Глава I

«Мене, мене, текел, упарсин»... (Дан. 5: 25).

«Это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могущества и в славу моего величия!» – так говорил царь Навуходоносор, расхаживая по чертогам своего дворца, и, едва успел он выговорить слова эти, как был поражен невидимой рукой Ангела Божия и отлучен от общества людей, был со скотами, ел траву, как вол, и орошалось тело его небесной росою, так что волосы выросли у него, как у льва, и ногти, как у дикой птицы...

По окончании же времени Бог умилосердился над ним и возвратил ему разум его.

Тогда сказал он: «Я – Навуходоносор, Царь Вавилонский, славлю, превозношу и величаю Отца Небесного, которого все дела истинны и пути праведны, который силен смирить ходящих гордо»... (Дан. 4: 27–34).

Подобным же образом Господь поразил сына Навуходоносора Валтасара за то, что он превозносился пред Богом и хулил Его.

Находясь на пиршестве, Валтасар с ужасом увидел персты руки человеческой, которая писала на стене огненные слова: «Мене, мене, текел, упарсин», т.е. исчислил Бог царство твое и положил ему конец, ты взвешен на весах и найден очень лежим...

В ту же ночь Валтасар был убит, и царство его погибло.

* * *

Так было с гордым Вавилоном, так было и с Римом, так будет со всяким народом, хулящим Бога живого...

Гордился в своем величии преступный и прегордый Рим – Вечный Город многих царей и тиранов. Он стоял на семи холмах, блистая и сияя виллами, дворцами и цирками. Покорив себе огнем и мечом многие народы и племена, он высасывал из них кровь и материальные ценности, подавляя все более и более их силу. Как огромный змий, обхватив своим телом жертву, он давил ее, душил и заглатывал в себя целиком. Покоренные народы изнывали насмерть под тяжестью железной Римской империи. Они, обессилев, гибли, как мухи в зимнюю пору, навсегда потеряв свою независимость и свою национальность, страшная нищета и насилие царствовали на периферии Вечного Города. Между тем, сам Рим утопал в роскоши и преступных удовольствиях. Цезари, вельможи, сановники и привилегированный класс города пресыщались сладострастием и безумными увеселениями и оргиями. Ночи напролет оглашались криками и пьяными воплями безумных толп, ненасытно жаждущих увеселений и противоестественных наслаждений. Как стада животных бродили они по ночным улицам и захолустьям города, ища себе развратных удовольствий, насилуя, убивая, издеваясь над слабыми девушками и детьми.

Даже сами цезари (император Римский), переодеваясь в ночные костюмы, неузнанные врывались в дома знатных матрон города, производили насилия, разврат и убийства. Люди гибли в идолопоклонстве и суеверии, курили фимиамы перед богами силы и убийства и богинями разврата и блуда. Кровь не только животных и птиц, но и невинных девушек и детей непорочных, лилась перед скверными алтарями бесов и чародеев. Чернь людская, подступая к дворцу цезаря, требовала только одного: «Хлеба и зрелищ!» И если цезарь не давал просимого народу, поднимались восстания и убийства. Люди резали друг друга, пробивали головы камнями и злодейски убивали сановников.

Рим, древний Рим, Вечный Город погибал, утопая в разврате и преступлениях; темная ночь с зловеще-красными кровавыми проблесками огненных вспышек дымящейся крови и тонущими во мраке криками и воплями людей спустилась над великой и необъятной железной Римской державой...

Август, обличенный в золото и пурпур, сидел на своем троне, окруженный знатными сановниками. Вдруг он вздрогнул. Темная тень недовольства легла на его чисто выбритое обрюзгшее лицо.

«Божественный император, – громко и четко докладывал ему один из сановников, – подвластная Вашему божественному престолу Иудея взбунтовалась. Иудейский царь Ирод уничтожил большое количество невинных младенцев, ища среди них своего соперника на престол именем Иисуса, народ взбунтовался, и теперь идет кровопролитие и резня».

– А наши легионы? – сдержанно выдавил Цезарь, багровея от нахлынувшего гнева.

– Римские легионы наготове, – отвечал четко вельможа. – Они выжидают, что будет дальше, и при первом случае оскорбления Вашего божественного имени и чести великого Рима обнажат свои боевые мечи.

– Хорошо, – сказал кратко Август, – но знайте, знатные мои сановники, продолжал он, – Иудея – таинственная страна: она еще покажет себя в будущем не один раз. И чего доброго (он понизил тон своей речи), чего доброго, как бы великая наша нация и железный Рим не склонили своих несгибаемых колен перед Востоком...

– Божественный император, – воскликнули сразу несколько голосов, – никогда и ни перед кем наша славная империя не склонит своих боевых знамен. Великий Рим – город славы и чудес – будет жить вечно.

Август улыбнулся, видя преданность своих сановников. Он тяжело встал со своего золотого трона и дал знак рукой, что собрание сената окончилось, и все могут быть свободными.

...«Погублю премудрость премудрых и разум разумных отвергну. Где премудр, где книжник, где совопросник века сего... Иудеи знамения просят, и эллины премудрости ищут. Мы же проповедуем Христа распята. Иудеям ибо соблазн, эллинам же безумие»... (1Кор. 1: 19–23).

Он был совсем маленьким, совсем крошкой. Он не мог ничего говорить, ну ни единого слова не мог вымолвить. Он знал многое, но молчал; видел великое и чудное, но ничего не говорил. Только слабый крик ребенка, невнятные звуки беспомощного малютки произносили Его розовые губки...

Лежал Он спокойно, тихо, не двигаясь, маленькое Его тело было повито бедным полотном. Грубое было это полотно. Оно кололо нежные младенческие члены, но Он совсем не кричал от этого, не плакал, как плачут обычно младенцы. Он просто покоился на грубой соломе и... смотрел...

Да, маленький младенец Иисус, рожденный Девой Пречистой, рожденный в сыром и убогом, лежал, обвитый грубыми пеленами, и смотрел... Маленькая нежненькая грудь Его легко поднималась и опускалась. Он лежал и дышал уже нашим воздухом земным, зараженным грехами человеческими. Большие младенческие глаза смотрели на Мать. Они будто нежно ласкали, согревали собой холод вертепа и прогоняли мрак его вон. Какая-то глубочайшая тайна, неразгаданная, необъяснимая, непостижимая, светилась в очах Иисуса. Казалось, что это два океана, бесконечно глубокие, беспредельно широкие, раскрылись, распахнулись в безвестном вертепе...

О, если бы и сейчас все титаны мира, все властители Вселенной, все повелители народов взглянули в эти очи маленького Иисуса, то они враз с ужасом поняли бы, что им всем положен «конец».

«Вы все взвешены, – сказали бы им очи Иисуса, – и найдены очень легкими»...

По Своему Божеству Иисус мог бы уже диктовать миру Свои законы, но по человечеству Он лежал вот, в яслях, и тихо-тихо дышал... Его никто не знал. Он никому не был известен. Самый последний человек в мире, когда рождался, был уже известен родным, соседям, знакомым, а здесь – нет. Он – «Иисус неизвестный», Он – Иисус незнаемый, Иисус незнакомый, Иисус чужой и, даже, Иисус враждебный...

О, Боже мой, что же это такое? – говорите вы. Да разве можно так думать и говорить о нашем дорогом и любимом Спасителе мира – Господе Иисусе Христе?

Вот думают же, говорят и кричат гневно-злобно. Вопиют люди, как дикие звери: «Он – враг наш, Он – изменник, Он – злодей, распните его!»

Но подождите же Вы, безумное и коварное племя, да ведь Он вам совершенно неизвестен, вы Его совсем не знаете. Он еще младенец, еще малютка крошечный, совсем беззащитный, беспомощный, и вы, безумцы, уже приготовились Его распинать...

А Он лежал на соломке, тихо-тихо дышал, смотрел и... думал: Как злы люди, как они жестоки, как они кровожадны. Они уже жаждут Моей крови. Только- только Я пришел на их землю, и они уже алчно хотят видеть Мою кровь. Ведь, бедные, не знают же, что Я Сам добровольно дал им пить Свою Пречистую Кровь. Я для того и пришел к ним, чтобы напоить их сердца

Кровью Своею. Но они хотят другого, они хотят упиться Моими страданиями, и Кровь Мою растоптать в грязи...

О, Земля! Как ты мала в космосе и как злобна и жестока к правде?!! Ведь теперь-то в тебя вселился Бог, самое небо с тобою слилось, соединилось будто воедино, и ты все бунтуешь, все строишь против Бога свои баррикады, и своими танками мечтаешь раздавить все святое и Божественное.

Ликует враг, молчит в недоуменьи

Вчерашний друг, качая головой;

И вы, и вы отпрянули в смущеньи,

Творенье милое, созданное мной.

Зато кричат безбожные: «Ликуем!»

Спеша в объятья к Моему рабу,

И пригвоздив кровавым поцелуем

Невинного к позорному столбу...

А маленький Иисус лежал на грубой соломке, тихо-тихо дышал, смотрел и... думал.

Затмитесь звезды Палестины,

Затихни сладкий шум ручьев,

Не пробуждайтеся долины

Вечерней песнью соловьев.

Оденься в тяжкую печаль

Иеговы дар – Палестина;

Глубокий взор несется вдаль, –

Святая Мать глядит на Сына.

Маленький Иисус слеша вздрогнул. В его глубоких, как два океана, глазах засияла нежность и любовь. Он уловил взор своей Матери и влился весь в глубину теплых и больших Ее глаз. Будто Он снова хотел войти весь в Нее, будто Он устрашился предстоящих страданий... Но Она нежно и преданно смотрела Ему в глаза и будто говорила: «Сын Мой возлюбленный, Я – Твоя раба и буду чашу горечи пить вместе с Тобой, никакая злоба – ни человеческая, ни бесовская – не в силах погасить света Твоей любви к этой бедной и грешной земле. Она скоро, скоро омоется Твоей Пречистой Кровью и засияет в пространстве новой звездой»...

Прошло несколько времени. Неизвестный маленький Иисус лежал уже не на соломе, а на свежих стружках, что настрогал Иосиф, обделывая доски, и лежал Он не в холодных яслях, а на жестких досках в хижине Вифлеемского бедняка. Был поздний вечер. Его святая мать – Мариам, накормив Сына, уложила Его спать, а затем, помолившись Отцу Небесному, благоговейно склонилась над спящим Младенцем. Долго так стояла Она около Иисуса. Воспаленные от слез Ее глаза смотрели на мягкие черты Богомладенца с нежностью и любовью. Она не могла оторваться от Него, не могла уйти спать. Ее чуткое сердце предчувствовало какое-то большое горе, которое вот-вот должно разразиться над Ее Святым Сыном. Она как будто знала, что в это самое время коварный Ирод замыслил зверское убийство неповинного ни в чем Иисуса...

– О, Всевышний! – воскликнула тихо Мария, взглянув мигом в окно, – какая же темная и страшная ночь, неужели Ты – Иегова, Бог Израилев – отдашь в руки врагов маленького Иисуса? Неужели уже настал час Его страданий за род человеческий? Неужели так рано и так скоро?.. Я не вынесу этого горя. Я умру вместе с милым Иисусом Моим, никто не сумеет вырвать Его из Моих рук... О, Иегова, пусть кровь моя сольется с кровью Богомладенца, и Меня изрубят вместе с Ним, но Я никому не отдам Его. Он ведь беспомощный, беззащитный. Нет у Него никакой охраны, нет верных слуг, которые бы защитили Его, нет у Него никого, кроме Меня – Матери Его – и старца бедного Иосифа.

В это время лампадка в углу погасла, и в бедной хижине стало еще темнее, еще страшнее. Старец Иосиф давно уже отдыхал на своей лежанке в углу хижины, но время от времени он просыпался и беспокойно ворочался. Мария замерла над Иисусом, не желая, чтобы

Иосиф видел Ее бодрствующей. Однако внимательный старец заметил дрожащую тень около колыбели Иисуса. Скорее сердцем, чем видом, Он понял Ее тревогу, и Ему стало жаль Марию, Которая так изменилась, так похудела в эти дни.

– Отдохни, Мириам, – раздался во тьме тихий Его голос, – Бог хранит Сына Своего – «надежду Израиля».

Она вздрогнула от неожиданности и тихо ответила:

– Благословен Ты, Иосиф, потомок Давида, царя нашего, но Я не могу оставить Иисуса ни на одну минуту, сердце мое горит, как в огне, черные тучи стремительно идут на дом наш...

– О, Великий Иегова, – сказал в ответ старец, – спаси народ Свой Израиля...

В хижине снова водворилась тишина. Мария опустилась на колени и долго еще не спала Она, не смыкала отяжелевших глаз Своих. Наконец, сон взял свое, и Она забылась тяжелым сном, обхватив обеими руками маленького Иисуса.

Сколько прошло времени, и какой был час ночи, трудно сказать, только Мария сильно вздрогнула, заслышав стон Иосифа и затем резкие его движения. Он что- то искал в темноте, быстро накидывая на себя одежду. Мария поняла, что настал страшный час. Что-то ужасное нависло над ними.

– Бери Младенца, – раздался быстрый шепот Иосифа, – и скорее бежим отсюда, враги ищут убить Иисуса...

Значит, Ее опасения оправдались, значит, сердце не напрасно, как огонь, горело в груди.

Мария ничего не спрашивала. Она даже не вскрикнула, как обычно пугаются матери в таких случаях. Она только выпрямилась и тихо сказала: «Да будет воля Твоя, Боже мой!»

Спустя несколько минут, во мраке предутренней мглы, по дороге, которая вела в Египет, продвигалась группа спутников. Трудно было разобрать, кто они. Одно только было очевидным, что они бедные, так как стражи около них не было, и сами они были без оружия. Их было трое: молодой парень (Иаков, сын Иосифа) вел под уздцы осла, на котором сидела укутанная Женщина с Ребенком, старец шел рядом и беспокойно вглядывался в предрассветный туман. Видимо, они сильно встревожены и взволнованы. Может быть за ними погоня? Может быть звери лютые угрожают на них напасть?

И видели – по утренним зарям,

Когда роса сребрилась по долинам,

И ветерки качали ветви пальм –

В Египет путники спешили по равнинам...

На ослике сидела Мать

С Своим Младенцем чудным,

Которому подобного земля

Ни до Него, ни после не видала.

В одежды алые Жена одета,

Скроенные, как будто из зари,

И голубой покров – отрезок неба,

Вился вокруг честной Ея главы...

Так Иисус неизвестный стал известным, но узнали Его не для того, чтобы прославить, а для того, чтобы погубить. «Се, лежит сей на падение и восстание многих в Израиле»...

Тогда, на пути в Египет (будучи еще младенцем) Он встречает злодеев-разбойников, которые хватают Его вместе с Марией, Матерью Его, и старцем Иосифом (предание), но потом отпускают их невредимыми, так потом на протяжении многих веков и особенно теперь, в двадцатом веке, люди совсем неверующие, безбожные, разбойники, убийцы, каторжники, соприкасаясь с Иисусом неизвестным, поражаются Его невинностью и чистотою, высотой Его учения, но вот знающие Его книжники и фарисеи, архиереи и первосвященники, как Ирод нечестивый, ищут убить Его, ищут, чтобы предать Его новым Пилатам, потому что Он повел их, как они говорят, слишком тяжелым и опасным путем, лишенным всякой человеческой защиты, всякой человеческой помощи, поддержки.

– Нет! – говорят они, возмущаясь, – мы так не можем, это не по-человечески, не те времена, теперь так нельзя. Мы слишком много знаем Иисуса, мы давно служим Ему у церковных престолов. Иуда, ученик Его, был прав, когда, узнав Его хорошо, предал Его на поругание. Церковь не может жить без поддержки власть имущих. Иисус учит: кесарево – кесарю, Божие – Богу. Так нельзя, мы так не можем. Жди, когда защитит Бог нас, а вот помощь человеческая совсем рядом, почему бы ею не воспользоваться?..

И так, для этих людей Иисус Христос – Спаситель мира – из известного делается неизвестным, из родного и любимого становится чужим, нелюбимым и далеким. Вначале эти люди ценили Господа Спасителя, особенно в детстве, когда ум их был «неразвит», а чистое сердце умело всему верить. Господь Иисус Христос для них тогда был и милым, и дорогим, и любимым, и единственным во всем свете. И святое Евангелие Его они читали не иначе, как со слезами и радостью, и молитвы всякие творили с охотой и увлечением, и в церковь-то Христову ходили бегом и ранее всех других, а вот когда выросли, когда умом «развились», когда сердцем окрепли, тогда уже поняли, что будто они «более узнали» об Иисусе, чем знали раньше-то, Он уже со Своим смирением-то и терпением «приелся» им. Принадоел, прискучился. Теперь легко стало им и предать Иисуса новым Пилатам, новым современным первосвященникам Каиафе, Анне и другим блюстителям «отеческих преданий».

Иуды! Вот и все. Современные Иуды двадцатого века и века ученых достижений, великих открытий, находок, приобретений. А у них – наоборот – века великих потерь веры, умственных потрясений, нравственных расслаблений, духовного упадка и низкой измены самому дорогому и великому – Христу Иисусу и Богу Нашему и Господу Спасителю мира. Иной потери, чем эта, нет во всем свете, ни на небе, ни на земле.

Да, да, мы Иисуса боимся. Мы Его боимся, как Бога, и любим, как нашего Искупителя и Спасителя. И нет во всем мире имени, паче имени Иисус. Святой апостол Павел когда-то еще говорил, что нет иного имени под небом, которым подобает нам спастися.

О, как блаженны люди, которые умеют бояться Иисуса, и любить Его, и кланяться Ему, как Богу. А еще более блаженны те, которые за Иисуса терпят гонения, поношения и принимают самую позорную смерть. Таковых великая ожидает награда на небесах, так сказал Сам Иисус Христос.

Эта боязнь Иисуса спасительная, то есть человек, боясь и любя Иисуса Христа, непременно наследует вечную жизнь и вечную радость.

Но есть и боязнь Иисуса губительная, то есть человек боится принять Иисуса в сердце своем по тем или иным земным причинам. Так, например, не приняли Иисуса жители города Назарета, где жил Иисус Христос. «Знаем мы Его, – говорили они возмущенно и гордо. – Он жил среди нас и воспитывался здесь, ребенком бегал по нашим улицам, Сын Он плотника Иосифа, вот Его братья и сестры живут среди нас... так какой же Он пророк? Какой Он Мессия? Он плотников сын, вот и все. Давай, веди Его к обрыву, столкнем в пропасть, и цена Ему такая».

Говорили ведь такое, и говорили убежденно, уверенно. Плотник и больше никто Он! Какой Он Мессия, много таких ходят по городам, обманывают людей новым учением. Назаряне боялись Иисуса, а, главное, завидовали Ему ужасно!

Устрашились Иисуса и гадаринцы, когда Спаситель исцелил у них бесноватого. Святой евангелист повествует, что бесноватый был весьма страшен. Жил в могилах, питался, как зверь, и наводил ужас на всю Гадаринскую страну. И когда Господь наш Иисус Христос выгнал легион бесов из этого человека, то бесы просили Иисуса войти в стадо свиней, которое паслось неподалеку. Иисус позволил. И вот бесы вошли в свиней, и все стадо бросилось с крутого обрыва в море и потонуло. Вот тут-то гадаринские жители и завопили вместе как один. Они подступили к Иисусу и категорически заявили Ему: «Уйди от нас, Ты страшен. Да и к тому же Ты нам совсем не подходишь. Если мы примем Тебя, и Ты останешься с нами, тогда мы все потеряем. Мы останемся без единой свиньи, без домов, без скота, без рыбы, без хлеба и без воды; мы с Тобой сделаемся самыми последними нищими, последними бродягами, мы с Тобой все потеряем здесь на земле, ведь Ты и учишь этому. Нет, нет, лучше Ты скорее уйди от нас подальше, где был, и больше не приходи сюда. Довольно для нас и той потери, что Ты погубил наше стадо свиное, и такое большое».

Вот ведь безумцы!

Иисус исцелил бесноватого даром, избавил гадаринцев от страха и ужаса жизни, теперь им некого бояться. Они свободно могут ходить по окрестностям города и спокойно веселиться. И все это ими забыто. И за все это они гонят Господа из своего города, гонят Его от себя прочь, гонят навсегда...

Не безумцы ли они в самом деле?

Да, скажете вы, гадаринцы настоящие безумцы. Они прогнали от себя своего Господа. Они ужасно оскорбили своего Благодетеля. Они убоялись Иисуса, что

Он сделает их нищими, и они лишатся своего имущества, которое теперь имеют.

Но эти гадаринцы не последние в своей жестокости. Это «старые» гадаринцы, но и позже их и особенно теперь много так называемых «новых» гадаринцев, гадаринцев нашего культурного века. Эти еще безумнее, чем те. Ведь «старые» гадаринцы по существу своему не много знали об Иисусе Христе. Кто Он, откуда пришел, кто Его послал? Им, может быть, и в голову не пришло, что Иисус Христос пришел с неба. Поэтому они так немилосердно и неблагодарно поступили с Ним.

А вот «новые» гадаринцы – люди двадцатого века. Эти-то хорошо знают Иисуса, кто Он и откуда к нам на землю пришел. И вот, зная Иисуса как Бога, они гонят Его от себя прочь. Смотрите, смотрите, как они сбегаются в единое сонмище и безумно кричат: «Уйди Ты от нас! Уйди! Мы не хотим Твоего смирения, не хотим Твоего всепрощения, не хотим, чтобы Ты сделал нас бедняками. У нас свиньи, у нас поросята, у нас утки и гусята, у нас телевизоры и холодильники, у нас радио и кипятильники, у нас квартиры и газ, и чего только нет у нас; ездим на машинах туда и сюда, берем в магазинах без меры и труда, едим что хотим, да все лучшее, гоним направо и налево наихудшее, а главное, конечно, свиньи у нас. Жаль свиней до слез. Нет, мы без свиней, без колбасы жить не можем.

Нет, нет, Ты, Иисус, уйди от нас. Мы боимся Тебя, а, главное, презираем»...

Ну вот и не знаем, что только теперь будет с нашим просвещенным веком. Если без Иисуса «старых» гадаринцев терзали бесноватые, устрашали их, ловили, давили, рвали зубами и когтями, грызли им горло, то нас, современных гадаринцев, прогнавших от себя Иисуса Христа, наверное, ожидает то, что самые страшные бесы и нечистая и злая адская сила вывалят стеной на наши светлые и широкие улицы и будут ловить людей, ездить на них верхом, и, уморивши, пожирать их с бесовской сластью, и особенно тех, которые приняли Его, а потом отвергли.

«Уйди от нас, мы не хотим быть с Тобою нищими»...

Ну вот Иисус смиренно ушел, а другой с адской яростью пришел на Его место и... воцарился!

Не надолго ли?

«Люди мои, что сотворил вам, – слышится все еще тихий призыв спасителя. – Не Я ли ваших больных исцелял? Не Я ли ваших прокаженных очистил? Не Я ли ваших мертвых воскрешал? Не Я ли вас возвысил до самого неба? ...Зачем вы боитесь Меня, зачем гоните от себя? Ведь без Меня будете еще беднее, еще беззащитнее, без Меня вы снова обратитесь в животных, зверей, друг друга будете уничтожать, друг друга будете пожирать. И как вы не гоните Меня от себя, – еще тише, еще нежнее говорит Спаситель, – Я не уйду от вас, Я не покину вас. Ведь Я весь мир искупил Кровью Своею. И что ни больше вы гоните Меня, Я больше жалею вас и жажду вашего спасения».

Но голос Спасителя тонет в шуме и грохоте фабрик и заводов, он теряется в шипении и стуке троллейбусов и автобусов, совсем заглушается рыночным шумом и всепоглощающей суетой и погоней за материальными благами.

Даже в храмах Божиих, обителях, скитах, где должен царствовать Иисус Христос всецело, и где люди должны любить Его и почитать как Бога, и там стали бояться Иисуса и умалчивать о Его учении.

Вот смотрите: в храме Всех Святых идет торжественная Литургия. Отец Николай служит в самых светлых-пресветлых ризах, он молитвенно произносит возгласы и делает благоговейные движения. Лицо его выражает неподдельное смирение и кротость. А когда он совершал великий Канон – пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, то голос его даже дрогнул, и он заплакал как ребенок.

Но вот в святой алтарь вошел его сослуживец отец Петр. Ему следует говорить проповедь. Улучив момент, настоятель отец Николай спрашивает его:

– Какая у вас тема проповеди?

– На рядовое Евангелие, – отвечает отец Петр.

– Конкретно? – повышает голос отец настоятель.

– О Страшном Суде.

– Не смейте говорить эту проповедь.

– Но почему же, ведь сегодня Евангелие читали на эту тему?

– А эту проповедь говорить запрещаю.

– Но ведь же... – пытался защищаться отец Петр, но отец настоятель глянул на него огненным взором, который ничего доброго не обещал, и продолжил службу.

Так на этот раз проповедь была сорвана, потому что о Страшном Суде говорить нельзя. Зачем пугать людей, пусть себе живут и погрязают в суете и злобе, а о Страшном Суде не думают. К тому же и тема несовременная. Всюду жизнь процветает, земной рай строят люди, и вдруг – конец света, Страшный Суд. Да кому это понравится, какой начальник похвалит за это?

И так, исходя из множества подобных мотивов, отец Николай, настоятель храма Всех Святых, не один раз срывал и другие проповеди, приготовленные отцом Петром для народа. Например, проповеди на тему о смирении, о молчании, о терпении обид, о всепрощении, об оставлении мира и служении Христу – все эти темы были признаны несовременными, о таких вещах в храме говорить было нельзя.

Вот она, боязнь учения Христова, вот оно, «прелюбодейство» словом Божиим, измена Евангелию и служба всецело миру и его похотям.

И нет сомнения, что подобные отцу Николаю настоятели нисколько б не поколебались душой, если бы вместо отца Петра вошел в алтарь Сам Иисус Христос и захотел бы говорить народу проповедь о Страшном Суде. Надо думать, что и Ему, Самому Иисусу Христу, современные священники и первосвященники вполне резонно сказали бы следующее: «Христос! Не говори о Страшном Суде, это несовременно. Раньше можно было, а теперь нельзя»...

О, Господи! О, Матерь Божия! До чего мы дожили! Чего же нам больше ожидать, когда сами священники и первосвященники Божии боятся Христа и Христова учения, когда они замалчивают о самом главном из Евангелия – о близости Второго Пришествия Христа – и «убаюкивают» народ несбыточными иллюзиями и надеждами, что, мол, живите себе вдоволь, как и все люди, и ничего не думайте о каком-то Страшном Суде Христовом. Сколько раз люди Его ждали, уж надоело ждать, вот, мол, вот, скоро будет, скоро придет. И все ожидания проходили, а Христос со Своим Судом не приходит. Так вот и теперь, лучше уж молчать о Нем, тем более что мы строим новую жизнь на земле, и весь мир стал другим, обновленным, так вот это и есть «новое небо и новая земля», и другого ждать нечего. Ужасное кощунство! Безумие! Свинство! И такое слышится из уст служителей Христовых!

Нет уж, милые братья и сестры, все верные православные христиане! Таким льстивым и пагубным словам не внимайте. Это слова бесовские, а не пастырские, слова гибели, а не спасения! В храм-то Божий ходите, а к пастырям приглядывайтесь, кто они, не волки ли злые и хищные. Как говорил наш Иисус Христос, «...и пришли только для того, чтобы погубить стадо Христово»...

Да, бояться Иисуса надо, и бояться крепко. Ведь Он действительно скоро придет судить мир преступный, судить всех ложных пастырей и всех неверных людей. Иначе и быть не может. Ибо Он Сам сказал: «Ей, гряду скоро! Аминь» (Откр. 22: 20). (Истинно так.)

Господь сказал: если дети замолчат, то камни возопиют... (святое Евангелие).

И вот дети не молчат. Они плачут. Так как маленькие дети говорить еще не умеют, то они только плачут, и плачут очень сильно и горько.

Мать выбилась из сил над своим ребенком. Она, бедная, не знает, что и делать. И не потому, что молодая и не имеет опыта нянчить своих детей, вовсе нет. Ведь вон, Леночка, выросла же, и совсем не плакала так сильно, а этот вот мальчик только одно и знает, что плакать и плакать без конца.

– О, Господи, – взмолилась мать из самой глубины сердца. – Что же это такое? Иль беда какая будет?

– Полно тебе, Маша, – мягко сказала бабушка Дуня, – все у тебя беда да беда. Ребенок плачет, знать животик болит, грелочку ему положи, и он успокоится, родимый.

Мать положила грелочку на животик ребенка в надежде, что Юра успокоится, но ребенок все плакал и плакал и как-то особенно жалостно смотрел маленькими глазками на свою мать.

– Матерь Божия, – снова взмолилась мать, – ну я устала с ним совсем, лучше бы мне умереть и не видеть страданий моего ребенка.

Бабушка Дуня опять не растерялась. Она предлагала все новые и новые средства, чтобы успокоить больного Юру.

– А ты, Маша, компрессик влажненький положи на его головку, может, он успокоится, бедненький страдалец наш.

Маша и компрессик влажный положила на пылающую головку своего детки, но Юра все плакал и плакал.

– Мамонька моя, – всхлипывая, сказала Маша, – я больше не могу этого вынести, посмотри только, какими глазами он смотрит на меня! – И мать залилась горькими слезами. Ее сердце рвалось на части, она чувствовала, что, наверное, виновна она – мать – в страданиях невинного ребенка...

Бабушка Дуня подошла ближе к плачущему Юре и посмотрела ему в глазки.

– О, Царь Небесный! – всхлипнула старушка в ужасе. – Да он точно взрослый смотрит на нас, касатик, и все чего-то хочет сказать нам, чего-то поведать, а мы-то, безголовые, и не можем понять ничего у него...

Действительно, ребенок сильно страдал. Он мучился какой-то неисцелимой болезнью. И вот целый месяц он не перестает плакать, чуть-чуть затихает и опять то заплачет сильно и резко, то, как умирающая птичка, тихонечко и жалобно, или совсем заноет от невыразимой и невысказанной боли.

Врач – добрая женщина – не один раз приходила к ребенку, но пользы не было. Что-то непонятное было в этом детском плаче, даже что-то ужасное.

Иван Петрович – отец семьи – уехал в другой город и вот уже более десяти дней не возвращается. Может быть, что с ним случилось плохое? Может быть, невинное сердце ребенка чувствует беду какую-то и выразить этого не может, и только плачет, бедненький, и слезочки у него льются ручьем.

Прошла еще одна мучительная ночь. Маша с бабушкой ни на минуту не заснули. Ребенок все плакал и плакал. От сильного и долгого плача он охрип и теперь, бедненький, только хрипел и ныл, закрывши свои больные глазки.

Измученная мать не знала, что делать. Ее материнское сердце разрывалось на части. Казалось, от сердца у нее остался кровавый кусок мяса, который не мог уже ни биться, ни дышать. Когда ребеночек забился от боли на ее груди, она не выдержала – упала на холодный пол перед иконой Богоматери, и истерически-измученный вопль вырвался из ее груди.

Бабушка Дуня перепугалась – она бросилась к несчастной женщине, сама заплакала. Леночка – семилетняя девочка – тоже кричала от страха, валяясь в ногах у матери. Весь дом наполнился горем и ужасом...

Через две-три минуты стало тихо. Будто все вымерли в доме, даже больной Юра и тот не плакал. Только чуть слышны были слабые всхлипывания Леночки. Она лежала с матерью на постели, обняв ее голову обеими руками. Бедная мать была без сознания. Рядом сидела бабушка Дуня, на руках у нее был мертвый ребенок... Старушка будто ничего не замечала. Она смотрела вдаль своими выцветшими глазами, и ее лицо не выражало ни горя, ни радости – решительно ничего. Она просто сидела, как изваяние, на скамейке, держа мертвого ребеночка на своих коленях, и смотрела вдаль в одну точку. Юра лежал вверх личиком и тоже смотрел своими темными глазками. Но глазки его ничего не видели, карие зрачки остановились недвижимо на одном месте, и все маленькое тело ребенка осело, ослабло. Оно было голенькое, так как пеленочки все съехали на пол и лежали у ног бабушки Луни.

Бабушка Дуня не помнила, долго ли она была в таком забытьи. Сон или столбняк или еще что было с нею, она на знает, и только когда она почувствовала на коленях что-то холодное, она очнулась и вздрогнула...

Маша была без сознания, она сильно стонала, лежа ничком на постели.

– Мама, маменька, – бредила она, – зачем ты только родила меня?..

Бабушка Дуня осторожно положила остывший труп ребенка на лавку перед иконами, покрыла его простыней и подошла к Маше. Больная лежала, как в огне, и тихо шептала: «Милый мой мальчик, не плачь, скоро отец твой приедет, привезет тебе гос...»

Когда бабушка Дуня положила на голову Маши мокрое полотенце, она затихла, дыхание ее становилось все ровнее и ровнее, наконец, она заснула.

В это время в дверь кто-то постучал. Леночка вскочила.

– Папуля приехал, – закричала она и бросилась открывать дверь.

В дверях стоял Иван Петрович. Как только открылась дверь, он сразу понял, что здесь произошло. Сняв шапку, Иван Петрович осторожно взял девочку на руки и поцеловал ее в щечку, затем, не раздеваясь, он подошел к переднему углу и долго смотрел на лежащий маленький трупик Юры, покрытый белой простыней. Затем отец устремил вопрошающий взор на икону Спасителя...

Что он думал в эти минуты ? Какой вопрос он ставил Тому, кто дал ему и так быстро отнял у него этого желанного сына? Казалось, Иван Петрович забыл все на свете и, стоя как потухшая свеча, ждал ответа. Вдруг он склонил свою голову, и его широкоплечая фигура затряслась от рыданий... Успокоившись, он быстро повернулся, светлое лицо выражало покорность и смирение.

– Где Маша? – кротко спросил он у бабушки.

– Она только что уснула, все бредила и плакала.

Иван Петрович тихо подошел к жене и положил свою руку на ее голову. Вдруг Маша проснулась и, увидев мужа, села на кровати. Взор ее сиял, и от прежней печали не осталось и следа.

– Ваня, Ваня, – простирая к мужу руки, поспешно говорила она, – я видела Юру, он только сейчас вот был около меня, да такой светлый и красивый-прекрасивый.

Иван Петрович хотел было уложить Машу снова в постель, полагая, что она в жару и бредит. Но Маша посмотрела на него такими серьезными и умными глазами, что Иван Петрович остановился и стал с доверием слушать рассказ жены.

– Они пришли ко мне двое, – говорила Маша, с любовью глядя на мужа, – Юра поменьше, а другой побольше, и оба такие светлые-светлые. «Мама, – сказал мне Юра тоненьким голосочком, – ты, мама, не знаешь, о чем все время я плакал. Я плакал о том, что великое горе идет на землю, но я, мама, буду молиться за вас Богу, и Он сохранит вас от этого горя». Потом помолчал немного и добавил: «Скажи и папе, чтобы он тоже не плакал, он сильно любил меня»...

Слушая последние слова Маши, Иван Петрович закрыл свое лицо руками и зарыдал... Маша потянулась и, взяв своими руками его руки, отвела от лица и сказала ласково: «Хватит, Ваня, Господь дал, Господь и взял».

– Но ведь горе, какое же горе идет на землю?! – простонал Иван Петрович. – Юра, сынок мой, как ты много, бедненький, плакал, и мы тебя совсем не понимали...

Да, маленькие дети теперь плачут! Плачут! И мы, взрослые, не понимаем, о чем они, невинные крошки наши и бедные страдальцы, проливают свои слезы. Суета житейская затмила наши очи. Мы не видим и не чувствуем, куда идем, и что ожидает нас впереди, какой гнев Божий грядет на Вселенную...

А вот малютки-детки, они чувствуют своим святым сердцем, они страдают за нас и... горько плачут.

Так плакали дети и в древнем городе Риме. Плакали, чувствуя, куда и в какую гибель привели народ идолы бездушные, и к какой пропасти подвели его ложные учителя и прорицатели алтарей...

Водопад

Разбитых темных тел нагроможденье,

Как будто рыли их гигантские кроты.

Он здесь почувствовал всю глубину паденья,

Всю беспредельность, гибель высоты!..

Как падший Ангел, рвался он из ада

Шипящих волн – к Востоку, в небеса;

И ветры, словно крылья водопада,

Несли его сквозь горы и леса.

Нашел себе он место в гордом Риме,

Владыкой звался он среди людей...

Но свет великий блещет с Палестины;

Гибнут дети, слышны вопли матерей...

«Как овец, заключат их в преисподнюю; смерть будет пасти их, и наутро праведники будут владычествовать над ними; сила их истощится; могила – жилище их» (Пс. 48: 15).

Говорят, что великая столица искусства и культуры – Венеция – с каждым годом все больше и больше погружается в море. Ее дома, виллы, театры пожирает океан, который с жадностью страшного чудовища стремится скорее похоронить город в своей бездонной пасти. Весь ученый мир трубит об этой великой опасности славному городу, но по существу помочь ему никто не может, и в недалеком будущем настанет момент, когда океан, поднатуживаясь, разом закроет свою огромную пасть, а город наверняка окажется в глубине ада... И только синие расплывчатые пятна на поверхности воды будут свидетельствовать, что здесь когда-то был славный итальянский город Венеция, – был – и не стало его. И никто не мог его спасти.

«И Вавилон великий воспомянут перед Богом, чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Божия» (Откр. 16: 19).

Так погиб древний Рим, восставший своей гордыней на Господа Бога и Христа Его. Ни железные римские легионы, ни прославленные центурионы, ни искусные в своей злобе римские цезари – ничто не спасло Вечный Город от неминуемой гибели и полного развала всей Римской империи...

Великий римский Колизей, развалины которого так тщательно охраняются ныне, впитал в себя целые моря крови, пролитой христианскими мучениками и мученицами, пострадавшими за Христа Бога своего...

...Ей был всего 21 год. Она была уже матерью, но за то, что она не хотела отречься от Господа Иисуса Христа, у нее отняли грудного ребенка, а саму заключили в сырую и грязную темницу.

– Госпожа, – спрашивал ее пожилой узник. – Какая твоя вина, что ты здесь в этой могиле с нами?

Филицитата – знатная римлянка – подняла на спрашивающего печальные глаза и ответила:

– Я – христианка, и мое место вместе с вами.

– Но ведь ты – знатная римлянка и притом еще мать.

При слове «мать» Филицитата побледнела. Мысль об отнятом у нее ребенке мучила ее смертельно. «Где он сейчас, бедненький, – думала она, – плачет, наверное, ищет грудь своей матери... Умрет, крошка моя любимая». Она заплакала и опустилась на земляной пол темницы.

– Эх, голубушка моя, – вздохнул старик, – сможешь ли ты вынести до конца эту ужасную пытку?

Собрав, сколько могли, между собою деньги, узники подкупили стражу, и вот Филицитате принесли в тюрьму младенца. Ох, как она радовалась, увидев своего милого малютку!

– Милый ты мой! – плача, говорила она ему, целуя его румяные щечки. – И ты мученик за Господа нашего Иисуса Христа. И ты, неповинный малютка, вместе со мною в темнице за правду Божию.

Ребенок, наливавшись молоком матери, перестал плакать. Он теперь смотрел на нее и улыбался, его светлые глазки, точно звездочки, освежали темноту подземелья. Она же не сводила с него любящих глаз и плакала от радости и смеялась как ребенок. Ей было всего 21 годик. Сама еще дитя.

Мрачная темница для Филицитаты сделалась раем, но ненадолго. Ребенка снова от нее отняли, и она осталась одна среди заключенных в сырой темнице.

– Не плачь, дитя мое, – говорил ей заключенный старик-христианин. – Христос, за которого мы страдаем, разве оставит тебя и твоего ребенка?

– Если бы не Он – мой Спаситель, – отвечала святая мученица, я давно сошла бы с ума и погибла.

Но Господь знает меру человеческих сил, и больше того, что человек может вынести, Он не даст. Так и здесь.

Святую мученицу Филицитату вызвали на последний допрос. Судья, в длинной черной мантии, льстиво обещал ей все блага мира сего, только пусть она отречется от Христа и принесет жертву бесам.

– Я – христианка, – смело отвечала мученица, – и этого сделать не могу.

– Но ведь погибнет твой ребенок?

– Его возьмет к Себе Христос.

– Вы, христиане, жестокие.

– Нет! Мы любим Господа больше жизни.

– Так умирай со своим упорством.

– Смерть за Христа есть вечная жизнь.

В это время раздался истерический крик: «Пожалей ребенка, пожалей старость мою»... Кричал старик-отец Филицитаты. Он был язычник. Приподняв над головой ребенка, он пробивался через толпу к своей дочери. Подбежав, он упал к ногам ее и заплакал.

– Если не жалеешь ребенка, то пощади мою старость, – говорил он ей, целуя ее руки и ноги.

О, Боже, кто бы только мог вынести подобную пытку одними человеческими силами?

У святой мученицы сердце облилось кровью. Какую моральную боль испытала она, видя у ног своих плачущих милого ребенка и седого отца...

Все судилище замерло, ожидая исхода. Святая Филицитата стояла, как изваяние. Подняв лицо свое к небу, она закрыла его рукой. Она плакала... Левую руку она положила на голову плачущего ребенка. Перед нею был выбор – Бог и Его святая любовь или родные и любовь к миру!.. Один Господь был в силах измерить глубину ее страдания.

Видя нерешительность дочери, отец усилил свою мольбу и слезы.

– Неужели, дочь моя, – говорил он, – тебе не жаль своего ребенка и мою седую старость? Неужели ты покинешь нас? Подумай только, что будет с твоей крошкой! Муж твой погиб на войне, оставив тебя с этим малюткой, а теперь и ты хочешь покинуть нас! Пожалей, пожалей, госпожа-дочь моя, умоляю тебя со слезами, пожалей нас...

Видя слезы и крики старика, ребенок тоже стал сильно плакать и вопить. Он поднимал заплаканное личико и ручки к матери, прося у нее милости и сострадания к себе.

Святая мученица молилась, чтобы Бог укрепил ее сердце в этой ужасной пытке. Но вот она резко отняла руку от своего лица, и все увидели, как Филицитата низко склонилась и поцеловала своего любимого младенчика, а затем и голову своего отца.

Миллионное судилище огласилось радостными криками; люди кричали, махали руками. Иные оглушительно хлопали в ладоши.

Судья встал с судейского места и, любезно улыбаясь, подал святой Филицитате горящую золотую кадильницу со словами: «Положи, госпожа моя, кусочек ладана и воздай славу богам».

Святая Филицитата отпрянула.

– Жертву бесам! – воскликнула она. – Никогда! Ни за что!

Миллионная толпа замерла.

– Я – христианка, – говорила святая мученица, – и от моего Христа и Спасителя Бога никогда не отрекусь.

Амфитеатр взвыл как бешеный зверь. Поняв, что они обманулись, люди рвали на себе волосы, одежду, обувь, и все бросали к небу. Поднялся такой страшный шум, вой, свист и вопли, что, казалось, весь ад вырвался из бездны, чтобы растерзать святую мученицу Христову.

– Смерть ей, – кричали одни, махая кулаками.

– Растерзать колдунью на куски, – вопили другие, топая ногами.

– Удавить, утопить, сжечь, – бешено ревели третьи. Разобрать нельзя было решительно ничего. Наиболее свирепые сорвались со своих мест и подступили совсем близко к святой страдалице, стремясь устроить самосуд над Филицитатой.

В эту страшную минуту произошло что-то невероятное... Произошло то, что заставило всех остолбенеть... Раздался страшной силы гром. А когда разом все смолкло, послышался плач многих женских голосов. Они плакали так заунывно, так всепокоряюще, что люди, забыв все, обращали головы свои туда и сюда, ища виновниц этого необычного сетования. Но их не было. Плач лился, как полноводная река, откуда-то из глубины, из-под ног, из-под каменных сидений, из- под самой земли... Он становился то нежно-волнующим, то сурово угрожающим, то, будто изнемогая, становился еле слышным, то вновь обретал силу и лился, как бурный поток, врываясь в растерянные и ошеломленные сердца людей.

– Плачут оскорбленные боги, – собравшись с силами, сказал судья.

– Плачет оскорбленная мать-земля, – возвысив голос, воскликнула Филицитата, – она оплакивает христианскую кровь, невинно пролитую вами.

Этого было достаточно, чтобы толпа очнулась от столбняка. Бешеные крики и вопли волной прокатились над судилищем. Народ требовал немедленной казни святой мученицы, в противном случае он убьет самого кесаря и повесит на дорожных столбах всех сановников и судей...

Спустя час времени среди главного амфитеатра Рима, наполненного до предела людьми, босыми ногами на посыпанной песком арене стояли две женщины, одетые во все белое. Их ожидала казнь. Дикие буйволы, пронзив их тела острыми рогами и подняв высоко над землей, будут носиться с ними по всей арене, вызывая у публики звериный восторг и восхищение.

Здесь, в главном амфитеатре гордого Рима, уже никто не плакал открыто. И даже тогда, когда из подвальных дверей вырвались, как вихрь, два огромных диких буйвола и с ревом понеслись к своим жертвам, при могильной тишине и напряжении толпы слышны были только всхлипывания христианских женщин-матерей, безбоязненно сострадавших святым мученицам Христовым... Они тихо утирали слезы и молились. Но этот тихий плач матерей христианских был сильнее небесных громов, пронесшихся через весь языческий мир. Этот плач родил целые моря, океаны христианской крови, которая, впитанная матерью-землей, возродила в людях новую жизнь, новую веру Христову и новые идеалы.

Святая мученица Филицитата и ее верная подруга умерли, истекая кровью. Умерли в муках и святые великомученицы Варвара, Екатерина, Параскева, Фомаида, Антонина, Агния, Вера, Надежда, Любовь, София и многие, многие другие. Они за Господа Иисуса Христа отдали свою жизнь, все свое имущество, все свои силы, и когда они умирали в муках, то не плакали, а радовались.

Но ведь плакал же кто-нибудь?

Плакали матери-христианки. Они, смотря на страдания своих детей, тихо плакали слезами веры и молит вы. И этот тихий плач рождал новых и новых героев за правду Христову...

...Изможденный и небитый,

Был неузнаваем,

Шел Он, ненавистью пробитый,

Злобой попираем...

И вот тогда Он – Христос Спаситель наш – нашел силы обернуться к народу измученным лицом и кротко сказал: «Дщери Иерусалимские, не плачьте о мне, но плачьте о чадех ваших. Ибо наступают дни, когда будут говорить: блаженны неплодные»... (Лк. 23: 28–29).

Вопли матерей-христианок и поныне слышатся, даже слышатся они еще с большей силой, слышатся с какой-то ноткой отчаяния и обреченности... Старый Рим – новый мир с прежним язычеством и безбожным фанатизмом доводят матерей-христианок до полного отчаяния. Они бедные уже и не знают, что им делать со своими детьми. Их – бескровных мучениц двадцатого века – свои же дети обзывают всякими оскорбительными именами: мракобесы, тунеядцы, фанатики, невежественные старухи. Но как тогда, на заре Христианства, вопли христианских матерей повергли идолов и утопили их в глубоких потоках слезных, так и теперь, в дни нового язычества, на закате Христианской эры, отчаянные вопли христианских матерей сделают то же дело.

Плачьте, матери-сестрицы,

Плачьте с сокрушеньем,

Лейте слезы, молодицы,

Но не с озлобленьем.

Ваши дети и мужья

Были малые друзья,

А теперь пошли по шляху,

Проживая и рубаху...

* * *

Ты о матери быль рассказал мне,

В теле раненом сердце дрожит;

Укрепи меня, Боже, и дай мне

До рассвета живого дожить.

В день осенний, когда разливает

Солнце миру свою благодать,

Хочу видеть в страданьи святую

Долгожданную милую мать.

Хочу ласки ее необъятной

Одну каплю хотя бы испить...

Укрепи меня, Боже, и дай мне

До рассвета живого дожить.

* * *

Как грустно мне! Очаг мой тихо гаснет,

Теперь я одинок, как никогда.

Ты – тихий Ангел, дней моих ты друг ненастных,

Приди ко мне, я жду тебя всегда.

Я жду тебя, чтоб разделить с тобою бремя

Моих скорбей, недугов и тревог,

Оплакать вместе горе, вымолить мне время,

И слезы покаяния да дарует мне Бог.

...«И вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец... И вышел он как победоносный, чтобы победить» (Апок. 6: 2).

На неописуемом гористом острове Средиземного моря находился человек. Его забросила туда недобрая судьба: проповедуя и вещая людям любовь и прощение, этот человек «согрешил» против мира, который вечно гонит любовь и правду. Находясь ссыльным на неприступных скалах острова Патмос, святой Иоанн – любимый ученик Господа нашего Иисуса Христа – горячо молился. И вот, мирская злоба, стремясь изолировать святого апостола от людей и заглушить голос его любви, достигает того, что сын Громов (Воанергес) начинает греметь еще сильнее, и голос его слышит не только Восток, но и весь мир.

Господу Иисусу Христу было угодно здесь, на необитаемом острове Средиземного моря, вдали от шумных городов явить миру Свое великое откровение, и чрез любимого Своего ученика – узника – открыть судьбы Церкви и народов всего мира.

Да, у Господа Бога Свои законы и Свои великие пути. Если злобный мир с его повелителем и обольстителем – дьяволом – силится затмить правду Божию на земле и старается силой и ненавистью уничтожить или изолировать верных слуг Божиих, ссылая и угоняя их на необитаемые острова: Патмос, Сахалин, святой Елены и другие труднодоступные места: Камчатку, Белое море, Огненную землю, – как это было в начале двадцатого века, – то Господь Своей силой хранит верных Своих рабов и еще более открывает чрез них великие тайны Своего всемогущего промысла.

Конечно, коварный мир и сатана во многом достигают своих целей. Они добиваются того, что люди Божии в заточениях и ссылках гибнут тысячами. Они умирают от голода, мерзнут от холода, гибнут от изнурительных, непосильных работ, мученически умирают в пытках и допросах, где их избивают и калечат, издеваясь над беззащитными жертвами по своей злобной воле.

И сколько невинно погибло этих бедных тружеников Христовых только за то, что они не отреклись от Господа своего и не захотели идти рука об руку с сатаной и его служителями. Сколько их умерло от голода и холода! Сколько убили огнем и свинцом! Сколько затравили злыми псами! Сколько завалило холодной землей, сколько утонуло в котлованах, каналах, сколько погибло в тайге на лесоразработках, где их давили деревьями, распиливали пилами, кололи, как дрова, топорами, оставляли на съедение зверям.

О, Боже! Ты один видел все это. Ты один, Боже, знаешь это! И все это делалось за глазами народа, но пред очами всевидящего Бога!

А сколько теперь гибнет невинных детей в странах Востока: в Африке, Вьетнаме, Конго, где сильные и имущие морят и убивают слабых и беззащитных детей, матерей, стариков, где голод и безработица – постоянные спутники жизни бедняков-тружеников, где правда Божия внешне защищаема, внутренне же оскверняема и осмеиваема, где Христос – Спаситель мира – развенчан до обыкновенного человека и простого мыслителя.

О, Боже, что только делается в Твоем мире и какая тяжелая доля Твоих рабов в жизни сей...

Воистину вопль земли в великом плаче и рыдании несется к небу, она – мать-земля – плачет кровавыми

слезами о верных сынах своих, которым не дают жить на земле и прославлять Бога.

Жалоба Матери

О, Мария, Мати Божья,

Мы Тебе хвалиме и до Тебе идеме,

Горе ручки двигеме и так Тебе просиме:

О, Марие Маточка, моли Своего Сыночка,

Моли его за тыждень,

Мы Тя молим день и ночь.

О, Марие, выслушь нас,

Своему Сыну споручь нас,

О, Марие, красно зоре,

Заступи нас дуже скоре.

На главе Ти златый венец,

На руках – всех нас Творец,

Дай нам Тебе оглядати,

Пречистая Дево Мати.

Помогай нам благо жити,

Каждой душе в Царство внити,

Там учуем Божий глас,

Божья Мати, спаси нас!

Мы гибнемо от грехов,

Гибнемо от ропота,

Моли Своего Сыночка,

Моли за нас тыждень!

Ты – наша Маточка, Божья Мати,

Ласково и слезно молим Тя,

Да не погибнемо...

* * *

Ты – брат украинец с далекого Киева,

Ты – русский труженик с волжских степей,

Ты – зарубежный гость с велико-моря синего,

Ты – сибиряк, где бежит Енисей.

Ты – африканец и с кожею черною,

Ты – индеец, дитя джунглей,

Ты – беззащитный с душой неподкупною,

Все возмолитесь к Матери своей.

Она для всех вас теплая Заступница,

Она всемирная и надмирная Мать,

За озлобленных и грешных Споручница,

Грядущая с вами и за всех пострадать...

И если за друга и правду погибшие

Вы не услышаны были в мольбе,

Ложь и коварство вы грудью пробившие,

Подвигом пали в неравной борьбе.

Так не напрасен ваш труд благороднейший,

Отдана жизнь и пролитая кровь,

Муки скорбей и труды всевозможнейшие –

Мать живота всех воздвигнет вас вновь...

Нет! Апостолу любви святому Иоанну Богослову не суждено было погибнуть на каменистом острове, затерявшемся в Средиземном море. Любовь сильнее смерти. И эта святейшая и чистейшая любовь не могла угаснуть от скверной и безбожной руки. Наоборот, малый неведомый и безлюдный остров Патмос стал центром великих и высоких откровений. Он стал опорной точкой, откуда загремели по всему миру небесные громы, тайна которых ныне трепетно и неумолимо исполняется на нас.

И когда древний языческий мир в жестокой агонии железа, крови и огня, цепляясь мертвой хваткой за жизнь, убивал первых проповедников Евангелия, святой Иоанн Богослов сидел на отвесной скале над бушующим морем и видел восходящую победную зарю новой христианской жизни.

«Я был мертв и се жив вовеки веков, аминь, имею ключи ада и смерти», – услышал святой Иоанн позади себя голос. Он с трепетом обернулся. С ним говорил Бог. Лик Бога сиял сильнее Солнца, и весь вид его был огненным. Земля, камни вокруг горели пламенем.

Святой апостол узнал Христа – своего возлюбленного Учителя, у которого он некогда возлежал на груди, но теперь он потрясен величием силы Божией и, как мертвый, упал на землю...

«Восстань и не бойся, – сказал Бог, – Я есть Первый и Последний» (Апок. 1: 17).

И вот, поднятый из праха словом Господа своего святой Тайнозритель Иоанн Богослов слушает и трепетно записывает все то, что говорил ему явившийся Христос – Бог наш.

Так малый остров Патмос, совсем незаметный в великом океане вод, становится вторым небом, куда пришел во славе Своей Искупитель и Спаситель мира Христос, чтобы возвестить победу Христианской веры.

Затем, после ряда откровений, святой Иоанн остался один и обратил свой взор на небо. Агнец – Христос Спаситель – теперь уже стоял на небе и держал в руке книгу, запечатанную семью печатями. И вот, когда Агнец как бы закланный, снял первую печать с книги жизни, святой Иоанн видел, как выступил белый конь и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец, и вышел он как победоносный, чтобы победить (Откр. 6: 2).

Святые богоносные наши отцы и учителя Церкви в один голос, говорят, что «белый конь» ничто иное, как

Христианство, которое, победив язычество с его ложью и бесопоклонением, воцарится во всей Вселенной, неся с собою истинную веру в Господа нашего Иисуса Христа и истинную любовь к людям. ;

Возродившись в Палестине, Христианская вера в лице святых мучеников и мучениц пошла свидетельствовать кровью своей в железный Рим. Там, пред лицом озверелых язычников, умирали милые наши страдальцы, озаряя мрак язычества новым светом радостной Евангельской веры.

Светлый конь на небе – это светлая и святейшая вера в Господа нашего Иисуса Христа, по которой мы, верующие, спасаемся, за которую мы все терпим и которая увенчает нас святым мученическим венцом...

О, Боже и Господи мой сладчайший! Если так верна, так сильна и так несокрушима Твоя святая вера, то почему же Ты – невинный Страдалец – и поныне висишь прибитым на Кресте позора? Почему и ныне под Тобой гремят буйные голоса насмешек, издевательств, поруганий. И если они так неправы и так жестоки и злы, то почему Ты и поныне молчишь, как и тогда, и не говоришь слова оправдания Себе и нам – Твоим последователям ?..

Поднимаю свои уставшие очи и печально смотрю в окно. За темными и высокими горами угасает Солнышко. Оно, будучи днем ясным и светлым, теперь будто

облилось алой кровью. Оно будто устало светить людям и теперь уходит на ночной покой...

Долго и печально смотрю я на угасающий день. Вечерний мрак все больше и больше сгущается над горами и домами. Вот-вот наступит темная непроглядная ночь, холодная и сырая... Звери, лютые звери и голодные шакалы кинутся на темные улицы и переулки городов и сел.

Святой апостол говорит, что враг, как лев, рыкая, ходит и ищет, кого бы ему поглодать.

О, Боже! Неужели светлый день Христов прошел совсем и навсегда? Неужели «конь белый» – святое Христианство, основанное на крови и страданиях Богочеловека Господа нашего Иисуса Христа – приходит к своему победному концу? Неужели новое язычество с большей злобой и еще большим насилием раздавит царство смиренных и кротких? Никогда!.. Конь белый вышел, чтобы победить, и он непременно победит!..

И ты устал, мой друг и верный раб Господень. И твои очи, утомленные слезами и поисками правды на земле, отяжелели и ослабли. Ты пошел, как и я, за Христом однажды и навсегда, стремясь изо всех сил быть Ему верным. Но силы твои слабы, и душа отяжелела и ослабла от постоянной борьбы, неправды, лжи и притеснений. Даже самые близкие твои и родные недолюбливают или даже ненавидят тебя за то, что ты хочешь быть верным Христу, а не суетному миру и дьяволу. Братья твои, сестры твои видят в тебе помеху для их спокойной мирской жизни.

А сколько ты, мой друг, пролил слез в борьбе с самим собой, со своими страстями? Ведь от самого невинного детства твоего ты пленник грехов и собственных слабостей и сколько раз ты, падая в них, плакал, молился Господу Своему, обещая исправиться и больше не делать того плохого и греховного, к чему так привыкла бедная душа твоя.

Устал, устал ты сильно, мой братец дорогой, в этой многотрудной жизни: устал от самого себя, устал от своих ближних и родных, устал от суетного и обманчивого мира, устал от службы, устал от отдыха, устал от работы, от всего ты, родной мой, сильно устал, приутомился, выдохся весь и, кажется, вот лег бы на это ложе покоя и больше не встал никогда.

А как мы все устали от дьявола. Вот он, мучитель-то наш и ловкий искуситель. Все-то он рядом с нами постоянно кружится, как черная навязчивая кошка, что ни дай ей, все она кричит, все она недовольна. Поднимет хвост трубой, поднимет глаза свои красные на тебя и все чего- то просит, все кружится под ногами... И молитвой, и крестным знамением и терпением неимоверным гоним мы его от себя, так нет ведь, не родит. Да и куда же ему идти? Он так любит нас... и с такой же силой ненавидит...

Но если ненавидишь ты нас, дьявол, так уйди ты от нас подальше, чего ты привязался к нам и так мучишь нас и соблазняешь на все плохое и богопротивное?

Так куда же я пойду от вас, отвечает лукавый с усмешкой, послушание у меня такое. Как у вас, христиан, послушанием спасаются, так и мы, бесы, послушанием своему начальству награждаемся.

Ну, уж если по послушанию ты, бес, мучишь нас и обманываешь, то плакать и терпеть тебя нам до самой смертушки.

Ох, и устали же мы, брат мой, от всего этого. А ведь путь наш идет еще выше, дорога еще опаснее, ночь делается еще и еще темнее. Присядь со мною, мой бедный труженик, посиди, поплачем вместе, облегчим свои наболевшие души. Давай я омою твои израненые ноги, очищу и умажу маслицем засохшие и потрескавшиеся руки, омою теплой водицей пыльную твою голову и расчешу спутанные волосы. Да утоли более всего свой духовный голод и жажду души твоей и приляг на этом бедном одре, подкрепи себя хоть малым огнем, сном. Ведь далек еще путь твой, тяжела дорога, много врагов стерегут тебя и с нетерпением жаждут гибели твоей.

Только ты не плачь, мой милый страдалец! Успокойся и ободрись душой и сердцем. Господь позвал тебя по этому пути жизни, Он и доведет тебя невредимым до самого светлого рая Своего. А уж если где падешь на пути, и враги твои подстерегут тебя, уловят, будут мучить, злорадствуя беззащитности твоей, затем медленно убьют тебя, выпуская по капле кровь твою, то и тогда крепись, друг мой. Христос, также умученный врагами, невидимо будет с тобою, и ты увидишь Его светлый лик, обращенный к тебе. Он не защитит тебя от врагов, Он не прогонит их силой Своей, нет, Он даст им безнаказанно убить тебя, даст им волю поиздеваться над тобою, а затем бросить твое тело в грязную яму, закопать... Но в этой бесславной смерти твоя светлая победа. Знаешь ли ты, мой милый друг, это?

Вот, если бы ты видел все со стороны, как они убивают тебя, тебе было бы очень страшно, но когда ты сам будешь убиваем, тебе страшно не будет. Радость Христова вселится в душу твою, и ты будешь только молиться за врагов твоих и будешь искренне жалеть их...

Ну ладно плакать, друг мой, скорбно все это, но и отрадно. Спокойной и беспечной жизнью мы отдаляемся от Христа, а вот такой – беззащитной, бездомной, безнадежной – мы приближаемся ко Христу и становимся с Ним едиными страдальцами за правду Его... Было еще довольно рано, когда друг мой поднялся с жесткой постели своей. Вместе с ним мы помолились, за все возблагодарили Бога. Он надел свою странническую одежду, обул больные ноги почти в худую обувь, взял посох в руки свои и, кланяясь мне, тихо сказал: «Прости, брат, и помолись за меня». Затем взглянул на меня тихим взором своим, облобызал меня и бодро зашагал по пыльной дороге.

Теперь настала моя пора плакать. Смотря на удалявшегося от меня друга, я плакал слезами жалости и одиночества. Мне так было грустно, так тоскливо, что я не мог удержать слез, они текли по моим щекам, точно реки. Я плакал и смотрел; отойдя версты полторы от меня, друг обернулся, он знал, что я смотрю ему вслед. Обернувшись, он еще раз поклонялся мне чуть не до земли. Я тоже поклонился ему, а сам все плачу. Когда я протер глаза от слез и еще раз посмотрел на друга, его уже не было, он или скрылся за холмом или – Бог его знает – может быть, стал... невидим.

Еще пристальнее я стал смотреть, что вот-вот он покажется из-за холмика, но прошло более получаса, а друг все не показывался...

Уже было темно, когда я вернулся в свою келию и, упавши пред образом Спасителя моего, зарыдал, как малое дитя...

...Опять я один, и нет никого, кто бы разделил муки мои...

Гаснут звезды!

Выйду ль ноченькой глубокой,

В небе звездочки горят,

На массивах гор высоких

Блещет их нестройный ряд.

Вон та светит, словно

Солнце, А та – маленька Луна,

И, мигая, шепчут громче,

Дремлет будто, иль больна.

Ужас! Звездочка погасла,

А за ней еще одна.

Что за трата здесь напрасна?

Стала ночь совсем темна.

Но другие звезды ярче,

Что остались в вышине,

Блещут людям и богаче

Освещают путь во тьме.

Выйду ль ноченькой глубокой,

Подниму ли взор очей,

Меньше звездочек на своде,

Горы сделалась темней.

Что за горе, что за диво?

Скоро всюду будет тьма,

Люди Божьи, точно нива,

Воздымаются сполна.

И погаснут всюду звезды,

И в горах, и в вышине,

И обступят мрачны бездны

Погибающих во тьме.

Выйду ль ноченькой глубокой,

И зальется взор слезой:

«Бог, избавь от тьмы жестокой,

Сохрани народ святой»...

Гаснут звезды, гаснут люди,

Что нам светят путь земной;

Боже Правый, мил нам буди,

Плачем слезно пред Тобой...

Я взглянул – и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец, и вышел он как победоносный, чтобы победить...

О, если бы вы могли войти в Кремль Московский и открыть двери Благовещенского собора в Кремле, то вы увидели бы нечто необыкновенное.

– На вас устремился взор Девы Преблагословенной, Она в величии и сиянии стоит как бы на воздухе, на восточной стене собора, окруженная Небесными Силами: Херувимы, Серафимы, Престолы, Господства, Начала, Власти, Силы, Архангелы и Ангелы, – и все они в блистании небесного света со смиренными и сияющими лицами, вооруженные всеми небесными доспехами, окружают Ее, Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим. Вид их – как сияние небесного зарева, пылающего в небе, число их – тьмы тем и тысячи тысяч. Они стоят плотными рядами, и все отдают Ей – Пречистой – благоговейное почтение.

Ниже Ангельских рядов стоят древние пророки, патриархи, дохристианские философы, апостолы, мученики, святители, преподобные, праведные жены, чистые девы и все святые.

Еще ниже расположены горы, холмы, моря, океаны, реки, птицы, животные, всякие пресмыкающиеся и двигающиеся по земле.

Под этой величественной панорамой величия и ела-, вы Богоматери начертана надпись: «О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь».

Вы стоите, смотрите на эту фреску пятнадцатого века и трепетно думаете о Ней. Так вот Она какая, Матерь-то Божия! Вот какова Ее слава и какова сила у Нее. Все созданное на небе и на земле – ниже Ее и подвластно Ей. Она такая есть и будет вовеки веков...

Ваши уста дрожат, дух захватывает, в глазах темнеет. «Матерь Божия, – шепчете вы неслышно, скорее сердцем, чем устами, – Владычица Вселенной, если Ты у нас такая, то какие же мы у Тебя?»...

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить,

О, если б мог в свои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить...

А вот Она – Матерь Божия – всех обняла Своей материнской любовью, всех Ей жаль, все Ей родные, и за всю тварь, за все живое Она молит Сына Своего.

Вот Благовещенский собор в Московском Кремле нам стал недоступен, а если да, то только для любопытного осмотра и глазения, а не для святой молитвы и Богослужения, недоступны и многие другие святыни, великие, славные святыни, которые любовно и в поте лица созидали наши милые деды и прадеды. Они созидали, творили для нас – своих потомков, они думали и верили, что их святой труд их дети и внуки оценят по достоинству. Но вот мы оказались не такими благородными, какими они хотели видеть нас.

Да, смотрели мы их искусство, глазеем на него с любопытством, ходим по старинным храмам, соборам, говорим с деланным восхищением о знаменитом художнике-иконописце Феофане Греке, Андрее Рублеве и других, восторженно взираем на Сикстинскую Мадонну Рафаэля и Мадонну Микеланджело. Но разве творцы этих чудес искусства ожидали от нас только этого?..

О, если бы встал Андрей Рублев и посмотрел, как мы обращаемся с его иконами! Да он бы взял хорошую дубину и всех нас, как овец несмышленых, умеющих только подражать времени, а не думать самостоятельно, прогнал бы от своей «Святой Троицы», а сам бы встал на колени и благоговейно поклонился Ей... Непременно он сказал бы нам: «Эх вы, дикари двадцатого века, кто только учил вас так ценить мое искусство? Такой оценкой вы только оскорбляете меня, а не прославляете... Я писал «Троицу», чтобы научить вас молиться Ей, а вы молиться не хотите, и простым словоблудием только смеетесь над Богом и издеваетесь над моим художественным гением!»...

Кто Тебя не ублажит, Пресвятая Дево, кто ли не воспоет Твоего Пречистого Рождества...

Смотрю вот на Твой святой лик, Преблагословенная Владычица, и горько мне становится и 'за себя, и за своих собратьев, живущих ныне, что мы Тебя только устами чтим, поем Тебе хвалебные песни „только языком и голосом, облачаем Твои иконы живыми цветами, ставим их на видном и почетном месте. Но где наша настоящая любовь к Тебе? Где пламенная молитва и живая детская вера? Просим мы Тебя, Мати Божия, больше о том, чтобы Ты нас заступила и спасла от врагов видимых и невидимых, а не о том молим Тебя, чтобы ввергла нас в скорби и огнем искушений очистила нас, как золото в огне, от нечистой греховности. Какие мы стали теперь плохие и какие лживые и нетерпеливые. Все говорим, что нам плохо, да нам тесно жить и нас никто не любит. А сами-то какие: негодные, ленивые, гордые, блудливые. Стыдно смотреть нам, Пречистая Дево, на Твой светлый и девственный образ...

А Ты все взираешь на нас Своими добрыми очами, и нет ни тени негодования или гнева в Твоих материнских кротких глазах. Ты – Радость «всей твари» – Мати Божия, и в числе этой твари буди и нам грешным безмерной Радостью навек. Аминь.

Говорят, что в древнем Риме христиане, христиански умирая за веру Христову, со сладостью произносили не только имя Иисуса Христа, но и Его Пречистой Матери. Она тогда, как и теперь, была как-то ближе человеческому горю. И если на кровавой арене цирка умирал от страшных ран юный христианин или юная девушка-христианка, то она – Матерь Божия – обязательно приходила Сама и, низко склонившись, полагала на главу мучеников золотой венец, а затем, как Мать, брала светлую душу на Свои руки. Так страдания святых мучеников делались светлой райской минутой, где происходила дивная встреча души с Девой Богородицей. Так Она сделалась «Радостью» незаменимой для сонмов святых мучеников, святителей, преподобных, праведных, для всей твари поднебесной.

Будучи Сама настолько скромной, настолько кроткой, Она осияла светом Христовой веры весь древний языческий мир, сокрушила гордых идолов и жестоких тиранов-правителей, уничтожила капища бесовские и водрузила Крест Христов в поднебесной.

Вот приезжайте, если сможете, в Рим, побывайте в Италии, Испании и других странах бывшей Римской империи, везде вы найдете следы Матери Божией, Ее дивных благодеяний и чудес. Она там везде прошла по тюрьмам, подвалам, темным застенкам, побывала в цирках, аренах, местах страшных мучений и пыток христиан, Она принимала последний вздох страдальцев за правду Христову и зажигала истиной Евангелия души других. Сейчас, спустя двадцать столетий после просвещения Рима, народ тех мест глубоко чтит память о Деве Марии. Там Ее любят, Ей молятся, создают в честь Нее обширные храмы, сотни, тысячи юношей и девушек посвящают ей свою чистоту и проводят жизнь свою в девстве и целомудрии.

О, благословенная и преблагословенная страна, которая любит и чтит Матерь Божию! Народ, чтящий Деву Марию и Сына Ее – Господа нашего Иисуса Христа, процветает, благоденствует, множится, культурно крепнет и растет. А народ, отвергающий Ее материнство, Ее любовь и святыню, обречен на самоистребление, уничтожение и погибель...

Надежда

Чтоб мир сберечь души своей

И не томиться век тревогой,

Не полагайся на людей,

Надейся лишь на Матерь Бога.

И тайны все души твоей

Не исповедуй пред людями,

Поверь, дела мирских людей

Текут превратными путями.

И чтоб обманутым не быть,

Не слишком веку доверяйся, –

Все Божья Матерь совершит,

Ей каждым часом предавайся.

– Когда я был маленьким мальчиком, – сказал почтенный гражданин, – я много радовался и веселился, много пел и резвился.

– Я тоже маленькая была веселая, – ответила ему женщина.

– А знаете ли вы тайну детской и юношеской радости? – прямо смотря на собеседницу, спросил Петр Иванович (так звали мужчину).

– Думаю, что тайна этой радости от молодости.

– Совсем нет!

– А как вы думаете?

– Я думаю, что эта радость от девства.

– Вот с юностью и сочетается девство и целомудрие.

– Нет, – утверждал Петр Иванович, – бывает, что юные теряют девство или выходят замуж, женятся – радость отходит от них. Почему в юности много поют? – снова спросил совопросницу Петр Иванович.

– По любви и скуке, – ответила женщина.

– Опять неверно. Скорее поют не от любви и скуки, а от легкости и радости девства. Вон видите (Петр Иванович указал на маленькую птичку с белой головкой и синими крылышками, она сидела на дереве и пела серебристым голосочком), о чем она поет?

– А Бог ее знает, – ответила, улыбаясь, женщина. – Разве мы можем знать их язык.

– Она поет хвалу Богу, – пояснил Петр Иванович, – чувствуете, какие радостные нотки в ее голосе, какой восторг, воодушевление. Видите, она еще молоденькая, клювик у нее острый, не стертый временем.

В это самое время красивая птичка, как бы понимая речь людей, быстро повернулась на ветке в сторону говоривших и запела еще пронзительнее, еще восторженнее.

– Воспевает святое девство, вечное девство, – серьезно заметил Петр Иванович, утирая ручным платочком слезы. – Эх, Анна Петровна, если бы вы знали, как всякая тварь, великая и малая, любит Деву Марию, ведь Она – «Корень девства» и источник юности неувядаемой, цветущей юности, вечной, бессмертной, никогда не стареющей. Знаете ли вы, – продолжал Петр Иванович, – что мир, стремясь угадать тайну неувядаемой юности, бросается в самые опасные крайности. Вот хотя бы эти культурные современные моды. Что вы думаете, Анна Петровна, ведь это поиски омоложения людей, а вместе и открытие более свободного доступа к сладострастию и услаждению плотью, то есть аморального разложения личности.

Культ наготы

Вот была мода – ходили женщины почти раздетые донага. Мотив был – омоложение, объюнение, поворот к девственности, девству, потому что девушка, молоденькая девочка, как символ невинности и чистоты, всегда пленяла воображение мужчины. Вот мода (скорее дьявол) и одел женщину в девичий, почти детский костюм, чтобы воспламенять чувство похоти (животной) у мужчин везде: и на работе, и в метро, и в трамвае, и в парке, и такси, в дороге и дома, и даже... где? В храме Божьем! Везде пища для сладострастия в полуголом теле женщины. Омоложение!..

Но человеку в этом мире все надоедает, так и это «женоомоложение». Притупились чувства похоти, присмотрелся человек к обнаженным почти до самого таза ногам женщины, присмотрелся к коротеньким мини- мини-платьицам, присмотрелся к обнаженным женским рукам, шее, грудям, – они перестали уже возбуждать его похотливое скотское чувство. Надо дать что-либо новенькое, противоположное этому, чтобы опять обострить притупившиеся чувства человека и вызвать плотскую похоть таинственно сокрытым телом женщины, сохраняющим свою притягательную прелесть под длинным платьем. О, это прекрасно, восхитительно, прелестно. Нет, это не возврат к мещанству и дворянству прежних господ, это ход вперед – к новым физиологическим ощущениям, путь к более тонкому разложению человеческого сердца и, конечно, к более гибельному и роковому концу.

Так вот теперь и явилась новая, совершенно новенькая мода «макси-платья», которые скрывают почти все тело женщины, делая ее для мужчин более недоступной и тем самым более желанной, прельстительной. Народная пословица говорит: «Запрещенный плод всегда слаще»...

Анна Петровна с большим вниманием слушала своего собеседника и не могла надивиться тонкости психологического анализа, который раскрывал пред нею Петр Иванович.

О, святое восхитительное девство! Как напряженно, как извращенно стремится к тебе мир, желая возвысить современную женщину и в то же время желая использовать ее, как вещь, с наибольшей извращенностью блудной похоти и наиболее унижая ее в этом...

Но что это снова делается в мире? Кажется, темная зловещая тень смерти опять поднялась своей гигантской сущностью над миром... и тогда, когда «вся тварь» должна была радоваться о Деве Марии радостью тысячи людей...

...И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий (Откр. 14: 19–20).

Вот только недавно, месяца три-четыре назад, в Перу погибло от землетрясения более 70 тысяч человек, и сотни тысяч остались без крова и пищи. Весь мир был потрясен этой ужасной трагедией. Землетрясение – это ужасный небесный бич, уничтоживший за одну минуту сотни тысяч людей, животных, птиц. Мы еще помним Везувий, остров Мартинику, Японские острова и др., при разрушении которых погибло разом сотни тысяч душ человеческих, и эти места поныне являются могилой народов. А в Румынии, Венгрии, Чехии? А новая катастрофа в южном Пакистане, где погибло от страшного циклона и наводнения около двух миллионов человек. Видимо, Бог карает мир преступный все еще водою, продолжая Всемирный Потоп, а уже в конце огонь испепелит непокорных жителей земли.

В южном Пакистане от проливных дождей поднялась могучая морская волна, кипя и ревя, как лютый гигантский зверь, она разрушила дома, башни, мосты, постройки и поглотила в своей пасти до двух миллионов людей. Вода поднялась более чем на шесть метров над высокими горами и строениями. Разрушены коммуникации связи. Над пострадавшими областями царит мертвая тишина. Только на вертолетах можно наблюдать ужас бедствий, повсюду видны плавающие трупы людей, животных, птиц. Когда вода намного сошла, на деревьях увидели множество трупов женщин, стариков и детей. Бедные люди искали себе спасения на крышах домов, высоких горах, деревьях, залезая все выше и выше... Вода с шумом и ревом подступала к их ногам, они, крича и вопия, звали на помощь и карабкались вверх, давя и срывая друг друга. И когда вода снова подходила к ним, омывая их ноги, ночные рубашки, то лезть дальше было уже некуда. Рядом плавали раздувшиеся трупы родных, знакомых, маленьких детей. А вот молодая мать, привязав двух своих крошечных мальчиков к своей спине, карабкается на вершину большого дерева, детишки плачут и истошно кричат, обнимают шею матери своими ручками, и ей трудно дышать. Вода уже подошла к ее голым ногам, быстро поднималась выше. Матери лезть выше уже некуда, самая вершина дерева гнулась и клонилась то вправо, то влево. Мать смотрела черными бессмысленными глазами на мутную воду, которая крутилась и обнимала ее все больше и больше в своих объятиях.

– Аллах добрый, – проговорили беззвучно ее мокрые уста, – спаси малых детей...

Но вода поднималась все выше, голые руки женщины крепко держались за дерево, казалось, никакая сила не могла бы оторвать руки матери, онемевшие от боли и холода. Уже почти все тело матери было под водой, только одна голова ее и две маленькие головки детишек виднелись на поверхности мутной воды. Распущенные черные волосы матери уже плавали в воде. Они кружились, носимые водой, обвивая ее голые плечи. Женщина еще раз окинула стеклянным взором местность, – всюду была сплошная вода, не видно было ни гор, ни домов, ни деревьев, водная стихия во всей необозримой дали горела зарей восходящего Солнца. Доброе светило дня как бы спешило скорее подняться, посмотреть, что случилось, а главное, согреть теплыми лучами оставшихся в живых и окоченевших от холода людей. Но как оно ни поднималось выше – видело одно море воды, холодной, буйной, мутной. Там и сям плавали трупы людей, животных, то группами, то в одиночку, многие плавали с обращенным к небу лицом, они как бы безмолвно спрашивали его: «А что это случалось с нами? Что за страшный удел постиг нас?»

Когда Солнце поднялось еще выше, вдруг оно увидело на поверхности воды одну черную точку, плавающую по воде туда сюда. «Что бы это значило?» – подумало оно. Присмотревшись, оно убедилось, что это голова женщина с распущенными черными волосами. Солнце из милосердия бросало свои теплые лучи, чтобы согреть ими бедную окоченевшую мать, но было уже поздно... Она была мертва. Две головки ее мальчиков, которых она привязала к своей спине, захлебнулись, их покрыла вода...

Около двух миллионов человеческих жизней поглотила вода и снова выбросила их из своего бездонного чрева. И плавают они по поверхности то группами, то по два, обнявшись смертельной лаской, то по одному...

«И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады... и все люди»... (Быт. 7: 21).

И призванная к радости вся тварь гибнет потому, что не хотят воздавать хвалы и любви Матери Царя Небесного. И смотрит Она – Матерь Божия – «Радость всей твари» – с высоты свода Благовещенского собора Московского Кремля, печально смотрит на всех нас... скорбит и... молит!..

«Яко призре на смирение Рабы Своея, се бо отныне ублажат Мя вси роди» (песнь Богородице).

От глубокого умиления льются слезы. Сами, сами они текут, такие тихие и вместе с тем такие горькие слезы...

Отчего это?

От дивного благоухающего смирения Матери Божией – сладкие слезы, и горькие – от моей гордыни, от того, что я горд и высокоумен. Подумать только, ведь Мать не какого-либо знатного, или сильного, или богатого человека, а Мать Самого Бога! И вот, будучи таковой, будучи Матерью Творца и Владыки всей твари, Она смиренна, как никто. Как только Она не могла чуть-чуть похвалиться, хоть капельку загордиться Своим великим положением, хоть, ну вот скажем, на одну ступенечку поднять Себя выше и унизить других. Нет! Она смиренна, как никто, кротка и покорна, как последняя раба Господня. Как это можно? Вот меня из дворника сделают сторожем, или тебя из уборщицы переведут на должность, например, прачки, и мы уже гордимся, хвалимся, кичимся, как треумные, а ведь здесь что? Из простой бедной девицы во всемирные Царицы, с бедной назаретской хаты на Престол Небесный красоты и славы... Вот и плачется от этого дивного смирения Царицы Небесной, вот и льются грешные слезы от сознания своей бедноты, так и хочется воскликнуть Ей:

– Матерь Божия! Дай нам хоть капельку Твоего смирения, чтобы нам не погибнуть в этой гордыне, чтобы нам не роптать, а все принимать от Господа с терпением и благодарением. Аминь.

Когда в первые века Христианства страдали и умирали верующие за Христа, то, несомненно, за них молилась Матерь Божия. Хотя Она и жила вначале в Иерусалиме, а люди страдали далеко в Риме и других городах, тем не менее Матерь Божия чувствовала сердцем этих страдальцев Христовых и молилась Сыну Своему, Господу нашему Иисусу Христу, чтобы Он укрепил их и даровал им золотой мученический венец. Молилась Она и о тех, которые страдали за Христа в Иерусалиме и его окрестностях и других городах Палестины.

Можно ли сомневаться в том, что она не молилась или не знала, когда умирал за Христа святой Иаков, брат Господень – первый Иерусалимский епископ, когда озлобленные Иудеи возвели его на верхний портик Иерусалимского храма и столкнули его с высоты на мостовую.

Молилась Она горячо и тогда, когда побивали камнями святого первомученика Стефана. Предание говорит, что когда юный мученик архидиакон Стефан принимал смертельные удары от палачей, Она смотрела в окно и плакала о нем. Она слезно молилась, чтобы Господь укрепил Своего мученика и удостоил его светлого венца.

Как повествует святой Лука в Деяниях святых апостолов, первомученик архидиакон Стефан, исполненный силы и веры, огненным словом обличил фарисеев и сам пал смертью мученика, обливаясь кровью. Матерь Божия все это видела Своими глазами и страдала вместе с мучеником (Деян. 7: 58).

Она видела и то, как в этом убийстве особенной ненавистью и злобой ко Христу дышало сердце юноши Савла. Он был как бы организатором этого убийства и самый первый стал бросать камни в святого Стефана. Пречистая Дева Мария молилась Господу, чтобы Он смягчил сердце этого убийцы Савла и привлек его на сторону Христианской веры. Господь услышал Ее молитву, и когда Савл ехал в Дамаск, чтобы и там убивать христиан, Господь явился ему на пути и обратил его сердце к Себе. Савл потом крестился и стал великим апостолом Павлом (Деян. 9: 18).

О, Владычица Ты наша, Мати Ты Божия и наша Заступница, сколько чудес и дел милосердия в дни жизни Твоей и обо всем этом умолчала. Ты, наверное, наказала и святым апостолам и евангелистам, чтобы они не писали о Тебе и Твоих чудесах в своих Евангелиях. Ведь во всех четырех Евангелиях, Деяниях святых апостолов, в посланиях – совсем мало, очень мало написано о Тебе. Это Ты, по Своему великому смирению, не велела им писать о Себе, а писать только о Своем Божественном Сыне, Господе нашем Иисусе Христе. Ведь в доме святого евангелиста Иоанна Ты жила несколько десятков лет (более 40 лет), и сколько он видел чудес, творимых Твоими молитвами, и обо всем этом он умолчал. А святой евангелист Лука как художник писал с Тебя живой святую икону и оставил ее – эту икону – нам. Значит, он тоже близок был к Тебе и знал многое из Твоей дивной жизни. Но он тоже молчит о Тебе и только в двух местах своего Евангелия он мимоходом упоминает о Тебе.

О, Пречистая Дево! Кто может не дивиться Твоему смирению? Ангелы и человеки ему дивятся, демоны его трепещут, страшно Твое смирение для бесов. Они трепещут его пламени палящего, как небесной молнии, сжигающей их в пепел. Потому, Владычице, бесы никогда не являются в Твоем образе. В образе Ангелов они могут являться и обманывать людей, даже позволено им принимать образ Христа (жизнь Исаака Печерского). Но Твой образ, Царица наша Небесная и земная, они не дерзают принимать на себя.

Как странно Твое смирение! Какая сила в нем великая! Ведь если святые апостолы, мученики, святители, преподобные научились смирению от Самого Господа Христа, то святые жены-мироносицы, святые мученицы-затворницы, пустынницы и все богомудрые жены, девы научились смирению от Тебя, Святейшая Дево и Мати возлюбленного нашего Господа. Ты их научила этому смирению, Ты дала им эту силу, с которой они – слабые создания – победили всех врагов и супостатов.

Так в наши дни, дни, полные соблазна и обольщения, в дни страшной нечистоты и блудодеяния укрепи Ты, Пречистая, народ Твой, укрепи в смирении, воздержании, послушании дев, инокинь, монахинь, все наше священническое и христианское сословие.

Ведь как нам трудно, особенно монашествующим, жить в миру и скитаться по его распутьям. Ведь действительно настало время, о котором пишет пророк: если человек убежит от льва, нападет на него медведица. Если убежит от медведицы, наскочит на него волк, если укроется от него где-либо в пещере, уязвит его смертельно змея... И получается так, что спастись совсем невозможно.

А какие мы беспомощные, какие беззащитные, какие безоружные. Дай же нам смирение, дай эту силу странную, от которой трепещут демоны. Ведь нет у нас ничего, чем бы мы отогнали от себя этих алчных мучительных бесов. Что хотят они, то и делают с нами, куда хотят, туда и клонят, куда задумают, туда нас и тащат.

Не оставь же нас, детей Своих на погибель, но приди, Владычица, и спаси нас...

Трембита

В печке теплится лучина,

В хате тихо я темно,

В вышине реет Богиня,

Скорбно я смотрю в окно.

Кто-то плачет над горами,

Льется горе из груди,

То трембита над полями

Муки ведает свои.

Пастырь добрый, он вещает, –

На дворе разит гроза,

Вьюга бешено вздыхает,

Ветер крыжу надрывает,

А в очах блестит слеза.

Что ты плачешь, что ты ноешь?

Ведь рыдаешь, не поешь,

Или муки вновь готовишь,

Горьки слезы нам несешь?..

Но над синими горами,

Там, далеко в вышине,

Плачет горькими слезами

Та трембита в полутьме.

И когда умолкнут звуки,

Грудь народная вздохнет,

Истощатся скорби, муки,

Солнце светлое взойдет!

Все темнее, все мрачнее.

На горах густой туман, –

«Мати Божья, Приснодева,

Буди ж милостива к нам»...

* * *

Путник и Страданье

В теснинах скал, столетьями граненых,

Где не смолкает гул гремучих вод,

Предивное сказанье о влюбленных,

Как горная волшебница, живет.

Когда с лица смахнув и пот, и слезы,

Приходит путник к лону мирных трав,

Она к нему садится на колени,

Усталый стан его полуобняв.

Как плеск волны, как ветра трепетанье,

Как оброненный с кручи бубенец,

Звучит, лаская путника, Страданье,

Слова ее – про верность двух сердец.

Их разлучили друти и лжебратья

На всем пути, которым Бог их нес,

Сказав благословенье, а не проклятье,

Они взошли, обнявшись, на утес.

Решив, что смерть для них милей разлуки,

Что жизнь для них – прочитана тетрадь,

Готовые любую боль и муки

Во имя Бога истины принять.

Последний раз река на них глядела,

Когда влекла их пропасть все сильней.

Мелькнув, как птицы, в воздухе два тела

И, взвившись, скрылись в синеве морей...

Замшелый крест как память этой даты

На горном месте врезан в постамент.

Сняв шапки туч, стоят Карпаты –

Хранители сказаний и легенд.

И нас, Пречистая, при горе и терзаньи,

Веди ж путями огненных дорог,

Придав нам в путники тяжелое Страданье,

Да наградит за них нас Дивный Бог!

Мы бедные, мы нищи, мы убоги,

Но гордостью больны как никогда,

Смиренье дай нам и открой дороги,

Да демона разим мы им всегда.

В одной древней книге рассказывается, как Пресвятая Богородица Дева заснула на Оливной горе пред образом Архангела Михаила. Тогда пришел к Ней Сын Ее Иисус Христос и вопрошает Ее: «Мати Моя любимая, спишь ли?» «Спала Я, любезный мой Сыне, – отвечает Пречистая Дева, – либо во сне, либо наяву видела Я Тебя от поганых пойманного, к столпу привязанного, плетьми бичеванного, на Кресте распятого, а с бока Твоего, главы, рук и ног Пресвятая Кровь Твоя истекала». И говорит Ей Иисус Христос: «Мати Моя наимилейшая, воистину Ты видела сон праведный. И он скоро исполнится. Я хочу спасти весь мир Кровью Своею и даровать людям вечную жизнь».

– А Меня на кого Ты оставишь, Сыне Мой? – говорит Дева Мария Иисусу Христу.

– Я Тебе усыновлю другого сына, – говорит Ей Иисус Христос, – но он будет грешный сын, будет обижать Тебя, будет издеваться над Тобой и даже будет бить Тебя.

– О, Сыне мой любезнейший, – взмолилась Пречистая Дева, – Ты Меня жалел и любил, а он-то что такой будет?

– Он будет злой и неблагодарный. Ты будешь от него и за него плакать и этими слезами сделаешь его святым.

Пресвятая Дева изнемогла от этих слов Иисуса Христа и, склонившись на Его плечо, чуть было не упала. Иисус Христос поддержал Ее и говорит Ей ласково:

– Не скорби, любезная Мать Моя, за этого второго сына Твоего Я пролью Кровь Свою, а Ты прольешь за него слезы Свои.

Слыша это, Пресвятая Дева ободрилась духом и тихо сказала:

– Сыне Мой Святой и любезный, да будет во всем воля Твоя.

Потом, когда Они спускались с Оливной горы, и Иисус Христос держал Деву Марию за руку, чтобы Она не упала, Она почувствовала, что какая-то сила великая несет Ее. Ей стало легко, и Она спросила Иисуса Христа, глядя в Его большие глаза:

– А когда, Сын Мой любезный, это все будет, о чем Ты сейчас говорил Мне?

Он же ответил:

– Тогда, Мати Моя, это будет, когда Я умру на Кресте, а другого сына возьмешь Ты Себе.

Она замолчала и долго потом Его ни о чем не спрашивала, а лишь глубоко вздыхала и сбоку, чтобы Он не заметил, часто смотрела на Его лицо.

Потом, когда Они сошли с Оливной горы и по маленькой дорожке направились ко граду Иерусалиму, Дева Мария приустала и искала глазами камень, чтобы отдохнуть на нем. Иисус Христос понял Ее желание и остановился у небольшого придорожного камня. Дева Мария присела отдохнуть, а Иисус Христос стоял около и заботливо смотрел на Нее. Она почувствовала эту Его заботу о себе и опять тихо спросила его: «Сыне Мой любезный, скажи еще слово Твое Матери Твоей». Он же, наклонившись низко и нежно взирая на Нее, спросил: «О чем еще, Мати Моя, Ты хочешь спросить Меня?» Она же, задыхаясь от большого волнения, не могла говорить Ему ни одного слова. «Зачем Ты так страдаешь, Мать Моя, – сказал Ей Иисус Христос, – ведь час Мой еще не настал». Дева Мария немного успокоилась и сказала: «Вот об этом я и хотела Тебя спросить, Сын Мой любезный, скоро ли наступит этот час Твой?»

Сказав это, Она закрыла глаза Свои, и лицо ее сделалось белое, как полотно, и так как Иисус Христос медлил открыть Ей эту страшную тайну, то Дева Мария, потеряв силы Свои, стала падать с камня на дорогу. Он же поспешил поддержать Ее за руку. «Мать Моя любезнейшая, – сказал Иисус Христос, – ведь я еще с Тобою, и зачем Тебе так убиваться?» Она же взглянула Ему в лицо нежно-нежно и больше ни о чем не спрашивала Его.

Так пришли Они во град Иерусалим, и здесь святой Иоанн, ученик Иисуса Христа, принял их в дом свой... (древнее сказание.)

Пораздумай, человече, об этих страданиях Пречистой Девы Богородицы, о Ее предивном смирении и о том пораздумай, как ты – второй сын Девы Марии или дочь Ее – много и премного оскорбляешь Ее своими скверными, блудными делами и особенно демонской гордостью, которая, как язва смертельная, разъедает твое сердце.

И молится Дева Мария о тебе, человече, и плачет, и пречистые руки Свои поднимает к небу, да помилует тебя Сын Божий, и кара возмездия за гордость и прочие твои грехи да не покарает тебя навсегда...

О, если бы Она – Пречистая Дева – теперь явилась в прежнем Своем одеянии у нас на земле и прошла со Своим Святым Сыном Господом нашим Иисусом Христом по нашим городам, например, по Москве или по древнему Киеву, или Новгороду и, ничего не говоря, прошли бы Они – Мать Святая и Сын Божий – по улицам наших городов и сел в прежнем Своем смирении, кротости, то как бы их встретил мир, и что бы сделал с ними второй сын Ее – грешный и отступный род человеческий?..

Мир определенно изгнал бы Их и, узнав, зло насмеялся над ними. Прежде всего, наверное, назвали бы Их люди проходимцами, тунеядцами, фанатиками, а потом открыто стали бы судить Их. Конечно, статья была бы подобрана «за обман». Ведь надо же, столько веков Христианство обманывало людей? А вот теперь, в двадцатом веке этот мировой обман умные дяди раскрыли, и, конечно, главные виновники этого обмана – Иисус Христос и Дева Мария, Мать Его, – должны теперь понести наказание.

О, сколько было бы произнесено гневных речей, сколько прокурорских обвинений! А народ, видимо, пришел бы прямо в бешенство, требуя скорейшей кары виновным.

Нет! Не думаю, что кто-либо из церковников или верующих выступил бы бесстрашно с защитой. Может быть, из простого народа кто-либо и заступился бы за Них, какой-нибудь рабочий или колхозник, а то и девушка-студентка с героическим сердцем. А начальники церковные, ученые, академики и им подобные, сразу бы смекнули, что это не настоящие Иисус Христос и Его Пречистая Матерь, нет, это скорее лжепророки или сектанты какие, о которых написано в книгах, что восстанут лжепророки и лжехристы, то не принимайте их и не идите за ними.

Когда же будут спрашивать их самозащиты или последнего их слова, то Иисус Христос, как на суде у Пилата, будет молчать, и Пречистая Его Матерь не скажет ни слова в Свое оправдание. Она только печально посмотрит на Иисуса Христа и со слезами скажет Ему: «Сын мой возлюбленный, или напрасно бессеменно родила Тебя, или Ты напрасно проливал Кровь Свою за людей сих?» В это время к Иисусу Христу подойдет гордо главный судья и, смело глядя на смиренного и покорного Иисуса Христа, громко, чтобы все слышали, скажет Ему: «За все мы (народ) прощаем Тебя, но за Твое смирение мы Тебя не простим!.. Как тогда в Иерусалиме Ты обманул надежды народа и, по Своему смирению, не захотел сесть на престоле Давида, так и теперь народ не прощает Тебе Твоего смирения. Как тогда, так и теперь народ обозлен на Тебя за то, что Ты совсем не защищаешь интересы народа. А мог бы защитить их, потому что имеешь великую силу в Себе. Но Ты безжалостно отдаешь народ на поругание язычникам и безбожникам, которые, не признавая Бога и не боясь Его, издеваются и смеются над народной верой. А ты опять, по Своему смирению и кротости, скрываешь Себя и уклоняешься от защиты народа Своего. Вот за что мы все Тебя и возненавидели. Что толку в Твоем смирении? Ведь подумать только, люди, – главный судья обернется к народу и возвысит голос свой до истошного крика, – люди, подумайте, сколько сынов ваших и дочерей, мужей, отцов, матерей, детей погибло от рук злодеев, нацистов, в лагерях смерти, в застенках, пытках, от голода, от непосильных работ, от чумы. И все они, почти все или большинство из них, в последние минуты своей жизни звали Тебя на помощь со слезами, умоляли, чтобы Ты им помог, избавил их от насилья и незаслуженной смерти. Но Ты опять предпочел смирение и не проявил Своей силы, чтобы защитить невинных от злой смерти. Где же Твоя любовь к людям, как Ты учил в Евангелии? Где Твое милосердие к меньшим братьям Твоим? Вот теперь Ты в наших руках и знай, что мы отвергаем Твое смирение и предпочитаем гордость, самозащиту, активное противление всякому злу. Мы (народ) теперь сами достаточно сильны и умны, чтобы великолепно обходиться без Твоего навязанного нам смирения. Как Тебе, видимо, известно, мы уже летаем на другие планеты, не трудясь брать у Тебя на это благословение, и скоро, очень скоро будем хозяйничать на звездах, создавать там свою победную культуру, опять-таки без Твоей санкции, и все это достигли мы только благодаря отвергнутому смирению, которое нас сковывало как железными цепями».

Главный судья говорил и говорил. Его речь лилась, как бурный поток, как волна векового возмущения и богоборчества. По мере продолжения речи главного судьи народ все более и более шумел. Наконец-то стали слышаться отдельные выкрики и угрозы, и вдруг вся миллионная толпа заревела в один голос: «Смерть Им, Они – враги народа, не стоит им жить среди нас, довольно, поцарствовали».

Боясь братоубийственной свалки и народного самосуда, в котором несдобровать бы и самим начальникам, судья дал знак рукой, и вдруг с ревом и визгом явились танки, над головой неслись реактивные самолеты. Перебивая шум стали и железа, главный судья закричал Иисусу Христу: «Смотри, все это мы сделали без Твоего совета и помощи. Теперь, если сможешь, скажи Свои последние слова».

Во время этого страшного обвинения Матерь Божия стояла рядом с Иисусом Христом, и никакого страха не было в Ее лице. Она смотрела кроткими глазами на народ, и тайная материнская жалость колола Ее сердце.

Когда сила безумного обвинения Иисуса Христа была исчерпана, и мера долготерпения Божия пришла к концу, совершилось нечто неожиданное и страшное. Разом наступила ужасная тьма, и земля заколебалась как море. Раздались отчаянные вопли народа. Послышалась мольба к Матери Божией: «Спаси нас, спаси нас, Царица Небесная, мы гибнем навеки»...

Что было дальше? Я не знаю. Знаю только, что Иисус Христос и поныне царствует, и Матерь Божия и поныне Владычица неба и земли, а Их смирение, отвергаемое родом человеческим, и поныне является страшной силой, которую не смогут победить ни танки, ни авиация, ни ракеты, ни вся злоба человеческая, и если даже все вооруженные силы ада выйдут на борьбу с Христовым смирением, они будут сметены, как пыль на дороге, и сожжены, как сухой сорняк, в раскаленной печи.

Рецепт от гордости

Возьми смиренья восемь граммов,

Пять лотов сердца доброты,

Шесть драхм сердечных минералов

И столько ж мыслей простоты.

Молчанья подложи немного,

Немалу долю чистоты,

Любви к людям, и ты у Бога

Найдешь довольно доброты.

В комки скорбей, гранит сомненья

Подсыпь надежды фунта два,

Усердья подмешай, уменья,

Слез покаянья, и тогда –

Столкни все это камнем веры,

Прибавь терпения без меры,

Сквозь сито совести просей,

И в чашу мудрости глубоку

Сто унций умственного соку

На специю сию налей,

Молитвой теплою согрей.

Тогда ты в этом эликсире,

Испивши гордости бессилье,

Найдешь целительный бальзам,

И Бог излечит раны в мире...

Покой и радость будет нам.

«Блаженны нищие духом, яко ваше есть Царство Небесное», – сказал Господь наш Иисус Христос.

Великий старец Силуан учит, что настало время, когда за смирение Христово надо бороться. Было раньше время, когда смирение было всюду. Едет, идет человек, трудится ли он, наблюдает ли – везде и всюду человек видел для себя великие примеры спасительного смирения. Он видел своими глазами смиренных и кротких людей, которые смиренно говорили, смиренно учили, смиренно делали сами.

Затем старец Силуан говорит, что было время, когда смирение было в почете, смиренных любили, смиренным подражали, и все сами легко учились этому смирению. Но теперь люди стали гордые, гордых они и любят, гордых и превозносят, гордым всюду дают дорогу, а смиренных унижают, их осмеивают, их считают людьми третьего сорта. Теперь и смирения-то нигде не увидишь. Не только на улицах, площадях, в театрах, где одна гордость, лицемерие и чревобесие, но даже и в храмах Божиих, монастырях, семьях нет смирения. Может быть и найдешь там лжесмирение, но истинного смирения трудно найти и там.

Потому, говорит старец, уж если так мало стало на свете смирения и так оно сильно унижено, опорочено и осмеяно, и если уж истинного смирения так трудно найти на земле нашей, то надо бороться за святое смирение, то есть надо любой ценой его приобретать, любой ценой его защищать, любой ценой его отстаивать. Надо наперекор миру говорить, что смирение – основа счастливой жизни народов, смирение – украшение человека, смирение роднит нас с Богом, делает детьми Царства Божия.

Пусть над тобою смеются, пусть тебя считают отсталым, пусть даже говорят, что ты – отсталый, некультурный человек, живешь ценностями и принципами средних веков, или еще больше, пусть даже тебя могут поместить в психиатрическую больницу как ненормального, как отсеивающего отжившие идеалы, – все равно за смирение Христово стой до последних своих сил. Точно известно, что когда на земле не будет смирения и смиренных людей, – весь мир погибнет безвозвратно.

Таким образом, старец Силуан, будучи чуждым всякого противления мирской власти, чуждый всякого не подчинения земным законам и принципам современной культуры и этики, тем не менее смело поднимает знамя борьбы за истинное Христово смирение. В борьбу за смирение старец предлагает вооружиться мечом молитвы, терпением, несомненной верой и постоянством. Как и Господь наш Иисус Христос учит нас в святом Евангелии: «Просите и дастся вам, толцыте и отверзется вам, ищите и обрящете»...

Вот слова молитвы старца Силуана, в которых выражается святая простота, сила, любовь и жажда смирения:

«Господи, Сподоби нас дара смирения от Духа Святого да разумеем славу Твою.

Милостив буди мне, Господи, даруй мне духа смирения и любви.

О, Господи, дай мне смиренные слезы, чтобы плакала душа моя от любви к брату день и ночь.

Господи, смири сердце мое, чтобы оно всегда было угодно Тебе.

Господи, дай мне смирение Твое, да вселится в меня любовь Там и да живет во мне страх Твой святой.

Только Тебя желает душа моя, Господи! Твой тихий, кроткий взор я не могу забыть, и слезно молю Тебя, приди и вселись, и очисти меня от грехов моих.

Господи, мой Господи, даруй мне смиряться пред величием Твоим.

Господи, Сподоби меня дара Твоего святого смирения.

Господи, дай мне насладиться миром Твоим.

Господи, Ты водишь, как немощна душа моя без благодати Твоей и как не имеет нигде покоя. Ты – сладость наша, Отец наш Небесный, дай нам силу любить Тебя, дай мне уметь смиряться пред всем, что Ты посылаешь нам. Дай нам страх Твой святой, как трепещут и любят Тебя Херувимы.

О, Пресвятая Владычица Богородица, Ты водишь печаль мою, я оскорбил Господа и Он оставил меня, но молю благость Твою, спаси меня, Премилосердная, я – падшее создание Божие, спаси меня, раба Твоего.

Проди, Господи, я обрадуй меня пришествием Твоим».

Смотри, брат мой или сестра моя, водишь, как важно иметь теперь смирение. Если ты имеешь другие добродетели, например, милосердие, веру, надежду, любовь, терпение, молчание, воздержание и прочее, но если нет у тебя святого смирения, ты погибший человек, и никакое твое доброделание не спасет тебя.

Сам Господь наш Иисус Христос смирение полагает в основу лестницы спасения. Он говорит: «Блажени нищии духом (т.е. смиренные), яко тех есть Царство Небесное» (Мф. 5: 3). И если смирение нужно было в те прошлые времена, то теперь оно нужно, как воздух.

Сатана, почуявший временную власть над землей, стремится прежде всего уничтожить смиренных рабов Божиих, чтобы гордости не было препятствия и она распространялась бы как рак в сердце миролюбцев века сего.

Смотри же, ученый ты, умный ты, славный ты, красивый, не гордись ничем этим, а смири себя до зела, т.е. познай серьезно себя, что ты – человек смертный и ничтожный, что без смирения ты – мерзость пред Богом и святыми Ангелами. Борись за смирение в своем сердце, как за самую жизнь.

Особенно же не унижай Церковь Божию, Священное Писание, люби святых отцов и учителей церковных, читай их творения и, смотри, не говори, что и я напишу так, как они писали. Что здесь особенного, святого? Это уже твое высокоумие, твоя скрытая гордыня.

Смотри не говори, что теперь другие времена, теперь двадцатое столетие, а отцы писали в четвертом столетии, поэтому будто все их опыты духовные и все их наставления теперь устарели и неприменимы к теперешней жизни.

Не говори так, друг мой, это ничто иное, как твои горделивые домыслы, как восстание на святых отцов, как унижение и охуление их святости и достоинства.

И если ты бываешь в Церкви Божией и не понимаешь некоторых слов Богослужения церковного или чтения Апостола, или чтение Евангелия непонятно для тебя, потому что читается по-славянски, а не по-русски, то не говори, что это чтение устарело, и будто надо служить на понятном русском языке или еще на каком. Так делали обновленцы в 1925–1930 годах. Они все перевернули в Церкви, все переиначили, все сделали по-новому, потому и Церковь Божия истекала кровью от этих «обновленцев», потому и замучено было много архиереев, священников, монахов, которые не шли вместе с этими церковными безбожниками- обновленцами.

Все это было сделано по гордости бесовской, по научению самого сатаны, князя бесовского. Тогда боролся с этими обновленцами патриарх Тихон. Они его сажали в тюрьму, покушались убить его ночью, но Господь хранил Своего верного раба. А вот теперь это «обновленчество» опять восстает в Церкви нашей Российской, слышатся громкие голоса против нашего восточного Православия. Даже архиереи некоторые говорят: зачем посты, зачем монашество, зачем длинные службы, зачем акафисты, зачем поклоны и прочее беззаконие, говорят. Это уже явная бесовская гордость, явное восстание на Матерь-Церковь Христову. И особенно такое восстание началось после смерти патриарха Алексия (1970 г.) И один Господь знает, чем только кончится это беззаконие. Только душа сильно болит за наше святое Православие, за наш православный русский народ. Исторически известно, что святую веру Православную мы приняли от греков, а греки из Иерусалима, где ходил, проповедовал и где пострадал, умер и воскрес Господь наш Иисус Христос.

«Старых родителей скоро совсем почитать перестанут»... (Гомер).

Очень жаль, что теперь у нас с Грецией весьма плохие отношения. А ведь Греция – мать России по святой вере Православной. Мы из Греции приняли святое Православие. И это было в 988 году нашей эры при князе Владимире.

В Грецию же вера Христова просочилась с Востока; святой град Иерусалим – центр или корень Христианской религии. Так как в состав Римской империи входили греческие колонии, то вера Христова перенеслась в Грецию. Здесь она нашла себе яркое выражение в великих отцах и подвижниках благочестия. Вообще древняя Греция славится своими великими философами, как Гомер, Гесиод, Сократ, Платон, Аристотель и другие, которые своим учением приближались к Христианской морали. Но настоящую свою славу Греция получила в

Христианский период, когда греческие подвижники показали чудеса великой духовной силы, великой борьбы со злом, дьяволом, плотью. Четвертый век нашей эры дал Христианскому миру великих греческих подвижников, например, святых Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, которые своей жизнью и учением раскрыли глубины Евангелия и показали всю красоту и высоту Христианства. Эти славные отцы и святители отличались в своей жизни редким благочестием и великой ревностью по Христианской вере.

* * *

Так, святой Василий Великий был архиепископом Кападокийским и проявлял общую любовь к Богослужению и монашеской жизни. Он творил силою Божиего великие чудеса, исцеляя больных, очищая прокаженных, прогоняя бесов и воскрешая мертвых. Особую заботу он имел к бедным и бездомным, одевая и питая их как меньших братьев Христовых. Пылая ревностью к Православной вере Христовой, святой Василий Великий смело боролся с еретиками, которые неправильно чтили Иисуса Христа, Сына Божия. За правдивое слово проповеди его любил сильно народ, но также и сильно его ненавидели враги Православия. Не один раз он был в ссылке, далеко от своей паствы. Святой Василий Великий, как добрый пастырь, все это переносил с терпением и за все благодарил Бога.

Так, один брат сильно унывал от неправды людской и от вражеских искушений. Он так скорбел, что не рад был жизни и готов был броситься в море. Святой Василий Великий увидел его и ласково спросил: «Каково, брат, поживаешь?» Тот, предчувствуя, что святитель знает его душу, открыто ответил, что вот хочет покончить жизнь, уныние, как зверь, гложет его душу. Святой Василий улыбнулся кротко и сказал:

– О, брат, это сильный зверь, он много погубил несчастных людей.

– Так и меня он уже поглотил совсем, – печально сказал брат.

– Есть сильное оружие против супостата, – сказал на это святитель.

– А что еще можно делать? Я все виды их испробовал, а легче мне не бывает.

– А ты благодари Бога за все, даже за уныние, – сказал святой Василий Великий.

– И как часто это делать? – спросил брат.

– С каждым вздохом груди твоей.

Брат стал Бога благодарить, как советовал ему святой Василий Великий, и почувствовал в душе облегчение. Тогда он ухватился за это «оружие» и каждый момент говорил: «Слава Тебе, Боже, слава Тебе».

В другой раз к святителю Василию Великому приехал управляющий городом и требовал от него, чтобы он принял еретическую веру, а Православную оставил. Святитель Христов безбоязненно отказался от этого. Тогда управляющий стал угрожать ему суровым наказанием. Святитель ответил ему: «Какое наказание ты дашь мне? Если конфискуешь мое имущество, то у меня нет его, кроме 5–6 книг. Если сошлешь меня в ссылку в глухую далекую страну, везде Господня земля и везде я буду служить Ему, как могу, а уж если ты захочешь убить меня, то смерть для меня будет приобретением».

Управляющий удивился смелости святителя и сказал: «Со мною так еще никто не разговаривал», а святой Василий Великий ему смиренно ответил: «Видимо, вам никогда не приходилось разговаривать с архиереем Божиим».

Еще был момент страшный, когда через город Кападокию, где жил святитель, проходил император Юлиан-Отступник со своим войском, идя войной на персов. Святой Василий Великий вместе с духовенством вышел встречать Юлиана за город. Он поднес императору хлеб-соль и дорогие подарки. Юлиан давно слышал про ревность святителя, и не принял от него подарков. Обращаясь к святителю, Юлиан с гневом сказал: «Клянусь богами, по возвращении от персов я сожгу твой город и тебя вместе с ним».

Святитель ничего не ответил отступнику, но когда Юлиан уехал, он закрылся в своей тесной келии и стал со слезами молиться перед иконой Божией Матери. На этой иконе был еще нарисован мученик Меркурий с длинным копьем в руке.

«Царица Небесная, – плакал святитель Василий Великий пред образом Владычицы, – помилуй Ты нас, неужели этот отступник еще вернется живым, чтобы терзать Церковь Сына Твоего?»

Вдруг святитель с ужасом заметил, что мученик Меркурий исчез с иконы, а потом снова явился, и копье в его правой руке было окровавлено...

Спустя несколько дней стало известно, что император Юлиан убит в бою с персами, неизвестный воин поразил его смертельно копьем.

Так и не возвратился больше «отступник» в Кападокию, чтобы предать ее огню вместе со святым Василием Великим. Мученик Меркурий поразил его копьем в самое нечестивое сердце.

Умер святой Василий Великий на 54-м году жизни, канонизирован Церковью и является великим молитвенником за людей.

* * *

Святой Григорий Богослов был после святого Василия Великого. Он был также грек по национальности. Занимал престол Константинопольский. Отличался великой скромностью и силой веры. Любил Православную веру и много за нее пострадал. Когда святой Григорий Богослов приехал в Константинополь, чтобы занять престол архиепископский, то во всем большом городе-столице не было ни одной Православной церкви, а все были еретические. Тогда святой Григорий остановился в одном большом доме и там стал служить и проповедовать Правую веру. Его бранили, над ним смеялись, его хотели убить, но Господь хранил Своего угодника. И вот, скоро Православная вера стала расти – росла и распространилась на весь город, окрестности, а ересь арианская была изгнана прочь. Однако у святого Григория было много врагов, даже из духовенства: архиереи, пресвитеры, монахи. Эти враги не спали, а все ждали момента, чтобы низвергнуть святителя и выгнать из столицы.

Собрался большой архиерейский собор, на котором святой Григорий был председателем. Собор разбирал церковные вопросы. Здесь-то некоторые епископы и выступили с требованием, чтобы председательствующим на соборе был не святой Григорий, а кто-либо другой. Возникла распря, ссоры. Большинство епископов было за святого Григория, ибо знали, что это сам сатана восстает на святителя и хочет изгнать его из кафедры.

Святой же Григорий, видя, что из-за него происходят такие ссоры, такая смута среди участников собора, встал и смиренно сказал: «Святе отцы и братья! Если из-за меня происходит такая смута, то ведь я не лучше пророка Ионы, которого бросили в море и оно утихло: выбросьте и вы меня с соборного корабля в море, и спорная буря между вами утихнет».

Собрание было поражено таким смирением и самоотвержением первосвятителя, и все в недоумении молчали. Тогда святой Григорий встал, поклонился всем и тихо вышел из собора. Сам император Греческий просил святого Григория не покидать столичной кафедры, но святой служитель Христов смиренно уговорил императора, ссылаясь на болезнь и недомогание. Цель его была одна – примирять враждующие стороны и не допустить греховного разделения в Церкви Божией. Уходя на покой, он слезно молил Господа, чтобы Он сохранил Церковь Свою святую от «волков» и разбойников, стремящихся разрушить ее и разогнать стадо Христово.

Святой Григорий Богослов был истинным пастырем Церкви Христовой, не жалея своих сил, боролся с лжепастырями и хищниками, которые пробираются в Церковь ради корысти и славы, показывают вид благочестия, сами же волки хищные, как говорит и Господь наш Иисус Христос в святом Евангелии.

В своей книге святой Григорий Богослов пишет, что много развелось таких пастырей, которые сами чуть бредут по книге, а ловко учат других; у которых чуть пробьет пушок на губах, а они уже зовутся «учитель, учитель»; паству свою не пасут, а пасут только себя. Они во множестве врываются в алтарь, толкутся около престола, почитая священство не служением Церкви, а поводом к наживе и распутству...

Святой Григорий прожил около 60-ти лет и мирно почил о Господе. Церковь причислила его к лику святых и присвоила ему звание Богослова за то, что он говорил и писал о высоких истинах Божественных и учил Правой вере в Бога Слова, Господа нашего Иисуса Христа.

* * *

Третий великий святитель Греческой Церкви четвертого века – это святой Иоанн Златоуст.

Святой Иоанн Златоуст был блестящим проповедником, а также и великим мучеником. До епископства он прошел большую школу суровой духовной жизни. Будучи ритором и оратором, святой Иоанн отдает свои таланты Церкви Христовой. Его мать Анфиса вымолила его из распутной жизни, и он делается монахом, а затем пресвитером. Когда народ хотел избрать святого Иоанна в епископа, он скрылся в пустыню и там проводил строгую подвижническую жизнь. Исчерпав все силы в молитве, труде, воздержании, он возвращается домой, больной и изнуренный. Тем не менее, народ избирает его в епископа Константинопольского. Здесь святой Иоанн отдает все свои силы на служение Церкви и ближним. Он говорит пламенные речи – проповеди – и со слезами обращает народ к Правой вере.

Видя слабость и беспечность духовенства, он объезжает епархии, наказывает ленивых и ободряет слабых и больных. Особенно святой Иоанн Златоуст вооружился против богатых ростовщиков, которые, сами проводя беспечную и роскошную жизнь, давили бедняков и беззащитных. Защищая бедных и порицая богатых, святой Иоанн стремился тех и других поднять на духовную высоту. Не посещал святой архиепископ богатых пиршеств, не ходил он и на всякие придворные балы. Жестоко осуждал разгул и безудержную роскошь придворных и сановников столицы. Святой Иоанн вызвал против себя большую оппозицию. Сама императрица Евдоксия замыслила во что бы то ни стало изжить святого пастыря Божия. Она добилась того, что сам император Феодосий, который любил Иоанна, написал указ о его ссылке в дальний и суровый край. И вот святого Златоуста ночью увозят из столицы. Но Господь был со Своим угодником святым Иоанном. Как только доброго пастыря ночью вывезли из города, неожиданно началась страшная гроза, город заколебался; покои, где спала царица Евдоксия, стали разваливаться. Выбежав в одном белье, она прибежала к Феодосию и умоляла его скорее вернуть из ссылки святого Иоанна. Гонцы кинулись догонять изгнанника Божия и вернули его обратно.

О, с какой радостью народ встречал своего любимого пастыря. Люди плакали от радости и целовали дорогу, по которой шел святитель. Однако дьявол скоро вновь поднял бурю на святого Иоанна. По указанию Евдоксии собрался целый собор архиереев, так называемый «собор под дубом», который снова осудил святителя в ссылку, на этот раз уже последнюю. Народ несколько ночей подряд дежурил у дома святого Иоанна, препятствуя воинам взять пастыря Христова. Однако святой Иоанн Златоуст сам, чтобы избежать кровопролития, ночью вышел в задние двери и отдался в руки стражи, которая немедленно увезла его в далекую Армению. Стража была приставлена очень жестокая. Чтобы скорее изнурить и без того слабого и больного святителя, его повезли через труднопроходимые места, горы. Здесь он тяжко заболел кавказской лихорадкой и дальше идти совсем не мог. В местечке, где в горах стоял маленький храмик мученика Василиска, святой Иоанн в последний раз причастился Святых Христовых Тайн и отошел к Господу. Последние его слова были: «Слава Богу за все!»

Так мучились, жили и страдали за правду Божию святые отцы – добрые пастыри Церкви Христовой. Так греческая страна дала нам много святых отцов, учителей, мучеников, славных проповедников веры Христовой.

В это же время, когда Православное учение о Боге, об Иисусе Христе распространялось и процветало в восточных странах, сатана поднял сильную бурю лжеучения против Матери Божией.

Враг рода человеческого знал, какую великую силу имеет Дева Мария в Православной Церкви. И вот, некий Несторий (архиепископ) стал проповедовать хулу на Деву Марию. Он говорил, что Дева Мария – не Богородица, а Христородица, что Ее называть Богородицей нельзя. А другой еретик Арий (пресвитер) говорил, что Иисус Христос – не Сын Божий, а простой человек. Господь так его (Ария) наказал, что когда он шел служить в церковь, то зашел в туалет и так как долго не выходил оттуда, пошли за ним, а он там плавает в своей крови. Внутренности оборвались у него. Бог наказал еретика за упорную хулу на Сына Божия.

Так и Несторий за хульное учение против Девы Марии понес кару Божию.

Таким образом, слава Богоматери сияла по всей Греции, Египту и другим восточным странам. Святые подвижники все больше и больше любили Матерь Божию и призывали Ее себе на помощь в борьбе с собой, страстями своими и дьяволом.

Помощница

На свете нет дороже и милее

Тебя, Заступница и Матерь всех людей:

Отцы святые, духом не робея,

Боролись с демоном за честь души своей.

В борьбе тяжелой, и коварной, и суровой Тебе,

Владычице, вопили все с мольбой,

Рвались, как лани, к жизни чистой, новой,

Доверив Богу тайный подвиг свой.

В слезах и ранах, муках утопая,

Брели они чрез бурю и огонь,

Тебя на помощь, Дево, призывая,

Разили грех, преступность, смрада вонь.

А мы теперь, ракетами себя обставив,

Гордимся силой и разумностью основ,

Святых отцов с надменностью оставив,

Куем себе грехи стальных оков.

Единый путь блаженства созиданий –

Хранить сокровище отеческих преданий,

Судить себя нежадно и разя, –

Всещедрый Бог спасет тебя любя...

«Скитаясь в пустынях, горах, в вертепах и пропастях земных» (Евр. И: 38).

Великий писатель прошлого столетия Ф.М. Достоевский пророчески видел, что разложение и гибель русского общества вытекает из самовосхваления и самооправдания. И пророческие предсказания великого психолога сбылись в точности.

Самовозвеличение ведет к дикой гордыне и непременно к достойному наказанию и уничтожению.

Святые богоносные отцы Греческой Церкви прекрасно понимали тайну благополучия счастливой жизни человеческой. Их путь верный и никогда не может устареть.

Спасение и счастье личной жизни и жизни общества в целом, говорят они, зависит от самоукорения, самоосуждения и сокрушения о грехах своих. Только таким испытанным путем человек может, святой помощью Божией, достигнуть личной святости и спасения души своей и многих других.

И Господь наш Иисус Христос в святом Евангелии и святые апостолы Христовы указывали на важность самоосуждения и самоукорения. А о святых отцах премудрый Соломон говорит, что «сотове медовнии словеса добрая, сладость же их исцеление души» (Притч. 16: 24).

Суд над собой! Вот чего ныне не достает нам, вот чего боится дьявол; и наоборот, самооправдание – его мутное море, в котором мы гибнем, ослепленно не замечая этого.

Суди себя судом правдивым

Пред Богом, миром и собой.

Самовосхвальный и ленивый,

Ужасен будет жребий твой...

И если в описываемые нами времена греческий народ благоденствовал и процветал, то единственно потому, что святые отцы-подвижники вели его путем смирения, самоукорения и сокрушения о своих грехах.

Приведем здесь некоторые изречения и факты из жизни пустынников того периода, которые для нас, гордых и грешных, имеют первостепенное значение в деле спасения души.

1. Однажды один брат просил авву Амона сказать ему слово о спасении души. Авва Амон, подумав, сказал брату: «Пойди в келию свою и имей там такие мысли,

какие имеют преступники, находясь в тюрьме. Сидя в заключении, они спрашивают друг друга: где судья и скоро ли он придет судить их? Ожидая своего суда, они сокрушаются и плачут. Вот так и ты, брат, должен непрестанно внимать и обличать себя, говоря: горе, горе мне, как я предстану на Суд Христов и чем буду оправдываться пред Ним».

2. Авва Петр говорил о старце Исаии, что когда я посетил его в болезни и нашел его весьма страждущим, то он, видя мою о нем печаль, сказал мне: что за страдания, когда есть надежда успокоения! Но вот меня объемлет страх того весьма мрачного времени, если я отвержен буду от лица Божия, и никто уже не явится мне на помощь, и не будет никакой надежды мне на успокоение.

3. Преподобный Исаия говорит: горе мне, что я облечен именем Твоим, Господи. Но я работаю врагам Твоим и более слушаю их, чем Тебя. Горе мне, горе мне, что я делаю то, чем гнушается Бог мой, и потому Он не врачует меня. Как я могу предстать пред Господом и святыми Его, потому что враги мои не оставили во мне ни одного члена моего чистым пред Богом.

4. Однажды братия долго упрашивали авву Макария, чтобы он пришел к ним и сказал им слово о спасении души. Авва Макарий долго не шел, но как братия умоляли его, он пришел и заплакал, потом сказал:

«Будем плакать, братия мои, пусть очи наши проливают слезы, прежде нежели отойдем туда, где слезы наши будут жечь тела наши». И все заплакали, падши на лица свои и сказали: «Авва, отче, помолись о нас».

5. Рассказывает авва Пимен про авву Диоскора, что он всегда плакал в келии своей. Ученик жил в другой келии, приходит он к авве Диоскору и видит его плачущим. «Отче, о чем ты плачешь?» – спрашивает ученик авву. Авва Диоскор ответил: «О грехах своих плачу, чадо». Ученик говорит ему: «Ты не имеешь грехов, авва». Но старец ответил ему: «Уверяю тебя, сын мой, если бы можно было бы мне видеть грехи свои, то мало было бы еще четырех человек, чтобы вместе со мною оплакивать их». Вот поистине, добавил авва Пимен, что авва Диоскор познал самого себя.

6. Мать Синклитикия говорила своим сестрам, что много подвигов и трудов предстоит перенести приходящим к Богу, но за ними – неизреченная радость, ибо как желающие воспламенить огонь сперва задыхаются от дыма и испускают слезы, так и мы должны воспламенять в себе Божественный огонь со слезами и трудами, пока не возгоримся мы.

7. Просили братья старца Феликса, чтобы он сделал им поучение. Авва Феликс сказал: «Нет вам моего слова». «Почему же, отче?» – спросили его братья. «Потому, что ныне только слушают слово, – ответил авва Феликс, – а исполнять его не хотят. Вот потому я и не знаю, что говорить вам». Братья услышали это, вздохнули и сказали: «Отче, тогда ты помолись о нас Богу».

8. Говаривали об одном брате, что он хотел уйти в монастырь, но его не пускала мать. Потом, уступая настоятельным просьбам, мать отпустила сына в монахи. Удалившись и сделавшись монахом, брат проводил беспечную жизнь. Случилось, что мать его умерла, и он сам заболел, и вот в исступлении он был восхищен на Суд Божий и встретил свою мать вместе с прочими судимыми. Когда же мать увидела сына, то изумленно спросила: что это такое, сын мой, и ты осужден на это место? А говорил мне, пусти меня в монастырь спасать душу свою. Смущенный этими словами сын стоял с поникшей головой и не знал, что отвечать матери своей...

Так не придется ли и нам встретиться там со своими родными и знакомыми, и кто знает, какая эта будет встреча...

* * *

Таким образом, греческая аристократия, начиная с императора и императрицы, всего двора, сановников, комендантов городов и всего привилегированного класса, предавшись безумной роскоши и веселью, утеряла чистоту Православия и тем самым совершила суд над собой.

Святые отцы и подвижники греческие как бы приняли на себя весь этот гнев Божий, и, избавляя свой народ от наказания, стали судить сами себя, стали каяться со слезами. Они оставляли города и села, имущество свое и в пустынях, вертепах и пропастях земных великими подвигами и молитвой угождали Богу. Святые Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, пустынники Пимен Великий, Исаия Затворник, авва Диоскор, авва Амон и многие другие угодники Божии показали дивные примеры святой богоугодной жизни и оставили нам великое назидание в своих писаниях, их жизнь была сплошным подвигом самообличения. Они судили себя за самый малый грех, чтобы не быть осужденными на Страшном Суде Божием. И если мы привыкли во всем себя оправдывать, то святые отцы наоборот, они брали на себя вину не только свою, но, будучи часто невиновными, брали на себя вину других, и тем самым избавляли их от заслуженного наказания.

Так рассказывается про одного старца Никона, который проводил благочестивую жизнь. В этом же селении некий человек зашел в дом соседа и нашел там дочь соседа одну, отца ее не было дома. Увидев дочь соседа одну в доме, он сотворил с нею грех и сказал ей: скажи, что отшельник Никон сделал тебе это. Когда отец узнал об этом, то сказал пресвитерам, и те били преподобного Никона и хотели совсем изгнать оттуда. Но преподобный Никон упросил их, чтобы остаться и покаяться. Отлучив на три года от общения, отцы разрешили преподобному Никону каждое воскресенье ходить в церковь и всенародно каяться о своем грехе. Старец приходил в церковь и, кланяясь всем, говорил: помолитесь за меня грешного.

Наконец, сделавший грех стал мучиться демоном. Он рассказал всем, что велел оклеветать невинного старца. Все пошли просить прощения у преподобного Никона. Он же сказал: Бог вас простит. Тяготясь славой человеческой, он вскоре ушел из той местности.

Так святые люди брали на себя вину других, будучи сами невиновными. Почему мы теперь стали такими гордыми, недружелюбными, нелюбовными, недоброжелательными, завистливыми, самолюбовными, сластолюбивыми, предателями, напыщенными, блудливыми, болтливыми и проч. и проч. Почему? Да потому, что нет в нас истинного смирения и самоотвержения. Потому, что хотим спасти только себя, а другие хоть погибай, потому, что у нас много самооправдания и нет ни капли самообличения.

Судить себя беспощадно! Судить себя жестоко! И если Суд Божий пока еще щадит нас и если суд человеческий до нас не доходит, то нам самим надо судить себя, и, если честно признаться, то действительно судить себя есть за что!..

Самосуд

Суди себя за гордость.

Судя себя за лень,

Суди за осужденье,

Что в сердце твоем темь.

Ты молишься лениво

Здесь, в келии своей,

Зато в людях правдиво

Ревешь, как фарисей.

Покушать любишь сладко,

Опять, когда один,

В людях же так крылато

Не ешь, что Серафим.

Учителем зовешься,

Почтенье и покой.

Тогда ж где обретешься,

Настанет суд ведь твой.

Спасаешься и маешься,

Мечтаешь про себя:

«Какие ныне подвиги!» –

Терпи! Все для тебя!

А как же быть с молчанием,

Как быть и с чистотой?

Не дать очам дремания,

Ведь это же путь твой!

Вот так себя оправдываем,

Смиренно говорим,

Спастися все ж загадываем,

Себя повсюду чтим.

И если будем дальше

Во всем себя прощать,

Бог не потерпит больше,

Придет Он нас карать...

Ой, как трудно честно судить себя! Какое множество защитников является вдруг. И разумное саможаление, и сохранение сил для будущего, и желание быть полезным для юного поколения, и добрые советы близких, и болезни всякие, и доводы, и все, все множество поднимается на защиту, чтобы только любыми путями отвести от себя честное и мужественное самоосуждение и не дать себе какое-либо наказание. А уж если сатана, с помощью указанных защитников, достигнет в тебе того, что ты себя всецело оправдаешь и не осудишь, тогда открывается обязательно другой сугубый грех – осуждение других. Ой, какой это страшный змий, какой жестокий. Не осудив себя, ты непременно будешь осуждать брата своего. А как же иначе? Скажешь, ведь я не виновен ни в чем, я чистый и честный, а вон он, сосед мой, и такой, и сякой... И с себя суд переносим на ближнего и совершаем ужасное.

Святой апостол сказал: «Судья ближнего есть человекоубийца».

«Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, властей, миродержателей, тьмы века сего» (Еф.6:12).

В последнее время все чаще и чаще стали сообщать о том, что в воздухе развелось воздушное пиратство. Что это значит? И думаете ли вы, что это какое-то новое небывалое предприятие? Прежде всего, уточним, что такое пиратство.

Пиратство – это разбой, это вероломное похищение; пиратство – это захват чужого добра, даже с убийством и человеческими жертвами.

Раньше пираты разгуливали по морям, океанам на своих судах и, встретив чужие караваны со всяким добром, захватывали это добро, а суда и людей топили в море. Теперь, кажется, нет пиратов на воде. Но вот они появились на суше: разбой и убийство из-за угла, ловля и уничтожение прохожих и проезжих на лесных и горных дорогах, безжалостное и массовое убийство беззащитных и бедных детей, жен, стариков в неравных войнах, а еще ужаснее – предательство ради карьеры или корысти своих родных, братьев, друзей, отцов, матерей... Пиратство на суше не имеет никакой границы, ограничения. Оно принимает всякие формы, всякие оттенки, оно часто, особенно теперь, даже прикрывается неприкосновенностью закона и облекается в белую одежду невинности и безнаказанности, но пиратство есть пиратство, и его нельзя скрыть и нельзя ничем оправдать.

Недавно пришлось слышать, как одна женщина, выпросив временный приют у одной семьи, неожиданно исчезает и похищает маленького мальчика. Ее ищут, о ней справляются соответствующие органы, но пиратка, взяв с собой бедного малютку, неуловима. Где она? И что она намерена сделать с ребенком? Может быть она, вырастив его, сделает из него начальника пиратов. Или еще что бесчеловечное – не даст ребенку вырасти, уничтожит его вскоре, страстно замучив, удовлетворяя свои животные потребности?

Другой случай пиратства. Оказавшись случайно в помещении официальных властей, вижу на стене фото миловидной девушки. Говорят, вот она – Таня Иванова – пропала бесследно, родные заявили в органы милиции, ищут и не могут найти. Да разве найдешь? Она, бедная Танюша, сделалась жертвой пиратства. Она ехала с Дальнего Востока на поезде в Москву и по дороге пропала. Конечно, она пропала не по своей оплошности, а скорее по злому умыслу жестоких пиратов. Они ехали с нею в одном вагоне, может быть, в одном купе. И что может сделать бедная беззащитная девушка против притворно добрых, а потом взбесившихся на нее двоих или троих нравственно разложившихся юношей? Натешившись, надругавшись над ней, они ночью выбросили ее с железнодорожного моста в бурную реку и... конечно, скоро ли найдут ее?! А если найдут, то какую найдут ее?

О, бедная Таня, и как ты с фото смотришь на нас кротко, ясно, девственный твой взор выражает невинность и чистоту, и, наверное, в страшный час твоего поругания и насильственной смерти ты тщетно призывала на помощь свою родную маму.

Да будет проклято всякое пиратство, жестокость и насилие! Да заклеймят его все народы земли, и да покарает его Правосудный и Вечный Бог!

Но есть пиратство еще более страшное. Это – воздушное пиратство. Оно имеет два вида: пиратство физическое и пиратство духовное.

Летит самолет из одного края в другой. В нем сто или двести пассажиров. Все спокойно сидят на своих местах. Кто дремлет, кто читает, кто разговаривает с соседом, кто тихо молится. Вдруг встают двое и быстро проходят к командирской будке самолета. Один останавливается у входа, поворачивается к пассажирам и громко угрожающе кричит: «Если кто-нибудь поднимется со своего места – взорву самолет!» В высоко поднятой руке граната. Другой в этот момент шагнул в кабину и закрыл за собой дверь. Он подошел к пилоту, который сидел за пультом управления, и, наставив на него пистолет, закричал: «Поворачивай самолет на город Содомлян, не сделаешь – застрелю». Пилоту деваться некуда. Если он не подчинится пирату – пристрелит, самолет разобьется, люди погибнут. Против своей воли он берет другой курс и делает посадку там, где ему приказывают.

Это называется воздушное пиратство (физическое). Оно за последнее время приняло весьма широкие размеры. Пираты, таким образом, похищают самолеты американские, французские, английские, и даже наши – советские. Что может быть ужаснее этого способа пиратства? Один злодей с оружием в руках может взорвать весь самолет и погубить сотни ни в чем не повинных людей: женщин, детей, стариков.

Или еще. Летит самолет с пассажирами и грузом (медикаментами). Он поднялся с аэродрома и взял курс к намеченной цели. В самолете все спокойно. Люди занимаются каждый своим делом. Пилоты ведут машину по заданному курсу. Вдруг в самом центре самолета раздался ужасный взрыв. Крики, стоны, вопли людей тонут в дыму и пламени горящего самолета. С земли люди видели, как высоко летевший лайнер вдруг загорелся, объятый черным дымом и пламенем, затем разломился надвое, и два клубящихся огненных шара быстро стали падать вниз, оставляя за собой дороги черного дыма. С земли не слышно было ни криков о помощи, ни ужасов обезумевшего отчаяния, ни плача детей. Только видели одно – как спичка вспыхнул самолет и пока падал на землю, весь сгорел...

Что это такое? Это пиратское зверство! Это жестокость, не знающая границ... Это безумие и беспощадное уничтожение невинных людей. И кто только может одобрять такие виды пиратства? Наверное, один только сатана, дух злобы и человеконенавистник!

Но что нам сказать о втором виде воздушного пиратства, т.е. пиратстве и разбое духовном?

Пиратство духовное – это что-то более ужасное. Здесь пиратами являются не только люди, но и демоны, а жертвами этих злодеев являются души человеческие. Хотите – верьте этой версии, хотите – не верьте, дело ваше, от вашего отношения к этому делу пиратство не пострадает, главное здесь другое, а другое то, что действительно духовный разбой, духовное пиратство существует. И оно возникло не в последнее время, а существует очень давно, т.е. с той поры, как человеческие души стали восходить на небо.

Как страшны пираты в образе человеческом, но как они страшны в образе бесовском! Наверное, слышали вы про воздушные мытарства, где демоны – злые духи – встречают души умерших людей и преграждают им путь к раю. Как они свирепствуют, как они хищнически рвут бедную душу, если есть у нее какие-либо непрощенные грехи, и как эти воздушные пираты заставляют трепетать бедные человеческие души, стремящиеся подняться на небо.

В книге «Жития святых» святителя Димитрия Ростовского рассказывается, как один юный монах обмирал. И жизнь-то его была уж не очень плохая, молился он, ходил на общую трапезу, выполнял все послушания, какие налагал на него игумен, но вот любил помечтать, любил почитать развращенные книги, любил посудить других.

И вот заболел монах и впал в забытье. Игумен догадывался, что брат умер не совсем и потому хоронить его не разрешал. А тем временем бедная душа (брата) была, видимо, на мытарствах. Воздушные пираты терзали ее и обвиняли во многих грехах, силились вырвать ее из рук Ангела-Хранителя.

Вот ведь, можно лететь по небу на самолете, на ракете, в спутнике, можно подняться к Луне, можно и гораздо дальше полететь, на Марс, на Сатурн, за миллионы, триллионы километров, и нигде не встретишь вот этих мытарств, о которых говорим мы и говорят святые отцы, но вот только стоит умереть человеку, а это непременно должно быть с каждым, как он, поднявшись на воздух, обязательно увидит воздушных пиратов – бесов, и обязательно они его остановят и будут истязать. Так было вот и с обмершим братом. Он, когда болел, неожиданно почувствовал себя облегченно. «Что за диво? – помыслил монах. – Или я уже умер?» – «Нет! Ты не умер, – сказал ему голос, – но ты должен предстать на Суд». Монах оглянулся и увидел юношу, глаза которого были очень добрые, и сам он был какой-то особенный.

Подойдя к монаху, юноша взял его за руку и дружелюбно сказал: «Нам следует подняться в вышину». Мигом они понеслись в глубину неба. Отдаляться от земли им было трудно, но дальше легче и просторнее. Но вот вдруг монах заметил, что впереди какие-то препятствия в виде ограждений или заборов. То были первые «мытарства», где воздушные пираты задерживают души и испытывают их праведность. Приближаясь, монах с ужасом заметил, что в крепких загонах находятся много душ, которые ждут своей участи. Они грешны и за них нужно особое ходатайство. Они страшно мучатся неизвестностью своей судьбы, а больше всего страдают от жестокого обращения с ними демонов.

«Держись за меня крепче и не бойся, – сказал монаху юноша, – нам предстоит много и долго бороться».

Действительно, завидев идущих, бесы быстро окружили их. Особенно их интересовал монах, к юноше они отнеслись с опасением. Воздушные пираты были темны на вид, очень неприятны, какое-то отвращение вызывало их присутствие. Первый момент встречи был выжидательный. Алчные взоры бесов пронизывали пришельцев. Бесы чего-то ждали. Вдруг из темной гущи выступил один. Он имел какое-то особое полномочие. Юноша, ведший монаха, сразу узнал в нем своего противника, который знал о монахе больше, чем кто-либо другой. Указывая монаху на выступившего беса, юноша сказал: «Этот всю жизнь смущал тебя на плохое». Монах вспомнил, как ему говорили, что от рождения человеку дается Ангел-Хранитель, чтобы учить доброму, и дьявол приступает, чтобы соблазнить на грех. Монаху стало страшно, потому что этот бес непременно знал все его тайные грехи, которые он делал, скрывая от людей. Бес, сверкая глазами, выражал гнусное удовлетворение. Он, не спеша, развернул большой свиток и, дерзко глядя на юношу, прошипел: «Напрасны были труды твои».

Юноша смутился, когда увидел, что хартия была вся исписана грехами, монах же затрепетал, увидев свои грехи: леность, блуд, мечтания, гордость, непослушание, объедание, осуждение и много, много других, причем, было точно указано, какой грех когда был сделан и сколько раз он был сделан. Крупнее всех был написан грех осуждения.

Ватага бесов ликовала, было очевидно, что они ждали легкой победы.

Юноша, подняв на мгновенье лицо к небу, вдруг правой рукой начертал на хартии знак в виде креста. Вследствие этого жеста с хартии исчезло более половины грехов. Что тут произошло! Какой шум, какой гвалт, вой, свист, злобное шипенье; весь воздух содрогался от бесовской ненависти, были слышны отдельные крики: «Насилие, беззаконие, несправедливость»...

Между тем, бес, державший хартию, еле сдерживал себя, чтобы не броситься на юношу. Его злобный взор впился в Ангела-Хранителя (юношу), и он судорожно выдавил слова: «По какому это праву?»

– Эти грехи раскаянные, – твердо произнес юноша.

– А чем ты докажешь? – заревел бес.

– Я видел сам, как он о них плакал.

– А я видел, как он их соделывал.

– Через покаянье Бог ему простил их, – снова сказал юноша.

– Несправедливость, ложь, одно насилие, мы все равно сильнее, – кричали бесы, топая ногами и подступая ближе к монаху.

И что он, бедный, только чувствовал в этот момент? Какой страх, какой ужас? Главное, обличение было налицо, и нельзя было отказаться от грехов, которые он сам делал. И память его настолько обострилась, что, казалось, он помнит все до малейшего греха, им соделанного.

Накричавшись, назлившись, бесы смолкли.

– А что скажешь об этих? – зло спросил бес с хартией в руках. При этом он указал на оставшиеся грехи на хартии и ехидно с бесовским сладострастием и алчностью косо смотрел на монаха. Положение было тяжелым. Монах, когда болел, давно не приносил покаяние пред духовником, и поэтому грехов на злосчастной хартии было куда более чем достаточно для осуждения несчастного.

Воздушные пираты молчали, затаив бесовское дыхание. Что теперь скажет Ангел-Хранитель? Чем он сумеет оправдать нераскаянные грехи? Видя нерешительность юноши, душа монаха трепетала, она прижималась к Ангелу-Хранителю и, плача, что-то лепетала сквозь слезы. Юноша сделал движение, будто отталкивая от себя душу и отдавая ее бесам.

О, Боже мой, какой умоляющий крик, вопль, плач вырвались из уст бедной души...

Приходилось ли вам видеть, как малое дитя, которое ведет за руку мать, вдруг увидит большую злую собаку, хватающую его за ноги... Как оно страшно кричит, как оно просится на руки матери, как оно, бедненькое, перепутается до смерти.

Точно так же случилось и с душой монаха. Как она жалобно заплакала! Как застонала, бедная, как подняла свой взор к Ангелу, умоляя не отдавать ее в руки бесов.

Бесы хохотали. Но юноша был весьма серьезен. Он внутренне молился, отчего вид его делался все светлее. Затем он поднял правую руку вверх и громко произнес: «Клянусь Богом живым, душа эта должна вернуться для покаяния»...

Что было дальше? Не знаю. Известно только, что монах очнулся от долгого забвения и открыл глаза. Увидев около себя собравшихся отцов и братьев, он горько вслух зарыдал...

Не так ли, друг мой, каждый из нас в оный час смерти на пути к небу встретит этих ужасных пиратов, которые дышат злобой на нас уже вот сейчас, стремясь нас ввергнуть в какой-либо грех? И подумать только, с какой легкостью, с какой безрассудностью мы совершаем бесовскую волю, забывая, что за каждый грех – малый он или большой – нам предстоит давать ответ и Создателю нашему Богу, и соблазнителю нашему дьяволу.

О, эти мытарства! Какую дрожь, какой трепет должны вы наводить на нас, грешников. И как мы должны осторожно и внимательно жить, чтобы не подвергнуться вечному осуждению.

Жди!

Пираты злобные, духи нечистые,

Летая звездами там в вышине,

Закроют злобою дороги лучистые,

Ведущие к Богу, закроют мне...

Зори небесные, ликов сияние,

Бедному грешнику, видеть ли мне?

Демоны темные, гости незваные

Встретят радушно меня в вышине.

Ах, вот она, ценная, скажут, смиренная

Наших трудов не пропала цена.

Душечка мерная, вечно бесценная,

Как дорога и приятна она!..

Лица кривляюще, зло озирающе,

Гогот и хохот устроят во тьме.

Что я скажу в тот момент устрашающий?

Горе великое будет там мне!

Ангел-Хранитель в глубокой печали

Станет безмерно меня защищать,

Тучи тяжелые гром возвещали,

Огненны молнии в небе блистать!

«Где же, душа, твои горькие слезы,

Коих теперь мне нигде не сыскать? –

Скажет Хранитель, – одни лишь ведь грезы...

Муки тебе предстоит испытать!»

Нету родных, нету братьев, знакомых,

Скрылась с очей моя милая мать,

Дум моих тяжких, сердечных, истомных –

Кто меня будет теперь защищать?!

Духи пиратские, злом облученные,

Движутся огненным хватом вокруг!

Душечка бедная, в ад обреченная,

Плача, прощается с вами, мой друг!..

Много страдала я в жизни, скорбеючи,

Плача, грешила, боролась, шутя,

Жизнь проводила, Суда не робеючи,

Чашу беспечно пила, как дитя...

Ныне настала пора. Провиденье

Мне уготовало вечный покой,

Я же, несчастная, злым нерадением

Сниду во тьму – вот удел мой таков...

Тучи тяжелые, черные, мрачные

Небо закрыли вовеки веков.

Ангел сокрылся, ох, дни неудачные.

Вы наложили мне столько оков!..

Жди, друг любезный, и ты той минуты,

В коей предстанешь пред Божьим Судом,

Дни совлекутся, как свиток, как путы,

И ты наследуешь вечный Содом...

Духи-пираты и злы, и нечисты

Носятся звездами там в вышине,

Злобой закроют дороги лучистые,

К Богу ведущие, милые мне.

Плачь же, душа моя, воплем суровым,

Солнце ведь светит еще над тобой,

Путь твой высокий проложится новый,

Путь, возводящий на вечный покой.

Злобные духи, воздушны пираты

Будут покрыты безмерным стыдом.

Ангелы светлы, воздушны, крылаты

Их покарают достойным Судом...

«Творяй Ангелы Своя духи и слуги Своя пламень огненный» (прокимен Ангелам).

Однажды, когда некий старец сидел у своей ветхой келии, подавленный тяжелыми думами, неожиданно подошел к нему знакомый брат и, видя горестного старца, спросил его:

– Что случилось с тобой и что повергло тебя в столь чрезвычайную печаль?

– Скорбь, снедающая меня, – ответил старец, – уже обветшала, ибо стала мне привычной, и в то же время свежа, ибо непрерывно возрастает.

– Поведай же мне, отче, что это такое? – настаивал брат.

– Изволь, – ответил старец, – я поведаю тебе.

– Отче, ну говори.

– Несчастная душа моя, израненная заботами и грехами, – вздыхая, начал говорить старец, – вспоминает, какой она была некогда, в юности своей. Как все преходящее лежало в прахе, ниже ее и сколь высоко она царила над всем, что подвержено изменению. Только о небесном помышляла она и, еще связанная плотью, разрушала ее границы, погружаясь в созерцание; даже о смерти, которую все люди считают мучительной карой, мыслила она с любовью, видя в ней врата, ведущие в жизнь вечную. А вот теперь она ослабла, потемнела и сквернится пылью земных дел и обуревается всякими помыслами житейскими.

Вот я взвешиваю все это, и мне становится горько. Когда же я оцениваю мою утрату, то бремя моих скорбей становится все тяжелее. Так я ношусь то туда, то

сюда, по волнам великого моря, и челн души моей колеблют мощные порывы страшной бури, и, вспоминая свою прежнюю жизнь, бросаю взгляд назад, и вижу берег оставшийся, и тяжко вздыхаю.

А что всего печальнее, – продолжал старец, – меня, беспомощного, все дальше и дальше уносят огромные морские волны, и мне уже не видно покинутой мною пристани. Вот в этом-то и состоит падение души, что сперва, утратив какое-либо благо, прежде ей принадлежащее, она еще помнит о своей утрате, потом, опускаясь все ниже, о ней забывает и, наконец, в ее памяти не остается ничего из того, что приобрела она когда-то.

Порой увеличивает мою скорбь и воспоминание о житии тех людей, которые всей душой служили Богу, они угодили Господу своими неослабными подвигами и наследовали вечный покой душам своим...

Старец замолк и низко склонил свою голову. Брат сидел около старца и тоже молчал. Потом он стал плакать и отирать свои слезы полой подрясника.

Старец поднял свою голову и, посмотрев на него, спросил:

– Что это, брат, или и тебя я навел на печальные мысли?

– Нет, – ответил брат, – я плачу от радости.

– А что тебя радует? Моя беспечная жизнь и моя скорбь об этом?

– Да, твоя скорбь и твое раскаяние.

– Меня и Сам Бог, наверное, не простит, напрасно и печалиться мне!

– Бог простит, и я прощаю тебя, – сказал брат уверенно.

Старец обернулся и поглядел на брата, но, какой ужас!

Около него никого не было. Место, где сидел брат, было пусто.

– Горе мне, – сказал старец, – я видел Ангела- Хранителя своего. Он принимает и малое сокрушение.

Сказав сие, он горько заплакал. Затем, войдя в свою келию, он повергся ниц пред святыми иконами и долго не хотел решиться. Только слышны были его вопли и чуть различимые слова:

– Я оскорблял тебя и не внимал твоим советам. И когда ты говорил мне о добром, я пренебрегал твоими наставлениями. Как мать своего ребенка, ты хранил меня; как кормилица за свое любимое дитя, ты заступаешься за меня; как любящий отец терпеливо воспитываешь сына своего родного, так ты, Ангел мой Хранитель, жалеешь меня...

Долго так плакал старец, как вдруг послышалось ему, что кто-то идет к нему. Поднявшись с земли, он пошел навстречу.

– Мир тебе, авва Иона, – сказал ему бодрый веселый голос.

– Мир тебе, авва Савватий, – отозвался старец, – заходи, садись, гостем будешь Божиим.

– Иду в свою пустыню, и вот, зашел к тебе, – садясь на лавку, сказал гость.

– Рад тебя видеть, авва Савватий, – и они братски облобызались.

– Как спасаешься, отче Ионе?

– Худо, авва, оскорбляю своего Ангела-Хранителя и Господа.

– Бодрись, отче мой, и не унывай. Я простил тебя и Бог примет твое покаяние.

– Я знаю, авва, что ты велик пред Богом, – ответил старец и поклонился авве Савватию до земли. Когда же старец Иона поднял свою голову, то на лавке, где сидел авва Савватий, никого не было.

– О, горе мне, горе, – взмолился снова старец, – Ангел Божий опять приходил ко мне, чтобы утешить меня, окаянного, сколько любви, сколько ему заботы о душе моей и как я буду за это ответ давать Богу моему?

Тронутый столь большой нежностью своего Ангела- Хранителя, старец опять повергся ниц и плакал до тех пор, пока не настала ночь, и он не заснул, лежа на земляном полу.

Видит во сне: идет к нему умерший его родной отец и говорит: «Полно тебе, Илия, плакать-то, радоваться надо и благодарить Бога».

– Я много оскорбил своего Ангела-Хранителя, – плача, сказал старец.

– Я знаю, – ответил отец, – но как скоро ты осудил себя, то Ангел простил тебе за все. Ты и меня оскорблял в юности своей, но разве я за все это не простил тебя?

Старец Иона поклонился до земли своему родителю и, когда поднялся, хотел облобызать его, но как скоро почувствовал, что отца нет в его объятиях, сильно перепугался и, вскрикнув, проснулся.

Дивный покой охватил его сердце. Благодаря Бога и радуясь, он начал совершать утреннее правило.

Но скажи мне, друг мой, кто стоял тогда около твоей колыбели, когда твоя родная мать, умученная дневными трудами, смежила свои больные очи? Кто неотступно день и ночь молился у твоей колыбели, когда твое детское маленькое тело горело в огне смертельного недуга? Скажи мне, кто сохранил твою детскую жизнь, когда, идя через реку по узкому переходику, ты, поскользнувшись, свалился в бурную глубину? А в зимнюю пору, когда по-детски резвясь и веселясь, ты, летя с горы на

санках, на лыжах, на коньках, мог в миг наскочить на угол сарая, на дерево, камень и разбиться вдребезги, скажи, кто хранил тебя тогда? Скача на замерзшей реке уже в глубокий вечер, когда всюду было темно, и ты, провалившись под лед, родил ко дну глубокой реки, кто, скажи, выхватил тебя из верной смерти? А в юности твоей, горькой и превратной, когда нечего было есть, нечего пить, не во что одеться, не с кем разделить душу, негде помолиться, негде отдохнуть, скажи, кто оберегал тебя от физической и духовной смерти?

Что же сказать мне о твоих последующих периодах жизни, когда ужасные войны, моры, голод, кровопролития, зимние стужи, разрывы бомб и горящие три пуль, грохочущие чудовища-танки и летящие стальные птицы-самолеты, голодные звери в лесах и зверские засады при глухих дорогах на часовых, одиноких мостах в ночную зимнюю вьюгу и под проливными дождями в холодную невылазную осень, и лежание в сугробах, в ледяной воде, в липучей грязи, таскание на себе непомерных тяжестей: снарядов, камней, земли, мешков соли, песку, деревьев, стальных труб, раненых, убитых братьев-солдат... скажи мне, друг мой, кто и чей заботливый взор охранял тебя в эти ужасные времена? Почему тебя не разорвала адская бомба на мелкие кусочки?

Почему тебя не пожирал голод и холод?

Почему тебя не поглотила водная пучина?

Почему не попалил естественный и термитный огонь?

Почему голодные звери не разорвали тебя в темном лесу?

Почему гром и молния не разбили твою дурную голову?

Почему до сих пор адские злые силы не втянули тебя в вечный тартар?

Почему Бог терпит до сих пор твои тяжкие грехи?

Почему?..

Эх, друг мой любезный! Знаешь ли ты, что и до сих пор и до сей минуты около тебя стоит тобой оскорбленный, тобой обиженный твой добрый Ангел-Хранитель. Стоит и смотрит на тебя добрыми и кроткими очами. Целую жизнь ты его не видел и целую жизнь он хранит тебя.

«Ангелом Своим заповесть о тебе сохранити тя на всех путех твоих» (Пс. 90: 11).

Какой друг может быть более близкий, более дорогой тебе? Кто столько берег тебя и столько учил тебя добру и правде? А кто больше всех плакал о тебе и проливал слезы сожаления, как не Ангел-Хранитель Твой? И не оттого плакал, что ты обидел его и еще обижаешь, а оттого, что он любит тебя и желает тебе добра, а ты, мошенник своенравный, не слушаешься его и не принимаешь его добрые советы. И даже тог да, когда случится тебе сделать какое-либо малое доброе дело, ты относишь его к себе, будто ты это сам сделал, и преступно кичишься собой, а не знаешь, разбойник, что это доброе дело внушил и помог тебе сделать Ангел-Хранитель твой...

С какой любовью, с каким вниманием, с каким уважением относились к Ангелу-Хранителю своему святые отцы наши, они боялись оскорбить его и делали все так, как он им советовал. И тогда уж, в день смерти, какая была радостная встреча Ангела-Хранителя с душой человека, который его почитал и слушал! А на страшных воздушных мытарствах Ангел-Хранитель обязательно защищал эту душу и ни за что не отдавал ее злым демонам.

И вот, подумаем теперь хорошенько, как мы относимся к своему Ангелу-Хранителю? Радуем мы его своими делами или оскорбляем? Любим мы его или совсем не замечаем и забываем его? Читаем мы ему каждый день канон или совсем не читаем и вечерних молитв на сон грядущий?

И как трудно теперь Ангелам-Хранителям быть вместе с нами и как тяжело им наставлять нас на путь спасения! Ведь какие мы теперь стали маловерные, некоторые даже не верят, что у них есть Ангел-Хранитель. Стали мы непослушные, какие-то отчаянные, вот знаем, что будет Страшный Суд, будут вечные муки, и не боимся, не задумываемся об этом страшном часе. Потом, неисправные мы, лукавые, сонливые, озлобленные, неискренние, сластолюбивые, болтливые... О, Боже, и нет числа нашим грехам. И вот ведь, трудно с нами быть Ангелу Божию! Как тяжело, как нудно! И если бы Ангел-Хранитель не любил бы нас сильно, то давно бы покинул нас, и мы сделались бы добычей дьявола.

Кто это тихо плачет в полутемном углу моей келии? Эго, кажется, брат Николай, с которым вместе живем в одной комнате... Вхожу в келию и включаю свет... Боже мой! Да где же брат Николай? Зову: «Брат Николай! Брат Николай!» Ответа нет. «Ты что, спрятался, что ли? Куда ты делся?» Подхожу к тому месту, где я только что видел его молящимся. Пусто. Только огонь лампады сильно заколыхался и... потух, будто от какого-то движения воздуха. Но не от моего же прихода потухла лампада, подошел я на цыпочках...

Снова зову: «Ну, брат, Николай, куда ты спрятался?» Вдруг мороз побежал по моему телу, волосы на голове поднялись дыбом, и я ясно увидел, как в другом углу келии, пред иконой Спасителя опустился человек. Он был очень похож на меня, и волосы такие, и подрясничек такой же старенький, и, что особенно поразило меня, четки точно такие (синие с белыми шишечками на десятках), какие я сейчас держал в своих руках.

«Брат Николай! Брат Николай! Что же ты молчишь?»

Молящийся стоял на коленях, склонив голову до полу, и слышно было, как он тихо плакал...

Ужасный страх сковал мои члены, и предчувствие чего-то таинственного покоробило душу... Я чувствовал, что какая-то сила гонит меня из келии. Вышел на цыпочках в коридор, закрыл дверь и тут только вспомнил, что брат Николай еще вчера уехал далеко к своей матери и вернется не раньше, чем через неделю. Мне стало жутко и страшно как никогда. Я бросился бежать на улицу. Позади раздалось громкое рыдание. Оскорбленный Ангел-Хранитель мой оплакивал мои грехи. (Рассказ старца.)

Мой Ангел

Мы вышли вместе, всюду шум,

Я шел во мраке ночи,

А ты – уж светел был твой ум

И зорки были очи.

Ты знал, что ночь, глухая ночь

Всю нашу жизнь продлится,

Но не ушел ты с поля прочь,

А стал ты честно биться.

В великом сердце ты носил

Великую заботу,

И, как подденщик, выходил

До Солнца на работу.

Во лжи дремать ты не давал,

Любовью увещевая,

И маску грешную срывал

С меня, как с негодяя.

Ты – Ангел мой, ты – милый друг

И есть ты мой спаситель.

Враги мои снуют вокруг,

А ты – мой защититель.

К небесным зорям ты влечешь

Ленивого ленивца,

И долго любишь, долго ждешь,

Чтоб вместе с бесом биться.

А я безумен, я учен,

Чтоб тихо только спаться,

С бесами злобы и грехом

Бессилен честно драться.

Как много в жизни я тебя,

Мой Ангел, тихий, тихий,

Резал обидой, не любя,

Был дерзкий, глупый, лихий.

А ты о мне скорбел, терпел,

Родной сестры нежнее,

Молитву к Богу тихо пел, –

Она всего нужнее.

Ты не оставь же, милый брат,

Меня до черна гроба,

Чтоб вместе войти во

Град Вселюбящего Бога.

И там в волнах любви святой

Нам вместе дрркно слиться

И видеть всех, и образ твой,

Всегда Творцу молиться.

Ангел Христов! Не даждь места лукавому демону обладати мною насильством смертного сего телесе...

И вот, чтобы ты не был оскорблен и так сильно печален, я обещаюсь, Ангел мой пресветлый и претихий, обещаюсь исправиться в своей жизни и уже теперь делать все так, как ты мне подскажешь в моем сознании. И, кажется, так мало мне осталось жить на этом свете! Укрепи меня, мой Хранитель, в этом добром решении и помоги его исполнить честно и богородно.

«Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ея»... (Спаситель).

В глубокой пустыне, среди горячих песков и буранов, где родился один колючий шиповник, строилось огромное здание. Оно было так грандиозно, так величественно, что вызывало у всех одно безмерное удивление.

Строили это здание искусные строители и прилагали они к делу все свое старание, все свои силы. Основание имело двенадцать рядов белого мрамора, которое представляло из себя будто один сплошной огромный величественный камень... Здание имело семь больших дверей и завершалось огромным куполом, увенчанным золотым крестом. Это великое здание строилось 5–6 столетий. Так оно было велико и так предивно. И когда это здание было окончательно сооружено, то тысячи, миллионы людей разного возраста и звания ринулись к двери его. Матери несли своих грудных детей, юноши вели своих избранных невест. Братья везли или несли на носилках своих больных и недужных сродников, скорбные семьи везли на катафалках умерших своих отца и мать... Словом, через семь больших дверей, которые были всегда открыты, в этом здании побывали миллионы людей, все они входили с восточной стороны в каждую дверь последовательно, а выходили в западные двери и больше уже не возвращались.

Но вот вместе с другими людьми подошли к этому зданию два молодых человека – юноша и девушка. Они остановились около дверей и стали спрашивать у прохожих, что это за здание, в которое все идут с каким-то особым благоговением. Один седоватый человек ответил, что это – Церковь Божия, которую создал Иисус Христос Своею Кровью. Молодые люди подумали, помолчали, а потом... неожиданно рассмеялись. «Ересь одна и ничего больше», – сказал юноша. «Выдумка попов и монахов, чтобы лучше деньги собирать с темного народа», – дополнила девушка.

Седоватый человек посмотрел на молодых людей, ничего не сказал и ушел в здание. Однако юноша и девушка не собирались уходить. Нет! Они и внутрь не входили и совсем не уходили, а стояли у тех или иных дверей здания и все одно и то же спрашивали: «Эй, люди, куда вы идете? Зачем вы сюда идете? Здание старое, скоро оно разрушится, вернитесь, идите обратно, так лучше вам будет» и прочее. Народ слушал, иные останавливались, подумав, они возвращались обратно, а иные шли в здание, не обращая никакого внимания.

Однако через некоторое время стало заметно, что людей стало все меньше и меньше идти в здание. А эти молодые люди и другие, которые к ним примкнули, все здесь ходили и все удивленно спрашивали: «Эй, люди, ну куда вы идете? Зачем сюда ходите? Здание старое, скоро рухнет, скоро и вас погребет под своими обломками».

Зачем писать дальше эту историю. Ты уже и так догадался, читатель, что речь идет о Церкви Христовой, основанной на «здании апостол и пророк, сущу краеугольну Самому Иисусу Христу» (святой Апостол).

Но если ты знаешь внешнее содержание Церкви Христовой, т.е. видишь только с внешней стороны по разговорам или по книгам, то это очень мало. Так знают ее и еретики, и враги, которые враждуют на нее и осмеивают ее порядки, потому что не знают внутренней ее красоты и пользы для человека. А тебе надо знать больше, и потому ценить Церковь Святую ты будешь больше и глубже.

Прежде всего, брат мой, ты должен твердо знать, что это здание Церкви Христовой нерушимо, и все предсказания о скором падении ее ложны. Ведь если что создал Бог, то разве время, или люди, или даже бесы могут ли разрушить это здание? Никогда. Оклеветать, олаять, очернить грязью они смогут, но совсем разрушить, развеять, уничтожить – это им не по силам.

Во-вторых, ты должен хорошо знать значение семи дверей этого здания. Значение их весьма таинственно. Каждая дверь означает особое Таинство и особое Священнодействие, совершая которое, люди спасаются от вечной гибели.

Ты спрашиваешь, что же значат эти семь дверей? Скажу тебе по всей правде, ничего не утаю, ибо питаю к тебе самое доброжелательное отношение.

Первая дверь – крещение.

Вторая – миропомазание.

Третья – покаяние.

Четвертая – причащение.

Пятая – священство.

Шестая – брак.

Седьмая – елеосвящение.

Семь дверей – семь Таинств.

Затем ты должен знать (а если ты знаешь это давно, то подумай серьезнее), что эти семь дверей и само здание созданы Духом Божиим в эпоху процветания Греческой Церкви (IV–IX вв.), и что сохраняется и что управляется все это по сие время тем же Духом Святым.

А теперь о значении Таинств.

1. Святое Таинство крещения

Вот поспешно идет к зданию молодая женщина. Она несет на руках малого ребеночка. И какой же крошка это малое дитя! Оно не умеет ни говорить, ни смотреть хорошо, ни ходить не умеет, ни кушать, ну ничего не умеет, умеет только плакать. И вот такое чудо-то. Ты до сих пор еще не узнаешь, ведь этот совсем беспомощный малый есть никто иной, как ты. Да, да, это ведь твоя родная и милая мама спешит, задыхаясь. Она несет тебя в церковь, чтобы покрестить и сподобить благодати Святого Духа. Узнаешь ты теперь родные черты ее дорогого для тебя лица? Ее уставшую походку, ее гибкий, несколько согбенный от трудов, стан, ее скромную одежду, узнаешь или нет?

Вот она спешно подходит к церкви, ее останавливают какие-то молодые люди и говорят ей: «Куда ты, женщина, идешь, зачем ты несешь сюда ребенка, его здесь простудят, он у тебя заболеет, умрет, иди обратно домой». Мама твоя посмотрела на говоривших и подумала: «Какие это добрые люди, как они заботятся о моем малом ребенке». Потом повернулась от них, поправила свесившееся одеяльце на твоих ножках, поцеловала тебя в маленькое и мокренькое личико и... тихо пошла в церковь.

Так в этот знаменательный день тебя покрестили, и с тех пор стали называть тебя вот этим самым именем, которым зовешься. Что же, собственно, произошло с тобой в церкви, когда тебя крестил священник, а мама твоя, по положению не имеющая права входить в храм, стояла за дверьми и со слезами молилась о тебе?

Произошло то, что в водах крещения ты очистился от скверны и получил невидимо огонь благодати Святого Духа, тебя Господь усыновил Себе для служения и творения добрых дел. В Таинстве крещения ты отказался служить дьяволу и даже проклял его со всеми его соблазнами (и вот если ты сейчас служишь делами более дьяволу, чем Богу, ты – изменник, изменял Господу Богу и соединился заодно с Его врагом – дьяволом).

После крещения с каким трепетом, с какой нежностью, любовью приняла тебя твоя мама на руки. Как она тебя нежно целовала, слезы ее текли на твое просветленное личико, она смотрела на твои сияющие глазки и не могла оторваться. Ты для нее стал милым вдвойне, как родное ей дитя и как обрученное на служение дитя Божие.

Вот чаще, друг мой, нам следует вспоминать об этом святом крещении, и хотя ты был очень мал и ничего из этого и не помнишь, однако же, это было с тобой, чему свидетель верная и любимая твоя родная мать.

2. Святое Таинство миропомазания

Чей это малюсенький ребеночек брыкается в неумелых руках молодой крестной? А как он сильно кричит! Точно хочет всем отомстить своим героическим криком да воюет как ручками, ножками, головкой! Или его искупали в воде не так, как ему бы хотелось? Или это молодая крестная так неумело с ним обращается, и лежать ему на ее руках так жестко и так криво? А тут кто-то еще рядом кричит также сильно или еще посильнее, чем он. Кто-то шепчет над ним и непривычно щекочет то руки, то ноги, то уши, то вот по лицу задел чем-то, а потом стал тереть эти места чем-то мягким. Ох, этого младенец еще не переживал за всю свою жизнь; и как ему все это необычно и неловко, а главное, лежать так плохо на руках, и все его крутят да вертят то туда, то сюда. Ну, уж он зато и покричал вдоволь, даже старенький священник, что совершал над ним крещение и миропомазание, и тот сказал: «Вот это герой, настоящий вояка будет или... дворник».

Так кто же этот малый, о ком идет речь? Чей он сын или дочь? Но ведь это же ты, читатель, опять ты себя не узнал. Видимо, память у тебя притупела. Видишь, все признаки ребенка твои: и нос такой остренький, и глаза такие синие, как у тебя, и волосы русые, и все, все твое, какое ты сейчас видишь у себя. Так вот диво-то. Себя не узнал в этом маленьком крикуне.

Но что же здесь произошло, и чем тебя так обидели, что ты сильно плакал и брыкался? Над тобой совершили святое Таинство миропомазания. Священник святым миром помазал все части твоего тела: руки, ноги, уши, глаза, лобик, уста, грудь, при этом на тебя невидимо сошла благодать Святого Духа для твоего благополучного возрастания и укрепления нежных твоих членов. Какая это радость! Какой высокий и дорогой дар! Какая святая сила!

Будучи таким ничтожным и немощным, в чем всего более ты теперь нуждался? Конечно, в добром и благополучном возрастании. Вот святая Церковь и дает тебе эту силу Божию во святом Таинстве миропомазания, чтобы обеспечить тебе быстрый и здоровый рост.

Вот видишь, какой (или какая) ты вырос (выросла) теперь! И думаешь, что все это благодаря заботам родной матери, братьев, сестер? Никак нет. Это благодаря благодати Святого Духа, полученной тобой в святом Таинстве миропомазания и охраняющей и питающей тебя силе Божией.

Что же ты молчишь? Или еще сомневаешься в этом? Или говоришь, что вот другие и не крещены, не миропомазаны, а выросли еще выше, и здоровье у них покрепче, чем у меня...

Да, это верно, что не крещенные и не миропомазанные бывают здоровее и счастливее, чем мы. Но ведь это только на наш человеческий взгляд. А разве у нас взгляд очень дальновидный или проникновенный? Не смотрим ли мы на все окружающее через тусклое стекло?!

Например, видим ли мы своими глазами, что делается у человека внутри? Знаем ли мы, что с ним сделалось, когда он отошел от нас и скрылся за утлом хаты? Можем ли мы сказать, что с ним будет хотя бы через неделю или через год? Можем ли сказать, какая будет в целом его жизнь – счастливая или наоборот? И многое, многое другое вам неизвестно, что ожидает людей, не принявших Таинств церковных.

Конечно, о себе мы можем знать (о своем прошлом и настоящем), счастливая наша жизнь или нет, и какая цена тому, что мы крестились, и прочее. И на это можно сказать, что если мы совсем не имеем здоровья, то, как знать, не является ли это для нас великим благом? Если мы не имеем счастья в жизни, а все у нас идет кувырком, не как у других людей, не в этом ли как раз наше счастье и благополучие?

Одно нужно с уверенностью знать, что все Таинства церковные (а их семь) абсолютно полезны людям, и без них невозможно человеку спастись.

Один ученый сказал, что Таинства не закрепощают человека, а наоборот, раскрепощают и освобождают его от рабства страстей.

3. Святое Таинство покаяния

Эх, милый человек, зачем мне говорить тебе о Таинстве покаяния? Ведь ты сам на себе не один раз испытал его благодатное действие. Сколько раз ты отходил от исповеди обновленным, облегченным, как на крыльях летел ты домой, и куда делась прежняя тяжесть и горечь жизни? Поистине, Таинство покаяния, как говорят святые отцы, есть баня, омывающая скверну грехов наших. Если ты чистосердечно говоришь все на исповеди священнику, то Господь всегда прощает тебе, душа твоя делается чистой и убеленной как в младенчестве, и радость святая объемлет ее.

Видишь ли человека, который подходит к аналою, где лежит святое Евангелие и Животворящий Крест, где стоит священник как служитель Божий и как свидетель покаяния?

Видишь ли, как страх объемлет этого человека! Он весь дрожит, трепещет, ведь он идет на Суд Божий. Вот он делает земной поклон и плачет у аналоя.

«Успокойся, брат, – говорит ему тихо священник, – исповедуй Господу грехи твои». Но человек этот все плачет и не может успокоиться. Наконец, сквозь слезы и воздыхания он еле слышно произносит: «Грешен я, отче, во всем и нет числа беззакониям моим». Затем говорит грехи свои. «Господь наш милостив, – сочувственно говорит священник. – Он простит тебе грехи твои по неизреченной любви Своей».

Сказав это, служитель Христов полагает на главу этого человека святой епитрахиль и именем Божиим прощает его, говоря: «Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит тебе, чадо, все согрешения твои, и аз недостойный иерей, властью мне данной от Него, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».

Какой священный трепет, какой восторг охватывает душу исповедника! Как электрический ток пронизывает его благодать Святого Духа. Он повергся на землю и некоторое время лежит недвижимо. Потом тихо встает, благоговейно прикладывается к святому Евангелию и Кресту, берет у священника благословение и отходит с легкой душой в сторону. Приложившись затем к иконе Богоматери, человек спешит к Литургии.

Вас интересует, откуда приехал этот человек. Очень уж он понравился вам, как хорошо, как благоговейно, с каким страхом и с каким светлым умиротворенным лицом отошел он от аналоя! Идя вслед за этим человеком, вы замечаете, что он от радости плачет и платочком утирает тихие слезы. Вам делается немного завидно, и вы, глубоко вздохнув, говорите себе: «О, горе мне, окаянному, какое же я приношу Господу покаяние? Где мои слезы? Где плач, где вздохи мои?»...

О, дорогой мой друг! Как бы я желал, чтобы ты сколько-нибудь был похож на того человека, который так искренне, так чистосердечно приносит Господу покаяние. Как счастливы такие люди! Какая духовная радость посещает их сердце!

Воззовем вместе ко Господу и скажем ему слезно: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавце, утреннюет бо дух мой ко храму святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен» (стихира).

Отчего твои очи холодны?

Отчего твое сердце молчит?

Или к жизни святой непригодны,

Или черная страсть горячит?

Вся душа ведь углем почернела,

Плакать мало ей тысячу лет,

В ранах гнойных она огрубела,

Ждет возмездия, множество бед.

И одна лишь надежда осталась –

Милость Божия – слезы друзей.

Жизнь! Ты как крест мне, бедняжка, досталась,

Терпеливо судьбы жду своей...

4. Святое Таинство причащения

«Вкусите и видите, яко благ Господь» (запричастен).

Их сидело двенадцать человек. Все были бедны и незнатны. Посредине был их Учитель. Он печально и с любовью смотрел на своих учеников. Он их так сильно любил как никого, разве только Отца и Мать Свою. По всему было очевидно, что они собрались вместе в последний раз.

Ученики, не отрываясь, смотрели на своего Учителя и ждали, что Он будет делать дальше. Ведь они все (кроме одного) горячо и преданно любили своего Учителя-Иисуса, как дети – своего родного отца, и готовы были сделать все, что Он им скажет.

Учитель встал, взял хлеб, благословил, разломил его на 12 частей и, подавая каждому, сказал: «Пришлите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов». Ученики благоговейно приняли подаваемый освященный хлеб и скушали его.

Затем Учитель взял чашу, разбавленную с вином, благословил ее и, поднося каждому, сказал: «Пийте от нея вси, сие есть Кровь Моя Новаго Завета, еже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов». Ученики трепетно преклонялись и отпивали из чаши несколько глотков освященного вина, благодаря Бога.

Так святые апостолы причастились Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа. Это было в Иерусалимской горнице в 33-м году по Рождестве Христовом...

Тогда вместе с прочими апостолами причастился Тела и Крови Христовой и Иуда-предатель...

Мы живем в двадцатом столетии (1970 г.). Вы стоите в храме Божием. Совершается Божественная Литургия. Все люди стоят благоговейно и со страхом. Хор поет умиленно: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимтися, Боже наш»...

Вдруг вы вздрогнули. Трепет пробежал по вашим членам. Вы слышите снова голос Христа Спасителя нашего: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов». Вы потрясены до глубины души. Слезы льются из ваших глаз. «Боже мой,

Господи мой, – шепчете вы, молясь, – да как же я, грешный, подойду к Тебе и приму в эти нечистые руки и скверные уста Твое Пречистое Тело и Твою Пречистую Кровь?»

О, мой предобрый и уставший друг! Смотри, чтобы не опалил, не испепелил тебя огонь Божественный! Ведь ты принимаешь пламя огня в Пречистом Теле и Крови Спасителя твоего. О, как оно палит нечисть грехов наших? И как палит оно нас совсем, когда причащаемся недостойно. Ведь Иуда тоже причастился вместе с другими учениками... Он сгорел душой... А телом удавился, и вылезли все внутренности его...

Господи, мой Господи! Да не в суд мне будет причастие Пречистого Тела и Крови Твоей, но во исцеление души и тела. Аминь.

«Вкусите и видите, яко благ Господь. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа».

5. Святое Таинство священства

«Священники Твои, Господи, облекутся в правду» (молитва при облачении).

– Что это такое я вижу впереди? – говорит, задыхаясь от страха, девушка своей подружке.

– А что такое? – спрашивает та.

– Я вижу в алтаре, через открытые Царские Двери, столб огня, который колышется пламенем, будто от ветра. Языки этого пламени идут в разные стороны и будто искры летают крутом. – Девушка трепетала от страха, глаза ее сделались большие, и руки, и вся она тряслась, как в приступе лихорадки.

Подружка успокоила ее и сказала: «Я вижу там священника нашего отца Николая, он совершает Литургию». Сказала, а сама думает: «Боже мой, что это такое случилось с моей Аней, ведь с ней никогда не было никаких приступов или какой болезни, а вот нынче она как больная»... Она снова посмотрела на алтарь, – там стоял облаченный отец Николай и говорил возгласы. Она посмотрела на Аню, – та лежала ниц и плакала. «Огонь, огонь, пылающее пламя, горит в алтаре», – шептала она...

Архангел Гавриил вел старца все ниже и ниже. И вот он в полном мраке. Вокруг треск и шипенье огня, запах, зловонный запах горелого мяса.

– Что это на столбах горит? – спросил старец Архангела.

– Люди, – ответил Гавриил.

– Кто они такие?

– Священники.

– Боже, Боже, – взмолился старец, – кто же тогда может спастись?

– Для человека невозможно, для Бога все возможно, – сказал Гавриил.

– А за что они мучаются? – снова спросил старец.

– За нерадение и корысть.

Когда пошли дальше, старец не мог оторваться взором от горящих на столбах священников. Они были чернее угля, сильно изгибались и подымали к небу свои черные лица... Старец не мог дальше терпеть, он упал и горько заплакал...

Святой Иоанн Златоуст говорит: «Думаю, что священники больше погибают, нежели спасаются»...

Огонь благодатный и... огонь геенский – вот удел иереев Божиих. Таинство священства установлено Самим Господом нашим Иисусом Христом, и вот теперь подумай, мой друг, с каким страхом ты должен относиться к священству и с какими слезами ты должен молиться за него. Хороший священник или плохой, – все равно он служитель Престола Божия, он призван Христом к этому великому служению. Хвалишь ты священника своего – горе тебе; осуждаешь его – вдвое горе. Одно ты должен делать – молиться за священника, как за своего отца родного или родную мать.

Священник

Не говори: забыл он осторожность!

Он будет сам судьбы своей виной!..

Не хуже нас он видит невозможность

Служить добру, не жертвуя собой.

Но любит он возвышенней и шире,

В его душе нет помыслов мирских,

Жить для себя возможно только в мире,

Но умереть возможно для других.

Стоит, подняв он руки бодро к небу,

И молит: Боже, милостив нам будь,

Прости грехи врагов, друзей и дедов

И злой разбой и гаев наш позабудь»...

Он молит слезно, а его поносят,

Плюют, ругают, злобой обагрив,

Но час настанет, и вас грозно спросят:

«Вам что священник сделал, злое позабыв?»

Молись о нас, молись ты, добрый пастырь,

Мы злые дети, гибнем во грехах,

На раны мира наложи ты пластырь, –

Молитва слезная да не замрет в устах.

Весь космос движется грозою небывалой

И звезды огненны возмездием горят,

Народы буйствуют во зле умом удалым,

Ракеты гордые огням эфир сверлят.

А ты, наш пастырь добрый и отважный,

Надежда мира клонит на тебя,

Молись о нас, ведь час грядущий страшный...

Чтоб Бог карал и миловал любя...

«Против народа Твоего составили коварный умысел и совещаются против хранимых Тобою» (Пс. 82: 4). «Но, Боже мой! Да будут они, как пыль в вихре, как солома пред ветром...Так погони их бурею Твоею, и вихрем Твоим приведи их в смятение» (Пс. 82: 14–16), – так молился пророк Давид, когда видел неправду и злобу людскую. Наш пастырь молится не о том, чтобы Бог скорее покарал нечестивых, но о том, чтобы Он скорее обратил их к покаянию, дабы никто не погиб, но все имели жизнь вечную. Но возможно ли это?

Если люди сознательно не хотят чтить Бога, хулят Его, и что они неблагополучнее – сильнее Его клянут... Могут ли пастыри, хотя их было бы и тысячи, замолить за них?!

6. Святое Таинство брака

«Душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней» (Пс. 87: 4).

Вот чем стал нынешний брак для людей мира сего, и тщетно мнимые счастливцы надеются в браке достигнуть счастье. И когда они формально прибегают к Матери-Церкви и по совету родных также формально венчаются, принимают Таинство брака – толку в этом очень мало. Ведь, повенчавшись в церкви, надо потом жить по-церковному, а не по-современному. Приняв христианское Таинство, надо быть уже после этого христианином. У нас же теперь этого нет. Таинство принимаем, а живем опять по-язычески, или еже хуже, по-скотски, потому браки разрушаются, как бумажные домики. Повенчанные расходятся еще с большим ожесточением, чем невенчанные, и Таинство святого брака оскверняется сугубым поруганием.

Господь наш Иисус Христос освятил брак Своим присутствием в Кане Галилейской (Ин. 2) и дал браку высокое назначение – родить и воспитывать детей. Это Божественное назначение мы извратили и сделали брак предметом преступного наслаждения и бесплодности (аборты). И какое тяжкое наказание несем теперь за такое извращение...

Нет! Браку теперь не быть счастливому. И кто вынужден его принимать, обрекает себя на страдание, непомерные скорби и, прямо сказать, на мученичество. И если люди несут узы брака в терпении, в воспитании детей, в скорбном благодарении, то этим они угодят Богу и спасутся.

Когда венчают молодых в церкви, тогда хор поет: «Святии мученицы, добре жизнь свою скончавши, о нас прилежно молитеся Господу»...

Смотрите, как бедная молодая мать вся измучилась с малым больным ребенком. Он все время кричит от невысказанной боли, а она, бедная, сколько ночей уже не спала? Очей своих не смыкала, и у самой-то головушка болит. И сердечко-то как болит. А тут домашнее хозяйство, готовить, чистить, мыть, штопать, зашивать, даже Богу помолиться некогда.

«О, горе мне, – плачет измученная мать, – да лучше бы я сидела девой-вековухой и не выходила бы замуж. А вот теперь майся с ними, ведь трое, один другого меньше, а тут еще скоро будет». Матерь Ты Божия, помоги мне не погибнуть от ропота и уныния! Ведь моему отцу Ивану тоже трудно. Он и в храме, он и дома, тоже, бедный, весь извелся»...

И вот, отец Иван, молодой священник, недавно окончивший семинарию, и матушка его Анна с детишками живут «горе-горемычут». Но они молятся Богу, надеются на Него, и в этом их счастье. Они спасутся, и детей их Господь воспитает и в люди выведет.

Святой апостол Павел пишет в своем послании, что оженивыйся по закону делает хорошо, а неоженивыйся, т.е. остался одиноким ради Господа, тот делает лучше.

Так будем церковный брак ценить, как мученичество, а небрачную жизнь, т.е. одиночество, монашество, будем ценить, как светлоскорбное великомученичество.

7. Святое Таинство елеосвящения

«Болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные, и молитвы совершат, помазавши его елеем»... (апостол Иаков).

Как горячо молится священник! Как он усердно просит Бога о болящей. Ведь бедная Параскева при смерти, молодая ведь, но болезнь никого не щадит. Зачахла, свалилась и вот последние дни доживает. Хорошо хоть одна, замуж не вышла, а то что бы сейчас делали детишки?!

Да, Параскева осталась с мамой жить. Женихов было много, но она возлюбила только одного... И вот Он – Жених нетленный, Господь Иисус Христос – наверное, и зовет теперь свою невесту к себе...

«О, Господи Иисусе Христе, – тяжело вздыхает Параскева, – как мне тяжело, как тесно... Батюшка, – чуть слышно говорит она, – скорее пособоруй».

Священник успокоил больную и продолжал молиться. Он прочитал уже пять Евангелий, Апостолов, пять раз помазал больную святым маслом, а она все мучается, все стонет, бедная. Вот батюшка зачитал шестую молитву, слова, как целительный бальзам падали на больное сердце. «Господи, – молится священник, – помоги рабе Твоей, болящей девице Параскеве, подаждь, ей врачевание и применение всякой тлетворной болезни, помяни богатые Твои щедроты и милость Твою; яко прилежно належит человеку лукавая от юности его... аще бо в суд внидиши с рабы Твоими, никтоже обрящется ее чист от скверны... сего ради грехи юности нашея не помяни, Господи, Ты бо еси надежда ненадеющихся, упокоение труждающихся и обремененных»... Больная затихла, успокоилась, стала дышать ровно и медленно. Потом она тихо заплакала, и слезы ее падали на темное платье, в которое она была одета (инокиня). Остальное время соборования она лежала тихо, не шевелясь. А когда отец Владимир окончил чин и стал делать отпуст, то поразился доброй перемене, происшедшей с больной – Параскева была светла, как Ангел, ее бледное лицо сияло каким-то тихим неземным светом. Она даже приподнялась немного с постели и, поцеловав святой Крест, сказала: «Спасибо вам, батюшка, мне так хорошо стало, так мирно на душе».

Через несколько дней Параскева поправилась и стала печь профсоры, как и раньше, трудясь и служа Господу в терпении.

Какое это дивное Таинство соборования или елеосвящения. Сколько в нем нежности и милости Божией к страждущему! Ведь при соборовании Господь прощает все грехи забытые, или скрытые, или нераскаянные, грехи баловливого детства, грехи соблазнительной юности, все, все прощает. Вот почему это Таинство является как бы завершающим, т.е. оно седьмое, последнее. Очищая человека от всех грехов, оно делает его совершенно чистым, безгрешным для вечной жизни.

Принимать это Таинство можно всем, и не один раз, а несколько. Очень хорошо, когда соборование предваряется исповедью, а завершается причащением.

* * *

Вот семь Таинств, которые трепещет сатана и все его темное воинство. Эти святые Таинства возникли в Греческой Церкви и затем перешли в нашу Российскую Православную Церковь. Велика сила этих Таинств. Они являются как бы спасательными дверьми, ведущими в великое здание Церкви Христовой.

Принимай, христианин, эти великие Таинства с великой верой, любовью и надеждой на милость Божию и радуйся, что Господь так нас любит, и все это Он устроил для того, чтобы нас спасти и даровать нам вечную радость.

...«И не внидет в него (в это здание Церкви Небесной) ничто нечистое и никто, преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны в книге жизни» (Откр. 21: 27).

Иду к Тебе

Иду к Тебе... бушует злобно море,

С напором волн бороться силы нет!

Тоска в душе... отчаянье во взоре...

И звезд последних меркнет дальний свет...

Но я иду... и помню: Ты со мною

И в Тайнах Церкви движешь руку мне,

Я верю всей измученной душою,

Борюсь и падаю и вновь иду к Тебе...

В святом крещении пламенем омытый,

Печать принявший в Таинстве ином

(миропомазании),

Хитон блестящий исповедью сшитый,

И Кровь Спасителя в причастии святом.

Священство мирное, священство благодатное,

Зовет меня чрез бурные моря.

Палит грехов моих обиды многократные,

Указывая путь, где светится заря.

И брак святой – женат я, или инок,

Сияньем чистоты ведущий в небеса,

Божественной душе моей вещая снимок

Миров грядущих преславны чудеса.

Елей святой смягчает гнойны раны,

Грехов минувших иссушает грозный строй.

Целя недуги и болезненны изъяны,

Измученной душе вселяючи покой.

О, пусть кипит волна, в безумстве духа мщенья,

Пусть жизнь грозит всей мощью силы злой;

Тебя бы, Господи, мне видеть в воскресеньи

И слышать бы всегда: «Не бойся, Я с тобой».

Великий ученый Паскаль сказал: «Один камень изменяет архитектуру строения целого мира»...

«Камень, егоже небрегоша зиждущий, сей бысть во главу угла; от Господа бысть сие и дивно воочию вашею» (Спаситель).

Однажды пророк Божий видел большой Камень, который оторвался от Горы и полетел вниз... Внизу стоял огромный истукан, сделан он был из золота, серебра, железа и глины. Истукан сиял на Солнце золотом, и поклонялись ему все народы. Несущийся с горы Камень ударился об него и вдребезги разбил истукана... Так погибли одна за другой четыре державы: Ассирийская (золото) , Вавилонская (серебро), Римская (железо) и Греческая (глина). Великий Камень (Христос), оторвавшись от Горы (Девы Марии), ударил в истукана этих держав, и они рассыпались, и нет их на свете. Камень же стал расти и вырос в великую Гору...

Господь сказал: «Всякий, кто упадет на этот Камень (соблазнится о Христе), тот разобьется, а на кого Он упадет, того раздавит (Евангелие)...

Спаситель еще сказал: «Кто слушает слова Мои и исполняет их, того уподоблю человеку, строящему дом свой на камне». Когда он выстроил, подули ветры, полил дождь, поднялись реки и устремились бурные воды на дом тот, он не поколебался и устоял... «А кто слушает слова Мои, – говорит дальше Господь, – и не исполняет их, того уподоблю человеку, строящему дом свой на песке». Вот подули ветры, пошел дождь, разлились реки, и хлынула вода на дом тот, и он упал, и разрушение дома того было великое (Евангелие).

О, строители! Какими вам следует быть благоразумными! Построить дом, построить здание, построить семью, общество, построить целое государство, организовать в великую семью все народы, создать капиталистическое или социалистическое объединение, идеологию, объединить весь мир в одно государство, построить грандиозное мировое здание, в которое вошли бы все народы... при едином, стабильном управлении.

Строители! Вот вы построили великое, сверхнациональное, сверхрелигиозное, сверхрасовое, сверхполитическое здание Христианства. Стоит его здание две тысячи лет. А фундамент его, т.е. основание, имеет шеститысячную давность (Ветхий Завет). Таким образом, если обобщить, то выходит, что великое здание Христианства стоит уже около 8 тысяч лет и потому вызывает у людей заслуженное удивление.

Идет почтенный гражданин мимо здания Христианства. Он задирает голову вверх и с удивлением осматривает грандиозное сооружение.

– Что это такое здесь построено? – спрашивает он у встречного.

– Это здание Христианства, – отвечает тот с гордостью.

– И давно оно стоит?

– Так-с! – запинается собеседник. – Сейчас я вам скажу... да это здание в общей сложности стоит уже около 8 тысяч лет.

– Что вы говорите?

– Да, да, так свидетельствует история, около шести тысяч так называемый Ветхий Завет (основание) и две тысячи Новый Завет (корпус и завершение).

– Невероятно!

– Да, но ведь факт налицо.

Собеседники закурили, кажется, они оба не спешили и потому, оглядывая здание, вернее целый комплекс сооружений, входящий в единый монотипный ансамбль, разговорились более пространно.

– А скажите, пожалуйста, – спросил первый, – видимо, за такой долгий период здание перенесло немало потрясений, перемен?

– Потрясений? Да, очень много, как много известно, ни одно сооружение не испытало на себе столько потрясений, напоров ветра, воды, всевозможных бурь и вихрей, земных колебаний, пожаров, набегов, военных приступов, а иногда и внутренних потрясений, как испытало на себе здание Христианства. И вот, видите, оно кажется уже довольно ветхим, но продолжает стоять нерушимо. И Бог знает, сколько еще времени простоит оно?

– Да, – согласился собеседник. – Но все-таки, в чем же тайна долговечности этого здания? Вы не знаете?

– Мне известно, что в этом здании «во главу утла» строители положили Камень, – вон, видите, в восточной части здания такой огромнейший Белый Камень. Он своим особым составом спаял все другие камни, даже как бы слил воедино все здание и, благодаря этому Камню, все сооружение состоит фактически из одного Камня.

Тем не менее, убедительные доводы собеседника ничуть не убедили приятеля. Он покачал головой, поблагодарил встречного друга и пошел себе дальше, не желая принимать на себя трудов, чтобы зайти в это здание и лично убедиться еще во многом.

Так бывает со многими и теперь; так было и раньше; так, видимо, будет и в будущем.

Ох, вы, любознательные современники! Вы кичитесь знанием всевозможного искусства: архитектуры, художественных произведений, музыки и прочего. Когда же вы сумеете честно оценить этот мировой шедевр, архитектурный ансамбль, здание Христианства, оценить и безбоязненно во всеуслышание сказать о его величии, силе и красоте?!

Когда же?.. Но если вы не скажите, то сами камни возопиют! А вы, строители! Слава вам и поклонение, славя вам и вечная награда. Здание Христианства, которое вы соорудили не жалея сил, здоровья, имущества, своей жизни, будет стоять и стоять вечно! Ибо оно основано на «здании апостол и пророк, сущу краеугольну Самому Иисусу Христу» (святой Апостол).

* * *

Стоит твердыней, упершись в самое небо, здание (небоскреб) капитализма. О, это такое великое сооружение и стоит уже несколько сот лет. У многих оно вызывает удивление, а у иных страх и презрение. Если здание Христианства построено на невинной Святой Крови, правде и терпении, то здание капитализма создано «капиталом». Золотой идол «Молох» лежит в его основе. Деньги, эксплуатация, гнет, неправда, непосильный принудительный труд – вот строители здания капитализма. И стоит это здание и теперь, реставрируют его день и ночь. Почти валится оно, рушится, потому что «во главу угла» этого здания положен не Камень–Христос, а золотой Молох. И если здание Христианства стоит тысячелетия, то здание капитализма – две-три сотни лет. Некоторые имеют слабость смешивать Христианство с капитализмом. Абсурд! Истинное Христианство всегда решительно отвергало наживу, эксплуатацию, насилие, рабство, жестокость, мзду. Истинное Христианство проводит идею равенства, братства, терпимости, милосердия, жертвенности, любви ко всем, даже к врагам. Господь наш Иисус Христос сказал: «Царство Мое не от мира сего» (Евангелие). Таким образом, здание пресловутого капитализма совершенно особое, отдельное от Христианства сооружение. Его принцип – «разделяй и властвуй»! Но эта власть уже ускользает из рук капиталистов. Ему – капитализму – суждено рухнуть...

Совсем новенькое, еще почти не обсохшее, и здание социализма. Оно стоит, гордо устремив в небо свои стрелообразные завершения. Но маленькая история этого здания (50 лег) дала уже себе мировую рекомендацию. Строители здания социализма – выходцы из Христианства. Поэтому и принципы архитектурного плана строения взяты оттуда же, т.е. из Христианства. Так, например, основные лозунги: братство, мир, равенство зарождены в Христианстве. Там, в Христианстве, они находят подлинную свою сущность, здесь же – формальную. Словом, это новое здание имеет и свою новую конструкцию, но основы в нем – первохристианские. Коренное же различие их в архитектурном творчестве замечается в том, что строители здания социализма совершенно выбросили основной Камень – Христа – из своего стройматериала. Гордое здание это стоит, не имея под собой соответствующего основания. Оно стоит и достраивается в наилучшем своем плане, но Камень-Христос отвергнут и лежит поодаль, он выброшен вон, как ненужный, как неспособный, как неподходящий к зданию социализма. Строители решили обойтись без этого Камня и полагают, что они не ошиблись...

Однако, отвергнутый Камень (Христос) сделался главою или основою утла (основой жизни людей) и продолжает в мировой жизни людей иметь решающее значение. Но этим дело строительства еще не закончено.

Участники строительства здания социализма, окрыленные первоначальным успехом, выступили единодушно на сооружение новейшего здания, здания коммунизма. Это новое здание конструируется в более обширном плане. Оно уже имеет свое основание, свой подготовленный материал. Однако строители и здесь единодушно решили обойтись баз Христа, – Камень-Христос ими полностью игнорируется и полностью отвергается как ненужный и даже вредный (как они говорят) материал для здания коммунизма. Скорее всего получится так, что строители этого сооружения предпочтут Христу его противника – сатану, и антихрист (противник или вместо Христа) станет на то самое место, где должен бы лежать Камень-Христос. Получится ли здание прочнее от этой замены? Будет ли оно долговечным? Ответить трудно, если мы не возьмем в руки святую Библию и не прочитаем ее от начала до конца. И вот, когда вы будете читать святую Библию, то с особым вниманием прочитайте слова Господа нашего Иисуса Христа. Он говорит так: «Камень, егоже отвергли строители, сей стал во главу угла; от Господа бысть сие и дивно воочию вашею».

Вы, которые принадлежите к зданию Христианства, держитесь этого исторического сооружения. Совсем не подходяще вам искать чего-то другое. Ваше здание испытано временами суровых испытаний. К нему принадлежали сотни тысяч поколений людей, которые жили, процветали, множились, спасались и уходили к прадедам своим. И этот корабль, хотя и подержанный, но многим опытом испытанный, будет являться для вас более надежным оплотом, чтобы выйти в открытое море...

Господи Боже наш! Спаси нас, мы погибаем! Изведи из темницы душу мою исповедатися имени Твоему...

Солдат

И все то я хожу пешком, пешком,

Где справиться ногам с такой нагрузкой?

Ходил в походы с вещевым мешком,

С винтовкою, в промокшей блузке.

Где не ступала ты, моя стопа?

В сугробах увязала, грязь месила.

Открытый шлях, иль тайная тропа –

Шагал я всюду, где являлась сила.

Был кратким отдых, выспаться не мог,

Бывало, в блиндаже вздремнешь немного,

И хоть порой и не было дорог,

Опять встаешь, и снова в путь-дорогу.

Я говорил своей душе: «Иди, иди,

Иди все время, позабыв усталость,

Чтоб ни случилось, мы пока в пути,

Шагать немного нам еще осталось».

О, Боже наш, Ты Боже всех веков,

Творишь Ты в мире все по доброй воле,

Чинишь законы, плавишь сталь оков,

Даешь народам счастье новой доли...

Разишь царей и сильных властелинов,

Народов право власти новой устрояешь,

Ему составил громы новых гимнов,

Жестоких, мерзких силою караешь...

Дождем светящим и огнем палимым Свирепый раб разбоем бьет в Тебя;

Твоей державой и Тобою зримый...

Караешь Ты нещадно и любя.

А я вот все хожу, хожу и ною,

Не зная, сколько мне еще пути.

Иду по жизни тяжкою стопою, –

Дай, Боже, мне скорей домой дойти...

...«Сделай им то же, что Мадиаме и Сисаре... которые истреблены в Аендоре, сделались навозом для земли» (Пс. 82: 10–11).

Идем мы с тобой день, идем целую долгую темную ночь... Ты падаешь, я поднимаю тебя, я падаю, ты поднимаешь меня. «Нет сил больше», – слышу я сдавленный хрип твоей больной груди. Останавливаюсь, ищу тебя, не могу найти. Прислушиваюсь. Свист ветра мне ответом. «Боже, неужели он погибнет, – шепчут сухие шершавые уста, – неужели друга своего я больше не увижу? Да мы же клялись вместе жить или умереть»...

– Ванюша-а-а-а, – кричу, пересиливая бурю. Дух захватывает, в горле ком чего-то, не то крови, не то грязи. – Ванюша-а-а-а, где ты, друг мой?

Даже эхо не раздается. Как в глубокой яме, как в пропасти. Сажусь на сырую землю, чтобы немного отдохнуть, перевести дыхание. Когда же кончится эта ужасная ночь? Этот, как стрела, пронзительный ветер? Чуть передохнув, иду вспять, ощупывая рукой сырую землю... Может быть, он лежит на этой грязной черной тропе? Может быть, еще не свалился в нее – в пропасть? Может быть... рукой нащупал мягкое. Он. Встаю на колени, прикладываю к его лицу свою голову – нет, не дышит. «Друг мой, Ваня, – зову я его, – или и правда ты оставил меня одного? Ведь договаривались же вместе... милый ты мой труженичек, даже лица твоего не вижу, так темно, так мрачно»... Плачу. Слезы текут, как у ребенка, и, наверное, падают на его холодеющее лицо. Все. Дальше идти некуда... Сижу и плачу... что же теперь? Шагнуть в пропасть?..

Но как раз в этот момент на востоке загорелась заря. Она все больше и больше разгоралась, озаряя горизонт фиолетово-розовым светом. Я смотрел на эту все усиливающуюся зарю и ничего не соображал. Ни радости, ни скорби в сердце не было. Мне было все равно.

Если и заря будет, затем взойдет Солнце, мне все равно уже не идти дальше. Могила моя рядом с моим другом. Вместе мы делили горе и опасности в пути, вместе и...

Вдруг ударил луч восходящего Солнца, и голова моя просветлела. Я увидел лицо друга. Оно светилось неземным светом и будто все еще улыбалось. Прижавшись к худому остывшему телу, я рыдал... Измученный бессонными ночами, обессиленный горными тропами, я забылся крепким сном. Мы лежали вместе на высокой скалистой тропе, как бы оба умершие, всеми забытые, всеми покинутые...

...Вижу его, он стоит около меня и тихо улыбается; его добрая улыбка всегда придавала мне силы, она всегда в минуты крайнего изнеможения укрепляла меня на подвиг.

«Ну, что, милый друг, – улыбаясь, тихо сказал он мне, – тебе идти»... Очнувшись, я еще пуще заплакал, обнимая слабыми руками его мученическое тело. «Я пойду, я пойду, – как бы отвечая, говорил я ему, – а ты, мой дорогой, останешься здесь. Я тебя покрою вот этим старым латаным плащом, и лицом открытым смотри в небо. Никто тебя здесь не тронет, никто не обидит. Жив буду, зайду, поклонюсь твоим косточкам»...

Сдвинув немного с тропы, положил его под кустик, поглядел в последний раз на дорогие черты его лица и, смахнув рукавом слезу, двинулся дальше...

Но что это, Боже мой! Или светопреставление! Или... восходящее Солнце закрыла какая-то стальная стена или завеса. Оно, казалось, совсем потухло, на вершинах гор бледнели последние его лучи, как слабый румянец на ланитах умирающей. Буквально через 10 минут снова наступила тьма и покрыла собою мою тропинку, синие дали и всю окружающую местность...

* * *

Всегда в страданиях рождается что-то новое, лучшее. Сумерки Востока, в частности Турции, навеянные и силой навязанные оттоманской Турцией (Исламом), были началом духовного возрождения сынов Российских. Святая Православная вера, расцветшая, как живой благоухающий цветок, в египетских пустынях и греческих монастырях, неслась на крыльях большого орла с востока на запад. Совершив процесс освящения людей восточной Христовой истиной, Господь вспомнил о непросвещенных языческих народах славян.

«Во всю землю изыде вещание их и в концы Вселенныя глаголы их» (прокимен апостолам). Святой Андрей Первозванный еще в первом веке нашей эры пришел на горы Киевские, водрузил здесь Крест и пророчески сказал ученикам своим, что здесь процветет обильно вера Христова, и будет построено много церквей (летопись).

В конце IX века Грецию посетила святая равноапостольная Ольга, бабушка князя Владимира, а в IX веке – сам великий князь Владимир Киевский и всея Руси принял святое крещение в Днепре своих вельмож и киевлян.

Так вера Христова, на Востоке затемненная насилием неверных и упадком нравов народных, перенеслась в Киев и здесь озарила своим сияющим восходом всю русскую землю.

Святой князь Владимир, умнейший и мудрейший, «Красное Солнышко», как называли его киевляне, понял всю красоту и правду Божественной Христовой веры. Он послал в Константинополь своих лучших послов, которые должны были на месте убедиться в истинности веры Православной и по возвращении все рассказать ему. Послы вернулись в Киев, и великий князь Владимир спросил их: «Скажите мне теперь, что вы глядели у греков?»

Послы поклонились князю до земли и ответили: «Мы не знаем, государе и великий княже, где мы бывали – на небе или на земле. Когда мы стояли в их церкви, то такая великая была красота и благолепие, что мы себя не помнили».

Великий князь Владимир своим чутким умом понял, что вера греческая понравилась его послам, и они говорят ему не из человекоугодия, а вполне искренне.

– Так что же, славные послы-бояре, – весело сказал он им, – поскольку вера греков приглянулась вам, то, может стать, и примем ее себе?

– Примем, примем себе эту веру, – в один голос сказали послы-бояре.

Этого только и ждал умный князь. Теперь он не один, с ним заодно и бояре – знатные киевские граждане. Немедленно была снаряжена новая делегация в Константинополь, с которой князь Владимир просил греческого патриарха и царя, чтобы они прислали в Киев первых священников.

Почти одновременно с этим событием святые братья Кирилл и Мефодий просвещали светом веры Христовой другие славянские народы – Моравию, Болгарию, Сербию, Чехословакию и др. Они составили славянскую азбуку, часть священно-церковных книг перевели на славянский язык (Евангелие, Часослов) и насаждали веру Христову в этих странах.

Это были два родных брата, беззаветно любившие Господа Иисуса Христа. Они были ученые и мудрые. Перенесли много скорбей и гонений. Их преследовали и покушались на их жизнь, но Господь хранил их как Своих верных и преданных служителей.

В житии святых братьев Кирилла и Мефодия говорится, что, когда старший брат заболел и лежал на смертном одре, к нему подошел, плача, святой Мефодий и сказал ему: «Мы шли двое в борозде как бы запряженные в плуг, и вот ты пал. Что я буду делать один?» Он горько плакал. Святой Кирилл братски утешал его и ласково сказал: «Не бойся, брат, Бог будет с тобой».

Вот так примерно в VIII–IX веках светлое Солнце веры Православной радостно взошло над славяно-русскими народами и избавило их от тьмы языческой ночи.

Святого князя Владимира и святых братьев Кирилла и Мефодия чтут ныне все славянские народы. Им принадлежит великая заслуга, они дали нам святую веру Православную, самую лучшую, самую спасительную во всем мире. Благодаря этой святой вере Христовой древняя Русь перенесла великие испытания, великие скорби, моры, пожары, истребления, но она не только не погибла, а наоборот, объединилась из множества княжеств в единую мощную державу Российскую на страх врагам и радость друзьям.

Сеятели

Сеятель веры на ниву народную,

Почву нашли им совсем благоплодную, –

Ваши благи семена!

Веру Христову, святую, небесную,

Полную юности, силы, чудесную

Вы принесли издавна!

Славную Русь сотворили великою,

Злобу изгнали блестящею битвою,

Правду поставив в удел.

Где ж вы, умелые, с бодрыми лицами?

Где же вы с полными жита кошницами?

Кто начертал вам предел?

Робкие сердцем и слабые силами,

Труд награждается всходами хилыми,

Доброго мало зерна...

Все же ты, сила российско-народная,

Вере святой – что река многоводная –

Буди навеки верна!

«Торы окрест Иерусалима, а Господь окрест народа Обоего отныне и до века»... (Пс. 124: 2).

Что писать тебе, святая, милая, родная, бесценная и смиренная Русь Православная? Что сказать о тебе, гордая, великая, несмиренная, пытливая, строптивая, переученная, извращенная теперешняя Русь всеславная? Писать ли о бывшей и настоящей? Или углубиться в минувшее, а настоящее знают все живущие. Не стоит делать сравнение настоящего Руси с ее прошлым. Настоящее – светлое, блистающее, ученое, горделивое, безбожное, похотливое, стремящееся к материальным ценностям и теряющее навсегда духовное – мы все знаем, а если живы будем, и Господь еще потерпит нашим грехам, то узнаем еще и еще больше..., а вот позвольте вспомнить ту Святую Русь, которую так хорошо знали наши отцы и праотцы и которые были так счастливы, живя в ее необъятных пределах.

Прошло всего только 50 лет настоящей советской России, а какие грандиозные перемены, переустройства произошли за эти полста лет. Почти не узнать прежней Руси Православной, только территория ее осталась в прежнем виде, а внутренняя жизнь народа и внешний облик городов и сел коренным образом изменился.

Люди уже не стали ходить так много пешком и ездить на громыхающих телегах и рыдванах, они не обувают теперь лычные ковырянные лапти с портянками и вонючими онучами, их уже мало видно и в овечьих кожухах одетых да кушаками или веревками опоясанных, и на голове уже мало носят малахай с ушами или башлык причудливый «ку-ку-клас» формы. Человек стал совершенно иным, более ученым, более и более культурным. Теперь, например, идя куда-нибудь или уезжая в извоз за 25–40 верст, он не станет служить молебен в церкви, а перед самым отъездом не встанет на колена пред образом Спаса и Девы Богородицы, он не сделает на себе истового широкого знамени креста и не поклонится домочадцам.

– Прости мене, женушка моя, – скажет он плачущей труженице своей жене, – прости мене, ради имени Христова, ты, сынок мой Петя, –скажет он, кланяясь до земли, старшему сыну, – и вы, все мои милые детки: Коля, Вася, Маша, Ниночка и малышек мой Гриша, все простите меня – отца вашего – ради Христова имени, еду в дальнюю дороженьку, и что Бог приведет, один Он знает, увидимся боле или нет...

Все кланяются иконам, плачут, кланяются друг другу, целуются в уста.

– Ну, Бог милостив, отец, – говорит хозяйка – мать семьи, – будем молиться Деве Богородице, Она, Заступница, жалеючи сохранит тебя живым и невредимым...

И поехал на своей лошадке он в дальнюю дорогу, свежей соломки наложил в сани, тулуп с большим воротником, шапка с ушами, да еще башлык сверху на голове его. На руках вязаные варежки, а поверх их меховые рукавицы натянул. Ноги в подшитых валенках, а внутри чулки с шерстяными онучами...

– Эй ты, Вороная, – вскрикивает он, – ну тащись веселей. – И кнутиком слегка ударяет свою любимую лошадку. Сани легко скользят по чистому, вновь выпавшему снегу, лошадка весело бежит в неведомую для нее даль.

Но вот легкий ветерок сменился порывистым ветром, сильная буря неожиданно подхватила пушистый снег и понесла его метелицей по дороге. Солнышко скрылось за тяжелыми тучами. День сменился ночью...

«Эй ты, Вороная, приустала, – чуть слышится из- за свиста ветра голос извозчика, – Бог милостив, давай, давай вперед»... И наш русский путник, мужичок-извозчик скрылся в бурной мгле снежного урагана... Но мы знаем, что он едет и едет все вперед, на душе у него тепло и уютно, дома о нем молится родная семья, и никакая злая буря не страшна нашему мужичку-удальцу, он спокоен и свободен, с ним Господь Бог и Дева Богородица...

«Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя».

– Вставайте, детки, милые крошки, – будит мать своих малышей темной ночью.

– А что, мамуня, случилось? – спрашивает старший Петя.

– Сон страшнющий видела... На дворе ураган, отец наш в беде. Коля, Вася, Машенька, Ниночка – милые, на молитву, скорее, скорее.

– Мамуся, рано, темно, холодно, знобит, – лепечут ребятишки, протирая глаза.

– Знамо темно, – говорит мать. – Тятя наш в беде. Боженьке надо молиться за него.

Ребятишки заворочались на своих теплых постельках.

И только один маленький Гриша спокойно лежал в своей люльке. Но и он проснулся, заслышав приглушенный шум и движенья в избе.

У святых образов, тихо мигая, теплилась лампада. От нее в избе было еще темнее, длинные причудливые тени ползли по деревянным стенам хаты. Больше уже никто из ребят не спрашивал мамку, зачем его будят так рано, каждый знал, что тяте трудно в такую бурю. Он поехал один-одинешенек, и в такую ночную метелицу снег может замести вместе с Вороным. Только маленькая Ниночка спросонья спросила Васю, дергая за рукав: «Васюта, тятя приехал? Гостинцы?»... «Вот дурочка, – пробурчал Вася, – он там, в буране»...

– Милые дети, – снова шепотом сказала мать, – страшный сон я видела, молитесь за тятю, ему трудно...

Она опустилась на холодный пол, дети все за нею встали на колени. «Спас бессмертный, Иисус Премилостивый, – начала вслух молиться мать, – помилуй нас, греховных»... «Вася, читай», – шепнула она рядом стоящему на коленях третьему сынишке, и в глубокой темноте, тихо, как ночной колокольчик, приглушенно зазвенел голос малютки.

«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго... яко Той избавит тя от страха нощнаго... яко на Мя упова, и избавлю, и покрыю, и...»

С темных образов, освещенных мягким светом лампады смотрел «Нерукотворенный Спас». Его очи, будто живые, мигали, ободряли молившихся, добро-грустное выражение темного лика возбуждало надежду.

– Мама, – робко вскрикнул Коля, – тятя едет! – Удар ветра рванул оконную ставню так сильно, что вся стена задрожала.

– Тихо, Коля, – сказала мать, – это ветер бьет, молись, милый, тятя наш далеко отсель.

– ...«воззовет ко Мне и услышу его... – снова звенел во тьме голосок Васи. – С ним есмь в скорби, изму его»...

В люльке неожиданно заплакал Гриша, мать подалась к нему. В это время будто за самым окном кто-то сильно застонал... Двое ребят бросились к окну и прижались лицами к замерзшему стеклу, прислушиваясь.

– Это, наверное, буря воет в трубе так заунывно. Молиться надо. Машенька, читай «Заступницу»...

В темной хате опять все стихли, только тоненький-тоненький голосок Машеньки, будто плача, рыдая,

умоляя, плыл, возгорая, потом снова угасал в холодной темной ночи.

«Заступница Усердная, Мати Господа Вышняго... всех нас заступи, о Госпоже, Царица и Владычица... иже в напастех, в скорбех, в болезнех»...

Кто-то заплакал тихо, будто боясь, что его за это побранят. Плакал Петр, старший. Он больше всех остальных понимал опасность. Он вместе с отцом не раз замерзал в открытом поле, вот в такую бурю. Ему стало очень жалко тяти, да еще он вспомнил, как тятя перед отъездом, кланяясь ему, сказал: «Петр, сын мой старший, прости меня»... Уже не сдерживая слез, Петя рыдал вслух. Заплакал Коля, заплакала Маша. В хате сделалось жутко, и как раз в этот момент у образов погасла лампада. В абсолютной темноте стало еще страшнее... На крыше что-то грохнуло, на потолке послышались шаги... Все в ужасе притихли, плач умолк, смолкла и молитва, только буря выла за окном, и ветер бросал в замерзшие окна стальные крупицы снега...

Мать встала с пола и, засветив лучинку, затеплила угасшую у образов лампаду. Все напряженно молча наблюдали, как она подносила горящую лучинку к лампаде, руки ее тряслись как в лихорадке, выдавая внутреннее душевное волнение. Луч света освещал ее худое лицо. Она была бледна, как полотно, уста шептали молитву. Поставив зажженную лампадочку на место, она на несколько секунд как бы задумалась, потом облегченно сказала: «Ну, милые детки, теперь ложитесь спать опять».

– Мамочка, – выдохнул Коля, – а как же тятя?

Она погладила Колю по головке, поцеловала его и

ответила:

– Буря утихает, тяте легче... ложитесь все. Через две-три минуты все лежали на теплой печке, кутаясь в штопаные одеяла. Маленькая Ниночка – вместе с мамой на кровати. Она близко прижалась пухленьким телом к маме, и ей было очень тепло. Своей мягкой ручкой она перебирала мамины волосы, потом ее ручка скользнула на мамино лицо и... замерла.

– Мамочка, – нежно сказала она своим детским голосочком, – ну не плачь, мамочка, тятя скоро, скоро приедет к нам.

Она еще тесней прижалась к маме. Вместо ответа мама поцеловала ее в щечку. Поощренная такой лаской, она быстро заснула... В хате водворилась полная тишина. На дворе буря затихла, но мать долго еще не могла заснуть. Она все вспоминала «страхи» этой ночи, а в ее душе боролись за мужа две силы: страх и надежда... Наконец, она, вздохнув, прошептала: «Да будет Твоя святая воля»... и забылась...

На востоке загоралась зимняя пунцовая заря...

* * *

Мария Ивановна, или Марфуша, как ее звали соседи, в тяжелых случаях жизни всегда учила детей молиться Богу. Будь то день или глухая ночь, она поднимала ребят, и все молились пред дедовской иконой Спаса Нерукотворенного и Девы Богородицы. Когда она была еще девочкой, ее матушка и тятя учили также этому. И сколько она, бедная, за свою жизнь видела горя! Казалось иногда, что и жизнь становится невыносимой (дети, болезни, недостатки), но всегда, помолившись Деве Богородице, она укреплялась духом и сердцем своим всегда чувствовала, что Бог ее услышал и сделает с ней по любви Своей...

О, наши милые отцы, деды, прадеды! Как вы были сильны верой и как счастливы духом! И мы, ваши потомки, как, бывает, завидуем вам...

Хотя мы теперь не ходим в лаптях, как ходили вы, а в начищенной кожаной обуви, какую вы надевали только на Пасху, и ездим-то мы не в трясущихся, скрипучих рыдванах, а на мягких сиденьях троллейбусов и автобусов, и одеваемся мы лучше, чем вы одевались, питаемся будто лучше, чем вы питались, и говорить-то мы научились лучше, чем вы говорили, и строить мы научились, и летать быстро умеем, и обманывать мы научались, даже своих родных, и грешить научились, и Бога оскорбляем вдвое больше, чем вы Его оскорбляли, а вот молиться, смиряться не умеем. Словом, мы теперь многому научились, знаем то, что вам даже и не снилось, мы культурные, мы ученые, мы славные, мы богатые, но мы... несчастные... Главное, мира у нас нет. Будто все у нас есть, а вот мира в душе нет. Пустые мы и вечно недовольные...

«В те дни не будет мира ни выходящему, ни входящему, ибо великое волнение будет у всех жителей земли; народ будет сражаться с народом, и город с городом, потому что Бог приведет их в смятение всякими бедствиями» (2Пар. 15: 5–6).

И все это потому, что дедовских икон, намоленных, родовых, у нас давно нет в наших чистеньких комнатах, и вообще мы выбросили на чердак или спрятали в гардеробы, тумбочки их. Даже кресты нательные не хотим носить на себе, увидят – засмеют. Мы их прикалываем на булавочку, или в бумажник, в карман кладем вместе с папиросами и прочим. Вот живем, как новоязычники двадцатого века; если совсем не признаем Христа Бога, или признаем только языком своим, а делами жизни хуже, чем безбожники какие. Эх, времена, времена! Эх, люди, люди...

Ходить бы нам в лапотках, да в латаном зипуне. Да побольше бы правды друг ко другу иметь, да доверия, да душевной искренности, да доброжелательства, да смирения.

Конечно, какое может быть у нас теперь смирение или вера в Бога, когда мы так много знаем и так много умеем делать чудесного. Ведь и летаем же в небесах, и ходим под океанами, и дома строим на облаках, и, сидя в мягком кресле, идем со скоростью 2–3 тысячи километров в час. Какое же может быть тут смирение? Какая молитва?!

Бывало, идет человек в лапотках, за плечами сумочка с сухарями, в руке сучковатая палка, вот и идет, идет, идет...

Идет!

Идет он день, идет и два,

Идет недельку целую.

Идет и молится едва,

Листая книжку белую.

Кругом леса, трава, цветы

И бабочки, порхаючи,

Идет, не ведая тропы,

Молитву напеваючи.

Вон сел под кустик и, крестясь,

Открыл он книжку белую,

Прочел, подумал, не сумнясь,

Молитву тайно делая.

Подбодрив силы, и опять

Идет в дорожку дальнюю,

А где и в церкви побывать,

Поставить свечку сальную.

Вот скоро будет тридцать лет,

Как он, тропой таскаючись,

Идет, идет навстречу бед,

И в жизни скорбной маючись.

О, Боже Правый и Святой,

Твои пути не ведучи,

Сияли деды простотой,

Тихонько в жизни едучи.

А мы ракетою летим,

Летим, куда не ведая,

А он идет, идет, идет,

И с Боженькой беседуя.

Нет! Вы счастливее, чем мы,

В пути молитву деючи,

Избегли муки, вечной тьмы,

И с Господом светлеючи...

А он идет, идет, идет,

И с Боженькой беседуя,

Молитву тайную ведет

Тропиночкой неведомой...

«Вспоминаю дни древние, размышляю о всех делах Твоих» (Пс. 142: 5).

– Куда тебя Бог несет?

– Да вот до Киева древнего, – ответил мужичок, а сам оглянулся, чтобы поглядеть, кого это Бог послал ему на пути. Его догонял седоватый мужичище с большой как лопата бородой. Поравнявшись, они пошли вместе.

– До Киева, говоришь? – переспросил он недоверчиво странника.

– Да, до святого града Киева, добрый человек.

– Знаем мы вашего брата, какие вы молитвенники. – В голосе бородача звучала нотка крайнего раздражения.

– Бог все ведает.

– То-то ведает Бог.

– Знамо, все Он видит.

Бородач угрюмо помолчал, как бы что-то обдумывая, потом совершенно неожиданно зло спросил:

– Деньги собираешь? Много насобирал? Ну-ка?.. – С этими словами он накинулся на странника и ударом кулачища сбил его на землю.

– Побойся Бога, раб Божий, – завопил странник, – один рупь без трех копеек – вот все мои деньги.

– Знаем мы вас, обдиралы, ходите, обманываете людей, – и опять над беззащитной головой странника занеслась рука уже с длинным ножом.

– Конец, и слава Богу, – кротко прошептал странник.

– То-то, конец, – зло процедил убийца, – еще не конец, давай сам деньги. – Нож висел прямо над лицом странника, а бородатый ехидно осклабился: «Ну, скорей, скорей, а то...»

Странник полез в карман за деньгами, вытянул грязный узелок, не торопясь, развязал его – там была сухая просфора и несколько медяшек, которые дали ему, чтобы он поставил свечку. Подавая убийце, он кротко сказал:

– Здесь все, больше у меня нет.

Бородач взял просфору, перекрестился широким крестом и положил все в свой карман. Потом снова, подняв руку с ножом над жертвой, грозно сказал:

– Мало, давай еще.

– Бог свидетель – у меня все.

– Давай еще! – и дрожащая от злобы рука с силой ударила в грудь странника.

– Конец, и слава Богу, – произнес странник, закрыв глаза.

– Еще не конец! – желчно сказал убийца. Он вытаскивал нож из груди своей жертвы и не мог вытащить его. – А, – завопил он в злорадстве, – вот у тебя где деньги-то! – Мигом разорвав старый зипун, он схватил с груди его что-то крепкое, завернутое в платок. Разорвав платок, убийца оторопел... на него с иконы смотрели кроткие очи Богоматери. Бородач быстро снял свою шапку и встал на колени. Держа икону перед собой, он стал кланяться ей, что-то шепча губами.

Страннику стало вроде смешно. Он поднялся с земли и сел. Глядя на бородача, он сказал, указывая на икону: «Родительское благословение».

Тот усердно молился пред иконой, не обращая на него внимания. Потом, положив икону на свою шапку, лежащую на земле, он опять схватил нож.

– Давай деньги! – и нож снова повис над жертвой.

– Добрый человек, – ответил странник, – я сказал тебе, что у меня больше нет, все. – Злые глаза, как железо, сверлили странника. Потом удар пинком – и жертва снова лежала на земле. Бедный странник видел, что, действительно, ему приходит конец, потому что убийца, озлобленный неудачей, совсем озверел и добра ждать нечего.

– Деньги! – зашипел бородач, и нож сверкнул в воздухе...

– Господи, прими дух мой! – взмолился бедный странник.

В этот самый момент, как отдаленный гром, раздался удар колокола. Бом, бом, бом, – за перелеском звонили к вечерне.

Убийца выпрямился и, положив нож в карман, еще раз набожно перекрестился, потом, быстро взяв икону, он приставил ее к лежащему страннику и... поклонился до земли. Сказал: «Прости, брат, Христа ради, не в урочный час благовест, я бы тебя прикончил как кошку»... Надев шапку, он пошел в церковь молиться Богу и быстро скрылся за кустарником.

Странник сел и сказал: «Слава Богу, что Он послал доброго человека... беден, видно, деньжонок собирает, прости его, Боже»...

Но от удара болела голова и грудь. Странник встал, шатаясь, положил «Добротолюбие» в сумку и прошел несколько шагов. Идти было трудно, шаги заплетались и гнулись, как плети. Отойдя подальше от дороги, он набрел на пенек и, сев на него, начал читать молитву. Почитавши с полчаса молитву с отрадою, он неожиданно увидал саженях в пятидесяти от себя в глубине леса человека, который неподвижно стоял на коленях. Странник порадовался и подумал, что он, наверное, молится Богу. Закрыв глаза от усталости, странник сидел так еще минут двадцать. Когда он посмотрел в ту сторону, где видел человека, то удивился, что тот все стоит на коленях и молится.

– Вот, слава Богу, – порадовался странник, – какие есть рабы Божии. Затем он увидел, что тот человек упал ни землю и не шевелится.

– Что бы это было такое? – подумал странник. Он встал и пошел посмотреть. Подойдя ближе, он увидел юношу, который лежал на траве и тихо спал. Послышав шорох, юноша проснулся. Это был молодой человек лет 25–30-ти, лицом чистый и благообразный. Одет он был в крестьянский кафтан и подпоясан мочальной веревкой. У него не было ни котомки, ни даже посоха. Ну, ничего-ничего.

– Кто ты такой? – спросил его странник.

– Я – крестьянин, иду из Троице-Сергия.

– Куда же ты теперь идешь?

– И сам не знаю, – ответил снова, – иду, куда Бог приведет.

– И давно ты так ходишь?

– Да уже шестой год, как из двора вышел.

– Кто же дома у тебя остался?

– Пустая хата и окна забитые.

– А ты чем занимался?

– Скотину пас у крестьян.

– Ну и что же, плохо тебе было?

– Куда там плохо, хорошо было, да вот беда стряслась.

– А что же такое?

– Да вот волк теленочка зарезал, а меня хозяин чуть за него не убил. Полгода вылежал. А когда поправился, да и говорю себе, чего тебе, Иван, горе мыкать, иди пешком по святым местам да помолись за грехи свои. Вот и хожу теперь по всему свету Божию.

Странник слушал юношу и радовался, что какие есть рабы Божии еще на свете. Они еще поговорили немного, простились и пошли в разные стороны.

Когда странник подходил к селу, то было уже темно. Он постучал в крайнюю хату в окно, там засветился огонек. Потом открылась дверь, и его пустили в хату. Внутри было темно и дымно. Хозяин – плотный мужчина с мрачным лицом – пригласил присесть. – Мне бы переночевать ночку, – сказал странник.

– Ночуй хоть две, – ответил ему хозяин.

Голос старика показался страннику очень знакомым, но он не хотел любопытствовать или чего спрашивать у хозяина.

– Православный ты? – вдруг спросил хозяин странника.

– Да, по милости Божией, – ответил странник.

– Какое у вас Православие, одно вранье. На языке вы православные, а на деле – разбойники, соблазнители. Соблазнил меня один ваш поп, и я ходил в вашу церковь. Ну, чего там, дьячок бормочет себе под нос, половину пропускает. Певчие поют, вертятся, ругаются. Люди стоят – бабы и мужики – вместе в церкви, соблазняются, поп ворует деньги и пхает их в карман... Эх, брат, стой! Да, кажется, я тебя признаю, – чуть не вскричал от радости хозяин, – это ты на дороге не отдавал мне деньги, а? Ты?

Странник тоже догадался, что он снова попал к тому убийце в руки и сидел в страхе, читая молитву.

– Это ты, а, ты? – твердил мужик, приступая к страннику. В хате было полутемно, свет керосиновой лампы чуть освещал стены. Кроме хозяина в хате никого не было. На дворе – ночной мрак и ветер.

– Что же ты молчишь? – приступил мужик к страннику. – Или перегружался меня? Отдашь деньги, у тебя еще есть?

– Убей меня хоть сейчас, – сказал странник, – но денег у меня больше нет.

– Есть, голубчик, есть, – хихикнул убийца, только припрятаны. – Он пошел в сени, запер их на крючок и вернулся с топором.

– Вот он, сразу голова прочь, – указывая на топор, произнес мужик. – Жаль, что там я тебя не прикончил, здесь приходится возиться.

Бедный странник приготовился совсем умирать, как пришла ему мысль – упасть на колени к образам и в последний раз помолиться. В переднем углу висел Спас, весь почерневший от времени, перед ним мигала лампада. Странник, обращаясь к хозяину, кротко сказал: «Немного помолюсь, а потом убьешь».

Упав перед образом, он стал молиться: «Господи, настал час моей кончины, прости мои грехи и грехи этого человека, спаси наши души и не дай погибнуть во чреве адовом»... Многое и другое говорил странник. Он плакал и молился в последний раз. Хозяин не один раз подходил с топором к нему, но убить его здесь не мог. Тогда он стал приказывать ему отойти от образов к порогу, но странник все молился, пока не услышал, как хозяин захрапел. Обернувшись, он увидел, что мужик сидит с топором на сундуке и спит, свесив голову. Бежать? Но мужик проснется и разом зарубит его в спину. Да и двери все заперты. Так странник и промолился до утра, пока в двери дома кто-то сильно застучал.

Хозяин проснулся и видит – у дома стоит запряженная лошадь, и двое полицейских стучатся в двери. Он сильно перепугался и бросился страннику в ноги: «Прости, брат, не выдай, все твое отдам обратно, только не выдай». «Бог тебя простит, добрый человек», – ничего не соображая, ответил ему странник. Мужик кинулся отпирать двери. Вошли двое дюжих полицейских.

– Ох, и ночка бурная, – сказал один из них. – Позволь, хозяин, передохнуть часок-другой, и опять в дорогу.

Мужик не знал, как услужить незваным гостям, усадил их на скамейку, затопил печь, чтобы нагреть чаю.

Тем временем странник незаметно вышел в сени, и, благодаря Бога, удалился от злосчастного того дома.

– Вот беда, вот беда, – удаляясь все дальше, думал он, – откуда только нашелся такой добрый человек, чуть он не отправил меня на тот свет. Ну и грех какой! Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешнаго...

Пройдя так некоторое время, он уже минул темные домики села и очутился в открытом поле. Заря раннего утра озаряла горизонт багровым отливом. Ветер притих, и страннику так захотелось отдохнуть среди Божьей природы. Люди-братья искали его смерти. Он им мешал. Он мозолил им глаза. Они отобрали у него последние гроши...

Идет странник... идет он по всей древней Руси, идет и несет людям доброе, идет и напоминает, что и мы все странники на земле и пришельцы... Идет и ничего от людей не берет, а только дает им духовную пользу, а люди ищут его смерти...

Ходили странники по всей русской земле, бедные, полураздетые, полуразутые, полуголодные. Ходили они и молились за русский народ, за его благополучие и

спасение. Но были люди и тогда, которые по своей простоте думали, что можно молиться и можно убивать неповинного.

Эх, Россия, Россия! Ходили странники по твоим селам, деревням, дорогам, тропочкам лесным, полянам, полям, трущобам, ходили они и напоминали, звали людей к духовной жизни, к Богу...

Ходят ли они теперь? Зовут ли они людей к духовному и небесному? Смиренно, кротко, благодатно, с котомочкой на плечах и посошком в руке, проходят ли они мимо нас? Напоминают ли нам о Боге и святых Его? О нашей страннической жизни?..

«Доколе, Боже, будет поносить враг? Вечно ли будет противник хулить имя Твое?» (Пс. 73: 10).

Наши благочестивые предки хорошо могли различать, что добро и что зло. Любили они добродетель во всей ее красоте и непорочности и ненавидели порок во всей его гнусности и безобразии. Потому они были просты, душевны, доверчивы, доброжелательны, смиренны, миролюбивы, любили Бога и боялись оскорбить Его. А великодушию их не было предела. По своей душе они были как дети и мудры по уму как ученые, особенно же отцы наши не любили вольнодумных людей, которые

отрицали Бога и которые поносили Церковь Божию. Также они далеко сторонились и не общались с ними, боясь кары Божией. Друг с другом, с родней, с соседями они жили душа в душу. Не терпели они обмана и неправды.

Например, встречает Кузьма Иванович своего соседа Мирона Климентича и, кланяясь, говорит ему:

– Сосед, что-то ты перестал ходить ко мне? Или чем обидел тебя?

Мирон Климентич молчит, понурясь.

– Да что же ты молчишь, сосед, скажи всю правду, – настаивает Кузьма Иванович.

Мирон Климентич чешет затылок пятерней и с расстановкой говорит:

– Да, сосед, ты меня обманул ведь кадысь, и я обиделся.

– А чем же я обманул тебя, сосед?

– А как же, помнишь, как ты гуся хромого принес, а говорил, что он не хромой.

– Помню, сосед, – искренне признается Кузьма Иванович и прямо на улице падает соседу в ноги, – прости меня, что я обманул тебя, больше я так делать не стану.

Мирон Климентич тоже падает на землю и просит прощенья у Кузьмы Ивановича. И оба лежат на дороге и не встают.

В это время идет мимо их третий сосед Петр Петрович и говорит: «Что это вы, Кузьма Иванович и Мирон Климентич, развалялись на дороге-то, ведь пройти нельзя, споткнешься о вас».

Кузьма Иванович и Мирон Климентич увидели, что загородили дорогу своему соседу Петру Петровичу, встали с земли и оба бух в ноги Петру Петровичу: «Прости нас, Петр Петрович, что мы поступили худо и загородили тебе дорогу». Петр Петрович растрогался на своих соседей и сам, кланяясь им в землю, говорит: «Простите меня, ради Бога, Кузьма Иванович и Мирон Климентич, что я вас обличил, ведь пройти можно было мне мимо вас и молча, а я не стерпел»... Вот и лежат на дороге три соседа и просят друг у друга прощения ради Христа...

Эх ты, Русь наша святая,

Русь ты, предызбранная!

Гнева лютого не зная,

Кротость непрестанная...

В одном современном театре ставится спектакль «Трагедия XVII века». В нем показывается, как Добродетель борется с Пороком, а Порок усиленно борется с Добродетелью. Дуэль. Смертельная схватка...

Порок посылает Пьянство и Похоть в дом богатого человека, где идет гулянка. Эту гулянку нарушает бедный Лазарь, попросивший кусок хлеба у богатого. Богатый, разъярившись, прогоняет бедного из своего дома. Лазарь умирает от холода и голода у дома немилосердного богача. За ним приходят Ангелы и уносят его на небо в рай.

Умирает затем и богатый, и его блистательно хоронят, делая ему дорогой памятник. Душа же богача попала в огонь -вечный и там стала мучиться, не имея себе отрады.

В заключение пьесы на сцену выводится Смерть. Она страшна. Жадным мертвячьим взором она долго смотрит на публику, как бы выбирая себе новые жертвы... Зал затихает, становится ужасно, жутко. Люди втягивают головы в плечи, прижимаясь к своим сиденьям. Они боятся Смерти, они трепещут при виде нее. Они хотят жить беспечно и свободно наслаждаться жизнью как можно дольше... А тут она. Сама Смерть стоит пред самым лицом и, не спуская своих бессмысленных глаз, смотрит прямо в лицо.

– Мне страшно, мама, мамочка, – кричит маленькая девочка, прижимаясь к материл А мать хватается за руку своего мужа и дрожащим от волнения голосом

шепчет: «Ваня, Ваня, как это ужасно! Когда же она уйдет?» Но Смерть во всем своем ужасном безобразии и силе все стоит перед переполненным и затихшим залом. Стоит и смотрит на каждого в отдельности. Вместо глаз у нее черные ямы без зрачков, без движенья, но она видит всех и все...

В зале начинается движенье, шум, крики: «Довольно! Уберите ее вон! Что она уставилась?!» Но Смерть не шелохнулась. Она продолжает стоять и упорно смотреть на публику. Начинают слышаться проклятия, ругань, топот...

Что же дальше было? Неожиданно погас свет везде: и в зале, и на сцене. Люди оказались, как в могиле, все утонуло во мраке, только одна Смерть, освещенная тусклым желтоватым сиянием, стоит на сцене и смотрит на миролюбцев, жаждущих веселья.

И вдруг самое неописуемое... Весь зал ахнул и как бы подался инстинктивно назад – Смерть, протянув костлявые руки вперед, двинулась к толпе... Что здесь было? О, Боже! Невозможно описать, что было в этот момент. Крики, вопли, проклятия, истерический плач. И если бы своевременно не был включен свет, сотни жертв задавленных, убитых были бы результатом этого зрелища. И как могли поставить теперь такой спектакль?..

Причем, образы были выведены символические. Владения Добродетели и Порока изображены условными фигурами. Так, из тела Страдания торчат острые стрелы, Справедливость держит в руках весы, Стойкость одета в броню, Терпение облечено в белую одежду, Целомудрие обратило свои очи к земле, Невинность – с легким румянцем на бледном лике, Вера стоит на огромном нерушимом камне, Надежда обратила свои скорбные очи к небесам, Любовь с прекрасным чистым лицом и очами, полными нежной любви, симпатии и обаяния.

Порок также имеет своих представителей. Так, например, Похоть плотская имеет свиную морду, Пьянство – облеванный отвратительный вид, Уступчивость изображена в виде черной кошки, Хитрость представлена лисой, Гнев – в виде оскаленного страшного льва, Леность – в виде свиньи, валяющейся в помоях, Многословие и Клевету изображает грязный пес с высунутым, болтающимся языком, Объедение и Сластолюбие изображает обезьяна с конфеткой во рту.

Ангел Господень в белой сияющей одежде слетает с купола церкви и грозным словом приводит бесов в замешательство. В страхе бесы бросают свои жаровни, пылающие печи, которые они распалили для грешников, и шумно удаляются во тьму ночи...

Словом, пьеса потрясающая. В итоге она дает публике понять, что надо быть добродетельным и бороться всеми силами с губительным пороком. Добродетель спасительна, она от Бога; порок губителен, он от дьявола (из венгерского журнала, 1970 г.).

Добродетель, которую Церковь Божия прививает людям, не принимается ими. Современные люди и в церковь ходить перестали. Так откуда же им быть добрыми, добродетельными. Может быть, теперь театр будет учить людей добру. Может быть, в театре научатся быть добродетельными. Но возможно ли это?

Скорее, как показывает история, театр научит пороку...

Но, так или иначе, а смерть все равно стоит перед публикой, стоит и смотрит... стоит и вдруг страшно двигается к вам, прямо на вас. И вы, сластолюбцы и миролюбцы, не убежите от нее.

Набат!

Когда-то в небе смертельный бой

Разрезал молнией раздумье,

От Бога ринувшиеся в беге

Враги для вечного безумья...

Тяжелый звук, упавший с неба,

Застыл безжизненно и немо,

И словно отзвук этой боли

Взметнулась колокольня в небо...

Колокола, как гром осенний,

Колокола – землетрясенье,

Они гудят по всей Вселенной,

Грозят о гибели, спасеньи.

Ах, этот свод гудит бездонно,

Заучит, горит и пляшет пламень,

Слова возженные упали

На землю, как гранитный камень!..

Колокола! Звонить им нужно

И гулко откликаться своду,

Рыдать и плакать надо дружно,

Ценя духовную свободу.

И пало небо на колени,

Земля рыдает на рассвете,

И рассказав, как алой ночью

В ней мертвые вздыхают дети...

Колокола – звонить им нужно,

Да слышан был бы в каждом поле,

В любом краю, во всей Вселенной

Грядущий гром и отзвук боли...

* * *

Огонь и лед

Кто говорит, мир от огня

Погибнет, кто – ото льда.

А что касается меня,

Я за огонь стою всегда.

Но если дважды гибель ждет

Наш мир земной, ну что ж тогда?

Тогда для разрушенья лед хорош

И тоже подойдет...

(Фрост.)

* * *

Эх ты, святая любовь!

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет – Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все, вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав –

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленам припав...

Идет странник, идет он по тропинке..., нет, идет он по широкой асфальтовой дороге, идет, и слезы затуманили его взор. Как он, бедненький, мечется из стороны в сторону, как он обеспокоен и расстроен. Машины, мотоциклы, мопеды и другие технические самодвижки летят прямо на него, как бы целясь сбить его с ног или загнать в кювет. Мечется бедный странник, и уж некогда читать святую молитву.

Вот какая-то колымага чуть было не наскочила на беднягу, она задела его крылом своей техники, и он покатился в сторону.

– Ха, ха, ха, – послышалось из кабины колымаги, – доходился, это тебе не в старой России.

Странник опомнился, встал, перекрестился широким русским крестом, закинул котомочку за плечи, нашел отлетевший в сторону посох и пошел себе дальше. Но не успел он шагнуть и десятка шагов по краешку широкой асфальтовой дороги, как позади него раздался какой-то угрожающий звук. Он хотел обернуться и поглядеть, что же это там такое, как на него налетел будто вихрь, и его хватило воздухом так, что он невольно схватился за шапку.

– Эй, ты, такой-сякой, – раздалось уже впереди, – ходи да смотри лучше, это тебе не...

– Да, да, – договорил себе странник, – это тебе не старая Россия.

И так шел и шел бедный странник по большой дороге, его ругали, его нарочно задевали, а где и лужица была, так его нарочно обдавали грязной водой, а он все шел и шел, и старался, как раньше он делал, читал Иисусову молитву.

А что же ночью?

Ночью бедному страннику идти совсем было нельзя. Механизация нового времени летела на него с большими глазищами, грохоча и скрежеща, она будто хотела размолоть его зубами и выбросить его прах вместе с дымом и отходами. Странник ночью забирался в какой-нибудь шалаш или просто садился под куст и, крестясь, молился и плакал, бедный, от полного своего одиночества.

И вот как-то вечером, при алом закате Солнца, на дороге он повстречал человека, который тоже шел куда- то. Незнакомец участливо спросил странника:

– Куда идешь, добрый человек? Кого ищешь?

– Иду, ищу добродетели, – ответил печально странник.

– О, братец ты мой, – удивился тот, – добродетели ты сейчас, пожалуй, и с огнем не найдешь.

– Как так? – с недоумением спросил странник.

– Да так, вот были они, и много их было, когда не было больших городов да больших дорог, а вот теперь все добродетели угнали...

– Куда же? – чуть не со слезами спросил странник.

Незнакомец обернулся и показал страннику на угасающую зарю.

– Вон, видишь, где угасает свет, – сказал незнакомец, – вместе с этим светом скрылись и добродетели...

– Куда же? Куда же теперь мне идти? – прошептал бедный странник и горько заплакал...

В этот момент совсем рядом заревела какая-то техническая конструкция огромной величины, глаза ее будто горели огненной злобой, она так неожиданно появилась, как будто из-под земли выросла. Незнакомец рванулся в сторону, странник, наверное, остался как вкопанный на своем месте. Та пронеслась с таким ужасным грохотом и шумом, что трудно передать все это. И когда незнакомец стал звать странника, то ответом ему был удаляющийся гул техники, вонючий дым и непроглядная тьма наступившей ночи...

О, вы, милые и святые добродетели! Как мало вас осталось на свете; мы – странники земли – ищем вас везде, везде стараемся найти вас, но... найдем ли?..

На больших дорогах воцарился порок!.. Гордость, надменность, лицемерие, предательство, непослушание, нечистота, обжорство, пьянство, корысть, ненависть, безумство, болтливость, обман, поругание святыни, беспечность, страсть к зрелищам, богоборчество, самооправдание, сомнение, неверие, безбожие, пристрастие ко всему земному и тленному, – вот оно, новое стадо, или, вернее, новый союз обновленных пороков, взявших власть в свои руки...

«Сговорились единодушно, заключили против Тебя союз» (Пс. 82: 6).

* * *

– Э! Да что вы! Думаете, в прежней матушке-России разве было все благополучно, да лучезарно, да благочестиво?

Нет, не все было в порядке... русский крестьянин при всей его религиозности и простоте был и дикарь, и пьяница, и буян, особенно в последнее время.

...Вон, смотрите, что это горит так сильно в селе? Пламя так и лижет дерево, краску и все остальное. Пойдемте, посмотрим, что это такое, может быть, поможем чем?

В селе два пожара – горит церковь и кабак. Мужики, будто, кинулись тушить свою единственную церковь. Ведь как же? Мать она наша: в церкви и крестились, и молились, и венчались, и соборовались, и исповедовались, и причащались, и когда глаза закроем – в церковь понесут, отпоют по-человечески...

– Эй, братцы, – кричат мужики, – давай лестницы, багры; бабы, воды больше, надо тушить церковь Божию, ведь она – наша мать...

Но вот вдруг из горящего кабака выбежал хозяин.

– Эй вы, мужики! Куда бежите? Видите, кабак ваш горит. Я выкатываю вам две бочки вина, давайте, тушите кабак, а церковь пусть горит.

Мужики опешили, остановились.

– Две бочки вина, – кричит еще сильнее кабатчик, – скорее тушите...

Мужики повернулись к кабаку, тащат багры, лестницы, кричат: «Бабы, воды больше, бабы»...

Но русские бабы церковь на кабак никогда не сменяют. Они столпились и не хотят тушить кабак. Мужики выхватили у них ведра, и давай тушить горящий кабак. Потушили кабак, напились до отвала вина, а... церковь в селе сгорела дотла...

Потом мужики ходят и чешут затылки... А бабы, бабы их шпигуют, как осы в знойное лето: «Пропили, прокутили церковь свою, вот и подыхайте теперь со своим кабаком».

* * *

«Я ем пепел, как хлеб, и питие мое растворяю слезами»... (Пс. 101: 10).

А русские матери, девицы? Какое богатство души в их характере, в их сердцах... Всегда они были носительницами великого русского смирения, великого терпения, верности и великой любви. Перенося тяжелые страдания, болезни, часто полную беззащитность от пьяницы-сына или мужа, русская мать безропотно терпела все, она черпала силы только в Боге, молитве, домашней или в храме Божием.

Вот она, страдалица молодая, покорная мученица и безропотная голубица. Ее засватал Иван-молодец из соседней деревни. Отец Ивана был умным человеком и глубоко верующим. «Иди, Марфуша, за моего Ваню, – говаривал отец Ивана. – Пока я жив, в обиде не будешь». И, действительно, мать Марфуши с охотой отдала свою дочь за Ивана. Посватались, повенчались и с Богом зажили по-хорошему.

Марфуша была из бедной семьи, слабенькая, хилая здоровьем. Но пока был жив Петр Петрович, отец Ивана, Марфуше жилось хорошо. Добрый старик жалел слабую бедняжку и часто сдерживал грубого Ивана.

Но вот старик занемог и умер. И как Марфуша плакала по нем, она чувствовала, что теперь ей будет плохо.

И действительно, как только Иван похоронил отца, так вместе с матерью стали изводить ее. Злая старуха наговаривала сыну различные небылицы на Марфушу, и Иван бил беззащитную жену так сильно, что Марфуша часто подолгу оставалась без чувств.

Когда Марфуша в праздник приходила вместе с Иваном в гости к своей матери, то та спрашивала: «Ну, как живете?» – «Хорошо живем», – отвечала Марфуша матери, а сама, отвернувшись, горько плакала.

И вот однажды, когда Иван жестоко избил Марфушу ременным кнутом, она, бедная, не вытерпела и убежала к своей родной матери. Долго она рыдала на руках родимой матушки, как вдруг в ворота сильно постучали. Бедная Марфуша бросилась под кровать. Пьяный муж вбежал в дом с кнутом и, найдя жену под кроватью, выволок ее оттуда на улицу. Избив ее, он привязал ее к оглобле, сам сел в рыдван, и, что есть силы, погнал лошадь в свою деревню.

Время было осеннее, было холодно и грязно. Марфуша была в одном платье босиком с раскрытой головой. Лошадь бежала сильно, а Марфуша, привязанная к оглобле, должна была бежать босиком по ледяной воде и поспевать за нею. Пьяный муж ударял кнутом то лошадь, то жену и гнал их галопом там, где было больше воды и грязи. Бедная Марфуша бежала, почти раздетая и разутая, в одной упряжке с лошадью. Волосы ее растрепались и намокли под дождем. Платье порвалось, и вся она вымокла и передрогла.

Иван гнал лошадь по улице и кричал во все горло. Люди выходили и смотрели; кто смеялся, а женщины плакали, смотря на измученную Марфушу. И никто не заступился за бедную женщину. И только когда уже Иван подъезжал к своему дому, его остановил сосед, друг и приятель умершего отца. Он смело пошел навстречу ему, схватил лошадь под уздцы и остановил.

– Уйди, дядя Семен, а то я тебя ударю, – заорал на него Иван.

– Ударь, – бесстрашно сказал дядя Семен, – бей, но смотри, Иван, Бог тебя ударит, и отец твой не простит тебя за это.

Иван смяк, доехав до дому, он отвязал совсем обезумевшую Марфушу от оглобли, распряг лошадь и ушел спать.

Утром он проснулся от стона: кто-то сильно стонал в другой комнате. Иван пошел туда. Там, лежа на мокрой соломе, умирала Марфуша. Она часто теряла сознание и бредила. Ее лицо было красное, волосы распущены, руки раскинуты в стороны. Иван не знал, что делать, и стоял молча.

Вдруг она пришла в сознание и увидела мужа.

– Ваня, милый, – сказала она нежно, – я умираю, подойди ко мне.

Он подошел к ней, наклонился.

– Прости меня, Марфуша, – сказал он глухо и отвернулся.

– Бог простит тебя, милый мой Ваня, – прошептала она, и слезы потекли по ее воспаленным щекам.

Когда взошло осеннее Солнышко, Марфуша угасла навсегда. Ей было всего 28 лет. Добрая была, красивая, терпеливая, богобоязненная душа...

Ох, доля ты русская,

Долюшка женская,

Вряд ли труднее сыскать...

Она была невестой Николая, сына Петровны, почтенной вдовушки села Коломенска. Знакомство Дарьюшки с Николаем было хорошее, честное. Они понравились друг другу и собирались повенчаться, но вот неожиданно беда обрушилась – разживалась война, и Николая забрали в дружины Московского князя.

– Не забудешь меня? – спрашивала Дарьюшка Николая, прощаясь с ним.

– Нет, я тебя никогда не забуду, Даша, – говорил ей Николай. – Бог видит, что я крепко люблю тебя.

Они простились, и Николай уехал на войну. Дарьюшка поплакала о своем женихе и все молилась за него Царице Небесной, чтобы она вернула его обратно домой.

Произошло страшное сражение с воинственными кочевниками, и Николай был тяжело ранен в голову. Санитары завязали ему всю голову и лицо бинтами, и он долго лежал в больнице. Глубокая рана копьем в лицо и голову сильно болела, и Николай молился Богу, чтобы Он или послал ему смерть или дал ему терпение. Писем матери и Дарьюшке он не писал, чтобы их не расстраивать. От невесты же получал частенько, и эти письма его ободряли.

Дарьюшка, не зная, что Николай тяжело ранен, писала ему, что ждет его домой, и молится за него Царице Небесной, и что сильно соскучилась.

Николай пролежал в больнице около года, и его отпустили домой. Идя домой, он думал: «Ну, кому я теперь нужен? Лицо у меня обезображено, голова больная, и на кого я теперь похож?»

Когда он подъехал к своей деревне, печальные мысли еще сильнее стали мучить его. Он зашел за первый' сарай, вынул осколок зеркала и еще раз посмотрел на свое лицо.

– О, Боже мой! – воскликнул он в страхе. – Какой же я страшный, как я явлюсь к своей маме, как покажусь своей Дарьюшке? Постояв, подумав, он что-то решил, и, поправив сумку, зашагал к родному дому... Вот и знакомый заборчик, вот и старые разрушенные ступеньки, а вот и сама старушка-мать стоит во дворе и кормит курочек.

– Бабушка, – обратился Николай к своей маме, – вы будете Анна Петровна Иванова?

Старушка остановилась, как вкопанная. Она смотрела на незнакомого солдатика, вглядываясь и его лицо, потом сказала:

– Да, я буду Петровна, а вы что, служивый?

– Я от вашего сына Николая, мы вместе служили, он...

Петровна ахнула: «Боже ты мой милостивый, от сынка Коли вы, ну в хату, в хату мою зайдите, расскажите же про него. Где он сейчас?»

Николай обрадовался, что мать его не узнала. Он зашел в хату, не раздеваясь, сел на деревянную скамейку и стал кое-что рассказывать Петровне о ее сыне Николае. Потом, между прочим, сказал, что Николай просил его лично передать от него привет его невесте Дарьюшке. Петровна быстренько постучала соседке, и та побежала к Дарьюшке, сказать, что от Коли пришел человек, и через него Николай передаст ей поклон.

Не прошло и пяти минут, как в двери торопливо постучалась Дарьюшка. Вбежав в хату, она поклонилась служивому и Петровне. Но что это была за Дарьюшка! Стройная, скромная, с добрыми голубыми глазами, приветливая и обаятельная душа. Смотря на свою невесту, Николай чуть было не заплакал, но взял себя в руки и твердо решил уехать, оставить, пусть с Богом живут, матери потом буду помогать, а Дарьюшка найдет себе хорошего мужа. Дарьюшка же села подле солдатика и так мило и любезно расспрашивала о своем Коле... Потом вместе с Петровной Дарьюшка стала упрашивать служивого перекусить чего-либо, ведь он с дороги, но Николаю было тяжело оставаться дальше. Слезы душили его, он решительно встал, взял свою шапку и, кланяясь, сказал: «Простите меня, добрая Анна Петровна и ты, девушка Даша. Бог вас не оставит, да вернет Он вам Колю живым и здоровым». Петровна заплакала. Дарьюшка отошла в угол, залившись слезами.

– Если что захотите узнать о вашем Коле, – сказал служивый, то напишите мне вот по этому адресу, я там побуду некоторое время.

Николай положил на стол листок бумаги с адресом и... вышел.

– Боже, Боже мой! – прошептал он с горечью. – Да как мне тяжело, тяжелее той смертельной раны, которую я получил в бою... Но куда же я пойду от родного дома? Куда? Куда?

Из хаты слышался женский плач. Постояв минуту, Николай пошел в другое село, где его никто не знал, кроме старого знакомого, чей адрес он и оставил матери и Дарьюшке.

Что он, бедный, пережил за эти дни?! Какую горечь, какие муки! Придя в чужую деревню к дальнему своему знакомому, Николай долго не мог успокоиться. Ему ничто было не мило, душа только и думала о родной оставленной матери и невесте.

– Прав ли я, что покинул их, – думал Николай, – но какой же я теперь работник матери и какой я муж красавице Дарьюшке? Лучше уйти с дороги, пусть Даша найдет себе мужа хорошего, красивого, здорового, а я что? Всю жизнь, бедная, со мной будет мучиться...

– Кажется, кто-то стучит? – подумал Николай. Действительно, в ворота вошли две женские фигуры. Николай в окно видел, как они расспрашивали хозяйку о чем-то. «Боже мой! – Николая бросило в жар. – Да это, кажется, его родная мать, другая похожа на Дарьюшку».

– Да нет же, – думает Николай, – быть этого не может. Он вытирает холодный пот со лба. Вот одна, что старше, идет в хату, молодуха осталась во дворе...

– Где служивый-то, – входя в хату, взволнованно говорит Петровна. – А вот он, милый ты мой, с тех пор, как ты ушел от нас, я весь покой потеряла, сдается мне, служивый, что ты – мой родной сынок Николай, сердце мое разрывается на кусочки. Скажи, милый, всю-то правду, вон и Даша вся измаялась, пришла со мной и ждет во дворе. – Петровна говорила, а у самой слезы лились ручьем. Она неотрывно смотрела на изуродованное лицо сына и все больше признавала в нем родные черты.

Николай больше не мог скрывать свое волнение. Он упал перед матерью на колена и сказал: «Прости меня, мама, ради Бога, я не хотел опечалить вас своим уродством».

Петровна горько заплакала и бросилась обнимать своего родного сына. Дарьюшка, услышав в хате крик, догадалась, что это кричит мать, узнавши своего родного сына, бросалась в хату и с плачем также стала обнимать Николая.

– Родной ты наш Коля, – причитала Петровна, – да что это ты придумал, – ведь ты дорог матери, какой бы ни был искалеченный...

– Коля, родной мой Коля, – шептала Даша, плача, – или ты думаешь, что я разлюбила тебя, ведь такой ты мне еще дороже стал. Ни на кого я тебя не променяю, Коля...

Женщины плакали, плакали хозяева, плакал и сам Николай. Он понял, что святая любовь бескорыстна, что русские матери, девушки русские никогда не разлюбят своих сынов и своих женихов, какие бы они не были искалеченные войной, или несчастным случаем, или пагубным временем. Они всегда будут верны своим любимым, и никто, ничто не сможет изменить или осмеять их любовь!..

...Николай и Дарьюшка поженились и жили в доме Петровны. Мать, сын и невестка были счастливы, благодарили Бога и Его святую правду.

Русская пословица говорит: «Счастье не в красоте, а в правде и любви».

Верность

Здесь льются с небес серебряны дожди

И вьются дороги розовы,

Здесь ходят лесничие деды мерны,

И бороды их – березовы.

И женщины в черном, словно в тени,

Печалью глаза занавешены,

А вечером звезды и в селах огни

Так мудро везде перемешаны.

О, Боже Великий, как русска душа

Тебя возлюбила глубоко;

И верит, и плачет, и снова она

С Тобою уходит далеко...

«Я несчастен, истаеваю с юности, несу ужасы Твои и изнемогаю» (Пс. 87: 16).

Жена Иезавель совсем не похожа ни на Марфушу, ни на Дарьюшку, о которых речь шла выше. Те полны жертвенности и терпения, добра и самоотвержения, а эта, наоборот, совсем противоположная им. Эта рвется к власти, богатству, славе, господству над другими. Она не терпит унижения, бедности, не терпит также власти над собой, а сама хочет властвовать и подчинять себе народы.

В четвертой книге Царств в девятой главе рассказывается про женщину, из-за которой погиб было целый народ. Это была царица Иезавель, которая, подчинив своему влиянию царя Ахава, фактически сама царствовала над народом израильским. Иезавель совратила народ к идолопоклонству. По ее приказанию всюду ставили идолов, приносили пред ними жертвы, и люди тысячами отходили от истинного Бога.

Чтобы народ совсем не погиб в разврате и нечестии, Бог послал святого пророка Илию, который безбоязненно обличил заблуждение царя Ахава и его царицу Иезавель. Царь был добрее сердцем, и потому склонялся к покаянию, но царица Иезавель озлобилась на святого пророка Божия Илию и решила убить его. Она сделала все, чтобы удержать заблуждение народа и чтобы покончить с пророком... Святой пророк Божий Илия вынужден был бежать из земли родной и спасаться в пустыне, перенося голод, холод, жажду. Он так был стеснен этой злой Иезавелью, что просил себе у Бога смерти. Господь хранил Своего избранника и питал его в пустыне, укрывал от убийц и врагов безбожных.

Между тем народ сильно голодал и умирал, от недостатка пищи, потому что семилетний неурожай и бездождие истребили все запасы хлеба. Злая Иезавель, вместо покаяния, еще более озлобилась на святого пророка Илию и решила во что бы то ни стало скорее убить его.

Святой Илия бежал в другую землю и там оставался жить. Но вот кара Божия не замедлила постигнуть злую и безбожную Иезавель. Воцарился другой царь. Ахав был убит, а Иезавель была выброшена из окна высокого царского дома, разбилась о землю, кровью своею обрызгала стену, и псы затем съели ее дотла, остались лишь только большие кости от рук, ног и объеденный череп.

Так сурово была наказана Богом правосудным злая и безбожная царица Иезавель, совратившая народ израильский к идолослужению и убившая многих истинных пророков Божиих (4Цар. 9).

История повторяется. Иезавель время от времени снова выходит на народную арену. Несколько десятков лет назад похотливая и властолюбивая Иезавель явилась в русском обществе и стала совращать народ – простой и доверчивый – к безбожию и идолослужению.

Располагая большим влиянием на правящий класс, Иезавель (или русская интеллигенция) диктовала свои заблуждения народу и восстанавливала его против правителей и самого Бога. Благодаря такой систематической, разлагающей народное сердце работе толпа скоро стала способна на всякие злодеяния.

Однако русская Иезавель стремилась к своей цели, она с жадностью протягивала свои руки к власти, стремясь захватить все бразды правления. И сколько ни посылал Бог обличителей на русскую землю, чтобы хоть немного образумились люди, Иезавель, пользуясь влиянием и некоторыми видами власти, уничтожала всех рабов Божиих, а иных прогоняла прочь из Российских пределов.

Долго Господь терпел это нечестие на русской земле, пока не послал Свое возмездие – воцарился иной царь, а преступная Иезавель была выброшена из окна правительственного дома и разбилась вдребезги о камни...

«О, Боже, – взывает пророк, – гордые восстали на меня, и скопище мятежников ищет души моей» (Пс. 85: 14).

Разбилась, разбилась Иезавель о камни, но тень ее ходит и теперь. Эта тень по-прежнему учит народ наш есть и пить идоложертвенное, кадить и молиться иным богам, творить беззаконие и распутство, издеваться над праведниками и убирать их как мусор из своего грязного двора. Иезавель та же самая, что и прежде, только формы ее распутства стали более утонченные, более ядовитые.

– Я – Иезавель, – гордо говорит она, – я бог моего народа – распутство и лицемерие. Я никогда не умирала. Казнили только мою праматерь, выбросив из окна, правда, смерть ее была ужасна, ее съели псы; но дух моей праматери живет вечно. Он и теперь властвует над всем благочестием, над всем смиренным, над всем покорным.

– Я, я – Иезавель, – кричит она во все рупоры и трубы. – Я даю свободу, полную свободу действий своим верным дочерям. Мои дочери сравнялись в правах с сынами Адама. Они – равноправные члены общества, они двигают вперед историю, науку, технику. Я – Иезавель – дала все это. Дети мои и верные мои сотрудницы! Будьте, как я, ваша матерь Иезавель. Будьте горды, надменны, властолюбивы, любящие земные блага. Дорожите мгновением вашей жизни, наслаждайтесь всем! Берите, хватайте от жизни все, что она дает вам. Лестью, обманом, лицемерием, коварством, лжелюбовью, клеветой добивайтесь того, чем вы хотите владеть. Мужчина должен уступить вам свое первенство. Он властвовал над женщиной столько веков! Довольно! Теперь должна царствовать Иезавель и ее верные дочери. Наша власть, а где ее мало у нас, там должна быть наша женская изворотливость, клевета, подкуп, ласкательство, любодеяние, яд...

Тень великой любодейцы скрывается в толпе. Ее речь нравится людям, о ней говорят с уважением и страстностью. Вдруг она появляется в другом месте, и опять слова ее, как яд, заражают сердца праздной толпы...

Как трудно карать такую Иезавель! Дух ее неуловим. Она воплотилась в миллионы сердец человеческих и зажигает их на великую смертельную борьбу с правдой Божией.

Кто же сможет обличить Иезавель в ее смертном мировом беззаконии? Где ныне верные Богу пророки в духе ревнителя правды Божией святого Илии? Кто должен сказать правдивое огненное слово вразумления неразумной и совращенной Иезавелью толпе?

Наше пастырство! Наше русское священство! Оно должно страдать и плакать за народ. Оно должно говорить правду в глаза преступной Иезавели и ее распутной и блудливой знати. Но, увы! Священство молчит.

Пастыри пасут себя, а не овец. Пастыри перепутаны до смерти злобой Иезавели и ее верных слуг... Как великий Илия, так и они бегут в пустыню и хотят скрыться от злобы коварной царицы...

И чего ждать?!

Чего мы ждем? Еще какого откровенья?

Не подан ли с Креста спасительный пример?

Зачем же прячешь ты под маскою смиренья

Печать служителя Христова, лицемер?

Пойдешь ли ты со смирною и златом,

Затеплишь ли Царю кадильные огни?

И если станет Он на суд перед Пилатом,

Не закричишь ли ты: «Распни Его, распни!»

О, жалкий фарисей, в Источник утешенья,

В родник целительной Божественной любви

С жестокостью ты мечешь яростно каменья,

Предательские стрелы жгучие свои.

И в каждый миг Христа ты предаешь как прежде,

Его бичуешь под кровом страшной тьмы,

И в сияющей священнической одежде

Поешь кощунственно Божественны псалмы.

Разбей же, Господи, негодные сосуды,

Как пыль с одежд, стряхни предательскую сеть,

И на лукавое лобзание Иуды

Огнем Ты праведным и пламенным ответь!..

* * *

Огнем рожденный!

Он мореходов в тяжком горе Душою сильной ободрял И говорил: «Не страшно море!»

Бороться с бурей заставлял...

Народ шумел, глумился и, крича,

Он не внимал Божественному слову И требовал секиры палача,

И лютых мук апостолу Христову...

(В похвалу мученической смерти святого апостола Павла.)

«Благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим» (Пс. 118: 71).

Знаменитый русский художник М. В. Нестеров в 1916 году написал прекрасную картину «Душа народа», в которой он выразил силу и праведность народной души, души, никогда не умирающей, никогда не теряющей своей связи с Богом.

Тема картины – берег Волги, широкой, многоводной, привольной Волги. Царев Курган. К берегу медленно движется толпа народа, создается впечатление, что толпа остановилась. Люди различны. Это русский народ вообще – народ всех сословий, всех классов, от царя до слепого солдата, от Достоевского, Толстого, Владимира Соловьева до хлыстов. Здесь мужчины, женщины всех эпох, поколений, возрастов, слоев, национальностей, стяги воинства Российского, хоругви, иконы.

Нестеров в этой картине как бы создает исторический групповой портрет людей, взыскавших правды Божией, идущих к познанию истины разными путями. Он как бы говорит, что у каждого свои пути к Богу, свое понимание Его, свой подход к Нему, но все идут к Нему, иные быстро и прямо, другие медленно и криво, одни впереди, другие позади, одни радостно, не сомневаясь, другие серьезные, умствуя...

Радостно, не сомневаясь...

1. Пустынник, серебряная гладь озера, тихий лес, стройная елочка – все застыло в молчаливом спокойствии. Первый снежок местами покрыл матушку-землицу. Только ветка рябины поблекшими гроздьми красуется в сторонке.

Не нарушая благодатной тишины, опираясь на елочку, неслышной походкой идет старичок в монашеской одежде. Лапотки на ногах, четочки в левой руке, на головке старая скуфья, из-под которой выбиваются белые как снег волосы. Лицо старичка выражает тихую задумчивость, он погружен в глубокое размышление, на устах мягкая полуулыбка... взгляд старца уходит вниз, к земле. Он почти не замечает красоты природы, его окружающей. Вся его сгорбленная фигурка, молчаливое сосредоточенное настроение выражают внутренний душевный покой и благодатную тишину. Кто этот пустынник? Кто он, что нашел здесь, в пустыне, вдали от людей, суеты? Блаженный покой и радость жизни? Это старцы русского народа. Это молитвенники за всю Россию, за весь мир.

2. Смотрите, вон из лесочка выходит преподобный Серафим Саровский. Как он похож на Нестеровского пустынника. Такая же фигурка сгорбленная, полумантия на плечах, лапотки на ногах, улыбочка тихая светится на кротком лице, котомочка и посошок – все такое же. Идет он по узенькой заросшей тропочке и тихо шепчет молитовку: «Радость Ты моя, Господь Ты мой! Кормилец Ты всех нас, помилуй нас!»...

Смотрите, смотрите, природа вся еще тише стала, будто она затаила дыхание, завидев батюшку Серафима. Маленькие пташки и те замолкли, сидя на ветках. Они удивленно протягивают свои головки, наблюдая за идущим старцем. А Он идет, точно по воздуху, почти не касаясь землицы, идет, или, лучше сказать, тихо летит, как горний Серафим, и от его полета озарилась вся окружающая местность...

3. А вон, смотрите, смотрите, еще один старец идет этой же тропинкой. Он несколько повыше, его фигура выделяется на фоне темнеющего лесочка. Он тоже одет во все монашеское: и полумантия, и подрясничек, и скуфейка, и четочки в руке, и волосочки выпадают из- под скуфейки, только обут он не в лапоточки, а во что- то другое... Углубленный взор и тихая задумчивая сосредоточенность в добром его облике. А кто же это с ним идет? Низкий и приземистый, идет точно по его следу, осторожно ступая и останавливаясь. Тропочка узкая, так он позади. Гуськом идут, один за другим медленно двигаются.

Вот старец остановился и что-то дает своему спутнику, тот благодарно мотает головой и жует, усердно перемалывая челюстями. Медведь! Да смотрите же, это медведь провожает преподобного Сергия из лесу. Он знает, что преподобный его не обидит и даже даст ему ломтик вкусного хлеба. Видите, как он благодарно ест хлеб, который дал ему преподобный Сергий. Он не спешит, не жадничает, не просит еще, как это бывает у других: еще ест, а смотрит, чтобы еще дали. Этот кушает скромно и, съев, снова тихо идет за Сергием. Но преподобный не хочет утруждать спутника лишними услугами. Он отдает ему последний ломтик хлебца и, похлопав по шершавой шее, говорит ему: «Ну, теперь иди в лес да никого не обижай».

Медведь будто обрадовался и, наклонив голову к самым ногам старца, будто кланяясь ему, пошел прямо в сторону, в гущу леса. Отошел немного, остановился, поглядел на преподобного, убедился, что никто его не обижает, и скрылся в лесу...

Но кто-то еще идет этой тропочкой из леса. Тоже какой-то старичок-пустынник. Идет и опирается на посох, по виду похож на преподобного Никона, ученика преподобного Сергия. Тоже старенький, но покрепче, чем его авва. Идут к вечерне в свою прежнюю тихую обитель...

А там дальше за ними еще, еще идут, да много так, и все один за другим тихо, молчаливо, сосредоточенно, многих из них мы совсем не знаем, их подвиги и труды пустынные знает один Бог. В своей жизни они служили одному Богу, отдавая миру самую ничтожную дань.

Эх, вы, наши милые и дорогие старцы и подвижники! Кто больше всех любил и любит вас, как не русский народ, народ великого терпения, великой веры и нелицемерной святой любви! Вы сами вышли из гущи народной и никогда свой народ не оставите. Вы всегда с нами, всегда видите наши скорби, утишаете наши болезни, вы горячо молитесь о нас и спасаете нас, ваших потомков, от лютых напастей и горя.

Нет! Ни за что мы вас не забудем, наши добрые и святые отцы и старцы! Как ни лютует враг спасения, как ни убивает он в наших сердцах святую веру в Бога, все равно мы будем верить в Господа и горячо любить Его праведников – вас, святые наши милые и любимые старцы.

4. Но смотрите, что это еще виднеется справа? Там, у опушки леса, где начинается синева голубого озера? Кажется, тоже какие-то старцы. Да, да, смотрите, как они тихо сидят и не шелохнутся, будто замерли, будто неживые. Кажется, они беседуют между собою.

Их трое. Все белые, как снег. Средний повыше, он в камилавке, а эти двое с открытой головой. Сидят на пенечках и тихо-тихо беседуют. Перед ними лес, а там за ними – светлое озеро, а дальше, совсем далеко – голубая мгла, это – горы.

Мирно, не спеша, живут Божии старцы, кругом их в лесу поют птички, прыгают лесные зверьки. Вот совсем близко подбежала к ним лиска – лиса, значит. Не боится она старцев Божиих, им она не помеха – смотрят на Божию тварь и улыбаются.

Так прекрасно сотворен Божий рай земной – воистину, «в человецех благоволение»...

«Истомилась душа моя, желая во дворы Господни, сердце и плоть моя восторгаются к Богу живому» (Пс. 83: 3).

Но вот откуда-то из леса слышится пение женских голосов.

Боже мой, но какое это пение! Или это сами Ангелы поют на облаках, или?.. Виднеются огни или горящие свечи. Мы набрели на женский монастырь, а может быть, скит какой. Смотрите, смотрите, Боже мой, какая это красота... Целое шествие, будто ведут кого-то. Да это же совершается постриг...

5. Великий постриг. Осенний вечер. Тихо горят свечи в руках медленно идущих монахинь. И как бы вторя ритму свечей, горящих чуть заметным светом, тянутся вверх молодые березки. Они тоненькие, стройные, как и эти юные инокини. Окружающая зелень, березки желтеют осенней позолотой. Жизнь природы будто увядает с жизнью этих милых чистых жертвенных невест Христовых. Они все пришли сюда в скит от суетного и грешного мира, испорченного, изъязвленного грехами человеческими. А эти – будто жертва чистая от всего мира. Они замаливают грехи всего человечества пред Богом Отцом и Создателем.

Вот они совершают постриг юной девушки – своей подруги и сподвижницы. Вот она идет среди них, по крытая уже черным покрывалом. Тихая, спокойная, стройная, благоговейная. Она была сирота в мире. Над ней смеялись, издевались, хотели, чтобы она была такая же, как и все они. Но эта девушка возлюбила Господа больше всего на свете. И если мир ею глумился и не сумел оценить по достоинству, то она и покинула его навсегда. Ушла в скит, и вот здесь она – всем родная, и ей все родные.

Тихая затаенная печаль на лицах. Идут задумчивые, кроткие, светлые. Свечечки в руках горят, горят и сердца их любовью к Богу. Что же они поют? Прислушаемся.

«Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираю щедрот Твоих, Спасе»...

О, милые русские подвижницы! Матери, сестры, чада. Вы, кажется, больше всех украсили собою русское иночество. Вы внесли в монашеский подвиг Ангельскую чистоту, непорочность и свою женственную нежность, и ваше женское сердце особенно ярко и благоранно раскрылось, как цветок, в живом подвиге монашеского самоотвержения.

Вы, русские инокини, от Самой Матери Божией и Девы Марии научились дивной любви, изумительному терпению и полной самоотдачи души своей Богу и Его святому Евангелию. И ваш иноческий подвиг, сестры дорогие, Господь принял как великий подвиг тех святых мироносиц, которые неотступно ходили за Христом в дни Его жизни на земле.

Да будет радость ваша совершенная вовеки!..

«И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе» (Пс. 83: 4), а вот «невесты Христовы», бывает, ничего себе не имеют: ни жилья, ни гнезда, ни монастыря, ни келии, ничего другого. Вот как это назвать, и какой это будет постриг: «великий» или «малый», или «превеликий»? В мире где-нибудь в глухой комнатушке принять от руки иеромонаха, так называемый, «тайный» постриг и носить его в душе как печать великого обручения. Это значительно труднее и ответственнее, чем где-либо в монастыре или скиту.

А жить где приходится «тайной монахине»?

В миру, среди самой беспорядочной мирской суеты, среди пороков и страстей, часто среди разврата и картежной игры. Потому-то враг спасения и восстает на таких «мирских монахов» с «тайным» постригом и шепчет им упорно, что, мол, недействительный твой постриг, он без разрешения епископа, игумена и проч.

Блаженная та дева, которая смиренномудренно приняв «тайный» постриг, несет его благоговейно и честно до конца своей жизни. Эта душа получит награду больше, чем монастырские монахи, открыто гордящиеся своим монашеским званием. Притом же, название «тайный» постриг – совершенно условное название. Он тайный только пред смертными людьми, но пред Богом, Ангелами он не тайный, а явный и открытый, и принимается Господом как великая жертва, тайно совершенная.

Несите же, матери, сестры и братья, ваш сокровенный крест «тайного» монашеского подвига как Богом данный вам дар превеликий и гоните прочь вражеские наветы, вам всеваемые от дьявола. Совершайте в терпении ваше монашеское призвание (тайное), исполняйте правило вам данное, и труд ваш не будет тщетным, но получите от Бога награду великую.

Как счастливы все наши русские подвижники (бывшие и настоящие), которые радостно и без сомнения идут за Господом нашим Иисусом Христом, доверяются Его Божественному слову, любят читать жития святых и все принимают от чистого сердца. Эти святые счастливцы особенно любимы Богом. Они идут в рай прямым путем и, как чистые младенцы, наследуют вечную блаженную жизнь.

Но как трудно вот теперь, в век просвещения и культуры, всем тем, которые учены и грамотны сильно, их путь скользок и опасен. А сколько сердечных мучений, переживаний, искажений, умственных сомнений испытывают они?..

Серьезно умствуя...

В старой России только одна интеллигенция переживала кризис мудрования веры, простой народ – крестьяне, рабочие – были глубоко преданы святой Православной Церкви. Они чтили святых подвижников русских и были простыми религиозными людьми. Интеллигенция же блуждала в поисках истины, она перестала доверять прежним традициям, и ее душевное состояние стало критическим.

Русский художник М. В. Нестеров выразил кризис русской интеллигенции в своей картине «Философы» (1917 г.). Художник изобразил на этом полотне П.А. Флоренского и С.Н. Булгакова – крупных религиозных мыслителей того времени. Они идут по крутому берегу рядом и о чем-то сосредоточенно беседуют. П.А. Флоренский – высокий, стройный, в белом подрясничке, в скуфейке, с посохом в правой руке, левую руку он держит как бы молитвенно на груди, его лицо тонкое, прозрачное, выражает раздумье и какое-то удивление, взор склонен вниз. Во всем облике он представляет человека духовно-благодатного, человека, который с мягкой покорностью принимает волю Божию, как бы ни была она сурова и неудобовразумительна.

Как религиозный русский мыслитель он видит совершающееся революционное событие в родной России как проявление промысла Божия, но его душа, его мысль еще не вполне ясно понимает ту пользу или вред, в которые выльется вся эта великая затея.

Тихая покорность и мягкая сосредоточенность всего облика П.А. Флоренского вызывает к нему симпатии и подчеркивает особое его философское направление – все, что делается под Солнцем – «попущение и воля Всевышнего».

С.Н. Булгаков совершенно противоположный тип П.А. Флоренскому. Они как бы противопоставляются один другому. Художник выводит С.Н. Булгакова как мыслителя особой конструкции и особого склада души. Он возбужден, активен, он с трудом сдерживает внутреннюю бурю своей организации. Волосы на его круглой голове взъерошены, выражение лица возбужденное, взгляд упорный, всем телом он подался вперед, как бы наступая на кого-то. Подчинение общей идее они обнаруживают, тем не менее, различные взгляды на вещи, различное понимание, различное осмысливание совершающихся событий.

Острый кризис религиозной мысли и брожение в интеллигентных кругах старой России выражены М. В. Нестеровым и в его картине «Мыслитель» (1921 г.).

...Одинокая фигура мужчины движется по пустынной тропинке. Она вся углублена в мысль. Крупный лоб прорезан глубокими морщинами, торчащая рыжая борода, нервное положение рук, – все это обнаруживает человека, который переполнен глубокой серьезной думой, и эту думу необходимо решить. Человек этот душой мается, переживает сердцем, усиленно работает мыслью, ища разрешения тем острым проблемам, которые так упорно, властно вторгаются в жизнь.

Часто бывает в жизни, что человек, обладавший в жизни каким-либо сокровищем, вдруг безрассудно теряет его и, потеряв, хватается за голову. Он только теперь понял, чего лишился, раньше он не ценил его, а вот когда легкомысленно утерял, он хватился, но... почти что хватился-то поздно... Он думает, ломает голову, строит планы, оценки, переоценки, однако вернуть потерянное становится почти невозможным...

Вот такое состояние испытала и вообще испытывает интеллигенция, когда по своей гордости отвергает веру и традиции отцов. Отвергая и игнорируя интуицию сердца, интеллигенция всецело полагается на свой рассудок и логику мышления. И вот здесь-то она и вязнет в своих умозаключениях как путник в зыбком болоте...

Серьезно умствуя в вопросах веры, мысль человеческая без чистого сердца уходит, как блудный сын, «на страну далече»... Она отвергает Бога, Его святую Церковь, отвергает традиции своих отцов и предков и становится на скользкий и опасный путь отрицания всего духовного и Божественного.

«Слушайтесь, плачьте и рыдайте; смех ваш да обратится в плач, и радость – в печаль» (Иак. 4: 9).

Но интеллигенция говорит, что плакать и убиваться могут только профаны и простачки, а мы, мол, люди мыслящие и ученые, унижаться так не будем... В этом и вся суть! Огромная скала гордыни завалила им проход. Они столпились в кучу и не обдумывают, как преодолеть им эту гору, разбить ее, убрать со своего пути, – а мозгуют и философствуют о том, как бы около этого камня создать себе хорошее и счастливое житие, т.е. на камне философской гордыни образовать новый город со счастливой, бесподобной жизнью.

Ох, как трудно, умствуя и философствуя в вопросах веры, идти смиренным путем отцов наших! Все кажется устаревшим, все кажется неправильным, то совершенно излишним, то неумным и отжившим. Так и хочется все перестроить, переиначить. Всю церковно-бытовую жизнь приблизить к пониманию современного человека двадцатого века. И выходит, что Бог и Церковь должны будто подделываться под вкусы и пороки развращенных людей нашего времени, изменять вековые спасительные традиции под нынешнюю моду жизни.

И так хочется еще раз спросить покойного П. А. Флоренского: «В чем же настоящий покой мысли и достоинство истинного философа?» «Я же сказал вам, – отвечает он, – что только в ограде Церкви Православной, в смиренном, осмысленном подчинении ей вы обретете настоящее успокоение вашему мятущемуся сознанию, почувствуете опытом вашей души истинное удовлетворение и отраду, покой вашему интеллекту.

Церковность – вот скала, о которую разбиваются все упорные волны вашего умственного неудовлетворения. И душа найдет себе подлинный покой от всех пережитых мысленных бурь»...

«Будьте же исполнители слова (Божия), а не слышатели только, обманывающие самих себя» (Иак. 1: 22).

На данном этапе (святое Евангелие)

Во дни искушенья,

И минуты сомнения,

Гнетущего сердца, и душу, и ум,

В часы испытаний, в минуты страданий,

Наплыва тяжелых мучительных дум,

Ты – книга святая,

Ты – вечно живая,

Как врач – исцелитель являешься мне,

Как вестница света,

Вопросам – ответа,

Как солнечный луч в окружающей тьме.

И прежде опасный,

Становится ясным

Грядущий житейский томительный путь,

Как ласки лазури,

Рассеявшей бури,

Зовет утомленный в пути отдохнуть.

* * *

В моей темнице нет решеток,

Уходят к небу этажи;

Как много люду у окошек,

Спеша все ловят миражи...

А я в застенке добровольном

Бегу коварной клеветы;

Сим живут в миру привольном,

Хватая сладость суеты.

Когда же, вольный сизый голубь,

Расправишь крылия в полег?

Ведь ты душой и ныне молод,

Свободы звездочка ль взойдет?

За слово истины, служенья,

За братьев милых, честь

Твою Я чашу пью без наслажденья,

Свершаю волю я Твою...

«Враги Твои шумят, и ненавидящие Тебя подняли голову» (Пс. 82: 3). Ну и пусть себе шумят, а мы будем внимать, как лучше угодить Господу нашему Иисусу Христу, в каком чине удобнее послужить Ему и спасти свою душу бедную.

Хорошо быть добрым мирянином, хорошо быть доброй мирянкой, и основная масса людей спасается именно этим путем: женятся или выходят замуж. И так проводя свою жизнь, люди меньше переносят бесовских искушений. Хотя путь их – семейный – весьма труден.

Незначительная же часть людей горят желанием большего служения Богу. Они не женятся, не выходят замуж, по слову апостола, который сказал, что отдающий свою дочь замуж делает хорошо, а не отдающий делает лучше.

В наше предельно опасное, суетное время Господь многих привязывает идти путем одинокой жизни, приняв официальное монашество в монастыре или приняв так называемое «тайное» монашество в келии, или человек живет просто без какого-либо пострига, стремясь проводить жизнь свою согласно заповедям Божиим.

Надо сказать, что подобная жизнь без пострига или с «тайным» постригом значительно труднее и сложнее, так как человеку приходится жить среди развратного мира и ежеминутно подвергаться острым искушениям и соблазнам. Бояться этих искушений не следует, потому что Сам Господь и Матерь Божия хранит этих людей как зеницу ока, и не будут они оставлены ни на одну минуту без защиты Божией.

Однако, проводя такую одинокую жизнь, эти люди должны особенно просить Матерь Божию, чтобы Она в' дальнейшей жизни привела их к монашеству официальному или неофициальному. Она – Матерь Божия – все может сделать. Она обязательно сделает, потому что Сама Она любит святое девство и благословляет монашество.

Только нужно помнить, что в юном возрасте (20–30 лет) принимать мантию вообще не рекомендуется и канонически не положено. Иночество – можно, и то с большой осмотрительностью.

– Нет, – говорит старая монахиня, – без монастыря какое уж монашество, лучше совсем не принимать, меньше ответа Богу.

– А мне вот хочется, .– говорит девушка, понурясь.

– А если пострижешься да замуж выйдешь?

– Матерь Божия этого не допустит.

– А сколько вон монахинь повышло замуж!

– Это Господь попустил за гордость.

– Эх ты, за гордость. Я знаю, у нас была такая смиренная монахиня Августина, и слово-то боялась сказать, а вот вышла замуж.

Девушка не знала, что ответить и задумалась, потом тихо сказала:

– Если кто не разлюбит Господа и не впадет в нерадение, того Матерь Божия ни за что не допустит выйти замуж...

– Вот это правду ты сказала, – согласилась монахиня, – но есть еще и тайные пути Божии, по которым Господь и ревностных попускает к падению, зная наперед, что это послужит к большой славе Божией и к большей награде этих душ.

О, милые и добрые боголюбивые души! Ревнуйте же о большем служении Христу – нетленному Жениху вашему. Стремитесь к Ангельскому чину. На нашей грешной земле стало множество бесов, а Ангелов все меньше и меньше. Умножьте же Ангельские ряды! Умножьте, чтобы хоть ради этих земных Ангелов мир еще постоял!..

А вот тебе, дорогая сестра, и небольшое наставление к этому трудному, но спасительному пути.

«Кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу» (Мак. 4: 4).

Как безгласная Агница пред стригущим, ты пожертвовала всем для Господа своего, отреклась плотских похотей, предавшись всецело в волю Господа. Ты себя принесла в жертву живую, святую и благоугодную Богу (Рим. 12: 1).

1. Принимая власяницу в руки, ты безмолвно отреклась от довольства и дала обет вольной нищеты и терпения безропотного. Так терпи же, родная душа, все, что возлег тебе Господь скорбного и тяжелого в жизни твоей! Терпи и мужайся!

2. Возложенный на тебя параман есть символ обручения Твоего со Святым Господом, а крест, соединенный с ним, дан тебе для постоянного воспоминания о великих страданиях Христовых.

3. Ряса и подрясник должны постоянно напоминать тебе о том, что ты уже не будешь унывать больше, а будешь радоваться о Господе, что Он привел тебя от мирской суеты к Ангельскому житию.

4. Пояс, коим ты перепоясала чресла свои, является образом беспрекословного послушания и умерщвления плотской похоти, воюющей на душу.

5. Мантия изображает постоянный траур и сердечную печаль по Богу, производящую неизменное покаяние ко спасению (2Кор. 7: 10). Всякий раз, как одеваешь ее, помни, что ты облекаешься в броню правды, самоотвержения, кротости, готовая всем за зло, тебе чинимое, платить добром.

6. Камилавка есть видимый залог непостыдного упования твоего на Бога и надежды на спасение.

7. Клобук – образ незлобия и отвращения очей твоих от суеты, а также и осторожности в делах, словах и помышлениях.

8. Сандалии должны напоминать о готовности ходить по заповедям Христовым и о трепетно-послушливом шествии за Христом.

9. Крест в руки дается в знак крестного страдания со Христом, небоязненного крестоношения на путях жизни, готовности восходить на Голгофу кровавую и уподобления себя великомученикам.

10. Четки – меч духовный, которым следует отражать козни бесовские, постоянно твердя молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную».

Так ты, сестра, облеклась, по слову апостола, во всеоружие Божие, чтобы противостоять всем козням сатанинским. Теперь ты уже не раба и слуга мира прелюбодейного, а добровольная дочь духовная Христу – Жениху твоему. Он тебя возлюбил, Он тебя уневестил Себе в непорочную невесту. И если ты, но своему невежеству и нерадению, уклонишься от Христа, обленишься в доброделании и предашься снова миру, то ты будешь никто иная, как блудница и прелюбодейка, а таковых, по закону, следует «побивать камнями».

Дьявол будет усиленно искать тебя, сестра, потому что ты раньше сужила ему, и он вправе назвать тебя своею, но Господь дал тебе другое имя и облек тебя в другие одежды, чтобы тебе легче было укрыться от преследования бесовского. Так беги, беги злобы бесовской, да защитит тебя Христос, Бог твой. Ему же слава и держава во веки веков. Аминь.

«Князья гонят меня безвинно» (Пс. 118: 161), но душа моя возлюбила Господа моего, и я принадлежу Ему навеки.

Крепче стали!

– Ну как же мне противиться бесу, – почти со слезами говорит юная инокиня матери игуменье, – он такой ведь сильный, горами ворочает, а я что? Былинка в поле.

– Трудно, трудно, дитя мое, – утешая, говорила инокине игуменья, – но ведь Господь дал тебе оружие непобедимое.

– Какое же?

– Четки и всесильное имя Иисуса Христа.

– Но я не умею еще этим оружием пользоваться.

– Учись, учись, дитя мое, имя Иисуса Христа крепче стали.

– Но я вспоминаю Иисусову молитву, а бес меня вперед поражает.

– Поразит, но не убьет, это ему не дано.

– А что же мне тогда делать?

– Плакать и каяться.

– А потом?

– Потом опять бороться с дьяволом.

– А если он снова сразит?

– Ты опять плачь и кайся.

– И до каких это пор будет, мать моя?

– До тех пор, пока не научишься поражать беса именем Иисуса.

– А если так и не научусь?

– Будешь до смерти падать.

– И погибну?

– Нет! Бог возьмет твою душу в момент покаяния и плача твоего, чтобы ты снова не упала. О, Боже, – взмолилась старая игуменья, – какое же сильное оружие Ты дал в наши слабые руки. Оно крепче стали. Но сможет ли слабая девичья рука удержать это оружие, чтобы враг одним ударом не выбил его из рук?!

– Может, – был голос с неба. – Любовь ко Христу слабое делает сильным.

– Иди, милая дочь моя, – мягко сказала игуменья юной инокине. Она положила свою сухую руку на голову девушке и добавила: «Будешь и ты сильна, Христос с тобой»...

Юная инокиня поклонилась игуменье в ноги и пошла, утирая тихие слезы с бледных ланит...

Смотря вслед маленькой и хрупкой девушке, старая игуменья плакала. Она благодарила Бога, Который подает Свою силу слабым людям в борьбе с сатаной, и не только бороться с бесом, но и побеждать его.

Патриаршая постель

«Будет обитать на высотах; убежище его – неприступные скалы; хлеб будет дан ему; вода у него не иссякнет» (Ис. 33: 16).

Высоко в горах, в неприступных скалах был маленький скит. В нем находилось несколько убогих келий. На самом краю скалы в одной келии жил простой послушник. Он был средних лет и занимался и скиту тем, что приносил братии дрова, где только мог их найти. Горы были почти голые, лишь кое-где рос дикий кустарник, доставая который, этот послушник подвергал себя больной опасности. Не один раз он срывался в пропасть, хватаясь за хворостинку, и только чудом Божиим оставался жив.

Братия сильно удивлялись тому, как этот послушник, находясь на таком опасном послушании, оставался столь долгое время невредимым.

До него другие не один раз срывались в пропасть и больше в келию не возвращались.

Был яркий солнечный день. Брат Николай (так звали этого послушника), совершивши свое келейное правило, отправился на послушание, на вершину горы за дровами братии. Когда он ушел, к его келии подошел соседний монах и постучал в дверь. Сотворив молитву, он ждал ответа, но ответа не было. И так как послушник Николай, уходя на послушание, никогда не закрывал своей двери, то пришедший толкнул ее, и она отворилась. Войдя внутрь, он увидел, что келия пуста. В углу у икон горела лампадка, справа стоял простой непокрытый стол, около него – обрубок дерева, служивший скамейкой, слева – убогий монашеский одр, на котором лежали сучковатые необтесанные доски и чурбан, служивший изголовьем.

Монах решил подождать хозяина. В келии было прохладно, и гостю захотелось прилечь на койку. И не успел он закрыть глаза, как услышал голос: «Чего ты разлегся. Уйди с патриаршей постели». Монах повернулся на другой бок, улегся поудобнее и снова заснул, как ни в чем не бывало.

– Уйди с патриаршей постели, – снова раздался грозный голос, – иначе я тебя поражу смертью.

Гость затрепетал, вскочил и пустился вон из келии. На него напал такой страх, какого он никогда не испытывал. Прибежав к игумену, он рассказал, что с ним было.

Игумен, святой старец, один знал тайну дела и под клятвою хранил ее. А теперь он понял, что настал час, и Господу угодно открыть эту тайну для назидания многих. Успокоив прибывшего брата, игумен велел ударить в било. И когда собралась вся братия, он велел всем идти в церковь.

В храме он облачился в священнические одежды, затем велел брать иконы, хоругви и выходить с Крестным ходом. Никто не знал, кого идут встречать. Подошли к келии послушника Николая, остановились. Так как брат Николай еще не вернулся со своими дровами, то игумен возвысил голос и сказал:

– Дети мои, мы вышли встречать патриарха, он скоро придет.

Все были удивлены, потому что патриарх в их скиту никогда не появлялся. Вдруг на горной тропе появился послушник Николай с вязанкой дров на спине. Он был так измучен, так бессилен, что с трудом передвигал ноги. Будучи согбенным, он не заметил, что происходит около его келии. Подойдя почти вплотную, он остановился и поднял голову – перед ним стоял игумен, облаченный, с Крестом в руках, и вся братия с иконами и хоругвями.

– Ваше Святейшество, – громко воскликнул игумен, – настал час прославить нашего Владыку и Господа. Сам Ангел Господень открыл тайну вашего смирения. Посему примите от нас поклонение, достойное вашему высокому сану.

Все упали и заплакали. Плакал и послушник Николай, упав перед братией на землю.

– Простите меня, отцы и братия, – рыдая, говорил он, – я согрешил против вас, простите меня грешного и помолитесь.

На другой день, когда рано утром игумен пришел в келию послушника Николая, она была пуста. С тех пор его никто не видел. Избегая славы человеческой, он скрылся еще глубже в горы. Пренебрегая эту славу (человеческую), он оставил патриарший престол и тайно скрылся в Афонской горе и здесь принял на себя самое низкое и опасное послушание. Он хотел в безвестности и нищете провести остаток дней своих, но Господь открыл тайну его высокого призвания, и ему вновь пришлось бежать от суетной славы человеческой в горы...

Много ли таких смиренных рабов Божиих найдется среди людей? Не наоборот ли бывает у нас, когда мы домогаемся сами себе повышения, чести и славы человеческой, не заботясь о славе Божией? И какая же польза бывает от всего этого?

«Вы роскошествовали на земле и наслаждались, напитали сердца ваши, как бы на день заклания» (Иак. 5: 5).

«Господи! Ты – Бог мой, превознесу Тебя, восхвалю имя Твое, ибо Ты совершил дивное» (Ис. 25: 1).

Эшафот разбойника

«За то проклятие поедает землю, и несут наказание живущие на ней; за ню сожжены обитатели земли, и немного осталось людей» (Ис. 24: 6).

Его ловили много лет и не могли поймать. Он был разбойник, убийца, человеконенавистник. Как он выходил из лесу, набрасывался на проезжих и прохожих: мужчин, женщин и детей, и, злорадствуя и насмехаясь, он иных убивал сразу, у других медленно отрезал члены один за другим, наслаждаясь муками своих жертв. И сколько он убил неповинных людей! Сколько зарезал, сколько задушил своими кровавыми руками! И казалось, что нет ему никакого возмездия от правосудного Бога, нет никакого наказания. Страх и ужас наводил он на окружающую местность. Будучи неуловимым и неуязвимым, он был еще более страшен, и какая-то мрачная тайна, для всех непонятная, окружала его буйную голову...

Но эта тайна заключалась в следующем.

Однажды в глухую ночь, совершив очередное злодеяние (он зарезал молодую женщину с двумя младенцами), убийца был окружен солдатами. Он стоял на высокой горе, готовый броситься вниз и разбиться. В этот момент он вдруг откуда-то сверху услышал голос: «Я – твой спаситель, предайся мне и будешь бессмертен». Разбойник мысленно дал согласие быть преданным тому, кто ему говорит.

После этого какая-то сила взяла его со скалы и невредимо от своих врагов спустила в безопасное место. Когда он был уже далеко, только тогда он понял, что его спасла бесовская сила, и теперь на всю вечность он ей обязан. С этого момента разбойник стал неуловим. Он даже не беспокоился о своей безопасности. Под покровом ночи ходил в города, залезая в дома богатых и бедных людей, убивая и насилуя, он не раз был окружаем воинами и, тем не менее, всегда избегал заслуженной кары. Он твердо верил сатане, что тот его непременно спасет из любой опасности и избавит от лютой смерти. И вот эта вера бесу его делала с каждым днем смелее и неистовее.

И вот однажды, когда он, ночью забравшись в дом, вырезал всю семью от стара до мала, всего десять человек, его схватили. Суд приговорил его казнить через повешение. Разбойник нимало не беспокоился о своей участи. Он был убежден, что и на этот раз сатана его спасет.

Идя на казнь, он смеялся над своими палачами, а когда взошел на эшафот, то громко захохотал. В этот момент откуда-то над самой виселицей раздался страшный хохот. Это было так неожиданно и страшно, что вся толпа затаила дыхание. Смеялся сатана.

– Я знал, что ты придешь спасти меня, – весело сказал разбойник. В ответ снова раздался громовой злорадствующий хохот.

– Ха-ха-ха, – смеялся сатана, и все бесы вторили ему. – Я пришел взять твою душу и сопроводить ее до дна ада, – прошипел сатана над самым ухом разбойника.

В этот момент раздраженные палачи рванули канат, и гнусное тело злодея повисло в воздухе, а смрадная душа его черной молнией ниспала в ад.

«И ты повержен вне гробницы своей, как презренная ветвь, как одежда убитых, сраженных мечом, которых опускают в каменные рвы, – ты, как попираемый труп... и вовеки не помянется племя злодеев» (Ис. 14: 19–20).

Такова участь всех тех, кто, отвергая правду Божию, заручается силой князей мира сего и тем самым отдает себя во власть сатаны. Весело, беспечно, с великим успехом, с большой прибылью, как бы под броней проходят дни его. И в то время, когда около него падают другие, он остается невредим, и зло насмехается над теми, кто уповает на Бога и повержен. И настанет час, и он очень близок, когда гнев Божий, как гром с неба, сразит его и всех тех, на кого он так сильно надеялся.

А неповинному говорит Бог: «Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я – твой Бог; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей» (Ис. 41: 10).

Святой плач

«Блажени плачущий»...

Отец Панкратий сидел около своей келии и горько плакал. Слезы лились из его старческих потухших очей, он их смахивал своей мозолистой рукой и все плакал. Мимо него, опираясь на посох, шел отец Агафадор. Увидев плачущего брата, старец остановился. Он оперся на свой посох, взглянул на отца Панкратия и тихо спросил:

– Ну, чего ты все плачешь, отец, или горе великое имеешь в душе?

– Да, отче, душа моя болит смертельно.

– О чем же это она болит?

– Да вот, авва, сдается мне, что Господь хочет спасти меня.

– Вот и добре, – ответил авва Агафадор, мягко улыбаясь, – в рай попадешь.

– О, горе мне великое, – завопил отец Панкратий, а сам еще пуще заплакал.

– Ну что же ты плачешь? – опять спросил авва Агафадор старца Панкратия.

– Боюсь, что в рай попаду.

– Но ведь там добре, – утешал старца авва Агафадор.

– А что я там буду делать? – сокрушался отец Панкратий, – ведь я недостоин.

– Но Господь знает твою душу.

– То-то оно, недостойна душа моя, и ей в раю будет стыдно, потому-то она и скорбит теперь.

Отец Агафадор поглядел на отца Панкратия, покачал головой седой и пошел дальше.

В пути

Мчится поезд, ровно птица,

Унося в глухую даль,

Нас с тобою, мать-сестрица,

В Закарпатский дальний край.

И суровая судьбина

Носит нас по всем краям;

Жизнь, что горькая рябина,

Отведена Богом нам.

И носимы роком тайным,

Богу мы поем хвалу,

Познаем Его путь «райный»,

Сердце, волю – все Ему.

Мчится поезд, все сильнее,

Увозя нас от друзей;

Может быть, еще роднее

Бог укажет нам людей.

Не печалься, друг мятежный,

Бог открытый в небесах,

Волей дивной и безбрежной

Зиждет храмы Он в сердцах.

Плачет небо воплем слезным,

Здесь и там разит туман...

Смотрят горы взором бледным,

Предвещая скорби нам.

Что ты мчишься, поезд быстрый?

Сократи хоть мало ход!

Где наш день, всегда лучистый?

Утопает в море вод.

Скоро путь возьмет границы,

К цели близкой приведет.

Задаю вопрос сестрице:

«Что вещает, что нас ждет?»...

«Господи, дай нам важную веру в Твой промысел святый и в Твою о нас заботу» (старец Силуан).

«Сын Мой! Оставь греховную жизнь, и исправи руки твои, и от всякого греха очисти сердце» (Сир. 38: 10).

1. Хочешь ли видеть наилучшее украшение постели? Я сейчас покажу тебе украшение постели не какого-либо крестьянина и не человека военного, а постели царской. Я уверен, что ты не пожелаешь постели краше царя, и царя не какого-нибудь, но славнейшего во всей Вселенной. Я указываю тебе на постель царя Давида. Знаешь, какова она была? Она была приукрашена не золотом и серебром, но слезами и исповеданием. Вот он сам говорит: «Измыю на всяку ночь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу» (Пс. 6: 7).

Слезы, будто Маргариты, драгоценные камни, отовсюду были на ней насажены. И посмотри-ка ты, какая у него боголюбивая душа! Днем многие заботы и попечения о делах царских, военных, народных, а ночью вместо отдыха – слезы и исповедание грехов. И это делал он не так, чтобы одну ночь побдел, а другую отдыхал, но каждую ночь омывал он постель свою слезами.

2. Скажи мне, для чего Бог вложил в душу нашу такого бодренного и бдительного судью – совесть? Между людьми нет такого неусыпного судьи, как наша со

весть. Внешних судей и деньги портят, и лесть расслабляет, и страх заставляет кривить весы, и многое другое уклоняет от правильного решения дел. Совесть же, как внутренний судья, ничем таким не повреждается; хоть деньги давай, хоть лесть расточай, хоть стращай, хоть другое что делай, она все равно произносит правильное осуждение. И сам согрешивший, сам осуждает себя, хотя бы никто другой не обличал его в грехе. И это всю жизнь не перестает она делать. Пусть и значительное пройдет время, она никогда не забудет сделанного. И во время совершения греха, и прежде совершения его, и после совершения она строгим судом судит нас, особенно после совершения.

В то время, когда совершаем грех, опьяненные сластью греховною, не чувствуем упреков совести. После совершения греха совесть начинает суд свой, суд неподкупный, побуждая к покаянию.

3. Ты грешник? Не отчаивайся, но войди в церковь и покайся пред священником. Согрешил ты? Скажи Богу: «Согрешил я, Господи». Какое затруднение сказать: «Согрешил я». И если не скажешь так, не обличишь себя, то тебя обличит дьявол на Страшном Суде. Предупреди же и восхити это его достоинство, ибо осуждать – бесовское дело. И почему тебе не предупредить его, не сказать своего греха, чтобы изглажен был он. Итак, войди в церковь и Богу скажи: «Согрешил». Ничего другого я не требую от тебя, кроме этого одного. Написано: «Глаголи беззакония твоя прежде, да оправдишися» (Ис. 43: 26). В Писании имеешь пример того, как один сказал свой грех и получил прощение, а другой не сказал своего греха и был осужден. Это – Каин и Давид.

4. Молись каждый час, но не ленись и не скучай, и не спрашивай милости у человеколюбивого Бога, и Он услышит тебя за неотступность твою, простит грехи твои и даст тебе то, о чем просишь. Если, молясь, услышан будешь, пребывай в молитве и благодари, а если не будешь услышан, пребывай в молитве и не отступай.

Не говори: много молился я, а не услышан, потому что и это часто бывает для твоей пользы. Знает Бог, что ты ленив и себе поблажлив, и если получишь просимое, уйдешь и не станешь больше молиться, потому и отлагает исполнить твои прошения, чтоб по причине нужды понудить тебя чаще беседовать с Ним и проводить время в молитве.

Пребывай же в молитве и не допускай в себе разленения в ней. Молитва много может тебе помочь; посему приступай к ней не как к делу маловажному и привычному, но как к серьезному и великому.

5. Ты имеешь и другой путь покаяния, не трудный, но более легкий и удобный. Какой же это? Плачь о грехе своем, научаясь сему из Евангелия.

Петр, верховный апостол, друг Христов, отвергся Самого Господа (говорю не в осуждение его, но тебе в назидание). В ночь, когда предан был Спаситель, Петр грелся у огня, служанка оказала ему: «И ты был с Иисусом» (Мф. 26: 69), он отрекся. И так трижды. Когда почувствовал Петр свое падение, то начал плакать, и плакал горько. Эти слезы изгладили его грех, как бы он ни был тяжел.

Плачь же и ты о грехе своем, искренне и горько, из самой глубины сердца, и Господь, умилосердившись над тобой, простит тебя и изгладит грех твой.

6. У Черного моря Бог говорит Моисею: «Что вопиешь ко Мне», тогда как Моисей ничего не говорил устами. Этим Бог открыл, что он слышит не только то, что мы говорим, но и то, что мы думаем. Молитва истинная – не то, что в многословии говорят уста, но то, что движется от сердца. Уста Моисея молчат, но сердце вопиет в скорби. Молитва бывает скоро услышана, если она из благого сердца исходит, а не одним сильным голосом произносится.

7. Кто не молится и не имеет желания наслаждаться чистым беседованием с Богом, тот мертв, безумен. То, что он не любит молитвы и не считает нужным молиться и кланяться Богу, есть верный знак отсутствия в нем здравого ума. Как тело наше без души мертво, так и душа, не имеющая побуждения к молитве, находится в горьком состоянии, он мертва есть и смердяща.

Пророк Даниил решился лучше умереть, чем только три дня пробыть без молитвы, ибо царь Персидский повелел ему не совсем перестать молиться, а только чтоб он на три дня пресек свою молитву к истинному Богу.

8. Когда ты встаешь от сна, надлежит тебе опередить восход Солнца служением Богу; и к трапезе приступая, помолись, и отходя от трапезы, помолись, и к делу каждому приступая, помолись, совершив его или не совершив, тоже помолись, равно как и отходя ко сну, помолись усердно, потому что сон подобен смерти.

Зимою большую часть ночи проводи в молитве. Презрен ты будешь для злейших демонов, которые всегда вертятся вокруг тебя, выжидая время, когда ты останешься без молитвенного покрова. Когда же увидят, что ты огражден молитвою, тотчас отскакивают как воры и злодеи. Но если кому случится быть нагу от покрова молитвенного, тогда, восхитив, демоны увлекут ко греху и злодеянию. Боясь сего, будем всегда ограждать себя молитвами и песнопениями, молясь и поя Богови день и ночь.

9. Не говорю тебе: будь в церкви целый день, но подари мне два часа дня, а прочие удержи за собой. Но эти два часа не Мне ты подаришь, а себе, чтобы утешиться молитвою отцов и присоединяться к их благословениям.

Видя вашу малочисленность, что собрания ваши более и более умаляются, скорблю, но и радуюсь. Радуюсь за вас, присутствующих, скорблю о тех, кого нет. Хорошо, что ваша малочисленность не охладила вашего усердия, но согрела его. Посему вас ублажаю и называю ревнителями; по пророку, вы «изволили приметаться к дому Бога моего, паче нежели жить в селениях грешничих» (Пс. 83: 11).

10. Когда молишься, тогда наипаче нападает на нас злобный дьявол. Видит он, коварный, величайшую нашу пользу в молитве, потому всячески ухищряется, чтобы мы возвратились из церкви домой пустыми. Знает он, что если пришедший в храм приступит к Богу с трезвенною молитвою и выскажет грехи свои, то отойдет отсюда, получив полное прощение. Посему дьявол отводит от молитвы, чтобы мы ничего не получили. И это делает он, не насилуя, но мечтаниями приятными развлекает ум и наводит тень на сердце.

Усердная молитва есть свет ума и сердца, свет неугасимый, непрестанный. Потому враг бесчисленные помыслы, как облака пыли, вливает в наш ум и такое, о чем мы никогда не думали.

11. Когда ты молишься, хотя и грешен, не говори: я не имею дерзновения и не смею молиться. Тот имеет дерзновение, кто думает, что он не имеет дерзновения, а наоборот, кто думает, что имеет его, отнимает силу у дерзновения, как фарисей. Кто почитает себя отверженным и бездерзновенным, тот паче будет услышан как мытарь.

Хотя и вне церкви находишься, взывай и говори: Господи, помилуй мя! Не губами только шевеля, но из глубины сердца вопия Ему.

Иной говорит: просил я однажды, просил дважды, просил трижды, десять раз просил, двадцать, – и все не получал просимого. Говорю: не отступай, брате, пока не получаешь, а получишь – опять молись и благодари, что получил.

12. Ходим в церковь и прочитываем тысячи стихов, а выходим – не помним, что читали. Уста двигались, голос шумел, а слух не слышал. Сам ты не слышишь своей молитвы, а хочешь, чтобы Бог услышал тебя. Я преклонил, говоришь, колена, но ум твой блркдал вне. Тело твое было внутри церкви, а ум был на торжище и беседовал с друзьями. Часто праздно лежим на одре и никаких не имеем помыслов. Но стали на молитву, и помыслы, как мошки бесчисленные, крутятся, крутятся. Это враг поднимает бурю в нашем уме.

С молитвой соедини пост. Господь сказал: «Сей род ничем не изыдет, токмо молитвою и постом» (Мф. 17: 21). Пост наш да будет телесный и духовный: телесный – избежание скоромной пищи, пресыщения, сластолюбия; духовный пост – избежание многословия, злобы, зависти, непокорства, гордости, тщеславия и проч.

Когда постишься, тогда молишься трезвенно и чисто. А без поста молитва тяжелая, нечистая и неблагодатная.

13. Не в многословии умолен будет Господь, но от чистой души, ревнующей о доброделании. Господь сказал: «Аще умножите моления, не услышу вас; когда прострете руки, отвращу очи мои от вас» (Ис. 1: 15).

Почему многие бывают не услышаны? Иногда потому, что просят бесполезного; в таком случае быть не услышанным лучше, нежели услышанным. А иногда потому бываем не услышаны, что просим нерадиво; в таком случае Бог медлительностью подаяния научает нас усердной молитве. И апостол Павел просил, но не получил (2Кор. 12: 8); и Моисей просил, но Бог не услышал его (Исх. 32: 32).

Не разгорится печь, если не подложишь огня, не разгорится и похоть, если не дашь пищи: не станешь засматриваться на красивые лица, не станешь ходить на зрелища, не будешь пресыщать плоть, не станешь топить ум в вине. И этого достаточно, скажешь? Нет. Этого еще недостаточно, а нужно присовокупить и нечто другое: непрестанную молитву, пост, общение со святыми, непраздность, страх Божий, память о будущем Суде и нестерпимых вечных муках. Соблюдая все это, ты сможешь обуздать свирепую плоть.

14. «И пред Ангелы воспою Тебе» (Пс. 137: 1). Что значат сии слова? А значат они вот что. Буду петь вместе с Ангелами, буду соревноваться с ними, буду ликовать вместе с горними силами. Хотя я и отличен от них по природе, однако постараюсь усердием сравниваться с ними.

«Когда молишься, вниди в клеть твою» (Мф. 6: 6). Но прежде еще затворения двери твоей Господь хочет, чтобы ты затворял двери ума своего, сердца. Когда приступаешь к молитве, тогда все оставь и к Нему единому взирай. Не будешь ограничивать молитву свою положением тела (поклоны, коленопреклонения и проч.), но паче будешь воссылать ее из горящего сердца, со всякой тихостию, с сокрушением и слезами.

15. Благодарить будем Бога всегда. Ибо крайне неразумно, ежечасно на деле наслаждаясь Его благодеяниями, даже и словом не исповедовать Его благости. Бог ни в чем нашем не нуждается, а мы имеем нужду во всем Его. Если, содержа в памяти благодеяния людей, сильнее согреваемся любовью к ним, тем паче непрестанно помня благодеяния Божии, будем любить Его всей душой. Потому и святой Павел сказал: «Благодарнии бывайте» (Кол. 3: 15). Блюдение дара благо

деяний Божих есть наилучший способ возгревания к Нему любви.

16. Читай слово Божие и слушай Его со вниманием. Кто слушает слово Божие и читает Его с любовью, тот доставляет душе великие и спасительные блага. Заботясь о чтении слова Божия, уста наши не оскверняются укоризнами, осуждением, срамословием и ругательствами. Мы становимся страшными для демонов и привлекаем на себя благодать Божию; взор наш делается проницательнее, зрение, уста, слух и все члены научаются Богу служить истинно.

17. Не стыдись креста Христова, но как венец драгоценный носи его. Знаменуй им члены своего тела и украшай им свои жилища. Когда знаменуешься крестом, вспоминай живо страдания твоего Господа, ибо не просто перстами должно его изображать, но наипаче произволением и с полной верой. Если ты так изображаешь крест Христов на себе, то не один из нечистых духов не возможет приблизиться к тебе, видя тот меч, которым он уязвлен, видя то оружие, от которого получил смертельную рану. Не стыдись же толикого блага, да не постыдит тебя Христос, когда придет во славе Своей и когда Крест явится пред Ним и засияет сильнее лучей солнечных. Сие знамение отверзало заключение двери, отнимало силу у ядовитых веществ и заграждало уста голодных зверей.

18. Посвящайте часть ночи на святую молитву. Иной скажет: может быть, я очень утомился в продолжение дня и не могу встать. Это отговорка и предлог. Для чего Сам Христос провел на горе целую ночь (Лк. 16: 12) ? Не для того ли, чтобы подать нам пример? Будем же подражать Ему хотя бы отчасти, чтобы украшаться именем Его.

Иной говорит: мы содержим церковь, службы у нас идут обычным порядком, мы собираемся и молимся. Чего еще?! Все это хорошо. Но не одним этим надо хвалиться, а тем, если от этого среди нас возвышается благочестие, если всякий раз уходим домой с пользой. Сделался ли кто лучше, бывая так многократно в церкви? Вот о чем надо заботиться.

Когда бываете в церкви, с вами беседуют пророки, евангелисты, апостолы, и все они вам предлагают спасительные истины и побуждают к исправлению нравов.

19. Суд Божий всегда держи пред очами своими, и тогда самые неистовые страсти исчезнут. Таким же образом и во время молитвы можем удерживать трезвенное внимание, если будем помнить, с кем беседуем.

Молитва есть жертва Богу. Припомни, что и Авраам при своем жертвоприношении не позволял быть ни жене, ни рабу, ни кому другому. Так и ты не оставляй при себе никакой страсти, но один, отрешенный от всего, взойди на молитвенную гору. Если же какие из помыслов будут силиться взойти на эту же гору с тобой, запрети им, как господин их и скажи: «Сидите зде... аз же... пойдем и поклонившеся возвратимся» (Быт. 22: 5). И все, что есть бессловесного и неразумного: и осла, и рабов – оставь при подошве горы, а сам взойди и чистым помыслом молись.

20. Господь наш Иисус Христос совершал молитвы, не имея нужды в молитве, но желая научить тебя молиться бодрственно и слезно. Будем и мы усердны к молитве. Она есть великое оружие, если совершается усердно, без тщеславия, от искреннего сердца, паче же со смирением. Много нам нужно молиться и каяться во грехах своих и вместе с мытарем взывать: «Боже, милостив буди мне грешному» (Лк. 18: 14), – и получим все.

Звезда

В небе звездном, чистом, ясном

Звездочка сияет,

Златоуст в слове красном

Мысли излагает.

На земле, злом отягченной,

Как во мраке ночи,

Слышит голос его скромный

Грешник – что есть мочи...

Гром гремит во всей Вселенной,

Космос зарядился,

Грех ползет, как тать презренный,

В свет принарядился.

Правда гонится, рыдает,

Подлость торжествует,

Гонит злато и играет,

И добро штурмует.

Встань же ты, святой учитель,

С огненным глаголом,

Наших душ ты попечитель

Тихим, кротким словом.

Нету пастырей словесных,

Все уста закрыты;

Гор высоких, скал отвесных

Все пути закрыты.

Ты, замученный напрасно

Братьями своими,

Ограждай же нас опасно

Воплями драгими.

Златоуст ты наш вовеки,

Славят тя народы,

Тебя любят человеки

И блажат все роды.

Вознеси ж о нас молитву

К Богу Пресвятому, –

Совершим земную битву

И -вернемся к дому.

«Сын человеческий, обрати лице твое к Богу в земле Магог, князю Боша, Мешеха и Фу вала, и изреки на него пророчество... Бот я поверну тебя, и вложу удила в челюсти твои, и выведу тебя и все войско твое... большое полчище:.. готовься и снаряжайся» (Иез. 38: 2– 7).

«В тот день обратит человек взор свой к Творцу своему, и глаза его будут устремлены к Святому Израилеву (Ис. 17: 7).

Она приукрасилась. Обрела иной вид. Облеклась во все светлое и изящное. Внешний образ ее стал совершенно неузнаваем: высокие дома, широкие асфальтовые улицы, обширные парки, быстрые каналы, комфортабельные пароходы, усовершенствованные вездеходы, стремительные ракеты, культурные люди, сияющие магазины, огромнейшие театры и чуть-чуть заметные церквушки...

Новая Россия! Велика твоя сила, мощна твоя держава, все народы знают тебя и прислушиваются к твоему голосу. Была ты сильна раньше, еще сильнее теперь. Была ты и богата, а теперь богаче вдвое. Одно единственное умалилось в тебе – ты, новая Россия, обнищала верой.

Не сказать, что ты стала совсем неверующей, вера в прогресс, вера в науку, вера в лучшее человеческое общество, вера в человека вообще, как созидателя и переустроителя мира, – вера во все это в тебе сильна и почти нерушима. Но вот вера в Бога истинного, вера в Творца неба и земли в тебе предельно умалилась. И тебя, наша новая Россия, при всем твоем блеске, красоте и нарядном убранстве, какая слава и какое величие ждут впереди?..

С небесных высот неотступно всевидящим оком взирает на мир правосудный Бог. Он всем управляет, по слову апостола, – мы им живем и двигаемся. Он взирает на всю Вселенную. Все миры и законы подвластны Ему. Но особенно Его взор, родная Россия, устремлен на тебя. Здесь, в твоих пределах, больших и малых церквушечках, в молитвенных домах и монастырях, возносятся к небу молитвенные вопли и благодарения.

...«По прошествии немногих дней младший сын собрал все и пошел в дальнюю сторону» (Лк. 15: 13).

Блудный сын, ушедший от родного дома, отца, на сторону далече, чтобы жить и наслаждаться свободой, не смог устроить свое личное счастье. Вскоре впал в крайнюю нищету и беспомощность... Живя распутно и рассеянно, он заболел душою и телом, все от него отвернулись. Только тогда он вспомнил о родном отце и, вспомнив, пошел к нему обратно.

Как же ты, Россия, ушедшая от Бога на сторону далече, благоденствуешь и процветаешь? Ты, бывшая верной дочерью Отца, уклонилась от Него и стала блудницей, и благодушно царствуешь, и обладаешь народами многими. Спрашивается, где тайна твоего благополучия и благоденствия? Кто нам может объяснить загадку твоей силы и величия? Если блудный сын, ушедший от отца, пируя и упиваясь, наконец, впал в убожество и нищету, то как же ты, блудная дочь, презревшая свою Мать-Церковь, благоденствуешь и веселишься? Или ты нашла себе другого отца и другую мать, доброта и сила которых больше и могущественнее прежних? Но факт остается фактом, что ты, наша Россия, ныне цветешь, ширишься и крепнешь. А будущее твое еще раскроется впереди, оно таинственно и велико...

Неумирающая Церковь

«Я спокойно смотрю из жилища моего» (Ис. 18: 4).

На склоне небольшой горы, поросшей мелким кустарником, стоит маленькая церковь. Она будто уснула или умерла, эта непорочная невеста Христова. Ни звона, ни шума, ни человеческих голосов – ничего не слышно около этой маленькой церквочки. Только ветерок над горой гнал пушистые облака к северу, и волны большой реки, на берегу которой приютилась эта церковочка, шумели и неслись вниз в безбрежный океан. Вся жизнь, большая, необъятная, шумная, клокочущая, происходила в пределах широкой, многоводной реки. И эта жизнь как-то не стояла на одном месте, она текла вместе с рекой, будто сами волны подгоняли ее; огромные пароходы, наполненные поющими, танцующими, играющими и смеющимися, проносились один за другим. И все внимание, все увлечение, весь восторг жизни людей был обращен на эту большую реку...

...На склоне небольшой горы, поросшей мелким кустарником, стоит маленькая церквушка. Почти никто не обращает на нее внимания. Или вправду она пуста, безжизненна? Даже, смотрите, и тропочки, ведущие к ней, кажется, заросли густой травой. Но, чу! Кто-то идет, и прямо к церкви. По направлению к храму двигался человек выше среднего роста. Вот он остановился, окинул большими глазами окружавшую местность, посмотрел на реку, взглянул на высокое небо и перекрестился. Затем, подойдя к дверям храма, он осторожно открыл дверь и вошел внутрь. Спустя две-три минуты этой же тропочкой прошло еще два-три человека, которые тоже скрылись в храме.

Наблюдая со стороны, мы думали, что сейчас начнется звон, и маленькая церковочка оживет, как уснувшая певица. Но звона не было, она продолжала стоять молча, будто потерявшая свой голос. Мы заходим внутрь и видим: внутри церкви по углам стояло несколько теней, в разных местах светило несколько свечей. Впереди, справа, слышалось нестройное пение, а там, еще дальше, за закрытыми дверями и тяжелым иконостасом слабым голосом произносил возгласы священник.

Так вот что! – решили мы; вся жизнь церкви внутри. Снаружи она будто неживая, а внутри ее жизнь теплится и продолжается. Постояв немного, мы заметили, что в храм пришло еще насколько человек, мужчин и женщин, преимущественно преклонного возраста, и все они, ставши кто по углам, кто у слабо освещенных окон, усердно молились Богу. С порядком служб мы почти не знакомы, стоим и наблюдаем. Вот на клиросе негромкий женский голос монотонно стал что-то читать, почти бесконечное. Свет всюду погас. Мы стояли в полутьме и, прислушиваясь, с большим трудом разбирали некоторые слова. И когда же кончится это чтение? Но, слышите, кажется, кто-то плачет? Какие-то глубокие вздохи, то в одном месте, то в другом, то совсем рядом, у самих наших ног. Внутри что-то обрывается, что- то дрогнуло, что-то дрожит... и наше уличное настроение сменяется грустным и задумчивым.

Вот чтение кончилось, засветились огоньки, просияли лица молящихся, и маленькая церковь будто встрепенулась. Впереди запели что-то торжественное и стройное. Женские голоса переливались, точно струны, то мелодично повышая звуки, то затихая и замирая. Священник, облаченный в светлую ризу, с кадилом в руке, вышел из алтаря и произнес песнь хвалы Богородице. Затем он стал обходить кругом храма, кадить иконам и людям, кланяясь им. Клирос и весь народ что-то пели протяжно и умилительно. Обходя народ с кадилом, священник подошел и к нам. Он покадил, скромно кланяясь, и пошел дальше. Большинство народу стояло на коленях и пело, преклоняя свои головы до пола. Вся внутренность храма наполнилась тонким облаком благоухания и стройным мелодичным народным пением. Как-то было хорошо и уютно. Что-то новое и таинственно-необъяснимое шевелилось внутри, будто даже знакомое, что-то детское, давно минувшее, всколыхнулось в груди. Мы хотели выйти, но продолжали стоять, не двигаясь. Нам с кем-то захотелось поговорить, но все были заняты своим делом, и на нас мало обращали внимания. Так и простояли мы до конца службы. Тихо, спокойно закончилась служба; погасли свечи, народ стал выходить. Мы все стояли. Вот уже и священник вышел из алтаря. Помолившись, он пошел к выходу, прямо мимо нас. При слабом освещении мы уловили его приветливый взор, и нам даже показалось, он нас приветствовал склонением головы.

– Так и служите, – невольно вырвалось из моих уст.

Священник остановился и, глядя добрыми глазами мне прямо в лицо, кратко сказал:

– Да, конечно, с Божьей помощью. – В его словах звучала какая-то необычная красота, задушевность, доброжелательные нотки и в то же время серьезность.

– Но ведь как же, – замешкался я, смущаясь, – ведь вас так немного, и для вас лично это бесперспективно.

Он мягко улыбнулся и сказал почти ласково:

– Вот как раз, друг мой, это очень перспективно.

– Но ведь здесь-то, в земном плане?

– Здесь, да, перспективы никакой, но ведь есть и другая жизнь. – Священник говорил так серьезно, убедительно и в то же время так деликатно, что нам захотелось действительно согласиться с другой жизнью, сверхземной, надмирной.

Немного помолчав, мой друг сказал:

– Кажется, Церковь доживает последние дни и она уже при смерти.

– Говорят так и даже пишут, – согласился священник, – но вот мы живем и дышим.

– Надолго ли?

– Время покажет.

– А все-таки?

Священник поглядел на нас и без всякого пафоса сказал:

– Вы знаете, Церковь Христова неумирающая.

Мы вышли за дверь, и сразу нас обдало, как порывом ветра, шумом большой жизни; с реки доносился гул идущих пароходов, движения разного транспорта, крики, восклицания и пение. Мы сразу оказались будто в другом мире. Я вопросительно поглядел на священника, как бы говоря ему: видите, вся жизнь здесь, вне вашего храма, а у вас?..

Он понял мой взгляд и, слегка разводя руками, сказал:

– Ну что ж поделаешь? Вольному воля, а спасенному – рай!

– И так мало будет спасенных? – удивился я.

– Нет, зачем же? Здесь, около церкви, вне церкви, в большом миру, в широкой жизни много будет спасенных. Раз Церковь будет жива, и хотя даже больна, и пусть даже при смерти, все равно она будет спасать, и что ни больше она будет страдать, и что ни больше ее будут унижать, и даже будут считать ее обреченной, она будет шире действовать и жизненность ее будет долговечней.

– А как же с Россией, с новым обществом?

– Мы молимся о пользе прогресса и благословляем все добрые начинания.

– Что-то туманно очень.

– Хорошо, я вам поясню примером. Вот летит вольная стая птиц. Много их, несколько десятков или сотен. Среди них много молодых, т.е. новых поколений. Они-то и особенно рвутся вперед, стремясь лететь все быстрее и быстрее. И если наблюдать с земли, то создается впечатление, будто вся масса несется вперед без всякого управления, без всякой цели, подвергая себя всяким опасностям. Но, по существу, дело обстоит иначе, ведь впереди всей этой стаи, этого несметного птичьего полчища, летит вожак, который знает дорогу, а по бокам и позади выставлена охрана, которая состоит из матерей молодых птиц.

Так вот, – сказал священник, –наше общество, особенно его молодое поколение, неудержимо стремится вперед, изыскивает новые, усовершенствованные формы жизни, оно несется, как стая молодых птиц, подвергая себя опасности, в неведомое пространство. А Церковь, как мудрая мать, не оставляет их на произвол судьбы. Истинная мать, болеющая и заботящаяся не только о своих послушных детях, но и непокорных, неотделима от своего народа, она не рвется вперед, но мудро и предусмотрительно идет позади, неуклонно выполняя Заветы Пастыреначальника Иисуса Христа.

И вот потому-то Церковь не может умереть, и не может ее никто одолеть, потому что Сам Иисус Христос сказал: созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ее. Вот она и стоит как сиротка (и священник указал рукой на церквочку, которая стояла опять одинокой и забытой, будто оставленная и даже поруганная). Но ведь Церковь не вся здесь, в этом маленьком храме, в этих немногих старушках. Церковь – в народе. Она, как бы вкрапленная в самую народную гущу, и хотя этих драгоценных «вкрапин» становится все меньше и меньше в новом обществе, но все же они непременно есть, и они будут, как вы сами видите, если внимательно отнесетесь к жизни, как, например, в настоящий день.

Мы поблагодарили добродушного священника и расстались.

– А все-таки что-то толковое говорил он нам, – сказал мне мой друг.

– Да, ничего, умный мужик, главное, добрый и обаятельный.

Мы пошли молча, каждый обдумывал про себя виденное и слышанное, и когда нам следовало спуститься вниз, к большой реке, мы, будто по команде, оглянулись в последний раз на нее. Она стояла одинокая, ни большая, ни маленькая, беленькая, вдали.

«Неумирающая Церковь», – подумал я. И это мне показалось вполне достоверным, правдоподобным, но и печальным...

«Шум народов многих! Шумят они, как шумит море. Рев племен! Ревут они, как ревут воды» (Ис. 17: 12).

«И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих... И освобожу вас от всех нечистот ваших» (Иез. 36: 26–29).

«Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию, ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Рим. 12: 19).

Скородой Акеке жил на небе. Но постепенно небо, которое держали на своих плечах братья Сапа и Сано, стало опускаться, потому что братья очень устали. Плечи их распухли и покрылись волдырями и черными кровоподтеками. Скорпиону это не понравилось, и он спустился вниз, на самую землю.

Сначала он был очень доволен своим положением на земле, но потом сильно заскучал. Он стал думать, о чем бы ему подумать и что бы ему поделать, но ничего не додумавшись, вовсе не стал думать. Итак, ему понравилось – ничего не делать и ничего не думать.

Вдруг Скорпиону захотелось кого-нибудь укусить. Ему было завидно, что все были спокойны и счастливы, а он одинок. Так он решил кого-нибудь укусить. И первая, кто ему попалась, была женщина. Она была спокойна и весела и шла по тропинке. Лицо ее сияло красотой. Он подкрался незаметно и укусил ее в ногу.

Женщина подпрыгнула, ее красивое лицо исказилось в судорожных страданиях. Это очень понравилось скорпиону и он, притаившись в траве, радовался, что он кое-что сделал, и на земле ему будет веселее жить, чем на небе.

Женщина, получившая травму от него, пошла дальше с искаженным от боли лицом и прихрамывая.

Притаившись, он стал ждать. И вот уже идут двое – женщина и мужчина. Когда они поравнялись со Скорпионом, он укусил обоих, и вот тогда Скорпиону стало еще веселее. Женщина и мужчина поплясали от боли и потом скрылись с искаженными лицами.

Теперь Скорпион знал, что ему делать. На земле для него стало много веселой работы, ему нужна была помощь. Он позвал остальных Скорпионов и велел им спуститься на землю. Скорпионы в великом множестве спустились на землю и стали кусать всех подряд.

Люди подпрыгивали, вскрикивали от боли и кружились, проклиная свою жизнь. Но постепенно они так привыкли к скорпионьему яду, что перестали кричать, а только слегка вздрагивали и шли дальше. Даже дети малые, и те стали бесчувственны к укусам Скорпионов, только лица у всех делались все более и более мрачными, более озлобленными.

Но главный Скорпион понимал, что издевательство над людьми ему не пройдет даром. Он догадывался, что ему грозит суровое наказание. Он об этом сказал другим Скорпионам, и они договорились жалить людей вдвойне. Но кто-то Скорпиону сказал, что на земле среди людей есть самый страшный враг его. Скорпион потерял всякий покой, он все сидел и думал, кто же это такой, которого он не сможет укусить.

И вот однажды Суперскорпион (главный Скорпион) сидел на дороге, притаившись. Шла группа людей, впереди молодой мужчина. Он шел тихим ровным шагом, о чем-то глубоко задумавшись. Увидев его, Скорпион весь затрясся, но не от радости новой жертвы. Ему стало неописуемо страшно. Но Скорпион знал себе цену. Набравшись яду и раздувшись от злости, Суперскорпион незаметно подполз навстречу идущим. Вот он уже совсем рядом.

Скорпион еще раз поднял свой рубиновый взор на человека и... замер от страха: светлые, яркие, как быстрый меч, очи человека смотрели прямо на него. Один только этот человек мог бесстрашно пронизывать Скорпиона и знать его коварный убийственный замысел. Но Суперскорпион и здесь не растерялся. Он предательски скользнул к босой ноге человека и... ужалил его в пятку. Но яд, оказывается, нисколько не подействовал на этого человека.

Скорпион видел, как человек поднял ногу и этой же уязвленной ногой раздавил его... Но что было дальше?.. (Кубинское предание.)

* * *

Суперскорпион – никто иной, как враг рода человеческого, низвергнутый с неба на землю. Здесь он нашел себе занятие – жалить и мучить людей ядом греха и порока. Эта работа ему как раз по душе. Господь Спаситель сказал, что он (сатана) – человекоубийца искони, в истине не стоит, потому что нет в нем истины. Он лжец и отец лжи...

По зависти и ненависти, уязвив сначала жену – Еву, а потом Адама, сатана стал жалить всех подряд. Но сколько он не жалил, сколько ни губил людей, ему все больше хотелось это делать. И сколько слез, рыданий, страданий принес он этим роду человеческому. А когда он жалил детей и младенцев на материнских руках, он находил в этом особое удовольствие и бесовское наслаждение. Высочайшее удовлетворение и непомерную гордость за себя сатана и вся бесовская рать испытывают и тогда, когда удается им уязвить тех людей, которые посвящены одному Богу (монашествующие и девствующие), здесь они получают сугубую награду и сугубое проклятие от Бога...

И вот сатана, увлеченный своим успехом, встретил нашего Господа Спасителя, который пришел на землю, чтобы разрушить его дело. Уязвив Христа нашего Господа Голгофскою смертью, сатана готов был радоваться и ликовать, но здесь-то как раз и получил смертельную рану, от которой не справится и поныне. Христос Спаситель Своей смертью насмерть раздавил сатану и освободил человека от его смертоносного яда.

* * *

«И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змея древнего, который есть дьявол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время» (Откр. 20: 1–3).

Вот он (сатана) снова действует на всю свою бесовскую мощность, организуя около себя легион не только бесов, но и полчища людей...

Отец Серапион – святой старец – тихо молился в своей келии. Чистой, детской, покорной душой он весь ушел в молитву. «Господи, Иисусе Христе, – кротко повторял он, – помилуй меня грешного», «Пресвятая Дево Богородице, спаси нас».

Долго так молился старец в своей убогой келии и, казалось, он позабыл весь свет. Но душа отца Серапиона болела и ныла не только за себя и близких, но и за весь русский народ и за весь Божий мир.

«Господи, Иисусе Христе, – шептал старец, умильно взирая на образ Спасителя, – а как же они-то там в миру-то?.. Мати Божия, спаси их под кровом Твоим», – старец будто поперхнулся, закрыл лицо обеими руками и заплакал, как ребенок.

Долго так молился отец Серапион не за себя, а за ближних своих, за весь народ русский, за всех православных христиан. И только один Бог знает, сколько он пролил в эту ночь слез перед Спасителем и Божией Матерью Казанской.

Было уже далеко за полночь, и все живое в природе давно погрузилось в сон, только один старец не спал и продолжал молиться. Вот он начал читать акафист Державной Божией Матери и прочитал его, наверное, до половины, как вдруг почувствовал, что не видит ни одной буквы, хотя и свеча в руке горела. «Вот напасть какая, – подумал старец, – ведь ничего не вижу». В этот момент погасла свеча в его руке и лампадка, заколебавшись, потухла.

– Эге, – вздохнул старец, – это настоящая беда. – Мати Божия, Державная Владычице, – возопил он в абсолютной темноте, – спаси Ты люд православный.

В этот миг что-то грохнуло с такой силой, что, казалось, само небо проломилось и низвергло на землю тысячи тонн металла. Убогая келия старца разломилась на части. Старец Серапион ясно видел, как в пролом стены заходит вражая рать. Пришедшие были черные, как тени, только глаза их пылали адским огнем. Впереди всех стоял великан, и казалось, что сила его неизмерима.

Старец Серапион немного перепутался, но присутствие духа не потерял. Он стоял все также на коленях и правую руку занес для крестного знамения.

– Я – Сатана, – изрыгнул великан, из его демонских уст змеилось синеватое пламя.

– А я – Серапион, – решительно ответил старец, безбоязненно устремив взор на чудовище.

Огненные глаза сатаны заискрились молниями.

– Не молись за народ, – сказал он, – все мои, от мала до велика.

Старец Серапион, держа руку для крестного знамения, как бы с мечом обоюдоострым, произнес громко:

– Да запретит тебе Бог, лукавый душегубец!

В ответ раздался вопль, свист, страшный гвалт и такое адское шипенье, от которого старец заткнул уши и упал на землю. Когда он очнулся, на востоке светила заря. Она сияла разными цветами радуги и поднималась все выше и выше, освещая горизонт. Старец поднялся и приступил к совершению своего монашеского правила. От ночных гостей не осталось и следа, только запах в келии был очень тяжелый, злые духи оставили зловоние, от которого старец не мог избавиться в течение нескольких недель. А маленькая келейка продолжала стоять на краю небольшого овражка, и отец Серапион продолжал молиться за свой русский народ.

Тихий благовест

Тихий благовест в долине,

За кудрявою горой,

Вспоминаю на чужбине

Маму, хату, домик свой.

Только сумерки босые

Распластались по лугам

Ах, равнинная Россия,

Я не ровен ныне сам.

То я полон вдруг веселья,

То с друзьями лопочу,

То, как будто бы с похмелья,

О неведомом грущу.

То я мчусь куда-то в даль,

В край нерусский и чужой,

Полон радостной печали,

С облегченною душой.

Тихий благовест несется

За высокою горой.

Сердце радостно забьется,

Вспоминая домик свой.

Где туманы голубые

Расстелились по лугам,

Ах, равнинная Россия,

Я не ровен ныне сам!

* * *

Ава дуба

Два мощных дуба, как два брата,

На радость матери-земли

Красой и силою богаты,

Обнявшись, у реки росли.

Меж их ветвей ютились птицы,

Звеня, порхали ветерки,

И вестники весны – царицы

Кружились роем мотыльки.

Под зонтом зелени могучим

Случалось, человек и скот

Скрывались летом знойно жгучим

И в дни осенних непогод.

Не раз то зимний лед, метели,

То разъяренный ураган,

То буря причинить хотели

Двум братьям смерть или изъян.

Но в миг опасный, сжав объятья,

Несокрушимые в борьбе

Друг друга сохраняли братья

На радость людям и себе...

Не так ли нам, святое братство,

От бед надежнейший оплот.

Источник силы и богатства,

И мир Спасатель нам дает.

«Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня» (Ис. 1: 2).

«И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы... и скажут: придите и

взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева» (Ис. 2: 2–3).

«Яко призре на смирение рабы Своея, се бо отныне ублажат Мя вси роди» (песнь Богородицы).

1. Парфений Киевский, живя в своей маленькой келии, имел всего одно оконце. В это оконце проникал слабый свет, освещая внутренность келии. Но схииеромонах Парфений горячо и нежно по-детски любил Матерь Божию и называл Ее Светом Светлейшим. Икону Божией Матери он захотел поставить на самое почетное место.

– Зачем мне свет чувственный, – сказал старец, – когда у меня есть «Свет Светлейший» – Матерь Божия.

Сказав так, он перекрестился, благоговейно взял икону Божией Матери и поставил ее в единственное малое оконце, загородив весь свет. Так и жил старец Парфений всю жизнь в темной келии, но ему не было темно, он пользовался сверхчувственным духовным светом, исходящим от иконы Божией Матери. И как он любил Владычицу мира Деву Марию! Она была для него всем. Вся радость, все утешение, все нежное упование, все прибежище и сила. И когда старец молился Деве Пренепорочной, когда он призывал Ее святейшее имя, он весь озарялся, как в лучах Солнца, весь трепетал от святых и нежных чувств к Ней. И все, о чем он просил Ее, Матерь Божия всегда исполняла...

2. Так же нежно и трепетно любил Матерь Божию преподобный Серафим Саровский. Вся его келейка, особенно в дальней пустыньке, была обставлена иконами. И среди них, в самой середине, красовалась икона Божией Матери «Умиление». И как же преподобный Серафим любил эту икону! Как он трепетно благоговел пред нею! Какими нежными именами он называл ее! А сколько умилительных слез в долгих ночных молитвах он прожил пред Нею, молясь за своих сирот – сестер Дивеевских, за Православную Русь и за весь мир. А когда дивный старец стоял сорок дней и сорок ночей коленопреклонно на камне и не вкушал пищи, не Ее ли святым именем питалась его душа? Матерь Божия «Умиление» для него была великим сокровищем, великим богатством, дороже которого ничего не может быть на свете.

Зато и Матерь Божия любила святого старца. Она исполняла все его просьбы и открыла ему многие тайны будущей судьбы России и Церкви Православной.

Двенадцать раз наяву Матерь Божия приходила к старцу Серафиму в течении его жизни. То Она приходила к нему со святыми девами-мученицами, то со святыми апостолами, то с Ангелами и всеми святыми. И всегда Она приходила к нему не во сне, не в каком- либо видении, а наяву, как мы встречаемся друг с другом.

В лице преподобного Серафима выразилась вся полнота любви России к Матери Божией. В нем и через него как бы слились все благочестивые чувства русского народа, питаемые к Матери Божией.

Поистине, Дева Мария является Матерью всего правоверного люда. И особенно простой русский народ нежно и горячо питал к Ней сыновние чувства. Русские женщины, девушки, монахини высказывали и доверяли Ей самые откровенные и тайные свои мечты.

Сколько храмов, сколько обителей, часовен, молитвенных домов посвящено Ее имени! И в каждом доме, в каждой комнате, и на живой груди у многих покоится Ее святой образ. Любила Матерь Божия Россию. Любит Она русский народ и теперь. Любит и печалится о нем...

3. Разве она не приходила к преподобным Антонию, Феодосию Печерским? Разве она не посетила келию святого Тихона Воронежского? Разве не встречал Ее в своей лесной лачужке преподобный Сергий Радонежский?

О, святая Русь! Как та сильна своими святыми! Как ты могуча за молитвами и покровом Небесной Царицы. Велика твоя любовь к Заступнице рода христианского, и слезы твои проливаются пред нею и поныне...

Матерь Божия путешествовала по всей Российской земле. Ее чудотворные иконы, как могучие звезды, освятили многие города России. Вот Она, в лучах, явилась на Киевских горах; в горящем огненном столпе, колеблющемся и возвышающемся, явилась она в Почаеве; в Тихвине явилась Она в тихих утренних водах густого тумана; в Троице-Сергиевой Лавре, в Вифанском скиту явилась Она в бедной келии старого инока; глубоко в земле обрели Ее, сияющую и благословляющую, в городе Казани. А в Печорах, в Глинской Пустыне, в Жировицах, в Мукачевском женском монастыре, а в бедных монашеских келиях, а в одиноких городских комнатках неведомых миру монахинь и девиц, – везде Она являет Свой светлый лик и нежно-матерински укрепляет утомленные и измученные души...

...Грохот войны потрясает устои человеческой жизни. Синий полыхающий огонь орудий, снарядов и бомб пожирает человеческую культуру и людей; смерть в своем страшном образе танцует над трупами неповинных жертв, военных и мирских. Ее зверский и жестокий взор склоняется даже над бедными детьми. Стон, не вопль и не плач, а стон поднимается высоко к небу... И кажется, что нет сочувствующего, нет состраждущего, сожалеющего и милующего. «И будут народы, как горячая известь, как срубленный терновник, будут сожжены в огне» (Ис. 33: 12).

И кто их пожалеет, кто за них поднимет руки к небу?

А Ее видели, как Она, облаченная в бледную одежду лунного цвета, сострадальным и болезнующим лицом, обходила ряды павших бойцов... Она нежно склонялась над каждым из них и возлагала на их головы мученические венцы.

– Смотри, смотри! Кто это такая? – тормошил раненый солдат умирающего друга, лежа с ним бок о бок.

Тот поднял свою раненую голову и повел угасающим взором, увидел Ее.

– Молчи, – тихо прошептал он, – это Богородица, Она идет к нам. – Бледный, он силился перекреститься. Когда он испустил последний вздох, на его лице, как и на многих других убитых, запечатлелась тихая таинственная улыбка.

А в дни мирной жизни Владычица, не давая себе покоя, обходит те места, где льются слезы, где гаснет последняя надежда жизни. Ее нет в больших светлых театрах, на шумных торжищах городов. Нет Ее и в богатых веселых домах, где живут беспечно и в достатке: может быть, Ее даже нет и в храмах, наполненных блеском честолюбия и лицемерно-показного служения.

А где же Она, наша Матерь Божия?

Она там, где искрится покаяние, где льются слезы, где безнадежно оставленная миром осмеянная душа дрожащими устами призывает Ее святое имя; Она – в бедных обителях, в убогих захолустных храмах, в крестьянских хатах, в девичьих келиях, – ходит Она по этим местам, обессиленным и измученным от жизни душам подает Свою материнскую ласку, любовь, отраду и благодатное утешение. Она – великая Паломница во всей русской земле, ко всем русским людям, в которых еще таится вера и любовь к Ее возлюбленному Сыну.

«Пресвятая Богородице, спаси нас», – вздыхает к Ней больной грудью вся русская земля.

«Пресвятая Богородице, спаси нас», – болезненно вопиет к Ней всякое верующее сердце.

И, кажется, не может Она покинуть Русь, хотя и оскорблена, унижена, осмеяна и поругана ею...

Экономисса

Святой Афанасий Афонский три дня не вкушал пищи. Он настолько ослаб, что едва передвигал ноги. На крутом спуске у него закружилась голова, и он чуть было не свалился в пропасть; удержался, ухватившись рукой за гибкий кустарник. Постояв немного и укрепив силы, он двинулся вперед. Его намерение было оставить святую гору и уйти в мир.

– Кто может здесь жить, – думал старец, – одни голые скалы и бездонные пропасти; ни хлеба, ни воды, ни полезных злаков. Как здесь жить и спасаться?

На одном из крутых поворотов перед святым Афанасием предстала женщина. Откуда она взялась? Кто она такая? Зачем она здесь? Старец не знал, что ему предпринять и удивленно со страхом смотрел на незнакомку. Она была выше среднего роста, темная скромная одежда покрывала ее с ног до головы. Благовидный лик и стройный стан выказывали в ней необычную женщину.

– Ты куда идешь? – просто и кротко опросила она старца.

Святому старцу, казалось, и нечего было отвечать, потому что проникновенный взор незнакомки прямо смотрел в его душу и видел все его сокровенные мысли. Он смутился и смотрел в землю. Она же более мягким голосом сказала ему:

– Нет, старец, ты отсюда не уйдешь. Я Сама буду заботиться о тебе и все потребное к жизни буду доставлять. Я – Экономисса.

Преподобный Афанасий с первого момента встречи почувствовал, что перед ним никто другой, а Сама Царица Небесная; и когда Она ему говорила, он трепетал душой и склонял свою голову все ниже и ниже, не смея смотреть на Нее. Когда же голос умолк, он вскинул голову, но перед ним уже никого не было.

– Я – Экономисса, – звучал в его голове голос Матери Божией, – и буду Сама заботиться о всем необходимом.

Старец с минуту постоял на этом месте, затем поклонился до земли, где стояла Божия Матерь и, приложившись головой к Ее еле заметным на тропе стопам, громко заплакал.

– Матерь Божия, – причитал он, – и Ты пришла Сама, не погнушалась моей греховности, Ты будешь заботиться о моем пропитании.

Затем, успокоившись, встал и пошел обратно в свою горную келию. С тех пор Матерь Божия стала тщательно заботиться о жителях святой Афонской горы на протяжении многих столетий. И как, по временам, ни принижался дух благочестия среди афонских иноков, как ни падала вера и ни господствовало всякое разделение среди них, Матерь Божия все равно не оставляла Своего попечения о жителях святой горы и печется о них и поныне.

Там же, на крутых склонах и отвесных скалах Афона, растет особый цветок, называемый «цветом Богоматери». Он растет и цветет в самых опасных местах, на самых отвесных стремнинах, что достать его представляется настолько трудным делом и опасным для жизни, что многие верхолазы низвергались в пропасть и трагически погибали. Так, после одного такого несчастного случая на дне пропасти нашли даже одну камилавку, а после другого несчастья найдена была лишь одна сандалия.

«Цветок Богоматери» или «Неувядаемый цвет» растет обязательно в уединенных горных местах и является символом чистоты и непорочности всех живущих в целомудрии и девстве.

* * *

На скалистых благоплодных склонах России часто трудно истинным рабам Божиим найти себе необходимое пропитание для души. Но Матерь Божия – Экономисса – и здесь проявляет Свою материнскую заботу, подавая верным духовную пищу и все необходимое к их спасению.

И подчас в неприступных горах и ущельях, а то и в городах, обычных домах и келиях, здесь в России, растет дивный «Неувядаемый цвет» Богородицы, в мире совсем неприметных тружеников, и он, этот дивный цвет чистоты, является недоступным для самых искусных и озлобленных врагов Христовых.