Заключение

Цели своего бытия – блаженства в единении с Богом – человек может достигать лишь в союзе с другими людьми и при постоянной помощи Божией. Человек неотделим от человечества, он связан с ним по своему происхождению, развитие, все духовное содержание человека созидается при воздействии окружающей его среды. Человек нуждается в других и сознает себя обязанным помогать другим. Нравственное удовлетворение в этом мире человек может лишь находить в любви к другим и в делах, служащих выражением этой любви. Если человек сам поднялся так высоко, что уже не нуждался бы в посторонней помощи для дальнейшего усовершения, то тогда он признал бы себя обязанным по крайней мере помогать другим в деле достижения ими своего назначения и если бы он убедился, что его личные миссионерские попытки в этом направлении не достигают цели, что его слово и пример не приносят нужной пользы людям, он, может быть, совсем оставил бы их, но и тогда, сознавая себя неспособным помогать им, он должен был бы молить о помощи им тех, кто сильнее его, или, наконец, всемогущего Бога. Таким образом и покидая мир, удаляясь в пустыню, праведник не должен разрывать связи с людьми. Авраам, покидая Содом, молил Бога об оставшемся там населении, Моисей молил за свой непокорный народ, Павел, уже порвавший с своим народом, горея любовью к нему и был исполнен заботами о нем (Рим. 10, 1). Но если человек нравственно обязан помогать другим, то с другой стороны он необходимо должен пользоваться помощью других. Животное может быть воспитано в среде себе неподобных, но человек, оторванный от рода homo, не может быть человеком в полном смысле этого слова. Человек получает от своих близких духовное наследие, которое передается ему постепенно при воспитании, он получает язык, понятия, воззрения, миросозерцание, правила. В своих ближних человек находит и свое счастье. Счастье человека обусловливается расширением его личности, расширешем своего духовного содержания, умножением своей силы. Приобретение материальных богатств, приобретение безплодных познаний не представляют еще собою утверждения самости, расширения личности. Человек становится богатым, когда расширяется его сердце, когда он богатеет любовью, он живет тогда чувствами других, и широта его чувств делает то, что чужие радости становятся его собственными. Чем выше становится нравственно человек, тем более он становится способным обращать свою любовь на высшее – на Бога, и здесь открывается неизсякаемый источник счастья. Любовь к низшим и равным нередко рождает и скорбь, когда приходится видеть их в скорби и любящею душею переживать их горе, любовь ко всеблаженному Богу успокаивает и относительно горестей мира и в чувстве духовного восторга пред славою Божиею находит счастье. Но единственный путь, ведущий к любви к Богу, есть любовь к ближним. «Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит» (1Иоан. 4, 20)? Кто не любит человека, тот не может любить человечества. Любовь ищет живого и близкого объекта и разростается по направлению от ближайшего к дальнейшему – от семьи к племени, от племени к целому государству, от последнего – к человечеству. История философии знает попытки представить человека, как существо – по природе не нуждающееся в любви. С точки зрения О. Гоббеса (1588–1679) человек есть такое же произведение природы, как и животное и растение, но гражданское и религиозное устройство, а следовательно и религиозное учение созданы самим человеком, следовательно, они явились позднее, чем явился человек, потому что Творец существует ранее творения. В догосударственном состоянии каждый человек по мысли Гоббеса был, говоря современным языком, стреджфорляйфером – борцом за свою жизнь, за свое благополучие и тогда велась bellum omnium contra omnes, и homo был homini lupus. Такой порядок вещей был невыгоден для человечества, и вот принцип боробы за существование он дополнил принципом взаимопомощи, и status naturalis сменился на status civilis. Человек не есть по природе животное общественное, как определял его Аристотель. Этот эпитет с гораздо большим правом приложим к пчелам, осам и муравьям, но он стал животным общественным, потому что это для него выгодно. Возникновение общества, государства обязано, таким образом, человеческому эгоизму. Шопенгауер (1788–1860) сравнивает людей с ежами. Когда они разместились далеко один от другого, им было холодно; когда попытались прижаться взаимно, они перекололись между собою, тогда ими был выработан некоторый modus viveudi, при котором они не расходятся слишком далеко и не сходятся слишком близко, оказывают взаимные услуги, но в сущности остаются чуждыми друг другу. Взгляд Гоббеса и Шопенгауэра, подчеркивающий грубо эгоистические стороны человеческой природы, стоит однако в противоречии с существенными сторонами человеческого духа. Пчел, ос, муравьев соединяет железный закон необходимости, физический принцип разделения труда, человека связывает с человечеством начало общественности. В общении с другими он находит наслаждение, и когда человек остается один, или он обращается к изучению мыслей других (в чтении), или сам мыслит о других. Но то обстоятельство, что в жизни слишком много зла, что интересы людей пересекаются между собою, что приходится одним вырывать куски у других, что при этом пускаются в ход всевозможные непозволительные средства, это заставляет людей расходиться между собою гораздо дальше, чем это необходимо для ежей. Человек видит себя принужденным удаляться от многих и удаляться не во имя практических рассчетов, но во имя нравственной мудрости. «Блажен муж, говорит псалмопевец, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей» (Псал. 1, 1). Существуют общества и лица, от которых нужно удаляться. Со многими можно вступать в сношения лишь по нужде. Таким образом для достижения цели своего бытия – блаженного единения с Богом человек должен искать помощи не в союзе с каждым встречным лицом, но в приобщении к такой избранной общине, которая жила бы служением высшей цели человечества, знала и имела бы средства для достижения этой цели. Эта община должна быть единою и святою. Все человечество может быть рассматриваемо, как некоторое странствующее племя, для которого земля служит только временной дорогой. Истинная цель человечества – новая блаженная жизнь. Но к этой цели направляется не все человечество и не с равным усердием. Движение народов сложно, пестро, многообразно. Люди движутся не только по направлению к цели, но и по направлению противоположному цели, – останавливаются, колеблются, ходят боковыми и извилистыми путями. Но однако в этом разнообразном лагере есть некоторый авангард – лучшая часть человечества, эта часть идет прямо к той цели, для достижения которой человечество вызвано к бытию Богом. Эта община объединяется прежде всего в знании целей и средств. Цель у ее членов – Бог; средства – те, которые дарованы Богом для вступления в общение с Ним. Человек не может сам определять условия, на которых он может вступать в общение с Богом и не потому, чтобы это было недостойно Бога, но потому что это совершение не по силам человеку. Нравственно слабый и умственно ограниченный он постоянно ошибается в своих суждениях в земным отношениях и вещах, тем менее, конечно, он может судить о вещах небесных. Ему должно быть подаваемо свыше знание о Боге и Его воле. Мы уже говорили, что такое знание не может быть подаваемо непосредственно всем, получение сверхъестественных откровений, явное Богообщение – удел не многих избранников, но усвоение истин откровения и руководствование ими в жизни – дело доступное несравненно большей части человечества: Истина, возвещенная чрез особых избранников Божиих и сохраняемая богоустановленными учреждениями (ибо какие человеческие учреждения могут охранить истину от искажения?), содержится общиною. Так как таковая истина может быть только одною, то и община таковая на земле может быть только одна. Могут сказать, что истина может открываться людям в различной мере по степени их духовного разумения, и что таким образом откровение может быть даровано людям в различном виде и различной мере и что поэтому богоучрежденных общин, хранящих истину и ведущих ко спасению может быть очень много. Если бы даже было так, то и тогда в ряду подобных общин была бы одна, обладающая сравнительно большею полнотою богопознания и высшими средствами для богообщения и потому и в таком случае идеальною задачею каждого должно бы было быть приобщение к этой наисовершеннейшей общине. Но на самом деле это не так. Различие степеней духовного разумения, обусловливаемое, напр., возрастом, делает то, что различными лицами в различной мере усвояется одна и та же истина, преподаваемая общиною. Различие индивидуальных особенностей делает то, что одни употребляют одни, а другие другие средства для спасения. Но географическое расстояние, этнографические особенности не могут вызывать того, чтобы в одном месте под именем истины предлагалось одно учение, а в другом – другое. Если предлагаемые таким образом различные учения по содержанию встретятся между собою, то исповедующие их непременно должны будут рассматривать друг друга, как пребывающих во лжи: потому что истина может быть только одною. Таким образом община, содержащая истинное богопознание и богопочитание, на земле может быть только одна, и это ее единство должно обусловливаться не внутренним только невидимым единением в воззрениях ее членов, но и их единством внешним. Пребывание в религиозной истине обусловливается пребыванием в общине ее содержащей. Сам человек не может вполне положиться на свою правоспособность в понимании откровенного учения, в определении даже того, что понимать под откровением, поэтому для него пребывание в общине является необходимым условием для пребывания в истине. А так как таковая община только одна, то, следовательно, и все пребывающие в ней едино. Затем, если бы между лицами право чтущими Бога было только невидимое духовное единение, то, ведь, они видимым образом могли бы оказаться врагами между собою, расходящимися в наиважнейших вопросах об истине, и они могли поднимать между собою борьбу и распри при обсуждении этих вопросов, и тогда царство оказалось бы разделившимся на себя, а такое царство устоять не может. Поэтому община, содержащая религиозную истину, должна существовать на земле, как некий единый духовный организм. Будучи единою, она должна быть святою. Святым в приложении к конечным существам называется то, что посвящено Богу (евр. kodasch или kadosch, греч.αγιοϛ, лат. sanctus). Община, имеющая прямою и в сущности единственною своею целью вступить в единение с Богом, конечно, свята, раз она в своей деятельности приближается к этой цели. Настроение ее в общем должно быть нравственно чистым. Пусть отдельные члены общины будут падать на трудном пути нравственного усовершения, подниматься, останавливаться, но раз община в своем целом неуклонно идет вперед, она, значит, свята, ибо в целом остается посвященною Богу, она свята по своему учению, по своей вере, по своим идеалам и, можно сказать, по их осуществлению. Такая единая и святая община необходимо должна существовать на земле, ибо если бы ее не было, то, значит, все человечество, как некогда население Гоморры, отреклось от достижения той цели, к которой оно назначено, значит, смысл существования человечества на земле уничтожился бы, но тогда Господь Бог несомненно не стал бы поддерживать то, что имело размножать только зло. Но с другой стороны, существование такой общины необходимо предполагает в среде ее постоянное сверхъестественное воздействие, утверждающее и распространяющее общину. Природе человека в ее настоящем состоянии присуще зло, говоря языком Канта, присуще радикальное зло. Человек тяготеет ко злу, к чувственному и это тяготение ко злу, соединенное со слабостью воли, нерешающейся жертвовать близкими мнимыми благами ради отдаленных благ истинных, и соединенное с слабостью разума, не умеющего от чувственного делать разумные заключения к сверхчувственному, все это постоянно и упорно уклоняет человека от пути правды. Затем, если вообще трудно побеждать зло и для этого нужна помощь отвне, нужно приобретение духовных сил, то ведь рост и укрепление в добре предполагает собою нужду в духовной пище. Теперь более, чем прежде, любят говорить: из ничего не бывает ничего. Согласно этому положению не могут из ничего вырости и в сердце человеческом вера и любовь. Человеческая община не может охранить себя в своем целом от умственных заблуждений и нравственных падений, и если она непрестанно движется по пути правды, значит, она непрестанно охраняется силою свыше и если правда в ней разростается, то, значит, святое воздействие в ней действует все сильнее и шире. Такая община, существование которой на земле необходимо заставляет предполагать, идеальные стремления человеческой природы, конечно, в силу своих внутренних свойств должна иметь внешние признаки, по которым всякий ищущий мог бы найти ее (Mф. 7, 7–8).

Этими признаками прежде всего являются чистота целей и настроения общины. Эта община не может иметь своею задачею приобретение юридических преимуществ и материальных выгод, она не может быть связана исключительно с какими-либо географическими пунктами или с теми или иными нациями. Ее цель – утверждение и распространение повсюду религиозной правды. Члены общины естественно бывают в то же время членами других человеческих союзов – государственного, семейного, частных ассоциаций. В этих союзах они могут проявлять и неморальные стремления и нелегальный образ действий, могут, конечно, они и свою принадлежность к религиозно-нравственному союзу эксплуатировать в лично эгоистических целях, но везде, где и таковые члены будут выступать во имя действительных целей предполагаемого нами религиозно-нравственного союза, темные стороны их природы будут отступать на задний план, и святость общины, к которой они принадлежат, сообщит и им свет, по которому и лучшие их по природе, но пребывающие вне этой общины, должны заключать, что эти люди стоят в союзе с высшею правдою. Каждому организму свойственно стремление к развитию, к своему усилению. Организмы растут и размножаются. Так и духовные организмы – человеческие союзы стремятся усиливаться и укрепляться, приобретать себе как можно больше средств и подчинять себе другие союзы. Община, содержащая религиозную правду, имеет своею задачею только раздавать знание истины и преподавать средства для укрепления в добре. Правда, она стремится приобретать то, что дороже и выше всего – человеческие души, но не для себя и своих выгод, а для Бога и для блаженства этих душ. Для этой цели она раздает, что имеет и что ей дано свыше. Повидимому, подсказывается заключение, что община с такими идеальными чертами легко бы должна быть узнаваема и должна бы привлекать к себе всех. Но два обстоятельства препятствуют этому. Первое то, что ее святые свойства трудно в действительности бывает отделять от темных качеств входящих в состав ее членов. Другое-то, что община, не требуя от вступающих в нее ничего ради себя, должна требовать от них очень много ради их самих. Тот, кто хочет соединиться с Богом, должен отвергнуться себя, распять плоть свою со страстьми и похотьми, пленить свой ум в послушание веры, приняв обязательство подчиниться авторитету общины. Община владеет преподданным ей свыше знанием истины, но ограниченному уму человеческому часто истиною представляется заблуждение и истина заблуждением. Отсюда – сомнения, отрицание и отречение от союза с религиозною истиною. Поэтому не только осуществлять правду, но и найти истину оказывается нелегко. Однако ее необходимо искать.

Ее должно искать в религиозных союзах, в религиях, существующих на земле. Ее должны характеризовать святость ее происхождения, святость утверждаемого ею настроения, святость употребляемых ею средств для ее целей. Религии, которые погибли, уже тем, что они погибли, свидетельствуют, что они не заключали в себе истины. Религии ассириян и вавилонян, развившиеся на суммеро-аккадской почве, с своею натуралистическою и астрологическою мифологиею, с своею наивною магией, давно в бассейне Тигра и Ефрата уступили место более высоким воззрениям на божество и более правильным воззрениям на природу. Религия египтян, пережившая много эпох в период от первых династий до времени Птоломеев и римского владычества умерла незаметною смертью, постепенно принимая в себя новые и чуждые элементы и теряя старые. Религия финикиян (то же карфагеням) и других народов передней Азии с их грубочувственными и жестокими культами погибли, лишь только у исповедовавших их народов началось смягчение нравов. Религия Эллады с ее жизнерадостными, светлыми и лучезарными богами, так много говорившая чувству прекрасного и так мало касавшаяся великих мировых проблем и нравственных потребностей человека, не могла служить для религиозного обихода людей, лишь только они вышли из юного возраста. Религия римлян, поскольку она была чисто римской (до греческого влияния) была религией понятий, и когда, люди развились, они достойно оценили моральную и юридическую силу этих понятий, но отняли у них божеское достоинство. Религии германцев, кельтов, славян погибли, едва успев не много подняться над грубым натурализмом. Религии Мексики и Перу погибли при первой встрече с новой культурой. Существовавшие и существующие религии некультурных язычников поддерживаются лишь умственным одичанием и нравственною грубостю тех, кто их держится. Фетишизм, шаманство, теория подкупа и наказывания богов, все это – глубоко патологические явления. Но несомненно все таковые явления должны представлять собою искажение чего-либо нормального; заблуждение не есть создание лжи из ничего, но есть искажение правды.

Мы принимаем, что правда пребывала на земле изначала и будет всегда пребывать в человечестве. То русло верований, которое теперь сохраняет эту правду, очевидно, должно восходить к самому началу человечества. Религии, которые существуют в настоящее время и которые возводят себя к этому корню – несчитая религий дикарей – суть: 1) браманизм, 2) буддизм, 3) конфуцианство, 4) шинтоизм, 5) парсизм, 6) юдаизм, 7) христианство и 8) ислам. Но кроме трех последних религий в прочих пяти нет ни строгого монотеизма, ни учения о высочайшем назначении человечества. Правда, в браманизме одну эпоху господствовало учение о едином верховном принципе Браме (в период 7–3 вв. до Р. X.), но этот пантеистический монизм вышел из натуралистического политеизма ведь и затем снова перешел в политеизм, заключающий в себе более метафизических элементов, но совсем не содержащий мысли о едином Боге Отце. В парсизме монотеизм есть не факт, а цель. По учению парсизма существуют два принципа – добрый (Агура-Мазда) и злой (Ангромайянус), но в конце концов восторжествует добрый. Несомненным фактом является то, что назад тому две тысячи лет монотеизм был исповедуем лишь одною религиею – религиею евреев. Ученые самых различных направлений, полагаем, согласятся также с тем, что и за шесть веков до Р. Хр., в эпоху вавилонского плена, еврейская религия была монотеистическою. Таким образом, назад тому две с половиною тысячи лет был народ, который исповедывал единого личного Бога, Творца и Владыку вселенной, и такой народ был единственным. Значит, если откровение было на земле, то оно было у этого народа. Много существует теорий происхождения еврейского монотеизма. Сущность вопроса здесь заключается в том, каким образом народ некультурный, который повидимому должен бы был быть далеко от истины, даже едва ли искал ее, оказался однако обладателем высочайшей истины, между тем как народы культурные не возвысились до открытия этой истины, а кончили тем, что приняли ее от варваров – семитов. Ни одна научная теория не решила и никогда не решит этого вопроса, но для тех, кто верует в Бога откровения, ответ ясен. Евреи из всех народов земли были наиболее способны воспринимать и хранить откровение, им и «вверено было слово Божие» (Рим. 3, 2). Все народы их окружавшие были идолопоклонниками. У евреев с этими народами было родство по происхождению, обычаям, языку, даже по некоторым внешним сторонам культа, но по существу религии их различались безконечно. Весьма близки к евреям были моавитяне. Но у них вместо Бога оказываются боги. Их главный бог – Аштар-Камошем (по надписи Меши), повидимому носит двуполый характер. У них распространены человеческие жертвы. Религия северных соседей евреев финикиян также насчитывает много богов в своем пантеоне и имеет чудовищный и кровожадный культ. Говорят, что у евреев в древности были человеческие жертвы? Если они были, то что же побудило евреев отменить их? Говорят, что они почитали в древности многих богов? Кто же и в силу чего же заставил их сменить политеизм на чистый и возвышенный монотеизм? Тот, кто чтит Бога, всегда признает, что они получили истину от Бога. Они были хранителями и носителями истины в до-христианскую эру. Доступ к этой истине другим народам был затруднен, кроме особенных частных суровых запрещений по отношению к принятию в общину Господню лиц из некоторых племен и народов общим условием для принятия ставилось обрезание – операция тяжелая и болезненная для взрослых. Этот тяжелый путь для вступления в общину Иеговы должен был препятствовать тому, чтобы в нее профильтровывались легкомысленные и нежелательные элементы. Условия принятия в общину Израилеву все направлялись к уничтожению религиозного синкретизма, к уничтожению возможности со стороны нового члена принесения в общину своих старых верований. В древнем мире вообще было совершенно обратное. Синкретизм царил широко: греческие верования смешивались с римскими, римские с египетскими и т. д. С другой стороны – хотя доступ в еврейскую общину был затруднен – он был открыт всем. Закон давал наставления об обрезании раба и об обращении пришельца. Эта заботливость о религиозном просвещении раба исключительное явление в древнем мире. В браманизме, который теперь обыкновенно трактуют, как высоко культурную религию древнего мира, раб не мог принадлежать к религиозной общине, не смел читать вед, не смел совершать дел богопочитания. Браман, воин, ремесленник были дважды рожденными (двиджа: второе = духовное рождение – обряд при вступлении в религиозную общину), дело раба было только служить этим представителям благородных сословий, как служили богам. В других религиях (парсизме, буддизме даже, пожалуй, конфуцианстве) было больше гуманности, но не говоря уже об их недостойных представлениях божества, эти религии не могли быть достаточными для человечества, потому что в них не было ничего, чтобы могло питать энергии человека, побуждать его к живой и энергичной деятельности, эти религии не заключали в себе импульса, который поощрял бы людей в их стремлении к небу. Конфуцианство освящало, как нечто космическое и неизменно вечное – существующее государственное устройство, семейные начала, оно запрещало испытывать глубины, предписывало подальше держаться от богов и жить постарине. Парсизм историю мира представлял как борьбу двух начал, финал который (победа добра) предрешен, точные хронологические даты будущих событий установлены, и поэтому смертный не может оказать на них влияние. Буддизм предписывал человеку, как цель уничтожение в себе желаний. Когда уничтожаются в душе желания, тогда человек из круговорота самсоры выходит в небытие нирваны. Противоположностью этих религий является религия Ветхаго Завета. Эта единственная религия учит о едином Боге. Она одна, далее, учит и о единстве человечества (по происхождению), она называет носителями религиозной истины – сынами завета с Богом – евреев и утверждает, что в данных им законе и пророках содержится эта истина. Доступ к этой истине делается трудным, но однако эта истина является имеющею вселенское значение и она открыта для всех. В религии евреев, наконец, утверждается, что явится некто, кто спасет человечество. Надежда на этого божественного посланника должна одушевлять человечество, укреплять людей в горе и бедствиях, поддерживать их энергии в деятельности. Отличаясь от других религий учением о едином Боге, она отличалась от них и учением об особенном посланнике Божием – Мессии и своими мессианскими идеалами, именно ожиданием утверждения на земле братства народов, царства мира, когда лев будет лежать вместе с ягненком, и люди раскуют мечи на орала. Этот нравственный идеал так отвечает чаяниям языков и чаянию каждого человеческого сердца, что его безусловная желательность и безусловная правда должны быть признаны бесспорными. Должно быть признано, что этот высокий идеал был открыт, некультурному народу свыше. Божественное Откровение до Р. X. было подаваемо евреям. Они были его хранителями и носителями. Они хранили откровение, а Промысл Божий хранил их. Таким образом до Р. X. евреи представляли собою истинную церковь; но если в давно прошедшие времена они были таковою церковью, то не представляют ли они собою ее и теперь? Не к ним ли должны обращаться за истиной те, кто ищет истины? Евреи, которых в настоящее время считается на земле около 8 миллионов, так и отвечают на этот вопрос. Но несостоятельность этого ответа находится вне всякого сомнения у всего культурного человечества. Божественное Откровение, которое было вверено некогда евреям, в настоящее время находится не у одних их: оно принято христианами, как древнейшая часть откровения, некоторыми своими частями оно вошло в коран – священную книгу исламитов. Во второй половине 18 столетия в Индии возникла община – брама самай (Brahma samadsch), основатель которой раджа Рам Мохан Раи источниками вероучения провозгласил веды, коран и Библию. Соединение монотеистической Библии с политеистическими ведами не могло быть успешным, и в настоящее время преобразованная и уже раздробившаяся на секты община брама – самай отрекается от авторитета откровения (даже вед) и от авторитета Библии. Там возникло стремление создать рациональную религию на основании откровения природы, и тому, кто ищет правды, возвещенной свыше, незачем обращаться к этой общине. Бесспорно, не может быть признан истинной религией и ислам. Коран, многое взяв из Библии, многое и исказил из нее; он не принял Ветхий Завет, как ранее данное Божественное Откровение. Автор или авторы корана воспользовались Библиею, как некоторым пособием для составления религии. Эту религию, которая оставляет открытым вопрос, – безсмертна или смертна душа женщин, которая освящает войну и многоженство, рисует такой рай, от которого может только отвернуться высоко развитый человек, которая не указывает никакой идеальной цели для деятельности человечества, эту религию культурное человечество переросло раньше, чем она появилась на арабском полуострове (7 в. по Р. X.). Хранителями Ветхозаветного Божественного Откровения являются юдаизм и христианство, но та и другая религия привносят в это Откровение нечто новое: именно юдаизм дополняет его преданием, а христианство Новозаветным Откровением.

Евреи прибавили к Ветхому Завету талмуд. Это – в течение многих столетий составлявшийся руководительный сборник, толкующий Св. Писание, объясняющий природу, мир, историю и дающий руководительные правила на все случаи жизни. Толкования талмуда не согласуются между собою и с Св. Писанием. В талмуде можно найти правило, что язычников должно ненавидеть и что с язычниками должно обращаться по братски. Можно найти в талмуде и пантеистические и рационалистические положения. Талмудов два (две гемары) – иерусалимский и вавилонский. Талмуд представляет возможность разрешить в аллегории все содержание Св. Писания. Одна ветвь еврейства – караимы не принимают этих раввинистических традиций и пытаются утвердить свое вероучение на одной Библии (библейцы). Но это им совершенно не удалось, и у них существует предание, только действительно более древнее и менее сложное, чем в других еврейских сектах. У некоторых из их писателей (Вениамина Нагавенди, 820–830 по Р. Хр.) развивается, напр., филоновское положение совершенно несовместимое с Библией, что Бог сотворил особенного ангела, который и сотворил вселенную и к которому нужно относить все антропоморфизмы, употребляемые в Библии о Боге. Развивалась у караимов и теория трех истинных вер – (библейской для них, для христиан Христос был истинным пророком, для мусульман – Магомет). Есть у них учение и о предании (себель-гаиеруша – наследственное бремя), как руководительном принципе, стоящее в противоречии с другим их припципом, что Библия есть единственное руководительное начало. Но главное, во всех без исключения направлениях еврейства, каковых теперь не мало, отсутствуют в сущности и обязательное вероучение и указания, где и как можно найти истинную веру. У евреев есть система обрядов и прежде всего обрезание, которое выделяет еврея в особую общину, связывает с этой общиной и противополагает всему человечеству. Что даже есть общего у членов этой общины? Учение о Боге? Нет, у одних из них – теистические (согласные с Библией), у других – пантеистические (учение о Эн – Соф = безконечное или ничто), у третьих –материалистические (Шехина – сияние) представления о Божестве. Учение о Мессии? нет; на пространстве веков они неоднократно преклонялись пред ложными мессиями (Баркохбом во 2 в.; пред Саббатаем Цеви в 17; в Турции, говорят, и теперь существует секта, признающая его истинным Мессиею), и образ Мессии представляется им весьма различно. Для большинства это мститель за Израиля, имеющий создать славное израильское царстов. Для некоторых (в культурном ново-иудействе) Мессия, это – не лицо, а новый порядок вещей, который установится при всеобщем распространении моральных, библейских принципов. Это направление уже чисто рационалистическое, на место мессианских идеалов здесь поставляется вера в прогресс, которою обыкновенно пытаются спасти смысл жизни люди, не имеющие никакой веры. Если от этого рационалистического направления еврейства обратиться к тем, которые являются и желают быть ортодоксальными, то здесь представится мало утешительного. Если до Р. X. моральные положения евреев, их учение о рабах, о собственности стояли выше нравственных понятий культурного мира, то теперь, оказывается, мир перерос эти принципы. Идея единства человечества, братства народов, сознание обязанности любить всех внедрено в культурном мире гораздо сильнее, чем в сознании евреев. В талмуде находятся суровые и безчеловечные повеления относительно иноплеменников. Но если даже видеть вероучение и нравоучение евреев в чуждом искусственных толкований Ветхом Завете, если идеалы евреев видеть в идеалах пророков, то и тогда евреи, оказывается, не представляют собой церкви, как святой общины, членом которой обязательно быть для того чтобы получить спасение. К чему примкнет принимающий еврейскую веру? Русская летопись рассказывает, что, когда князь Владимир спросил у хозар, предлагавших ему принять еврейскую веру, где ваше отечество? Они отвечали: в Иерусалиме. После выраженного князем сомнения относительно правдивости их слов они сознались, что Иерусалим принадлежит не им, и что Бог рассеял их за их грехи. Но у евреев, как религиозной общины, не только нет земли, о которой можно было бы сказать, что в этой земле исповедуется еврейская вера, они не представляют собой даже того, что можно было бы назвать церковью странствующею или рассеянною. Мы выяснили, что церковь есть община, в которой при Божественной помощи охраняется истина и свыше подается сила для того, чтобы творить правду. Но у евреев нет догматики, нет обязательного вероучения, которым они руководились бы в понимании и толковании Св. Писания. Нет разума и духа церкви. Основатель караимского толка Анан (8 в.) в своей книге законов дал такое правило: «исследуйте хорошо Тору и не полагайтесь на меня». Но из Торы, а тем более из всей Библии при отсутствии руководственных принципов и еще вдобавок при нраве понимать текст аллегорически можно извлечь какое угодно учение. Но раз нет исповедания веры, то что же принимает принимающий обрезание? Мы говорили, что в спасении не может быть индивидуализма, что каждый не имеет права ожидать, что ему непосредственно будет подана благопотребная помощь свыше, что верующим воздействие свыше подается через церковь, через особых лиц, через особые священнодействия. Должен быть некий священный институт, между тем как у евреев уничтожилось самое священство. Они не могут исполнять собственного закона, и они заменили исполнение его исполнением самоизмышленных правил. Они не говорят, что закон отменен свыше, они отменили его самовольно. Несомненно, что они теперь не хранители Божественного Откровения, и несомненно, что они некогда были таковыми. Таким образом, в истории Божественного Откровения, значит, был момент, когда истина перестала быть достоянием тех, кому она долго вверялась, и эта истина, значит, была вверена иным. Такова наша вера, ибо мы полагаем, что религиозная истина должна всегда существовать на земле, иначе исчезнет и смысл существования земли. Обладание истины от евреев перешло к христианам. У евреев была вера в Мессию, явился Иисус, и языческий мир признал, что он был Тем, «о котором писали Моисей и пророки» (Иоан. 1, 45) – обетованный Мессия, и языческий мир признал Иисуса посланным с небес. Его учение (Новый Завет) и приготовлявший к Его принятию Завет Ветхий – истиною. Евреи в большей части не приняли Иисуса. Но невозможно не принять Его учения. Его трудно осуществлять, но нельзя не сознавать его правды. Ветхозаветное откровение подготовляло к усвоению этой правды. У Гиллеля (современника Ирода В.) было изречение: «что тебе не любо, того не делай своему ближнему». Александр Север украсил свой дворец этим изречением. Слова Гиллеля – вывод из закона. Раньше его их буквально высказал Товит в своем наставлении Товии: «что ненавистно тебе самому, того не делай никому» (Товит. 15, 15). На место этих отрицательных советов Господь Иисус Христос дает положительную заповедь: «во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними: ибо в этом закон и пророки» (Mф. 7, 12). Такой образ поведения должен вытекать из настроения – из любви. Господь и дал заповедь: «возлюби ближняго твоего, как самого себя» (Mф. 22, 39; ср. Мрк. 12, 31). Он раскрыл, что под ближними должно разуметь человека всякого племени (Лк. 10, 29–37), и любовь должна простираться и на врагов и на проклинающих и на ненавидящих нас (Мф. 5, 44 ср. 5, 47). Он заповедал своим ученикам любить друг друга так, как Он Сам возлюбил их (Иоан. 13, 34; 15, 12). Высшее выражение любви и высшая любовь есть положить «душу свою за друзей своих» (Иоан. 15, 13). Сам Христос отдал душу Свою для искупления многих (Mф. 20, 28; Мрк. 25, 45; Mф. 26, 28; Мрк. 14, 24). Он «в определенное время умер за нечестивых» (Рим. 5, 6 см. далее 7 и 8). В этом открылась Его безмерная любовь к человечеству и вместе безмерная любовь Самого Бога, Который, по учению Христа, так возлюбил мир, «что отдал Сына Своего Единороднаго, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Иоан. 3, 16). На эту безмерную любовь Божию человек должен отвечать любовью. И это есть первая и большая заповедь: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всем разумением твоим» (Mф. 22, 37). Эта любовь будет иметь своим последствием единение в любви. «Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино; да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены во едино, и да познает мир, что Ты послал Меня, и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира. Отче праведный! и мир Тебя не познал; а сии познали Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня. И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Иоанн. 17, 21–26).

Учение Христа есть единственное по своей возвышенности и по своему соответствию идеальным стремлениям человеческого духа. Теперь часто противополагают христианской морали мораль буддизма. Говорят, что учение Будды имеет столь же нравственно возвышенный характер, и приводят слова основателя буддизма – «мой закон есть закон милости для всех». Нельзя без сомнения оспаривать возвышенности отдельных правил буддизма, но есть в буддийской морали два недостатка: один теоретический, отнимающий у ней смысл, другой практический, который делает то, что мораль конфуцианства и ислама, оказывается, может быть нравственно плодотворнее, чем пессимистическое учение индийского принца. Теоретический недостаток морали буддизма тот, что целью нравственной деятельности в нем поставляется не счастье свое и себе подобных но гибель, абсолютное уничтожение их. Буддист борется со злом мира, но, уничтожая зло, он не дает торжества добру, а уничтожает самое бытие – свой дух. Буддист подобен Самсону, который, губя своих врагов, погибает сам. Практический недостаток буддизма тот, что любовь и нравственная деятельность в ней поставляются не высшею ступенью, а лишь переходным путем к достижению того состояния, когда у буддиста исчезает всякая привязанность к миру и людям, исчезают желания и скорби, исчезает, значит, и сострадание, и на место их не становятся высшие интересы, не становится даже равнодушие, а просто совершается угашение духа. Такое учение, как бы ни были хороши его отдельные правила, какою бы жалостью и состраданием по отношению к живущему ни веяло в нем, никогда не может удовлетворить духовно-здорового человека. Это учение отождествляетъ со злом бытие, а человек хочет жить, он считает жизнь благом, а злом считает темные стороны жизни – страдание, свои нравственные недостатки. Не от бытия хочет избавиться человек, а от недостатков бытия. Он раб греха и зла от того, что у него нет знаний и любви. И вот, Христос говорит людям: «познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Иоан. 8, 32); «любите друг друга, как я возлюбил вас» (Иоан. 13, 34). Если бы закон Христов (Гал. 6, 2) был осуществлен, то на земле утвердилось бы царство Божие – правда, мир и радость о Святом Духе. Скорби бытия, если они и тогда не прекратили бы своего существования, смягчались бы состраданием, а радости усиливались бы от сочувствия. Христос сказал своим ученикам: «потому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Иоан. 13 35). Но как приобрести такую любовь? Из евангельской истории мы знаем, что, когда Господь потребовал веры от отца бесноватого ребенка, тот воскликнул: «верую Господи! помоги моему неверию» (Марк. 9, 24). Помоги – для обретения в своем сердце веры, значит, нужна помощь свыше. А наученный Христом ап. Павел наставлял, что приобретение веры не есть еще дело труднейшее и совершеннейшее. Если я, говорил он, «имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто» (1Кор. 13, 2).

Должно ревновать о любви. Для этого должно приобщиться к источнику любви. Там, где человека утверждают в вере, там его сердце согреют и любовью. Но любовь не может явиться и не может получить своего утверждения без веры. Человек любит разумно своего ближнего, если любит в нем образ Божий. Без этого любовь является лишенной опоры, разумности и неустойчивой. Вот почему Христос, наставлявший людей в любви, прежде всего, требовал веры. Он требовал веры в Себя, как Господа. А апостол, истолковывавший учение Господне, сказал: «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Корн. 12, 3). Должно приобщиться к общине, в которой пребывает Дух Святый, должно стать членом церкви Христовой. В вере во Христа и Его учении спасение человечества, «ибо нет другого имени под небом данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (Деян. 4, 12). Нет другого учителя жизни, который указали бы смысл жизни и указал бы путь для осуществления этого смысла. Но где хранится учение этого Учителя? Где подается Им благодатный источник сил для спасения человечества? В Его Церкви – в христианской церкви. Но оказывается, что на земле существует много обществ, носящих имя христианских, утверждающих, что они исповедуют заветы Христа и резко расходящихся между собою и отрицающих пребывание в истине одно другого. Число всех последователей христианских исповеданий на земном шаре полагают приблизительно равным 504 миллионам, из них 231 миллион католиков, 156 миллинов протестантов (лютеран, реформаторов, англикан и других протестантских общин), 117 миллионов православных. Истина может быть достоянием лишь одного из этих исповеданий, только одно из них может быть тою Церковью, о которой сказал Христос: «Я создам церковь Мою и врата ада не одолеют ея» (Mф. 14, 18).

Три признака несомненно должны характеризовать истинную церковь. Во 1) ея идеальная правда. Ее вера и нравоучение должны отвечать идеальным стремлениям человеческого духа, стремлениям к правде. Церковь должна быть учительницею истины и проповедницею любви. Таков один признак истинной церкви. Однако по нем легкомыслие и самомнение не найдут дороги к истине. Нужно, чтобы человеком при искании истины кроме духа исследования руководила любовь к истине, готовность подчиниться ей и смирение перед нею, истекающее из сознания слабости собственных духовных сил. Ум человека ограничен, и при познании высших истин религии он по причине этой ограниченности и высоты этих истин особенно легко запутывается в противоречиях, и часто люди пытаются разрешать эти противоречия, разрубая гордиевы узлы, отвергая те или иныя положения, которые им кажутся в несогласии с остальными. Так, например, на пространстве веков отвергался и извращался догмат о Пресвятой Троице лицами, которые называли себя христианами и о благочестии некоторых из каковых сохранила память история. Не умея согласить единства Божества с троичностью лиц, многие церковные мыслители признавали эту троичность мнимою, и так создалось учение антитринитариев или унитариев. В 3 в. по Р. X. во главе этого еретического движения мы видим Савеллия и Павла Самосатского. Замечательно, что этих лиц характеризует светская ученость и крайне преувеличенное доверие к своей способности понимания (особенно это можно видеть в истории Павла Самосатского). В эпоху средних веков, когда в новообразовавшихся государствах средней Европы возник дух исследования и любознательности мы видим опять повторение той же ереси. В конце 11 в. Росцеллин (номиналист) приходит к заключению, что не существует общего, а существует лишь единичное и что в Боге действительны лишь три Его лица (трибожие). В противоположность Росцеллину Абеляр (12 в.) проповедывал антитринитаризм (три лица = могущество, мудрость и благость). В новое время после возрождения наук и искусств опять является секта антитринитариев – социниане, и замечательно, что к этому антитринитарному учению примыкает Исаак Ньютон (1643–1727), который при всем своем благочестии не умел приобрести смиренной веры и составил свое собственное богословие, которое всегда было и останется предметом насмешек для натуралистов и предметом сожаления для богословов. Как догмат о Троичности смущал разум многих, так учение о вечных мучениях представлялось соблазнительным для совести многих. Отрицание его приписывается Оригену. Синезий, бывший впоследствии епископом Птолемаидским, принял христианство под условием, чтобы ему позволили отрицать вечные мучения. В новое время в протестантизм супранатуралисты стали отрицать это учение. Явилось учение о непреодолимости Божественной благодати. Соблазном для многих также всегда было отношение церкви Христовой к государству, благословение преподаваемое ею клятвам, войнам, ее одобрение наказаний. Лица во имя подобных соображений отступавшие от церкви Христовой на самом деле были против нее не во имя идеальной правды, а во имя того, что они не подготовили себя нравственно к принятию этой правды. Они не хотели понять блаж. Августина, говорившего, что в учении о Троице открывается высочайшая любовь, не умели понять богословов, учивших, что, даровав людям свободу, Бог по своей благости не сделает из них никогда рабов своей благодати. Благодать подается свободным чадам Божиим. Они не умели также понять, что между идеальною правдою и греховностью человека лежит долгий путь, что есть многое от неприязни, чему должно уступать, что государство лежит на пути правды, цель государства – благо его граждан. Если для христианина не нужно клятвы, но он видит, что произнесением клятвы он успокоит совесть многих и будет содействовать открытию правды, то что может препятствовать его совести произнесению клятвы или присяги? Если люди не в силах превратить зло в добро, то государство иногда в силах его уничтожить. Несовершенные средства улучшения общественного строя лучше, чем никакие, и церковь благословляет эти средства – благословляет воинов, идущих защищать правое дело, благословляет судей, карающих преступников, но не оставляет и преступников и их призывает к исправлению. Будучи учреждением Божественным, церковь есть учреждение для людей. Ее идеальная святая правда открывается в ее идеальных требованиях, а реальное осуществление правды, устроение царства Божия на земле созидается лишь медленно и постепенно. Медленно и постепенно уразумевается истина. Но так как религиозная истина обнимает собою все, то она восприниматься может не одним умом, а всем существом человека. При искании религиозной истины человек должен собрать свой дух, очистить сердце, препоясаться правдою. История свидетельствует нам, что людей высоко развитых нравственно никогда не смущали догматические тайны.

Во 2) признаком истинности церкви должно быть ея согласие самой с собой. Если учение церкви в один из последующих моментов явится отрицанием того, что ею, утверждалось в предшествующее время, то это признак, что эта церковь не истинна или перестала быть истинной. Точно также, если церковь в различных своих общинах преподает различное (т. е. противоречивое) учение, то это признак, что она не пребывает в истине. Она является в таком случае царством, разделившемся само на себя. Правда извечна, и она непрерывно должна пребывать в церкви, как церковь всегда должна пребывать на земле, пока существует земля. Церкви Откровение подавалось постепенно. Таким образом, учение церкви постепенно расширялось. Но это раскрытие вероучения не было диалектическим процессом отрицания предшествовавших ступеней развития, а было процессом восполнения и разъяснения. Христианская церковь в истории Откровения считает три периода: 1) дозаконный, 2) подзаконный и 3) благодатный. С третьим периодом соединяется не только расширение человеческого богопознания, но и изменение отношений человечества к Божеству. Искупленные люди перестают быть чадами гнева и становятся чадами любви Божией. Период совершенно новый, однако не только в Откровении подзаконном, но и в Откровении дозаконном уже содержатся пророчества (Адаму Быт. 3, 15, Аврааму Быт. 12, 3, в завещании Иакова, Быт. 49, 10) о наступлении этого периода. Но свыше церкви постепенно подавались новые откровения, а сама церковь никогда не могла измышлять новых учений. Все нужное на потребу в религиозной вере и жизни подается церкви свыше. Дело членов усвоение этого подаваемого, а не составление самоизмышленных символов веры. Церковь должна сохранять и разъяснять полученную ею истину, а не развивать ее прибавлением к ней самоизмышленных положений. И логически немыслимо себе представить, каким образом, если церкви не преподана истина по откровению, она может придти к ее откровению. Религиозная истина не может быть доказана с принудительною необходимостью. Вера есть дело свободы и благодати. Человеку, искренно ищущему веры Бог благодатным образом дает заверение в истинности Его веры. Таким образом вера есть знание внутреннего опыта. Испытывая на себе силу, воздействующую на него через церковь в таинствах, преподаваемых церковью, в обрядах, человек получает непоколебимое заверение, что эта церковь истинна. По этому существенному свойству веры (Евр. 11, 1) церковное вероучение не может быть предметом самоизмышления. Логическим путем его составить нельзя, его можно составить лишь на основании религиозного опыта, но в отношении к вероучению этот опыт состоит в восприятии сверхъестественного Откровения.

В 3) признаком истинности церкви является историческая непрерывность церкви. Этот признак стоит в тесной связи с предыдущим, но он не тождественен с ним. Учение известной общины будет в согласии само с собою, когда оно будет согласно с признаваемым общиною источником вероучения (в некоторых христианских общинах претендуют на согласие с Евангелием, Новым Заветом, Библиею) и когда оно не будет заключать внутренних противоречий. Но подобные учения могут не иметь исторических корней. История знает возникновение многих подобных общин с самопроизвольною верою. Таковы, наприм., были анабаптисты в 16 столетии (Штарх, Мюнцер, Як. Матисен, Иоанн Лейденский). Они в значительной мере отрицали Ветхий Завет и получали откровения, стоявшие в явном противоречии с Новым. Такие откровения не могут быть считаемы истинными, и такие религиозные общины не пребывают в правде. Божественный Промысл, ведущий человечество к небу, всегда вел его по этому пути. Передовой части человечества всегда сообщалась правда, одни народы могли выходить из нее и их могли сменять другие народы, но без этого авангарда человечества немыслима жизнь человечества. Прекращение жизни духа неизбежно должно влечь за собою и физическую смерть. Если первый мир был предан воде, когда в нем не осталось ничего доброго; если Содом и Гоморра, в которых не было пяти праведников, погибли ужасным образом, то и земля, когда в ней исчезнет все доброе, когда на ней не было бы совсем истинной веры, должна была бы погибнуть. Истинная церковь могла сводиться к восьми душам, но все таки дух истины оставался на земле. Человечество есть единое целое и перерыв в существовании церкви есть разрыв, разделение развивающегося единого организма (лучшей части человечества).

Мы не имеем своею задачею ни исчерпывать содержание понятия церкви перечислением ее признаков, ни подвергать подробному исследованию учения и исторические судьбы различных христианских исповеданий с целью выяснения, какое из них истинно? Мы имеем в виду только показать, что самый элементарный анализ учений и самые краткие исторические справки ведут к мысли о том, что истина содержится православною Церковью. Мы установили, что в истинной церкви должно искать правды идеальной, правды внутренней и правды исторической. Мы ранее говорили, что истинная церковь должна быть единою и святою. В церкви верующий должен найти авторитет, истину и благодать. В церкви должны быть лица, которые преподавали бы истину и которым дана была бы власть преподавать членам церкви благодатные силы для того, чтобы пребывать в истине. Церковь, не как идеал подлежащий осуществлению, но как историческая действительность, исключает мысль о равенстве членов. Церковь есть среда, в которой совершается общение Божества с человечеством. Мы говорили, что не каждый может вступать в непосредственное общение с Богом; таким образом выдвигаются особые лица – особые избранники Божии, наиболее близкие к Богу, наставляющие людей, которые отстоят далее от Бога. Эти особые избранники Божии уже потому, что они особые, не могут представлять собою постоянно организованного класса лиц, учащих, руководящих и священнодействующих. Но такой организованный класс необходим. В религиях с развитым вероучением и культом всегда существовал класс жрецов. В истинной религии должно существовать священство – класс лиц, который, приняв от особых избранников Божиих Божественное Откровение и наставления в совершении священнодействий; преемственно хранить преданное, наставлять верующих в истине, руководить ими в осуществлении правды, преподавать им в особых священнодействиях дары Божественной благодати. Эти священнодействия во всех христианских исповеданиях носят имя таинств их сущность заключается в том, что в них при точно определенных действиях и словах низводится и преподается Божественная благодать. Человеку необходима помощь свыше, необходимо дарование ему духовных сил, и вот церкви преподано, что помощь свыше, божественную благодать человек действительно всегда может получить свыше в определенных священнодействиях при известных нравственных условиях со стороны совершителей таинства и того, кому оно преподается.

Если мы после этих предварительных рассуждений о Церкви, обратимся к рассмотрению учений и состоянию различных христианских общин, то прежде всего, существование признаков истинности и правоверия должны отвергнуть у протестантизма во всех его видах, начиная с главнейшего – лютеранства. Формальный принцип лютеранства есть тот, что единственный источник вероучения есть Священное Писание. Материальный принцип есть тот, что человек оправдывается одною верою. Этот последний принцип отличается некоторою эластичностью и допускает различное понимание, поэтому мы на нем не будем останавливаться, тем более, что для нужной нам цели достаточно остановиться на принципе первом. Источник вероучения – Св. Писание, но как понимать Св. Писание? Яков Бэм (1575–1624) извлек из Библии свою пантеистическую философию, и ею увлекались многие благочестивые люди. Гораздо ранее Бэма некоторые гностики извлекли из Св. Писания такой вывод, что Бог Ветхаго Завета и Бог Новаго Завета – два различных бога. Какое же правильное вероучение можно извлечь из Св. книг? Лютер говорил, что понимание Писания есть дарование Св. Духа. Оно подается индивидуально, но как узнать, кому оно подано? Какое заверение может получить человек, что именно его понимание есть дарование Св. Духа? Лютер говорил далее, что «Слово Божие в Писании, но Писание не Слово Божие», таким образом оказывается, что в Библии на ряду с истиной содержатся и заблуждения. Как различать их? Формальный принцип лютеранства своим неизбежным следствием должен был иметь и действительно имел то, что оно должно было постоянно распадаться на новые и новые направления, так как каждый самостоятельный мыслитель неизбежно толковал Библию по своему. Чтобы создать некоторую преграду для этого распадения, лютеране составили символические книги, как выражения их общих религиозных воззрений (Аугсбургское исповедание, апология аугсбургского исповедания, шмалькальденские члены, катехизисы Лютера, формула согласия, апостольский, афанасиев и никеоцареградский – с прибавлением filioque – символы). Но основной принцип вероучения лишает догматической обязательности и признака несомненной истинности эти символические книги. Они – условные формулы соглашения лиц их составлявших, другие лица, исходя из тех же принципов и имея те же источники веры, неизбежно придут к другому вероучению. Где же искать руководства в познании истины? В Церкви? Но, по лютеранскому учению, на земле нет церкви, как определенной видимой общины. Церковь есть невидимое общество святых. Кто принадлежит к этому обществу и кто не принадлежит, знает один Бог. Что же приобретает человек, принимая лютеранство? Размышляя о том, чем действительно является лютеранство для принимающих и исповедающих его, мы легко можем увидеть отсутствие в нем идеальной правды. Обыкновенный лютеранин принимает в лютеранстве не веру в Библию, а веру в готовое понимание Библии. Пастор для него не такое же лицо, как он сам, одинаково могущее получить и не получить дарования Св. Духа в деле понимания Писания, но руководитель в познании истины. И вот – здесь возникает странная коллизия. Обыкновенный лютеранин верит по символическим книгам – верные – по их изложению в учебниках. Ученый пастор отрицает эти книги и имеет нравственное право их отрицать, но обряды, совершаемые им священнодействия – все это утверждается на символических книгах. Таким образом, пастор преподает пастве, как истину, то, что он отрицает и отрицает не только в душе, а может отрицать и в своих сочинениях. Мы видим здесь то, что было в глубокой древности в языческом мире, что рядом с экзотерическою верою (общенародною) существуют веры эсотерические и притом в противоположность язычеству последних очень много (в язычестве обыкновенно одна). Где же здесь духовное общение и единение членов. Принцип безусловной свободы понимания Библии и равенство всех членов религиозной общины привел к тому, что каждый из них стал собственным папою, и они духовно разошлись между собою, осталась только фиктивная внешняя связь. В церкви человеку естественно искать душевного успокоения и духовного руководства. Но душевный покой, гармония являются у человека в обществе тогда, когда человек сознает себя солидарным с обществом, когда в существенном в обществе царствует единство взглядов (in necessariis unitas), когда общество одушевлено одною любовью и одними стремлениями (in omnibus charitas). Этого нет в лютеранстве. В борьбе с попытками духовного порабощения, защищая индивидуальную свободу, лютеранство, как несколько позже Гоббес, не захотело понять и признать, что человек есть существо общественное, что все великое созидается коллективными, а не единичными усилиями, что лучшее явление в роде человеческом суть дела взаимопомощи. Уча о спасении, лютеранство установило, что оно достигается исключительно индивидуальными усилиями того, кто хочет спастись. Те, которые умерли и спаслись, не могут помогать оставшимся на земле их ближним, и тем, которые умерли, не вполне утвердившись в добре, не могут помогать оставшиеся на земле их собратья. Такие тезисы лютеранской веры. Сколько в них психологической и нравственной неправды. Мы говорили, что души влияют одна на другую, что это психолoгичecкий факт, что настроенность одних отзывается на настроенности других, что добрые и религиозны чувства могут передаваться от одних другим. Если так, то каким образом верящий согласно принципам лютеранства в безсмертие души, не может допустить, что безсмертные души праведных могут воздействовать на души живых и тем направлять их к спасению? С другой стороны, человек вообще может помогать человеку и не только в деле материального благополучия, но и в области нравственного преуспеяния. Можно учить добру и можно развращать. Но если факт взаимопомощи несомненен, если человечество создано так, что без взаимопомощи оно не могло бы существовать (прежде всего дети погибли бы, оставленные без помощи родителями), то каким образом лютеранство могло выдвинуть принцип, что взаимопомощь в деле спасения (самое слово по-русски указывает на коллективное дело: спастись = сопастись = пастись вместе) будто бы некоторым образом противна нравственным принципам, что брат не может молиться за умершего брата? С психологической точки зрения настроение живой души может воздействовать на умершую. Но в отрицании молитвы за умерших у лютеран кроме психологической много и нравственной неправды. Несомненно, ведь, что живой, молясь за умершего, улучшается сам. Затем, возможность своей молитвой помочь участи своего умершего брата, сознание, что религиозно-нравственными усилиями живых эта участь может быть улучшена, дает великую отраду тем, кто имел несчастье потерять дорогих и близких людей. Единения в вере и любви ищет человек. Лютеранство отказывает ему в том и другом.

Нам нет нужды рассматривать, какие исторические факты и логические соображения создали лютеранское учение. В борьбе против католического злоупотребления преданием они отвергли предание совсем и вместе с этим достигли результата, которого не желали совсем: дали возможность отвергнуть и Писание. В борьбе с католическими стремлениями к порабощению совести они дошли до провозглашения анархии. Отпущение грехов одному по молитвам другого на первый поверхностный взгляд может легко казаться несправедливостью, а если прибавить, что молитвы других часто покупались за деньги, то явление, повидимому, принимает грубо безнравственный характер. И, вот, свобода в понимании вероучения, индивидуальное достижение спасения, отрицание призывания святых и молитв за усопших. Так это возникло исторически. Но люди суть существа свободные, и в их воле не спешить поддаваться влияниям и делать поспешные заключения. Лютер и его ближайшие сподвижники по реформе были людьми глубоко верующими и однако в своей запальчивой борьбе с католицизмом они в сущности пришли к выводу, что вера, в которой они были воспитаны и по которой хотели жить, была дьявольскою, церковь, служителями которой они были, с их точки зрения была дьявольскою сетью, потому что главу этой церкви – папу они называли антихристом. Они не приняли веры и других исповеданий. Признание Православною Церковью непогрешимым источником вероучения предания, признание ею обязательности вероисповедных определений вселенских соборов, богoyчpeждeннoсти иерархии, семи таинств и т. д. им представились грубыми и опасными заблуждениями. Они составили свое исповедание. Здесь мы имеем пред собою два факта: 1) своим новым исповеданием они утверждали, что до них на земле не было истинной веры, были лишь религиозные заблуждения; 2) они не представили и не могли представить никаких доказательств истинности своего исповедания. Мало этого, правильное размышление, думаем, необходимо должно бы было их вести к признанию того, что составленное ими исповедание ложно. Религия – не философская доктрина. Религия определяет условия богообщения, но несомненно, что человек не может диктовать таковых условий. Они должны быть определены Богом. Но представители лютеранства, должно сказать к их чести, не выдавали себя за лиц, получавших Божественные Откровения. Однако они говорили, что чтение Евангелия есть таинство, что понимание Писания есть дарование Св. Духа. Почему же для блага человечества в течение полуторатысячилетнего существования Церкви Христовой не являлись лица, которым это дарование помогло бы обратить к истине лучших людей – хотя бы соль земли – и образовать истинную церковь?

Если в лютеранстве нет правды идеальной и нет правды исторической, то точно также в нем нет и правды внутренней. Справедливо указывают, что в теориях самого Лютера в различные периоды реформы резко изменялись воззрения. Так сначала он развил теорию избрания священников народом, а потом власть избрания им была признана принадлежащею князьям; сначала он провозгласил принцип свободной организации отдельных церковных общин, а потом везде признал обязательным виттенбергский церковный порядок, сначала он провозгласил веротерпимость, а потом признал за государственною властью обязанность преследовать религиозные заблуждения. В области вероучения вообще признают, что он во второй период своей деятельности сделал много уступок католичеству (например введение исповеди). Но принимая лютеранское учение, как окончательно сложившееся, не трудно видеть, что в нем перемешано два рода элементов – рационалистическое и мистическое. С одной стороны безграничная свобода исследования. Каждому христианину, по теории Лютера, принадлежит право внутреннего суждения о догматах. Право внешнего публичного суждения принадлежит лицам, имеющим известный образовательный ценз. В этой теории внутреннего и внешнего суждения мы видим и утверждение свободы веры и утверждение, что образование, научное исследование есть лучший способ для выработки правильного вероучения. С другой стороны, все дело поставляется в вере во Христа, в «даровании Св. Духа», а так как дарование Св. Духа некогда было подано не греческим и римским ученым, а галилейским рыбакам, то нет оснований думать, что и в настоящее время оно непременно будет подаваться лицам, получившим дипломы на ученые богословские степени. Эта несогласованность принципов лютеранства породила в нем и рационалистические и мистические направления. Являются общины, где отрицается троичность, изгоняется таинственное из религии, и возникают религиозные движения, вожди которых считают себя непосредственно вдохновенными Духом Божиим, где создается институт пророков и т. д. Нам нет нужды исследовать эти секты и движения с целью выяснения – не у них ли заключается истина? Их доктрины, это – частные способы приложения и развития принципов лютеранства. Все они равно законны с точки зрения принципов протестантизма и все они равно несостоятельны пред судом правды.

Параллельно с движением протестантизма в Германии возникли реформационные движения в Швейцарии (Цвингли, Кальвин) и в Англии (Генрих 8). В Швейцарии создался Кальвинизм, в Англии – англиканская епископальная церковь. Как и протестантизм они вышли из отрицания католичества и поэтому прежде всего характеризуются отсутствием того признака, который принадлежит истинной церкви – исторической преемственности. На самом деле, как возникли эти исповедания? Держались люди в течение столетий католических религиозных воззрений, и вдруг пришли к заключению, что эти воззрения ложны, и на место их поставили свои самоизмышления исповедания. В этом отношении их нельзя уподоблять и старокатоликам. Мы не думаем защищать религиозные стремления этой новообразовавшейся общины, однако заметим, что старокатолики отделились от католичества, потому что в нем был провозглашен новый догмат (непогрешимости папы). Таким образом, это не был факт отделения, они только остались при своем прежнем учении и не пожелали принять нового. У них не самоизмышленное учение, не отрицание раньше существовавшей веры, а напротив, сохранение традиций. Не то было в кальвинизме и англиканстве. Когда они возникли, Рим не предлагал никаких новых догматов, и они отрицали не новшества, а то, чему сами верили ранее, и отрицали не во имя того, что обрели истину в иной церкви, или ими были получены откровения свыше, но во имя своего разума, своих соображений. А так как нет никаких оснований разум Жана Кальвина или Генриха 8 считать более компетентным в решении религиозных вопросов, чем разум всякого иного богослова, то и предложенные ими вероучения оказываются не имеющими в себе авторитета. Кальвинизм характеризуется учением о безусловном предопределении. По представлению Кальвина католицизм унизил Бога (в учении о средствах спасения, о сверхдолжных заслугах и т. д.) и он попытался дать истинное понятие о Боге утверждением, что судьбы мира и всех людей всецело определены Богом, обито каждый из нас уже предназначен или к вечной гибели, или к вечному спасению. Очевидно, это учение возникло из стремления выяснить всемогущество Божие и безусловную зависимость всего от Бога. Буквальное понимание слов ап. Павла: «кого он предопределил, тех и призвал; а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил» (Римл. 8, 30) дало основание для утверждения Божественного всемогущества пожертвовать человеческой свободой. Два обстоятельства здесь были упущены из внимания Кальвином и его последователями 1) что в непосредственно предшествовавшем приведенному стихе ап. Павел говорит о Боге, что, 1) «кого он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего» (29). Таким образом, предопределение у апостола оказывается утверждающимся на предведении, а не на произволе. 2) Точно также было упущено Кальвином, что в создании свободных тварей гораздо более открывается всемогущество Божие, чем в создании существ, действующих по необходимости. Практически теория безусловного предопределения должна действовать на людей угнетающим образом, и если она не произвела такого действия, то это признак, что она не была принята глубоко, не сделалась жизненным принципом, и последователи кальвинизма, начиная с Кальвина, в своей деятельности руководились непосредственным сознанием ответственности за свои поступки, а не теориею мотивированных наград и наказаний. Теоретически, если развивать эту теорию безусловного предопределения, то можно прийти к выводу, что Бог есть виновник зла. Но от таких опасных выводов, как теоретических, так и практических, кальвинисты уклоняются. На практике они нередко сближаются с лютеранами. Если некогда Лютер в споре с Цвингли кричал, что один из них служит сатане, то теперь эти времена считаются давно минувшими. В девятнадцатом столетии (в 1817 г. – трехсотлетие реформации) во многих местах Германии последовало даже соединение лютеран с кальвинистами под именем протестантской унии. В настоящее время в Париже существует протестантский факультет для лютеран и реформатов (кальвинистов). Все предметы читаются совместно, только догматическое богословие преподается каждой группе студентов отдельно, впрочем в обеих догматиках нет ничего ни лютеранского, ни реформатского (в прошедшем 1899 г. преподавание лютеранской догматики состояло в толковании «истории догматов» Гарнака, а реформатское там читает Сабатье – богослов крайне рационалистического направления, он же декан факультета). Ничего не найдет здесь для своего душевного успокоения человек ищущий веры.

Англиканское исповедание носит имя англиканской епископальной церкви. Оно отличается от других протестантских общин существованием в нем трех степеней церковной иерархии и крайней эластичностью и неопределенностью своего учения. Конечно, единогласия во всем не может быть ни в какой общине, но в истинной церкви должно быть согласле в существенном. In dubiis varietas. Но в англиканской церкви существует varietas мнений по вопросу: священство есть ли таинство или нет; то же ли представляет собою англиканский священник, что и священник православный, или тоже, что лютеранский пастор. Сама англиканская церковь благоразумно не высказывает никакого окончательного суждения по этому предмету, потому что какое бы суждение она не высказала, она произведет разделение партии, тяготеющей к церковной традиции, и партии, симпатизирующей протестантизму. Англиканская церковь предоставляет другим решать за нее вопросы, сколько она принимает таинств и т. д. Эта эластичность учения делает то, что в состав англиканской церкви входят религиозные общины с самыми различными направлениями: и общины готовые принять церковное предание, и общины рационалистически истолковывающие св. Писание и принимающие рационалистические взгляды на его происхождение. Лица благоразумные стараются высказываться так, чтобы не обидеть ничьих верований (этот прием можно отметить, наприм., у Фаррара с одной стороны широко пользующагося такими мыслителями, как Ренан и Гауфат, и явно симпатизирующего им, с другой стороны высказывающего много такого, под чем подпишется и православный богослов). Справедливо указывают, что самая история возникновения англиканского исповедания ясно показывает, что ему не может принадлежать признак истинности и святости. Основатель англиканского исповедания Генрих 8 – личность, нравственный авторитет которой очень невысоко ценится историками. Он был усердным сторонником Рима и ревностным противником Лютера, пока личные обстоятельства не столкнули его с папой. Женатый на приходившейся ему родственницей Екатерине Аррагонской, он, полюбив Анну Боллейн – фрейлину Екатерины, – начал мучиться угрызениями совести оттого, что женат на родственнице, и обратился с просьбою к папе о разводе. При других условиях папа может быть и дал бы его, но Екатерина приходилась родственницей могущественному и принципиальному защитнику католицизма Карлу 5. Папа после долгих промедлений отказал. Тогда Генрих 8 отказался признавать авторитет папы и себя провозгласил главою английской церкви. Затем, этот глава увидел выгодным произвести некоторые реформы в лютеранском духе. Он уничтожил монастыри и произвел секуляризацию монастырских имуществ. В дальнейшем своем развитии при преемниках Генриха реформа церкви была направлена к тому, чтобы сделать церковь полезным орудием для государства и чтобы изложить вероучение в возможно примирительном духе, чтобы государство не раздиралось религиозными спорами. Эта политическая философия религии с наивною откровенностью развита Гоббесом. Решения власти в вопросах веры (писал он в Левиафане) должны быть принимаемы всеми к непреложному исполнению все равно, как и постановления полицейского устава. Если правительству угодно провозгласить непогрешимость Библии, то сомнение в ней есть преступление; если правительство усматривает черту непогрешимости в коране, то и корану должно верить без рассуждения. «Догматы нашей (?) религии говорит Гоббес, это то же, что пилюли для больных: их должно проглатывать, а если их начнем разжевывать, то в большей части случаев непременно выплюнешь»… Религия, по Гоббесу, есть повиновение требованиям власти, в том же состоит и нравственность. Таков в сущности и есть дух англиканского исповедания. Оно утверждает подчинение религии светскому правительству и оно поддерживает неопределенность вероучения. Оно стоит в противоречии с двумя истинами Новаго Завета: 1) что не должно слушать людей более, чем Бога (Деян. 4, 19 и 5, 29) и 2) что должно исследовать Писания (Иоан. 5, 39). Пьюзэистическое движение в Англии, начавшееся с 30-х годов 19 столетия (вожди: Пююзей, Кебль, Ньюмэн, Фруд, Пересеваль) показывает, что обе эти истины сознаны некоторою частью английского общества.

Лютеранское, реформатское и англиканское движения – все возникли, как протест против католицизма. Разрывая связь с католицизмом, они разрывали связь со своим историческим прошлым. Но католицизм всегда стоял на почве традиции, он всегда утверждал, что его учение есть учение Христа и апостолов, что оно развито, восполнено, но что однако оно – Христово. Возникает вопрос, что же побудило народы в течение столетий державшиеся римско-католического учения отрекаться от него? Если бы это отречение, было делом рационалистической культуры, развития антирелигиозной науки, это было бы понятно, но от католицизма отрекались не во имя знания, а во имя веры. Говорят, что в католической церкви было много злоупотреблений, но злоупотребления служителей веры нельзя смешивать с верою. Предшественники реформации – Виклеф, Гусс и реформаторы Лютер, Меланхтон, Цвингли, Кальвин прекрасно понимали различие между законом и его исполнителями. Однако они выступили не против только исполнителей, но и против закона. Было нечто в католичестве, что с течением веков выяснялось все рельефнее и давало чувствовать себя все сильнее, это – стремление Рима к духовному порабощению себе чад христианской церкви. Можно говорить о том, что на это стремление христианского Рима имели влияние Рим языческий и его право; можно рассуждать, что римская церковь в своих властолюбивых стремлениях исходила из принципов логических и практических. Церковь едина, она должна быть строго организованною системою, положение каждого члена в ней должно быть точно определено и регулировано, должна быть устраняема возможность всяких сомнений, недоумений и споров. Каждый верующий должен ясно видеть пред собою непогрешимый критерий в области веры и должен иметь непогрешимого руководителя в области поведения. Логическим или историческим или – вернее – обоими этими путями, но Рим пришел к этой теории, эта теория в сущности требовала порабощения мысли и воли. Ее постепенное развитие и практическое применение представляли собою процесс совершенно обратный тому, в котором, по учению Христа, состоит истинное религиозное развитие. «Познаете истину, говорил Христос, и истина сделает Вас свободными» (Иоан. 8, 32). Процесс усвоения истины таким образом должен быть процессом умственного и нравственного освобождения. Когда человек достигает праведности, то ему уже закон не лежит. Повидимому, естественнее и разумнее представлять, что народы, исповедующие христианство, по мере своего развития приближаются к идеалу праведности, а не удаляются от него, между тем как из римско-католической теории как бы выходит, что церковь прогрессирует (провозглашает новые догматы, усовершает каноны), а ее члены регрессируют. Если в первой половине 16 в. требование себе подчинения было практическим правилом римской церкви, то во второй половине 19 в. для него был установлен теоретический принцип – догмат о непогрешимости римского епископа – папы, из какого догмата само собою следует теория безусловного подчинения всех папе. Этот догмат был сформулирован на ватиканском соборе 18 июля 1870 г. (20-м вселенском соборе по счету римской церкви) следующим образом. «Мы учим и определяем, как Богооткровенный догмат, что римский первосвященник, когда он говорит ех cathedra, т. е., когда он, исполняя обязанности пастыря и учителя всех христиан в силу своего высшего апостольского авторитета определяет, что такое-то учение о вере или правах должно быть принято всею церковью, тогда он обладает – при Божественном содействии, которое было обещано ему в лице блаженного Петра – тою непогрешимостью, каковою Божественный искупитель пожелал наделить свою церковь, когда она определяет учение относительно веры и нравов, и следовательно что таковые определения римского первосвященника не могут подлежать изменению сами по себе, а не в силу церковного согласия. Если же кто-либо – да не будет этого угодно Богу – возымеет безразсудство противоречить нашему определению, да будет анафема»!²⁴ Пытаются различным образом толковать этот догмат, но смысл его очень ясен. Папа признается им непогрешимым, как религиозный мыслитель, как учитель веры. У папы, как у человека, не может быть двух систем знаний: одной, которую он имеет для церкви и излагает ех cathedra, и другой, какую он имеет для себя. Без сомнения, он предлагает церкви ту веру, которую исповедует сам лично. В таком смысле понимают этот догмат и католики, когда, уча о папе, как наследнике полномочий ап. Петра, указывают, что отречение Петра от Христа (Мф. 26, 69–75; Мрк. 14, 66–72; Лк. 22, 56–62; Иоан. 28, 25–27) и его поведение в Антиохии (Гал. 2, 11–14) относятся к области нравственной, а не к теоретическим заблуждениям. Великая важность этого догмата ясна. Спрашивается, если он богооткровенный, то в каком Божественном Откровении он содержится? Древняя христианская церковь, как в частности и римско-католическая, принимала, что учение всех апостолов непогрешимо и что они не оставили по себе преемников, которым дарована была бы благодать неизменно преподаватъ непогрешимое учение. Если в Св. Писании и есть ряд мест, который выдвигают ап. Петра пред другими апостолами, то, оставляя в стороне вопрос о точном смысле этих мест, естественно спросить, какое отношение они имеют к нам? Ведь, если бы папа был наследником полномочий не ап. Петра, а ап. Павла и в таком случае со стороны христианского мира было бы разумнейшим и спасительнейшим признать его непогрешимым главою церкви. Но дело в том, что никакой связи у папы с апостолами в желательном для римского католицизма смысле нет и не может быть. Если бы даже действительно для водительства церкви постоянно был бы в ней непогрешимый глава, то и тогда Рим оказывается совершенно не причем. Заметим, что папы не избирают себе преемников, а избираются церковью. Раз это так, то почему же церковь не может избирать в папы какого угодно епископа и оставить его пребывать в том месте, в котором он был ранее, или сообразно условиям изменять место резиденции папы? Зачем вопреки словам Христа о поклонении Богу в духе и истине независимо от места (Иоан. 4, 21 и 23) истину хотят приурочить к определенному географическому пункту (53’54' север. шир. ”59’53 вост. долг. от Гринвича)? Но римский католицизм связывает непогрешимость не только с географическим пунктом, а еще непременно и с нацией. Согласно определению 1522 г. папою непременно должен быть итальянец. Ап. Петр, если и был римским епископом, то значит вопреки этому правилу, утвержденному его преемниками. А это правило явилось вопреки учению Новаго Завета, уничтожающему значение различия наций и утверждающему, что в церкви Христовой «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3, 11). И сам папа явился вопреки учению Новаго Завета. В Новом Завете мы видим, что апостолы сами поставляли себе преемников по управлению церковью, и что в низшие иерархические степени лица поставлялись теми, кто имел высшие степени. В этом открывается богоучрежденность иерархии, и на этом основывается учение о преемстве рукоположения от апостолов. Но папа избирается и поставляется исключительно низшими и у него нет преемства по рукоположению от предшественников. Католицизм своим учением о главенстве и непогрешимости папы достигает того, что у него земная церковь представляет собою полное законченное целое, она является полным организмом. Такое учение противоречит и теоретическому представлению об идеальной общине пребывающей в единении и в общении с Богом и тому, чему наставляет нас о церкви Св. Писание. В состав такой общины входят все разумно-свободные существа (и ангелы и люди), объединенные одною верою и одним стремлением к истинному богопочитанию (в сущности таково определение церкви м. Макария, см. Православно-Догматич. Богослов. Т. 2. Издание третье, стр. 188). Указания на это имеются уже в Ветхом Завете (Псал. 88, 6), и об этом ясно говорит Завет Новый (Деян. 7, 38; 20, 28; Еф. 5, 25; Кол. 1, 18; Евр. 12, 22–23). Ап. Павел часто представляет церковь, как тело, глава которого Христос (Рим. 12, 5; 1Кор. 12, 27; Еф. 1, 22, 23; Кол. 1, 18, 24). Этот невидимый глава устраняет и возможность видимого и нужду в Нем. У одного тела не может быть двух голов. Затем, если везде, где собрано два или три во имя Христово, Он находится посреди них, то тем более Христос находится во всей церкви Христовой, тем более Св. Дух водительствует этою церковью, охраняет ее от заблуждений, просвещает и наставляет в истине. Но по теории непогрешимого видимого главы такое водительство Св. Духа не нужно. Благодать должна быть подаваема людям лишь для их укрепления в вере и добре, а размышление о вере, ее исследование совсем не нужно верующим, раз они всегда имеют пред собою непогрешимого учителя веры. Много исследований посвящено доказательству того, что теория главенства и непогрешимости папы не имеют для себя безусловно таких оснований ни в Св. Писании, ни в. Св. Предании. В Новом Завете Христос призывает верить в Себя, и апостолы призывают к вере во Христа, а не в римского епископа. Верующий должен повиноваться Церкви (Мф. 18, 15–17), но не декреталиям Рима. Исторические условия благоприятствовали возвышению римского епископа. Уже во 2 в. папа Виктор обнаруживает претензию в споре о пасхе предъявлять требования к малоазиатским церквам; в 3 в. папа Стефан в вопросе о перекрещивании еретиков требовал подчинения себе от африканских епископов. Но однако несомненно, что православный восток в это время считал себя совершенно независимым от Рима, и запад за это не считал его инославным. Многие и многие писали тогда на восток о церковной иерархии, и однако никто во главе иерархических степеней не ставит папы (наприм., в приписываемом Дионисии Ареопагиту Περί τηϛ εχχχλησίαστίχηϛ ίεραρχίαϛ, где представляется организация церкви и дается ей философское истолкование, перечисляются три степени иерархии, и никто не поставляется над ними, между тем, если существовала тогда – произведение относят к 6 в. – теория папства, то уже во имя аналогии, устанавливаемых автором между церковью земною и небесною, он должен бы был упомянуть о папе). Католики любят говорить о великом значении пап на вселенских соборах, но бесспорным можно признать только, что на четвертом соборе папа Лев 1 действительно имел большое влияние. За то в противовес этому должно указать, что настолько же бесспорным должен быть признан факт осуждения на 6 вселенском соборе папы Григория 1 (занимал кафедру с 625 по 638 г.) за монофелитскую ересь. Ни один папа в эпоху вселенских соборов не выставлял себя непогрешимым, но один папа, видим, оказался еретиком (специальные исследования об этом Гефеле: «Гонорий и 6 вселенский собор» и «Вина папы Гонория»). Одного этого факта достаточно, чтобы отвергнуть теорию непогрешимости, но эта теория отвергается всею историею ее развития. Это есть история попыток захватить и подчинить себе все – совесть, государства, науку. Мы не говорим о злоупотреблениях пап, о их личных недостатках; нет, их идеальные стремления сводились к тому, чтобы все поработить себе, и только тогда, когда эти стремления оказались неосуществимыми – светская власть была отнята у пап, наука эмансипировалась от угроз их indexa, – католицизм формулировал их в догмате о непогрешимости. Верит ли в этот догмат тот, кого он называет непогрешимым, и те, которые по своему положению и богословскому образованию стоят к нему наиболее близко? Можно представить некоторые основания того, что они относятся к этому догмату с некоторою недоверчивостью и в ссылках на него проявляют благоразумную осторожность. На самом деле, если папа есть непогрешимый учитель и толкователь веры, то почему бы ему не истолковать всех спорных и трудных мест св. Писания, например, пророчества Даниила о седьминах, апокалипсиса. Могут сказать, что он об этом не получил откровения, но разве он получал откровения об immaculata conceptio или о вознесении Богоматери? Пий 9 не ссылался на свои откровения. Католическая церковь не учит, что папе подаются непосредственно откровения свыше. Он не получает никакого внешнего знака, утверждающего его в мысли, что с уст его сходит чистая правда. Между тем догмат о папской непогрешимости учит, что его слова – единственное и чистое воплощение правды на земле. Теория папской непогрешимости делает ненужной или даже позволяет отрицать непогрешимость церкви. На самом деле, если веро-и-право определения, подаваемые папою ех cathedra, должны быть признаваемы истинными сами по себе независимо от согласия церкви, то от церкви, значит, не требуется способности самостоятельно признавать истину и ей не дается права определять ее. Не было так изначала. На первом христианском соборе, который знает история – на соборе апостольском определение церковное делается не только не одним из апостолов – ни Петром, ни Иаковом, – но даже и не апостолами только, а «Апостолы и пресвитеры со всею церковью разсудили» (Деян. 15, 22). Замена голоса церкви голосом папы и соборных определений определениями ватиканского первосвященника есть факт, стоящий в противоречии с источниками христианского вероучения и с историею первых веков христианства. Здесь не развитее, не рост догматов, а отрицание одними догматами других, замена Божественного вероучения вероучением человеческим. Здесь в сущности тот же процесс, который совершался при замене Богооткровенной религии религиями языческими. Истинная религия требует от человека собранности духа, требует, чтобы он с мудростью змеи соединял кротость голубя. Это трудно для человека. Для людей гораздо легче подчиняться готовым внешним формам (произносить, а не поднимать sursum corda) и принимать готовые определения, не исследуя и не размышляя о них (в католицизме мирянам вообще запрещается читать Библию, таким образом уничтожается возможность осмысленного отношения к вере, требуется рабское подчинение). Для ума ленивого, для воли непривыкшей к самодеятельности такой порядок представляется наилучшим. Но обязанность человека быть умственно и нравственно самодеятельным, сознательно воспринимать и обсуждать ему преподаваемое. В стремлении человека к соединению с церковью (единою святою общиною, направляющеюся ко спасению) выражается не стремление стать каким-либо не имеющими воли винтом или гайкою механизма, осуществляющего известную цель, но стремление принять участие в совместной работе спасения, в совместном выяснении истины и совместном укреплении в добре. Всякое благоустроенное общество предполагает порядок, подчинение и соподчинение своих членов, различие прав и обязанностей у них, но всякое общество затем и созидается, чтобы охранять свободу и права каждого из членов. Но если в протестантизме нет подчинения, то в католицизме не остается места для свободы. Там безусловная анархия, здесь безусловное рабство. Несостоятельность того и другого принципа выражается в том, что в протестантизме создаются условные формулы для подчинения (люди сами отказываются от свободы), а в католицизме не произносятся по многим вопросам обязательных формул (и теми отдельными католиками дается свобода исследования).

Католики безусловно отрицают протестантизм, протестанты сурово относятся к католицизму, но ни те, ни другие не относятся с безусловным осуждением к православию. Православные исповедуют учение неразделенной церкви первых 9 веков. С точки зрения католицизма, православная церковь отделилась от западной, отказалась от подчинения папе, но она не привносила в свое учение новых заблуждений, только не приняла новых истин (filioque и др.); поэтому она есть церковь схизматическая, т. е., раскольничья, однако не еретическая. Она содержит истину, но не в развитом виде. Протестантизм, напротив, признает, что Православная Церковь имеет некоторые заблуждения, носит некоторые неудобоносимые бремена (признает обязательность церковного предания, постановления вселенских соборов), но подобные заблуждения возможны у каждого отдельного протестанта. Допуская возможность широких разногласий между сынами христианской веры, протестантизм вообще готов допустить, что Православная Церковь или православные церкви входят в состав церкви вселенской, как тела Христова. «Те церкви, говорит один евангелическо-лютеранский богослов (Иэгер), или христианские общины (партии), которые признают основные христианские истины, утверждаемые, как таковые, Писанием, образуют совместно тело Христово»²⁵. Многие, называющиеся в настоящее время лютеранами, не признают основных истин, которые утверждаются лютеровым катехизисом, но православные признают эти истины. Ортодоксальный лютеранин или даже кальвинист скорее может найти пункты соглашения с православным, чем с либеральным лютеранином или реформатом наших дней. Англиканская церковь всегда относилась благорасположенно к православной и делала даже неоднократные попытки вступить с нею в сношения. Возникшее тридцать лет тому назад старокатоличество (вследствие отделения некоторых католических общин от Рима после возглашения догмата непогрешимости) прямо признает православную церковь пребывающей в истине и стремится к тому, чтобы соединиться с нею на правах равенства и братства. Старокатолики допускают, что у православных есть неправильные мнения, не соответствующие истине обряды, но все это – с их же точки зрения, относится к той области, о которой сказано: in dubiis varietas. Таким образом, с точки зрения самых различных христианских исповеданий православие есть нечто, в чем заключается много доброго и в котором доброе утверждается не на зыбучей почве, а на твердом фундаменте неуклонного следования учению вселенской церкви первого тысячелетия.

Уже это обязывает христиан различных исповеданий поближе ознакомиться с православием. Что представляет оно собою? Какой дух оживотворяет его? Как живет Православная церковь, куда ведет своих пасомых? В состав Православной церкви входят частные церкви: русская, греческая, сербская (вопрос об автокефальности болгарской, самовольно провозгласившей самостоятельность, пока не решен), черногорская, румынская, некоторые славянские в австрийских владениях, греческая и сирская во владениях Турции (константинопольский, антиохийский, александрийский, иерусалимский патриархаты). Историческая непрерывность православного вероучения не подлежит сомнению и никем не оспаривается. Православная церковь не привносила в свое учение новых догматов, как католическая, и не отрицала старых, как протестантская. Православная церковь признает себя единою, святою, соборною и апостольскою церковью. Мы говорили выше о понятиях единства и святости в приложении к церкви, в таковом смысле прилагает их к себе церковь православная; теперь остановимся на понятиях «соборная и апостольская». Церковь – апостольская. Она основана трудами и проповедью апостолов, «сущу краеугольну Самому Иисусу Христу». Апостолы преподали истинное учение и благодатные силы церкви, они избрали и поставили себе преемников (иерархию), которым преподали власть учения и право преподания благодати. Это – сверхъестественная сторона церкви: непогрешительное хранение учения и преподание благодатных даров. Однако иерархия не создает учения, а только хранит его. «У нас, писали восточные иерархи в послании к Пию 9 (1849 г.), ни патриархи, ни соборы не могли ввести чего-либо нового, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело церкви, т. е., народ церковный, который желает держать веру свою неизменною и согласною с верою отцов своих». Но церковь есть соборная. Свои правила веры и благочестия она утверждала на соборах. Семь вселенских соборов было в Православной церкви, вероопределения которых Церковь считает непогрешимыми. Вся Церковь, по учению Христа, не может впасть в ложь, поэтому и вселенские соборы, являвшиеся выразителями веросознания всей церкви, изрекали непогрешительную истину. Но непогрешимость есть признак всей церкви, а не одного какого-либо ее предстоятеля. Это свойство непогрешимости образно можно представить таким образом. В церкви различные члены ее держатся, положим, относительно какого-либо пункта вероучения, не определенного на вселенских соборах, различных мнений: одни – ложных, другие – истинного. Лучшая часть церкви, несомненно держится истинного, ибо для восприятия истины нужны лучшие сосуды. Обетование Господа, что Он пребудет с Своею церковью во все дни до скончания века и что Он не даст вратам адовым одолеть ее, и свидетельствует, что в церкви всегда победит истина, хотя бы в известный исторический момент она исповедывалась меньшинством (припомним широкое распространение арианской ереси, и однако православная истина восторжествовала на первом и втором вселенских соборах). Мы можем сказать, что слово «апостольская» указывает более на сверхъестественную, а слово «соборная» на естественную сторону церкви. Благодать и истина, преподаваемые в церкви, усвояются соборно. Собор в самом широком смысле, это все верующие. Если иерархия определяла вероучение, то, ведь, в совещаниях и даже прениях могли подавать голос лица и не обладающие иерархическими степенями или иерархическими полномочиями (на заседаниях первого вселенского собора большое значение имел диакон, впоследствии епископ Афанасий Александрийский). Затем, как мы видим, из послания восточных патриархов, соборы определяли не веру иерархии, а веру, содержимую сознанием всего церковного народа. Таким образом, каждый член церкви, по учению православия, имеет свою относительную самостоятельность и может и должен вносить свою лепту в дело созидания на земле царства Божия. Мысля всю церковь, как единое тело Христово, частные православные церкви относятся между собою, как равные сестры, между ними нет господства и подчинения, их соединяет единство веры и любви, и каждая из них сообразно национальным особенностям или историческим условиям имеет то или иное отличие от другой в правилах и обрядах. Мысля всю церковь земную, как часть единой церкви, в состав которой входят все правочтущие Бога разумно – свободные существа, частные церкви не могут становиться в подчинение государству или сливаться с государством, не стремятся они и подчинять себе государство, ибо царство Главы церкви не от мира сего. Церковь благословляет задачи государств, особенно молится за царей, потому что их великое служение требует особенно усиленных молитв и нуждается в особенной помощи Божией. Церковь с отрадою и молитвенною благодарностью встречает поддержку своим святым начинаниям со стороны государства. Идеал Церкви, чтобы все были едино, как едины Бог Отец и Бог Сын (Иоан. 17, 22). Каждый член Церкви соединяется и связывается со всею церковью – земною и небесною, между живыми и умершими возможна молитвенная взаимопомощь, между людьми и ангелами существует общение, и последние охраняют первых на всех их путях. Но непрестанное Божественное промышление, дарование людям ангелов хранителей не должно делать людей безпечными. Великая собранность духа требуется от верующих. Если они имеют право размышлять о вере, то они обязаны судить о ней верно. Если им предлагаются все средства для спасения, то однако они должны воспользоваться ими по своей доброй воле, которую можно приобрести путем собственной самодеятельности. Православная Церковь постепенно и мудро воспитывает своих чад. Она не порабощает их и не представляет их собственному произволу, постепенно она усовершает их ум и возгревает сердце, чтобы они в свободном исполнении велений церкви находили свое земное благополучие, приготовляющее их к участию в царстве небесном. Это различие православия от иных исповеданий в деле воспитания чад церкви можно видеть на обрядах. Обряды католические – грубо вещественны. Они как бы упускают из вида духовную и имеют в виду лишь чувственную природу, отсюда их действие двояко: они или оскорбляют ум человека и он уходит, получая соблазн, а не назидание, или экзальтируют человека, доводят его до фанатического возбуждения, при котором дух человека уже не может быть ни светлым, ни покойным. Конечно, не на всех они производят такое действие, некоторые и из них извлекают назидание, некоторые остаются по отношению к ним индифферентными, но издавна уже отмечены указанные свойства римского ритуала. Против них вооружался Цвингли, они до болезни доводили Лютера; стигмации, экзальтации – обычные явления в католичестве, и в католических житиях религиозный подъем духа у святых часто представляется ненормальным и чуждым духовной чистоты. Протестантизм, напротив, не хочет знать обряда, он отвлеченен, он забывает, что человек состоит не из души только, но и из тела, и человеческое чувство, которое стремится выражаться во вне в действиях, отталкивается этою отвлеченностью. Разве религиозный восторг или радость могут замыкаться в себе и разве они должны замыкаться? В протестантизме нет обряда, воспитывающего чувство. Обряды православия настраивают дух тихо, светло, покойно, в дни страстной седьмицы они наполняют сердце тихой грустью и вместе благоговейным умилением пред безграничной благостью Божией, в дни седьмицы светлой они наполняют дух светлой радостью. Некогда послы Владимира, как повествует наша летопись, говорили, что, слушая богослужение в церкви византийской, они не знали, где они стоят на земле или на небе. В этом повествовании летописи во всяком случае выражается, что нравственно-воспитательное значение православного обряда было очень рано сознано русским обществом. Так, православие по своему вероучению, по своим правилам, по культу, по тому, что оно предлагает человеку и что требует от него, является чистою правдою. Католицизм и протестантизм, это – уклонения в диаметрально противоположные стороны от этой правды. Что они не содержат в себе правды, удовлетворяющей ум и успокаивающей сердце, это должны чувствовать и к признанию этого должны приходить те, кто их исследует. Но однако эти исследующие, если они верят в существование правды, должны признать, что эти исповедания представляют собою не неправду, а искажение правды. Если они – искажение правды, то где же эта правда, которую они исказили и которая, значит, существовала раньше их? Она в учении православного востока, каковое учение есть исповедание веры древней вселенской церкви.

Но эту веру исповедует лишь одна двадцатая часть человечества. Что же? Разве вселенская правда скрывается под спудом, что ее не знают люди? Ученые наших дней измерили расстояние между звездами, изучили те полосы, которыми изборождена поверхность Марса и Меркурия. Все это далеко от нас и чуждо нам. А спасение всем нам близко и дорого. Назад тому девятнадцать веков началось благовествование о спасении. Имеется много доказательств, что оно очень рано было возвещено всему миру. Миссионерам позднейших эпох при посещении новых стран приходилось неоднократно наталкиваться на следы прежнего существования христианства. Относительно Америки несомненно, что в ней были миссионеры до Колумба. Это доказывается некоторыми преданиями, найденными у индийцев (о потопе, вавилонском столпотворении) и некоторыми другими находками (крест в Юкатане). Но несомненно также, что семена откровения иногда сеялись на каменистую почву, они быстро всходили, и затем всходы быстро засыхали. Так это было в северо-западной Африке. Во всяком случае в Завете Новом еще несравненно более, чем в Ветхом, не Откровение скрывалось от людей, а люди уходили от Откровения. Вот почему безответность людей христианской эпохи пред Богом выступает особенно поразительно и является надлежащей строжайшему осуждению. Если о ветхо-заветных язычниках ап. Павел сказал, что они безответны; о тех, кому возвещалось новозаветное Откровение и кто не принял Его, Христос сказал: «Ниневитяне возстанут на суд с родом сим, и осудят его: ибо они покаялись от проповеди Иониной; и вот, здесь больше Ионы. Царица южная возстанет на суд с родом сим и осудит его; ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой; и вот, здесь больше Соломона» (Mф. 12. 41–42; Лк. 11, 31–32: точно также Мф. 11, 21–24; Лк. 10, 13–15; также Mф. 10, 14–15; Мрк. 6, 11; Лук. 9, 5; Деян. 13, 51). При размышлении об этих Божественных прещениях должно помнить всегда, что люди и погибают и спасаются обыкновенно не индивидуально, а коллективно, они образуют собою или совет нечестивых или собрание праведных, представляют собою (нравственные) общины, двигающияся в своем целом более или менее в одном направлении. У этих общин всегда непременно должны быть духовные вожди. О тех из них, которые ведут вверившихся им ко благу, сказано: «поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие» (Евр. 13, 7). Но к великому несчастью человечества на пространстве веков у людей было много иных вождей, к которым обращено такое слово Господа: «горе вам, книжницы и фарисеи, лицемеры, что затворяете царство небесное человекам, ибо сами не входите, и хотящих войти не допускаете…Горе вам, вожди слепые,… змеи, порождения ехидны! как убежите вы от осуждения в геену?» (Mф. 23, 13, 16, 33 и вся глава, также Лк. 11, 39 и след., особенно 52). Уже в Ветхом Завете, мы видим, увещания и угрозы пророков обращаются преимущественно к царям, князьям, священникам, пророкам ложным, потому что, если у вождей народа ясное зрение, то они выведут его на добрый путь; но если они слепы, то они повлекут его за собою в яму. Вот почему на тех, которые становятся впереди других, которым дается много, лежит особенная и страшная ответственность. «Кто сотворит и научит, то великим наречется в Царстве Небесном» (Mф. 5, 19). Таково обетование тем, кто ведет других к добру, а вот, что обещается тем, кто отвращает от добра. «Невозможно не придти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят: лучше было бы ему, если бы мельничий жернов повесили ему на шею, и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих» (Лук. 17, 1; Mф. 18, 6; Мрк. 9, 42). Останавливались ли на этих словах с надлежащим вниманием духовные вожди, которые отделялись от церкви вселенской и составляли самоизмышленные исповедания веры? Без сомнения, нет; а они влекли за собою народы, доверчиво вверившие им попечение о своем спасении. Какой-нибудь неученый католик, ничего не понимающий в своем латинском христианстве и потому принужденный жить по язычески, конечно, гораздо менее виновен в своей погибели, чем те, которые воздвигли такую преграду между ним и учением Христа. Бедное, изнывающее под злобою дневи протестанское и католическое население не исследует религиозной истины (не говорим, что оно не имеет возможности исследовать ее, эта возможность есть у каждого человека, и об этом свидетельствуют святые подвижники, выходившие из всяких сословий и при всяких обстоятельствах), но на предстоятелях их исповеданий лежит обязанность производить таковое исследование. В христианских исповеданиях все патеры, пасторы, священники (не говорим уже о высших иерархических лицах) изучают сравнительное богословие, источники христианского вероучения и его историо. Конечно, каждый и здесь приступает к изучению уже с подсказанными и привитыми ему воззрениями, его исповеданием, однако каждому представляется здесь полная возможность проверки и оценки своих и чужих суждений. Такие люди, которые стоят пред самою истиною и которые должны вести к ней других и которые избирают вместо нее заблуждение, без сомнения, наиболее безответны.

С учителя и вождя, без сомнения, взыщется больше и в язычестве, как в христианстве, чем с тех, кого учат и ведут. В истории Ветхзаветнаго Откровения мы можем видеть, что языческие цари были предметом особенного Божественного попечения (Авимелех, Фараон, Азаил, Навуходоносор, Кир и первым христианам дается повеление молиться за языческого царя 1Тим. 2, 1–2); следовательно, они подлежат и особенному взысканию. Они развиты более других умственно и нравственно, знают и имеют возможность знать более других. Им и чужие религии знакомее, чем другим. Скорее чем другие, они имеют возможность сознать неправду своей и правду чужой веры. Это приложимо вообще к светским властям, но особенно же к духовным жрецам. Жрецу лучше всего и ближе всего должны быть видны слабые пункты своей религии. Это должно быть так даже на самых низших ступенях культуры. Какой-нибудь сибирский шаман имеет гораздо больше оснований сомневаться в силе своих заклинаний, чем то население, которое он держит в страхе и подчинении себе. Однако в истории христианства в общем на встречу истине скорее шла светская власть, жрецы же по большей части упорно противодействовали ей. Это, конечно, имеет для себя многие естественные причины. Долго противодействовало христианству и правительство, однако в нем же потом оно нашло и свою сильнейшую поддержку (Константин, Хлодвиг, Этельберт, Карл В., Эрих 2, Владимир и др.). В скандинавском рассказе о том, как совет решил принять христианство, раз оно может пролить свет на прошедшее и будущее, которое скрывалось от них в непроницаемом мраке, мы видим глубоко-нравственное тяготение скандинавских вождей к духовному свету и их желание направлять к этому свету народ своей страны. Духовный голод по естественному порядку, прежде всего, должны чувствовать наиболее развитые духовно. Так это было на Скандинавском полуострове, так это было потом на Руси. Но однако в общем история христианства показывает нам, что прежде всего в христианство стали переходить из язычества не сильные мира, не духовные и светские вожди, а нищие и рабы, униженные. Нам понятна причина этого. Лица, стоящие вверху, конечно, видят больше, но им хорошо там, где они стоят и поэтому у них мало побуждений искать нового и идти к нему. С традиционною ложью у них связывается их благополучие, а новая истина на смену этого благополучия может принести им скорби и горе. Еще раньше утверждения христианства, когда в Индии возник буддизм – религия во всяком случае более высокая нравственно, чем браманизм, – мы видим, в течение целых трех столетий, он находил себе преимущественные сочувствие и поддержку в низших классах населения и оппозицию в высших. В истории первых трех веков христианской церкви особенно поразительным и поучительным является процесс распространения истины не сверху вниз, как, повидимому, должно бы было ожидать, а снизу вверх. Этот процесс начинается во дни земной жизни Господа. Когда фарисеям служители сказали о Христе: «никогда человек не говорил так, как этот человек. Фарисеи сказали им: неужели и вы прельстились? Уверовал ли в Него кто из начальников или фарисеев? Но этот народ невежда в законе, проклят он» (Иоан. 7, 46–49, дальше 50–52; снеси Иоан. 9, 24–34). Эта история заключает в себе ту глубоко отрадную истину, что Божественный Промысл делает сверхъестественную истину доступною сознанию и пониманию и меньших братий человечества. Но если им она доступна, то, значит, и они ответственны, когда не принимают ее. Об этом учит ап. Павел, когда говорит об оправдании и осуждении язычников (Рим. 2). Каждому человеку присуще чувство правды – слабое, темное, нередко ошибочное, однако присуще и он сознает, что обязан осуществлять то, что ему представляется правдой. И раз он не исполняет этой малой правды, то он уже безответен. А если бы он пожелал быть верным в малом, соблюдать то, что представлялось правдою его слабым духовным очам, то он по мере его служения правде непрерывно стал бы прозревать. Его понимание правды, требование правды и сознание обязанности ее осуществлять непрерывно бы возвышались, и пред ним непременно бы открылась правда совершенная и вечная, и Божественный промысл приобщил бы его к церкви Христовой (Деян. 10). Ничто доброе не может погибнуть, и если благовествование Христово не раздается здесь или там, то, может быть, лишь потому, чтобы не навлечь на живущих горшего осуждения.

Но наиболее взыскано будет с тех, кому дано наиболее много. Если тем из них, кто будет творить благое, прежде всего, обещается слава, честь и мир, то точно также тех из них, кто содержит истину в неправде, прежде всех ждет скорбь и теснота. Это ап. Павел возвестил о сынах Завета Ветхаго (Рим. 2), но это имеет полное приложение и к сынам Новаго Завета. Но новозаветная истина содержится в православной Церкви. Ее сыны должны быть светом мира и солью земли. Это не значит, что они непременно должны идти с проповедью об истине, с наставлениями. Нет, в этом нет необходимости, и эта деятельность сама по себе не обусловливает спасения того, кто возвещает истинное учение миру. «Многие, говорит Господь, скажут мне в тот день: Господи, Господи не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многия чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня делающие беззаконие» (Mф. 7, 22–23). Светом для мира становится каждый, кто творит на земле волю Небесного Отца. Тот, кто знает эту волю и не исполняет, безответен более всех и подлежит сильнейшему осуждению (Лук. 12, 47–48; Иоан. 15, 22). Обязанность пребывающего в истине содержать истину в правде. Это значит жить свято. Святою жизнью человек спасет не только себя, но и других привлечет ко спасению. Если увлекают примеры дурные, и развращают злые беседы, то к чести человечества должно сказать, что и примеры добрые оказывают на него воздействие. Святые люди почитаются и грешниками. Святая жизнь назидательнее и могущественнее самой лучшей проповеди. Не каждый должен и может проповедывать учение Христово словом, но каждый должен проповедывать его жизнью. Такова безусловная обязанность христианина. О ней сказал Христос в словах: «так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небеснаго» (Мф. 5, 16).