Сборник для любителей духовного чтения. Часть 2

Источник

Часть 1 * Часть 3 * Часть 4

Содержание

I. О приписке иконы Знамения Пресвятой Богородицы, находящейся на наружном столбе ограды при доме 3-й Московской гимназии, к приходской Введенской, на Лубянке церкви II. Архимандрит Мельхиседек, настоятель Воскресенского Новоиерусалимского монастыря III. Новосельский священник Петр Алексеевич Хавский IV. Из моих воспоминаний V. Екатерина младенец VI. Путешествие из Вологды в Тотемский Спасо-Суморин монастырь преподобного Феодосия в 1860 году VII. Игумения Олимпиада, настоятельница Коломенского Успенско-Брусенского монастыря VIII. Пятидесятилетний юбилей службы игумена Тихона IX. Московского Спасо-Андрониева монастыря иеромонах Серафим  

 

I. О приписке иконы Знамения Пресвятой Богородицы, находящейся на наружном столбе ограды при доме 3-й Московской гимназии, к приходской Введенской, на Лубянке церкви1

Благочинный, Адриановский протоиерей Д. П. Новский, в донесении своем на имя в Бозе почившего митрополита Филарета прописал, что ведомства его, в приходе Введенской церкви, что на Лубянке, против самой церкви, через улицу, при доме занимаемом ныне 3-ю Московскою гимназиею2, в ограде, на каменном столбе, с давнего времени находится икона Знамения Божией Матери. Перед нею и днем и ночью горит масло, а под нею утверждена кружка для сбора денег; в воскресные и праздничные дни вносится она в церковь для совершения пред нею молебствия. Когда, кем и по какому случаю поставлена эта икона, сведений о том не имеется; известно только то, что вместе с домом икона переходила от одного владельца к другим, а они, имея попечение об охранении ее, заведывали и сбором денег, из коих каждогодно по 100 рублей асс. выдавалось причту за совершение по воскресным и праздничным дням молебствия. Ныне (в 1846 г.) означенный дом принадлежать иноверцу Гиппиусу, который, по принятому издавна порядку, и заведывает как иконою, так и сбором денег в находящуюся при ней кружку, выдавая только на причт, за служение молебнов, по 100 р. в год. Священник же и церковный староста Введенской церкви желают, чтобы икона принадлежала к их церкви, и чтобы сбор денег в находящуюся при ней кружку также обращен был в пользу церкви. Благочинный присовокупил, что иконе, стоящей на публичном месте3, гораздо благоприличнее быть приписанной к церкви, нежели оставаться в заведывании частного лица и притом иноверца. На донесение благочинного, резолюциею Его высокопреосвященства, от 7 Февраля 1846 г., предписано: «Консистории, сообразив сей предмет с законом, дать мнение».

Законами же положено: I, указами св. правит. Синода: а) 28 Февраля 1722, 11 августа и 31 октября 1765 года: «Образов на улицу от церквей для сбора денег не выносить, и с оными и со свечами для того сбору по миру не ходить, в чем надзирать за духовными благочинным, а за светскими полициям». б) От 13 июня 1836 г., № 7101: Св. Синод усматривая, что сборные столбы, поставленные с образами, как близ церквей, так и в немалом от них расстоянии, равно при дорогах и даже вблизи питейных домов, не будучи никем охраняемы, всегда могут неблагонамеренных людей располагать к поползновению на святотатственное из них хищение, а церковь лишать тем своего достояния, в предупреждение зла сего определяет: «Таковые, устроенные для сбора пожертвований в пользу церквей, столбы повсеместно упразднить, и впредь устроение их запретить, кроме того случая, когда в бедном приходе предстоит постройка новой церкви, и таковой способ сбора представляется необходимым, впрочем и там не иначе допустить сие, как с отнесением на обязанность священно и церковнослужителей и старосты церковного иметь против могущей быть покражи всю нужную осторожность». в) От 5 августа 1845, № 11, 321, св. Синод, вследствие доходящих до него сведений о недоумениях, встречаемых при исполнении циркулярного указа его, от 13 июня 1836 года, об уничтожении существующих при церквах столбов для сбора пожертвований, принимая в рассуждение: 1) что в некоторых местах подобные столбы находятся издревле, быв поставлены благочестивым усердием в честь святых икон, или в воспоминание каких-либо событий, и потому уничтожение их огорчает прихожан и богомольцев, усердствующих к святыне; 2) что существование издревле устроенных часовен допущено позднейшими постановлениями, содержащимися в Высочайше утвержденном Уставе духовных консисторий, определяет: «Предписать всем подведомственным св. Синоду местам и лицам, чтобы они, при исполнении означенного указа от 13 июня 1836 года, отнюдь не касались тех столбов, которые существуют издавна, в честь святых икон, или в воспоминание особых каких-либо событий». II) Устава дух. консисторий ст. 59: «Все часовни и молитвенные домы состоят в ведении духовного начальства, и для того должны быть приписаны к монастырским, или приходским церквам, и поручены наблюдению настоятелей, или священников с церковными старостами».

Из икон, находящихся на Кремлевских воротах и на Китайской стене: а) икона, например, Христа Спасителя, что на вратах Спасской башни, состоит в заведывании соборян и церковного старосты Покровского, Василия Блаженного, собора. б) Икона св. Николая чудотворца на Никольских вратах – в заведывании соборян и церковного старосты Казанского собора. Доход от кружек и свечной продажи поступает частью на содержание тех икон в приличном святыне благолепии, частью в пользу означенных соборов. в) Боголюбская икона Божией Матери, находящаяся в башне у Варварских ворот, состоит под ведением Всехсвятского, на Кулишках, священника и церковного старосты. Доходы от продажи свеч присоединяются к церковным свечным, а кружечные доходы обращаются в пользу Всехсвятской церкви, которой принадлежит образ4. г)      Иконы Преображения Господня и Владимирской Божией Матери, поставленные на Набережной линии лабазов, примыкающих к городской Китайской стене, где впрочем нет ни кружки, ни продажи свеч, находятся в ведении местного благочинного и местного Николо-Мокринского священника с причтом.

Не ограничиваясь этими данными, консистория требовала от коллежского асессора Дмитрия Иванова Гиппиуса сведений о том 1) по какому случаю находится в ограде дома его на столбе икона Знамения Божией Матери, и с какого времени? 2) На каком основании утверждена при ней кружка для сбора денег? Кто заведывает кружкой, и на какое употребление обращается собираемая сумма? В ответ на это он прежде всего замечает, что дом принадлежит не ему собственно, а жене его грекороссийского исповедания, Марье Васильевне, и достался ей от родной тетки ее, коллежской ассессорши Марьи Михайловны Бородиной, которая владела им около 30 лет. Затем о самой иконе пишет, как издавна существующей при доме, вместе с кружкою для сбора денег, но с какого времени, он в точности не знает, равно не знает случая к поставлению ее, не может сказать и на каком основании устроена кружка. Деньги из кружки, как при покойной Бородиной, так и теперь обращаются на неугасимую пред иконою лампаду, на свечи в церковь и на содержание при иконе особого человека; да еще 100 р. асс. выделяются каждогодно в пользу причта Введенской церкви за служение молебствий, а остальные деньги раздаются бедным.

От жены г-на Гиппиуса, владеющей домом, взято показание: согласна ли на отчисление иконы к приходской церкви, и на то, чтобы кружечный сбор денег быль в пользу церкви? Не дав на это своего согласия, она просила уничтожить, или совсем закрыть кружку, если предоставление сбора из кружек при домах в распоряжение самих владельцев домов противно каким-либо новым, неизвестным ей постановлениям. Против представленного ею показания местный священник, Петр Владиславлев и церковный староста, московский купец Александр Ильич Кобелев, заявили несправедливость присвояемого себе г-жею Гиппиус права на владение иконою с поставленною при ней кружкою, под предлогом, что иконою благословила ее тетка Бородина, с тем, чтобы оставалась навсегда в их роде. Дом в ее владение действительно перешел от покойной тетки, но иконой при ограде дома г-жа Бородина не могла благословить племянницу, как своею собственностью, ибо 1) икона эта на настоящем публичном месте, как известно, стоит с весьма давнего времени, и как на том месте был некогда дом князя Дмитрия Михайловича Пожарского5, а из справки в Государственном Архиве Старых дел видно, что в XVII столетии, близ Введенской церкви, была и богадельня того же князя Пожарского6, то с вероятностью можно полагать, что икона Знамения, по продолжающемуся доныне обыкновению, открыто поставлена была с кружкою при богадельне князя Пожарского, в каковом положении осталась и по уничтожении богадельни7. 2) Если такое предположение не может быть принято за совершенно достоверное, по крайней мере то не подлежит сомнению, что названная икона на том же месте, которое ныне занимает, находилась еще до покупки дома г-жи Гиппиус теткой ее у сына покойного обер-гофмаршала князя Николая Михайловича Голицына8. Это помнят многие старожилы, в том числе Введенской церкви дьячок Митрофан Смирнов, определенный сюда в 1807 г., и отставной капитан, из другого прихода, Петр Сосновский, 92 лет от роду; тоже подтверждает и почетный гражданин Александр Лухманов, как достоверно ему известное от родителя его, бывшего при Введенской церкви 33 года церковным старостой; всего очевиднее доказывается это тем, что в ограде дома, построенной одновременно с ним, задолго до приобретения дома г-жей Бородиной, сделан особый для иконы Знамения широкий столб и в нем, с Лубянской улицы, углубление для помещения иконы. При покупке ж у князя Голицына дома, находившаяся при ограде дома, на открытом месте, икона не могла, как святыня, поступить чрез продажу в собственность Бородиной. 3) Покойная владетельница дома, г-жа Бородина говорила священнику Владиславлеву, что в 1812 г., во время нашествия неприятелей, серебряная риза с иконы была сорвана и икона во многих местах повреждена, но после того возобновлена и вновь на нее сделана серебряная риза из суммы, собираемой в находящуюся при ней кружку, а не из собственных денег г-жи Бородиной. И теперь, за расходами на охранение иконы и за выделом 100 р. в год причту, остальная часть денег из той же суммы употребляется на раздачу бедным, из чего также не трудно заключить, что покойная Бородина не считала икону своею собственностью и не передала ее в собственность нынешней владетельнице дома, и притом с тем, чтобы икона сохранилась навсегда в роде ее; в противном случае икона не была бы оставлена по смерти Бородиной на прежнем открытом месте. 4) Если допущено будет присвоить ее нынешней владетельнице дома и скрыть от усердствующих, не одних прихожан, но и окрестных жителей, это огорчит многих, и проч.

Консистория, приняв во внимание, что 1) колл. асессорша Гиппиус доказательств на то, что ее благословила сею иконою тетка ее Бородина, никаких не представила; в самом завещании г-жи Бородиной9 об иконе Знамения совсем не упомянуто и сим завещанием предоставлено душеприкащикам дом ее со всеми при нем службами и всякими к нему принадлежностями продать, вместе с чем должна была перейти и Знаменская икона Божией Матери. 2) Икона эта, по свидетельству г-на Гиппиуса, существует при доме издавна, что подтверждается и собранными о ней местным священником со старостой церковным сведениями, а кружкою при ней, по принятому также издавна порядку, заведывает г-н Гиппиус (он сам, а не жена его), употребляя сборные деньги, как было при г-же Бородиной, на неугасимую перед иконой лампаду, на свечи в церковь, наем сторожа и на бедных: но такое заведывание его кружкою и распоряжение сборными деньгами безотчетно, несогласно с существующими на сей предмет узаконениями, и принадлежит к обязанности священно-церковнослужителей со старостою церковным, так как, по применению к 59 ст. Устава дух. консисторий, все часовни и молитвенные домы состоят в ведении духовного начальства. 3) По преданию известно, что бывший в Москве, в царствование императрицы Анны Иоанновны, пожар, от которого выгорела почти вся Лубянка, когда дошел до того дома, на воротах коего находилась в ту пору вышеупомянутая икона, остановился и, по происходящему от сего к иконе уважению и усердию многих обывателей, она издавна, в воскресные и праздничные дни, вносится в Введенскую церковь для молебствия, за что, по объяснению г-на Гиппиуса, причт каждогодно получает 100 рублей, а потому икона, поставленная издревле на публичном месте, согласно указа св. Синода, от 5 августа 1845 года, не может быть сокрыта от усердствующих ей прихожан и богомольцев, – взяв все это во внимание, консистория определила: 1) икону Знамения Божией Матери, находящуюся в ограде на каменном столбе при доме г-жи Гиппиус, на основании означенных узаконений, считать принадлежащею к ведомству приходской Введенской, что на Лубянке церкви, с тем, чтобы сбор денег в учрежденную при ней (иконе) кружку был обращаем в пользу церкви, а заведывание иконой и кружкой было поручено местному причту с церковным старостою. 2) Если г-жа Гиппиус когда-либо найдет нужным ограду дома и самый столб, на котором икона, уничтожить, то велеть причту со старостою церковным икону с кружкою снять и поставить на удобном и приличном при церкви месте, с безопасностью от святотатственного хищения неблагонамеренных людей. 3) Для объявления сего причту и старосте к исполнению, послать к местному благочинному указ с тем, чтобы о последующем, по приведении в известность собранной в кружку суммы, донес консистории10. 4) О сем распоряжении, для объявления оного кому следует, сообщить к г. Московскому обер-полицеймейстеру. Мнение консистории митрополит Филарет утвердил 15 марта 1849 года11.

* * *

II. Архимандрит Мельхиседек, настоятель Воскресенского Новоиерусалимского монастыря 12

Покойный архимандрит Мельхиседек с похвальным намерением воздать благодарение Богу за все благодеяния, полученные от Его щедрот в течение своей жизни, подробно и искренно описал ее, начиная от дня рождения по 1850 год включительно. Эта по многим причинам замечательная автобиография, конечно, для нашей статьи служила главным материалом. Кроме того, мы пользовались официальными (впрочем некоторыми, только необходимыми) бумагами и другими источниками, указанными в своих местах.

* * *

Мельхиседек родился в августе 1784 года; при крещении наречен был Максимом. Родители его Петр Васильевич и Гликерья Степановна Сокольниковы, из купеческого звания, жили богато в г. Болхове, орловской губ.13 Новорожденное дитя, слабое и болезненное от природы, на втором году жизни подверглось ужасному несчастию. Мать взяла его с собой в гости. На пути, во время спуска с крутой горы, лошадь разбила экипаж. Максим из рук матери покатился вниз. К великому удивлению он остался жив, но весь разбитый, хворал два года и неугомонно плакал, надрывая материнское сердце. В один день Гликерья С-на потеряла терпение. «Господи! говорить она, почти рыдая, доколе продолжаться будут страдания невинного младенца и мои с ним? Возьми его к себе, лучше пусть умрет, чем мучится». В ту пору находился в их доме какой-то мужчина, умный и благочестивый. Он, подойдя к постели младенца и долго смотря на него, сказал безутешной матери: «напрасно ты ропщешь на Бога. Верится мне, что младенец твой выростет и умудрится о Господе, соделается славным и знатнейшим в роде своем». От этих пророчественных слов она чувствовала себя спокойнее и сохраняла их в сердце своем.

Максим, на пятом году от роду, в другой раз был помилован Богом от смертной опасности. Скончался дед его; перед выносом покойника в церковь, внучку велено было взять образ. Увидя на себе сапоги, покрытые густым слоем пыли, он подумал: «грешно несть святыню (разумеется перед гробом), имея нечистую обувь». В туж минуту выбежал на крыльцо, внизу которого стоял большой ушат наполненный водою и, сняв сапоги свои, начал мыть, но при наклонном положении, потеряв равновесие, упал в ушат вниз головой! Он непременно бы утонул, если бы работник, увидя ноги в ушате, не вытащил его.

В конце следующего года постигла его жестокая болезнь – оспа. Он 20 дней находился в слепоте и полусознательном состоянии.

После первоначального обучения в доме приходского диакона чтению и письму, Максим, будучи семи лет, с отличным успехом изучал в градском народном училище закон Божий, грамматику, арифметику и русскую историю, но через год, по воле родителя, оставил школу и начал привыкать к торговле, состоявшей в продаже жизненных припасов и предметов первой необходимости. На этом поприще он оказался очень способным, знал качества, доброту вещей и вел счеты. Свободные часы мальчик проводил не в играх с рассеянными сверстниками, но в чтении книг духовного содержания, которые он приобретал покупкой на собственные деньги, не то занимался столярством с таким уменьем, что мог сделать небольшую тележку. Приходскую Георгиевскую (собственно Знаменскую) церковь посещал не только в праздничные дни, но часто и в будни, пел на клиросе, читал псалмы, каноны, или исправлял алтарную должность. В августе 1793 года, когда Максиму исполнилось 9 лет, он, вместе с благочестивою матерью, покланялся Киевопечерским угодникам, быль в Китаевской пустыни и в других монастырях, находящихся в Киеве или на пути в сей древний город.

В следующем году он впал в горячку. Самый нежный уход за больным нисколько не улучшал его положения: болезнь и робкие опасения за его жизнь все более возрастали. При виде умирающего, мать и две старшие сестры горько плакали: это было июня 23-го, когда больной лежал без памяти, с закрытыми глазами. Он уже не мог говорить, но в пятом часу пополудни, к изумлению родных, с кем-то стал разговаривать, только невнятно и нетвердым голосом. Мельхиседек передает в своих записках, что у одра его в это время предстали два благовидные старца, покрытые схимой и в монашеских мантиях. «Вот чадо, кротко сказал один из них, ты близ смерти. Дай нам слово, что пойдешь в монастырь, и Господь помилует тебя». Отрок отвечал: «в какой же монастырь пойти? Разве в Площанскую пустынь (орловской епархии), где однакож я ни раза не был». И вот пред его взором мгновенно раскинулась эта пустынь, не заключающая в себе огромных зданий, но привлекательная скромною простотой своей14. «Тебе только нужно, продолжал схимник, произнесть пред нами обет Богу, а Он уже сам изволит указать обитель полезную для тебя». Обет монашества произнесен с полною готовностью и спокойствием, свойственным юному возрасту Максима. На вопрос его: «кто вы?» старцы рекли – один: «я Антоний», другой: «я Феодосий Печерский» – угодники, которым покланялся он в пещерах Киевских. Весело благословляя его, преподобные отцы уверяли: «ты будешь здрав», и вдруг сделались невидимы. Максим после того крепко и спокойно спал несколько часов; проснувшись, говорил внятно и, немного вкусив пищи, снова заснул. На другой день вечером он уже стал ходить по комнатам, на третий ездил ко всенощной в Оптин-Троицкий (иначе Тихвин) монастырь на конце города, и здесь возблагодарил Господа за скорое исцеление от болезни.

Не видно, чтобы исцеленный открыл своим родителям обет иночества, данный во сне. Он не хотел преждевременно смущать их, и только в молитве изливал чувства свои, взывая с псалмопевцем: скажи мне Господи путь, в оньже пойду (Пс. 142:8). Подобно ему, таил в душе намерение оставить мир и вся красная мира, прикащик его родного дяди – Лев Данилович Наголкин, впоследствии знаменитый старец Оптиной Введенской пустыни (калужской епарх.), иеромонах Леонид, в схиме Лев15. При удобном случае, именно на возвратном пути с Коренной ярмарки16 они взаимно признались в том, что заботливо хранили от других. Вскоре Наголкин познакомил Максима с другом своим, также склонным к монашеству – Бумкиным, в доме которого пользовались странноприимством монашествующее из разных обителей17. По приглашению старцев Оптиной пустыни, они трое согласились побывать в ней, этого особенно желал Максим. За отсутствием родителя, он взял отпуск у матери, нарочно сказавши ей, что хочет ехать в г. Белев. Вместе с друзьями он прибыл в Оптину пустынь 20 ноября 1796 года, накануне храмового в ней праздника, и прямо пошел в церковь ко всенощной. В это время братия весьма умиленно пели: Блажен муж... Максим заплакал от благоговейного восторга. Безмолвная пустынь, где правила духовного любомудрия исполнялись в точности и было благочиние по всем частям управления18, так понравилась нашим богомольцам, что они провели в ней пять дней. Благочестивый отрок в это время решить выбор места для монастырской жизни, к которой он приготовлял себя, а строитель, о. Авраамий, узнав об этом, охотно согласился на принятие его и, заодно с прочими старцами, советовал ему поспешить исполнением своего обета: потому что после обещания дело становится долгом.

Казалось бы, настала пора для него обнаружить искренность к родителям, т. е. чистосердечно открыть им все, что у него лежало на душе. Но они сами подмечали в нем расположенность к монастырской жизни, и что же? Всемерно старались увещанием и насмешками, лаской и угрозами дать ему другое направление. В особенности после недавней продолжительной, под предлогом болезни, отлучки его, отец часто порицал в нем склонность к монашеству; говорил, что никогда не позволит ему быть тунеядцем, бесполезным членом общества и, при малейшем его покушении к удалению в монастырь, грозил запереть. Понятно, отцу не хотелось потерять в нем опору в старости, ибо преимущественно на него возлагал свои сладкие надежды: старший сын был неодобрительной нравственности, а младший – мал ростом и слабого телосложения19. Максим мучительно чувствовал свое положение и поневоле с стесненным сердцем должен был разуверять родителей насчет себя. Он говорил: «я не хочу оставить свет и заживо похоронить себя в пустыне», а думал совсем другое, и решился тайно удалиться в Оптину, тогда малоизвестную пустынь. Предварительно он отослал туда свою библиотеку (из 200 № книг), потом старался выхлопотать себе годовой паспорт. В магистрате случайно встретил его родной дядя и удивился, что племянник просит себе паспорт для торговых отлучек: однакож и сам попросил кого нужно удовлетворить его, не подозревая, чтобы Максим действовал самовольно, без ведома родительского. Градский голова, хорошо знакомый с семейством Сокольниковых, приказал заготовить паспорт. В одиннадцать часов ночи – вот когда паспорт был подписан и выдан ратманом. Уступая настойчивости друзей Максима, которому надобно было торопиться, ратман ночью ходил с ними в магистрат и, не найдя сторожа с ключами, насильно отворил двери. Все благоприятствовало, и трудное становилось легким! В 12 часу из дома Бумкина, где дожидался оптинский проводник, Максим наконец отправился в эту пустынь в феврале 1797 года.

Наголкин понимал, какой строгой ответственности он может подвергнуться за участие в бегстве единомысленного с ним отрока. Желая избавиться от допросов, утром рано, по делам торговым, отбыл он в деревню, находящуюся на Белевском тракте, и там нечаянно увидев иногородных купцов, ехавших к П. В. Сокольникову, уведомил о судьбе сына его и просил их сколько можно позаботиться о спокойствии любящей матери. Он советовал сказать ей, будто «они на дороге встретили Максима, быстро едущего с монахами, должно быть на Валаам или в Соловецкий монастырь. Сын ея здоров, весел и одного желает, чтобы родные не скорбели о нем, а поручили его Богу, за что и им будет награда от Бога». Наголкин имел в виду, между прочим, отклонить поиск в Оптиной пустыне. Его слова переданы с совершенною точностию. Еще до приезда иногородних гостей Сокольников, встревоженный поступком Максима, пошел к брату допросить его приказчика, которого подозревал в содействии бегству сына, но Наголкин оказался в отлучке и хозяин дома старался защитить его от гнева П. В-ча. Узнав о случайной встрече брата с Максимом в магистрате, несчастный родитель отправился туда, и там грозил жалобой орловскому губернатору за незаконную выдачу паспорта малолетнему сыну помимо отца. Градский голова припомнил, что паспорт, за неподписанием ратмана, не был вручен Максиму, и тогда открылась вина ратмана, самовольно выдавшего паспорт, впрочем уже подписанный головой и прочими. Представляя Сокольникову на вид свою неумышленную ошибку и просьбу его брата о выдаче паспорта племяннику градский голова смягчил его гнев и успокоил его, давши слово – непременно, во что бы ни стало, отыскать беглеца, где-б он ни укрывался.

В Оптину пустынь Максим принят быль с любовью и помещен в отдельной комнатке, смежной с кельями настоятеля, который, по просьбе его, не отказался быть его духовным старцем и ежедневно принимать от него отчет во всех делах и помыслах. Пустынная жизнь видимо удовлетворяла молодого поселенца (13-ти лет), ему поначалу было легко и весело, бедная послушническая одежда казалась драгоценною. Но чрез несколько недель он впал в большое уныние, чувствовал расслабление и отвращение от всякой деятельности, тужил о своих родных и горько рыдал мирским плачем. Настоятель о. Авраамий сначала считал эти слезы за умиление, потом усмотрел, что Максим находится в искусительном состоянии (где ни быть, от козней сатанинских не уйти), и обличил его в утайке своих помыслов. Последний стал было противоречить, в духе гордости, но Авраамий строго заметил ему: «если не хочешь жить по нашему, то возвратись в мир, или перейди в какой-нибудь штатный монастырь». – «Простите меня грешного», сказал Максим и в знак чистосердечного раскаяния исповедал пред ним свое внутреннее расстройство. С той минуты точно спало с него тяжелое бремя, и в юной душе его водворился благодатный мир. Он возъимел великую ревность к благочестию, – первый являлся в церковь и после всех оставлял ее, с полным усердием исправлял чередное послушание в трапезе и должность канонарха. В келье вязал четки, работал за верстаком в столярной, или читал святоотеческие книги. Собранную в мире библиотеку, по воле о. строителя, поручил он продать в Москве, а купить «Добротолюбие», остальные деньги раздать бедным. Когда книга под этим названием20 была доставлена, Максим заплакал от радости. Что же Авраамий? Взял книгу и поставил в шкаф его за стекло, запретив ему не только читать, но и прикасаться к ней! «Настанет время и Бог известит меня, говорил старец, тогда я дозволю тебе читать и жить по ея правилам». Так приучал его к терпению и самоотвержению, без коих не может быть подвига, а без подвига нет добродетели. Надо еще заметить: Добротолюбие – книга очень трудная к пониманию, и читать ее с пользою можно только после предварительного искуса и непременно под руководством сведущего наставника, а без того не трудно понять ее превратно, впасть в самомнение и прелесть.

К великому утешению Максима, в том же году (1797) поступил в Оптину пустынь и Лев Данилович Наголкин. Они хранили прежнее дружество, и в отсутствие строителя21, попеременно начальствовали один над другим. «Одну неделю, рассказывает Мельхиседек, я был для него в качестве старца и наставника, другую – он был для меня тем же. Он с неослабленною ревностью трудился, умерщвляя тело, и свои добродетели скрывал под видом простоты или невинной рассеянности. Ему и я подражал в благочестии».

Юный подвижник жил в пустыне под кровом Вышняго, так что родители не знали, где он находится. Наконец, кто-то из богомольцев открыл тихое пристанище его. И вот приехала в пустынь сердобольная мать с младшим сыном и приказчиком. Она с угрозой требовала от строителя выдать ей Максима, им будто бы обольщенного. Укрывать малолетнего послушника было опасно и невозможно, потому что срок годового паспорта, взятого им из магистрата, уже давно истек. Максим немедленно представлен к своей матери. Увидя его бледного, изнуренного, в грубом (мухояровом) подряснике и с длинными (белокурыми) волосами, она сжала любимого сына в своих объятиях, крича: «умру, но не разстанусь с моим ангелом» и упала на землю без чувств. Опомнившись, повела его в монастырскую гостиницу, одела в мирское платье и спешила уехать с ним. Тот ни мало не противился и, по-видимому, рад был возвратиться на родину, только предлагал матери отслужить перед отъездом молебен, и дать ему возможность проститься с братией. Она согласилась на это, но после молебна долго, долго ждала его, а он все не являлся! Строитель, к которому она в другой раз обратилась с вопросом о сыне, скромно отвечал: «я тебе возвратил сына, теперь же его нет в обители, хотя делай обыск». Бедная мать! Она изменилась в лице и, вообразив, что Максим предался бегству, со слезами просила догнать его, причем уверяла клятвой, что не возьмет его отсюда, лишь бы только он возвратился и оставил ей одно утешение, хотя изредка слышать о нем или посещать его. Вечером он был найден в ближайшем лесу, по указанию одного проезжего. Обрадованная мать, не делая никакого упрека, тотчас же, в силу своей клятвы, возвратила ему послушническое одеяние и уже в спокойном, к удивлению даже веселом состоянии духа, рассказала (в гостинице) настоятелю следующее замечательное приключение с нею на дороге в пустынь: «Вчера при самом въезде на монастырскую землю лошади наши, говорила она, неизвестно чего испугались; бросившись стремглав, оне опрокинули тарантас и, несмотря на то, продолжали бежать, а я, несчастная, одна оставалась в тарантасе! Признавая эту беду за гнев Божий, потому что ехала сюда единственно за тем чтобы, взять Максима, я усердно молила Бога и Пресв. Матерь Божию спасти меня от внезапной смерти, и как скоро дала мысленно обещание не увозить отсюда моего сына, в туж минуту лошади остановлены были неведомою силой. Я не получила ни малейших знаков ушиба, прочие мои спутники также сохранены Богом. Но, приехав сюда, я забыла про все случившееся со мной на дороге, и решилась во что бы ни стало взять сына, а когда Максим скрылся от меня и не возвращался до вечера, продолжала мать, истомилась я до истощения сил, зато познала свой грех и, чтобы снова увидеть моего дорогого сына, произнесла клятву, от которой не смею отрекаться. Так уж верно Господу угодно»! Мирно и с любовью она оставила св. обитель и сына послушника, дав слово склонить, по возможности, и отца в его пользу.

Спустя некоторое время, по ее письму, прибыл в Болхов строитель Авраамий вместе с Максимом и остановился в Троицком монастыре. Мать, извещенная об этом, созвала всех родных, чтобы, при помощи их, расположить своего мужа к увольнению Максима от градского общества, для беспрепятственного провождения монастырской жизни. Сокольников, в ту пору больной, не хотел и слышать об этом. Вот и Максим подведен к нему. Отец, грустно посмотрев на него, сказал: «я не узнаю его, пусть наденет мирское платье». Родные, заодно с матерью, настаивали не препятствовать доброму намерению сына. Родитель оставался непреклонным, наконец сказал: «действуйте без меня как хотите». Но без него трудно было действовать, и Авраамий, пробыв в Волхове несколько дней, уехал в пустынь один, обязав Максима взять себе хотя срочный паспорт. Впрочем градский голова согласился на увольнение его в монашество и помимо родителя, благодаря ходатайству дяди, пользовавшегося большим доверием и почетом. Увольнительное свидетельство не было еще получено, как возник следующий прискорбный случай. Сын богатого дяди, Василий, много обращавшийся с Максимом, изобразил на бумаге, что и он хочет оставить своих родителей и скрыться в дальную пустынь. Эта записка каким-то образом из рук матери его перешла к отцу, и вся беда рушилась на Максима, которого, по-видимому, преследовала неудача. Раздраженный дядя не только прогнал его из своего дома и не велел вперед являться, но остановил дело его в магистрате. Находясь в градском Троицком мон., Максим часто со слезами притекал к чудотворной Тихвинской иконе Богоматери, моля даровать ему потребную помощь и заступление22. Что же? По прошествии 40 дней тетка его увидела во сне, будто в их семейный дом несут из монастыря Тихвинскую икону. Как хозяйка дома, она поспешила на встречу, но лишь только наклонилась приложиться к св. иконе, в это мгновение получила сильный удар в щеку! «Как смеешь ты, грозно рекла ей Царица небесная, удерживать в мире юнаго раба Божия Максима? Отпусти его вскоре, да служит Богу и Мне, иначе Я поражу тебя смертью и дом ваш разорится. Помни это». Проснувшись, тетка чувствовала боль на щеке; в ужасе она зарыдала и, разбудив мужа, рассказала ему свое грозное видение. На следующий день племянник приглашен был в их дом, обласкан ими и получил, при содействии дяди, увольнение от градского общества. Отслужив в Троицком монастыре благодарный молебен перед иконой Божией Матери, он простился с местным игуменом Иринеем, со всеми родными23, и в тот же день (в июне 1799) выехал в Оптину пустынь, где с большим спокойствием продолжал трудиться о Господе.

В одно праздничное утро он позван был к строителю с книгой Добротолюбия, о которой мы упоминали выше. Авраамий (на нем была мантия и епитрахиль) вот что говорил ему: «Ныне день Сошествия Св. Духа на апостолов. Молю, чтобы благодать Его осеняла тебя, брате, в подвиге умной молитвы, к твоему спасению. Вот тебе и книга Добротолюбия, она содержит, в себе отеческия наставления о умной молитве, а руководить тебя при чтении этой книги и вообще в жизни духовной будет старец Афанасий (тут же находившийся в мантии). Будь с ним откровенен и повинуйся ему во всем. Максим, чтобы чаще находиться под его надзором, перешел в другую келью. Ревностный, он столько успел относительно умной молитвы и ощущал в сердце такие чудные, непостижимые действия благодати, что Афанасий-старец, по несовершенной опытности, отказался далее руководить его; мало этого, пожелал учиться у него! С того времени и другие просили у него советов насчет умной молитвы. Молодой подвижник, между тем, сам чувствовал нужду в опытном и надежном наставнике, потому что боялся впасть в самообольщение и заблуждение.

В Оптиной обители остановился проездом старец Коренной-Рождественской пустыни (курской еп.) иеродиакон Василий, немалое время подвизавшийся на Афоне и пользовавшийся славой, как учитель монашеского совершенного любомудрия24. Его высокая благочестивая беседа расположила Максима с Наголкиным перейти в Коренную пустынь и пользоваться его наставлениями. Но на новом месте они жили очень недолго, потому что 65-летний старец Василий, после убедительных просьб преосв. Досифея, епископа орловского, согласился (в Феврале 1800 г.) быть строителем Белобережской пустыни (орловской еп.), бедной и расстроенной, но весьма уединенной, среди брянских лесов. За ним последовали несколько его учеников и наши неразлучные друзья. В том же году, в день великой субботы, оба они пострижены иеромонахом Паисием в рясофор – 16-летний Максим с именем Макария, Наголкин переименован Лаврентием. Макарию дали бедную и худую камилавку, да велели, сколько возможно, закрывать красивое лицо, чтобы не старался ни кому нравиться, кроме Христа. Нерадя о своей внешности он по целой неделе не умывался и не расчесывал длинных волос, а послушаниями занимался наравне с прочею братиею.

Белобережская пустынь, под управлением о. Василия, начала приходить в лучшее состояние, число братии увеличивалось, несмотря на недостаток средств к безбедному ее содержанию. Но старец грустил, что принял на себя настоятельскую должность. Секретно от братии он испросил себе увольнение и, взяв с собой троих рясофорных послушников Серафима и Макария с Лаврентием, возвратился с ними в Коренную пустынь. Строитель этой пустыни иеромонах Макарий, недовольный его недавним выходом отсюда с лучшими и благонадежными братиями, принял его не ласково, с разными ограничениями; учеников отдалил от него, запретив даже и ходить к нему, а Макария, взяв в келейники, одел в красивое платье. Прочих выходцев, возвращавшихся отдельно от старца, не хотел принять обратно. Все это, и особенно расстройство учеников огорчало Василия. Преосв. Досифей, порицая в нем малодушие, называл его (в письмах) «седым младенцем» и вторично приглашал в Белобережскую пустынь, где строительская вакансия оставалась еще незанятою. Василий послушался и в этот раз. Он сначала отправился в Севск, где жил епископ орловский, и отсюда в сане иеромонаха возвратился в Белобережскую пустынь. К нему поспешили ученики его, т.-е. Серафим, Макарий и Лаврентий, вскоре (1801) постриженный в мантию с именем Леонида и посвященный в иеромонахи. Друг его, Макарий за неполучением необходимых справок, не был пострижен в мантию. Ему со временем дана письмоводительская должность и поручен нравственный надзор за новоначальными послушниками.

В 1804 году Белобережскую пустынь посетил схимонах Феодор, постриженник молдавского старца Паисия. Возвратясь, по смерти Паисия, в отечественную Россию (1801), он поселился в Чолнском монастыре (орловской еп.) и здесь пользовал братию духовными советами и опытами подвижнической жизни, собранными им в Молдавии25. «Посещение его, рассказывает Мельхиседек, озарило нас новым духовным светом, и я с Леонидом перешел в Чолнский мон.». Оба заслужили великую любовь старца Феодора. Он называл Макария «разумнейшим о Господе» и вместе с ним возобновил и распространил древнюю пещеру, найденную в горе.

О. Мельхиседек вспоминает пожар, истребивший два деревянных братских корпуса26, и ужаснейшую бурю 16-го июня 1804 года. Уже оканчивалась малая субботняя вечерня и клирошане вышли на средину соборного храма, во имя Рождества Христова, как с юго-востока нашла черная с вихрем туча и разразилась над обителью. Молния, ударив в осмерик соборной церкви, разбила в дребезги окна и деревянные колонны, вследствие чего храм наполнился дымом и пылью. Среди мрака показались струи огня, змееобразно обвившего цепь паникадильную, и какие-то еще огненные шары, разлетевшиеся мгновенно. «Я, говорит Мельхиседек, в ужасе ожидал разрушения всего храма, а себе смерти. Ноги мои довольно чувствительно были пришибены густою массой воздуха». Темнота чрез несколько минут исчезла; тогда открылось зрелище смерти. На полу, перед местною Чолнскою иконой Богоматери, лежал молодой (27 лет) иеродиакон Гедеон, убитый молнией! Платье и обувь его изверчены, на теле были видны знаки поражения. В этот день за неисправность он лишен был должности уставщика и роптал на настоятеля, передавшего эту должность Макарию. Другой монах, лет 60-ти, сильно оглушенный громом, потерял и слух и голос. Старец Феодор, известный нам, сетовал, что не был с другими на средине церкви, т.-е. на самом опасном месте, а иеромонах Клеопа, бывший во время грозы за монастырем, горько плакал о том, что не довольно внятно и разительно слышал он громовую проповедь о покаянии!

В конце того же (1804) года, строитель белобережский Василий опять отказался от должности, с просьбою о назначена на его место иеромонаха Леонида, которого желали и братия. Вызванный к преосвященному в Севск, о. Леонид со слезами, но безуспешно умолял владыку избавить его от подобного назначении, и из Севска принужден был ехать прямо в пустынь Белобережскую. Через несколько времени, по его убеждению, перешел сюда и схимонах Феодор, тяготимый на прежнем месте молвой о своей святости; за ним последовали Клеопа и Макарий, а бывший строитель Василий, недовольный своим положением (иное делалось не по его воле, или помимо его), удалился отсюда в Свенский монастырь (орловской еп.).

В 1805 году 26-го Февраля Макарий пострижен о. Леонидом в монашество и назван Мельхиседеком27. По особенной ревности к благочестию, он поселился с старцем Феодором в пустынной келье, нарочно для них устроенной в трех верстах от обители, в глухом и почти непроходимом месте (пасека близ ручейка). Вызванный из своего уединения, он, по предложению настоятеля и просьбе всей братии, написал «Устав церковного богослужения и общежития монашествующих», по образцу восточных обителей. Этот труд был рассмотрен и одобрен преосвященными. Вот его резолюция (от 15-го августа 1806): «По оному уставу отправлять благословляем, и молю Бога, да содействует во всем». Еще написано о. Мельхиседеком «Наставление новоначальным в монашестве». В 1806 году 1-го декабря он рукоположен в иеродиакона, на другой день в иеромонаха28. Его священнослужение было приятно многим, потому что он владел чистым и звучным голосом (тенор-бас). Его усердие в исполнении обязанностей уставщика и головщика, и особенно расторопность ускорили переход его от послушания к начальствованию: в сентябре следующего года он сделан благочинным и помощником настоятеля в управлении обителью, а в 1808 г. 10 марта, на 24-м своего возраста, назначен строителем на место Леонида, добровольно снявшего с себя эту должность по причине продолжительной болезни и начавшего проводить жизнь отшельническую, вместе с Феодором. Сравнивая настоящее свое положение с прежним мирским, он так выражался: «прежде я был пастырем безсловесных овец, теперь – пастырь словесных» (до 70 чел. братии)!

Новый настоятель Белобережской обители, о. М–к старался о поддержании в ней строгого порядка. Пение церковное доведено при нем до возможного совершенства, построены несколько новых келий и больница на 16 человек с церковью в честь иконы Божией Матери, именуемой Троеручицы, распространена гостиница. Но при внешних занятиях, он невольно чувствовал рассеянность и терпел неприятности, так что в июле 1810 года, по каким-то ложным наговорам на него29, принужден был отказаться от строительской должности. Не считая удобным долее оставаться на этом месте, он выхлопотал себе отпуск в Киев. Здесь принял в нем сердечное участие начальник лаврской типографии, соборный иеромонах Антоний, впоследствии известный всей России архиепископ Воронежский30. На его недоумение относительно избрания новой обители, о. Антоний отвечал: «вы не можете заподозрить меня в суеверии; я далек от него, ненавижу ханжество и пустосвятство. Но в обстоятельствах подобных вашим, долго не зная на что решиться, я обратился к схимнику Михаилу, живущему в лаврском больничном корпусе. Его добродетельная жизнь выше всякого сомнения. Он в простоте мудр, в самых укоризнах любовен, к тому же наделен от Бога даром прозрения и совета духовнаго».

Мельхиседек не отказался побывать у схимника, и вот что вспоминает о нем: «он высокого роста, с открытым светлым лицом; взор старца кроткий и глубоко-проницательный. Увидя его, не знаю отчего, я сильно оробел и стоял, как вкопанный. Спросив чего мне нужно, он посадил меня и начал разсказывать о своей первоначальной монашеской жизни, о нападках и гонениях на него. Каких прозваний не давали ему! Его называли лицемером, блудником, колдуном и выслали вон из лавры. Он много терпел и в скиту (?) близ Елисаветграда, откуда снова возвратился в лавру. Дав понять, что и я должен безропотно переносить свою скорбь, старец изъяснял далее, на основании учения блаженных подвижников, три чина монашествующих (каковы: рясофорные, постриженники и схимники); напоминал о том, как нужно нам предавать себя воле Божией и взирать внимательно на жизнь святых, дивно прославленных от Господа. Войдя ближе в мое положение, он советовал мне ехать непременно в С.-Петербург и представиться митрополиту Амвросию. «В Петербурге, говорил он, тебе дадут место, но скоро подвергнешься великому искушению, и тебя возьмут в другую паству, сделают архимандритом, а современем перейдешь в Москву, будешь весел и покоен. Но смотри, не забывай Бога и не давай себе увлекаться земным». Удивленный прозорливостью старца (схимника Михаила), я просил позволения писать к нему из Невской лавры. Он отвечал: «напиши ко мне, когда будешь архимандритом, и тогда-ж уведомь об искушении, которое постигнет тебя в лавре». Говорю ему, что у меня есть желание заехать в Чернигов к преосв. Михаилу31; не сталь бы он оставлять меня в своей епархии? – «Нет, сказал схимник, и он посоветует тебе быть в Петербурге». Затем подчивал меня икрой, которой сам он давно не едал, а на прощанье подарил трость. С веселым видом я возвратился к о. Антонию. И ему схимник пророчил: будешь архиереем и большим!32.

Черниговский архиепископ Михаил, действительно, почел за лучшее для Мельхиседека отправиться в Петербург, но готов быль и в своей епархии дать ему приличное место. На дальнейшем пути наш странник посетил случайно Николаевский Рыхловский мон. (черниговской еп.), где после был настоятелем. «Ехал я, рассказывает Мельхиседек, мимо большаго леса и думал про себя: так ли еду? Настигает меня, на паре отличных лошадей, благовидный старец с юношей. Келейник мой, подойдя к нему, разспрашивал о дороге и услыхал от него: «поезжайте, я укажу вам, куда своротить». Возвратясь, келейник заметил мне с улыбкой: «старец похож на Николая Чудотворца»! Чрез несколько минут, указывая на дорогу, просеченную в лесу, таинственный старец молвил: «поезжайте здесь, вы скоро найдете Николаевский мон. Помолясь, отдохните там. Игумен примет вас ласково и даст проводника». Сказав это, он быстро двинулся вперед, а мы стояли в раздумье, не зная на что решиться, ехать ли в монастырь или поискать другой дороги. До сего времени я и не слыхал, что тут поблизости обитель. Не располагаясь быть в ней, – ибо и без того наш путь продолжителен, – я хотел снова спросить о дороге, но старец уже скрылся из глаз поворотом ли в лес, или иначе как, право не знаю. Уж в самом деле, не угодник ли Христов являлся нам?... Велев ямщику своротить в лес, я скоро узрел пустынный монастырь и, по приезде в оный, счел первым долгом приложиться к чудотворной иконе святителя Николая33. Игумен Амвросий принял меня весьма радушно и для показания дороги дал проводника.

В Петербург Мельхиседек прибыл в марте 1811 года и, вследствие прошения, лично поданного им митр. Амвросию, помещен был в Невской лавре. Здесь скоро он подвергся оскорблению, о чем в тот же день узнал Феофилакт, архиепископ рязанский, член Св. Синода и предложил ему: не хочет ли он поступить в Радовицкий мон. (рязанской еп.). Он согласился. Отпуская его, преосвященный сказал: «люди худые со злом, а Бог с добром, будь спокоен». На пути в рязанскую епархию Мельхиседек посетил Троицкую-Сергиеву лавру, где удостоился принять благословение Московского митрополита Платона, который осматривал ветхости лавры. Первосвятитель, окинув его зорким взглядом, спросил: «кто он и куда едет»? Выслушав его ответ, обратился к своим провожатым и произнес: «нет, он не простой иеромонах, он начальник, но таит это»!

В конце июня того же (1811) года преосв. Феофилакт возвратился в свою епархию для обозрения и устройства епархиальных дел. Он вызвал Мельхиседека в Рязань, чтобы оставить при себе. Тот, напротив, желал поселиться в какой-нибудь пустынной обители, но архипастырь возразил: «ты полезен для занятия должностей, и пойдешь вперед, по примеру симоновскаго архимандрита Герасима»34. В августе месяце, по увольнении его из орловской еп., он был назначен экономом рязанско-архиерейского дома и членом дух. консистории, а 12 ноября определен строителем Петропавловской пустыни, с оставлением в прежних должностях. В 1812 году, на случай опасности от французов, ему поручено было приготовить к отправлению, вероятно в Вологду, все сокровища архиерейского дома, монастырей и соборных церквей в Рязани, но гроза миновала этот город. В следующем году, 27-го июля произведенный в архимандрита, Мельхиседек получил в управление рязанский Троицкий мон., и вместе с тем вверено было ему благочиние над осмью мужскими и женскими монастырями; жил он но прежнему в архиерейском доме. При нем в Троицком мон. сооружена около 1815 года новая церковь35. Не знаем, за что преосв Феофилакт устранил его от консистории; впрочем, по его прошению, неохотно дал ему отпуск (в июне 1815 г.) в отдаленный Валаамский мон., где в то время (с 1811 года) подвизался Леонид с старцем Феодором36. Мельхиседек, подобно им, поселился в скиту во имя Всех Святых, но не надолго: 7-го сентября простился с ними и спокойно плыл по Ладожскому озеру, при слабом попутном ветре, любуясь игрой в озере тюленей и других животных. Ветер начал усиливаться, а в 10 часов утра открылась ужаснейшая буря. Мачта судна изломалась, руль также и сойма носилась, как корытцо, каждую минуту готовая опрокинуться или разбиться о камни. «Мы пропали»! кричали два лоцмана. Мельхиседек держался за большую доску, к которой хотел привязать себя посредством веревки... Вот показался месяц, и луч надежды блеснул в его душе! Он сохранен Промыслом Божиим от потопления и вечером был в Петербурге. Но старцы валаамские считали его погибшим и несколько дней поминали за упокой.

В Петербурге о. Мельхиседек умел расположить в свою пользу министра духовных дел, князя А. Н. Голицына и получил в управление Николаевский Рыхловский мон., о котором мы говорили выше. Местоположение монастыря прекрасное, уединенное, но он был в упадке и братии было немного. Мельхиседек положил здесь начало общежитию и ввел написанный им устав церковного богослужения37, пение тихое, благозвучное, и увеличил число братии до 70 человек. В настоятельство его, при помощи доброхотных дателей, возобновлена величественная соборная церковь Николая Чудотворца (трехпрестольная). На ней кровля покрыта железом, главы и кресты позолочены и внутренность собора украшена благолепно. Теплая церковь во имя св. Феодора Стратилата, однопрестольная, по причине ветхости и тесноты разобрана; на место ее заложена новая трехпрестольная (средний престол во имя Рождества Христова), в том же (1816) году оконченная наружною постройкой. Предтечевская, над св. воротами церковь, запущенная до того, что на сводах ее росла трава и даже деревья, получила свойственное благолепие, а на колокольню, которая в связи с нею, перенесены колокола, прежде висевшие на столбах. Церковь на месте явления чудотворной иконы св. Николая также обновлена и украшена. Кельи, гостиница и прочие строения приведены в лучшее состояние; фруктовые сады вычищены с подсадкою новых дерев и вырыт большой пруд с устройством при нем мельницы38. Преосв. Михаил, увидев (в феврале 1817) еще не вполне обновленную обитель, сказал настоятелю: «ты воскресил пустынь сию, – она процвела яко цвет сельный» гостил в ней целую неделю и, как член Св. Синода, отправился из обители в Петербург.

Мельхиседек сопровождал преосвященного до самой границы Черниговской губ., распоряжаясь его свитой, экипажем и т. п. «На сем пути святитель», пишет о. архимандрит, «обозревал свою паству. Посещение его для многих было вожделенно, радостно и назидательно. В монастырях, градских соборах и нередко в сельских церквах он священнодействовал и говорил поучения. Преосвященный заранее назначал, где и когда собраться духовенству из разных приходов, причем наставлял священно и церковнослужителей относительно образа жизни, их взаимных отношений и обращения с прихожанами; в особенности внушал покорность к старшим, снисходительность к недостаткам или погрешностям других. Просматривая клировые ведомости, отмеченных с неодобрительным поведением ставил по левую сторону, пристыжая их и побуждая к исправлению напоминанием страшного и плачевного отлучения грешных от праведных на вселенском суде Христовом. О, это было трогательно, и у множества собравшихся лиц извлекало слезы умиления или раскаяния; виновные, падая на колена, просили прощения! Сам архиерей плакал в эти минуты и прощал виновных, обещавших исправление. Тех же, которые заслужили похвальный о себе отзыв и были на правой стороне, он благодарил, с отеческим убеждением и впредь подвизаться ради Бога и блаженной вечности. Из церкви он посещал дом местного священника, иногда и прочих членов причта; конечно, бывал и у знатных граждан и помещиков»...

«Проезжая Новозыбков и другие раскольнические посады и слободы, владыка приказывал своей свите вести себя неблазненно, осторожно. Он обращался с раскольниками снисходительно и любовно; в новоблагословенных церквах39 служил и проповедывал слово Божие. «Когда мы», продолжает о архимандрит, «приближались к границе черниговской губ. (в это время я сидел с его преосвященством в карете), он проливал слезы. На вопрос мой: «что значат эти слезы?» иерарх кротко отвечал: «я думаю, что мне более не видать моей возлюбленной паствы. Перед отъездом моим сюда из Петербурга, Высочайше повелено было мне явиться во дворец. В 9-ть часов утра Государь Император принял меня весьма милостиво и беседовал со мной о внутренней духовной жизни. Я говорил, что чувствовал и что Бог внушал мне. Монарх, пламеневший любовью к Богу, неоднократно принимал мое благословение и выражал свою признательность ко мне за искреннее объяснение небесных истин, которыя всегда доставляют ему великое утешение. В знак особенной признательности, он достал из столика несколько ассигнаций (на 2,000 р.) и, вручая мне, изволил сказать: «вот тебе мои лепты на дорогу»!.. Затем просил за него и за весь Императорский его дом келейных молитв, советовал заняться в Чернигове обращением к православию раскольников и велел к пасхе возвратиться в Петербург. После минутнаго молчания, Государь присовокупил: «Я желаю, чтоб вы были Петербургским архипастырем и служили примером для других». Преосв. Михаил, глубоко тронутый, отвечал на это земным поклонением и, разумеется, не скрыл от Его Величества свою немощь и недостоинство. Государь еще раз принял мое благословение и, держа мою руку, сказал: «Я рад, что коротко познакомился с вами. Молитесь о мне, и не бойтесь предстоящаго вам назначения: Я буду помогать вам. Прощайте, поезжайте с Богом»!... Эта поездка в Чернигов, конечно, была в последний раз. Сетуя о всегдашней разлуке с архипастырем, Мельхиседек любопытствовал знать: «кто же будет избран на его место?» и получил в ответ: «я сие избрание и вас поручаю Господу... Может быть, тульский епископ Симеон – добрый человек40, но об этом до времени знай про себя. Молись о мне: я тебя буду помнить» († 1821 г. 24 марта).

В награду за благоустройство Рыхловской обители, о. Мельхиседеку дозволено от Св. Синода (18 мар. 1818 г.) иметь мантию с зелеными бархатными скрижалями. Того же года 9 мая в монастыре открыто Библейское пустынно-рыхловское сотоварищество, и первым директором оного (были два директора) избран архимандрит Мельхиседек. В следующем году он страдал от ипохондрии, соединенной с головными болями, тоской и бессонницей. Наставало 6 число декабря, когда празднуется память святителя Николая, в честь которого основана Рыхловская обитель. В ночь на этот праздник больной задремал и в тонком сне видел над головою своей светлого юношу, похожего на Архангела Михаила. Крестообразно осеняя больного, юноша говорил ему: «отселе к тебе возвратится утешение и сила, потребная для жизни, и ты будешь благо получен». Отец архимандрит, проснувшись, не чувствовал не только болезни, но и слабости сил, несмотря на то, что с сентября месяца лежал в крайнем изнеможении. Каково же было его удивление! Несказанно Господь утешил его в день храмового праздника. Он пошел к утрени, сам совершил литию и величание; по отслужении св. литургии, принимал братию в келье и разделял с нею общую трапезу.

В 1820 г. 4 апреля он всемилостивейше сопричислен к ордену св. Анны 2 ст., а в октябре следующего года переведен в Московский ставропигиальный Симонов мон,. Перед отъездом почтенного архимандрита, братия поднесла ему, за общим подписанием, благодарственный адрес, свидетельствующий о его «пастырских и отеческих попечениях о каждом из них».

Мельхиседек 30 лет настоятельствовал в Симонове и здесь, к немалому утешению московских жителей, образовал (1824) пение тихое, мелодическое, приспособленное к иноческой уединенной жизни41; подробно определил обязанности должностных монашествующих лиц и неустанно заботился о внешнем благоустройстве древней обители. При нем возобновлен алтарь соборной Успенской церкви и в ней устроен (1834), по правую сторону, придел в честь Казанской иконы Пресв. Богородицы, некогда пожертвованной в монастырь получившими ее на благословение от святителя Тихона Задонского и прославленной с 1832 года многими исцелениями42. На другой стороне, в соответствие правому приделу, сделана ризничная палатка, обогащенная в настоятельство Мельхиседека многими драгоценными вкладами. В 1836 г. большая средняя глава Успенского (пятиглавого) собора, имеющая 20 сажен в окружности, покрыта медью, вызолоченною червонным золотом, что, с поправкою и украшением других глав, стоило до 50,000 руб. асс.

Трапезная Сергиевская церковь и другая во имя Происхождения честных древ, смежная с настоятельскими кельями, расписаны вновь. В 1840 г. главный престол трапезной церкви переименован из Сергиевского в честь Тихвинской иконы Божией Матери43, принесенной сюда из Тихвина архим. Игнатием44. Образ сей, точная копия с чудотворного Тихвинского, помещен во вновь позолоченном иконостасе. По сторонам храма тогда же устроены два придела: 1) св. мученика Валентина, Василия Блаженного и муч. Параскевы, над гробами графов Мусиных-Пушкиных; 2) преп. Сергия, на иждивение г. Лепехина.

Над восточными вратами сооружена (1834) новая церковь св. Николая Чудотворца с 20 больничными кельями.

В стене, обращенной к дороге из города, возвышается громадная пятиярусная колокольня. Диаметр ее основания 8 сажен 2 ½ арш., высота с крестом 44 саж. 1 арш. Фундамент углубляется слишком на 3 саж. На построение ее (1840) по смете требовалось до 800,000 р. асс., но всей этой суммы не было в виду. Доброхотный датель, моск, купец Иван Игнатьев отказал духовным завещанием (1830), именно для этой колоссальной постройки, свои домы и лавки в Москве, стоющие до 400,000 р. асс. Цель у него была «поставить Богу большую свечу за все милости, полученныя от Него, яко Спасителя грешников». Исполнение воли завещателя (1831) было сопряжено со многими трудностями, но попечительный архимандрит, с помощью Божиею, преодолел их. В нижнем ярусе колокольни – главные входные ворота; во втором церковь св. Иоанна патриарха цареградского и благов. князя Александра Невского; в третьем висят колокола, из которых большой в 1000 п. вылит в 1677 г., в четвертом устроены боевые часы, пятый – праздный. Величественное здание довершается богато вызолоченною главой (742 квадр. ар.) с осмиконечным крестом45.

Монастырская ограда и другие здания, вместо теса, покрыты листовым железом. Настоятельские кельи перестроены; братская летняя трапеза переделана вновь, и к обеспечению содержания иноков, приобретено от разных благотворителей, для вечного поминовения их, до 40 тыс. рублей сереб., что ныне в непрерывно доходных билетах. По всему монастырю разбиты дорожки, выстланные диким камнем и обсаженные липами и др. деревьями46. За монастырем построена гостиница (1840) для бедных и больных странников, приходящих для поклонения чудотворной Казанской иконе, и вырыт колодезь с чистою и приятною на вкус водою.

В награду за ревностные труды о. Мельхиседека, засвидетельствованные Моск, синодальною конторою, – ему, в особенное отличие, предоставлено (указом Св. Синода от 24 сент. 1825) право отправлять божественную службу на коврах с рипидами и осеняльными свечами. Торжественность богослужения, соединенная с пением неподражаемым, возносила душу горе. В 26 день ноября 1832 года, согласно представлению Св. Синода, он всемилостивейше сопричислен к ордену Владимира 3-й ст.; преподано ему благословение Св. Синода в 1834 г. 30 апреля, за пожертвование иконостаса с образами в Полоцкую еп.47, и 17 октября того же года за пожертвование митры (в 6000 р. асс.) из монастырской ризницы для новой Томской епархии, в третий раз за примерное благоустройство монастыря, 30 июня 1847 г.

Мельхиседек пользовался благоволением не только духовного начальства, но и царственных лиц. Блаженной памяти Императрица Мария Феодоровна с удовольствием обозревала Симоновскую обитель и, спустя немного времени, осчастливила архимандрита своим Высочайшим рескриптом от 23 июля 1826 года. Ее Императорское Высочество Великая Княгиня Елена Павловна также изволила посетить Симонов, и 27-го сентября того же года пожаловала Мельхиседеку, при письменном отношении от своего имени, наперсный золотой крест, осыпанный бриллиантами. В том же году 22 августа совершилось священнейшее коронование в Бозе почившего Императора Николая Павловича. Его Величеству и Императрице Александре Феодоровне имели честь представляться (в один из последующих дней) в Николаевском дворце члены Св. Синода с прочими архиереями, за ними и архимандрит Мельхиседек. Государь, похвалив в Симонове хороший порядок и пение, выразил желание быть в обители. На другой день с прочими о. М–к представлялся в Большом кремлевском дворце вдовствующей Императрице Марии Феодоровне. Ее Величество с особенною похвалой отзывалась Петербургскому митрополиту Серафиму о Симоновской обители и архимандрите Мельхиседеке, который обновил и украсил ее, пение завел тихое, благозвучное и братию хорошо устроил.

Благочестивейший Монарх прибыл в Симонов не раньше 9 ноября 1831 года. Он приехал без свиты, в час пополудни, и изволил идти прямо на паперть соборного храма. Архимандрит первый увидел Государя и, представ пред лице Его Величества, низко поклонился. Государь, не желая быть узнанным, по крайней мере другими, запретил называть себя царским титулом и оказывать свойственную ему почесть. Обозревая холодный Успенский собор, признал его несколько похожим на Новгородский Софийский. Между тем из окрестных селений стал стекаться народ, чтобы увидеть Царя. Не могши скрыть себя от своих верноподданных, Его Величество сказал Мельхиседеку: «теперь делай, что хочешь». Тотчас же произведен был колокольный звон, а в Сергиевской церкви, куда следовал Император, совершено обычное молебствие с возглашением многолетия Его Величеству и всему царствующему дому. Государь велел продолжать пение, весьма хвалил мелодию голосов, которою Симоновские иноки удивляли слушателей, и желал, чтобы архимандрит поддерживал хор. Взойдя на царскую террасу (над папертью Сергиевской церкви), с которой превосходно рисуется златоглавая Москва и видны окрестности на весьма дальнее расстояние, Его Величество говорил, между прочим, о том, как тяжек был для него 1830 г.48, но в том же году рождением сына Николая Николаевича он благодатно обрадован и все горести душевные его оставили. Мельхиседек, изъявив общую о сем радость верноподданных, прибавил: «теперь остается желать нам, дабы Всевышний благословил Ваше Величество, по примеру Вашего августейшаго родителя, и еще сыном Михаилом». На это Государь весело заметил: «дай Бог». Вспомнив о героях иноках Ослябе и Пересвете, павших на Куликовом поле и погребенных в Старом-Симонове49, Государь спросил: «как должно почитать их»? Архимандрит отвечал: «они положили души свои за отечество, уже по этому одному можно почитать их за святых». Затем Государь Император приказал вести себя в настоятельские покои. Войдя сказал Мельхиседеку: «у тебя хорошо», смотрел с балкона на свою ненаглядную Москву, говорил милостиво. Оставляя Симонов, Государь допустил к руке монашествующих; взяв благословение от настоятеля, изъявил ему свою Монаршую признательность, повелел на другой день явиться в Николаевский дворец (где Государыне Императрице поднесена Мельхиседеком икона Николая Чуд.), и обещал прислать своего августейшего сына Наследника, который желает быть здесь. День приснопамятный для обители!

Наследник престола, Великий Князь Александр Николаевич, в бытность в Симонов 11 ноября, с особенным удовольствием слушал монашеское пение, как в церкви, так и в покоях настоятельских50, спрашивал о чине монастырском, с балкона обозревал Москву. В знак признательности, Цесаревич обещал Мельхиседеку свой портрет, полученный им 11 декабря, при письме генерала Мердера, извещавшего, что «Его Высочество нередко говорит об удовольствии, какое он чувствовал при посещении монастыря, находящаяся под вашим управлением». В другое время архимандрит получил литографические портреты от принца Прусского Адельберта в 1837 году, и от Великих Князей Николая и Михаила Николаевичей в декабре 1849 г.

Великий Князь Михаил Павлович любил посещать Симонов и к о. Мельхиседеку особенно благоволил51. По случаю благополучно оконченной войны с польскими мятежниками, получив от архимандрита, вместе с приветственным письмом, икону св. победоносца Георгия, царственный герой удостоил его следующим рескриптом:

«Преподобнейший отец Мельхиседек!

«Искренно благодарю вас за присланный мне образ св. великомученика и победоносца Георгия, приемлемый мною с благоговением, как лик избраннаго угодника Господня, осеняющий победоносныя знамена храбрых войск Российских.

«Поручая себя молитвам вашим, пребываю к вам искренно доброжелательный».

Михаил.

С.-Петербург, 31 января 1832 г.

Мельхиседек – личность замечательная по многим отношениям. С 1823 г. 8 апреля он был директором московского Библейского отделения. В 1830 г., когда болезнь – холера еще в первый раз свирепствовала в Москве, он сделан начальствующим, с духовной стороны, над временною больницей в Таганской части. По чувству христианского участия к ближним, он езжал и в прочие холерные больницы (более 20), везде являясь с утешением и помощью. В ежедневных афишах того времени заключаются следующие известия о нем: «Сего ноября 19-го, Симонова монастыря архимандрит Мельхиседек с иеродиаконом посетил два отделения холерной больницы Яузской части, ходил по всем палатам, благословляя больных и прислугу, и раздавал всем по просфоре» (№ 64). В другой афише от 23-го ноября читаем: «Полное право на признательность и общественное уважение приобретает, по всей справедливости, почтеннейший отец архимандрит Симоновский Мельхиседек. Его участие и попечение о больных останутся незабвенными. Кроме значительных денежных пособий, он, многократными посещениями больных и заботливостью о всевозможном облегчении их участи, явил себя истинным благодетелем и другом страждущаго человечества» (№ 68). Как скоро эпидемия прекратилась, гражданское начальство приглашало архимандрита к закрытию некоторых больниц, причем он говорил речи в утешение скорбящих о потере близких сердцу. Из Московских Ведомостей (1831 г. января 24, № 7) извлекаем следующие строки: «Тверская временная больница, по выздоровлении и выпуске оставшихся в ней больных, закрыта 15-го сего января, а 17-го отслужена в оной панихида по усопшим и молебен о здравии Государя Императора и августейшей фамилии Его. Cиe служение совершал ставропигиальнаго Симонова монастыря о. архимандрит Мельхиседек, который несколько раз к утешению страждущих посещал больницу во время ея существования».

Ревнуя об общественной нравственности, он писал (1848) к высокопреосвященному Филарету, что устроение народных увеселений подле обителей московских во дни их празднеств достойно воспрещения. В особенности непристойны и душевредны подобные увеселения вблизи Симонова монастыря в 1-й день августа, «так как с этого дня начинается Успенский пост, и день тот православная Церковь посвящает воспоминанию страданий Христовых». Об ограничении бесчинных и шумных гульбищ вблизи стен монастырских, владыка-митрополит обещал войти в сношение с гражданским начальством.

Московскому военному генерал-губернатору графу А. А. Закревскому, согласно его желанию, о. Мельхиседек представил (1849) свои соображения относительно раскольников Рогожского кладбища. В этой записке раскрыты некоторые их заблуждения и злоупотребления, с показанием средств со стороны гражданского начальства к ограничению оных и приведению раскольнических сборищ и обществ к законному порядку. Вслед затем его Сиятельству секретно представлена о. архимандритом другая записка о раскольниках Преображенского кладбища беспоповщинской секты, об их лжемудрованиях и потаенных действиях, также и о средствах к устранению беспорядков, производимых этой сектой.

Мельхиседек, хорошо знакомый с монастырскою жизнью, изложил на бумаге, в 10 пунктах, свои мысли по поводу предполагаемого устройства в Крыму монашеского скита (Бакчисарайского) и, препроводив к архиепископу Херсонскому Иннокентию52, получил от него следующее письмо:

«Доброму и христолюбивому авве Симоновскому в новом лете новой благодати Господней!

«Усерднейше благодарю и за любовь вашу о Христе и за совет будущаго скита крымскаго. Я совершенно с вами согласен, ибо ваш совет есть плод опытности, а не теории. Не обленитесь, старче Божий, в свободныя минуты еще и еще поразмыслить о том же предмете, и что положит тебе Господь на ум, передать мне. Ибо и я, сам видишь, сознаюсь, как тягостно принимать на свои слабыя рамена целую гору забот. Одна надежда на Господа, благословляющаго правыя предприятия и приводящаго их, ими же весть судьбами, к концу вожделенному.

Вашего высокопреподобия всегдашний от души слуга, Иннокентий архиепископ Херсонский».

С.-Петербург, января 4, 1850.

Хотя о. Мельхиседек и не обучался в школах, но не был совершенно чужд научного образования53, так что мог сочинять. Из его письменных упражнений, в печати известно «Краткое историческое описание Рыхловской пустыни». М. 1844. Это первый опыт его литературного труда, изданный в свет довольно поздно. К описанию приложен: «Устав церковнаго богослужения и общежития монашескаго».

В продолжение 1838 года им составлена история Симонова монастыря, с приложением древних царских грамот. Но печатание истории, по совету митрополита, отложено до времени, чтобы можно было полнее изложить некоторые места. Впоследствии автор передал свою рукопись московскому гражданскому губернатору И. Г. Синявину, предложившему поместить ее предварительно в Губернских Ведомостях. Редактор Ведомостей г. Пассек изменил план сочинения и, согласно воле автора, напечатал (1842) от своего имени «Историческое описание Московскаго Симонова монастыря», изданное в свет отдельною книгой 1843 года, с предисловием, что оно составлено г. Пассеком и с посвящением книги светлейшему князю Д. В. Голицыну.

В 1844–45 годах напечатаны два тома «Слов и речей» (напр. приветственные речи августейшим особам), говоренных в Симонове монастыре54. «Оне и по содержанию своему духовно назидательны и по изложению трогательны. В них читатели найдут духовную опытность и благочестивыя чувствования, выраженныя языком сердечнаго убеждения». (Моск. Вед. 1845, № 117).

В 1850 г. одобрены к напечатанию еще несколько поучительных слов, но издание их (в одной книге) последовало в 1853 г., уже по смерти ревностного проповедника.

Замечательно сочинение его, вышедшее в свет в 1849 г. под заглавием: «Путь к блаженной вечности». В предисловие к этой книге автор пишет: «Как собиратель трав, взошедши на высоты пустынных гор, находит, что родящияся там растения и душистее и целебнее обыкновенных, и потому с особенным удовольствием разсматривает их и переносит в свой цветник: так и я, убогий и немощный странник, водворяясь под кровом уединенных обителей, всегда находил, что возрастающия там, в безмолвии пустынном, духовныя познания и живее освежают утомленное сердце, и могущественнее врачуют раны болящей души и глубже проникают в ум, нежели все другия познания, собираемыя среди молвы, забот и развлечений житейских, и потому с жаждою сердечною внимал кротким беседам старцев пустынных, стяжавших многолетними трудами внутреннее сокровище, питал дух свой чтением спасительных книг, ими одобряемых, любил размышлять о предназначении христианина к блаженной вечности и о прямом пути, ведущем к ней, и старался слагать в сердце своем живыя истины, из слова Божия и из наставлений отеческих почерпаемыя. Сии спасительныя истины, как в младых летах располагали и направляли юную душу мою к тому, чтоб посвятить себя на служение Господу, так и впоследствии подкрепляли меня в немощах, вразумляли среди искушений, возставляли от преткновений и утешали в скорбях. Теперь, приближаясь к отшествию, желаю поделиться с братиями моими сим наследием, не моим, а заимствованным мною от верных рабов Христовых, умудренных опытностию духовною»...

Из сего предисловия видно, что о. Мельхиседек терпел разные скорби. В автобиографии он говорит: «1846 год для меня особенно замечателен по многим скорбным испытаниям или крестоношениям, конечно от Господа по правосудию Его ниспосланным. Мир, кажется, со всех сторон, всеми невероятностями и лжеухищрениями терзал меня нещадно. Болезнь телесная (он изнемогал от внутренних завалов) усиливала страдания духа. Через все это высочайшая любовь Божия призывала меня к истинному обращению и единственному источнику всех благ, Богу мира и покоя, путем покаяния, кротости, самоотвержения и сердечнаго глубокаго смирения. Я часто в самопрезрении и уничижении, во глубине души моей взывал: «Спаси мя, Господи, яко погибаю! Избави мя, о Боже и Спасителю грешников, от сети ловящих мя, яко обнищах зело – и видимо и внутренно. Даждь слуху моему радость и веселие»... Я умолял и Царицу небесную покровительствовать мне. И действительно, в трепете души ощущал благодатную помощь и укрепление, наконец сретил избавление и радость. О, да будет вечная похвала и благодарение Богу и Его Пренепорочной Матери!... Должен ли я умолчать об отеческой любви и снисходительности, особенно в сие время горькое и испытательное для меня, – высокопреосвященнейшаго Филарета, митрополита московскаго? Сей знаменитый архипастырь в болезни моей был духовным врачем, в скорби от искушений – истинным утешителем и другом, заступником и благодетелем немощнаго и обезсиленнаго. О, да воздаст ему за все оное Царь царствующих и Господь господствующих, правосуднейший Вседержитель Бог дарами своей благости»!55

На случай болезненной старости, Мельхиседек желал, по примеру своего предместника архимандрита Герасима, иметь готовую келью, где бы и он, по увольнении от должности, мог спокойно провесть остаток своей жизни. Келья о. Герасима († 1829) давно была устроена, в небольшой полубашне, на южной стороне монастыря; оставалось только возобновить и распространить ее, что и сделал Мельхиседек с разрешения синодальной конторы (от 22 сент. 1845) и на свой счет. Желание его окончить жизнь в Симоновой обители, близкой его сердцу и благословенной Богом, не исполнилось: он, 26 марта 1851 г., перемещен в ставропигиальный Воскресенский монастырь, представлявший его деятельности новое поприще. В кратковременное настоятельство его здесь, расписана теплая церковь во имя Рождества Христова и Высочайше разрешен (13 декабря 1852) ежегодный в неделю Всех Святых крестный ход из монастыря на Елеонскую гору56 с Иверскою иконой Божией Матери, пожертвованною московским мещанскими Обществом. Близ монастыря, на восточной стороне, построен (1852), насчет неизвестного благотворителя, деревянный на каменном фундаменте странноприимный дом с особенным двором и службами; где находят бесплатный приют и пищу бедные странники, приходящие из разных мест России.

«Воспоминая последний день и час смерти, каждому человеку неизбежный», о. архимандрит написал, 10 июля 1851 г., духовное завещание, отличающееся глубоким христианским смирением. «Чувствую», признается он, «что я воистину безмерно многогрешен и окаянен есмь». Тело свое он просит опрятать бедно, на погребение издержать из его собственных денег не более 300 р. сер., в день погребения раздать монастырской братии 150 р. и нищим такую же сумму. Он отказал в пользу бедного духовенства Рязанской епархии 200 р., на странноприимный дом в Симонове мон. 500 р., на выкуп содержимых за долги и недоимки (в Москве и Болхове) 400 р. Не забыл и родных братьев. На вечное поминовение определил денежные взносы во все монастыри, которыми он управлял (784 р. в каждый), также в Оптин-Троицкий и Площанскую пустынь (по 300 р.). В Георгиевский приход, где он родился, 200 р., да в церковь Архангела Михаила, где погребены его родители, столько же рублей. Кроме того, в Симонову обитель 300 р. на елей для лампады пред Казанскою иконой Богоматери. На украшение той же иконы завещал образок (овальной формы мерою почти 2 в.) Распятия (на одной стороне) и светоносного Воскресения Христова (на другой), отказанный ему князем А. Н. Голицыным57, который уважал Мельхиседека и снисходительно слушал его откровенную, смиренную речь о разных предметах. Золотой крест, пожалованный Великою Княгиней Еленою Павловной о. архимандрит завещал в ризницу Симонова монастыря; прочие наперсные кресты в Симонов и Воскресенский, а лучший из крестов просил выдать тому лицу, кто будет совершать его погребение.

С 26 декабря 1852 г. занемог он от простуды и во время болезни завещал словесно: из принадлежащего ему серебра сделать свящ. сосуды для употребления при служении ранних литургий. Настоятельские обязанности он исправлял по 6 число января нового года. В этот день, в 5 часов утра, увидели его в безнадежном состоянии: с ним случился удар. Над больным немедленно совершено было таинство елеосвящения. Он уже не приходил в себя и в 10 часов утра, при окончании божественной литургии, мирно скончал свою многотрудную и многополезную жизнь. Заупокойную литургию 11 числа и погребение усопшего торжественно совершал преосв. епископ Агапит (бывший Томский), управлявший Донским монастырем58, в сослужении с архимандритами Новоспасским Агапитом и Златоустовским (впосл. Симоновским) Евстафием59. Пение монашествующих, о котором почивший много заботился, умиляло предстоящих. Тело его предано земле в Вифлеемской церкви, в приделе Избиения младенцев. На могиле положена чугунная плита с приличною надписью... Царство ему небесное!

Прилагаем два письма к архимандриту Мельхиседеку:

1) От Ярославского архиепископа Симеона.

«Искренно благодарю ваше высокопреподобие, за ваше ко мне письмо от 21-го сего месяца, хотя и не могу принять на мой счет вашего поздравления с чудесными происшествиями, кои угодно всеблагому Господу явить в моем доме60. Быв свидетелем оных, сколько прославляю и благодарю Божие милосердие к страждущему человечеству, столько ужасаюсь и собственнаго моего недостоинства. Но всеблагий Господь не гнушается ни местом, ни обителями, недостойными Его всесвятаго посещения. Церковь, в которой происходят чудесные исцеления, оставалась без службы около 40 лет, все в ней обветшало, но не от злата и камений драгоценных получается милость Господня. Благоволивший родитися в убогом вертепе, и днесь с Пречистою Материю своею, является избавителем для многих в таком же почти неукрашенном храме. Чудны дела Господни! С 20 мая по сие время получили исцеления от разных болезней 21 человек по нашим запискам, а кроме сего всем известно, что многие уходили и не объявляли монашествующим, коим приказано наблюдать за тем; да и при великом стечении народа, какое было в июне, трудно было и времени не доставало усматривать получающих облегчение в своих недугах. Теперь приступаю к возобновлению оной церкви снаружи и потом изнутри.

С истинным почтением и любовию пребываю и пр.

Симеон архиепископ Ярославский.

Ярославль, 1823 года, 24 июля.

2) От митрополита московского Филарета.

Преподобнейший отец архимандрит!

Почетный гражданин Илья Семенович Бабкин пишет ко мне, что он просит от Св. Синода разрешения, по болезненному своему состоянию, принести для молебствия в свой дом из вверенной вам обители икону Пресвятыя Богородицы, называющуюся Казанскою, в приделе преподобных Ксенофонта и Марии. Чтобы прошение сие получено было в Св. Синоде, того в виду нет. Вам известно предписание о сей иконе Св. Синода, которое, конечно, должно сохранить свою силу.

Но уважение к благочестивому усердию сего православнаго сына Церкви Апостольской и почетнаго прихожанина единоверческой церкви, особенно же к достоинству христолюбиваго храмоздателя, побудило меня, для удовлетворения его желания обратиться к совещанию с некоторыми старейшими членами Святейшаго Синода, и они вместе со мною признали возможным, единственно на сей раз, отнюдь не в пример для других случаев, допустить, чтобы означенная икона с должным благоговением препровождена была в дом Ильи Бабкина, по примеру некоторых других принимаемых в домы святых икон, со священнослужителем в карете, в утреннее или вечернее время, без всякаго оказательства и без возбуждения любопытства посторонних, и по совершении молебствия возвращена была тем же порядком на место, для нея назначенное.

Остаюсь в надежде, что вы исполните сие как в духе благочестия и братолюбия, так с должным в других отношениях вниманием и осмотрительностию. Вам и вверенной вам обители и братии благословение Божие усердно призываю.

Филарет митрополит московский.

24 января, 1842 года.

* * *

III. Новосельский священник Петр Алексеевич Хавский

Благ муж, щедря и дая. Пс. 111:5.

В 3 ½ верстах от г. Венева, тульской губернии, есть село Хавки с каменною церковью Рождества Богородицы, при которой священствовал, в первой половине XVIII века, трезвый и набожный Михаил Сидорович, а после него сын его Иван Михайлович (р. 1723, † 1808 г., 85 лет от роду). Внук его Алексей Иванович (р. 1741 г.), пономарь того же села, в 1766 г. прибыл в Коломну проситься на дьяческую вакансию (в родном селе?), но епископ коломенский и каширский Феодосий († 30 янв. 1787) посвятил его, в апреле, во священника к Успенской села Мячкова-Лукова (в 12 вер. от Коломны) церкви61. В следующем 1767 г. Бог даровал ему 15 августа, в день храмового праздника, сына Петра. Обрадованный отец, нарекши его этим именем в честь московского первосвятителя, нетленно почивающего в большом Успенском соборе, сказал как бы по предчувствию, что новорожденное дитя будет священником. Так и случилось; поэтому он, родитель, выражался впоследствии: «хоть я грешный человек, но Бог и грешников иногда слушает» (ср. Иоан. 9:31).

Петр, самый любезный отцу изо всех сыновей его62, в 1776 году, по домашнем обучении чтению и письму, был в начале великого поста, по собственному его желанию, отдан в коломенскую семинарию, где в то время учился старший брат его Василий. Оба жили на квартире. В 1788 г. перейдя в московскую славяно-греко-латинскую академию (конечно с целью быть после священником в московской епархии), он в том же году окончил курс учения студентом богословия, а затем, быв определен на священническое место в село Марково, бронницкой округи, к Казанской церкви63, обвенчался с дочерью заштатного священника того села Марьей Петровной и посвящен в этот сан 15 октября; назначен, 18 апреля 1792 г., духовным депутатом, в каковой должности, оставаясь до глубокой старости, многократно мог быть посылаем к светскому начальству, чтобы охранять пользу духовного ведомства или частного лица духовного.

Как хороший хозяин, Петр А-ч построил себе новый дом в 1794 г., а двор весь вымостил кирпичом и усыпал песком (1801).

Из дневника, веденного им с 1796 г., примечаем его неослабное усердие к священнослужению и пастырское радение о пользах местной церкви и причта. В августе тогоже года он испросил у графа-помещика прибавку руги – денежного или хлебного оклада и луговой земли для всего причта, и вменил себе за правило издерживать каждогодно на церковь, в которой иногда и ночевывал, и на нищих до 50 рублей. Старанием его распространены в 1797 г. окна и возобновлено стенное писание в алтаре настоящей церкви; сверх того приобретена новая церковная утварь. В придельном храме он поставил часы с курантами (с музыкой), полученные от брата Василья Алексеевича, которого он ссудил в крайней нужде 50 рублями; еще завел он в церкви сундук (железный ящик?) для сбора денег на колокол, положив в него свои конечно 5 руб. Казанская в селе Маркове церковь покрыта в 1799 г. листовым железом.

«1798 года июня 8 числа в вечеру приехал из Москвы ко мне, пишет он, – хавской (священник села Хавки) дедушка Иван Михайлович, и как рад ему был я, Бог то видит и знает; а на другой день поутру я проводил его далее Бронниц: он поехал не на Коломну, но на Каширу. Слава Богу, что прародитель удостоил дом мой своего посещения, и преподал ему и нам (супругам), живущим в нем, свое усердное благословение. Меня он благословил медным крестом животворящим, который я на себе ношу». Петр А-ч содержал в своем доме и приготовлял к канцелярской службе (1797–1799) своего племянника, Тимофея Вас. Хавского. Даровитый и внимательный к самому себе (в 1798 г. 14 сентября, в праздник Воздвижения креста Господня, он уговорился с диаконом не пить вина целый год), образованный и сердечный, он с редкою в тогдашнем духовенстве любознательностью занимался чтением книг духовных, не исключая светских журналов (напр. Утренняя Заря), причем делал краткие из них выписки, занося в свой дневник. Изредка сам сочинял стихи, например:

Душа грехами осквернена

Высоких таин не вместит,

Но благодатью освященна,

Небесной мудростью блестит.

Вот одна из выписанных им эпитафий:

Гниет здесь гордая латынь,

Аминь!

В октябре 1799 г. назначен он благочинным над церквами того округа (в ведомстве его было 28 церквей), каковую должность удержал за собой (до 15 декабря 1804 г.) и по переходе в 1801 г. в богатое село Новое или Новорождественское той же бронницкой округи. Отслужа в Новосельской церкви первую литургию 24 августа, в день своего ангела, на третий после того день отправился за своими пожитками в Марково село и там, расставаясь с прихожанами, плакал он вместе с ними. Зрелище было трогательное и поучительное! Священник должен не только войти сам, но и других вводить в царство небесное, а для того искреннею любовью к пасомым располагать их к себе. Люди, которые любят друг друга, любят и слушать друг друга. Как мы знаем от родных, П. А. имел дар располагать к себе не одних прихожан.

На новом месте у него родилась дочь Елисавета, но жила недолго (р. 22 сент., † 6 окт. 1801)64. За нею и возлюбленная его жена Марья Петровна вскоре последовала в вечность († 5 января 1802 г., в первом часу пополуночи), сказав тихо, за полчаса до кончины, своему супругу: «жаль тебя»! Отпевание и погребение усопшей совершено было десятью священниками 7 числа. П. А., много грустивший по ней, взывал: «Господи! подкрепи мои слабыя силы». Настало 1-ое апреля, день имянин ее, в прежние годы столь радостный для него, а теперь стало ему невыносимо горько; с растерзанным от скорби сердцем отрыл он могилу возлюбленной и раза три открывал гроб! Весною начал он, чтобы развлечь себя, строить близ церкви большой летний дом, стоивший ему со всеми принадлежностями 3250 р.65; в июне 1804 г. перешел в него вместе с матерью, которая не оставляла бездетного сына своим сердобольным участием. Кроткая и незлобная, она (Гликерья Авраамовна) скончалась в селе Мячкове-Лукове 6 марта 1806 г., на 66-м году от рождения, там и похоронена. На помин ее, в бытность через нисколько дней в Москве, благодарный сын купил парчевую на престол одежду и парчевые священнослужительские ризы со всем прибором. В 1807 г. 1 марта он избран духовником священно и церковнослужителей того округа66, а с 27 мая того же года жил у него на покое престарелый отец его – священник Алексей Ив., помогавший ему в исправлении треб. Достопочтенный старец, завещав сыну помнить час смертный, сконч. 9 августа 1809 г., 68 лет от роду, и погребен в Новом селе возле своей невестки.

В ноябре 1811 года П. А. занес в свой дневник стихи:

Сей год на небесах звезда с хвостом явилась,

Премудрости Творца разумна тварь дивилась.

О сколь премудр Господь! Велик в твореньи Он!

Непостижим миров и всех судеб закон.

Страшная комета была видна перед французскою войной. Когда неприятель приближался к Москве, родные Петра А–ча бежали оттуда к нему в Новое село (в 35 вер. от Москвы) со своими семействами и близкими, знакомыми, найдя радушный приют в большом его доме: всех собралось в первое время 28 чел., а потом некоторые разошлись по другим местам. У брата его – причетника Феодора (из села был переведен в Москву 3 июля 1812 г.) родился в Новом селе (29 августа 1812 г.) сын Александр, крестник и воспитанник Петра А–ча, сдавшего ему в старости свое место. Как скоро неприятель занял Москву (2 сент.), полчища его, как известно, рассеялись для грабежа по разным окрестным уездам. Вечером, 7 сентября, накануне праздника Рождества Пресвятой Богородицы, они появились близ Нового села. Что нашим оставалось делать? бежать в лес. Над лесом вскоре разразилась грозная туча: страшно гремел гром и сверкала молния. Во всю ночь шел проливной дождь, и всех промочило до нитки. У Николая Прокопича, женатого на родной сестре Петра А–ча, Екатерине Алексеевне67, на руках была в лесу дочь Ольга двухлетняя, на руках матери – Вера (р. в начале 1812 г.), которую поили молоком козы, взятой из Москвы. Следующий день родные проводили в деревне (Заболотье), находящейся в 5 вер. от Нового села; ночь опять в лесу, потому что боялись поджога деревни со стороны мародеров (французов) и так в продолжение целой недели, питаясь одними сухарями. Между тем французы вторгались в церковь Рождества Иоанна Предтечи в Новом селе, но вся утварь была заблаговременно скрыта в безопасном месте. Они ограбили и сожгли село Мячково-Каменное, по другую сторону реки... Заревом горевшей Москвы ярко освещалось Новое село в ночное время, так что трудно было спать. Москва оставлена неприятельскими войсками 11 октября. «Из вашего письма, – отвечал Петру А–чу брат его Иван Хавский от 12 июня 1813 г., – я увидел, что вы от всеобщего врага много безпойствия перетерпели, а другие что и совсем разорились». В память этой войны П. А. получил (6 апр. 1818 г.) бронзовый крест на Владимирской ленте.

Из дневника его выписываем стихи под заглавием:

«На кончину Российкаго Златоуста, Митрополита московскаго Платона» († 11 ноября 1812 г.).

Приникни с горняго Cиона,

На глас Тебе любезных чад,

О тень священная Платона!

Твои птенцы к Тебе гласят.

Отец наш, Пастырь несравненный,

Как можем мы забыть Тебя!

Как голубица под крылами,

Ты грел, хранил своих детей,

Ни бед, ни горестей не знали,

Под кровом мудрости твоей.

Отец наш, Пастырь несравненный,

Как можем мы забыть Тебя!

Тобою Лавра процветает,

Тобою славен наш парнас68,

Тебя Россия почитает,

Раздался твой в Европе глас.

Отец наш, Пастырь несравненный,

Как можем мы забыть Тебя!

Наши родные, собираясь вместе, например по случаю именин кого либо из них, с особенным одушевлением певали это стихотворение, сочиненное, по словам моего деда Н. П–ча, ректором Троицкой семинарии архимандритом Евгением Казанцевым, впосл. архиепископом ярославским; любили вспоминать и новосельского священника Петра А–ча, доброту его и богатство в дому его (Пс. 111:3). Большой дом его продан, в октябре 1813 г., московскому купцу Петру Михайлову Морозову. В 1813–1814 гг. он долго (8 месяцев сряду) был болен лихорадкой и горячкой, но в светлое Христово Воскресение мог служить утреню и литургию. В тот же день (29 марта) записал он: Наказуя наказа мя Господь, смерти же не предаде мя (Пс. 117:18). В 1815 г. 2 июля «обкраден дом» его, приобретенный покупкой при поступлении на это место; в 1824 году он перешел в новопостроенную при церкви каменную палатку, а свой деревянный дом сломал. В 1828 г., с 9 по 25 февраля был отчаянно болен и 17 числа купил гроб. Помышляя о смерти, часто он говаривал, по примеру своего отца: «то-то будет, что и нас не будет»! Писал он: «Земля ecu, и в землю отъидеши, Петре»!

Скоро будешь червь и гной,

Пременись и будь иной.

Еще в декабре 1824 г. он уведомлял родных: «мне нужен хороший архитектор для сделания плана новой колокольни при нашей церкви», а в 1830 г., тщанием графа Платона Ив. Мусина-Пушкина, построена в Новом селе каменная двухэтажная церковь с колокольней и потом (в 1830 и 1833 гг.) слиты два новые колокола, из коих большой весом 615 п. 8 ф. На церкви поставлены в 1836 г. новые кресты; в июне 1811 г. «начали часы колокольные делать», по желанию конечно самого Петра А–ча. Он был большой охотник до часов, дарил и других часами, напр. моего родителя в октябре 1828 г.69 Кроме разных карманных, часы были у него с органами, мраморные, с курантами, с четвертями, с кукушкой.

За долговременную и беспорочную службу награжден был набедренником, 7 мая 1838 г.

«Слава Богу»! писал он к племяннику надв. сов. Тимофею Вас. Хавскому от 16 дек. 1841 г. – «я еще брожу по белу свету, но не так весел и благополучен. Бог меня сохранил (с 1816 г.) до сих пор от воров и разбойников, недавно-ж попустил ограбить меня тому, кого я ни мало не опасался: тем досаднее и прискорбнее, что не чужой, а родной с своею женою безсовестно и безчеловечно ограбили у меня восемь тысяч рублей. Вы, я думаю, знаете, что мы таковую сумму денег нажили не без великаго труда и не в краткое время, с великою бережливостью, и я намеревался ею помочь бедным нашим родственникам в их нуждах. Предполагаю видеться лично с прелюбезнейшим Петром Васильевичем и с вами, причем надеюсь сколько нибудь разсеять горесть свою и вам подробно объясню все злодейство их, а потому о семь более не пишу70». Протекло с той поры много лет, когда N (похититель) поселился вместе с женой в сельце М–ве, к–го уезда, тверской губернии, принадлежавшем их зятю-доктору медицины Е. Е. П–ву, и что же случилось попущением Божиим в 1859 г.? В ночь на 19 апреля (неделя св. мироносиц) ворвались к ним чрез окно дома беглые: казенный крестьянин К–в и дворовый человек С–в, с целью грабежа, и убили хозяйку до смерти, а мужа ее, поч. гражданина ранили, но так, что несколько времени был жив, потом умер! Многие вещи из дома сего выкрадены на большую сумму и унесены в лес-гнездо разбойников. Знакомый покойному N и неподалеку от него живший строевской волости голова Жерядин, с опасностью собственной своей и родного брата Андрея жизни, поймал вышеупомянутых убийц и третьего с ними на карауле бывшего человека, отобрал у них пограбленные вещи и представил всех троих правительству. Разбойники при допросах сознались совершенно.

Престарелый П. А–ч просился за штат, и владыка-митрополит Филарет от 27 февраля 1842 г. предписал: «Священника Алексеева, по преклонности лет, согласно с желанием его, от действительнаго служения уволить, с дозволением совершать божественную литургию, когда может, по согласию местнаго сващенника; а священника Федорова (крестника его Александра, бывшаго в городе Себеже, витебской губ.) на его место определить с приемлемою обязанностию призрения престарелого». Сия измена десницы Вышняго (Псал. 76:11), замечает в своем дневнике благочестивый П. А. Он с 9 июня того же года перестал употреблять вино и чай. На приданое семи дочерям брата его Михайла А–ча, коломенского причетника, дал 5000 р., а до 1835 г. не давал ничего брату, негодуя на него за то, что он «убоялся бездны премудрости», оставив безвременно вифанскую семинарию. Петр А–ч мирно скончался в 1843 г. 28 июля, пополуночи в 4 часу, от рождения на 76 году, погребен 31 числа. В Новом селе жиль он 42 года, священствовал всего 55 лет. Буди ему вечная память!

* * *

IV. Из моих воспоминаний

1. Пастырское самоотвержение.

Прадед мой по матери Прокопий Карпович, бывший с 1793 по 1827 г. священником в селе Федоровском (коломенского уезда, московской епархии), надолго оставил по себе добрую память. Один из преемников его священник N слышал от своих прихожан и лично сообщил мне (в 1872 г.), что когда-то Прокопий К–ч отправился в другой приход за реку Северку исповедать и причастить больного. Подходя к реке, он увидел бесчисленные глыбы льда плывшего поверх воды. Как быть? По мановению Божию лед вдруг остановился, образовав удобопроходную стезю, и старец – священник благополучно, хотя со страхом, перешел с проводником на ту сторону реки, причастил больного и возвратился через реку по прежнему, но как скоро он вышел на свой берег, лед снова тронулся! Проводник его, чужеприходный крестьянин гостил в его доме, пока не открылся переезд через реку.

2. Скорая помощь святителя Митрофана.

Бабка моя по матери Екатерина Алексеевна в мае 1832 г., накануне именин своего мужа, от простуды, с которою боролась несколько дней, изнемогла до такой степени, что слегла в постель и, скорбя о том, со слезами взывала к святителю Воронежскому Митрофану: «исцели меня»! В объяснение усердия, какое она обнаружила к сему угоднику, надобно заметить, что через Коломну, где она жила, был тракт в Воронеж из Москвы, или обратно, и в Коломне на перепутье останавливался родной брат ее мужа, архимандрит московского Спасо-Андрониева монастыря Гермоген, который с несколькими другими лицами, по поручению св. Синода, свидетельствовал, в апреле 1832 г., нетленные и цельбоносные мощи св. Митрофана, торжественно открытые 6 августа того же года, в праздник Преображения Господня71. Больная, с особенною верой прибегшая к помощи новоявленного угодника, имевшая вероятно и образ его, вдруг почувствовала себя здоровою и, встав с постели, ушла из дому в отсутствие мужа. Диакон Николай Прокопич, муж ее, придя от вечерней службы, удивился, не застав ее дома: она отправилась на торг за провизией, закупила все потребное и, возвратясь с разными кульками, весело на другой день (9 мая) праздновала с родными, благодаря Бога дивного во святых своих.

Примечание. Иеромонах Спасо-Андрониева монастыря Венедикт, взятый о. Гермогеном в Воронеж и находившийся с ним при подробном освидетельствовании гроба, священных облачений и самых мощей св. Митрофана, передал моим родным, что нетленная ручка святителя (какая?) была отдалена от груди, как это могло случиться при опущении тела его в склеп в 1704 г. Кто-то из членов следственной комиссии пытался и не мог дать неподвижной ручке надлежащее положение, а Гермоген, известный строгим благочестием, перекрестясь или помолясь с верою, беспрепятственно положил святую руку на грудь как бы человека живого.

3. Вразумление во сне.

Родной брат моей бабки Гр. Алексеевич Хавский, богатый винный откупщик, живя в С.-Петербурге, взял к себе мальчика – племянника, по смерти его матери (не знаю кого именно; у откупщика было восемь братьев и три сестры), и однажды, ложась вечером спать, решить в мысли своей подвергнуть его утром следующего дня телесному наказанию за мнимую утайку какой-то довольно ценной вещи, но во время сна увидел родную мать его, строго воспрещавшую наказывать своего сына, потому что он невинен. Покойная явилась в том самом платье, в каком была, по словам спрошенного о том сына, положена во гроб. Что-же? Дядя не только оставил его без наказания, вразумленный словами матери его, но более прежнего сделался ласков и внимателен к нему.

4. Исповедь и знаменательный сон.

Великим постом 1840 г., то есть вскоре после переезда (на сырной неделе) из Новинского в приход Иоанна Воина, что на Якиманке, мать моя Вера Н–на говела, исполняя христианский долг, но не могла, за дальностью расстояния, вследствие слабости здоровья, отправиться к прежнему своему духовнику (при церкви Девяти муч., близ Новинского монастыря) и пошла на исповедь, по совету моего родителя72, к священнику Мароновской, ближайшей по соседству церкви. Незнакомая с окружающею местностью, выйдя на Якиманку, она спросила кого-то: «где церковь св. Марона»? Ей вместо Мароновской указали на Петропавловскую церковь. Она вошла в эту последнюю и здесь исповедовалась; потом уже дома от мужа узнав о своей ошибке, весьма опечалилась, что была не у того священника, который ей рекомендован, об этом только думала, с этою мыслию и заснула. Во сне она вдруг услыхала чей-то голос: «о чем ты тужишь? Ступай за мной, я тебе покажу жизнь того и другого священника». Вера Н. повиновалась. Вожатый, неизвестный человек, немного походя с нею, остановился и сказал: «смотри на право; что ты видишь»? «Я увидала, так передавала свой сон Вера Н., зеленый луг удивительной красоты, весь покрытый цветами («светло, ясно, птицы летают», прибавляла к этому младшая сестра). – «Ну теперь посмотри что на левой стороне», сказал мне тот же таинственный муж. Я увидала на левой стороне грязное, отвратительное болото. «Видишь, продолжал вожатый, как эти две стороны непохожи одна на другую, так и те два священника: один как луг, а другой как болото». Я сейчас же проснулась и, соображая в уме расположение Петропавловской и Мароновской церквей, как мне вечером объяснял мой муж (идя от Иоанна Воина на лево по Якиманской улице, первая церковь, находящаяся по правую сторону Якиманки, будет Петропавловская, а против нее, на лево в переулке – Мароновская), и догадалась: кто из двух священников хорошей жизни, именно тот, у которого я нечаянно исповедовалась, по устроению Промысла Божия». – Вскоре стало и от других известно, что Петропавловский священник Алексей Терентьевич Соколов († 5 янв. 1849 г.) ведет жизнь добрую и честную, а мароновский, в Старых Панех, Алексей Ильин Попов поведения весьма нетрезвого. Последствия еще более показали знаменательность сна, виденного Верою Н., касательно мароновского священника. Через два года после этого сновидения он, как «оскорбляющий собою сословие московскаго духовенства», был (в мае 1842 г.) за нетрезвость и неисправность по должности отрешен от настоящего места и низведен на причетническую должность в село, а как и после того неисправимый, даже лишен был священного сана. Жизнь его кончилась несчастно: он утонул в московском Самотечном пруде.

5. Благодатное исцеление больной.

Вера Н. сильно простудилась в саду, во время разлива реки, в крайнем расслаблении едва могла говорить шепотом и мы теряли надежду на ее выздоровление. Но Господу угодно было возставить ее от одра болезни. Настала великая суббота (10 апр. 1843 г.). Больная, причастясь после литургии св. Таин, заснула и увидала во сне: вот идут святители, прославленные Богом, в полном архиерейском облачении. Пав на колена, она молила святителей избавить ее от тяжкого недуга. Последний из них, св. Димитрий Ростовский, в честь коего есть придел в церкви Иоанна Воина, остановясь подле больной, сказал: «ну, будь здорова», и поднял ее за правую руку. Она в тот же момент проснувшись, почувствовала необыкновенную радость и мир в душе. Врач, г. Флюс, прибывший вскоре, рад был в свою очередь усмотреть благотворный перелом (кризис) ее болезни. Вера Н. узнала св. Димитрия по сходству его с образным ликом. Достойно особого замечания, что она в церкви становилась обыкновенно против его образа, у правого придельного клироса.

6. Предсказательное видение во сне.

Благочестивая мать Вера Н. желала самолично воспитать малолетнюю дочь Юлию (род. 4 янв. 1850) и о том усердно молилась в продолжение своей болезни, открывшейся в 1858 г. В тоже время Юлия, сильно скорбевшая о больной матери, видела возле одра ее крест и слышала таинственный голос: «ей дается жить еще 8 лет». Последующая жизнь В. Н–ны была действительно с этого времени крестом скорбей, вследствие расстройства ее здоровья и часто повторявшихся с нею продолжительных припадков (кровохаркание). Несмотря на то, она к удивлению прожила еще 8 лет, как было предсказано моей юной сестре, до того времени, когда ее последние дети: Сергий (в монашестве Серафим) и Юлия, почти сверстники, ныне уже покойные, достигли совершенного возраста, прошедши, так сказать, полный курс христианского, редкого в настоящее время воспитания при ее руководстве своим словом и примером. Она мирно скончалась 10 окт. 1866 г. Незадолго перед тем, припоминая замечательный сон Юлии, говорила мне о своей близкой кончине с уверенностью и спокойно, в чаянии вечного утешения. Из под креста дорога прямо в рай.

* * *

V. Екатерина младенец

Екатерина, моя родная сестра и крестница, родилась 15-го, а крещена была 19 октября 1853 года.

Цветок этот мало еще распустился, ей не было и года от рождения, когда (в августе 1854 г.) расстался я с родными, перейдя студентом в Московскую дух. академию. В начале ноября того же 1854 года узнаю из письма родителей, что крестница нездорова и едва ли в живых останется. Пораженный таким известием, я излил свою скорбь в слезной молитве, и стало легче на душе. Малютка через несколько дней, слава Богу, оправилась.

Настали святки. Вот опять я в кругу родных, после долгой тяжелой разлуки. Вот и моя маленькая крестница, а я чуть было не отчаялся увидеть ее. «Спасибо, ангел мой! ты дождался меня», сказал я, увидя ее, и тут же, сам не знаю отчего, родилось во мне печальное предчувствие ее близкой кончины. Как темное облако, оно проходило и снова появлялось во весь тот вечер.

Малютке было тогда 14 месяцев от рождения. Она могла лепетать и начала, не задолго до моего приезда домой, ходить возле стульев. Она, по отзыву матери, редкий младенец, – мало плакала, была спокойна, терпелива и очень понятлива. В один день она, сидя на ковре, заметно скучала, несмотря на куклы, к которым она пригляделась. Желая утешить мою радость, я взял ее на руки свои и показывал ей разные мелкие вещи в бумажной коробке, хранившейся в моей конторке: старые серьги, кольца, жетоны, шелихи и т. п.; все это занимало ее, нравилось ей. В той же коробке нашел и дал я младенцу круглый финифтяный образок св. Димитрия Ростовского от мощей его, немного поврежденный (не доставало колечка). Она серьезно посмотрела на образок, поцеловала к удивлению и затем положила в коробку. Следуя примеру малютки, я тоже поцеловал образок и назначил ему подобающее святыне место. Так-то дитя сделалось моим учителем (Мат. 18:3)!

Екатерина – святой младенец. Любящая мать, нередко склонявшая взор свой над ее священною колыбелью, была не один раз свидетельницей того поразительного явления, что младенец, о котором пишу, находился во время сна в каком то восторге, что случалось с ним особенно после св. Причастия. Даже и в то время, когда дитя не обнаруживало проблеска сознания, – во сне, бывало, смеется и личико его светлеет, как бы озаренное лучом свыше, а на щечках играл яркий румянец! «Должно быть, Ангел хранитель утешает Катеньку», говорила верующая матерь. И младенцам даруется сверхъестественная радость во Святом Духе (Рим. 14:17). Припомним св. Иоанна Крестителя (Лук. 1:41–44.). Младенцы имеют нужду в благодатной, небесной радости; да и кто из нас наиболее достоин таинственных утешений, как не святые, непорочный души христианских младенцев, на земле еще не успевших испытать не только временную греха сладость (Евр. 11:25), но и дозволенные – невинные удовольствия?73

Все шло хорошо. Жизнь моя в родительском доме текла, как светлый источник среди мирных долин. Настало 2-ое число января 1855 года. Крестница проснулась нездоровая: ее поразил страшный круп (детская болезнь) и час от часу становилось ей не легче. Бледная, томная она еще узнавала и различала нас, но ничто уже не занимало ее. Невольное сострадание возбуждало к себе прекрасное, невинное дитя, в очах коего угасал свет жизни. Как на яву вижу и теперь это ангело-подобное дитя на руках матери: вот оно мечется тоскливо, нет-нет да и застонет так болезненно, жалко... Нежная мать часто прижимает его то к устам, то к персям своим. Она уже догадывается, что Ангел смерти замышляет восхитить у ней возлюбленного, кроткого младенца, и долго-долго не выпускает его из своих объятий. После полудня крестница стонала на руках няни. Помню, няня медленно ходила по комнате с горькими причитаниями. Вечером и малейшая надежда на выздоровление больной была потеряна, как в 9 часу вдруг блеснул отрадный луч надежды. В ту комнату, в которой мы тихо вели унылый разговор, входит няня и приятным голосом докладывает: «ей стало лучше (она лежала на кроватке). Посмотрите: она весела и глазки у ней такие светлые». – «Дай Бог ей здоровья», отвечали мы, но беспокоить ее не пошли. Некоторое малое время спустя, именно в ¾ 9 часа, «Катенька пожелала вам долго жить», объявила няня. – «Царство ей небесное»! проговорили мы в один голос. «Буди воля Божия», прибавил родитель. Не стало нашего ангела. Как скоро увяла красота! Нервная дрожь пробежала по мне в ту пору. Страх, его же ужасахся, прииде ми, и его же бояхся, срете мя (Иов. 3:25). Крестница моя передо самою кончиной сделалась, по словам няни-старушки, очень радостна и глазки у ней более прежнего оживились, а на устах витала улыбка и какая-то благоприветливость. С нею происходило что-то чудное. Няня тотчас же, в виду этого, сняла образ Царицы небесной, в серебряной ризе, висевший на кроватке у изголовья больной, и сказала ей: «поцелуйте образ». – «Она, голубка моя, послушавшись меня (говорила старушка), поворотила направо личико, поцеловала образ и»... Няня плачет и рыдает, помышляя смерть блаженного младенца74.

«Горлица и ласточка умеют распознавать время года для перелетания в теплыя страны» (Иер. 8:6): так и наша голубка-младенец как будто знала, когда ей надобно было отлететь из сей юдоли плача в страну райскую, где жизнь безконечная и радость неизглаголанная. Она простилась со всеми близкими родными, которые съехались в этот воскресный день (2 января) для поздравления родителей с новым годом. Она, в самом деле, и меня дождалась, как говорил я при первом моем свидании с крестницей; мне по милости Божией (Иов. 12:9–10), дано было несколько дней утешиться ею. Господи! упокой младенца, молился и плакал я особенно в день ее погребения на Ваганьковом кладбище.

1855 г.

* * *

VI. Путешествие из Вологды в Тотемский Спасо-Суморин монастырь преподобного Феодосия в 1860 году75

Преп. Феодосий Тотемский родился в Вологда, в царствование Василя Иоанновича, от благородных родителей по прозванию Сумориных и воспитан был в страхе Божием. По настоянию родителей он женился и имел дочь Марину, но семейная жизнь не отвлекала его от любви к Богу: он усердно посещал церковь, часто молился дома и особенно ночью. Настроенный к благочестивой жизни, он по смерти родителей и супруги своей, конечно, не без внутреннего воздействия благодати Божией, поступил в Вологодскую Прилуцкую обитель преп. Димитрия и принял здесь пострижение. В обители Феодосий проходил тяжелое послушание – носить воду и пек хлебы, рубил дрова, в тоже время соблюдал строгий пост и возносил молитвы к Богу. По приказанию игумена, он отправился в Тотьму смотреть за монастырскими солеваренными заводами. Здесь ему понравилось одно место между речками, впадающими в реку Сухону, оттененное лесом и горою; на этом месте Феодосий основал в 1554 г. Спасо-Суморинский монастырь и еще обновил бывшую в Тотемском уезде пустынь Ефремову. Настоятельствуя над двумя обителями, он, как строгий подвижник, изнурял свое тело веригами и жесткою власяницей. Блаженный преставился в 1568 году и был погребен в основанном им монастыре. При гробе его совершались чудеса. В 1796 году, при копании рва для нового храма Вознесения Господня, были обретены мощи Феодосия нетленными, а в 1798 г. установлено праздновать ему повсеместно 28 января, в день его преставления,

Во время моего странствования в город Тотьму, ради поклонения цельбоносным и нетленным мощам препод. Феодосия, равно и на обратном 200 верстном пути в Вологду, много разного рода впечатлений испытал я в 1860 году. Я был в то время инспектором Вологодской семинарии и странствовал с отцем ректором той же семинарии, архимандритом Ювеналием (сконч. настоятелем Георгиевского Балаклавского монастыря 17 июля 1889 г.), и с моим помощником в надзоре за воспитанниками, Флавием Вас. Скабовским. Мы оставили Вологду утром 10 августа. Наш путь в Тотьму лежал на восток мимо монастырей: загородного Спасо-Прилуцкого (в пяти верстах), где преп. Феодосий начал свои монашеские труды, и Лопотова, на берегу реки Пельшмы, в 40 верстах от Вологды. Первый из этих монастырей находился в ту пору под управлением архимандрита Ювеналия, ректора В–ой семинарии76; второй – под управлением строителя иеромонаха Виссариона, издавшего в 1859 г. и подарившего мне акафист преп. Григорию Пельшемскому, бывшему из дворянской фамилии Лопотовых, основателю и первому игумену того же монастыря, где он почивает под спудом. Настоятельский деревянный корпус – громадный, а церковь в Лопотове сравнительно небольшая. В объяснение кажущейся странности, отец строитель сказал, что еслиб он издержал капитал на церковь, кто же стал бы потом жертвовать на по строение корпуса? Оно, пожалуй, и справедливо. Кадников уездный город, в семи верстах от Лопотова монастыря, малозначителен. Мы путешествовали по горам, лесам и через реки Цареву и Сухону, в которой видел я пороги, то есть возвышающееся камни; на одном из них Петр I будто бы обедал. На каждой почти горе расположена деревня: «что горушка, то избушка». Памятен мне до ныне сосновый лес, на протяжении нескольких десятков верст (60?). Да, еще недавно существовали неисходные, почти неизмеримые чащи лесов, а теперь что? Наши дети не поймут скоро поэтического выражения: «не шуми ты темный лес, зеленая дуброва», равно не поймут и всего неисчерпаемого запаса, как мифологической, так и позднейшей поэзии, основанной на таинственной, то возвышающей, то грозной, то обаятельной внушительности повсюдных, еще недавно непроходимых лесных чащ. А это будет огромным истощением душевных сокровищ нашего поэтического народа, замечает высокопреосвященный Никанор77. В воскресенье, 14 августа, часу в 10 утра благополучно мы прибыли в Тотьму. В городе раздавался благовест. Мы нашли себе добрый приют в Спасо-Суморином монастыре (в полверсте от города), в настоятельских просторных кельях.

Несмотря на усталость от медленного пути, так как в запряжке были свои (семинарские) кони, непривычные к дальней езде, мы тотчас же, переодевшись, отправились в Вознесенскую монастырскую церковь. Настоятель монастыря, достопочтенный архимандрит Нафанаил соборне служил в ней позднюю литургию, которую застали мы на половине, и потом молебен Божией Матери и преп, Феодосию, открыто почивающему в серебряной раке: она в арке, по левую сторону храма78. Пред ракою, в киоте за стеклом – чудотворная икона Божией Матери, именуемая Суморинскою, принесенная самим преподобным (по Фамилии Сумориным) из вологодского Прилуцкого монастыря, как дар напутственного ему благословения; на ней оплечья и поля сребропозлащенные, а риза низана жемчутом разной величины и драгоценными камнями. Приложась после молебна к мощам преп. Феодосия, мы сходили в пещеру, где обретены они в 1796 г.

За трапезой в настоятельских кельях нам была предложена рыба. Такое снисхождение к пришельцам со стороны хозяина, весьма строгого к самому себе, было выражением его искренней любви. В Тотьме огурцы почти редкость, арбузы и в парниках не созревают до-красна; да и в Вологодском уезде картофель называется «земляными яблоками», – настоящие яблоки тоже редкость.

Всенощная на 15 августа окончилась в 10 часов, но во все продолжение четырехчасовой службы я чувствовал в себе и силы и бодрость. Праздновалось Успение Божией Матери, само по себе очень трогательное, а тут еще вблизи меня нетленно почивал во гробе великий подвижник и собственная его келейная икона Царицы небесной находилась пред ракой его. До такой степени было возбуждено мое внимание к празднику Богоматери и св. угоднику, что я только о них и помышлял, стоя уединенно в левом придельном алтаре. «О дивное чудо! источник жизни во гробе полагается» (из праздничной службы). «О дивнаго чудесе! источник чудес под землею сокровенный (мощи преп. Феодосия, бывшие в земле 228 лет), днесь преславно всем является» (из службы 24 августа, в честь святителя Петра, открыто почивающего в московском Успенском соборе). На меня не малое впечатление производило стройное и звучное пеше монахов. «Отверзу уста моя» и другие ирмосы второго канона петы были синодальным напевом и теперь, спустя почти 30 лет, слышу я сильный, входящий в душу тенор одного певчего.

В праздник 15 августа позднюю литургию и молебен преп. Феодосию служил со мною (тогда иеромонахом) о. ректор архимандрит Ювеналий. Во время молебна, стоя на возвышении у возглавия мощей, он читал молитву преподобному со слезами, а местный настоятель, приветливый и кроткий старец, белый как лунь, на покров св. мощей положил финифтяные образки угодника, и когда после молебна мы прикладывались к мощам, он перелагал теже образки на нетленную, открытую для всех ручку и раздавал нам, как благословение самого преподобного. Вечером была всенощная.

16 числа, в день Нерукотворенного образа Спасителя, раннюю литургию о. ректор священнодействовал опять со мной; потом мы от о. архимандрита получили, приложась к мощам, освященные положением на них кипарисные образа, на коих преп. Феодосий написан почивающим в раке. Архимандрит Нафанаил оказал нам особенное внимание: он, по выходе народа из церкви, надев на себя епитрахиль и поручи, снял во время пения тропаря угоднику покровец с священно-умиленного лица его и дал нам великое утешение видеть и лобызать оное. Персты преподобного, когда я приложился к правой ручке его, имеющей цвет елея, пришли в какое-то движение или сотрясение, как у живого человека: не есть ли это явная чудодейственная сила угодника Божия? Дивен Бог во святых своих!

В 3 часа пополудни мы начали осмотр градского собора и приходских двухэтажных с замечательными большими иконостасами церквей; одна из них была расписана внутри апокалипсическими символическими картинами. В Воскресенской и в какой-то другой церкви почивают под спудом мощи блаженных юродивых: Максима, тотемского священника († 1650 г., память его 16 янв.) и Андрея († 10 окт. 1673 г., память его того же месяца и числа). Духовное училище очень хорошо, а прежде тут были присутственные места. В двух верстах на север от города (самый город не велик, с деревянными по большей части домами) обширный соляный завод купца Кокорева: соль достают трубами, углубленными в землю на 100 и более сажен; сначала выкачивают соленую воду и кипятят ее, отделяя пену и другие горькие примеси, затем уже получается настоящая, годная к употреблению соль.

17 числа, в среду лишь только наклонился я целовать ручку преп. Феодосия, на клиросе пропели пред отпустом ранней обедни: «благослови». Я лобызал ее с верой, что меня благословляет преподобный. В тоже утро, вместе с о. ректором внимательно осматривал я монастырские храмы, ризницу и братские кельи. Много замечательного, но наиболее достопримечательны царские пожертвования79. В ризнице хранится часть крыши с гроба преп. Феодосия; там же за стеклом видел я кожаные сапоги его с железными подковками, найденные в земле при открытии мощей его, и древнюю копию с духовной преподобного, писанную столбцом на свитке. Еще хранится подлинное императора Павла 1-го собственноручное письмо на имя того же монастыря игумена Израиля. После поздней литургии еще один раз я приложился к мощам угодника и от архимандрита Нафанаила в его кельях получил множество кипарисных крестиков для раздачи семинаристам и часть (дощечку) от гроба преподобного, на которой советовали мне написать образ его. В братской трапезе прочел я и приобрел себе молитвенную песнь св. Димитрия Ростовского: «Иисусе мой прелюбезный», напечатанную на отдельном листе. Не даром же я видел себя пред пробуждением к утрени в прекрасном светлом саду и в нем деревья обремененные чудными плодами.

В Спасо-Суморином заштатном монастыре, который есть однако украшение города и всей губернии, братии 70 чел. На страже у гроба преподобного поставлен иеросхимонах N из дворян, к церковной службе примерно усердный и простой в обращении с другими. Познакомился я также с Савватием, монахом из крестьян. Он трудится 30 лет, молится в церкви не иначе, как на коленях и о убранстве и чистоте своей кельи не заботится ни мало. «Блажен сей брат, что отложил заботу обо всем земном и так весь ум свой устремил горе, что не находит времени и келлию свою привести в порядок» (Добротолюбие в русском переводе, т. 2. М. 1885 г. стр. 682). В среду, когда шел я от утрени, он подбежал ко мне и, приняв мое благословение, поцеловал меня в правое плечо, а в 11 часу того же дня, подойдя ко мне, сунул в мою руку чистый платок и тотчас же ушел молча. Перед тем, ходя по монастырской дорожке, я думал о потерянном платке и о том, как бы купить новый. – На колокольню, а она очень высока80, звонарь скоро вбегает и, прыгая на ней, кричит: «моя земля, никого теперь не боюсь». Лицо у него светлое, веселое, чисто детское. Преосвященный Христофор, в бытность свою здесь, спросил другого юрода: «у тебя есть ли грехи»? Не помню, что отвечал тот. Недавно, по словам о. архимандрита Нафанаила, жил здесь монах самой строгой жизни. Он, изможденный постом и трудами, разве только с настоятелем или духовником позволял себе говорить, и то в меру, а с другими молчал и что нужно было, писал им на бумаге. Как видится, не оскудели еще на земле истинные рабы Божии.

В среду мы поехали в Тотьму, и выехали отсюда в среду же 17 числа, в половине 3 часа пополудни. Погода и на обратном пути нам благоприятствовала: когда мы останавливались для отдыха, случался дождь и только на это время. По большей части мы останавливались у священников (в одну ночь крепко заснул я на сеновале под овчинным тулупом) и осматривали сельские церкви. В Тиксненской Преображенской, прежде монастырской, а ныне приходской церкви, в 50 верст, от Тотьмы, мощи преп. Вассиана, современника и, как говорят, ученика преп. Феодосия, почивают под спудом. Память его 12 сентября. Он был родом из земледельцев села Бурцева, тотемского уезда, принял монашество в Спасо-Суморином монастыре и, с благословения своего игумена, основал в 1594 г. пустынь, названную от р. Тиксны Тиксненскою, соорудил здесь и храм. Вассиан проводил жизнь почти затворническую. Показывают пещеру, где он был погребен (около 1624 г.), и железные вериги его. В субботу, в конце 10 часа ночи, мы прибыли в Лопотов монастырь, откуда на другой день после обеда ездили за 8 верст посмотреть на рыбную монастырскую ловлю на р. Сухоне. При нас брошены одна после другой две тони: в первую поймано 89 больших лещей, во вторую 150 раков, что бывает весьма редко, и перед нашим отъездом лов был неудачный. Из Лопотова, где проведен остаток воскресного дня, мы повезли с собой в Вологду столько лещей, сколько их могло вместиться в заднем ящике нашего тарантаса, обложенном, по распоряжению о. строителя, крапивой и льдом. В добром здоровье и с отрадными воспоминаниями мы возвратились домой во вторник, 22 августа, в 9 часов вечера.

* * *

VII. Игумения Олимпиада, настоятельница Коломенского Успенско-Брусенского монастыря81

В 1870 году, вследствие предписания духовного начальства, заведена церковная летопись при Коломенском девичьем монастыре, содержащая подробные сведения о внешнем благоустройстве монастыря в настоятельство игумении Олимпиады. Эти сведения изложены, впрочем, без помощи официальных бумаг, единственно по рассказам (изустным) самой Олимпиады, весьма пригодным для ее биографии. Много приключений из собственной жизни она передала другу своего сердца – монахине Ангелине († в сане игумении того же монастыря 19 янв. 1878), с запретом пересказывать кому бы то ни было, по крайней мере до ее кончины; и эти рассказы Олимпиады исключительно о себе самой, не вошедшие в церковную летопись, занесены на бумагу со всеми подробностями еще при жизни ее матерью Ангелиною и тщательно проверенные при удобных случаях, сведены в последовательном порядке в одно целое монахинею Пульхерией, получившей образование в одном из московских пансионов82. К этому она прибавила довольно и других сведений, заимствованных из воспоминаний почтенной Ангелины, и свои собственные, приобретенные непосредственно. Предлагаемое мною жизнеописание благочестивой Олимпиады составлено без особого труда, ибо я пользовался готовым материалом, принимая во внимание, кроме того, официальные бумаги, хранящаяся в монастыре и в консисторском архиве, равно и драгоценные письма к игумении Олимпиаде в Бозе почившего митрополита московского Филарета.

Родители ее, дворяне Егоровы, жили с своим семейством, состоящим из двух сыновей и пяти дочерей83, в земле Войска Донского, г. Новочеркаска в станице Кобылянской, имели своих крестьян, конные заводы, богатые хутора, сады и виноградники. Изо всех доходов десятую часть они откладывали на дела богоугодные и на милостыню требующим, водясь в этом случае добрым примером родственных предков. Федор Тихонович – отец некоторое время состоял в военной службе, как и прочие казаки, а после французской войны (1812 г.), по домашним обстоятельствам, вышел в отставку с чином обер-офицерским. Про эту войну он вспоминал в 1860 г., имея около ста лет. Вот его собственные слова из письма к дочери – игумении: «ах, как вспомню про Францию (я был тогда адъютантом), то хочу с горя паки пойти в военную службу». Старец и по разделе имения своим детям, оставя себе самое необходимое, не переставал благотворить нищим. В последние годы (напр. в 1863), по причине онемения ног, ходил с помощью костылей. В 1868-м он совершенно утратил вместе со слухом и гибкость в ногах; в эту пору часто молился Богу, читал псалтырь и другие священные книги. За год до своей кончины, почти слепой и глухой, молился на одре непрестанно и так усердно, что у него из глаз текли как бы источники слез. На закате жизни он, казалось, весь объят был Духом Божиим84. Мирно почил в 1870 г. 10 мая, напутствованный св. таинствами.

Мать Олимпиады Матрена Гр-на, весьма благочестивая женщина, скончалась в 1859 г. 13 апреля, в понедельник светлой седмицы. Она почти до самой смерти ходила в церковь и часто приобщалась св. Таин; в последний раз приобщилась на дому, стоя на ногах. И она жила очень долго – около ста лет, и в молодые годы испытала не мало семейных скорбей. Особенно, во время беременности пятым ребенком, она сильно скорбела о муже, неизвестно где находившемся по своим делам. Мрачные, подозрительные думы, насильно вторгаясь в дух, не давали ей покоя. Облегчение своей скорби верующая женщина старалась найти в молитве. Мысленно, или вслух, она то и дело повторяла: Богородице Дево, радуйся... благословен плод чрева Твоего и проч. «Однажды заснув с этою молитвой, – говорила она монахине Ангелине, в бытность в Коломне, за год до своей кончины, – вижу себя в многолюдном храме. Вдруг царския врата отверзаются, выходит из алтаря сама Царица небесная и, сойдя с амвона, возсела на троне, устроенном для Нея посреди церкви. Присутствующие в храме, раздвинувшись на обе стороны, начали поочередно подходить к Богоматери, целовали Ея десную руку и каждый получал от Нея приветствие, или потребное наставление. Я чувствовала, находясь вдали, какой-то особенный благоговейный страх. Наконец, когда и до меня дошел черед, я со слезами, полная умиления и с тою же (Богородичною) молитвою на устах, приблизилась к Царице небесной, наклоня пред Нею голову. Она, привстав с своего трона, благословила меня; скажу точнее, Она обеими руками сжала крестообразно мою голову – сначала лоб и затылок, а потом виски, как-бы врачуя больную голову, и с некоторым упреком произнесла: «зачем, твердя молитву Богородице, ты думаешь совсем не о том, и все скорбишь о муже? Не скорби более, Господь тебя утешит». При этих словах проснувшись, я ощутила вместо скорби тихую радость и мир в душе, смятенной мрачными помыслами»... Матрена Гр–на благополучно разрешилась от бремени 1 октября 1811 года, в день Покрова Божией Матери. Новорожденная дочь названа при крещении Ольгой – мирское имя Олимпиады.

Когда Ольга Ф–на была семи лет, и с нею случилось нечто необычайное. В одну летнюю ночь, в то время, как она лежала на кроватке, в детской комнате, а ее набожная няня – старушка Устинья спала уже крепким сном, подходит к ней светоносный юноша, берет ее за руку и говорит: «вставай скорей, пойдем со мною в церковь». Робкое от природы дитя беспрекословно повинуется, выходит из родительского дома, и ведомое за руку в сельскую (Никольскую) церковь, находящуюся вблизи дома,85 дивится, что двери церковные растворились сами собой! Она в храме ярко освещенном, как в большой праздник. Вот отворились царские двери; на средину храма вышли из алтаря (попарно) множество каких-то светоносных мужей в золотых священных ризах, а один из них, первенствующий (Спаситель) был в блестящей одежде, и на голове Его лучистый венец, от которого сияло как бы от солнца! Малютка изумлялась, смотря на них, потом начала страшиться. Юноша, проводник ее, заметив это, сказал: «не бойся, дитя мое, не бойся! Стань к ним поближе, и молись Богу». Она, успокоившись, с сердечным наслаждением слушала молебное пение. О, как хорошо пели: Царю небесный, и многое еще что-то! По окончании службы, они возвратились в алтарь; в туж минуту лампады и свечи погасли, в храме водворилась ночная темнота. Малютка в испуге подняла крик и плачь. Но таинственный юноша (ангел), взяв ее снова за руку, сказал: «пойдем, я провожу тебя до твоей кроватки». Исполнив это, вдруг стал невидим! В доме все обстояло по прежнему. Старушка-няня спокойно спала, ничего не слыша, пока барышня не разбудила ее, чтобы рассказать ей не сон, а происходившее на яву, что впечатлелось в памяти у Ольги Ф–вы (она владела редкою памятью) до самой смерти. Няня, внимательно выслушав ее, строго запретила сказывать про то родителями и кому-бы ни было из домашних, чтоб не смущать и не давать повода к разными толками.

Через несколько дней после описанного видения, Ольга Ф–на, гуляя с няней в саду, занималась около цветов. Вдруг около нее сделался вихрь (сильное круговое движение воздуха), – ее завертело так, что она упала без чувств! Няня снесла ее домой; трое суток она спала без просыпа тяжелыми сном. С тех пор у нее сильно стала болеть голова, и в глазах чувствовалась жестокая боль, от которой постоянно точились слезы. Она не могла без повязки на глазах видеть дневного света; окна в ее комнате запирались днем ставнями. Между тем припадки с конвульсиями повторялись довольно часто, и когда она спала после этих припадков, страшно ей было помешать. Разумеется, она не могла учиться подобно своими сестрами: несчастная едва в несколько лет выучилась только читать и писать по-русски, да еще церковной грамоте. Но самая эта болезнь, попущенная с особенною целью, чтобы на ней явились дела Божии (Иoa. 9:3), невольно удаляла ее от шума и игр детских; ей полезнее были уединение и тишина, от этого только и успокаивались ее слабые нервы. Летом, в большом саду, напоминавшем ей о прекрасном рае, она потихоньку от всех домашних удалялась в глубь и там, в тени плодовитых дерев и виноградников, маленькая отшельница устраивала по своими силами кущи, собственно для уединения и молитвы, к которой располагало самое уединение. Няня, зорко следившая за нею, часто заставала ее здесь в молитвенном положении, стоящую на коленях с Казанскою иконой в руках, сопутствовавшей родителю в походах, в бытность его в войске Донских казаков. Кроме того, с дозволения своей матери, она любила раздавать милостыню из своих рук. Нередко приходилось ей домовничать с нянею, когда родители с прочими детьми отъезжали в дальние хутора, по хозяйственной надобности; в это-то время милосердие ее не знало границ! Погорельцы и разного рода бедные и нищие толпами шли на господский двор, прознавши необыкновенную доброту ее; и если не свободно было няне, то с помощью их она сама отпирала кладовые, где хранилась провизия, и щедро в отсутствие няни наделяла всех пшеничною мукой, коровьим маслом, просом и т. п. Раз наделила всех хорошими овчинами, и уже добралась до новых тулупов, которые лежали в запасе для дворовых людей, но в эту минуту застала ее в расплох няня и, довольно пожурив, стала припрятывать ключи подальше.

Юная Ольга, сострадательная к другим, еще более сама заслуживала сострадания других, потому что тяжкая болезнь в ней не уступала никаким врачебным средствам. В особенности мать много сокрушалась, глядя на нее. Занятая день и ночь несчастным положением своей дочери, наконец она получает внушение во сне от самой Богоматери – ехать в Киево-Печерскую лавру с больною дочерью, которой обещано исцеление чрез чудотворную икону Успения Богородицы, находящуюся в великой церкви. Как-бы в залог обещанного дара, больная почувствовала облегчение, как скоро верующая мать положила намерение отправиться в Киев, за тысячу верст, на что и муж ее дал согласие. Она пустилась в дальний путь весной, на своих лошадях, взяв с собой 13-летнюю Ольгу и ее няню. По приезде туда остановилась у знакомых, благородных старушек – донских казачек, которые давно уже поселились на житье близ Киево-Печерской лавры,86 и в том только упражнялись, что ежедневно ходили в лавру ко всякой службе, а остальное время проводили в занятии хозяйством и обыкновенным рукодельем; иногда трудились, единственно по усердию, над починкою (чисткою) лаврской ризницы и особенно пелен или покровов на раках угодников Печерских. За свои посильные труды для лавры и вообще за свое благочестие они пользовались назиданием бывших в ней тогда великих старцев, располагая по их мудрым советам и свою духовную жизнь87. С этими-то боголюбивыми старицами г-жа Егорова вошла в первый раз в Киево-Печерскую лавру, имея при себе и дочь с няней. Прежде всего она, как и следовало ожидать, устремилась в Успенский собор – великую церковь, вмещающую в себе чудотворный образ Пресв. Богородицы, и падши с благоговением пред святынею, много плакала от избытка чувств умиления и скорби. Молились все усердно, со слезами, а болящая Ольга была за молебном в восторге, который почувствовала в туж минуту, как в первый раз увидела чудотворный образ Успения Богородицы. Приложась к образу после молебна, она почувствовала себя исцеленною: не было ни головной боли, ни ломоты в глазах! И припадки не стали часто повторяться, становясь постепенно реже и слабее, а через несколько времени совсем прошли88.

Нежное, впечатлительное сердце ее, полное благодарной любви к Пресвятой Деве, изо дня в день сильнее привязывалось к этому земному раю, как называла она св. лавру с ее ближними и дальними пещерами, где почивает в блаженном нетлении многоцелебных мощей целый сонм угодников Божиих, дивных подвижников Печерских. Она не желала бы уже расставаться никогда с этой небеси подобной церковью Успения Преблагословенной Матери Божией, не сводила бы глаз с лучезарной Ее чудотворной иконы, и в тайне сердца со слезами просила Царицу небесную, да не отринет ее от Себя и да расположит сердце матери удовлетворить ее задушевное желание: остаться, по примеру стариц, навсегда при лавре Киево-Печерской и насыщаться духом, зря всю ее святыню! Мать Ольгина ничего не знала о том, но знали уже старицы и обещали помочь ей (Ольге) своим ходатайством, в полной уверенности, что оставшись с ними, она будет во всем подражать им. И вот, когда г-жа Егорова начала собираться (через три недели) в обратный путь домой, старушки усердно стали просить ее оставить дочь свою погостить у них; а соскучится, они сами привезут ее на Дон. Тогда и Ольга, обнаружив свое желание еще пожить в Киеве, просила материнского согласия. Мать и слышать о том не хотела: «ни за что в мире не соглашусь оставить ее без себя», сказала она. Няня также изо всех сил старалась доказать, что ее питомица недели не проживет в разлуке с нею, и в особенности в такой доли от родных. «А что если Матерь Божия,» сказали старушки, «прогневается на вас, и к Ольге Ф–не возвратится прежняя болезнь? Не будете ли тогда горько сожалеть о своем упорстве»? Эти слова заставили г-жу призадуматься. Ей пришло на мысль: может быть сама Пресвятая Дева Богородица возбудила в Ольге такое благочестивое желание, и не грех ли будет родителям противиться оному? Под благодатным влиянием Царицы небесной, наконец она изъявила согласие оставить дочь в Киеве на некоторое время, пока не соскучится и, помолясь в последний раз в лаврском соборе, вручила ее со слезами на глазах всемощному покровительству Владычицы, пред чудотворным образом. Ольга внутренно благодарила Пречистую Деву, так устроившую, но при прощании со своею матерью и с любимой няней сердце ее надрывалось от затаенной скорби, и только чтоб не расстроить отъезжающих, она не показывала и вида грусти, не выронила ни одной слезинки.

Ее отсутствие, по возвращении г-жи Егоровой, удивило домашних и повергло в немалую печаль. Подумали: уж не померла-ли? – «Нет, отвечала мать, она жива и пользуется здоровьем, по милости Пресвятой Владычицы, но осталась с моего дозволения погостить в Киеве». Отрадно было слышать, что она получила здоровье, но от того еще более хотелось видеть ее, исцеленную, а ее не было! «Не надо было, сказал с упреком отец, – не надо было слушаться ребенка, который наверное уже оплакивает свою разлуку с матерью и пожалуй умрет с тоски». – «Я вполне уверена, отвечала г-жа, – что коль скоро наша дочь соскучится, добрые старушки привезут ее к нам, как мне дали в этом обещание». Из Киева сообщались утешительные вести. Ольга и не думала скучать; она еще более поздоровела, окрепла силами и была в своей сфере. Всякий день с старушками она присутствовала за церковными службами. Отстояв раннюю обедню в пещерах, прикладывались они к св. мощам; потом, отслушав позднюю в соборном храме, приходили в свое мирное жилище и кушали чай. После того Ольга читала Патерик печерский; окончив это занятое помогала старушкам в хозяйстве, стараясь во всем угодить им. В послеобеденное же время занималась шитьем или вязанием чулков для старцев-схимников, отечески любивших и утешавших ее. Из них наиболее замечателен для нас Зосима, назвавший Ольгу по имени, при первом взгляде на нее. Он прежде был гостинником лаврским, и звали его Захарием, а потом в сане монаха был старшим при лаврской больнице. Покинув добровольно свою келью, он поместился в тесном досчатом чулане, где, вместо скамьи, лежала тесина на чурбанах, на которой приходилось сидеть его посетителям; да еще в углу стояла простая койка с каким-то изголовьем, прикрытая толстою простынею. Под койкой у него лежали мешочки с грецкими и другими орехами, которые получал он из лаврских садов. Наделяя ими Ольгу, всякий раз при уходе от него, старец говаривал: «на-ка, на-ка, девочка, позабавься». Роста он был высокого, сухощавый; глаза умные, проницательные. Одежда на нем состояла из желтого суконного подрясника и кожаного пояса. Иногда он казался юродом – прыгал, бегал по своему чулану, приговаривая какие-нибудь слова, не исключая и пророческих, которые сбывались на деле.

Век бы она (Ольга) проводила такую мирную и отрадную жизнь. Но родители в письмах своих не обещали ей желаемого, а потом прислали няню взять ее без отлагательства. Ольга, проведшая почти год в Киеве, должна была покориться воле родительской. С горькими слезами она рассталась со своими добрыми старушками, прося их помолиться, чтобы Матерь Божия и Печерские угодники возвратили ее опять сюда; почти во всю дорогу не осушала глаз от слез, и приехавши домой не радовалась, тогда как родные плакали от радости, видя ее в своей благословенной семье! Ничто не занимало ее, не привлекало: у ней одно было на уме, «одного просила у Господа, того только искала, чтобы пребывать ей в доме Господнем во все дни жизни ея, созерцать красоту Господню и посещать святый храм Его» (Псал. 26:4), проще сказать: она томилась желанием возвратиться в Киев. И ничто не могло отклонить ее от этого намерения – ни ласки, ни убеждения, ни угрозы. От постоянной тоски по Киево-Печерской лавре она слегла в постель. Родители, опасаясь, как-бы не повторилась с нею прежняя болезнь, и видя неопреодолимое влечение ее к лаврской святыне, наконец (почти через год) решили уступить Ольге, объявив ей, что будет обратно отвезена в Киев, лишь только оправится силами. Эти слова, как целительный бальзам, подействовали на больную; чрез несколько же дней она почувствовала себя совершенно здоровою, и если-б возможно было, то на крыльях, как голубица (Псал. 54:7), полетела бы в богоспасаемый Киев, не медля ни одной минуты! Но на этот раз собрали ее в путь, как следует, наградили деньгами надолго и снабдили всем нужным. Между прочим сшили черную одежду, дали ей, в качестве прислуги, казачку-девицу средних уже лет, чтобы находилась при Ольге постоянно, наблюдая ее во всем, и на своих лошадях отправили в первопрестольный град с напутственным благословением.

С возвращением туда Ольга усердно прилежала к молитве. В 12 часу ночи она пробуждалась идти в лавру к утрени, отстоять там же в пещерах и раннюю обедню и принять благословение у старцев. По совету их, она (в то время ей был 15 год от роду) к молитвенным подвигам прилагала и другой телесный труд, работая с простыми поденщицами в лаврском огороде с таким примерным старанием, что приставленные смотреть за работницами всегда удивлялись ей, вовсе не подозревая, что она дворянка; да и нельзя было узнать ее в убогой одежде, которую Ольга Ф–на надевала на себя, идя на хутор. Денежной платы за труды свои она не принимала, вместо того просила уделить ей из огородных овощей малое на потребу – на дневное пропитание, и по приходе в свою квартиру (она жила по прежнему со старушками) с благодарением Богу вкушала от праведных трудов своих. Таким образом на пищу себе собственно она почти не тратилась, и свои столовые деньги приказывала раздавать бедным и нищим. По простосердечию и нестяжательности, она все деньги и вещи, получаемые от родителей, вверяла своей служанке, чтобы самой не пещись ни о чем земном, кроме небесного.

Когда Ольге Ф–не минуло 16 лет, старцы лаврские, духовные руководители ее, начали несколько намекать ей быть теперь поосторожнее, чтобы враг-диавол не поставил ей сети свои, не развлек ее сердца суетою, и как-бы она не послужила кому соблазном. Но у ней так невинно было сердце, что она и не поняла подобных намеков; о своей внешней красоте она вовсе не помышляла, стараясь быть красивой по душе и думая только о красотах небесных, особенно когда присутствовала в храме, с глубоким вниманием к совершаемому богослужению, утопая в слезах. Не довольствуясь одними предостережениями, старцы советовали ей избрать более основательную жизнь, пристроив себя в какую либо женскую обитель. «Ты теперь, говорили они, уже довольно испытала себя, посвятив жизнь свою на служение единому Богу, домой к родным возвратиться не желаешь, а здесь жить тебе более не полезно, потому что лета твои теперь такия, что нужно удалять себя от всякаго соблазна». Эти предостережения и наставления, данные от некоторых старцев (в том числе и Вассиана), она пересказала о. Зосиме. Он отвечал: «насчет целомудренной твоей жизни я не опасаюсь, даже совершенно спокоен. Господь сохранит тебя от телесных страстей во всю жизнь: но ты все же, по Божьему изволению, должна отсюда ехать в Ладинский Покровский монастырь89. Проси своих родителей, чтоб непременно устроили тебя туда... Ты там проживешь несколько лет и пойдешь к Москве. Бог определил быть тебе игумениею, только не в Ладине, а за Москвою, и ты будешь игумениею 25 лет». Еще многое предрек ей, что после повстречалось с нею в жизни. Выслушав слова старца с благоговением, как бы устами его вещал сам Бог, Ольга немедленно вызвала мать свою в Киев и с нею отправилась в Ладинский монастырь. Приветливая начальница монастыря игумения Мария, откровенно побеседовав с ними, согласилась принять благочестивую девицу в качестве послушницы и поместила ее в своих кельях, поручив ей, кроме клиросного послушания, заведывание хозяйственною частью в настоятельском доме и присмотр за прочими келейницами. Из усердия Ольга Ф–на часто брала на себя их труд, делая то, что они опускали из вида по рассеянности или по забвению; не то напоминала об их обязанностях, или предупреждала насчет неосторожности, которая имела бы для них дурные последствия. Поступая так, она и начальницу покоила, приноравливаясь ко всем ее обычаям, и келейниц предохраняла от выговора и от наказаний. Старица игумения любила ее, как присную свою дщерь, и много доверяла ей. Через три года (законный срок времени), по ходатайству игумении, она была приукажена к монастырю (1830, июля 15) и пострижена в рясофор, без перемены впрочем имени. В 1835 году ее, в сопровождении одной из старших монахинь, послали на родину за сбором денег на построение каменной монастырской ограды. У нее на Дону было много богатых родных (старший брат и старшие сестры уже пристроены были), которые и сами жертвовали, и чрез рекомендательные письма к своим знакомым сбор ее сделали очень значительным. Иные давали деньгами, а другие разными вещами и жемчугом, что после выменивалось на деньги, за исключением шелковых материй, употребленных на восполнение ризницы монастырской. Отец, имея тогда свой конный завод, подарил в обитель четверку самых дорогих лошадей, и кроме того дал денег на приобретение для дочери собственной кельи в монастыре. Об этом путешествии своем на сбор Ольга Ф–на нередко вспоминала при случаях в позднейшие годы жизни. Она говорила: «как жаль мне бедных сборщиц, а в особенности молодых! Чего оне только не навидаются, ходя повсюду, чего не наслушаются соблазнительнаго? Трудно им после бороться с помыслами, разсеянный ум обратить к единому на потребу; и как часто от этих похождений портится нравственность монахини, положившей прежде доброе начало! Хотя меня, признавалась она, Бог хранил за мое послушание и за молитвы матушки игумении от всего неприязненнаго, и все же я пользовалась преимуществом пред другими сборщицами, потому что была только у родных и самых хороших знакомых, да и то в ином доме встречала вольных молодых людей, которые при первом появлении монахини смотрят на нее, как на какое-то диво, и закидают вопросами: «зачем это вы пошли в монастырь, притом такая молодая и красивая»? и тому подобными, так что сконфузят, бывало, меня до слез».

По возвращении в монастырь90, она сподобилась пострижения в мантию с именем Олимпиады, 30 апреля 1835 года, на 24 году от рождения. Ей дана была особая келья, в которой поместилась с нею и послушница Авдотья Карпова, ее прежняя служанка. Впрочем, чрез несколько дней она (новопостриженная) опять находилась неотлучно при настоятельнице, удержав за собой и келью, приобретенную за деньги. Старица (игумения), полагаясь на благоразумие Олимпиады, уполномочила ее выслушивать просьбы сестер обители, разведывать, что им нужно, и потом уже докладывать самой игумении на ее благоусмотрение. В случае проступка какой-нибудь сестры, навлекшей на себя гнев игумении, Олимпиада, по кротком увещании, научала виновную, когда и как она должна принести извинение и покорность пред начальницею, а сама между тем всячески успокаивала мать игумению и ходатайствовала о прощении виновной сестры, поставляя на вид ее раскаяние и сокрушение. Таковым посредничеством она расположила к себе многих, а в отношении к настоятельнице была и преданною послушницей и вместе с тем духовным ее другом, опытным в жизни монашеской не по летам своим.

При откровенных разговорах с нею, игумения часто стала намекать ей, что готовит ее на свое место, и не раз посылала ее к епархиальному архиерею по делам, касающимся до обители. Намерение старицы относительно ее было хорошо понято казначею – старшею монахинею, домогавшеюся настоятельского сана. Считая Олимпиаду своей соперницей, она питала к ней явное нерасположение, и самой игумении делала из-за нее разные неприятности. Олимпиада сердечно сокрушалась о том, и по глубокому смирению, равно и по молодым летам своим, вовсе не признавая себя достойною быть на игуменском месте, боявшаяся и думать об этой чести, решилась во что бы то ни стало перейти в другую обитель. Но не знала, каким образом достигнуть того, чтоб ее отпустили отсюда, почему в тайне сердца просила вразумления свыше. «Укажи мне, Господи, путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою... ради правды Твоей выведи из напасти душу мою», взывала она внутренно с псалмопевцем (Пс. 142:8). Однажды молилась она с пламенным усердием и со слезами перед храмовою иконой Покрова Божией Матери; вдруг явилась мысль: проситься куда-нибудь на богомолье, и под этим благовидным предлогом, оставив навсегда обитель Ладинскую, идти в Москву, что предсказал ей в Киеве старец Зосима. Так и начала она действовать; она неотступно просила мать игумению дозволить ей с послушницею Авдотьею Карповою отлучиться в Молчанскую-Софрониеву мужскую пустынь, и отпущенная сроком на две недели, отправилась в путь 27 августа 1836 года91; а чтобы, по истечении срока, не сочли за беглую, захватила с собой увольнительное, для поступления в монастырь, свидетельство крестьянской девицы Прасковьи – Донской казачки, недавно перед тем приукаженной в число сестер Ладинской обители. Одно препятствие, казалось, не было побеждено, именно недостаток в деньгах, коих должно бы быть не мало, судя по тому, сколько их присылалось от родных с Дона, но казной ее заведывала бесконтрольно Авдотья Карпова и, разумеется, притаивала деньги в свою пользу. Под предлогом недостатка в деньгах, она старалась отклонить поездку даже в Курскую только епархию (в Молчанскую п.), как думала, еще непосвященная в тайну своей монахини; но та с твердостью отвечала, что и без денег (т. е. когда их совсем не будет) пойдет пешком в виде простой странницы, только просила Авдотью сопутствовать ей, боясь одна пуститься в дальнюю дорогу.

По приезде в Киев, помолясь перед чудотворным образом Успения Божией Матери и св. угодникам Печерским, Олимпиада посетила старцев схимников, но не сказала им ничего о своей решимости более не возвращаться в оставленный ею монастырь, из опасения, чтобы слух о том не дошел до игуменьи Ладинской. Переодевшись, вместе с Авдотьей, согласившейся следовать за нею до самой Москвы, в платье простой крестьянки (серый кафтан), она из Киева отправилась пешком, с котомкой на плечах, с странническим посохом в руке, и вскоре увидела знаменательный сон, который она передавала так: «Представилось мне, будто я стою на высокой горе, а внизу горы, далеко от меня, виднелся прекрасный зеленый луг, на коем паслось небольшое стадо белых овечек. Мирно ходили они по лугу, не разбегаясь в разныя стороны, а иныя хотя и уклонялись, но на малое разстояние, и снова собирались в одну группу. Я долго смотрела на них с великою приятностию, как вдруг меня облистал необыкновенный свет! Ко мне подходит светоносный юноша, тот самый, котораго я видела в детстве; указывая на стадо, он говорил мне: «вот это стадо овец поручается тебе, и ты должна пасти его; береги овец, каждая из них взыщется с тебя». Сказав эти слова, он вручил мне пастырский жезл. – «Но как же я могу пасти овец, ведь они так далеки от меня?», возразила я. Юноша отвечал: «ты будешь близка к ним. Пойдем, тебя зовет к себе госпожа». Мы стали спускаться с горы. Сойдя на луг, я увидала величественный дом необыкновенной красоты, куда проводник мой и повел меня. Когда мы через калитку вступили на двор этого дома, на меня с яростью бросились огромныя собаки, готовыя растерзать меня. В ужасе я остановилась, не могши идти далее. Провожатый мой, оглянувшись, сказал: «что же ты остановилась и нейдешь за мною»? Я отвечала: «боюсь этих собак, чтоб не растерзали меня». «Не бойся»! произнес юноша: «оне только кидаются на тебя, а повредить не могут; видишь ли, не могут даже и близко подойти к тебе». Войдя за ним в дом, я очутилась в комнате великолепно украшенной; впереди видна была другая зала чудной красоты и убранства. «Подожди», сказал светоносный: «я пойду и доложу о Тебе госпоже нашей». Оставшись наедине, я стала размышлять: «что значить все это? где я нахожусь теперь? кто эта госпожа, и что могу я с нею говорить»? Проникнутая в эти минуты сознанием своего недостоинства, вижу: выходит ко мне из другой комнаты Госпожа неземной красоты, в белом одеянии, ярко светящемся, и остановилась посреди залы. Внутреннее чувство дало мне сейчас понять, что Госпожа эта есть Пречистая Владычица. Благоговейный страх и радость проникли все мое существо, и я, потупив глаза свои от окружавшего Ее необыкновеннаго сияния, недоумевала что мне делать. Таинственный юноша снова предстал передо мною и сказал: «подойди и поклонись Госпоже». С великим страхом я подошла и пала Ей в ноги. Она, взглянув на меня, милостиво рекла: «поручаю тебе стадо овец, которое ты видела на лугу. Тщательно позаботься, чтобы не пропала ни одна из них, а не то строго взыщется с тебя». – «Я их буду пасти, Госпоже»! отвечала я с смиренною покорностию, «но боюсь, чтобы, при всем моем старании, не пропала какая нибудь овца». – «Ты лишь заботься о них, сказала Госпожа, а помощь тебе будет. Ты видишь, продолжала Она, показывая мне в окно, из котораго можно было видеть и самое стадо овец, на которое я прежде любовалась, – ты видишь, как оно мирно и совокупно ходит! Это стадо будет твое». Затем дала мне знак рукою, чтобы я удалилась, и я поклонясь Ей до земли, пошла из дому, а проводник мой уже стоял у дверей внутри дома, в ожидании меня. Доведя меня до налитки, он сказал: «иди к твоим овечкам, они тебя ждут». Я, переступив за калитку дома, проснулась».

На дальнейшим пути Олимпиада заходила в разные женские монастыри, ища строгого общежития в своем духе. В Курской губернии посетила Молчанскую Софрониеву мужскую пустынь и не малое время пробыла в имении г-на N, племянника Аносинского Борисоглебского монастыря игумении Евгении Мещерской92. У него заводилась тогда женская община, похожая на монашескую по внутреннему устройству, но впоследствии не состоявшаяся. В этой общине трудясь под видом простой девицы, Олимпиада в первый раз услыхала об Аносинском монастыре, а подробнейшие сведения получила в другом месте от странницы, шедшей из Москвы и похвалившей этот пустынный монастырь за то, что в нем строго наблюдается общежительный устав и во всем видна простота жизни: сестры сами исполняют полевые работы, даже сами косят траву, пилят дрова и т. д. Олимпиада такую именно искала обитель, где бы были тяжелые труды и всевозможная простота; туда, по указанию этой странницы, и направила она свой путь через Москву, где пробыла одни только сутки, чтобы приложиться к мощам святым; останавливалась она, где принимали странных. Много лишений и нужд понесла она в дороге, особенно в зимнюю пору, питаясь одним почти хлебом с водою, не смея и думать о чае, когда едва доставало денег на пропитание. Но если случалось ей приболеть на пути от непривычки, то ее сотоварка, сжалясь над нею, приносила чай и белый хлеб. Олимпиада с удивлением спросит: «где-же ты достала? и зачем такая роскошь, когда по твоим словам у нас едва хватит и на хлеб»? Но та (она имела деньги) в успокоение ее скажет: «добрые люди дали из сострадания»!

При помощи Божией превозмогши весь труд дальнего путешествия, монахиня Олимпиада с своею сотоваркою, под видом двух простых казачек Авдотьи и Прасковьи93, стали проситься в Аносин монастырь на жительство. За болезнью игумении Евгении, бывшей княгини Мещерской, основательницы этого монастыря, она обратились к казначее монахине Анастасии: но та, не смотря на их неотступные просьбы, ни за что не соглашалась доложить о них настоятельнице, и сама не хотела принять их. Одна из сестер, приближенных к игумении94, сжалившись над ними, помимо казначеи довела о них до сведения матушки Евгении. Больная игумения приказала их позвать к себе в спальню и, поговорив с ними о известных ей лицах, живших тогда на Дону, заметив в Прасковьи (т. е. в монахине Олимпиаде) усердное желание работать Господеви, тотчас же пригласила казначею, велела взять у обеих казачек паспорты и назначить им послушания, к каким окажутся способными; а чрез три дня после того мирно скончалась 3 февраля 1837 года95.

Обителью по смерти Евгении заведывала казначея Анастасия, произведенная вскоре в должность настоятельницы96. По распоряжению ее, казачкам даны послушания самые простые: Авдотью поместили на скотном двор, а Прасковью как она была помоложе и посильнее, заставили дрова пилить, колоть и носить в кухню, топить печи, месить хлебы и во всем помогать старшей при трапезе монахине, имевшей характер грубый и обращавшейся с нею очень сурово. По тогдашнему правилу Аносинской пустыни, новоначальным послушницам, в течение трех лет, не полагалось ни казенного платья, ни обуви. Прасковья ходила почти босая, лишенная средств купить себе новую обувь. Не имея особой кельи, она для сокровенной молитвы удалялась ночью в холодный при трапезе чулан, небрежа о том, что у нее была худая и мокрая обувь и худые чулки. На молитве стоя долго, забывала себя в горячности духа до того, что у нее от холода примерзали ноги к полу! И все это она терпела благодушно, Бога ради. Летом, когда настала пора для сенокоса (в июне), то и Прасковью, не умевшую взяться за это дело, нарядили вместе с другими сестрами косить сено. Узнала Авдотья, бывшая ее служанка, об этом наряде (из простых сестер выбрали тех, кто посильнее), и крайне стала сокрушаться за нее, потому что все тяжелые послушания трудно доставались ей, и впоследствии слишком ощутительно могли отозваться для той, которая сама росла за няньками и за прислугой. Из жалости к своей госпоже, Авдотья не могла более хранить тайны – пошла и объявила игумении, что под видом Прасковьи скрывает свое имя и звание монахиня манатейная Олимпиада, природная дворянка. Это открытие сильно взволновало игумению. Она сочла их обеих за беглянок, обманщиц и, подозревая в них что-то недоброе, поспешила лично донести митрополиту Филарету, каких опасных девиц приняла покойная мать Евгения! Мудрый архипастырь, выслушав ее, сказал: «пришли их ко мне; я узнаю, что это за люди и что кроется в этой тайне».

Испугалась Олимпиада вызова к митрополиту, а получив обратно свидетельство (паспорт) для следования в Москву, вообразила, что ее совсем высылают из монастыря, и со слезами посетовала на Авдотью, зачем открыла, что таила в душе, и только возмутила настоятельницу? По прибытии с Авдотьей в Москву, на Троицкое подворье, в простой крестьянской одежде, они узнали, что владыка уехал в Сергиеву лавру (в 60 вер. от столицы), должно быть к 5 числу июля, т. е. ко дню памяти преп. Сергия, и принуждены были туда идти, с одним гривенником на хлеб в дороге. Помолясь в лавре, просили доложить о себе высокопреосвященному, что по его приказанию прислала их Аносинская игумения. Владыка позвал их к себе; окинув проницательным взором, спросил: «кто оне? как их зовут»? Авдотье потом велел удалиться в другую комнату. Оставшись с одною Олимпиадой, святитель сказал, указывая на образ Спасителя: «Бог между нами свидетель. Теперь говори мне всю истину: кто ты, и по какому случаю пошла в Борисоглебскую (Аносинскую) пустынь»? Перед таким великим святителем она не могла и не смела ничего скрыть; павши на колена, с благоговейным страхом, как перед самим Богом, раскрыла ему простосердечно всю свою жизнь и зачем ушла из Ладинской обители. Владыка, выслушав ее с большим вниманием, сказал: «будь покойна. О тебе напишу преосв. полтавскому, чтобы уволил тебя в Московскую епархию, по твоему прошению, которое подашь мне на бумаге. Я уверен, что он не задержит это дело из уважения ко мне, потому что я его и посвящал в архиерейский сан»97. Олимпиада спросила: «переход ея в другую обитель (в феврале) по воле Божией есть, или по своей воле? И не погрешила-ли она пред Богом, оставив любимую и уважаемую свою старицу, игумению Марию?». – «Нет, отвечал митрополит, в этом совершалась не твоя воля, но воля Божия, управляющая путями человека, преданнаго Ему до самоотвержения». Владыка велел, чтоб она с товаркою своею подкрепилась пищею из лаврской трапезы, потом бы зашла к отцу наместнику лавры, архимандриту Антонию, а собравшись в путь, опять бы побывала у его высокопреосвященства. Наверно владыка успел уже о ней предварить о. наместника: потому что и он, когда Олимпиада пришла к нему с благословения архипастырского, беседовал с нею очень внимательно и дал ей на дорогу пятирублевую ассигнацию.

В другой раз она была у митрополита на следующей день. Святитель вручил ей свое письмо к игумении Анастасии, хотел из жалости (он знал, что в лавру она пришла пешком) пожаловать и денег на дорогу, 25-ти рублевую ассигнацию, чтобы наняла себе лошадей до Аносина. Олимпиада, кланяясь до земли, благодарила его за отеческое благоволение к ней, но денег не взяла, говоря: «мне архимандрит Антоний дал столько-то рублей, и часть их я уже издержала на покупку деревянных ложек для монастырской трапезы (в Аносине), а мне собственно достанет и остальных денег. Я и пешком дойду при помощи Божией, как дошла сюда, был-бы хлеб на дорогу». Владыка удивился ее нестяжательности; благословляя ее, сказал: «теперь отправляйся с Богом в свою обитель, а если в чем будешь иметь нужду, особенно для пользы души твоей, приходи ко мне и будь откровенна. Я всегда готов дать тебе добрый совет, двери мои всегда будут для тебя отверзсты». Такое милостивое обещание самого архипастыря было высшим благодеянием для нее.

Полагаем, в этот раз монахиня Олимпиада подала ему прошение о перемещении в Аносин монастырь98. «Возъимев, пишет она (в июле 1837 г.), непреоборимое желание сыскать общежительный монастырь, и в нем проходить послушание для спасения души своей, я удалилась из Ладинской (штатной) обители, и с помощию Божиею дошедши до Борисоглебскаго общежительнаго монастыря, нашла в нем желаемую мною тишину и смирение иноческой жизни». Высокопреосвященный Филарет положил следующую резолюцию 8 июля, в день явления Казанской иконы Божией Матери: «Поскольку просительница, быв принята покойною игумениею (Евгениею) на испытание, в поведении своем показала признаки того, что прописанное в сем прошении справедливо: то, дабы не отяготить жребия ищущей добраго устроения и спасения души, долгом человеколюбия признаю отнестись к преосвященному полтавскому, дабы благоволено было доставить мне сведение, подлинно ли просительница пострижена в Ладинском монастыре, из какого звания в оный определена, долго ли в нем пребывала и с каким поведением (была одобряема), и нет ли препятствий к увольнению ея из Полтавской епархии в Московскую». А к аносинской игумении Анастасии владыка писал о том (письмо доставлено ей Олимпиадою), чтобы она, не дожидаясь указа из консистории, на другой же день по получении письма дала Олимпиаде, манатейной монахине, мантию и порядочную келью, а послушание назначила бы ей полегче, вот напр:, хоть в церкви убирать. Настоятельница облекла ее при всех сестрах обители в мантию и назначила ей церковное послушание, но, по нерасположенности к смиренной рабе Божией, с самого первого вступления ее в ту обитель, помещения приличного ей не дала и оставила ее жить в хлебопекарне99, даже и после указа (от 8 окт.) об определении ее в число сестер общежительного Борисоглебского (аносинского) монастыря100.

30 июня 1841 г. владыка предписал «уволить (Олимпиаду) на два месяца с половиною по надлежащему» в г. Черкаск, для свиданья с больными родителями; а 5 ноября того же года дал другую резолюцию: «Монахине (Олимпиаде), по изъявленному игумениею согласию, быть в должности казначеи монастыря101.

Став казначеею, Олимпиада хотя и переведена была из хлебопекарни, а хорошей кельи все таки не имела и никак не могла сойтись с неприязненною к ней начальницею. Казначейская должность, возложенная на нее митрополитом Филаретом, породила в игуменьи странную подозрительность на счет Олимпиады, не стала бы она передавать владыке все, что делается неблаговидного в обители, с целью очернить игумению и сместить ее собой. Олимпиада, ничего не искавшая кроме Бога, поневоле сторонилась от многих дел, видя, что все труды ее не в угоду настоятельнице, даже в противность ей, а до иных дел не была и допускаема. Помощница игумении по своей должности, она разделяла труды с простыми сестрами; наблюдала в особенности благолепие и чистоту в доме Божием, даже и полы мыла и печи топила в церкви по прежнему! Простые сердцем и богобоязненный сестры любили ее и нередко обращались к ней с своими нуждами и скорбями, в надежде по крайней мере на ее искреннее участие. Одним она давала полезные советы; неграмотным, по их просьбе, в свободное от послушаний время и преимущественно в дни праздничные, читала священные книги на пользу душевную; с другими, ревновавшими о молитве, она много молилась. Олимпиада благотворила и вещественно: она не хотела, чтоб родные присылали ей денег, предпочитая быть в бедности, как и прочие сестры, а если и получала, то она их тотчас раздавала бедным сестрам. Иногда соседние помещицы присылали ей кое-что из пищи, тайком от игумении. Олимпиада грехом считала пользоваться этой пищей и отдавала слабым и болящим сестрам; даже и белый хлеб, присылаемый ей, не употребляла сама, а обращая в сухари, берегла на случай болезни какой-нибудь сестры, потому что в то время очень бедно и сурово было в Аносинской обители.

В 1844 году митрополит Филарет словесно распорядился чрез игумению аносинскую, чтобы Олимпиада приготовила прошение об увольнении ее от казначейской должности и явилась бы к нему для объяснений. Понятно, на нее принесена была жалоба. Вот содержание ее прошения: «Будучи неспособною к исправлению возложенной на меня должности казначеи, я нижайшая принуждена бываю переносить от настоятельницы неприятности; но как средством к удалению оных, я признаю освобождение меня от означеннаго послушания, то ваше высокопреосвященство, милостивейшего отца и архипастыря, всепокорнейше прошу меня от должности казначеи уволить. Ноября дня 1844 г.» Представши перед владыкой, благосклонным к ней прежде, она очень смутилась, встретив его грозный и наказующий взгляд. С горечью оскорбленного доверия высокопреосвященный сказал ей, приняв ее прошение: «ну, монахиня, как ты умела обмануть меня своею простотою, и как я непростительно ошибся, питая к тебе искреннее доверие, которым ты злоупотребила своими неблагонамеренными действиями! О тебе донесла мне игумения102, представила и свидетелей в доказательство, что вопервых, ты возмущаешь многих сестер против нея; вовторых, заводишь какия-то сборища в тайных местах и служишь противозаконные молебны». Олимпиада в ответ на это, не могла выговорить ни одного слова от сильной скорби, стеснившей ее грудь и от слез, а когда отлегло на сердце, она рукою указывая на образ Богоматери, произнесла: «сама Царица небесная оправдает меня в моей невинности, но я оправдывать себя не могу», и опять зарыдала. Владыка долго смотрел на нее проницательным взглядом, наконец сказал: «зачем же так огорчаться безмерно? это не по монашески. Если ты уже избрала такой скорбный путь спасения (она по доброй воле перешла в Борисоглебскую пустынь), то Бог тебя не оставит, а также и я». Благословляя ее, сказал: «ну, отправляйся с Богом в обитель свою». Олимпиада пала ему в ноги, прощаясь в путь, и он вторично благословил ее, а когда она была уже в дверях кабинета и, затворяя их, оглянулась на святителя, то он и в третий раз осенил ее своим благословением.

По возвращении в обитель Олимпиада слегла в постель. У нее, от первого испуга и огорчения, повторилась прежняя головная боль, от которой она спала по целым суткам болезненным тяжелым сном, и не принимала никакой пищи; нервы у нее были расстроены. Между сестрами носился слух, что ее будут судить за что-то, а потом на самом деле приехал туда благочинный монастырей и наводил о ней разные справки. Но, за исключением немногих сестер, неприязненных к Олимпиаде, прочие говорили одно доброе про нее: как она и в свободное от богослужений время молилась в церкви, читая акафист Богоматери пред Ее чудотворною Смоленскою иконой в приделе св. Бориса и Глеба за левым клиросом, причем, кроме монастырок ревновавших о молитве, присутствовали нередко и сторонние богомольцы, коим она давала масло от лампады на исцеление от болезней. Молилась она и вне церкви, удаляясь с несколькими боголюбивыми и преданными ей сестрами на колокольню или на башню. А в общем (сестринском) корпусе, где с обеих сторон коридора были расположены малые с одним окошечком кельи, разделяемые одна от другой низменною тесовою перегородкой, на подобие ширм, молитвенные собрания не были и возможны, тем более, что не дозволялось сестрам ходить в чужие кельи. Для неразвлекаемой умной молитвы воспрещалось также, по уставу св. Феодора Студита, иметь в кельях лампаду или свечу. Олимпиада, любя читать акафисты Божией Матери и святым, уходила тайком ночью на чердак или в подвал, не то опять на колокольню или в башню, и там с одною безграмотною старицей-монахиней устраивала лампаду перед образом Приснодевы, где-нибудь в уголке, где-б только не увидели, и долго молилась; а когда в Аносине рыли ямы для новых подвалов, она ночью спускалась туда и после молитвы копала с огнем землю, утруждая плоть свою.

Отношения ее к настоятельнице и к сестрам были безукоризненные. Если она благотворила многим сестрам духовно и вещественно, о чем мы говорили выше: то делала это по чистой христианской любви, не с тем, чтобы, склонив на свою сторону, наущать их против игумении; вовсе не из желания с помощью их сместить собой мать игумению, хотя последняя и могла бояться за себя, зная каким благоволением владыки пользуется Олимпиада, имевшая счастье дерзновенно посещать его всякий раз, когда случалось ей быть в Москве. Настоятельница, под влиянием наушниц предубежденная против Олимпиады, особенно была возмущена монахинею N, красноречивою и хитрою, но не заслуживающею доверия. С затаенным намерением сблизиться с Олимпиадой и потом очернить ее, монахиня притворилась, и так искусно, будто имеет на душе томящий грех, и со слезами просила Олимпиаду помолиться за нее, а если можно, то и выслушать ее исповедь. Простосердечная и доброжелательная ко всем Олимпиада склонилась на эту коварную просьбу и, с участием выслушав (согласно с заповедью ап. Иакова 5:16) монахиню, открывшую между прочим, что будто бы давно питает вражду к игумении Анастасии, старалась духовно врачевать ее своими советами, не подозревая, что это приближенное к ней лицо, в качестве очевидной свидетельницы готовится взнесть на нее разные клеветы!

Получа обо всем этом подробные сведения от благочинного монастырей, высокопетровского архимандрита Гавриила, владыка на прошение Олимпиады положил резолюцию 18 ноября 1844 г.: 1) «К прекращению недоразумений между настоятельницею и сею просительницею, уволить ее от должности казначеи, не в нарекание ни настоятельнице, ни увольняемой, которой и оставаться между старшими сестрами обители. 2) Для занятия должности казначеи велеть игумении с старшими сестрами избрать, и представить». Избрана монахиня Феоктиста.

В сентябре 1846 г. Олимпиада была милостиво принята митрополитом. «Думаю, опять пешком пришла?» спросил он, показывая веселый вид. – Нет, владыка, приехала. Пешком бы я не дошла, что-то слаба (после болезни). – «Чтоже игумения дала тебе лошадь»? – Нет, владыка, меня довез за двугривенный крестьянин ехавший в Москву с метлами. – «Прошла ли с тобою скорбь и не уныла ли ты духом?» – Я теперь не унываю, предав себя воле Божией, а на счет казначейской должности рада, что с меня ее совсем сняли: я не умела исполнять ее, как следует, и только огорчала матушку. Владыка одобрил в ней покорность воле Божией и советовал всегда благодушно принимать и тяжкие скорби, посылаемые или попускаемые человеку от премудрого и всеблагого Промысла Божия, для лучшего устроения его душевного состояния. После того расспрашивал о многом и незаметно для нее самой проверял ее жизнь. Между прочим спросил: «а что игумения дала тебе хорошую келлию?» Олимпиада отвечала: «келлия-то хороша бы по мне, но для зимы неудобна, потому что холодна», и для покупки лучшей кельи просила отпустить ее на родину за деньгами. Святитель отсоветовал ей покупать, сказав: «Бог тебя и так устроит, надо обождать (владыка, как после открылось, положил намерение сделать ее настоятельницею в каком-нибудь монастыре). Чай пить ты имеешь полное право, запретить тебе никто не может: я нахожу это правило (о неупотреблении чая) очень стеснительным по немощам человеческим»103. – «Мне для укрепления сил нужно путешествие, продолжала Олимпиада. Я бы помолилась в Киеве и навестила бы Ладинскую игумению Марию, которая доселе грустит обо мне». Владыка не совсем с охотою, но дал ей (19 сентября 184.6 года) дозволение ехать на Дон, для поправления здоровья. Он заметил, что горе потрясло ее сильно.

С Олимпиадой согласилась путешествовать единомысленная с нею Гликерия (рясофорная), в монашества Ангелина. Когда они только собирались в дорогу, в это самое время из Москвы в Аносин монастырь приехала богатая, почтенных лет особа, по имени Макария, выдававшая себя за игумению какого-то дальнего монастыря. Ей будто доктора советовали повояжировать для поправления здоровья, и она странствовала по святым местам в своем тарантасе и на собственных своих лошадях. При ней находились две келейных послушницы, из них одна – родная племянница ее, взятая сиротой. «Узнав, что мы хотим ехать на Дон, рассказывает достопочтенная мать Ангелина, она предложила довести нас до Киева на свой счет. Мы были рады и, заняв деньги для дальнейшаго путешествия (из Киева)104, отправились с нею прежде всего в Москву, где выхлопотали себе трехмесячный отпуск, конечно с согласия Аносинской игумении. Дорогой наша благотворительница щедро угощала нас своим съестным запасом и потешала веселыми разсказами. В разговоре была находчива: каждаго умела занять, применяясь к случаям, умела говорить и духовно, назидательно. Как она в Киев ехала не в первый раз, то во многих деревнях, где она больше останавливалась, ее уже знали и встречали с большим почетом, считая за святую. Особенное внимание на себя обращала она своими веригами с железным крестом и таким же параманом105. Последний раскрывался и заключал в себе множество частиц св. мощей, как она их называла; а мне кажется, это был просто вощечок, скатанный и обернутый в обожженную вату. Нося на себе такую (мнимую) святыню, она по этой будто-бы причине наблюдала чистоту тела и часто мылась в бане, которую для нея особо изготовляли ея поклонницы, т.-е. веруюшия в ея святость девицы и женщины. Тут оне видели на ея плечах гнойныя язвы от ношения вериг, производившия иногда зловонный запах106. Многия женщины, наслышавшись об ея подвигах, с благоговением целовали ея верхнюю одежду, покрывавшую параман с мощами; иныя признавали ее за чудотворицу и приносили к ней больных детей, которых она поила святою водой из чайной ложечки. Эту воду она сама святила в серебряном сосуде, похожем на водосвятную чашу, погружая в нее одну из частиц св. мощей, и давала пить кому угодно натощак; раздавала и в пузырьках, взимая на пользу своего монастыря деньги и разныя вещи».

«В Киеве, по ея приглашению, мы остановились (в первой половине июля) близ лавры, в доме одной причетницы-вдовы. Нашу квартиру, довольно просторную, всякой день посещали светския лица, большею частию женщины; но мать игумения ни раза не святила воду вероятно из предосторожности, какая требовалась в городе. Поведение ея мало соответствовало ношению вериг, которыя, правду сказать, ее не утомляли: телом она была полна и здорова, ела много, спала много. В ней вовсе не заметно было усердия к молитве и к духовным подвигам. Она говорила нам: «можно тайно; ночью молиться, чтобы никто не видал, а вы все любите акафисты читать, да правило справлять; я так не делаю». В церковь ходила из одного приличия, на короткое время, и то не каждый день; гораздо охотнее посещала своих тайных знакомых. Она несколько дней удерживала нас от говения, говоря: «не спешите, мы будем вместе говеть». Не пускала нас и к старцу Зосиме, а потом, чрез три дня по приезде в Киев, сказала: «ну ступайте, и я к нему приду».

«Мы, отстояв позднюю литургию в лавре, продолжает мать Ангелина, вошли к нему сперва одне. Он обрадовался нам, и в особенности Олимпиаде, которую прежде знал. Меня с перваго взгляда назвал по имени (тогда Гликерия), не спрашивая, и напомнил мне сон, виденный мною на дороге в Киев. Во сне какой-то священный муж (лица его я не видела, а одну только правую руку, на ней была поручь) дал мне книгу небольшаго размера, не помню на каком листе раскрытую и властительно требовал, чтобы я читала при нем. Но как ни всматривалась в книгу, я не могла разобрать в ней ни одного слова. Слышу укорительный голос: «вот ты тщеславилась своим чтением (хорошо читала в церкви и в трапезе), а теперь не умеешь! Прочти». И я с трудом начала разбирать, не помню какия слова, но все-таки не могла прочесть порядком. Как будто зная этот сон, Зосима старец прямо и говорит мне: «а вот книгу-то, книгу, ты ведь ее прочтешь непременно в последствии времени, хотя теперь и не сумела ее читать! Бог научит тебя, а на свое знание не надейся». Матушка Олимпиада по поводу этого толковала мне, спустя несколько лет, что меня ожидает игуменство, потому что и она перед назначением в игумении, видела такой же сон107. От старца не укрылось и то, что я дорогой в Киев от сильного жара несколько раз порывалась снять с себя кожаный пояс, но не снимала, не желая поступить в противность наставления покойной Аносинской игумении Евгении, что инокам не должно снимать пояса и вообще одежды даже и ночью, для всегдашней готовности к молитве или трудам, или на страшный Божий суд. Зная, какая во мне происходила борьба, старец сказал мне про себя: «вот поди какой я! так бы и снял с себя этот пояс – жарко, тяжело! да боюсь – грех, так уже и не снимаю». Я просто удивилась этим словам его и призналась: ах, батюшка, да ведь это со мною было. А он в ответ мне: «о-о! а я думал, что это со мною». Затем угощал нас орехами и смоквами, лежавшими у него в мешечках под койкою. Олимпиаде говорил: «не осуждение, да разсуждение – без труда спасение» и, повторив свое изречение, заметил: «помни это всегда, и спасешься». С нами наедине он не юродствовал, но как скоро пришла игумения, наша спутница, старец вдруг переменил себя, начал бегать и прыгать в своей комнатке, приговаривая: «каково, каково, ведь обе игумении, игумении»! Я думала: какия же две игумении, одна только игумения-Макария? На мою мысль он отвечал: «мне-то вы не верьте. Я пожалуй скажу, что я монах, да пожалуй игумном вам покажусь, но вы не верьте: я ведь простой солдат»! От этих слов, заключавших в себе намек на счет нашей спутницы, она сильно смутилась и покраснела с досады108. Не видя потом ни малейшаго к себе внимания со стороны старца, который ничего не говорил с нею, не хотел и глядеть на нее, а обращался к нам только и нас радушно угощал, она ушла, оговариваясь сильною головною болью. Старец по уходе ея предостерегал нас на счет этой подозрительной женщины, советуя скорее отойти от нея. Видя наше смущение, он, положа нам обеим на плеча свои руки, сказал: «ах, каша у меня гости-то дорогия, обе игуменьи»! Некоторыя слова его были так замысловаты, что мы в то время не могли и понять их, а уразумели, когда они стали сбываться на деле. Вот напр., обращаясь к нам обеим, он сказал: «а что вы думаете? хоть и я не бездельник, а выстрою без денег, да как выстрою-то, все подивятся»! И когда нам с матушкою Олимпиадою (она была в тогдашнее время игуменией, а я казначеей) Бог привел возобновлять упадшую обитель в Коломне, а денег не было, мы вспомнили пророчество Зосимы и не оставляли начатаго дела, преодолевая с помощью Царицы небесной все препятствия. Последния слова старца ко мне: «ты хочешь жить по своему; нет, надо жить, как Бог велит. А книгу-то прочтешь, прочтешь»! И потом стал нас крестить (осенять крестным знамением), говоря: «с Богом, с Богом»!

«Побывав у старца, мы с следующаго же дня начали говеть и находились больше у вдовы хозяйки. Хозяйка и сама боялась за свою постоялицу, как бы с нею не попасть в беду. Одна из келейниц ея (наемная) бежала избитая ею109, и с той поры ее преследовала тайная полиция. Напуганныя этим, мы по окончании говения (на что употребили три дня, не более, но в церковь начали ходить, как только прибыли в Киев), приобщась в великой церкви лаврской, спешили оставить Киев. Макария нас не пускала, но видя нашу непреклонность, потребовала с нас денег за квартиру и стол. Мы на все были согласны, лишь бы разделаться скорее с нею и, заплатив ей деньги, уехали110 в Ладинский монастырь (в 100 вер.) к игумении Марии; у нея гостили несколько дней. Старица плакала от радости при свидании с Олимпиадой, много с нею беседовала и не один раз выражала свое искреннее желание, чтобы Олимпиада пожила с нею и по ее кончине закрыла бы ей глаза! Но когда ей словами Филарета (см. выше разговор его с Олимпиадой, в лавре Троицкой) было доказано, что на это нет воли Божией, то старица благословила Олимпиаду навсегда уже оставаться под мудрым водительством московского святителя.

«В земле Войска Донскаго Олимпиада встретила необыкновенное усердие и радушие со стороны местных жителей. Мы были еще далеко от ея родины, но как только узнали казаки, что Олимпиада, дочь Егорова, едет к отцу для свидания, все наперерыв старались оказать ей гостеприимство. Не только нас самих покоили, но и ямщика нашего и лошадей (пару) кормили даром, и даже на дорогу снабжали разным припасом. А когда Олимпиада приехала на родину, ей несказанно обрадовались; все сестры и племянницы из разных мест съезжались повидаться с нею, увозили ее к себе и провожали сами до родительскаго дома. Каждый член семейства старался наделить ее и деньгами и вещами полезными в обители (шерстью, козьим пухом, овчинами и пр.), который после она раздала монастырским сестрам. Родные готовы были воза ей нагрузить: но для нестяжательности ея все было лишним, она от многаго отказывалась. Не одну ее, но и меня не знали чем найти и утешить, а отпустили нас в своем экипаже и на своих лошадях, подаренных Аносинской обители. Мы возвратились благополучно».

Путешествие это, отсроченное до 20 мая 1847 г.111, несколько оживило и подкрепило Олимпиаду, все еще болевшую расслаблением нерв. Свободная от казначейской должности, она занялась, по своей охоте, без принуждения от начальницы, опять уборкою в церкви и зажиганием лампад: это было ее любимое послушание, потому что в церкви она в свободное время могла и помолиться наедине. Ей дали другую келью рядом с Ангелиной певчей и золотошвейкой, с которою она путешествовала на родину и имела духовное дружество. Начальница была к ней по видимому благосклонна, и жизнь ее в монастыре текла спокойнее прежнего.

В 1848 г., на третьей неделе великого поста, Олимпиада, по вызову митрополита, отправилась немедленно в Москву, и в четверг утром явилась к нему, сама не зная зачем. Наведавшись предварительно о благосостоянии Аносина монастыря, высокопреосвященный спросил ее: «а что ты говела, или еще нет»? – Нет еще не говела. – «Кто ваш духовник»? – Такой-то иеромонах Высокопетровскаго монастыря. – «Ныне сходи к вечерне и исповедайся, сказал владыка, а завтра я приобщу тебя на своем подворье. Тебя, присовокупил он, привезут сюда игумении: Магдалина Хотьковская (только что из Коломны переведенная в Хотьков мон., где она и прежде была в числе сестер) и Аполлинария Зачатиевская». При этом спросил Олимпиаду: «ты где же остановилась в Москве?». Она отвечала: в доме такой-то купчихи, потому что в Московских (девичьих) монастырях я никого не имею знакомых. На это митрополит сказал ей: «ну так и отправься же от меня прямо в Зачатиевский монастырь и там побудь некоторое время; там же теперь гостит и Хотьковская игумения. Скажи, что я тебя прислал, и чтобы обе игумении побывали у меня тотчас же: я должен кой о чем распорядиться к завтрему». Простодушная Олимпиада из слов владыки не поняла, на что намекал он. Но игуменьям, как скоро они прибыли на Троицкое подворье, по приказанию его высокопреосвященства, он прямо объявил о назначении ее в настоятельницы коломенского Успенско-Брусенского монастыря (резолюция об этом последовала в тот же день – 11 марта) и о намерении своем произвесть ее завтра в сан игуменский. Как истинный сердобольный отец, он просил их обеих взять на себя труд и все издержки по этому делу, чтоб снярядили ее к посвящению как следует, дав им заметить, что она по пустынному одета, слишком скудно и почти в рубище: она была в худенькой мантейной ряске и в келейной шапочке, какую носила постоянно. Предложение митрополита обе игумении приняли с великою радостью и готовностью; но в дальнейшем разговоре с ним Хотьковская игумения, в мире Шагарова генеральша, с полгода только бывшая настоятельницею в коломенском монастыре, позволила себе выразить удивление, что наместо ее посылается молодая (36 лет), неопытная монахиня. «Если уж я там не нашла достаточных средств к поддержанию ветхой обители, приходящей в упадок: то что она после этого сумеет там сделать»? сказала Шагарова, и просила у владыки позволения взять ее с собой в Хотьков (в 12-ти вер. от Сергиевой лавры), с намерением подготовить к такому важному посту, а монастырь Брусенский может оставаться пока без наличной начальницы. Шагарова, таким образом, как-бы осудила архипастыря за его выбор, павший па Олимпиаду. Владыка видимо оскорбился, но сдержав себя сказал: «предоставьте этот выбор Господу, да и мне (т. е. не входите не в свое дело); со временем видно будет, как она (Олимпиада) поведет себя. Надеюсь, Господь управит ее к лучшему».

Возвратясь с архиерейского подворья, игуменьи позвали монастырскую швею перешить для Олимпиады из своей одежды рясу, манию и прочее. А она, узнав от них об участи ожидающей ее, огорчилась до глубины души и заплакала, приговаривая: «что делает со мной святитель? Куда я гожусь теперь? Я и из Ладинскаго монастыря нарочно ушла, избегая игуменскаго сана, зная свое недостоинство, а он меня и без согласия моего посылает на такое важное служение!112 Что будет со мною»?... После вечерни и исповеди (в Петровском мон.) Олимпиада пришла уже сама к архипастырю, чтобы упросить и умолить его не налагать на нее бремя, которого она не в силах понести. «Я и собой не умею управлять, как же стану управлять другими»? сказала она. Поставляла на вид и свою неученость, что и писать-то она почти не умеет. Но владыка был непоколебим и только укорил ее в малодушии, зачем она на сей раз так плачет и отчаевается, тогда как из одного бы послушания должна совершенно покориться и твердо верить, что сила Божия в немощах совершается (2Кор. 12:9). Господь простых, неученых рыбарей избравший к апостольству, так умудрил их, что они проповедью своею покорили весь мир; никакая злоба и хитрость человеческая не могла преодолеть их, укрепляемых Духом Божиим. «И тебя, сказал святитель, если положишься во всем на Бога, Он наставит, просветит, даст тебе и ревность и силы трудиться к пользе обители». Тронутая словами Филарета, Олимпиада пала ему в ноги и произнесла: «да будет воля Божия надо мною и ваша, милостивый архипастырь! Простите грешную».

На другой день, 12 марта, она произведена в игумению на литургии преждеосвященной, во время входа с Евангелием. От умиления много плакала за этой службой, особенно в те высокознаменательные минуты, когда святитель, положив на главу ее руку, призывал свыше благодать Божию. Из церкви она была приглашена, вместе с прочими игумениями, в митрополичьи покои, где им подали чай и закуску. Магдалина, знавшая Олимпиаду еще в Ладине113, опять заговорила о ее неспособности к управлению коломенским монастырем и советовала владыке отпустить ее в Хотьков; пусть бы присмотрелась сначала к обязанностям настоятельским. Владыка подал вид, чтобы замолчала; написал письмо к наместнику лавры отцу архимандриту Антонию, и Олимпиаде велел ехать с этим письмом в лавру преп. Сергия – помолиться там. Отец наместник, к которому она обратилась тотчас же по приезде, – прочтя письмо, вместе с нею пошел в соборную церковь и, приблизясь к раке преп. Сергия, положил что-то к нему в ножки; затем приказав служить молебен угоднику114, молился сам, молилась с ним и новопоставленная игумения, – это было вечером; а на другой день после утрени, получив от него ответ на письмо владыки, она поспешила в Москву, и прямо с дороги – на Троицкое подворье. Митрополит, по прочтении ответа, сказал ей: «тебе надо ехать в Коломну, заезжай прежде в Аносинскую пустынь, распростись с игумениею и сестрами, возьми свои вещи. А я распоряжусь чрез консисторию на счет сдачи тебе монастыря (резолюция 13 марта), и там встретят тебя по надлежащему». При этом владыка сделал ей несколько замечаний на счет беспорядков и небрежности в некоторых сестрах Брусенского мон. и, передавая эти сведения, дал ей наставление, как действовать мудро и благоразсудительно, с первой же поры своего вступления в эту обитель. Ужас снова объял игумению Олимпиаду при мысли, какую многотрудную должность принимает она, неопытная и неспособная, по отзыву о ней Магдалины. Пав в ноги святителю и обливаясь слезами, она говорила: «как я поеду одна на чужую сторону? Я там никого не знаю, и меня никто не знаете. С кем я посоветуюсь и поделю свое горе и недоуменья»? А владыка сказал: «приищи из аносинских монахинь какую-нибудь поискуснее и возьми с собой. Ужели ты там никого не избрала по духу и ни на кого не надеешься»? Олимпиада отвечала: ближе всех ко мне рясофорная сестра Гликерия и она очень была бы мне полезна, но едва ли согласится ехать к Коломну, потому что в Аносине живет с младенчества и однажды призналась: «еслиб грозили меня в котле тут сварить, и тогда бы я не покинула свою пустынь». – «Коли она способна быть твоей помощницей, сказал владыка, пусть перейдете с тобой в Коломну. А после ты увидишь, какова там новая казначея»115 и, в случае неблагонадежности, можешь представить свою Гликерию на эту должность, постригши ее наперед в мантию». Архипастырь, кроме того, обещал во всем содействовать Олимпиаде и дозволил в сомнительных случаях смело обращаться к нему за советом лично и письменно. Благословляя ее в путь, сказал: «вручаю тебя покровительству Матери Божией, посылая в обитель честнаго ея Успения116. Там есть Казанская чудотворная икона (древняя), прибегай к ней. Чрез молитву, по вере твоей, получишь потребное ко благу обители. Я буду молиться за тебя».

От владыки (род. в Коломне), утешенная и успокоенная им, она была с визитом у матери его Евдокии Никитичны, которая, живя в Коломне, любила девичий монастырь и многих сестер знала лично, а в 1844 г. переселясь в Москву, жила близ Троицкого подворья. «Прости меня, Бога ради, говорила О-де почтенная старица; тебе бы быть игумениею в Коломне гораздо раньше, по смерти игумении Елизаветы († 14 окт. 1844, на 82 г. от рожд.), чего и хотел владыка, но я, по просьбе коломенских монахинь, склонила его назначить тамошнюю казначею. Евлампия, поставленная в сан игуменский, постоянно болела грудью († 8 июня 1847 г.). Когда так неудачен был этот выбор, то владыка и сказал мне: «теперь, матушка, прошу вас, Господа ради, не слушайтесь коломенских монахинь, если снова будут утруждать вас своими просьбами; скажите им, что от воли Божией и от моего решения зависеть будет поставление новой игумении; а то, видите, что вышло: ни вы, ни я не были успокоены, склонившись на человеческий выбор, помимо воли Божией». При этих словах я грешная, искренно признавалась Е. Н., хотела пасть в ноги святителю и просить прощения, но он, удержав, не допустил меня, а посадил на стул и сказал, чтоб я этого не делала унижения, как мать перед сыном. Вот со слезами я и дала ему обещание не входить в чужия дела, а как он сам, мой батюшка, знает, так пусть и делает по воле Господа». Побыв еще раз в Зачатьевском мон., Олимпиада из Москвы отправилась в Аносинскую пустынь; там помолясь в кельи, в которой жила и скончалась игумения Евгения Мещерская117, мирно рассталась со всеми, и потом вместе с Гликерией продолжала путь к месту своего назначения.118

Близ Коломны, в селе Сандырях, она пересела в карету (в это время во всех градских церквах был благовест к вечерне), и по въезде в город была у святых ворот Брусенского монастыря встречена Новоголутвинским архимандритом Тихоном с духовенством и сестрами обители, 17 марта (в среду крестопоклонной недели), при многочисленном стечении народа; затем следовала в Успенскую церковь, где, по прочтении консисторского указа и присяги, было краткое молебствие и после обычных многолетий началась вечерня. Все искренно желали, чтобы новая настоятельница пожила долго в этой обители, поддержала бы и возобновила оную; а сестры имели причины желать от новой настоятельницы некоторых милостей для себя, и еще до прибытия ее много молились со слезами о возможном улучшении своей участи, действительно прискорбной, как мы увидим после. Трифена, бывшая казначея, после полунощной молитвы видела в тонком сне, будто идет на богомолье в Киев, и на дороге заходит в какой-то девичий монастырь. Остановись в дверях тамошней церкви, пространной и великолепной, во время вечернего в ней богослужения, она чувствовала в себе необыкновенное умиление. Возле правого клироса стояла игуменья, молодая и красивая по наружности, с материнскою любовью взиравшая на сестер. По окончании вечерни, подозвав к себе странницу, она сказала: «тебя удивляет величие нашего храма и наше благоустроенное богослужение. А каково поют! Посмотри сколько у меня клирошанок». При этом слове подала знак рукою, и к ней попарно стали подходить клирошанки, целуя у ней руку, все такие благообразные и большею частью молодые, были и малолетние. По уходе их Трифена, доселе находившаяся в каком-то изумлении, вдруг как бы опомнилась и пала ей в ноги, желая достойно почтить ее. Игумения велела встать и потом сказала ей: «ужели-ж ты не узнаешь, что это ваш коломенский монастырь, и я ваша игумения? Какой славный храм я вам построила, а вы все скорбите, плачете! Перестаньте плакать, я вас во всем утешу». В туж минуту проснувшись, Трифена ощутила в сердце радостную надежду, а в скором после того времени, встречая игумению Олимпиаду, приятно поражена была сходством ее с виденною во сне. И монастырь Брусенский через несколько лет получил тот привлекательный вид, в каком будущность его предъизображена была таинственным сновидением.

Но прежде чем начнем говорить подробно о внешнем и внутреннем благоустройстве монастыря, заметим: каким ангелом-утешителем явилась для сестер Олимпиада в самом начале своего управления обителью. Она вступилась за монахиню Трифену, навлекшую на себя гнев прежней настоятельницы Магдалины тем только, что не дала ей истратить на себя деньги, собранные от продажи монастырских келий119, настояв, чтобы эта сумма была записана в приходную шнуровую книгу. Магдалина, отъезжая в Хотьков, сулила попомнить это, и точно отмстила ей, взведя на нее разные небылицы. Владыка велел, 13 марта, уволить ее от казначейской должности (уволена по сдаче монастыря Олимпиаде) и перевесть в Хотьков. Но находясь в коломенском монастыре более 52 лет, старица здесь же хотела провесть и остаток своей жизни (ск. в 1867 г.), и умоляла митрополита не переводить ее. Под ее прошением Олимпиада прописала: «если ваше высокопреосвященство соблаговолите снизойти прошению означенной монахини Трифены, то я с своей стороны не только не имею в виду препятствий к пребыванию ея в здешнем монастыре, так как она при мне ведет себя кротко и наблюдает ко всем должныя отношения, но еще нахожу и нужною для монастырскаго послушания: ибо постриженных монахинь здесь очень мало и почти все оне престарелыя и болезненныя, а потому и неспособныя к послушаниям. В свою очередь и сестры обители слезно просят в. в–во оказать ей отеческую милость». Следуют подписи самой игуменьи, монахинь и указных послушниц. Владыка дал резолюцию (23 апр. 1848): «1) Монахиню Трифену, по изъявленному настоятельницею согласию, оставить впредь до усмотрения в Брусенском монастыре. 2) Настоятельнице изъяснить, что на принятие в монастырь или оставление в нем монахини требовалось согласие настоятельницы; что взять о сем и мнение старших сестр зависало от нея, но послушницам, которыя сами состоят еще под искусом, давать свой голос о сем деле неуместно, и допускать сего не следовало. И должна она внушить послушницам, чтобы оне не входили в то, что выше их меры».

Не одну, а многих сестер утешила Олимпиада. В Брусенском монастыре, как мы уже знаем, были престарелые и болезненные сестры. За неспособностью их к трудам, Магдалина, прежняя игумения, просила митрополита, 20 января, исключить из штата 5 монахинь и 11 послушниц, обещаясь уделять им на содержание некоторую часть из процентов с капитала, положенного вкладчиками на вечное время, а их вакансии (штатные и монашеские) просила заместить другими сестрами120. Дело это оставалось нерешенным до поступления новой игуменьи: долго скорбели старицы, не желая быть за штатом. Новая начальница, в исполнение указа консистории от 18-го марта, донесла благочинному, Староголутвинскому игумену Назарию, что на увольнение за штат 16-ти сестер не может согласиться, имея в виду, что они сами признают себя еще годными для легких послушаний, сообразных с силами, и что на содержание их в этом случае потребовалось бы ежегодно до 457 р. сер., т. е. более всей процентной суммы. И то взято во внимание, что процентная сумма (378 руб. 11 коп. сер.), по завещаниям вкладчиков и по заведенному издавна обычаю, должна поступать в раздел на всех (96) сестер, считая и неуказных (белиц); и следовательно, еслиб на содержание престарелых пришлось выделять ту только часть процентов, какою они пользовались до сего времени, то ее достало бы им на один месяц, а выдавать больше, значило бы отнимать у других, на что сестры не изъявили согласия. Вот резолюция его высокопреосвященства от 12 июня: «Не довольно понимают дело, что престарелыя могут (быть) исключены за штат без утраты для них, и с пользою для других желающих пострижения. По сему оставить представление прежней игумении без действия до усмотрения, и дело почитать оконченным».

В сентябре 1848 года митрополит Филарет посетил Коломну и в ней монастырь Брусенский. Осмотрев Успенскую церковь121, единственную в обители, оставшуюся после пожара 1698 года122, и прочие строения, высокопреосвященный сказал игумении: «мать! к чему же (к каким работам по возобновлению монастыря) ты думаешь вперед приступить? У тебя и храм и почти все строение ветхо, а суммы наличной так мало»123. Олимпиада отвечала, что прежде всего желала бы покрыть железом, вместо обвалившейся штукатурки, шатровый верх монастырского храма, не довольно защищавший от дождя. Владыка согласился, и советовал ей скорее выдти из настоятельских с худыми сводами келий в другое помещение, из опасения быть убитой ветхим зданием. Ободряя ее, изволил сказать: «имей веру живую, несомненную, и Господь, по предстательству Пресвятыя Богородицы, во всем тебе поможет».

В этих словах было что-то вещее, пророчественное. Мы, с открытием работ в монастыре, видим, как с разных сторон текут в него разные пожертвования и отстраняются многочисленные препятствия, конечно при помощи Божией и Пречистой Матери, к которой Олимпиада часто обращалась с теплым молением перед Казанскою Ее чудотворною иконой. Из Москвы от г-на прокурора Синодальной конторы В. М. Михайлова получено в пользу монастыря 300 р. сер.; на эти деньги, с добавочными из неокладной монастырской суммы, храм был исправлен совне. По случаю же ветхости Казанского придела и тесноты теплого Златоустовского, предположено было их упразднить, построив новый трехпрестольный храм, на что имелось в билетах сохранной казны до 6,000 р.124.

Не было денег на поддержку сестринских деревянных келий. В виду крайней, безотлагательной надобности в исправлении оных, игумения Олимпиада поведала свою скорбь Преблагословенной Деве, и усердная за всех Заступница явила знамение своих попечений об обители. Приходит сюда крестьянин из деревни Хорошевой (в 5 верст, от города), Иван Кириллов Сарычев, и говорит игуменье: «прими, мать, от меня небольшую жертву на поправку келлий. Я привезу тебе 100 дерев; покажи место, где их у тебя, положить». С какою благодарностью она приняла это пожертвование! Тогда же задумано было: разобрав деревянный на каменном фундаменте корпус возле монастырской передней ограды, выделить годный материал в добавок к новому, и новый корпус построить на другом приличном месте, что и разрешено митрополитом 26 января 1849 г. Но лишь только рабочие тронули кровлю старого здания, оно все рухнулось разом до самого основания, и так сильно, что «меня, разсказывает Олимпиада, с ног до головы осыпало пылью, и еслиб я помедлила перевести из него сестер, то могло бы всех задавить125. От ужаса при одной этой мысли я не могла вдруг сойти с места, на котором стояла; чувствовала потом и радость за моих сестер, помилованных от смертной опасности, и скорбь в душе, обманутой в надежде (ибо вместо годного материала оказались гнилушки); глаза мои, полные слез, невольно устремились к небу. В это время (15 мая 1849) шел в монастырь к вечерне старик Филипп Назарович Тупицын, известный в городе богач, прежде никогда при мне не заходивший сюда. Он незаметно подойдя ко мне, спросил, что я хочу делать? Но увидя что я плачу, сказал: «пойдем же к тебе в келлию; там ты разскажешь мне в чем дело. Может быть, и я буду тебе в чем полезен». В кельи я подробно изъяснила ему все, что следовало. Подумав с минуту, он мне говорит: «вот что значит дерево; как оно не прочно. Мать! не строй деревянных келлий, а с Богом начинай ка строить каменныя. Я тебе помогу в этом, будь покойна». В благодарность за обещанное благодеяние Олимпиада хотела пасть ему в ноги, но он, удержав, не допустил ее до этого унижения и сказал: «благодари Царицу небесную, молись и за грешнаго Филиппа». Сначала все-таки был выстроен, по левую сторону от въезжих ворот, деревянный одноэтажный корпус, с тем, чтобы скорее поместить сестер, не имевших своего пристанища, и потом уже начать строением (по линии от св. ворот) каменный корпус в два этажа, на низменном месте, покрытом прежде стоячею водою.

В июне 1850 года Олимпиада писала владыке, что некоторые из усердствующих к обители граждан советуют, и ничто не мешает теперь же взяться за постройку каменных настоятельских келий (по той-же линии от св. ворот, рядом с сестринским корпусом, но впереди его), а Савин Дементьевич Шарапов принимает на себя закупку леса и прочего материала в настоящее свободное для него время. Архипастырь отвечал (22 числа): «Посоветовавшись с благочинным монастырей и благотворителями обители, можете приступить к делу», и в следующем году был окончен внутреннею отделкой игуменский двухэтажный дом; тогда же построены: каменный, крытый железом сарай для церковных дров, и два деревянных с погребами, крытых тесом.

На все означенные работы потрачено до 25,000 р. сер., в том числе из неокладной, состоящей в билетах суммы – 857 р. 14 ½ коп.

В 1852 году, 25 мая, в неделю Всех Святых заложен возле монастырской колокольни126 новый обширный храм Воздвижения креста Господня, в длину 15 саж., шир. 10 саж. И 1 ½ арш., в вышину до глав 10 саж. И 2 ½ арш., с двумя приделами: Казанской Божией Матери и св. Иоанна Златоуста, скончавшегося в день храмового праздника, 14 сентября127. Дело о постройке каменного трехпрестольного храма официально начато было в 1849 году. «В Брусенском монастыре, писала Олимпиада 22 января, придельный теплый храм во имя св. Иоанна Златоуста весьма тесен. За помещением монастырок, в нем мало остается места для приходящих богомольцев, отчего по праздникам число их бывает очень ограниченно; да и то некоторые вынуждаются стоять вне церкви, что в зимнее время для них слишком тягостно. Предшественница ея – Магдалина, стараясь отстранить это неудобство, хотя и устроила в холодном Успенском храме, соединенном с придельным, чугунныя печи, отворив его на зиму: но и затем все таки не могла удовлетворить потребности в помещении; а при недостатке нагревания, в церкви чувствовалась большая сырость, которая вредно повлияла бы на иконостас128 и на самыя иконы, если-б ею, Олимпиадой, не была на эту зиму воспрещена топка чугунных печей». Прописав все это, она просила о дозволении ей выстроить новый, более пространный, теплый храм с приделами, на монастырскую (6,000 р. 76 к. сер.) и благотворительную сумму, и о выдаче сборной книги. Митрополит 27 января велел: «1) Консистории разсмотреть, когда поступит план; 2) между тем на имя игумении или казначеи дать книгу129, для вписания приношений христолюбивых благотворителей на созидание храма». Чертежи со сметою, по которой исчислено архитектором 21,170 р. 60 к. сер., консистория препроводила, 16 марта, в Правление IV округа путей сообщения и публичных зданий (в Москве), на разсмотрение, а 19 мая, по требованию его, сообщила план местности Брусенскаго мон., с показанием на нем, между прочим, линии пролегающаго в г. Коломна шоссе. Правление признало проект на построение храма удовлетворительным и сметную сумму достаточною; затем уже владыка, согласясь с мнением консистории о дозволении построить Воздвиженский храм, представил о том, 12 октября, Св. Синоду, испрашивая в разрешение указа130. Но на приложенном к делу плане монастырской местности не было обозначено место для построения храма. На отношение о том г. исправляющего должность синодального обер-прокурора А. И. Карасевского, митрополит дал резолюцию, 30 авг. 1850 г.: «Консистории по исполнении требуемаго представить. Как не догадались прежде сие сделать». Возвращая его превосходительству план с показанием места предполагаемой церкви, для доставления в главное управление путей сообщения и публ. зданий (в С.-Петербурге), куда, по определению Св. Синода, препровожден на рассмотрение и проект на постройку оной церкви, высокопреосвященный писал от 14 ноября: «При чем на случай могущих потребоваться изменений в составленном плане (трехпридельнаго храма), долгом поставляю просить, чтобы при сем по возможности не была увеличена издержка: потому что способы монастыря и к возведению здания и к поддержанию онаго в последствии, ограниченны». Проект или план храма, для большой благовидности фасада (ибо возле монастыря лежала шоссейная дорога), был переделан, по распоряжению главноуправляющего путями сообщения и публ. зданий, г. Клейнмихеля, без увеличения будто-бы потребной на работы издержки, и утвержден Высочайше в 27 день сентября 1851 года, наконец при указе Св. Синода отослан к митр. Филарету. На указе (от 23 окт.) владыка дал резолюцию 2 ноября: «1) Консистории удостоенный Высочайшаго утверждения проэкт препроводить к настоятельнице для исполнения. 2) Благочинному предписать о наблюдении, чтобы исполнение произведено было сообразно с проэктом, с тем, чтобы донесено было о последующем».

Постройка храма по новому проекту, начатая с малыми средствами, казалась для многих делом рискованным. Астраханский архиепископ Евгений131, проездом в С.-Петербург для присутствования в Св. Синоде, посетил (в последних числах сентября 1852) коломенский Брусенский мон., где жили его две родные племянницы и скончалась, еще до поступления Олимпиады, родная сестра-монахиня Евгения. Его заинтересовал храм, начатый строением при скудных способах, в надежде на помощь Божию, на святительские молитвы Филарета и на добрых людей. Строго разсчетливый и осторожный, при своей практичности, преосвященный (Евгений) не только усомнился в успехе этого громадного предприятия, но и почел не довольно благоразумным браться за то, что свыше сил, без предварительной обдуманности, на какие суммы вести и окончить постройку – на удачу только, как говорится. «Разве вы никогда не читали, сказал он игумении, 14-й главы Евангелия от Луки? Там написано (ст. 28–30) в наше предостережение: «Кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде, и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ея, дабы, когда положит основание, и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: этот человек начал строить и не мог окончить»? Олимпиада положительно растерялась от его слов, и по отъезде его преосвященства недоумевала, продолжать ли начатые работы, или остановить немедленно и вовсе не питать надежды на созидание храма? В подобном мысленном расстройстве она поспешно отправилась в Москву к митрополиту Филарету и простосердечно открыла ему свое смущение и отчего впала в оное. Мудрый и прозорливый архипастырь, выслушав ее, сказал вдохновенно: «а что скажет тогда преосвященный Евгений, когда увидит скоро оконченным этот самый храм? Ведь для человека сие невозможно, но Богу все возможно (Мат. 19:26). А ты, присовокупил митрополит, не малодушествуй более и не колеблись от человеческих суждений, но продолжай свое святое делание, молись и твердо надейся на помощь Божию». Митрополит мгновенно ободрил унылый дух и уврачевал больное сердце, разбитое сомнением и безнадежностью. А какое он обнаружил ясновидение! Ради цельности впечатления, мы теперь же изобразим то, что последовало через три года, когда преосв. Евгений возвращался в свою епархию и в другой раз побывал в коломенском монастыре (27 июля 1855). В это время храм быть окончен вчерне и уже красовался – пятиглавый, светлый, с алтарями поставленными в одну линию! Удивился преосвященный, пораженный видом обширного, величественного храма и со слезами воздал славу Богу, творящему чудеса. Он смиренно укорял себя за то, что рассуждал и говорил прежде по человеческим разсчетам; благоговейно молился пред чудотворным Богоматерним образом и в новый храм пожертвовал напрестольное Евангелие, в лист, в сребровызолоченной отделке132!

Новоотстроенный вчерне храм, вполне оконченный в 1858 г. и стоивший до 200,000 р. с., действительно есть как бы некоторое чудо, совершившееся в следствие особенной божественной помощи к построению его, что мы и постараемся уяснить, хотя не многими, нам известными фактами.

а) Еще задолго до открытия работ по постройке храма (о чем хлопотала и прежняя настоятельница – Магдалина), получено было от коломенского купца Егора Трофимовича Петрова 3000 руб. сер. на этот предмет. Благотворитель был тогда очень нездоров и, услыхав о приезде в Коломну (17 марта 1848) новой игуменьи, распорядился о немедленной отсылке к ней означенной суммы. На третий день, т. е. 22 марта, в 10 часов утра, пожертвование было доставлено и в тот же день, в 5 часов вечера больной мирно скончался.

б) Перед началом работ, крайняя надобность настояла в переправке колодца, единственного в монастыре, но в деньгах чувствовался недостаток. Олимпиада притекла к Божией Матери. Не успела она окончить в церкви уединенной молитвы, как из монастырской часовни, находящейся в градской крепостной башне133, приходят сестры и подают ей запечатанный пакет, полученный от неизвестного, со вложением 2,500 р. сер. Колодезь был исправлен и углублен на 30 арш., на что израсходовано 905 руб. Вода из него желобом стекает в чан для раствора извести, или только на случай пожара.

в) Через владыку поступило в монастырь 200 руб., при следующем письме:

«От Господа благословение преподобной игумении Олимпиаде и сестрам.

Филипп Назарович134 не напрасно побуждал вас писать ко мне о вашей нужде. Вот, он поручил мне доставить вам на строение церкви двести рублей серебром, который при сем и препровождаются135.

Впрочем, не вижу, что можно было бы теперь сделать для помощи вашему делу. Молитесь Богу и уповайте, что Он положит о вас благое слово в сердца Боголюбивых.

По окончании дел, требующих вашего присутствия, может быть, не безполезно будет вам побывать в Москве136.

Впрочем, мир вам и обители».

Сентября 30, 1853.

г) В 1855 году, 13 января, на письмо Олимпиады137 святитель отвечал:

«Божие благословение игумении Олимпиаде и обители.

Прочитал я письмо ваше, и с принесшим оное беседовал: и относительно предположеннаго Филиппом Назаровичем, Федором Григорьевичем (Ротиным) и неизвестным благотворительнаго при вашем монастыре учреждения, не могу переменить мыслей уже от меня вам известных. Чтобы учредить прямо странноприимный дом под смотрением монастыря, для сего правительство потребует не только приведения дома в совершенную исправность, но и капитала на содержание дома и странных. Если же представить простее, что жертвуют дом в пользу монастыря с обязанностью принимать странных по возможности: то, вероятно, последует решение подобное тому, какое в подобном случае последовало Бородинскому монастырю: одать дом в пользу монастыря. По принятии в разсуждение сих и других обстоятельств, представляется более удобным, и не менее Богоугодным, продать дом теперь и облегчить ценою его затруднение созидаемаго в монастыре храма. Впрочем Бог да благословит благодеющих, и да устроит Ему угодное, и душам их полезное».

Дом на Астраханской улице, почти против монастырской часовни, с западной стороны, был действительно продан, и вырученные деньги, не менее 3.000 р., пожертвованы на устроение храма.

д) Через несколько времени, не получая ни откуда новых пособий, Олимпиада находилась в стеснительном положении. Поставщик строительных материалов требовал денег на свои нужды, по крайней мере хоть 300 руб., но у ней не было и 30-ти. Уговорив его подождать немного, она усердно на другой день молилась за ранней обедней, взирая на чудотворный образ Богоматери. К концу обедни вошел в церковь какой-то проезжий купец и, подойдя к игумении, сказал, что имеет нечто передать ей. Быв приглашен в ее кельи, он с участием расспрашивал, на какую сумму так хорошо обстроивается обитель и, видимо тронутый ее словами, дал от своего усердия 100 р. сер., причем сказал: «матушка! попроси Матерь Божию, чтоб Она и мою малую жертву приняла на построение храма». Не открывая своего имени, обещался через две недели прислать еще 200 руб, но не прошло и семи дней, как он прислал.

е) Когда наружною постройкою храм был окончен, надлежало расплатиться вполне с подрядчиком, поставлявшим материалы, и работниками. В то время игумения состояла должною до 3,000 руб. сер. Подрядчик еще согласен был и подождать, но каменщики не отходили от настоятельского крыльца, требуя денег, а денег совсем не было; и к кому ни обращалась Олимпиада, никто не дал взаем138, даже и Тупицын не помог ничем. Но одна вдова – горожанка, Настасья Родионовна Журкова, имевшая малолетних детей, услыхав про то от своей родственной монахини, сжалилась над Олимпиадой и предложила ей заимообразно 1.500 р. с. – весь свой запасной капитал, состоявший в ломбардном билете. Олимпиада, разменяв билет, удовлетворила рабочих, а долг подрядчику все же тяготил ее. Подрядчик вскоре потом умер. Жена его – вдова неотступно просила денег для покупки рекрутской квитанции сыну, подлежавшему воинской повинности. А тут еще и вдове, ссудившей деньгами, пришла нужда строить себе новый домик, и она требовала возврата денег. Что было делать? Время текло, а благотворители все как будто сговорились покинуть Олимпиаду в крайней нужде. Она день и ночь молилась Божией Матери, много и плакала. «Наконец слышу, разсказывала она, чей-то таинственный голос проник в мое сердце и успокоивал чем-то вещим, утешительным. Вдруг явилось во мне желание скорей ехать в лавру к преп. Сергию – просить его ходатайства ко Владычице. К сему угоднику Божию я всегда имела великое усердие и веру, зная из жития его, сколько он сам терпел нужд и скорбей при созидании своей обители». Отслужив молебен пред Казанскою иконою Богоматери, Олимпиада в августе 1855 г. отправилась сначала к митрополиту, открыла ему лично свою скорбь и намерение побывать в лавре. Он отвечал: «теперь-то благоприятное время для тебя показать преданность воле Божией и не поколебаться в уповании на милосердие Его. Господь испытывает твою веру, насколько тверда она в искушениях и скорбях. Нет, Он не отступил от тебя и не отступит в благом деле, а только предостерегает от самонадеянности. Еслиб на тебя постоянно лились источники благотворений, то ты в счастии, пожалуй, могла бы уклониться в самомнение и не с таким бы горячим усердием прибегала к помощи Божией, как теперь в скорби, оставленная самой себе, ты ищешь отрады и избавления в едином Боге». Благословляя ее, святитель приказал заехать к нему опять из лавры, обещал и молиться за нее. Прибывши в лавру, она остановилась в монастырской гостинице и два дня ходила в Троицкий собор припадать к раке преп. Сергия. Посетила она и пещеры близ Гефсиманского скита. На пути туда встретился с нею и вступил в разговор престарелый молдавский старец Гавриил Федорович, знавший матушку, когда она жила еще в полтавском Ладинском монастыре. Выслушав, какие она терпит нужды, сказал он с участием: «не скорби, мать! Владычица не забыла тебя и печется о вашем храме. Возвращайся с миром в свою обитель, ты скоро получишь от меня деньги и расплатишь долги».

В октябре игумения Олимпиада письменно извещала митрополита, что «нечаянно, Божиею судьбою», получила 1360 р. сер. от одного знакомого преклонных лет старца139, который вдруг сделался болен и вот что написал к ней: «пришла мне мысль доверить тебе все состояние, которое имею, с условием, чтобы это осталось тайной для всех. Знаю твою крайность по случаю построения храма в обители твоей, и посылаю тебе означенную сумму на учреждение общины и малую часть (из той же суммы) на церковное поминовение души». Не пояснено, сколько именно жертвует он на новую церковь, на поминовение, которое впрочем удобно было исполнить, и на общину, т. е, на учреждение в монастыре общей трапезы. Еслиб она уже существовала, то, конечно, часть суммы можно было бы употребить и на трапезу, а за неимением общей Трапезы, «и начало ей нельзя положить посредством этих денег». Упоминая затем о долгах своих, Олимпиада замечает, что количество их заключается в присланной сумме, которою не знает как распорядиться. Из числа лиц, не получивших от ней денег (сполна), ее особенно беспокоят две вдовы, обремененные семейством. Обо всем этом следовало бы, кажется, написать прямо к благотворителю, но он в ту пору был близок к смерти; матушка помимо его отнеслась к митрополиту. Владыка отвечал (3 ноября 1855): «Волю благотворителей должно исполнять, по возможности, с точностию. – Господь да благословит ведомаго Ему благотворителя вашего! – Но воля его, если верно пересказана вами, не ясна. Выражение: малую часть, неопределенно. Говорит он о крайности в построении храма, что дает мысль о желании его помочь в сей крайности; но назначает деньги не на храм, а на учреждение общины, и малую часть на поминовение души его. Надобно исполнить ясную волю его, чтобы большая часть назначена была на заведение общины; а изъявленная им забота о храме дает вам некоторое право и сию мысль оставить не без действия. И потому можно:

1) 1.000 р. внести в сохранную казну на имя монастыря с назначением на учреждение в монастыре общей трапезы.

2) 360 р. назначить на поминовение, (которое и совершать)140 и сию сумму ныне же употребить на уплату долгов по храму.

3) Если для уплаты долгов, особенно настоятельно требуемой, нужно более 360 р., то можете из 1000 р. взять на сие 300 рублей заимообразно, и в сохранную казну внести на первый раз 700 р.

Не останавливайтесь на той мысли, что с сею суммою и начало положить не можете. Господь положил уже начало (общины) сим неожиданным благотворением. Доброе семя не должно остаться без плода. Ожидайте дальнейшей воли Господа, и призывайте милость Его».

ж) По окончании храма вчерне, освободясь от тяжести долгов, Олимпиада часто при взгляде на него думала: «сколько же лет храм сей будет стоять неотделанный? Между тем придел во имя Казанской Божией Матери, над трапезой Успенской церкви находящейся, по ветхости западной стены, поддерживаемой контрфорсами, был уже опасен для богослужения. Но Пресвятая Владычица призрела на скорбь рабы своей, расположив на помощь обители благочестивого и богатого человека. Это был московский 1-й гильдии купец Яков Яковлевич Ермаков, из господских крестьян села Мещеринова (в 30 верстах от Коломны), где он имел ситцевую и миткальную фабрику, а впоследствии, состоя на воле, купил там (около 1835 года) у графа Димитрия Николаевича Шереметева двухэтажный дом, из белого камня построенный на горе, против церкви; на земле (5 дес.), взятой в аренду, распространил фабрику и в благодарном чувстве к Богу, благословившему его труды успехом, пристроил (не позже 1845 г.) к Богородице-рождественской сельской церкви великолепную трапезу и высокую колокольню. Еще в бытность его крестьянином, дочь его Федосья Яковлевна поступила в коломенский Брусенский монастырь послушницей, на 18 году от рождения, в настоятельство игумении Елизаветы. Отец нередко посещал ее (дочь) проездом в Москву из села Мещеринова, купил ей деревянную келью, но долго ничем не благотворил обители, нуждавшейся в средствах, хотя и много считал себя обязанным Олимпиаде, старанием которой дочь его была приукажена в 1849 г., а в декабре 1853 г. пострижена в монашество с именем Феофании. Когда же новый храм в этой обители был воздвигнут вчерне (в 1855 г.), ему, как после он сам рассказывал, вдруг является мысль: зачем храму стоять неоконченному? Эта мысль начала преследовать его постоянно, и в самых серьезных занятиях по делам фабрики и торговли. Он положил твердое намерение вполне окончить храм и, переговорив с настоятельницей, немедленно заказал в Москве предалтарные для трех престолов иконостасы, в Воздвиженском храме о трех ярусах, а в приделах о двух, с сплошною позолотой червонным золотом. По его же заказу написаны иконы и настенные картины, так что на внутреннюю отделку храма он издержал более 30.000 р. сер.141.

Что же касается до церковной утвари, то на одном дискосе вычеканено: «Приобретен сей сосуд усердием и тщанием игумении Олимпиады, 1858 года. Весу серебра в сосуде с принадлежащими к нему вещами и ковшом, 5 ф. 15 зол.».

27 июля 1858 года, на донесение Олимпиады о готовности храма к освящению, высокопреосвященный Филарет предписал учинить следующее: «1) Благочинному142 освидетельствовать храм, все ли устроено сообразно с правилами церковными и с должным приличием. 2) Если в сем отношении сомнения не окажется: то освящение придельных алтарей на прежних антиминсах совершить, одного архимандриту (Новоголутвинскому Тихону), а другого протоиерею. 3) Освятить ли в тоже время и главный престол: сие предоставляется соглашению настоятельницы с благотворителями, участвовавшими в созидании храма. 4) О последующем донести с возвращением сего». В исполнение архипастырской резолюции, придельные алтари освящены, по чиноположению, 30 июля (в четверг), один за ранней, а другой – Казанский за поздней литургией.

Была надежда, что главный престол освятит сам владыка митрополит, но этого не случилось. Вот драгоценное письмо его высокопреосвященства 10 сентября того же года.

«Настоятельнице Успенскаго Брусенскаго манастыря игумении Олимпиаде с сестрами.

От Господа благословение и мир, и благодатная помощь, по вере правой, в непорочном хождении по пути заповедей Божиих, во уповании спасения вечнаго.

С утешением взирал я на усердный труд ваш в созидании храма Господу в обители вашей и на споспешествование сему христолюбивых благотворителей: и, когда создание и украшение храма, по благости Божией совершилось, желал соутешиться общею верою в молитвах освящения его. Но, после болезни, которою Бог посетил меня (слава Его милосердию о всем!), скудныя силы мои не возстановились, как я надеялся было, до того, чтобы я мог предпринять для сего путешествие. Оставаясь не близко по месту, но близь по духу, мысленно взираю на ожидаемое вами духовное торжество, на котором вместо меня будет преосвященный епископ Евгений143, и призываю и благодатное осенение на освящаемый храм и благословение Божие на вас и на христолюбивых споспешествователей создания и благоукрашения онаго. Матерь Господня свое вековое над обителию вашею покровительство да продолжит еще на веки».

Воздвиженский храм освящен преосв. Евгением 13 сентября144, накануне престольного праздника. Как придельные боковые храмы, находящееся на одной линии с главным не довольно просторны и следственно не довольно удобны для соборного служения и предстояния народа во дни придельных праздников Казанской Божией Матери и св. Иоанна Златоуста145, то Олимпиада просила (1 ноября 1858) о дозволении всенощное бдение и позднюю обедню отправлять в эти праздники в среднем Крестовоздвиженском храме, а в придельном (в том приделе, где праздничная икона) – малую вечерню и раннюю литургию. На сем прошении владыка положил резолюцию (7 ноября): «Разрешается поступать по сему. При сем прилично, чтобы, например, в храмовый праздник придела святителя Иоанна Златоустаго, во время литургии, совершаемой в главном алтаре, придельная храмовая икона святителя Иоанна почтена была каждением».

В 1861 г. 21 июня мать игумения испрашивала у митрополита разрешения на покрытие внутренних стен новой церкви, вместо клеевой, масляною приличною краскою, на счет какого-то блатотворителя из коломенских граждан, пожелавшего скрыть свое имя. Высокопреосвященный написал 8 июля: «разрешается, если по внимательному разсуждению не найдут масляную краску неблагоприятною для воздуха в церкви».

Еще от 28 ноября 1853 г. предписано было указом из консистории священнику Брусенского девичьего монастыря Иакову Соловьеву, совместно с двумя священниками Коломенских градских церквей, составить новую опись церковных и ризничных вещей того же монастыря, по Высочайше утвержденной форме. Но вследствие просьбы Олимпиады, владыка 2 августа 1854 г. положил резолюцию: «Если нынешняя опись способна охранить церковную собственность: то составление новой отсрочить до окончания построения церкви (Воздвиженской), которым настоятельница много озабочена». В 1858 году, 5 дек. дана еще отсрочка, так как при соборной Успенской церкви в монастыре не были разобраны два придела, предположенные к упразднению за ветхостью и теснотою, каковое упразднение и вообще приведение Успенской церкви в благоустройство, по неимению в Брусенском монастыре средств, последовало нескоро в 1862 г., и в ноябре сего года новосоставленная учрежденною комиссиею опись представлена в консисторию. К ризничному имуществу по 1866 год прибавлено всякой утвари на сумму 7,500 р. сер.

Монастырская часовня, в крепостной башне находящаяся, переправлена в 1856 г. и покрыта железом на сумму 730 р.

До поступления Олимпиады не было в монастыре просфорни, не продавалось и просфор для посторонних церквей. В 1853 г. выстроена для просфорни (по левую сторону от въезжих ворот) деревянная одноэтажная келья, крытая тесом, и при ней сарай. Новая каменная просфорня с принадлежностями, построенная в 1866 г., приносит до 600 рублей в год и более.

В 1864 году 25 марта, в день Благовещения Пресв. Богородицы, открыта в монастыре (в нижнем этаже настоятельского корпуса) общая для сестер трапеза, начало коей давно положено было внесением в сохр. казну 700 р., с назначением процентов на заведение общины. К этой сумме, пожертвованной в 1855 г. молдавским старцем, почетная гражданка-вдова Анна Осиповна Тупицына146 прибавила в 1858 году 3,000 р. сер. В 1863 г. купцы, родные братья, Петр и Трофим Моисеевичи Щукины обещали на содержание престарелых монахинь внесть в Коломенский общественный банк капитал в 4.500 р. сер. (внесли в феврале 1864). Известный нам Я. Я. Ермаков пожелал выдавать каждогодно 600 р. на тот же предмет, и вместе с другими благотворителями советовал открывать трапезу немедленно, хоть на 50 только престарелых и беднейших сестер. Но мать Олимпиада считала с своей стороны за лучшее повременить, пока не увеличатся средства на трапезу, или же с надеждою на помощь свыше открывать неотлагательно для всех бедных и нуждающихся сестер, т.-е. на 150 чел. из 200147. Остальные сестры были с хорошим состоянием, или хоть сколько-нибудь имели возможность содержать себя при помощи родных и благодетелей. Передавая искренно свое мнение владыке (в 1863 г), она говорила: «у меня будет много плачущх и сетующих, если я открою трапезу для малаго числа сестер, и между ними невольно произойдет разделение, как скоро одне станут пользоваться готовою пищей, а другия будут лишены такой милости». В добавок к трапезным деньгам находила она возможным уделять из процентов (1026 р.) с капитала, положенного вкладчиками на вечное время в пользу собственно сестер монастыря. Владыка, подумав несколько минут, встал и помолился перед образами; потом, обратясь к Олимпиаде, со слезами молившейся вместе с ним, благословил ее и сказал решительно: «с Богом начинай устроять трапезу для всех (нуждающихся) сестер. Тут выйдет общая польза: ты, вопервых, удовлетворишь жертвователей, не охладишь их усердия, которое положил им в сердце сам Бог; а вовторых, ты утешишь и своих сестер, принявши их всех за трапезу. Оне поймут, что ты делаешь это из одной любви, не имея на то достаточных средств и, как истинная мать, желаешь поделиться с ними последним куском хлеба. Господь же всемогущий, пятью хлебами напитавший пять тысяч народа, по вере твоей и по молитвам твоих сестр, пошлет вам необходимое для трапезы». На прощанье с нею митрополит благословил ее финифтяною, величиною в четверть, иконой святителя Димитрия Ростовского, которую Олимпиада при открытии поставила в трапезе148. Там же за стеклом хранится подлинное письмо святителя Филарета, писанное на другой день по открытии трапезы, 26 марта 1864 года. Содержание сего письма следующее:

«От Господа мир игумении Олимпиаде и сестрам.

С утешением получил я извещение, что в обители вашей открыта общая для сестер трапеза.

Остается желать, чтобы она была упрочена и обезпечена, чтобы вы и сестры пользовались ею с благодарением Богу и с молитвою за благотворителей, чтобы время, которое каждая сестра порознь тратила на келейныя заботы о пище, обращено было на дела, угодныя Богу и полезный обители.

Вновь призываю Божие благословение Якову Яковлевичу (Ермакову) и другим благотворителям.

Господь да покрывает милосердием своим обитель, и вас, и сестр».

1 апреля 1864 года, т. е. вскоре по открытии трапезы, коломенский 2-й гильдии купец Степан Тарусинов дал на общину 2000 р. сер., а Бронницкий купец Павел Тимофеич Хоботов 700 р. в июне месяце. Коломенская купчиха-вдова Александра Ивановна Шкарина, препроводя к митрополиту 5% билеты на 1000 р. сер., жертвуемые на вечное время в Брусенскую обитель, просила, в июне 1865 г., начальственного его распоряжения, дабы процентная сумма с 700 р. поступала ежегодно на поддержание заведенной трапезы, а с остальных 300 р. на пользу местного причта, за поминовение сродников. Высокопреосвященный 16 июня приказал: «Консистории, с прописанием прошения, и с приложением билетов послать настоятельнице указ, чтобы билеты внесены были в опись, чтобы воля благотворительницы была исполняема неупустительно, и чтобы вкладчица была уведомлена по получении». По смерти Я. Я. Ермакова (1868 г.), сын его Флор Яковлевич стал выдавать на трапезу ежегодно 800 р.; от других лиц в разное время (1866–1872) получено 4,600 р., а всего с 1855 г. собрано на трапезу состоящей в билетах суммы 16,200 р. сер.

Брусенский монастырь не имел большого леса и даже лесного участка149, в котором, по бедности монастыря, настояла крайняя надобность для постройки жилищ сестрам и других необходимых зданий, равно для отопления трехпридельного храма, имевшего духовые печи, и трапезы с поварней. Готовясь открывать трапезу с благословения архипастыря, Олимпиада просила его, в сентябре 1863 г., исходатайствовать Коломенскому девичьему монастырю 150 десятин строевого (елового и соснового) леса, состоящего в даче Баулинской, Богородского уезда, в 22 верстах от Коломны. По ходатайству митрополита и Св. Синода150, предписано отвести в пользование монастыря означенный лесной участок, о чем из консистории дано знать монастырю для принятия, в июле 1864 года.

В сентябре того же года владыка в ответ матушке отправил из Лавры следующее письмо от 26 числа:

«Божие благословение и мир преподобной игумении Олимпиаде и сестрам обители.

Вы пишете, что говорит закон о лесе, и представляете предположение, если не совсем противное закону, по крайней мере не буквально с ним согласное. Не беру на себя подобных личных разрешений, и во всяком случай проект контракта должен быть представлен на разрешение оффициально».

В октябре официально, но безуспешно, просила она дозволения: из отведенного казенного леса продать крестьянам Василию и Герасиму Сампсоновым 24 дес. на срубку, за 3,600 р. сер., каковая сумма требовалась на уплату 3000 р., взятых в долг для постройки некоторых хозяйственных принадлежностей, напр. просторной кухни при трапезе, поварни, большого погреба с амбаром и на обрытие леса, для сбережения оного, канавою. Кроме того она устроила в лесу сторожевую избу и еще другую для жилья монахиням (8 и 10 чел.), присматривающим за сохранностью леса; вырыла пруд в 10 саж. и колодезь. Дрова пилились под надзором сестер, из сучьев жгли уголь и привозили в монастырь. Заведены там огороды для овощей и две коровы для масла и молока пустынницам. Игумения часто езжала туда в простой кибитке, запряженной в одну лошадь, и проживала там иногда по неделе и по две, ради уединения и для утешения сестер; все тропинки в лесу и все места знала наизусть. Бывало, возьмет она топор с собою и начнет чистить сук на деревьях, показывая сестрам пример трудолюбия. Старалась из всего извлекать пользу и наблюдала во всем экономию; у нее не пропадал без дела ни один сучек, она его сама подбирала и монахинь учила не пренебрегать никакою малостью. Заводя пустынный порядок, дала им правило вычитывать каждодневно полунощницу с утреней, часы и вечерню, а для говения они поочередно приезжали в Коломенскую обитель.

В 1862 г. 26 февраля мать Олимпиада послала к его высокопреосвященству донесение о пожертвовании коломенским купцом Егором Ивановым Миляевым в собственность монастыря находящихся в Запрудной слободе г. Коломны каменного двухэтажного дома с принадлежностями, землею и садом, и боенного места151. Мерою земли под домом, надворным строением и садом – поперечнику в переднем конце 25 саж. 1 аршин, в заднем 27 саж., длиннику с обеих сторон по 80 саж. На боенном месте земли поперечнику в обоих концах по 10 саж., а длиннику по 60-ти. Присовокупив к этому, что жертвуемый дом, хотя и очень ветх, но в нем довольно материала годного для монастыря, а земля под домом и около дома, по близости ее к монастырю, нужна для скотного двора и огорода, игумения просила митрополита исходатайствовать на укрепление за Брусенским монастырем означенного дома с землею Высочайшее соизволение, каковое и последовало в 24 день сентября 1866 года. На приобретенной земле сделана деревянная обстройка кругом всего двора – сараи для сена и помещения коров, большой погреб для сбережения молока; на дворе построен каменный флигель и вырыть колодезь, а вместо фруктового сада, поврежденного морозами, разведен впоследствии огород.

С 1848 по 1866 год на разные постройки употреблено 238,494 р. 53 к. сер. Из этой суммы более 6000 р. Олимпиада издержала своих собственных денег на закупку материалов и для расчета с рабочими, а в возврат этих денег просила дозволения (28 авг. 1866) получать ежегодно по 300 р. из просфорной суммы, причем, по приказанию митрополита, представила подробный отчет о приобретенной в настоятельство ее монастырской сумме152 и о произведенных ею постройках. На прошении ее владыка положил резолюцию (4 сент.): «Из приложеннаго при сем описания и счета видно, что при весьма скудных средствах монастыря, игумения Олимпиада совершила построения, исправления и улучшения в монастыре на сумму почти триста тысяч рублей. Хотя не представлено на сие документов: но большая и важнейшая часть сделаннаго находится на лицо, причем первое место занимает обширный храм, построенный с преодолением чрезвычайных трудностей в приобретении для сего средств. Таким образом показанная в счете сумма получает от вещественных документов достоверность паче документов письменных. При ничтожности средств обители, и при виде употребления огромной суммы, по справедливости можно с полным доверием принять показание игумении, что ея собственных денег на монастырския дела употреблено заимообразно от четырех до шести тысяч рублей153. И потому предоставить ей заимообразно употребленную сумму получать от монастыря, по мере возможности, с постепенностию, которую она предполагает».

В Сергеевой лавре, 1 октября 1867 года, Олимпиада словесно докладывала митрополиту, которого видела в последний раз, о надобности разобрать за ветхостью городскую крепостную стену, ограждающую монастырь с двух сторон, с постройкой на место ее новой ограды из того же кирпича. Высокопреосвященный сказал: «ужели эта стена стала так ветха? Я помню старыя Ивановския ворота и узкий пролаз в стене (с южной стороны154). В детстве, учась в Коломенской семинарии, я не мог равнодушно пройти мимо этой стены и если никто, бывало, не следит за мной, то я не пройду воротами, а непременно чрез этот пролаз». Владыка советовал Олимпиаде письменно войти к нему по делу о крепостной стене, с изложением точных сведений, и прибавил: «спеши делом, а не то, быть может, я тебе уж не успею помочь». Эти слова казались не довольно вразумительными, пока в Коломне не разнеслась весть о блаженной кончине святителя (19 ноября), которую он предчувствовал в Лавре. Впрочем частным письмом Олимпиада уведомила владыку, что, по мнению градского общества, крепостная стена должна остаться по прежнему, и что градское общество не отказывается исправить ее со временем.

В октябре того же года, с словесного разрешения его высокопреосвященства, данного в лавре 1-го числа, взято было в арендное содержание Олимпиадой недвижимое имущество, оставшееся после покойного штабс-капитана Александра Моисеевича Кривецкого, заключающееся в земле, в количестве 77 ½ десятин, с садом, скотным двором и строением, при деревне Морозовке, в 7 верст, от Коломны, с платою 300 р. в год. В ноябре 1868 г. с опекунами имения заключено по представленному проекту формальное условие, а 28 апреля 1871 г. имение (собственно 67 дес. 2240 кв. саж. усадебной земли с находящимися на ней деревянным домом и разными принадлежностями, фруктовым садом и лесом) куплено с аукционного торга в Моск. окружном суде дворянином Ромуальдом Викентьевым и пожертвовано (в ноябре) в пользу Брусенского монастыря155. На укрепление за монастырем означенной усадьбы Высочайшее соизволение дано в 28 день июля 1872 г.156 На том месте устроен хутор, весьма полезный для монастыря чрез посевы ржи, овса и разных огородных овощей, которые так развелись что и семян не надо покупать; оттуда же доставляются в обитель масло и молоко с сметаной, в количестве достаточном для продовольствия на весь год. Олимпиада поместила на хуторе несколько сестер из крестьянского звания, а во время сенокоса или уборки хлеба, все способные к полевым работам сестры отправлялись на хутор, и вечером опять возвращались в обитель на отдых. Туда же приезжала мать игумения для надзора и поила всех чаем.

В 1872 г. для монастырок она построила, по левую сторону от въезжих ворот, еще двухэтажный деревянный корпус на каменном фундаменте, стоющий 6000 руб.

Мы, по мере возможности, обозрели внешнее благоустройство Брусенской обители, в настоятельство дивной Олимпиады. По поводу произведенных ею многочисленных построек внутри и вне монастыря, покойный владыка сказал ей однажды: «вот что делает вера в Бога и смирение, когда человек не полагается на свои силы, а на единаго Бога»! Теперь ознакомимся с внутренним благоустройством того же монастыря, попечением ее доведенного до цветущего состояния.

Вводя порядок и чиноположение во вверенном ей (штатном) монастыре, Олимпиада, между прочим, руководствовалась «уставом Новгородскаго первокласснаго Юрьева общежительнаго монастыря» (М. 1832, изд. 2), полученным ею от митрополита в 1848 г. 12 марта. Не раз при этом ей доводилось слышать от сестер: молода еще, матушка, учить то нас157. Мы постарше тебя, теперь уже поздно нам переучиваться». Мать игумения на эти возражения отвечала: «что делать сестры? Я сама знаю, что моложе вас. Но ведь я не по своей воле к вам пришла учреждать порядок. Владыка-митрополит послал меня сюда, и я за святое послушание ко властям, в особенности из страха, чтобы не подпасть проклятию, творя дело Господне с небрежением (Иер. 48:10), должна говорить вам истину, что худо или хорошо, и вашу жизнь устроять по духу монашества; а ваш долг с благоразумием и без обидчивости выслушивать меня и моим требованиям подчиняться: тогда между нами водворится любовь, а с нею все будем легко выполнять по единодушию».

Матушка советовала сестрам чаще посещать храм Божий, не отвлекаясь рукодельем158 от церковных богослужений, при чем говаривала: «ищите прежде царствия Божия и правды Его, сия же вся, т. е. временныя блага, приложатся вам (Мат. 6:34). На все найдется время после церковной молитвы, и в работе будет более успеха». С тех сестер (числом 5), кому поручалась церковная должность, она строго взыскивала чистоту и аккуратность во всем. Еще до начала службы они должны были обдумать, что нужно, и приготовить вперед, а по церкви во время богослужения ходить реже, по особой только надобности, и то тихо и осторожно, все делая без суеты. У каждого столба, около клиросов находилась церковница, чтобы поставить свечу, или что другое сделать. Чинно и, по возможности, одновременно ходили они по ту и другую сторону царских врат, минуя амвон. При виде порядка и уменья, с каким церковницы исполняли свое послушание, некоторые посетители выражались: «у них все делается точно не руками, а машиной». Каждый день после обеда или вечерни они должны были отирать и мести в церкви весь пол, с опасением, чтобы и пылинка не пала на иконостас. Касательно богослужебных риз существовала роспись, какие подавать в праздники и в будни, как и когда их переменять. Но и затем всякий раз, накануне праздника, старшая ризничная монахиня приходила к настоятельнице узнавать, какие приготовлять ризы и утварь для священнослужения: все у матушки было твердо в памяти, потому что каждая почти вещь при ней была сделана и ею приобретена; она же наблюдала, чтоб в ризнице все было сохранно и в порядке. По ее приказанию, храм в праздники украшался новыми коврами, большими свечами пред иконостасом, драгоценными сосудами, блестящими нарядными ризами на священнослужителях и пр. Все это делалось не из тщеславия и суетности, по обычаю и в духе мира, а было знаком высокого в ней сочувствия к изящному и благовейного почитания праздничных дней.

Особенное внимание обращено было на церковное пение, которое Олимпиада застала крайне плохим, так как певчие все поустарели, а молодых не принимали, или не обучали. Доходило иногда до того, что пели и читали на клиросе две, три монахини, да дьякон с дьячком. Для устройства певческого хора, она приняла в обитель несколько молодых девиц и человек до шести малолетних (лет от 5 и до 8), с хорошими голосами; наняла учителя нотного пения, а в 1860 г. в замен его пригласила монахиню Спасо-Бородинского монастыря, знающую музыку и пение, которая до ныне управляет певческим хором в Коломенском монастыре и обучает сестер нотному и простому пению. Улучшая хор, Олимпиада не гналась много (по словам регентши, монахини П.) за музыкальностью и искусством, и всего более желала, чтоб пение в особенности ирмосов, стихир и тропарей, кроме отчетливости в словах, выражало молитву и умиляло предстоящих. Пока церковное пение устроялось, она присутствовала на каждой спевке, чтобы следить за учителем и, когда нужно было, делала ему свои верные замечания относительно церковного напева; она и сама в своих кельях учила клирошанок напевам, какие нравились ей еще в Ладинском мон., каждый голос могла отдельно поправить, хотя имела только природный альт. Любила она девочек, первенцев своих, матерински пеклась о них и, слушая их детское пение, бывало расплачется от радости. Из них вышли самые способные клирошанки, все они за год до ее кончины пострижены в мантию.

В церковных службах она не допускала спешности или пропусков, требуя, чтобы устав церковный исполнялся в точности. «Матушка! ведь к вам бы в церковь больше ходило богомольцев, если-б у вас меньше и скорее читали, а то долга служба», говорили некоторые из граждан. На это она отвечала: «нам было б грешно в угождение людям изменять чин обители. Пусть к нам ходят те только, кто не ленив молиться, а на всех-то и не угодишь».

В 1866 г. установлено в монастыре (в трапезе) неусыпаемое чтение Псалтыри, с поминовением сестер и благотворителей, на каковое учреждение поч. гражданка Тупицына представила митрополиту в том же году 3000 р., с назначением процентов на поддержание общины159. Владыка 29 августа дал резолюцию: «Консистории 1) билеты на три тысячи рублей препроводить к настоятельнице Брусенскаго монастыря, для внесения в опись. 2) С тем вместе предписать ей, чтобы все изложенное в прошении Анны Осиповны было принято к точному исполнению, и особенно, чтобы молитвы о ней и присных ея приносимы были как в церковном богослужении, так и при непрерывном чтении Псалтыри по установленному чину не опустительно. 3) От меня уведомить ее с приложением списка с моей резолюции».

4 сентября высокопреосвященный писал к ней:

«Милостивая государыня, Анна Осиповна!

«О препровожденных при прошении вашем ко мне, двадцати четырех 5% билетах на сумму три тысячи рублей сер., пожертвованных вами в Коломенский Брусенский девичий монастырь, какое дано мною предписание, список с онаго при сем к вам препровождаю.

С утешением взирая на вашу благотворительную деятельность, усердно призываю вам от Господа благословение, душевный мир и благоденствие».

Новые порядки введены были с открытием общей трапезы. Прежде чем затапливать печь для варения пищи, старшая повариха должна была придти к игумении за благословением и зажечь огня от неугасимой лампады, теплившейся в ее образной комнатке пред Казанскою Богоматерней иконой, которую Олимпиада случайно приобрела на пути из Ладинского в Аносин монастырь, и особенно чтила160. Когда же наставал час обеда, ей подавались все кушанья для пробы, и трапезница брала у ней благословение ударять в сборный колокольчик. Игумения сама бывала за трапезой вместе с сестрами, пока не научила их вести себя в это время чинно и благоговейно.

Внимательно следя за поведением сестер, Олимпиада часто ходила по кельям невзначай, днем или вечером, когда ее не ожидали, причем если заставала их за рукодельем, или за полезною книгою или на молитве, то душевно радовалась и поощряла таковых своим приветом материнским; а если находила в праздности, или в чужой кельи, то старалась вразумлять их, что тратить время даром грешно, и что от бесполезных посещений друг друга бывают клеветы и пересуды, подрывающие взаимную нашу любовь.

Отлучки из монастыря без особой надобности никому не дозволялись. Если которой сестре нужно было самой снести работу в мирской дом, она испрашивала благословение у игумении; молодая сестра отпускалась в город лишь только в сопровождении старшей по летам. Самовольные и беспорядочные отлучки не могли остаться незамеченными: у ворот монастырских и до сих пор существует келья, в которой две доверенный сестры, так называемый вратницы, дежурят понедельно, имея при себе помощницу; они видят, кто входит и выходит из ворот, и о всяком беспорядке тотчас же дают знать настоятельнице.

Над каждым послушанием поставлена была старшая монахиня, над клиросным напр. уставщица и регентша, над церковным ризничная и т. д. Старшим монахиням Олимпиада говаривала: «вы должны быть твердыми столпами, поддерживающими в обители стройность, чинность и порядок. Я одна не могу за всем усмотреть, помогайте-ж мне искренно и единодушно». Прочим сестрам она внушала иметь к ним должное повиновение: «если вы ослушаетесь старших, кому поручен надзор за вашею нравственностью и духовным образованием: то знайте, что этим не меня только оскорбите в лице их, но прогневите и Бога, заповедавшаго (5 заповедь десятословия) почитать старших по достоинству». Когда старшая приносила жалобу на младшую сестру, – выслушав донос, матушка не спешила приговором, но обдумывала серьезно, старалась и через казначею161 или через других монахинь узнать обстоятельно, так ли было дело, как донесено, или иначе? Если открывалась оплошность или какая несправедливость со стороны старшей, то игумения, призвав ее, говорила: «ты вот как поступила, вот отчего у вас вышла неурядица, вот почему тебя не послушали! Ты сама виновата, впредь вот как веди себя и будет хорошо». Виновных в чем бы ни было она всегда вразумляла наедине, в своей кельи. «Наша матушка прозорливая, говорили сестры. Она точно читает что в сердце написано, и невольно приводит к сознанию того, чего мы в себе по самолюбию и не замечали». Она побуждала к безропотной жизни, приводя в пример прежние свои труды и ревность к послушаниям. Если же которая из монахинь или послушниц упорствовала в своеволии, Олимпиада в подобных случаях собирала всех сестер в церковь, не в богослужебное время (а с 1864 г. в трапезу) и здесь-то, окруженная монастырками, вызывала пред себя виновную. Объявив сестрам в чем дело, она говорила: «ну матери и сестры! убедите ж теперь ее к сознанию своей вины и к покорности властям, помолитесь о ней. Враг не терпит мирной жизни между нами, вот и помрачил разум этой сестры, надымая ее гордостью и грубостью; она бедная не замечает, что слушает врага и действует по его научению, в урон своему спасению». Старшие монахини, скорбя за матушку, обеспокоенную проступком сестры, начнут, бывало, просить сами прощения за виновную, а потом уже и уговаривают и убеждают последнюю, чтоб поняла свою вину, смирилась и тем снова приобрела бы любовь матушкину и успокоила ее любвеобильное сердце. Сестра при этом почти всегда умилялась и смягчалась, как воск, укоряла себя перед всеми, и в слезах раскаяния падала к ногам игумении, чистосердечно прося у ней прощения и молитв. А матушка, тронувшись слезами сестры, сама бывало расплачется и, обратясь к чудотворной Богоматерней иконе, начнет класть земные поклоны, и все уже тут с нею молятся и благодарят Царицу небесную за спасение сестры. Затем, обратившись к предстоящим, говорила: «Милыя сеструшки! ведь вот наша-то Госпожа Игумения (указывая на икону). Помните это твердо, что вы не мне грешной служите, а Ей, Пресвятой Владычице, Богородице. За все ваши труды и подвиги Она вознаградит вас и в этой, и в будущей жизни. Кто же за нас заступится пред Господом, если мы своими грехами и непослушанием разгневим милосердую нашу Ходатаицу? Милыя сеструшки! не слушайте злобнаго и завистливаго врага: это он делает между нами спону162. Он не хочет, да ему и не любо, чтоб мы жили все в мире и любви; но когда мы посрамим его примирением нашим и смирением, то он уныл отходит от нас, а мы возрадуемся духом и возблагодарим спасающаго нас Господа». Тут она с прочими обращалась молитвенно к образу Спасителя, по правую сторону царских врат; все сестры подходили наконец к ее руке, прощаясь с нею, а раскаявшуюся сестру она своим приветом умела так ободрить и утешить, что та, как бы оправившись после тяжкой болезни, с новыми силами и усердием начинала нести возложенное на нее послушание.

За добрую и трудолюбную жизнь сестры награждаемы были постригом в рясофор и в мантию. Олимпиада испросила у митрополита Филарета благословение постригать и без указа в рясофор тех, кого найдет она достойными, даже и из молодых послушниц (от 20 лет), с юности проживающих в обители. У сестер была любимая мечта, чтоб скорее достичь пострига; в виду этой цели, они друг перед другом старались всячески угодить матушке игумении, заслужить ее внимание скромным поведением, зная, что у ней не было лицеприятия ни к богатым, ни к бедным и что более всего она ценила послушание, смирение и простосердечие, вследствие чего и любовь в сестрах скреплялась, как бы у детей одного благочестивого семейства. Сама же настоятельница, за неустанное попечение о внешнем и внутреннем благоустройстве вверенного ей монастыря и отличное благонравие, награждена, по удостоению Св. Синода, наперсным крестом 1868 г. 17 мая. Преподано ей благословение Св. Синода 23 марта 1871 года.

Олимпиада была замечательная в наше время подвижница. «Покойную игумению я хорошо знал и душевно почитал ее за ея простоту и искреннее благочестие», пишет преосвященный Савва, архиепископ тверской, бывший (1862–1866 гг.) викарий московский. Живая вера в Бога и смирение – вот главныя, отличительныя черты ея благочестия. Всего потребнаго ей самой и обители она ожидала от Бога, просила у Бога и у Преблагословенной Девы, без всякаго вымогательства от людей, на что у нея никогда не доставало духа; даже и по сбору сестер не любила никуда посылать. Она говорила: «лучше потерпеть нужды монастырския, чем посылать в сбор монахинь и особенно молодых. Матерь Божия, видя усердныя наши молитвы и наши нужды, сама невидимо пошлет благодетелей, которые исполнят потребное, а лишняго нам не должно и затевать».

Сила веры, по которой она получала свыше-просимое, весьма рельефно обнаружилась в ней во время пожара, случившегося в монастыре 1856 г. 13 сентября. В 11 часов ночи, неизвестно отчего загорелась одна деревянная сестринская келья у северо-восточного угла ограды. Огонь, при довольно сильном ветре, быстро перешел на другую, рядом стоящую келью, в пяти аршинах от которой, по правую сторону, стоял старый деревянный, двухэтажный корпус и с другой стороны, в семи аршинах от той же кельи, находилась келья казначеи, построенная в 1851 г. возле святых ворот и передней ограды. Пламя по направлению ветра неслось в эту именно восточную сторону, и еслиб казначейская, деревянная келья загорелась, той-же бы участи подвергся и близко стоящий новый храм. В виду этой опасности, Олимпиада с сестрами прибегла к державному покрову Царицы небесной. Помолясь во храме перед Казанскою, чудотворною иконой, она вынесла ее наружу, став прямо против пожара, и ветер мгновенно подул на север (собственно в угол северо-восточной башни), где за оградой было место порожнее и усаженное деревьями, разумеем почтовый двор. А две рядом стоящие кельи горели, как бы две свечи, не нанося ни малейшего вреда смежным, деревянным кельям; тем только и ограничился пожар. Вместе с сестрами Олимпиада прославила Богоматерь, явившую им свою скорую и могущественную помощь. У нее было правилом жизни: за все, за самое малое утешение благодарить Бога, и все успехи в делах своих относить к Нему единому с Богоматерью.

Заступление Божией Матери в другой раз знаменательно открылось в 1865 г. 14 июня. В этот день, во время полиелейной вечерни, творимой в память святителя Московского Ионы, когда именно читались паремии, страшно грянул гром и разразилась гроза над самым куполом нового храма. Все бывшие в церкви сестры в испуге вскочили с своих мест (паремии слушают сидя, по обычаю) и священник о. Феодор в страхе вышел из алтаря. Через отворенное в куполе окно, которое не успели затворить, молния свободно влетела в храм: в куполе показались клубы дыма, искры сыпались сверху и рассеивались по разным сторонам. Сестры стряхивали их с себя, а та послушница, которая читала паремии на средине церкви, под самым куполом, была как бы вся с головы до ног осыпана огнем! «Мы все так и думали, рассказывает монахиня Пульхерия, что молния ее уже убила или сожгла непременно. Певчия от ужаса закрыли глаза, иныя вскрикнули, воображая, что никто не останется в живых, а некоторыя, пав на колена, со слезами взывали к Пресвятой Богородице: «спаси храм свой и всех нас»! И, о дивное чудо! Милосердая Владычица сохранила всех и все в храме невредимо. Электричество, рассыпавшееся по полу огненными искрами, мгновенно все собралось как бы в клубок, или в малый, огненный шар и вылетело в растворенную, церковную дверь. Стоявшие на паперти дверницы-монахини видели это, и как потом оно вылетело с паперти и ударилось в землю. Никто не был убит и оглушен. Когда, по окончании паремии, Акилина с книгой вошла на клирос, глаза всех с удивлением обращены были на нее. Певчие спрашивали: «что с тобой? Как ты жива осталась»? Да я, говорит она, читавши, не видала ни дыма, ни огня; только, в след за громовым ударом, меня пошатнуло с места и я опять оправилась. Огонь даже не прикоснулся и к флеровому покрывалу, которое было у ней (рясофорной) на голове, и во всей церкви знака от огня нигде не осталось». По желанию сестер был отслужен, после вечерни, благодарный с акафистом молебен Богоматери. А игуменьи Олимпиады в то время не было в обители (она уезжала на монастырский хутор): но, уповательно, по ее молитвам обитель и храм спасены столь чудным образом.

Она любила молитву, которая не есть только средство к добродетели, но и сама по себе есть добродетель. В последние годы своей жизни матушка не могла, по болезни, каждодневно бывать в церкви; но, и не бывая за церковной службой, она у себя на дому заставляла келейниц вычитывать утреню, часы, вечерню и монашеское правило. В это время говаривала: «старайтесь, сестры, достигать монашества в молодых летах, пока есть силы молиться и теплота есть сердечная. В молодости, быв уже монахинею, я молилась без устали, с каким жаром любви к Богу! А теперь в старости куда гожусь? и дряхла и ленива стала, и холодна к духовным ощущениям». Так она выражалась по чувству смирения. В той кельи, где она постоянно сидела, опочивала (на диване) и молилась, была самая простая обстановка, образа без риз. Перед ними горела день и ночь лампада. Вечерами матушка всегда сидела без свечи, с одною только лампадой, так беседовала и с сестрами, которые по делам приходили к ней. Свеча зажигалась только тогда, когда ей читали утреню, или вечернее правило, или какую бумагу нужно было прочесть. Работою в кельи она занималась самою простою, а большею частью пряла шерсть или козий пух, который ей с Дона присылали родные. Они же дарили ее голландским полотном, но она им не пользовалась, считая его роскошью, и тонкое белье заменяла простой серпянкой, чтоб легче было мыть; сама же никогда не обмывала своего тела, кроме лица и рук, не позволяла себе и ванн до самой кончины. Носила она из черного коленкора сарафанчики, которые от мытья и долговременности потеряли уже свой цвет и несколько раз были починиваемы заплатами; такова же была и кофта, сверху надеваемая ею на сарафан. Только к причастью или в большие праздники она, вместо ветхого сарафана, надевала шерстяной подрясник, а ряску для выхода в церковь имела приличную из полутерна или камлота, и в сестрах любила видеть опрятность, чистоту в одежде и однообразье, чтоб и богатые сестры не щеголяли изысканною одеждой, и бедные не отличались бы слишком от них худостью риз или неопрятностью. Пищу употребляла простую. «Бывало видишь, разсказывает мать Ангелина, что ей, по слабости и болезни ея желудка, не годится суровая трапезная пища, и предложишь купить рыбы свежей на уху. Но она ни за что не позволяла купить для себя ни рыбы, ни икры и ничего такого, чем бы могла подкрепить силы свои. Я уже поневоле, жалея ее, прибегала иногда и к выдумке. Подам ей уху и скажу: «матушка! это вам рыбник прислал в благодарность за то, что мы у него берем рыбу для монастырской трапезы». Вот она и начнет креститься, приговаривая: «ах, спаси его Господи! За милость дай ему Бог здоровье» и т. п. Также и когда икру подам ей, то скажу: «это вам, матушка, гостинец из Москвы; такая-то (богатая сестра) привезла от родных своих. Зная, что вы для себя не купите, просит вас, Бога ради, утешьте ее, примите и кушайте на здоровье». И она из опасения, чтоб не оскорбить любовь сестры, примет и кушает, моля Бога о благодетелях. А свои деньги тратила на нужды обители, на благотворения сестрам, бедным вдовам и сиротам. Трудно было ей отказать кому-либо в помощи; последние рубли свои, оставшиеся как-нибудь от тех денег, которые ей присылывали родные, она спешила отдать нуждающимся, а сама еще более стесняла себя экономиею в своих потребностях, лишала себя и малого утешения. Бывало скажут ей: «вот вы остались безо всего. Придется вам умереть не на службе, а может быть на покое: вам и похорониться-то будет не чем». Она отвечала: «ну, да как-нибудь похоронят; ведь не оставят же мое грешное тело поверх земли, хоть на рогожке, да стащат в могилу, а помин какой заслужила, такой и будет, лишь бы Господь помянул меня грешную и дал бы покаяние перед кончиною». Отдавая на сбережение какую либо хорошую вещь из одежды или посуды подаренную ей, она говорила: «возьми, голубчик Ангелина (не то матуся, т. е. матушка), убери, может быть кому пригодится, а мне, псу смердящему не надо». Она принимала живое и деятельное участие в семейном положении священнослужителей и много содействовала благоустройству их детей.

Люди с самым добрым сердцем бывают нередко раздражительны. Этой немощи была подвержена и мать Олимпиада, в последние годы жизни, вследствие именно болезненности163. В ней, после сильной простуды, развилась постепенно (может быть оттого, что она вовсе не лечилась) желчная лихорадка с мучительными завалами в животе и частой, изнурительной рвотой. «Во время таких припадков, соединенных с тоскливостью сердца, мы, разсказывает Ангелина, все неприятное старались, по возможности, скрыть от нея, не растревоживая ее; да и сами, любя и жалея ее, не обижались много, если она в запальчивости гнева наговорит много резких слов и насулит наказаний провинившимся. Все знали, что гнев ея только до порога: не успеет выдти от нея обиженная сестра, как у матушки сердце начинало уже страдать, зачем она наговорила лишняго и оскорбила человека; она уже плачет, раскаивается и готова первая поклониться в ноги обиженной, прося прощения. А у меня (бывшей казначеи) и часто просила извинения со смирением, после того как вспылит и наговорит резких слов. Бывало, заплачет и скажет: «о, Боже! что мне делать? Не совладаю я с собою, грешная. Чего я не выскажу в горячности? Простите меня»! Между тем, разсматривая свою внутреннюю жизнь, со слезами говаривала мне откровенно, как другу: «да, Ангелина, я вижу, что эта страсть (гнев) и болезнь желчная попущены мне от Бога для моего смирения и самоуничижения, чтоб я не превознеслась своею прежнею жизнью, не возмечтала бы о себе нечто доброе и не впала в самомнение и высокоумие, которое погубило многих, даже праведников». Немоществуя телом и душою, она оплакивала себя постоянно, считала себя хуже всех и молила сердцеведца Бога, чтобы помиловал ее.

В 1872 г. Олимпиада часто думала о том, как бы оставить настоятельство, и хотела уже подать прошение об увольнении от должности за болезнью; но одно удерживало ее от подобной решимости – воля митрополита Филарета, который запретил ей когда-нибудь проситься на покой. В последнее свидание с ним, в 1867 году, она, при откровенном разговоре, сказала ему: «Владыко святый! я только и служу до тех пор, пока вы живы; но вас нестанет, и я подам в отставку. Куда я гожусь с своими недостатками и необразованностью по нынешнему веку? Это вы так милостиво и отечески снисходите к моему недостоинству, и в вашей только мудрости я нахожу себе опору». – «Нет, я желал бы, отвечал он, чтоб ты и по смерти моей не оставляла своего служения, до тех пор, пока сам Господь позовет тебя на вечный покой. Это будет полезнее для твоей души: ведь ты не мне служишь, а Богу». Вот эти-то слова незабвенного иерарха и удерживали игуменью Олимпиаду на поприще ее служения до последнего дня.

Ей было предсказано от старца Зосимы и еще от одной блаженной девицы в Ладине164, что она пробудет в игуменстве 25 лет, и матушка, в ожидании последнего, т. е. 25-го года, все свои дела старалась поскорей устроивать, и все задуманное или начатое кончить непременно к этому году. Например, кого желала постричь в манию, она спешила постричь великим постом 1872 года; и когда мать Ангелина стала просить ее отложить еще хоть на год этот постриг, она отвечала решительно: «нельзя, я тогда буду не в силах. Я чувствую, что будущим великим постом (1873 года) умру, а теперь, теперь надо кончать, пока я еще в силах»! Причем заметила: «это я говорю не от себя, а мне внушила Царица небесная, перед иконой которой я молилась». Когда первенцы ее, духовные питомицы, были пострижены, она плакала от радости и благодарила Богоматерь, что сподобила ее видеть их мантейными монахинями. «Ведь это мои все деточки», выражалась она в разговоре с другими. «Я их насадила, ухаживала, поливала, а Господь возрастил их ко благу обители»!

С осени 1872 г. она стала чувствовать слабость во всем организме и часто боль горловую, потом и потерю аппетита. Кашель во всю зиму не перемежался. Из своей кельи она никуда не выходила и более находилась в постели. Дела, касающиеся до обители, равно и хозяйственные запасы для общей трапезы, все это заботило ее. В половине декабря того же года, она перед утреней видела замечательный сон и приняла его за извещение о близкой своей кончине, а после утрени подробно сообщила Ангелине, своему другу. «Вижу, говорила она, что кто-то нас с тобою повел трудным путем. Нам пришлось переходить и чрез топкия болота, пробираться чрез колючее кустарники, чрез дремучие леса, плыть морями и проходить песчаными степями, пробираться узкою тропинкою над оврагами и ужасными пропастями! Наконец мы добрались до высочайшей горы, на которую мне надлежало взойти одной, а тебя уже не стало со мною. Вот я и недоумевала: как взберусь на эту гору? Слышу голос того самого светоноснаго человека, который не раз и прежде являлся мне во сне и на яву, но на этот раз я его мало видела, а больше только чувствовала, что он около меня, с правой стороны, – слышу голос его: «не страшись! Когда еще более приблизишься к этой горе, то найдешь удобный на нее восход; поищи внимательнее дорожку». Приблизясь к горе и всматриваясь пристальнее, я заметила отлогость на ней и свободно могла взойти на нее по удобной тропинке. Невидимый проводник опять говорит мне: «оглянись теперь назад, на весь этот путь пройденный тобою». Я оглянулась, и с горы был винен мне путь далеко необъятный. Невольный ужас напал на меня при мысли о трудностях на пути мною пройденном; меня удивляло, как это я, такая немощная, могла пройти огромное пространство, минуя опасности! На мою мысль таинственный голос отвечал: «да, хотя ты и немощна и безсильна, но Бог руководил тобой и всесильно помогал тебе на трудном пути (жизненном)». Я снова погрузилась в думы и задалась вопросом: ужели же мне опять прийдется возращаться по этому ужасному и опасному пути? – «Нет, отвечал невидимый, зачем же тебе возвращаться, путь твой уже кончен, ты останешься теперь здесь... Смотри, веди себя тихо и осторожно», присовокупил он в предостережение, и я при этих словах проснулась». Олимпиада, растроганная до слез, много говорила с матерью Ангелиной о близкой своей кончине, и что ей нужно теперь отвлечься от всех земных забот, войти внутрь себя и паче всего хранить спокойствие души, дабы приготовить себя к мирному исходу из сей жизни. Мать казначею она просила взять весь труд и заботы об обители на себя, и только самое необходимое сообщать ей.

На третий день после виденного ею сна, монахиня Пульхерия пришла к ней (в 11 часу утра) с деловыми бумагами за истекающий год, который она должна была подписать. Больная, встав со стула, положила три земных поклона перед образами и, сложа на груди руки, сказала: «ну, Пульхерия, теперь я буду подписывать эти монашеския (о монахинях) ведомости уже в последний раз»! А когда монахиня возразила: «что вы, матушка! Сохрани вас Господь, зачем вы нас обезнадеживаете» и проч., то она уже решительно сказала: «нет, мне теперь немного остается пожить с вами. Вот что мне предсказано во сне» и, передав сестре свое видение, принялась подписывать бумаги с заметным душевным волнением, останавливаясь на несколько минут для отдыха, потому что слабость сил изменяла ей. Подписав бумаги, она почувствовала себя дурно и изъявила желание проститься со всеми сестрами, когда ей будет легче. Перед вечерней она сама вышла к ним в залу и, помолясь Богу, поклонившись сестрам, села на стул среди комнаты и вот что говорила почти сквозь слезы: «Матери и сестры! я собрала вас нарочно, чтобы, пока еще я в силах, побеседовать с вами в последний раз. Быть может, на меня кто обижается, или я кем была разгневана, простимтесь христиански». Сказав это, встала и поклонилась всем в ноги, говоря: «простите меня Бога ради и помолитесь за меня грешную»! В свою очередь и сестры пали ниц, с испрашиванием у ней молитв и прощения. Минуты были слишком трогательные! Это был общий плач детей, разтававшихся с любимою матерью, но между тем в сердцах таилась какая-то надежда: авось матушка поживет еще несколько годов; может быть, ее предчувствие (близкой кончины) не оправдается! Она опять села на стул и, окруженная сестрами, кротко беседовала с ними, чтоб они и по смерти ее помнили все ее наставления и введенный ею порядок старались бы поддержать. Она, как любвеобильная мать, утешала их, что и там, за гробом она своим духом неразлучна будет с сестрами, а если получит дерзновение у Господа, то непрестанно будет молиться за любимую обитель и за сестер, живущих в оной. Монахини и сестры неоднократно целовали ее руки, обливая их слезами. Матушка сама плакала и растроганная наконец удалилась в свою опочивальню. Вскоре потом она в своей кельи исповедовалась и приобщилась св. Таин.

Болезнь ее становилась хуже: завалы часто подходили к сердцу, и ей по ночам иногда было так трудно, что не надеялась дожить до утра. Сколько ни уговаривали ее пригласить врача, она ни за что не соглашалась лечиться, вполне предавая себя воле Божией. Ночь на праздник Рождества Христова провела слишком дурно и пожелала ранним утром, после обедни приступить к св. Тайнам, а вечером в тот же день особороваться св. елеем, в присутствии всех сестер. «Пусть, сказала, оне помолятся со мною и я еще повидаюсь с ними и прощусь». Во время елеосвящения она сидела в гостиной, прислонясь к подушке; сама держала свечу и усердно молилась, даже со слезами, при чтении священниками (двумя) умилительных молитв. С тех пор не выходила более из своей спальни, где и приобщалась то через неделю, то через две, смотря по состоянию здоровья, а с великого поста до самой кончины два раза в неделю: в среду и в субботу, и всякой раз после исповеди, с благоговейным приготовлением, со слезами. Никакой другой пищи во время поста не принимала, даже кусочка просфоры (антидора) не могла проглотить, и только глотком воды промачивала ссыхающееся горло и язык, от внутреннего жара, но рвота желчью продолжалась у ней (по 28 марта). Едва могла до некоторого времени вставать с постели, опираясь на других, и при всех страданиях не позволяла себе и малейшего стона; если забудется и простонет, то, придя в себя, говорила: «мне ли окаянной грешнице охать? Я должна благодарить Господа, тяжкою болезнью заглаждающаго мои грехи». В особенности она радовалась, что язык ее сильно болел, и когда окружающие сострадали этому, она говорила: «не жалейте. По делом мне! Я в горячности расточала безразсудно слова и нередко вас порицала: вот Господь и очищает мой язык временною болезнию, чтоб не быть ему наказанному там, в геенне». На четвертой неделе поста заметив, что келейная ее послушница, Людмила, плачет, спросила, о чем плачет. Та отвечала, что слезы у ней текут невольно от умиления, порождаемого видом страданий матушкиных и того благодушия, с каким она, больная, переносит их, конечно укрепляемая благодарю Божиею. Матушка, подумав немного, сказала: «я согласна с тобой, что благодать укрепляет меня грешную. Благодарю Господа моего», и тотчас же заставила эту келейную сестру читать ей вслух, как можно внятнее и реже, псалом 102: Благослови душе моя Господа, и вся внутренняя моя имя святое Его и проч., за нею и сама повторяла трогательные псаломские слова.

17 марта 1873 года минуло ровно 25 лет с ее вступления в игуменскую должность. В ночь на это число, т. е. на субботу четвертой недели поста, с нею сделалось очень дурно и она к утру крайне ослабела. Она была в полном сознании, слышала, что около нее стоят и шепчутся сестры, но ничем не обнаруживала своего внимания к ним, а во время утрени, когда мать Ангелина пришла спросить на счет исповеди и св. приобщения, Олимпиада подала ей знак рукою, чтоб наклонилась, потому что не могла говорить громко. И тут она с трудом объяснила, что у ней стесненное дыхание в груди, как будто что прилило: вода прилила в грудь, а опухоль в ногах опала. «Я думала, что настал мой конец, сказала она, но, видно, Господь услышал мою молитву; мне очень хочется умереть к Святой (не задолго до Пасхи), или на самый светлый день Воскресения». Оправившись после припадка, она исповедовалась и приобщилась. За нею стали наблюдать тщательнее, день и ночь. Она лежала на правой стороне и тогда только просила себя повернуть (на простыне) налево, когда бок уставал, говорила мало и редко, а все более мысленно молилась, перебирая четки, которые с нею были неразлучны до самой кончины; иногда же заставляла в слух прочитывать акафисты Иисусу сладчайшему, Божией Матери и Ангелу хранителю, не то Евангелие или псалтырь. «На пятой неделе, разсказывает Ангелина, она попросила себя положить на пол, лицом против икон и очень была довольна, лежа на полу, даже повеселела. В похвалу Богоматери, т. е. в субботу на той же неделе, приобщась св. Таин, она так радовалась духом и торжествовала, как точно предвкусила райскаго блаженства, и окружающим ее говорила: «ах, какой у меня праздники, какое торжество! Как мне весело»! Лицо ея сияло неземною радостью, она казалась невинною, подобно младенцу. Тут ей вдруг захотелось чаю, усадила и нас всех кругом себя пить чай, а мне велела сесть к ней на постель, поближе, и потом всех, кроме меня, отпустила из своей келлии, сказав: «подите, отдохните. Я вас бедненьких замучила. Знайте, что я вполне чувствую вашу услугу и великую любовь ко мне. Господь да вознаградит вас за меня. Простите меня, если чем оскорбила вас»165. Оставшись со мной наедине, она выразила уверенность, что начальство не откажет в ея последней, предсмертной просьбе о назначении меня ей в преемницы по управлению обителью166 и, зная мои немощи, душевно пожалела, что оставляет меня на такой трудный подвиг. Я стала плакать и говорить ей: «матушка! ужели эта чаша не может миновать меня? Вы знаете, как я этого не желаю. Я думала, по кончине вашей, отказаться и от казначейской должности, доживать свой век на покое». Она отвечала: «нет, этого нельзя. Ты должна доканчивать после меня то, чего я не успела сделать. Ты во всем была моей сотрудницей, потрудись же до конца, а я за тебя буду молить Бога и там, если только улучу дерзновение». Затем все прочее, на счет своего погребения и поминовения, предоставила вполне на мою волю и сказала: «я надеюсь, что ты все сделаешь, как лучше».

В среду на шестой неделе, после исповеди и св. причащения, она с благоговейным вниманием выслушала канон на исход души, глядя на иконы, на крест Спасителя и часто осеняя себя крестным знамением. Канон читал прерывающимся от слез голосом старший монастырский священник Сергей Алексевич Ильинский167 и, наклонясь потом к лежавшей на полу матушке, он поведал ей скорбь монастырского духовенства, которое теряет в ней не только добрую игуменью, но как бы свою родную мать и попечительницу. В утешение она указала на будущую свою преемницу, которая не откажется следовать ее примеру: «а вы только, прибавила она в разговоре с священником, молитесь, чтобы Господь подкрепил ея слабыя силы и мне бы дал дерзновение содействовать вам и на том свете моими молитвами». По уходе священника, бывшие тут сестры с монахинями Алевтиной и Пульхерией (6 чел.) припали к ее ногам, плакали и целовали ее руки, прося, от лица всех сестер, молитв ее и памяти о них там, за гробом. Она с твердым упованием обещала им это, имея в виду, что преп. игумения Афанасия и по смерти не оставляла своей обители168. «Вы знаете, сказала матушка, мою любовь к вам: ведь вы все мои, почти все мной приняты, о каждой из вас я заботилась: ужели ж когда могу забыть вас».

В воскресенье Лазарево она приобщилась животворящих Христовых Таин, перед чем положена была на кровать. Помышляя о смерти, спросила Ангелину, своего друга: «куда-то вы стащите мое грешное тело»? – «Никуда. Мы здесь вас похороним, возле новопостроеннаго храма», отвечала мать Ангелина169. – «Да разве дозволят»? сказала она с удивлением и, узнав, что духовное начальство уже дозволило, нет препятствий и со стороны гражданского, она, перекрестясь от радости, произнесла: «ну вот мои голубки (сестры) будут часто слетаться на мою могилку и помолятся обо мне».

С понедельника страстной недели дыхание у ней сделалось труднее и прерывистее, а вследствие внутреннего воспаления показались на теле черные пятна. Она впрочем продолжала хранить в себе благодушие и за все благодарила Господа. В среду в последний раз была напутствована св. Тайнами. Мать Ангелина предлагала приобщиться ей, вместо среды, в великий четверг, но она чувствовала, что на другой день не может принять Божественные Дары. Ночью на четверг, в 11 часов воспаление в ней усилилось чернота еще более обнаружилась на лице (в щеках) и на руках, грудь сильно вздымалась; подумали, что она совсем кончается. В 12 часов ей стало лучше и она могла говорить шепотом. промочив св. водой ссыхавшиеся от сильного жара уста и язык. В четверг, последний день ее жизни (5 апр.), утром часов в семь она, вообразив после минутного забвения, что уже настал светлый день Воскресения, отпустила из своей комнаты монахиню Ювеналию и двух келейниц разгавливаться и те, чтоб успокоить ее, пошли. Оставшаяся с нею Ангелина исправила ее ошибку, напомнив про великий четверг, только что начавшийся и просила ее, когда будет наставать кончина ее или она увидит что либо из духовного мира, сообщить о том если не словами, то хоть бы знаком. Обещая это, она сама просила повернуть ее в предсмертные минуты на правый бок, чтоб ей смотреть на образа, а то она в подушках была усажена в полусидячем положении: у нее припухли бока и больно было лежать на них. Вместе с Ангелиной находились тут и прочие сестры, когда матушка вдруг обернула голову на правую сторону и, указывая пальцем, радостно сказала: «дети, дети»! как будто она видела маленьких детей около своей постели. С 11 часа дня пароксизм ночной возобновился, жар в ней крайне усилился и дыхание было слишком затрудненное. «Мы, говорит мать Ангелина, покрыли ее манией и к голове приблизили апостольник170. Она видимо поняла, что близок ее конец (у нас всегда так водится, что при кончине накрывают монахинь манией и надевают апостольник), то и дело крестилась, а когда руки ее стали ослабевать, она просила, чтобы ее со всех сторон крестили. Я стояла в ногах, прямо глядя ей в лицо, Ювеналия в головах, поправляя ей подушки, три келейницы и монахиня Эмиля кругом кровати, – все мы поочередно крестили ее с разных сторон, а монахиня Алевтина и Пульхерия читали поочередно акафисты. Заметно было, что ее безпокоили злые духи. Она с отвращением бросала безстрашный взор на них и крестным знамением старалась их отогнать, как псов или как мух, которыя назойливо пристают и не дают успокоиться приятным сном. По временам, взглянув на меня и на свою мантию, которою была прикрыта, говорила с некоторым волнением: «ишь (видишь) они, крести»; в 6 часу вечера она глядела неуклонно вверх и зрачки ея подернулись как бы слюдою, но вдруг встрепенулась, правою рукой взяла четки и с грозным видом махнула по мантии, прошептав: «ишь он»! Я невольно при этом вспомнила сон, виденный ею в 1858 г, еще перед освящением нашего храма. Она разсказывала, как ей привиделся злой дух, в скаредном его виде: сначала он казался маленькой обезьяной, а потом вдруг выростал пред ея глазами в огромное чудовище и раздражал ее всячески; когда она начинала его бить четками, приговаривая молитвы, он устрашался, ослабевал, делался опять маленьким и говорил ей; «уж я бы с тобой справился, да боюсь твоих четок и крестнаго знамения: оно меня жжет». Слыша это от врага, она чаще начинала творить в воздухе крестное знамение, и он съеживался в клубок, делался змеею, у которой голова то уменьшалась, то выростала. Она одолела его и, обернув четками шею его, поволокла за калитку своей монастырской ограды, причем он все кричал: «не оставлю с тобою борьбу до самой (твоей) смерти». Когда она потом начала его давить и бить, при помощи крестнаго знамения, он показывал вид, что ослабел от борьбы и издыхает. Матушка, выкинув это чудовище за калитку, хотела за ним притворить, но он всунул опять голову в калитку и хриплым голосом дразнил ее, приговаривая: «не оставлю тебя до гроба», а она с гневом, притворяя калитку, давила его голову и все в голос кричала молитву: да воскреснет Бог и расточатся врази Его! С тем и проснулась, найдя в руках подушку, которую она комкала кулаками, вместо змеиной головы. При всех встречавшихся ей неприятностях в монастыре от сестер или со стороны людей мирских, она, бывало, вспомнит свой сон и скажет: «ведь это враг навел, ведь это он меня дразнит! Надо мне во время остеречься и смирением своим поразить его в голову и обезсилить его козни, а то он посмеется надо мной и возгордится своею силою». Вот, должно быть, и видела она в предсмертные часы этого злаго духа. Конечно ея душе, очищенной тяжкими страданиями, искренним покаянием и причастием, он ничего особеннаго не мог сделать по своей злобе, но все таки нарушал мир отходящей души, безпокоя какими-нибудь скаредными представлениями. На него то и взмахнулась она четками, не смотря на предсмертное свое изнеможение».

Не более как за час до смерти она благоговейно что-то созерцала, устремивши взор как бы на небо; насладившись зрением, обратилась к Ангелине, своему другу, и пальцем показала на язык свой, давая знать, по обещанию, о бывшем ей видении, которого не могла словесно передать171. А одна из сестер, подумав, что матушка желает промочить язык, поспешила ей влить в рот ложечку святой воды, которой не приняв внутрь, она выразительно взглянула на монахиню, стоявшую в головах, и пальцем как бы погрозила на нее, зачем допустила это. В предсмертные минуты, когда она уже стала реже дышать (за полчаса до смерти), ее повернули несколько на правый бок и окружающие сестры со слезами читали: Богородице Дево, радуйся! и другие молитвы. Она уже смежила веки и сжала губы, но и тут заметно было, что она в полном сознании, потому что, ощупав платочек, который был завязан на больном ее горле, начала сама развязывать его, как бы давая знать, что дело идет к развязке, что настает минута разрешения души от тела. Сестры хотели помочь ей и совсем снять, а она своими руками удержала его и прикрыла им шею. Не прошло после того и пяти минут, дыхание у ней становилось все тише и реже, наконец и совсем прекратилось в 10 часов вечера. Она скончалась в тот день, когда Господь наш Иисус Христос вкусил пасху со учениками своими, и на этой вечери Сам установил святейшее таинство Евхаристии, к коему она, блаженная, приступала столь часто. Не продолжились дни ее до светлого Воскресения, чего она желала, не продолжились и страдания ее.

В исходе 11 часа ночи под великий пяток (не ранее), ударом 12 раз в большой монастырский колокол возвещено было всей Коломне, что не стало более в живых достопочтеннейшей игумении Олимпиады. А до того времени в ней оставалась еще сильная теплота, видно от воспаления внутреннего. По мере охлаждения тела исчезла чернота, разлившаяся прежде по телу, и оно вскоре сделалось белым до того, что и природной смуглоты на лице не заметно было. В тот момент, когда тело, благочестно опрятанное старшими монахинями, положено было на приуготовленный в зале одр, послышалось рыдание сестер, собравшихся в настоятельский дом. «Матушка, родная ты наша, что же ты молчишь, что же ты не скажешь нам ни одного слова утешения»? вопили сестры. Не столько плакать об отшедших, сколько молиться должно. В половине 12 часа ночи началась первая панихида, и сестры потом до самой утрени не отходили от почившей, взглядываясь в ее светлое, спокойное лицо и подмечая на устах какую-то неземную улыбку. Не думала она, чтобы так приятно было умирать. Еще до положения во гроб снят с нее фотографический портрет172. В великую субботу, в 11 ч. утра, пред обедней, труженическое тело ее, накануне в 6 часов вечера положенное во гроб, перенесено в Успенскую холодную церковь (потому что погребение назначено было не раньше вторника светлой седмицы). Монахини, несшие гроб ее из кельи в церковь, также и из Успенской церкви в Крестовоздвиженскую, в день погребения, все слабосильные, все одинаково ощущали необычайную легкость, точно у них в руках не было никакой ноши, чему они не мало дивились, потому что гроб, показавшийся им как легкое перо, сам по себе был тяжелый, дубовый (колода). В холодной церкви, начиная с Пасхи до дня погребения включительно, были ранние литургии, а панихиды на дому и в церкви совершались не одним местным духовенством, но и градскими священниками и настоятелями монастырей. Граждане постоянно приходили ко гробу, матери приводили или на руках приносили детей своих, говоря своим малюткам: «приложись, поцелуй ручку: она (Олимпиада) святая»! Некоторые брали ее правую руку и подымали к своим устам, причем, несмотря на холод в церкви, пальцы совершенно разгибались, как у живой, и несколько раз доводилось складывать их крестом. Много раз, по просьбе граждан, открывали ее лицо, а в продолжение ночей оно и постоянно было открыто ради сестер, не могших вдоволь наглядеться на нее173. «И в это утро, когда уже нужно было ее выносить к погребению в Воздвиженскую церковь, я, пишет монахиня Пульхерия, посмотрела на ея лицо: оно было все также бело, светло и спокойно, какбы с улыбкою. Не похоже было, что это лежала покойница, а точно спящая сладким сном»!

Во вторник светлой седмицы (10 апр. 1873 г.), т. е. в день погребения, погода стояла ясная и теплая. В 8 часу утра, тело новопреставленной игуменьи Олимпиады перенесено было в Воздвиженскую церковь, в предшествии инокинь с возженными светильниками в руках и местного духовенства, с участием Новоголутвинского игумена Сергия и градского благочинного протоиерея Н. Д. Виноградова. В сослужении их и еще двух строителей загородных монастырей, Староголутвина и Бобренева, иеромонахов Варлаама и Каллиста, смотрителя духовного училища священника С. Г. Скворцова и двух местных священников, литургии в том же храме совершил нарочно для сего прибывший из Москвы Златоустовский, ныне Спасо-Андрониевский архимандрит Григорий, которому не задолго перед тем поручена должность благочинного необщежительных монастырей. Взамен причастного стиха, клиросные сестры пели ексапостиларий: Плотию уснув и воскресные тропари: Ангелъский собор удивися, зря Тебе в мертвых вменившася; Мироносицы жены и другие, с припевом: благословен ecu Господи; а во время погребения, на которое собралось все градское духовенство174 перед каноном Пасхи пропеты были по нотам все 8-ми гласов антифоны степенны из октоиха (из воскресных последований), положенные в чине погребения монашествующих, вместо канона за усопших. И в Пасху они не были оставлены из усердия к покойной, любившей ими услаждать слух свой. Торжественное богослужение, за которым присутствовали многие из граждан, всегда уважавших игумению Олимпиаду, длилось от 8 до 12 часов. В конце литургии священник С. А. Ильинский произнес надгробное назидательное слово, а другой местный священник А. М. Лебедев во время отпевания перед чтением апостола, надгробную речь. В конце отпевания и архимандрит Григорий, посещавший Коломну с преосвященным Игнатием в 1870 году, сказал в утешение сестер, трогательно окружавших гроб своей матери-игуменьи, приличное слово:

Христос воскресе!

Ныне род христианский торжествует радостно светлое Воскресение Христово. Поистине торжество из торжеств, из праздников праздник – радостный и радостотворный праздник Воскресения Христова!

Но не слезы радости текут из очей ваших, сестры Успенской обители! Зачем слезы горькия? Рыдания время преста, не плачите. Оставьте безвременный плач «величества ради и чести веселаго праздника Воскресения: веселая бо и радости, а не сетования есть праздник»175. Знаю, о том-то вы и скорбите, что праздник Воскресения, радостнейший и торжественнейший из всех христианских праздников, проводите вы без участия любвеобильной и попечительной матери, начальницы вашей – осиротелыя. Тяжело вам, сестры, ах как тяжело! вместо праздничнаго поцелуя с словами: Христос воскресе, давать ей последнее целование с словами: «прости на веки»! или: «до радостнаго свидания на том свете»! Видите: я довольно понимаю вашу глубокую скорбь. Не смею осуждать невольный плач ваш в праздник Воскресения Христова. И это дань тебе, почившая! Нельзя не скорбеть и не сетовать о тебе. Не скорбеть, а радоваться, сестры, вы могли бы в том только случае, еслиб не было причины скорби, или еслиб почившая теперь же вдруг воскресла из мертвых! Но и то утешительно, что она непременно воскреснет в последний день, и тогда смертное тело ея облечется в красоту безсмертия. Аще Христос проповедуется, яко из мертвых воста, како глаголют нецыи, яко воскресения мертвых нестъ? Христос воста от мертвых, начаток умершим быстъ (1Кор. 15:12–20). Смерть прекратила в ней жизнь телесную до будущаго воскресения мертвых, а душой безсмертной она, после многих подвигов земной жизни и изнурительной болезни, которою приобщиласъ Христовым страстем (1Петр. 4:13), она теперь начала уже испытывать блаженное успокоение в Боге. Памятником ея благочестивых подвигов служит величественный храм сей, ею воздвигнутый и богато украшенный. Ты, приснопамятная Олимпиада, построила Богу дом на земле, а Он устроит жилище тебе на небе. Не могу я умолчать о внутреннем благоустройстве обители, о так называемом монастырском чине и порядках, заведенных тобою, Олимпиада, по образцу других славных обителей, о стройном духовно-умилительном пении сестер, доведенном при тебе до возможнаго совершенства. На небе ты наслаждаешься лучшим пением: ибо воскресение Христа Спасителя, как верует св. Церковь, ангели поют на небесех. Какой многочисленный собор священнослужителей сего града и из окрестных селений собрался в Успенскую обитель на твое погребение, как бы в награду за твои многочисленныя добродетели, за твою в особенности почтительную любовь к духовенству! Ты, Олимпиада, оставив многочисленный лик сестер–невест Христовых, тобою собранных, и сетующих о разлуке с тобою град сей, ты «приступила ко граду Бога живаго, к небесному Иерусалиму и тмам ангелов, к торжествующему собору и Церкви первенцев, написанных на небесах» (Евр. 12:22–23). Из обители земной ты преставилась в небесное жилище, в обитель вечнаго покоя. Говорю о том дерзновенно, зная благочестие твое, Олимпиада, твои труды от самой юности, набожность, смирение твое, нестяжательность, милосердие к бедным, зная твою попечительность о благе обители, о спасении вверенных тебе душ, точную и безпрекословную исполнительность всех обязанностей, твои болезни и мирную, христианскую кончину, какой пожелал бы я и себе и всякому. Как мне отрадно, братия и сестры, возгласить при сем гробе возвышенныя слова самого Духа Божия, ублажающия умерших, над которыми часто мы плачем безутешно, и я громко возглашу: блажени мертвии, умирающии о Господе, в надежде воскресения и жизни вечной, в таинственном единении с Господом Иисусом Христом! Ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих (Ап. 14:13). Ей, да почиет почившая!

О чем же много скорбеть вам сестры, если есть основание верить, что отшедшая перешла в царство небесное, уготованное праведникам? Любовь оплакивает умершую, а вера должна остановить потоки слез. Тяжела разлука с такою доброю и попечительною начальницею, это правда. Но, стяжав дерзновение у Господа, она будет молиться о вас и своим любвеобильным духом витать с вами и с обителью, о благе которой пеклась неустанно и в которой похоронено будет ея тело. Она обещала вам это пред кончиной и, разлучась с вами видимо, не совсем оставила вас. Сестры! как вам ни трудно преодолеть свою скорбь о почившей, но, по отдании ей последняго целования, откройте свое сердце для святой радости о воскресшем Господе. Радуйтеся (Мат. 28:9)! приветствовал Он мироносиц, явившись им на пути в день своего Воскресения. Тоже «радуйтеся» услышите от Него и вы, сестры, воспевая песнь победную Ему, Победителю смерти и ада. В церковной пасхальной службе найдете великое утешение и бодрость для своего унылаго духа, не успокоеваемаго во время сердечных утрат ничем земным. Приникните мысленно к восторженным песнопениям св. Церкви, из коих большею частию составлен и самый чин погребения совершаемаго в Пасху: вы почувствуете благодатную близость Господа, обещавшаго неложно с нами быть до кончины века (Мат. 28:20); с очищенным чрез веру умом и сердцем будете созерцать чудныя последствия Христова воскресения и в себе и вокруг себя, и над собою, и в дали прошедшего и в глубине будущего, и в славный день Воскресения приобщитесь божественнаго веселия. Радостотворно в особенности ощущать свободу от ада и от рабства смерти, которое всегда, сознательно или безсознательно тяготит душу, отвращающуюся от смерти и стремящуюся к Богу, Источнику жизни и блаженства. О, тогда тепло и спокойно, легко и мирно будет на душе вашей, с нея скатится бремя тяжкое!

Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, иже по мнозей Своей милости порождей нас во упование живо воскресением Иисус Христовым от мертвых (1Пет. 1:3). Аминь.

Когда отдано было усопшей последнее целование, монахини на раменах своих понесли дорогой гроб с крестами и хоругвями, при колокольном звоне, и опустили в могилу, против церкви, с правой стороны, идя в монастырь. «Вечная память тебе, досточтимая игумения Олимпиада»! говорил, взирая на опущенный гроб, духовник ее священник С. А. Ильинский. «Покойся в мире прах твой близ благолепнаго храма, в построении котораго ты не щадила ни сил, ни здоровья, и в котором ежедневно безкровная Жертва будет совершаться о упокоении души твоей. Никто не пройдет мимо твоей могилы, не поклонившись тебе и не пожелав тебе вечной памяти». Сказав это, почтенный батюшка благословил ее.

В последние годы жизни мать Олимпиада делалась иногда мнительной и, поверяя вратниц – хорошо ли исполняют ее приказания, говаривала: «вот погодите, уж перейду я жить к воротам, тогда сама буду видеть, кто входит и выходит из ворот». Точно она сказала это пророчески. Теперь ее могила так близка к воротам (въездным), что невольно каждый входящий и исходящий, чтя ее память, делает ей поклон и, перекрестясь, говорит: «упокой, Господи, душу усопшия рабы Твоея, игумении Олимпиады»! А сестры обители имеют обычай, идя за ворота, прежде заходить на ее могилу помолиться и испросить у ней благословения. «Вот уж у нас безсменная и зоркая вратарница», замечает монахиня Пульхерия. «Каждая сестра, любя ее, бережется оскорбить ея память, и без дозволения настоятельницы (нынешней) не смеет выходить за ворота».

Из любви к почившей, все ее ветхие вещи, напр. сарафан, в котором она лежала во время предсмертной своей болезни, и другие разобраны сестрами и хранятся у них как драгоценность. А в той комнате, где она скончалась, сестры до 40 дня читали псалтырь и книгу Деяний апостольских.

По ее желанию, загробным молитвам и по просьбе всех сестер Брусенского монастыря, на настоятельское место ее назначена казначея монастыря монахиня Ангелина, в надежде, что она, как писал к высокопреосвященному митрополиту Иннокентию преосвященный Игнатий, викарий московский, «поддержит тот строгий порядок в монастыре, какой соблюдаем был постоянно при покойной». В сан игуменский она поставлена в Сергиевской церкви Высокопетровского монастыря, 8 мая того же года, а 12 числа, перед вечернею, по возвращении из Москвы, введена в управление монастырем архимандритом Григорием. Сестры, обрадованные приезду новой игуменьи, усыпали цветами путь ее от св. ворот до самой церкви. Поминовение в 40 день по смерти Олимпиады было совершено в воскресный день вместо понедельника, на который падало 14 число мая. В этот раз священнодействовали два архимандрита: Григорий и новоголутвинский Сергий. Евангелие воскресное о слепорожденном навело на мысль, что и Олимпиаде суждено было в детстве понесть жестокую болезнь (припадки с конвульсиями), именно с тою целью, да явятся дела Божия на ней (Иоан. 9:3). По распоряжению градского о. благочинного, на панихиду, отправленную после литургии, выходило опять все градское духовенство в светлых облачениях. В церкви и на могиле убранной розами, левкоем и лилией, еще раздавался умилительный тропарь: Христос воскресе из мертвых176. Погода была благоприятная, легко и отрадно чувствовалось на душе. Граждане радушно в настоятельских покоях поздравляли новую игумению, друга Олимпиады, в день памяти Олимпиады, как бы с неба приветствовавшей Ангелину.

В дополнение к сказанному прилагаем два письма игумении Олимпиады к преосвященному Савве, епископу полоцкому и витебскому, ныне архиепископу тверскому.

1.

Ваше преосвященство,

Преосвященнейший владыка!

Примите и от обители моей посильное приношение для бедной хоть одной церкви во вверенной вам полоцкой епархии. Я при сем посылаю сребровызлащеный потир с дискосом, звездицею, лжицею и маленьким таковым же блюдечком: вот все, что могу принесть от усердия моего. Сколько было можно, я также просила Анну Осиповну Тупицыну, передавая ей вашу просьбу. Она сказала мне, что будет участвовать в подписке, собственно для того, чтоб склонить к тому же и прочих граждан г. Коломны, которые вообще привыкли видеть в начале всегда ее. Я же и с своей стороны просила, кого могла, из почетнаго купечества. Многие обещали, говоря: мы постараемся, чем можем, способствовать этому благому делу. От души моей желаю вам, преосвященнейший владыко, благопоспешества от благотворителей; вполне сочувствую вашей скорби, зная ваше истинно отеческое попечение о всех скорбящих. Каково же вам (видеть) в таком упадке и скудости храмы Божии в вверенной вам епархии! Но силен Господь. При ваших неусыпных трудах и заботах, за молитвы и нашего первосвятителя177, полоцкая епархия процветет и благолепие храмов Божиих умножится. Я на себе, грешная, испытала силу молитв нашего великаго архипастыря: в котором деле он примет участие, то и благодать Божия сильно содействует и устрояет во благо. Припадая к стопам вашего преосвященства, прошу ваших святительских молитв за обитель нашу, за сестер обители и за смиренную и нижайшую послушницу вашу, коломенскаго Успенскаго девичья монастыря игумению Олимпиаду.

1867 года, сентября 3.

2.

Ваше преосвященство,

Преосвященнейший владыка!

Получила я милостивое и отеческое письмо ваше 3 сего декабря178. Как утешило оно меня в скорбное сие время, когда еще струятся слезы сокрушения от невозвратной утраты общаго нашего отца и великаго архипастыря179! Слова замирают на устах при одном только воспоминании, что его уже не стало на земле. О Боже! кто заменит его?.. Кто примет такое живое участие и во мне, грешной и маломощной, какое оказывал он всегда, ведший наш благодетель? При всей его славе и величии сана, он не гнушался моим ничтожеством и необразованностию; был моим руководителем в жизни, не как (только) начальствующей, но как отец по духу, и своею мудростию нисходил до моего смирения, восполнял мои недостатки. Его молитвами святыми все преуспевало и возрастало в обители нашей. Что бы я могла сделать в такой скудной и упадшей обители, без всяких средств, в какую он меня послал в 1848 г., еслиб не его покровительство и поддержка во всех моих недоразумениях и заботах? Из его отеческаго милосердия я почерпала неоскудно все блага душевныя, и этого-то сокровища не стало!... Вам, великодушнейший архипастырь, как второму по владыке, я привыкла открывать свою душу. Я так много видела и вашего отеческаго благорасположения ко мне, грешной, в бытность вашу в московской епархии180, что невольно вырывается теперь скорбь сугубая от сердца (по причине вашего отбытия, и думается): ах, если бы преосвященнейший Савва был теперь с нами осиротевшими!... По крайней мере, хоть бы если не в Москве, то где бы в соседних губерниях: все бы можно (было) воспользоваться (удобством), приехать и насладиться вашею мудрою беседою и наставлениями, а то вы теперь далеко, далеко от нас. Впрочем для молитвы и духа нет пространства, то и прошу усердно, припадая к стопам вашим, не оставить меня скорбную в святительских молитвах ваших и дозволить мне, когда встретится необходимость, хоть письменно воспользоваться вашими назиданиями, в память незабвеннаго нашего архипастыря. Примите, ваше преосвященство, письменное мое поздравление с наступающим торжественным праздником Рождества Христова и новым годом 1868. Да укрепит Господь силы ваши и да продлит драгоценную жизнь вашу на многия лета, на пользу и счастье вверенной вам паствы. Я передала Анне Осиповне Тупицыной ваше приветствие и благодарность. Она с утешением также читала ваши строки (о ней) и погрустила вкупе со мною, что вы далеко от Коломны, а то бы и она побывала к вам не один раз в году. Она тоже глубоко чтит вас и воспоминает, в особенности когда бывает у меня и взглянет на портрет ваш, который я постаралась приобресть за хорошую цену от известнаго художника Шпревича в Москве181, писанный акварелью, и утешаюсь, что ваш портрет очень, очень похож (схож) с подлинником. Простите великодушно, преосвященнейший, что я утомляю вас таким долгим писанием. Ваша отеческая снисходительность дает мне такое дерзнование. Испрашиваю себе и обители нашей вашего архипастырскаго благословения и молитв. Пребуду на всегда с глубочайшею преданностию.

Вашего преосвященства смиренная и нижайшая послушница, игумения Олимпиада.

16 декабря, 1867 года. Коломна.

* * *

К наместнику лавры архим. Антонию м. Филарет писал 5 марта 1848 г.: «Письмо сие представить вам, о. наместник, Борисоглебскаго монастыря монахиня Олимпиада. Я посылаю ее к хотьковской игумении, которая желает иметь ее у себя. Но у меня другая забота. Для Коломенскаго Брусенскаго монастыря не вижу человека, соответствующаго потребности. Побеседуйте с сею монахинею о полезном для души, и между тем вникните в ея способность, и скажите мне, покажется ли вам, что она может принять высшее поручение с надеждою. Расположение духа ея всегда мне представлялось добрым».

* * *

VIII. Пятидесятилетний юбилей службы игумена Тихона182

Игумен Тихон, в Мире Иван Алексеевич Соколов, сын священника звенигородского уезда, села Огникова, Покровской церкви, родился в июне 1805 года; обучался сперва в звенигородском духовном училище, находящемся в Савво-Сторожевском монастыре, а с 1821 г. в Вифанской семинарии, близ Лавры преп. Сергия. Тогдашние ректора этой семинарии, архимандриты Никанор (1818–1826), впоследствии митрополит новгородский и санкт-петербургский, и Платон (с 15 февраля 1826183), преемственно управляли Высокопетровским монастырем. По окончании в 1826 г. семинарского образования, с аттестатом 1-го разряда, Соколов мог бы и в Москве занять диаконское место, но предпочел быть священником близ родины – в селе Лужках звенигородского уезда. В этот сан рукоположен 1827 года 12 февраля, в кафедральном Архангельском соборе, архиепископом Грузинским Досифеем. Переведен через 20 лет службы в село Александровское волоколамского уезда; с 1852 г. священствовал бронницкого уезда в селе Алешине, где под наблюдением его построена прихожанами новая Космодамианская церковь; в память войны 1853–1856 г. получил бронзовый крест на владимирской ленте. Вдовый сдал он свое место, в октябре 1865 г., зятю184 и, по увольнении за штат, более года состоял ранним священником при московской Иоанно-Предтечевской, под Бором церкви; потом принят был преосвященным Игнатием, епископом можайским в Высокопетровский монастырь, 12 декабря 1866 г.185 На другой же год, в день святителя Задонского Тихона и с его именем пострижен в монашество казначеем иеромонахом, впосл. Игуменом Иосифом; награжден набедренником 21 сентября 1870 г. Ему в следующем году поручено наблюдение за благочинием в обители; в 1875-м возложен на него наперсный крест, а в 1877 г. св. Синод, во внимание к 50-летней беспорочной службе иеромонаха Тихона в священном сане, признал возможным возвести его, и 12 февраля, в день его юбилея, возведен во игумена в церкви преп. Саввы, игумена Сторожевского, звенигородского чудотворца, что на Саввинском архиерейском подворье. Под покровом сего угодника юбиляр провел свое детство, и 20 лет священствовал под его же покровом в звенигородском уезде. После литургии преосвященный Никодим, епископ дмитровский, спросил его: «думал ли он быть игуменом»? – Нет, не воображал, отвечал старец. – «Так значит Бог устроил. Игумен – вождь или руководитель», продолжал благочестивый святитель. «Желаю вам, сказал он, быть вождем для слабых и претыкающихся; будьте руководителем и вообще для братии, таким образом помогайте отцу архимандриту». Возблагодарив со мной (и я участвовал в служении литургии) архипастыря, раздаятеля даров духовных, и подкрепив себя чаем в его гостиной, о. игумен в радостном настроении духа возвратился в моем экипаже в Высокопетровский монастырь, где уже раздавался торжественный благовест к молебну. Я показал ему письмо преосвященного Игнатия, епископа можайского, на мое имя, от того же дня. «Прошу, писал преосвященный, передать от меня новому игумену усердное приветствие с желанием и еще много лет священнодействовать». О. игумен, надобно заметить, состоит (не более года) духовником его преосвященства и на днях (9 фев.) получил от него в благословение икону Спасителя. Из моих комнат игумен следовал со мной в Сергиевскую церковь, где с 1836 года существует придел во имя празднуемого в тот день святителя Алексия, современника и друга Богоносного Сергия, игумена Радонежского. В церкви нас ожидали: казначей монастыря игумен Иосиф с братией, родные о. Тихона и многие из посторонних. Когда мы с юбиляром, имевшим на себе игуменскую камилавку, облачились, начался в придельном храме благодарный молебен Спасителю и преславному угоднику Божию святителю Алексию, с присоединением на эктениях прошения о здравии и спасении «священно-игумена Тихона». Пели певчие, присланные на этот редкий случай добрым соседом, церковным старостой Знаменской, на Петровке, церкви московским купцом А. А. Макаровым. Возглашено многолетие преподобному священно-игумену Тихону, а после того как он приложился ко кресту, настоятель благословил его иконой празднуемого святителя, бывшей во время молебна на аналое, и сказал: «Да дарует вам Господь подвигом добрым подвизаться до глубокой старости, какой достиг на земле святый Алексий186 и течение скончать (2Тим. 4:7), подобно ему, с молитвой на устах»! Игумен Иосиф поднес юбиляру заздравную просфору и службу на 12-ое февраля с акафистом святителю Алексию. Мы торжественно с колокольным звоном проводили достопочтенного о. Тихона в его келью. Здесь певчие еще раз пропели многая лета и 150-й псалом: Хвалите Бога во святых Его, затем радушный хозяин предложил нам хлеб-соль. На другой день, в неделю православия, как игумен, он служил в обители раннюю литургию соборне.

* * *

IX. Московского Спасо-Андрониева монастыря иеромонах Серафим187

(Биографические сведения).

Благ ты пред очима моима, яко Ангел Божий (1Цар. 29:9).

20 октября 1885 г. скончался на 39 году от рождения иеромонах Серафим, возлюбленный брат мой родной, известный многим по трудам его на духовно-литературном поприще. Пусть не достиг он и сорокалетнего возраста, но в нем дух благочестия и любви к св. Церкви проявил себя во всей цельности и полноте. «Не в долговечности честная старость, и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и безпорочная жизнь – возраст старости» (Прем. 4:8–9). Как брат родной, он жил у меня в продолжение нескольких лет и от меня перешел в обитель света. Бог соединил нас для того, чтобы мы пользовались друг от друга, и на нас сбылось слово Писания: брат от брата помогаем, яко град тверд (Прит. 18:19). Живя с человеком, боящимся Бога, и я научался бояться Бога. О. Серафим, благочестивый и строгий подвижник, был полезен не для меня только, но и для подведомых мне иноков, назидая всех нас добрым примером. В горестной разлуке с ним, ища себе утешения в частых воспоминаниях о нем, я излагал их на бумаге, присоединяя к моим личным воспоминаниям и то касательно брата, что было мне изустно или письменно сообщено другими, знающими его по родству, товариществу или иным отношениям. Таким образом мало-помалу, на основании частью собственных его записей, составилось предлагаемое при сем жизнеописание о. Серафима.

* * *

В метрической книге московской иоанно-воинской, что у Калужских ворот церкви за 1847 год значится, что «25 мая (в воскресенье, в 25 минут 1-го часа утра188 родился и 1 июня (в воскресенье) крещен Сергий (мирское имя о. Серафима); родители его: приходский священник той же церкви (в последствии протоиерей) Иоанн Михеев Борзецовский и жена его Вера Николаева. Восприемниками были: московский купец (местный церковный староста), Иван Феодоров Позднеев и двора Его Императорского Величества Фрейлина Екатерина Алексеевна Муханова. Крестил Мароновский, что в Старых Панех, священник Петр Иоаннов Смирнов» (в последствии иеромонах Высокопетровского монастыря Платон). Новорожденный назван Сергием в честь преподобного Сергия, игумена Радонежского. Младший из братьев и юнший в дому отца своего, Сергий отличался наружною красотою и был сравнительно с другими детьми очень тих и спокоен, мало плакал и капризничал в младенческом возрасте. Любивший его родитель, уходя куда-нибудь и возвращаясь домой, всякий раз, если не спал только Сережинька, целовал его в головку, что продолжалось несколько лет. В самом раннем возрасте (ему было не более 4 или 5 лет) обнаружилось религиозное направление брата моего при следующих обстоятельствах: нашла туча, не очень грозная по виду, и после раскатов грома, не очень сильных, такой неожиданно раздался в след за молниею оглушительный удар, что мы пришли в необыкновенный страх. Вера Николаевна бессознательно направилась в зал из других комнат и, увидев маленького Сережу, молящегося пред образом (в переднем углу) Божественного Крестоносца, написанным на холсте масляными красками, стала с ним на молитву. Нельзя не видеть здесь действия благодати Божией, почивавшей на нем, но сему действию способствовало доброе влияние на него семейной среды и прежде всего матери-христианки, которая вместе с млеком, питавшим ее детей, развивающим их телесный организм, влагала в их души семеня благочестия и добродетели. «С какою жадностию, бывало, слушаешь ея разсказы, по большей части из житий святых»! вспоминал брат мой в записках о ней и благодарил Бога, что родился и первоначальное воспитание получил от такой благочестивой матери. – В детстве, ходя в церковь вместе с родителем, там он приготовлял кадило, выносил из алтаря свечу, а когда более подрос, то читал и пел на клиросе. В 1856–1860 годы с фамилиею: Борзецовский обучался он в Донском духовном училище, со 2 класса189. Особенно выдающихся каких-либо воспоминаний за все время училищного его образования не могу сообщить, кроме разве того, что он, к науке прилежный и скромный, сказал однажды: «как бы желал я быть монахом»! Мать, услышав от него такие слова, всплеснула руками и воскликнула: «послушайте, что Сережа-то наш говорит»! Вот еще когда показал он будущее свое назначение. Начальство училищное положило было оставить его на повторительный курс в высшем 4 классе, как малолетнего (ему было не более 13 лет), но владыка-митрополит уважил просьбу нашего родителя о переводе его, как перворазрядного, в семинарию.

В учебную пору брат должен был рано вставать, чтобы в первой половине 7 часа утра идти в Большой Каретный ряд, где в доме, бывшем графа Остермана, помещается (с 1 ноября 1844 г.) Московская Духовная семинария; и зимой частенько доводилось ему (знаю это по собственному опыту) протаптывать себе и другим в глубоко выпавшем за ночь и еще не сметенном снегу узкую тропинку. Обратная свышечасовая прогулка, при утомлении некрепких сил школьными занятиями (классы впрочем тогда кончались в 2 часа, а не в 4-ре пополудни, как было в мое время), едвали не была тяжелее утренней. Но за то облегчало его, по части особенно письменных упражнений, опытное руководство родителя, имевшего много книг полезных для сыновей. Как ученик, он и в бытность мою, с ноября 1863 года, инспектором той же семинарии, не дозволял себе никакой поблажки, тогда как многие другие были довольно распущены: ходили в классы неаккуратно, вели себя довольно свободно и т. под.190. По переходе в богословский класс он один из первых был посвящен в стихарь, 23 авг. 1864 г. (в воскресенье). «Возраст юношеский – время обучения его в семинарии», пишет друг его, Николаевской, в Толмачах церкви диакон Ф. А. Соловьев, – оставил воспоминание о нем, как о товарище кротком, примерно благонравном и степенном; слово гнилое, праздное не сходило с его уст; серьезное молчание и краска стыдливости на его лице выражали в нем отвращение к пустословию и легкомыслию других».

По окончании семинарского курса в 1866 году, в числе первых студентов, он довершил свое образование чтением свято-отеческих творений (напр. Ефрема Сирина) и других книг духовно-нравственного содержания, на русском и французском языках. Это занятие давало ему не мало утешения в скорби о болезненном состоянии нашей матери, которую он очень любил. Она скончалась в октябре 1866 года. «Как сейчас помню, писал он в 1874 г., ея предсмертное благословение меня образком преп. Сергия (финифтяным), причем сказала слабым голосом: да пошлет Господь тебе (молитвами ангела твоего) благословение, здравие и счастие в устроении». По смерти матери, так искренно любимой всеми детьми191, и по выходе (в ноябре того же 1866 года), младшей сестры Юлии за муж (она была за диаконом Покровского собора, умерла 18 июня 1872 г.), оставшись дома с одним родителем, строгим и самоуглубленным, под влиянием его и при содействии благодати Божией, присущей священным и духовным книгам, над чтением коих проводилось время нередко с утра до вечера, Сергей Ив. образовал в себе характер твердый, хранил чистоту сердца, чему не мало способствовало и усердное посещение им храмов Божиих. Он не знал театров и других общественных увеселений, но любил музыку, особенно духовную, и охотно бывал у родных, чаще у сестры Юлии, к которой он был привержен, так как рос с нею (был старше ее на три почти года), иногда хаживал с родными в Нескучный сад. «Как величественна и роскошна природа там! Там чувствуешь себя как бы в другой стихии! Не вышел бы оттуда»! писал он спустя несколько лет (в записках о матери В. Н.). Но вообще он мало развлекался. В нем родилось по времени искреннее желание быть полезным для ближних на поприще духовной литературы, не покидавшее его потом никогда. Найденная им в бумагах родителя рукопись с письмом Вольтера к учителям Церкви и богословам, и с ответным на оное письмом архиепископа могилевского Георгия Конисского († 13 февраля 1795 г.) напечатана в «Домашней Беседе» (1867 г., стр. 1102–1106, 1122–1126, 1154–1156) с изъявлением от лица читателей «благодарности студенту Московской дух. семинарии Сергию Борзецовскому за доставление этой интересной рукописи». В виду современного упадка веры, наш молодой студент написал в 1868 г., по руководству творений св. Тихона Задонского, завещанных кем-то в библиотеку родителя, размышление о вере христианской. Помещено в книжке: «Единое на потребу», изданной в том же году блаженной памяти иеромонахом русского на Афоне Пантелеймонова монастыря о. Арсением, который на одном из экземпляров вышепоименованной книжки написал (26 июля): «Боголюбивому Сергею Ивановичу Борзецовскому, всеусердному сотруднику моему», и первое знакомство с ним ознаменовал тем, что оба отправились (из Богоявленского монастыря, где имели в Москве временное пребывание Афонские иноки) в часовню Иверской Божией Матери – принести Ей молитвы192.

Сергей И. обнаруживал явное расположение к иночеству и склонность к уединению, но не отказывался из послушания родителю и от брачной жизни в духовном звании, твердо уверенный, что черные ризы не спасут нас, если живем худо, и белая риза – не пагуба, если творим волю Божию. По назначении его, 18 января 1869 г., к московской Никольской, у Красного звона, церкви во диакона, родитель избрал для него девицу Елизавету Яковлевну (дочь диакона при церкви св. Димитрия Селунского, у Тверских ворот, Якова Петровича Никулинского), и с нею обвенчанный (12 февр.) Сергей И. был в сан диакона рукоположен преосвящ. Леонидом, епископом дмитровским, в домовой церкви княгини М. А. Мещерской, 23 февраля, в воскресенье. Молодые жили во взаимной любви, находя, кроме частых свиданий с родными, другие развлечения, но самые благородные и невинные; например он, при точной исполнительности относительно своих служебных обязанностей и по должности законоучителя (с 1869 г.) в частном пансионе для мальчиков193, играл в свободное время на рояли, чему обучен супругою, или на фисгармонике – исключительно песнопения духовные, иногда и пел (баритоном) в то же время; на даче в Ховрине, под Москвою, случалось, удил рыбу. Весьма приятное для бездетных супругов развлечение доставила, в сентябрь 1870 года, поездка в Петербург. В следующем году 10 апреля они обрадованы были рождением дочери Веры, недолго впрочем жившей (умерла 10 окт. 1873). В 1873 г. 23 февраля (день рукоположения его во диакона) Господь даровал им сына Иоанна. Младенцы наречены именами наших незабвенных родителей. В 1875 г. 30 апреля преподано о. Сергию Борзецовскому, за усердное служение в сане диакона и духовно-литературные труды, благословение св. Синода. Представляю здесь перечень этих трудов, за все время служения его при Краснозвонской церкви. 1) Родословие Господа нашего Иисуса Христа (Матф. 1:1–17). Статья (стр. 1 – 8), помещенная в «Душеполезном Чтении» за декабрь 1870 г. «В человеческом родословии Единороднаго Сына Божия, котораго происхождение вечно и неизъяснимо, все поучительно», раскрывает сочинитель. 2) Объяснение догматиков восьми гласов. Помещалось в том же журнале за некоторые месяцы в продолжение 1871–1874 годов (1871–август, 1872–январь, февраль и август, 1873–апрель, 1874–январь, июнь и октябрь). Отдельные оттиски статей, оставшиеся от продажи и от даровой раздачи, Сергей И. в январе 1875 г. доставил в редакцию журнала: «Миссионер», при письме на имя редактора священника В. С. Маркова. С. И–ч писал ему между прочим: «Объяснения основных догматов христианской веры, содержащихся в догматиках, каковы напр. догматы: о предвечном рождении Сына Божия от Бога Отца, – о временном Его рождении на земле от Пресв. Девы Марии, – о соединении двух естеств в Богочеловеке, – о приснодевстве Богоматери и друг., мне думается, не без пользы могли бы быть распространяемы среди новообращенных в христианскую веру, еще не вполне усвоивших себе ея учение. И если-бы хотя одна душа христианская, прочитав или выслушав мои скудныя объяснения догматиков, приобрела более сведений о лице Иисуса Христа и Его Пречистой Матери, – я почел бы себя вполне вознагражденным за свой посильный труд» (Миссионер, 1875, № 4, стр. 32). Второе издание «Изъяснения догматиков восьми гласов» (М. 1879, стр. 1–118), в количестве 6000 экземпляров, предпринял, по соглашению с о. Борзецовским, заведующий магазином Отдела по распространению духовно-нравственных книг (на Петровке, в Высокопетровском мон.) Н. С. К–в. И по изложению эта книга «вполне пригодна для общенароднаго чтения» (Церк. Вестник 1880 г., № 28, стр. 10). Один богобоязненный старец из простых людей (в Казанском соборе продает свечи) так восхитился чтением новоизданной книги, что пожелал лично видеть сочинителя и в Андроньеве монастыре беседовал с ним. «Вид у него ангельский»: так после отзывался о нем. 3) О значении и нуждах миссионерского служения. Поучение в неделю православия, помещенное в журнале: «Миссионер» (1874, № 2, стр. 14–16). 4) Размышление при чтении евангельского сказания о призвании Матфея (Матф. 9:9–13). Статья (стр. 1–23), напечатанная в журнале «Странник» за декабрь 1874 г. 5) Слава имени Иисусова. Объяснение слов из послания к Филиппийцам 2 гл., 10 ст., где говорится о преклонении пред именем Иисусовым всякого колена небесных, и земных и преисподних. Статья (стр. 1–48) напечатана в «Душеполезном Чтении» за апрель и май 1876 г.

Того же (1876) года 1 сентября скончалась, 26 лет от рождения, Елизавета Яковлевна – супруга его, за тихость нрава и христианское незлобие любимая и почитаемая родными. Почувствовав себя больною (тифом), она, по внушению таинственного старца, виденного ею во сне, неотлагательно исповедалась, причастилась и в след за тем освящена елеем. Мирная ее кончина (в Ново-Екатерининской больнице) совпала со днем ее рождения и кончины ее матери, которая, родив ее, умерла в тот же день, то есть 31 августа 1850 года. Сергей И. раннюю смерть дочери своей, а затем супруги своей перенес с удивительным благодушием христианским. «Что делать! Так, угодно Господу, лучше нас знающему, что нам нужно», говорил он. Поместив трехлетнего сына у своего тестя, совершенно одинокий, он стал особенно сосредоточиваться в себе и внимать себе. Тщательно делал он из разных книг, которые пришлось ему прочесть, выписки и, сводя их по предметам, составил прежде всего пространные статьи именно о скорбях и смерти. Прилежа к молитве, он списал «Канон покаянный», творение св. Тихона Задонского (см. 5 том Творений сего святителя, стр. 223, по третьему изданию 1875 г.) и купил себе (в апреле 1877 г.) октоих, постную и цветную триодь. Чаще прежнего посещал меня, бывшего в то время настоятелем Высокопетровского монастыря. «Мы родные, пишет брат мой священник Николай И. Воинов, невольно взирали на него, как на будущаго монаха. Раз, узнав, что думаем мы (с супругою Е. С.) съездить на богомолье в Троице-Сергиевскую лавру, он изъявил нам желание вместе с нами отправиться, на что мы охотно согласились. По приезде прямо в Лавру, он великое усердие проявлял к святыне ее в Лавре только, но и в Скиту, Вифании; ночь провел в бессоннице. На другой день сходил к утрени и ранней литургии; затем, не вкушая ничего, кроме просфоры, и не пив чаю, отправился с нами в 9 часов к поздней, которую слушал отдельно от нас, дабы безпрепятственнее предаться пламени молитвы. Возвратясь в гостиницу, пил чай, не более одной чашки, с ситником, привезенным, им из дома. Это составляло для него и обед. Как ни упрашивали мы его к участию в нашей трапезе, он не согласился; мы его и не принуждали, взирая на него с уважением, как на постника». Домашний обед его состоял из двух простых блюд (напр. манные суп и котлеты). И за столом наблюдая пост, он поступал так для того между прочим, чтобы на сбереженные деньги питать бедных. Я слышал, что он у Красного звона, живя одиноким, помогал многим нуждающимся и на пользу их готов был расстаться со всем. Друга своего Ф. А–ча спрашивал: нет ли в виду у него бедных, кому он мог бы помочь, и этим он препобедил бы в себе скупость (его тревожила мысль, что будто он очень деньги любит, и в благотворении он видел для себя уврачевание свое); в бытность в другой раз у него Сергей И. узнал, что пришла бедная женщина – просить о помощи, и тотчас же выдал ей 2 р.

Был он сострадателен к другим, как сам испытавши скорби и недуги. «Моя болезнь – странная какая-то, в роде падучей, читаем в памятных записках его, веденных с 1881 г. В начале, когда я еще был у Краснаго звона, несколько лет спустя после супружества, я действительно «падал». Вдруг начинает делаться какое-то помрачение, путаница в мыслях и я лишался чувств, падая. Первый такой самый страшный припадок случился по грехам моим в церкви, в день Сретения Господня, на амвоне, когда я говорил эктению после «Яко да Царя». Слава Богу, что прихожанин Филипп Семенов, становившийся близ амвона, удержал меня от совершеннаго падения. Было еще несколько падений, один раз в пансионе (г. Фидлера) и раза три дома, а потом они прекратились. Я стал захварывать на постели, во время сна, так что ляжешь здоровым, ничего не подозревая, а проснешься больным. В первое время болезни бывает сильная головная боль, почти постоянный сон, жажда, разслабление в теле, особенно в связях рук и ног, потом безсонница, и кончается все это душевным разстройством: унынием и скукой, чуть не до отчаяния, но затем чувствуется как-бы обновление в организме, какая то легкость и бывает весело на душе. Поистине Господь со искушением творит и избытие, яко возмощи и понести! Не одинакова, продолжает он, бывает тяжесть припадков: то легче, то сильнее они. В первые годы болезни припадки были реже, раза два, потом четыре в год; после (с 1876 г., если не ошибаюсь) они стали чаще повторяться: месяца через два и даже полтора». Несмотря на то, он обладал замечательным христианским терпением: никогда никому не жаловался на свою тяжелую судьбу, а еще благодарил Бога за самые свои недуги, случавшиеся с ним во время сна, почему он и мог безопасно проходить диаконское служение. Страдая в продолжение нескольких лет частою головною болью и вынужденный защищать себя от вредного влияния холода, ветра и солнечных лучей, он просил владыку-митрополита Иннокентия дозволить ему, ради его немощи, употреблять черную скуфью во время молебнов и других священных треб, совершаемых на открытом воздухе. Владыка 24 мая 1877 г. предписал: «дозволяется, кроме крестных ходов».

Не долго Сергей И. прожил один при Краснозвонской церкви. Открывшееся у него и едва врачом (гомеопатом) остановленное горловое кровотечение настолько изнурило его, в декабре 1877 года, что я предложил уволиться ему в число заштатных и на жительство перейти ко мне в Высокопетровский монастырь. Он отвечал (2 янв. 1878 г.): «я всею душою к вам». По сдаче места своего диаконского, при архипастырском содействии преосвящ. Игнатия, епископа дмитровского, псаломщику Троицкой церкви, что в Странноприимном доме графа Шереметева, Николаю Померанцеву, из студентов Моск, семинарии, вступившему в брак с нашею родною племянницею, Сергей И. 20 февраля переселился в настоятельскую мою квартиру, с надеждою обрести здесь спокойствие себе, как, по его словам, и случилось действительно. Он имел, живя со мною, в готовности все необходимое и не был озабочен никаким другим послушанием, кроме разве переписки деловых бумаг и произношения (некоторое время) за праздничной или воскресной литургией печатных поучений, на что он добровольно вызвался, навыкши в приходской церкви говорить свои поучения или «Воскресныя беседы», издаваемые Обществом люб. дух. просвещения. На новом месте не обремененный каждодневным при катаральном (катар правого легкого) кашле священнослужением и во время болезни не стужаемый думою, что за него служит наемный диакон, как было прежде, даже и вовсе свободный от чреды священнослужительской, он участвовал только в соборных служениях поздней литургии (в воскресные и праздничные дни, или в среду и пяток св. четыредесятницы) и молебнов пред Казанскою, местно чтимою иконой Божией Матери.

Тщанием не ленивый (Рим. 12:11), он и в простые, будничные дни не опускал ни одной церковной службы; но по времени, уступая свой немощи и следуя моему совету, молился в церкви только за литургией, прикладываясь каждый раз к св. образам, а прочие вседневные службы (вечерню, повечерие, утреню, часы 1 и 9) и так называемое правило вычитывал со включением помянника, по большей части, в своей убранной и чистой комнатке, вмещавшей в себе много икон (из них две или три афонского письма) с неугасимою пред ними лампадой, которая напоминала подвижнику о непрестанной молитве194. Месячные минеи брались монастырские, пока он свои не приобрел покупкой (в декабре 1880 г.). По немощи иногда сокращая кафизмы или что другое на утрени, он взывал (в 1881 г.): «прости меня, Господи, грешнаго»! Или: «что делать? Как человек согрешаю, а Ты, Господи, как человеколюбец, прости моя согрешения». После ранней литургии освежась чаем (крестился истово пред чаем, целуя просфору, и после чая), читал всегда Библию и другие духовные книги, напр. Добротолюбие, с целью обучения себя умной молитве, не то, как трудолюбивая пчела – сладкий мед, собирал и умножал выписки из книг. Именно выписывал краткие изречения, полные смысла и силы, слагая их и в сердце свое, как в улей. Из творений св. отцов и учителей восточной Церкви он (как признавался в 1879 г.) «имел время и возможность прочесть почти все, или по, крайней мере большую часть их, переведенных на русский язык и известных в нашей отечественной литературе». Утомленный чтением или письмом, прогуливался и в 12 часов он обедал со мной, погруженный в себя; кушал неспешно, как и всякое другое дело он делал неспешно. Обед из трех блюд считая лакомым, говаривал: «я пирую у вас». Случалось, он только отведывал пищу, наблюдая воздержание. В послеобеденное время почивал час или более. Вечером играл на фисгармонике с большим умением; раз или два в неделю навещал сына, жившего в соседстве, у Тверских ворот. При свидании крестил и целовал его, дарил детскими книгами, наставлял каждый день читать по главе из Евангелия, что мальчик доныне исполняет, или говорил ему: «так живи, чтобы наследником быть царства небеснаго». Родителя и прочих родных посещал со мною и всех горячо любил, хотя явственно не выказывал сего и таил свои чувства более в душе. В обращении с кем бы то ни было вел себя с тактом и достоинством; казался иногда весел, даже и говорлив, но беседа его всегда была мирная, спокойная и возникала нередко по поводу газетных известий. По большей части был он сдержан и молчалив, как есть монах. Не льстил никому и сам никогда ни пред кем не хвалился своими литературными трудами, или чем другим; о себе вообще не любил говорить, был потаенный сердца человек (1Петр. 3:4). По долгу совести, на пользу других высказывал и неприятное что либо, не скрывая правды, но никого не осуждал. Если о спрашиваемом лице не мог сказать хорошего, не говорил и нехорошее, а только одно: «не знаю». Слыша о ком либо недобрый отзыв, отвечал: «жалко», или: «что делать – все человеки»! или: «так вам кажется», или избегал пересудов молчанием, а соблазнов хранением очей. Шуток, острот также избегал. Когда кто при нем произносил грубое или дерзкое слово, он если и недоволен был, тотчас со скромностью показав улыбку на лице, раздражение переменял на мир (Добротолюбие в русск. перев., т. 2, стр. 431), а слыша приятную новость, говорил: «слава Богу»! В часы болезненного уныния просил помолиться за него. Иногда говорил мне: «не отвержен ли я от Бога»? – «Нет, друг мой, Бог о каждом из нас промышляет и устрояет, что кому полезно». Еще говорил о себе: «я человек погибший: нет мне уже спасения». Понятно, чьи слова повторял он. Враг-диавол смущал его помыслом: несть спасения ему в Бозе его (Псал. 3:3). Надлежало всячески ободрять брата. Уж если он, думал я в себе, не спасется, то кто же обитает в жилищи Твоем, Господи, или кто вселится во святую гору Твою (Пс. 14:1)? – «Никто да не отчаивается в себе, хотя и согрешил, отвечал я брату. Господь строг только к тем, кто отвергает Его и не кается. Тебе ли, брат, не радоваться в скорбях, терпение которых вводит в царствие небесное»? – «Ах, дай-то Господи! (наследовать оное)», отвечал в подобных случаях больной и перекрестится бывало. Не раз горько плача в это время о грехах своих, которые для памяти заносил на бумагу, он исповедовался у старца иеромонаха Евтихиана, подвизающегося ныне на Афонской горе, в русском Андреевском скиту, и чувствовал после того облегчение, потому что «покаяние есть дщерь надежды и отвержение отчаяния», как свидетельствует святой Иоанн Лествичник (Лествица 5, 1). На белом переплетном листе книги Псалмов написано его рукой: «Когда найдет на тебя уныние, скука, скорее берись за гусли Давидовы», и он имел обычай в это время читать исключительно Евангелие и Псалтырь.

Отношения его к монастырской братии были самые мирные; и мне советовал на мелкие неприятности не обращать внимания, или говорил: «а мученики то ли еще терпели»? Ревнуя о душевной пользе братии, он желал было заведывать монастырскою библиотекою и выдавать им для чтения книги; но благодарность ему и за то, что охотно давал им читать, а нередко и дарил свои книги и брошюры. За иных в разных случаях ходатайствовал предо мною, но ни на кого не жаловался, по кротости своей. Больных посещал, иным давал добрые советы, благотворил нуждающимся в деньгах, а в первые два года или более совсем не пользовался деньгами из братской кружки, имея свои. Один из братии, которому он благотворил в особенности (как рассказывал о том иеродиакон Виталий родному брату моему священнику Алексею Ив. Борзецовскому), живет теперь в уединенной кельи на Афоне и, вероятно, не забывает в молитвах своего благодетеля: это монах Иероним, ныне схимонах Иона. Благотворительность Сергея Ив. заключалась еще и в том, что, идя из церкви, раздавал он нищим милостыню и тоже делал на улицах. Приходящих с просительными письмами или с сборными книгами также не оставлял, по возможности, без удовлетворения, а иногда благодетельствовал им щедрою рукою, напр. в пользу одного Болгарского монастыря он пожертвовал от неизвестного до 200 рублей. Пред великими праздниками Рождества Христова и Пасхи сам отвозил милостынные деньги двум бедным семействам: одно было многочисленное, а к другому принадлежал какой то одержимый падучею болезнью. Он тайно любил благотворить. В канцелярию Совета правосл. Миссионерского Общества доставлены из склада Отдела распространения духовно-нравственных книг (склад в Высокопетровском монаст.), как пожертвование от неизвестного, несколько экземпляров его издания: «Родословие Господа нашего Иисуса Христа», «Объяснение догматиков восьми гласов» и «Цветник духовный: назидательныя мысли и добрые советы, выбранные из творений мужей мудрых в святых». Последняя книга в двух отдельных частях (стр. 249–230), изданная в 1880 г. русским на Афоне Пантелеимоновым монастырем, в 1882 г. вышедшая вторым, в 1889-м третьим изданием, – «книга народная и душеспасительная! Умудрится тот, кто прочтет ее со вниманием, и сложит глаголы ея в своей памяти». Таков отзыв епископа Порфирия, помещенный в его статье: «Афонские книжники» (Чтения в Обществе люб. дух. просвещения 1883, март–апрель, стр. 304). Достоинство рассматриваемого сборника, в который вошли и вышеупомянутые пространные статьи о скорбях и смерти, состоит в том, по отзыву Церк. Вестника (1880, № 32, стр. 7), что «автор озаботился вычитанныя им мысли передать в некоторой системе; он сводит все изречения в известныя рубрики, из которых составляется почти полная система нравственнаго христианскаго учения, так что о каждом почти предмете этого учения можно найти в сборнике несколько замечательных мыслей, принадлежащих тому или другому отцу Церкви или замечательному писателю».

В первые годы своей монастырской жизни Сергей Ив. не заявлял не отлагательного желания постричься в монашество. Когда другие говорили ему: «отчего бы вам не быть монахом?» он отвечал: «и я об этом думаю, да обеты монашеские меня очень страшат. Боюсь, что не выполню их. Легче быть монахом тому, кто не испытал брачной жизни». Но по времени мысль о монашестве занимала его более и более. «В начале прошедшаго 1880 года такое было уныние после припадка и страх за свое спасение, что я не долго думая, – припоминал о. Серафим в 1881 г., – взял бумагу и написал следующий обет: «если я выздоровею от этой болезни, то после святой недели приму монашеское пострижение», предполагая, что если до Пасхи не будет повторения припадка, то это будет признак выздоровления. Кажется, припадка два после того случились до Пасхи, но легкие. «В июне тогоже (1880) года, вспомнив об обете монашества, я открыл его брату (настоятелю монастыря), но он сказал, что обет, данный мною в минуту сильной скорби, может быть неисполнен. Так и другие рассуждали. В посте великом нынешняго (1881) года я опять заговорил с братом о монашестве, говоря ему, что и помимо обета мне хочется принять его, чтобы состоять или числиться на какой-либо службе, а в последствии Господь даст и достигнуть иеромонашескаго сана. Но он решительно сказал, что мне нужно сначала оправиться от болезни и тогда думать об этом. Я покорился воле Божией. Лето нынешняго года я провел лучше сравнительно с прошедшими годами. Быть может, лечение водою в продолжение 4 месяцов, начиная с июня, или другое что имело влияние на меня, но только я был лучше; припадков почти не было все лето. В половине августа братец вдруг предложил мне для переписания прошение к преосвященному о приукажении меня к Петровскому монастырю. Без приукажения нельзя было постригаться, хоть и приуказившись можно было оставаться бельцом. Я с удовольствием написал (набело) прошение. Указ из консистории о приукажении меня получен 17 сентября – день ангела моей маменьки покойной, и эта случайность ускорила мое пострижение. Видя как бы материнское благословение меня к иноческой жизни, брат на другой же день утром спросил меня: «желаю ли быть в ангельском образе»? – «Желаю». В тотже день донесено о мне преосвящ. Алексию, епископу Можайскому. Дано разрешение постричь меня и в первых числах октября получен указ. Очень рад, что дня за два до моего пострига у нас в покоях была Иверская чудотворная икона, и я как бы получил благословение самой Царицы небесной на великое дело в моей жизни. Чин пострижения моего в монашество, слава Богу, совершен в монастырском храме преп. Сергия, 10 октября (день кончины моей маменьки и моей дочки, тоже Веры), в субботу, после малой вечерни, довольно торжественно: вся братия была в сборе со свечами, много было и посторонних, тоже со свечами стоявших. Брат архимандрит назвал меня Серафимом и сказал новопостриженному следующую Речь:

От скорби призвах Господа и услыша мя (Псал. 117:5): Эти слова псалмопевца можешь с сердечною радостию и глубоким благодарением Богу применить к себе, возлюбленный отец иеродиакон Серафим! Страдая несколько лет тяжкою болезнию, которая нередко заставляла тебя думать о смерти и научила презирать все красное мира, как суетное и маловременное, ты в душевном волнении, не видя ни откуда человеческой помощи, воззвал от скорби ко Господу, истинному Врачу душ и телес, верховному Управителю наших судеб, прося облегчения недуга, и дал при этом обет монашества. И что же? Близок Господь к сокрушенным сердцем, и смиренных духом спасет (Псал. 33:19). С пренебесной высоты Он услышал вопль страдальческой души и каким-то образом видимо облегчил твою болезнь; а это было знамением, что Он благословляет возникшую в душе твоей мысль о монашестве и поощряет ея исполнение. Внимательный к мановению Провидения и оградясь советом старца-родителя, ты не замедлил исполнением обета, даннаго в минуту сильной скорби. Приветствую тебя, как благоговейнаго и кроткаго сподвижника. Брат! хорошо, без сомнения, свято даже поступил ты, причислив себя к благой дружине иноков. Но если для царствия небеснаго облеклись мы в ангельский образ, то да внимаем себе и да бодрствуем над собою; да проводим жизнь духовную, пламенея божественною любовию, возвышаясь чистотою мысли и сердца и непрестанною молитвою неизреченно соединяясь с премирным, высочайшим Предметом желаний – возлюбленным Спасителем и Богом. Нам живущим не в пустыни, не в глуши лесов, конечно, трудно соблюдать строгия правила иночества и жизни по духу древних подвижников, но станем подвизаться по нашим силам, и Бог поможет нам по множеству милости своей. Господи сил! с нами буди. Господи сил! помилуй нас. Славнейшей серафимов Богоматери и водительству ангела твоего, одного из ближайших предстоятелей престола Вседержителя, поручаю тебя, с искренним желанием преуспеяния в жизни духовной. Пред алтарем Господним принял ты монашество чрез меня, но по добродетели будь впереди меня, – говорю тебе с чувством роднаго брата и друга».

«Не успел я, пишет далее о. Серафим, придти в себя от такого чрезвычайнаго события в моей жизни (разумею пострижение в монашество), как 12 октября брат сообщил мне под секретом, что накануне (то есть на другой день после моего пострига) послал он в Петербург на имя владыки донесение с ходатайством о рукоположении меня в сан иеромонаха. В субботу 17 числа утром, прочтя резолюцию митрополита Макария: «поручаю одному из викарных преосвященных посвятить этого иеродиакона в иеромонахи», – от радости я перекрестился и часу в 3-м тогоже дня с бумагой, на которой положена резолюция, явился к преосвящ. Алексию. Ласково принял меня преосвященный и сказал, что завтра же посвятит меня у Богоявления в Елохове, где он будет служить. После сего я исповедовался (у духовника ставленников). На обратном пути заехал к тестю, чтобы сообщить ему и милому сыну моему неожиданно-радостную новость. Некоторым из родных посланы были телеграммы. На другой – воскресный день, мы с братом прибыли в Богоявленскую, в Елохове, церковь, чрезвычайно пространную, к 9 часам утра. В ней особо-чтимая икона Божией Матери, скорбящих Радости. На алтарном своде изображены в больших размерах чины ангельские (что приятно удивило о. Серафима). Каждый год в этом небеси подобном храме, по случаю избавления от язвы что ли, бывает торжественное архиерейское служение литургии и молебствие с крестным ходом по улицам прихода. Привозятся из Успенскаго собора: крест с частию Животворящаго Древа, часть ризы Господней, часть ризы Божией Матери; из часовен: иконы Спасителя – подобие Нерукотвореннаго образа Его, Иверския Богоматери, Николая чудотворца, Сергия преп. с частию св. мощей его и Афонская святыня. На литургии в обычное время Господь сподобил меня приять степень священства. Просто себе не верил, что творится со мною. Незабвенный теперь для меня этот день – воскресенье 18 октября. Слава Богу, Благодетелю моему во веки веков»!

Под влиянием воспринятой чрез архиерейское рукоположение благодати и радостных чувств, задумал и начал писать о. Серафим изъяснение песни церковной: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь: Ангельский собор и человеческий род». Это сочинение (стр. 1–71) под заглавием: Хвалебная песнь в честь Богоматери, помещено в октябрьской и ноябрьской книжках «Душеполезнаго Чтения» за 1882 год. В это время он уже находился (с августа того же года) в Спасо-Андрониевом монастыре, куда перешел в след за мною, с назначением меня в настоятели этого монастыря, и с приумножением подвигов возрастая в жизни духовной, награжден за честное служение в священстве набедренником 15 мая 1883 г. Избран в члены сотрудники правосл. Палестинского Общества, 27 мая, и получил Высочайше утвержденный соответствующий знак Общества, для ношения по установлению, 29 июня того же года. «Украшение для меня нечаянное, по милости брата», писал он.

16-ое августа 1883 г. было одним из радостнейших дней в его жизни. У нас по случаю храмового праздника обители, изволил тогда в первый раз служить литургию высокопреосвященный владыка, митрополит Иоанникий с 2 архимандритами (местным и Знаменским) и 4 иеромонахами, из числа коих о. Серафим совершал проскомидию и встречал архипастыря с крестом на блюде, потом говорил возгласы за Часами. «Торжество велие было! пишет он. После литургии владыка в настоятельских келлиях кушал чай и заздравное вино, посидев около часа – не более, потому что сегодня должен был поспеть ко всенощной в Гефсиманский скит. Было довольно гостей. Был чрезвычайный гость – нареченный патриарх иерусалимский Никодим, оба преосвященные викарные Алексий и Михаил, члены консистории, редактор «Душеполезнаго Чтения» протоиерей В. П. Нечаев (ныне преосвященные Виссарион, епископ дмитровский) и многие другие. За праздничною трапезой предложены были тосты заздравные. Блаженнейший патриарх Никодим не мало говорил в ответ на обращенныя к нему речи по поводу его избрания в этот великий сан. Как член Палестинскаго Общества и я, с согласия брата, смиренно, обратился к патриарху с пожеланием многих лет. Так Бог привел мне участвовать в настоящем празднике. Слава Богу»! Надобно к этому присовокупить, что его Блаженство обозревал соборную монастырскую церковь и обратил особенное внимание на храмовый Нерукотворенный образ Спасителя, по устному преданию привезенный из Царьграда св. Алексием, митрополитом московским и всея России, как благословенный дар патриарха константинопольского Каллиста. Благословив с амвона архимандрита с братией и народ, собравшийся во множестве, высокий гость оставил торжествующую обитель при колокольном звоне.

Что касается до подвижнической жизни о. Серафима, он еще до принятия монашества вел себя очень строго, а сделавшись иноком, начал вставать от сна получасом раньше, чем прежде. Перейдя же в Андрониев монастырь, вставал в 4 часа утра (у нас благовест к утрени бывает в это время), то есть на целый час раньше прежнего. Весьма исполнительный, он стенные часы свои пускал вперед минут на семь и вставал по ним, не медля ни одной секунды, хотя бы худо спал ночью, ложась в 9-ть вечера. Как птица быстро слетает с гнезда, так он, не щадя себя, вскакивал с одра, и просыпал только вследствие приключившейся ночью болезни. Прежде чем к ранней идти обедне, молился дома часа полтора, возложив на себя эпитрахиль; с утра был в молитве, пламенея серафимскою любовью к Богу. Во время совершения (чередным иеромонахом) проскомидии, поминал в Андрониевом кладбищном монастыре, с большим прежнего усердием, почивших, иных постоянно, а других (погибших от огня, воды и т. д., большею частью узнавая из газет), в продолжении 40 дней. За обеднею уединенно стоя в алтаре или на клиросе, молился так, по словам здешнего иеромонаха Антония, что возбуждал других к молитве. Казалось, что благочестивая душа его уносилась в небесные высоты и присоединялась там к сонму ангелов, непрестанно славословящих Предвечного. При возглашении диаконом: «Христианския кончины живота нашего», клал земной поклон. В праздники и воскресные дни ставил к местным иконам Спасителя и Божией Матери свечи и служил литургию. Держа в руках тело Христово, с чувством благоговейного умиления, с сладостью любви и теплотою сердца произносит он молитву: «Верую, Господи, и исповедую». О. Серафим жаждал служить как можно чаще, и вообще в судьбе его жизни раскрывается та истина, что как трудно бывает без особенной благодати Божией приучить себя к духовным подвигам, так напротив легко бывает совершение благих дел при помощи спасительной благодати, изменяющей во всем обновленного человека. Великий пост о. Серафим встречал с удовольствием (как признался мне в 1885 г.), считая это время, со включением Пасхи, наилучшим в году, так как его душа в эти дни еще более окрылялась благоговейными чувствами и стремлением к теснейшему общению с Господом. Он неопустительно великим постом ходил в церковь к Часам, по первому удару в колокол. На страстной и пасхальной неделе всякий день (за исключением великого пятка, если Благовещение не случалось в этот день) приобщался он, как служащий; кроме того в светлую седмицу за каждой утреней и вечерней, – они у нас отравляются соборне, – предстоял у престола в облачении. Так поступал в обоих монастырях, во все годы своей монастырской жизни; это доставляло ему обильное духовное утешение и на лице его отражалась светлая небесная радость, особенно в Пасху. Не оставляя и в кельи богомыслия, не раз он прочел с разумением Библию на славянском наречии и в русском переводе, отметив карандашом наиболее употребительные стихи. Каждогодно прочитывал богослужебные книги. Усталый (с июня 1884 г. редко отдыхал днем) снимал с аналойчика ту или другую из молитвенных книг, полагал на стол и читал в сидячем положении, при чем часто крестился, взирая на находящейся пред ним на столе перламутровый образок Распятия с предстоящими Богоматерью и св. Иоанном Богословом. По несколько раз в день творил он умную молитву с земными поклонами; не оставлял ее вовсе и в то время, когда разговаривал с кем-нибудь, или ехал со мной к родным, или писал на конторке под образами. Плодом благоговейных занятий его богослужебными книгами была пространная статья (стр. 1–58), напечатанная в «Душеполезном Чтении» (1885 г., июнь, июль и август) под заглавием: «Хвалебное имя в честь Богоматери. Смысл и значение именования Богоматери в церковных песнопениях Горою».

Приняв на себя, по смерти своего тестя-диакона, дело личного воспитания сына, который с 29 марта 1884 г. поселился у нас, о. Серафим руководил его в учебных занятиях и старался развивать в нем добрую нравственность; с этою целью заставлял его петь на клиросе или прислуживать в алтаре, читать по одной главе из Евангелия, «Троицкие листки», по одному в день, «Избранныя жития святых», молитвы на сон грядущим, поочередно с келейниками и в своем присутствии; приучал раздавать нищим после праздничной обедни милостыню (до 5 коп.). Он продолжал благотворить не только внутри монастыря, но и во время прогулки по Рогожской, где заходил в монастырскую часовню (на краю города), или по Николоямской улице; для того именно и позволял себе выходить из монастыря, в сопровождении (с 1884 г.) сына или келейника. Подавал он нищему 1 и 2 коп., а нищей с ребенком 5 коп. Не имея более, что подать, кланялся просящему. Когда ехал без меня, то останавливался, иногда по несколько раз, чтобы подать милостыню. Одному нищему, который поклонился ему в ноги, дал рубль. Нетрезвым отказывал. Однажды, вместо денег, раздавать «Троицкие листки» во множестве экземпляров».

«Да, можно сказать, жил – в Бога богател, отзывался о нем художник И. С. С–н. Разговор наш с ним склонялся на духовную сторону. Случалось, что при первом моем воспоминании о Богоматери, он из задумчиваго и угрюмаго, каким я нередко заставал его, становился иным человеком и на лице его являлся проблеск радости. Помимо того, лицо его вдруг иногда просветлялось и озарялось чем-то. От сильного волнения душевнаго, из уст его вылетали иногда слова молитвы Иисусовой. Как человек не от мира сего, чуждый ложнаго стыда показаться набожным, перекреститься при других я т. д., он казался странным для некоторых. Один из пользовавших его врачей сказал о нем: «что за чудак»? – «Нет, не чудак, возразил тот же художник, а высокий монах. Он не терпит того, что не нравится его сердцу, говорится что или делается в противность благочестию. Он твердо поставил себя». – «Я не понимаю его», признался врач. – С светлыми дарованиями ума о. Серафим соединял в себе поистине ангельскую кротость сердца, но при этом обладал самым твердым характером, волею железною, которая не склонялась ни пред кем и ни перед чем, если только того требовали долг служения Богу и заповеди евангельския. Напрасно, по совету врачей, убеждали его не вдаваться, во вред здоровью, в чрезмерные подвиги и труды, – пожалеть себя. Он отвечал: «надо Бога бояться». Или: «по грехам моим нахожу это (усиленное моление) для себя нужным». «Нахожу в этом развлечение». Или: «не безпокойтесь; не дам себя в обиду». Или: «стараюсь каждый день быть готовым к смерти». Иногда заявлял готовность уехать на Афон, как в небурное и тихое пристанище, или перейти в Сергиеву лавру, куда также влекло его сердце. Неудержим в стремлении к Богу тот, котораго души коснулось божественное желание; и если о. Серафим чем-нибудь отвлекаем был от молитвы на время, то старался на другой день вознаградить или восполнить опущенное. Вкусивший сладость духовнаго делания, о. Серафим горел желанием совершенства и чистоты, но все ему казалось, что ему многаго недостает для сего, так как, по учению св. отцов-аскетов, сколько человек преуспевает в добродетели, столько же просиявает и смирением, так что тогда даже и малейшие грехи кажутся ему великими, и он сердечно сокрушается о них, и приносит умилостивительное в них покаяние. В болезненном состоянии о. Серафим отличался особенным религиозным возбуждением и громко рыдал о грехах своих, например что не строго постится, – хотя прежде я напоминал ему неоднократно, что «болезнь вменяется вместо поста и ценится даже более его» (Добротол. т. 2, стр. 611). Не осуждая никого («истинное светило на земле – монах, не поползнувшийся языком своим». Добротол. т. 2, стр. 512), всегда готовый поклониться (в прощальное воскресенье кланялся келейникам) в ноги ближнему, чем-либо оскорбленному им против воли, он и в разговоре с другом своим – диаконом Ф. А. Соловьевым, как я слышал от последняго, старался самобичевать себя при мысли о суде Божием, всегда присущей ему. «Бывало, говорит-говорит и под конец скажет: «а что-то будет там»? Или говорил: «живу в монастыре спокойно (так ему казалось), а на том-то свете будет ли для меня покой»? – Характеризуя его, Ф. А. писал: «Памятование о смерти и загробном воздаянии, откровенное сознание (у друзей нет тайн) во всем, что тревожило его чувствительную совесть, безпощадное самообвинение, детски-искренняя вера в Промысл, выражение глубокой преданности воле Божией, кроткое вразумление, утешение и ободрение – все это запечатлевало его дружеския беседы со мною и постепенно увеличивало благоговение к его личности. Сила взаимной молитвы ценилась им как надежнейшая опора в жизни; слова: «помолись за меня», были всегдашними прощальными его словами».

Во время тяжких недугов о. Серафим тревожился опасением, что меня он беспокоит. – «Пусть так, но меня Бог не оставит за тебя», отвечал я. Он просил себе отдельную от моей квартиры келью, а я не желал расстаться с ним: «двоим лучше, нежели одному» (Еккл. 4:9). «Да будет известно любви твоей, говорил я, что все усилия диавола устремлены на то, чтобы разлучить нас, ибо он ясно видит, как мы полезны один другому. Будем неразлучны в жизни, и по смерти не разлучимся». Многолюбимый брат не без скорби принужден был оставаться дома, когда сердце влекло его в дом Божий, а болезнь не допускала. Помню слова его: «Как жаль в праздники болеть»! Припадки эпилепсии повторялись с ним по прежнему, месяца через два или три, но случалось нередко и так, что открывшаяся болезнь повторялась спустя очень скорый промежуток; бывали с ним и в продолжение одних суток многие припадки во время сна и в бодрственном состоянии что крайне удручало о. Серафима, искушаемого в терпении, как злато в горниле, и он ужасно изменялся в лице, хворая недели по две и более195. Не благоволил Бог, чтобы возлюбленный Его покоился, пока он в теле. В ноябре 1882 г. случился с ним, от крайнего изнурения, продолжительный (почти часовой) обморок, но привели в чувство и он прошептал: «приобщите меня», что было исполнено, после краткой исповеди, в 8 часов вечера. На другой день (30 ноября) благословили его, почивавшего глубоким сном, преосвященные Ионафан, епископ ярославский, и Алексий епископ дмитровский. В 1884 г. больной во время сна грезил: «брат, утешь меня»! На другой день вечером 19 ноября он, прислонясь к стене, молился и, истомленный недугом, поражен был новым обмороком. Правая рука его лежала на груди. Взятый за руки, он пришел в себя. Жалея брата, я утешил его, пригласив духовника иеромонаха Леонида с св. Дарами, в 9 часу вечера. Причастившись, он сам прочел благодарственные молитвы и через полчаса сказал: «Господи, прости меня грешнаго»!

Настал 1885, увы, последний год жизни нашего незабвенного родителя, который мирно скончался 22 февраля, и возлюбленного брата моего Серафима! Жаркое лето провел он с большим трудом и не раз падал во время келейной молитвы; но над ним сбывалось псаломское слово: егда падет, не разбиется, яко Господь подкрепляет руку его (Псал. 36:24). Благодарение Господу, хранившему его чрез ангелов своих на всех путях его (Пс. 90:11)! Мы с ним несколько раз ездили в загородную рощу и возвращались с фиалками. С половины июля того же года был он как бы здоровый, но в сентябре вечером 18 числа крайне ослабел после припадков, во время которых сильно вскрикивал, и на мое предложение причаститься отвечал: «ах, еслибы можно было»! С 21 числа почувствовал себя лучше и начал оправляться. В октябре мы советовали ему отдохнуть, поставляя на вид, что он не совершенно оправился (с 9 октября были с ним легкие припадки). Он возразил: «я это сознаю, но чувствую, что могу служить». Мы с о. ризничим настаивали, чтобы не служил. Он отвечал: «я уже приготовился и знаете, как прежде поступал я (много раз в этом году), то есть, не служа причащался в алтаре, так и завтра пусть будет». Так и было: он причастился в воскресенье (13 окт.) за позднею обеднею, хотя и не служил196. В тот же день почувствовал я непреодолимое желание посетить родную сестру Елизавету Ив. Владиславлеву и пригласил с собою о. Серафима (он собирался к бабушке своей), говоря ему безотчетно, по какому то предчувствию: «лучше в Казанскую (в день именин сестры) не поедем, а теперь съездим к ней». Увидя ее, сказал я: «мы к вам ныне вместо Казанской». Она удивилась, слыша это и хорошо не поняла моих слов, но к душевному прискорбию случилось в этом году так, что она, привыкшая нас постоянно видеть у себя 22 октября, сама в день именин своих приехала в мою квартиру по случаю его кончины. В понедельник, 14 окт., несмотря на ненастье, о. Серафим слушал раннюю обедню и панихиду, поминая кого-то из родных. После чая переписывал приготовленный им к изданию, в двух отдельных частях, новый сборник назидательных мыслей и добрых советов, под заглавием: Соты духовные197, и пробовал почерк младшего келейника, жалуясь ему на свое нездоровье. Нечаянно в половине 8 часа вечера открылось у него горловое кровотечение (было оно и в 1877 г.) из правого легкого. Кровотечение возобновилось утром и вечером 15 числа; были и припадки эпилепсии (легкие, не более двух). Он исповедался у о. казначея иеромонаха Платона и причащен запасными Дарами. С 16 числа (середа) у нас молились ежедневно о здравии болящего на ранней и поздней литургиях. В 7 часу утра того же дня при самом враче открылась у него кровавая рвота. Врач Красновский, уходя, сказал мне: «кого ни возьмите, никто не поможет»198. Примечая свою опасность, сказал больной: «особоруйте; как бы я желал»! Он приобщился (без новой исповеди) в 9 часов утра и был особорован, причем сначала сидел, а потом прилег на кроватку (в столовой). «Многомилостиве Господи, исцели болящаго»! взывал я с некоторыми из родных от глубины души. После освящения елеем сказал мне Серафим: «спаси вас Господи»! и простился со всеми присутствовавшими. Я предложил ему, чтобы благословил меня образком. Он отвечал: «я желаю, чтобы вы меня благословили. Простите меня». Его как сообщника страстям Христовым (1Пет. 4:13), благословил я крестом с изображением Распятия и взаимно просил меня простить, а он меня крестообразно осенил образком Божией Матери в сребропозлащенной ризе. Елизавету И., родную сестру, привезшую виноград, благословил он афонскою иконой Божией Матери, лобызающей ручку Богомладенца. Прощаясь с некоторыми, сказал он: «страшно умирать». Они ободряли его надеждой на милосердие Божие и слегка указали ему на его высоконравственный образ жизни, без сомнения угодный Богу. – «Иной суд Божий, иной человеческий» (выражение преп. аввы Дорофея), отвечал он. «Припомните-ка слова: аще беззакония назриши, Господи, Господи»! Дальнейших же слов: кто постоит (Псал. 129:3)? от душевного волнения не мог договорить. Сына своего Ваню, в третьем часу воротившегося из Заиконоспасскаго училища, благословил о. Серафим кипарисным образком Явления Богоматери преп. Сергию, полученным от нашего родителя. Приблизительно говорил ему следующее: «Более всех и всего люби, Ваня, Бога и старайся угождать Ему. Люби ближних твоих... Ходи в церковь, как можно чаще. Старайся учиться и проси Бога о помощи. Преп. Сергий, знаешь, сначала не мог успевать и скорбел о том, что грамота не давалась ему, но за молитвы его Бог исполнил его желание читать Слово Божие. Будь скромен, повинуйся о. архимандриту, а не то он может удалить от себя». Почувствовав облегчение, Серафим приложился к образу св. Иоанна Воина, встал с постели и заварил мне чай, – это было часу в 4-м. Вошла престарелая бабушка его Анна Ив., которую он посещал обыкновенно два раза в месяц. Он сказал ей: «сначала я благословил вас, как иеромонах, а теперь вы благословите меня». Она осенила его крестным знамением. По уходе ее говорил мне: «Ване написал я духовно-нравственное завещание, но о вас не упоминал в нем: нужное относительно вас я ныне передал ему. Сожалею, что иногда возражал вам». Видя, что он близок к смерти, я нашел благовременным сказать ему, что при Знаменской монастырской церкви новая усыпальница открыта мной для себя и родных. Он спросил: «можно будет и меня положить»? – «Можно». – «Это хорошо, это очень приятно», отвечал он, сидя у стола. Был необыкновенно мирен, спокоен, любвеобилен и казалось лицо его святолепным. Поздним вечером того же дня и на другой день (в четверг 17 окт.) повторилось с ним горловое кровотечение. Трудно больной сподобился и в сей день пренебеснаго дара – причащения св. Таин, сказав мне: «очень вам благодарен, что распорядились». Старшую сестру Ольгу Ив. благословил Иверскою иконой Богоматери; приложился к образам своего иноческого Ангела и св. великомуч. Пантелеимона. Я, сидя вечером у одра его, произнес вслух, как бы от лица его: по множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя, Господи, возвеселиша душу мою (Псал. 93:19)!

Пятница – 18 октября. Незабвенный день посвящения о. Серафима во иеромонахи. Он просил приобщить его и молился внутренно, сидя у кроватки. В 9 часов утра, после исповеди, с умилением, стоя на ногах, принял св. Тайны. В 12 часу из Архангельской (во имя Архистратига Михаила) церкви, недавно соединенной посредством галереи с моею квартирою, была принесена к одру его местно чтимая икона Страстныя Божией Матери (в вышину 2 арш. 3 ¾ верш., в ширину 1 арш. 7 3/4 верш.) с двумя по сторонам Ангелами, из коих один с крестом в руках – знаменем нашего спасения, а другой держит трость и копие, орудия страстей Господних. Вне каймы, под левого рукою Богоматери, открыта посредством реставрирования г. Сушкиным следующая надпись на фоне: «Лета ҂алу҃з (1437) сентемврий є҃». Икона высокого художества писана на холсте, вероятно одним из учеников Даниила Черного и Андрея Рублева – старцев (иеромонахов) Андрониевских и знаменитых иконописцев, которые скончались около 1427 года. Девственный лик Царицы небесной выражает материнскую любовь и светит кротостью. Вот пред этою то иконой в позолоченной ризе был отслужен мною молебен. В молитве ко Пресвятой Госпоже, Деве Богородице с благодарным чувством взывал я: «Тобою Сына Божия познахом, и сподобихомся св. тела Его, и пречистыя крове Его. Темже блаженна еси... серафимов честнейши сущая» (из Канонника). Глаза были светлые, руки теплые у о. Серафима. Вечером прибыл о. диакон Ф. А. Соловьев, извещенный телеграммой о болезни моего брата. В разговоре с другом сказал Серафим: «надо давать ответ». – «Какой»? – «А на суде-то Божием»! Казался он бодрым для всех видевших его в этот день. «Эта бодрость – действие таинств», совершенно верно сказал Ф. А–ч, потому что хотя припадков эпилепсии с этого дня не было более, но кровотечение возобновлялось у больного много раз и он не принимал пищи, а в 4 часу пополудни 19 числа (в субботу) оказалась у него черная кровь. «Буди воля Божия», сказал многострадальный о. Серафим сестре своей Е. И–не. «Мало молюсь, помолитесь в самую минуту кончины моей». Часу в 5-м пополудни причастился св. Таин. Молитву: «верую, Господи, и исповедую» читал о. Платон, а больной заключил ее, произнеся: «аминь». В 7 часов кушал виноград, привезенный сестрою. Лекарства он принимал, перекрестясь всякий раз, и благодарил меня, прося много не беспокоиться о нем. Во всю эту неделю, страстную для него, не пожаловался, не пороптал ни разу и стонал в забытьи очень редко. Келейникам и служителю говорил: «затрудняю вас, но что же делать»? Благословил их образками.

Воскресенье (20 окт.) – последний день его жизни. Часу в 4-м утра послышался благовест в большой колокол. «Ныне воскресенье», сказал я Серафиму. – «Да». Подозвав меня рукою, сказал он тихо: «во рту сухость; теперь принять (воды), или подождать до причастия»? Ему предложить я Богоявленскую воду (вместо лимонной) в десертной ложке. – «Потише, как бы не пролить», говорил Серафим, принимая святыню. В 7 часов утра казался он довольно бодрым. Я прочел для него молитвы, положенные в чине причащения больного, и разрешительную от грехов молитву с накрытием главы его епитрахилью; затем он благоговейно принял св. Дары. В последней половине 3-го часа пополудни съехались родные, не званные мною. Их узнал Серафим, но говорить уже не мог. В четверть 4 часа стал он метаться руками, хватаясь за грудь. Дыхание его было тяжелое, хриплое и на что то он указывал вверх пальцем, устремляя и взор вверх. Его приподняли, положили выше. Сестра Елизавета И. помазала грудь его маслом от гроба Господня и напоила его Богоявленскою водою. О. казначей, по моему внушению, напомнил, сказав ему: «вы ныне приобщились». Он перекрестился, но казался в испуге. К одру его в другой раз внесли Страстную икону Божией Матери с Предвечным Младенцем. Начался молебен, и заметно Серафим успокоился, взирая на чудную икону, и крестился; после молебна приложился к ней и простился со мной рука в руку. Был потом особо прочитан канон – Параклис Богоматери: «Многими содержим напастьми», причем два раза Серафим смотрел вверх и указывал на что-то пальцем. Акафист Богородице читал сын о. Серафима пред Страстною иконой. В это время прибывший местный врач нашел больного в предсмертной агонии, сказав: «его заливает кровью»; тотчас же чтение акафиста заменили молебным каноном на исход души. Вот настало время и окончания земных злостраданий ангелоименитого брата и упокоения его там, где ни плача, ни вопля, ни болезни не будет ктому (Апок. 21:4). Я с сестрою находился неотлучно около умирающего, вперив в него взор свой. Дыхание его, тихое вместо хриплого и тяжелого, становилось реже и реже, а голова была наклонена умиленно на правую сторону груди. Канон немного не окончен был, как Серафим мирно и на веки почил в 22 минуты 5 часа пополудни. «Жизнь его была ангельская«, сказала сестра Е. И–на, молившаяся в минуту смерти его. Я отвечал: «какова жизнь, такова и кончина. Царство ему небесное»! Родился он в воскресенье, крещен в воскресенье, дважды был рукоположен тоже в воскресенье и умер в день воскресный! Мы пали ниц, воздавая честь блаженно почившему, и облобызали священную руку его.

По обычном омовении многотрудное и многоболезненное тело его было честно опрятано и, по троекратном ударении в большой колокол, перенесено в залу. У изголовья поставлены: Страстная икона Пресвятой Матери Божией (по левую сторону) и образ ангела его, шестокрылатого Серафима (на аналое), благословенный дар нашего родителя. Почивший благоговел к Богоматери, и чем более возвышался в духовной христианской жизни, тем более усиливалось в нем это благоговение. Много писал он в честь Ее, и вот сама Богоматерь как бы отдает ему честь! – Заупокойная панихида была мною отслужена с 6 иеромонахами, в присутствии многих родных; потом началось деннонощное чтение Евангелия. В следующую ночь во сне явился о. Серафим в коричневом келейном подряснике, но с светлым – неземным лицом, и дал своему двенадцатилетнему сыну во время сна его пачку рублевых ассигнаций, сказав: «поди, раздай нищим». Ваня затем увидел себя на дворе Заиконоспасскаго дух. училища (где он обучался); к нему подошла толпа нищих, примерно до 40 чел., мужчины и женщины с младенцами на руках, и он роздал им деньги. Наученные о. Серафимом, мы ежедневно творим милостыню в память его. В понедельник (21 окт.) в 12 часов дня тело его положено было во гроб, обитый белым глазетом, и совершена панихида, а во втором часу пополудни начали, с моего благословения, открывать прежде приготовленную мною и закрытую каменным сводом могилу в новоустроенной под Архангельскою церковью усыпальнице. За вечернею панихидою служил друг почившего – диакон Ф. А. Соловьев. Казалось, Серафим спит мирным сном, – еще ощущалась теплота в теле его. В тот же вечер с утешением прочитал я следующее письмо многоуважаемого о. протоиерея В. П. Нечаева: «Ваше в–бие! Искренно сочувствую вашей скорби о почившем о. Серафиме. Сегодня была у нас заупокойная о нем литургия и на безкровной жертве всегда будет поминаемо его имя. По имени его было житие его: поистине Серафим, ангел во плоти. И лик его светлел чем-то ангельским. Обстоятельства его кончины весьма знаменательны и утешительны. Пресвятая Богородица, которую он так любил песнословит, да сподобит его венцов славы».

22 октября на усопшего возложен лавровый венок от старшей монастырской братии. В 12 часов панихида, а в 6 часу вечера была отслужена заупокойная лития, после чего последовал вынос тела его в Спасский соборный храм, с пением ирмосов великого канона: «Помощник и Покровитель», с горящими светильниками в руках, при многочисленном стечении народа. Гроб почившего поставлен был на средине церкви, против серебряной раки препп. игуменов: Андроника (ученика преп. Сергия) и Саввы (ученика преп. Андроника), а Страстная икона Владычицы, по внесении в алтарь, поставлена была на горнем месте и пред нею возжена свеча. Началась заупокойная всенощная. В день погребения, в среду, 23 числа было совершено мною соборное служение поздней литургии с тремя родственными священниками и с несколькими иеромонахами, с участием друга его о. диакона Ф. А. Соловьева. После причастия пелись ирмосы канона великой субботы: «Волною морскою». На отпевание вышли многие священнослужители из белого духовенства и монашествующих (трое были из Высокопетровского мон.). Редактор «Душеполезнаго Чтения», протоиерей В. П. Нечаев почтил о. Серафима, как своего сотрудника, не только присутствии на его погребении, но и Речью, в которой охарактеризовал его, как писателя и как благочестивого и строгого подвижника. Желающие могут прочесть ее сполна в ноябрьской книжке названного журнала за 1885 г. (стр. 377–380), а здесь мы приводим из нее несколько строк в дополнение нашей статьи. Характеризуя почившего, как писателя и наиболее зная его с этой стороны, о. протоиерей говорит: «Любимейшим предметами его писаний была Богоматерь, Ея слава и участие в домостроительстве нашего спасения. Для разсмотрения сего предмета он обыкновенно брал церковныя песнопения в честь Богоматери, – Догматики, Задостойники, также отдельныя выражения, изображающия ту или другую сторону жизни и заслуг Богоматери, – и входил в обширное толкование и разъяснение как целых песнопений, так и отдельных выражений в историческом, догматическом и нравоучительном отношении. Нельзя было, продолжает оратор, – не удивляться трудолюбию, с каким он из богослужебных книг извлекал все, что относилось к его предмету, собирал все цветы, какие только можно найти на обширном поле церковных песнопений в честь Богоматери. Нельзя было не изумляться искуству, с каким он из этих цветов сплетал прекрасные венки во славу Богоматери. Догматическое учение о лице и делах Богоматери в связи с учением о воплощении от Нея Сына Божия было изложено о. Серафимом на основании церковных песнопений с такою полнотою и глубокомыслием, как едва ли лучше можно было это сделать. Этого мало: особенную цену его размышлениям и изследованиям о Богоматери дает то, что все они проникнуты задушевнейшим благочестием. Читая их, можно подумать, что он писали их не за рабочим кабинетным столом, а за аналоем пред иконою Богоматери, каждое слово о Ней сопровождая молитвою. Настроение духа, какое отразилось в его писаниях, было несомненно такое, какое свойственно молящемуся и священнодействующему. Иначе впрочем и не могло быть, судя по господствовавшему в почившем духу благочестия. Он жил и дышал этим духом во все дни живота своего до последняго издыхания»...

Еще две Речи произнесены были родственными священниками: Иоанно-воинским, у Калужских ворот, Константином Михайловичем Марковым (он же и наставник Моск. семинарии) и Николаем Ив. Воиновым (при Никитском девичьем монастыре). Первый из них между прочим говорил следующее: «Благословен путь твой, муж, грядущий в таинственную вечность! Ты достоин того, чтобы на этом пути встретить милость Господа и нескончаемое блаженство, потому что ты жил добродетельно. Твоя смиренная поступь, твой целомудренный взгляд, твое скромное слово, твоя непрестанная молитва, твое строгое воздержание, твое, торжество над соблазнами носили на себе печать богобоязненнаго разума и навыка в постоянной благочестивой жизни. Разсеянность, смехотворство, пустословие были тебе ненавистны. Св. апостол Павел, заповедавший нам: «да не исходят гнилыя слова из уст наших» (Ефес. 4:29), приникши к твоему гробу, нашел бы в тебе, к своему утешению, любителя здравых назидательно-благочестивых речей и преследователя бесед злых и соблазнительных. Эти высокия свойства твоей доблестно-благочестивой души и жизни даровали тебе и мирную кончину. Твоя смерть подобна была сну, растворяемому миром и духовною радостию. Многие из нас родных видели твою назидательную кончину и мы дерзнем возвестить всем окружающим твой гроб, что ты оставил нам безценное сокровище – важный урок в том, что добрыя дела утешительны преимущественно в минуты смерти, что добродетель, часто грустная в жизни, на одре смертном восхищается радостию неизреченною».

Брат почившего священник Воинов говорил, между прочим, с обращением к усопшему: «Ты, младший брат наш родной, всегда был в очах наших мужем совершенным (Еф. 4:13), у котораго и мы, старшие тебя по годам жизни, воспринимали уроки духовнаго любомудрия и христианскаго делания. В сем совершенстве твоем духовном мы, при свете Слова Божия, находим и утешительную для себя причину твоей, повидимому, ранней смерти. Скончався вмале, ты исполнил лета долга: угодна бо бе Господеви душа твоя (Прем. 4:13–14). Как благий и верный раб Божий, ты леностию и небрежением не скрыл таланты твои в земли, но достойно во славу Божию приумножил их: вот небесный Мздовоздаятель, праведный Судия и восхищает тебя из среды живых, дабы внити тебе в радость Господа твоею (Матф. 25:21 и сл.). Ты умер, но умер как праведник, тихо, спокойно (Прем. 4:7), напутствованный всеми христианскими таинствами. Ты умер для нас, а также и для подвизавшихся с тобою иноков, только телесно, но величественно-христианский облик твой никогда не умрет, будет непрестанно предноситься пред нами и духовно светить нам (Прит. 13:9. Прем. 5:15)».

Прочитана мною разрешительная молитва; дано последнее целование возлюбленному брату. На руках своих оо. иеромонахи подняли честный гроб его и неспешно, при торжественным звоне колоколов, обнесли вокруг Спасского собора, причем на каждой из четырех сторон его были совершены литии. Духовная процессия с хоругвями, с запрестольным крестом и иконами направилась к месту, где уготована могила. По внесении икон и гроба (который не закрывался до самой могилы) в Знаменскую церковь была лития, потом другая лития в усыпальнице, находящейся по левую сторону церкви. Тело предано земле с возлитием елея и, по закрытии гроба, опущено в склеп в три четверти 2-го часа пополудни. Почетная гражданка Ольга Игнатьевна Галушкина привезла с собою в двух мешках холщовых медные деньги для раздачи нищим, которых любил о. Серафим, унаследовавший многие добрые качества своих родителей. Для духовенства и прочих гостей (всех 63 чел.) был приготовлен обед в настоятельских комнатах.

Преосвященнейший Алексий, ныне архиепископ литовский и виленский, благоизволил писать ко мне от 25 октября: «С сердечным сокрушением прочел я извещение в. в–бия о кончине приснопамятнаго отца Серафима. Да упокоит Господь Бог его многострадальную душу со святыми своими в селениях праведных! Многое и трудное испытание послал ему Господь здесь на земле, и да дарует ему за его терпение и благочестие – блаженство там в небесных обителях! Сердечно состражду вам, досточтимый мой авва, в постигающих вас испытаниях. Уже третий из ближайших вам присных в короткое время отходит. Да пошлет вам Господь крепость и силу к перенесению сих испытаний и да укрепит ваше здравие! Долг имею поминать вместе с протоиереем Иоанном и иереем Сергием199 и новопреставленнаго иеромонаха Серафима».

Примечательно: девятый день по кончине о. Серафима, погребенного при нижней Знаменской церкви, находящейся под Архангельскою, случился в понедельник (28 окт.), когда обыкновенно совершается служба в честь небесных чинов бесплотных (Ангелы разделяются на девять ликов, а сии девять – на три чина). В двадцатый день, 8 ноября празднственно воспоминался собор св. Архистратига Михаила и прочих бесплотных Сил (а накануне была освящена наша Архангельская обновленная церковь). «Со Ангелы срадуется дух твой, о. Серафим»! помышлял я в этот день. – В сороковой (28 ноября), следовавший за праздником Знамения Божией Матери, могилка его убрана была зеленью и живыми цветами (крестообразно). В полугодие (неделя о Фоме) литургия в Знаменской церкви началась отрадным пением пасхального тропаря: «Христос воскресе из мертвых». В начале июля 1886 г. окончено изящным устройством металлическое (из зелено-красной меди) надгробие в усыпальнице, длиною 2 арш. и 2 ½ верш., шириною 1 арш. 2 ½ верш., высотою 6 ½ верш. На верхней медной четвероугольной дске с чеканной каймой вырезаны на верху: шестокрылатый Серафим и под осенением его – крест, составленный из звезд, под крестом – облака; затем надпись: «Московскаго Спасо-Андрониева монастыря иеромонах Серафим блаженно почил 20 октября 1885 г. и погребен на сем месте». Под чертою еще вырезаны слова: «Глубиною мудрости человеколюбно вся строяй и полезное всем подаваяй, едине Содетелю, упокой Господи душу раба Твоего». В самом низу – глава Адамова.

В усыпальнице теплится неугасимая лампада пред живоносным Распятием с предстоящими Богоматерию и св. Иоанном Богословом, и каждый день служится лития. Приходящие в Знаменскую церковь, где бывает средняя литургия, заходят в смежную усыпальницу поклониться могиле о. Серафима. В особенности нищие молятся о нем, взывая: «царство ему небесное»!

* * *

1

Из кн. 2-й Чтений в Императорском Обществе истории и древностей росс. 1874 г.

2

Так в 1846 г., а после дом поступил в собственность гимназии.

3

На большой Лубянской улице.

4

Ныне Боголюбская икона помещается в нарочито устроенной для нее часовне и состоит под ведением Православного Миссионерского Общества.

5

В Москве он имел три дома на Лубянской улице, в приходе Введения во храм Пресвятой Богородицы. Биограф. князя Пожарского, соч. С. Смирнова. М. 1862, стр. 131.

6

В Московской писцовой книге 1689 г. значится: «Церковь каменная Введения Пресвятыя Богородицы, что на Сретенской улице, близ двора князя И. П. Пронского. При ней богадельня князя Д. М. Пожарского». В делах Синодального Правления 1746 года под № 1504 читаем: «Под церковью Введения Богородицы и кладбищем земли длиннику 27 сажен, понеречнику 20 сажеп без ¼, позади олтарей 10 сажен, и переулок подле двора кн. И. Пронского и порожжаго места боярина Никиты Зюзина. Между причетничьих дворов стояла богадельня князя Д. М. Пожарского».

7

В статье об иконе Знамения Божией Матери в моск. Златоустовском монастыре (Душепол. Чтение 1872, июль, стр. 281 и др.), Н. П. Розанов пишет: «Явление иконы Божией Матери, под названием Знамение, первоначально произошло в Великом Новгороде, в 1170 г.... Новгородцы всегда помнили благодеяния Божией Матери, явленные Ее иконою Знамения. Они эту икону чтили на ряду с главною святынею Новгорода, Софиею, т. е., с иконою, на которой, в особом виде, изображается Господь наш Иисус Христос, предвечная Премудрость Божия. Новгородские владыки изображение Знамения Божией Матери имели на своих печатях, а переселенцы новгородские икону Знамения несли с собою на новые места, где селились, и там нередко устрояли храмы во имя Знамения Божией Матери. По покорении Новгорода великим князем московским Иваном III, много именитых Новгородцев в конце XV столетия переселено было в Москву, и здесь они для жительства себе преимущественно избрали местность, названую Лубянкою. В этой местности они построили храм во имя св. Софии, который с тем же именем на Лубянке доселе остается. Ежели в этой местности нет храма во имя Знамения Божией Матери, то здесь остаются настенные иконы Знамения, по древнему обычаю, на наружной стороне зданий, как-то: 1) икона Знамения Божией Матери, ныне на столбе, при доме 3-й гимназии; дом некогда принадлежал знаменитому князю Д. М. Пожарскому. Икона Знамения прежде находилась на воротах дома, и в особом почитании у жителей Москвы стала быть со времени свирепствовавшего в 1737 году в Москве большего пожара. Пламя пожара в этой местности разливалось рекою, но дошед до дома, на котором стояла упомянутая икона Знамения, пожар прекратился. 2) Икона Знамения Божией Матери в Георгиевском переулке, близ Златоустова монастыря, на доме, не известно кому вдревле принадлежавшем, ныне купца Горностаева. Икона изображена на внешней стене дома с северной стороны; по преданию иконе более 300 лет; над ней особая киота за стеклом, с неугасимою лампадой, и в начале каждого месяца приходским причтом совершается молебное пение пред иконою. О сей иконе, кроме ее древности ничего ее известно».

8

После Феодоры Андреевны, урожденной Голициной, второй супруги Пожарского, дом его (один из домов) достался князю Василию Андреевичу Голицыну с братьями.

9

Завещание составлено 15 апреля 1836 г.

10

В кружке оказалось собранных денег только 36 коп. серебром.

11

О доме князя Д. М. Пожарского па Лубянке и иконе на нем Знамения Пресвятой Богородицы см. также статью Н. Н. Новикова в Чтениях в Импер. Обществе истории и древностей росс. 1870 г.

12

Из Моск. Епарх. Ведом. за 1869 г.

13

Сокольников содержал мучную лавку (торговля оптовая и в розницу) и постоялые дворы с харчевнями. Мало того, у него были свои мельницы и кирпичные заводы.

14

«Описание Богородицкой Площанской пустыни». СПБ. 1855. стр. 3. В 1804 году, на пути в Севск, Максим в первый раз посетил ее, и поражен был наружным сходством этой обители с виденною во сне.

15

Сначала он еще мальчиком лет 15-ти поступил в дом Максимова отца. «Я, пишет Мельхиседек, тогда был младенцем и доставалось ему меня маленького возить в тележке и салазках. Мы друг друга очень любили». К дяде Максима, младшему брату П. В. Сокольникова, он перешел по разделе имения между братьями. Многие звали его богатырем. Наголкин, действительно, был силач, характера твердого, прямодушного; он отличался еще простотой и добротой сердца.

16

Наголкин ездил на ярмарку вместе с Максимом. Товар их состоял из канатов, циновок и прочего.

17

После он подвизался в Оптиной пустыне.

18

Никто из братии (до 30-ти чел.) не имел права произвольно располагать собой и своими вещами, но каждый жил в зависимости от настоятеля или одного из старцев, которому был отдаваем под строгий нравственный надзор, с обязательством не скрывать от него не только образа своих действий, но и помыслов. Монашествующие и простые послушники (почти все) еженедельно, после исповеди, приобщались св. Таин. Келейное молитвенное правило назначалось по силам каждого. Кельи содержались в чистоте, но без замков, с одними разве крючками или задвижками, в открытое показание монашеской нищеты и нестяжательности. Свидание с посторонними лицами могло быть в гостинице монастырской. Принимать в келью мирян, хотя бы и родных, не дозволялось без особого разрешения от настоятеля; равно не дозволялось никому, за исключением больных, брать пищу в келью. Пища, как и одежда, была простая и для всех одинаковая. На трапезе не полагалось вина, но раздавался мед, каждому брату на месяц по 2 ф., для питья с буковицей, шалфеем и т. п. Чай находился у одного настоятеля, для угощения особенно усердствующих к обители. Для согревания воды, за неимением самоваров, употреблялись медные чайники. В кухне и хлебной трудились все по очереди, в продолжение двух месяцев; прочие работы исправлялись также братией. Рукоделия обращались в пользу обители. Все жили в любви и согласии. Впрочем послушник не смел объявлять другим, кто он и откуда; знал это один настоятель или духовник. Порядок во всем был удивительный.

19

В завещании Мельхиседека упоминаются его братья: Симеон и Василии Сокольниковы. По справке, сделанной уже по смерти архимандрита, Симеон оказался в числе братства Оптиной пустыни.

20

На славянском языке напечатана в первый раз в 1793 году.

21

Он езжал в Москву к митрополиту Платону, под покровительством которого возрождалась эта пустынь, недавно клонившаяся к упадку. «Историч. описание» оной. СПБ. 1862, стр. 93.

22

В монастыре устроен придел в память явления Тихвинской иконы.

23

Это было последнее свидание его с родителем, скончавшимся в том же (1799) году. В день кончины его Максим почему-то с большим усердием молился о нем, и во время молитвы мысленно созерцал его так ясно, как будто родитель присутствовал с ним. Мать сконч. в 1818 г. 30 августа. Ей казалось перед смертью, будто приехал Мельхиседек; она говорила: «вот он, он»! и заочно благословила его Казанской иконой Богоматери.

24

По чувству глубокого смирения, он отказался от принятия иеромонашеского сана, и никогда не служил за литургией, а вместе с простыми монахами у царских дверей приобщался св. Таин. Впоследствии он согласился быть иеромонахом, потому что служить его не принуждали.

25

«Жизнь и подвиги схимонаха Феодора». М. 1839, стр. 27–29.

26

Послушник жарко истопил печь и, положив на ней лучину, отправился к вечерней службе. От трещин в печи лучина загорелась, а потушить было некому. Макарий лишился нескольких книг и платья.

27

Указ о пострижении его последовал еще в 1804 г. 7-го марта.

28

На той же литургии, в домовой архиерейской церкви (в Севске) поставлен был в архимандрита о. Филарет, впоследствии митрополит Киевский.

29

Он был замешан в чужом деле, о котором производилось судебное следствие. Подробности нам неизвестны.

30

«Жизнь преосв. Антония» (СПБ. 1852) описана М. Савостьяновым.

31

Из священников моск. церкви св. Иоанна Воина, у Калужских ворот.

32

Старец Михаил сконч. 22 декабря 1815, на 95 году от рождения и погребен при больничной церкви. О нем упоминается в «Сказании о жизни иеросхим. Парфения» (Киев. 1856, стр. 12).

33

Она висит над царскими вратами, в золоченном солнцевидном круге, и спускается на широкой шелковой тесме, на которой очень красиво и прозрачно вышит серебром тропарь св. Николаю.

34

Он родом из купеческого звания, известен ревностию о православии против раскола и масонства. Приемником его по управлению Симоновскою обителью был Мельхиседек.

35

В первый год его управления обителью, именно 23 октября, в 12 часу утра сгорел конный монастырский двор. Пожар едва не истребил всю обитель. Простой народ принялся ломать иконостас в церкви, чтобы спасти от огня, но был остановлен архимандритом.

36

В 1817 г. Леонид перешел в Свирский мон. (олонецкой еп.) вместе с Феодором, который здесь и скончался, а с 1828 г. поселился в Площанской пустыне; отсюда в след. году возвратился в Оптину. Сконч. 11 октября 1841 г.

37

На введение устава дан указ из Черниговской консистории 1820 г. мая 21-го.

38

Из благотворителей достойна внимания графиня и фельдмаршальша Анна Иродионовна Чернышова, жившая в принадлежавшем ей селении Чичерске, могилевской губ. В пользу Рыхловского общежительного мон. она пожертвовала (в августе 1818 г.) 3,000 п. ржаного хлеба, 100 п. пшеничной муки, 50 четв. гречневых круп, 10 четв. пшена; разных круп овсяных, полбенных 10 четв., разной сушеной рыбы до 50 п., меду 25 п., чистого воску 7 п.; холста 3,000 ар., сукна 500 ар., кож 200 штук, 2 пары волов и несколько рублей денег. Провианты доставлены в монастырь на фурах и телегах. Дорога милостыня во время скудости; а в этом году была большая цена на все жизненные припасы. Мельхиседек езжал в Чичерск раза два, в 1818 и 1820 г.

39

См. «Историч. очерк единоверия». СПБ. 1867. стр. 59 и др.

40

Переведен в Чернигов 16 июня 1818 года; в след. году 17 сентября пожалован саном архиепископа и вызван для присутствования в Св. Синод; в 1820 г. 26 сент. переведен в Тверь, а отсюда (1821 г. 3 июля) в Ярославль. К Мельхиседеку он был очень расположен, и не раз писал к нему из Петербурга (поздравлял с переходом в Москву) и из Ярославля (напр. приглашал его (1823) в Ярославль на несколько дней). Чувствуя себя больным, он просил Св. Синод (11-го марта 1824) о дозволении пожить ему четыре месяца в Симонове мон., где настоятельствовал в то время Мельхиседек, и сделал это «в полном уверении любви» к нему о. архимандрита. Дозволение Св. Синода последовало, но преосвященный не мог им воспользоваться: 27 марта, в пятом» часу пополудни, он мирно скончался. Одно из писем его к Мельхиседеку приложено в нашей статье, а другая едва ли сохранились.

41

Директор придворной капеллы А. Ф. Львов испытывал певческие хоры в Москве (1849–50), и Симоновский хор заслужил особенное одобрение. Головщику, иеродиакону Виктору, дан аттестат на звание регента.

42

На полах дски изображены св. Тихон Амафунтский и Марфа сестра Лазарева. Из сего видно, что икона была келейною св. Тихона Задонского, имевшего сестру Марфу. На зиму она переносится в придел преп. Ксенофонта и Марии, находящейся в трапезе Тихвинской церкви («Моск. Симонов мон.» 1867, стр. 12 и 28).

43

Припомним, что Мельхиседек еще в молодые годы чествовал эту икону в Троицком Болховском мон.

44

В Симонов он был переведен из настоятелей Новгородского Тихвинского мон. в 1795 г.

45

Рисунок колокольни см. в «Живоп. Обозр.» т. III, лист 12. Что касается прежней шатровой колокольни, на ней крест и глава были позлащены при Мельхиседеке, и также устроены боевые часы.

46

Весною 1823 года посажено в монастыре и вне оного разных дерев до 900.

47

Иконостас принадлежал Знаменской упраздненной церкви, на место которой устроена новая во имя Николая Чуд.

48

Весть о восстании в Польше поразила весь Петербург и одновременно над ним разразилась холера.

49

Первоначально монастырь был выстроен на Старом Симонове, которое называлось так по имени прежнего владельца этого места и оставило название свое нынешнему монастырю. Когда в царствование Екатерины II разбирали ветхую колокольню старого Симонова, то под нею нашли могилу Ослябя и Пересвета, сподвижников великого князя Димитрия Иоанновича, данных ему преп. Сергием перед битвой с Мамаем.

50

В дворцовой Петропавловской церкви (в Николаевском дворце) пели литургию Симоновские певчие 15 ноября того же года, за что Мельхиседеку объявлена Высочайшая признательность, головщику Виктору выдано 200, а прочим певчим 500 р. В другой раз они удостоились петь в той же церкви 1833 года 5-го сентября, по воле Великой Княгини Елены Павловны.

51

В 1830 г. 24 авг. митрополит Филарет говорил Мельхиседеку: «после случившихся похвал от Великаго Князя, балкон ваш должен уже навсегда остаться балконом, и пение ваше церковное неизменным».

52

Преосвященный Иннокентий, в проезд свой чрез Москву в Петербург (в ноябре 1849) для присутствования в Св. Синоде, показывал Мельхиседеку план свитской церкви и прочих зданий.

53

Говорят, он самоучкою, посредством чтения книг приобрел энциклопедические сведения в науках (некролог в Моск. Губ. Вед. 1853, № 3). Этого недостаточно. Нам известно, что в Белобережской пустыни, одновременно с ним (1806) проживал соборный иеромонах Рафаил, бывший учитель орловской семинарии и даровитый проповедник. У него Мельхиседек в свободные часы брал уроки словесности, логики с математикой и церковного красноречия. В Рязани (1813) он продолжал, под руководством семинарского учителя Феодора Срезневского, изучать словесность и богословие, переводил с латинского языка на русский, занимался и французским «с неусыпным прилежанием, по собственной пламенной охоте». В Рыхловском монастыре он изредка произносил с церковной кафедры свои поучения. В Симонове имел дружество с архимандритом Андрониева монастыря о. Гермогевом (ум. 1845), бывшим инспектором и бакалавром московской академии, и с помощью его мог образовать себя еще более.

54

Первый том нескоро был одобрен цензурным комитетом, учрежденным при Моск. академии. По причине этой медлительности, второй том о. Мельхиседек препроводил в Петербургскую цензуру и, получив разрешение печатать, издал, не дождавшись первого.

55

Покойный митрополит Филарет, выслушав однажды (1830) оправдание Мельхиседека от каких-то нареканий на него, благословил о. архимандрита и сказал: «теперь все забудем, будь покоен». Но Мельхиседек не всегда мог оправдываться, и в подобных случаях на замечания митрополита отвечал: «нас надобно учить, владыка святый! Вы еще милостивы, а другой на вашем месте не так бы поступил. Сыновне благодарю». Или: «ах, я не знал, что не следует так поступать (разоблачаться вблизи горняго места); искренно благодарен за наставление».

56

На горе Елеонской издавна существует каменная часовня, возобновленная в 1857 году усердием московского мещанского Общества.

57

Образок в серебряной оправе, по краям которой с одной стороны вырезаны слова: «Сим образом, из рога единорожия сделанным, благословил патриарх иерусалимский католикоса Грузии царевича Антония». С другой стороны такие слова: «Католикос Антоний благословил обер-прокурора Св. Синода князя А. Н. Голицына, в С.-Петербурге, месяца мая 1811 года». Князь носил постоянно на груди этот образ. В 1843 г. он поселился близ Крыма и здесь, в мирном приюте, названном Гаспарою, скончался 1844 г., на 71 году от рождения. Погребен в балаклавском Георгиевском монастыре.

58

В Донской монастырь переведен из Новоспасского, а прежде был настоятелем Воскресенского мон. Сконч. 1854 г. 1 января.

59

Митрополит Филарет говорил настоятелям московских монастырей: «вот еслибы Гермоген (Андрониевский архимандрит) был жив, он не отказался бы ехать на погребение Мельхиседека, но теперь предлагаю вам, не пожелает ли кто?»

60

Преосвященный разумеет чудотворения от образа Божией Матери, находящегося в ветхой церкви, что под колокольнею, архиерейского дома. Он обновил этот запустевший храм, украсив его бронзовым иконостасом и повысив над ним самую колокольню. (Яросл. Епарх. Вед. 1862, № 47).

61

Епархия коломенская и каширская с 1788 г. именовалась коломенскою и тульскою. В 1799 г., по Высочайше утвержденному докладу св. Синода от 16 октября, Коломна причислена к московской епархии, а епископ коломенский Мефодий переведен в Тулу на новооткрытую там кафедру.

62

У Алексея Ивановича были, кроме Петра, следующие сыновья: 1, Василий (р. 1760) отец т. сов. Петра Хавского, состоявший на гражданской службе в г. Зарайске рязанской губ. 2, Яков (р. 1765), умерший 22 лет от рождения, 3, Иван (р. 1771) взятый в военную службу, 4) Андрей (р. 1772), 5, Федор (р. 1775), бывший причетником в Москве, 6, Семен (р. 1777), 7, Григорий (р. 1780) винный откупщик, построивший в Москве огромный дом, ныне г. Торлецкого, против манежа и 8, Михаил (р. 1785) бывший причетник в Коломне. Из дочерей известны: Евдокия (р. 1762), жена священника села Деднова, за Коломной, Ивана Степановича; Мария (р. 1782) и Екатерина (р. 1787), бабка моя по матери, бывшая за Коломенским диаконом. Многосемейный и бедный родитель в один день отпустил в Москву, снабдив мешком сухарей на дорогу, нескольких сыновей, для избрания рода жизни; двое из них (Семен с младшим братом) поступили в распивочную «в подтолкушки». В объяснение этого замечу: встарину, когда наливали над чаном вино в стакан, держимый покупателем вина, подбегал обыкновенно мальчик и старался как бы ненамеренно подтолкнуть («не подталкивай, дай мне выпить стакан»); пролитое в чан вино оставалось в пользу продавца.

63

Каменная с такою же колокольней церковь построена князем Яковом Никитичем Одоевским ок. 1690 г.

64

В Маркове скончались в младенчестве два сына: Лаврентий и Павел. В 1801 г. 15 дек. «подкинут нам, – пишет П. А.,– младенец и наречен при крещении Петром».

65

Дом предместника он купил за 500 р., а дом свой в селе Маркове продал с большим убытком за 325 р.

66

Резолюция м. Филарета от 9 авг. 1843 г.: «Духовника должно выбирать не по близости, а по назидательности. Старше летами, и более одобрен села Петровскаго священник Солнцев, а по нем села Новорождествена Хавский. Спросить, не изберут ли одного из сих».

67

Николай П–ч из Колонии переведен в Москву, на дьяческое место 3 августа 1811 г. По этому случаю Петр А–ч послал ему в Москву, 1 сентября того же года, 500 рублей на покупку (так вероятно) дома, который сгорел в 1812 г. П. П. был после диаконом в Коломне.

68

Троицкая в Лавре семинария.

69

Родитель мой, тогда студент моск, семинарии И. М. Б–кий, ездил в Колонмну смотреть невесту; ему сопутствовал товарищ его Алексей Михайлович Хавский (ум. священником в Москве), родственный невесте и П. А–чу. Непогода понудила их завернуть в Новое село. И. М. занес свое имя и фамилию в дневник П. А–ча.

70

Письма Петра А–ча, как равно и дневник его, пожертвованный мною в Новосельскую церковь, передал мне т. сов. Петр. Вас. Хавский († 22 января 1876 г.).

71

В настоятельских кельях Спасо-Андрониева монастыря хранится образ св. Митрофана в серебропозлащенной ризе, привезенный им из Воронежа.

72

И. М. Борзецовский из диаконов Введенской, что в бывшем Новинском монастыре, церкви священствовал при церкви Иоанна Воина, в Москве.

73

На руках моей матери скончалась, 9 апреля 1843 г., Александра младенец. Когда ей от рождения было не более двух месяцев, мать, Вера Н-на, подняла и поднесла ее к Смоленской иконе Богоматери, помещенной в углу комнаты. Что же? младенец сделался вне себя от необычайного чудного восторга! Рассказ моей благочестивой матери.

74

Привожу отрывок из письма деда по матери к моим родителям: «Сего февраля 11 дня (1847 г.) погребение было внука Василия (младенца), который по рождении своем не имел здоровья почти никакого, но пред самым разлучением души улыбнулся. То весьма для родных удивительно».

75

Душепол. Чтение 1889 г, декабрь, стр. 450–457.

76

Описание Водогодского Спасо-Прилуцкого монастыря, составленное П. Савваитовым, издано в 1844 г.

77

Беседы и поучения Никанора, архиепископа херсонского и одесского, т. IV, стр. 598, 601–602.

78

В ноябре 1861 г. устроена бронзовая сень над ракой, вес. 27 п. 16 ф., стоимостью 4600 р. сер.

79

См. Описание тотемского Спасо-Суморина монастыря. М. 1850, стр. 49–52.

80

Колокольня в 4 яруса вышиною, с куполом и крестом, в 35 саж., начатая строением 1800 г., окончена архимандритом Нафанаилом в 1843 г. Звон похож на лаврский.

81

Из Моск. Епарх. Ведом. 1873–1875 гг.

82

Она же составила и церковную летопись. Кроме письменных занятий по монастырю, обучает сестер нотному пению и управляет певческим хором.

83

А до рождения Олимпиады у них были 1 сын и 3 дочери. Bсе дети, кроме одной О–ды, и доныне (1873 г.) живы. Из дочерей две вдовствуют.

84

Из писем очевидца.

85

Церковь после отслужения в ней вечерни, 18 июля 1863 года, внезапно загорелась и со всем бывшим в ней сгорела до основания; вслед за нею сгорело более 14 дворов. Новая церковь освящена, 25 мая 1869 г., высокопреосв. Платоном.

86

Они жили в своем домике, под горою. Имена их: Авдотья Родионовна, Акилина Васильевна; прислужница их Домна.

87

Известны строгостью жизни и прозорливостью: Вассиан слепой (сконч. в 1827 г.) и Михаил схимник (сконч. в 1815 г.). Первого из них посещал в бытность свою в Киеве, Государь Император Александр Павлович и, хотя входил к нему в полночь, без предварительного извещения и не желая открывать ему высокого сана, но узнан был им. Благословенный Монарх глубоко был тронут беседою мудрого старца, исповедовался у него и впоследствии пожаловал ему драгоценный наперсный крест, доныне хранящийся в лаврской ризнице. (Сказание о жизни и подвигах иеросхим. Парфения. Киев, 1856, стр. 12). О старце Зосиме скажем в другом месте.

88

Изредка разве случалось (до 1836 г. включительно), что от каких-либо сердечных потрясений она погружалась в глубокий сон и должна была спать целые сутки, чтобы возыметь прежнюю бодрость и крепость сил.

89

В полтавской губернии, в Троицком уезде, на берегу речки Ладинки. Припомним: Ольга Ф–ва родилась в день Покрова Божией Матери.

90

Пробыла она в сборе менее полугода.

91

Из дел архива моск. д. консистории Молчанская пустынь – в курской губ, в 20 в. от Путивля, в вей хранится Иверская икона Богоматери, прославившаяся чудотворениями в начале XVIII века.

92

Монастырь в селе Аносине, Московской губернии, близ г. Звенигорода, в 35 верстах от Москвы.

93

Авдотья имела свой бессрочный паспорт; Олимпиада – увольнительное свидетельство на имя донской казачки Прасковьи.

94

Гликерия в монашестве Ангелина. По собственным ее словам, она с младенчества (с 5-ти лет) воспитывалась у Евгении Мещерской; находясь при ней, читала ей часто келейное монашеское правило, и почти каждую ночь пока не засыпала матушка, что-нибудь из душеполезных книг, по ее выбору. «От дремоты пишет мать Ангелина, я не раз в детстве сваливалась со стула на пол вместе с книгой, а матушка (Евгения), чтоб разогнать мою дремоту, бывало тут же и заставит меня класть земные поклоны. Царство ей небесное»!

95

Из Ладинского монастыря О-да отлучилась 27-го августа 1836 года, значит странствовала ровно 5 месяцев. Поисков от родителей не было, потому что игумения Мария скрыла от них уход О-ды, известив, что услала ее за сбором денег далеко, и оттого О-да не пишет к ним. В свою очередь и сама она (игумения) не подавала явки к розыскам, в надежде, что рано или поздно (как выражалась она после, при свидании с О-дой, О-да «воротится в свое гнездышко», что «как Ноева голубица, излетевшая из спасительнаго ковчега, полетает, полетает она и, не найдя безопаснаго места, где бы могла остаться на житье, снова возвратится в ковчег». Но О-да все медлила. Зная ее скромную, набожную жизнь, старица по крайней мере была уверена, что Господь откроет то место, или ту обитель, где пребываете она. Преосвященный полтавский Гедеон, лично знавший О-ду, был согласен с мнением игумении (келейно сообщившей ему об О-де) молчать до времени об ее уходе.

96

В 1854 г. переведена игуменией в Серпухов, сконч. 1855 г.

97

В Петербурге Преосв. Гедеон из ректоров петербургской семинарии назначен на кафедру, 29 июня 1834 г.

98

Прошение писано чужою рукою, исключая подписи.

99

Как за то благоволила к ней Ладинская игумения Мария! Получив письмо от О-ды, старица много плакала о разлуке с своею духовною и любимою дщерию, и сама посылала к ней трогательные письма, изъявляя свою скорбь о ней.

100

Авдотья не была приукажена. Не прожив и года в Аносине, она ушла на родину и больше не возвращалась.

101

Монахиня, после Анастасии проходившая должность казначеи, умерла.

102

Была у владыки с одною благородною и образованною монахинею, оклеветавшею О-ду.

103

И с тех пор в Аносинской обители уже не так строго запрещался чай: его пили, кто имел на то средства и возможность. А прежде никому не дозволялось пить, если б кто и мог иметь его у себя; только слабым и больным разрешалось употреблять, вместо чая, какую-нибудь траву, напр. мяту, шалфей.

104

Деньги заняла О–да у двух госпож, живших в своем домике возле Аносинской пустыни.

105

Параман – четырехугольный плат с изображением креста, носимый монашествующими на раменах. По краям его вышиты слова: аз язвы Господа Иисуса на теле моем ношу (Гал. 6:18).

106

Вериги, идя в баню, снимала и оставляла на столе, покрытом пеленою. Однажды она позабыла запереть свою комнату, и дала другим возможность рассмотреть ее святыню. А в одном чемодане золотые и серебряные монеты расставлены были ребрушком, в несколько рядов!

107

На пути из Ладина в Москву, в 1836 году, она видела пророчественный сон, вышеописанный нами. Жена красоты неизреченной, между прочим, заставляла ее во сне читать книгу, но О–да ничего в ней не могла понять и разобрать.

108

Кучер, которому она платила 30 р. в месяц, однажды был очень весел от вина и проговорился про нее (еще до приезда в Киев), что она простая солдатка и ни в каком монастыре не жила, а ездит себе по белу свету, да обманывает людей! Но я тогда не поверила этому. И келейницы, с которыми она жестоко обращалась, говорили нам в Киеве, что она солдатка и бежала из Сибири.

109

Родина этой келейницы не далеко от Киева.

110

Хозяйка нашла им доброго человека из купцов (полтавских), который взялся довести их до Ладила в своем тарантасе. Перед отъездом О–да еще раз была у старца Зосимы.

111

Монахиня О-да писала к м. Филарету 11 февраля 1847 г.: «По соизволению в. в-ва, уволена я из обители своей, для свидания с родственниками моими, на Дон в Кобылянскую станицу, по билету выданному из московской духовной консистории в 23 день сентября 1846 года. С окончанием срока, в билете назначеннаго, я обязана была отправиться обратно, но слабость здоровья, при непостоянности погоды в течении настоящей зимы, разстроившей совершенно путь в здешнем крае, лишила меня возможности исполнить таковое мое желание. Скорбя душевно о том, что проживаю здесь за окончанием срока в билете назначеннаго, – хотя о сем и известно местное начальство, – и не имея еще сил отправиться в путь и в настоящее время, о чем от меня доведено уже до сведения г-жи игумении (Анастасии), я осмеливаюсь доложить об этом в. в-ву и униженнейше просить милостиваго снисхождения вашего к невинной просрочке моей, и о дозволении мне возвратиться в монастырь с открытием весны, ближе наступления которой и прежде мая месяца, возстановления здоровью моему я ожидать не надеюсь. Ежели-ж Всевышнему угодно будет послать мне здоровье прежде сего времени, то я зараз же отправлюсь в придлежащий мне путь». – Резолюция от 25 февр.: «Отстрочить до 20 мая».

112

Когда бегаем славы, она преследует нас.

113

Магдалина тогда была еще светской женщиной и езжала к игумении Марии Ладинской.

114

Домашний секретарь митрополита впоследствии передавал Олимпиаде о том, что в раку преподобного положены были на ночь два билетика, с надписью на одном: «Хотьков», а на другом: «Коломенский мон.» Владыка имел намерение, если выпадет первый жребий, перевесть ее в Хотьков мон. как уже устроенный, и через то облегчить ее участь, а Магдалину возвратить в Коломну!

115

По резолюции от 13 марта, казначея Брусенского мон. Трифена уволена от должности, а на место ее назначена монахиня Елена.

116

Вспомним чудесное исцеление Олимпиады от иконы Успения Божией Матери, в Киеве.

117

Келья, возле больничной церкви, по смерти Евгении до 1847 г. никем не была занимаема, а с 1847 г. в ней помещалась О–да.

118

Гликерия думала только проводить ее, погостить у ней некоторое время и воротиться в Аносинскую обитель. Но 10 августа последовал указ о переведении ее в Брусенский мон., где и в мантию пострижена с именем Ангелины, 12-го марта 1849 г., и была казначеей с 18 сент. 1852 г.

119

Кроме казенных келий, были и другие, в виде домиков, беспорядочно разбросанных внутри ограды. По смерти владелиц, они поступали в собственность монастыря.

120

По штату и, указу Св. Синода от 20 июля 1832 г., в Брусенском мон. положено: монашествующих 17-ть и такое же число послушниц, итого 34. В 1848 г. на лицо состояло: монахинь 13, послушниц 28, итого 41, а с неуказными 96. Заметим еще: указом Св. Синода от 16 апр. 1834 г. разрешено: монахов (равно и монахинь) имеющих свыше 60 лет, если настоятели их и они сами себя признают неспособными к монастырским должностям, оставлять за штатом, на пропитании и в призрении монастыря, в котором служили, а на их места в штат определять способных и достойных.

121

Построена, как видно из настенной надписи, в 7060–1552 г. (год покорения Казани), при державе благоверного государя, царя и великого князя Иоанна Васильевича, и при епископе коломенском Феодосии.

122

Прежде было пять церквей. По причине тесноты Успенской церкви, к ней приделана, после пожара, малая трапеза с приделом возле нее, с южной стороны, во имя св. Иоанна Златоуста; а в 1761 г. над трапезой и приделом размещено было устроить другой – Казанский придел в честь хранящейся в монастыре древней Казанской иконы, почитаемой чудотворною и представляющей точный снимок с подлинной, явленной в 1579 г., при царе Грозном.

123

При сдаче монастыря Олимпиаде, наличной неокладной суммы за расходом по день сдачи (23 марта) оказалось 470 р. 11 ½ к., в билетах 5,999 р, 42 ½ к. сер. Но эту последнюю сумму берегли на постройку нового храма,

124

Еще бывшая настоятельница Магдалина просила (13 янв. 1848) о дозволении: вместо двухэтажной трапезы Успенского храма, построить новую небольшую, по способам монастыря, каменную теплую церковь, поместив существующие алтари Казанской Божией Матери и св. Иоанна Златоуста в новых приделах по обеим сторонам Успенской (старой) церкви, на что по смете архитектора Быковского исчислено до 10,000 р. сер. Владыка даль резолюцию (2 апр.): «С прописанием прошения прежней игумении, настоящей игумении Олимпиаде послать указ, и требовать донесения, признает ли и она нужным произвесть пристройку церкви по сделанному плану, и надеется ли иметь к тому способы. О сем может она посоветоваться и с благорасположенными к обители гражданами. Для лучшаго усмотрения и самый план к ней послать».

125

К этому времени был ухе отделан внутри, для жилья сестер, каменный двухэтажный корпус, на западной стороне монастыря, выстроенный вчерне до 1848 года (еще до О–ды). В приходной книге за 1849 г. значится: «Мая 15-го дано вкладу в монастырь от монахини Ангелины за отведенную ей в новом каменном корпусе келлию 285 р. 71 к. сер.» А в 1855 г. 22 июня, за отведенную под ее (особую) келью монаст. землю дано вкладу 300 р. сер.

126

На том месте находился прежде дом для монахинь, упраздненный за ветхостью в 1849 году, о чем мы говорили выше.

127

Наименованием храма Олимпиада почтила крест Господень. Припомним: она в первый раз прибыла в Коломну на крестопоклонной неделе. Придумав для храма такое наименование, она и то имела в виду, что монашеская жизнь есть крестная, многотрудная, а силою честнаго и животворящего креста облегчается тяжесть подвигов и скорбей, разрушаются козни демонов.

128

Рисунок царских дверей в этой древней церкви можно было видеть на политехнической выставке в Москве, 1872 г.

129

Выдана сроком на год, на имя казначеи Елены, но эта монахиня 12 сент. того же года была за старостью уволена от казначейской должности.

130

Ныне иной порядок дел. В указе Св. Синода от 25 авг. 1865 г. изъяснено, что Государь Император, по всеподаннейшему докладу г. обер-прокурора, в изменение статей Устава дух. консистории 46 и 48 и Свода Зак. т. XII. ч. 1, Устава строит. 206, 207, 210, 216 и 237, согласно с определением Св. Синода, Высочайше повелеть соизволил (в 29 день июля): Постройку, перестройку и распространение соборных, приходских и кладбищенских церквей в городах, а также церковные сооружения в монастырях предоставить разрешать самим епархиальным архиереям. Из сего исключаются: 1) церкви в столицах; 2) церкви древние, т. е. построенные вообще не позже начала 18 века, или хотя и не древние, но замечательные по зодчеству или историческим воспоминаниям; 3) случаи, когда на постройку или исправление церкви, или на содержание имеющего быть при ней причта, по недостатку местных средств, предполагается испросить у Св. Синода отпуск денег. Во всех означенных в пунктах 1, 2 и 3 случаях, на исполнение предположений по постройке или перестройке и исправлению церквей, испрашивать разрешение Св. Синода, а в потребных случаях Высочайшее соизволение, на прежнем основании.

131

Баженов. В 1856 г. переведен в Псковскую епархию; † 1862 г. 6 июля.

132

В 1861 г., на поминовение скончавшейся (в 1860) племянницы рясоф. монахини Паисии, прислал из Пскова 1500 р. Другая родственная монахиня Маргарита и теперь (1873 г.) жива.

133

Крепостная стена служит оградой для монастыря с двух сторон: южной и западной. Крепостная башня построена в юго-западном углу.

134

Тупицын.

135

В 1849 г., на постройку каменного сестринского корпуса он пожертвовал 10,000 р. сер., да еще на имя монастыря 3257 р., с назначением из процентной суммы 20 р. на просфоры, красное вино и свечи, 53 р. 14 к. на раздачу поручно всем сестрам и 57 р. 14 к. священно и церковнослужителям за поминовение сродников.

136

Побывать у митрополита.

137

Письмо ее не сохранилось.

138

Не один раз помогали ссудой денег коломенские купчихи Марья Кирилловна Шерапова и Домна Васильевна Кислова.

139

Молдавского, от которого до поездки в лавру и не чаяла получить, да и после поездки, долго не получая, могла думать, что совсем не получит денег. Непонятно, зачем старец медлил. Он вскоре скончался.

140

Молиться о здравии, благоденствии и спасении, а по смерти его за упокой.

141

Ермаков сконч. в 1868 г., в Вышнем Волочке, городе Тверской губ., где также устроена им большая фабрика, а близ нее богадельня на 200 чел. с трехпрестольною церковью. Он был милостив к бедным и увечным. Сын его Флор Яковлевич построил в Мещеринове, на крестьянской общественной земле, принадлежавшей прежде графам Шереметьевым, каменное трехэтажное богадельное здание для престарелых обоего пола, с помещением в оном народного училища и больницы для призреваемых, на что дано ему разрешение в июне 1870 г. Чтоб удобно было старцам посещать храм Божий, здание поставлено в линию с церковью, вплоть к колокольне, с устройством из него на паперть двери. При доме Ермакова (сына), в Москве, у Красных ворот, существует странноприимная для монахинь сборщиц (50 чел.), где они пользуются бесплатно приличными помещением, столом и чаем.

142

Коломенского Успенского собора протоиерей Павел Михайлович Волхонский.

143

Викарий Московский, впосл. епископ Симбирский.

144

В тот день, когда воспоминательно празднуется обновление храма Воскресения Христова в Иерусалиме (335 г.)

145

Память его 27 января и 13 ноября.

146

Муж ее Ермолай Филиппович сконч. в 1857 г. 17 октября, а свекор Филипп Назарыч в 1859-м 31 марта.

147

В 1848 г. всех сестер было 96.

148

В монастырях читаются во время трапезы Четьи-минеи, подвижнический труд в св. Димитрия.

149

VIII тома Свод. Зак. Устава Лесного (изд. 1857 г.), статьею 1337 постановлено: «Леса, принадлежащие архиерейским домам, монастырям и церквам по писцовым книгам, дачам, равно находящиеся в числе казенных угодий, отведенных для их содержания в узаконенную пропорцию, состоят в полном распоряжении и пользовании тех архиерейских домов, церквей и монастырей, без всякаго участия в управлении их со стороны леснаго начальства».

Ст. 1338. «Сверх лесов, упомянутых в статье 1337, для подкрепления православных монастырей в способах их существования и в чаянии, что собственная польза побудит их к сбережению лесов, отделяются им там, где возможность позволит, из казенных лесных дач участки, кои сдаются в их заведывание и управление, с тем, чтобы они, охраняя сей лес от истребления, пользовались на первый раз из онаго валежником, а в последствии, когда деревья придут в надлежащий возраст, могли оные употреблять на собственныя надобности, с разрешения Св. Синода (с 1865 г. епархиальных преосвященных), наблюдая однакоже, чтобы лесонасаждение в таких участках не было истощаемо».

Ст. 1339. «Пространство отводимых монастырям лесных участков должно заключать от 50 до 150 десятин, смотря по изобилию лесов; в сию пропорцию отводить, по возможности, участки из казенных лесов, не достигших еще совершеннаго возраста, хотя бы находилась в них некоторая часть строевых дерев».

150

Указом Св. Синода от 22 ноября 1865 г. предоставлено об отводе монастырям лесных участков, самим епархиальным начальствам входить в сношение непосредственно с местными Палатами государственных имуществ, не представляя о сем Св. Синоду, в проч.

151

Все это приобретено Миляевым покупкою за 500 р.

152

Всей суммы, сказано в отчете, приобретено 295526 р. 53 кон.

153

Кроме мелочных расходов 4000, а с мелочными до 6000 р.

154

Крепостная стена с так называемыми Ивановскими воротами приобретена в собственность монастыря покупкой в 1821 г. У ворот изстари находилась монастырская часовня, по сломке их перенесенная в 1824 г. в крепостную башню.

155

Через посредство г. Саковского-адвоката, земля куплена для монастыря А. О. Тупицыною за 7000 р., включая в эту сумму 3000 р., данные ею в монастырь на трапезу в 1858 г., и 1000 р. пожертвованную приказчиком ее Красновым.

156

В представленной Св. Синоду в 1859 г. ведомости об имуществах, данных монастырям от казны, принадлежащие Колом. Брусенскому монастырю показаны угодья: 1) пахатная земля, состоящая Колом, уездa при деревне Захаровой, в количестве 30 дес. 600 кв. саж. 2) Мельница при деревне Фаддеевой, на речке Локныше, в Клинском уезде; сколько же при ней земли определенно неизвестно. Принадлежащая монастырю рыбная ловля на реке Дорке, при деревне Литвиновой, Бронницкого уезда, отдана в 1864 г. в арендное содержание, с платою за сие монастырю каждогодно по 25 р. сер.

157

Посвящена во игумению на 37 году от рождения, но ей никто не давал и этих лет: она была по наружности слишком моложава.

158

Сестры работали по заказам в свою пользу, и этими работами содержали себя, поставленные в необходимость сами заботиться о своей келье, о пище (пока не заведена была общая трапеза), об одежде, чае и т. п.

159

О пожертвованиях на общую трапезу мы говорили выше, и эта сумма была нами зачислена. От Шаниных получено (тогда же) на псалтырное чтение 3000 р. Проценты в пользу певчих. И это пожертвование имелось в виду при обозначении суммы, в разные годы приобретенной матерью Олимпиадой (около 300 т.).

160

В 100 в. от Воронежа, неизвестно в каком селе, она утомленная долгим путешествием села отдохнуть возле изгороди одного сада. К ней подошел старец домохозяин и пригласил на отдых в сад, где у него при пчельнике находилась, вместо беседки, чистенькая избушка в тени дерев. Войдя в эту избушку, Олимпиада увидела в переднем углу маленькую Казанскую икону Божией Матери, в 2 ½, вершка длины и в 1 ½, ширины, от которой исходил какой-то свет, и радость запала в ее душу, так что от умиления она прослезилась. Старик крестьянин объяснил ей, что икона досталась ему от его предков, и не смотря на то согласился отдать ее Олимпиаде, видя как ей грустно было расставаться с этим образом, на который она впоследствии устроила серебровызолоченную ризу и завещала эту святыню в построенный ею храм.

161

Казначея Ангелина постоянно находилась при игумении, только на ночь удалялась в свою келью. С нею мать Олимпиада советовалась обо всем касательно обители; да и сестры по большей части обращались к ней, а она в удобное время сообщала об их нуждах настоятельнице.

162

Спона – препятствие, помеха, препона.

163

В 1862 г. она еще могла съездить на родину с одною из своих келейниц–послушницею Елизаветой и монахинею Виталией. Отправилась в августе, на другой день Преображения, а возвратилась 1 октября.

164

Эту девицу звали Агашей. Родины ее и родных никто не знал. Она была странница и юродивая. Каждую зиму являлась в Ладинский монастырь и проживала там по нескольку дней. Она любила Олимпиаду и предсказала ей почти все тоже, что и старец киевский Зосима.

165

Ей прислуживали с 1861 г. три келейницы, родные сестры: Елизавета, Дарья (эконома) и Людмилла (она же и клиросная) Иродионовы, бедные девицы и круглые сироты, постриженные ею в рясофор. В уходе за больной им помогала монахиня Ювеналия, ныне казначея, и потом еще две монахини проводили бессонные ночи у одра умиравшей матушки: Алевтина ризничная и Емилия, бывшая несколько лет ее келейницею.

166

Прошение это, изложенное в форме письма, в первых числах марта, представлено начальству уже после ее смерти.

167

Он же и духовник ее с великого поста, а прежний духовник, новоголутвинский иеромонах И. сам заболел и скончался в марте.

168

Четии-минеи, 12 апреля.

169

При постройке храма Олимпиада готовила себе могилу под алтарем в казанском приделе, а потом думала лечь возле церкви, против того же придела, но услыхав, что и на это потребуется много хлопот и едвали дозволят, отложила уже надежду быть погребенной в монастыре. Между тем Ангелина и сестры непременно желали, чтобы драгоценный для них и для обители прах ее почивал в том месте, где она так много потрудилась, и на пятой неделе великого поста подали о том прошение, куда следует.

170

Это плат, которым монахини покрывают свою голову, шею и грудь.

171

Она еще могла говорить часа за два до смерти

172

Она скончалась на 62 году от рождения, а судя по портрету, нельзя дать ей более 40 лет: так была моложава! Посвящена во игумению на 37 году от рождения. В то время она, по словам монахини П. была красива собой, брюнетка с правильными и выразительными чертами лица, смугловатого, с карими приятными глазами и черными бровями, а румянец в щеках придавал ей еще более молодости и свежести. Роста она была среднего, станом стройная, поступь скромная, но довольно величественная и приличествующая ее сану. Еще в детстве образовалась в ней, вследствие болезненности, некоторая застенчивость, говорила не свободно, запинаясь.

173

Сестры читали в церкви псалтырь, а с Пасхи книгу Деяний апостольских. Многие из них приходили ночью помолиться у гроба и поплакать: в эту пору никого из посторонних не было.

174

В Коломне всех церквей 19.

175

Требник. Указ о провождении на св. Пасху.

176

В 1873 г. отдание Пасхи было 16 мая.

177

Митрополита Филарета.

178

На первое из писем иг. Олимпиады преосвященный Савва отвечал изъявлением благодарности за пожертвование священных сосудов и вообще за сочувствие к его епархиальным нуждам.

179

Высокопреосвященного Филарета.

180

Преосв. Савва, в бытность викарием московским, с 4 ноября 1862 по 17 июня 1866 г., заведывал Коломной.

181

Прославился портретом м. Филарета.

182

Из № 8-го Моск. Епарх. Ведомостей 1877 г. О. Тихон находился в числе братства Высокопетровского монастыря, † 28 авг. 1882 г.

183

С 24 мая 1828 г. ректор Киевской академии, сконч. того же года 23 июля.

184

Другой зять – чиновник консистории.

185

В июне 1873 года кафедра епископа можайского перенесена из Высокопетровского в Богоявленский монастырь.

186

Жиль 85 лет.

187

Из октябрьской книжки Душепол. чтения 1886 г.

188

Мы исправили ошибку метрической книги, написав: 25, вместо 27 мая.

189

Училище открыто при ставропигиальном Донском монастыре 12 мая 1835 г.

190

Подробнее раскрыл это нерадостное явление проф. Моск. академии А. П. Лебедев, товарищ брата моего по семинарии, которая при них доживала последние годы пред временем преобразования по новому уставу. Все в ней опускалось. См. «Правосл. Обозрение» 1886, апрель, стр. 792.

191

В ночь ее кончины (на 10 окт.) Сергей Ив. видел себя в церкви. Предстояло будто бы архиерейское служение и ему понадобился стихарь. Но ему говорят: «с маменькой вашей (бывшей тоже в церкви) дурно». Он поспешил к ней, а ее нет!

192

Биографический очерк иером. Арсения († 17 ноября 1879 года) см. в августовской и сентябрьской кн. «Душепол. Чтения за 1881 г.

193

Пансион Федора Ив. Фидлера на Моросейке, ныне на Мясницкой, за Почтамтом.

194

В комнатке были и картины: а) Русский на Афоне Пантелеимонов мон., б) Саровский старец Серафим в ближней пустыни у своего колодца. Последняя картина на холсте писана масляными красками. Сергей И. книги свои переплетал и потом обертывал в белую бумагу с рисованными на ней цветным карандашом техническими украшениями (сам рисовал). Необыкновенный у него порядок во всем, чистота и опрятность, при кажущейся простоте! Не раз мне думалось: «как чиста душа сего брата, так и келлия его чиста, и состояние келлии согласно с состоянием души его». Добротолюбие в русск. перев. т. 2, стр. 682.

195

Вот внешний вид о. Серафима, по описанию художника И. С. Сушкина: «Лицо имел продолговатое, задумчивое, угрюмое, бледное и сухое, но вместе с тем спокойное и открытое, лоб высокий и широкий, глаза углубившиеся; взор его проницательный и строгий, нос продолговатый, красиво выдающийся, уста приятныя, часто отверзтыя для молитвы Иисусовой. Борода волосом редка, средняя, остроконечная, усы малые. На голове, которая всегда смиренно опущена была долу, волосы темно зрелаго ореха, длинные, спокойно лежавшие большими, прямыми прядями на плечах его. Рост выше средняго, телосложение чрезмерно красивое, походка скромная и тихая. Душевная красота, отображаясь на лице его, придавала ему какое-то особенное благообразие». Летом 1880 г. снят с него фотографический портрет.

196

Служил он один с чередным диаконом редко.

197

По содержанию этот сборник сходен с «Цветником духовным»: тот же почти выбор и распорядок предметов; но изречения в сем сборнике сгруппированы по предметам совершенно новые и встречаются в нем имена писателей не бывших в «Цветнике». Он начат печатанием в «Душеполезном Собеседнике» с 1889 г.

198

Того же дня был приглашен прежний врач, усмотревший в о. Серафиме, кроме легочной болезни, желудочную; с 18 числа посещал больного гомеопат В. Ю. Штруп.

199

Некролог священника С. В. Владиславлена см. в № 13 Моск. Церк. Ведом. 1884 г.


Источник: Сборник для любителей духовного чтения / [Соч.] Архим. Григория. - Ч. [1]-4. - Москва : Унив. тип., 1889-1890. / Ч. 2. – 1890. – 227 с.

Комментарии для сайта Cackle