члена Парламента), недалеко от Сонобе, например, «дом огромный разрушен так, что нет надежды на поправку, и Иустин ищет себе другое помещение». «Город Укуци представляет жалкий вид: третья часть города кое-как восстановлена, и жители занимаются своими ремеслами; остальная часть в полуразрушенном виде и до сих пор открывают трупы погибших». О. Мии зашел здесь в городское правление и сделал пожертвование на бедных – 10 ен. Христиане везде блюдут веру; почти везде исповедались и приобщились Святых Тайн. Христиане Таизамура очень просят постоянного катехизатора; Иоанн Иноба из Миядзу ежемесячно посещает их, но они не удовлетворяются этим, притом же есть язычники, желающие научения. О. Мии пишет, что думает отправить туда Оонума для пробы, не будет ли сей учитель церковного пения, ныне излишний в Кёото, ибо Фома Исида, катехизатор, отлично знает пение, – для катехизаторской службы. – Пишет о больной Нине Хата, в Камеока, страдающей несколько лет ревматизмами, не дающими ей встать с постели. В Миядзу о. Мии получил телеграмму, что она при смерти: «Ночью в три часа уехал из Миядзу и рано утром следующего дня был в Камеока. Слава Богу, застал больную живою. Она сильно обрадовалась моему своевременному прибытию и сейчас же удостоилась причастия. Теперь все утешения присных и пособия врачей ничего ей не помогают. Она теперь все думает и говорит о своем спасении, о Боге и Царстве Небесном. Ее единственное желание – скорее освободиться от телесных уз и соединиться с Господом Христом в вечном мире. По ее собственной просьбе я совершил над нею Таинство елеосвящения и утешал ее целую ночь духовною беседою. После принятия таинства она успокоилась и ожидает своей кончины. Пока она живет, но недолго продолжится ее страдальческая жизнь на земле» и прочее.

13/25 октября 1896. Воскресенье.

Насчет Марии Моцидзуки о. Матфей Кагета ответил, что она сама потребовала от мужа Фомы развода, когда он не хотел отпустить ее в Цу в госпиталь лечиться. Фома и дал, и рад был этому, потому что не раз угрожал ей разводом. С тех пор он Марию обратно не берет, хотя о. Матфей не раз просил его о том; в другой раз не женился, однако же живет открыто с одной женщиной. – Ответил я о. Матфею, что в таком случае никак нельзя разрешить се на брак с Софронием Оота. Это все равно было бы, как например, у самого о. Матфея его супруга, поссорившись с ним, ушла примерно в Сендай, а там о. Петр Сасагава взял бы да и перевенчал ее с кем-нибудь: о. Матфей нашел ли бы законным поступок и жены своей и о. Петра? Так же незаконно поступил бы о. Матфей, если бы перевенчал Марию с Софронием. Итак, этот брак нельзя дозволить. А пусть о. Матфей просит опять Фому взять к себе жену; а пока что я буду высылать ей на пропитание 2 ены в месяц; недостающее может зарабатывать сама. Из сего примера видно, как еще нужно следить за нашими священниками, чтобы предохранять от нарушения канонов, потому что отец сам же и посватал Марию за Софрония из-за заботы пристроить ее, ибо она живет у него, о. Матфея, служанкой в семействе и несколько обременяет его.

В Хацивоодзи христиане ремонтировали свой церковный дом и позвали о. Фаддея освятить его и отслужить литургию, а Иоанна Кавамото сказать назидание на вечернем сегодняшнем собрании, почему и отправились: о. Фаддей вчера утром, ибо некоторые желают также исповедаться; Кавамото сегодня после обедни. Потому я сегодня вечером, когда Накай переписывал переведенное за вечер, осмотрел все комнаты учеников; почти все нашел в порядке.

14/26 октября 1896. Понедельник.

С половины пятого до шести часов проговорил о христианской вере с неким Козава, школьным учителем из провинции Хёого. Прямо заявил, что ищет религиозного разговора для успокоения души. С таким приятно и поговорить, это не то что люди, ищущие от религии только пользы государству. О личном Боге и о бессмертии души была главная речь. Видно, что благодать Божия стучит в двери сердца человека; дай Бог сделаться христианином! В конце разговора дал ему христианских книг, сказал, чтобы приходил сюда, если хочет, ежедневно с трех часов; дал адресы катехизаторов, ближайших к его квартире в Токио и обещал катехизатора из Кобе или Химедзи, если пожелает, в место его жительства и службы, когда вернется туда в ноябре.

В начале разговора моего с ним сказали мне еще, что христианин из Ициносеки пришел повидать меня. Я позвал и его и после обычных приветствий стал продолжать речь с Козава. Приятно было видеть, как разгоралось его лицо, как он старался в каждый промежуток речи вставить свое слово в засвидетельствование того, как он счастлив тем, что сделался христианином; на минуту отлучившись в канцелярию, чтобы выбрать книги для Козава, я застал по возвращении христианина так сияюще ораторствующим о счастии быть христианином, что заслушался его. А и христианин-то не из усердных; по крайней мере, я считал его таковым. Утешительно видеть, что благодать Божия живет в людях, хоть иногда и скрытая от нас – присяжных, но и плохих, ее ценителей.

Послал сегодня письма: 1) к госпоже Четвериковой, в Москву, с просьбой пожертвовать сюда архиерейскую запрестольную кафедру, сделав ее по образцу одной из наиболее замечательных кафедр Московских; 2) о. Николаю Васильевичу Благоразумову – помочь ей в этом, а также принять звание сотрудника Миссии в Москве.

Был у глазного доктора Иноуе, соседа, подобрать новые очки, ибо прежде выбранные не годятся. Оказывается, не так-то легко прибрать очки по глазам с разными фокусами; сегодня подобранные также не годятся, как показал сегодняшний вечер.

15/27 октября 1896. Вторник.

Оказывается, однако, что погребение Кирилла Хоси в Батоо произошло совсем не так просто и спокойно, как извещал катехизатор Сайто. В церемониале погребения до точности все было расписано: но ни дюйма места, ни момента времени не дано было чему-либо христианскому, так что христианское погребение насильно навязало себя языческому обществу, пожелавшему торжественным погребением почтить своего храброго воина-согражданина Хоси. Но сверх всякого чаяния языческих властей и языческого народа, явившийся по настоянию христиан Батоо для совершения отпевания о. Тит Комацу с диаконом Павлом Такахаси и прочим причтом и христианами не был воспрещен от совершения своего долга над прахом раба Божия Кирилла (в данном случае буквально «прахом», ибо с Формозы выслан был в небольшом деревянном ящике пепел, оставшийся после сожжения его тела), в доме Кирилла; не помешало о. Титу со всем причтом в облачении и с пением провожать несомый в больших погребальных носилках четырьмя носильщиками прах Кирилла до кладбища в ограде буддийской кумирни. Когда поставлен был гроб на месте, где приготовлена была языческая погребальная церемония, о. Тит по-христиански отслужил литию как бы пред опусканием гроба в могилу. Но гроб в могилку не опустили и до нее еще далеко было; здесь нужно было совершить главное, для чего и торжественность погребения затеяна была, почтить душу Кирилла, восхвалить ее, вознести к ней моления. Это должны были совершить бонзы и каннуси; но они не явились. Все уселись на приготовление места, то есть власти и значительные лица; свыше двухтысячная толпа стояла за веревкой, отмежевавшей сцену церемонии. Только для о. Тита с причтом не было места, и он, совершив Литию, так и остался стоя при гробе, – все: он, диакон, стихарные в облачениях с большим крестом и свечой. Должны были явиться языческие совершители погребальной церемонии, послы за послами летели в кумирню, но оттуда отвечали настойчивым требованием: «Прогоните христиан, тогда явимся». О. Тит и другие все в облачениях видят и слышат все это, но не хотят принять публичное посрамление – быть прогнанными. О. Тит на требование удалиться отвечает: «Дайте опустить в могилу прах, тогда я, совершив последнюю молитву и кинув горсть земли, удалюсь». Ему это не дают, и мало-помалу возникает шум языческой толпы, но и немногие христиане тоже не молчат. О. Титу, диакону и другим в облачениях христиане доставили средства тоже присесть; и просидели они более двух часов: все время бонзы и каннуси противились прийти: взволнованный народ кричал: «оппарай»; о. Тит молча сидел; христиане спорили и кричали, защищая свое дело не хуже язычников; полиция молчала, наблюдая, не находя себя вправе вмешаться, так как до «ванрёку» еще не доходило. Наконец, бонз как-то упросили прийти. В великолепных облачениях они удостоили приблизиться, совершить свое отпевание, затем всеми возданы были почести душе Кирилла, и гроб пронесли к могиле; здесь о. Тит совершил литию с словами «Господня земля и исполнение ее», бросил киркой землю на гроб и удалился с сослужащими. В это время уже начинало темнеть, то есть было после пяти часов. Диакон Павел Такахаси, рассказывая все это, прибавил, что они «точно в западню попали». Только эту западню никто из язычников не ставил, а поставили ее глупость и ревность без разума катехизатора Павла Сайто и беспечность, и неблагоразумие о. Тита. Следовало ему наперед о всем осведомиться и, отслужив провод в доме, предоставить все остальное утвержденному церемониалу и патриотическому чувству язычников, которые тоже не с дурных расположений, а с любовью к Кириллу собрались. Всего же лучше потом не в облачениях, а в частном платье во время языческой церемонии произнести надгробное слово, в котором бы, между прочим, указать, как Христова Вера не мешает, а способствует геройству за Отечество сие.

16/28 октября 1896. Среда.

Из Сиракава, катехизаторы Савва Ямазаки и Георгий Абе описывают, что делается ежедневно по Церкви. В воскресенье, между прочим, вечером христиане и собираются в церковном доме с шитьем для того, чтобы выработанное шло на Церковь; поработавши под благочестивые по возможности разговоры, откладывают шитье в сторону и устрояют «симбокквай», то есть слушают проповедь катехизатора (или священника, если случится), говорят и сами, которые что приготовили для произнесения. Порядок такой устроен о. Павлом Савабе, когда он жил в Сиракава; выработано христианками на Церковь до 50 ен. На богослужения в Сиракава собирается обыкновенно человек 40.

Из Саппоро Моисей Симотомае извещает, что там человек 40 собираются на Воскресную молитву. Церковному пению учит бывший катехизатор Константин Оомура.

17/29 октября 1896. Четверг.

Григорий Камия, катехизатор в Циба, пишет, что составитель местного календаря и гадальщик, слушая учение, уверовал, почему считал уже свою профессию гадальщика мерзостью пред Богом, но, не имея никаких средств больше к жизни, не может разом бросить се, почему просит отсрочки месяца на три, чтобы как-нибудь иначе устроиться и быть готовым и крещению; от роду ему еже семьдесят три года.

Иоаким Судзуки, катехизатор Оцу, извещает, что христиане собираются праздновать десятилетие водворения там христианства, хвалится также надеждою на успех проповеди в Оцу и окрестности. От такого пессимиста это приятно.

О. Николай Сакураи пишет, что христиане Тонден все и Немуро почти все находящиеся налицо (многие на рыбных промыслах) не желают к себе священником Симона Тоокайрин; просит совета: «Предложить ли христианам избрать другого кандидата?» – Но как же они будут избирать, не зная служащих Церкви, кроме одного-двух человек? Написано о. Николаю, чтобы он частно сообщил мне, если имеет в виду кого-либо для избрания; если имеет и если сей будет ответствовать назначению, то потом его и можно предложить христианам для избрания; и дело упростится, христиане не будут даром терять время на совещания, не будут и обижены, если их избрание окажется неудачным, а таковым оно, наверное, и окажется, коли они станут избирать как слепые.

18/30 октября 1896. Пятница.

Два студента университета, юристы, родом из Каназава, пришли спросить о вере и, видимо, совсем случайно, ибо не могли дать отзыва на мой вопрос, что побуждает их спрашивать о вере? Тем не менее я два часа толковал им о вере: о Боге-Творце, о творении мира, о человеке и прочем. Все время слушали и улыбались с улыбкою неверия. Когда в конце я спросил: верят ли они, по крайней мере, в бессмертие души? Оба ответили положительным отрицанием. Таков-то иногда бывает успех проповеди, даже вызываемой! Один из студентов заключил свидание просьбой отменить в Соборе звон колоколов, ибо всех-де беспокоит, даже его будто бы, живущего в Хонго, беспокоит, тогда как звон бывает всего четыре раза в неделю и продолжается не больше пяти минут.

В начале беседы с ними пришел молодой живописец, вчера письмом просивший свидания и уведомленный, что ежедневно с трех часов может видеть меня. Говорил я со студентами, как начал, нисколько не обращая внимания на него. А оказывается, что на него-то именно и произвела впечатление моя речь. Когда ушли те, он прямо заявил, что верует в Бога и просил дальнейшего оглашения, почему дан ему адрес катехизатора в квартале Асакуса, где он живет. Потом была речь об искусстве, об идеалах, о том, что без религии в душе невозможно иметь высших идеалов и быть настоящим художником, особенно в религиозной области, которой он ныне занят, рисуя будд и прочее. В конце свидания я стал расспрашивать его о нем самом, отнюдь не вызванный к тому чем-либо с его стороны, и оказывается: двадцати двух лет, из Кокура, сын резчика, бежал от отца, чтобы в Кёото учиться рисованью, но пойман и возвращен домой, учился потом в гимназии, опять предался рисованью, которому учился сначала Кёото, теперь уже три года учится здесь, у одного известного живописца, в Уено. Отец сначала помогал ему содержаться, теперь ничего не присылает; почему сей юноша вечером с восьми часов до одиннадцати обращается в «дзинрикися», чем зарабатывает себе на пищу, которую сам себе варит; ложится спать иногда без ужина. Все это сказано было так просто, что не могло не вызвать жалости. Я дал ему 3 ены для того, чтобы он уже не возил больше тележку по вечерам (ибо получит на пищу и на следующий месяц); он не вдруг принял, но принял с фразой, что, быть может, сумеет потом отплатить он, и ушел с вежливым поклоном, а на улице, пока я видел, утирал слезы с своих покрытых очками глаз, что делал, видимо, совсем не для меня.

Из Таката Григорий Котака хвалится надеждами на успех. Из Нагасаки христиане просят катехизатора вместо уволившегося Тита Уехара; есть-де желающие слушать. По-видимому, и Хокурокудо начинает желать христианства.

19/31 октября 1896. Суббота.

Расчетный день сегодня; взято было из банка три тысячи ен; одна тысяча пошла на полумесячный расчет по постройке Семинарии; двух тысяч не хватило на расплаты по обычным месячным расходам (школы, священнослужители и причетники, печать и подобное). Расход все возрастает, а Японская Церковь не дает ни гроша – все на плечах русской братии. Что будет дальше, Бог весть! Что, как русский брат стряхнет с плеча сию тяжесть, хотя, положим, и не очень обременительную для него? Мол, «становись же на свои ноги, иначе что ж ты за брат мне! Может, просто мертворожденный"…

Из Кумамото катехизатор Георгий Оно пишет. Есть там цветущая буддийская школа. Студенты оной иногда одеваются в белое платье и предпринимают благочестивые странствия; все думают, что это – аскетические упражнения, а оказывается, что они отправляются в горы просто на охоту за зайцами – «усагикари». Приводит это Оно в пример лицемерия буддистов и того, что они сами не веруют в свою веру, а только стараются извлечь из нее пользу или удовольствие.

20 октября/1 ноября 1896. Воскресенье.

Был в Коодзимаци у оо. Павла и Алексея Савабе, чтобы с последним сходить осмотреть места, подысканные для покупки под Церковь; одно – негодно, другое, в Иоцуя, очень хорошо, но, кажется, продано. Сказал я, что на десять тысяч ен могут рассчитывать от Миссии, но не иначе, как если место будет не меньше 800 цубо, и в местности, приличной для постройки храма. Деньги эти – те, которые я готовил было для покупки места внизу для Семинарии. Церковка в Коодзимаци – и спрятана позади домов, и закрыта валом, и мала, и стара; одушевленная Церковь выросла из нее, как вырастает отрок из младенческого платья; а между тем самим им – где построить! Хотя и могли бы по средствам: Моисей Тодороги один мог бы, но нравственно не выросли они до таких пожертвований.

Стефан Камой [?], катехизатор Кокура, кончивший курс Семинарии, составил Пасхалию и прислал сюда для просмотра и напечатания. Отдал я на рецензию диакону Стефану Кугимия, но ни он, ни о. Павел Сато, никто из других служащих Церкви не поняли ничего из нее (равно как не понял и я сам, когда по получении рассматривал ее). Приятно было бы поощрить труд, но приходится отказать в напечатании.

21 октября/2 ноября 1896. Понедельник.

Из Сенума за последние три года присылали – по 100 ен два года и 60 ен в этом году – сюда для положения в банк на проценты и хранения депозитных документов в Миссии. Так собирались мало-помалу образовать капитал для содержания катехизатора и потом священника. Но ныне 200 ен вытребовали на покупку земли под церковный дом – старый-де требует слишком большого ремонта, а земля под ним не продается. Посланы сегодня 200, с накопившимися процентами 16 ен 25 сен.

О. Симеон Мии просит дорожных в Вакаяма, чтобы поехать туда с о. Сергием Судзуки и сдать ему сию Церковь, а также в Нагоя (бывшую Церковь о. Иоанна Оно), чтобы исполнить там требу; извещает еще, что у него, о. Симеона, родилась дочь в то время, когда он посещал Церкви Тамба и Танго, нареченная Устинией. Отвечено поздравлением, наставлением и посланы дорожные.

Была всенощная, потому что завтра рождение Японского Императора, пели причетники, молились все учащиеся; мы с Накаем сидели за переводом Второго Послания к Тимофею и едва за три часа одолели 14–20 стихи Второй главы.

Восшествие на престол сегодня нашего Государя. Но службы в Посольстве не было, ибо нет ни священника, ни псаломщика; я мог бы отслужить, но петь некому.

22 октября/3 ноября 1896. Вторник.

С семи часов литургия, отслуженная тремя священниками. На молебен выходил и я. Пели все оба хора. Христиан в Церкви, кроме учащихся, почти ни одного не было. А погода была превосходная, и целый день был лучшим из осенних дней, светлый и тихий. Я занят был в библиотеке очисткою книг от летней плесени.

Андрей, звонарь, захворал сильной оспой. Избави Бог, не выдержит! Человек очень нужный для Церкви; кроме его, только Марк, повар ученический, несколько понимает звонарство. Не пришлось бы опять учителя звонарства выписывать из России.

23 октября/4 ноября 1896. Среда.

О. Петра Кавано письмо – в три сажени; и чего только там нет! Хорошего только ни на дюйм. Между прочим, предлагает послать старика Якова Китагава «наемником» (ятой-бито) за 6 ен в месяц катехизатором в «Куцинохару», – старика-ребенка, вероятно, уже совсем забывшего веру; ну как же можно! – Просит выслать семью Павла Сибаная в Ойта. Из Хоккайдо-то? Дорожные – страсть! А еще неизвестно, уживется ли Сибанаи в Ойта, – такой слабый и вялый. – Петр Тадзима, плохой христианин в Ойта, беспокоит его полсажень; «пишет-де ему – Тадзима – из Токио Исайя Мидзусима, что на него – Тадзима – поступают доносы из Ойта в Миссию, что он – Тадзима – то и то"… Тадзима для Миссии совершенно не заметен, и никто Миссии не напоминает о нем. О. Петру следовало бы сопровождать сие, а он – полсажень письма да еще ответа требует! Плох совсем о. Петр и по уму, и по бездеятельности, и по мелочности.

24 октября/5 ноября 1896. Четверг.

О. Павел Морита пишет, что Павел Хацисука, бывший катехизатор, потом развратившийся, ныне покаялся и просится на службу Церкви. Не в первый раз уж это. Но нельзя; нужно хранить честь и имя сословия катехизаторов. Что Хацисука опять вступил на добрый путь – это приятно, и дай Бог ему ныне удержаться, но пусть найдет себе другой род службы.

О. Петр Сасагава пишет, что Василий Хариу, катехизатор в Наканиеда, в параличе и при смерти. Жаль и катехизатора, нехорошо и в материальном положении для Церкви: опять придется семью катехизатора взваливать на ее плечи; но что делать и иначе, коли у всех их, голяков, один воздух для питания!

25 октября/6 ноября 1896. Пятница.

Из Яцусиро, на Киусиу, недалеко от Кумамото и Хитоёси, бонза, двадцати одного года, пишет, просится слугой в Миссию; письмо бойкое, пишет, что изучил буддизм в своих школах и протестантство от иностранного миссионера, который будто бы ныне вернулся в Америку, и потому он, бонза, не может пользоваться его христианскими уроками. Отвечено, чтобы отправился к нашему катехизатору в Хитоёси, а сему последнему написано, чтобы преподал вероучение, если он явится.

Сегодня в Сёокоися, на Куданзака, праздник; ученикам дана была свобода от классов после обеда. День дать было нельзя, ибо в казенных заведениях учатся, как исследовал Давид Фудзито по тому случаю, что запросили было целый день.

26 октября/7 ноября 1896. Суббота.

Фома Танака, катехизатор Вакаяма, хвалится, что христиане сложились, ремонтировали молитвенный дом, и он теперь высматривает так красиво, что язычники останавливаются и любуются, указывая друг другу: «Ясо-но ано-самао миё». Фома – катехизатор хороший, и Церковь в Вакаяма не падает, а более и более укрепляется в христианском духе. Жаль только, что и не расширяется; вот уж сколько лет число христиан почти одно и то же; Фома – не двигатель, а только хранитель.

Моисей Мацунага пишет, что дочь его Анна (когда-то исцеленная чудесно) не вернется в школу. Жаль, и не знаю, кто виною: отец ли, у которого вера, по-видимому, зарастает тернием попечений о богатстве, или Анна, о которой в Женской школе отзываются, что она к книжным занятиям наклонности не обнаружила.

В городе оспенное поветрие довольно сильное; недаром наш Андрей, звонарь, захворал и ныне лежит в госпитале в очень опасном положении. Сделал распоряжение, чтобы всем учащимся, ученикам и ученицам, привита была оспа; училищный врач Оказаки сделает это в продолжение двух-трех дней.

27 октября/8 ноября 1896. Воскресенье.

После обедни о. Павел Савабе зашел: для здоровья хочет отправиться на первое время в Сиракава, оттуда в Сендай для поправления немножко расстроившихся отношений о. Петра Сасагава с его церковными старшинами: Василием Вакуя, Феодосием Итибаси и прочими. О сем расстройстве писал о. Павлу из Нагоя о. Оно, недавно бывший в Сендае. О. Петр Сасагава слишком безучастен к делам церковным; не хочет советоваться с «сицудзи», например, о ремонте текущей Церкви, все молчит; сицудзи и с своей стороны бросили заботиться о церковных делах.

В Уцуномия, по словам о. Павла Савабе, Церковь в упадке от разлада христиан с о. Титом; а разлад от бестактности о. Тита; сына своего Романа, например, он пустил по торговой части; это бы ничего; но Роман таскает тележку с зеленью, или разносит зелень на плечах, – это-де христианам не нравится, – сын священника-де… хоть и не видно настоящего резона, почему бы христианам расстраиваться из-за сего.

Исайя Мидзусима, катехизатор, был: жаловался на о. Петра Кавано, на Петра Сибанаи, ныне катехизатора в Оита, и прочих. Больше часа говорил, и как складно, как умно и по-христиански! А основание дрянное, языческое: злопамятность, ненависть, дрязгливость; уже полгода из Оита (на Киусиу), откуда и вызван служить здесь, чтобы прекратить дрязги там, и не может никак оставить христиан Оита в покое, не возмущать, не ссорить их между собою целым дождем своих писем с наветами, клеветами, подбиванием на ссоры. Убеждал его, что Христова вера, которой он носит имя проповедника, вера – незлобия, любви, мира; едва ли не к стене горох; а жаль, человек с умственными способностями.

28 октября/9 ноября 1896. Понедельник.

Крайне раздосадовало сегодня письмо этого мутителя-болтуна о. Павла Морита: на четырех с половиною листах, для прочтения которых нужен целый час; пишет то, что можно выразить в двух строках, именно: сколько нужно за квартиру в Такамацу и сколько недостало ему на дорогу по Церквам. И вечно все только о деньгах! Остается одно средство – не терять дорогое время и доброе расположение духа от чтения этого феноменального болтуна: выслушивать от секретаря вкратце содержание его писем после того, как секретарь на досуге в канцелярии одолеет их от слова до слова.

29 октября/10 ноября 1896. Вторник.

Утром в четыре часа умер в госпитале звонарь Андрей Сукава от оспы. Царство Небесное! Сердечно жаль этой потери! Был первый звонарь японский и единственный почти благовестник, после него остался только один умеющий далеко не так, как он, звонить и трезвонить, – Марк, повар семинарский. Кроме того, лет двадцать служил Андрей миссионерам и Миссии, был всегда кроткий, безответный, послушный и исполнительный человек. Оставил жену и трех малюток; нужно будет позаботиться о них. Так как умер прилипчивою болезнью, то по полицейским правилам будет тело его сожжено сегодня вечером и завтра пепел в урне передан нам для отпевания и погребения. Панихида сегодня отслужена в Церкви (исповедан и приобщен был Андрей в госпитале третьего дня, в воскресенье, о. Павлом Сато).

Был командир пришедшей на рейд в Иокохаму канонерской лодки «Манчжур» Качалов с двумя офицерами. Месяца два будет стоять, не мешали бы только переводу своими визитами.

30 октября/11 ноября 1896. Среда.

Иоанн Исохиса, катехизатор, из Камеока описывает кончину и погребение рабы Божией Нины Хата, семнадцать лет пролежавшей в мучительных ревматизмах. Господь воспитал душу ее страданиями для горьких радостей; с принятия Христовой веры она все годы благодушествовала в своих страданиях, находя утешение в молитве и чтении Слова Божия; умерла ныне истинной праведницей. Погребение совершил о. Симеон Мии, и было оно, по местности, очень торжественно. Письмо так трогательно, что я отдал его для напечатания в «Сейкёо-Симпо».

Был христианин из Сидзуока Логин Ханаи, старик шестидесяти четырех лет; родом из высшего дворянства (хатамото); претерпел всевозможные невзгоды; нашел утешение в Христовой вере; уже семнадцать лет как христианин; все это время до сего дня не перестает терпеть преследования за веру от собственной жены; рад, впрочем, что она, наконец, смягчается; уже не мешает ему молиться; надеется Логин, что благодать Божия скоро приведет и ее к Христу. И как счастлив старик своим обращением ко Христу! Об этом только и говорит; насколько раз я сам, отчасти намеренно, уклонял разговор в сторону; лишь только улучит секунду молчания, Логин с улыбкою блаженного мира на душе заговаривает о Христе. Залюбоваться можно такой душой! А еще говорят, что японцы не способны к глубокому религиозному чувству! Пусть вот на таких посмотрят.

31 октября/12 ноября 1896. Четверг.

Звонаря Андрея Сукава сегодня в один час отпели и на кладбище в Сомаи схоронили. Пепел его уложен был в небольшой гробик (как будто лет пяти ребенок), нарядно обитый. Отпевание было торжественное: архиерейским служением с полным хором певчих. Так как погода была прекрасная, то ученики все и большие ученицы – певчие – провожали на кладбище с пением в предшествии креста, с священнослужителями в облачениях. Царство ему Небесное! Семейству его сказано занимать ту же квартиру в церковном доме за заслуги Андрея целый год; детям троим назначено (впрочем лично от меня, не от Церкви) по 2 ены в месяц, пока поступят в миссийские школы, где будут воспитаны на миссийский счет.

Ученики младшего курса Катехизаторской школы возмутились против своего товарища (Маено) и пришли просить удалить его из школы. Обвиняют в краже, но доказать не могут. Один говорит: «У меня три раза была пропажа» – «Сколько украдено в три раза?» – «18 сен». И говорит ученик – совсем глупый мужичонок, принятый в школу по просьбе брата – катехизатора. Другой говорит: «У меня украл 1 сен».

– Какое же доказательство?

– Этот сен лежал на столе, когда все уходили из комнаты. Маено потом прежде всех вошел, и сена затем не оказалось, – говорит это нервный больной, брат регента Обара, принятый в школу из-за брата.

Третий говорит: «У меня украл конверт», но ясных доказательств, что именно он, нет. – Выслушав все, я сказал, что исключать Маено было бы несправедливостью, и я этого не сделаю. Тогда некоторые рассердились и грубо сказали: «В таком случае мы уходим из школы».

– С Богом, – ответил я им.

На вечерней молитве стал было читать молитвы один из сих; я не позволил, сказав небольшое поучение о том, что молитва должна быть приносима в мире и взаимном прощении и любви.

1/13 ноября 1896. Пятница.

Утром отправлен был домой ученик Семинарии Симон Кикуци; дано на дорогу, написано письмо к отцу, что сын не может учиться по причине головных болей. В сущности, кроме сей причины, еще – по своевольству. На днях я давал ему – последнее уже – строгое внушение, чтобы не нарушал, по крайней мере, правил инструкции о благоповедении, – и к стене горох! В класс не идет, а в городе с утра до ночи! Впрочем, и это своевольство, вероятно, с отчаяния, что не может идти в уровень с товарищами и по головной боли, и по малоспособности. Шесть лет учился здесь и всегда отставал… Жаль человека, жаль и расходов на него.

Вчера возмутители Катехизаторской школы приходили просить прощения: «Мы-де имели в виду хорошую цель (ратованье за добродетель) и не желали оскорбить вас». А я было надеялся в душе, что благодаря сему случаю выбудут из школы самые негодные, на которых в будущем никакой надежды; таких именно трое, из приходивших вчера пяти. Жаль, что не ушли! Но что делать, пусть остаются балластом, хоть для счета. Самое же нехорошее, что Маено из школы уходит, а он – самый умный и способный в младшем курсе Катехизаторской школы. Правда, человек не безукоризненный: до обращения в христианство сильно кутил, так что ныне даже и к отцу не смеет явиться, но ныне за ним доказанного дурного ничего нет. – Увы, в Катехизаторскую школу учеников набирается все меньше и меньше (ныне только семь человек), и ученики все хуже и хуже! Ныне уже, кажется, до дна дойдено, и если в будущем году будет и того хуже и меньше, то Катехизаторская школа умрет!

Русский путешественник Сергей Васильевич Муяки, офицер лейб-гвардии Семеновского полка, был. Про Амурский край: «Там не взятки, а грабеж! Генерал-губернатор Духовской – душевнобольной; людей – хоть шаром покати; все только своекорыстники; министр путей князь Хилков с ним же проехал по Амуру, ничего не видел, все только спал. – В Пекине наша Миссия – мертвая, а французские – что за восхищение!» и прочее. Жалуется, что не удалось видеть Японского Императора. «Это – Петр Великий» – говорит. Желалось бы, чтобы эта мерка правды приложима была и к прежнему.

2/14 ноября 1896. Суббота.

Катехизатор из Циба (недалеко от Токио) Григорий Камия приходил, просил христианских брошюр для новых слушателей; дано 30. Благодаря усердию недавно крещенного врача слушателей находится все больше и больше. Авось, даст Бог, Церковь оснуется. В горестном положении гадальщик, уверовавший, но не могущий бросить свое надувательское ремесло, ибо им питается, а ему семьдесят три года – найти новый род заработка трудно. Сказал я Григорию, что если он – гадальщик – хорошенько усвоит главные предметы вероучения, так чтобы и другим мог разъяснить их, то можно будет дать ему 2–3 ены в месяц и сделать помощником Григория. Он же родом из Циба, знакомых имеет много; помощь его и в самом деле была бы полезна. – Протестантов в Циба, по словам Исайи, человек сто, но они в расстройстве, даже и проповедника у них нет; секты конгрегационалистов (Кумисийквай), которая ныне вслед за Доосися в Кёото падает; построен у них церковный дом, обошедшийся в четыре тысячи ен; но ныне в запустении: у католиков тоже есть церковный дом, стоивший им больше 1000 ен, и тоже почти без всякого употребления. Адаци, бывший их катехизатор, рассорившись с патерами, бросил службу, хотя не потерял веру. Недавно ушедший оттуда в Сигакен, просил у Камия письма к нашему священнику той округи, и Камия рекомендовал его о. Симеону Мии; быть может, сделается православным, чего желает и для чего изучал уже Православие у Камия.

О. Фаддей Осозава несчастлив на зубы: все или вывалились, или шатались; жалко было смотреть. Сказал я ему, чтобы ремонтировал свой рот на мой счет. Принес ныне после всенощной показать обе челюсти; вставил; показал, заговорил – недостатка точно не бывало – и красиво, и здорово; отдал я 15 ен.

3/15 ноября 1896. Воскресенье.

До обедни крещена одна девица, приготовившаяся к поступлению в сиделки в университетский госпиталь, дочь нашего христианина из Иокосака, в Цуда-гоори, умершего в Америке недавно.

После обеда был у профессора Кёбера – отвезти ему пришедшие по его заказу из России книги – сочинения Августина, Жуковского и прочее, – и попросить урока фортепьянной игры в нашей Женской школе; я не знал касательно второго пункта, что он сегодня же утром послал письмо к своим ученицам с извинением, что по множеству уроков в университете в последнее время не посещал их, и с обещанием вскорости возобновить уроки. Живет он за городом, в доме иностранной постройки, плата 35 ен в месяц. Дом принадлежит французу, учителю в гимназии, тому, который когда-то жил в иностранном домике, что ныне в нашей Женской школе, – патеру, прибывшему сюда миссионером, но сбросившему сан и званье, потому что потерял веру, без которой, кажется, и доселе пребывает, как догадывается Кёбер по тому обстоятельству, что его очень ненавидят французские патера-миссионеры. Нелегка, должно быть, жизнь подобных людей-ренегатов; я до сих пор не могу забыть тех печальных мелодий, которые тихо лились из его домика, когда я собирался купить место нынешней Женской школы. Слушал я несколько раз из-за ограды, отделяющий участок Семинарии, тогда уже купленный, от участка Женской школы; инструмент какой-то с металлическими струнами чрезвычайно нежными, и игра такая, что можно расплакаться, не зная о трагичности жизни артиста… Спаси его Боже!

4/16 ноября 1896. Понедельник.

О. Сергий Судзуки из Оосака описывает свою поездку в Церковь Вакаяма для принятия ее от о. Симеона Мии, который доселе заведывал ею. Приехали туда вместе с о. Симеоном, но сей тотчас по приезде получил телеграмму из Камеока, что Нина Хата померла, чтобы он прибыл похоронить ее; он и отправился. О. Сергий остался один, и с помощью катехизатора Фомы Танака познакомился с Церковью, которою остался очень доволен.

Пишет от еще конфиденциально (хоть и не следовало бы – предмет вовсе не секретный для своей местности) о следующем: в какой-то (сорегаси) Церкви, у какого-то катехизатора, какие-то христианин и христианка (по неопытности, должно быть, имен не сообщает, за что дан выговор, так как между священником и Епископом в делах церковных секретов не должно быть) находятся в следующих отношениях: он был женат на ней, взяв ее из публичных женщин, и жили они ладно, и сделались христианами; детей у них не было, почему он усыновил сына своего младшего брата, у которого жена по смерти мужа переселилась к нему. Он вдруг находит, что жена не способна вести хозяйство, притом же немилостиво обращается с приемышем; прогоняет он жену, а золовка остается у него, и начинает он жить с ней, как с женой; и хвалит не нахвалится ею – и хозяйство-де отлично ведет, и приемыша его, своего родного сына, бережет. Спрашивает о. Сергий: нельзя ли как-нибудь узаконить их сожительство? Он-де, кстати, и человек зажиточный и состоит старшиной Церкви, о которой прилагает попечение. «Знаю, что это против канонов, – пишет о. Сергий, – но нет ли исключений? Не было ль в Церкви примеров, на которых бы основаться в разрешении вступить в брак?» Отвечено тотчас же, что примеров нет и не может быть. Христос есть истина, и Слово Его ей и аминь: двоедушия и лицемерия в церковных делах поэтому быть не может. Пусть он вернет к себе жену, а золовку отошлет в ее собственный дом; если послушается, пусть о. Сергий назначит ему епитимию, например, три года не приобщаться, и затем разрешит его грех. Если не послушается, то его и сожительницу пусть отлучит от Церкви, то есть от участия в Святых Таинствах с христианами навсегда, пока они будут упорствовать в своем противлении церковному канону, так как этим самым они сами первые отлучают себя от попечения Церкви; но ходить в Церковь на молитву пусть не запрещает, только в Церкви никакой службы не должно поручать им. Пусть будет тотчас же он лишен звания старосты Церкви и вперед пусть будет устранен от всякого участия в делах церковных; и об этом пусть будут поставлены в известность все, которым известен его грех, чтобы соблазн прекратился.

Молодой человек какой-то, очень приличный по виду и речи, приходил просить принять в школу мальчика девяти лет; «Испорчен-де мальчик, исправьте», – молил. Но куда же принять, коли нет тут школы для таких мальчиков!

Николай Такаги, катехизатор Ионако, просит принять Анастасию Айно в диакониссы. С ума он сошел! Айно была здесь в Женской школе; соскучилась, вернулась, развратила в Ионако катехизатора, прижив с ним ребенка, – и в диакониссы!

Образчик, как катехизаторы могут быть опрометчивы.

5/17 ноября 1896. Вторник.

Вчера поздно вечером о. Роман приходил взять ключи от Собора и алтаря: зовут напутствовать больную в приход Сиба, священник которого, о. Фаддей, ныне в отлучке по Церквам, – так взять святые дары и прочее. Приходит сегодня утром и рассказывает: христианина одного нашего, по ремеслу портного, вместе с женой ослабевшего в вере, уловили католики и страшными угрозами вечной гибели и поношениями Православной веры старались держать вдали от православных. Захворала жена, патер напутствовал ее, приобщил облаткой. Но у нее и у мужа заговорила совесть и неумолимо стала укорять в измене Православной Христовой вере. Оттого и послали, несмотря на дождь, и бурю, и темную ночь, за о. Романом. О. Роман отправился, не зная, куда зовут. Пришедши же, затруднился напутствовать без разрешения Епископа. Но его до того упрашивали, плача оба, муж и жена, и каясь в грехе отступничества, что он, наконец, взял на себя выслушать исповедь и приобщить Святых Таин больную, тем более, что опасно больна чахоткой. Я одобрил его поступок, сказав, что муж должен быть подвергнут епитимии.

В Japan Mail сегодня телеграмма, что в Кобе вчера наш консул Вендрих Георгий Августович выстрелом в рот себе покончил с своей жизнью. Очень прискорбно! Должно быть, надоела ему его болезнь – чахотка, которая собственно и держала его в Японии, ибо климат здешний для чахоточных хорош. По вере он был протестант. Человек был весьма добрый, мягкий, услужливый; зло едва ли кому причинил. Спаси его, Господи!

6/18 ноября 1896. Среда.

Выписана из дома сумасшедших выздоровевшая Агафия, жена покойного о. Никиты Мори, два года лечившаяся там. И как же она, бедная, рада, и как рады ее четверо птенцов – два сына и две дочки, старшему из которых, ныне семинаристу Кириллу, пятнадцать лет!

Уже четвертое место сегодня осматривал в приходе Церкви Коодзимаци, предполагавшееся к покупке и тоже оказывающееся негодным. Церковь там совсем мала; нужно строить новую, а для того прежде всего нужно место. Положено истратить на покупку до десяти тысяч ен (на которые предполагалось купить место для постройки Семинарии, что не удалось), и купить или одно место, но такое, чтобы оно было удобно для Церкви христиан Коодзимаци, Ёцуя и Банчёо или два – для Ецуя и Банчёо, и построить две Церкви, чтобы вышло из нынешнего одного – три прихода для трех священников, в Коодзимаци (для старика о. Павла Савабе – нынешняя Церковь) и в Иоцуя и Банчёо – для Алексея Савабе и будущего.

7/19 ноября 1896. Четверг.

О. Павел Савабе из Сиракава пишет, что в Уцономия Церковь совсем в упадке оттого, что о. Тит не ладит с христианами, и в Церковь почти все перестали ходить. Христиан в Сиракава хвалит за твердость веры; но Церковь нисколько не подвигается вперед; церковный дом запущен, грязен, потому что катехизатор Савва Ямазаки неряшлив. Просит о. Павел, как и я и обещал ему, дорожных в Сендай; завтра будут посланы.

О. Николай Сакураи пишет о священнике для Хоккайдо, так как в Немуро не желают иметь священником Симона Тоокайрина, ибо не полезно было бы и предлагать им его; но думает о. Сакураи, что Романа Фукуи хорошо поставить туда священником. Дело трудное. Фукуи во время Собора уже предложен был для избрания, но о. Павел Сато возразил, что в истории его катехизаторства есть пятно, касающееся Седьмой заповеди. Тогда дело это не было исследовано до точности. Придется теперь, когда вернется о. Павел Савабе, большой защитник Романа, продолжить исследование.

8/20 ноября 1896. Пятница.

О. Сергий Судзуки просит поскорее построить Церковь в Оосака – дом-де совсем устарел, течет; соседи называют нашу Церковь «бедною»; тамошние христиане безучастны, одна надежда на Миссию. – Нетерпелив он очень. Сказано ему (во время Собора), что Церковь будет построена, но для того еще не наступило время; кого я пошлю строить? Василий Окамото занят ныне при постройке Семинарии; больше некого. В церковных зданиях там можно поместить сотню людей, а живут всего он – о. Сергий, и причетник Ямбе; помещения у них прекрасные, там же, где течет (в пустых комнатах) следует только снять маты, чтобы не портились; или же починить крышу, на что нужно очень мало и что, если тамошние христиане не дадут, Миссия всегда даст. В этом смысле и отписано.

С Формозы пишет христианин наш полицейский: хвалит чистоту нравов и местности, где служит. Проповедника бы послать туда, да нет его.

Кончили мы с Накаем сегодня Послание к Евреям и принялись за перевод Откровения.

9/21 ноября 1896. Суббота.

После всенощной пришел катехизатор из Маебаси Петр Кураока. Позван он на имеющую быть завтра свадьбу Емильяна Хигуци, кандидата богословия, с дочерью христианина Тоохей, сестрой катехизатора Якова Тоохей из Маебаси. Говорил о Церкви в Маебаси, что все христиане – усердные к Церкви, живут мирно, в Церковь ходят. Оттого, должно быть, и благодать Божия не оставляет Церкви; рассказал он о недавно бывшем прямо чудесном исцелении больного христианина, от которого врачи отказались; позван был телеграммой в Миссию (недели три тому назад) священник напутствовать умирающего; о. Фаддей Осозава в тот же день отправился, исповедал и приобщил его; но чрез неделю этот умиравший уже сам пришел в Церковь с благодарственною молитвою, а еще чрез несколько дней стал заниматься своим ремеслом.

10/22 ноября 1896. Воскресенье.

До литургии было крещение десяти человек из Асакуса и Хонго. За литургией, во время проповеди, вошли в алтарь сначала Сергей Васильевич Муяки, путешественник, гвардейский офицер, потом один офицер с «Мачжура», ныне стоящего на рейде в Иокохаме, и просили отслужить панихиду по их родным, почему я сказал хору остаться после креста; и панихида по-японски с моими лишь возгласами по-русски была отслужена. После креста Анна Эрастовна, жена поверенного в делах Шпейера, просила завтра в одиннадцать часов отслужить панихиду по Вендрихе; соберутся на нее все русские; я обещал, – После обедни зашли ко мне Сергей Васильевич Муяки с женой Анной Львовной; пожертвовали на Миссию 100 ен. Кроме того, Муяки предложил купить дом в Оцу, где перевязана была рана Цесаревичу в 1891 году, давая на это 3000 рублей. Я сказал, что едва ли за эту сумму можно приобрести дом; впрочем, предложил ему самому побыть в Оцу, посмотреть дом, поговорить о покупке его (конфиденциально) с о. Симеоном Мии, священником Кёото, в ведении которого и намеченное для открытия проповеди в Оцу; дал адрес о. Симеона; советовал вместе с ним отправиться в Оцу. Это была бы особенная милость Провидения, если бы можно было купить дом с землею под ним, потом построить здесь Церковь, которая служила бы и для местных христиан, когда оные образуются, и для прославления благости Божией за явленное чудо – избавление нашего возлюбленного Цесаревича, ныне благополучно царствующего нашего дорогого Императора.

В три часа было бракосочетание Емильяна Хигуци с Акилиной Тоохей. Дождь лил все время с одиннадцати часов, ни на секунду не переставая, как льет до сих пор, – одиннадцать часов ночи; тем не менее на бракосочетальное богослужение, по обычаю, собралось столько христиан, сколько и к обедне не приходит. Емильян Николаевич, как знающий русские православные обычаи, по окончании Таинства прикладывался вместе со своей супругой, которой, должно быть, заранее внушил это, к иконостасным иконам. Хорошо, если этот обычай войдет здесь. Когда по выходе из Церкви пили чай у меня, я благословил веселье новобрачных (их домашний пир) бутылкой русской наливки, одной из тех шести бутылок, которые сам же Емильян Николаевич в прошлом году привез мне из России от сотрудника Миссии в Санкт-Петербурге, моего товарища по Академии, протоиерея Ивана Ивановича Демкина, – его домашнего изделия.

11/23 1896. Понедельник.

Классов не было, ибо японский национальный праздник. В одиннадцать часов русские собрались в Соборе, и я отслужил панихиду по рабе Божием Георгии Вендрихе в сослужении с о. Романом Циба, диаконом Стефаном Кугимия и полным хором певчих. На панихиде был, между прочим, адмирал Энгельт с женой и дочерью, после двадцати пяти лет служения в Приморском крае. В первый раз я видел его и познакомился тридцать три года тому назад в Хакодате, когда он был командиром небольшого военного судна, потерпевшего крушение у города Ямада, на восточном берегу Ниппона, где был похоронен на островке, у берега, умерший из его команды матрос. Наши христиане в Ямада теперь помнят этого покойника и творят молитву о нем. Энгельт попросил показать ему школы, ибо он помнит мою маленькую школу русского языка в Хакодате, которую я ему тогда показывал.

Посадили сегодня три вистерии у ограды, по правую руку от дверей соборных: одну с одной стороны, две вместе с другой, чтобы составляли навес над скамейками, которые будут сделаны под ними, в пользу посещающих Миссию. В летние жары скамейки под тенью будут немалою отрадою.

Был христианин из Кесеннума и с ним язычник; христианин молодой, язычник постарше, опытней, хорошо знакомый с Токио, и потому руководящий христианином, в первый раз прибывшего с ним сюда, – оба по делам своей торговли. О делах нашей Церкви в Кенненума язычник говорил мне больше, чем христианин; симпатичным он мне показался очень, и стал я убеждать его сделаться христианином, стал говорить об истинном Боге, о пути спасения; минут пятнадцать проговорил, – и от всего сердца; смотрю, однако, беспокойно оглядывается мой слушатель; наконец, наметил шапку, схватил ее, – «а что, у нас здесь больше нет дела?» – обращается к христианину и встает проститься. Мелькнул у меня в воображении кум Демьянов, «схвативший в охапку кушак и шапку», хоть я вовсе и не был Демьяном. Что будешь делать? И вот таких японцев больше всего в Японии: люди добрые, симпатичные и в поведении, пожалуй, неукоризненные, но спит высшая сторона, составляющая подобие Божие, «дух"…

12/24 ноября 1896. Вторник.

Вследствие недавнего письма к о. Павлу Морита, что если в продолжение двух месяцев в Такамацу у проповедника не завяжется никакого дела, то его нужно будет перевести в другое место, – убийственно длинный ответ от о. Морита и письмо проповедника Фирмина Ооцуки, что в Такамацу один крещен, один перешел в протестантство, новые слушатели есть, ревнители о Церкви – старые христиане, временно живущие там, есть, – две семьи, из коих одна – дочь врача Моисея Оота из Хамамацу со своим мужем, с детства благочестиво воспитанная (вероятно, Феодора, которую и я знал за очень благочестивую девицу) и прочее, и прочее. В таком случае: конечно, не может быть и речи о взятии оттуда Фирмина, но отчего же он ранее обо всем этом ни слова? Стало быть, Такамацу вовсе не такое безнадежное место для проповеди, как им его всегда представлял Василий Таде, старейший из катехизаторов, но, как видно, и ленивейший из них, – с Собора по Собор – год там ровно ни на волос ничего не сделавший.

В Хакодате число учащихся мальчиков и девочек в нашей школе постепенно убывает по причине увеличения числа школ в городе, но число девиц и молодых женщин, обучающихся шитью у нас, все более и более возрастает, потому что добрая нравственность их во время отлучки из дома не только не поставляется в опасность, а напротив, укрепляется христианским учением, которое преподается им кроме шитья. И потому о. Петр Ямагаки просил нанять еще учительницу шитья – христианку. Я ответил, что он может сделать это на плату, взимаемую за уроки шитья. Он ныне пишет, что на сию малую плату покрываются разные другие расходы по школе, и просит, по крайней мере, 4 ены ежемесячно на наем учительницы. На это я послал согласие.

13/25 ноября 1896. Среда.

Вчера лишь только принял некоего Сато, молодого чиновника из Миядзаки (родом из Оита), желающего спросить о вере, как подают бумажку с надписью «Иван Станков». Велел войти, поспешил посадить, боясь, по его приемам, чтобы он не бросился в ноги. Милости просит: «Работал по слесарной части на строящейся в Приморской области железной дороге, захворал, прислали в Японию, ибо во Владивостоке стало очень холодно; поправился в Нагасаки, прибыл в Иокохаму, и теперь ни гроша денег; хотел бы отправиться в Канаду, чтобы там найти заработок, – средств нет, Иокохамский консул не хочет оказать никакой помощи: затопал ногами и прогнал; помогите!». Показал паспорт, рассказал еще, что уехал на заработок в Приамурье от несчастной жизни дома, в Варшаве, женат на польке, которая бросила его и живет с другим; друзья советовали исколотить ее до увечья, – ушел, чтобы убежать от преступления. Чем ему помочь? Сказал пока, чтобы пришел сюда пожить; в Иокохаме он платит жиду за ночлег 30 сен и ходит день голодным; здесь хоть по-японски будет даром есть; а там увидим, что дальше делать. Сегодня утром явился из Иокохамы с своим тощим чемоданом, и сегодня водворен в Миссии.

Наше Женское благотворительное общество, состоящее при Женской школе, праздновало десятилетие своего существования. Собрало и истратило на дела благотворения за это время 1050 ен 59 сен 9 рин 6 мон. Председательница общества Елисавета Котама, инспектриса Женской школы, напечатала подробный отчет брошюрой, которую сегодня и мне доставила. Благодарение Богу и за это!

14/26 ноября 1896. Четверг.

Павел Яковлевич Дмитриевский, генеральный консул в Шанхае, пишет; просит икону Спасителя и христианских книг для научения вере японки, живущей там с одним греком; ребенок у них родился, которого, по их просьбе, крестил наш миссионер, проезжавший из Пекина в Ханькоу; так они для узаконовения его хотят сочетаться законным браком, а для этого японка должна сделаться христианкой. Книги тотчас же отправлены; три небольшие иконки также посланы.

Надежда Такахаси, главная учительница в Женской школе, приходила просить позволения отдать в переплет периодические издания, получаемые у них, в редакции «Уранисики», в обмен за их журналы, отчасти и выписываемые за деньги. По приведении в порядок сих изданий оказывается сто томов их, выключая немалое число тех, которые признаны не стоящими сохранения. Подивился я сей плодовитости, но позволение переплести дал; будет стоить ен 17.

15/27 ноября 1896. Пятница.

В отчаяние может привести этот о. Сергий Судзуки, священник Оосакский, своим, по-видимому, несправимым детским характером. Должно быть, ему и по гроб остаться ребенком; недаром его невзлюбили христиане в Оосака – именно за то, что ни совета, ни веского слова, – все только кряхтит и отмигивается. А ведь заставить проповедь говорить, куда какую умную скажет, и убедительность откуда является! Дикция, осанка, солидность – все тогда в исправности.

Написал ему на днях то же, что говорил во время Собора, что храм в Оосака, если Бог даст, будет построен в непродолжительном времени, вероятно, в 1898 году. А он, забывши то, что я тогда говорил и принявши с восторгом, что ныне написал, зазвонил во все тяжкое! Всем христианам-де радость и прочее, и прочее. Представил, что храм в 1898 году непременно построен будет, – благодарит за это, восхищается. Должен был написать ему выговор с самым настоятельным пояснением, что «обещания построить в 1898» я не давал, все зиждется на если: если поможет Бог…; ну а если не поможет, если не найду денег на то и прочее? Словом, чтобы не шумел преждевременно, а молчал и молился, чтобы Бог послал помощь, а также, чтобы старался вместе с катехизатором о возращении Живой Церкви, для которой еще и нынешняя Церковь, в доме устроенная, слишком велика, и стало быть настоятельной нужды в постройке нового храма еще не ощущается.

Из Нагоя не перестают писать, что владелец земли, на которой построен церковный дом, гонит их со своего места, или же требует по 30 ен за цубо, если хотят купить место; пишут, что тысячу ен христиане собрали между собою на покупку земли где-нибудь в другом месте под церковный дом и выставляют цены найденных к продаже участков, начиная от 100 ен за цубо и ниже; просят совета, где купить и сколько купить… Отвечено; что за глаза советы давать нельзя, но чтобы во всяком случае меньше 100 цубо не покупали. Обещал пожертвовать 100 ен на постройку молитвенного дома, когда купят землю.

16/28 ноября 1896. Суббота.

Сергей Васильевич Муяки пишет из Кёото, что был в Оцу в доме, где перевязана была рана Наследника-Цесаревича; есть надежда, что дом можно купить; хочет купить его на имя о. Симеона Мии, а потом, когда иностранцам можно будет приобретать землю, перевести на свое имя; устроить витрину в комнате с вещами, служившими при перевязке, поселить в другой комнате катехизатора и прочих. Я ответил, что все это превосходно, и что дай Бог ему с о. Симеоном привести дело к вожделенному осуществлению.

О. Борис Ямамура просит быть восприемником его внучки, от Стефана – сына; послал крестик ей, но написал, чтобы поставили еще крестным отцом достойного христианина из своих друзей, ибо я не могу надзирать за религиозным воспитанием восприемной.

17/29 ноября 1896. Воскресенье.

Служил литургию с одним о. Павлом Сато, так как о. Семен Юкава говорит очередную проповедь, о. Фаддей – по Церквам, о. Роман внезапно поздно вечером вчера вытребован в Аннака к умирающему, ибо о. Тит Комацу, которому принадлежит Церковь в Аннака, путешествует где-то по своим Церквам другим.

После обедни были молодые из Тоёхаси: приемыш Симеона Танака, тамошнего богача, со своей молодой женой: Петр и Вера; десять дней тому назад повенчавшиеся. Петр торговал и в Калифорнии, видимо, надежный для поддержания дома Танака.

18/30 ноября 1896. Понедельник.

Приходил японский артист-живописец и вместе радетель о судьбах человечества. Ему лет больше шестидесяти; картины его, в японском стиле, есть и на выставке в Уено; приносил тетрадь, в которой на первой странице изображены орудия каменного века, на следующих иллюстрации усовершенствования рода человеческого до постройки железных пароходов, последние страницы изображают шар земной, пронизанный во всех направлениях и чуть не до центра, рудниками: то человеческий род извлекает металлы из недр земли для своих более и более расширяющих в металлическом направлении потребностей. Боится артист, как бы не источили люди шар земной наподобие того, как черви истачивают кусок вкусного дерева в гнилушку. Чем помочь, чтобы сей беды не случилось? Наука, он уверен, ответа на сей вопрос не может дать. А вот не даст ли христианская религия?.. Я ответил, чтобы он сравнил диаметр земного шара с настоящими и воображаемыми, в пределах возможности, будущими рудниками, относительно их глубины, и успокоился; во-вторых, что все подобного рода вопросы религия предоставляет науке…

19 ноября/1 декабря 1896. Вторник.

О. Роман вернулся, отпевши в Тасино (не в Аннака, в телеграмме для краткости было) двоих умерших в доме Такегами – Иоанна от дизентерии (сикирибёо), порядочно ныне свирепствующей по местам; одна из умерших – младшая дочь Иоанна, сестра тоже умершей жены бывшего катехизатора Сугита. Говорит о. Роман, что у Якова Негуро проповедь идет довольно успешно: в Аннака есть приготовленные к крещению. В Такасаки он виделся с Фомой Маки, который благодушествует; семейство прибыло к нему из Фукурои.

20 ноября/2 декабря 1896. Среда.

Был после полудня в Посольстве у Шпейера попросить его об отправке слесаря Ивана Станкова в Сан-Франциско; сказал он, что на казенный счет не имеет права отправить в Америку, но в Одессу может – на судне Добровольного Флота. Но Иван в Одессу не хочет, притом же я и не просил казенной отправки; помочь же частно Александр Николаевич Шпейер изъявил полную готовность. Завтра Иван пойдет в Посольство с подписным листом. – Кстати, сегодня в Посольстве видел аукцион вещей покойника Михаила Александровича Хитрово; при мне сабли его коллекции шли – знаменитой его коллекции, о которой даже Японский Император с ним говорил и интересовался ею; пока я наблюдал, продано четыре сабли – высшая цена была 2 3/4 ены, весьма мизерная цена.

Мало-премало молящихся из города было сегодня на всенощной пред праздником Введения Пресвятой Богородицы, а певчие пели превосходно; лучший резонанс под невысоким сводом против придела особенно красил пение.

После всенощной Андрей Имада, иподиакон, приходил просить 45 ен взаймы на погребение пепла брата Григория, умершего на Формозе и сожженного там. Так много не дал, а 10 ен подарил, – что будешь делать?

21 ноября/3 декабря 1896. Четверг. Праздник Введения.

Богослужение было в приделе Введения во храм Пресвятой Богородицы. Солнце ярко светило в окно, так что пришлось наполовину спустить гардину. Богослужение было одушевленное, стройное, благолепное, пение прекрасное, проповедь умная (хоть несколько резонерная, – Арсений Ивасава); но молящихся из города и десятка не было; грустно! И не знаю, как побудить христиан ходить в Церковь в двунадесятые праздники. Им ли не толкуется, и в проповедях, и так, – «ходите в Церковь»; слушают, соглашаются и все-таки не ходят.

Часу во втором о. Павел Савабе явился, прямо с железной дороги, и говорил часа три. Старик в ударе; а когда это, так его заслушаешься. Описал состояние трех Церквей, посещенных им: в Уцуномия, Сиракава, Сендая. Церковь в Уцономия, по его словам, совсем плоха; главное – оттого, что христиане в разладе с о. Титом; серьезных причин к разладу нет, кроме того, что о. Тит сконфузился в деле сватовства христианки за Варнаву Симидзу – катехизатора, а потом за своего сына Романа, – дело уже давно прошедшее, но тем не менее неизгладимое и показывающее, какая безукоризненность нужна священнику христиан новых. Не нравится еще христианам то, что ныне Роман, сын о. Тита, обратился в зеленщика, да и неудачного: развозит на тележке зелень для продажи, но одет не по-приказчицки; торговля идет в убыток, а между тем в городе все знают, что он сын священника, и неодобрительно отзываются об отце, не умеющим поставить сына на более приличную ему дорогу, тем более, что сын с гимназическим образованием и поведения хорошего. – Впрочем, Церковь Уцуномия небольшая: и то, или другое состояние ее не представляет особенной важности вообще.

Церковь в Сиракава стоит прочно в лице главных своих христиан, и Церковь там большая; домов сорок и ныне есть. Но значительно уменьшилась она сравнительно с тем, что было прежде, когда о. Павел Савабе жил там; до 160 христиан о. Павел насчитал, ныне не обретающихся в Церкви (кроме сотни выбывших за смертью).

– Где они? – спросил я.

– Тридцать человек переселились в другие места; прочие – или развратились поведением, или охладели верою.

О теперешних катехизаторах в Сиракава: Савве Ямазаки и Георгии Абе – о. Павел отзывается так, что их тотчас следовало бы помести оттуда, если бы было кого послать на место их. Савва Ямазаки особенно жалок. Я-то считал его всецело преданным делу веры – «потому-де и не женится, не хочет стеснять себя семейством, чтобы свободней служить Богу». Оно, может быть, так и было первоначально; недаром он в прежние годы заслуживал восторженные похвалы христиан. Ныне же он не более, как вполне ослабевший онанист; то-то христиане Наканиеда так желали отделаться от него; дивился я, отчего лучшего из катехизаторов так невзлюбили, думал, будут сожалеть о нем, а Сиракава будет счастлива, что приобрела его. Увы, Сиракава несчастлива им! Загадил церковный дом до ужаса; в молитвенной комнате «котацу» устроил; и мерзость запустения там, по словам о. Павла. Вдвоем с Георгием Абе – Савва ленились и спали все время, вставали с постели в десять часов утра; прочее время проводили в ничегонеделаньи. Ныне оживила несколько церковный дом жена Абе, недавно прибывшая туда (Мария Касукабе, бывшая воспитанница Женской школы); она учит по вечерам детей, собирающихся в молитвенном доме, преподает церковное пение, заботится об опрятности. – Но и при таких плохих руководителях Церковь в Сиракава стоит прочно благодаря людям, воспитанным в христианском духе (недаром там о. Павел Савабе жил десять лет). Главные из них: Хотта Николай со своею матерью Соломиею, Авраам Хирасава с женой Нонной и Мария Такахаси, девица тридцати двух лет, посвятившая себя вполне благу своего младшего брата, которого уже воспитала, и другим добрым делам. Про истинное доброе влияние сих лиц на окружающих о. Павел рассказывал разное, например, у Авраама Хирасава, красильщика, несколько учеников, и все христиане, все уделяют на Церковь из того немногого, что, по обычаю, дается ученикам в праздники; но один Матвей, ныне двадцати лет, из этих денег никогда ни сена не употреблял и не употребляет на себя, а все, вот уж несколько лет, жертвует на Церковь; да кроме того, почти совсем самоучка: просиживал за книжками до полночи, успел порядочно образовать себя и ныне всячески старается распространять христианское образование, преподавая на вечерних курсах в церковном доме. – Страстно желают христиане Сиракава (с окрестными деревнями) приобрести себе постоянного священника. Для этого собирают деньги и уже накопили около 500 ен; дойдя до тысячи, попросят священника с тем, чтобы ему оставалось катехизаторское жалованье от Миссии, прочее же они будут дополнять процентами с своего капитала. Чрез пять лет надеются осуществить свое желание. Но, быть может, и прежде можно. О. Павел говорит, что Иоанн Ямазаки, ныне катехизатор в Иоцуя, здесь в Токио, брат Саввы, уже женатый, был бы хорош для Сиракава в священники. Я вполне согласен: Иоанн Ямазаки одним из первых кончил Семинарию и священником во всяком случае должен быть, лишь бы достигнуть (безукоризненно) тридцатилетнего возраста. И благослови его Бог в Сиракава! Только теперь еще рано: ему лет двадцать семь, не больше. Замечательно, что в Сиракава католики и протестанты почти совсем исчезли, а были когда-то сильны. Ныне, последний в Сиракава еще верующий католический дом хочет обратиться в Православие; молиться к нам ходят, и усердие к нашей Церкви показывают еще большее, чем наши собственные христиане.

Церковь в Сендае о. Павел нашел лучше, чем как слышалось о ней: старосты с о. Петром Сасагава совсем не в разладе; долг церковный скоро совсем выплатит, храм течет немного, и скоро поправят; новые слушатели учения есть.

В гостинец мне о. Павел привез из Сиракава две речные рыбицы, выловленные нарочно для того и не уснувшие дорогой, хотя он вез их в платке: ныне они плавают в кадке к удовольствию зрителей, особенно малышей-семинаристов.

22 ноября/4 декабря 1896. Пятница.

От Иоанна Судзуки, катехизатора в Оцу, весьма неприятное известие: богач тамошний Павел Саймару и другой христианин Петр Кондо собираются завести публичный дом; сколько Судзуки не усовещевал их, не слушают. Теперь там священник их о. Фаддей. Не послушают ли его; на днях он вернется; если привезет известие, что и его не послушали, то написано будет от меня письмо; если и меня не послушают, придется отлучить от Церкви по 86 правилу VI Вселенского Собора.

Гавриил Ицикава, катехизатор Токусима, опять просит о допущении Павла Хацисука в школу и потом о принятии на катехизаторскую службу; пишет, что уж очень он кается и ведет себя ныне как самый усердный христианин, и что если не исполнить его неоднократной усиленной просьбы, то он в отчаянье впадет. Напишем, что пусть время до будущего сентября послужит временем его испытания; если поведение будет неизменно хорошее, то в сентябре может явиться в школу.

23 ноября/5 декабря 1896. Суббота.

О. Фаддей Осозава вернулся с осмотра Церквей в Симооса. Особенно хвалит успехи Филиппа Узава: в один ри от Кабусато старшина деревни, человек очень богатый и уважаемый, стал учение слушать, собрав еще многих к тому же и намереваясь все селение сделать христианским. Так как Узава, имея школу, и у себя много занят, то о. Фаддей нашел нужным дать ему в помощники Антония Обата, катехизатора в Канаици, а Канаици поручить Тихону Сугияма, у которого в Тега слушателей нет. Я одобрил это, и он сделает так.

До Оцу о. Фаддей в этот раз не дошел, а отправится туда скоро, он говорит, что еще не поздно будет остановить нечестивое предприятие Саймару и Кондо, если только они послушают его.

24 ноября/6 декабря 1896. Воскресенье.

О. Павел Савабе после обедни зашел и предложил немедленно отправиться по Церквам для обзора и оживления их. Я всегда вполне готов соглашаться с ним во всем, что обещает хоть малую пользу Церкви, и потому благодарил его за ревность и тотчас же согласился на его желание проехать по Церквам о. Петра Кано и потом о. Матфея Кагета. Будет написано к сим отцам, чтобы они сопроводили его по Церквам своего прихода и вместе с ним содействовали возбуждению к вящей деятельности катехизаторов и одушевлению христиан. Конечно, пользы большой ожидать нельзя: стар уж он и слаб, вспышки в нем есть, а огня горящего – где же! Тринадцать лет тому назад как раз он был назначен на это дело – благочиннического посещения Церквей, и тогда много-много пользы мог бы принести, но вместо того немало вреда причинил своим пессимистическим, безотрадным воззрением на посещенные Церкви и своим возмущением против меня в 1884 году вместе с десятью катехизаторами, которые почти все и были позорны для церковной службы. Немало кается он и сам в этом и, по-видимому, хочет наверстать. Дай Бог!

25 ноября/7 декабря 1896. Понедельник.

С часу пополудни было у меня собрание священников, чтобы рассудить, достоин ли избрания во священники катехизатор Роман Фукуи. Присутствовали оо. Павел Савабе, Сато, Юкава, Циба и молодой Савабе, Алексей. Имя Романа Фукуи, как кандидата иерейства, было произнесено еще во время Собора, но тогда же и отвергнуто, два священника оо. Петр Сасагава и Павел Оота заявили, что за ним есть проступок, воспрещающий священство; знают они по духу, отчасти и по открытым слухам. Но о. Николай Сакураи, вопреки сему, уже из Хоккайдо ныне, и неоднократно, просит поставить Романа священником для Неморо и окрестных Церквей. Пришлось подробнее разобрать дело, что и сделано сегодня. О. Павел Савабе был адвокатом Романа, но уже не таким решительным, как прежде. У него в руках были собраны все документы якобы в пользу невиновности Романа; к нему Роман много писем написал с клятвами о своей невиновности и вместе с некоторыми противоречиями одно другому. Главный документ, предъявленный о. Павлом: письменное уверенье Марии Ними (в интимной связи с которой подозревается Роман), что «она сказала на исповеди о. Петру Сасагава, что грешна в прелюбодеянии с Романом не потому, чтобы это было правда, а потому, что хотела развестись с мужем Дмитрием Ними». Но это показание ее противоречит тому, что она много лет еще после сего жила с Димитрием и ничем не показывала желания или намерения развестись с ним. Даже потом сама призналась мужу в связи с Романом, и после того все-таки несколько лет жили они супружески. Между тем Роману передавала много денег и вещей, о чем сам Роман пишет и что совсем необъяснимо без интимной их связи. Словом, сильного подозрения в прелюбодеянии Романа никак нельзя устранить: все священники нашли это и вместе с тем решили, что священником его поставить нельзя. Дела эти Романа с Марией были мейдзи в 13 и 14 годах, когда он служил катехизатором в Сидзуока и окрестностях, то есть пятнадцать и шестнадцать лет тому назад. Весьма прискорбно! Еще один из наиболее достойных, в других отношениях, наших катехизаторов, не могущий двинуться вперед по грехам юности!

Затем еще священникам предложено было рассудить о Павле Хацисука. О. Павел Морита просил принять его в школу, затем опять на службу, я отказал; ныне Гавриил Ицикава просит о том же; думал я было написать в Токусима, как выше, на 417 странице означено; но раздумал до совета с священниками. Все нашли, что нельзя принять его ни в нашу школу, ни на службу: уж очень он компрометировал себя после того, как оставил катехизаторскую службу, бродяжничеством, пьянством и подобным.

26 ноября/8 декабря 1896. Вторник.

Сегодня утренним занятием мы с Павлом Накай закончили перевод Нового Завета. Начали в сентябре прошедшего года – значит, много больше года употреблено. Ежедневно сидели с половины восьмого до двенадцати и вечером с шести до девяти. Теперь больше года еще займет исправление перевода, пока решимся напечатать. Каждый день истощали все силы перевести хорошо, и каждый день оставались недовольны. Употреблены все меры ясно вразуметь и выразить текст; пред нами были: три греческих текста, два латинских, славянский, русский, английский, французский, немецкий, три китайских, японский, толкования на русском и английском, все все лексиконы – каждый день, почти каждый час, приходилось копаться во всем этом – словом, добросовестность не нарушена; и при всем том перевод плох, хотя, конечно, лучше китайских и японского; последний вульгарностью своею немало иногда потешал нас; из китайских – наш пекинский также потешал; лучший из китайских – тот, что ныне в общем употреблении и в Японии. При всем том и этот, не говоря о других, таков, что Накай, прочитывая стих – из десяти восемь не понимал; из десяти стихов пять не понимал даже и по японскому (вульгарному) переводу. Можно себе представить, насколько ясно понимают Священное Писание не столь ученые японцы, как Накай! Наш перевод, по крайней мере, ясен, и связь мыслей в нем по возможности соблюдена – по возможности, конечно, ибо, например, у Апостола Павла длинные его периоды необходимость заставляла разбивать на части, причем оригинальное течение речи и мыслей никак не могло быть соблюдено. – Помози, Боже, теперь исправить, что можно!

27 ноября/9 декабря 1896. Среда.

О. Николай Сакураи пишет, что Исайя Секи, катехизатор в Эсаси, ленится; просит письмом отсюда побудить его. Письмо будет написано, но такого ленивого человека, как Секи, едва ли можно тронуть письмом; отставить бы его, но тогда малая горсть христиан под его ведением и совсем рассеется.

Матфей Юкава, катехизатор Накацу, на Киусиу, пишет еще хуже: двое христиан у него, два родные брата, поступили так: старший брат стал жить с женою младшего, а сей – с сестрою ее, и живут себе в одном доме, как ни в чем не бывало; только не в Накацу, а в 1 1/2 ри от города. Христиане очень возмущены этим и требуют, чтобы они были отлучены от Церкви. Конечно. Написано о. Петру Кавано тотчас же: разлучить их, назначить епитимию: а не послушаются, исключить из числа христиан.

Нифонт Окемото пишет, что засватал Елену Савабе, что в Женской школе. С Богом!

28 ноября/10 декабря 1896. Четверг.

О. Павел Савабе приходил сказать, что готов к отправлению по Церквам (несколько дней у него взяло вставление зубов); дорожных попросил 15 ен; намерен ныне побыть у о. Петра Кано, и затем провести Рождественские праздники в Тоёхаси, в приходе о. Матфея Катета. Отправляется он в качестве благочинного. Я продиктовал секретарю письмо к о. Петру Кано, чтобы он принял о. Савабе, как благочинного, показал ему свои Церкви и вместе с ним постарался одушевить катехизаторов своих и более усердной деятельности, а в христианах возбудить более живое чувство благочестия. Если что-либо помешает ему, о. Петру, проехать вместе с о. Павлом по Церквам (например, говельщики, по нынешнему времени поста), то чтобы всюду по Церквам послал письма к катехизаторам и христианам, чтобы хорошо, с любовью, приняли о. Павла и постарались воспользоваться его посещением к назиданию себе и оживлению Церкви. К о. Матфею Кагета подобное письмо будет также отправлено.

29 ноября/11 декабря 1896. Пятница.

О. Симеон Мии описывает поездку свою в Церкви Мива и Нара; хвалит усердие христиан в Мива; желают они очень помещения катехизатора там, и о. Симеон имеет в виду с нового года учредить там катехизаторский стан, прося на сие благословения. В добрый час! Пусть также и в Нара постарается водворить нашу проповедь. В этом смысле и написано ему. – Из Нара, между прочим, поучительный урок со стороны протестантов касательно школьного дела. Завели там американские епископалы прогимназию – разумеется, с целью пропаганды; издержались много на зданья и все обзаведение. Начальник школы, некто Кавамура, конечно, был их христианин; весь школьный штат, кажется, тоже состоял из христиан. Заведывал школою состав «of trustees» – все, без сомнения, из христиан – туземных и американских (миссионеров). Высший же надзор имел bishop Mac Kirn, еще недавно так некстати похвалившийся в газетах, что в этой школе не может случиться скандала, подобного «Доосися» в Кёото, – епископ-де назначает властей школы и так далее. И вдруг скандал, еще худший, чем у Конгрегационалистов в Кёото! Кавамура, быть может, и христианин, но выше того, по-японскому обычаю, гипер-патриот, и потому в одно прекрасное время повел своих учеников в синтуисскую кумирню, и все они сотворили там поклонение синтуисскому божеству. Совет trustee’s нашел, что такой начальник школы вовсе не годен в деле пропаганды, и потому велел ему удалиться со своего поста. Ученики взбунтовались; Кавамура подогрел их, «апеллируя» к ним; они после безуспешных депутаций к миссионерам с просьбою оставить Кавамура начальником школы, рассвирепели и разрушили в школьных домах все, что можно было разрушить: окна, мебель, дорогой физический кабинет. Теперь в газетах и японских, и аглицких Кавамура против миссионеров, миссионеры против Кавамура – и все в самых вежливых и любовных выражениях, что уж точно подслащенная до отвращения микстура. Урок: не заводить школы для язычников с тайным намерением вербовать из них будущих служителей веры: университет Доосися и прогимназия в Нара уже обожглись на сем – первый американских конгрегационалистов, вторая американских епископалов.

30 ноября/12 декабря 1896. Суббота.

Из Такасимидзу длинное письмо: описывают ремонт своего церковного дома. Христиане сложились и дали 75 ен, на каковую сумму и была поправлена текущая крыша и все внутри, даже выкопано озерцо в садике при Церкви. Приложено похвальное письмо о катехизаторе Василии Иваиса – он-де возбудил усердие и был виною всего. По окончании ремонтных работ призван был о. Иов Мидзуяма – освящено все, и для христиан был праздник. Письмо отдано в «Симпо» для напечатания.

Утром, во время перевода расписок к Отчетам (ибо Накай все эти дни считывает со стариком Алексеем Оогое переписанный сим перевод наш Нового Завета) были у меня гости: Оверин с молодой женой и Петров – купцы наши из Ханькоу.

1/13 декабря 1896. Воскресенье.

В прошлую ночь, в половине двенадцатого часа, слышу со второго этажа пение, стук дверей; иду туда и нахожу половину учеников, и больших, и малых, разговаривающих и бродящих; пошел к Кавамото, чтобы, если спит, разбудить его и указать беспорядок, ибо хотя в незаметное время, пред праздниками, или во время оных, ученикам позволяется ложиться позже десяти, но к одиннадцати непременно все должны быть в постелях. Кавамото не только не спит и слышит все, но у него же в комнате трое малышей бодрствуют. Совершенно еще ребенок он сам, Кавамото! Куда ему радеть о пользах учеников! Ни мысли о том, что вредно, особенно малым, поздно не спать; от разных таких вредностей, по-видимому, не важных и происходит то, что ученики начинают страдать то головой, то грудью; поневоле уходят из школы – и вот в высшем классе у нас всего четверо осталось; из нынешних 26 малышей низшего класса, если им позволять вольничать, а не беречь их по-матерински, тоже не больше добредут до окончания курса. «Кончёо» наблюдать бы за точным исполнением правил, блюдущих здоровье учеников, но за ним наблюдать нужно. Эх, людей нет!

2/14 декабря 1896. Понедельник.

Был в Иокохаме разменять в банке пришедший вексель суммы из Московского общества за нынешний год; десять тысяч опять положил в банк Мицуи вместо недавно взятых оттуда на текущий счет. Теперь там три с половиной тысячи на процентах. Дал бы Господь накопить сумму, чтобы процентами из нее хоть несколько обеспечить служащих Церкви, но далеко-далеко еще до этого! И, избави Бог, прекратится присылка из России – в дребезги разобьется Японская Церковь, потому что все – младенчество по душе и нищенство по состоянию. Храни, Боже! И помози.

3/15 декабря 1896. Вторник.

Начались экзамены в Семинарии и Катехизаторской школе; все написали сочинения, а после обеда семинаристы сдавали экзамен по китайскому языку.

Был Владимир Мураками, вернувшийся из Нагоя; привез письменное решение и подписку тамошних христиан на покупку земли под церковный дом. Подписали около 400 ен, вкупе с христианами Оказаки и Тоёхаси, у которых хлопотал Мураками. Видно, что очень усердствуют, но на покупку земли едва соберут, – больно уж земли дороги. Я подписал вновь 100 ен. Можно бы подписать и больше, да Петр Сибаяма, катехизатор, заправляющий там делами, человек ненадежный, судя по тому, как он озлобился на своего священника о. Матфея Кагета за выговор, как ничем нельзя было истребить его злобы и как он, наконец, выжил о. Матфея из Нагоя (то есть от заведывания сею Церковью, возмутив против него христиан).

4/16 декабря 1896. Среда.

Экзамен в Семинарии по математике и физике производился письменно, и потому я не ходил, а занимался переводом расписок. Утром был некто Камацубара, бывший когда-то в Катехизаторской школе, уроженец Хитокабе; только что вернулся с Формозы, куда отправлялся в качестве писаря по какой-то правительственной части; имел общение там с семью нашими христианами разного звания; все они, по его словам, твердо хранят веру, собираются иногда для взаимного утешения и молитвы. Но больше всего там католиков и протестантов: и из туземцев уже многие сделались христианами и являют себя очень усердными. Истинно жаль, что мы не имеем кого послать туда катехизатором!

Производили рассылку содержания по Церквам за первый и второй месяцы будущего года; 2600 ен отправлено, немножко больше половины всего содержания служащих Церкви по провинциям.

Секретарь Нумабе из частного письма к нему о. Катакура сообщил, что катехизатор Лука Ясуми не перестает входить в новые долги, несмотря на все мои выговоры и запреты ему во время Собора здесь. Значит, скоро выбудет со службы, ибо и себя губит, и Церковь срамит.

О. Павел Сато приходил просить надбавить за квартиру в Иокохаме, катехизаторскую, 50 сен, ибо требуют сей надбавки, а христиане-де сами не могут, хотя последнее и неправда, но не стал входить в состязание, согласился. Просил дальше прибавить содержания Алексею Оогое; ныне получает 12 – дать 15; но за что? Впрочем, так как старик примерно служит, хотя и в своей незаметной службе письмоводителя по построечной канцелярии и помощником по изданию «Уранисики», то я взялся вносить плату за сына его, обучающегося в университете, Василия, 2 1/2 ены в месяц – гесся – из своего личного кармана, не из миссийских.

5/17 декабря 1896. Четверг.

Был на экзамене по Священному Писанию в обоих классах Катехизаторской школы. В низшем всего 6 человек и наполовину совсем плохие. Впрочем, отвечали порядочно.

Reverend Loomis был, просил фотографию Собора для Rev. Griffis’a, бывшего здесь миссионера-американца, очень плодовитого писателя об Японии; дал фототипии внутреннего и внешнего вида Собора.

Был капитан «Димитрия Донского», вчера пришедшего на Иокохамский рейд; приглашал завтра на обед к нему на судно; я отказался; далеко, да и дел много.

6/18 декабря 1896. Пятница.

Так как сегодня тезоименитство нашего возлюбленного Императора, то в Соборе был молебен о его здравии, долгоденствии и спасении, – за неимением ныне посольского священника и невозможностью посему иметь службу в Посольской Церкви, господин Шпейер дня за четыре предупредил меня о сем. Сегодня утром я сказал в Семинарии и Женской школе, что в одиннадцать часов будет молебен. Пришли, кроме поющих, и все учащиеся. Из русских приехали в Собор члены Посольства, резиденты Иокохамские, несколько офицеров с «Димитрия Донского» и «Манчжура», стоящих в Иокохаме; кроме того, были французский посланник, французский военный агент, французский драгоман. Певчие и учащиеся собрались в полном порядке, и в одиннадцать часов начался после звона и под трезвон заздравный молебен: я говорил ектении и все, что произносит диакон и священник, по-русски, певчие пели по-японски; многолетие в конце я сказал по-русски, певчие «икутосимо» пели тоже по-своему. Сослужащие были оо. Павел Сато и Роман Циба и диакон Стефан Кугимия, которому только и пришлось сказать в начале: «Сюя, фукуо кудасе». – После я был в Посольстве вместе с другими приглашенными на завтраке, где на скорую руку приготовили для меня постное, ибо Анна Эрастовна, говорит, «забыла, что ныне пост».

Когда вернулся домой, то скоро гостем прибыл ко мне священник «Димитрия Донского» о. Александр, иеромонах, учившийся монашеской жизни на Валааме, в мире дворянин Назимов, урожденец Тверской губернии, имеющий двух братьев офицерами с Семеновском полку, одного на флоте, но, конечно, более желателен на судне иерей с более серьезным богословским образованием. Профессор Рафаил Густавович Кёбер приехал дать урок на фортепьяно нашим учительницам в Женской школе; месяцев шесть уж не был он и нашел их очень успешными; действительно, начинают играть весьма порядочно и главное – по лучшим правилам и с безукоризненными приемами фортепианной игры, внушенными одним из лучших учеников всесветной фортепьянной знаменитости – Рубинштейна.

Иван Акимович Кавамото принес 50 ен, пожертвованных сегодня на бедных каким-то проезжим русским инженером, посетившим Миссию в то время, когда я был в Посольстве. Так как на «бедных», то я сказал ему передать сию жертву в «Дзезенквай» – наше Женское благотворительное общество, председательницей которого Елисавета Котама, инспектриса нашей Женской школы.

Сейчас (половина десятого вечера) пришел Исайя Мидзусима. Набат больше часа уже слышался из города; оказывается, что и он погорел: кроме небольшой связки книг, ничего не мог спасти; платье и все погорело.

– Жена и дети где? – спрашиваю.

– Там стоят, на улице.

– Ведите сюда, в классной комнате внизу все переночуйте.

– У меня есть знакомые в Коодзимаци, туда сведу, – говорит. И дальше:

– Завтра после всенощной моя очередь проповеди, сгорела приготовленная рукопись, но содержание следующее… – и минут пятнадцать говорил мне содержание с спокойствием, поистине удивительным со стороны человека, только что выхватившего своих детей почти из огня, ибо пожар начался в соседнем доме, а вход к нему до того тесный, что вот он, кроме своих двух малюток и нескольких книг, ничего не мог спасти из своего жилища. Малютки эти и жена мерзнут там на холоде, а он спокойно читает запись своей памяти; я тоже спокойно выслушал его, чтобы дать ему нравственное удовлетворение.

7/19 декабря 1896. Суббота.

О. Павел Савабе пишет из Сюзендзи: по разговору с о. Петром Кано, в Одавара, находит приход его в большом упадке и предлагает, как единственное средство к оживлению его, разделить его надвое и для Церкви Идзу поставить другого священника, потом служащим обоих приходов и христианам раза два в год делать общие церковные собрания для рассуждения о церковных делах и лучшего ведения их. То есть, по обычаю, о. Павел Савабе фантазирует: ну где же нам взять человека в иереи для Идзу, когда и в такой обширной Церкви, как Хоккайдо, мы не находим возможности удовлетворить насущнейший потребности разделить ее надвое поставлением другого священника для нее, или дать другого священника для давно требующего разделения надвое прихода о. Бориса Ямамура? Кроме письма о. Савабе и тщательно составленный план – географическую карту двух проектируемых приходов прислал, и все тщетно, потому что людей для поставления в священники нет. – О. Петр Кано, со своей стороны, пишет, что «в плавании по житейскому морю нашел ныне в о. Павле Савабе свой компас». Если бы я не знал о. Петра за человека серьезного, то принял бы это за злую насмешку; но о. Петр просто рад посещению о. Павла Сато и дружескому разговору с ним и хочет сказать ему любезность в японском духе от всего сердца. Утешительного только тут мало потому, что О. Петр останется тем же вялым человеком, совершенно равнодушным к спячке его катехизаторов и плохому состоянию Церкви.

О. Матфей Кагета описывает свой обзор Церквей и, по-всегдашнему, ничего утешительного не молвит, все спит или рушится – одна речь у него. И это, вероятно, сущая правда о некоторых Церквах; например, пишет, что в Оказаки теперь еще плоше, при Павле Окамура, чем при прежнем катехизаторе; в Фукурои Яков Ивата не заслуживает ни любви, ни уважения христиан; конечно, все это так и есть. Но, Боже, где людей взять?

8/20 декабря 1896. Воскресенье.

Дождь и слякоть. В Церкви были одни японцы, между тем как в последнее время всегда бывали и русские. Было причастников человек сорок.

Александр Николаевич Шпейер, посланник, прислал 32 ены, «принося душевную признательность за доставленный нам третьего дня случай помолиться о здравии и благоденствии Государя Императора, для поступления с его суммою по усмотрению Вашему». Я положил 30 ен разделить певчим, а 2 ены положить в церковную кружку. Певчих оказалось: мужских – регент (Алексей Обара), 8 учителей пения (собственно соборных певцов, кончивших курс в Певческой школе) и 37 учеников (34 семинариста и 3 ученика Певческой школы); девиц: – 7 учительниц и 60 учениц; всего, с регентом, 113 человек. Разделено было так, регенту вчетверо против простых певчих, учащим вдвое; всего сумма разделена на 131 часть, и досталось: Алексею Обара 92 сен, учащим по 46 сен, простым певчим, одинаково мальчикам и девочкам, по 23 сен. Почему и передано для раздачи Алексею Обара: 13 ен 11 сен, Надежде Такахаси: 17 ен 2 сен. Остальные из 32 ен, 1 ена 87 сен, опущены в церковную кружку.

Из Оцу (где ранен был Цесаревич) получено письмо от язычника – просит христианского научения; отвечено ему, чтобы искал оного у о. Симеона Мии; а о. Симеоно. Симеону, в Кёото, я написал, чтобы он постарался удовлетворить желание сего язычника; быть может, он поможет потом начать церковное дело в Оцу, очень уже помышляет о. Симеон; судя по письму, язычник этот человек серьезный. Написал также о. Семену, чтобы он принял о. Павла Савабе и провел его по своим Церквам.

О. Иов Мидзуяма пишет об обращении глухонемого; впрочем, не от рождения глухонемой, так что с ним можно объясняться письменно. В Санума христиане нашли для покупки дом под Церковь. В Такасимидзу христиане очень полюбили нынешнего своего катехизатора Василия Ивама, что очень приятно.

9/21 декабря 1896. Понедельник.

Был на экзаменах в Семинарии, в седьмом и четвертом курсах.

О. Мии пишет, что продается в Кёото место, которое хорошо бы купить для Церкви: в центре города, все известное «Кёото Норакудо», где производятся почтенные в Японии танцы «Но». Но всего только 300 цубо, а цена семь тысяч ен. Ответил о. Семену разными соображениями; увидим, что будет.

10/22 декабря 1896. Вторник.

Слушал на экзамене учеников 1-го класса Семинарии по Священной истории. Все отвечали хорошо, что учили, но учитель Марк Сайкайси не дополнял их знаний по учебнику; «объяснял-де, говорит, по Лопухину». Наказал я ему вперед самому прочитывать пред классами Богословского и по нем дополнять учебник Соколова. Еще дал выговор, что не поправляют говоренье учеников; один к каждому слову прибавляет «а», другой съедает половину слов, третий неразборчиво гугнявит и подобное, – и учителям горя мало! Вот уж пешки профессора наши! Ничего рационального, никакого доброго участия к делу! Таков уже знать бездарный и бессердечный народ выбрался, за неимением лучших!

О. Сергий Страгородский из Афин пишет: все-таки желает сюда. Посмотрим, что Бог даст.

Ковер сегодня у меня в приемной переменили после десяти лет; старый в частной моей комнате приладили, и значительно теплей ногам.

Вторую половину содержания служащим Церкви за первый и второй месяцы разослали – 1900 ен.

11/23 декабря 1896. Среда.

Был на экзамене в Женской школе у младших; отвечали все по Закону Божию безукоризненно хорошо.

Иоанн Акимович Кавамото вечером пришел рассказать, что ученик младшего курса Катехизаторской школы Канасуги нагрубил сегодня училищному нашему врачу Оказаки, нагрубил без всякой причины и нахально. Я поручил Кавамото извиниться пред доктором за меня, снесши мою карточку, и от себя, и сказать, чтобы вперед Канасуги не принимал, а сему заявить, чтобы, коли захворает, лечился где хочет за свой счет да, кроме того, написать Филиппу Узава, определившему его сюда, о его грубости, а также неуживчивости в школе, ибо сегодня ссорился с товарищами.

Сегодня Василий переменил синее сукно на моем письменном столе; прежнее одиннадцать лет служило.

12/24 декабря 1896. Четверг.

Был в Семинарии на экзамене по Логике и Священному Писанию. Первую преподает Даниил Кониси очень недурно, второе Павел Сато – тоже порядочно.

Раздосадовал письмом своим о. Игнатий Мукояма; просит назначить Анну Ока, вдову в Цуяма – «денкёо-ходзё». О том, что вдовам, достойным того, должно сначала научиться здесь, живя в Женской школе, всему тому по части вероучения, что преподается готовящимся в катехизаторы, – об этом, что так ясно внушалось на Соборе, ни мысли, ни слова. Как видно, смущает пример Юлии Токухиро в Кобе, назначенной в «ходзё» без образования здесь. Итак, я написал о. Сергию Судзуки, что Юлия с третьего месяца выключается из «ходзё», за первый и второй месяцы ей отослано содержание, по 6 ен, это в последний раз, затем, если хочет, может служить частно. О. Игнатию, конечно, тотчас же послан отказ в его просьбе касательно вдовы Ока с напоминанием всего, что было внушаемо по сему предмету.

13/25 декабря 1896. Пятница.

Был на экзамене в Женской школе: по Закону Божию; старшие воспитанницы отвечали, как и всегда, отлично.

Христиане из Канаици пишут, жалуются на то, что о. Фаддей отнял у них катехизатора Обата. О. Фаддей говорил мне, что Обата слишком молод для самостоятельного поста, и потому он переводит его в помощь Узава. Я согласился тогда; но оказывается, что Обата не настолько плох, чтобы не заслужить любовь христиан. Так как о. Фаддей ныне в отсутствии, то ответ отложен до его возвращения.

Стефан Мацуока, катехизатор в Фукуока, на Киусиу, пишет о препятствиях его проповеди: 1. Универсалисты – проповедники белиберды, явившиеся из Америки, – ругают все христианство вообще. 2. Католики поносят православие в частности; недавно на «энзецу квай» католик-чиновник там блядословил, что в России Царь – Папа, вера – средство лишь держать народ в тирании и подобное; католики в Фукуока довольно сильны; ныне строят свой храм в одиннадцать тысяч ен. 3. Ultra-патриоты японские внушают ненависть к России; праздник недавно там был в честь моряков; 50 подарков им возили по улицам, и из них на 28 (или 29) стояли возмутительные против России знаки в воззвания. Но сильнее всех в Фукуока протестанты-епископалы, тоже, конечно, не друзья Православию; у них там будто бы до сорока мест проповеди, до одиннадцати миссионеров.

14/26 декабря 1896. Суббота.

Был на экзамене по русскому языку в первом классе Семинарии; Иоанн Кавамото, учитель, по неопытности, парил в высотах, оставляя нужную твердую почву. Ученики, четыре месяца тому назад поступившие, вкусили спряженье, а читать ни один не умеет. По Нравственному Богословию также сделал ему замечание: два учебника – глава по одному, другая по другому (по Солярскому, или Олесницкому), что не может не производить путаницы в головах учеников и не ронять пред ними авторитета самой науки, которую они не имеют и возможности узнать иначе, как по своим руководствам.

Сегодня экзамены кончены. Списки составлены, но объявятся в понедельник – сегодня было поздно.

Евфимия Ито принесла две полы золотого шитья на жертвенник главного Алтаря Собора. Дал по 1 ене пяти золотошвеям и по 50 сен другим, менее потрудившимся, – все учительницы. Ученицы вышили покрова для провинциального престола, дал по 15 сен на кваси.

Послал письмо о. Сергию Страгородскому в Афины: звал его сюда в ответ на его желание; заказал два бочонка церковного вина по 6 дюжин и 12 дюжин деревянного масла.

15/27 декабря 1896. Воскресенье.

После обедни Иоанн Фукуда из Канаици приходил просить и на словах об оставлении там на проповеди Антония Обата, полюбили-де его христиане, и слушатели у него есть, особенно в соседней с Канаици деревне. Я сказал, что когда вернется о. Фаддей, я с ним поговорю об этом и, вероятно, Обата будет оставлен у них. Просил еще Иоанн назначить к ним катехизатором бывшего иеромонаха Павла Ниццума. На это ответил, что никак нельзя; изменивший своим обетам и служению Церкви вторично не может быть назначен на это.

– «Моккё» – молчаливое разрешение не возможно ли?

– Это можно. Частным образом он может проповедывать; если кто станет у него спрашивать о Христе, и он будет правильно сообщать вероучение и тем приводить спрашивающих ко Христу – это будет спасительно и для него, и для них. Это я даже советовал ему, так как он отлично знает вероучение.

16/28 декабря 1896. Понедельник.

Утром, в половине девятого, был в Женской школе на объявлении списков. В девять часов списки читались в Семинарии и Катехизаторской училище. Так как экзамены везде показали успехи и поведение учащихся было хорошо, то учащие поблагодарены, учащиеся поздравлены с добрым окончанием занятий и дано в Женской школе 3 ены на апельсины, а здесь Никанору сказано дать за обедом по три апельсина ученикам.

После чтения списков Емильян Хигуци пришел показать свое толкование на Послание Апостола Павла к Коринфянам. Путем преподавания в Катехизаторской школе и записи за ним учеников составилось, действительно, очень порядочное объяснение Послания. Я прочитал с ним несколько страниц, заметил, что и как нужно исправить и обещался, если он исправит, отпечатать его труд. Главное руководство у него – Толкование епископа Феофана.

В десять часов все учащиеся мужской и женской школ собрались в Собор выслушать молитвы к исповеди, и затем исповедались ученицы в Соборе у о. Павла Сато, ученики у о. Романа Циба здесь в верхней Церкви, что над моей комнатой. Наказывал я о. Роману исповедать серьезно и внимательно, особенно мальчиков, ныне в первый раз приступающих здесь к Таинству Исповеди, и – увы! Видел совершенное пренебрежение моего наставления о. Романом! В комнате у меня слышно, что громко делается наверху, и я слушал, что О. Роман одну минуту, много две-три посвящал на исповедь каждого; у меня в комнате, когда я писал письма, только и слышалось гудение его чтения отпустительных молитв; сначала, когда обратило на себя внимание это гудение, я никак не мог подумать, что это о. Роман почти беспрерывно гудит, – вышел в коридор послушать, не читают ли громко в одной из соседних комнат книгу, и убедился, что звук из Церкви – больше ни откуда. Плох о. Роман! Да и куда! Дьячком бы ему только и быть, если б не Маебаси!

Получил «Insurance Polioy» от архитектора Кондера и отослал ему 250 «premium» страховому обществу в Иокохаме, застраховал в двадцать тысяч долларов строящуюся Семинарию. Избави Бог от неосторожности при обилии там ныне всяких удобовоспламеняющихся материалов, или же враги христианства сделают пакость; береженого Бог бережет!

С шести часов была всенощная. Пели оба хора. После нее читали канон к причащению и молитвы на сон грядущим правому хору и всем непоющим семинаристам, имеющим завтра приобщаться.

Умер сегодня в Сендае Акила Кису, муж сестры Анны Кванно, начальницы Женской школы, и приемный о. Иннокентия Кису, регента левого хора. Телеграммами дали знать Акиле и мне. Акила был чуть ли не самый богатый наш христианин; на постройку Собора пожертвовал в три приема 150 ен.

Вчера сдал переведенные наши с Накаем Послания Святых Апостолов в полном составе чтецу Павлу Окамото для чтения с сего времени при богослужениях в Соборе. Евангелия давно уже читаются; теперь будут и Послания; первые не совсем слышны – из алтаря и с амвона (от таких плохих чтецов, как Кугимия); Послания будут слышны всем; увидим, будут ли и понятны всем.

В прошлую среду, вечером, я нечаянно содрал с себя кожицу с указательного пальца правой руки на 1/3 дюйма в обе стороны; сосуды крови не были затронуты, но ранка сочилась и саднила целые сутки; сегодня, однако, поврежденное место совсем заросло новой кожицей – ни раны, ни почти знака раны; значит, в четыре с половиной дня материя и форма восстановились; это в шестьдесят лет; интересно будет, если доживу, – в семьдесят лет сила растительности какова будет.

17/29 декабря 1896. Вторник.

В шесть часов ученики были разбужены, в половине седьмого причастники (правый хор – ученики и ученицы и непоющие семинаристы) звоном второго колокола (что в субботу звонят) позваны в Церковь. Диакон Стефан Кугимия прочитал правило ко причащению (только очень долго и очень уж мертвым голосом читал, за что после получил от меня выговор). Сейчас начали Часы, причем звонарь потрезвонил, – и потом литургию; служил о. Павел Сато. «Верую, Господи, и исповедую» – препричастную молитву сказал в Царских дверях, а причащающиеся все повторили за ним стоя на своих местах; по окончании ее все сделали поклон на месте и стали подходить в стройном порядке по одной – сначала певчие ученицы правого хора; Надежда Такахаси приобщилась первая и потом блюла за порядком; ученики же певчие взошли на амвон толпой, что очень некрасиво было после порядка Женской школы, затем малых учеников Кавамото успел направить в порядке. Пели во время причастия беспрерывно, сначала один левый хор, сегодня не приобщавшийся и вошедший в Церковь по перезвону, потом и правый попеременно с ним, пока приобщались семинаристы. На будущее время держаться такого же порядка. – По окончании службы Никанор, повар, рассердил меня: не понял меня хорошенько и отменил чай учеников, а застал я его готовящим в половине десятого обед ученикам, между тем, как они, бедные, голодные бродят по коридорам. Я велел тотчас же дать приготовленный обед, а в полдень вместо того дать чай с булкой. Вперед нужно отдавать приказания более подробно; чуть чего не выяснишь, сейчас ошибутся.

Вечером была всенощная для завтрашних причастников: поющих левого хора, непоющих учениц и Катехизаторской и Певческой школ. Пели оба хора.

18/30 декабря 1896. Среда.

Утром богослужение и весь порядок те же, что вчера. Служил о. Роман. Приобщение учащихся совершилось в полном порядке и благоговении (по крайней мере, наружном, – о внутреннем Бог весть!) Кроме учащихся, вчера и сегодня было несколько причастников из города.

Из Церквей множество писем вчера и сегодня перечитал. – О. Сергий Судзуки просит оставить на службе Юлию Токухиро, но обещает тотчас же уволить ее, если еще хоть один священник, опираясь на ее пример, попросит прямо принять какую-нибудь вдову в «денкёо-ходзё». Ответил я ему сейчас же согласием на это.

Из Аннака катехизатор пишет, что церковный дом обокрали, и именно иконы со стен покрали, также покров с аналоя, но платье его цело. Странный вор! Иконы взамен покраденных по просьбе катехизатора пошлем.

Из Циба катехизатор Григорий Камия интересно описывает обращение одного из тамошних протестантов, некоего Ароки с женой и двумя детьми, в Православие. Протестанты готовились поставить его своим «чёоро» (пресвитером), так как он там наиболее уважаемый из них, и вдруг с ужасом узнали, что он переходит в Православие. Они сочли это дьявольским обольщением и устроили молитвенные собрания – отмолить дьявола от Ароки, а после сего стали усиленно убеждать его остаться протестантом. Но так как Ароки переходит по разумному убеждению, после тщательного сравнительного изучения веры, то он убеждающих его, напротив, почти убедил присоединиться к нему. Увидим, что дальше будет. Ныне же Ароки ждет только священника, чтобы присоединиться к Православию.

19/31 декабря 1896. Четверг.

Весь день сводил построечные отчеты. В то же время приходили со счетами. Вечером принесли волшебный фонарь, и мы с Кавамото и случившейся тут же, со счетом за переплет «засси», Надеждой Такахаси выбрали две дюжины картин по Священной Истории и испытали их отражение на стене у меня. – Отправлено также по Церквам несколько нужных писем. С шести часов всенощная; были почти только учащиеся. Потом исповедь о. Павла Сато.

Итак, японский год закончился. Да будет благодарение Богу за то, что было. На следующий год дай, Господи, плодотворнее дел Церкви!

Закончился японский год отправкою поздно вечером письма к о. Петру Кавано с 20 енами дорожных по Церквам. Посылалось до сих пор по 15 ен, но «мало»; клянчит, между тем ленится служить невыносимо. Поэтому написан ему теперь выговор, в котором упомянуто, что недавно 3 ены ему было прибавлено к содержанию в виде пособия на посещение Церквей, чтобы он подольше останавливался в Церквах, а не прогуливался только по ним без всякой для них пользы; еще, что две дочери его с сентября помещены в Женской школе и содержатся на счет Миссии, – что также составило немалое пособие ему; а он опять просит! Ладно, делается по его просьбе и ныне, но если он не покажет больше деятельности и добрых плодов, то эта прибавка к «рохи», 5 ен, будет отменена.

20 декабря 1896/1 января 1897. Пятница.

Японский Новый Год. Погода целый день превосходная. – Литургию совершили три японских священника с о. Павлом Сато во главе. На молебен и я выходил. Пели оба хора. «Милость мира» Петр Тоокайрин с левым хором вздумал петь трудную и заразнил на первых же шагах страшно, так что я поспешил выслать сказать Алексею Обара, чтобы он пошел и поправил. Молебен пропели очень стройно и торжественно. Потом – обычные поздравления с обычной раздачей денег певчим и всем учащимся, а также всем детям служащих Миссии и всей прислуге. Я с визитами никуда не ходил, а всюду разослал карточки.

С шести часов была всенощная, которую служил о. Павел Сато; пели четыре учительницы, и был только один молящийся из города, завтра приобщиться желающий.

21 декабря 1896/2 января 1897. Суббота.

О. Фаддей Осозава возвратился. В Оцу проект православных христиан Саймару и Кондо устроить в городе публичный дом для благосостояния города не состоялся, потому что общее городское собрание отвергло его, то есть язычники дали христианам урок нравственности. Как это конфузно для Саймару! (На полях карандашная надпись: отрицательный тип православного японца, предложившего городу построить 2 публичных дома – редактор). И однако ж, нисколько не конфузится, отговаривается только тем, что это-де не его мысль, а какого-то чиновника, с которым он, как глава городского совета (чёо-чёо) совещался о средствах поднять благосостояние города.

– Устрой-де публичный дом; из окрестных селений станут стекаться в него кутить и гулять и деньги оставлять, – город и обогатится. Я и предложил устроить (говорит Саймару; Кондо у него только на побегушках); и семья вся согласилась, – я не мог бы не приложить печати; но так как не согласились, то и я рад тому; я, мол, не свою пользу имел в виду, а города, и прочее.

Но лжет Павел Саймару! Быть может, прежде и был он ревностным христианином, и, наверное, был, ибо и гонения терпел, но теперь совсем потерял он дух христианский. Тут же о. Фаддей еще рассказал то, что не только я, и он не знал доселе: дочь свою, которая воспитывалась здесь в Женской школе, он выдал замуж, без всяких христианских обрядов, конечно, за младшего родного брата своей нынешней жены (дочь от прежней жены). – Таково-то семя Слова Божия, падающее в терния!

О. Фаддей потом еще пришел, не докончивши исповеди одного своего христианина, спросить указания на следующее: христианин рассказал, что он жил с младшею сестрою своей жены, жил потому, что жена, умирая, завещала ему это для пользы оставляемых его троих детей; жена и ее сестра – язычницы; христианин же, узнавши церковное правило, что на сестре жены жениться нельзя, прекратил связь с нею и теперь говорит это на духу, спрашивая «симпу», – что дальше делать? Я сказал «симпу»: «Наложи ему за прелюбодеяние епитимию, пусть два года не приобщается, ибо незнание правила облегчает, но не смывает греха блуда, а затем пусть найдет между христианками, если возможно, женщину, которая бы была хорошею матерью его троим детям, и женится на ней; сестру же жены пусть пристроит за другого».

За всенощной японцев было очень мало, зато были трое русских купцов из Благовещенска: Семен Савич Щадрин с сыном и прочие.

22 декабря 1896/3 января 1897. Воскресенье.

За литургией было довольно много молящихся – больше мужчин, чем женщин. Причастников было человек двенадцать, кроме детей. Вчерашние русские тоже были.

После обеда был с визитом командир лодки «Кореец», третьего дня прибывший на Иокохамский рейд. Приятно было узнать, что из семидесяти человек команды, данной ему почти сплошь безграмотною, ныне только трое не могут читать по совершенной своей тупости. Помаленьку, значит, образуется русский народ.

Петр Исигаме, совершенно счастливый рождением третьего дня первенца красавицей-супругой его Марьей Ивановной, приходил просить от ее имени наречь его; я посоветовал дать имя Василия в честь Святого Василия Великого, который скоро празднуется.

23 декабря 1896/4 января 1897. Понедельник.

Целый день погода лучше, какой не бывает: ни облачка, ни ветра. Но для меня день был плох: встал утром с заложенным ухом, и целый день пренеприятное ощущение, мешавшее работе – составлению отчетов.

Из посетителей приятными были русские офицеры с «Корейца», неприятным – врач Танисима; одет щеголем, все блестит новизной и белизной, но сам вполпьяна и декламирует экспромты, надеясь построить их на Священном Писании, и хорохорится, точно петух.

С шести часов была всенощная, служил о. Павел Сато; пели оба хора.

24 декабря 1896/5 января 1897. Вторник.

Сочельник.

С восьми утра началось богослужение и кончилось в одиннадцать без четверти. Читали на Часах по Псалму и Паремии с праздничными тропарями и кондаками; на вечерни 103 Псалом был опущен. После литургии, по Уставу, был поставлен аналой с иконою Рождества Христова; пред нею вышли священнослужащие, за ними оба хора соединились и пропели Тропарь и Кондак Праздника; пение, особенно Кондака «Дева днесь» было весьма торжественное. Дай, Господи, чтобы поскорей вся Япония воспела этот радостный гимн рождшемуся Спасителю!

Всенощная с шести часов, начатая Великим повечерием, была очень торжественная; пели стройно; новые облачения при обильном освещении блистали золотом; и дух молитвенный витал, только с грустью смешан был, что христиане так неусердны даже в такой великий праздник: было очень мало из города. Русских не было ни одного, зато протестантских миссионерок, должно быть американок, было целое стадо; дождались самого конца, так что при выходе атаковали меня и я должен был объяснять им значение иконы, к которой сегодня прикладывались, потом попросили показать им крещальню, и я показал им купель для возрастных и младенцев с объяснением, как у нас крестят. Восхищались пением и внутренностью Собора, а на своих катехизаторов постоянно злословят употреблением икон, но чем же и сами восхищаются в Соборе, как не иконами? Последнее слово сопровождавшего дам-миссионерок было: «Как прекрасен Ваш Собор!». Но чем же, как не иконами? – Скоро ли, Господи, будут все Едино Стадо под Тобою, Единым Пастырем?!

25 декабря 1896/6 января 1897. Среда.

Рождество Христово.

Службу Божественную совершили втроем мы – священнодействующие – отцы Павел Сато и Симеон Юкава со мной и причтом. Христиан сначала было мало, потом довольно много. Русские – к концу (мадам Шпейер и прочие), или по окончании (трое благовещенских купцов); миссионеров и миссионерок протестантских человек пятнадцать было. Потом обычные поздравления – двух хоров совокупно, всех учащихся, детей, служащих, христиан. К двум часам от всего этого освободившись, отправился в Посольство пропеть «Рождество». На дороге встретил едущего ко мне священника с «Димитрия Донского» о. Александра и пригласил его помочь пропеть славленье; пропели в спальне, потом были на ёлке, разукрашенной и освещенной в закрытой от наружного света зале. Много было детей; не меньше больших, с судов особенно. Все получили подарки с елки; целая «дзинрикися» подарков ввезена была в залу; я получил японский бумажник для карточек и бумажных денег, атласный внутри. Потом пошли пропеть к секретарю Александру Сергеевичу Сомову и его жене католичке Марии. Анна Эрастовна Шпейер предупредила меня в Соборе, что у них сегодня родился сын, поэтому я взял требник и прочитал вместе с славленьем молитвы родительниц в первый день, но уже после узнал я от господина Распопова, что бедная Сомова три дня мучилась родами. У Распопова пропели мы с о. Александром, и он нам за чаем рассказал свою грустную историю про отца, одиннадцать лет страдавшего сумасшествием, и про свое девять лет неопределенное служебное положение. Вернувшись домой в пять часов вместе с о. Александром, которому предложил переночевать здесь, нашел опять нескольких поздравителей, потом с «Димитрия Донского» два офицера были с приглашением на елку 27 числа. Попросил шлюпку, чтобы прежде заехать тогда на «Кореец» с визитом, потом на «Димитрий Донской», и условились о времени. С шести часов была всенощная, пропетая обеими хорами. Потом у семинаристов был волшебный фонарь, на днях нарочного для того купленный за 15 ен; за священные картины, за две дюжины, мною заплачено 6 ен; Кавамото от себя купил еще разные виды, также снимки японских нынешних знаменитостей. Мы с о. Александром тоже пошли смотреть. Содержание священных изображений взялся рассказывать Марк Сайкайси и делал это очень плохо – поленился прочитать Богословского, что я рекомендовал, поэтому почти после каждой картины я, сказав, что «рассказано, мол, хорошо, а я несколько дополню», рассказывал вновь по Богословскому, которого я достаточно изучил, преподавая Священную Историю.

В половине десятого часа ушел с представления, потому что очень разболелась голова.

В два часа сегодня в Соборе было отпевание младенца и проводы потом были в облачениях до кладбища. О. Семен хоронил с диаконом Александром Метоки и певчими – человек восемь.

26 декабря 1896/7 января 1897. Четверг.

Утром, с восьми часов, литургия, отслуженная о. Павлом Сато. После нее оба хора поздравили о. Александра с «Димитрия Донского», таким же пением, каким вчера меня; он дал им 20 ен на «кваси», а о. Павла Сато пригласил в субботу к себе на судно на завтрак вместе с тремя академистами (Кавамото, Сайкайси, Хигуци), которых он пригласил вчера вечером. Потом христославили у меня причт и христиане из Коодзимаци. В первый раз ныне пришла оттуда и воскресная школа, недавно, впрочем, и заведенная молодым священником о. Алексеем Савабе и его молодыми катехизаторами. О. Алексей заранее предупредил о сем, – что-де воскресная школа, то есть детей шестьдесят, готовится к сему; напечатан для них на разукрашенных листках Тропарь Праздника, и разучивают они его пропеть тщательно. Я обещал принять поздравителей и приготовить соответственное угощение для них. Сегодня и было поздравление: сначала о. Алексей с крестом, в епитрахили, начал, и певчие его Церкви, человек двенадцать, больше – тоже дети, пропели весьма стройно в четыре голоса (с участием баса – учителя и причетника и катехизаторов) Тропарь и Кондак Праздника и прочее. Потом, уже без священника, а с учителем и катехизаторами вступил в комнату хор маленьких поздравителей и залил всю комнату, – действительно, шестьдесят малышей обоего пола, празднично одетых, наполнили комнату.

– Разверните листки, – скомандовал учитель. Развернули, но смотрят все не на них, а на меня и на картины на стенах.

– Теперь пойте, – велел учитель, – и начал сам. Подхватили малыши и, несмотря в свои листки, а на память, пропели тропарь праздника так чудно стройно и благозвучно, что я истинно растроган был. Вчера здесь тоже пели дети воскресной здешней школы тропарь, но преплохо, так что рассмешили меня. Эти сегодня просто удивили, так что я им от души сказал, что «Ангелы, конечно, вместе с ними ныне славили Господа, ибо, без сомнения, Ангелы их всех еще с ними по безгрешности их певцов».

Потом все они в большой комнате второго этажа рассажены были и угощены «кваси, миканами и чаем», а затем я еще дал 4 ены, размененных по 5 сен, разделить всем поздравителям, – Хору и регенту-учителю дал 5 ен, сказав, что 1 ену регенту и четыре разделить хору. Сим, равно как причту и катехизаторам со священником, было обычное угощение из «суси, кваси» и прочего.

В двенадцать часов мы с о. Александром, позавтракавши, отправились в Иокохаму и пропели «Рождество» у консула князя Лобанова, у военного морского агента Чагина, которого не застали дома, а был вместо него переводчик Григорий Такахаси, у хакодатского консула, ныне переводящегося в Нагасаки, Михаила Михайловича Устинова и у военного сухопутного агента полковника Николая Ивановича Янжула и жены его Марии Николаевны, по-видимому, больной нервами. Были также у проезжего благовещенского купца Семена Савича Щедрина с сыном Феодором и служащим у него Василием Алексеевичем Щеголевым в Grand Hotel, – пропели в номере у них «Рождество», за что Семен Савич при прощании всунул мне в руку 20 ен (я сказал: «На Церковь запишу от него»). – Вернулся я в половине всенощной, петой, как и вчера, двумя хорами. Тотчас после всенощной Кавамото пришел:

– Печальное известие сообщить имею.

– Какое?

– Вчера вечером Логин Ицикава (ученик первого класса, малый лет пятнадцати) в десятом часу вышел пройтись, так как чувствовал тяжесть в голове; его схватила на улице толпа человек в десять больших учеников какой-то другой школы, вероятно, «хоорицу-гакко», что недалеко отсюда, и хотела учинить с ним содомский грех; он отбивался, его тащили из улицы в улицу, избили; наконец, привели в харчевню, где в это время были, по случаю, Моки и Таномоки – два другие ученика из нашей школы (оба очень дрянные) – эти прибежали сюда известить; отсюда бросились выручать Логина, – дано было также знать в полицию, – Логина выручили, но негодяи разбежались – ни одного не схватили. Я допрашивал Логина, – пакости с ним еще не учинили, ибо, говорит, отбивался все время, и народ еще везде мешал. – Что делать?

Что я мог сказать ему, кроме того, выбранить за несмотрение за учениками. Как можно позволять отлучаться в город так поздно? И так далее.

Избави Бог, этот мерзкий порок сюда еще забредет, где и имя-то его не должно бы упоминаться, а теперь вон вся Семинария толкует, соболезнует Логину, – Во время сёогунов порок этот был очень распространен в княжествах Сацума и в Тоса, был немало и в Едо; теперь вот он еще дальше выползает наружу. Скверно для Японии!

27 декабря 1896/8 января 1897. Пятница.

Утром, до обедни, о. Роман Циба пришел рассказать о Церкви в Такасаки, куда ездил для Праздничной службы. Церковь – мирна внутри и с катехизатором Маки, у которого человек двадцать есть новых слушателей.

С восьми часов была литургия, которую служили оо. Сато и Циба при пении обоих хоров.

В два часа я отправился в Иокохаму. Сначала побыл на лодке «Кореец», чтобы отдать визит любезному капитану и офицерам, из коих некоторые уже были у меня. Потом вместе с Александром Михайловичем Шпейером, с которым вместе на «Кореец» прибыли, отправились на крейсер «Димитрий Донской» – могучее стальное судно с 500 команды и офицерами с самым новым вооружением. В этот вечер была на крейсере офицерская елка, блиставшая рубинами, яхонтами, алмазами и всевозможными очаровательными цветами, а также развешанными на ней подарками. Дети князя Лобанова, иокохамского консула, Устинова, французского посланника – молоденькая двенадцатилетняя мадемуазель, еще не утратившая прелести детства, – были счастливы, резвились, хлопали и в вышедшие из хлопушек колпаки; большие тоже немало веселились. Потом детей отпустили на берег, а большие сели за роскошнейший обед, во время которого первым же блюдом – супом – неловко столкнувшиеся матросы облили мне спину. После обеда пять офицеров игрою на балалайках, оркестровою, очаровали всех, а больше всего, возможно, меня, давно не слышавшего такие прямо родные, за сердце хватающие звуки. Добрые офицеры много играли в вечер на своих милых инструментах. И подивился я, какую очаровательную музыку можно извлечь из сих на вид нехитрых инструментов. Из балалаечников Г. С. Владимирский, юный и ученый (с академическим знанием и в очках) офицер, настоящий артист, играет три года и обучил своих со-артистов всего в полтора месяца, – трудно поверить! А между тем факт, – все говорят. Тут же пела испанка, жена испанского морского агента, под аккомпанемент гитары своего мужа. Пение весьма изысканное, гитара – легкости и искусства неподражаемых; потому же оба они, муж и жена, молодые и красавцы писанные, но все не то, что балалайка, куда не то! Там аплодисменты чисто официальные, здесь – видимо, порыв у всех русских – порыв душевный. Всем, бывшим на вечере, достались подарки с елки; я получил, по вынутому мною двадцать второму номеру, золотой карандаш. Во время вечера на палубе горела и матросская елка, с которой три дня тому назад всем до одного матросам также достались подарки. Мы с французским посланником, Mr. Armand, хотели было съехать к поезду в Токио в девять часов, но для этого нужно было встать до окончания обеда; очарованные любезностью, мы остались. Я вернулся к себе, на Суругадай, в один час ночи.

28 декабря 1896/9 января 1897. Суббота.

Сегодня должны были отправиться на «Димитрий Донской» о. Павел Сато и академисты по приглашению о. Александра, но с утра такой дождь, а потом мокрый снег, что все отказались; один Иоанн Кавамото поехал. С ним я послал о. Александру, по его просьбе, просфор на завтрашнюю литургию и 500 серебряных крестиков для покупки матросами, ибо многие не имеют и просят. Вернулся Кавамото уже во время всенощной; с ним на судне были очень любезны.

О. Феодор Мидзуно вернулся с своего долгого путешествия по своему приходу и рассказал о нем; ничего особенно, – везде проповедь идет вяло.

О. Иоанн Катакура пишет – восхваляет веру христиан приморских Церквей, летом столь пострадавших от наводнения; говорит, что именно это бедствие и оживило их веру, – так-то нет худа без добра!

Был когда-то в Семинарии умный мальчик Андрей Уено; отец взял его из школы с половины курса, а потом о нем ни слуху; а отец – язычник; и думал я, что пропали семена. Нет, младший брат Андрея пишет, что желает креститься. Значит, Андрей не только сохранил веру, но и возрастил ее до способности оплодотворить душу другого.

29 декабря 1896/10 декабря 1897. Воскресенье.

После обедни, между другими, зашел ко мне слепец Антон Антонович Густовский, поляк, образованный человек, приехавший третьего дня в Токио с намерением изучить японский массаж с тем, чтобы, вернувшись в Россию, открыть для русских слепцов эту отрасль промышленности; просил комнату, чтобы пожить, пока будет ездить в школу слепых учиться. К сожалению, нельзя исполнить его просьбу – дом ныне занят до последнего угла, – все семинаристы, жившие прежде в других домах, ныне, пока строится Семинария, помещаются здесь. Узнав, что он католик, я порекомендовал ему попросить помещения в Католической Миссии, на вид обширной, где помещение для него должно бы найтись. Если и там нет, то все же он не в крайности: его зовет к себе жить учитель массажист, хотящий от него, в свою очередь, перенять европейский способ массажа, который Антон Антонович в совершенстве знает.

В два часа отправился отдать визит доктору Кёберу, живущему в конце города, как раз у школы слепцов; заговорил о слепце Антоне Антоновиче; догадался Кёбер и говорит: «С удовольствием я поместил бы его у себя, но по контракту с хозяином права не имею принять на жилье в дом иностранца».

Из Эма Матфей Ина, женатый на сестре умершего бывшего катехизатора Андрея Ина, описывает кончину Андрея. За полчаса до смерти Андрей, уже лишившийся способности говорить, знаками велел женщинам оставить комнату и, потребовав кисть и бумагу, спросил письменно у доктора: «Решено ли?». Тот тоже кистью ответил Конфуциевой фразой, что, мол, «участь человека – умереть лишь только научиться», но к этому прибавил: «Ты же не только научился, но и учил многие годы других»; то есть был много лет катехизатором (доктор, хотя был язычник, но знал службу Ина). Поняв из этого уклончивого ответа, что жизнь кончена, Андрей написал стишок: «Тан-дзицу я годзю сан (53) сака, ёцу (4) нокору». («Кратки дни! Пятьдесят три – вершина! Четыре не достает». То есть, умирает сорока девяти лет); положил кисть, перекрестился и испустил последний вздох. За несколько дней он приобщился Святых Тайн; был все время в мирном христианском настроении.

30 декабря 1896/11 января 1897. Понедельник.

Симеон Мацубара из Аомори пишет: христианин из селения Миммая позвал его к больному сыну; христианин этот, Петр Коита, скрывал свою веру от соседей, даже и икону держал в скрытом месте, но то же, что и у нас: «Гром не грянет, мужик не перекрестится», захворал сын, душа заволновалась глубже, и пепел с тлевшей искры сдут. Симеон крестил сына, но он помер вслед за тем, и Симеон же похоронил его по христианскому обряду, причем вера Петра обнаружилась для всех, и он уже не являл ни малого поползновения скрывать ее.

При похоронах Симеон Мацубара имел случай сказать несколько катехизаций; все слушали, не исключая местных бонз, которые потом еще приходили рассуждать с ним о вере и в заключение выразили свое, хоть и печальное для них, убеждение, что «скоро все будут христианами». – Был также Симеон Мацубара в селении Канида, 8 ри от Аомори, с двести домов жителей; позвал его сюда один христианин, Илларион Ямазаки; но нашел он здесь и других христиан: жену врача, Марию Ямамото, которая держит на видном месте в доме икону, являя себя христианкой, и мужа своего убеждает принять христианскую веру; была здесь в Женской школе сия Мария года два; катехизатор Мацубара хвалит Женскую школу за умение так глубоко привить христианство своим ученицам. Есть там еще, кажется писарем в сельском правлении, Моисей Симада, краткое время находившийся здесь, в Семинарии, тоже порядочный христианин. Симеон Мацубара надеется в селении в скором времени образовать Церковь.

Вечером, с семи часов, Иоанн Акимович Кавамото устроил на втором этаже у семинаристов волшебный фонарь с пением. Я рассказал им Ветхозаветные истории по четырем картинам: о Давиде и Голиафе, о Давиде, в которого Саул мечет копье, о Соломоновом суде и о погибели Иезавели. Пение не дурно. Кончилось в девять часов.

31 декабря 1896/12 января 1897. Вторник.

Григорий Камия, катехизатор в Циба, просит дать ежемесячную помощь в 3 ены старику-врачу, но не имеющему никакой практики, Иову Акияма; если не дать, то Иов уйдет в деревню, чтобы добывать себе пропитание; а между тем он с таким усердием отыскивает слушателей для Камия! – Нельзя платить за это усердие, иначе пришлось бы платить всем, приводящим слушателей к катехизатору, а таковые есть почти в каждой Церкви. Нельзя давать 3 ены и по бедности, пришлось бы раздавать весьма многим, на что средств Миссии не хватит. А сказал я о. Фаддею побыть в Циба и испытать Иова, не может ли он помогать по проповеди Григорию Камия? Если может, то в качестве «денкёо-ходзё» может получать 3 ены.

По совету с «Кочёо», с Иваном Акимовичем Кавамото, сказал я еще о. Фаддею, чтобы он написал катехизатору Филиппу Узава удержать дома ученика Катехизаторской школы Канасуги – не пускать его сюда: человек совсем не пригодный для катехизаторства, хоть бы и окончил курс. Сам же о. Фаддей говорит, что он, когда выпьет, делается сумасшедшим. Да и в трезвом виде он иногда сумасшествует, как тогда, когда без всякой причины наделал самых грубых дерзостей врачу нашему Оказаки.

Совсем нет людей для Катехизаторской школы. Ныне остается в низшем классе четыре человека, из которых один язычник еще. Другой – язычник, только что исключенный за неспособность, брат катехизатора Григория Котака, несмотря на исключение, на днях опять явился в школу, и не только явился, но вчера побил Кочёо, бедного Ивана Акимовича, – зачем-де исключили его.

Как не бережешься, а от простуды не спрячешься: горло болит; завтра, дай Бог, служит; сегодня на всенощной на Литию и Величание не выходил – больно говорить громко.

Вчера скончалась вдовствующая Японская Императрица, мать нынешнего Императора.

1/13 января 1897. Среда.

Ночью – грохот и «денпоо!» Хоть мертвый проснется; телеграмма из Нагасаки от Петра Павловича Моласа, командира «Адмирала Корнилова»: «Поздравляю с Новым Годом!» и прочее. Посмотрел на часы: четверть второго. – Опять грохот и «денпоо!» От кают-компании «Адмирала Корнилова» поздравление; четверть третьего. Если бы не поздравляли добрые и милые моряки, то было бы лучше, тем более, что от простуды и невыхождения из комнаты горло и голова болели, и сон был дорог.

С девяти часов Литургия в сослужении с четырьмя иереями, из коих о. Павлу Сато, служащему иереем почти двадцать лет, сегодня дан набедренник. На Литургии из русских были: посланница, мадам Шпейер, и Устинов, консул хакодатский. После Литургии зашли ко мне все служившие сегодня священники и диаконы поздравить с Новым Годом; предложил им чай; пришли также старосты Собора, – тоже угощены чаем; после сего я уехал в Посольство, куда приглашен был на завтрак. После завтрака у посланника дал восьмую дневную молитву новорожденному сыну секретаря Сомова, Сергею.

Потом были у меня с визитами: слепец Антон Антонович, князь Лобанов с супругой, офицеры с «Димитрия Донского», потом доктор и офицер с «Корейца», просидевшие до семи часов с весьма интересными рассказами про Амурский край (грубость нравов поселенцев), про Корею и прочее.

По случаю смерти вдовствующей Императрицы школам объявлено не учиться пять дней, начиная с вечера, то есть до субботы включительно. Стало быть, завтра у нас начала уроков не будет.

2/14 января 1897. Четверг.

Утром вид из окон оказался такой, что хоть бы в России: глубокий снег кругом, и снег все еще шел; садовник, вооруженный каким-то драколом, ходил около ограды и стряхивал снег с деревьев, чтобы не обломались ветки от тяжести его.

Скоро, впрочем, снег перестал и начал таять.

Церковь в Коморо просит отдельного катехизатора, но где же его взять? Подтверждено, чтобы Григорий Сугамура из Уеда имел в своем заведывании.

Николай Ока, катехизатор Дзёогецудзуми и прочих, неожиданно является.

– Зачем?

– Просить о Мироне Сео.

– В чем просьба?

– Взять его опять на службу.

– Разводить курей разве перестал?

– Перестал.

– Отчего?

– Убыточно.

– А голова его что?

– Теперь болей не чувствует.

– Совсем выздоровел?

– «Синкей-бёо» (нервная болезнь) еще есть.

– Если принять его на службу, согласны ли вы взять его сотрудником, так как у вас много деревень и помощник нужен.

– Ни в коем случае: он здесь служил прежде, и опять служить ему здесь неудобно.

– Как же вы просите за него?

– Он мне товарищ по Семинарии.

– Если он у вас негоден, то не годен и нигде. Посмотрим, однако, будет ли он согласен поступить в Катехизаторскую школу в старший курс, как для испытания, способен ли он к службе, так и для повторения вероучения?

– Думаю, что будет согласен. Вы привели его с собой?

– Привел.

– Позовите его сюда.

Приходит Мирон Сео, – и, увы! Прежде во все время учения в Семинарии он был похож на теленка, теперь – на полуубитого теленка! Едва ли годен будет для церковной службы. Условились мы с ним, что войдет он в Катехизаторское училище, но при первом же обнаружении головных болей он пойдет не к доктору, а к себе в Акита, где найдет для себя какой-нибудь телесный труд, например, в рудокопнях, которыми изобилуют окрестности его родины. Призван был Кавамото и сдан ему Сео для помещения в первый номер Катехизаторской школы.

Фома Михора, семинарист старшего курса вернулся со святочного отдыха из Вакуя, своей родины; жалуется тамошняя Церковь на неспособность своего катехизатора Алексея Имамура, почти лишенного способности говорить по болезни горла; вот уж года три в Церкви никакого приращения из-за того; а Церковь – большая, живая, родина лучшего из наших священников, о. Бориса Ямамура, жена и много родных там… Боже, правда! Но где взять? И на Соборе мы много толковали, как бы заменить Имамура? Никого не придумали. Пошли, Господи, делателей на жатву Твою! Жатва все уширяется, а готовых на делание убывает.

3/15 января 1897. Пятница.

Утром раздосадовало требование из Хакодате прислать деньги на пищу Агафии Мори, вдовы о. Никиты, поехали туда гостить к родной сестре; там же большая Церковь, где прежде Никита Мори, еще будучи катехизатором, долго трудился на пользу ее. И при всем том требуют с Миссии, то есть с русских жертвователей, иногда очень бедных, – «корми, дай денег!». Послал по 3 ен в месяц, но очень больно стало за Японскую Церковь, точно она мертвая, – и ни мысли, ни чувства нет в ней.

Вчера приехал о. Александр с «Димитрия Донского», ночевал и сегодня, часов в десять, отправился домой. Послал я ему на днях 500 серебряных крестиков здешней поделки, по 10 сен; все разобрали у него на судне; сегодня повез еще 500; за прежние – 50 ен вчера привез. Крестики весьма прочные; 10 сен стоят и в поделке; барыша для Церкви мы нисколько не берем, чему о. Александр дивился. Добрый он, благоговейный иерей и истый монах, но простец, неучен до крайности, хоть и дворянин Тверской губернии по происхождению, Назимов. Весьма жаль, что таких необразованных назначают на суда, где и офицерство бойкое, и команда молодая, и столкновения с иностранцами большие. Какое же он может иметь доброе влияние, или представительность, коли способен верить, например, что Александр I не умер в Таганроге, а вследствие разговора с валаамским старцем, которого застал в огороде и который сначала угостил его репой, которую Император съел, облупив собственными зубами, сказав: «Я солдат», – решил отречься от мира, потому велел положить вместо себя какой-то посторонний труп в гроб, а сам ушел в Сибирь, где подвергался и телесным наказаниям, и спасался под именем какого-то ныне известного там угодника?..

После обеда был слепец Антон Антонович Густовский; лишь поздоровались, заговорил:

– Со мной беда! Расхваливал я в прошлый раз японцев, а они вот такие: 20 ен у меня украли. Держу я деньги вот в этом кармане (причем, вынимает и раскрывает); здесь у меня бумажки по 1 ен, все целы; здесь по 10 ен; было 50 ен, – двух бумажек нет (и сам, выгнув бумажки, перебирает в руках ощупывая не три, а четыре); э, – да! Не 20, а 10 украли.

– Обыщитесь лучше, не все ли целы?

Но сколько не искал он, одной бумажки, действительно, нет.

– Я пришел спросить совета: могу ли я сказать об этом учителю (массажа, у которого живет, человеку зрячему)? В комнате, где я стою, спят также два-три ученика, да еще прислуга, – все зрячие.

– Куда бумажник на ночь кладете?

– Около подушки, открыто.

– Так считайте себя счастливым, что больше не украли. А учителю, разумеется, скажите, чтобы он разыскал и вернул вам деньги. Вор, по-видимому, совсем простак, и найти его учителю не должно затрудниться. А вперед отдавайте деньги на хранение учителю и так далее. –

Просидел он часа полтора, говорил о себе; человек очень интересный и достойный. Ослеп двадцати лет от выстрела, который прошел через правый висок вниз к левому глазу и перерезал зрительный нерв. Слепым уже двенадцать лет. Занимался в Петербурге и летом в курортах массажем; делал ученые доклады о сем на съездах; известен Императрице Марии Федоровне. Если он исполнит то, о чем постоянно говорит, откроет новую отрасль промышленности слепцов, открыв для них школу массажа в России, то благословят его многие, и благословит его Бог!

Вечером был молодой американец Mr. John R. Mott в сопровождении японского протестанта Нива Сейдзиро. Мотт – член-оживитель (reviver) обществ молодых людей (Young Men Association). Для цели учреждения или оживления везде сих обществ он путешествует: был по несколько месяцев в Индии, Австралии, Китае; ныне два месяца в Японии. Пришел предложить несколько вопросов. Я с удовольствием отвечал на них. Разговор продолжался больше часа; он все записывал.

– Какие препятствия к распространению христианства в Японии?

– Со стороны японских старых религий больших препятствий нет. Буддизм – мертвец, которого еще не успели похоронить; но это в наступающем столетии сделают; бороться с ним также не пристало, как бороться с трупом; держится его – кое-где и довольно крепко – невежественная полоса народа, который, по мере образования, поймет, что буддизм в религиозном отношении – сущая пустота, ибо без Бога – какая же религия! – Более препятствий со стороны конфуционизма, но тоже не в религиозном отношении, а в нравственном: он слишком надмевает своих приверженцев; конфуционист всегда порядочен, не имеет кажущихся пороков, полирован, и вследствие всего этого совершенно самодоволен: на все другие учения смотрит свысока и не доступен для влияния их; проникнуть христианству в душу конфуциониста так же трудно, как воде в твердый камень, – Синтуизм совсем не религия, а глава древней японской истории; предписывает уважение к предкам, что совсем не противно христианству, ибо и каждый из нас делает поклон на могиле родных, – Правительство христианской проповеди не мешает. – Самое большое препятствие – косность и индифферентизм достаточных классов: им слишком хорошо на земле, чтобы думать о небе. В это состояние косности они пришли постепенно, перерастая свои старые религии, состоящие из человеческих измышлений, а ныне еще больше усыпляет их пример иностранных безверов, которых они видят у себя в лице разных наемных профессоров и за границей во время своих путешествий. Потому-то и христианство принимают здесь почти исключительно люди, душа которых глубже затронута и всколыхнута трудами, скорбями и разными невзгодами мира сего. Кто у нас христиане? Наполовину люди интеллигентные, дворяне, но какие?

Обедневшие от последних переворотов и трудом добывающие себе насущное пропитание; наполовину – еще более трудящийся народ – фермеры, ремесленники, небогатые купцы.

– Что, по-вашему, в настоящее время самое необходимое для Японии?

– Конечно, христианство, даже и в политическом отношении, для прочного существования Японской Империи. Ныне Япония лихорадочно бросилась в утилитаризм; нет сомнения, – скоро она обогатится чрез торговлю, скоро сделается могучею чрез развитие флота и армии, но при этом если не будет сдерживающей, все регулирующей и на добро направляющей внутренней силы, – и богатство, и военная сила – все к ее же погибели послужит. Когда падали государства, как Финикия, Карфаген, Греция, Китай и прочие? Когда наружно взошли наверх богатства и могущества, а внутри растлели от роскоши и всяких пороков. Итак, нужна и японскому народу узда против увеличения пороков с увеличением богатства и силы; и этою уздою ничто не может быть, кроме христианской веры.

– Что японцам больше всего нравится в христианской проповеди?

– Догматы. Нравственное учение у них и свое хорошо; любовь к ближним, например, под влиянием буддизма развита так, что вы не найдете бедняка, которому бы в беде не помогли даже такие же бедняки, как он. Поэтому-то универсалисты, унитарии и подобные, являющиеся сюда по преимуществу только с своей этикой, никогда не будут иметь здесь успеха. Но о Боге-Творце Вселенной, о Пресвятой Троице, об Искупителе и прочем, что может сообщить людям, как непререкаемую истину, только Божественное Откровение, японец с интересом слушает и с радостью усвояет.

– Что, по-вашему, вредно для воспитывающегося юношества Японии?

– То, что воспитание совершенно безрелигиозное. Япония покрыта густою сетью школ всех родов, и школы, действительно, хороши во всех отношениях, кроме этого, нравственности учат, но какая же нравственность без религиозной основы!

– Как думаете о будущности католичества в стране?

– Не думаю, чтобы католичество прочно водворилось здесь. Ему нужно некоторое отсутствие света, чтобы беспрепятственно развиваться, а здесь не то: японцы слишком пытливы, чтобы принимать без размышления, что им говорят, а такие положения, как Папа непогрешим, Богородица не имела первородного греха и подобное, слишком шатки, чтобы выдержать испытание. Кроме того, японцы слишком патриотичны, чтобы признать над собою, кроме своего Императора, еще другого, даже высшего, чем их собственный.

– Как вы объясняете успехи вашей Миссии, столь заметно превосходящие успехи всех других? У вас два миссионера, у протестантов шестьсот?..

– Дело не в людях, а в учении. Если японец, прежде чем принять христианство, основательно изучает его и сравнивает: в Католической Миссии узнает католичество, в Протестантских – протестантство, у нас наше учение, то он, сколько я знаю, всегда принимает православие. На что беспристрастнее свидетельство, что в православии есть нечто превосходящее другие учения? Что же это? Да то, что в православии Христово учение хранится чистым и целым: мы ничего не прибавили к нему, как католики, ничего не убавили, как протестанты. Это отчего? Я вам сейчас объясню. Протестанты принимают одно Письменное Слово Божие. Но, скажите, почему вы называете Библию Словом Божиим?

– Во-первых, на основании исторических свидетельств; во-вторых, по внутренним признакам, в-третьих, по ее действию на душу.

– Но история недостаточна; например, Послание к Евреям приписано Апостолу Павлу, а история возражает против этого, и так далее. Другие две причины сливаются в одну, а обе ослабляются тем, что тут всякий смотрит чрез свои очки: по-вашему, – Слово Божие, по Тексли и прочим совсем нет. Значит, все Священное Писание у вас висит на воздухе, и всякий может повергнуть его на землю, – нет для него прочного основания. Но пусть оно принято, как Слово Божие, – как вы понимаете его? Как кому угодно! Этим пониманием опять не ниспровергаете ли его с пьедестала в массу человеческих непрочных и неясных измышлений? Оттого и дробление. Ко мне иногда приходят протестанты, просят объяснить какое-либо место Священного писания. «Да у вас же есть свои учителя-миссионеры, их спросите», – говорю я им; что они отвечают?

– Мы у них спрашивали, – говорят, – понимай, как знаешь; но мне нужно знать подлинную мысль Божию, а не мое личное мнение. Вот вам какая неустойчивость протестантства при одном Священном Писании. У нас не так: все светло и надежно, ясно и прочно; потому что мы, кроме Священного писания, принимаем еще Священное Предание, а Священное Предание есть живой непрерывающийся голос Матери нашей Церкви со времен Христа и Его Апостолов доныне и имеющий быть до скончания мира. На нем-то утверждается все в целости Священное Писание, оно же помогает нам безошибочно уразумевать смысл Священного писания, ибо если дитя не поймет чего в письме отца, то самое надежное для него – обратиться за пояснением к матери; Матерь же наша – Церковь, в которой невидимо обитает, по своему обетованию, Сам Христос и так далее. (Протестанту, вероятно, не совсем приятно было слышать все это, ибо не соглашаться он не мог, что и делал с движением душевным, записывая.)

Кроме того, отвечая на его вопросы, я рассказывал ему о наших школах, снабдив его книжкой соборных протоколов и статистикой Церкви и прочее.

4/16 января 1897. Суббота.

В Симооса, близ города Фуса, в деревне, один христианин, торговец вином, женат был на христианке и дочь имеет от нее, уже ныне семи лет, – развелся с женой и женился по-язычески на другой, не христианке, но развелся и с нею, и ныне хочет жениться на третьей – христианке, и просит обвенчать их. О. Фаддей несколько дней тому назад объяснил мне это. Я сказал, что у того христианина есть законная жена – его первая; пусть опять сойдется с нею. Ныне о. Фаддей и катехизатор оттуда, Тихон Сугияма, пришли и говорят, что та жена его недавно вышла, по-язычески, за другого, теперь нельзя ее вернуть.

– Так пусть возьмет вторую свою жену-язычницу.

– Родители его и ее мешают сему.

– Уговорите родителей.

– Дело невозможное. Родители его очень своенравные. Сам-то он согласен жить с той или другой своей женой; но слаб, совсем под влиянием родителей.

– В таком случае нет никакого ручательства, что не расторгнут будет и третий брак и не посрамлено будет Святое Таинство. Нельзя венчать его. Человек двадцати шести лет от роду, уже имел двух жен и имеет родителей, которые так упорно желают, чтобы сын для них женился, а не для себя, то есть чтобы жена его во всем угождала только им, что христианство идет сюда искоренить такой порядок вещей, а не закрепить его легкомысленным раздаянием благости Таинств. – Едва ли они и сын покорятся, и сын возьмет одну из прежних жен; в таком случае пусть, если хочет, женится вновь по-язычески и лишен будет участия в Таинствах Церкви. Потом, если лет семь мирно поживет с женою и можно будет надеяться, что развода не будет, можно допустить его к участию в Таинствах, если он сохранит веру.

В этой провинции – Симооса – по преимуществу непрочны брачные сожительства: мужья и жены по малейшему поводу меняют друг друга.

Был Reverend Armine King, епископальный миссионер, с двумя другими; рассказывал о Формозе, которую только что посетил. Я спросил: зачем уехал в Англию их епископ Bickersheth? Я получил он него прощальную карточку, но причины отлучки не знаю; он же только что вернулся из Англии, – зачем бы вновь?

– По болезни желудка, вроде дизентерии, – объяснил Reverend King. Что это? Нежность молодого женатого бишопа, или еще что?

5/17 января 1897. Воскресенье.

После полдня был бонза, Кейкоо по имени, начальник монастыря в Нацызан, – горе в провинции Киусиу; говорит, что прибыл в Токио по случаю смерти старой Императрицы, но пользуясь случаем хочет устроить и дело, именно: собрать денег на возобновление кумирни Кваннона. Объяснив это, бонза вынул из ящика великолепную подписную книгу и просил подписать сколько-нибудь, уверяя, что это будет очень выгодно и для христианства в глазах народа: «Покажем-де сродство наше, ибо буддизм и христианство ведь одно и тоже». На возражение мое, что мы не одно и тоже и что нам лучше не смешиваться, «осё-сан» отвечал настойчивыми просьбами подписать хоть са – [?].

– Но подумайте, в самом деле, хорошо ли это будет? Не введем ли мы в заблуждение народ и не будем ли в конце концов сами осуждены? Увидя мое имя в подписке на кумирню Кваннона, ваши прихожане скажут про вас: «Добывает средства от неверных, оскорбляет тем верных и самого Кваннона»; все другие скажут про меня: «Чему же он верует – своему Богу или Кваннону?».

«Осё-сан» поколебался в настойчивости просьбы, но тотчас же и оправился: это-де и хорошо, чтобы нас приняли одного за другого. Тогда я без церемоний сказал, что нисколько не подпишу и подписать не могу, ибо, по-нашему, жертвуют только на то, во что веруют; веровать же в «Кваннона» я не могу.

«Осё-сан» и его спутник, оосакский богач, принимающий, по-видимому, большое участие в возобновлении кумирни, согласились с сим доводом, видя, что более ничего не остается. Между тем я угощал «осё» и его спутника чаем, рассказывал содержание Священных изображений на стенах и показал наш перевод Нового Завета; «осё» прочитал несколько мест и очень одобрил слог и понятность перевода.

Был потом «осё» со своим спутником на всенощной, стоял до конца и потом прослушал проповедь диакона Якова Мацуда, родом из Киусиу, по каковому случаю и познакомился с ним, встретившись прежде у меня. После всенощной они зашли в приемную, и я пригласил их к себе; без малого час протолковали, причем, я старался объяснить наши самые первоначальные догматы; хвалит «осё» все наотмашь, но видно прямо, что все к стене горох! Из «окаменелых», с которыми ничего не поделаешь. А между тем прямо видно, что человек добрый в нравственном отношении. Господи, что будет с сими? Не ищут истины и знать ее не хотят, но добрые дела имеют.

6/18 января 1897. Понедельник.

Праздник Богоявления.

До Литургии крещены девять человек. После Литургии совершено обычное водоосвящение, и христиане разбирали Святую воду; бутылка оной была послана и к Анне Эрастовне Шпейер, вчера приславшей посудину; сама в Церкви не могла быть по болезни мужа и дочери; да, вероятно, и по дурной погоде: с утра сегодня и целый день дождь и ветер; впрочем, эго не помешало быгь нескольким матросам с «Димитрия Донского» и «Корейца» в Церкви; были и два офицера с «Корейца».

После полдня профессора пред завтрашним началом уроков держали совет, пересмотрели расписание уроков, положили, между прочим, кончающим в нынешнем году семинаристам и ученикам Катехизаторской школы, по мере возможности, выходить в город на проповедь для практического приготовления к будущему служению.

Инспектор школы Кавамото приходил: «В газетах объявлен траур на платье школам. Нашим ученикам нужно траурные ленты купить».

– Но у них нет формы; куда же они ее нацепят?

– На фуражки, – говорит.

– Но они почти всегда простоволосые.

– Все-таки нужно, – говорит, – На духовных учеников обращают внимание, – нужно.

– Но их по одеже никто не знает за духовных.

– Нужно. – Затвердил и баста.

– Нерезонно и смешно, но если хотите, покупайте и нацепляйте, я денег на это не дам.

Кавамото купил на свой счет и роздал; Пимен на лоб или на нос, вероятно, себе нацепит, когда пойдет в город.

7/19 января 1897. Вторник.

Начались занятия в классах, но класс пения еще нельзя делать; по случаю траура, отдано было распоряжение по школам, чтобы в продолжение пятнадцати дней со дня кончины Императрицы, то есть до 26-го января включительно классов пения не производить. Класс гимнастики не запрещен, но я сказал, чтобы производили его, пока траур, без криков, ибо ребята орут так, что наверху кругом слышно.

Мы с Накаем начали исправление нашего перевода Нового Завета. Сегодня за день едва исправили полторы главы Евангелиста Матфея.

О. Фаддей Осозава вернулся из Циба: присоединил к православию протестанта с женой; говорит, что православное учение знают они замечательно хорошо и рады до слез введению их в истинную Христову Церковь. Иова Акияма – старика-врача – о. Фаддей находит вполне достойным звания «денкё-ходзё»: учение он знает настолько, что первоначальное наставление давать может, ревность к водворению православия в Циба замечательна; катехизатор Григорий Камия находит его существенно необходимым для помощи себе. Итак, Иов принят в «денкё-ходзё», и послано ему сегодня денежной помощи за полмесяца января 1 1/2 ен и за февраль 3 ен, в каковом размере будет высылаться и вперед, пока будет служить.

В память 25-летия архиерейской хиротонии. Святитель Николай в праздничном облачении, подаренном японской паствой (апрель 1906 г.)

25-летие архиерейской хиротонии святителя Николая (11 июля 1906 г., во дворе Токийской Миссии).

В центре – архиепископ Николай. Рядом с ним – российский посланник в Японии Ю. П. Бахметьев с супругой. Второй слева от нее – архимандрит Павел из Кореи Плева от него – священник Иринарх с Камчатки и священник Булгаков (из Владивостока) На заднем плане в центре под треугольной крышей – колодец.

Русские мальчики, учившиеся в Токийской православной семинарии (около 1905 г.). Фотография была опубликована в одной из японских газет того времени.

Пятый слева – капитан российской армии, руководитель группы.

Второй справа – начальник семинарии Иоанн Сэнума.

Общий вид территории Токийского Собора Воскресения Христова (Николай-до), возведенного в марте 1891 г. в районе Канда, Суругадай.

Православный храм в Мацуяма, построенный на средства русской благотворительницы А. Синельниковой и российских военнопленных. Впоследствии перенесен на территорию Токийской Миссии.

Молитвослов и азбука, изданные святителем Николаем для российских военнопленных.

Учащиеся Токийской православной семинарии (около 1904 г.)

Учащиеся Токийской семинарии, спешащие в храм на молитву.

Семинаристы во время отдыха на летней даче в Тоносава (сентябрь 1906 г.)

Выпускники Токийской семинарии – фото в память об окончании, июль 1907 г. В центре – святитель Николай. Слева от него – профессор Арсений Ивасава, справа – начальник семинарии Иоанн Сэнума.

Апрель 1909 г.. Пасха. Семинаристы исполняют танец с мечами на сцене, оборудованной на территории Токийской Миссии.

Преподаватели Токийской семинарии и члены секции дзюдо, октябрь 1911 г. В третьем ряду третий слева – Василий Ощепков (впоследствии преподавал Московском институте физкультуры, в Ленинграде, Харькове и т. д. В 1937 году стал председателем федерации дзюдо. Расстрелян в возрасте 44 лет октября того же года)

Утром в воскресный день на территории Токийского Собора Воскресения Христова. Святитель Николай и японские дети.

Торжества по случаю приезда в Японию епископа Сергия Тихомирова, июль 1908 г. Владыка Сергий (справа от святителя Николая) в окружении японской паствы во дворе Токийской семинарии.

Был Александр Николаевич Шпейер с Анной Эрастовной; говорил, что министром иностранных дел у нас сделан граф Муравьев, сын Карского, бывший доселе посланником в Копенгагене, – пятидесяти лет и более, вдовец, имеющий дочь лет девятнадцати, – умный и серьезный. Дай-то Бог, чтобы оказался достойным своего назначения! Говорили о трауре (предписаны, между прочим, черные чулки), о слепце Густовском (в Нагасаки кутил очень, и имеет ли паспорт?), о графе Льве Николаевиче Толстом (дал я книжку о нем прочесть).

8/20 января 1897. Среда.

Алексей Имамура, катехизатор Церкви Вакуя, больной горлом до неспособности говорить громко, и потому совершенно бесполезный; просит еще прибавки ему содержания – «помогаю-де родным, ибо старший брат промотал имение». Сказал написать ему, что самое лучшее ему – для управления родным домом – отправиться домой, оставив службу, прибавить же содержание ему не могу, – И пусть бы от службы захворал, – куда! С какою бы готовностью я стал заботиться о таком, который бы, например, надорвал горло усердною проповедью! В Катехизаторскую школу в последнее время (он же из недавних) приходит вот такой народ, что – на службу и – в больные, а ты ему плати!

Вот какой народ идет в Катехизаторскую школу: в младшем курсе ныне втиснут был полусумасшедший мужик, не без начального образования, впрочем, – Канасуги, – и это благочестивым катехизатором Филиппом Узава и о. Фаддеем Осозава! Заявил он себя здесь достаточно – враждой и беспрерывными дрязгами в школе, феноменальною дерзостью доктору Оказаки; написано было поэтому к Филиппу Узава, когда отправился Канасуги на святки домой, чтобы его в школу больше не пускать, – «к катехизаторской-де службе по характеру совершенно не способен»; тем не менее сегодня он явился опять в школу. Я твердо и решительно сказал ему, что учиться, коли хочет, он может, но на церковную службу не выйдет, ибо по характеру негоден для нее; равно: если станет учинять здесь грубость и ссоры, – будет тотчас выслан.

Сколько ни толкуй ученикам беречься простуды, – не слушают! В Семинарии двое опасно больные, и один из них кончающий курс, что особенно жаль. Завтра отправим их в госпиталь, где по 1 ене будет стоить содержание каждого из них, – изъян какой, а что будешь делать!

9/21 января 1897. Четверг.

Оосакские христиане коллективным письмом просят прибавить содержание служащим Церкви там, все-де вздорожало ныне. Отвечено им большим убедительным письмом сделать самим то, о чем просят Миссию.

Приведено и Слово Божие о сем, выведены разные соображения, указано, что можно помогать всем, чем кто в состоянии: рисом, углем, зеленью, солью и прочим. Но едва ли все это внесет хоть крупинку в котел пищный служащих Церкви!.. Собственно говоря, и прибавил бы я, да уж больно ленятся служащие там: священник, повидимому, лучшие катехизаторы (Каяно и Варнава Симидзу), учитель пения, тоже могущий проповедывать, – и не единого крещения со времени Собора!

Двое больных семинаристов отправлены в госпиталь; один, Илья Танака, повидимому, безнадежен: расстройство мозга, и, говорят, природная болезнь, – мать страдает тем же. А жаль очень! В нынешнем году должен бы кончить курс, и юноша, подававший большие надежды.

10/22 января 1897. Пятница.

Исправление перевода Нового Завета идет не так скоро, как ожидалось. Сегодня – четыре дня работы, а и шесть глав от Матфея не окончены. – Прибыла на содержание и попечение Миссии Любовь Имамура, вдова катехизатора в Канума, Варнавы, с тремя детьми мал мала меньше.

11/23 января 1897. Суббота.

Был Аким Сугияма, семидесятилетний старец, из Коёсида, отец доктора Александра, который теперь в Австралии; говорил, что сын выслал оттуда до 1000 ен, – жене Софье 500 и ему столько же. Практика Александра, значит, там хороша; жаль только, что жену не берет туда, а стал жить с какой-то не по закону, на что Софья сетовала, будучи здесь на Новый Год.

Когда Аким сидел у меня, Анна Кванно пришла с сестрой Марьей Кису и Верой, ее дочерью, женою Иннокентия, регента; последние две только что прибыли в Токио после похорон мужа Марии. Разговорились они с Акимом, и оказалось, что Акима и Марию обратил в христианство недавно умерший, бывший катехизатор Андрей Ина; Вера еще ребенком у него на коленях воспринимала учение, которое потом так мило передала отцу (с детской простотою, постоянно надевая ему крест и детским лепетом убеждая его сделаться христианином). Значит, был Андрей Ина, действительно, хорошим катехизатором; тем более жаль, что не выдержал до конца, а омерзился в последнее время, стал заниматься чайными плантациями, причем заболел и помер.

12/24 января 1897. Воскресенье.

За обедней были в «Димитрия Донского» офицеры Стронский, Бутаков и младший доктор; потом были у меня проститься: в субботу уходят в Чемульпо на смену «Памяти Азова».

Потом был христианин из Тасе, Моисей; сетовал, что из соседей никто больше не обращается в христианство: «Учение слушают, понимают, соглашаются, что все правда, а креститься не хотят, – веры ни искры, – отчего бы это?» – вопрошал.

Был затем Яков Оно из Сендая: вызван состоять дядькой у молодого князя (не главного, а «инкё»), учащегося в «Квазоку гакко». Хвалил состояние Сендайской Церкви в настоящее время. Дай Бог! Только жаль, что катехизатор Василий Накарай захворал грудью. Другой катехизатор Сергий Кувабара, совсем забракованный во время Собора о. Матфеем Кагета, так что я всячески желал, чтобы Сергий оставил церковную службу, оказывается ныне, по словам Якова Оно, любящим сендайских христиан и очень хорошим катехизатором. Так-то нужно быть осторожным в суждении о людях: всякий, конечно, желает быть хорошим, только нужно представить ему средства к тому, поставить в обстоятельства – сделаться хорошим.

13/25 января 1897. Понедельник.

Симеон Мацубара, катехизатор в Аомори, не перестает просить прибавки содержания; ныне возбудил ходатайствовать за него о. Бориса. Написано, что может для облегчения себе прислать старшую дочь, которой теперь одиннадцать лет, сюда в школу на церковное содержание; и послано ему единовременно на лечение жены 10 ен; в ежемесячной же прибавке 3-х ен, о которой просит, отказано, ибо и ныне получает самое высшее катехизаторское содержание: 17 ен и еще 5 ен на квартиру. Пусть от местной Церкви еще просит.

Иван Ивай, катехизатор в Исиномаки, жалуется, что христиане враждуют с ним и собираются жаловаться мне на него. Не сам ли в чем виноват? Послано письмо к о. Иову Мидзуяма, чтобы разобрал и уладил.

Бедный Илья Танака, ученик седьмого класса Семинарии, окончательно помешался; из госпиталя просили убрать его, – всем там покоя не дает. Ныне в ночь стерегут его по два служителя и по ученику, разделенные на три ночных очереди, – с девяти вечера до шести утра; а завтра придется отправить в дом сумасшедших. Экая жалость! Только бы на службу Церкви, а он и заболел! Первый ученик Семинарии, подававший доселе лучшие надежды – и умом, и настроением; и помешательство-то на религиозной подкладке, – все крестится и плачет, что люди не так благочестивы, как нужно. Причины помешательства – прирожденность болезни; мать, говорят, тем же страдает.

14/26 января 1897. Вторник.

Приходил Иоанн Ооцука, родом из Коморо, сын одного из выдающихся либералов (Дзиоо-Тоо) и ныне члена Парламента, девятнадцатилетний гимназист, замечательно усердный христианин, – жаловаться от лица всех христиан Коморо на пьянство о. Феодора Мидзуно и просить, чтобы он больше не посещал их Церковь. Говорил, что при каждом посещении о. Феодор напивается и дебоширит к великому соблазну всех. В последний раз пред Новым Годом, когда все так заняты, он созвал всех и только для того, чтобы женщины наливали ему вино, а прочие слушали его пьяную болтовню; тут же в пост он заказывал случившемуся здесь христианину из Каруйзава приготовить ему, к посещению, кабаньего мяса, а на возражение, что теперь пост, отвечал: «Что же такое! Было б вкусно!» В пьяном виде в тот же вечер исповедовал двоих. Кстати, Ооцука рассказал, что, когда о. Феодор крестил его и других пять лет тому назад, то был так пьян, что с трудом выговаривал слова. – Все это до того печально, что и выразить трудно! Крайне жаль, что так поздно все это доходит до моего сведения. Но теперь уж окончательно о. Феодор будет отстранен от всякого прихода. Пред последним его отправлением по Церквам я строго-настрого заказывал ему ни капли не пить, угрожая, в противном случае, запретить ему священство; он крепко обещал и вот как исполнил!

15/27 января 1897. Среда.

О. Павел Савабе возвратился с обзора Церквей Тоокайдо и дал интересный отчет о них. Церкви о. Петра Кано в спящем положении, потому что он сам вял; но хорошие христиане есть, особенно весь род Нода. Из Церквей о. Матфея Кагета лучшие в Тоехаси и Оказаки; обеими о. Павел нахвалиться не может. Просил меня икону и письмо семейству Танака в Тоехаси и прибор священных сосудов для Церкви в Оказаки. Другой прибор в ящике будет выслан о. Матфею, чтобы ему было удобнее посещать с ним Церкви для совершения Литургии; ныне у него без футляра, отчего Чаша уже повредилась; прибор этот принадлежит Церкви в Тоехаси, куда о. Матфей и возвратит его. О. Павел находит, что для Церквей в Тоехаси и Оказаки нужно поставить священника; но кого? Перебрали мы весь список служащих Церкви, и никого не наметили. Пусть будущий Собор решит. – Особенность Церквей Тоокайдо сравнительно с Церквами отсюда на север – в Сендай и Мориока, – по замечанию о. Павла, между прочим, та, что здесь, в Тоокайдо, все Церкви достаточные – бедных христиан почти совсем нет; в Тоехаси, а прежде того, в Сюзенд-зи, есть настоящие богачи; в Оказаки христиане и достаточные, и в то же время преимущественно интеллигентные; главные христиане – лучшие из тамошних врачей (Накамура, Сато) и заметные из ученых, и они-то преимущественно и жертвуют на Церковь, равно как заботятся о благолепии своего храма и исправности церковного дома. Храм там – лучший и наиболее обширный во всем Тоокайдо, – В Хамамацу врач Моисей Оота, знаменитость тамошнего края, усердный христианин со всем семейством; купец Кавай тоже благочестив (один из богачей города); но катехизатор Павел Окамура решительно ни к чему не годен; он и жена – оба люди больные, особенно жена: ни проповедовать, ни петь, ни читать, – ровно ничего Павел Окамура не может – так опустился и заматерел; о. Павел пресмешно представил, как он при богослужении о. Павла читал «Отче наш» и от «Царствие Твое» перескочил на «искушение». Советовались они там – о. Павел с о. Матфеем – устранить Окамура совсем от службы, то есть перевести его в Оосака, где родина его жены, и причислить (для получения содержания) к служащим Церкви там; на место же его перевести из Оосаки Моисея Мацунага в Хамамацу, а Оогаки, Ооябу и Гифу поручить о. Симеону Мии. Это и ладно. Пусть о. Матфей напишет мне о сем, сделано и будет; о. Павел даст знать о. Матфею, чтобы написал. Нужно заметить, впрочем, что Окамура болен не столько телесно, сколько душевно, крайнею обленелостью; в Коци он прослужил три года и ни разу не полюбопытствовал даже взглянуть на город, как говорит о. Савабе, который сам родом из Коци, и недавно был там; что же удивительного, что при Окамуре Церковь там не только не приобрела ни одного члена, напротив, замерла! Здесь, в Хамамацу, по словам о. Павла, Окамура знает только одну дорогу – к Моисею Оота за лекарствами. Оота снабжает его ими, но говорит об Окамура: «Желудочный катар его я вылечить могу, но душу его восстановить не могу». Эх, горе-катехизаторы! – В Нагоя – в другом роде: Петр Сибаяма очаровал там некоторых христиан и при помощи их крепко засел на месте; но разогнал всех прочих; из большой бывшей Церкви там осталось всего восемнадцать домов; прочие все охладели, потому что не любят Сибаяма… О прочих Церквах о. Павел рассказывал тоже немало печального. Для меня собственно мало нового в его рассказах, но он более уяснил мне то, что я знаю. Пессимист он, правда; печальное особенно любит расписывать (хотя и много исправился, сравнительно с прежним в этом отношении), но все печальное его, тем не менее, правда.

16/28 января 1897. Четверг.

Печальный долг сегодня должен исполнить, согласно вчерашнему совету и решению с отцами Павлом Савабе, Павлом Сато и Симеоном Юкава: призвал о. Феодора Мидзуно и объявил ему, что он устраняется от заведывания приходом, которым доселе заведывал, и вообще от пастырских обязанностей; будет он отныне состоять при Соборе, служить очередные службы, а главное – ежедневно, с семи утра до пяти часов вечера, – быть в Соборе и исполнять ту службу, которую нес доселе Иов Накацука, ныне больной уже и престарелый, – объяснять посетителям по святым иконам нашу веру. Жалованье его сокращается на 1 ену 70 сен, – будет получать отныне 24 ены в месяц, но если опять напьется и набуянит, – жалованье еще сократится, если и опять, то будет выключен из священнослужителей. Опечалился он немало, не весело было и мне, но что делать!

О. Александр с «Димитрия Донского» был проститься пред уходом судна и доставить 50 ен за 500 серебряных крестиков нашей здешней поделки, раскупленных на «Димитрии Донском» и «Корейце»; всего, значит, 1.000 крестиков разобрали матросы и офицеры сих двух судов (500 о. Александр брал у меня прежде).

17/29 января 1897. Пятница.

Сегодня, согласно решению с священниками третьего дня, призвал диакона Андрея Метоки и предложил ему быть священником для прихода о. Феодора Мидзуно. Он, конечно, представил несколько возражений и предлогов к отклонению; но так как был уже намечен к священству во время Собора, и ныне подготовлен вчерашним объявлением ему чрез о. Симеона Юкава текущего дела, то скоро и с свойственной ему мягкостью принял избрание. Сказано ему приготовиться к принятию рукоположения в заследующее воскресенье.

Сегодня отправлен в госпиталь для умалишенных Илья Танака. Отец его прибыл третьего дня вечером, но посидел с ним несколько часов и потом не видался; говорит, что «присутствие его только раздражает больного»; решил поместить Илью в госпиталь на свой счет, ибо человек состоятельный, – что ныне и сделано.

18/30 января 1897. Суббота.

Японский гражданский праздник; ученья не было, перевода тоже.

О. Матфей Кагета письмом просит перевести Павла Окамура в Оосака, Матфей Мацунага в Хамамацу; Оогаки и Яманака передать о. Семену Мии, – все то, о чем он условился с о. Павлом Савабе. Посланы будут распоряжения, сообразные с сим.

Написаны на досках оповещения здесь, в коридоре, и в паперти Собора, что 7– го февраля (нового стиля) будет рукоположение диакона Андрея Метоки в иерея.

Ризничий, иподиакон Моисей Кавамура просит написать о. Сергию Страгородскому, в Афины, его просьбу – быть восприемником: отцом его новорожденного сына.

– Но о. Сергий едва ли когда сюда приедет, – говорю я.

– Тем не менее очень бы хотелось. –

Приятно видеть эту любовь к о. Сергию, который, с своей стороны, тоже благоволил к Моисею. Я обещал написать, хотя, конечно, посоветовал избрать еще настоящего восприемного отца здесь.

19/31 января 1897. Воскресенье.

За обедней было человек пять-шесть русских военных. Кто-то из них оставил у прислуги для меня (до выхода моего из Церкви), адресованный на мое имя «Полковником Путятою, из Кореи» пакетик, в котором я нашел фотографическую группу, состоящую из самого полковника, настоящим русским молодцем стоящего в центре, нескольких русских офицеров, и за ними корейских тоже, должно быть офицеров, одетых так же, как русские. Это, значит, группа наших военных инструкторов в Корее, образующих ныне корейскую гвардию для охранения Короля, живущего все еще в Русском Посольстве и не хотящего перейти во Дворец до тех пор, пока не будет готова его гвардия: так досадили и так напугали его японцы своей непрошенной опекой и варварским убийством его Королевы.

Давид Тадаки, бывший ученик Катехизаторской школы, приводил детей, взятых им для воспитания с места июньского наводнения в Ямада и прочих на северо-восточном берегу Ниппона. Всех было, с ним вместе, двадцать человек; из них 9 мальчиков, 3 девочки, 2 его собственных племянника и 1 племянница, его мать и 3 молодых работника. Дома у него остались шестеро, которых приведет в следующее воскресенье. Дети сыты, одеты, хотя и бедно. Пели «Благослови, душе моя, Господи» и «Единородный Сыне». Угощены «муси-иваси [?]» и апельсинами, чаем; дано по 5 сен и на железную дорогу всем до дома (живут отсюда за 2 ри); большим дано по 10 сен и 5 ен Давиду на пищу детям. Двое из детей – православные; всех учат ныне катехизаторы С. Томии и Саваде и вере, и первоначальным предметам. Книжки по Закону Божию отсюда даны, какие нужно.

О. Феодор Мидзуно сегодня с семи часов утра вступил в отправление своей должности – быть в Соборе с утра до вечера и, елико возможно, преподавать посетителям веру. В богослужении он тоже участвовал.

20 января/1 февраля 1897. Понедельник.

Послан пакет с письмами о. Матфею Кагета; в нем письма к нему самому, к катехизаторам Матфею Мацунага и Павлу Окамура и к христианам в Оогаки (Осябу и Гифу), в Иманака и в Хамамацу. О. Матфею написано, чтобы он сам отправился в Оогаки, передал там письма Мацунага и христианам и разъяснил обстоятельно, почему первый переводится в Хамамацу, также почему Оогаки, Ооябу и Гифу отходят в ведение священника Симеона Мии (которому принадлежит Церковь с Нагоя, соседняя с сими Церквами). Сделавши это, о. Матвей должен взять Мацунага, с ним прибыть в Хамамацу; объяснить все здешним христианам, передав им мое письмо, и водворить Мацунага здесь, а Окамура, передав и разъяснив ему мое письмо, препроводить в Оосака. Должен также о. Матфей побыть в Яманака, доставить мое письмо, разъяснить и сделать, чтобы христиане охотно подчинились новому священнику – о. Семену. К сему последнему написано, чтобы принял в свое заведывание вышеозначенные Церкви.

21 января/2 февраля 1897. Вторник.

День не учились, ибо сегодня было отправление гроба с телом вдовствующей Императрицы в Кёото для погребения.

Смерть ее ознаменована Императором многими благотворениями: 400 тысяч ен – капитал покойницы – пожертвованье на помощь бедным по всей Империи; сегодня в газетах оповещено, в какие губернии по сколько тысяч распределено. Всем преступникам спущено по одной степени в наказаниях, так что заслужившие смертную казнь освобождены от оной и будут нести пожизненную каторгу, пожизненным сбавлено на пятнадцать лет и так далее. Около 10 тысяч преступников по этому манифесту будут прямо выпущены на свободу; многие уже и выпущены, и сегодня в газетах есть трогательные описания, как иные в обморок падали от радости и так далее.

О. Павел Савабе положительно восхищает своею оживленностью! Вот если бы он был таким все время с его обращения (каким и был первые годы), если бы не испортило его сообщество и содружество с добрейшим, но и слабейшим о. Анатолием! Сегодня явился, – хочет посещать поголовно всех христиан здешнего прихода и убеждать их неопустительно бывать в Церкви при богослужениях. Дай Бог ему! А главное, дай Бог, чтобы он подольше остался в этом одушевленном настроении! Он способен гореть и зажигать, а таких людей у нас здесь еще почти совсем нет. Вот Иоанн Кавамото вчера приходил и вел досадную речь, что нужно выходящим из Семинарии назначить больше жалованья; а если выходящие из Семинарии (хотя уже получают высшее катехизаторское содержание) ничего не делают, не являют никаких плодов своей службы, как например, Яков Тамизава, как Фома Исида, – да и все почти вышедшие из Семинарии, хотя их, к счастью, еще не много? Все равно: давай больше денег, денег, денег!.. Как бы не так!

22 января/3 февраля 1897. Среда.

О. Фаддей приходит и говорит:

– Филипп Узава просит на пищу Илье Хонда, которого он хочет употребить для помощи в проповеди.

– Илья послан учить пению, за что, по установившемуся правилу, пользуется пищею от местной Церкви; но ныне шаг дальше, и нищенская рука протягивается.

– Узава сам человек богатый; кроме того, получает полное катехизаторское содержание от Миссии; пошлет он Илью говорить о Христе людям тоже не бедным (бедных я в том крае не видал, деревни все зажиточные), и они там не дадут куска хлеба проповеднику (получающему от Миссии на все прочее, кроме пищи)? И клянчат у Миссии, точно нищие? И вы, о. Фаддей, несете ко мне эту просьбу вместо того, чтобы ответить Узава, что Божеский Закон и человеческая совесть не позволяют вам просить меня? И так далее; дал я порядочный нагоняй о. Фаддею; только едва ли не к стене горох, как и все подобное до сих пор.

Далее о. Фаддей попросил денег на дорогу в Маебаси, куда-де завтра нужно отправиться. "

– Зачем? – спрашиваю.

– Христиане жалуются, что катехизатор Петр Кураока два раза запустил руку в церковную кружку, куда опускаются лепты христиан на бедных; живущая в церковном доме женщина донесла о сем.

– Почему Кураока сделал это?

– Стеснен бедностью.

– Как стеснен бедностию, когда отец и мать его в Хакодате получают от миссии на свое содержание 11 ен, сестра в Женской школе на церковном содержании?

– Он говорит, что сестре ежемесячно дает из своего жалованья 3 ены и так далее.

Исследовано тотчас же все в точности, и оказалось, что за полтора года, что сестра его в Женской школе, выдано всего из его жалованья на руки Исаку Кимура, по его распоряжению, 33 ены – сумма слишком большая для девочки, без нужды балующая и приучающая к роскоши.

При всем том, Петр Кураока – человек одинокий, получая 10 ен в месяц при готовой квартире, не мог быть слишком стеснен бедностью и при означенной трате на сестру. – Пусть о. Фаддей отправится и исследует. Если Кураока, действительно, учинил взводимый на него поступок, то, конечно, он не может дольше служить в Маебаси. Пусть о. Фаддей снимет его с поста и приведет сюда, а там увидим, может ли он еще быть употреблен в службу Церкви, или совсем расстаться с ним.

(Продолжение смотри в книжке большого формата)

23 января/4 февраля 1897. Четверг.

Начало окончания работы над рукописями моими в Петербурге…

Из России, от о. архимандрита Антония (Храповицкого), ректора Казанской Академии, получено уведомление, что Академия готовит посылку сюда книг, вследствие моей прошлогодней просьбы. Слава Богу! Это первое известие в сем роде. Из письма не видно, достигнул ли Академии ящик с изданиями Миссии, отправленный вместе с другими чрез Дмитрия Константиновича Львовского в сентябре прошлого года.

Алексей Имамура, катехизатор Вакуя, пишет, что горло у него совсем выздоровело, проповедывать может. О. Петр Сасагава тоже ходатайствует за него, чтобы оставить на службе Церкви, но за способность горла не особенно ручается. Посмотрим. Во всяком случае его из Вакуя нужно перевести в более незначительную Церковь.

Язычник Судзуки, с острова Эзо, Уриугоори, Фукагава-мура, убедительно, в двух письмах, следовавших одно за другим, просит христианского научения. Посланы первоначальные христианские книги и дан адрес ближайшего катехизатора Иоанна Кодзукури; а сему препровождены письма Судзуки.

О. Николай Сакураи просит прибавить две ены Поликарпу Исии, катехизатору в Ваканай, ибо-де женился, и я обещал сие, коли женится. Ладно.

24 января/5 февраля 1897. Пятница.

Иван Акимович Кавамото, инспектор Семинарии, приходил, говорит:

– Врач один, знакомый мне (больше, впрочем, понаслышке), предлагает испробовать у нас, в Семинарии, изобретенное им средство против «какке».

– А в чем оно состоит?

– Не знаю; он даст наставление повару, как готовить пищу.

– Если секрет его должен быть известен повару, то тем больше он может быть известен нам. Пусть он яснее выскажется. Конечно, хорошо бы иметь средство против этого ужасного бича – «какке». Но из того, что сам Император подвержен ему, можно ясно видеть, что радикальное средство, сколько ни ищется, не найдено. Потому нужна осторожность с новыми средствами. Допустить испробование их можно только с тем, чтобы наперед были уверены, что они ни в каком случае не принесут вреда, если б и не оказали пользы.

Еще Кавамото говорил, что некоторые из учеников Семинарии замышляют уйти. –

– Кто?

– Таномоки, Асано, Кумагае.

– Вот рад был бы, если б они сделали это! Ни к чему не годные! Особенно первый; если б и дотянул до конца курса, на службу Церкви его, по негодности, употребить было бы нельзя.

– Об Юаса говорят тоже.

– Я ему несколько раз сам советовал перейти куда-нибудь в светское училище. Последний раз в сентябре прошлого года очень настоятельно и убедительно делал то, но он чуть не расплакался, с пафосом уверяя меня, что у него самое определенное и единственное желание – служить Церкви. – Если уйдет, не жаль; потому что, на мой взгляд, в нем мало церковного настроения. Вообще, всякий нежелающий может уйти. Нужно наблюдать только, чтобы это изменническое настроение не переходило от одного к другому, не было заразительным, потому что у нас в школе есть и истинно настроенные к служению церковному, вроде Петра Уцияма, которого отец, хотя еще и язычник, при самом рождении наименовал Петром и другого имени ему не дал, также с самого рождения определил воспитать для Церкви, – и вот приготовил его так, что он вошел в Семинарию одним из лучших, как и ныне есть, разделяя в то же время со всею искренностью детского сердца желание отца быть приготовленным на служение Церкви.

Отслужили торжественную панихиду в Соборе по Ахиле Кису, которому сорок дней со смерти. Замечателен особенно тем, что пожертвовал сто пятьдесят ен на постройку Собора, выше каковой цифры еще ни один жертвователь в Японской Церкви не выходил.

Был Владимир Васильевич Сахаров, инженер путей сообщения из Владивостока; приехал посоветоваться с окулистами касательно болезни жены: он нечаянно, ложась в вагоне на верхнюю койку, ногой ударил по глазу ее, лежавшую в нижней койке, и она этим глазом не видит, хотя по наружности это незаметно. Господи, какие только случаи несчастий бывают! И как от них уберечься! Именно юдоль печали и плача наша земля!

25 января/6 февраля 1897. Суббота.

О. Симеон Мии пишет: христиане Таиза просят катехизатора; хочет послать Павла Оонума, учителя церковного пения, но могущего проповедовать. Кстати, в Миядзу очень желают поучиться пению, – так будет полезен и им. Хорошо.

Извещает еще о. Мии, что желающий изучать православие в Оцу продолжает слушать вероучение, для чего два раза проезжал в Кёото к о. Мии, который, с своей стороны, три раза посетил его в Оцу. После похорон матери Императора, о. Мии собирается в Мива, чтобы устроить там молитвенный дом. Пишет, что, вероятно, в церковном доме будут помещены несколько гостей, по случаю съезда на похороны множества официальных лиц; сетует, что им, жителям Кёото, но не улиц, по которым назначено пройти похоронной процессии, почти невозможно и видеть похорон, по причине разных стеснений.

Была Агафия, жена Иустина Исивара, члена Парламента, который ныне на похоронах Императрицы в Кёото: больше десяти лет с нею не виделись; но христианство, как видно, хранит крепко, также и дочь ее Варвара, ныне жена врача; живут ныне Иустин (не во время заседаний) с Агафией и Варвара с мужем, обе семьи, в Танеба, недалеко от Кёото: первая – в Кавабе-иура, вторая – в Яги, между Сонобе и Камеока.

26 января/7 февраля 1897. Воскресенье.

За Литургией диакон Андрей Метоки рукоположен во иерея для того, чтобы взять на себя приход о. Феодора Мидзуно.

После Литургии о. Павел Савабе имел совещание с старшинами тоокейских приходов – убеждал их действовать на христиан, чтобы усерднее ходили в Церковь. Очень он ныне в ударе. Но чуть ли это не вспышка последнего пороха! Жаль, что целых двадцать лет он был не со мной, а или в стороне, с о. Анатолием, или и против. Сколько бы пользы он мог принесть!

Был христианин из Такасимидзу, хвалил Василия Ивама; был другой из Морияма – не хвалил катехизатора Моисея Касаи: «Есть-де новые слушатели, а он все живет в Сукагава, где слушателей нет, и не хочет знать Морияма». Сказал я, что напишу о. Титу Комацу побыть у них и направить катехизатора, как должно. Но видно, что Касай, кроме молодости, еще неразумен и расположен вздорить с христианами своего прихода.

27 января/8 февраля 1897. Понедельник.

В классах занятий не было: день похорон в Кёото матери Императора. Телеграфные известия о похоронах получены: великолепие необычайное; везли Императрицу три вола, которым за это отныне даровая трава на императорском пастбище во всю жизнь; колесница издавала звуки наподобие мычанья волов, – «очень жалостные», по выражению телеграмм; но колесницу между тем не пощадят, а сожгут, иначе призовет скоро другого покойника себе; по этой причине все похоронные колесницы жгут, оттого так трудно было найти ясные указания, как построить колесницу.

Фома Михора, ныне (за болезнью Ильи Танака) первый ученик седьмого класса Семинарии, приходил проситься в академию. Нельзя: малоспособен, да и достаточно ныне пока академистов. Говорил я ему, что когда построена будет Сибирская железная дорога, тогда служащие Церкви здесь могут быть отправляемы в Россию для поклонения Святым местам в ней, для ознакомления с церковным бытом русских в подражание себе. Будет дешево, и времени не потребует много; месяца в два можно будет совершать путешествие, вполне достаточное для посещения Киева, Москвы, Петербурга… Пусть имеет это в виду для себя; пусть посетит Россию со временем в сане иерея, чтобы быть желанным гостем русских иереев…

28 января/9 февраля 1897. Вторник.

О. Феодор Быстров пишет, что опять собираются сюда о. Сергий Глебов и диакон Дмитрий Константинович Львовский. За последнего спасибо: порядочно пение в Церкви, значит, и дальше будет обеспечено; и первый – что ж! Пусть идет; по крайности, хороший священник в Посольской Церкви будет, а может что и для Миссии сделает.

29 января/10 февраля 1897. Среда.

О. Николай Сакураи валяет отличное письмо: крестил, мол, шесть человек, в том числе из протестантов двое; протестанты в упадке, католики тоже (что, вероятно, те и другие пишут о нас); думаю, «что за праздник»? А тут же в конверте и комментарий: отдельно, на трех листах, расписание дороговизны жизненных вещей, как-то: табака и прочего, и просьба прибавить содержание. Как бы не так! Получает двадцать пять ен в месяц, из них пять ен выпросил недавно; да дорожные всегда до последней мелочи; да священником ему – жить недавно, да священник ленивый. Отказано; пусть-де, если мало, добывает от своего прихода.

О. Сергий Судзуки пишет из Оосака, что Павел Окамура туда не нужен. – Да и куда он нужен! Просто не знаю, что с ним делать. Прослужил катехизатором двадцать пять лет и всегда был самым плохим, а ныне совсем уж ни на что не годен – не по старости, а по лености и отчасти болезненности; болезнь же – последствие венерики, добытой им, когда служил солдатом, оттого и дети него все полубольные. Но как и бросить сего несчастного? Кроме двух девочек здесь в школе, дома у него целых три девочки, мал мала меньше. Дать ему в пенсию нынешние шестнадцать ен в месяц нельзя – трудным прецедентом было бы для Церкви; дать полпенсии – пять человек – с голоду помрут. – Вот комиссия-то – иметь все время дело почти исключительно с людьми самого низшего разряда, если не по поведению, то по способности! Сегодня один бедняк-христианин, ученик какой-то школы, приходил – клянчил довольно нахально помощи ему на ученье: «пойду, – говорит, – к симпу; если он воспитывает дураков (бака-о ясинау), то не может не дать мне пять ен» (которые, действительно, и выклянчил).

Итак, в школах – вот какие люди, по сложившемуся (как видно) понятию извне и по самой сущности внутри. На службе могут ли быть другого качества?..

О. Фаддей Осозава пишет из Маебаси, что, по поверке кружки, Петр Кураока оказывается совершенно неповинным ни в каком заимствовании из нее. Спасибо хоть за это!

Были двое христиан из Симоямада, в Эцинго; христиане усердные; члены местной компании, разрабатывающей керосинные источники.

Был, вместе с Саввой Хорие, Ока Кейске, знаменитый сендайский синолог, мой давний знакомый; к сожалению, христианство от гордых ушей «гакуси» отстоит на недосягаемое пространство.

С шести часов была всенощная, ибо завтра японский гражданский праздник «кигенсецу». Все учащиеся были в Церкви. Пели причетники, служил новопоставленный иерей о. Андрей Метоки, и очень хорошо.

30 января/11 февраля 1897. Четверг.

С восьми часов Обедня, которую служили три священника. На молебен выходил и я, и было пять священников. Многолетие оба хора совокупно заразнили так, что хоть из Церкви бежи – один язычник и убежал. – После Обедни я посоветовался с о. Павлом Савабе о Павле Окамура, и положили мы: на родине ли, или где хочет, – и в продолжение одного года непременно явить плоды своей деятельности, то есть приготовить несколько язычников к крещению; под этим условием он будет нынешнее свое полное содержание получать; иначе, если совсем устранится от катехизаторской деятельности, дана будет ему в пенсию половина, и пусть потом трудом рук добывает, что достанет на пропитание семьи. Вызов тотчас же и послан.

Было немало посетителей. Между прочим, один семинарист привел трех своих родственников, язычников, – врач, его сын, его племянник – студент Философской школы (Тецу-гаккан); говорил я им о необходимости веры, о Спасителе, но я мог бы говорить к своей двери или, обращаясь, в пустое пространство с тем же успехом.

Вечером крайне рассердил Кавамото; лишь только, в шесть часов, я сел с Накаем за перевод, является и просит дать свободу от занятий ученикам на вечер и вследствие того свободу от уроков на завтрашний день.

– Это почему?

– Потому что вчера кончился траур по Императрице.

– Какая же причина ученикам не заниматься?

– Как бы заговенье.

– Что за нелепость! Потом вы скажете, пожалуй, что нельзя заниматься потому, что холодно, а таким сыро, и так далее?

– Но заговенье…

– Идите и велите готовить уроки.

– Но заговенье, – и так далее, точно банный лист, пристал Кавамото и не отставал до тех пор, пока я не прогнал его самым грубым образом, чем расстроено было спокойное состояние духа, необходимое для перевода, и переведено было вдвое меньше надлежащего.

31 января/12 февраля 1897. Пятница.

Утром получено письмо от о. Семена Мии, что место «Ноогакудо» не продается меньше семи тысяч ен и что нужно немедля сказать, покупаем ли мы, ибо есть и другой покупатель; так – ответить мне ему, о. Семену, – дана ли будет сия сумма; кроме того, просит он позволения приехать сюда для личных переговоров о сей покупке и о других церковных делах, так – можно ли приехать? Я ответил, – «сёоцисери, китаре» телеграммой; первое должно быть понятно, что семь тысяч будет дано; второе, что приехать может. Помоги, Господи, устроить это дело – покупки земли в Кёото! Небольшой участок, всего в 270 цубо, но в центре города и для небольшого храма с жилищем священникам при нем достаточен.

Утром отправился домой, в Таката (Хокурокудо), ученик Семинарии Марк Маруяма. Ухаживал он две недели за Ильей Танака, который ныне в доме умалишенных, устал и расстроился до того, что ныне и сам полусумасшедший; поправился и уехал домой, где у него отец и мать, еще не христиане, и о крещении которых он очень хлопочет, – учение они уже давно слушают.

1/13 февраля 1897. Суббота.

Катехизатор Павел Окамура прибыл. Ему предложено, как положено третьего дня. На родину, в Эцинго, не хочет; другого места еще не избрал. Завтра должен сказать решение.

Алексей Николаевич Шпейер известил, что «граф Муравьев уведомил его о назначении барона Романа Романовича Розена посланником в Токио». Добро пожаловать!

Сретенские ирмосы сегодня пели усердно и исправно, но такая пискотня, что молитвенному духу – не помощь, а помеха. Переложил Львовский; Тихай, конечно, сделал бы гораздо удачнее. Виноват я, что не перевел ирмосы гораздо раньше.

2/14 февраля 1897. Воскресенье.

Праздник Сретения Господня.

За Литургией было и человек двадцать русских: матросы, посланница, Янжул с семьей. Японских христиан было больше обычного – результат стараний о. Павла Савабе; он в прошлое воскресенье убеждал приходских старшин стараться, чтобы христиане их приходов ходили в Церковь; сегодня, после Обедни, имел собеседование о том же с христианками, собрав их в классной комнате.

Потом был у меня жаловаться на учителей Семинарии, академистов, и на других служащих Церкви, что они мало ходят в Церковь и тем дают дурной пример другим. Но я столько раз убеждал учителей – и ласково, и строго – ходить в Церковь, что вновь делать то считаю совсем бесполезным. Советовал о. Павлу собрать их и братски поговорить с ними; мои слова они обыкновенно принимают за начальнические: соглашаются, молчат, раз и послушают – придут, но потом опять по-старому; можно бы употребить с ними действительное средство: за каждое неприсутствие при богослужении положить денежный вычет из их содержания, но это средство слишком отвратительно…

Итак, пусть о. Павел попытается убедить их, как японский пастырь: мы-де должны все одинаково промышлять о водворении истинной Христовой веры с нашем отечестве, – вы же стоите впереди других; все на вас смотрят, и вы хотите, не хотите – служите или добрым примером или соблазном, и так далее.

Просит еще о. Павел Савабе о какой-то христианке: хочет быть проповедницею для женщин, – так принять ее в Женскую школу для научения. Сказал я, что должна она месяц быть приходящею в Женской школе, чтобы так узнали, достойна ли она приема. Потом, если достойна, будем рады ей и постараемся о дальнейшем ее научении. Живет она здесь, в Токио, у родителей, исполнить наш искус может.

Но она только что прибыла из Исиномаки, где была учительницей шитья в женской школе, и говорит о катехизаторе в Исиномаки, Иоанне Иван, что он совсем потерял уважение христиан, ибо пьет и даже посещает развратные дома, в которых драки производит… Тотчас же написано в о. Иову Мидзуяма, чтобы расследовал, правда ли это. Если правда, то Иван больше служить не может.

Павел Окамура отправится на свою родину, в Ивафуне, в Эцинго. Объявлено ему при о. Павле Савабе и секретаре Сергии Нумабе, что, если в продолжение года он не заявит свою деятельность, то будет исключен из катехизаторов; дано будет ему потом семь ен в месяц пенсии, но на год, или два-три – наперед не отправляется; будет пока можно. Ибо помогать ему, могущему, но не хотящему трудиться, не долго можно будет, в виду людей трудящихся, но гнетомых бедностью, по множеству детей, и тому подобное. Когда человек не менее десяти, взрослых, он приготовит к крещению, – священник будет прислан к нему; приготовленные будут тщательно испытаны и, если окажутся достойными крещены; сим будет заявлено, что он, Павел Окамура, достоин и вперед числиться катехизатором и получать церковное содержание под условием и дальнейших трудов. На родине у него мать, пять братьев и много родных, все еще язычники.

3/15 февраля 1897. Понедельник.

О. Симеон Мии из Кёото прибыл. В разговоре с ним окончательно решено купить место «Ноогакудо»; есть и другое продающееся, гораздо обширнее, но в стороне от центра города, между тем как первое недалеко от Дворца и в лучшей части города. – Из служащих в Кёото Фома Исида совсем плох: точно помешан на самоуважении, по словам о. Семена; о чем бы ни шла речь, Исида непременно сведет ее на себя и на самовосхваление; все христиане отмахнулись от него за это, даже учащиеся у него русскому языку язычники не могут выносить его, бросают. Афонасий Такай, скромный и добрый катехизатор, но очень юн и неопытен; в проповедях старается щеголять научными терминами по-ученически; самостоятельным еще не может быть. Сам о. Семен тоже еще довольно неопытен, хоть это и странно бы, судя по его летам: будучи в Нагоя, он не посетил дома христиан.

– Почему? – спрашиваю.

– Сибаяма, катехизатор, видимо, не желал того.

– Да вам-то что до того? Ваша Церковь, вы хозяин в ней; приехали туда, вы главное лицо, – кто вам может указывать там? Тем более, что дело такое простое и такое нужное: ознакомление и жизнь ваших прихожан, – как же было не исполнить?

– Но он, Сибаяма, возражал, что можно и без этого, – зачем трудить себя?

– Он, не желая поставить вас лицом к лицу с христианами, мог говорить что угодно. Вы наперед знали, что он интриган, и могли, не говоря ему резкостей, чтобы не озлоблять его, делать равно, что вам угодно и нужно, то есть в данном случае, не обращая внимания на его слова, говорить ему: «Пойдемте же к христианам, поведите меня в их дома», – идти во все до единого дома, не исключая ни одного их тех, которые ныне считаются охладевшими благодаря дрянному характеру Сибаяма, благоволящего к одним, кто побогаче, или кто ему кланяется, и ненавидящего и отчуждающего от Церкви других, более независимых…

Обещался о. Мии при следующем посещении Церкви в Нагоя ознакомиться со всеми христианами.

Посещая Нагоя, о. Семен будет посещать и христиан Оосаки, Ооябу и Гифу, также Яманака; везде в сих местах есть добрые христиане, хоть и мало их; в Оогаки – Секигуци, в Гифу – Павел Нонака, бывший катехизатор, ныне там учитель школы, получающий ен пятьдесят жалованья, но хранящий и веру. Хочет еще о. Семен открыть проповедь в Цу, в провинции Исе, где между прочим, замужем за протестантом, учителем, наша добрая христианка, урожденка Сендая, бывшая воспитанница Женской школы нашей Екатерина Иоково; хорошо бы, да катехизатора пока где же взять? – О «Доосися» в Кёото о. Семен говорил, что оно совсем перестало быть христианским заведением, обратилось в общеобразовательную языческую школу; главный источник содержания ныне будто идет от Ивасаки – богача, ставшего почетным покровителем заведения. – О католиках, что они действуют не только учением, сколько делами: образовали, например, сиделок и посылают их в заразительные госпитали, куда другие не идут; этим до того действуют на воображение людей, что недавно пятьдесят человек крещены были благодаря выздоровевшему в заразительном госпитале больному. – Епископалы в Кёото имеют хорошую женскую школу.

4/16 февраля 1897. Вторник.

О. Симеон Мии в двенадцать часов обедал со мной, и потом мы проговорили с ним о церковных делах до половины пятого часа. Во время беседы подали ему письмо от Фукасе, извещавшее, что другое место, то, что обширнее «Ноогакудо», уже продано; это тем более укрепило нашу решимость купить «Ноогакудо». За 6.500 ен уступают; при покупке неизбежны и другие расходы, как: сто ен – в «Тоокисё», «О-рей» хлопотавшим посредникам и прочим, – так что всего семь тысяч нужно положить. Затем, в доме, остающемся на месте, поселится о. Семен, и во втором этаже дома будет устроена молельня. Потом, на свободном месте не замедлит постройкой молитвенный дом. А дальше – что Бог даст! Завтра утром о. Семен отправится обратно в Кёото.

О. Фаддей Осозава вернулся из Маебаси; хвалит нынешнее состояние Церкви. Христиане Такасаки подняли вопрос о поставлении священника им, христианам Маебаси и окрестных Церквей. Маебаси вполне согласны и положили давать ежемесячно от себя четыре ены на содержание священника. Итак, к будущему Собору, если не раньше, вознесется глас христиан Дзёосиу: «Дай нам священника!» – А кого им дать?

Сетовали мы сегодня с о. Семеном, что нет в Православной здесь Церкви «дзимбуцу», но утешились тем, что есть у ней истинное Христово учение, которое и без «дзимбуцу» идет, ширится и являет себя к видимому изумлению всех видящих. Итак, устроит Господь и дальнейшее: укажет пастырей для Дзёосиу, Хоккайдо, Тоехаси и Оказаки; научит малых сих (не «дзимбуцу») расширять и водворять Его Церковь в стране сей.

5/17 февраля 1897. Среда.

В двенадцатом часу прошедшей ночи меня разбудил ученик Катехизаторской школы Абе: «Пожар как раз около госпиталя Сасаки, – опасность большая для Семинарии и Женской школы!». Стал я поспешно одеваться, – уже гудит толпа, выглянул в коридор, – женская школа вывалила нераздельным единым организмом, среди которого выделялась старуха Анна Кванно, – совершенно как улей дружно сплотившихся около матки пчел. Вынес я им свою лампу осветить классную комнату внизу, в которую они набились, водрузив Анну посередине, на скамье, и отправился на пожар. Старый мой знакомый по хакодатской жизни, пять раз посещавший меня и раз чуть не похитивший из мира сего, сиял во всей красе: красные галки каскадом сыпались на женскую школу и новостроящуюся семинарию. К счастью, налетел добрый народ: плотники, тобиката, разные мастеровые и знакомые, – защита была вполне успешная; несколько раз загоралось на дворах – тотчас было потушаемо. Я большую часть времени был в Семинарии, на крайнем к пожару угле, и наблюдал. Если бы не каменный дом больницы Сасаки, крайний к пожару, – дом наперед приспособленный так, что в нем оказались наглухо закрытыми несгораемыми ставнями все двери и окна, то несдобровать бы большому, отштукатуренному дому госпиталя, что прямо против семинарии, а тогда сгорели бы непременно новые здания семинарии и сопредельная с нею женская школа. Пожар был так близок, что я едва мог выносить дым и каскад искр и палок, которыми положительно было осыпаемо все кругом – ветер был прямо на нас. Я не очень тревожился, потому что здания семинарии были застрахованы. Но было бы крайне печально, если бы Бог не спас. Нужно было подивиться хорошему устройству пожарной команды: в полчаса пожар был локализован, так что сгорело очень мало, принимая во внимание ветер и компактность хрупких построек; воды было в изобилии, несмотря на холм и глубокость колодезей; заливающих кишок множество; мешающего народа совсем мало, благодаря тому, что полиция тотчас же оцепила все соседние улицы, не дозволяя ненужному люду толкаться на месте пожара.

Немало отличились ученики наши тем, что вынесли из женской школы все имущество, что только можно было вынести, а потом обратно внесли все, – так что все оказалось целым и сохранным у девочек, начиная от брошенных ими постелей ихних до последней мелочи в их частном имуществе.

Конечно, не без убытка, хотя и благополучно кончившийся пожар: нужно было угостить защищавших наши места, – для чего тотчас же, по утишении огня, куплен был бочонок вина в семь ен, потом «о-рей», – кому одна ена и «теногуй», кому пятьдесят сен, тридцать сен и тоже. Всего сорок девять ен. Ученики за свой подвиг почти весь день отдыхали и угощены апельсинами. Мы с Накаем, впрочем, невозмутимо весь день занимались своим делом. Из полиции прислан был чиновник изъявить соболезнование, что де потревожились. От доктора Сасаки тоже приходили поблагодарить, что некоторые больные укрылись у нас. Я, с своей стороны, послал карточки старику Сасаки и его сыну с приветствием, что так благополучно избежали большой беды.

6/18 февраля 1897. Четверг.

Вследствие представления о. Матфея Катета и прошения Павла Секигуци, христианина в Оогаки, Моисей Мацунага оставлен так катехизатором для трех мест: Оогаки, Ооябу и Гифу. В Хамамацу послать решительно некого, и потому Церковь там остается под непосредственным ведением о. Матфея; написано ему, чтобы он поочередно совершал службу: одно воскресенье в Сидзуока, другое в Хамамацу; расстояние между сими городами три часа по железной дороге.

Из Фукурои – описание освящения тамошнего новопостроенного церковного дома. Христиане издержали на постройку пятьсот ен, что для такой малой Церкви очень значительно. Описание от катехизатора Якова Ивата и от о. Матфея, который прибавляет в своем письме сожаление, что Ивата оказывается совсем ленивым катехизатором, и вместе сетование на о. Петра Кавано, у которого прежде служил Ивата, и который очень расхваливал его.

Симон Тоокайрин из Неморо также прислал описание вновь построенного тамошнего церковного дома: здание очень целесообразное: Церковь, при ней огромная зала для собрания христиан и дальше помещение для семейного катехизатора. Ныне здесь, при Миссии, пишется полный комплект иконостасных икон для Церкви.

Мы с Павлом Накаем кончили исправление перевода Евангелия от Матфея. Завтра примемся за Евангелие от Марка.

7/19 февраля 1897. Пятница.

Было бракосочетание нашего юного литератора Тимофея Секи (из кончивших курс Семинарии), состоящего помощником редактора журнала «Синкай», с Раисой Ито, воспитанницей нашей Женской школы, состоящей ныне учительницей в ней.

Когда я был в Церкви, при венчаньи, в четвертом часу, приехал секретарь Посольства Сомов просить окрестить в воскресенье его сына, что и будет совершено.

С трех часов пошел снег, и ныне, в десять часов вечера, продолжает идти. Отчего сделалась зима наподобие русской, что приятно на взгляд, неприятно на деле, ибо вот уж я и теперь с насморком, а несколько еще сырых дней впереди от этого снега!

8/20 февраля 1897. Суббота.

Прибыл Павел Окамура из Хамамацу с семейством на пути в Эцинго, но теперь еще такой холод, и дорога из Наоецу (докуда есть железная дорога) в Эцинго, по берегу, такая дурная, заваленная снегом, что можно только пешком путешествовать, по словам Стефана Кондо, сегодня же прибывшего по этой дороге из Касивазаки, и именно шедшего пешком до Наоецу, ибо ни на лошади, ни на тележке нельзя, – снег слишком глубок. Итак, придется, кажется, отправить одного Окамура, а жену и детей его оставить здесь, наняв им квартиру, пока тепло станет.

Стефан Кондо, катехизатор в Касивазаки, прибыл вызванный отцом больного Ильи Танаки. Стефан хороший «хари-ися»; недавно он вылечил Григория Минова, тоже учившегося в Семинарии и вышедшего по болезни, наподобие той, что теперь у Танака. Он возьмет Илью из госпиталя и поживет с ним неделю, посмотрит, сможет ли вылечить; если да, то повезет его домой в Симоямада (близ Касивазаки); если нет, то Илья будет оставлен здесь в госпитале для умалишенных. Просил Стефан комнаты для него и Ильи в Миссии, но решительно нет свободной. Поместился он у о. Метоки, теперешнего своего священника, где есть свободная комната. Для церковной службы Илья Танака во всяком случае потерян, хоть и вылечен будет.

Был из Церкви в Набурихама христианин Наганума; говорил, что христиане блюдут веру, но жаль, что катехизатор из Накасима посещает их весьма редко, месяца в два раз, а о. Иов Мидзуяма почти совсем не бывает; а между тем поблизости город Огаци, где при Николае Явата тоже зарождалась Церковь. Нужно иметь это в виду.

9/21 февраля 1897. Воскресенье.

В Церкви было немало и русских, как: Небогатов, командир крейсера «Адмирал Нахимов», человек десять матросов, и прочих. После Литургии приехал адмирал Михаил Алексеевич Реунов с женой Софьей Ивановной; приехали к Обедне, но запоздали. Очень приятно было видеться с Реуновым, моим знакомым еще 1862 года, когда он был мичманом; собирал, между прочим, коллекцию монет, чем и я в то время занимался; мы менялись с ним монетами, причем от него, как кругосветного плавателя, перепало мне несравненно более, чем обратно. После пожара 1865 года расстроилась моя коллекция, и остаток я подарил какому-то приятелю японцу…

Были также в Церкви сегодня двое, едущих из Америки на работы по железной дороге в Приморской области, но воры обокрали их – денег на дорогу не хватило. Один – совсем русский, механик Иван Черкасов, другой – славянин, Василий Русинин, слесарь, – униат, присоединенный к Церкви Преосвященным Николаем в Сан-Франциско, о чем имеет свидетельство. Просили в долг; я сказал, что еду в Посольство на крещение; быть может, соберу и так. Бог помог; Анна Эрастовна Шпейер приняла участие, и на дорогу до Владивостока достаточно им собрано и вручено.

Крещение младенца Сергия, сына секретаря Александра Сергеевича Сомова, совершено в Церкви Посольства при восприемниках Иване Ивановиче Чагине, лейтенанте, морском агенте, и Анне Эрастовне Шпейер. Пел о. Авель, священник с крейсера «Адмирал Нахимов». Я был в новой митре, выписанной для Посольской Церкви о. Сергием, которую там и оставил.

Семейство Павла Окамура было у меня: трое детей – девочки восьми, шести и трех лет – все нежные и слабые, и милые, точно цыплята; куда им теперь в холод на север! Здесь будет найдена квартира для них с матерью, а Павел Окамура отправится один, и это для него, как катехизатора, будет очень полезно, ибо он дома при детях только нянька.

О. Павел Савабе ныне и воодушевленный, но и «себе на уме». Приходил просить девять ен прибавки к жалованью. Девять ен ему давала до Собора Церковь в Коодзимаци. Когда стали оттуда христиане просить поставить священником сына его, Алексея, я потребовал, чтобы сделали прибавку к ныне получаемым им от Миссии двадцати енам, ибо-де для священника это будет недостаточно. Церковь в Коодзимаци, после многих совещаний, предоставила мне поручную запись, что будут давать Алексею Савабе девять ен, а сей при сем представил согласие, – мол, «доволен буду и от Миссии больше не потребую». Так Алексей Савабе был поставлен священником в полной моей уверенности, что ему христиане Коодзимаци дают девять ен. Оказалось, что меня обманули и сделали это совершенно по-иезуитски: на деле девять ен давали, а в душе говорили: «Это те девять ен, что доселе идут о. Павлу, мы их не отнимаем, но и не прибавляем к ним». А я, между тем, был уверен, что это новые девять ен для о. Алексея, а вовсе не те, что они отдавали о. Павлу. Досадно, что попался в такую ловушку, и досадно более всего на бессовестность христиан вроде Петра Секи, который оказывается главным мерзавцем при сем. Но так как о. Павел не в первый уже раз просит дать ему сии отобранные от него девять ен, то я дал, но не от Церкви, а от себя лично; я обманутым мерзавцами быть могу, но Церковь не может и не должна быть.

10/22 февраля 1897. Понедельник.

Павел Окамура расположился на проповедь идти к своим родным и написал им о том, а оттуда сегодня телеграмма «Не приходи» (куру-не); значит, и не нужно идти – было бы совершенно бесплодно. Хочет теперь направиться в Ниегата, где, кстати, уже есть несколько христиан, пришедших из других мест. – Здесь возня с его семейством; два дня ищут по всему городу подходящую квартиру и не нашли еще. Вообще следовало бы ему быть до Собора в Хамамацу, где уже теперь и совсем нет никакого катехизатора. И быть вперед осторожным с советами и внушениями о. Павла Савабе! Рад-радешенек бываешь, когда он хоть немножко всколыхнется и начинает усердствовать Церкви, и стараешься угодить ему исполнением всех его желаний; но нужно не забывать, что он всегда вдается в крайность; ведь тридцатилетнего своего знакомого и задушевного приятеля по христианству Павла Окамура – одного из первых христиан по времени в Японии, и именно благодаря Савабе сделавшегося христианином, – он смешал с грязью и побудил вывести из Хамамацу; и теперь ему и горюшка мало! Человек с большой семьей перебрасывается, точно мячик, с места на место. Правда, он плох как служащий Церкви; но следует все принимать в соображение, а на это и мы с о. Павлом плохи. Вперед быть осторожнее и, слушая соловьиные песни о. Павла, делать то, что разумно, а не то, что представляется пессимистическому, или уж не в меру оптимистическому взору сего первого японского христианина и первого священника, годного для Неба (я в этом уверен), но не годного для разумного управления земною Церковью, которой он может быть полезен только под условием разумного пользования им самим.

11/23 февраля 1897. Вторник.

Начал вставать с сегодня в три часа, чтобы составить отчеты для отсылки в Россию. Больше всего заботит рапорт. О чем писать, не знаешь – все, кажется, писано.

О. Мии из Кёото пишет: просит сто ен для задатка за покупаемое место. Завтра нужно послать.

Были русские посетители; между ними капитан парусного корабля «Беринг» (занимающегося котиковым промыслом) Иван Николаевич Рингваль, родом финляндец, с женой Августой Эдуардовной (православной), урожденкой города Петропавловска, в Камчатке, где у нее и ныне родители; и у родителей было двадцать детей, из коих восемнадцать живы, – двенадцать сынов, шесть дочерей; сыновья служат по разным отраслям; между прочим, есть один священник, один причетник. Стало быть, климат Камчатки хорош! «Ужели никого в семействе у вас нет больного, или слабого грудью, желудком и тому подобное?» – спросил я Августу Эдуардовну. Она только засмеялась невероятности моего предположения.

12/24 февраля 1897. Среда.

Только что приготовили к отсылке чек на сто ен, вчера потребованных на задаток о. Семеном, как получил от него телеграмму: «6.700 сугу окуре». Значит, покупка земли окончательно решена и скоро будет совершена. Тотчас же послал Давида Фудзисава в Мицуи банк взять чек на имя о. Симеона Мии в Кёото на 6.600 ен, приложил к нему прежний на сто ен и послал о. Семену, известив в то же время телеграммой, что сумма послана. В письме ему сказал, чтобы документ, по совершении купчей, послал сюда на хранение. Дай, Господи, чтобы дело совершилось благополучно во славу имени Его!

Приходила Матрона Кимура, жена помощника редактора «Сейкёо-Симпо» Исаака Кимура, жаловаться на Савву Хорие, редактора, что он житья ей не дает в доме редакции. Дом тесный; одна комната внизу и комната на втором этаже, где она только и есть; отделены, как официальные для редакции, и они всегда свободны и чисты, когда в них нужда для членов редакции, но в прочее время там бывают и гости Исака и Матроны, и их дети, ибо частное помещение у них уж слишком тесное. А Хорие требует, чтобы в эти комнаты днем никто не входил ни из семейства, ни из знакомых Кимура. Требование слишком придирчивое и несправедливое. Так и у всех почти служащих Церкви – квартиры общие – для них и для церковного употребления; у всякого катехизатора и дети его, и знакомые бывают и в той комнате, которая назначена для катехизаций, и по которой собственно и жилище катехизатора называется церковным домом. – Матрона сильно расплакалась, приходила потом и еще, и тоже плакала. Видно, что гневливый и гордый этот Хорие очень уж разобидел ее. «Даже не позволяет, – говорила, – ходить к ней ее товарке по школе Надежде Такахаси, равно как не доволен посещениями к Исаку его школьных товарищей – кандидата Петра Исигаме и других». Я советовал терпение.

Был один протестантский епископальный катехизатор (тот, что как-то приходил с врачом Моисеем Исогава). Делал вопросы, получил ответы; из-за вопросов очень явно выглядывали накопившиеся там сомнения и недоумения касательно содержимого исповедания. В руках Новый Завет совсем истрепанный, а в нем много мест совсем новых и нетронутых.

Была Мария Мацумото, мать Веры, вдовы звонаря Андрея Сугава; берет ее к себе в Оосака, больна-де здесь «какке». Ладно. Значит открывается помещение для вновь образованного помощника звонаря, повара Моисея. Вере на воспитание детей я буду высылать, как обещался, частно от себя по две ены на каждого из троих; когда кто из них поступит в миссийскую школу, две ены будет удержано на воспитание в школе. Вообще же помощь будет идти до пятнадцати-шестнадцати лет детей, то есть до окончания их воспитания. Так я говорил прежде, так ныне подтвердил Марии.

Павел приходил. Семейство его помещено у катехизатора Симеона Томии. Ему куда идти? В Ниегата не хочет – близко-де к родине, а оттуда двукратно телеграммой просили его не приходить. Ну что ж, пусть изберет другое место, только такое, где нет еще Церкви, например, в Мацумото, Коофу, Фукуи и подобный большой город.

13/25 февраля 1897. Четверг.

О. Иов Мидзуяма отвечает на письмо и вопрос отсюда об Ивае, катехизаторе в Исиномаки. Вся вина его в следующем: христианин Оота открывал свою «собая»; между позванными гостями был и Иоанн Иваи; подвыпил не в меру и пел песни. Для катехизатора это, конечно, не хорошо; но все же далеко от того, чтобы идти в непотребный дом, пить там и заводить драку с язычниками, что взводили на него. Виною интриги – против него старик-катехизатор соседней Церкви в Минато Спиридон Оосима, а орудием – христианин Кадзима; подбивал Кадзима всех старшин подать донос на Ивая, но никто не согласился. В Церковь там христиане ходят по-прежнему; новые слушатели у Ивая есть; словом, все в обычном порядке, по свидетельству о. Иова, который, по болезни, еще находится в своем доме, в Ициносеки, но ручается за верность того, что пишет, и прилагает письмо к нему старшины из Исиномаки Семена Мано об Ивае и напраслине на него. Ну и слава Богу! А все-таки нужно написать внушение Иваю.

О. Сергий Судзуки из Оосака пишет, благодарит за прибавление к содержанию пяти ен (ныне получает всего двадцать пять, при квартире и дорожных по Церквам) и извиняется за небрежность извещений; оказывается, что они там, в Оосака, вовсе не так бездействовали, как я думал; были и крещения: после Собора девять человек окрещено.

Из северных Церквей много известий о бывшем на прошлой неделе большом землетрясении и на большое пространство: в Сендае и Санума храмы наши потерпели значительное повреждение.

А сколько писем и почтовых листков (хагаки) из разных Церквей с сожалением по поводу недавней опасности для семинарских зданий от пожара! Обычай вежливости, которому научил японцев Конфуций, но которому следует сохраниться и в Христианской Церкви.

14/26 февраля 1897. Пятница.

Павел Окамура решился отправиться на проповедь в Ономаци, в Циукоку. Семейство возьмет с собою, чтобы оставить в Оосака у родных жены; а сам один отправится в Ономаци. Я согласился, потому что предоставил ему выбор места, лишь бы потом трудился, и были видны следы его трудов; сказал я и ныне твердо ему, что если до времени Собора не будет признаков его деятельности, то он поступит в заштат, и будет ему скудная помощь от Церкви. Если он введет в Церковь примерно человек десять (ныне желающие слушать учение есть везде, и везде можно приобрести христиан при усердии) до Собора, то потом и семейство может взять к себе, и будет все по-прежнему, – восстановится его доброе имя как катехизатора.

Была Марианна, жена о. Иоанна Оно. Посылал он ее зачем-то к себе на родину, в Сендай; ныне возвращается; говорила, что о. Иоанн ровно ничего не делает, но и геморрой его не хуже. Удивительно, как может человек при способностях выносить труд полнейшего бедствия!

Был и очень раздосадованный один педагог (из школы близ Суругадая, с семьсот учеников). Одет хорошо, вид серьезный; долго ждал, пока у меня были другие посетители.

– Дело секретное, – начинает и излагает в длиннейшей речи, что в Токио ныне семьдесят тысяч учащихся, половина из которых в правительственных школах, половина в частных; но правительственные пользуются казенными средствами; отчего же частным нет денежной помощи от Правительства? Мы-де делаем то же дело, что и правительственные школы, и так далее. Видя, что конца речи не будет, я спросил:

– Так чего же вы от меня хотите?

– Участия в протесте, так как и у вас частная школа.

От этого я отказался, так как «не имею никакой причины по поводу моих школ быть недовольным Правительством»; притом же я иностранец, – «не имею права вносить свой голос о каких бы то ни было сего рода предметах». – Постарался я было свести речь на преподавание религии в школе и предложил себя в законоучители в его школе. Последовал запутанный разговор, в котором он старался уверить меня, что одно из его намерений – ввести религиозное преподавание во все частные школы, которых ныне триста пятьдесят в Токио только.

– Но вы сами какой религии? – осведомился я.

– Я-то никакой, но детям нужно…

– Так начните с себя; я вам дам учителя; в месяц-другой вы вполне узнаете все главное, во что должно веровать; вера внедрится, вероятно, в ваше сердце, тогда Вы искренно будете настаивать на религиозном преподавании. – Но куда! Больше часа был бесплодный разговор, утомивший меня тем, что со второго часа – беспрерывные посетители, и так вплоть до шести, когда пришел Накаи, и я, утомленный, должен был сесть за настоящее дело.

15/27 февраля 1897. Суббота.

В третьем часу сегодня получил телеграмму из Кёото от о. Симеона Мии, извещающую, что покупка земли для Церкви благополучно совершена. Слава Тебе, Господи! Видимо Господь помогает! Это воля Его, чтобы была построена Церковь в Кёото и на приличном месте!

Савва Хорие длинную и гневную речь вел об Исаке Кимура, что он лентяй, встает утром не раньше восьми, иногда в десять (вероятно, оттого, что плох здоровьем, а иногда и совсем болен), редакцию «Сейкёо-Симпо» держит в неопрятном виде, принимает своих гостей в официальной комнате (которая, впрочем, почти всегда пуста) и прочее. Так как сам же Хорие просил когда-то поместить Исака с семьей в редакции, то пусть теперь, если находит его неудобным для службы в редакции, посоветуется с прочими членами Айайся и, если все согласны будут с ним, выведет Исака на квартиру, а в редакции поместит другого члена.

16/28 февраля 1897. Воскресенье.

Заговенье пред Масленицей.

До Литургии крещен один; совершал крещение о. Андрей Метоки, вновь поставленный иерей; руководил его о. Семен Юкава. Принявший крещение – родом из Оота, в провинции Мито, и на днях отправляется домой. Заинтересовался христианским учением, слушая объяснения икон при посещении Собора; ему указан был ближайший по месту жительства его катехизатор Антоний Такай, который и научил его вере. Значит посещение Собора язычниками приносит пользу.

За Литургией христиан и язычников было очень много. Из русских – один профессор Кёбер.

17 февраля/1 марта 1897. Понедельник.

Из Одавара, Карасуяма, Батоо, Санбонги извещают, что городские власти спрашивают, сколько христиан, есть ли школы и так далее. Наши катехизаторы везде сообщают самые верные сведения о своих Церквах. Правительство, значит, хочет в точности узнать, сколько у него в стране христиан; для чего это, потом увидим.

Павел Окамура с семейством приходил проститься: завтра утром едут – семейство до Оосака, он до Ономаци.

Илья Сато, бывший катехизатор из Такасимидзу, брат кандидата Пантелеимона Сато, приходил проститься опять на службу.

– Простите! – говорит.

– Да в чем? Вы ни в чем не виноваты предо мной, – говорю ему.

– Примите на службу.

– Но у вас характер, не соответствующий катехизаторской службе.

– Исправлюсь, – говорит.

– Можно ли переменить врожденные свойства, будучи за сорок лет? – Мягкое выражение вместо: можно ли не имеющему способностей сделаться способным. И так далее. Видя, что резон не помогает, я просто ушел от него, а после угостил его чаем в канцелярии; и не знаю, с чем он ушел, – обескураженный, или ободренный, потому что, поставив чай перед ним, должен был отправиться за чтение писем. Человек он благочестивый, но к катехизаторству решительно не способный по своей крайней инертности и по своим странностям. В былые времена, когда он бесплодно служил, были у нас с ним, между прочим, такие разговоры:

– Почему вы не проповедуете?

– Я проповедую, всегда неопустительно.

– Но где же плоды?

– Что же мне делать, коли нет слушателей!

– Так кому же вы проповедуете?

– Так как слушатели ко мне не приходят, то я проповедую, обратясь к жене, а если ей некогда, то к стене.

– Но почему же вы не ищете слушателей?

– Это для меня не лучше, что нет ни слушателей, ни успеха; иначе, кто знает, я мог бы возгордиться!

И такой человек опять просится в катехизаторы! Человек он не бедный; имеет в Такасимидзу дом и землю. Не знаю, что побуждает его. Быть может, желание полной бездеятельности при церковном содержании, как прежде. Во всяком случае, принят не будет, как ни велика нужда в катехизаторах.

18 февраля/2 марта 1897. Вторник.

Утром получил от о. Симеона Мии из Кёото купчую, совершенную им 27 февраля (нового стиля) на церковную землю. Слава Богу! Бог видимо помогает! Участок приобретен в центре столицы, недалеко от дворца Мидако; мал он, всего 270 цубо, но под храм достаточно будет. Стоит, с зданием на нем, 6400 ен; кроме того 262 ены на совершение купчей, на расходы подарочные посредникам и подобное. От посланных 6700 ен осталось у о. Семена только 38 ен; я к ним послал еще сегодня 12 и просил принять эти 50 ен в подарок ему за труды и хлопоты по покупке. Иоанну Фукасе, помогшему при покупке главным образом, пошлю икону и благодарственное письмо, – от вознаграждения за труд он отказался. Но на новое место о. Семену еще месяц нельзя перейти – хозяин выговорил это себе, пока найдет куда переселиться. Поэтому я написал о. Семену, чтобы он подождал разглашать о покупке церковной земли, чтобы не вышло еще препятствия, когда узнают, для какой цели земля куплена. Когда я покупал эту землю на Суругадае, двадцать пять лет тому назад, то и тогда, лишь только стало разглашаться, кем куплена земля, на моего учителя, Ватанабе, на имя которого первоначально была куплена, сделано было такое давление от ненавистников христианства, что я поспешил перевести ее на имя христианина, катехизатора, пока окончательно место было закреплено за мной как настоятелем Посольской Церкви. Тем более могут сделать это в Кёото, седалище буддизма. Годов шесть тому назад кем-то пущена была молва, что я собираюсь строить храм в Кёото такой же, как в Токио; и в Губернском собрании Кёото было рассуждаемо, какие принять меры, чтобы воспрепятствовать сему, – так писали тогда газеты. Воображаю, что может случиться, коли ненавистники христианства узнают, что и взаправду храм в Кёото может быть построен; оттого и писал сегодня о. Семену.

Брат Ильи Сато, вчера приходившего, кандидат Пантелеимон приходил просить принять Илью на службу; не в первый раз он просит о сем. От них не отвяжешься! Сказал поэтому, что если Илья хочет опять на катехизаторскую службу, то пусть вновь пройдет через Катехизаторскую школу, чтобы повторить забытое учение и в то же время дать удостовериться, что он исправился от своих странностей.

О. Николай Сакураи на десятифутовом письме (нарочно смерил, – немного более десяти футов) отвечает на мое письмо ему, что прибавки жалованья (к двадцати пяти енам) ему не будет, стараясь доказать, что прибавка должна быть. Все-таки не будет! Да, кроме того, вперед читать его убийственных писем о сем не буду. А бросит службу на Хоккайдо, для которого и избран, как угрожает, то дано будет ему катехизаторское жалованье – двенадцать ен, и пусть избирает себе место службы, запротивится далее, и совсем лишен будет жалованья и службы. Двадцать пять ен мало, при квартирных и дорожных! Тогда и двести пятьдесят ен может быть мало!

Григорий Камия из Циба пишет хорошее письмо: десять слушателей у него; один католик очень желает присоединиться к православию. В Великом посту ждет о. Фаддея к себе, чтобы совершить крещение приготовленных.

Приходил проститься Стефан Кондо, катехизатор и вместе «хариися»: завтра увозит больного Илью Танака домой с расстановками по несколько дней в Хацивоодзи и Нагано; говорит Стефан, что ему гораздо лучше, – говорит Илья почти совсем разумно; вероятно, скоро совсем придет в разум. Отец его уехал, – должен был поспешить домой по делам, как член Губернского совета (Кенквайгиин).

19 февраля/3 марта 1897. Среда.

Илья Сато принят в школу, и на второй курс, но взята с него расписка (в том числе и я, ибо с Пасхи буду ходить к ним на «ринкоо»), что он к проповеди не способен, что не будет настаивать на принятие в число катехизаторов, а вернется домой к себе частным христианином.

О. Борис прислал просьбу Иоанна Котера о прибавке ему содержания с ходатайством за него. Послал ему пять ен и прибавил по одной ене в месяц, ибо уже и без того, кроме десяти ен своего содержания, получает две ены на семейство, притом же мало деятелен он; за последние два года у него только двое крещено.

Сегодня после обеда закончились уроки: остальные три дня Масленой гулять, первую неделю Великого поста говеть; в сию самую минуту (половина десятого часа вечера) в нижней классной зале гремели кому-то рукоплескания за речь: ребята целый вечер наслаждаются своими «энзецу», и вместе чаем и печеньем, на которые у меня выморочили четыре ены, приходя двукратно просить.

Мы с Накаем сию минуту только что закончили, на десять дней, наш труд по переводу. Не так-то скоро идет исправление перевода, как чаялось с Нового года, не опустив ни одного положенного часа (с половины восьмого до двенадцати утром и с шести до девяти вечером), мы исправили только Евангелие от Матфея и одиннадцать глав Марка. Зато исправленное куда как лучше прежнего! А придется и еще раз исправлять.

20 февраля/4 марта 1897. Четверг.

До обеда писал рапорт, запершись вплоть до двенадцати, иначе не дали бы покоя, и отчеты в Святейший Синод и Миссионерское Общество все тянулись бы; спасибо, хоть один день сегодня выдался свободный для сего. Рапорт (впрочем, начну с сего года писать «Донесение»; приснопамятному о. Николаю, сотруднику Алтайской Миссии в Москве, очень не нравилось это слово; брошу и я его), или Донесение в Святейший Синод готово; прошу миссионера, будущего заместителя моего здесь. Дай, Господи, чтобы просьбу исполнили!

21 февраля/5 марта 1897. Пятница.

Утром написал, вчерне, письмо к обер-прокурору Константину Петровичу Победоносцеву с просьбой найти и прислать миссионера. Писал и об о. Сергии Страгородском, просил прислать и его сюда. При письме будет приложено извлечение из «Донесения» Святейшему Синоду о том же.

После обеда был о. Павел Савабе, вчера вернувшийся из Маебаси; говорит, что благочестие христиан ослабело, но отпадших от веры нет, только в Церковь меньше ходят. Был он и в Такасаки, и службу Фомы Маки хвалит, но говорит, что в Священники христиане его не изберут; а из Маебаси и Такасаки собираются непременно добыть себе священника.

– Имеют ли кого в виду для избрания? – спросил я.

– Никого, – отвечал о. Савабе.

– Не имеете ли вы кого в виду дать им? – спросил он.

– Никого, – отвечал я.

– Нельзя ли дать им в священники диакона Якова Мацуда? – спросил он.

– Этого-то злослова? Который в Оосака так злословил семейную жизнь о. Оно несмотря не то, что ему же обязан был диаконством? Да ему христиане и исповедаться не могут, – пожалуй, все пустит в оборот. – Я запретил о. Павлу и имя Мацуда вызывать для избрания.

22 февраля/6 марта 1897. Суббота.

Иоанн Кавамото утром принес мне прочитать полученное им от Сергея Александровича Рачинского письмо к нему; из него, между прочим, явствует, что Кавамото жаловался на меня Сергею Александровичу, который, разумеется, советует ему слушаться меня; и признается Кавамото, что в прошлом году, по приезде его в Японию, он не слушался меня и во всем старался перечить, потому что они тогда составили партию против меня, по внушению Даниила Кониси и под его главенством; Сайкайси был также настроен против меня; Сато и Исигаме будто бы тоже. Теперь же все вышли из-под влияния Кониси. А я и не подозревал сей бури в стакане! И Кониси это все злится из-за того, что я сменил его с инспекторства после того, как он до того рассорился с учениками Катехизаторской школы, что к нему на лекции перестали ходить, и он приходил жаловаться, что ни одного в классе, и я должен был убеждать учеников идти в класс; а в Семинарии из-за несправедливости его и злостного преследования тех, кого невзлюбил, произошло то, что, по исключении его, был почти насмерть зарезан обиженной матерью, зарезавшею в то же время и себя – уже насмерть.

После обеда были два христианина из Хакодате: Игнатий Симода и Никита Нагасе, просить меня содействовать, чтобы даны были им на Сахалине в десяти местах рыбные ловли мимо объявленных там местным начальством постановлений. Вчера о. Павел Савабе уже просил за них. Я сказал, что в такое дело мешаться не могу. Сегодня покорно и подробно выслушал и их. Досадней всего, что начинают и кончают тем, что все это делается в интересах Церкви, тогда как из их же речей тут же и видно, что хлопочут для своих собственных выгод; из ста частей добытой прибыли три – на Церковь; почему же не наоборот, если цель – польза Церкви? Впрочем, вошел я и в их положение: если язычникам там (сорок первая компания рыболовов японцев, и 1800 людей в них) – золотое дно в рыбной ловле, доставляющей миллионы, то отчего нашим христианам не воспользоваться? Только, что я могу сделать для них? У кого просить дать им в десяти местах ловли, когда я даже и по имени не знаю ни чиновников, ни священников в заливе Анива? Потому дал я им свидетельства, что они – православные христиане города Хакодате, купцы по званию. Но советовал и эти свидетельства не употреблять как средства для добытия ловель, иначе, пожалуй, может случиться наоборот.

23 февраля/7 марта 1897. Воскресенье.

Заговенье пред Великим Постом.

После Обедни зашла с детьми проститься вдова звонаря Андрея Сукова: едет жить с родителями своими в Оосака; обещался, где бы ни была, высылать неизменно по две ены на каждого из трех ее малышей за долгую службу Андрея и мне в качестве слуги, и Церкви в качестве надсмотрщика за построечными работами, а потом звонаря; расход, впрочем, мой частный, – на церковный счет его поставить нельзя.

Был потом в Посольстве, по приглашению Анны Эрастовны Шпейер, «проводить масленицу». За столом блины общие, потом разделение: мне постное, всем мясное. Что за нелепость? И это, впрочем, везде и всегда, так что и странностью никому не кажется. Ужели у нас общество совсем уничтожило посты? Впрочем, не совсем; сегодня же кто-то спрашивает Анну Эрастовну: «Вы будете первую неделю есть постное?». – «Да, – отвечает она и, обращаясь ко мне, поясняет, – Алексей Николаевич (муж) любит постное». Утешила! Поэтому только и постное, а о настоящем посте, значит, и мысли нет! Ужели общество никогда не вернется к соблюдению церковных уставов? Но тогда плохо не Церкви, а обществу, которое все больше и больше будет уклоняться от Церкви (потому что на одном месте ничто живое не стоит), – куда? В ад!

В пять с половиною часов была вечерня, потом Малое Повечерие, за которым, по обычаю, следовало общее прощание, пред чем я сказал несколько слов, закончив их поклоном в землю пред всеми с просьбою простить мои грехи.

24 февраля/8 марта 1897. Понедельник

первой недели Великого поста.

Последние три-четыре дня было такое спокойное, хорошее настроение духа. Думал я, какая же пакость случится? Потому что жизнь уж так устроена, что ни одно удовольствие не дается даром. Пакость следующая: приходит сегодня какой-то Танабе, отзывающийся родственником Данилы Кониси. Принимаю. Благодарит за воспитание Данилы и продолжает:

– Но не может же он долго оставаться на службе Церкви; вера верой, но ему нужно шире поприще, чем служение здесь.

– Но в таком случае пусть вернет Церкви, что потрачено на его воспитание, – Церкви и мне лично, ибо я сам содержал его в Академии, после того как Нозаки нарушил свое обещание содержать его; мне совестно было просить его на казенное в Академии, совестно за японцев.

– Четыреста ен будет заплачено вам.

– Не четыреста, а все, что издержано – целые тысячи. Он ничем не связан, кроме нравственного обязательства; конечно, может уйти, если «току-ги-но сокубаку» ничего для него не значат. В противном случае должен уплатить, что на него издержано.

Сказав это, я раскланялся с торгашом; он хотел что-то возражать, но я сказал, что некогда мне с ним говорить о предмете, который в двух словах исчерпан.

Боялся я рассердиться из-за этой мерзости людской. Да и взаправду некогда было: о. Савабе ждал поговорить по поводу завтрашнего своего отправления в Церкви Оказаки и Тоехаси. Сам себе навязал это путешествие. Хорошо его приняли давеча там, так расчувствовался: выпросил у меня похвальные письма Церкви в Оказаки и Симеону Танака в Тоехаси и подарки от меня – в Оказаки прибор священных сосудов для Литургии и икону для Танака. Все это я с готовностью дал, – может служить лишь к пользе, но насчет священника для Оказаки и Тоехаси только сказал ясно и определенно: не обещать; он, пожалуй, насулит с три короба, а после разделывайся, как знаешь, – будет возня потрудней, чем с Павлом Окамура. Священники во многих других местах нужнее, чем в Оказаки и Тоехаси, отстоящих по железной дороге на несколько часов от своего нынешнего священника, живущего в Сидзуока. Пусть бы положили от себя полное содержание священнику, тогда требовать право имели бы, но о. Павел к этому не расположен убеждать их, – не сладко будет. Ну, тогда и набиваться священником (на содержание миссии) нечего взманивать их, чтобы потом не почувствовали горечь разочарования, когда Собор откажет. – Эх, если б о. Павел не расстроился с приезда о. Анатолия в Японию, а был все время со мною, многое бы он мог совершить! А теперь – что? Спустя лето – по малину! Остались вспышки, которые сами по себе хороши, но которых и опасаться нужно, чтобы в сторону не рванули и изъяну не причинили вместо пользы. Впрочем, милый мой о. Анатолий не виноват; слаб он был, – в чем не его вина; о. Павел любил ездить на нем; и оба они тем друг друга портили, – один ездит, другой подчиняется, один честолюбив, другой слаб, – и оба прильнули друг к другу, разряжаясь на воздух, точно плюс-минус электричество.

25 февраля/9 марта 1897. Вторник

первой недели Великого поста.

После Часов пришел Иоанн Кавамото с известием, что чрез Пантелеймона Сато Даниил Кониси прислал «странное письмо: отказывается от службы» и что по этому поводу у него в комнате собрались все кандидаты для совета. Я пошел и рассказал им вчерашний визит родственника Кониси и сказал, чтобы они также передали Данилке то, что я вчера сказал его родному: пусть уплатит то, что на воспитание его потрачено, и идет себе с миром; а не уплатит, то, конечно, мы судом с него требовать не станем; уйти он может, но с именем «обманщика» на всю жизнь.

Потом еще я получил письмо от вчерашнего Танабе; пишет, что Данилка уходит потому, что его «икен» (советов) не слушают, что его жалованье «усуй» и прочее. Экий мерзавец! Хоть бы уходил, не запутываясь больше и больше в свою ложь! Каких советов? Не тех ли, что давал во время Собора, над которыми даже самые юные катехизаторы издевались?.. И жалованья мало! Позавидовал участи Иуды Искариота; тот тоже из-за денег Христа продал. Только еще более жаден, чем Иуда; тот удовольствовался тридцатью сребренниками, а этот с самого начала службы каждый месяц получает тридцать ен и недоволен!

Целый день меня мучил этот мерзкий поступок. Впрочем, это всегда так бывает, когда японец сильно надует; зато печаль и душевная смута больше дня и не продолжается; не тратить же из-за этих мерзавцев времени и не портить дела!

26 февраля/10 марта 1897. Среда

первой недели Великого Поста.

Церковные службы и приготовление отчетов идут своим чередом.

Был Лука Гундзи из Сакура, близ Ооцу, старший брат семинариста Николая, отличный каллиграф и рисовальщик в японском стиле. Предложил ему написать Евангелие на белой книге, пожертвованной для сего госпожой Бенкендорф в Москве в 1880 году; показал книгу, отлично переплетенную для напрестольного Евангелия; рассказал, что нужно рукопись изукрасить, как обыкновенно украшаются драгоценные рукописи; писать можно, конечно, тогда, когда мы с Накаем Евангелие окончательно исправим и напечатаем, после чего уже не будет перемен. Труд этот может быть совершен не иначе, как из любви к Богу, с полнейшим усердием и не за плату, а как жертва Богу. Лука Гундзи изъявил желание взять на себя этот труд. Я советовал ему заготовить мало-помалу разные орнаментальные рисунки.

Сегодня дух уже почти не возмущался низким поступком Данилы Кониси, и я почти не думал о нем, а за великим Каноном даже был в состоянии сотворить молитву за него, как за врага, ибо он, изменяя своему обещанию служить Церкви, делается вместе и врагом, и поносителем Церкви, как уже известно из многих подобного рода опытов. У человека вечно торчит, точно заноза, в душе сознание своей мерзости, и он мстит за эту боль предмету, по поводу которого болит; старается всячески «уклонить сердце свое в словеса лукавствия», врет беспардонно, – «мол, не моя вина» и так далее и тому подобное, и чем больше врет, тем больше в душе ощущает неловкость, потому сердится и враждует больше и больше, – известная психология, и в глаза наметалась практика! Данилка и до сих пор является себе подлецом, окончательно плюхнул в эту грязь и на эту пакость; теперь уши станут вянуть от его лжи на Церковь, на меня, на Россию; впрочем, я уже не стану ни читать, ни слушать. По всем грязным лужам в сем мире не перебродишь!

Великий канон у нас читают и поют превосходно. Во время его приезжает молиться с нами профессор Рафаил Густавович Кёбер, но так как по-японски не понимает, то я ему даю книгу, где канон изложен по-гречески, славянски и русски. Но из города христиан наших – почти никого, даже катехизаторов и учителей Семинарии, кажется, ни одного не бывает. Эх, горе-христиане! И скоро ли же будут лучше? Или уж и ждать нечего?..

27 февраля/11 марта 1897. Четверток

первой недели Великого Поста.

Был христианин с острова Эзо, из Исоя, Даниил Томедзи, хороший христианин; учился вере у Иродиона Яманобе, бывшего катехизатора, живущего тоже в Исоя. Там только и есть эти два христианских дома; но вновь слушают учение. Хвалит также Даниил состояние проповедей в Иванай и Суку, между которыми и лежит Исоя, в шести ри от Иванай, – везде есть слушатели учения, и катехизаторы Лука Хироока и Петр Юмура усердно служат. Даниил хочет лес поставлять оттуда и приехал завязать дело с лесоторговцами.

От о. Матфея Кагета известие, что катехизатор Софроний Оота, бывший в Эдзири, бежал оттуда неизвестно куда; сделал это, набравши в долг денег у разных там да не заплативши за квартиру с самого поселения своего на месте. Вот ведь какой народ ползет ныне в Катехизаторскую школу, – совсем мазурики даже! Софроний – выпуска прошедшего года; служил прежде переплетчиком в редакции «Сейкёо-Симпо», и это Савва Хорие, начальник Общества переводчиков, за своей рекомендацией определил его в школу. Был смирен все время, только глупостию отличался; но кто ж его знал, что и мошенник в то же время! Совершенно под стать поступок его к поступку другого мазурика – Данила Кониси.

28 февраля/12 марта 1897. Пятница

первой недели Великого Поста.

О. Игнатий Мукояма пишет: Лука Кисида, молодой врач в Сеноо, болен; тамошние ревнители буддизма вместе с бонзами пристали к нему, требуя возвращения в буддизм; собрали сумму денег для помощи ему; и лаской, и угрозами сумели смутить бедного Луку, тем более, что он крещен был в детстве, потом учился в школах, чтобы сделаться врачом, и вероучение недостаточно знает. Дал согласие Лука бросить христианство; враги Христовой веры торжествовали; оповестили это всему селению; семейству же Луки строго заказали не иметь больше никакого отношения к катехизатору. Но мать и сестры Луки сильно скорбели от всего этого переполоха и не перестали сноситься в ночных свиданиях с катехизатором Василием Хирои, который ободрял их быть твердыми в вере. По их молитвам все наветы врагов обратились в ничто: Лука, дав обещание отречься от Христа, стал невыносимо этим мучиться, – просил молиться за него, спрашивал, отпустит ли его Господь ему этот грех, и ободренный на отпущение послал к о. Игнатию просить приехать, чтобы исповедать его. О. Игнатий, прибывши, отпустил ему грех его слабости и приобщил его Святых Тайн.

Потом в другой раз был у него, и вторично приобщил его Святых Таин. Соблюди, Господи, овца Своего стада! Отец Луки, тоже врач, недавно умерший, был благочестивый человек, – я его помню, был в его доме. Должно быть, и его молитвами Лука удержан от погибели. – Пошлю Луке икону и письмо.

1/13 марта 1897. Суббота

первой недели Великого Поста.

В половине восьмого малым колоколом позвали учащихся в Собор к молитвам пред причащением. В восемь часов с небольшим началась Литургия, которую служили три иерея. Я сказал причастникам поучение во время причастна, потом ушел домой писать отчеты (собственно говоря, чтобы не видеть причащающихся сих кандидатов, воспитанников русских академий, учителей Семинарии, которых на службах во время недели я не видел, но которые, тем не менее, явились сегодня причащаться. Что с ними делать? Учить их – я учил, усовещевать – усовещевал, – что дальше? Запретить не могу, не знаю их душевного состояния, притом же я и сам – донельзя плохой молитвенник; на словах же, и даже на бумаге они – самый завзятый православный народ – такие проповеди пишут и произносят о посте и истинном покаянии [как ныне к завтрему приготовил Сайкайси], что любо слушать!).

2/14 марта 1897. Воскресенье

первой недели Великого Поста.

До Литургии крещены пять человек и присоединен из протестантов один, житель Хориноуци, где проповедует Павел Соно; присоединенный, по свидетельству священника и катехизатора, разумно познал недостаточность своего прежнего вероучения, и ныне весьма усердный православный христианин, всем внушающий истинность своей веры, а он, как массажист (зрячий), видит многих. И Павел Соно оказывается ревностным проповедником, а я на него так мало надеялся, – в школе был таким ленивым и малообещающим. Дай Бог ему!

Был Григорий Такая, сын о. Якова Такая, ныне служащий полицейским в предместье Токио; говорил много о состоянии Церкви в Кагосима; вяло идет дело проповеди; у инославных еще хуже, чем у нас. В Миязаки, по его словам, Церковь оживленнее; катехизатор здесь, Косуги, и особенно его жена Агафья, гораздо деятельней; Агафья одушевляет и мужа Павла, и христиан, особенно их детей, которых очень любит учить молитвам, заповедям, пению в Церкви, чему я сам был свидетелем, когда посещал Церкви.

С шести часов вечера начались обычные занятия у учеников, и у нас с Накаем.

Ныне, в десятом часу, после молитвы, ребятишки наверху подняли какую-то возню, и их веселые голоса и смех доносятся сюда, что для меня составляет лучшую музыку.

3/15 марта 1897. Понедельник.

О. Петр Кавано описывает свою поездку по Церквам: Илья Яманоуци, в Карацу, совсем плох; христиане жаловались на него о. Петру: не посоветовавшись ни с кем из них, он нанял для себя и для молитвенных собраний дом на самой окраине города, и притом такой, где только что произошло убийство; очевидно, что к нему – никто слушать учение из язычников, никто молиться из христиан, – из-за нечистоты дома, а Илье и горя мало! Глуп, значит, он! А был в Катехизаторской школе первым; я большего ждал от него! Конечно, о. Петр велел ему выйти из того дома.

В Фукуока Стефан Мацуока представил о. Петру двоих католиков, просящихся в Православную Церковь; о. Петр, по испытании, нашел их достойными принятия.

В Кокура – совсем плохо: Стефан Камой, лучший из кончивших Семинарию, оказывается бесплодным; так-то плохи семинаристы доселе! Катехизаторская школа только и плодоносит, как ни слабым людом она наполняется, особенно в последнее время. –

В Накацу, по исследованию о. Петра, оказалось несправедливым, что старший брат Такесима уступил свою жену младшему, а сам взял сестру ее; но правда, что эти два брата женились на двух родных сестрах, и о. Петр велел младшему развестись или быть исключенным из Церкви. Что братья сделают, неизвестно.

4/16 марта 1897. Вторник.

О. Павел Савабе возвратился из Тоёхаси и Оказаки. Первая Церковь совсем готова просить себе во священники нынешнего катехизатора своего Павла Цуда, вторая – не может дать постоянных средств для содержания священника, потому не решилась соединиться с Тоёхаси для приобретения совместного священника; притом же «нужно-де посоветоваться наперед с о. Матфеем Кагета, своим нынешним пастырем». Я и не предполагал, что о. Павел сделает такую бестактность, – станет в приходе о. Матфея советоваться о священнике, не имея тут же, около себя, о. Матфея, чтобы совет был у него общий с ним и чтобы все видели это, – Урок ему и мне от простых христиан; ему – не быть опрометчивым, мне – не полагаться на благоразумие о. Павла, а во всем снабжать его подробными наставлениями.

Что же до священства Цуда, то, хотя я и дал себе зарок по поводу несчастной истории с Ниицума – ставить неженатых пастырей в народ, но Павел Цуда – под шестьдесят лет, испытанного доброповедения, сидевший когда-то в Хакодате в темнице за веру, вдовый – может быть исключением. Разумеется, я не иначе соглашусь поставить его священником, как по принятии им монашества, чтобы Церковь освятила своею молитвою его решимость посвятить себя на служение ей.

5/17 марта 1897. Среда.

Утром, во время перевода, пришел Иоанн Фукасе, купец из Цуяма, очень помогший о. Семену совершить покупку церковной земли в Кёото. Повидался и поговорил с ним, а после обеда выбрал икону благословить его в благодарность за труд и за издержки для Церкви, ибо в последний раз он даже нарочно из Цуяма в Кёото приехал, чтобы окончательно помочь о. Семену; и дорожных не хотел принять от него. Иконой он будет завтра благословлен – Смоленской Божией Матерью, в серебреной ризе и киоте, совершенно новая, стоившая в России шестьдесят рублей.

Был Моисей Исогава, врач из Кавагое, недавно приходивший с протестантским катехизатором, служившим три года в Кавагое, по имени Ямамото. Катехизатором он служил восемь лет; теперь, согласно положению у протестантов, епископалов, прибыл в Токио, чтобы снова учиться в школе для завершения богословского образования. Трое детей имеет, из коих двое тоже уже в школе у протестантов. В прошлый раз имели мы с ним разговор о вере, и я адресовал его для дальнейшего изучения и сравнения разностей православного и протестантского исповеданий к одному из наших молодых катехизаторов в Токио, Василию Ообатаке, у которого он и бывает; как говорил мне Ообатаке, ходя к нему из Протестантской школы, где живет. Ныне Моисей пришел просить о принятии его в нашу Катехизаторскую школу, ибо-де окончательно убедился в недостаточности протестантизма для спасения и желает служить распространителем в Японии истинного христианства. Но как его принять в школу, когда скоро учебный год кончается? Я сказал, чтобы он до сентября, когда начнется новый курс, к которому он может присоединиться, продолжал изучение православия у одного из наших катехизаторов или священников здесь. Потом он поступит и в будущем может иметь в виду проучиться даже не два года, а один; но один безусловно необходимо ему быть в школе как для полного изучения православия, так и для показания, что он переходит от протестантов по чистому побуждению держать истину и служить ей. Так здесь водится; примеров у нас уже было немало, – и он должен следовать им. Дети его потом тоже могут быть приняты в наши школы.

6/18 марта 1897. Четверг.

Утром послано о. Симеону Мии сто пятьдесят ен на новые маты, фусума и сёодзи для купленного дома; известил он, что Катаяма, прежний владелец, 24 марта совсем очистит ему дом, хотя постройка дальше жилого дома, которую он должен убрать, на некоторое время еще останется.

Пришла благая мысль. Дай, господи, ей осуществиться! Монастырь здесь нужен. О. Сергий Страгородский писал о сем в своих письмах; я думал о том еще раньше, выписывал сюда из Афона неудачного о. Георгия. Если бы ныне, вследствие моей просьбы, которая пойдет с отчетами, был прислан сюда добрый иеромонах, который бы сделался моим преемником, положим, чрез десять-пятнадцать лет, то я удалился бы в горы, хотя бы в ту же Тоносава, и стал бы собирать желающих монашества, а такие нашлись бы, и образовался бы монастырь. Я в то же время имел бы возможность там продолжать переводы богослужения. – Пошли, Господи, достойного делателя на ниву Твою! О нем ныне моя неотвязная дума и всегдашняя молитва! Если бы скорей он послан был, и монастырь мог бы быть, а главное было бы – Церковь!

7/19 марта 1897. Пятница.

О. Андрей Метоки снабжен антиминсом, ящиком с прибором священных сосудов, дароносицей, крестильным ящиком, облачением, крестиками, иконами, свечами и прочим для путешествия по его Церквам, которое начнется завтра. О. Павел Савабе будет сопровождать его, чтобы поруководить молодого иерея в его первом путешествии. На дорогу дал ему тридцать ен; если окажется мало, пошлю еще, по их известию. Советовал о. Павлу внушать христианам, чтобы они принимали священника по заповеди Спасителя, снабжая пропитанием; если о. Андрею для себя требовать этого стеснительно, то о. Павел смело может требовать сего для о. Андрея, уча Христовой заповеди. Обозревая Церкви, они выберут место, где о. Андрею поселиться, чтобы быть в центре своего прихода. Вероятно, это будет в Нагано, где и храмик, и дом для священника есть. О. Федор Мидзуно не мог быть отпущен туда на жительство, по его слабости, ради которой нужно держать его под ближайшим надзором; для о. Андрея, к счастью, этой причины не существует.

О. Матфей Кагета спрашивает, можно ли поселить учителя церковного пения Стефана Мацуки, ныне в Тоёхаси живущего, в Хамамацу, за неимением здесь катехизатора? Разумеется, можно. Говорить проповеди, по неимению красноречия, Мацуки не может, но совершать с христианами воскресные молитвы в отсутствие о. Матфея может.

Кончили исправление перевода первой главы Евангелия Луки. В славословиях Богоматери и особенно Захарии – такие трудности, которых удачно одолеть нет никакой возможности!

8/20 марта 1897. Суббота.

Японский праздник. Классов и перевода не было; составлял отчеты, – Утром приходил молодой катехизатор из Коодзимаци, Фома Оное, – просил помощи на содержание слепой матери в Кагосима; жалованье всего восемь ен, и при нем живет здесь тетка; разумеется, мало! Как не прибавить! Но, к сожалению, много нельзя: две ены обещался давать в месяц лично от себя.

После всенощной приходил Павел Сайто, катехизатор в Батоо, за тем же: трое детей в школу ходят; пятнадцать ен содержания далеко не хватает, но как прибавить? Другим обидно будет, которые еще меньше получают, а тоже имеют детей. Впрочем, причина к прибавке найдена: сын, одиннадцати лет, будет потом определен в Семинарию; так для подготовки к сему по полторы ены будет на него ежемесячно посылаемо, на гесся ему и школьные принадлежности. Сайто здесь с позволения местного священника для погребения умершей своей родственницы. Просил он еще книг для устрояемой в Батоо публичной библиотеки; я обещал прислать наши главные религиозные сочинения, когда место для книг будет там готово. Рассказывал он, что Иоанн Ока, из Кунасе, недавно вернулся с острова Итурупа, где у него рыбные ловли; на острове есть два православных христианина, лишенные утешения Святыми Таинствами, и очень тяготящиеся сим; был Ока и на Сикотане, где христиане (курильцы) также очень скучают без священника. А как управиться одному о. Сакураю на всем Хоккайдо? Непременно нужно другого священника для Немуро, откуда бы он посещал и Сикотан, и Итуруп. Но кого? Пошли, Боже!

9/21 марта 1897. Воскресенье.

Кроме времени богослужения, все время занят был отчетами; и вечером не переводил, иначе с этими отчетами конца не будет! А погода дождливая, голова болит, – скверно!

10/22 марта 1897. Понедельник.

Тоже занятие отчетами. Утром на час помешал Устинов, отправляющийся консулом в Нагасаки и приезжавший проститься. Из его ясноречия я узнал, однако, что русские при обмене южной оконечности Сахалина на Курильские острова дали право японцам ловить рыбу на Сахалине только на десять лет (с 1875 года); значит, теперь могут и запретить японцам рыбные ловли, если то найдут нужным. Недавно был разговор о сем, и я не знал ясно, что ответить японцам.

11/23 марта 1897. Вторник.

Опять отчеты и донесение. Были из Асикага – хорошая христианка, Мария Такахаси, из Сиракава – юноша, усердный к вечерним христианским занятиям там; кроме христианского научения – толкованием Священного писания и прочим, юноши там, собравшись по вечерам в церковном доме, плетут соломенные корзины для шелковичных червей, а продажей их также немало выручают на Церковь, что все (с трудом христианок для сего – вязанием и шитьем) складывается на построение будущего храма в Сиракава.

12/24 марта 1897. Среда.

Написал донесение в Святейший Синод и Миссионерское общество с просьбою прислать мне помощника, который бы был потом преемником. Помоги, Боже!

Переменился учитель математики: Хигуци, служивший восемнадцать лет, увольняется по болезни, чтобы ехать на юг, в Кумамото, и вместо себя представил какого-то пожилого математика с длиннейшим послужным списком.

О. Павел Сато рассказал целых три истории про дрянных христиан в его приходе, в Иокохаме и здесь, особенно насчет семейной жизни, – женятся и разводятся совсем по-язычески, как будто и не принимали христианского закона.

13/25 марта 1897. Четверг.

С трех утра до девяти вечера гвоздем сидел за переписыванием; почта почти совсем готова.

Было погребение матери жены о. Павла Савабе из Церкви в Коодзи-маци; отсюда брали облачения на пять священников и так далее. О. Павел Савабе телеграммой вызван был с пути, в который недавно отправился с о. Метоки. Кавамото рассказывал, что на кладбище разом столкнулось трое похорон: наше, буддийское и синтуисское, – и наше оказалось наиболее торжественным. Bene!

14/26 марта 1897. Пятница.

Дождь, слякоть целый день; готовка почты, надписание книг; так в синод и миссионерское общество все готово к отсылке. Ныне – письмо к обер-прокурору Константину Петровичу Победоносцеву, – задушевная просьба, чтобы принял участие и нашел сюда миссионера.

О. Симеон Мии прислал известие, что перешел в дом, купленный в Кёото. Слава Богу! Помоги Бог потом приличный храм построить на сем купленном месте!

15/27 марта 1897. Суббота.

О. Фаддей Осозава вернулся с обзора своих Церквей в Симооса; было несколько крещений; почти везде Церкви в оживлении, и катехизаторы трудятся, даже у Якова Томизава, в Омигава, у этого до сих пор везде безуспешника, было крещение двоих. Илья Хонда, казавшийся таким малоспособным в Певческой школе, оказывается даже хорошим катехизатором; отправлен учить церковному пению, стал заниматься и проповедию по неимению проповедника на месте, и уже о. Фаддей троих его слушателей крестил, говорил, – «очень приготовленными нашел их». Илья всегда такой тихий; смиренный, покорный; с смирением, как видно, неразлучна благодать!

Поликарп Исии, катехизатор в Вакканай, на Эзо, хвалится блестящим положением дела у него; «когда священник посетит его, десять крещений будет», пишет. Дай Бог!

О. Андрей Метоки пишет первое свое письмо с первого путешествия по Церквам. О. Павел Савабе оставил его в Нагано, вызванный телеграммою на погребение матери жены. Но о. Андрей этим не опечален, а, по-видимому, рад, что остался один, самостоятельным. Дай Бог ему крепость и разум!

16/28 марта 1897. Воскресенье Крестопоклонное.

Несмотря на дождь, в Церкви было человек сорок матросов из Иокохамы, с «Нахимова»; были также: адмирал Михаил Алексеевич Реунов и капитан Михаил Павлович Молас. Адмирал предложил пожертвовать церковные свечи, которые я должен нынешним летом выписать из Владивостока. Говорил он, что жена его, Софья Ивановна (приехавшая вместе с ним в эти воды) будет рада сделать это пожертвование, ибо уже говорила, «что бы такое сделать для нашей Церкви?» Видно, что добрые русские люди. Спасибо им! Я напишу Софье Ивановне в Нагасаки, каких сортов свечи нужны. Послезавтра «Адмирал Нахимов» и на нем Реунов уходят, – адмирал приезжал сегодня проститься.

Иоанн Кавамото приходил рассказать о дрянном поведении Ильи Мураи и требовал исключения его; действительно: 1. переписывается с ученицами Женской школы, увлекая их в знакомство посылкою им конфект; 2. чтобы покупать конфекты и на прочее подобное тратит деньги, обманывает брата в Уцуномия, требует денег на платье, тогда как платье ему все здесь справляется; 3. крадет; по крайней мере, в сильном подозрении во всех кражах в Катехизаторской школе, куда часто ходит, и в покраже на днях двух с половиною ен у товарища в комнате; 4. нисколько не учится; 5. приходит иногда из города с запахом выпивки. Товарищи, живущие в одной комнате с ним, до того вознегодовали на все это, что требуют изъять его из среды их. Сказал я Иоанну Кавамото, чтобы завтра совет учителей рассмотрел это дело, изъявив надежду, что они оставят (до новых проступков, если только сии будут) бедного Илью в школе, если он принесет искреннее раскаяние, даст обещание вперед не шалить и испросить извинение у товарищей за то, что порочит их своим поведением. – Вот и спорь против первородного (прирожденного) греха! А что же, как не он влечет Илью по наклонной плоскости вниз? И, вероятно, увлечет. Тихон Ина с подобным же прирожденным катился и уже отведал тюрьмы. А его ли не берегли мы? И Илью едва ли убережем. Сотвори, Господи, Твой праведный Суд!

17/29 марта 1897. Понедельник.

В одиннадцать часов, облаченный в великолепную мантию и блестящую новую митру, пел я молебен в Посольской Церкви Святому Алексию, человеку Божию, по случаю именин поверенного в делах Алексея Николаевича Шпейера; жена его просила отслужить, и отслужил один-одинешенек, поя и за причетника.

А тем временем в Миссии шел суд учителей: осудили бедного Илью Мураи на исключение все единогласно; что ж, пусть! И учителя, и ученики – все желают его исключения; если бы хоть тень несправедливости была в сем, я бы не посмотрел на всех, но Илья, действительно, заплутовался, и заврался, и нисколько не думает об ученье, по свидетельству всех учителей. Оставить бы его, – к обиде всех: вред другим причинить можно, а ему пользу едва ли! Пусть!

О. Авель с крейсера «Адмирал Нахимов» принес большой потир, который занимал две недели назад для говенья команды, и сам исповедался у меня.

18/30 марта 1897. Вторник.

Илья Мураи вчера, после объявления ему приговора совета учителей об исключении, бежал и до сих пор неизвестно, где он. Уж не сделал ли он что над собой? Вот беда была бы! Напрасно учителя беспощадно поступили с ним. Кавамото, должно быть, не передал им моей надежды, что они не осудят его на исключение, если он изъявит раскаяние, – а он просил прощения. Жаль бедного Илью!

19/31 марта 1897. Среда.

Целый день писал построечный отчет; кроме того, расчетный день, – беспрестанный вход и выход, несмотря на то, что главный расчет есть в канцелярии.

О бедном Илье Мураи ни слуху, ни духу. Грустно очень, – целый день только о нем и дума. Не погиб ли?

20 марта/1 апреля 1897. Четверг.

Илья Мураи оказывается живым: по ночам бродит около Миссии, по словам ночного дворника Василия. Бедный! Кто же ему запрещает жить в Миссии открыто, пока отправится домой, в Уцуномия! Елисей Хаякава, причетник, говорил, что сегодня Илья был у него. Велел я, кому бы ни показался, направить его ко мне.

Совсем приготовил сегодня построечный отчет. Зато голова от беспрестанного сидения за писанием болит. Погода и скверное расположение духа отнимают живость и не позволяют двигаться; полумеханический труд отчетов как раз в пору.

21 марта/2 апреля 1897. Пятница.

Отправил миссийские отчеты и донесения, также письма к обер-прокурору Константину Петровичу Победоносцеву и к сотрудникам; главная мысль всей корреспонденции – просьба прислать миссионера, который бы был здесь моим преемником. Что-то Бог даст!

22 марта/3 апреля 1897. Суббота.

Японский гражданский праздник – не учились. Я занят был тоже корреспонденцией к построечному отчету. После обеда читал церковные письма, накопившиеся в последние три дня; точно по пустыне бродишь; редко-редко встретится что отрадное. Николай Явата просит прибавки содержания, а катехизатор – ленивый и бездарный, никогда у него никакого успеха. Но прислал секретарю Нумабе семейную фотографию, на которой у него с женой четверо ребятишек – точно маленькие сычи – все премило выглядывают, велел написать к о. Катакура, его священнику, одобрит ли он прибавку в две ены под предлогом посещения им Таката и окрестностей – на «дорожные», мол.

О. Павел Морита спрашивает, поместить ли Иосифа Ициномия в Соеяма? Отвечено: Соеяма всего в полутора ри от Вакимаци по отличной дороге; Симеон Отава, обративший там несколько семей, значит, заленился, что не хочет продолжать дело. И потому, если на Сикоку решительно негде поместить катехизатора с надеждой на успех проповеди, то пусть Иосифа зароет и в Соеяма, и так далее.

23 марта/4 апреля 1897. Воскресенье.

Пересматривая накопившиеся русские духовные журналы, прочитал, между прочим, в «Православном Собеседнике» статью о студенческих миссионерских движениях в Америке, Англии, Германии, Франции. Статья заканчивается воззванием к русским студентам, светским и духовным, последовать благому примеру. Но куда нашим! У всех грош в душе на куте: какие, мол, выгоды. Сколько жалованья?.. Эх, больно, обидно за наше – ладно бы не р[?], уже не непотребство ли? Не Богом ли мы брошены за наше обезьянство, неверие, огрубение материальное, лицемерие и все, за что Бог казнит рабов непотребных? Двадцать семь лет я жду миссионера сюда – единого-единственного хотя бы, – и все еще жду! И с отчаянием, как видно, лягу в гроб, загубив свою жизнь на дело, которому нет продолжения, ибо, как вороны падали, ждут эти жадные паписты (да и протестанты тоже) моей смерти. Знают они и пророчат, что не будет у меня заместителя, и вся разом в прах обратится здесь Православная Церковь, (потому что не эти Савабе же, или ничтожные академисты продолжат дело?), ибо никто не приедет продолжить – никто! До кровавых слез обидно! Итак ты, моя, бедная русская Церковь-матерь, – бедна сынами! Все готовы променять тебя на медный грош или на свое гнилое я! Плачьте со мною, стены моей кельи! Ибо никто не видит и не знает моего горя и моих горючих слез!

24 марта/5 апреля 1897. Понедельник.

Написал донесение к построечному отчету. Боязно, чтоб не обратили внимание, что остаток (по случаю большого лажа) большой, и не сократили содержание: оттого приходится наперед вычислять, что и то нужно построить и под то участок купить и подобное, – что вовсе не следовало делать, так как самое лучшее и прочное говорить делами и потом уже к сделанному пришпилить словесный язык, что это, мол, то, а вот это – то. Надежда, впрочем, на Константина Петровича Победоносцева, о котором о. Феодор пишет, что «он теперь единственный преданный Миссии по Бозе человек, и дивный человек».

Илья Мураи был; Алексей Хаякава привел его; на фабрике в Оодзи служит ныне; уже два дня работал – шерстепромывщиком, по пятнадцать сен в день. Убеждали мы с Елисеем его поехать к сводному брату, в Уцуномия, самому близкому к нему человеку и заботящемуся о нем, как видно из письма его, хотя и недовольному поведением Ильи. Боится Илья его очень, по-видимому, едва согласился; я дал три ены на дорогу в Уцуномия и обратно; Елисей под предлогом, что ему самому нужно повидаться с своим старшим братом Иовом, живущим недалеко от Уцуномия, проводит Илью и постарается помирить его с братом. Дальнейшее увидим. Нужно же помириться Илье с братом, во-первых, потому, что Елисей не соглашается быть за него поручителем на фабрике, иначе, как если он поступит туда с согласия брата, – поручительство же необходимо, чтобы быть окончательно принятым в число рабочих; во-вторых, потому, что брат, быть может, пристроит Илью к более подходящему для него делу, ибо на фабрике он долго не выдержит, – слишком тяжелый и совершенно механический труд.

Адмирал Михаил Алексеевич Реунов из Нагасаки дал телеграмму: «Благоволите выслать поскорее сведения о свечах». Чрез два часа в Нагасаки отправлено письмо на имя его супруги Софьи Ивановны с списком сортов церковных свечей, которые в этом году должны быть выписаны для Миссии и подведомых ей японских Церквей. Всего на четыреста рублей десять пудов свечей. Прописано, что если не располагали столько пожертвовать, то и за то, что пожертвуют, Японская Церковь будет искреннейше благодарна.

За всенощной, пред Благовещением, было очень мало христиан из города; были и русские: гувернантка с детьми полковника Янжула.

Днем приходил Петр Исигаме: Иван Кавамото хочет сватать Елену Ямада, учительницу в Женской школе, – хорошо ли? Я сказал, что она уже просватана за Григория Тахакаси, брата учительницы Надежды Такахаси, – так я слышал недавно от Анны Кванно, начальницы Женской школы; впрочем, пусть поговорит с Анной, быть может еще не поздно, ибо Елену еще отец ее прочил за какого-то богатого язычника, так что она не совсем свободна была располагать собою.

25 марта/6 апреля 1897. Вторник.

Праздник Благовещения.

Пасмурно, и дождь весь день. В Церкви христиан очень мало было; зато было порядочно русских – и с военного судна, и из Посольства, и путешественники.

На просьбу о. Петра Ямагаке, священника Хакодате, разрешить ему после Пасхи шестидесятидневный отпуск для поездки на Сахалин посетить тамошних японских христиан и дать свидетельство, что он священник, послал ему свидетельство за миссийскою печатью, что он иерей, разрешил отпуск, но не шестьдесят дней, а возможно меньше, написал, наставление – исполнить требы у христиан, познакомиться с русским священником там и попросить его, насколько может, присмотреть за нашими христианами там и прочее.

Вечером опять исправление перевода с Накаем.

26 марта/7 апреля 1897. Среда.

О. Андрей Метоки из Касивазаки пишет, что третьего числа вечером, лишь только начал он служить вечерню с собравшимися христианами, как послышался набат вблизи и начался страшный пожар, истребивший около полуторы тысячи домов; христианских сгорело четыре дома, в том числе и молитвенный; иконы, книги и почти все церковные вещи спасены. Послал десять ен погоревшим христианам.

Из Хиросаки аноним жалуется на катехизатора Иоанна Котера, что ничего не делает, даже учит будто бы дурному; а, между тем, сегодня же о. Борис, в своем описании путешествия по Церквам, упоминает, между прочим, что в Хиросаки трое крещено, – знак того, что Котера делает кое-что; аноним, вероятно, лжет; впрочем, письмо его послано к о. Борису; во всяком случае, в маленькой Церкви в Хиросаки неладно, – по меньшей мере, нет мира.

О. Матфей Кагета, вопреки своему обычаю строго отзываться о людях, прислал целый панегирик христианским добродетелям Якова Хиби в Уцуми и Андрея Мурата в Токонабе. Письмо отдано для напечатания в «Сейкёо-Симпо» в поучение другим.

Учеников и без того мало в Семинарии и в Катехизаторском училище, а тут еще самые лучшие из них хворают: Николай Такахаси, умнейший юноша в семинарии, и Павел Сакума, наиболее способный в Катехизаторском училище, опасно больны; первый едва ли выздоровеет.

27 марта/8 апреля 1897. Четверг.

Матфей Юкава, катехизатор в Накацу, хвалит благочестие Афанасия Абе, мужа Иоанны, дочери секретаря Сергия Нумабе; Абе служил в жандармах и тоже всегда усердствовал Церкви, как в Нагоя я сам был свидетелем; теперь вернулся к себе домой и занимается земледелием, в десяти ри от Накацу; в то же время не упускает случаев говорить соседям о Христе и приобрел слушателей…

Илья Накагава в каждом своем длинном письме не перестает говорить о гонениях от буддистов, – так, что надоело.

28 марта/9 апреля 1897. Пятница.

Эти бесконечные дожди, кажется, не дадут достроить Семинарию! Почти просвету нет. И ныне – ночь и день, ни на секунду не переставая, рубит, – беда, да и только!

Из Фукурои добрый христианин Давид Мурамацу был; главное – его усердием там возросла Церковь и построен молитвенный дом, о снабжении которого иконами он теперь хлопочет. Не скрывается, что катехизатор Яков Ивата совсем плох: ленив, нисколько не заботится о Церкви; клеит футляры для трубок, стругает чайные совки и подобное. – Прежде катехизаторы стояли выше христиан, теперь христиане – выше катехизаторов!

Тут же пришел один молодой христианин из Тега; этот в восхищении, что учитель церковного пения Исак Масуда пожил там и поучил церковному пению, – дети и подростки все теперь поют субботнюю и воскресную службу отлично и постоянно упражняются в пении; приобретение фисгармонии очень способствует оживлению; зато христианские дети там по пению лучшие в школах, и их за это очень хвалят. Очень еще рады старые христиане, как Самой, тамошний начальный христианин, и другие, что дети хорошо научились петь церковную службу. «Теперь, когда умрешь, есть кому панихиду отпеть», – говорят.

29 марта/10 апреля 1897. Суббота.

О. Фаддей Осозава был в Куруги у Игнатия Мацумото – «слушателей шесть-семь есть, но готовых к крещению еще нет»; был и в Кисарадзу у Иоанна Катаока, – по обычаю, нет ничего у него, будто бы есть два-три слушателя в ближайшей деревне, но и те, вероятно, пустоцвет. Хвалит же о. Фаддей усердие Ильи Хонда: читал и письмо Ильи, – слушателей много, и дело – каждый день, а отправлен был только учить церковному пению и к проповеди считался неспособным, – поди узнай, кто способен к делу Божию, кто нет! Илья человек недалекий, но с искренней верой; учение же знает, так как несколько лет был в Причетнической школе, – вот и способен, особенно тоже для простых душою – земледельцев, которым теперь проповедует.

Еще о. Фаддей читал письма к нему школьного учителя из местности недалеко от Хацивоодзи, у которого он пробыл тогда три дня с проповедию. Оказывается, что семя упало на добрую почву; кроме слушанного от о. Фаддея, учитель еще чрез чтение посланных к нему книг настолько усвоил учение, что, кажется, готов к крещению; по крайней мере, он считает себя таковым и просит о. Фаддея прибыть, чтобы крестить его с женой и его приятеля, отставного воина, вместе с ними изучавшего христианство; письма, в самом деле, по духу совершенно христианские. О. Фаддей завтра отправится посетить Церкви в Хацивоодзи и Гундо, будет и у учителя, и испытает, готов ли он и другие с ним к крещению. В Р. S. учитель упоминает, что патер из Хацивоодзи прислал ему сочинения против православия, но что он, нашедши в них только ругань, отослал их обратно – Католическое учение он слушал и прежде, но папство в нем не понравилось ему, оттого он и попросил православной проповеди.

После всенощной сегодня молитвы для многих завтрашних причастников читаны в крещальне, а в Церкви была отслужена о. Фаддеем Мидзуно панихида по христианине из Исиномаки, Феодоре Сасаки, умершем третьего дня в госпитале для чахоточных и сожженном. Жена его, дочь и ее муж (язычник) принесли в небольшом ящичке пепел и на блюде кутью, пред которыми и отслужена панихида, так как отпевание будет в Исиномаки. Потом они были у меня.

30 марта/11 апреля 1897. Воскресенье.

До Обедни совершено крещение двадцати четырех человек; больше всего из квартала Асакуса, где теперь деятельный и умный катехизатор Мануил Китамура; есть также из христиан там хорошие помощники ему, находящие слушателей. У Павла Соно, катехизатора в загородной деревне Хориноуци, один присоединился из протестантов, и виною сему – протестантские проповедники (или сами миссионеры): они до того злословили православие, что возбудили желание познакомиться с сим злостным учением, а познакомившись, он сделался православным. Из католичества сегодня также присоединился один; этот сделался католиком, не успев узнать и католичества, ибо там легко принимают; узнав же получше христианство, он понял, что должен быть православным, чтобы быть христианином. – Приобщались за Литургией человек сто.

Иоанн Кавамото, кандидат, инспектор Семинарии, сватает учительницу Елену Ямада, а она уже просватана за Григория Такахаси, брата Надежды Такахаси – учительницы. Товарищи – профессора Арсений Ивасава и Петр Исигаме – сильно хлопочут перебить невесту, но Анна Кванно и Елисавета Котама, начальница и ее помощница, сказали им, что оставят службу в школе, если это сделается, ибо-де «тогда нельзя будет никому свататься за наших девиц, – всякий будет в опасении, что, давши слово, ему потом откажут». И они правы. Если Елена уже дала слово Григорию, то нечего и смущать ее предложением передумать и взять Иоанна.

31 марта/12 апреля 1897. Понедельник.

О. Симеон Мии извещает, что Катаяма убрал с проданного нам места «ноогудай», после чего окончательно передал все очищенное место о. Симеону, так что больше уж не имеет никакого отношения к нашему месту, чему, то есть мирному ведению и завершению всего дела продажи, и сам рад, и расстался с о. Семеном очень дружелюбно, пожелав продолжения доброго знакомства.

Слава Богу! Значит, церковное место в Кёото вполне приобретено! Дай Бог потом построить храм, а еще важнее, дай Бог, чтобы, пока построится храм, образовалась достаточно живая Церковь в Кёото, чтобы его наполнить!

Был, из Владивостока, полковник Василий Васильевич Иванов, с женой Александрой Сергеевной и сыном, восемнадцати лет, Сергеем, кончившим курс во Втором кадетском корпусе в Санкт-Петербурге и поступающим в Горный институт, – жертвователь архиерейской митры, № 1-й ныне, русские щедрые люди! Дай Бог побольше таких!

1/13 апреля 1897. Вторник.

Был Иоаким Сенума, отец Иоанна Кавамото, с двумя девицами-родственницами; говорил, что Церковь в Хацивоодзи все в том же состоянии, в каком была десять лет назад при Стефане Кондо; плохи, значит, все катехизаторы, бывшие после него, как-то: Варнава Симидзу, Георгий Мацуно и прочие. – Был старик Такахаси, отец больного семинариста Николая: товарищи последнего не утерпели, чтобы не поусердствовать, не известить, – и он, не успев дочитать письмо, бросился в дорогу; к утешению его, сын уже поправляется в госпитале, где лечат его совершенно обратно тому, как здесь училищный доктор Оказаки лечил: этот день и ночь льдом холодил его, там, напротив, все греют; и он уже поправился настолько, что скучает без книги – Был протестантский епископальный катехизатор, десять лет служивший там и получающий (будто бы) двадцать пять ен в месяц, ибо семейный, – просится в Катехизаторскую школу к нам, чтобы вполне усвоить православное учение, которое давно уже изучает. Сказал я ему, что с девятого месяца может, если хочет, поступить в школу; теперь же нельзя, не время; он земляк о. Павла Савабе, с которым часто видится; нужно будет спросить у о. Павла, что за человек. К православию-то он, по-видимому, не ложно расположен: еще четыре года тому назад он был у меня и просился в православные проповедники, в чем я ему отказал.

Я был с визитом у полковника Иванова в Imperial Hotel, – дома не нашел.

2/14 апреля 1897. Среда.

Бедный мой Илья Мураи – на опасной дороге. Посылал его с Елисеем Хаякава в Уцуномия к брату, надеялся, что брат удержит его там для какого-нибудь занятия и вместе под ближайшим своим надзором; и брат, по свидетельству Елисея, глубоко родственно относится к нему, – готов все сделать для него, но Илья – боится или не любит его – убежал от него опять сюда; очевидно, на крайнюю опасность, если не на погибель: ну где ж ему на фабрике вытерпеть грубую, тяжелую работу за пятнадцать сен в день, когда он и легкого труда в школе не смог вынести! Столкнется с дрянным сортом фабричных и при своей наклонности ко лжи и обманам, и при своих девятнадцати летах бухнет в пропасть разврата. Просил я Елисея наблюдать за ним, чтобы при первой возможности опять так или иначе направить его к брату, его естественному хранителю, но что будет, Бог весть!

3/15 апреля 1897. Четверг.

Содержание служащим на пятый и шестой месяцы рассылалось. 2.676 ен послано сегодня в половину Церквей. И это еще мало. Всегда при рассылке меня мучает сознание, что мало содержание служащим: восемь, десять, даже двенадцать ен семейному и на пищу, и на платье, и на все прочее хватит ли? А из местных Церквей многие ли что получают! Можно бы и надбавить; теперь благодаря лажу некоторая сумма есть. А если в следующем же году лаж будет совсем обратный? И окажешься банкротом, а известно, чем это кончается. Итак, жалость терзает сердце, а помочь не знаю чем. Вразуми и помоги, Господи!..

4/16 апреля 1897. Пятница.

Утренним занятием мы с Накаем закончили, до после Пасхи исправление перевода; дошли до двенадцатой главы Евангелия Луки.

Послеобеденными классами закончены школьные занятия.

За всенощной были все учащиеся; пели причетники.

О. Николай Сакураи письмом из Хакодате, по пути из Саппоро в Неморо, тревожит: получил телеграмму из Неморо «приезжай скорей по церковному делу»; чтобы узнать, что за спешное дело, он телеграфировал катехизатору Симеону Тоокайрин, а этот, оказывается, и не слышал о нем; боится о. Николай, что дело касается самого Симеона, и значит – нехорошее.

О. Матфей Кагета пишет, что в Кега, недалеко от Хамамацу, проповедует христианин Стефан Иноуе, но ему некогда, – он чиновник; о. Матфей хочет послать туда на время Якова Ивата из Фукурои; и христиане Фукурои и Ивата согласны. Просит о. Матфей моего согласия на это и прибавления Якову по пятнадцать сен в сутки на пищу в дни командировки. Ладно! – Просит еще о. Матфей позволения Василию Таде, катехизатору в Оказаки, отлучиться после Пасхи на неделю в Оосака, где он выдает замуж свою дочь. Не только позволено, но десять ен дано на свадьбу дочери; оказывается, что выдает за катехизатора в Кобе, Кирилла Сасаба. Божие благословение им!

5/17 апреля 1897. Лазарева Суббота.

Утром, с шести часов, Литургия; служба была в правом приделе; были школы; пели оба хора почему-то и разнили изрядно.

Зато вечером всенощную пели отлично; только ирмосы уж больно пискливые. Народу было так много, что я, при медленности нашего богослужения, едва успел окончить елеопомазание к самому концу всенощной. По незнанию христианского обычая свечи зажгли христиане к своим вербам в то время, как на «Хвалитех» увидели священнослужащих с свечами, то есть задолго до освящения вербы. Что ж, хорошо и так!

За всенощной было и несколько русских; из них Василий Васильевич Иванов, его жена и сын пожелали сегодня исповедаться, чтобы завтра приобщиться Святых Таин; родителям хотелось совершить это вместе с сыном, а он уезжает во вторник в Россию (чтобы приготовиться к поступлению в Горный институт), почему после всенощной, когда началась проповедь, я вышел вместе с ними; в Крестовой Церкви прочтены были молитвы к исповеди, исповеданы они, и потом прочтен канон ко причащению и несколько вечерних молитв.

Было уже половина десятого часа вечера; во время чтения я слышал за собою вздохи усталости, и потому не мог больше читать, а попросил завтра приехать к восьми часам, чтобы до Литургии успеть прочитать, кроме утренних молитв и правила ко причащению, канон с акафистом. Верующее и благочестивое семейство; сохрани их, Господи!

О. Иоанн Катакура отвечает, что Николай Явата не заслуживает пособия, ибо очень ленив; если станет поприлежнее к проповеди, то и должно тогда помочь ему. Нечего делать! – На вопрос о просившемся из тех мест в Катехизаторскую школу отвечает, что не годен, ибо с припадками сумасшествия.

Из отчета о. Сергея Судзуки о его путешествии по своим Церквам явствует, что Церковь в Кобе оживлена, особенно христианки там усердны; делают христианские собрания, работают, чтобы составить маленький капитал на церковные нужды. Это, верно, благодаря Юлии Токухиро, единственной у нас диакониссы, там служащей в Церкви. Хвалит еще о. Сергий Церковь в Вакаяма: «наша Церковь видимо там превосходила инославных», пишет. Еще бы!

6/18 апреля 1897. Вербное Воскресенье.

День с утра дождливый, совсем не к лицу празднику. До Обедни крестились из города человек семь, из Женской школы четыре девицы, из мужских школ двое.

Ивановы приехали за полчаса до Литургии; прочитал с ними утренние молитвы и канон ко причащению. В свое время благоговейно они приобщились; из японцев причастников сегодня более сто двадцати, кроме детей.

Вечером в шесть часов отслужена вечерня и Малое повечерие.

Был днем Иоанн Нарита из Такасу. Положили мы, чтобы Василий Усуи, катехизатор в Оодате, поселился на месяц или больше в Такасу, шесть ри от Оодате, или в Босава – пять ри, и чтобы непременно научил христианству Ядзи-старика, моего старого слугу, а также дом Иоанна Нарита, ибо там только он христианин, все прочие язычники; в этом смысле будет написано к Василию Усуи и дана помощь.

Получено письмо от о. Николая Сакураи: действительно, дело касалось катехизатора Симеона Тоокайрин, и дело скверное: христиане заподозрили его в нехороших отношениях к одной христианке, жене тамошнего христианина; подозрение оказалось не безосновательным. Допросил о. Николай ее наедине, пред лицом всевидящего Бога; сначала запиралась, потом созналась в блудном грехе с Семеном; допросил потом сего, – тоже было; и плачет ныне, кается. О. Николай просит снисхождения к нему в том смысле, чтобы теперь отрешить от службы, а потом принять опять, на том основании, что христиане-де не знают о его грехе, а только подозревают. Но во всяком случае его тотчас же уволить от катехизаторства в Немуро, а на место его просить прислать Моисея Минато, которого христиане уважают и желают; просит еще не взыскивать с Семена только что полученное там содержание на пятый и шестой месяцы, а дать это ему, как награждение за долгую службу Церкви; это-де тем более нужно, что там у него (будто бы) до ста ен долгу. – Прискорбно очень тем более, что Семен уже был на линии к священству: на прошлом Соборе я же предложил его для избрания.

Сейчас же написано к о. Катакура, у которого служит Моисей Минато, не может ли он уступить его? Послано для показания важности просьбы для прочтения ему откровенное письмо о. Николая (ибо между священниками такие вещи могут быть нескрываемы); предложено заменить Моисея в Ооцуцу и Камаиси визитами из Ямада Якова Яманоуци, которому и подлежали прежде сии Церкви и которому будут посылаемы дорожные. – Бедному Семену, так долго без порока (кроме лености) служившему Церкви, конечно, оказано будет всякое снисхождение.

Когда Евфимия Ито, учительница, приводила для благословения четырех учениц, сегодня крестившихся, я в разговоре (при угощении всей компании чаем; тут же случился слепец Антоний Антонович, у которого, католика-поляка, сегодня Пасха) упомянул как-то к слову, что музыкальный японский, столь почтенный инструмент кото можно бы ввести и в нашей Женской школе. Как обрадовались сему в Женской школе все учительницы, начиная с старухи Анны! Вечером ходили депутатками та же Евфимия и Надежда Такахаси просить, чтобы я не забыл свое слово. Что ж, в добрый час! Расход всего ен тридцать на покупку двух кото со струнами; учить будет Евфимия Ито, имеющая даже диплом на учительницу в сем искусстве; так как отстала, то нужно и самой брать уроки, – на «гесся» ей нужна самая малость. А между тем школе придается «хана» (цвет), как выразилась Надежда, ибо во всех лучших женских школах игра на кото преподается так же точно, как у нас игра на фортепьяно во всякой порядочной женской школе.

7/19 апреля 1897. Великий Понедельник.

В шесть часов утра – Утреня, в десять – Преждеосвященная Литургия, кончившаяся без десяти минут в один час пополудни; в шесть часов вечера – Великое Повечерие.

После Литургии о. Павел Савабе исповедался у меня; обещается с этого времени остаток сил посвятить на верное исполнение благочиннической обязанности. Если бы не капризничал старик, то много-многое еще мог бы сделать для Церкви.

Вчера о. Фаддей вернулся из селения Обуци; крестил там двоих и одного присоединил из протестантства – от баптистов; это именно и оказывается школьный учитель, звавший туда православного проповедника; был он крещен в баптизм в бытность учителем где-то в другом месте, но не удовлетворился искалеченным христианством; ныне же очень счастлив, что узнал настоящее христианство, и воспринял его; о. Фаддей исповедью и миропомазанием присоединил его; имя ему – Яков Судзуки, тридцати трех лет от роду, урожденец тамошнего селения, замечательный для провинции ученый; ростом с моего Павла Накаи (что о. Фаддей мне при Накае даже стеснился сказать); крещены: жена его, Мария ныне, двадцати трех лет, и отставной заслуженный воин Петр Судзуки, ныне земледел. У обоих большие семьи братьев с женами и детьми и других родных. Оба одушевлены усердием образовать там большое общество христиан. По испытании, о. Фаддей нашел их вполне усвоившими догматическое православное учение. Селение Обуци лежит между двумя городами, в одном ри от каждого. Можно надеяться, что там Господь воздвигнет немалую Церковь.

О. Иов Мидзуяма пишет, что в селении Каномата разрастается христианство. Оттуда в прошлом году принят в семинарию юноша Ватанабе. Верное дело! Из какого дома здесь, в мужской или женской школе, дитя, в том доме светоч христианства горит, а от него зажигается у соседей.

8/20 апреля 1897. Великий Вторник.

Службы в те же часы; только вместо Литургии были часы, продолжавшиеся, однако, с десяти ровно до двенадцати.

Еще в алтаре мне подали карточку морского офицера с именем Александр Пеликан. «Не родственник ли, – думаю, – бывшего здесь консула?»

Выхожу и вижу молодого человека с заплаканными глазами. «Я, – говорит, – поклон Вам привез из Петербурга от Ваших знакомых», – и называет бывшего консула Александра Александровича Пеликана и его жену Катерину Димитриевну, родную племянницу Константина Петровича Победоносцева.

– Да вы как же им приходитесь? – спрашиваю.

– Я их сын; вы же меня здесь крестили, – отвечает.

Я едва верил глазам; мичман, с усиками и серьезнейшею физиономиею настоящего моряка – тот Саша, при появлении на свет которого я присутствовал и слышал раздирающий душу крик матери, его рождающей! – Я позвал его к себе, угостил чаем, постным завтраком; показал потом вид Токио с колокольни, школы, – словом, от души был рад гостю. Он – мичман на «Памяти Азова», на котором в 1891 году был здесь наш Наследник, нынешний Государь. Пришло на рейд в Иокохаме это судно несколько дней назад; на нем адмирал Дубасов, герой минувшей войны с турками, которого я знал тоже еще мичманом в Хакодате.

Разослали сегодня в другую половину Церквей содержание служащим за пятый и шестой месяцы около двух тысяч ен.

Язычник из Кооци, на Киусиу, пишет длиннейшее письмо, умное и складное, но о котором трудно решить – писано оно маниаком, или шпионом, или искренним человеком. Автор – некто Адаци Тайчёо – поносит ужасно свое отечество, главное за тиранию (ассей) и просится в русское подданство, величает русского императора, хочет служить ему и тому подобное, просит отвечать ему по-японски, или по-английски, так как воспитывался (в письме упоминается) в школе Фукузава (завзятого патриота). Упоминает в конце, что хочет сделаться и христианином. Это дало нам повод послать письмо к катехизатору в Коци с наставлением научить Адаци христианству, в перемене же подданства сказать, что это не дело, пусть это бросит. Секретарь подозревает, что это испытание; мне же кажется, что это вроде того чиновника, который несколько лет ходит ко мне ругать свое Правительство.

9/21 апреля 1897. Великая Среда.

Службы обычные; за Литургией был один офицер с «Памяти Азова» с женой и маленьким сыном, – простояли всю службу. После всенощной Правило для причастников, которое выслушал и я, имея в виду, впрочем, завтра во время Причастна сказать поучение.

Был с визитом адмирал Дубасов и офицеры.

Была мать Кирилла Хино, – плачет и просит прощения за сына, что ушел с церковной службы, воспитанный Церковью. Господь с ними! Служить Церкви могут только те, кто с радостью желает того. Но малого сына ее, которого она привела сюда из Саппоро в какую-то школу, в Семинарию не примут, если будет проситься, – довольно, что один надул.

Язычник Судзуки Кейзабуро, из Канеда, просится в Церковь; письмо послано к местному катехизатору Якову Мацудаира, а Судзуки указано обратиться, по близости, за научением к Якову.

Язычник Уно, из Нумамае-мура, Ибараки кен, просит христианских книг. Несколько книг ему пошлется вместе с адресом ближайшего катехизатора Петра Мисима, а сему препроводится письмо Уно с указанием войти с ним в сношение и научить вере.

10/22 апреля 1897. Великий Четверток.

В половине восьмого малый колокол позвонил собираться на Причастные молитвы; в восемь в средний колокол был звон и потом трезвон к Обедне. Я приготовил поучение и пошел по трезвону в Церковь; возмутила при входе ученая корпорация – профессоры Семинарии – и другие учителя с ними: сидят себе на лавке, занимая всю ее, тогда как все в Церкви стоят и слушают чтение Часов; я сказал встать и подойти ближе, чтобы яснее слышать чтение; встать встали, а подошли ли, не видал; отвращение берет следить за сими господами, у которых совершенно формальное внешнее отношение к таинствам Церкви.

О. Симеон Мии описывает свою поездку в Церкви в Нагоя, Гифу, Оогаки. Церковь в Нагоя в отличном порядке; катехизатор Петр Сибаяма отлично ведет Церковь; если кто не хвалит его, так только два-три ленивых христианина, делающих из своей неприязни к Сибаяма предлог не ходить к богослужениям, то есть «макура» для своей лености. Что христиане усердны, свидетельством может служить приобретение ими ныне церковной земли за 1.960 ен, в счет коих немного вошло посторонних пожертвований. Очень рад, если все это так! В Гифу о. Симеон нашел несколько ослабевших христиан, но несколько и хороших, в числе коих упоминает бывших катехизаторов: Василия Мабуци, ныне чиновника, и Павла Нонака, учителя в гимназии. Лично о. Симеон в Гифу потерпел афронт: пошел в баню и по выходе из нее оказался голым, точно так же, как в бане: все платье, с деньгами в нем, украдено было; христиане потом кое-как одели его.

О. Андрей Метоки вернулся из своей первой поездки по Церквам и вел длинный рассказ о ней. Интересного мало. Крещения ни одного не совершил. Когда он еще говорил, явился редкий гость: наша духовная особа, – Пекинский архимандрит о. Амфилохий, начальник тамошней Духовной Миссии, – пожертвовавший сюда три года назад отличное священническое облачение. Возвращается в Россию по сдаче своего поста архимандриту Иннокентию, бывшему настоятелю Покровского монастыря в Москве, а прежде ректору Санкт-Петербургской Духовной Семинарии, о котором мне о. Сергий Страгородский писал, хваля заведенные им порядки в Семинарии и прочее. По рассказам о. Амфилохия, – крайний идеалист, – собирается основать общежитие из миссионеров в Пекине без жалованья и прочее.

Двенадцать Евангелий читали отцы Павел Сато, Роман Циба и Феодор Мидзуно. Пение очень хорошее. Служба в полном порядке. Только жаль, что из города христиан почти ни единого. – О. Амфилохий остался ночевать в Миссии; Никанор угостил его постным ужином, после которого мы проговорили с ним до половины одиннадцатого часа. Печальный рассказ о Пекинской Духовной Миссии. Ничего там нет! «Человек 450–500 христиан», потомков албазинцев, живущих подачками от Миссии, по старым преданиям, – В деревне Дун-динь-ан, обращенной о. Исаиею, теперь человек шестьдесят христиан еще есть, но они, по словам самого же о. Амфилохия, совсем заброшены Миссией; раз или два наведывается к ним миссионер, но даже и не исповедует, и не приобщает, – «не может-де говорить по-китайски». Католическая Миссия, видя это стадо без пастыря, обратилась к нашей с прямым предложением: «Если вы не хотите позаботиться о них, то мы позаботимся». Но о. Амфилохий не согласился: отправился к нашему посланнику, тот к французскому, и сей запретил Католической Миссии касаться Дун-динь-анцев; так они и до сих пор остаются заброшенными. О. Митрофан назначен был жить у них, – для того, кажется, и иереем поставлен был здесь, в Японии, – но не захотел, – куда-де в такой деревне! И пребывает ныне, кажется (sic), в умопомешательстве.

11/23 апреля 1897. Великий Пяток.

Утром показал о. Амфилохию Миссию. На все – «слава Богу», на иное – «я бы не так». Пред Часами он отправился в Иокохаму, ибо сегодня пароход снимется в Америку.

В девять часов начались Часы, в три Вечерня с выносом плащаницы; был поверенный в делах Шпейер со всем семейством в храме; в шесть – Утреня, после которой плащаница обнесена вокруг Собора. Были – полковник Василий Васильевич Иванов и его жена; японских христиан было также много. Погода, кстати, хорошая. Немало японцев приходит из провинциальных Церквей на наш праздник. Из Касивакубо мать семинариста Петра Мори с одним христианином пришла, говорит: «Христиане положили в каждую Пасху отправлять сюда на праздник двоих на церковный счет»; ныне жребий выпал им двоим; из Такасимидзу явился один староста церковный, говорит, – положено у них на каждое Рождество и Пасху отправлять сюда, в Хонквай, по одному; ныне его очередь; из Дзюумондзи пришло десять на праздник: шесть христиан, четверо слушателей, – все почтенные, по виду, мужички? и мужи?чки; есть и из других мест. Сказал поэтому я сегодня здешним старостам, чтобы они назначили людей принимать сих провинциальных гостей и заботиться о них; прежде всего надо позаботиться найти им помещение – в гостинице, или на квартире; платить, конечно, они должны сами, – к этому, вероятно, всякий приходящий приготовлен; но где приютиться? Давеча все десять человек из Дзюумондзи пришли прямо сюда и долго здесь были, довольствуясь чаем, который я, пробегая мимо и все видя их, велел давать им, тогда как они, конечно, нуждались в обеде, который откуда здесь взять? Из Касивакубо, из Такасимидзу также прямо пришли сюда. – Потом, во время службы нужно наставить их купить свечки, стать там-то; в Пасхальную ночь позаботиться и о их помещении в Церкви (иначе, в толкотне, могут остаться и вне), и о их комнате для отдыха и разговления; яйца и кулич будут приготовлены от Миссии, но нужно, чтобы они достигли своего назначения. Словом, быть добрыми, приветливыми хозяевами и сделать, чтобы гости расходились по своим Церквам порадованные, утешенные и с добрыми, одушевляющими рассказами о Празднике в Хонквай. Старосты обещались послужить сему.

В Женскую школу нашу все больше и больше просятся: больше двадцати прошений, удовлетворить которые нельзя, ибо школа переполнена, а сегодня еще от Такакура из Хитоёси бонза приходил, говорит:

– Завел школу из сорока учеников, но содержать нечем; собираю пожертвования, – помогите.

– Да ведь и здесь тоже школа на пожертвования содержится, так что с тою же просьбою и мы можем обратиться к вам, – отвечал я и под сим предлогом отказал. –

Вот и плоды трудов устроителя Парламента религий (в Чикаго, три года назад), Reverend Barrows’ä мы, христиане, будем помогать буддийским бонзам точить оружие против христианства. A Barrows, кстати, ныне ораторствует здесь. В Великую среду и я приглашен был на его лекцию, на которой-де соберутся представители разных учений и сект; еще бы, бросить мне Литургию и пойти слушать гнилую болтовню! В протестантстве христианская любовь выродилась в такое явление: вместо того, чтобы тащить людей из болота, из любви сами лезут в болото, утверждая несчастных в мысли, что там им и быть должно.

12/24 апреля 1897. Великая Суббота.

В девять часов Литургия, потом день хлопот по приготовлению к празднику: уборка Собора, чистка дома, свидание с приходящими из провинций христианами и подобное.

13/25 апреля 1897.

Светлое Христово Воскресенье.

С двенадцати часов ночи, по уставу, начало Пасхальной службы.

Крестный ход вокруг Собора очень чинный и вполне благополучный; погода вполне благоприятствовала, но потом начался дождь, под который и из Церкви выходили. Кончилось все богослужение в три часа и пятнадцать минут. Пели очень стройно. Но Обедню пропели Василия Великого, хотя мы читали молитвы по Златоусту.

– Отчего пели растяжным напевом Василия Великого? – спрашиваю потом регента Иннокентия Кису.

– Думали, что Обедня Василия Великого, – отвечает.

Так-то еще молодо здесь все и неопытно. Впрочем, так как Кису почти уже совсем не разнит, то есть научился исправлять свой хор, когда заразнят, то я объявил ему прибавку жалованья в пять ен, то есть будет получать отныне двадцать ен в месяц и от меня частно пять ен. Стоит! Учит хор очень хорошо; образование в Капелле помогает.

Из русских были в Церкви: полковник Василий Васильевич Иванов с женой, стояли на хорах, секретарь посольства Сомов и студент Казаков, и домашние от посланника. Японцев было больше, чем в прежние годы. Иванов говорил, что, сколько видно было с хор, он насчитал до полуторы тысячи.

Разговлялись у меня Василий Васильевич с женой и сорок пять японцев, то есть все главные служащие Церкви, в том числе некоторые профессоры Семинарии с их семействами. Младшим служащим, по-прошлогоднему, роздано на разговление по одной ене в конвертах. Я, освятив все куличи и яйца, зашел на минуту к моим гостям и потом отправился христосоваться: почти тысяча яиц роздана. С шестого часа начали приходить с поздравлениями школы: сначала Женская, потом Семинария и так далее; дано по десять сен, а учительницам, начиная с Анны, по одной ене непоющим, и по шестьдесят сен поющим, имеющим получить еще завтра; учительницы также разговлялись у меня.

Беспрерывный приход поздравителей; отдохнуть не удалось. В одиннадцать часов отправился с крестом к русским: к Ивановым в Imperial Hotel, к посланнику и всем в Посольстве; у всех пропето было христо-славленье, – мною же и за причетника; позавтракал у посланника, согласно вчерашнему приглашению от Анны Эрастовны. Дома у себя – русские гости-поздравители – из Посольства и с военного судна. В пять часов вечерня, на которой также были Ивановы, зашедшие потом ко мне и пожертвовавшие сто ен на Церковь, двадцать пять ен певчим, пять ен моему слуге Никанору, подарившие куклу Кате Накае (Маленды дочери) и увлекшие меня к себе на обед; вернулся от них в двенадцать часов. Что за милые они люди! Что за теплые души!

14/26 апреля 1897. Понедельник

Светлой седьмицы.

С семи часов Пасхальная служба; кончилась в половине одиннадцатого. Служили со мной, как и вчера, отцы Павел Сато, Роман Циба и Андрей Метоки. Детей очень много приобщалось. Потом оба хора христославили у меня; дано: младшим певчим по двадцати сен, старшим по сорок сен, учащимся и причетникам по одной ене. Потом пели из Коодзимаци с о. Алексеем Савабе во главе; о. Павел Савабе был тут же; угощены все и дано певчим и воскресной школе десять ен, учителю пения одну ену.

В один час я отправился в Иокохаму с крестом к русским; христославил у консула князя Лобанова, у морского агента Ивана Ивановича Чагина и военного полковника Николая Ивановича Янжула, жена которого Марья Николаевна – в чахотке, но какая редкостная хозяйка! Какой у нее пасхальный стол, какой кулич и бабы!

Вернувшись, застал просьбу протестантов одолжить фортепьяно для концерта в ихнем молитвенном доме «Tabernacle» в Хонго в пользу какой-то ихней бедной школы и самого этого «Tabernacle»; дали старое (впрочем весьма исправное) из Женской школы; застал еще письмо отца архимандрита Сергия из Афин; собирается сюда вместе с о. Андроником (каким-то инспектором Семинарии, которого он считает очень способным к миссионерству), который пророчит: «Нас Бог в конце концов устроит туда» (в Японию). Уж не тот ли это, которого я чаю?

О. Мии из Кёото пишет, что они встретили светлый праздник уже в новом доме, в устроенной там молитвенной комнате.

15/27 апреля 1897. Вторник

Светлой седьмицы.

С семи утра Пасхальная служба, как вчера. Японских христиан было очень мало; русских человек пятнадцать матросов с «Памяти Азова»; о. Роман отслужил им потом, по их просьбе, молебен.

Разделены двадцать пять ен певчим, данные полковником Ивановым с супругой; пришлось: двум регентам по 50 сен, старшим певчим по 18 сен 6 рин 6 моу, младшим, то есть с недавнего времени поющим, по 9 сен 3 рин 3 моу, ибо всех певчих 146 человек.

Был потом я у профессора Рафаила Густавовича Кёбера христославить. Читали затем с Давидом церковные письма, но устал я очень, – много не прочитали и замечательного ничего не вычитали. Видно, впрочем, что церковное дело оживленнее ныне, чем в прошлом году.

16/28 апреля 1897. Среда

Святой недели.

Располагал было я сегодня утром отправиться в Тоносава, чтобы распорядиться некоторым ремонтом зданий и приготовлением их под помещение учениц во время будущих каникул, но целую ночь и все утро рубил такой беспрерывный дождь, что отбил всякую охоту двинуться из дома, тем более, что послезавтра расчетный день, к которому нужно приготовиться завтра. И потому с утра вплоть до двенадцати часов читал собравшиеся поздравительные письма, почтовые листки и телеграммы. Последних было двадцать семь, вторых семьдесят четыре, первых шестьдесят два, – в нынешнем году гораздо больше, чем в прошлом; но из дальних мест еще не пришли. Прочтены и накопившиеся за последние четыре-пять дней церковные письма, числом около пятидесяти: несколько извещений о крещениях, большею частию описание провождения Страстной седьмицы и праздника пасхи с описанием, как служили, сколько было молящихся, как разговлялись и подобное. – Интересно письмо одного язычника из города Сакаи, в провинции Акита: описывает печальное состояние молитвенного дома, построенного, вероятно, протестантами: крыша провалилась, внутри живут летучие мыши и крысы, – люди давно не пользуются им (значит, была чья-то христианская община до того цветущая, что и Церковь построили; но потом все потеряли веру, и община разрушилась до того, что нет ни одного человека, который бы позаботился о доме Божием). Печалит это состояние автора письма, ибо он сочувствует христианству и предлагает он поэтому себя на служение христианству. – Но что с ним делать? По близости его нет ни одного нашего катехизатора; позвать его сюда для научения веры? Не знаешь, что за человек. Пошлем ему катехизис и напишем, что может, если хочет, на свой счет прийти в Токио, чтобы узнать наше вероучение и сделаться христианином, а затем, если все будет благоприятно, и с его, и с нашей стороны, поступить в Катехизаторскую школу.

Женская школа сегодня располагала отправиться всем составом своим за город на гулянье, и с каким восторгом девочки готовились вчера к этому своему, ежегодно в это время повторяющемуся, празднику; зато в каком комичном неудовольствии сегодня на этот противный дождь!

17/29 апреля 1897. Четверг

Святой недели.

Прелестнейшая погода. – Так как после смерти звонаря Андрея некому позаботиться о чистоте библиотеки, то я предложил сегодня иподиакону Моисею Кавамура, редкому из японцев по аккуратности содержащему ризницу в таком отличном порядке, взять на свое попечение и здание библиотеки, то есть в тихие солнечные дни открывать окна, но закрывать их тотчас же, как начинается ветер с пылью; открывать иногда и книжные шкафы; по крайней мере, раз в неделю обметать пыль везде, – с окон, столов, шкафов; по крайней мере, раз в год обтирать все до единой книги, и делать это исключительно самому, – разве с моею помощью, – чтобы не нарушить порядка в шкафах – ни одной не переставить на неположенное ей место и прочее. Обещал давать ему за эту службу, от себя лично, по одной ене в неделю – четыре ены в месяц. Он охотно согласился.

Петр Ямада, которого я считал бездарным и ничего не стоящим катехизатором, оказывается, напротив, очень дельным и успешным: тринадцать человек у него крещено в Мияно и Цукитате, один даже глухонемой найден хорошо приготовленным и крещен; священник экзаменовал его письменно. Господь разберет: дух ли катехизатора в тайне горящ, люди ли особенно заслужили милость Божию, урок только нам: много не полагаться на свое мнение, а давать место действию Божию.

Впрочем, об иных катехизаторах можно почти наверное сказать, что добра от них не будет: о. Борис Ямамура пишет, что Александра Хосокава, катехизатора в Ханава, лишил причастия; пьет, должно быть, как до школы, так иногда и в школе; новых слушателей у него ни одного, и Церковь в упадке. Придется убрать его оттуда.

Из Хиросаки шесть христиан пишут, что Иоанн Котера оклеветан христианином, недавно писавшим сюда о негодности Котера; христианин этот пьяница и дурного поведения; Котера старался исправить его, а он озлился на это. Христиане пишут это к о. Борису, которому я поручил исследовать, а он препроводил письмо сюда. Ладно!

Учительницы Женской школы справляли сегодня «доосоквай» («собрание однооконниц», по-нашему, однокашниц). Старуха Анна пришла сказать, что в три часа, по окончании своего собрания, «однооконницы» придут ко мне принять благословение. И пришли: человек тридцать дам и девиц. Выпускных из нашей Женской школы. Посадить их было негде, угостить нечем: приняли благословение и по красному яйцу с неубранного еще пасхального стола и удалились. Но что это за прекрасный вид: все цветущие молодостью и здоровьем, иные с здоровенным младенцем на руках, – все отлично наученные и безукоризненные христианки!

18/30 апреля 1897. Пятница

Святой недели.

Расчетный день, – беспрестанный вход и выход людей; ничего путного, кроме расплат.

Христианин из Аннака, отец Феодоры, невесты Якова Негуро, обучающейся в Женской школе, был вместе с нею благодарить за нее; говорил, что в Аннака на пасхальной службе было тридцать человек, а в Тасино и Томиока человек шестьдесят; между тем, там и катехизатора нет, только Негуро по временам посещает их из Аннака. Стало быть, христиане Тасино и Томиока крепки в вере и в молитве. Храни их Бог! И катехизатора нужно бы туда для распространения Церкви. Но где взять?

Катехизатор в Тоёхаси, Павел Цуда, спрашивает, не есть ли нарушение поста то, что певчие выпивают пред Пасхальной заутреней по сырому яйцу и даже по два! Конечно! Но что сделаешь с регентами, которые требуют сего, иначе-де не смогут пропеть всю Пасхальную службу? Яков Дмитриевич Тихай – первый ввел сей обычай, основываясь, по уверению его, на примере даже чудовских певчих в Москве, в числе коих он сам немалое время состоял тенором. Дмитрий Константинович Львовский тоже всегда просил давать певчим сырые яйца пред Заутреней. За ними – ныне и все японские регенты.

19 апреля/1 мая 1897. Суббота

Святой недели.

Ночью в двенадцать часов громкий стук разбудил: «Телеграмма!». Оказывается, из Санномия: «Христос воскресе! Едем четверо. Львовский». Вот снег на голову! Я совсем не ждал его с семьей так скоро: квартира его занята учениками Семинарии. Пришлось вывести их в одну из комнат, занятых учениками Катехизаторской школы, а сих стеснить в одну комнату. Сейчас (полдень) и производится все это перемещение.

С семи часов утра была Пасхальная служба; служили отцы Сато, Циба и Мидзуно; пели оба хора; после Литургии роздан артос. Из русских в Церкви был известный путешественник Бронислав Людвигович Громбчевский, полковник, едущий на службу в Благовещенск, после службы бывший у меня и начавший очень интересные рассказы, к сожалению, перебитые приходом другого гостя, полковника Рыльского, с женой, из Владивостока. Громбчевский обещал прислать для библиотеки свои карты и сочинения.

О. Иоанн Катакура согласен отпустить Моисея Минато в Немуро, но Моисей пишет, что Церковь в Ооцуци и Камаиси только что поправляется: есть уже готовые к крещению, есть и еще слушатели; просит непременно кого-нибудь взамен себя. Жаль сих Церквей, и потому Моисей не будет отнят у них. До Собора недалеко, – пусть в Немуро подождут, а пока Александр Мурокоси может там и присмотреть за Церковию, и заправлять молитвенными собраниями.

Послал на станцию Марка, звонаря, встретить Львовского, полагая, что он прибудет с восьмичасовым поездом; но сказали на станции, что такого и поезда нет, а есть в одиннадцать вечера; стало быть, газетные и расписания врут, и, стало быть, приготовления Никанора к устройству ужина гостям, приготовленная ванна, – все тщетно.

За всенощной был некто Ювачев Иван Павлович, командир амурского парохода, едущий в Россию, в Петербург, к родным. Говорил, – до слез растрогало наше пение. Совершенно то же самое утром сказал Громбчевский, католик, утерший навернувшиеся слезы даже и во время разговора о сем. Впрочем, последний тут же и сказал, что он расстроен нервами, – результат его трудных путешествий; первый – и чаю не пьет, чтобы и этим не тревожить нервы. Итак, пение наше сильно трогающее, или богомольцы легко трогающиеся? Судя по тому, как сегодня небрежно пели, и иногда безобразно кричали или пищали, конечно, – последнее. Господин Ювачев просил на память ветку из нашего сада; сорвал ему впотьмах две ветки с цветами камелий.

20 апреля/2 мая 1897. Фомино Воскресенье.

На Литургии было много и русских: матросов с «Памяти Азова», каких-то gentelmen’oв с дамами, – вероятно, русские путешественники; был еще грек «Archimandrite Е. Platis», как значится на его карточке. Службу стоял в Церкви, покрытый шапочкою, наподобие скуфьи; во время проповеди вошел в алтарь, где ему предложили антидор и теплоту; после зашел ко мне в комнату. Оказывается: настоятель в греческой Церкви в Калькуте, где прожил шесть лет; ныне возвращается чрез Америку в Грецию; остановился в Японии, чтобы взглянуть на страну; завтра отправится в Никко; значит, человек со средствами, позволяющими роскоши путешествия, а я, признаться, заподозрил, не сборщик ли, наподобие о. Георгия, снявшего с меня рясу, хоть и похудшую, словами: «Христос сказал: „Два есть, одна отдай”».

Пимен Усуи, маленький семинарист, сын катехизатора Василия Усуи, бывшего первым проповедником в Готемба, просился на три дня в Готемба и, ныне вернувшись, на вопросы мои о Церкви тамошней говорил следующее:

– Сколько вчера было на молитве?

– Пять человек.

– А сегодня?

Пимен запнулся и уже на второй вопрос:

– Три, – промолвил сквозь зубы.

– В числе этих трех и ты был?

– Да.

– Катехизатор Анатолий Озаки был?

– Да.

– Кто же третий?

– Мой приятель (с которым он лазил по горам и удил рыбу, о чем только что говорил).

– А когда твой отец был там, сколько собиралось на богослужение по воскресеньям?

– Человек двадцать.

Вот что значит плохие катехизаторы: при них Церковь опускается-опускается и, наконец, совсем почти замирает, хотя не исчезает и не умирает, – об этом можно заключить уже потому, что христиане во всех домах с великою радостию приняли и угощали Пимена, сына их прежнего любимого катехизатора.

Всенощную пропели сегодня причетники; в Церкви были все учащиеся и очень мало христиан из города.

В десять часов, только что собирался лечь спать, говорят, Дмитрий Константинович Львовский приехал. Нашел их уже входящими в их квартиру: он, жена и малые дети: Петя и Маша, еще не умеющие ходить; японцы Обара, Тоокайрин, Кавамура и прочие певцы и многие семинаристы уже собирались и радостно приветствовали. Оказалось, что он прибыл на французском почтовом пароходе вплоть до Иокохамы, а мы ждали его по железной дороге из Кобе. Никанор устроил кое-какой ужин им, и мы проговорили часа два.

21 апреля/3 мая 1897. Понедельник.

Радоница.

С семи часов Литургия и потом общая панихида; первую служили все наличные шесть священников и два диакона; на панихиду выходил с ними и я; блюдами и чашками с изукрашенною кутьею заставлены были: четыре столика соборных и четыре длинных классных стола. Христиан было много, несмотря на дождь; все зажгли свечи на панихиду, что побудило меня, отложив в сторону мелочную экономию, велеть Кавамура раздать свечи и учащимся. Пели оба хора. По случаю непрекращающегося дождя священники взяли с собою на кладбище только эпитрахили и кресты, также кадила; диаконы (без стихарей) и певцы пошли с ними помогать и петь.

Петр Мисима пишет, что в язычнике Уно, в Намамае-мура, к которому он направлен был (смотри отметку 9/21 апреля), он нашел двадцатилетнего юношу, писаря в деревенском правлении, робкого и загнанного, побоявшегося ввести Мисима и в дом свой. Бесплодно пробыл там Мисима сутки, даже пожелавшему христианского наставления не мог преподать сие наставление.

Почти буквально то же самое было и с язычником Судзуки, в Канеда, попросившимся в христианство (смотри 9/21 апреля). Катехизатор Яков Мацудаира нашел его, но в то же время погрузил в крайнее смущение: оказалось, что ни родители сего юноши, и никто в доме не подозревал поползновений его перейти из мрака в свет. Кроме гонения в доме, ничего в настоящее время для него нет; будущее же в руках Божиих.

22 апреля/4 мая 1897. Вторник.

Начались обычные занятия в школах, и у нас с Накаем исправление перевода – с двенадцатой главы Евангелия Луки.

Диакон Стефан Кугимия привел (в третьем часу) двух своих знакомых: Луку Окабе, родом из Усуки (сын Кароо), ныне жителя Хоккайдо, молодого, повидимому, богача, собирающегося в Америку учиться живописи, и молодого язычника, тоже собирающегося в Америку изучать философию. Нашли куда направить свои специальные устремления! Часа полтора объяснял философу начальные истины веры и дал книги продолжить изучение. Беседа с ними прервана визитом молодых офицеров с «Памяти Азова» – Алеши Пеликана и Сергея Вернандера, последний, как москвич по воспитанию, не преминул сделать пожертвование на Миссию – десять ен. Дал им наружный и внутренний виды Собора.

Их сменила визитом m-me Ямада, мачеха учительницы Елены Ямада. Некогда было с нею долго толковать, ибо уже было за шесть часов, и Накаи пришел для перевода. В коротких словах она передала, что Елена разливается слезами, сидя в своей комнате. Из-за чего? Принуждают ее выйти за Григория Такахаси, согласно ее прежде вымолвленному слову, тогда как она ныне передумала и хочет за служащего Церкви (Иоанна Кавамото), прося для этого отсрочки на год или на два, чтобы служить в это время учительницей, как ныне; Анна же, начальница школы, говорит, что, если отказывается от своего прежнего слова, то должна оставить школу. – Я сказал, что не мешаюсь в такие дела, как сватовство: эти дела, по-моему, должны быть предоставлены свободе тех, кого они прямо касаются, и их родителей, обязанных руководить советом в сем случае. Впрочем, не вижу причины, почему бы Елена была удалена из школы, если не хочет выйти за одного, предпочитая другого, к которому более лежит ее сердце, и который тоже законным образом сватается.

23 апреля/5 мая 1897. Среда.

Начал ходить сегодня на практический класс проповеди по Православному исповеданию (Осиено кагами-но ринкоо); класс после обеда с половины третьего до половины четвертого; приходят ученики старшего и младшего класса Катехизаторской школы; в старшем ныне шесть человек, в младшем три. Никогда еще не была Катехизаторская школа так бедна и количеством, и талантами.

Павел Окамура пишет, что нет возможности поселиться в Ономаци (который сам же прежде избрал): квартир нет, и если есть, то недоступно дороги (железная дорога там проводится, и прочие причины). Предлагает поэтому водворить свою особу в Фукусима, или в Михора. Предпочтительно первое, ибо город больше (тысяч пятнадцать жителей), и православная проповедь там несколько звучала; в этом смысле и написано ему.

24 апреля/6 мая 1897. Четверг.

О. Петр Ямагаки, из Хакодате, пишет, что учитель тамошней церковной школы и вместе катехизатор Андрей Судзуки просится в отставку, – нашел-де на стороне место более выгодное; что ж, – удержать нельзя, – с Богом!

25 апреля/7 мая 1897. Пятница.

О. Павел Савабе отправляется посетить приход о. Петра Кавано, на Киусиу. Дано ему на дорогу до Кокура десять ен да запасных, на всякий случай, пять ен; завтра же надо послать сорок ен на путешествие по Церквам на двоих: отцам Савабе и Кавано. Дорого стоит, но будет ли прок? Рассказал ему об о. Петре и его Церквах, давал перечитать оттуда письма за последнее время, просил одушевить, возбудить, направить; он больше пессимистическим нытьем, или бессодержательным разглагольствованием отвечал на мои речи…

26 апреля/8 мая 1897. Суббота.

О. Павел Морита, по обычаю, водным потоком разливается, описывает свое путешествие по Церквам, а нового только и есть, что катехизатор в Икеда, Игнатий Канан, очень ленив, за что будто бы о. Морита сильно его бранил.

Некто Ивама, из Яманаси, бывший католический катехизатор, в прошлом году чрез о. Феодора Мидзуно просился в Катехизаторскую школу; ныне опять, из Оогаки, просится. Написано ему, чтобы сначала сделался, если достоин того, православным христианином, к чему имеет возможность, так как в Оогаки есть наш катехизатор. Послано было извещение о нем и катехизатору Матвею Мацунага с приложением письма Ивама и ответа моего ему в копии. Мацунага пишет, что Ивама был у него раз еще давно, в плохом платье и с передником – знаком, что служит где-то в лавке приказчиком; говорил, что был католическим проповедником, бросил сие звание по недовольству им; пришел в Оогаки служить – не доволен и сею службою и хочет к нам в Катехизаторскую школу. Видно, что дрянь, пройдоха. Не принимать и в Церковь без самого тщательного испытания.

Петр Такеици, катехизатор в Каназава, извещает, что в шестом месяце женится. Послать десять ен на свадьбу.

Яков Негуро, катехизатор в Аннака, извещает, что женится в седьмом месяце на Феодоре Такеи, что ныне учится в нашей Женской школе. Послать десять ен в седьмом месяце.

27 апреля/9 мая 1897.

Воскресенье жен-мироносиц.

До Обедни о. Павел Сато выпросил две ены на гостинцы детям воскресной школы: у них сегодня «ундооквай» – прогулка в Уено после обеда: пойдут мальчики и девочки; с последними будут и большие христианки; со всеми же отцы Сато и Циба.

У Обедни было особенно много христианок. После Обедни и они делали «ундооквай» в Уено, где для своего собрания приготовили один чайный дом. Итак, этот женский праздник начинает водворяться между японками. Это хорошо. Проводят они его, несомненно, благочестиво, говоря религиозные спичи и кушая чай и дешевые конфекты. – Жаль только, что сегодня дождь мешал.

28 апреля/10 мая 1897. Понедельник.

О. Яков Такая описывает свое путешествие по Церквам; кое-где были крещения. Вообще же вяло у него.

Из Казоо письмо от имени двух христиан – Сато и Миезава, но без печати последнего, – что они отрекаются от христианства, «оставляют Церковь», по их выражению. Впервой такое заявление вижу и слышу. Понять, впрочем, это легко: были там три христианских дома лет семь тому назад; сильное гонение воздвигли на них язычники, особенно по случаю смерти и погребения одного из христиан; толпы язычников тогда стеклись, даже из окрестных селений, чтобы не дать христианину места на общем кладбище. Место мертвецу дать были принуждены от властей, но сделали, по крайней мере, что гроб не был внесен в кладбищенские ворота: для внесения его к могиле на кладбище сделано было отверстие в ограде, куда и пронесли мертвеца, – что язычники сочли тогда великим торжеством для себя, а христиане были напуганы. После того, к несчастью, не было возможности поместить там катехизатора по незначительности Церкви, а посещал от времени до времени ее священник. И вот, что значит отсутствие катехизатора, и вот, что значит катехизатор, как бы плох он ни был: при нем Церковь непременно сохраняется, без него падает и уничтожается. Впрочем, посмотрим еще, в Казоо что будет…

29 апреля/11 мая 1897. Вторник.

Вчера ночью подали телеграмму из Фукуяма (в Циукоку), что с Павлом Окамура – апоплексический удар, сегодня утром другая телеграмма, что он помер. До слез жаль бедного! Самый старый из катехизаторов; хоть никогда не отличался заметной деятельностью, но все же служил, и ныне кости сложил, пристраиваясь на новом месте службы. Пятеро детей оставил: две девочки в нашей школе, три другие при матери; воспитаем, даст Бог, всех; не дадим семье долголетнего служителя Церкви познать горечь бесприютного сиротства, – нет, храни нас Бог от этого!

Школы сегодня имели рекреацию; ученики ходили в Оомори, ученицы в Уено; первые едва в двенадцатом часу добрели туда; обед им также доставили туда; оттуда, нагулявшись и утомившись, маленькие вернулись по железной дороге, кто побольше – тоже, пешком.

Я ездил в Тоносава распорядиться насчет ремонта зданий в ожидании на каникулы в нынешнее лето учениц – их очередь.

30 апреля/12 мая 1897. Среда.

Утром послал телеграммой двадцать ен на погребение Павла Окамура в Фукуяма. В один час была панихида по нем в Соборе; были все учащиеся; служили со мной отцы Сато, Циба и Мидзуно; помянули на панихиде и Вениамина, сына о. Якова Такая, и Феклу, мать тоже почтенного катехизатора Павла Хосономе, – недавно померших, о которых молитв просили. – Услышал от Анны Кванно, что дочери Павла Окамура в Женской школе очень плачут, и потому призывал их несколько утешить. Сегодня было и погребение Окамура, по телеграфному известию от о. Игнатия Мукояма. Написано к о. Мукояма, чтобы он позаботился о вдове с детьми; написано и ей; сущность: Церковь воспитает детей, не бросит и ее; пусть она решит: останется ли жить у своего отца, в Оосака (кажется, очень бедного человека), или приедет с детьми сюда; в последнем случае будут тотчас же посланы ей деньги на дорогу.

О. Андрей Метоки, посетив остальные свои Церкви, был с рассказом. Сделано ему наставление, чтобы в каждой Церкви собирал христиан на молитву и посещал охладевших (рейтан), в чем, по неопытности, погрешил.

1/13 мая 1897. Четверг.

О. Симеон Мии извещает, что катехизатор в Миядзу Иоанн Инаба сбежал; причина неизвестна; куда бежал неизвестно, но вещи все свои забрал. Был он катехизатор из плохих; страдал головными болями; для меня было даже удивительно (и приятно), что он так долго держится на хорошем счету у священника и христиан. Не захотел дальше служить, Бог с ним! Но он мог бы оставить службу почтенней для себя.

Протестантский миссионер Pettee, из Окаяма, прислал очень почтительный запрос: какие у нашей Миссии благотворительные учреждения? «Нужно-де для истории христианства в Японии, которую готовят к печати ныне в Иокохаме». Посланы требуемые сведения.

2/14 мая 1897. Пятница.

О. Николай Сакураи, из Немуро, пишет: просит тридцать ен на дорогу домой отставленному за зазорное поведение катехизатору Симону Тоокайрину. За долгую службу Симона я сам же предложил дать ему дорожные домой, но я не думал, что понадобится так много. Оказывается, с ним там мать и сестра, и, кроме того, долги у него есть. Двадцать ен я послал; больше – было бы точно награждать его при отставке, тогда как сия – изгнание его из службы за дурное поведение. Пишет о. Николай еще, что муж женщины, с которой грешил Симон, хотел развестись с нею, но что упрошен и убежден был простить ее.

3/15 мая 1897. Суббота.

О. Мии пишет ко мне более ясно об Иоанне Инаба: спознался с вдовою-христианкою и ушел к ней жить. По-видимому, он опять хотел вернуться в церковный дом, но дом уже заперт христианами, которые ждут о. Семена рассмотреть поведение катехизатора. О. Семен в сопровождении одного из своих кёотских катехизаторов отправится туда и посетит этого катехизатора в Миядзу. Я послал ему дорожные на сие и заказал строго беречь дальнейшего катехизатора от подобного падения. Неженатые пусть женятся, чтобы избежать опасности от сношений с женщинами, от которых у нас больше всего гибнет катехизаторов.

4/16 мая 1897. Воскресенье.

Павел Ямада принес составленную им компиляцию из аглицких книг о христианстве; но до того она испещрена английскими, латинскими, греческими и всякими другими буквами для начертания имен, текстов и подобного, что я решительно отказался отдать ее в печать, если он не выметет этот сор из книги, из-за которого книгу никто не стал бы читать. Он расплакался, рассердился и ушел. Неисправимое обезьянство у сего юного знатока аглицкого языка! Еще когда был в Катехизаторской школе и подавал сочинения, вечно испещренные иностранными вставками, и я вразумлял его бросить сию замашку. До сих пор то же и еще хуже, чем прежде:

– Японского языка, – говорит, – не достаточно для выражения тех мыслей, которые нужно сказать.

Это языка-то сорокамиллионного народа мало Павлу Ямада выразить его аглицкие бредни? Язык этот достаточен нам с Павлом Накаем переводить Священное Писание (хотя иногда и не без труда, употребляя вместо одного два, три слова для выражения понятия, – однако же совершенно по-японски и чистейшим японским языком); достаточен он великому народу, очень развитому, выражать все и обо всем, – а Павлу Ямада мало!..

5/17 мая 1897. Понедельник.

О. Павел Савабе из Кокура пишет, что его с радостию встретили христиане; из Модзи, Симоносеки и других мест там рассеянные христиане стеклись в Кокура к нему; для Церкви, по его словам, – светлая будущность, «только служащие Церкви должны быть деятельны». Стало быть, служащих там деятельными не нашел он. Из христиан особенно хвалит в Кокура Мацуи и просит послать ему от меня похвальное письмо и икону в благословение; черновое письмо даже написал о. Павел; пошлем, – нечего делать, хоть и не в моем духе награждать за благочестие; икону нашел я очень порядочную: Спаситель в терновом венце, в серебряной отделке, – икона старая, но поновленная, жертвованная кем-то в России. Мацуи она особенно прилична, ибо он – большой страдалец от связывающего его члены ревматизма. Письмо будет написано Оогоем и с большой печатью, – торжественней уж и нельзя! Хвалится за усердие к Церкви и за то, что принимал и питал приходивших на свидание с о. Савабе христиан. – Другую икону просит о. Савабе послать Илье Миясита, в Нагоя; черновое письмо тоже приложил (как будто мы с Нумабе не можем восхвалить!); нашел и этому икону: в золоченной старинной ризе Божией Матери, с жемчужным венчиком, – тоже старинную, но поновленную; пожертвование рабы Божией Софии, в Москве, как значится на желтой новой подкладке. Хвалится сей Илья тоже за усердие к Церкви и за пожертвования для нее. (Просил Илья, чтобы о. Павел на обратном пути из Киусиу посетил Нагоя: inde amor!).

Пишет о. Павел Савабе, что «ноодзуй-во сибору» (выжимает мозг) в размышлениях и советах о Церкви. И ладно! Авось, хоть малость Церкви пользы перепадет! Жаль только, что «ноодзуй» устарел; прежде бы хвалиться за это…

6/18 мая 1897. Вторник.

Утром Иоанн Кавамото приходит:

– Ученики волнуются, в столовой тарелки перебили.

– Из-за чего?

– «Пищей недовольны».

– В чем недовольство?

Ответить не смог, и потому я велел ему ясно узнать все и сказать мне.

После спрашиваю Никанора, заведующего столом учеников: «Какую посуду побили и почему?». Он и не знает – впервой от меня слышит.

Оказалось потом, что самые малые ученики: Пимен Усуи (которого я еще на руках ношу), Акила Кадзима, Лот Ицикава, Петр Уцида нашалили в столовой, побросав маленькие тарелочки, что с сахаром ставятся, в чайники с кипятком, а четыре унесли и разбили, – «старые-де, не годятся к употреблению». Я объявил им в наказание за это, что они лишаются каждый летнего халата, которые я намерен был справить им. Но так как, по словам Кавамото, старшие на днях говорили ему, что «рис иногда подается холодный, посуда иногда не чиста, порции мяса слишком малы», то в столовую позван был Никанор и сделан ему выговор; в то же время подтверждено всем, чтобы тотчас же заявляли мне налицо всякую неисправность, что «пища учеников должна быть свежею, чисто приготовлена, горячая», – всякое нарушение сего поварами будет строго взыскано с них; порции всего должны быть надлежащими; если вновь повторится жалоба на умаление порций, то из учеников будут назначаемы очередные для приема мяса и распределения его, что составит позор Никанора и его помощников, и так далее.

Утром кончено исправление Евангелия Луки; вечером начато исправление Евангелия от Иоанна.

После вечерней молитвы приходил профессор Петр Исигаме просить жалованья за сей месяц: «нужно для отсылки домой в уплату долга» (впервой о нем слышу); потом еще у него «живет брат жены», учащийся где-то (но отец – чиновник, может сам содержать его); потом еще в доме приживалка; потом еще нужно разъезжать на дзинрикися (на которой я встретил его сегодня, возвращаясь из Посольства с служения Царского молебна); где же тут достать жалованья в тридцать ен в месяц! А оно высшее из получаемых в Церкви. И больше не дастся! Пусть Японская Церковь сама найдет средства. Русская больше не даст!

7/19 мая 1897. Среда.

О. Игнатий Мукояма описывает внезапную кончину и погребение катехизатора Павла Окамура. Пришедши в Фукуяма, он остановился в гостинице и отправился в баню; вымывшись стал причесываться, и в это время внезапно упал и помер. Не без труда разыскали, где он остановился; а там уже полиция по письмам к нему из Миссии и от жены узнала, кто он, и дала телеграммы сюда и в Оосака. По телеграмме отсюда о. Игнатий тотчас же отправился из Окаяма в Фукуяма и уже застал там жену Окамура и катехизатора из Сеноо Василия Хирои; скоро получены были из Миссии и деньги на погребение, двадцать ен. Полиция и местные чиновники оказали все участие, и погребение совершено было благополучно. Чрез это несчастное событие о. Игнатий завязал много знакомств с чиновниками; оказался также очень добрым человеком хозяин гостиницы, где остановился Окамура; и надеется о. Игнатий, что могила Павла Окамура послужит первым камнем Церкви, которую воздвигнет там Господь. Я думаю то же.

Должно быть, скоро и другой катехизатор оставит Миссии свою большую семью: Василий Хориу – в больнице, в Сендае. О. Петр Сасагава просит помощи ему на лечение. Написано, что по десять ен будет посылаться ежемесячно, пока он лежит в госпитале, на уплату за лечение; если недостанет, остальное может быть из его катехизаторского содержания (девятнадцать ен, ибо он – из самых старших) и от христиан в Наканиеда, которые, по-видимому, его очень любят. За май десять ен тотчас же и послано.

8/20 мая 1897. Четверг.

О. Николай Сакураи опять просит для Немуро Моисея Минато и приводит целиком письмо последнего, что «он, мол, с охотою, а в Ооцу-ци и Камаиси может заменить его Феодор Минато», который недавно оставил службу, но опять хочет служить; между тем как ко мне Моисей Минато пишет, что «очень рад, что может остаться в Ооцуци и Камаиси, и христиане-де весьма рады, когда посетит Церковь о. Катакура, и крещения там будут"…

Я ответил о. Николаю, что до Собора Моисей останется на теперешнем своем месте; в доказательство, что он нужен здесь, приложил и письмо Минато.

Савва Ямазаки, катехизатор в Морияма, писал, что в трех ри от Морияма, в селении Сираива-мура есть очень усердный христианин Иоанн Кагеяма; между тем Савва упоминает еще, что так как теперь в Морияма, по усиленным земледельческим работам, ему делать нечего, то вернется в Сиракава. Я препроводил его письмо к о. Титу с вопросом, не лучше ли послать Савву в Сираива. О. Тит отвечает, что у Саввы слишком расскакалась кисть: Кагеяма ничего не может сделать для водворения христианства в Сираива, ибо на днях уезжает на заработки в Хоккайдо…

С шести часов была всенощная. Пели оба хора. Я готовился завтра служить.

9/21 мая 1897. Пятница.

Праздник Святителя Николая.

С семи часов Литургия. Служили со мной отцы Павел Сато, Роман Циба, Феодор Мидзуно. На молебен вышли еще отцы Юкава и Метоки. – По окончании богослужения я пригласил священников и диаконов на завтрак в двенадцать часов, иподиаконов, регентов и причетников – на чай сейчас же после Церкви. По выходе, нашел поздравителей – профессоров Семинарии, Катехизаторской и Причетнической школ, – дал пять ен тоже на Симбокквай вечером. В двенадцать часов у меня обедало одиннадцать человек, в семь – двенадцать человек. У учеников в то же время (с семи) был Симбокквай, продолжающийся и пока пишется сие (десятый час вечера в исходе).

10/22 мая 1897. Суббота.

Иустин Мацура кончил курс в Катехизаторской школе в прошлом году и до сих пор лежал больным дома. Ныне пишет, что поправился, и просится на место. Отвечено, чтобы подождал Собора, – тогда будет назначено ему место службы. И учился-то плохо, а теперь, пожалуй, и что знал, забыл; притом же медлен в слове и некрасноречив; к тому же слаб здоровьем, – куда ему быть катехизатором! А придется назначить. Впрочем, сила Божия в немощах совершается, – как знать, что и на нем не оправдается это!

11/23 мая 1897. Воскресенье.

Был Василий Романович Лебедев, из торгового дома в Ханькоу, неоднократно жертвовавший на храм и на Миссию. Говорил, что священник в Ханькоу, о. Николай, человек семейный, тоже собирается заняться миссионерским делом, для чего изучает китайский язык. В добрый час!

За завтраком и после я расспрашивал его о христианстве в Китае: отлично идет проповедь у католиков и протестантов; мандарины – наполовину уже в пользу христианства; народ же никогда не был против, а если где возмущался, то по наущению властей. Итак, делу проповеди шире и шире раскрывается дверь. Только нас не видно у ней, хоть мы и собираемся, по-видимому…

Показал Василию Романовичу библиотеку, постройку Семинарии; в Женской школе застали спевку к выпускному акту: кончающих курс и подростков, – взаимные их прощальные песни; Василий Романович дал десять ен на «кваси» ученицам. В четыре часа он отправился в Иокохаму.

12/24 мая 1897. Понедельник.

Екатерина Окамура отвечает, что жить у отца, в Оосака, очень тесно, и потому просится сюда. Сказал я нашему «Дзизенквай», чтобы нашли квартиру для нее с детьми, не дороже трех ен; когда будет найдена, пошлются деньги Екатерине на переезд сюда. Отец ее тоже пишет и просит взять ее с детьми сюда.

Сергий Кобаяси, катехизатор в Мориока, извещает, что женится. Послано ему на свадьбу десять ен.

13/25 мая 1897. Вторник.

Ночью вчера получена телеграмма от о. Сергия, из Нагасаки: «Budu Tokio 27 Gleboff». Но каким путем, неизвестно, и потому встречи ему приготовить нельзя.

Сегодня Василий Романович Лебедев привез в подарок: три разные перевода Нового Завета на китайский язык, один перевод Ветхого Завета, много христианских брошюр, изданных протестантами в Ханькоу; все в двух экземплярах; привез еще три ящика чая. Я особенно обрадовался переводам Нового Завета, – все новые, у нас еще не бывшие; думал, «то-то будет помощь нам с Накаем в переводе»! Но какое разочарование! И как я озлился! Только потеря времени – справляться с шестью текстами ныне имеющихся у нас китайских переводов! Ни стыда у людей, ни страха Божия! Слово Божие у них – точно мячик для игры: перебрасывают фразы и слова, удлиняют и укорачивают, украшают, безобразят, – просто не знаешь, что и думать о таких людях и таких переводах. Одно несомненно: бездарности все жалкие! И не существует еще слова Божия на монгольских наречиях!.. Думаешь, «новее перевод – значит улучшение», – куда! Всякий молодец на свой образец, и чем дальше в лес, тем больше дров… Розгами бы, или лучше бамбуками – всех этих бездарных и бессовестных тупиц!

Из сегодняшних писем замечательно послание матушки Лукии, жены священника Игнатия Мукояма. Недаром воспитанница здешней Женской школы: письмо умное и дельное; пишет, что учредила в Окаяма женское «симбокквай» из семнадцати христианок; приложила и речь, сказанную на первом собрании; все отдано в печать – сокращено в «Сейкёо-Симпо», вполне – в «Уранисики».

14/26 мая 1897. Среда.

День Коронации нашего Императора; в Посольстве был молебен; потом завтрак у посланника, на котором были все русские, находящиеся в Токио и Иокохаме, то есть двенадцать человек за столом; тринадцатым был бы Дмитрий Константинович Львовский, но его из-за тринадцати попросили позавтракать во втором этаже, вместе с супругою его и детьми; супруга же прибыла, чтобы купить на аукционе у секретаря Александра Сергеевича Сомова, отправляющегося в Россию, фортепьяно, ибо с двух часов был сей аукцион в Посольстве.

(Фортепьяно, однако, перебили какие-то японцы).

О. Павел Савабе описывает свое путешествие по приходу о. Петра Кавано и просит дорожных на путешествие по приходу о. Якова Такая. Скоро же он пропутешествовал, а я просил его подольше остановиться в каждой Церкви и сделать всю возможную пользу. Сообщает, что открыл новый способ к распространению Церкви. Что именно? – «Проповедовать бедным». В Накацу-де молодежь сначала образовала Церковь, – она разошлась ныне добывать средства к жизни, и Церкви там почти нет; в Оота – чиновникам больше всего проповедано; также к богачам старались попасть, но чиновники – народ пришлый, – сегодня здесь, завтра инде; богачи же пренебрегают проповедниками: или «дома нет», или «гости у них», – один ответ посещающему проповеднику. Итак, не «сейнен» и не «чиновники и богачи», а бедный народ должен быть предметом внимания, – «если так, то успех проповеди обеспечен», отвечают будто бы с энтузиазмом о. Петр Кавано и его катехизаторы. Новый путь! О. Павел торжествует! «Упал духом было, видя мизерность Церквей, – ныне ободрился мыслью о будущих успехах», – пишет. Ну а я-то там по каким христианам путешествовал? Не обходил ли трущобы, не лазил ли по всем задворкам? И тогда именно, на Киусиу, болел душою сильно, что одни бедняки только слушают слова благовестия… А о. Павел ныне открывает, что беднякам надо проповедовать! Человек этот вечно останется младенцем! И это еще хорошее состояние его, если он младенчествует, – тогда он чистыми своими восторгами возбуждает и одушевляет сущих около него. Вследствие этого-то я тотчас же продиктовал похвальное письмо ему и послал дорожные на дальнейшее путешествие; упомянул, впрочем, в письме, чтобы он подольше останавливался в Церквах, и побольше поучал христиан и катехизаторов… Боюсь я, что деньги на его путешествие – только деньги на его прогулку!

Письмо из тюрьмы от какого-то заключенника: жаждет христианского научения, просит Священное Писание, – послан Новый Завет.

Письмо из Оцу от катехизатора Иоанна Судзуки: христианка померла, весьма благочестивая и притом состоятельная, – просит тотчас же священника для погребения и причетника с отменным голосом, облачения лучшего качества, покров и прочее. Послан о. Роман, ибо о. Осозава, которому принадлежит Оцу, в отлучке; с о. Романом – певец Павел Ока-мото.

Вечером явился и о. Фаддей Осозава из своей поездки в Хацивоодзи: погорельцы там наши, двадцать три дома, кое-как и кое-где нашли временный приют для себя; найдена и комната для молитвенных собраний вместо сгоревшей Церкви; только теперь нужно платить четыре ены в месяц; две ены христиане берут на себя, два ен просят от Миссии. Ладно!

Поздно вечером опять о. Фаддей явился: нужно завтра же поспешить в Мито; есть опасность, что расторгнется одно семейство: одного молодого мужа-христианина приглашают приемышем в очень богатый языческий дом; боится о. Фаддей, что он бросит жену для богатства, и потому спешит укрепить искушаемого. Дай Бог ему!

15/27 мая 1897. Четверг.

Ученики отпросили рекреацию, ибо день с утра великолепный. Мы с Накаем переводили. Часу в одиннадцатом Сомовы приезжали проститься и пожертвовали пятьдесят ен на Миссию. В два часа я ездил на станцию железной дороги проводить их в Иокохаму вместе со множеством их знакомых и друзей. В это же время, в третьем часу, прибыл о. Сергий Глебов, встретить которого в Иокохаме, на судне of «Empress Japan» я посылал звонаря Марка. Он привез много подарков из Иерусалима от христопамятного Патриарха Герасима и других.

От Его Блаженства, Патриарха Герасима:

1. Любвеобильное и благочестивейшее письмо на греческом языке с русским переводом; будет оно храниться в Японской Церкви как отчий голос к юному детищу.

2. Старая икона греческого письма Трех святителей из собственной божницы Его Блаженства – в благословение нашей Семинарии; будет помещена там по отстройке зданий Семинарии.

3. Великолепная икона Воскресения и важнейших событий из жизни Спасителя, резная на перламутровой раковине. Будет храниться в ризнице Собора.

4. Много перламутровых крестиков для раздачи учащимся. Розданы будут оканчивающим курс – в благословение от Его Блаженства.

5. Самая большая драгоценность и святыня: кусочек камня от Гроба Господня, вделанный в доску из купола храма Воскресения; Сам Патриарх и вделал святыню в доску. Но доска прислана благочестивой монахиней Митрофанией Богдановой, по просьбе которой Его Блаженство пожертвовал камень. На деке написана в России, старанием о. Сергия Глебова, икона Воскресения Христова. Будет храниться и чтиться здесь сия святыня в вечное благословение от Гроба Господня Японской Церкви.

6. Наконец, главное, чем Святейший Патриарх благословил Японскую Церковь: антиминс, освященный Его Блаженством на Гробе Господнем, с Его подписанием, с илитоном светло-розового шелка, пришитым к Антиминсу. Назначена Патриархом сия святыня для нашего храма Воскресения Христова, в котором и да сохранит ее Господь на многие столетия, в память о любви к юной Церкви Матери Церквей!

От Его Высокопреосвященства, Епифания, архиепископа Иорданского:

1. Любезнейшее его письмо с собственноручною припискою, явствующею, что Его Высокопреосвященство отлично знает русский язык.

2. Приписка эта обозначала, что Его Высокопреосвященство посылает сюда панагию, вырезанную из перламутровой раковины, с цепью, где кольца тоже из перламутра. Панагия – благословение Вифлеема – места Рождения Спасителя – нашей рождающейся Церкви, которая и будет чтить и хранить сей дар.

3. Фотографический портрет Владыки Епифания.

От престарелого о. игумена Вениамина:

1. Письмо его и фотографический портрет.

2. Две превосходного письма иконы: Страстного Спасителя в терновом венце и Спасителя на сорокадневной горе. Будут благословлены ими Церкви.

3. Полотенца, пояса, ленты, – отдано все в Собор для хранения и употребления.

Забыл еще обозначить от о. Вениамина:

4. Икона Успения – лик иконописный, тело – вышитое жемчугом, каменьями и прочим: малое подобие иконы Успения в Иерусалиме; работы Женской школы, учрежденной там стараниями о. Вениамина.

5. Кусок мамврийского дуба для иконы, которая и будет здесь написана.

От монахини Митрофании Богдановой:

1. Металлический ящик с четырнадцатью частицами святых мощей. Присланы святые мощи с благословения Патриарха.

2. Кусок мамврийского дуба для иконы с печатью и подписом Его Блаженства, Патриарха Герасима. На куске написана в России, по заказу о. Сергия, икона Святой Троицы.

3. Доска для иконы от древнего купола бывшего Гроба Господня с врезанным камнем и прочее, как значится выше.

16/28 мая 1897. Пятница.

Вчера и сегодня о. Сергий передал мне и посылки из России:

1. От Высокопреосвященного митрополита Санкт-Петербургского Палладия: великолепную икону Святителя Николая Чудотворца в серебряной ризе и в походном киоте: икона назначена Владыкой в благословение нашей Катехизаторской школы.

2. От обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева книги его сочинения: «Московский сборник» и «Вечная память. Воспоминания о почивших». Книги присланы мне, но поступят, как дорогой дар лучшего из русских людей, в миссийскую библиотеку.

3. От сотрудника Миссии протоиерея Иоанна Иоанновича Демкина вместе с его любезным письмом «Письма о Православном благочестии» – книга сочинения Остроумова, и три брошюры-проповеди самого Ивана Ивановича.

4. От «земляка автора» П. Нечаева, как значится в авторской надписи, «Практическое Руководство для Священнослужителей», издание 1895 года.

5. От инспектора Смоленской Семинарии Ивана Сперанского (бывшего выше меня курсом в Академии) сочинение его «Очерк истории Смоленской Духовной Семинарии».

О. Симеон Мии пишет, что побыл в Миядзу, успокоил христиан, отправил скомпрометированного катехизатора Иоанна Инаба на его родину, в Одавара; винит в его компрометации не его, а вдову Варвару Уетани; он-де захворал, а она сначала ухаживала за ним, а потом и уходила.

17/29 мая 1897. Суббота.

О. Симеон Мии еще пишет и излагает две просьбы. Первая: дать христианам Нагоя тысячу ен на постройку Церкви на купленной ими для того земле. Они-де и возвратят их, выплачивая по сто ен в год. Но теперь именно сама Миссия в крайнем затруднении: придется занимать, если не придут деньги из России на днях. – Вторая: принять на службу Василия Мабуци, бывшего катехизатора: он-де ныне совсем излечился от умопомешательства, служит писцом где-то в Кёото, но просится опять в катехизаторы. Пусть о. Семен испытает его частно с полгода. Я на содержание его буду высылать о. Семену, но официально пока на службу он не будет принят.

18/30 мая 1897. Воскресенье.

Приходила Мария Кису, вдова богача Акилы, прощаться пред отъездом в Иигава; говорила, что Акила пожертвовал на Церковь два тана хорошего рисового поля, дающего мешков двадцать рису; христиане обещались возделывать их даром, так что весь снимаемый рис поступает в пользу Церкви. Советовал я ей, для верности, записать эту землю на имя священника о. Петра Сасагава, деньги же, выручаемые от продажи риса, высылать сюда, для хранения в Миссии, с положением их в банк на проценты. Говорила она еще, что денег было собрано церковных 165 ен, но сто ен вдруг оказались истраченными на ремонт церковного дома, тогда как ремонт мог и должен был произвестись на экстренный сбор с христиан для того. Советовал я Марии постараться, чтобы остающаяся сумма была выслана в Миссию для хранения. Все это – плоды благочестия ее умершего мужа; пусть же не погибнут они, а послужат основанием, на котором, с приращением его, водворится самостоятельность тамошней Церкви в материальном отношении. Она обещалась исполнить все, сказанное ей.

19/31 мая 1897. Понедельник.

Было последовательно двое русских: 1. молодой человек из торгового дома в Владивостоке, приехавший лечиться от глухоты: дал ему руководителя Ивана Акимовича Кавамото и отправил к ушному доктору-соседу; сей принял большое участие в больном и обещал в два месяца вылечить; сам он учился девять лет в Германии, где познакомился с многими русскими, и так далее; 2. слепец Антон Антонович, поляк; приглашен массажистом в французский госпиталь в Иокохаме, где и благоденствует; говорил, между прочим, что изобретен инструмент, посредством которого слепой может значительно видеть: главное в нем металлоид силенит, чувствительный к свету и оттенкам его; кружок из силенита прикрепляется ко лбу слепца, чтобы действовать не на слуг (нервы глаз), а на самого хозяина (мозг), и впечатления будто бы передаются с такой яркостью, что слепец может различать предмет и обходиться без проводника. Русский врач изобрел сей инструмент, но когда Антон Антонович рассказывал о сем американскому доктору Munro в Иокохаме, сей объявил ему, что давно выдумал совсем такой же, только не приступал к постройке его; ныне добывает силенит, чтобы построить инструмент; Антон Антонович же предлагает себя в экспериментаторы. Что ж, в двадцатое столетие, может, и слепцы будут зреть прямо мозгом! –

О. Сергий рассказывал, что Саблер в Петербурге не благоволит к Миссии; нажаловался ему о. Арсений, сопляк и плакса этот, а вдобавок значит и врун, будто я ему жалованья не выдавал. Пробрался-таки немец и на верхушку церковного правления, и клопом завонял, ибо в России не любят его страшно, – гадит многим, значит. Ужели и Миссии повредит? Едва ли!

20 мая/1 июня 1897. Вторник.

О. Павел Савабе пишет восторженное письмо из Кокура; зашел туда второй раз и уже нашел, после первого своего посещения, значительное улучшение Церкви: явились новые слушатели, собрались дети в воскресную школу, в числе их даже и языческие. И хотел было о. Павел совсем остаться в Кокура, чтобы упрочить сей успех, но пошел и дальше, в Церкви о. Такая… Стефан Камой, катехизатор в Кокура, тоже пишет обо всех этих успехах… Несомненно одно, что время успеха проповеди приспело в тех местах, но надолго ли хватит одушевления у Камой и самого о. Павла соответствовать сей благоприятности?

Язычник из Коци, что просился в русское подданство, прислал пакет на имя нашего посланника с просьбою передать его. Отослал сей пакет к нему обратно – пусть сам отправляет прямо в Посольство, если хочет; Миссия не имеет назначения входить в дела подобного рода.

21 мая/2 июня 1897. Среда.

Катехизатор в Мориока, Сергий Кобаяси, просит разрешить ему повенчаться на девице, которой только пятнадцать лет и один месяц. Просят о сем также: отец девицы, семидесятишестилетний старец, больной и близкий к смерти, делающий Кобаяси своим приемышем, и катехизатор в Оодате, Василий Усуи, ибо девица – Сионоя по фамилии, христианка (дом Сионоя издавна христианский) Церкви в Оодате. Ручаются все они, что невеста, хотя и столь малолетняя, но вполне возрастная, так что по виду ей никто не даст меньше семнадцати-восемнадцати лет. О. Борис Ямамура отказался венчать без моего разрешения; между тем все приготовлено к свадьбе, и Сергий Кобаяси прибыл для брака из Мориока в Оодате. Подивился я, что катехизатор Кобаяси так мало знаком с правилами Церкви (не венчать ранее шестнадцати); подивился и тому, что он нашел себе невесту Бог весть где, тогда как в Женской школе есть нарочно для служащих Церкви воспитанные невесты; но Господь с ними! Дал телеграмму о. Борису в Оодате, что может перевенчать.

О. Игнатий Мукояма до того большое письмо написал, что прислал его, чтобы дешевле, в виде брошюры; и ничего путного в нем нет; посетил только Хиросима и Касаока, – ни единого крещения.

Павел Сибанай описывает посещение о. Павлом Савабе Оита: тут никакого доброго действия не произвело оно, – не в духе, значит, был о. Савабе.

Петр Ямбе, причетник в Оосака, просит пособия на дорогу его семейству в Сендай и себе самому для сопровождения своей семьи. Рассердило сие письмо. Нет конца денежным просьбам! Послал одиннадцать ен, и больше, чтобы не просил.

Антоний Обата просит на воспитание двух мальчиков-сирот из Фунао; написал, что по полторы ены в месяц каждому буду посылать на учебные принадлежности, – больше не могу.

22 мая/3 июня 1897. Четверг.

Вознесение Господне.

До обедни о. Симеон Юкава окрестил взрослых и младенцев девять человек. Мы с ризничим Кавамура приготовили к представлению христиан подарки Его Блаженства, Патриарха Иерусалимского Герасима, митрополита Палладия и прочих.

После Литургии, за которой приобщены были новокрещенные и много детей, я сказал, вслед за отпустом, следующие мысли: «Мы проповедуем, вы приняли; и все мы вместе уверены, что составляем здесь истинную Церковь Христову, что Сам Господь невидимо обитает среди нас… Мы имеет это свидетельство в нашей совести, поверяемой Самим Словом Божием, имеем свидетельство и вне нас: в успехах, которые Господь дает Своей Церкви преимущественно пред другими Церквами, и в чудесных знамениях милости Божией… Итак, наша Церковь, как знаем, что она уже существует и твердо стоит. – Но мы также знаем, что она, если только она истинная Церковь Христова, не есть отдельное и самостоятельное существо, а есть только ветвь Церкви Вселенской, малый член Вселенского тела Церкви Христовой. Такова ли она? Об этом мало нашего собственного суждения: нам важно иметь внешнее свидетельство о нашей принадлежности в Церкви Вселенской. Признают ли нас уже за Церковь? Молится ли о нас Вселенская Церковь, как мы молимся о ней? Сливается ли наше христианское сознание и наши православные чувства и желания с таковыми Вселенской Церкви Божией?.. И вот мы получаем все новые и новые показания того, что мы замечены, мы приняты в лоно Церкви Вселенской и составляем несомненно ветвь, хоть и очень малую еще, и очень юную… Более года тому назад возлюбленный наш брат Иоанн Кавамото, на пути сюда посетивший Иерусалим, привез нашей Церкви от иерусалимского Патриарха привет и благословение – икону Воскресения, которую я тогда и представил Церкви. Ныне вновь, с возвратившимся в Миссию о. Сергием, получены в благословение Японской Церкви драгоценные святыни от Иерусалимского Патриарха, Его Блаженства Герасима"…

И представлены Церкви, начиная с письма патриарха, – антиминс, на котором ныне в Соборе совершена Святая Литургия (об нем было только сказано, ибо он покоился на престоле), икона Воскресения с камнем от Гроба Господня, вделанным в деку руками самого Блаженного Герасима (икона и все затем, бывшее около меня на амвоне, на двух столиках, тотчас же за словами и показано), икона Святой Троицы на деке из дуба мамврийского, икона Трех Святителей для Семинарии из собственной божницы Его Святейшества, икона Святителя Николая от высокопреосвященного Палладия, митрополита Санкт-Петербургского, и все прочее, что было получено с о. Сергием. Затем столики со всеми святынями (до Сорокадневной иконы о. Вениамина, на которой так смешно изображен искуситель) поставлены были внизу амвона, и к ним приложился я, целуя все святыни, за мною священнослужащие и все христиане; это было вместо целования отпускного креста. Христиане с трогательным благочестием слушали мою речь, набожно крестились при виде всякой святыни, показываемой мною.

Этим (благочестием христиан), между прочим, до слез растроган был единственный русский, бывший в Церкви, Владимир Андреевич Иршенко, приехавший лечиться от глухоты; он потом обедал у меня вместе с Кавамото.

23 мая/4 июня 1897. Пятница.

О. Андрей Метоки отправился во второй раз своего священства по Церквам; прежде всего в Каназава, где имеет повенчать катехизатора Петра Такеици, которому и десять ен сегодня на свадьбу посланы. Снабдил о. Андрея разными наставлениями; мягок очень он – не был бы очень слаб.

Екатерина Окамура, вдова, с своей мелюзгой, приехала; квартира ей уже найдена и снабжена всем необходимым для ведения хозяйства, – туда она прямо и отправилась; кажется, беременна шестым уже отпрыском Павла Окамура.

О. Фаддей Осозава рассказал, что он уладил семейное дело в Мито: христианин наш не бросит своей жены, чтобы идти на приглашение в приемыши в богатый дом.

24 мая/5 июня 1897. Суббота/

О. Павел Савабе из Янагава пишет: в Куцинохару был он (с о. Кавано), – всего три христианина там осталось, – поговорили и ушли, – остановиться на ночь-де негде было; в Фукуока Церковь юная, не подающая надежды; из католиков двое обратились, и еще есть хотящие к нам; удивляется о. Павел, что из великолепно выстроенной Церкви идут к нам в Церковь, помещающуюся на квартире; в Карацу Церковь больна: катехизатор в разладе с христианами; думает о. Павел, что о. Петру самому следует пожить там с месяц, чтобы поправить; в Янагава – вывод шелковичных червей в самом разгаре; остановился пока у священника и о Церкви еще ничего не может сказать; о Кумамото тоже после обещается сообщить.

Петр Ямада, катехизатор в Мияно, просит: во-первых, оставить его на службу опять там; это хорошо: он там имел успех, и дай Бог ему больше; во-вторых, дать в долг на свадьбу двадцать ен; берет дочь Моисея Теразава, в Наканиеда. Десять ен будет послано ему в подарок, другие десять ен понемножку уплатит из жалованья.

Иоанн Ингуци, бывший когда-то катехизатором, но развратившийся и дошедший по пути преступления до убийства, ныне осужденный на смерть, но подавший на апелляцию, письмом из тюрьмы просит денег на наем адвоката. Послал две ены.

В четыре часа в госпитале скончался бедный наш семинарист Николай Такахаси, восемнадцати лет, – самый умный и симпатичный из наших питомцев; сначала какке, потом чахотка доконали его. Умер молча, но с христианским настроением: поискал глазами иконку и крестик на стене, захотел надеть на шею; отец понял его знаки, подал ему крестик и помог надеть, после чего через несколько минут он вздрогнул и испустил дух. Теперь (одиннадцатый час ночи) он лежит в гробу надо мной, в Крестовой Церкви, и товарищи читают над ним Псалтирь, – после панихиды, отслуженной вслед за всенощною. В первый раз я увидел его в Суцу, на Эзо, и он был таким бойким и розовым мальчиком (шесть лет тому назад), и так весело и забавно кричал «Омосирой», потрясая фонарем при провожании меня вечером на отходящий пароход. Отец его был вызван из Ивадекен во время его болезни и все время находился при нем.

25 мая/6 июня 1897. Воскресенье.

В два часа покойник перенесен был из Крестовой Церкви в Собор и отпет мною с причтом и полным хором. В Церкви много было язычников. Отец тихо плакал, но трогательно его вполне христианское настроение: просветленным взором смотрит на смерть сына, – рад за него, что кончина его была христианская, и что перешел он в тот мир неиспорченным юношей. А он у него был единственный сын. Я хотел утешать его в то время, когда завинчивали гроб, но сам едва не расплакался – и от печали о потере лучшего из учеников, и от умиления при виде, как отец относится к его смерти. – Хоронили вполне по-христиански: с преподношением креста, с священником и прочих в облачениях. У гроба несли два огромные и великолепные поставца цветов – это приношение товарищей по школе (то же, что венки в России). Отец подарил четыре ен на кваси ученикам; но Иван Акимович приходил сейчас (после вечерней молитвы) сказать, что ученики желают присоединить это к той сумме, которую отец определил на памятник сыну, чтобы памятник был еще лучше. Трогательна и любовь учеников к своему товарищу, бывшему, действительно, безукоризненным по своему характеру и поведению. Стоит отметить, как совершенную редкость то, что отец сам платил в госпиталь за все время лежания там сына, – не беспокоил Миссию ни малейшей просьбой о деньгах, а он не из богатых; и это, кажется, единственный до сих пор случай, что не Миссия платила в госпиталь за лежащего там своего ученика.

26 мая/7 июня 1897. Понедельник.

О. Павел Савабе пишет, что вообще Церкви о. Кавано в самом плохом состоянии, только в Кокура и Фукуока некоторое оживление, в прочих местах – ни слушателей, никакой жизни церковной. Отправился ныне в приход о. Якова Такая, – Пишет, между прочим, о. Павел, что по его наблюдательности, на Киусиу легче распространять христианство, чем в Тоокайдо. Значит, распространители плохие. Но где взять хороших, коли Бог не посылает?

О. Семен Юкава приходил спросить, нельзя ли разрешить брак христианину в Сано на падчерице его старшего родного брата? Это – в третьей степени родство, – стало быть нельзя. О. Семен объявил, что и сам знал это, но – «де брак этот давно условлен, – они будут очень комару» и прочее. И все-таки нельзя, ибо у нас нет власти переменять церковные законы.

27 мая/8 июня 1897. Вторник.

Какой-то юноша из Цуругаока пишет прекрасное письмо: болеет, что увеличивается число преступлений, падает нравственность в Японии; думает, что единственное средство остановить распространение этого зла – ввести христианство в Японии; одушевленный сими мыслями, просит научить его христианству и сделать орудием введения его в страну.

По письму, как раз – один из тех, которых мы постоянно желаем и ищем для наших школ. Но почти все подобные письма и обманчивы. При всем том я сказал Ивану Акимовичу, который приносил мне письмо, отписать, что рады, что может поступить с девятого месяца в Семинарию (ибо ему семнадцать лет только); но предварительно нам нужно узнать его, а ему надо узнать, годен ли он для предполагаемой службы; итак, пусть прибудет сюда, чтобы до девятого месяца поучиться христианству у одного из здешних катехизаторов; если беден, питаем здесь будет, и прочее.

Покойника-семинариста Николая Такахаси прибыла и мать, Текуса, в сопровождении дяди его, еще язычника. Опоздали к кончине и погребению его. Сегодня отслужена была панихида о. Павлом Сато с участием товарищей покойного. И для всей школы устроены были поминки родителями покойника. Тароватость такая – незаурядная. Христианское же настроение родителей положительно удивляет и умиляет. Ни слезы у матери, – так она утешена христианской кончиной сына.

28 мая/9 июня 1897. Среда.

Кончили исправление перевода Евангелий, принялись за исправление Деяний; и трудная же книга! Опять приходится многое переводить – прежнее неудовлетворительно.

Был Петр Ямбе, регент из Церкви в Оосака, – на пути с семьей в Сендай, чтобы оставить семью у родных, ибо трудно содержать ее в Оосака на десять ен, получаемые от Миссии, местная же Церковь ничего не дает; жена и трое малюток.

Была Екатерина Окамура, вдова, с матерью и тремя своими малыми дочками; отправляет мать в Оосака, но в восьмом месяце она опять приедет, ибо Екатерине настанет время родить. Итак, шестеро детей вместе с матерью их оставил Павел Окамура на попечение Церкви! Спасибо! Но меньше бы таких даров!

29 мая/10 июня 1897. Четверг.

О. Павел Сато рассказал следующее: «Семь лет тому назад один наш христианин здесь, в Токио, Иоанн по имени, рассорившись с своей женой, просил меня позволить ему развестись, – подозревает-де ее в прелюбодеянии. Я не позволил, почему он ушел к католикам; там, однако, не долго был, – вернулся в православие, но уже женатый на другой». Оба ныне, муж и его новая жена, хорошие христиане; и Господь с ними! Пусть себе пребывают в Церкви. Но прежняя его жена, по-видимому, действительно была виновна в прелюбодеянии, когда он жаловался на нее; после того, как он оставил ее, она пошла жить с человеком, к которому Иоанн приревновал ее, и даже прижила с ним ребенка. Ныне она давно уже бросила и сего и живет языческим законным браком с одним язычником; веры она, однако, не забыла, а, напротив, ревностно побуждает и своего нового сожителя слушать вероучение, почему сей ныне уже достаточно научен, чтобы принять крещение, которого он и просит. Так, спрашивает о. Павел:

– Можно ли крестить его?

– Если он искренно того желает, отчего же нельзя? Если б его жена и виновата была, он в том не участник.

– Но вместе с тем и она просит таинства покаяния и причастия.

– Теперь ей этого позволить нельзя. Кто нам поручится, что она не убежит к четвертому? Пусть несколько лет честно поживет с нынешним своим мужем, пусть приживет детей с ним; пусть вполне докажет, что сделалась честною христианкою, тогда можно разрешить ей участие в таинствах.

Марк Сайкайси, профессор Семинарии, сын диакона в Мориока, Иоанна, приходил получить благословение на брак с дочерью о. Петра Сасагава, в Сендае; ему почти тридцать лет, ей двадцать два года. Господь да благословит!

30 мая/11 июня 1897. Пятница.

Учеников все больше и больше убывает: один в какке лежит почти без движения, другой с головными болями тоже, третий сейчас приходил и горько плакал (Василий Окуяма): по болезни головы заниматься не может, но и домой возвращаться не хочет, не выдержав экзамена. Бедные мои! Сердце надрывается, глядя на них!

Илья Танака, бывший сумасшедший, напротив, выздоровел. Очень разумное письмо прислал мне по-русски; доктор же его свидетельствует, что он вполне оправился и может продолжать занятия. Я написал ему, что может вернуться в Семинарию.

Гордий Сиина, из Иркутской Семинарии, пишет, что ныне кончает курс Семинарии и намерен потом отправиться в Петербургскую академию, а по окончании курса в ней прибыть сюда служить по миссионерству. Мало вероятности!

31 мая/12 июня 1897. Суббота.

О. Павел Сато о Петре Ока, что ныне в младшем классе Катехизаторской школы:

– Многие удивлялись, что он попал в Катехизаторскую школу; ведь всем известно, что он сидел в тюрьме.

– Конечно, не желательно таких в Катехизаторской школе, и я долго отказывался принять его, но о. Сергий Судзуки, Оосакский священник, настоял, представив Ока чуть не святым ныне.

– А семейные обстоятельства его? Ведь он в разводе с женой.

– Вот об этом я не имел никаких сведений, и мне в голову не приходило искать их: Ока уже выдал дочь свою за катехизатора Фому Такеока и, вероятно, уже дед, – ужель и у него семейное дело в разладе?

О. Павел рассказал, Ока сам потом дополнил и поправил, и оказывается следующее.

В то время, как он сидел в тюрьме («по одному подозрению», – говорит он), жена его сошлась с язычником, и ныне живет с ним. Двое детей было у Петра с ней: одна дочь ныне за Фомой, другая, двенадцати лет, ныне живет у Фомы же, в Цуяма. Жена с язычником живет в Кобе. Жена эта еще дальняя родственница ему – дочь она Луки Танака, из Кодзима тоже, откуда и Петр Ока; сговорены они были в супружество родными еще в детстве; жили потом все время любовно. По всему этому не прочь Ока, по-видимому, опять сойтись с женой. Поставил он было вопрос о прелюбодеянии ее, но я вопросил его, бросил ли бы он камень в нее, сознавая свою собственную безвинность в сем отношении? Он тотчас же отрекся от сей роли. И советовал я ему употребить все старания, чтобы опять сойтись с своей законной женой; в Кобе он может действовать на нее чрез катехизатора Кирилла Сасаба, диакониссу Юлию Токухиро, также чрез о. Сергия, еще чрез своих родных; наконец, чрез детей своих; может и сам отправиться туда, если нужно. Во всяком случае, если он не уладит свое семейное дело, катехизатором быть не может.

Канун праздника Пятидесятницы; вечером был дождь, ибо теперь «ньюбай», и в Церкви из города почти никого не было. Пение, особенно Девятую песнь до того растягивали, что теряется всякая гармония, и вместо содействия молитве нагоняется скука. Призывал поэтому после службы в алтарь Алексея Обара, заправлявшего правым хором, и уяснял, но едва ли выйдет прок: такта нет у них, нынешних регентов, начиная с Дмитрия Константиновича Львовского, который любит всегда так безобразно и скучно тянуть.

1/13 июня 1897. Воскресенье.

Праздник Пятидесятницы.

До Литургии трое крещены из прихода Канда. Литургию служили со мной три священника. О. Павел Сато говорил проповедь. На вечерне молитвы коленопреклонения я читал; но, слушая их, вероятно, мало понимают. Нужно переделать перевод, или даже упростить, – слишком уж многословно.

После Литургии зашел бывший в Церкви больной водянкой в груди русский инженер, с месяц тому назад прибывший из Владивостока и лечащийся ныне в госпитале у доктора Бельца. Воду у него выпустили, тем не менее на ладан дышит; на мой взгляд, теперь он ближе к смерти, чем когда приехал, но он говорит, что чрез десять дней кончит лечение как выздоровевший. И при всем том:

– Я к вам по делу, – говорит.

– К вашим услугам.

– Кто писал статью в японскую газету (не называя ее), знающий русский язык?

– Не знаю, о какой статье и о ком речь.

– Мне, видите ли, нужно переводчика, чтобы войти в сношения с здешними деловыми людьми. Три у меня дела: 1. соль поставить в такие места, где ее и за деньги нельзя добыть; хоть какое бы суденышко для того добыть; 2. место у меня есть для добывания золота; компанию надо образовать…

Третьего дела я не дослушал, посоветовал обратиться к переводчику в Посольстве, Судзуки, – тот-де знает людей. И печально, и досадно смотреть на такого. Сказать бы: «Вас через месяц-другой в этом мире не будет, вам ли затевать эти дела?». Не поверит, – обидится, или осердится; к благочестию, по-видимому, не воспитан: удивился, что сегодня цветы в Церкви, – должно быть, не знает, что в Духов день в обычае это.

Был еще после Литургии Николай Яманобе, метеоролог из Саппоро; очень хвалил состояние тамошней Церкви. Но делал и практический намек:

– Правительство отводит земли там всем желающим, но с условием, чтобы они тотчас же были разработаны. Хорошо бы и Церкви получить такую землю.

– Об этом должны подумать сами христиане Церкви в Саппоро.

– Средств нет у них на занятие и обработку земли. Впрочем, скоро о. Николай Сакураи прибудет сюда на Собор, я тоже еще буду здесь в то время (он приехал на собрание метеорологов); тогда будет разговор об этом предмете.

Но и тогда Церковь (Миссия) денег на это не даст, как потому, что у нее (Миссии) нет для того денег, так и потому, что не след Миссии мешаться в подобные дела, – людей у нее нет для сего.

2/14 июня 1897. Понедельник.

День Святой Троицы.

Литургию служили три священника с о. Павлом Сато во главе.

Во время трезвона уже, когда я выходил из комнаты, является седой, почтенный господин, после оказавшийся артиллерийским полковником с какою-то польскою фамилиею (прибавлял же поминутно «Ваше Преосвященство», – поляки это любят делать; должно быть, поляк):

– Спешил доставить Вашему Преосвященству орден к празднику, – и подает пакет и ящик; на первом значится «в Российскую Императорскую Миссию» и с орденом «Священного Сокровища 1-й степени со звездой»; на втором, что тут орден и звезда. Полковник извиняется, что запоздал на день, хотел доставить вчера и так далее.

– Но это «В Императорскую Миссию», – говорю я.

– «Священного Сокровища 1-й степени со звездой», кому же больше, как не вам, – я получил для доставления из консульства в Нагасаки.

– Такого ордена у нас нет. Это, должно быть, магометанский, из Персии, нашему поверенному в делах Алексею Николаевичу Шпейеру, который состоял секретарем Посольства в Тегеране.

Долгий разговор до и после Обедни был с прибавлением «Ваше Преосвященство», пока полковник отбыл.

Потом мы с Василием Романовичем Лебедевым пообедали и мило провели время до трех часов; потом был архитектор Кондер; тянется постройка Семинарии, требуя все больше рабочих, а рабочих в самом деле теперь мало в Токио, – вся масса их всех родов на правительственных постройках. Потом была христианка из Ооцуци; прибыла отслужить панихиду по умершем здесь в госпитале в прошлом году муже Павле Нагано. Думал, что бедная, а она выложила две ены на Церковь. «Не много ли? Осталось ли на дорогу домой?» – спрашиваю. – «Есть», – говорит. Послал ее с Давидом Фудзисава к о. Павлу Сато просить отслужить панихиду и условиться о времени ее.

3/15 июня 1897. Вторник.

Из Суду, в Хоккайдо, церковный староста Елисей Эндо жалуется на своего катехизатора Луку Хироока по следующим пунктам: 1. Хотели починить крышу церковного дома в прошлом году, и стоила бы починка пятнадцать ен, но Лука оттянул до нынешнего года под предлогом, что дорого все было; ныне же вдвое все вздорожало – остаточных средств для ремонта нет, и крыша совсем обветшала и сильно течет, гноя дом;

2. Жена катехизатора Луки, живя в церковном доме, имеет там же школу шитья, – отчего циновки все протоптаны, а ремонтировать не на что;

3. С тех пор, как Лука стал катехизатором в Суцу, ни одного христианина не прибавилось там, – Жалоба оставлена до прибытия сюда о. Николая Сакураи на Собор.

О. Игнатий Мукояма целую тетрадь прислал с описанием своего путешествия по Церквам – Давид потерял голос, пока прочитал, – и хоть бы что интересное! С кем обедал, когда встал, куда пошел, и подобное – до бесконечности.

О. Петр Кавано – то же: подробнейше описывает свое путешествие с о. Павлом Савабе, причем то, что уже известно из умно сжатых и содержательных писем о. Савабе, разбавляет целыми ведрами воды, – и ничего нового! Разве следующее: в Усуки отец семинариста Акилы Нагано был очень тронут, что сын был прислан к нему принять его последний вздох, и завещал благодарить за это семинарское начальство. Заболев, старик Нагано крестился, приняв имя Павла, и умер с чисто христианским настроением. – В Куруме, по письму о. Кавано, только три христианина.

В девятом часу вечера Надежда Такахаси, учительница, плачущая, пришла сказать, что мать ее померла; завтра из Иокохамы утром привезут ее сюда, и в один час будет отпевание.

4/16 июня 1897. Среда.

В один час отпели рабу Божию Софию Такахаси; служили три священника; пел полный хор; «сейсика» не могло быть, ибо всю ночь и утро шел дождь, – дорога грязна была, и путь далекий до Сомеи. До слез трогательно было видеть плачущих вокруг гроба: сына и четырех дочерей, из коих две с детьми за плечами и по полу. Верую, что Господь примет в небесные обители усопшую за то (Господь знает ее другие добродетели!), что она породила и воспитала лучшее украшение ныне нашей Женской школы – Надежду Такахаси, сущую монахиню по духу и поведению (сколько сватались за нее! Но она тверда в своем решении посвятить себя Богу!), лучшую по уму и развитию учительницу в школе (и писательницу в женскую текущую прессу), кроткую и любовную руководительницу учениц.

О. Яков Такая, в своем письме мило и приветливо радуется, что о. Павел Савабе посетит его Церкви.

5/17 июня 1897. Четверг.

Николай Накасима из Оота, в Мито, был; говорит, что много там теперь желающих слушать, и нужно другого катехизатора, кроме Мисима, который необходим для города Мито; сам говорит, точно проповедник, и учение отлично знает; отрывки своего ораторствования представлял, рассказывая, как помогает проповеднику.

Христианин из Сакари был: просит какой-нибудь службы в Миссии: приехал-де изучить живопись (свою, японского стиля), а средств на прожитие нет. Какую ж ему службу! Все места заняты. Хотел было предложить приготовиться к поступлению в Катехизаторскую школу, но больно уж мямля: не дождешься, пока слово вымолвит.

6/18 июня 1897. Пятница.

Разослано по дальним Церквам содержание служащим, – всего 2.584 ены.

О. Иоанн Катакура из Ооцуци пишет: хвалит катехизатора Моисея Минато; его-де опять и в Ооцуци, и в Камаиси желают. – А его просят и в Немуро, на Эзо. И это – бывшего служителя в редакции Сейкёо-Симпо, устарелого и мало ученого! Я так мало надеялся на него, когда он почти против моей воли поступил в Катехизаторскую школу! Поди, угадай людей!

Василий Усуи пишет, что страдает от холода в Оодате; хорошо бы-де там поставить Сергия Кобаяси, а его перевести в более теплое место. Это значит: родители невесты Сергия Кобаяси уже хлопочут о помещении его близ себя. Посмотрим во время совещаний на Соборе. Если можно, отчего и не сделать?

7/19 июня 1897. Суббота.

Был один из церковных старост (сицудзи) в Одавара, Михаил Кометани, жаловался на о. Петра Кано, просил помочь делу. Пункты жалобы:

1. Ссорится с катехизатором Ильей Сато. «Какая причина?» – спрашиваю. – «Жены их между собой не ладят и расстраивают мужей», – говорит. Ну, в этом помочь можно разве тем, что Сато перевести в другое место, а в Одавара дать неженатого катехизатора. Только Сато любят там, уверяет Кометани. 2. О. Петр не посещает христиан; бывает только у тех, с кем дружен, у прочих никогда, отчего и христиане совсем охладели к Церкви и никогда не бывают при богослужениях; 3. О. Петр ленив, – не заботится о приобретении новых христиан; 4. Пьянствует, – «давал было зарок не пить», – С этою жалобою на о. Петра Михаил хотел было сначала отнестись к благочинному, о. Павлу Савабе, но так как его нет в Токио, то пришел прямо ко мне. Я обещался послать туда, в Одавара, о. Павла Савабе, лишь только он вернется из своей церковной поездки и несколько отдохнет. Он разберет дело, уяснит отношение о. Петра к христианам и повлияет в добром смысле на о. Петра. Между тем скоро Собор; о. Петр прибудет сюда; тогда и я постараюсь подействовать на него, чтобы исправился. Но пусть и сами христиане будут ревностнее; пусть делают церковные собрания (а они не делают их, тогда как положено делать ежемесячно), и на них уясняют нужды Церкви и представляют священнику, который – естественный председатель на сих собраниях. Только пусть хранят «мир» и делают все для Бога и Церкви, без всяких личностей, тогда и священник не обидится принять от них полезные указания. Во всяком случае, пусть не просят о перемене священника; виновата больше всего «неустойчивость», столь свойственная новым христианам, особенно живым по характеру японцам: о. Петр устал и ослабел, хотя был когда-то очень бодрым и ревностным; с другим священником будет то же. «В терпении вашем стяжите души свои», «претерпевый до конца, той спасется», – еще не успело войти в плоть и кровь даже лучших здешних христиан. Итак, нужны снисхождения, любовь, взаимопрощение и так далее.

Мирно и безбоязненно скончалась сегодня восьмидесятиоднолетняя мать о. Павла Сато. Утром еще была здрава, потом почувствовала слабость и легла; священник исповедывал и приобщил ее, и она, творя крестное знамение, спокойно оставила сей мир. Дай Бог и всякому такую кончину!

Вышедши после всенощной, нашел на столе письмо Константина Петровича Победоносцева в ответ на мое с просьбой миссионера сюда, – ответ не утешительный. –

8/20 июня 1897. Воскресенье

недели первой, всех Святых.

О. Павел Савабе из Кагосима пишет: северная половина острова Киу-сиу похожа нравами на Циукоку, южная – своеобразна: народ честный, прямой, говорит: «дзе-то-дзе», «хи-то-хи» и так поступает. Успех проповеди мог бы быть очень большой, но проповедники наши плохи, все – «нонки» (проглотившие дух) – безжизненные и бездеятельные; «если бы», пишет, «на проповедь употреблялось хоть столько ревности, сколько оной употребляется в Токио, то успех был бы блестящий».

Стефан Мацуока, из Фукуока, пишет, между прочим, что за о. Павлом Савабе, пока он там обозревал Церкви, все время был неусыпный тайный надзор полиции. Уж не подозревают ли в нем тайного агента России! Это в Савабе-то, который когда-то озлился на меня за слово: «Иди на проповедь в Сендай»? – «Как! Русский дает приказание японцу!» И так далее; стара история, но она воскресает в памяти всегда, когда мелькает безобразное чудовище глупой и невоспитанной фантазии о политическом якобы значении православной проповеди.

9/21 июня 1897. Понедельник.

С девяти часов было отпеванье рабы Божией Ксении, матери о. Павла Сато. Пели оба хора. Со мной служили пять иереев и три диакона; поученьице сказано мною. На кладбище провожали в облачениях девять священников и три диакона с певчими и многими христианами, – всех до трехсот было; кстати, и погода была хорошая.

О. Иов Мидзуяма пишет о двух смежных катехизаторах: Спиридоне Оосима в Минато и Иоанне Иван в Исиномаки; Спиридону хочется в Исиномаки, и он всячески старается образовать партию там за себя, – его и желают, но меньше половины христиан; в Минато же желают Иван все; молод он, но безыскусствен, прост, потому и любезен. – На Соборе увидим, можно ли их поменять местами.

Из Хизен, близ Сага, один язычник просится в Катехизаторскую школу. Написано ему, чтобы до девятого месяца научился христианству у ближайшего катехизатора Ильи Яманоуци, в Карацу; и если получит потом доброе свидетельство катехизатора и местного священника, может явиться в школу, к первому числу девятого месяца.

Петр Ямбе, учитель церковного пения и причетник в Оосака, отвезши жену и троих детей в Сендай, возвращается в Оосака, но очень неохотно; сказал я ему, если до Собора будущего, 1898, года христиане Оосака не дадут ему никакой помощи в содержании от себя, то он свободен будет оставить Оосака, как бы ни желали христиане Оосака иметь его на службе там. – Впрочем, если верить Ямбе (а не верить ему я не имею причин), христиане и желали ему помочь, но он отверг.

– Почему? – спросил я.

– Как же я приму, когда катехизатор Яков Каяно не менее меня нуждается, а ему не дают.

По словам Ямбе, в Оосакской Церкви много не желающих иметь там священником о. Сергия Судзуки.

– Почему?

– Не сходятся в мнениях: христиане в прошлом году хотели просить о поставлении диакона в Оосакскую Церковь; о. Сергий сказал, что диакон совсем не нужен. (В чем он и прав.) Христиане хотели просить о построении храма, ибо церковный дом совсем обветшал, – о. Сергий не согласился. (Он и просил меня, и несколько раз, но, по моему же наставлению, не хотел делать шуму из мысли, что будет строиться храм.)

Илья Танака, семинарист из кончающих ныне курс, помешавшийся и отправленный на излечение домой, вернулся совсем выздоровевшим.

Павел Окамото, соборный чтец, приходил сказать, что женится, о чем я давно уже знал от начальницы Женской школы Анны, так как он высватал одну из кончающих ныне курс. Обещал ему четыре ены на квартиру, от себя частно, кроме десяти ен содержания от Церкви.

10/22 июня 1897. Вторник.

О. Николай Сакураи пишет, что убедил мужа жены, с которой соблудил Симон Тоокайрин, не разводиться с нею, но они переселяются в Хакодате из-за стыда перед всеми в Неморо. Такие-то тяжкие последствия оставляет за собой грех прелюбодеяния! Пишет еще о. Николай, что на нынешнем Соборе непременно должен быть найден человек для поставления священником в Неморо. Дай Бог!

О. Яков Такая прислал в пилюлях лекарство, составление которого составляет старинный секрет его дома. Лекарство от желудочных болей, от холерины, поноса и тому подобное; принимать – наскобливши из пилюли, довольно большой, в рассоленую воду. Посмотрим; может, и путное что – больных не занимать стать.

11/23 июня 1897. Среда.

С понедельника прекратились классы – ученики готовятся к экзаменам. Сегодня начались экзамены писанием сочинений.

Сегодня приходили мастера с инструментами испытать исправность громоотвода на Соборе, большом каменном доме и в Семинарии; все найдено в исправности. Каждый год в это время или несколько ранее делается это, и это необходимо, так как при порче громоотвода дом, на котором он устроен, скорее своих соседей будет поражен в грозу.

Петр Ока, что в Катехизаторской школе, приносил письмо Юлии Токухиро из Кобе: Юлия убедила жену Петра оставить теперешнего ее сожителя и вернуться к своему законному мужу; дело, кажется, окончательно состоится. Вот и служение диакониссы Юлии; насколько она там помогает по проповеди, это не всем видно, а что семейная жизнь Петра Ока попадает в обычную колею, и чрез то он сделается годным к катехизаторскому служению, это будет видная заслуга Юлии. Конечно, сам Ока будет не из видных катехизаторов, по всем своим обстоятельствам, и ни на какую, в собственном смысле, церковную должность годен не будет, но – авось – хоть несколько принесет пользы.

12/24 июня 1897. Четверг.

О. Алексей Савабе приходил просить восемь с половиной ен в месяц на квартиру катехизатору Саваде, до сих пор жившему в церковном доме.

– Цена-де высокая, но дом большой; удобно будет старшинам (сицудзи) собираться для совещаний.

– Так отчего же они сами с христианами не платят за квартиру?

– Не могут.

– Пусть хоть половину, или даже одну ену дают.

– Нисколько не могут.

Я рассердился на эту тупость священнослужителей. Сколько ни толкуешь им при каждом случае вызывать христиан на пожертвования, – к стене горох! И дождутся когда-нибудь, что разом рухнет все их благосостояние. Русскою Церковью теперь живут, но не вечно же это будет. Отнимет когда-нибудь она руку, и что тогда?

13/25 июня 1897. Пятница.

Фома Танака, из Вакаяма, пишет, что христиане там до него нисколько не соблюдали воскресного дня; ныне, наконец, убеждения его подействовали: почти все в воскресенье приходят к богослужению.

О. Метоки пишет из Таката, что Григория Котака, тамошнего катехизатора, застал имеющим школу аглицкого языка из восемнадцати учеников; надеется, что кое-кто чрез это привлечется и к христианству; избитая дорога всех протестантских миссионеров, противная проповедничеству православному; впрочем, хоть катехизатор занят, – не развратился от безделья, – и то польза.

Был я на экзамене по Священному писанию в Катехизаторской школе. Отвечали хорошо; лучше всех Илья Сато, старый катехизатор, – целую проповедь сказал на притчу о виноградаре.

14/26 июня 1897. Суббота.

На экзамене был в первом классе Семинарии; малыши все отлично отвечали по Священной истории, но учитель Марк Сайкайси, как видно, мало и плохо им дополняет к тому, что есть в учебнике Дмитрия Соколова.

О. Сергий Глебов лежит больной инфлуенцией, но Шпейер боится, не рак ли желудка это? Не дай-то Бог!

15/27 июня 1897. Воскресенье.

Согласно письменному приглашению, в три часа был в «Central Tabernacle, Hongo, 23 Haruhi Machi» на «Thanksgiving Service in Commemoration of the 60ty Years Reign of Queen Victoria». Пели три гимна, говорили две молитвы, была проповедь by Reverend Scott «The Divine Hand in the Reign of Our Queen». Богослужение англичан-диссентеров: простота до обнаженности и отсутствие всякого благоговения. В проповеди старик грозно потрясал кулаками и сейчас же вынимал часы из кармана взглянуть; тема о «divine hand» плохо согласовалась с выспренными похвалами правоте и всем возможным качествам Пальмерстона и Биконсфильда. Самое лучшее было, в заключение, обращение к японцам, – «боитесь-де, что христианство повредит патриотизму японцев, но кто же патриотичнее британцев, а они по преимуществу христиане? Разве не патриотичны американцы, русские и так далее?» В табернакле могут поместиться на простых стульях человек пятьсот, но она была на три четверти пустая; англичан что-то уж мало собралось; были и американские миссионеры и миссионерки; всего больше – японской учащейся молодежи (из-за аглицкого языка).

16/28 июня 1897. Понедельник.

Был на экзамене в младшем классе Катехизаторской школы; всего четыре ученика; сколько же кончит курс в будущем году? Отвечали по Основному Богословию хорошо; Петр Исигаме преподает разумно.

О. Павел Савабе пишет: хвалит Церковь в Миязаки; находит ее лучше. Из Церквей о. Якова по внутреннему благоустроению, особенно хвалит благочестие чиновника Курода. Но Церковь в Нобеока – совсем плоха: ни людей, ни духа христианского. (Не диво: катехизатора там долго не было; и ныне там – только для счета).

Матфей Юкава из Накацу пишет: там проповедники четырех Церквей: православной – он, католической – молодой патер, иностранец, пресвитерианской и методистской; и затеяли они вчетвером собираться поочередно друг у друга для религиозных словопрений, что и делают; причем всегда (будто бы) выходит, что католический патер соглашается с ним, Матфеем; протестанты тоже с ним, Матфеем, заодно; и в то же время они всегда против патера… Не объясняет он, как это у них выходит такой фокус; догадываться можно, что патер расставляет сети, но, при всем простодушии Матфея, чуть ли не запутывается сам в них; Матфей упоминает, что готовится к состязанию по Сравнительному Богословию (Хикакусингаку) Епифановича и по толкованиям на Евангелие.

17/29 июня 1897. Вторник.

О. Фаддей Осозава посетил Церковь в Циба и очень хвалит ее одушевление; пяти наученным преподал крещение, дальнейшие слушатели есть.

О. Борис Ямамура описывает свой объезд по Церквам: в Ханава просят переменить катехизатора, – Александр Хосокава ни к чему не годен. Кстати, его теперь и нет там: на родине, в Хацинохе, женился; быть может, сделается после этого годнее.

Из Оою сам катехизатор, Павел Ода, просится в другое место, хотя он и имел там большой успех в продолжение года. – У Иоанна Котера опять плохо, хотя прежде казалось хорошо, – слушателей ни одного; что за причина? Узнаем подробнее, когда о. Борис придет на Собор, – Илья Яци, катехизатор в Саннохе, ушел домой без всякого спроса, – и ничего ровно нет в Саннохе. Не лучше ли совсем из службы вон этого самопроизвольника и лентяя? – В Акита, у катехизатора Павла Кубота, также нет ни крещений, ни слушателей, и о. Борис прямо заявляет, что его оттуда нужно вывести. –

Пишет еще о. Борис, что Сергия Кобаяси просят перевести в Оода-те, где он принят в дом, и приемный отец его восьмидесятилетний старец, и так далее; Василий же Усуи, теперешний катехизатор, не может-де выносить, при своих ревматизмах, суровости тамошнего климата и просится в более теплое место. Это, вероятно, можно устроить на Соборе.

18/30 июня 1897. Среда.

Павел Косуги, катехизатор в Миязаки, в длинном и цветистом письме описывает пребывание там о. Павла Савабе: приготовлена была ко встрече его арка из зелени с приветственною надписью; выехали встретить его христиане за три мили; нанято было помещение ему в хорошей гостинице; встретив его и получив от него благословение, христиане проводили его туда, и, чтобы быть ему отдохнуть, никто не беспокоил его визитами на первое время, и так далее. Все это очень приятно, и я велел письмо напечатать в поучение другим.

Илья Накагава, катехизатор в Каннари и пр., сетует, между прочим, на все более и более возрастающую дороговизну, вследствие вводимой Правительством золотой валюты. «Если, – говорит, и нам, как бы ни экономить, нельзя прожить, чтобы ежемесячно не был дефицит, то бедному народу как же быть?"… Получает Илья – человек семейный и давний катехизатор – всего двенадцать ен в месяц. Конечно, как тут без дефицита, если местные христиане не помогают, о чем не имею сведений, и что едва ли есть. При всем том Илья сетует не о себе, а о бедном народе. Если это чистосердечно, без задней мысли, то нет цены Илье за бескорыстие и терпение; если это намек, то Илья – чистый японец по деликатности и вежливости, японец – старого закала.

19 июня/1 июля 1897. Четверг.

– Кто выше: Бог, или Его Величество Император?

– Бог выше Императора.

– Кто ниже поэтому: Бог или Император?

– По сравнению с Богом, царствующим над всем, Император ниже.

Этих ответов достаточно было, чтобы изгнать одного из лучших учеников из школы. Все ученики и учащие воздвиглись и изгнали. Случай был в Ямагуци Normal School. Всего один христианин и был там, протестант Оритаке Дзюро, и с ним так поступили, как описано в «Japan Daily News», July 1, 1897. Это напомнило мне следующий, еще лучший в сем отношении, случай. Пять лет тому назад, когда школа Ниицума, по снятии с него сана, поступила сюда и соединилась в Катехизаторской, в один вечер приходит ко мне один из учеников сей школы и говорит:

– Я выхожу из школы.

– Что так?

– Здесь учат, что Бог выше Императора.

– Но ведь это о едином Боге, Творце и Промыслителе Вселенной. Ужели ваш Император выше Его?

– Для японца его Император выше Бога, и нет никого выше его.

И это говорил человек, уже несколько месяцев слушавший христианские уроки!

Я пристально посмотрел, не рехнулся ли он? Но он ясно и спокойно смотрел на меня. Я развел руками и распрощался с ним.

Был на экзамене в младшем классе Семинарии по Катехизису. Отвечали плоховато; учитель Петр Исигаме слаб с ними и плохо поясняет, что все и поставлено на вид.

20 июня/2 июля 1897. Пятница.

Утром был на экзамене в Катехизаторской школе по Нравственному Богословию. Профессор Иоанн Кавамото составляет и выдает свои записки, оттиски которых производит посредством очень дешевого инструмента в своей же комнате. Записки, конечно, – сколок с русских академических лекций, преимущественно Олесницкого, но, по крайней мере, изложены настоящим японским языком, весьма понятным, не то что наши переводы, или лучше – перетаскиванье с русского, никому в должной мере не понятные. Он еще в воскресенье представил мне экземпляр своих лекций, и я тогда же порадовался и поблагодарил его; сегодня пред всеми выразил тоже. Когда он изложит и преподаст так всю систему, ее можно будет напечатать, и это уже будет по языку настоящая японская книга.

Другой профессор, Емильян Хигуци, делает то же по толкованию Священного писания. Его изъяснения посланий к Коринфянам и Галатам, по которым на днях отвечали в Катехизаторской школе, также изложены хорошим японским языком, и я дал ему обещание напечатать их, когда он пересмотрит их и вполне приготовит к печати.

Таким образом хоть два профессора, воспитанные в России, являют признаки некоторой самодеятельности и, стало быть, вложения души в свое дело. Как не порадоваться!..

После экзамена мы с Павлом Накаи закончили исправление Деяний, чем и кончен труд по первое сентября, если Бог даст продолжить. Обещал Накаю двадцать ен, как в прошлом году, на путешествие и прожитие во время каникул, где хочет, для отдыха; когда будет отправляться, скажет.

О. Павел Савабе возвратился из путешествия по Церквам на Киусиу. Три часа рассказывал и не кончил. Вернулся здоровее, чем когда уехал. Это подает надежду, что он и вперед будет путешествовать. А это, несомненно, полезно для Церквей. Идеальность у него неиссякаемая. О. Петр Кавано, по его же наблюдениям и рассказам, лентяй во все сани, лентяй, по-моему, не исправимый; о. Павел же уверен, что он, после сделанных ему внушений, непременно исправится, поднимет к проповеди «хеймин» в Янагава, проживет месяц в Карацу и оживит там Церковь, и прочее подобное. Что ж, дай ему, Господи! Я просил о. Павла неустанно наблюдать, чтобы о. Петр не отступился от своих обещаний ему. –

Церкви о. Якова Такая нашел он в гораздо лучшем состоянии, чем Церкви о. Кавано: в Кагосима, Хитоёси, Миязаки наши Церкви положительно первенствуют сравнительно с инославными, тогда как в приходе о. Кавано нет у нас ни одной превосходящей их, хотя, где слышится православие, там оно тотчас привлекает; например, в Фукуока, кроме двоих, недавно присоединившихся из католичества, еще переходит оттуда к нам один девяностолетний старец; прислушался он как-то к проповеди катехизатора и по окончании ее воскликнул: «Теперь-то я узнал истину, – восемьдесят лет доселе (с открытия сознания) блуждал во мраке: сначала в языческом, потом католическом"…

На обратном пути о. Павел посетил Оосака: хвалит усердие к делу о. Сергия Судзуки и говорит, что христианам Оосака он нравится ныне более, чем в прошлом году; «только проповедей его выносить не могут; говорит за каждой всенощной и Обедней, и прескучно: за каждым словом тянет свое бесконечное „а… а…“».

– Так отчего ж вы ему не заметили это? Вероятно, он не сознает этого своего недостатка. Это с ним новое. Здесь, будучи диаконом, он всегда говорил превосходные проповеди.

– Действительно, следовало заметить, но я постеснялся.

Про о. Матфея также рассказал очень неприятное. Строг он, – об этом все знают. Но я вовсе не знал, что пред ним дрожат.

Многие приготовленные к крещению не просятся экзамена потому только, что смертельно боятся о. Кагета. Чуть не ладно, – он наповал разбранит экзаменуемого, катехизатора и представивших испытуемого поручителей – будущих восприемников. Павел Цуда (клеврет о. Матфея, вместе с ним когда-то сидевший в тюрьме за христианство) просится вон из его ведомства, другие катехизаторы тоже бежат, – никто не выносит суровости о. Матфея.

«Вам следовало, как другу о. Матфея, в уединенной интимной беседе все это поставить на вид о. Матфею и с любовью убеждать его исправить этот недостаток. Вероятно, семейное несчастие (многолетнее умопомешательство его старшей дочери) ожесточило его от природы серьезный характер, и он не сознает всех дурных последствий его суровости».

Тоже стеснился о. Павел послужить и в этом отношении, что обещал исправить при следующем, имеющим быть скоро, свидании с о. Матфеем Кагета.

Конечно, и я буду говорить о. Матфею о сем, равно как о. Сергию, о. Петру Кавано и прочим; но о. Павел Савабе может быть полезнее меня, как соотчич, как друг и сверстник, и подобное.

21 июня/3 июля 1897. Суббота.

Был на экзамене в пятом и четвертом курсах Семинарии; в пятом отвечали девять человек (двое больных в отсутствии) по Священному Писанию весьма удовлетворительно, так что похвалил их и преподавателя Пантелеймона Сато; в четвертом, у него же, по Церковной Истории отвечало четверо, пятый, по болезни груди, отправлен домой; вот и весь курс четвертый; сколько же дойдет до окончания всего семинарского курса? Вероятно, не более двоих. – А катехизаторы так нужны! Господи, что-то будет? Учеников так мало идет в духовные наши заведения!

22 июня/4 июля 1897. Воскресенье.

До Обедни было крещение человек десяти – взрослых и младенцев. За Обедней были две нерчинские купчихи, зашедшие пожертвовать на Миссию, что и исполнили, подписав двадцать ен. – О. Павел Савабе зашел после Обедни сказать, что неудобно ныне, до Собора, идти ему в Одавара исследовать об отношениях о. Петра Кано к тамошним христианам по недавней просьбе Матфея Кометани. Это правда. Лучше побыть ему там после Собора, – для о. Петра так будет лучше.

23 июня/5 июля 1897. Понедельник.

На экзамене был в Женской школе; отвечали, как и всегда, прекрасно, – все на полный балл. Во время экзамена приехали вчерашние две нерчинские купчихи, – посмотрели и послушали и они.

О. Андрей Метоки, вернувшись с обзора своих Церквей, давал отчет; разные соображения предлежат решению на Соборе; между прочим, его мысль поселиться ныне в Нагаока; побыть там года два, поднять Церковь, переселиться в другое место и так далее. Видно, что человек одушевлен, – это и нужно.

О. Симеон Мии приехал уже на Собор. В Кёото весь состав катехизаторов желает переменить. Об Исида рассказывает ужас, – это положительно негоднейший для служения Церкви: во всем и везде перечит о. Семену и злословит его пред христианами; помешан на самомнении и зависти: даже христианка, одетая лучше его жены, возбуждает его ненависть и злословие; все в Кёото отвратились от него. Нужно поместить его под руководство о. Павла Савабе, если и у этого не исправится, то вон его со службы; кстати же, он изрыгает хулы на катехизаторское служение, – «мало содержание; я пойду в чиновники, вдвое получу», и подобное; речи пустые, но молодого катехизатора Афанасия Такай отравили, – тоже смотрит вон, хоть и ненавидит Фому Исида.

Хвалит о. Семен Церковь в Нагоя; привез оттуда план церковного дома, предложенного к постройке на вновь купленной для того земле; привез благодарственное письмо за икону от Ильи Миясита; говорит, что вся Церковь чествовала получение Ильей этого подарка от меня, – был благодарственный молебен, угощение потом; словом, хотят получить в долг тысячу ен от Миссии на постройку церковного дома. Если можно будет, – это окажется по получении из России миссийской суммы (ныне же сама Миссия занимает), – и дам; усердие-то благочестивое, – как раз то, что требуется от христиан. – Многое и другое рассказывал о. Семен, но – до Собора.

Переводчик религиозных книг Алексей Китагава прислал прошение об отставке. Что ж, Бог с ним! Силою удержать не можем, хоть и жаль человека. Должно быть, переманивают на большое содержание, – русский язык начинают изучать (чтобы пользоваться выгодами от строящейся Сибирской железной дороги), хотя и здесь он получил двадцать ен и три от меня частно в месяц; больше мы дать не можем. Вероятно, покается потом, что оставлен верный кусок.

24 июня/6 июля 1897. Вторник.

На экзамене был сначала в третьем классе Семинарии по русскому языку; три года здесь, и почти совсем понимают русскую книгу, не имея то специальною целию, – это достаточно; и Емильян Хигуци преподает исправно. Потом в Женской школе по Закону Божию в третьем и первом классах, – отвечали почти все на десять с плюсом; недаром же бедные дети так бледны: готовятся с большим усердием и отвечать лучше нельзя. Младшие по Катехизису отвечали несравненно лучше, чем младшие в Семинарии, что и поставлено на вид в похвалу девочек и в возбуждение соревнования мальчиков.

Вечером, часов в шесть, была посланница Александра Эрастовна Шпейер сказать, что послезавтра утром они едут в горы и чтобы Катю (Маленду) утром выслать на станцию, чтобы им взять ее. Показал Анне Эрастовне Женскую школу, которую она еще до сих пор не видала. Хвалила экзаменские работы, порядок и чистоту и прочее. Бедный Александр Николаевич, ее муж, очень страдает нервами, – очень она плачет.

25 июня/7 июля 1897. Среда.

Утром на экзамене, сначала в Семинарии у выпускных, троих (четвертый, Михора, болен грудью; кажется, опасно), потом в Женской школе. Везде отвечали хорошо; видно, что юношество, серьезно смотрящее на дело учения и трудящееся от всего сердца; тринадцати-четырнадцатилетние девочки на экзамене по Географии сегодня, например, на память нарисовали карту Европы со всеми главными городами во всех отчетливо очерченных государствах с главными реками, горами и подобное, и это в полчаса, и почти все без ошибок (кроме, разве того, что Исландию иная начертила слишком большою, или Румынию несколько вдвинутою в пределы России), – чего же лучше? И где бы лучше ответили они?

После полдня сводили мы с Нумабе разные статистические данные о Церквах по «Кейкёохёо» к Собору. Результаты проповеди почти не хуже, чем в прошлом году. Прискорбно то, что нигде христиане не прибавляют на содержание служащим Церкви, хотя и не отнимают того, что давали доселе, но это – что же? Капля в море церковных нужд! И ужели вечно будет надежда на Русскую Церковь? –

26 июня/8 июля 1897. Четверг.

Вплоть до обеда были экзамены у выпускных в Семинарии и Катехизаторской школе по Катехизации (Ринкоо): говорят много, бойко, обильно, точно весенние ручьи с гор; могут быть порядочными катехизаторами; дай Бог, чтобы были! Потом по пению: поют почти все и плохо, отчасти по неприлежанию, больше по неспособности.

После обеда перечитал с Нумабе прошения к Собору, потом выслушал священников: Павла Кавано и Павла Морита. Последнему не хочется служить на Сикоку, но в сем он не хочет признаться, а старается доказать, что священник не нужен на Сикоку, – можно-де ездить на Оосака и Окуяма. Я предложил ему поговорить с товарищами, не поменяется ли кто местом с ним; если не найдется желающего, то изберем и поставим священника на Сикоку нового, но священник должен быть там; ему же, Морита, дадим место более нравящееся ему. Очень не нравится, однако, о. Морита, что я прямо ставлю вопрос, а не разыгрываю роль непонимающего его. Но дело в том, что вопрос-то старый: несколько Соборов рассуждали, нужен ли отдельный священник для Сикоку, и решили, что нужно. Мы теперь этого отменить не можем.

27 июня/9 июля 1897. Пятница.

В девять часов утра начался выпускной акт в Женской школе. Всех ныне учениц восемьдесят семь; выпускных было семь. Елисавета Котама прочитала список; выпускным даны дипломы и по целой охапке книг, то есть все главные религиозные сочинения Миссии. Первая из них прочитала благодарственное письмо; потом две партии остающихся пели выпускным свои приветствия, на которые сии отвечали благодарственным пением; все было в высшей степени мило и даже трогательно; но портил регент Кису, неистово размахивавший руками и свирепо тыкавший пальцем в воздух; может быть потому певшие почти не сразнили; но уж лучше бы сразнили, чем это обезображенье их милых и скромных групп. В заключение я сказал им простое и задушевное напутствие, дал Анне пять ен на ихний симбокквай и ушел, – было уже десять часов.

С десяти часов здесь акт: в нижней классной зале собрались мужские школы. Начальник их (Коочёо) Иоанн Кавамото прочитал списки, причем объявлены кончившими курс и выходящими на службу Церкви: четыре из Семинарии, восемь из Катехизаторской школы, один из певческой; прочие все переведены в высшие отделения.

Сущность моей речи: «Вас мало, – не смущайтесь, – скоро будет много. Народ – живой организм и дышит, как и отдельный человек, и чем моложе, тем чаще: я здесь менее сорока лет, но уже четыре раза явственно видел вдыхание и выдыхание: сначала открытие Японии, потом стремление узнать иностранцев, затем рабское подражание всему иностранному, ныне: „Христианство не нужно, – у нас своя религия, и мы особый народ: христианство-де вредно для Японии”… Но правда ли? В этих стенах, в двадцать пять лет, слышалось ли хоть слово непочтительное к Императору, не полезное для Японии? Нет! Напротив, не будет ли вредно учение, что Император – бог; учение это трудно обосновать, шатко оно. Иное дело, если сказать: „Бог велит: Царя чтите, за Царя молитеся, – несть власть, аще не от Бога“; этого никто не может поколебать, ибо это слово Всемогущего… Или: учащие, что японцы – не братья другим народам, а что-то особенное (Иноуе Мецугоро), – не опасное ли для японцев говорят?.. Все подобное ложь, а потому скоро рухнет, – и хлынет после отлива прилив; и вновь строющаяся наша Семинария, ныне столь обширная для вашего малого числа, когда войдете в нее после каникул, – не много лет пройдет, – окажется тесною для всех желающих поступить в нее».

Дал Кавамото и для учеников пять ен на симбокквай. А для наставников был чай в редакции Синкай. Начались акты пением «Царю небесный», кончились «Достойно есть». Я был в рясе и панагии.

В Женской школе симбокквай был вслед за актом; в Семинарии и Катехизаторской школе с первого часа пополудни, и проораторствовали почти до шести часов. Во время собрания пришли священники: Борис Ямамура, Николай Сакурай и Игнатий Мукояма, – которые тут же и засажены за стол с угощениями. Из речей особенно хороши были Фомы Михора, первого кончающего семинариста, к несчастию, больного грудью до того, что я боялся, что у него кровь хлынет горлом во время его с пафосом произносимой речи; с чувством благодарил он Семинарию за воспитание, за драгоценные сокровища, которые дала она. Хорошо говорил также выпускной катехизатор Иоанн Ямагуци, – о необходимости твердой и живой веры. Очень оригинальную речь произнес сорокалетний Петр Ока, прежде всего он описал, что во всю жизнь никогда не был так счастлив, как целый год был счастлив в Катехизаторской школе, и прочее. В заключение собрания семинаристы попросили пожаловавших священников сказать слово на пользу; они и не отказались; прежде о. Борис, потом о. Мукояма произнесли блестящие импровизации, в которых с опыта говорили очень ясно и подробно, – первый, что катехизатор должен проповедывать Христа распята, и только это всегда иметь целию, а не науку, не «го», не «сёоги», нужные якобы для начала сношений, второй, что катехизатор должен иметь неослабную надежду и постоянство в труде, иначе будет разбит и повержен в прах (как полковник Кимура, Такасакский, очень храбрившийся и оказавшийся потом, во время войны с Китаем, презренным трусом)…

28 июня/10 июля 1897. Суббота.

После Обедни, с восьми часов, вплоть до всенощной выслушивал отчеты священников. Мало нового, но немало неприятного, есть кое-что и приятное. Например, при разговоре с о. Николаем Сакурай спрашиваю:

– Пришла ли жена к Моисею Симотомае, катехизатору в Саппоро?

– Отец не отпускает ее, хотя она просится к мужу.

– Почему до сих пор не отпускает? Недоволен был поведением Моисея; но он теперь не ленится и не пьет, а отлично служит вот уже более года.

– Говорит, что приемный сын нужен ему для дел домашних; Моисей же – на службе Церкви.

– Но он хотел в приемыши именно служащего Церкви; почему же теперь иначе? Впрочем, мы не станем держать на службе сына против воли его отца, тем более, что чрез это может нарушиться прямой закон Господа о браке. Пусть старый Симотомае возьмет Моисея домой, но не разлучает его с женой, от которой у него уже двое детей и с которой они живут в любви и согласии.

– Старый Симотомае говорит, что ни за что не примет Моисея, хотя бы даже и судом присудили ему это. И Моисей Хориу уже помирился с этим.

– Какой Хориу? Я не знаю Хориу на службе в Саппоро, а знаю Симотомае Моисея. Хориу – было прежним именем его, пока он вышел приемышем в дом Симотомае, – и так далее.

Оказывается, что отцы и дети распоряжаются по-старому, по-язычески, несмотря на то, что приняли – Бог весть когда – христианский закон! – Сказал я о. Сакураи, что после Собора должен он отправиться вместе с о. Борисом, священником старика (тоже Моисея) Симотомае, в Фукуока и убеждать всячески или отпустить дочь к мужу, или мужа призвать к дочери (хотя бы для того нам нужно было лишиться добре служащего катехизатора), но ни в каком случае не расторгать брак. Если старик не согласится, то объявить ему, что он вне Церкви, как нарушитель прямой заповеди Господа (к богослужению может приходить, но таинств будет лишен); Моисей же, катехизатор в Саппоро, может тогда принять прежнее имя фамильное Хориу и вновь жениться, если захочет.

Или: в Тооно, у Катакура, где катехизатор Павел Кацумата, двое еще не крещенных, хотя давно готовых к тому, Суганума и Хатаяма, не дают водвориться там ни католикам, ни протестантам. Как только явится с проповедию патер или пастор, они первые являются к слушанию и искренно слушают, долго, – несколько раз слушают, а затем, улучив время, когда особенно много свидетелей, с малых вопросов и возражений завязывают спор и в пух разбивают инославие; когда в пылу спора они начинают произносить по-православному «Христос, Петр, Павел» (не Христо, Петера, Пол), тогда инославные догадываются, с кем имеют дело, и спешат прекратить состязание, а вместе и свою проповедь в Тооно. О. Катакура же прост, только ревностен, и этого достаточно, чтобы (с знаньем, конечно, главных догматов) отражать и поражать лжу инославия.

Всенощную со мной служили пять иереев – Петров и Павлов; после была исповедь.

Во время отчета кого-то из священников приходили семь выпускных воспитанниц благодарить за внимание. Благословил их крестиками иерусалимского Патриарха Герасима и иконами Богоматери; так как чаем угостить некогда было, то дал им банку варенья, присланного мне из Токусима их же старшей товаркой, женой о. Павла Морита чрез его самого.

29 июня/11 июля 1897. Воскресенье.

Праздник Святых Апостолов Петра и Павла.

С девяти часов Литургия, которую на иерусалимском антиминсе служили со мной шесть иереев-именинников с о. Павлом Савабе во главе их.

По Литургии Молебен Святым Апостолам с многолетием. Пели все очень стройно. После богослужения снятие фотографической группы всех мужских учащихся и прибывших на Собор отцов. Потом обычная сегодня сутолока: прощание учеников, расходящихся на каникулы, причем снабжение их дорожными, кому прямо, кому (посостоятельней) с возвратом (которого, однако, почти никогда не бывает), приготовление Крестовой Церкви под соборные заседания, чтение и регистровка «кейкёохёо» и церковных прошений.

30 июня/12 июля 1897. Понедельник.

С восьми часов утра открылся Собор священнослужителей. Прочитаны «статистические листы» Церквей, причем уяснено, что ныне всех христиан в Японии 23.514 человек. Сосчитаны служащие Церкви, которых оказалось 204, вместе с ныне кончившими курс. Потом прочитали прошения о священниках и на выбор человека для Хоккайдо оставались целое послеобеда; едва к шестому часу пришли к соглашению избрать Игнатия Като, тридцати одного года, ныне катехизатор в Хитоёси. Если до завтра не передумают, то он будет утвержден.

После Собора пришли проститься из Женской школы двадцать восемь учениц и четыре учительницы, отправляющиеся завтра утром на каникулы в Тоносава; почти все бледные от усиленных предэкзаменационных занятий; посмотрим, каковы вернутся после каникул.

1/13 июля 1897. Вторник.

Не отправились сегодня ученицы: целую ночь и весь день шел дождь.

Второй день собора. Утвердили Игнатия Като священником для Немуро; о. Павла Морита перевели в Маебаси, Такасаки и прочие Дзёосиу-кёоквай; на место его священником Сикоку избрали Павла Косуги, катехизатора в Миязаки; приход о. Бориса Ямамура разделили, и для Церквей Акита избрали Павла Кагета; таким образом сегодня утвердили трех для рукоположения во священники. Дай, Господи, чтобы благословение Божие осенило сие! Наметили также и четвертого во священники: Григория Камия, для Церквей Симооса, чтобы освободить о. Фаддея более для Токио, но отложили до испытания в продолжении его, болезнь его «дзенсоку» не помешает ли сему служению.

2/14 июля 1897. Среда.

Третий день соборных заседаний. До полдня чтение прошений о катехизаторах и по сему делу рассуждения. С двух часов распределение катехизаторов, – работа в верхней классной зале, – еще не кончено.

3/15 июля 1897. Четверг.

Четвертый и последний день Собора. До полдня было совещание о распределении катехизаторов в верхней классной комнате, кончено к полдню. В два часа собрались также и подтвердили распределение, никто не нашел что-либо переменить. Потом возвели двадцать четыре помощника в катехизаторы, двенадцать сейто в помощники. Перешли в Церковь, где по прочтении распределения утвердили его чрез «кирицу» и молитвенно испросили на него благословение Божие. Прочитано было потом несколько письменных предложений Собору; наиболее значительное из них Павла Цуда, – чтобы на досках пред молельнями или местами катехизаций писать везде «Христос сей [?] кёоквай», – не «сёо», или еще как иначе, – чтобы утверждена была эта формула для всех наших Церквей, которые теперь разнообразятся в надписях. Собор нашел это резонным и утвердил. В пять часов занятия Собора окончились молитвой и краткою речью.

4/16 июля 1897. Пятница.

Раздосадовали священники: отцы Павел Савабе, Симеон Мии и Симеон Юкава пришли выборными от всех просить прибавки содержания по случаю теперешней дороговизны. Двадцать лет долблю им, что больше из России денег не дадут им, что японские христиане должны помогать катехизаторам, и что внушать это им, христианам, должны священники; на минувшем Соборе неоднократно, при случаях, упоминал о том, – и все точно трупам толкуешь! Вчера собственно только, чтобы надбавить содержание бедным проповедникам, переименовал двадцать четыре и двенадцать в высшие степени, говоря при этом, что уж больше, при всей смелости и дерзновении (ибо не знаю, буду ли в состоянии найти средства, – до сих пор и положенной суммы из России не имею), ровно ничего не могу сделать для улучшения состояния катехизаторов, что дальнейшая помощь им вполне зависит от священников, от их убеждений и настояний, чтобы христиане исполняли Божий Закон в отношении своих руководителей к Царству Небесному; кто не может деньгами, пусть помогает чем может: рисом, углем, овощем и подобным. И сегодня эта депутация! Рассердился, выбранил и прогнал!

5/17 июля 1897. Суббота.

Некоторые священники уже простились и отправились по домам. О. Петру Кано сделал, наедине, напутственное наставление, чтобы он одинаково любовно относился ко всем своим христианам, чтобы не ленился распространять свою Церковь, чтобы воздерживался от пьянства, на что он пытался возразить, что он по воскресеньям только пьет. О. Матфею Катета сказал, чтобы он мягче делал свои наставления и вразумления, – не устрашал бы.

Целый день канцелярской работы по рассылке писем, дорожных и тому подобное.

Всенощную пели причетники и регенты с Дмитрием Константиновичем Львовским во главе. Пение напоминает митрополичью Крестовую Церковь в Петербурге, только голоса хуже, кроме превосходного тенора Львовского.

6/18 июля 1897. Воскресенье.

Дождь, беспрерывно ливший всю прошлую ночь и утро, размыл откос в Женской школе, выходящий на дорогу: шесть сажен дощатой ограды и большой пласт земли обрушились на дорогу, так что с утра пришлось нанять рабочих убрать ограду и землю и открыть путь.

Литургию совершали со мной шесть провинциальных священников, трое из коих вчера у меня исповедались. Во время облачения читали Часы. Трехголосное пение было очень стройно; народу в Церкви довольно много. – В четыре часа было бракосочетание кандидата Марка Майкайси с дочерью о. Петра Сасагава.

7/19 июля 1897. Понедельник.

Прощание с отходящими священниками и катехизаторами; кончивших курс Семинарии, отправляющихся ныне на проповедь (всего-то трое), благословил поучениями о. Иоанна Сергиева (Кронштадтского), Лавсаинова и некоторыми другими благочестивыми книгами. – Из священников рассердил о. Петр Ямагаке, Хакодатский священник. Спрашиваю:

– Яков Касавара (служивший переводчиком у консула Устинова, который ныне переведен в Нагасаки) вышел из церковного дома (где Устинов просил дать ему на время помещение)?

– Нет.

– Занимает еще второй этаж?

– Теперь живет внизу, потому что с женой вверху тесно.

– Вот как! Повенчался?

– Нет, – так живет.

– С язычницей?

– С христианкой.

– С христианкой и не повенчанной, – значит в незаконном сожитии! И вы это дозволяете, – и в церковном доме, у самого храма, на виду всех христиан? Да я больше тридцати лет тому назад в качестве священника Консульской Церкви – той же самой, что ныне, и в том же доме, где Касавара ныне, не позволил консулу (Бюцову) держать его наложницу, – а вы даете нахалу Касавара жить там с наложницей, когда это может соблазнять сотни христиан-японцев, сущих в Хакодате, где тридцать лет назад еще ни одного не было!

И сказал я о. Петру, что не дам ему ни гроша его содержания, пока он не прогонит Касавара с его наложницей из миссийского стана. Пусть по приезде в Хакодате тотчас же это сделает; на другой день его приезда чтобы Касавара не было в Миссии; и пусть о сем даст сюда телеграмму, тогда и вышлется его содержание, ныне удерживаемое в виде наказания.

8/20 июля 1897. Вторник.

Утром десять учеников Семинарии отправились в Босиу, на каникулы. Будет стоить по пять ен двадцать сен содержание каждого в месяц. Нечего делать! Жаль и ребят, которым не к кому, или слишком далеко отправиться отдохнуть во время каникул.

О. Катакура принес письмо катехизатора Якова Яманоуци: отказывается Яков от двух ен в месяц экстренного пособия ему на семейство, положенного после прошлогоднего наводнения. Но вместе с тем спрашивает, устами о. Катакура: можно ли катехизатору заниматься торговым делом не лично, а чрез семейных? Давно уже слышно, что Яков занимается им, и думал я, что он откажется ради торговли от катехизаторства; видно, и прибыльна торговля, иначе не отказался бы он от вышеозначенных двух ен. Подумал-подумал я и сказал о. Иоанну:

– Ведь торгует больше жена? И Якову ничто не мешает идти по делу церковному в Мияко, или для проповеди в другое место?

– Ничто.

– Итак, пусть торгует. Конечно, священнику нельзя заниматься куплями, но ведь катехизатор не посвященное лицо, особенно катехизатор, смотрящий в лес, как Яманоуци; а заменить его некем, коли уйдет; катехизатор же он, кстати, опытный и любимый в тех местах…

9/21 июля 1897. Среда.

«Учеников, отправившихся вчера на пароходе в Босиу, на пути застала страшная буря, – пишет Иоанн Акимович Сенума, провожавший их, – и загнала в залив Урага; почти все сильно пострадали от качки, но живы, здоровы и сегодня утром переправятся из Угара в Босиу». – Иметь этот случай в виду, чтобы вперед, коли случится, отправлять в Босиу только при тихой погоде.

Окончание постройки Семинарии идет до того медленно, что, я боюсь, и после каникул ученики не войдут в нее. И потому сегодня, по совету с архитектором Кондером, штукатурам, кирпичекладчикам и каменщикам обещал премии, если они кончат к числам, назначенным ими самими, – назначенным прежде, чем они узнали, что им готовится премия, если только на сей раз они не соврут, как врали до сих пор десятки раз, назначая срок и не оканчивая. (Впрочем, нельзя строго и их винить: свободных рабочих ныне совсем мало: правительственные постройки, Формоза, заграница отняли десятки тысяч рук).

Снял с третьего этажа брошюры, чтобы разобрать и пустить в дело, что полезно.

10/22 июля 1897. Четверг.

Разбирал весь день библиотеку брошюр и непереплетенных книг.

Во время этого занятия пришла телеграмма от Касавара, из Хакодате, что-де он «кается и повенчается», так чтобы оставить его в Миссии. Я ответил: «Оставьте церковный дом и идите в город». Ночью пришла телеграмма от о. Петра, что Касавара выселился.

11/23 июля 1897. Пятница.

Павел Кагета прибыл, чтобы принять рукоположение во священника для Церквей Акита; цветет улыбками, – видно, что рад, но мало надежды, чтобы был хорошим священником, – слишком уж вял и истощен.

Кончена сегодня рассылка писем по Церквам, содержащих распоряжения Собора о переменах катехизаторов и прочее.

Из Токусима бранчливое письмо, зачем я отнимаю у них любимого священника. Должно быть, интриган этот о. Морита на меня свалил причину перевода его в Маебаси, умалчивая, что сам он два уже года употребляет все старания, чтобы выбраться из Сикоку.

Целый день тоже разбирал книги и брошюры. И наслали же эти негодные пашковцы с о. Владимиром много лет тому назад своих листков и брошюр – целые десятки тысяч! Не знаю, куда девать их. Святое имя Спасителя, мелькающее на них, заставляет уважать их; уродливость, тенденциозность учения побуждает презирать их; перечитаю: годное – в дело, негодное – в печь.

О. Петру Ямагаке, в Хакодате, послал содержание за восьмой месяц, вследствие его ночной телеграммы, согласно прежде сказанному ему.

Профессор Рафаил Густавович Кёбер был: вернул Догматику Макария и сочинения Жуковского, вновь взял Достоевского и прочее. В Женской школе прослушал игру Надежды Такахаси и задал дальнейший урок на фортепьяно. Слушая превосходную игру Надежды, одобренную и самим Кёбером, я не мог не выразить ему искренней благодарности: «Никогда и не воображал, что услышу японку, хорошо играющую на фортепьяно, – и между тем, вот теперь на самом деле вижу это; исключительно этим Миссия обязана его, Рафаила Густавовича, доброте, истинной, бескорыстной, в полном смысле прекрасной доброте» и так далее.

Достойна похвалы и удивления и эта скромная труженица для Церкви Надежда Тахакаси. Могла бы, как и другие учительницы, отправиться на каникулы в Тоносава, отдохнуть и погулять. Но она предпочла во время каникул восполнять свои, и без того богатые, знания по математике; и каждый день все утро проводит у учителя математики за уроком; вернувшись, повторяет пройденное и готовится к следующему классу; затем все время – за фортепьяно, в видах служения церковному пению.

12/24 июля 1897. Суббота.

Из Вакимаци и Муя тоже выражают огорчение: «Известил-де их о. Морита, что отнят; почему это? Зачем отнимают у них любимого священника?» – Ладно! Напишем им настоящую причину, что «о. Морита не только сам рвался от них, но, чтобы непременно вырваться, всеми силами старался доказывать, что и не нужен вовсе священник для Сикоку; что было бы вредно для Церквей силою удерживать его там; но что навету его не последовали, – священник на Сикоку будет». – Дрянь совсем этот о. Морита, хоть и окончивший Семинарию и довольно умный; по характеру – коварный и лживый; следить нужно за ним, чтобы не изливал яда. Когда он запутался на соборе, я выручил его, но не из таких он, чтобы ценить это, хотя даже Савабе, отец и сын, назвали его дураком, когда он продолжал путаться и после того.

Эх, Господи! Людей хороших для службы Церкви совсем нет!

Ужели Антихрист проглотит эту страну? И Христос не найдет достаточно добрых людей, чтобы из-за них не дозволить этого?

Безверие потоком заливает страну, и все лучшие люди Японии считают это эссенцией цивилизации и гордятся этим.

Иностранцы же, кроме бедных миссионеров, которых иностранцы во глубине души, а иногда и явно, считают париями, способствуют сему антихристовому просвещению Японии.

Темным и тяжелым свинцовым облаком висит над Япониею со дня открытия ее приговор иностранцев: «не верь Христу, не верь Богу, – все это старь, брошенная нами, Европой и Америкой; ликуй, веселись безверьем, ибо человек – обезьяна, белиберда, вздор, нуль», – все это буквально все принято всею знатью, министрами, профессорами, губернаторами и так далее.

Впрочем, случаются иностранцы, способные удивить своим феноменальным идиотством, при цивилизованной внешности, даже обезьян. Таков полковник Олькот, обратившийся в буддизм и даже сочинивший буддийский катехизис. Таковы девятнадцать американцев и пятнадцать германцев, обратившихся в синтуизм, как извещает телеграмма из Нагасаки, пропечатанная в сегодняшнем номере «Japan Daily Mail», иокохамской аглицкой газете.

13/25 июля 1897. Воскресенье.

За Литургией катехизатор Павел Кагета рукоположен во диакона.

Катехизатор в Канда, Симеон Томии, попросил благословения на бракосочетание в среду на будущей неделе с Еленою Овата, только что кончившею курс в нашей Женской школе. Дал ему пособие десять ен, а еще прежде того на платье его невесте пятнадцать ен.

14/26 июля 1897. Понедельник.

Николай Накасима, христианин из Оота, в Мито, пишет скандальную жалобу на своего катехизатора Петра Мисима, будто тот забирается в женские бани и ведет себя так, что женщины перестают ходить в эти бани, будто хотел обесчестить шестидесятилетнюю старуху и прочее.

Просит исследовать все это, и будет-де доказано. Без всякого исследования знаю, что лжет. Мисима – человек женатый и в любви и согласии живущий с женой, уже почти старик, никогда не показывавший ни малейшего поползновения грешить в данном направлении, – и вдруг так бы повел себя! Один недостаток у него очень резкий – гордость, и слабость – считать себя ученым. Накасима же – адвокат по профессии, с языком, болтающимся, точно било у колокола; и нашла коса на камень: гордость и тщеславие – на гордость и лживость, свойственную адвокату; оттого и лес загорелся. Но, так или иначе, Петру Мисима не полезно долее оставаться в Оота, по следам его везде будет ползти змея злословия и убивать успех. Не пройдет даром это и Николаю Накасима; одна дочь его gratis воспитана в Женской школе и благоденствует ныне за катехизатором, другая ныне учится в школе, но он просил и остальных трех дочерей его воспитать за счет Церкви; не будет этого! Такие исключительные благодеяния могли бы быть за исключительные заслуги, но не за исключительные пакости.

15/27 июля 1897. Вторник.

Завтракал у профессора Кёбера и видался там с молодым философом Анено-коодзи, который в прошлый раз, после свидания и разговора со мною, сделал довольно лестный реферат в «Тайёо», разошедшийся оттуда по разным периодическим изданиям. На вопрос мой, чем занят:

– Изучаю историю буддизма, каждый день этим занят в университетской библиотеке, – отвечал.

– Не жаль ли (стал я говорить по-русски профессору), что один из лучших ваших учеников, такой даровитый и развитой молодой человек, приковывает себя к трупу. Точно нет дела более насущного, дела животрепещущего!

Анено-коодзи выразил сожаление, что не понимает наш разговор.

Тогда я по-японски прямо к нему заговорил о том же; и сильно и долго убеждал его оставить другим, более подходящим к тому людям, хоронить этот труп – буддизм, самому же отдать себя несравненно более важному и живому делу – основательному изучению христианства и введению его в страну; путем серьезного и искреннего изучения христианства, – если только он не заградит сердце свое гордостию или иною страстию, – он дойдет до принятия истинного христианства, ибо не может быть, чтобы небесный Отец не открыл Себя и своего истинного учения искренно ищущему Его сыну, и послужит введению в своем отечестве неповрежденной Божественной религии, ибо грозит бедами Японии и то, что теперь свободно входят сюда десятки христианств.

По течению речи я дошел до совета образовать общество для изучения, – не в духе нынешних журнальных реклам, а серьезного изучения, – всех христианских исповеданий для определения, какое из них содержит истинное Христово учение, и какое, стало быть, должно быть введено в Японию.

В виде исторического примера стал рассказывать о том, как наш святой Владимир изучал вероучения и как отвергнул магометанство и иудейство… Тут (на самом интересном месте разговора, по крайней мере, на самом одушевленном пункте моей речи) доложили, что «завтрак готов». Я приостановился на секунду, хотел докончить речь, извиняясь за задержание; но мой философ показался мне до того равнодушно (хотя, по-японски, с любезною улыбкою на лице) слушающим, что я промолвил:

– Если вас это интересует, то мы и после можем докончить разговор, – встал, чтобы идти за стол, где речи трудно было принять серьезное направление.

После завтрака я нарочно настоял выйти в садик, где, сидя в тени, и думал продолжить беседу, но Анено-коодзи не выказал ни малейшего желания к тому. Знать, он из тех, кому именно прилично дело могильщика!

16/28 июля 1897. Среда.

Целый день, – как предыдущие, и немало будет последующих, – приведение в систему и введение в каталог брошюр.

О. Яков Такая покорно принял отнятие у него собором двух лучших катехизаторов, в замену которых со стороны дан ему только один; только просит, нельзя ли вместе с Кириллом Сасаба дать ему, для Миязаки, и диакониссу Юлию Токухиро, помогавшую Кириллу в Кобе. Тотчас же продиктованы мною письма к о. Сергию Судзуки, священнику Церкви в Кобе, и Кириллу Сасаба, чтобы, если нет каких-либо непреодолимых препятствий, Юлия отправилась опять помогать Кириллу в Миязаки. Это будет тем более кстати, что в Кобе вместо женившегося Сасаба назначен холостой катехизатор Варнава Симидзу, при котором, хотя и пожилом, женщине состоять не совсем благовидно.

Раздосадовал Иосиф Ициномия. Третий год с него никакой пользы: служение его – в разных местах – не дало ни одного крещения; назначен ныне в Хиросима, в помощь полупараличному, но усердному катехизатору Луке Кадзима; и пишет, что по семейным затруднениям не может отправиться на место службы, если ему не будет ныне выслано содержание за девятый и десятый месяцы; отвечено, что пусть уходит с церковной службы, если семейные дела ему мешают. –

Был протестантский Кумиай кёоквай (congregational) катехизатор Такеноуци Дзинкици, с которым я встретился несколько лет назад в Миядзу; благодарил за наставления, данные тогда, послужили-де в пользу души его (однако же протестантских очков не снял); просил какую-нибудь книгу на память ему, и с надписью; то и другое сделано. Ныне он состоит катехизатором в Кёото; говорил, что там у них четыре Церкви, в разных концах города; две из них уже имеют здания, стоящие две-три тысячи ен – пожертвования исключительно японских местных христиан. Если так, то усердны у них христиане, и ничтожны, в сравнении с ними, наши, обладающие истинным учением, но мертвые сердцем.

17/29 июля 1897. Четверг.

Феодор Минато, вопреки заявлению о. Катакура, совсем не желает опять поступать на службу Церкви: прислал обратно посланное ему содержание с письмом, что, мол, и хотел бы, но отец очень стар и так далее. Итак, большое затруднение: если Моисей Минато останется в Ооцуци и Камаиси, то кого в Немуро? Если в Немуро, то кого в Ооцуци?

О. Петр Кавано пишет, что Гавриил Тода, катехизатор в Куруме, ушел с места службы и совсем со службы: уже дорогой, на пути куда-то: написал о. Петру извещение, что увольнил самого себя; тут же приложил и ко мне уведомление, что на десять лет оставляет службу. – Старший брат, Матфей, сошел с ума; уж не рехнулся ли и младший? А оба прошли семь лет Семинарии, на содержании Церкви, – сколько даровой траты церковных денег!

18/30 июля 1897. Пятница.

Приехал в гости начальник Пекинской Миссии о. архимандрит Иннокентий с студентом китайского языка Петром Андреевичем, воспитанником читинской гимназии.

О. Иннокентий болен: я старался побольше говорить, чтобы дать покой его душе и телу; велел и ванну приготовить, после которой он чувствовал себя лучше.

19/31 июля 1897. Суббота.

Показал о. Иннокентию храм, ризницу, Семинарию и Женскую школу. На завтраке был и профессор Рафаил Густавович Кёбер, который потом на фортепьяно в Женской школе много и чудно играл. Действительно, достойный ученик Рубинштейна!

О. архимандрит от болезни ли, от характера, или от нажитой важности кажется таким вялым, что не желалось бы такого помощника и преемника сюда. Болезнь почти уже не заметна; характер, правда, спокойный, но не избаловало ли положение ректора и настоятеля, то есть не разыграл ли о. Иннокентий роль теста, принимающего форму пирога или блина и тому подобное, смотря по форме, которая в руках повара? Если это, то самостоятельность и инициатива в отсутствии, и Китай еще ждет православного миссионера.

20 июля/1 августа 1897. Воскресенье.

На Литургии Павел Кагета рукоположен во иерея.

После завтрака, в один час, о. архимандрит Иннокентий уехал на воды в Мияносита в сопровождении Емильяна Хигуци, которому я дал пять ен на дорогу, чтобы он доставил о. Иннокентия до о. Сергия, который ныне в Акиною.

21 июля/2 августа 1897. Понедельник.

О. архимандрит Иннокентий разъехался с о. Сергием, который сегодня вернулся в Токио, не видавшись с ним и даже не зная, что он приехал к нам. Думал я, что о. Сергий обрадуется гостю, – вместе в Петербургской Академии учились; напротив, бранит о. Сергий его на чем свет стой г: «В Академии никто не любил его; по выходе на службу с двумя митрополитами не ужился; в Китай приехал ставленником Саблера; сюда к нам, вероятно, шпионом». И так далее. Господь с ним! Что у нас шпионить?

В четыре часа было в соборе бракосочетание чтеца Павла Окамото с нынешней выпускной из Женской школы Екатериной Ниицума.

Простился с о. Николаем Сакурай, который, взявши семейство свое из Фусе, в Симооса, ныне с ним отправляется в Саппоро. По дороге он остановился в Фукуока; туда же прибудет и о. Борис Ямамура; вместе они постараются убедить Моисея Симотомае отпустить жену приемыша его, (младшего) Моисея Симотомае, катехизатора в Саппоро, к нему в Саппоро. Если не захочет отпустить, то поможет потребовать приемыша к себе в дом; мы согласны лишиться и катехизатора, лишь бы не нарушен закон Господень о неразрывности брака. Если же ни под какими условиями не даст дочери своей жить с мужем, от которого у нее уже двое детей, и к которому она сама питает должное чувство, то старший Моисей Симотомае, как противник прямой заповеди Господа («Еже Бог сочета, человек да не разлучает»), будет извержен из Церкви; младшему же Моисею, который уже будет не Симотомае, а по родному отцу – Хориу, будет разрешено жениться на другой.

Старик Симотомае, несмотря на то, что учился когда-то и в Катехизаторской школе, остался и до сих пор языческим самодуром, как кажется.

22 июля/3 августа 1897. Вторник.

С утра до вечера занят был введением в каталог брошюр.

Илья Миясита, из Нагоя, был – благодарить за икону, но с немой просьбой – помочь построить храм. Обещался, если деньги из России придут (то есть по расчету на золото).

Вечером Надежда Такахаси принесла письмо от учительницы Текусы Сакай, уехавшей на каникулы к матери и детям своим в Хакодате. В разговоре с Надеждой советовал ей между воспитанницами находить последовательниц себе, то есть желающих посвятить себя Богу; так, Бог даст, образуются у нас диакониссы, которых никак не можем мы найти между вдовами христианками. Надежда заметила, что, когда проходится в Церковной истории о монашестве – Великого Антония и прочих, – тогда все ученицы мечтают сделаться монашенками; но на следующих главах это настроение скоро исчезает.

Рассказала еще о девице Сига, воспитаннице нашей школы, ныне живущей в Ионезава. Приставали к ней катехизатор протестанский и его жена, беспрестанно посещали ее и влекли в протестантство, – «православной Церкви, мол, нет здесь, – что ж ты одна? Присоединяйся к нам»; но претило это воспитанной в православии Сига, и она спрашивала у Надежды, как ей поступить, чтобы протестантский катехизатор не приставал к ней? Надежда посоветовала сказать прямо и решительно ему: «Не приставайте ко мне, никогда я к вам не перейду, равно как не буду влечь и вас к себе». Девица Сига так поступила, и с тех пор имеет покой: протестант не бывает у ней.

23 июля/4 августа 1897. Среда.

Бедного Окамото в то самое время, когда он третьего дня венчался в Соборе, обокрали начисто в его только что нанятой квартире в Хонго, – утром привезли туда три короба с платьем и прочим имуществом невесты его из Женской школы; перевез и он туда свое платье; все это украдено; кроме того, в чем венчался, почти ничего у них не осталось. Дал им десять ен поскорей сделать будничное платье.

Сегодня был еще брак: катехизатор в Канда, здесь, в Токио, повенчался с выпускной нынешнего же года из Женской школы: Симеон Томии с Еленой Овата. Дай Бог им счастья! Оба – люди хорошие.

24 июля/5 августа 1897. Четверг.

Целый день черного труда – очистки от пыли и уборки брошюр и книг, чтобы очистить полукруглую комнату для ремонта малярам.

В то время, когда, в девять часов пятнадцать минут утра, сидели у меня с визитом вчерашние новобрачные (Томии), произошло сильное землетрясение; вдвое бы сильнее и было бы много бед.

Часу в одиннадцатом утра Емильян Хигуци был и сказал, что о. архимандрит Иннокентий выбрал себе для лечения морские купанья в Коод-зу, где ныне и пользуется ими; Хигуци (по Петербургской Академии почти товарищ о. Иннокентия) приехал оттуда в Токио ныне, чтобы закупить консервов в пищу им обоим; поместились же там в японском доме, близ моря.

25 июля/6 августа 1897. Пятница.

О. Фаддей Осозава вернулся из путешествия: сдал о. Титу свои Церкви в Мито, Акуцу, Оота и Оцу. В Оота разобрали они ссору катехизатора Мисима с этим негодным вралем и болтуном, адвокатом Николаем Накасима и его сподручниками. На месте очевидней было, что про нечистую жизнь Мисима он лгал. Помирили отцы их; заставили помолиться вместе, просить друг у друга прощения, забыть все доселешнее и жить мирно! Не знаю, долго ли продлится этот мир и не придется ли Мисима перевести в другое место, как я и хотел было.

О. Алексей Савабе был: хлопочет об устройстве квартиры для Фомы Исида в квартале Аояма и уже совсем иначе смотрит на Фому, чем прежде, под влиянием речей о. Семена Мии; и я тоже. Явился сюда Исида не гордым и тщеславным, каким, не жалея красок, рисовал его Мии, а печальным и огорченным, что его, не сказав ему причины, перемещают; даже и жену свою не привез, – оставил у отца, в Сидзуока, – не зная, что с ним дальше будет. О. Алексей слушал его рассказы про кёотскую службу и тамошнюю Церковь и ровно ничего криминального не услышал и не узнал; разве не то ли, мол, рассердило о. Семена, – «раз, в его присутствие, Фома говорил проповедь, которую жена о. Семена приняла на свой счет; Фома говорит, что совсем не имел в виду ее». – Трудно узнать истину, тем более, что она так мелочна на сей раз; но и о. Мии к требованию – как можно поскорее удалить Фому из Кёото (какими требованиями во время Собора надоел и мне и секретарю) примешивал женский вопрос; «даже если другая женщина одета лучше жены его (Фомы Исида), это тотчас же возбуждает зависть и злословие Фомы Исида», – были слова о. Мии… Видно одно, к искреннему прискорбию, что о. Мии не способен исправлять и направлять своих подведомых; видно еще, что – раб своей жены. Хорошо еще, что я с самого начала не придал полного значения его наговорам на Исида, с которым он явился на Собор, требуя с первого разговора, чтобы я телеграммою немедленно вызвал его из Кёото, где он вреден-де нестерпимо. Внушила же мне сию осторожность память о том, как он беспощадно поступил с учеником Георгием Ниццума в то время, когда был смотрителем Семинарии. За одну речь на «симбокквай» сего ученика, что в Японской Церкви нет любви, Симеон Мии потребовал исключения его из Семинарии, что я и исполнил, к сожалению, несмотря на то, что Георгий Ниицума три часа пролежал у моих ног, прося прощения (все время вечерней работы моей по переводу с Накаи). Сей Георгий и до сих пор сохраняет самое искреннее религиозное чувство: служа в какой-то компании, он всегда по воскресеньям бывает в Церкви и всегда такой серьезный и печальный.

26 июля/7 августа 1897. Суббота.

Раннюю Обедню служил новопоставленный иерей Павел Кагета; лишь только приехал он сюда для рукоположения, дал я ему служебник и требник и велел денно-нощно изучать; затем служил он неделю диаконом, другую ежедневно священником, не имея все это время никакого другого дела, кроме изучения службы; и при всем том сегодня обращался с служебником он так, как будто видел его в первый раз: точно гвоздем прибит к книжке, все смотрит в нее и ворочает лист, и без книжки ни слова, даже «мир всем» не может сказать, а пока найдет это «мир всем», все ждут долго, да и не найдет один, а непременно подойдет, наконец, о. Роман отыщет закопавшееся в торчащих щеткой листах трудное место, ткнет пальцем, напомнит, что нужно это произнести, а не молчать, тогда идет произношение первого слова, затем откашливанье (хотя я вчера после всенощной велел ему не делать этого, а откашливаться предварительно, коли это нужно); и так все время при возгласах и произношениях. Усмотрев все это, я ушел после Евангелия в другой алтарь, чтобы не видеть больше и не грешить пуще. Очевидно, человек с высохшими мозгами; куда ему быть хорошим священником! Хоть он и сам не виноват в том.

Хорош и о. Метоки, молодой и свежий. Зашел после Обедни попросить надбавки платы за квартиру в Нагаока; тянул канитель, пока я отпил весь утренний чай, поставив и ему с самого начала и тарелку с булкой; а дело двух слов.

– Ладно; надбавка будет, но вы-то скоро ль отправитесь в Нагаока? – говорю.

– Еще дела не кончил.

– Какие? У вас тут, в Токио, после Собора уже нет дел.

– У жены есть.

– Вот те и раз! Что за дела?

– По части уроков шитья.

– Да ведь так вы можете годы не выезжать на место службы. Ужели священник пришит к юбке жены?

– Не пришит я, но все же не могу выехать раньше конца этого месяца.

– Что же вы будете делать? Жена ваша будет брать уроки шитья (как будто не могла прежде этого делать! Бабе около тридцати лет), – вы-то что же?

Вместо ответа кашель затруднения. Едва убедил его, коли жене нужно еще учиться (она вовсе не из нашей Женской школы), оставить ее в Токио, как он оставлял ее прежде, при обзоре Церквей, а самому отправиться в Нагаока, где он сам вызвался жить, как в самом важном пункте его прихода, и где жить ему утвердил Собор. Жене потом еще лучше-де приехать на устроенное место и так далее.

27 июля/8 августа 1897. Воскресенье.

Прибыли, наконец, с юга избранные для поставления во священники Павел Косуги и Игнатий Като; последний с женой и тремя детьми; жена его Ирина – дочь лучшего из наших христиан в Кагосима, больного врача Николая Адаци; Игнатий завтра отвезет семейство к о. своему, в Симооса, и по принятии рукоположения отправится на год один в Немуро. Это разумно; на первый год ему особенно много нужно будет путешествовать для отыскания христиан по разбросанным селениям своей части Хоккайдо.

Когда я, после обеда, беседовал с ними, и пришла опоздавшая еще в Церковь жена сидящего в тюрьме богача Моисея Хамано с шестилетним сыном своим Федей, вдруг докладывается какой-то русский, оказывается – младший брат одного из главных коммерсантов в Ханькоу. Николай Яковлевич Молотков, лечащийся уже два месяца в Мияносита и приехавший оттуда сегодня к Обедне, ибо именинник, – сегодня день Святого Николая, Христа ради юродивого. Уважая такое его благочестие, мы с о. дьяконом Львовским отпели молебен преподобному Николаю в Крестовой Церкви. Потом господин Молотков позавтракал со мной, – В пятом часу еще незнакомый русский – учитель русского языка в Сеуле, Николай Николаевич Бирюков. Пользуясь каникулами, он приехал познакомиться с Японией. В Корее у него шестьдесят учеников, обучающихся русскому языку и некоторым наукам; сам он бывший офицер, в отставке; человек очень симпатичный. Я ему сказал, что на днях получил письмо от Зиновия Яковлевича Поляновского из Сеула, что постройка Церкви и штат из священника и псаломщика для Посольства в Корее утвержден Государем Императором, о чем Поляновский получил телеграмму, о которой на радостях и извещает меня. Бирюков очень обрадовался и желает только, чтобы священник был хороший, способный и к проповеди между корейцами, ибо сии постоянно пристают с религиозными вопросами.

28 июля/9 августа 1897. Понедельник.

Утром – определение, какие иконы поставить в жилых, классных и прочих комнатах и помещениях новой Семинарии, какие сделать столы в столовую и прочее. В половине одиннадцатого отыскали меня и показали карточку русского гостя «Serge Seromiatnikov Sigma. Redacteur au „Novoe Vremia“». Проговорили мы с ним и пробыл он у меня до семи вечера. Показал ему Собор, библиотеку, Семинарию, Женскую школу. Жаль, что предубежден он против японского народа; любит китайцев, как родных, – не китайское правительство, которое считает совсем гнилым, а китайский народ; ненавидит японцев, как заклятых врагов. Приезжал он в Китай с князем Ухтомским, привозившим подарки от Государя Императора к китайскому Богдыхану и его матери. Князь Ухтомский был в Японии вместе с Государем-Цесаревичем, когда он в Ооцу так варварски оскорблен был японцем. Но этот дикий поступок составляет истинную скорбь почти всей Японии. Зачем же набрасывать из-за него черный покров на всю Японию? Убежден он, что Россия должна взять Корею, чтобы не взяла ее Япония; убеждение это, вероятно, князя Ухтомского, а может, и выше кого. Избави Бог от того! Вот тогда бы Россия точно навсегда бы поссорилась с Японией, да и с Кореей тоже, ибо четырнадцатимиллионный народ нельзя проглотить без того, чтобы не стало пучить брюхо, как бы просторно оно ни было.

29 июля/10 августа 1897. Вторник.

Утром о. Сергий Глебов пришел и горячо и грубо требовал расширения его квартиры. Занимает лучшую комнату во втором этаже, состоящую из большой – угловой – на восток и юг комнаты с другою, небольшою при ней. Я когда-то жил там после уехавшего в Россию больного о. Анатолия и уступил о. Сергию на его тогдашнее, тоже неделикатное, требование дать ему комнаты (тогда как о. Сергий Страгородский, несравненно достойней его, помещался в одной). Ныне и этого ему стало мало. Какое ему дело до миссийских интересов! Лишь бы его прихоти были удовлетворены, а там хоть трава не расти! И глупый: чем вздумал грозить!

– Уйду в город, – говорит.

И как бы я рад был этому! Считается миссионером, а ровно ничего не делает по Миссии! Как бы одолжил, если бы очистил квартиру, – Впрочем, если олово – олово, а не серебро, то стоит ли думать о том! Натуры не переделаешь.

О. Андрей Метоки простился и взял дорожные до Нагаока; жена остается; он идет водворять себя там; после жену позовет.

О. Фаддей Осозава вернулся из Курури и говорит: Игнатий Мацумото не может оставить Курури.

– Значит, там основывается Церковь? Есть до пяти человек благонадежных к крещению?

– Есть два-три слушающих учение, но Мацумото не ручается за их крещение.

– Отчего же он не оставляет бесплодное и безнадежное Курури и не отправляется в Хамамацу?

– Страдает головными болями, которыми страдал прежде в Асикага.

Человеку тридцать один год, – в самой поре силы, и периодические головные боли, по причине которых у него вот целый год – совсем бесплодный для дела! Стало быть, человек – безнадежный для священства. А я уже и на нынешнем Соборе выдвигал его для избрания во священники, – кончивший Семинарию и женатый на воспитаннице Женской Духовной школы… Но бросить мне, знать, свои надежды на Семинарию! Почти совсем бесплодная смоковница она доселе! И ныне вот три избраны – но каких? Два из Катехизаторской школы, один – даже из Причетнической (Игнатий Като), а Семинария блистает отсутствием! – Заметить на будущие годы, – имя Игнатия Мацумото не упоминать при выборах в священники. Избави Бог посадить на плеча Миссии инвалида священника!

30 июля/11 августа 1897. Среда.

Вчера вечером было «кавабираки» – гулянье на Сумидагава. Стечение народа было необыкновенное, фейерверк великолепный. Но в исходе девятого часа праздник закончился печально: от напора толпы саженей десять перил на «Рёогокубаси» обрушилось, и все передние попадали в воду или на гондолы катавшихся: раненых много, мертвых четыре, сегодня объявлено.

До полдня занят был вместе с инспектором Сенума приведением в порядок учебной библиотеки на третьем этаже. От жары голова разболелась.

31 июля/12 августа 1897. Четверг.

Хлопоты по устройству облачений новопосвящаемых, по ученической библиотеке, по постройке Семинарии. Очищена старая, несгораемая, кладовая в Семинарии; стулья и прочая мебель размещены по подлежащим местам.

1/13 августа 1897. Пятница.

Учительница Евфимия Ито, сегодня утром вернувшись из Тоносава, известила, что с о. архимандритом Иннокентием, третьего дня, и именно когда он посещал их – учениц и учительниц – в Тоносава, случился сильнейший припадок малярии; они отвезли его в госпиталь «Асигара» в Одавара, где он и находится.

Я тотчас же отправился посетить его, и теперь, в одиннадцать часов вечера, вернулся домой. Доктор-начальник госпиталя – с университетским образованием и приобретенной репутацией, так что и Dr. Beltz, самый главный здесь профессор медицины и самый знаменитый врач (занятый, однако, так, что его трудно добиться), часто посылает больных к нему. Помещен о. Иннокентий довольно удобно, – доктор уступил ему собственную квартиру. К счастью еще, – помощник главного доктора наш православный христианин, приемыш Ирины Мороне, одной из самых старых христианок в Токио, которая также там находится и ухаживает за о. Иннокентием. Переводчиком при нем Емильян Николаевич Хигуци, с которым о. Иннокентий вместе учился в Санкт-Петербургской Духовной Академии, будучи старше его несколькими курсами. Сегодня утром с о. Иннокентием был также весьма сильный пароксизм, продолжавшийся с половины седьмого часа утра до одиннадцатого часа. Бледен он и похудел, – высматривает гораздо хуже, чем когда приехал сюда. Доктор, лечивший многих от малярии (из Китая после войны и из Формозы), ручается за выздоровление, но оно будет медленно; вероятно, не один месяц придется прожить здесь о. Иннокентию, если хочет вернуться в Китай здоровым.

2/14 августа 1897. Суббота.

Отцы Борис Ямамура и Николай Сакураи из Фукуока пишут, что никак не могли убедить старого Моисея Симотомае отпустить дочь к мужу в Саппоро; говорит он больше устами дочери, а сия, плача и рыдая, но упорно стоит на одном, – пусть муж ее три года, с сего времени, добрым поведением покажет, что он исправился от своих пороков (пьянства, лености и подобное), тогда она вернется к нему; таинство брака-де она уважает, но – и так далее. Что ж, пусть будет и так! Это будет достаточным вразумлением катехизатору Моисею Симотомае на всю жизнь. Если он не выдержит испытания, – станет дурно вести себя, – будет исключен из катехизаторов; если же три года безукоризненно будет вести себя, а по истечении их все-таки не получит обратно жены своей, то будет иметь право жениться вновь, – жена же и старый Симотомае извержены будут из Церкви.

О. Матфей Кагета пишет, что христиане в Хамамацу и Кега изумляются, отчего до сих пор нет назначенного к ним катехизатора Василия Ообатаке? Сей – кончивший Семинарию и подававший добрые надежды, но женился на дочери содержателя здесь небольшой гостиницы, христианина. Жена его по преимуществу и орудует заведением. Как отпустить ее, а вместе, как нечто придаточное, и его? Родители жены и удерживают. Вот тут и успевай с проповедью!..

3/15 августа 1897. Воскресенье.

За Литургией Павел Косуги рукоположен во диакона. – О. Сергий Судзуки, из Оосака, извещает, что Юлия Токухиро уговорила Елену, жену Петра Ока, бросить ее нынешнего сожителя и вернуться к законному мужу. Она принесла раскаяние, с слезами умоляя о. Сергия отпустить ей блудный грех, и отправилась уже из Кобе в Цуяма, где у нее за катехизатором Фомой Такеока ее дочь. Там она будет жить, пока Петр кончит курс в Катехизаторской школе. О. Сергий просит выслать три ены, что он ей дал на дорогу, и по три ены потом высылать на ее пропитание; будет исполнено, ибо это я обещал Петру; обещал, однако, не три ены в месяц, а две, – остальное-де должна сама зарабатывать; впрочем, Бог с ними! Расход этот будет мой личный, а не ляжет на плечи Церкви.

4/16 августа 1897. Понедельник.

Приехал новый наш посланник барон Роман Романович Розен с женой Елизаветой Алексеевной и восьмилетней дочерью Елисаветой. Я встретил его на вокзале, прождал для того там почти три часа, ибо телеграмма из Иокохамы не означила ясно часа его прибытия. Ехал барон Розен из Америки на одном пароходе с Великим князем Арисугава, ездившим в Лондон на юбилей Королевы Виктории.

Великий князь был на пароходе «Empress of India» инкогнито, под именем графа Сава. Но встречали его здесь, конечно, как Великого князя Арисугава, для чего на вокзале были все главные власти Токио и множество карет. Посланник лишь прибыл с тем же поездом, в сорок две минуты десятого часа, вместе с заменявшим его доселе Алексеем Николаевичем Шпейером и о. Сергием Глебовым, встретившими его в Иокохаме. По прибытии в Посольство отслужили благодарственный молебен в Церкви, приготовленной для того совсем Львовским, так как певчих не было, то пели мы же с Львовским.

О. Павел Морита с семьей прибыл с Сикоку. Послушавши его длинноглаголания, послал его к диакону Павлу Косуги, имеющему заменить его, рассказать о своей Церкви. С двенадцати часов до пяти он рассказывал! После этого хотел, по-видимому, повторить мне все, но я, послушав мало и поняв, к чему клонится, под благовидным предлогом уклонился от вод потопляющих.

Иоанн Оно (бывший Ямазаки), состоявший доселе, по окончании семинарского курса в Токио, в Иоцуя, попрощался, чтобы отправиться на самостоятельное место в Сиракава.

Илья Яманоуци, проведший опять бесполезно год, состоя катехизатором в Карацу, прибыл, чтобы быть здесь катехизатором в Ситая. Увидим, способен ли к церковной службе. Не скоро узнаешь человека. Вот человек, по-видимому, и благочестивый, и одушевленный желанием служить Церкви, и способный, и бойкий, – и при всех сих качествах – два года хоть бы на волос принес пользы! Напротив, в Карацу был вреден, разладив с тамошними верующими.

5/17 августа 1897. Вторник.

Барон Розен был с визитом. В пятьдесят лет и борода совсем седая, голова почти тоже; по отрывочным фразам и рассказам – жизнь не приносит ему счастье; семейная жизнь, кажется, особенно, хотя он не говорит и, конечно, никогда не скажет этого.

Последнюю половину всенощной пели так, что хоть бы и не пели, а читали; Львовский и лучшие тенора и басы ушли петь в Посольство; здесь же стали остальные большие и набравшиеся ученицы с М-me Львовской: сначала пищали еще порядочно, потом устали и разнили пренесносно; малочисленность молящихся еще более удручала. Ээ-х, где то святое вдохновение молитвы?

Проповедь говорил Мануил Китамура. Но бедный он! Жену любит, и она его любит, и двое детей уже у них, но живут розно: он здесь, она в Сендае у своего отца. Что за причина? Мать Мануила невзлюбила невестку и гонит ее, – не может жить с нею под одной кровлей. Злая свекровь – всесветное бедствие, и вот оно здесь в полной силе. Если существуют ведьмы на свете, то это именно злые свекрови. Мануил – человек вполне достойный, катехизатор ревностный, муж добрый, сын почтительный, – не достоин ли он счастья? И кто же отнимает у него счастье? Кто мучает, терзает его? Кто делает его, мужа и отца, печально одиноким вот уже три года? Собственная мать его! Кто же для него злее его матери? И не ведьма ли она поэтому? Уговаривать ее? Но человеческие слова истощены, ангельских – где взять? Впрочем, о. Семен Юкава и еще станет лить елей своих речей на ее каменное сердце; увидим, что воспоследует.

6/18 августа 1897. Среда.

Преображение Господне.

За Литургией рукоположены: Павел Косуги во иерея, Игнатий Като во диакона. Служили со мною шесть иереев. Пение, тоже четырехголосное, было довольно хорошо.

После Литургии, как обычно по поставлении иерея, чай для всех священно- и церковнослужащих.

После о. Павел Морита простился, чтобы отправиться вместе с о. Фаддеем в Маебаси, принять от него Церковь. Оттуда о. Морита с о. Титом Комацу посетит Церкви, чтобы принять их, – те, которые от о. Тита поступают к нему.

О. Павел Савабе, бывший главным в сослужении, пришел, говорит:

– Косуги на перевозку имущества нужно дать.

– Что ж, дадим ен пять или шесть, – этого довольно будет; от Миядзаки до Сикоку недалеко.

– Едва ли довольно. А сколько жалованья ему будет? Да и другим, ныне поставленным? Они еще не знают.

– По двадцать пять ен в месяц; все они семейные, с детьми, – всем одинаково.

– А! В таком случае нечего больше и говорить; этого достаточно и для перевозки вещей своими средствами.

Затем стал я говорить о. Павлу Савабе, что завтра, по дороге на станцию, о. Морита зайдет сюда и получит антиминс; так чтобы он в Маебаси в будущее воскресенье, непременно отслужил Литургию в испрошение благодати Божией на новое его служение – это послужит добрым началом добрых отношений к его новой пастве и так далее. Пусть о. Павел Савабе хорошенько растолкует и внушит это своему родственнику Морита (женатому на падчерице о. Савабе)… Вопреки моему ожиданию, о. Савабе разразился горячей репликой против своего родственника:

– Все бесполезно! Человек совсем не из тех, какие прежде поступали на службу Церкви! Не уживется долго и здесь, как не ужился на Сикоку. Здоровье не позволило ему служить на Сикоку? Жалкая отговорка! Тем более, что сам же и портит свое здоровье! Грудь болит? А любит вино зачем? Пищеварение плохо? А ест не в меру зачем?! Даже у своего ребенка отнимает, чтобы самому съесть, – и так далее.

Когда в Пятом часу я распоряжался некоторыми работами в Семинарии, нашел меня русский гость, барон Винкен, привезший поклон от молодого Куломзина, бывший же в свите старого Куломзина, статс-секретаря, по Высочайшему повелению, приезжавшего в Сибирь, чтобы сделать разграничение земель свободных, нужных для поселенцев. Винкен, отпущенный Куломзиным, возвращается в Петербург чрез Японию и Америку; в Японии он уже неделю, – был в Мияносита, Никко; но поразил меня посыпавшимися градом своими вопросами:

– Преподавание в Семинарии идет по-русски?

– Нет.

– Все ученицы говорят по-русски? – (Мы в это время уже перешли на местность Женской школы).

– Нет.

– Начальница говорит по-русски? – (Мы сели на веранду против комнаты Анны Кванно).

– Нет.

– Богослужение совершается по-славянски?

– Нет.

– Но вы-то сами служите по-славянски?

– Нет.

– Значит, богослужение переведено на японский?

– Переведено.

– Но поют-то по-русски?

– Нет, по-японски.

– Кто же поет?

– Учащиеся в миссийских школах.

– Да кто же заведует всем этим?

– Миссия.

– А из японцев есть священники?

– Есть, уже более двадцати.

– Кто же их ставит?

– Епископ.

И так далее, барон оказался лютеранином. Но и с православными гостями часто приходится вести подобный же разговор.

Вышеозначенный диалог мы вели под угощение Анны нас чаем и конспектами, и я смеялся вместе с Анной, переводя ей некоторые вопросы барона. Но дальнейшего разговора я и переводить не мог, – до того он был дик и неприличен.

– Правда ли, что в Японии для девицы нарушение целомудрия не считается бесчестием?

– Правда ли, что здесь можно жениться на время, по контракту? – И тому подобные нелепости, почерпнутые, как видно, из разговоров с нашими моряками в Нагасаки, или прямо из публичных домов.

7/19 августа 1897. Четверг.

О. Петр Кано пишет, что «Иоанн Инаба выздоровел и опять просится на службу; а то, что взнесли на него в Миядзу, совершенная-де неправда: женщина та – сумасшедшая, он принимал участие в ней, как больной; и он-де далек от всяких поползновений к блудному греху, иначе бы женился; он же, напротив, желает посвятить себя монашеской жизни». Но как же христиане Миядзу не могли различить сумасшедшую от блудницы? И отчего вознегодовали на него до того, что не пустили его в церковный дом, когда он вернулся от нее, после нескольких дней скрывательства у нее? И ушел он в Одавара вовсе не по болезни, а потому что отставлен был от катехизаторства. Впрочем, письмо о. Петра отослано к о. Симеону Мии, исследовавшему поведение Инаба.

8/20 августа 1897. Пятница.

Недавно я написал строгий выговор катехизатору Василию Усуи; и не мог не сделать этого: сам просился из Оодате, назначен Собором, как один из старейших и лучших катехизаторов в Ициносеки и Яманоме, откуда ныне Павел Кагета восхищен для иерейства; Церкви эти – две подряд – тоже старейшие и лучшие. И пишет Василий Усуи, по прибытии туда, что Церкви в упадке – совсем нет никого живых членов, не с кем заботиться о поднятии и расширении сих Церквей: словом, как будто программу лености и бездействия себе сочиняет на целый год, ибо прямо и заявляет, что нет надежды на будущее. Между тем требует и прибавки содержания, – нельзя-де жить на два дома (тогда как прежде, по-видимому, с радостию писал, что оставляет семейство в Оодате и отправляется один, – [с радостью няньки, освобождающейся на время от детишек, – ибо у него, кроме Пимена, что здесь в Семинарии – самым малым малышом, – пять – мал мала меньше]). Так и написал я отцу Пимена, зачем он кладет перед собой подушку лености? Церкви эти добрые и обещающие успех, если потрудиться. Так пусть он даст твердое обещание потрудиться; тогда я и предприму большой расход на перевод его семейства к нему, иначе не будет сего. Очень обиделся Василий Усуи, но в то же время почувствовал и справедливость упрека, и дает обещание трудиться из всех сил. Нужно будет перевести к нему семейство.

Был полковник Генерального штаба Владимир Петрович Корнеев, с супругой, несколько глухой. Возвращается в Россию после одиннадцати лет службы на Амуре. Начальствовал, между прочим, охранительным отрядом Корейского Короля в Русском Посольстве, по переселении Короля туда. Показал ему все, что он желал, в Миссии.

Был с прощальным визитом бывший доселе поверенный в делах Алексей Николаевич Шпейер, с супругой Анной Эрастовной. Отправляются двадцать четвертого числа в Корею. Обещались вносить на воспитание Кати, дочери Маленды, по десять ен в месяц; я сказал, что остаток от расходов на ее содержание будет храниться и собираться, чтобы после пригодиться ей, ныне двенадцатилетней девочке. Есть у нее от добрых Шпейеров и некоторый капиталец, хранящийся в Посольстве.

9/21 августа 1897. Суббота.

От жары и духоты всю ночь не спал; вставал, по двору ходил, с полицейским разговаривал, вечером до устали работал; утром, наконец, удалось заснуть. Но в пять часов: «Юубин! Юубин!"… Громкий, неумолкающий вопль. И всегда – хоть бы кто шевельнулся кругом; приходится самому торопливо нахватывать подрясник и спешить. «Какитоме» на сей раз на мгновение порадовало, думал – деньги из Хозяйственного управления, которых два месяца жду. Куда! Указ из Святейшего Синода в ответ на мое донесение от двенадцатого марта, что «о помощнике мне Святейший Синод будет иметь рассуждение». Порадовали! – Потом, с шести часов, Обедня, которую служили о. Кагета и диакон Като; первый, прослуживший уже три недели, и которого я хотел после сей Обедни отпустить, служил как будто в первый раз; да и может ли быть иначе с человеком, у которого, как рассуждал под мое молчаливое слушание в прошлое воскресенье о. Павел Савабе, «высохли мозги от секретного употребления (то есть напиванья по ночам) зловредной японской водки?» – Отправился на работы: в Женской школе застал садовника (дрянного, как оказывается) за кучею только что нарубленных ветвей с кустов; в кустах, тщательно разводимых до сих пор, просветы и плеши, – безобразие! Как не рассердиться! Анне Кванно:

– Ты зачем это допустила?

– Я не видала, с гостями занята была.

Старуха – коли попалась – всегда умеет извратиться ложью: какие там у нее гости спозаранку! Просто зевала, когда варвар-садовник у нее под носом производил опустошение. – Пригрозил садовнику: если хоть одну ветку срубит отныне, прогнать его. Один из его предшественников, подобный же болван, погубил несколько прекраснейших деревьев в садиках Женской школы и Миссии; пни сих старых дерев я указал пальцами тут же сему дураку – нынешнему садовнику. (Хорошего садовника нанять у Миссии средств нет, а дрянные только вредные).

На работах в Семинарии новое огорчение: самый ясный расчет, что работы не будут кончены к концу каникул. Где же мне помещать учеников? И так целый день самое дрянное расположение духа! Впрочем, и день грозовой был, особенно вечером, во время всенощной, часто блистали молнии. Должно быть, состояние духа (особенно после бессонной ночи) немало зависит от содержания электричества в воздухе.

10/22 августа 1897. Воскресенье.

За Литургией диакон Игнатий Като рукоположен во иерея. Освещен агнец для запасных даров, которыми будут снабжены новопоставленные иереи; о. Роман Циба поучил их сегодня, как приготовлять запасные святые дары.

За Литургией был полковник Корнеев с супругой, – приятно сказать, – человек благочестивый: поставил свечи к иконам и подал заздравное поминовение; был потом у меня и рассказывал про Корею: случайно он оказался в Сеуле, когда Король попросил посланника нашего, Шпейера, укрыть его от японцев (съемки пред тем делал в Корее): прислан был для того десант с наших военных судов – сто тридцать человек с лейтенантом; Шпейер предложил Корнееву, как старшему, принять начальство над отрядом, и он начальствовал; «а бойкая Анна Эрастовна Шпейер заменяла интендантство, то есть заведывала прокормлением охраны», сострил Корнеев.

Были барон Розен и его супруга – простая и говорливая особа. Барон находит большое различие у японцев с тем, как он оставил их – пятнадцать лет назад, – «тогда они улыбались и были приветливы, теперь серьезны и равнодушны», говорит.

11/23 августа 1897. Понедельник.

Утром о. Павел Кагета снабжен был святым антиминсом, ящиком с священными сосудами, дароносицей, мирницей, тремя приборами облачений (великопраздничное, воскресное и походное – из легкой шелковой материи), иконами, крестиками, большим и малым (походным) напрестольными крестами, напрестольными Евангелием и прочим, и прочим, также дорожными – до дома и по Церквам, жалованьем (двадцать пять ен) за девятый месяц и с миром и благословением отпущен на свою паству, которую передаст ему о. Борис, пропутешествовав с ним по передаваемым ему Церквам. Нечего и говорить, что о. Павел снабжен был и приличными наставлениями. Особенно внушал я и настаивал, и вчера и сегодня, чтобы он совсем бросил пить «саке»; это единственная его слабость, от которой если воздержится, – будет, надо полагать, во всех отношениях хорошим священником. Обещался он крепко – и мне, и еще прежде о. Павлу Савабе, также своему другу-секретарю Нумабе – исправиться и сбросить от себя сей укор. Дай Бог ему исполнить это!

Приемный отец катехизатора Василия Обатаке пришел и говорит: «До сих пор Василий, состоя здесь, в Токио, катехизатором, помогал мне по хозяйству; ныне он назначен в Хамамацу, – помогать мне не может, а у меня небольшой постоялый дом, кроме того, я взялся поставлять пищу в одну здесь низшую школу (сёогакко), – мне нужен слуга – помощник по дому», – Так-то обманывают Церковь! Василий этот с детства воспитан Церковью по прошению и свидетельству, что его отдают на служение Церкви, прошел Семинарию да до сих – вот уже четыре года – почти без малейшего плода катехизаторства, пользуясь церковным жалованьем; я думал – по неопытности у него нет плода; вотчим откровенно высказал сегодня, что он просто был у него батраком. Быть может, стал бы добрым катехизатором, перестав быть батраком, – для того и назначен был на самостоятельное место и в хорошую Церковь. Я все думал, что в тридцать лет он будет добрым священником. Куда! Японский эгоизм и японское надувательство – двенадцатиглавый змей, без меры средства Церкви пожирающий! Особенно жадным и бессовестным оказался этот круг родни дворян Маебаси: Обатаке – Сайто – Намеда – Фукасава, – все это действует по взаимному совету (как сегодня откровенничал вотчим), и ни у кого ни на грош доброй совести! Хороши японские христиане! Знать, такова японская почва…

В пять часов вечера отслужили напутственный молебен Алексею Николаевичу и Анне Эрастовне Шпейерам, завтра отправляющимся в Корею. Молебен был в «Imperial Hotel», где они ныне живут. Получил сто ен на Миссию. Да хранит их Господь! Анна Эрастовна, кажется, беспритворно благочестива. Целый день в Семинарии наблюдал за исправлением учебных столов, пробой ванны и другими работами.

12/24 августа 1897. Вторник.

В девять часов утра был на станции железной дороги, чтобы проводить Анну Эрастовну Шпейер с семейством (муж еще остался, чтобы иметь сегодня аудиенцию у Императора и после по железной дороге прибыть в Кобе к отправлению судна) до Иокохамы, откуда она должна сесть на судно, – и отправиться (мне) в Одавара, чтобы посетить о. архимандрита Иннокентия. Застал его почти здоровым, жалуется только на некоторую слабость. Пароксизм не повторялся с тех пор, как я был у него, – вот уж почти две недели; если на днях пароксизма не будет, обыкновенно до сих пор возобновлявшегося чрез две недели, то, значит, малярия оставила его. Дай-то Бог, чтобы было так! Ходил я с ним к морю, в котором и купался: рассказывал он мне, на мои вопросы, жизнь свою. Человек, во всяком случае, не из обыкновенных, инициатива у него есть, и много, даже слишком (уйти самопроизвольно с доверенной ему миссионерской выставки из Нижнего Новгорода чрез Кавказ в Москву, – в его летах-то такая дурь! Как тут не «слишком»?).

В Китае он может сделать очень много (может, для того и призвал его Господь сюда), но может и – ничего, если обернется самодуром. Втайне думал я: быть может, Господь настоящею болезнию гонит его из Китая в Японию на нынешний запрос миссионера на смену мне, и втайне тоже желал, чтобы было так, ибо по виду о. Иннокентий очень симпатичный: но ныне кладу крест на свои думы и желания.

Являлся в Одавара ко мне Иоанн Инаба; таким искренним и жалким представился он, что от всей души хотелось бы восстановить его в катехизаторских правах, но возможно ли это? Отрицает он все, взводимое на него, но до сих пор письма от о. Семена нет на мой запрос, сопровожденный ходатайственным письмом о. Петра Кано.

Вернулся я из Одавара вечером в десять часов.

13/25 августа 1897. Среда.

Утром первая неприятность: ученик Семинарии Сергий Нонака вернут в Босиу, где проводят каникулярное время ученики, в чахотке. Нужно отправлять его домой, на Киусиу, в Янагава. Жаль хорошего ученика, жаль церковных расходов на отправку его домой (тринадцать ен) и на содержание дома (по три ены в месяц), ибо беден, – едет в дом бедно живущей сестры.

Далее: изобретенная архитектором Кондером железная печка для нагревания ванны в Семинарии безнадежно течет при производящих пробах, – приходится разрушать кирпичную кладку и доискиваться причины течи.

Но самая главная беда, повергшая меня сегодня в уныние: объявление банков, что отныне счет на доллары прекращается и будет на эны, то есть золотые, пред которыми доллар, доныне равный эну, безмерно унижен. Избави Бог, если из России пришлют по расчету не на фунты стерлингов, а на доллары! Может повториться то же, что было в 1879 году, то есть я должен буду отправиться в Россию хлопотать о высылке содержания Миссии по расчету на золотую валюту. А Церковь не на кого оставить. Даже и о. Анатолия нет ныне.

14/26 августа 1897. Четверг.

Хлопоты по окончанию постройки Семинарии – ныне уже маты стелят. – Рассылка содержания катехизаторам – вторая половина (ближайшая). – Ученики уже начинают возвращаться с каникул.

На всенощной сегодня в первый раз почувствовал порчу зрения: темные пятна застилают буквы, отчего сбился в чтении самого знакомого Евангелия (истерзанного, впрочем, красными исправлениями). Придется, знать, приспособить к чтению левый глаз, доселе смотрящий вдаль. Только как? Окулисты и оптики здесь плохие. В прошлом году относился к соседу Иноуе, слывущему одним из первых окулистов в Японии, – и очков он не мог мне приспособить, – даром деньги на «о-рей» брошены.

После всенощной о. Павел Сато пришел и томил долго-долго беседой, – а жарко до поту, и устал, – трудно было битый час слушать молча, из вежливости, и понявши тотчас же, в чем дело. Дело двух слов: «Муж (Утагава, Эся) и жена не сошлись характерами и желают развестись, – так что делать?»

– Сказать им, что нет правила на развод их, и убеждать приноровиться друг к другу для дальнейшей совместной жизни, что не должно быть трудно для них при их летах (сорок два и тридцать), и после небезукоризненной жизни их (того и другого) до супружества.

15/27 августа 1897. Пятница.

Праздник Успения Пресвятой Богородицы.

Обычная праздничная служба, с малым числом молящихся. Потом заботы по приготовлению зданий Семинарии. Вечером опять служба.

Отправил к о. Иннокентию, в Одавара, переводчиком Матфея Уеда, на место Емильяна Хигуци, который должен вернуться к началу уроков в Семинарии.

Граф Муцу, бывший министром Иностранных дел во время войны с Китаем и следовавших затем договорных перипетий, умер, и завтра будут хоронить его. В болезни любимое положение его было – обращение к Дворцу Императора, когда, пред самой смертью, сказали ему, что Император прибыл (из Кёото) в Токио, Муцу усиливался сделать руками обращенное к Императору молитвенное движение; приводится это ныне в газетах, как выспренная похвала почившему патриоту. Как это грустно! У лучших японских людей – ни мысли о Боге, о душе, о загробной жизни. Что же теперь душа Муцу, излетевшая из тела? Какая ее участь? Душа она хорошая, зла у ней нет (за исключением глупости [очевидно, невменяемой] по части иностранной политики). Слепорожденная она в том мире, – это несомненно; и ныне, вероятно, с усилием приоткроет глаза; но глаза эти уже не те, что были обращены к резиденции Императора, а глаза слепорожденной кошки. Но ужели навсегда? И кошки же прозревают. Ужели не прозрит Муцу и легионы ему подобных? Боже милосердный! Ты – Судия Праведный! Конечно, правда и милость сретятся на твоем Суде, – и милость победит! Ибо все – Твои дети, и познавшие Тебя, и не познавшие, но все же сотворившие хоть нечто по Твоему Закону, – а любовь к Отечеству не черпали из оного?

16/28 августа 1897. Суббота.

После Обедни освятил все иконы, уже поставленные в киоты и приготовленные к помещению на приготовленных им местах во всех комнатах новой Семинарии, жилых, классных, больничных, столовой и прочих.

При сем еще печальней убедился, что правое мое око отказывается дольше служить; молитвы по славянскому служебнику не мог читать: темное облако застилает глаз; левый же, дальнозоркий, тоже не мог видеть букв; кое-как уже отслужил освящение. – Иконы затем были распределены по комнатам, и почти все установлены, когда я отлучился, чтобы поверить и принять работы циновщика. В Семинарии все работы, при тщательной поверке их, были приняты с одобрением. Когда перешли в Женскую школу и здесь обходили комнаты во втором этаже, поверяя циновщика, здесь, в галерее против столовой, Давид Фудзисава подал мне телеграмму, в которой латинскими буквами значилось:

«Архимандрит Сергий и достойный иеромонах Андроник посылаются в Японию. Сообщите, желаете ли хиротонии Сергия во епископа, вашего викария, какое наименование желаете присвоить себе и ему? Саблер».

Я тотчас же ответил: «Прошу послать Сергия и Андроника в их теперешнем сане». За мою телеграмму сначала взяли 26 ен 91 сен (адрес был: «Petersburg Hole Synod Sabler», подпись «Nicolai»). Потом прислали письмо с известием, что линия чрез Владивосток прервана. А если желаю, чтобы телеграмма отправлена была непременно чрез Шанхай, то нужно приплатить 23 ены 39 сен. Приплатил, нечего делать! Дело-то важное и очень приятное!

Потом хлопоты по приготовлению зданий, прием являющихся учеников, старых и новых, и учениц из Тоносава, долгий разговор с Иоанном Исида, судьей в Сидзуока, об его приемыше, катехизаторе Фоме, и средствах исправить его от «тщеславия и злословной болтовни», чем он очень вредит своей катехизаторской службе.

(Пишется сей вечер – увы! В первый раз чрез очки и с благосклонной услугой левого глаза; правый же, кажется, подал в чистую. Что ж, спасибо ему и за то, что шестьдесят один год честно тянул лямку. Спал-то и дремал тоже много и на дурное зазирал немало; но все же и доброе нечто было в его службе, если уповать на милость Божию.)

17/29 августа 1897. Воскресенье.

До Обедни о. Роман Циба преподал святое крещение одному из молодых людей, живущих у профессора Рафаила Густавовича Кёбера, – Судзуки, ныне Михаилу, двадцати одного года, студенту Коммерческой Академии. Восприемниками были Кёбер, с раннего утра приехавший в Миссию, чтобы присутствовать при совершении таинства, и Анна Кванно, не бывшая при сем по болезни. После Обедни господин Кёбер и его духовный сын были у меня и обедали со мной.

До Литургии и после обеда приходили без перерыва гости: родители детей, определенных ныне в наши школы, начальствующие школы с определенными детьми, некоторые дальние христиане и прочие, так что едва в сумерки я мог посетить ныне Семинарию; там – комнаты для учеников совсем готовы, но кухня, ванна, ватер-клозеты, освещение – будут, вероятно, завтра готовы. Нужно теперь думать об освящении зданий и сопряженным с тем угощении. Последний вопрос довольно изучен; задал его подлежащим людям (секретарю Нумабе, Алексею Оогое и прочим), – посмотрим, что посоветуют, во всяком случае, должно быть решено к авантажу таких важных зданий.

18/30 августа 1897. Понедельник.

Утром был в Иокохаме, чтобы получить последний дивиденд ликвидируемого разорившегося «Oriental Bank Corporation», – 97 ен 50 сен; итак, до тысячи долларов миссийских в нем окончательно потеряно.

Решили сделать освящение зданий Семинарии второго сентября, в следующий четверг; после освящения быть небольшому угощению.

Ученики, однако, уже помещены в них, – негде больше. Мы с господином Сенума сделали сегодня распределение их по комнатам; с завтрашнего утра и пищу будут готовить им там. Сегодня вернулись бывшие на каникулах в Босиу.

19/31 августа 1897. Вторник.

Произведен экзамен поступающим в Семинарию. Шестнадцать учеников собралось только; из них четверо, по экзамену, очень плохи, четверо других, по освидетельствованию доктором, слабы здоровьем. Сколько же из сих шестнадцати переплывет море семилетнего учебного плаванья и достигнет того берега, откуда начинается тут служение Церкви. И из сих, если оные окажутся, сколько будет достойных шествовать сим путем? О, Господи! Как в Японии все ударились в материализм! Где те времена, когда на служение Церкви шло много людей, и шли хорошие люди? И не старые ли, языческие, руководители Японии – синтуизм, Конфуций, буддизм – давали те времена? А теперь Япония под влиянием новой цивилизации христианской Европы вот, точно свинец, тяготеет долу и долу!..

20 августа/1 сентября 1897. Среда.

В Катехизаторскую школу и в Причетническую собралось всего четыре человека, и из них один совсем не ученый и язычник. Нечего делать, примем всех и присоединим их к старшему курсу Катехизаторской школы, – пусть слушают, что Бог послал, и в то же время учатся пению: не делать же для них новые курсы катехизаторской и причетнической школ; коли из них кто окажется хорошим, то прослушает Догматику в будущем году. Айв старшем-то ныне всего три, с четвертым весьма сомнительным; впрочем, и три – с бору да с сосенки.

Семинарию сегодня совсем приготовили к освящению.

Расположение духа до того тягостное – от безденежья ли то или от усталости, – что едва сдерживаю себя в пределах наружного благодушия. Редко бывают такие дрянные дни.

О. Феодор Быстров пишет, что митрополит Палладий, по докладе моего донесения в Синоде, сказал: «Начальника Миссии в Японии следует возвести в сан Архиепископа и дать ему епископа викария». Очень нужно! Голова большая, туловища почти нет, как у некоторых морских чудовищ! Просишь хлеба, дают рыбу. Доброго миссионера тут нужно, из которого впоследствии естественно образуется викарий, а со временем, даст Бог, и митрополит.

21 августа/2 сентября 1897. Четверг.

Совершено освящение новопостроенных зданий Семинарии. В десять часов началось Водоосвящение в большой классной зале; служили со мной только отцы Сато и Циба, диакон Кугимия и иподиакон Кавамура, – для большего числа было бы тесно. Пел полный хор из семинаристов и учениц, он же и занимал всю залу; учителя, прочие ученики и гости стояли по верандам. По окончании водоосвящения я окропил все комнаты и коридор со службами внутри зданий, о. Павел Сато окропил наружность зданий и двор с северной стороны, о. Роман Циба – с южной, он же и госпиталь – внутри и снаружи. По окончании богослужения, в начале двенадцатого часа, гости были приглашены в назначенные для них комнаты; всех гостей было почти ровно сто человек, то есть все учащие и учащиеся и все прочие служащие Церкви в Токио. Я между тем сказал учительницам, чтобы они провели учениц по всем зданиям показать им все; когда они кончили осмотр столовой, пробил звонок, по которому ученики собрались обедать; стол был, конечно, праздничный, и, кроме того, каждому стояло у прибора по коробке конфект в десять сен (маленькие ученицы [голодные же притом, по времени], проходя, восклицали в удивление этой завидной роскоши, но, вернувшись к себе, нашли в своей столовой не менее роскошное угощение). Пропели молитву, после которой я сказал несколько слов назидания и благословил трапезу. Гостям приготовлен был роскошный обед – каждому в двух ящиках – с рисом и с множеством очень вкусных вещей; пред обедом, по японскому неизменному обычаю, был чай и конфекты (бенто с конфектами на каждого – шестьдесят пять сен). Ученики, скоро окончив свой обед, рассыпались по комнатам служить гостям, – наливать чай, приносить кипяток и прочее. Я несколько раз обошел комнаты и, видя, что все идет в порядке, – гости веселы и благодушны, – оставил Семинарию и вернулся к себе; было уже двенадцать часов. У себя нашел вместо завтрака то же бенто, что у гостей, и отлично позавтракал им.

Угощены были и начальники работ – плотничных, каменных и подобных – всего двадцать человек; но их Василий, главный начальник, увел для того в гостиницу, ибо им-де, кроме пищи, следует и выпить немного, чего в школе не полагается. Дано Василию пятнадцать ен на угощение их.

В четвертом часу был о. Павел Морита с семейством; завтра совсем отправляется на свое место в Маебаси и прочие. Снабжен ризами, дароносицей и мирницей, чего нет в Церкви Маебаси. Детей у него четверо, начиная с одиннадцатилетней дочки Марии до грудной Нины; средние – сыновья Емильян и Дионисий – шустрые мальчики.

Сегодня день памяти Святого архимандрита Авраамия, Смоленского Чудотворца, в монастыре которого, в Смоленске помещалась Семинария (в которой и я, грешный, учился). Да будет покровителем, заступником и молитвенником Святой Авраамий и Тоокейской Семинарии и да изведет из нее многих делателей на ниву Христову в сей стране!

22 августа/3 сентября 1897. Пятница.

В девять часов утра был звон субботнего колокола и одноразный трезвон, призвавшие всех учащихся в Собор, и отслужен был соборне молебен пред начатием учения.

Потом господин Сенума роздал ученикам Семинарии учебники. В три часа мы с ним съездили в лавки купить мебель для учительской комнаты. Купили: четыре стула на десять ен, – а шесть стульев венской поделки я отдал из библиотеки, – шкаф для хакама учителей за тридцать ен, стол за четыре ен семьдесят пять сен.

Вечером у учеников был симбокквай, для угощения на котором дал три ены (о. Сергий дал три ены предварительно – значит, мне можно было дать меньше обычных четырех или пяти ен). Ораторствовали в первый раз в новой столовой, столь обширной и удобной для подобных случаев.

В девять с половиной часов утра в Посольской Церкви о. Сергий Глебов с диаконом Дмитрием Константиновичем Львовским повенчали германского подданного лютеранина Толле, служащего в торговой компании в Владивостоке, с девицей Токаревой, дочерью инженера. Приехали они потом благодарить и пожертвовали тридцать ен на бедных.

23 августа/4 сентября 1897. Суббота.

Было начало уроков во всех наших школах.

Я читал накопившиеся письма с утра до полдня с Давидом Фудзисава. Раз должен был приостановиться минут на двадцать, чтобы утишить «волнение чувств»: столько просьб о деньгах, что невозможно вынести! Конечно, и они, катехизаторы, не виноваты, – все народ бедный и бесталанный, – от местных христиан не могут добыть – таланта и усердия нет на то, но Миссия в настоящее время похожа на мать с изгрызенными сосцами.

Ученики Катехизаторской школы (пять: старых три и новых два) и Певческой (два: старый один, новый один) ходили на свои классы в Семинарию: аудитория там для них есть, учителям же удобнее. Таким образом в большом каменном доме отныне будут производиться только общие классы пения, в двух классных больших комнатах, внизу и вверху; будут также учиться пению здесь живущие ученики Катехизаторской и Певческой школ.

Учителя Семинарии – академисты и другие – положили для себя правилом – отныне ходить на лекции в хакама; но за то и ученики тоже непременно должны быть одетыми в хакама. Хорошо, если соблюдется это.

Сегодня за всенощной опять начали петь полные хоры, и народу было много, но увы! народ-то этот почти исключительно наши ученики и ученицы.

24 августа/5 сентября 1897. Воскресенье.

Обычное богослужение, с тою особенностью, что иподиаконы при облачении меня за отсутствием главного из них, Андрея Имада, заболевшего, перепутали большой омофор до того, что я принужден был потребовать малый и в него облачился.

Был с визитом у барона Розена: ропщет – и справедливо – на доселешнюю дипломатию, озлившую японцев против России; был потом в Протестантской Англиканской Миссии выразить соболезнование о смерти бишопа Bikersteth’a, в ответ на известие о сем Archdeacon’a Шау.

На вечерние и утренние молитвы с учениками Катехизаторской и Певческой школ попросился ходить вместо меня о. Феодор Мидзуно, живущий теперь бок о бок со мной (получивший сие помещение с обязанностию принимать в своей комнате японских гостей в то время, когда мне некогда). Сей вечер мы были с ним на молитве.

25 августа/6 сентября 1897. Понедельник.

Дождь рубит все эти дни беспрерывный; по японским законам, знать, так надо; ну и пусть. У нас и при этом все ладно.

Справляю корреспонденцию в Россию: жалуюсь, что денег не шлют, да прошу, чтобы слали золотом.

О. Павел Косуги, научившись служению, отправился сегодня на место службы, в Токусима, на Сикоку.

26 августа/7 сентября 1897. Вторник.

Трудовой день по корреспонденции. Были с визитом вновь прибывшие на службу в Посольстве: первый секретарь Станислав Альфонсович Поклевский-Козелл, поляк и католик, но по разговору и приемам славный русский человек, Михаил Алексеевич Андреев – младший секретарь, очень симпатичный молодой человек, и «Vladimir Fomenko», – как значится на карточке, – учитель русского языка, ангажированный японским Правительством чрез посредство своего Посольства и наше Министерство иностранных дел в Петербурге, получивший образование в Одесском университете, родом из Полтавы, – по-видимому, тоже очень хороший человек.

27 августа/8 сентября 1897. Среда.

О. Игнатий Като, обучившись священнослужению, отправился на место своего служения, в Немуро и сопредельные Церкви.

Целый день, без малейшего перерыва, дождь; а теперь еще, в десятом часу вечера, гром и молния. – Я закончил корреспонденцию в Санкт-Петербург с просьбой высылать содержание золотом, также своевременно, и прочее.

28 августа/9 сентября 1897. Четверг.

Ночью была большая буря; наибольшая сила ее была утром, в пятом часу. Года три уже не было такой разрушительной бури. Несчастий множество: заборы разрушены, слабые дома повалены, некоторые фабричные трубы упали, несколько человек убито, немало ранено; особенно много несчастий на рейде в Иокохаме.

У нас в Женской школе забор упал, виноградный обширный навес тоже, в Семинарии железная крыша с кирпичного лампового дома снесена, несколько черепиц с крыши снесено и открылась течь: в Соборе в окна с юга налито много дождя; купол тоже дал течь.

Думал я на сих днях съездить в Кёото и Оосака с плотником Василием, чтобы сообразить насчет предположенной постройки небольших храмов в сих Церквах. Но так как денег на постройку нет, то нечего и ездить. Отдумал.

О. Сергий Глебов сегодня оставил Миссию и переехал в город, куда-то на Кудан-зака. Баба с колес, колесам легче!

С шести часов вечера была всенощная. Пели причетники. В Церкви было человек десять. Учащиеся занимались уроками.

29 августа/10 сентября 1897. Пятница.

Усекновение главы Святого Иоанна Предтечи.

К Литургии в шесть часов пришли все школы; но пели причетники под управлением Львовского, и пели так, что хоть бы в Крестовой Церкви Петербургского митрополита.

Потом мы с Накаем начали наши занятия по исправлению перевода; с послания Святого Апостола Иакова начато. Часы занятий те же: с половины восьмого до двенадцати и вечером с шести до девяти.

Церковь сегодня двух катехизаторов лишилась: Иоанна Ивай, катехизатор в Сакари, только что женившийся, помер, – вероятно, от какке, которою и прежде страдал; подробностей еще не известно, извещено телеграммой; Иосиф Ициномия, бывший в Хиросима, в помощь полупараличному Луке Кадзима, сбежал; получил двухмесячное содержание и дал тягу; этого не жаль, – совсем бесполезный человек. Извещает о. Мукояма, что он в Токио, прилагает и адрес, по которому его искать, – очень нужно! Одним дармоедом меньше!

30 августа/11 сентября 1897. Суббота.

Обычный занятый день: перевод, потом толки с рабочими по ремонтам после урагана.

Из Церквей письма малоинтересные. Несколько интересно только письмо о. Иова Мидзуяма о катехизаторе Савве Сакурада. Послан нынешним Собором в Иокояма и Янаици, где у нас уже много лет не было катехизатора; христиане там ослабели, а протестанты усилились. Только что прибывшему на место Савве случилось быть на протестантской проповеди, которую держали заодно два протестантских катехизатора; про Савву они думали, что это один из новых язычников, пришедший посещать их. Но во время проповеди Савва не выдержал и возразил; завязался спор, и он разбил протестантских проповедников на всех пунктах. Результатом было, что наши христиане очень ободрились, а о. Иов отложил свое намерение перевести Савву в другое место, где – он думал – катехизатор более нужен, – Хорошо, если Савва выдержит себя. Он нынешнего выпуска из Катехизаторской школы; состоит в списке последним, и у его имени написано «назначен (в проповедники) на год для опыта», ибо болен и дурен поведением, то есть сварлив и любит вино.

Был секретарь Пекинского Посольства Соловьев, вояжирующий здесь, – в шляпе красив, без шляпы лыс; в разговоре часто генеральское «что?», на которое приходится повторять прежде сказанное.

31 августа/12 сентября 1897. Воскресенье.

Пред Обедней крещены шестнадцать детей из сиротского приюта Даниила Тадаки, начиная с грудных младенцев до четырнадцатилетней девочки. Умилительно было видеть их группу за Литургией и у Святой Чаши в белых платьях, с крестами на груди, истово крестящихся и молящихся по-детски. Потом они были у меня, обедали, обласканы и отпущены с наказом всегда по праздникам быть в Церкви; обещаны для того дорожные сюда и обратно, по четыре сен, по городской чугунке и обед здесь.

1/13 сентября 1897. Понедельник.

Из Оою некий христианин пишет: «Россия – мужское начало, Япония – женское; так эти два государства должны составить одно, как муж и жена составляют одну плоть; эту теорию-де я представлял всем министрам, а также посылал в большие газеты – популяризировать ее; но последние не делают сего, – так, мол, посодействуйте, чтобы сделали». Таково произрастание китайской философии на японско-земледельческой почве!

В иокохамской газете «Japan Daily Mail» идет состязание католиков с протестантами. Последние к стене приперли Папу, доказав его [?], что он «волк в овечьей шкуре», то есть опасен для государства, как ставящий себя выше государя и всякой на земле власти. Замечательна змеиная натура католицизма; в сегодняшней газете ответ католического ученого патера протестантам, – и ни слова о Папе! Доказывается, что должны повиноваться в делах, касающихся спасения, Церкви и что Церковь непогрешима, то есть статья – самая православная, но совершенное отклонение в сторону от спора с протестантами, – о Церкви только, о Папе хоть бы слово, тогда как протестанты о Папе только и писали. У протестантов нет Церкви, – католик ударил в их слабое место, хоть и смошенничал для этого. У католиков же, во всяком случае, слабое место – папа, иначе не уклонялись бы они от речи о нем; и слабое место это, как видно, для них очень больное, ибо боятся и дотронуться до него. – Все вместе это служит невольную службу православию. Солга неправда себе!

2/14 сентября 1897. Вторник.

День дождливый, деньги из России все не идут, письма из Церквей все однообразные и скучные, – расположение духа убийственное! Впрочем, занятие переводом идет своим чередом.

3/15 сентября 1897. Среда.

О. Андрей Метоки пишет хорошее письмо из Нагаока, – ждет успеха проповеди там; хвалит и только что начавших проповедников Ал. Арай и Илью Танака. В добрый час!

Сегодня из Токио отправилась к нему, о. Андрею, жена его, остававшаяся здесь поучиться вязанью.

О. Павел Морита просится посетить Токусима, – там-де две старухи (одна из них Камеи) очень любит его и желают видеть. Точно дрянной избалованный ребенок! То – «не хочу на Сикоку», то «хочу на Сикоку». Продиктовал очень строгое письмо к нему.

4/16 сентября 1897. Четверг.

Пришли деньги из России, – и на сердце полегчало; погода, тоже дрянная, как будто стала получше.

Оо. Савабе и Симеон Юкава приходили рассказывать, что в приходе Асакуса христиане перессорились между собою, и половина – с о. Юкава; не хотят подчиниться ему, собираются просить меня быть их непосредственным духовным отцом. Но последнего не бывает; я общий пастырь всех (хоть и весьма плохой) и не могу исполнять обязанности простого священника по капризному желанию каждого. О. Юкава священник – очень хороший, и христианам нет нужды устраняться от него. Бунтуют против него плохие христиане из старых, вроде Миеси и Китагава; и о. Юкава виноват больше всего тем, что был слаб и добр к ним: не выключил их из числа «гиюу», когда они почему-то были избраны христианами; теперь и платится за свою слабость. Разладали же христиане между собою – новые и старые; первые, как Мураками-старик, ревностны к увеличению числа христиан, последние – инертны, и позавидовали ревностным, и разгневались на о. Юкава, который, естественно, словом и делом, с лучшими из своей паствы. Буря в стакане воды. И она скоро утихнет – тем более, что за утишение принялся и о. Павел Савабе, к которому о. Семен отнесся прежде всего, как к благочинному. – Выслушал я все, молча, и, слушая, думал: «Сколько бы пользы Церкви было, если бы о. Савабе всегда был вот таким, как теперь! Дело до крайности просто, но о. Савабе сказал: „Нужно епископу доложить и сделать, как он скажет”». Этим они начали свой доклад, и я имел время во время их обычного размазыванья, не теряя нить рассказа, думать: «Если бы пятнадцать лет тому назад о. Савабе говорил то же! Но тогда он был счастлив тем, что ездит на плечах этой слабости олицетворенной – о. Анатолия!» – Как они оба наболели мне на душе!

В Иокохаму на рейд пришел «Рюрик», самый сильный наш броненосец в сих водах. Был у меня лейтенант Головнин, внук Василия Михайловича Головнина, бывшего в плену у японцев. Говорил, что допытывается, нельзя ли ему в японских архивах найти документы, касающиеся его деда. Конечно, хорошо бы; но едва ли не погорели и не истребились они в Хокодате, Мацмае и Едо. Я рассказал ему о следах Василия Михайловича Головнина, встреченных мною в Хакодате.

5/17 сентября 1897. Пятница.

Был в Иокохаме, чтобы разменять пришедший вексель миссийского содержания; потом – в Банк Мицуи, чтобы уплатить долг – девять ен, заимствованный, впрочем, под залог миссийских же десяти тысяч ен, положенных у Мицуи на год – с двенадцатого октября прошлого года.

Был у меня адмирал Алексеев с морским агентом Чагиным. Говорил адмирал о нужде иметь в Токио pro-русскую газету; я с ним вполне согласился и советовал внушить барону Розену, чтобы, по совету с умнейшим из японских министров, найти умного японца, который бы стал выше нынешних шовинистских понятий относительно России, сделался редактором издания, положившего программой «сблизить Россию и Японию, ознакомить Японию с Россиею и так далее»; обеспечить существование и расход этого издания русскими средствами, приобрести сотрудничество, доброй платой, даровитых писателей, вроде Китамура (нынешнего Кавасаки в Циувоо). Дело это может быть полезно Японии не меньше, чем России; потому и вестись может вполне открыто и честно, – потому и осуществимо, если посланник взглянет на него серьезно… Адмирал обещался говорить об этом барону Розену.

От участия в этом издании, в ответ на настояния адмирала, я прямо отказался, так как сознательно, в интересах моего собственного дела, устраняюсь от участия во всяких политических делах, писаниях и даже разговорах.

Адмирал Алексеев в то же время и прощался: сдал командование Тихоокеанской эскадры адмиралу Дубасову и уезжает в Россию через Америку.

6/18 сентября 1897. Суббота.

Кончили мы с Накаем исправление соборных посланий.

Отпустил я плотника Василия Окамото, так как все работы по Семинарии завершены. Твердо полагал в начале года начать ныне постройку храма в Оосака, но, знать, Богу не угодно это: раз – работы по Семинарии затянулись, другой – деньги запоздали. Если бы дал Бог в будущем году совершить то! Сказал Василию, что призову его, когда нужно; теперь пусть работает на стороне.

Офицеры с «Димитрия Донского», артисты на балалайке, прислали снятую свою фотографическую группу, как обещали; занесли ее кто-то двое; должно быть, офицеры с «Рюрика», отдали у входа и отправились, вероятно, осматривать Токио.

7/19 сентября 1897. Воскресенье.

До Обедни крещены шесть младенцев, детей наших христиан.

За Обедней из русских были: секретарь Посольства Андреев и несколько матросов с «Рюрика». Первый хвалил очень наше богослужение, и, думаю, искренно; он – сын богатого московского купца, магазин которого близ Саввинского подворья; когда я жил в последнем, в 1880 году, по сбору на постройку собора, Андреев маленьким мальчиком бывал в Церкви Саввинского подворья, когда я служил; и, вероятно, ныне в душе сравнивал то богослужение с сегодняшним; ну куда же то, в маленькой Церкви с небольшим хором, с нашим, в великолепном Соборе с двумя огромными хорами отличных певчих!

После Литургии были христиане: один студент Университета, родом из Сендая, – недавно оттуда и рассказывал тамошние церковные новости; потом – из Сиракава Саломия Хотта, самая усердная там христианка, мать Николая Хотта, лучшего из тамошних христиан, и с нею двое других; хвалили нового своего катехизатора Иоанна Оно: скучает, что мало дела там, требует от христиан новых слушателей. Очень приятно! Я советовал им поставить себя в положение требовать в ближайшем будущем исключительно для себя, с ближайшими селениями, священника, то есть не скупиться на определение содержания ему: ниткой не привяжешь человека, а веревкой можно, – так чтобы привязали священника добрым усердием в содержании его, – любовью и желанием не на словах, а на деле.

8/20 сентября 1897. Понедельник.

Праздник Рождества Богородицы.

Утро было прелестное: ни облачка на небе. За Литургией кроме учеников, христиан было очень мало; пришло к концу и несколько русских матросов с «Рюрика».

Алексей Обара, регент, приводил свою жену попрощаться – завтра утром едет на родину, в Мориока. Боже мой, что делает безжалостная болезнь! Полгода назад была полная жизни и сил красивая добрая христианка, с совсем еще детским, невинно игривым характером: теперь – едва двигающийся скелет, – так эти чахоточные бациллы поработали! Мать ее и муж везут ее на родину, но, конечно, только для того, чтобы похоронить. Утешал я ее тем, что она дочь Царствия Божия, – пусть не горюет, а радуется при мысли, что, быть может, Господь скоро позовет ее в тот мир.

О. Иннокентий из Одавара пишет, что недостало для расплаты за лечение и прожитье недавно испрошенных им сто ен, еще тридцать просит. Посланы. Просил еще совета, какой подарок сделать доктору; посоветовал подарить деньгами двадцать-двадцать пять ен (конечно, по расплате за лекарства и докторский труд), ибо вещью можно не угодить, – подарить что не нужно. Извещает вкоротке о получении, под утешительным заглавием «все обстоит благополучно», весьма неприятных известий из своей Пекинской Миссии, – о крайней безнравственности служащих в Миссии китайцев. Жаль!

9/21 сентября 1897. Вторник.

О. архимандрит Иннокентий, совсем вылеченный от малярии, прибыл из Одавара в Миссию. В госпитале там за квартиру и лечение взяли с него по три ены в день; всего же с пищей день обходился ему в четыре с половиною ены; не дешево, но спасибо, что вылечили.

В Катехизаторскую школу прибыл Яков Судзуки, – еще уродец, наподобие моего милого Накая, – такой же маленький ростом, хотя едва ли такой ученый. Посмотрим, будет ли полезен в качестве корректора при печатании наших с Накаем переводов, ибо это собственно имеется для него в виду, хотя он не знает об этом, а думает, что будет катехизатором.

10/22 сентября 1897. Среда.

Из Саннохе христиане коллективно просят отдельного катехизатора; очень сетуют, что от них взят был оный, и соединена их Церковь с Фукуока. Жаль, что они прежде не писали это и не восхваляли там своего бывшего катехизатора Илью Яци, который, оказывается, все же что-нибудь делал там. Теперь где же взять для них катехизатора?

В Масике, на Эзо, основывается Церковь: просят туда икону для молитвенного дома, книги и прочие церковные принадлежности, просят также наименовать Церковь.

О. Николай Сакураи просит послать в Саппоро учителя пения, который бы вместе мог и проповедывать.

11/23 сентября 1897. Четверг.

Японский гражданский праздник, – ученья не было. Утром показал о. Иннокентию библиотеку и Семинарию; потом, в восемь часов, он уехал с о. Сергием Глебовым в Никко. Но какой же он рассеянный! Вещи в комнате в довольно разбросанном виде, железный ящик с кучею денег в серебряной монете не заперт; для начальника Пекинской Миссии, имеющего заводить все снова, – нежелательная черта.

В восьмом и девятом часу, потом еще после обеда, сняты сегодня фотографии: 1. внешний вид главных, вновь отстроенных, зданий Семинарии, – снят из окна второго этажа напротив лежащего госпиталя Сасаки; 2. внутренний вид занятой ученической комнаты; 3. семинарская больница; 4. группа учеников и учителей; 5. вид Женского училища и Семинарии с соборной колокольни, чтобы показать отношение их к зданиям внутри Миссии; 6. вид построенных в прошлом году из материала старой Семинарии двух домов для миссийских служащих – на нижней площадке Миссии; 7. группа учениц и учительниц в Женской школе. Почти все эти фотографии нужны для приложения к миссийскому построечному отчету, почему и сняты.

12/24 сентября 1897. Пятница.

Даниил Хироока, катехизатор в Токусима, жалостливо пишет о своем товарище, катехизаторе Гаврииле Ицикава, – «болен-де», – видимо, просит помощи. Послал пять ен. – Петр Исикава приходил просить квартирных причетников Петру Ямбе, – «нужно-де ему выписать жену и детей из Сендая»; обещал я четыре ен в месяц.

Василий Усуи, катехизатор в Ициносеки, кроме двадцати пяти ен – дорожных, уже обещанных на переведение его семейства из Оодате к нему, просит тридцать ен на уплату долгов в Оодате. Отказано в полной сумме, но обещано десять ен без отдачи, тогда как тридцать ен он предлагал уплатить вычетами из его жалованья. Ни за какие долги служащих Миссия не отвечает. Пусть всякий по одежке протягивает ножки; у Усуя же и не совсем коротка одежка: девятнадцать ен в месяц получает.

13/25 сентября 1897. Суббота.

Утром о. Иннокентий, вернувшийся вчера из Никко, пожелал увидеть наши школы в действии; мне не хотелось бросать перевод, и потому поручил инспектору господину Сенума провести его по классам в Семинарии и Женской школе.

Один язычник, из провинции Мито, очень коротким письмом просит наставления в вере. Послана ему Догматика Фаворова в переводе, и адресован он к катехизатору Петру Мисима, в Оота, ближайшему к нему; а к Мисима препровождено письмо язычника с просьбой наставить его.

На всенощной о. Иннокентий участвовал в богослужении, то есть выходил на литию и Величание. Пели всенощную без Дмитрия Константиновича Львовского, так как сегодня всенощная и в Посольстве, и без Обара, который повез больную жену на ее родину, – с одним Иннокентием Кису, который на ирмосах праздничных, только что переложенных и разученных, переходил по пленям с клироса на клирос, чтобы задавать тон; пропели, однако, все всенощную ни мало не разнив; кончилась она в половине девятого часа. О. Иннокентий говорил, что устал; у них в Пекине так долго не служат. Проговорили мы с ним потом долго, в его комнате. Хороший он человек, но едва ли обновит Пекинскую Миссию: мелочи его путают и, вероятно, совсем запутают и собьют с толку.

14/26 сентября 1897. Воскресенье.

Праздник Воздвижения.

О. Иннокентий участвовал в служении Литургии; облачение на нем было то, которое пожертвовал сюда его предместник по управлению Пекинской миссией о. архимандрит Амфилохий; о. Иннокентий сегодня обновил его.

О. Симеон Мии описывает свою поездку в Миядзу и Таиза, хвалит усердие христиан там и надеется, что катехизатор Марк Одагири будет, наконец, хоть несколько полезен, ибо тамошний родом (из Минеяма) и не мало у него знакомых язычников там.

В десятом часу вернулся о. Иннокентий с обеда у посланника и до одиннадцати потом мы проговорили с ним о деле Пекинской Миссии.

15/27 сентября 1897. Понедельник.

Утром о. Иннокентий распрощался, чтобы отправиться в Иокохаму и оттуда на пароходе в Китай, к месту своего служения. Благослови его Бог успехом!

В третьем часу в Соборе было совершено бракосочетание Григория Такахаси, бывшего катехизатора, за дурное поведение отставленного, ныне переводчика при морском нашем агенте господине Чагине в Иокохаме, с девицей Верой Сига, воспитанницею нашей Женской школы. Сестра Григория Надежда, учительница, устроила этот брак: ей хотелось, чтобы брат для счастия своей жизни непременно был женат на хорошо воспитанной христианке. И это ей удалось.

Василий Усуи попросил дорожные семье и десять ен. Послано тридцать пять ен.

16/28 сентября 1897. Вторник.

Кончено исправление послания к Римлянам, принялись за Первое к Коринфянам.

Из Кобе извещают, что Юлия Токухиро, единственная наша диаконисса, совсем умирает от чахотки, – доктора не больше недели ей дают; брат ее, язычник, прибыл к ней и говорит, что похоронит ее по-язычески, если ему будет предоставлено погребение; потому христиане заранее просят помощи на погребение. Обещано десять ен, прочее пусть сами восполнят, ибо Юлия усердно служила их Церкви и приобрела несколько душ для Христа.

17/29 сентября 1897. Среда.

Из Ханава требуют катехизатора, пишут, что есть желающие слушать учение. Когда был там катехизатор, слушателей не было; не стало катехизатора, слушатели явились, – а где им катехизатора взять? Пусть уж в утешение им исполнена будет другая их просьба: даны деньги на наем церковного дома; и напишем катехизатору в Оою чаще посещать Ханава.

О. Павел Кагета описывает свой объезд Церквей, передаваемых ему от о. Бориса, который вместе с ним и ездил, сдавая Церкви. Просит еще денег на перевод семейства из Яманоме в Оодате, а семейство огромное, – просто беда с этими бесплодными служителями Церкви, растящими только свои семьи!

О. Комацу хвалит усердие катехизатора Якова Мацудаира: в Микурия крестил шесть человек, приготовленных им.

18/30 сентября 1897. Четверг.

Среди суеты расчетного дня о. Алексей Савабе и катехизатор Павел Савара успели рассказать, что в селении Фудзисава, недалеко от Токио, по направлению к большому городу Кавагое, есть желающие слушать учение. Там замужем за одним ремесленником сестра семинариста Зилота Моки; чрез нее сделался христианином ее муж; и оба они вместе возгордились желанием сделать участниками в спасении и других; почему просили туда катехизатора; Павел Савабе уже был там, познакомился с людьми, из которых одного врага христианства, местного ученого и учителя, Хасимото по прозванию, успел смягчить и склонить в пользу Христова учения, под которым тот ошибочно до сих пор разумел только протестантство, давно уже проповедуемое там. Павел Савабе снабжен книгами – ему самому, слушателям (Осиено Кагами), в подарки Хасимото и другим, и отправлен вновь туда. Благослови его Бог успехом!

Из Хакодате от «гию-квай» получена телеграмма, из которой можно было понять, что «о. Ямагаке и двое христиан, путешествовавшие минувшим летом на Сахалин, возбудили недоверие, и что требуется туда по сему предмету следователь». Отвечено телеграммой на имя о. Ямагаке, что телеграмма непонятна, чтобы в письме изложено было дело, по которому требуется туда следователь.

19 сентября/1 октября 1897. Пятница.

Катехизатор в Аомори, Симеон Мацубара, получающий на квартиру пять ен, требует ныне восемь; о. Борис подтверждает эту просьбу. Написано строгое письмо первому, – мол, «Церковь небольшая, и ты нисколько не стараешься о расширении ее, а денег на содержание себя, то на квартиру, все больше и больше просишь, – не будет тебе по просьбе! Одну ену прибавится квартирных, больше – ни-ни!» О. Борису – то же.

20 сентября/2 октября 1897. Суббота.

В Хакодатской Церкви что-то странное случилось: утром получено коротенькое письмо от о. Петра Ямагаке, содержащее его просьбу об отставке от службы (дзисёку) на том основании, что он-де великий грешник. Отвечено тотчас же телеграммой, чтобы яснее изложил причины своей просьбы. Во всяком случае, нужно будет послать туда о. Павла Савабе, лишь только вернется из Маебаси, где насаждает о. Морита, мужа своей падчерицы.

Из России получен ящик с иконами из Троице-Сергиевой лавры: тысяча Божией Матери домовых, выписанных за деньги, и пятьсот святого Иоанна Предтечи, четырех форматов, почти все очень малых, как видно, жертвуемых и с книгами из Казанской Духовной Академии, жертвуемыми для здешней библиотеки вследствие моей прошлогодней посылки туда миссийских книг.

21 сентября/3 октября 1897. Воскресенье.

До Обедни крещено пять; из них один из селения Кавагуци, недалеко от Токио, где проповедует Павел Сано.

О. Фаддей посетил некоторые Церкви в Симооса и говорит, что в Циба проповедь идет хорошо, но Григорий Камия, катехизатор, предназначенный на бывшем Соборе в иереи для Симооса, отказался с ним, о. Фаддеем, идти по Церквам, что предположено Собором для испытания здоровья Камия и способности к священническому служению. Сказал я о. Фаддею, что Камия непременно должен исполнить, что указано Собором; ныне он, вероятно, скромничает только.

Рассказал еще о. Фаддей, что у бедного Моисея Мори, катехизатора в Фунао, жена сошла с ума; причиною была будто бы ссора ее с одною христианкою и затаенная вражда к ней. О. Фаддей поэтому перевел Моисея с нею в Тега, где христиане согласились на помещение у них больной; оттуда поблизости, Моисей Мори будет заведывать Церковью в Фунао и других селениях, порученных ему.

22 сентября/4 октября 1897. Понедельник.

О. Павел Косуги извещает, что прибыл на место своей службы, в Токусима; о. Игнатий Като уведомляет, что достиг место своего служения – Немуро, на Эзо.

Из разных Церквей, особенно на юг отсюда, извещения о страшных наводнениях везде и бедах от них. Нынешний год полон бедствий то от воды, то от болезней, а главное – от поднявшейся дороговизны на все, о чем также бесконечные сетования в письмах с просьбами помощи; удовлетворяются последние, по мере возможности; но можно ли сделать все, что желалось бы! Вспыхнуть бы ярче, значило бы – и погаснуть потом, ибо содержание Миссии из России не прибавляется, а убывает.

Прочитал сегодня в газете «Владивосток», в телеграммах от 22 августа (старого стиля), что архимандрит Антоний (Храповицкий) «возводится в сан епископа Чебоксарского, викария Казанской епархии, с оставлением его в должности ректора Академии». Дай Бог ему! Быть может, Господь воздвигает в нем великого Святителя. А как нужны таковые Русской Церкви, столь бедной энергичными деятелями!

23 сентября/5 октября 1897. Вторник.

Получено письмо из Хакодате от о. Петра Ямагаке в ответ на первую телеграмму отсюда (а не вторую, которою спрашивалось, почему он просит «дзисёку»?). Изъясняет причины разлада с ним его прихода. Сыр-бор загорелся от его поездки на Сахалин вместе с Симода и другими. Те ездили, чтобы устроить дела по рыбной ловле; он, – чтобы посетить христиан, рассеянных там, и преподать им таинства. Но, как видно, его сообщество эксплуатировано ими – товарищами его по поездке: благодаря его участию они добыли отличные места для рыбной ловли (русские власти там уважили священника); значительные барыши у них впереди. Это возбудило зависть других христиан в Хакодате; стали требовать, чтобы рыбная ловля сделалась общим делом всех христиан, а когда Симода и товарищи его отклонили это требование, борьба разгорелась, и дурные инстинкты выплыли наружу: Канеко, дрянной христианин, но чиновник банка, захотел схватить дело в свои руки, Яманака Алексей, по зависти, должно быть, хочет просто разрушить дело; так как эти лица там – воротилы, то они возмутили всех. Против о. Петра они восстали за то, что он-де заодно с Симода и Ко. И вот требуют удаления его с места на основании уже более расширенном, именно: 1. Что он на стороне Симода и прочих; 2. Что будто бы отпустил Церковь с тех пор, как ему поручено начальствование над церковною школою; 3. Что не может устроить свое семейство, в котором всегда разлад. –

Все это пишет о. Петр, и все это более или менее правда; но из этой правды, однако, вытекает, что виноваты не они, говорящие правду, а он, излагающий сию. Нужно услышать и другую сторону.

Верно одно, что известно было и прежде, что о. Петр слаб до крайности, управить Церковью не может, ни даже свое семейство, в котором мать его и жена наносят ему своей враждой на всю Церковь вот такой громкий позор. Но хакодатские христиане не сами ли избрали его? Ведь он был там прежде катехизатором, и они одобрили и пожелали его иметь себе священником. Притом же, если взять его от них, то кем заменить?

24 сентября/6 октября 1897. Среда.

О. Павел Савабе вернулся из прихода о. Морита и с восхищением рассказывал о своей поездке. В Маебаси, Такасаки, Аннака и Тасино, везде христиане принимали его очень радушно. Христиане Маебаси особенно хороши; этому способствуют особенно счастливые обстоятельства сего года: на шелк у них был редкий урожай, и продан шелк в Иокохаме тотчас же: рисовые поля обещают самую большую жатву; поля Японии страдают от нынешних дождей – Маебаси безопасно от наводнений, и сильные дожди только способствовали процветанию их полей, – Третьего октября в Маебаси было собрание христиан, на котором присутствовало сто двадцать человек, в том числе из Такасаки, Аннака и прочих. Были одушевленные рассуждения о делах Церкви и средствах возвысить и расширить ее. Между прочим, положили просить поставления диакона для всего прихода – И думают возвести в сей сан Фому Маки, катехизатора в Такасаки (чему и дай Бог исполниться); священнику положили совершать поочередно Литургии в Маебаси, Такасаки и Аннака. – Собрание отличалось замечательным миролюбием и уступчивостью членов друг другу, – О. Павла Морита все Церкви приняли с радостью и с благодарностью за его назначение. Отношения его к христианам нигде ни на йоту не испорчены, а ныне, благодаря посещению о. Савабе, еще более скрепило цементом любви. И благослови Бог дальнейшее процветание сих Церквей!

О. Павел Савабе прочитал телеграммы и письма из Хакодате о тамошнем настроении. Поговорит он с Симода и его товарищем, находящимся здесь, потом еще со мной и отправится в Хакодате исправить, если Бог поможет, тамошний разлад христиан с священником и между собою.

О. Петр Ямагаке письмом, сегодня полученным, ответил на телеграмму отсюда, почему он просит отставки от службы. Причина – в разладе матери его с женой его; ему нужно или развестись с женой, или мать удалить от себя; ни того, ни другого он сделать не в силах, а домашняя его неурядица известна всей Церкви, и все возмущены ею, – это и заставляет его оставить священническое служение – Я просил о. Павла Савабе непременно изъять мать о. Петра из его семейства и привезти в Токио, где будет дано ей содержание (пять ен), или даже место «камбёофу» в нашем семинарском госпитале, если она пожелает и будет способна к сей службе.

Был литератор и журналист (ныне главный в Циувоо) Кавасаки; просил писем в Пекин, куда едет для изучения Китая; дал письмо к о. Иннокентию. Потом Кавасаки (бывший Китамура) отправится в Европу изучать политику и быт европейских государств. Внушал ему иметь руководящею нитию всей его литературной деятельности ознакомление Японии с Россией и сближение сих двух стран, естественных друзей и союзников в будущем и так далее.

Работа по нашему переводу сегодня вечером прекратилась в половине девятого часа, вместо девяти: Накай заболел сердцебиением, говорит, «какке» – и отправился к доктору. Не дай Бог серьезно захворает?

25 сентября/7 октября 1897. Четверг.

Перевода не было, так как Накаи болен. Целый день занят был продолжением составления брошюрного каталога.

О. Павел Савабе у Симода расспрашивал от хакодатском деле, и проговорили они с девяти утра до четырех вечера: только японцы так умеют плодить свои речи! Из длинных писем о. Петра Ямагаке, кажись, все было ясно, – тем более, что слушать господина Симода, значит слушать одну и ту же сторону. Для японца, покуривая трубочку, или по-новому, как о. Павел, папироску, настоящий кейф произносить с придыханием «а-а!», слушая в сотый раз одно и то же.

26 сентября/8 октября 1897. Пятница.

Опять целый день занятия в библиотеке, так как Накаи болен и, кажется, долго будет болеть этою несносною «какке».

О. Федор Быстров пишет о предполагаемом назначении сюда о. Сергия (Страгородского). Письмо от двенадцатого августа, раньше телеграммы сюда Саблера. Но не помешала бы моя ответная телеграмма. В Синоде, кажется, на первый план поставлена мысль о архиепископстве здесь, и стало быть о присылке сюда о. Сергия викарным епископом, чему моя телеграмма противоречит.

Пишет еще о. Феодор о несчастиях с Дмитрием Яковлевичем Никитиным, нашим академическим товарищем, ныне протоиереем Сергиевского собора: единственный сын помер, дочь убежала для незаконного сожития, жена ныне померла; безутешно плачет бедный Дмитрий Яковлевич, плачет до того, что темная вода приключилась на глазах, и операцию ему делали, чтобы не ослепнул. Крайне жаль доброго товарища и достойнейшего из петербургских протоиереев!

27 сентября/9 октября 1897. Суббота.

Савва Сакурада, на которого меньше всего было надежды при нынешнем выпуске, оказывается наиболее одушевленным и успешным из всех ныне подвизавшихся проповедников: совсем ослабевших христиан в Иокохаме поднял и ободрил, приобрел уже девять новых, недавно крещенных о. Катакура, и имеет немало слушателей вновь. О. Иоанн Катакура очень хвалит его усердие, и сам Савва пишет письмо, так и дышащее благодатным влиянием. Дай Бог ему остаться навсегда в этом настроении!

Язычник из провинции Хитаци добрым письмом просит принять его двух дочерей на воспитание в нашей Женской школе. К сожалению, приходится отказать, ибо школа переполнена.

Другой язычник, из той же провинции, недавно просивший христианского наставления, вновь пишет, просит еще книг для познания христианства. Посланы. Написано, кроме того, к о. Титу, чтобы посетил сего язычника и преподал ему учение. Петр Мисима не может, ибо двадцать два ри от Оота; но Мисима узнал, что язычник этот – человек очень уважаемый в своей местности; значит, можно надеяться водворить там Христово учение.

Перед всенощной зашли ко мне двое русских: мать и сын, инженер, уже год служащий в Владивостоке и ныне получивший месячный отпуск для отдыха. Мать, усевшись на диване, спрашивает меня:

– Вы кто будете?

– Здешний миссионер.

– Комиссионер! – пренебрежительно, сквозь зубы произносит она.

– Миссионер, – поправляет ее сын.

– Тут, говорили нам, есть о. Николай, – где же он?

– Я ношу это имя.

– Но что же тут такое? Монастырь?

– Нет, – стан Миссии.

– Но что же вы делаете? – И так далее, разговор в этаком элементарном виде.

Иностранцы не делают таких вопросов миссионерам, даже и русским!

28 сентября/10 октября 1897. Воскресенье.

О. Павел Савабе попрощался, чтобы завтра утром отправиться в Хакодате разобрать ссору тамошних христиан между собою и с священником. Христиане забросали письмами о тамошних дрязгах и умоляют как можно скорее прислать кого-нибудь разобрать их. Дай Бог, чтобы удалось о. Павлу водворить мир и порядок! К сожалению, некем заменить там о. Петра Ямдгаке; но со временем вывести его оттуда необходимо: слаб до крайности, – не в состоянии управить тамошнюю Церковь.

В Обедне был и потом зашел ко мне Моисей Хамано, только что выпущенный из тюрьмы на поруки. К сожалению, не смирился. Я ему говорю: «Пусть прошлое останется позади; но будущее-то сделай безукоризненным; еще ведь половина жизни впереди; кстати и сыну оставь за собою доброе имя» (его сынок был с ним). А он: «Сердце у меня и теперь чисто; это – дело компании». Он, начальник компании, не признает за собою плутовство (употребление в дело забракованных водопроводных труб), за которое сидел два года в тюрьме, и за которое суд еще не окончен! А не покаялся и не смирился, значит и впереди – опасность от падений. Жаль!

29 сентября/11 октября 1897. Понедельник.

Утром были хакодатские христиане Игнатий Симода и Павел Нагасе. Показывали документы, по которым им даны рыбные промыслы на Сахалине. Оказывается, что они представились в Александровском Посту хлопотать о разрешении им ловить рыбу, как радетели Церкви, с обещанием третью часть выручаемого прибытка отдавать на дело распространения христианства в Японии. Неудивительно, что там приняли их с полным сочувствием и постарались удовлетворить их просьбе, несмотря на то, что там положено было японцам больше не давать разрешений на ловлю. Священник Александровского Поста составил и написал от имени Симода и Нагасе прошение к начальнику Поста, в котором именно и упоминалось, что они третью часть будут отдавать на Церковь. Начальник Поста от губернатора исходатайствовал разрешение, которое и дано официальными документами, на имя Симода и Нагасе, с указанием мест ловли. Все эти документы я прочитал и еще яснее узнал дело, которое уже знал – Но Симода и Нагасе вместо того, чтобы воспользоваться данными им правами, продали их какому-то язычнику на три года за 2.500 ен. В оправдание говорят они, что денег не имели, чтобы самим вести дело. Но тут начинается история их разлада с хакодатскими членами церковного совета, история, которую нельзя понять, не слыша другой стороны. Так или иначе, видно, что они не заслужили доверия хакодатских христиан, иначе были бы у них деньги для ведения самим дела. По их словам, хакодатские христиане говорят им: «Отдайте нам документы на ловли»; но они, очевидно, не могут этого сделать, ибо документы на их имя, и они начали дело. Что дальше будет, увидим по исследовании всего о. Павлом Савабе. Симода и Нагасе я советовал привести все к миру и самим заняться делом, а также исполнить условие внесения Церкви трети выручки; если всего этого не исполнят они, то могут лишиться и ловель, и чести пред русскими властями на Сахалине, и посрамить тем Японскую Церковь.

Между сегодняшними письмами три от язычников:

1. Из селения близ Ханамаки: просят проповедника; написано к катехизатору в Мо-риока Петру Тахакаси, чтобы снесся и узнал яснее дело; письмо язычника препровождено к нему.

2. Из Акита, округа Окаци, селения Иннай: пишут, что тотчас же дан будет для церковного служения дом, имеются до ста желающих слушать учение, и прочее, весьма лестное. «Похоже несколько на Цицибу», как выразился секретарь Нумабе; но кто знает? Может, и искренно; потому положено отправить туда ближайшего по месту катехизатора Илью На-кагава. Хоть – тоже – ох, как далеко, и чрез горы! Но в утешение Ильи, обещана – на семейство некоторая помощь в его отсутствие, и прочее.

3. От писавшего прежде, Исикава, из Макабе города; превосходное письмо; видно, что человек ученый; кроме того, что уже знаком с католичеством и протестантством, но предпочитает им православие. О буддизме пишет, что это не больше, как отрасль философии; об инославных, что они хороши и полезны, но полной истины не содержат. Сия последняя только в Сейкёо [?], – которое он узнал по посланной к нему «Тейри коодзицу» (Догматика Фаворова), которую он читал и перечитывал несколько раз, – и ныне питает горячее желание принять Святое Крещение. – Письмо это препровождено к о. Титу с указанием, которое уже и прежде дано было ему, – отправиться к Исикава и наставить его окончательно. Между тем, написано и ему и послано еще несколько книг, в числе их молитвенник, так как он писал, что молится.

Когда в шестом часу вечера вышел погулять на каменном помосте у Собора, с востока поднималась полная луна; но еще не потух свет вечерней зари, – луна казалась круглым синеватым облаком и лишь только поднялась, попала в полосу густого дыма от какой-то фабричной трубы; но уже верхний край ее стал вырезаться над дымом. В это время подошел секретарь Нумабе. «Посмотрите, – говорил я ему, – вот подобие христианства ныне в Японии: ненависть и злохуления собираются потемнить его, как этот дым луну; но – луна, видите, величественно начинает выплывать; не то ли с христианством? Эти многочисленные письма не свидетельства ли тому?» Во время разговора о сем подошел еще Иоанн Сенума, инспектор, который, между другими сообщениями, сказал:

– На днях был у меня барон Маденокоодзи и спрашивал, можно ли здесь воспитаться мальчику – сыну одного придворного? С малого возраста он питает наклонность к религиозной части, и отец желал бы отдать его в вашу Семинарию.

В это время луна уже стояла золотым шаром высоко над едва заметным дымом. Я указал Сенума на эту аллегорию, которой, быть может, и он ныне представил одно из пояснений; рассказал, вместе с Нумабе, и о письмах язычников, просящих катехизации. Благочестивый Сенума, видимо, порадовался.

Впрочем, не вдаваясь глубоко в благочестивую поэзию, мы положили, если будут просить о принятии сего сына царедворца в Семинарию, наперед хорошенько разглядеть, не с изъянами ли он такими, которые были бы заразительны для наших семинаристов; не испорченный ли глубоко в нравственном отношении; в таком случае просьбу их отклонить; если же это действительно, наклонность к религиозности, то это, быть может, подарок Провидения Семинарии и чрез нее Церкви.

Немецкий миссионер Christlieb пишет, что они издают историю протестантских миссий в Японии, но что в Appendix будет дано по пять страниц прилагаемого формата (и приложен лист, на котором тут же немцем и высчитано, что на странице помещается триста слов) миссиям греческой и римской; так не угодно ли, мол, воспользоваться сим и написать вкратце историю Греческой Церкви в Японии? – Я ответил, что писать по-английски не могу, но охотно сообщу сведения, если спросит меня он, и что ежедневно два-три часа afternoon I am at lecture.

Послано в Кобе десять ен на погребение Юлии Токухиро, о смерти которой вчера получено было известие. Единственная диаконисса, служившая до сих пор Церкви. Царство небесное ей!

30 сентября/12 октября 1897. Вторник.

Кончив вчера брошюрный каталог, принялся за перевод расписок к счетам. Накаи все еще болен, перевода Нового Завета, к несчастью, нельзя продолжать. – После обеда был о. Алексей Савабе – рассказать о состоянии своей Церкви в Коодзимаци, ибо так они в собрании катехизаторов положили – чаще извещать меня обо всем в своей Церкви. Дело проповеди у них – не блестяще, но везде идет, – ни одного катехизатора нет без слушателей; воскресная школа – в цветущем состоянии; печатают они красивые листки с текстом среди орнаментов и раздают их детям; получивший листок должен к следующему воскресенью знать текст на память, – остроумное изобретение! Из соседних Церквей просят у них таких листков, узнавши о них (отпечатание тысячи листков стоит три ен; правда, печатают христиане же). Я советовал о. Алексею то, что он рассказал мне, рассказать в всеобщее сведение на страницах «Сейкёо-Симпо», – не все разом, а в одном номере о состоянии проповеди в Церкви Коодзимаци, в следующем – о воскресной школе при Церкви, с описанием употребления листков; еще в следующем – о чем-нибудь особенном в Церкви, например, что ныне положили они советом катехизаторов на погребение каждого умершего в их Церкви – участвовать всем катехизаторам и побуждать к тому же христиан их приходов; потом опять о состоянии проповеди и так далее. Этим они, и не думая о том, могут немалую пользу приносить Церкви: ибо найдутся подражатели всему хорошему у них.

Из Хакодате Александр Баба, цветущий там адвокат, – некогда ученик нашей Семинарии, прислал четырнадцать кочанов капусты в подарок; поделился я с секретарями, о. Алексеем Савабе, Дмитрием Константиновичем Львовским, и мне еще куча осталась. Спасибо за капусту, и благодарственное письмо будет ему написано; но гораздо приятнее было бы, если бы господин Баба был более живым членом Церкви Христовой в Хакодате. В делах церковных его там не слышно, и в нынешней неурядице его совсем не видно, – а он мог бы производить доброе влияние, ибо умен и авторитет имеет.

На всенощной на литии выходили: о. Павел Сато во главе и с ним четыре иерея. Пение было доброе; проповедь говорил о. Роман – о Покрове. Дождь рубил весь вечер; к счастию, во время выхода из Церкви усмирился, чтобы пощадить платье бедных учащихся. (Из посторонних почти никого не было).

1/13 октября 1897. Среда. Покров Пресвятой Богородицы.

Литургию совершали со мною пять иереев. Приобщались: старик врач Яков Такахаси с своей дочерью, пред их отправлением домой, в провинцию. Определил было благочестивый старец Яков свою дочку, которой пятнадцать лет, в нашу Женскую школу, и стала она учиться; но так как товарок у ней оказалось много, и многие пошли успешнее ее, то старания ее не отстать до того изнурили и расстроили ее, что с нею приключилась болезнь: нервные припадки, похожие на сумасшествие, в которых она металась, ничего не сознавая, жалуясь на головную боль и твердя, что она «не отстанет». Положили мы ее в городскую больницу и известили отца, который прибыл тотчас же, захватив с собою, как признался мне, крещенскую рубашку дорогой дочки, думая одеть ее в гробе. К счастию, дочка оправилась, и сегодня оба они благодарили Бога за это и приобщились Святых Таин.

2/14 октября 1897. Четверг.

О. Игнатий Мукояма пишет, что катехизатор в Хиросима, Лука Кадзима, – и прежде от параличного поражения едва ходивший, ныне совсем без движения лежит. Бедный! Жаль и его, жаль и Миссии: опять большое вдовое семейство – на ее плечи ляжет; а, как видно, скоро конец будет страданиям Луки.

Был Dr. Christlieb; отказался я писать для их Appendix историю Миссии на том основании, что сам не знаю никакой ее истории.

Основана Миссия в 1870 году, и с тех пор вот доселе все шло так тихо, так незаметно, что не на чем остановить взгляд, как стоящем внесения в историю. Итак, пусть, если хочет, сделает краткую заметку в своем Appendix, что Православная русская миссия учреждена, мол, в 1870 году, и за этим приведет статистику ее из листа Loomis’a, который Christlieb сказал, что имеет.

3/15 октября 1897. Пятница.

О. Игнатий Мукояма пишет, что в Цуяма за ним постоянно следила полиция, и полицейский переодетый сыщик пришел к катехизатору Фоме Такеока расспрашивать о нем; Фома отвечал робко и нерешительно, – что слышал о. Игнатий из другой комнаты. О. Игнатий вышел и сам стал говорить с полицейским; тот записывал его слова и кончил тем, что совершенно убедился в безопасности Отечеству от проповеди, по-видимому, иностранной, и сам возгорелся желанием слушать ее. – Странная, однако, подозрительность. Не впервой па нее жалуются священники; конечно, она только провинциальная: в Токио полиция умнее и знает, что от Миссии Японии опасаться нечего.

Из Хацивоодзи катехизатор Георгий Мацуно извещает, что христиане семьдесят ен истратили на устройство и украшение молитвенного дома; принимая во внимание недавний пожар, от которого они очень много потеряли, нельзя не сказать, что это свидетельствует о их большой христианской ревности. Просят они икону Воскресения Христова и святых Апостолов Петра и Павла, также книг; все будет исполнено.

Катехизатор в Кобе, Варнава Симидзу, очень трогательно описывает последнее время жизни, болезнь и кончину диакониссы Юлии Токухиро. Чтобы проповедывать на своем иждивении, она изучила акушерское искусство и получила диплом на акушерку, но – чрез несколько дней после этого и слегла, чтобы уже не встать. Больная, она всем посещающим ее говорила только о Христе, убеждая твердо хранить веру в него, и умерла истинной проповедницей, удостоившись принять и Таинство елеосвящения. Христиане очень усердствовали при ее погребении, истратив, кроме посланных от меня десяти ен, еще тридцать от себя.

Стефан Мацуока, из Фукуока на Киусиу, пишет очень хорошее письмо; Церковь там серьезно начинается: новые слушатели есть, прежние христиане усердны; описывает, между прочим, двух старух-христианок, которые положили, между обычными своими домашними работами, трудиться на Церковь, одна прачечным делом, другая шитьем носков, – и все, что зарабатывают этим, приносят в Церковь.

Илья Сато, катехизатор в Одавара, пишет нехорошее письмо о своем священнике Петре Кано, – что не любят его христиане, что есть причины, по которым не любят; и просит вызвать в Токио, чтобы рассказать мне лично о сих причинах. Знаю уж! Вероятно, то же, что говорил мне Матфей Кометани об о. Петре. Впрочем, так как уже и катехизатор жалуется, то дело так оставить нельзя, а пусть благочинный о. Павел Савабе, – по возвращении из Хакодате, – отправится в Одавара и рассудит.

4/16 октября 1897. Суббота.

Утром отправлен в Хиросима, в помощь параличному Луке Кадзима, из Катехизаторской школы Авраам Енеяма, бывший некогда катехизатором и ныне находящийся в школе только для повторения учения. Он прислан в школу о. Игнатием Мукояма; и ныне о. Игнатий пишет, что если нет другого кого для Хиросима, прислать бы его. Так и сделаю.

Илья Накагава пишет, что он готов отправиться в Акита, в селение Иннай, по требованию оттуда катехизатора. Послано ему десять ен на дорогу и оттуда, и на прожитие там неделю или две для проповеди, и пять ен семейству в его отсутствие.

Барон Сергей Александрович Маденокоодзи был и у меня просит принять в школу детей Фукуба, придворного ученого – четырнадцати и одиннадцати лет. Отец жил некоторое время в Париже; «впрочем, не сделался католиком», – поспешил прибавить барон.

– Почему господин Фукуба хочет определить детей сюда? – спросил я.

– Видит, что буддизм несостоятелен, и потому хочет детей своих сделать христианами. Он желал бы и крестить их тотчас же. Можно ли это?

– Этого нельзя. Четырнадцатилетний может и должен отчетливо усвоить и душевно принять учение; одиннадцатилетний должен по крайней мере выучить символ веры, молитву Господню и десять заповедей; при этом, с позволением их родителей, они могут быть крещены. Четырнадцатилетний мальчик настолько ли развит, чтобы мог проходить здесь учение, и вполне ли здоров?

– Развит и здоров, – отвечал барон и прибавил, что Фукуба вообще отличаются здоровьем.

– В таком случае скажите господину Фукуба, что старшего его сына мы можем принять в Семинарию, если не найдется еще каких-нибудь особенных препятствий к тому; младший же пусть учится в городской школе; к нам он еще мал. – Пусть господин Фукуба побудет у меня, чтобы подробнее поговорить. – (Я рассеянно слушал и смешал речь об отце с речью о сыне.)

Училищный наш врач, господин Оказаки, прислал из своего сада в подарок Семинарии двенадцать бананных молодых деревьев, которые и рассажены сегодня на дворе Семинарии.

5/17 октября 1897. Воскресенье.

До Обедни крещено пять человек. После Обедни был благодарственный молебен по случаю сегодняшнего японского гражданского праздника.

Из Коци (на Сикоку) катехизатор Петр Хиромици пишет, что совсем бесполезно жить ему там, лучше переселиться в Ямада, то есть хочет к своим родным, а в Коци, по своей постыдной лености, Церковь опустил донельзя. Написано ему, что священник, прибывши, на месте рассмотрит дело; о. же Косуги написано – рассмотреть.

Из Одавара и от «гиюу» (церковного совета) пришла жалоба на о. Петра Кано. Видно, что надоели они друг другу, – больше ничего; о. Петр не хуже других священников. Впрочем, о. Павла Савабе, по прибытии его из Хакодате, нужно будет попросить тотчас же съездить и разобрать. Нельзя ли о. Петра Кано переменить на о. Петра Ямагаке и обратно? Ибо последний в Хакодате так же опротивел своим прихожанам, как первый своим в Одавара, – От о. Ямагаке сегодня даже и письмо получено – «жалованье на следующий месяц ему не высылать», ибо не надеется дальше служить священником в Хакодате. Жалованье, однако, на одиннадцатый месяц завтра ему придет, ибо не в нищие же ему прямо из иереев.

6/18 октября 1897. Понедельник.

Павел Накаи выздоровел, и сегодня мы опять выправляли перевод Нового Завета. – Что за ужасная болезнь эта «какке»! Накаи говорил, что если бы еще час, то наверное умер бы. Когда он вернулся домой, то пульс у него был сто пять, и едва льдом тотчас же приложенным к сердцу успели остановить дальнейшее возрастание сердцебиения и вместе предупредить смерть, – ибо такова «какке», что от нее внезапно, по-видимому, малоопасные больные помирают; так помер у нас в Семинарии в прошлом году Илья Камия; так померла на днях – Накаи рассказывал из газеты – одна девица двадцати лет, пришедши в гости в другой дом. В дальнейшее защищение от этого страшного врага Накаи положил совсем отказаться от употребления риса, а питаться вместо него пшеницей.

7/19 октября 1897. Вторник.

Был в Иокохаме, чтобы разменять пришедший из России вексель миссийского содержания, десять тысяч ен положил на полгода в Банк Мицуи.

Тоска и грусть такая, что не смотрел бы на Свет Божий! Знать, искушение Господь посылает. Или же просто – утомился; долгие годы никогда ни малейшей передышки, – все мысли об одном, и труды по одному направлению. И хоть бы заметные успехи! А то вялое-вялое движение вперед. Если изредка прорежет сумрак всегдальщины луч видного успеха, как обрадуешься! Точно на крыльях носишься день-другой! Но как редко такое утешение посылает Господь! Впрочем, Его святая воля!

8/20 октября 1897. Среда.

О. Тит Комацу очень хвалит дело проповеди в Оота, где и сам ныне. Мало вероятного: Мисима Петр не замедлит рассориться вновь с христианами, и слушатели пропадут.

О. Иов Мидзуяма просит послать десять ен на свадьбу катехизатора Илье Яци, чего я не хотел делать, ибо только ленив сей катехизатор. В уважение просьбы священника пошлю.

9/21 октября 1897. Четверг.

Диакон Стефан Кугимия приходил просить прибавки жалованья, – «все вздорожало-де». Но получает двадцать ен; если ему прибавить, нужно – и другим, особенно тем, кто меньше его получает. Итак, сказал я ему, что скажу священникам, чтобы собрали старшин церковных и уговорили побудить христиан помогать служащим Церкви.

Из епархии Преосвященного Николая, епископа Алеутского, от псаломщика Александрова получено прошение принять его в нашу Семинарию докончить курс, ибо из России уехал в Америку на службу, не кончивши; «преподают-де здесь по-английски и по-русски"… Как бы не так! Спрашивает «условия поступления» сюда; конечно, – первое из них – «не приезжать сюда»; «какие права дает семинария», дальше спрашивает; какие же она дает? Мне и самому невдомек.

10/22 октября 1897. Пятница.

О. Павел Савабе кратким письмом из Хакодате спрашивает, что было написано в моем свидетельстве о. Ямагаке, когда он отправлялся на Сахалин? «Оно ныне у меня, – прибавляет он, – но не могу прочитать». В свидетельстве этом обозначено было, что о. Петр – священник, и отправляется на Сахалин преподать таинства рассеянным там христианам. Но я телеграфировал о. Павлу, чтобы он прислал сюда свидетельство для буквального перевода. Пишет еще о. Павел, что о. Ямагаке вовсе не спрашивал у христиан Хакодате согласия на его отлучку на Сахалин, тогда как я ему поставил в необходимое условие поездки – согласие на то его прихожан, так как он местный священник, избранный и наполовину содержимый своими прихожанами. О. Петр извещал меня тогда, пред своей поездкой, что он говорил с христианами, и они вполне согласны на его отлучку. Если это неправда, то о. Петр дурно поступил, обманувши меня и христиан. Во всяком случае, прихожане его, как видно, против него сильно возбуждены.

11/23 октября 1897. Суббота.

Утром, во время нашего перевода, посетил господин Исава, известный ревнитель воспитательного дела, «председатель общества воспитательного». Сказал, что он вчера письмом предупредил меня, что сегодня приедет поговорить; письмо это до меня еще не дошло; принял я его, однако, и ответил на все его вопросы.

– Входит ли религия в предметы обучения в русских школах?

– Без сомнения! Во всех наших школах, от начальных до самых высших и специальных по всем частям Закон Божий самый первый предмет.

– Но не везде так.

– Еще бы! В Америке, например, где столько сект, религию невозможно ввести в общеобразовательные школы. Родители не согласятся. Однако же и там религиозное обучение непременно входит в предметы воспитания: всякая секта имеет свою религиозную школу, куда и ходят дети для изучения своей религии.

– Итак, вы считаете религию необходимою для воспитания?

– Как же иначе? Человек прежде всего должен знать, кто он, какое его назначение и прочее. На сих понятиях, усвоенных умом и сердцем, зиждется все в жизни. Внушите человеку, что он потомок обезьяны и что со смертью тела исчезнет и душа, может ли быть такой человек добродетельным? Он будет добр, пока это ему полезно, как добра и обезьяна, пока ее ласкают; но учинит тотчас и зло, если увидит, что это ему полезней, как обезьяна украдет кусок сахару, потому что любит его. Совсем иное, если воспитать человека в понятии, что он – сын Божий и наследник Царствия небесного, каков и есть на самом деле, и прочее.

Потом была речь о положении инославия в России, об отношении Императора к Церкви и подобное. Господину Исава, как видно, уже очень внушены ложные понятия обо всех этих предметах, ибо с протестантами и католиками он толковал о занимающем его предмете, и ко мне пришел последнему. Вкоротке старался я исправить его понятия, снабдил его книгами и звал бывать хоть каждый день в послеобеденное время.

После обеда были два христианина из Оосака: Петр Ниси, тесть Василия Таде, ныне катехизатор в Оказаки, и Мелетий Накано, один из тамошних церковных старшин. Длинными-длинными речами, по японскому обычаю, без всякого дурного слова старались они уяснить мне, что «о. Сергий – ни к чему не годный священник в Оосака, – не любят его там, не способен он управлять Церковью». Два часа я имел терпение слушать их с приветливым видом, угощая чаем. И верно для меня только то, что трудно уладиться с японцами: надоедает им скоро все, – подавай новое. О. Сергий, правда, еще молодой и неопытный иерей, но очень усердный, неглупый, развитый, ибо окончил Семинарию, – и красноречивый: оосакским христианам полюбить бы своего пастыря, поснисходить пока его неопытности, пользоваться добрым от него, – куда! Подавай им идеал, а главное с деньгами! Больше всего христиане недовольны о. Сергием за то, что там в церковном доме крыши текут…

Из Владивостока пришло прошение одного мещанина принять его сына, кончившего курс в Иркутском духовном училище, в здешнюю Семинарию. Но куда же, когда здесь преподавание на японском! А как хорошо бы поставить нашу Семинарию в такое положение, чтобы она могла удовлетворять сей насущной потребности духовного образования и американских наших христиан, и восточной нашей окраины!

Был наш консул из Кобе Федор Иванович Васильев. Как он выгодно для себя изменился, когда женился!

12/24 октября 1897. Воскресенье.

До Литургии было крещение четырех.

После Литургии много японских гостей, между прочим, усердная христианка из Фуса, близ Тега, говорившая, что задумывает Церковь строить там; я обещал иконы.

Из Хакодате о. Павел Савабе извещает, что тамошнее расстройство начинает улаживать. Помоги Бог!

Пред вечером Дмитрий Константинович Львовский пришел просить дать молитву его жене, родившей дочь в прошедшую ночь. Дал и получил на Церковь двадцать пять ен.

Как ни стерегись, а осенью непременно простудишься: горло болит, говорить трудно, – а при переводе непременно нужно.

13/25 октября 1897. Понедельник.

Получен указ Святейшего Синода, от третьего сентября, что отцы архимандрит Сергий, настоятель Посольской Церкви в Афинах, и иеромонах Андроник, инспектор Александровской миссионерской семинарии, на Кавказе, назначены сюда миссионерами. Слава Тебе, Господи! Дай, Господи, чтобы они доехали сюда благополучно и оказались здесь теми людьми, которые просятся от Бога и ожидают здесь много-много лет!

О. Павел Савабе из Хакодате пишет, что христиане никак не хотят иметь о. Петра своим священником, и что он сам, о. Петр, настоятельно просит отставить его от священнического служения по глубоко сознанной им неспособности к сему служению. Я написал о. Павлу, чтобы он устроил общее собрание всех христиан для рассуждения о сем, чтобы это собрание было в Церкви, рассуждения предупреждены молитвой и прочее. Написал и общее письмо ко всем христианам в Хакодате, чтобы вновь, пред лицом Божиим, размыслили и рассудили о священнике; о. Петр ими самими избран во иереи для Хакодате, был их духовным пастырем несколько лет, и теперь они, без достаточно основательных причин, так безжалостно изгоняют его! Пусть подумают и о том, что, изгнавши его, они останутся без священника, по крайней мере, до будущего Собора, ибо где же я возьму человека для пастырства им?

Был о. Алексей Савабе, предупредивши наперед (согласно моему внушению), что явится в три часа поговорить о церковных делах. – «Павлу Саваде, проповедующему недалеко в селении, надо три ены в месяц на квартиру». Ладно! «В будущее воскресенье будет год, как началась воскресная школа в Коодзимаци: маленький праздник надо устроить». Три ены обещал на кваси детям. О. Алексей поморщился, – ожидал больше, видно. «По соседству с Церковью в Коодзимаци земля продается, по шестнадцать ен за цубо». Покупать не на что, да и не нужна земля в этом месте, совсем глухом. – По течению речи, советовал я потом о. Алексею возрастать в духовной опытности, беспрерывно посещая христиан своего прихода, с разумным рассуждением, когда к кому прийти, чтобы дому полезно было, о чем кому сказать в назидание, и так далее.

14/26 октября 1897. Вторник.

В Женской школе тринадцатилетняя девочка, Лукия Кагета, дочь о. Павла, захворала ужасною болезнью; третьего дня, во время занятия гимнастикой, – без учителя, – бежа с другими, она неловко повернулась; затем, пришедши в класс шитья, вдруг почувствовала боль в спине, – свело ей ноги, сделались с нею корчи; и до сих пор она скорченная лежит и, в добавок, не вполне себя сознает, – говорит в полузабытье, – не ясно, так как и язык во рту скорчен в комок; словом, головной и спинной мозг у нее повреждены. Завтра отдадим ее в университетскую больницу, к лучшим здесь докторам. Но, конечно, не от неловкости поворота ее все это, – у детей тело гибко, – всячески ворочаться им не в диво; а в организме ее таился недостаток, ныне вышедший наружу; недаром она всегда казалась несколько странною: умная, а всегда с разинутым ртом, – порывистая, часто грубая, – со всеми признаками нервов не в порядке. Какая мука смотреть на эти страдания ребенка! Ведь это последствие первородного греха, то есть греха какого-то мерзавца из ее ближайших предков, развратом растлившего себя для себя и своих потомков до пятого рода!

15/27 октября 1897. Среда.

Лукию Кагета положили в больницу при Университете. Доктор Бельц, профессор, лучший врач в Японии, осмотрел ее и ласково успокоил надеждою на выздоровление. Будет стоить содержание ее там восемьдесят сен в сутки, кроме платы сиделке, без которой она обойтись не может.

Заявился о. Павел Морита: приехал из Маебаси взять запасных Святых Даров и поговорить о своих церковных делах; прямо заявил, что думает переставить Явата и Эндо на места друг друга; я ему так же прямо сказал, что это нельзя, – совсем беспричинная переделка того, что недавно определено Собором.

– Николай Явата, мол, теперь одушевлен, а Савва Эндо вял, – между тем как в приходе Саввы есть желающие слушать учение.

– А в приходе Явата нет?

– Напротив, очень много, и он теперь с одушевлением проповедует.

– Так зачем же вы хотите его оторвать от дела, которое его заместитель, быть может, убьет своею вялостью?

– Аннака ближе к Маебаси, чем Сукагава, и я мог бы чаще видеть Эндо и наблюдать за ним.

– И Сукагава недалеко от вас, – употребите теперь влияние ваше на Савву, одушевите его и заставьте трудиться. Ровно год тому назад он был весьма оживлен и усердно трудился, между тем как на Явата священник его жаловался, что совсем ничего не делает. Они стоят друг друга, и замещать одного другим незачем, тем более, что у Явата огромная семья, а в Аннака есть церковный дом, где он может помещаться, тогда как Савва вдвоем с женой.

Много и другого говорено и советовано было о. Павлу по части его служения. Но исполнит ли? Верхогляден он.

16/28 октября 1897. Четверг.

Роман Фукуи описывает свое посещение христиан в Никко и Асио, где много христиан рассеяно, и немало между ними усердных, хотя есть и охладевшие, как тот, с которым я виделся в Асио, и который теперь также плох. Но прискорбней всего то, что Фукуи пишет о плохом состоянии Церкви в Уцуномия, резиденции его же и о. Тита Комацу. В иллюстрацию приводит факт: недавно молодой образованный христианин и кончавшая курс гимназии христианка поженились между собою по-язычески, без благословления Церкви да еще и смеются в глаза всем, – «мол-де, не чувствуем угрызения совести, – Таинство какое-то брака – это выдумки русской Церкви, мы же японцы». И так далее. Стало быть, или крещены без знания веры, или по крещении оставлены без пастырского попечения. Во всяком случае, – о. Тит, значит, плох! И за ним необходим надзор благочинного. Но где взять благочинных-то? Один о. Савабе только и есть. Письмо оставлено до него, пока он приедет из Хакодате, после чего, впрочем, ему тотчас же нужно отправиться в Одавара; и затем уж он пусть отправится и в Уцуномия.

17/29 октября 1897. Пятница.

Из сегодняшних интересно письмо катехизатора Иоанна Синовара. Описывает свою поездку на погребение отца своего, который несколько лет тому назад за принятие им, Иоанном, христианства лишил его своего наследства и благословения. Отец – богатый земледел в Кадоме-мура, провинции Акита, был весьма усердный буддист, о чем свидетельствует сочиненная им молитва, которую Иоанн приложил к письму, а также письма к нему почтенных бонз, одно из таковых тоже приложено. Иоанн очень скорбит, что отец его умер в слепоте, – но тому причиною, знать, была его огрубелость душевная, которую и слезами любви сыновней нельзя было смягчить. Родные приняли было Иоанна, явившегося на погребение, очень хорошо, но потом тоже рассердились на него за то, что не молился по-буддийски в кумирне, при буддийском отпевании отца. Пишет все это Иоанн по возвращении в Мидзусава, место своего катехизаторского служения. Просимые им книги к его брату и родным – по первому его письму – посланы, по нынешнему – пошлются.

Господин Исикава, – в Макабе, в провинции Мито, – что просит христианского научения, оказывается уже знакомым с ним; слушал когда-то в Коодзимаци Павла Ниицума. Сам родом из Вакаяма; кочующий учитель; звал в Макабе протестантского проповедника, но этот оказался не удовлетворяющим его, – а по жалобе на то принципалу протестантского проповедника, и от принципала не пришло удовлетворения; оттого ныне и вспомнил о православии и обратился сюда. Все это пишет Фома Оно, которого о. Тит посылал в Макабе. Увидим, что дальше будет.

18/30 октября 1897. Суббота.

О. Игнатий Като пишет, что, к сожалению, не может в этом году посетить христиан-курильцев на острове Сикотане; сообщения с сим островом очень неправильны, и он боится там зазимовать, если отправится. Нечего делать!

Павел Оокава, катехизатор в Хигата и прочих, просит прибавки жалованья, – семья-де большая. Послано единовременно пять ен и написано к о. Борису, чтобы у местных христиан требовал для него помощи. Миссия дает ему двенадцать ен и две на квартиру и содержит двух дочек в Женской школе; дать больше было бы несправедливо относительно других, – а всем Миссия прибавить не в состоянии.

Посланник барон Розен был, вместе с Нагасакским консулом Устиновым. Просил барон служить в Посольской Церкви двенадцатого октября, в день Восшествия; вместе с этим пригласил раз навсегда служить в Посольской Церкви во все наши высокоторжественные дни: именины Государя, рождение Его и Государыни и прочие. И долг, и душевное расположение мое как нельзя более совпадают с сим приглашением, которое и будет исполнено неопустительно. – Показал барону и Устинову библиотеку, Женскую школу и Семинарию; в Библиотеке показал книгу его брата «Василия Болгаробойца» и просил дальнейших сочинений ученого его брата.

Вчера пришел из селения Сима, в одной ри от Ханамаки, молодой земледел Ицикава, сосед по дому Ильи Такахаси, которого сын – семинарист Николай – недавно здесь помер, – пришел с единственною целию – просить крещения; слушал он учение у Петра Ока во время каникул, читал потом Евангелие с Ильей Такахаси, и вот благодать Божия воспламенила его до столь решительного путешествия из такой дали. Принес он ко мне письма от о. Бориса Ямамура, ведению коего подлежат те места, и от Ильи Такахаси; вчера я, среди хлопот по месячным расчетам, не имел времени и прочитать их, а только узнав, в чем дело, сказал о. Федору Мидзуно испытать пришедшего, достаточно ли знает христианство, чтобы быть допущенным к крещению. О. Феодор, по испытании, нашел его вполне достойным крещения, которое сегодня до Литургии и было ему преподано; за Литургией он, раб Божий Моисей, приобщен был Святых Таин; а после был у меня, и я долго беседовал с ним; прочитал и его письма. Илья Такахаси очень просит катехизатора для Ханамаки и Сима; о. Борис подтверждает просьбу, присоединяя Коорияма, где недавно помер катехизатор. (По железной дороге между Ханамаки и Коорияма меньше получаса, – так что эти места могут быть легко соединены). Моисей усиливает просьбу, говоря, что в Ханамаки между его знакомыми прямо есть человек двенадцать желающих слушать учение, в Сима также три дома есть. Итак, катехизатор туда, действительно, необходим немедленно (ибо Петр Такахаси из Мориока, где единственный катехизатор ныне, не может быть проповедником в Ханамаки; хотя номинально ныне оное и под его ведением). Просят Петра Ока; но он еще не кончил курс. Больше некого послать. Посоветуюсь с учителями. – Так как Моисей пришел прямо для крещения, то он и пришел прямо в Миссию; здесь он и оставлен гостем на день-два, пока решится дело о катехизаторе. Это очень симпатичный, умный и развитой молодой человек. Лице его так и светится счастием, ныне обитающим в его сердце, очищенном, просветленном и удовлетворенном ныне воспринятыми благодатными таинствами.

20 октября/1 ноября 1897. Понедельник.

Иван Акимович Сенума, вернувшись из Хацивоодзи, – куда (на его родину) звали его на освящение молитвенного дома, и куда он отправился в субботу вместе с о. Фаддеем, диаконом Яковым Мацуда и певчим Накасима, – рассказал о празднике христиан в Хацивоодзи: в субботу вечером была всенощная с проповедию, в воскресенье – крещенье нескольких, потом освящение молитвенного дома, потом Литургия, за которою Сенума сказал проповедь, – затем общая трапеза; вечером – волшебный фонарь с рассказами господина Сенума о Святой земле и из священной истории – о содержании картин; три часа занял фонарь внимание присутствующих. Христиан на освящении было человек шестьдесят; было немало и язычников, – Молельня устроена с отделением для алтаря, как и в прежней, сгоревшей.

Смотрел послеобеденные занятия в школах: гимнастику новый учитель очень хорошо, занятно преподает в Женской школе и Семинарии, там и здесь с песенками и разными развлекающими и смешащими артикулами; китайско-японского языка классы идут исправно: учители вовремя явились и хорошо вели объяснения; ученики также найдены в порядке.

21 октября/2 ноября 1897. Вторник.

Праздник Восшествия на престол государя Императора Николая II. Был и я в Посольской нашей Церкви на Литургии и потом служил с о. Сергием Глебовым молебен. После завтрака барон показал подарки, присланные нашим Государем Японскому Императору в ответ на подарки нашему Государю в Коронацию. Грифон с часами из дорогого сорта нефрита – на письменный стол, украшением, – оказался разбитым в дороге; поэтому поднесение подарков остановлено, пока из России получится другой. Прочие вещи: серебряный чайный сервиз, ликерный серебряный прибор, ваза для цветов на обеденный стол, с зеркалами под нее, подсвечники, – для Государя и ручное зеркало и ящик – резной из камня для Государыни, – все массивного серебра, но сравнительно с тонкостью японских орнаментальных поделок – грубой работы. Подарок вообще – не являющий ни внимания, ни щедрости Русского Императора. Что это в сравнении с тем, что оказано было Сиамскому Королю в России! А в Японии, что ему сделали в Оцу? Не скоро изгладится след сего несчастного события, столь позорного для Японии!

О. Алексей Савабе приходил рассказать о своей Церкви. Посоветовал ему поместить катехизатора Фому Исида в Иоцуя на место Като, а сего в Аояма на место Исида. Жалуется о. Алексей на неопытность Като и негодность его для такого большого прихода, как Иоцуя, а сам держит лучшего и наиболее опытного из своих катехизаторов Фому Исида в Аояма, где христиан совсем мало…

С шести часов была в Соборе всенощная по случаю завтрашнего японского гражданского праздника; пели причетники; молились все учащиеся. Мы с Накаем занимались дома переводом.

Иван Акимович Сенума просил для учеников сделать занятным сегодняшний вечер – насколько его останется от всенощной – для приготовления уроков на послезавтра с тем, чтобы завтра вечером ученики не занимались, – устанут-де от дневных прогулок. Я согласился с тем, чтобы это было в виде опыта: пусть учителя посмотрят послезавтра, приготовлены ли были уроки? Если окажутся исправными ученики, то можно и вперед разрешать им это. Еще: чтобы завтра к пяти часам вечера, то есть в сумерки, все непременно были дома, – и пусть отдыхают, ведут беседы, сочиняют энзецу, кваси и тому подобное. Бродить же по городу вечером мальчикам опасно в нравственном отношении, как уже показал опыт.

22 октября/3 ноября 1897. Среда.

По случаю японского гражданского праздника с семи часов была Литургия, которую служили три иерея и пели оба хора; на благодарственный молебен выходил и я.

Погода все эти дни стоит чудно хорошая: тихо, солнечно, тепло, – учащимся хорошо было гулять.

Русский гость из Корсаковска, на Сахалине, Гавриил Амосович Крамаренко был; тамошний рыбопромышленник. Рассказывал, что наши христиане, бывшие с о. Петром Ямагаке, весной, в Корсаковске получили для рыбной ловли такое место, которое до сих пор никому, в том числе и просившему его Крамаренко, не было отдано: место в заливе, в который впадает река, по берегам которой деревни поселенцев; ловля в заливе преградит ход рыбы в реку, чем обезрыблены будут все вверх лежащие деревни. И такое место отдано было губернатором нашим христианам, в уважение просьбы японского священника, за которого стал просить там еще русский священник, и потому что они дали обещание треть барыша от ловли отдавать на дело распространения Христовой веры в Японии! К несчастию, христиане наши не оказались достойными сей милости. «Почему-то рыбы не ловили они в только что кончившийся лов; едва ли останется за ними это место, так как губернатор переменился; и многие ропщут на дозволение, данное прежним губернатором», – рассказывал Крамаренко. Не ловили христиане сами потому, что перессорились между собою; но ловил вместо них язычник где-нибудь в другом месте, еще лучшем, чем то, о котором говорил Крамаренко; ибо Симода продал кому-то право ловли за тысячу двести ен; купивший же, разумеется, маху не даст. Крамаренко даже и не знал, что наши христиане, кроме места, которое он разумел, получили еще пять. Говорил еще он, что в Хакодате язычники, имеющие ловли на Сахалине (все они знакомые его, – и угощали его в Хакодате), очень бранят о. Ямагаке, – называют его бонзой-шарлатаном, очевидно, приписывая ему успех наших христиан в просьбе на Сахалине, что может быть и правда, но в чем он-то сам, по моему искреннему убеждению, останется совершенно невинным, невинностию простака-добряка, невинностию (можно сказать) мертвой скрыпки, на которой всякий, взявший ее в руки, может наигрывать все, что ему вздумается, – Крамаренко родом из Астрахани, куда ныне направляется, чтобы основать Компанию, добыть капитал и ввести его в дело для расширения начатого им промысла; начал он его без всяких средств, прибыв на Сахалин четыре года тому назад с одною лишь опытностию в рыбном деле и духом предприимчивости. Ныне дело его доведено до такого состояния, что генерал-губернатор Духовской, недавно посетив Сахалин, высказал ему большое одобрение, обещал выхлопотать казенную субсидию, снялся, стоя вдвоем с ним, велел одну падь назвать его именем и прочее.

23 октября/4 ноября 1897. Четверг.

Из Иннай Илья Накагава извещает следующее: пришел он там к Курита, состоятельному земледелу, пошел потом к Мисима, бродячему человеку, и узнал, что звали они проповедника – не в видах учиться христианской вере, а в видах открыть прилив денег в свою местность для разных благотворительных целей, ибо слышали они, что как только кто заявит желание слушать христианство, так тотчас дают много денег; думали они, по крайней мере, десять тысяч ен получить тотчас же. Думает Илья, что это инициатива бедняка Мисима, а не Курита. Когда он разубедил их в их чаянии и предложил слушать вероучение, то послушали и сие, но, видимо, не к утешению Ильи, ибо он пишет, что возвращается восвояси.

Говорил секретарь Нумабе, когда читал просьбу о катехизаторе из Иннай: «Ох – что-то похоже на Цицибу!» Так и вышло, хотя я чаял лучшего. Впрочем, и в Цицибу же остался след призыва нас туда, – отчего тому не повториться теперь? Напишем к Курита, чтобы коли истинно пожелает слушать Христово учение, известил, – будет послан катехизатор.

Иван Акимович Сенума приходил сказать, что присланы двое учеников в Семинарию из Оота, в Мито, – один из коих своекоштным, – «имеет-де, по окончании курса, вернуться домой». Но куда же теперь! Опоздали. Пусть явятся для приема, коли хотят к первому сентября будущего года. Сенума говорит, что все учителя того же мнения.

Жаловался еще Сенума, что у него сапоги украли из ящика у входа. Вероятно, вор пробрался под предлогом осведомиться о школьных правилах. Сказал я, чтобы дворник строже смотрел за входной калиткой, и чтобы он давал экземпляры школьных правил спрашивающим оные, которые в таком случае не будут иметь предлога идти далее во двор.

24 октября/5 ноября 1897. Пятница.

Утром отправился катехизатор Петр Ока, ученик старшего курса Катехизаторской школы в Ханамаки и Сима на проповедь, вместе с Моисеем Ицикава. Скажет Ока катехизации, от начала до конца, по Осиено кагами тем, которые, по словам Моисея, просят учения (двенадцать человек в Ханамаки, три дома в Сима); прибудет потом о. Борис Ямамура преподать крещение тем, кои пожелают, и, по испытании, окажутся достойными сего; за сим Петр Ока вернется в школу оканчивать свой курс. Так положено; а Бог даст, увидим потом.

Авраам Ионеяма из Хиросима пишет, что есть желающие слушать учение, и он будет учить их; но что Лука Кадзима окончательно паралитик: не может ни говорить, ни владеть кистию; не владеет почти совсем ни руками, ни ногами.

Какая жалость! Трое детей дома – мал мала меньше, и двое здесь в школах. Жаль и семью, жаль и Миссию!

25 октября/6 ноября 1897. Суббота.

Токио.

О. Павел Савабе из Хакодате пишет, что минувшего первого числа устроил общее собрание христиан, согласно моему письму. Собрались в три часа в Церковь. Он сотворил молитву с коленопреклонением и призыванием благодати Святого Духа на рассуждения; потом прочитал мое письмо к христианам, чтобы приняли по-прежнему своего священника, о. Петра Ямагаки; сказал затем речь, в коей старался оправдать недостатки о. Петра, что он, мол, по природе несообщителен, так что и священники Хоккайдо, проезжая к своим местам чрез Хакодате, останавливаются не у него, по его нелюдимости, и прочее. Затем, не давая рассуждать, предложил свое решение проблемы, как устроить расстроившуюся Хакодатскую Церковь, которой он, кстати сказать, наговорил в своей речи кучу комплиментов, что она-де – мать японских Церквей, образец их и подобное. Решение это состояло в следующих пунктах:

1. Поселить здесь едущего в Японию архимандрита, а он будет сноситься с Сахалином, ввиду добытия денег оттуда чрез рыбные ловли.

2. Основать в Хакодате Катехизаторскую школу, ибо из других мест в катехизаторы на Хоккайдо неохотно идут, – нужно, стало быть, местных воспитывать.

3. Благочинный (он сам, значит, о. Павел) раз в год будет посещать Хакодате.

4. Женскую школу и школу шитья завести при Церкви.

5. Пред Тоокейским Собором ежегодно все катехизаторы и священники Хоккайдо должны собираться в Хакодате и держать здесь свой частный Собор.

6. Если архимандрит не поселится в Хакодате, то поселить здесь едущего с ним другого миссионера.

Когда предложены и разъяснены были о. Павлом сии пункты и сказано, что для рассуждения принимаются они, или нет, дается время до пяти часов, ибо все тут заявили, что согласны вполне; а вооружившиеся для прений против о. Петра, предполагавшихся в собрании, разными документами, откровенно заявили, что о. Павел обезоружил их, – склоняют они перед ним голову и покоряются.

И был, должно полагать, о. Павел на седьмом небе от своей мудрости и находчивости. И вот такой фейерверкер здесь – первый священник и единственный благочинный! Ну можно ли заточить в Хакодате едущих сюда архимандрита и миссионера, когда они нужны для всей Японской Церкви? Откуда возьмутся ученики для катехизаторской школы в Хакодате, когда мы никакими мерами не можем добывать их и для здешней школы? Не торчит ли у него там пред носом школа шитья?.. Итак, плаванье по воздуху!..

Единственный плод его поездки туда это – что посредством всего говоренья возбужденные его прибытием и словоизлиянием страсти несколько ослаблены и утишены, и о. Петр поэтому, быть может, дотянет там до Собора.

Жалуясь на свое утомление делами, о. Павел просит вызвать его завтра телеграммой оттуда, иначе-де христиане Хакодате не отпустят его. Это сделаем.

Ученицу Лукию Кагета вылечили в университетской больнице от ее странной болезни, – вернулась совсем здоровою. Слава Богу!

26 октября/7 ноября 1897. Воскресенье.

После Обедни Марк Сайкайси ввел одного кончившего курс в университете, ныне учителя в Учительской семинарии, что по ту сторону канала от Миссии. Верует в Бога, и Бога личного, и смутно чувствует движение души к Богу; слушал в университете и лекции по философии господина Кёбера, очень чтит греческую философию Платона, изучает греческий язык; словом, живой человек; дай Бог ему обрести Христа!

После беглого разговора (отвлекаемый и другими гостями) подарил ему Апологетику Рождественского на японском, плохо переведенную, к несчастию. Сайкайси обещался помочь ему в уразумении оной.

Оосакские гости, тесть Василия Таде и его приятель, привели после Обедни некоего Фому, старика, несколько лет не бывшего в Церкви; родом из Нара, в Оосака сделался христианином, но переселился в Токио с семьей, тоже крещеной, исключая пять лет назад родившегося здесь ребенка; не имея ни одного знакомого христианина в Токио, он так и оставался не введенным в общество христиан. Ныне совершенно случайно встретились с ним оосакские христиане; узнали друг друга, и Фома весьма обрадовался, зазвав их к себе, и проговорили они целые сутки, причем усердный христианин – тесть Василия Таде – возбудил в нем дремлющее христианское чувство, вследствие чего все они и пришли в Церковь ныне и ко мне. Истинно благодать Божия печется о чадах Божиих! Фома этот, по всему видно, не переставал быть любящим Бога, хотя, по-видимому, и удален был от Него. Дай, Господи, ему – и для себя, и для семейств своих – не потерять вновь нити, связующие его с Церковью и Богом! Снабдил я его иконою Спасителя и христианскими книгами. Он просил крещения для своего младенца, которое о. Фаддей, в приходе которого оказывается живущим Фома, преподаст. Говорит Фома, что здесь есть еще некто Фудзии – плотник из Нара, тоже христианин, но чуждый Церкви. Постараемся найти и его, если Бог поможет.

В два и три часа были свадьбы, из коих одна – Павла Оонума, учителя церковного пения, с Лукиной Хираи, кончившей курс в нашей Женской школе. Исполнилась на них пословица: «Суженого конем не объедешь». Она просватана была за другого, он сговорен с другой. Обстоятельства, совершенно не от них зависевшие, помешали бракам. И ныне совершенно неожиданно – по доброму участию – оказавшегося сватом профессора Андрея Минамого – Павел женился на Лукине; пара недурная; он ленив, она бойкая, – оба умны. Авось окажутся полезными Церкви.

27 октября/8 ноября 1897. Понедельник.

Иоанн Катаока, катехизатор в Кисарадзу, просит денег, – посланное-де ему двухмесячное содержание почти совсем и до рук его не дошло: должники собрались в почтовой конторе и получили деньги при нем за него; без сорока ен теперь ему обойтись нельзя, столько и просит. Послано ему восемь ен, и вместе отставка от службы; за последние четыре года ни одного крещения у него не было, за исключением его собственного ребенка; изленился до крайности и при этом только денег клянчит, получая в месяц четырнадцать ен и две с половиною ены на квартиру.

Но, и кроме его, кто из катехизаторов удовлетворительно служит? Земледелец работает, купец суетится, воин марширует, чиновник идет на службу, – один православный катехизатор сидит сложа руки, питаясь, хотя и скудно, с своим семейством на русские подаяния. Но виноваты ли они? Если нельзя на медный сен многого приобрести, то сен ли виноват? Бездарность поголовная наши служащие Церкви, – ниже посредственности, оттого и застой, и ихнее почти ничегонеделанье! В отчаяние можно прийти! Деньгами бы, большим жалованьем залучить даровитых людей на службу Церкви? Куда! Ни к чему тут деньги! Наиболее получающие, как Усуи, Мацубара, – наиболее безуспешные, хоть и могли бы по способностям, – только семейства свои множат.

28 октября/9 ноября 1897. Вторник.

Точно бомбардируют меня катехизаторы письмами о деньгах; дня не проходит, чтобы не было просьб о помощи, по случаю теперешней дороговизны. Сегодня: Павел Сайто просит, – пять ен послал (кроме обычного содержания, на воспитание сына еще ему посылается); Павел Оокава не перестает клянчить, – полторы ены в месяц содержания прибавил (еще две дочки здесь в школе на церковном). – Сердишься, читая письма, но жаль и их бедных; с кучею детишек на десять-двенадцать ен как прожить, и питая, и одевая, и леча, и уча всех, тебе? «Добывайте от местных христиан помощь», – твердишь им; но как они будут, когда сил и способностей к тому нет?

О. Тит Комацу был в Макабе и очень хвалит Исикава; надеется, что при содействии его там оснуется Церковь; он уже просит крещения, но о. Тит остановил его – до большой зрелости в научении. Фома Оно из Мито будет посещать Макабе и преподавать.

От Исикава – благодарственное письмо за посещение катехизатора и священника.

О. Павел Сато с больной ногой приходил сообщить, что катехизатор в Иокохаме Акила Ивата совсем плох; ведет только мирские разговоры, – о вере и говорить не любит; христиане жаловались на него за это о. Павлу. Между тем Акила человек не дурной, даже ученый по-японски. Если уж он так выдохся, то лучше ему оставить катехизаторскую службу и найти мирскую; об этом я и советовал о. Павлу сказать Ивата.

29 октября/10 ноября 1897. Среда.

Катехизатор Иоанн Катаока явился, просит оставить его на службе. Наперед угадывая это, я уже сказал о. Фаддею, что могу согласиться на это только под условием, чтобы о. Фаддей взял его на время, для окончательного испытания, под свой ближайший надзор, то есть поместил в Токио. Сказано было это еще в воскресенье; сегодня Катаока и пришел уже в сопровождении о. Фаддея, конечно, ходатайствующего за него.

Ладно; пусть полгода послужит здесь; о. Фаддей обещался ему доставить слушателей в Фукагава, – два семейства там просят учения. Пусть Катаока даже живет в Миссии и питается здесь, чтобы содержание его все шло на семью, которую он хочет оставить в Кисарадзу, и которая состоит из жены его, пяти детей, с включением на днях рожденного, и матери.

Несколько дней тому назад явились двое просящихся в Семинарию, – из Оота (в Мито), где катехизатор Петр Мисима, справивший их сюда. Так как на два месяца опоздали, то и не были приняты. Ныне Мисима шлет самые грубые укоры за это, – «мешает-де это делу проповеди на месте, возбуждая ропот родителей и их круга; срамит-де Россию, – русские, мол, обманщики» и прочее. Вероятно, нахвастался, – «я-де пошлю в Семинарию», – оттого и является псом лающим.

Таковы халатные отношения служащих Церкви к делу Церкви; ведь знать, что в Семинарии ведется правильное преподавание, и нельзя тут входить и выходить, точно в трактире, когда вдумается, – приемыш его учился в Семинарии четыре года и был первым учеником, пока умер, к сожалению, – как не знать Мисима семинарских порядков! И не знает! Подите, служите с такими! – Нужно вперед самым жирным и крупным шрифтом печатать в призывных в Семинарию листках, что «после первого сентября приема нет».

30 октября/11 ноября 1897. Четверг.

Из кончивших, в июне, курс Семинарии Николай Гундзи подавал больше всех надежд и хорошо было начал трудиться по проповеди, но тоже захворал грудью и, кажется, очень серьезно; попросили взять его в Миссию, – здесь и лежит ныне. Итак, почти совсем мертворожденный курс; один Петр Мори в Окаяма служит; прочие трое больны.

Погода стоит отличная. Украшаем семинарское место рассадкою дерев везде, где только можно там.

31 октября/12 ноября 1897. Пятница.

Сказал Иоанну Катаока, чтобы ходил на лекции вместе с учениками Катехизаторской школы; еще, – чтобы служить чтецом в Церкви; первое, быть может, несколько оживит его духовно; второе – наружно будет служить оправданием его содержания в Миссии (иначе и другие тоокейские катехизаторы могут попросить помещения в Миссии, чтобы содержаться здесь даром), собственно же – для испытания его, не может ли он служить чтецом в Соборе; у него был когда-то громкий голос, а читал он превосходно, когда учился здесь, и случалось ему быть чтецом в Церкви. Катехизатором он едва ли уже может служить; если же будет годен, как псаломщик, то это будет счастьем для него и его семейства.

1/13 ноября 1897. Суббота.

О. Павел Савабе вернулся из Хакодате и рассказал подробнее, о чем писал. Рыбное дело отделено от Церкви, то есть поставлено предприятием не церковным, как выставляли его прежде предприниматели, а частных людей-христиан, которые обязаны, однако, – как добровольно и письменно заявили русским властям на Сахалине, отчего и осыпаны были любезностями и щедротами их, – третью часть барышей от продажи рыбы доставлять Миссии на дело распространения христианства в Японии. Что они будут это делать, в том о. Павел взял с рыбников письменный документ, который при рассказе представил мне и который я сейчас бы отдал за одну ену, ибо уверен, что ни сена Миссия не получит от рыбников. Последние будто бы ныне вновь сладились и грозят рыбам Сахалина. В добрый час!

Самое трудное дело о. Павла было – помирить хоть на время христиан с о. Петром Ямагаки. И это сделал, как сказано выше, по его письму. Спасибо хоть за это! Сказал я ему ныне, что не пожалею кандидата богословских наук для Церкви Хакодатской – так она дорога и любезна и мне. Пусть бы христиане пожелали иметь у себя священником, например, киевского кандидата – Марка Сайкайси, – а он бы ответил их желанию, все бы сладилось.

2/14 ноября 1897. Воскресенье.

За Литургией были и потом ко мне зашли русские: из Москвы Иван Гаврилович Алексеев. Собственник Компании «Davis and Alexeeff (Rojdestvenka, Moskow)», молодой богач, и Михаил Тимофеевич Балахнин, «proprietor of Siberian Gold Mine», как значится на его карточке. Оба направляются в Америку, первый, чтобы проехать ее, второй, чтобы купить машины для своих рудников, находящихся в Якутской области; сам он родом из Томской губернии. Я показал им, между прочим, сосуд для мира, пожертвованный из Москвы, и кое-что другое в ризнице; затем попросил Алексеева пожертвовать для Собора запрестольную архиерейскую кафедру; свел их в алтарь и показал табурет, ныне служащий кафедрой; можно бы сделать здесь какое угодно богатое и изящное кресло, но желательно именно из Москвы иметь подражание одной из тамошних древних, но вместе и изящных кафедр… Алексеев обещался доставить кафедру.

Секретарь Нумабе длинно рассказывал, что его попросили быть сватом между инспектором Семинарии Иоанном Сенума и учительницей Еленой Ямада, и что это дело очень трудное: родители Елены требовали свидетельство, что Сенума будет помогать им, тогда как у него и свои бедные родители есть, – отказались, впрочем, от сего требования; в Женской школе не хотят слушать про сватовство Елены и прочее.

3/15 ноября 1897. Понедельник.

Утром отправил Иоанна Катаока домой, в Кисарадзу; жена у него еще не оправилась после родов, – пусть позаботится о ней и о ребенке и вернется сюда, когда жена совсем выздоровеет; тогда она, вместе с матерью, управится с детьми, – и им же лучше будет, когда Иоанн будет содержаться здесь от Миссии.

В Иокохаме был, чтобы разменять вексель содержания Миссии за первое полугодие будущего 1898 года, из Казны; 16.348 металлических рублей пришли векселем на 2.592 фунтов стерлингов 17 шиллингов 2 пенса, давшие сегодня, по размене, 25.399 ен, чистая милость Божия для здешней Церкви такой размен! – Как всегда делаю, спросив размен в двух банках, с которыми Миссия имеет дело: в «Chartered Bank of India» etc. показали размен в 25.334, в «Hong Kong Shanghai Bank» – вышеуказанную сумму, – почему туда и дал вексель, взяв из суммы десять тысяч ен, чтобы занести здесь в Банк Мицуи на шесть месяцев на пять с половиной процентов.

О. Тит Комацу пришел, чтобы запастись здесь запасными Святыми Дарами; рассказывал про Исикава, в Макабе, – очень хвалил и ум, и поведение его; однако же – он в разводе с женой, имея при себе пятилетнего сына от нее; – про безуспешность проповеди в Уцуномия, про успехи в своем приходе катехизатора Якова Мацудаира и жены его Марины, воспитанницы нашей Женской школы, про оживление проповеди в Мито. Завтра еще доскажет, что хотел сообщить; важного, впрочем, кажется, ничего нет.

4/16 ноября 1897. Вторник.

Сегодня о. Тит рассказывал про своих катехизаторов с десяти до двенадцати; я слушал, не прерывая, и очень печально стало; плохи его катехизаторы, еще плоше он управляет ими. Павел Сайто, катехизатор в Бато, не только ничего не делает, но и на своем месте не считает нужным быть, а шляется, как видно, принимая на себя разные комиссии.

– В Мито вдруг встречаю Павла Сайто, – (рассказывал о. Тит). – Зачем здесь? – спрашиваю.

– По делу сватовства, – отвечает.

Я погнал его на место службы. После, когда прибыл в Уцуномия, мне говорят, что Павел Сайто только что выбыл отсюда, исполняя здесь какие-то поручения, ни мало не относящиеся к Церкви.

Сказать бы, он по недостатку содержания промышляет себе посторонними делами, так получает от Миссии пятнадцать ен и еще выхлопотал полторы на обучение сына в школе.

Так же бездеятелен, по словам о. Тита, Павел Судзуки, катехизатор в Татебаяси.

– Но ведь вы же, о. Тит, – говорю я ему, – восхваляли его и выхлопотали ему на посещение Тоциги «сюччёо-рёхи» две ены и Кудзуу – две с половиною ены, так что он получает всего ныне Миссии 16 1/2 ен содержания и 2 60/100 ен квартирных. Что же вы не смотрите, чтобы он действительно посещал желающих слушать учение в Кудзуу и Тоциги?

Вместо ответа о. Тит начинает речь про другое.

– Василий Сугаи, катехизатор в Сукугава, и хотел бы посетить Коорияма и Нихонмацу, порученные ему, да денег на дорогу нет.

– Так отчего же вы не известите? Ленивцу выхлопатываете дорожные для того, чтобы потом говорить о его лени, а человеку, который, по вашим словам, трудится и хотел простереть свой труд дальше места, в котором заключен недостатком средств, не хотите исхлопотать средств на дорогу?

Речь перебрасывается на другое, без внимания к внушению. И так далее.

После еще, в третьем часу, когда сидел у меня о. Павел Савабе, о. Тит опять пришел, и тоже длинный разговор и совещание были у нас о его Церкви, – и ничего утешительного не выдумали, по недостатку добрых людей для проповеди. – Положили в Макабе бывать для проповеди Роману Фукуи, ибо в Уцуномия ныне нет новых слушателей, а не Фоме Оно, ибо в Мито много оных.

О. Павел Савабе был, чтобы поговорить о Церкви в Одавара, где разлад у священника с прихожанами, и куда завтра отправляется он разбирать это дело. Думает он, что здесь даже хуже, чем в Хакодате: нелюбовь к о. Петру Кано накоплялась у христиан издавна и едва ли может быть исторгнута ныне. Помоги ему Бог, на сколько можно, уладить!

Во время сих совещаний приходили родители Елены Ямада вместе с нею просить благословения на брак ее с Иваном Сенума. Заочно, чрез Нумабе, говорившего о сем, благословил. Просил Нумабе сходить в Женскую школу и уладить отношения Елены к начальнице и учительницам, – «неприлично-де месту христианского научения не забывать встречающиеся неприятности». Анна Кванно прислала ответ, что о Елене все забыто, что «лица дурного ей никто не покажет». Ну и ладно! После еще Иван Акимович Сенума, сияющий счастьем, приходил самолично возвестить о своем сватовстве на Елене, в которую, как видно, по уши влюблен, – и о том, что оно принято, – и просит благословить. Я душевно порадовался его счастью и призвал благословение Божие на него.

5/17 ноября 1897. Среда.

Илья Накагава целой брошюрой прислал описание Иннай и окрестных местностей во всех отношениях. Самая интересная часть религиозная. Оказывается, что первый импульс к вызову проповедника был чисто религиозный. Курита состоит попечителем местной кумирни и, как человек религиозный, очень возмущен неблагоповедением бонз: разводятся с своими женами, держат наложниц и тому подобное. Это и зародило у него сомнение в благонадежности самого буддизма. Между тем о христианстве такие добрые слухи, и о миссионерах тоже; не призвать ли христианство? Кстати, Мисима, как кочующий ремесленник (кваси-я), наслышавшийся обо всем, стал давать советы в том же направлении. Да, на основании сведений о раздаче католиками денежной помощи своим, приплел и денежную выгоду от христианства, – «построят-де школы, станут содержать бедных» и так далее. Так и решено было вызвать христианского проповедника. Но какого? Тут послужила Мисима память о том, что он, десять лет назад, видел и слушал меня. Поэтому и написал ко мне. Илья описывает местность в радужных красках относительно надежд на успехи проповеди: почва, жаждущая орошения небесного. Помог бы Бог послать кого-либо туда!

6/18 ноября 1897. Четверг.

Пришлось опять помогать этому бедному Василию Усуи, катехизатору в Ициносеки, обремененному кучею малых детей. О. Борис опять просит за него, несмотря на мою недавнюю отповедь ему. Послал на платье детям десять ен.

Иоанн Катаока вернулся, говорит – жена поправляется, ей и матери достаточно для забот о детях.

Очень хорошее письмо от Петра Ямада, катехизатора в Мияно, – отличный катехизатор, с радостью служит.

7/19 ноября 1897. Пятница.

Кончили мы с Павлом Накаи исправление перевода Нового Завета. Принялись сегодня за второе исправление, которое будет состоять в поверке, по Справочному словарю к Новому Завету Гильтебрандта, всех слов, вошедших в наш перевод, с тем, чтобы все греческие и славянские слова были переведены у нас везде одинаково и теми же соответствующими им японскими. Займет и это, как видно, немало времени.

8/20 ноября 1897. Суббота.

О. Алексей Савабе приходил спросить:

– Лука-некий – не ужился с своей женой и отпустил ее, и она теперь живет уже с другим. Лука, между тем, хочет исповедаться и приобщиться, а потом и сам вновь жениться на другой, – так можно ли все это?

– А что говорит на это Спаситель – знаете?

– Знаю.

– Так что же меня спрашиваете? Не только я, но и Святейший Синод, даже Вселенский Собор, не может отменить закона, установленного Спасителем. Скажите Луке, чтобы вновь сошелся с своей законной женою, тогда может участвовать в Святых Таинствах. Не сделает этого, – он для нас то же, что и язычник. Впрочем, в Церковь ходить может.

Дальше о. Алексей сказал, что в Иоцуя остается катехизатором Иоанн Като, тогда как прежде сам жаловался на его крайнюю неудовлетворительность по молодости, и я поэтому говорил – и ему, и недавно отцу его – о. Павлу Савабе, чтобы в Иоцуя перевести Фому Исида, лучшего из катехизаторов ныне в их распоряжении. Не хотят слушаться; узнаю в сыне отца. Пусть! Большого зла не выйдет, иначе не потерпел бы ослушания.

Заказал сегодня электрический фонарь на ворота Семинарии. Будут поставлены на дворе два столба. Если хорошо выйдет, то и ворота, и двор Миссии можно осветить так же.

9/21 ноября 1897. Воскресенье.

После Обедни, между другими гостями, зашел Матфей Уеда, переводчик, и подает книгу «Православный Собеседник» за 1878 год, с номером основной библиотеки, говорит:

– Проходя мимо книжной лавки, заметил, догадался, что кем-нибудь украдено и продано, и выкупил за шестьдесят сен.

– Не спросили, что за человек был продававший?

– Спрашивал, – сказали, что не сами покупали, а из другой лавки доставлено им.

Конечно, где же скажут?

Значит, завелся вор, крадущий номера журналов, которые все (духовные) перенесены из общей библиотеки в редакцию «Синкай» для того, чтобы служить материалом для сего нашего издания. Сдал я все книги редактору, велел, давая книги на квартиру пишущим в «Синкай», записывать; для книг пред тем сделаны были отличные шкафы, и в них мною размещены были сотни книг, отлично переплетенных, занумерованных и запечатанных, – в отличном порядке; но куда японцам вести порядок? Вот, даже до расхищения книг дойдено! А мне одному, как усмотреть за всем? Поищем вора, но едва ли найдем. Книги же нужно будет взять в здание библиотеки, под мой непосредственный надзор.

Был Исикава, из Макабе; горячо толкует о своей приверженности к православной вере (которой еще и не знает), хочет подать проект, чтобы она была признана государственной верой (коккё); речь льющаяся, вкрадчивая; глаза умные, но бегающие; уроженец Токио, в Асакуса, хотя принадлежал князю в Вакаяма; от роду тридцати лет. Звал я его в Катехизаторскую школу, если у него такое сильное желание послужить верой государству; не дал он обещания на то; но русскому языку учиться желал бы; словом, прожектёр, – и дальше всего едва ли пойдет.

Дмитрий Константинович Львовский приходил восхищенный полученною им Анною 3-й степени; должно быть вследствие моего представления к награде в конце прошлого года; просил внести, чрез о. Феодора Быстрова, двадцать рублей в Капитул и передал для сего мне двадцать ен.

10/22 ноября 1897. Понедельник.

О. Феодор Быстров пишет от 30 сентября старого стиля, что вчера, то есть 29 сентября, попрощались с ним отцы Сергий и Андроник, назначенные сюда; поедут прежде в Афины, а оттуда – чрез Америку или прямо чрез Индийский океан – сюда. Значит скоро будут. Слава Богу! И дай Бог, чтобы это уж были не гости, а хозяева!

Яков Томизава, катехизатор в Омигава, оставил службу, – и ладно! Кончил Семинарию и на службе десятый год, но и десяти человек не научил христианству; таких безуспешных – и по неспособности, и по лени – катехизаторов мало; значит, Церковь избавилась от дармоеда.

11/23 ноября 1897. Вторник.

Японский гражданский праздник. Классов и у нас перевода не было. Писал письма. Еще знакомился с Толкованием на Первое Послание к Коринфянам, составленным по Феофану, профессором Семинарии Емильяном Хигуци. Напечатаем, – и это уже будет книга, написанная японским языком, – не уродливым переводным, которого почти никто не разумеет в наших больших переводных книгах. – Взяв сегодня, для подставления в свое толкование, наш с Накаем перевод Послания к Коринфянам, Хигуци нашел в нем несколько ошибок; мы поправили и просили вновь сообщать нам все, что заметит в подобном роде. По исправлении же совсем нашего перевода надо будет отдать его на просмотр и критику профессорам Семинарии.

12/24 ноября 1897. Среда.

О. Павел Савабе вернулся из Одавара и совсем в отчаянии от упадка Церкви там. По его словам, священник Кано Петр совсем опустился и огрубел; обуяла его страсть сребролюбия; по-видимому, уже накопил и, отдавая в рост, приумножил некоторую сумму, а потому священнической службой не дорожит и подавал ему, для доставления мне, прошение об увольнении на покой, какового прошения, однако о. Павел не принял; ровно ничего не делает, кроме службы по воскресеньям и объезда своих немногих и близко расположенных Церквей; Церкви эти, впрочем, до того упали, что в Накамурахара даже продан церковный дом, когда-то построенный христианами; в ссоре о. Петр почти со всеми, чему способствует и жена его, из-за которой прекратились – уже два года «женские симбокквай»; были там «сейненквай», но о. Петр однажды пьяный разбушевался на собрании, вышвырнул человек пять юношей из дому, после чего прекратились и сии собрания. – Но, с другой стороны, если посмотреть: о. Петр, по словам о. Павла же, часто плакал перед ним, повергшись лицом на землю; молитвенный дом в Накамурахара продан потому, что стоял на занятой на время земле язычника, который потребовал удаления его; за о. Петра тоже подали прошение, па котором мы сегодня же насчитали тридцать четыре печати, только на три меньше, чем в прошении других об удалении о. Петра из Одава-ра… Нехорошо сделал о. Павел, что, по уяснении всего того, не постарался помирить священника с христианами, а прямо объявил, что священник будет удален (за что, по его же словам, упрекнули потом его некоторые христиане: «Мы думали, что вы уладите здесь возникшее нестроение, а вы вот что наделали!»). Конечно, о. Петр плох, но он священник не Одавара только, а и других Церквей; можно ли снять его с поста по прошению только одаварских, и притом далеко не всех, христиан? Сам же о. Павел говорит, что есть любящие его в других Церквах, для которых удаление о. Петра будет печальным делом. – Итак, остается одно: написать к христианам Одавара, хотя большинство желает удаления о. Петра, но так как он священник – избранный и другими Церквами, то без совещания с ними нельзя удалить его; а потому живите в мире и согласии с ним, пока на Соборе, в будущем году, будет сделан общий совет о сем предмете. Это тем более необходимо, что на место о. Петра, если бы он взят был из Одавара, ныне нет никого. О. Петру тоже нужно написать внушительное послание об исправлении и добром служении.

13/25 ноября 1897. Четверг.

Из Одавара пришел Иоанн Инаба, бывший катехизатор, ходатаем за о. Петра Кано. Слушал я его, ни слова не проронивши, больше часа. Нового ничего не узнал. О. Петр, действительно, не так плох, чтобы удалить его из Одавара; Илья Сато, катехизатор в Одавара, действительно, дрянной человек, – восстановил христиан против священника, вместо того, чтобы действовать обратно; много вредит положению о. Петра его жена своим грубым и ссорливым характером и прочее, и прочее. Сказал я Иоанну Инаба, что не думаю удалить о. Петра из Одавара, а написано будет к христианам письмо, вышеозначенного содержания.

Проверил библиотеку журналов в «Синкайкёку». К счастию, вора книг, кажется, нет; а продал книжку «Православный Собеседник» (вместе с другими русскими книгами, взятыми и у меня из основной библиотеки), вероятно, этот негодный бывший переводчик Алексей Китагава, ушедший с церковной службы. Одиннадцать книг я нашел утраченными в библиотеке, но из них некоторые, должно быть, сыщутся, другие просто потеряны по небрежности заведывавших библиотекой Арсением Ивасава и Тимофеем Секи. Большую часть журналов, не нужных в «Синкайкёку», мы уберем в основную библиотеку; прочие вновь приведем в добрый порядок и передадим им.

14/26 ноября 1897. Пятница.

Утром отправлено письмо к христианам Одавара в упомянутом духе. Оттуда между тем уже три письма получены, просящие об оставлении о. Петра в Одавара. И, наконец, сегодня получено письмо о. Петра, просящее об отставке его от священнического служения и увольнении на покой; в письме сильнее всего высказывается огорчение, чувствуемое им от нынешнего действия христиан против него; двадцать четыре года служит Церкви; почти все время в Одавара, и вот такая награда за долгое служение! Написал я о. Петру, чтобы он прибыл сюда; поговорим – увидим, что дальше. И мне очень жаль его.

Николай Явата пишет разобиженным тоном, – не знает-де причин, почему удален из Сакура (о. Катакура постоянно жаловался на его ничегонеделанье), но, переменяя тон, радуется, что попал на нынешнее место (в Аннака), – «и христиане-де усердны и священник ласков» (не надолго; скоро об нем запоют ту же песню).

15/27 ноября 1897. Суббота.

С двух до пяти часов были гости: Лидия Оота, жена благочестивого доктора Моисея в Хамамацу, дочь ее Феодора, с недавно рожденным ребенком на руках, и муж ее Христовул, учитель Гимназии в Фурукава. Говорили о Церкви в Хамамацу, – неутешительно; даже семейство купца Каваи ослабело, и в Церковь не ходит. Зато Моисей не ослабевает в благочестии; строит ныне себе дом, и во втором этаже – так же, как и в прежнем наемном доме – устраивает молельню, для снабжения которой иконами, между прочим, Лидия сегодня и приходила. Прекрасные большие иконы в отличных киотах – Моление о Чаше, Спасителя и Божией Матери – у них есть. Ныне дал я, в дополнение, четырех Евангелистов, Благовещения и Святого Апостола Павла нашей литографии, Двенадцать праздников – русской на холсте, и Семи таинств – тоже из России. Показал им нашу Семинарию, потом библиотеку, – Лидия рассказала, что инспектор семинарии Иоанн Сенума сватался за Евфросинию, их старшую дочь. Я этого совсем не знал; отказали они, мол, уже обещали кому-то в Иокохаме; жаль, лучше не могли бы выдать ее. Сват был плохой – катехизатор Хисимото, – вероятно, и оттого отказ.

16/28 ноября 1897. Воскресенье.

Поздно вечером вчера прибыл о. Петр Кано. Сегодня, в восемь часов, пред Обедней, я позвал его, чтобы поговорить. Главной виной расстройства его Церкви и недовольства христиан против него я прямо объявил ему его леность:

– Церковь не приращается; приобретенные уже христиане охладевают, потому что священник нисколько не заботится о них. Кроме службы в Церкви вечером в субботу и утром в воскресенье, священник за всю неделю никогда ничего не делает для Церкви, – как тут не прийти в уныние и не возмутиться христианам? А проповедь – первая обязанность священника; Апостол Павел писал к коринфянам: «Христос послал меня не крестить», – (ибо это дело – одного часа), – «а благовестить». Итак, почему не проповедуете? – И так далее.

С поникшей головой слушал о. Петр и ничего не мог возразить.

Резко уяснив ему эту первую его вину, и то, что без исправления ее нет надежды на примирение его с христианами, я затем сказал и прочее, что говорят против него христиане:

– Говорят, что у тебя развилась страсть корыстолюбия, что ты копишь деньги и даже будто отдаешь на проценты. Я этому не верю. Но неужели и сие?

Мгновенно лице о. Петра переменилось: на глаза выступили слезы, и он резкими движениями гневно воскликнул:

– Кто говорит это, пусть представит доказательства тому!

– Успокойся. Этого, очевидно, нет; значит и речи об этом пусть больше не будет. – Но далее: твоя жена ссорлива, груба, – что также возбуждает нарекания на священника.

Признал это о. Петр; и даны соответственные наставления.

– Детей, говорят, не воспитываешь в христианском духе; твой сын будто бы в мяч стал играть в алтаре?

– Но я тотчас же выгнал из алтаря его и товарища, с которым он думал затеять игру.

– Вот видишь; значит, это правда; а я было не поверил. – Набравши таких и подобных фактов, как же христианам не обидеться на своего священника и не найти его негодным для служения! Впрочем, все эти факты не составляют достаточной причины, чтобы священника лишить священства, или запретить ему сие служение. А потому ты останешься священником в Одавара, но с условием, что исправишь главную вину: леность и бездеятельность, – с чем вместе исправятся и второстепенные.

И даны были наставления: вернувшись в Одавара, сначала уговорить свою жену – вперед не компрометировать его и себя недостойным поведением; потом помириться с катехизатором Ильей Сато и помирить его жену с своею; потом собрать христиан, – смиренно извиниться пред ними в своей лености и обещать вперед рачительность о церковном деле, да потом и исполнить обещание в точности, чрез что Церковь оживится, любовь всех к нему возвратится, и не будет нужды и на Соборе трактовать о перемене священника в Одавара.

Так как зазвонили к Обедне, то мы беседу прекратили, и я сказал о. Петру, чтобы он во время богослужения дал в душе твердый обет Богу исправить свою вину – леность – и попросил благодарной помощи в сем подвиге.

Во время Обедни увидел в Церкви бывшего здесь летом гостя – Сергея Николаевича Сыромятникова, сотрудника «Нового Времени» (Сигма). После Церкви он зашел ко мне; оказалось, что он путешествовал до сих пор в Корее и по Амуру, для изучения сих стран; ныне возвращается чрез Америку в Россию.

В четыре часа было крещение дочери диакона Дмитрия Константиновича Львовского Надежды; я совершил Таинство в Крестовой Церкви; восприемниками были – посланник барон Розен и его маленькая дочь Лиза.

После Сыромятников зашел ко мне, обедал, и мы с ним провели время до половины девятого. Жаль, что не остается на некоторое время в Японии, чтобы познакомиться с сею страною, против которой сильно предубежден; моих кратковременных защищений, конечно, мало, чтобы сбить его с позиции. – Согласно его просьбе, снабдил его фотографиями наших школ и Собора.

17/20 ноября 1897. Понедельник.

Утром сегодня совсем уже хотел отпустить о. Петра Кано в Одавара, но, зашедши в канцелярию, нашел новое прошение христиан Одавара – сменить его, – «не хотим-де принимать от него никаких таинств»; и печатей на прошении целых три листа; просят посылать к ним для исповедания их о. Павла Савабе, или еще кого. Тут же – при пакете с прошением – другое письмо, отчасти объясняющее механизм первого, – письмо от одного христианского дома, говорящее, что хлопотуны, бегая с прошением для собирания подписей, употребляют и мое имя, – «епископ-де велел прикладывать печати, для сего, мол, и прислан был благочинный». Недобрым словом помянул я о. Павла Савабе, читая это. Не мог смотреть на него тогда, когда он, вернувшись из Одавара и отдавая отчет, заговорил о собрании в Церкви и о том, что после молитвы тотчас предложил вопрос: «Кто желает удаления о. Кано из Одавара и кто нет?» Отвратил от него взор, внутренно негодуя, что он так глуп, и что я не менее глупею, до сих пор не исправляясь от доверия к нему и от давания ему таких поручений; но тогда – ни слова ему не сказал неодобрения, чтобы не обидеть старика; сегодня же в канцелярии вслух обоих секретарей не воздержался возразить, что вперед о. Павла Савабе уж не употреблю для подобных деликатных и вместе очень важных для Церкви комиссий. (И дай Бог исполнить это!) Вместе с тем продиктовал письмо к катехизатору в Одавара Илье Сато с призываньем его сюда по церковному делу. Илья Сато – это сущая лиса, ласковая и с пушистым хвостом, но злая и хитрая, – больше всех виновен в возбуждении всей этой ненависти к о. Петру; очевидно, его за это дело вместе с Михаилом Кометани, из христиан главным врагом о. Петра, – такое последовательное преследование о. Петра, собирание печатей и подписей и неустанное бомбардирование Миссии и частными, и общими письмами и прошениями против о. Петра. К счастью для последнего, и за него тоже немало писем и прошений, хотя не столь изукрашенных печатями, – Когда явится Сато, нужно будет помирить его с о. Петром и вместе отправиться для умиротворения Церкви в Одавара, что вдвоем они могут сделать, раздельно же нет. Итак, о. Петр Кано оставлен еще здесь для вящего обдумывания своего положения; прошение из Одавара с многочисленными печатями я вручил ему как материал для размышлений.

Был опять Сыромятников. Я ему передал четыре японских книги о Корее, какие могли сегодня найти, и обещал высылать книги в Россию, если какие попросит.

Вечером в соучастии с Емильяном Хигуци исправлен перевод Первого Послания в Коринфянам в тех пунктах, которые замечены им, как неправильно переведенные. В трех-четырех местах последовали его совету и поблагодарили его за оный.

18/30 ноября 1897. Вторник.

Утром, во время перевода, сказали, что из Одавара Илья Сато прибыл. Оставил я перевод, чтобы поговорить с ним. Еще прежде его, ранним утром, мне принесли письмо одаварских христиан в ответ на мое: ни за что не хотят они помириться с о. Петром и требуют немедленно его удаления, – такова сущность письма. Впечатление от него тяжелой думой лежало на душе, и потому я поспешил оставить перевод и идти к Сато. Следуя Апостольскому наставлению «духом кротости исправлять», я ласково стал говорить с Сато, и без гнева, но прямо укорил его за участие в поднятии всей этой бури против о. Петра. Признался Сато, что участвовал в составлении писем сюда и даже сегодня расстроившее меня письмо признал вышедшим из-под его редакции. Конечно, он выставлял это в таком виде, что «смягчал, мол, резкие выражения в чернеках, составляемых христианами» и тому подобное. Но так или иначе, он оказался во всем сговорчивым; рассказал он мне вполне свои неудовольствия против о. Петра; ничего нового не сказал, кроме того разве, что приведением примеров более ярко выставил вину о. Петра – дурно говорить о людях. Так как своими рассказами про о. Петра он в то же время выяснил, что таких вин, за которые следовало бы священника запретить, у о. Петра нет, – что тут же было и объяснено ему, – то он тем охотнее согласился помириться с о. Петром и действовать вместе с ним к умиротворению и дальнейшему преуспеянию Церкви. – Я отправился к о. Петру, на второй этаж, где в комнате с ним застал и о. Павла Савабе, сыгравшего печальную роль в деле; не обращая внимания на последнего, изложил пред о. Петром разговор мой с Ильей Сато, вновь услышал от него уверения, что он кается в своих недостатках, послуживших причиною расстройства Церкви, и имеет твердое намерение исправиться; после чего я пригласил о. Петра ко мне в гостиную, свел его здесь с Ильей Сато, заставил поцеловаться и мирно разговориться. Уверившись, что действительно пошел добрый задушевный разговор, я оставил их и вернулся к своему переводу и к беспрестанным отрываньям от дела по причине сегодняшнего расчетного дня. В двенадцать часов о. Петр и Илья Сато заявились ко мне совершенными друзьями, что видно было из их совсем просветленных лиц, и сказали, что готовы отправиться в Одавара на дело умирения Церкви. Я оставил их до завтра, чтобы приготовить письма к христианам (и к Михаилу Кометани, зачинщику неурядицы, но и усердному христианину, хотя неразумному). Они сказали, что в таком случае посетят каждый своих родных в Токио, что я и позволил. – Вечером, в девятом часу, когда я был тоже за переводом, заявился христианин Такахаси, из Одавара, прибывший, чтобы ходатайствовать об отставке о. Петра в Одавара. Услышав здесь, что это и имеется в виду, он успокоился и просил повидаться со мной только чтобы получить благословение.

В десятом часу вечера пришла из Женской школы дочь катехизатора Василия Хориу, ученица; сейчас получила телеграмму, что отец при смерти; дал ей на дорогу, до Сендая, где отец лежит больной, и сказал, чтобы завтра с первым поездом отправилась принять последний вздох отца.

19 ноября/1 декабря 1897. Среда.

Утром отпустил о. Петра Кано и Илью Сато в Одавара, снабдив их письмом к христианам, чтобы умирились с о. Петром, ибо он будет рачителен к служению, беспристрастен, не обидчив в слове; дал и письмо частное к Михаилу Кометани в том же духе. Сато будет посредником между о. Петром и христианами; соберет последних, предварительно уговорив главных недовольных, прочитает им мое письмо, скажет примирительную речь; после сего о. Петр будет держать слово, причем откровенно сознает свои провинности (леность и прочее), пообещает исправить их и выразит искреннее желание быть опять с своей паствой в таких же сердечно добрых отношениях, в каких был в лучшие времена Одаварской Церкви. Вероятно, не вдруг уляжется расходившаяся волна, но, даст Бог, уляжется, если о. Петр и Сато будут благоразумны и верны слову, с которым ушли, что все усердие со всею искренностию употребят на дело Божие – дело умирения Церкви. Велел я Илье Сато уяснить всем, что 1. О. Петр, как священник не Одавара только, а и других Церквей, не может быть перемещен без совета с сими Церквами; 2. Не могу я прислать в Одавара другого священника для преподания таинств исповеди и святого причастия христианам, о чем просят; сделавши это, я показал бы, что сам первый не понимаю духа христианских таинств. Таинство исповеди есть примирение совести с Богом; но к нему и приступать нельзя, не примирившись со всеми людьми (если дар к алтарю нельзя принести без того, то кольми паче к таинству приступить нельзя!). Как же христиане Одавара достойно принимали бы таинства покаяния и приобщения Святых Тайн, не примирившись с о. Петром? Имея вражду на него в сердце, не прилагали ли бы они к греху грех чрез таинства?..

20 ноября/2 декабря 1897. Четверг.

Письмо от архимандрита Сергия, от первого октября, из Московской семинарии, с припиской в вагоне по пути на родину прощаться. Очень хвалит о. Андроника. Дай Бог в нем хозяина Миссии! Пишет, что Владимир Карлович Саблер сильно хлопочет об учреждении самостоятельной кафедры японской и просит (Саблер) ускорить ответом отсюда. Как наименовать кафедру?

Иоанн Като, катехизатор здесь в Иоцуя, живя при Церкви, получал в продолжение трех месяцев по три ены за квартиру и тратил эти деньги на себя. Сегодня пришел покаяться в сем; я простил и не взыщу денег с него; но сказал, что если он в другой раз обнаружит такую «фусёодзики» (нечестность), то совсем погубит свое доброе имя.

Анна Кванно приходила с своим сыном Пантелеймоном, главным врачом госпиталя в Оосака, содержимого городом, имеющего до семисот бесплатных больных. Пантелеймон и сам, однако, кажется, с началом чахотки. Продли, Бог, его полезную бедным жизнь!

21 ноября/3 декабря 1897. Пятница.

Праздник Введения.

Был у посланника барона Розена, прочитал из письма о. Сергия, что нужно мне поскорей ответить касательно здешней кафедры, и спросил, «имеет ли Посольство что-либо против учреждения здесь самостоятельной кафедры»?

– Ничего решительно, – ответил барон.

– Но, быть может, вы поговорите об этом с японским министром иностранных дел, бароном Ниси, который, кстати, знает Россию и не усмотрит ничего опасного для Японии в учреждении нашей кафедры?

– Разве это нужно?

– Нужды особой нет; для японского правительства, и с разговором, и без разговора, епископ, конечно, остается таким же частным лицом, не имеющим никаких особых прав, как и доселе. Но католическая архиепископия здесь учреждена со сведения японского правительства. Об этом я знаю от бывшего нашего посланника Давыдова. Это было во время постройки нашего собора. Давыдов однажды говорил мне: «Католики, раззадоренные вашей постройкой, выхлопотали себе здесь у правительства учреждение архиепископии». Аглицкие епископалы тоже разделили Японию на четыре епископии, вероятно, не без сношения с правительством.

– В таком случае нужно и нам будет спросить. Собственно, необходимости нет никакой, но дипломатическая вежливость предписывает это. Подождите с неделю; я узнаю у французского посланника и у английского, как было дело, и сообразно с тем поступлю.

22 ноября/4 декабря 1897. Суббота.

Фома Танака, катехизатор в Вакаяма, пишет, что там очень сильное возбуждение против России; его называют «рококу-дорей» (русский раб), веру – «рокёо» (русской верой). Полиция не спускает глаз с него, часто расспрашивает, и все записывает; последнему Фома и рад, так как чрез это имеет возможность заявить истину. Например, увидевши икону Спасителя, полицейский, с поднятым карандашом для записывания, спрашивает:

– Христианский Бог ведь иностранец?

Но Фома начинает говорить о христианском Боге как о Творце, и полицейский заслушивается речью и находит ее очень интересною и зовет уже к себе более говорить о сем.

У Саввы Сакурада опять десять крещений в Иокояма. Что это? Самые надежные катехизаторы бесплодны, самый последний, посланный только для опыта, плодоносит! Сила ли это в немощах (Саввы) совершаемая?

Или произрастение семян, брошенных давно? Ибо там когда-то долго жил катехизатор.

23 ноября/5 декабря 1897. Воскресенье.

В Церкви у нас были, в первый раз по приезде, посланник барон Розен и его жена; у меня за чаем петом очень хвалили наше пение и все богослужение. «Лучше, чем в Белграде», – говорил Розен, бывший пред сим посланником в Сербии.

Василий Накараи описывает свои успехи в Сироиси; может, Бог даст, и возникнет там Церковь; уже есть просящие крещения. Между прочим, зубной врач Сакаки совсем уже решил креститься, но спохватился, что ему наперед нужно развестись с женой, – «после-де не позволят»; и так приостановился и будет разводиться, а разводиться совсем нс следует; «жена имеет наклонность к воровству», – в этом причина развода, но законная ли? Муж может и исправить ее; она молода… Но, коли разведется, как не крестить, если попросит? Под языческим еще законом сделал то, что этот закон позволяет. – Отпусти, Господи, наши согрешения слабости и неумения убедить исполнять естественный закон любви и верности мужа и жены!

24 ноября/6 декабря 1897. Понедельник.

Петр Ока из Ханамаки пишет, что хочет вернуться в Токио, чтобы держать предрождественский экзамен. Но вместе с тем пишут и христиане Ханамаки, что теперь только начинается там дело проповеди и что ему необходимо безотлучно быть на месте: к письму их о. Борис сделал приписку, в которой и от себя просит оставить Ока на месте. Поэтому написано Петру Ока, чтобы он оставался и проповедывал; довольно будет для него выдержать, вместе с оканчивающими товарищами, экзамен в седьмом месяце. – Послано ему, при письме, шесть ен на зимнее платье, ибо пишет, что простудился.

Жена Василия Ямада, катехизатора в Карасуяма, недавно вызванная сюда для освидетельствования ее глазной болезни, оставлена здесь на два месяца для излечения. О. Тит Комацу говорил, что она почти совсем слепая; к счастью, о. Тит иногда любит прилгнуть, тем не менее жаль бедную женщину, совсем еще молодую, что она страдает одним глазом, от которого может заразиться другой.

Забежав по делу в канцелярию, нечаянно увидел там расстригу Павла Ниицума, которого не видал почти с самого времени расстрижения. Он хотел видеть меня.

– Пожалуйте, – и я отворил ему дверь моей гостиной, в которой мы в былые дни так часто сердечно беседовали с ним о церковных делах.

– Что имеете сообщить?

– Я прибыл в Токио собственно по правительственному делу (сей-фу-но ёодзи), но хотел говорить с вами.

– Извольте прямо говорить, в чем дело. Я занят, – дело ждет меня во втором этаже (хлопотал по приготовлению помещений отцам Сергию и Андронику).

– В таком случае и я прежде кончу правительственное дело, а потом приду поговорить.

– Милости просим.

И распрощались. Признаться сказать, – неприятно видеть, не желалось бы беседовать. На голове у него много седины, борода длинная – жидкая; лицо и приемы огрубели. Пошли, Господи, ему спасение, но избави от сношений с ним в сем мире!

25 ноября/7 декабря 1897. Вторник.

Из Одавара письмо от Михаила Кометани, что христиане не умиряются и все требуют перемены священника. Явился и сам о. Петр опять, рассказал все дело: Илья Сато, вопреки моим заказам ему и своим уверениям здесь, неискренне отнесся к делу, – ревности к умирению не оказал; напротив, рассказами, что-де «я похвален епископом, а о. Петр выбранен» (хотя и к нему относилось не первое, а последнее), более повредил, чем принес пользы своими разговорами там с христианами. На собрание явилось всего четыре человека, – все прочие не вняли призыву. Впрочем, о. Петр, как обычно, совершал воскресное богослуженье, и в Церкви было человек тридцать, его сторонников. Вообще же христиане Одавара теперь разделились на две половины, совсем равные по числу (по словам о. Петра, отчасти и по письмам), – «за и против него». Стало быть, тем нерезонней было бы следовать просьбе противников. Итак, пусть будет, как есть: о. Петр служит, по-прежнему, в Одавара, с устранением, как обещал, своих погрешностей – лености и прочее; сторонники его будут довольны сим; враги, вероятно, с течением времени ослабеют и умирятся, увидев, что о. Петр хорошо исполняет свою обязанность. Михаилу Кометани вновь написано: от меня, в ласковых словах, что о перемене о. Петра не может быть и речи, ибо он священник не Одавара только, а многих Церквей, – на Соборе разве может быть речь о том; итак, постарайся о водворении мира там и прочее. – О. Петр, объяснив мне течение дела и получив уверение, что я не исполню просьбу его противников, – лишь бы он служил, как должно, – тотчас же отправился обратно. – Но что за дурак этот quasi о. благочинный Павел Савабе! Он, оказывается, там рассказывал (и, вероятно, без всякого злого намерения), что вот теперь в Хакодате церковный бунт, в Асакуса тоже (и врал), в Сиба тоже (и врал). Бунтовщики в Одавара теперь и бахвалятся, «мы-де в таком вот [?]», и мы не должны смириться и слушаться епископа, что бы он ни писал. И угораздило же меня до сих пор верить ему и поручать такие дела, какумирение Церкви! Знать, могила исправит мою доверчивость и глупость!..

26 ноября/8 декабря 1897. Среда.

Приходил врач Моисей Исокава, отец умершего в запрошлом году семинариста, проситься на время в Катехизаторскую школу.

– Курс пройти я не могу и в катехизаторы не могу, а хочется мне подробнее узнать вероучение, чтобы объяснить его простым людям. Месяцев пять-шесть, вероятно, для этого довольно будет. Теперь я оставил практику в Кавагое и свободен; если же пристроюсь опять где на практику, то опять некогда будет подробнее изучить веру.

– Трудно будет вам жить в школе. Вам, вероятно, уже лет сорок пять?

– Больше; мне пятьдесят четыре года.

– Я подумаю и посоветуюсь. Придите завтра в три часа за ответом.

Советовался с секретарем Нумабе. «Благодеяние будет, если позволите», – говорит. С учителями советоваться – слова тратить! Итак, пусть!

27 ноября/9 декабря 1897. Четверг.

Семинарист шестого класса Нижегородской Духовной Семинарии Василий Павлович Зорнин письмом, сегодня полученным, просится сюда в миссионеры. Будет написано, что миссионеру здесь должно быть с академическим образованием, и потому пусть приобретет оное и тогда возобновит просьбу.

Возмутившиеся против о. Кано в Одавара коллективно отвечают на мое письмо, что никак не могут помириться с ним, ибо он-де уже три раза каялся пред всеми и обещал безукоризненное поведение, и потому потерял их доверие; но будут терпеть его до Собора, если я дам им обещание, что потом сменю его, и просят ответить им, обещаю ли сие? Письмо – со многими подписями, но одной и той же руки и наполовину одной и той же печати, – значит, наполовину фальшивое. – Ответ мой уже заключается в прежнем письме, что о смене о. Петра должны совещаться во время Собора представители всех подведомственных ему Церквей. Так как и катехизатор Илья Сато пишет длинное послание, что-де не успел убедить к примирению, то в ответном письме ему будет упомянуто, чтобы передал возмутившимся, что обещания сменить о. Петра я не могу дать, ибо не знаю, попросит ли о том вся его Церковь. Михаила Кометани в письме не видно; вообще видно, что возмутившаяся сторона слабеет. Если о. Петр исполнит свое обещание прилежно заняться церковнослужением, то ко времени Собора, вероятно, все умирится; если нет, – ну, тогда пусть пеняет на себя, – противники его восторжествуют.

28 ноября/10 декабря 1897. Пятница.

Много разных писем; мало утешительного; почти везде – «букка ко-одзики», и потому – «дай денег». Между прочим, длиннейшее письмо о. Игнатия Като из Немуро; неопытные (и неисправимые, как Морита) священники всегда так пишут: «когда пообедал, в котором часу вышел из квартиры, когда пришел к какому христианину», – все это на каждой мелко написанной странице; и тянется утомляющее чтение письма на целый час, точно котел воды с пущенной в нее крупицей, – поймай ее! Крупицей на сей раз было следующее: в одном ри от Кусиро о. Игнатий нашел христианина, родом из Сендая, Вассиана Судзуки, который женат на аинке, имеет от нее семь детей; семнадцать лет не был на исповеди; ныне исповедался у о. Игнатия, который пишет, что советовал ему все семейство сделать христианским; а нет того, чтобы самому о. Игнатию приостановиться недели на две в Кусиро и наставить это семейство к христианству! Ибо – как же оно сделается таковым, если нет в Кусиро катехизатора, а сам Вассиан на сколько знает учение – Бог весть! Э-эх!

29 ноября/11 декабря 1897. Суббота.

Вчера умер катехизатор Василий Хориу, давно уже захворавший параличом. Царство небесное! Но вот и еще вдова с детьми на шею Церкви! Покойник – сын тоже покойного о. Тимофея Хориу, – был в свое время хорошим катехизатором, пока не устал, а потом захворал.

Катехизатор Моисей Касай, из Акуцу, пишет, что христианка родила мертвого ребенка, и что он с молитвой его похоронил; да спрашивает, какие церковные правила насчет погребения мертворожденных? И тому подобные вопросы; упоминает, что знает из школьного преподавания о непреподавании таинств мертвым и все-таки спрашивает… Подите, преподавайте таким церковные правила! Бездарность и глупость повальные! Умный народ не идет к нам, да и вообще в христианские школы и в ряды христиан. Скоро ль, Господи, Ты толкнешь сей народ?

Приходили трое детей Саввы Кимура из Вакуя, – все, конечно, христиане, но, как и отец, плохие, а был когда-то отец дармоедом в Катехизаторской школе, и даже делал попытки служить катехизатором. Старший – двадцати четырех лет, другой – двадцати двух, сестра с ними – двадцати семи лет. Отправляются в Америку, в Вашингтон, изучать законы, второй в Гонолулу, сестра провожает их до Токио. Явились с письмом от Степана Ямамура, тоже юнца, недавнего семинариста; прочитав, я увидел, в чем дело.

– Где воспитывались? – спрашиваю у американца.

– В Юридической школе, что здесь около Миссии.

– И ни разу не были здесь, в Церкви? Я никогда и не видал вас.

– Однажды я виделся с вами, – вот там (указывая место у собора, где я обычно прогуливаюсь; значит, виделись мельком).

– Отец дал на дорогу до Америки, больше нет у меня никаких средств.

– Значит, есть надежные знакомые?

– Никого; в Сан-Франциско, может, и найдется кто, в Вашингтоне нет.

– На что же вы рассчитываете?

– Да вот вы дадите письмо, может быть, – говорит за него сестра.

– К кому же? Епископа в Америке я знаю только по имени, знает и он мое имя, – лично же мы с ним не знакомы. Могу дать разве мою карточку к нему. Если застанете его в Сан-Франциско, поклонитесь от меня и передайте карточку, – может, он и сделает что для вас, если у него есть надежные люди в Вашингтоне; у меня же в Вашингтоне – никого знакомых.

Дал карточку и потом благословил маленькими иконами Спасителя всех троих. Карточку мою американец бережно спрятал в свои бумаги, а икону сунул в рукав, где прячется сморкательная бумага; и потом все трое отбыли, немножко, по-видимому, недовольные, что я не дал более надежных ресурсов для Америки.

30 ноября/12 декабря 1897. Воскресенье.

До Литургии о. Симеон Юкава преподал крещение двенадцати человекам, из которых четверо научены Иоанном Ямагуци, только что выпущенным из Катехизаторской школы, двое – Ильей Яманоуци, – первый плод его трудов после того, как он совершенно бесплодно пробыл год в Хацидзёосима, другой в Карацу; прочие – дети и один ученик Семинарии.

Христианин из Оцу – молодой врач, приехавший держать экзамен на военного врача – очень хвалил нынешнее состояние Церкви там; Иоанна Судзуки любят и уважают даже язычники, новые слушатели у него есть, и скоро будет крещение нескольких, в Церковь христиане ходят, пение в ней хорошее. Очень приятно и желательно, чтобы Судзуки остался там надолго.

1/13 декабря 1897. Понедельник.

О. Николай Сакураи очень просит прибавить жалованья катехизатору в Масике, Аврааму Яги: «особенно дорого-де все там»; просит прибавить пять ен, или уж никак не меньше трех ен. Прибавлено две; больше нельзя; во-первых, он только вдвоем с женой, во-вторых, плохой катехизатор, ленивый. Упоминает о. Николай, что если не прибавить содержания, то «может выйти неприятность», то есть он оставит службу; с Богом! Таких не жаль.

2/14 декабря 1897. Вторник.

Посланник барон Розен приезжал, чтобы сказать, что у английского посланника, господина Сато, он узнал, что касательно англиканского епископата здесь не было никакого сношения с японским правительством. Английские епископы произвольно усвоили себе японские названия; никто им не разрешал этого, никто и не запрещал; и до японского правительства это дело совсем не касается. Римские же католики сносились с японским правительством и с сведения его здесь их епископ называется тем или другим японским именем; важности, впрочем, никакой это не имеет. И советует мне Розен назваться каким угодно японским титулом; он сам не имеет ничего против этого; японское правительство это игнорирует.

Сообщил еще барон сегодня полученное им известие от Карла Владимировича Струве, бывшего посланника здесь, ныне – в Голландии, что старшая дочь его, мною крещенная Вера, выходит за голландца, – богача, имеющего дом в Амстердаме, поместье вне и так далее. Жаль, что Вера перестанет быть русскою!

3/15 декабря 1897. Среда.

В Семинарии и Катехизаторской школе прошедшие два дня были приготовлением к экзаменам, которые сегодня начались писанием экзаменационных сочинений на темы, вчера просмотренные мною.

О. Яков Такая подробно описывает свою поездку по Церквам. Было несколько крещений; в Хитоёси порадовал его внезапным появлением к исповеди давно потерянный из вида бывший катехизаторской помощник в Кагосима Иосиф Кобаяси; о. Яков назвал его сотой овцой, недавно обретенной. Дай Бог, чтобы опять не заблудились!

Филипп Узава извещает о крещении у него пятнадцати человек; много содействовали этому приобретению Ито, несколько учившийся здесь в Катехизаторской школе и вернувшийся домой по болезни, и его младший брат, ныне тоже крещенный.

4/16 декабря 1897. Четверг.

Катехизатор из Одавара, Илья Сато, пишет, что возмущение там против о. Петра Кано не только не утихает, а усиливается, так что христиане бросили свои обычные занятия из-за церковных споров и рассуждений и грозятся уйти из Церкви, если не будет удовлетворено их требование сменить им священника. Сам Сато совсем, как видно, ослабел и раскис. Кто-то там разболтал вздор, будто я собираюсь поставить на место Сато катехизатором в Одавара Иоанна Инаба (который за прелюбодеяние лишен звания катехизатора и ныне живет в Одавара, конечно, без всякой надежды вновь попасть на церковную службу, по крайней мере, в ближайшем будущем). Сато и пишет отчаянное письмо. Вместо ответа послал ему телеграмму, чтобы прибыл сюда. И он прибыл в десятом часу вечера. Немногих слов стоило, чтобы успокоить его и вместе пожурить за его легкомыслие и легковерие. Завтра утром отправится обратно. Но – безнадежен он для дела успокоения христиан, точно былие, колебимое ветром во всякую сторону, куда дунет.

5/17 декабря 1897. Пятница.

Утром Илья Сато, возможно ободренный, отправлен обратно. С ним послано письмо к возмутившимся – повторение прежнего, – что о. Кано, как священник многих Церквей, не может быть сменен по просьбе только одаварских христиан, чтобы подождали Собора, когда произойдет общее совещание о сем и прочее.

О. Симеон Мии пишет, что проповедь начинается в городе Оцу (где было нападение на нашего Цесаревича) и что можно надеяться на начало там Церкви. Дай Бог! Быть может, тогда придется и побывать в этом месте. Ныне же, проезжая мимо, я не могу принудить себя и взглянуть на этот проклятый город, в котором совершено такое злодеяние против России.

6/18 декабря 1897. Суббота.

Занятие переводом до десяти часов. Потом был в посольстве на Литургии и молебне по случаю тезоименитства Государя; за завтраком подавали мне постное, всем другим, даже священнику (Глебову), скоромное. (Остановить бы его самодурство).

Вечером, после всенощной, Никанор пришел ко мне с жалобой, – последний номер «Сейкёо-Симпо» в руках; пропечатано там, что в предпоследнее воскресенье он не дал есть двенадцати детям сиротского заведения Тадаки, но там же и причина сего: не известили его, что они будут к Обедне, согласно условию о сем; значит виноват Тадаки. Но неправ и Никанор; следовало ему хорошенько выбранить Тадаки, чтобы исполнял условие, ибо двенадцать человек нельзя накормить вдруг, не приготовясь к тому; но в то же время и напитать чем-нибудь детей, хоть бы булок купить им.

7/19 декабря 1897. Воскресенье.

До Литургии было крещение одного семейства – первый плод катехизаторской труда диакона Якова Мацуда, третий год живущего в Токио.

За Литургией приобщалось человек пятнадцать исповедников.

После о. Фаддей Осозава зашел, чтобы дать отчет о своей поездке по Церквям в Симооса. Катехизаторы трудятся: было больше двадцати крещений.

8/20 декабря 1897. Понедельник.

Утром был на экзамене – по Догматике в Катехизаторской школе, и по Церковной истории в четвертом классе Семинарии. В первой ныне всего шесть человек – три в старшем, три в младшем, – отвечали порядочно; во втором пять учеников отвечали тоже недурно по своим билетам, но Моки и Метоки не умели сказать, какие книги следуют в Новом Завете после Евангелия, тогда как в Женской школе двенадцатилетние девочки отлично знают это.

Был о. Алексей Савабе с рассказом о своей Церкви; хвалил прилежание по проповеди диакона Павла Такахаси; говорил, что отправляется в пригороды – Фудзисава, где проповедует Саваде, чтобы преподать крещение приготовленным; но он это уже должен был сделать давно, согласно моему письму к нему, после известия от Саваде; оказывается, – он и не думал еще быть там, хотя не имел к тому никаких помех. Вновь я дал ему наставления, как молодому священнику, – как крестить, как приобщать, как завести церковный порядок в новом месте. Сильно наказывая ему, чтобы он не приобщал новокрещенных запасными Святыми Дарами, как делается в местах, где нет возможности отслужить Литургию, – а приехал бы на другой или третий день после крещения с антиминсом, просфорами и прочим в сопутствии диакона и причетника и отслужил бы Литургию и на ней приобщил новокрещенных. Но, увы! Едва ли это будет исполнено. Сын – совсем в отца по непосещению; что ни говоришь и ни велишь ему доброго по Церкви, почти ровно ничего не исполняет; а между тем является с длиннейшими хвастливыми донесениями и с вопросами, что и как сделать? Хоть бы уж не лицемерил!

Был русский гость – доктор Яков Саввич Иванов, служивший на постройке железной дороги между Владивостоком и Хабаровском, возвращающийся ныне в Россию, так как линия эта окончена. Как все, кажется, светские русские: немножко добродушный, больше пессимист, немножко верующий, больше атеист, немножко знающий, больше удивляющий незнанием. Когда я показал ему с колокольни императорское место, он с изумлением спросил:

– Да разве Император не в Кёото живет?

– Со времени реставрации, вот уж тридцать лет, резиденция Императора в Токио.

– А я-то хотел ехать в Кёото смотреть ее там…

9/21 декабря 1897. Вторник.

На экзамене в Семинарии: первый класс, приема нынешнего года, оказался довольно плохим по составу учеников, – способных мало; второй класс – гораздо лучше; отвечали – первые, по Катихизису, довольно хорошо – прилежание показали; вторые, по Священной истории Нового Завета, превосходно – почти все на полный балл.

О. Симеон Юкава приходил просить разрешения его следующих недоумений:

1. Некоторые христиане в Асакуса разладили с ним; ныне они умирились, просили извинения у о. Симеона; совсем все улажено при помощи благочинного о. Павла Савабе. Но один христианин тем не менее не хочет на этот раз исповедаться у о. Симеона, а просит позволить ему исповедаться у о. Павла Савабе.

– «Не имею ничего против о. Семена, и вот просил извинения у него; но не нахожу решимости открыть пред ним всю душу, чтобы совсем очиститься», – говорит. Благочинный не принял на себя разрешить это и послал меня к епископу. Так как поступить?

– Вы не имеете ничего против того, чтобы Лазарь (этот христианин) исповедался у о. Савабе?

– Ничего.

– И находите, что это совсем умирит его, так что ваши добрые отношения с ним, как о. и сына по духу, совсем восстановятся?

– Я так думаю.

– Так с Богом, – позвольте ему исповедаться у о. Павла, и сами скажите ему об этом и благословите его на то. Я, конечно, не позволил бы ему это, если бы он сам или о. Павел Савабе просили меня об этом: я не был бы уверен, что он не питает вражды к вам, – идти же на примирение с Богом, не примирившись с людьми, значило бы прилагать к греху грех. Но духовному отцу его я не могу запретить отпустить его на исповедь к другому, если духовный отец находит, что из этого выйдет доброе.

2. Бедная слепая христианка, брошенная мужем еще в язычестве, промышляющая себе пропитание – как обычно слепые – массажным ремеслом, увлечена была ко греху одним язычником – купцом, который пользовался ее лекарством, и прижила с ним ребенка; сей последний взят на воспитание отцом; она же просит исповеди.

– Можно ли ее исповедать и какую назначить эпитимию?

– Крайне жаль ее – вдвойне бедную и жалкую! Выслушайте ее исповедь, но удержите от причастия Святых тайн, по крайней мере, на два года, в которые и пусть она покажет себя вполне раскаявшеюся и непричастною к прежнему греху.

3. Христианин здешний же, прихода в Ягенобори, десять лет жил совсем вне Церкви, – не был на исповеди, даже ни разу не был при богослужении; пьянствует и ныне опустился до самого последнего ремесла – починять «гета», ходя по улицам. Но недавно, при взгляде на храм, разом почувствовал он сильное раскаяние и просит исповеди.

– Как поступить? Он уже показывает признаки истинного раскаяния: по воскресеньям я его постоянно вижу в Церкви. ‘

– Тоже выслушайте исповедь, но на год удержите его от принятия Святых тайн. Если он на год исправится, тогда с радостью приобщите. Наблюдайте тщательно за ним: это бедный сын, возвращающийся к отцу, – не дайте ему вновь уйти на страну далече.

Давая эти и подобные наставления о. Семену Юкава, я имею утешение уверенности, что он исполнит то, что ему говоришь.

10/22 декабря 1897. Среда.

На экзамене в Семинарии, шестой курс (одиннадцать человек) отвечал, по толкованию Евангелия от Иоанна, почти весь – на полный балл; курс порядочный; даровитых особенно нет, но и глупцов нет.

В пятом курсе всех пять человек; отвечали по Нравственному богословию тоже хорошо; учебник – литографические записки, составленные (по Фаворову) Иоанном Сенума.

После обеда был христианин из Никкава Петр Такеноуци; тамошний богач и волостной старшина, сорока двух лет; явился с родственником, язычником из Маебаси. Один из отторженных от Церкви возмущением против меня о. Павла Савабе с братнею, в 1884 году. С тех пор до сего времени – в ожесточении; лицо сегодня казал такое гордое и готовое вспыхнуть при малейшем поводе, что, право, таких лиц между японцами я почти и не видал, так как самый гордый японец, по конфуцианской дрессировке, старается хранить наружный декорум.

Явился в первый раз после тринадцатилетней вражды, ничем не угасимой, ибо сколько раз от меня посылаемы были и священники, и катехизаторы в Никкава умирить тамошних христиан! «Был у о. Павла Савабе, – говорит, – сердце смягчилось, пришел к вам». И с смягченным сердцем как не гармонировали надутые губы, злобный вид и порывистые выражения! Правда, от него несло вином. Но это едва ли признак смягчения. Я старался вести речь более к его родственнику. Говоря ему о Боге-Отце Небесном, о необходимости знать его и прочее, что следует по началу катехизации, заключив убеждением у священника и катехизатора в Маебаси научиться христианству и сделаться христианином.

Такеноуци я также убеждал ответить на зов благодати Божией, воспрянуть окончательно самому и при помощи о. Павла Морита восстановить Православную Церковь в Никкава. Он, дорожа святыми иконами в своем доме, выдавая себя за православного христианина, тем не менее и протестанта из себя являет: выражениями «баптесма», «библия», покушением на протестантский образ молитвы пред чаем, неоднократным повторением, что Новый Завет всегда при нем, даже «и ныне сюда, в Токио, не забыл взять с собою». В объяснение всего этого он говорит:

– Умер у меня родственник-христианин; я попросил катехизатора в Маебаси похоронить его; но он отказался, тогда я пошел к протестантскому катехизатору, – он и похоронил.

Однако ж тут сам и добавляет, что православный катехизатор сказал: «Я не могу оставить воскресного богослужения для сего, – оно важнее». Значит, Такеноуци просил не вовремя; быть может, с тем это и сделал, чтобы иметь предлог попросить другого… Так или иначе, не ощутил я радости при посещении сего блудного сына. Хотел было наделить его и родственника христианскими книгами, отвращение взяло к сему делу.

– Есть ли у вас христианские книги?

– Есть Ветхий и Новый Завет.

– А, кроме них, нет других?

– Я читаю «библию».

– Но других христианских книг у вас нет?

– Новый Завет всегда при мне.

И так далее. Подите, навязывайтесь с подарком книг!

11/23 декабря 1897. Четверг.

Петр Ямада, из Мияно и Цукитате, пишет прекрасное письмо: у него четырнадцать человек крещено, оживились прежние, охладевшие было, христиане (как Циба), много новых слушателей. Просит книг и икон; все будет послано.

Павел Ода, катехизатор в Саннохе, чрез своего священника о. Бориса, прислал свою отставку и приводит странную – и, вероятно, истинную – причину оной: отец его, старик, развелся с своей женой, мачехой Павла, – так нужно ему отправиться домой, чтобы иметь попечение об отце. – Написано к Павлу Хосои, катехизатору в Ицинохе, чтобы он позаботился о Церкви в Саннохе; даны будут ему дорожные на посещение сей Церкви.

12/24 декабря 1897. Пятница.

Целый день был на экзамене в Женской школе. Как всегда, по Закону Божию отвечали без запинки. Младшим Священную историю преподает Текуса Огивара (Сакаи), и они учату нее с ее рассказа, поэтому и отвечали своими словами, но так бойко и складно, как будто читали по книге.

– Сколько раз вы рассказываете урок девочкам, чтобы они так отчетливо его запомнили? – спросил я у Текусы.

– Старшим один раз, тем, что поменьше, – два.

Подивился я вниманию и понятливости одиннадцати-тринадцати-летних девочек и посоветовал Текусе более внимательно готовить свои рассказы ([?]) и к словам Священного Писания не присочинять своих; метод же ее одобрил и за труд благодарил.

Роман Фукуи описывает свою поездку для проповеди в Макабе. Слушатели у него были самые разнообразные. Между ними особенно замечателен один, по прозванию «Кин-воо-кёу» [?] (помешанный на патриотизме); семь лет тому назад он был посажен в тюрьму на десять лет за замысел разрушить посредством динамита наш храм на Сурагадае; шесть лет он просидел в тюрьме и в начале нынешнего года по милостивому манифесту выпущен, но с тем, чтобы три года состоять под надзором полиции. Дай Бог, чтобы он сделался христианином! Сделавшись, вероятно, будет таким же преданным приверженцем, каким был бы прежде противником. – Исикава, по письму Фукуи, – человек, с которым нужно блюсти осторожность. Дурного про него ничего он не имеет, но переменил Исикава больше полдюжины званий и состояний; был большим ревнителем буддизма. Написано Роману, чтобы не торопился [с] крещением Исикава, который уже просит оного.

Сегодня в Семинарии поставлены два столба, и чрез них введены ворота [?] в систему электрического освещения города: над воротами Семинарии заблистала электрическая лампа в двадцать свечей.

Мы с Павлом Накаем ходили смотреть и нашли это очень приятным. Будет стоить три с половиною ены в месяц за всенощное освещение.

13/23 декабря 1897. Суббота.

На экзамене в Женской школе ученицы (среднего возраста двенадцати-пятнадцати лет) по Толкованию Евангелия Матфея, другие по Катихизису, кроме двух, – все ответили на полный балл; по Катихизису сами себе задавали и вопросы, не как в Семинарии, где нужно задавать каждый вопрос. – После обеда был в Семинарии на экзамене по гимнастике, которая новым учителем преподается отлично. Отчасти и ей, должно быть, мы обязаны тем, что больница наша стоит совсем пустою.

О. Тит Комацу пишет, что Рождество Христово будет встречать в Оцу, – просят де туда служить в праздник. Но главное, конечно, что совсем, по-видимому, расстроились его добрые отношения к христианам в Уцуномия, – его «Хонквай». На будущем Соборе нужно будет устроить перемещение его из Уцуномия; иначе вконец расстроится эта Церковь.

В Нагоя христиане купили церковную землю и строят церковный дом; но в долгу Церковь 1.300 ен. Вероятно, произойдет потом беда, то есть разлад христиан и охлаждение веры у них, как уже бывало много при подобных обстоятельствах. Но и как удержать было их, коли они сами предварительно пожертвовали на это церковное дело – у них больше тысячи ен?

О. Борис Ямамура пишет, что во время объезда своих Церквей, не доезжая Аомори, простудился в сильную стужу и в холодном вагоне третьего класса; почему в Аомори пролежал больным десять дней, и затем, не посетив двух Церквей (в Куроиси и Хиросаки), вернулся домой, чтобы совсем выздороветь. Во время болезни, впрочем, он совершил в Аомори все требы. Очень жаль бедного труженика, лучшего из наших священников.

14/26 декабря 1897. Воскресенье.

На Литургии человек сорок причастников было.

Пред Литургией кандидат Пантелеимон Сато пришел с своею сегодняшнею проповедию – прочитать мне; кончивши это, он стал восхищаться возвышенностью Посланий Святого Апостола Петра, на текст из которых была проповедь и, не останавливаясь, с тою же серьезностью продолжает:

– Вчера были роды.

– Какие? – спрашиваю я в недоумении.

– Жена.

– Чья?

– Моя.

– Что ж она?

– Родила.

– Поздравляю.

– Сына.

– До сих пор были дочери?

– Две. – (И так далее).

Мастер на лаконизмы!

Был христианин из Оою, в Акита, Пантелеймон Суво, молодой образованный земледел (кончил гимназию и потом учился два года у Фукузава). Отец его помешался на чтении политико-экономических книг и административных вопросах; нелепейшие проекты строчил к министрам, даже и ко мне месяцев пять тому назад; кроме сей части, во всем здоров умственно, телесно же – точно «сумотори». Сын хотел было поместить его здесь в какой-либо госпиталь, но доктора отсоветовали, а велели лечить дома, так как помешательство очень слабое и невинное. Предпринято было путешествие из Оою отцем и сыном под предлогом посмотреть Парламент. К открытию Парламента они и поспешили и уже запаслись билетом на галерею слушать прения. Но Парламент третьего дня открыт, а вчера закрыт. Первым делом Нижней Палатой было выражение недоверия к Правительству, но лишь только оно было произнесено, как возвещен был императорский приказ распустить (Кай сансу [?]) парламент. Очень уж тревожит японских политиканов нынешнее занятие германцами порта в Китае, по поводу убийства двух немецких миссионеров, и собрание на зимовку в Порт-Артуре русских военных судов, и злятся они за это на своих администраторов, но сии-то чем же виноваты? Наговорили бы политиканы в Парламенте кучу вещей, которые еще больше скомпрометировали бы бессилие Японии помешать великим державам в их действиях здесь на востоке. Оттого благоразумно и закрыт Парламент; но жаль, что так скандалезно, – едва открыв рот.

15/27 декабря 1897. Понедельник.

Сегодня закончились экзамены в Семинарии, Катехизаторской школе и Женском училище; в первых двух экзамен по пению произведен без меня, в последней я был на Законе Божием: отвечали превосходно.

Во время экзаменов о. Петр Кано из Одавара прибыл и изъяснил следующее:

– Был я в Иокосука повидаться с братом, главным механиком, на одном военном судне; оттуда заехал сюда, чтобы сказать вот что: нынешние рождественские праздники я хочу провести не в Одавара, а в Касивакубо, с христианами Церквей в Идзу; для праздничного же богослужения в Одавара я попросил бы прислать туда другого священника; пусть бы у него пред праздником и исповедались те христиане, которые теперь не в ладу со мной и не хотят у меня исповедаться. Хорошо ли это?

Отлично вы придумали, – отвечал я, – так и поступите. Если вы сами разрешаете христианам вашей паствы поисповедаться у другого священника, то пусть так и будет; никто этому воспротивиться не может. Только сами и объявите христианам об этом. Соберите, по возможности, всех немирных ваших христиан и скажите им самую теплую и примирительную речь. Объявите, что вы нашли нужным служить в рождественские праздники, где еще никогда не служили в этот праздник, хотя там христиане тоже построили маленькую Церковь; но что вы не оставите их, христиан Одавара, без Божественной службы в столь великий праздник, а попросите у меня другого священника Одавара на эти дни; «пусть, кстати, христиане, не желающие у меня исповедаться, примирятся с Богом исповедию у сего священника; только пусть умирят свои души, чтобы совершилось таинство в пользу их душ, а не во вред им; простите меня, в чем я согрешил против вас; я же от всей души прощаю вас, в чем вы повинны предо мной, и, как ваш духовный отец, молю Бога только об одном, – о спасении душ ваших; так очистив души и примирившись с Господом чрез святые таинства, все вкупе радостно и торжественно встретите великий праздник богослужением» и так далее, – в таком роде держите речь им. Примите всякую предосторожность, чтобы христиане не подумали, что вы так действуете не по собственной инициативе, а по внушению извне. Вам нужно охранить достоинство священника – и для вас самих, и в интересах всей начинающейся Японской Церкви. Нехорошо будет, если христиане скажут между собою, – «вот, заявили мы, что не желаем исповедаться у своего священника, нам и дают другого»; легкомысленные христиане и в других Церквах могут повторить то же. – И прочее. И прочее.

Вечером, пред началом занятий по переводу, секретарь Нумабе говорит, что жена катехизатора в Оота, Петра Мисима, явилась и просит в долг тридцать ен и ежемесячной прибавки содержания. Зная неотвязчивость этой женщины, я согласился дать десять ен, без возврата, и больше ничего. Спустя десять минут, Нумабе пришел сказать, что она просит хоть на минуту повидаться, чтобы получить благословение. Я положил в пакет десять ен, отправился в канцелярию и там, передав ей и объяснив, что больше никак не могу, стал благословлять ее, чтобы уйти, но она – как и прежде уже было – схватила мою руку, и я никак не мог вырвать ее.

– Нумабе-сан, что же это? – вопиял я.

– Плена-сан, я говорил вам, что нельзя епископа хватать за руку, – оставьте, – убеждал Нумабе в свою очередь.

Но тщетно было: рука моя – точно в клещах.

– Так и быть, одну ену в месяц прибавлю. – Пустите!

– Три ены, иначе не отпущу, – упиралась она.

Я и Нумабе не знали, что делать; Давид у своего стола приостановился писать и смотрел, что будет.

– Ну, две ены! – взмолился я, – больше уж ни сена, хоть оторвите руку мою.

Нумабе самым серьезным тоном заговорил:

– Оттого-то епископ и не хотел видеть вас, он боится вас, – вишь вы какая дерзкая, – бросьте!

Я получил, наконец, свободу и вынес четыре ены прибавки к содержанию за первый и второй месяцы, высланному прежде. Собственно, и стоит. Петр Мисима – старый катехизатор, хоть и прерывавший службу Церкви; и двенадцать ен ныне в месяц для него не жаль; только жаль, что другим не могу сделать прибавки, а есть на десять ен живущие с детьми, тогда как он вдвоем с женой.

Нынешним вечером и мы с Павлом Накаем закончили наши занятия в нынешнем году по переводу Нового Завета. В пересмотре, ныне идущем, все оригинальные слова переведены одними и теми же словами по-японски, дошли, по словарю Гильтебрандта, до слова «вина».

16/28 декабря 1897. Вторник.

В половине девятого часа было чтение списков в женской школе, в девять часов – в Семинарии и Катехизаторском училище. Потом была молитва к исповеди для учащихся, и они в продолжение дня исповедались: ученицы у о. Павла Сато в Соборе, ученики у о. Романа Циба в Крестовой.

Катехизатор Яков Яманоуци из Ямада прибыл, чтобы взять своих детей, одиннадцати и четырех лет, из приюта Даниила Тадаки домой: с ними и еще четырех детей-сирот из Ямада, для доставления к их родным. Встревожила всех статья в Сейкёо-Симпо, что Тадаки нечем содержать сирот; из разных мест христиане шлют пожертвования, хотя и скудные, деньгами и платьем. Я сказал Якову Яманоуци, что буду содержать его одиннадцатилетнего сына до поступления его в Семинарию, если он хочет воспитать его для служения Церкви; только пусть он найдет семейство, где поместит его. В Сиротском приюте его детям не следовало бы и быть, так как у них отец и мать и притом не бедные; Яков явился сегодня ко мне в шелковом платье; кроме катехизаторского содержания и разъездных по приходу (ибо у него четыре Церкви, неблизкие одна от другой), он еще испросил разрешения жене его торговать, что она и производит в Ямада. Могли бы они и сами содержать своего сына, но так и быть! Давно он служит катехизатором.

17/29 декабря 1897. Среда.

Так как траур по матери Императора, умершей одиннадцатого числа января прошлого года, еще продолжается, то новогодние празднества очень скромны будут: «кадо-мацу» нигде не ставятся, кроме купеческих улиц; визитов делать не будут, даже визитные карточки не нужно рассылать. Bene!

День был сегодня расчетный, а головная боль (от дыма из камина ночью) делала его еще более невеселым.

Была всенощная для завтрашних причастников – всех учащихся. Служил о. Роман; пели причетники.

18/30 декабря 1897. Четверг.

В семь часов был звон к Обедне. Пред началом оной прочтены утренние молитвы, потом причастный канон (правило); читал его о. Роман, уже совершивший проскомидию; потом 3-й час и Литургия: на ней я сказал причастникам небольшое поучение; к причастию подходили благоговейно и в порядке. Причастились все школы.

Перечитал с Давидом множество церковных писем, накопившихся в последние пять-шесть дней, – и это еще половина; другая – больше двадцати – завтра будет прочитана. Крещений очень мало, но и дурных известий нет, за исключением следующего: Фома Такеока, из Цуяма, извещает, что бежала от него мать его жены, жена Петра Ока, оставив следующую записку: «Стыдно жить, иду умереть на стороне». Догадывается Фома, что жизни она не лишит себя, а, вероятно, направилась к человеку, с которым жила по разлуке с Петром. Поищем, где она. Если она, сорокалетняя женщина, имеющая уже внуков, настолько ослеплена страстию, что не может расстаться с человеком, с которым жила незаконно, и вернуться к своему законному мужу, который с любовию готов принять ее, то Господь с ней! Согласно Евангелию, постараемся истощить пред нею слова убеждения еще и раз, и два; не послушает – Петр Ока будет считаться свободным от союза с нею и будет иметь право, если пожелает, вступить в новый брак.

Николай Гундзи, кончивший курс в Семинарии к прошлым каникулам, назначен был проповедником здесь в Коодзимаци: но почти все время был болен; содержание, однако, я ему платил. Ныне давно уже, для поправления здоровья, живет дома, в провинции, у родителей; но и оттуда требует содержания на первый месяц следующего года. Я выдал и это – его младшему брату – для уплаты за его лечение, когда он был еще в Токио (так предполагается, согласно письму), но написал ему, Николаю Гундзи, что церковное содержание полагается не за имя, а за службу, и так пусть он не требует содержания больше, пока не будет в состоянии действительно служить Церкви.

19/31 декабря 1897. Пятница.

Георгий Абе, катехизатор в Оотавара, пишет, что он открыл средство построить со временем Церковь в своем приходе. Какое же? Пусть христиане посадят у себя, на этот конец, кто сколько может, отводков дерева «кири» (Павлоний). Растет оно скоро; когда вырастет, – срубить и продать, – деньги! От пня бывают побеги, вырастут они в деревья, – срубить и продать, – опять – деньги! И так далее. Несколько христиан уже согласились с ним и посадили – кто два, кто три отводка. Когда же Церковь-то выстроится? Недаром Абе, будучи прежде богатым земледелом, разорился на проектах и предприятиях. Впрочем, я послал его письмо в «Сейкёо-Симпо».

О. Петр Кано пишет, что будет в отлучке из Одавара на праздник Рождества Христова, который будет встречать с христианами в Касивакубо, и просит послать священника отсюда для праздничных богослужений в Одавара. Отправился о. Роман Циба, которому сказано и исповедать тамошних христиан, кто пожелает, если о. Петр оставил распоряжение о сем. Если не оставил, – спросить у него письмом или телеграммой, коли будут просить исповеди у о. Романа. – О. Роман не возразил против посылки его, но ему, видимо, не хочется. И понятно; у него в доме на праздники остается старая согбенная от дряхлости, к тому же и больная ныне, мать его и двое малых отроков, его детей; прислуги нет. И потому я дал ему пять ен, чтобы он так или иначе не оставил мать одну с малышами, а нашел бы кого присмотреть у него в доме в отсутствие его; он обещал пригласить для того учительницу вдову Марию Хакугоку, живущую по соседству.

Всенощную служил о. Феодор Мидзуно. Пели оба хора хорошо, но когда пришел на правый клир Львовский, по обычаю, стали растягивать несносно. Особенно «Величит душа моя» тянули на целые десять минут, точно концерт, и это шесть раз одно и то же! Я потерял терпение и по окончании ирмоса вызвал Дмитрия Константиновича и сделал ему выговор.

20 декабря 1897/1 января 1898. Суббота.

В восемь часов началась Литургия, отслуженная тремя иереями с о. Романом во главе (о. Павел Сато болен). На молебен выходил я. По левую руку от кафедры всегда стояли два ряда маленьких учениц, ныне, вышедши на кафедру, я удивился, что нет ни одной. «Не захворали ли?» – встревожился я, но тотчас же догадался, что они ушли в хоры, как певчие уже, к чему и готовились; только и там их ни одной не было видно – точно попрятавшиеся в щелях, – так они еще малы.

После службы нашел я у себя учителей и некоторых катехизаторов, зашедших поздравить с Новым годом. Учащихся не было никого, так как официальные поздравления, по случаю Императорского траура, отменены, то они также не решились явиться, жаль мне стало детей. Я велел позвать их; тотчас же с радостью собрались; певчие пропели (вместо обычного «икутосимо») «Спаси, Господи, люди Твоя»; раздал им, как обычно, по двадцать сен не певшим года, по тридцать – певшим больше года, не певшим – по десять сен; Катехизаторской школе, где только шесть учеников, дал одну ену на «кваси»; регентам по одной ене, причетникам по пятьдесят сен, учительницам, певчим то же; Анне и старшим учительницам по одной ене. Потом прислуге, которая тоже стеснялась явиться, – по одной ене, как и прежде всегда было.

Затем поздравителей почти никого не было больше. День был прекрасный. Всегда в этот день бывало, воздух точно засорен змеями. Ныне и их не было. Малые дети пускали змей, как и на миссийском дворе суетились многие сопляки, но высоко не поднимались они; видно, что большие не давали им поддержки, соблюдая приличие траура. Японский народ удивительно воспитан в политическом отношении!

21 декабря 1897/2 января 1898. Воскресенье.

В Церкви за Обедней с самого начала христиан всего трое, кроме учащихся; потом немного собралось. Больше же всего выручают язычники: наберется всегда столько, что как будто и много народа в Церкви.

О. Борис просит: три ены на дорогу в Саннохе Павлу Хосои, ежемесячно, две ены на дорогу в Санбонги (из Хацинохе) Моисею Сираива, ежемесячно. Яков Адаци просит три ены на квартиру в Химедзи ежемесячно. Нет дня, чтобы не приходили просьбы о деньгах. Расходы все растут и растут; до чего дойдет, наконец?

22 декабря 1897/3 января 1898. Понедельник.

День тихий, серенький, грозившийся снегом, но мирно кончившийся.

Я сводил разные счеты и разбирался по канцелярии. Думал, в этом году особенно плоха проповедь, но ничего, не хуже прежних годов, судя по результатам.

Иоанн Яманоуци, катехизатор здесь, в Хондзё, сейчас приходил:

– Жениться хочу.

– На ком?

– На девице в Хондзё, Евгении Моки.

– Отчего не на кончившей в Женской школе?

– Не усмотрел по нраву.

– Сколько вам лет?

– Двадцать три года.

– Раненько.

Но запретить не могу. Дал десять ен на свадьбу.

23 декабря 1897/4 января 1898. Вторник.

Скучно проведенный день в комнате с насморком.

Кое-куда разосланы письма; например, – в Куроиси, с просимой оттуда прибавкой на квартиру и с наказом катехизатору Титу Айзава быть деятельнее, ибо плодов труда у него совсем нет.

Анна Кванно приходила сказать, что ученицы пошили зимнее платье двадцати сиротам у Тадаки; сделали они это безвозмездно; двадцать две ученицы потрудились для себя; и, кроме этого, добрые маленькие швеи и многие другие товарки с ними собрали от себя денежное пожертвование сиротам – кто по три, кто по пять сен, – это из своих скудных крох, будучи все сами очень бедными! Да благословит Бог их и навсегда укоренит эти добрые чувства в них! Пожертвовавшие по пять сен не пожелали обнаружить и имен своих; написано было только на бумажке, что «Мид-зутани куми» (общество Мидзутани Марины, четырнадцати лет, беднейшей из учениц, двадцать учениц) – по пять сен. (Деньги, должно быть, из тех, что дал им, как певчим, в день нового года). Это значит, что уроки Евангелия они не только заучают на память, но и стараются исполнить в своем поведении. Весьма отрадно видеть! Все это показывает, что Женская школа наша отлично ведется старухой Анной Кванно и ее помощниками.

24 декабря 1897/5 января 1898. Среда.

Рождественский Сочельник.

С восьми утра часы и Обедня Святого Василия Великого; кончилось в двенадцатом часу. Из Церкви зашел ко мне Иоанн Ооцуки, христианин из Такасимидзу, бывший когда-то причетником и катехизатором, но по болезни головы оставивший службу. Ныне жребий выпал ему на праздник Рождества Христова быть в миссийском соборе, и вот он явился (ибо христиане в Такасимидзу положили ежегодно на праздник Рождества Христова отправлять от себя богомольца, на церковный счет, в Хоцквай, – что очень похвально). Говорил он, что собираются христиане Такасимидзу просить для себя священника (с присоединением сюда ближайших Церквей), и что наметили будто бы Андрея Сасагава для сего сана. Он ныне врач.

– Можно ли совместить в одном лице эти две должности – священника и лекаря? – спрашивал Ооцуки.

– Если считать эти должности равно обязательными, то никак нельзя. К кому пошел бы священник-лекарь, если бы к нему пришли разом просить – один окрестить младенца, другой помочь больному? Что стал бы делать священник-лекарь, если бы он пришел в храм совершать Литургию, а тут же за ним пришли звать его к больному, который, быть может, и опасен? – Хорошо священнику знать и медицину, но это в исключительных случаях, где нет врача, или где трудно добыть его, или при внезапных несчастных случаях, либо заболеваниях; и все это после исполнения обязанностей врача духовного и поколику не мешает сему исполнению. – Касательно же Андрея Сасагава есть и другое препятствие. Он служил когда-то катехизатором; потом оставил эту службу без всяких уважительных причин, кроме «не хочу». Пусть бы у человека были какие-либо внешние препятствия, например: семейные обстоятельства, головная или иная боль и тому подобное. Ничего подобного! Сколько я ни уговаривал его перемыслить, следовать брату Петру, который тогда уже был священником. «Не хочу!» – и больше никаких резонов. Вышел; человек способный, изучил лекарское искусство, – ныне врач и порядочный христианин, и слава Богу! Пусть и будет сим до конца. Избирать же его во священники опасно. Что, как он, прослуживши и священником год-два, опять скажет «не хочу»? Тогда будет не хорошо уже не для него только, а для Церкви: скомпрометирует он ее немало. Итак, «вангамамано хитоо», пожалуйста, в священники не намечайте, а поищите кого понадежней.

Ооцуки обещал передать это христианам и последовать сему. Просил он, после праздника, пожить в Миссии несколько дней, чтобы восполнить свои знания по причетничеству и певчеству, ибо в Такасимидзу при богослужениях заведует сими частями. Ладно!

За праздничной всенощной христиан весьма мало было; пение было преплохое, особенно на левом клире. Грустно очень было!

25 декабря 1897/6 января 1898. Четверг.

Праздник Рождества Христова.

Пасмурный день по наружности и пасмурно начался по душе; встал с сильною головною болью от чада из печки ночью (уголь вывалился).

В начале Обедни христиан почти никого; но тут же праздничное настроение возобладало; пред мысленными очами встала будущая Японская Церковь, обильная христианами, – и я начал славословить Господа под чтение Часов. Мало-помалу набралось и христиан, так что к концу Обедни была почти полна Церковь. Благодарение Господу и за это! Все же христиане не вполне покинуты благодатью Божиею и раз-два в году отверзают дверь сердца толкущему в нее Господу, а Он милосердый, и за это до конца возлюбит их!

После Литургии о. Павел Сато с певчими христославил у меня; потом о. Павел и все священно – и церковнослужащие, также наставники Семинарии, пили чай в редакции «Синкай», а я роздал певчим обычное на «кваси» (певшим более года сорок сен, менее – тридцать сен; дело сие было нелегко, ибо из пальца не переставала течь кровь, – поранил же звездой при торопливой перемене платья после службы). Множество и других поздравлений и раздач денег – служащим и детям; все по установившемуся уже отчасти обычаю.

Часа в три отправился в Посольство поздравить барона Розена и прочих там с праздником. Застал в кабинете барона – вместе с ним – военного агента генерала Николая Ивановича Янжула и морского агента Ивана Ивановича Чагина; видно, что только что кончили совещание. Барон не скрывает, что время здесь для нас довольно трудное: занятие нашей эскадрой Порт-Артура грозит неприязненными отношениями к Японии, а вместе, быть может, и к Англии. Впрочем, – впрочем, баронесса угостила чаем и сладким пирогом, а собравшиеся члены Посольства всякой болтовней.

На всенощной были только учащиеся. После Яков Яманоуци пришел проститься; младшего, четырехлетнего, сына берет с собой домой, старшего оставляет у Тадаки; я обещался выдавать ежемесячно три ены на содержание его, пока поступит в Семинарию.

Говорил Яманоуци, что Симон Тоокайрин (соблудивший в Немуро и за то лишенный звания катехизатора) очень усердно помогает ему по Церкви и имеет намерение проситься опять на катехизаторскую службу. Я ответил, что если Симон предварительно не женится, то нельзя поступить ему на службу Церкви; и сам он не будет обеспечен от нового греха, и люди не будут уверены в нем. Но ему тридцать один год – пора жениться, – пусть возьмет кончившую курс в Женской школе и потом, спустя некоторое время, просится на службу…

[пропуск в оригинале]

…Сергия Нумабе. За завтраком о. Павел Савабе вспоминал первое время христианства здесь и прочее.

С трех часов мы втроем поехали с визитом к профессору Рафаилу Густавовичу Кёберу; слушали, между прочим, его великолепную игру на фортепьяно. От него заехали к о. Павлу Сато с визитом, после чего я вернулся домой. Отцы Сергий и Андроник отправились к о. Сергию Глебову.

Утром я сходил с Давидом осмотреть продающееся внизу место: нельзя купить; скат, на котором нельзя строить; нынешние постройки не на многое годны; земли 350 цубо, а цена двенадцать тысяч ен. Зашедшей после обедни М-me Софии Сугияма сказал, что не куплю.

После завтрака был катехизатор из Оцу, Иоанн Судзуки; дело проповеди там идет хорошо ныне; с Собора крещен двадцать один, и новые слушатели есть. Сказал я ему, что живущему ныне дома, в Сакура, по болезни, катехизатору Николаю Гундзи буду посылать содержание, если он станет помогать по проповеди в Оцу или Сакура; Судзуки говорит, что он может; когда же совсем оправится, то пусть явится на место своей службы в Коодзимаци, в Токио. – Сказал еще Иоанну Судзуки, что буду давать его жене Марии две ены ежемесячно на содержание, если он пришлет ее сюда, как желает, для дальнейшего изучения пения, шитья и прочего; но пусть поместит ее, где сам хочет, – в Женской же школе нельзя, она переполнена.

29 декабря 1897/10 января 1898. Понедельник/

Позавтракав в одиннадцать часов, мы втроем (о. Сергий, о. Андроник и я) отправились в Иокохаму. Сначала в банках побыли, по делам, потом в лавке, где, между прочим, о. архимандрит купил за двести долларов фисгармонику. После – визиты сделали: консулу князю Лобанову, военному агенту генералу Янжулу и морскому агенту лейтенанту Чагину. Все были очень любезны, Янжул (Николай Иванович) и его семейство особенно; за чаем и разговорами у них просидели часа два; вернулись в Токио в восемь часов.

30 декабря 1897/11 января 1898. Вторник.

Отцы архимандрит и Андроник сделали за день визиты всем наставникам Семинарии – академистам и господам Хорие и Накаи. Вечером у них обедали, по приглашению, о. Сергий Глебов и диакон Дмитрий Константинович Львовский.

Перечитал накопившиеся с праздника письма; поздравительных писем было восемьдесят четыре, «хагаки» семьдесят восемь, телеграмм двенадцать. Кроме того, было несколько деловых церковных писем. – Илья Сато, из Одавара, пишет, что христиане значительно успокоились: в праздничную Рождественскую службу было человек девяносто в Церкви, несмотря на то, что снег и грязь остановит дома многих старцев и детей; было «фукубики» в пользу сирот приюта Даниила Тадаки; настроение всех очень мирное и праздничное. – Из Касивакубо, в свою очередь, извещают, что там и во всей окрестности христиане очень порадованы были служением у них в праздник о. Петра Кано; восемьдесят человек было в Церкви в праздник Рождества, и так далее.

Симеон Мацубара, из Аомори, пишет, что там один очень благочестивый христианин Епископальной Церкви, усумнившись в непрерывности преемства епископства в своей Церкви, пошел изучать католичество; не понравилось ему оное: ныне изучает православие, и все больше и больше удовлетворяется им; другой христианин – из «Ицциквай» уже перешел в православие – не мог успокоиться на учении своего миссионера, что причащение – простой хлеб, крещение – простой знак, не очищающий от грехов. –

О. Сергий Судзуки, из Оосака, описывает истинно христианскую кончину благочестивого врача Петра Сираи и его погребение; пока были силы, всегда ходил в Церковь; умер, пособоровавшись, в день нового года. Пишет еще, что вместе с катехизатором Варнавой Симидзу христославил по-русски у нашего консула в Кобе, Феодора Ивановича Васильева, – получил за это на Церковь пятнадцать ен; на сии деньги вместе с тем, что приложат к сему христиане Оосака, он думает заказать запрестольный крест, очень нужный при похоронах. –

Христианин в Коорияма, Матфей Хисикава, написал прекрасный некролог своего недавно умершего катехизатора Ильи Накахара; отдан для напечатания в Сейкёо-Симпо; в знак любви и благодарности своей к усопшему христиане Коорияма поставили ему надгробный памятник, стоивший около тридцати ен, что немало для малого и небогатого христианского общества.

31 декабря 1897/12 января 1898. Среда.

Утром сходили в Банк Мицуи сдать деньги: я миссийские десять тысяч на полгода, о. архимандрит тысячу четыреста, о. Андроник семьсот, оставшиеся у них от дороги, на год, на шесть процентов. После обеда втроем ходили гулять в парк Уено. Потом у меня был христианин из Омумура [?], близ Монбецу, в Хоккайдо, Яков Нива, приказчик в рыболовном заведении; принес две ены на Церковь; человек, видимо, благочестивый; совсем один христианин на свою округу; я обещал написать о. Николаю Сакураи, чтобы имел его в своем приходе и посетил ту местность; быть может, в Монбецу тоже найдутся наши христиане.

Всенощную служили торжественно: кроме нас троих выходили на литию и Величание пять японских священников. Пение было на правом – хорошо, на левом – разнили. Христиан в Соборе, кроме учащихся, почти ровно никого.

Сим кончается старый год. Благослови его Бог! Он дал Миссии двух миссионеров: о. архимандрита Сергия и о. Андроника. Люди, кажется именно те, о которых я молился, которых всегда ждал: смотрящие только на дело, и смотрящие – просто, ясно, смиренно и зрело; никаких ходуль, ни малейшего идеальничанья, грозящего разочарованием, у них не заметно. О. архимандрит здоровее, чем я воображал его, и, кажется обещает здравую и долгую деятельность здесь; о. Андроник – именно, кажется, тоже хозяин, о котором я мечтал: скромный, молчаливый, но ко всему внимательный и на все готовый тотчас дать отзыв, по своей ни на минуту не усыпающей бодрости. Дай Бог! Дай Бог! Им бы расти, мне бы молиться!

1/13 января 1898. Четверг.

С девяти часов Литургия, в соборнем совершении которой участвовало нас трое и четыре японских священника. Проповедь говорил о. Павел Сато. После Литургии обычные поздравления; обед у отцов Сергия и Андроника с кандидатами и другими, говорящими по-русски. Поздравления русских: о. Глебова, Янжула и Чагина, князя Лобанова с супругой. С четырех часов «Симбокквай» в женской школе, с угощением, речами Надежды Такахаси и учениц, «кото» Евфимии Ито и учениц ее.

Сущность речей была – радость прибытия новых миссионеров и приветствие им.

Георгий Мацуно, катехизатор в Хацивоодзи, был; говорил:

– В Обуци просят проповеди.

– Так как в Хацивоодзи теперь новых слушателей нет, то отправьтесь в Обуци и преподайте там учение желающим, но для этого нужно жить там месяц или больше беспрерывно; редкие же посещения бесполезны; а по дальности расстояния (семь ри) часто посещать трудно.

Петр Мисима, катехизатор в Оота, вечером был, – на перепутье в Атами, к больному из Оота, слушателю христианского учения; говорил, что «в Оонума и окрестностях нужен проповедник». Пусть, при досуге, проповедует там.

2/14 января 1898. Пятница.

В шесть часов прозвонил колокольчик встать, и начались обычные занятия по школам, а у нас с Павлом Накаи по исправлению перевода Нового Завета. Только мешали сегодня: во-первых, Петр Мисима привел своего знакомого и слушателя веры в Оота – богатого купца, бывшего «сизоку» (в войне против Сайго потерявшего палец), у которого вчера на станции железной дороги мазурик вытащил сто ен; подарил ему книжек и иконку, ибо очень близок к крещению; во-вторых, некто Александр Филлипович Rowers с супругой Прасковьей Николаевной, родом из Гижиги; оба юные, воспитанные в Владивостоке, заводящие торговое рыбное дело от своей компании в Кобе; едущие по делу рыбному в Хакодате; проезжая чрез Токио и имея несколько часов до отхода чугунки, заехали с чемоданами сюда; показана им Миссия о. Андроником, угощены обедом и отправлены на станцию к трем часам.

Была, в четыре с половиною часа, с новогодним визитом посланница Елисавета Алексеевна Розен, за себя и мужа, который очень был занят и болен простудой.

С шести часов в Семинарии был «Симбокквай», по случаю приезда отцов Сергия и Андроника. Почти до девяти мы втроем просидели там в столовой. Вяло тянулись речи, – наполовину по японскому звучанию, патриотические, наполовину религиозные; было и пение, светское и духовное, – то и другое плохое. Оживили несколько шарады с подарками по жребиям; жребий «необходимое на заре» – выдается мыло; жребий «принадлежность лицемера» – выдается «раппа» (труба)…

3/15 января 1898. Суббота.

Утром в шесть часов – к Обедне, потом обычные занятия.

В двенадцать часов у отцов архимандрита и Андроника собрались к обеду господа Накаи, Хорие, Исикава и прочие – переводчики и редакторы церковных изданий.

Вечером за всенощной на левом клиросе так зарознили, что я позвал в алтарь Дмитрия Константиновича Львовского и велел ему отправить туда Алексея Обара, после чего до конца службы пели отлично; регент левого хора, Иннокентий Кису, – и малоспособный, и лентяй.

О. Андроник сегодня начал изучение японского языка с учителем; первою учебною книгою служит молитвослов (сёокитоосё), учителя диакона Стефана Кугимия.

4/16 января 1898. Воскресенье.

Проливной дождь, когда звонили к Обедне, оттого христиан в Церкви, кроме учащихся, совсем мало было.

После Обедни о. Фаддей Осозава зашел и говорил, что исповедал и приобщил святых тайн больного при смерти Павла Оои (Кенторо); болен тифом, и врачи говорят, что жизнь в опасности. Жена у него сошла с ума, и он взял наложницу, от которой имеет уже двух детей, – старшего крещенного; приобщаться поэтому ему не следовало в обыкновенном состоянии; но смертная опасность извиняет допущение к таинству. О. Фаддей говорит, что приносил покаяние он так искренно, что от слез и плача почти не мог говорить. Сказано о. Фаддею, что если Оои выздоровеет, то тем не менее должен подлежать отлучению от Святого Причастия еще по крайней мере на семь лет. Собственно, оказать снисхождение ему и можно бы: жена в неизлечимом умопомешательстве; но пример его послужил бы к соблазну других, тем более, что он такое заметное лицо, известное на всю Японию.

Отцы архимандрит Сергий и Андроник и сегодня разделили хлеб-соль с гостями: о. Алексеем Савабе, диаконом Павлом Такахаси, иподиаконами, регентами и прочими. Потом в библиотеке выбрали книги, необходимые для первоначальных занятий здесь. –

Вечером обычные занятия.

5/17 января 1898. Понедельник.

Из Одавара христианин Михаил Кометани был; увидел я его в канцелярии:

– Не имеет ли что сказать мне? – спрашиваю.

– Как же; говорить о Церкви.

– Пожалуйте ко мне. – Привел его к себе, усадил. Начинает:

– Христиане никак не могут примириться с о. Петром, а еще больше удаляются от него, потому что он христиан ненавидит, злословит, к ним не идет…

– Несколько раз был у меня о. Петр по поводу своей размолвки с христианами и никогда не хулил христиан, не выражал к ним ненависти, а только печалился.

– Нет, он ненавидит нас. – И так далее. Видя, что чем дальше в лес, тем больше дров, я перестал говорить о сем предмете.

[Пропуск в оригинале]

7/19 января 1898. Среда.

В три часа назначена была свадьба катехизатора в Хондзё Иоанна Ямагуци с Юнией Моки, молодой христианкой из того же прихода; но собравшиеся в Собор христиане и родные приобщали их до пяти часов; в первый раз такая неаккуратность в сем деле; какая причина, еще не знаю.

О. Алексей Савабе был; просил квартирные для прихода Ёцуя, в то же время говорил, что приход этот, лучший из его приходов, опускается, ибо Иоанн Като, считающийся ныне катехизатором сего прихода, молод и слаб для него.

– Я вам давно велел поместить в этом приходе Фому Исида, лучшего из ваших катехизаторов, живущего теперь в загоне у вас, на окраине города; отчего же вы не слушаетесь?

– Христиане в Иоцуя говорили, чтобы оставить там Като.

– Вы должны руководить христианами, а не слушаться их в сем деле; и зачем же вы слушаетесь христиан, а не слушаетесь меня? – И так далее. Он уверял сначала со смехом, потом как будто собираясь плакать, что не слушается меня. Но ничего путного из всяких разговоров с такими людьми не выходит; пусть себе служат, насколько позволяет им их своенравие; могли бы работать на все пять талантов; коли четыре в землю зарывают, не слушаясь никаких резонов, – их дело; можно терпеть их за службу хоть на один, ибо лучших людей нет.

8/20 января 1898. Четверг.

В час пополудни была свадьба смотрителя «Сингакко» Иоанна Сенума, кандидата богословия, с Еленой Ямада, воспитанницей и потом учительницей нашей женской школы. Но в Собор, на богослужение бракосочетания, из женской школы пришли для пения только ученицы второго и третьего класса, и то потому сии присланы были, что я вчера просил Анну Кванно прислать певчих; больше – ни учительниц, ни старших учениц, ни младших. И никого из женской школы не было. Это – протест женской школы против неодобрительного поведения Елены Ямада; больших проступков за ней нет, девушка она честная, в смысле девственности (иначе и не то было бы!), но кокетка порядочная, – к счастью, единственная в сем роде между христианками; многие за нее сватались (я знаю восемь человек; некоторым она прямо отказывала, иных водила за нос и потом отказывала, особенно возмутителен последний ее поступок с братом учительницы Надежды Такахаси, Григорием, переводчиком у русского морского агента; совсем дала обещание выйти за него; долго была с Надеждой – точно родная сестра; и вдруг, когда посватался Иоанн Сенума, отказала. Извиняют ей даже и это, но зачем солгала при сем? «Родители не позволяют, – отец говорит, что я должна выйти за приемыша в дом», – и так далее. И вознегодовали все, и правы! Очень жаль, что все это так!

9/21 января 1898. Пятница.

Игнатий Мацумото, два года бесплодно проживший в Курури, своем родном городе (где обещал успехи), перемещается в Омигава, где был Яков Томизава, воспитанник Семинарии, немало лет без всякого плода состоявший катехизатором и, к счастью, недавно освободивший Миссию от непроизводительных расходов на него. – Был, чтобы получить благословение на перемещение (заранее условленное у нас с о. Фаддеем), принес в подарок сушеные «каки» от своей матери, предложил купить у него две русские книги, приобретенные им где-то в лавке за пятьдесят сен, – получил за все это от меня три ены; завтра придет, чтобы попрощаться и взять брошюрки для перевода с русского на японский во благо Церкви.

Илья Накагава, катехизатор в Каннари и прочих, прибывший с разрешения своего священника сюда на свадьбу сестры своей жены, Юнии Моки с Иоанном Ямагуци; был; чтобы попросить прибавку к содержанию. Но получает пятнадцать ен; прибавил я только одну ену, и пятьдесят сен на квартиру; больше – было бы в обиду всем прочим катехизаторам, а всем прибавить нельзя.

10/22 января 1898. Суббота.

Заштатный священник о. Оно из Оосака пишет в частном письме секретарю Сергию Нумабе, что Церковь там совсем пришла в упадок; на праздник Рождества Христова в Церкви было не более двадцати человек. – Священник Сергий Судзуки, значит, не годится для Оосака, и его непременно нужно убрать оттуда; недаром христиане давно уже просят переменить его; совершенный ребенок он, совсем неспособный к управлению церковию; «никакого совета и никакого руководства от него по церковным делам», как выражаются христиане, хотя он отличный проповедник с кафедры. Но кого туда? Мучительный вопрос! Совсем нет людей для поставления во священники…

Мирон Сео, гувернер семинаристов, сегодня приходит и заявляет:

– Иоанн Момосе выходит из Семинарии.

– Он поступает в приемыши, и ему нужно научиться «дзицугёо» (практическому занятию, или ремеслу).

– Ладно! – ответил я.

И что мог ответить иначе? И отец, и сын бессовестно надувают; отец просил шесть лет тому назад принять сына в Семинарию и дал письменное свидетельство, что вполне отдает его на служение Церкви; сын, поступив дрянным, крайне хилым, сопляком, был воспитан и взращен за счет Церкви; молоком отпаивал я его годами, ибо был он такой худой и мозглявый. Мои заботы увенчались успехом: юноша вышел крепкий и здоровый; в будущем году кончил был курс; учился порядочно, вел себя хорошо; и наперед радовался я, что вот выйдет хороший слушатель Церкви. Но и отец, и родные, как видно, обрадовались, что церковные хлеба возымели чаянное действие – и прощай все честные обещания! Украли сына, украли у себя доброе имя, пресекли, быть может, себе путь ко спасению! Но неправ и сын; он в летах; он мог возразить и настоять, чтобы честно было поступлено относительно его. Куда! Та же мякина, ветром воздымается с поля Христова! Сотвори, Господи, милость, чтобы не унесена была она мирским дуновением в ад!

Но вот тут и находи служителей Церкви! Самая последняя дрянь ползет в наши школы; и лишь только из этой дряни начинает возникать, под влиянием христианских попечений, что-нибудь надежное, как его и украдут.

А можно ли защититься против этой бессовестности? Никак! Деньги за воспитание потребовать? Скажут «хе» и, отвернувшись, зальются хохотом. Жаловаться? Одному Богу только! Ему и жалуюсь.

11/23 января 1898. Воскресенье.

Целый день дождь; в Обедне было совсем мало, хотя мы служили ее большим собором; и почти беспримерный случай – проповеди не было. Вчера вечером Петр Исигаме приносил мне для просмотра свою приготовленную проповедь, но на неделю Закхея, а она будет лишь в следующее воскресенье. К сожалению, во время чтения вошел иподиакон Моисей Кавамура и заметил, что проповедь не на завтрашнее Евангелие; Исигаме ошибся в расчете недель. Если б не Кавамура, то проповедь сегодня сказана была бы, хотя и не на чтенное Евангелие; и кто бы взял во внимание несообразность? Ныне же, благодаря неуместной аккуратности одного и неаккуратности другого, Церковь осталась без проповеди. Оно бы и не беда, но этой Церкви подражают другие, – пожалуй, и везде станут небречь проповедью в Церкви, – ныне же пока этого нет. Потому Петру Исигаме, явившемуся после Обедни с извинением, сделан выговор с замечанием, чтобы вперед такой неаккуратности не случалось.

Ныне день рождения о. архимандрита Сергия, о чем он упомянул за обедом. Кажется, и он, и о. Андроник будут именно теми хозяевами и господами дела, которых так долго ожидал.

[Пропуск в оригинале]

…он, при своих талантах, как можно скорей овладел письменным японско-китайским языком и вышел на писательскую арену здесь – в защиту истинной христианской веры и в проповедь и распространение ее. Като и прочие сего рода писатели-атеисты ныне блядословят с апломбом; пусть о. Сергий станет против них и заградит им уста… Словом, надежд на будущее много, нужно поскорей добыть высокой учености наставника японско-китайского языка о. Сергию; с о. Романом Циба, с которым он читает Служебник, ему положительно нечего делать.

15/21 января 1898. Четверг.

Моисей Касай, катехизатор в Акуцу, пишет, что христиане Акуцуку справляли десятилетие своей Церкви: сотворили молитву (и о. Тит был там), говорили много хороших речей, угостились, чем Бог послал: по слышанным речам он начертывает, как началась и развивалась Церковь; первым христианином, потерпевшим много гонений от язычников, был Иноуе (так настойчиво ныне просящий принять дочь его в Женскую школу); другие христиане тоже немало потерпели неприятностей, но благодать Божия помогла им стоять крепко, и они, наконец, приобрели уважение от окружающих язычников, и так далее. Все это так, и очень хорошо; но как же эти самые христиане, по словам Моисея Касай, оказываются совершенными невеждами в вероучении? Скверная черта у катехизатора, коли он старается обругать своих предшественников, несмотря на видимые заслуги их.

Даниил Хироока, катехизатора в Токусима, пишет прежалостное письмо: отец чуть жив, жена лежит, сам болен; как тут выключить его из катехизаторов, когда добрый человек посовестится и собаку больную выбросить со двора? Ровно ничего не делает для Церкви, без всяких предварительных заслуг – а содержание получает; написал я было о. Павлу Косуги: «пусть-де Даниил ищет другой службы» – и вот ответ. Поди тут разбирай, что должен делать: и церковных денег, идущих именно на проповедь, жаль, и страдающего человека жаль. Э, на бедных и сирых Господь, наверное, поможет! Пусть Даниил останется катехизатором.

16/28 января 1898. Пятница.

Из «Иннай», в Акита, просят непременно послать им для проповеди Илью Накагава. К счастью, сей еще здесь. Сегодня я призвал его и советовался, что он, откровенно, по душе, находит более сообразным с волею Божией: оставить (на время) свою Церковь и идти для основания (если Бог поможет) новой, или наоборот? Он, не долго думая, ответил, что находит более желательным идти. На этом и порешили. Пусть сосед его, катехизатор в Вакаяма, Ефрем Ямазаки позавидует его христианам в Каннари, Эбидзима и Ивагасаки, – Илья же отправится в Иннай и будет там все время, пока селянам есть совсем свободное время слушать проповедь; в продолжение сего он может преподать желающим все вероучение и, если в результате окажутся желающие крещения, призвать священника преподать оное; так и будет – Богу изволяющему – положено основание новой Церкви, о которой уже будет попечение на следующем Соборе.

Из Оцу Судзуки и Николай Гундзи прислали прошение (согласно моему внушению при недавнем свидании с Судзуки), чтобы Гундзи, пока окончательно выздоровеет, был назначен помощником проповеди Иоанна Судзуки, что даст ему возможность и лечиться родным воздухом, и быть полезным Церкви, ибо не настолько болен, чтобы не мог проповедовать. В ответ послано содержание Гундзи на второй месяц.

17/29 января 1898. Суббота.

Послано письмо о. Иову Мидзуяма, в ведении которого состоит Илья Накагава, чтобы он опустил Илью в Иннай, а также, чтобы написал Ефрему Ямазаки заведовать временно приходом Ильи. Письмо о сем Ефрему от меня вложено в пакет к о. Иову, чтобы он переслал вместе с своим письмом ему; ибо писано о. Иову вообще, что сделаны вышеозначенные распоряжения касательно Ильи и «Иннай» в предположении, что о. Иов не найдет ничего против сего; если же бы, сверх чаяния, у о. Иова нашлись очень серьезные препятствия к тому, то распоряжения могут быть и отменены.

О. Павел Савабе принес прочитанные им, как цензором, тетради Емильяна Хигуци – толкование на Послание к Коринфянам – лекции в Семинарии, приготовленные для печати. И раскритиковал же о. Павел их! На двух тетрадях налеплено больше сотни бумажек. Кстати случился здесь и Емильян, я позвал его, чтобы о. Павел лично объяснил ему свои замечания. Как ни скромно говорил о. Павел, но критика для ученого профессора выходила очень тяжелая, а сердиться он не мог, ибо очень уж справедлива. Я сам следил за замечаниями и дивился только мягкости о. Павла и дерзости Емильяна, хотевшего пуститься в печать с таким несообразным сочинением. Обещался он исправить.

О. Павел Савабе спрашивал, если ему служить здесь, то где стоять? Я ответил, что «после о. архимандрита Сергия, пред о. Андроником, ибо хотя и есть правило имеющим ученые степени иереям стоять выше не имеющих, но здесь исключение; я уже говорил о. Андронику, что о. Савабе будет стоять выше его"…

После всенощной о. Семен Юкава приходил изъяснить:

– Общество «Дзикиу» («самосодержания» – церковного, основанного самим о. Семеном) покупает дом, в котором я ныне имею квартиру (на которую выдает ему Миссия шесть с половиною ен в месяц).

– Поздравляю! Вот, значит, общество и достигло в некоторой степени своей цели: теперь квартира у вас будет своя – церковная, и Миссия освободится от платы за нее.

– К-ха, к-ха! Не так. Обществу нужно собрать две тысячи, чтобы обнаружить деятельность в пользу Церкви; теперь же у него только триста ен, за которые и покупается этот дом.

– Но он будет церковным; стало быть, его употребление под квартиру священника – самое прямое его назначение.

– Но он может быть употреблен и под квартиру кого-либо другого за плату в пользу «Дзикиу-квайся»; только мне в таком случае пришлось бы искать другую квартиру и расходоваться на переборку; так не лучше ли мне оставаться на сей квартире, как бы в чужом доме, и получать две уплаты за нее, тоже шесть с половиною ен, что ныне идут от Миссии?

– Господь с вами, получайте! Только не распространяйтесь об этом в разговоре с другими, чтобы не послужило это соблазном для других…

18/30 января 1898. Воскресенье.

Проговорили мы сегодня втроем – о. архимандрит Сергий, о. Андроник и я – почти полдня: за обедом, с двенадцати часов, потом у меня за чаем и на прогулке до шести часов. Я расспрашивал их, как состоялось их определение в Миссию; оказалось, что о. Сергию в Грецию совсем не писали, как я просил Победоносцева, и не спрашивали его согласия, а приехал он в Россию случайно, и тут в Синоде Саблер сказал ему, что желательно его в Японию. Он принял предложение и отрекомендовал еще о. Андроника, которого прямо и назначили по его указанию. Видно, что Промысл Божий все строил. Да будет же благодарение Господу, и да соделает Он в них истинных делателей нивы Его здесь!

19/31 января 1898. Понедельник.

Расчетный день, унесший почти ровно три тысячи ен, – такая ныне дороговизна на все!

Для о. архимандрита Сергия наняли учителя японского языка, кончившего курс в Университете по литературному факультету, чтобы учил о. Сергия правильному японскому словосочинению.

20 января/1 февраля 1898. Вторник.

Был из Хакодате Евграф Кураока (рожденный и возращенный на миссийских хлебах, ибо сын миссийского дворника в Хакодате, и учился здесь в Семинарии, пока взяли в солдаты), и уж он-то честил Хакодатскую Церковь! «Дошла она до последней степени упадка; о. Петр – невозможный из подлецов, ибо-де с плутом Симода утаил для себя две рыбные ловли, добытые на Сахалине; никто не ходит в Церковь из-за него», и так далее. Я молча слушал. Отчитавши Церковь, он начал отпевать Иосифа Окудани, служившего там учителем церковного пения и ушедшего с церковной службы именно из-за Евграфа, как сам же Евграф и говорит. Потребовал Евграф, чтобы Окудани ввел четырехголосное пение в Церкви. «Не могу», – говорил Окудани. «Можешь, только по скромности так говоришь», – твердил ему Евграф, и своим преследованием и ругательствами довел того до бегства с церковной службы. Слышал я об этом отчасти и прежде, но ныне Евграф сам все это выложил предо мною в собственно личном долго длившемся и весьма самодовольном рассказе, – Что ему ответить было? Что он негодяй? К стене горох! Одно религиозное воспитание сдерживает его, иначе давно уже вышел бы из сего человека кандидат на тюремную стипендию. Такого грубого и злого японца редко можно встретить. Все бы ему ругать и в прах разбивать!.. Хотел он еще и дальше что-то злословить, но я, налив ему стакан чаю и поставив коробку бисквитов, молча ушел в другую комнату и занялся чтением…

Между тем этот Евграф прибыл сюда главное затем, чтобы жениться на воспитаннице нашей Женской школы Матроне Хиротате, которую когда-то маленькой, почти голой от бедности, девчонкой я взял в Сендае для воспитания здесь, и воспитывалась она на полном церковном содержании, кончила курс в прошлом году и ныне состоит учительницей в школе. Жаль эту кроткую девушку отдавать такому грубому человеку, но сговорился он уже и с матерью ее, и с ней: все и они в полном согласии на то, – я ничего другого сделать не могу, как дать благословение. Дал еще сегодня и двадцать ен на платье невесте; в будущее воскресенье будет венчание, и да пошлет им Господь счастье, смягчив сего грубого человека скромностью его юной сопутницы жизни!

21 января/2 февраля 1898. Среда.

О. Тит Комацу, из Уцуномия, спрашивает, можно ли повенчать свадьбу в мясопустное воскресенье, двадцатого февраля? Молодой христианин из Хоккайдо ныне там выбрал невесту-язычницу; ее готовят к принятию христианства, и раньше трудно приготовить, оставить же свадьбу до после Пасхи нельзя – ему нужно спешить к своему делу в Хоккайдо.

Отвечаю: «Нельзя, ибо с вечера сего воскресенья уже начинается пост; пусть устроят бракосочетание в один из дозволенных Церковью до сего воскресенья».

Ученик Семинарии второго класса, Лука Ватанабе, отправлен, по болезни, домой.

22 января/3 февраля 1898. Четверг.

Положительно нечем отметить день, кроме того, что все идет своим порядком: у меня – монотонное дело – поверка одинаковости перевода по всему Новому Завету; дошли до слова «вера»; у о. архимандрита Сергия занятия с новым учителем – «бунгакуси», кажется, очень удачно найденным; у о. Андроника занятия по языку с диаконом Кугимия и прилежное заучивание слов. Из Церквей замечательных писем нет.

23 января/4 февраля 1898. Пятница.

То же, что вчера. Отметить разве замечание Павла Накаи (во время нашего стакана чая на середине занятого времени), что против Иоанна Сенума возбуждается все более и более негодовательных речей.

– За что?

– Что женился на Елене Ямада.

– Да чем же он виноват? Он полюбил ее, посватался, она согласилась, он взял законным браком, – что тут дурного?

– Если бы в лавке вещь, сторгованную одним, взял другой, то хорошо ли это?

– Не хорошо; впрочем, не со стороны берущего, а со стороны отдающих. Но брак – не покупка сапог или платья; брак имеет значение не только на всю жизнь, но и на вечность, – на детей, дальнейшее потомство – в века; как же можно тут мешать свободному выбору? – И так далее, – резоны понятные и высказанные, пока выпит был стакан чая; но мне странным показалось, что даже Накаи смотрит на брак, как на покупку платья…

24 января/5 февраля 1898. Суббота.

Катехизатор в Маебаси, Александр Кураока, прибывший на имеющую быть завтра здесь свадьбу своего брата Евграфа, рассказывал про Церковь в Маебаси, что – в цветущем состоянии; новых слушателей только трое, но христиане все блюдут веру, охладевших (будто бы) нет; о. Морита каждое воскресенье служит Обедню; христиан бывает человек шестьдесят; Павел Оонума, учитель пения, занимается и проповедью, жена его Лукина (хорошая воспитанница нашей Женской школы) очень помогает мужу по Церкви – и в пении, и в женских собраниях, и в обращении с христианами. Протестанты, сравнительно с нашей Церковью, совсем слабы там, несмотря на то, что и иностранные миссионеры там, и школу завели. Католиков почти совсем не видно; у них, быть может, до десятка христиан всего.

25 января/6 февраля 1898.

Воскресенье мытаря и фарисея.

До Литургии было крещение пяти взрослых, слушавших учение у Иоанна Катаока. О. Фаддей засвидетельствовал, что приготовлены они отлично. Значит, Катаока, почти уже исключенный из катехизаторов за бездеятельность, когда был в провинции, за глазами, может хорошо служить Церкви, если за ним присматривать. Вероятно, то же можно сказать о большей части наших катехизаторов, рассеянных по Японии и пребывающих без призора, а потому почти совсем бесплодных (ибо какой же призор со стороны слабых японских священников, самих нуждающихся в призоре не меньше катехизаторов?!).

После Литургии была у меня, между другими, из Уцуномия жена умершего часовщика Якова Нагасава, с ребенком на руках, родившимся уже после смерти мужа, в сопровождении шестнадцатилетней дочери – старшей из детей, которых всего семеро; торговлю часами она не опустила; кроме детей, пять человек у нее часовых мастеров и приказчиков; при всем том женщина, видимо, благочестивая, обыкшей рукой творящая крестное знамение; «сегодня была на настоящей церковной службе», – выразилась она о Литургии, за которой не опустила приобщить своего ребенка. О Церкви в Уцуномия не скрыла, что в упадке.

В три часа было в Соборе бракосочетание Евграфа Кураока с Матроной Хиротате; пел полный хор, ибо невеста – учительница и лучшая доселе из дискантов в хоре; он – когда-то ученик Семинарии; народу в Церкви – христиан и язычников – полсобора; хорошо, если бы на другие службы собиралось столько же.

Вечером Иоанн Сенума, инспектор Семинарии, вернулся из свадебного путешествия с своей супругой Еленой, бывшей Ямада.

26 января/7 февраля 1898. Понедельник.

Иоанн Катаока отправился в деревню на проповедь; говорил: «Обещал это некоему Судзуки (в Кисарадзу), человеку влюбленному в свою местность». О. Фаддей представил и просил о сем. Пусть. Но едва ли из Катаока за глазами будет что-либо путное.

Николай Абе, катехизатор в городе, поселился опять здесь, в школе, на хлеба; просил вчера прибавки содержания, – не хватает-де и на добрую пищу; лицо его, похудевшее после того, как он вышел после прошлых каникул на проповедь, возбудило жалость; и я сказал, чтобы, если о. Фаддей, его священник, не находит к тому препятствий, поселился он здесь и питался, получая восемь ен своего катехизаторской) жалованья. О. Фаддей препятствий не нашел.

Какая-то Mrs Macdonald, – 4 Tsukiji, Tokio, – просит позволения для каких-то двух ladies-путешественниц осмотреть нашу Церковь и школы. Отвечено: милости просим с часу до пяти в какой угодно день.

27 января/8 февраля 1898. Вторник.

Иоанн Ямагуци, катехизатор из Хондзё, в Токио, приходил просить на квартиру, – христиане-де не в состоянии платить; обязан я прибавку на столько, сколько они не в состоянии. Жаловался он также, что христиане обязались давать ему ежемесячно от себя сорок сен, но вот уже пять месяцев не дают ни сена; возместил я ему неоплаченное христианами. Жаль бедных катехизаторов! И без того скудно их содержание, а тут и из этого тянут! И пусть бы не могли христиане! «Могут», – говорит он.

Вечером я приостановил занятия с Накаем по исправлению перевода Нового Завета, чтобы справить отчеты в Россию.

28 января/9 февраля 1898. Среда.

С трех утра до половины одиннадцатого ночи – исключительное дело – перевод расписок и переложение японских цен на русские.

29 января/10 февраля 1898. Четверг.

То же занятие. – Выпал большой снег, так что вид из окон сделался совсем русским. – Вечером была всенощная, по случаю завтрашнего японского праздника «Киген-сецу».

30 января/11 февраля 1898. Пятница.

С восьми часов Литургия, после которой благодарственный молебен с о. архимандритом Сергием во главе, читавшим Евангелие по-японски. Я, боясь простуды, сидел дома за отчетами.

После обеда был Павел Наканиси, из Вакканай в Хоккайдо, – лучший из тамошних христиан; говорил, что наша Церковь, состоящая из семнадцати домов, стоит крепко; катехизатор трудится; у протестантов – почти нет ничего; у католиков – совсем ничего. Наканиси получил позволение разрабатывать каменный уголь в горе, шести ри от Вакканай.

31 января/12 февраля 1898. Суббота.

Днем был из Саппоро Александр Абе, младший брат умершего бывшего катехизатора Якова Саваде; приходил вместе с сыном последнего, Павлом, ныне катехизатором в Коодзимаци. Александр – очень усердный христианин, о чем я слышал и прежде, когда он жил в Сиробеси и просил туда проповедника. Ныне он перешел в Саппоро и там открыл свое кузнечное производство; ревностно помогает там и Церкви; недавно Церковь в Саппоро выписала гробный покров, а ныне еще заказала Андрею Аменомия выносной крест; на то и другое издержано пятьдесят ен, и половина сей суммы – пожертвование Александра. С ними приходил Яков Насукава, здешний христианин, живущий в Синагава, чиновник по званию, тоже усердный верующий; недавно в Синагава окрещено одно семейство, им наученное христианству; И он очень занят мыслью основать Церковь в Синагава; я снабдил его книгами.

Всенощную служил сегодня о. Андроник – первая его служба на японском языке, очень тщательно приготовленная им: почти нигде никакой ошибки в произношении, только очень скоро говорил и читал, что со временем исправится, и голос слабый, вероятно, не достигающий и половины собора; должно быть, тоже исправится. По всему видно, что человек сей – великая надежда Японской Церкви. Помоги Бог ему!

1/13 февраля 1898. Воскресенье сына.

После Обедни Матвей Нива, бывший катехизатор, привел учителя математики из Эцинго, на вид невзрачного старика, но сделавшего какие-то математические изобретения, одобренные Министерством просвещения, предлагающим ему якобы прямо за оные степень «хакасе» (магистра нации); но он не желает этой награды, а хочет только популяризации своего изобретения, для напечатания которого и живет ныне в Токио. Учится у Якова Тоохей вере, которую намерен распространять между учениками, а оных у него, по словам Матфея Нива, шесть тысяч. Может, во всем этом велеречии и есть что-либо путное. Дал учителю Катехизис; обещал, по усвоении им его, дать и другие книги.

Дал много книг тоже зашедшему от Обедни вчерашнему посетителю Александру Абе; у этого, вероятно, не будут бесполезны.

В два часа было в Соборе венчание катехизатора Ильи Яманоуци с Марией Фукуда, девушкой из города, внучкой престарелой бабушки, сиротой. Благослови их Бог!

Пред вечерней были русские посетители – служащие на пароходе Добровольного флота «Воронеж», ныне в Иокохаме, зафрахтованном для доставки угля на наши военные суда в Порт-Артур. Некоторые из них потом были на всенощной.

2/14 февраля 1898. Понедельник.

Праздник Сретения Господня.

На Литургии в Соборе были какие-то русские; должно быть, с парохода «Воронеж». Не поспели к ней, но после просили о. Андроника отслужить им молебен в Соборе люди из команды «Воронежа».

После Литургии были у меня «гиюу» – старосты Церкви Канеда; двенадцать их вновь избрано; десять было налицо. Я угостил их чаем в классной внизу; жаловались, что Церковь в упадке; спрашивали, нет ли средств поднять ее? О. архимандрит Сергий обещался посетить в сопровождении старост каждого в его округе всех христиан прихода Канеда, всего около восьмидесяти домов; старосты уверяют, что это оживит христиан. Дай Бог!

Mr. Macdonald с другой американкой были: показал им Церковь, школы и библиотеку.

Петру Исикава толковал составить окружное письмо к священникам, катехизаторам и всем христианам, чтобы доставили сведения о начале своих Церквей и всем интересном в них для предполагаемой книги истории Православной Церкви в Японии, имеющей появиться, если Бог поможет, к концу сего столетия.

3/15 февраля 1898. Вторник.

Илья Сато из Одавара пишет, что о. Петр Кано вновь раздражил христиан по поводу погребения сестры Михаила Кометани: добивался, чтобы сам Кометани просил его погребать, отказываясь на зов посланцев его. Если это правда, что о. Петр глуп и зол, и нельзя защитить его от нападок христиан, – и не знаю я, что с ним делать? Куда его? И кого в Одавара? Вразуми и помоги, Господи!

4/16 февраля 1898. Среда.

Из «Нагано-кен Такай-гоори Хотака мура» два язычника просятся в школу; «желают-де потом и распространять христианскую веру». Послано письмо их к Титу Накасима, катехизатору в Нагано, а им написано, что до поступления в школу они должны сделаться христианами, и приложен адрес катехизатора.

Игнатию Мацумото, ныне катехизатору в Омигава, недавно дано пять избранных религиозных брошюр для перевода. Просит лучших.

Японская привередливость! Написано, – пусть переводит это; брошюры весьма назидательные.

Был с визитом капитан парохода Добровольного флота «Воронеж» Константин Иванович Шишмарев и привез огромный ржаной хлеб в подарок, – мол, «русская пища на чужбине – редкость». Верно!

5/17 февраля 1898. Четверг.

Писанье отчета. Рассылка содержания служащим. – Из Одавара был христианин (крещенный мною двадцать три года тому назад) – не из очень немирных, но тоже не одобряет о. Петра за бездеятельность, враждебность к людям и прочее. Недавний отказ о. Петра идти к Кометани отпеть сестру без письменной просьбы его подлил масла в огонь вражды к нему христиан.

6/18 февраля 1898. Пятница.

Счеты и отчеты: пасмурная погода; домашние разговоры, из которых, между прочим, явствует, что о. Сергий обладает отличными способностями к изучению японских знаков; уже свободно читает служебник на японском.

7/19 февраля 1898. Суббота.

Рано утром получена была телеграмма из Асикага: «Опасный больной, скорей священника». Так как о. Тит, которому подведомо Асикага, в путешествии по Церквям, – и где его искать, – то немедленно отправлен отсюда о. Роман Циба, который, по прибытии, дал телеграмму: «Никакого опасного больного нет; просят разрешения на браковенчание». Странное обстоятельство: обман или недоразумение? Во всяком случае, так как здесь известно было заранее, что в Асикага свадьба затевается, то разрешение послано.

Фома Михара, кончивший к прошлым каникулам курс в Семинарии и болевший дома, в Вакуя, доселе, явился выздоровевшим и готовым на службу. Пошлем его в Хамамацу. Если окажется действительно здоровым, то, вероятно, будет хорошим служителем Церкви: умен и развит, по нравственности – беззазорен. О Церкви в Вакуя говорил, что не в цветущем положении она. Катехизатор Ераст Миясина – «всем бы хорош, только не любит говорить». (Проповедник-то?)

[Пропуск в оригинале]

10/22 февраля 1898. Понедельник/

За ночь выпал снег. Целый день был сильный ветер с дождем.

Из Гундоо Павел Курибара был; говорил, что христиане там верно хранят христианство, но жаловался, что нет катехизатора расширить пределы Церкви; язычники же, желающие слушать учение, есть. Кстати, тут же случился и катехизатор, которому подчинено Гундо, Георгий Мацуро, вернувшийся из Каназава, по погребении своего отца, христианина, умершего на пятый день по его прибытии на известие о болезни отца; живет он все время в Хацивоодзи, изредка только и на самое короткое время посещая Гундоо. Наказывал я ему сегодня – на время, пока сельским жителям совершенно свободно слушать проповедь (а такого времени, то есть до начала сельских работ, теперь еще месяца два) поселиться в Гундо и оттуда повременно посещать Хацивоодзи, где теперь желающих слушать учение у него не имеется.

11/23 февраля 1898. Среда.

Построечный отчет с нескончаемыми счетами, пересчетами и проверками и все-таки неразрешенным недоумением – куда подевались сорок сен? – Окончание рассылки содержания. – По обычаю, с завтрашнего дня Масленский отдых учащимся. – Отцы Сергий и Андроник продолжают посещать христиан.

12/24 февраля 1898. Четверг.

Утром был из Хигата молодой христианин Лука Ватанабе; говорил, что «катехизатор Павел Оокава болен глазами ныне, вообще же трудится, христианами любим; но мало его для тех мест: Хигата, Казава и Вакуцу. В Хигата хорошо поместить Моисея Касай, отца и предков которого очень уважали и до сих пор уважают там». Об этом нужно подумать на Соборе. При речи о том, что у Оокава, кроме двух дочек здесь в школе, дома еще четверо детей, я стал убеждать Луку помогать ему и чтобы прочие христиане делали тоже; но он и договорить мне не дал: «Помогаем, – всякий, кто чем может, помогает; об этом нам и о. Борис всегда толкует"… Стало быть, мои письма к священникам, чтобы убеждали христиан помогать катехизаторам в содержании, не совсем тщетны.

О. Павел Косуги пишет, что хорошо поместить Игнатия Канан в Маругаме; он был там, нашел одного христианина и желающих слушать учение, которые очень просят его туда; в Инеда же, где ныне Канан не имеет ни одного слушателя, перевести Даниила Хироока; быть может, новый катехизатор, пришедший с новою ревностью, возбудит ревность; Даниил очень просится туда, равно как Игнатий – в Маругаме. Я ответил согласием и послал обоим деньги на дорогу.

Роман Фукуи из Маебаси пишет, что Исикава, сделавший, что мы вот посылаем катехизатора туда, сам едва ли воспользуется сим случаем ко спасению; его там давно уже нет; он в Токио, но здесь его не слышно и не видно.

Из деревни Уено, округа Накагоори, недалеко от Мито, пишет язычник: «Отец мой умер: он был вашей веры; как хоронить его по ней? Скорей известите». Письмецо его тотчас же послано к Фоме Оно, катехизатору Мито, чтобы поспешил в ту деревню, узнал имя умершего и помолился о нем, а также известил сюда, чтобы отпеть его, или же о. Титу (путешествующему ныне по Церквам), чтобы он отпел. Пишущий упоминает, что и сам желает последовать вере отца. Дай Бог, чтобы это совершилось во спасение его и дома!.. Так-то разбросаны наши христиане, точно овцы по дебрям! А что делать? И кого винить? Мы здесь впервой узнаем о существовании сей деревни в Накагоори; и по картам никак не могли найти ее, даже и не знаем, ближе ли она к Мито, или к Оцу, а что в этом захолустном селении жил наш христианин, кто ж знал это? Отчего он не дал вести о себе? И что это: холодность? Но как же он сыну успел внушить ревность к своей вере? Не исповедимы пути промышления Божия в людях!

О. Симеон Мии пишет, что тринадцатого числа освятил оконченный постройкою церковный дом в Нагоя, хвалит его умелое устройство и расположение; при освящении крестил двоих и исповедовал до тридцати христиан. Но, будучи там, получил внезапное извещение, что сын его, шестилетний Филарет, в дифтерите и при смерти. Поспешно вернувшись, нашел его в госпитале, где употреблены были все средства к его излечению, и с помощью Божиею не безуспешно; ныне он опять здоров. Но дифтерит продолжает губить детей в Кёото: третьего дня о. Семен похоронил там восьмилетнего мальчика.

13/25 февраля 1898. Пятница.

Отцы Сергий и Андроник, кроме ревностного изучения японского языка, каждый день после обеда посещают домы христиан прихода Канда, руководимые церковными старшинами (гиюу). Я все время занят отчетами.

14/26 февраля 1898. Суббота.

Все трое мы были в двенадцать часов у посланника Романа Романовича Розена на блинах, согласно приглашению его третьего дня, когда он был здесь с супругою и когда я, между прочим, показал им нашу ризницу с великолепным сосудом для святого мира и прочими прекрасными вещами.

Сделано, по обычаю, распределение службы на первую неделю: в шесть часов – Утреня, в десять часов – Часы или Литургия, в пять с половиною – вечерня.

За всенощной был и после нее о. Федором Мидзуно представлен мне христианин из Тоогане – единственный тамошний христианин, и тот перешедший из католиков.

15/27 февраля 1898. Воскресенье – сыропустное.

Пред Литургией крещен один из Эцинго, из селения в трех ри от Симоямада, откуда Илья Танака катехизатор; новокрещенный Иоанн прибыл в Токио лечиться от глазной болезни, живет в соседней с Миссией глазной лечебнице Иноуе, стал ходить в Собор и слушать учение от о. Феодора Мидзуно и также от ближнего катехизатора Симеона Томии; по-видимому, нашел большое утешение в духовном свете, узренном его душою. Казался сегодня после крещения и приобщения святых тайн необыкновенно радостным; он – молодой человек, бывший школьный учитель; восприемным отцом его был отец Ильи Танака, уважаемый тамошний гражданин (член губернского правления), по делам ныне находящийся в Токио.

В пять с половиною часов были вечерня и Повечерие с прощанием в конце, предваренным от меня кратким поучением.

16/28 февраля 1898. Понедельник

первой седмицы Великого поста.

Церковные службы обычные; чтение внятное, пение прекрасное (хотя очень уж длинное: Великое повечерие продолжалось два с четвертью часа); но молящихся, кроме учеников и учениц, никого – ни из учащих, ни из городских христиан, что делало день очень грустным, так как сегодня последнее число месяца, и день расчетный, что мешало употребить промежуточное между церковными службами время на что-либо дельное, то день вышел чрезвычайно тягостным.

17 февраля/1 марта 1898. Вторник

второй седмицы Великого поста.

Судили о. Андронику отправиться после Пасхи – когда уже тепло будет – жить в Оосака, где он скорей может изучить японский язык, один находясь среди японцев; сам он желает этого. О. Сергий (архимандрит) поедет водворять его там; дорогой могут посетить Церкви.

18 февраля/2 марта 1898. Среда.

Обычные службы. За Обедней был русский – лейтенант Владимиров (Лев Львович); возвращается в Россию из Порт-Артура; зять Александра Александровича Колокольцева, известного адмирала.

19 февраля/3 марта 1898. Четверг.

Был христианин из Готемба, Конон Такеноуци; говорил, между прочим, что в одном ри от Готемба строится бумажная фабрика, на которой будут работать три тысячи человек, а со временем шесть тысяч; один из начальников фабрики наш христианин, прибывший откуда-то из другого места; один из строителей тоже наш хороший христианин, житель Готемба, служивший прежде по полиции, Иоанн Мория. Я послал сему последнему две иконки и книжку. Говорил еще Конон, что в Готемба живет аптекарем младший брат о. Петра Кано, Андрей, женатый на происходящей из той же местности, два ри от Готемба, и очень несчастливый своей женитьбой, – жена совсем нехорошего нрава; есть уже и ребенок у них. Нужно не допустить до развода по японскому обычаю.

Была одна несчастная христианка с малюткой сыном; муж служил прежде полицейским, но испортился поведением, и ныне неизвестно где; вызвал ее из Куроиси в Токио; прибыла она сюда и нигде не могла найти его; ныне – без средств и без возможности вернуться к родным в Куроиси; осталась бы где на месте здесь, но ребенок мешает; женщина, видимо, хорошая. Дал ей пять ен на дорогу.

Был с визитом американец-богач Thomas Walsh, знакомый по Хакодате тридцать шесть лет тому назад. Севастопольский герой – капитан «Посадника», флигель-адъютант Николай Алексеевич Берюлев, пикник его с офицерами на вулкане «Комагатаке», – в которой и я был приглашен, – Mr Walsh, тогда случившийся в Хакодате, также; ночлег в деревне Оно; приглашение «гейся» вечером и их танцы; мой уезд по сему поводу в Хакодате в глубокую темную ночь и прочее, – все это живо припомнилось при виде Вольша.

20 февраля/4 марта 1898. Пятница

Первой недели Великого поста.

О. Петр Кано пишет: муж и жена христиане, охладевши к вере, девятнадцать лет тому назад развелись, и муж женился на язычнице, жена вышла за язычника; в Церкви никогда не были и жили как язычники; но ныне жена язычника – христианка – больна при смерти и со слезами просит разрешить ее от грехов и приобщить святых тайн. Спрашивает о. Петр: «Можно ли?». Тотчас же отвечено, что в смертной опасности всякому искренно кающемуся, какие бы грехи ни были у него, преподаются таинства покаяния и приобщения святых таин. – Пишет в другом письме о. Петр Кано, что из немирных в Одавара четыре семьи помирились с ним, что катехизатор Илья Сато тайно на стороне врагов о. Петра, что он – о. Петр – прилежно проповедует и пять человек наученных им на днях будут крещены, что в Церкви на богослужении бывает человек сорок. Все это ладно. Но вместе пришло и со стороны врагов о. Петра прошение за коллективною печатью: пишут, что он не хотел пойти на погребение сестры Михаила Кометани без письменного приглашения от него, что поэтому вперед, если кто умрет у них, будут телеграфировать сюда о присылке священника для отпевания, и прочее.

О. Петр Кавано, из Янагава, пишет, что повенчал перед Масленой тамошнего катехизатора Виссариона Такахаси с некоей Аоки – девицей, бывшей протестанткой, учительницей в детском саду, обращенной Виссарионом в православие. Что же, мир да любовь! Нужно послать десять ен, обычную помощь катехизаторам на семейную жизнь. Больше – где же взять?

Пишет еще о. Кавано, что Симеон Оото, катехизатор в Карацу, такой же плохой, каким был Илья Яманоуци и так же негоден для Карацу, как был тот, поэтому водворить там Павла Сибанай; в Янагава-де и Виссариона Такахаси довольно; а Оото пусть проповедует по окрестностям Карацу. Ладно!

Стефана Камой о. Петр хвалит; недавно крестил у него семь человек, приготовленных им в Кокура и в Вакамацу.

О. Андрей Метоки, из Нагаока, пишет, что у него на праздник Рождества Христова при богослужении было, кроме христиан, человек тридцать язычников. Хорошо. Но пишет еще, что лежал больной грудью. Плохо.

Безымянный пишет из Мацусиро, что катехизатор там Игнатий Такаку дурно ведет себя. Невероятно; он живет у отца. Впрочем, письмо препровождено к о. Андрею для расследования.

21 февраля/5 марта 1898. Суббота

первой недели Великого поста.

С восьми часов началось богослужение; по звону собрались все учащиеся, других причастников не было; прочтены были о. Федором Мидзуно утренние молитвы и правило ко причащению; потом часы и Литургия, священнодействованные о. архимандритом Сергием, о. Андроником (которые вчера после всенощной поисповедовались у меня) и о. Романом Циба. Вместо причастна я сказал краткое поучение. Приобщение совершилось в полном порядке; только кто-то, крестясь, подтолкнул Святую чашу снизу, так что чуть не выплеснулись Святые дары. Нужно чашу держать крепко прижатою к груди, чтобы этого не могло случиться.

После всенощной я исповедовался у о. Андроника. Да спасет Господь моего духовного отца и меня вместе с ним!

Последние дни замечательно холодные и пасмурные; оттого, должно быть, голова болит, что мешает занятиям.

22 февраля/6 марта 1898. Воскресенье.

После Обедни была толпа христиан из разных Церквей; между прочим, из Исиномаки Ватанабе с женой. Потом отцы Сергий, Андроник и Симеон Юкава; последний просил их посетить и его приход; условились во времени и порядке обхождения христиан.

23 февраля/7 марта 1898. Понедельник.

По школам начались обычные занятия. Я еще не кончил с отчетами. После обеда Анна, старуха, приходила: учительница Надежда Намеда оказалась мошенницей: у одной богатой тоокейской ученицы мало-помалу отобрала все платья и передала матери; деньги, сколько могла, тоже; начала было обирать и другую, но эта пожаловалась Анне, и все вышло наружу. Мать ее, вероятно, все позаложила; постараются разыскать, что можно, но для школы немалый позор. Надежду отошлем к дяде Иоанну Фукузава, в Маебаси.

А в Женскую школу все больше и больше просятся; сегодня – прошения из двух мест, – между прочим, из Фукуока, на Киусиу, откуда непременно надо будет принять в девятом месяце, ибо оттуда никого еще нет в наших школах.

24 февраля/8 марта 1898. Вторник.

Савва Сакурада, катехизатор в Иокояма, оказавший было такую ревность там, пишет, что и на Рождество Христово не был в своей Церкви, а в Исиномаки. Плох, значит!

Георгий Оно, катихазатор в Кумамото, пишет, что католики скупают там земли; уже шесть-семь дорогих участков купили, чтобы дома на них отдавать в наем. – Да они так и везде делают. В Иокохаме у них – лучшая часть города с домами – приносит огромный доход (захватили это место, когда Иокохама еще была пустырем, – помню это, когда был с Гошкевичем у Аббэ Жерара в 1865 году). Везде, где могут, они делают эту афёру, чтобы, по возможности, содержаться местными средствами. Народ практический, нечего сказать!

25 февраля/9 марта 1898. Среда.

Анна Кванно на девять ен, вчера взятые у меня, выкупила из залога почти все вещи, отобранные Надеждой Намеда у ученицы и заложенные ее матерью. Пять-шесть незначительных вещей пропадут – урок ученице, которая могла бы быть догадливее, ибо уже четырнадцать лет ей.

Отцы Сергий и Андроник со вчерашнего дня посещают приход о. Семена Юкава, который сам предложил им сделать это, и находят сей приход лучшим, чем Канда, принадлежащее о. Павлу Сато.

Отец архимандрита Сергий сказал мне сегодня, что о. Андроник слаб сердцем; его дед и мать померли от разрыва сердца; о. Андроник сегодня в приходе чувствовал себя очень нехорошо, прежде недавно с ним было то же.

Вот беда-то! Нужно ему японский чай совсем не пить и воздержаться от всяких волнений.

26 февраля/10 марта 1898. Четверг.

Симеон Мацубара, из Аомори, спрашивает: «Были ли на Флорентийском Соборе Марк Ефесский и русский митрополит Исидор? Вопрошал-де о сем священника (о. Бориса Ямамура), но он отозвался неведением». Хороши оба, и старый катехизатор, и священник; «Церковная история» Рудакова, где, хотя и краткие, но все же определенные, сведения о сих материях есть, у обоих пред глазами, и хоть бы развернули! Какой-то французский патер лжет там Семену Мацубара какую-то свою чепуху. Послал я указание страниц в Истории.

Простудил горло в пятницу на прошлой неделе на службах в Соборе, и до сих пор мучает проклятая болезнь.

27 февраля/11 марта 1898. Пятница.

Писание донесений Святейшему Синоду, к миссийскому отчету. Прочее исправление корреспонденции в Россию. – Болезнь горла, не позволяющая выходить, отчего тяжесть головы. – Неприятные телеграммы по поводу Китая и Порт-Артура, и Кореи, и наших русских служащих там…

28 февраля/12 марта 1898. Суббота.

То же, что выше. Во время всенощной о. архимандрита Сергия обокрали; вор взял ключ из-под мата, отворил квартиру, замкнул ее изнутри, нашел ключ от железного сундука в кармане старого подрясника, скинутого о. Сергием пред всенощной и, отворив ящик, украл все деньги, которые нашел там, то есть ен семьдесят японскими бумажками и долларов пятьсот золота разных стран.

1/13 марта 1898. Воскресенье.

Выпал ночью снег и утром глубокий снег. Болезнь горла помешала мне служить; о. архимандрит Сергий служил соборне с четырьмя иереями.

Вечером он и о. Андроник были на церковном собрании в катехизаторской квартире «Кандаквай».

Видно, что идет оживление Церкви благодаря их посещениям домов христиан.

2/14 марта 1898. Понедельник.

Отправил сегодня большую почту: донесения, приходно-расходные отчеты за 1897 год в Святейший Синод и Совет Миссионерского общества и прочие.

Полиция разыскивает пропажу о. Сергия, но едва ли будет успех. Кажется, дело рук И. Но указать на него значило бы погубить его. Господь с ним! А может, и не он.

3/15 марта 1898. Вторник.

Забыл вчера записать жалкую фигуру жены катехизатора в Одавара, Ильи Сато, с ребенком на руках, пришедшей просить прибавки ежемесячного содержания. Бедная – больная глазами – с синими очками на них; говорит: «Зарабатывала шитьем несколько, но теперь не могу; трое детей; христиане ничем не помогают; муж запретил мне просить, но я не вытерпела"… Ответил я ей, как и другим: «Напишу к местным христианам, чтобы они помогали; Миссия же не может; муж получает двенадцать ен; многие по восемь или по десять; надбавить вам – нужно надбавить и другим, чего Миссия решительно не в состоянии».

Пошел сейчас же при ней в канцелярию, сказал секретарю написать к христианам Одавара; но вернувшись в комнату, нашел ее с ребенком сидящей на том же месте. Сказал: «Сегодня почта, – спешу приготовить к отсылке, и потому не имею ничего больше сказать ей, а буду заниматься своим делом». Думал, после этого она уйдет; но она остается по-прежнему. Я стал писать письмо; больше полчаса прошло; ребенок – позади меня, на руках матери – то хныкал, то лепетал, мать ни с места. Наконец, приходит секретарь Нумабе, – «где, мол, делась жена Сато?» Я вновь стал наказывать ему убедительно написать христианам Одавара помогать своему катехизатору. Тогда, наконец, бедная госпожа Сато, поднялась и поплелась молча с своей ношей из комнаты. Крайне жаль мне стало ее, и я пошел к ней в канцелярию и сказал, что прибавлю по одной ене в месяц им на содержание, кроме того, что христиане, вероятно, дадут вследствие письма отсюда (если только дадут! Написано, чтобы помогали чем могут – углем, солью, соей, зеленью и прочим).

О. Игнатий Мукояма пишет, что в Фукуяма (в Циукоку) начинает зарождаться Церковь. Есть серьезно слушающие учение у Василия Хираи; между прочим один протестант, Сакамото, которого особенно пленило то, что православные молятся за умерших. «Почему у нас нет сего?» – добивался он у своих учителей и получил в ответ: «Потому что сказано: предоставь мертвым погребать своих мертвецов». Оригинальное объяснение! Я впервой слышу его. Похоже на католическое в другом вопросе: «Мол, ключи даны Петру, – и сам Христос не мог войти в Рай без Петра», – так учил католический проповедник в Кумамото. – Нашелся один и православный в Фукуяма; протестанты было завлекли его, но он оживился ныне.

В Ономици также есть православные; между прочим, Матфей Мурадзуми, без одной ноги что. И подвижной же человек сей безногий! Учился в Катехизаторской школе, потом проектировал мост чрез реку в Исиномаки, потом резал печати в Хакодате, ныне в Ономици, а родом из Сендая.

4/16 марта 1898. Среда.

Составил Построечный приходно-расходный отчет за 1897 год, – переписать и послать.

Из Церквей скучнейшие письма; видно, что нечего делать и потому пишут убийственно длинно и водянисто. По окончания чтения всегда такая тоска нападет, что не знаешь, куда деться.

Куда свечей, куда стихарей, куда икону, куда книг, куда помогут на бедность или погорелье, – вот крупицы дела в огромных чашках пустой воды. Все тотчас же исполняется, насколько возможно.

Из Саппоро катехизатор Моисей Симотомае пишет, что там есть русский, учитель русского языка, женатый; недавно у них дочь родилась, которую тотчас же и крестили, нарекши Валентиной; очень благочестивы, – всегда ходят в Церковь. Спасибо хоть за это!

5/17 марта 1898. Четверг.

Отцы Сергий и Андроник продолжают посещать христиан, что очень полезно, – каковую пользу я именно ожидал от новоприбудущих. Оживят они Церковь! О. Сергий, вернувшись сегодня, говорил, что хорошо бы всенощные служить в молитвенном доме «Хонго», очень приличном. Хорошо! Пусть будет!

6/18 марта 1898. Пятница.

О. архимандрит Сергий вчера простудился и ныне болен. День был очень теплый, а он отправился в город в теплом суконном платье. О. Семен Юкава после обхода христиан угощал их у себя японской лапшой (соба), потом шли они около пруда у Уено, из которого веяло холодом и сыростью; «тогда же я почувствовал озноб», говорил о. Сергий, ну и болен! Жаль!

Вчера я настаивал, чтобы они, отцы Сергий и Андроник, завели у себя сотрудников, в России, между своими товарищами, служащими в Петербурге и Москве, наподобие того, как у меня есть о. Федор Быстров. Очень это было бы полезно для них и для будущего Японской Церкви. Сегодня еще внушал, чтобы они приглашали сюда на службу, кого знают, надежных для сего людей, между своими знакомыми академистами. Двоих назвали они, и будут писать к тем. Я же буду у обер-прокурора просить еще сюда для Хакодате, Сендая, Киусиу – по миссионеру. Помоги Бог!

7/19 марта 1898. Суббота.

Написал донесение в сопутствие к построечному отчету; при нем пойдут семь фотографий построек Семинарии и прочих. Пишу, между прочим, о необходимости постройки «вдовьего дома» для вдов и сирот священников и катехизаторов.

8/20 марта 1898. Воскресенье

Крестопоклонное.

Служил я, хотя и с большим кашлем по временам; о. же Сергий совсем болен, хуже, чем вчера, – в Церкви не был.

Херувимскую запели на левом клиросе, но так зарознили, что сами сконфузились и стали; долго было молчание, пока начали петь на правом – с начала херувимскую. Иннокентий Кису и лентяй, и бездарный; не может даже и тон занять. Недавно бранил его за леность и что срамит и себя, и левый хор пред всеми, как с гуся вода!

После Обедни был Матфей Уеда; говорил, что Симода, прожектер, плут рыбных ловель, из Хакодате три раза писал ему, – просил отправиться с ним переводчиком на ловли, на Сахалине. Матфей просил позволения отправиться. Я не позволил и запретил думать о том; надует Симода и погубит его, как погубил о. Петра Ямагаки.

Был Мураками седобородый, из Асакуса, с женою и сыном, прощаться: едут в Нагоя открыть лавку новоизобретенных одним нашим христианином в Токио машин обтолкать рис; цель торговли – выплатить церковный долг, сделанный христианами в Нагоя на покупку земли под церковный дом. Лавку открывает фотограф Илья Миясита на свои средства; Мураками едет лишь на послуги ему. Восемнадцать ен ежемесячно должна расходовать Церковь, на проценты и на разное, говорит Мураками. Расход этот почти весь – на плечах Ильи Миясита. С продажи каждой машины будет получаться десять ен прибыли, которые, однако, должны делиться на три части, из которых только одна будет идти на Церковь. Как выплатится долг – непонятно.

9/21 марта 1898. Понедельник.

Совсем приготовил к отсылке в Миссионерское общество и к обер-прокурору Построечный отчет за 1897 год, донесения к ним, с приложением семи листов фотографий.

Иосиф Ициномия, бывший катехизатор, пристает и просится опять на службу. Нельзя. Был катехизатором, ровно ничего не сделал, ни одного не обратил, а потом произвольно бежал со службы.

10/22 марта 1898. Вторник.

Илья Накагава, из Иннай, в Акита, пишет, что человек десять приготовлены им к крещению, – чтобы о. Павел Кагета прислан был окрестить их, и тем положить основание Церкви там, – что утверждение там необходимо, ибо бонзы Монтосиу очень настойчиво творят свою проповедь. Написано к о. Кагета отправиться крестить и пробыть там не менее недели для утверждения новых верующих; препровождено письмо Ильи и посланы семь ен на дорогу. Илье же написано, что по его просьбе сделано, но чтобы он сам там оставался до начала сельских работ и прилежал дальнейшей проповеди. Посланы, по его просьбе, иконы для молельни, в дома христиан, богослужебные книги и прочее.

11/23 марта 1898. Среда.

Написаны письма к обер-прокурору Константину Петровичу Победоносцеву и его товарищу Владимиру Карловичу Саблеру о том, что непременно нужны здесь еще два миссионера; один для Хакодате и северных Церквей, другой для Киусиу. Отцы архимандрит Сергий и Андроник между своими знакомыми усматривают двух достойных для сего иеромонахов: Николая (Орлова), ныне помощника инспектора в Новгородской Духовной Семинарии, и Владимира, студента четвертого курса в Казанской Духовной Семинарии. Я указал на них о. Феодору Быстрову и просил его, узнав от них, принимают ли предложение отцов Сергия и Андроника проситься сюда в миссионеры, уведомить о том Победоносцева и Саблера.

12/24 марта 1898. Четверг.

Павел Исии, катехизатор из Татебаяси, был, говорил, что на днях о. Тит совершил крещение у него шестнадцати человек, – все почти возрастные, хорошо усвоившие вероучение, из тринадцати домов, бывших доселе языческими. Упомянул еще, между прочим, что младшая сестра его, бывшая здесь в женской школе и вышедшая по болезни, хворала и дома очень тяжко; но пожелала причаститься и, когда о. Тит Комацу причастил ее, внезапно выздоровела. «Удивительно это и страшно!» – промолвил он весьма просто. Видно, что для простецов-нововерующих дело есть, как оно есть: тело и кровь Христовы – и суть истинные тело и кровь Христовы; принимают они так их и пользуются от них так, как должно: приобщились всеблагому и всемогущему Богочеловеку, с которым не может быть, там где Он, болезнь и немощь, и бежит болезнь, совершается исцеление; и не удивляется этому нисколько верующий японец и рассказывает о сем так, в конце разговора, истощивши другие материи.

13/25 марта 1898. Пятница.

Сегодня мы с Павлом Накаи опять принялись за исправление перевода Нового Завета.

Из Коофу, в Яманаси кен, пишут два католика, – будто бы от лица больше тридцати католических домов; просят принять их в православие, – «патер-де надул их, – обещался построить Церковь и не строит, катехизаторы – плохие». – Вероятно, и они хотят надуть нас; оттуда не в первый раз уже такие письма. Впрочем, о. Мидзуно завтра отправится туда и увидит, в чем дело. Кстати, там есть два семейства православных: Иоанна Хасуике и Мисима, брата катехизатора Мисима; о. Мидзуно снесет им, христианам, утешение, – исповедует и приобщит их.

Вечером, когда я сидел за переводом, Давид, младший секретарь, пришел сказать, что один христианин из прихода о. Матфея Кагета, находясь ныне в Токио, хочет приобщиться у одного из здешних священников и просит на то разрешение. Я сказал, чтобы он, если не к спеху, письмом, если к спеху, телеграммой, испросил позволения на то о. Матфея, или известия сюда, что со стороны его нет к тому препятствий.

14/26 марта 1898. Суббота.

Павел Оонума, певец и вместе катехизатор в Маебаси, длинным письмом описывает цветущее состояние Церкви там: и слушатели учения есть, и в Церковь хорошо ходят христиане, и собрания с назидательным «энзецу» производятся. Дай Бог!

Из тюрьмы один язычник просит назидательных книг. Посланы три.

Из Оотавара один балбес христианин грубейшим письмом просится в школу: «Разве я не сын Божий? Разве для меня нет места в школе?» – и тому подобных ряд вопросов; письмо, являющее, что человек почти совсем не учился доселе, а ему девятнадцать лет; в какую же миссийскую школу его? Ни в какую не годен; так и отвечено.

Кашель мучает нестерпимо. Быть осторожным вперед, особенно после ванны.

15/27 марта 1898. Воскресенье.

Был «Николай Гаврилович Матюнин, Поверенный в делах и Генеральный Консул в Корее», говорил об о. Амбросии, начальнике Корейской духовной миссии, его дьяконе, двадцатитрехлетнем монахе из светских, и причетнике – из орловских семинаристов. Телеграммой из Петербурга велено остановить о. Амбросия в Нагасаки, – должно быть, по поводу отставки от корейской службы финансиста Алексеева и военных инструкторов; но Матюнин направляет его – на том же судне Добровольного флота, «Тамбове», на котором он ныне следует там священником – в Владивосток с тем, чтобы он там ожидал инструкции из Петербурга – отправиться к месту назначения. Хотелось бы, чтобы о. архимандрит Амбросий, на пути из Владивостока в Корею, посетил нашу Миссию. Отцы архимандрит Сергий и Андроник, его знакомые, будут звать его.

16/28 марта 1898. Понедельник.

О. архимандрит Сергий еще болен, поэтому сегодня о. Андроник один с о. Семеном Юкава ходил по приходу его; восемь домов посетил, везде говорил христианам наставления, и (говорит он) понимали его, по крайней мере, отзывались, что понимают; только он их не понимал, когда они говорили к нему; да и куда же еще! Рано!

О. архимандрит Сергий, пользуясь днями своей болезни, не позволявшими ему никуда выходить или заниматься с учителем, исправил свое сочинение «О спасении» и посылает его в Россию для напечатания вторым изданием.

17/29 марта 1898. Вторник.

Был в Иокохаме, чтобы разменять пришедший из Синода на содержание Миссии вексель и исправить другие дела. Вероятно, вследствие моей прошлогодней просьбы в письме к Владимиру Карловичу Саблеру, товарищу обер-прокурора, чтобы все суммы на содержание Миссии высылались золотом, теперь вместо 2250 долларов, каковою суммою высылались 3000 рублей из Синода, получено 316 фунтов стерлингов 11 шиллингов 2 пенни, каковая сумма сегодня, по размене, дала: 3100 ен 98 сен. Слава Богу!

18/30 марта 1898. Среда.

Матфей Нива – усердно служивший когда-то катехизатором, потом сбившийся с пути, много, кажется, благодаря своей невозможно ссорливой жене, почему и бросивший ее, хотя от нее имеет сына, и женившийся по-язычески на другой, которая, впрочем, ныне уже христианка – пишет экстатически религиозное и покаянное письмо. Догадываются секретари, что собирается проситься опять на церковную службу. Но это нельзя. Впрочем, быть может, и не притворное благочестие.

Яков Ивата, из Фукурои, пишет доброе письмо: были крещения, есть и новые слушатели. Дай Бог!

Но Акилу Ивата, катехизатора в Иокохаме, сам Павел Сато находит ни к чему не годным, о чем сегодня и говорил: никогда ни малейшего успеха.

19/31 марта 1898. Четверг.

Кандидат богословия Емильян Хигуци сколько ни готовит к печати свои лекции по толкованию Посланий к Коринфинам и к Галатам, не годятся для печати. Павел Накаи сегодня, как о. Савабе прежде, отозвался, что слог невозможный для печати, в иероглифах множество погрешностей; господин Емильян только что принес лекции после исправления их каким-то «бунсёока», по шесть сен за лист. Вернул я сегодня лекции Емильяна, сказав, что при всем моем сильном желании напечатать книгу, написанную настоящим японским языком, не переводным, не могу иметь сего утешения в его лекциях. Рассердился Емильян, не взял даже денег за исправление текста и переписку, – а что будешь делать? Зачем так беспечен и нерадив насчет своего детища?

20 марта/1 апреля 1898. Пятница.

О. Феодор Мидзуно из Коофу извещает кратко насчет просящихся к нам католиков, что совсем не так, как мы было подумали, – просятся искренно, и дело будто бы с их стороны вполне правое. Подробности расскажет по возвращении, а вернется, по его известию, завтра. – Но тогда – кого же послать для катехизации католиков?

21 марта/2 апреля 1898. Суббота.

О. Феодор Мидзуно вернулся и рассказал: дело, однако, не совсем приятное. Один из старых католических христиан рассорился – Бог весь когда – с своим катехизатором, укоряя его в блуде, лености и прочем (мало ль что в таком случае можно насказать!); другой, плотник, рассорился с патером из-за того, что он, обещав сначала сему плотнику постройку костела в Коофу, сошелся потом с другим подрядчиком, которого рекомендовали катехизатор и его отец, главное же – какой-то богач-христианин ихний в селении близ Коофу. За сими двумя последовали все наученные (будто бы) именно ими (не катехизатором) христианству и крещенные – домов восемь, и столько же расположенных к слушанию христианства. Все они собирались трактовать с о. Мидзуно, – наговорили кучу обвинений на своего священника и епископа, которые, конечно, не без причины бранили их, махнув на них рукой, – мол, «ступайте, куда хотите, – нам вы не нужны»! Чтобы так сказали патеры и бискуп, нужно быть слишком плохими христианами. Таковы, должно быть, и есть звавшие нас. Но и как не отозваться на зов. Человек восемьдесят собиралось; не может быть, чтобы между ними не было и хороших людей.

22 марта/3 апреля 1898. Вторник.

Сегодня утром тридцать четыре человека крещено, и больше семидесяти было исповедников, так что приобщились Святых тайн больше ста человек, и Церковь, несмотря на дождь, рубивший все утро, была почти полна христианами. Оживление это нужно в значительной степени приписать действию новоприезжих миссионеров – отцов архимандрита Сергия и Андроника: посещают христиан, убеждают ходить в Церковь, воспитываться Святыми таинствами, возрастать в вере и христианских делах, – христиане и отзываются на пастырский зов. Помоги, Господи, и вперед так, и прогрессивно так!

Священник в Оосака, о. Сергий Судзуки, спрашивает, может ли он преподать Святые таинства покаяния и причащения русским – семейству нашего консула в Кобе, господина Васильева: жена его осведомилась, «может ли говеть и приобщаться в Оосака»? Отвечено, что, конечно, нет никаких препятствий к тому и даны некоторые наставления, как обращаться с русскими христианами.

23 марта/4 апреля 1898. Понедельник.

С двух часов было заседание в моей гостиной всех тоокейских священников; отцы архимандрит Сергий и Андроник также участвовали. Предложено было рассудить: как поступить с прошением католиков в Коофу? Все единогласно решили, что оставить без внимания его нельзя, – послать для научения их православию и принятия потом достойных в лоно Церкви нужно. Но кого послать? Долго об этом рассуждали и остановились на Иоанне Судзуки, что ныне проповедником в Оцу.

Если о. Тит Комацу не представит каких-либо невозможных препятствий к изъятию его оттуда на время, то он и отправится; на место же его в Оцу пойдет Николай Гундзи, один из катехизаторов в Коодзимаци, родом из Сакура, близ Оцу.

24 марта/5 апреля 1898. Вторник.

Илья Накагава из Иннай пишет, что, в ожидании прибытия о. Павла Кагета, отправился в Масудамаци повидать Сато Циёмацу, письмо которого в Миссию препровождено было к нему; нашел Сато очень хорошим человеком, тридцати двух лет, местным чиновником, живущим с матерью и женой в своем весьма приличном доме, ибо родом тамошний же. Сато – глубоко религиозного расположения, но потерял веру в буддизм и потому стал искать христианства; очень обрадовался прибытию Ильи Накагава; собрал слушать его чиновников, врачей, купцов – человек сорок; Илья сказал им две проповеди; просили еще, по крайней мере, неделю побыть у них, но Илья не мог, ибо ждал со дня на день священника в Иннай (семь ри от Масуда). Пишет ныне Илья, вернувшись в Иннай, что по прибытии о. Павла и крещении подготовленных в Иннай, отправится к себе домой, в Каннари, и к Вербному воскресенью хочет быть там. Но сейчас же отвечено ему, чтобы оставался там, как для укрепления в вере тех, которые крестятся в Иннай, так и для основания Церкви в Масуда. Если и в Масуда до Собора крещены будут несколько человек, то на Соборе непременно будет назначен катехизатор для сих двух мест; он же, Илья, будет иметь похвалу пред Богом и людьми основателя Церкви в них. Иначе, то есть если в Иннай только будут несколько крещенных, едва ли можно надеяться на назначение катехизатора для сего места, по малочисленности катехизаторов; и светильник в Иннае, едва зажженный, может погаснуть. – На дорогу в Масуда и прожитие там послано в экстренную помощь семь ен.

25 марта/6 апреля 1898. Среда.

Праздник Благовещения.

Дождливый день и сегодня был, как вчера, потому в Церковь к богослужению как на всенощную вчера, так и на Литургию сегодня пришло совсем мало христиан.

После полдня была Елена Сакай, вдова о. Иоанна Сакай, прибывшая из Хакодате; говорила о Хакодатской Церкви, что «она не в упадке; все там идет обычным порядком и по Церкви, и по школе, которая, впрочем, очень мала. О. Петра христиане терпят; мирно теперь все относятся к нему и в Церковь ходят; катехизатор Александр Хосокава трудится и по проповеди, и в школе». Все эти речи в разряд идут с тем, что недавно говорил Евграф Кураока: «Церковь в таком упадке, что уж больше упасть нельзя: к богослужению никто не приходит, о. Петра христиане до того ненавидят, что хотят бежать от него в иноверия». Кто прав? Разумеется, больше права Елена. Но во всяком случае в Хакодате до Собора побыть нужно, чтобы решить на месте, может ли там быть священником о. Петр Ямагаке или нет?

26 марта/7 апреля 1898. Четверг.

Вчера ночью получена телеграмма от о. Тита Комацу: «Судзуки-о аге-масу». Поэтому сегодня написаны письма к Иоанну Судзуки и христианам в Ооцу, первому, чтобы отправлялся в Коофу, согласно избранию его здесь общим советом; вторым, чтобы не удерживали его; на замену его-де прибудет Николай Гундзи, письма – престранные и убедительные; в письме к Судзуки вложено марок на пятнадцать сен, чтобы, по решении там дела, поспешил ответить телеграммою.

С Афона получена благолепнейшая большая икона Богоматери.

Вечером мы с Накаем прекратили занятие в половине восьмого, полтора часа не досидев термина. Слышу – что-то стучит в такт.

– Что это? – спрашиваю.

– Дверца письменного стола, – говорит он по исследовании.

– Отчего?

– Платье мое прикасается к ней.

– А с платьем что?

– Оно дрожит в такт пульсу, который возбужден от небольшого горячечного состояния.

– Так ступайте домой, примите лекарство и постарайтесь возбудить испарину.

– Ничего, как-нибудь досижу.

Но я его отправил, а сам пошел в ванну; и у меня еще не совсем прошла простуда первой недели поста.

27 марта/8 апреля 1898. Пятница.

Занятием до полдня мы с Накаем закончили предпасхальную занятную треть. Кончили словом «дом» по лексикону Гильтебрандта производящуюся проверку одинаковости перевода слов в Новом Завете.

В школах кончены занятия послеобеденными классами.

Вчера служил, в первый раз самостоятельно, о. Андроник и отслужил прекрасно, – приготовился весьма тщательно.

За службой были все учащиеся; пели причетники; служба была в правом приделе.

Из Церкви в Наканиеда прекрасное письмо катехизатора Саввы Ямазаки: Церковь оживлена, было двенадцать крещений, производятся «симбокквай» и прочее. Письмо послано в «Сейкёо-Симпо» для напечатания.

28 марта/9 апреля 1898. Суббота Лазарева.

С шести часов Литургия, отслуженная о. Андроником, отлично приготовившимся и весьма правильно произносившим все по-японски. Были школы; пели причетники; человек двадцать было причастников. Служба была в правом приделе. По окончании все перешли на середину Собора, пред главный алтарь, ибо объявлено было вчера, что будет соборне совершена панихида по благодетеле Миссии, митрополите Московском Сергии, скончавшемся одиннадцатого февраля старого стиля. Я сказал, остановившись на амвоне, несколько слов о благотворениях Высокопреосвященного Сергия Миссии: «Две тысячи ен ежегодно жертвовал от митрополии Московской; есть здесь прекрасные два архиерейские облачения, пожертвованные им; всегда употребляющиеся при богослужении дикирий и трикирий – его пожертвование; панагия, которую я всегда ношу (и я показал) – его дар. Последнее его благодеяние Миссии – участие его, как члена Святейшего Синода, в назначении сюда недавно прибывших миссионеров – архимандрита Сергия и иеромонаха Андроника. С ними он прислал слова благословения и привета всей нашей Церкви и в видимый знак его благоволения к ней – сосуд священного мира. Все это – видимые его благодеяния; но он, как глубоко благочестивый пастырь и молитвенник за христиан, сколько еще невидимой благодати Божией испросил и излил на нашу Церковь! Помолимся же, чтобы Господь воздал ему за все это в Царствии небесном».

Вечером, на всенощной, было много в Церкви, но, – вероятно, по причине дождя, – меньше, чем в прошлом году: я успел сегодня помазать святым елеем всех к эктении после ирмосов. Из города почти все пришли с своими вербами, и многие зажгли свечи во время «Хвалите», видя священников с свечами. Освящены кроплением святой водой только те вербы, что лежали в куче для раздачи учащимся. О. Андроник заметил, что следовало пройти потом с святой водой по Церкви и окропить вербы, что в руках у христиан, – так делается в России: так и нужно будет делать отныне.

Иоанн Судзуки, из Оцу, – по письму к нему о. Тита (здешнее еще не получил), – пишет, что «готов отправиться в Коофу; говорил в Ооцу с главными христианами, – те отпускают его, – только чтобы вместо него скорей прибыл туда обещанный им Николай Гундзи». – Сейчас же написано к Гундзи, чтобы явился в Миссию; завтра утром, вероятно, явится, – и сказано будет ему – немедленно отправиться в Оцу.

29 марта/10 апреля 1898. Вербное воскресенье.

До Литургии было крещение восьми детей и возрастных. За Литургией было много христиан, человек шестьдесят приобщилось Святых тайн; было много и язычников, ибо сегодня празднуется в городе тридцатилетие перенесения столицы в Токио, и бездна пришлого из провинций народа. Целый день потом беспрерывная толпа осматривающих Собор и Миссию.

Иоанн Судзуки из Оцу прибыл, чтобы отправиться в Коофу, но просится пробыть здесь дня три, – мол, платье справит, с женой повидаться, которая здесь обучается швейному искусству; спросить также двойных дорожных для больших расходов там, в Коофу. И вот такие у нас лучшие катехизаторы! Пальцем коснись – точно пружинная выскакивает рука: «Дай сверх обычного». Правда, бедно у них содержание, но никто же и не принуждал их взять на себя это идеальнейшее из служений – проповедь Евангелия, при каковом служении эти столь часто выскакивающие наголо металлические пружины действий куда как безобразны!

Николай Гундзи был утром, говорил, что у него есть семь слушателей, что бросать их жаль, а на родину идти для проповедничества бесполезно, – никто не слушает. Но своих слушателей он должен не бросить, а сдать другим катехизаторам, – на родину же пойдет на короткое время, пока будет в отсутствии Иоанн Судзуки. Он пойдет.

30 марта/11 апреля 1898. Великий Понедельник.

Службы обычные: Утреня с шести до половины восьмого, Преждеосвященная Литургия с десяти почти до одного часу пополудни, Великое Повечерие с шести до семи вечера.

После обеда был христианин из Накамурахора, близ Одавара, Григорий Тада, земледел; в доме у него все христиане, кроме младшего сына, которому семь лет от роду, но который еще не крещен, по небрежению священника Петра Кано, хотя отец просил крестить. «Приведи сына в Одавара, когда там бывает крещение, а для одного в Накамурахора не пойду», – говорит ленивый пастырь. Григорию же недосуг водить сына в Одавара; так и остается некрещенным. Этот пример внушительно показывает, как нужно смотреть за японскими священниками и как на них одних Церковь оставлять нельзя.

Пред Повечерием были баронесса посланница с адмиральшей Дубасовой. И разумная же мать эта адмиральша! Пять человек детей у них, – как тщательно она их воспитывает. И вместе какая образованная супруга! Дай Бог им дальнейшего счастья и успеха во всем! Порт-Артур окончательно занят нами. Адмирал Дубасов там полным хозяином. Однако же китайский флаг висит наравне с русским, и сами русские подняли его. Барон Розен уверяет, впрочем, что скоро перестанут это делать. Адмиральша говорит, что русские военные суда отныне не будут стоять в портах Японии: «Свои-де порта нужно обогащать стояночными расходами, а не чужие». Ее бы устами мед пить! Но едва ли моряки расстанутся с Нагасаки. Недаром моряки, по ее словам, крайне ропщут, ибо их держат в Порт-Артуре: «Ничего-де там нет, никаких развлечений». Но они еще имеют утешение, что – «пионеры», а последующие за ними еще больше завопят, что нужно менять русское золотое здоровье на сифилис. Ведь и муж адмиральши когда-то страдал этою болезнию, вероятно, в Нагасаки же полученною; тридцать два – тридцать три года тому назад он списан был с военного судна и оставлен в Хакодате, чтобы вылечиться от сей болезни; тогда я и познакомился с ним, еще очень юным, стройным военным, бледнолицым гардемарином. Сказать бы теперь адмиральше: «А что, вы, сударыня, страдали венерической болезнию, вами самими законтрактованною, прежде чем вышли замуж?». Не поняла бы, бедная, а понявши, пришла бы в ужас от неслыханной дерзости вопроса. Но почему же к мужу неприложима мерка жен? Откуда это варварство? И не попирается ли до сих пор женщина у христиан не менее, чем у язычников, или магометан? А в результате для детей – разные последствия первородного греха, – уж совсем не Адамова, потому что тогда Нагасаки и в помине не было.

31 марта/12 апреля 1898. Великий Вторник.

Петр Ямада, катехизатор в Мияно, полуторасаженным письмом, отлично, впрочем, написанным, изъясняет состояние своей Церкви, что у него крещено недавно шесть человек, крестилось бы и больше, но бонзы очень мешают, – злословят, спорят, отговаривают, так что еще пять человек, совсем приготовленные к крещению, удержались именно смущенные нахальством бонз и прочее. Предлагает потом следующие свои соображения: 1. «Так как наши катехизаторы недостаточно образованы, то пусть печатаются лекции профессоров Семинарии и рассылаются им для прочтения и усвоения». По более общему соображению это и мое искреннее желание. Но как их печатать, когда их нет, или если и есть, то негодны для печати. Вон мы хотели отпечатать толкования к Коринфянам и Галатам, – лекции Емильяна Хигуци; целый год я твердил ему о сем, и целый год он возился с исправлением их, – все-таки они так плохи по изложению и языку, что сами же японцы (о. Павел Савабе, Павел Накаи) находят их невозможными для печати. 2. «Не переменять катехизаторов на Соборах, ибо христиане сживаются с ними», и прочее. Но мы же и не делаем этого; переменяются только те, которых не терпят, или которые сами настоятельно просятся в другие места. 3. «Не делать больших Соборов, а деньги, идущие на это, употреблять на катехизаторов; Соборы ограничить собранием священнослужащих». Старая песня! 4. «Уменьшить число катехизаторов, но возвысить им содержание». И при возвышенном будут так же плохи, как теперь, а Церкви многие исчезнут от сокращения числа катехизаторов. Впрочем, написано к Петру Ямада, чтобы он свои соображения представил на усмотрение будущего Собора.

1/13 апреля 1898. Великая Среда.

Из Ханамаки, вслед за возвращением оттуда Петра Ока (который должен готовиться здесь к экзамену, чтобы быть выпущенным в катехизаторы), пишут, что непременно нужен там катехизатор, и чтобы поспешили вернуть туда Ока. Уж не раз повторяется это. Там катехизатор – почти бесполезно живет он, уходит катехизатор, – кричат: «Давай назад, – будет великая польза Церкви». Отвечено, чтобы просили катехизатора у будущего Собора.

О. Сергий Судзуки пишет, между прочим, в своем описании поездки по Церквам, что Яков Адаци, устыдясь своей бесплодности в Химедзи и Какогава, просится на проповедь на остров Формозу. Как бы не так! Там у него отец при каком-то мелком деле, – так хочет на церковный счет прогуляться к нему и пожить там. Везде будет бесплоден сей дрянной катехизатор, и тратиться на него Церкви ни в каком случае не следует.

Иоанн Судзуки отправился в Коофу, а Николай Гундзи в Оцу.

Посланник барон Роман Романович Розен написал: «Позволите ли вы мне, по примеру прежних лет, исповедоваться у вас?» Я не имел ничего против, и потому он в шесть часов был и исповедался.

2/14 апреля 1898. Великий Четверг.

Литургия с восьми часов. По большому звону учащиеся собрались в Собор в восемь часов и прослушали правило ко Причащению, вслед за чем начались часы и прочее. Служили соборне о. архимандрит Сергий, о. Андроник и о. Павел Сато. На причастие я сказал причащающимся небольшое поучение. Заготовлен агнец для Запасных Святых Даров, сегодня раздробленный и напоенный Кровию, – завтра высушат.

О. Симеон Мии пишет, что был в Нагоя, троим преподал Святое крещение; хвалит усердие христиан. При нем они делали собрание, на котором решили просить священника для Нагоя; только сами они не могут теперь содержать его, так как выплачивают долг, сделанный на покупку церковной земли и постройку церковного дома, и удерживают ежемесячно восемнадцать ен на церковные нужды. Просит о. Симеон поставить им священником теперешнего их катехизатора Петра Сибаяма, ибо они очень любят его. Хорошо бы, только сам же о. Симеон пишет, Сибаяма – человек больной, – страдает «нообёо», по каковой болезни не мог теперь сопровождать его в Иокосука, не может говорить катехизации пяти-шести имеющимся у него новым слушателям. Еще – правда ли, что его все любят? Он много заявлял себя [как] человек страсти (гнева и не мира – с о. Матфеем) и пристрастия. Нужно хорошенько опросить Церковь. О. Симеон – человек слишком доверчивый, на одно его заявление положиться – можно сделать ошибку. Нужно и Собор спросить.

За всенощной первым служащим был о. архимандрит Сергий; с ним служили пять японских священников. Первое, шестое и двенадцатое Евангелие читал о. Сергий, и прочитал, особенно первое, такое большое, превосходно: громко, ясно, раздельно, без запинаний.

3/15 апреля 1898. Великая Пятница.

Службы совершены в полном порядке: Часы с девяти, вечерня с трех, всенощная с шести. Статьи читали отцы Павел Сато и Роман Циба, – по полстатьи первый и второй. Плащаница обнесена вокруг Собора при такой тишине, что ни у кого в руках свеча не загасла. Жать, что христиан мало бывает при всех страстных службах, единственных в году и столь трогательных и назидательных, – не знают еще они всей важности и привлекательности сих служб; священник и катехизаторы должны объяснить им, или лучше привести на службы – по крайней мере – по одному из дома, тогда узнают и оценят они по непосредственному впечатлению и чувству. Впрочем, о. архимандрит Сергий находит, что ныне несравненно больше христиан при службах, чем прежде, когда он был здесь в первый раз.

Был один бонза, которого я сначала принял за несколько помешанного, так как он запел песню почти с первых же слов; потом оказалось, что просто пройдоха, – умный и красноречивый, но ничему не верующий и не могущий, должно быть, веровать. Возвращаясь с формозы, утишил молитвою бурю, трепавшую судно, за что имел даровой проезд, и пять ен получил от благодарных пассажиров, и прочие речи в подобном роде…

4/16 апреля 1898. Великая Суббота.

С девяти часов Литургию совершили о. архимандрит Сергий, о. Андроник и о. Роман Циба. Я сказал поучение.

С двух часов был гром и потом сильный дождь. Впрочем, вечером погода прояснела, лужи, кажется, исчезнут к полночи, и крестный ход вокруг Собора совершить можно. Теперь десять часов вечера; я только что вернулся из Собора, по исповедовавши отцов архимандрита Сергия, Андроника, трех японских священников и двух диаконов, из которых один русский; в доме гул и шум, особенно от детей; в верхней классной семинаристы говорят праздничные речи и показывают священные картины волшебным фонарем под руководством своего «Коочёо» Ивана Акимовича Сенума; толпа сплошною массою заняла комнату; в прочих комнатах тоже много народа.

5/17 апреля 1898.

Светлое Христово Воскресенье.

С двенадцати часов ночи обычная Пасхальная служба. Совершили ее со мною отцы архимандрит Сергий и иеромонах Андроник, Роман Циба и Симеон Юкава, Фаддей Осозава и Федор Мидзуно, диаконы Стефан Кугимия и Яков Мацуда, три иподиакона и прочие. В первый раз, кажется, в Пасху такое большое число служащих; прежде было разбирали священников по ближайшим провинциальным Церквам; ныне только о. Павел Сато отправился совершать Пасхальную службу в своем тощем приходе в Иокохаме. Певчие пели стройно, но медленно; вся служба кончилась в половине четвертого утра; прежде, бывало, отходила скорей. Собор поразительно сиял своим полным освещением. Христиан было много, но не полный Собор. Я роздал, христосуясь с христианами у себя, после службы, больше тысячи яиц, – столько было, стало быть, христиан, кроме школ. Русских и иностранцев никого не было; только после службы нашел я у себя в комнате доктора Рафаила Густавовича Кёбера, бывшего в Церкви в Посольстве, уже разговевшегося там и заехавшего поздравить. – Потом обычные поздравления целый день. После обеда и мы съездили поздравить Посольство, но, когда прибыли туда, в два часа, у них уже готовы были экипажи ехать с поздравлениями к нам; мы, поздравив, поспешили к себе, чтобы принять их, заехав на пути лишь к о. Сергию Глебову, но оставив до завтра предположенный визит Кёберу. Посольские все и были у нас. – Потом, с пяти часов, соборне отслужили мы Пасхальную вечерню. День был наполовину ясный, наполовину хмурый и ветреный, но без дождя. Из провинциальных Церквей (цихоо-кёоквай) было до двадцати пяти прибывших нарочно на праздник, или же случившихся в Токио и пришедших помолиться. Им была отведена отдельная комната в доме для отдыха и ожидания.

6/18 апреля 1898. Понедельник

Светлой Седьмицы.

С семи часов Пасхальная служба – Полунощница, Утреня и Литургия без перерыва. Служили со мной отцы архимандрит Сергий, Андроник и Феодор с диаконом Кугимия. Прочие священники заняты христославленьем в городе. Много приобщено за Литургией. Потом – славленье у меня и у отцов Сергия и Андроника – обоих хоров наших, о. Алексея Савабе с своим хором, который ныне пел так хорошо, что только численностию отличался от наших; не снимая эпитрахили, о. Алексей прославил еще с хором детей воскресной школы в Коодзимаци; дети пели в один голос и тоже очень стройно. Обычное угощение; много других поздравителей. После обеда мы съездили к господину Кёберу поздравить, но он еще не вернулся из Университета. Затем – до вечера – дружеская беседа нас троих, отчасти прерываемая визитами. Говорили, между прочим, что хорошо бы учредить Миссию в новозанятой с Портом Артуром Манчжурии. Но как сделать это?

7/19 апреля 1898. Вторник

Светлой Седьмицы.

С семи часов такое же богослужение, как вчера, и те же служили, только христиан, кроме учащихся, весьма мало было. По окончании службы церковные старосты, заботящиеся о порядке в Соборе, во время службы, со стороны приходящих, – угощены были чаем, яйцами и куличом. – Потом мы втроем поехали в Иокохаму отдать праздничный визит бывшим у нас в первый день и вчера соотечественникам, и были у консула князя Лобанова, у военного агента генерала Николая Ивановича Янжула, жена которого Марья Николаевна прислала нам к Пасхе такие великолепные куличи собственного печения (один – фута в два вышины, – малороссийская «баба»), и морского агента Ивана Ивановича Чагина. От них заехали на кладбище, помолились за русских, погребенных там и нашли могилы их содержанными в отличном порядке.

8/20 апреля 1898. Среда

Светлой Седьмицы.

Утром мы втроем, – отцы архимандрит Сергий и Андроник и я, – отправились в Тоносава с тем, чтобы им оттуда ехать в Оосака и Кёото, а мне вернуться домой. Цель их поездки: о. Андронику несколько познакомиться с Церковью в Оосака и, если не найдет в себе никаких воспрещающих мыслей и чувств к поселению там, велеть ремонтировать для себя квартиру в церковном доме; познакомятся они, кстати, и с Церквами в Кёото и Кобе.

Сегодня, по обычаю, Женская школа отправилась гулять в Оодзи; Анна – старуха-начальница – говорила, что ученицы несколько дней умильно посматривают на небо и молят, чтобы погода была сегодня такая, какая им нужна, то есть совсем солнечная и тихая. Кажется, и вымолили.

Отпустивши их, Анна, полубольная, притащилась ко мне с последним номером «Уранисики», обложка которого исписана была карандашом: «прочитайте», говорит, «что здесь написано». Читаю – поношение журналу и запрет вперед присылать его в Семинарию. Я подумал, что это дело начальника в Семинарии, «Коочёо» Сенума, удивился поступку, но, торопясь в дорогу, ничего не мог сделать, кроме – велеть Анне запросить «Коочёо», «за что поносится „Уранисики”? Пусть укажет пункты».

В Гоносава мы нашли все в порядке, кроме того, что шесть-семь больших деревьев были срублены вновь, вопреки моему запрещению Михею делать это; рубит, очевидно, на продажу, то есть ворует, а оправдывается тем, что деревья сломало ветром, или это – сосны, опасные для пожара, и подобное; сказал ему, что вперед за каждое срубленное дерево буду вычитать у него по пять ен из его жалованья.

Обедали в гостинице японским обедом, спали дома на занятых японских «фтонах». Ночью был сильный дождь.

9/21 апреля 1898. Четверг

Светлой Седьмицы.

В Тоносава утром гуляли по лесу, взбирались к кумирне и даже до пещеры, где молился о. Иоанн Сакай. Сделавши распоряжения по ремонту, ввиду прибытия сюда на каникулы учеников Семинарии, и пообедавши у Фудзия, в один час мы отправились в Коодзу и оттуда в два часа тридцать минут я – в Токио, отцы Сергий и Андроник, в три часа – в Оосака. Прибывши домой, нашел здесь на столе, между прочим, письмо Василия Романовича Лебедева из Ханькоу с 300 долларами на Миссию.

10/22 апреля 1898. Пятница

Светлой Седьмицы.

Утром явился Хакодатский прожектёр – рыбник Симода – и объявил, что «все готово к начатию эксплуатации данных им рыбных ловель на Сахалине и что в нынешнем году на тридцать тысяч ен прибыли можно рассчитывать». Это пролог к просьбе, которая заключалась в том, чтобы дать им из служащих Церкви знающего по-русски: «Как же-де мы будем объясняться с русскими в шести местах ловель на Сахалине?». Я все выслушал – не без труда, ибо мутило негодование, – и кратко ответил: «Если третья часть прибыли от ловель не будет доставлена Миссии (каковое условие вы сами выдумали, и каковым добыли ловли от русских властей), то я извещу на Сахалин, что вы обманули тамошние власти.

Переводчика же вам Миссия не даст, – довольно того, что вы втянули в дело и обезглавили о. Петра Ямагаке; другому навредить вам не дастся».

Иван Акимович Сенума пришел с тем самым номером «Уранисики», что вчера приносила Анна, и говорит:

– Вам пожаловались, что это я такую дерзость Женской школе написал на обложке журнала, но это неправда; написал это один ученик, которого я узнал по руке, и за это я ему сделаю выговор пред всеми учениками. Он это сделал совершенно произвольно; и это, действительно, непростительная и двойная дерзость и относительно Женской школы, и относительно Семинарии, именем которой распорядился, не имея на то права.

– Но нет ли в «Уранисики» чего-либо, к чему могла бы прицепиться его блажь?

– Ничего здесь такого нет.

– Сделайте строгий выговор ученику и скажите ему и всем, что если вперед повторится подобный поступок, то виновный будет исключен из Семинарии.

Иоанн Судзуки пишет из Коофу: посетил католиков, призвавших нас; все – видимо любимы и благодетельствуемы были своим патером; у каждого книг по десять и икон по пять в доме, полученных от патера, который лично сам – человек богатый; главные же возмутители двое получали деньги, один девять или десять ен, другой три-четыре ены в месяц за то, что находили слушателей. Не по испорченности католического учения и не по жажде истинного христианского учения они призвали нас, а по ссоре и дрязгам, выросшим, как грибы из навоза, из своекорыстия, – это, кажется, несомненно. Но искусны патеры употреблять все средства, чтобы избежать такого афронта, как уход от них нескольких десятков учеников в «схизму», по ихнему, – и будет потом нам афронт, если поспешим, или другую глупость учиним. Потому-то сказано было Судзуки, чтобы шел, как в новое место, где учение нужно преподавать с аза. А он вон пишет, что «церковный дом новый нужно сейчас же строить, – и берутся, мол, выстроить такой, какой нам угодно»; это, верно, тот же подрядчик, что поссорился с патером, берется. Как бы не так! Написано Судзуки, чтобы нашел квартиру, но не свыше шести ен, – больше чтобы в этом направлении ничего не предпринимал. Пишет еще, что нужно три ены дать в месяц тому «санъяку дайгенин», который получал от патера плату, вот выдумал! Ни-ни! – Пишет, наконец, чтобы ему – Судзуки – прибавлено было геппи в месяц пять ен. Вечно этот человек лишь денег просит сверх обычного, лишь только коснись его! Крайне возмутило это меня. И велел я написать ему прямо и коротко; чтобы уходил со службы, если мало для него содержание. Вдвоем с женой, а получает двенадцать ен и добавочных две ены, кроме квартирных и дорожных, и это ему мало, тогда как многие и с семействами не получают столько!

11/23 апреля 1898. Суббота

Светлой Седьмицы.

С семи часов Пасхальная утреня и обедня; служили соборне: отцы Павел Сато, Роман Циба и Феодор Мидзуно; кончилось в десять часов; при целовании креста роздан артос. – Потом я был в женской школе, чтобы уговорить учительниц примириться с Еленой Сенума (бывшая Ямада), на которую Надежда Такахаси, а за нею и другие, питают до сих пор зло за то, что она, дав слово выйти за Григория, брата Надежды, изменила его и вышла за Сенума, когда сей посватался. Но нашел их еще до того заряженными враждой, что изумился; пытался уговорить, – к стене горох! Нужно им до конца унизить Елену, – требуют, чтобы она явилась к ним с повинной. «Простите, мол, сударыни, что вышла замуж за теперешнего моего мужа». – Только бабье может не понимать всю нелепость подобного! А ничем не убедишь, потому у бабы часто дважды два не четыре, а пять. Довели до того, что рассердился и я сам, назвал их «акума-но су» и ушел.

(Вечером). Однако делос «Уранисики» не так просто, как казалось до сих пор. Приходит сегодня Сенума, – во время моего занятия с Нумабе по рассылке содержания служащим, – подает пакет и два номера «Уранисики» и говорит:

– Вот письмо учеников, в котором говорится, что не один виновен в надписи на «Уранисики», а все они возмущены неприличием статей в «Уранисики», злословящих коочёо Семинарии, и прочее.

– Оставьте у меня, после посмотрю, – ответил я.

Кончивши с Нумабе, я прочитал объяснение семинаристов, умно и сдержанно написанное; потом номер – не тот, что приносила Анна, на котором надпись семинаристов, а предыдущий (от пятнадцатого марта), в котором одна статья исчерчена красными отметками семинаристов. Действительно, статья до крайности возмутительная: Елена – без ее имени, но с яснейшим описанием ее, – прямо называется «инпу» (блудницею) за то, что вышла не за Такахаси – того, за которого прежде была просватана, а за того, который после посватался (и к которому влекло ее сердце); Иван же Акимович обозван вором, похитившим чужое имущество; и преступление обоих их поставлено наравне с Адамовым, Каиновым; словом, уж и не имеется больше выражений, которыми бы поносить их. – Я надписал на статье, что она – «мерзкая, – ложь и софизма», на письме же семинаристов, что они «правы, но чтобы этим и кончили; разводить вражду неприлично духовным воспитанникам» и прочее.

12/24 апреля 1898. Фомино воскресенье.

Богослужение соборне совершено мною с четырьмя иереями. Христиан совсем мало было в Церкви, должно быть потому, что дождь рубил с раннего утра (и рубит до сих пор, – восьмой час вечера).

Часа в три я пошел в Женскую школу с шестьдесят пятым номером «Уранисики», где неприличная статья касательно Сенума, и письмом семинаристов по поводу ее. В комнате Анны старухи, больной и лежащей в постели, нашел трех учительниц: Елисавету Котама, Надежду Такахаси и Евфимию Ито. Сказал им следующее:

– Вчера я говорил с вами, думая, что у вас вражда только в сердце; но, прочитав эту статью (указывая на развернутую, исчерченную красным статью в «Уранисики»), нашел, что вражда имеет отношение не только к сердцу, но и к голове; вы в заблуждении, не понимаете, или извратили истину; оттого вам кажется, что вы стоите за правду, но вы – за неправду; думаете, что служите Богу, но противитесь Богу и его Закону. Поняв это, я пришел объяснить вам истину, – это моя обязанность как учителя вашего. Итак, слушайте и хорошенько вникните в мои слова. В деле брака что важнее: обещание или любовь? Редко, но случается, что эти два нравственные элемента сталкиваются; тогда чему следовать? Положим, у вас (обращаясь к Елисавете) сын; высватал он невесту; вы и родители ее согласны, и все дали обещание праздновать свадьбу. Но вдруг ваш сын приходит к вам и говорит: «Я поторопился сватовством и обещанием; ныне я встретил другую девушку, к которой почувствовал глубокую любовь, и чувствую, что должен жениться на ней; не могу быть счастлив с другой, хотя и дал ей обещание, ибо не люблю ее; прошу взять назад обещание, хотя это тягостно, и женить меня на той, которую полюбил и которая также любит меня». Что бы вы сказали сыну и что бы сделали?

Молчит Елисавета, сколько ни добиваюсь ответа; обращаюсь к Надежде, – молчит и она; Евфимия тоже. К Анне:

– По старому японскому обычаю нужно держать обещание, – отвечает старуха, видимо, натверженное ей, ибо ослабела сама и телом, и душой, к глубокому сожалению.

Тогда и Елисавета начала путать в том же роде, но и туда, и сюда, – мысли, точно спутанные нитки.

Я продолжал:

– Не японский только обычай крепко держать обещание касательно брака, но еще более – европейский; тем более, что в Европе брак не так легко расторжим, как в Японии; поэтому и обещания заключаются со всевозможною осторожностию, а потому и расторгать обещания приходится чрезвычайно редко. Однако же приходится. И это потому, что основание брака – любовь, а не обещание. Обещание заключается людьми и иногда бывает ошибочное; любовь дана Богом как закон брака. Закону Божию нужно повиноваться, иначе человек будет наказан за нарушение. Положим, человек женится не на той, которую полюбил, а на той, которую не любит, но дал обещание жениться. Что дальше? Взаимная нелюбовь мужа и жены, отсюда – ссоры и всякий разлад, часто прелюбодеяние с той, которую любит, иногда и убийства. В Японии же самое обычное явление разводы – отчего главное, как не от браков по Закону Божию. Возьмем с другой точки зрения. «Обещание нужно хранить и ни в каком случае не изменять ему», говорят. Но вот я взял обещание у Елисаветы «исполнить одну мою просьбу», не подозревая ничего дурного, она дала его. А я потом: «пожалуйста, убей Надежду», скажу. Исполнит ли она обещание? Едва ли. Отчего? Скажет: «Бог не велит это, – заповедь Божию не могу нарушить из-за данного обещания»; стало быть обещание нужно нарушить, когда оно становится вразрез с Божиим Законом. В браке то же. –

Взглянем и с новой точки. Исполнил бы человек обещание, женился на нелюбимой, а не на той, которой отдал (невольно, положим) сердце. Что бы он принес в брак? Одно тело, не душу: стало быть, это не был бы настоящий человеческий брак, Богом определенный людям, в котором «два в плоть едину»; души человека тогда не было бы. Это-то и было бы прелюбодеянием (в котором вы несправедливо ныне укоряете Елену, называя ее в статье «инпу»). Но таких браков по обещанию – одних телесных – к несчастью, много совершается; и в Токио есть Ёсивара, где женщины, по обещанию, отдают свои тела мужчинам, не участвуя в этом душой. Браки кошек, собак и всех животных – в том же роде.

Итак, если сталкиваются, к несчастию, данное обещание и после возникшая любовь, то нужно следовать внушению любви и нарушить легкомысленно данное обещание. Конечно, это – несчастие и большая печаль для обеих сторон, но тем не менее нужно перенести это временное несчастие, а не нарушить Божий Закон и чрез то испортить свою жизнь временную, а может и вечную, да еще и не свою только, а своего потомства.

Прилагая это рассуждение к нашему обстоятельству – браку Сенума и Елены, последняя правильно поступила, отказавшись от прежде обещанного брака с твоим младшим братом (обращаясь к Надежде) и выйдя за Сенума, к которому повлекла ее любовь. Нехорошо она поступила только в том, что не сказала этого прямо, – что по любви выходит за Сенума, а приплела «ёоси», родителей и прочее. Но это до некоторой степени извиняется стыдливостию молодой девицы. Вы же теперь еще больше виноваты против нее вашими грубыми писаньями, названьями ее блудницей, ее мужа вором и прочее. Правы и семинаристы, возмутившись против ваших писаний, бесчестящих их коочёо; вот прочтите их письмо и посмотрите, что я надписал на нем на вашей статье…

В шесть часов была всенощная, которую пели причетники.

13/25 апреля 1898. Понедельник.

С семи часов Литургия заупокойная, потом панихида; пели ту и другую оба хора; чашек с кутьей было на четыре столика и четыре классных длинных стола из школы; христиан в Церкви много; стояли за панихидой с купленными свечами; поминовение имен было разделено между всеми дьяконами, на все эктении; таким образом каждое имя произнесено было вслух молившихся; священники же на возгласах громко произносили столько имен, сколько осталось от тайного чтения после диаконов тех списков, которые иподиакон Кавамура передавал им. После службы священнослужащие с христианами отправились на кладбища, распределив служение на два дня, так как сегодня задень не успеть. К сожалению, дождь, не переставая, идет все время: день и ночь.

Иван Акимович Сенума пришел и говорит:

– Ученики не перестают волноваться и хотят, чтобы публично нанесенное оскорбление коочёо Семинарии было публично и снято.

– Что ж, и в этом они правы. Только публичность не должна простираться дальше малого круга читателей «Уранисики». Напишите статью, исправляющую ложный взгляд на основание брака, заключающийся в № 65. (И продиктовал ему вышеизложенные мысли, вчера толкованные учительницам). Этого и довольно; статью поместить в следующем номере «Уранисики»; личных намеков в ней никаких не должно быть; тон – спокойный, учительный. Это и будет то, чего желают ученики, и что, действительно, хорошо сделать.

– Не поговорите ли сами с учениками, чтобы успокоить их?

– Довольно пока и вашего авторитета. Разъясните им все, что я сказал, и скажите, чтобы были благоразумны.

Секретарь Нумабе потом изумил меня известием, что, тогда как другие учительницы приняли вчерашнее мое вразумление, Надежда Такахаси, напротив, еще больше ожесточилась; упорно отстаивает свою статью (она под псевдонимом, но теперь выяснилось, что Надежда писала ее) и со злости и упорства слегла в постель. Нумабе, слыша все это от Анны – начальницы, сказал, как свое мнение, что, вероятно, Надежде придется оставить школу, если она противится в деле учения епископу. Вот уж неожиданность! Двенадцати лет взятая в школу и уже двенадцать лет служащая учительницею в ней; отказавшая многим женихам из желания посвятить себя на служение Богу; всегда примерная в поведении, очень любящая учениц и нежно заботящаяся о них; никогда дурного слова от меня не слышавшая, напротив, всегда уважаемая и приветствуемая, всегда ставимая в пример другим и служившая предметом похвалы и доброго слова пред русскими христианами; бывшая такою смиренницею, такою благочестивою, – эта девушка – ныне точно помешавшаяся от злобы к бывшей подруге – Елене, и от упорства в своей неправде! Думал я, что это – разлад их временный, легкий, – скоро все пройдет и станет по-прежнему; Анна-старуха говорила: «Предоставьте мне, – я помирю их, – не входите сами в это дело». Оказывается, что наше с ней знание людей – гроша не стоит! Век живи, век учись. Надежда Такахаси – новый вид, о который сокрушилась наша опытность и наша самоуверенность.

Посмотрим, что дальше с нею будет. Щадить ее постараемся всячески. Быть может, Господь и изженет из нее духа злобы и гордости. – Э-эх, и женский монастырь здесь нужен! Вот таких бы под начало строгим подвижницам, чтобы умертвить их ветхого человека, их собственную греховную волю. Мы-то сделали ли это? И как могли сделать? Учения ли им мало? Куда! На память все знают, и других учат, и поют, – вечно в устах их и в головах их, но – в волю-то не перешло, в поведении не испробовано и не осуществляемо, оттого, как что-либо необычное, – какой-нибудь камешек на гладкой дотоле дороге их, – и спотыкаются, и падают, и в бессилии лежат и ноют, как теперь Надежда на своей постели.

14/26 апреля 1898. Вторник.

Начались классы у учащихся, а у нас с Накаем исправление перевода Священного Писания.

Прочитано после обеда множество писем из провинциальных Церквей.

В Хамамацу доктор Моисей Оота отдал свой дом для церковного употребления, почему о. Матфей просит написать Моисею благодарственное письмо и послать большую икону для церковного дома.

Для Ханамаки о. Борис просит опять послать скорее Петра Ока (едва ли возможно). – Лука Хироока, катехизатор в Суцу, несправедливо обвиняется Елисеем Эндо в запущении церковного дома, – пишет о. Николай Сакурай; «Эндо – плохой христианин, уже известный своею неуживчивостию и дрязгами». –

В Одавара сто пятьдесят человек было на пасхальном богослужении, в Катаока сорок, – пишет о. Петр Кано (хорошо, если правда). И прочее, и прочее.

В школах от часу не легче. Утром Сенума пришел сказать, что семинаристы не успокаиваются, и показал их писание, требующее, чтобы он подал в отставку, если не будет Женскою школою восстановлена его честь. Я его прогнал, сказав внушить ученикам, чтобы они не мешали делу, что справедливое их желание защитить своего коочёо будет вполне удовлетворено. В Женскую школу послал, чрез Сергея Нумабе, ультиматум из двух пунктов: 1. Чтобы приняли мое внушение, сделанное им касательно основания брака; 2. Чтобы написали извинительное письмо Семинарии за оскорбление коочёо и его супруги. Нумабе трактовал там все утро и пришел после обеда с длиннейшими периодами, трехсаженными словами в них и неиссякаемыми «а-а-» и молчаниями. Чрез десять минут мне надоело, – с первыхже слов понял я, что ультиматум не принят, и я молча отправился к ящику и достал месячное жалованье Надежды Такахаси.

– Так Надежда не принимает моих наставлений?

– A-а, э-э…

– Говорите одним словом – «нет»?

– Да. Но, мол, вдруг не может, нужно подумать…

– Ладно. Извинения пред Семинариею не делает?

– Но она говорит, что в статье не было имени коочёо и его жены.

– Вот жалованье ее за текущий месяц. Пусть оставит школу. Впрочем, если раскается после и сделает, что от нее требуют, может опять войти в школу.

– Но ведь нужно и жалованье Елисавете Котама, – она тоже не уступает ни в чем.

– Вот и ее жалованье. Пусть получат, дадут расписку и уйдут из школы. Трудно будет на первый раз без них, – они хорошие учительницы; но они – старые девы, – вот подняли какую сумятицу, – вперед не обещают быть лучше, – опасны для благоустройства и благоведения школы. Господь с ними! Пусть идут!

По отпуске Нумабе, мне, однако, стало жаль и их, и школы, в которой по учительству пока некому заменить их, и я, призвав опять Нумабе, смягчил ультиматум, отказавшись с своей стороны от непосредственного принятия ими объяснений (после, размягчившись, они, конечно, примут), и сказав, что для Семинарии достаточно будет, если они напишут, как уже проговорились, что «не имели в виду в статье лично Сенума и его жены, и что семинаристы ошибаются, если приняли статью на их счет». – Ложь будет самая наглая, но в чем люди не лгут, коли желают затереть свой поступок, еще более скверный, чем ложь? – Чтобы было дело верней, мы призвали Сенума и спросили у него, будет ли Семинария удовлетворена, если Надежда Такахаси откажется от смысла своей статьи, – «не имела-де в мыслях господина коочёо и его жены, а писала на воздух?» Он нашел, что этого будет достаточно; присовокупил только, что в письме должен быть помещен еще один пункт, именно что брак его не был беззаконным в том смысле, что как будто бы отбивал невесту от Григория Такахаси, о чем всем уши просвищали обитательницы Женской школы, так что и семинаристы смущены до того, что сегодня он должен был просить своих товарищей и сватов Ивасава и Исигаме объяснять семинаристам, как состоялось его сватовство. С этими условиями, – но и с жалованьем за пазухой, – пошел опять Нумабе в Женскую школу и вернулся уже в восемь часов, когда я сидел за переводом; зашедши в мою комнату, чтобы взять ключ от своей, сказал только, что «завтра будет приготовлено письмо».

В двенадцать часов утра были сегодня добрые знакомые из Владивостока: полковник, инженер Василий Васильевич Иванов, строитель дока в Владивостоке, с женой Александрой Сергеевной, – справившие для Миссии митру № 1-й; едут совсем в Россию, чрез Америку; по обычаю, привезли ящик русских гостинцев. С ними «Черногорец» с женой, – писатель очень бойких статей в «Дальнем Востоке», – помещик, возвращающийся в Россию.

15/27 апреля 1898. Среда.

Утром Надежда Такахаси принесла объяснение на два вышеозначенных пункта, написанное очень кратко, грубо и по лисичьи: «я-де не прямо указала в статье на Сенума», «толки о беззаконности брака не из Женской школы вышли». Нумабе принес мне прочитать, когда я прогуливался у Собора; я сказал, что объяснение недостаточно; но что если в Семинарии удовлетворятся им, ладно, нет, – должно будет поправить его. Нумабе понес его к Сенума, который карандашом сделал исправление, впрочем, очень снисходительно: в первом пункте зачеркнул «прямо», во втором означил, что должно быть написано «толки о беззаконии брака не имеют никакого отношения к Женской школе». Надежда Такахаси сделала эти исправления. И затем на сегодний день, кажется, этим кончилось. Что будет дальше, увидим.

О. архимандрит Сергий и о. Андроник вернулись из своей поездки в Оосака и Кёото. Нашли Церкви там в порядочном состоянии (лучше, чем Церковь в Канда). О. Андроник велел ремонтировать для себя комнаты в церковном доме в Оосака, и когда известят, что ремонт кончен, поедет туда на жительство. В Кёото купленное нами место, по отзыву о. Сергия, не хорошо для постройки на нем храма. Что ж, и еще можно купить, а это все-таки пригодится. В Оосака, по их соображению, теперь нужно только произвести ремонт церковных зданий, строить же храм рано. Ремонт должен быть основательный, в несколько сот ен. Но об этом нужно будет сообразить на месте. После Собора, во время каникул, мы отправимся туда все вместе и решим.

Из Коофу Иоанн Судзуки извещает, что слушают у него учение домов сорок (дай Бог, чтобы половина), что нанял квартиру за шесть ен в месяц; требует икону для нее и плату с двадцатого числа сего месяца. Завтра будет послано все.

16/28 апреля 1898. Четверг.

Утром обычное дело исправления перевода Нового Завета. Дошли до слова «дух», труднейшее из слов во всем Новом Завете, и не знаешь, что делать; употребить ли старое, давно вышедшее из употребления начертание «син», которого не найти ни в каких лексиконах, кроме «коодзикзен», – как советует Исайя Мидзусима; но это значило бы посадить мумию среди живых; сочинить ли новый иероглиф, как тоже советует Мидзусима, если первое не будет принято, но это значило бы посадить самодельную куклу среди живых. Кажется, самое лучшее – употребить тоже «син», но с кружком, который бы обозначал, что разумеется «дух» (син), а не Бог (ками).

После обеда мы с о. архимандритом Сергием были в Иокохаме и провели вечер в Hotel Wright у полковника Василия Васильевича Иванова и Александры Сергеевны, вместе с их спутниками – черногорцем Степаном Лукичем Иванович и его женой Надеждой Яковлевной. Александра Сергеевна пожертвовала в Собор две пелены своего вышиванья, которые мы употребим для аналоев.

Среди истинно добрых русских людей вечер провели очень приятно; только ехать туда и обратно было неладно – дождь все время.

17/29 апреля 1898. Пятница.

В одиннадцать с половиною часов путешественный молебен в Соборе вышеозначенным четырем гостям, приехавшим для того. Служили мы соборне – отец архимандрит Сергий и я, с диаконом Кугимия и полным хором певчих. Потом предложили гостям завтрак японский, так как они вчера выражали желание отведать японской пищи, потом наш – постный (японский, впрочем, тоже был постный). Показали затем Семинарию, Женскую школу, библиотеку. Уходя Василий Васильевич и Александра Сергеевна дали на певчих пятьдесят ен и на Церковь пятьдесят. Я обещал эти деньги послать о. Феодору для доставления там, в Петербурге, Василию Васильевичу, вместе с двумястами десятью енами, пожертвованными им в прошлом году на заказ панагии для Миссии. Он спрашивал, что прислать из Петербурга? Пусть пришлет добрую панагию, в вечную память здесь себе и доброй его супруги. Пятьдесят ен я передал Обара и Надежде Такахаси для разделения всем в такой пропорции: часть каждому из певчих, учеников и учениц, две части – певчим учителям и учительницам, три части двум регентам – Обара и Кису (хор стоял, впрочем, вместе), иподиакону Кавамура и диакону Кугимия.

Был сборщик, какой-то сириец, по виду духовный; дал три доллара. Пришел во время нашего с гостями завтрака и ждал до конца. Следовало дать больше. Но после пришло на ум. Каково самому было собирать и ждать? Так же и всякому. Чего желаешь себе, делай другим.

18/30 апреля 1898. Суббота.

Были другие сборщики, священник и причетник «из Месопотамии», – говорили. Получили восемь долларов; стали просить платье, – дали кое-что; угостили чаем и яичницей.

Был консул наш в Нагасаки, Василий Яковлевич Костылев; не видались мы с ним больше десяти лет; у обоих оказались лысины, и оба удивились постарелости друг друга; впрочем, весьма приятно было поговорить с старым знакомым, тем более, что он только что вернулся из Петербурга и рассказывал много нового.

Вновь привязалась небольшая простуда; к тому же и желудок вчера испортил смешением японских и русских кушаний; целый день не по себе, хотя шли обычные занятия. Молодость, – где ты? На каждом шагу нужно беречься, чтобы не оступиться – то желудком, то головой, то и ногами, где сидит ревматизм. Все мельче и мельче море жизни. Берег недалеко!

19 апреля/1 мая 1898. Воскресенье.

В Иннай, в Акита, по письмам о. Павла Кагета и Ильи Накагава, положено основание Церкви: семь человек удостоено святого крещения; было гораздо более приготовленных, но бонзы или семьи желавших креститься помешали. Илья спрашивает, идти ли ему там еще на проповедь в город Масуда, куда зовут его? Конечно! В тех краях столько закоснелых еще в буддизме, нужно пользоваться всяким случаем к насаждению учения Христова. Завтра пошлется ему помощь для сего, ибо пишет, что очень дорого жить в Масуда.

Был Кир Алексеевич Алексеев («Agent of the Imperial Russia Ministry of Finance», как значится на карточке), переведенный сюда на службу из Кореи в Японию, и его секретарь Степан Александрович Гарфильд. Алексеев передал поклон от Николая Павловича Забугина, который был в этих краях три года назад; оба рассказывали много интересного про Корею; например, что «в Корее первый мошенник (sic), окрадывающий государство, сам Король; бывает в восхищении, когда чиновник ловко украдет из казны». Когда Алексеев управлял там финансами и министрам нельзя стало красть, некоторые жаловались Королю на это, и он сам наставлял, как выманить у Алексеева деньги, и прочее. Есть в Корее между чиновниками и между купечеством партия за японцев; первым японцам нисколько не мешали красть, – это не касалось их интересов; вторые отлично торгуют с японцами. Торговлю у японцев никто там не может отбить, так как никто не может продавать так дешево, как японцы; например, сотня папирос в коробке стоит два сен. – Военные инструкторы наши там отлично образовали батальон гвардии; эти гвардейцы слезно рыдали, расставаясь с инструкторами, и просили только позволения, чтобы разнести всех противников русским. Впрочем, по следующему рассказу можно заключить, что инструкторы не без орудий дисциплины вводили там дисциплину: унтер-офицер один говорил: «Чудное дерево у корейцев есть, называется „бамбук“; кореец тебя им ударит, – ничего, ты его ударишь, – переломится».

20 апреля/2 мая 1898. Понедельник.

Болезнь наполовину мешала заниматься. И досада же! То же. К тому же погода убийственная: дождь, сырость и холод; за дверь выйти нельзя, отчего к расстройству желудка прибавилась головная боль.

22 апреля/4 мая 1898. Среда.

Прояснилась погода, наступает и выздоровление, слава Богу! Учащиеся мужских школ отпросили рекреацию и пошли с флагом своим в Акасаки гулять на целый день; обед отправлен за ними; на кваси дал пять ен. Вечером все благополучно вернулись домой.

23 апреля/5 мая 1898. Четверг.

Погода тоже прекрасная; почти полное выздоровление. Женская школа сегодня имеет рекреацию. Полдня писал письма, полдня читал японские письма из разных Церквей. Из Вакаяма катехизатор Фома Танака в длиннейшем послании описывает свое публичное состязание с католическими катехизаторами – местным и выписанным для того нарочно из Кёото; хорошо отразил их и заставил замолчать; три наиболее усердные там наши христиане также пишут о сем – очень радостное письмо. Письмо Танака отдано в «Сейкёо Симпо». – Певец Павел Оонума описывает все службы страстной и Пасхальной Седьмицы в Маебаси. О. Павел Морита достоин похвалы за свое усердие. На Пасхальном богослужении в Маебаси было двести тридцать пять человек. Вечерню служить о. Морита ездил в Такасаки, – Из Кагосима тоже очень хорошее письмо: на Пасху было восемьдесят христиан в Церкви, – гораздо больше, чем в прошлом году. Вообще, в этом году Церкви оживленнее, чем в прошлом в это время.

24 апреля/6 мая 1898. Пятница.

До полдня и вечером писал в Россию, – новому сотруднику Миссии в Москве, Николаю Васильевичу Благоразумову, и прочим.

После полдня читал японские письма; из них замечательное – Фомы Такеока, катехизатора в Цуяма; описывает, как Иоанн Фукасе очень сильно захворал пред самой Пасхой, а жена его Ирина слегла, вернувшись после Пасхального богослужения; и оба в сильном жару, как пласт, пролежали, не могли ничего есть, сильно ослабели; но пожелали непременно исповедаться и приобщиться; дали телеграмму о сем о. Игнатию Мукояма; он прибыл девятнадцатого числа (Пасха была семнадцатого апреля); прямо к ним в дом, исповедал и причастил их, и тотчас же они почувствовали себя хорошо, приняли пищу, а двадцать первого числа оба уже занимались своими обычными делами, не переставая восхвалять Господа за чудное исцеление.

25 апреля/7 мая 1898. Суббота.

Утром был в Иокохаме по делам в банке, – пересылке денег в Владивосток на церковные свечи и прочее.

Сделал там визит нашему финансисту Киру Алексеевичу Алексееву, который уже нанял дом на Bluff, N. 166 и поместился там с секретарем и с дочерью, которую выписал к себе, спасая от гонений мачехи. Он – положительно феномен: может сказать на память всю финансовую роспись на год, может диктовать бумаги разом трем писцам, разговаривая в то же время с посторонним лицом, может на память играть на двух шахматных досках, нисколько не перепутывая ходов. В то же время человек очень симпатичный, увлекательный в разговоре, говорящий, как книга, откровенный.

Вернувшись домой, прочитал с Иваном Акимовичем Сенума составленную им статью для «Уранисики» в опровержение путаницы о браке в статье Надежды Такахаси. Призвал потом Павла Накаи и отдал статью для помещения в выходящем пятнадцатого числа номере, что он, прочитавши статью, беспрекословно обещался сделать.

На вопрос Ивану Акимовичу, исправно ли ходят учителя в класс? Не скрыл он, что Петр Исигаме часто запаздывает или совсем не приходит в последнее время. Посоветовал я «судить его судом товарищей-кандидатов и потребовать, чтобы он не бесчестил своей корпорации, исправно служил, если же не исправится, открыто сказать мне». Но едва ли сей человек долго прослужит, – нравственно, кажется, он опускается все ниже и ниже.

26 апреля/8 мая 1898. Воскресенье.

О. Фаддей Осозава, вернувшись из Тега, говорил, что крестил там пять человек.

О. Тит Комацу хвалит состояние Церкви в Комацу в Карасуяма, – крестил трех, и новые слушатели есть; просит письмом похвалить усердие «гиюу» – старшин Церкви. Сделано.

Илья Накагава, из Масуда, между прочим пишет: у ревностного слушателя Христова учения, Сато – чиновника, есть товарищ Абе, противник христианства; но сколько он ни спорил с Сато, не мог переспорить его касательно христианской веры; огорченный сим, Абе написал к своему приятелю Сато вежливое письмо, которым предлагает ни более ни менее, как кулачный бой в разрешении спора о христианстве. Новое явление!

О. Петр Кавано пишет: в Накацу теперь слушает наше учение бывший протестантский христианин-методист, бросивший христианство и сделавшийся буддистом и бонзою, бросивший сие звание и поступивший в юридическую школу, провалившийся здесь на экзамене, и ныне изучающий православие с целию, кажется, сделаться катехизатором; по крайней мере, о. Петр Кавано спрашивает, можно ли ему сие? Отвечено: ни в каком случае! И в Церковь он может быть принят не иначе, как по двухлетнем испытании его искренности.

О. Андроник собрался, чтобы завтра отправиться в Оосака, на житие там. Помоги ему Бог! Я провожу его.

27 апреля/9 мая 1898. Понедельник.

На дороге в Оосака.

С поездом в двенадцать с половиною часов мы с о. Андроником отправились в Оосака, – он, чтобы поселиться там, я, чтобы распорядиться насчет ремонта церковного дома.

28 апреля/10 мая 1898. Вторник.

В Оосака.

Утром прибыли в Оосака. Призваны были мастеровые: штукатуры, кровельщики и плотник; показано им, что и как ремонтировать, и заключены условия: с плотником на четыреста четырнадцать ен, кровельщиком на девяносто восемь с половиною ен, штукатуром на пятьдесят восемь ен. – Две комнатки для о. Андроника оказались довольно чистенько приготовленными. Приняты меры поскорей найти для него учителя и повара-слугу.

29 апреля/11 мая 1898. Среда.

Из Оосака в Кёото и Нагоя.

Утром я отправился из Оосака. В Кёото на станции встретил о. Симеон Мии, с которым прибыли в церковный дом. В первый раз я видел наше церковное место, купленное в прошлом году. Оно хорошо; недалеко от Дворца; на спокойной улице; жаль, что мало и узко. Японский дом на нем – хоть куда; наверху – место для богослужений, внизу помещается о. Симеон Мии с семьей. Но Церковь в Кёото совсем обескуражила меня: у катехизатора слушателя два-три, да и те ненадежные; о. Симеон проповедию не занимается, да и не считает себя, кажется, обязанным к тому; словом, почти полное ничтожество. А письма пишет о. Мии такие хорошие, и думал я, что елейный и благодарный он и на деле! – Как поднять Церковь? Одно средство: поселиться здесь о. Архимандриту Сергию, и когда не путешествует по Церквам (каковая деятельность предположена для него), – трудиться для Церкви в Кёото. – Угощенный матушкою Харитою Анатольевной Мии обедом, в первом часу я отправился из Кёото и пред заходом солнца прибыл в Нагоя. На станции встретили катехизатор Петр Сибаяма, староста Илья Миясита и немало христиан. Прибыли в церковный дом. Место, купленное христианами, – немного в сторону от довольно людной улицы. Построили они уже на нем церковный дом, – временный, как говорят они, – ибо намерены строить настоящую Церковь, но в сорок цубо; половина дома для общественного употребления и собрания христиан, половина для обитания катехизатора с семьей. Устроен и маленький алтарик, и все так чисто, порядочно; я очень был обрадован. Держал речь к христианам, чтобы продолжили усердие, поскорей выплатили церковный дом, в который вошли покупкой и постройкой: тысяча шестьсот ен. Чтобы не показаться проповедующим только устами, тут же предложил пожертвование от себя, в уплату долга, сто ен, или – ежемесячную уплату платимого ими процента за долг: шестнадцать ен; пусть изберут, что лучше для них, и я или тотчас вышлю сто ен, или ежемесячно стану высылать шестнадцать ен, только пусть поскорей поусердствуют очистить свой долг.

В девятом часу христиане проводили меня на станцию железной дороги.

30 апреля/12 мая 1898. Четверг.

В Тоносава и Токио.

Утром заехал в Тоносава, чтобы поговорить с плотником о перестройке молитвенного дома здесь, построенного о. Владимиром и очень обветшавшего. Застал здесь, за пристройкой для ученической, во время каникул, кухни, именно того плотника, которого хотел видеть, участвовавшего когда-то в постройке о. Владимира; условился с ним на триста двадцать ен за перестройку.

Вечером прибыл домой в Токио. О. архимандрит Сергий с первого же слова согласился поселиться в Кёото для оживления церковного дела там.

1/13 мая 1898. Пятница.

В Токио.

Заняты были мы с о. архимандритом Сергием составлением планов: временного церковного дома в Кёото и дома для миссионера там же, на церковной земле. Первый составили скоро, второй еще не готов, – трудится над ним и до сих пор (десятый час вечера) о. Сергий.

Роман Фукуи, катехизатор в Уцуномия, приходил, – во-первых, чтобы сказать, что в Макабе, провинции Мито, совсем не такое хорошее место для проповеди, как представлялось сначала, что Исикава, звавший проповедника, оказывается ищущим только польз мира сего; во-вторых, чтобы представить просьбу о. Тита Комацу – заплатить его долги – сто пятьдесят ен. На первое отвечено: пусть Фукуи вперед и не ходит в Макабе, если не будут оттуда призывать, на второе, что Миссия долги о. Тита уплатить не может; послал я лично от себя о. Титу десять ен и совет получше управлять домом, ибо получает в месяц тридцать ен – вполне достаточно для его семьи, если разумно распоряжаться.

2/14 мая 1898. Суббота.

Иоанн Судзуки из Коофу пишет, что католический епископ вызывал тамошнего патера в Токио, после чего началось деятельное старание возвратить уходящих от них католиков. «Что ж? Они полено дров в огонь, мы другое», заключает Судзуки это известие и прибавляет, что «дело становится занимательным».

О. Иоанн Катакура извещает, что уволил со службы катехизатора в Ямада Якова Яманоуци: под суд попал он; торговал на имя жены, взял большое количество материй на кредит; но приглашенный им в компаньоны Яков Юза, из Санума, к несчастию, поставил своим приказчиком (банто) сына своего, который прокутил товар. Если Яманоуци хорошо выйдет из-под суда, то опять может поступить на службу; ныне же не оставить его, было бы нехорошо для репутации Церкви; он и сам подал прошение о временной отставке (киусёку). Христиане прислали прошение дать им другого катехизатора; но до Собора – некого. Находящиеся там: Симон Тоокайрин (бывший катехизатор) и Феодор Минато (бывший учитель пения) пусть отправляют общественные молитвословия.

В Санума окончили постройкой и освятили церковный дом, рисунок которого приложен к письму. Видно усердие христиан. Письмо отдано в «Сейкёо Симпо».

Илья Накагава пишет, что «чиновник Сайто, в Масуда, очень просит крещения, но так как для одного его нельзя вызвать священника из большой дали, то предложено ему удовольствоваться пока оглашением». И спрашивает Илья, «может ли он преподать ему оглашение?» Если может, то «пришлите крестик», и прочее. Пусть преподает. Посланы крестик, молитвенник и небольшая икона в нем.

Составленные нами с о. архимандритом Сергием проекты церковного дома и дома для миссионера в Кёото переданы плотнику Василию Окамото для подробного начерчения планов постройки.

3/15 мая 1898. Воскресенье.

После Литургии христиане прихода Ситая снимались фотографической группою во дворе Семинарии; попросили и нас с о. архимандритом Сергием участвовать. Потом фотограф-сосед просил меня сняться, – спрашивают-де карточку; кстати, и у меня многие спрашивают, пошел к нему и снялся.

Христиане-ревнители просят о. архимандрита Сергия «поднять Церковь, – в упадке-де она»; жалуются на о. Семена Юкава и о. Фаддея Осозава; советуют «почаще менять священников» и так далее. Это так называемые «нытики», тоску наводящие, но дело не подвигающие.

4/16 мая 1898. Понедельник.

Написал Высокопреосвященному Владимиру, митрополиту Московскому, приветствие с поступлением на Московскую кафедру и просил той же помощи Миссии, какую оказывали его предшественники. – Послал о. Феодору Быстрову доверенность на получение денег и выдачи их полковнику Василию Васильевичу Иванову на заказ панагии (деньги – бывшее пожертвование здесь его же, Василия Васильевича Иванова). – Написал о. архимандриту Иннокентию в Пекин приглашение к нам на Собор, с двадцать девятого июня.

О. архимандрит Сергий посещал сегодня христианские дома в Асакуса с катехизатором Мануилом Китамура. Некоторых христиан хвалит; иконы во всех домах есть; посетил четырнадцать домов.

5/17 мая 1898. Вторник.

О. Андроник прислал из Оосака первое письмо. Опечалило его, что христиане невнимательно отнеслись к его поселению там: на первое его богослужение, в воскресенье, собралось всего пятнадцать человек, но в то же время он находит в этом нерадостном начале предвестие радостного будущего: энергию прямо это будит, – все силы поднимает на борьбу, тогда как «приятное на первых порах» может усыпить. Таковы его мысли. Видно, что человек с энергией. Благослови его Бог на доброе начинание и большие успехи!

6/18 мая 1898. Среда.

По случаю сегодняшнего праздника Рождения нашего Государя Императора, мы с о. архимандритом Сергием ездили в Посольство на служение молебна (к чему приглашал вчера приезжавший посланник), потом завтракали там.

– Ужели вы здесь посты храните? – спросил умный финансист Алексеев, когда мы садились за стол.

– Нам здесь не дано право отменять уставы Вселенской Церкви, – ответил я.

Но, увы! Светское общество совсем попрало эти уставы! Странно и мучительно видеть, как нам, духовным, подают одно блюдо, светским другое…

7/19 мая 1898. Четверг.

Из семинаристов: Яков Накакоодзи, слабый и больной, отправился для поправления в Тоносава – хворый сын хворого отца-катехизатора, некогда возмущавшегося против Церкви, кончившего хорошо, на проповеди; Георгий Ногива совсем отправился домой, и сказано ему, чтобы не приходил больше в Семинарию; и в прошлом году наполовину болел, и в нынешнем тоже – чахоточный. – Из катехизаторов Мануил Китамура ушел со службы; в торговлю пустился – мебель поставляет на железную дорогу. Жаль, умный был, но семейные обстоятельства его таковы, что, пожалуй, лучше, что ушел со службы: мать гонит жену и не позволяет ей жить с мужем, а он такой молодой – долго ли до греха!

8/20 мая 1898. Пятница.

Вчера один семинарист, Лин Юмура, приходил рассказать, что жена его брата была при смерти, – врачи отказались лечить ее; брат призвал катехизатора, в Токио, Павла Кацумато и попросил окрестить ее; за священником посылать было далеко; по случаю смертной опасности, катехизатор преподал ей святое крещение, думая вслед за тем похоронить ее по-христиански. Но, вопреки ожиданию всех, она после таинства тотчас же почувствовала себя лучше, а чрез неделю совсем была здорова, к изумлению лечивших ее врачей. И муж, и она приняли это за чудо благости Божией и просят воздать благодарение Господу. Я дал Лину иконку, крестик и молитвенник для посылки его сестре и обещал помянуть ее на проскомидии в следующую Литургию.

Подобное же чудо, хоть с другим окончанием, рассказал сегодня о. архимандрит Сергий, по возвращении из города. Посещал он с о. Семионом Юкава прихожан Церкви в Асакуса. В первом же доме случилось ему быть свидетелем христианской кончины одной старушки. Очень она мучилась в болезни, но как только приобщилась святых тайн несколько дней тому назад, тотчас же как рукой сняло ее страдания, – она больше не имела их. Сегодня о. Семен преподал ей таинство Елеосвящения, и она мирно почила, без всякого признака на каких-либо предсмертных туг; ожидала она посещения о. Сергия, но уже отходила, когда он пришел, покойно сложив руки на груди. Отцы Сергий и Симеон приняли ее последний вздох и отслужили литию за упокой ее души.

По случаю завтрашнего праздника, была всенощная. Служил о. Роман Циба с диаконом Кугимия. Пели оба хора.

9/21 мая 1898. Суббота.

Святителя Николая Чудотворца.

С семи часов Литургия, которую служили со мной: о. архимандрит Сергий и три японских священника. По молебне – многолетие, в первый раз здесь провозглашенное Святейшему Синоду и Епископу. – Чай – для иподиаконов и причетников; завтрак для священников и диаконов, – Поздравления членов Посольства и прочих русских. Маденокоодзи и прочих. Так до всенощной.

10/22 мая 1898. Воскресенье.

После Литургии был Родион Яманобе, когда-то катехизатор, ныне довольно богатый человек – по собственному сознанию – на Эзо, дочь которого, Вера, взятая на воспитание бывшим здесь миссионером о. Арсением, ныне здесь в Женской школе, однако на церковном содержании.

В двенадцать часов завтрак вчерашним поздравителям меня с Ангелом, наставником Семинарии, кандидатом, и прочих, – всего, со мною, четырнадцать человек. В средине завтрака мы с о. Сергием, по просьбе о. Семена Юкава, вышли минут на десять, чтобы сняться в группе с христианами из Ситая.

О. Петр Кавано пишет, что катехизатор в Карацу, Симеон Оото, ушел в Нагасаки самопроизвольно проводить кого-то в Америку и там захворал. Христиане Карацу просят убрать его оттуда, ибо от него не польза, а вред Церкви. О. Петр просит денег для него на дорогу из Янагава в Токио; и как заявится он в Янагава, отправлен будет сюда. Завтра дорожные пошлются. По прибытии же сюда он будет отправлен домой, в Мито, и исключен из числа катехизаторов, ибо до сих пор ни на йоту пользы не принес своей службой, только трата на его содержание.

11/23 мая 1898. Понедельник.

Василий Ивама, катехизатор в Такасимидзу, просит дать на дорогу в Камаиси денег его племяннику, мальчику в Семинарии, которого родители погибли от наводнения в запрошлом году; «родные-де будут справлять там поминки по погибшим, так и ему нужно быть там». Но зачем же? Он может отслужить панихиду по родителям и здесь. Отрывать ученика от занятий, да еще в самое важное для него время, когда он готовится к экзаменам, – не дело. Впрочем, пусть делают это родные, если непременно хотят; но денег на дорогу я не дам; пусть сами дают, коли богаты.

Вечером сегодня и занятия по переводу не было; Накаи не пришел; значит запоздал вернуться от Фукуба, придворного поэта, к которому отправился переговорить и условиться, когда я могу преподавать ему христианское учение, слушать которое он, по-видимому, желает.

12/24 мая 1898. Вторник.

Павел Накаи, пришедши сегодня утром, рассказал о вчерашнем свидании с Фукуба. Известие не особенно приятное. – Желает Фукуба встретиться со мною у Моисея Хамано. Я отказался. Хамано не живет по-христиански, – держит любовницу; быть мне у него было бы безмолвным снисхождением к его дурному поведению, было бы соблазном для других и для самого же Фукуба, – Желает Фукуба узнать христианство только потому, что считает его полезным для государства; ни малейшего побуждения слушать учение для пользы души. Я отказался и видеться с ним для того: ни малейшей пользы ни ему, ни Церкви, – только трата времени и слов, как я знаю по сотням примеров! А советовал Накаю предварительно убедить Фукуба слушать учение, как спасительное для души; пусть Накаи введет к Фукуба и о. Павла Савабе (который принимает участие в сем деле) и пусть оба подготовят почву для сеяния Слова Божия. Накаи согласился. Увидим, что Бог даст дальше.

[Пропуск в оригинале]

17/29 мая 1898. Воскресенье.

После обедни были у меня Иоанн и Ирина Фукасе, из Цуяма. Ирина в благодарном чувстве за недавнее исцеление ее от болезни купила напрестольное Евангелие для Церкви в Цуяма. Иоанну я сказал понаведываться, нельзя ли прикупить к церковному месту в Кёото, с той или другой стороны, от соседей, ибо наше довольно узко для постройки на нем Церкви; теперь, конечно, и его достаточно, но лет чрез пять, вероятно, Бог даст подумать о постройке настоящего христианского храма; к тому бы времени и совершить сделку.

Были еще два русские техника, возвращающиеся из Манчжурии, с работ по железнодорожным разведкам, в Россию: Петр Фаддеевич Лобза, смоленский родом, и Виктор Васильевич Сысоев, тверяк; позавтракали с нами, осмотрели школы, говорили много, что в Манчжурию нужны теперь миссионеры, – христианства там желают. Я советовал им представить об этом Миссионерскому обществу в Москве.

Была Евфросиния Оота, дочь Моисея Оота, врача в Хамамацу. Церковь в Хамамацу в застое, ибо катехизаторы часто меняются; теперешний – Хисимото – по молодости не в состоянии поднять ее. – Дай Бог на грядущем соборе выгадать хорошего катехизатора для Хамамацу! При усердии Моисея Оота там можно надеяться на успех.

18/30 мая 1898. Понедельник.

Из Оцу, в Мито, в продолжение месяца вот уже второй раз требуют отсюда причетника для отпевания умершего; в первый раз требовали и священника, хотя свой, о. Тит Комацу, есть; но отозвался он тогда, что свадьбу нужно венчать, поэтому не может отправиться на отпевание в Оцу; теперь идет, но певца и гробный покров оттуда требуют. – Не пора ли установить, чтобы каждый священник имел при себе причетника-певца? Внушал я священникам требовать отсюда для своих Церквей постоянного причетника – учителя пения, – «для того-де и Причетническая школа здесь существует»; но поставлял в обязанность священникам снискивать содержание для причетников местное. Куда! Никогда не было исполнено это! Если иногда и брались исполнять, то вскорости же отказывались, готовые уморить голодом несчастного певца. – Нечего делать – нужно и для причетников установить содержание от Миссии и приставить по одному к каждому священнику, с поставлением в обязанность причетникам учить пению во всех Церквах, подведомых священникам, при которых они состоят. Тогда и требования вроде нынешних из Оцу перестанут повторяться.

19/31 мая 1898. Вторник.

О. Тит Комацу пишет, советует «не делать в нынешнем году Собор, ибо-де на нем непременно произойдут беспорядки; с начала существования Японии до сего времени никогда не было такой дороговизны на все, как ныне; катехизаторам жить трудно на их маленькое жалованье; на Соборе запросят прибавки „немирные” (фухей-но моно) наговорят грубостей. Итак, лучше ограничиться ныне совещанием с теми священнослужителями только, которые в Токио, и написать окружное письмо к христианам, чтобы помогали своим катехизаторам; мы же (священники) постараемся, чтобы письмо произвело действие». Совет добрый и от доброго сердца; но едва ли можно воспользоваться им. Я и прежде думал об этом; думал даже разделить две тысячи ен, которые уйдут на Собор между катехизаторами, как единовременное пособие; но пособие сие было бы водой, брызнутой на раскаленный камень, а Собор ныне действительно нужен, – преимущественно для того, чтобы дать о. архимандриту Сергию и о. Андронику случай несколько познакомиться с служащими Церкви, равно как последним случай познакомиться с ними. Что до «прибавки», то сделано будет все, что возможно (и что давно уже положено у меня на сердце); затем: «Мало? Церковь не может дать больше, ищите светской службы"…

20 мая/1 июня 1898. Среда.

Иоанн Судзуки [пишет] из Коофу, что из католиков, просящихся в православие, только Нитта, Найто и Мацуда знают христианское учение, но бросают католичество не для истины, а для личных побуждений, не имеющих ничего общего с исканием истины; прочие все почти ничего не понимают в христианском учении и для них вопрос об истинности того или другого учения безразличен. Старается ныне Судзуки уяснить им христианские догматы; но народ – они, черным трудом добывающие себе пропитание, целую неделю заняты; только по воскресеньям имеет он возможность побеседовать с ними. Итак, на многое рассчитывать нельзя. Но человек семь думает приготовить к крещению до собора, – из язычников и нескольких католиков ко вступлению в Церковь из просящихся. – Ответил я ему, чрез о. Феодора Мидзуно (к которому было письмо его): пусть трудится, но не решает непременно до Собора крестить и присоединить; со всею тщательностию должны быть приготовлены первоначально вступающие в Церковь, чтобы было положено прочное основание Церкви в Коофу.

Пишет еще Судзуки, что католические катехизаторы в Коофу с ног сбились, хлопоча об удержании уходящих от них, а патер-француз захворал и уехал на воды лечиться. Пусть бы удержали и успокоились.

21 мая/2 июня 1898. Четверг.

Протестантская миссионерка Престон, из Коофу, в Яманаси кен, пишет: «Так как употребление в причащении вина может порождать у причащающихся наклонность к пьянству, то нужно причащать виноградным соком»; и предлагает покупать оный по тридцать копеек бутылка. Титотализм, доведенный до нелепости и кощунства. Напоминает того благочестивого пастора, который предлагал совершать евхаристию на чае, так как-де если бы Иисус Христос явился в Китае, то он непременно установил бы причащение на чае.

О. Петр Кано пишет, что пять человек крестил, наставленных в вере им самим; надеется и еще человек семь приготовить ко времени собора; про катехизатора же Сато пишет, что он совсем сделался его врагом; впрочем, из вражеского стана некоторые перешли к нему, о. Петру. Успокоительного мало!

22 мая/3 июня 1898. Пятница.

Василий Окамото, плотник, принес заказанные ему планы; временной Церкви и миссионерского дома в Кёото. Но раздумье берет: на что строить миссийский дом, если о. архимандрит Сергий будет – или путешествовать по Церквам, или (в зимнее время) жить в Токио? На что молитвенный дом, если христиане не наполняют и половину того помещения, которое отведено ныне для Церкви в существующем на церковной земле японском доме?

23 мая/4 июня 1898. Суббота.

После обедни сегодня утром следовало служить Вселенскую панихиду; но было всего две кутьи и почти никого христиан в Церкви. Священник отслужил простую панихиду. Не знают еще христиане, – внушить им нужно, а после внушения ходить в Церковь привыкнуть им нужно.

Вот и на всенощной, пред таким торжественным праздником, как Сошествие Святого Духа, христиан, кроме учащихся, совсем мало было, особенно мужчин, – почти никого.

Господи, скоро ли образуется здесь хоть подобие истинной Христовой Церкви?

Утром, один за другим, были два чиновника-христианина, – из Иси-номаки и из Тооно; первый женат на дочери катехизатора Спиридона Оосима, выпускной из здешней школы; оба, видимо, порядочные христиане; благословил их иконками – для них и их жен и детей – и книжками.

24 мая/5 июня 1898. Воскресенье.

Праздник Сошествия Святого Духа.

Начиная с ночи и во весь день проливной дождь. Потому в Церкви христиан было мало, язычников никого. Богослужение было очень торжественное. Пред Литургией крещены два взрослых и два младенца, один из коих – дочь профессора Емильяна Хигуци.

После обедни был у меня Иоанн Фукасе и рассказал, что несколько дней назад ехали они с Ириной на ранний поезд, чтобы отправиться в Цуяма, и пред самым вокзалом дзинрикися вывалил Ирину наземь, стукнувшись о которую она не могла встать, почему и отвезена в госпиталь: перелома бедра, кажется нету нее, но боль в ноге до сих пор не позволяет встать, почему и он Иоанн, ныне еще здесь, ожидая поправления жены. Испытание им: лишь только видели над собою в Цуяма проявление благости Божией во внезапном исцелении Ирины после приобщения Святых тайн, как ныне опять болезнь. Я убеждал его смотреть на это как на испытание их веры и случай укрепить и закалить ее.

Вечернее богослужение совершил о. Роман. В Соборе, кроме учащихся, никого не было, ибо дождь – как из ведра. По собору разостланы тряпки и промасленная бумага: купол местах в двадцати протек, особенно с восточной стороны, откуда к вечеру поднялся ветер.

25 мая/6 июня 1898. Понедельник.

День Святой Троицы.

Литургия с восьми часов; служил о. архимандрит Сергий с тремя японскими священниками.

Сегодня еще русский гражданский праздник – Рождение Государыни, но посланник болен и со всей семьей на даче, и потому мы с о. архимандритом на Царский молебен не ездили в Посольство.

День, в противоположность вчерашнему, был чудно хороший.

Фома Танака, катехизатор в Вакаяма, заранее просится в другое место, чтобы на Соборе-де был назначен к переводу, – по преимуществу хочет в Оосака, ибо жена больна, а там есть у кого лечиться. Но он восемь лет в Вакаяма, христиане его любят; и потому перевести его, не спрашивая их, было бы крайним для них огорчением. Потому отвечено Фоме: пусть наперед переговорит с христианами, убедит их, что ему нужно перейти оттуда, и пусть христиане напишут Собору, что они не удерживают Фому Танака, а просят другого хорошего катехизатора взамен его.

Архитектор Кондер пишет, – просит дозволения явиться вместе с американским епископом MacKim’om, чтобы показать ему нашу вновь отстроенную Семинарию, – MacKim-де хочет, чтобы он, Кондер, построил ему нечто в подобном роде (something of the same kind). Отвечено, что я буду рад видеть его и MacKim’a с сим намерением. –

26 мая/7 июня 1898. Вторник.

Семинаристы, после двенадцати часов, пожелали отслужить панихиду по умершем год тому назад товарище Николае Такахаси; кстати, помянули и других умерших товарищей (а их немало, ибо поступают к нам в школу больше люди с изъяном; приготовили четыре кутьи; о. Феодор Мидзуно отслужил им; я, узнавши от кочёо о панихиде, пошел помолиться вместе с ними; но пели так плохо, что я должен был, по окончании, заметить, чтобы вперед готовились дома к служению при подобных обстоятельствах.

27 мая/8 июня 1898. Среда.

Утром были два американских бишопа: McKim, Тоокейский, Graves, Шанхайский, едущий в Америку на епископальный митинг. Их сопровождал архитектор Кондер. Я показал им нашу Семинарию, по образцу которой Макким хочет выстроить для своей Миссии в Цукидзи. Потом показал Библиотеку и Собор. Макким пожелал узнать наши правила о браке: «готовимся-де издать для своих христиан брачные установления, так для соображения»; я ему дал для сведений о сем наше церковное законоведение, переведенное на японский (хоогаку); послал также церковный обиход, который он, увидев в библиотеке, пожелал иметь. Bishop Graves был у меня с визитом семнадцать лет тому назад, будучи тогда еще простым миссионером, направлявшимся в Китай, о чем сегодня и вспоминал.

28 мая/9 июня 1898. Четверг.

Иоанн Судзуки, из Коофу, описывает подробно состояние дела там: из католиков, просившихся в православие, едва в шести домах есть нечто надежное; из язычников, участвовавших в их просьбе, только один дом несколько надежен. Судзуки, видимо, упал духом, просит туда о. Феодора Мидзуно, который и отправится, но не принимать в православие и не крестить, как ждет Судзуки, а помочь ему в проповеди. Надежда на основание Церкви там очень слабая.

29 мая/10 июня 1898. Пятница.

О. Андроник описывает свое богослужение в Духов День в Кобе и посещение Церквей в Акаси, Какогава и Химедзи. Грусть навело письмо. В Какогава, когда я посещал Церковь в 1882 году, при катехизаторе Павле Накаи, нынешнем моем сотруднике в переводе, было семь христианских домов; ныне только девять и три дома совсем охладевших к Церкви; а катехизатор беспрерывно все эти годы был там. Но что поделаешь с такими духовными мертвецами, как нынешний катехизатор там – Яков Адаци? – Отличился и наш консул в Кобе Федор Васильев; по приглашению о. Андроника (который, вероятно, простодушно принял их слова «когда, мол, служба будет у вас, дайте знать нам») был он с женой на всенощной, «но стоял совсем небрежно, как бы стыдясь своей ошибки, что пошел в Церковь», а назавтра, за завтраком, к которому пригласил о. Андроника, предложил ему вопрос: «Вчера бывшие в Церкви все получают ен по восемь?». – «От кого?» – (спросил о. Андроник). – «Да разумеется, от епископа Николая«… «После завтрака я попросился уехать: душно было оставаться в этой предубежденной и не желающей слушать и вникать среде. Вот они, наши-то интеллигенты», и так далее, – пишет о. Андроник. Там еще случился, вместе с ним за завтраком, Хакодатский консул Устинов, возвращающийся с семьей из Нагасаки; человек, который «сразу же сообщил, что не любит японцев»… Что «поторопился уехать» от «наших интеллигентов», – это очень рекомендует о. Андроника, равно как все письмо его заставляет только благодарить Бога, что попал сюда, наконец, такой человек!

Катехизатор Василий Сугаи телеграммой известил, что умерла его жена, и просил помощи на погребение. Послано десять ен. Покойница была полусумасшедшая и немало причиняла огорчений мужу, хотя и родила ему детей. Упокой, Господи, ее душу!

30 мая/11 июня 1898. Суббота.

Утром послал десять ен – содержание за шестой месяц – причетнику Марку Райкубо и написал, что это – последнее, – больше посылать не буду, если не явится на службу; почти целый год живет дома, чтобы ухаживать за больным отцом; но это может делать его мать; во всяком случае, церковные деньги на содержание служащим Церкви…

Что за инвалидный сброд в наших мужских школах! Некоторые отправились по домам для излечения болезней, некоторые живут в Тоносава для того же; один здесь в госпитале – у доктора Сато – выдержал трудную операцию, другой – завтра ляжет в университетский госпиталь для трудной операции; иные сидят здесь на молоке по слабости, и прочее, и прочее. Господи, скоро ли Ты дашь добрую Семинарию Миссии для воспитания Тебе служащих?

31 мая/12 июня 1898. Воскресенье.

Пред Литургией о. Симеон Юкава преподал Святое Крещение двум женщинам и двум младенцам из города Оояма, научения катехизатора Павла Соно, о котором я думал, когда он был в школе, что ни к чему не будет годен; оказывается усердным катехизатором. Не угадаешь человека, особенно в его отношении к Богу.

После Литургии была Лидия Оота с своим мужем, протестантским катехизатором, служащим у американского епископа Mac’Kim’a; принес он мне поклон от Маккима и Новый Завет от епископа Шершевского, его перевода. Сей последний по происхождению русский еврей, по вере епископал-протестант, китайский миссионер, в каковом качестве посетил меня двадцать пять лет тому назад здесь, на Суругадае, – епископ в Шанхае, за болезнию потом живший на покое и занимавшийся переводом Священного Писания на китайский; чтобы напечатать перевод, он прибыл в Токио, и ныне Новый Завет отпечатан, Ветхий печатается. Я очень обрадовался получению сего подарка. Вероятно, будет полезен нам при нашем переводе.

Был некто Елисей Ёсида, военный инженер-архитектор, возводивший военные постройки в Вейхавее, ныне, по сдаче сего порта англичанам, вернувшийся в числе прочей военной команды оттуда и опять занявший свой прежний служебный пост воинского архитектора в Хоккайдо; ныне он в Токио для отчетов по своей части. Родом он из Акита, земляк Саваде, отчего и роста почти такого, как я; давно переселился в Хоккайдо, где в Саппоро – место жительства его семьи; он был строителем и нашего церковного дома в Саппоро. Человек очень простодушный и симпатичный; кажется, и христианин хороший.

1/13 июня 1898. Понедельник.

О. Феодор Мидзуно отправился в Коофу помочь Иоанну Судзуки по проповеди; взял с собою облачение, чтобы совершать богослужения; но крестить или принимать кого-либо в православие пока еще не будет, хотя бы просились.

Фома Такеока, катехизатор в Цуяма, прислал огромное письмо, в начале которого говорит: «Исцеление Ирины Фукасе было здесь чудесным явлением помощи Божией; но и еще есть не менее явное обнаружение благодатной силы Божией». И описывает обращение ко Христу и блаженную кончину одного старика, бывшего гонителя своих родных, принявших христианство. Письмо, видимо, предназначено для «Сейкёо Симпо»; туда и отослано.

В Соборе спущены большое и три малых паникадила для чистки их. Три года тому назад чищены и очень почернели. Чистка сдана одному сих дел мастеру; за большое паникадило шестнадцать ен, за малые по семь ен, за двадцать подсвечников (в том числе три седьмисвещника, что за престолами) по две ены тридцать сен. Чистить самим дешевле стало бы, но немало было бы и порчи от неопытности, или небрежения и потери винтов, которых не перечтешь, и тому подобное. – Для спуска большого паникадила были устроены небольшие леса, три малые спущены при помощи лестницы.

2/14 июня 1898. Вторник.

Утром, за переводом, Павел Накаи опечалил рассказом, что здесь, в приходе Канда, прилегающем к Миссии, один бедный христианин, восьмидесятилетний старик, от неимения чем жить бросился в реку; вытащен был, но после того все-таки исчез, и с месяц об нем ни слуху, ни духу; вероятно, опять бросился в воду и погиб. Ни о. Павел Сато, ни катехизатор Симеон Томии не заботятся о своем приходе – до такой степени! Мать Павла Накаи посетила это семейство, живущее в крайней бедности, и рассказала об этом. И меня совесть сильно корит за недосмотр!

После полдня посетил посланника Розена, лежащего в кресле от болезни седалищного нерва; может поднять только с помощию костылей; чувствует беспрерывную боль, – следствие инфлюенции, которой только что был болен и лечением которой пренебрег. Ныне лечит его доктор Бельц.

Был Иоанн Хитоми, в 1887 году бежавший из здешней Причетнической школы в Америку, – без копейки денег, понадеясь на графиню Ольгу Евфимовну Путятину, которая и покрыла его, когда он оказался на судне без билета (хотя и роптала она потом на эту японскую бесцеремонность). Семь лет служил в одном доме, в Сан-Франциско, слугой; скопил денег и начал маленькую торговлю в Чикаго, которую и продолжает пятый год; имеет ныне в лавке японского товара на пять тысяч. Приехал сюда за новыми покупками для своей торговли. Завел, кроме того, мастерскую плетеной бамбуковой мебели. Словом, поднялся на ноги человек, – и дай Бог ему! Снабдил японскими христианскими книгами, молитвенником и иконками.

3/15 июня 1898. Среда.

В половину Церквей разослано содержание за седьмой месяц. – Мы с о. архимандритом Сергием приготовились завтра отправиться в Хакодате, чтобы узнать, может ли там остаться священником о. Петр Ямагаке, или нужно другого туда.

От о. Андроника опять очень хорошее письмо. Эх, если бы этот человек не охладел да прослужил бы здесь лет сорок, – вот это точно был бы апостол Японии!

4/16 июня 1898. Четверг.

На дороге в Хакодате.

В семь часов утра отправились из станции в Уено с сквозным поездом вплоть до Аомори. В вагоне первого класса к вечеру остался один пассажир, назвавшийся Ямагате, купец из Неморо, родом из Хирадо, на юге; разговорились с ним; звал к себе, когда случится быть в Неморо, где у него младший брат содержит гостиницу; говорили о вере, но – из желающих христианства для пользы государства.

5/17 июня 1898. Пятница.

На дороге и в Хакодате.

В восемь с половиною часов утра прибыли в Аомори; на станции встретил катехизатор Симеон Мацубара с одним христианином – портным Павлом. Так как в десять часов должен был сняться пароход в Хакодате, то в церковный дом, отстоящий далеко от пристани, некогда было идти, а зашли в гостиницу, пообедали все четверо японским обедом и отправились мы с о. архимандритом на пароход, обещавшись Симеону посетить его на обратном пути.

В четвертом часу пополудни стали на якорь в Хакодате. О. Петр Ямагаки с христианами приняли нас с парохода на лодку; много других христиан и детей с цветами встретили на пристани. Все собрались в Церковь; о. Петр в облачении с крестом встретил меня на паперти; певчие довольно стройно пропели входное. О. Петр отслужил литию, после которой я в эпитрахили и малом омофоре сказал краткое поучение; в заключении которого объявил цель своего прибытия, именно: узнать окончательно от христиан, желают ли они иметь своим священником о. Петра Ямагаки, или нет? Желательно мне, чтобы покрыли они любовью все, что прежде случилось неприятного, и об этом прошу их, но не настаиваю, чтобы они непременно оставили его здесь, а пусть будет это свободным их решением. Если большинство не желает, – он будет перемещен отсюда; если наоборот, – будет оставлен здесь.

Вечером, в девятом часу, пришли ко мне «гиюу» – пять человек (всех их больше десяти), и просидели до половины первого часа, доказывая все время, что о. Петр должен быть удален отсюда. Ораторствовали «гиюу-чёо» Фукухора и просто «гиюу» Канеко; оба ни к чему не годные христиане, никогда не ходящие в Церковь, но бойкие на речь и самолюбивые.

– Какие причины, что о. Петр должен быть удален?

– Что он солгал два раза: раз – написал мне, что христиане Хакодате все согласны на то, чтобы он съездил на Сахалин, тогда как они и не знали о том, что он туда отправился; другой – представил на Сахалине Игнатия Симода как «гиюучёо», тогда как он был только простым «гиюу», не уполномоченным от их общества занимать там рыбные ловли.

– Ложь действительно – большой грех, особенно в священнике; к облегчению вины о. Петра может служить только то, что она произошла по его слабости; он был игралищем в руках Симода, в котором источник лжи о. Петра.

– Еще что?

– Мать не живет с ними в ладу и жалуется на него, что он бранит ее.

– Это – несчастие о. Петра, а не вина; а мать его – одна из тех неисправимых свекровей, от которых нередко жены мужей топятся; ведь вы же сами когда-то встревожены были, не бросилась ли в колодезь Марина, жена о. Петра, от злостных преследований ее матери его. Но так как она, жалуясь на о. Петра, говорит, что ушла бы от него, но нечем жить, то пусть будет по ее желанию. Я ручаюсь, что она будет получать достаточно для ее содержания, где бы она ни жила вне дома о. Петра. Еще что?

– Школа здесь упала от нерадения о. Петра.

– Неправда. Она упала оттого, что правительственные школы размножились и пришли в цветущее состояние; да, кроме того, потому что ныне по всей Японии поветрие антихристианское, узко националистическое. Везде христианские школы ныне жалуются на недостаток учеников; у нас в Токио в Семинарии ныне только пятьдесят семь учеников во всех пяти классах; в других миссионерских подобных заведениях не лучше. Хакодатская школа наша была благотворительным заведением для бедных. Ныне перестали нуждаться в нашем благодеянии, и слава Богу! Мы обратили средства, шедшие на это благотворение, к другим делам. Еще что?

– Ленив для проповеди; Церковь не растет здесь, а остается в том же виде.

– Очень жаль. Это правда, что он вял и малодеятелен. Но другой священник будет ли лучше? Где у нас очень деятельные священники? Еще что?

Больше не нашлось ничего против о. Петра. Я обещал им сделать строгий выговор о. Петру по всем основательным их обвинениям и, по возможности, наблюсти, чтобы он вперед не подавал повод к нареканиям на него, и просил, чтобы они, «гиюу», ныне покрыли все бывшее забвением и любовию и приняли о. Петра по-прежнему. Но они ушли с тою же злобою, с которою пришли.

6/18 июня 1898. Суббота.

В Хакодате.

Вчера, в шесть часов вечера, была всенощная, пропетая очень хорошо; о. Петр служит истово и благовечно. После – я сказал поучение и заключил опять объяснением цели моего прибытия, – для не слышавших меня прежде. Из старшин (гиюу) никого не было в Церкви.

Сегодня утром, с шести часов, Литургия и потом панихида. Вся служба – весьма истово и во всех отношениях хорошо. Забыл отметить вчера, что, по окончании благословения христиан в Церкви, мы с о. архимандритом Сергием осмотрели престол, жертвенник и всю Церковь и колокольню с библиотекой и нашли все в образцовой чистоте и порядке. Вокруг Церкви и везде – по стану и домов – также чисто и в порядке.

Так как вчера «гиюу» жаловались, что при опросе христиан сторонники о. Петра будут вымогать мнения в его пользу, то я придумал следующий способ собрать мнения так, чтобы потом не было никаких нареканий: пусть «тоохёо» (листки, в которых должно быть отмечено «желаю» или «не желаю» о. Петра здесь) разнесут по домам по двое: один – противник о. Петра, как нынешние «гиюу», другой – сторонник, как нынешние катехизаторы Исайя Метоки и Александр Хосокава. Вручая «тоохёо» хозяину дома, они коротко объяснят, что в нем должно быть вписано искреннее желание христиан дома – в пользу-то или нет о. Петра, – вписано одним единственным словом. Предмет известен всем до крайности, объяснять долго не нужно; тем же, которые в Церкви от меня слышали, и совсем не нужно, а передать только «тоохёо». Вручатели будут взаимно контролировать себя и не допускать никакого усиленного давления ни в ту, ни в другую сторону. Листки должны быть, по вписании, запечатаны и вручены лично мне. Когда все они соберутся, то я при всех христианах буду вскрывать пакеты и никому не позволяя засматривать в ту половину листка, где адрес, буду только читать вписанное, а другой кто отмечать – «за» или «против». По вскрытии всех пакетов и обнаружится, на которой стороне большинство, – той беспрекословно и должно быть последовано. – Здесь ныне всех христиан домов восемьдесят два. Когда надписаны были адресы всех на листках и последние вложены в конверты, тогда мы разделили их на четыре части, чтобы в четыре руки разнести их по домам. Призвал я Канеко, объяснил все это и просил, чтобы из «гиюу» четверо взялись с четырьмя заведомыми сторонниками о. Петра разнести «тоохёо»; очень неохотно взялся он объяснить это своим товарищам, но говорил, что вечером «гиюу» непременно придут ко мне еще говорить. До всенощной мы с о. Сергием тщетно прождали разносчиков со стороны противников о. Петра, тогда как четыре сторонника были налицо сего дела. Ко всенощной и после всенощной также «гиюу» не появились. После всенощной о. архимандрит Сергий сказал поучение «О призвании и последовании Христу». Затем я находившимся в Церкви вновь объяснил цель своего прибытия и раздал пакеты с выборными листками (тоохёо), объяснив их употребление.

В продолжение дня мы с о. Сергием осмотрели школы. Нашли в школе мальчиков и девочек, в одном классе семь детей, в другом четырнадцать; из всех только трое мальчиков. Учат катехизаторы Метоки и Хосокава. В школе шитья сорок учениц; учит одна учительница – шитью и вязанию, и о. Петр читает им христианские уроки, так как почти все ученицы язычницы. Школу мальчиков и девочек придется, кажется, закрыть; но школу шитья нужно оставить в видах благотворения как для бедных, так и для тех, которые хотят своих дочерей предотвратить от дурного нравственного веяния, на что жалуются в языческих школах, и в каких видах многие, и не бедные, посылают своих дочерей к нам.

7/19 июня 1898. Воскресенье.

В Хакодате.

Утром «гиюу» прислали с одним из своих членов (Александром Сайто, учившимся когда-то в Катехизаторской школе, дрянной души мальчиком) бумагу ко мне, в которой пространно доказывается, что «тоохёо» не послужит к обнаружению истинных чувств христиан к о. Петру, ибо в них (тоохёо) из лести ко мне все пожелают о. Петра и потому они «не должны быть употребляемы». Я ответил, что «тоохёо» будут употреблены; лести в них не окажется, потому что они будут совсем закрыты; в них будет прочтено только одно слово «желаю», или «не желаю»; но кто этот «желающий» или «нет», ни я и никто не узнает, ибо та часть листка, где надписан адрес, будет закрыта при чтении, а после чтения всех «тоохёо» они будут сожжены; в этом же, что «гиюу» так упорно настаивают на отменении этого единственного способа узнать отношение христиан к священнику, я вижу только страх их обнаружиться самим в очень недобром свете.

С девяти часов Литургия. За ней приобщены крещенные о. Петром до Литургии трое детей и все другие дети, бывшие в Церкви. Пели в четыре голоса; управляет хором Конон, сын дворника Никиты Кураока; мальчик-пономарь служит в алтаре преисправно. Все обнаруживает, что о. Петр по храму и службе в нем очень ревностен. На причастие я сказал поучение о служении Богу во всяком звании, в каком бы кто ни был поставлен, посвящая дела своего звания Богу и освящая начало и конец всякого дела молитвой. – По окончании Литургии, когда стали подходить к кресту, я сказал, что имею еще говорить с христианами, и потому чтоб не выходили. И говорил то же, что и прежде – «о цели своего приезда сюда (для тех, которые еще не слышали), о „тоохёо“, их употреблении о том, что „тоохёо“ непременно завтра до полдня должны быть доставлены ко мне; вечером же завтра – в продолжении получаса по заходе солнца прошу христиан собраться в Церковь для открытия и прочтения „тоохёо»; спустя час по заходе солнца пред собравшимися будет это сделано, и вопрос о том, останется здесь о. Петр или нет, будет решен бесповоротно; меньшинство должно будет подчиниться большинству без всякого ропота и неудовольствия, потому что это дело Божие, дело спасения душ» и прочее. Бывшим в Церкви, не получившим прежде «тоохёо», оные были розданы. С Павлом Фукухора «гиюучёо», единственным из «гиюу», оказавшимся в Церкви, говорил особо и убеждал не противиться делу, а мирно все кончить, – дать двух товарищей для разноски оставшихся двадцати пяти «тоохёо» по домам вместе с двумя заведомыми сторонниками о. Петра. Но к стене горох, – волком смотрит, – таким и остался, по-видимому, несмотря на то, что из Церкви потом пришел ко мне в комнату, и я часа два толковал с ним в том же роде. – В продолжение дня затем много христиан перебывало – приносили запечатанные «тоохёо», или так – в гости; Ольга Таира два раза приводила гостей, в первый раз своих знакомых, недавно крещенных, во второй – служащих своих по кирпично и черепично делам; в числе их был старик из Акита – Аикава, отец жены катехизатора Иоанна Судзуки, что ныне в Коофу.

Сказал я Павлу Фукухора, что «вчера день мы тщетно прождали с их стороны разносчиков для „тоохёо“, сегодня будем ждать таковых до двух часов; если не придет никто, то – нечего делать – мы сами разнесем, но тогда они – противники о. Петра – не будут иметь никакого повода говорить, что „разносчики внушали, что вписывать”». Прождали почти до трех; пришел сам Фукухора, но разносить не пошел, а предоставил это заведомым сторонникам о. Петра, говоря, что все равно «желания окажутся на стороне о. Петра». – «Почему так?» – «Потому что участники рыбной (на Сахалине) ловли (гёогёо) желают его». Сам же он, однако, пред тем говорил, что из восьмидесяти домов христиан только десять участвуют в «гёогёо», а все прочие желают участвовать, но им не дают этого, и потому они обижены, и, стало быть, должны быть, по его теории, против о. Петра. – Разнесли «тоохёо» два катехизатора с двумя христианами. К десяти часам вечера у меня собралось уже возвращенных «тоохёо» тридцать шесть.

Вечером, когда уже начинало темнеть, мы с архимандритом Сергием прошлись по загородью, где некогда был пустырь, ныне же все застроено. Прежнего Хакодате узнать нельзя, – так он разросся! В «Сёоконся» на пригорке застали праздник, – фонари, народ. – Холодно в Хакодате так, что приходится очень зябнуть, особенно ночью, что причинило мне ревматизм шейных позвонков, – большое неудобство.

8/20 июня 1898. Понедельник.

В Хакодате.

Утром мы втроем (о. архимандрит Сергий, о. Петр и я) сходили на кладбище; содержится не особенно чисто; о. Петр обещал вперед присмотреть лучше; японское православное кладбище тоже осмотрели. Возвратились по главной улице города, чтобы показать о. Сергию город.

К полдню «тоохёо» не все собрались, как я и догадывался вчера; потому с часу катехизаторы пошли в город собрать недоставленные. К вечеру число «тоохёо» оказалось пятьдесят три; не доставлено шестнадцать, ибо домов, по тщательном исчислении, оказалось всего шестьдесят девять. Не доставлены по разным причинам: большая часть «гиюу» – по упорству и вражде к о. Петру, прочие, должно быть, просто по небрежности; одно и доставлено было, но в нем написано, что пишущий не хочет подать своего мнения, потому оно не взято в счет.

Так как приняты были все возможные меры, чтобы «тоохёо» были написаны и доставлены, то мы, не обратив внимания на уклонившихся от церковного дела, в котором, как здесь же было заявлено, отныне не имеют права никакого голоса, стали вскрывать «тоохёо». Я разрезал пакеты и, не взглянув на имя подателя, отрезал ту часть листка, где написано его мнение, подавал о. Сергию, он передавал сидевшим за столиком катехизаторам, которые читали и вносили на приготовленную бумагу род мнения. Оказалось, что из пятидесяти трех мнений в пользу о. Петра сорок восемь, не в пользу только пять. Я перед всеми воздал благодарность Богу за то, что Он вразумил меня прибыть сюда, чтобы лично убедиться, действительно ли нужно переводить о. Петра из Хакодате. Оказывается, что подавляющее большинство его любит и желает; а если бы он был переведен, то – по интриге нескольких негодных крикунов, в обиду всем прочим.

Я с радостью объявил, что, значит, о. Петр остается по-прежнему здесь; сказал, что он не повторит своих ошибок вроде участия в деле «гёогёо» и происшедших оттуда погрешностей в словах и тому подобное; что мать его будет устроена, согласно ее желанию, вне его дома, что это – несчастие о. Петра – неуживчивый характер его матери; что отныне школа мальчиков и девочек закрывается, – по проповеди же о. Петр трудится и вперед будет трудиться еще ревностнее, и так далее.

Кончив этот предмет, я объявил, что имеется еще на рассуждении другое дело, тоже очень важное для Церкви; это – пересмотр правил общества «гиюу», перемена некоторых из них, оказавшихся крайне неудобными для Церкви, и перемена самого состава общества «гиюу». Здесь же прочитаны были правила, указано, что в них изменяется, наказано строго сообразовываться с ними при избрании «гиюу». Главные перемены: «Отныне „гиюучёо“ будет сам священник; число членов будет только четыре, но избираться на общем собрании восемь, и из них, по представлении мне священником, я буду утверждать четырех, известных по усердию к храму и прочее. Если, при рассуждении о делах, члены будут не согласны с священником, то должны будут представлены епископу оба мнения и, по утверждении его, приниматься к утверждению одно из них».

В следующее воскресенье должно быть произведено общее собрание христиан. Об этом сказано здесь же бывшим в Церкви христианам; не бывшим катехизаторы оповестят. На нем о. архимандрит Сергий, который для того и останется здесь, объявит новые правила и наблюдет за выбором в «гиюу» сообразно с ними. Выбранных он и утвердит вместо меня. Правила потом пришлются ко мне для подписания и печати.

В Церкви было немного христиан, – именно те, которые постоянно ходят в Церковь. В половине девятого мы начали вскрывать пакеты, в половине одиннадцатого вышли из Церкви, все окончив.

О. Петру я, в присутствии о. Сергия, сделал строгие замечания насчет его проступков, на которые жаловались «гиюу», – он обещался не повторить их; это было днем у меня в комнате.

Завтра я должен уезжать, оставив о. Сергия здесь для вышеозначенного.

9/21 июня 1898. Вторник.

На пути из Хакодате в Токио.

Утром, в семь часов, о. архимандрит Сергий, христиане, живущие в Миссии и несколько других, узнавших о моем отъезде, проводили меня до пристани и парохода «Цуруга мару», и в восемь часов пароход снялся с Хакодатского рейда для следования в Аомори. Ныне вот и чертится сие на оном пароходе, после японского обеда в двенадцать часов и по написании письма о. Сергию с некоторыми указаниями касательно имеющего произвесться там, в Хакодате, в следующее воскресенье общего собрания христиан (сооквай), на котором объявятся измененные правила попечительства (гиюуквай) и произведен будет выбор нового состава попечительства.

Погода ясная, море тихое, плавание приятное. Дай, Господи, тишину и Хакодатской Церкви!

В половине третьего часа пришли в Аомори. На пристани встретил катехизатор Симеон Мацубара с христианами. Пришли в церковный дом, построенный усердием катехизатора; он занял клочок земли, купил продававшееся сходно небольшое здание школы, перенес, поставил, и ныне очень приличный церковный дом, с достаточным для небольшого числа христиан помещением для совершения богослужений и для жилья катехизатору с семьей из жены и трех детей (четвертая здесь в Женском училище). Так как времени до отправления поезда железной дороги было почти три часа, то мы отслужили вечерню, которую пели очень бойко дети и подростки; после нее поучение о служении Богу словом и делом; рассматривание метрики, причем видно было, что проповедь в Аомори идет очень туго; в нынешнем году только один крестился. Всех христианских домов девять; половина христиан рассеялась по разным местностям. Мать семинариста Георгия Ногива, по болезни оставившего Семинарию, принесла подарок и очень благодарила за сына; тоже – отец больного семинариста Секи (ныне «Кенквай гиин» в Аомори). Видел я в городе отлично построенные здания Миссий католической, епископальной, методистской; немало живет там и иностранных деятелей сих Миссий; но успех и у них незначителен.

Около шести часов христиане проводили меня на станцию Урамаци, ближайшую к церковному дому, и я распрощался с ними и с Аомори.

В три часа ночи, когда я спал в вагоне, вдруг просыпаюсь в Ициносеки от возгласов у окна остановившегося поезда: «Здесь, здесь!». Отворив дверь, вижу человек двадцать христиан и христианок с катехизатором Василием Усуи во главе. Это они ночь не спали, чтобы дождаться поезда и принять епископское благословенье! Меня истинно тронуло это усердие. Здесь были: Моисей Ямада, богач из Церкви Яманоме, с двумя сынами, некоторые христианки с малыми детьми за плечами, малыши – дети катехизатора и прочие. Я благословил их, благодарил за усердие, но отказался посетить их, спеша в Токио, а после пожалел об этом; следовало посетить, отслужить у них Утреню, сказать поучение и чрез три часа вновь пуститься в путь. Сказал им, что попрошу о. архимандрита Сергия, когда будет возвращаться из Хакодате, остановиться у них (и ныне уже написал о. Сергию о том).

10/22 июня 1898. Среда.

На пути в Токио.

В семь часов вечера прибыл в Токио и нашел здесь все благополучно. Секретарь Сергий Нумабе рассказал, что были здесь о. Петр Кано, которому я наказывал Нумабе вызвать частно и посоветовать подать прошение о переводе его в другую должность. Прежде чем Нумабе высказал это, он горячо стал говорить, что «только некоторые – весьма немногие – не желают его в Одавара, все же прочие христиане за него, что он просит перевести его из Одавара, но не выводить из нынешнего прихода, а поселить в какой-либо другой Церкви его, что он отказывается только от Одавара». Итак, мне нужно побыть и в Одавара для той же цели, как в Хакодате.

11/23 июня 1898. Четверг.

Токио.

Алексей Сасагава в газете показал объявление, что Судзуки, переводчик Посольства, оставляет свою службу при Посольстве, а на его место поступает Исигаме. Призвал коочёо Иоанна Акимовича Сенума и спрашиваю:

– Правда ли?

– Правда. Исигаме говорит, что два часа он будет заниматься в Семинарии, а прочее время служить в Посольстве.

– Скажите Петру Исигаме, что если он хочет быть таким же обманщиком Церкви, каким оказались Сёодзи и Кониси, то может, – Церковь связать его не может. Если нет, то пусть и не думает о переводческой службе в Посольстве; эта служба никак не может быть совмещена с его теперешней службой. Или там, или здесь, – пусть выбирает одно.

Таковы-то люди, на воспитание которых Церковь потратила тысячи здесь и в России!

Итак – не посылать в Академии, а довольствоваться здешним образованием. Учителями Семинарии могут быть и кончившие хорошо курс в той же Семинарии.

Вечером приходил один христианин из Одавара ходатайствовать за о. Петра Кано. Я не вышел к нему, чтобы не подать повода к подозрению в пристрастии, а сказал чрез Нумабе, что завтра отправляюсь в Одавара по сему делу.

12/24 июня 1898. Пятница.

Утром из Посольства был студент Григорий Александрович Козаков спросить от имени посланника, могут ли они принять на службу в переводчики Петра Исигаме, просящегося на сию должность. Я сказал, что «препятствия не сделаю и буду рад, если он будет служить там хорошо; но от службы при Миссии он будет отставлен, потому что эти две службы совместить нельзя; он говорит, что до одиннадцати утра будет на службе здесь, потом весь день в Посольстве, но он нужен здесь не только до одиннадцати, а и в Посольстве может понадобиться до одиннадцати.

И без того он ленив и крайне неаккуратен в хождении на классы, а тогда будет и совсем ни к чему не годен», – «мол, меня задержали в Посольстве», в Посольстве же, – «мол, меня задержал епископ»; словом, или здесь, или там; но так как здесь он уже надоел своею леностью и бездельничеством, то охотно уступается Посольству, где он может своим знанием русского языка быть очень полезен. Потом я призвал Ивана Акимовича Сенума и спросил: «Удерживать Исигаме на службе или нет? Потому что посланник не возьмет его, если мы скажем, что он нужен здесь». Сенума колебался ответом, и потому я послал его посоветоваться с Арсением Ивасава, старшим из кандидатов. Тот посоветовал удержать. Я сказал Сенума «посоветоваться всем кандидатам вместе, и если все будут того же мнения, то сказать Петру Исигаме, что он может (если только хочет, – предполагается, что у него есть еще остаток совести) остаться на службе Миссии, но под тем условием, чтобы вперед не ленился и вел себя хорошо, то есть не входил в долги и подобное. Если не захочет, то пусть уходит». И, вероятно, уйдет. В Посольстве сорок ен в месяц и квартира, у нас же только тридцать.

В двенадцать часов отправился из Миссии, в четыре прибыл в Одавара. Алтарь и всю Церковь нашел в чистоте и полном порядке. Севши в Церкви с о. Петром Кано, катехизатором Ильей Сато и собравшимися немногими христианами рассмотрел метрику, которую о. Петр держит в отличном порядке, отмечая умерших, выбывших, охладевших. Первые христиане крещены мною в 1877 году. Всех крещенных по метрике 565 человек, из которых 187 крещены до о. Петра. 378 крещено им. Он священником в Одавара с 1882 года. Из числа крещеных умерло: 111, выбыло в другие места 112, охладело 41, в католичество ушли пять; ныне налицо всех христиан в Одавара с пригородными селениями: 246 человек в 62 домах. С Собора прошедшего года крещено двадцать четыре, наученных о. Петром и катехизатором. К богослужению приходят в субботу вечером человек двадцать, в воскресенье сорок. В пятницу вечером и в субботу утром службы здесь не совершается.

Ровно в шесть часов собрались служить вечерню; христиан и христианок с детьми нашло человек пятьдесят; певчих девиц и подростков с десяток. О. Петр, как оказалось, никогда не служит Вечерни отдельно, и не знал, где кончается Вечерня и начинается Утреня, хотя Служебник в руках. Вообще в церковной службе он далеко не так исправен, как о. Петр Ямагаки в Хакодате. Певчие пели в один голос очень хорошо. Когда кончилась вечерня, я в эпитрахили и малом омофоре сел у амвона сказать поучение и потом объяснить цель моего приезда сюда. В поучении возможно простым языком объяснил наше сыновство Отцу Небесному, и отсюда, что мы должны привлекать к сему сыновству еще не познавших Отца Небесного; каждый день молитвой «Да святится Имя твое» мы напоминаем себе эту обязанность и прочее. Сказавши потом, что один из драгоценных благодатных даров, данных нам Спасителем, есть «мир», я перешел к «немиру», возникшему в сей Церкви между христианами и священником, и что я ныне прибыл окончательно узнать от всех лично, желают ли они удержать у себя о. Петра, или хотят перевода его в другое место? .

Когда я говорил это, Михаил Кометани, главный из врагов о. Петра, порывался что-то заговорить, но я остановил его, сказавши, что во время проповеди не позволительно это; притом же и нечего ему, или кому другому говорить что-либо о сем деле: уже все до излишества переговорено было еще когда о. Павел Савабе приезжал сюда по поводу их разлада с священником; вновь повторять то же было растравлять старые раны, которые я прибыл, по возможности, залечить, если Бог поможет. Когда я совсем кончил говорить, закричал что-то трясущийся от гнева Петр Дзимбо, но я сказал, что в храме Божием должно говорить мирно и благоговейно; гневные же речи не подобают здесь. Хорошо понявшие все, что я толковал, его же сторонники – немирные – остановили его и увели из Церкви. Прощаясь со всеми, я просил прийти завтра в шесть часов утра помолиться вместе и пригласить с собою побольше не бывших сегодня.

Во время богослужения начался дождь, который и теперь, десять часов вечера, льет, не переставая. Я остался ночевать у о. Петра Кано, где и чертится сие.

13/25 июня 1898. Суббота.

В Одавара.

К Обеднице в шесть часов пришло человек пятнадцать. По окончании службы я стал говорить о «тоохёо», наподобие хакодатских, и неразумный о. Петр Кано первый же с гневом опрокинулся на меня, главный его сторонник тоже горячо восстал против. Насилу убедил их выслушать и понять; наконец, когда поняли, приняли с удовольствием, ибо увидели, что верно будет в их пользу. Но противников о. Петра никого не было в Церкви. Послали за главным из них – Михаилом Кометани; здесь же в Церкви я разъяснил ему, – принял и он и обещал выставить трех разносчиков «тоохёо», вместе с тремя стороны о. Петра стали готовить «тоохёо». При исчислении по метрике домов насчитали 68, тогда как вчера о. Петр говорил, что всего 62 христианских дома; это, значит, Кометани успел подсунуть домов шесть совсем негодных христиан, не ходящих в Церковь, но которых надеется иметь на своей стороне. О. Петр был тут же и позволил сделать это, не спросив у меня, хотя я нарочно не уходил из Церкви, чтобы быть в помощь ему; а катехизатор Илья Сато, видимо, мирволит врагам мира.

Когда совсем приготовили «тоохёо», и три разносчика со стороны о. Петра стали ждать трех со стороны Кометани, я, видя, что нечего больше делать, вздумал отправиться в Тоносава, чтобы посмотреть там работы по перестройке молитвенного дома. Взял двух «дзинрикися» за одну ену шестьдесят сен туда и обратно; но, доехавши до Тоносава, отдал им эту плату и отпустил, и стоило: все время лил дождь, а дорога – если в аду есть дороги, то именно такие.

Отдохнувши и пообедавши в гостинице Фудзия и осмотрев работы, к шести часам вернулся в Одавара по конке. Здесь на вопрос, разнесли ли «тоохёо», о. Петр ответил: «Нет». – «Почему?» – «Они хотят смириться». – «Это лучше всего!» – обрадовался я и после всенощной сказал слово о христианской любви и мире, порадовался, что мир в Церкви возобновился, – Но оказалось, радость была на ветер. Кометани и его дружина вовсе и не думали мириться, а тут же, в Церкви, заговорили до того грубо и беспорядочно, что я попросил их выйти, по крайней мере, на паперть. «Тоохёо» оттягивают просто, кажется, для того, чтобы набрать побольше себе партию. И потому я объявил, что завтра непременно «тоохёо» будут розданы; если противники не дадут разносчиков, то и одни сторонники о. Петра могут это сделать.

Всенощная поется здесь без ирмосов. Служит о. Петр плохо. Читает Илья Сато небрежно и спешно.

14/26 июня 1898. Воскресенье.

В Одавара.

С девяти часов о. Петр Кано служил Обедницу. – «Почему не Обедню?» – спросил его вчера. – «Просфор не заготовлено, так как собирался в это воскресенье быть в отлучке, по Церквам». Просфоры ныне печет сам о. Петр, ибо его «квайя» Лука Мацуо, прежде исполнявший это, сделался врагом о. Петра, расстроемый своим родственником Михаилом Кометани. После службы и креста я сказал поучение о беспрерывном служении Богу на текст из сегодняшнего Евангелия «Не можете двум господинам работати». Кончивши, хотел приступить к раздаче «тоохёо» бывшим в Церкви. Но тут выступили один за другим: Петр Дзимбо, трясущийся от гнева и волнения, Михаил Кометани, у которого, несмотря на все мои старания умягчить его, лицо все больше и больше портилось, и ныне явилось таким ожесточенно злобным, что я изумился и потерял всякую надежду на него, Лука Мацуо, которого я в первый раз ныне видел в Церкви, Илья Камеи, земледел, с лицом чисто разбойничьим, которого я и совсем в первый раз видел и еще два-три с ними, и разговаривали так грубо, гневно, неприлично храму Божию, что я старался только успокоить и утишить их. Все они, впрочем, сказали немного, – нынешние «тоохёо» пристрастны, и потому они не примут их, а отныне уходят, чтобы всем вместе умереть. Я сначала подумал, что и в самом деле этот гневный Дзимбо, или разбойник Камеи бросятся в колодезь или распорют себе брюхо; это меня не остановило сказать им: «Делайте, что хотите», – да и что бы я мог в отвращение их безумства? Подчинить Церковь и себя их капризу? То есть убить Церковь в угоду им? Избави Бог! Промелькнуло у меня в голове, что неприятно будет следствие и возня с японскими чиновниками, – но что делать! Я сказал громко: «Так как явные противники о. Петра отказываются от участия в раздаче „тоохёо”, то мы сами это сделаем, и они уже не имеют права что-либо сказать потом в нарекание нам», – и стал вызывать к себе трех, которые вчера были избраны из сторонников о. Петра для разнесения «тоохёо», чтобы передать им оставшиеся от раздачи мною находящимся в Церкви «тоохёо»; но едва-едва, побуждаемые другими, они выползли из толпы и приблизились ко мне; можно было судить поэтому как слабы духом сторонники о. Петра и как, напротив, наглы и способны запугивать его противники. – Скоро я, впрочем, догадался, что их «иду умереть» значит «выхожу из Церкви». Что ж! Господь с ними! Это значит только, что для них не дело Божие, не спасение души дорого, а каприз их и своеволие дороги им больше всего. – Между тем я передал оставшиеся «тоохёо» трем, наказал им строго при разноске и раздаче отнюдь не употреблять уговоров и убеждений написать то в них, что им – разносчикам – нравится, а только то, что получающий «тоохёо» считает в глубине своей совести, пред Богом, справедливым и желательным, и вернулся в комнату. Здесь скоро стали подавать мне запечатанные пакетики с «тоохёо» – те, которым я роздал, и их до полдня набралось двадцать четыре; но восемь и потом из деревни Мацида, где Петр Камия, пять принесли не принятых, – что же будешь делать с людьми, которые на простой вопрос не хотят ответить ни «да», ни «нет»! Тем они только сами себя лишают права участвовать отныне в деле священника. Пришли ко мне в комнату и некоторые благочестивые христиане, рады, что дело о священнике принимает благоприятный оборот; между прочими тот старикашка, о котором с таким восхищением рассказывал о. Павел Савабе: «И восьмидесятилетний старик встал “кирицу”, “ёй-амбай”, говорит, “как легко теперь стало, когда решили «переменить» священника”». Ныне он говорил наоборот: «Как радуюсь я, что останется о. Петр в Одавара». (Хоть еще совсем неизвестно). Мария Такахаси, получившая крещение от меня в Токио двадцать лет назад тому (Мейдзи 9 нен) вчера и сегодня долго рассказывала, как шли здесь дела и дошло до нынешнего расстройства. Сидевшие здесь старики дополняли и подтверждали ее рассказ. Эта христианка, кажется, лучшая по уму и благочестию из всего здешнего стада мужчин и женщин.

Сходили с о. Петром в первом часу пообедать в гостиницу, где готовят по-иностранному. Вернувшись, застал еще шесть «тоохёо» на столе. В пятом часу приехал из Токио, по пути в Тоносава, для наблюдения за постройкой, Моисей Кавамура и опечалил известием, что вчера, в восемь часов утра, в Семинарии произошел пожар, к счастию, усмотренный весьма скоро и несколько испортивший только одну комнату: дрянной семинарист Павел Юусе положил в комод незагашенную папироску, или трубку, отчего и затеялось. Беда с этим дрянным народом!

15/27 июня 1898. Понедельник.

В Одавара.

Утром, в восемь часов, сходили к больному часовщику Фоме и отслужили молебен Пресвятой Богородице о его выздоровлении. Потом были в доме покойника Гедеона Накацугава у его вдовы; зять еще язычник, потому и двое детей не крещены, но, по-видимому, расположен к христианству, и потому я обещал ему прислать христианских книг из Токио; производство «таби» (носков), кажется, он не опустил после Гедеона.

До полдня не доставили «тоохёо» из тринадцати домов, и потому я отправил разносчиков собрать их, а сам отправился в Тоносава, пообедал у Фудзия и потом на своем месте с Моисеем Кавамура подробно осматривал ремонтные работы по молитвенному дому. Потом задумали мы из остающегося старого леса построить небольшое здание (3×5 кен) у дома для столовой учащихся, когда они бывают здесь на каникулах. – Михей раздосадовал, отзываясь недосугом на мое приказание высушить в ясный день и выбить татами, очистив их от множества блох, на которых жалуются тут же лежащие два больных ученика. Велел Моисею Кавамура присмотреть, чтобы в три дня, если будет хорошая погода, Михей непременно это сделал, иначе пусть уходит, – на место его будет другой; главной своей обязанности не хочет исполнять, отзываясь недосугом, – что может быть глупей этого!

Вернувшись в шесть часов в Одавара, нашел, что «тоохёо» все собраны, кроме двух, так как получивших оные отыскать не могли. Сорок один «тоохёо» запечатан; двадцать шесть возвращены без отметок и незапечатанными; между прочим, и из дома, где мы служили сегодня молебен; это все мутители Церкви или запуганные ими.

Так как сказано было мною, чтобы с заходом солнца (час, всякому видный) шли в Церковь, а чрез час после захода будет открытие «тоохёо», то, по мере стемнения, стали собираться в Церковь. Тут же один из противников о. Петра, бывший «сооси» Хироисе, вытащил Иоанна Инаба из церковного двора и побил. Это достаточно обнаружило характер противников. В половине девятого часа я вышел в Церковь; было человек пятьдесят с детьми и певчими-подростками. Совершили краткое молитвословие, как бывает пред открытием заседаний; после чего я снял эпитрахиль и омофор, сел к столу, отдал катехизатору Илье Сато, расположившемуся около меня с японским столиком и письменными принадлежностями, «тоохёо» пересчитать, что он и сделал и провозгласил: «Сорок один». Я стал открывать конверты и передавать Илье для отметок то, что в них означено, откладывая в сторону части бумажки с именами надписавших, не читая их сам и никому не давая взглянуть на них. Два «тоохёо» оказались обманными, – запечатаны без всякой надписи, – их мы отложили в сторону, как негодные. Из других тридцати девяти только один пакет дал надпись «каеру», все тридцать восемь единогласно были за оставление о. Петра Кано по-прежнему в Одавара. Он и провозглашен остающимся здесь священником, по единогласному почти желанию благонамеренных христиан. Враги его со всеми завлеченными ими – всего двадцать восемь домов, – если бы и подали «тоохёо» в пользу изгнания его из Одавара, все же были бы в значительном меньшинстве. Но так как они и того не сделали, а просто отказались отвечать на простой и прямой вопрос епископа «желают или нет о. Кано священником в Одавара», – поступок, судя по-светски, очень невежливый, по-церковному, – составляющий противление церковной законной власти, – то их нерасположение к о. Петру совсем не принимается во внимание, как будто ничего такого не было на свете, и отныне они лишаются всякого права голоса в деле, касающемся священника. – Все присутствующие в Церкви были очень рады, что дело так блистательно кончилось в пользу о. Петра; только катехизатор Илья Сато, видимо, был смущен и опечален. Я дал несколько наставлений, как, по Христовой заповеди, обращаться с противляющимися Церкви, – отнюдь не отвечать на их злословие, а кротостию и тихостию стараться вразумить их. Так, наверное, можно возвратить Церкви увлеченных, из коих иные прямо говорили, возвращая пустые «тоохёо»: «Мы не против о. Петра, но нам так велят», – Что до вчинателей смуты, то у них подкладка, по уверению всех, весьма черная: удалить священника, на имя которого записана церковная земля, чтобы потом храм перенести в трущобу, а церковную землю, находящуюся на столь видном месте, продать весьма дорого в свою пользу. Таковы, как видно, замыслы Михаила Кометани, Иова Уеда, старого плута, хотевшего надуть Церковь еще при постройке храма, Ильи Мацуо, Хироисе и других. Этих едва ли возможно вразумить. И Господь с ними! Благодарение Богу за то, что на этот раз не удалось им наложить узы на Церковь.

16/28 июня 1898. Вторник.

В Одавара и Токио.

Утром оказалось, что Лука Такахаси, один из лучших приверженцев Петра, ночевал в доме о. Петра, чтобы охранять меня от могущих быть нападений со стороны раздраженных ныне противников о. Петра. Очень нужен! Как будто мы не под Богом ходим, коли Божие дело тщимся делать! Тем не менее о. Петр Кано и тот же Такахаси проводили меня до Кодзу, – в тех же видах охранения.

В Токио домой прибыл в десятом часу утра. Нашел все благополучно, кроме маленького пожара в Семинарии. Велел ученику Юусе выселиться в город, – буду давать ему по четыре ены на содержание, чтобы не держать такого дрянного в здании Семинарии, – это будет и наказанием ему. Петр Исигаме переходит на службу в Посольство, но хочет удержать и жалованье, получаемое здесь, – это ему не удастся; довольно тех тысяч, что доселе издержала Миссия на воспитание и содержание сего дрянного человека.

Перечитал множество накопившихся церковных писем; ничего нет, кроме просьб прибавить – то на квартиру, то на содержание.

О. Феодор Мидзуно рассказал о своем посещении города Коофу: катехизатор Иоанн Судзуки захворал «какке» и ушел домой в Идзу. О. Феодор остался вместо него на проповеди; но проповедывать некому было, – почти никто не приходил; даже и на священническое его богослужение собралось всего шесть человек, несмотря на широкий зов. Впрочем, хорошо бы послать туда катехизатора после Собора; быть может, Господь и даст на сей раз стать там.

17/29 июня 1898. Среда.

Токио.

Ездил в Иокохаму разменять вексель пришедшей части миссийского содержания и узнать о трех ящиках с церковными вещами, пришедших от о. Феодора из Петербурга. На обратном пути в Токио заехал к посланнику спросить об ожидаемом сюда визите нашего Великого князя Кирилла Владимировича. – Зашедши к Козакову, застал там читающего ему газету в качестве переводчика Петра Исигаме. Переговорив о «permit’e» для ящиков с Козаковым, обратился к Исигаме:

– С миром отпускаем вас из Миссии, – служите хорошо здесь.

– Вы не видались с господином Ивасава? – спрашивает.

– Нет.

– Он будет просить вас.

– Вероятно, о том, чтобы вам остаться и при Миссии?

– Да.

– Это невозможно; двух служб совместить нельзя.

– Но два часа я могу служить при Миссии, состоя здесь переводчиком.

– И за два часа определенного времени вы не можете ручаться, состоя здесь в должности переводчика. Но Духовной Миссии нужно от вас более, чем два часа, то есть два класса; ныне набирается новый курс, нужно и с ним заниматься. Кроме того, вы состоите редактором «Синкай»; и хотя в последние месяцы ничего не делали по этой должности, равно как весьма неаккуратно ходили даже на два класса, – но должны делать, чего не можете, обязавшись службой в Посольстве.

Когда я вернулся домой, действительно Арсений Ивасава явился ходатаем за Исигаме:

– Он-де обязан Миссии; когда воспитывался в России, даже его мать содержалась от Миссии (то есть от меня лично; миссийские деньги я не смел тратить на это); так он хочет платить долг благодарности – служить Церкви.

– В таком случае ему не следовало бы уходить на другую службу, – и так далее. Словом, отказ держать Исигаме на службе Миссии, коль скоро он обязался службой в Посольстве. И прежде он преплохо служил: или опаздывал на классы, или совсем не приходил; вперед было бы и подавно то же. Ему нужны только деньги Миссии, а вовсе не служба при ней.

Вместе с Ивасава приходил Сенума ходатайствовать, чтобы ученик Семион Юасе, чуть не произведший пожар в Семинарии, оставлен был в ней, так как я сказал ему выселиться на квартиру. «Если товарищи просят за него, я также прошу», – говорил Сенума. – Я сказал: «Если Юасе даст крепкое обещание вперед не курить и если товарищи его и вы поручитесь, что он, действительно, бросит курить, то пусть останется». Сенума заверил, что Юасе уже пред всеми дал это обещание, но что он возьмет с него письменное уверение в том же, за ручательством товарищей… Ладно!

18/30 июня 1898. Четверг.

Утром был на экзаменах в Семинарии, по Догматике – в шестом курсе и Толкованию Евангелия – в пятом. Отвечали хорошо. Учеников – мало, в шестом курсе – одиннадцать человек, в пятом – только пять, и особенно даровитых между ними нет; но и особенно глупых или ленивых нет. Хорошо, если бы и это количество вышло на службу Церкви; но едва ли и это будет; первый ученик в шестом классе экзамен не держал – кровью харкает, другой – в отсутствии, – быть может, в солдаты возьмут. Остальное время дня – счеты и расчеты. Три тысячи ен вчера взято было из банка, и к девяти часам вечера сегодня осталось только десять ен. Вот какой месячный расход Миссии только в Токио!

Савва Хорие рассказал о печальной кончине своей племянницы Софии (жены Иоанна, что был в Университете), в последнем периоде чахотки бросившейся в колодезь и там умершей, даже не захлебнувшись.

19 июня/1 июля 1898. Пятница.

Был на экзамене по Священному Писанию в Катехизаторской школе и по Священной истории в первом классе Семинарии. Ничего себе, – везли.

Три ящика с церковными вещами из России получены и откупорены: парча для трех престолов и трех жертвенников в Соборе, иконы в серебряных ризах и крестики золотые и серебряные с эмалью – позолоченные; последние удивили нас своей дешевизной: по шестьдесят копеек, тогда как мы здесь по одной ене платили за серебряные с эмалью без позолоты и плохой работы; вперед будем выписывать из России.

Граф Евгений Евфимович Путятин прислал: литой барельефный крест для Собора, в память Ольги Евфимовны Путятиной, но где же поместить его в Соборе? И старую и плохую копию из одной, должно быть, Рафаэлевской Мадонны для Тоносава, – это мы туда отправим и поместим в комнате, где жила графиня.

20 июня/2 июля 1898. Суббота.

После Обедни зашел о. Павел Сато и стал проситься уволить его от должности приходского священника в Канда.

– Хотите на покой? Но чем же вы будете жить? Я не могу дать вам пенсии больше половины нынешнего содержания.

– Нет, нет, – совсем не в «инкё», – я буду заниматься сочинениями.

– Почти вся духовная литература в России состоит из сочинений священников, но никто из них не просился для того об увольнении от приходской службы.

– Но я устарел и ослабел.

– Вы моложе меня и чуть ли не здоровее. Притом же весь приход ваш на протяжении нескольких чё от вашего дома.

– Но у меня нет времени, – я буду заниматься сочинениями для Церкви.

– Нет времени для исполнения первейшей вашей обязанности! И как будто нельзя совместить эти два дела! У вас есть помощники: о. Роман Циба, диакон Стефан Кугимия.

– Но поступления денег от христиан делаются все меньше и меньше, – мне трудно жить.

– Это оттого, что вы приход запускаете все больше и больше, – христиане не видят, за что они будут давать свои кровные деньги, коли вы совсем не заботитесь о них. Во всяком случае, Миссия вам больше нынешних ежемесячных двадцати девяти ен давать не будет. – И так далее.

На экзамене в Семинарии, между прочим, отвечал четвертый курс, состоящий всего из двух учеников, – еще два в отсутствии; придется его присоединить или вверх, или вниз; не содержать же для глупого Моки и пегого Метоки штат учителей!

Погода начинает быть летнею, и напоминает изречение о. Моисея, когда-то удостоившего служить Миссии: «Так жарко, что не до Царства Небесного».

21 июня/3 июля 1898. Воскресенье.

До Литургии было крещение взрослых и младенцев – человек десять.

Часа в четыре был посланник Роман Романович Розен, – все еще на костылях от болезни своего седалищного нерва; приезжал сказать, что Великий князь Кирилл Владимирович прибудет в следующую пятницу; утром отсюда нам ехать встречать его в Иокохаме на пристани; оттуда он прибудет в приготовленный для него Дворец в Сиба, потом к посланнику завтракать, затем сюда – в нашу Миссию. В воскресенье Великий Князь будет здесь на Обедне и так далее.

Вечером пришли о. Симеон Мии, катехизатор в Нагоя Петр Сибаяма и депутат оттуда – учитель Акакий [?] Баба; последний с уполномочением от христиан просить: 1. «Чтобы Петр Сибаяма был поставлен священником для Церкви в Нагоя». Я ответил: «Просьба будет исполнена». 2. Чтобы мне «платить шестнадцать ен процента на их долг ежемесячно полтора года». Я ответил, поморщившись: «Исполню и это, хотя я предполагал, вызвавшись в помощь Церкви платить их процент, когда заезжал из Оосака в Нагоя, что придется платить не более года»; 3. «Так как христиане, пока выплачен будет церковный долг, не в состоянии содержать священника, то просят меня делать это за них, то есть оставить Петру Сибаяма теперешнее его катехизаторское жалованье двенадцать ен да давать еще по пять ен в месяц, обещанных мною, когда был в Нагоя; но так как семнадцать ен для священника мало, то просят прибавить еще три ены, чтобы уж ровно его содержание от Миссии было двадцать ен в месяц, – до того времени, когда они выплатят церковный долг и будут в состоянии сами озаботиться содержанием священника». – Я, очень уж поморщившись, согласился и на это. Что иначе? Отказать в трех енах? Станут бесконечно клянчить, изведут душу больше, чем на три ены.

Сибаяма и Баба ушли, а о. Симеон остался, чтобы объявить, что его катехизатор в Кёото, Афонасий Такай «дооситемо хочет в Россию».

– То есть бросает церковную службу?

– Да.

– Что ж вы не убедили его, что это дело нехорошее, что он обманывает Церковь, которая весьма много издержалась на него, воспитав его с детства, что ему скоро следовало бы быть диаконом, потом священником, что он, так поступая, лишается благословения Божия, ибо оставляя Бога, идет на зов Мамоны, подражая Иуде? – И так далее.

Но о. Мии, напротив, изъявил сожаление, что я так неблагоприятно смотрю на уход Афанасия Такай…

Три дня уже, как прибыл катехизатор Моисей Мори; говорил, что головные боли у него; оказывается помешанным. Вот комиссия-то? То глупые, то безумные!

22 июня/4 июля 1898. Понедельник.

Утром был на экзамене в Женской школе; маленькие по Закону Божию отвечали отлично.

Отправив Моисея Кавамура в Тоносава с малярами, которым он укажет окрасить снаружи и внутри построенный молельный дом, и к плотникам, которым закажет строить из оставшегося старого леса зданьице, 3 † 5 кен, для столовой учащихся, когда они бывают там во время каникул.

Часов в одиннадцать утра прибыл из Оосака о. Андроник на Собор, имеющий скоро здесь открыться.

Начинают собираться и катехизаторы на Собор. Сегодня выслушал некоторых: Павла Цуда, из Тоёхаси, с большим удовольствием, Василием Хираи, из Фукуяма, с большим неудовольствием, и тому подобное.

23 июня/5 июля 1898. Вторник.

Был в Иокохаме по банковым делам. На экзамене в Семинарии по русскому языку был о. Андроник.

О. архимандрит Сергий вернулся из Хакодате, посетив по дороге Церкви в Аомори, Мориока, Ициносеки и Яманоме и Сендая. Церковь в Мориока нашел в упадке более, чем другие.

24 июня/6 июля 1898. Среда.

Перечитал до обеда статистические листы (кейкёо-хёо) для составления общего статистического отчета по Церкви.

Отцы архимандрит Сергий и Андроник были на экзамене в Женской школе.

Посетил посланника, который почти совсем выздоровел; опасается какого-нибудь несчастного случая здесь с нашим Великим князем, хотя японские власти уверяют, что приняты будут всевозможные меры для его охранения; но от безумцев можно ли оградиться обычными мерами? Говорит посланник, что на Бога вся надежда, – так он и в донесении в Петербург пишет. И надежда не посрамит!

25 июня/7 июля 1898. Четверг.

В девять часов был в Семинарии и Катехизаторской школе – отпускной акт, на котором были мы все трое – о. архимандрит Сергий, Андроник и я; из Семинарии ныне выпуска нет; из Катехизаторской школы только четверо выходят на службу. Начато и кончено молитвой; на симбокквай дал четыре ены.

В десять часов был такой же акт в Женской школе, где ныне довольно большой выпуск. После раздачи дипломов и книг выпускных и наградных книг первым по классам, Юлия Саваде прочитала благодарственный адрес, потом стали петь остающиеся выходящим; пели прекрасно, Кису аккомпанировал на фисгармонии; половина выпускных расплакалась; затем стали петь они, – и остающиеся все расплакались. Когда кончили, я сказал выпускным несколько слов, главная мысль которых – чтобы оставались всю жизнь подобными мудрым евангельским девам, – не угашали уносимый ныне отсюда светильник веры и чистой нравственности… На симбокквай дал пять ен.

Вечером был симбокквай в Семинарии, на котором присутствовали и о. архимандрит Сергий с о. Андроником; говорили они, что очень занятно было. Я дома надписывал фотографии для Великого Князя.

26 июня/8 июля 1898. Пятница.

Утром с восьми пятнадцати минут отправился в Иокохаму для встречи нашего Великого князя Кирилла Владимировича, состоящего мичманом на крейсере «Россия». На вокзале в Токио господин Ханабуса, бывший японский посланник в Петербурге, предложил представить и представил меня Принцу Кан-ину, направляющемуся встречать Кирилла Владимировича. В Иокохаме на императорскую пристань Великий князь вышел ровно в десять часов. Японцы устроили ему великолепную встречу там и в Токио: множество чинов и войск; последние – непрерывною шпалерою от вокзала в Токио до Дворца в Сиба, приготовленного для него. Из Дворца в Посольство я доехал с посланником и подождал здесь завтрака, который начался в один час и двадцать минут. Долго просидели за завтраком, после которого я поспешил к себе в Миссию, чтобы встретить здесь Великого князя. Приехал он уже в начале четвертого часа. Мы ждали, облаченные в Соборе, и по входе его тотчас начали благодарственный молебен, а когда кончился молебен было уже без двадцати минут четыре часа. На мое приглашение взглянуть на вид Токио с колокольни, отвечал, что «поздно», под тем же предлогом отклонил осмотр Семинарии и женской школы, но минут пятнадцать просидел у меня; принял предложенные ему и показанные фотографии Миссии и Токио. Хвалил наш Собор и пение. Певчие все вместе стояли налево; за правым же клиросом положен был коврик для Великого князя, до которого и довел его посланник; но он из скромности почти не стоял на нем; молился плохо, все больше по сторонам смотрел, чего не следовало бы делать, чтобы дать добрый пример новым христианам.

День был сегодня жаркий, и я устал очень; старость-то начинает сказываться.

27 июня/9 июля 1898 года. Суббота.

Выслушивал рассказы священников о своих Церквах.

Часу в четвертом был командир крейсера «Россия» Александр Михайлович Доможиров и просидел более часа; земляк и милый человек; впрочем, не потому милый, что земляк, а что отличный служака – с идеальными стремлениями.

Гостит ныне у нас иеромонах с «России» о. Авраамий, завтра имеющий сослужить нам.

28 июня/10 июля 1898. Воскресенье.

Литургия началась сегодня не в девять, как обыкновенно, а в десять часов, чтобы дать возможность Великому князю Кириллу Владимировичу побыть на ней, так как у него с десяти до одиннадцати назначен был прием министров и Государственного совета. Чтобы не заставить его стоять, когда все по-японски сидят во время проповеди, обыкновенно произносимой вместо причастия, я сказал сегодня проповедь сейчас вслед за Евангелием. Великий князь вместе с Принцем Кан-ин и своей маленькой свитой, одетый в белый китель, прибыл во время ектении пред «Верую». Стоял не на коврике, приготовленном для него, а около, – должно быть, потому, что не было другого коврика для Принца Кан-ин, а сего не было, потому что не предупредили меня о том, что он будет вместе с князем, или же по скромности, касаясь только носком сапога коврика. Последний постлан был у правого клироса; певчие правого хора отступили для этого вправо. В Церкви язычников никого не было, при воротах стояли старосты вместе с полицейскими и не пускали; но Церковь была полна, так как, кроме тоокейских прихожан, собравшихся в большем, против обычного, количестве, стояли еще собравшиеся на Собор служащие Церкви и депутаты. Служащих Литургию со мной было восемь священников. Великий князь явил себя добрым христианином, – преклонялся на выносе и последнем явлении Святых даров. Диакон Стефан Кугимия вынес ему просфору. Крест я дал ему поцеловать прежде всех священнослужителей, иначе долго было бы ждать ему; после креста он тотчас же уехал. Литургия – до отпуска, кончилась в четверть первого часа.

За завтраком я узнал, что сегодня (память Святого Сергия и Германа Валаамских) именинник о. архимандрит Сергий.

С половины третьего часа выслушиванье рассказов священников о своих приходах.

С шести – всенощная, служили со мной тоже восемь иереев (о. архимандрит Сергий в том числе), – почти все завтрашние именинники, – Очень уж жарко было в Церкви.

29 июня/11 июля 1898. Понедельник.

Праздник Святых Апостолов Петра и Павла.

До Литургии исповедание священников.

После Литургии молебен Святым Первоверховным Апостолам Петру и Павлу. Совершали богослужение со мною восемь иереев с о. архимандритом Сергием в том числе. Несколько греков и русских было в Церкви. Пришедшими же на Собор и здешними христианами, с учащимися в том числе, Церковь была почти полна. Проповедь говорил о. Симеон Юкава.

Часу в пятом посетили трое офицеров с «России» и просидели минут двадцать.

30 июня/12 июля 1898. Вторник.

Утром выслушивал священников и депутатов о состоянии Церквей. Моисея Кавамура отправил с фотографическими видами Миссии и училищ, прежде поднесенными Великому князю, на судно, доставить их. – В четверть двенадцатого отправились мы втроем (о. архимандрит Сергий и о. Андроник) в Дворец, в Сиба, на обед к Великому князю, согласно вчера полученному приглашению. За обедом была вся русская колония. Великий князь очень хвалил наше богослужение в Соборе – «захватывающее», как выразился он. После обеда Принц Кан-ин, с которым пришлось мне говорить, тоже хвалил Собор и пение.

Вернувшись домой, перечитал письма к Собору и разные предложения; последние очень пустые.

1/13 июля 1898. Среда.

Первый день заседания Собора.

Утром о. Петр Кано принес прошение о выводе его из Одавара.

– Это почему? Ведь уж решено и утверждено, что по желанию значительного большинства христиан вы там остаетесь.

– Все священники меня побуждают к этому.

– Какое дело им до этого?

– Одаварские возмутители церковного мира подали им жалобу на решение оставить меня в Одавара, и священники вчера в Семинарии произвели заседание и совещание, следствием которого и есть мое прошение.

Это меня немало возмутило, и я потом, собравши священников в Крестовой Церкви, строго-настрого запретил им судить своего епископа, вопреки всяким церковным правилам, и мирволить возмутителям, чем они – каждый – роют под собою яму для себя же самого и прочее, и прочее.

На Соборе я объявил прибавку содержания катехизаторам в две ены: денкёосейто отныне будут получать десять ен, фуку денкёося двенадцать ен, денкёося четырнадцать ен. Это – как по жалости к их бедному положению, потому что христиан никакими увещаниями не побудишь помогать им, так и для того, чтобы раскрыть шире дверь в Катехизаторскую школу. Никто не идет в школу, вероятно и потому, что слишком бедно содержание служащих Церкви.

Петр Сибаяма, согласно просьбе христиан Нагоя, определен священником к ним. Видно, однако, что не совсем достойный это человек, по своему характеру; соседние Церкви все переспросили: «Это для Нагоя только?» И по уверении в этом не продолжали возражений.

Церковь Нагоя прислала мне благодарственное письмо за помощь к уплате их долга: по шестнадцать ен ежемесячно на уплату процентов в продолжении восемнадцати месяцев, начиная с восьмого месяца сего года. Нужно не забыть это, чтобы не пойти дальше. И без того очень уж я им расщедрился; и поймали-то они меня на слове: думал я – не больше года платить им проценты, а они – на полтора растянули (да еще и на три хотели). Обещают, по выплате долга, «ообун» взять и содержание своего священника на себя; а теперь и его должна содержать Миссия, по две ены давая в месяц.

2/14 июля 1898. Четверг.

Второй день заседаний Собора.

До полдня читали остальные прошения о катехизаторах и выслушивали речи по сему предмету. Емильян Хигуци хотел сказать речь о необходимости увеличить содержание священников, – «некоторые из них получают-де меньше катехизаторов»; но когда показано было ему росписание содержания, по которому убедился он, что в заблуждении, да сказано было, – «говорить можешь, но на ветер будет, ибо у Миссии нет для того средств», то он отказался от речи. Должно быть, следующим действием предполагал хлопотать об увеличении жалованья кандидатам, но для того подавно нет денег; получают они высший в Миссии оклад – по тридцать ен.

После полдня, с двух до десяти вечера, священнослужители составляли распределение катехизаторов.

3/15 июля 1898. Пятница.

Третий день заседаний Собора.

С восьми до девяти объявлено было распределение и производились попытки изменить то или другое. В девять я поручил заседание на Соборе о. Павлу Савабе и отправился вместе с о. архимандритом Сергием на крейсер «Россия», в Иокохаму, служить молебен, согласно бывшему приглашению. Отказать неудобно было, ибо на крейсере Великий князь Кирилл Владимирович. – Добрались благополучно, молебен отслужили, речь на нем маленькую сказали, позавтракали в компании Великого князя, морского министра маркиза Сайго (порядочно выпившего за завтраком), адмирала Ито, героя битвы на Ялу (отчасти тоже) и прочей блестящей компании, вернулись домой в шестом часу. Отцы Павел Савабе и Симеон Мии дали отчет здесь о бывшем заседании: произведены некоторые перемены в распределении, часть которых я не принял (например, Иоанн Ито переведен из Церкви Накасима, которую он же и сделал цветущею, – причин на то – никаких, – разве можно допустить это?). Прочитаны разного содержания предложения и доклады, почти все и отвергнуты Собором по негодности. Вечером разных Церквей депутаты приходили прощаться.

В сегодняшней «Japan Mail» напечатано, что наш Великий князь «пожертвовал пятьсот ен на благотворительные заведения Токио, двести на госпиталь, сто пятьдесят на кумирни в Сиба, пятьдесят на кумирню в Синагава, где сорок семь ронинов». А на Миссию прислал тысячу ен. Смотри ниже под 19 июля.

4/16 июля 1898. Суббота.

Четвертый и последний день заседаний Собора.

Утром у Обедни.

На Собор пришли и сели все по-японски; только мы, трое русские, на табуретах; думал я, Собор нужно только закончить, и записывать что-либо не приготовился. Между тем – утро прекрасное – прохладно и так славно сидеть в великолепном здании – отчего не поболтать? И растянули речи до двенадцати ровно! Следовало и записывать, ибо много и дельного сказано. Между прочим, Антоний Обата исхлопотал прибавку в две ены и тем, которые получают ныне и выше десяти, двенадцати, четырнадцати; – «но не иначе, как имеющим больше трех детей», согласился я. – Общий собор положено иметь чрез два года не безусловно, а если позволят средства. – Материал для составления истории Православной Церкви в Японии положено выслать из всех Церквей редактору Петру Исикава, обязавшемуся составить сию историю к Собору 1900 года. – О. архимандрит Сергий объявлен присланным от Святейшего Синода помощником мне, – будет посещать все Церкви, «чтобы слушались его и принимали его руководство»; о. Андроник назначен благочинным над священниками Сергием Судзуки, Игнатием Мукояма и Павлом Косуги и их катехизаторами и приходами.

С половины второго часа прием катехизаторов, снабжение их нужным для их Церквей и прощание с ними. – После всенощной исповедь священников.

5/17 июля 1898. Воскресенье.

С семи утра до восьми вечера, за исключением времени Литургии и обеда, прощание с катехизаторами, с каждым отдельно, и раздача им содержания. За Литургией Петр Сибаяма рукоположен во диакона. В три часа было в Соборе браковенчание молодого катехизатора Нифонта Окемото с первой нынешней выпускной из Женской школы Еленой Саваде, дочерью умершего катехизатора Петра и сестрой катехизатора Павла Саваде. Наполовину сего богослужения прием катехизаторов был прекращен, так как комната нужна была для приема новобрачных из Церкви.

6/18 июля 1898. Понедельник.

Целый день – отпуск катехизаторов и священников и раздача всего нужного для них, – В Хакодатской Церкви антиминс совсем обветшал, по складкам прорвался. О. Петр Ямагаке принес его, и вместо него дан новый.

Илья Накагава, отправляемый в Иннай, в Акита, раздосадовал; тридцать восемь ен потребовал для переведения только жены и трех малых детей из Каннари. «На что же так много?» – «Дорогой надо остановиться на четыре дня для отдыха» и тому подобное. И цари без таких роздыхов совершают столь малые пути, а тут служитель Церкви! Но что делать! Пристанет, как липкое тесто, и полдня будет тянуть. «Согласен, бери!» – с сердцем прогнал я его в канцелярию.

Отцы архимандрит Сергий и Андроник уехали в Тоносава отдыхать.

Свадьба была Ераста Миясина с девицей из Каминояма, выбранной там им и проучившейся год в Женской школе. Ераст – первый младенец, окрещенный мною в Токио; ныне катехизатор; но жаль, что совсем плохой, точно полумертвый; в отца – Луку, который тоже такой.

В шестом часу посетил английский bishop Awdry и принес печатный отчет о Ламбетской конференции англиканских епископов в 1897 году. Я ему показал результаты нашего только что кончившегося Собора. Надеется он, что чрез десять лет bishop-японец будет заседать вместе с другими в Ламбетском дворце. Дай Бог ему! Я сказал, что у нас, напротив, нет надежды, что скоро из японцев будут епископы (потому что у нас нужно потверже хранить догматы и каноны, чем у протестантов). К сожалению, дальнейшему разговору помешали офицеры с «России», приехавшие прощаться, так как завтра крейсер уходит в Кобе.

7/19 июля 1898. Вторник.

Утром, когда у меня сидел о. Петр Сасагава, пришедший проститься, попросить на ремонт храма в Сендае и прочее, приехал, тоже проститься, командир «России» Александр Михайлович Доможиров и вместе передать пожертвование на Миссию Великого князя Кирилла Владимировича: тысячу ен, а также пожертвование офицеров крейсера – сто ен, и свое собственное – сто ен – всего тысяча двести ен. Спаси их, Господи! В этом видно и промышление Божие о Японской Церкви. Слава Богу!

Катехизатор Стефан Мацуока, умный и во всех отношениях хороший молодой человек, просил Анну Кванно, начальницу Женской школы, высватать ему невесту из окончивших курс в Женской школе. Анна сговорила Ольгу Миясина, выпускницу прошедшего года; повидались они; по-видимому, понравились друг другу. Но вчера Ольга бежала из Токио вместе с своим братом Ерастом, отправившимся из-под венца с новобрачною прямо на место службы в Идзу. Или очень глупа, или имеет свой роман; во всяком случае нехорошо для репутации Женской школы.

8/20 июля 1898. Среда.

Отпуск некоторых. (Всем катехизаторам дал ныне по фотографической карточке своей, священников – тоже большого формата).

Канцелярские занятия по распределению и прочее.

Из Тоносава гувернер учеников Мирон Сео прислал письмо, что содержание ученика обходится там двадцать три сен в день, кроме «сентаку», то есть по семь ен в месяц. Тотчас же написано отцам Сергию и Андронику, которые ныне там, чтобы ввел он расходы в пределы пять ен в месяц; если нельзя, чтобы дали сюда телеграмму; немедленно будут посланы деньги на обратный путь учеников сюда, а в Тоносава посланы будут на каникулы ученицы, на которых и пяти ен не потребуется в месяц. Тоже сказано и коочёо Ивану Акимовичу Сенума.

Была свадьба катехизатора Павла Хосои с Верой Намеда, сестрой умершего кандидата Климента Намеда. О. Борис браковенчал. Служит он очень хорошо: ясно, громко и с выражением.

Профессор Кёбер был: собирается писать о русской и японской философии для издателя в Германии, вызывающего его собственно на писание о последней.

9/21 июля 1898. Четверг.

Чудный летний день: ясный, тихий и жаркий. Только работать в этот день довольно тягостно, а весь день мы с Нумабе просидели за записью выдач содержания, путевых и прочего и за сведением счетов. А тут еще между работой неприятные посещения: утром больше двух часов пришлось вести беседу с судьей из Сидзуока Иоанном Исида, приемным о. катехизатора Фомы Исида; приехал встревоженный: «Почему Фома опять переводится с места? Ужели он нигде не годен? В таком случае я его возьму с церковной службы». Насилу уговорил я его не волноваться и не огорчаться. На этот раз, по крайней мере, Фома переводится не столько по своей вине, сколько по дрянным качествам его священника – младшего Савабе; оставить их вместе нельзя; но Савабе, избранного всем приходом во священники, труднее перевести, чем Фому, катехизатора, которого полюбили только христиане в Иоцуя. Фома притом переводится в хорошую старую Церковь, в Фукусима, где он будет один, научится скорее управлять церковию, не будет сталкиваться ни с кем, будет совершенно самостоятельным, а не под постоянным надзором и давлением священника, и прочее, и прочее. С Исида пришли и двое христиан из Иоцуя, очень опечаленные, что от них берется Фома, – засвидетельствовать, что он переводится не потому, что его не любят в Иоцуя, как говорит священник Алексей Савабе, а потому, что его не любит сей священник. Иоанн Исида ушел успокоенный.

Анна Кванно приходила рассказать, что и другое ее дело расстраивается: сговорила она за Стефана Мацуока, катехизатора, Фотину Такахаси, младшую учительницу; отец ее охотно дал согласие; сестра – Надежда, тоже, но Стефан попросил не очень торопиться и дать ему завтрашний день на размышление; этого довольно было, чтобы злая Надежда рассердилась страшно: «А, хочет думать, стало быть не очень желает, – не отдам сестру, да и только!» Сколько ни уговаривала ее Анна и старшие учительница – ее товарищи – куда! Разозлилась, так уж с ней слада нет. Принесла Анна обратно мне деньги, которые я дал на подвенечное платье Фотины.

О. архимандрит Сергий и о. Андроник вечером вернулись из Тоносава.

10/22 июля 1898. Пятница.

На Собор собирались не все священники и катехизаторы: сорока пяти человек из них не было. И однако же дорожные приходившим на Собор и обратно составляют сумму 943 ены 38 сен. Содержание их в гостинице от третьего по двадцатое число июля стало: 514 ен 52 сен. Таким образом, нынешний Собор обошелся Миссии в 1.457 ен 90 сен.

О. Симеон Мии говорил, что продается в Кёото место, соседнее с нашим и точь-в-точь такой длины и ширины, как наше, – всего 267 цубо с зданиями за 5.600 ен. Я оставил у себя планец сего места и сказал, что извещу его, можем ли мы купить его, или нет, тотчас по сведении счетов расхода после Собора. Ныне я известил его, что должно покупать это место. По-видимому, Господь помогает Миссии в сем деле. Тогда можно будет построить храм, не стесняясь размерами; да останется пространство и для домов священника и служащих при Церкви. Помоги, Боже, устроиться сему делу!

Из Тоносава вернулся иподиакон Моисей Кавамура: новый молитвенный дом почти готов для освящения; столовую для учащихся из оставшихся после разборки старого храма и дома камней и дерева начали строить. Содержание учеников обойдется в пять ен двадцать сен каждого (не в семь же ен!) в месяц. Ладно!

11/23 июля 1898. Суббота.

Приходившие на Собор разошлись.

Рассылка содержания на восьмой месяц не приходившим.

Приведение в порядок шкапа с канцелярией.

До полдня жаловались на тяжесть и боль головы отцы Андроник и Сергий, к вечеру и у меня от жары разболелась.

12/24 июля 1898. Воскресенье.

За Литургией Петр Сибаяма рукоположен во иерея для Нагоя. –

Иван Акимович Сенума, коочёо Семинарии, приходил советоваться: «Скоро родится ребенок; в Семинарии жить тогда с семейством еще неудобнее будет. Что делать?» Сказал я ему, что «пусть ищет квартиру по соседству; там поместится с семейством; но ежедневно к утренней молитве учеников должен быть в Семинарии и должен уходить к себе на ночь только уложивши учеников спать; в свободные от уроков часы может уходить к себе домой; для этого и должна быть квартира весьма близко от Семинарии. Буду давать ему на квартиру пять ен. Но если поселится далеко, или если не будет исполнять вышеозначенных условий, то ничего не дам». Впрочем, каких трактатов ни заключай, все будет скверно, – наперед знаю; если и когда неженатым был, почти никогда нельзя было найти его дома, в Семинарии, то уже, конечно, будет вечным «нетчиком» в Семинарии, когда выселит супругу из оной, да еще и первенец появится.

13/25 июля 1898. Понедельник.

Утром кончена рассылка содержания не бывшим на Соборе. По сведении счетов оказывается, что отныне рассылка по провинциальным Церквям двухмесячного содержания священникам и катехизаторам будет составлять сумму 5.100 ен. Помоги, Боже!

О. Николай Сакураи вернулся от своих родных в Канаецу и отправляется в Саппоро, снабдившись всем нужным по Церкви. Просил он прибавки содержания, но получает двадцать пять ен, – можно безбедно жить; отказал я.

Симеон Такаока вернулся от родных в Оота (Мито) и направляется в Кагосима; пенял я ему, что там Церковь в застое, – давно уже ни малейшего движения вперед; обещал он, что вперед будет успешнее. (Мало надежды!)

Анна Кванно приходила сказать, что устраивается еще свадьба: Александр Мурокоси, певец и помощник катехизатора из Немуро, засватал сестру о. Игнатия Мукояма, тоже учившуюся в нашей Женской школе. Мать ее не хотела было, – «далеко-де уходит», но Анна убедила ее. Выдал Анне двадцать пять ен на платье бедной невесте, за которую истинно рад; выдал потом Александру Мурокоси пятнадцать ен на платье же.

14/26 июля 1898. Вторник.

Написано в Хакодате: 1. к Антонию Баба, Алексею Яманака и Павлу Канеко, на имя которых записаны два церковных дома, чтобы они переписали это недвижимое церковное имущество на имя священника Петра Ямагаки; 2. к бывшим церковным старшинам, чтобы они сдали о. Петру церковные деньги и отчетные книги; к о. Петру написано, чтобы он принял все это, – Но едва ли не придется ему принимать вместо всех этих реальных вещей воздух. – Все эти люди, за исключением разве Баба, равнодушного вообще к Церкви, – закоренелые враги его, желавшие во что бы то ни стало выжить его из Хакодате. Они теперь изводят церковные деньги на печатание пасквилей в газетах. Не удивительно будет, если и совсем ограбят Церковь, лишив ее с таким трудом собранного ее имущества. Урок на будущее: непременно записывать недвижимое церковное на имя священников, беря от них удостоверение, засвидетельствованное у нотариуса, или в казенном месте, что имущество не их, личное, а церковное.

15/27 июля 1898. Среда.

Написал к Высокопреосвященному Иустину, архиепископу Одесскому: прошу его принять Японскую духовную Миссию в число Церквей, снабжаемых свечами церковными из Одесского епархиального склада. Приложил список сортов свечей, ныне нужных Миссии, – всего десять пудов, и вексель в уплату за них и за пересылку в 37 фунтов стерлингов 9 шиллингов семь пенсов; куплен он в HongKong and Sanghae Bank’e за 370 ен. Свечи в Одессе по 32 рубля белого воска и 28 рублей желтого. Посмотрим, достанет ли вексель на десять пудов.

В Коофу отправился «денкёосейто» Николай Абе – малонадежный; да и место-то малонадежное. Если начнется там Церковь, то это будет особенная милость и помощь Божия.

16/28 июля 1898. Четверг.

Утром пришло письмо от о. Семена Мии из Кёото, что о покупке места, соседнего с нашим, он совсем условился; уступают за 5.500 ен; на купчую нужно будет 110 ен, в «Куякусё» 55 ен, посреднику, писарю и прочим. Я тотчас же ответил, что согласен на все и что деньги вышлю тотчас же, по получении от него окончательного слова. Купчая, как и прежде, на его имя; по совершении должна быть прислана сюда на хранение, вместе с свидетельством от него, что земля церковная, и прочее, как при прежней покупке.

Прибавил по два ен в месяц и певцам; они не только учат церковному пению, но помогают и по проповеди, особенно в провинциях, и тоже почти все – люди семейные.

17/29 июля 1898. Пятница.

Утром приходил проститься катехизатор Яков Канеко, направляющийся с женою и двумя детьми из Касивакубо в Идзу, где не хотел служить (даже, несмотря на все мои уговариванья, не хотел остаться и в Одавара, где теперь нет катехизатора, а один священник) в Каминояма, в приходе о. Петра Сасагава. Снабжен был здесь не нещедро – дорожными на всю семью, пересылочными для багажа, содержанием на восемь месяцев и прочим, и все это, вместе с собственными деньгами его жены, и со всем, что было в саквояже, похищено у него мазуриком на станции Синбаси. Экий ротозей!

Приходил потом тоже проститься катехизатор Фома Исида, отправляющийся на службу в Фукусима. Рассказывал много и в мирном тоне про о. Алексея Савабе; в самом деле дрянной характер: вспыльчивый, грубо гневливый и злопамятный; о своей иерейской обязанности не радящий до того, что со времени поставления во священники – вот уж два года – ни одной проповеди не сказал в Церкви при богослужениях, все катехизаторов заставляет проповедывать; в город на проповедь тоже не ходит; вообще как будто проповедь совсем не его дело; христиан посещает только тех, кто ему нравится; с катехизаторами грубо властителен – Все эти речи можно бы заподозрить в правдивости, если бы я не знал лично Савабе. Мои речи для него – «умано мими-ни казе»; доказательство – бесполезность многократных уговариваний моих обращаться хорошо с Фомой Исида, а не гнать его; мог бы подействовать на него его отец, но, к несчастью, он заживо погрузился в нирвану.

О. архимандрит Сергий отправился в Тоносава освятить новопостроенный там молитвенный дом.

18/30 июля 1898. Суббота.

Утром получена телеграмма от о. Симеона Мии, из Кёото, что «первого числа (августа, в понедельник) решено совершить купчую», поэтому сейчас послан ему вексель на получение из банка Мицуи, в Кёото, 5.700 ен. Послано также свидетельство его, касающееся первой покупки, – «что земля церковная» и прочее, – чтобы он совершенно такое же прислал, в двух экземплярах, и насчет настоящей покупки. Написано, чтобы в конце августа дома непременно были очищены и вполне сданы ему, что в то время мы с о. архимандритом Сергием прибудем в Кёото и распорядимся насчет употребления их. О. Фаддей Осозава запустил свою болезнь горла – хрипоту; врачи находят, что теперь повреждение уже коснулось легких. Отправился он сегодня домой, в Одавара, к отцу, чтобы лечиться там в полном покое от дел и от говоренья.

19/31 июля 1898. Воскресенье.

Утром крещено несколько младенцев и одна взрослая. Крестил о. Петр Сибаяма под руководством о. Павла Сато.

После обеда было браковенчание Александра Мурокоси с Любовью Мукояма.

От Обедни заходил катехизатор в Оота Петр Мисима с христианином оттуда Павлом Мисима, недавно крестившимся. В Оота тринадцать домов христиан и, по словам Мисима, все состоятельные, бедных – никого. Поэтому внушал я ему и Павлу озаботиться там постройкой церковного дома, – не жалеть жертвовать для Бога, под расписку Спасителя в Евангелии, что сторицею будет возмещено, и так далее.

Вечером из Тоносава вернулся о. архимандрит Сергий: освятил там церковный дом, совершил сегодня Литургию в нем; хвалит приличное устройство его внутри и вне. Ученики, проводящие там каникулы, живут благополучно.

20 июля/1 августа 1898. Понедельник.

Утром отправился в Тоносава, и вместе в Одавара, посмотреть, все ли везде благополучно. В Одавара зашел к о. Петру Кано, который на вопрос: «Мирно ли здесь? Возмутители не предпринимают ли чего?». Отвечал: «Все мирно; возмутители в Церковь не показываются, но и не показывают особенной вражды». Пока переменяли лошадей в дилижансе, мы с ним прошли почти весь город, разговаривая, причем я внушал ему «любовью, миром, избежанием всякой гневливости и жестких слов действовать постепенно к умягчению и отрезвлению непокорных и к приведению их опять в ограду Церкви». Садясь в дилижанс, я распрощался с ним, чтобы на обратном пути не видеться, так как особенной нужды в том нет.

В Тоносава застал учеников здоровыми (половина из них – голыми, препоясанием на чреслах только, – боролись на площадке вправо от дома; костюм – неприличный [тогда как и плотники, работавшие тут же, пониже, были в коротких рубашках]; но я представился незаметившим; никто же не видит их здесь, а сами они и совсем голыми видят себя в ванне, купаясь каждый день несколько раз).

Молитвенный дом – небольшой и простенький по конструкции – действительно красив своею свежестию, убранностию и отличными иконами, памятью о. Владимира.

Но в доме, внизу, где ученики обедают в коридоре, циновки сделались до того грязными, что совестно; жаль, что я не подумал об этом, когда посылал переменить циновки во втором этаже. Обещал в возможно скором времени исправить это.

В строящемся небольшом здании для столовой Кавамура распорядился неудачно сделать дверь, в которую будут носиться кушанья из кухни, с краю стены против отхожего места. Велел переместить ее на средину, против двери кухни.

Ночевал внизу, в отлично устроенном иностранном отеле, но простудил желудок, забыв взять из Токио фланель.

21 июля/2 августа 1898. Вторник.

Рассчитавшись во всем насчет содержания учеников и распорядившись о постройках, отправился обратно; но должен был взять билет только до Одавара, так как оттуда был посол, приглашавший, вопреки нашему с о. Петром вчерашнему условию, остановиться в Одавара, чтобы преподать благословение христианам.

Действительно, человек тридцать, считая жен и детей, ждали меня у храма. Преподав благословение, я сказал им поучение – все по поводу того же возмущения некоторых против священника. Объяснял им их действия – новостью в христианстве и незнанием церковных правил, иллюстрациею чего особенно служит их последнее действие – жалоба на епископа священникам, собравшимся на Собор; убеждал поэтому относиться к ним с любовью, братски, мирно; не упускать случаев вразумлять их, но делать это со смирением и тихостью.

Из Церкви христиане пригласили в дом о. Петра и предложили разнообразное угощение; а я и есть ничего не мог по расстройству желудка; зато привез в гостинец, по неотступным настояниям взять с собою, секретарям – ящик с кастерой, отцам Сергию и Андронику карман слив. Чтобы не остаться в долгу у добрых христиан, оставил им пять ен на новые ворота в ограду Церкви, взамен совсем обветшавших теперешних. Дома, в Токио, нашел телеграмму из Кёото от о. Симеона Мии, что купчая на землю для Церкви совершена благополучно.

22 июля/3 августа 1898. Среда.

Целый день был болен неунявшимся расстройством желудка и поклялся вперед быть крайне осторожным, большею частию из-за собственной глупости человек страдает. И поделом ему! Не будь ротозеем, а будь собран мыслию, словом и делом.

От о. Симеона Мии пришли документы: купчие на два участка земли, состоящие с нашим местом в Кёото, всего на 268 цубо, с строениями, конечно, негодными для наших целей, и его свидетельство, что участки, купленные на его имя, принадлежат Церкви, а не ему, и так далее. Слава Тебе, Господи! Место для храма есть. Да поможет Господь воздвигнуть его во время, благоприятное для сего!

23 июля/4 августа 1898. Четверг.

Утром послал о. Семену Мии, в Кёото, сто ен в доплату к прежде посланной сумме за землю. В сей посылке пятьдесят ен от меня самому о. Семену за труды и хлопоты по покупке.

Сдавал дела по рассылке содержания в средине месяца по ремонту зданий и прочего о. Андронику, сообщаясь завтра утром отправиться в Хоккайдо.

Из церковных писем сегодня: 1. христиане в Каннари и о. Иов Мидзуяма просят «оставить там катехизатора Илью Накагава, назначенного Собором в Иннай». – Нельзя. Ужели погасить слабый светоч в Иннай, едва возжженный, – грех был бы. 2. О. Матфей Кагета пишет, что у «катехизатора Фомы Михора доктор Моисей Оота нашел чахотку в опасной степени, и он должен отправиться домой, в Вакуя, для лечения». Нечего делать!

«Катехизатор в Хамамацу Петр Хисимото разругался с женой доктора Моисея Оота, Лидией, и не может там долее оставаться». Оба хороши: один – юный глупец, другая – пожилая болтуха. Пусть Хисимото отправляется в Кега, на место уходящего Михора, а Хамамацу поступит в заведывание катехизатора в Тоёхаси, Павла Цуда, так как отдельного катехизатора для Хамамацу нет.

Анна Кванно, начальница женской школы, совсем плоха; можно опасаться, что на днях помрет. Извещенные об опасности прибыли к ее ложу из Оосака сын Пантелеймон с женой и племянницей Марфой.

Впрочем, я нашел ее утром бодрою духом и находящуюся еще послужить Церкви. Дай Бог!

24 июля/5 августа 1898. Пятница.

На дороге в Хакодате.

Утром, в семь часов, мы с о. архимандритом Сергием выехали для посещения Церквей в Хоккайдо. Заведывание Миссией оставлено о. Андронику; оставлены ему чеки для рассылки содержания за девятый и десятый месяцы, сказано, какой произвести ремонт в домах, и прочее.

25 июля/6 августа 1898. Суббота.

На пути и в Хакодате.

В четыре часа пополудни пароход вошел в Хакодатский рейд; в пять часов мы с о. архимандритом были в своем доме у Церкви. Все нашли благополучным по Церкви, кроме того, что возмутители церковного мира, вопреки моему письму к ним, не передают о. Петру церковных домов, а новый «гиюу» – церковных денег и отчетных книг.

После всенощной сказал поучение катехизатор Александр Хосокава; молящихся было человек пятнадцать.

26 июля/7 августа 1898. Воскресенье.

В Хакодате.

За Литургией было молящихся человек тридцать. Я сказал поучение о церковном мире. Гиюу пришли потом ко мне и просили сказать прежним гиюу, возмутителям, чтобы они передали им церковные деньги, не имея которых они в затруднении. Поэтому я посетил главных из возмутителей – Фукухора, Канеко и Алексея Яманака. Первый отозвался, что он не имеет ничего против передачи, но что все дело поручено Якову Канеко; сего и Яманака я застал у Антонина Баба; Канеко отозвался, что они ныне «гинмисуру», – «исследуют, нужно ли передать» совершенно воровской ответ. И начал он спор со мной, что «тоохёо» тогда были «фукоохей», что «правила для гиюу» я не имел права изменить без их согласия, и прочее. Алексей Яманака подтвердил его. Эти два человека – самые вредные для Церкви в Хакодате, несмотря на то, что последний – один из самых старых христиан, служивший некогда и катехизатором. Долго еще будут мучить христиан, пока передадут церковное имущество, что, вероятно, принуждены будут, наконец, сделать.

В двенадцать часов ночи мы с о. архимандритом стояли на пароходе «Муцу» и отправились на нем в Немуро.

27 июля/8 августа 1898. Понедельник.

На пути в Немуро.

Погода тихая; пароход идет спокойно. Но расстройство желудка мешает наслаждаться добрым путешествием. О. архимандрит тоже не совсем здоров.

28 июля/9 августа 1898. Вторник.

На пароходе и в Немуро.

В одиннадцатом часу прибыли в Немуро. О. Игнатий Като и катехизатор Моисей Минато с несколькими христианами встретили на шлюпке; много христиан ждали на берегу. Зашедши в гостиницу и переодевшись, мы тотчас же отправились в Церковь, где человек сорок, считая детей в том числе, христиан Немуро и Тонден встретили нас. Церковь устроена довольно прилично; все ново, чисто; амвон только не в меру возвышается над местом христиан. О. Игнатий отслужил обедницу. Читает Моисей Минато очень хорошо; пели человек пятнадцать детей, подростков и больших; кроме «Благослови душе моя Господи», все пропели в один голос довольно стройно. Я сказал поучение, начав апостольским приветствием: «Радуйтесь о Господе», что узнали Небесного Отца, и прочее. Потом дети испытаны в знании молитв; наполовину из них прочитали «Отче наш» и получили по иконке; другие – или по застенчивости, или по незнанию – не читали. Дано родителям наставление воспитывать религиозное чувство в детях, чему и Ангелы-Хранители детей будут невидимо помогать. Хотели было рассмотреть метрику, но так как был уже второй час, и христиане, да и мы, утомились, то отложили это дело до вечера. – Вернувшись в гостиницу и пообедавши вчетвером (о. Игнатий и Моисей с нами), мы отправились по домам христиан и до вечера посетили всех, то есть пятнадцать домов. В половине домов – христиане и язычники вместе, что показывает неприлежное служение священника и катехизатора; коль скоро муж христианин, как не обратить и жену? А еще лучше: в одном доме мать христианка, а сын с женой язычники, да и мать-то такая плохая христианка, что, кажется, они именно зажгли лампаду пред идолами, на языческой божнице, в числе которых особенно заметны были две лисички, между тем икона Спасителя прилеплена на стене, как картинка. Вообще, Церковь еще молодая, требующая воспитательного попечения. Из старых христиан, мне известных, мы нашли здесь Филиппа Эгуци, одноглазого учившегося некогда в Катехизаторской школе, ныне адвоката здесь, – почти совсем забывшего христианство; еще Андрея Сасаки, ныне, впрочем, находящегося в отлучке; семейство его кажется добро-христианским, что хорошо рекомендует Андрея; почему сказал я о. Игнатию, чтобы допустил его до Святых таинств: пятнадцать лет довольно эпитимии за то, что он увел невесту из дома родителей совсем неблаговидно и стал жить с ней без благословения Церкви.

Вечером, в гостинице, мы вчетвером просмотрели метрику, по которой здесь крещеных больше двухсот человек. Почти вся эта масса в разброде по другим местам для добывания себе хлеба насущного. Из находящихся налицо совсем охладевших к вере очень мало. О. архимандрит Сергий сделал на метрике свои пометки.

Александра Мурокоси, когда он прибудет сюда, положили мы перевести на катехизаторство в Кусиро; здесь довольно – для Немуро – проповеди о. Игнатия, для Тонден – Моисея Минато. После Немуро Кусиро самый большой город в пределах прихода о. Игнатия; больше же Мурокоси туда послать некого.

29 июля/10 августа 1898. Среда.

Вада но – Тонден и Немуро.

Утром, в восемь часов, отправились мы вчетвером посетить братий в Тонден. Три мальчика христианина несли за нами узелки с облачением, кадилом и книжками для богослужения. Казаки японские (подражание русским), всего домов четыреста, рассеянно поселены на широкой плоскости; каждому от казны построен дом и дано пять тысяч цубо земли; чрез десять лет дом и земля обращаются в собственность казака. Живут казаки бедно. Мы посетили десять домов наших христиан между ними, рассеянных на пространстве двух ри; в два дома еще дальнейшие не пошли, – виделись со всеми обитателями их в молитвенном доме. Последним служит дом одного казака, служащего школьным учителем в другой деревне. Дом свой, как свободный, он отдал для сего употребления, пока не имеет в нем нужды. Дом маленький, очаг в той же комнате, где молятся, циновки заношенные, стены, оклеенные старыми газетами. К часу, пополудни, согласно вчерашнему условию, собрались в нем все братья и сестры с детьми. Отслужил о. Игнатий вечерню; я сказал поучение о непрестанном служении Богу – каждого в своем звании. После разговорились о делах Церкви; наши христиане здесь – лучшие люди местности: школьные учителя, старшины, чиновники; поэтому и вперед надежда на успех проповеди несомненна, только нужно, чтобы катехизатор Моисей Минато постоянно здесь жил. Я вполне согласился с этим; дал тридцать ен на приведение дома в вид приличный для молитвы и удобный для помещения катехизатора; этого почти довольно, недостающее восполнят сами христиане, которых, по бедному состоянию их, стеснительно просить о большем пожертвовании. Нанесли христиане яиц для угощения нас, забыв, что сегодня среда; когда же о. Сергий напомнил им о том, они яйца спрятали и угостили нас вареным картофелем, который составляет лучший продукт их огородов, – В три часа мы отправились посетить дома, лежащие дальше молитвенного дома; последним был дом казака Петра Танака, высокого бородача, не хуже русских казаков, имеющего медаль и пенсию за отличия на войне, и самого усердного здесь к Церкви. Он уже пожертвовал часть своей земли (50×70 кен); когда она станет вполне его собственностию, – для постройки церковного дома, или храма, если Бог поможет, и больше всех просил, чтобы в Тонден был безотлучно катехизатор, «если этого не будет, – протестанты возьмут силу там», опасается он, «там уж один дом баптистский есть, и епископалы ладятся завести там проповедь. До сих пор протестанты не имели успеха, препятствуемые православием; нужно, чтобы и вперед было тоже».

В сумерки мы вернулись в Немуро, довольно усталые, выходив за день верст двадцать пять.

30 июля/11 августа 1898. Четверг.

Немуро.

Утром о. Игнатий Като сообщил сведения о настоящем числе христиан на острове Сикотане: мужчин шестнадцать, женщин двадцать четыре, детей мужского пола (до брачного возраста) девять, женщин тринадцать, всего шестьдесят два человека, в шестнадцати домах. – Купил я для них подарков:

кадку сахара – белого песка – 12 ен 50 сен

16 фунтов зеленого чая, по 45 сен фунт – 7 ен 20 сен

2 фунта китайского чая, по 60 сен фунт – 1 ена 20 сен

30 пачек табаку, по 19 сен пачка – 5 ен 70 сен

три дюжины платков, по 15 и 10 сен платок – 4 ены 80 сен

одну штуку ситца, в 24 ярда – 5 ен 90 сен

пять сортов цвета ниток – 2 ены 50 сен

Всего на 39 ен 80 сен.

Купцу Григорию за комиссию дано: 1 ена 20 сен.

Подарки приготовлены, чтобы завтра взять на пароход.

После обеда, в три часа, сходили на кладбище, чтобы отслужить литию по нашим покойникам, которых там человек двадцать. – Есть несколько протестантских могил и одна католическая. Между первыми – могила миссионера Карпентера, умершего здесь в 1887 году; на ней значится, что он трудился двадцать три года для индийцев (аборигенов в Бирме) и один год для айнов и японцев. Жена его живет в Немуро и ждет времени лечь здесь рядом с мужем, – замечательный образчик верности мужу.

31 июля/12 августа 1898. Пятница. Немуро.

Вчера, возвращаясь с кладбища, мы зашли к Mrs Carpenter, но не застали ее дома. Сегодня она сделала нам ответный визит. Интересная старушка, преданная Богу и памяти своего мужа. Говорила, что Миссия их в Бирме, между горными аборигенами, началась с 1818 года и ныне у них между сими людьми сорок тысяч христиан – баптистов. Муж ее, служа там двадцать три года, так наконец ослабел от малярии и ревматизма, что никак не мог долее оставаться там, но вернувшись к себе, близ Бостона, в продолжение пяти лет восстановил настолько здоровье, что захотел непременно продолжить миссионерскую службу, по не в Бирме, где ему угрожала смерть, а наметили они местность жительства айнов, соответствующую по широте Бостону, и прибыли потрудиться между ними; по совету с Bishop’oм Bickersheth и Rev. Batcheleur’oм, трудящимися между айнами в Сораци и прочих местах на западной половине Эзо, они избрали восток, где айны в Сибецу, на Кунасиро и других местах, и поселились в Немуро, но муж и года не выдержал, – помер. Она оставила мысль обращать айнов, а научилась по-японски и обращает японок и японцев. Брат ее мужа прибыл сюда и построил ей дом, но три года назад, в большой здешний пожар дом со всем имуществом ее сгорел. Она, однако, не упала духом, а трудится здесь по-прежнему; только зимы проводит в Хакодате, так как здесь в холода негде жить. По ее словам, у Бачелёра ныне из айнов человек пятьсот христиан; в Сораци есть училище для них; перевел он на айнский язык половину Нового Завета и напечатал латинским шрифтом. Айны теперь быстро сливаются с японцами, не брезгующими брать айнок в жены, особенно на промыслах, где мало японок; и в два десятилетия больше чистых айнов, вероятно, уже не останется.

С трех часов был в Церкви симбокквай, на который для угощения вчера я дал три ены и о. Сергий две ены. По случаю дождя мы с о. Сергием на полчаса опоздали. Почти вся Церковь была в сборе – здешняя и из Тонден. Начали молитвой, – о. Игнатий в эпитрахили благословил; пропели большим хором довольно стройно. Потом о. Игнатий сказал проповедь о превосходстве христианства пред язычеством. Я рассказал историю Товита и Товии. О. Сергий говорил о воспитании веры. Засим следовало угощение. Среди его Филипп Эгуци встал и предложил свои воспоминания о времени, когда он был, двадцать лет тому назад, в Катехизаторской школе. Попросили меня рассказать о том времени, когда я прибыл в Японию, что я и сделал, рассказав потом об о. Павле Савабе, о. Иоанне Сакае. В семь часов симбокквай закончился, и мы вернулись в гостиницу. Казак Петр Танака проводил меня вместе с своею маленькою дочуркою, которую все просит принять в женскую школу и воспитать в благочестии на службу Церкви, взамен его, так как он сам некогда намеревался посвятить себя Богу в качестве катехизатора, для чего и воспитывался в епископальной школе в Токио полтора года; болезнь отца помешала ему кончить там курс; потом он обрел настоящую истину Христову в православии, что считает делом Промышления Божия о себе, почему еще больше горит желанием посвятить свое единственное дитя на служение Богу. Я обещал ему непременно принять ее в Женскую школу и способствовать исполнению его благочестивого желания.

1/13 августа 1898. Суббота.

Немуро. Сикотан.

В восемь часов утра вышли на пароходе «Кванкомару», Юусенквайся, из Немуро и в пять часов вечера были у острова Сикотан, в заливе, где поселение наших христиан-курильцев. Прежде всего бросается в глаза здание Церкви, небольшой, но имеющей вид настоящего церковного здания. По берегу видны были люди, бегущие к стоящей вдали от деревни шаланде. Заходящее солнце обливало мягким светом мирную картину деревеньки, видимо бедной. Долго мы ждали, пока подойдет шаланда, гребущими в которой оказались молодые женщины с несколькими мужчинами. На наши вопросы все назвали себя христианскими именами, весьма чисто произнесенными, но никто не мог говорить по-русски; знали некоторые только по несколько слов. Быстро свезли нас на берег, где мы прежде всего пошли в Церковь и нашли ее очень чистенькою; пол деревянный, без циновок, чисто вымытый; алтарик – на возвышении и задергивается занавеской; икон достаточно; священническое облачение есть; на престоле славянское Евангелие; все – присланное из Миссии. Потом, пока светло, пошли осмотреть дома христиан. Всех – двенадцать посетили; один был заперт на замок, за отсутствием жителей; еще две семьи живут совместно с другими. Дом Якова Сторожева, – староста между ними, находившегося в отсутствии, на рыбной ловле, – лучший, более других просторный, половина домов дощатые, другая половина из соломы и тростника. У всех очаги в передней комнате, кровати во второй; спальные принадлежности плохие и грязные. Дома вообще изобличают убогое бедное существование. За каждым домом – землянка для житья зимою, – шалаш, засыпанный землею, с отверстием вверху для выхода дыма и одним окном. У старухи Степаниды – вдовы, трудолюбивой и искусной огородницы, – по обе стороны дома отличный огород картофеля. На лугу, за домами, паслись десять коров. В домах везде мы нашли иконы, но закопченные. Нужно прислать им новые, на деках.

Когда стало темнеть, мы все собрались в Церковь. Виссарион стал звонить в небольшой колокол, привешенный над входом, и звонил, пока приготовлено было все к началу богослужения. Оказалось, что нужно дать молитвы трем родившим и миропомазать двух младенцев, крещеных самими христианами (третий помер). О. Игнатий, облачившись, это сделал. Потом архимандрит Сергий отслужил по-японски вечерню. Пели: о. Игнатий, Павлин – молодой человек, три-четыре девицы и много детей; пение было не совсем стройное, но и не хуже, чем в иных японских Церквах. Всей всенощной мы служить не могли, ибо нужно было к девяти часам поспеть на пароход. После вечерни я, в епитрахили и малом омофоре, сказал небольшое поучение и оделил все дома иконками – по две, певчих, да и всех желавших образками и также всех серебряными крестиками. На отсутствующих также даны были, а их оказалось семнадцать человек, отлучившихся на рыбные ловли. Кончивши все в Церкви, мы пошли в дом Якова Сторожева, где были два тюка с вышепрописанными подарками и передали их всех, сказав, разделить беспристрастно, что они и сделают, ибо живут весьма дружно, и всякий делится всем со всеми, точно первобытные христиане. Тут же мы с о. Сергием получили от многих подарки их изделия – разных форм коробки, сплетенные весьма крепко и искусно из соломы, дали им окончательное благословение и простились с ними. Всей толпой они проводили нас до шаланды, в весла которой сели по-прежнему девицы и молодые люди; первые в своих хороших платьях, в которых были в Церкви, не успев переменить их. С напевом – сначала альтами, потом дискантами – мелодично грустным и с видимым одушевлением и усердием они скоро доставили нас на пароход и здесь еще раз простились и приняли благословение. Грустно мы расстались с ними. Добрый отломок это знаменитой Церкви Иннокентия, славного нашего миссионера. Куда нашим христианам равняться с ними! С коих пор они разлучены с наставниками и со всем христианским миром и до сих пор какие превосходные христиане! Ни воровства между ними, ни лжи, ни обманов, ни вражды, а правда, честность, любовь, смирение и прочие христианские добродетели. Бедно и невзрачно одеты в доме и на своих делах, а в Церковь все идут чисто и в лучшие свои платья одетыми, и идут все до единого – и стар, и млад, так что в домах никого не остается во всей деревне. Быть может, им дозволят переселиться на прежние их места, на Парамушир; тогда, Бог даст, они сохранятся от вымирания; здесь же, если останутся, вероятно, не долго будет существовать деревня: уже больше половины, по переходе сюда, померло от недостатка той пищи, которую они имели на Парамушире.

2/14 августа 1898. Воскресенье.

Сяна и Рубецу, на Итуруп.

В девять часов вчера вечером снявшись с Сикотана, сегодня, в двенадцатом часу, стали на якорь у городка Сяна на острове Итурупе. Здесь сто двадцать домов жителей; у нас две христианские души – дочь начальника города (сёчёо), шестнадцатилетняя девица, учившаяся в Хакодатской школе и там крещенная, и секретарь его Павел Судзуки, родом из Яма-номе, крещеный лет двадцать тому назад и с тех пор служивший по местам, где нет нашей Церкви. И та и другой не совсем потеряли веру; дал им по иконке и обещал прислать книг Судзуки и сёчёо. – Здесь же мы видели приготовление рыбных консервов из масу, которая при нас привезена была еще живою, потрошена, очищена, уложена в жестянки и запаяна; оставалось варить ее паром, чего мы не дождались.

В пять часов бросили якорь в Рубецу, где домов сто, у нас один христианин – Стефан Хосоно, чиновник, охраняющий здесь лес от безалаберного пожигания его рыбаками. О. Игнатий Като поехал на берег найти его; меня же капитан парохода попросил сказать проповедь служащим на пароходе, что я и сделал; собрались в кают-компанию человек двадцать; офицеры сели за стол, команда на циновках, и слушали довольно внимательно катехизацию, обычную для первых слушателей, – о Боге едином, о Святой Троице, о сотворении мира и человека и грехопадении, от которого Создатель пришел искупить. – Так как капитан и офицеры показались мне заинтересовавшимися, то я обещал прислать им христианских книг для дальнейшего наставления их. Когда окончилась катехизация, вернулся о. Игнатий с берега и привез с собою Стефана Хосоно, который был очень обрадован свиданием с нами. Он родом из Акита, крещен в Хакодате, служил потом писцом у начальника над нашими христианами на Сикотане, был в Церкви чтецом при богослужениях с ними, вообще христианин добрый. Дал ему иконку и обещал прислать христианских книг.

В Рубецу нашему пароходу не было никакой нужды заходить; зашел же он и стоит здесь ночь, по причине тумана, опасного для судов в этих местах. С нами же ныне пять человек иностранцев, взятых из Сяна, потерпевших крушение у этого острова и потерявших шхуну, с которой они пушного зверя в этих местах промышляли.

3/15 августа 1898. Понедельник.

Рубецу и на пути в Немуро.

Утром было светлое; мы с парохода любовались селениями и их окружающими горами. Здесь, кажется, было место подвигов наших взбалмошных лейтенантов Хвостова и Давыдова, за каковые подвиги заплатил своими страданиями в плену Головнин с товарищами. В девять часов снялись и шли целый день в виду берегов Итурупа и Кунашира.

4/16 августа 1898. Вторник.

На пути и в Немуро.

С двух часов ночи начался туман, почему «Кванкомару» шел медленно, утром останавливался и в одиннадцатом часу, наконец, бросил якорь в Немуро. Мы опять остановились в гостинице Ямагата, где первым делом предложили теплую ванну, потом японский обед. Пообедав вчетвером (о. Игнатий и Моисей Минато с нами), мы учинили совет: не съездить ли о. Сергию с о. Игнатием в Сибецу и Кумбецу? Верхом по берегу шестнадцать ри до Симбецу и пять до Кумбецу. О. Сергий верхом почти совсем не езжал, но ведь нужно же учиться; посещая Церкви, не обойдется без сего способа путешествия. Я совершенно предоставил ему решить: поезжать, или нет: первое нужно в интересах Церкви, хотя и не совсем, – христиан там домов пять, второе – опасно по его неопытности в верховой езде. Он выбрал первое, и завтра утром они отправятся, почему о. Игнатий пошел заказать лошадей. Я с первым судном отсюда уйду в Хакодате, чтобы оттуда в Токио, Кёото, Оосака и к концу месяца опять в Токио. О. Сергий потом, быть может, посетит и Кусиро, после чего отправится в Саппоро, к о. Николаю Сакураи, чтобы с ним осмотреть Церкви его ведомства.

Из Токио письмо от седьмого августа нового стиля, что Анна Кванно окончательно в безнадежном положении: желудок отказывается варить, поддерживают ее существование введением питания посредством клистирной трубки.

5/17 августа 1898. Среда.

Немуро.

Утром, в восьмом часу, о. архимандрит Сергий и о. Игнатий Като отправились верхом на лошадях в Сибецу. Мы с катехизатором Моисеем Минато сходили в молитвенный дом в Тонден посмотреть, как он поправляется: один плотник копается и, по-видимому, долго будет копаться, пока выйдет что-либо из этого вместилища бедноты и грязи. Вернулись в гостиницу к двенадцати часам. Моисею сорок пять лет; женат был два раза, оба неудачно; второй раз развелся с женою уже будучи христианином, за беспутство ее; еще жениться не желает; это хорошо, но пусть же держит имя свое безупречным: будет жить один в молитвенном доме, в Тонден; так пусть отнюдь не принимает у себя женщин в одиночку, чтобы не вышло какого-либо подозрения и нарекания. Пусть в свободное время разводит огородик и цветник, в пример трудолюбия христианам… Все это я внушал ему дорогой.

Вечером, с половины седьмого часа (ибо в шесть еще почти никого не было), мы отслужили в церковном доме всенощную, пред завтрашним праздником Преображения Господня. Я был в эпитрахили и малом омофоре, за неимением более полного облачения, и служил за священника и диакона, Моисей в стихаре читал и заправлял хором, розня сам больше других, маленький сын Андрея Сасаки подавал кадило; пели Ирина, – жена о. Игнатия, сестра Петра Тоокайрина, что ныне здесь замужем за чиновником, и много малышей обоих полов; пели бойко и храбро, но иной раз так все врозь, что хваля их в душе за усердие, невозможно было воздержаться от улыбки. Молящихся было человек десять больших и несколько детей; язычников виднелось человек пять-семь. Всю всенощную правильно и истово мы отправили, за исключением величания, которого певчие не знали, и ирмосов, которых не научились петь. По окончании я сказал поучение «об уничиженном состоянии Спасителя для спасения людей и о проявлении Божией славы Его на Фаворе для укрепления веры учеников».

Так как о. Игнатий принес мне сегодня утром собранные от христиан пять ен, к которым, по условию, я должен приложить пятнадцать для покупки органа в Токио и высылке сюда для обучения певчих, то, можно надеяться, пение здесь потом значительно улучшится, ибо о. Игнатий учился когда-то в Певческой школе и это дело разумеет.

6/18 августа 1898. Четверг.

Немуро.

Преображение Господне.

Забраться сюда легко, выбраться трудно; не только сегодня, но и завтра, кажется, придется пробыть здесь, за неимением судна, идущего в Хакодате. – Ночь здесь проводится покойно, за неимением москитов, – большое преимущество Немуро пред всей Японией летом. По утрам здесь, кажется, всегда туман. Дни теплые, но не жаркие, такие, как в Токио в конце сентября. По улицам нигде не видно дзинрикися, что делает хождение по ним приятным, зато вечером темно на улицах, хоть глаз выколи, – фонарей город еще не надумался поставить; впрочем, город сделал и более важное: провел по улицам хорошую воду, которую и цедят обитатели из чугунных тумб в свое здравие и удовольствие.

В девять часов утра должна была начаться Обедница, но ни одного человека не пришло, из исключением старухи Ирины, что из Хакодате, мною когда-то крещенной. Подождали полчаса, пока Моисей куда-то бегал; должно быть сгонять благочестивых христиан в Церковь; набралось четыре мужчины, из которых один, слепец, еще не крещен, семь женщин и несколько ребятишек. Я облачился в эпитрахиль и омофор, Моисей в великолепный стихарь, и стали служить. 3-й Час читал он тихо и торопливо, а дети шумели и кричали; велел читать громче, чтобы находящиеся в Церкви могли слышать, а детей велел унять. Пели сегодня лучше, чем вчера. По окончании Моисей сказал проповедь, и сказал недурно; видно, что прочитал толкование на Евангелие и приготовился; потом я сказал о важности молитвы, особенно общественной, и так как теперь Успенский пост, о необходимости исповеди и приобщения Святых Таин.

Вернувшись в гостиницу к двенадцати часам, мы пообедали вместе с Моисеем, и се опять скука и ожидание судна.

В девять часов пришел на «Кванкомару», из Абасири, адмирал Ито (герой сражения с китайцами на Ялу), осматривающий заливы по острову Эзо, чтобы выбрать военный рейд для северной стоянки судов. Поднялся шум в гостинице и не прекращался до двух часов ночи. Зато же и гостиница мстит таким производителям шума; с пятого часа утра начинается грохот дверей и чистка всего, – мытье коридоров, метенье комнат и прочее, – изволь тут спать! Я встретился с адмиралом в коридоре на рассвете, – раскланялись и перекинулись словами; познакомился с ним на «России» во время обеда, когда мы подряд с ним сидели против Великого князя Кирилла Владимировича.

7/19 августа 1898. Пятница.

Немуро.

И холодно же здесь по утрам от тумана, который вот почти каждое утро застилает окрестность до того, что суда на рейде едва видны из гостиницы Ямагата, стоящей на берегу. Вперед, в самое жаркое время года, не выезжать сюда без теплой рубашки и шерстяного платья, чего ныне нет у меня.

После чая утреннего отправился с Моисеем Минато осматривать общественный сад: нашел гуляющую в нем лошадь и удящих рыбу в грязном пруде двух мальчиков, да много засохших деревьев, покрытых чужеядным мхом до того, что казались мохнатыми и красивыми в сем виде.

После обеда стали приходить сестры и братья прощаться: жена Андрея Сасаки, что родом из Никкава, с сыном лет двенадцати, принесшая кучу печенья, Петр Танака – казак, принесший свою рукопись о начале Церкви в Тонден, и прочие.

В девятом часу братья проводили меня до пристани, а Моисей до парохода. Простившись с ним, скоро лег спать, но привалила толпа дававших в городе пир адмиралу Ито, вместе с ним: говор, хохот, шум их, потом оставшихся на судне пассажиров первого класса не дал сомкнуть глаз до двух часов, как и в прошлую ночь.

8/20 августа 1898. Суббота.

Судно «Суруга-мару». В Немуро же.

Вышли утром в девятом часу, по причине тумана и опасности плавания во время его. Прошли по направлению к Акаси миль двадцать и вернулись в Немуро в исходе двенадцатого часа по причине тумана, который, однако, позволяет видеть все кругом в диаметре, по крайней мере, пяти верст; просто – капитан трус; этак ни в какую пасмурную погоду нельзя ходить по морю, потому что на вид пасмурно, солнца не видать, – больше ничего. И досадно же! Да, невесело, по-видимому, и адмиралу Ито, но и он ничего не поделает; недавно тут пароход этой компании (Юусенквайся) наткнулся на непоказанный риф и погиб, – так все капитаны ныне в страхе и последнем градусе осторожности.

Адмирал рассказывал, что когда он был здесь, в Немуро, в первый раз, Мейдзи в четвертом году, то есть двадцать пять лет тому назад, здесь на берегу было только десять домов айнов и человек десять японцев, – так скоро вырос нынешний город Немуро, благодаря рыбе кругом здесь. Говорил адмирал, – отвечал на мой вопрос, нашел ли он удобный для военных судов порт в Хоккайдо, – что он совсем не для того ездит здесь, что он просто, пользуясь свободным временем, прогуливается для своего удовольствия, большею частию на лошади верхом, – как из Сои до Абасири, и опять будет из Акаси до Кусиро, что ни одной удобной гавани в Хоккайдо для военного порта нет. Но Филипп Эгуци, адвокат, едущий здесь же, вслед за сим в стороне говорит мне: «Станет старик трястись верхом для своего удовольствия! Конечно объезжает остров и осматривает все по делу». По какому же? Вероятно, на случай войны с Россиею, осматривает, где и для каких действий удобно для России и для отражения ее Японией, и тому подобное. Других дел, кроме касающихся войны, и не может быть у таких выдающихся военных людей Японии, как адмирал Ито и генерал Каваками, в прошлом году осматривавший наше восточное прибрежье.

В шесть часов вечера Моисей Минато приехал на пароход и взял меня на берег, чтобы отслужить всенощную. В церковном доме ждали мы сбора христиан до семи с половиною часов; собралось человек двенадцать, и мы начали всенощную; после оной я, вместо проповеди, рассказал из Ветхого Завета историю Иосифа, стараясь говорить ее так просто, чтобы и дети заинтересовались и слушали до конца, что и было. – Вернулся на судно в половине одиннадцатого часа.

9/21 августа 1898. Воскресенье.

На «Суругамару» и потом на «Оваримару» в Немуро.

Утром в девятом часу было так светло кругом, что капитан «Суругамару» решился идти, велел поднимать якоря; все очень обрадовались, но решимость капитана упала и пропала между двумя якорями, одним поднятым, другим так и оставшимся в грунте. Скучно, хоть плачь. К счастию, после обеда, во втором часу, приехал мальчик из гостиницы «Нака-мару» (брата Ямагата) с извещением, что отцы архимандрит Сергий и Игнатий Като вернулись из поездки в Сибецу и Кумбецу. Я тотчас же отправился к ним и слушал рассказ о их посещении христиан и весьма надежных слушателей учения в Сибецу, и Павла Огава, разводителя рыбы в Кумбецу, или лучше за Кумбецу, в одном ри от него, при речке в лесу. О. Сергий благополучно съездил, ни разу не упав с лошади, при всей своей неопытности в верховой езде. Оба поездкой своей очень довольны. О. Сергий в подарок мне привез вешалку для полотенца айнской работы, сделанную из одного куска дерева и представляющую деревянную цепь, каковую вещь я взялся свезти в сохранности для подарка в Токио о. Андронику.

В седьмом часу, когда я был еще в гостинице, пришли сказать, что все пассажиры, за исключением адмирала Ито, переводятся с «Суругамару» на «Оваримару», только что пришедшую на рейд с Кунашира и имеющую сняться завтра утром для следования в Хакодате; на «Суругамару» же останется один адмирал с своим адъютантом, и будут они повезены завтра в Аккеси. Вследствие такого распоряжения я с чемоданом перебрался на «Оваримару», на которой о. Сергий уже взял для себя билет, и мы оба ночевали на новом месте, получив по отдельной каюте.

10/22 августа 1898. Понедельник.

На пути в Хакодате из Немуро.

Хотя тонкий «гас», как называют здесь туман, покрывал рейд не меньше, чем вчера утром, тем не менее капитан парохода «Оваримару» снялся с якоря ровно в четыре утра. Думали, что «Суругамару» с адмиралом останется на рейде, но ей, как видно, совестно стало, и она тронулась вслед за нами. Против мыса Носяпу, от которого мы вернулись третьего дня, так же было туманно, как и тогда, но наш капитан и не подумал возвращаться, а остановил винт минут на пятнадцать, потом еще на столько же, и мы прошли опасное место в виду маяка на мысе. «Суругамару» на этот раз сделала то же. Посаженная на мель «Харимама-ру» виднелась еще там же, за полмили влево от нас; ее еще не теряют надежду снять с рифа и спасти. Все утро до полдня мы видели много кашалотов и акул; первые выставляли свои хребты из воды и брызгались, вторые показывали перья на фунт и больше из воды.

11/23 августа 1898. Вторник.

На пути и в Хакодате.

Утром, в десять часов, «Оваримару» бросила якорь на Хакодатском рейде, и мы с о. архимандритом Сергием сошли на берег, где встретили ожидавших о. Петра Ямагаки, катехизаторов и несколько братий и сестер. Александру Мурокоси, назначенному в Кусиро, мы привезли три тюка его имущества, находившегося в Немуро, и сдали ему их тут же; он с молодой женой целую неделю ждал нас в Хакодате, согласно нашей телеграмме из Немуро.

Пришедши в Миссию, отдохнувши несколько и напившись чаю, мы стали рассматривать планы перестройки училищного дома для двух катехизаторов, переделки в доме священника, новой дощатой ограды с западной стороны Миссии и сметы на сии предметы. О. Петр благоразумно распорядился пригласить губернского архитектора, старика Сакай, который начертил планы и сделал сметы, потом показал планы, с указанием, какой должен быть лес и прочее, четырем плотникам, которые и представили запечатанные пакеты своих цен. Теперь мы вновь все пересмотревши и обсудивши, сделав и небольшое изменение в плане квартир катехизаторов, позвали господина Сакая и четырех подрядчиков. Сакаю я предложил наблюсти за постройкой, за что с чертежами и сметой предложил пять процентов с материалов и работ, с тем, чтобы он уже с плотников ничего не брал. Он согласился. Тогда призваны были подрядчики, из которых двое оказались христианами. При них распечатаны были их пакетики, и работа досталась наиболее дешевому, Алексею Сато; кстати, и Сакай его знает за надежного человека. Цена его на три вышеозначенные постройки: 632 ены 65 сен, – меньше, чем по смете самого архитектора.

Потом призваны были три подрядчика, подавшие сметы на покраску крыши и обшивки храма и ограды масляной краской, – крыши два раза, прочего три. Из них один был тоже христианин, но самым дешевым оказался язычник Ито; подряд сдал ему за 138 ен.

Нужен еще переделать крышу в другом школьном доме и устроить там комнаты для вдовы о. Иоанна Сакая, Елены; много и других мелких и крупных построечных нужд, как-то: татами в квартире катехизаторов, очаги туда же, проведение воды в Миссию (семнадцать ен) и устройство двух «нагаси» при водопроводной тумбе и прочее, и прочее. Словом, всего построечный расход в этом году на хакодатский стан будет превышать тысячу ен. Но что делать! Нужно привести обветшалый стан в приличный вид, тем более, что в нем будут иногда проживать некоторое время миссионеры, особенно о. архимандрит Сергий, при своих посещениях вверенных Церквей.

12/24 августа 1898. Среда.

В Хакодате и на пути в Токио. Пароход «Цуругамару».

Так как вчера все, что нужно было сделать в Хакодате, сделано, то сегодня утром я положил отправиться отсюда в Токио. Пароход «Цуругамару» несколько запоздал приходом из Мурорана, и потому мы вышли вместо восьми часов утра в десять, но, вероятно, не опоздаем на прямой поезд в Токио из Аомори к пяти часам сорока минутам вечера. До парохода проводила меня целая лодка братьев, сестер и детей с о. архимандритом Сергием во главе. Он остался в Хакодате, чтобы отсюда, чрез Муроран отправиться в Саппоро к о. Николаю Сакураи, и с ним затем обозреть все Церкви его прихода. Благослови его Бог на первое самостоятельное путешествие ко Церквам! Дай ему, Господи, быть истинным миссионером!

(Дописывается по прибытии в Токио). За обедом, в половине первого часа, на «Цуругамару», в котором участвовали капитан, два пассажира и я, стали вопрошать они о наших христианских делах, что подало повод к полуторачасовой беседе, бывшей настоящей катехизацией для язычников, Бог весть, насколько полезной, но выслушанной ими с беспрестанными поддакиваниями и другими знаками одобрения; во всяком случае бывшие мои слушатели – не враги христианства, и в частности, православия.

В Аомори катехизатор Симеон Мацубара и несколько христиан встретили на пристани, но проводили на станцию железной дороги, ибо пароход совсем запоздал, так что к отходу поезда едва поспели. На станцию собрались мало, не все христиане Аомори, так что меня потом совесть укоряла, зачем я не остался вечер помолиться вместе с ними и сказать им поучение! Но совесть, к несчастию, тоже задним умом крепка; я почувствовал это уже тронувшись в путь, когда было поздно каяться.

13/25 августа 1898. Четверг.

На пути и в Токио.

Выехав вчера, в пять сорок восемь часа вечера, со станции Урамаци, в Аомори, с прямым поездом в Токио, сегодня, в семь часов вечера, был на станции Уено, Токио, а чрез полчаса на Суругадае, дома. Нашел здесь все благополучным. Рассказал вкоротке о результатах путешествия, узнал главные здешние новости, из которых наиболее приятна та, что старуха Анна Кванно, начальница Женской школы не только не умерла, но значительно поправилась и подает надежду еще жить на благо школы. Оставленный хозяином здесь о. Андроник отлично вел дела: разослал содержание служащим Церкви, распорядился ремонтными работами и прочее.

14/26 августа 1898. Пятница.

Токио.

Утром посетил болящую Анну, осмотрел ремонты зданий и стал читать церковные письма, которых накопилось сотни полторы. Перечитали с Давидом до полдня самые важные, исполнения по которым или ответы неотложны; потом он пошел с Нумабе писать ответы и отсылать деньги, так как большая часть просьбы касалась оных. Я один прочитал письмо о. Петра Кано, адресованное мне в собственные руки. Пишет, что «возмутители мира в Одавара в постоянных сношениях с о. Павлом Савабе, недавно ездили в Токио к нему служить панихиду; письмо их ко мне с просьбой убрать о. Петра из Одавара, писано будто бы Ильей Сато с черняка, собственного о. Павлом, – так сам Илья говорил, – просьба их к священникам – внушение о. Павла», и так далее. Не верится, чтобы старик о. Павел, проученный своим неудачным возмущением в 1884 году, до сих пор был так неблагоразумен и неблагонамерен. Просит о. Петр внушить ему не поддерживать своим участием упорства христиан, а действовать к умирению их. Увидим.

После полдня семинаристы явились из Тоносава, где провели каникулы; смотрят очень бодрыми и здоровыми.

За всенощной было очень мало христиан из города. Паникадила не зажигали, так как были отворены северные и южные двери храма – тягой задувало бы.

15/27 августа 1898. Суббота.

Успение Пресвятой Богородицы.

Ровно восемнадцать лет, как я в последний раз служил с Высокопреосвященным Исидором в Петербурге, после чего простился с ним и отправился на вокзал для следования сюда. Когда, прощаясь, я упомянул, что «Бог даст мне еще увидеться с ним», он ответил: «Нет, где уж? А услышите, отслужите панихиду». Да молит его душа, столь участливая к Японской миссии, чтобы Господь поскорее просветил сию сторону светом Евангелия!

За Литургией было так много христиан, что о. Андроник удивился: «Праздник Богородицы чтут так же, как в России», – говорит; третьего дня он жаловался, что на праздник Преображения почти никого не было в Церкви. Погода сегодня была очень хорошая, оттого, видно, и пришло больше. Между прочими был один патер; сначала стоял в дверях, потом с доктором Кёбером в правом крыле Церкви, и заявил себя очень скверно тем, что ни на каждения, ни на благословения не преклонил хоть бы мало голову, а стоял совершенным истуканом; наш бы, православный, непременно отдал привет католическому епископу; ведь таинство священства взаимно нами признается и уважается. Но в этом-то и выражается, что католичество – яд мира, и что ему предстоит то же, что было с ересью Ария, то есть исчезновение из мира. Протестантство не менее – переряженный гностицизм, отливающий всеми цветами красивой ящерицы; и его участь та же. Будущее чревато еще какими-то извращениями и извратителями до антихриста включительно, – но всех удел – погибель. Только истинному Христову учению суждена несокрушимость.

День прошел в обычных мелких занятиях; ни на полчаса дверь не остается спокойною; по-видимому, все мелочи, – но жизнь и есть сцепление мелочей; большие кольца в этой цепи всегда и везде редки.

16/28 августа 1898. Воскресенье.

Богослужение; после него много гостей. После обеда чтение накопившихся писем; вплоть до шести часов продолжалось оно с немногими перерывами, и все еще больше тридцати писем осталось на завтра. Замечательных мало. Фома Танака, катехизатор в Вакаяма, пишет, что он во время проживания здесь на общей катехизаторской квартире в дни Собора поражен был дурным поведением некоторых молодых катехизаторов: в разговорах то и дело, что злословят священников и старших катехизаторов, напиваются пьяны и шумят; возвращаются поздно вечером и лезут в ванну с служанками; с последними ведут себя неприлично, и подобное. – Мы с Нумабе пересматривали список катехизаторов, стараясь догадаться, кого он разумеет; и больше пяти-шести, действительно, молодых и дрянненьких людей, вроде Кувабара, Такаку, не могли никого заподозрить в вышеозначенных неприличиях. Советует Танака вперед размещать священников по комнатам катехизаторов при подобных собраниях; оно так и было доселе; нынче в первый раз священники, для удобства их взаимных совещаний, помещены были вместе, катехизаторы отдельно от них. Вперед нужно будет держаться прежнего обычая. – Жалуется еще Фома Танака будто священники выдают тайны, сообщаемые им на исповеди; таков будто священник Оосака (то есть Сергий Судзуки действительно, сверх всяких моих чаяний, – глуповатое дитя, кажется, на всю жизнь). Оставлено письмо его для прочтения – без имени автора – всем священникам совокупно на следующем Соборе, с напоминанием канонических прещений по сему предмету.

Катехизатор в Мидзусава, Иоанн Синовара, пишет толки языческих родственников и дворни княгини Анны Русу, будто смерть ее здесь в госпитале, куда она привезена была для лечения от чахотки, ускорена была предложением о. Павла Савабе исповедаться и причаститься. Злостные толки, которыми они стараются отчасти оправдать языческое погребение Анны. Но Господь примет ее душу не по погребении, а по вере.

17/29 августа 1898. Понедельник.

Чтение писем и ответы и распоряжения по ним.

В школы являются учащиеся, – свидание с ними и расспросы некоторых о их Церквах. – Филипп Узава, катехизатор в Сука, привел двоих в Катехизаторскую школу и хвалится хорошим состоянием своей Церкви; Лукина Оонума, жена учителя пения в Маебаси, привела двоих в семинарию и не нахвалится блестящим состоянием Церкви в Маебаси. Подавай Бог! Из Коофу двое просятся в Катехизаторскую школу. Ступай!

18/30 августа 1898. Вторник.

Прием приходящих учеников, учениц и их родителей.

В Семинарии производился экзамен новичкам; собрались далеко не все; всего пятнадцать мальчуганов держали экзамен; из них двое язычников: сын придворного поэта, Фукуба, и сын одного богатого человека, отдаваемый к нам, по общему фамильному совещанию, для направления его поведения.

19/31 августа 1898. Среда.

Профессора семинарии, кандидаты академий, составляли распределение уроков и пришли ко мне с просьбою – прибавить им жалованья; хотел я употребить для преподавания в Семинарии на место выбывшего Петра Исигаме Иоанна Фукуяма; они: «Не нужно Фукуяма, мы сами управимся со всем, но в поощрение нам разделите на нас жалованье Исигаме». Прислали они депутатами Пантелеймона Семеновича Сато и Иоанна Акимовича Сенума; первый с чисто ораторскими приемами говорил мне речь; я мало слушал его, обдумывал дело и сказал: «Сделайте распределение и покажите мне, потом о жалованье решим». Часов чрез пять принесли распределение; по пятнадцати уроков на каждого в неделю, тогда как прежде всегда было не больше двенадцати; предметы расположены довольно хорошо. Сказал я: «В продолжение месяца наблюду, во всей ли точности вы будете выполнять расписание; профессор должен быть в классе пять минут после звонка, – ни минуты позднее должен сидеть до выпускного звонка; должен дома готовиться к классу и говорить полезную лекцию, а не болтать зря, или сидеть молча. Если все это найду в точности выполненным, то разделю вам жалованье, шедшее Исигаме, – тридцать ен, по пять ен на брата». Пантелеймон Сато и Иоанн Сенума заверили, что «свято исполнят свои священные обязанности». Увидим.

Были еще Иоанн Акимович Сенума и его супруга Елена уведомить, что помирились с инспектрисой Женской школы Елисаветой Котама. Слава Богу! Но как это нелегко сталось! Анна Кванно, умирая (то есть когда все – и она сама – думала, что настал последний час ее, чего, слава Богу, еще нет) призвала к себе Елисавету и стала едва внятным голосом убеждать ее прекратить вражду: «Пусть Надежда Такахаси упорствует, – она не так важна в школе, но ты предназначена занять место начальницы после меня, – ужели ты хочешь разорить школу? Перестать печалить епископа, который решился скорее уволить тебя из школы, чем оставить начальницей заведения, где главный предмет христианская любовь», и так далее. Котама обещала исполнить завещание умирающей – помириться. И ныне произошло сие. Главным посредником был старик Сергий Нумабе. У Анны, едва имеющей силы иногда приподняться до сидячего положения, заметил он приготовление к чайному угощению и дал знать Ивану Акимовичу и Елене; они пришли к ней и были приняты с материнскою ласкою; пришла и Елисавета Котама, – взаимно извинились и излили поток любезностей она и Елена; Анна была в восхищении и угостила их чаем, после чего Елена с супругом сделали визит Елисавете во второй этаж; все ученицы, вчера наставленные Анной (для чего она призывала их в свою комнату), видели это и отдавали поклон Елене. Видела это и Надежда Такахаси, все еще злящаяся, – она сидела на то время в конце коридора; но, вероятно, и ее недолго будет держать демон злобы в своих оковах. – Нумабе потом пришел ко мне возвратить деньги – месячное жалованье Котама и Такахаси, которое я когда-то послал им чрез него, чтобы они взяли и оставили школу, если не хотят помириться. И с ним мы порадовались, что Господь устроил дело к лучшему. Дай Бог и вперед мир, тишину и любовь!

20 августа/1 сентября 1898. Четверг.

Вчера о. Алексей Савабе, будучи у меня, сказал, что в квартале Усигоме, близ квартала Иоцуя, продается очень дешево место в 370 цубо, с домом, – по шесть ен за цубо. Пошел сегодня посмотреть, не годится ли для постройки Церкви. Оказалось негодным: в глухой местности, за военным корпусом.

О. Павел Савабе говорил, что, точно, к нему часто приходят немирные из Одавара служить панихиды, и так – жаловаться на о. Петра и подобное, и что он во время Собора научил их представить священникам жалобу на о. Петра. Но все это – не дело злонамеренности о. Павла, а дело его слабости. Просил я его внушать им смягчиться, прекратить вражду к своему священнику и, кажется, он будет делать это. Обещался я побыть в Одавара и посетить немирных, чтобы вновь убеждать их оставить вражду; просил о. Павла предупредить их о сем и дать наставление мирно принять меня с о. Петром и послушаться моих внушений.

21 августа/2 сентября 1898. Пятница.

В девять часов был молебен пред началом учения; я сказал на нем поучение учащимся, чтобы «яркою звездою пред душевными очами имели всегда свою цель, а она им напоминается ежедневно несколько раз словами молитвы „Да святится имя Твое”, и чтобы старались уготовить себя для сей цели, развивая ум науками, сердце – взаимною любовию и соблюдением чистоты душевной, волю исполнением всех правил инструкций».

В Семинарии и Женской школе происходили симбокквай’и, на которые я дал по пять ен, ибо учащихся там и здесь много.

О. Андроник уехал в Оосака с поездом в 6 ч. Р. М.

22 августа/3 сентября 1898. Суббота.

В школах начались классы. Я располагал начать занятия переводом с Накаем; но болезнь желудка заставила целый день пролежать в постели, – простудил третьего дня, напившись после ванны из графина, хотя и не холодной, воды; так-то в старости делается слаб человек! – О. Андроник благополучно прибыл в Оосака, о чем дал знать телеграммой.

23 августа/4 сентября 1898. Воскресенье.

До Литургии было крещение младенцев.

Началось пред Литургией воскресная школа.

Вечером, в шесть часов, прозвонил колокольчик к занятиям, но в Катехизаторской школе не оказалось ни единого человека, в Певческой – только один, все прочие где-то на прогулках. Это побудило меня поручить надзор за сими школами о. Федору Мидзуно, который живет тут же в доме, тогда как Иоанн Сенума – к Семинарии, далеко отсюда. Сенума уже несколько раз просил меня сделать это. Призвал я его и освободил от заведывания в качестве «кочёо» Катехизаторской и Певческой школами, возложив тут же его обязанности на о. Мидзуно, а когда собрались ученики, объявил и им это, дав строгий выговор за несоблюдение самого важного из правил школы.

24 августа/5 сентября 1898. Понедельник.

Из Окаяма от «гиюу», слепца Петра Дазай и еще одного, еще к Собору получено было прошение – переменить священника Игнатия Мукояма, – «не нравится, мол», (кандзи-о варуку суру), – больше никаких причин не представлялось. Конечно, и прошение потому оставлено без внимания, даже к Собору не показано, так как адресовано было лично мне, а только дал я прочитать его о. Игнатию, в назидание и предупреждение его. Но Дазай и его приятель прислали вопрос: «Почему-де их прошение не исполнено?». И опять обвинений против о. Игнатия никаких. Дело, однако, так оставить было нельзя, чтобы вражда не разрослась. Назначенному во время Собора благочинным над о. Игнатием о. Андронику поручить разобрать дело неудобно было, ибо он языка еще не знает достаточно для сего; а написал я о. Семену Мии съездить в Окаяма и узнать, почему просят сменить о. Игнатия, и помирить Дазая и прочих с ним. Послал ему на дорогу и пропитание там на время следствия десять ен. Сегодня получено от него письмо самого успокоительного свойства: решительно никаких поводов нет к вражде христиан с о. Игнатием; ничего они не могли сказать против него, кроме – «одевается слишком просто, что-де не к лицу священнику в таком роскошном городе, как Окаяма», «жена его горда» (тогда как она, Лукия, лучшая из воспитанниц Женской школы, просто скромна и молчалива) и подобное. Пишет о. Мии, что успел уговорить жаловавшихся вполне помириться с о. Игнатием, что недовольство их было только следствием интриг прежнего катехизатора и его жены против священника. И слава Богу! Во время Собора катехизатор Иоанн Судзуки (Идзу) и Петр Уцияма, бывший в Эма (Идзу), говорили нехорошо о христианах в Эма и Нираяма, – «что они немирны, ссорятся между собой и с катехизаторами». Речи их попали в «Гидзироку». И как же оскорбились христиане Эма! Прислали мне огромное прошение с заявлением, что Судзуки и Уцияма оклеветали их, что ныне, по причине их злословия, они должны лишиться церковного дома, ибо владелец земли, на которой он построен, требует землю обратно, – и прочее, и прочее. Я написал им, что сделал выговор Иоанну Судзуки и Петру Уцияма за их речи, но что землевладелец, конечно, не лишит их земли, ибо их взаимный мир у него пред глазами и слова, несправедливо укоряющих их, не могут влиять на него. В ответ на это они требуют, чтобы Судзуки и Уцияма в «Сейкёо-Симпо» напечатали, что отказываются от своих речей на соборе, обвиняющих христиан Эма в ссорах между собою – Петра Уцияма я призвал и убедил сделать это; он обещал. Потом нужно будет убедить Судзуки сделать то же, чтобы кончить все мирно, – христиане Эма, однако, едва ли сделаются оттого лучше; нужно правду сказать, – плохи они очень: и грубы, и ссорливы, и холодны к Церкви, – сам я видел все это, посещая их.

25 августа/6 сентября 1898. Вторник.

Токио и Тоносава.

Утром начал занятие переводом Священного Писания с Павлом Накаи’ем. С слова «иметь» следовало начать; показалось трудно, перешли на слово «имя», и это не смогли. Оказалось, действительно, утомление болезнию желудка, не прекращающейся и доселе. Бросил я все и уехал в путешествие. Следовало: быть в Тоносава, чтобы посмотреть, как произведены плотничьи работы по постройке столовой учеников и прочего, также окрасочные и прочие; в Одавара, чтобы вновь попытаться помирить немирных христиан с о. Петром Кано; в Кёото, чтобы посмотреть новокупленную землю и распорядиться употреблением зданий на ней; в Осака, чтобы посмотреть, как произвести ремонт зданий, и распорядиться устройством зимнего помещения для о. Андроника.

В десять часов уехал из Токио; в пять с половиною был в Тоносава, предупредив по пути о. Петра Кано, что буду на обратном пути говорить с немирными.

Ночевал у Фудзия. Ночью был ураган, наделавший много бед в Японии; между прочим повредивший чугунку, ведущую в Кёото. – По прибытии к себе, в Тоносава, выпил шесть стаканов горной чистой воды и сделался здоров, – такое-то благо чистая вода!

26 августа/7 сентября 1898. Среда.

Тоносава.

День прекрасный. Толковал с Михеем, – строго-настрого запретил ему безобразить деревья отпиливанием ветвей, к чему он имеет слабость, точно помешанный на том, – все деревья страшно обезображены, хотя я каждый год воюю с ним из-за этого. Гулял, пил воду и к вечеру совсем поправился. Вечером пришли двое немирных из Одавара просить о выселении о. Петра оттуда, о чем и речь не может быть поднимаема, как о деле, решенном прежде.

Ночевал в иностранной гостинице, в Таманою, – и вперед не буду – дорого. Англичанка с двумя дочерьми – красавицами, но красноволосыми, пристала с разговором: чтит графа Толстого, знает Скобелева, в глаза говорит русскому: «русскому нельзя верить»; муж ее служит в Афганистане, – должно быть, из побитых под Кушкой.

27 августа/8 сентября 1898. Четверг.

Тоносава. Хирацука.

Наполовину пешком (так как мосты снесены), наполовину по конке утром прибыл в Одавара. С о. Петром Кано пошли посещать немирных, – ни малейшего доброго успеха! Все приняли очень раздраженно; одно могло бы умирить их – перевод о. Петра из Одавара, но значительное большинство любит его. Кажется, в основе всего лежит желание отобрать церковную землю от о. Петра, чтобы продать ее за большие деньги. Но этого никогда не будет. Я дал знать во всеобщее сведение, что о. Петр должен представить земельный документ мне для хранения в Миссии; должен, вместе с тем, представить и свидетельство, что земля не его, а церковная, и прочее. Церковная земля в Одавара на слишком хорошем месте, в центре города; большие бы деньги можно выручить за нее; и это соблазняет Иова Уеда, Михаила Кометани и других коноводов, – оттуда и домогательство выжить о. Петра, с чем соединена передача земли на другое имя.

Хотел сегодня вернуться в Токио, ибо в Кёото дорога очень попорчена. Оказалось, и в Токио – тоже: за Хирацука железный мост разорван напором воды. Переправляться за реку в темный вечер на лодке оказалось невозможным. Ночевали мы с случайно встретившимся компаньоном, Mr. Hamilton, агентом жизнестраховой Ко, в лачужке на берегу моря, у учеников школы Фукузава, где оказались свободные комнаты; все гостиницы запружены народом; ученик же случайно встретился с Hamilton’oм на станции. Ежегодно это время бурное, неудобное для путешествий; иметь это в виду на будущее время.

28 августа/9 сентября 1898. Пятница.

Хирацука. Токио.

Вставши в четыре часа, в шесть часов переправились чрез реку на дощанике, в семь часов сели в вагон. У Mr. Hamilton’a вышли все деньги, и потому мне пришлось приплатить за него.

В одиннадцатом часу я был уже дома, на Суругадае. В Кёото и Оосака не поеду: можно списаться с отцами Семеном и Андроником; жаль больше отнимать время от перевода Священного Писания.

Вечером, на всенощной, были ученики Катехизаторской школы, прочие учащиеся занимались уроками; пели всенощную причетники. После нее я пошел в Катехизаторскую школу, чтобы познакомиться с собравшимися учениками: на младшее отделение ныне собралось человек десять, в том числе трое за сорок лет; на старшем только двое.

29 августа/10 сентября 1898. Суббота.

Токио.

Усекновение главы Святого Иоанна Предтечи.

К Литургии, в шесть часов, собрались все школы; из города тоже было несколько христиан; пели причетники. Первого класса у учащихся не было, остальные были. Я ездил в Иокохаму разменять в банке пришедший из Святейшего Синода вексель. Потом чтение писем. Между прочим, о. Петр Кавано, не бывший на Соборе, жалуется на то, что Илья Яманоуци, бывший катехизатором в Карацу, незаслуженно поносил на Соборе христиан Карацу, будто бы они постоянно ссорятся с своими катехизаторами, тогда как совершенно наоборот: Илья Яманоуци и следовавший за ним Симеон Оото сами всегда ссорились с катехизаторами и недостойно вели себя: первый «ленился и нес только службу сторожа при своем столе и жаровне» (цукуе-то хибацино баннинно сёкуо насита), второй бездельничал до того, что, наконец, убежал со службы, оставив за собою долги. Извлечение из письма о. Петра будет напечатано в «Сей-кёо-Симпо», в исправление «Гидзироку» и утешение обиженных христиан Карацу.

30 августа/11 сентября 1898. Воскресенье.

До Обедни крещено несколько детей, поступивших в Сиротский приют Даниила Тадаки.

После Обедни был Яков Мацудаира, катехизатора в Асикага, Микурия и Оокуба; первые два места хвалил, последнее – совсем в упадке, – христиане просто не принимают, когда он приходит посетить их; впрочем, церковка, построенная покойным стариком Лукою, врачом, в его доме, хранится по-прежнему. Советовал я Мацудаира на время поселиться в Оокубо; быть может, Бог поможет ему поднять несколько Церковь. Расстройство произошло главным образом из-за тяжбы за наследство после Луки, так как он имел неблагоразумие не оставить завещания.

С шести часов вечера мы с Накаем начали занятие переводом Священного Писания. Прошли за вечер слово «имя», остановились на «инако».

31 августа/12 сентября 1898. Понедельник.

Яков Яманоуци, бывший катехизатор в Ямада, и жена его посажены в тюрьму; значит, не один компаньон их виноват в растрате занятых товаров, как Яманоуци прежде говорил. Жаль! Если и выпустят из тюрьмы, катехизатором он уже никогда не может быть. – Между тем христиане Ямада требуют катехизатора. А где его взять? Написал я к о. Иоанну Катакура, чтобы частным образом поговорил с христианами и с бывшим катехизатором (но отставленным за прелюбодеяние) Симоном Тоокайрин’ом; если первые согласны принять его на время за своего руководителя, а последний, служащий ныне на почте, найдет время для занятий церковными делами, то пусть о. Катакура употребит его на сие от себя частно; вознаграждение ему будет четыре-пять ен в месяц, но тоже от о. Катакура, без всякого намека на Миссию, которая не может открыто употребить обесчещенного человека на церковную службу. Человек же он для церковного дела опытный – тринадцать лет состоял на службе и уже был намечен к выбору во священники.

1/13 сентября 1898. Вторник.

Илья Накагава, назначенный Собором в Иннай, теперь только прибыл на место службы. Будет за это лишен содержания с первого по десятое число сего девятого месяца. Ни на какой службе нет таких бессовестных лентяев, как на службе наших катехизаторов!

Георгий Мацуно, катехизатор в Хацивоодзи и Гундо, приходит проситься на службу в Токио; надоел, как видно, ему приход его, как горькая редька; оживить его он не в силах, а сам приход не оживляется. Сказал ему: пусть найдет кого-либо из тоокейских катехизаторов, который согласился бы поменяться с ним местом; тогда и может переместиться.

2/14 сентября 1898. Среда.

О. Андроник пишет тревожное письмо из Оосака, – «болен, скучает по России, сомневается, была ли воля Божия на его приезд в Японию; закрадывается мысль об отъезде». Избави Бог! Вероятно, не освоился еще с здешним климатом, да и диавол подбивает. Самое лучшее, кажется, вызвать его сюда, – не будет очень скучать, да и заниматься ему нужно поменьше; существует ведь «переутомление», которое так любят прилагать к себе протестантские миссионеры, но которого, может быть, не чужд и русский миссионер.

3/15 сентября 1898. Четверг.

Утром написал к о. Симеону Мии, чтобы поместил катехизатора в одном из новокупленных домов; значит шесть ен, ныне идущих на наем квартиры для него, пойдут на другое.

От о. архимандрита Сергия, из Хоккайдо, никаких известий; но катехизаторы пишут о его посещении Церквей там вместе с о. Николаем Сакураи. Значит, входит о. Сергий в дело по Божью – Боже, помоги ему!

Какой-то русский бедняк Макарий Комнен пристает с просьбами помочь ему доехать до Владивостока. Отозвался южнорусским крестьянином, возвращающимся из Америки. Дал вчера три ены. Сегодня пишет, что предстоит ему погибнуть, если не помогу на дорогу. Письмо изобличает значительно образованного человека; в редкость получать от посторонних такие грамотные и хорошо написанные письма; и видна действительная нужда; нечего делать, послал двадцать ен.

4/16 сентября 1898. Пятница.

Из Одавара приходил зачинщик тамошней смуты, Михаил Кометани. Молча я выслушал его. Секретарь Нумабе был при этом – нарочно я позвал его. На просьбу Кометани: «в случае церковной требы присылать священника из Токио» – я вынес перевод наш Евангелия и прочитал ему: «Аще пренесеши дар твой к алтарю». – Мф. 5, 23–24, и изъяснил:

– До сих пор я обращался с вами, как с детьми, – позволял это (призывание другого священника), но вижу, что добра от этого нет; вы не как дети, не смягчаетесь, а как камни все больше и больше отвердеваете в вашей злобе и вражде к вашему священнику, и потому вперед этого не будет. Примиритесь с вашим священником и потом молитесь с кем вам угодно, – в ним, или с другим священником, ваша молитва будет угодна Богу; без того же ваша молитва – новый ваш грех.

– Мы желаем помириться, но священник не желает, – возразил Кометани.

Эта наглая ложь возмутила меня. На днях мы с о. Петром Кано в Одавара посещали немирных, чтобы упросить их помириться; были и у Кометани; но не застали его дома; однако же передали всему его семейству нашу просьбу прекратить вражду и увещание о сем, поручая пересказать наши слова ему – Кометани. Были у Петра Дзимбо, который ругал о. Петра в глаза: «Ты – свинья», тут же при мне, и о. Петр переносил это с истинно христианскою кротостью, не переставая любовно увещевать его. Были у Ильи Мацуо, который без всякого повода обозвал о. Петра «постоянным лжецом» (усо бакари юу), что о. Петр принял с тою же кротостию. Застали у Авраама человек десять немирных, и у всех просили мира и любви. И при всем том Михаил Кометани осмеливается говорить, что священник не хочет мириться! Я в гневе выбранил Кометани лжецом и долго потом горячо убеждал его смягчиться, разорвать сети диавола, в которые они – немирные – ныне запутаны; читал места из Священного Писания о мире: Иаков. 3, 12–18; Ефес. 4, 1–6 и тому подобное; в заключение увещания указал и на 2Петр. 2, 20–22 – Обещал Кометани подумать. Кажется, немного был тронут. Я тотчас же, по уходе его, написал о. Петру Кано, чтобы «если Кометани придет к нему с миром (как я убеждал его), принял бы его со всею ласкою и любовью; если не придет несколько дней, чтобы сам о. Петр отправился к нему с теми же ласкою и любовию».

5/17 сентября 1898. Суббота

Из церковной кружки высыпано сегодня, за три месяца, пятьдесят семь ен, в том числе сорок ен от одного и того же лица, в четырех конвертах, по десять ен, без надписи от кого. Стало быть, есть и между японцами христиане. У которых левая рука не знает, что творит правая. Сотвори, Господи, больше таковых!

Из Хоккайдо известия о страшных наводнениях там. Но в каком же году не было наводнений в Японии! «Таких бедствий старики не запомнят», – повторяется стереотипно каждый год. О. архимандрит Сергий, ныне путешествующий по Церквам в Хоккайдо, зрит все эти бедствия, но молчит. А Павел Мацумото, катехизатор в Отару, прислал описание их в газетных листах, которые я сейчас, по выходе от всенощной, нашел на столе.

6/18 сентября 1898. Воскресенье.

О. архимандрит Сергий прислал, наконец, письмо с кратким описанием своего путешествия по Церквам и наводнения, захватившего его в Фукуяма, где вода затопила нижний этаж гостиницы, в которой он остановился во втором этаже, откуда и имел удовольствие в продолжение нескольких дней наблюдать, как люди разъезжают по улицам на плотах. Хвалит христиан в разных Церквах; не хвалит священника, до того ленивого и беспечного, что во многих местах дети не крещены в христианских домах многие годы.

О. Андронику, в Оосака, я написал, чтобы он не заботился о приспособлении его тамошней квартиры для зимнего помещения, а, когда станет похолоднее, приезжал сюда для проведения зимы здесь. Даст Бог, он поправится здесь физически и нравственно. – Вечером получил от него новое письмо: положительно он страдает от переутомления занятиями, тогда как организм еще воюет с неблагоприятными условиями климата, к которому не успел приноровиться.

7/19 сентября 1898. Понедельник.

Иоанн Оно, катехизатор в Сиракава, пишет, что там буддийский праздник, возят по городу разукрашенные колесницы с идолами и прочее. Христиане отказались участвовать расходами в сем бесновании, за что и платятся: у одного колесницей полдома своротили, другому послали град камней в дом, третьему тоже и чуть не убили спавшего в одной из комнат ребенка, четвертого поколотили, пятого тоже и едва не добили до смерти; троих из деятелей последнего акта полиция схватила, и будут их судить; но полиция, по-видимому, мирволит. Иоанн Оно просит, если в Сиракава власти слабо отнесутся к погрому христиан, обратиться здесь к министру внутренних дел. Письмо его будет напечатано в «Сейкёо-Симпо».

Из Циукоку какой-то протестант-конгрегационалист с коллективным засвидетельствованием его единомышленников – еще язычников – просит «большого (таксан-но) пожертвования на постройку дома для миссионеров и храма, такого, который бы затмил и суругадайский». Какие наивные иногда бывают прошения!

Катехизатор Иоанн Синовара прислал брошюрку, отпечатанную одним из почитателей его отца, в восхваление его как рьяного буддиста. Иоанн лишился отчего благословения, чтобы не потерять благословения Божия. Родные его также все отвергли его за то, что он сделался христианином.

Вчера приезжал из Иокохамы Григорий Такахаси, состоящий переводчиком у нашего морского агента Ивана Ивановича Чагина, – бывший воспитанник Семинарии, потом катехизатор, уволенный за дурное поведение, – с своею молодою женою, воспитанницею нашей Женской школы, крестить их первого младенца – дочь Софью; а сегодня они…

[Пропуск в оригинале]

…идут в дом к Отцу Небесному, а он один, точно слепой, не видящий дороги, остается вне? будет ли он и настоящим японцем, главная добродетель которого повиновение родителям, если уклонится от религиозного воспитания?» И так далее. Мальчик, кажется, умный, но своеобразный и избалованный, быть может, войдет в колею, и все пойдет хорошо.

11/23 сентября 1898. Пятница.

Японский гражданский праздник, ученья не было; но целый день рубил дождь, – бедным ребятам и погулять не удалось. – Я вечером едва мог заниматься переводом; сидеть от чирья невозможно, – то стоя, то на коленях, то немного сидя кое-как дотянул до девяти, когда нужно было отправиться на вечернюю молитву к ученикам вместо о. Феодора Мидзуно, отправившегося в деревню на погребение.

О. Игнатий Като официальным письмом просит денег на дорожные расходы по Церквам и частным – десять ен, на подарки христианам-курильцам на острове Сикотане. Мотивирует это тем, что будто бы эти христиане – прежде русские подданные – навыкли получать подарки от русских священников, посещавших их (когда они жили на Парамушире; потом отцы Комацу, Арсений, Николай Сакураи всегда возили им подарки; в последнее время и я с о. архимандритом Сергием заявились к ним тоже не без гостинцев. – Но что русские священники возили им подарки, едва ли справедливо; японские же всегда везли им из сострадания к их бедности, – это были подаяния бедным. Но ныне курильцы-христиане благодаря попечению о них японского правительства живут не бедно, и потому в подаяниях не нуждаются; я сам видел это. Итак, о. Игнатий мог бы являться к ним с голыми руками для удовлетворения лишь их духовных нужд; но десять ен не Бог весть какие деньги; о. же Игнатию будет удовольствие свезти гостинец христианам; итак, пошлю ему, – тоже частно.

12/24 сентября 1898. Суббота.

Некто Саку, из деревни Хонго, округа Сува, провинции Синано, очень хорошим письмом извещает, что он «знает несколько православное христианское учение, очень любит его и желал бы дальнейшего научения; просит поэтому катехизатора туда; если же нет такового, то христианских книг: Новый Завет, Догматику и молитвенник; при высылке – известить о цене, которую он возместит». Катехизатора, действительно, нет, а книги пошлются.

Катехизатор Иоанн Исохиса просит «пособия бедным родным его жены». Нельзя. Пришлось бы чуть не все катехизаторам назначать подобного рода пособия, на что средств нет.

О. Павел Косуги, из Токусима, пишет, что катехизатор Гавриил Ицикава, наконец, отправился на новое место служения, назначенное ему Собором. Но разлада из-за него Церковь все-таки не избегает. При нем почти все прежние христиане охладели и перестали ходить в Церковь; ныне они оживляются, зато все крещеные в бытность Ицикава там обижены отозванием его и перестали ходить в Церковь. Таково уже, знать, неотъемлемое свойство Ицикава: где бы он ни был – раздвоение и разлад; даже в его родной Церкви, в Нумадзу, то же было. Горбатого могила исправит.

О. Павел Савабе с катехизатором из Сиракава и христианином оттуда были. Христиане города Сиракава в унынии из-за гонения язычников; городские власти, кажется, мирволят буянам, прибившим до полусмерти христианина, своротившим дом и другого и так далее. Я убедил о. Павла «отправиться в Сиракава ободрить наших христиан и узнать доподлинно действия властей в этом деле; если и вправду они кривят душой и законом, то немедля вернуться в Токио и принести жалобу министру внутренних дел, который ныне, кстати, земляк о. Павла, граф Итагаки, из Тоса». Не знаю только, о. Павел исполнит ли это; ослабел уж он очень духом; едва согласился на то, что я ему горячо втолковывал; чтобы дело было вернее, я тут же дал ему шесть ен дорожных, которые он спокойно упрятал в довольно щеголеватый портмоне, не переставая в то же время делать раздумчивую и нерешительную мину. – Язычники между тем, по рассказу о. Павла, торжествуют свою победу над христианами в Сиракава и пьют вино по сему случаю на сходках. Такое безобразие в последнее время – редкость в Японии, и нерекомендательно для нее.

13/25 сентября 1898. Воскресенье.

Утром написал о. Андронику разные практические советы касательно путешествия по Церквам в сопровождении священника, так как он известил, что посетит порученные ему приходы в Циукоку и Сикоку; быть может, от этого путешествия и его здоровье восстановится; душевное же расположение его прекрасное, какое должно быть у миссионера.

Обычные службы – утром Литургия, вечером всенощная, пред завтрашним праздником Вознесения. Но на последней расстроило дух нелепо долгое пение; притом же ирмосы до того плохо пели, что было едва стерпимое мучение слушать, а до молитвы куда уж тут! Два с половиною часа длилась всенощная; потом еще проповедь, так что в девять часов пришлось выйти из Церкви; и монахам бы это впору, а тут – недавно крещенные в христианство, да притом еще все дети, так как из города христиан почти никого не было, – одни учащиеся, – жаль их, бедных! Зато и разбранил же я регента Алексея Обара после службы! И сделал ему точные наставления, как сократить пение, – отрубать хвосты, безобразно длинно тянущиеся всегда: «тамае», или «кудасе», и подобное на минуту тянутся; сократить их, – и уже на полчаса служба будет короче, и прочее, и прочее. Львовскому толковать об этом – к стене горох, никакой пользы. Обара обещал «корекара кио цкеру».

14/26 сентября 1898. Понедельник.

Праздник Воздвижения.

По болезни едва кончил богослужение и вернулся из алтарной двери, чтобы поскорее добраться до постели, которой и держался дней десять во всякое время, кроме утренних и вечерних занятий переводом, каковое дело одолевал с великим трудом и болью. По этой причине и дневник опущен вот – до 4/16 октября, воскресенье. Болезнь пустая, недостойная внимания и участия, такая, о которой даже совестно говорить и для которой я не счел нужным призвать врача, но что будешь делать? Сидеть нельзя, да и только: нарыв на той части, которою сидел, да еще такой больной, какого у меня отроду не бывало, – да так больно нарывал, – фу! Ладно, хоть теперь, кажется, все прошло. – Особенного ничего по церковным делам в это время не произошло. Впрочем, кое-что можно отметить.

Служащие Церкви обрадовали «изоку имон квай». Члены ежемесячно дают десять сен, за что, когда умрет служащий Церкви член, его семейству выдадутся двадцать ен – в первый год существования общества, потом же умирающим – тридцать ен. Кто не внесет десять сен в продолжение месяца, тот выключается из общества, и дотоле сделанный им вклад пропадает. Вносимая сумма вычитается из содержания при отсылке его члену и доставляется казначею общества. Общество открывает свои действия с января будущего года, с марта же начнет выдачи. Председатель общества – о. Павел Савабе, его помощник Савва Хорие, делопроизводителей и секретарей семь человек. – Прочитавши представленные мне правила общества, я нашел их простыми и осуществимыми, почему и сам записался в члены общества со взносом одна ена ежемесячно.

О. Павел Савабе, вернувшись из Сиракава, успокоил насчет тамошнего столкновения наших христиан с язычниками. Дело началось из-за сорока сен, которые христианин не хотел дать на праздник не столько языческий, сколько просто народный. Но пусть бы просто отказался, а он наговорил еще дерзостей коллекторам, которые и ушли с угрозами. И вот они задели колесницей дом одного христианина, повредив, впрочем, только небольшую часть навеса, набросали камней в дом другого, побили третьего, но именно такого, который сам навязывался на побои, – человека дурного поведения между христианами, которому сами же христиане говорили, – «это тебе наказание Божие»; разбили в драке ему голову, но не проломили, как прежде было слышно. Лишь только произошло все это, как лучшие граждане города пришли к христианам, просили извинения и прекращения всего беспорядка, обещаясь представить вчинателей и заставить их принести какое угодно извинение. Но христиане, к сожалению, не удовлетворились этим, пошли жаловаться к властям, которые и приняли дело в свои руки и ведут его беспристрастно, так что обидчики христиан будут наказаны, по уверению о. Павла. Так как это дело вышло в газеты, то христиане Сиракава получили множество соболезновательных писем, – между прочим, от протестантов и католиков. Все убеждают не оставить это дело так, а требовать строгого суда и наказания язычникам. Один католический катехизатор в своем горячем письме требует смертной казни нападавшим на христиан, – Должно быть, возбужденные этим наши катехизаторы соседних Церквей – Батоо, Карасуяма, Оотавара – прислали мне коллективное письмо с требованием жаловаться министру внутренних дел, и так далее. Еще бы!

Моисей Мори, страдавший умопомешательством, но, по-видимому, оправившийся, и сам – вот уж второй раз – просится опять в катехизаторы, и о. Андроник за него просит, и катехизатор Фома Танака, и, наконец, родной брат Моисея. Брат пишет, что дал Моисею пятьдесят ен на заведение мелочной лавки, которую Моисей и завел, но тотчас же все проторговал, оставшись без гроша: больше-де он Моисею помогать не может, – и Моисей с женой и двумя детьми близки к голодной смерти: потому и просит принять Моисея опять на церковную службу, ибо он о том только и думает. Брат еще язычник, но богач и волостной старшина. Обращение его с Моисеем недостойно брата, но нам нельзя оставить бывшего нашего сослужителя в беде. Написал я Фоме Танака, что прямо в катехизаторы Моисей не может быть принят, но пусть Фома частным образом употребит его на службу в городе Курое, соседнем с Вакаяма: если он окажется здоровым и успешным по проповеди, то на следующем Соборе будет вновь введен в список катехизаторов; содержание ему ежемесячно будет восемь ен, каковые деньги будут высылаться Фоме для передачи Моисею Мори. О. Андронику написано о том же.

Reverend Jefferys, американский епископальный миссионер в Сендае, просил свидания для какого-то дела. Я не мог принять его, так как не мог сидеть. Он написал, что просит моего благословения и содействия нашим христианам в Сендае соединиться с их – епископальными – христианами для покупки земли под кладбище. Но ни о. Петр Сасагава, никто из сендайских христиан мне ни слова об этом. Потому я ответил Jefferys’y, чтобы он посоветовался с о. Петром и нашими сендайскими христианами о сем предмете.

О. Андроник, даст Бог, будет отличным миссионером, кажется, и будет тем хозяином дела, о котором я мечтал. Посещает и оживляет Церкви, окрестные Оосака; ропщет на неуспехи в японском языке, а между тем говорит так, что все отлично его понимают и иногда трогаются до слез его речами. На днях был здесь христианин из Вакаяма, где только что побыл о. Андроник, и рассказывал, что все удивляются, как о. Андроник в девять месяцев так научился говорить по-японски, уверял, что решительно все, что он говорит, все отлично понимают. Укрепи Бог его здоровье, на слабость которого он жалуется!

О. архимандрит Сергий все еще в Хоккайдо. Полтора месяца обозревал приход о. Николая Сакураи; уж, конечно, обозрел его во всех подробностях, хотя письма его дают очень краткие сведения. На днях прибыл в Хакодате и отсюда отправился в Кусиро, единственную Церковь, не посещенную им в приходе о. Игнатия Като. Отправился отсюда (24 июля старого стиля) в летнем платье; не знаю, как он терпит там уже наступившие холода, на которые даже и не жалуется ни в одном из писем. Дай Бог, чтобы не простудился! Видно же, что человек крепкий, выносливый и любящий довести до конца то, что начал.

5/17 октября 1898. Понедельник.

Японский праздник осенней жатвы: классов не было: день – превосходный, теплый, солнечный: детям хорошо было гулять. Я справлял корреспонденцию: между прочим, написал благодарственное письмо Георгию Константиновичу Властову, автору «Священной Летописи», приславшему недавно в подарок первую книгу «Толкование на книгу пророка Исайи» и очень лестное письмо: послал ему и две книжки перевода на японский его «Толкование на книгу Бытия».

6/18 октября 1898. Вторник.

Из Хакодате пишут, что построечный ремонт, замедленный непогодами, близится к концу. Просят нового расхода на покраску домов, ибо-де воздвигнутое или ремонтированное из старого материала отличается по наружности ни на что не похожею постройкою: доски то белые, то черные, или серые, то старые, то новые, и тому подобное. Нечего делать, больше ста ен еще придется извести.

Иван Акимович Сенума говорил, что воспитанник Фукуба ленится, уроки никогда не готовит и не знает, – будет последним в классе при хороших способностях, не дурном и поведении. Велел прислать его ко мне. Посадил, обласкал, спрашиваю:

– А что, нравится тебе быть самым последним между людьми?

– Не нравится, – говорит.

– Зачем же ты последним между товарищами в классе? Никогда не знаешь уроков, и это не от неспособности, а от лености; когда другие готовят уроки, ты шалишь, болтаешься по комнатам, мешая и другим: а назавтра все учителя или бранят тебя, или смотрят с презрением. Хорошо это?

– Не хорошо, – признается.

– Так заниматься, – И так далее. Взял с него обещание, что к завтрему уроки приготовит, и учителя будут довольными.

7/19 октября 1898. Среда.

В полдень сегодня прибыл в Миссию о. архимандрит Амбросий, корейский миссионер, с тринадцатилетнею русскою девочкою, Александрой Александровной Алмазовой – по родному отцу, Олсуфьевой – по приемному, – прибыл, во-первых, чтобы доставить эту девочку, по просьбе ее приемных родителей, в один из здешних иностранных пансионов для воспитания, во-вторых, чтобы посетить нашу Миссию. Девочку везла сюда мать, но в Владивостоке заболела, потому телеграммой вызвала о. Амбросия из Ново-Киевска (шесть часов пути на пароходе от Владивостока) во Владивосток, – ибо знала о его желании посетить Миссию, и поручила ему отвезти сюда дочь. Олсуфьев – пограничный комиссар, занявший место Матюнина, что ныне генеральным консулом в Корее, девочка родом из Тифлиса, где она доселе обучалась в гимназии и дошла до третьего класса. – О. Амбросий показался мне очень умным и дельным человеком, жаль только, что нет у него желания пустить корни на теперешнем месте, а смотрит в Россию. После завтрака о. Амбросий отправился к о. Сергию Глебову, с которым и провел день; девочка же поручена была попечению Катерины Петровны Львовской: познакомилась также с ученицами нашей Женской школы, которым очень понравилась, равно как они ей.

О. архимандрита Сергия, находящегося ныне, должно быть, в Хакодате, я тотчас же известил о прибытии о. Амбросия: хорошо, если поспеет приехать, чтобы повидаться с ним, так как в будущее воскресенье о. Амбросий намеревается отправиться обратно. Вечером написал и к о. Андронику; но он едва ли приедет, да и не поспел бы.

8/20 октября 1898. Четверг.

Сократ Хираяма, школьный учитель в Симооса, за христианскую проповедь своим ученикам лишился большей части их, так что школа перестала питать его с семейством. Церковь пришла к нему на помощь: сделан он был «денкёо-ходзё» и стал получать от Миссии сначала шесть ен, потом восемь: но, находя это недостаточным для себя, поступил на гражданскую службу и отказался от церковного содержания – в мае сего года. Ныне опять просит денежной помощи, – выходит-де на проповедь в соседние деревни, что сопряжено с расходами. Пишет он это о. Феодору Мидзуно, прося похлопотать за него. Я ответил, что дам на расходы четыре ены в месяц. Больше едва ли стоит. Переменчив очень. Мог бы быть и катехизатором, – учился для того в Катехизаторской школе, хотя долго не выдержал учения.

Иоанн Накадзима, певец, приходил просить благословения на брак с учительницей Фотиной Такахаси, сестрой Надежды. Бог благословит! Еще прежде того, вчера Анна Кванно, сегодня секретарь Нумабе, известили меня, что сватовство уже слажено, и просили пособия на брак: я обещал Фотине двадцать ен, ему десять.

[Пропуск в оригинале]

11/23 октября 1898. Воскресенье/

В служении Литургии участвовал о. архимандрит Амбросий. До Литургии он принес мне пожертвование на Миссию – сто ен, из коих пятьдесят от себя лично, тридцать от своего иеродиакона Николая, двадцать от матери привезенной им девочки. – После завтрака хотели втроем: отцы архимандриты Амбросий и Сергий и о. Андроник – отправиться в Никко, но оказалось, что не подумали наперед о билетах на проезд туда из Гваймусё.

Петр Исикава, редактор «Сейкёо-Симпо», принес для просмотра католический месячный журналец «Тенцидзин», издаваемый протестантом Такахаси Горо. Удивляется Исикава замысловатой католической методе уловления людей. Журнал как будто научный и общеинтересный: никаких наружных признаков, что он католический орган. Но по раскрытии и перелистывании его, особенно же по прочтении самых главных статей, тотчас открывается, что католичество – свет миру и путь к небу… Главная статья, например, в этом номере – «Религия и просвещение»: из нее оказывается, что религия, дающая просвещение (образование, цивилизацию) и есть только одна – католическая: в доказательство сего пересчитывается, сколько она настроила в мире – величественных и изящных храмов: и тут же – рисунки, хоть и плохие, их. «Хоть бы уж выставили какой получше довод в пользу религии, – а сих доводов так много!» – удивляется Исикава. – «И стоит же католикам издание этого журнала! Одному Такахаси Горо – протестанту по имени, но заведомому атеисту, сколько нужно платить! А тут ведь столько рисунков, производство которых недешево». В этом номере на первом плане – Святая Анна Д’Арк на коне, топчущая мертвых воинов; потом вновь построенный в Нагасаки католический храм в прославление японских мучеников, канонизованных Пием IX; потом виды разных знаменитых храмов. Вторая часть журнала состоит из политических и всяких других статей.

Был молодой ученый Анезаки, доцент в Университете по кафедре истории религий; приводил познакомить индийца, приехавшего изучать горное инженерство и ныне состоящего студентом Университета. Анезаки объявил, что верует в Бога, но не может принять догмата Богочеловечества Иисуса Христа. Я ему стал разъяснять, что без веры в Богочеловека вера в Бога – бессмысленна, ибо решительно не может уяснить отношения Бога к человеку и успокоить человека. К сожалению, нашей беседе помешал приезд русских – Кира Алексеевича Алексеева (чиновника Министерства финансов), приехавшего проститься, ибо в среду уезжает в Россию, и Хакодатского консула Михаила Михайловича Устинова с женой. Анезаки уже написал две книги исторических исследований о буддизме и прочем. Один из лучших молодых людей Японии. Как бы хотелось, чтобы он сделался христианином!

В сендайский храм отправлены сегодня две очень большие и прекрасно написанные на холсте иконы: Воскресшего Спасителя и Благовещения, для заполнения пустых мест в иконостасной стене, против клиросов. Таких прекрасных икон еще ни в одной провинциальной Церкви нет. Ирина Ямасита отлично копирует.

12/24 октября 1898. Понедельник.

Так как о. Андроник, по болезни, вернулся в Токио и не будет с оо. Игнатием Мукояма и Павлом Косуги посещать их приходов, – на что уже и дорожные были высланы ему, – то посланы дорожные им, чтобы они одни – каждый посетил все Церкви своего прихода.

О. архимандрит Амбросий попросил видов Собора, богослужебных наших книг и прочего, что все и дано ему. Посетив сегодня, вместе со мною, Женскую школу и Семинарию, он дал на «кваси» ученицам двенадцать ен, ученикам, которых меньше количеством, десять ен. Потом рассказывал он мне, когда мы прогуливались вместе на площадке у Собора, о страшном разврате в Владивостоке, Благовещенске и во всем Приморском и Приамурском крае, да и во всем нашем высшем и среднем обществе. Живой он человек и энергичный, но и пессимист немалый: Особенно интересен его рассказ о приемных родителях привезенной им девочки: Олсуфьев, лет сорока, влюблен в свою двоюродную сестру, придворную даму Императрицы Марии Феодоровны, и ежемесячно тратит сто рублей на телеграммы к ней: в то же время тиранит свою жену (лет тридцати шести), которая, однако, держит его в руках, овладев каким-то очень компрометирующим его документом, о недопущении которого в огласку он ежедневно пристает к ней с требованием клятвы. – Хорош также, по рассказу о. Амбросия, Матюнин, бывший консул в Корее, – совершенно безрелигиозный и беспринципный человек, жена которого – заведомая развратница. Выхлопотал ему консульство в Корее какой-то его приятель, и прочее, и прочее.

13/25 октября 1898. Вторник.

О. архимандрит Амбросий отправился обратно в Владивосток.

Учитель гимнастики Курата Павел приходил принять благословение: на днях крестился в Церкви Коодзимаци, наставленный в учении катехизатором Николаем Гундзи; говорил, что чувствует себя вполне счастливым, и это видно было по его лицу и всем его речам. Это радостное, просветленное состояние духа – обычное явление у всех новых христиан, по принятии крещения; не явное ли это чудо благодати Божией? Не тоже ли, что у нашего Святого князя Владимира: «Теперь-то я увидел Бога истинного». Жаль, что так часто это праздничное состояние души скоро проходит…

14/26 октября 1898. Среда.

О. Сергий Глебов прислал пятьдесят экземпляров русской грамматики на японском языке своего сочинения для Семинарии. Сделаем ее учебником для ребят.

Катехизатор Игнатий Мацумото прислал сделанный им перевод краткого объяснения Божественной Литургии в вопросах и ответах. Редактор Петр Исикава просмотрит перевод и, если хорош язык, книжка будет отпечатана.

Катехизатор Фома Танака просит оттиснуть брошюрой его статью в 352–3 номере «Сейкёо-Симпо» «О смерти». «Брошюры христианские нужны-де». Сделаем и это. Брошюры, действительно, катехизаторы постоянно требуют во все стороны.

О. Петр Кавано жалостно описывает бедность вдовы Алексея Огино, бывшего некогда катехизатором, в Усуки. Умерла у нее старшая дочка; похоронить не на что было: христиане и соседи язычники помогли. Хвалит в письме усердие одного христианина в Усуки, полицейского чиновника, очень старающегося об умножении христиан. – Вдове будет послана маленькая помощь: полицейскому – книга и письмо, чтобы продолжал радеть о Церкви: о. Петру написано, чтобы катехизатор Петр Фудзивара был больше в Усуги для проповеди, чем в Оита. –

15/27 октября 1898. Четверг.

Утром долго ходил по площадке с о. Андроником и уговаривал его не малодушничать. Совсем уж смотрит в Россию: «стуки и звуки какие-то были ему в Оосака в дни, когда отец его умер в России: Святой Димитрий Ростовский отказался ехать в Сибирь на святительство по болезни; стало быть, воля Божия, должно быть, и ему указывает оставить Японию». Доказывал ему из Писания, что он должен остаться здесь: воля Божия указала ему путь сюда, и он здесь на месте: его успели оценить и полюбить в Оосака и окрестных Церквах: вчера я прочел четыре письма (из Оосака, Хиросима, Кодзима и Токусима) с изъявлением сожаления, что он вернулся в Токио по болезни, и желанием, чтобы поскорей вернулся на свое место. – Прекрасный он миссионер, такой, какого еще не было в Японии, но слаб, как женщина, и малонадежен потому для Японии. Дай Бог, чтобы я ошибся в своем мнении!

Иоанн Акимович Сенума приходил сказать, что Фукуба нисколько не исправляется от лености; в то же время засвидетельствовал о себе, что он – самый плохой радетель о доверенных ему учениках. Должно быть, только и мыслит об угождении своей беременной жене Елене. Хоть бы малость присмотрел за лентяем во время занятных часов и помог ему приготовить завтрашние уроки – куда! Кстати, и старший комнаты, где Фукуба – олицетворенная слабость (Суда).

– Нет ли кого понадежней, кому бы поручить Фукуба под ближайший надзор за его занятиями? – спрашиваю Сенума.

– Никого нет, – ни единого надежного ученика во всей Семинарии, все – слабость и бездарность!

Утренним занятиям два раза помешали гости: наплыв ныне из провинций членов общества Красного Креста. Завтра будет их общее собрание в парке Уено: до тридцати тысяч членов будут участвовать в собрании. Императрица приедет: много речей будет. А главное, денежный дождь прольется на общественные расходы. Сколько членов сегодня виднелось, гордо расхаживающих с медалями на груди! Между христианами тоже немало членов.

16/28 октября 1898. Пятница.

Так как приступлено к литографированию Праздничного обихода, то для восполнения недостающего в пении, – стихирь на литии, не хвали тех и подобное, – мы с Накаем сегодня, отложив в сторону Новый Завет, занялись богослужебным переводом. Два-три дня займет это дело.

Яков Ивата, катехизатор в Фукурои, но которому поручены Церкви в Мори и Какогава, просит освободить его, по крайней мере, от Мори, прислав туда другого катехизатора. Отвечено: за неимением такового, пусть он по-прежнему заведует тремя Церквами. Предлагает он еще разные вопросы:

– Когда празднуется праотцу – патриарху Иакову?

Отвечено: в неделю праотцев, пред Рождеством Христовым.

– Может ли женщина во время месячного очищения исповедаться и приобщаться?

Отвечено: в случае смертной опасности может и должна.

– Как обращаться с супругами, разошедшимися не по вине прелюбодеяния?

Отвечено: как с отлученными от Церкви, ибо нарушили прямую заповедь Господа.

17/29 октября 1898. Суббота.

У доктора Сасаки исследовали здоровье о. Андроника и нашли неврастению, почему запретили заниматься в сутки более четырех с половиною часов: органического же повреждения в груди нет. – Довольно ободрительно.

Кстати, и о. архимандрит Сергий выздоровел сегодня от своей душевной болезни и может остаться здесь. Дай Бог ему и всегда быть здоровым и служить здесь с пользою многою!

О. Феодор Мидзуно, нынешний начальник Катехизаторской и Певческой школ, в большом восхищении, что успел окончательно привести в порядок сии школы, то есть помирить всех взаимно ссорящихся и тому подобное. Завтра все ученики приобщаются Святых Тайн, а сегодня исповедались у него; исповедовался и он сам у меня: и ныне (после всенощной, в девятом часу) он читает с ними Правило ко причастию: голос так звонко и одушевленно раздается в моей комнате из нижней классной. Дай Бог, чтобы было прочно!

Павел Соно, катехизатор из недалекого города Оомия, был: троих о. Павел Морита крестил у него; есть и еще слушатели: христианских домов ныне в Оомия пять, – пора начать общую молитву, почему нужны икона, стол пред ней и прочее обычное устройство молитвенной комнаты. Дал я частно две ены на стол, облачение же для него пусть сделают сами христиане; дана икона с лампадкой; даны молитвенные и другие книги.

18/30 октября 1898. Воскресенье.

Утром о. Феодор Мидзуно преподал Святое крещение ученику Катехизаторской школы, что из Коофу, а за Литургией все ученики Катехизаторской и Причетнической школ приобщались Святых Тайн. Потом, с часу пополудни, держали «симбокквай», на котором много ораторствовали, и на который от меня дано было на угощение полторы ены.

Секретарь Нумабе говорил: «В частном письме Василий Вакуя из Сендая просит его ходатайствовать предо мною о денежной помощи о. Петру Сасагава, – очень-де бедствует». Странно! Получает от Миссии двадцать пять ен в месяц, при готовой квартире, имея в семье только жену, мать, сына – оболтуса, которому уже давно пора самому зарабатывать деньги, а не сидеть на шее отца, и старшую дочь – бабку по профессии, значит, вносящую в дом и получая еще пособие от христиан своего прихода. В России большинство священников далеко не так обеспечены. Да еще такой плохой священник, – полумертвый по деятельности, о благе Церкви не радящий до того, что ни одного ученика не выслал ни в Семинарию, ни в Катехизаторскую школу, ни даже в Женскую за всю свою давнюю бытность священником в Сендае, тогда как прежде сендайцы по преимуществу наполняли миссийские школы! Я положительно отказал больше удерживаться на него. Если мать помрет – Вакуя пишет, что близка к тому, – пошлется несколько на погребение.

19/31 октября 1898. Понедельник.

Отцы архимандрит Сергий и Андроник собираются отправиться для посещения Церквей прихода о. Павла Кагета. С ними поедет Петр Исикава, редактор «Сейкёо-Симпо», для собрания сведений по Церквам в материалах предпринимаемой им истории Японской Церкви. Холодно теперь на север: советовал было им посетить приход о. Матфея Кагета, по Тоокайдо, но они уже укрепились мыслию и не хотят отступить. О. Андроник едет только для развлечения и отдыха. Помогай Бог!

20 октября/1 ноября 1898. Вторник.

Отцы Андрей Метоки и Петр Кано описывают свои путешествия по Церквам, – бесплоднейшие в смысле приумножения Церкви: видно, что проповедь идет вяло, да и проповедники плохие: ну что может сделать такой пустой болтун, как Анатолий Озаки?

Сократ Хираяма выпросил себе по шесть ен и поступает на церковную службу – частно, ибо имеет еще гражданскую: послано ему на одиннадцатый и двенадцатый месяцы, с наказом прилежать проповеданию.

О. Борис Ямамура попросил помощи на воспитание детей о. Павла Кагета, пока поступят в Семинарию, ибо он – Кагета – намерен отдать их на службу Церкви. Послано поэтому по две ены двоим мальцам, десяти и двенадцати лет, на одиннадцатый и двенадцатый месяцы, и по стольку же будет посылаться вперед.

21 октября/2 ноября 1898. Среда.

Наш праздник Восшествия на престол, поэтому были мы все трое в Посольстве на Литургии, а потом служили молебен. После завтрака посланник барон Розен показал орден Святого Александра Невского 1-й степени с бриллиантовой звездой, испрошенный им для князя Канин, принимавшего здесь нашего Кирилла Владимировича.

Утром послал пять ен на лечение матери о. Петра Сасагава, после пришла телеграмма о ее смерти: послал еще пятнадцать ен на погребение.

Иоанн Акимович Сенума сегодня перешел из Семинарии в город, ибо жена его Елена совсем собралась подарить ему звание отца.

Помощник его по присмотру за Семинарией, Мирон Сёо, сегодня также объявил намерение перебраться в город, ибо женится.

Поставлено, однако, им – Сенума и Сёо – в обязанность – с шести часов утра до десяти вечера быть в Семинарии для исполнения своих надзирательских и учительских обязанностей: ночевать могут поочередно в Семинарии, но один из них непременно должен ночевать в Семинарии.

Вечером, с шести часов, была всенощная, так как завтра день рождения японского Императора. Все учащиеся были в Церкви: пели причетники. Но мы с Накаем, по обычаю, занимались переводом. Кончивши и в девять часов отправляясь домой, Накай горько жаловался на мачеху:

– Завтра тоже придется перенести печаль, которую я имею каждый праздник; это – по невозможности принимать у себя моей названной дочки – Кати (Маленды). Мать не терпит ее, как иностранку происхождением: людей с красными волосами считает низкими и предрянными: Катя поняла это и не приходит: даже товарки ее по школе, с которыми она прежде приходила ко мне, заметили нерасположение матери, и никто не хочет прийти к нам в дом, чтобы не выносить неприветливого вида ее.

22 октября/3 ноября 1898. Четверг.

В половине седьмого утра отцы архимандрит Сергий и Андроник отправились на станцию железной дороги в Уено, чтобы ехать на обзор Церквей прихода о. Павла Кагета, в северо-западной части Ниппона. На станции их должен был встретить редактор Петр Исикава, чтобы вместе отправиться. – Дождь лил беспрерывно с ночи и рубил без малейшего промежутка целый день, и даже до сего часа – одиннадцать ночи.

Сегодня японский праздник Рождения Императора. С семи часов была Литургия, отслуженная тремя священниками с о. Павлом Сато во главе. На молебен выходил и я.

Вечером мы занимались с Накаем переводом богослужения.

23 октября/4 ноября 1898. Пятница.

О. Борис Ямамура пишет, что Фома Михора поправился настолько, что может отправиться на проповедь, и просит назначить его в Мориока, ибо там-де и для сего большого города и для окрестностей всего один проповедник – Петр Такахаси, а дьякон Иоанн Сайкайси и певец Марк Райкубо – только номинальные. Фома Михора, с своей стороны, просит назначить его куда-нибудь поближе к родине, а не в приход о. Матфея на Тоокайдо, где ему нездорово. – Посланы ему дорожные до Мориока и полмесячное содержание.

Человек пятьсот буддистов, светских людей, образовали клубы с целию поддержать в стране буддизм. «Japan Mail» ораторствует по сему случаю, что «один из самых важных плодов христианской проповеди здесь – оживление буддизма», или «электризование» его, как выражается «Mail». – Но буддизм все-таки останется трупом, и не оживить его никакими способами, когда для Японии занялась заря христианства.

24 октября/5 ноября 1898. Суббота.

В школах ученья не было по случаю праздника в Сёоконся (в честь павших за Императора в реставрацию воинов). Три дня продолжается этот праздник; в один из них не бывает ученья в Университете и гимназиях, чтобы дать учащимся посмотреть на конские ристалища, фейерверки и тому подобное: мы следуем этому примеру. Кстати, и день был хороший; ребята, верно, нагулялись вдоволь – Мы с Накаем утром переводили, потом я поехал в Иокохаму разменять в банке пришедший вчера вексель миссионерского содержания из Казны на первое полугодие следующего года. 16.348 рублей металлическими пришли векселем в 2.592 фунта стерлингов 17 шиллингов 3 пенса, которые, по размене в Hong Kong and Shanghai Bank’e, дали: 25.464 ены 42 сен. Так как Миссия имеет дело с двумя банками, означенным и Chartered Bank of India, China and Australia, то я всегда справляюсь в обоих о размене: сегодня на два сена в «Chartered» было сказано меньше, поэтому разменено в HongKong and Shangchai Bank.

На возвратном пути встретился с Моисеем Хамано, который всю дорогу до Токио болтал, выхваляя себя, свою невинность (якобы) в деле чугунных труб для водопровода, свое высокое религиозное настроение, когда сидел два года в тюрьме. Ныне опять имеет дела на рисовой бирже в Токио, Иокохаме и даже Нагасаки; богатеет: хвалится неутомимостью, но про честность говорит, что она не годится в его деле, – «нужно бы тогда бросить дела, коли бы не сворачивать туда и сюда с прямого пути». Всех служащих Церкви считает ничтожеством, особенно сендайцев: «Люди из Оосиу только говорить мастера, дело же ни делают, – слабы, вялы, ничего не значащи». Советует из Кагосима набрать служащих; кагосимцы похожи на русских: по виду вялы, просты, на деле тверды, устойчивы. (Откуда у него такие параллели? Да и где взять кагосимцев?) Смесь добра со злом – того и другого в сильных дозах – сей человек.

25 октября/6 ноября 1898. Воскресенье.

После Обедни Савва Хорие, переводчик, привел некоего Сибата, студента Университета, который, будучи крещен мною трех лет, до сих пор не имел никакого отношения к христианству. Отец его, родом из Сендая, но живший здесь – в Синагава, не забыл, однако, что он христианин, и, когда помер недавно, был похоронен по-христиански. Молодому Сибата нужно было поместить младшую свою сестру в нашу Женскую школу; по сему случаю он обнаружил свое христианское звание. Мачеха его язычница; должно быть, это было главной причиной невоспитанности их в христианстве. Снабдил его христианскими книгами; Хорие обещался поруководить его в изучении их.

Повенчаны сегодня певец Иоанн Накасима с Фотиной Такахаси, учительницей Женской школы.

Был Reverend Jefferys, американский епископал, трактовать все о том же предмете – покупке земли для кладбища в Сендае их христианами вместе с нашими. Я ответил то же, – буду рад благословить дело, если от наших христиан услышу о их желании о сем; доныне же от них ни слова о сем. Быть может, они довольствуются настоящим положением дела, вероятно, у большинства их имеются фамильные места на доселешних кладбищах, и они не желают оставить их, тем более, что до сих пор у наших христиан в Сендае не было никакого затруднения при погребении своих родных.

По словам Jefferys’а, английские и американские епископалы действуют вполне единодушно, доказательством чего служит, между прочим, то, что у него, Jefferys’a, в Сендае помощницей англичанка – епископальная миссионерка, между тем, как у английского епископального миссионера в Хиросаки под рукой американская епископалка, и тому подобное. Ныне шесть епископов у них в Японии: четыре английских и два американских; епархии у них разграничены: английские епископы имеют четыре: Киусиу, Хоккайдо, Оосака и Циугоку, Токио и Тоокайдо; американские – две епархии, от Токио на север по Ниппону, Кёото с окрестностями. Множество миссионеров обоих полов, строгая организация, – все заявляет сильные надежды их на то, что Япония будет их достоянием. Но Mr. Jefferys не упустил случая польстить:

– Я думаю, что Япония будет православною.

– Почему же Вы так думаете?

– Потому что японцы большие патриоты, а у православных портрет Императора всегда следует третьим за иконой Спасителя и Богоматери.

– Огляните мою комнату, – где же портрет Императора?.. – и так далее.

Я удивился, что даже Jefferys, который доселе всегда представлялся очень любящим нашу Церковь, так безнадежно заражен предрассудком о нашей царелатрии, – Чтобы поправиться, после моей реплики ему, он рассказал, что bishop его – MacKim, предлагал на генеральном епископальном митинге, в Америке, поставить в Символе «filioque» в скобки, и пусть-де кто хочет верует, кто не хочет не верует; многие согласились с ним, но последовать совету нашли преждевременным. – На такой-то еще стадии стремление к единению с нами! Значит, много поколений пройдет, прежде чем наша молитва исполнится.

26 октября/7 ноября 1898. Понедельник.

В Хакодате построечные работы кончены по переделке училищных домов под жилье катехизаторов, и подобные. О. Петр Ямагаке, извещая о сем, просит на угощение при освящении. Послал пятнадцать ен и заказал фотографии с построек для представления при отчете, за что деньги будут посланы позже.

По просьбе о. Якова Такая, послано двадцать ен дорожных ему по Церквам и написано укорительное письмо, что Церковь его совсем в застое, – успеха нигде не видно, особенно в Кагосима; последние четыре-пять лет в Кагосима совсем не было крещений, кроме нескольких детей. Пусть он строго требует от катехизатора Симеона Такаока прилежания. Пусть также заботится о нахождении и приготовлении воспитанников для Катехизаторской школы и Семинарии.

Согласно любезному приглашению Mrs Gardiner, жены американского епископального миссионера, на «reception», от трех до шести часов, «for the friends from New-York, to whom you were so kind and hospitable the evening we went to visit your Cathedral», был у них. Человек пятьдесят гостей, в числе которых несколько японцев, – baron Киккава, мой сосед, Канеко и прочие. Крайнее неудобство чувствовалось в том, что почти никого я не знал по фамилии, тогда как гости беспрерывно подходили, здравствовались, разговаривали. По особенности платья меня-то им не трудно называть, а их как узнаешь, коли нет времени на визиты и знакомства!

27 октября/8 ноября 1898. Вторник.

О. Игнатий Мукояма и катехизатор Иоанн Мияке убедительными письмами просят принять в Женскую школу двух дочек одного слушателя учения в Янайбара, человека уважаемого в той местности, – двенадцати и одиннадцати лет. Видел он маленькую дочь Корнилия Асано, когда она была там на каникулах, очень понравилось ему наше воспитание, находит его лучшим католического и протестантского; почему сам стал слушать православное учение, и детей хочет воспитать в нем. Отвечено: пусть пришлет ныне старшую; младшую же в будущем году, – теперь и места больше нет в школе, и мала она очень.

Были два русские офицера, прибывшие на японские маневры, из Никольска-на-Амуре: полковник артиллерии Петр Алексеевич Постников и пехотный капитан Константин Степанович Федоров. Очень хвалят японское войско, насколько видели его в Корее.

– Хорошо здесь приняты японскими военными властями: отправляются на днях в Нагоя смотреть маневры, где будет и Император. Постников имеет некоторое понятие о Миссии, и даже отдаленное некое представление о христианстве: по крайней мере, выставил себя в благоприятном интеллигентном свете, когда стал сопоставлять христианство с буддийством, находя их противоположными друг другу, как полюсы, но, по-видимому, имея представление о них, как о равных величинах, хотя и разных. Дал им адресы наших священников в Нагоя, Кёото и Оосака.

28 октября/9 ноября 1898. Среда.

О. Симеон Мии подробно описывает свое путешествие по Церквям. Везде христиане верно хранят христианство, исповедались, приобщились у него; но успеха проповеди, в смысле поступления вперед, нигде нет, в разных местах по разным причинам, например: «В Миядзу христиане те же самые; нет никаких перемен в Церкви. Катехизатор неизменно спокоен и молчалив». Где же тут быть приращению Церкви, коли катехизатор всегда молчит! Это Марк Одагири, только и способный хранить то, что есть, на приращение же безнадежный по своей природе. Или в Каназава: Инкосиу господствует над сердцами людей, и голоса «наму-аммуда буцу» оглашают весь город. Интересно побывать в общественной бане: сто голосов «наму-аммуда буцу» просто заглушают слух. Отсюда понятно, что Каназава называют «сокровищницею Хонгвандзи«… А катехизатор у нас там плохой (Петр Такеици). Не удивительно, что он живет там праздно, коли, по письму о. Мии, «и иноверные Миссии не имеют никакого успеха, несмотря на то, что много миссионеров, пасторов и учителей, что употребляются ими всевозможные средства привлечь сердца людей, что владеют они школами и сиротскими домами, как органами своей проповеди»…

До сих пор у нас с Накаем при переводе возникают грамматические споры. Странное явление, и нигде нет его, как здесь: Накай считается одним из очень ученых людей, но не установлен в принципах своей грамматики до того, что постоянно у нас мешаются правила: что считалось правильным год, даже полгода тому назад, то ныне херится и изгоняется, как неправильное. Почему?

– Грамматика так велит.

– Отчего же она давеча этого не велела?

Накай, молча, улыбается, или супится на это.

Я решился перечитать накопившиеся в последние два десятилетия японские новосочиненные грамматики, что и начал сегодня.

29 октября/10 ноября 1898. Четверг.

Из Симодаяма (Эцинго) были Танака, отец катехизатора в Касивазаки, Ильи Танака, и Вада, брат умершего семинариста. В Токио они теперь по своему керосинному делу, так как оба добыватели местного керосина. Первый говорил, что сын его (прежде подверженный умопомешательству) ныне совершенно здоров. Но движения проповеди, или лучше – успеха ее, по их словам, нигде в Эцинго нет; причина та же, о которой писал вчера о. Мии, – живая еще вера местного народа в буддизм секты монтосиу. Убеждал их быть проповедниками для своих знакомых, снабдил христианскими книгами.

30 октября/11 ноября 1898. Пятница.

Был некто Иидзима Хандзюро, старый сёогунский керай, участвовавший в войне за Сёогуна во время реставрации под начальством Инамо-то, бравший тогда Хакодате и потом взятый в плен и отсидевший три года в тюрьме; ныне ученый, пишущий историю. Приходил отобрать у меня сведения касательно Цусимского дела в 1861 году. Начал странным приветствием:

– Вы тогда уладили это дело, так имеете подробные сведения о нем, – и так далее.

И не в первый раз я слышал эту нелепость. Источник ее не местный: значит, меня представляют не учителем веры, а политическим агентом, посланцем «главы Церкви» Императора, имеющим власть вершить даже такие дела, как нападение русского военного судна на Цусиму, но за то лишенным всякого права на уважение добрых людей, – политическим развратителем Японии, готовящим ее к завоеванию русскими.

Я старался вывести Иидзима из этого заблуждения, хотя, видимо, безуспешно; сообщил ему, что мог, о Цусимском деле.

Господин Сенума приходил сообщить, что в Семинарии кража, и вор не кто другой, как Фукуба, который уже и признался в трех учиненных кражах. – Что с ним делать? – Посоветовал я чрез Феодосия Миягава, который, как видно, фактотум старого Фукуба, известить отца о поступках сына: пусть даст ему острастку. Если же и после того окажется вором, то отослать его к отцу безвозвратно. – Так вот отчего всучили нам сего птенца! А я думал, какие-нибудь высшие побуждения были.

31 октября/12 ноября 1898. Суббота.

Из Канума был благочестивый старичок, Пантелеимон Ёсида, пожертвовал одну ену на Церковь, – видимо, кровного труда; говорил, что христиане блюдут веру, но приращения нет, хвалил и катехизатора, но новых слушателей у него нет.

Так только и слышно отовсюду, что проповедь в застое. Очевидно, что нынешнее политико-религиозные треволнения, или лучше – политико-религиозная болтовня производит свое влияние.

Начальник тюрьмы в Сугамо, Арима, кажется, протестант, отставил четырех буддийских проповедников и пригласил христианского проповедника для заключенных, между тем как между ними только десять христиан и тысяча двести язычников, для которых оставлено было только два буддийских проповедника. – Буддисты подняли из-за этого шум, который с месяц уже продолжается, и против христианства изощряются самые острые перья (собственно кисти), имеющиеся в Империи; налет носящейся в воздухе паутины, но для легкой японской души и этого достаточно, чтобы до времени воспрещать.

Или: бывший недавно министром народного просвещения Озаки обмолвился в одной своей речи (будучи министром), что «если б Япония была республикой, то, наверное, выбрали бы президентом Мицуи или Ивасаки» (богачей нынешних: речь министра направлена была к отрезвлению от нынешнего слишком материального настроения). Этого сопоставления двух слов – «Япония и республика» было достаточно, чтобы возбудить такую газетную бурю против Озаки, что Император лично сменил его. А Озаки – христианин, – [?] опять повод вопиять против христианства, что и творится ныне, отчего мертвый буддизм представляется оживляющимся, а живое христианство замирающим.

1/13 ноября 1898. Воскресенье.

До Литургии о. Симеон Юкава крестил семь человек возрастных и детей.

После службы был катехизатор из Мито, Фома Оно, с детьми.

– Зачем пожаловал так экстренно?

– Мать больна, пожелала видеть внуков.

Достаточная причина, чтобы бросить без спроса служебный пост! Жена могла бы привести внуков.

– Как дело проповеди в Мито?

– Совсем бесплодно.

– Но Вы хвалились одним очень усердным слушателем из важных лиц в городе?

– Оставил слушать учение.

То есть Фома Оно плохо объяснял ему учение, хотя мог бы хорошо, ибо старый катехизатор или был неаккуратен в преподавании, хотя должен бы быть аккуратным, или болтал безумолкно вне катехизации, хотя мог бы обуздывать свой язык. Болтун он такой, что не прерви, – целый день будет тянуть канитель, совсем пустую. Предложил ему сегодня чаю, напоил его детей, говорил, что нужно мне раздать иконы сегодня крещенным, намекал, что пора ему уйти, а он все сидел с сложенными к локтям руками пред непочатым стаканом чая и болтал о худых нравах в Мито, пока я, наконец, без церемонии взял иконы, благословил его и детей и пошел в классную к новокрещенным.

Был потом христианин из Эсаси, на Эзо, Павел Араки, рыбопромышленник, родом из Хиросима, куда ныне отправлялся к родителям и ныне на возвратном пути в Эсаси, где у него семейство и рыбные ловли. Сетовал, что взял катехизатора из Эсаси.

– Так, значит, Церковь закрыта в Эсаси? – спрашивает.

– Как закрыта? Если есть два-три христианина, то Христос там, сказавший: «Где будут два или три во Имя Мое, там Я посреди их». Кто же может закрыть Церковь, где Христос! Взят оттуда катехизатор Секи, потому что в другом месте он нужнее: об Эсаси он постоянно отзывался, что там нет слушателей, – зачем же ему там оставаться было бесполезно, когда в других местах слушатели есть, а катехизатора не было. Но Эсаси под непосредственным ведением священника, который будет посещать его, посещая другие свои Церкви. – Впрочем, о. Николаю Сакураи далеко до Эсаси; гораздо сподручней заведывать сею Церковью из Хакодате; о. Николай Сакураи сам указывает на это; о. архимандрит Сергий, осматривавший Церкви в Хоккайдо, того же мнения. Как Вы думаете об этом?

– Это было бы очень хорошо.

– Другие христиане Эсаси тоже не будут ничего иметь против перехода в ведение хакодатского священника?

– Думаю, что ничего.

– Сколько ныне христианских домов в Эсаси?

Он насчитал семь в городе и пригородах. Значит, гораздо больше, чем я думал по отзывам о. Николая Сакураи и Секи.

Я обещал написать о. Петру Ямагаки, в Хакодате, чтобы он взял Эсаси в свое ведение. От Хакодате до Эсаси всего пятнадцать ри; ежедневно идет туда дилижанс, с 1 еной 75 сен платы до места, и пароход, на котором за одну ену можно доехать; значит, сообщение весьма удобное, не то что из Саппоро. И катехизаторов в Хакодате двое – один может быть уделяем для Эсаси, когда там будут новые слушатели, каковые непременно найдутся, по словам Павла Араки.

2/14 ноября 1898. Понедельник.

Лука Хироока, катехизатор в Акуцу, внезапно явился, по пути к умирающему отцу, в Токусима, на Сикоку. Просил отпуска у своего священника, о. Тита, но он оказался путешествующим по Церквам, и ныне неизвестно где, а дело спешное; потому Лука решился прямо отправиться и по пути испросить разрешение у меня. Впрочем, я дал это разрешение еще вчера приходившему испросить его младшему брату Луки, медицинскому студенту здесь; и брат телеграммой известил вчера Луку. Просится на две недели, бедный, плачет об отце, который уже несколько лет лежит в постели больной, и ныне, вероятно, Господь разрешит его от страданий. Дал пять ен на дорогу. На днях послано было отцу пять ен «мимай», согласно письму оттуда с просьбой о помощи. В Токусима другой сын умирающего Иова, Даниил, – тоже катехизатор, болезненный, безуспешный по проповеди; оставлен был там больше из сострадания к отцу, за которым ухаживал.

3/15 ноября 1898. Вторник.

Написано к о. Петру Ямагаке, в Хакодате, чтобы принял в свое ведение Церковь в Эсаси, а к о. Николаю Сакураи, что Эсаси передано о. Петру, чтобы он известил о том христиан в Эсаси. Сказано в письме, чтобы о. Петр посещал Эсаси на неделе, не лишая христиан Хакодате Литургии в воскресенье: что дорожные ему и катехизатору будут оплачиваемы отсюда (из Миссии), что, если будут новые слушатели в Эсаси, один катехизатор из Хакодате должен быть отправлен туда, – тогда и на квартиру отсюда дано будет. Упомянуто также, чтобы в воскресенье, после службы, объявил христианам в Хакодате о присоединении Эсаси к его приходу. Если бы христиане по-прежнему вполне содержали о. Петра, то следовало бы испросить согласие христиан на то: но так как ныне они, изменив своему обещанию, содержат его только наполовину, – другая половина идет из Миссии, то нет причины и советоваться с ними.

В перевод богослужения мы с Накаем мало-помалу совсем углубились. И явилась у меня мысль: издать в сокращении Праздничную Минею, Триоди постную и цветную и книжку молебнов. Христиане почти ничего этого еще не имеют: а между тем теперь есть кому и обучать богослужению: отцы Сергий и Андроник, обозревая Церкви, могут делать это. Если же дать окончания перевода Нового Завета, то долго еще пройдет без необходимых частей богослужения. – И Евангелия мы решили переписать так, как они есть у нас ныне, переплести достойно напрестольному Евангелию и начать читать на Литургиях с облачального места, на утренях посреди Церкви, так как ныне чтомого на амвоне и в алтаре почти никто не слышит, по тупости понимания, или безголосию чтущих, или не хотящих взять в толк (как диакон Кугимия), что чтут не для себя только, а для назидания других, или не имеющих сил читать так, чтобы все слышали (как о. Павел Сато). Перевод наш уже ныне так исправлен, что смело может быть отдан на употребление; ждать же возможно полной исправности его еще долго. – Сегодня уже выбран сорт японской крепкой и толстой бумаги, завтра старик Оогое примется за переписку Евангелия «евангельскими» буквами, чтобы книга вышла толще.

4/16 ноября 1898. Среда.

О. Андроник вернулся из своего сопутствия о. архимандриту Сергию в обозрении Церквей прихода о. Павла Кагета, на севере Ниппона. Хвалит о. Павла, не хвалит катехизатора в Оодате Сергия Сионое; очевидно, им двоим в одном месте не жить. О. Павел занял пятнадцать ен у тестя Сергия Сионое; десять ен выплатил, а пять еще нет; тесть же, старик Сионое, скупой ростовщик, поносит теперь о. Павла, говорит, что не может ходить в Церковь из-за него; настроил своего приемыша (катехизатора) против него; жена о. Павла, не в меру плодовитая на детей и болтливая на язык, в то же время маленькая ростом до смешного, Сира, моя добрая знакомая, подливает масла в огонь. От всех этих причин Церковь в Оодате в застое, новых слушателей нет, христиане, какие есть – а главный между ними все тот же старик Сионое, – холодны к Церкви. – Видно, что о. Павла нужно перевести оттуда. Но куда? Самое приличное место – в Мориока. Это главный стан о. Бориса Ямамура, но он никогда не живет там, а бывает только наездом, между тем как Церковь в Мориока, одна из главных на северной части Ниппона, стоит большего попечения. Но как поселить там о. Павла Кагета? Прямо предложить – и руками, и ногами упрутся против, – «мы-де, кроме о. Бориса, никого не желаем!». Таков уж японский нрав, несколько похожий на нрав русских саврасов, – «ндраву не припятствуй». Приходится прибегнуть к способу окольного пути: нужно будет частно, чрез секретаря Сергия Нумабе, о. Борису предложить внушить христианам Мориока: «просите себе священника, – вот к следующему Собору приготовьте прошение, чтобы поселен был священник в Мориока; вы, конечно, не можете содержать его, но это и не нужно будет, если вы будете просить такого священника, которому были бы поручены и другие Церкви, но который бы имел местом жительства своего Мориока». О. Борис – человек умный и бескорыстный: поймет и устроит, если ему откровенно и изъяснить, что это делается для водворения Павла Кагета в Мориока.

По официальному же прошению христиан тотчас и будет им предоставлен о. Павел, с оговоркой, что хотя, мол, и нужен он в Оодате и окрестностях, но он может их ведать из Мориока, и потому, как ни опечаливает это христиан в Оодате, но он переводится в Мориока, согласно прошению христиан иметь там постоянного священника. – И о печали в Оодате будет упомянуто не ложно, ибо тогда христиане и сам Сионое взбеленятся, – «как-де от них отнимается священник?». Но таковы веления судеб! Ничего не остается, как успокоиться…

5/17 ноября 1898. Четверг.

Редактор Петр Исикава, тоже вернувшийся из сопутствия о. архимандриту Сергию, приходил рассказать о своем путешествии. Об о. Павле Кагета и катехизаторе Сергии Сионое повторил то же, что я слышал вчера от о. Андроника. Новое только то, что о. Борис оказывается добрым знакомым старика Сионое, и потому поверил ему, что «на о. Павла смотрят язычники, как на нищего, что деньги его в лохмотьях» (тогда как ничего этого нет), и прочее подобное.

В Оою нашли они Церковь в очень хорошем состоянии, особенно благочестив дом Тимофея, хотя отец его еще язычник. Существует еще в тех местах обычай бросать в реку новорожденных детей – свыше двоих, хотя очень преследуется правительством: убеждение существует, что у кого в доме больше двух дочерей, тот дом разорится; но наперекор сему предрассудку в доме Циба четыре дочери, и дом больше и больше богатеет.

В Носиро, где давно уже нет катехизатора, нашли семь христиан: из них один дом очень благочестивый: чудесное исцеление в этом доме было четырехлетней девочки от дифтерита, признанного уже неизлечимым. Отец настоял на отчаянной операции, твердо веруя, что Господь помилует его дочь, которая в то же время имела чудесное видение: красный крест ей виделся на стене совсем пустой, в госпитале; крест потом перешел ей на лоб: четырехлетний ребенок принял видение за действительность и долго потом спрашивал, где крест, чтобы дали ему его. Ныне этой девочке двенадцать лет. Отец ее учился когда-то в Катехизаторской школе, но не кончил, – должен был отправиться отбывать свою военную очередь: ныне он служит в Носиро по полиции; учение отлично знает и твердо хранит.

Про о. архимандрита Сергия Исикава рассказывает, что он очень ласково обращается с христианами, умело наставляет их, нисколько не тяготится трудом путешествия. Это очень приятно.

Зато о. Андроник совсем опечалил меня: просится в Россию, на службу в Орионе, по которой, говорит, не перестает скучать с самого уезда оттуда. Я говорю ему, что это – искушение отчасти от безделья, потому что, по причине головной боли, должен был бросить всякое дело, отчасти от диавола. Настоятельно советовал ему лечиться, к чему он не расположен был доселе, утверждая, что природа должна сама победить болезнь… Разговор был в алтаре, в Соборе, куда меня позвали посмотреть новосшитое облачение на престол; убеждал его именем Божьим.

Посмотрим, что Бог даст. Если все-таки уедет, значит, не угодно Богу держать его здесь.

6/18 ноября 1898. Пятница.

О. Петр Сасагава, из Сендая, пишет, по делу покупки земли под кладбище вместе с епископалами – чего добивается Reverend Jefferys, – что покупка эта желательна. Хотя у большей части сендайских христиан есть свои родовые места на буддийских кладбищах, но у многих они стали тесны, как и у самого о. Петра, который для погребения своей на днях умершей матери должен был купить новое место. Притом же в Сендае немало христиан не из урожденных сендайцев, для которых тем более желательна покупка. Я ответил, что, если сендайцы решат покупку, для чего соберут между собою деньги, то я пожертвую им от себя пятьдесят ен. Советовал совершить покупку, если она будет вместе с епископалами, на имя двух лиц, одного православного, другого епископала: купленную же землю разделят надвое, соразмерно двум суммам, употребленным на покупку; место может быть одно нераздельное, с одной оградой кругом, но границы должны быть определены и известны в избежание недоразумений; погребать же могут совместно, не разбирая границ, если желают.

7/19 ноября 1898. Суббота.

О. архимандрит Сергий вернулся с обзора Церквей. Особенно хвалит новоначинающуюся Церковь в Масуда: крещены о. Павлом Кагета и им трое очень усердных верующих; из них Павел Сасаки изрубил своего домашнего идола и сжарил на нем курицу. Катехизатор Илья Накагава там одушевляет и обещает дальнейший успех. На проповеди отцов Сергия и Павла язычников было весьма много и слушали тихо и с добрым видом. О. Павел Кагета являет себя добрым священником, проповедь говорит красно и убедительно; дурного слова у него нет даже и про своего заведомого неблагожелателя, катехизатора Сергия Сионоя. – Вернулся о. Сергий совершенно здоровым и бодрым духовно.

Из учеников Семинарии ближний к окончанию курса двадцатидвухлетний Конон Амано, отлично учившийся и ведший себя, принужден бросить занятия и отправиться на родину, в Окицу, шесть ри от Сидзуока: чахотка в сильной степени причиной того. Сын повара у бывшего в Иокохаме консулом господина Пеликана; взят на воспитание с семи лет, после смерти отца, – кажется, тоже от чахотки – по просьбе М-me Пеликан: воспитывался, до поступления в Семинарию, в нашей школе в Коодзимаци. Сколько расходов и попечений, и ни йоты пользы Церкви! К счастию, еще есть не бедный дом сестры, куда может отправиться.

Был русский, господин Емильянов, сын охотопромышленника на Амуре, проживающий в Иокохаме. Едет в Америку и оттуда в Россию: но потерял, или украли у него, на станции железной дороги в Иокохаме бумажник с 1300 ен деньгами, документами его, квитанциями по расплатам на семь тысяч рублей. Обещал в публикациях сто ен награды за возвращение только документов, с потерей денег. И того нет. Ждет присылки денег от отца на дорогу.

8/20 ноября 1898. Воскресенье.

О. Павел Морита получает на свое содержание три ены от христиан в Такасаки (четыре – Маебаси, восемнадцать – из Миссии). Но не нравится им (служащим Церкви) быть в зависимости от христиан. Сколько уж раз было это: получающий старается уклониться от обязательства с местными христианами и быть в зависимости только от Миссии: тут легко – получил деньги в карман и спокоен: где Миссии усмотреть, трудится человек или нет! А не высылать она не может; при обязательстве же с местными христианами нужно трудиться, являть себя достойным их попечения и жертвы. И уклоняются! Так и о. Павел Морита ныне: под разными предлогами просит три ены из Миссии, а от такасакских-де буду получать, коли будут давать, как дорожные. Отвечено: дорожные он всегда может получить из Миссии; если же такасакские христиане, жертвуя на него, считают его «своим священником» (как он жалуется), то этому нужно только радоваться и стараться более и более закреплять эту связь; это будет нравственно полезно им и материально ему, – станут еще больше давать на содержание своего любимого священника.

Иван Акимович Сенума, инспектор Семинарии, радостный приходил объявить, что благоверная его жена Елена Лукична благополучно возвела его сегодня в звание отца дочери. Удивительно приятно всегда смотреть на лицо отца первого дитяти: сияет необыкновенно радостным выражением, – Божие то дело – радость родителей!

9/21 ноября 1898. Понедельник.

Заслуженный катехизатор в Отару и Темия, Павел Мацумото, получивший разрешение на помещение своих двух дочек в Женской школе, с дорожными для них до Токио, пишет, что не с кем отправить их; видимо, желает сам привезти их, но стесняется сказать это. Написано ему, чтобы доставил их сам; послано для этого на дорогу ему десять ен оттуда и столько же обещано на обратный путь: для детей послано пятнадцать ен на дорогу и пять на зимнее платье им. Павел Мацумото лет десять уже не был на Соборах здесь: дорожные эти ему все равно, как были бы дорожные на Собор и обратно, если бы он захотел приехать хоть бы на бывший Собор нынешнего года.

Один язычник из Яманаси пишет, изъясняет, что разорился в торговых делах и просит воспитать его пять человек детей, – «не в религиозном духе, однако, а в общесветском». Отвечено, что Миссия не имеет средств для того.

В сегодняшнем номере «Japan Daily Mail» нападение язычников на наших христиан в Сиракава во время языческого праздника в сентябре. Заимствовано из «Сейкёо-Симпо». Не следовало бы, потому что дело собственно малозначительное, и ныне уже покрытое пылью давности: тем более, что и японские власти отнеслись к нему совсем не так безучастно, как видно из газеты, а старались быть справедливыми и участливыми к пострадавшим.

10/22 ноября 1898. Вторник.

Между катехизаторами есть такие, которые ничего не делают, а представляются деятельными. Таков, между прочим, Петр Мисима; катехизацией не занимается, а пишет письмо с пятнадцатью вопросами:

1. Когда Священное Писание получило название «Библии»?

2. К каким именно Церквам написаны семь соборных посланий?

3. Перешел ли в руки Апостолов, для предания Церквям, «подлинник Пятокнижия руки Моисея, хранившийся в Иерусалимском храме»?

И подобная галиматья. И нужно отвечать, иначе ропот. Будет отвечено с должным вразумлением – заниматься делом, а не праздно мыслить.

11/23 ноября 1898. Среда.

Японский гражданский праздник; классов не было. Погода мерзейшая. Утром крайне рассердил о. Петр Ямагаке письмом из Хакодате: сам же писал, что по постройкам все кончено, просил денег на угощение при освящении, и вдруг опять расчет более чем на сто ен разных поделок! Я резко отказал, – пусть делает на местные средства, или же не делает, если их нет. Главное же сделано – издержано почти полторы тысячи ен; все было предусмотрено при расчете, на все потом беспрекословно высылалось по первому запросу. Дальше начинается японская бессовестность (вроде нового нужника его мамаше, коридора к пустому сараю, ограды вокруг Церкви, тогда как существующая очень хороша), – ей и полагается предел.

В три часа было в Соборе бракосочетание Мирона Сёо, гувернера в Семинарии, с девицей из Фурукава.

[Пропуск в оригинале]

16/28 ноября 1898. Понедельник/

Из Церквей хорошие известия: от о. Тита Комацу, извещающего о крещении в Оотавара и об оживлении этой Церкви; от о. Павла Морита, пишущего об оживлении Церквей Такасаки и Тасино; от певца в Маебаси и Такасаки, Павла Оонума, красноречиво описывающего общее церковное собрание прихода о. Морита в Такасаки: больше ста христиан из разных Церквей было: молились, произносили много прекрасных речей, взаимно настраивали себя на благочестивое прохождение жизни и распространение Христовой веры между язычниками. Письмо послано в редакцию «Сейкёо-Симпо» для напечатания. Вообще о. Морита – живой и оживляющий священник.

Во время чтения писем явился из Иокохамы, с крейсера «Россия», матрос за книгами, которые я обещал капитану для матросской библиотеки. Дал книг семьдесят духовных и светских учебников, оказывающихся ныне ненужными для Семинарии, также несколько духовных книг для чтения.

Была христианка из Накацу, жена Спиридона, живущего уже года три в Корее и имеющего там довольно большие торговые дела, вместе – благочестивого христианина. Жена его, по имени Пелагия, последний год жила там же с ним, но захворала и прибыла ныне сюда полечиться. Сетуют они, что нет в Корее христианского православного проповедника: ходят молиться в епископальную Церковь: твердо, однако, соблюдая свое православие. Я одобрил это. Свел ее в Женскую школу, так как она имела поручение от о. Петра Кавано видеть его дочек, вместе и познакомить ее с учительницами.

Иван Акимович Сенума принес номер журнал «Гакусоо ёдан», где помещена его статья «Никорай кёо». Журнал «in the interest of educational work for yong people» довольно распространенный. Статья благонамеренная, но наполненная ошибочными известиями обо мне. В заключение он обещает писать о православной вере, что будет очень хорошо, если исполнит.

17/29 ноября 1898. Вторник.

Павел Соно, катехизатор в Оомия, – один час пути от Токио – приходил, хвалился успехом в Оомия, также в Кооносу: здесь навещал своего знакомого, просящегося из протестантства в православие.

Странное явление: протестантский миссионер рекомендует японцам православие, как наиболее подходящее к усвоению в их стране. Это все тот же американский епископал Jefferys, миссионер в Сендае. Он не раз присылал мне вырезки из американских газет, сочувственные православию. Ныне прислал вырезку своей собственной статьи из «Japan Times», японской газеты, издаваемой на английском. В газете помещена была критика иностранных вер, с выводом, что ни протестантство, ни католичество не годятся для Японии; «вот православие-де и годилось бы, да вместе с ним нужно подчиняться иностранному монарху – русскому Императору, как главе Церкви». Jefferys пишет: «You seem to object to the Greek Church as owing allegiance to a foreign potentate. Is this quite true in point of fact?». И продолжает: «То be sure, the Czar of Russia is a member of the Holy Synod, the governing body of the national church: but he has no holy orders, beyond those of a sub-deacon, and would not presume to any further sacerdotal function». (И при таком понятии тем не менее сочувствие Православной Церкви и защищения ее!) Дальше идет: «The church in Greece is free, and there are other national churches of the Oriental type… As to the Seykyo Kwai in Japan, it contains nearly one fourth of the whole number of Christians, and has only one foreigner in any active sacerdotal function. It certainly has a better claim to be called a native church, than any other body of Christians. Its rites have both the sanction of antiquity and are suited to the dignity of an Oriental people, in approaching the throne of the Most High», и прочее. Кажется, Господь приближает время, когда Япония должна сделаться христианскою, и да даст ей Господь счастье сделаться прямо православною!

Иван Акимович Сенума, в ответ на мое утреннее письмо ему, с препровождением номера «Гакусоо ёдан», пришел и все-таки просил рассказать ему «биографию»: я разболтался было, гуляя с ним по площадке у Собора, о том, как приехал в Японию, что было тогда в Японии, и прочее, – англичанин какой-то помешал, прося показать ему внутренность Собора, что я и сделал, несмотря на то, что было уж почти совсем темно.

Во время занятия переводом Сенума опять пришел:

– Христиане собираются устроить проводы о. Андронику, просят для этого столовую в Семинарии.

– Нельзя, Семинария совсем не для таких предметов построена. Могут, если хотят, устроить здесь, в миссионерском доме, в классных залах внизу и наверху.

18/30 ноября 1898. Среда.

Кончили мы с Накаем переводить главные стихиры двенадцати и других важнейших праздников; принялись за менее важные. Сегодня шли стихиры новолетия.

К о. архимандриту Сергию Преосвященный Антоний (Храповицкий), ректор Казанской академии, пишет, что «сюда собираются двое из Казанской академии, из коих один очень здоровый и веселый». Ладно!

Пусть едут, уезжают, – ни радости, ни печали у меня по поводу сих обстоятельств не будет ни на грош! И думать об этом не буду. Все бесполезно! Видно, что тут русским миссионерам не бывать. А как быть?

Бог весть! Верую, что Господь не оставит Японскую Церковь, – но кого Он пошлет ей? Покрыто мраком. – Вот о. Андроник, на которого я расположился было, через неделю уезжает. О. архимандрит Сергий?!?!..

19 ноября/1 декабря 1898. Четверг.

Приятно видеть, как японцы, служащие Церкви, и за малое добро, сделанное им, являют благодарность. Много ль послужил здесь о. Андроник! А ему устроили сегодня отличные проводы. Как видно, сложились из своего маленького жалованья и на это снялись фотографической группой – все служащие Церкви, пригласив и нас, русских, сесть в центре, потом устроили угощение с прекрасными речами и пением. Всех было около пятидесяти человек, то есть все тоокейские священно-церковнослужители. Снялись на дворе Миссии, у Собора, угощались и говорили речи в нижней классной миссийского дома. Речи говорили – редактор Петр Исикава по-японски, – весьма благочестивую, с текстами из Священного Писания, – восхваляя о. Андроника, особенно руководствуясь его сочинением, – кандидат Емильян Хигуци по-русски, и весьма умно и правильно, – тоже сожалея об отъезде о. Андроника, желая ему благополучного пути и скорого возвращения сюда: потом о. Андроник сказал по-русски, а Хигуци потом перевел, – весьма умно – о положении здесь Православной Миссии среди инославных, о том, что будет всегда помнить Японию и молиться о ней. Пели предварительно спевшиеся лучшие певцы – Обара, Хигуци и прочие, человек шесть, – одну Богородичную стихиру, прекрасно переложенную, и один японский кант.

Был христианин, начальник школы в Минато, Тимофей Оказаки, родной катехизатора Павла Кацумата: говорил, что катехизатор Спиридон Оосима бывает в Минато только по субботам, а живет с семьей в деревне. Какой же может быть успех!

20 ноября/2 декабря 1898. Пятница.

Был школьный учитель Аввакум, начальник и единственный учитель в одном селении из шестидесяти домов, восемь ри от Аомори. Родом из Хиросаки, научен христианству Петром Бан. В школе у него сорок учащихся. Три года живет вне всякого сообщения с христианами; в селении больше ни одного христианина, даже и христианских книг нет, кроме молитвенника: иконы тоже нет. И при всем том, видимо, благочестив, глубоко верующ. Благодать Божия бережет таковых! Дал ему книг, новый молитвенник и икону.

Какой-то ученый, по имени Акасака, из одного селения в Мияги-кен, пишет, просит сообщить некоторые сведения из русской гражданской истории – к его генеалогии русских царей; но последняя так неверна и плоха, что пришлось нам с Давидом Фудзисава, – чтобы не оставить его просьбы без исполнения, – скопировать генеалогическую таблицу из Русской Истории Устрялова для отсылки ему.

За всенощной, кроме школ, почти никого не было в Церкви; вероятно, погода тому виной: с полдня идет дождь, не переставая, вот до десяти часов вечера.

21 ноября/3 декабря 1898. Суббота.

Праздник Введения.

Дождь – всю ночь, утро и почти целый день. За Литургией из города христиан человек пятнадцать, за всенощной и того меньше.

С сегодняшней почтой из России уже получены календари на будущий год.

22 ноября/4 декабря 1898. Воскресенье.

До Обедни крещено трое возрастных и трое детей. За Обедней были офицеры с «России»; священник с «России» о. Авраамий также был в Церкви и после обедал с нами: иеромонах добрый, но совсем из простецов.

Был Андрей Танака, приемыш Симеона и Нины, богачей-стариков в Тоёхаси, крупный производитель сои. На сою хотят увеличить налог, вместо одного ен на «коку», что ныне платится, три ен. Из всей Японии ныне собрались производители сего товара, человек триста-четыреста, ходатайствовать, чтобы этого не было сделано, ибо соя – предмет потребления и бедного класса.

Был старик врач Яков Такахаси, прибывший из Соома для свидания с своим сыном, полковым врачом, ныне вместе с полком переведенным на службу в Токио. Печалится, что сын забыл веру, будучи один среди язычников; дал я ему книг для сына и для него.

23 ноября/5 декабря 1898. Понедельник.

Елена Сакай, вдова о. Иоанна Сакай, из Хакодате, письмом к секретарю Нумабе просит прибавить ей содержания. Осталась после мужа совсем в силах, да и теперь в силах самой зарабатывать себе пропитание, но из уважения к мужу взята была на церковное содержание. Живет ныне вот уж семнадцать лет на оном церковном содержании, которого получает восемь ен, при готовой, отлично устроенной в одном из домов хакодатского стана квартире. При ней два младенца, дети ее дочери Текусы от мужа язычника – врача. Для одной Елены восемь ен с избытком много: для троих, быть может, мало. Но как же Церковь может издерживаться на детей язычника, когда у ней ее собственных чад голых-голешеньких без числа! Притом у Елены в Хакодате есть родной брат, богато живущий врач, – отчего же он ей не помогает, а все валят на плечи Миссии! Сказал я Нумабе отписать ей, что в просьбе ее вполне отказывается: здесь, в Токио, есть вдовы, не менее заслуженных церковнослужителей, получающие по восемь ен без квартиры с тремя и даже четырьмя детьми, а она одна с двумя младенцами при квартире, и так далее.

Павел Судзуки, довольно хороший катехизатор в Татебаяси, просит двадцать ен, – задолжал-де по болезни жены. Послано десять ен, прочее пусть помогут его христиане.

О. Павел Косуги просит сколько-нибудь помочь на лечение матери, хворавшей. Послано пять ен.

О. Борис Ямамура исследовал дело о разводе певца Марка Райкубо и при всем желании не может оправдать его: легкомысленно женился, легкомысленно прогнал жену, хотя под предлогом болезни, якобы «райбёо» (проказы), таящейся у ней; ныне, вопреки христианскому закону, готовится жениться на другой, уже выбранной им, – жениться уж, конечно, по-язычески. Из списка служащих Церкви исключен.

24 ноября/6 декабря 1898. Вторник.

Василий Накараи, катехизатор в Сироиси, прислал огромную тетрадь «О кресте», своего сочинения, и просит напечатать. Но на первой же странице «Апостола Павла называет одним из двенадцати и притом лучшим из них», потом на двух листах хвалит «его ученость, редкую в то время», и так далее, – малосодержательная и бессвязная болтовня. Отдал, однако, процензировать; быть может, что и выберется для напечатания.

Пишет еще Накараи, что у него один содержатель публичного дома (проституток) усердно слушает учение. Конечно, он не может быть допущен к крещению прежде, чем не переменит свой род промысла.

Матфей Тода, кончивший Семинарию и бывший катехизатором, но сошедший с ума, из Карасуяма также прислал свое сочинение, как видно, в доказательство, что он излечился; и тут же письмо, очень поносящее катехизатора в Карасуяма, Василия Ямада, должно быть, с целию попасть на его место. Ямада ленивый и плохой катехизатор, это-то правда; но вместо его, если кого поставить в Карасуяма, то уж, конечно, не Тода, который еще выздоровел ли?

Был командир «России» Александр Михайлович Доможиров пригласить на прощальный Великому князю Кириллу Владимировичу завтрак послезавтра на «России». Великий Князь в субботу перейдет с «России» на американский почтовый пароход, чтобы отбыть домой.

25 ноября/7 декабря 1898. Среда.

Несмотря на строгую отписку о. Петру Ямагаки, в Хакодате, что не заплачу по его последнему счету на сделанные поправки по домам, как совсем неожиданному для меня, пришлось послать сегодня для уплат сто двадцать пять ен. Ремонты уже учинены и платить нужно, а чем он заплатит? Признает свою вину, что подробно не спросил обо всем, просит одолжить сию сумму, – «выплачу-де помаленьку», – когда выплатит из своего скромного от Миссии же получаемого содержания! – Зато уж написано ему, что отныне по гроб моей жизни ни на грош не израсходуюсь на хакодатские здания!

Писал еще о. Петр Ямагаки, что, согласно моему недавнему письму, в Эсаси он был. Церковь сию принял, вперед будет заведывать ею. Письмо его, скромное и умное, являвшее его послушливость, значительно облегчило исполнение вышеозначенного.

26 ноября/8 декабря 1898. Четверг.

Занимались мы с Накаем до девяти: в половине десятого отправились мы с о. архимандритом Сергием, согласно приглашению, на прощальный завтрак Великому князю Кириллу Владимировичу на крейсер «Россию». Так как были японцы – министр Двора граф Танака с женой, главный церемониймейстер Санномия с женой (немкой), то были тосты – за Императоров, за нашего Наследника, который сегодня именинник. После завтрака концерт балалаечников офицеров – человек восемь играли. Прощание. В каюте капитана Великий князь: «Что ж Вы позвали? Здесь никого нет!"… Конфуз офицера… И высокомерен же сей господин, Кирилл Владимирович, выше всякой меры! Недаром говорил капитан: «У них (господ сей крови) чувства благодарности (и других прекрасных вещей в сем роде) нет», – Когда мы были еще на «России», на рейд вошла «Chaina», американский почтовый пароход, на котором Великий князь послезавтра отправляется домой, via Honolulu and America.

27 ноября/9 декабря 1898. Пятница.

Лука Хироока на возвратном пути из Токусима, где похоронил отца, в место своего катехизаторства – Акуцу, был. Подробно рассказал о смерти отца: умер истинным христианином, два раза приобщившись Святых тайн, постоянно творя молитву; скончался во время чтения о. Павлом Косуги отходной. Похоронен торжественно: человек сто христиан и родных было, множество провожавших и любопытствующих язычников.

Павел Мацумото, из Отару и Темия, на Эзо, прибыл, привез двух дочек в школу: одной двенадцатый год, другой девятый: дети здоровые и веселые. Послали их ночевать в «хатагоя», так как прибыли в восемь часов вечера, – в школу вести детей поздно, да и растрепаны с дороги; пусть отдохнут и приберутся. Павел Мацумото один из старых, почтенных катехизаторов; детей его воспитать Церковь должна. И будут воспитаны. Встретил их на станции и проводил в Миссию гвардеец, брат жены Павла (и стало быть сын Мацмайского «кароо», ныне служащего солдатом), по имени Яков, пять лет состоящий на службе в Токио и ни разу не бывший здесь в Церкви. Хорош!

Купил три куска шелковой материи для подарка о. Феодору Быстрову с отправляющимся завтра в Россию о. Андроником; стоят 64 ены 80 сен: один кусок – красноватого кохаку, 27 фут, 25 ен 70 сен, другой – донсу – стального цвета, с рисунком, 35 фут, на женское модное платье (портной в магазине, у Эцинго, размерял и сказал, что меньше нельзя), 31 ена 50 сен, третий – кайки – синеватого с отливом, 7 ен 60 сен.

28 ноября/10 декабря 1898. Суббота.

Литургию (обычную, с шести часов) служил о. Андроник. Потом в Крестовой Церкви о. архимандрит Сергий отслужил ему напутственный молебен. В девять часов он отправился из Миссии. Последним пожеланием моим ему было, «чтобы поскорее в России выздоровел и возвращался на службу сюда, или же прислал бы вместо себя человека столь же способного к миссионерству, как сам, плюс доброе здоровье». В самом деле, жаль очень человека; лучше его для миссийского служения до сих пор ни одного не было, не исключая и о. Анатолия. Но, знать, не воля Божия быть ему здесь. – До станции железной дороги здесь проводили его отцы Павел Сато и архимандрит Сергий, до судна на Иокохам-ском рейде о. архимандрит Сергий. В двенадцать часов судно снялось (тогда же снялось и то, на котором, под гром салютов, уходил в Америку Великий князь Кирилл Владимирович). В Кобе судно простоит три дня, которые о. Андроник употребит, чтобы попрощаться с Оосакской Церковью и побыть в Кёото. На пути он, быть может, заедет в Иерусалим. Почему я написал две карточки туда: одну высокопреосвященному Епифанию, Архиепископу Иорданскому, другую монахине Митрофании Богдановой.

В час Р. М. пришел любительский хор семинаристов; поют все лучше и лучше, – японские и русские гимны и песни. Советовал поддерживать в Семинарии сие дело – набирать певцов из новопоступающих. Ныне командует хором Никон Мацуда, бойкий мальчуган из старшего курса. Угощены чаем с «сенбей», как вчера просил присланный депутатом малыш-певец Пимен.

Павел Мацумото долго рассказывал о Церкви в Отару и Темия. Христиан до сотни, на молитву собирается не меньше тридцати, новые слушатели всегда есть; оба города, тянущиеся по берегу рейда без перерыва и составляющие в сущности один, все больше и больше растут: Саппоро, напротив, убывает. Будущность принадлежит первым. Земли там, даже в худших местах, по восемь ен цубо: значит, под Церковь землю купить нельзя: но нынешний наемный дом для Церкви очень удобен. – Христиане единодушны: ныне собрали между собой пожертвований шестьдесят пять ен на фисгармонию для обучения пению и гробный покров.

29 ноября/11 декабря 1898. Воскресенье.

За Литургией было несколько офицеров и матросов с «России». Когда я кончал давать крест после службы, один боцман подошел и подал коробку с словами: «Просят принять лепту с „России”»; оказалась великолепная, широкая, голубого цвета лента с оттиском парохода «России» на обоих концах, – для закладки в Евангелие. Это вследствие моих слов в кают-компании, когда на днях был на «России» и когда офицеры предложили ленту к букетику цветов, составленному для меня посланницей, что «такая лента годилась бы на закладку в Евангелие»; тогда офицеры дали две ленты для сего, узкие; ныне прислали даже уж слишком широкую. Вложена будет в готовимое ныне напрестольное японское Евангелие.

После Обедни был один гвардеец, родом из Сакуяма; всего десять дней, как принят на службу и спешит в Церковь: значительная разница с тем, что был третьего дня, – пять лет на службе и ни разу в Церкви! От домашнего воспитания, вероятно.

В четвертом часу был капитан «России», земляк Александр Михайлович Доможиров, проститься: послезавтра уходит в Нагасаки и оттуда в Порт-Артур. Человек – достойный уважения, не своекорыстный, а думающий о пользе другим от своей службы, желающий сделаться директором Морского корпуса, чтобы потрудиться над добрым направлением четырехсот юношей. Дай Бог ему, и дай Бог побольше таких!

30 ноября/12 декабря 1898. Понедельник.

После полдня была христианка из Мито, Елена, жена богатого торговца каменным углем, родом из Токио, Какегарачёо; пришла к отцу, семидесяти одного года, опасно больному. Она с мужем христиане; отец и мать ее язычники, и первый – заклятый буддист. Убеждал ее не дать умереть отцу в душевной слепоте и уйти в вечный мрак; дал христианских книг.

[Пропуск в оригинале]

6/18 декабря 1898. Воскресенье/

До Литургии было крещение нескольких. За Литургией приобщено человек восемьдесят, с детьми. После службы мы с архимандритом Сергием отправились в Посольство, где служили молебен по случаю тезоименитства нашего Государя и потом завтракали. Вернувшись, я побыл в три часа у больного старшины Церкви Канда Иоанна Айзава, человека достойного по своей религиозности. Потом о. Феодор Мидзуно, возвратившийся с посещения Церквей в Симооса, рассказал о состоянии Церквей: в местах, где нет катехизаторов, совсем плохо, как в Омигава, Чёоси: где живут катехизаторы идет дело порядочно, как в Котода, Оота, особенно в Суга; человек пятнадцать нашел приготовленных к крещению и крестил. Филипп Узава, имея до ста домов христиан в своей и соседних деревнях и школу с шестьюдесятью учениками, не может один управиться со всем. Просил Сократа Хираяма, у которого теперь совсем нет дела, помогать ему по школе; но Сократ, должно быть, потому что старше по летам и ученее по-китайски Филиппа, отказывается, а сам, получая семь ен от Миссии, не имеет в настоящее время ни одного слушателя (да и не может быть самостоятельным проповедником, как не кончивший курса в Катехизаторском училище).

После рассказа о. Феодора сейчас же я продиктовал письмо к Сократу, чтобы перешел из своей деревни в Суга, к Филиппу Узава и помогал ему по школе и проповеди, – Посетил о. Феодор и Павла Ниицума (бывшего иеромонаха) в Нанае; детей у него с Марьей уже трое; оба исповедались и приобщились: являют усердие, хотя пока на словах, о просвещении своих соседей христианством.

7/19 декабря 1898. Понедельник.

С восьми часов утра на экзамене в Катехизаторской школе и Семинарии. В первой экзаменовались по Догматике: ныне в старшем курсе всего два человека, в младшем семь: первые отвечали хорошо, и ученики довольно благонадежные, вторые – наполовину хороши, остальные совсем плохи. Из Семинарии экзаменовался второй класс, в котором всего уже шестнадцать человек: отвечали по Священной истории Нового Завета довольно хорошо, но особенно способных и острых нет.

О. Иоанн Катакура попросил назначить Симона Тоокайрин’а в Ямала «денкёо-ходзё» и дать ему четыре ены в месяц. Сделано: деньги посланы на двенадцатый и первый месяцы о. Катакура, так как открыто от меня Симон не может быть назначен на церковную службу по причине своего проступка.

8/20 декабря 1898. Вторник.

Был на экзамене в самом младшем классе Семинарии: восемнадцать учеников, все почти одинаковых лет – четырнадцать – шестнадцать: отвечали по Священной истории Ветхого Завета хорошо, некоторые отлично; глупых и ленивых не видно: подбор класса довольно хороший. Есть один язычник: Андо: отец, богатый человек, отдал его сюда, как шалуна, для хорошего направления и платит за его содержание; но мальчик оказывается отличным учеником: не шалит больше других, прилежно учится и уже просит крещения: «товарищи неблагоприятно относятся к его язычеству», – говорит. Не то что Фукуба, внук придворного поэта; тот ленился, не хотел ходить в Церковь; никакими убеждениями невозможно было сделать его прилежным, так что учителя отказались и спрашивать его; наконец проворовался – почему и отослан домой.

О. Симеон пишет, что в Кёото слушателей вероучения семь человек, в Оцу пять. Пишет еще: «Недавно поселился в Кёото Окамото Риуноске, бывший полковником (видавшийся здесь, в Токио, со мной). Он получил от Правительства особенное поручение – исследовать вероучения, церковные организации и законы главнейших религий на свете, и в особенности отношения их к государству. Он, в сопровождении двух помощников, поедет за границу в конце следующего месяца: в Китай, Германию, Италию и Англию. Но прежде чем приступить к исследованию заграничных религий, он старается ознакомиться с религиями буддизма и синтуизма в Отечестве, для чего живет в Кёото», и так далее. О. Семен имел с ним несколько свиданий, объяснял православие, дал книги, которые тот с интересом читает. Просит о. Симеон снабдить его на дорогу нашими христианскими книгами: Догматическим Богословием, Сравнительным, Каноникой и прочими. Конечно, пошлем все, что нужно и можем.

О. Николай Сакураи прислал огромную тетрадь: описание путешествия по Церквам его прихода о. архимандрита Сергия вместе с ним; я прочитал пять листов (мельчайшего письма) с начала и столько же в конце: ничего нового после своевременных извещений самого о. Сергия. Отдал для напечатания в «Сейкёо-Симпо», куда и предназначал о. Сакураи, но где также в полном составе едва ли появится: больно уж скучно читать беспрестанные повторения одинаковых процессов: в каком часу выехали, когда, в каком именно часу и сколько минут приехали, когда ели, и даже иногда, что ели, и подобное.

9/21 декабря 1898. Среда.

Утром поехал в Иокохаму, чтобы взять вексель для отсылки о. Феодору Быстрову семьсот рублей на гробные покровы, облачения и прочее для Миссии. В первый раз пришлось быть в Русско-китайском банке; за семьсот рублей взяли по нынешнему курсу 726 ен 25 сен. Но как-то странно ошиблись в счете на десять ен, потом сами замяли, – «мол, старые кинсацу, прилипают» (должно быть, китаец, считавший после меня и чиновника, хотел стянуть десять ен, или что-то в этом роде: вообще, предупреждение – не переходить сюда из Hong Kong and Shanchai Bank, где в счете никогда не ошибались).

Николай Абе из Яманаси хвалится успехом там (в Коофу); в феврале попросит священника туда крестить (хорош успех, когда там с августа!). Просит принять одну девочку в школу. Это ладно; когда ребенок в школе, сердца родителей тут же, близ храма и престола Божия.

Двое язычников: из Мёохоодзимура, близ Касивазаки, и из Сендая, пишут, просятся сюда в школу. Написано о них Илье Танака в Касивазаки и о. Петру Сасагава в Сендай: научить вере и приготовить к поступлению – одного в Катехизаторскую школу, другого в Семинарию, если окажутся годными.

10/22 декабря 1898. Четверг.

Утром был на экзамене в женской школе; маленькие отвечали по Закону Божию, как всегда, превосходно. Всех учениц восемьдесят одна.

О. архимандрит Сергий принес для прочтения письмо епископа Антония (Храповицкого), ректора Казанской духовной Академии, в котором изложено завещание недавно умершего епископа Михаила (Грибановского). Главная мысль завещания: «установить Церковь на канонических началах», – Но теперь Церковь разве сдвинута с оных? Если да, то как остается православною? Нет, твердо стоит она, непоколебимая даже для «адских врат». – Разумеют они, молодые мечтатели-пессимисты, вероятно, возвращение к патриаршеству. Но это невозможно и не нужно. Будто патриаршество – канонизм? Но его не было при Апостолах и в первые три века. Явилось оно как необходимое, но не как непреложное – иначе не позволили ли бы Восточные Патриархи учреждение у нас Святейшего Синода. И Синод был, действительно, своевременно учрежден. Одного лица было недостаточно для управления всею Церковью. Не сошлются ли на Папу? Но там не Папа управляет, а целая система; и попробовал бы Папа не подчиниться этой системе, его бы тотчас в папах не оказалось. У нас при царе Алексее и Никоне разве система была? И Никон разве хорош был? В отношении к царю он, положим, и может быть оправдан, хотя с натяжками, в отношении же к Церкви никак. И разве желательно повторение подобного самодурства, соединенного с расстройством Церкви? Потому Петр был мудр, позаботившись об уничтожении единоличности в общем управлении всей Церкви. – Но ныне пришло время продолжить преобразование в церковном управлении, нисколько не нарушая канонов. Как? Господь знает, как! Но нынешнего Синода недостаточно для доброго управления Церкви, – это очевидно.

Истинная Христова Церковь должна радеть о просвещении язычников христианством; но кто же в Синоде озабочен этим? Никто; а идет это дело плохо. Православная Церковь должна простереть руку тянущимся к ней старокатоликам и лучшей части протестантов, – но кто же болеет этим? Один генерал Киреев. Церковь должна усилить учительство в виду удушающего невежества и суеверия народа, но Духовного учебного комитета разве достаточно для этого? – Итак, что же делать? По-моему, созвать Собор всех православных российских епископов и определить на нем:

1. Синод сделать состоящим не из переменных епископов, а из постоянных членов. Куда епископам епархий заседать в Синоде, когда у них полон воз собственных дел?.. Оттого и епархии терпят от недосмотра, и вся Церковь от недогляда. Не смущаться тем, что епископы – члены Синода – не будут именоваться по епархиям, которых у них не будет. Вот этот-то лже-канон можно и побоку.

2. Епископы – члены Синода – должны быть избраны всею Церковью и должны быть для сего мудрейшие между ними, замеченные, как мудрые администраторы. Цвет ума, силы, деятельности должны встать во главе Церкви. Царь, разумеется, с радостью все это позволит, – нужно только разумно представить ему это. Какой же у нас царь был против Церкви или не позволял что доброе в Церкви?

3. Прилично быть столичному митрополиту председателем Синода; но тогда у него должно быть три викария для ведения епархиальных дел, чтобы от занятия его синодальными делами не было ущерба его епархии.

4. Общее заседание всех членов Синода для вершения особенно важных дел должно быть в определенные дни. Но –

5. Двенадцать членов Синода должны быть разделены, по крайней мере, на четыре части; 1. три члена для ведения текущих дел Русской Церкви, 2. три – для ведения миссионерства внутреннего – среди раскольников, инославных и буддистов, и магометан в пределах России, 3. три – для управления миссионерством заграничным – среди католиков, старо-католиков и протестантов в Европе и Америке, и язычников в Азии и прочих, 4. три – для ведения просветительной части среди православных (того, чем теперь заведует духовное учебное управление). – Должны быть четыре присутственных места и канцелярии с нужным только числом чиновников. Члены Синода должны почасту отлучаться осматривать на месте свои части.

Хоть бы в этом роде. Против канонов – ничего, а улучшение было бы значительное.

11/23 декабря 1898. Пятница.

На целый вечер расстроил разговор, во время прогулки в шестом часу, с этим хихикачем, о. архимандритом Сергием. Рабский поклонник своего учителя епископа Антония Храповицкого; так же, как сей, хихикает над всем церковным управлением и хает его, понося всех нынешних высших русских иерархов.

Утром был на экзамене в Семинарии. Третий класс, восемнадцать учеников, отвечал по Гражданской истории плохо; учитель Андрей Минамото – кандидат Петербургской Академии – знает историю не лучше учеников. Сделал ему выговор при всех за плохое преподавание. Седьмой класс, десять учеников, по Канонике, у Марка Сайкайси, отвечал удовлетворительно.

Филипп Узава, чрез о. Феодора Мидзуно, отлучавшегося в Кабусато на погребение умершего христианина, просит отменить сделанное на днях распоряжение, чтобы Сократ Хираяма перешел к нему, в Кабусато, помогать по школе: он, Узава, уже пригласил для сего односельца Игнатия Ито и совершенно доволен им как способным преподавателем и единомысленным с ним по делам Церкви, чего он не надеется от Хираяма. О. Мидзуно говорит, что таково мнение и желание соседних катехизаторов Хонда и Канасунги, бывших на погребении. Сам о. Мидзуно тоже ходатайствует о сем. Потому написано к Хираяма, чтобы он оставался в Савара и заботился о привитии там христианства и к Узава, что Игнатий Ито утверждается помощником ему и дается ему от Миссии четыре ены в месяц. Кстати, и Хираяма уже успел написать о. Феодору в ответ на недавнее распоряжение, что он надеется иметь успех по проповеди в Савара, – к Узава же не желает.

12/24 декабря 1898. Суббота.

Утром на экзамене в Женской школе. По Закону Божию старшие отлично толковали Евангелие от Матфея; следующие за ними бойко отвечали по Церковной истории. Вообще, девочки преприлежно учатся; тринадцати-четырнадцатилетние сегодня по географии на память нарисовали Аравию и Азиатскую Турцию с частию сопредельных стран так верно и подробно, – даже раскрасили, – что я удивился.

– Вероятно, наперед было сказано им, что заставят нарисовать это, и они дома приготовились? – спрашивал Надежду Такахаси, учительницу.

– Что Вы! Нет! – удивилась она вопросу.

– Так ужели они все, что прошли, могут так же удачно начертить?

– Без всякого сомнения.

Закончилось экзаменом по гимнастике; и здесь тоже все до единой преотчетливо делали все, что преподано было им.

Вернувшись домой в половине первого часа и пообедавши, принялся с Давидом за чтение писем: тут мало утешительного. Отовсюду, что слушателей учения почти нет, или совсем нет.

О. Роман Циба, вернувшись из Симооса, рассказал: исповедников было весьма мало; крещений ни одного; у Антония Обата еще есть несколько слушателей, у Тихона Сугияма – ни одного, и вообще сей последний ровно ничего не делает, кроме того, что живет и воспитывает детей на миссийское содержание. Беда с такими бессовестными! Много лет состоит на службе Церкви и уже чрез это сделался несколько почтенным. Но почти всегда ничего не делал, а в конце и совсем ничего. Выгнать же со службы – все равно, что послать на улицу просить милостыню, или обречь на голодную смерть, а у него куча детей! Вот и мучаешься: жаль церковных денег, но жаль и людей, и не знаешь, что делать. Пошлю выговор и угрозу, да ведь не впервой, – с гуся вода! Придется перевести куда-нибудь, где больше христиан, пусть хоть хранит их: а в Кицуока, где он ныне, всего один дом, да старый, который без него стоял и без него будет стоять.

13/25 декабря 1898. Воскресенье.

Светлый и холодный зимний день. Причастников за Литургией было больших человек тридцать. После Литургии о. Павел Савабе пришел взять антиминс, чтобы отправиться на праздники в Сиракава; сосуды там есть. Взял также на дорогу и на нужды шесть ен.

Так как занятия переводом мы с Накаем до после праздников прекратили (закончили переводом канонов Святому Апостолу Петру и Павлу), то вечером я переводил расписки к Отчету.

14/26 декабря 1898. Понедельник.

Утром на экзамене в Семинарии: в шестом классе восемь учеников толковали Библии первую книгу, у учителя Минамото, плоховато: ученики Катехизаторской школы по Основному Богословию отвечали еще хуже: а ученики третьего класса Семинарии, у Пантелеймона Сато, под предлогом, что учат по-русски, прошли Церковной истории всего листиков тридцать, но отвечали все, за исключением первого ученика, по-японски. Сказал я Сато, чтобы вперед спрашивал у них ответы по-японски и вместе с этим задавал уроки настоящих размеров.

После полдня – с часу – экзамен по гимнастике в Семинарии; первый разряд, человек двенадцать, удивили своим искусством: горизонтально лежать на воздухе, держась лишь руками за железную палку, перекувыркиваются на воздухе, колесом вертятся на железной палке и подобное. Все ученики аплодировали их штукам. Но есть и совсем не занимающиеся гимнастикой, под предлогом слабости, в сущности по лености, что жаль.

С двух часов – чтение списков в Женской школе.

С шести просмотр списков Семинарии и Катехизаторской школы, составленных сегодня преподавателями. Иоанн Сенума, коочёо Семинарии, и о. Феодор Мидзуно, коочёо Катехизаторской школы и Певческой, принесли списки. Рассуждали до половины восьмого, разделили на разряды. В Семинарии ныне всего семьдесят учеников во всех классах, и из тех человек пять больны, – вероятно, скоро выбудут. Таких, что следовало бы исключить по лености, или по дурному поведению, нет. В Катехизаторской школе девять учеников; из них четыре почти ни к чему не годны, по слабости способностей и старости. Но потерпим и сих: авось, из них выйдут проповедники хоть для деревень: поведения все хорошего. Но Причетническая, или Певческая, школа ныне совсем в отсутствии: два ученика есть, но всегда больны, так что совет учителей решил отослать их домой безвозвратно. В Церкви пономарскую должность пусть отселе исполняют семинаристы, начиная с седьмого класса.

15/27 декабря 1898. Вторник.

В девять утра было чтение списков в Семинарии и Катехизаторской школе.

Целый день – перевод расписок и чтение церковных писем. Из Накацу Матфей Юкава пишет, что в пяти ри от Накацу открывается очень хорошее место для проповеди: его пригласили, слушали с усердием, просят опять, и даже снабжают дорожными деньгами. Он обещал. Написал я ему тотчас же, чтобы в точности исполнил свое обещание, не упускал слушателей по нерадению. Послал христианских брошюр для раздачи новым слушателям.

Из Асикага и Микурия Яков Мацудаира пишет, между прочим, что убедил десять домов в Микурия посадить по два отводка дерева «кири» в пользу Церкви. – Скоро Церковь дождется дохода, и много его будет!

Из Мориока Фома Михора пишет, что Церковь оживляется: восстановлены женские религиозные собрания, есть новые слушатели. Конечно, если он будет здоров и не ослабеет духом, Церковь будет оживлена; прежний же катехизатор там и нынешний его сотрудник – Петр Такахаси – мертвец духом.

16/28 декабря 1898. Среда.

Перевод и приведение в порядок расписок к отчетам.

Катехизатор Исайя Мидзусима еще брошюру, уже четвертую, своего сочинения принес – «Гиваку-но бенкай». Просил он молитвенник на русском: такого не оказалось, а дал напечатанный гражданским шрифтом; просил еще «Осиено кагами» на русском, то есть «Зеркало Православного Исповедания» Святого Димитрия Ростовского; дал из Основной библиотеки. Подарил ему из Запасной библиотеки Псалтирь Святого Ефрема Сирина: просил он еще какую-нибудь религиозную книгу на французском: на это я посоветовал ему «за двумя зайцами не гнаться вдруг». Пусть сначала хорошенько овладеет русским языком, чтобы пользоваться Святыми Отцами и прочим на русском для материала своих сочинений. Потом может один за другим основательно изучить и другие языки, которых он начал изучать уже много, даже еврейский. Он обещал последовать сему совету. Дал ему десять ен от себя, как награду, за труды по сочинению религиозных брошюр.

В Семинарию языческий мальчик, Андо, пятнадцати лет, богатых родителей, определен был с именем шалуна. Оказывается очень скромным и добрым мальчиком; ведет себя совсем как христианин и просит крещения, говоря, что родители позволяют ему это. Завтра отправляется домой, в Кадзуса, на праздники, и три раза сегодня приходил то прощаться, то религиозных книг просить, то крестика на шею, который, наконец, и выпросил. Крещение же обещано ему перед Пасхой.

12/29 декабря 1898. Четверг.

Расчетный день за месяц, – раньше обыкновенного, пред Новым годом.

Учащиеся исповедывались: мужские школы и у отцов Романа Циба, и Феодора Мидзуно, женская у о. Павла Сато.

О. Алексей Савабе был; жалуется, что Иоцуя в упадке – самая лучшая часть прихода его. Еще бы! После его пристрастных поступков с катехизаторами и отнятия их у христиан без всякой причины, кроме той, что они ему не нравятся! – Говорит, что отец его, о. Павел, в Сиракава еще не уехал, а пребывает в Коодзимаци, тогда как хотел до праздников совершить требы у христиан. Так всегда у людей, подчиняющихся не резону, а своему минутному «хочу» и «не хочу».

Внушал Павлу Ямада, молодому писателю в наши журналы, собрать православных учеников гимназий, университета и других заведений, чтобы по воскресеньям давать им религиозное научение. Я сам буду преподавать им на первый раз Догматику и Священную историю. Второй раз уже побуждаю его принять на себя это дело. Больше решительно некому предложить это столь нужное дело. Обещал он собрать сведения, сколько наберется таких учеников в Токио, потом с каждым из них поговорить, убедить ходить на уроки, присматривать затем, чтобы они действительно ходили. Дай Бог устроиться сему делу!

18/30 декабря 1898. Пятница.

Иностранцам нравится наше церковное пение и вообще богослужение, и они часто посещают наш храм; иногда спрашивают наперед, когда у нас богослужение, на что им и отвечается. Но вчера я поставлен был в затруднение сделать сие последнее: получил записку из «Imperial Hotel» от персоны, ни имени, ни фамилии которой не было прочесть никакой возможности, даже не мог я догадаться, lady или gentleman, спрашивая о времени наших праздничных Рождественских богослужений. Послано спросить у посланницы, не может ли она дешифрировать подпись; к счастью, могла, – дала имя одной американской Miss, которой и отвечено.

Вечером была всенощная, за которой были все учащиеся, готовящиеся завтра приобщиться Святых Тайн. Пели ученицы, стоя на клиросе, так как их очередь.

Вчера и сегодня поставлены у всех наших ворот «кадо-мацу». Пред главными миссийскими воротами ныне в первый раз, – доселе строилась зеленая арка пред крыльцом главного дома, которая ныне отменена.

19/31 декабря 1898. Суббота.

В семь часов утра позвонили к Обедне; когда собрались все учащиеся, прочтены были о. Романом Циба утренняя молитва и Правило ко Причащению, вслед за чем начались Часы. Подходили к Святой Чаше в полном порядке сначала певчие, потом остальные: было и несколько причастников из города. Литургию совершали три священника: о. Павел Сато, о. Роман Циба и о. Феодор Мидзуно; пели оба хора.

День окончательных расчетов, уборки и приготовления к празднику.

Вечером обычная предвоскресная всенощная. Так как в Причетнической школе ныне учеников нет, то пономарить в Церкви стали семинаристы. Да и нужно им знать порядок сей службы. Семинарист Павел Ёсида, прежде бывший в Причетнической школе, ныне отлично служит. Теперь явился в алтарь Никон Мацуда, первый ученик седьмого курса, чтобы перенять от него дело; понявши в три-четыре богослужения, он передаст следующему и так далее, так что вся семинария будет участвовать в сем служении. С нового года начать это сказано было им, и начинают.

20 декабря 1898/1 января 1899. Воскресенье.

С девяти часов Литургия. С начала службы, кроме учащихся, почти никого не было; потом собралось довольно много христиан, порядочно и язычников; из христиан – женщин было совсем мало.

После Литургии – молебен. Положительно необходимо добыть человека с громким голосом для диаконства. Нынешний первый диакон – Стефан Кугимия, говорит эктении так, что вот я, стоя на облачальном месте, в трех шагах позади его, ни слова не понял сегодня из его говорения. И мог бы громче, да поди вдолби ему, коли он глуп, как дерево! В Церкви половина язычников, – как бы хорошо было и им слышать, о чем здесь молятся! И перевод ныне такой простой и понятный. – Но где взять с громким голосом? Я не вижу никого. Попытаюсь, нельзя ли со временем сделать диаконом Федора Янсена: у него басик; нужно испытать его в чтении. Кстати, и всему седьмому курсу нужно изучить должность чтеца. Сказать им, чтобы чередовались в чтении на клиросе; а Павел Окамото, нынешний чтец, пусть руководит их.

После Обедни обычные поздравления служащих Церкви. Потом певчие пропели «икутоси-мо», за что получили на «кваси», – то же, только меньше, и все учащиеся.

Часов в шесть вечера пришла учительница Надежда Такахаси получить на «кваси» трем девочкам певчим, бывшим сегодня нарядными по своей кухне, и потому не певшим у меня. Отдав ей по тридцать сен на каждую, я спросил:

– В каком состоянии ныне сердце твое относительно Елены Сенума? Все так же злобится?

– Нет никакой злобы.

– Отчего же ты не повидалась с ней, когда она была у Анны-старухи, где была в то время и Елисавета Котама?

– Меня не уведомили, что она пришла; а ко мне потом она не зашла.

– Вероятно, думала, что ты не примешь ее; не захотела, чтобы над нею еще больше смеялись ученицы. А они действительно смеются. Это я сам видел. Когда она подходила к причастию, когда говела, готовясь к родам, три-четыре ученицы засмеялись, – это мне бросилось в глаза…

– Я никогда не говорила ученицам дурно про нее и не учила их смеяться.

– Прямо, может, и не говорила, но поступками внушала, когда, например, пропеть в венчание отпустила немногих и наиболее плохих певчих. Когда, после брака, Елена не могла из-за тебя сделать, вместе с новобрачным, обычного визита начальнице школы и учительницам, – и тому подобное.

Надежда морщилась и морщилась, да как расплакалась, и унять нельзя! Больше полчаса проплакала. Я сначала даже не понял из-за чего.

– Что за причина? О чем печаль? С Еленой, если уже помирилась, так эта печаль прошла. Что еще?

Но тщетно вопрошал. Она измочила слезами весь платок, спрятала его, вытащила из другого рукава много бумаги, наплакала и ее, и еле-еле я, наконец, понял, что это у нее слезы раскаяния о приключившемся искушении. Действительно, мы с нею опять порешили (как я прежде толковал им), что это диавол посеял и утвердил на столь долгое время вражду между нею и Еленой. Но, слава Богу, что ныне кознь его разрушена! Да не будет вперед такого падения! Если и сердится, то «пусть не зайдет солнце во гневе», по Апостолу. Толковал я ей, сколько она может причинить страданий бедным детям ученицам, если не станет обуздывать себя при каждом порыве гнева…

Потом внушал ей, чтобы вместе с Еленой Котама подробно расспросили Анну обо всей ее жизни и все записали бы, чтобы, по смерти ее, издать ее биографию в назидание последующим начальницам женской школы и всем христианкам, да и христианам. Редкий пример своего долга являет она, и редки такие люди, а без них и дело не делалось бы, и потому нужно желать и молить Бога, чтобы их было больше. В один из светлых и тихих дней, во время праздников, пусть будет снята ее фотография вместе со всею школою. Она может сидеть на своей (очевидно, предсмертной) постели, за нею учительницы, вокруг нее возможно теснее ученицы, – маленькие прильнувши к ней, чтобы видна была истинно мать всех детей в школе. Еще бы не мать! Еле дышит, встать не может, по ночам нестерпимо мучается, а войдешь к ней – мелюзка девчонки с своими расходными книжками вокруг нее, «что которой нужно и на сколько копеек расход решает», и тому подобное: все расходы, расписки, официальные школьные письма пишет сама, все распоряжения по школе делает сама… Могла бы успокоиться. Сын, главный врач оосакского большого госпиталя, зовет к себе; пеняет, что не идет; там и внуки, и внучки. Но личное дело у нее – ничто в сравнении с ее служением людям – своим возлюбленным ученицам, которые за то и любят же ее, истинно, как родную мать.

Надежда говорила, что у них уже расспрошено и подробно записано все об Анне. О снятии фотографии обещалась похлопотать. Ушла успокоенная. Я обещал сказать Сенума, чтобы Елена пришла к ней с визитом; а она ласково примет ее и пройдет с нею по школе, что достаточно будет, чтобы ученицы перестали дурно думать об Елене.

О. Симеон Мии в поздравительном письме пишет, что Окамото Риуноске благодарит за книги, посланные ему, шлет мне, в ответ, свои сочинения «извиняясь, что доселе держался такого взгляда, какой изложен в них». Уверяет Окамото, что «будет действовать в пользу православия, будет стараться разрушать предрассудки и неверные мнения о нем, распространенные ныне в обществе и отчасти в правительственном кругу». «Из его разговоров можно видеть, – пишет дальше о. Семен, – что он прекрасно сознает недостатки протестантства и католичества. Он говорит, что протестантство не имеет важного значения, как религия, и притом субъективный его индивидуализм крайне вреден для будущности нашего отечественного строя и для неприкосновенности Императорской преемственной династии. А что касается католичества, то многовековая история свидетельствует о многочисленных дурных последствиях его системы: таковы папизм, безнравственность духовенства и тому подобное. Значит, из трех христианских исповеданий он признает превосходство православия», и так далее. И все-таки мало толка! Христианство – дойная корова для государства. А что оно – Божие учение, путь к вечной жизни, об этом и мысли нет!

21 декабря 1898/2 января 1899. Понедельник.

Утром написал Ивану Акимовичу Сенума, что Надежда Такахаси горячо желает восстановить дружеские отношения с его женой Еленой, кается, что так долго была в разладе и прочее, что поэтому я обещал ей посоветовать ему – Ивану Акимовичу – с женой сделать визит в Женскую школу и в особенности в комнату Надежды, где они – Надежда с Еленой – любезно поговорили бы и потом прошли бы вместе по школе между ученицами, чтобы все видели, что разлад прекратился, любовь и мир восстановлены. Итак, пусть сделает это, и пусть навсегда прекратится вражда и ссора в месте, откуда должно исходить учение только о мире и любви.

Написал потом о. Семену Мии, в ответ на его приветствие, и об Окамото, – о поверхностности сего исследования вер: все только о государстве, – что полезно ему, – буддизм, или христианство, или еще что; дойную корову из христианства хотят сделать и глоток молока от нее получить только для подкрепления на час; а вечной пользы веры – для спасения души знать не хотят, и так далее. Советовал Окамото взять поглубже, если может…

Анна Кванно прислала учительницу Евфимию с подарком от ее внучки Марфы и ее мужа доктора, которые из Оосака приехали навестить ее, и просила принять их и поговорить доктору о вере. Принял. Доктор оказывается молодым красавцем, под стать внучке Марфе. Стал я говорить ему о христианской вере, и вдруг открывается, что он был христианином – протестантом, но лет десять назад бросил христианство, убежденный родственником, ревностным буддистом, в истинности буддийства. Видно, что не знал ни христианства, ни буддийства доселе. Убеждал я его отныне познать Христа и Бога; обещал снабдить книгами, при отъезде его. Кажется, будет со временем православным христианином.

После полдня сделал визиты: американскому епископу McKim’y, американскому епископальному миссионеру Gardner’y, дочка которого проводила потом к епископу Шершевскому. Сей последний – замечательная личность. Родом – русский еврей, из Литвы; двадцати двух лет, в 1852 году, эмигрировал из России, сделался протестантом, миссионером, епископом в Китае: хорошо там потрудился, перевел Библию на мандаринский китайский язык, экземпляр которой и мне подарил еще в 1875 году, когда посетил меня здесь, на Суругадае. Солнечный удар в Китае сделал его паралитиком, но он не потерял духа; живя в Америке, перевел вновь Новый Завет на китайский язык; для отпечатания его прибыл в Токио. И Новый Завет напечатал; экземпляр его прислал ко мне, и мы с Накаем постоянно, при нужде, справляемся с ним; это, действительно, лучший из китайских переводов Нового Завета. Ныне трудится над изданием Ветхого Завета, который переведен им с еврейского. Текст сего последнего я и нашел сегодня перед ним на столе. Сидит в кресле, руками владеет не свободно, языком тоже, хотя можно понять все, что он говорит. Наружностью настоящий раввин, седой, весьма почтенный, с окладистой бородой. Перевод пишет посредством пишущей машины; ударять по клавишам может, писать же слова, или иероглифы не в состоянии. Переписчик потом, с его помощию, начертывает китайскими письменами. Удивительно хорошо знает китайский язык, если правда, что в Америке у него помощников из китайцев не было, а сам он один делал свой перевод, ныне столь уважаемый нами. Обрадовался моему искреннему участию в его деле, показывал все свои рукописи. Да поможет Господь старцу окончить его издание Ветхого Завета! Видимо, боголюбезный старец! Японский секретарь его женат на нашей христианке, бывшей учительнице в Женской школе, Лидии Оота, и живут они мирно, содержат тот и другая свою веру беспрепятственно друг от друга. Лидия как-то приводила сюда своего мужа; мне он очень понравился.

Был еще сегодня у английского епископа Awdry. На шее крест, ноги как у паука; но вообще очень любезны, он и жена. И какую сеть раскинули они – епископалы по всей Японии! Христиан вдвое меньше, чем у нас, а духовенства-то! Пять епископов, миссионеров больше пятидесяти; японского духовенства тоже пятьдесят человек, как сообщал сегодня Awdry, катехизаторов должно быть и числа несть.

– Скоро перейду в новопостроенный дом, – говорит Awdry. – Он у меня построен в японском стиле, так как предназначается для епископа из японцев, которого мы скоро надеемся иметь.

Вот как! И епископ из японцев! С ним, конечно, будет выдвинута фаланга японских священников: «Мол, вот японская национальная Церковь!». Ну а аглицкие и американские епископалы и бесчисленные миссионеры разве из-за их плеча не будут видны? Ох, не ошибитесь, друзья!

Японцев обмануть трудно, разве уж они будут слишком материальны и политикальны.

22 декабря 1898/3 января 1899. Вторник.

Утром Елисавета Котама и Надежда Такахаси были посоветоваться насчет фотографии Анны Кванно, о которой третьего дня говорил Надежде, Сказал им снять три: Анну среди учениц, одну ее в том виде, как она ныне сидит на одре болезни (не переставая управлять школой), – с сиделкой за ней, и группу всех учащих и учащихся ныне в школе. Так и сделали. День был сегодня ясный и теплый; фотография, вероятно, вышла хорошо.

Целый день занимался переводом расписок к отчетам. Поздравителей почти никого не было.

23 декабря 1898/4 января 1899. Среда.

Между сегодняшними посетителями был, как значится на карточке: «The Rev. Charles F. Sweet, professor of Dogmatic Theology in Trinity Divinity School, Tsukiji», встреченный мною третьего дня у Rev. King в английской епископальной Миссии, – американский епископальный миссионер и priest, воспитанник Королевского университета, служивший потом пять лет начальником духовной школы в своем епископате, четыре месяца тому назад прибывший сюда. Почтительно поцеловал у меня руку, изъяснился, что рад познакомиться и так далее. Начался обычный пустой визитационный разговор, перешедший мало-помалу в серьезный.

– Вы, епископалы, – говорил я, – находите и в нашей Церкви будто бы повреждения и такие пункты учения, которые, по-вашему, следовало бы отбросить. Но что же? Скажите. Ни единым догматом, ни единой чертой в догмате мы не можем поступиться, так как все, что мы содержим, до йоты, – Божие учение. Божии мысли и внушения, данные роду человеческому для спасения. На второстепенные предметы в области религии, на религиозные обычаи и обряды, например, мы не настаиваем. Вы можете иметь ваши Церкви, по-нынешнему, без иконостасов, можете употреблять при богослужении органы и прочее подобное. Но в главном, в догматах, вы должны восполнить то, что утеряли, не мы бросить то, что крепко держим, – иначе мы никогда не можем соединиться.

– Что восполнить? – спрашивает.

– Возьмите, для примера, хоть учение о таинствах. У нас семь таинств, у вас два. Положим, ныне у вас принято учить, что и у вас семь таинств, только два более важные, а остальные пять не столь важные.

Какая путаница в понятиях! Вы благодать Божию, точно воду, стаканами хотите распределять, – туда, мол, большой стакан, сюда малый. Не то у нас: совершенно ясное и определенное понятие: благодать, сообщаемая чрез таинства – единая неделимая непосредственная сила и помощь Божия, непременно ниспосылаемая и действующая, только у недостойных к осуждению их («суд себе яст и пиет, не рассуждая, тела Господня…» (1Кор. 11:29)), а у достойных к спасению их и чрез них других. В этом смысле таинство резко отличается от обряда. У нас на крещенье будет водосвящение: с верою пьющий воду может исцелиться от болезни, как исцелялись от главотяжей и тени Апостольских [Деян. 19:12]; неверующий же не получит никакой благодати от воды; она и не будет даруема пьющему святую воду, как простую. В таинстве же благодать непременно присутствует и даруется, почему и осуждение изречено пренебрегающему сим даром. – Итак, восполните учение о седьми таинствах…

– И у нас благодать сообщается во всех семи таинствах: только крещение и евхаристию мы называем более важными потому, что они всем нужны для спасения, тогда как прочие таинства не всеобщи.

– Таинство священства вы называете не всеобщим, стало быть не столь важным; но без священства разве может быть совершаема евхаристия? Не в основании ли оно самых всеобщих, и стало быть самое ли важное? – И так далее. Разговор длился более часа. В продолжение его Свит вытащил платок и стал утирать слезы, причем говорил:

– Скажи мне, православный священник или епископ, что я не имею благодати священства, я завтра же приду к Вам и попрошу принять меня. Один из моих друзей в Америке ушел в католичество, но я удержался именно потому, что твердо убежден, что я настоящий священник; потеряй я это убеждение, я сейчас же перейду к вам.

Я удержался обратить к нему прямой зов. Если Богу угодно, благодать призовет его. Приди он завтра и скажи: примите меня в лоно вашей Церкви, конечно, я тотчас же сделаю это. Но воспользоваться тем, что человек расчувствовался, и тотчас накинуть на него сеть, – как-то уж слишком по-католически, претит душе, стало быть, не по-Божьи.

Но как же ужасно и как жалко должно быть состояние душевное преподавать догматы без твердой уверенности в истинности, даже в ясности их! Потому что сегодня, как ни изворачивался Mr. Sweet, а изъяснялся весьма туманно и запутанно. То ли дело свет православия, и как радостно быть православным миссионером!

С шести часов была всенощная. Пели оба хора. Служил о. Роман.

24 декабря 1898/5 января 1899. Четверг.

С восьми часов – Часы, вечерня и Литургия Василия Великого.

Кончилось в одиннадцать часов. Служил о. Роман с диаконом Яковом Мацуда, и путали в начале: не стали пред вынесенным Евангелием, а ушли в алтарь, не окадили Евангелия и Церкви на 1-м Часе и тому подобное. Вперед более ясно растолковать порядок службы наперед. Пели оба хора, и очень хорошо. На величание в конце, пред иконой Рождества Христова, вышли все: я в мантии, священники в ризах: пели тропарь и кондак оба хора совокупно.

На всенощную, с шести часов вечера, собралось в Собор много иностранцев и иностранок, должно быть, с Bishop Awdry во главе, потому что он три раза спрашивал, с какого часу у нас Eve-service; у меня при моем визите ему второго числа, у посланницы, которая вчера о том же спросила меня для ответа ему, и сегодня опять у меня запиской. Когда я входил в Собор в начале трезвона, то видел в Соборе по правую руку многих дам, коленопреклоненных, в молитвенном положении; в стороне высилось несколько фигур мужчин, но я, при взгляде мельком, не рассмотрел, кто.

Наших христиан утром почти ровно никого не было, кроме учащихся. Вечером очень мало, так что совестно пред инославными. Пели изрядно, особенно правый хор. Торжественней всего «Дева днесь» после первого Часа, когда оба хора сходятся посреди Церкви и поют медленно и важно.

[Пропуск в оригинале]

…шею радостию; ученицы окружили Елену, были весьма ласковы к ней, провожали. Словом, скандал вражды совершенно прекратился, и все этому рады и счастливы. Слава Богу!

Говорил еще Сенума, что Илья Косуги, брат о. Павла Косуги, когда-то враждебно оставивший Семинарию, пред самым окончанием оной, усиленно просится на церковную службу. Указал я ему единственный путь к сему: пусть за него попросит и поручится его брат священник; после чего пусть Илья поступит в Катехизаторскую школу для повторения догматики и прочих самых необходимых для катехизатора богословских наук. Если он поспешит сделать это, то, при его способностях и развитии, быть может, к следующим каникулам будет в состоянии выдержать экзамен на катехизатора.

26 декабря 1898/7 января 1899. Суббота.

С восьми часов Литургия, отслуженная с о. Феодором Мидзуно; приобщено много детей.

Поздравление Церкви Коодзимаци; пели сначала певчие, потом дети воскресной школы; первые четыреголосно, вторые просто, те и другие стройно; о. Алексей Савабе был в эпитрахили с крестом; потом пропели у о. архимандрита Сергия; затем угощены все, по обычаю, и дано певчим на гостинцы.

В полдень мы с о. Сергием позавтракали и отправились с поздравлениями: здесь – к профессору Рафаилу Густавовичу Кёберу, от него в Иокохаму – в четыре дома существующих там русских.

О. архимандрит Сергий остался в Иокохаме служить, вместе с о. Сергием Глебовым, всенощную у военного агента генерала Николая Ивановича Янжула, жена которого, по болезни, не могла быть в праздник в Церкви. Я поспешил домой и приехал уже в начале всенощной у нас, в Соборе.

27 декабря 1898/8 января 1899. Воскресенье.

В девять часов обычная Литургия: служило со мной три священника; народу к концу собралось довольно много. После службы – угощение чаем и кваси старост церковных. С часу чтение писем; было: поздравительных – семнадцать телеграмм, семьдесят девять почтовых листков (хагаки) и сорок пять писем; деловых писем тридцать: от священников – о поездке по Церквам, от катехизаторов – разные известия, например, от Кирилла Сасабе, что Феодор Курода, лучший из христиан в Миязаки, местный судья, вышел в отставку и уехал ни житье к себе на родину, в Оби, от Павла Сайто, что христиане трех мест его ведения, – Батоо, Кунасе и Янава, – сложившись, купили семьдесят цубо земли в Батоо для постройки Церкви и располагают совокупно пожертвовать четыреста ен, чтобы построить ее; от язычников: от одного из Эциго странное письмо, чтобы я не допустил введение иностранных капиталов в Японию, ныне проектируемое, что это-де будет вредно и Японии, и России: парализует торговлю последней здесь и прочее, – письмо не помешанного и не ребенка, а, должно быть, деревенского старика-мудреца; от двух других – просьбы о помощи по бедности; но одному из них, просящемуся доставлять молоко в Миссию, еще можно…

[Пропуск в оригинале]

О. Борис спрашивает, «нельзя ли одному врачу-христианину жениться на младшей сестре умершей его жены? Он уже живет-де с нею по-супружески». Как же можно!

Поздравительных с праздниками было сегодня шестьдесят пять писем и тридцать девять листков.

Год закончился всенощною, на которой мы с о. архимандритом Сергием выходили на литию и величание.