Игумен Варлаам (Борин) – священник и монах, настоятель Воскресенского мужского монастыря Ермолинской пустыни (Иваново-Вознесенской епархии). А еще в редкие свободные минуты отец Варлаам пишет: рассказы, притчи, сказы и сказки. Как квантовый физик стал иеромонахом, чем помогает путь от отцовства к монашеству, можно ли выбирать послушание по склонности человека, чем хороша программа «12 шагов» и как относиться к людям, которые выбрали, а потом оставили монашеский путь – рассказал священнослужитель.
Из квантового физика – в иеромонахи
– Вы окончили Горьковский университет по специальности «квантовая радиофизика». Затем работали в НИИ, в лаборатории медицинской кибернетики, занимаясь исследованиями работы сердца. Каков был путь от квантовой радиофизики до иеромонаха?
– Так сложилось, что после диплома квантовой радиофизикой я больше не занимался. Появился интерес к живым системам, биофизике, хотел описывать формулами функционирование живых организмов. Затем я попал в кардиологическую клинику, где мы внедряли математические методы в медицинские исследования.
Со временем мои интересы все больше сдвигались от точных наук к живой природе. А потом я окончательно понял, что человеческая душа – это главное, а ее не опишешь никакими формулами. Алгеброй гармонию не поверишь.
– Все равно переход выглядит довольно резким и кардинальным. Получается, смена ваших интересов зрела всю сознательную жизнь?
– В юности всегда знал, что буду заниматься физикой. Но при этом я читал довольно много и художественной литературы. А художественная литература – это и есть душа. Кроме того, еще в студенческие годы, работая над дипломом и сидя в библиотеках за книгами, я записывал свои впечатления, а потом из них получился рассказ. Я продолжал писать. А о чем писать? О душе. Потому что о каких-то внешних событиях мне было писать неинтересно. Гораздо больше меня занимали внутренние переживания, психологические взаимоотношения людей и их характеры.
Но потом до ухода в Церковь я писал все меньше и меньше. Все больше и больше читал. Причем был довольно забавный момент. Я только приехал жить в Ермолино, и как раз опубликовали сборник, куда были включены и мои рассказы. Отобрали их довольно давно, но издание сборника долго откладывалось из-за перестройки – нехватки денег и других проблем.
Возможно, Господь меня испытывал и спрашивал: «Может быть, все-таки не монахом? Вот, пожалуйста, можно литератором?» Но меня это нисколько не затронуло. Я не чувствовал себя в то время ни литератором, ни ученым. Уже тогда я любил молиться. Читал духовную литературу. Меня даже перестала интересовать художественная литература, потому что она затрагивает лишь психологический уровень. Тогда как духовная литература открывает глубины человеческого существа: души, и тела, и духа.
Самое большое наслаждение получал, когда читал Исаака Сирина, хотя было очень трудно пробиться – перевод сделан Феофаном Затворником языком девятнадцатого века. Но я получал необыкновенное наслаждение – мне действительно ничего больше не надо было, никакой художественной литературы. Именно этот интерес и сформировал все остальное. Монашество оказалось естественным шагом. Я понял, что это мой путь. Так оно и вышло.
– Вы помните свои переживания перед тем, как отречься от мира?
– В начале 90-х годов прошлого века на Великий пост я приехал в Ермолино. У меня были сильные душевные переживания, и мой руководитель профессор Немирко отпустил меня на все время поста. Я жил в двух километрах от села Ермолино в деревне Попадинки, где одна бабушка завещала церкви свой дом – туда меня и поселили. Пасха выдалась очень ранней. Был март. Рано темнело. Я приходил каждый день на послушание. Каждый вечер возвращался к себе, в темноте. Шел с Иисусовой молитвой очень спокойно и радостно. Когда ехал в Ермолино, размышлял о своей жизненной ситуации. Думал: может быть, что-то написать. Потому что часто бывает, когда человек пишет о каких-то своих переживаниях, то они уходят или слабеют. Но живя при церкви, занимаясь духовным деланием, почувствовал, что ни о чем писать и ни в какие переживания мне погружаться совершенно не хочется. Хотелось лишь читать Псалтирь и молиться. Я почувствовал настоящую любовь к молитве. Произошел некий завет с Богом. Не как у древних патриархов… никаких голосов я не слышал, но ощутил, что есть другая жизнь – жизнь с Богом, в Боге.
Пришло осознание, что это мое: молитва, одиночество – насколько это возможно, потому что любой человек все равно живет в коллективе. Обычно многих людей одиночество пугает. Но если с Богом – тогда никакого одиночества нет.
Происходит наполнение души, ощущается полнота жизни. Я почувствовал полноту жизни. И не хотел уже заниматься ни литературой, ни наукой – только молиться. Но все-таки на работе у меня были обязательства перед коллективом и руководством, и кафедрой, на которой я работал.
Мне нужно было завершить научную тему. Поэтому я тогда снова вернулся в мир, а потом через полтора года, завершив свои дела, снова приехал сюда. Но тоже подумал: верно ли было это мое чувство? Я решил пожить сначала просто так, исполнял послушания. И через несколько месяцев почувствовал зов, что надо дальше двигаться.
О семье земной
– Вы приняли монашеский сан зрелым человеком – вам было сорок. У вас была семья: жена и сын. Как они приняли ваше решение постричься в монахи?
– С женой мы к этому времени уже были несколько лет в разводе и практически не общались. Просто в какой-то момент наши жизненные пути разошлись – я пошел своим путем, она – своим.
Я тогда уже активно ходил в церковь. И в конечном итоге все эти обстоятельства привели меня к тому, что я принял монашеский постриг.
Возможно, со стороны это кажется геройством: бросил науку, не женился во второй раз, ушел в монахи. Но я рассматриваю свой путь не как геройский. Я просто чувствовал, что монашеская жизнь – это мое, а все остальное – не мое.
Я чувствовал тот завет, который сложился в моем сердце, помнил о нем и считал, что его нужно исполнить. И за столько лет я никогда не жалел о том, что избрал монашеский путь.
– После принятия монашеского сана как долго вы не общались с уже бывшей семьей? Удалось ли наладить взаимоотношения с сыном позже?
– Мы с сыном помаленьку переписывались в то время. Он тогда был отроком, рос. Позже он служил в армии, затем учился в университете – жил своей жизнью. Поэтому наша переписка становилась все реже и реже. Но с какого-то момента я был спокоен за сына и его жизнь.
Когда сын был маленький, у нас с ним были очень тесные взаимоотношения. Я проводил с ним много времени: по утрам отводил в детский садик, позже водил на фигурное катание. И он мне очень доверял.
Повзрослев, сын перечитал нашу переписку и почувствовал отцовскую любовь – как бы высокопарно или даже нескромно ни звучали эти слова (он как-то сам об этом сказал). Потом мы начали созваниваться. Он впервые приехал в Ермолино. Потом я его навещал. А при нынешних средствах связи: мобильных телефонах и интернете – можно общаться постоянно, даже через большие расстояния.
Сейчас у нас с сыном очень теплые и плотные отношения. И с его женой, и двумя их детьми – моими внучкой и внуком. Они всей семьей приезжали в Ермолино. Новый год встречали все вместе.
– А ваш сын обращается к вам за советами? В том числе за духовными?
– Да. Но это происходит не так, как обычно, когда люди приезжают специально посоветоваться. Мой сын по первому образованию – программист. А второе его образование – философское. И был период, когда много читал философских книг и мы многие вопросы с ним обсуждали. Хотя я не очень силен в философии. Но, во всяком случае, мы обсуждали непростые вопросы нашего бытия, в том числе я делился и своим духовным опытом.
А сейчас мы просто говорим по телефону, а если речь заходит о ситуациях его жизни, то говорю, как бы я поступил в той или иной ситуации. Причем не в качестве назидания или совета, а просто рассказываю о своем жизненном опыте. И часто в ответ слышу слова благодарности.
Человека может изменить только любовь
– Если говорить о вашем жизненном пути: от отца мирского – до отца духовного – в чем состоят для вас главные отличия или, наоборот, сходства?
– Различия понятны сами собою. Хотя родство по крови не всегда определяет хорошие взаимоотношения внутри семьи: родители бывают недовольны своими детьми, понукают, пытаются насильно чему-то научить.
Но любовь – это свобода. Если мы любим человека, то мы должны давать ему свободу и даже свободу права на ошибку.
Разумеется, если ребенок начинает принимать наркотики, то мы должны по возможности это остановить. Но насильно это тоже, как правило, не сделаешь.
К нам приходило очень много людей с неустроенной судьбой, в том числе из тюрем, которым некуда было податься: ни работы, ни семьи. Мы их, по возможности, привечали. Десятки, десятки людей прошли через нас. Мы давали людям шанс. И сейчас часто даем шанс – вдруг у него проснется религиозное чувство или он захочет здесь остаться жить. Я считаю, что человека может изменить только любовь.
Сходство состоит в том, чтобы чувствовать других людей как своих физических детей. Различие же заключается в том, что порою духовное родство оказывается глубже, чем родство кровное.
Да, мое физическое отцовство и то, что я прошел в семейной жизни, помогает быть духовным отцом для паствы. Уж не знаю, хорошим ли, но все же отцом, а не начальником.
– Не устаете быть таким терпимым к окружающим?
– Всякое бывает. Случается, и срываюсь.
– А что помогает вам быть терпимым к совершенно разным людям с непростыми характерами?
– Во-первых, понимание того, что у каждого человека – своя душа. И если человек себя ведет как-то неадекватно или плохо – это все поверхностное, это страсти. А в глубине души все равно заключен образ Божий. Каждый человек – создание Божие. И мы призваны любить человека, а любить человека можно только тогда, когда мы видим этот образ Божий в человеке через страсти и грязь. Если сам человек открывается – то это не так уж и сложно. А часто именно так и бывает, что человек и курит, и пьет, и скандалит. Но я знаю, как он сам к этому относится: как он не хочет этого, как он мучается, – тогда прощаю человека.
Когда я узнаю о проступке человека, то могу взорваться, ругаться, высказывать недовольство, но если я ругаюсь внешне, а сердцем спокоен, то это хорошо, это допустимо. Но когда я теряю мир в своем сердце, начинаю ругаться со злобою или даже язвить человеку, потом очень плохо себя чувствую. Теряю много жизненных сил. Поэтому, наученный горьким опытом, я стараюсь этого не делать. Стараюсь заранее все принять, что бы ни произошло.
Второе, если ко мне идет человек или же я иду туда, где начинаются трения между людьми или возникают конфликты, то стараюсь помолиться в сердце, чтобы Господь дал мне силы выслушать людей, разобраться и потерпеть, чтобы разрешить конфликт с максимальной пользой и минимальными душевными потерями. Если я успеваю помолиться, то, как правило, все проходит очень хорошо. А если не успеваю (бывает в пылу, начинаешь думать, что сказать, как сказать, а о молитве-то и не вспомнишь), то ничего хорошего не получается. Когда от себя, то это всегда плохо.
Все послушания равны, но есть индивидуальный подход
– С момента основания Воскресенского мужского монастыря в Ермолине в 1998 году вы являетесь его настоятелем. Расскажите, пожалуйста, как создавалась обитель?
– С 1982 года в селе Ермолино в храме Воскресения Словущего начал служить тогда еще молодой священник и монах – отец Антоний (Логинов), ныне игумен. С конца 80-х годов, когда начали открывать храмы и люди стали возвращаться от советского безбожия и атеизма к православию, в храм потянулись гости, посетители, прихожане: из Иванова, Москвы, Нижнего Новгорода, Ярославля. К началу 90-х годов здесь сложилась православная община – люди жили при храме: и мужчины, и женщины, и семейные люди. С 1994-го в Ермолино стали служить уже три священника, включая меня. Так появился статус монашеской общины.
В 1998 году Синод утвердил нас как Воскресенский мужской монастырь. С тех пор мы перестали постригать женщин в монахини. Те монахини, которые уже были пострижены, остались. Но, как правило, при каждом мужском монастыре существует какая-то женская община, которая помогает по хозяйству или в быту.
Сейчас в монастыре в среднем живет около 35 человек, включая монахов и послушников. Больше мы просто не вмещаем. Еще у нас отдельно живут несколько женщин – монахини.
С одной стороны, у нас в монастыре нет строгого устава, поэтому жизнь, на первый взгляд, несколько вольная. Но с другой стороны – мы стараемся жить, как говорит отец Антоний (Логинов), так, чтобы не мешать Богу.
Но волю Божию услышать трудно, когда у нас есть своя воля, бушуют собственные страсти. Невольник – не богомольник, поэтому мы всех в храм на молитву не загоняем.
– Выбирая для человека, монаха ли, трудника ли, послушание, чем вы руководствуетесь: потребностями и нуждами хозяйства монастыря? Или еще чем-то? Имеют ли значение при этом опыт человека или его склонности?
– Каждый из обитателей монастыря, монах или послушник, вносит свой посильный вклад. У нас есть и такие, кто ничего не может делать – инвалиды. Дай Бог, если они молятся. А кто-то вносит свой вклад скорбями. Если кто-то хочет здесь жить и вносит минимальный вклад, то он живет и трудится.
Недавно в Москве я общался с одним писателем – глубоко верующим, церковным человеком. Его книги публиковало одно издательство при монастыре. И у него выстроились очень теплые деловые взаимоотношения с монахиней, которая выполняла послушание в издательстве. Она не была профессиональным издателем или литератором, но радела душою за дело, ответственно к нему относилась. Постоянно инициировала новые проекты, даже по ее предложению закупили новое оборудование. Но в какой-то момент ее убрали и направили на послушание на коровник. Мой знакомый недоумевал: «Как же так? Почему подобное происходит?» Он спрашивал: «Насколько вообще оправдано такое смиренничество? Когда под видом того, что человека нужно смирять, его переводят с творческой работы в издательстве на коровник?»
Я не берусь рассуждать об этом, как говорится, лезть со своим уставом в чужой монастырь. Но я никогда не поставлю в коровник человека, который не умеет доить или который никогда со скотиной не обращался. Мне попросту коров жалко.
Часто бывают различные перестановки – не всегда оптимальные. Но мы подходим к послушаниям исходя из склонностей самого человека, исходя из интересов самого человека. Наверное, это не совсем монашеский подход. Но все-таки в наших условиях, при небольшом количестве людей и больших объемах хозяйственных задач, нам все равно так приходится поступать.
Хотя я сам проходил самые разные послушания – в том числе и за коровами ухаживал – сразу, когда приехал. Не считаю это чем-то страшным. Все послушания равны. Но у нас есть индивидуальный подход.
– Бывают случаи, когда человек принимает решение отречься от мира и стать монахом, принимает постриг. А затем под влиянием тех или иных обстоятельств, искушений, страстей ли снова возвращается в мир. Например, из-за того, что влюбился и создает семью. Знаю, что два подобных случая было и в Воскресенском монастыре. Как вы относитесь к подобным случаям? Что вам помогало принять выбор таких людей?
– Чувство, что человек – свободное существо. Уж если Господь дал человеку свободу, то что же я буду неволить его?! Таков выбор человека. У нас действительно было два подобных случая, очень разные.
Главное, что я пытаюсь сделать – определить свои собственные ошибки, понять, что я упустил, что не доделал, мог бы сделать лучше.
Большой трагедии для обители нет. Монастырь все равно стоит. А нашел ли человек себя потом в миру? Правильно ли он там живет? По-христиански ли? Разные случаи знаю.
Например, один молодой человек – из другого прихода – был монахом, потом ушел в мир, женился, у него родился ребенок. Сейчас он работает, к нам приезжает на исповедь. Говорит, что после того, как вырастет ребенок, он все же снова хочет вернуться к монашеской жизни. А главное, по его мнению, то, что раньше он был совершенно безответственным человеком, тогда как появление собственной семьи и рождение ребенка вынудили его измениться и стать более ответственным. Так что, может быть, дело тут вовсе и не в страсти, которая увела его снова в мир.
Считается, что если человек уходит из монашества, то счастья не находит. Думаю, в большинстве случаев это так, но не могу обобщать. Исходя из приведенного выше примера, можно сказать, что у таких поступков бывают и положительные стороны. Но, конечно, хотелось бы, чтобы монахи не уходили.
Почему мы не можем помочь своим близким справиться с алкоголизмом
– Вы упоминали о пагубном пристрастии к алкоголю, даже среди работников, трудников и послушников обители. Насколько злоупотребление алкоголем вредит жизни монастыря?
– Это очень сложный и болезненный вопрос. Одно дело, когда в запой уходит кто-то из работников – тогда нужно просто заменить человека. Но другое дело, когда от пристрастия к алкоголю страдает монах или даже священник. Хотя большинство священников у нас – представители интеллигенции, имеют высшее светское (впрочем, сейчас и духовное) образование. Их недуг злоупотребления алкоголем не коснулся.
А лет 10 тому назад к нам стали присылать на исправление священников, страдающих пристрастием к спиртному, из других приходов. Их было довольно много. Почти все они потом ушли. Некоторых – уже нет в живых. Другие сейчас, слава Богу, служат, держатся на приходах.
– В обители раз в неделю собирается группа программы «Двенадцать шагов» сообщества анонимных алкоголиков. Уже понятно, почему и зачем она появилась. Как вы оцениваете результаты ее деятельности?
– Да, программа приносит свои плоды. Хотя группа у нас небольшая. Постоянно ее посещают только три-пять человек. Но каждую неделю на собрание приезжают члены сообщества из Иванова, а также посещают специально приглашенные гости из других городов – Москвы, Подмосковья, Санкт-Петербурга, Казани, Ярославля. Они рассказывают собравшимся о своем пути к возвращению к трезвой жизни, делятся опытом, помогают другим советами.
Несколько человек из этой группы начали приезжать в церковь на богослужения, на исповедь и причастие. Буквально единицы, но тем не менее.
– Помогает?
– Из троих пришедших на группу человек в момент ее создания пока одному удается сохранять полную трезвость на протяжении долгого времени – полтора года. У других были срывы. Но и они возвращаются к трезвой жизни и хотят полностью отказаться от алкоголя.
Правда, иногда у меня возникает некая обида (как принято говорить, за державу обидно), что мы – православные люди и духовники – не можем помочь нашим близким справиться с алкогольным недугом. А программа им помогает. Причем разница между православными установлениями и принципами программы не такая уж и глубокая. Но суть сообщества в том, что его члены – уже не пьющие алкоголики – помогают друг другу оставаться трезвыми. Тогда как другие люди, не имеющие такой зависимости, не могут понять и помочь алкоголику. Их программа похожа на духовные практики, принятые в православии.
– Не происходит ли так, что деятельность группы, работающей по программе «Двенадцать шагов» на территории монастыря, вызывает некоторую озабоченность, напряженность, неоднозначное отношение?
– Использование этой программы для обретения трезвости в среде православных людей было благословлено еще Патриархом Алексием Вторым, потом Патриархом Кириллом. И наш владыка также положительно относится к ее использованию. Во всяком случае, он знает о работе нашей группы. Так что работа группы «Двенадцать шагов» в монастыре идет с благословения епархиального архиерея.
– Были случаи, когда различные современные западные программы реабилитации людей с алкогольной или наркотической зависимостью, действующие при православных храмах, монастырях, иногда подозревали в распространении западных, американских религиозных учений и идей. С программой «Двенадцать шагов» такого не происходит?
– Одних людей действительно смущает, что программа американская. У других вызывает опасения, что в программе часто упоминается некая Высшая сила. Тогда как у православных людей Единый Господь – Иисус Христос. Но я думаю, что все эти претензии – неосновательные. Если для человека высшая сила – это Иисус Христос, то человек так и продолжает молиться Христу и исповедовать христианство, выполняя рекомендации программы анонимных алкоголиков.
Я знакомился с идеями программы, прочитал о ней несколько книг – в том числе православных священников, и не увидел в ней никаких попыток увести человека от истинной веры.
Нужна ли синтетическая религия
– Сейчас существует некоторое мнение, что современное христианство, как православие, так и католицизм, довольно далеко отошло от того учения, которое проповедовал сам Иисус Христос, а затем исповедовали первые христиане. Речь идет в первую очередь о том, что во взаимоотношениях первых христиан было меньше бюрократии, среди членов общин было равенство между собой, царила любовь. А то учение, которое дошло до нас, во многом было сформировано во время Никейского собора императором Византии Константином для того, чтобы с помощью единой религии можно было проще управлять жителями страны и держать их в повиновении. Вы согласны с таким мнением?
– С одной стороны, время идет и реалии жизни за две тысячи лет, конечно, очень сильно изменились. С другой стороны, я не склонен идеализировать ранние христианские общины. Человек есть человек, у каждого есть свои слабости и страсти. Ведь если бы все было так идеально, то такие общины сохранились бы и не потребовалось бы никакой внешней структурированности или церковной иерархии.
Я думаю, что введение иерархии стало итогом естественного развития Церкви как организации.
Что касается использования Церкви в политических целях, то подобные попытки существовали в разное время, в разные эпохи и предпринимались разными правителями. Даже можно сказать больше, что Церковь, как правило, участвовала в политике. Первоначально это объяснялось некоей симфонией Церкви и государства. Сейчас мы тоже видим, что государство очень лояльно относится к Церкви, ну и Церковь, соответственно, поддерживает такую власть. Это естественно.
– Современные футурологи утверждают, что сейчас в быстро меняющемся мире традиционные религии: православие, католицизм, ислам или буддизм – устаревают и теряют свои позиции. А в будущем вместо отдельных конфессий появится одна всеобщая, универсальная, синтетическая религия, которая вберет в себя черты всех остальных. Вы допускаете такую возможность?
– Нет, мне так не кажется. Наоборот, я считаю, что традиционные религии продолжат укрепляться. Подумайте: православному нужна такая религия? Нет. А мусульманину? Тоже – нет. Я уже рассказывал о том, как я сам пришел к вере, и это был не рассудочный шаг, а родившееся в глубине сердца, выстраданное решение. Я не думаю, что душе нужно что-то другое. Интеллекту порою требуется пища для ума, игры воображения и рассудка, поэтому подобные размышления подпитывают именно такую интеллектуальную страсть человека, а не подлинную потребность души в вере в Бога. Это игра интеллекта, для духовного пути не нужны никакие новые синтетические религии.
Вообще, думаю, православие будет и дальше крепнуть, поскольку проповедует вечные ценности: любовь к ближнему, любовь к Богу, доброту, милосердие, терпение. И действительно, посмотрите, сейчас строится все больше новых храмов, ремонтируются и реконструируются обветшавшие церкви. Люди идут в храм, тянутся к Богу. Я думаю, это продолжится.
Самоирония спасает от самомнения
– Свое творчество вы называете литературными потугами, почему?
– Самоирония спасает от излишнего самомнения. Ведь чтобы стать профессионалом – в любом деле, надо оставить все остальное и заниматься только этим делом.
По разным причинам я не мог этого сделать: может быть, не чувствовал в себе достаточных литературных способностей, может быть, не хватило решимости. Но я особенно и не жалел. Я чувствовал, что никогда не буду профессиональным писателем. Со школы у меня была склонность к точным наукам, ими я и занимался – учился в университете, работал в НИИ…
Однако интерес к литературе оставался всегда. Хотя я больше люблю читать, чем писать.
Позже я избрал монашеский путь, оставил все то, что было в моей жизни прежде: науку, литературные потуги. С одной стороны, у меня пропал к ним интерес, с другой – они приносили лишь расстройства и переживания. Многое не получалось. Писалось не так, как хочется.
Но через несколько лет монашества пришлось вернуться к литературным занятиям по послушанию.
– Как это произошло?
– Готовилась публикация нашего монастырского альманаха, и меня попросили поучаствовать как автора. А я уже давно ничего не писал. Думал-думал и вспомнил, что у меня оставалась сказка, которую я написал в письме одному из своих духовных чад. Это была сказка «Кампан». Когда я написал письмо, то перед отправкой сделал ксерокопию и сохранил ее.
– Вы назвали свою самую первую сказку «Кампан». А какие еще из своих сказок вы любите?
– Самые любимые – это, как правило, самые трудные сказки. Из их числа – «Кухарка короля». Было несколько вариантов этой сказки. Некоторым читателям больше нравится первый, ранний вариант. Другим – более поздний. Это сказка для меня очень значимая.
– Как появилась идея этой сказки «Кухарка короля»?
– Это сказка о любви. О любви духовной, возвышенной, но не мечтательной, а деятельной. Хочу привести слова из предисловия к одному из изданий.
Главная идея сказки заключается в том, что любящий человек может отдать жизнь другому человеку, посвятить другому свою душу – это полноценная жизнь.
Кухарка, полюбившая короля, так и не вышла ни за кого замуж, у нее не было детей, но при этом она любила других людей, любила других детей. И это наполняет ее жизнь.
– Чем для вас отличается любовь земная и любовь Небесная? Или, наоборот, они похожи между собой?
– Земная любовь – это когда человек живет интересами любимого, ему или ей нравится слушать любимого человека, находиться рядом. При этом возникает и влечение. Но если нет возможности завершить такие взаимоотношения браком, то, как мне кажется, любовь человеческая должна приобрести черты более высокой любви, Любви Божественной, когда можно жить интересами другого человека, никак на него не претендуя: ни на его жизнь, ни на его чувства.
И мне думается, что человек, живущий в миру, может познавать Божественную любовь через любовь земную. А не вкусивший обычной человеческой любви не способен открыть свое сердце и для Божественной.
Это, естественно, не касается подвижников, которые в какой-то момент почувствовали Бога, Его любовь и тотчас отреклись от всего земного ради этой Любви.
Ведь успех в жизни состоит не в том, чтобы добиться каких-то успехов, социального положения, материального положения, быть в браке и так далее.
Далеко не всем это удается. И что же это означает, что те, кто добился – это счастливые люди, а те, кто не добился – это несчастные. Я против такого.
Я хочу показать, что так называемые несчастные люди, не добившиеся видимого и всеми признанного успеха с точки зрения общества, тоже были счастливыми. Счастливыми можно быть только в Боге, дело тут не в материальном положении и не в социальном статусе.
– В ваших сказках очень чувствуется проповедническое начало. Это ваша сознательная авторская позиция?
– Скорее это недостаток. Проповедь – это другой жанр. Поэтому когда такое отмечают люди, кому я доверяю читать рукописи перед публикацией, то что-то вычеркиваю или пытаюсь выразить мысль иначе. Я не вижу смысла писать художественные тексты для того, чтобы проповедовать. Для этого есть хорошие проповеди у хороших проповедников. Моя задача – переложить на бумагу свой духовный опыт. Вообще, как автор я хочу, чтобы добро победило. Но этот тезис не должен звучать голословно. Я хочу, чтобы идею о победе добра подтверждала внутренняя правда жизни.
– Во многих других ваших сказках звучит мотив о том, что счастливо прожить земную жизнь невозможно. Вы действительно так считаете?
– Не думаю, что совсем невозможно. У меня есть рассказы и о счастливых парах в книге «Отдельная песня», которая вышла в прошлом году в Иванове очень небольшим тиражом.
Пожалуй, я больше верю не в невозможность, а в трудность человеческого счастья. Хотя в моем окружении есть счастливые семьи, счастливые люди, у них растут хорошие дети. Но когда я вижу, как из-за какого-то пустяка эти люди слегка переругиваются, то мне становится больно. Наверное, я с молодости был идеалистом и так им и остался.
Хотя приходится терпеть множество недостатков других людей и я стараюсь принимать человека таким, каков он есть.
Но для меня очень печально и трагично, когда в семейной жизни люди из-за какой-то ерунды забывают любовь и начинают препираться. Подобное возникает, если в жизни семей нет главного – веры в Бога и попытки жить по воле Божией. Конечно, мелкие неприятности случаются. Их можно преодолевать только с помощью Божией – то есть действительно прощать недостатки, и тогда жизнь будет гармоничной.
Счастье я пытался показать через преодоление трагизма земной жизни.
– В вашем творчестве часто звучит намек о том, что если человек страдает в земной жизни, но ведет праведную жизнь, то он обретет счастье в загробном мире, в Царствии Небесном. Я правильно понимаю посыл вашего творчества?
– Это общепринятая для православия точка зрения: человеку надо вытерпеть земные страдания, чтобы войти в Царство Покоя и Счастья.
Но вот преподобный Симеон Новый Богослов говорит о том, что тот, кто не вкусил Царствия Небесного при этой жизни, тот не войдет в него и в вечности. А что такое Царствие Небесное в этой жизни? Это благодать.
Как говорил Серафим Саровский, основная цель христианской жизни – стяжание Духа Святого Божия. Действительно, когда Дух Святой Божий есть в человеке, когда сердце наполняется благодатью – это и есть состояние Царства Небесного. Мы его достигаем, но и быстро теряем.
Александр Скворцов
Источник: Правмир.ру
Комментировать