Оглавление
Волшебное дерево
Жил Санька в большом-пребольшом городе. В городе было много высоких каменных домов, но мало, очень мало было деревьев.
Деревья в основном и росли-то не во дворах, не на улицах, а в парках. И люди ходили в парки, чтобы полюбоваться деревьями.
Однажды весной Санька пришел в парк и увидел большое-пребольшое дерево. Кора его была толстой и морщинистой, ветви были могучими, и было оно на вид таким сильным, таким умным!
- Эх, — подумал Санька, — был бы я этим деревом! Ноги были бы — как корни, туловище — ствол, а руки и голова — ветки. И шелестел бы я листиками, как целый лес. И стоял бы я прямо в нашем дворе!
Как только он это подумал, как вдруг из-за дерева выходит маленький старенький человечек с большой белой бородой. Выходит и говорит:
- Это ты хочешь превратиться в дерево? Почему? Может, ты просто лентяй и ничего делать не хочешь? Тогда ты ошибаешься!
- Нет, — почтительно ответил Санька — Нет, уважаемый волшебник! Я потому превратиться хочу, потому что дерево, когда весной зацветает, то пахнет очень вкусно. И еще — когда дерево большое, то на него можно качели повесить. И скворечник, и кормушку. Вокруг дерева можно в прятки играть. На дерево залезть можно. И вообще — красивое оно, большое. А у нас во дворе — даже маленьких деревьев нет!
- Хорошо, — предложил волшебник, — я могу превратить тебя в дерево, но только до вечера. Согласен?
- Согласен, — кивнул Санька.
Тут волшебник быстро-быстро что-то забормотал. Санька и подумать не успел, как очутился в своем дворе.
Он почувствовал, что ноги его уходят в глубину, руки и шея — вытягиваются, и он весь, весь покрывается маленькими зелеными листочками.
Конечно, не получилось из Саньки большого и мудрого дерева. Во дворе сиротливо и одиноко стояло маленькое, взъерошенное деревце!
- Смотри, — сказала Санькина мама Санькиному папе, после того, как выглянула в окно, — кто-то посадил деревце! Какое оно лохматое! Чем-то оно мне нашего Саньку напоминает!
Папа долго смотрел на деревце.
- Слушай, — предложил он маме, — ты только, пожалуйста, пойми меня правильно. Раньше мы весной всегда деревья сажали, в школе еще. Давай тоже два деревца во дворе посадим!
- Давай! — засмеялась мама.
Они пошли в магазин саженцев, который был расположен через дорогу, и купили там два деревца.
Вышли родители Саньки во двор, и посадили два деревца рядом с Санькой.
Тут в окошко высунулась тетя Валя, Вадимкина мама:
- Это что, воскресник?
- Да! — крикнули снизу Санькины родители.
Тетя Валя спустилась вниз, пошла в магазин, принесла и тоже посадила деревце. Скоро почти все жильцы побежали в магазин напротив покупать деревья: домохозяйки, военные, мастер спорта по шахматам, повар, учительница музыки, пенсионеры и, конечно, дети — всем захотелось посадить деревце, и все посадили — кто по одному, кто по два.
Целая роща выросла во дворе. Санькина душа пела от счастья.
Наступил вечер. С непривычки у Саньки озябли корешки. На ветку сел удивленный воробей, чирикнул и улетел. Покачивая и постукивая палочкой, во двор вошел тот самый старичок. Подошел, и даже рот раскрыл от удивления:
- Ох, старость не радость! Ну и забывчив я стал! Когда это я успел столько мальчишек напревращать?
- Нет, дедушка! Вот он я! — Санька покачал ветками. — А это все наши посадили!
- Странные вещи творятся на свете! — сказал волшебник и забормотал свое заклинание.
Санька почувствовал, как корешки и ветки втягиваются в него, как ноги, и руки, и голова снова становятся на свои места.
- Спасибо, дедушка!
- Хе-хе, на здоровье! — прошептал волшебник и исчез.
Санька взмахнул руками, подрыгал ногами, покрутил головой и побежал домой.
Посреди двора новая роща шелестела листвой. Было уже темно, в окнах начали зажигаться огоньки.
Около каждого окна стояли люди и смотрели на деревья, и каждый вспоминал о своем. И все вспоминали — о чём-то хорошем.
Никто не заметил, что в роще стало на одно деревце меньше.
Гора
Сразу после пляжа я замёрз и натянул на себя свитер. Наверно, я глупо выглядел в свитере в такую жару, да ещё после пляжа. Но мне было не до того, как я выгляжу. Мне становилось всё холоднее. В горле першило. Я едва притопал на обед.
С трудом пропихнул в себя суп. Только потому, что хотелось горячего. На второе и даже на компот мои глаза уже не глядели.
После обеда я свалился на кровать, радуясь тихому часу, хотя никогда ему не радовался. Мне стало совсем холодно. Я закутался в простыню и покрывало.Пожалел, что нет тёплого одеяла. Лето же!
- Да ты, кажется, заболел, — вожатая Аня положила руку мне на лоб. — Ступай-ка в изолятор! Сам дойдёшь?
- Дойду!
- Я его провожу! — вызвался Саня.
- Давай, провожай! Только до изолятора, и назад! А то знаю я вас, провожальщиков!
Мы с Саней направились к изолятору. Меня уже просто колотило. Подбородок трясся помимо моей воли…
Наш лагерь находился в Крыму, на берегу Чёрного моря. Под старой, древней горой — потухшим вулканом. Сама гора давно превратилась в заповедник. Лагерь стоял как раз на границе заповедника и старинного курортного посёлка.
Изолятор располагался в стороне от всех лагерных построек, на возвышенности, под самой заповедной горой. Маленький беленький домик с верандой. В середине — процедурный кабинет. Три палаты для больных, а в четвёртой палате жила наша молодая врачиха, Вера Петровна, или Верочка.
Верочка собирала на горе какие-то травки, собирала их в пучки и сушила на веранде. Мы частенько прибегали в медпункт. То царапину зелёнкой помазать, то ещё чего-нибудь, то просто так.
Верочку все в лагере любили. Она была молодой, симпатичной и доброй. Чего ещё надо?
Верочка встретила нас на веранде. Она сразу поняла, кто болен.
- Ох-ох-ох! — всплеснула она руками. — Чего же ты раньше не пришёл?
Я отвечать уже не мог. У меня зубы стучали.
Мне сунули градусник. Я едва сидел.
- Тридцать девять и семь! — торжественно объявила Верочка, глядя на градусник. — Ну-ка, рот открой!
- А‑э-э, — чуть не подавился я.
- Так и есть! Ангина начинается! Перекупался!
- Ничего я ни пере… ку… — попытался возразить я.
Зубы не дали мне договорить.
- Иди, ложись на кушетку, да то самое место готовь!
Верочка уже доставала шприц и ампулы с лекарствами.
- Может, не надо? Может, таблетку какую-нибудь?
- Да, — поддержал меня Саня. — Чего дырявить человека?
- Сочувствующих просим удалиться! — Верочка уже стояла со шприцом наготове.
Я закусил губу.
- Ой! Ой-ой-ой!
- Да ладно тебе! Ничего страшного.
- Ага, — не согласился я с докторшей. — Вам хорошо говорить…
Верочка потрепала меня по волосам.
- Терпи! А ты ещё здесь? Марш в спальню! — повернулась она к Сане.
Саня испарился. Не факт, что Саня отправился в спальню. В лагере было немало мест, достойных Саниного внимания.
Через секунду я уже не думал о Сане.
Я лежал на койке в изоляторе, на чистой, белой простыне, укрытый одеялом в белом пододеяльнике. Мне становилось тепло, и я потихоньку проваливался в сон.
Но я ещё не спал… Я смотрел.
Прямо за широким окном, рядом со стеклянной дверью моей палаты, располагалась гора. Она была так близка… мне показалось, что моя белая постель стоит прямо на горе.
Я уже не понимал, наяву или во сне вижу эту гору, покрытую желтоватой выжженной травой. Гора была наполнена Крымским сонцем. Я не понимал, наяву ли слышу стрёкот кузнечиков и жужжание пчёл, или это в моей голове что-то гудит и стрекочет, унося меня в светлую, солнечную даль. Всё вокруг переливалось, блестело, жужжало и стрекотало… Неправдоподобно синяя полоска моря вдалеке казалась нарисованной.
Так, глядя на эту гору, я и заснул.
Вечером Верочка снова колола меня, но я опять находился словно в полусне.
По-настоящему я проснулся только на следующее утро. Мне полегчало. Меня перестало знобить, но голова гудела и горло болело.
Вера Петровна ещё разок меня уколола и дала какие-то таблетки. Потом принесла мне в кружке что-то тёплое и душистое.
- Полощи горло! Можешь и попить.
- А что это? — поинтересовался я.
- Это я тебе здешних трав заварила. Чудо, а не травы. Завтра здоров будешь. Давай, полоскай. Я тебе вечерком ещё заварю.
Отвар я, в основном, выпил. Он был терпким и сладковатым. Казалось, что он ощутимо разливается по телу, доходя до самых дальних его уголков.
До обеда я снова дремал.
Саня принёс мне обед из столовой. Налетел, как ветер:
- Как дела?
Я только открыл рот, чтоб рассказать, как дела, но Сани уже и след простыл.
- Ты выздоровливай! — крикнул он с крылечка веранды. — Посуду я в ужин заберу! У нас подготовка к футболу, сегодня с третьим отрядом играем! Жаль, что ты заболел! Вместо тебя Витька в нападении!
Есть мне не хотелось. Странное что-то творилось со мной. Наверно, на меня подействовала эта гора…
Раньше я бы сильно расстроился, узнав, что не буду играть в футбол. Тем более, что Витьку поставят за меня, на моё любимое место правого крайнего.
А теперь…
Я лежал на изоляторской кровати и смотрел на гору. И на море. Ничего не было вокруг. Только я, эта гора и море вдалеке. Да, ещё синее, высоченное небо. И где-то там — невидимое, но ощутимое солнце.
Мои мысли текли как бы помимо меня.
Я никогда… Я никогда раньше так не думал…
Гора была тёплой и живой. Она жила своей, отдельной жизнью, не связанной ни со мной, ни с моей болезнью. Ни с Саней, ни с Витькой, ни с футболом, ни с изолятором, ни с Верой Петровной.
Удивительное дело! На поверхности горы, среди пожухлой от жары травы цвели маленькие разноцветные цветочки. От того, что я не знал их названий, цветочкам было ни холодно, ни жарко. Они просто цвели… независимо от меня. Независимо от меня жужжали пчёлы, цвиркали кузнечики. Над горой летали разноцветные, непуганные бабочки. По своим, только им известным маршрутам.
Вдали, вообще неподвластное моему разумению, располагалось огромное море, тоже наполненное жизнью, совершенно не зависящей от меня.
Вверху простиралось небо. Оно было от меня так далеко… так… как небо… Ослепительно жарко сияло солнце. Я не мог бы даже описать, как…
Вот уж что от меня никак не зависело!
Неужели совсем не зависело?
Нет, думал я, такого не может быть, чтобы я оказался совсем не причём! Несомненно, я как-то ко всему этому относился! Было бы слишком несправедливо, если бы я оказался в стороне!
Но как? Где находилась та самая точка пересечения меня и горы? Меня и моря, меня — и неба? Меня — и солнца? Меня, и всех этих жучков-паучков, кузнечиков, птичек, цветочков?
Я закрыл глаза. От таких странных мыслей у меня защемило в груди. Я слушал пчёл и кузнечиков, как торжественную музыку. В горе была такая сила… Такая мощь… Такая торжественность…
Гора сияла. Гора переплеталась с солнцем, небом и морем. Гора…
- Спишь? Как дела?
Пришлось открыть глаза. На фоне горы, в проёме стеклянной двери стояла Вера Петровна. Её белый халат отблескивал голубизной. Светлые волосы просвечивали на солнце.
- Что делаешь? — спросила она.
- Смотрю на гору.
- А…
Вера Петровна присела на мою кровать.
- Я тоже иногда на неё смотрю. Когда больных нет. Удивительная гора. А воздух! Ты чувствуешь, какой здесь воздух? Его можно ножиком резать, и на хлеб намазывать. Даже в лагере такого воздуха нет, как здесь, рядом с горой.
Я хотел было спросить у Верочки про то, о чём думал. Но как я мог это произнести? Как я отношусь к горе? Смешно! Да никак я к ней не отношусь! Ещё неизвестно, думают ли вообще взрослые о чём-нибудь подобном. Им бы сразу бутерброд…
Вечером пришёл Саня, а с ним полотряда. Наши выиграли! По этому поводу все кричали и веселились, за что были благополучно выставлены Верой Петровной за пределы изолятора.
Мне действительно становилось легче. Я порадовался вместе со всеми.
Но потом я снова остался один. Наедине с горой. Я смотрел, как сначала розовеет, затем темнеет небо. Как растворяется в сумерках полоска моря.
Сначала затихли пчёлы, за ними — кузнечики. Началась иная, вечерняя музыка. Зазвенели цикады. Я их и раньше слышал, но не обращал на них внимания. А тут… Я не слышал ничего, кроме цикад, не видел ничего, кроме сумеречной горы.
Эй, гора! Расскажи мне, кто ты…
Гора молчала, кутаясь в сумерки. Она уходила в тень, но сила её не убывала. От этой силы во мне всё пело. Кажется, я сам звенел, как цикада.
Гора молчала. Она слушала меня. Она была со мной. Во мне…
Моё одиночество опять нарушила Вера Петровна. Послышались голоса, зажёгся свет на веранде. Гора расстаяла. Вера Петровна пришла не одна.
С ней притопал наш физрук Серёжа. Разговор взрослых был слышен мне, до последнего словечка.
- Вера, — приставал физрук. — Ну сколько я могу ходить за тобой! Что ты ломаешься?
- Серёжа, отстаньте! Вон сколько молоденьких вожатых вокруг! Зачем я Вам нужна!
- Нужна!
Тут, видимо, физрук попытался обнять Верочку, потому что послышался звук упавшего стула.
- Нет! Сергей, оставьте меня! Я сейчас закричу!
- Здесь никто не услышит.
- Но Вы! Вы же меня слышите? Неужели Вам не понятно, что Вы не нравитесь мне! Что я не хочу! Не хочу! Подите прочь!
- То же мне! — проворчал физрук. — Была бы девочка! Я же знаю, что ты разведёнка! Чего ломаешься?
- Подите прочь!
Дальше в речи физрука появились слова непечатные, но, видимо, ему пришлось всё же уйти, так как звук затихающих шагов я слышал уже вперемежку с Верочкиными всхлипываниями.
Мне стало жаль Верочку. Я поднялся с кровати и выглянул на веранду. Верочка сидела на крылечке и вытирала слёзы.
Я потихоньку вышел из палаты и сел рядом с докторшей на крыльце.
- Не расстраивайтесь, — сказал я.
- Ты чего это вышел? Ну-ка, в кровать! — возмутилась Верочка.
- Да мне легче… я посижу, ладно?
Верочка поднялась, зашла в мою палату и вынесла покрывало. Она положила покрывало мне на плечи.
- Ладно, посиди. Закутайся только.
Верочка погасила свет на веранде. Только окно моей палаты квадратом освещало подступы к сумеречной горе.
Звенели цикады. Гора потемнела, но от неё ощутимо веяло теплом. И ночью гора была не менее величествена и не менее таинственна, чем днём. Море сливалось с небом на горизонте. Первые звёздочки уже сияли.
Я никогда… Я нигде ещё не видел ничего подобного. Казалось, я мог раствориться в этой горе. Полностью…
Но рядом со мной сидела Вера Петровна, и она ещё немного всхлипывала. Не всхлипывала — так, сопела.
- Не расстраивайтесь, Вера Петровна, — мне очень хотелось успокоить Верочку. — Этого Серёгу никто у нас не любит. Вот Виктор Иванович — тот хороший физрук. Бывший футболист.
- Я и не расстраиваюсь из-за Серёги, — улыбнулась Верочка.
- А чего же Вы плачете?
- Сказать? Ладно… Плачу от того, что опять одна… как эта гора…
- Не надо плакать… Гора… хорошая…
Я не знал, как сказать о том, что я думал о горе! Я не знал!
- Гора… она… — промямлил я.
- Да, гора прекрасна. Конечно, это я себе польстила. Мне до этой горы… как до Луны. Люди ведь отличаются от гор.
“Интересно”, — подумал я.
- Вера Петровна! А чем люди отличаются от гор?
Верочка чуть помолчала. Потом посмотрела на меня, как бы проверяя, может ли она мне сказать то, что думает.
- Понимаешь… — начала она. — Гора — она гора. Море — это море. Небо — это небо. В них нет колебаний, нет сомнений. Гора ведь не сомневается в том, как ей поступить, что сделать, кого выбрать. Она — просто есть. Она здесь поставлена… Богом, наверное. Поставлена, и стоит. Зима, лето, солнце, дождик, день, ночь — а она стоит. Она не думает о том, куда бы ей убежать. Куда бы смыться… И море…
- А море не думает, куда бы испариться! Или выплюхаться!
- Да, — усмехнулась Вера Петровна. — Точно! Но человек… Он всё время колеблется. Надо — не надо, хорошо — плохо, бежать или стоять, дать или забрать. С кем встречаться, кого прогнать. Как жить…
Верочка помолчала.
- Про сильного человека иногда говорят: “непоколебим, как гора”. А слабый — как травинка на ветру… Слышал такие выражения?
- Слышал. Только я не думал, о чём они.
- Гора выполняет своё предназначение. А человек бьётся головой о стену и никак не может определить, зачем он здесь находится… здесь, на Земле.
- Гора не зависит от человека, — сумел сказать я.
- Гора — терпит человека. Наверное, терпеть нас входит в её обязанности.
- И помогать, — вставил я. — Вы же травы на ней собирали.
- Травы, полезные ископаемые… да. Но это всё так… прилагательно к человеку. Видимо, это не главное.
- А что главное? — не удержался я.
Верочка молчала.
Цикады звенели. Звёзды набирали яркость и силу, и как бы опускались всё ниже, к самой горе. Ясно был виден Млечный путь.
Я никогда… Я нигде не видел таких крупных и близких звёзд…
Казалось — протяни руку, и звезда окажется у тебя на ладони.
Ну, пусть не с крылечка… Залезть на гору, протянуть руку, и…
- Разве мы в городе помним о море, небе и горах? — вздохнула Верочка. — Если помним, то только применительно к себе… к очередной своей суете: к купанию, оздоровлению, к престижу, к самолётам, пароходам, к отелям, к любовникам… Ох, извини!
- Да я не маленький.
- Не маленький… Я тут, рядом с этой горой, сижу иногда… Одна… смотрю на неё… и всё думаю, как бы мне не забыть её, эту гору. Не забыть её, когда в город вернёмся. Гора свободна. Она здесь поставлена, но она свободна! Понимаешь?
- Понимаю.
Я понимал.
Или не понимал…
Через полчаса я лежал на своей изоляторской кровати, и думал о том, что мне тоже нельзя её забыть, эту гору. Мне нельзя её забыть…
Ангина от меня отступила, так и не начавшись, как следует. Вера Петровна через пару дней отпустила меня из изолятора.
Я вышел и сразу окунулся в лагерную жизнь.
Права была Верочка. В суете думать о горе было сложно. То купание, то спорт, то девчонки, то танцы. Подготовка художественной самодеятельности, праздник Нептуна, смотр строя и песни… Да мало ли чего ещё!
Но что-то изменилось во мне. Гора… она была там, внутри.
Я знал, что она там есть!
Падая после отбоя на кровать в своей спальне, я просил её: “Не уходи, гора. Не уходи. Останься со мной. Я вернусь к тебе! Обязательно вернусь… Не позволяй мне забыть про тебя, гора…”
История старого дома
История первая. Маркиз и Люся
Да, наш дом — действительно, очень старый. Наверно, ему лет сто. Может, и больше.
Так вот: долго ли, коротко, а проживал в нашем доме кот. Звали его Маркиз.
Он был молод, полон сил и весьма симпатичен. Зелёные глаза — блестели, усы — топорщились, хвост чутко передвигался в такт настроению. Масть он имел дымчато-серую, шерстку — пушистую.
В чистоте породы Маркиза, конечно, можно было засомневаться. Но не на выставку же котов он готовился!
Он просто жил, наслаждаясь каждым текущим днём. Даже если хозяйка прогоняла его из кухни, он не особенно расстраивался. Он знал, что его мисочка обязательно наполнится вкусной едой, а на его блюдечке, рано или поздно, появится молоко.
Но, как известно, в старых домах водятся не только коты. В них водятся и мыши!
Мыши в доме вели себя тихо и прилично. Выходили, чтоб найти себе что-нибудь для пропитания, только ночью. Хозяйских продуктов старались не портить. Довольствовались крошками, или какими-нибудь брошенными корками.
Не потому, что были так уж вежливы. Нет. Просто по опыту знали, что если хозяева начнут находить погрызенные кульки с продуктами — начнут мышеловки ставить и яд за плинтусы запихивать. А кому это надо?
Маркиза мыши тоже побаивались. Маркиз, конечно, был молод. Ему ещё доставляло удовольствие попрыгать за бумажкой, привязанной к верёвочке. Но… кот — есть кот. Охота — в крови у котов. Совсем уж терять бдительность не стоило.
Однажды ночью, мыши, как всегда, отправились на промысел. В этот раз они впервые взяли с собой маленькую мышку Люсю.
- Будь осторожна, — учила Люсю мама. — Смотри по сторонам. Может появиться кот.
- А какой он, этот кот? — интересовалась Люся.
- Да страшный! — показывала мама. — Пасть — во! Глазищи — во! Усищи — во!
Дочка не могла сдержать смеха. Уж больно смешную рожицу скорчила мама!
- Ничего смешного, — остановил Люсю папа. — Смотри! Держись рядом со мной!
Вышли они из норки. Люся сразу же растерялась, увидев огромный мир. Какие-то высоченные, уходящие в небо колонны (ножки стола и стульев), какие-то лохматые разноцветные равнины (ковры), и много, много всего интересного. Ведь до этого она жила в низенькой норке!
Люся так засмотрелась на мир, что не сразу услышала, что ей кричат родители:
- Люся! Скорее! Домой! Прячься! Кот! Ко-о-о-от!!
В то самое мгновение, как Люся поняла, о чём ей кричат, она увидела над собой блестящие огромные глаза и занесённую пушистую лапу с острыми когтями.
- Ах! — воскликнула Люся. — Ах! Остановитесь, пожалуйста!
Кот продолжал держать лапу навесу. У входа в норку мама Люси закрыла глаза лапками… Папа Люси зажмурился и сжал кулачки…
- Ну? — спросил кот. — Остановился. И что?
- Ах, как… как вы прекрасны! — всплеснула лапками Люся.
- Что? — не понял Маркиз. Он даже чуть не поперхнулся.
- Знаете, — продолжила Люся. — Я никогда в жизни не видела таких глаз, как у Вас… Как они блестят… Вам никто этого не говорил?
- Н‑нет… Глаза, как глаза. Кошачьи.
- Так Вы — кот?
- Не собака же.
- Так вот Вы какой! Но Вы… Вы… Вы прекрасны! Какие у Вас большие усы! Какая мягкая шёрстка! Какие грациозные движения!
- Ну… — лапа Маркиза медленно опускалась вниз.
Папа Люси, рядом с норкой, потихоньку открыл один глаз. И не поверил одному своему глазу. Тогда он открыл второй и не поверил глазам своим. Его дочь Люся разговаривала с котом!
А Люся продолжала:
- Могу ли я спросить Вас, уважаемый кот, как ваше имя?
- М‑маркиз.
- Очень приятно. А знаете, уважаемый Маркиз, какие сплетни ходят среди мышей? Что коты мышей едят. Разве Вы, такой прекрасный, можете причинить кому-нибудь зло? Никогда в это не поверю.
- Ну… — протянул Маркиз. — Мало ли что говорят. Может быть, конечно, где-то… Ну, в Африке, например. Там, где водятся дикие коты.
- Ах, — воскликнула Люся. — Вы не только внешне прекрасны, Вы ещё и так умны… Так много знаете! А я даже не представляю, где находится Африка!
- Тебя- то как зовут? — спросил Маркиз.
- Люся.
- Да, Люся. Очень рад. Обычно мыши убегают от меня, словно в чём-то виноваты.
- Наверно, это такой мышиный обычай. А у котов — есть обычаи?
- Есть… Мы вот не любим собак. Дерёмся с ними.
- И Вы… тоже дрались?
- Ну…
- Никогда не поверю! — повела ушами Люся.
Маркиз посмотрел на Люсю и вдруг спросил:
- А не хотите ли молочка?
Люся замялась:
- Неудобно как-то… Мы же только познакомились.
- Вот и угощайтесь. В честь нашего знакомства.
Маркиз лапой подвинул блюдечко с молоком поближе к Люсе. Люся вежливо пригубила.
- Как вкусно! — облизнулась она. — Благодарю Вас.
В это время папа Люси толкнул Люсину маму в бок.
- Открой глаза, — прошептал он. — Не бойся, открывай…
Мама Люси медленно отняла лапки от глаз. А рот у неё сам открылся.
Перед её глазами предстала такая картина. Около кресла лежал Маркиз, чуть покачивая хвостом. Рядом с Маркизом сидела Люся, и что-то с увлечением ему рассказывала.
И тут Маркиз… вы не поверите! Кончиком хвоста Маркиз словно бы погладил Люсю по головке! Люся раскланялась с Маркизом и двинулась по направлению к норке. На средине пути она обернулась и махнула коту лапкой.
- Значит, завтра! — крикнула Люся. — В это же время!
Маркиз помахал ей в ответ.
- Буду ждать, — мурлыкнул он.
Дружба Люси и Маркиза с того дня продолжалась и крепла. Скоро о ней узнали не только домовые мыши, но и окрестные коты.
Каких только слов не выговаривали Люсе её родители и ближайшие родственники!
- Разве можно верить котам! — пищали одни.
- Что ты нашла в этом чудовище! — пищали другие.
Это были ещё самые мягкие слова… Некоторые агрессивные сородичи грозились прогнать Люсю из норки! Но родители отстояли дочь.
- Ну, смотри, — предупреждали родственники Люсю. — Если тебя съедят — мы не виноваты.
- Я и не собираюсь никого винить, — отвечала она.
На Маркиза же — ополчились соседские коты.
- Ты позоришь высокое звание кота! — шипели одни.
- Мы с тобой даже знаться не хотим! — шипели другие.
- Мы прогоним тебя с крыши, — шипели самые злобные.
Но Маркиз только посмеивался в усы. Недаром и имя у него было такое: Маркиз. А не какой-нибудь там Васька, или Мурзик.
Но, может быть, дело как раз и не в имени. А в чём? Я иногда и сам размышляю на эту тему…
Вы спросите, откуда я знаю эту историю?
Просто вы забыли, что в старых домах ещё сохранились печи. А за каждой печью кто проживает? Правильно. Сверчок!
У меня в запасе много историй. Я их вам, дорогие ребята, непременно расскажу. В следующий раз.
История вторая. Маркиз и Кася
Я уже рассказывал, что Маркиз был еще молодым котом. А так как он был молодым, то, конечно, в скором времени влюбился.
Предметом его воздыханий стала соседская кошка Кассандра. Это же надо придумать такое имя бедному животному! Но, к счастью, так её почти никто не называл, кроме старой хозяйки. Все звали её просто Кася.
Кася гордилась тем, что она — натуральная блондинка. Вся белая, только кончик хвоста чёрный, и кончики ушей. (Был бы я молодым котом — сам бы влюбился!).
Но не всё оказалось так просто.
Маркиз бегал за Касей по крыше, Кася приветливо мурлыкала. Наконец, они остановились, чтоб поговорить.
- Говорят, ты водишься с какой-то поганой мышью? — кокетливо спросила Кася.
- Э… да, вожусь…
- Какой кошмар! Ни за что бы не поверила. Ты же настоящий кот!
- Настоящий! Смотри, какие усы! Но… она не поганая…
- Кто?
- Мышь!
- Тьфу! И чем вы вдвоём занимаетесь? Если не секрет? — поинтересовалась Кася.
- Разговариваем.
- О чём?
- О жизни.
- Ерунда! Ты бы лучше поговорил со мной!
- О, конечно! Я бы разговаривал с тобой вечно! И сердечно!
Маркиз даже не заметил, что заговорил стихами. Так ему нравилась блондинка Кася…
- Хорошо! — согласилась Кася. — Только давай не будем о ней говорить! Об этой противной мыши.
- А давай… давай я тебя с ней познакомлю. Ну, чтоб ты поняла…
Короче, Маркиз уговорил Касю познакомиться с Люсей. Ночью привёл её к мышиной норке.
- Люся, выходи — позвал подружку Маркиз.
Мыши в норке чуть не встали на уши от возмущения.
- Мало нам своего кота, так он ещё и чужую кошку пригласил, на нашу голову!
- Эта Люська хочет, чтоб мы с голоду поумирали!
Ну, и так далее, и тому подобное.
Мама Люси чуть не плакала. Она держала дочь за хвост и говорила:
- Не пущу!
Но Люся вышла.
- Здравствуйте, — вежливо сказала она Касе.
- Что? Держите меня! — возмутилась Кася. — Эта? Серая и лопоухая? Да я её… одной левой лапой перешибу!
И Кася подняла лапу.
- Нет! — остановил Касю Маркиз. — Нет, остановись!
- Извините, — сказала Люся. — Извини, Маркиз. Я тебе мешать не хочу. Ты… ты делай, как тебе нравится… я не обижусь…
- Посмотрите-ка на неё! — возмутилась Кася. — Она ещё и не обидится! Скажи спасибо Маркизу, а то я показала бы тебе, что значит разговаривать с кошкой! Да я… Да одной левой… да лапой…
Пока Маркиз держал Касю, Люся вернулась в свою норку. Кажется, она плакала. Я слышал, как мать строго выговаривала ей:
- А как ты хотела? Хотела водить дружбу с котом, и при этом не плакать? Родилась мышью — с мышами и живи!
Маркиз увёл Касю на крышу. Молодость брала своё. Маркиз бегал по крыше и радостно мяукал. “Потом разберусь с Люськой”, — думал он.
И тут… На крышу вышла новая красавица.
Чёрная, как ночь. Только кончик хвоста белел, и кончики ушей. Как звёздочки… Новая кошка с соседней улицы, по имени Стелла. ( Стелла — так и переводится — звезда). Конечно, все местные коты сразу обратили на неё внимание. И Маркиз, в том числе. Он и не думал бросать Касю и менять свою любовь на что-то иное. Просто посмотрел в сторону новой красавицы.…
Но Кася! Взвилась, зашипела!
- Ты, — шипела она на Маркиза. — Как ты смел посмотреть в её сторону! Ты, никчемный мышиный приятель! Эй, вы все! Смотрите на него! Он — слабак! У него подружка — мышь! Он не способен даже стукнуть её лапой!
Строго говоря, все окрестные коты и так знали, что Маркиз дружит с Люсей. Попривыкали уже. Все, кроме новой красавицы.
Она взглянула на Маркиза… Вроде бы — с интересом. Но Маркиз этого уже не видел. Стремглав кинулся он с крыши. Кажется, из его левого глаза даже просочилась скупая котовая слеза…
Маркиз влез на высокое дерево и сидел там очень долго. До самой ночи. Переживал. Думал. Скорее всего, о предательстве…
Конечно, с дерева он спустился. Если он взбирался на дерево молодым, обиженным, и почти котёнком, то спустился с дерева — взрослым и мужественным котом . ( Ну, не скажу пока, что мудрым. Чтобы стать мудрым, надо просидеть за печкой никак не меньше ста лет).
Я уже говорил, что была ночь, когда Маркиз спустился с дерева. Он влез в форточку квартиры
и позвал Люсю.
- Прости, — сказал он.
Нет, Люся не обижалась. Она тоже становилась взрослее, день ото дня.
- Я думаю, ты её найдёшь, — сказала Люся, вроде бы невпопад.
- Кого?
- Ту, которую полюбишь. И которая полюбит тебя. Таким, какой ты есть. Потому, что ты… поверь мне: ты — прекрасен.
- Опять будешь говорить про усы? — улыбнулся Маркиз.
- Нет, — вздохнула Люся. — Дело не в усах. Раньше я это просто чувствовала, а теперь — поняла. Ладно… пропусти моих. А то сидят голодные, и ворчат.
- Да пусть идут! Сегодня у хозяев были гости, и хозяйка даже подмести не успела. Крошек полно. До завтра.
Маркиз прыгнул на форточную раму, а из норки, на промысел, потянулись мыши. Не гоже пропускать вечер после гостей…
На этом я мог бы закончить вторую историю из старого дома. Но… ладно, доскажу всё-таки.
История третья. Маркиз и Селла
Когда Маркиз снова вылез из квартиры на улицу, его поджидала… кто бы вы думали? Стелла. Она блестела в ночи зелёными глазами.
- Постой… — остановила она Маркиза.
- Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Хочешь посмеяться надо мной ещё раз?
- Я тебя жду. Хочу сказать тебе, чтоб ты не думал… вернее, ты знай — я не думаю о тебе плохо.
- Спасибо.
- Я хочу тебе рассказать одну историю. В нашей семье… короче, мы — не ловим мышей. Когда-то, много лет назад, мыши спасли моего прадеда от волков. И с тех пор…
Это может быть окончанием второй сказки, или началом третьей…
Летняя история о свободе, о девочке Маше и двух замечательных кошках
Глава 1. Сторожевая Мурка
Какая прекрасная пора — начало лета! Светит яркое солнышко, в поле зацветают полевые цветы, а в палисаднике, на даче, лохматые пионы роняют на землю свои разноцветные лепестки.
Даже нос у Маши загорел! На носу и на щеках появились конопушки. Бабушка говорит, что это солнышко их нарисовало у Маши на носу.
Как Маше тепло! Как хорошо! А кошке Мурке? Мурке-то — хорошо?
- Мурка, тебе не жарко? — спрашивает Маша. — Вон, у тебя шубка какая пушистая. И зимой ты в этой шубке ходишь, и весной, и летом. Не жарко тебе?
- Муррр… муррр… террррпимо… — кошка Мурка, выгнула спинку, и потёрлась бочком о Машину ногу.
Кошка Мурка не любила много болтать.
Мурка была симпатичной кошкой. Шёрстка почти полностью серая, но на лапах — более тёмная, как будто Мурка обута в сапожки. Грудка — белая. Такая же белая шёрстка и на кончике хвоста.
Честно говоря, Маше иногда очень хотелось подёргать Мурку за хвост. Возможно, это не такое уж хорошее желание. Но хвост был такой пушистый!
Всю зиму, осень и весну Мурка жила где-то в деревне, рядом с дачами. Но, как только начиналось лето, Мурка приходила на дачу и устраивалась на дворе, под крыльцом.
Мурка никогда не навязывалась в гости. Сколько раз Маша приглашала её войти в дом, но Мурка только гордо поднимала свой пушистый хвост.
Это была свободолюбивая кошка!
Ещё она не любила, чтобы её брали на руки. И, упаси Боже, если бы вам вздумалось привязать Мурке какой-нибудь бантик, или ошейник! Мурка могла и поцарапать.
Поэтому Маша не приставала к Мурке со всякими глупыми игрушками и бантиками. Зачем? Зачем делать своему другу то, что ему неприятно?
Как только Маша выходила гулять, Мурка сразу же выбегала во двор и не отходила от Маши не на шаг.
- Бабушка, — интересовалась Маша. — А бывают сторожевые кошки?
- Это ты про Мурку свою, что ли? — смеялась бабушка.
Маше было обидно, что бабушка смеётся. Маша-то знала, что Мурка — настоящая сторожевая кошка. Настоящая, охранная кошка.
Не даром же она живёт под крыльцом! Там она ночью охраняет дом. А днём? А днём она кого охраняет?
- Мурка, ты кого сейчас охраняешь? Меня? Или бабушку? Бабушку ты охраняешь? — уточняет Маша, присев рядом с Муркой.
Надо же правду знать!
- Охррраняю, охррраняю…
- Какая же ты, Мурка, молодец! Сейчас, я вынесу тебе молочка.
Маша побежала к бабушке, просить молочка для Мурки.
- Нету молочка. Закончилось. Надо снова в деревню идти, — вздохнула бабушка.
За молочком бабушка и Маша ходили в деревню. Иногда бабушка сама ходила, потому что идти было далековато. Вот и сейчас бабушка в деревню собралась.
- Ты не бойся, я быстренько сбегаю! — успокаивала Машу бабушка.
- А я и не боюсь! Ты же знаешь, что у нас Мурка есть. Её надо молочком поить, потому что она и днём, и ночью работает.
- А что же она ночью делает?
- Дом сторожит!
- Ну, если дом… Тогда точно, надо Мурке твоей молоко давать. За вредность.
- Почему — “за вредность”? Мурка разве вредная?
- Да нет, не Мурка вредная, а работа у неё вредная. Людям, например, за вредную и тяжёлую работу молоко дают. А вот про кошек — я, признаться, не слыхала.
- Кошкам — тем более надо молоко давать! Правда, Мурка?
- Пррравда, пррравда.… Спрррашиваешь… — махнула хвостом Мурка.
Бабушка Муркиных слов не поняла. Бабушке показалось, что Мурка просто сказала:
- Муррр, муррр… Зато Маша кошачий язык понимала с полуслова. С полумурра…
- Ну, ладно, — согласилась бабушка. — Придётся мне в деревне побольше молока купить. Нельзя ценных работников обижать. Так я пойду? Ты не боишься одна оставаться?
- Нет, бабушка. Я же с Муркой.
- С Муррркой, с Муррркой… я ррразгоню всех врррагов…- Мурка подняла лапу и показала бабушке, как она будет разгонять всех врагов.
- Ну, что с вами поделаешь! — согласилась бабушка. — Ну, Мурка, смотри! Ты остаёшься за главного!
- Смотрррю, смотрррю.…
Глава 2. Соседская царица
Наконец-то у бабушки, Маши, и Мурки появились соседи! На соседнюю дачу приехала
Тётя Нина. Приехала не одна, а со своей любимой… кем бы вы думали? Конечно, с кошкой!
Тётя Нина была помоложе бабушки. Только чуть полнее и чуть пониже ростом. Волосы у тёти Нины были тёмно-бардового цвета и коротко подстрижены, а брови оказались такими чёрными, как будто их кто-то специально нарисовал на лице.
Маша хотела потихоньку спросить у бабушки, настоящие ли у тёти Нины брови и волосы. Но не успела. Тётя Нина сама ответила на этот вопрос. Она поделилась с бабушкой, как много денег ей пришлось оставить в салоне красоты, чтобы покрасить волосы и нарисовать брови.
Тётя Нина пригласила бабушку и Машу вечером в гости. Знакомиться с кошкой.
- Она у меня — особенная! — горделиво произнесла тётя Нина.
- Хорошо, что ты, бабушка, ничего не красишь, — заключила Маша, когда они с бабушкой остались одни. — И ничего на лице не рисуешь.
- Каждый человек хочет быть красивым, — уклончиво ответила бабушка.
- Ты у меня и так — самая красивая.
Бабушка посмотрела на Машу, и ничего не ответила. Только улыбнулась.
Вечером бабушка с Машей отправились к тёте Нине в гости. Маша увидела приезжую кошку, и даже испугалась:
- Что это с вашей кошкой, тётя Нина? Она не заболела?
- Почему ты так решила? — удивилась тётя Нина.
- А почему же у неё шерстка такая короткая? Почти совсем шерсти нет! И хвост… такой худой!
- А, это!- засмеялась тётя Нина. — Это, милочка моя, порода такая! Это не простая, какая-то, дворовая Мурка, а породистая кошка, египетской гладкошерстной породы!
- А… — протянула Маша.
Ей, конечно, обидно стало за Мурку. Честно говоря, пушистая Мурка нравилась Маше гораздо больше, чем эта… гладкошерстная…
Тут тётя Нина решилала взять свою кошку на руки. Но гладкошерстная зашипела на хозяйку, и отбежала в сторону
- Испугалась чужих, — вздохнула тётя Нина. — Она у меня такая чувствительная!
Вдруг Маше показалось, что гладкошерстная кошка взглянула на неё… чуть-чуть печально.
- Как зовут вашу кошку, тётя Нина? — поинтересовалась Маша.
Тётя Нина гордо вздёрнула нарисованные брови вверх, как будто спрашивая, как можно не знать имени столь выдающейся кошки.
- Её зовут — Нефертити! Так звали одну древнеегипетскую царицу!
- Да, да, — подтвердила бабушка. — Была такая царица.
- Не-фер… как? — не смогла Маша произнести сложное имя.
- Нефертити! — строго повторила тётя Нина.
- А как же вы её… ласково называете? — спросила Маша. — Нетя? Фетя? Титя?
Тут бабушка прыснула со смеху, и даже тётя Нина кривовато улыбнулась.
- Нефа, — строго ответила она. — Иногда я называю её — Нефа. Нефочка, Нефочка, кис-кис-кис!
Но Нефертити не отреагировала на зов хозяйки. Только величественно повела мордой, и осталась сидеть в прежнем положении. Маша подумала: “На какое же нормальное имя похоже имя этой кошки”? Думала, думала… Придумала, и обрадовалась:
- Феня! Феня! — вот как правильно! Феня, Фенечка, кис-кис-кис! — и Маша протянула свои руки к серой кошке.
- Фи! — только и успела произнести хозяйка.
Нефертити посмотрела… потом подошла к Маше, и запрыгнула ей на колени.
- Фенечка, Фенечка… — приговаривала Маша, гладя кошку.
Хозяйка же глядела на это всё ревниво, и приговаривала:
- Невероятно… невероятно… она же ни к кому и никогда не шла…
- Маша-то — любит кошек, — обьяснила бабушка. — Вернее, она относится к ним с уважением.
- Пррравильно, пррравильно… — подтвердила Феня. — Пррревосходно…
Так у Маши и Мурки появилась новая знакомая.
Глава 3. Как по-французски "мяу"?
Тётя Нина глаз не сводила со своей Нефертити. Даже гулять её одну не пускала.
На другой день тётя Нина, держа Нефертити на руках, прогуливалась с по своему дачному участку. А Маша гуляла с Муркой возле небольшого заборчика, разделяющего дачи.
Маша посмотрела, как Нефертити вертится на руках у тети Нины, и крикнула через заборчик:
- Тетя Нина! Отпустите Феню к нам, погулять!
- Ну, что ты! — возмутилась тётя Нина. — Я свою Нефочку с рук не спускаю. Ещё наберётся… каких-нибудь блох от твоей Мурки!
- Непррравильно, — фыркнула Мурка, услышав эти слова. — Непррравильно говорррит…
Маша тоже поняла, что тётя Нина говорит неправильно. А ещё Маше снова стало обидно. И за Мурку, и за Фенечку.
- У Мурки нет никаких блох! А Фенечке вашей… ей же побегать хочется. Смотрите, как она крутится!
- Да, я вот думаю, что надо Нефочке ошейник купить. Тогда я буду на поводке её выгуливать.
- Не нужен Фенечке никакой ошейник! И никакой поводок, — возразила Маша. — Она же — не собака! Вы ей наденете поводок, а она у вас начнёт лаять!
- Не начнёт! — тётя Нина посмотрела на Машу, потом — на Мурку, и сказала:
- А вообще-то… если хотите… можете с Муркой прийти к нам в гости.
- Как, Мурка, пойдём? — спросила Мурку Маша. — Вот тут и пройдём, через дырку в заборе!
- Пррройдем… — нехотя согласилась Мурка.
- Здравствуйте! — Маша с Муркой оказались по другую сторону заборчика. — Мы пришли, чтобы ваша Фенечка не скучала.
- А мы и не скучаем. Мы с Нефочкой только что приехали из Парижа, с кошачьей выставки! Правда, мы не завоевали никакой медали… Но ты же знаешь, как необъективны бывают судьи! Как они своим подсуживают!
- Нет, я не знаю, — честно призналась Маша. — А что они судят, эти судьи?
- О! Они всё судят! Все признаки породы: длину шерсти, окрас, когти, уши, хвост… да мало ли что! Они так придираются, так придираются!
- А зачем? — не поняла Маша. — Зачем же судить кошек? Кошки — это же просто кошки. Вот, я с Муркой дружу. Зачем мне её судить? Да ещё — в Париже?
- Ах, Маша, ты ещё так мала! Ты ничего не понимаешь! Это же престижно!
- Это пррротивно… — тихо возразила Мурка.
Тётя Нина, конечно, не поняла Муркиных слов. Она подумала, что Мурка просто мурлычет:
- Муррр, муррр…
Зато Фенечка всё поняла правильно, и отозвалась с рук тёти Нины:
- Пррротивно, пррротивно… Пррравильно…
Маша кивнула Фенечке головой, и спросила у тёти Нины:
- А на каком языке разговаривают кошки в Париже?
- Маша, не смеши меня! — фыркнула тётя Нина. — Разве кошки разговаривают?
- Разговаривают!
- Ррразговаривают, — подтвердила Мурка.
- Ррразговаривают, — подтвердила и Фенечка, и добавила:- В Паррриже — все ррразговаривают по фррранцузски!
- А как же они… мяукают? — спросила Фенечку Маша.
- Странные ты вопросы задаёшь! — возмутилась тётя Нина. — Как наши кошки мяукают, так и французские кошки мяукают. Одинаково!
- Непррравильно… — не согласилась с хозяйкой Фенечка. — Там говорррят мьёль, мьёль, мьёль…
- Мьёль, мьёль, мьёль… — повторила Мурка. — Крррасиво…
- Ишь, как размурлыкались! — сказала тётя Нина. — Моя Нефочка почти не мурлычет, а тут — на тебе!
- Это они по-французски разговаривают, — обьяснила Маша. — Не надо им мешать!
Тётя Нина посмотрела на Машу, и покачала головой. То-ли укоризненно, то-ли удивлённо…
Глава 4. Побег
Утром, когда Маша только проснулась и ещё не выходила из дома, её позвала со двора бабушка:
- Маша! Иди скорее во двор! Я в магазин иду. Посмотри, кто к нам пришёл!
Маша выбежала на крыльцо и увидела, что посреди двора стоят Мурка и Фенечка, обнюхивают друг друга, и громко мурлычат.
- Фенечка! — вскрикнула Маша, — ты что, убежала от Тёти Нины?
- Вррременно… вррременно, — промурлыкала Фенечка.
- Ох, и заругает она тебя! — покачала головой Маша.
- Заррругает… заррругает, — Фенечка махнула лапой, — заррругает — потерррплю!
- Мы в деррревню прррробежимся? К Маррркизу… очень хочется поррразмяться… — попросилась Мурка.
Да, Мурка почти всё время была рядом с Машей. Но изредка она “отпрашивалась” и бегала в деревню. Там, в деревне, жил её старый друг, толстый, рыжий, пушистый кот Маркиз.
Маша познакомилась с Маркизом, когда ходила с бабушкой в деревню, за молоком. Маркиз днём любил дремать на солнышке. Днём Маркиза никто не трогал и не будил, потому, что ночью Маркиз был занят очень важным кошачьим делом.
Маркиз ловил мышей. Он был главным мышеловом во всей деревне, и за это его уважали не только кошки, но и люди. Видимо, Мурка решила познакомить Фенечку с Маркизом.
У Фенечки, без сомнения, было много знакомых котов и до приезда на дачу. Возможно, это были даже очень воспитанные и породистые коты. Но где эти коты проводили свою жизнь?
В клетках? На выставках? Конечно, Фенечке было очень полезно познакомиться с настоящим, вольным котом, который, к тому же, ловит мышей!
Для этого надо было сбегать в деревню. Ничего плохого в этом не было. Но Маше стало страшновато за Фенечку. Вдруг что-то с ней случится? Ведь Фенечка была такой домашней и такой неопытной в житейских делах!
И такой… гладкошерстной! А вдруг деревенские кошки будут смеяться над ней! Или как-нибудь её обидят?
Маша строго сказала Мурке:
- Хорошо, идите! Только, Мурка, ты отвечаешь за Фенечку! Смотри, чтобы её никто не обидел!
- Пусть попррробуют! — грозно сказала Мурка. — Я им вырррву усы!
- Не надо драться без причины, — ещё строже сказала Маша. — Просто не давай Фенечку в обиду. И одну не оставляй!
- Не перрреживай… — успокоила Машу Мурка. — Всё будет в поррядке!
Фенечка поддакнула:
- Не перрреживай!
- Ладно, идите! — разрешила Маша. — Только приходите скорей.
- К вечеррру… верррнёмся… — ответила Мурка и обе кошки скрылись в огородной траве.
Глава 5. Кого надо пожалеть
Через некоторое время раздался крик тёти Нины:
- Нефертити! Нефертити! Ты где, моя крошка! Нефа, Нефочка, кис-кис кис!
Тётя Нина подошла к заборчику, разделявшему участки.
- Ты не видела Нефочку? — встревожено спросила она Машу. — Я уже целый час её ищу, а она всё не отзывается!
- Не волнуйтесь, тётя Нина! Я вашу Фенечку только что видела. Они с Муркой в деревню побежали!
Маша хотела добавить, что Фенечка пошла знакомиться с Маркизом, но не успела. Тётя Нина схватилась за сердце:
- Что? В деревню? Моя Нефертити — и в деревню! Этого не может быть! И вы… ты…вы видели, и не задержали её? Ужас! Ужас! Что за люди? Что за жестокие люди? Где бабушка твоя?
- Ушла в магазин. Я одна дома осталась. Да вы не волнуйтесь, тётя Нина. С Фенечкой ничего не случится. Она же с Муркой пошла! А Мурка не даст её в обиду! Они к вечеру вернутся, честное слово.
- Откуда ты знаешь, что они к вечеру вернутся? Кто тебе это сказал?
- Мурка!
- Мурка! Держите меня, я сейчас упаду! Мурка ей сказала! Да тебя лечить надо, девочка!
- Меня — не надо лечить, — возразила Маша. — Я здорова.
- Я сейчас же бегу… бегу… куда же мне бежать? — жалобно всхлипнула тётя Нина. — Где мне искать мою Нефочку, моё солнышко, мою крошку!
Маше вдруг захотелось заплакать. Конечно, ей было жалко тётю Нину. Вот как она переживает за свою Нефочку!
Но Маше жалко было и Нефочку, вернее — Фенечку. Потому что… ну что же это за жизнь для кошки? Разве можно так жить — всю жизнь взаперти!
У Маши защипало в носу, и, кажется, вот-вот полились бы слёзы из глаз, но тут появилась помощь. Помощь подоспела вовремя.
- Что случилась? Что за беда? — раздался знакомый, и такой добрый голос.
Это вернулась из магазина бабушка. Тётя Нина снова завозмущалась, запричитала, а бабушка обняла Машу за плечи, и спокойно сказала.
- Ну, собирайтесь. Раз такое дело — вместе в деревню пойдём. Будем возвращать беглую царицу в своё царство. Давай, Маша, руку. Пошли.
И они, все втроём, направились к деревне. Тётя Нина никак не могла успокоиться, и всю дорогу причитала и всхлипывала.
Глава 6. Возвращение беглой царицы
В деревне было сонно и тихо. Кое-где было слышно, как кудахчут куры. Бабушка, Маша и тётя Нина направились к тому дому, где жил кот Маркиз.
Хозяйка Маркиза, бабушка Полина, открыла им калитку и пропустила во двор.
- Заходите! — пригласила она — А я‑то думаю, что это за чудо тут у нас появилось? Что это за кошка такая облезлая, без шерсти совсем? Мурку-то я знаю, а эту…
Тётя Нина не дослушала хозяйку, отодвинула её рукой, и ринулась во двор. За ней прошли Маша и бабушка. Во дворе они увидели, что все три кошки — Маркиз, Мурка и Фенечка, сидят себе у крыльца и мирно беседуют.
- Нефочка! — воскликнула тётя Нина, и бросилась к Нефертити.
Но Нефертити, как только увидела свою хозяйку — так и кинулась от неё, в противоположную сторону.
Тётя Нина — за ней, а Нефертити — ещё дальше, в сад.
Тётя Нина — за ней!
За тётей Ниной — бабушка Полина. Потом — Маша, за Машей — Маркиз, за ним — Мурка, а самая последняя — Машина бабушка.
Все прибежали в сад. А через минуту все стояли, задрав головы вверх.
Все смотрели на Фенечку. А Фенечка забралась на самую высокую яблоню в саду, и не собиралась с неё слезать.
Честное слово, тётя Нина влезла бы на яблоню. Она даже подняла было ногу, но…
Тётя Нина была полновата… и роста не высокого… и халатик у неё был узковат…
Нет, не смогла тётя Нина влезть на яблоню. Тогда тётя Нина начала уговаривать Нефертити слезть вниз. Сначала она уговаривала её разными ласковыми словами.
- Нефочка, солнышко! — повторяла тётя Нина много раз. — Спускайся к мамочке… Иди ко мне! Скорее, ко мне!
Уговоры были безрезультатны. Тогда тётя Нина стала говорить обиженным голоском:
- Как ты можешь! — выговаривала она Нефертити. — Как ты можешь так со мной поступать! А я ведь… так тебя люблю! Я для тебя — ничего не жалею! Я ночей не сплю! Я последние деньги растратила — в Париж тебя возила! А ты? Неужели тебе меня не жалко? Слезай, а то у меня сердце разорвётся! Меня инфаркт хватит, так и знай!
Тётя Нина причитала, но Нефертити только шипела ей в ответ. Тогда тётя Нина начала ругать Нефертити.
- Ты! Ты! Неблагодарная тварь! Сколько не корми тебя, ты… ты…
Дальше тётя Нина сказала несколько таких слов, значения которых Маша не знала. Маша поняла только одно: слова эти были обидными и ругательными.
Нефертити только шипела в ответ.
Тогда Маша подошла к дереву, и сказала Нефертити:
- Ладно, Фенечка! Слезай! Не стоит, чтобы тебя так ругали. Слезай! Всё-таки это хозяйка твоя. Она тебя любит. Ты ведь её тоже любишь, правда?
- Пррравда… пррравда.… — отозвалась Фенечка с верхушки яблони. — Но я не пррредставляю, как я верррнусь обррратно… как в тюрррьму…
Маша повернулась к тёте Нине, которая, обессилев, уже сидела на земле, прислонившись спиной к яблоне. Причёска её растрепалась. От слёз под глазами размазалась чёрная краска. У тёти Нины не осталось сил даже на ругань.
- Тётя Нина! Фенечка говорит, что она тоже вас любит, но хочет…
- Чего же она ещё хочет? Я и так отдаю ей всю свою жизнь! Всю жизнь!
- Фенечка знает, что вы её любите, но она просит, чтобы вы поступали с ней, как с кошкой, а не как… с живой игрушкой.
- Пррравильно, — поддержала Машу Мурка. — Мы — не игрррушки…
- Правильно, — поддержала и бабушка. — Кошки — не игрушки. Это ведь живые существа. Нельзя их заставить делать всё так, как нам хочется. Бог все живые существа создал свободными. От насилия — всё живое или убегает, или…
- Или что? — спросила тётя Нина.
- Или погибает… — бабушка вздохнула и положила свою руку на плечо Маше.
Маша, правда, не совсем поняла, почему бабушка так сказала.
Неужели бабушка догадалась, о чём разговаривали кошки? Или бабушка тоже понимает кошачий язык, но не признаётся?
- Вы все — против меня! — всхлипнула тётя Нина. — Ладно, Нефочка! Слезай! Обещаю отпускать тебя на прогулки… только на нашей даче, пожалуйста! Ну, к соседям… ладно, к соседям — тоже отпущу… Или… пусть лучше они… к тебе в гости приходят… спускайся, Нефочка… прости меня…
Тётя Нина ещё всхлипывала, когда Нефертити, спокойно и грациозно спустилась с яблони, и устроилась у неё на руках.
Все попрощались с Маркизом и тётей Полиной и отправились назад, по просёлочной дороге, из деревни к дачному посёлку.
В середине пути Маша присела рядом с Муркой и спросила, глядя ей прямо в глаза:
- Может, пойдёшь ко мне на руки, Мурка?
Свободолюбивая Мурка потянулась к Маше усатой мордочкой, и прыгнула к ней на руки. А бабушка погладила Машу по голове.
Так они шли, шли, шли…
Солнце уже клонилось к западу. Небо начало окрашиваться в розовые закатные тона. Дул свежий ветерок.
- Благодать-то какая! — улыбнулась бабушка.
И Маша повторила, вслед за ней:
- Благодать-то какая!
А Мурка, и Фенечка отозвались хором:
- Пррравильно… пррравильно…
Маркиз и Люся
Да, наш дом — действительно, очень старый. Наверно, ему лет сто. Может, и больше.
Так вот: долго ли, коротко, а проживал в нашем доме кот. Звали его Маркиз.
Он был молод, полон сил и весьма симпатичен. Зелёные глаза — блестели, усы — топорщились, хвост чутко передвигался в такт настроению. Масть он имел дымчато-серую, шерстку — пушистую.
В чистоте породы Маркиза, конечно, можно было засомневаться. Но не на выставку же котов он готовился!
Он просто жил, наслаждаясь каждым текущим днём. Даже если хозяйка прогоняла его из кухни, он не особенно расстраивался. Он знал, что его мисочка обязательно наполнится вкусной едой, а на его блюдечке, рано или поздно, появится молоко.
Но, как известно, в старых домах водятся не только коты. В них водятся и мыши!
Мыши в доме вели себя тихо и прилично. Выходили, чтоб найти себе что-нибудь для пропитания, только ночью. Хозяйских продуктов старались не портить. Довольствовались крошками, или какими-нибудь брошенными корками.
Не потому, что были так уж вежливы. Нет. Просто по опыту знали, что если хозяева начнут находить погрызенные кульки с продуктами — начнут мышеловки ставить и яд за плинтусы запихивать. А кому это надо?
Маркиза мыши тоже побаивались. Маркиз, конечно, был молод. Ему ещё доставляло удовольствие попрыгать за бумажкой, привязанной к верёвочке. Но… кот — есть кот. Охота — в крови у котов. Совсем уж терять бдительность не стоило.
Однажды ночью, мыши, как всегда, отправились на промысел. В этот раз они впервые взяли с собой маленькую мышку Люсю.
- Будь осторожна, — учила Люсю мама. — Смотри по сторонам. Может появиться кот.
- А какой он, этот кот? — интересовалась Люся.
- Да страшный! — показывала мама. — Пасть — во! Глазищи — во! Усищи — во!
Дочка не могла сдержать смеха. Уж больно смешную рожицу скорчила мама!
- Ничего смешного, — остановил Люсю папа. — Смотри! Держись рядом со мной!
Вышли они из норки. Люся сразу же растерялась, увидев огромный мир. Какие-то высоченные, уходящие в небо колонны (ножки стола и стульев), какие-то лохматые разноцветные равнины (ковры), и много, много всего интересного. Ведь до этого она жила в низенькой норке!
Люся так засмотрелась на мир, что не сразу услышала, что ей кричат родители:
- Люся! Скорее! Домой! Прячься! Кот! Ко-о-о-от!!
В то самое мгновение, как Люся поняла, о чём ей кричат, она увидела над собой блестящие огромные глаза и занесённую пушистую лапу с острыми когтями.
- Ах! — воскликнула Люся. — Ах! Остановитесь, пожалуйста!
Кот продолжал держать лапу навесу. У входа в норку мама Люси закрыла глаза лапками… Папа Люси зажмурился и сжал кулачки…
- Ну? — спросил кот. — Остановился. И что?
- Ах, как… как вы прекрасны! — всплеснула лапками Люся.
- Что? — не понял Маркиз. Он даже чуть не поперхнулся.
- Знаете, — продолжила Люся. — Я никогда в жизни не видела таких глаз, как у Вас… Как они блестят… Вам никто этого не говорил?
- Н‑нет… Глаза, как глаза. Кошачьи.
- Так Вы — кот?
- Не собака же.
- Так вот Вы какой! Но Вы… Вы… Вы прекрасны! Какие у Вас большие усы! Какая мягкая шёрстка! Какие грациозные движения!
- Ну… — лапа Маркиза медленно опускалась вниз.
Папа Люси, рядом с норкой, потихоньку открыл один глаз. И не поверил одному своему глазу. Тогда он открыл второй и не поверил глазам своим. Его дочь Люся разговаривала с котом!
А Люся продолжала:
- Могу ли я спросить Вас, уважаемый кот, как ваше имя?
- М‑маркиз.
- Очень приятно. А знаете, уважаемый Маркиз, какие сплетни ходят среди мышей? Что коты мышей едят. Разве Вы, такой прекрасный, можете причинить кому-нибудь зло? Никогда в это не поверю.
- Ну… — протянул Маркиз. — Мало ли что говорят. Может быть, конечно, где-то… Ну, в Африке, например. Там, где водятся дикие коты.
- Ах, — воскликнула Люся. — Вы не только внешне прекрасны, Вы ещё и так умны… Так много знаете! А я даже не представляю, где находится Африка!
- Тебя- то как зовут? — спросил Маркиз.
- Люся.
- Да, Люся. Очень рад. Обычно мыши убегают от меня, словно в чём-то виноваты.
- Наверно, это такой мышиный обычай. А у котов — есть обычаи?
- Есть… Мы вот не любим собак. Дерёмся с ними.
- И Вы… тоже дрались?
- Ну…
- Никогда не поверю! — повела ушами Люся.
Маркиз посмотрел на Люсю и вдруг спросил:
- А не хотите ли молочка?
Люся замялась:
- Неудобно как-то… Мы же только познакомились.
- Вот и угощайтесь. В честь нашего знакомства.
Маркиз лапой подвинул блюдечко с молоком поближе к Люсе. Люся вежливо пригубила.
- Как вкусно! — облизнулась она. — Благодарю Вас.
В это время папа Люси толкнул Люсину маму в бок.
- Открой глаза, — прошептал он. — Не бойся, открывай…
Мама Люси медленно отняла лапки от глаз. А рот у неё сам открылся.
Перед её глазами предстала такая картина. Около кресла лежал Маркиз, чуть покачивая хвостом. Рядом с Маркизом сидела Люся, и что-то с увлечением ему рассказывала.
И тут Маркиз… вы не поверите! Кончиком хвоста Маркиз словно бы погладил Люсю по головке! Люся раскланялась с Маркизом и двинулась по направлению к норке. На средине пути она обернулась и махнула коту лапкой.
- Значит, завтра! — крикнула Люся. — В это же время!
Маркиз помахал ей в ответ.
- Буду ждать, — мурлыкнул он.
Дружба Люси и Маркиза с того дня продолжалась и крепла. Скоро о ней узнали не только домовые мыши, но и окрестные коты.
Каких только слов не выговаривали Люсе её родители и ближайшие родственники!
- Разве можно верить котам! — пищали одни.
- Что ты нашла в этом чудовище! — пищали другие.
Это были ещё самые мягкие слова… Некоторые агрессивные сородичи грозились прогнать Люсю из норки! Но родители отстояли дочь.
- Ну, смотри, — предупреждали родственники Люсю. — Если тебя съедят — мы не виноваты.
- Я и не собираюсь никого винить, — отвечала она.
На Маркиза же — ополчились соседские коты.
- Ты позоришь высокое звание кота! — шипели одни.
- Мы с тобой даже знаться не хотим! — шипели другие.
- Мы прогоним тебя с крыши, — шипели самые злобные.
Но Маркиз только посмеивался в усы. Недаром и имя у него было такое: Маркиз. А не какой-нибудь там Васька, или Мурзик.
Но, может быть, дело как раз и не в имени. А в чём? Я иногда и сам размышляю на эту тему…
Вы спросите, откуда я знаю эту историю?
Просто вы забыли, что в старых домах ещё сохранились печи. А за каждой печью кто проживает? Правильно. Сверчок!
У меня в запасе много историй. Я их вам, дорогие ребята, непременно расскажу. В следующий раз.
Туман
Сказка
Случилась эта история в одном небольшом городке. Сейчас я вам, детки, эту историю расскажу.
Как-то утром жители городка проснулись и увидели, что с ближайшей невысокой горы на городок опускается туман.
Никто этому не удивился, так как туман опускался на городок и раньше. Повисит, повисит, да и исчезнет в лучах солнышка, будто его и не было.
Вот и в этот раз сначала никто не забеспокоился. Туман был не очень густым, и жители даже посмеивались, пытаясь руками отодвинуть от своих носов нежданно появившуюся завесу.
Время уже подходило к полудню, а туман всё не рассевался. Не рассеялся он и к вечеру, а утром следующего дня был уже таким густым, что ничего не стало видно на расстоянии вытянутой руки. Да и на расстоянии вытянутой руки всё выглядело, как в тумане.(Уж простите мне такое сравнение).
Не исчез туман и через день, и через два дня. Вот уже месяц прошёл, и два месяца, а люди в городке всё ходили наощупь. И не только на улицах, но и в собственных домах!
Ведь туман, как вы понимаете, в дома тоже проник. А так же в магазины, в конторы, в школы…
Казалось, туман начал проникать даже во внутренности жителей городка. Но никто из горожан не смог бы достоверно этого подтвердить. Почему? Да им просто ничего не было видно… в тумане…
Нельзя сказать, что жители не пытались бороться с неожиданным гостем. Пытались. После того, как туман продержался первые пару недель, жители устроили общее собрание.
- Что будем делать? — спросил городской староста.
- А давайте все возьмём лопаты, загрузим туман на тачки и вывезем его за город! — предложил главный строитель.
- Нет, давайте порежем этот гадкий туман ножницами на мелкие полоски, и смотаем его в клубки! — предложил главный портной.
- Давайте все возьмём пылесосы и дружно засосём туда туман! — выступила представитель от домохозяек.
- Правильно! Выметем его поганой метлой! — поддержали дворники.
- Зальём водой! — предложили пожарники.
- Давайте расстреляем его из пушек! — предложил, конечно же, генерал.
Городской староста не отказался ни от одного предложения. Целый месяц туман грузили лопатами на тачки, резали ножницами и сматывали в клубки, мели мётлами, заливали водой и расстреливали из пушек.
Напугали только воробьёв да бродячих собак… Всё было бесполезно.
Жители городка потихоньку стали привыкать к существованию в тумане. Ведь нет ничего проще, и нет ничего вьедливее, чем привычка!
Если разобраться, новая жизнь оказалась не такой уж плохой. Например, людям теперь не надо было тщательно убирать своё жилище. Ведь в тумане не было видно, чисто в доме, или грязно. Некоторые и одежду стирали просто так, для видимости, а иные и вовсе перестали — всё равно, в тумане не видать, какую одежду ты с утра натянул на себя.
Хозяйки в тумане варили только кашу. Сложные блюда они стали готовить чрезвычайно редко, ссылаясь на то, что в тумане ничего не могут отыскать. Ни специй, ни разносолов…
Продавцы отпускали продукты и вещи, поднося банкноты и мелочь к глазам поближе, чтоб не ошибиться в выдаче сдачи. Ну, а если и ошибались… кто мог их обвинить? Один виноватый появился в городке на все случаи жизни — туман!
Люди едва передвигались по улицам. В конце концов автомобили пришлось оставить в гаражах. Даже велосипеды использовались с осторожностью, поскольку, согласитесь, и велосипедом можно пораниться или поранить кого-нибудь.
Взрослые на своих работах еле-еле работали. Туману(опять же, извините за выражение) в работу больше напускали, чем дело делали.
А школьники? Ну-ка, догадайтесь сами, что делали школьники! Да-да, они в тумане делали уроки, не видя в тетрадках даже строчек! А учителя? Они в тумане проверяли тетрадки, иногда не видя того, что нацарапал ученик!
Чтобы никто не догадался, что они ничего не видят, и чтобы при этом никого не обидеть, учителя ставили всем четвёрки с плюсом и четвёрки с минусом, по очереди. По чётным дням — четвёрки с плюсом, а по нечётным — с минусом.
Если дети ничего не знали, то виноватый был всем известен. Конечно, туман!
Зато как здорово было детям играть в прятки!
А взрослым ничего не мешало лишний часок-другой поваляться на диване…
Это, детки, присказка была. Предыстория.
К самой истории я теперь перехожу. Жил в этом городке один ничем не примечательный юноша. Угораздило его влюбиться как раз в то время, когда народ уже совсем привык к туману.
Но у этого юноши всё было, не как у людей: “Как бы мне увидеть лицо моей любимой! — мечтал юноша. — Из-за тумана я не могу по настоящему налюбоваться на её прекрасное лицо!” (А никто в городке вовсе не страдал от этого!)
Мечтал юноша, мечтал; мучился, переживал. Наконец, сам не зная почему, двинулся за городок, к той самой горе, с которой спустился когда-то туман.
Наощупь забрался он на гору, на самую её вершину. И обратился к небесному Покровителю городка. (Про небесного Покровителя говорили в городке разное. Одни говорили, что он есть, а другие утверждали, что всё это сказки, и нет в небе никаких ни Покровителей, ни Укротителей, ни Защитителей, ни Прогонителей.)
Любовь и желание видеть лицо любимой загнали юношу на гору, и заставили обратиться с просьбой к тому, в чьём существовании он не был уверен.
А что оставалось бедняге делать!
- Милый мой, замечательный мой небесный Покровитель! — просил юноша. — Будь же так добр, прогони этот вечный туман! Разреши мне ясно рассмотреть лицо моей любимой! Разреши мне любоваться ею при свете дня! Пожалуйста…
Долго юноша находился на вершине. Просил, просил. Плакал даже… Потом он устал и упал в изнеможении. А когда наконец поднял голову.…
Да, да, да! Он увидел над собой голубое небо! Туман рассеялся!
- Спасибо! — прокричал юноша, глядя в голубое небо, и побежал к дому своей любимой.
В городке творилось что-то невообразимое. Люди кричали и плакали.
Но не все плакали от того, что радовались. За время, проведённое в тумане, люди отвыкли от яркого солнца. Поэтому слёзы просто текли у них из глаз.
У людей болели глаза, и люди ходили по городку, сощурившись. А когда, сквозь щелочку в веках, взгляд их попадал на окружающий мир, люди сощуривались ещё больше.
Стал виден мусор, скопившийся в углах. Стало видно, как грязно вокруг, какая засаленная и изношенная на всех одежда.
Стало видно что почти всё в городке пришло в запустение. Ведь взрослые работали и жили в тумане, как в тумане… (Простите!)
От яркого света у людей начинали болеть не только глаза. У многих заболели животы. Многие закашляли и зачихали. И сердца… сердца у людей разболелись…
Бедные родители! Они заглянули в тетрадки детей! Некоторые учителя заперлись в учительской — им было стыдно за те отметки, что они ставили.
Правда, стыдились не все учителя. И не все жители. Некоторые сильно разозлились на произошедшее, и даже успели написать плакаты: “Требуем вернуть туман на место!” “Без тумана нет житья!” “Отдайте наш туман — заберите свой обман!”.
Люди с плакатами вышли на улицу. На площади возник стихийный митинг.
- Ту-ман! Тум-ан! Вер-нуть ту-ман! — скандировали люди, наклеив себе на глаза полоски бумаги с малюсенькими дырочками, чтобы солнце не проникало под них.
Юноша прибежал к любимой. Какое счастье! Он увидел её прекрасное лицо! Курносый нос, большие щёки, маленькие глазки, растрёпанные, немытые, сальные волосы.
Но любовь делала это лицо прекрасным в его глазах.
- Любовь моя! — попытался он взять девушку за руку. — Для тебя я сумел развеять туман!
Но девушка не разделила его восторга. При свете дня парень ей совсем не понравился! Что это за худоба? Что за огромные глазищи и совсем не вздёрнутый нос?
- Разве я просила тебя разгонять туман? Безобразие! — завозмущалась она. — Что ты натворил! Как теперь жить? Кому это надо?! Не смей подходить ко мне! Смотрите, люди! Сюда! Сюда!! Вот кто устроил нам этот ужас!
Она вдруг завизжала:
- И‑и-и!! Люди-и‑и!!
Ну, а люди? Люди, как люди. Стали подбегать, стали кричать на юношу, попытались побить. Кто-то кинул в него камень, кто-то — гнилой помидор.
Толпа начала угрожающе надвигатьсяна него…
Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы толпу не остановил мудрый городской староста.
- Хватит кричать! — произнёс он, забравшись на возвышение. — Я думаю…
Толпа с бумажками на глазах притихла и повернулась от юноши к городскому старосте. Старосту в городке уважали.
- Я думаю, — продолжал градоначальник, — нам следует избегать кровопролития. Но попросим возмутителя спокойствия уйти из города! Возможно, тогда наш туман к нам вернётся.
Староста повернулся к юноше и приказал:
- Уходи! Быстрее! Да, кстати. Кому ещё нравится это безобразие — пусть лучше тоже уходит, и сразу! А то я не отвечаю… за вашу безопасность…
Староста действительно был мудрым человеком. Он догадывался, что всё, в конце концов, зависит от каждого человека в отдельности даже больше, чем от всех вместе.
Юноша был изгнан. С ним вышли из городка всего-то человек восемь-десять…
Староста оказался прав. Туман вернулся. Жизнь в городке потекла, как прежде.
А что же наш юноша? Юноша шёл вперёд, не разбирая дороги.
Он не замечал ничего вокруг. Он горевал, он оплакивал свою потерянную любовь. Потому что любовь — это такая штука, которую нельзя ни предсказать, ни наказать, ни насильно привлечь к себе, ни остановить по приказу или по заказу…
Вышедшие с юношей люди не трогали его. Они устраивали ночлег, разводили огонь, готовили пищу. Потом они набрели на брошенную деревню, и стали потихоньку обустраивать новое жильё.
Сколько дней и ночей прошло, пока юноша не исцелился! Пока остатки тумана не покинули его сердца… Тогда он заметил девушку, что вышла вместе с ним из городка, и теперь жила по соседству.
Так вот, милые мои! Но это совсем другая история, и я вам её обязательно расскажу.
В следующий раз.
Скала
Сказка
Случилось это в некотором царстве, в некотором государстве, в одном древнем городе. Удивительно процветал раньше этот город!
Жители его почти не болели. Если и заболевали, то очень быстро выздоравливали. Люди не имели недостатка ни в еде, ни в одежде. Рождались легко и умирали в ясном уме и твёрдой памяти, в окружении любящих детей и внуков.
Была в этом городе особенность. С незапамятных времён здесь соблюдалась одна важная традиция.
На окраине города стояла высокая скала.
Каждый сознательный житель, начиная с семи лет, один раз в год поднимался на вершину скалы и выбрасывал самое дорогое, самое достойное или самое прекрасное, что он смог сделать, составить, сочинить или сотворить в этом году.
Например, сапожник мог выбросить пару обуви, портной — удачно сшитое платье. Ювелир — перстень или колье.
Платье и туфельки могла выбросить модница! Банкир мог выбросить акции, которые принесли ему в этом году неожиданный доход.
Поэт выбрасывал рукопись стихотворения, прозаик — что-нибудь из написанного. Музыкант мог выбросить и ноты, и даже любимый инструмент.
Можно было выбросить письмо от любимого, или его фотографию. И некоторые выбрасывали!
А маленький школяр мог выбросить коньки. Или — тетрадку с пятёрками. Или (даже!) набор солдатиков!
Дело в том, что над вершиной скалы постоянно скапливались мощные воздушные потоки. Там дули странные ветры.
Любой выброшенный предмет подхватывался этими потоками ветров. Какое-то время предмет кружил над скалой. Сделав пару кругов, предмет навечно исчезал неизвестно где.
Никто и никогда не находил однажды выброшенных предметов. Хотя во все времена находились люди, которые пытались их отыскать.
В городе ходила легенда о том, что всё это улетает не просто так, а летит именно туда и именно к тому, кто более всего, на данный момент, в этом нуждается.
Но никаких подтверждений этой легенды, как вы понимаете, ни у кого не было.
Вот такой существовал обычай в этом городе.
Может, кому-то этот обычай мог показаться странным, или даже жестоким, но мы ведь не можем выбрать, в каком месте нам родиться.
Жители этого города — тоже не могли. Вот и соблюдали свой обычай.
Время шло. Старики, хранящие тайны, умерли. Умерли их дети и даже внуки.
И обычай… Не то, чтобы совсем заглох, а стал соблюдаться не так строго.
Например, ювелир мог кинуть со скалы перстень, но не из драгоценного металла. Сапожник мог бросить пару туфелек, но не из кожи, а из полотна. А портной мог вообще выкинуть испорченное платье, которое не захотел забрать заказчик.
Поэт, конечно, выбрасывал стихотворение, только предварительно переписывал себе копию.
А музыкант выбрасывал скрипку, по которой сапогами прошлись гости на очередной свадьбе.
Дальше — больше. Стали находиться такие смельчаки, которые начали смеяться над обычаем, и бросали со скалы совершенно не дорогие и даже совсем посторонние для них вещи.
Наконец, нашёлся один подвыпивший безобразник, который, под одобрительные крики пьяных друзей, выбросил со скалы мусор из мусорного ведра.
Мне бы не хотелось рассказывать о том, что произошло дальше. Но из песни слов не выкинешь!
Однажды, рядом со скалой веселилась пьяная компания. Ночью, когда уже стало совсем темно, один из гуляк притопал на вершину скалы и справил с вершины свою естественную нужду. (Может быть, бедняга просто перепутал направление движения? Однако очевидцы рассказывали, что он сделал это сознательно).
Потоки ветра над скалой взметнулись вверх, увлекая за собой беднягу. Бедняга взмахнул руками, закричал, на секунду задержался в воздухе и свалился вниз…
С этих пор всё, что ни пытались люди сбросить со скалы — просто падало на землю, под скалу. Чудесные потоки ветра исчезли.
Кстати, бедняга остался жив, и, в принципе, совершенно здоров. Он только повредился умом. Перестал узнавать близких и всё происходящее. Бедняга стал местным дурачком.
Он и сейчас сидит под городской ратушей и просит милостыню.
С тех пор жизнь в городе изменилась. В принципе, этот город просто перестал отличаться от всех других городов.
В нём появились воры и разбойники, ненавистники и завистники. Мужья стали изменять своим жёнам, а жёны начали обманывать мужей. Дети перестали слушаться родителей. Люди начали тяжело болеть и рано умирать, причём иногда в муках, покинутые близкими.
В городе появились люди, которые ели из золотых тарелок, и люди, которые копались в отбросах, выискивая что-нибудь, чтобы не умереть с голоду.
Вот такая грустная история.
“Что же делать?” — спросите вы.
Я не знаю…
Ладно, так и быть! Всё это случилось в нашем городе! В нашем!
Нас несколько человек… немного, поверьте…
Каждый год, в определённое число определённого месяца, поближе к ночи, мы по-прежнему приходим к скале и забираемся на неё. Мы бросаем со скалы самое дорогое.
Правда, пока всё падает под скалу. Но мы не отчаиваемся. По крайней мере, завтра кто-нибудь из нищих порадуется находке.
(Сегодня вечером мы собираемся на скалу. Приходите. Если хотите…)
Чердачное окно
Да, сынок. Конечно, расскажу.
Я очень рад, что могу рассказать тебе эту историю. Мне было тогда столько же лет, сколько тебе. Ну, может, не одиннадцать, а двенадцать
Ты же знаешь, что твой дедушка, а мой папа — был военным. Как раз в то время, когда мне исполнилось одиннадцать, моего папу перевели служить в другую страну.
Конечно, ты это знаешь!
Мы жили на западе Польши, в небольшом городке, в той части страны, которая когда-то была немецкой. Там я учился в школе.
Я тебе никогда про школу не рассказывал. Почему?
Наверное, я думал, что ты ещё мал…
Извини, извини! Слушай.
Школа располагалась в старом здании немецкой постройки. Это была школа для “советских”, для детей военнослужащих.
Мы ведь выросли среди современных пятиэтажек, поэтому школа казалась нам заброшенным старинным замком. Фигурно выложенные темно красные кирпичи фасада, широкие стены, окна, напоминающие бойницы, мраморные лестницы…
Здание завершалось остроконечной крышей, оббитой железными листами, и маленькой башенкой с флагштоком. Это ещё больше усиливало сходство с замком.
Правда, никаких знамён с геральдическими гербами над замком не развивалось. Но их можно было себе представить…
Как только я переступил порог школы, я прямо загорелся, так мне захотелось её обследовать!
Да, конечно, характер. Мне кажется, у тебя такой же! Иначе почему ты всегда в разные истории влипаешь? Ладно, ладно…
Сначала я просто глазел по сторонам, трогал стены, заглядывал в старинные шкафы, которые сохранились в некоторых классах. Потом я попытался спуститься в подвал, и, конечно, спустился. С черного хода, по лестнице вниз.
Подвал был широким и сухим. Длинный, с поворотами, ответвлениями и редкими, тусклыми лампочками . В обе стороны от подвального коридора располагались двери с навесными железными замками. Только одна дверь была открыта. За ней хранились тряпки, вёдра и другой уборочный инвентарь.
Больше ни за одну дверь мне проникнуть не удалось, но уж нафантазировал я себе с три короба! Начиная от застенков гестапо и заканчивая подвалами Синей Бороды, где до сих пор томятся красавицы, которых необходимо срочно спасти.
К тому времени я уже со всеми в классе перезнакомился и даже подружился с двумя ребятами: со Стасом и с Лёшкой. Их отцы также были военными, как и мой.
Со Стасом мы бродили по подвалу. Лёха побаивался. Но когда мы нашли дверь на чердак…
Да… Мы всё-таки нашли её, эту дверь. Вернее, широкий люк. Мы даже попробовали приоткрыть люк. Люк открывался!
В тот день, после уроков, мы решили остаться и обследовать чердак.
Мы с Лёхой и Стасом сделали вид, что выходим из школы вместе со всеми. Потом вернулись и двинулись наверх, в боковой коридор. С самой верхней площадки к люку вела узкая лесенка.
Я лез первым. Толкнул толстую, железную дверцу люка… Как сердце колотилось!
Даже сейчас захватывает дух…
Не знаю, сколько лет на этот чердак не ступала нога человека. Сквозь чердачное окно пробивался луч солнца, освещая кипы старых бумаг, старую, даже старинную, мебель, какие-то шкафы, сейфы и сундуки.
Тихо и осторожно мы ступили на чердак.
Есть такие сказки, в которых дети попадают на чердаки замков. Там с этими детьми происходят разные чудеса.
Ты, сынок, можешь гордиться своим отцом. Твой отец был на таком чердаке. Конечно, тебе тоже охота! Мне самому охота… Много бы я дал, чтобы сейчас оказаться снова на этом чердаке…
Некоторые сваленные в стопки документы были написаны по-немецки. Может, здесь находилась раньше немецкая школа. Может, и не школа… Может, это было немецкое географическое общество, и в непонятных документах хранились описания потерянных географических открытий. Может быть, в этих бумагах хранились секретные архивы, или даже карты сокровищ… не говоря уже об архивах третьего рейха, или документах по разработке секретного оружия…
Но мы же учили в школе английский! Ни один из нас не знал по-немецки больше, чем “Хенде хох!”. Да и по-английски… чего уж там…
Порывшись в бумагах и ничего в них не поняв, мы попытались открыть чердачное окно. Нам это удалось.
Свежий воздух ворвался в застоявшуюся атмосферу чердака.
Сверху открылся вид на польский городок. Городок таял в лучах предзакатного солнца. Остроконечные крыши, ровные, небольшие светлые домики, построенные совершенно иначе, чем у нас, на Родине. Речка, мостик через речку. Возвышающийся над всем этим, и стремящийся в небо костёл, совсем не похожий на церкви моего родного города.
Таким таинственно манящим был этот вид! Таким светлым, таким родным, и, одновременно, таким чужим и недоступным…
Нам было по двенадцать лет.
Я помню, что там, на чердаке, я впервые ощутил, что нахожусь в чужой стране. Я оказался в другом мире, не похожем на свой, привычный мир. Я подглядел в чужой мир, забравшись на чердак и распахнув чердачное окно.
Я почувствовал уважение к этому миру и к этой стране.
И вдруг к моему горлу подкатил комок.
Не знаю, почему, но мне до боли стало жалко этот мир… а потом и все другие миры, которых я не видел, и о которых не знаю. Жалко потому, что люди не только строят разные миры, но и готовы эти же миры разрушать. Особенно, если миры других людей не похожи на их собственные.
Люди могут устроить в подвалах старинных замков тюрьмы и застенки гестапо…
Наши миры такие хрупкие! Достаточно пары бомб, чтобы не стало ни мостика, ни домиков, ни костёла…
Сердце моё сжалось… Стас и Лёха свистели, разгоняя сидящих на крыше голубей, а я не мог ни свистеть, ни кричать.
Я хотел обнять этот чужой мир и защитить его… не знаю, как…
Вот, собственно, и всё. Мы лазили на чердак ещё несколько раз. Потом нас засёк сторож и нам здорово попало. Люк на чердак закрыли на замок. А в конце года папу перевели в другой город, где школа находилась в типовом, современном трехэтажном здании. Крыша новой школы была плоской, без всяких намёков на тайны.
Лазил, конечно! Нет, ты меня обижаешь! Зато на новом месте рядом с военным городком находился полигон! Но это совсем другая история. Потом, потом…
Комментировать