Август. Книга 1

Всем нам здесь присутствующим и молящимся Господь даровал великую милость быть участниками светлого торжества прославления приснопамятного подвижника иеромонаха Серафима. Слава и благодарение Господу, так о нас благодеющему! Красуйся и радуйся святая обитель Саровская, славою преподобного своего прославляющаяся и прославленная.

Сейчас мы совершим последнее моление о нём, как об усопшем рабе Божием, а потом уже во все времена православные христиане будут обращаться к нему с молитвою, как к прославленному угоднику Божию. И его пречестные останки, 70 лет почивавшие в недрах земли, теперь износятся к постановлению в эту раку для благоговейного поклонения верующих, молитвенно притекающих к нему за помощью, исцелением и утешением. Воистину в этом прославлении просиявает нам образ Воскресения. Настойчиво приходят на мысль слова апостола: «сеется не в честь, восстает в славе, сеется в немощи, восстает в силе».

В самой видимой мертвенности останков святых благодатиею Божиею сокрывается сила жизни, через посредство их даруются людям от Господа многоразличные исцеления от недугов и болезней. В этих же чудесных исцелениях слава и преподобного отца нашего Серафима. Его молитвенное дерзновение пред Богом и прежде сего собирало в обитель Саровскую множество богомольцев, теперь же Господь прославляет его пред всем православным миром, собрав сюда многие десятки тысяч людей со всех концов России и даже далекой Сибири, от запада и востока, от севера и юга, возглавив это великое множество народа молитвенным участием в торжестве самого Царя Православного, благочестивых Цариц и многих членов Царствующего Дома.

В этом многолюдном, но единомысленном и единосердечном собрании богомольцев у мощей преподобного выражается исконный основной смысл жизни русского народа. Он знает своё отечество и свою историю не столько по политическим или военным событиям, сколько по подвижникам веры и правды, любви и добра. Он знает Киев по преподобным Антонию и Феодосию Печерским, Троицкую лавру и Москву по преподобным Сергию и святителям московским, свой север и Соловки по преподобным Зосиме и Савватию, Сибирь – по Симеону Верхотурскому и святителю Иннокентию Иркутскому. Из года в год, из века в века, он посещает прославленные подвигами угодников Божиих святые места, научаясь в них правилам жизни святой и утверждаясь в вере и правде, добре и любви. И теперь в лице преподобного Серафима воздвигает Господь новый светильник, нового учителя, новую духовную твердыню народа русского. Буди же слава Богу нашему, дивному во святых Своих.

По молитвам преподобного совершаются здесь ежедневно многочисленные чудеса. И если бы кто вопросил нас о них, мы таковому вопрошающему ответили бы с благоговейным дерзновением, в полном соответствии с действительностью, словами Спасителя ученикам Иоанновым: «Слепые прозревают, хромые ходят, глухие слышат, нищие благовествуют».

Помолимся же усердно, благоговейно и с теплою сердечностью в последний раз об упокоении раба Божия приснопоминаемого иеромонаха Серафима и воздадим славу Богу дивному в святых Своих. Аминь.

Русские люди! хочу я вам показать безбожную личность Льва Толстого, по последнему его сочинению, изданному за границей, озаглавленному: «Обращение к духовенству», т. е. вообще к православному, католическому, протестантскому и англиканскому, – что видно из самого начала его сочинения. Не удивляйтесь моему намерению: странно было бы, если бы я, прочитав это сочинение, не захотел сказать своего слова в защиту веры христианской, которую он так злобно, несправедливо поносит вместе с духовенством всех христианских вероисповеданий. В настоящее время необходимо сказать это слово и представить наглядно эту безбожную личность, потому что весьма многие не знают ужасного богохульства Толстого, а знают его лишь как талантливого писателя, по прежним его сочинениям: «Война и мир», «Анна Каренина» и пр. По последнему своему противо-церковному сочинению, Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения. Я не преувеличиваю. У меня в руках это сочинение, и вот вкратце его содержание.

* * *

С привычною развязностью писателя, с крайним самообольщением и высоко поднятою головою, Лев Толстой обращается к духовенству всех вероисповеданий и ставит его пред своим судейским трибуналом, представляя себя их судьей. Тут сейчас же узнаешь Толстого, как по когтям льва (ex ungue leonem). Но в чём же он обличает пастырей христианских церквей и за что осуждает? В том, что представители этих христианских исповеданий принимают, как выражение точной христианской истины, Никейский символ веры, которого Толстой не признает и в который не верит, как несогласный с его безбожием.

Потом обличает пастырей в том, что предшественники их преподавали эту истину преимущественно насилием (наоборот, христиан всячески гнали и насиловали язычники и иудеи, откуда и явилось множество мучеников) и даже предписывали эту истину (канцелярский слог) и казнили тех, которые не принимали её (никогда не бывало этого с православным духовенством). Далее Толстой в скобках пишет: миллионы и миллионы людей замучены, убиты, сожжены за то, что не хотели принять её (попутно достается и православному духовенству). В словах Толстого очевидно явная клевета и совершенное незнание истории христианской Церкви.

Слушайте дальше фальшивое словоизвержение его: средство это (т. е. принуждение к принятию христианской веры пытками) с течением времени стало менее и менее употребляться и употребляется теперь из всех христианских стран (кажется!) в одной только России.

Поднялась же рука Толстого написать такую гнусную клевету на Россию, на её правительство!… Да если бы это была правда, тогда Лев Толстой давно бы был казнен или повешен за своё безбожие, за хулу на Бога, на Церковь, за свои злонамеренные писания, за соблазн десятков тысяч русского юношества, за десятки тысяч духоборов, им совращенных, обманутых, загубленных. Между тем Толстой живет барином в своей Ясной Поляне и гуляет на полной свободе.

Далее Толстой нападает на духовенство, знаете ли за что? За то, что оно внушает церковное учение людям в том состоянии, в котором они не могут (будто бы) обсудить того, что им передается: тут он разумеет совершенно необразованных, рабочих, не имеющих времени думать (а на что праздники?), и, главное, детей, которые принимают без разбора и навсегда запечатлевают в своей памяти то, что им передается. Как будто дети не должны принимать на веру слово истины.

Слушайте, слушайте, православные, что заповедует духовенству всех стран русский Лев: он пресерьезно и самоуверенно утверждает, что необразованных, особенно рабочих и детей, не должно учить вере в Бога, в Церковь, в таинства, в воскресение, в будущую жизнь, не должно учить молиться, ибо всё это, по Толстому, есть нелепость, и потому, что они не могут обсудить того, что им преподается, как будто у них нет смысла и восприимчивости, между тем как Господь из уст младенец и ссущих совершает хвалу Своему величию и благости; утаивает от премудрых и разумных Свою премудрость и открывает её младенцам (Мф.11:25), и от гордеца Толстого утаил Свою премудрость и открыл её простым неученым людям, каковы были апостолы, и каковы и нынешние простые и неученые или малоученые люди, – да не похвалится никакая плоть, никакой человек пред Богом (1Кор.1:29). Толстой хочет обратить в дикарей и безбожников всех: и детей, и простой народ, ибо и сам сделался совершенным дикарем относительно веры и Церкви, по своему невоспитанию с юности в вере и благочестии. Думаю, что если бы Толстому с юности настоящим образом вложено было в ум и в сердце христианское учение, которое внушается всем с самого раннего возраста, – то из него не вышел бы такой дерзкий, отъявленный безбожник, второй Иуда предатель, да еще и по превосходству и со старшинством. – Невоспитанность Толстого с юности и его рассеянная, праздная с похождениями жизнь в лета юности, – как это видно из собственного его описания своей жизни в его псевдониме, – были главной причиной его радикального безбожия, – знакомство с западными безбожниками еще более помогло ему стать на этот страшный путь, а отлучение его от Церкви Святейшим Синодом озлобило его до крайней степени, оскорбив его графское писательское самолюбие, помрачив его мирскую славу. Отсюда проистекла его беззастенчивая, наивная, злая клевета на всё вообще духовенство и на веру христианскую, на Церковь, на всё священное богодухновенное Писание. Своими богохульными сочинениями Толстой хочет не менее, если еще не более, как апокалипсический дракон, отторгнуть третью часть звезд небесных, т. е. целую треть христиан, особенно интеллигентных людей и частью простого народа. О, если бы он верил слову Спасителя, Который говорит в Евангелии: кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской (Мф.18:6).

* * *

Пойдем дальше в глубину Толстовской мнимой мудрости. Горе, сказано в Писании, тем, которые мудры в самих себе и пред собою разумны. Толстой считает себя мудрее и правдивее всех, даже священных писателей, умудренных Духом Святым, Св. Писание признает за сказку и поносит духовенство всех исповеданий христианских за преподавание священной истории В. и Н. Завета, почитая за вымысел сказание о сотворении Богом мира и человека, о добре и зле, о Боге, – высмеивает всё священное бытописание и первый завет Божий человеку о соблюдении заповеди, исполнение которой должно было утвердить волю первочеловеков в послушании Творцу Своему и навсегда увековечить их союз с Богом, блаженное состояние и бессмертие даже по телу; вообще извращает и высмеивает всю дальнейшую священную историю, не принимая на веру ни одного сказания. Так, например, он говорит, что Бог, покровительствуя Аврааму и его потомкам, совершает в пользу его и его потомства самые неестественные (!) дела, называемые чудесами (Толстой не верит в них), и самые страшные (!) жестокости (это Бог то милостивый, человеколюбивый и долготерпеливый), так что вся история эта, за исключением наивных, иногда невинных, часто же безнравственных сказок (!), вся история эта, начиная с казней, посланных Моисеем (не им, а Богом праведным и долготерпеливым), и убийства ангелом всех первенцев их до огня, попалившего 250 заговорщиков, и провалившихся под землею Корея, Дафана и Авирона, и погибели в несколько минут 14.000 человек, и до распиливаемых пилами врагов (выходит, что слышал звон, да не знает где он: известно, что царь Манассия беззаконный царь Иудейский велел перепилить на двое пророка Исаию за его пророчество) и казненных Ильей (пророком), улетевшим (!) на небо (не улетевшим, а вознесенным, как бы на небо, Божиим повелением на колеснице огненной, конями огненными), несогласных с ним жрецов и Елисея, проклявшего смеявшихся над ним мальчиков, разорванных и съеденных за это двумя медведицами; – вся история эта есть (по Толстому) ряд чудесных событий и страшных злодеяний (Толстой, отвергая личного святого и праведного Бога, отвергает и Его правосудие), совершаемых еврейским народом его предводителями и Самим Богом (!). – Вот вам воочию безбожие и хула Толстого на праведного, многомилостивого и долготерпеливого Бога нашего! Но это только цветки, а ягодки – впереди.

* * *

Слушайте дальше, что говорит Толстой о Новом Завете, т. е. Евангелии. Вы, – упрекает он духовенство всех вероисповеданий, – передаете детям и темным людям (только детям и темным людям, а не всем интеллигентным?) историю Нового Завета в таком толковании, при котором главное значение Нового Завета заключается не в нравственном учении, не в нагорной проповеди, а в согласовании Евангелия с историей Ветхого Завета, в исполнении пророчеств и в чудесах (и то и другое и всё содержание преподается: Толстой не знает, что говорит или намеренно извращает истину); далее Толстой в насмешливом тоне говорит – о явлении чудесной звезды по рождестве Спасителя, о пении Ангелов, о разговоре с дьяволом (в которого не верит, хотя он его истый отец, ибо сказано: «вы отца вашего дьявола есте» Мф.8:44), о претворении воды в вино, хождении Господа по водам, о чудесных исцелениях, воскрешении мертвых, о воскресении Самого Господа и вознесении Его на небо (иронически говорит о улетании его на небо). Наконец, Лев Толстой договорился до того, что священные книги Ветхого и Нового Завета не удостаивает даже и названия сказки, а называет их «самыми вредными книгами в христианском мире, ужасною книгою». При этом невольно восклицаем: о, как ты сам ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны, отверзший уста свои на хуление богодухновенного писания Ветхого и Нового Завета, составляющего святыню и неоцененное сокровище всего христианского мира!! Да неужели ты думаешь, что кто-либо из людей с умом и совестью поверит твоим безумным словам, зная с юности, что книги Ветхого и Нового Завета имеют в самих себе печать боговдохновенности? Да, мы утверждаем, что книги Ветхого и Нового Завета самая достоверная истина и первое необходимое основное знание для духовной жизни христианина, а потому с них и начинается обучение детей всякого звания и состояния, и самих царских детей. Видно, только один Лев Толстой не с того начал, а оттого и дошел до такой дикости и хулы на Бога и Творца своего и воспитательницу его Мать – Церковь Божию.

* * *

Слушайте, что далее Толстой говорит о себе, конечно, а не о ком-либо другом, потому что ни к кому не применимо то, что он разглагольствует. В живой организм нельзя вложить чуждое ему вещество – без того, чтобы организм этот не пострадал от усилия освободиться от вложенного в него чуждого вещества и иногда не погибал бы в этих усилиях.

Несчастный Толстой: он едва не погибал в усилиях сделаться богоотступником и все-таки достиг погибели своей, сделавшись окончательно вероотступником! Слушайте далее нелепость его, чтобы убедиться, что Толстой в своей злобе на веру и Церковь клевещет на неё превосходнее самого сатаны. Вот его слова! «Какой страшный вред должны производить в уме человека те чуждые и современному знанию, и здравому смыслу, и нравственному чувству изложения учения по Ветхому и Новому Завету, внушаемые ему, в то время, когда он не может обсудить» (на это есть вера, как доверие истине). На это отвечаю. Мы все с детства знаем историю В. и Н. завета и получили от изучения их самое всеоживляющее, спасительное знание и высокое религиозное наслаждение. Толстой же, по своему лукавству и увлечению безбожными немецкими и французскими писателями, этого не мог испытать, ибо от дерзкого ума его Господь утаил Свою чистую премудрость.

Толстой подчиняет бесконечный разум Божий своему слепому и гордому уму и решительно не хочет верить, как в невозможное дело, в сотворение мира из ничего, во всемирный потоп, в ковчег Ноев, в Троицу, в грехопадение Адама (значит и в нужду всеискупительной жертвы), в непорочное зачатие, в чудеса Христа, и утверждает, что для верующего во всё сказанное требование разума уже необязательно, и такой человек не может быть уверенным ни в какой истине.

«Если возможна Троица, – продолжает глумиться Толстой, – непорочное зачатие и искупление рода человеческого кровью Христа, то всё возможно, и требования разума не обязательны. – Слышите, христиане, как Толстой разум свой слепой ставит выше Бога и поскольку он, Толстой, не может разуметь высочайшей тайны Божества – Троичности Лицами и единства по существу, – то считает невозможным бытие самой Троицы и искупление падшего рода человеческого кровью И. Христа. Забейте клин, говорит он, между половицами закрома: сколько бы вы ни сыпали в такой закром зерна, оно не удержится. Точно также и в голове, в которой вбит клин Троицы, или Бога, сделавшегося человеком и Своим страданием искупившего род человеческий, и потом опять улетевшего (какое искажение св. Писания!) на небо, не может уже удержаться никакое разумное, твердое жизнепонимание».

Отвечаю: – Толстой точно вбил себе клин в голову – гордое неверие и оттого впал в совершенную бессмыслицу, относительно веры и действительного жизнепонимания, извратив совершенно разум и его миросозерцание, и всю жизнь поставил вверх дном. Вообще Толстой твердо верит в непогрешимость своего разума, а религиозные истины, открытые людям Самим Богом, называет бессмысленными и противоречивыми положениями, а те, которые приняли их умом и сердцем, будто бы – люди больные (не болен ли сам Толстой, не принимающий их?).

* * *

Всё сочинение Толстого «Обращение к духовенству» наполнено самою бесстыдною ложью, к какой способен человек, порвавший связь с правдою и истиной. Везде из ложных положений выводятся ложные посылки и самые нелепые заключения. Автор задался целью всех совратить с пути истины, всех отвести от веры в Бога и от Церкви; старается всех развратить и ввести в погибель; – это очевидно из всего настоящего сочинения его.

На все отдельные мысли Толстого отвечать не стоит – так они явно нелепы, богохульны и нетерпимы для христианского чувства и слуха; так они противоречивы и бьют сами себя, – и окончательно убили душу самого Льва Толстого и сделали для него совершенно невозможным обращение к свету истины.

«Не отвечай безумному по безумию его, говорит премудрый Соломон, да не подобен ему будеши» (Притч.26:4). II действительно, если отвечать Толстому по безумию его, на все его бессмысленные хулы, то сам уподобишься ему и заразишься от него тлетворным смрадом. – «Но отвечай безумному по безумию его, продолжает Соломон, в другом смысле, да не явится мудр у себе» (5 ст.). И я ответил безумному по безумию его, чтоб он не показался в глазах своих мудрым пред собою, но действительным безумцем. Разве не безумие отвергать личного, всеблагого – премудрого, праведного, вечного, всемогущего Творца, единого по существу и троичного в лицах, когда в самой душе человеческой, в её едином существе, находятся три равные силы: ум, сердце и воля, по образу трех лиц Божества? – Разве человечество не уважает в числах – число три более всех чисел и чрез то по самой природе своей чтит Троицу, создавшую тварь? Разве человечество не чувствует своего падения и крайней нужды в искуплении и Искупителе? Разве Бог не есть Бог чудес и самое существование мира разве не есть величайшее чудо? Разве человечество не верует в происхождение своё от одного праотца? Разве оно не верует в потоп? Разве не верит в ад, в воздаяние по делам, в блаженство праведных, хотя не всё по откровению слова Божия? Разве Толстому не жестоко идти против рожна? Можно-ли разглагольствовать с Толстым, отвергающим Альфу и Омегу – начало и конец? Как говорить серьезно с человеком, который не верит, что А есть А, Б есть Б? – Не стоит отвечать безумному по безумию его.

Главная магистральная ошибка Льва Толстого заключается в том, что он, считая нагорную проповедь Христа и слово Его о непротивлении злу, – превратно им истолкованное, – за исходную точку своего сочинения, вовсе не понял ни нагорной проповеди, ни заповеди – о непротивлении злу. Первая заповедь в нагорной проповеди есть заповедь о нищете духовной и нужде смирения и покаяния, которые суть основание христианской жизни, а Толстой возгордился, как сатана, и не признает нужды покаяния, и какими то своими силами надеется достигнуть совершенства без Христа и благодати Его, без веры в искупительные Его страдания и смерть, а под непротивлением Ему разумеет потворство всякому злу – по существу, непротивление греху, или поблажку греху и страстям человеческим, и пролагает торную дорогу всякому беззаконию, и таким образом делается величайшим пособником дьяволу, губящему род человеческий, и самым отъявленным противником Христу. – Вместо того, чтобы скорбеть и сокрушаться о грехах своих и людских, Толстой мечтает о себе, – как о совершенном человеке, или сверхчеловеке, как мечтал известный сумасшедший Ницше: между тем как, что в людях высоко, то есть, мерзость пред Богом. Первым словом Спасителя грешным людям – была заповедь о покаянии. «Оттоле начат Иисус проповедати и глаголати: покайтеся, приближибося царство небесное»; а Толстой говорит не кайтесь, – покаяние есть малодушие, нелепость, мы без покаяния, без Христа, своим разумом достигнем совершенства, да и достигли, говорит! – посмотри на прогресс человеческого разума, человеческих познаний, литературы романической, исторической, философской; разных изобретений, фабричных изделий, железных дорог, телеграфов, телефонов, фонографов, граммофонов, аэростатов. Для Толстого нет высшего духовного совершенства в смысле достижения христианских добродетелей – простоты, смирения, чистоты сердечной, целомудрия, молитвы, покаяния, веры, надежды, любви, в христианском смысле; христианского подвига он не признает; над святостью и святыми смеется – сам себя он обожает, себе поклоняется, как кумиру, как сверхчеловеку: я, и никто кроме меня, мечтает Толстой. Вы все заблуждаетесь; я открыл истину и учу всех людей истине! Евангелие, по Толстому, вымысел и сказка. Ну, кто же, православные, кто такой, Лев Толстой?

Это Лев рыкающий, ищущий кого поглотить. – И скольких он поглотил чрез свои льстивые листки! Берегитесь его.

Протоиерей Иоанн Сергиев (Кронштадтский)

Все мы знаем, что такое совесть. Все говорим о ней с полною уверенностью, что нас понимают, – знают, о чём говорим. Слово «совесть» получило на нашем языке столь определенное и ясное для всех значение, что, например, довольно сказать: «я говорю вам по совести», чтобы дать уверение, нисколько не менее крепкое, чем какая бы то ни было клятва. Довольно хоть один раз уверениями по совести обмануть человека, чтобы получить чуть не навсегда клеймо бессовестного.

Не столь определенное и ясное значение получило в нашем языке слово «свобода». Слово это почти всегда имеет относительное значение: что для одного свобода, то для другого стеснение; неизбежны столкновения, борьба, необходимо условиться о взаимных уступках, о границах, до которых свобода каждой личности может простирать свои действия, свои права. Неопределенность значения слова «свобода» зависит еще от того, что этому слову дают слишком широкое применение. Получилась свобода слова полезного и вредного, поучительного и соблазняющего, безобидного и оскорбительного и проч., свобода действий с теми-же подразделениями, свобода убеждений и религиозных верований, свобода даже совращать в какую угодно религию или секту. При таком разнообразии применения «свободы» нередко и «совесть» как-бы невольно втягивается во всю эту путаницу: «я свободен и украсть, и убить; совесть моя одобряет и то и другое» (Раскольников у Достоевского). Как тут разобрать, что это за совесть, что это за свобода?

До сих пор противоречия в понятиях о совести и свободе не составляли неразрешимых антиномий. Когда слышим уверение: «по совести говорю», то всякий из нас понимает, что речь идет о совести чистой (иногда так и говорят: «по чистой совести»), а не оскверненной, лукавой и т. п. Когда речь идет о свободе, тогда мы хоть и не говорим, но все, как бы по общему уговору, исключаем всякое злоупотребление свободою.

Так у нас было до сих пор. Но в последнее время поднялись вопросы и споры о совести и свободе. Либеральные журналы и газеты заговорили о правах человека на неограниченную свободу, в чём и как бы ни проявлялась она. Довольно сказать, что либеральный оратор, претендующий, конечно, на неограниченную свободу слова, в наше время не постыдился, не посовестился в публичной речи провозгласить, что свобода совести требует «свободы совращения» в ложную религию из истинной. До сих пор еще никто у нас не договаривался до столь откровенного, бесцеремонного, прямо бесстыдного абсурда.

Попытаемся разобрать, так-ли всё это, так-ли надо понимать и совесть, и свободу, как в настоящее время понимают либеральные ораторы и писатели. Вся путаница началась с того, что словам начали придавать условное значение. Условились под совестью разуметь, что каждому захочется думать, говорить, делать, под свободой – отсутствие всяких стеснений и ограничений, похожее на отсутствие узды у сорвавшегося коня, – откуда произошло и даже вошло в большое употребление слово «разнузданность». Стоит только согласиться на такое условие, – тогда напрасно будете искать в человеке его совесть: тогда самую возмутительную бессовестность вам назовут свободным проявлением личной совести. Очевидно, что доколе не распутаем эту путаницу понятий, дотоле мы рискуем дойти до самых невозможных абсурдов. – Само собою разумеется, что мы не будем предлагать со своей стороны условиться насчет лучших понятий о совести и о свободе, насчет того, нельзя-ли как-нибудь получше установить значение этих двух слов чтобы избежать абсурдов и противоречий. Нет, мы попробуем. рассмотреть дело по существу, а не по условленному его пониманию, – что такое совесть и свобода по существу своему, а не по тому, как её угодно каждому понимать. Рассмотрение вопроса по существу значительно упрощает для нас его решение.

I

Итак, что же такое прежде всего совесть по существу своему? – На пути к решению этого вопроса ранее всего неизбежно мы встречаемся с чисто-психологическим, пожалуй, научно-отвлеченным вопросом: к какой области душевной жизни должно отнести совесть? За решением этого вопроса обратимся к общепринятой психологии. Послушаем, что она говорит.

Жизнь нашей души (говорит она) проявляется в наших мыслях, в наших сердечных чувствованиях и в наших желаниях.

Такое, принятое в психологии, разграничение трех областей проявления жизни души не всегда, в самой жизни, выдерживается строго, или вернее сказать: редко бывает так, чтобы проявление жизни душевной в одной области ограничивалось одною только этою областью. А потому нельзя назвать совершенно правильным, по крайней мере, совершенно точным общепринятое распределение деятельности души между тремя её «силами»: познавательною, чувствовательною и желательною. Кроме того, что деятельность каждой «силы» нередко (если только не всегда) смешивается с деятельностью прочих «сил» до такой степени, что иной раз трудно бывает определить, какая именно сила проявляет своё действие; кроме этого есть еще и такие проявления жизни души, которые, по-видимому, должны составить особенную область в душевной жизни, мало имеющую общего с принятыми в психологии тремя «силами».

Трудно сказать, к какой области из указанных трех должно отнести совесть. По названию её прямо нужно было бы отнести к области познавательной: совесть, conscientia, συνείδησις от εἰδέω, scio, ведаю. Но по существу ни к той, ни к другой, ни к третьей области нельзя её отнести не только исключительно, но и преимущественно. Скорее это четвертая «сила», если уже надобно делить душу на «силы». В ней есть элемент независимый ни от одной из трех сил души; это закон, властно действующий на них, на всю жизнь души, стоящий выше самой души, не выдуманный ею, но, очевидно, данный высшею властью, – Тем, Кто её создал.

Таким образом мы подошли к определению совести по существу. Прежде всего совесть – несомненный факт, с которым мы должны считаться непосредственно, а не условившись с другими о том, как понимать то, что мы называем совестью. Она не только факт, действительное явление нашей жизни, но и самостоятельная сила. Если в психологии принято считать ум, сердце и волю тремя «силами» души, то совесть мы должны признать четвертою силою – властною, господствующею, повелевающею. В глубине души мы слышим какой-то, чей-то голос, которому невольно повинуемся, по крайней мере чувствуем, что должны повиноваться, и нужны с нашей стороны не малые усилия, чтобы не исполнить требования этого голоса. Мы носим внутри себя закон, не выдуманный нами или со стороны внушенный, а прямо вложенный в нас от природы, точнее же – от Верховного Законодателя, Судии и Творца нашей души, одним словом – слышим голос самого Законодателя. Закон этот внутри нас является иногда настолько независимым от нас, голос его настолько сильным, что мы невольно прислушиваемся к нему, слышим иногда, с какою строгостью этот голос противится нашим собственным желаниям и влечениям, часто не согласным с требованиями внутреннего закона, слышим его порицания за действия, несогласные с этими требованиями, чувствуем так называемые угрызения совести, стыд, не наружный только от людей, а внутренний – за действия, совсем неизвестные людям. Конечно, можно на некоторое время и даже надолго заглушить этот докучливый голос; можно привыкнуть к безнаказанному нарушению требований закона. Известно, что не легок бывает только первый шаг к преступлению: совесть удерживает; но каждое повторение потом одного и того-же преступления делает совершение его всё больше и больше легким. Так бывает с преступлениями более тяжкими – против 6, 7 и 8 заповедей. Так бывает и в обыденной нашей жизни: мы нередко только то и делаем, что постепенно приучаем себя к нарушению нравственного закона, постепенно вырабатываем в себе тот ин закон, противовоюющ закону совести, о котором говорит ап. Павел в послании к Римлянам (Рим.7:23). И что же? Совесть усыплена. Над душою господствует уже иной закон. Всё это так, всё это, правда, удается нам. Но к нашему счастью, совсем заглушить голос совести нам далеко не всегда удается. Минуты пробуждения усыпленной совести – обычное явление в нашей жизни, угрызения и мучения совести неизбежны для самых закоренелых злодеев; рано или поздно настанет для злодея «черный день» и – ужасное пробуждение его «дремавшей совести» («Братья разбойники» – Пушкина). Разве это всё не проявление полной независимости и властной самостоятельности нашего внутреннего закона? Если бы мы сами были законодателями своего внутреннего закона, то нам ничего не стоило бы изменить его, как нам угодно. Но мы ясно чувствуем, что этого мы не в силах сделать. Мы можем нарушить закон, но не отменить его. Мы можем исказить, перетолковать его требования, смягчить их, затушевать их резкие черты. Но «черный день» ждет каждого из нас: и он будет для нас счастливым днем, если внесет в нашу душу просветление и раскаяние. Нет, как хотите, нельзя не считаться с присущею нашей душе совестью, как с фактом действительным, неизбежным, никакою силою неотвратимым.

Но не забудем, что этот факт душевной жизни, хоть и действительный, но в действительности своей подвержен разнообразным изменениям и нередко изменяется до неузнаваемости. Кто не знает, что бывает совесть лукавая, обманывающая и обманывающаяся, изворотливая, покладистая, усыпленная, сожженная (1Тим.4:2), или наоборот – мнительная, мелочная, коротко сказать – такая совесть, в которой от совести иной раз мало что остается, разве только одно имя совести, и – то только благодаря условности значения этого имени, благодаря тому, что условились продолжать называть этим именем то, что её заменило, тот ин закон, о котором говорит ап. Павел. В порыве негодования на злоупотребление совестью, мы готовы иногда назвать человека бессовестным, особенно когда он говорит и действует во имя совести, но вопреки всем её законам. Несомненно, однако же, что в подобных случаях мы всегда ошибаемся; потому что бессовестных нет на свете, – вспомним «черный день» братьев разбойников у Пушкина, вспомним всегда возможные минуты пробуждения усыпленной совести, неизбежно рано или поздно угрызения совести. Но всё же остается верным, что фактическая совесть, как действительный факт душевной жизни, далеко не то, что совесть в своей идее, так сказать – идеальная совесть. Однако же это не значит, что мы должны возвратиться к условным понятиям о совести, от которых только что ушли, из-за того только, что будто бы нет никакой возможности отделить ясными границами идеальную совесть от фактической – испорченной и тем более установить возможность фактического существования идеальной совести.

Есть полная возможность отделить ясными границами идеальную, так сказать – подлинную совесть от искаженной фактической. В большинстве случаев сама совесть является лучшим, единственно верным судьей себя самой или собственной своей испорченности. Кто бо весть от человек, яже в человеце, точию дух человека, живущий в нём (1Кор.2:11). Оставайтесь чаще наедине с самим собою, вдумывайтесь, вглядывайтесь глубже в свою душу, размышляйте о своих действиях, о том, хороши-ли они по своим нравственным качествам, принципам и побуждениям, чаще помышляйте, как советует ап. Павел, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, и проч. (Флп.4:8). Всё это может вызвать нашу совесть к свойственной ей деятельности, к высвобождению из-под ига иного противовоюющего ей закона. Добродетельные язычники в этом случае могут служить хорошим примером; об них даже в свящ. Писании было сказано: во всяком языце бояйся Бога и делаяй правду приятен Ему есть (Деян.10:35). У язычников, пока они еще не имели положительного Закона Божия (откровенного), был один только внутренний закон, и они жили по указанию только этого закона. При всех его недостатках, при его несомненной испорченности, он не потерял однако же у язычников своего божественного достоинства, как Закон Божий, так что ап. Павел признавал, внутренний закон совести достаточным для того, чтобы язычники по указанию этого закона могли творить добрые дела (хотя и несовершенные), и чтобы быть им безответными перед правосудием Божиим, когда они творят, дела беззаконные.

Если для доброго и честного язычника, пока ему неизвестен был положительный Закон Божий, была возможность слышать и как бы читать закон Божий, написанный на его сердце, то нам, слышавшим закон, гремевший с высоты Синая, и еще более того – воспитанным в духе евангельского учения, нам ли еще затрудняться в решении вопроса: где и как найти подлинный закон совести, как освободить свою совесть от её «фактической» испорченности, возвести её на степень подлинной, идеальной? Замечательно, что проповедь положительного закона Божия язычниками, не знающими этого закона, принимается скоро и охотно, как будто они этого и ждали, как будто совесть их со своим внутренним законом узнала себя в этом, проповедуемом им, законе.

Неужели после этого для нас, христиан, еще может быть вопрос, где нам найти и как восстановить в себе подлинную, настоящую, идеальную совесть? Неужели всё еще будем утверждать, что всякая произвольно или непроизвольно испорченная совесть, явно несогласная с положительным законом Божиим, и ветхозаветным, и евангельским, должна иметь одинаковое неограниченное право на существование и властвование над человеком? Язычник не виноват, если до него еще не дошло положительное (внешнее) откровение Божие. Его и будет судить Господь по внутреннему неписанному откровению. Католик или лютеранин, даже наш раскольник, не виноват, что он родился в неправославном обществе или секте, и никто ему не разъяснил неправоты учения, в котором он был воспитан. С этим нельзя не согласиться. Но как судить о том человеке, который, взяв в руки Евангелие, разметил в нём, что ему нужно, и вычеркнул, что ему не нужно, составил при этом свою богословскую доктрину и свой закон на основании им самим исправленного (собственно – испорченного) «Евангелия», выдал его за подлинный евангельский закон, хорошо зная, что это вовсе не подлинный закон, а заведомый плод собственной работы? Как судить о такой совести, которая была свидетельницею всего этого и которая далеко не безвинна в фальсификации Христова Евангелия? Можно-ли её оправдывать наравне с совестью язычника, которая по крайней мере неповинна в его языческом заблуждении?

Но пока довольно о совести. Перейдем к другому предмету, требующему разъяснения, – к свободе.

II

Под свободой ныне принято разуметь право человеческой личности думать, говорить, желать и действовать, как ей угодно, без всяких стеснений и ограничений. При таком понимании свободы не только отрицаются какие-нибудь внешние стеснения, но даже и нравственный закон, как некоторое ограничение свободы, теряет для человеческой личности своё значение. Явилась даже особая философская система, которая уничтожила различие между добром и злом, между добродетелью и преступлением. Человек, по учению этой философии, неограниченно свободен и имеет право совершать какое ему угодно преступление (Ницше). Невменяемость преступления – вот главная цель этой модной философии. Замечательно, что для той же цели еще так недавно совсем отвергалось существование у человека свободы: человек будто бы действует не по свободному избранию, а под влиянием случайного настроения или каких-либо внешних, не зависящих от него, причин, и потому действия его не могут быть ему вменяемы (Шопенгауэр, Бокль и др.). Очевидно, это – две крайности: одна отрицает существование нравственной свободы, а вслед затем и нравственной вменяемости действий человека, хотя бы даже и самых преступных; другая расширяет свободу до уничтожения всяких границ для неё и затем приветствует всякое действие человека, хотя бы даже самое преступление, как проявление той силы, которая составляет самое высшее достоинство души человеческой, – её неограниченной свободы. Несмотря на явную парадоксальность философской доктрины Ницше, проповедника неограниченной свободы, в смысле ничем не ограниченного права действовать как кому угодно, наши либеральные писатели и ораторы объявили себя сторонниками этой доктрины. Их, очевидно, увлекла мысль о безграничном расширении самого дорогого, самого высокого права человека – права на свободу. Но они не замечают, что, снимая всякие границы для свободы, этим самым лишают свободу именно того, что ограждает её от порабощения, что обеспечивает ей полнейшую независимость, что, наконец, сохраняет в ней самое существо свободы. Вот мы подошли и к вопросу: что такое свобода человека по своему существованию? – к вопросу, который прежде всего и должно разрешить.

Стремление души человеческой к свободе, сознание своего права на свободу есть несомненный факт душевной жизни. Но мы ошибемся, если право на свободу смешаем с самой свободой. Это не одно и то же. Вот как определяет принадлежащее человеку право свободного выбора действий один древний благочестивый мудрец (Иисус Сирахов): «Бог сотворил человека правым и оставил его в руке его собственного произвола. Он предложил тебе огонь и воду: на что хочешь, на то и прострешь руку твою. Пред человеком жизнь и смерть, и чего он пожелает, то и дастся ему» (Сир.15:14–17).

Мы ошибемся, по крайней мере впадем в неточность, если скажем, что здесь речь идет прямо о свободе, что наша свобода состоит в том, что мы можем избирать, что нам угодно – добро или зло. Нет, это только наше право на свободу. Может быть, за это нас упрекнут в излишней диалектической тонкости. Но эта тонкость, или вернее точность в словах и названиях вещей необходима для верности понимания самосущества этих вещей. Человеку дано от Бога право свободно выбирать добро или зло. Но это не значит, что самый факт выбора чего-бы то ни было, безразлично – добра или зла, есть во всяком случае осуществление свободы. Нет; это, прежде всего, есть осуществление предоставленного нам права на свободу, или собственно на свободный выбор, но не всегда есть самая свобода. Этот факт в одном случае есть осуществление свободы, в другом – несомненная потеря свободы. В самом деле: предполагается человеку смерть или жизнь, спасение или вечная погибель. Разве может быть, чтобы кто-нибудь свободно выбрал свою вечную погибель? Дитя, которому предлагают огонь и воду, выбирает огонь и протягивает к нему руку. Разве это свобода? Разве это разумный выбор? Бог предложил нам добро и зло. Но разумный выбор, следовательно, свободный выбор, не может падать ни на что другое, кроме добра. Разумный выбор: вот едва-ли не главный признак истинной свободы. Разумно никто не выберет порока: порок выбирается по ошибке, по увлечению; в него постепенно втягиваются, сначала чем-нибудь увлекаются, или кто-нибудь увлекает, а потом уже к нему влечет более или менее сильный навык. Не ищите тут разумного выбора; здесь не может быть истинной свободы. Для большей точности сделаем еще одну поправку: выбор решают вместе – разум и совесть. И когда они решают выбор в пользу добра, и мы действительно выбираем добро, тогда только осуществляется наша действительная свобода, наша свобода в действии. Напротив, испорченная воля влечет совсем в другую сторону и нередко пересиливает благородные стремления души, конечно – при слепоте разума и ослаблении совести: это уже злоупотребление человеческой свободы, скорее это – порабощенная свобода. Испорченная воля, ослепленный разум, ослабленная совесть, это всё равно, что потерянная свобода, нравственное рабство. Иногда прозревший разум, или пробудившаяся совесть дает почувствовать всю тяжесть рабства греху, но как будто для того только, чтобы дать именно почувствовать, что это рабство, а не свобода. Нередко бывает, что увлеченный в глубину порока видит сам свою погибель и плачет, но нет у него сил возникнуть из этой бездны, разорвать узы нравственного рабства. Кто не испытал на себе того же, что испытал св. Павел. Еже хотети прилежит ми, её еже содеяти доброе не обретаю. Не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю (Рим.7:18, 19). Как назвать такую свободу, которая вынуждена делать то, чего не хочет? Конечно, это порабощенная свобода.

Итак, ясно, что свободу сохраняет только тот, кто выбирает добро и вечное спасенье, а не тот, кто выбирает зло и вечную погибель. Ясно также и то, что полное осуществление свободы наступит для человека только тогда, когда его свободное стремление к добру обратится в крепкий навык, неодолимый никакими искушениями, сделается для него нравственною необходимостью. Свобода по существу своему есть именно эта нравственная необходимость делать только добро, исполнять волю Божию, делать только то, чего требует наша духовная природа, созданная по образу Божию. Такое понятие об истинной свободе ничего не имеет общего с тою лжеименною свободою, которая, по выражению ап. Петра, служит только прикровением порока (1Пет.2:16), или с таким понятием о духовной свободе, какое имели некоторые из христиан времен апостольских, применяя это своё понятие к необузданной свободе плотоугодия (Гал.5:13).

Думаем, что сказанного нами о совести и свободе уже достаточно, чтобы безошибочно понять, что они такое по существу своему. Установивши оба понятия, в полном соответствии с существом их предметов, мы уже не ошибемся ни в применении их к другим предметам, ни в их взаимном сочетании.

Прежде о взаимном их сочетании. Теперь так много говорят о свободе совести. Но что такое свобода совести?

Преосвященный Никанор (в своём ответе Стаховичу) отрицает даже возможность такого сочетания этих двух понятий, видит в нём логическое противоречие, известное под латинским названием «contradictio in adjecto»; это почти тоже, как еще кто-то выразился, что «горячий лед». В самом деле, совесть, как закон, как требование, как судящая власть, налагает некоторые узы на свободу нашей воли, стесняет свободу. Но всё же противоречия здесь нет Данное сочетание понятий, очевидно, требует, чтобы наша совесть была свободна во всех своих требованиях и действиях, какова бы ни была эта совесть, и какие бы ни были её требования.

Либеральные защитники свободы совести так и понимают это сочетание двух понятий, и, исходя из такого своего понимания, требуют, чтобы совесть, как-бы ни была она испорчена, была во всяком случае вполне свободна, не терпела-бы никаких ограничений. При этом они, как видно, забывают, что испорченная совесть не есть настоящая совесть, что совесть, потерявшая свою чистоту, своё естественное (от Творца данное) направление, этим самым уже потеряла и свою свободу. По совести, Богом данной, хочу делать добро, но по совести, испорченной, что Апостол называет иным законом, делаю зло, даже мне хочется делать зло. Скажите, какой совести мы должны дать свободу, неужели той, которая хочет делать зло? Либеральные моралисты утверждают, что должно давать свободу всякой совести, какая только «есть налицо». Но мы не должны забывать, что, по Апостолу и по нашему опыту, у нас налицо всегда есть два внутренних закона, как-бы две совести: «закон ума», это – истинная, идеальная совесть, и ин закон, греховный, противовоюющ закону ума (Рим.7:23), это – совесть испорченная, лжеименная. Для какой-же совести нужно обеспечить свободу? Если для той и другой, то это поведет только к усиленной борьбе и лишь к случайной победе одной над другою, скорее всего испорченной совести над истинною. Если дать свободу той совести, которая уже успела взять верх, и её-то именно и считать существующею «налицо», то может получиться одно из двух: или совесть истинная, сохранившая свою власть над «иным законом», совершенно одолеет этот ин закон, и тогда получится действительная свобода совести; или её одолеет ин закон, испорченная совесть, и тогда получится уже не свобода, а полное порабощение совести. В наших выше изложенных разъяснениях понятия свободы, вообще, надеемся это всё достаточно объяснено и доказано.

Скажем о других применениях слов «свобода» и «совесть».

Под совестью разумеют философские убеждения, религиозные верования, вообще – личные мнения. Я убежден, мне нравятся мои философские убеждения, и никто не смеет моему нраву препятствовать. Некто Т. Т. убежден, что он всех должен бить и всё разбивать: неужели никто ему не должен препятствовать, когда он начнет приводить в исполнение своё разрушительное убеждение? Господин С. утверждает, что ложные религиозные верования каждый, убежденный в их истинности, имеет свободное право не только держать про себя, но и проповедовать, распространять (пропагандировать), даже прямо совращать других, имеющих другие верования и другие убеждения. Так может сказать только тот, кто держится этих ложных верований, кто по невольному своему заблуждению убежден в их истинности, но не тот, кто знает истинную веру и убежден в её истинности. Г. С. предлагает внести в закон государственный свободу совращения. Это значило-бы внести в общество и государство, хорошо объединенное, разлад, несогласия, разделение, дать силу элементам противообщественным, противохристианским, противным господствующему уже одною численностью своею православию. Нет, православное правительство единственного в мире сильного православного государства не может отказаться от того, что составляет силу этого государства, не может принять предлагаемые ему разрушительные элементы, не может идти на верное распадение крепко сплоченного народа; само убежденное в истинности православия, оно не может покровительствовать пропаганде ложных и нередко вредных убеждений и религиозных верований. Православный Царь и Его правительство – то же, что отец в семье. Какой отец потерпит в своём доме совратителя или развратителя его семьи? Веруй, как хочешь, молись в своём доме или в своём храме кому и как угодно: вот – свобода вероисповедания или веротерпимость, допущенные в православном государстве. Но не смей совращать православных, ставить им соблазн: вот ограничение этой свободы, необходимое для ограждения свободы православных в их религиозных верованиях.

Не будем говорить о свободе преступлений и открытого соблазна, о свободе развращающего слова, как живого, так и печатного. Всё, что нужно было бы сказать об этом, само собою, после сказанного, понятно.

Протоиерей А. Иванов

Епископ Порфирий Успенский, известный ученый прошлого столетия, доктор эллинской словесности, путешественник по Востоку и знаток его книжных сокровищ, оставил после себя ученые записки, которые изданы Академией Наук под заглавием: «Книга бытия моего» в восьми томах. Последний восьмой том, обнимающий жизнь и деятельность автора в бытность его викарием Киевской епархии (с 1865–1878) и членом Московской Синодальной конторы, представляет не мало интереса и для сектоведения. Преосвященный Порфирий, как викарий Киевский, был не только очевидцем появления и распространения штундизма в 70-х годах в пределах Киевской епархии, но принимал по долгу службы известные меры к подавлению этой секты. В своём дневнике, куда он заносил все выдающиеся события текущей жизни, он достаточно уделил внимания и штундизму. Из дневника этого видно, что преосвященный автор был очень хорошо осведомлен о причинах появления и распространения этой секты и довольно подробно знал историю её происхождения. Взгляд на штундизм такого выдающегося ученого, как преосв. Порфирий, при том очевидца и современника появления и распространения штундистского лжеучения, для науки сектоведения должен иметь не малую ценность. Нужно заметить, что взгляд этот не был известен никому из исследователей штундизма, так как восьмой том «Книги бытия моего» вышел в свет только в 1902 году. Считаем своим долгом обратить внимание читателей на то обстоятельство, что в то время, когда преосв. Порфирий писал свои заметки о штундизме, не было по этому вопросу никаких исследований, за исключением беглых газетных известий; и взгляд автора на штунду и сообщаемые им сведения об этой секте вполне совпадают со взглядами и сведениями по сему вопросу, добытыми гораздо позже и принятыми в настоящее время в нашей науке. О причинах появления и распространения штундизма в Киевской губ. преосвященный так говорит. «В здешнем крае распространяется штундизм по величайшей нерасположенности крестьян к духовенству, любящему церковными денежками обряжать не храм Божий, а себя и своих жен и детей, и весьма мало заботящемуся о просвещении и спасении душ» (из письма преосв. автора к обер-прокурору Св. Синода гр. Д.А. Толстому от 1875 г., т. VIII, стр. 223). В другом месте автор пишет: «в распространении штундизма виновато отчасти и духовенство, совершая богослужение небрежно, не поучая народ и наипаче требуя большие деньги за требы и обращаясь с крестьянами грубо и презрительно» (из доклада митр. Филофею, 14 июня 1876 г., стр. 420–421). В третьем месте «Книги бытия моего» мы читаем: «Жаль мне крестьян. Богослужение для них, особенно чтение и пение, совершается небрежно, вера в них неуяснена: живая проповедь не слышится; обучение детей их в приходских школах идет кое-как; попы тайно содержат кабаки. Неудивительно, что у них появился штундизм, отрицающий православие» (184 стр.)

Историю появления штундизма автор изображает довольно обстоятельно и точно. «Историрую, пишет он, появление этой ереси». «Братство под заглавием штунде (stunde) началось в Германии. Первым учредителем его был пробст Яков Шпенер, умерший в 1705 г. в Берлине. В 1817 г. он с виртембергцами перешел на берега Черного моря в немецкую колонию Рорбах. Пастором в этой колонии состоял в течение 24-х лет Бонекимер до смерти своей и много заботился о преуспеянии штундова братства. Преемником ему был сын его Карл Бонекимер. В 1861 году он присутствовал в заседании штундистов в Женеве, где 2.000 представителей всемирной штунды собирались в кафедральной церкви св. Петра.

Штунде есть тесный круг братьев-христиан в среде их прихода, eclessia in eclessia, получивший такое название от того, что братья собирались для богомоленья в известные часы, stunde. Яков Шпенер первый сознал необходимость сблизить этих христиан своего прихода, которые более других алкали духовной пищи и желали проникнуть в глубь христианской истины. Да и в Popбахе штундовое братство есть не секта и не раскол, а часть прихода, которая любит религиозное настроение духа в обыденной жизни».

«Рорбахские штундисты всегда усердно молились во время общественного богослужения в приходском храме. Кроме того, они собирались на часы – stunde – в церковном доме или чаще, ради удобства, в двух частных домах. Пастырь Карл Бонекимер иногда посещает их собрания. Тогда частный дом становится часовней, stundhaus. Тут он говорит не проповедь, а краткое душеспасительное поучение или наставление, применяя какие-либо стихи св. Писания сообразно с пониманием своих слушателей и применяя слово Божие к потребностям жизни. Потом братья назидаются песнопениями, величающими Спасителя, и чинно расходятся по домам. Это бывает в воскресные дни после обеда и вечером. Приходские учители в Рорбахе и в смежной колонии Вормсе сорок лет были самыми деятельными членами реченного братства. Штундийские собрания, – Privat Andachtsversamlungen, – дозволенные законом, существуют в Рорбахе более 50 лет».

Примеч. Закон в XI т. Свод. Зак. ч. I § 150 (изд. 1857 г.) гласит: «Частные молитвенные собрания, выходящие из пределов семейного или домашнего общего моления, дозволяются не иначе, как с разрешения консистории и с ведома местного гражданского начальства. При сем должны быть соблюдаемы следующие правила: 1) чтобы в сих собраниях никто не имел права проповедовать или совершать св. Таинства и чтобы все действия оных оканчивались чтением св. Писания без всяких толкований, или-же чтением одобренных консисториями (лютеранскими) рассуждений духовного содержания, без всяких прибавлений и толкований, и пением духовных песней, или произнесением молитв, также рассмотренных и одобренных консисториями; 2) чтобы сии собрания назначались не во время общественного богослужения и ни в каком случае не могли сделаться поводом к предосудительным в христианском обществе расколам, или к какому-либо нарушению церковного или-же гражданского порядка».

«Из колонии Рорбах и других немецких селений Херсонской губернии штундизм появился в Киевской области и обнаружился в 1869–1870 году в селах Таращанского уезда: Плоском, Рожках, Косиковке, Чаплынке. Первые провозвестники этой ереси были шляхтичи Яков и Павел Цыбульские, Балобан, Тышкевич, Флоринский, Лясоцкий, Богдышевская и другие. В январе и феврале месяцах 1870 г. я имел уже официальные известия об этих штундистах и учении их, и с этой поры постоянно и ревностно употреблял все зависящие от меня меры к ослаблению неожиданной в Малороссии ереси, но мало успевал, наипаче потому, что Киевский прокурор Капнист и министр внутренних дел князь Лобанов-Ростовский тормозили это дело моё» («Книга бытия моего», Спб. 1902 г. т. VIII, стр. 184–186).

* * *

Анализируя сообщаемые преосвященным Порфирием сведения о штундизме в бытность его викарным в Киевской епархии, мы видим, что автор,

во 1-х, самым точным образом, документально, на основании дел, бывших у него под руками, устанавливает дату появления штунды в Киевской области, а равно указывает и первых насадителей этой секты в означенной местности;

во 2-х, указывает причину появления штундизма в Киевской губернии: эта секта привнесена в среду православия из немецких колоний Херсонской губернии выходцами Таращанского уезда (побывавшими в Херсонских немецких колониях, на работах у немцев, совратившимися в сектантство – добавим мы от себя). Следовательно штундизм на русской православной почве есть явление, привнесенное совне. Сообщение нашего автора служит еще одним лишним опровержением того нелепого взгляда, имевшего место некоторое время в нашей либеральной прессе, но теперь окончательно, по-видимому, оставленного всеми, что штундизм есть самобытное явление на русской почве и должен быть рассматриваем, как продукт развития национального самосознания;

в 3-х, указывает одну из причин быстрого распространения штундизма в пределах Киевской губернии, кроющуюся в невысоком нравственном уровне тогдашнего духовенства, в небрежном исполнении ими своих пастырских обязанностей и в его вымогательстве за требоисправления. При этом мы должны оговориться, что этот взгляд преосвященного автора – в существе дела и справедливый, но страдает преувеличениями: как и теперь, так и тогда были и усердные и неряшливые священники к выполнению пастырских обязанностей; как высоконравственные и блюдущие нравственность в приходе, так и не заботящиеся ни о своей, ни о приходской нравственности. Явление это общемировое и общеизвестное всем;

в 4-х, указывает одну из причин малоуспешности борьбы с вновь появившимся сектантством: сочувственное отношение прокурорского надзора и властей к штундизму.

Все эти указания очень ценны для истории штундизма в Юго-Западном крае и в частности в Киевской губернии, как исходящие от очевидца зарождения штунды, при том соприкасавшегося с этим явлением не в качестве только зрителя, но и административного лица.

Не можем пройти молчанием того обстоятельства, что в повествовании автора есть один крупный недочет. Автор почему-то (вероятнее всего по незнанию) умалчивает о том, что штунда среди даже немцев в 60-х годах прошлого столетия перестает быть частью прихода, eclessia in eclessia, а выделяется в особую секту, вредную даже для самого лютеранства, и что лютеранские пасторы подымают гонение против штундистов и обращаются за содействием к гражданским властям и к защите нашего русского законодательства. Считаем нелишним заметить, что наше законодательство принимает под защиту и охрану не только православную Церковь, но и католичество и протестантство, предлагая целый ряд узаконений, охраняющих целость иностранных исповеданий от насилия и посягательства всяких сектантов, враждебных тому или другому исповеданию: для этой-то цели и сделана преосвященным Порфирием выписка из законов Российской Империи.

Эта выписка из законов, охраняющих даже инославные исповедания, весьма важна для нас, занимающихся борьбой с сектантством. Если инославные исповедания в Российской Империи поставлены под защиту законов, ограждающих целость и неприкосновенность этих исповеданий, и если они прибегают иногда к властям и к защите законов (разумеем протестантизм) в деле борьбы с вредным для них сектантством, – то нет решительно никакого основания упрекать православную Церковь, как это делают некоторые писатели-публицисты из либерально-прогрессивного лагеря, в том, что будто бы она неправильно действует, когда обращается к охранительным законам в борьбе с сектантами, оскорбляющими её святость и нарушающими посредством пропаганды её целость и невредимость. Вместо того, чтобы заниматься самоосуждением, писателям и публицистам следовало-бы принять в соображение наши охранительные законы, которые простираются не только на православие, но и на инославные исповедания. Подобное-же пристрастное отношение наших публицистов, которые мнят себя передовыми людьми и претендуют влиять на общественное мнение, и их оппозиция к православной Церкви, её миссионерской по преимуществу деятельности и борьбе с сектантством – по меньшей мере несправедливы.

П. Козицкий

VI

Старообрядец. Принимаю, что вами сказано. – Но как же Василий Великий в первом правиле говорит, что епископы, присоединяющиеся от ереси второго чина, по миропомазании, должны оставаться в своём сане, как он и поступил с епископами, обратившимися от ереси енкратитов. Вот что он пишет об этом: «Всемерно же да будет установлено, чтобы, после их крещения, приходящие к Церкви, были помазуемы от верных, и тако приступали к таинствам. Впрочем ведаю, яко братий Зоина и Саторнина, бывших в их обществе, мы прияли на кафедру епископскую: почему соединенных с их обществом уже не можем строгим судом отчуждати от Церкви, постановив принятием епископов, как бы некое правило общения с ними» (I прав. по полн. переводу). – Как же вы говорите, что нигде в правилах не сказано, что, по миропомазании, священнослужители, присоединяющиеся от ереси второго чина, должны оставаться в своём сане? А правила Василия Великого приняты в руководство вселенскою Церковью на 6-м вселенском соборе (смот. 2-е его прав.). Следовательно, это правило, утверждающее, что епископы по миропомазании должны оставаться в своём сане, есть голос вселенского собора, голос всей православной Церкви. – Приняты также Церковью и толкования правил Зонара, Аристина и Вальсамона, о чём говорится в предисловии к Номоканону при больш. Потребнике, где мы читаем: «А иже совершенне восхощут разумети и уведати каноны (правила), да станут книги правил всех, сиречь книгу преподобного Зонара, иже соборные и поместные и святых отец истолкова каноны, и книгу блажен. Феодора Вальсамона патриарха антиохийского, иже совершеннее истолкова вся каноны… еще же книгу правил грани архидиаконом Алексием (Аристином) составленных… И да не поставляется епископ, или иерей, паче же духовный отец, аще сих книг не стяжет, и от них вразумлен не обретается»… и далее говорится, чтобы узаконенная от св. отец не на хартиях токмо, но паче во умах наших пребывали и в сердце вписаны да будут» (л. 665). – Все эти толковники: Зонара, Аристин и Вальсамон утверждают, что епископы, приходящие от ереси второго чина, должны быть помазуемы св. миром и оставаться в своём сане. Свидетельство Аристина и об этом мы уже приводили. Теперь приведем Зонара и Вальсамона. – Первый, толкуя первое правило Василия Великого, говорит: «Пусть, по крайней мере, приходящие от них (енктратитов) помазуются св. миром, и таким образом причащать св. тайн… А поскольку, говорит (св. Василий Великий), мы уже приняли на епископскую кафедру такого-то и такого-то из числа енкратитов, то уже не можем осуждать и отделять от Церкви принадлежащих к их обществу, то есть единомысленных с ними, ибо, принявши епископов их, мы чрез них как бы положили правило и образ принимать и прочих» (Правила св. отец с толкован.). – А Вальсамон, в толковании на это же правило Василия Великого, пишет: «А наватиан, енкратитов и идропарастатов, как определило и последнее правило второго (вселенского) собора, не должно крестить снова, но помазывать св. миром, и таким образом причащать тайн; если же они были епископы, то принимать на их престолы» (Там же толкован. Вальсамона). – «Они должны непременно сохранить свои степени», говорит он об этих еретиках наватианах в толковании на 8-е правило первого вселенского собора. Вот сколько мы представили вам доказательства. в пользу сделанного нашими предками чиноприема Амвросия, с оставлением его в сущем сане.

Православный. Итак, вы в доказательство того, что, по миропомазании, присоединяющиеся от ереси второго чина к православной Церкви клирики еретики, якобы, принимались в сущем сане ссылаетесь на первое правило Василия Великого, в котором он говорит о Зоине и Саторнине и на толкование сего правила Зонарой и Вальсамоном; а также опять на свидетельство Аристина и Вальсамона из толкования ими 8-го прав. первого вселенского собора. – Повторять то, что уже доказано и ясно, мы не будем, ибо это и скучно, и бесполезно. – Свидетельство же Василия Великого о Зоине и Саторнине вы, со слов Усова, понимаете неправильно. Василий Великий в первом каноническом послании к Амфилохию свидетельствует, что «древним, как-то Киприану и нашему Фирмилиану, угодно было единому определению (т. е. всех перекрещивать) подчинить всех сих: кафаров, енкратитов, идропарастатов и апотактитов. Ибо, хотя отступление произошло чрез раскол, но отступившие от Церкви уже не имели на себе благодати Св. Духа, потому что пресеклось законное преемство. Ибо первые отступившие получили посвящение от отцов, и, чрез возложение рук их, имели дарование духовное. Но отторженные, соделавшись мирянами, не имели власти, ни крестити, ни рукополагати, и не могли преподати другим благодать Св. Духа, от которой сами отпали. Почему приходящих от них к Церкви, яко крещеных мирянами, древние повелели вновь очищать истинным крещением. – Но поскольку некоторым в Асии решительно угодно было, ради назидания многих, прияти крещение их: то да будет оно приемлемо»… Сказав далее о «злоухищрении енкратитов», – святой отец продолжает: «Итак, поскольку о них ничего ясно неизречено, мню, яко прилично нам отвергати их крещение, и еще бы кто приял от них оное, такового, приходящего к Церкви, крестить. – Но аще сие имеет быть препятствием общему благосозиданию: то паки подобает держатися обычая, и следовати отцам, благоусмотрительно устроившим дела наши… Всемерно же да будет установлено, чтобы, после их крещения, приходящие к Церкви были помазуемы от верных, и тако приступали к таинствам. Впрочем ведаю, яко братий Зоина и Саторнина, бывших в их обществе, мы прияли на кафедру епископскую, почему соединенных с их обществом уже не можем строгим судом отчуждати от Церкви, постановив, принятием епископов, как бы некое правило общения с ними» (см. полную Кормчую). Зонара в толковании на это правило говорит, что св. отец говорил, что «не нужно бы было принимать их крещения», – но снисходя и боясь, как бы, по причине строгости не сделать их медлительными в обращении к православной Церкви, св. отец постановил: «Пусть, по крайней мере, приходящие от них помазуются св. миром, и таким образом причащаются св. тайн… Но поскольку, говорит св. отец, мы уже приняли на епископскую кафедру такого-то и такого-то из числа енкратитов, то уже не можем осуждать и отделять от Церкви принадлежащих к их обществу, т. е. единомысленных с ними, ибо, принявши епископов их, мы чрез них как бы положили образ и правило принимать и прочих» (полная Кормчая, правила св. отец, стр. 156). – Из прочитанного нами полного правила св. Василия – об енкратитах ясно видно, что он, отличая енкратитов от прочих перечисленных им неправославных (кафаров, апотактитов и проч.) и относя их к еретикам, сам лично желал бы не признавать и их крещения; но чтобы строгостью такового правила не воспрепятствовать общему благосозиданию, соглашался и «держатися обычая», т. е. принимать их и без крещения – только не иначе, как чрез миропомазание, но и такому строгому к ним отношению препятствует уже совершившийся прежде пример принятия Зоина и Саторнина в их епископском сане, после чего желаемая строгость представляется Василию Великому не совсем удобною. Он принял Зоина и Саторнина чрез одно покаяние (см. о сем подробнее в книге о правилах и чинопоследов., стр. 50–54). – Св. Василий Великий не только не принимал рукоположение от еретиков второго чина наватиан и воздержников, но даже и крещение их отрицал, как о том говорится в 47 правиле.

В толковании на 47 правило Василия Великого Зонара говорит, что по вопросу о чиноприеме еретиков нужно руководствоваться 7-м правилом 2-го вселенского собора, а не правилами св. Василия, потому что «это правило (т. е. 7-е 2-го собора), без сомнения, должно иметь более силы, как позднейшее». – А как еретиков 2-го чина принимал собор, об этом мы скажем ниже.

Известно, что Василий Великий не признавал рукоположения еретиков, о чём и писал никопольским пресвитерам: «Не признаю епископом и не причислю к иереям Христовым того, кто оскверненными руками к разорению веры возведен в начальники. Таково моё решение… Написал же я это не потому, что вам не доверяю, но чтобы объявлением своего решения подкрепить иных колеблющихся; пусть никто не обнадеживает себя принятием в общение, и пусть приявшие от них возложение рук не домогаются, по восстановлении мира, чтобы и их причислили к священному сонму» (Творения т. 7-й 232 письмо).

Вы сослались на Вальсамона еще. – Но Вальсамон, толкуя правило св. Василия, говорит только, что «наватиан, енкратитов и идропарастатов, как определило последнее правило второго (вселенского) собора, не должно крестить снова, но помазывать св. миром, и таким образом причащать св. тайн, если же они были епископами, то принимать на их престолы». Но как принимать «на их престолы»? С новым ли рукоположением или принимать их в сущем сане? – об этом Вальсамон здесь не говорит и вы ложно толкуете его слова. А так как Вальсамон сам же говорит, что принимать их нужно так, как определил второй вселенский собор, то и посмотрим: принимал ли второй вселенский собор хиротонию тех еретиков, коих он принимал вторым чином чрез таинство св. миропомазания? – Нет, не принимал, как об этом ясно свидетельствует св. Григорий Богослов, а он был председателем второго вселенского собора, как о том в житии его повествуется: «Посылаше ко Клидонию презвитеру, мужу благочестиву и слузе присному Божию, и инем некиим, яко не приимати губительство еретическое и рукоположение же отметати Аполинарейско, яко неправедна и чуждая соборныя Церкви» (см. житие его). – Так вот как учил Григорий Богослов, а он был председателем второго вселенского собора: хиротонию аполинаристов не принимать, как неправедную, чуждую св. Церкви; а аполинаристы по 7-му правилу второго собора принимались чрез миропомазание, – так принимались по сему правилу и наватиане. Как же Усов и вы клевещет на отцов второго собора и на Вальсамона, якобы они учили, что и по миропомазании клирики еретики, приходящие от ереси второго чина к православной Церкви, принимались в сущем сане?! Побойтесь Бога! – Учение же Григория Богослова было принято шестым вселенским собором: «приемлем православн. отцов, которые в различных странах, пылая ревностью к Богу, оставили нам спасительные учения, как то учение досточтимой памяти Григория, епископа города Назианза… Мы принимаем всё, чему учили, что мудрствовали, что проповедовали или защищали они, принимаем все их постановления и определения» (Деян. вселен. собор. т. 6-й, по изд. 1882 г. стр. 19). – Значит, вы не слушаете гласа вселенского шестого собора, который принял это учение св. Григория, – не слушаетесь всей Церкви, – а отсюда – вы, по слову Спаса-Христа, «язычники и мытари».

Хиротонию еретиков второго чина отметал и Вальсамон, как о том он засвидетельствовал в ответе на 26 и 30 вопросы Марка Александрийского, как «скверную и небывшую» – и Усов не постыдился и его оклеветать. – Толкования же Вальсамона, как вы и сами сказали, приняты «во всеобщее неизменное и обязательное руководство всею православною Церковью. Не повинующиеся же Церкви предаются проклятию (Кормч. 641 л.).

VII

Старообрядец. Хорошо, покончим с этим. Но мне хотелось бы возразить вам против свидетельства, приведенного вами из Деяний 7-го вселенского собора: именно против слов Тарасия, которые, по-моему, вы понимаете неправильно.

Православный. Чем же и как вы можете опровергнуть свидетельство св. Тарасия, который ясно сказал, что выражение «рукоположение» – в 8-м прав. 1-го вселенского собора нужно понимать – в смысле «просто благословения», а не миропомазания, как вам хочется доказать.

Старообрядец. Слова Тарасия – не положительное учение, потому что оно (учение) высказано им не положительно, не как определение, а просто как догадка, или недоумение. Он сказал: «слово рукоположение, может быть, здесь сказано просто о благословении, а не о хиротонии». А выражение: может быть – не есть что-либо утвердительное, или положительное, а просто предположение, иди догадка: может быть так, а может быть и иначе. Как известно, оно говорится именно тогда только, когда человек не уверен, или сомневается в том, что высказывает. Посему слова Тарасия – не есть положительное определение Церкви, а просто – личное мнение Тарасия, высказанное притом в виде предположения, или сомнения, и, как такое, оно ни для кого необязательно. – Кроме того, нужно иметь в виду, что на 7-м вселенском соборе отнюдь не отрицали того, что под словами: «по возложении на них рук» разумеется миропомазание. Тарасий отрицал только то, что здесь разумеется якобы вторичное рукоположение присоединяемых. Это нужно было потому, что на этом соборе, при решении вопроса, следует ли принимать в своих санах рукоположенных еретиками, некоторые из членов собора, именно студийские монахи, полагали, что не следует. В виду этого Тарасий и сказал: «слово рукоположение, может быть, здесь сказано просто о благословении, а не о хиротонии». Если бы он отрицал миропомазание, то так бы и сказал, что здесь сказано о благословении, а не о миропомазании. Но он сказал не так, потому что говорить так не было ни повода, ни надобности, так как рассуждение было не о миропомазании, а о действительности рукоположения, совершенного у еретиков. – Таким образом в словах Тарасия содержится только то положительное определение Церкви, что под словами: «по возложении на них рук» разумеется отнюдь не вторичное рукоположение присоединяемых, а просто способ принятия их в Церковь. Если мысль Тарасия выразить другими словами, то можно сказать так: под выражением 6 правила первого вселенского собора: «по возложении на них рук» разумеется отнюдь не вторичное рукоположение в священные саны присоединяемых от ереси, а просто способ принятия их в православную Церковь, может быть, просто благословением, а может быть и еще что. Наконец, полезным считаю сказать, что вы совсем напрасно стараетесь поставить Тарасия в противоречие всем толкователям правил. Если прямо и здраво рассмотреть¹⁴ его выражение, то окажется, что оно не только не противоречит им, но и вполне согласует. Он сказал, что под словами «по возложении рук» можно разуметь благословение. Теперь спрашивается: что же такое благословение? «Благословение есть преподаяние освящения», – учит св. Василий Великий (прав. его 27 полн. перевод.). – А освящение можно преподать и посредством св. мира, даже более, чем другим способом. «Миро… предназначается к сообщению освящения и даров Всесвятого Духа… Оно подает освящение духа… Главнейшая сила мира – освящение», утверждает блаженный Симеон Солунский (кн. его в русск. перев., гл. 41, стр. 84 и 88).

А когда так, то нет никакого основания отрицать, что под словом благословение у св. Тарасия можно разуметь миропомазание. И действительно, в древние времена миропомазание иногда называлось прямо благословением. В книге «Памятники древней христиан. Церкви» говорится: «Крестившиеся тотчас по выходе из воды представлялись епископу, ежели он тут был, и принимали от него благословение, состоявшее в некотором торжественном молении о сошествии Св. Духа на крестившегося. С сим молением обыкновенно соединялось помазание, возложение рук и крестное знамение. Посему всё оное священнодействие часто называлось помазанием, возложением рук и печатью Господа. Но все сии наименования означали один и тот-же предмет, то есть молитву епископа о сошествии Св. Духа на новокрестившегося при миропомазании» (Т. II, ч. 4, кн. II, гл. 1, стр. 513). – В церковной истории Гете читаем: «В состав священнодействия миропомазания (в древности) входили: помазание миром (хрисма), крестное знамение и благословение, возложение рук и молитва о ниспослании Св. Духа» (стр. 91). «Выходя из купели, говорит один из древних учителей, мы помазуемся благословенным помазанием. После сего чрез благословение с возложением рук призывается Св. Дух» (Памятн. древн. христ. Церкви Т. II, стр. 524). – Св. Григорий Великий в одной из своих бесед о миропомазании замечает: «Верные чрез нас приходят к св. крещению, нашими молитвами благословляются и чрез возложение рук наших получают от Бога Св. Духа» (Истор. чинопоследов. крещен. и миропомазан. стр. 410). – Св. Ипполит о миропомазании говорит: «по исшествии из воды (крещаемого) пусть пресвитер помазует елеем благословения» (там же стр. 400). «Вот елей радования, говорит блаженный Симеон Солунский – о св. мире, который весьма выразительно называется елеем, как дар милости Божией, предпосланный еще в законе» (гл. 41, стр. 84, в русск. переводе). –

Ясно, что в древние времена благословением называлось иногда самое миропомазание. А потому толкование Аристина и другие доказательства, представленные выше, что под выражением – «по возложении рук» в 8 правиле первого вселенского собора разумеется миропомазание, нисколько не противны изложению св. Тарасия, что здесь разумеется благословение, так как в древности под этим словом часто разумелось именно таинство миропомазания. Таким образом все толкователи упомянутого правила выражают одну и ту же мысль, хотя различными словами. – Св. Тарасий говорит, что в нём сказано о благословении, а прочие толкователи утверждают, что о миропомазании, – но всё это, как нами сейчас показано, означает одно и то же, т. е. св. миропомазание, или второй чин принятия от ересей». – Вот как толкует Усов слова Тарасия, – и придает им совсем не то значение, какое придает – ваша Церковь. –

Православный. Да, так может искажать смысл слов св. Тарасия и подтасовывать, как фокусник, свидетельства только Усов, который, очевидно, не ищет истины… Только он один, со свойственной ему дерзостью, и мог сказать, что слова св. Тарасия только «догадка, недоумение, и не есть положительное определение Церкви, а просто предположение, сомнение и, как таковое, ни для кого не обязательно»… Св. патриарх Тарасий, по дерзкому мнению Усова, не мог правильно понимать смысл слов из 8-го правила 1 вселенского собора «по возложении на них рук», – а Усов может. – Учение св. Тарасия – ни для кого не обязательно, а, значит, учение Усова обязательно. – Вот до какой дерзости договорился защитник лжи – Усов и вы слепо ему верите, а не св. отцам. Жалкие и бедные старообрядцы! Запутавшись в изворотах, – Усов сам себе противоречит: то он говорит, что слова Тарасия из деяний седьмого вселенского собора не есть положительное определение Церкви, – а ниже – говорит, что «в рассматриваемом нами месте деяний седьмого вселенского собора содержится то положительное определение Церкви»… Как-же это так?!

Но приступим к разбору тех доводов, которыми Усов старается защитить своё ложное мнение, якобы под словами «благословение» – нужно тоже понимать миропомазание. – Усов говорит, что патр. Тарасий отрицал только то, что под словами «по возложении на них рук» – нужно разуметь вторичное рукоположение присоединяемых и передает слова Тарасия так: «под выражением 8 правила первого вселенского собора: по возложении на них рук разумеется не вторичное рукоположение в священные саны присоединяемых от ереси, а просто способ принятия их в правосл. Церковь, может быть, просто благословение, а может быть и еще что» (стр. 31–32). – Кто-же позволил Усову исказить слова св. Тарасия и прибавить к ним то, чего Тарасий и не говорил? Где-же это сказано у Тарасия: «может быть, просто благословение, а может быть и еще что»? Произвольная и дерзкая вставка. – Когда на седьмом вселенском соборе прочитано было 8-е правило первого собора, «почтеннейшие иноки сказали: в этом правиле сказано, чтобы рукоположенных еретиками принимать. Святейший патриарх Тарасий сказал: а как надобно понимать слово: рукоположение? Почтеннейшие иноки сказали: Владыка! просим наставить нас. Св. патриарх Тарасий сказал: слово рукоположение может быть здесь сказано просто о благословении, а не о хиротонии» (Том 7-й, по изд. 1891 г. стр. 48). – Сопоставьте слова Тарасия с переделкой Усова – и вы увидите всю Усовскую неправду. Никакого недоумения нет, никакого предположения нет. Слова Тарасия были приняты всеми отцами седьмого собора, которые, выслушав его слова, заявили: «если нет более никакого препятствия, то ради такого покаяния их пусть будут они приняты по канонам». –

Усов говорит, якобы мы «стараемся поставить Тарасия в противоречие всем толкователям правил». Неправда. – Тарасий изъяснил 8-е правило первого собора согласно с толковниками и согласно с другими отцами, свидетельства которых о смысле 8 прав. мы выше привели; а посему и нет у него никакого противоречия, – а полное согласие с прежде бывшими отцами, которые хиротонию еретиков второго чина – отвергали, и не принимали. –

Слово «благословение» – Усов старается объяснить так, что – де это всё равно, что и миропомазание. – Но позволим себе спросить Усова: а какой святой отец, или какой собор – так понимал? «Благословение есть преподаяние освящения»… а «миро предназначается к сообщению освящения»… Что благословение и миро предназначены к освящению, никто и не спорит, но чтобы «благословение» было то же, что и миропомазание – тому доказательств нет и это есть новая ересь, измышленная достойным учеником еретика Швецова.

Правда Усов, ссылается на книгу «Памятники древней христ. Церкви», – но тут-то и содержится обличение неправды Усова. Сказано: «крестившиеся тотчас по выходе из воды представлялись епископу, ежели он тут был, и принимали от него благословение, состоявшее в некотором торжественном молении о сошествии Св. Духа на крестившегося». Видите: благословение состояло не в том, что совершали над крестившимся миропомазание, а в торжественном молении о даровании благодати Св. Духа. «С сим молением соединялось помазание, возложение рук и крестное знамение». «Соединялось помазание» – с благословением, – а не было благословение миропомазанием. «Посему всё оное священнодействие называлось помазанием, возложением рук и печатью Господа», а не благословением. – Но все сии наименования (т. е. помазание, возложение рук, печать Господа, а не благословение) составляли один и тот же предмет, т. е. молитву о сошествии Св. Духа на новокрестившегося при миропомазании» (т. 2, ч. 4, стр. 513). – Составляли один и тот-же предмет при миропомазании, а не заменяли миропомазание, и не были миропомазанием. – Так и Гете в своей Церковной истории свидетельствует, что «в состав миропомазания входили: помазание миром, крестное знамение или благословение, возложение рук и молитва» (стр. 91), т. е. совершали помазание миром, затем благословляли чрез крестное знамение, возлагали руки и молитва была… Где-же тут под «благословением» разумеется «миропомазание»?

«Выходя из купели, говорит один из древних учителей, мы помазуемся благословенным помазанием. После сего чрез благословение с возложением рук призывается Св. Дух» (Памятник. христ. древн. т. 2, 527 стр.). Значит, помазание, благословение, возложение рук – разные действия, хотя и употребляются при совершении таинства миропомазания. Григорий-же Великий ясно говорит, что «верные благословляются молитвами», а чрез возложение рук «получают от Бога Св. Духа».

Слова-же св. Ипполита Усов не до конца выписал, «огрызуя письмена, яко мышь» (Маргарит), и тем исказил смысл словес св. Ипполита. – «По исшествии из воды – (новокрещаемого), читаем у него, пусть пресвитер помазует елеем благословения, говоря: помазую тебя помазанием, святым елеем, во имя Иисуса Христа» (История чинопослед. Алмазова, стр. 400). Ну где-же у Ипполита говорится, что в древней Церкви «благословение» было то же, что и миропомазание? «Елей благословения разве одно и тоже что и просто благословение»?!… «Вот елей радования»… говорит Симеон Солунский о святом мире». Ну что-же? Разве речь об этом? Мы говорили о смысле слов «возложение рук» в 8-м правиле I всел. собора и о том, что святейший Тарасий, согласно с древними св. отцами, разумел здесь «просто благословение», обычно употребляемое при приеме еретиков третьим чином. – Нет, св. Тарасий ясно говорит, что, по смыслу 8-го правила первого собора, наватиан принимали «чрез благословение», а не чрез миропомазание, а посему-то и хиротония их не отвергалась, а принималась. – Во времена св. Тарасия таинство миропомазания совершалось не чрез «благословение и рукоположение», а чрез помазание св. миром, как о том свидетельствуют святые соборы: Лаодикийский в 7-м прав. – «да будут помазаны св. миром», 2-й вселенский в 7-м прав. – «приемлем, запечатлевая, то есть помазуя св. миром»… и 6-й вселенский собор в 95-м правиле «помазуя святым миром», – а правила сих соборов св. Тарасий знал отлично: под его председательством собор утвердил все правила шести вселенских и поместных соборов (см. 1-е пр. 7 всел. соб.).

Иерей Д. Александров

(Продолжение следует).

Один из лучших сынов России И. С. Аксаков озаглавил так одну из своих статей, обсуждающих вопросы церковной жизни: «Некоторые безобразия русской жизни и в частности причины распространения штунды». В этой статье он между прочим пишет: «к разряду поучительных безобразий причисляем мы появление в Херсонской губ. штундовцев… Начало этому обществу положено теми рабочими, которые живали у колонистов (т. е. немцев). Привыкнув не наблюдать ни праздников, ни постов, освященных православною Церковью, они сохранили этот обычай и при возвращении в родные села… Следствие поэтому поводу началось уже несколько лет тому назад»… Следствие, по мнению Аксакова, было необходимо только не полицейское и не над штундовцами… «Отчего бы не разведать, – писал он в своё время, – из каких приходов эти рабочие, заразившиеся учением колонистов… Знал ли кто из этих несчастных рабочих до поступления своего к колонистам хоть бы молитву Отче наш; да не только в Новороссийском крае…, но и у нас, в срединной России мы предлагаем сделать только одну проверку: сколько прихожан знающих безошибочно, не коверкая, Отче наш?!!» – По мнению Аксакова, результат тогда оказался бы чрезвычайно постыдный. Таковы суждения знатока России и русских нужд И. С. Аксакова. По нашему мнению, и сейчас результат оказался бы не лучшим, – по крайней мере, мы хорошо знаем, как разрастается сектантство и как и поныне наш рабочий низший класс не знает толком «Отче наш»… – Но этого мало; в настоящее время не только эти некнижные люди, но и люди высшего класса, вкусившие плоды просвещения и официально принадлежащие к Церкви и официально исповедующие церковные догматы, так мало знают смысл этих догматов, их значение для него лично, что при самом простом вопросе они решительно отказываются дать ответ вопрошающему об их уповании. Чтобы не быть голословным, я попрошу своих светских читателей быть беспристрастными и задать себе ряд таких вопросов: почему И. Христос называется Спасителем? Кого он спас? Людей? – Да, но как Его крест является моим спасением? Или еще: что такое благодать? Какая благодать подается в таинстве крещения, миропомазания? Я сам, как христианин, ношу ли благодать в сердце своём и за что я её получил? – И еще: кто у нас знает учение Церкви, писания св. отцов, кто даже из них может назвать хоть нескольких? С грустью мы должны сказать, что два-три интеллигента на сто могут дать на эти вопросы хоть какие-нибудь ответы; настаиваю на этом своём утверждении: не только правильных, хоть немного сознательных, но именно никаких ответов на эти вопросы нынче нельзя дождаться не только от простого необразованного человека, но и от интеллигента. Все эти вопросы, по утвердившемуся мнению, ведает «духовенство», которому и ведать их надлежит, а простые смертные – да зачем им всё это нужно? – Таким образом современные православные христиане вольною своею волею отказываются от обязанности знать свою веру и её основания.

А блаженни не видевшии и веровавшии? Разумеется, такого православного всякий штундовец, пашковец, толстовец, всякий наш старообрядец легко собьет и только лишь потому, что этот последний знает в учении веры кое-что, а тот ровно ничего. При таком отношении общества к вере можно ожидать еще более усиления разных сект, так как человек не может жить вне сочувствующего ему влияния, вне какого бы то ни было общения и если он уклонился от Церкви и церковного общества, то будет стараться найти другое общество – внецерковное. Каков же наш вывод? – А вот он: современниками забыта церковная мысль, о необходимости научения «вере», чтобы член Церкви всем своим существом почувствовал любовь Церкви к себе и свою к св. Церкви. Чтобы воспитать в себе чувство любви к св. Церкви, нужна не слепота, не индифферентизм, а полное сознание, полная жизнь сердца и ума, полное всестороннее развитие души человеческой; а это развитие не может быть без научения, а научиться нельзя не учась; а это изучение веры не только не возбраняется, но прямо св. Церковью заповедуется. Христос говорил: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас (Мф.24:4); ап. Иоанн Богослов говорит: не всякому духу верьте, но испытывайте духов (1Ин.4:1): апост. Павел говорит: всё испытывайте, хорошего держитесь (1Сол.5:21).

Итак, первая забытая мысль: Церковью требуется не невежество в вере и знании, а отчетливое знание, всего испытание, убежденное ведение истины; – справедлива ли, значит, современность, считая религию и Церковь началом, тормозящим знание? Далее, в сознании современного светского общества утвердилась нелепая мысль о неподвижности и какой-то будто окаменелости церковной жизни, а вместе с нею и Церкви. Для этой второй, огромной и гибельной ошибки общественного сознания были причиной соответствующие ошибки исторических (церковных и государственных) деятелей; во всяком случае это грустный факт, с которым приходится иметь дело.

Однако откуда же это ужасное мнение о безжизненности церковной жизни могло появиться и как оно многих заставило забыть, что св. Церковь алчущему и жаждущему правды обещает насыщение, но ведь это алкание и жажда правды не есть еще обладание правдою, значит, в самой то жажде правды скрыты и ошибки и сомнения и незнания, и однако разве не сказал Господь, что алчущие и жаждущие правды насытятся? Разве не учит далее Церковь, что блаженны те, кто всем сердцем ищут Бога (Пс.118:1); а искать ведь не значит обладать; лишь бы только искание Бога и Его правды было искренне, чистосердечно и нелицемерно, а где бы оно ни было такое чистосердечное служение Богу, оно приятно Ему. Это учение Церкви апост. Петр выразил в словах: «во всяком народе боящийся Его (Бога) и поступающий по правде приятен Ему» (Деян.10:35). – Так св. Церковь ценит в вере искренность, горение сердца при слышании учения правды (Лк.24:32), радость при соприкосновении с истиною, – вот эта то мысль и забыта у нашего общества, которое думает, что Церкви нужна лишь приписка к церковному обществу, и что это и значит деятельно принадлежать к ней; привычкою же своею лицемерно к ней принадлежать, лишь считаться, а не быть членом Церкви – эти люди лишь иссушают и притупляют сердечную жизнь свою, убивают чувство и от церковной жизни, как жизни полной, чистой и святой, конечно, только удаляются.

Таковы два крупнейших промаха в представлении общества о церковном учении, основанных на том, что забыты две основных мысли св. Церкви: 1, – жить в св. Церкви – значит жить разумною жизнью, и знать свою веру; 2, вера должна быть нелицемерная, сознательная, сильная; вера – это твердое убеждение, а не колеблющееся предположение. Между тем часто лучшие души ради самых чистых побуждений, но вследствие ошибочно усвоенного ложного представления церковного учения отходят от него, не ведая, что они покидают именно то, чего ищут. Действительно все хорошие слова, как свобода, культура (т. е. культивирование природы человека), прогресс, и имеют только в Церкви своё достодолжное великое значение и в ней могут иметь смысл и содержание, а иначе они так и будут только словами и поскольку они оторваны от нравственного учения, постольку они так словами и остаются; и это – в лучшем случае, а в худшем свобода перерождается в распущенность, святейшая свобода слова оказывается свободой сквернословия, культура превращается в культуру желудка и всяких желудочных интересов за отсутствием интересов нравственных, прогресс сводится только к изысканию более утонченных наслаждений.

Одним словом – жизнь в Церкви не есть жизнь, запертая в какие-нибудь нравственные колодки, а есть жизнь святой свободы, от всякого человека ею требуется стремление к истине и к святости…

Но тут опять беда: от нашего культурного человека требуется, по современным учениям, всё, что угодно, только не святость; это качество души так ужасно непонятно для современных христиан, что как-то странно и речь об этом начинать. Святость! – Да зачем она? Для всяких этих комитетов благотворительности и шахматных клубов, для этих комиссий празднословия и обществ густопсовой охоты и изящных искусств, для всего этого «прогресса» – какое значение имеет святость? Куда бы её поместить?…

Так у нас забыта и главная заповедь Спасителя относительно устроения общественной жизни, обеспеченной в благополучии, – заповедь: «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и это всё приложится вам (Мф.6:33), т. е. всякое благополучие будет людям ниспослано с неба и будет естественным последствием их искания Царства Божия. Церковь учит: в искании Царствия Божия, т. е. угождая Богу, вы научитесь приносить пользу людям, а чрез них и себе. Но это учение вовсе забыто и заменено теперь другим, – служи людям и ты исполнишь земное своё назначение. – Таким образом христианское учение об устроении земного благополучия людей обрезано и сначала и в конце. Христианство говорит: 1, заботься о Царстве Божием, т. е. очищай себя от самолюбия, старайся полюбить Бога и ближнего, приучайся служить ближнему; 2, тогда ты действительно будешь умелым слугою ближнего, и 3, загробная жизнь твоя будет такая, что ты будешь по смерти блаженствовать.

А новое учение ни слова не говорит об этом приучении себя к чувству любви, а говорит лишь о доброделании, благотворительности вне чувства любви. Но очевидно, что злой не будет благотворить, а только зло, потому что блага любви он и не понимает; ведь собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы (Мф.17:16). Да нет ему и оснований, потому что вся цель его жизни ограничивается землею, его земным назначением, – значит, о чём же ему заботиться, если он и в зле находит удовольствие? Земное общество, выделяющее себя из Церкви, такими своими уклонениями от церковной истины и создает себе совершенно непреодолимые затруднения, желая объединиться вокруг такого учения, которое ни для кого нравственно-обязательным правилом жизни служить не может, заключая в себе очевидную неполноту. Действительно, как я могу быть безупречным слугою ближнего своего, если я не приучу себя к служению, а приучиться к этому я могу, лишь приучаясь его любить, но о всецелой любви говорит церковное учение, а не иное чьё. Общество говорит: делай добро и не учит его, как он может делать и как он может приучить себя к делу; Церковь же говорит: люби, тогда не будешь в состоянии не делать; и кроме этого еще прибавляет: люби, потому что любовь никогда не перестанет (1Кор.13:8), т. е. Церковь дает и основание к добродетельной жизни. – Во многих светских и духовных журналах была напечатана статья, в которой автор, защищая настроение интеллигенции, как силы жаждущей Бога и всей душей жаждущей хорошего «дела», в то же время говорит, что «проповедью одного только загробного идеала интеллигенцию не возьмешь». И очень жаль! Очень жаль, что загробный идеал современными христианами так забыт, что нет даже и надежды на его воздействие. А ведь загробный идеал и есть единственное основание земного «дела» людей. Какими же разумными целями может жить человек, если он не живет загробным идеалом? Разве в этом идеал? Земные цели? Может быть, но едва-ли разумно повторять ошибочные иллюзии прошлых веков, думавших устроить счастье людей; нет, земная жизнь, если и изменяется, то независимо от людей и несомненно – к худшему по отношению к большинству. Во всяком случае внимательно изучающий земную жизнь людей должен будет сделать безотрадный для земного существования людей вывод: «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чём говорят: смотри, вот это новое; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл.1:9–10).

Помимо этого, совершению простой логический вывод может указать, что земные идеалы, как низшие природы человеческой, разумеется, могут не возвысить её, а лишь принизить, так сказать понизить стремления, запросы душевные; возвысить же и облагородить душевную жизнь могут идеалы высшего свойства, вышеземного свойства, жизни небесной, т. е. высшие нравственные принципы.

Однако, что же может побуждать человека к деятельности, если у него нет возвышенных принципов добра. – Он может в своей деятельности лишь проводить, т. е., как говорят, убивать время, – такая цель деятельности у людей может быть; по крайней мере, мы её на каждом шагу можем встретить; а причиною этого весьма часто является эффектность внешней жизненной обстановки, хотя бы и при отсутствии в ней глубины содержания вообще и нравственных идей в частности. Прототипом таких мечтаний человеческих, таких усиленных забот устроить счастье на земле без Бога и вне религии – было построение Вавилонской башни. – Там люди хотели жить собственным довольством и служить, взаимно помогать один другому, одним словом, хотели устроить своё счастье и славу, но без Бога. Но это оказалось не по силам человеку; чтобы служить ближнему, нужно забыть себя, нужны великие терпение и любовь, а иначе можно так устроить своё благотворение, что униженный и уничтоженный этим благотворением человек лишь отвергнет заботу о себе этого благотворящего себялюбца, лишь бы ему не переносить от него, хотя бы и очень тонких, оскорблений. Постоянное служение ближнему может быть устойчивым, но если оно основано на неизменных принципах, а не на случайных, хотя и благонамеренных, мечтаниях. Поэтому и Вавилон, захотевший объединиться, но не во имя Божие, а во имя самоизмышленных объединяющих начал, в заключение погиб: люди перестали понимать один другого, – вот чем кончились их попытки устроить жизнь без Бога; этими попытками они создали себе такую жизнь, что поспешили разойтись. Вот отзвуки этой Вавилонской работы над устроением земного благополучия доходят и до нас: в наше время тоже оказываются забытыми и печальные последствия этого Вавилонского сооружения, и в наше время хотят благотворить ближнему вне религии вообще и церкви в частности. А чрез это и получается не благотворение в собственном смысле слова, а развлечение по поводу чужого горя; благотворитель и в таком случае продолжает заниматься только собою, но лишь свободное, ненужное, тяготящее его время начинает посвящать не только театру, обедам и прочим облагораживающим развлечениям, но между прочим и ближнему своему. Однако, если этот ближний решится беспокоить своего благотворителя в неуказанное время, если он рискнет нарушить покой благотворителя, когда этот последний занять еще чем-нибудь, то ближний может жестоко поплатиться. – Этим и кончается всякая попытка людей объединиться не на вечной основе закона Божия, а около своих мечтаний, редко очень редко переживающих столетие.

Итак, мы думаем, что общественная жизнь в своём стремлении обособиться от христианского учения забывает, что её может постигнуть грустная участь полного разъединения людей и настолько же сильного, как это уже было в завете ветхом; люди по-прежнему могут перестать понимать друг друга, служа лишь себе и своим интересам и забывши о чувстве любви, как полного самоотречения, заповеданного Христом и единственно могущего устроить благоденствие людей на земле. Вот к чему может повести людей забвение христианского учения о жизни будущего века, как единой великой цели земной жизни. Так. обр. вместе с забытой христианской истиной о цели жизни, как приготовлении к загробной жизни, забыты и средства к устроению этой жизни, – т. е. истинно христианской добродетели; соответственно же земной вновь измышленной цели жизни, как увеличения количества наслаждений, вместо добродетелей христианских – изобретена и новая добродетель, названная не русским словом – гуманность. – Что это такое, очень мало кто понимает. Действительно, гуманность в переводе на русский язык – значит человечность. Значит, что же такое должно обозначать это странное слово? – Ведь понятия человечность, быть человечным – понятия очень большие и растяжимые в представлении каждого отдельного человека. Ведь и Нерон считал себя, несомненно, человеком и несомненно он считал себя по своему и гуманным. Значит, слово гуманный – может ничего не обозначать, потому что это понятие может у каждого отдельного человека иметь своё собственное чуть не противоположное другому значение, потому что у всякого человека своя голова, он обо всём по своему и судит; и несомненно найдется такой человек, который, выслушав по своему адресу похвалу: гуманный, вовсе не сочтет это за похвалу, и если не вправе будет обидеться, то вправе будут сказать в ответ на эту похвалу: «Сам знаю».

Действительно, Нерон, по нашему понятию, не очень был гуманен; но, вдумаемся подробнее, по нашим то понятиям, что же обозначает это качество, – если только справедливость, то почему так и не назвать справедливого справедливым? – Любовь? – Но зачем же любовь называть гуманностью? Одним словом, – это качество обозначает, кажется, только то, что известный человек – не вор, не разбойник, не жесток по-зверски, никого на своём веку не задушил каким-либо способом; но какие положительные качества гуманного, т. е. человечного, человека – в этом слове еще нисколько не указано.

С другой стороны, в этом слове указано нечто большее, чем нужно или было желательно тем людям, которые это слово изобрели и которые забыли христианское учение о природе человека и начали слишком её идеализировать. Именно, они забыли, что человек, если он только физический человек, он только животное, и поскольку лишь он руководится нравственными правилами, т. е. своей духовной природой, не только человеческой, но и богоподобной, постольку он является действительно человеком. Если же человека рассматривать только в его земной человеческой природе и посмотреть, сколько в нём будет тогда гуманности, то придется повторить давнишний вывод по этому поводу, что человек человеку волк. Такой вывод сделал народ самый опытный, самый последовательный из всех, старавшихся дать человеку земное счастье и благоденствующее общежитие. Законы этого народа, законы гордого Рима, величайшего из эгоистов теоретиков, так называемое римское право, изучают современные христиане, но по своей недальновидности не замечают смертного приговора, произнесенного этим правом над собою и своею жизнью. Этот приговор выражен в вышеприведенных словах: человек человеку волк, и другими словами: строжайшее правосудие есть величайшая несправедливость. В противоположность этим заключительным словам римского права, св. Церковь, вполне с ними соглашаясь по существу, говорит человеку: 1, да, поскольку ты только человек, постольку ты «волк», как бы ты себя ни убаюкивал мыслью о служении человечеству; но ты можешь быть истинно ангелом хранителем ближнего своего, когда переродишься благодатию Христовою, когда чрез неё ты очистишь сердце своё от эгоизма и зла; 2, св. Церковь утверждает, что нужно относиться к людям с любовью, что это единственный закон для той жизни людей, которая всецело может утолить человеческую жажду правды. Но если люди забудут о едином благом законе, законе любви (христианской), а изобретут себе свой новый закон, какой бы то ни было, то изобретут себе лишь новое орудие своей пытки, потому что никакой закон не может дать людям счастья, кроме закона Божия, единственного закона, для человека природосообразного.

Эта мысль православно-христианского учения тоже забыта в самой сильной степени, – иначе нельзя объяснить, почему люди ищут новых форм жизни, помимо указанных Церковью. Они, забывшие христианское учение, забыли и природу человека и, видя вокруг себя, хотя и дурных и грешных, хотя и бессознательных, но все-таки христиан или людей по природе облагороженных христианскою истиною, стали идеализировать самую природу человека и последнею целью у них стала идея «человечества», и «человечного» утверждения вместо Царства Божия в душах людей.

Что же нужно, чтобы эти несомненно хорошие люди стали истинными сынами Церкви? – Нужно, чтобы они поосторожнее пересмотрели все понятия и основы своей жизни и переоценили их. Тогда они несомненно заметят, что то многое, чем они живут и что считают своим, принадлежит Церкви, и они это многое у Церкви бессознательно заимствовали, а потом об этом забыли и своё хорошее, но уже совершенно от Церкви заимствованное, стали противополагать церковному, неправильно понятому. – Если эта переоценка понятий совершится, если многое забытое из христианского учения опять войдет в сознание многих бессознательных последователей Христа, а многое неправильно понятое будет разъяснено, то, – мы твердо верим, – они будут самыми убежденными в вере, самыми добрыми сынами св. Церкви и жизнь церковная обновится и сами они как бы воскреснут духом, оживут и обновятся и многие безобразия русской жизни, о которых так скорбел И. С. Аксаков, сами собою исчезнут.

Итак, что же нужно для того, чтобы возвратить в Церковь тех, которые считают себя вне её, не понимая её жизни.

Во-первых, нужно, чтобы эти люди серьезно относились к жизни, нужно заинтересовать их сознательною жизнью; во 2-х, необходимо заставить, умолить, упросить их вспомнить забытое, вспомнить истинно христианское церковное учение, а не схоластические учебники, изучением которых ныне заменено изучение церковной жизни. – А особенно для всех необходимо быть искренними, искренне-стремящимися к добру и искренне, по крайней мере, не скрывающими своих недостатков; тогда еще есть надежда на исправление общественной жизни. – В противном случае людям грозит и земное и небесное горе. Вспомним, каким несравненно страшным обличением проникнута была речь Спасителя, когда Он обличал жизнь иудеев, вся жизнь которых была испорчена этим лицемерием и неискренностью, как ржавчина, изъевшими жизнь иудейского народа. Спаситель говорил им: Горе вам, книжники и фарисеи лицемеры, что затворяете Царствие Божие человекам; ибо сами не входите и хотящим войти не допускаете (Мф.23:13). Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать и того не оставлять. Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их (Мф.23:23–26).

И поныне эти слова Спасителя не потеряли своей обличительной силы и так страшно современны. – А вот за этим лицемерием и неправдою, за всеми этими постоянными взаимными уверениями, как это у нас всё хорошо и как всё совершенствуется и какие мы стали культурные, – за всеми этими неправдами мы и забыли св. учение Церкви, забыли суд Божий и милость, любовь взаимную христианскую, и веру в святость учения церковного. Сие забыли; а разве всё это можно чем-нибудь заменить? Всякая же попытка человека уверить и себя и других, что он отыскал средство к замене незаменимого, ведет его к самому тяжкому пороку лицемерия в деле религии. Это уже глубина падения человеческого, потому что человек, хотя и неверующий, но искренний и в своём заблуждении, еще может отыскать истину, но жалкий лицемер, ради своих видов (популярности, общественного положения и т. п.) эксплуатирующий свои убеждения, уже почти безнадежен в своём неверии. А сколько доверчивых и искренних людей погибло от этого отвратительного лицемерия вождей слепых, оцеживающих комара, а верблюда поглощающих.

Итак, вы, возлюбленные чада Церкви, будучи предварены о сем, берегитесь, чтобы вам не увлечься заблуждением беззаконников и не отпасть от своего утверждения, но возрастайте в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа (2Пет.3:17).

Архимандрит Андрей

Я уважаю Дмитрия Ивановича, как ревностного деятеля миссии. Скажу не для комплимента, что священники и крестьяне сел Тамбовской епархии никого из миссионеров не вспоминают с такой благодарностью и с таким удовольствием, как именно его. Я ценю его «миссионерские беседы» и учусь по ним. Однако, не могу удержаться, чтобы не указать уважаемому Д.И. печатно на некоторые промахи, составляющие вообще крайности нашей миссионерской полемики. Он не всегда разборчив в доказательствах.

Сектант требует обосновать всё исключительно на священном Писании, и при том на его букве, «на строке». Признавая эту претензию по существу неосновательной и доказывая необходимость свящ. Предания и более свободного, выводного толкования Писаний по духу животворящему, а не мертвящей букве, миссионер всё же вынужден немощной совестью сектанта стараться каждый прорекаемый пункт православного учения как можно сильнее оправдать от Писания, по возможности даже обосновать его на букве последнего. И чем ревностнее и долголетнее в своей деятельности миссионер, тем больше для него соблазна не в меру увлечься этой приспособляемостью: эта чрезмерная добросовестность, своего рода «ревность не по разуму», толкает его на путь натяжек при толковании слова Божия. Я не хочу обижать своих собратий, а просто скажу правду: когда я стал впервые знакомиться с их устными и печатными беседами и обличениями, я ужаснулся громаде не к делу приводимых ими текстов. Если бы задаться целью собирать курьезы миссионерской аргументации, то получился бы преинтересный томик анекдотов, полный таких перлов, как объяснение в смысле иконопочитания слов апостола: «Образ дах вам» и т. под. В одном из самых боевых миссионерских пунктов Т-ой епархии я знаю еще одного молодого священника с семинарским образованием, который в беседе об иконах победил штундиста-начетчика текстом Гал.3:1. «Покажи да и покажи, наступал последний, иконы из Нового Завета». И вот после многих бесплодных препирательств батюшка по всем правилам (сильное доказательство наконец) патетически ахнул: «О, несмысленные Галаты! кто прельстил вас не покоряться истине, вас, у которых пред глазами предначертан был Иисус Христос, как-бы у вас распятый?» Штундист, как подавился, не мог вымолвить слова и утирал пот. Поражение было полное; православие торжествовало. Но, что удивительно, даже потом на дому в откровенной беседе со мною священник не хотел расстаться со столь эффектным доказательством и всё рылся по греческому тексту, чтобы доказать и мне, что в Гал.3:1 разумеется именно иконописание. Знаю я и другого очень умного священника той-же епархии, свыше 15 лет подвизающегося в селе, где до 200 молокан, имеющего звание окружного миссионера, который дает любому сектанту на любую тему мат в 2–3, много 5 ходов. Последний смертельный шах у него в вопросе об иконопочитанин, – это ссылка на Откр.11:19: «И отверзся храм Божий на небе и явился ковчег завета Его в храме Его». На ковчеге завета были изображения херувимов; а относится-де Откр.11:19 к новозаветным временам настоящей жизни, ибо в будущей жизни храма уже не будет (Откр.21:22). С этим батюшкой вот уже многие годы ни один сектант не беседует. Обозвется это он к кому-нибудь, а тот отмахивается: «э, будет, Михаил Иовлевич, туман ты всегда наводишь». Ровно-бы и хорошо: сектанты всегда побиты: но, может быть, лучше-бы было, пусть-бы они возражали и выслушивали доказательства «без туману»: миссия не фокус и не игра в шахматы. Огорошенный и побитый в сию минуту, сектант потом все-таки поймет, докопается, что его разбили не по существу, что не вера его побеждена силой православия, а он, несообразительный, малознающий не сумел отстоять её пред более сильным противником: и он еще более ожесточится против православия и будет издеваться над его основаниями, как над натяжками. В селе Л-х Т-ой епархии вел свои последние беседы уже переведенный в Е-ую епархию миссионер, три года горячо работавший по своему делу. Беседа была с жидовствующими. После неё зашли мы выпить стакан чаю к учителю, куда пригласили и оппонента-начетчика. «А помнишь, И. Е-ыч, говорит этот миссионеру, как ты побил меня год тому назад 25 стихом из 9 гл. пр. Иеремии? Я потом ведь сто раз перечитывал главу и, наконец, несомненно вижу, что все-таки я тогда был прав». И начетчик был действительно прав, ибо Иер.9:25 говорит о посещении обрезанных и необрезанных не благодатию и милостями, а несчастьями и наказаниями и след. вовсе не содержит в себе пророчества об отмене обрезания, как то утверждал миссионер. Пользу или вред православию принесло доказательство миссионера, давшее ему видимую временную победу?… Когда потом я стал основательнее знакомиться с обличением жидовства, я с ужасом увидел, что это толкование 9 гл. Иеремии вовсе не было случайной выдумкой миссионера в минуту увлечения полемикой, а существует и в печатных миссионерских трудах (см. «Путевой Журнал Прот. Гусакова» Астрахань 1899 г., стр. 24-я). Достаточно ознакомиться хотя-бы только с «Критическим разбором» Оболенского, чтобы понять, какая масса совершенно непригодных доказательств обращается в миссионерской, даже печатной, полемике. Ведь магистерский труд Оболенского несомненно не плод практики самого автора, а собран им из трудов миссионеров-практиков; и при том во всяком случае это фильтр, пропустивший, по спокойном исследовании, лишь лучшее, более доказательное. И все-таки в доказательство, напр., законности крещения младенцев Оболенский указывает слова ап. Петра (во 2 гл. Деяний) из проповеди его евреям в день Пятидесятницы: «вам принадлежит обетование и детям вашим», очевидно разумея под «детьми» не просто потомков, а именно младенцев, хотя этого доказать никак невозможно (стр. 200-я по 2-му исправленному изданию). «Справедливым-же почитаю, пишет тот-же апостол Петр, доколе нахожусь в этой телесной храмине, возбуждать вас напоминанием, зная, что скоро придется оставить храмину мою… Буду-же стараться, чтобы вы и после моего отшествия всегда приводили это на память» (2Пет.1:13–15). Этот текст Оболенский берет в доказательство молитвы за нас праведников и по отшествии их из сей жизни (стр. 281). Но обстоятельство «после моего отшествия» здесь относится не к глаголу «буду стараться», а к «приводили»; поэтому при «буду стараться» можно с одинаковым правом подразумевать и «теперь» и «потом», и «доколе нахожусь в телесной храмине» и «по отшествии моем», и кажется первое толкование ближе к смыслу отрывка. На стр. 303 Оболенский берется доказывать возможность посмертного прощения грехов примером разбойника, который во всяком случае был прощен Спасителем еще при жизни! Хорошо еще, что сектанты мало знакомы с нашими полемическими трудами: сколько нашли бы они в них противоречий! Если нам надо доказывать Троицу, мы толкуем трех странников, явившихся Аврааму, в смысле трех Божеских лиц (см. Тифлова «Памятную книжку» стр. 8-я); если же приходится доказывать, что ангелам подобает поклонение, мы тоже явление объясняем так, что один из странников был Господь, а два другие – ангелы (см. у Оболенского стр. 275).

И вот на подобные непрямые пути миссионерства стает иногда и г. Боголюбов (см., напр., 66–7 стр. Бесед). Не имея в виду указывать ему его промахов подробно, укажу лишь две крупных натяжки в его последней беседе о св. мощах, по поводу коей я собственно и заговорил. «Были случаи нетления тел по смерти Христовой, пишет он, о чём свидетельствует ев. Матфей (Мф.27:52)». Уверяю Дмитрия Ивановича, что ев. Матфей вовсе не свидетельствует об этом. Он только говорит, что «многие тела усопших святых воскресли». Были-ль они до воскресения нетленны или истлевши, об этом в Писании нигде ничего не указано. Из того же обстоятельства, что тела воскресли, конечно, никоим образом нельзя еще заключать, что они и хранились в гробах нетленными, ибо мы знаем воскресение смердящего, т. е. разлагающегося тела Лазаря и верим во всеобщее воскресение с телами всех праведных и неправедных, истлевших вместе с нетленными. Затем, Дмитрий Иванович много раз повторяет, что совершили чудо воскрешения мертвеца не просто кости Елисея, а его нетленное якобы тело. Откуда взял это Дмитрий Иванович – это его тайна. Мы-же нигде в священном Писании не находили, чтобы было сказано, что тело Елисея было именно нетленно; думаем, что такого места Писаний не найдет и Дмитрий Иванович. Насколько можно догадываться, уважаемый миссионер основывается на том, что останки Елисея, равно как и святых, воскресших при смерти Христа, названы в св. Писании «телами» (Сир.48:14; Мф.27:52). Но слово «тело» еще не дает непременно мысли о нетлении, ибо и разлагающееся тело мы всё еще назовем «телом». Пр. Исаия, говоря о воскресении мертвых, выражается: «восстанут мертвые тела» (Ис.26:19); но нельзя утверждать, чтобы у пророков было учение о воскресении лишь святых и нетленных (см. и Рим.8:11). Останки пр. Елисея раз названы в св. Писании «телом» (Сир.48:14), а другой раз «костями» (4Цар.13:21). Если Дмитрий Иванович будет утверждать, что нетленное тело может быть названо костями, то он должен согласиться, что и наоборот – одни кости могут быть названы телом. Словом, у нас нет данных для решения вопроса о тлении или нетлении тела Елисея и тел, о которых упоминает ев. Матфей. Но если уже надо было-бы к чему-нибудь прийти, то, конечно, мы должны отдать преимущество выражению канонической книги Царств («кости») пред выражением неканонической книги Сираха («тело»).

Такие и подобные доказательства несомненно унижают нашу миссионерскую полемику и дают сектанту повод обзывать нас адвокатами духовенства, готовыми защищать по долгу службы всё, что угодно.

Да простит мне уважаемый Дмитрий Иванович.

Миссионер В. Базарянинов

В 1902 году я, по поручению своего начальства, как и в предыдущие годы, с миссионерскою целью посещал равные города, села, деревни России. Во всех почти местах, где мне пришлось быть, я вел беседы с раскольниками, или публичные или же частные; последние, впрочем, ведутся мною чуть ли не на каждом шагу. Иногда приходилось вести беседы монологически, по отсутствию совопросников, и имея своею целью утвердить православных, большею частью единоверцев, как недавно вышедших из раскола, в истинной вере и научить их давать отповедь раскольникам, среди которых они находятся. Отношение раскольников к православной Церкви в разных местах не везде одинаково. В одном месте беседы скоро приносят плод, – раскольники тут же, после бесед, изъявляют своё желание присоединиться к Церкви, и присоединяются; в другом – последователи раскола, слыша обличения их неправоты, и после бесед еще продолжают некоторое время пребывать в нём, в ином же, несмотря на ясные доказательства гибельности раскольнических сект, последователи последних упорно остаются при своём веровании. Некоторые из раскольников держатся своего заблуждения по своему, втолкованному в них с малолетства, предубеждению против Церкви, другие пребывают в расколе в силу привычки, иные же не уходят из него лишь потому, что опасаются в случае присоединения к Церкви остаться без молитвенного дома, так как по близости нет св. храма. Последнего рода раскольники есть повсюду, но особенно много их в Костромской епархии. Значительное число таковых наблюдается также в Подольской, Курской и Харьковской губерниях. На таковых раскольников, по примеру прежних лет, мною было обращено особенное внимание. После бесед они обычно соглашались присоединиться, но только, чтобы у них была потом церковь со своим причтом. В таких случаях я всегда обещал принять участие, по их присоединении, в открытии у них прихода, приискании священника, псаломщика и устройстве храма. И всё это, когда они присоединялись, я для них, при помощи Божией и при внимании и благосклонности моего начальства, исполнял: ходатайствовал об открытии приходов, приискивал людей, которые, исполняя дело священника или псаломщика, могли бы также способствовать и искоренению раскола. Не мало было приготовлено таких лиц при Поимской единоверческой церкви. Находил я и благодетелей, которые строили храмы для присоединяющихся на свои средства. Всё это, хотя иногда и с немалым трудом и препятствиями со стороны врагов церковного мира, устраивалось для обращающихся в лоно Христовой Церкви. Опыт показал, что открытие единоверческих приходов и устроение храмов и школ церковных в местах, где есть хоть несколько человек присоединившихся из раскольников, есть самый вернейший способ к искоренению раскола. Никакая миссионерская проповедь, хотя бы и усиленная, не может с полным успехом бороться с расколом, если не будут открываться для присоединяющихся единоверческие приходы. Присоединившиеся к Церкви, хотя бы и несколько человек, всегда принесут пользу св. Церкви, если у них будет свой священник и св. храм, потому что около них живут люди, блуждающие во тьме раскола, у которых, как бы они ни были настроены против Церкви, должно возникнуть сознание своего заблуждения при виде православного богослужения. Каждый раз, при звоне колокола, раскольник поневоле вспомнит, что у него нет законного священства, что он не находится в лоне Христовой Церкви, нет у него того, что установил в своей Церкви Христос. Вот тут-то и много может сделать проповедь миссионера. Разоблачить неправоту раскола и сравнить его положение с упованием тех, которые из него ушли и имеют истинное пристанище – храм с законным священством – и сердца заблудших тронутся. Храмы единоверческие благотворно действуют не только на тех раскольников, которые недалеки от соединения со св. Церковью, но и на более отдаленных и более приверженных к расколу: видя торжественное служение в единоверческих церквах, какого нет в расколе, и те оставляют своё заблуждение и соединяются с православною Церковью. В виду сего я, в продолжение годовой своей деятельности, главную заботу положил на то, чтобы не оставить соединенных мною или в этом году или раньше без священника и храма. У тех, которые присоединены в предыдущие годы, построены храмы и открыты приходы, об устройстве храмов и открытии приходов для вновь присоединенных в этом году также принято мною попечение: я испрашивал надлежащее разрешение на открытие приходов, принимал меры к отысканию и подготовке людей для причта, а равно – и благодетелей, которые своими средствами помогли бы св. делу. Постройка таковых храмов в некоторых местах теперь уже разрешена и начата.

Другая моя забота состояла в ведении противораскольнических бесед в разных местах России с различными совопросниками. В отчетном году мне пришлось беседовать значительно усиленнее, чем в предшествующие. Было проведено до 20 бесед с самыми выдающимися расколоучителями, каковы – Перетрухин, Пичугин, Коновалов – слепец, Усов и австрийский лжепоп Старков. Главными пунктами таких собеседований были – Тобольской губернии с. Брыминское, г. Тюмень, Пермской с. Каргопольское, г. Екатеринбург, Нижний Новгород, с. Поим, Пензенской губ. и Голяевка, Саратовской губ. Беседы с названными расколозащитниками, благодаря помощи Божией, прошли не только без урону, но и с пользой для св. Церкви. В некоторых местах тут же, после бесед, раскольники, сознав свою неправоту, заявляли публично, что они оставляют свой душепагубный раскол и просят присоединить их к св. Церкви. Так, например, в Сибири, в Тобольской губернии, после целого ряда собеседований с нетовцем Коноваловым, на другой же день по окончании бесед их было присоединено из последователей нетовщинской секты 7 человек с совершением над ними таинства св. миропомазания; в с. Голяевке, Саратовской губернии, подобно сему же, вслед за несколькими беседами, проведенными с австрийцем Перетрухиным, 87 человек публично при своём же защитнике заявили, что австрийская секта неспасительна, поэтому они уходят из неё в лоно св. Церкви. Таковые присоединения были совершаемы мною с особенным торжеством, при многочисленном собрании народа.

Первую поездку в отчетном году, в начале января, я предпринял в д. Колчевку, Кромского уезда. Орловской губернии. Здесь состоялась беседа с раскольниками поморцами, в их молельне. Слушателей было довольно много. Беседа продолжалась около 8-ми часов и прошла очень шумно. Мной было доказано, что священство в Христовой Церкви вечно, что антихрист будет человек, а не какое-либо безличное существо и что установленное Христом священство он уничтожить не может. Несмотря на ясные доказательства, обличавшие поморщину, раскольники лукаво отстаивали свои мнения и явно противились истине.

Затем, в феврале, я посетил с. Голяевку, Саратовской епархии, где и произвел публичное собеседование с раскольниками австрийцами об их незаконном священстве. Беседа продолжалась 7 часов и прошла не без пользы для православной Церкви: из присутствовавших на беседе 60 человек, последователей австрийской секты, заявили о своём желании оставить раскол и присоединиться к св. Церкви. Желание их было радостно исполнено в этот же день 11-го февраля. Присоединены они были чрез таинство св. миропомазания. Торжество было неописуемое. Такой переворот в среде австрийщины в с. Голяевке вызвал то, что раскольники решили просить пресловутого Перетрухина, своего защитника, приехать и защитить их, Тут-же я с ними заключил условие относительно предстоящих бесед с Перетрухиным. Раскольники дали слово, что Перетрухин будет здесь 6-го марта, на каковой день и назначили беседу.

3-го марта я провел беседу с беспоповцами в с. Поиме о таинстве покаяния, на которой было доказано, что раскольнические наставники, как не имеющие благодати священства, не могут вязать и разрешать грехи кающихся, почему их исповедь не спасительна. Вслед за этой беседой, 5-го марта я приехал в с. Голяевку. Оказывается Перетрухин уже живет здесь целые сутки и развращает народ, уверяя всех, что он на беседе оправдает свою веру и возвратит назад тех, которые из раскола ушли в православную Церковь. Раскольники, вследствие такого уверения своего защитника, приободрились и заранее торжествовали победу над православием. 6–7 и 8 марта были проведены мной беседы с Перетрухиным. Велись эти беседы в православном храме в присутствии каждый раз человек до 1000 раскольников и православных. Слушатели были не только местные, но и сторонние, нарочито приезжавшие из соседних губерний – Пензенской и Тамбовской. В ведении бесед принимали участие саратовский миссионер о. Павел Соколов и единоверческий священник с. Бокур. 1 и 2 беседы были проведены о том, могут ли все епископы одновременно уклониться в ересь, так чтобы Церковь осталась с одними священниками, как это было у австрийцев в течение 180 лет? Был ли такой пример в истории христианской Церкви до 1667 года? Обе эти беседы продолжались часов по 8 каждая, но, несмотря на то, что времени было достаточно, Перетрухин на вопрос не нашел, что ответить и авторитет его в глазах его последователей значительно понизился. Мною с особенною ясностью было доказано, что Церковь одновременно лишиться епископов не может, ибо Господь обетовал – пребыть трехчинной иерархии в Христовой Церкви вечно. Раскольники к началу третьей беседы приумолкли совсем. На третьей и последней в этом месте беседе мой совопросник старался обвинить нашу православную Церковь за проклятия и мнимые порицания на обряды, старался найти ереси, но всё его старание в этом отношении осталось тщетным; его обвинения были опровергнуты и было доказано, что наша православная греко-российская Церковь чиста от ересей. Беседа эта продолжалась с 10-ти часов утра до 9-ти вечера. По окончании этого последнего собеседования к утешению сынов православной Церкви, здесь же, на месте беседы, несколько раскольников, во всеуслышание, при Перетрухине же, заявили о своём желании уйти из раскола и присоединиться к св. Церкви. Присоединение их было совершено в тот же час: все они были помазаны св. миром. Чин присоединения совершали 8 иереев. Торжество для православных было великое. Радость раскольников была сломлена. Перетрухин на другой же день со стыдом уехал из Голяевки. Для всех присоединенных здесь предположено построить единоверческую церковь и отыскиваются уже благодетели, которые помогли бы своими средствами построению св. храма.

10-го марта я произвел публичную беседу в с. Поиме; беседа продолжалась около 6-ти часов. Раскольникам было разъяснено, что Христова Церковь никогда не лишится Богоучрежденного священства и 7-ми св. таинств, хотя бы и пришел антихрист. Совопросники мои защищались очень слабо. Наставники их совсем не ходят на беседы. Видно, что у раскольников этих осталась лишь одна привычка, а основания никакого нет.

Из Поима я непосредственно направился в с. Плоское, Херсонской епархии. Здесь 20-го марта, с местным миссионером о. Иоанном Рябухиным и московским священником о. Гребневым, имели суждение о приобретении земли под единоверческий храм – для недавно присоединившихся из раскола и решили просить начальство об отчуждении потребного количества земли (которой плосковцы раскольники ни за что не хотели отвести).

Вторично я посетил Плоское опять с о. Рябухиным же 13-го ноября. В этот же день в помещении волостного правления была проведена беседа. Раскольников собралось много, но среди них не было таких людей, которые серьезно могли бы вести собеседование. На беседе присутствовали также местный священник, о. Гребнев, и присоединенные из раскола. Беседа прошла очень шумно. Раскольники держали себя вольно, дерзко, допускали личные оскорбления и т. п. При одной из этих молелен имеются колокола и вот нашлись люди, которые, желая разогнать народ с беседы, зазвонили в колокола, а некоторые из бывших на месте собеседования закричали: «звонят! пожар!». Вслед за этим все устремились было бежать, но когда увидели, что это – обман, то большая часть из них вернулась назад. Несмотря на злобу раскольников и противление их слышать истину, все-таки им выяснено было, что у них священство незаконное, лживое, безблагодатное, что последующие ему не могут спастись. Не все, впрочем, здешние раскольники так закоренели в своём заблуждении, есть среди них и такие, которые сознают свою неправоту и хотели присоединиться к св. Церкви, но медлят сделать это из боязни, что их будут притеснять и гнать их сородичи, каковое гонение претерпевают уже прежде присоединенные; а больше всего удерживает их в расколе неимение у присоединенных своего пристанища – храма. У раскольников плосковских молельни внутри богато обставлены, на сборища свои они стекаются по звону колокола, во всех важных случаях моление у них совершается торжественно, с хорошей обстановкой и при колокольном звоне. Естественно, при таком положении дела, трудно человеку, хотя и усомнившемуся в правильности своего верования, отстать от соблазнительного раскола, на много превосходящего своей внешней стороной скромную обстановку молитвенного дома единоверцев, приютившегося в убогой квартире священника. Имеется посему настоятельная нужда в постройке храма для недавно присоединившихся единоверцев, храм ободрит робких раскольников, готовых присоединиться к Церкви, и сломит гордость самоуверенного раскола. К настоящее время постройка в Плоском храма решена уже окончательно. Нашлись благодетели, купцы Лопатины, купившие в этом селе две усадьбы, и пожертвовавшие их на церковь. На одном из этих мест будет построен храм, на втором предполагается выстроить здание для церковной школы. Есть благодетели, которые обещаются помочь своими средствами и постройке храма.

24 и 25 марта было проведено мною 2 беседы в с. Ровнах, Херсонской же епархии. Беседы были проведены с поморцами в единоверческом храме, при многочисленном стечении народа. Раскольникам было разъяснено, что поморская секта не составляет Христовой Церкви, ибо в ней нет Богоучрежденного священства и 7-ми св. таинств, без чего спасение верующих во Христа невозможно. Раскольники свою секту защищали очень слабо. Беседы были шумные, но не бесполезные, так как их слушали со вниманием и интересом. Единоверцев в Ровнах до 1000, а раскольников около 1500 – обоего пола.

27 и 28 того же марта состоялись 2 публичные беседы в г. Кременчуге, Полтавской епархии, в единоверческих храмах. Раскольники г. Кременчуга – австрийцы. Слушателей на беседы как австрийцев, так и православных собралось очень много. Что говорилось на них слушали со вниманием и большим интересом, тем более, что в Кременчуге собеседований с раскольниками не было никогда. Защищать австрийскую секту выступили местные раскольники, защищались слабо. Раскольникам было доказано, что новоявленная австрийская иерархия незаконна и люди последующие ей спасения получить не могут.

Вторично я посетил Кременчуг в сопровождении о. Иоанна Рябухина в ноябре. 17-го числа произвел беседу тоже в единоверческом храме и с австрийцами же. На этой беседе так же, как и в первый раз, раскольники защищались слабо и с особенною ясностью была опять пред ними разоблачена незаконность австрийской лжеиерархии. Слушателей было столько, что довольно просторный храм был наполнен до тесноты. На православных эта беседа произвела хорошее впечатление, а защитники раскольнические, когда увидели, что их доводы опровергнуты, с беседы убежали со стыдом. Противораскольнические собеседования в г. Кременчуге – дело новое. Православные кременчужане очень интересуются беседами, стараются воспринять, что говорится на них в обличение раскольников и впоследствии сами вступают с последними в словопрение о вере на улицах, площадях и вообще при встречах с ними. Единоверцы здешние не особенно были тверды в православной вере, но, присутствуя на беседах, услышали разоблачения незаконности австрийщины, о которой они ранее думали совсем другое, и утвердились в православии.

Священник местной Покровской единоверческой Церкви о. Петр Синельников принимает горячее участие в устройстве бесед.

Из Кременчуга я проехал в Курскую епархию, где 1-го апреля в с. Нижние Деревеньки, Льговского уезда, присоединил 40 человек раскольников беглопоповщинской секты. Одни из них присоединены 2-м, а другие 3-м чином. Недавно там же присоединилось еще 5 человек. Все эти присоединенные находятся среди большого количества раскольников, тоже недалеких от соединения со св. Церковью. Медлят последние присоединением только лишь за неимением в этом селе единоверческого храма. В виду таких обстоятельств предполагается в этом селе построить храм. В ноябре, при посещении г. Курска, мною подано прошение преосвященному Лаврентию о том, чтобы он вошел с надлежащим ходатайством об открытии прихода в с. Нижние Деревеньки. Отыскиваются также благодетели для построения храма.

16-го, 17-го по 18 апреля, в дни св. Пасхи, были проведены мною беседы в с. Поиме с защитником поморской секты, поимским же начетчиком, Львом Пичугиным. Пичугин – человек торговый и со средствами; среди своих поморцев он пользуется неограниченным авторитетом и славой непобедимого защитника поморщины. Славится он не только среди своих поимцев, сородичей по вере, но и в других местах, где он только бывает. Поморцы смотрят на него, как на человека, могущего дать отповедь собеседникам и защитить свою секту. В качестве защитника поморцев последние вызывают Пичугина и в другие губернии, как, например, Саратовскую, Нижний Новгород и др. В Поиме же Пичугин до последнего времени ни за что не хотел беседовать с православным миссионером. Около 17-ти лет я, каждый год, назначая беседы, посылал ему приглашения прийти на беседу и защищать свою секту, но он всегда от этих приглашений отделывался отказом, в оправдание чего говорил, что ему, как человеку торговому, занятому коммерческими делами, беседовать недосуг. Если же Пичугина попросят его одноверцы приехать куда-нибудь на сторону защитить их там, то он немедля едет туда и там беседует. В настоящем году Пичугин дал слово провести со много несколько бесед в Поиме. Согласие это он дал лишь потому, что поимские поморцы, которых я в течение 17-тп лет ежегодно во время каждого собеседования понуждал заставить Пнчугина беседовать в Поиме, приступили к нему с настойчивой просьбой, чтобы он вышел защищать их. На беседы приехали люди из разных мест Пензенской, Саратовской, Нижегородской и Самарской губерний. Раскольники были разных сект. Имея в виду громадное стечение народа, первоначально предполагали вести беседы на базарной площади; уже было приготовлено для этого возвышение и палатка, но вследствие неблагоприятной погоды беседовать здесь оказалось невозможным, почему все беседы происходили в единоверческом храме. Первая и вторая беседы были всецело посвящены вопросу о вечности в Христовой Церкви Богоучрежденного священства. Мною, во вступительной речи, было выяснено, в какое время Иисус Христос в своей Церкви установил священство и приведены доводы из евангелия и др. мест св. Писания о вечности в Церкви Христовой этого священства. Затем совопроснику предложено было ответить на вопроси будет ли в Христовой Церкви вечно существовать Богоучрежденное священство или нет, если не будет, где писано об этом? В течение двух бесед Пичугин на этот вопрос не ответил, даже и не коснулся его. Говорил, и говорил очень много, часов по 5-ти иногда подряд, – что от еретиков, священных лиц, причащаться нельзя, совершаемые еретиками таинства недействительны и что если бы он увидел сейчас православных священников, то с любовью их принял бы и ноги их омыл слезами. Я в каждой своей речи приводил Пичугину доказательства, что священство в Христовой Церкви вечно и замечал ему, что он напрасно говорит о священстве еретическом. Если он видит у других священство еретическое, то у него-то все-таки должно быть не еретическое; а так как у него нет его, то и секта поморская – не Церковь Христова, почему и находящиеся в ней не спасутся, «зане кроме Церкви Божией нигдеже несть спасения».

3-я беседа была о любимом раскольниками предмете – о клятвах собора 1666–67 гг. и резких выражениях о старых обрядах, обретающихся в полемических наших книгах. Об этом Пичугин читал и толковал так, как обыкновенно читают и толкуют все защитники раскола. Говорил он 4 часа к ряду. Мною прежде всего было доказано, что за произнесение клятв, хотя бы они были положены и неправильно, Церковь Христова благодати лишиться не может. Затем было разобрано, в каком смысле были положены означенные клятвы. Когда же я еще продолжал разбирать возведенные раск. начетчиком на нашу православную Церковь обвинения, Пичугин, видя, что почва, которую он создал было себе, разом вычитав какие только мог найти обвинения на Церковь, из-под его ног ускользает, не дослушав моего разбора, поспешил уйти из церкви, за ним последовали и его приверженцы. Торжества для православных было несказанное, а на поморцев бегства Пичугина легло позором. Каждая из бесед продолжалась часов по 8–9 без перерыва. По окончании их в Поиме была такое волнение, какого еще никогда не было.

С этого времени авторитет Пичугина в глазах его последователей понизился. При встречах с православными поимцами поморцы уже перестали говорить, как бывало раньше говорили, – мы малограмотны, поди поговори с Пичугиным. Не знаю, придет ли теперь еще когда-нибудь вынудить Льва Пичугина выйти побеседовать в Поиме.

Синодальн. мисс. Ксенофонт Крючков

(Окончание следует).

А.П. Чехов – писатель по преимуществу настроения, писатель «будничной», серой жизни, где редко-редко промелькнет светлый луч, к которому тянется живая душа человеческая. Да и «живых»-то людей, ищущих света и правды, очень мало у Чехова, почти нет. Чеховские типы, с «вопросами» и без «вопросов» (а их так много и так они разнообразны по своим душевным склонностям) – преимущественно скучающие люди. Скука – вот причина, почему одни из них сплетничают, лгут, доносят, льстят; а другие шатаются по гостям, играют в карты, пьянствуют; третьи любят всякие церемонии – похороны, свадьбы, юбилеи, где говорят бессодержательные, иногда и прямо обидные речи, – всё это делают люди просто от скуки. Другого они не могут делать или не хотят, а вернее – боятся делать. Боятся, напр., искать правды и защищать её примером личной жизни; боятся «широкого просвещения» и разных «прогрессивных» начинаний; боятся школ и искренних речей, – словом – боятся «света», а потому принуждены ограничиться подобными мелочами и даже с каким-то удальством всасываются в бездонное житейское болото…

Впрочем, в разнообразной плеяде чеховских типов найдутся люди, которых ни в каком случае нельзя причислить к скучающим. Это та пестрая группа лиц, состоящая из канцелярских чиновников, аптекарей, писарей, которая стоит вне широких общественных задач и не ломает головы над разрешением мудреных вопросов. Люди эти не праздны и потому избавлены от скуки. У них есть дело, – они трудятся и даже много; трудятся некоторые, любя своё маленькое дело. Кроме того, у них существуют свои семейные, служебные обязанности, исполнение которых для многих становится законом. Наконец, некоторых из них можно назвать верующими людьми. У них есть известные нравственные устои. В общем впечатление от таких благодушно-юмористических рассказов, в которых описывается жизнь маленьких людей в тех или других её проявлениях, получается более или менее мягкое, именно – благодушное.

Совсем не то впечатление получается при чтении крупных произведений Чехова, где описываются люди, стоящие на уровне современного умственного развития, у которых, поэтому, и кругозор шире, да и свободного времени от занятий больше. Они не имеют нужды беспокоить себя и терпеть неприятности из-за насущного куска хлеба; они не рискуют тем, что завтра, по капризу «высшего начальства», могут остаться не у дела; к их услугам – театр, книги и проч. «благородные» развлечения. А между тем – это самые скучные, самые неуравновешенные, тоскующие люди. «В 30 лет уже похмелье, – ноет Иванов (Др. «Иванов»), – я уже надел халат. С тяжелой головой, с ленивой душой, утомленный, надорванный, надломленный, – без веры, без любви, без цели, – как тень, слоняюсь я среди людей и не знаю – кто я, зачем живу, чего хочу».

«Сама по себе жизнь скучна, грязна, – жалуется другой чеховский герой – Петров, – затягивает эта жизнь… Чувства как-то притупились, ничего мне не нужно, никого я не люблю… Среди отчаянной скуки вместо людей кругом бродят какие-то серые пятна, слышатся одни пошлости»…

Но почему-же скучно нашему интеллигенту? Почему он так сумрачно смотрит на весь строй современной действительности? Да все потому, что он привык жить по шаблону. «Выбирайте, убеждает тот же Иванов, что-нибудь заурядное, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее тон, тем лучше… Не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены… Да хранит вас Бог от всяких рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей… Запритесь себе в свою раковину и делайте своё маленькое Богом данное дело… Это теплее, честнее и здоровее».

Жить, как живут Ивановы, Астровы и как многие живут, жить по шаблону, – для некоторых немногих всё равно, что отказаться от жизни. Нельзя, действительно, не согласиться с автором, что все эти мучительные, неразрешимые вопросы о жизни давят нас своею тяжестью именно потому, что мы привыкли жить по шаблону; это общее недомогание, которого не могут не чувствовать более или менее впечатлительные натуры, этот огромный и с каждым годом увеличивающийся в нашем обществе контингент неврастеников и многое другое, страшно ненормальное, болезненное – суть следствия шаблона. По шаблону мы привыкли воспитывать, обучать своих детей; по шаблону заботимся и о последующей их судьбе. По шаблону мы верим в Бога и не верим в Него. В первом случае мы молимся, исполняем церковные обряды, мало осмысливая и почти не осмысливая то, что мы делаем: во втором – мы смеемся над молитвами и обрядами, громогласно заявляем о своём неверии, но в оправдание этого неверия приводим, однако, только избитые общие места, свидетельствующие о нашей нравственной лености, скудости ума и пустоте душевной. Нет этого отжившего «мещанского идеала», этой рутины никто из мало-мальски мыслящих людей принять не может.

Есть-ли, однако, эти мыслящие люди у Чехова, ищущие правды и примером личной жизни свидетельствующие о ней? Несомненно, самый симпатичный в нравственном отношении тип представляет собою Соня в «Дяде Ване». Она верит в Бога, любит людей и жалеет их, в особенности тех, кто не находит в своём сердце ни веры, ни любви, для которых жизнь, поэтому, потеряла всякий смысл.

В самом деле, какою глубокою и вместе детскою верою, какою жалостью проникнута её речь, обращенная к разочарованному «дяде». «Мы, дядя Ваня, – говорит эта добрая девушка, – будем жить, – проживать длинный ряд дней, долгих вечеров, будем терпеливо сносить испытания… будем трудиться для других… а когда наступит наш час, мы покорно умрем, и там, за гробом, скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько; и Бог сжалится над вами, и мы с тобою, дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, – мы обрадуемся, и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем»! (Курс. везде наш).

Вот в том-то и весь трагизм жизни, что у современного интеллигента нет этой веры, которая дает возможность не только «терпеливо сносить испытания», но и окрыляет людей на подвиги, на жертвы… «Сколько бы я ни думал, – рассуждает старый профессор в рассказе Чехова «Скучная История», – и куда бы ни разбрасывались мои мысли, для меня ясно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного. В моём пристрастии к науке, в моём желании жить, в этом сидении на чужой кровати и стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие составляю обо всём, нет чего-то общего, что связывало бы всё это в одно целое… Каждое чувство и каждая мысль живет во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинах, которые рисует моё воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей и Богом живого человека. А если нет этого, то, значит, нет ничего»…

Если Бога нет, «то, значит, нет ничего» – для верующих это аксиома. Но с тем определением Бога, которое дается в вышеприведенных рассуждениях «ученого», согласиться нельзя. Во-первых, – что такое мои мысли, мои чувства, мои желания, моё пристрастие к науке? Во-вторых, – почему объединяющая всё это «общая идея» может быть «Богом живого человека». Мои чувства могут быть альтруистичны и эгоистичны, добрые и злые, возвышенные и низменные, а равно мои желания и стремления могут быть вызываемы противоречивыми мотивами. Но допустим, что все мысли, чувства и понятия мои направлены к одной возвышенной цели – к исканию истины. Но разве искания истины служат ответом на вопрос, что называется Богом живого человека? Истину ищут многие из «живых» людей, тоскующих по ней; но, разумеется, идут к ней разными, часто взаимно уничтожающими друг друга путями, и потому, что для одного будет истина, для другого окажется противоречием ей, ложью. Так, по мнению старого профессора, его Бог будет та «общая идея», которую он ищет и которую не знает – как определить, а по нашему мнению – эта «общая идея» есть просто синтезирующий ум или разум, возведенный в божество теми, кто отрицает веру в Высший Разум.

Чехов в лице старого профессора, несомненно, обрисовал один из тех нарождающихся типов, которые, по-видимому, начинают искать Бога. Прежние так называемые «прогрессивные идеалы», которые заменяли веру и открывали двери для «широкой общественной деятельности», этих людей уже не удовлетворяют. Да и сам автор ко многим из названных идеалов, заметно, относится отрицательно. Для примера возьмем, положим, идеалы народничества. Отличительной чертой этого интересного движения интеллигенции должно признать особенное, как бы мистическое настроение народников в отношении мужика. Последний был возведен на высокий пьедестал и украшен всеми нравственными добродетелями; чрез мужика даже думали «народолюбцы обресть своё спасение… Теперь посмотрите на «мужиков» Чехова и сопоставьте их с прежними «пейзанами, добрыми поселянами, благонравными рассудительными». Какой резкий контраст! Чеховские «мужики» грубы, невежественны, крайне суеверны, а главное – пьяны и буйны!

Правда, автор не пожалел в данном случае теневых красок, но и тогда, однако, нужно признать за факт этот страшный народный недуг, – пьянство и в пьяном виде озорство. Последнее главным образом наблюдается среди «нового типа» крестьян из рабочих. Известно, что этот тип страшно интересует современных передовых людей, интересует, разумеется, не пьяный, не озорник, а тот, кого ждут из него: он должен быть не только грамотен, но и начитан, с критическим отношением ко многим явлениям жизни, – к тому, что прежде сермяжным мужиком принималось на веру.

Это мечта, это идея, если хотите, – это вера – ждать появления «нового человека» из народа, который должен быть бесконечно развитее дореформенного крестьянина. Культурный рабочий, в свою очередь, обязан культивировать темную деревенскую среду и тем поднять её как со стороны экономического благосостояния, так и со стороны умственного развития. Однако ничего общего с подобной мечтой русских «марксистов» Чехов не имеет. Напротив, в своей известной повести «В овраге» он совершенно дискредитирует эту идею. Жизнь фабрики в том виде, как она описывается Чеховым и как она в большинстве случаев бывает, далеко не представляет благоприятных условий для развития интеллигентности среди фабричных. «Здесь, – замечает автор, – всегда пахло фабричными отбросами и уксусной кислотой, которую употребляли при выделке ситцев… вода в речке часто становилась вонючей; отбросы заражали луг, крестьянский скот страдал от сибирской язвы»… Разумеется, страдали здесь и те «испитые, слабые мужики», которым в табельные дни или в престольный праздник сбывали «протухлую солонину с таким тяжким запахом, что трудно было стоять около бочки».

Но еще более страдали они и нравственно и физически – от пьянства («одурманенные плохой водкой»), разврата… Такова, по Чехову, жизнь фабричная.

Немудрено, что на этой почве, вместо интеллигентных рабочих, возрастают «босяки», отбросы общества, в роде, напр., «Сережки (Расск. «Художество»), малого лет тридцати, «пьяницы и лентяя», который страшно кичится своим «художеством» и, поэтому, «презрительно относится к Матвею, благообразному старику». Вот вам и «новый тип», с которым, между прочим, знакомит нас современная беллетристика в лице Горького в Скитальца.

Отчего же и в народе появилась эта слабость – влечение к пьянству и к другим порочным художествам? От дурных, скажут, внешних условий его жизни, – которые, по-видимому, подчеркивает Чехов в рассматриваемой нами повести, и вообще от всего дурного строя современной действительности, на который так сумрачно смотрит автор?

Нам кажется, – это не совсем так! Причина упадка духа – как в интеллигенции, так и в народе – лежит глубже, а именно в том, что люди думали устроить свою жизнь помимо Бога, добиться счастья исключительно собственными усилиями. А счастье всё бежит и бежит от нас.

В народе сознание, что «без Бога не до порога», – еще не совсем утеряно. Замечательно, что у Чехова наиболее симпатичные типы – те именно, у которых имеется хоть какая-либо вера в Бога, вера в добро. Подобно верующей Соне, в вышеупомянутой повести, «В овраге» – выводятся еще две женщины – Варвара Николаевна и Липа. Обе они из народа. Набожная Варвара Ник. очень грустит, что богатые Цыбукины живут совсем не по Божьи. Главное – «уж очень народ обижают» они! «Сердце моё болит, дружок, жалуется она пасынку, – обижаем как и Боже мой!»

И Вар. Ник., по доброте своего сердца, насколько возможно, старается облегчить положение «обижаемого» Цыбукиными народа. При ней «во двор, чего раньше никогда не было, стали заходить нищие, странники, богомолки; послышались под окнами жалобные, певучие голоса уклеевских баб и виноватый кашель слабых испитых мужиков, уволенных с фабрики за пьянство. Варвара помогала деньгами, хлебом, старой одеждой»…

Варвара Николаевна и «кроткая, испуганная душа» Липы – это светлый луч в «темном царстве». Чехов и сам, по-видимому, отдыхает душой на подобных более или менее отрадных явлениях жизни. Минутами он готов проникнуть в эти чувства-народные, которые среди житейской суеты и «безутешной скорби» укрепляются верою в правду Божию, живущую на «небе» и промыслительно действующую на земле.

«И как не велико зло, рассуждает автор, всё же ночь тиха и прекрасна, и всё же в Божьем мире правда есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и всё на земле только ждет, чтобы слитые с правдой, как лунный свет сливается с ночью»…

Но почему-же, однако, современному интеллигенту, «стоящему на перепутье», не идти дальше и не искать выхода из своего критического положения именно путем той веры, которой живет народ? Ведь положение его, поистине, ужасно! Чехов, так сказать, констатировал зло, которое в изобилии скопилось в жизни образованных людей, подвел общий итог, – и картина получилась удручающая! одни пьянствуют, развратничают, сплетничают; другие – «ноют»; третьи думают лишь о карьере и чинах; четвертые обделывают мелкие и крупные делишки, противные, как говорится, и Богу и добрым людям, и при этом «не чувствуют ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление»; наконец, пятые в безнадежном отчаянии прибегают даже к самоубийству…

Сколько зла! И отчего не бежать из этой темной ночи, повергающей людей в уныние, тоску, отчаяние, – к источнику света – к Богу и Христу Его, «просвещающему всякого человека, грядущего в мир?»

Ведь, кажется, всё было испробовано сделать для счастья жизни, что можно было сделать силами человеческими, – всё, чего ожидали люди от науки, искусства, философии и литературы. С этой целью, как справедливо замечает священник Петров, всюду «множились школы, росли университеты. Строились новые художественные музеи и галереи. Библиотечные шкафы ломятся от толстых философских произведений. Правда, Россия в смысле просвещения, в особенности народного, уступает во многом западной Европе. Но дело в том, когда вдумаешься в жизнь последней, когда читаешь, как в самых культурных странах самые передовые люди нагло торгуют печатным словом; когда видишь, как всюду сильный народ давит слабое племя; когда узнаешь, что творят европейцы в колониях, – ужас берет»! Между тем «просвещенная Европа» всегда была и во всем – даже в дурном – примером для закоренелых наших «западников». Вспомним необыкновенное у нас увлечение разными идеями, заимствованными от запада, в знаменитую эпоху 60-х годов!

Нет сомнения, что некоторые из этих идей, проведенные в общественную жизнь, принесли огромную пользу делу. Большую услугу оказала народу, напр., «освободительная литература». Ведь она была предвестницей 19-го февраля и других великих реформ! Она в этом направлении развивала общественное сомосознание; она, затем, горячо ратовала за просвещение, за изгнание розог из школы, за уважение к личности и за гуманность вообще, – вот то, что было сделано лучшего для жизни в первую половину истекшего столетия! вот, м. б., почему многим, наиболее увлекающимся натурам, тогда казалось, что скоро наступит золотой век. Даже такие талантливые люди, как Писарев, горячо верили в достижение всеобщего счастья, которое, по его мнению, должно последовать с распространением естественно-научных знаний в русском народе. «Это главное, думал он, – если наш народ будет умен и здоров, то что ему мешает быть во всех отношениях счастливым»?!

Главное-ли это? – задают теперь вопрос многие-многие интеллигентные люди, подобно «старому профессору», стоящие на перепутье и ищущие Бога. Мы говорим теперь, потому что материалистическое миропонимание точно какой-то кошмар целые десятки лет затемняло сознание образованного общества. Но теперь, кажется, настает пора подведения итогов одностороннему общественному развитию, которое связано с поразительными успехами техники, изобретений и открытий. Именно теперь – настало время проверки и критического отношения к верованиям интеллигенции, воспитанной семьей, школой и товариществом в позитивном направлении. Весь вопрос в следующем, что, хотя жизнь, быть может, и прогрессировала с внешней стороны, но во внутреннем, духовном строе её всё больше и больше сгущался мрак, и в конце концов – что же мы видим? Мы видим, что люди, принадлежащие к образованному классу и мечтавшие когда-то о близком счастье, вдруг оказываются самыми несчастными! Это те, которые, по характеристике Чехова, не чувствуют ни любви, ни жалости к ближнему; это те, которые живут без веры и без цели: это, наконец, те, которые завидуют бродягам, ворам и даже тяжким преступникам, «совершающим без зазрения совести какое-нибудь страшное преступление, убивают, отравляют»!! Какой в самом деле мрак! Дальше этого, кажется, идти уж некуда.

«Свет и во тьме светится, и тьма Его не объят». Свет Христов светит прежде всего в тех добрых душах, которые «горячо», сильно веруют в Него и по вере, с помощью Божией, стараются устроить как своё собственное спасение, так и спасение ближнего. Для таких людей внешняя культура, будет-ли то одностороннее умственное развитие или материальное богатство, – уже не составляет счастья. Главное для таких людей есть полнота духовной жизни, – религиозно-нравственный подъем в самоусовершенствование личности, словом – истинное счастье, по вере этих людей, заключается в святости жизни. «Царство Божие внутрь вас есть». «Царство Божие есть правда, и мир и радость о Св. Духе». Вот идеал, к которому тяготеют лучшие люди даже в наше смутное в религиозно-нравственном отношении время. Правда, таких горячо верующих людей ныне немного и они едва заметно проскальзывают в литературе. Но несомненно есть люди, стремящиеся к истинному свету, – есть типы, ищущие Бога, и тоскующие по утраченным нравственным идеалам, которые-бы вместе с властным словом религии установили положительное направление в жизни и окрылили человека на подвиг. «Где у него (современного человека) те идеалы, ради которых он пошел бы на подвиг?» – часто теперь спрашивают «герои» современной беллетристики. «Вот почему живется так бедно и скучно, вот почему обессилел в человеке дух творчества… Некоторые слепо ищут чего-то, что, окрыляя ум, восстановило бы веру людей в самих себя (?). Часто идут не в ту сторону, где хранится всё вечное, объединяющее людей – где живет Бог»…

Это правда, что многие бродят еще в потемках, – колесят вкривь и вкось: тут и ницшеанство, и толстовство, экономический материализм, как пережиток прошлого, и рядом с ним идеализм. В общем пока еще сумбур. Но сквозь эту «гущу жизни» проникают, однако, довольно сильные авторитетные голоса, которые убеждали и убеждают мятущуюся туда и сюда интеллигенцию – возвратиться к забытому нами пути.

Хотите-ли найти истину, говорил покойный Вл. С. Соловьев, – созерцать добро, высшее благо и красоту, – идите по пути Евангелия, уверуйте в Того, Кто есть «путь, истина и жизнь». Христос – вот Кто должен стать объединяющим центром духовных сил наших – и в религиозном подъеме общества, и в нравственном усовершенствовании каждого. Мы ищем Бога, но «в Нём, во Христе, вся полнота Божества обитает телесно. Помимо Христа, Бог не имеет для нас живой действительности. К Христу тяготеет и вся наша личная религия, на Нём же основана и общая вселенская религия».

Будут-ли эти голоса верующих людей из интеллигенции иметь силу убедительности – покажет будущее. Но важно уже то, что в наше безвременье эти голоса громче и громче раздаются. Даже и «свободные» мыслители, после долгих скитаний, пришли наконец к заключению, что «учителем должен быть не Шопенгауэр, не Ницше или какой-нибудь, созданный блуждающей во тьме верой, идол, а Учитель из Назарета».

Поистине, только чрез веру во Христа современные образованные люди выйдут из своих противоречий о смысле жизни; – только одна благодать Христова может нравственно возродить упавшую духом интеллигенцию!…

С. Бронницкий

В книге проф. Шилтова содержится: «Ветхозаветные пророчества о Мессии и их исполнение на Иисусе Христе» (стр. 1–14); сравнительно подробно автор останавливается только на двух пророчествах – Исаии о рождении Еммануила от Девы и Даниила о семидесяти седминах. «Цель и значение воплощения» (стр. 14–17): приводятся мысли по этому предмету Вл. Соловьева и Генри Друммонда. «Отличие Христа от обыкновенного человека» (стр. 17–22): мысли и изречения Руссо, Канта, Гете, Пирогова и др. «Интеллектуальная сфера Богочеловека» (стр. 22–28): опровергается мнение, будто Христос был религиозным маньяком, и доказывается, что, напротив, Он был носителем сверхчеловеческой, божественной мудрости. «О евангельских чудесах» (стр. 28–66): опровергаются мнения относительно сходства евангельских чудес со спиритическими явлениями и гипотеза о мнимой смерти Иисуса Христа; приводятся медицинские доказательства в пользу действительности последней; чудо воскресения Христова; разбор и опровержение визионерной и легендарной теорий; чудо воскрешения Лазаря; свидетельства иудеев в пользу достоверности евангельской истории. «Заключение» (стр. 67–80): религиозный опыт, как средство религиозного воспитания; причины религиозного индифферентизма. «Послесловие» (стр. 81–86).

Заканчивая свой трактат, проф. Шилтов в послесловии к нему находит необходимым заверить своих читателей, что и теперь в пожилом возрасте он еще, благодаря Бога, обладает «нормальным мозгом и нормальным рассудком» и может «поговорить (и) дебатировать о высших материях с молодыми мудрецами, не обнаруживая никаких признаков старческого слабоумия». «Это, говорит профессор, необходимо для того, чтобы рассеять сомнение у тех, которые, прочитав мой труд, могут составить обо мне такое же ложное мнение, как некоторые ученые мои собратья, которые высказались недавно частным образом… что человек в таком пожилом возрасте, как пишущий настоящие строки, в интеллектуальном отношении слабеет и его мозговая деятельность подвергается обратному развитию или регрессу» (стр. 85, 83). Очевидно, сам автор не высокого мнения о своём труде, если боится, что, прочитав последний, иные могут усомниться в нормальности его рассудка.

Действительно, труд проф. Шилтова очень слаб. Прежде всего в нём, за двумя исключениями, о которых скажем далее, нет ничего оригинального. Значительную часть его содержания представляют простые выдержки из сочинений разных ученых, философов и писателей, а остальная часть, где автор говорит от своего имени, не дает ничего такого, чего мы не нашли бы в любом курсе христианской апологетики. Затем, вопросам, о которых трактуется в книге проф. Шилтова, дается такая примитивная постановка, в какой эти вопросы, при всей их исключительной важности, никого в настоящее время заинтересовать не могут, кроме разве начинающих студентов или лиц, никогда богословием не занимавшихся. Вообще же, при наличности в нашей литературе нескольких хороших курсов апологетики и специальных исследований и рассуждений по тому предмету, о котором взялся писать проф. Шилтов, труд последнего оказался по меньшей мере излишним.

Оригинальными, т. е. принадлежащими самому автору рассматриваемого труда, являются его, как специалиста медика, рассуждения о причине смерти Иисуса Христа, или, вернее, приводимые им медицинские доказательства действительности смерти Христа. Доказательства эти изложены довольно запутанно, сущность же их может быть выражена в следующих положениях. Из того факта, что из прободенного ребра Спасителя истекли кровь и вода, можно сделать только два вывода: 1) что острием копья были пробиты плевра и околосердечная сумка, из которых и истекла, смешиваясь с кровью, физиологическая жидкость, liquor plevrae et pericardii, или же 2) что копьем было ранено легкое и кровь истекла из сосудов легкого, а водянистая жидкость – из легочных альвеол или пузырьков (предполагается при этом отек легких, как следствие предшествовавших жестоких страданий). Как в том, так и в другом случае рана для обессиленного предшествовавшими мучениями Страдальца, если бы Он даже не умер до этого времени, как утверждают отрицательные критики, а только находился в глубоком обмороке, должна была оказаться безусловно смертельною.

Другой оригинальностью в трактате проф. Шилтова представляется высказываемая им идея воспользоваться медиумизмом, спиритизмом, сомнамбулизмом и телепатией, которые все он объединяет названием «экспериментальной сверхчувственной психологии», как средством религиозного воспитания юношества. «При объяснениях учащимся христианского учения, рассуждает автор, прежде всего необходимо, в видах подготовления и ясного уразумения христианских истин, ознакомить их с явлениями высшего порядка, т. е. с сверхчувственными явлениями». А для этого «необходимо ввести в программу наших средне-учебных заведений преподавание теоретической и сверхчувственной психологии»; к области последней относятся: «опыты действия воли и мысли на расстоянии», а также «все гипнотические и сомнамбулические феномены, признанные в настоящее время большинством ученых» (стр. 67–72). Автор придает этой своей идее настолько важное значение, что даже находит нужным познакомить своих читателей с некоторыми опытами внушения, которые он сам производил над своей супругой и знакомым подпрапорщиком. Но опыты внушения невинных пустяков, хотя бы и почтенной супруге профессора, не имеют решительно никакого отношения к тому высокому предмету, о котором профессор взялся трактовать в своей книжке. А идея воспитания в учащихся религиозного чувства путем «опытов действия воли и мысли на расстоянии» и изучения «гипнотических и сомнамбулических феноменов» должна быть признана прямо дикою.

В общем от чтения книжки проф. Шилтова получается какое-то грустное впечатление. Видишь пред собой почтенного человека, который взялся не за своё дело, искренно старался сделать это дело хорошо, а в результате получился какой-то уродливый плод любительского богословствования, в котором и последний крик научной моды, в виде опытов действия воли и мысли на расстоянии, и рядом полнейшая неспособность подняться выше азов трактуемого предмета.

Н. В.

С глубоким сочувствием и приветом должно отнестись к вышедшему недавно 8-му изданию названной книги. Автор её давно уже стяжал солидную известность своими добросовестными и серьезными работами в области церковно-служительской практики, систематизацией постановлений по духовному ведомству, общедоступным и в то же время всесторонним выяснением апостольских правил и т. д. Поэтому, книга, заглавие которой обозначено в начале настоящей статьи, уже в своих предшествующих изданиях была широко распространена среди православного духовенства. Эту книгу можно было встретить в каждом захолустном доме, в любой церковной библиотеке и в кабинете у каждого священника. Со времени последнего (VII) издания книги (в 1900 году) по духовному ведомству было обнародовано много новых постановлений, имеющих весьма важное практическое значение для духовенства. Внимательно наблюдающий за развитием нашего церковного законодательства и по своему положению находящийся до некоторой степени в курсе этого дела, почтенный автор озаботился пересмотреть вновь свою книгу и сделать в ней соответствующие добавления, сообразно с позднейшими узаконениями. Статьи VI-го, IX-го и I части Х-го тома Свода законов процитованы по последним официальным изданиям этих законов. В наше время высшим духовным начальством обращено особенное внимание на просветительную деятельность священника. Точно также в периодических светских и духовных изданиях всё чаще и чаще находим призывы к усилению пастырской миссия нашего духовенства. В виду этого почтенный автор сделал значительное дополнение в отделе о просветительной деятельности священника (§§ 47 и 48). Дополнены и другие особенно важные в священнослужительской практике пункты, а именно о наблюдении за правильным изображением икон (52), о праздниках церковных (55), о письменных документах, необходимых для совершения брака (82), о родстве духовном и физическом (87), о браках смешанных (93), о расторжении браков (95), о погребальных обычаях (98), о церквах домовых (110), о церковных землях (116), о движимом имуществе церквей (117), о ведении метрических записей (122), о материальном обеспечении духовенства (129) и о наградах (133). Постановления о гербовом сборе (§ 125) изложены по новому уставу и дополнительным к нему разъяснениям Министерства Финансов. В «Приложении» в книге существенно изменен и дополнен отдел «о церковных школах» и епархиальных училищных советах; причем указаны новые образцы свидетельств об окончании курса в церковных школах. Вновь помещены: «Инструкция» настоятелям церквей, «Положения» о пенсиях и единовременных пособиях епархиальному, военному и морскому духовенству и временное «Положение» об учебных иконописных мастерских.

Чем дальше идет время, тем более и более осложняется наша гражданская и церковная жизнь; возникают новые запросы и потребности, различно преломляясь в современной среде, с установившимися обычаями и формами жизни. В результате появление массы «недоуменных вопросов» в священнослужительской практике относительно того, как поступать при разного рода коллизиях, «совпадениях» и т. п. казуистических фактах, возникающих на фоне чрезвычайно осложнившейся жизни. Надо быть признательным духовным журналам, облегчающим затруднительное положение нашего духовенства чрез посильное разрешение таких «недоуменных вопросов».

Само собою понятно, почтенный автор рассматриваемой книги, как специалист этого дела, с особенным сочувствием относящийся к помощи духовенству при недоуменных случаях, не мог в своей книге пройти мимоходом этот важный предмет. И, действительно, вот что говорит он о сем в предисловии к своему прекрасному труду. При пересмотре книги были приняты во внимание и появляющиеся в наших духовных журналах разные недоуменные вопросы. Но да не смущаются наши читатели, если бы разрешение некоторых из таковых не совпадало с так называемыми «ответами» от разных редакций. «Мы, избегая полемики, старались обосновывать свои указания на точном смысле церковных правил, и действующих узаконений».

Отсюда легко видеть всю ценность церк.-практических указаний и разъяснений почтенного автора. Его указания являются результатом добросовестного анализа церковных правил и узаконений, логически вытекая из внутреннего содержания оных, а не какие-нибудь поверхностные, смутные суждения, где пустота (или самопротиворечивость) внутреннего содержания плохо прикрывается «извитием словес» и диалектикой…

В своих церк.-практических указаниях автор не замыкается в «исключительно» практическую, узкую сферу, но старается по возможности и о всестороннем пополнении церковно-практических сведений священнослужителей. Вот как говорит об этом сам автор: «Если в нашей книге приводятся иногда и такие церковные постановления, которые теперь, почти утратили своё практическое значение, то это делается нами единственно потому, что книга наша предназначается в руководство православным священнослужителям, коим подобает ведать не только то, что юридически обязательно для них, но и то, что может представляться лишь желательным для них с чисто-церковной точки зрения, например – каноническое запрещение детям православного духовенства вступать в брак с иноверцами (VI всел. соб. прав. 14, Карф. 30 и Лаод. 10) и т. п.

Из сказанного ясно, какой живой, глубокий и всесторонний интерес представляет данная книга для нашего духовенства. Настойчиво рекомендуем её вниманию наших священнослужителей и надеемся, что почтенные оо. иереи озаботятся приобрести её в церковные или собственные библиотеки для необходимых справок.

А. Григорьев

I

Общее число раскольников в Екатеринославской епархии простирается до девяти тысяч душ обоего пола.

По своим религиозным убеждениям местные раскольники разделяются: на австрийцев-окружников и противоокружников, безпоповцев и беглопоповцев. Первое, по численности, место принадлежит окружникам, проживающим в сс. Городище, Ольховатке, Орехове и гг. Ростове и Екатеринославе; за окружниками следуют противоокружники; остальных-же толков самая незначительная часть.

Из всех раскольничьих толков австрийцы наиболее фанатичны. Австрийская местная «иерархия», по-прежнему, изощряется в присвоении себе прав православного духовенства и старается даже внешним своим видом походить на православного священника, что вызывает ропот среди православных крестьян, живущих в местах, зараженных расколом. Темная же масса австрийцев слишком туго поддается воздействию православной миссии, потому что искусно опутана сетями своих руководителей. Последние намеренно держат своих пасомых во тьме и всячески вооружают их против православия, так как оно не признает за ними права пасти стадо Христово, а, следовательно, что особенно важно для них, и права жить от благовествования. Между тем раскольничьи руководители издавна привыкли не только жить от даяний своей паствы, но и всячески эксплуатировать её материальными благами. В целях укрепить в расколе своих пасомых и привлечь в раскол православных, раскольничьи «иереи» пускаются на всё, лишь-бы угодить крестьянам, так: они венчают без соблюдения законных формальностей местных и даже пришлых крестьян и притом венчают 13–14 летних «отроковиц» с 12–16 летними подростками!… В тоже время они усиленно распространяют в народе слухи, что правительство якобы скоро даст раскольникам такую-же свободу, какою пользуется в России и Церковь православная, и для подтверждения этих слухов пускают в подпольное обращение среди крестьян мнимый циркуляр г. Министра Внутренних Дел Д.С. Сипягина!… А для большего успеха пропаганды раскола в изобилии распространяют среди крестьян подпольные сочинения раскольничьих писателей, испещренные хулами на православную Церковь.

Темная масса раскольников в отчетном году весьма плохо посещала миссионерские беседы, повинуясь в данном случае и прямому приказу своих вожаков. Последние, убедившись в огромном вреде для раскола от публичных бесед с миссионерами, почти перестали ходить на эти беседы и тоже приказывали делать и рядовым раскольникам. Это обстоятельство вызывало сильный ропот среди многочисленных православных слушателей, страдающих от закулисной пропаганды раскола.

Лишь благодаря тому, что местная миссия и кроме публичных бесед, по-прежнему, употребляла многоразличные способы пастырского воздействия на заблудших, а также неусыпно стояла на страже и своих православных овец, в отчетном году не было ни одного случая совращения в раскол. Напротив, были кое-где единичные случаи возвращения из раскола в православие и, сверх того, в среде раскольничьей молодежи замечалось охлаждение к расколу, тщательно скрываемое от взоров раскольничьих стариков.

II

Сектантство в пределах Екатеринославской епархии представляет два типа религиозных заблуждений: мистический (хлысты) и рационалистический (штундисты).

А) Хлысты или шелапуты появились в епархии в начале 60-х годов прошлого столетия, главным образом с Кавказа и соседних епархий: Полтавской и Донской. Общее число хлыстов достигает 700 чел. обоего пола. Должно заметить при этом, что секта хлыстов – секта тайная, и точная статистика её последователей невозможна. По-прежнему хлысты тщательно скрывают своё еретичество под обличьем внешней преданности православной Церкви и любезной предупредительности к её пастырям. Их вероучение и нравоучение, за небольшими исключениями, остаются теми-же.¹⁵ Наибольшим фанатизмом и стремлением к пропаганде, даже открытой, отличается Койсугская община хлыстов и особенно представитель её крестьянин Иван Бакланов, более двадцати лет пребывающий в хлыстовщине и за последнее время усиливший свою пропаганду, пренебрегая всеми мерами вразумления его. Видное место среди местных хлыстов занимают и Ольховатские «воздержники», но только они менее других фанатичны и иногда не прочь предавать гласности тайны своего «упования». За последние годы хлыстовщина в епархии значительно ослабела, а во многих местах и совсем затихла. Ослабевает она даже в Ростовском округе и Славяносербском уезде, о чём скорбят её вожаки в переписке с иноепархиальными хлыстами.¹⁶ В отчетном году в Ростовском округе (в селе Батайске), даже были случаи присоединения к православию из закоренелых хлыстов.¹⁷

Б) Штундисты появились в пределах епархии также в 60-х годах прошлого столетия и ныне общее число их в Екатеринославской епархии достигает до 1.100 чел. обоего пола, в том числе много пришлых из других епархий; вследствие множества в епархии торговых пунктов, заводов и рудников, куда стекаются ежегодно тысячи рабочих из разных мест России, точная статистика пришлых штундистов невозможна.

В вероучении Екатеринославских штундистов в отчетном году произошли резкие перемены, так: во 1-х, штундисты близ г. Мариуполя (в дер. Волонтеровке), во главе с крестьянином Паталахом, и в гор. Таганроге, под руководством Ильи Сидоренко, ввели у себя пресный хлеб для преломления и обряд омовения ног, заразились сильным хлыстовским мистицизмом, отринули чествование праздничных дней и усвоили православный взгляд на хлеб и вино в таинстве св. причащения, во 2-х, штундисты Натальевского прихода (Александров, уез.), во главе с богатым подрядчиком и ярым пропагандистом Романом Юркиным, ввели у себя празднование субботы, вместо воскресного дня; в 3-х, в Горловке (Бахмут. уез.) появился духовный толк штунды и, наконец, в 4-х, среди многих штундистов реют толстовские воззрения на личность Иисуса Христа и Божией Матери.

Под влиянием прежних событии в соседних губерниях: Полтавской и Харьковской, среди Екатеринославских штундистов, главным образом работающих на немецких заводах г. Александровска, где в изобилии были разбросаны мятежнические прокламации, усиленно высказывались социально-экономические и противоправительственные бредни (напр., штундист Гр. Г-ов на заводе Л. и В.), что вызывало единодушный протест со стороны православных рабочих на тех-же заводах. В тоже время почти повсюду штундисты, вопреки распоряжениям светских властей, открыто устраивали свои молитвенные собрания, в изобилии посещаемые даже крещеными в православной Церкви детьми штундистов…

К православной Церкви – её таинствам и обрядам Екатеринославские штундисты по-прежнему относились вполне отрицательно. Под влиянием толков «о свободе совести» они воспрянули духом и подъем энергии в них сказался в усилении кощунственных порицаний православных святынь и духовенства. Подобные кощунства особенно часто раздавались из уст штундистов, работающих на немецких заводах г. Александровска и того же уезда. До чего доходили эти кощунства можно видеть хотя-бы из следующих примеров: штундист Гр. Г-ов, работающий на заводе Л. и В., издеваясь над религиозным чувством православных рабочих того же завода, говорил: «поклоняться вашим богам (иконам) всё равно, что этому молотку… ваши попы – жрецы, им нужно с чего-нибудь хлеб есть, вот они и пишут вам духовные книги… идите туда, там вас попы напоят водой, как быков (во время водосвятия 5 января)… что рукой киваете (креститесь), точно мух отгоняете… тремя пальцами только табак нюхают, а не молятся… Ваш Николай (Угодник) был разбойником – Ария до смерти убил»… и дальше кощунства доходили даже до глумления над Божией Матерью и рождением от Неё Сына Божия!… Другой штундист Пр-свит, работающий также на немецком заводе Б-ского, вместе с штундистами: К-ой и С-ой, в мае 1902 г. в кузнечном отделении завода поставили на горне сделанное из тряпок чучело с двумя рогами, зажгли пред ним подобие лампады и, в присутствии до 40 человек православных рабочих, нагло улыбаясь, говорили: «это русский Бог и лампада пред ним горит»!…¹⁸ Если подобные кощунства и не вызывают открытого бунта среди православных рабочих на немецких заводах, то только потому, что за всякий протест против сектантских безобразий православному рабочему грозит немедленный расчет от хозяина завода – немца. Между тем штундист всегда желанный гость на немецких заводах и если он проштрафится не пред заводом, который всегда весьма благосклонен к его «шалостям», а пред властями, большею частью полицейскими, то тотчас найдет себе заступника в лице своего хозяина – немца, или, в крайнем случае, сбежит на другой завод и также немца. До чего доходит покровительство немцев русским штундистам видно хотя-бы из того, что 1-го октября 1902 года при станции Софиевке на заводе «Клаассена и Нейфельдта» состоялись публичные похороны местными русскими штундистами православного рабочего Лемеша, причем похоронной процессией руководил управляющий заводом Г.Д. Нейфельдт, с разрешения которого при похоронах играл сектантские духовные песнопения заводский оркестр музыки, под управлением Веллинга!…¹⁹ Масса православных с негодованием созерцала доселе невиданное зрелище!… Особенно тяжело приходится православным женщинам и детям в смешанных семьях: здесь они насильно отторгаются от православия, перенося и моральные и материальные пытки, и уводятся в штунду. Незаметны для верхних слоев нашего общества эти «маленькие герои духа» и подвижники за веру отцов и дедов своих, – да и не мудрено: ведь стена между простым народом и белоручками доселе нерушима, хотя последние и одевались то в малорусскую свитку, то в великорусскую поддевку!…

По примеру прежних лет штундисты вели усиленную пропаганду сектантства, особенно среди рабочих на немецких заводах и служащих у подрядчиков-штундистов. Вступала они и в близкие сношения между собою, в целях собственного примирения и выработки правил для пропаганды сектантства. Обширные поездки по епархии с означенными целями совершал напр. Григорий Бойченко, но без результатов: в Мариупольской общине штундистов он был жестоко осмеян, о чём жаловался софиевским штундистам…

Придя к убеждению о невозможности защитить своё лжеучение «строкою из св. Писания» и увидев, что вся сила штунды в обольщении «философией по стихиям мира», местные вожаки штунды всячески избегали собеседований с миссионерами, не только публичных, но и частных и старались не допустить к общению с миссионерами и рядовых штундистов. Такая тактика штундистов справедливо вызывала сильный ропот среди православных крестьян, во множестве собиравшихся на беседы: «почему-же штунды не идут беседовать, говорили они, ведь по закуткам они нашего брата так и цепляют, проходу не дают?»…

Но, несмотря на все козни главарей штунды и их покровителей, благодаря усиленной деятельности православной миссии, местная штунда не только раздробилась на толки, но во многих местах значительно стихла, а в некоторых совсем прекратилась.

В отчетном году было замечено одно совращение в штунду и 24 присоединения из штунды в православие. Из числа присоединенных штундистов один – Евфимий Скирда уже работает на православно-миссионерской ниве.

III. Деятельность православной миссии

Для борьбы с расколом и сектантством в епархии существуют специальные миссионерские комитеты и миссионеры.

Всех комитетов в отчетном году в епархии было 30-ть, из коих три противораскольничьих и 27 противосектантских. Комитеты подробно изучали состояние раскола или сектантства в своих районах, вели с заблудшими публичные беседы, по мере надобности входили и в частные сношения с отдельными сектантами. Члены комитетов, по долгу приходского пастырства, говорили в своих приходах поучения, применительно к миссионерским запросам своей паствы, заботились о приискании себе сотрудников из числа своих прихожан, о пополнении приходских миссионерских библиотек соответствующими журналами, книгами и брошюрами²⁰ и о выдаче их для чтения народу. Обычно комитеты вели публичные беседы с заблудшими не менее одного раза в месяц, а некоторые, отличающиеся обилием членов, доводили число бесед до 25, как, напр., Ростовский комитет. В отчетном году комитеты: Ростовский, Таганрогский и Мариупольский, заслушав (в заседаниях 29 и 30 апреля и 12 мая) личный доклад епархиального миссионера о необходимости иметь в районах этих комитетов, обильных пришлым народом, специальных и постоянно действующих там миссионеров-сотрудников, постановили учредить при каждом из означенных комитетов должность миссионера-сотрудника и на его содержание выделить из собственных средств духовенства определенную сумму.²¹ Все вообще комитеты епархии действуют под непосредственным руководством и наблюдением епархиального миссионерского комитета. Последний, сверх того, отпускает из имеющихся в его распоряжении сумм содержание некоторым миссионерам и вспомоществование беднейшим из зараженных расколом и сектами приходов.

На ряду с комитетами на той-же миссионерской ниве в отчетном году подвизались и специальные миссионеры: миссионеры сотрудники, противораскольничий и епархиальный.

Деятельность миссионеров-сотрудников состояла в том, что они, по усмотрению епархиального миссионера, объезжали в течение года все места епархии, зараженные сектантством, за исключением Ростовского округа, и вели там публичные и, главным образом, частные беседы с заблудшими, подробно знакомившись с состоянием сектантства, и таким образом являлись ценными тружениками на миссионерской ниве, проходящими своё служение в приходах под непосредственным руководством и наблюдением местных пастырей. Кроме множества частных бесед с сектантами и православными – колеблющимися, миссионеры-сотрудники провели в отчетном году до 80 публичных бесед, посетив наиболее зараженные сектантством пункты по два по три раза, а иногда и более. – Действующий-же в гг. Ростове, Нахичевани, Таганроге и Мариуполе миссионер Прокопий Малый, сверх обычных бесед с главарями штунды, также ведет ежедневные беседы с рядовыми штундистами на дому у последних, посещает молитвенные собрания штундистов и там вступает с ними в беседы, присутствует и иногда принимает участие в публичных беседах комитетов и подробно исследует состояние местного сектантства. О своей деятельности он ведет подробный дневник, еженедельно просматриваемый о. о. председателями комитетов и дважды в году епархиальным миссионером.

Противораскольничий миссионер свящ. о. С. Шалкинский, проживая в с. Городище, центре раскола Екатеринославской епархии, главным образом, обращал своё внимание на раскольников этого села, стремясь ослабить фанатизм местных раскольников и поколебать в них уверенность в правоте раскола. В отчетном году, помимо семнадцати частных бесед с заблудившимися в разных пунктах епархии, о. Шалкинский провел 32 публичных беседы и 4 по обязанности председателя Ольховатско-Городищенского миссионерского комитета. В тоже время противораскольничий миссионер руководил деятельностью еще двух противораскольничьих комитетов епархии, а в сентябре м. принимал участие в занятиях Донского епархиального миссионерского съезда.

Епархиальный миссионер Иван Айвазов вступил в отправление своих обязанностей в Екатеринославской епархии с 19 февраля 1902 года. Во время своих поездок по епархии он обращал преимущественное внимание на наиболее зараженные сектантством пункты. Свою борьбу с сектантством он вел, главным образом, путем публичных и частных бесед с сектантами. Всех собеседований он провел 55. В тоже время он всюду заботился о заведении при церквах миссионерских библиотек, о пополнении их соответствующими нуждам прихода брошюрами и книгами и о выдаче их для чтения народу. Большое внимание он уделял и привлечению к делу миссии крестьян сведущих в слове Божием. Посещая, во время миссионерских поездок по епархии, и церковные школы, на правах члена Епархиального Училищного Совета, он в местах, наиболее зараженных сектантством, давал советы законоучителям относительно миссионерского преподавания детям Закона Божия. Непосредственно руководя и наблюдая за деятельностью миссионеров-сотрудников, регулируя деятельность одного из них (П. Малого) составлением особой инструкции, епархиальный миссионер в тоже время лично и путем весьма обширной переписки давал советы и разъяснения многочисленным комитетам епархии, входя в потребных случаях со своими мнениями в епархиальный миссионерский комитет, на правах члена оного.

Главным результатом деятельности местной миссии, помимо вышеуказанных возвращений заблудших в лоно Церкви, должно признать: всё большее и большее развитие православного самосознания в православном населении епархии, переход последнего во многих местах из оборонительного в наступательное положение по отношению к раскольникам и сектантам, утверждение в православии колеблющихся и поселение в заблудших сомнения в религиозной правоте их наставников, которым они привыкли слепо верить и повиноваться.

* * *

Как известно нашим читателям, в австрийском расколе нашего края совершилось весьма важное событие, – именно: вместо временно управлявшего Нижегородской лжеепископией Арсения Швецова, назначен и поставлен уже лжеепископом Иван Григорьевич Усов, – известный по своей дерзости расколозащитник и хулитель православной Церкви.

Где будет жить этот лжеепископ нижегородский: в дер. Елесине, – центре местного раскола, или же в Нижнем Новгороде, пока достоверно неизвестно. Но то обстоятельство, что нижегородские раскольники купили уже для него дом на Ильинской улице, показывает, что он, вероятно, будет пребывать в Нижнем Новгороде.

В воскресенье 8-го июня раскольники нашей местности впервые «удостоились» видеть своего нового «владыку» Иннокентия, служившего в их часовне литургию. Дотоле они видели его только простым мирянином или лжемонахом, приезжавшим в наши края для бесед с православными миссионерами.

Невольно приходило на мысль: так же ли будет теперь беседовать Усов, как и прежде, или нет? 15-го июня с. г. Усов – лжеепископ обнаружил, что, как собеседник, он изменился еще к худшему. Означенного числа, по распоряжению Рожновского отделения Братства св. Креста, должна была состояться беседа в д. Елесине с раскольниками австрийского согласия. По слухам, на ту беседу со стороны раскола ждали Феодора Мельникова. Наступил назначенный день, миссионер Рожновского отделения, священник Виктор Цыганов, и епархиальный – г. Круглов приехали в д. Елесино. Народу в деревне тьма-тьмущая. С раскольничьей стороны, в качестве собеседника, явился Усов с дьяком Нижегородской Курбатовской церкви Дмитрием Варакиным. Время было – четвертый час пополудни. Выбрали место для беседы – около одного православного дома (в этой деревне всего два-три дома православных) на открытом воздухе. Условились говорить по минутам и начали беседу. К чести Усова надо заметить, что он и Варакин старались соблюсти условия беседы, касательно «минут», но к бесчестию Усова – дерзостям и хулением его на православную Церковь, святых Её и служителей не было границ, так что, по нашему мнению и по отзыву православных слушателей, Усов в сане лжевладыки стал еще дерзостнее.

Беседу начал о. миссионер Цыганов о вечности священства в Церкви Христовой и просил лжевладыку Иннокентия доказать: может-ли св. Церковь когда-либо лишиться всех епископов, как это было у старообрядцев в течение 180 лет.

Чувствуя совершенную невозможность доказать то, Усов начал выкрикивать о мнимых ересях православной Церкви и старался во что бы то ни стало очернить и опозорить её и всех Её служителей в глазах слушателей. Так, напр., прочитав не относящееся к вопросу постановление собора 1667 года: «железо, камение и древеса, да разрушатся и да растлятся: а той, да будет не разрушен и не растлен, и яко тимпан, во веки веков, аминь», Усов кричал: «посмотрите, братия, надо было дойти до такого безумного состояния, дабы сделать подобное постановление. Дерево, железо – всё разрушится, а тимпан, т. е. барабан, не разрушится. Вот какие безумные были отцы собора 1667 года. К чему они присмолили тимпан в своё постановление и говорят, что он никогда не разрушится. Да разве может то быть когда? Так могут сказать только безумцы – отцы собора 1667 года (слышится смех раскольников). Будем ли мы следовать за такими безумцами – избави Бог! Что же касается о. миссионера, то он следует за ними и старается держать и своих пасомых в таком невежестве и темноте для того, чтобы ему побольше доходу было. Вот, братия, какие отцы у господствующей Церкви! Да заметьте, кто не будет покоряться постановлению этого собора, т. е. будет креститься двоеперстно, а не троеперстно, те всё – анафема – отлучены от Бога и душа их со Иудою предателем. Вот там квартира для вас, братия! Все вы, крестящиеся двоеперстно, будете пребывать на квартире вместе со Иудою».

Но это еще не всё. Своими хулениями Усов коснулся и новоявленного чудотворца о. Серафима Саровского. Не поддаются описанию те кощунства и хуления об о. Серафиме, какие произносил изощренный на этом язык Усова. Видно было только, что религиозное чувство православных было крайне возмущено: на лицах их выражалась грусть и негодование, и что бы вышло далее, если бы беседа за поздним временем не прекратилась, – неизвестно.

«Посмотрим, слушатели, – говорил Усов, – как учил о перстосложении их новоявленный Серафим». Берет брошюру и читает: «однажды к о. Серафиму пришло четверо старообрядцев и хотели спросить его о перстосложении. Он, еще не выслушав их, подходит к одному, берет правую руку, складывает три перста, знаменует его и говорит: молитесь так, т. е. троеперстно. Одной же старухе сказал, что кто молится двуперстно, тот связан. Вот и глядите на Серафима Саровского! Вот так новый святой. Вот какие у них святые! Всех двоеперстников связал. Ну и святой, а еще день назначили открывать его какие-то мощи! Не знаешь, кому из них и верить! Нет, уж лучше никому не верить, а особенно Серафиму Саровскому, который двоеперстников вяжет всех. Вот, братия, как хотите, так и верьте их святым мощам. Мы же останемся при своём: не будем признавать их никаких мощей». И долго продолжал Усов всё в этом же роде.

Кажется, слушая такие злохуления, каждый из православных дожидался скорого конца беседы. Беседа кончилась в десятом часу вечера. Грустное впечатление вынесли православные от кощунств лжевладыки Усова. Да какое же Усов имеет право, – спрашивали они, – издеваться и смеяться над тем, что составляет для нас святыню. Ведь мы же не издеваемся над ними.

Действительно, настало время! О какой еще свободе раскольникам хлопочут либеральные писатели из лагеря Стаховичей? Чего еще больше? Все кощунства и злохуления сходят старообрядцам безнаказанно. И могут ли быть подобные г-да Усовы истинными сынами нашего православного отечества, когда открыто смеются над действиями Высшей Власти, как, напр., по открытию мощей преподобного о. Серафима!…

Итак, Усов в сане лжевладыки Иннокентия заявил себя еще более злостным хулителем православной Церкви, чем был прежде. Теперь даже благоразумные из раскольников осудили его за дерзкие выходки. Мы, было, ожидали, что Усов теперь будет поскромнее, но чаяния наши не оправдались. Что будет далее, – пока неизвестно. Будущее покажет!

На беседе присутствовал весь синклит елесинский: лжепричт и монашенки. Лица монашенок были озлоблены и дышали по отношению к нам ненавистью. Вероятно, у всех была одна думушка: как эти де еретики вступают в беседу с нашим святейшим владыкой Иннокентием. Около же самого лжевладыки по правую руку сидел его помощник по беседе Варакин, а по левую Курбатовский «поп» Григорий – с обрюзгшим лицом, с длинными, черными, как смоль, волосами и в рясе, почти ничем не отличающейся от ряс православных священников. Сам Усов тоже растит волосы; под суконной ряской у него одета была «архиерейская» мантия с перелиной; края мантии обшиты темно-розовой тесьмой со светлыми, на манер поддевочных, пуговицами. Мантия в общем походит на верхнюю одежду катафальщиков при похоронных процессиях, – различие только в цвете тесьмы: у катафальщиков белый, а у Усова – темно-розовый.

Священник-миссионер Виктор Цыганов

Из Казани. (От нашего корреспондента). Случай обращения раскольника в православие

В 12-ти верстах от Казани есть село Чебокса, Один из сельчан Чебоксы, старообрядец Спасова согласия Андрей Герасимов Федоров, женился на православной и венчан в церкви с присоединением, конечно, и его самого к православию.

Священник, как водится, взял с Федорова подписку – крестить детей в церкви. Но вот рождается у него первый ребенок, и Федоров не желает крестить согласно подписке; священник настаивает, чтобы он нес ребенка в церковь, а Федоров говорит: «я старообрядец и своё дитя в никонианскую церковь крестить не понесу». Тогда священник стал его упрекать в вероломстве: как же ты можешь держать ребенка некрещенным, ведь ты дал подписку крестить детей своих в церкви? Но Федоров сказал: никакой я тебе подписки не давал, а если думаешь, что я давал её, то ты, отец, сначала разыщи эту подписку, тогда я и принесу к тебе крестить. Священник хватился её разыскивать, но не нашел: Федоров через кого-то скрал её из церкви. Таким образом раскольник снова отбился от Церкви и жену сделал ярой раскольницей. Время шло. Дети рождались, воспитывались и возрастали в расколе. И вот нужно было старшему сыну Федорова Петру жениться. Сын поступил не так, как отец; он уговорил православную девицу по имени Василису обручиться с ним по-старообрядчески, она согласилась, – сделали это тихонько от православных родителей невесты, так как они не соглашались на брак своей дочери с раскольником, – съездили в начале февраля настоящего года в Казань и, явившись из Казани домой, стали жить открыто, как муж и жена.

Так продолжалось до конца апреля. Но вот мир в семье нарушается, снова доходит до того, что свекровь обзывает свою сноху непечатанным зазорным словом и говорит, что она не жена её сына, а наложница: так как живет не брачившись с ним. Сын, узнав об этом, возмутился, начал корить родителей: «если она мне не жена, тогда в вашей богопротивной вере мы и жить не будем». Сказав это, он обрывает на себе пояс, снимает с шеи тельный крест и говорит: нате вам его, я не хочу более носить этот крест, надетый на меня стариком наставником, а надену лучше от православного священника. С этого дня Петр тайным образом от родителей стал искать удобного случая присоединиться к православной Церкви, так как отец его грозил избить и прогнать из дома, если он пойдет в церковь. Но угроза на сына не подействовала. Священник очень осторожно помог Петру выпутаться из дебрей раскола, сам нашел ему крестного отца и крестную мать – в лице состоятельного кузнеца Василия Степановича Гребеньщикова и Дарьи Максимовны Блинковой, и в пятницу 2-го мая после утрени Петр был присоединен к Церкви и за обедней сподобился святого таинства причащения, а после обедни был обвенчан с совращенною им прежде Василисою. И теперь оба они ходят в церковь и хотят искренно быть православными.

После присоединения и венчания в церкви Василису спрашивали её родные и знакомые: как же вы зимой то брачились? Об этом она рассказала следующее: когда мы приехали в Казань брачиться, то пошли в гостиницу, а один из родных жениха куда-то отлучился от нас: в гостинице заказали вина, чаю и закусок; вскоре пришел и отлучавшийся родственник, который сказал, что ходил к наставнику для записи в книгу о брачующихся и заказал ему почитать о нас канон. Когда угостились довольно, стали собираться домой; я и спрашиваю: когда же брачиться то? А мне сказали: «у нас больше ничего не делается, а только запишут и наставник почитает, то всему и брачинью конец». Так мы и уехали, и я стала жить с Петром; дома же своим родным сказала, что мы обручились по-старообрядчески, а как обрачились – никому из православных не говорила: стыдилась этого и думала, что над таким брачиньем будут, пожалуй, смеяться. Вот поэтому я, заключила молодуха, до сего времени всё и молчала, а теперь, слава Богу, мы будем жить уже по закону христианскому и в раскол с мужем никогда не пойдем и других от него будем удерживать, так как в нём я встретила только один разврат и душевную погибель.

Ф. Гребеньщиков

I. Наше предисловие

Славно, чудно, дивно свершилось Саровское великое торжество церковного прославления великого Угодника Божия и Чудотворца Серафима! Вот уже более трех недель, как Саровский Чудотворец держит в духовном пленении умы и сердца всей России, – верующей и безбожной, православной и расколо-сектантской. Саров с его чудесами приковал к себе (и доселе не отпускает) благоговейное внимание решительно всех – от благочестивейшего Царя до последнего набожного простолюдина, от верующей массы, до пораженной безнадежным скепсисом и неверием современной интеллигенции! Саров в эти чудные и благодатные дни воскресил пред духовным взором не только России, но и всего христианского мира те, казалось, невозвратные святые времена и чудесные события христианской эры, когда чудодейственная благодать Животворящего Духа Божия так преизобильио веяла и изливалась на грешную землю и творила великие и дивные чудеса, записанные в прологах и Четьи-Минеях. Но маловерие последующих, мнимо просвещенных веков, даже богословствующие умы приучало смотреть на эти сказания, как на благочестивые легенды!… Да, Саров со своими дивными и страшными чудесами, являя собою победное торжество православной истины, веры и Церкви над иноверием, неверием и еретическими мудрованиями, между прочими многими благами и дарами, так сказать, восстанавливает в начале XX в. без ученых аргументов, а наглядными неопровержимыми фактами и доказательствами авторитет наших Четьи Миней с их сказаниями о чудесном и таинственном в жизни сонма святых Угодников Божиих вселенской Церкви, ими же мир христианский стоит.

Ведь всё мистическое, чудесное забыто, заброшено и в семьях и даже в школах, и в духовных, как что-то, казалось, неестественное, невозможное, отжившее. Сознаемся, что и мы-то, призванные насаждать веру, питомцы духовной школы давно уже потеряли в себе твердость и уверенность в защите чудесной стихии наших житий святых. Да и много-ли останавливали наше внимание на этой несравненной питающей веру стихии? Знали-ли мы великие подвиги святого Серафима, углублялись-ли в его жизнь и душу ранее начала истории его прославления? Один народ наш, глубоко верующий, сам праведник и подвижник в своём благочестии и жизни, сохранил во всей целости и донес до Саровских дней живую веру в святость и чудодейственность вообще и Саровского Угодника в частности, и вот по вере народа и дадеся Руси святой такое победное спасительное торжество православной веры и Церкви, такой мощный и чудный молитвенник и предстатель за землю русскую и за её венчанного глубоко верующего Царя!

Внемлите: ведь почти все чудеса совершились над недужными из простого звания и состояния! Не есть-ли это знамение, говорящее, что в русском препростом народе покоится вера, на нём наипаче почиет и благодать и благословение Божии, в нём, – в верующем, набожном, благословенном народе и спасение России!

Воскресили Саровские торжества и те, казалось, отшедшие в область предания благочестивые времена царя Алексея Михайловича, когда русская Церковь при личном живом участии своих благочестивых царей совершала свои церковные празднества в единении с государством и последнее жило и действовало прежде всего во свете православия и церковности.

Саровские торжества отодвинули все текущие интересы и злобы дня в жизни общественной и частной на второй план, – как будто бы вся житейская суета посторонилась, смолкла, дав место дивным и сравним Саровским делам милости Божией. Уступим и мы отводимое обычно для других отделов место на страницах нашего журнала описанию Саровских празднеств. Но как их описать! «Никакими словами нельзя описать все происходившее во время этого великого праздника благочестия и веры русского народа в единении с русским Царем, – пишет нам один из участвовавших в совершении Саровских торжеств иерарх. – Пусть бы Швецов²² (раскольничий архиерей), действительно, «не дремал» да прислал своих соглядатаев в Саров посмотреть, что происходило в эти великие дни… Как бы не случилось с его соглядатаями того, что сделали некоторые из присутствовавших здесь раскольников, обратившись к местному преосвященному с просьбою о присоединении их к Церкви православной… Вот уже три дня и третью ночь народ двумя длиннейшими колоннами, кончающимися где-то далеко, далеко в лесу, стоит и терпеливо ждет своей очереди, чтобы поклониться честным останкам новопрославленного Угодника Божия и Чудотворца. И долго еще будет стоять: в течение одного часа могут приложиться 720 человек, следовательно, в сутки около 15 тысяч, а ждут около 200–150 тысяч»…

К величайшему нашему сожалению, обстоятельства (по грехам нашим) не позволили нам лично созерцать и переживать Саровские торжества и мы можем познакомить с ними наших дорогих читателей только на основании отзывов очевидцев и по откликам повременной печати.

Подобно пчеле, будем высасывать словесный мед с лучших цветков «современной летописи» Саровских событий, которую составляют в наше время писания газетных корреспондентов. Наперед заявляем, что будем черпать полною рукою из писем г. Поселянина, помещаемых в «Москов. Вед.», которые прекрасны не только в литературном отношении, но и со стороны того живого верующего, благоговейного чувства, которым проникнут этот редкий в светской прессе «летописец» церковных дел и времен, а также из корреспонденций «Нов. Вр.», принадлежащих перу также известного деятеля печати г. Прокофьева и «Света».

II. В преддверии Саровских торжеств

Начало или, так сказать, честь открытия «летописей» о дивных Саровских торжествах принадлежит хорошо известному читающей и верующей России писателю и издателю «Народных книжек», генералу Е. В. Богдановичу, посетившему Саров в преддверии торжеств и познакомившему впервые Русь в целом ряде телеграмм и в особой статье о приготовлениях к торжеству. Встревоженная, прошедшая чрез горнило тяжких искушений и сомнений, пережитых в длинный и сложный период истории дела о прославлении Саровского подвижника, когда враг нашего спасении не дремал, в преддверии торжества, верующая Россия была радостно взволнована или просто всколыхнута, между прочим, знаменательною агентскою (во всех газетах помещенной) телеграммою от 5 июля следующего содержания.

«Саров, 5 июля. – 3 июля было совершено митрополитом Антонием, преосвященным нижегородским и тамбовским и другим духовенством извлечение святых мощей преподобного Серафима из могилы и перенесение в Зосимовский храм, где сегодня совершено переоблачение.

Со времени первого освидетельствования святых мощей преподобного Серафима в январе месяце ежедневно на его могиле и у целебного источника творятся чудеса, которые и записываются в Саровской и Дивеевской пустыни. Утешительно и отрадно видеть, когда стекающийся со всех сторон России верующий народ прибегает к молитвенной помощи великого Серафима и получает по вере просимое, – даже слепые прозревают. Участники переоблачения свидетельствуют, что поражались замечательным благоуханием, исходившим от честных останков преподобного».

В первое время сообщение это даже верующими людьми было принято с раздумьем, так было чрезвычайно его содержание, так оскудела вера нашего грешного времени, а маловерующими – даже и с ропотом и подозрением. Но вот близились дни прославления Угодника Божия и дары благодатных чудесных исцелений настолько явно и преизобильно изливались на верующих страдальцев, по молитвам прославляемого Угодника Божия, что истина чудес подтверждалась уже тьмами свидетельств; так что первенствующий совершитель торжества мог с дерзновенною верою засвидетельствовать о чудесах при последнем заупокойном богослужении о преподобном Серафиме, пред лицом Царя и сонма молящихся, в словах своей речи: «хромые ходят, слепые видят, глухие слышат, немые говорят».

Лучшее описание «преддверия» Саровских празднеств встретили мы в упомянутой прекрасной статье чуткого красноречивого бытописателя всех выдающихся церковно-государственных событий нашего времени, генерала Богдановича, которую мы здесь приведем по возможности полностью.

«Окончив свою народную брошюру о великом русском подвижнике, преподобном Серафиме Саровском, охваченный живым ощущением его святости и поразительных чудотворений, – так пишет ген. Богданович, – я отправился паломником в его святую обитель, куда тысячами двинулся наш верующий народ и где русские люди с радостным нетерпением ждут Царя, Цариц и других близких членов Царской Семьи.

Я счастлив, что видел там глубокую готовность достойно встретить торжество православия на святой Руси, единение нашей Церкви земной с Церковью небесной в лице столь знаменательно прославленного чудотворца, единение Царя и народа в молитвенном почитании нового нашего светильника, ярко и светло горящего на нашем небосклоне.

Быстро унес меня из северной столицы поезд; мгновенно предо мной мелькнули Москва и Нижний Новгород с их седыми кремлями; недолог был и железнодорожный путь до Арзамаса, красующегося своими монастырями и храмами. И вот я, объездивший вдоль и поперек Россию, на новом для меня пути в Саров, куда обращены теперь взоры всей России, сразу почувствовал себя здесь в родной стихии, в заветном русле, у глубокой исторической пристани народной веры и верующего подвижничества. Уравненная к народному торжеству и Царскому приезду 62-верстная дорога в Саров спокойно катила наш экипаж мимо сел, сияющих крестами своих храмов, среди нив, побелевших для жатвы. Окрестные крестьяне засматриваются на проезжих, на придворные экипажи и прислугу, уже двигающиеся в Саров.

А дорога уже оживлена вереницами пеших паломников севера и юга, востока и запада России. Многие из паломников прошли уже тысячи верст, но они бодры радостным озарением верующей души, сладкой надеждой скоро быть у великого святорусского старца, у его святых останков, на месте его великих подвигов.

Настроение народа видимо действует и на тех, кто оторван от него чужеземными веяниями, погружением в материальную гущу жизни, в борьбу, в ту суету сует, в которой мы изо дня в день тонем, забывая о вечном и небесном, чем так дорожит верующий народ. Невольно чувствуется, что этот народ еще силен выдвигать из своей среды и великих подвижников Божиих, подобных Серафиму Саровскому.

Самая его обитель не подавляет, как древние монастыри, крепостными стенами с башнями и бойницами. Расположенная на возвышенности, окруженная светло приветливыми речками – Саровкой и Сатисом, она тонет в дивном тихом сосновом бору, курящемся своим смолистым ароматом. Церкви её сияют своими главами и светлыми колерами своей окраски. Всё здесь радостно, всё здесь светло, всё как будто говорит, что это место – рай земной. «Нет ужаснее и пагубнее духа уныния», – говорил при жизни своей св. старец Серафим; и в его обители нет ничего мрачного; она по его примеру как будто говорит каждому: «Радость ты моя! Возрадуйся о Господе! Возвесели сердце своё тихою молитвою». Там радостное миротворящее чувство навевает на вас чудный Саровский звон, гармонично несущийся по лесу. Невольно вспоминается, что говорил великий подвижник своим сироткам, как называл монахинь Дивеевского монастыря: «Вот, когда у нас будет собор, тогда московский колокол Иван Великий сам к нам придет. Какая будет радость. Среди лета запоют Пасху. А народу-то, народу со всех сторон». Прозорливые слова святого старца сбываются: вы чувствуете себя накануне светлого и великого праздника среди верующего народа, среди светлых храмов Сарова.

Радуешься, что в далекой пустыни слышишь звон Ивана Великого, радуешься, входя в светлый собор Успенский, который построен близ могилки св. Серафима, из которой теперь, только на днях перенесены его святые мощи. Не нарадуешься на дивную сень и раку, в которой почивают ныне его святые останки. Ведь это создано верующим иждивением нашего Царя, подвигнутого на это глубоким благочестием. Рисунки для этих царственных приношений составлялись по художественным указаниям молодой Царицы. Сколько в этом отрады для сердца народного.

А вот и другой, тоже светлый и тоже художественный собор. Ему наречено имя самого новопрославленного преподобного Серафима; он еще не освящен лишь потому, что это можно совершить только после 19-го июля, когда вместо панихид запоют молебны преподобному Серафиму. Дивен его высокий иконостас с чудной иконописью, напоминающий художественные работы знаменитого Симона Ушакова и других государевых иконописцев царствования Алексея Михайловича. Честь за эту иконопись принадлежит талантливому московскому художнику-иконографу Гурьянову. Радуешься, что в самом соборе находится келья св. старца, а в ней аналой, пред которым в предсмертные часы он пел пасхальные гимны и коленопреклоненный отдал Богу свою чистую душу. Долго остаешься под впечатлением этой кельи, которую я прежде видел только на картинах.

Чрезвычайно счастливая мысль – близ Успенского собора построить паломническое жилище для Царственных богомольцев. Оно представляет небольшой дом, сложенный из сосновых бревен. Внутри его нет никаких затейливых обоев. Простые сосновые стены льют смолистый аромат; кажется, что брусяные хоромы царя Михаила Феодоровича Романова, который предпочитал их, здоровья ради, палатам каменным. В этом доме поместятся в верхнем тереме Царь и Царица, а в нижнем этаже великий князь Сергий Александрович и великая княгиня Елисавета Феодоровна.

Вблизи с Царевым домиком устроен домик для Царицы-Матушки и великой княгини Ольги Александровны.

В заключение я должен сказать о находящейся в двух верстах от Саровского монастыря пустыньке преподобного Серафима, где находится его источник. Старец Серафим о нём молился, чтобы вода его была целительной от разных недугов и болезней. Здесь богомольцы пьют из кружек и стаканов целебную воду и получают её в особых бутылках.

Эта пустынька, где святой Серафим предавался горячим молитвам, где простоял на коленях тысячу суток на гранитном камне, являлась, является и теперь местом особых чудоворений. Здесь в не долгие дни моего пребывания в Сарове совершились два точно удостоверенные исцеления слепых. Приходившие сюда утомленные и больные, испив воды из Серафимовского святого источника, уходили неузнаваемо бодрыми и укрепленными.

С благоговением останавливаешься перед этим целительным источником св. Серафима, его вода – чистая, без минеральных примесей, соединенная с возвышенным душевным настроением, поддерживаемой молитвой, доносящимся церковным песнопением, дает укрепление здоровья и даже мгновенные исцеления душевные и телесные. Многие верующие притекут к нему за исцелением, среди них будут наверное и тщетно искавшие здоровья на лечебных курортах Запада. Не говорил ли это вдохновенно тяготеющим к Западу И.С. Аксаков: «Пора домой, пора к своему родному, благословенному Богом».

Да и вообще прославление в начале XX века великого русского подвижника, равного подвижникам первых веков христианства на Востоке и у нас в России, не побуждает-ли всех оторвавшихся от родной исторической почвы возвратиться на её материк. В этом возврате лучшая гарантия наша от блужданий, волнений, смущений и бед, ведущих нас к разложению и вырождению. В истинных святорусских началах наше спасение.

Не обязаны ли мы все заботиться о распространении и укоренении этих святорусских начал. Святой Серафим пред своею кончиной так говорил одному из своих учеников: «Сей всюду данную тебе пшеницу. Сей на благой земле, сей и на песке, сей на камне, сей при пути, сей и в тернии: всё где-нибудь да прозябнет и возрастет и плод свой принесет»²³…

Стоит Саровская обитель на красивом месте, в глухом бору, со всех сторон окруженная вековыми деревьями, у слияния двух небольших рек Сатиса и Саровки, где некогда стоял город Сараклыч, принадлежавший татарскому князю. Первым подвижником, построившим здесь келью в глухих лесах, был Феодосий из Пензы. После него как бы преемственно велись старцы, подобные о. Серафиму, старцы-наставники во всевозможных бедах и скорбях жизни. За Феодосием пришел монах Герасим, он нашел на месте при постройках шесть четвероконечных каменных крестов и один медный складной. Находка свидетельствовала, что христианство было здесь до постройки татарского городка, а только надвинувшееся татарское иго стерло его. После Герасима были еще монахи и наконец монаху Исаакию удалось в 1705 году воздвигнуть храм. Это было начало обители. Князья Кугушевы пожертвовали монастырю огромную часть своей земли. В 1730 году императрица Анна Иоанновна закрепила за пустынью все земли и угодья, которыми пользовалась пустынь, а Екатерина II утвердила штат обители. Император Павел пожаловал ей ежегодно еще 300 руб., а Александр 1 закрепил все отмежеванные ей владения в количестве 23,225 десятин земли. И с того времени и архиереи, и частные лица много делали вкладов в обитель. Среди её иноков много особенно прославились подвигами благочестия: Назарий, Дорофей, Илларион, Матфей, Александр, Лев, суровый молчальник, отшельник Марк и наконец Серафим.

Теперь пустынь богата. В ней много драгоценных облачений, замечательная библиотека с редкими рукописями, несколько церквей, два собора – Живоносного Источника и Успения Божией Матери (летний).

III. Стечение народа и чудесные явления

К 15 июля народные массы достигли уж тысяч полутораста (цитируем г. Прокофьева). Эта настоящая армия богомольцев двигалась и располагалась на пространстве от Дивеева до Сарова, жила в двух барачных городках у Дивеева и у Сарова и в стану собственной импровизации близ Сарова в лесу, понаделав себе шалаши и кущи из ветвей. Этот зеленый городок был особенно интересен; кипел своеобразной жизнью и среди тысячи кущ каждый богомолец умел отыскивать свою.

И каких только людей я здесь не видел! Вот великороссы в городских уже нарядах, женщины в белых и темных платках на голове; вот хохлушки с паневами, с намотанными на голове темными платками, в которых разведен целый огород ярких искусственных цветов; вот идут мордовки в оригинальных головных уборах, в длинных белых рубахах, расшитых по швам вышивками или тесьмой, и белых штанах, высоких сапогах. Издали никак не разберешь – мужчина это или женщина. Идут больные, идут убогие, слепцы, глухие; хромые; иных везут, иные ползут.

Вот она, Русь бродячая, Русь богомольная, Русь, сильная своей верой и с этой верой несокрушимая!

Какой богатый материал открывался здесь для писателя и художника! Сколько картин, сколько типов, сколько терпения, пламенной веры, при которой не сдвинут Русь никакие иноземные силы! К этой вере да к этому терпению нужно прибавить энергии и свету. Нужно знание, нужно образование этому народу.

Глядя на эти массы русского народа, проникаешься глубоких уважением к его вере и к его подвижничеству. Со стороны-то и не видно, что особенно трудно прийти на богомолье. Но ведь надо пройти сотни верст пешком в страшной пыли. Здесь целое лето бездождье, травы засохли. Земля не то песок, не то одна пыль. Идет один человек и подымает уже облачко пыли. А когда едут лошади, идут обозы, скачут тройки, когда тысячи богомольцев с палками и котомками шмыгают лаптями взад и вперед, одни туда, другие оттуда, – вы как в тумане двигаетесь в пыли: она проникает сквозь вашу одежду, проникает в ваши чемоданы, делает серым все ваше белье, все вещи.

Днем страшно жарко, а вечером холодно, и всё это, и пыль, и такие перемены температуры, и ночлег в кущи, а то и под открытым небом, – всё переносит человек да еще при этом не часами, а днями стоит на одном месте, ожидая, когда его впустят за ограду монастыря, да и там еще настоится полсутки. А тут были дни, когда хлеба не хватило. По 18 коп. за фунт хлеб надо было покупать. И терпеливый русский богомолец всё стоял, всё терпел, лишь бы достигнуть цели – приложиться к Угоднику Божию.

Эта народная вера создала кругом такое особое настроение, такой высоко приподнятый дух, что всё, можно сказать, дышало здесь одной верою.

Я много видел торжеств в своей жизни, но ничего торжественнее минуты выноса мощей св. Серафима не видел! – (восклицает Прокофьев в Новом Времени).

Когда Государь и все Великие князья с сонмом архимандритов и архиереев, в золотых облачениях, подняли мощи святого, а вся площадь опустилась на колени и тысячи людей плакали, плакали от умиления, – тут и всякого черствого человека ухватила бы за сердце сама обстановка.

Другая картина. Возвращаюсь я ночью после всенощной в свою гостиницу. За воротами монастыря море народное. Оно всю ночь без сна будет колыхаться у белых стен обители, пока утром не отворят для него ворота и не впустят хотя слабый ручеек этого моря, или пока ночью по чьему-либо распоряжению казаки не погонять все это море вниз с горы к лесу, к баракам и кущам. Пробираясь сквозь эту плотную массу, я вдруг слышу стройное пение; это какая-то группа людей – одни говорят, – слепцов, другие, – зрячих, – поет каноны и молитвы, поет стройно, согласно, и тысячная толпа кругом слушает их. У иных в руках горят свечи. Ночь светлая и тихая и эта ночная молитва народа, всенощное бдение, какая чудная картина, как она трогает! Кто-то рассказывал мне, что так же накануне прославления о. Серафима, так же в лесу, среди тысяч богомольцев, не могших попасть к монастырю, бывший среди них священник организовал певцов, руководил ими и хотя без епитрахили и без книг, но отправил полную всенощную под открытым небом.

Уже накануне торжеств, т. е. 15 июля, было огромное стечение всякого рода больных, жаждущих исцелений и облегчений от своих недугов.

Как велик мир несчастий человека! – (цитируем здесь везде г. Прокофьева). Какое огромное количество больных и недугующих, калек, слепых, глухих, дурачков, юродивых, расслабленных, припадочных, душевнобольных! Тут встретите все несчастья, какие можно себе представить и какие невозможно. Иные ползут на четвереньках, другие ползут на руках, на животе. Вот один идет на руках, опрокинувшись ими назад, другой прыгает, склонившись на левый бок. Иного везут на тележке, иного расслабленного несут в кульке, у иного голова непомерно велика, у иного непомерно мала, у иного лицо скошено, у кого сведены руки, у кого ноги, у кого то и другое, грязные повязки иных скрывают жестокие раны и болезни, кто кричит, кто мычит, кто молится вслух…

Только в Киеве, в лавре, можно видеть множество нищих, у монастырских ворот и у входа в пещеры, но там, в Киеве, они собираются за подаянием, за корыстью. Там они составляют зло, наше больное место, видимое доказательство неустройства нашей общественной жизни, а здесь они только несчастные, которые идут увлекаемые одной верой, с одной жаждой исцеления.

И велика эта вера и творит она чудеса; творит каждый день; их записывают, эти чудеса, и монахи, и полиция. Здесь просто поражаешься видом несчастья и одновременно могуществом веры, силою духа человека. Два места, где собираются несчастные, – это у Серафимовского источника, родника, который любил святой при жизни и посылал приходивших к нему испить водицы, и у дверей храма, где лежали до их прославления мощи о. Серафима.

Рассказами про чудесные исцеления этого российского Лурда полны все площади, кельи, гостиницы обителей. Самому мне, (пишет г-н Прокофьев) пришлось видеть, как раскрыла глаза девушка 19 лет, от рождения бывшая с закрытыми глазами и увидевшая свет после третьего купанья в источнике о. Серафима и уверенная, что после дальнейших купаний будет видеть совсем, как здоровая. Она уже ходит без поводыря.

Мой товарищ, тоже петербургский корреспондент, был свидетелем, как один старик, Бондаренко, пришедший в Саров из-под Варшавы и страдавший сильной слабостью зрения после полученной контузии во время последней русско-турецкой войны в рядах л.-гв. Литовского полка, двигался, ощупывая всё время костылем землю. Ему помогли дойти не в очередь до св. мощей. Глубокой верой и одушевлением дышало всё его лицо. У мощей с ним сделался припадок истеричного плача; он просил иеромонаха у гроба приложить к мощам платок, ему позволили. Вынув спрятанный на груди и завернутый в бумагу платок, он приложил его к мощам и затем к своим глазам. Так его и вывели. У дверей храма он отнял платок от глаз и сказал: «Ну теперь костыль мне не нужен», – и тут же его сломал. Он видел! Мой товарищ подобрал ручку от сломанного им костыля и сохраняет её.

21-го июля, в день освящения Серафимовской церкви, был исцелен истеричный душевнобольной или, как называют в народе, бесноватый. Его внесли 8 человек. Страшно было смотреть, как он бился, как неистово кричал. 30 лет случались с ним припадки бешенства. Теперь его силою привели к мощам и заставили приложиться, и после того он вдруг стих, спокойно молился и вышел один, совершенно здоровый из храма. Он крестьянин Витебской губ., Ивановской волости, деревни Выселки, Георгий Панцев.

В этот же день, в глазах моего знакомого, гвардейского полковника, в 8 час. 20 м. утра привели к мощам крестьянина Феодора Годункова, бывшего кирасира Его Величества, теперь едва волочившего ноги, которые у него висели как плети. С помощью двух костылей и поддерживаемый под руки двумя товарищами, он подошел и приложился.

Мой знакомый еще думал: «ну вряд ли этот может оправиться», – и что же? от раки он ушел на собственных ногах, как здоровый.

Как велика сила религии, непостижимо могуче её влияние на человека, свидетельствует другой корреспондент (г. Князев в газете «Свет»). Нет ничего в мире, что могло победить её, нет тех препятствий и невозможностей, которые бы преодолели её! Правда, не всегда люди пользуются этой силой, не всегда хотят прибегать к ней за помощью; ослепленные неверием, или скорее неведением, иногда даже прямо глумятся над ней. Но зато когда это облако тьмы спадает с людских очей, когда, под влиянием тех или иных обстоятельств, человек, наконец, сознает свою беспомощность и чистосердечно и искренно обращается к религии, что тогда происходит? Тогда воочию всех исполняются слова Спасителя, что «всё возможно верующему». Тогда слепые начинают прозирать, немые говорить, хромые ходят и бесы изгоняются. Так было во времена Спасителя, так было в древнейшие времена Церкви Христовой, то же Господь совершает по великой Своей милости в св. Своей Церкви и в наши дни. И в наши дни Господь воздвиг нам великого молитвенника и чудотворца в лице преп. Серафима, совершающего по данной ему от Бога благодати по истине «славная и ужасная» над притекающими к нему с верою.

Эти великие дела Божии, и прежде во множестве совершавшиеся по молитве к преп. Серафиму, полились, так сказать, многоводным потоком в эти, близкие к моменту прославления святого, дни. Чувствуем, что какая-то благодатная атмосфера наполняет окружающее, носится над нами и незримо вливается в душу всякого, приходящего сюда с верою. Точно воскрес сам преподобный и снова явился здесь, чтобы благотворить всем и всюду. Тысячи собрались сюда искать у него благодатной помощи и врачевания недугов душевных и телесных, и не посрамлены они от чаяний своих, получая всё от преподобного преизобильно… Всех случаев благодатных исцелений в газетной заметке невозможно и передать подробно.

(Так несут больную в Саров)

На человеческом языке нет слов описать ту радость, какую испытывают получающие исцеления, особенно после тяжких недугов. Не только у них, у всех присутствующих при этих знамениях, но и у всех, слышащих из уст очевидцев об этих чудесах, невольно льются из глаз слезы, слезы радости, умиления, восторга…

Сейчас 18 июля вечером вернулась от службы граф. Г. и рассказывает нам, (свидетельствует третий корреспондент г. Поселянин «в Моск. Ведом.»), что из Успенского собора она прошла в церковь Зосимы и Савватия, где гроб с ящиком пролежал со дня изъятия мощей из земли. Эту церковь старец особенно любил. Она поставлена на месте его кельи в его послушническую пору. В келье той являлась ему с исцелением Пресвятая Богородица; на этот храм он ездил сбирать по России, престол из кипариса сколочен его искусными в столярничестве руками. Он тут всегда старался приобщаться, и приобщался тут накануне конца.

Народ, по изнесении из этой церкви гроба с мощами, хлынул туда, и там теперь служат молебны. На глазах графини, девочка лет 9-ти на вид, приведенная матерью на костылях, пошла здоровая.

Я видел исцеленных. Одна женщина из Верного, Семиреченской области, слепорожденная – прозрела.

Известный Петербургский проповедник Орнатский спрашивал её, что она видит – и нарочно спрятал с груди золотой крест за рясу. Потом вынул его.

– Вижу у тебя на груди свет, ответила она.

Другого прозревшего мальчика мать не поверила чуду. Но тогда она отошла неслышно от сына, и тот побежал за нею, пришлось признать счастливую действительность.

Расслабленные ходят. Изумительно выражение лиц исцелившихся детей. Я видел вчера в 6 час. одного 11 лет мальчика, не ходившего два года; его держала за руку бабушка, с плачем рассказывавшая о чуде, а мальчик с чрезвычайною радостью в глазах и отпечатком чего-то неземного на лице.

Один старик после троекратного купанья пошел, – старик, рассказывающий, как долго «он не был хозяин своего тела»!

Чудные дела!

Точно у могилы старца долго-долго скоплялись благодатные силы, и теперь словно благодатная гроза разразилась, и полил благодатный дождь, разрежая сгущенный, нависший над жизнью туман зла, болезни, отчаяния.

И так хорошо на душе. Всех любишь, ничего не страшно, веришь в добро и правду, ждешь счастья.

Он так много может дать. Он прославляется, чтобы нести нам небесные дары и земные лучшие радости!

IV. Паломничество Их Величеств в Саров

15 июля Их Величества Государь Император, Государыни Императрицы, великие князья и княгини, в сопровождении министров двора, Внутренних дел, Путей Сообщения и свиты, изволили отбыть из Петербурга в Саров на торжество открытия мощей св. Серафима Саровского.

Вся верующая Русь с благоговейною радостью благословляла этот святой подвиг Царя, придавший Саровскому церковному торжеству свой особый блеск и общегосударственное значение.

Отметила это событие, как высокознаменательное, и вся почти печать. Особенного внимания заслуживает по этому поводу статьи «Моск. Вед.», «Гражданина», «Света» и др.

«Моск. Вед.» в статье «Государев поход в Саров», говорят:

«Текущий год останется на века достопамятным в сознании православного Русского народа.

Только что улеглось в восхищенном сердце народном высокорадостное настроение, вызванное пребыванием Великого Государя в златоглавой Москве в великие дни Страстей Христовых и Светлого Христова Воскресения. И вот снова Царь-Батюшка разделяет со всей Своей землей молитвенный подвиг и священную духовную радость в торжественные дни прославления новоявленного угодника Божия!… Любвеобильный Отец, окруженный верными Его сынами великой Русской семьи, первый среди них воздаст хвалу Богу, явившему новую свою милость земле Русской, первый принесет державное моление, прося заступления Преподобного пред престолом Царя Царствующих за всю Державу Российскую.

Невозможно представить себе что либо возвышеннее, трогательнее этого великого момента сердечной молитвы Господней – Отца земли Русской пред священными останками великого угодника Божия, так любившего Русский народ и так им почитаемого!…

В последние века родная наша история уже давно не представляла нам подобных моментов. А в старые годы такие моменты бывали, являя собой свидетельство тесной духовной связи между государями и Русским народом. Видим мы это даже еще на заре христианства в России, при перенесении первых у нас мощей свв. Бориса и Глеба.

Позднейшая благочестивая наша старина времен Московских сохранила нам память о путешествиях Государей Русских на поклонение чтимым народом святыням.

Возобновляя в благодарной народной памяти дорогие воспоминания об усердии Русских Венценосцев к родным святыням, скрепляя и являя миру тесную живую связь наших Государей с православным сознанием верноподданного Русского народа, Государев поход в Саровскую обитель является новым и великим доказательством прозорливости новоявленного Угодника Божия.

Так говорил он одной из Дивеевских монахинь:

«А как царская фамилия приедет к вам, матушка, то войдете за святые то ворота, да распахнете их широко-широко, да низко-низко поклонитесь до земли, да скажите «покорно просим пожаловать, покорно просим», – и батюшка сам три раза низко до земли поклонился.

Молитвы сынов всей земли Русской сольются у чудотворных останков великого Угодника Русского с отеческою молитвой Царя-Батюшки. Понесутся они сюда со всех концов Святой Руси, изо всех её многочисленных храмов, где во дни прославления человека Божия соберутся православные и горячо помолятся за своего Государя, молитвенно предстоящего за Свою державу пред священными останками новоявленного Чудотворца».

Горячо приветствовал великое значение Царского паломничества в Саров и «Гражданин».

«Сегодня началась дорогая для русского сердца Саровская седьмица, говорит орган кн. Мещерского.

Не зашло еще солнце дня св. Владимира, крестителя русского народа, как Царь садился в поезд, чтобы ехать в Саровскую пустынь на торжество прославления инока-отшельника Серафима.

Да будет благословен Его путь!

Путь этот предстоит Царю по волнам народного моря, коих каждая брызга есть благословляющее Его веяние любви.

И эти волны народного моря донесут Царя до тихой обители, где под звон колоколов, под славословие церковных хоров, под народные возгласы радующейся веры, Он станет во главе своего народа, чтобы преклонить колена у гроба новопрославленного Чудотворца.

Неподалеку от этой обители, в лесу, есть колодец, по преданиям, он – дело рук старца Серафима.

Придет к этому колодцу и Царь русской земли смиренным и верующим паломником. Придет молиться об исцелении болящей России! Придет молиться о подкреплении Его сил силами Божественной благодати! Придет молиться об укреплении здоровых, об исцелении болящих, о просветлении заблудших! И этой молитве Царя будет вторить невидимо, но слышно молитва всего русского народа.

И не будет на Руси в эти дни сердца неверующего, что Царь, пришедший в Саровскую обитель во главе всех труждающихся и обремененных, всех скорбящих и молящих, восприял в ней покоя и исцеления для труждающихся и для болящих своего обширного царства! Нет на Руси души, неверующей, что в сей обители для пользы Своего народа Царь укрепит Свою мощь…

Вот чем свята и отрадна наступившая Саровская седьмица.

Кабы время не было трудное на Руси – сие свершающееся в православной её Церкви торжество не было бы столь знаменательно.

Ныне же, когда в дом верующего подкрадывается неверующий потушить его свет и ослабить его силу, когда творчеству любви хочет мешал ненависть разрушения, когда столько болящих сомнением и неверием, – это саровское торжество не потому-ли так знаменательно, что оно является для всего русского народа тем, чем был тихий отшельник Саровской пустыни для отдельно приходивших к нему целиться: утешением для удрученных скорбью, светом для пребывающих во тьме, врачом для болящих и силою для слабых!

Да благословит же Бог путь Царя на этот праздник веры, творящей чудеса!»

Даже такая космополитическая газета, как «С.-Пет. Вед.», и та замечает, что присутствие Царственных богомольцев на торжестве прославления святого – «важно, необходимо и знаменательно».

«Важно подтвердить единение Царя и народа, необходимо простым и общепонятным актом провозгласить и единство исповедуемых ими идеалов и наконец знаменательно то, что наблюдая воочию, – как в старину, – зрелище Царской молитвы, народ не может не отнести наибольшую долю Его смиренных и горячих прошений перед Престолом Всевышнего к своим народным нуждам и заботам. Мысль каждого, наиболее скромного и незаметного паломника, о том, что Царь включает и его в Свою общую молитву о народном благоденствии, несомненно явится новым и важным звеном в укреплении чувств любви и преданности, которыми народ привык окружать своих Самодержцев. Мы часто забываем значение действий, реальные последствия которых трудно учесть, но интерес народов, – не только нашего, – к проявлениям духовной жизни выражается на каждом шагу, в разных пунктах земного шара: – он выразился в мировом сочувствии к болезни и смерти римского первосвященника, он выражается и в подъеме мусульманского фанатизма и в пробуждающемся ригоризме американских сект. У нас он выражается в той форме, которую мы излюбили исторически, которую считаем истинной и от которой никогда не отречемся».

17 июля последовала торжественная встреча августейших паломников, во главе с Царем. Приняв в ближайшем к обители селении рапорт губернатора и подношения от депутаций и представителей всех сословий Тамбовской губернии, Их Величества сели в экипажи и поехали в обитель. Вслед долго гремело «ура» крестьян, летели вверх их шапки; счастливые и радостные стали расходиться депутации.

Из Успенского собора Саровской пустыни, при гуле всех её колоколов, блистая золотом облачений и хоругвей, вышел крестный ход с хором невских митрополичьих певчих и во главе с митрополитом спб. Антонием, архиепископом казанским Димитрием и преосвященными Иннокентием тамбовским и Назарием нижегородским.

При повороте из леса к речке есть маленькая часовня, где Их Величества остановились и слушали краткое молебствие.

Двор монастыря полон богомольцами, причем по дорогам их тысячи; куда ни посмотришь – всё люди с котомками и посохами. И как они довольны, рады, счастливы в этот момент, что могут видеть Царя и Цариц, и шумным, как океан-море, «ура» приветствуют они Их Величества.

Встреченные у Святых ворот митрополитом с причтом и выслушав его приветственную речь, Государь, Государыни и вся Царская Фамилия, в предшествии крестного хода и архиереев, идут в Успенский собор, где слушают краткое молебствие с положенным Царским многолетием. Из собора Их Величества в предшествии хора тамбовских епархиальных певчих и духовенства идут в церковь свв. Зосимы и Савватия, где временно лежат мощи преп. Серафима. С Их Величествами и августейшими особами входят только митрополит и архиереи, все прочее духовенство остается в ограде. Затем из церкви, при пении «Спаси Господи люди Твоя», митрополит провожает Их Величества до Царских покоев и, осенив крестом, возвращается в Успенский собор, где служит торжественный молебен по случаю Их приезда.

И так Царь и Царица в Сарове. С умилением видит это, слышит, говорит и повторяет глубокий верою и сильный преданностью Царю русский народ.

Глубокое впечатление произвело на народ неожиданное для него появление 18 июля Государя и Государынь за ранней обедней в Успенском соборе. Как простые обыкновенные богомольцы, пришли без свиты и всяких властей Царь с Царицами и за обедней удостоились принять причастие Св. Христовых Таин. Собор был наполнен народом. С ним вместе молились Венчанные Богомольцы, с ним вместе причащались. Через всю церковь Их Величества прошли на левую сторону, где в приделе печерских чудотворцев совершалась ранняя литургия архимандритом Андреем, заведующим миссионерскими курсами в Казани, в сослужении игумена пермской Белогородской пустыни Варлаама и пяти других священников и иеромонахов. Пели невские митрополичьи певчие. За причастным красноречивое слово о жизни старца Серафима произнес петербургский священник о. Орнатский.

Их Величества Государь и Государыня приняли причастие, а за Ними причащались более 50 простых богомольцев, во время причащения которых для Их Величеств читались запричастные молитвы ключарем тамбовского собора о. Поспеловым.

После причастия Их Величества прикладывались ко кресту и удалились к Себе в покои.

Затем в 10 ч. дня Их Величества и все Августейшие Особы осматривали монастырь, начав с новой церкви св. Троицы, где находится келья о. Серафима. Осмотрев её, прошли в часовню над могилой св. Серафима, спускались в склеп, прошли в церковь св. Иоанна Предтечи. Из этой церкви низом возвратились в Свои покои, откуда прошли в церковь свв. Зосимы и Савватия, где временно лежат мощи преп. Серафима, и из этой церкви вернулись в Свои покои.

Их Величества затем осматривали помещенные в соборе принесенные в дар обители разные хоругви, более 40. Из церкви Их Величества прошли в часовню над могилой св. Серафима, спускались в склеп, где поставлена гробовая его колода, в которой он был погребен, и поклонились также гробнице почивающего здесь же всеми чтимого подвижника молчальника схимонаха Марка.

Из часовни Их Величества вышли и прошли в церковь св. Иоанна Предтечи, из которой низом через свои покои прошли в церковь свв. Зосимы и Савватия, где временно лежат мощи новоявленного угодника Божия Серафима.

V. Церковные торжества 16–20 июля в Сарове

Непрерывным рядом торжественных богослужений и обрядов в обители ознаменовалось открытие мощей преподобного о. Серафима Саровского. 16-е и 17-е июля были посвящены поминовению его, его родителей и всех, к кому он при жизни имел служебное отношение.

17-го утром, в восьмом часу, раздался с Саровской колокольни громкий звон: то выходил из пустыни крестный ход на встречу крестному ходу из Дивеева, который вышел в третьем часу ночи.

Под торжественный трезвон тихо двигался лес хоругвей, раскачиваясь на крепких палках, звеня тяжелыми привесами и кистями. Потом, за воздвизальными крестами, несли три святыни – чудотворную икону Знамения Богоматери из Серафимо-Понетаевского монастыря, образ Преподобного Серафима, впервые носимый на крестном ходу, и заветную икону Богоматери, «Умиления», которую старец называл «Всех радостей радость», которая была его келейною иконой и на молитве пред которою он скончался.

Чрезвычайно живописен был этот крестный, далеко растянувшийся ход, разнообразие горящих на солнце хоругвей, разноцветные, пестрые ризы сельского духовенства, толпы народа со всех сторон, высокая часовня-беседка с высшим духовенством в золоте, а там густой лес с просекой, по которой нескончаемой лентой проезжали казаки, спешившие на встречу Государю.

После молебна, архиерей поднял в руках тяжелую икону Умиления и осенил ею народ на все четыре стороны.

Ход тронулся к монастырю. Нельзя без волнения думать об этом торжественном возвращении в Саров, для присутствия при прославлении того человека, который пред нею молился, пред нею умер, знаменитой теперь святыни, которая 70 лет назад была унесена трогательными дивеевскими «сиротами», как часть неценного для Саровцев имущества «убогого Серафима». Теперь же она возвращалась во славе к прославляемому старцу, который так чтил и любил её.

После крестного хода была обедня, отслуженная митрополитом Петербургским Антонием и епископом Назарием Нижегородским, который сказал слово о жизненности старца Серафима и его близости к верующим, и была отслужена торжественная панихида по старце.

Вечером служили парастас – торжественную заупокойную всенощную.

Теперь, когда слышишь последние о нём заупокойные молитвы, (говорит в «Моск. Вед.» г. Поселянин), доселе во все эти дни, всё как-то не привыкает мысль к этим противоположностям.

С одной стороны, страшное убожество, «снитка», с другой – великолепные облачения, золотые митры собравшегося в честь его духовенства, золотые хоругви и лампады ему принесенные. С одной стороны – пустыня, безмолвие, общество медведей; с другой стороны, кроме нескончаемого простого народа, много избалованных горожан, оставляющих удобства жизни, чтобы приехать к этому пустыннику и, наконец, Русский Двор и Царская Семья.

17-го вечером в одиннадцатом часу, после всенощной-парастаса, архимандриты, руководимые преосвященным Иннокентием тамбовским, перенесли стоявшую в церкви свв. Зосимы и Савватия колоду, в которой был погребен преподобный и из которой мощи его, покрытые серебряным глазетом, были переложены в кипарисный гроб, вложенный в другой, дубовый, роскошный, художественной работы, с украшениями из матового серебра. Архимандриты снесли колоду на полотенцах и положили её в могилу преподобного, обращаемую теперь в часовенку.

18-го июля совершено последнее поминовение о. Серафима, как простого человека, в торжественной панихиде, а вечером за всенощной началось уже его прославление, как святого Российской Церкви.

В 6 часов загудел большой колокол ко всенощной. Высокоторжествен был выход на литию. В предшествии двух хоровых певчих, тамбовских архиерейских и невских митрополичьих, митрополит Антоний с архиепископом казанским Димитрием, преосвященными епископами тамбовскими Иннокентием и нижегородским Назарием, в роскошных золотых с вытканными серебром изображениями херувимов по золотому фону облаченьях, – дар Государя Императора дли всех участников торжества, – вышли из Успенского собора, прошли в церковь свв. Зосимы и Савватия, где временно стояли мощи преподобного Серафима. Их Величества, все Августейшие Особы, министры и свита следовали за процессией. По пути шпалерами стояли хоругвеносцы с принесенными в дар обители хоругвями, которые высоко сияли золотом над толпою народа, наполнившего площадь около церкви. В церкви гроб с мощами преподобного стоял посредине. Митрополит совершил каждение и с архиереями, и с архимандритами поднял его. Государь Император и Великие Князья вынесли его из церкви, перед которой положили на зеленые бархатные носилки. Священники стояли по сторонам их шпалерами. Гроб покрыли богатым бархатным, вышитым шелком покровом. Начался перезвон колоколов. Государь и великие князья подняли носилки спереди, архимандриты и архиереи позади и понесли.

Величественная и умилительная картина. При жизни о. Серафим был самый смиреннейший и беднейший из старцев, богатый лишь своей простотой и любвеобильный душою, и теперь – гроб этого смиреннейшего человека несет Самодержец земли Русской с Великими Князьями и иерархами Церкви. 8 фонарей несут псаломщики, за ними 4 запрестольные креста; хоругвеносцы в своих парадных кафтанах с серебряной и золотой бахромой несут 52 жертвованные хоругви, блистающие серебром и золотом, разнообразные по форме – в виде икон, сияний, орифлам; за нами синяя с голубым лента певчих; за нею золотая лента духовенства: псаломщики и диаконы по два в ряд, священники, иеромонахи, протоиереи, диаконы с кадилами и свечами; шесть малых кипарисных хоругвей окружают носилки с гробом преподобного, который осеняют рипидами 4 диакона по сторонам. Государыни Императрицы, Великие Княгини непосредственно следуют за гробом. Как только показался высоко поднятый на носилках гроб преподобного, закрестилась, заволновалась многотысячная толпа и стала опускаться на колена. Послышались вздохи, плакали женщины, плакали мужчины; все эти тысячи народа, как один человек, были охвачены одним общим религиозным настроением, все чувствовали одно и тоже. Тихо, в полном порядке двинулась процессия. Колокола то гудели басом, то перезванивались тонкими звуками. Процессия подошла к Успенскому собору и пошла вокруг него, останавливаясь на каждой стороне его, причем архидиакон возглашал на каждой стороне храма по одному из прошений литии. Перед западными вратами митрополит прочитал молитву, в которой, призывая имена святых, призвал и имя преподобного Серафима, Саровского чудотворца. Затем при перезвоне колоколов внесли гроб в собор и поставили по середине храма. Все в церкви стояли со свечами. Певчие запели тропарь преподобному и митрополит совершил каждение и благословение хлебов. Между кафизмами преосвященный Иннокентий произнес слово (Прокофьев).

Громадное впечатление произвела эта речь, сказанная с волнением и слезами, и её конец: «Чрез минуту откроется крышка этого гроба, и мы пропоем пред мощами нового Чудотворца: «Ублажаем, ублажаем тя, Преподобне отче Серафиме!»

Запели «Хвалите!» вышли епископы, и по левой руке стало духовенство. Когда замолкло пение, митрополит Антоний подошел ко гробу, раздалось щелканье замка, и крышка была снята. Открылось под глазетовою пеленой очертание тела, медный крест на груди, и на челе святого прорез для целования мощей.

Как при переносе гроба, я ощущал благоухание, которое было еще сильнее, когда я подошел прикладываться.

Когда сняли крышку, раздалось пронзавшее, кажется, самое небо пение: «Ублажаем, ублажаем тя, Преподобне отче Серафиме, и чтем святую память твою, наставниче монахов и собеседниче ангелов!» И какое было счастье подпевать этой гремящей хвале: «Преподобне отче Серафиме».

Могучее чувство стояло в воздухе, мужчины не стыдились утирать слезы.

И вся слава этого дня, эти летящие во все концы света телеграммы о поездке Царя к останкам пустынника, это слияние здесь, в прославлении духовного подвига, Русского народа со своим Вождем, этот блеск Православия во всём его потрясающем величии, – какая разительная противоположность с положенным 70 лет назад в дубовую колоду сгорбленным, изможденным непомерными подвигами старичком, тайновидцем, Божьим пророком и чудотворцем, но тихим, крепким, умиленно-любовным, детски-простым.

Пой же Русь, гремя ему хвалу высоко, громко, все выше и громче, до самого Престола, где он дерзновенно предстоит пред Сущим, откликаясь на всякий вздох, доносящийся к нему с измученной земли.

Пой, пой ему громче, Русская земля, радуясь, что ты, твой дух его создал, что тебя он выражал в своей жизни, в своих стремлениях: пой ему громче: «Ублажаем, ублажаем тя!» (Поселянин).

После величания к мощам прикладывались архиереи, потом Государь и Царская Семья, потом все бывшие в церкви…

Долго продолжалась всенощная. Был двенадцатый час, когда она окончилась. Под стенами монастыря стояли ночью тысячи народа. Составились благочестивые кружки, читались и пелись акафисты, канон.

На другой день везде совершены в церквах обители ранние обедни, за которыми были сотни причастников. В 8 час. утра загудел большой колокол к поздней литургии. Митрополит с архиереями и 12-ю архимандритами совершил литургию.

В соборе молились Государь, Государыни и вся Царская Семья, прибывшая в Саров, министры, Двор, губернатор и губернские власти, земские начальники, был впущен и народ.

Когда запели на выход с Евангелием, архимандриты подняли на руках кипарисный гроб с мощами св. Серафима и понесли в алтарь, где торжественно обнесли его вокруг престола.

Вся церковь стояла на коленях. Гроб с св. мощами был вынесен из Царских дверей и принесен к мраморной раке, помещенной под великолепной золоченной сенью в виде часовни русского стиля, дар Их Величеств, а превосходной работы ковер у раки дар Государыни Александры Феодоровны. Диаконы прежде опустили в раку наружный дубовый гроб с серебряной отделкой художественной работы. Митрополит, архиереи, архимандриты опустили кипарисный гроб с мощами в раку в положенный дубовый гроб.

Затем литургия продолжалась обычным порядком, при чудном пении невских и тамбовских певчих. Архиепископ казанский Димитрий произнес слово. Кончилась литургия. Колокола звонят к молебну. При пении 33-го псалма, митрополит с архиереями и всё служащее духовенство, вышед из алтаря, окружило раку. Поставили перед ней бархатные зеленые носилки – и снова повторилась умилительная картина вчерашнего дня. Государь с Августейшими Богомольцами помог митрополиту и архимандритам вынуть дубовый гроб и поставить на носилки. Благоговейно все опускаются на колена. Певчие поют тропарь преподобному. Святые мощи уносятся из храма при звоне его колоколов. Снова среди стен народа вьется торжественная процессия, еще ярче, чем вчера, сверкают на солнце вереницы хоругвей, золотые ризы духовенства. Снова Царь с Великими Князьями и сонмом духовенства высоко на носилках несут св. мощи праведника, но в открытом теперь гробе, и тысячи глаз устремлены на него с мольбой, с надеждой, с верой, – с горячей верою, к которой так способна душа русского человека.

Звонят колокола. «Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас», – поет духовенство, и тысячи уст подпевают и тянут эту молитву. Процессия обходит с пением канона кругом двух соборов, Успения и Живоносного Источника, и св. мощи вносят в Успенский собор и влагают их в раку. Митрополит и архиереи совершают поклонения. На колена опускаются перед ней Царь, духовенство, все молящиеся. Митрополит читает, коленопреклоненный, молитву св. Серафиму.

Совершается отпуск. Архидиакон возглашает многолетия «Благочестивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, веры Христовой Ревнителю, Защитнику и Покровителю», Государыням Императрицам, Государю Наследнику и всему Царствующему Дому, митрополиту Антонию и служащим архиереям, всему освященному собору, военачальникам, градоначальникам, христолюбивому воинству и всем православным христианам. Когда смолкло «многая лета» хоров певчих, басистый речитатив архидиакона запел молитву о спасении обители, братии её и утверждении храма, а хор трижды повторил нотное «Спаси, Христе Боже».

Всё Царское Семейство прикладывалось к св. мощам. Митрополит благословил Их Величеств и Августейших Особ иконами.

Так закончилось торжество открытия св. мощей, и народ устремился прикладываться.

В 2 часа дня в монастырской трапезной Их Величества разделяли праздничную братскую трапезу.

Встреченные высокопреосвященным Антонием и преосвященным Иннокентием, Их Величества и Августейшие Особы прошли к Царскому столу, накрытому во втором зале под расписным куполом. Перпендикулярно к Царскому столу тянулись 5 линий других столов. Крайняя линия была занята исключительно монашествующими лицами. От входа зал был украшен рядами параллельных столов. Тут поместились депутации городов и прочие депутации, земские начальники, хоругвеносцы. Митрополит благословил трапезу. В середине обеда митрополичий архидиакон Иоанн возгласил Царское и прочие многолетия и было также спето «Спаси, Христе Боже».

Целый день шел колокольный звон в монастыре.

В 4 часа дня Их Величества отбыли в павильон в гости к дворянам, а высокопреосвященный митрополит спб. Антоний с преосвященным тамбовским епископом Иннокентием, архимандритами и сонмом духовенства совершили молебствие св. Серафиму для хоругвеносцев и депутаций на духовном торжестве. Человек до 700 хоругвеносцев наполняли собор. Перед молебствием митрополит Антоний произнес слово. Им были освящены также многие иконы, и в числе их огромная, в сажень вышины, икона св. Серафима, принесенная гражданами гор. Перми в дар открывающемуся при Пермском Белогорском монастыре Серафимовскому скиту, первой в России обители имени новоявленного святого. Самый же монастырь открыт в память избавления Государя Императора от опасности в Отсу.

VI. Отбытие Их Величеств из Сарова и окончание торжеств

Наступило и 20-е июля, когда Их Величества и Августейшие Богомольцы оставили Саровскую пустынь.

В Сарове Их Величества в 8½ ч. утра слушали в Успенском соборе напутственное св. Серафиму молебствие, совершенное митрополитом, архиепископом Димитрием и епископом Иннокентием, и вышли, провожаемые братией и духовенством до ворот св. обители. Здесь сели в экипажи. У часовенки за речкой было совершено молебствие и местные крестьянки поднесли свои изделия. По пути в деревнях избы убраны флагами, платками, полотенцами. Стоявшие у часовни дети школы пели «Спаси, Господи, люди Твоя». В каждой деревне на пути в Дивеев были выстроены арки и крестьяне подносили хлеб-соль.

При звоне колоколов навстречу Царскому поезду вышли из собора Дивеевского монастыря на паперть сестры обители с крестным ходом. Во главе духовенства шел преосвященный нижегородский Назарий с архимандритами и священниками. В соборе Их Величества прикладывались к иконам и приняли подносимые от обители в благословение иконы.

Их Величества из собора прошли в келью игуменьи, где затем слушали в её домовой церкви литургию.

После литургии Их Величества с их высочествами осматривали обитель, посетили так называемую дальнюю пустыньку о. Серафима на кладбище монастыря, где алтарь церкви Преображения Господня сделан из кельи о. Серафима. Их Величества осмотрели также типографию, литографию, иконописную мастерскую и школу для девочек, – хорошо устроенное здание. Возле этой школы стояла девичья церковно-приходская школа из Ардатова. Их Величества слушали пение детей. В покоях игуменьи Их Величествам игуменьей Марией и бывшими здесь другими игуменьями поднесены рукоделья монахинь.

При колокольном звоне и провожаемые «ура» народа, Их Величества и их высочества отбыли на станцию Арзамас.

Глубокое впечатление на весь православный люд оставило присутствие Царя и Цариц на этом редком духовном торжестве, и народ видел Их, Кого он так любит и обожает простым и нежным своим сердцем, среди себя, на дорогих его религиозному чувству освященных местах, видел и в самом храме вместе молящимися. С какой неподдельной радостью и умилением смотрел он на своих Царя и Цариц.

Его Величество приказал нижегородскому губернатору объявить Его царскую похвалу народу за образцовый порядок, поддерживаемый самим народом.

* * *

20-го июля в Сарове всем собором иерархов совершено освящение нового храма, а 22-го в Дивееве. Этим и закончились Саровские церковные торжества. 23-го июля иерархи отбыли из Сарова, а народ все прибывает и прибывает. Слава Господу, дивному во Своём новопрославленном Святом Угоднике Божием Серафиме!

В. Скворцов

Присоединение раскольницы к православию

В Саров прибыла ярая раскольница кр. Самарской губернии, Никольского уезда, Дарья Ермилова, 60 лет. Она приехала в Саров еще в начале июля месяца и постоянно ходила к источнику преподобного Серафима. При виде массы исцелений над больными она поняла всю ложность раскольников, стала горько плакать и в конце концов решилась присоединиться к православию. Местное епархиальное начальство направило её к прибывшему на торжество из Москвы достоуважаемому о. протоиерею И. Г. Звездинскому. О. протоиерей, присоединивший к православию во время своего настоятельства при Введенской церкви в Москве около 2.000 человек раскольников, с радостью принял порученное ему дело, несколько дней наставлял он Ермилову в истинах православной веры, и, убедившись в полной искренности её верований, присоединил к православной Церкви в понедельник, 14 июля, в монастырском храме.

До обращения своего в православие Дарья Ермилова много лет слыла среди раскольников за опытную начетчицу, и её обращение в православие поразит многих из её земляков. В этот же день новоприсоединенная сподобилась причаститься св. тайн.

Наказанное кощунство

«Русский Листок» сообщает, что в пятницу, 18-го июля, в дер. Стеаурине, Богородского уезда, близ Павловского посада, Моск. губ., произошел следующий необыкновенный случай. Крестьяне на сходе постановили в день прославления преподобного Серафима не выходить на полевые работы. Все изъявили своё согласие на это, кроме старообрядца Ситнова, который начал глумиться над преподобным, говоря, что он вышлет своих рабочих нарочно в поле. Вдруг в самый разгар надругательств Ситнов пошатнулся и упал. Когда наклонились к нему, оказалось, что он мертв. Крестьянами овладел благоговейный ужас. Весть о события быстро пронеслась по окрестным деревням. Местные старообрядцы, смущенные смертью Ситнова, воздержались от работ 19 июля.

* * *

Саров и Рим

Жизнь иногда дает такие противопоставления, которые поучительнее речей мудрецов и кажутся нарочно созданными для освещения и уяснения истины, так рассуждает «Свет».

Ныне на двух концах Европы совершается два великих, но несходственных между собою, события.

В глухих тамбовских лесах, в отдаленной от мира пустыни прославляется новый угодник Божий, преподобный Серафим, прославляется всею землею русскою с Царем во главе, всею церковью православною.

В «вечном городе», в тиши ватиканских замуравленных палат, конклав «князей церкви» избирает из среды своей «наместника Господу Христу».

Тут – под радостный звон Саровских колоколов, неизреченною милостью Божией, восстает новый предстатель перед престолом Господним за родную Русь. Тут сопричисляется к лику святых смиренный инок в липовых самодельных лаптях, согбенный при жизни, ибо не пожелал противиться напавшим на него разбойникам, инок сильный лишь верою, смирением, добротой, чистотой всей жизни. Единый от «малых сих» становится одним из первых и Царь русский склоняется пред Царем Царствующих в благоговейной признательности к неоскудевающей милостями десницы Божией. Тут – вершится дело Божие.

Там, – под шёпот интриг и шипение зависти, служители алтаря, называющие себя «церковными князьями», выдумывают себе владыку, готовятся назвать его наместником Христа, как будто у Господа бывают наместники, готовятся облечь одного из среды своей в виссон и багряницу, увенчать его тиарою, более похожею на венцы ассирийских деспотов древних времен, чем на терновый венец Искупителя, обуть его ноги в туфли с нашитым на них животворящим крестом, к которому будут прикладываться верующие римско-католики. Там – куется и плетется дело человеческое.

Тут – праведник, по силе своей веры, сопричисляется к сонму очищенных от греха угодников; там, – по силе кардинальского избрания, человек, иногда наиболее грешный, становится «непогрешимым». Тут – смирение возвеличивает; там – смирение предается забвению.

Не поучительно ли это сопоставление? Не вытекает ли из него как ближе к Богу Церковь православная в своём духовном смирении, по сравнению с римским католицизмом в его гордыне.

Как известно избранным оказался кардинал Сарто, принявший имя Пия X.

Рака, сень и лампады св. Серафима Саровского

Храм Успенский, в той части его, которая назначена для «верных», имеет четыре колонны. Между двумя, с правой стороны, колоннами и поставлена рака, исполненная по рисунку и под наблюдением состоящего при гофмаршальской части князя Μ. С. Путятина.

Рака утверждена на 4-ступенном возвышении, белого мрамора.

Сама рака, напоминающая отчасти знаменитую гробницу Ярославов, белого чистого мрамора и производит самое светлое впечатление своим безыскусственным изяществом. Мрамор, из которого сделана рака, называется Вязелемский и добывается у Гапсаля, в Эстляндской губернии. Рака состоит из четырех массивных плит, не имеющих ни шлифовки, ни позолоты, в память нищеты и смирения старца Серафима. На этих плитах высечены изображения. На главной плите – крест византийского образца; на плите у ног – начальные буквы имен созидателей раки, Императора Николая Александровича и Императрицы Александры Феодоровны, под шапкой Мономаха. На боковых плитах изображено подобие креста – материнского благословения Прохора Мошнина (впоследствии отца Серафима). По углам саркофага – пилястры с восьмиконечными крестами древнего вида, а по верхнему и нижнему фризу идут пальмовые ветви, – символ мученической жизни и победного венца старца Серафима.

Кроме этих изображений плиты имеют и надписи.

В головах:

«Праведницы во веки живут и в Господе мзда их, и попечение их у Вышняго» (Прем.5:15).

«Хранит Господь вся кости их: ни единаже от них сокрушится» (Пс.33:21).

В ногах – молитва, написанная собственноручно Преподобным в одной из его книг.

«Спаси, Господи, и помилуй раба Своего, и просвети его ум светом разума Святого Евангелия Твоего и настави его на стезю заповедей Твоих, и научи его, Спасе, творити волю Твою, яко Ты еси Бог наш» (Св. Препод. Серафим Саровский).

На боковых же досках – летопись главнейших событий жизни Старца в следующих словах:

«Святый преподобный отец наш Серафим, Саровский Чудотворец, родился в городе Курске, в лето от создания мира 7267, а от Рождества Христова 1759, месяца Иулия в 19 день.

В святую Саровскую обитель вступил лета от Р. X. 1778 месяца Ноемврия в 20 день.

Иноческое пострижение прият лета 1786 месяца Августа в 13 день.

Во иеродиакона рукоположен лета 1793 месяца Септемврия во 2-й день.

Удалился в пустыню лета 1794 месяца Ноемврия в 20 день.

Чудесно исцелен бысть от ран явлением Пресвятыя Пречистыя Девы Богородицы месяца Септемврия лета 1804.

Прият подвиг молчания и удалися в затвор в лето 1810.

Остави затвор лета 1825 месяца Ноемврия 25 день.

Чудесного посещения Богоматери сподобися лета 1831 месяца Марта в 25 день.

Отъиде ко Господу лета 1833 месяца Януария во 2-й день».

Крышка у раки серебряная, весом около 3½ пудов, имеет форму рамы, в которую вставлено изображение Преподобного Серафима, лежащего во гробе. По углам рама украшена металлическими шестикрылыми серафимами, а между ними по четырем сторонам вязью начертан тропарь преподобным.

Верхнюю часть крышки отдельно от всей крышки можно откидывать назад, как бы окно; на внутренней стороне этой откидной части изваян выпуклый шестикрылый серафим.

В этой раке покоятся мощи Преподобного. Он лежит в кипарисовом гробе, который положен в дубовый ящик-колоду со съемною крышей, представляющий художественное воспроизведение того гроба, в котором мощи старца Серафима 70 лет пробыли в земле. Колода эта имеет обручи в виде железных листьев и скобы для несения гроба на руках.

Вокруг гробницы устроена бронзовая решетка, с изображениями на боках шестикрылых серафимов, а по углам – двуглавых орлов.

Сень, Владимирско-Суздальского типа, покоится на четырех мраморных столбах и имеет вид часовни над колодцем; она – из позолоченной бронзы, тонкой чеканной работы, увенчана 5 главами-луковками. В четырех кокошниках сени помещены превосходные картины из жизни старца Серафима, кисти московского иконописца В.П. Гурьянова. В арках помещены: нижних глав – святые Семьи Государя Императора, а вокруг средней главы – святые празднуемые в достопамятные в жизни Старца дни.

В кокошнике обращенном на запад – изображение Нерукотворенного образа Спасова. Под ним подписаны слова, объясняющие всю жизнь Старца и то, как мог он в слабом человеческом естестве показать такие подвиги:

«Иисус Христос вчера и днесь, той же и во веки».

Этими словами он ответил сам пред концом жизни, на вопрос о том, как он мог понести такие подвиги.

Кокошник левого бока, смотрящий внутрь храма, изображает «моление на камне», весьма обдуманно воспроизведенное. Преподобный стоит с воздетыми руками среди ночной темноты, в очень естественной позе. Подпись, как под всеми в кокошниках изображениями, – металлическими буквами:

«Боже, милостив буди мне грешному».

Именно этими словами молился Старец во время своего подвига столпничества на камнях.

В кокошнике обращенном на восток изображена блаженная кончина старца Серафима. Старец, читая молитвы, почил коленопреклоненный, склоняясь головой к аналою. Подпись:

«Честна пред Господом смерть преподобных его».

Кокошник правого бока содержит картину торжественного явления старцу Пресвятой Богородицы, и внизу написаны слова молитвы старца Богоматери:

«Господи Иисусе Христе Сыне Божий, Богородицею помилуй нас!»

По внутренней стороне крышки раки начертаны слова:

«При Державе Благочестивейшего Великого Государя Императора Николая Александровича Самодержца Всероссийского создася рака сия повелением и усердием Их Императорских Величеств Государя Императора и Супруги Его Благочестивейшия Государыни Императрицы Александры Феодоровны в лето от Рождества Христова 1903 месяца Иулия в 19-й день».

Там, где начинается сень, опять по 8 сторонам помещены живописные изображения «шестикрылых серафимов».

Не говоря о том прекрасном впечатлении внешней красоты и изящества, которое производит эта чрезвычайно оригинальная рака, она запечатлена во всех подробностях своих тою высокою духовностью, тем рвением ко славе старца Серафима и вдумчивым знанием его жизни, которое доступно лишь сердцу глубоко-убежденному и преданному Старцу.

Вокруг раки повешены лампады. Прямо за сердце хватает надпись по великолепной и большой лампаде:

«Своему святому соотчину новопрославляемому Преподобному Серафиму, Саровскому Чудотворцу, благоговейно чтущие Куряне».

«Корень и основа – Кремль, Киев, Саровская пустынь…».

Эти слова были сказаны полвека назад человеком, которому никто не решится отказать в глубоком понимании православия, внутренней его сущности, его «духа и силы».

Мы говорим об Алексее Степановиче Хомякове (письмо к Кошелеву). И в вышеприведенных словах Хомяков обнаружил ту же глубокую проникновенность и вдумчивость богослова – не по профессии, а «по вдохновению», как его называли. Киев, Кремль, Саров – смелое и сильное сопоставление! Да, Саров – это не просто новый пункт святого подвижничества, новый «святой монастырь», – это эпоха, новый момент в истории русского православия.

Во избежание недоразумений спешим оговориться. Преп. Серафим, конечно, ученик и воплотитель духа того же самого христианства, носителями которого были св. Макарий, Антоний, св. Иоанн Милостивый и друг., но в русском сознании человека нашего времени подвижничество Киева и старой Москвы отобразилось односторонне. Благодаря односторонности авторских приемов старой агиографии, перед нами всё подвижничество прошлого окрашено в суровые и темные цвета. Мы знаем подвижничество только в моменте борьбы – подвига, самоиспытания и самоумерщвления; не только на иконе, но и в «житии» подвижник или погружен в себя, в глубь своей души, и не видит мира, или смотрит вдаль, – на этот мир, «лукавый, лежащий во зле», – суровым, осуждающим взглядом. Оптина пустынь и Саров – близкие к нам по времени – позволили увидеть подвижника в конце подвига, в моменте победы, тогда, когда он видит Христа не призывающего к Себе, а уже благословляющего венец подвига, видит двери в обители Христа отверстыми для входа.

Здесь радостная и светлая идея христианства «яве ся творит». Лик святого «лучится»; внутренний свет не удерживается внутри и, прорываясь наружу, как луч, освещает всё.

В этом периоде уже нет подвижничества, вернее – оно есть, подвиг продолжается, но для зрителя подвиг отодвинулся, перестал быть на первом месте, стал прошлым: здесь впереди «сердце чистое», кристально прозрачное, смирение, побеждающее всякую злобу и всякий грех, радость общения со Христом и людьми.

«Всех Серафим принимал с любовью, – читаем в его житии, – всех встречал земным поклоном, лаской во взоре и улыбкой на устах, всех трогал своим сердечным приветствием, всем говорил: радость моя!» «Вечером накануне смерти», – заканчивается биография святого, – «преподобный Серафим в своей кельи радостно и вдохновенно пел священные песни пасхального канона: Воскресение Христово видевше… Светися, светися, новый Иерусалиме… О Пасха велия и священнейшая, Христе»…

Такой тип святого «по красной триоди» есть именно православный, именно русский тип, и естественно, что выявление его в Сарове и Оптиной, как мы сказали, есть событие, которое ставит Саров рядом с Киевом и Кремлем, как одну из «русских основ».

«Представьте на верху горы – группу людей: ранним утром светло уже и в долине, но серо-светло, без блеска. Всё можно видеть, всё ощупать руками можно, не ошибешься. Но фигуры стоящих на горе озарены не этим светом, а особенным – с блеском и игрою. Они озарены, и вот если такое физическое озарение переложить на психические термины, то и получим определение святых этих людей, ноги которых как бы не касаются земли, которые при первом взгляде дают впечатление ангела во плоти. Это – люди озаренные. Загробная жизнь отбросила на них своё сияние: это тип целебный. Благодеяние от него льется духовное, да и физическое. Всё поднимаются при взгляде на таких людей» (Розанов).

Но озарение бывает неодинаковое. Одни все стоят в ярком золотом сиянии, другие немного отодвинулись, так что солнце пронизывает их всех со стороны, не ослепляя ровным и спокойным «тихим сиянием» света вечернего (или утреннего). Бывают эпохи когда люди усталые, взмученные не в силах вынести сияния Моисеев, Златоустов, Филиппов. Такой свет только мучает и родит отчаяние. Для таких «времен» нужны озаренные именно тихим светом смиренно жалеющие Серафимы и Амвросии. К ним приходят измученные «люди века», и они, не трогая ран, не пытаясь сразу переломить самый век, самую жизнь, кладут свою успокаивающую любовную руку, изгоняя бесы. И хвала Богу, что в наше время Он дал Своих ангелов таких, какие нужны именно этому больному веку.

Да, Саров дополняет Киев, Кремль, Соловки. И вот к мощам текут волны народа.

«В Саров ожидается около полумиллиона паломников», – сообщают газеты. Нужно ли нам это торжество в таких шумных размерах? Можно ли желать этого движения к святыне? Немало слышалось всегда, немало и теперь слышится голосов против этой волны, текущей к Сарову. Со времен «Двух стариков» Толстого особенно часты сетования на шатанье народа по Афонам и пустыням. Нужно ли это? Да, нужно.

Здесь отдых, утешение, просвет среди длинных и тяжелых будней. Недели или дни хождения к святым местам необходимы именно как праздники, как перерыв в ряде серых и грязных дней, которые обволакивают душу плесенью нечистой, греховной обыденности. «Без этих красных дней, без этих хождений к святым местам деревне нельзя было бы и жить, потому что было бы тяжело жить, до смертушки темно. Человеческая душа не вынесла бы всей тяготы, исстрадавшееся сердце не выдержало бы мук. В деревне много нравственной грязи, много дурного… Брань висит в воздухе, ссоры отравляют жизнь, не хватает терпения нести долюшку. И деревня инстинктивно, как на чистый воздух, спешит в монастырь, к святыне, к угодникам Божиим, чтобы смыть с души грязь и исцелиться от тоски и скорби» (Круглов).

Дома ему всё надоело, всё раздражает, всё опротивело. «Моченьки нет больше, либо в петлю, либо пустите в Киев», сказала раз баба-работница барину. И кому жалко этих бедных людей, живущих часто во тьме и сени смертней, тот не будет мешать им идти на свет.

Но этого мало. Здесь гораздо более, чем просто отдых.

У одного талантливейшего писателя, теперь известного во всей России (Чехов «Мужики»), есть описание церковного торжества в одном селе. Автор сначала ужасными, кошмарными красками рисует разложение деревни, рисует так, что становится до боли страшно, и потом продолжает: «В деревне на все праздники пили. На Илью пили, на Успенье пили. Но в августе было и настоящее торжество. Носили Живоносную.

Толпа запрудила улицу… И старик, и бабка, и малолеток (в тексте Кирьяк) – все протягивали руки к иконе, жадно глядели на неё и говорили, плача:

– Заступница, матушка! – Заступница! Все как будто вдруг поняли, что между землей и небом не пусто, что не всё еще захватили сильные, что есть еще защита от обид, от рабской неволи, от тяжкой, невыносимой нужды, от страшной водки.

– Заступница, матушка! – рыдали все. – Матушка! – Но отслужили молебен, унесли икону, и все пошло по-старому».

Пошло по-старому… Пусть даже и пошло, – все-таки была минута просвета, да едва-ли и правда, что всё. Много, очень много остается от того святого «получаса», праздничного «откровения». Саров, Оптина для человека этого мира – антитеза его обычной жизни, пожить в атмосфере воспоминаний о том, кто жил здесь, чтобы «проснулась душа». Воздух пустыни, следы святой жизни великого старца, отрывает мысль паломника от земли, той земли, по которой он ползал ползком, поднимает уныло склонившуюся голову к небу и звездам, заставляет сердце сильнее биться, грудь вбирать больше воздуха (Гл. Успенский). Такие паломничества, как путешествие в Саров, несут, следовательно, не только успокоение и отдых, а нравственное освежение, оздоровление души. Человек в душном помещении задохнется, если не проветривать помещение. Точно также среди духовной грязи, в душной атмосфере духовного разложения, он задохнется морально, душевно и превратится в животное, если хоть изредка не будет открывать окно к другому миру, к другой жизни, если его не перекинуть хоть иногда «из мира обыденной пошлости и суеты в мир возвышенной мечты и религиозного чувства» (Круглов).

И благословенны те, кто идет. У нас ни в Сарове, ни в Киеве не дается индульгенций и не обещается отпущение грехов. Громадное большинство идет томимое жаждой духовной. И оно найдет в Сарове истинно живую воду и утолит свою святую жажду.

Иером. Михаил

Как мы уже заметили выше, нам Господь не судил быть в числе тех счастливых и избранных, которые самолично созерцали и переживали великие Саровские торжества. Представлять себе и воспринимать в глубь души картину величайшего события по чужим рассказам и описаниям это то же, что видеть «якоже зерцалом в гадании», бледно, тускло. И мы решили на этот раз совсем не посвящать наших «Скрижалей» Саровскому торжеству, – просто не находя в своём сердце подобающих торжеству сил и глубины переживания, а говорить о совершившихся событиях так же, как уже говорилось другими, – значит разжижать, расхолаживать впечатление читателя; – размышлять, делать выводы еще рано, ибо чувства не улеглись, описания не закончились. Но вот, когда уже наше описание торжеств было закончено, нами получено частное братское письмо сельского пастыря, с бесхитростным описанием своего паломничества в Саров, своих чувств и впечатлений. В печати все время говорилось о настроении и чувствах паломников из народа, но никто не проронил еще слова о пастырях-паломниках. Письмо нашего корреспондента заинтересовало нас именно тем, что оно со всею сердечностью просто, искренно, безыскусственно рисует чувства и впечатления сельского иерея-паломника от Саровских торжеств.

Письмо это еще раз подтверждает ту неоспоримую истину, что наши сельские иереи и народ живут единою душою, – крепки одними и теми же беззаветными чувствами веры в Бога и Царя. Как увидит читатель, письмо представляет собою и по стилю, и по тону набросок на скорую руку, под живым впечатлением и потому в нём ярко вырисовывается одинаково живое и могучее и в нашем пастырстве и народе это бесценное могучее достояние веры в Бога и преданности Царю. Мы охотно и смело отдаем «наши Скрижали» этой задушевной повести дорогого нашему сердцу паломника, извиняясь пред ним за такое неожиданное для него употребление к нам его письма, но делаем это во славу Саровского Чудотворца.

Вот это письмо.

«Спешу уведомить что меня Господь сподобил великой милости – быть на торжестве открытия св. мощей преподобного Серафима и лицезреть нашего дорогого Царя и Матушек Цариц в св. обители Саровской! Так насладился сим торжеством, что и описать не могу! Великий Угодник Божий помог всё видеть, везде быть – на главных торжествах-богослужениях, хотя многие из нашей братии иереев не имели возможности проникнуть в монастырь и собор, куда пускали по билетам, на основании паспортов, но и с билетами-то далеко не всех… Мне так всё удавалось, что считаю это делом великой милости Божией.

Переночевал я две ночи в кадетском бараке (по 1 руб. в сутки за ночлег), а потом три ночи провел у певчих Тамбовских в бараке псаломщиков, прикомандированных служить в часовнях, и один раз в коридоре кельи одного монаха. Бараки частные и казенные за 4 версты от монастыря, вот почему мне и пришлось 3 ночи приютиться кое где, ибо ночью идти лесом и опасно, и трудно успеть к утренней службе. Добрался я до св. обители всячески: сначала ехал по ж. д., чрез Рязань до ст. Сасова, а там 115 вер. на лошадях, которые были не очень дороги. За тройку в крытом экипаже нас трое заплатили 17 руб. Дорога прекрасная, большая, много удобных постоялых дворов, чайных, лавок; затем 50 вер. прошел пешком, а остальную дорогу нанимали вскладчину телегу. На Арзамас не поехал, потому что до него нужно от Сасова 200 вер. ехать, да пришлось бы ждать где-то на пересадке и за билет платить лишних 3 р. 50 коп.

Народу было разумеется многое множество. Прикладываться к св. мощам пропускали рядами и нужно было простоять в рядах более суток, чтоб по очереди подойти к св. мощам. Народ до того изнемогал, что вечером от него шел пар, как дым, ибо всё было пропитано потом – не только рубашка, но и платье. Часовни сослужили существенную службу: народ простой в соборе и монастыре был в малом количестве (хотя я видел в соборе за службами мужичков и женщин простых), а посему все паломники молились у часовен… Особенно торжественно и умилительно прошла накануне открытия св. мощей всенощная под открытым небом вдоль реки, на равнине, окаймленной лесом. Ах, как чудно было, когда народ – несметные тысячи стояли со свечами, причем пели многие сотни любителей духовного пения из народа!…

При всей удаче-счастье, однако было так трудно проникнуть в ограду монастыря даже с билетом (да и его-то получить – тоже надо было отнести к особому благоволению Божию), так что пришлось мне пред всенощной 18-го простоять у св. ворот на страшной жаре три часа…

Нечего и говорить, что служба была в высшей степени торжественная и умилительная. Митрополичьи певчие – это по стройности действительно фисгармония… В службе были особенные моменты, которых не забудешь всю жизнь, – это когда водворялась гробовая тишина в соборе и когда весь собор плакал вместе со своим возлюбленным Государем и Государынями. Так было на обедне, когда обносили мощи вокруг престола и опускали в раку; были и другие моменты.

Мне Бог привел даже служить в соборе позднюю обедню 20-го июля, с архимандритом Владимиром из Рима, и всё это устроилось без всякой протекции, хотя у меня и было от Л.Н. Ш-ва письмо к О.С. Ч-ву, но он был так недоступен, что это письмо я мог передать ему уже после всего при отъезде.

Порадуйтесь, что Бог привел мне за всех вас родных предстательствовать своими грешными молитвами пред угодником Божиим преп. Серафимом, любвеобильным бывшим батюшкой, иеромонахом, заповедавшим «ходить на его гробик и говорить с ним, как живым» – при св. его мощах! За всех вас поименно молился все время… Однажды же после всенощной зашел на его, батюшки, могилку и там так сладостно помолился и долго, долго за всех и о всём, и чувствовал я, что, действительно, то место особенно святое…

А теперь сообщу о том, что вам представится совершенно невероятным. Именно – Господь удостоил, по молитвам батюшки преп. Серафима, не только несколько раз лицезреть Царя, Царицу и Их Матушку, но и целовать драгоценные ручки Матушек наших цариц Александры Феодоровны и Марии Феодоровны. Видеть Их Величества – это всем нам паломникам доставляло особенно высокое чувство радости и умиления. Они имеют такую одухотворенную доброту в лице, и Их лица такую отпечатлевали радость, что буквально вот и теперь нельзя вспомнить без слез, что я, убогий сельский иерей, видел Их – красное солнце нашей Руси святой!! Царствующие Особы так близко, просто, свободно ходили по монастырю, ходили к св. источнику, что буквально не найдется человека, который, быв в Сарове, не видал бы Царя с Царицей. Их встречали и провожали при всём народе, который неописуемую радость испытывал и выражал, видя своего Отца отечества коленопреклоненного, молящегося, говеющего, несущего св. мощи, и проливавшего в чувстве духовного умиления свои дорогие Царские слезы, – так что каждый из нас готов был сам молиться на священные Особы и с радостью положить жизнь свою за Их Величеств, если бы это потребовалось…

А целовать Царственные ручки осчастливился я вместе с другими иереями таким манером. 20 июля 8½ ч. утра слушали Их Величества напутственный молебен и вот когда, приложившись при земном поклоне к св. мощам, они остановились посреди храма, вижу я, что целуют руку у Государыни высокопоставленные особы, а затем даже и священники, один или два, не помню теперь. Я тогда и говорю собратьям-иереям, стоявшим рядом со мною, об этом и предлагаю им идти вместе и следовать примеру первых духовных особ. И сейчас же братия сзади двинулась к проходу и меня оттеснили близко к царствующим Особам и Матушка Царица Александра Феодоровна Сама подала мне Свою драгоценную ручку для целования, и я так близко очутился около Неё что мне пришлось буквально укрепиться столпом, чтобы сдержать напор задних рядов и не допускать стеснения Государыни до того момента, когда высокие Особы, став в цепь, остановили устремившихся. Вдовствующая Государыня как будто несколько смутилась, и пошла было вперед, но мы её молили осчастливить нас. Её Величество снова приблизилась к нам и подала руку, и мы с благоговейным чувством целовали ручки Их Величеств. Государь Император был несколько впереди и видя, как иереи подступили к Государыням, – вернулся назад, но, Господи, с какой доброй улыбкой, что и высказать невозможно…

Царь с Царицами, прощаясь у св. ворот, видимо были глубоко до слез взволнованы. Проезжая чрез городок, – это где сосредоточены преимущественно бараки, там также изволили слушать краткое молитвословие, и при радостных криках многих тысяч народа, напутствоваемые горячими сыновними пожеланиями своего народа благополучного пути, отбыли в Дивеевский монастырь. Мы, иереи, когда целовали руки Цариц, тоже желали благополучного пути, на что Государыни милостиво кланялись.

Господи, какое необыкновенно доброе и радостное выражение лица у Государя Императора, а у Государыни-Царицы столько красоты и грации и ангельской доброты, что я таких особ женщин нигде и никогда не видел.

Портреты Их Величеств далеко не выражают Их необыкновенно-величественного и в то же время несказанно-доброго, милостивого выражения лица Их.

Вдовствующая Государыня также имеет необыкновенно добрый, милостивый вид и так моложава, что и не подумаешь, чтоб ей было много лет.

Да, дорогие мои, я так много получил святых, неизгладимых во всю жизнь впечатлений в Сарове, что две ночи уже дома пребываю, но доселе во сне вижу необыкновенную какую-то обстановку, народ, храмы, богослужение… А царствующие Особы так и стоят в очах души моей, как наяву, со своими необыкновенно-добрыми, милостивыми лицами. Спаси Их, Господи, и умножь дни жизни на многие лета на счастье Руси святой!

Да, открытие св. мощей преп. Серафима было величайшим, единственным в жизни и Церкви и государства событием, когда весь русский народ во главе со своим возлюбленным Государем и Царицами едиными устами и одним сердцем молились 3-е суток, осененные свыше благодатью св. мощей во св. обители Саровской, имея за себя предстателя св. преподобного Серафима. Все, как одна душа, в эти дни что-то особенное чувствовали высокое, святое, радостное. Всё почти время дня и ночи в течение 4 суток приходилось ходить, стоять и очень немного полежать 3–4 часа в сутки, но ни пить, ни есть не хотелось и чувствовалось как-то особенно легко, ощущался необычайный мир душевный.

Удостоился и я искупаться в целительных водах батюшкина источника и почувствовал такое укрепление всего организма, такое облегчение в голове, какого никогда в своей жизни не испытывал. Воочию видел чудеса и беседовал с исцеленными. Но об этом напишу в другой раз.

Государь Император, по всеобщему отзыву, остался сим торжеством особенно доволен и особенно народ порадовал Своего Царя-Батюшку, народ держал себя особенно чинно, благообразно, хотя и полиции было много, но при таком огромном количестве народа, как говорил преосвященный Димитрий со слов той же полиции, её недостало бы и для половины поддержания порядка, если бы народ сам не держал себя так похвально. Очень прискорбно было всем, что просфор почти невозможно было достать, иконок, книжек, масла – тоже. Но нельзя же всех при таком стечении и во всём удовлетворить, не надо забывать – Саров – пустыня среди девственных лесов, вдали от городов. Слава Тебе, Господи, и благодарение за Твою великую милость, явленную и к моему недостоинству по молитвам Твоего угодника Саровского!

С. Спешнево, Данк у. Рязан. губ. 26 июля.

Священник Тихон Скворцов