Продолжение рассказа Ольги Туляковой про паломничество на Святую Землю, которое она совершила, подобно древним пилигримам, в одиночку.
Приют паломника
Перед самым Иерусалимом водитель заехал на гору, чтобы показать мне красоту ночного города. Долина вся в огнях выглядела действительно прекрасной, но после голода и утомления этого дня я хотела одного – быстрее попасть на ночлег.
О нём мы заранее списались с местным доброхотом Яковом – тот пускал иностранцев бесплатно. Впрочем, поиск его дома стал очередным испытанием – карта постоянно заводит не туда, на улице льёт дождь, спросить некого (в шаббат улицы пусты). Наконец, когда дом найден, выяснилось, что я не знаю номер квартиры! Израильской симки, чтобы позвонить, тоже нет. Пришлось звонить в домофон всем подряд. Выслушав и молчание, и ругань, я наконец дождалась: «Заходите».
Яков переехал в Израиль из Польши ещё мальчиком в 80-ые. Хотя правильнее не «переехал», а «репатриировался» — вернулся на историческую родину. Говорит он на русском, польском, иврите, английском. Играет на кларнете. Зарабатывает, организуя для состоятельных израильтян турпоездки. В обычные туры религиозным евреям «вера не позволяет» — там не соблюдается кашрут, а Яков обеспечивает и кошерного повара, и кошерную посуду и прочее, что требует иудаизм.
У Якова просторная двухэтажная квартира. За большим столом ужинают двое сыновей, дочь с бойфрендом и две такие же как я гостьи – итальянки. Вдоль стен стоят шкафы, полные книг, у окна – фортепьяно, на столе — восьмисвечник в честь Хануки, праздника освящения Маккавеями иерусалимского храма.
Жена Якова умерла, старший сын живёт уже отдельно, младший учится, а дочь закончила школу и служит в армии – здесь все, даже женщины в 18 лет подлежат призыву. После ужина мне отвели диванчик в гостиной. Эта первая ночь в Иерусалиме была наполнена светом – горела и люстра, и торшер, и круглые плоские свечи – в честь Хануки евреи тушат огонь только с рассветом.
В средневековье наши пилигримы ночевали обычно в греческих монастырях (русских владений на Святой Земле тогда не было). Паломники начала XX века находили за умеренную плату кров и пищу в русских подворьях и приютах, организованных Палестинским Обществом. Если их не было, то в греческих обителях. Так вятский уроженец игумен Никандр пишет, что останавливался у греков в Яффе и в монастыре Саввы Освященного.
Святой град Иерусалим
На следующий день я оказалась в центре Иерусалима в самый шаббат. Обычно оживлённая улица Яффе пуста. Магазины закрыты, ни трамваев, ни машин не видно, из прохожих – только хасиды в забавной одежде: чёрные плащи смешно подвязаны над животом, коротковатые брюки, высокие носки, большие башмаки и на голове огромные «колёса» из меха.
Идя по пустынной Яффе, я миновала русские постройки, из которых русским теперь принадлежит только собор и увидела крепостные стены Старого города.
Как писал игумен Даниил: «Невозможно бо без вожа добра и без языка испытати и видети всех святых мест». Но у меня так и вышло – без «вожа» и «языка» я бродила по узеньким улочкам старинного Иерусалима. С помощью интуиции и иноземных надписей догадываясь где что, впитывая атмосферу, открывая квартал за кварталом.
Сначала попала к католикам: на храмах – готические витражные оконца, на флагах – мальтийские кресты, символ ордена госпитальеров, с XI века заботящихся о неимущих и больных пилигримах. Здесь же плакаты «Custodia Terrae Sanctae 800 years», напоминающие об ордене францисканцев и том, когда сюда приплыл Франциск Ассизский.
В огромном Армянском квартале – храмы с конусами вместо куполов, семинария и баннеры с информацией о турецком геноциде армян. От квартала к кварталу народу становится всё больше – попадаются отдельные туристы и группы. В Еврейском квартале – жилые дома и опять никого, у Стены плача – туристы и молящиеся иудеи. Женщины в полицейской форме объясняют мне, что фотографировать сегодня нельзя – шаббат.
С голоду покупаю у араба самую дешёвую булочку за 8 шекелей (195 рублей!) и иду дальше.
Вятский паломник Николай Гусев в начале XX века писал: «здесь нет нужды менять российские деньги на турецкую или иную валюту, т.к. русские рубли и копейки местные торговцы принимают даже охотнее, чем турецкие денежные знаки». К сожалению, сейчас этот замечательный обычай утрачен и берут только шекели.
В Арабском квартале я вижу то же, что писатель Евгений Марков за сто с лишним лет до меня. «Множество лавчонок с обычным восточным товаром, кухоньки, кофейни, цирюльни, бедные мастерские… Словом, это один бесконечный базар, как улицы Каира, Яффы и каждого восточного города. Не думаю, чтобы Иерусалим средних веков и даже Ветхого Завета особенно разнился от теперешнего… И, конечно, пестрая, разноплеменная, разноязычная толпа в самых невиданных и живописных одеждах».
Другой паломник XIX века замечал: «Всё это как-то мало соответствует тому настроению, с которым мы прибыли к священному городу, свидетелю страданий и смерти Спасителя, и, развлекая своей суетой, неблагоприятно отражалось на нашей религиозной настроенности».
Среди этой торговой суеты я натыкаюсь на группку молящихся и понимаю, что это одна из остановок Виа Долороза – попадаю, наконец в Греческий квартал. За поворотом показывается русское Александро-Невское подворье и ещё поблуждав, я выхожу к церкви Воскресения Христова…
Храм на Голгофе
Всё тот же игумен Даниил, так ярко описавший чувства при виде Иерусалима, о встрече со святынями храма Воскресения молчит. Только методично перечисляет как устроена Голгофа, Кувуклия, Гроб Господень – из чего сделано, сколько окон, сколько локтей в длину и ширину… «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом». Я тоже умолчу.
Вот что ответил Гоголь, когда его просили описать увиденное на Святой Земле: «Какие краски, какие черты представлю, когда всякое событие евангельское и без того уже обстанавливается в уме христианина такими окрестностями, которые гораздо ближе дают чувствовать минувшее время, чем все видимые местности?».
Да, окрестности, нарисованные в уме во время чтения Евангелия и служб Страстной Седмицы совсем не такие, как реальные места Распятия и Воскресения Спасителя, и мне больше откликаются. Что это – «окамененное нечувствие» или особенность восприятия?
Духовный писатель XVIII-го века, историк церкви, поэт Андрей Николаевич Муравьёв так описывает своё состояние в церкви Воскресения Христова: «Покаянные мысли о грехе, мольбы о спасении, вздохи и порывы к испустившему последний вздох Свой на кресте, весь ужас дрогнувшей Голгофы и померкшего солнца, и вся радость разбойника, первого наследника рая, — такова буря духовная, потрясающая на Голгофе бренное естество человека!»
И похоже, что способность сердечно пережить встречу со святыней зависит не от эпохи, а настроя. Пилигрим начала XX века кемский священник Григорий Корельский писал: «Какое восторженное и радостное, и в то же время трепетное чувство заполняло сердце, когда своими недостойными устами я лобызал погребальное ложе Богочеловека…».
В Вифлеем
Переночевав у Якова, на следующий день я выяснила в визовом отделе МВД, что пермит мне не переделать. Можно подать заявление, заплатив несколько сот (!) шекелей, но результат непредсказуем. Значит, у меня осталось всего четыре дня и весь неосмотренный Израиль… Немедля, прямо из МВД я двинулась в Вифлеем, до него всего 15 километров – если никто не подвезёт, можно дойти пешком.
Зря я так тщеславно подумала – пришлось и правда большую половину прошагать на своих двоих с тяжёлым рюкзаком. Стемнело, машины не останавливались. Я вспомнила, как Господа не приняли, потому что он имел вид идущего в Иерусалим. Меня, вероятно, подвозить не хотели, потому что я имела вид идущего в Вифлеем – он лежит на Палестинских территориях, а евреи палестинцев (т.е. арабов) не любят.
Наконец меня подобрал «добрый самаритянин», но не мог понять куда мне надо. «Вифлеем», — говорю, и машу рукой в ту сторону. Он морщит лоб и наконец соображает: «Бетлехем!». Я киваю: «Ес, ес», а сама думаю, если Иерусалим у них «Джерусалим», то и Вифлеем может быть «Бетлехем».
«Самаритянин» сам туда не ехал, но подвёз к остановке и посадил на автобус, сопроводив добрыми пожеланиями и искренней улыбкой. Автобус высадил меня в мрачном месте перед высокой бетонной стеной. Зайдя в неё тёмным коридором и миновав «вертушку» КПП, я вышла с той стороны уже в Вифлееме.
«Удивительный маленький городок – это «селение Вифлеемское», – пишет Марков, – этот «город Давидов», «слава пророков», которого имя прожило три тысячелетия и пережило самые могучие и самые долговечные царства… Скромный иудин удел, из пастушеских шатров которого вышли знаменитейшие цари Израиля, в ослиной пещере которого родился Спаситель мира!».
За стеной была совсем другая, не похожая на Израиль, жизнь. В темноте вдоль ограждений стояла группа громких мужчин. Освещения почти не было. Стена нависала мрачной громадиной и тянулась дальше в город. Кое-где на ней виднелись огромные рисунки стрит-арта. По безлюдной улице с шумом проехала машина – я начала недоумевать и бояться.
Наконец показалась обычная городская улица – с фонарями, машинами и домами. Рядом со мной остановился большой джип и выглянул араб. Это был очередной филантроп, давший мне приют. Не в пример первому впечатлению от Палестины, он выглядел солидно – в пиджаке, с аккуратной бородой… и хорошо говорил по-русски! Оказалось, Рами вырос в русско-арабской семье, долго жил на Украине, его жена – Ольга тоже украинка. Зарабатывает он организуя гастроли для иностранных групп, хотя, глядя на окружающую разруху и не подумаешь, что здесь кому-то нужны концерты.
У Рами двухэтажный каменный дом, не шикарно, но прилично обставленный. За ужином Ольга рассказала, сколько трудностей им пришлось пережить, чтобы пожениться. Израиль всячески препятствует бракам палестинцев: ограничивает их выезд из страны, не пускает гостей, депортирует девушек прямо с границы или отговаривает от брака. Ольга и Рами терпели всё это шесть лет, добились официальной регистрации и сейчас ждут то, чего больше всего боятся израильские власти – прибавления в палестинском семействе.
Комментировать