Пре­по­доб­но­ис­по­вед­ник Иоанн ро­дил­ся 23 мая 1875 го­да в де­ревне Ку­ла­ко­во Тро­иц­ко­го уез­да То­боль­ской гу­бер­нии в се­мье кре­стья­ни­на Афа­на­сия Кев­ро­ле­ти­на. Об­ра­зо­ва­ние по­лу­чил до­ма. В 1894 го­ду он по­сту­пил по­слуш­ни­ком в Кыртом­ский Кре­сто­воз­дви­жен­ский мо­на­стырь в Ир­бит­ском уез­де Перм­ской гу­бер­нии.
Мо­на­стырь был ос­но­ван в 1878 го­ду и на­хо­дил­ся в ста де­ся­ти вер­стах от Ир­би­та и в ше­сти­де­ся­ти вер­стах от Ала­па­ев­ска на бе­ре­гу ре­ки Кыр­том­ки. Ко­гда-то здесь бы­ли дре­му­чие ле­са и непро­хо­ди­мые бо­ло­та. Ос­но­ва­те­лем оби­те­ли был инок Адри­ан (в ми­ру Ан­дрей Мед­ве­дев). Вы­хо­дец из перм­ских кре­стьян, он неко­то­рое вре­мя под­ви­зал­ся на Афоне, где при­нял ино­че­ский по­стриг, а за­тем вер­нул­ся на ро­ди­ну и стал под­ви­зать­ся в перм­ских ле­сах. Через неко­то­рое вре­мя к нему при­со­еди­нил­ся дру­гой по­движ­ник – Ти­мо­фей Ше­ин, от­став­ной сол­дат из Туль­ской гу­бер­нии. Их тру­да­ми и воз­ник­ла оби­тель; в 1891 го­ду она по­лу­чи­ла от Свя­тей­ше­го Си­но­да офи­ци­аль­ное при­зна­ние. В мо­на­сты­ре бы­ло два хра­ма, и оба в честь Воз­дви­же­ния Чест­но­го и Жи­во­тво­ря­ще­го Кре­ста Гос­под­ня^[1]. В на­ча­ле ХХ ве­ка в мо­на­сты­ре бы­ло око­ло вось­ми­де­ся­ти че­ло­век бра­тии. Усло­вия жиз­ни здесь бы­ли до­воль­но су­ро­вы­ми. До две­на­дца­ти ча­сов дня ни­че­го не вку­ша­ли, и са­ма тра­пе­за со­сто­я­ла из про­стых и гру­бых про­дук­тов, хлеб по­да­вал­ся толь­ко ржа­ной. По­слу­ша­ние Ива­на в оби­те­ли за­клю­ча­лось в вы­дел­ке кож.
Он под­ви­зал­ся здесь шесть лет, на­хо­дясь в по­слу­ша­нии у ос­но­ва­те­ля оби­те­ли от­ца Адри­а­на, но по смер­ти его в 1902 го­ду пе­ре­шел в Вер­хо­тур­ский Ни­ко­ла­ев­ский мо­на­стырь. Здесь он нес по­слу­ша­ние ма­ля­ра и плот­ни­ка. Вско­ре на­сто­я­те­лем мо­на­сты­ря был на­зна­чен иеро­мо­нах Ксе­но­фонт (Мед­ве­дев), воз­ве­ден­ный впо­след­ствии в сан ар­хи­манд­ри­та. При нем в мо­на­сты­ре был со­ору­жен ве­ли­че­ствен­ный Кре­сто­воз­дви­жен­ский со­бор, в ко­то­ром бы­ла по­ме­ще­на глав­ная свя­ты­ня оби­те­ли – мо­щи свя­то­го пра­вед­но­го Си­мео­на Вер­хо­тур­ско­го.
20 де­каб­ря 1907 го­да по­слуш­ник Иоанн был по­стри­жен в ман­тию с име­нем Иг­на­тий в честь свя­щен­но­му­че­ни­ка Иг­на­тия Бо­го­нос­ца, па­мять ко­то­ро­го празд­ну­ет­ся в этот день. В 1909 го­ду мо­нах Иг­на­тий был ру­ко­по­ло­жен во иеро­ди­а­ко­на, а в 1913 го­ду, в день освя­ще­ния но­во­го со­бо­ра, – во иеро­мо­на­ха.
В 1925 го­ду Вер­хо­тур­ский мо­на­стырь был без­бож­ни­ка­ми за­крыт; мо­на­хи ча­стью оста­лись жить в го­ро­де, а ча­стью разо­шлись по окрест­ным се­лам и слу­жи­ли в при­ход­ских хра­мах. От­ца Иг­на­тия еще до за­кры­тия мо­на­сты­ря ча­сто по­сы­ла­ли слу­жить в раз­ные хра­мы, где не бы­ло на тот мо­мент свя­щен­ни­ка. С 1919 по 1922 год отец Иг­на­тий слу­жил в хра­ме в се­ле Сер­биш­на Невьян­ско­го рай­о­на. В 1922 го­ду в те­че­ние де­вя­ти ме­ся­цев он слу­жил в Ка­зан­ском хра­ме в за­во­де Кас­ли, с кон­ца 1922 го­да стал слу­жить в хра­ме в Верхне-Ис­ет­ском за­во­де, с 1923 по 1924 год – в хра­ме во имя пре­по­доб­но­го Сер­гия на за­им­ке^[2] Ис­ток. В 1924 го­ду он вер­нул­ся в Вер­хо­ту­рье и слу­жил до 1925 го­да в од­ном из мо­на­стыр­ских хра­мов.
В те го­ды лю­бой из свя­щен­ни­ков мог быть под­верг­нут неожи­дан­но­му аре­сту, и отец Иг­на­тий, зная это, ста­рал­ся укло­нять­ся, на­сколь­ко это бы­ло воз­мож­но, от встре­чи с со­труд­ни­ка­ми ОГПУ. Од­на­жды они при­шли в дом его ду­хов­ной до­че­ри в то вре­мя, ко­гда он там на­хо­дил­ся; де­вуш­ка спря­та­ла от­ца Иг­на­тия в под­по­ле, а са­ма на­столь­ко сме­ло и на­ход­чи­во от­ве­ча­ла при­шед­шим, что пол­но­стью от­ве­ла их по­до­зре­ния, что свя­щен­ник на­хо­дит­ся в до­ме, и они ушли, не про­из­ве­дя обыс­ка.
Впер­вые иеро­мо­нах Иг­на­тий был аре­сто­ван в 1925 го­ду и за­клю­чен в тюрь­му ОГПУ, где про­вел око­ло ме­ся­ца. Из тюрь­мы его вы­пу­сти­ли глу­бо­ким ве­че­ром, и он сра­зу по­шел к зна­ко­мым мо­на­хи­ням и стал сту­чать­ся, но, чтобы не быть услы­шан­ным по­сто­рон­ни­ми, в от­вет на их во­про­ша­ния ни­че­го не от­ве­чал. Бы­ло позд­но, они не зна­ли, кто сту­чит, и не от­кры­ва­ли ему. То­гда отец Иг­на­тий ска­зал жа­лоб­ным го­ло­сом: «Те­ща ме­ня на ули­цу вы­гна­ла, и здесь не пус­ка­ют». Его сра­зу узна­ли по го­ло­су и по то­му, что и рань­ше он тюрь­му на­зы­вал «те­щей», и впу­сти­ли.
С 1925 по 1927 год отец Иг­на­тий слу­жил в хра­ме в се­ле Дым­ко­во, в 1927 го­ду он был пе­ре­ве­ден в храм в за­во­де Ни­ко­ло-Пав­динск, а за­тем в Ир­бит. В 1928 го­ду его пе­ре­ве­ли в храм в го­ро­де Дол­ма­то­во, где он про­слу­жил два ме­ся­ца, а за­тем в се­ло Кис­ло­во. С 1929 по 1931 год он слу­жил в хра­ме в се­ле Фе­до­ров­ка, а за­тем – в се­ле Сер­биш­на, где и был аре­сто­ван.
В 1931 го­ду ОГПУ по­ста­ви­ло сво­ей це­лью уни­что­же­ние всех мо­на­ше­ских об­щин на Ура­ле. Аре­сты бы­ли про­из­ве­де­ны в на­ча­ле 1932 го­да. Все­го по де­лу толь­ко бра­тии Вер­хо­тур­ско­го мо­на­сты­ря бы­ло аре­сто­ва­но сто со­рок че­ло­век, и сре­ди них отец Иг­на­тий; он был аре­сто­ван 28 мар­та 1932 го­да. На во­прос сле­до­ва­те­ля, со­сто­ял ли иеро­мо­нах Иг­на­тий в контр­ре­во­лю­ци­он­ной ор­га­ни­за­ции, он от­ве­тил: «Я дей­стви­тель­но со­сто­ял чле­ном мо­на­ше­ской ор­га­ни­за­ции, ко­то­рая по­сле за­кры­тия Вер­хо­тур­ско­го мо­на­сты­ря в 1925 го­ду про­дол­жа­ла су­ще­ство­вать непо­сред­ствен­но под ру­ко­вод­ством ар­хи­манд­ри­та Ксе­но­фон­та (Мед­ве­де­ва). К по­след­не­му я ез­дил ле­том 1930 го­да за по­лу­че­ни­ем со­ве­та, как к на­сто­я­те­лю. При­знаю, что дей­стви­тель­но, как мо­на­ше­ству­ю­щий, по сво­им взгля­дам и убеж­де­ни­ям был про­тив­ни­ком, диа­мет­раль­но про­ти­во­по­ло­жен уста­нов­кам и ме­ро­при­я­ти­ям со­вет­ской вла­сти, ина­че не мог­ло быть. Ес­ли раз­де­лять пол­но­стью взгля­ды со­вет­ской вла­сти, зна­чит, нуж­но пе­ре­стать быть мо­на­хом; быть мо­на­хом – зна­чит быть вра­гом со­вет­ской вла­сти и пар­тии. Для ме­ня мо­на­ше­ство бы­ло важ­нее со­вет­ской вла­сти, и я, есте­ствен­но, был и яв­ля­юсь вра­гом по­след­ней, но контр­ре­во­лю­ци­он­ной ра­бо­ты не про­во­дил…»^[3]
За­вер­шая след­ствие, сле­до­ва­тель в по­след­ний раз вы­звал на до­прос от­ца Иг­на­тия и спро­сил, не хо­чет ли он рас­ка­ять­ся пе­ред со­вет­ской вла­стью, на что отец Иг­на­тий от­ве­тил: «На по­став­лен­ный мне во­прос, хо­чу ли я рас­ка­ять­ся пе­ред со­вет­ской вла­стью, по­ка­зы­ваю, что я рас­ка­и­вать­ся пе­ред со­вет­ской вла­стью не хо­чу и не бу­ду»^[4].
7 сен­тяб­ря 1932 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло от­ца Иг­на­тия к трем го­дам ссыл­ки в За­пад­ную Си­бирь, и он вме­сте с груп­пой свя­щен­но­слу­жи­те­лей и мо­на­хов был от­прав­лен эта­пом в На­рым­ский край, где часть пу­ти им при­шлось прой­ти пеш­ком. В ссыл­ке отец Иг­на­тий за­бо­лел цин­гой, от ко­то­рой ему по­мог­ла вы­ле­чить­ся его ду­хов­ная дочь, при­е­хав­шая уха­жи­вать за ним и при­вез­шая со сво­ей па­се­ки мед.
Воз­вра­ща­ясь до­мой по окон­ча­нии сро­ка ссыл­ки, отец Иг­на­тий ока­зал­ся в од­ном ва­гоне с уго­лов­ни­ка­ми. Чтобы не при­вле­кать к се­бе вни­ма­ния, он стал при­ни­мать уча­стие в раз­го­во­рах, и да­же вер­тел в ру­ках па­пи­ро­су, изо­бра­жая, что со­би­ра­ет­ся за­ку­рить, и та­ким об­ра­зом бла­го­по­луч­но до­е­хал до Ека­те­рин­бур­га. Но здесь си­лы оста­ви­ли его, он ед­ва до­брал­ся до квар­ти­ры ду­хов­ной до­че­ри и на ее по­ро­ге упал. В Ека­те­рин­бур­ге, как и во мно­гих дру­гих круп­ных го­ро­дах, ему бы­ло жить за­пре­ще­но, и он по­се­лил­ся в ма­лень­ком вет­хом до­ми­ке на окра­ине Вер­хо­ту­рья. Ме­сто бы­ло глу­хое, и от­ца Иг­на­тия ста­ли бес­по­ко­ить здесь ху­ли­га­ны; но некий раб Бо­жий по име­ни Ми­ха­ил, ко­то­рый ра­бо­тал зуб­ным вра­чом и был по­стри­жен в мо­на­ше­ство, дал де­нег на по­куп­ку но­во­го до­ма, рас­по­ло­жен­но­го непо­да­ле­ку от Вер­хо­тур­ско­го мо­на­сты­ря, так что от­сю­да хо­ро­шо был ви­ден ве­ли­че­ствен­ный Кре­сто­воз­дви­жен­ский со­бор. Сю­да отец Иг­на­тий и пе­ре­ехал вме­сте с по­мо­гав­ши­ми ему по хо­зяй­ству ке­лей­ни­ца­ми, схи­мо­на­хи­ней Ев­до­ки­ей и мо­на­хи­ней Си­мео­ни­ей.
На­сту­пил но­вый пе­ри­од в жиз­ни по­движ­ни­ка, ко­гда он стал скры­вать­ся от ми­ра за внеш­ней фор­мой юрод­ства. Оде­вать­ся стал в свет­скую одеж­ду, ино­гда и в жен­скую, так что бы­ва­ло, что его не узна­ва­ли и хо­ро­шо его знав­шие. Неко­то­рое вре­мя он пас на окра­ине го­ро­да коз и был лю­бим­цем всех окрест­ных маль­чи­шек, ко­то­рые тес­ным круж­ком со­би­ра­лись во­круг него, с упо­е­ни­ем слу­шая его рас­ска­зы.
У от­ца Иг­на­тия оста­ва­лось мно­го ду­хов­ных де­тей, и он, на­ве­щая их, со­вер­шал в их до­мах Та­ин­ства. Ко­гда со­сто­я­ние здо­ро­вья не поз­во­ля­ло по­ки­дать дом, он при­ни­мал ду­хов­ных де­тей у се­бя в ке­ллии. Здесь отец Иг­на­тий вме­сте со сво­и­ми ке­лей­ни­ца­ми вы­чи­ты­вал весь бо­го­слу­жеб­ный круг.
Об этом пе­ри­о­де жиз­ни по­движ­ни­ка со­хра­ни­лись вос­по­ми­на­ния лю­дей, его знав­ших. Один из свя­щен­ни­ков рас­ска­зы­вал: «У ме­ня в па­мя­ти отец Иг­на­тий остал­ся че­ло­ве­ком на­ход­чи­вым, неуны­ва­ю­щим... Он слег­ка юрод­ство­вал, ис­кал по­во­да, чтобы его осу­ди­ли, по­сме­я­лись над ним. Од­на­жды при­шел в Ива­нов­скую цер­ковь на Пас­ху, в се­ре­дине служ­бы за­хо­дит и го­во­рит: “Про­спал я служ­бу, толь­ко что при­шел”. Уди­ви­лись, ко­неч­но, по­сме­я­лись. До­ма у се­бя то­же чу­дил: в жен­ский ха­лат оде­нет­ся, на го­ло­ве ску­фей­ка, как у звез­до­че­та, на­бок на­де­та, по сто­ро­нам два пуч­ка во­лос тор­чат, шея го­лая – это он вы­шел умы­вать­ся. Ке­лей­ни­цам его боль­шое тер­пе­ние тре­бо­ва­лось, чтобы его при­чу­ды вы­но­сить. Они толь­ко нач­нут что-ни­будь ва­рить – он вый­дет на кух­ню, ка­стрюли пе­ре­вернет или огонь во­дой за­льет, а по­том быст­ро к се­бе в ке­лей­ку, в оде­я­ло за­вер­нет­ся и ле­жит ти­хонь­ко. Лю­бил сво­их чад на­зы­вать “стра­ши­ли­ща­ми”. Служ­бы со­вер­шал в кро­хот­ной сво­ей ке­ллии. Про кро­вать свою го­во­рил, что кто на нее ля­жет, тот по­лу­чит ис­це­ле­ние. И я, дей­стви­тель­но, это на се­бе ис­пы­тал».
Ду­хов­ная дочь от­ца Иг­на­тия рас­ска­зы­ва­ла: «Я жи­ла в Вер­хо­ту­рье, ра­бо­та­ла в швей­ной ма­стер­ской, а к от­цу Иг­на­тию хо­ди­ла бла­го­слов­лять­ся. На ра­бо­те у ме­ня не ла­ди­лось, ма­ши­на ло­ма­лась, ни­че­го не по­лу­ча­лось. Отец Иг­на­тий на­до мною по­сме­и­вал­ся: “Ну вот, ши­ла да по­ро­ла, ши­ла да по­ро­ла”. Но од­на­жды ска­зал: “Ты пра­вед­но­му Си­мео­ну мо­лишь­ся? А ведь он был порт­ной. Вот и про­си, чтобы он те­бе по­мог. Сво­и­ми сло­ва­ми про­си”. Я ста­ла мо­лить­ся и про­сить пра­вед­но­го Си­мео­на о по­мо­щи. И ста­ло луч­ше по­лу­чать­ся в ра­бо­те, слож­ные за­ка­зы ста­ли да­вать, луч­ше тех по­лу­ча­лось, кто рань­ше ме­ня на­чал ра­бо­тать. Но огор­че­ний все­гда бы­ло мно­го. Бы­ва­ло, бе­гу с ра­бо­ты к ба­тюш­ке – и, по­ка бе­гу, на ду­ше по­свет­ле­ет, при­хо­жу: “Бла­го­сло­ви­те, ба­тюш­ка! Сей­час сколь­ко хо­те­ла вам рас­ска­зать, да все за­бы­лось”. А он: “А ты рас­ска­за­ла, я слы­шал – вот про это и про это”. И прав­да я об этом ду­ма­ла, ко­гда к нему шла.
Как-то ве­лел мне по­лен­ни­цу скла­ды­вать. Я скла­ды­ва­ла, скла­ды­ва­ла – вот го­то­ва по­лен­ни­ца, а он по­до­шел, па­лоч­кой толк­нул – и она рас­сы­па­лась. Мне обид­но, а ба­тюш­ка ме­ня же и ру­га­ет: “Вот ка­кая бес­то­лочь, по­лен­ни­цу сло­жить не мо­жешь”. В дру­гой раз я в ого­ро­де гряд­ки ко­па­ла, бо­роз­ды де­ла­ла, а он сто­ит ря­дом и ру­га­ет: “Ка­кая же ты бес­тол­ко­вая, зем­лю ко­пать не уме­ешь. По­ло­жи-ка пал­ку – ви­дишь, неров­но!” Я ров­няю, ров­няю, он опять: “Ты ви­дишь – там ды­ра, там ды­ра”. Я оби­де­лась, ушла. По­том вер­ну­лась: “Ба­тюш­ка, про­сти­те, бла­го­сло­ви­те!” Он, ра­дост­ный, си­я­ю­щий, бла­го­сло­вил ме­ня, и я – как на кры­льях весь день.
Од­на­жды одел­ся стран­ни­ком, при­шел к од­ним ма­туш­кам, сту­чит, про­сит ми­ло­сты­ню, а они го­во­рят: “Нет ни­че­го!” А он все сту­чит, сту­чит по же­лез­ке. Они го­во­рят: “Ка­кой ни­щий! На­до по­смот­реть, не ута­щит ли че­го!” По­до­шли по­бли­же и узна­ли – это же отец Иг­на­тий. “Ба­тюш­ка, за­хо­ди!” А он: “А! Узна­ли, так за­хо­ди! Да не пой­ду я!” – И ушел».
Жи­тель­ни­ца Вер­хо­ту­рья рас­ска­зы­ва­ла: «Один раз да­ли ему в мо­роз ва­лен­ки. Он их стал на­де­вать и го­во­рит: “А что, в чу­жих-то теп­ло”. Жен­щи­на ска­за­ла, сму­тив­шись: “Про­сти­те, ба­тюш­ка, и вправ­ду чу­жие”.
При­е­хал он как-то в од­но се­ло и при­шел в из­бу к зна­ко­мым. Хо­зяй­ка ста­ла его кор­мить: по­да­ла хлеб и по­хлеб­ку, а пи­ро­ги ута­и­ла. И при­нял­ся он есть да при­го­ва­ри­вать: “Са­ми-то пи­ро­ги едят, а ме­ня по­хлеб­кой кор­мят”.
Ба­тюш­ка учил нас мо­лить­ся со вни­ма­ни­ем. К по­се­ще­нию служ­бы цер­ков­ной он сам от­но­сил­ся стро­го и нас то­му же учил. Од­на­жды мы во вре­мя служ­бы со­бра­лись ого­род ко­пать, при­шли бла­го­сло­вить­ся, а он: “А на служ­бу кто пой­дет?”».
В по­след­ние го­ды отец Иг­на­тий тя­же­ло бо­лел и неза­дол­го до смер­ти был по­стри­жен в схи­му с име­нем Иоанн. Ду­хов­ная дочь его рас­ска­зы­ва­ла: «Я си­жу в уго­лоч­ке, пла­чу и про­шу Ца­ри­цу Небес­ную, чтобы взя­ла на­ше­го ба­тюш­ку к Се­бе. А он го­во­рит: “Смот­ри­те, она мо­лит­ся, чтобы я умер”. Он лю­бил по­шу­тить. Как-то при­шли жен­щи­ны и спра­ши­ва­ют: “Тя­же­ло ле­жать, ба­тюш­ка?” А он и го­во­рит: “Так не бу­ду ле­жать, ме­ня дро­ва ко­лоть за­ста­вят”.
В день его смер­ти при­шло мно­го на­ро­ду и спра­ши­ва­ют: “Ба­тюш­ка, чи­тать ка­нон на ис­ход ду­ши?” А он го­во­рит: “Ра­но еще”. Через неко­то­рое вре­мя я на­ча­ла чи­тать, а он го­во­рит: “Не так на­до чи­тать”. И сам про­чи­тал пол­то­ры стра­ни­цы, а по­том уже не бы­ло сил чи­тать, и чи­та­ли дру­гие».
Иерос­хи­мо­нах Иоанн (Кев­ро­ле­тин) скон­чал­ся 27 ян­ва­ря 1961 го­да. Ле­том 1993 го­да бы­ли об­ре­те­ны его мо­щи и пе­ре­не­се­ны в Вер­хо­тур­ский Ни­ко­ла­ев­ский мо­на­стырь.

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Ян­варь». Тверь. 2005. С. 129–137

При­ме­ча­ния

^[1] Пра­во­слав­ные рус­ские оби­те­ли. СПб., б.г. С. 166.
^[2] За­им­ка – ху­тор.
^[3] ГААОСО. Ф. 1, оп. 1, д. 41750, т. 5, л. 373.
^[4] Там же. Л. 264.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru