История Русской Церкви для детей. Часть 1

В то самое время, как Римская Церковь отделялась от древней Вселенской Церкви, произвольно изменяя ее учение, Господу угодно было призвать к познанию святой веры многочисленное племя Славянское. Славяне приняли христианство от Византии, верно сохранившей учение святой апостольской Церкви; приняли от нее и другой драгоценный дар: – изобретенную для них славянскую грамоту, орудие к уразумению и хранению святого учения.

В «Рассказах из истории христианской Церкви»¹ мы упомянули о начале‚ распространения христианства в некоторых славянских землях. В том же девятом веке, когда лучи истинной веры воссияли для них, озарили они и Россию. Русь в эту пору только что начинала свое гражданское существование; и вера христианская должна была лечь глубоко в основание ее зарождавшейся исторической жизни, всего ее быта, ей не пришлось вести той тяжелой борьбы с силою закоренелого язычества, какая пала на долю христиан первых веков; не пришлось ей тоже вести той трудной умственной работы, какую совершила Византия, уясняя догматы христианского учения. Русь приняла это Святое учение уже ясно выраженное определениями семи Вселенских соборов; приняла установленные уже обряды Богослужения. Тем более ей предстояла обязанность стараться осуществить в жизни высокие начала веры христианской.

Последовательное повествование о христианской Церкви в России можно вести только с конца девятого или даже с десятого века, когда она в ней прочно утвердилась: но благовествование в обширной стране, которая составляет нынешнюю Россию, началось гораздо ранее. Писатели первых веков: Ипполит, Ориген и другие сообщают, что св. апостол Андрей первозванный, основавший Церковь в Византии, благовествовал и в Скифии. Скифией вообще Греки называли все пространство, лежавшее на север и северо-восток от Черного моря; Малою Скифией – край, лежавший по правому берегу Дуная и западному берегу Черного моря; а Тавроскифией или Херсонисом Таврическим назывался нынешний Крым. Писатели четвертого и пятого века точнее определяют, где именно проповедовал первозванный апостол; указывают на Кавказский край, на нынешний Новороссийский, на Приднепровье, на Белорусский край и все пространство от него до Балтийского моря. Предания, сохранившиеся в памяти народа, подтверждают эти предположения. В Кавказских странах, Иверии и Абхазии, сохранилась память о пребывании в них апостолов Андрея и Симона Кананита: а наш древний летописец Нестор с устного народного предания повествует, что апостол Андрей из Синопа прибыл в Корсунь или Херсон, а потом вступил в устье Днепровское, и плыл вверх по Днепру; что остановившись под горами, где позднее стал Киев², он сказал спутникам своим: «видите ли горы сии? на сих горах воссияет благодать Божия; будет город великий и воздвигнутся церкви Господу». Взошел он на одну из гор, гласит предание, благословил ее, водрузил на ней крест, и потом продолжал путь по Днепру. Нестор сообщает далее, что он посетил и север, где потом стал Новгород; а после отправился в Рим. От поморья Балтийского в Рим путь его шел бы нынешнею Польшею, Карпатскими горами и Венгрией. Действительно, и у поляков сохранилось тоже древнее предание о благовествовании апостола Андрея в Польше.

Какие следы оставило благовествование святого Апостола в России? В северной и средней России их не видно; народы, тут жившие или кочевавшие, долго не имели никаких сношений с народами христианскими. О нашей обширной России древние знали весьма мало; и самые баснословные слухи ходили о дальней Скифии, о странах Гиперборейских; хорошо известна Грекам была только самая южная часть нынешней России, Таврида, которая была тогда под властью Рима. Тут были цветущие греческие поселения: Ольвия Пантикапея, Фанагория, Корсунь, Таматарха (в нашей истории – Тмутаракань, Тамань). В этой южной части нашего отечества христианская вера сохранялась с первых времен; и когда св. Климент, ученик апостольский, был изгнан из Рима в Тавриду Траяном, (в конде первого века), он нашел там до двух тысяч христиан. Преследуемые язычниками, христиане осуждались на тяжкие работы в каменоломнях вместе с преступниками. Конечно, их праведная жизнь и твердая вера, их благовествование, и часто мученическая смерть приобретали новых чад Христу; и вера христианская не только держалась в Тавриде, но через новообращенных сообщалась и далее. Древние месяцесловы упоминают между мучениками второго века о христианах Енене, Нирине и Пне³, учениках апостола Андрея, из северной страны; за, веру свою они были преданы смерти на льду замерзшей реки. Это последнее обстоятельство дает повод предполагать, что это было севернее Тавриды, может быть близ Днепра или Дуная.

Православная Церковь с давних времен чтит память семи епископов Херсонских⁴, много пострадавших за имя Господне от Язычников и жидов: св. Ефрема, Василия, Евгения, Елпидия, Агафодора, Еферия и Капитона. Они жили в третьем и четвертом веке; последний жил уже при императоре Константине и был утоплен варварами при устье Днепра. В последующие за тем века образовалось в нынешнем Крыму до пяти епархий: Херсонская, Готская, Сурожская, Фульская и Босфорская.

Вера проникла и в малую Скифию. С конца третьего века ряд епископов Скифских не прерывался, и многие из них, конечно, проповедывали в пределах нынешней России; как, например, епископ Феотим, родом Скиф, современник св. Иоанна Златоустого. Он был епископом в городе Томи (нынешней Кюстенжи), и его епархия лежала между Черным морем и Дунаем во Фракии; но в святой ревности к службе Божией, он посещал и другой берег Дуная, где кочевали Гунны и Готы с покоренными ими Славянами. О просвещении этого края заботился и св. Иоанн Златоустый, посылая туда благовестников, заказывая переводы св. Писания и молитв на наречия, доступные племенам, кочующим по Скифии. «Скифы, Сарматы и Фракиане ныне славят Христа», писал он сам; а Феодорит Кирский, славя подвиги великого святителя, говорил: «ты первый воздвиг алтари у Скифов Амаксобов; и тот, кто не сходил с коня, научился преклонять колена, стал повергаться на землю, научился оплакивать грехи свои».

Известно, что Скифия часто служила, местом ссылки и заточения во времена церковных смут. Так во время монофелитских споров святой исповедник Максим с учениками и святой папа Мартин, были сосланы в Скифию; полагают, что святой Мартин пострадал в Херсоне; и в наше уже время, древний храм близ Инкермана, обновленный преосв. Иннокентием, посвящен памяти святых пап Мартина и Климента, долго трудившихся в каменоломнях Инкерманских».

По мере того как империя Римская слабла, Славянские племена все ближе подходили к Византии; то как мирные поселенцы, призванные самими императорами, чтобы занять области, опустошенные войною или болезнью, то как грозные враги; в том и другом случае они знакомились с христианскою верою. Поселенцы, занявшие Греческие области, часто принимали и Греческую веру; воины уводили к себе пленных христиан; своих оставляли в плену в христианской земле; и это опять вело к распространению христианской веры.

В восьмом и девятом веке сношения Славян с империей стали особенно близки и часты, и уже не только Славяне южные, но и Славяне с берегов озера Ильменя стали посещать Царьград. Скандинавские воины, Варяги, привлеченные в Царьград надеждою на добычу или высокою платою, которую императоры давали военной страже своей, чрез Новгород и Киев отправлялись в Грецию. Этот путь, называвшийся в наших летописях Варяжским путем, вскоре сделался и для Славянских городов: Новгорода, Смоленска, Киева, путем частых и выгодных сношений с Царьградом. Впрочем, не всегда мирны были эти сношения. есть древнее предание о воинственном и сильном князе Русском, который в девятом веке опустошал места от Корсуня до Керчи, и с воинскою силою подошел к Сурожу (Судаку, близ Сурожского или Азовского моря). Там был похоронен св. Стефан, Сурожский епископ, пострадавший от иконоборцев. «Князь, пришед в Сурож – говорит предание – вошел в город с мечем в руке, вступил в церковь св. Софии и ограбил все, что было на гробе св. Стефана: покров, жемчуг, дорогие каменья; но вдруг, внезапно пораженный болезнью, князь пал, пена текла из уст его; он кричал: «велик сей человек; возвратите, что взяли; пусть придет священник и крестит меня!» – Пришел епископ со священниками; совершили молитву, окрестили его во имя Отца и Сына и Св. Духа. И с ним крестились многие из его людей».

Таким образом в эти века, Славянские народы все ближе и ближе знакомились с верою христианскою. Она как бы со всех сторон обступала их, разливая все шире спасительные лучи свои и озаряя ими людей, сидящих во тьме. Они везде встречали ее. И благовествование, и гонения, и мир, и война, и торговля, все пути несли Славянам свет нового учения; все подготовляло поле, на котором это учение должно было возрасти во благо и принести богатый плод. И вот настало время, определенное Господом; сами Славянские народы просят себе наставников; Болгарский краль Борис присылает в Царьград за благовестниками и священниками; приходят послы от Чехов и Моравов: «мы слышали, говорят они, что от вас закон добрый исходит на другие страны; позаботьтесь же о спасении нашем, и пришлите нам наставников». И Византия оправдывает такое доверие: – святые братья, Константин и Мефодий, с благословения великого патриарха Фотия, несут Славянам слово Божие на славянском языке; несут и другой бесценный дар: славянскую грамоту, которая должна упрочить между новообращенными уразумение Закона, Божия; тем кладут они твердое основание духовному и умственному просвещению новых христиан. В своих святых трудах они касаются пределов и нынешней России; Хазары, кавказское племя, обитавшее тогда между Доном, Волгою и Каспийским морем, пожелали узнать о вере христианской; обратились они к императору Византийскому; и те же святые братья прибыли в Корсунь и, выучившись языку Хазар, понесли к ним слово Божие. В бытность свою в Корсуне, они обрели мощи священномученика Климента⁵.

Труды святых Константина, или Кирилла, и Мефодия в особенности тем коснулись России, что их перевод священных книг сделался впоследствии достоянием всех славянских народов, источником духовного просвещения их. И мы с благодарностью и благоговением произносим родные и для нас имена великих просветителей и учителей Славян.

В то самое время, как святые первоучители славян Кирилл и Мефодий составляли славянскую грамоту и шли в Славянские земли, важное событие совершалось в нашем отечестве. Созидалось Русское государство через призвание Варяго-Русских Князей: Рюрика, Синеуса и Трувора (862), которые стали княжить в Новгороде, на Белоозере и в Изборске. Через два года, по смерти братьев, Рюрик стал княжить один, раздавая города в управление воинам, пришедшим с ним. Двое из этих пришельцев Варяго-Руссов, Аскольд и Дир, испросились с родом своим в Царьград, чтобы там поискать себе счастья и добычи.

Плывя с дружиною своей вниз по Днепру по пути к Царьграду, они остановились под горами, благословенными апостолом Андреем. На этих горах уже давно стоял город Киев, вел торговлю с Греками, а сам платил дань Хазарам. Аскольд и Дир освободили Киев от хазарской дани и стали сами княжить в нем. К ним собралось много Варягов; с помощью их смелые вожди скоро покорили себе несколько соседних племен, и уже года через два, собрав рать, снарядив суда, отправились войною на Царьград. Славный город Константина давно уже сделался целью набегов варварских племен; давно уже он не внушал им страха, а манил их несметным богатством; ибо изнеженные Греки, не отражая врагов мечем, откупались от них золотом. Киевляне, как видно, были раздражены вероломным убиением киевских купцов, живших в Царьграде, и потому охотно поднялись на Греков. К их рати присоединилась рать от покоренных племен, и Варяжские вожди со значительными силами внезапно явились под стенами Царьграда (около 866 или 867 года). Неожиданное нашествие Руссов привело в ужас столицу. Подробности об этом первом появлении Руси ратной перед Константинополем передает нам славный патриарх Фотий⁶. В двух красноречивых беседах выразил он ужас и смятение царственного града при внезапном, ночном нашествии Руссов, которые безжалостно опустошили окрестности Босфора, и осадили Константинополь с моря. Он говорит о Руссах как о народе незначительном, не заявившим себя до тех пор никаким ратным делом, простым в обычной жизни своей‚ – народом смиренным и бедным, но вдруг достигшим и значения, и славы, и великого богатства, походом на Царьград. В ярости своей Руссы разоряли все: нивы, жилища, пажити; убивали старцев, жен, детей; разграбили богатства монастырей и роскошных – загородных дворцов, расположенных вдоль Босфора.

«Помните тот трепет, восклицает патриарх, те слезы и рыдания, кои были тогда в этом городе, впавшем в крайнее отчаяние? Помните ту страшную ночь, когда жизнь наша догорала с последними лучами солнца, и заря бытия нашего поглощалась глубоким мраком смерти? Помните тот час несносный и горький, когда в виду нашем плыли варварские корабли, навевающие что-то свирепое, и дикое, и убийственное? когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их тихим; а на нас воздымая шумящие волны брани? когда они проходили перед городом и угрожали ему, простерши свои мечи? когда вся человеческая надежда убыла из человеков, и единственное убежище оставалось у Бога? когда мрак объял трепетные умы, и слух отверзался лишь для одной вести: варвары уже перелезли через стены, город уже взят неприятелем».

Жители Царьграда столпились в храмах; патриарх, указывая на страшное бедствие, как на справедливую кару грехам и порокам Византии, увещевал молящихся к покаянию. Целую ночь не умолкали моления во Влахернском храме Пресвятой Богородицы, покровительницы города; а по утру, патриарх с духовенством, при участии всего народа, совершил крестный ход вокруг стен Царьграда, торжественно неся ризу Богоматери, которая хранилась во Влахернском храме. Некоторые историки, описавшие это событие, сообщают, что патриарх, при молебствии, опустил в море край ризы Богоматери; и море, доселе тихое, взволновалось внезапною бурею, которая рассеяла Русские суда; Русские, сняв осаду, поспешно удалились⁷.

Благодарные Византийцы воспели Богоматери хвалебную песнь, еще ранее составленную по случаю спасения Византии от гибели. Этой священной песнью: Взбранной Воеводе победительная, воспоминаем до ныне и мы, за каждой утренею, зарю нашего спасения; ибо это чудное событие стало для нас действительно зарею спасения. Аскольд и Дир, внесшие ужас и смятение в христианскую столицу, вернулись оттуда, глубоко пораженные силою Бога христиан; и вскоре за тем прислали в Царьград просить наставников.

Патриарх отправил в Киев епископа и священников. Рассказывают, что князь со старшинами и боярами собрались слушать епископа. Он рассказал им о Спасителе, о чудесах его; упомянул о чудных делах Божиих и в ветхом Завете. Слушателей особенно поразило чудо с тремя отроками Вавилонскими; они объявили, что уверуют, если сами увидят подобное чудо. Святитель не усомнился; а сотворив молитву, поверг в огонь святое евангелие, которое осталось невредимо. Тогда князья и многие из бояр и народа приняли крещение (867). Эти подробности сообщает император Константин Багрянородный; а патриарх Фотий писал в окружном послании своем: «народ, глаголемый Росс, переменил ныне языческое и безбожное учение, которое содержал, на чистую и правую христианскую веру; и вместо недавнего враждебного на нас нашествия и великого насилия, с любовью и покорностью вступил в союз с нами. И столько воспламенила их любовь и ревность в вере, что и епископа и пастыря, и христианское богослужение с великим усердием приняли». Наши летописи ничего не сообщают об этом первом епископе, о водворении у нас православного Богослужения, о распространении веры в Киеве в эту пору; но известно, что пятнадцать лет спустя, Аскольд и Дир, убитые Олегом, были похоронены по христианскому обряду, и что над могилою Аскольда соорудили церковь во имя Св. Чудотворца Николая. Вероятно, это имя принял он при крещении. Известно также, что вместе с Аскольдом и Диром крестились и многие из дружины их. Чрез них христианская. вера могла распространиться и далее Киева. Так, в тоже время принял крещение Варяг Тур, основавший город Туров в земле языческих Ятвягов, что ныне Гродненская губерния. Досель в местечке Турове указывают место кладязя или криницы, где крестился Тур с дружиною своею и с ятвяжскими старшинами Давидом и Петром, давшими имена свои городам Петрикову и Давид – городку. Как видно, вера Христова тут встретила, сопротивление в народе в, местных синодиках поминается имя благовестника Дионисия, прибывшего из Киева, и убитого, вскоре после смерти Тура, Ятвягами-идолопоклонниками.

В самом Киеве, матери городов Русских, как назвал его Олег, вера христианская не возбудила вражды и могла свободно распространяться при Олеге и наследнике его Игоре, хотя эти князья и оставались при своей языческой вере.

При Олеге, когда по окончании войны с Греками, Русские послы были в Царьграде, чтобы договориться о мире, им показывали христианское учение. Они рассказывали об этом в Киеве по возвращении. В соблюдении договора Олег и дружина его клялись оружием своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьим богом, как говорит летописец. Тридцать лет спустя, когда при Игоре был заключен с Греками новый договор, князь Игорь и Русские некрещенные клялись своими богами – Перуном и Волосом, и клали щиты и оружие свое к ногам кумиров; Русские же крещеные приносили присягу перед честным крестом, в соборной церкви Илии пророка в Киеве. Надо полагать, что вера Христова в продолжение этих тридцати лет значительно распространилась в Киеве, если у христиан была уже соборная церковь, и о Руси крещеной особо упоминается в договоре. Вероятно, в продолжение этого времени Греческое духовенство имело заботу о Церкви в России, которая считалась уже в числе епархий, зависевших от Византии; может быть посещали Киев и проповедники из Болгарии; и вероятно знакомили новообращенных со священными книгами, переведенными на Славянский язык блаженными первоучителями Славян. Были во все это время частные сношения между Киевом и Царьградом; и все это способствовало распространению веры в Киеве.

В девятом веке патриарх Фотий писал, что Русские переменили свое языческое и безбожное учение на чистую и правую христианскую веру. Но какое было это языческое учение? Чему поклонялась Русь когда стал озарять ее свет учения Христова? Об этом имеется мало подробных и точных известий, и приходится довольствоваться предположениями и указаниями, основываясь отчасти на народных преданиях и обычаях, сохранившихся от глубокой древности.

По известиям, дошедшим до нас о Славянах вообще, ясно видно, что верования были не одинаковы у многочисленных народов Славянских, расселенных на огромном пространстве и среди иноплеменников. еще в шестом веке историк Прокопий писал, что Славяне признают одного Бога владыкою вселенной, поклоняются ему и приносят ему жертвы, а также поклоняются рекам и нимфам, и некоторым другим божествам, приносят им жертвы; и при этих жертвоприношениях гадают.

Эти главные черты: поклонение одному высшему Богу, Творцу и владыке вселенной, и обожание сил и явлений природы, олицетворенных во второстепенных божествах, были общие всем Славянам; но не у всех эти верования достигли одинаковой степени развития и определенности. Различные исторические условия, соприкосновения с различными племенами имели влияние на развитие религиозных понятий многочисленных народов Славянской семьи; и потому мы находим у них, при главных общих чертах, великое разнообразие верований и обрядов. Так, например: некоторые южные племена, как Сербы, Хорваты, остались долго при непосредственном поклонении силам и явлениям природы; а прибалтийские Славяне, бывшие в близких сношениях с Немцами идолопоклонниками, очень рано имели у себя кумирослужение; силы природы они олицетворяли богами; богов изображали кумирами; а затем кумиры, сперва только изображения невидимого божества, стали почитаться богами; им воздвигались храмы; им служили жрецы. На такой степени развития язычества застали их первые проповедники христианства и должны были вести упорную борьбу против кумирослужения, укоренившегося в народе, и против жрецов, которые с падением язычества теряли и выгоды и власть.

Не так было у нас. В девятом веке, когда христианская вера стала проникать в Россию, кумирослужение в ней едва начиналось и не имело корня в народной жизни. Предположение о новизне в России кумирослужения основывается и на многих местах в нашей древней летописи, и на том, что кумирослужение не оставило следа в преданиях и песнях нашей старины; между тем как древнейшие народные верования; поклонение невидимому богу небесному и обожание сил природы в ее явлениях, выражаются в старинных преданиях и оставили следы в обычаях, соблюдаемых доныне.

Бога небесного Славяне называли просто богом или Сварогом, что значит: обитель неба. Они веровали, что он живет на небе, а весь мир земной дал в управление подвластным ему богам, которые живут в видимой природе. Небесного Бога славили в молитвах и песнях; доныне сохранились от дохристианских времен припевы: «Слава Богу на небе, слава!» – «благословен еси Господь, благословив сынов своих!» – „Сияй, сияй, Боже!». Но Бог небесный считался почти недоступным мольбам и равнодушным к судьбе людей; потому в молитвах, жертвоприношениях и различных обрядах преимущественно чествовались многочисленные боги земные, от которых – так веровали Славяне – зависела и судьба людей, и обилие плодов земных, и благоденствие семейное. Во всех явлениях природы Славяне видели действие богов; в свете небесных светил в громе, молнии, ветре и буре; божества жили во всей видимой природе: в водах, как русалки, и водяные; в лесах, как лесные духи; в горах, скалах и камнях; божественные девы, роженицы, охраняли судьбу каждого человека; каждое жилище состояло под покровительством своего домового духа; были боги добрые и боги злые. Различные обряды и чествования должны были привлечь их милость или отвратить их гнев. Им возжигались огни на холмах, приносились жертвы на берегах рек и озер, вешались дары на древесных ветвях. Никакого общественного или домашнего дела не предпринимали наши Славяне, не испросив сперва на то помощи божества; обращение времен года, начало и постепенный ход полевых работ, все явления бытовой жизни, знаменовались обрядами и празднествами, имевшими символическое, религиозное значение и выражавшими обожание сил природы в ее явлениях.

Когда таял снег и наступала весна, ряд торжеств знаменовал поклонение благотворной силе весеннего солнца; играми и разными обрядами чествовалось воскресение или возвращение солнца; совершался символический обряд отопления зимы, моры или морены, иногда представляемой в вид соломенного чучела, которое бросали в реку, и заклинания, весны, живы; величали в песнях Лада, бога веселия и мира, и великую Ладу, природу; водили хороводы, как символическое представление обращения солнца, (Хорс был бог солнца; отсюда хоровод); славили светила небесные; пели песни в честь воды вешней, воды живой, в противоположность воде мертвой, зимней, скованной морозом и неподвижной; молились о плодородии земли, о ниспослании дождей; обряды и игры совершались вокруг зажженных огней; иногда в огонь бросали всякую старую домашнюю рухлядь, в знак истребления всего прошлого и возрождения, вместе с весеннею природою, к новой жизни.

Начало полевых работ праздновалось символическими обрядами. После обсева совершалось в честь Лада торжество, называемое семиком или ярилою. Юноши и девицы водили хороводы вокруг разукрашенной березы; заплетали венки, которые потом бросали в воду, причем происходили игры и гадания.

Самые радостные торжества, праздновавшие возрождение природы после долгого зимнего сна, совершались во всю весну и кончались величайшим летним праздником Купалы. Это празднество знаменовало сильнейшую благотворную деятельность летнего солнца и природы, торжество стихий; это был праздник света, огня и воды. Веровали, что в этот день солнце, при восходе своем, радостно играет; что в ночь на этот день распускается таинственный цвет папоротника, представляя в этом высшую точку земной растительности. Огонь и вода чествуемые как чистейшие, священные стихии, имели важное значение во всех обрядах этого празднества, как. впрочем, и во всех торжествах Славян. Вокруг огня, добытого посредством трения двух кусков дерева, живого огня, совершались жертвоприношения, игры, хороводы, гадания. Разложение костров, прыганье через огонь, бросание в огонь и воду, благоуханных трав и цветов: вот следы, сохранившиеся еще от древнего языческого праздника Купалы. Эти обряды совершаются и до ныне в некоторых местностях в ночь на день Иоанна Крестителя, в простонародии еще часто называемого Иваном Купалою, когда по народному поверью, вся растительность в сильнейшей поре развития своего, и все травы достигают полной силы целебных и таинственных свойств. Все это осталось как древний, народный обычай, тогда как давно забыто языческое значение этих обрядов, чествовавших божественную силу природы и солнца.

После праздника Купалы начинались праздники осенние, чествовавшие плодородную сиду природы. Как Купало был величайшим праздником летней половины года, так Коляда был величайшим праздником зимнего полугодия. Как все обряды, песни и игры при празднике Купалы относились к летней поре с ее радостями и трудами, с ее жизнью вне дома, под открытым небом, в лоне цветущей природы; так напротив, обряды при празднике Коляды относились к радостям и трудам зимней поры, к быту домашнему и семейной жизни. Уже не один священный огонь собирал вокруг себя всю общину, но в каждом доме главою семьи возжигался священный огонь и совершались жертвоприношения и благодарения Богу за дары его благости. Тут во всей широте ее являлась исконная Славянская добродетель – гостеприимство; в каждом доме ставилось обильное угощение гостям, которые в песнях славили приветливость хозяина и обилие дома его. Пелась хвальба хлебу, святому дару Божьему:

«Эту песню мы хлебу поем,

«Хлебу поем, хлебу честь воздаем,

Славились на этом празднике добрые духи, охранявшие жилища. Девицы гадали о будущей судьбе своей; молодежь распевала по улицам и под окнами домов Колядские песни.

При праздниках творились поминки по умершим. После веселых игр ходили на могилы или к памятникам, где стояли сосуды с пеплом умерших, (ибо иногда умерших сжигали) и совершали тризны и поминки, то есть – игры и угощения в память умерших. Были в году особенные дни, назначенные для поминок: весною радуница, потом день семика; эти дни поминовений назывались днями навий, умерших. Все обряды похорон и поминок указывают на веру в бессмертие души и загробную жизнь, в коей будет награда добрым и кара злым.

Гадания были существенною принадлежностью богослужебных обрядов у Русских Славян. Посредством разных примет и обрядов старались узнать волю божества и судьбу людей; жребий считался указанием воли высшей и был в употреблении при всех случаях общественной и частной жизни. С праздниками соединялись и брачные торжества.

Призывая и славя богов, чествуя их обрядами и жертвоприношениями, древние Славяне наши, однако, не ставили им кумиров, не воздвигали им капищ, не имели жрецов. Старцы, избранные общиною, совершали обряды общественного богослужения в торжествах всенародных, а глава семьи совершал религиозные обряды домашнего быта. Мало известно имен богов; мало знают о свойствах их; полагают, что Ладо считался богом веселия и мира; что Дажбог и Хорс были двумя наименованиями бога солнца; что Стрибог был бог ветра, Перун бог грома и молний. Волоса, Нестор называет скотьим богом еще именует он Симаргла и Мокоша, не обозначая их свойств; но как видно, в девятом и десятом веке эти кумиры были явлением новым в Киеве.

Таким образом кумирослужение, едва начавшееся, не успело еще пустить корня в народной жизни, когда стал проникать в Россию чистый свет евангельского учения. Перед этой силою и этим светом слабое и еще новое кумирослужение остановилось в развитии своем и легко уступило святой Вере, но между тем древние поверья, предания, основанные на вечных явлениях природы, обряды, чествовавшие силы ее, и явлениях бытовой жизни должны были еще долго жить в обычаях и памяти народа, даже и после того, как он принял святое крещение. Духовные писатели наши с негодованием находят у Русских христиан следы языческих обычаев в двенадцатом веке, в тринадцатом, и даже позднее; но очень естественно, что древнее языческое миросозерцание, чествовавшее вечные явления и силы природы, не могло вдруг исчезнуть среди народа, которому, при медленных успехах просвещения, нечем было заменить это древнее миросозерцание. Древнее язычество у Русских Славян было самое чистое язычество: верование в высшее невидимое божество и постоянное освящение всех явлений жизни, в которых виделось действие божества; потому оно отчасти могло жить совместно с христианством, не всеми и не везде принятым с полным пониманием вех его истин. Своих новых богов и еще более новых кумиров народ уступил легко, без упорной борьбы, и узнав о Боге истинном, стал поклоняться ему с любовью страхом; но при этом он крепко хранил древние языческие обряды, унаследованные от отцов. Обряды и обычаи эти жили, конечно, дольше, чем верования, которые выражались ими; они сохранились даже тогда, когда было давно забыто их первоначальное языческое значение, и когда уже Русь, постепенно озаряясь светом истины, совершенно прониклась христианством, которое стало существенным условием ее быта.

Необходимо заметить еще, что в самой России верования и обряды, при некоторых общих чертах, были довольно разнообразны. Между Славянским населением, делившимся на множество отраслей, как Поляне, Древляне, Кривичи, Вятичи, Радимичи, Северяне и другие, – жили многочисленные племена Финские, Чудские и Литовские. Так Финские племена жили: Меря около Ростова и Переяславля, Мурома на Оке; Черемиса, Мещера и Мордва на востоке от Мери; Весь на Белоозере; Ливь, Чудь, Водь, Ямь и другие в нынешних Петербургской и Балтийских губерниях; Литовские и Латышские племена заселяли часть Эстляндии и Белоруссии, опять рядом с племенами Славянскими. Соприкосновения с этими иноверными племенами, конечно, влияли и на верования и обычаи Славян. Языческие верования Финнов и Литвы были чрезвычайно сложны и разнообразны: боготворя тоже силы и явления природы, они, однако, имели совершенно иное миросозерцание, чем Русские Славяне; идолослужение было у них довольно развито, и сильна была вера в злых духов и в чародейство. На Финнов вообще Русские смотрели как на волхвов, чародеев и гадателей. В местностях, где вместе со Славянами были различные племена Финские и Чудские, вера христианская водворялась с трудом, и шла упорная борьба.

Наш летописец Нестор замечает, что каждый из народов Славянских имел свой обычай и закон отцов своих; что некоторые из этих народов были очень дики и грубы; но что Поляне Киевские отличались нравом кротким и тихим, уважали семейные связи и брачные обычаи. По самому нраву своему они более других были готовы принять чистую и святую веру Христову; к тому же ранее других были они в сношениях с Греками-христианами; и вот настало время, когда из Киева, матери городов Русских, чистый свет веры истинной стал озарять и всю Русь.

Князья Олег и Игорь не теснили христиан, и вера распространилась свободно в Киеве, может быть – проникла и далее. В 944-м году князь Игорь был убит Древлянами, с которых он хотел собрать вторично дань, и Русью стала править вдова его, Ольга, за малолетством сына его, Святослава.

Древнее предание считает Ольгу простою поселянкою, родившеюся близ нынешнего Пскова. Увидя ее во время охоты, Игорь пленился ее красотою и разумом и женился на ней. По смерти Игоря, Ольга, язычница, сочла первым долгом своим отмстить Древлянам за убиение мужа. Этого требовали закон и обычай, возлагавшие на семейство убиенного обязанность отметить убийцам, что называлось родовою местью. Летописец наш рассказывает подробно о том, как Ольга умертвила послов Древлянских, предлагавших ей выйти замуж за Древлянского князя; как она, вызвав в Киев лучших мужей Древлянской земли, избила их и затем легко овладела всею землею Древлянскою. Ольга сама ходила на войну с ратью своей; а в мирное время, объезжая области, установляла в них порядок, определяла размер дани и налогов, заботилась о спокойствии и благе народа, который горячо полюбил ее и звал ее вещею, мудрой. Долго после смерти ее показывались места, где она останавливалась, и везде хранилась о ней добрая память.

Так правила Ольга Русью много лет, даже и после того, как сын ее Святослав вырос и возмужал; он более всего любил войну и охоту, а заботы правления предоставлял матери. Ольга уже достигла старости, когда совершила великое дело, за которое она стала особенно дорога России.

В это время было уже много христиан в Киеве; их честная и праведная жизнь привлекла внимание княгини, и она пожелала ближе узнать о вере их. Господь открыл ей сердце к уразумению спасительной истины; полюбив закон христианский, она решилась ехать в Царьград, чтобы принять там святое крещение.

Княгиня Ольга прибыла в Царьград около 957-го года. С нею был священник из Киева, было несколько родственниц, племянник, и более сорока Киевских купцов. Они жили в греческой столице около трех месяцев; мудрая княгиня усердно поучалась закону христианскому от патриарха, Полиевкта, славного святою жизнью и высоким просвещением. Патриарх совершил над нею таинство крещения; а император Константин Багрянородный был ее восприемником от купели; при крещении она была названа еленою, в честь матери первого христианского царя. «Благословенна ты между женами Русскими, что возлюбила свет и оставила тьму, сказал ей патриарх; благословлять тебя будут сыны Русские до последнего рода». Затем патриарх стал еще поучать ее и об уставе церковном, о молитве и посте, о праведном и чистом житие. Она, наклонив голову, стояла «яко губа напояемая, внимающи учению», говорит летописец. При прощании патриарх благословил Ольгу крестом, который потом долго хранился в Киеве.

– Народ мой и сын не христиане, сказала Ольга, патриарху; да соблюдет меня Бог от зла.

– Чадо верное, отвечал патриарх, во Христа крестившись, ты во Христа облеклась. Он силен сохранить тебя; как охранял Он древних праведников, так избавит и тебя от зла и от сетей лукавого.

Из сопровождавших княгиню многие приняли святое крещение. Ольга возвратилась в Киев искреннею христианкою. Всеми силами души и ума отдалась она святой вере. Она пламенно желала обратить к истине и сына своего; но к великой ее скорби, Святослав не внимал увещаниям матери. «Я познала Бога истинного и радуюсь, говорила она ему; познаешь его и ты будешь радоваться; ибо вера Христова есть свет и радость для души.

Но Святослав отвечал: «как мне принять новый закон? дружина моя станет смеяться надо мною».

– Нет, говорила Ольга, если ты примешь крещение, то и дружина твоя крестится.

Но слова эти не действовали на Святослава. Плененный ратною славою, преданный всецело суровым подвигам войны, он вовсе не думал о вере или не сочувствовал кроткому учению Христа. Никому из подданных своих он не запрещал креститься, но с языческою дружиною своей осмеивал тех, которые принимали христианскую веру. Святая княгиня огорчалась этим, но возлагала надежду свою на Бога. «Воля Божия да будет, говорила она. если Господу угодно будет помиловать род мой и народ Русский, то возложит им на сердце обратиться, как даровал и мне». И денно и нощно молилась княгиня за сына и за всю Русь; и между тем усердно заботилась о распространении святой истины. Пока Святослав, далеко от Киева, совершал славные воинские подвиги свои: то покорял власти своей Вятичей и облагал их данью, то отнимал города у Хазар, то вступал в бой с воинственными Кавказскими племенами: Яссами и Касогами, то внезапно явясь на берегах Дуная, наводил ужас на Греков и Болгар; – княгиня, по прежнему, ведала государство. Как прежде – она не щадила трудов и посещала довольно уже обширные земли, составлявшие тогдашнюю Русь, проповедуя слово истины; священники помогали ей. Народ смотрел на нее с любовью и доверием: и многие обращались. Так посетила, она Туров, Псковскую область и много других мест; где благовествование было успешно, тут она ставила кресты. Такие кресты можно было видеть на берегах реки Наровы долго после кончины Ольги; ибо уверовавшие охраняли их как святыню. В области Псковской, на берегу реки Великой, среди глухой дубравы, ей однажды вдруг воссиял дивный свет в трех ярких лучах. Ольга тут водрузила крест, и, по ее желанию, был на том месте заложен город Псков с церковью в честь Живоначальной Троицы. На сооружение этого храма Ольгя послала много золота. Соорудила она и в Киеве деревянную церковь св. Софии, в честь пресвятой Богородицы. Утварь церковную она получала для нее из Царь-града, откуда прибыли и иереи. При Ольге находились внуки ее, малолетние сыновья Святослава; конечно, нельзя было крестить их без воли на то отца; но можно предполагать, что княгиня старалась вложить в юные сердца первые понятия о христианстве.

Есть известие, что послы от княгини Ольги или елены были у немецкого императора Оттона, и что Оттон прислал в Россию епископа, которого у нас не приняли, чуждаясь Римской веры. В это время, как известно, не совершился еще окончательно разрыв между церквами Греческой и Латинской; но давно уже не было между ними приязни. Патриарх Фотий ясно обличил отступления Рима от учения и обрядов древней апостольской Церкви; и Восток смотрел на Латинян с недоверием, постоянно возраставшим, так как Латиняне действительно все более отступали от древнего учения. Папы думали лишь об усилении своей власти; благовествованием они старались не столько приобресть души Христу, сколько себе новых подданных; в Риме в эту пору был страшнейший разврат; в виду этого понятно, что Греки, при обращении в христианство новых племен, старались тщательно предохранить их от учения Латинян; и Русские, принявшие веру от Греков, с самого начала чуждались веры Римской.

Ольга жила по крещении своем двенадцать лет, являя образец всех христианских добродетелей. На последнем году жизни ее, дикие Печенеги, пользуясь отсутствием Святослава, обступили Киев и едва не полонили все семейство великого князя. Известили, однако, во время Святослава; он поспешно возвратился и побил Печенегов; но скучая в Киеве, он стремился опять на берега Дуная; там покорил он себе множество городов; там велась деятельная торговля с Грецией и Венгрией, и предвиделись новые рати и завоевания; скучно было ему в сравнительно бедном и тихом Киеве. Ольга удерживала его. «Я больна и стара, говорила она ему: куда же хочешь от меня уйти? похорони меня, а там иди, куда хочешь».

В этих словах высказывалось предчувствие близкой кончины. Через три дня святая княгиня отошла ко Господу, завещав, чтобы не делали по ней тризны, а похоронили бы ее по христианскому обряду: что и исполнили. Это было в 969-м году. Горько оплакивали ее семья и народ и с любовью поминали, называя ее мудрейшей из жен. Церковь чтит ее Святою и Равноапостольною.

«Она предтекла христианству в земле нашей как денница перед солнцем, как заря перед рассветом, говорит об Ольге наш древний летописец; как луна в ночи сияла она между людьми неверными. Она первая от Руси вошла в царство небесное и по смерти молит Бога за всю Русь. ее славят сыны Русские, видя ее лежащею нетленною много лет».

Но по смерти святой княгини, предвестницы света, христианства, мгла язычества должна была еще на короткое время сгуститься над Русью. есть известие, что Святослав, который при жизни матери только осмеивал христиан, по смерти ее стал преследовать их; что когда он потерпел неудачу на Дунае, то языческая дружина его приписала эту неудачу его снисходительности к христианам, и до того восстановила его на них, что он многих предал смерти, в том числе и двоюродного брата Глеба.

Святослав жил не долго в Киеве, и уехал на Дунай, поручив Киев старшему сыну своему Ярополку; второму, Олегу, дал он Древлянскую землю; а третьего, восьмилетнего Владимира, послал в Новгород. В 972-м году мужественный и воинственный Святослав был убит Печенегами.

Одна. древняя летопись сообщает, что когда Ярополк стал княжить в Киеве, то тамошним христианам стало привольнее, потому что Ярополк, воспитанный Ольгою и имевший жену христианку, был довольно расположен к христианской вере. К Ярополку опять приходили послы от папы.

Но тишина и мир продолжались не долго. Между Ярополком и Олегом возгорелась война. Олег был убит и похоронен близ Овруча; Ярополк овладел его землею, но и ему вскоре пришлось готовиться к войне Владимиром.

Перед последним отъездом Святослава на Дунай, Новгородцы просили себе в князья одного из сыновей его. «Кто к вам пойдет», отвечал Святослав, знавший, что князья не пользовались большою властью в Новгороде, где народ дорожил древнею вольностью своей. Действительно, старшие сыновья Святослава отказались княжить в Новгороде. «Просите себе Владимира», посоветовал Новгородцам Добрыня. Новгородцы выпросили себе маленького Владимира, который и поехал к ним с Добрынею. Добрыня приходился Владимиру дядею, ибо Владимир был сын сестры его Малуши, Ольгиной ключницы.

Прошло несколько лет; в Новгороде узнали о войне между Ярополком и Олегом, о смерти Олега. Юный Владимир, опасаясь такой же участи для себя, бежал к Варягам за море, чтобы набрать себе наемное войско против старшего брата, который между теи прислал в Новгород своих посадников, тем занимая его для себя. Через два года Владимир вернулся с Варяжскою дружиною, Выгнал из Новгорода Ярополковых посадников и объявил войну брату.

В то же время Владимир захотел отнять у брата его невесту, прекрасную Рогнеду, дочь Полоцкого князя. Он послал сватать ее, но Рогнеда гордо отказалась идти за сына рабы. Владимир подступил с войском к Полоцку, в глазах Рогнеды умертвил отца и братьев ее, и насильно взял ее за себя.

Началась затем война между братьями. Несчастный Ярополк, предательством одного из приближенных своих, попал в руки Владимира, который безжалостно предал его смерти и женился на вдове его. Она вскоре за тем родила сына, Святополка, о котором придется говорить далее.

Таким образом Владимр, восемнадцати лет от роду, сделался единодержавным государем всей Руси (980), уже тогда довольно обширной. Стал он княжить в Киеве. Настало, по-видимому, бедственное время для Руси; ибо Владимир, явивший себя уже жестоким и мстительным, сверх того, вернулся из -за Варяжского моря ревностным язычником. Как только он прибыл в Киев, то велел поставить в нем новые кумиры. За двором теремным, на холме, поставил он кумир Перуна – деревянный с серебряною головою и золотым усом; затем поставил еще кумиры Хорса, Дажбога, Стрибога, Симаргла и Мокоша. «И приносили им жертвы; называя их богами, повествует Нестор; приводили сынов и дочерей, приносили жертвы богам; и осквернилась кровью жертв земля Русская и холм тот». Поставив кумиры в Киеве, князь поручил дяде своему Добрыне сделать тоже и в Новгороде. И там над Волховым был поставлен кумир Перуна. «И жряху ему люди Новгородские, аки богу», замечает опять летописец.

Поклоняясь ревностно языческим богам, Владимир в то же время давал полную волю страстям своим. Многоженство допускалось язычеством; но образ жизни молодого князя оскорблял даже и не строгий закон языческий и в особенности нравы и обычаи Киевлян, которые более соседей своих уважали брак и семейные обязанности. Владимир имел пять жен, считавшихся его законными супругами; но кроме их несколько сотен жен наполняли его загородные дворцы; ибо он не стеснялся ничем, отнимал дочерей у отцов, и жен у мужей, когда пленялся их красотою.

Владимр любил войну: он ходил на Ляхов и взял у них много городов, так называемую Черную Русь, что потом составило Галицкое княжество. Он покорил себе окончательно Вятичей и Радимичей, воевал с прибалтийскою Чудью и с Волжскими Болгарами. Эти счастливые походы прославили и обогатили его. Весело и привольно жилось в Киеве при молодом князе, грозном для врагов, но доступным и милостивым для подданных своих. Роскошные пиры, забавы, блеск богатого двора, привлекали даже многих чужестранцев в Киев, и слава о князе Владимире всея Руси распространилась далеко.

Кумирослужение, покровительствуемое князем, стало усиливаться и в народе. Владимир ходил войною на диких Ятвягов, которые, среди своих непроходимых дебрей и болот, защищались так упорно, что князю стоило великого труда покорить их. Однако Владимир вернулся победителем, страшно опустошив землю врагов. Тогда, желая торжественно заявить свою благодарность богам, он по совещании со старейшинами и боярами решился привести им жертву человеческую.

– «Бросим жребий на отроков и девушек, сказали старцы и бояре, и на кого падет, того зарежем богам».

В то время жил в Киеве Варяг христианин, прибывший из Греции; у него был сын, прекрасный лицом и душою. На этого юношу пал жребий. Посланные от народа объявили отцу: «на сына твоего пал жребий; боги выбрали его себе».

Но Варяг отвечал им: «ваши боги не боги, а дерево; нынче есть, а завтра сгниет. Один есть Бог, которому служат и поклоняются Греки. Он сотворил небо и землю, звезды, и луну, и солнце, и человека. А ваши боги что сделали? Сами сделаны. Не дам сына своего бесам».

Услышав об отказе Варяга, толпа народа с оружием ворвалась во двор его. Варяг стоял на сенях с сыном своим. «Отдай сына богам», кричал народ.

«Если то в самом деле боги, пусть пришлют одного из своих за сыном моим, отвечал Варяг; а вам что до него?»

Раздался в толпе яростный крик; народ бросился с оружием к сеням; подрубил их, и отец с сыном погибли под развалинами жилища своего. Церковь чтит 12-го июля память этих двух христианских мучеников: Феодора и Иоанна.

Но среди блеска и торжеств на Владимира поднялась опасность из среды собственной семьи. Рогнеда, оскорбленная небрежением Владимира, который беспрестанно пленялся новыми красавицами, решилась умертвить его. Уже она занесла нож над спящим князем; но он, внезапно пробудясь, отвел удар. Он хотел казнить ее; но присутствие сына его Изяслава спасло мать; по мольбе бояр, Владимир простил преступницу и дал ей в удел город отца, ел, Полоцк.

Так прошли первые семь лет княжения Владимира. Хотя богато одаренный силами ума и души, будущий просветитель Руси является нам до сей поры жестоким, мстительным, преданным бессмысленному кумирослужению и чувственным наслаждениям. «Мудр был, а погибал», замечает наш летописец, сравнивая с нашим князем мудрого царя Соломона. Но Господь не дал ему погибнуть до конца и милостиво исторгнул его из темного омута, в котором помрачились силы души великой. Самая ревность к служению богам языческим не предвещала ли во Владимире будущего христианина? Господь вселил в его душу, еще темную, жажду веры, а может быть и тревогу совести, смущаемой преступлениями и ищущей успокоения в служении божеству.

К этому времени имя Руси стало уже известно чужестранцам. Воинские подвиги Святослава прославили Русское оружие; походы Владимира умножили эту славу. Россия вела уже значительную торговлю с Греками, Хазарами, Болгарами и по Балтийскому поморью с Немцами и Скандинавами. Уже два раза приходили в Киев благовестники христианства с Запада. Ревность к распространению своей веры могла для иных быть действием истинного благочестия, для других действием политики, искавшей преобладания. Конечно, в виду возраставшей силы России, многим соседям стало желательно привлечь к своей вере князя Руси; опять возобновили попытку свою Латиняне; пришли к князю проповедники и других вероисповеданий. Вот что Рассказывает об этом наш летописец Нестор.

Прежде всех пришли посланные от Волжских или Камских Болгар⁸. Болгары эти незадолго перед сим вели войну с Владимиром; и теперь, заключив с ним союз, конечно желали преклонить к единоверию с ними сильного соседа, который мог оказаться для них опасным врагом или желательным союзником. Сами недавно обращенные в магометанство, они были исполнены ревности к распространению своей новой веры. Они говорили Владимиру о едином Боге, творце мира, и о пророке его Магомете, и пленили воображение князя описанием Магометова рая с его бесчисленными, вечно юными красавицами; но некоторые постановления закона их не понравились князю, и он отпустил Болгарских проповедников, не дав им надежды на успех.

Затем пришли посланные от папы Немцы и говорили Владимиру: «наша вера – свет; мы поклоняемся Богу, сотворившему небо и землю, звезды, месяц и всякое дыхание; а ваши боги дерево». Но Владимир отвечал им: «идите обратно; отцы наши не принимали веры от папы».

После Немцев пришли из соседней Хазарии Жиды и говорили князю: «мы слышали, что к тебе приходили Болгары и христиане учить тебя вере своей. Христиане веруют в Бога, которого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраама, Исаака, и Иакова». Затем они стали говорить о постановлениях закона Моисеева.

– Где ваша земля? спросил у них князь.

– В Иерусалиме, отвечали они.

– Что же вы не там живете? спросил Владимир.

– Бог разгневался на наших отцов и рассеял нас по разным странам, и земля наша отдана христианам.

– Как же вы других учите, когда сами отвергнуты Богом и расточены? сказал Владимир. если бы Бог любил вас и закон ваш, то не рассеял бы вас по чужим землям. Или и нам того же желаете?

Прибыл к Владимиру и Греческий проповедник, философ мудрый и красноречивый; Владимир сказал ему: ко мне приходили Жиды и говорили, что Немцы и Греки веруют в того, кого они распяли».

– Правда, отвечал философ, мы веруем в Того, о Котором предвещали пророки, что Он родится от Девы чистой и будет распят, и воскреснет, и взойдет на небо; Жиды этих пророков избивали; когда же настало время исполнению этих пророчеств, Господь сошел на землю, был распят, воскрес, и вознесся на небо; и ждал Он сорок лет покаяния от Жидов, но когда они не покаялись, то город их разрушил через Римлян, а их расточил и поработил иным народам.

– Для чего Господь сошел на землю и принял такие страсти?, спросил князь.

– если хочешь слушать, я расскажу тебе все с самого начала, отвечал Грек.

– Говори, я рад слушать.

Затем философ рассказал князю с самого начала главные события ветхого и нового завета до проповеди апостольской. Князь слушал с глубоким вниманием, иногда прерывая повествователя вопросами; новый мир открывался перед ним; и когда, наконец, Грек, коснувшись опять предсказания о кончине мира, развернул перед Владимиром ткань, на коей была представлена картина страшного суда, и объяснил ему, что стоявшие одесную Господа праведники идут в рай, а стоявшие ошуюю грешники повержены во ад; князь воскликнул в волнении глубоком: «добро этим одесную, а горе тем ошуюю».

– Крестись, и будешь в раю с первыми, отвечал Грек.

Князь отпустил проповедника с честью и дарами. На него сильно подействовали слова Грека; но желая веры истинной не для себя одного, а и для всего народа, он хотел посоветоваться с боярами своими и старейшинами городскими. Он созвал их и сообщил им о предложениях Магометан, Немцев, Жидов и Греков; не скрыл и того, что слова Грека всего более на него подействовали. «Чудны речи их (Греков) об ином мире, говорил он. Они утверждают, что есть другой мир, и что кто вступить в их веру, тот по смерти восстанет и жить будет вечно; а кто не вступит, тот будет гореть в огне. Смутился ум мой от таких речей. Придайте мне ума; посоветуйте.

– Государь, отвечали они, своего никто хулить не станет. Коли хочешь узнать правду, пошли мудрых. мужей в разные страны, дабы разведали, в какой стране лучше служат Богу.

Этот совет полюбился всем, и десять избранных мужей были отправлены к Болгарам, Немцам и Грекам. По возвращении их, Владимир опять созвал бояр и старейшин, чтобы в присутствии их выслушать посланных. Не понравилось им служение у Болгар и Немцев; но с восторгом говорили они о богослужении у Греков. Когда они прибыли в Царьград, то император, узнав, что «пришла Русь для испытания веры», приказал повести присланных в Софийский храм, где сам патриарх совершал богослужение с величайшим благолепием. «Да узрят они славу Бога нашего!» сказал император. Великолепие храма, торжественность Богослужения, стройное пение клира, произвели на Русских глубокое впечатление. «Нет нигде на земле такого вида и красоты, говорили они Владимиру; мы не знали, на земле ли мы или на небе; не в состоянии мы описать того, что видели; но знаем только, что там Бог обитает с людьми, и что Греческое Богослужение выше всех других. Не можем забыть красоты той. Всякий человек, вкусив сладкое, уже горького не захочет, так и мы, увидев веру Греков, не хотим оставаться при прежней языческой».

Как видно, не было вражды к христианской вере между присутствовавшими; бояре и старейшины сказали князю: «государь, если бы закон Греческий не был лучше всех других, то не приняла бы его твоя бабка Ольга, мудрейшая из людей».

– Где же нам креститься? спросил князь.

– Где тебе любо, отвечали они.

Все склоняло Владимира к принятию Греческой веры: и глубокое впечатление, произведенное на него словами Греческого благовестника, и мнение совета его; вероятно, и воспоминание о поучениях мудрой Ольги, при которой он провел первые годы детства; может быть, и некоторое знакомство с христианскою верою, так давно уже существовавшей в Киеве. Сам милосердый Бог стезею, ему одному ведомой, вел к святой истине младенческую Русь, перед коей было в это время столько путей заблуждения. Посланные от Руси пленились внешним великолепием Греческого богослужения, что одно, конечно, и могло поразить их; но под этой пышной внешностью скрывалась и святая истина, которая сама, силою своею, должна была возродить к новой жизни души, слепо вверившиеся ей. Ясно видна нам во всем этом событии милость Бога, Который вел нас к истине и спасению.

Владимир решился принять веру Греческую, но считая для себя унизительным смиренно просить наставников у Греков, так еще недавно воевавших с Русью, он собрал рать и двинулся на них войною. Осадил он город их Корсунь, близ Черного моря. Осада была продолжительна. «Три года простою, если не сдадитесь», говорил Владимир; но Греки упорно защищались и по ночам уничтожали осадные работы, которые днем вели Русские. Наконец один Корсунянин, Анастас, предав своих, помог Владимиру. Он пустил в Русский стан стрелу с запиской, в которой советовал перекопать подземные трубы, снабжавшие город водой. Последовали указанию и Корсунь принужден был сдаться.

Затем Владимр послал сказать Греческим императорам, Василию и Константину: «Я взял ваш славный город; слышу, что у вас есть сестра девица; выдайте ее за меня; не то, возьму Царьград, как взял Корсунь». Надменным императорам Византийским казалось оскорбительным предложение родственного союза с государем, которого они считали варваром; но уже подобные предложения были для них не новостью; теснимые варварами со всех сторон, они уже не раз смиряли перед их угрозами кичливость свою; Русь заявила силу свою; а империя была терзаема внутреннею неурядицею и мятежами. Императоры отвечали: «нет у нас обычая выдавать христианок за язычников; крестись, и получишь и руку царевны и царство небесное».

– Я готов креститься, отвечал Владимир, потому что и прежде испытал ваш закон, и мне нравятся ваша вера и богослужение. Пришлите сестру вашу, и священник, который придет с нею, окрестит меня.

Греческой царевне предлагаемый брак казался хуже неволи и самой смерти. Но императоры уговаривали ее; указывали, что Господь избирает ее орудием для обращения целой страны к Богу и избавления Греции от лютой рати. Наконец, царевна Анна согласилась и со скорбию и слезами отправилась морем в Корсунь. ее сопровождали священники и Греческие сановники; в Корсуне ее встретили, как избавительницу.

К этому времени у Владимира разболелись глаза. «Не боги ли карают меня за то, что хочу оставить их? думал он; но царевна убедила его креститься немедленно, предвещая ему в том случае исцеление.

– если это так будет, то истинно велик Бог христианский, сказал князь.

Огласив Владимира, митрополит Корсунский и греческие священники совершили над ним таинство крещения, в церкви святого Василия⁹; и князь прозрел, как только епископ при крещении возложил на него руку; благодать Божия коснулась и души новообращенного князя; он уразумел величие Божие и воскликнул в радостном умилении: «теперь узнал я Бога истинного!» Увидя это чудо, крестилась и большая часть княжеской дружины. Это было в 988 году. Некоторые полагают, что крещение князя совершалось в самый день Пасхи, 8-го Апреля; Владимиру было тогда около 26 лет.

Владимир принял с крещением христианское имя Василия; митрополит передал ему подробное наставление о догматах новой веры, о семи соборах, увещевал его беречься ересей и лжетолкований; объясняя ему новое для него учение, митрополит особенно останавливался на тех догматах, о которых было разноречие с Латинянами; он, конечно, предвидел, что будут с их стороны усилия совратить новообращенного. Вслед за крещением был совершен и брак с царевною. Владимир после этого жил еще некоторое время в Корсуне, построил в нем церковь, и потом возвратил его Грекам, взяв из него несколько икон, крестов и утвари церковной и часть мощей св. Климента и ученика его Фивы. Несколько Греческих священников, между прочими Анастас, последовали за ним в Киев. Вскоре прибыл туда из Греции и митрополит Михаил, родом Болгарин, как полагают. Он и был первым митрополитом Киева и всея Руси, и поставил в Киеве малую деревянную церковь во имя Архистратига Михаила.

По возвращении Владимира в Киев, приняли крещение его двенадцать сыновей. Место, где они приняли крещение, источник над Днепром, доныне называется Крещатиком. Владимир велел немедленно низвергнуть и истребить кумиров, которых сам же, так еще недавно, поставил в Киеве. Одни были изрублены, другие сожжены. Перуна привязали к конскому хвосту, били палками и бросили с горы в Днепр; воины князя отталкивали его от берегов, и таким образом гнали до самых порогов. Немногие усердные язычники провожали Перуна со слезами, крича ему вслед: «выдибай», т. е. выплывай. Место, где идол выплыл на берег, стало называться Выдубичи; и впоследствии, в 12-м веке, был там основан монастырь Выдубицкий.

Истребив кумиров, Владимир велел возгласить по городу, что он призывает всех, богатых и бедных, знатных и простых людей, мужчин и женщин, на следующий день к берегу Днепра, для принятия крещения. Собралось на зов множество народа. В народе кумирослужение не успело еще укорениться; многие знали о вере христианской; многие рассуждали: если бы новая вера не была хороша, то не приняли бы ее князь и бояре».

Когда князь с духовенством вышли на берег, священники начали читать молитвы, а народ вступил в реку Почайну, близ Днепра; родители держали на руках младенцев своих; духовенство совершало святое таинство крещения. «В этот день, говорить Нестор, была радость на небеси и на земле о стольких душах спасаемых» – «Господи! воскликнул князь, Боже, сотворивый небо и землю, призри на новых людей сих; дай им уведать Тебя, истинного Бога, как уведали страны христианские; утверди в них веру правую и твердую; и мне, Господи, помоги на супротивного врага, да Тобою и Твоею силою одолею козни его».

Вслед за тем, князь приступил к построению церквей; на месте, где стоял Перун, была воздвигнута церковь во имя св. Василия; где крестились Киевляне, – церковь во имя св. Апостола Петра. На том месте, где пострадали Варяжские мученики, Владимир заложил каменный соборный храм в честь Богоматери, для построения коего он вызвал мастеров из Греции; этот храм, украшенный утварью, привезенной из Корсуня, был торжественно освящен в 996-м году; Владимир определил на содержание его десятую часть своих доходов; почему и церковь эта была поименована десятинною.

После крещения Киевлян, митрополит Михаил, в сопровождении священников, ездил во многие города для благовествования и совершения крещения над уверовавшими. В некоторых местностях народ охотно принимал новую веру, но в других сопротивлялся; это было особенно в областях, населенных Чудскими племенами, как в Ростове, Муроме и пр. В этих племенах языческие верования гораздо глубже укоренились, чем в племенах Славянских, и поддерживались жрецами и волхвами. Довольно сильное сопротивление встретили проповедники и в Новгороде. Этот город был в более частых сношениях с языческими народами севера, чем христианскою Грецией, и язычество успело в нем сильнее укорениться; сверх того Новгород, гордый древним своим значением и независимостью, смотрел неблагоприятно на веру, проповеданную по повелению Киевского князя; митрополит Михаил и Корсунский священник Иоаким немногих окрестили, но это первое насаждение христианства было не прочно. Через четыре года опять прибыл в Новгород тот же Иоаким, уже епископом; но когда он начал сокрушать идолов и строить церкви, то город заволновался. Язычники, подстрекаемые жрецом Соловьем и тысяцким Угоняем, упорно отстаивали богов своих, зажгли дом Добрыни, разорили только что построенную церковь Преображения, бросились грабить дома тех, которые приняли крещение. Тогда Владимиров тысяцкий Путята вышел с войском и захватил главных Виновников возмущения; а Добрыня велел сжечь дома их. Покорились силе, и долго после того говорили в Новгороде: «Путята крестил мечем, а Добрыня огнем». Многие старались уклониться от крещения,говоря, что уже крещены. Тогда епископ стал надевать кресты на тех, которые приняли от него крещение, для того, чтобы не было обмана. С тех пор и пошел обычай надевать кресты при крещении. Добрыня велел разрушить и побросать в Волхов идолов. Многие провожали их с воплем и слезами; другие, видя бессилие богов своих, осмеивали их. Когда Перун приплыл к – местечку Пидблы, то один поселянин, отталкивая его от берега, приговаривал: «ты, Перунище, досыта ел и пил; теперь плыви прочь». На самом холме, с которого Перун был сброшен в Волхов, была поставлена церковь Рождества Богоматери. Впоследствии тут образовалась обитель иноческая, которая до наших времен еще называлась Перынскою.

Сам Владимир объезжал области, заботясь о распространении веры; посещал он и западные области; основал, как полагают, Владимир Волынский и другие города. ему же некоторые приписывают¹⁰ и основание Владимира Залесского с деревянной церковью во имя Успения Богоматери. Чтобы успешнее содействовать. распространению веры, он поручал управление областями сыновьям своим, уже крещеным, и с ними посылал священников; повелевал им строить церкви и стараться о просвещении народа святою верою. Но он запрещал употреблять для этого силу; убежденный во внутренней силе закона Господнего, Владимир считал особенно необходимым знакомить с ним народ. Близ церкви св. Василия он завел первое в Киеве училище и повелел брать для обучения грамоте детей самых значительных семейств. Эта мера возбудила ропот; родители, у которых брали детей в книжное учение, оплакивали их как умерших, потому что считали грамоту чародейством. Однако, эта мера вскоре принесла благие плоды. Благодаря трудам первоучителей Славянских, уже и св. Писание, и богослужебные книги имелись на Славянском языке; и эти книги доставлялись в Киев из Болгарии и Греции. Таким образом открывалась народу возможность узнать: христианское учение; и спустя немного лет после кончины Владимира, уже книжное учение было довольно распространено и любимо в России; образовывались из Русских просвещенные и деятельные пастыри; и слово Божие, проповедуемое и читаемое на родном языке, приносило благие плоды в сердцах уверовавших.

На самом Владимире христианская вера явила вполне силу свою. Озарив душу его, вера совершенно возродила, обновила его, обратила к благу все великие силы ума его и воли. Лет пятьдесят по кончине его, один из великих святителей Русских¹¹ так говорил о нем: «Владимир, единодержавец земли своей, пас землю свою правдою, мужеством и смыслом. Пришло на него посещение Всевышнего, призрело на него всемилостивое око благого Бога,и воссиял свет разума в сердце его; уразумел он суету идольства и взыскал единого Бога... и отряс прах неверия, и вшед в святую купель, породился от Духа и воды Во Христа крестился, во, Христа облекся».

Действительно, восприняв святую веру всеми силами души, Владимир сделался по крещении совершенно иным человеком, возрожденным по Богу к праведности и истине. Как свет от тьмы, так отделяется его жизнь после крещения от жизни его до крещения. В язычестве жестокий, преданный страстям своим, – христианином он является нам кротким, милосердым, исполненным искреннего благочестия и любви к Богу и ближнему. Святая радость и мир души выражаются во всех поступках его; семейная жизнь его чиста и целомудренна; княжеская деятельность вся направлена к благу и пользе народа его.

По крещении, Владимир отпустил жен своих, говоря: «отселе должен я иметь одну жену, ту, которая сочеталась со мною браком христианским». Рогнеде он послал сказать, чтобы она, если хочет, избрала себе мужа между боярами. Рогнеда отвечала: «Ужели тебе одному дорого царствие небесное, а мне оно не нужно? Хочу быть христианкою и невестою Христовою». Приняв крещение, она основала, близ города Заслава, женскую обитель, в которой и постриглась. Владимир глубоко скорбел о прежней нечистой жизни своей. «Господи! восклицал он: много худого делал я во язычестве, жил как зверь; Ты, Господи, укротил меня; слава Тебе!»

Язычником Владимир любил войну ради славы и добычи; христианином он жил в мире с соседями, и брался за меч только для защиты и ограждения народа своего, который имел в нем крепкого охранителя. Он защищал Россию от набегов диких печенегов, от нападений Польского короля Болеслава. По счастливом окончании войны он строил храмы в знак благодарности Богу, ему одному воздавая славу за успех в делах своих. Неутомимо заботился он о безопасности и счастии народа, вверенного ему; чтобы оградить Русь от набегов врагов, построил он множество городов по рекам Десне, Остеру, Трубежу, Суле и Стогне; учреждал заставы и разъездные станицы для наблюдения за кочевыми ордами, тревожившими Русские области. Обо всяком деле, касавшемся земли Русской, Владимир совещался с избранными представителями земли; с ратными людьми и боярами советовался о ратном деле, изыскивал лучшие меры для безопасности края; с епископами совещался о том, «как установить закон среди людей, недавно познавших Бога».

Уже второй митрополит Леон или Леонтий, вызванный из Греции по смерти Михаила (992), поставил епископов для самых значительных городов: для Новгорода, Ростова, Чернигова, Владимира на Волыни и Белгорода¹². Таким образом уже при Владимире мы положительно знаем на Руси шесть епархий; вероятно, их было и более; епископами были Греки или Болгары. С христианскою верою приняты были из Греции и церковные законы; но конечно они не вполне могли быть применимы к России, имевшей свои народные обычаи. Владимир, часто созывая епископов, рассуждал с ними о делах церковных; и наконец общими трудами князя, епископов и других его сподвижников в деле правления был составлен устав, главным основанием коему послужил Номоканон Греческий или Кормчая. Этим уставом определялись денежные средства Церкви, пространство церковного суда, и круг церковного ведомства. Суду церковному должны были подлежать все дела, касавшиеся веры, следовательно – всякое нарушение церковного устава, лжеучения, совершения языческих обрядов и т. п., затем некоторые семейные дела, как браки, споры о наследствах. Круг церковного ведомства составляли, кроме лиц, собственно принадлежавших к церкви по служебной деятельности: бедные, увечные, сироты, задушные люди, т. е. рабы, отпущенные на свободу по духовному завещанию господ. своих,: Все эти лица, считались церковными людьми, подлежали суду митрополита и епископа, в пользу коих взимались определенные пошлины с суда; церковные же власти должны были наблюдать за верностью весов и мер. Таким образом духовенству предоставлялось обширное поле деятельности; и первое наше церковное законоположение давало ему возможность воспитать в духе христианства людей, еще недавно познавших Бога; давало и средства к христианской благотворительности, ибо кроме определенных пошлин, в пользу Церкви назначалась десятая часть податей, платимых князю, десятина. Этот устав о десятиных и судах церковных был положен князем в соборный храм Десятинный.

Из всех христианских добродетелей особенно воссияло в душе Владимира. святое милосердие. Горячая любовь к:ближним наполнила его сердце и выражалась щедрыми благотворениями, участием к страждущим, милостью к самим виновным. Жизнь человека для него стала священна. Умертвивший некогда брата своего теперь не решался казнить преступников – Оттого, говорит летописец, умножились разбои; и епископы сказали Владимиру: «Почему не казнишь разбойников?» – «Боюсь греха», отвечал князь. епископы сказали: «ты поставлен Богом на защиту добрым, а злым на кару. Ты должен наказывать преступников, но только с рассмотрением». Тогда Владимир начал казнить злодеев, но с величайшей осмотрительностью.

Всякий бедный мог приходить на двор князя и получать все, в чем нуждался: пищу, одежду, деньги. еще далее шла заботливость доброго князя. «Немощные и больные не дойдут до двора моего», рассуждал он, и повелевал развозить по городу мясо, хлеб, рыбу, овощи разные, бочки с медом и квасом, и раздавать нуждающимся.

Язычником Владимир любил веселие, любил роскошные пиры. Свет и радость, озарявшие душу Владимира христианина, выражались и теперь радушным гостеприимством, приветом и ласкою. Во всякий праздник и в дни церковных торжеств ставились у князя три трапезы: первая для митрополита, епископов и прочего духовенства; вторая для нищих и убогих; третья для князя с боярами и дружиною его. Каждому из гостей был от князя радушный привет. Красным солнышком, ласковым князем Владимиром звали его современники: и таким представляют его бесчисленные былины и песни, сохранившие доселе в народе память о просветителе Руси. Народ не помнит о Владимире язычнике, омраченном злыми делами и мглою кумирослужения; но живо сохранил светлый образ Владимира христианина, мудрого добродушного и приветливого; – окруженного христианскими добрыми богатырями, которые стоя с ним на страже Русской земли, готовы предпринять всякие подвиги для пользы и славы ее. Как нельзя лучше идет название «красное солнышко» тому, кто просветил Русь христианскою верою, светом истины, и кто потом преданный всею душою святому делу, призывал к живой совокупной деятельности все силы Руси. «Владимир призывал старейшины по всем градам и люди многие», говорит летописец. Народные былины и песни, дополняющие для нас образ исторического Владимира, тоже представляют нам его постоянно окруженного многочисленною толпою гостей, которые со всех концов Русской земли стекаются к ласковому князю Владимиру, во стольный город Киев. Разнообразна толпа гостей: тут и бояре, и купцы, и крестьяне; тут славные богатыри, готовые на всякий трудный подвиг; это вся Русская земля, собранная вокруг просветителя своего и живущая одною с ним жизнью. Светла и радостна, полна отваги и молодецкой удали эта молодая, недавно начавшаяся жизнь великого народа; носит она еще кое-где следы недавнего язычества, но уже озарена лучами христианства. Уже христиане эти могучие богатыри, которые, пируя с князем во светлых палатах его, в то же время охраняют Русь от разбойников и хищников¹³.

Русь в то время уже была государством значительным; на Северо-Западе она простиралась до самого Балтийского моря; на Юго-Востоке России принадлежало Дальнее княжество Тмутараканское, между Азовским и Каспийским морями; у Ляхов были отняты города Червенские; разные племена, доселе не признававшие власти Киева, теперь платили дань Киевскому князю. Это единство власти должно было облегчать успехи христианской веры; усердно заботились о том некоторые из сыновей Владимира: Ярослав в Новгороде; Борис и Глеб в Ростове и Муроме; Мстислав в Тму-таракани; Судислав в Пскове; Изяслав в Полоцке; во всех городах, построенных Владимиром, воздвигались храмы; в Киеве их было уже около трехсот в последние годы княжения Владимира. Дни освящения храмов праздновались им торжественно. Когда был освящен храм десятинный, князь вознес в нем горячую молитву к Богу. «Господи Боже, воскликнул он: призри с небеси и виждь, и посети виноград свой, и утверди то, что насадила десница Твоя – этих новых людей, которых сердца обратил Ты к познанию Тебя, Бога истинного! Призри и на церковь Твою сию, которую создал я, недостойный раб Твой, во имя родшия Тя Матери Приснодевы Богородицы; – и если кто помолится в церкви сей, услышь молитву его, молитвы ради пречистыя Богородицы». В этот день Владимир угощал духовенство и бояр, и старцев, и бедных, и роздал богатую милостыню. Также праздновал он и освящение храма Преображения в Василеве.

Горя ревностью к святой истине, христианский князь старался просветить и соседей; он посылал проповедников к Болгарам Волжским; и есть известие, что четыре князя их крестились в Киеве; Владимир старался о распространении веры на берегах Двины и в дальней Биармии, нынешней Перми. Драгоценно для нас одно свидетельство о Владимире иностранного проповедника, посетившего Киев в 1006-м году: епископ Брун, из Венгрии, отправившийся к печенегам для благовествования, пробыл месяц в Киеве, где князь, радушно приняв его, старался отклонить от опасного путешествия к суровым кочевникам. Вот как писал об этом Брун императору Генриху II: «Прошел уже целый год, как мы, пробыв долго понапрасну между Венграми, оставили их и направили путь наш к жесточайшим из всех язычников, Печенегам, Государь Русов, великий державою и богатством, месяц удержал меня, и противясь моему намерению, как будто бы я хотел добровольно погубить себя, старался убедить меня, чтобы я не шел к столь неразумному народу, где не мог бы снискать душ, а мог лишь найти смерть. Как он уж не мог склонить меня, и его устрашило некое видение обо мне недостойном, то он два дня проводил меня сам с войском до последнего предела своего государства; предел, который он, по причине скитающегося неприятеля, оградил отовсюду самым крепким частоколом на весьма большое пространство. Он слез с коня на землю, я шел впереди с товарищами; он следовал со своими старшинами, и так мы вышли за ворота; он стал на одном холме; мы стали па другом. Обнимая руками крест, я пел великолепную песнь: «Петр, ты любишь меня, паси овцы мои». Когда кончен был антифон, государь послал старшину своего к нам с сими словами: «я довел тебя до места, где кончается моя земля, начинается неприятельская. Ради Бога, прошу тебя не погубить, к моему огорчению, жизнь свою понапрасну. Знаю, завтра, прежде третьего часа, без пользы, без причины, вкусишь ты горькую смерть. Я послал ответ; – да откроет тебе Бог рай, как ты открыл нам путь к язычникам».

Далее Брун рассказывает, как он с товарищами подвергался опасности смерти у печенегов; но однако пробыв между ними пять месяцев, привел около тридцати пяти душ в христианство и сделался посредником мира между ними и Владимиром; когда потом он на возвратном пути вновь посетил Владимира, то Русский князь, дабы скрепить мир и облегчить деятельность христианских благовестников, отправил к печенегам в заложники собственного сына вместе с епископом, поставленным для них Бруном. Из России Брун отправился к языческим прусам, от коих принял мученическую смерть.

В наших летописях нет указания на это пребывание в Киеве епископа Бруна; неизвестно тоже, на сколько верно, что Владимир отправил к печенегам сына своего в заложники; но письмо Бруна представляет нам того же гостеприимного, богатого, ревностного к христианской вере князя, которого мы знаем из летописей и преданий; не видим мы в нем вражды к западному христианству: хотя он и не хотел принять его для себя и своего народа, но он не теснил его; и иноверцы могли у нас свободно исполнять обряды своего Богослужения; известно, что уже при Владимире или очень скоро после него, Латиняне, приезжавшие в Россию для торговли, имели свои часовни в Ладоге, а затем и в Киеве. Латиняне конечно мечтали об обращении России в западное христианство. К этому времени уже в соседних славянских странах, Моравии и Чехии, Латинское учение вытеснило Греческое, а могущественный король польский Болеслав, замышлявший соединить под власть свою все Славянские земли, был ревностным последователем Латинской Церкви. Он выдал дочь свою за усыновленного племянника Владимира, Святополка. Вместе с дочерью его прибыл в Россию и Латинский епископ Рейнберг; в тоже самое время и папа прислал своего посла в Киев. Владимир принял их дружелюбно; но когда Рейнберг стал склонять к Латинству Святополка, и восставлял его против Владимира, то князь посадил в тюрьму и епископа, и Святополка, лишив удела сего последнего. Рейнберг умер в темнице, а Святополк был вскоре освобожден, но оставлен без удела.

Семейные скорби омрачили последние годы жизни Владимира: кончина супруги его Анны, с которой он жил в невозмутимом согласии; непокорность сына его Ярослава, который отказался платить ему дань с Новгорода и, призвав из-за моря Варягов, готовился оружием отстаивать независимость свою. В то самое время, как Владимир собирался смирить сына, печенеги ворвались в Россию, Владимир был болен, занемог, и призвав из Ростова любимого сына своего Бориса, послал его на печенегов. Между тем болезнь его усилилась, и 15-го июля 1015 года, он скончался в загородном селе своем Берестовке, имея только пятьдесят четыре года от роду.

Светлую память оставил он в России, и почтен Церковью названием Равноапостольного.

В это время был в Киеве один только князь Святополк, лишенный удела. Не любили этого князя, коварного и властолюбивого; и бояре захотели скрыть кончину Владимира до прибытия Бориса, которого желали видеть на Киевском престоле. Потому тело Владимира свезли тайно в Киев в церковь Десятинную. Но печальное событие стало известно, и вопль скорби огласил Киев. Бояре оплакивали заступника земли Русской; убогие отца и кормильца.

Киевляне не напрасно опасались властолюбия Святополка. Как только он узнал о кончине Владимира, то стал дарами вербовать себе приверженцев, и Киевляне признали его Киевским князем. Но боялся он любви народа к Борису и решился погубить его; скоро нашлись злодеи, которые за деньги согласились совершить страшное преступление.

Борис и Глеб, в крещении Роман и Давид, были лучшими из сыновей Владимира. Рожденные незадолго до его крещения от матери христианки, Болгарыни¹⁴, они не знали язычества; и когда просветились святым крещением, то полюбили всею душою веру христианскую. Борис, как говорит древнее житие его, был научен грамоте и любил читать св. Писание и жития Святых. Примеры их горячей любви к Богу и мужества среди страданий живо поражали его. «Господи, восклицал он иногда, научи меня идти по следам Святых Твоих. Молю Тебя, Господи, да не увлечется сердце мое суетою мира сего; просвети душу мою, чтобы она знала Тебя и Твои святые заповеди; даруй мне дар, какой Ты даровал угодникам Твоим». Глеб любил слушать Бориса; и оба брата, связанные самой нежной дружбой, были утешением отца, который дал в удел Борису Ростов, а Глебу Муром; в этих областях, населенных Финскими племенами, христианство распространялось медленно; но князья заботились ревностно о просвещении уделов своих, – «пребывая в научении Божиих словес, говорит летописец, милостыню творяще нищим и убогим, и вдовам, яко не имети у себя ничтоже, разве одежды».

Незадолго до кончины своей, Владимир отправил на печенегов Бориса, который был храбрый воин. Но не встретив нигде печенегов, молодой князь уже возвращался с похода и стоял у реки Альты, близ Переяслава¹⁵, когда дошла до него весть о смерти отца. Глубоко опечалился Борис. «Свет очей моих! восклицал он со слезами, не буду более наслаждаться благим учением и мудростью твоей!» Воины говорили Борису: «князь, с тобою отцовская дружина и войска много. Пойдем в Киев, и сядь на престол отца твоего».

– Нет, отвечал князь, не подниму руки на брата старейшего; он будет мне вместо отца.

Воины затем ушли от Бориса, при котором остались только ближайшие служители его. Между тем дали ему знать о злых умыслах Святополка, но чистая душа молодого князя отказалась верить злодейству. Наступил вечер Субботы на Воскресенье; князь слушал утреню в шатре своем; он сам читал шестопсалмие и пел молитвы; известили его, что злодеи у шатра. Князь не смутился, и по окончании утрени, еще долго молился один, готовясь к смерти.

Помолившись, Борис лег на одр; убийцы ворвались в шатер и пронзили его копьями. Любимый слуга Бориса, Венгерец Георгий, бросился защищать его; но злодеи убили его, и увидя у него на шее цепь с золотою гривною, отрубили ему голову, чтобы снять цепь; убиты были и другие княжеские отроки; не многие спаслись бегством. Рана Бориса однако не была смертельна; он еще был жив, когда привезли его к Святополку; Святополк велел довершить убийство. Это страшное преступление было совершено 24-го июля, спустя девять дней по кончине Владимира. Тело Бориса тайно перенесли в Вышгород и похоронили у церкви святого Василия.

Затем Святополк послал сказать Глебу: «отец занемог и зовет тебя». Глеб поспешил в Киев; но дорогою повредил себе ногу, слез с коня и продолжал путь водою. Ладья его остановилась по реке Смядыне близ Смоленска, когда настиг его гонец от Новгородского князя Ярослава и известил о смерти отца и убиении брата. Молодой князь сильно скорбел о смерти отца и любимого брата. «Лучше бы мне умереть с тобою, милый брат, восклицал он, чем жить в этом злом мире». Он в молитве изливал скорбь свою перед Богом, как убийцы, посланные Святополком, подъехали на ладье к ладье княжеской. Спутники Глеба схватились за оружие, чтобы защищать его; но он сказал им: «братцы, если не станем драться с ними, то они возьмут меня и отвезут к брату; а если вступим в бой, то убьют и меня и вас; плывите к берегу, прошу вас; а я останусь здесь». Спутники не хотели оставлять князя, во наконец последовали повелению его. Убийцы бросились на Глеба, который в молитве предал Богу душу свою; повар его, родом из Торков, под угрозами злодеев, перерезал ему горло. Тело князя бросили на берег и покрыли хворостом.

Третий сын Владимира Святослав, услышав об убиении Бориса и Глеба, убежал в Венгрию; но и его обрек Святополк на смерть; убийцы застигли его близ Карпатских гор. Тогда Ярослав решился отмстить за смерть братьев и укротить злодея. Во главе Варяжского войска и храбрых и великодушных Новгородцев, он пошел на Святополка, разбил его близ Любеча, и сам вступил в Киев. Но Святополк не захотел уступить престола, он просил помощи у тестя своего Болеслава польского. Вступило в Россию польское войско, предводительствуемое самим королем. Русские потерпели поражение при Буге, потеряли много городов; наконец и самый Киев принужден был сдаться полякам; и Болеслав вновь возвел на престол Святополка. Несчастный Киев, недавно опустошенный страшным пожаром, должен был терпеть владычество злодея и своеволие поляков, которые распоряжались в нем как победители. Но готовилось отмщение. И народ, и князь горели нетерпением сбросить тяготевшую над Киевом иноземную власть. Новгородцы объявили, что хотят еще сразиться с Болеславом, снарядили войско; а тем временем сам Святополк ускорил гибель свою новым злодеянием. Скучая опекою тестя, он захотел от нее освободиться, и втайне повелел умертвить всех поляков, размещенных в Киеве и по окрестностям. Сведал об этом Болеслав и поспешил удалиться, взяв из Киева, огромные сокровища, которые употребил на сооружение монастырей и церквей в Польше.

Таким образом Святополк лишился помощи поляков в то самое время, как Ярослав шел на него со значительными силами. Злодей тогда призвал себе на помощь печенегов; но ничто не могло уже отвратить от него заслуженной кары. Войска встретились у реки Альты, на том месте, где за четыре года перед сим пострадал блаженный Борис. «Кровь невинного брата вопиет к Всевышнему», воскликнул Ярослав, вступая в бой. Бой был страшный и кончился совершенным поражением Святополка, который должен был искать спасения в бегстве; но нигде не мог он найти покоя. Караемый гневом Божиим, он скитался по разным странам; постоянно казалось ему, что за ним гонятся враги, что сейчас настигнут его. В ужасе искал он укрыться от них то в лесах Польши, то в степях богемских; и наконец умер в безумии, «между Чехи и Ляхи», говорит летописец. Ужасаемая его злодеяниями, Русь знает его под названием Святополка окаянного.

Невинные же жертвы Святополка, блаженные князья Борис и Глеб, сделались вскоре предметом благоговейного уважения Руси. Как только утихла война и Ярослав вступил на престол Киевский, то он пожелал почтить останки невинно пострадавших. Знали, что князь Борис похоронен в Вышгороде; но тело Глеба нашли только через год на берегу реки Смядыни, где оно лежало между колодами в глухом лесу. Окрестные жители по временам то видели там столп огненный, то слышали дивное пение. Очистив хворост, нашли на том месте тело убиенного князя, неповрежденное временем, нетронутое ни птицами, ни зверями лесными. Отвезли его в Вышгород и похоронили близ могилы Бориса. Народ приходил поклоняться блаженным князьям, и вскоре стали тут совершаться знамения и чудеса. Когда через некоторое время сгорела церковь св. Василя, то откопали могилы князей. К общей радости обрели тела их нетленными и с торжеством перенесли их в храм, который Ярослав построил в Вышгороде. Это было в 1021-м году, 24-го июля, день убиения князя Бориса. Когда впоследствии храм этот обветшал, то новый был построен великим князем Изяславом; и в 1072-м году, 2-го мая, туда торжественно были перенесены мощи св. князей.

С этой поры память св. страстотерпцев стала праздноваться торжественно 24-го июля и 2-го мая. В честь князей воздвигались храмы; и Русь чтила в них крепких заступников своих. Малая божница или часовня ва левом берегу Альты, на месте убиения князя Бориса и кровавой битвы, привлекала богомольцев, почитателей памяти святых князей. На реке Смядыне близ Смоленска, на месте кончины св. Глеба, князь Смоленский, Ростислав, впоследствии основал Борисоглебский монастырь, вскоре прославившийся чудом. Два князя, лишенные зрения во время смут, отправляясь в южную Русь, зашли помолиться в обитель, и прозрели в самый день памяти свв. Бориса и Глеба. Когда впоследствии смуты и кровавые распри между братьями князьями раздирали Русь, то среди этих преступных распрей она, любила вспоминать о двух страстотерпцах, первенцах христианской Руси, которые так ярко сияли братскою любовью и безропотною покорностью. Она называла их первыми весенними цветами новопросвещенной земли Русской и твердо верила в их загробном участии в ее судьбе. Жития Бориса и Глеба, написанные вскоре по кончине их черноризцем Иаковом, а потом Нестором, были любимым чтением в 11-м и 12-м веке.

Иногда житие их читалось в церкви вместо паремий и завершалось молитвенным пением в честь страстотерпцев, «молящихся за новые люди христианские и сродники свои». Поминая их братскую любовь, просили их молить Бога, да дарует сим и единение, и избавит от междоусобной брани.

С 1019-го года начал княжить Ярослав, названный при крещении Георгием или Юрием, и долголетнее княжение его (1019–1054) упрочило то, что было начато при великом князе Владимире. Ревностный в вере, заботливый о благе подданных своих, Ярослав старался о распространении веры и христианского просвещения. При нем значительно умножилось число епархий, построено много храмов, дополнен церковный устав Владимиров. Устав Ярослава определил точнее границы между судом церковным и судом гражданским; и только власти гражданской предоставил право налагать уголовные наказания.

Из храмов, построенных тем временем, особенно замечательны: соборный храм Софии, Премудрости Божией, в Новгороде; и Софийский храм в Киеве. Храм Софийский в Новгороде был построен еще первым Новгородским епископом Иоакимом; но храм этот сгорел; и сын Ярослава, князь Владимир, воздвиг новый Софийский собор, который сделался главною святынею города. Его строили и украшали мастера из Греции; он стоит и доныне; доныне сохранилась в нем отчасти и древняя иконопись. Особенно достойно внимания изображение Христа Спасителя, под самым куполом храма. О сем образе древнее предание гласит, что Христос был написан по желанию епископа, с благословляющею рукою; но на другой день епископ увидел, что положение руки изменено. Он повелел исправить; но случилось то же самое. Исправляли до трех раз; и наконец от самого образа был услышан голос, повелевающий написать Спасителя не с благословляющей рукой, а с рукой сжатою. «В сей руке, вещал таинственный голос, держу великий Новгород; когда раскроется рука, то и городу конец».

Храмы часто строились в знак благодарности за победу, за избавление от опасности, или другие подобные счастливые события. Рано встречаем мы в русских глубоко христианское чувство, побуждавшее воздавать Богу славу за успех наших дел. Не воздвигали памятников, передающих потомству прославленное имя человека, но строили церковь во имя Господа, даровавшего успех; или во имя пресвятой Богоматери, к заступничеству коей народ русский прибегал с любовью. Еще при Владимире был построен в Василеве храм Преображения, потому что в этот день князь был избавлен от опасности, грозившей ему на войне. При Ярославе, Мстислав, князь Тмутараканский, Ярославов брат, воздвиг храм Богоматери после победы над вождем Косогов, Редедею. Сам Ярослав воздвиг в Киеве соборный храм св. Софии в благодарность за победу. В 1036-м году в Новгороде он получил известие, что печенеги обступили Киев. Собрав наскоро рать, он поспешил в столицу свою; под самым Киевом произошло жестокое сражение, длившееся весь день; к вечеру печенеги побежали, и с этих пор эти дикие кочевники более не тревожили Россию. Тогда Ярослав заложил каменный собор на том самом поле, где была битва, заключив это поле в черту города, который он окружил стеною с несколькими воротами. Главные ворота, с церковью Благовещения над ними, стали называться Златыми вратами.

Софийский собор, построенный и украшенный Греческими мастерами, превосходил богатством и великолепием все церкви, до той поры построенные на Руси. Он отчасти был подражанием храма Софийского в Царьграде; но между тем как храм Софийский в Царьграде был посвящен Христу, Слову и Премудрости Бога, наши Софийские храмы в Киеве и Новгороде праздновали пресвятой Богородице. Слова Притчи Соломоновой: «Премудрость (София) созда себе дом и утверди столпов седьмь» понимали как указание и на святую Церковь, основанную Христом Божией Премудростью и утвержденную на семи таинствах и семи соборах; и в то же время – как указание на пресвятую Богородицу, соделавшуюся домом воплотившегося в ней Христа. Киевский Софийский собор имел храмовым праздником своим день рождества Богоматери; Новгородский – день Ея успения. До ныне цело в обновленном Киевском соборе древнее мозаичное изображение Богоматери, работы Греческих мастеров. Исполинского роста, с воздетыми к небу руками, святая матерь Божия стоит на золотом камне как на незыблемом основании и слывет в устах народа Несокрушимою стеною. При софийском соборе был и дом Митрополиту, который прежде жил преимущественно в Переяславле.

Ярослав воздвигал храмы и в отдаленных окраинах своей державы. Так он построил храм св. Георгия в городе Юрьеве, им же основанном в земле, заселенной Летским и Чудским племенами нынешней Лифляндии, которая уже тогда принадлежала России. Этот древний Русский город мы долго звали немецким именем Дерпта или Дорпата. Не далеко от Софийского собора Ярослав соорудил еще две церкви и при них монастыри: один, Георгиевский, во имя своего Ангела; другой, Ирининский, в честь супруги своей Ирины, дочери Шведского короля, принявшей при пострижении имя Анны. При Ярославе было положено начало монастырю Киево-Печерскому, о чем будет рассказано далее; при нем же был основан монастырь Новоторжский пр. Ефремом.

Ефрем был родом из Венгрии; вместе с двумя братьями, Георгием и Моисеем, он прибыл в Россию, когда Стефан, король Венгерский, возбудил у себя гонение против христиан Восточного вероисповедания. Вступив в услужение блаженному князю Борису, все три брата служили ему верно, и один из них, Георий, умер защищая господина своего. Когда Ефрем, бывший в Ростове, узнал о смерти его, он поспешил на берег реки Альты, где совершилось преступление, и стал искать тело брата, но нашел только отрубленную голову его. Взяв этот единственный остаток любимого брата, он удалился от мира и принял иночество. Поселился он на берегу реки Тверцы, около селения Новый торг, и основал тут странноприимный дом; а впоследствии, когда открылись мощи святых князей Бориса и Глеба, то создал во имя их церковь и при ней монастырь. В нем жил он до самой кончины, (1053) усердно служа бедным и больным, подвизаясь в посте и молитве, и верно храня память тех, которых так горячо любил. Он завещал положить с собою в могилу голову любимого брата.

Третий брат, Моисей, по смерти Бориса нашел убежище у сестры его Предславы; но попал в число пленных, которых Болеслав увел из России. В Польше его удивительная красота, возбудила любовь одной прекрасной и знатной польки, которая предложила ему руку свою и все свое богатство. Но Моисей уже дал обет посвятить Богу жизнь, и ничто не могло склонить его нарушить обет; ни приманка красоты и богатства, ни наконец заточение и страшные истязания, коим подвергла его злая женщина, купившая его себе в рабы. В 1030-м году, когда Ярослав возвратил России все взятое Болеславом, Моисей прибыл опять в Россию с прочими пленными, и Вступил в монастырь Киево-Печерский, где прославился святою жизнью.

При умножении храмов, и служба церковная принимала большее великолепие. Греки, прибывшие из Царьграда, ввели в Россию демественное¹⁶ пение на восемь голосов. Прежде того уставщиками церковного пения были у нас Балканские Славяне.

Ярослав постоянно заботился о распространении просвещения в народе. Он от своего имения назначал церковнослужителям особое жалованье с тем, чтобы они чаще собирали народ в церкви и учили его закону Божию; в Новгороде завел большое училище, в котором до трех сот детей пресвитеров и старост получали образование; сам следил за успехами учения, выписывал книги из Греции и Болгарии, и повелевал их переводить и списывать. Собрав много книг он основал при Киево-Софийском соборе первую значительную библиотеку. Летописец наш высоко ценит в Ярославе его любовь к просвещению. «Ярослав, пишет он, весьма любил книги и прилежно читал их и днем и ночью; собрал он много писцов и велел им переводить книги с греческого языка на славянский. Так написали много книг, которыми просвещаются верные люди, наслаждаясь учением Божественным. Как один вспашет землю, другой посеет, а иные пожнут и едят нескудную пищу; так и здесь: Владимир вспахал и умягчил землю, просветив ее святым крещением; а Ярослав засеял словами книжными сердца людей; а мы пожинаем, учение приемля книжное. Великая польза, – прибавляет летописец, – бывает от учения книжного. Книги указывают и учат нас пути покаяния; мудрость и воздержание обретаем мы от слов книжных. Эти реки, напояющие вселенную; это исходища мудрости».

Заметим здесь кстати, что в это время вся Западная Европа, следовавшая римскому вероисповеданию, имела св. Писание и Богослужение только на языке латинском, недоступном народу. Только в Англии были сделаны попытки перевести Писание на народный язык; но иноком Бедою (735) и королем Альфредом (900) были переведены только Евангеле и Псалтирь. Славянске же народы православные, и в том числе Россия, благодаря святым первоучителям, имели на народном языке и св. Писание и Богослужение.

В 1034-м году был поставлен в Новгороде епископ из русских, Лука Жидята. Конечно Русский епископ мог успешнее действовать на народ, чем грек, не знавший русского языка; или болгарин, который хотя и легко был понимаем народом, но все-таки находился в среде ему несколько чуждой. От первого русского епископа сохранилось поучение, одно из древнейших памятников нашей духовной письменности. Оно просто и общедоступно; видно, что святой епископ Лука, муж ученый и переводивший греческие книги, хорошо понимал, что людям новообращенным не столь необходимо знать отвлеченные догматы веры, сколько простые, ежедневные обязанности христианина.

«Прежде всего должны мы, братья», так писал святой епископ, «храните сию заповедь: веровать во единого Бога, в Троице славимого; во Отца и Сына и Святого Духа, как научили апостолы и утвердили святые отцы: верою во единого Бога.... (до конца). Веруйте воскресению, жизни вечной, вечной муке грешников. Не ленитесь ходить в церковь, к заутрени, к обедне и к вечерни; и в своей клети, отходя ко сну, поклонись Богу.... В церкви стойте со страхом Божиим, не разговаривайте, не думайте ни о чем другом; но молите Бога всею душою, да простит вам Бог грехи. Имейте любовь ко всякому человеку: и не будь у вас на сердце одно, а на устах другое.... Люби правду, и за правду, за Божий закон, будь готов положить са мую жизнь свою.... Прощайте брат брату и всякому человеку, и не платите злом за зло.... Не осуждай ближнего и мысленно, помня свои грехи чтобы и тебя Бог не осудил. Милуйте странных, заключенных в темнице, и к своим сиротам (рабам) будьте милостивы; тот весьма милостив, кто оберегает от скорби своих домашних. Бесовских игрищ творить не следует, также как и говорить хульные слова и сердиться ежедневно; не унижай других; не смейся ни над кем, В несчастии терпи; имея упование на Бога. Не будьте буйны, горды; а считайте других лучше себя; помните, что быть может, завтра будете смрад, гной, черви. Будьте смирны, кротки, не многоречивы; будьте и слушателями и исполнителями закона Божия; у гордого в сердце диавол; и Божие слово не прильнет к нему. Почитайте старого человека и родителей своих; не клянитесь именем Божиим; судите по правде, взяток не берите; денег в рост не давайте; Бога бойтесь, князя чтите; повинуйтесь сперва Богу, потом государю; чтите иерея Божия, чтите и слуг церковных. Не убивай, не укради, не лги; не будь лживым свидетелем. Не пей не во время и пей умеренно. Не будь ни гневлив, ни дерзок; с радующимися радуйся; с печальными скорби; не ешьте нечистого, святые дни чтите. Бог же мира со всеми, аминь».

Епископ Лука, равно как и предместник его Иоаким, правивший долго церковью Новгородской, много сделали для просвещения края. Они положены в Софийском соборе, и вспоминаются 11-го февраля.

Около того же времени видим мы на святительском престоле и первого Русского митрополита, Иллариона. Скончался Феопемпт, четвертый митрополит, присланный из Царьграда; Россия в то время была, не в дружественных сношениях с Грецией. Недавно, во время войны, император греческий, Константин Мономах, ослепил 800 Русских пленных, в числе их любимого воеводу Ярослава, Вышату. С тех пор мир был заключен, но сношения были не дружеские. Вследствие ли этого, или просто потому, что было конечно неудобно ждать митрополита из Греции, иногда долго, и затем иметь во главе Русской Церкви человека, незнакомого с русским языком; но Ярослав, пождав года два после кончины Феопемпта, предложил епископам избрать в митрополиты Русского. В это время славился святостью жизни Илларион, священник села Берестова, загородного села великого князя. «Муж благий и книжный, и постник», как говорит о нем летописец. Илларион любил уединение и часто ходил молиться на лесистый холм над Днепром; в этом холме он нашел или выкопал себе маленькую, двухсаженную пещерку; и в ней предавался молитве и богомыслию. Но не долго мог он жить в уединении; собор епископов в 1051-м году единодушно избрал его в митрополиты. Впоследствии благословенная грамота патриарха Цареградского утвердила его в этом сане.

Ничего неизвестно о деятельности Иллариона в сане митрополита; не знают, до какого года он правил Церковью, но недавно найденные его сочинения вполне объясняют, почему современные ему епископы оказывали ему такое высокое уважение. Эти сочинения: о законе и благодати, и похвала кагану Владимиру; исповедание веры, и нравственное наставление, замечательные глубиною и силою мысли, просвещенной знанием слова Божия, дышат живостью и пламенною верою. Как видно, христианское просвещение уже глубоко проникло в души, если в новоокрещенной Руси мог явиться такой проповедник, как митрополит Илларион.

С живым одушевлением изображает он начало просвещения Руси верою христианскою; от лица всей земли Русской выражает благодарность равноапостольному Владимиру. Похвала Владимиру заключается молитвою Богу; и Русь хранила обычай в день нового года произносить при богослужении эту молитву первого Русского митрополита, который еще живо помнил начало просвещения ее.

«Ты, Владыко, Царю и Боже наш, высокий и славный, взывает митрополит от лица новопросвещенной Руси, – помяни, как Благий, нас, убогих Твоих. Хотя и не имеем мы добрых дел; но спаси нас по великой милости Твоей, ибо мы люди Твои и овцы пажити Твоей; мы стадо, которое недавно начал Ты пасти, исторгши от пагубы идолослужения. Пастырь добрый, положивший душу свою за овец, не оставь нас, хотя мы и доселе блуждаем; не отвергни нас, хотя мы и доселе согрешаем пред Тобою как рабы новокупленные, ни в чем неумеющие угодить господину своему. Плачем, просим, молим и каемся; каемся о злых делах наших; просим, да пошлешь страх Твой в сердца наши; молим, да помилуешь нас на страшном суде Твоем. Спаси нас, ущедри, призри, посети, умилосердись, помилуй; ибо Твое есмы создание и дело рук Твоих. Если на беззакония наши смотришь, Господи, то кто постоит? Если воздашь по делам нашим, то кто спасется? Доколе Ты на нас с благостью смотришь, благоденствуем; а если посмотришь с яростью, то исчезаем как утренняя роса; не устоим как прах „перед лицом ветра... Все благое от Тебя, Господи, на нас приходит; а все неправедное от нас к Тебе, ибо все мы уклонились; ни один из нас не трудится о небесном; а все заботимся о житейском. Потому и боимся, как бы Ты не погубил нас, как уклонившихся от путей Твоих. Но потерпи на нас, Долготерпеливый; рабов Своих Сам направь на истину Твою, научая нас творить волю Твою, ибо Ты еси Бог наш, и мы люди Твои. Не воздеваем рук наших к Богу иному; не следуем лжепророку, не держимся учения еретического, но Тебя призываем, Бога истинного... Доколе стоит мир сей, избави нас от искушения, и не предай нас в руки иноплеменников; да не назовутся люди Твои людьми плененными и пришельцами в земле не своей. Мало показни, а много помилуй; мало уязви, а вскоре исцели; ибо не терпит естество наше долго носить гнев Твой, как не терпит стебель огня. Врагов укроти; мир утверди; изобилие даруй; государя нашего храни; бояр умудри; грады распространи; Церковь возрасти; достояние Твое соблюди; мужей, жен, детей спаси; сущих в рабстве, в пленении, в темницах, и в заточении, и в путешествии, и в плавании, в алчбе, жажде и наготе; всех утешь и обрадуй, подавая им радость душевную и телесную».

Это только часть прекрасной молитвы, выражающей глубокое смирение и упование на милость Божью.

В 1054-м году умер Ярослав, достойный преемник великого отца своего, просветителя Руси. Его благочестие было искренно и глубоко, хотя несколько граничило с суеверием. Так например, он велел вырыть кости дядей своих, Ярополка и Олега, и совершить над ними крещение, его любовь к просвещению приносила благие плоды; благодаря его заботам, открывалась народу возможность узнать слово Божие и творения святых отцов; и число книг значительно умножилось на Руси.

Ярослав имел многочисленное семейство, и брачными союзами породнился с значительнейшими государями Европы: из дочерей его одна была за Гаральдом, королем Норвежским, другая за Французским королем, Генрихом I; третья за королем Венгерским, Андреем; один из сыновей его был женат на царевне Греческой; другой на дочери короля Польского; есть предание, что за одним из сыновей его была Гида, дочь Английского короля Гаральда. Шведские и Английские принцы посещали двор Русского великого князя и находили у него безопасное убежище, когда их постигало несчастье. Эти родственные и дружеские сношения с иностранцами предвещали и дальнейшие успехи просвещения, и усиление государственного значения России в Европе. Но к сожалению, бедствия, впоследствии постигшие Россию, задержали ход ее развития.

Очень скоро по кончине Ярослава начались междоусобия между князьями. Ярослав оставил великокняжеский престол старшему сыну своему Изяславу, и всем сыновьям завещал жить между собою в мире; но этот завет скоро был нарушен; и междоусобия в семье Ярослава были началом длинного ряда почти непрерывавшихся междоусобных браней, которые в продолжение столетий волновали Русь. Тяжко страдал от них народ; пользуясь ими, дикие Половцы грабили и жгли города и села; Русские князья враждуя между собою, осадили Русские города; Киев снова видел в стенах своих войска поляков, призванных самим Изяславом, когда мятеж народный принудил его оставить столицу свою.

Заметим, однако, к чести сыновей Ярослава, что, как и отец их, они заботились о просвещении Руси, что при Изяславе по совещании с князьями и боярами, была уничтожена смертная казнь; что князья Святослав и Всеволод были люди очень просвещенные; Всеволод знал пять языков; Святослав, «собрав множество драгоценных книг, – говорит древний писатель, наполнил ими свои клети». Драгоценные памятники древней письменности, уцелевшие до нас, относятся ко времени Ярославовых сыновей: это два Изборника Святослава, содержавшие отрывки из сочинений Греческих отцов Церкви, переведенные на славянский язык; один из них украшен рисунками, изображающими Святослава с женою и пятью сыновьями; Остромирово Евангелие, списанное диаконом Григорием для Новгородского посадника Остромира, в 1056 году; к нему приложены святцы; древняя месячная Минея, писанная для Новгородского женского монастыря, и несколько других Богослужебных книг.

Особенно славился благочестием и любовью к духовному просвещению старший сын Ярослава, Владимир, князь Новгородский, строитель Новгородского Софийского собора. Храбрый великодушный, он прославился тоже воинскими подвигами и умер в молодых еще годах. Для него были списаны в Новгороде книги пророческие с приложением толкований святых Отцов. Этот молодой сын Ярослава причислен Церковью к лику Святых. Гробница его в Новгородском соборе, где почиет и мать его Ирина, в иночестве Анна. Сам Ярослав положен в построенном им Киево-Софийском соборе. Там и ныне его мраморная гробница.

Однако, вопреки ревностным стараниям князей и епископов, вера и просвещение распространялись довольно медленно среди народа, особенно в некоторых областях. Вера христианская водворилась легко в Киеве и южных областях, близких к Киеву, где уже давно знали о вере Христовой, и где благовествование облегчалось тем, что население было одноплеменное, славянское; но даже и тут, конечно, много языческих обрядов, обычаев и даже верований жило среди народа, принявшего крещение. Гораздо медленнее еще распространялась вера в восточных и северо-восточных областях, где между славянами жили Чудские и Финские племена; не только при Ярославе, но и позднее еще благовестникам приходилось бороться с укоренившимися языческими верованиями и с жрецами или волхвами, которые, ради выгод своих, старались отклонить народ от христианства. Случалось ли народное бедствие, языческие волхвы и жрецы приписывали несчастье гневу оставленных древних богов, и призывали народ к соблюдению древних языческих обрядов. Между принявшими крещение не все, конечно, поняли силу и значение новой веры: а таковых легко было смутить. Таким образом долго хранилось в народе двоеверие – наружное соблюдение христианского закона с тайною приверженностью к обрядам и суевериям языческим.

В 1024-м году, при Ярославе во время голода в земле Суздальской, некоторые люди стали мутить народ, приписывая бедствие колдуньям; и стали избивать старух, мнимых волшебниц. Через несколько лет, то же повторилось в Ростове, но с большею силою. Во время голода, два Чудсткие волхва, из города Ярославля, произвели в народе волнение, уверяя, будто женщины скрывают у себя – кто хлеб, кто мясо; и что это причина голода. Им удалось набрать шайку в 3оо человек, и с ней они прошли от Ростова до Белоозера, избивая самых богатых женщин и забирая все их имущество. В то время княжеский воевода Ян собирал на Белом озере дань для князя. Он велел привести к себе волхвов; долго народ не выдавал их, боясь их силы; наконец их привели к Яну и на расспросы его они открыли ему свои верования. Они говорили, что тело человеческое, истлевающее в могиле, сотворено диаволом; а душа, живущая вечно, создана Богом небесным; что боги их, черные, крылатые и живущие в бездне, помогают им, открывая им тайны, сокровенные от прочих людей. Ян отдал их тем, у кого они избили родственниц, и мнимые волхвы были повешены.

Подобные языческие верования были распространены в Ростове, Муроме, и других местностях, заселенных чудскими племенами. Тщетно трудился в Ростове первый епископ Феодор, посланный туда, еще Владимиром; он принужден был удалиться в поселение, которое сделалось потом городом Суздалем. Тщетны были старания и благочестивого князя Бориса, с которым епископ Феодор пытался возвратиться к пастве своей. Построен был в Ростове деревянный соборный храм в честь Богоматери; но вера не принималась; и Феодор вторично удалился, и кончил жизнь в Суздале, где его похоронили и где глубоко чтится его память. Так многие крестились вопреки усилиям волхвов. Второй епископ Ростовский, грек Илларион, был тоже изгнан язычниками. Они готовили ту же участь и третьему епископу, Леонтию, Киевскому иноку, прибывшему в Ростов около 1050-го года. Леонтий старался кротостью и любовью привлечь к себе народ, призывая его к покаянию и к жизни вечной чрез веру во Христа; язычники осыпали его бранью, жестоко били, и наконец выгнали из города. Но св. Леонтий был готов все претерпеть ради Христа, и не оставил дела своего. Он удалился только на небольшое расстояние от города, и поселившись близ ручья Брутовщины, поставил там малый храм во имя архистратига Михаила; стал зазывать к себе детей, ласкал и кормил их. Дети полюбили его и охотно слушали его поучения и рассказы о милосердом Спасителе. Вскоре за детьми последовали и родители их; и некоторые, уверовав, приняли от Леонтия святое крещение. В его бедном храме стали собираться новообращенные; и Леонтий, видя, что число христиан умножается, решился возвратиться в город, и в соборном храме собирал и поучал уверовавших. Но успех его благовествования раздражал закоснелых язычников; и однажды целая толпа, вооруженная оружием и дубинами, устремилась к нему, чтобы его убить. Священнослужители, бывшие при нем, испугались; но Леонтий с невозмутимым спокойствием говорил им: «не бойтесь, дети, без воли Божией ничто не будет». Облекшись в святительские ризы, он вышел к разъяренным язычникам. «Когда они увидели лице его, подобное лицу Ангела, говорит писатель его жития, они пали, пораженные внезапною слепотою. Леонтий молитвою исцелил их». Многие уверовали и крестились. Святитель, продолжая усердно поучать паству свою, рукополагал священников и диаконов, которые помогали ему. Но Леонтий все-таки не мог обратить к Богу всей заблуждающейся Чуди, и Господь сподобил его положить жизнь за веру. Он принял мученическую смерть от язычников около 1073-го года. Преемник св. Леонтия, св. Исаия, обходил со словом Евангельским всю обширную область Ростовскую, в состав коей входили нынешние губернии: Владимирская, Ярославская и часть Олонецкой; но языческие верования сильно поддерживались Чудскими волхвами, и успехи христианства были медленны; еще в двенадцатом веке в Чудском конце Ростова стоял кумир Волоса, который был сокрушен другим святым подвижником, Авраамием Ростовским.

Муром тоже упорно сопротивлялся введению христианской веры; и князь Глеб, сын Владимира, не мог даже жить в самом городе, а поселился в двенадцати верстах от него; напрасны были все его заботы о просвещении страны верою истинною; по убиении его, Муром долго оставался без христианского князя, потому что никто не хотел брать в удел этой дикой Чудской страны и язычество оставалось в ней почти нетронутым до двенадцатого века.

В Новгороде тоже вера долго не утверждалась, и так было сильно влияние враждебное христианству, что лет около 6о-ти после Владимира, около того же времени, когда волхвы смущали население Ростова и Белоозера, волхв или кудесник, появившийся в Новгороде, легко привлек к себе весь народ. Он хулил веру Христову, обещал восстановить старую вру; говорил, что пройдет пешком через Волхов. Народ верил ему и собирался вокруг него, волнуясь в ожидании обещанного. В то время, как происходило шумное сборище, епископ, облекшись в святительские одеяния, вышел на площадь. Держа в руке крест, он обратился к народу. «Кто, спросил он, хочет стать за крест Христов, и кто за прежнюю веру?» Ослепленная толпа вся бросилась к обманщику-кудеснику, и только князь с дружиною приложился к святому кресту. Но князь, видя народное волнение, решился казнить обманщика; он подошел к нему и спросил, знает ли он, что будет с ним в тот же день. – «Я сделаю великие чудеса», отвечал кудесник. «Нет», сказал князь, и топором рассек ему голову. Кудесник пал мертвый, и толпа разошлась, убедясь в заблуждении своем.

Такой же лжепророк появился и в Киеве, и уверял, что через пять лет Днепр потечет назад, и что Греческая земля станет на место Русской, а Русская на место Греческой; но Киевский народ, более крепкий в вере, не дал смутить себя этими нелепыми баснями. «Верные смеялись над волхвом, пишет Нестор, и говорили ему: бес играет тобою на пагубу тебе. – И волхв в одну ночь пропал без вести».

Таким явлениям могли противодействовать только успехи истинного христианского просвещения; и как митрополиты, так и князья заботились об этом. По кончине Иллариона, в Киев вновь присылались митрополиты из Греции; и некоторые из них были мужи замечательные христианскою мудростью и высоким благочестием. Таковым был Георгий, который восемь лет правил Церковью (1072–1080), и потом удалился в Царьград по причине междоусобий Изяслава с братьями; таковым был в особенности митрополит Иоанн II, которого звали у нас пророком Господним, добрым и блаженным пастырем. «Он был мудр, искусный в книгах и учении, говорит Нестор, милостив к убогим и вдовицам, ласков ко всякому, богатому и бедному; смирен, кроток и молчалив: обладал даром слова; утешал печальных святыми беседами; такого не было на Руси и не будет».

Более же всего подвинули христианское просвещение иноческие обители, которых образовалось особенно много со второй половины одиннадцатого века. Вызванные живою потребностью духа, стремящегося к жизни для Бога, они воспитали дивных подвижников и благовестников, полных веры и силы духа. Выше всех стоит в этом отношений обитель Печерская, средоточие христианского образования; она сияла, всей Руси светом высоких христианских подвигов и живой, горячей веры.

При Владимире, вслед за крещением Руси, на Киевских горах уже стали строиться монастыри, и появились черноризцы; первые обители были основаны греками, прибывшими с первым митрополитом; затем при Ярославле число монастырей умножилось; но монастыри, основанные пришельцами и князьями, не указывают еще на развитие иноческой жизни на Руси. Эта жизнь стала развиваться особенно сильно с основания Киево-Печерского монастыря, сделавшегося любимою родной святынею Руси, и имевшего громадное влияние на ход духовного просвещения.

С тех пор как на Востоке утвердились магометане, иноческая жизнь оскудела в странах, где она первоначально возникла: в Египте, Палестине, Сирии; но держались еще крепко в Греции, и с особенною силою развилась на горе Афонской, находящейся на границе мира Греческого и Славянского. Издалека стекались на Афон богомольцы и любители иноческого жития; из Царьграда, Рима, из Греции, из новопросвещенных земель Славянских, и из Греческих областей почти сплошь заселенных Славянами, как Македония и Пелопонез. Потому Афонская гора имела особенное значение для Славян, и стала рано известна России, которая в первую пору просвещения своего находилась в частых и близких сношениях с Болгарией и Грецией. Уже в конце десятого века считалось на Афоне 18о монастырей: особенно славились Ксиропотамский, Ватопедский, Есфигмен, Иверский, скоро возникали и Славянские монастыри; между прочим, Русский, в честь Успения Богородицы, Ксилургу. К нему впоследствии присоединен монастырь св. Пантелеимона, который доныне называется Русским или Русиком. Греческие и Болгарские иноки рассказывали в России о святой горе Афонской; ходили туда и Русские богомольцы, и рассказами своими о святых подвижниках возбуждали в новопросвещенных Русских ревность к иноческому житию.

Такою ревностью воспламенился юноша Антипа, уроженец Любеча (ныне местечко Черниговской губернии). «Господь вложил ему в сердце идти странствовать, говорит наш летописец, и пошел он на Святую гору; и обходив монастыри, полюбил иночество и попросил пострижения у игумена одного монастыря. Тот постриг его, и дал ему имя Антоний». И стал жить Антоний сперва в монастыре Есфигмене, а потом в уединенной пещере, иссеченной в скале над морем; доныне показывают путешественникам эту пещеру и при ней церковь.

Антоний провел несколько лет на святой горе; игумен, видя, что он может поучать других трудному пути подвижничества, сказал ему: «возвратись на Русь, и да будет с тобой благословение от Святой горы. Через тебя размножатся иноки на Руси. Иди с миром».

Антоний пришел в Киев, и стал ходить по монастырям, но – «так уже Богу было угодно» – прибавляет летописец – не понравилось ему в них. И стал он ходить по дебрям и по горам, ища, где бы Бог указал ему жить. И пришел на холм, где Илларион вырыл пещерку,и полюбилось ему это место; и стал он молиться Богу со слезами, говоря: «утверди меня на месте сем, и да будет на нем благословение Святой горы и моего игумена, который меня постриг». И стал он тут жить, молился Богу, ел сухой хлеб, и то через день, и воду пил в меру; копал пещеру свою, трудился днем и ночью.

Это было, как полагают, в последних годах княжения Ярослава, а может быть и несколько ранее.

Вскоре после того как Антоний поселился в пещере, о нем узнали окрестные жители, и стали приходить к нему добрые люди и приносили все нужное. И прошла о нем слава как о святом человеке, и стали приходить к нему просить благословения и молитвы. Скоро нашлись и подражатели его жития. Из первых при нем был священник Никон.

В то же время Господь призывал к иноческой жизни и другого избранника своего, который с Антонием должен был сделаться основателем Русского иночества. Он родился в Василеве, верстах в 4о от Киева, от родителей богатых, с коими еще ребенком переселился в Курск. С ранних лет являл он благочестие и горячее желание трудиться для Бога. Воспитанный в богатом доме, он не любил ни богатства, ни радостей мира, а любил ходить в церковь, где с благоговейным вниманием слушал божественную службу и чтение. Он упросил родителей отдать его в училище; и наставники дивились его быстрым успехам, его кротости, смирению и послушанию. Никогда не ссорился он с товарищами, а старался мирить ссорившихся, всем служить и помогать. На тринадцатом году он лишился отца, и остался с братом наследником богатого имения, под попечительством матери; но тут началась для него трудная жизнь; мать, страстно любившая его, желала воспитать сына для мира, для земных радостей и земного величия; а в юноше с каждым годом крепло стремление к иной жизни, к жизни для Бога. Он отдавал бедным свои хорошие одежды, а сам носил худое платье; удалялся от богатых и знатных товарищей, а ходил помогать рабам и земледельцам в поле. Возгорелось в нем желание посетить места, где жил и страдал Спаситель; и он однажды тайно ушел из дому и пристал к странникам, шедшим в Иерусалим; но мать догнала его, жестоко избила, заперла его и не давала ему есть в продолжении нескольких дней; даже заковала ему ноги в цепи.

Живя с матерью, он ходил беспрестанно в церковь. Заметив, что часто не бывало обедни по недостатку просфор, он стал печь просфоры, и приносил их в церковь для божественной службы; другие же продавал и вырученные деньги раздавал бедным. Сверстники смеялись над ним; мать бранила его, находя такое занятие унизительным. «Любезная мать, кротко возражал он, Иисус Христос не дал ли нам пример смирения, сам смирив себя ради нашего спасения? И может ли быть унизительным для меня приготовлять хлеб, который претворится в пречистое тело его?» На время мать успокаивалась; но потом снова гневалась на сына.

Прошло несколько лет; юноша, постоянно преследуемый матерью, оставил Курск, и стал жить в другом городе у священника, занимаясь печением просфор; но мать воротила его. Начальник города, зная его, оказал ему покровительство, и юноша стал служить в его домовой церкви. Все, что он получал, он отдавал нищим, и хранил строгий пост; желая страдать для Господа, он всегда, носил на теле железные вериги и железный пояс; но никто по лицу его не мог заметить, какие страдания он переносит; он же с радостью терпел все, желая тем угодить Господу. Добрый градоначальник уважал в юноше его ревность к Богу; но с матерью продолжалась борьба. Ничем однако не могла она погасить в сыне любви к подвижнической жизни; эта любовь возгоралась в нем все сильнее; он уже стал помышлять о том, как бы совсем оставить мир; часто задумывался над словами евангельскими: «аще кто не оставит отца и матери, и вслед Мене не идет, несть Мене достоин». Манило его и милостивое обещание: «приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы»; он решился постричься в иноки. Было ему около двадцати трех лет, когда наслышавшись о киевских монастырях, он отправился пешком в Киев, взяв с собою только немного хлеба. Следуя издали за купеческим обозом, он прибыл в Киев через три недели. Но тщетно обходил он все монастыри; нигде не захотели принять бедного, худо одетого странника. Услышал он о великом отшельнике Антонии и пошел к нему. Пав ему в ноги, он со слезами молил отшельника принять его.

– Чадо, говорил Антоний, трудно тебе будет в этой тесной пещере; а ты еще юн; не стерпишь нашего житья.

– Господь привел меня к тебе, отец мой, умолял юноша; все, что повелишь, буду делать.

Антоний понял, что в юноше истинное стремление к подвижнической жизни, и сказал: «Благословен Бог, давший тебе такое желание; вот тебе место, Живи здесь».

Никон постриг юношу, назвав его Феодосием; и стал он жить с отшельниками, как они, трудясь и молясь. «И можно было видеть, говорить летописец Нестор, три светила, сиявшие в пещере и разгонявшие тьму бесовскую молитвою и постом; разумею преподобного Атония, блаженного Феодосия и Великого Никона; они в пещере молились Богу, и Бог был с ними».

Между тем число подвижников возрастало. Прибыли Моисей Угрин (венгерец) уже испытанный тяжелыми страданиями; богатый купец Торопецкий, Чернь, который отказавшись от богатства своего и приняв в иночестве имя Исаакия, предался самым строгим подвигам затворнической жизни, и другие. Трудами иноков пещера значительно расширилась; все они вели строгую жизнь, проводя дни и ночи в молитве и трудах и смиряя душу воздержанием.

Между там мать Феодосия усердно искала сына, и только через четыре года, от пришельцев из Киева узнала, что они видели в Киеве молодого человека, ходившего по монастырям и искавшего пострижения. Она поспешила туда, надеясь еще вернуть сына, и отыскала его в пещере. Но Феодосий уже был пострижен; и напрасны остались ее слезы и моления. Наконец она сама, убежденная сыном, решилась поступить в женский монастырь св. Николая. Этот монастырь находился близ могилы Аскольда при древней церкви св. Николая. Некоторые приписывают основание его еще княгине Ольге.

Слава Антония привлекала все более и более посетителей; и во многих возникало стремление к подвижнической жизни. Антоний хотя и любил уединение и безмолвие, принимал ласково посетителей й беседовал с ними, наставляя их. Между частыми посетителями пещеры был юноша, сын первого боярина великого князя Изяслава. Он любил слушать беседы Антония о благах небесных, о любви Спасителя к людям; и в сердце его возгорелось желание отречься от пышности мира, чтобы угождать Богу трудами и лишениями. И вот однажды он прибыл к пещере в пышной одежде, на богато убранном коне, окруженный многочисленною прислугою. Пал он к ногам Антония, и сложив с себя богатую одежду, объявил, что так же слагает и всю прелесть мира, желая работать Богу. Антоний старался удержать его от такого решения, которым мог быть недоволен его отец; напоминал и о важности обета.

– Помни, чадо, говорил он, кому обещаешься, и чей воин хочешь быть; помни, что невидимо предстоят ангелы Божии, приемля обещание твое; а может быть отец твой захочет взять тебя обратно.

Юноша был непоколебим, и тогда Антоний принял его; Никон постриг его и назвал Варлаамом. Вскоре затем и другой придворный, любимец великого князя, принял пострижение с именем Ефрема. Великий князь был крайне недоволен, что пещера отнимает у него лучших людей. Он призвал Никона и гневно спросил: «ты ли постриг их?»

– Благословением Божиим я постриг, отвечал Никон; а Царь небесный призвал их на сей подвиг.

– Убеди их возвратиться домой, сказал Изяслав; не то пошлю всех вас в заточение, а пещеру велю раскопать.

– Делай, что хочешь, отвечал Никон; я не могу отнимать воинов у Царя небесного.

Антоний, узнав о гневе великого князя, хотел было удалиться из Киева; но супруга Изяслава, дочь польского короля Болеслава II, рассказала как из их страны были изгнаны иноки, и как вследствие этого гнев Божий постиг Польшу. Склонясь на ее убеждения, Изяслав послал просить Антония остаться, и вскоре сам с дружиною посетил его.

Между тем отец Варлаама употреблял все средства, чтобы возвратить сына к прежней жизни. Он долго убеждал его; но видя, что это оставалось без пользы, он силою взял сына из пещеры, снял с него иноческую одежду, и одел в боярскую; но Варлаам сбросил ее с себя; три дня не пил, не ел, все тоскуя по иноческой жизни и суровой пещере; наконец отец сжалился над ним и отпустил его к Антонию; Варлаам сделался одним из самых ревностных подвижников.

Собралось у Антония уже человек двенадцать братии. Они ископали себе в пещере кельи и церковь, и пребывали в постоянных трудах и молитве под руководством Антония. Но святой старец уже находил, что пещера для него многолюдна, и однажды сказал братьям: «Братья, Бог вас собрал, и над вами благословение святой горы; теперь живите без меня; я поставлю вам игумена, а сам хочу жить один, как привык издавна».

Никона, первого сподвижника Антония, в это время не было с ним; он недавно удалился и устроил монастырь на острове Тмутараканском; Антоний назначил в игумены Варлаама; а сам ископал себе новую пещеру саженях во ста от первой. Эта новая пещера, с пещерами, ископанными учениками Антония, впоследствии образовала то, что называется ближними пещерами. Но и оттуда он руководил братией, не предпринимавшей ничего без его благословения. Он благословил игумена и иноков на построение над пещерою небольшой церкви, в память Успения Божией Матери. Число иноков постоянно возрастало; жили они бедно, и в свободное от богослужения время работали. Кто плел лапти, кто делал клобуки, кто работал в огороде. Эти рукоделия продавались, и на вырученные деньги покупалась рожь, которую разделяли между всеми, и каждый должен был молоть свою часть. Более всех трудился Феодосий, по удалении Никона посвященный в иереи. Он с величайшим смирением служил всем, брал на себя самые тяжкие работы; рубил дрова, носил воду; пока еще все спали, молол для других рожь; ночи проводил в молитве и пении псалмов; а затем первый являлся в церковь на богослужение. Все любили его, удивляясь его кротости и смирению.

Скоро церковь над пещерою стала тесна, и пещерные кельи не могли уже вместить всей братии; тогда с общего совета решили построить монастырь и просили на то благословения Антония. Антоний благословил на это братию и послал сказать князю: «князь мой, Бог умножает братию, а места у нас мало. Не дашь ли нам гору над пещерою?» Изяслав охотно согласился; и тогда иноки выстроили на горе монастырь с кельями и пространною церковью; и все это обнесли тыном. Туда перешли из пещер, и монастырь стал называться Печерским или Пещерским, от того что начался с пещеры. Это было около 1060-го года. Но Антоний остался в своей пещере, и при нем было несколько человек отшельников.

Не достроен был еще новый монастырь, когда иноки лишились своего игумена Варлаама; великий князь Изяслав (в крещении Димитрий), одержав победу над Торками, основал в память сего монастырь Дмитриевский, и испросил себе Варлаама в игумены. Он богато одарил этот монастырь и желал возвысить его над Печерским; но, как замечает летописец наш: «много монастырей поставлено от князей, от бояр и от богатства великого; но не таковы они как поставленные слезами, пощением, молитвою, бдением; Антоний не имел ни злата, ни серебра; но стяжал слезами и постом». Богата была новая обитель, но не имела той внутренней силы, которою создался монастырь Печерский; она скоро и упразднилась, и едва знают место ее; обитель же Печерская приобретала более и более значения для всей земли Русской.

По отшествии Варлаама, братия, посоветовавшись, пошла к старцу Антонию и сказала ему: «поставь нам игумена». – Он сказал им: «кого хотите?» – Они отвечали: «кого хочет Бог и ты». На это старец сказал: «кто между вами послушнее, смиреннее, кротче Феодосия, пусть будет вам игуменом».

Братия были рады такому ответу, поклонились старцу и поставили игуменом Феодосия. Было их тогда двадцать человек. Приняв начальство, Феодосий продолжал трудиться и день и ночь. С горячею любовью и полным самоотвержением заботился он о преуспеянии иноков в добре и о благе вверенной ему обители. Число иноков быстро возрастало и скоро дошло до ста. Чувствовалась необходимость в определенном уставе. Феодосий достал устав Студийский и с незначительными изменениями ввел его в Печерский монастырь, от коего заимствовали его и другие Русские обители.

Нестяжательность, полное отречение от собственной воли, глубокое смирение, трудолюбие – вот что прежде всего требовалось от иноков; устав определял весь чин монастырских служб. «Феодосий установил в монастыре своем, – пишет Нестор, – как петь пения монастырские, и поклон как держать и что читать, и весь ряд церковных служб; и порядок трапезы, и что есть и в какие дни; все было по уставу». Пламенная любовь к Господу и полная преданность ему одушевляли братию, собравшуюся вокруг святого настоятеля, который мудро и кротко руководил ею, научая ее и словом и примером. «Если брат приставлен к какому-нибудь послушанию, – учил он, да творит его как перед взором Всевышнего, помня, что должен во всем отдать отчет на страшном суде; всякое дело, самое малое, должно совершать с усердием веры». Эта мысль выражалась во всех правилах ежедневной жизни иноков. Ничто не предпринималось без молитвы, без благословения игумена. Перед тем как зажигать огонь в кухне, повар входил в церковь, клал три земные поклона перед алтарем и просил огня у «церковника», который зажигал свечу от лампады, горевшей в алтаре; от этой свечи разводился огонь для приготовления пищи. Так каждое дело освящалось молитвою и постоянным напоминанием о том, что все дано Богом, и что каждый труд совершается перед Его всевидящим оком.

За общей трапезой, за которой собирались все иноки, предлагалось чтение. «Как пища поддерживает временную и скоропреходящую жизнь, говорил устав, так изучение Божественных писаний подает душам жизнь. Испытуйте писания, и в них обрящете живот вечный, сказали неложные уста живого хлеба, сшедшего с небеси. По сему на трапезе всегда должно быть предлагаемо слово Божие».

Феодосий постоянно старался об умножении книг в обители и вменял в непременную обязанность инокам изучение священного Писания. Из его поучений видно, что он сам хорошо знал Писание, и много творений святых Отцов. Много книг проникло к нам из Болгарии, где в десятом веке так ревностно трудились святые седьмочисленники¹⁷ и за ними святой Климент Величковский, епископ Константин, Царь Симеон и друге; мы получали из Болгарии кроме богослужебных книг, много сочинений Василия Великого, Иоанна Златоустого, Афанасия Александрийского, Кирилла Иерусалимского, много житий Святых. Иноки и богомольцы, посещавшие Грецию, приносили и оттуда Греческие книги, которые в России переводились на Русский язык. В Печерском монастыре грамотные иноки переписывали рукописи; Феодосий помогал их переплетать Никону, который, пробыв несколько лет в Тмутаракани, вернулся в Печерский монастырь. «Много раз – пишет Нестор – случалось, что тогда как Великий Никон сидел и делал (переплетал) книги, блаженный Феодосий сидел вблизи и прял нитки, нужные для сего дела. – Инок Илларион был весьма искусен писать книги; он и день и ночь писал книги в келии блаженного отца нашего Феодосия, тогда как сей устами пел псалмы и руками прял волну».

Игумен своим примером одушевлял всю братию. «Часто ходил он в пекарню, и веселый духом, месил тесто и пек хлебы», рассказывает летописец. Раз перед праздником келарь говорить ему, что некому носить воду. Он поспешно встал и начал носить воду из колодца. Тогда другие побежали помогать ему. В другой раз некому было нарубить дров. «Я празднен, сказал Феодосий, я пойду»; и повелев братии идти обедать, так как было время трапезы, он пошел рубить дрова. По окончаний трапезы, братия, видя, как он трудится, взяли каждый топор и нарубили дров надолго. За трапезой Феодосий довольствовался самой скудной пищей, ночи проводил в молитве и бдении; и при всем том, никто не видал его усталым или унылым. Он трудился для Господа; и самый труд был ему отрадою; и усердие и полная готовность делать дело Божие удваивали его силы.

Иноки Печерские долго жили в великой бедности; иногда не знали, будет ли чем на следующий день прокормиться; но Феодосий никогда не унывал и поддерживал братию своим твердым упованием на Бога. Упование это часто оправдывалось чудесною помощью. Рассказывают, что однажды эконом монастырский объявил ему, что на следующий день не на что купить хлеба. Феодосий отвечал ему: «теперь вечер, завтрашний день еще далек, молись; Бог попечется о нас. Отправив эконома, Феодосий стал молиться. По некотором времени тот возвратился и повторил прежнее. «Я сказал тебе, чтобы ты молился, возразил игумен; завтра можно взять хлеба взаймы. Господь, сказавший; не заботьтесь о завтрашнем дне, не оставит нас». Как только эконом вышел, в келью вошел молодой воин, положил на стол златую гривну и молча удалился. Никто не знал, кто он; привратник никого не видал. Отдавая золото эконому, Феодосий сказал ему: «никогда не отчаивайся, будь тверд в вере, возложи на Господа бремя твое; Он печется о нас».

В другой раз при таком же недостатке, Феодосий сказал: «Тот, кто непокорным людям посылал пищу в пустыне, может и нам ее ныне подать; молись». И тут же кто-то прислал три воза, всяких припасов.

С каждым годом монастырь все более прославлялся; умножалось число посетителей, приходивших за наставлением и благословением; тогда конечно и средства обители возросли от вкладов и даров усердствующих; монастырю дарились и села и земли, но жизнь иноков от этого не изменилась, а подавалась более щедрая помощь нуждавшимся. Феодосий считал это богатство вверенным ему для пользы бедных, и так и употреблял его. Он построил близ монастыря крытый двор, где принимал нищих, больных, бесприютных; основал больницы и странноприимницу и при них церковь во имя первомученика Стефана; и был он, по словам летописца, «заступником вдовиц, помощником сиротам, прибежищем бедным; всех приходящих учил и утешал, а убогих не отпускал от себя без того, чтобы не снабдить тем, в чем они нуждались. Он ходатайствовал за несчастных и угнетенных; и сам, исполненный безграничного милосердия, умел и других подвигнуть на дела милосердия».

Великий князь Изяслав любил Преподобного и щедро благотворил обители, которую часто посещал. И Игумен бывал у князя. Однажды он засиделся у него в его загородном селе до позднего вечера. Великий князь велел отвезти его в покойной тележке. Дорогой кучер, молодой мальчик, видя худо одетого инока, сказал ему: «Монах, я целый день работал, а тебе нечего было делать; сядь-ка на мое место и правь лошадью, а я отдохну на твоем». Феодосий тотчас же пересел. На рассвете стали им встречаться знатные бояре ехавшие к великому князю. Встречаясь с Феодосием, они слезали с коней и почтительно кланялись ему. Кучер испугался; но смиренный Феодосий успокоил его и велел угостить в обители.

Постоянно заботясь о пользе братии, Феодосий часто предлагал им поучения; а иногда поручал это дело Никону, которого уважал как отца. Он радовался, благодарил Бога, когда видел, что братия преуспевают в добре; лил слезы, когда приходилось увещевать согрешивших. Некоторые из бесед его дошли до нас; они просты, полны любви и силы духа. Он постоянно увещевал иноков жить для Господа, ради его сносить терпеливо скорби и труды; ради Его быть смиренными и нестяжательными; прославлять его всею жизнью, всеми делами; он напоминал о бесконечной милости Господа, возлюбившего нас грешных и недостойных. Иногда Феодосий отправлялся в Жидовскую улицу и старался обратить жидов. Особенно радел он о поселянах, живших в селах, которые были подарены обители. В своих поучениях к народу он обличал суеверные обычаи и остатки язычества, хранившиеся еще среди христиан; объяснял значение праздников, постов: умолял священников и людей книжных поучать неграмотных, стараться отвлекать их от зла, от пьянства, которое, как видно, было издавна одним из недугов России.

«Молю вас, братия», говорит он между прочим, «будем стоять на молитве со страхом и с взаимною любовью. Будем достойно говорить в молитве: да исправится молитва моя, яко кадило предо Тобою, воздеяние руку моею. – Если руки твои не совершили никакого грабежа, ты хорошо говоришь: воздеяние руку моею. Осматривай же руки твои, чисты ли они от грабежа и неправедных прибытков».

«Господь и апостол», говорил он в другом поучении, «заповедали праздновать святые праздники; но праздновать не телесно, а духовно, чтобы мы не работали чреву в пьянстве, а молились Богу о своих грехах и кормили нищих... О, горе! и еще скажу: горе пребывающим в пьянстве! Пьянством отгоняем от себя ангела хранителя, и призываем беса; удаляемся от св. Духа и приближаемся к аду... Диавол, радуясь, говорит: никогда я столько не был доволен жертвами язычников, сколько пьянством христиан; в пьянстве совершаются все дела моей воли».

«Отцы наши установили постные дни; в них корми тело земною пищею, а душу – духовною. Она послана нам с неба до изобилия в святых писаниях».

«Все творите с любовью; без нее никакая добродетель не приносится к Богу… – Мирно живите не с друзьями только, но и с врагами; с врагами своими, а не с Божиими».

Сохранилось послание Феодосия к Изяславу о Латинской вере. Обличая заблуждения Латинян, Феодосий относится к ним не с враждою, а повелевает простирать дела милосердия на всех без рассуждения о разности в вере. Одна молитва Феодосия была особенно чтима древнею Русью и встречается в псалтирях ХII-го века. «Верных, Господи, утверди, гласить она между прочим, чтобы были вернее; неразумных, Сам, Владыко, вразуми; язычников обрати в христианство, и они будут нашими братьями; тех, кто в темницах, в оковах и в нужде, избави от печали; тем, кто в затворах, в столпах и в пещерах и в пустыне, братья наша, ты, Господи, подай крепости к подвигу. Помилуй сущих в недостатках и озлобленных нищетою; подай им богатую милость».

Под руководством такого наставника воспитывались и достойные ученики, укрепляясь духом. «Они», говорит Нестор, «как земля, жаждущая воды, принимали слово его и приносили Богу плоды трудов своих, кто сто, кто шестьдесят, кто тридцать. И можно было видеть на земле людей по житию точно ангелов; и монастырь Печерский казался подобным небеси, на котором светлее солнца сиял преп. Феодосий своими добрыми делами».

Так развивалась иноческая жизнь под общим руководством двух великих подвижников. Вокруг Феодосия развивалось общежитие, а близ Антония поселялись иноки, стремившиеся к более суровым подвигам отшельничества. Имена Антония и Феодосия, основателей отшельнической жизни и иноческого общежития на Востоке, прославились и у нас теми же трудными подвигами.

Уединение Антония часто нарушалось посетителями, приходившими за благословением и наставлением; строгая отшельническая жизнь не угашала в нем любви к ближним; он не отказывался принимать приходивших, молиться с ними и за них; и Бог внимал молитве усердного служителя Своего; часто больные получали исцеление по молитве Антония; просили ли совета и наставления, он охотно давал их. Особенно часто напоминал он о братской любви, которую Христос завещал последователям Своим и которая так часто нарушалась в древней Руси кровавыми междоусобиями.

В 1066-м году великий князь Изяслав и братия его, ссорясь с родственником своим Всеславом князем Полоцким, зазвали его к себе, будто для переговоров; они поклялись честным крестом, что не сделают ему никакого зла. Когда же Всеслав прибыл, то Изяслав заключил его в темницу. Преподобный Антоний строго обличал князя в клятвопреступлении и убеждал его, но тщетно, освободить пленника, предрекая ему наказание от Господа. На следующий год дикие половцы ворвались в Россию; князья, собираясь сразиться с ними, пришли к Антонию за благословением; отшельник со слезами предсказал им, что они будут побеждены. Действительно, они претерпели страшное поражение при реке Альте; но тем еще не кончились бедствия Изяслава. Киевляне, видя, что Половцы грабят и разоряют Русь, требовали нового сражения с ними; Изяслав отказал; и они, восстав на него, освободили Всеслава и провозгласили его князем своим. Изяслав бежал в Польшу и с помощью Поляков возвратил себе Киевский престол. Он стал преследовать тех, которых считал доброжелателями Всеслава, в том числе и Антония.

Тогда брат великого князя Святослав, князь Черниговский, опасаясь за святого старца, прислал за ним, и ночью, тайно увез его к себе. Антоний провел около трех лет близ Чернигова; и в Болдиной горе, среди густого леса, ископал себе пещеру. Вокруг него собрались ревнители иноческого жития, и вскоре тут устроился монастырь во имя пресвятой Богородицы. Оттого что икона Ея чудесным образом явилась на ели, монастырь этот стал называться Елецким. Через три года Антоний вернулся в Киев, в свою любимую пещеру.

Феодосий тоже строго укорял князей за их преступные междоусобия. Когда, в последствии, Изяслав был вторично изгнан, на сей раз братьями, и один из них, Святослав Черниговский, занял место его; но Феодосий явился заступником изгнанного. Приглашенный на обед Святославом и братом его Всеволодом, он отказался идти, говоря, что не может вкушать от трапезы, исполненной крови и убийства; умолял Святослава возвратить брату престол, написал ему строгое послание. Разгневанный Святослав грозил иноку изгнанием и заточением; но Феодосий не убоялся этого. «Это для меня самое лучшее: я должен говорить правду, даже если бы и пришлось страдать за нее», сказал, он узнав о гневе князя; и по прежнему продолжал поминать на ектениях Изяслава прежде брата.

Однако Святослав не исполнил угроз своих, а напротив, уважая Феодосия, старался приобресть его расположение. Через некоторое время он послал спросить у игумена, может ли он посетить Печерскую обитель и видеться с ним. Получив на то согласие, князь прибыл и был встречен Феодосием с честью, как государь. «Отче, я не дерзал придти к тебе, думая, что ты на меня сердит», сказал князь.

– «Наша обязанность», сказал игумен, «говорить вам должное для спасения души, а вам прилично это слушать; исполнить же – в вашей воле».

Приняв князя в келье своей, Феодосий снова напомнил ему о братской любви, которую он нарушил, умолял его примириться с братом и возвратить ему власть. Эти увещания остались тщетными, хотя вообще влияние Феодосия на князя было благотворно. Князь Святослав любил и уважал игумена, как любил и уважал его и Изяслав; он со вниманием слушал его поучения; когда инок вступал в княжеские палаты, тотчас прекращался шум веселых пиров и умолкали звуки музыки; и князь охотно оставлял своих гостей, чтобы слушать беседы святого подвижника о царствии небесном, об обязанностях христианина. Князь часто посещал бедную келью инока и говорил, что простую монастырскую трапезу предпочитает своим пышным обедам. Строгий к самому себе, Феодосий был снисходителен и милосерд к другим, радушен и общителен; он горячо любил своих друзей. Между ними летописец называет воеводу Яна Вышатича и супругу его Марию, которых игумен любил за то, что они жили по заповедям Господним, и Шимона Варяга.

Этот Шимон, уроженец чужой, далекой страны, сделался участником в построении нового Печерского храма. Вот древнее предание о нем.

При Ярославле один Варяжский князь, Якун слепец, прибыл из Скандинавии и поступил на службу князя. Когда уже он вернулся на родину, племянник Якуна, Шимон, принужден был бежать из отечества вследствие семейных распрей и нашел убежище в России. Принятый дружелюбно великим князем, он вскоре полюбил православие, и из Латинства перешел в нашу веру вместе с тремя тысячами домочадцев, прибывших с ним. Между обратившимися были и священники. Когда сыновья Ярослава, собираясь идти на Половцев, пришли за благословением к пр. Антонию, то с ними был и Шимон, или Симон. Преподобный сказал ему: «чадо, многие падут от острия меча; будут смяты и изранены; многие потонут в реке; но ты останешься жив и будешь положен в храме, который создается здесь». Предсказание сбылось: Шимон раненый лежал между мертвыми на кровавом поле битвы, но оправился от ран и вскоре затем прибыл к Антонию и, вручив ему тяжелый золотой пояс и золотой венец, рассказал о чудесных предвещаниях, бывших ему. «У отца моего, князя Африкана», говорил он, «было изображение Христа распятого, украшенное, на которое он возложил золотой венец и дорогой золотой пояс; по смерти отца, когда я бежал из родины, я взял эти драгоценности; снимая их с изображения Спасителя, я услышал голос говоривший мне: «не возлагай на себя сего пояса и сего венца, но неси их в то место, где построится храм Матери моей». Пока я плыл по Балтийскому морю, поднялась страшная буря; считая, что гибель посылается мне в наказание за похищение я стал каяться и молиться; и вдруг мне видится в воздухе церковь прекрасная, и тот же голос говорить мне: «Эта церковь созиждается во имя Богоматери, и в ней ты будешь положен; и измерится она поясом; двадцать раз в вышину, тридцать в длину и тридцать в ширину».Я не знал, на каком месте должна быть эта церковь; но когда ты, отче, предсказав поражение при Альте, прибавил, что я буду положен здесь, то я понял, что храм будет сооружен в Киеве. Когда же я, раненый, лежал между мертвыми на Альтском поле и молился о спасении, то вновь увидел в воздухе ту же церковь и услышал тот же голос. Вот венец, вот пояс; возьми их на церковь Богоматери».

С этих пор Шимон являл особенное уважение к преподобным Антонию и Феодосию; часто посещал их и щедро благотворил обители. Однажды он сказал Феодосию: «отец святый, молю тебя, дай мне обещание, что душа твоя благословит меня как в жизни, так и по смерти. Помолись обо мне, о сыне моем Георгии и о всем моем роде».

Феодосий обещал ему всегда молиться о нем.

– Дай мне эту молитву написанную, настаивал Шимон.

Тогда Феодосий написал ему молитву, в которой, во имя Отца и Сына и Св. Духа, умолял Господа о Шимоне и сыне его, да простит им Господь согрешения их и примет их милостиво в день страшного суда. Шимон заповедал положить себе эту молитву в руку, когда его станут хоронить. Отселе ведется обычай полагать умершему в руки отпустительную молитву, которая прежде только читалась над покойником¹⁸.

Братия в монастыре все умножалась; церковь становилась тесна; давно Феодосий думал о построении обширного каменного храма в честь Успения Богоматери; Антоний благословил это дело; чудесные знамения укрепили еще веру преподобных в милость Господа. Греческие мастера сами явились из Царьграда и спрашивали, где строить церковь, рассказывая, что в Царьграде им было чудное видение; что во Влахернском храме сама Богоматерь явилась им во славе и повелела идти в Киев строить храм во имя Ее, и вручила им икону, которую они принесли с собою. Антоний велел им пождать три дня и всю ночь молился о том, чтобы Сам Господь указал место для построения храма; поутру, когда роса покрыла всю землю, одно место, не далеко от монастыря, оставалось сухо; на следующее утро, опять по молитве преподобного, это самое место покрылось росою, между тем как кругом было сухо. Место указанное таким образом было поле великого князя. Святослав, узнав об этом, охотно дал поле свое: и в присутствии великого князя, при множестве народа, храм был торжественно заложен преподобными в 1073-м году; основание храма было измерено золотым поясом Шимона, который, равно как и великий князь, дал щедрое пособие на построение оного. Беспрерывно продолжались дивные знамения: много раз поселяне видели чудный свет, соединяющий вновь строившийся храм с монастырем: и в этом свете видели иноков переносящих из ветхого храма иконы и утварь церковную; много раз слышалось над храмом ангельское пение; когда уже храм был окончен, то иконописцы сами прибыли из Царьграда, посланные, как они говорили‚ явившимися им Антонием и Феодосием, которых уже не было тогда в живых; образ Богоматери сам чудесно явился на стене, сияя как солнце; белый голубь облетал иконы Святых. Все эти дивные знамения записаны в древнем сказании о Печерской церкви. Народ с умилением и благоговением следил за построением «небеси подобной» церкви Успения, взирая на нее как на родную, любимую святыню.

Но сами святые основатели Печерского монастыря не дожили до окончания дивного храма. Об Антонии летописец упоминает в последний раз, когда рассказывает о закладке храма, Полагают, что в том же году он предал душу Богу, дожив до глубокой старости; Память его совершается июля 10-го.

Недолго после того жил и преподобный Феодосий. Он обыкновенно во время великого поста оставлял монастырь и удалялся в пещеру, где проводил святые дни четыредесятницы в уединении и беспрерывной молитве; являлся он опять к братии накануне Лазаревой субботы; и став в церковных дверях, говорил поучения; страстная седмица проводилась всеми вместе, и затем светло праздновалось Воскресение Христово. Так поступил Феодосий и в 1074-м году; затем в седмицу Пасхи он повелел собраться не только монастырской братии, но и всем жившим по селам для управления, и произнес поучение, из коего иноки поняли, что он думает их оставить. Это была прощальная беседа, в которой он давал наставление братьям, как жить и управляться без него; братия подумали, что их игумен по примеру Антония хочет удалиться; но Феодосий, по откровению свыше, знал, что близок конец его земной жизни. В тот же день он занемог; но через несколько дней опять призвал братию, дал им последнее наставление и велел им избрать себе настоятеля. Он указал им на инока Иакова, как на достойного занять это место; но они предпочли другого – Стефана, потому что Иаков не был пострижеником Печерским, а пришел из монастыря при реке Альте. Феодосий благословил избранного, дал ему наставление, простился с братией и с великим князем, который с сыном пришел навестить его, и просил его не оставлять обители своим покровительством. Все братья плакали; Феодосий утешал их, обещая всегда молиться о них. «Если увидите, что обитель благоденствует, говорил он им, то это будет знаком, что я угоден Господу». Отпустив всех, преподобный долго молился, и радостный духом, с хвалою Богу на устах, отошел ко Господу. Это было 3-го мая 1074-го года.

Построение церкви Успения продолжалось деятельно при преемнике Феодосия, Стефане; он устроил при новой церкви и кельи для братий, которых перевел сюда из старого монастыря Печерского. Стефан не долго был игуменом. Через три года, он удалился и на той же горе Печерской основал другой монастырь, который стал называться Кловским; и также Влахернским, и следовал уставу монастыря Печерского. Место Стефана занял Никон. При нем храм был довершен и украшен со всевозможным великолепием, так что современники называли Печерскую церковь небеси подобною церковью; иконописцы, из Царьграда, украсили ее иконами и живописью по стенам; греческие купцы привезли мозаику; храм был торжественно освящен уже при преемнике Никона, игумен Иоанне, и при митрополите того же имени, в 1089-м году. Икона Богоматери, принесенная мастерами из Греции, стала местною иконою и всегда благоговейно чтилась, как икона чудесно явленная. Новый храм отстоял от старого монастыря на 200 сажен и отделялся от него крытым двором, построенным Феодосием для принятия нищих; в старом монастыре оставалось несколько иноков для погребения умерших и совершения литургии; но большая часть перешла в новый монастырь, соединившийся со старым общею оградою.

Спустя семнадцать лет по кончине преподобного Феодосия, игумен и братия решились перенести в новый храм тело блаженного основателя оного, Феодосия который был похоронен в пещере. В 1091-м году инок Нестор и с ним другой брат, сотворив молитву, начали копать то место, где был похоронен преподобный. Потрудившись вею ночь, они к утру обрели тело, которое как будто недавно было положено. Между тем дивный свет над пещерою привлек к ней иноков из монастыря; пришел игумен; тело было вынуто из могилы, и торжественно, при большом стечении народа, перенесено из пещеры в храм Успения. В 1108 году пр. Феодосий причислен к лику святых, и память его стала совершаться 3-го мая, в день его представления, и 14-го августа, день перенесения его честных останков.

Инок, принимавший такое деятельное участие в обретении честных мощей, был Нестор, наш великий летописец. Сам инок Печерский сообщил нам известия об основании монастыря, о преподобных Антонии и Феодосии, и о великих подвижниках, образовавшихся под их руководством; «они, говорит Нестор, – сияли как светила в Русской земле. Все пребывали в любви друг к другу; меньшие беспрекословно повиновались старшим; старшие любили меньших как детей, поучали, утешали их; если который брат впадал в прегрешение и налагалась на него епитимья, то епитимью делили между собою три или четыре брата по любви друг к другу». О некоторых иноках, бывших при нем в монастыре Печерском, Нестор сообщает довольно подробные известия. Замечателен рассказ его об Исаакии. Исаакий в мире был богатым купцом, родом Торопчанин; мирское имя его был Чернь; пожелав потрудиться Боги ради, он роздал имение свое бедным и монастырям и пришел к преп. Антонию, когда тот с немногими еще учениками жил в тесной надднепровской пещере. Приняв пострижение и имя Исаакия, он тотчас же предался самым строгим подвигам: носил власяницу, изнурял тело постом и истязаниями; затворился в самой тесной пещерке, молился беспрестанно, вкушая немного воды и через день просфору, которую пр. Антоний подавал ему через малое оконце, проделанное в пещере. Так провел он семь лет один не выходя на свет, не ложась спать, а отдыхая немного сидя, не видаясь ни с кем. Но тут ему было послано тяжкое испытание которое доказывает, как опасно самовольно избирать чрезвычайный подвиг, когда слабый человек так склонен гордиться делами своими, и так близок к падению именно в то время, когда мнит себя сильным; но велика незримая Божья сила, помогающая падшему восстать и победить искушение. Однажды вечером, как говорит летописец, Исаакий сидел в пещере своей, отдыхая после долгой молитвы; свеча погасла; вдруг воссиял в пещере свет, как от солнца, и вошли два лучезарные юноши.

«Исаакий, сказал один из них: мы ангелы; а, вот идет к тебе Христос; поклонись ему». Исаакий, не оградив себя крестом, не остановившись пред сознанием своего недостоинства, поверил пришествию к себе Христа, встал и поклонился до земли прельстившим его бесам. Тогда бесы воскликнули: «ты наш, Исаакий!» и сели около него; и число их стало увеличиваться все больше и больше, и наполнилась бесами вся келья затворника; тот, кого они называли Христом, сказал: «возьмите дудки и бубны, и Исаакий пусть пляшет с нами». И подхватили они Исаакия, и истомили его до полусмерти. Поутру, когда настало время подать ему пищу, Антоний подошел к оконцу со словами молитвы; но ответа из кельи не было. «Видно, он преставился», подумал Антоний, и послал за Феодосием и братьями. Откопали пещеру и вынесли из нее Исаакия как мертвеца. Тут заметили, что он еще жив. Опытные иноки поняли, что в этом действие беса; положили Исаакия на одр, и Антоний стал Ходить за, ним. Когда же Антоний удалился в Чернигов, то Феодосий взял к себе Исаакия, который был расслаблен всем телом и не мог двигаться; два года был он в таком состоянии, недвижим, нем и глух. Феодосий денно и нощно молился о нем и Ходил за ним; на третий год стал он говорить, вставать и ходить, но как младенец. Клали ли перед ним пищу, он не ел ее, пока не положат ему ее в руку; его силою водили в церковь, как ребенка учили есть и пить. Мало по малу оправился он от страшного потрясения, и тогда взялся за самые смиренные монастырские работы: помогал в кухне, носил дрова, зажигал огонь. Прежде всех приходил он в церковь на богослужение и стоял неподвижен, так что в сильные морозы, ноги его, едва покрытые плохою обувью, примерзали к камню. Он особенно отличался глубочайшим смирением и полнейшим повиновением всем. Однажды, один из поваров, смеясь над ним, сказал ему: «Исаакий, вон сидит черный ворон, поди, возьми его». – Исаакий молча поклонился повару до земли, пошел, и взяв ворона, принес его. Братья стали почитать его как человека святого; но он, боясь славы и похвалы от людей, притворился юродивым; многие оскорбляли его, били; он все переносил с радостью. После многих лет поселился он опять в пещере, и Бог благословил его силою великою против всякого искушения. Он скончался в глубокой старости, и поминается Церковью 14-го февраля.

Подобному же искушению подпал другой инок печерский, Никита, тоже желавший чрезвычайного подвига. Во дни игумена Никона, говорит писатель его жития, был брат, именем Никита; искушаемый желанием славы перед людьми, избирая великое дело не для Бога, он просил у старца дозволения идти в затвор. Игумен не соглашался: «Чадо, ты молод, Говорил он: не полезно для тебя сидеть праздным и одному; лучше тебе трудиться вместе с братьями; сам ты видел брата нашего Исаакия, как он прельщен был; только великая благодать Божия спасла его, и он творит ныне чудеса».

Никита отвечал: «никогда не соблазнюсь как он; а прошу у Господа, чтобы дал мне дар чудотворения».

– Выше сил твоих прошение твое, сказал Никон; берегись, брат, как бы, вознесшись, не упасть. Смирение наше приказывает тебе служить братии.

Никита однако настоял на своем; но не прошло года, как, по гордости своей, он подпал искушению. Искуситель, явившись ему в виде ангела, дал ему совет оставить молитву и заниматься только книгами, обещаясь молиться вместо его. Вскоре Никита стал прозорливым и удивлял всех своими мудрыми наставлениями. Он однажды послал сказать князю Изяславу. «ныне убит Глеб Святославич в Заволочье»; так и было. Князья и бояре стали ходить к иноку, чтобы послушать его. Но вскоре заметили одно странное обстоятельство. Он знал на память все книги ветхого завета, но книг нового завета не хотел ни слушать, ни о них беседовать; иноки из этого догадались, что он прельщен; пришед к нему, они долго молились о нем и вывели его из затвора. Когда стали затем спрашивать у него о ветхом завете, он с клятвою уверял, что никогда не читал этих книг; и действительно, он не знал из них ни одного слова, и даже не умел читать. Иноки должны были опять учить его грамоте. С того времени стал он смиренно слушаться других; жил строго, молился постоянно, и по святой жизни своей удостоился быть поставлен епископом в Новгороде. Он вспоминается Церковью 30-го Января.

Варлаам, один из первых учеников Антония, по желанию великого князя, сделался настоятелем Дмитриевского монастыря; он посещал святые места, Палестинские и скончался на обратном пути из Царьграда, завещав похоронить себя в Печерской обители. Иноки Печерские, Леонтий и Исаия, были епископами в Ростове и много потрудились в деле распространения веры. Первый из них был убит язычниками.

И другой Печерский инок посвятил себя святому благовествованию и увенчался мученическою смертью; то был Кукша, который в начале двенадцатого века был убит дикими Вятичами вместе с учеником своим Никоном. Вятичи населяли нынешние губернии Орловскую, Тульскую и Курскую. Курск уже в начале одиннадцатого века был городом христианским; но другие поселения Вятичей: Мценск, Брянск, Козельск, еще держались язычества и в конце этого века. Священно-инок Кукша крестил многих Вятичей, сотворив у них великие чудеса,но около 1110-го года, как полагают, положил жизнь за святую веру. Настоятель Печерского монастыря, Пимен постник, был таинственно извещен о его кончине. Став посреди церкви, он громко сказал: «брат ваш Кукша убит сегодня на рассвете»; и сам представился в тот же день.

Инок Григорий, ученик блаженного Феодосия, был одним из великих подвижников Печерских. Он любил чтение и ничего не имел кроме книг. Однажды воры притаились около его кельи, думая ограбить его; по молитве преподобного они заснули, и потом застигнутые братьями, признались в злом умысле своем. Городской судья подверг воров строгому ответу; Григорий просил за них и отдал часть своих книг, чтобы их отпустили. И остальные книги, единственное имущество свое, он потом продал и деньги роздал бедным для того, чтобы нищета не ввела их в искушение. Воры, тронутые его милосердием, сделались служителями обители. Григорий скончался смертью насильственною. Однажды, пришедши к Днепру за водою, он встретил князя Ростислава Всеволодовича, который, собираясь воевать с Половцами, шел в монастырь за благословением. Слуги князя стали смеяться вад иноком и бранить его; он кротко сказал им: «Дети, нам надлежало бы сокрушаться и просить молитв, а вы делаете худое и неугодное Богу. Знаете ли, что над вами решен суд Божий. Вы все с князем найдете смерть в воде». Князь, услышав это, страшно рассердился и велел бросить инока в реку, привязав ему на шею камень. Братья искали преподобного Григория в продолжении двух дней и не нашли; на третий день, вошед в его келью, чтобы прибрать ее, увидели, что умерший Григорий лежит на одре; руки и ноги его были связаны, камень был еще привязан к шее его; платье было мокро; лицо светло и спокойно. Похоронили его. Князь же после преступления своего уже не зашел в монастырь за благословением; и пророчество инока сбылось над ним. После несчастной битвы с Половцами, Русские искали спасения в бегстве, и князь Ростислав утонул в реке Стугне.

Самой обители Печерской суждено было пострадать от Половцев. В 1096-м году эти хищники напали на Киев и зажгли монастырь Печерский; некоторые иноки были убиты, многие взяты в плен. Между последними был инок Евстратий постник, поступивший в обитель еще при пр. Антонии. Половцы продали его Корсунскому жиду вместе с тридцатью работниками монастырскими и другими пленными. Жид требовал от купленных рабов своих, чтобы они отреклись от Христа; Евстратий увещевал их не отступать от Спасителя, и все решились скорее умереть. Еврей стал морить их голодом, и они один за другим скончались славными мучениками за веру, не изменив Христу. Долее всех переносил голод Евстратий, привыкший в монастыре к строгому посту, и еврей излил на нем месть свою за всех погибших. В самый день Пасхи он распял его на кресте и с товарищами своими ругался над его страданиями и хулил Христа. Евстратий на кресте продолжал славить Спасителя и выражать свое твердое упование на Него. «Я верую, говорил он, что нынче Господь скажет мне, как сказал распятому с Ним разбойнику: днесь со Мною будешь в раю. Но вас постигнет кара за кровь всех купленных вами христиан». Еврей в гневе пронзил Евстратия копьем, и добрый воин Христов предал Богу душу свою. Мучителя действительно вскоре постигла казнь; по повелению императора греческого, узнавшего о действиях его против христиан, он был повешен. Многие же из евреев, свидетели мученического подвига христиан, уверовали и крестились.

В то же самое время попал в плен к Половцам и другой Печерский инок, Никон. Сродники хотели выкупить его; но он говорил им: «не тратьтесь на меня; если было бы угодно Господу, чтобы я был свободен, то Он не отдал бы меня в руки врагов; приняв благое от руки его, ужели не стерплю злого?» Половцы, обманутые в надежде на богатый выкуп, стали жестоко мучить пленника своего; били, терзали его, жгли на огне, морили голодом, зимою выталкивали на мороз и во все время удручали тяжелой работой. Никон переносил все терпеливо и благодарил Бога. Так прошло три года; все хуже и хуже обращался с Никоном купивший его Половчанин, вынуждая его просить выкупа; но Никон однажды сказал ему: «Господь и так избавит меня из рук ваших; мне явился брат мой, которого вы продали жидам на распятие, и сказал мне, что я чрез три дня буду в лавре Печерской». Боясь, как бы он не убежал, Половчанин подрезал ему жилы ног и стал крепко стеречь его. Но на третий день Никон вдруг исчез. Во время обедни, когда братья пели причастный стих, он явился в Печерской церкви. Свежие раны на ногах, тяжелые железные оковы свидетельствовали о его страданиях; но он сам ничего не рассказал ни о жизни своей у Половцев, ни о чудесном избавлении; жил смиренно в монастыре, в трудах и молитве, все еще жестоко страдая от перенесенных истязаний. Вскоре после этого прибыл в Киев Половчанин, у которого Никон был в плену. Увидав его в живых, он рассказал о том, что было, и крестившись, сам поступил в монастырь, где до конца жизни служил своему бывшему пленнику.

Умилительно сказание о другом страдальце, о Пимене многоболезненном. «Приступая к слову о блаженном Пимене, – так начинает повествование о нем писатель его жития, – расскажем о крепком его страдании, да научимся, как должно с благодарением твердо терпеть болезни, и как сила Божия в немощи совершается. Сей блаженный Пимен болен на свет родился, болен и возрос; но сия телесная болезнь не дала в нем места болезни душевной». С ранних лет страдалец желал быть иноком; но родители не решались расстаться с единственным сыном: и только когда болезнь его до того усилилась, что родители потеряли всякую надежду на выздоровление, отдали его в Печерский монастырь, прося иноков молиться о его исцелении. Но болезнь не облегчалась: Пимен постоянно просил у Бога, чтобы Он удостоил его иночества: и вот в одну ночь обряд пострижения был таинственно совершен ангелом. В тяжком недуге провел Пимен еще двадцать лет; иногда прислуживавшие ему тяготились им, или забывая о нем, оставляли его по несколько дней без призора, без пищи и питья; но он никогда не роптал, а напротив, страдая телесно, постоянно радовался духом и благодарил Господа. Пред самой смертью он вдруг стал здоров, простился со всею братией и радостно предал душу Богу.

Инок Алипий учился иконописи у греческих мастеров, украшавших печерскую церковь, и трудился усердно во славу Божию. Он оставлял работу свою только для божественной службы, большую же часть ночи молился и пел псалмы; если получал плату за работу, то часть денег употреблял ва покупку материалов для иконописания, другую часть отдавал бедным. Господь сподобил дара чудотворения смиренного инока-иконописца, иконы коего были благоговейно чтимы.

Славились чудотворною силою и Агапит, ученик препод. Антония, безмездный врач, который усердно ходил за больными, служил им с самоотвержением и исцелял их благодатною силою, дарованной ему Господом; Прохор лебедник, который был так милосерд к нищим, что отдавал им весь хлеб свой, а сам собирая лебеду, растирал ее и из нее готовил себе хлеб. Но вот настал голод, и хлебом, изготовленным из лебеды, Прохор питал нищих; и по благословению его, этот хлеб был вкусен и питателен. По случаю войны затруднился привоз соли; Прохор раздавал бедным золу, которая по молитве его делалась солью. Князь Святополк, корыстолюбивый и жестокий, захотел этим воспользоваться для выгоды своей; но после того, как был сам очевидцем чудес преп. Прохора, покаялся и до конца жизни оказывал великое уважение обители и пр. Прохору, который имел на князя благотворное влияние.

Упомянем о печерском иноке, который, рассказав подробно о создании обители и о трудах и добродетелях ее великих подвижников, о себе говорит лишь как «о худом и грешном Несторе, всех меньшем в монастыре блаженного Феодосия». Мало имеем мы известий о его жизни; из его собственных слов мы знаем, что он пришел в монастырь семнадцати лет от роду, за год до кончины Феодосия; что он первый обрел мощи преподобного,что он написал житие Бориса и Глеба и преподобного Феодосия; из слов другого древнего писателя, мы знаем, что «блаженный Нестор» написал летопись, и что он славился святою жизнею. Но красноречивее всякого похвального слова говорят о блаженном Несторе самые труды его. Первое из творений его написано, как полагают, около 1073-го года, – времени перенесения мощей св. Бориса и Глеба. Позднее он приступил к жизнеописанию преподобного Феодосия.

Благодарю Тебя, Господи Владыко мой, Иисусе Христе – так начинает блаженный инок рассказ свой о преп. Феодосии – за то, что ты сподобил меня, недостойного, быть провозвестником святых твоих угодников. Ибо после того, как написал я о житии, убиении и чудесах святых страстотерпцев Бориса и Глеба, вот я понудил себя и на другое исповедание, превышающее мои силы, которого я, грубый и неразумный, не был достоин; тем более, что я не научен никакой мудрости. Но вспомнил я, Господи слово Твое: аще имате веру яко зерно горушно, речете горе сей, прейди отсюду тамо и прейдет; и ничтоже невозможно будет вам. Вспомнил я это, грешный Нестор, в уме своем, и оградив себя верою и упованием, что все от Тебя возможно, положил начало слову жития преподобного отца нашего Феодосия, бывшего игумена монастыря печерского».

Жизнеописание бл. Феодосия изложено с горячею любовью, и драгоценно как одно из самых достоверных и древних источников истории, замечательное простотою и силою слога. Драгоценьнее же всего для нас последнее творение преподобного Нестора, его летопись: Повесть временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киев нача первее княжити, и откуда Русская земля стала есть. С высокою добросовестностью и горячей любовью к родной земле передает Нестор события нашей старины; с особенным одушевлением говорит он о просвещении Русской земли верою христианскою и о святом Владимире, чрез которого Господь ниспослал Руси это высшее благо.

Заметим, что в это время и на Западе летописи велись преимущественно в монастырях, иноками, – но большею частью на языке латинском, на котором совершалось и богослужение, на котором имелось и священное писание. Поэтому все это было доступным лишь одним ученым, труды коих оставались чуждыми народу, с которым люди книжные также имели мало общего. Другое видим мы у нас. На Руси просветительное начало одно для всех; это Православная Церковь, предлагающая всем уверовавшим свою святую истину чрез всем понятное богослужение, через слово Божие на языке народном. Конечно не все в ранней степени усвоили себе это просвещение; но для всех существовал один и тот же источник истины и просвещения. Под влиянием православной христианской Церкви слагался духовный строй всего народа, только что начавшего свою историческую жизнь; слагались внутренние, основные условия его быта. Это должно было иметь огромное влияние на ход и развитие просвещения вообще: люди книжные, ученые, не отрывались от народа но возвышались над ним, являясь через более обширное образование свое только лучшими представителями и как бы истолкователями стремлений и мысли всего народа. Такую неразрывную, живую связь всей Русской земли можем мы проследить в трудах всех наших древних писателей, но особенно в летописи Нестора. Нестор был человек по тому времени довольно ученый; кроме св. Писания, знакомы ему и творения святых отцов, и греческие историки, и хронографы; но его летопись дышит всею жизненностью народной жизни; он как бы от лица всего народа, простосердечно и без искусственно передает нам обычаи, предания, поверия, самые поговорки родной старины. Повествуя о событиях, он судит о них совестью христианина, вполне проникнутого верою. В его летописи слышится сам русский народ, только что просветившийся крещением и воспринявший христианство всею душою, как необходимое условие своего быта, как определенное стремление всей жизни. Вся христианская, уверовавшая Русь говорит устами Нестора, когда он, указывая на племена языческие, разделенные обычаями и законами, прибавляет: «мы же, христиане, сколько есть земель, верующих во Святую Троицу; в единое крещение, в единую веру, закон имеем един: елицы во Христа крестихомся, во Христа облекохомся». Так высоко над всеми земными случайностями и над всеми племенными разделениями ставила древняя Русь святыню веры, соединяющей всех христиан воедино. Каждая страница летописи Нестора дышит правдою и верою; повествование его часто сопровождается словами священного Писания и молитвою к Богу, как сопровождалось ими всякое занятие иноков Печерских. Честный инок совершал великий труд свой благочестиво, как дело Божие; постоянно стремясь душою к небесному отечеству, он хранил горячую любовь и к отечеству земному, горячо сочувствовал его славе и его благу.

Никто, конечно, не мог в то время лучше выполнить такое дело, как инок Киево-Печерского монастыря. Эта любимая родная святыня привлекала к себе людей со всех концов обширной Руси; одни приходили в обитель богомольцами; друге постригались в ней; доставляя сим последним тишину жизни сокровенной в Боге, обитель в то же время сохраняла связь и с внешним миром; иноки увещевали, мирили князей, которые на всякое дело испрашивали благословения святых подвижников. Сколько любопытных преданий и известий мог слышать летописец от разнообразного мира, его окружающего: от инока Иеремии, помнившего крещение Русской земли, от 90-летнего Яна Вышатича, принимавшего самое деятельное участие в делах военных и государственных. Все эти предания и известия, взвесив их достоверность с полнейшею добросовестностью, Нестор вносил в свою летопись, которую довел до 1110-го года. Полагают, что 1114-й год был годом его кончины. Блаженный Нестор похоронен в ближних пещерах; общество любителей истории оковало серебром раку, где он покоится.

После Нестора друге летописцы продолжали, в тишине монашеских келий, записывать события, совершившиеся на Руси. Первым продолжателем летописи по Несторе был черноризец Сильвестр, игумен Выдубецкого монастыря.

Почти все названные нами подвижники Печерские скончались в начале 12-го века, когда еще жили многие из учеников преподобных основателей лавры. И позднее не оскудевал в ней дух благочестия, смирения и любви. Достойным последователем первых подвижников был князь Святослав, в иночеств Николай, скончавшийся около половины 12-го века Сын Черниговского князя Давида, и сам князь Луцкий, он оставил величие мира, чтобы трудами и лишениями служить Богу. Постригшись в Печерском монастыре, он исполнял тяжкие работы, служил всем со смирением и послушанием, и всегда был радостен, молился или пел псалмы. Все имение свое он употребил на помощь бедным и на нужды монастыря; основал в лавре церковь св. Троицы и церковь св. Николая, с больницею при ней; одарил монастырь богатым запасом книг, ибо любил просвещение, сам много читал и побуждал других иноков к занятиям книжным. Братья и родственники блаженного инока старались отвлечь его от избранного им жития; посылали к нему врача, дабы убедить его, что труды иноческой жизни вредны для его здоровья. «Да и благочестивые братья твои, прибавил врач к увещаниям своим, терпят унижение от твоей бедности; кто из князей поступал как ты?» – Но инок отвечал; «брат Петр, благодарю Бога, что он освободил меня от работы мирской и сделал слугою рабам своим. Много думал я и положил не щадить плоти моей. Пусть, стесняемая многими трудами, смиряется она». Князь инок, когда заболевал, всегда выздоравливал до прибытия врача; а врач Петр, однажды заболев, был исцелен по молитве инока, и сам поступил в монастырь. Много лет прожил инок князь в Печерской обители в труде и постоянной молитве; любимый и уважаемый всеми, он действовал примирителем в распрях князей, и умер в 1142-м году, прославленный даром чудотворения. Память блаженного Николая, прозванного Святошею, 14-го октября.

Славились еще между подвижниками Печерскими: Иоанн многострадальный, испытавший долгую и тяжелую борьбу со страстями и победивший их помощью Божией, смиренный Марк гробокопатель, Спиридон и Никодим просфорники, кротостью и послушанием стяжавшие дар чудотворения, Еразм, употребивший все имущество на церковь, Григорий, творец канонов.

Замечателен рассказ об Арефе, затворнике печерском, чудесным образом наставленном Господом и избавленном от порока, любостяжания. «Был в Печерском монастыре инок Арефа, родом из Полоцка, писал современник, лично знавший его. У него было много богатства в келии; но он никогда ничего не давал нищим. Раз ночью пришли воры и украли у него все деньги. В отчаянии он едва не наложил на себя руки. Духовные старцы уговаривали его возложить печаль на Господа; но он никого из них не хотел слушать и отвечал грубо на все убеждения. От крайней скорби о потере он заболел, но не переставал роптать на свою участь. Милосердый Господь дивно вразумил его. Однажды, ночью лежал он как бы мертвый и после долгого безмолвия начал взывать крепким голосом: «Господи, помилуй! Господи, прости! согрешил я, Господи! Все Твое, и я ни о чем не жалею!» Он выздоровел и рассказал собравшейся братии о бывшем ему явлении. – Я видел, говорил он, как пришли ко мн Ангелы и полк бесов. Они начали спорить между собою обо мне. Бесы говорили, что я не прославил Бога за покражу, а хулил; и потому должен быть предан им. Ангелы говорили мне: несчастный человек, если бы ты благодарил Бога за украденное у тебя имущество, это вменилось бы тебе в милостыню, как Иову. Великое дело пред Богом, если кто творит милостыню по своему произволению; но если благодарно терпит утрату, то борьба с искушением заменяет милостыню,– и благоугоден Богу тот, кто все предает в руки Его. – Услышав это, я закричал: – Господи, помилуй; Твое оно, не жалею. – Тогда бесы исчезли, Ангелы же возрадовались. – С этих пор Арефа совсем переменился. Тот, кого нельзя было удержать от ропота, теперь только хвалил Бога и повторял с Иовом: «Господь мне дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и случилось; да будет благословленно имя Господне во веки». Последние годы жизни бл. Арефа провел в затворе, в постоянной молитве.

Много было еще дивных подвижников в лавре Печерской; со всей России привлекала она молитвенников; между подвижниками были люди всех состояний, всех сословий; и в монастыре труды и занятия их были самые разнообразные; но все, одушевленные одним духом любви, веры и полного самоотречения, равно трудились для Господа, указывая миру, что благословен всякий подвиг и священна всякая деятельность, предпринятые с целью угодить и служить Богу. Лавра Печерская имела сильное и благотворное влияние и вне стен монастыря, и через пострижеников своих распространяла духовное просвещение; один древний писатель, восхваляя преподобного основателя монастыря, взывает к нему: «Радуйся, насадитель виноградника Христова, ибо простерлись ветви его до моря и отрасли его до великих рек. Нет места куда бы ни проникли отпрыски от виноградной лозы Феодосия». Лавра Печерская распространяла духовное просвещение по всей России; в продолжении полутораста лет от основания ее, до пятидесяти пострижеников печерских были епископами в разных городах. Всегда и отовсюду обращались они с любовью к обители, воспитавшей их в духовной жизни. Горячо высказалось это чувство в одном из замечательнейших писаний, сохранившихся нам от начала тринадцатого века, в послании епископа Симона к иноку печерскому Поликарпу.

Симон, постриженик Печерский, был первым епископом во Владимире на Клязьме и Суздале; эти города до него зависели от Ростовской епархии. Поликарп, инок печерский, в письме выражал ему свое неудовольствие на игумена Печерского, архимандрита Акиндина, и желание свое оставить монастырь, чтобы получить где-нибудь сан игумена, или епископа. В ответе своем епископ Симон, увещевая Поликарпа к смирению и полной покорности воле Божией, указывает ему на святых подвижников Печерских и передает сказания о житии и подвигах четырнадцати святых иноков. При этом, относясь с горячею любовью к Лавре Печерской, он излагает сказание о чудесном оснований Печерской церкви.

Поликарп остался в обители, и по просьбе архимандрита Акиндина, изложил письменно еще двенадцать сказаний о Печерских подвижниках. Эти писания: послание епископа Симона к Поликарпу, сказания, записанные Поликарпом, и присоединенные к ним известия, сообщенные Нестором о подвижниках Печерских, вместе составили Патерик Печерский, который долго был любимым чтением древней Руси.

Пока иноческая жизнь развивалась в Печерской обители, много перебывало князей в Киеве. Необходимо упомянуть о некоторых из них. Хотя это, по-видимому, и не касалось бы собственно истории Церкви, но нельзя резко отделять церковной жизни от событий жизни народной, среди которой она развивается. Когда началась Лавра Печерская, княжил Изяслав. Лишенный два раза власти, он искал помощи в чужих землях: сперва в Польше, потом в Германии. Раз помог ему король Польский; но когда Изяслав вторично обратился к нему, то король взял от него дары, но помощи не дал. Обещал тоже помочь император Немецкий, но не помог. Тогда Изяслав послал сына своего просить помощи у папы. Властолюбивый Григорий VII с радостью увидел возможность вмешаться в дела России. Он выразил неудовольствие свое Польскому королю, велел ему возвратить все взятое от Изяслава и оказать ему помощь, и сам написал к Изяславу письмо.

«Сын ваш, посетив святые места Римские», писал папа, «смиренно молил нас, чтобы мы, властью св. Петра, утвердили его на княжение, и дал присягу быть верным главе апостолов. Мы исполнили сию благую волю, согласную с вашей, как он свидетельствует, и поручили ему кормило государства Российского именем верховного апостола».

Насколько был прав папа, утверждая, что сын Изяслава присягнул в верности папскому престолу, мы не знаем, не имея на это другого свидетельства кроме письма Григория VII; но во всяком случае ни Изяславу, ни сыну его не пришлось принять «кормила государства Российского» из рук Римского первосвященника. Святослав, занявший престол Киевский, умер в 1078 году, а с другим братом своим Всеволодом Изяслав вскоре помирился и стал опять княжить в Киеве. Из многих писаний того времени видно, что у нас очень опасались влияния латинства; и святители и духовные писатели Русские считали необходимым указывать на нововведения и заблуждения Латинян, дабы предохранить от них православных. Так действовал еще Леон или Леонтий митрополит, современник Владимира; и затем дошли до нас обличительные послания митрополитов: Георгия (1072–1080), Иоанна II (1080–1089), Никифора (1108–1124) и преподобного Феодосия Печерского. Стоя твердо за догматы православной, вселенской Церкви, все эти писатели однако относятся к Западным христианам с кротостью и христианскою любовью и выражают скорбь о том, что разорвано единство Церкви Христовой.

Изяслав до конца жизни оказывал самую нежную дружбу брату своему, Всеволоду. Когда на Всеволода напали враги, желавшие отнять у него княжение, то Изяслав ободрял его, утешал в беде; не помня зла, он помнил только, что Всеволод охотно уступил ему престол. «Ты, брат, явил мне любовь, говорил он: возвел меня на престол, нарек меня старейшим; не помню я наших прежних ссор и за тебя готов положить голову свою». Это слово стало делом: Изяслав действительно был убит, защищая права брата. С сочувствием останавливается благочестивый летописец наш на этом примере братской любви; Изяслав, говорит он, был незлобив нравом, ненавидел лукавство, а любил правду; не было в нем лести, а был он муж простой умом, не воздающий злом за зло. Поистине, – если и согрешил в свете сем, оставится ему, занеже положи главу свою за брата своего».

Изяславу наследовал Всеволод. Он был благочестив, но уже стар и слаб; любил благолепие церковное, основал несколько церквей и монастырей. В одном из этих монастырей, Андреевском, постриглись дочери его: Янка (Анна) и Евпраксия. Янка основала при монастыре и первое женское училище, в котором обучали девиц грамоте, пению и рукоделью. По ее имени монастырь Андреевский назывался тоже Янчин. Эта дочь Всеволода до пострижения своего ездила в Царьград, и с нею оттуда прибыл митрополит Иоанн III (1089), преемник Иоанна II. Болезненный и очень простой и не ученый он не долго правил Церковью; преемником его был Ефрем, инок Печерский, поставленный в Константинополе в 1092-м году. Одни полагают, что он был Грек, другие считают его русским из дружины Изяслава, одним из первых постриженников Печерских, при Антонии. Он жил преимущественно в Переяславле, славился благочестием и усердием к построению церквей; строил больницы и завел врачей безмездно по городам. Около этого времени перенесены были мощи святителя Николая из Ликийского города Мир, разоренного турками, в Южно-Италийский город Бар. Бар принадлежал тогда еще к православной епархии, ибо область Апулия состояла под ведением Константинопольского патриарха. С этих пор празднует Россия 9-го мая память перенесения мощей Николая чудотворца. Издавна существовало на Востоке и оттуда перешло в Россию великое уважение к памяти святителя Николая. Ряд чудес, совершившихся в России, укрепил это уважение, и много церквей и монастырей сооружалось во имя св. Николая.

Всеволод не мог править Русью твердою рукою; много терпела Русь и от набегов диких Половцев и от распрей князей, споривших из за лучшего удела. Все взоры и все надежды обращались к сыну Всеволода, Владимиру Мономаху (Мономахом назывался он по деду, императору Греческому); все чаяли в нем видеть твердого и достойного правителя Руси, ибо он был храбр, великодушен и любил правду. Но когда умер Всеволод, в 1093-м году, Владимир Мономах не стал искать великокняжеского Киевского престола, а тотчас же призвал Святослава, сына Изяслава, уважая в нем право старейшинства; ибо тогда по обычаю не сын наследовал отцу, а брат брату.

Владимир Мономах уступкой этой надеялся упрочить мир на Руси и удалить повод к спорам и распрям; но не так было; все время княжения Святополка Михаила было временем междоусобных браней и страшных бедствий; князья спорили из-за уделов; один сын бывшего великого князя Святослава, Олег, обделенный уделом еще дядею Всеволодом, беспрестанно заводил смуты, и столько сделал зла и горя Руси, что долго в народе звали его Гореславичем. Он первый призвал себе на помощь Половцев; и эти дикие хищники, то в союзе с князем, то просто пользуясь смутою, страшным образом. опустошали южную Русь; жгли селения и города и уводили в плен жителей. Вот как представляет летописец печальное состояние Руси в эту пору. «Сделался плач великий по земле нашей; города опустели; в селах пылают церкви, дома, житницы, гумна. Христиане гибнут под острием меча, или трепещут, ожидая смерти; не видим на лугах своих ни стад, ни коней; нивы заросли; и дикие звери обитают там, где жили некогда христиане. Пленные, заключенные в узах, изнуренные голодом и жаждою, почерневшие от зноя и холода, идут наги и босы, и встречаясь меж собою со слезами говорят: я из такого-то города русского, а я из такой-то веси, и вздыхая, возводят очи к Всевышнему».

Не Святополку было уврачевать такое зло; он был человек жестокий и корыстолюбивый. В лице его представляется нам один из тех притворных, лживых христиан, которые, не приняв святой истины, в глубине сердца думают, что можно угодить Богу одними действиями наружного благочестия. Он являл великое усердие к построению церквей; в Киево-Михайловском монастыре построил во имя архистратига Михаила великолепную каменную церковь с позлащенными главами, от чего и весь монастырь стал называться Златоверхим; положил в эту церковь недавно привезенные из Греции мощи св. великомученицы Варвары; не предпринимал ни одного похода, не испросив сперва благословения от Печерского игумена; а между тем из корыстолюбия угнетал и притеснял народ, позволял жидам грабить его, жил безнравственно. Печерский игумен Иаков укорял его за несправедливые действия; но князь заточил старца; наконец он участвовал в ужаснейшем преступлении, возмутившем всю Русь: в ослеплении князя Василька. Трусливый и слабый при жестокости своей, он поверил клевете, возведенной на Василька другим недостойным князем, Давидом; дружески зазвал его к себе, и несчастный Василько был ослеплен.

Крик негодования поднялся со всей Руси. «Ты бросил нож меж нами; никогда ничего подобного не бывало на Руси», сказали Святополку князья и поднялись на него с Мономахом во главе; уже они подступили к Киеву; митрополит Николай, преемник Ефрема, явился примирителем между князьями. «Молю вас, говорил он, не губите Русской земли; если будете воевать между собою, то неверные возрадуются и возьмут землю нашу, которую ваши отцы собрали трудами и подвигами. Вместе с митрополитом молила о мире и мачеха Владимирова, которую он любил как родную мать, в память отца. Заплакал Владимир при словах митрополита; и мир был восстановлен по договору между князьями.

Глубоко уважаемый всеми за великодушие и бескорыстие, Владимир Мономах стоял во главе всего, что было к пользе и славе России; по его зову съезжались князья на совещание о мерах защиты против врагов; он был судьей между князьями; примирителем ссорившихся. Был в Минске князь Глеб, злодействами своими возбуждавший всеобщее негодование; он делал набеги на мелкие княжества; Пинск, Мозырь, Давид-Городок; захватывал множество пленных и продавал их Немцам; Мономах, по совещанию с князьями, решил, что он недостоин княжить; действительно, они отняли у него власть, и Глеб, пораженный анафемой церковной, умер узником в Киеве.

По смерти Святополка (1113), Мономах стал великим князем Киевским, хотя и теперь готов был уступить власть старшему в семье, Олегу; но любовь и доверие народа настоятельно указывали на него. Киевляне именем Божиим умоляли его принять княжение. До конца жизни своей великодушный князь являлся первым усердным слугою земли Русской. Мы считаем совершенно уместным остановить внимание читателей на этой светлой личности; ибо не открытием новых епархий, не построением церквей и монастырей можем мы определить степень распространения веры в стране, но проявлением веры христианской в жизни и сознании общественных деятелей. Пусть же дела и поучения Мономаха, как одного из лучших представителей времени своего, покажут нам, что тогдашняя Русь считала святою обязанностью христианина.

Сын Мономаха, Изяслав был убит в битве с Олегом, отнявшим у него удел. Вот что после этого Мономах писал Олегу.

«Долго печальное сердце мое боролось с законом христианина, обязанного прощать и миловать. Как стать нам перед страшным Судьей, если здесь не явим покаяния и смирения? Сказано: кто говорит: я люблю Бога, а брата ненавидит, тот лжец. Сказано: еще: если не отпустите прегрешений брату, то и вам не отпустит Отец ваш небесный. – Пишу тебе и по увещанию сына моего Мстислава, твоего крестника; он убеждает меня помириться с тобою; – не будь мстителем за брата, говорит он мне, положись на Бога; а Русской земли не погубим. – Юноша стыдить отца великодушием. Господь наш не человек, а Бог всего мира, всемогущий Владыка; а он претерпел хуления, и оплевания, и удары, и на смерть отдался, Сам располагая жизнью и смертью; а мы что грешные люди? – нынче живы, а завтра в могиле; и другие делят меж собою достояние наше».

Увещевая затем Олега довольствоваться своим и не возбуждать новых смут, столь пагубных для России, Мономах так кончает:

«Богу известно, что я желаю добра отечеству и братьям; да лишится мира душевного, – кто из нас не желает мира христианам. Не боязнь и не крайность заставляют меня говорить тебе так, но совесть и душа, которые мне всего на свете драгоценнее».

Как глубоко вера озарила и проникла всю душу Мономаха, то видим мы из предсмертного его поучения детям, которое сохранил нам летописец. Поблагодарив Бога, сохранившего его до старости, он увещевает детей жить в законе Господнем, радеть о делах и государственных, и домашних. Иногда, прерывая речь свою, он молитвенно возносит сердце и мысли к Господу.

«Отними от убогого сердца моего гордость и буйство, восклицает он, – да в бренной сей жизни не возношусь суетою мира сего! Научись, верующий, действовать благочестиво; научись из слова Евангельского управлять очами, порабощать тело, побеждать гнев, иметь чистый помысл, – для Господа понуждать себя к добрым делам; будучи лишаем чего-либо – не мстить; будучи ненавидим и гоним – молиться; будучи хулим – терпеть и молиться за врагов; старайся умертвить в себе грех, избавляй обидимого, суди сироте, оправдай вдовицу!»...

«Воссияет весна постная и цвет покаяния; очистим себя от всякой скверны плотской и душевной. К Светодавцу воззовем: Слава Тебе, человеколюбче! По истине, дети мои, уразумейте сколь милостив и премилостив Господь. Мы, люди грешные и суетные, когда нам кто какое зло сделает, хотим тотчас того погубить и кровь его пролить; а Господь наш, Властитель жизни и смерти, терпит прегрешения, превышающие главы наши; как Отец, любящий детей Своих, Он наказывает нас и вновь приближает к Себе. Он, Господь наш, указал нам, как врага побеждать, и научает нас, что мы тремя добрыми делами можем победить его: покаянием, слезами и милостынею. Бога ради, не ленитесь, дети мои; молю вас, не забывайте этих трех дел; они не тяжки; не то, что иночество, или отшельничество, или голод, как то терпят многие добрые люди...»

«Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои, и не может разум человеческий понять вех чудес Твоих; и благословенно и достохвально имя Твое по всей земле. Кто не похвалит, кто не прославит силы Твоей и великих чудес и милостей, которыми полон весь мир! Как устроено небо и как солнце; как сотворены луна и звезды, и тьма, и свет! и как земля на водах утверждена; все Твоим промыслом держится, Господи! Звери различные, и птицы, и рыбы сотворены и украшены, Господи, Твоим промыслом. И еще чуду дивлюсь: как от персти создан человек; и так различны образы в человеческих лицах, что если весь мир собрать, то каждый в своем образе по Божией премудрости явится... И птицы небесные Тобою, Господи, умудрены, – наполняют леса, поля; и все то дал, Господи, человеку на веселие и на пользу. Велика, Господи, милость Твоя к нам, что такую красу сотворил для человека грешного».

«Просите Бога со слезами о прощении грехов и делайте это не только в церкви, но и ложась спать; не забывайте никогда класть земных поклонов; ночными поклонами и молитвенным пением человек побеждает диавола и очищается от грехов, сотворенных в течение дня. Когда и на лошади сидите, и другой молитвы не знаете, то повторяйте в уме лучшую из них: Господи, помилуй; а не предавайтесь пустым мечтам. Пуще всего убогих не забывайте, по силе помогайте им и кормите сирот, и вдовицу оправдайте сами, и не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного смертью не казните, ибо не следует губить жизни христианина. В разговоре никогда не клянитесь Богом и не креститесь; нет в этом „нужды; если случится вам целовать крест братьям, или кому другому, то сперва рассудите, можете ли сдержать слово; а присягнувши, крепко соблюдайте присягу, чтобы не погубить своей души. С любовию принимайте благословение от епископов, и священников, и игуменов; не устраняйтесь от них; но по силам помогайте им; а они за вас будут молить Бога. Пуще всего гордости не имейте ни в сердце, ни в уме; а говорите: мы смертны, – сегодня живы, а завтра. в гробу. Все, что дал Ты нам, Господи, не наше, но Твое; оно лишь поручено нам на мало дней. В землю своего добра не зарывайте, это великий грех. Старых почитайте как отца, молодых, – как братьев. В дому своем не ленитесь; не полагайтесь на управителя и служителя; а сами за всем присмотрите... Больного посетите, мертвеца проводите, ибо все мы смертны; не обходите никого своим приветом, а каждому скажите доброе слово. Жену свою любите, но не давайте ей власти над собою. Не ленитесь, леность всему дурному мать; ленивый что знает, – то забывает; а что не знает, тому не научится. Не ленитесь ни на что доброе. Первое дело – к Церкви; да не застанет вас солнце на постели; так делал отец мой блаженный и другие люди благочестивые. Воздав Богу хвалу утреннюю, когда солнце взойдет, взгляните на него и с радостью прославьте Бога, говоря: Просвети очи мои, Христе Боже, и дай ми свет твой красный; и еще: Господи, приложи ми лето к лету, да покаюсь в грехах своих, и исправив жизнь, так похвалю Бога».

Рассказав еще детям своим о походах своих, о деятельности в мирное и военное время, об опасностях, среди которых хранил его Господь, князь так кончает поучение:

«Не думайте, дети, чтобы я хотел похвастаться мужеством своим; но хвалю Бога и прославляю милость Господа, сохранившего меня грешного и худого в продолжении стольких лет, и соделавшего меня не ленивого на всякое дело... Смерти не бойтесь, дети, ни на войне, ни на охоте от лютого зверя; но будьте мужественны во всяком случае, посланном от Бога; ибо ни рать, ни зверь, ни вода, ничто не может вас погубить, пока нет на то Божией воли; а когда Богом послана смерть, то не спасут вас от нее ни отец, ни мать, ни братья. Хранение Божие крепче человеческого».

Митрополит и летописцы современные Мономаху говорят о нем, что он, всею душою любя Бога, постоянно старался исполнять волю Его: не возносился, не гордился, добро творил даже врагам своим, которых отпускал от себя с дарами; не заботился о приобретении богатства; но с молодых лет был милостив выше меры, раздавая обеими руками имущество свое нуждавшимся и употребляя на сооружение и украшение храмов. Если кого видел в несчастии или в каком зазоре, не осуждал, но утешал и покрывал любовью; угощая радушно приходивших к нему, сам был весьма умерен в пище и питье, строго соблюдал посты и все постановления Церкви; при этом он не любил пышности: одевался просто, спал на земле, сам наблюдал за порядком дома своего.

Достойным современником благочестивого князя и сотрудником ему в его заботах о благе Руси был митрополит Никифор (1108–1124). Устав церковный требовал от пастырей, чтобы они особенно великим постом напоминали мирянам об обязанностях их. Одно из замечательнейших таких поучений, поучение митрополита Никифора Владимиру Мономаху. Убеждая князя употреблять на служение Богу силы, данные Богом, быть внимательным к делам земли Русской, справедливым и милосердым, святитель прибавляет: «Пишу на напоминание тебе; ибо великие власти великого напоминания требуют... Знаю, что мы сами, может быть, в злом недуге: но слово Божие в нас здраво и сильно. Оно-то и учит, и надо его слушать, и от него исцеление принимать...» Пастыри постоянно напоминали духовным чадам своим, что за наставлением надо обращаться к слову Божию, как к единому источнику света и истины; и Никифор в поучении своем указывал князю на псалом 100-й – «милость и суд воспою Тебе, Господи», как на верное изображение того, чем должен быть царь.

Над Мономахом, впервые в России, был совершен царственный обряд венчания. Греческий император послал ему в дар венец, бармы и крест; и Ефесский митрополит Неофит совершил этот торжественный обряд.

Мономах умер в 1125-м году, оплакиваемый всей Русью; Киевляне так любили его, что перенесли эту любовь и на потомков благочестивого князя; и в долгих распрях между Мономаховичами и Ольговичами стояли за Мономаховичей из привязанности к их предку. Некоторые из потомков его заслужили такую любовь и личными добродетелями и заслугами. Сын его Мстислав, прозванный великим, и церковью признанный святым, любимый князь буйного Новгорода, храбрый победитель Чуди, Литвы и Половцев, с отвагою соединял милосердие и добродушие. «Он был неудержимо милостив ко всякому, сказано в древнем житии его, сребра и злата в руки не принимал, ибо не любил богатства; и узнал заранее о кончине своей». Памятниками его благочестия остались многие церкви, основанные им, и евангелие – для него списанное и украшенное дорогим окладом, который был заказан в Константинополе.

Сын Мстислава, Всеволод-Гавриил, как и он – причисленный к лику святых, был князем Новгородским после того, как отец его занял великокняжеский престол. Но хотя он и ревностно заботился о благе Новгорода, щедро раздавал имущество свое во время голода, храбро воевал с Финляндской и Эстонской Чудью, он не сумел угодить Новгородцам. Недовольные им, они заточили, потом изгнали его; он переносил с покорностью и незлобием такие превратности судьбы, возлагая на Бога надежду свою, благотворя врагам и употребляя имущество свое на помощь нуждавшимся и на сооружение храмов. Изгнанный из Новгорода, Всеволод был принят с любовью Псковом, где и скончался в 1138-м году, в то самое время, как Новгородцы собирались из-за него идти войною на Псковитян. Он был похоронен в выстроенном им же храме великомученика Димитрия; но после явления его одному благочестивому мужу, честные останки его были перенесены в Троицкий собор. Над гробницею святого князя доселе висит его тяжелый меч с надписью на латинском языке: чести моей никому не отдам. Псковитяне всегда глубоко чтили память св. Всеволода-Гаврила, которого считают усердным заступником своим и молитвенником.

Другой сын Мстислава, Ростислав, сперва князь Смоленский, а потом и великий князь Киевский, тоже прославился святою жизнью и усердием к Церкви. При нем его стараниями была основана в Смоленске особая епархия (1137); до того Смоленск причислялся к епархии Переяславской: он построил в Смоленске много церквей, между прочими существующий и до ныне Петропавловский собор. По смерти дяди своего Вячеслава, любившего его как сына, князь Ростислав все имение покойного роздал нищим, церквам, темницам, себе оставив только один крест. И его жизнь подвергалась разным превратностям, но он с терпением переносил их, искренно прощал врагам; не искал власти, а принимал ее как трудное служение. Часто в беседе с иноками Печерскими он выражал желание удалиться от суетного мира, чтобы в тишине кельи посвятить жизнь Богу; но игумен говорил ему. «Князь, Господь требует от тебя иных подвигов: делай правду и блюди землю Русскую».

«Блюдите землю Русскую, – не несите розно земли Русской»; это беспрестанно твердили и святители, и благочестивые князья тем, которые преступными распрями своими волновали Русь. Святители именем Бога, и отечества увещевали их хранить мир, не преступать крестного целования; указывали им в пример тех, которые свято исполняли заповеди Христовы. «Представляю вам пример не из чужой земли, говорил святой Феоктист, епископ Черниговский. Давид Святославич (отец Николая Святоши) ни с кем не имел вражды; если кто допускал несправедливость в отношении к нему, он все переносил. Целовал ли кому крест, не изменял слову во всю жизнь. Пусть другой не выполнял слова перед ним, он выполнял свое; никого не обижал, никому не делал зла... Князь Черниговский исполнял заповедь Божию, в течение всей жизни ни с кем не имел ссоры. Стыдитесь же враждуя с братьями и единокровными.

Разделение Руси на уделы, породившее столько смут, однако сильно способствовало распространению веры и просвещения; ибо каждый князь в своем уделе Вместе с епископом был представителем христианского просвещения и при ревности к истине мог содействовать успехам веры История подробно передает нам известия о смутах и междоусобных бранях; но менее заметный след оставили в летописях те князья, которые, довольствуясь уделами своими, заботились о просвещении народа, и подавали ему пример благочестия и ревности к вере; а таких князей было много, и Церковь благоговейно чтит их память.

В начале 12-го века язычество еще крепко держалось в некоторых областях. Ни св. Исаия, ни св. Леонтий не успели в Ростове обратить всей заблуждавшейся Чуди. Труды их продолжал пр. Авраамий. Воспитанный в Вере Христовой и книжном учений, молодой Аверкий принял иночество с именем Авраамия. По внушению свыше прибыл он в Ростов и поселился в тесной хижине близ озера Неро. Подвизаясь в посте и молитве, он усердно проповедывал слово Божие окрестным жителям; но труды его долго оставались тщетны; и он с прискорбием видел, что на Чудском конце Ростова стоял еще кумир Велеса; сознавая собственную немощь, он горячо молил Бога, чтобы Он Сам, силою Своей, просветил темных людей и сокрушил царство зла. И вот, – как говорит предание, – было ему однажды чудное видение: на берегу реки Ишмы явился ему святой апостол Иоанн Богослов и вручил ему жезл. Идол пал, сокрушенный чудесным жезлом; и с этих пор благовествование шло успешнее; Авраамий поставил малую церковь во имя святого Иоанна Богослова на месте чудного явления; а вскоре на месте, где стоял идол, и где народ ему поклонялся, воздвигся монастырь с церковью Богоявления. Вокруг Авраамия стали собираться иноки; множество язычников уверовали и приняли святое крещение. Подвижник с особенною любовию занимался обучением юношества, собирая вокруг себя детей. Все это озлобило приверженцев язычества; самые закоснелые из них несколько раз пытались сжечь обитель, упорно преследовали преподобного Авраамия; однажды даже, по ложному обвинению, повлекли его к суду; но невинность его обнаружилась, и он до самой смерти продолжал ревностно трудиться во славу Божию. В обители своей он собрал довольно много книг. Преподобный Авраамий преставился, как полагают, в 1117-м году, в княжение Владимира Мономаха, который глубоко чтил его.

Около того же времени святой князь Константин просвещал верою Христовою Муром. После убиения св. Глеба (1015), Муром долго оставался без князя и причислялся вместе с Рязанью к области князей Черниговских. На него отчасти действовали соседние Болгаре-Магометане, с которыми он вел торговлю, отчасти волхвы с их языческими суевериями; и никто из князей не имел охоты ехать княжить в диком Чудском городе, ненавидевшем веру Христову. Наконец в 1077-м году Костантин-Ярослав, желая просветить темных язычников, выпросил себе Муром в удел от отца, великого князя Святослава. Долго великий князь не соглашался, опасаясь за сына; и было чего бояться. Когда Константин отправился в путь с семейством, дружиною и значительным числом духовенства, Муромцы приготовились встретить его как врага. Они схватили юного сына его, Михаила, посланного вперед с вестью о приближении отца, убили его и бросили тело его за город. Князь подошел с войском; Муромцы прислали ему сказать, что примут его, но не хотят менять веры. Вступив в город, князь тотчас же выстроил церковь Благовещения, в которой похоронил убиенного сына. Христианские похороны, по простоте своей, очень не понравились язычникам. «Так-ли, говорили они, прилично хоронить князя? не насыпают холма, нет ни тризны, ни жертвоприношения, ни боя в честь его!» Константин не приневоливал никого к принятию новой веры, но строил храмы, жил благочестиво и пламенно молил Бога, чтобы Он явил неверным свет спасительной истины. Часто приглашал он старейшин города и в беседе с ними объяснял им закон Христов. Но между тем самые закоснелые язычники, опасаясь влияния на Муромцев доброго князя, составили заговор, чтобы или убить или выгнать его. Великая толпа собралась однажды на дворе его с оружием и дубинками. Дружина князя хотела оружием защищать его; но он этого не допустил, а помолившись с семьей и бывшими при нем христианами, один, с иконою в руках, вышел к разъяренным мятежникам. Пораженные его спокойною твердостью, они пали ниц, и многие просили крещения. Обрадованный князь возблагодарил Господа; и через несколько дней множество народа, собравшись к реке Оке, приняло крещение; торжественно совершилось святое таинство. Новообращенные были облекаемы в белые одежды; держали в руках зажженные свечи; на головы возлагали им венки из цветов в знак радостного торжества. Князь выражал свою радость щедрыми дарами; строил по окрестным городам церкви и монастыри, в Муроме основал Спасский монастырь.

Весь народ горячо полюбил доброго князя, который ревностно заботился о его благе; вместе с верою утверждал гражданский порядок, строил города, храбро защищал Муром от врагов: Мордвы и Болгар. Но не безмятежно провел он жизнь свою. Он был против воли вовлечен в междоусобия князей, которые теперь стали искать власти в Муроме, сперва пренебрегаемом ими. Однако Константин княжил там довольно долго, пока по смерти старшего брата не сделался князем Черниговским. Но и тут пришлось ему терпеть от властолюбия родственников, и он должен был уступить Чернигов племяннику своему, который, нечаянно напав на город, перерезал дружину его и захватил его имущество. Благочестивый князь скончался в 1129-м году в Муроме, где и до ныне почивают его мощи в благовещенском соборе. Память святого князя Константина и чад его Михаила и Феодора совершается 21-го мая.

Вера с этих пор прочно утвердилась в Муроме, и в следующем столетии Муром опять имел князя, которого Церковь причислила к лику святых. Это был Давид Юрьевич. В ранней молодости был он вылечен от болезни дочерью простого крестьянина и женился на ней. Она была прекрасна собою и одарена необыкновенною мудростью; но когда, по смерти старшего брата, Давиду досталось княжение, – Муромцы потребовали, чтобы он отпустил супругу свою, ибо многие не хотели признать княгиней простую крестьянку. Давид предпочел отказаться от княжения, и с любимою им супругою стал жить в великой бедности. Но Господь опять возвеличил его; сделались в городе смуты и беспорядки, и Муромцы просили князя опять принять власть. Он управлял страною со справедливостью и милостью, и во всех заботах его усердно помогала ему и жена его, прекрасная и мудрая Евфросиния. И жили они по закону Христову, в высоком знании храня христианское смирение, простоту и воздержание, подавая пример супружеского согласия, помогая бедным и больным, чествуя служителей Божьих, и были горячо любимы подданными. Когда они достигли старости, князь и княгиня приняли иночество – он, с именем Петра, она – с именем Февронии. Скончались они на одной неделе, и согласно завещанию, были положены в одном гробу.

В двенадцатом веке стали просвещаться Вятичи. В 1147-м году Печерский инок Герасим, поселившись близ незначительного Новгородского торжка, Вологды, ревностно трудился между тамошним населением и сделался просветителем Вологодского края. Еще ранее проникла вера христианская в Двинскую область и в окрестности Устюга. Там уже в самом начал 12-го века стоял Троицкий Гледенский монастырь, неизвестно кем основанный. Много было примеров обращений Половцев и Жидов. Новгород, так не охотно принявший веру христианскую, уже в двенадцатом веке славился великим числом церквей своих и монастырей. И иноки, и святители Новгородские, и князья усердно заботились о просвещении края; и при помощи Божией труды их были успешны. Особенно славились благочестием своим и ревностью к вере святители: Герман, Никита бывший инок Печерский, Нифонт, князья Мстислав и Всеволод. Все они оставили памятниками своего благочестия построенные ими храмы и монастыри. Из последних особенно славился монастырь Юрьевский, основанный еще, как полагают, Ярославом, на берегу озера Ильменя, но совершенно обновленный Мстиславом Владимировичем (1120), при котором Греческие зодчие выстроили в нем великолепную церковь. Мстислав же был основателем монастыря Липенского, на острове Липно, где князю чудесно явилась икона святителя Николая. Около того же времени основался близ Новгорода и знаменитый монастырь Антониев.

Основателем этого монастыря был пришлец из Италии, Антоний Римлянин. Православие в это время еще не совсем исчезло в Италии, где много обителей подлежало ведению Восточного Константинопольского патриарха; но папы, желавшие причислить их к своему округу, преследовали употребление Греческого языка в богослужении и старались заменить новыми обрядами древние обряды и обычаи, сходные с обычаями Церкви Восточной. Антоний, христианин восточного вероисповедания и с ранней молодости инок, вел в пустынном месте подвижническую жизнь с некоторыми другими иноками. Теснимые за православие, подвижники рассеялись; и по некотором времени, Антоний оставил Италию, прибыл в Россию (1106) и близ Новгорода основал монастырь. О его прибытии в Новгород сложилось чудесное предание.

Когда началось гонение на православие, Антоний, – так говорит предание, – собрал дорогие вещи, доставшиеся ему от богатых родителей: сосуды, крест, иконы, много золота и серебра и, положив все это в бочку, пустил бочку по морю на волю Божию, сам же поселился у берега морского на большом камне. Забыв обо всем земном, он проводил дни и ночи в пламенной молитве и вкушал пищу только раз в неделю. Вот однажды поднялся сильный ветер, всколыхал волны морские, оторвал от берега камень, на котором стоял Антоний и помчал его по морю с неимоверною быстротою. Отшельник, объятый молитвенным восторгом, не замечал, как он плыл по волнам, как скала его быстро неслась мимо неведомых земель и наконец пристала к берегу. Только звон колокола пробудил его от восторженного состояния. Колокол звал христиан к утрени, ибо наступал праздник Рождества Богородицы. Антоний ступил на берег; входит он в город, но в нем ему все чуждо; не понимает он речи встречающихся ему людей, – они смотрят на него с удивлением. Наконец попадается ему купец-Грек, и от него инок узнает, что он в великом Новгороде, в стране христианской, в России. Поблагодарив Господа, Антоний продолжает жить отшельником на камне своем; чрез некоторое время, по благословению епископа, Никиты, которому рассказал о дивной судьбе своей, ставит он небольшой деревянный храм в честь Богоматери, на том месте, где пристал камень, В трех верстах от Новгорода, у села Волховского. Народ стекается к дивному чужестранцу, уважая его подвижническую жизнь.

Прошел год; однажды рыбаки ловили рыбу в Волхове, и Антоний сказал им: «дети, закиньте сеть: а что найдете в – дом пресвятой Богородицы». Рыболовы закинули сеть, вытащили множество рыбы и в месте с нею бочку окованную железными обручами. Она была полна сокровищей. Он покупает землю и строит монастырь, куда вскоре собирается довольно многочисленная братия, под руководство преподобного Антония. Святой муж почил в 1147-м году; память его совершается 3-го августа. В обители хранятся до сих пор крест и мусийские иконы итальянской работы с латинскими надписями. Две чаши Антониевы находятся в Московском Успенском соборе.

Вера христианская распространялась и утверждалась с благословения Божия трудами святых подвижников; но рядом с нею конечно еще сохранялись и языческие суеверия, особенно в местностях. заселенных Чудскими племенами; против них ревностно боролось духовенство. Епископы запрещали разные игры и обряды у рек и колодцев, носившие явные следы языческих верований; строго преследовала Церковь существовавшее в народе мнение, что церковное венчание нужно только для князей и бояр, вследствие чего многие простолюдины крещенные вступали в брак без церковного благословения, часто при соблюдении языческих обрядов и иногда дозволяли даже себе многоженство.

Особенное внимание обращала Церковь на состояние рабов. У нас сначала считались рабами только взятые в плен инородцы, и потому рабов было не много; но постепенно выгода торговли рабами и частые войны с иноплеменниками усилили и развили рабство. Кроме пленных, взятых на войне, стали рабами люди кабальные, то есть те, которые, взяв деньги взаймы и не будучи в состоянии их уплатить, вместо того поступали в рабы к заимодавцу, иногда и с семейством. Потом стали считаться рабами вступившие в брак с несвободными. Таким образом рабство все более распространялось; в борьбе с грубыми племенами, как Печенеги, Половцы, позднее Татары, – Русские сами грубели, и в позднейшие века рабство было гораздо более развито, чем в начал существования Руси. Церковь постоянно старалась ограничить злоупотребления и порицала рабство, как противохристианское учреждение. Уже в 12-м веке встречаем мы правило митрополита Иоанна, запрещавшее продавать крещенных рабов жидам и язычникам.

Церковное правило митрополита Иоанна и вопросы иеромонаха Кирика с ответами на них епископа Нифонта и других святителей, указывают нам, как в 12-м веке Церковь смотрела на разные недостатки современной жизни, как совершались таинства и обряды. Вообще мы видим, что и греческие первосвятители и наши пастыри являли снисходительность и внимание к нуждам и к условиям жизни новых христиан, что они заботились об истинном обращении сердец к Богу и строго осуждали всякое стремление заменить духовный подвиг одним внешним исполнением церковного обряда.

Крещению взрослых, как и в первые века христианства, предшествовало оглашение; для Болгарина, Магометанина, Половца, Чудина срок оглашения был сорок дней, и восемь для Русского, который мог быть уже более знакомым с верою Христовою; детей крестили часто на сороковой день по рождении; но это не было правилом. После крещения и миропомазания новопросвещенным давали в руку зажженные свечи и облекали их в белые одежды; иногда на головы их надевали венки из цветов. Принявшие крещение в продолжении восьми дней присутствовали при литургии и ежедневно причащались святых таин. Над латинянами, принявшими православие, совершалось миропомазание, но отнюдь не крещение; тоже и над теми из православных, которые в плену у неверных имели несчастье отречься от веры. Брачующиеся обыкновенно перед браком принимали вместе и святое причастие.

Из вопросов Кирика мы узнаем, что у нас существовала какая-то книга, в которой было сказано, что десять литургий могут заменить епитимью и изгладить грехи, совершенные в продолжение четырех месяцев, а тридцать литургий – грехи целого года. Такой способ слагать с себя грехи был тогда, но в особенности позднее, очень употребителен на Западе – «Это что? возразил епископ с негодованием. Царь или богатые люди будут давать деньги на службу, ни в чем себя не ограничивая? Нет, это не годится!»

Есть и такой вопрос Кирика: «хотят идти в чужую страну, в Иерусалим; я запрещаю ходить, приказываю здесь делать добро; грех-ли, Владыко, запрещать это!» – «Очень хорошо делаешь, отвечал епископ, если идут с тем, чтобы быть в праздности».

Заметим, что в это самое время с Запада с неудержимым стремлением направлялись христиане к святым местам, – кто для богомолья, кто для освобождения от неверных гроба Господня. Духовенство призывало народ к святому подвигу,обещая за то царство небесное и отпущение грехов; не только хождение в Иерусалим, но и хождение пилигримов в Рим должно было покрывать множество грехов. И у нас хождение к местам, прославленным святынею, как на Афонскую гору, в Иерусалим, позднее к святыням родным – стало рано считаться подвигом благочестия, но наши епископы запрещали такие странствия на богомолье, когда они предпринимались некоторыми с тем, чтобы избавить себя от более тяжелых обязанностей ежедневной, трудовой жизни. Церковь отнюдь не допускала мысли, чтобы наружное действие благочестия могло быть вменено в заслугу, покрывающую грехи.

Такой взгляд выражает и Русский игумен Даниил, совершивший путешествие в Иерусалим между 1113 и 1115-м годами. Его книга, под названием Паломник, сохранилась во множеств списков, как одно из любимых чтений древней Руси. С живой верою, смирением и искренним благочестием совершал Даниил свое хождение и оставил любопытное описание этого путешествия. Вместе с ним было много Русских паломников. Паломниками назывались богомольцы от пальмовых веток, которые они приносили из Палестины. Наши Русские паломники пользовались в Иерусалиме покровительством латинского короля Балдуина, о котором наш игумен говорит, как о человеке добром, смиренном и благочестивом. У святого гроба игумен наш поставил лампаду от всей земли Русской и написал для поминовения имена Русских князей.

«Я говорит он, недостойный игумен земли Русской, Даниил, худший из всех иноков, смиренный по множеству грехов, не совершивший никакого доброго дела, будучи нудим мыслью своей, с нетерпением желал видеть святой град Иерусалим и землю обетованную. И благодатью Божией достиг с миром я святых мест, обходил всю обетованную землю, по которой ходил ногами Своими Христос Бог наш... Братья и отцы и господа монахи! Простите мне и не зазрите худоумию моему за то, что я, по грубости моей, написал о святом граде Иерусалиме, и святой земле, и о своих путешествиях... Я описал путь мой и святые места не возносясь и не величаясь, будто бы сотворил что доброе... Я не сотворил на пути никакого добра. Но из любви к святым местам я описал все, что дал недостойному мне Господь видеть своими очами... Написал я это также для верных людей... Многие добрые люди, и сидя дома, своими милостынями и добрыми делами, достигают святых мест и большую мзду приимут от Бога. А многие, доходив до святых мест и увидев святой град Иерусалим, вознесшись умом, как будто нечто доброе совершили, погубляют мзду труда своего, каков первый я».

Из других памятников письменности относящихся к первой половине 12-го века, надо упомянуть об описании жизни и чудес св. Николая, Мирликийского чудотворца, о житии пр. Антония, наконец о поучениях наших митрополитов и писаниях их против Латинян.

Заметим, между обычаями церковными сего времени, что некоторые краткие молитвы произносились у нас по гречески. Иногда весь народ возглашал: «Кирие, елейсон», что значит – Господи, помилуй!

После кончины митрополита Никифора, современника Владимира Мономаха, Русь была долго без митрополита, так как преемник его, грек Никита, прибыл только лет через пять. Никита правил Церковью очень недолго, а преемник его Михаил II, вскоре после прибытия в Киев, покинул паству и уехал обратно в Грецию. Это побудило великого князя Изяслава предложить епископам избрать в митрополиты одного из Русских епископов. К этому же времени пришла весть о кончине митрополита Михаила в Греции. Собрались в Киеве епископы (1147) и избрали в митрополиты Климента Смолятича, схимника известного благочестием и высоким просвещением. Никто не мог возражать против избрания Климента; но самое дело постановления митрополита помимо патриарха возбудило разногласие. Давший обычай принимать из Царьграда митрополита, поставленного патриархом, считался многими непреложным церковным законом; сильнее всех восстал против постановления митрополита в Киеве епископ Новгородский Нифонт, муж ревностный и благочестивый. К нему пристал епископ Мануил Смоленский, Грек. Онуфрий Черниговский тогда предложил поставить нового митрополита главою св. Климента, ученика апостольского, «как, говорил он, Греки ставят рукою Иоанна Предтечи». Факт, на который ссылался Онуфрий, неизвестен из церковной истории; но большинство епископов согласились и Климента Смолятича поставили в митрополита.

Нифонт не уступил; он до самой кончины своей не признавал митрополитом Климента и называл человекоугодниками всех епископов, признавших его, 3а, что и получил от Константинопольского патриарха одобрительную грамоту; но он скоро за это Климентом был посажен в тюрьму. Эта распря церковная осложнилась еще смутами гражданскими. Юрий Владимирович Долгорукий, оспаривавший Киевский престол у Изяслава‚ покровительствовал Нифонту; когда он овладел Киевом, то освободил Нифонта, изгнал Климента, и выпросил у патриарха нового митрополита, Константина. Юрий должен был уступить опять престол Изяславу; с Изяславом вернулся и Климент, но не надолго. Когда Юрий сделался великим князем Киевским, Климент должен был снова удалиться; а прибывший из Царьграда Константин низложил священников и диаконов, поставленных Климентом, и предал проклятию память Изяслава.

По смерти Юрия, когда стал княжить Ростислав Мстиславович, Константин был изгнан, а Климент возвращен; смуты еще усилились: одни не признавали Климента, другие Константина; наконец решили, думая тем достигнуть мира, не признавать ни того, ни другого, а просить у патриарха нового митрополита. Он прислал Феодора, а Константин между тем скончался. По кончин Феодора, Ростислав пожелал, чтобы патриарх благословил Климента; но послы великого князя на пути в Царьград встретили нового митрополита, Грека Иоанна IV, которого патриарх поспешил назначить, как только узнал о кончине Феодора. Это очень рассердило великого князя. «Если впредь, сказал он, патриарх еще поставит митрополита без нашего ведома, то не только не примем его, но еще и поставим законом избирать и ставить Русского». С этих пор патриархи, в поставлении митрополита, стали соображаться с волею великого князя.

В то же время возник спор о посте. В 1157-м году Ростовцы изгнали епископа своего Нестора за то, что он не дозволял разрешать поста среды и пятницы во все Господские праздники, а дозволял это только в Рождество и Богоявление, между тем как какой-то инок Феодор или Феодорец, племянник епископа Мануила, утверждал, что надо разрешать пост не только во все Господские праздники, но еще и в дни некоторых святых. Подобный спор возникал лет за сто перед тем в Греции, где в монастырских уставах было разногласие касательно постов. Уставы разрешали пост во многие праздники и дни святых; но разница была в означении этих дней. Нестор был оправдан и в Киеве и в Царьграде. Преемник его Леон оказался еще строже его, и не хотел разрешать поста ни в какие праздничные дни. Свое мнение он отстаивал в спорах с князем и митрополитом, и в Греции с Болгарским епископом. Спор затягивался и ожесточался; в Киеве был созван по сему поводу собор, ибо и там митрополит Константин II держался мнения Леона Ростовского; а Печерский игумен Поликарп, на основании Студийского устава, разрешал пост не только во все праздники и дни некоторых святых, но даже и в продолжении всей Пятидесятницы. Собор осудил мнение Поликарпа, и митрополит заточил благочестивого и всеми уважаемого архимандрита Печерского. Это действие возбудило живейшее негодование, и когда, в следующем году Киев был взят войсками князя Андрея, то народ счел это бедствие наказанием Киеву «за митрополичью неправду». Многие продолжали держаться мнения Поликарпа, пока постепенно не утвердилось правило разрешать пост среды и пятницы только в дни Богоявления и Рождества Христова.

Между тем как князья спорили из-за Киевского престола, волнуя южную Русь своими междоусобиями, а дикие кочевники пользовались ими, чтобы грабить и разорять Приднепровский край, – обширная область Ростовско-Суздальская возрастала в значении. Князь Юрий Владимирович Долгорукий застроил вею землю свою городами, основал Москву, Дмитров, Юрьев, стараясь при этом развить и упрочить торговлю и гражданский порядок в своей области; но заботясь о благосостоянии земли Ростовско-Суздальской, Юрий все-таки стремился к южной Руси, которую считал законным наследием своим, как сына Мономаха. Когда, он наконец достиг великокняжеского престола и переселился в Киев, то призвал туда и старшего сына своего Андрея. Этому сыну он дал Вышгород. Но Андрей, возросший в Ростовской земле, не любил юга; его тянуло в любимую область, куда звал его и народ. Он оставил Вышгород и даже по смерти отца не стал искать Киевского престола. Он посвятил все свои заботы Ростовско-Суздальской земле, которая под его управлением достигла цветущего состояния и пользовалась выгодами мира и торговли, не зная ни опустошительных набегов диких кочевников, ни столь же пагубных междоусобных распрей. Тогда между городами этой области особенно возвеличился Владимир на клязьме, сперва пригород Ростова.

Андрей в земле Суздальской стремился к единодержавию и изгнал силою некоторых родственных ему князей. Желая, чтобы любимый его Владимир был независим от Киева в церковном отношении, он обратился к патриарху с просьбою – отделить Владимир от Ростовской епархии и учредить в нем особую митрополию для всего северо-восточного края. Митрополитом Андрей пожелал видеть любимца своего Феодора или Феодорца, но патриарх отказал, опасаясь смут в Церкви.

Но князь и любимец его однако настаивали на своем. Когда в 1168-м году открылся собор в Киеве, Андрей отправил туда Феодора, и в письме к великому князю Мстиславу указывая на неудобство иметь митрополита из Царьграда, предлагал избрать Русского собором Русских епископов. Он опять метил на Феодора. Великий князь не согласился. Тогда Феодор сам отправился в Царьград, надеясь дарами убедить патриарха поставить его в митрополиты. Это не удалось; но патриарх назначил его епископом в Ростов. Доселе не бывало еще, чтобы патриарх от себя ставил епископа в Русский город помимо Киевского митрополита, и этим были у нас недовольны. Когда Феодор, прибыв в Ростов, захотел распоряжаться церковными делами, то его не стали слушаться, и митрополит Киевский запретил признавать незаконно поставленного епископа. Сам князь Андрей убеждал любимца своего ехать в Киев за благословением митрополита, но Феодор отвечал: «что мне митрополит? я поставлен патриархом». Раздраженный непокорностью духовенства, Феодор налагал проклятие на священнослужителей, и наконец запер все церкви во Владимире. Поднялся сильный ропот; Феодор, раздражаясь до безумия, начал грабить богатых людей и предавал ослушников воли своей страшным истязаниям. Он распинал их на досках и стенах, отсекал им руки и ноги; на увещания князя отвечал одними грубыми словами и в церкви открыто хулил Христа, Богородицу и святых. Наконец принуждены были предать его суду и отвезли в Киев. Митрополит лишил его сана и сослал на покаяние. Но Феодор не унимался и продолжал богохульствовать. Тогда уже собор приговорил его к смертной казни. Казнь была ужасная: ему отрезали язык, правую руку, а потом голову, и труп его сожгли перед народом. Такой казни еще не видано было в Киеве, и она ужаснула всех.

Смутное ожидание чего-то страшного тревожило Киевлян. Уже Киев потерял высокое значение свое; по смерти Юрия Владимировича, Киевский престол часто переходил от одного князя к другому и, наконец, в 1171-м году был взят приступом войсками Андрее Боголюбского. Суздальцы не любили Киевлян и не пощадили древней столицы; целые два дня грабили город; грабили церкви и монастыри; побрали из них иконы, ризы, книги и колокола. «Были в Киеве у всех людей стон и скорбь неутешные, и слезы непрестанные. Все это случилось грех ради наших», соответствует летописец.

Андрей отдал Киев брату своему Глебу, а сам продолжал жить в любимом своем Владимире, который с падением Киева получил значение столицы великокняжеской. Владимир украсился богатыми церквами; между ними особенно замечательны были собор Успенский, которому князь отдал кроме поместьев еще десятую часть торговых доходов своих и церковь Положения ризы Богоматери. Церкви эти великолепно украшенные иностранными мастерами, сияли золотом и серебром, богатою утварью и иконами в драгоценных окладах.

Особенное благоговение внушала икона Богоматери. Эта икона, которую предание приписывает св. Евангелисту Луке, была прислана великому князю Юрию патриархом Константинопольским и поставлена в Девичьем монастыре в Вышгороде. Уезжая из Вышгорода, Андрей взял ее с собою. Верстах в десяти от Владимира, как гласит предание, лошади, которые везли кивот с иконою, вдруг остановились, и никак нельзя было заставить их идти далее. Князь отслужил молебен и ночью получил от явившейся ему Богоматери повеление построить на сем месте храм, а икону ее отвезли во Владимир. Андрей заложил храм и при нем монастырь, который назвал Боголюбовым. Он велел искусному иконописцу написать икону Богоматери в том виде, как она явилась ему. Эта икона стала называться Боголюбивою и была поставлена в новой обители, при коей вскоре основался и город Боголюбов с дворцом, в котором часто жил князь Андрей Боголюбский. Икона же, привезенная из Вышгорода, была поставлена во Владимирском соборе, и чествуется как чудотворная икона Владимирская.

Князь Андрей соорудил в земле Суздальской много храмов, и церковь чтит его за его ревность к Вере и к христианскому просвещению; при всем этом он любил чтение и заботился об обращении болгар, Черемисов, Мордвы и Жидов. Когда он собирался в поход, священники с иконами и крестом обходили полки, служили молебны; князь и воины причащались св. Таин. Однажды во время молебна, перед битвою с Болгарами, воины увидели, что от иконы Спасителя исходят светлые лучи, покрывающие их полки. Это ободрило войско надеждою на помощь свыше. Действительно, Русские одержали победу, и Болгаре были совершенно разбиты. Так как в этот же самый день (1 августа 1164-го года), Греческий император Мануил, при таком же знамении помощи небесной, одержал победу над Сарацинами, то очень скоро после сих событий церковь Греческая и Русская положили совершать в этот день праздник Всемилостивому Спасу и пречистой Богоматери, соединив это празднество с поклонением честному кресту, которое издавна совершалось с 31-го июля до 13-го августа. Победоносные войска Андрея были встречены с торжеством на берегу Клязьмы, и на месте встречи поставлен Храм Богоматери, к которому потом бывал ежегодно крестный ход 21-го сентября.

Летописи говорят об Андрее с великою похвалою. «Сей благоверный князь с юных лет Возлюбил Христа и Его пречистую Матерь, говорит древняя летопись, очистив свой ум, как светлую палату и украсив душу всеми добродетелями. Мужество и ум жили в нем, правда и истина в нем ходили; и он держался всех добрых обычаев. По ночам входил он в церковь, зажигал свечи и повергаясь перед иконами Господа и святых Его, с сердцем сокрушенным и смиренным приносил подобно Давиду покаяние и плакал о грехах своих».

Но современные князья не любили Андрея, стремившегося к единодержавию всею силою непреклонной воли; не любили его и многие за то, что он требовал строгой правды и казнил виновных. Родственники жены его, Кучковы, обманутые в надежде воспользоваться для своих выгод близостью к князю, составили против него заговор, в коем приняли участие и служители князя; и в 1174-м году, в ночь на 30-е июня, в Боголюбове, князь Андрей умер насильственною смертью, с молитвою на устах. Затем убийцы ограбили дворец князя и произвели мятеж, который с трудом усмирили. Владимирцы через несколько дней торжественно перенесли в соборный храм тело князя, которого Церковь причислила к лику святых, совершая его память в день преставления.

Город Владимир, хотя уже значительно возвысился в это время над Ростовом, однако еще оставался в зависимости от Ростовской епархий до 1215-го года, когда был поставлен для него особый епископ, Симон, уже известный нам посланием к Поликарпу о Киево-Печерском монастыре. Некоторые из Ростовских епископов ХII и ХIII-го века прославились святою жизней, как напр. – Лука, Пахомий, Кирилл. В других местностях России в это время тоже просияли великие подвижники. Из самых замечательных был Кирилл Туровский.

Туровская область рано просветилась светом веры Христовой и уже в начал ХII-го века имела епископов и монастыри. Особенно славился монастырь Борисо-Глебский на реке Припети, где в половин ХII-го века, подвизался блаженный старец Мартин. В этот монастырь вступил юноша, воспитанный в богатой семье, и принял при пострижении имя Кирилла. Ревнуя к самым строгим подвигам, Кирилл заключился в столпе, но принимал приходивших к нему за советом и поучал их, объясняя им св. Писание. По смерти епископа Туровского, князь и народ упросили митрополита посвятить его в епископы; и в этом звании Кирилл принимал живое участие во всех делах церковных. Более же всего действовал он на современников красноречивым словом, поучениями в церкви, посланиями к князьям и к инокам. Многие из его поучений утрачены; но дошедшие до нас двенадцать церковных поучений, молитвы и канон покаянный вполне оправдывают наименование Русского Златоуста, данное ему древнею Россией. Глубокую мысль облекает он в живой, поэтический образ, и все слова его проникнуты горячим чувством христианина, пламенною любовию к Богу. Постоянно убеждал он паству свою к слушанию и изучению слова Божия, единого источника истинной мудрости.

«Друзья и братья, говорит он в одном из поучений церковных, я надеялся во всякое воскресенье видеть в церкви большее число людей на слушании Божественного слова; ныне же пришло их мало. Если бы я говорил от себя, то вы хорошо бы делали, не приходя слушать; но я вам Владычное возвещаю, читаю вам грамоту Христа. если кто принесет в город грамоту царя или князя к сущим под рукою его, то не спрашивают, какой жизни принесший; богат ли, беден ли, грешен ли, или праведен; но слушают только принесенную им грамоту и стараются, чтобы ничего не было забыто; и кто которое слово хорошо не расслышит, то спрашивает слышавшего, и если какой бесчинник сделает шум, то с побоями прогоняют его. Если же такое внимание потребно к словам земного князя, то сколько же более вы должны быть внимательны здесь, где беседует Владыка Ангелов. Потому и молю вас пришедших, поучайте неприходящих и увещевайте их приходить.

Скажите мне, братия, если бы кто при восходе солнца зажмурил бы очи, не желая видеть света сего, и говорил бы: лучше для меня тьма, чем свет, ужели бы стал о нем кто жалеть?... Слово Божие в писании называется светом, и свет сей более видимого сего света; ибо видимый просвещает плотские очи, а тот – душевные. Потому и пророк Давид глаголет к Богу: светильник ногам моим закон Твой, и свет стезям моим.

Спрошу еще раз. Если бы раздавал я вам каждый день золото и серебро, мед или пиво, – не стали ли бы вы сами приходить и без зова предварять друг друга? Но теперь раздаю вам словеса Божии, лучшие чем золото и дорогие каменья, сладчайшие меда и сота; и вы лишаетесь их, не приходя в церковь. Не из своего сердца изношу я слова; в душе грешной не родится ни дело доброе, ни слово полезное; но предлагаю то, что взято из святого Евангелия».

Полны высокого христианского вдохновения «слова» Кирилла в неделю по Пасхе, в неделю Вознесения, в неделю расслабленного. Излагая в этом последнем слове событие Евангельское о расслабленном, которого Христос исцелил у Овчей купели, проповедник представляет себе в образе его все человечество, расслабленное грехом – ветхого Адама жаждущего исцеления.

«Что глаголешь: человека не имам, говорит ему Христос. Я, тебя ради, щедрый и милостивый, соделался человеком; ты слышал пророка говорящего: – Отроча родился, Сын Всевышнего, Он болезни и недуги наши понесет. – Тебя ради, Я, Бесплотный, обложился плотию. Тебя ради, Я, Невидимый силам ангельским, явился всем человекам. Не хотел Я презреть образа Моего, лежащего в тлении; но хотел спасти его и в разум истинный привести; а ты говоришь: человека не имам! Я сделался человеком, да Богом человека сотворю. Кто крепче Меня служит тебе? Тебе всю тварь на работу Я сотворил: небо и земля тебе служат; небо влагою, земля плодами, солнце светом и теплотою, а луна со звездами ночь обеляет; для тебя облака наполняют землю дождем, и земля на твою службу возращает всякую траву и древа плодовитые; для тебя текут реки, и пустыня зверей питает, а ты говоришь: человека не имам. – И кто Меня вернее человек? Я не солгал обету Моего вочеловечения; Я клялся Аврааму и сдержал клятву; Я послал в крещении ту воду, которой жаждал Исаия, а ты жаждешь овчей купели. Встань, возьми одр твой, да слышит Меня Адам и обновится ныне с тобою от истления!»

Особенно трогательны и полны сердечного умиления молитвы и покаянный канон святого подвижника, которого не даром современники звали «златословесным учителем, светлым учением, просветившим концы Русские». Преподобный Кирилл скончался около 1183-го года, за год оставив кафедру епископскую.

Около того же времени (1186) скончался другой подвижник, милостью Божией отторгнутый от греховной жизни и приведенный к спасению, – пр. Никита, столпник Переславский. Он в молодости заведовал сбором податей в Переславле Залесском; безжалостный к народу, он грабил, теснил несчастных и обогащался неправедными прибытками. Так жил он много лет без страха Божия, забыв о душе своей; но вот однажды пришел он в церковь, и как громовым ударом поразили его слова пророка Исаии: «измыйтеся и чисты будете; отымите лукавства от душ ваших... Взыщите суда, судите сиру и оправдайте вдовицу... Аще же не хощете, ниже послушаете мене, меч вы поясть...» Потрясенный до глубины души, Никита провел весь день в мучительном волнении, всю ночь без сна. Поутру, желая развлечься, он пошел к друзьям своим и пригласил их к себе; но когда жена его стала варить кушанье для угощения, все виделись ему поверх воды то кровь, то человеческие члены. Ужас объял его. «Горе мне, много грешившему!» воскликнул он и выбежал из дому. С чувством каявшегося разбойника твердил он: «настави меня, Господи, на пути Твои»; пришел в монастырь св. Никиты, в трех верстах от города, и пав к ногам игумена, со слезами поведал ему грехи свои и молил о пострижении. Игумен колебался: «можешь ли ты вдруг подчиниться послушанию, живши все по своей воле», говорил он каявшемуся грешнику. Никита стал у монастырских ворот и три дня всенародно исповедовал грехи свои; потом сняв с себя одежду, сел в тростниковое болото, над которым, в эту летнюю пору, роились всякие насекомые. Долго искали его по приказанию игумена, и наконец нашли его едва живым, лежащим в тростнике, покрытым кровью и ранами. Когда подошел к нему игумен с братьями, он мог только выговорить: «Спаси погибающую душу!» Игумен облек его в иноческий образ. В монастыре Никита проводил дни в молитве, пении псалмов и чтении священных книг; желая трудом и страданием смирить бурную душу, он носил на теле железные вериги, не давал себе покоя, по ночам копал колодцы. Наконец построил он себе столп, и, заключившись в нем, выходил только тайным ходом в церковь.

Покаявшийся грешник угодил Богу смирением, трудами, молитвою; Господь сподобил его дара чудотворения. Несколько чудесных исцелений прославили его, и много народу стало стекаться к нему. Но грешившему корыстью суждено было и погибнуть от корысти. Некоторые родственники, пришедшие к нему за благословением прельстились блеском его вериг, которые сочли серебряными и умертвили его (1192). Узнав ошибку свою, они бросили их в Волгу, но они были вынуты иноками Никитского монастыря, и доселе находятся в этой обители, где покоится и тело святого подвижника, прославленного нетлением и чудесами.

Иноческая жизнь развивалась все более и более; многие князья принимали иночество; княгини основывали монастыри и являлись строгими подвижницами.

Предслава, дочь князя Полоцкого, в блеске молодости и красоты удалилась в монастырь, где начальствовала тетка ее, супруга князя Романа Всеславича, и приняла иночество с именем Евфросинии. Усердно подвизалась она в посте и молитве и получила от Полоцкого епископа дозволение жить при соборе, в отдельной келье. Когда она не молилась, то занималась списыванием священных книг, и плату, получаемую за труд, раздавала бедным. Видя, ее благочестие и твердость в иноческой жизни, епископ дал ей за городом место, Сельце, с тем, чтобы она, устроила обитель, что она и сделала. В ее монастыре, во имя всемилостивого Спаса, постриглись сестра и родственницы ее, собралось много инокинь, и она, как игуменья, наставляла их «многими поучениями, сея в них словеса Божии, да соделаются чистою пшеницею Христовою, измеленной в жерновах смирения постническими трудами, чистотою, любовию и молитвою». В Спасском храме находилась икона Богоматери, называемая Ефесская, одна из тех, которые, по преданию, написаны Евангелистом Лукою; преподобная получила ее в дар от родственника своего, императора Мануила. В обители доселе хранится и крест пр. Евфросинии.

Ревностная инокиня основала тоже монастырь мужской; и в летах преклонных, поручив начальство над женскою обителью сестре своей Евдокии, вместе с другою сестрою и братом Давидом предприняла путешествие ко гробу Господню. В Иерусалиме, как видно, был уже в это время Русский монастырь пресвятой Богородицы. Там жила преподобная, поставила лампаду к святому гробу, посещала все места, ознаменованные Евангельскими событиями, и скончалась в Иерусалиме в 1147-м году. Тело ее, положенное в обители св. Феодосия, было потом перенесено в Киево-Печерскую лавру. Память ее 23-го мая.

В Смоленске прославился благочестием и горячею ревностью к вере инок Аврамий. Сын богатых родителей, он с самой ранней молодости стремился к подвижнической жизни, и как скоро унаследовал имущество родителей, то роздал все богатство свое церквам и бедным и поступил в монастырь пресвятой Богородицы, в пяти верстах от города. Вскоре он был удостоен сана священника.

В это время Смоленск благоденствовал благодаря заботам князя Романа Ростиславича, правнука Мономаха. Сам человек ученый и просвещенный, князь Роман усердно старался о распространении просвещения. Он приобретал много книг, тратя на это большую часть доходов своих, завел училище, в котором преподавались языки Греческий и Латинский; покровительствовал торговле.

Аврамий в монастыре всецело предался молитве и изучению божественных книг и творений святых отцов, особенно св. Иоанна Златоустого и Ефрема Сирина, сам списывал их и побуждал приходивших к нему заниматься ими. «Земная жизнь –, война, говорит он, – а для войны нужны оружие, нужны познания опытные; так и для брани духовной нужно учиться многому у опытных мужей; нужно от них узнать, какое духовное оружие полезно в каком случае; – от них же узнаем и врагов наших». Множество людей всякого звания стали стекаться к Аврамию за поучением и советом; многие избрали его в духовные отцы. Слава Аврамия возбудила зависть в иноках и даже в самом игумене; тогда Аврамий оставил обитель и переселился в город, в бедный монастырь святого Креста.

Но слава его последовала за ним: убогий храм едва мог вмещать людей, приходивших слушать поучения Аврамия; многие приносили ему дары, которые он употреблял в пользу храма и на помощь бедным; сам он заботился о благолепии храма, и, будучи искусным живописцем, написал для него две иконы. Постоянно увещевал он народ к покаянно, к молитве, к богомыслию. «Уста его не умолкали для великих и малых людей, говорит ученик его, написавший его жит!е, – для рабов и свободных приходивших то на церковное пение, то на беседу».

Но люди озлобленные скоро опять поднялись на Аврамия злобою и клеветою. Между духовенством многие к нему относились враждебно, потому что лишились духовных чад своих; они-то и старались возбудить против него народ, распуская слухи, будто он читает еретические книги, будто его наружная святость прикрывает темные дела. Наконец дошло до того, что епископ Игнатий потребовал Аврамия к суду. Повели на суд праведного мужа, осыпая его бранью и требуя его казни: кто говорил, что его надо сжечь, кто требовал, чтобы его утопили.

В это самое время, один благочестивый инок, Лука Прусин, молившийся в монастыре св. Михаила, услышал слова; «ведут угодника Аврамия на суд; но ты не соблазняйся о нем». Инок поспешил на двор епископский, где совершался суд. «Невинен тот, кого вы хулите, говорил он судьям; о, когда бы на мне были его грехи!» Действительно, и на суде, на коем присутствовали и князь и бояре, оказалось, что ложны обвинения, возводимые на Аврамия. Однако епископ, чтобы усмирить на народное волнение, перевел Аврамия в другой монастырь и запретил ему совершать богослужение. Князя Романа в это время уже не было в живых.

Прошло довольно времени; многие скорбели о том, что лишены поучений Аврамия, которого в монастыре стерегли как в темнице, никого не допуская к нему. Один священник, Лазарь, впоследствии епископ, пришел к епископу Игнатию, говоря, что Господь накажет весь город за гонения на праведника; сам епископ каялся в том, что не отстоял безвинно гонимого. Наступила страшная засуха; совершались молебны, крестные ходы; но Бог не посылал дождя. Тогда некоторые стали говорить: «Бог нас не слушает, потому что Аврамию запрещено священнодействовать». Епископ призвал Аврамия, попросил у него прощение за себя и за граждан и его молитв о дожде. – «Я грешник, недостойный милости Божией, но исполню повеление твое», отвечал смиренно инок. Не успел Аврамий дойти до обители своей, как обильный дождь оросил иссохшую землю. Весь город увидел в этом силу молитв праведника, и все стали вновь оказывать ему уважение. Игнатий, основав монастырь Ризположенский, поручил настоятельство в нем Аврамию; многие пожелали быть под его начальством; но он не захотел принять много братий; было их только семнадцать, которых он наставлял с отеческою любовию и заботливостью. Великий подвижник скончался около 1220-го года, и вскоре стали чтить его, как святого. Память его 21-го августа.

Многие из князей, живших в это время, славились добродетелью и любовью к просвещению. С величайшею похвалою отзываются летописи о брате Андрея Боголюбского, Всеволоде и о сыновьях Всеволода, Константине и Георгии. Этот последний, основатель Нижнего Новгорода, был впоследствии великим князем и погиб в битве с Татарами. Константин умер 33-х лет, но оставил по себе неизгладимую память. «Этот блаженный князь возлюбил Бога всею душою и всем желанием, говорит летопись; не омрачил он ума своего суетною славою века сего, но весь свой ум устремил к жизни вечной, которую и улучил своими милостынями и великим незлобием, был правдив, щедр, кроток, смиренен, всех миловал, всех снабдевал; особенно же любил дивную и славную милостыню и церковное строение, помышляя о том и день и ночь, наделял церкви иконами, книгами и разными украшениями; не щадил имения своего, раздавая его требующим, и во истину был, по Иову, оком слепых, ногою хромых, рукою неимущих, – всех любя, нагих одевая, усталым доставляя покой, печальных утешая, и не огорчая никого ничем. Всех умудрял он духовными беседами, ибо часто читал книги и все творил по писанному, не воздавая злом за зло. По истине Господь одарил его кротостью Давида, мудростью Соломона, – и он исполнен был апостольского правоверия».

Из подобных летописных отзывов мы видим, что более всех добродетелей древняя Русь уважала усердие к Церкви и милосердие к бедным; часто упоминается и о верности в соблюдении данного слова. Среди примеров жестокости и вероломства, коими, к сожалению, богато это время, все-таки сознавалось ясно, что составляет сущность обязанностей христианина. Закон христианский часто нарушался в пылу страстей, но постоянно признавался во всей чистоте своей.

Князь Константин, оставивший такую светлую память о себе, был одним из ученейших мужей своего времени; он знал несколько языков, не щадил денег на приобретение книг; и в его библиотеке было более 1000 греческих книг. При нем жили ученые мужи, которые переводили с греческого языка на славянский, и перед смертью своей (1218) во Владимире он подарил дом, библиотеку и несколько волостей училищу, в котором Русские и греческие иноки обучали детей.

Подобною же ревностью к просвещению отличался и могущественный князь Галицкий Ярослав, прозванный за свое знание восьми иностранных языков Осмомыслом. Человек ученый и любитель книг, он заботился о распространении истинного просвещения и вменял монахам в обязанность обучать детей. На содержание школ при монастырях должна была употребляться часть монастырских доходов.

Большая часть книг, имевшихся тогда в России, были книги духовного содержания: творения св. Отцов, жития святых, сборники, в которых изредка попадались впрочем и статьи не духовных писателей. Из славного памятника поэзии 12-го века, – из «Слова о полку Игореве» мы знаем, что издавна у нас певцы славили и воспевали подвиги воинские; но таких песней не дошло до нас; дошли же поучительные слова проповедников, ибо статьи духовного содержания переписывались многими, преимущественно в монастырях, и были любимым чтением грамотных. Из книг не духовных дошли до нас от этого времени кроме «Слова о полку Игореве», только «Слова Даниила Заточника» и исторические летописи. Кроме того вращалось среди народа множество устных преданий, стихов, сказаний, из которых некоторые сохранились и до нас. В них находим мы смесь древних языческих верований с новыми, христианскими; тут и сказочные, своеобразные учения о начале видимого мира, и светлые понятия о христианской истине; стихи же, воспевающие подвиги и славу святых, наполнены не историческими, баснословными подробностями. Нельзя точно указать время, когда писались эти памятники народного творчества; но в некоторых мы ясно видим следы верований и лжеучений, распространенных в 11, 12 и 13-м веках в Болгарии, откуда проникли к нам так называемые отреченные книги; в этих книгах содержались не признанные Церковью сказания о Христе, об апостолах, о патриархах и т. п.

Но наступала для России страшная пора; наступало бедствие, задержавшее надолго успехи просвещения, превратившее в пустыни цветущие области, истребившее в пламени горевших церквей и монастырей драгоценные памятники древней письменности.

Под 1224-м годом мы читаем в летописи: «Тем же летом, по грехам нашим, пришли народы незнаемые, о которых никто хорошо сказать не может, кто они, и откуда они, и какого они племени, и какая вера их; а зовут их Татары».

Хотя наш последний рассказ доведен до времени нашествия Татар, но сперва необходимо остановиться на некоторых проявлениях церковной жизни, о коих не пришлось еще упомянуть. Прежде всего привлечет наше внимание Новгород. Мы видели, что вера тут с трудом утвердилась и что еще в конце одиннадцатого века кудесник, обещавший восстановить старую веру, мог легко увлечь за собою большую часть народа. Но постепенно христианство всемогущею силою своею проникало все слои общества, и во второй половине двенадцатого века Новгородцы уже горячо привязаны к вере Христовой: множество церквей и монастырей свидетельствуют об их набожности; свет истины начинает проникать в отдаленные земли, подвластные Новгороду; Церковь так нераздельно сливается со всем строем народного быта, что соборный храм св. Софии становится как бы символом самого Новгорода, его славы, его могущества и свободы, – всего, что дорого ему. «Постоим за св. Софию – умрем за святую Софию!» – клялись Новгородцы, как бы говоря этим: «постоим, умрем за великий Новгород!»

До половины двенадцатого века Церковь Новгородская была в полной зависимости от Киева; епископы ставились но назначению то Киевского князя, то Киевского митрополита; случалось, что митрополит призывал к себе на суд Новгородского епископа: Луку Жидяту, оклеветанного слугой, он три года держал в заточении; потребовал тоже к себе и епископа Нифонта. Но заточение Нифонта было последним проявлением власти митрополита над Новгородским епископом. Новгород, так твердо стоявший за свою гражданскую независимость, за свое право избирать себе князя и прочих начальствующих лиц, мог принимать беспрекословно епископа из Киева, пока народ полуязыческий был равнодушен к церковной жизни, пока он смотрел на христианскую Церковь, как на что-то чуждое, не свое. Но по мере того как вера глубже проникала в жизнь, как она усваивалась Новгородцами, Церковь становилась им дорога; становясь необходимым условием их быта и сливаясь с народной жизней, она восприняла то, чем отличается в особенности народная жизнь Новгорода от жизни других земель Русских. Так со второй половины двенадцатого века мы уже видим, что выборное начало, столь дорогое Новгороду, распространено на все, что касается Церкви. Народное вече избирает епископа, а прихожане избирают священников, диаконов и всех служителей Церкви до последнего клирика. Праву избрания дано самое широкое применение: епископы избираются то из монашествующих, – игуменов или простых иноков, то из белого духовенства: священников, диаконов или даже простых клириков. Точно также и священнослужители избирались из всех классов общества; требовалось только, чтобы избираемый был в состоянии исполнять новые свои обязанности; дети лиц духовных были опять свободны избирать какое хотят занятие, так что духовенство не составляло особого класса.

Если по поводу избрания епископа возникало несогласие, то дело решалось жребием между несколькими избираемыми: клали имена их на алтарь святой Софии, и слепец или отрок вынимал жребий. Затем избранного вводили в епископский дом в Кремле или Детинце и тотчас же вручали ему управление Церковью; через несколько же месяцев, а иногда и через год и более, он ехал в Киев для посвящения от митрополита. Этому последнему Новгородцы оказывали великое уважение, как первопрестольнику Русскому и представителю высшей церковной власти; иногда в трудных случаях, полагались на его решение, но не давали ему самому вмешиваться в Новгородские дела. С. 1168-го года владыки Новгородские имели звание архиепископов.

Своему избранному духовенству Новгородцы оказывали величайшее доверие и уважение; оно же с своей стороны крепко стояло за права и преимущества Новгорода. Владыка был первым сановником в городе, и власть и влияние его были огромны. Не то чтобы у него были права другие, чем у прочих Русских епископов; права епископов вообще были определены одним и тем же церковным уставом; но эти права приобретали огромное значение от особенных условий, в которых был Новгород. Между тем как другие епархии были сравнительно довольно малы по объему, Новгородские земли занимали необъятное пространство и постоянно увеличивались. Уже в 12-м веке весь север до Белого моря и Ледовитого, северо-запад до Финского залива, и северо-восток до гор Уральских и реки Оби в Сибири, были подвластны Новгороду. Правда, Прибалтийский край, Югра, Печора, Пермь, Заволочье, были заселены Чудскими племенами еще языческими; но на Новгородском Владыке лежала преимущественно обязанность заботиться о их просвещении, и труды благовестников, приносивших диким племенам свет истины, расширяли круг его деятельности. Надзор за торговыми мерами и весами, предоставленный Церкви, был делом огромной важности в стране, в которой торговля была жизненною стихией. Право суда по всем делам семейным и над всеми преступлениями против веры и нравственности подчиняло Церкви почти всю общественную жизнь; наконец управление церковными имениями, рассеянными по всему пространству Новгородских земель, состояло под надзором Владыки, и все касавшееся до поселян, живших на церковных землях, было под его ведением. Доходы его с церковных имений и пошлин судебных были огромны.

В помощь Владыке при таких обширных и разнообразных делах был при архиерейской кафедре целый штат духовных и мирских лиц, которые носили общее название Софиян. Тут были и казначеи, хранившие Софийскую казну, и дьяки, занимавшиеся производством дел, и владычные бояре и дети боярские, из коих Владыка избирал десятинников и наместников по Новгородским пригородам и волостям для суда и управы, для управления имениями и т. п. Ратные люди, собранные с земель Софийских, составляли полк, называвшийся Владычным полком и имевший особое знамя. Владыка, мог послать его или нет на войну и предписать ему известный образ действий.

Уважая избранного Владыку своего, как представителя высшего начала Церкви, Новгородцы не предпринимали никакого общественного дела без его благословения. Благословением Владыки скреплялся приговор веча; с его благословения заключались договоры, важные постановления, мир. Собирались ли в поход Новгородцы, Владыка благословлял полки; снаряжались ли повольники¹⁹ на завоевание новых земель, они приходили к Владыке. «Хотим поискать св. Софии пригородов и волостей, – благослови, Владыко!» Владыка вел переговоры с князьями; иногда во главе посольства, как представитель господина Великого Новгорода, он ездил приглашать князей; в посольствах к чужеземцам от Новгорода участвовал и посол от Владыки. Все эти обстоятельства, вовлекая Церковь в жизнь гражданскую, мирскую, давали Новгородской Церкви оттенок более мирской, чем это было в других областях; однако мы не видим, чтобы архипастыри когда-нибудь употребляли во зло свое огромное влияние. Они постоянно действовали примирителями между враждовавшими, заступались за бедных и угнетенных, употребляли свои значительные денежные средства на дела благотворительности и на общественные нужды.

Уважение к церкви проявлялось в высоком почете оказываемом представителю церкви; выказывалось это уважение и в том усердии; с которым строились и украшались церкви. Нигде кроме Киева, не было столько церквей и монастырей, как в Новгороде. Кроме Софийского собора было уже в конце 12-го века семь соборных храмов. Церкви строились князьями, епископами, посадниками, богатыми купцами, а иногда целым даже обществом, целою улицею. Торговые товарищества, обыкновенно ставили себя под покровительство какой-нибудь церкви, и тогда члены этого товарищества обязывались взносить определенную сумму в пользу этой церкви и заботиться о ее благосостоянии. Так Ивановское товарищество состояло под покровительством церкви св. Иоанна на Опоках. Впрочем эта церковь имела особенное значение для людей торговых вообще, и в пользу ее взносилась часть пошлин за неправильность мер и весов. Церковь Пятницкая покровительствовала товариществу, которое вело дело с иностранными купцами, и была даже поставлена иностранцами. Немцы и Голландцы, которые вели торговлю с Новгородом, имели при своих торговых дворах и свои церкви, как Новгородские купцы имели свою церковь на Голландии. Под церкви торговых товариществ, в подвалы, купцы складывали товары свои, и коши с торговых сделок хранились в церкви, как бы для того, чтобы святынею церкви оградить верность соблюдения их. Св. София была как бы символом всего Новгорода; под ее покровительством состояла вся страна; быть погребенным в св. Софии считалось великою честью, которой удостаивались только Владыки, некоторые князья, и те из граждан, которые прославили себя особенными услугами отечеству, или положили жизнь за веру и Новгородскую свободу.

Новгородские пригороды признавали епископа, избранного Новгородским вечем; но во всем остальном, будучи как бы повторением Новгорода, пользовались одинаковыми с ним правами избрания всех духовных лиц. Как и в Новгороде по пригородам стояли главные церкви, имевшие для края особенное значение: так в Пскове храм св. Троицы, в Ладоге – св. великомученика Георгия, в Руси – Преображения, в Порхове – св. Николая. Это высокое значение главного соборного храма выражает и значение Церкви вообще в жизни Руси.

Число монастырей постепенно умножалось. В конце 13-го вака одним из самых значительных сделался Хутынский монастырь. Основатель его, богатый Новгородец по имени Алексей, с молодых лет стремился к иноческой жизни. Он постригся под именем Варлаама и, пожив несколько лет в монастыре, поселился в уединенном месте на лесистом холме, возвышающемся над Волховом, верстах в десяти от Новгорода. Это место называлось Хутынью, худым местом, потому что слыло в народе обиталищем нечистой силы. Но скоро худое место освятилось молитвенными подвигами святого отшельника. Стали селиться около него благочестивые люди, желавшие, под его руководством работать Богу. Варлаам поставил малый храм Преображения и вскоре затем основал обитель, которой отдал земли, луга и рыбные ловли, доставшиеся ему от родителей. Он был в ней первым игуменом, и в уставе своем между прочими правилами предписал инокам питать убогих и покоить странников. И до сей поры сохранился в обители обычай, в день преставления Преподобного, 6-го Ноября, не отказывать в милостыни ни одному нищему и давать приют всем странным. Слава Варлаама привлекла в обитель множество просветителей, которых он поучал словами, полными мудрости и силы духа. Особенно внушал он начальствовавшим и богатым исполнять для Бога обязанности свои по отношению к меньшим. Весь народ глубоко уважал подвижника. Рассказывают, что однажды; когда он шел в Новгород ко Владыке, он увидел на мосту толпу народа, готовившегося сбросить в Волхов уличенного преступника. Это была обычная в Новгороде казнь. Варлаам испросил у народа жизнь осужденному и взял его к себе в Хутынь; преступник, раскаявшись, стал жить благочестиво. В другой раз, при подобном же случае, инок прошел мимо. Ученики спросили у него, почему он одного спас, а другого нет. «Господь всем хочет спасения, отвечал преподобный. Первый был действительно преступник, и ему надо было дать время покаяться и исправить жизнь свою; второй же был осужден безвинно и приял венец праведника, прежде чем земная лесть могла испортить душу его».

Сохранилось много сказаний о чудесах, совершенных Варлаамом, которого Новгородцы почитают как постоянного молитвенника о Новгороде и всей России. Однажды он сказал Владыке, что в пятницу на первой неделе Петровского поста он придет к нему на санях что и действительно сбылось. В назначенный день мороз и глубокий снег напугали земледельцев, но после оказались благотворными, погубив червей, которых во множестве нашли при корнях ржи; и вследствие этого был урожай такой, какого давно не видали. В память этого события установлено в первую пятницу Петровского поста ежегодно совершать крестный ход из Новгорода в Хутынский монастырь. Варлаам скончался в 1192-м году.

Некоторые ученики Варлаама основали тоже монастыри; Антония на озере Дымском; Ксенофонт на реке Робейке, в 25 верстах от Новгорода; Константин – монастырь Косин, близ Старой Русы. Много еще других обителей было устроено князьями и княгинями, архиепископами и мирянами около Новгорода, Пскова, Ладоги и Русы. В 1174-м году Новгородские выходцы основали город на Каме; некоторые из них поплыли далее, и подчиняя себе по пути не воинственных Вотяков, доплыли до города, называемого Болванским городом. Взять его было трудно. Они наложили на себя пост, испросили помощи святых угодников Бориса и Глеба, и наконец, взяв город, назвали его Никулицын и поставили в нем церковь во имя святых страстотерпцев. Потом основали и другие поселения на Каме, и на реках Хлыновице и Вятке город Хлынов, нынешнюю Вятку, с храмом Воздвижения честного креста. Укрепившись против туземцев, Вотяков и Черемисов, они с помощью других переселенцев из Устюга и Новгорода застроили селами всю страну и впоследствии храбро отбивались от Татар, поселившихся по Волге и Каме; Вятка управлялась вечем подобно Новгороду и отстаивала свою независимость от Новгорода. На сколько вера Христова, распространилась между туземцами неизвестно, но она держалась между переселенцами, о чем свидетельствуют церкви по поселениям, праздники и крестные ходы с образами Бориса и Глеба, св. Николая и Георгия, установленные в память удачных битв.

В 13-м веке крестилось много Корел, живших между озерами Ладожским и Онежским; в Ливонии было несколько крепостей с православными церквами при них; но большинство племен, плативших дань Новгороду, были еще погружены в язычество; и не только дальние – Пермь, Югра и Печора, но и более близкие: Водь и Ижора, в нынешней Петербургской губернии, Емь, в южной Финляндии, Эсты и Ливы, из коих последние примыкали к Литовским язычникам. С половины 12-го века в этой стране началась страшная кровавая борьба с Латинством; и Новгороду, и Пскову пришлось упорно отстаивать против Немцев Русскую народность и православную веру.

Владыки Новгородские, как мы сказали, принимали участие во всех делах Новгородской земли, и весь народ глубоко чтил память тех из них, которые особенно отстаивали права этой вольной общины. Так чествовался владыка Нифонт, память коего совершается 8-го апреля. Еще большее значение для Новгорода имел владыка Иоанн (его в историй называют и Илией, именем, данным ему во св. крещении), первый архиепископ Новгородский. Много сохранилось преданий о его борьбе с искусителем, которого он победил силою молитвы, о кротости и терпении его, когда, оклеветанный врагами, он должен был оставить святительство, после чего его невинность обнаружилась чудесным образом. Его правила духовенству доказывают его христианскую мудрость. Не раз, по делам Новгорода, ездил он к Суздальскому князю и принимал горячее участие в судьбах Новгорода‚ переживавшего тогда трудное время. С самой той поры, как Новгородцы лишились любимого ими князя Мстислава, сына Мономаха, смуты и волнения у них не прекращались. Князья менялись беспрестанно: то Новгородцы «указывали им путь», то сами князья оставляли их, убедившись в трудности ладить с ними. Вовлеченные в борьбу, завязавшуюся между Мономаховичами и Ольговичами, Новгородцы стояли то за одну партию, то за другую, и попеременно страдали от обеих. Каждая партия имела сторонников в Новгороде; родственники изгнанных князей мстили за своих, задерживали купцов Новгорода, вредили его торговле, останавливали подвоз хлеба, получаемого им с юга. Так действовал Юрий Владимирович, в продолжении девятнадцати лет не дававший мира Новгороду. Жестокую борьбу вел Новгород и с сыном его Андреем Боголюбским, который наносил тяжелые удары торговле Новгородцев, перехватывал дани, собираемые Новгородом с Заволочья²⁰, и наконец после того как взял Киев, двинул огромное войско против Новгорода. С Суздальскою ратью соединились ополчения семидесяти двух князей, подручных Андрею; и вся эта сила, под предводительством сына его, страшным образом опустошала край, сжигая деревни и забирая в плен поселян.

В сборное воскресение, 22-го февраля 1169 года, огромное войско подступило к городу; уверенные в успехе, союзники уже делили между собою по жребию улицы Новгорода. Три дня Новгородцы отбивались и наконец стали изнемогать. В ночь архиепископ Иоанн, молившийся перед иконою Спаса, услышал голос: «поди в церковь Спаса, возьми икону пресвятой Богородицы и вознеси ее на забрало». Поутру Владыка с духовенством отправился в означенную церковь, отслужил молебен, взял икону и, сопровождаемый всем народом, вознес ее на городскую стену под дождем стрел. Тогда, говорит предание, икона, отвернувшись от осаждающих, обратилась назад к городу, и капли слез пали с нее на облачение архиепископа. Уверившись в небесной помощи, Новгородцы ободрились и с отвагою бросились на врагов. На Суздальцев же напал страх и смятение; они поражали друг друга, и наконец смятые и опрокинутые Новгородцами, обратились в бегство, потерпев полное поражение и потеряв множество людей. В память этого торжества, Владыка установил праздник Знамения Богородицы, принятый потом всею Церковью. Впоследетвие воздвигли церковь Знамения, куда перенесли и икону, с той поры особенно чтимую Новгородцами.

Событие 25-го февраля однако не положило конца борьбе; Андрей продолжал теснить Новгородцев, и когда сделалась на все страшная дороговизна в городе, не получавшем ни откуда припасов, то они были вынуждены просить себе у Андрея в князья его сына, однако на всей их воле. Они изгнали его, как только умер его отец, и борьба с Суздалем продолжалась еще и после того более тридцати лет; а между тем с северо-запада напирали на Новгородские земли другие враги: Литва, Чудь, поддерживаемая Немцами и Шведами. В это трудное для Новгорода время блестит чистою славою имя Мстислава Ростиславича, которого история знает под именем Мстислава храброго, а Церковь причислила его к лику святых. «Он никого не боялся, кроме Бога; лицом он был красив, говорит летописец, а душа его была еще лучше; щедро расточал он милостыню и помогал обителям, был храбр и мужествен и рвался умереть за землю Русскую». Он никогда не вступал в ссору из своих личных выгод; воевал за обижаемых, а свое охотно уступал. Мстислав был уже славен своей защитою Вышгорода против Андрея Боголюбского, когда Новгородцы пригласили его к себе, «зная», говорит летопись, «что он всегда на великие дела порывался». Действительно, Мстислав опять подчинил Новгороду отложившуюся Чудь и готовился идти на Полоцк, обижавший Новгород; но умер сраженный болезнью в молодых еще летах, в 1180-м году. Горько оплакивали его Новгородцы. «Хорошо было бы нам умереть с тобою, говорили они; ты защищал нашу свободу как дед твой Мстислав». С честью похоронил его владыка Иоанн в церкви св. Софии. Память этого героя была дорога Новгородцам, и тридцать лет спустя, они с восторгом приняли сына его, Мстислава Удалого, который храбростью и бескорыстием напоминал отца и возвеличил Новгород своими славными подвигами.

Гражданские смуты этого времени отозвались и на, делах церковных. Избрание Владыки происходило под давлением то одной, то другой партии, а потому и Владыкам пришлось испытать на себе переменчивость народной воли. Когда владыка Иоанн в 1185-м году оставил святительство, то по указанию его был избран брат его Гавриил, память коего вместе с памятью преемника его Мартирия и некоторых других Новгородских святителей совершается 4-го февраля. Но в избрание преемника Мартирия, Митрофана, вмешался князь Суздальский, партия которого была сильна в Новгороде. За то когда другая партия взяла верх, то благочестивого Митрофана изгнали и избрали другого. Добрыня Андрейкович знатный и богатый боярин, совершавший путешествие в Царьград²¹, по возвращении постригся в Хутынском монастыре под именем Антония; на него пал выбор Новгородцев, и выбор этот был вполне удачен; но смуты гражданские нарушали спокойствие; прошло немного времени, и в отсутствии Антония опять ввел Митрофана во владычный двор, а Антонию послали сказать: «иди куда хочешь; у нас есть архепископ Митрофан». Но тем дело еще не кончилось: и Митрофан, и Антоний, оба посвященные митрополитом, считали себя законными пастырями; Новгородцы положились на решение митрополита, который решил в пользу Митрофана, назначив Антонию другую кафедру. По смерти Митрофана, избрали Арсения; потом, подозревая, что это избрание было не без участия князя, изгнали его и вновь заставили Антония, слабого и больного, править делами Церкви; и когда сей последний уже совсем лишился языка, избрали ему преемником Спиридона, Иеродиакона.

Это был муж благочестивый и благотворительный. Во время его святительства страшный голод опустошил Новгород: «Разошелся тогда народ наш и волость наша, и полны были чужие города и страны братий наших; а у нас умирали, говорит летописец. Кто не прослезится, видя мертвецов по улицам лежащих, и младенцев, псами изъеденных. И вложил Бог в сердце архиепископу Спиридону сотворить благое: он поставил скудельницу у святых апостолов, в яме на Прусской улице, и приставил к ней мужа доброго и смиренного, Станилу, который объезжал город на конях, возил в яму мертвецов и наполнил ее до верха; мертвых в ней было 3000... Что сказать о бывшей на нас от Бога казни? Резали живых людей и ели, иные обрезали мясо с трупов, другие ели конину, кошек, кормились мхом, сосною, корою липовой, листом, – кто чем мог. Злые люди стали зажигать дома, где чуяли рожь. Мертвецы лежали по улицам, по торгу, по мосту великому; псы их ели. Поставили еще две скудельницы, и те все наполнились; мертвых было в них без числа. Видя все это перед глазами, мы бы должны делаться лучше, а становились хуже: брат не жалел о брате, ни отец о сыне, ни мать о дочери; сосед соседу не уломлял хлеба; не было милости между нами, но была туга и печаль».

Это было в 1230-м году; тогда во всей южной России была туга и печаль от Татар, но до Новгорода они не доходили. У Новгорода была кроме голода и другая туга: борьба с Ливонским орденом Меченосцев и со Шведами.

С самого начала христианства в России начались и попытки Римских пап утвердить власть свою в нашем отечестве. Со времен Ольги стали появляться в Киеве послы от папы; и даже после того, как Владимир принял веру христианскую от Византии, папы не теряли надежды подчинить себе новообращенную страну. Мы упоминали о епископе Реймберге при Владимире, о письме папы Григория VII к Изяславу; многие из наших митрополитов писали о Римской вере; в этих писаниях мы не видим вражды к Латинянам, но в них выражается и скорбь о разделении Церкви, и твердое, ясное сознание правоты Восточной Церкви; наши святители ревностно заботились о том, чтобы святое учение сохранилось во всей чистоте своей, и потому ясно обличали заблуждения Латинян. Митрополит Никифор в послании к князю о Латинской вере, прибавляет: «Прочитай это, сын мой, не раз и не два, а несколько раз; и ты, князь, и сыновья твои. Князьям, которых Господь призвал править народами, и исповедовать истинную веру, следует знать хорошо слово Христово и главные основания веры, дабы могли они ее защищать, сохранять и в чистоте распространять между подданными, порученными им Богом».

Тщательно ограждая паству свою от влияния латинства, православные святители сожалели об отпадении Западной Церкви от древнего единства; и потому с искреннею радостью приветствовали всякую надежду на восстановление этого единства. В 1080-м году, когда был папою Григорй VII, партия императора Генриха, враждовавшего с ним, избрала на папский престол архиепископа Равенского, который стал называться Климентом. Этот антипапа искал сближения с Востоком и прислал епископа и в Россию. С любовью и радостью приветствовал митрополит Иоанн эту попытку к примирению.

«Приятна любовь твоя в Господе, человек Божий, писал он Клименту: ты и из дальней страны призираешь на наше смирение, касаешься нас крылами любви, догматы православной и чистой нашей веры приемлешь и изумляешься им, как возвестил нам и ясно показал епископ твоего святейшества... Да покрывает тебя Божественная Всевышняя рука! Да дает благий и милостивый Бог тебе и твоим дням увидеть улучшение дел между вами и нами.

Не знаю, откуда и как явились соблазны и препятствия на пути Божием; отчего и как они не исправились. Не понимаю, какой злобный враг истинны и благочестия наделал все это, разрушив братскую любовь нашу и союз, соединявший христиан. Не скажу, что все погублено; мы знаем и многим ясно убеждены, что вы христиане, но кое в чем отделились; вот смотрите».

За тем митрополит указывает на некоторые отступления Западной Церкви от древнего предания и умоляет Римского первосвященника обратиться за наставлением к патриарху Константинопольскому.

Но подобные увещания были тщетны. Они доказывают только добросовестность наших пастырей, искренно веривших, что Рим искал и желал истины и возобновления древнего единства Церкви в любви и вере. Не того искали папы; они искали преобладания и власти на каких бы то ни было условиях.

В продолжение 12 и 13-го века сношения Латинян с Киевом продолжались; есть известие, что в Россию был назначен миссионером знаменитый в Западной Церкви Бернард, аббат Клервальский. «Если ты привлечешь ко Христу грубый народ Русский», писал к нему по этому поводу один Латинский епископ, «то тебя ожидает большая слава, нежели какой достигли Орфей и Амфион, смягчавшие своими песнями каменные сердца дикарей». Неизвестно, был ли в России знаменитый аббат; наши летописи молчат о том. Но хотя в Киеве было очень много христиан Латинского исповедания из чужестранцев и хотя они беспрепятственно могли совершать богослужение свое, – распространять Латинство в Киеве было труднее чем в других местностях. Киев был средоточием духовного образования в духе восточного православия, и проповедь Латинства встречала здесь сильный отпор. Пастыри действовали поучениями и обличениями, а князья были готовы и силою стоять за учение православной Церкви. В первой половине 13-го века был основан близ Киева Латинский Доминиканский монастырь; но князь выгнал приора и братьев, как скоро узнал, что они позволяли себе порицать веру православную и старались распространять Римскую.

Гораздо удобнее Латинянам было действовать на юго – и северо-западных окраинах России, где с нею граничили страны, уже признавшие власть Римской Церкви; волнения и смуты в этих странах облегчали дело; туда теперь и обратились попытки Латинян; они стали стараться о распространении Римской веры в Галиче и по Балтийскому поморью.

Княжество Галицкое очень усилилось в первой половине 12-го века, при князе Владимире и особенно при сыне его Ярославе Осмомысле, владевшем всею Червонною Русью. Червонною Русью, а впоследствии Галицией, Галичем, Галичиной²² называлась вся страна, лежавшая на северо-восточных склонах Карпатских гор, по верхнему течению Днестра и Прута. По смерти Ярослава споры детей его о наследстве подвергли страну бедствиям междоусобной войны и влиянию чужеземцев. Соседи: Поляки и Венгры, часто призываемые на помощь враждовавшими между собою князьями, составляли себе партии между Галицкими боярами, и во второй половине двенадцатого века Венгерский королевич сделался князем Галицким; после того страна эта, совершенно подпала влиянию Венгров. Они теснили православие, ставили лошадей в православных церквах, чем сильно раздражали народ; вскоре Галичане изгнали Венгерского королевича и призвали себе в князья Романа Волынского, славного победами над Половцами и Литвою, человека нрава крутого и воли непреклонной. Под его твердым правлением утихли смуты и крамолы, и соединенные Галиция и Волынь сделались очень значительным княжеством.

Тем временем совершилось событие, которое оживило и усилило надежды Римского первосвященника, за всемирное владычество. В 1204-м году Константинополь был взят крестоносцами, и Латинский патриарх был поставлен в столицу Восточного православия, из коей патриарх Греческий едва спасся, и в бедном рубище бежал во Фракию. Папа Иннокентий III, видя в этом полное торжество над Греческими отступниками, как Латиняне называли православных, надеялся, что скоро весь христианский мир признает власть папского престола. Нужно было склонить к тому Россию; и с этих пор попытки Римских пап подчинить себе Русскую Церковь сделались и чаще, и настойчивее, и более неразборчивы на средства.

В самый год взятия Константинополя, Иннокентий прислал легата своего к Роману Галицкому, чтобы убедить его принять Римскую веру. Легат стал доказывать князю превосходство Римского исповедания перед Греческим; но Роман, который был умен и образован, очень искусно возражал легату; тогда легат объявил князю, что если он примет Латинскую веру, то папа даст ему королевский титул и мечем Петра покорит ему многие земли. Роман, обнажив свой меч, сказал: «таков ли меч Петров у папы? Если такой, то он, конечно, может брать им города и дарить их; только это будет противно слову Христа, который запретил Петру действовать мечем. У меня же свой меч, от Бога мне данный; и пока он при мне, не имею нужды покупать города помощию меча Петрова».

Папа сильно ошибался, считая взятие Константинополя обстоятельством благоприятным для сближения с Россией. Напротив, с этой поры раздражение против Латинян у нас усилилось, ибо до России скоро дошли слухи о поступках крестоносцев в Константинополе, где они ругались над святыней храмов, осмеивали православные обычаи, в Софийском соборе производили бесчинства и вообще относились к православным враждебно и презрительно. На Романа так мало подействовало красноречие папского легата, что он в следующем же году, вступив с войском в Польшу, грозил истребить в ней Латинскую веру. Смерть прекратила успехи его оружия.

Папа продолжал попытки свои. В 1207-м году тот же Иннокентий прислал в Россию кардинала Виталиса с письмом, в котором убеждал князей, епископов, клир и народ покориться тому, которого, – писал он, – Сам Спаситель поставил главою Церкви. «Греческая империя и церковь покорились апостольскому седалищу, писал папа, и униженно приемлют от нас повеления; ужели Церковь Русская, часть Греческой, захочет отстать от целого?»

Папа Гонорий III писал к Русским князьям, а папа Григорий IХ посылал послания к самому великому князю Георгию Всеволодовичу, уверяя его в них, будто сами князья Русские изъявили готовность присоединиться к Римской Церкви; но эти письма оставались без последствий и большей частью без ответа; а в народе и духовенстве между тем все усиливалось нерасположение к Латинянам.

Но в Галиче открылась им вскоре возможность утвердить свое влияние. По смерти Романа снова возникли смуты, и Галич опять подпал влиянию Венгров; король Венгерский писал папе, будто бояре и народ изъявили желание подчиниться Римскому престолу с тем, чтобы им были оставлены их церковные обряды; и папа поспешил прислать в Галич латинских священников. Латинские священники стали изгонять православных; снова началась борьба, снова начались преследования и насильственные совращения. Мстислав Удалый, прибыв на помощь угнетаемому народу, изгнал было Венгров, но в 1230-м году король Венгерский присвоил себе часть Галича, и папа учредил там латинскую архиепископию. Впоследствии обстоятельства стали еще более благоприятны Латинянам, и Русским становилось все труднее отражать их попытки.

И Новгороду пришлось тоже вести упорную борьбу против Латинян. По делам торговли, Новгород был в постоянных сношениях с немецким скандинавским Севером, и потому особенно дорожил владычеством над Балтийским поморьем и землями около Финского залива. Вся эта страна давно принадлежала Новгороду; но по временам Финские и Чудские племена, населявшие ее, пытались высвободиться из под его власти; почти всем князьям Новгородским приходилось воевать с Чудью, – то распространяя владения Новгорода, то опять подчиняя ему племена непокорные; иногда в борьбу вмешивались соседи, имевшие тоже притязания на Прибалтийский край; Финнам помогали Шведы, старавшиеся утвердиться в северной Финляндии, а, на Западе Полоцкие князья, враждовавшие с Новгородом, притягивали к себе южную Ливонию, заселенную смесью Чудских Ливов с Литовским племенем Латышей. В двенадцатом веке почти все эти Чудские племена были еще языческими; они полагали, что вся видимая природа заселена богами, из коих главный – Укко – представлялся им вооруженным воином в огненном одеянии; радуга составляла лук его. Языческие понятия этих Чудских племен отчасти сливались с языческими верованиями соседей их, Литовцев; и об обращении их в христианство довольно мало заботились и Новгородцы, которым они так долго были подвластны, и Полоцкие князья, которые в 12-м веке владели частью Ливонии. Однако Новгородцы уже имели в том краю крепости с церквами.

В это время северная Финляндия была во власти Шведов, а южная принадлежала Новгороду. Около половины 12-го века Шведский король Эрих, прозванный святым, стал распространять христианство в подвластной ему части Финляндии; он дейстововал более мечем, нежели проповедью, и в порыве усердия или властолюбия, внес войну и в земли Новгородские: Чудское племя Емь, выбиваясь из под власти Новгорода, обрадовалось союзникам Шведам и стало помогать им; Новгородцы, занятые борьбою с Суздальским князем, не могли сначала остановить успехов Шведов, которые все далее распространяли власть свою, и в 1142-м году, с королем и епископом во главе, подплыли на шестидесяти ладьях к Ладоге. Новгородцы тут отбили их, но нападения Шведов возобновлялись; часто тревожили они окрестности Ладоги, Пскова и другие Новгородские земли. С ними было племя Емь, с Новгородцами Корелы. Со стороны Новгорода эта борьба была, сначала совершенно чужда дела веры и Церкви: Новгород просто отстаивал свою власть над страною, издавна ему подчиненной; но со стороны Шведов участие епископа в войне и насильственное крещение побежденных придавали борьбе религиозный характер. В 1188-м году Корелы, напав на Шведские владения, убили Упсальского епископа и сожгли один город; вскоре за тем и Новгородцы ходили на Шведов, сожгли у них Або, уничтожили их колонии в юго-западной Финляндии, и тем на время остановили попытки Шведов приобрести в этом крае религиозное и политическое влияние. Борьба должна была вскоре возобновиться и осложниться.

Между тем владениям Русским и вере православной грозила опасность с другой стороны. Около половины 12-го века Бременские купцы, пристававшие со своими судами к устьям Западной Двины, основали там поселения. И вот на этот край обратилось внимание Западной Церкви, и в 1186-м году прибыл туда немецкий священник Мейнгард, и с дозволения Полоцкого князя, который владел той страною, поставил церковь в местечке Икскуле; затем он стал стараться об обращении в христианство и язычников Ливов. Построение церкви в купеческом поселении было делом очень обыкновенным; торговые сношения Русских с иноземцами основывались на полной веротерпимости, и Латинские церкви существовали во многих Русских городах; сам Мейнгард был, может быть, одушевлен искренним желанием просветить верою язычников, не знавших о Христе; но уже на Западе благовествование давно сделалось первым шагом к завоеванию. Латинский проповедник, обращая язычников, должен был непременно стараться подчинить их власти, покорной папскому престолу; так случилось и здесь, и малая церковь Мейнгарда сделалась как бы зерном обширного замысла подчинить весь край Немцам.

Мейнгард трудился сначала с немногими помощниками из лиц духовных, и вскоре получил от папы звание епископа Икскульской епархии; но успехи оказывались медленными; Ливы неохотно принимали крещение: те, которые крестились из страха или ради обещанных выгод, продолжали втайне совершать языческие обряды; и все туземное народонаселение стало относиться крайне враждебно к пришельцам Немцам, Немцы тогда потребовали из Германии войско; и уже преемник Мейнгарда пал в бою, сражаясь с Ливами. Побежденные Ливы покорились силе, приняли крещение; но как только войско удалилось, они отказались от новой веры и перебили до двух сот Немцев. Тогда Немцы убедились, что если они хотят господствовать в крае, то должны иметь в нем постоянное войско. Действительно, в 1199-м году епископ Альберт Буксгевден прибыл уже со значительною силою и в следующем же году основал на месте купеческого поседения крепкий город Ригу, куда перевел Икскульскую епархию. Но видя возрастающее раздражение туземцев и ожидая вероятно столкновения с более сильными противниками, Буксгевден испросил у папы учреждения военно-религиозного братства, которое стало называться братством Креста Господня или орденом меченосцев.

Немецкие рыцари-миссионеры обратились к Полоцкому князю за позволением проповедывать христианскую веру в его владениях и даже обязались платить ему дань, как владельцу края; он согласился. Но вскоре оказалось, что под предлогом распространения веры, призывая имя Христа и Пресвятой Девы, меченосцы просто стараются овладеть всею страною и поработить себе народ, которого силою заставляли принимать крещение. Закипела отчаянная борьба: Чудь и Ливы восстали против чуждых пришельцев; к ним по некотором времени присоединилась и языческая Литва. Князь Полоцкий Владимир понял, что его обманули, и осадил Ригу; два князя, правившие Латышами под верховной властью Полоцкого князя, Вячко и Всеволод, отчаянно боролись с Немцами. Но все было тщетно: к Немцам прибывали все новые, значительные силы, а несчастным туземцам не от кого было ждать сильной помощи. Новгород был отвлечен собственной опасностью от участия в борьбе.

Полоцкий князь принужден был снять осаду Риги и помириться с Немцами, когда узнал, что к Немцам идет на помощь морская сила Датчан; Вячко, предательски взятый Немцами и принужденный признать над собою власть Рижского епископа, с отчаяния сам сжег свой город; Всеволод сопротивлялся долее: женатый на Литовской княжне, он открыто стал во главе язычников, Литовцев и Латышей, и своей беспощадной жестокостью в боях сделался страшилищем для Немцев; но и его одолели силою и изменою. Альберт, подняв на него его же подданных, отнял у него город, взял в плен его жену и возвратил ее тогда только, когда Всеволод клятвенно обещался не действовать против Латинской Церкви. Всеволод принужден был отдать свое княжение в лен Церкви св. Марии и получил его обратно уже, как вассальное владение от епископа. Таким образом Немцы постепенно подчиняли себе слабейших князей, но еще до времени хранили вассальные отношения к более сильному князю Полоцкому, продолжая платить ему дань и стараясь жить в мире с ним.

Между тем и Новгородцы встревожились за свои владения в Ливонии. Немцы, все далее распространяя власть свою, сулили независимость племенам подвластным Новгороду. Начались волнения в окрестностях Юрьева и Медвежьей головы (Оденпе). Тогда явилось в Ливонию Новгородское войско с князем Мстиславом Удалым. Теперь и Новгородцы стали требовать не одной уже дани; но, видя, что Немецкие рыцари заставляют Ливов креститься в Латинскую веру, со своей стороны стали требовать от подвластного им народа крещения в веру православную. Несчастные из страха соглашались на все, что от них требовали; Новгороды удалились, обещав прислать священников. Но как только они ушли, явились Немцы и по всей стране опустошали города и села, и сжигали жилища тех, кто не соглашался принять крещение от них. Новгород узнав об этом, прислал сильное войско под начальством Мстислава Удалого. (1214); к нему присоединились и Псковичи с своим князем. Немцы не чувствуя себя довольно сильными, чтобы сразиться с таким значительным войском, заперлись в Риге; а Русские вновь подчинили себе часть Ливонии и Эстонии. Угнетенная Чудь теперь с яростью восстала на Немцев и избила Немецких проповедников; ободрился присутствием Русского войска и слабый князь Полоцкий. «Ливонцы мои подданные, говорил он; я по своей воле могу крестить их и оставить некрещенными», и поднялся было на Немцев; но уже эти последние имели у себя сторонников и между Русскими. Псковский князь, выгнанный Псковичами за то, что выдал сестру свою за брата Рижского епископа, теперь пристал к Немцам, помирил с ними Полоцкого князя и помогал им; потом опять поссорился с ними и ходил на них с Русскими. Восстало на Немцев и Чудское племя Эстов; но Немцам помогали Датчане, которые, пользуясь смутами, овладели частью Эстонии и построили в ней укрепленный город Ревель или Колывань.

Борьба ожесточалась и принимала более широкие размеры: Немцы с покорными им Литвами делали набеги на Новгородские земли, часто опустошаемые и язычниками-Литовцами; Латыши нападали на земли Псковские, сжигали села, грабили церкви, а между тем и под знамена Новгородцев собирались – и Эстонцы, и Ливы, насильно крещенные Немцами, и православные, и язычники-Литовцы, чтобы общими силами изгнать ненавистных чужеземцев-Немцев. Вражда и страсти разгорались все более и более, и борьба все более принимала характер войны за веру; папа громил проклятиями «Русских вероотступников, защитников язычества», и проповедывал против них крестовый поход; Рижский епископ обещал прощение грехов тем, кто пойдет против Русских; Немцы крестили не только язычников, но иногда даже и Русских, давно живших в Ливонии и исповедовавших веру православную.

Несчастные туземцы, из-за просвещения которых как будто шла борьба, с ненавистью смотрели на веру, навязанную им силою: настоящего значения ее они не разумели, а из-за нее терпели и насилие и бедствия. Они втайне совершали над собою заклинательные обряды, омываясь в Двине, чтобы отослать обратно в немецкую землю силой сообщенное им крещение; вырывали даже трупы умерших, чтобы заклинаниями и языческими обрядами очистить их от принятого им христианства. Погребая своих мертвецов, они говорили: «иди, несчастный, в мир лучший, где Немцы уже не могут господствовать над тобою, а будут твоими рабами». Эти племена, по природе не воинственные, в ненависти своей к Немцам, ожесточались до свирепого исступления. Шайками бродили они по стране, разоряли укрепления, возводимые Немцами, жгли их поселения, предавали Немцев самым ужасным истязаниям. С особенной свирепостью действовали Эсты, соединившиеся с язычниками острова Эзеля. Такие действия вызывали со стороны Немцев и страшные возмездия: весь край обливался кровью и пылал пожарами.

Успех в этой борьбе должен был теперь остаться за Немцами. Новгородцы посылали по временам войско в Прибалтский край, но не могли держать в стране постоянную военную силу; а по удалении их Немцы мстили их приверженцам. Немцы же вели дело с упорством и постоянством: из Германии прибывали к ним новые силы, они приобретали новых союзников, овладели древним Юрьевым и поставили в нем Латинского епископа. В 1225-м году Новгородцы и Псковичи должны были заключить в Риге мир с Ливонским орденом. Посредником мира был папский легат, архиепископ Моденский; Ливония и Эстония остались 3а Немцами, которые совершенно поработили себе народонаселение, застроив весь край крепостями: устроили епархии и военно-религиозное правление, во главе коего находился магистр ордена.

Папа Гонорий III очень обрадовался такому исходу дела, и по этому поводу писал письмо Русским князьям, убеждая их присоединиться к его пастве. «Ваши заблуждения в вере раздражают небо, писал он, и служат причиною всех зол России. Бойтесь еще ужаснейших, если не обратитесь к истине. Увещеваем и молим, чтобы вы письменно изъявили нам добрую волю чрез надежных послов, а между тем жили мирно с христианами Ливонскими».

Но послов Русские князья не послали; и самый мир не был ни прочен, ни искренен. Новгородцы по временам сильно тревожили Немцев набегами своими; Немцы отплачивали опустошениями Новгородских земель; папа, не достигнув желаемого, относился к Русским враждебно и запрещал Латинским купцам торговать с ними. В 1237-м году орден Ливонский усилился соединением с Тевтонскими рыцарями; а между тем, вследствие решения папы, должен был уступить Датчанам часть Эстонии с Ревелем. Желая вознаградить себя за эту потерю, Немцы собрали огромные силы, взяли Изборск, взяли затем Псков и замышляли идти на Новгород.

Тем временем и Шведы вновь утвердились в Финляндии, и опять через племя Емь тревожили владения Новгородские. Чтобы успешнее действовать, король Шведский испросил у папы Григория IХ буллу, которой проповедовался крестовый поход против языческих Финнов и против Русских «схизматиков и мятежников», не признававших власти наместника Петра и мешавших распространению веры в Финляндии. Обещалось отпущение грехов всем тем, кто примет участие в этой священной войне. Воззвание подействовало: собралось огромное войско Шведов и Норвежцев. Снарядились с ними и епископы, собираясь крестить в Латинскую веру язычников, населявших Новгородские земли, и подчинить Русских схизматиков Римскому престолу. Вскоре предводитель Шведского войска и правитель Швеции, Биргер, прислал сказать Новгородскому князю: «Я пришел посетить твою землю; сопротивляйся, если можешь».

В Новгороде стали готовиться к войне, как к делу святому, как к защите веры правой. Молодой князь Александр Ярославич, помолившись у св. Софии, принял благословение от Владыки Спиридона и выступил в поход. Не многочисленна была рать Новгородская; но твердо уповая на Бога, князь ободрял войско свое. «Нас не много, говорил он; но не в силе Бог, а в правде». Между тем значительные силы Шведов уже выступили в Неву, и бросили якорь на устье Ижоры, намереваясь взять Ладогу и идти на Новгород. Александр помешал этому, неожиданно явясь у Ижоры.

Новгородцы всегда держали стражу на месте, где Нева впадает в море, потому что обыкновенно с этой стороны случались нападения. В ночь на 15-е Июля 1240-го года, на страже был крещеный Вожанин²³, человек благочестивый; поутру он рассказал князю, что ему было чудное явление. «Стоял я на взморье, – говорил он, – и только что стало восходить солнце, как услышал я шум с моря; – я подумал – не враги ли это; но вот вижу – плывет насад; посреди насада стоят святые братья: Борис и Глеб; одежда на них красная; – руки держат на плечах. На краю ладьи сидят гребцы и работают веслами; но их одевала мгла, и нельзя было различить их лиц. И слышу я, как один из святых братьев говорит другому: брат Глеб, вели грести, надобно помочь сроднику нашему Александру. – И я слышал голос святых, и от страха трепетал; а насад ушел из глаз моих».

Александр запретил Вожанину говорить о бывшем ему видении, но обрадовался; и ободрившись надеждою на помощь свыше, в тот же день напал на Шведов. Упорная битва продолжалась с утра до ночи. Наши воины бились храбро; сам Александр нагнав Биргера, мечем ударил его в лицо; «возложил ему печать на лице2, говорит летописец. Шведы были разбиты, и победа Русских при Неве, за которую Александр прозван Невским, остановила надолго покушения Шведов на земли Новгородские и веру православную.

Но в следующем же году пришлось биться с Ливонскими рыцарями. Несчастные Псковичи с женами и детьми приходили в Новгород молить о помощи против рыцарей, которые крепко засели в Пскове и оттуда посылали отряды свои опустошать окрестности. Эти отряды доходили почти до Новгорода, убивали купцов, ехавших с товарами, взяли даже Новгородский пригород Лугу. Вожане, не приставшие к Немцам, убегали в леса, где иногда умирали с голода. Рыцари собрали значительные силы, и были уверены, что не только удержат Псков, но еще возьмут и Новгород; уже земли Води, Ижоры, Корелия и берега Невы были причислены папою в епархии Латинского епископа Эзельского, который поспешил договориться с рыцарями о взимании доходов с них.

Александра в это время не было в Новгороде, но, как только он узнал о грозившей опасности, то тотчас явился, снарядил рать и пошел на врагов. Вскоре построенное Немцами укрепление Копорье было взято; затем и Псков был отнят у Немцев. Но Немцы, собрав великую силу, с магистром и епископом, пошли ко Пскову по льду Чудского озера. Это было в конце зимы. Александр с Новгородцами вышел к ним навстречу по замерзшему озеру. Сотворив молитву, он стремительно бросился на Немцев, совершенно разбил их и гнался за ними целые семь верст по льду. «Поднялся треск от ломки копий и звук от мечного сечения, пишет летописец. Казалось, двинулось замерзшее море, и великая сталась сеча Немцев и Чуди с нами, и льду не видно было; все покрылось кровию». – «Я видел полки Божии на воздухе, рассказывал участник в бою; они приходили на помощь князю Александру Ярославичу; и они-то обратили врагов в бегство и избавили их, гоня по воздуху. Александр победил силою Божией, св. Софии и св. мучеников Бориса и Глеба». Огромное число пленных досталось Русским. Эта битва, известная под названием Ледового побоища, происходила на 5-й неделе великого поста, 5-го апреля 1241-го года.

Весь Псков, радостно торжествуя победу, вышел навстречу князю, с крестами, иконами и хоругвами. Пели хвалу «Господу пособивому кроткому Давиду победить иноплеменника, и ныне оружием крестным освободившему град Псков от иноязычников рукою верного князя Александра». В Новгороде встретили князя с тем же торжеством, и в храмах молились о павших «в ледовом бою».

Славные победы Александра Невского на время остановили, но не прекратили совершенно попыток Шведов и Немцев. Позднее Новгороду и Пскову приходилось не мало воевать с ними; – и борьба эта, постоянно имела характер борьбы за веру; ибо папы проповедовали крестовые походы против России и заранее дарили ее как собственность св. Петра Немецким рыцарям под условием искоренить в ней «проклятый Греческий раскол». Тяжелые условия, в коих находилась Россия, казались особенно благоприятными Латинянам, и они усердно пользовались ими.

Одна из самых серьезных попыток к обращению северной России в Латинство была в половине ХIV века. Шведский король Магнус послал сказать Новгородцам: «пришлите на съезд своих ученых мужей, а я пошлю своих; пусть они порассудят о вере; я хочу знать, какая вера лучшая. Если ваша, – то я пойду в вашу веру;а если наша, лучше, то примите вы ее; а не захотите, пойду на вас войною».

Новгородцы, по совещании с Владыкою, отвечали Магнусу; «если хочешь знать, какая вера лучшая, то пошли в Царьград к патриарху, ибо мы приняли правую веру от Греков; мы же сами не хотим препираться с тобою о вере, а если чем тебя обидели, то скажи о том нашим послам».

Магнус объявил, что не имеет на Новгородцев никакого неудовольствия, но желает обратить их к истинной вере. Вслед за тем Магнус стал осаждать города, принадлежавшие Новгороду и крестить православных Ижорцев и Корелов. Но вскоре он принужден был оставить свое предприятие, не имевшее успеха, а только усилившее раздражение Русских против Латинян.

Пока на западной и северо-западной окраинах Руси совершались события, описанные в последней главе, остальная часть отечества нашего подвергалась страшному бедствию, Татарскому погрому. С давних времен Монгольские орды кочевали в обширных равнинах средней Азии; но разрозненные, в войне между собою, он внушали мало страха соседям, пока в конце 12-го века не соединились под крепкою рукою Темучина, прозванного Чингис-Ханом, то есть – великим ханом. Покорив себе множество Азиатских племен, разорив часть Китая, подчинив власти своей сильную империю Турков Харазских (Бухару, Самарканд, Хиву и пр.), этот страшный завоеватель с истоков Амура двинулся на запад, на племена, занимавшие тогда, берега Хвалынского (Каспийского) моря. Тут Татары разгромили Половцев и гнались за ними до пределов России. В ужасе Половецкие князья пришли умолять о помощи князей Русских. «Сегодня взяли нашу землю, говорили они; завтра возьмут и вашу».

Русские князья собрались в Киеве на совещание, и под влиянием Мстислава Удалого, не изведав сиды Татар, решили, что надо идти на Татар прежде чем они начнут опустошать Русскую землю.

Решили собраться на одном из Днепровских островов близ устьев Днепра; и вскоре туда стали съезжаться князья с дружинами. Весь Днепр покрылся ладьями, со всех сторон стекались рати. Они уже готовились выступить, как пришли послы от Татар. «Мы слышим, говорили они, что вы, обманутые Половцами, хотите идти на нас, но мы Вас ничем не оскорбили; мы хотим наказать своих рабов Половцев; лучше будьте нашими друзьями, и отомстите давним врагам вашим».

Князья велели умертвить послов и выступили в поход. Мстислав Удалой с некоторыми из князей опередил главные силы. Стали им встречаться мелкие отряды Татар, которых они легко разбивали и обращали в бегство. Думая, что легко справиться с Татарами, Мстислав с 1000 человек воинов перешел Днепр; за ним последовали и другие князья, с их немногочисленными дружинами. Русские продолжали одерживать легкие победы, и это ободряло их. Но за рекою Волгою вдруг предстали перед ними несметные полчища Татар. Завязался кровавый бой; наши потерпели полное поражение. Мстислав Удалой едва спасся; Татары преследовали бегущих, и встретились с нашими главными силами. Мстислав Киевский с остальными князьями еще три дня защищался упорно; наконец Русские князья были вероломно захвачены Татарами, которые, разъяренные долгим сопротивлением и избиением послов своих, изрубили всех воинов, а князей задушили под досками и сели пировать на их трупах.

Это страшное поражение, подобного которому еще не испытывала Русь, повергло, всю страну в ужас и уныние. Народ молился в храмах, да отвратит Господь гнев свой; и молитва эта, казалось, была услышана. Свирепые враги, опустошив окрестности Днепра, вдруг оставили Россию и ушли обратно в Азию. Как темная туча нагрянули они на отечество наше, неведомо откуда; и точно также исчезли, неизвестно куда, – оставив, по себе страшные следы опустошения.

Исчезли, – но не на долго; и не успела Русь отдохнуть. Терзаемая междоусобиями и другими бедствиями, как голод, болезни, пожары, землетрясения, она видела во всем этом предзнаменование еще более ужаснейших бедствий; появление кометы тоже наполнило сердца страхом; это редкое явление казалось предвестником чего-то страшного.

Прошло тридцать лет. Чингис-хан умер; но завещал сыну своему Октаю продолжать завоевания и давать мир только побежденным. Октай, из глубины Татарии, послал племянника своего Батыя покорить северные берега Каспийского моря, с дальнейшими странами. И вот пронеслась на Руси весть, что с восточной стороны снова показались Татары. В 1237-м году Батый, покорив Кавказские племена и Волжских Болгар, показался в пределах Рязанской области. Он вел с собою уже не одно войско, а целую Орду. Перед собою посылал он в города послов требовать дани и покорности. «Чего хотите от нас ?» спросили Рязанские князья у послов Батыя. «Десятая часть достояния вашего да будет наша, если хотите мира», отвечали послы.

– Когда из нас никого не останется в живых, то возьмите все, – отвечали князья Рязанские, и стали готовиться к обороне, послав между тем просить помощи у великого князя Владимирского, Георгия. Но и великий князь получил от Татар такое же посольство, и так же отверг требование их, готовясь защищаться, и не мог оказать помощи Рязанцам.

Отселе летописи наши представляют нам картину страшных бедствий, и вместе с тем примеры храбрости, великодушия, христианской твердости, свидетельствующие о том, как уже глубоко сердца прониклись верою Христа. Князь Юрий Рязанский, не получив ожидаемой помощи, решился послать юного сына своего Феодора с дарами к Батыю. Батый, услышав о красоте жены Феодора, пожелал ее видеть.

«Христиане не показывают жен своих злочестивым язычникам», отвечал князь, и заплатил жизнью за отказ свой.

Молодая жена его Евпраксия ожидала возвращения своего супруга, и держа младенца на руках, с высокого терема смотрела на дорогу, по которой он должен был приехать; но когда, вместо ожидаемого любимого супруга, получила весть о кончине его, она бросилась с терема с младенцем сыном, и лишилась жизни. Место это стало называться заразом или убоем; впоследствии тут, в городе Зарайске, основана церковь, в которой положены тела Феодора, Евпраксии и сына их.

Юрий Рязанский решился с малым войском биться с Татарами; все войско полегло. Юный князь Олег изнемогающий от ран, был приведен к Батыю, который, дивясь его красоте и мужеству, предлагал ему жизнь, если он согласится пристать к Татарам. «Враги России не могут быть моими друзьями», отвечал Олег; Татары убили его. Рязань мужественно оборонялась, но была взята и разрушена; князь, семейство его, духовенство, бояре, народ, все сделалось жертвой Татар, которые распинали пленников, стреляли в них, как в цель, убивали иереев в церквах, жгли храмы.

Славный Рязанский боярин Евпатий, узнав в Чернигове о беде отчизны, собрал наскоро 1700 человек и поспешил в Рязань. Но Татары уже удалились, превратив город в груду развалин, не оставив в нем ни одного живого человека. Евпатий поспешил за ними, и с малою дружиною своей напал на их полки. Изумленные Татары думали, – говорит предание, – что уж не мертвецы ли Рязанские восстали. «Кто вы?» спросил Батый у взятых в плен войнов. «Слуги князя Рязанского, полка Евпатиева, отвечали они; нам велено с честью проводить тебя, как Русские провожают от себя иноплеменников, стрелами и копьями». Евпатий и почти все ратники его сложили головы, не одолев огромной силы Татар; немногих оставшихся в живых Батый пощадил ради их мужества.

Разрушена была, Москва, в которой Татары изрубили всех жителей, и воевода Филип Нянька сложил голову за святую веру; также пострадал Суздаль, и враги явились перед великокняжеской столицей Владимиром, вверенной молодым сыновьям великого князя. Они рвались к бою. «Умрем с честию в поле», говорили они; их удерживали опытные войны, ждавшие помощи от великого князя, который собирал силы. Но уже Татары окружили город; жители не хотели купить мира ценою покорности и готовились к смерти. Князь Всеволод, супруга его и многие из вельмож просили епископа облечь их в схиму; священный обряд совершился торжественно; весь народ со слезами молился о спасении России. Начался приступ; князья, еще надеясь на возможность обороны, повели дружины свои в старый город; а епископ, мать и супруга великого князя, все великокняжеское семейство, множество бояр и народа, затворились в соборном храме. Неприятель, вломившись в город, зажег храм. Смерть ужасная приближалась. «Господи! воскликнул епископ, простри невидимую руку Свою и приими в мире души рабов Твоих!» Он благословил всех на смерть. Многие задохлись от дыма; другие погибли от меча, когда Татары вломились в храм, чтобы ограбить его. Весьма, немногие спаслись. Князья сложили головы в бою.

Затем полки Батыя рассеялись по России, разоряя города и села, убивая или уводя в плен жителей. В одном феврале месяце разрушено четырнадцать городов, в том числе Переславль, Юрьев, Дмитров. Великий князь Георгий, собравший полки свои близ реки Сити, искал силы в молите, прося Бога даровать ему терпение и твердость Иова. В несчастной битве при Сити (1238) положил и он жизнь за отечество. Долго обезглавленное тело его лежало на поле битвы, с грудами тел павших князей и воинов, пока Ростовский епископ Кирилл не отыскал его останков, которые были перенесены во Владимир. Народ глубоко скорбел об этом достойном князе, которого Церковь чествует как святого, а летописец описывает его с любовию. «Он старался выполнить заповеди Божии и хранил страх Божий в сердце своем; помнил слова Господа: о сем познают вси яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою. Даже врага отпускал он от себя с дарами: не берег имения своего, раздавая милостыню бедным, украшая храмы Божии иконами и книгами; почитал чин иноков и священников, приносил Господу молитвы днем и ночью».

Молодой князь Василько Ростовский, сын любимого народом Константина, тоже пал славною смертью за веру и отечество. «Красавец лицом, с очами светлыми и грозными», так описывает его современный летописец, он был храбр, добр сердцем, ласков с боярами. Кто служил ему, кто ел хлеб его и пил из его чаши, тот не мог забыть его, не мог быть слугою другого князя. В нем мужество соединено было с умом, и праведность со знанием. Он был во всем сведущ, на все способен; был отец и кормилец сиротам, великое утешение печальным. Очи сердца его были отверсты Богом на церковный чин; и он был отцом для всех духовных и бедных». Пятнадцати лет, Василько отправился на бой с Татарами при первом появлении их в России; но на пути узнал о страшном поражении Русских при Калке. Он скорбел, что не пришлось ему сразиться с врагами; эта слава досталась ему теперь: и вера и твердость его, окрепшие опытом жизни, сподобили его мученического венца. Он был взят в плен при Сити; и изнуренный трудами жестокой битвы, голодом, страдающий от ран, был приведен в стан Татар. Они предлагали ему жизнь, почести, с тем, чтобы он пристал к их обычаям и вере, и воевал в их рядах. Князь отверг все. «Темное царство! воскликнул он; не разлучить тебе меня с Христом моим! Тяжко несчастье, но спасительно Есть Бог, и темное царство погибнет, когда исполнится мера беззаконий его! Взыщет он кровь верных Своих! – Господи, Ты знаешь тайны сердца моего, все нечистоты его; очисти и прими меня», прибавил князь, готовясь к смерти. Помолился он за семью, за Россию, за всех христиан, поблагодарил Господа, дарующего ему смерть достойную христианина, и радостно принял смертный удар. Ему было 29 лет. Тело его, брошенное татарами в Шеренском лесу (в 28 верстах от Кашина), было потом перенесено в Ростов и положено в построенном им соборном храме. Память святых князей Василька и Георгия 4-го марта.

Татары направились к Новгороду, взяли Волоколамск, Тверь, Торжок, где за долгое сопротивление изрубили всех жителей. Села, поля опустошались; головы христиан, говорит летописец, падали на землю, как трава скошенная. Уже Батый был в ста верстах от Новгорода, где с ужасом ожидали его появления, но вдруг обратился назад. Скоро Татары явились у стен Козельска, незначительного города Калужской губернии, прославившегося на веки геройскою защитою своею. Князь Козельский, из рода Черниговских князей, был еще ребенок; дружина его и народ, по совещании решили биться до смерти. «Наш князь младенец, говорили они, умрем за него и отчизну; оставим миру добрую память и примем за гробом венцы бессмертия». Семь недель огромные силы Татар стояли перед стенами Козельска; и ни угрозами, ни обещаниями, ни оружием, не могли одолеть твердой решимости граждан. Когда наконец они взошли на вал, то жители резались с ними ножами. Татары, взяв город, не пощадили в нем никого: ни старцев, ни жен, ни детей; маленький князь, как говорили, утонул в крови; а Козельск Татары назвали злым городом.

Между славными воинами, павшими в это время за веру и Россию, Церковь чтить еще св. мученика Меркурия Смоленского. Древнее предание считает его не Русским, а Славянином из Моравии. Так как там теснили православие, то Меркурий вступил в службу князя Смоленского, славился силою и воинской доблестью, и втайне был строгий подвижник. Татары разорив окрестности Смоленска, остановились верстах в 25 от города, на месте называемом Долгомостие. Вождем их был воин исполинского роста, наводивший ужас на Русских. Все молились. Ночью пономарь, молившийся в соборном храме перед иконою²⁴ Богоматери, вдруг услышал слова: «Иди к рабу моему Меркурию на Подолье; среди двора увидишь его, и скажи ему: Меркурий, иди в броне военной; Владычица зовет тебя». Понамарь повиновался, на указанном месте нашел молившегося воина, и привел его во храм. Здесь воин получил повеление сразиться с исполином и обещание помощи свыше. Меркурий убил исполина и множество Татар; а остальные, устрашенные смертью начальника своего и видением молниеносных мужей и жены в сиянии неизреченном, удалились, не сделав вреда городу; но Меркурий, смертельно раненый, успел только дойти до города, и в молитве за Смоленск предал Богу душу свою. Благодарные жители, похоронив его, повесили над гробницей его оружие, которое и до ныне хранится в соборе. Место, где пал Меркурий, долго называлось местом крови; ныне мощи его почивают в Аврамиевом монастыре, и Церковь чествует память его 24-го Ноября, славя его как «столп и твердую стену, Богом дарованную Смоленску».

После страшного похода на Русь, Батый обратил силы свои на Половцев, которые во множестве бежали в Венгрию. Туда устремились и многие из наших князей, стараясь, но тщетно, убедить Венгерского короля вместе с ними вооружиться на Татар. В 1240-м году полчища Батыя вновь явились в наших пределах и завоевали Мордовскую землю, взяли Муром, Гороховец, Переяславль, где умертвили епископа Симеона; осадили и сожгли Чернигов. За тем родственник Батыя, Мангу, явился перед Киевом. Плененный красотою и величием нашей древней столицы, Мангу старался склонить Киевлян принять подданство; в таком случае город был бы пощажен. Но Киевляне в ответ на это умертвили послов Татарских, тем выражая свое твердое намерение обороняться до последней крайности. Князь Михаил, княживший в Киеве, в Венгрии искал помощи; туда же отправился и князь Даниил Галицкий, овладевший Киевом в его отсутствие. Город был вверен боярину Димитрию. Скоро древняя столица была окружена со всех сторон огромными полчищами Татар. «Нельзя в городе было слышать речи друг друга от скрипа телег, рева верблюдов, от звука труб и органов, от ржания конских стад, от клича и вопля бесчисленных людей; вся земля была наполнена Татарами», говорит летопись того времени, Киевляне оборонялись мужественно; не хотели и слышать о сдаче, защищали упорно каждый храм древней, святой столицы России. Ничто не помогло: Татары вошли в город по трупам храбрых защитников его, сожгли и ограбили церкви, монастыри, дома. Исчезла красота Киева, остались в нем одни развалины; от знаменитой Печерской Лавры уцелен один маленький придел,куда потом иноки, рассеявшиеся по лесам и горам, приходили молиться и оплакивать скорби отчизны.

Разорив за тем некоторые города Червонной Руси, Батый пошел на Венгрию. Князья возвратились в свои разоренные, опустошенные области, и на месте цветущих городов нашли дымящиеся развалины, везде слышали вопль и плач. В иных местностях не было вовсе жителей: одни были избиты Татарами; другие уведены в плен; множество народа скрывалось в горах и лесах. Сильно и красноречиво выражают письменные памятники того времени скорбь земли Русской. «Плачет общая мать наша, земля как чадолюбивая мать плотская», читаем мы, – «и стеная говорит: Сыны, сыны Русские! За чем ходили вы перед Господом, сотворившим вас, в похотях сердец ваших? Или не читали пророка говорящего: аще послушаете мене, благая земли снесте; аще ли не послушаете, меч вы пояс. Уста Господни рекли сие. Чада мои, чада мои! прогневали вы Господа своего, моего Творца и Бога! Вижу, как вас отторгают от недр моих, как праведным судом Божиим впадаете в немилостивые руки поганых; вижу его рабства на плечах ваших. Я же без вас, моих чад любимых, остаюсь вдова бедная и бездетная. Вдовство мое: опустение городов, честных монастырей, святых церквей; лишение чад, учителей, священников, властителей и народа».

Бедствия России не окончились разрушением городов и сел и убиением храбрых защитников ее. Пришлось ей долго нести тяготу и унижение чуждого ига. Батый, завоевав многие области Польские, Венгрию, Кроацию, Сербию, Дунайскую Болгарию, Молдавию, Валахию, – поразив страхом всех европейских властителей, которые то созывали против него крестовые походы, то присылали ему послов с письмами и дарами, возвратился к берегам Волги. Тут основалось новое Монгольское царство, под именем Кипчакской или Золотой Орды, с городом Сараем, – подвластное великому хану, который жил в Азии. Отсюда Батый и преемники его владычествовали над Россией. Князья должны были являться в Орду, чтобы получать от хана ярлыки на княжение. При этом приходилось им униженно изъявлять хану покорность свою и закупать его расположение, подарками его женам и любимым сановникам; народонаселение было обложено поголовной данью, которую собирали по городам и селам Татарские чиновники, называемые баскаками. От поголовной дани было свободно лишь одно духовенство. Собирание дани было для баскаков средством угнетать и отягощать народ; они позволяли себе всякий произвол, всякое насилие; каждый баскак считал себя господином Русского: бил, грабил, убивал кого хотел, уводил в плен неисправных плательщиков. При малейшем неповиновении хану, снова дикие полчища Татар наводняли непокорную область: жгли, грабили города, села, церкви; уводили в плен несчастных, уцелевших от меча.

Первый из князей, призванных в Орду, был Ярослав, наследовавший великокняжеский престол после кончины брата его Георгия при Сити. Он только что начинал возобновлять разоренные города и созывать жителей, рассеявшихся после бури татарского погрома, как получил повеление явиться в Орду. Тяжело было повиноваться, но невозможно ослушаться: свежи еще были следы силы Татар. Хан, довольный покорностью Ярослава, принял его с уважением; затем и другие князья последовали примеру Ярослава; в Орде видели они посланника папы, монаха Плано-Карпини, пришедшего к татарскому владыке с дарами и предложением принять веру христианскую. И посланник папский, и Русский великий князь должны были путешествовать в Азию, в великую Татарию, чтобы поклониться великому хану Гаюку, считавшему себя сыном Божиим. «Бог на небе, я – на земле», говорил он. Ярослав умер на возвратном пути. Летопись говорит, что он положил душу свою за други свои и Землю Русскую; когда поганые делали насилие христианам, он не пощадил себя и отправился в Орду, в великую и пагубную землю татарскую, и много пострадал за землю Русскую, много вытерпел томления и преставился в Орде насильственною смертью» (1246).

Как относились Татары к вере и Церкви христианской? По-видимому, с терпимостью. Чингис-Хан, основатель могущества Монголов, признавал одного Бога всевышнего, но повелевал бояться злых духов и чтить всех богов, чьи бы они ни были. Между Татарами одни признавали единого Бога, другие поклонялись солнцу, огню, звездам; многие поклонялись идолам, кустам; но некоторые были христиане. В орде совершались всевозможные обряды. Тут можно было видеть и идольских жрецов, и волхвов. и заклинателей. Христианские священники могли в Орде беспрепятственно совершать богослужение, ибо закон Чингис-Хана: Яс или книга запретов, – государственный закон Татар, повелевал уважать служителей всех богов. На этом основании, пастыри Русской Церкви, которые, как и великие князья, должны были являться в Орду или присылать послов, получали от ханов ярлыки, освобождающие духовенство от поголовной подати и церковные земли от налогов. «Кто будет хулить веру Русских, или ругаться над нею, значилось в ярлыках, тот ничем не извинится, а умрет злою смертью». Преемник Батыя, Хан Беркай, дозволил митрополиту Кириллу основать епархию в самой столице своей (1261);у хана Мангу при самых дверях дворца его была церковь, где христианские священники свободно совершали богослужение. Хан Кублай, в праздники Пасхи и Рождества, призывал к себе христиан и благоговейно целовал книгу их закона, св. Евангелие; тоже должны были делать и его придворные, тем доказывая, что уважают веру покорных ему христиан. «Точно также чествовал он праздники Сарацин, Жидов и язычников» соо6бщает современник. Хан старался привязать к себе иноверных подданных изъявлением уважения к их вере и обычаям.

На деле же веротерпимость нарушалась весьма часто. Почитая своего великого хана как сына Божия и повелителя вселенной, Татары считали первой обязанностью каждого человека беспрекословно повиноваться ему или тому, кто править его именем. Иногда Татарские власти требовали от Русских, приезжавших в Орду, поклонения предметам чествуемым Татарами, и отказ раздражал их, как знак непокорности и неуважения к их закону. Некоторые Русские соглашались иногда исполнить требуемое от них, успокаивая совесть свою необходимостью или принуждением. Другие смотрели на это иначе, и скорее готовы были отдать жизнь, чем исполнить какой-нибудь Татарский обряд, видя в этом отступление от веры христианской. Из таких были князь Михаил Черниговский и боярин Феодор, первые Русские мученики в Орде.

Михаил княжил некоторое время в Новгороде, в Чернигове, а потом и в Киеве. Когда Татары завладели нашей древней столицей, он был у Венгерского короля, которого уговаривал, но тщетно, вооружиться против общего врага. Возвратясь, он нашел области свои опустошенными. Вид разоренного Киева, сожженного Чернигова, произвольные действия баскаков наполняли сердце его скорбью и негодованием. И ему говорили Татары: «надобно и тебе ехать в Орду, если хочешь сохранить княжение свое». Долго не решался на это князь, уговаривая других князей соединиться, чтобы свергнуть постыдное иго; он даже вторично ездил к королю Венгерскому, с которым был в родстве. Все было тщетно; и наконец горестный Михаил принужден был снарядиться в Орду. С ним ехал кроме внука его Бориса и некоторых близких ему людей, лучший друг его, боярин Феодор. Перед отъездом они просили благословения духовника своего, отца Иоанна, который сказал князю: «Слышно, что в Орде многие князья поступили по воле язычников и, прельстясь выгодами мира сего, поклонились идолам. Не изменяй ты, князь, вере Христовой».

– Пусть совершится воля Божия, отвечал князь, а я готов пролить кровь свою за Христа и за веру чистую.

Тоже говорил и боярин. Выслушав наставление от отца Иоанна, приняв от него благословение и запасные дары, Михаил и спутники его отправились в Орду. Батый, вероятно, знал, что князь долго не признавал власти его и собирал против него силы; князя не тотчас привели в его шатер. «Выполните над Русским князем, что следует по вашим уставам», сказал Батый жрецам, «и тогда представьте его мне». Жрецы стали требовать от князя, чтобы он поклонился солнцу и прошел среди двух разложенных огней. Очистительною силою огня, по мнению их, должна была уничтожиться сила всякого злого умысла, который князь мог иметь на хана. Князь отказался. «Христианину не следует проходить среди огней и кланяться солнцу, сказал он. Я поклонюсь Творцу Его».

Донесли Батыю об отказе Михаила. «Избирай любое», велел сказать ему хан, «жизнь или смерть; если не пойдешь чрез огонь и не поклонишься солнцу и кусту, и кумирам, погибнешь злою смертью. Исполнишь повеление – получишь княжество».

Князь повторил отказ свой. «Вашему хану я готов поклониться» сказал он ханскому вельможе Ельдеге; «его Бог поставил владыкою над нами; но кумирам не могу поклониться. Я христианин».

– Понимаешь-ли, князь, сказал Ельдега, что ты сам произносишь себе смертный приговор?

– Да, отвечал князь, я готов страдать за Христа моего, пролить кровь за него и за веру чистую.

Внук Михаила и бывшие с ним стали уговаривать князя исполнить волю хана. «Мы со всей страною понесем за тебя епитимию», говорили они. – «Спаси жизнь свою; Бог не поставить тебе в вину того, что ты сделал по принуждению». Иное говорил боярин Феодор. «Помни, князь», говорил он, слова Христа: кто отречется от Меня перед людьми; от того отрекусь и Я перед ангелами небесными; кто исповедует Меня перед людьми, того исповем и Я перед Отцом Моим. – Что пользы человеку, если он весь мир приобретет, душу же свою погубит?

Так мыслил и князь. Сердце его горело любовью к Богу. Он отверг мольбы и увещания близких своих. «Не хочу на словах только быть христианином, а дела творить языческие», говорил он. Затем князь сбросил с себя княжескую мантию, воскликнув: «Прочь слава мира сего; хочу славы небесной!» Ельдега понес хану окончательный ответ Михаила. «Это великий человек», сказал хан, но тем не менее произнес смертный приговор. Между тем князь и верный боярин его пели псалмы, готовились молитвою к священному мученичеству, причастились св. Таин. Множество христиан и Татар собралось видеть происходившее, и все убеждали князя пощадить себя; но он не слушал их. Он уже простился с жизнью и был весь погружен в молитву. «Мученицы твои, Господи, не отвергошася Тебе, не отступиша от заповедей Твоих», воспевал он, готовясь последовать примеру славных служителей Христа.

Явились татарские палачи, соскочили с коней, повергли князя на землю и стали бить его в грудь палками и кулаками, топтать его ногами. Долго длилось это свирепое истязание; князь только молился и повторял: «я христианин». Наконец один Русский, отступник от веры, отсек ему голову.

Боярин Феодор оказал такую же твердость. Ему предлагали награды и почести за совершение требуемых обрядов. «Не могу кланяться твари, отвечал он, а хочу идти ко Христу тем же путем, каким шел князь мой». Замучили и его. – Это было в 1244-м году.

Тела мучеников были брошены псам, но остались нетронуты; христиане – то видели над ними огненный столп, то слышали дивное пение. Они тайно взяли их и перевезли в Чернигов, откуда впоследствии, когда Чернигов достался Полякам, эти честные останки были перевезены в Москву.

Они и теперь покоятся в Московском Архангельском соборе.

Дочь святого князя-мученика чествуется нашей церковью как святая подвижница. Молодая Феодулия, воспитанная в благочестии, получила и высокое образование от друга отца ее, просвещенного боярина Феодора. Красота, ум, добродетели княжны привлекали много знатных женихов; но она не любила прелести мира и стремилась в монастырь; однако уступила воле родителей и согласилась идти за князя Мину, жившего в Суздале, потомка Шимона Варяга. Но Бог судил иначе. Невеста была уже на пути в Суздаль, когда получила весть о кончине жениха. Тогда она приняла иночество с именем Евфросинии в Суздальской Ризположенской обители и стала трудиться для Бога, часто проводя ночи без сна в молитве и чтении божественных книг. Иногда игуменья поручала ей поучать инокинь, и впоследствии передала ей начальство; и Ризположенская обитель под мудрым правлением блаженной инокини достигла цветущего состояния. Когда Татары появились близ Суздаля, инокини стали готовиться к смерти; но беда миновала их. Татары пожгли и разорили множество монастырей, но монастырь Ризположенский остался цел. Блаженная Евфросиния продолжала в нем подвизаться; скоро она услышала о мученической кончине любимого отца и уважаемого наставника своего, и отошла ко Господу в 1250-м году. Память ее 25-го сентября.

Приднепровская Русь опустела; в разоренном Киеве едва осталось двести домов; жители южных областей во множестве переселялись в боле безопасные местности, чтобы избежать насилия и угнетения баскаков, которые уже собирали дань с южных областей, но северные и западные еще считали себя независимыми. Не вдруг покорилась Россия позорному игу; не вдруг поняла она всей его тягости. Некоторые князья медлили ехать в Орду изъявлять хану покорность; князь Галицкий укреплял свои города, мечтая о вооруженном восстании на Татар; князь Новгородский, Александр Невский, еще считал себя независимым, ибо Татары не доходили до Новгорода. Но совсем пришлось покориться; разрозненная, раздробленная Русь не могла еще найти в себе достаточной силы, чтобы стряхнуть тяжелое и позорное иго грозной Орды.

После кончины Ярослава великим князем стал на короткое время брат его Святослав (1246); но более всех князей славился в то время молодой Александр Невский. Победитель Шведов, Литвы и Немецких рыцарей, он славился не в одной России, но и за пределами ее. «Я видел много государей, говорил посланник от Немцев, но подобного Александру не встречал». Татарские матери унимали плачущих детей своих именем Невского героя; а Русские, удрученные тяжелой невзгодой, любили воспоминать о ратных подвигах Новгородского князя: о битве при Неве, о ледовом побоище, об освобождении Пскова, о Литве, побежденной им при Торопце. Как яркая звезда сиял Александр в этой мрачной ночи, опустившейся над Россией. Но и герою Невскому пришлось изъявить покорность хану. Уже много князей перебывало в Орде, но Александр не совершал еще этого тяжелого пути. Батый долго ждал его и, наконец, послал ему сказать: «Князь Новгородский, известно ли тебе, что Бог покорил мне народы и государей? Ты ли один думаешь быть независимым ? Если хочешь сберечь свою землю, приходи на поклон».

Александр тогда еще оплакивал отца своего, погибшего в Орде, как говорили, насильственною смертью. И ему могла грозить такая уже участь. Не смерть была страшна ему: он не раз встречал ее на ратном поле; но победителю стольких врагов изъявить покорность хану, даже не покорившему его силою оружия – было тяжелее смерти. – Но Александру Россия была дороже жизни; он знал, что отказ его навлечет на Русь новые бедствия, и, смирив в себе всякое личное чувство, он отправился в Орду к Батыю и в Татарию к великому хану. Путешествие было долгое и трудное; хан был доволен изъявлением покорности, и Александр вернулся с ярлыком на княжение.

Едва возвратился он в Новгород, как явились к нему два кардинала с письмом от папы Иннокентия IV. Римские папы, так постоянно старавшиеся подчинить себе Русскую Церковь, конечно должны были возобновить теперь попытки свои. Теперь более чем когда-нибудь могли они ожидать успеха; могли надеяться, что Русские князья и народ, страдающие под тяжким игом, будут сговорчивее и согласятся, ценой отступничества, купить надежду на помощь папы и подвластных ему королей. В письме к Александру Невскому папа сообщал князю, будто отец его, великий князь Ярослав, находясь в Татарии в одно время с посланником его, монахом Плано-Карпини, дал сему последнему обещание принять латинскую веру и скончался уже причисленный к «истинной Церкви». К этому известию, – без сомнения ложному, – ибо Плано-Карпини, – описавший подробно путешествие свое, не говорит о сем обстоятельстве, – папа присоединял увещания Александру последовать благому примеру отца и вместе с народом своим вступить в единую истинную Церковь, под сенью которой найдет безопасность и славу. Но Александр не прельстился земными выгодами, которые сулил ему союз с папою; вера и совесть были для него дороже всего на свете. Он сказал кардиналам: «мы знаем истинное учение Церкви, а ваше не приемлем»; и в ответ на письмо папы послал сему последнему исповедание Православной веры.

Не раз пришлось Александру‚ ради спокойствия Руси, совершать тяжкий подвиг покорности хану, конечно для него более трудный, чем всякий ратный подвиг; но покорность была теперь необходима, это доказывали события. Брат Александра, Андрей, княживший во Владимире, непокорностью навлек на себя гнев хана; и несчастная область Владимирская опять увидела дикие полчища Татар: опять опустошения, пожары, убийства; множество людей было отведено в плен; князь бежал. Александр новою поездкой в Орду смирил гнев хана. Вступив в 1252-м году на великокняжеский престол, он постоянно старался быть с ханом в хороших отношениях, дабы предотвратить от Руси новые беды.

Таким образом все княжение Александра Невского было трудным подвигом самоотвержения, постоянным служением отечеству. Не скоро свыклась Русь с положением своим, и всякое новое проявление власти хана возбуждало ропот, негодование, иногда взрывы народного гнева, которые трудно было усмирить. Новгород до сей поры еще не платил дани Татарам и считал себя независимым; но Батый потребовал дани. Александр, предвидя, что это требование возмутит вольных Новгородцев, сам поехал убеждать их покориться необходимости. Он застал в город сильнейшее волнение: народ убил посадника, советовавшего покориться; юный сын Александра, княживший в Новгороде, объявил, что не повинуется отцу, который везет оковы и стыд для людей вольных. После тщетных увещаний, Александр был принужден прибегнуть к крайней строгости; но Новгородцы все-таки не согласились заплатить дани, а только оправдали дары хану, говоря, что желают быть с ним в мире, но не признают себя его данниками.

Опасаясь за Новгородцев, князь не оставлял города. Вскоре пронесся слух, что хан готовит войско на Новгород; и тогда народ согласился на все; но как только татарские численники приступили к переписи народа для собирания дани, то опять вспыхнуло волнение. Народ, толпясь у Софийского собора, грозил татарам смертью, и кричал, что лучше умереть свободным, чем покориться Татарам. Князь с великим трудом усмирил волнение и наконец склонил Новгородцев к уплате дани под уговором, чтобы не баскаки собирали ее, а чтобы сам князь доставлял ее прямо в Орду.

Подобные волнения вспыхнули и в других городах, когда в них явились ханские сборщики; то были теперь Хивинские и Бухарские купцы, откупившие дань. Они еще пуще татарских баскаков угнетали народ, стараясь поживиться на его счет. Во Владимире, Суздале, Ростове, народ при звуке вечевых колоколов восстал на лихоимцев и многих перебил. В Ярославле, один русский монах отступник, Зосима, присоединился к притеснителям и поносил веру Христову; произошел страшный мятеж; народ убил хулителя Христа и тело его бросил псам. В Устюге народ, раздраженный притеснениями татарина Буги, решился убить его. Буга тогда объявил, что желает креститься. Этим он спас жизнь свою. Он впоследствии уверовал искренно и поселившись в Устюге, женился на христианке и, приобрел общую любовь.

Надо было опасаться страшных последствий гнева хана, и непокорные области трепетали перед грозившей им участью. Александр решился опять ехать в Орду с дарами, чтобы умилостивить хана. Эта была уже его пятая поездка в ненавистную Орду, где предстояло ему не мало труда. Хан незадолго перед этим потребовал от русских вспомогательного войска. Много перенесла Русь, но такого требования она не могла бы выполнить; могла ли она согласиться лить за Татар кровь сынов своих? Князю надо было и вымолить отмену этого оскорбительного требования, и усмирить гнев хана. И то и другое удалось ему, – но ценою сил и здоровья. Без малого год держал его в Орде новый хан Беркай. Душевное томление совершенно расстроило его здоровье, уже пострадавшее, может быть, от постоянных трудов и забот; но как только достиг он желаемого, князь осенью выехал из Орды, больной, утомленный; за Нижним Новгородом, около Городца Волжского, в Федоровском монастыре, он принужден был остановиться; силы изнемогали. Чувствуя близость смерти, он принял иночество и схиму с именем Алексия и мирно предал душу Богу, ноября 14-го 1263-го года, имея только 43 года от роду.

Во Владимире народ готовился торжественно принять князя, столько потрудившегося на пользу земли Русской. Вдруг за богослужением митрополит возгласил: «Зашло солнце земли Русской!» Не поняли сначала смысла этих слов. «Благоверный великий князь Александр преставился², объяснил святитель. Плач и рыдания были ответом на его скорбные слова. – «Мы погибаем!» твердили все тут бывшие; и затем все: митрополит, князья, бояре, народ, устремились из города, навстречу погребальному шествию, которое уже было в десяти верстах от Владимира. Все рыдали, встречая безжизненные останки защитника земли Русской, так внезапно у нее отнятого. Александр Невский был погребен в монастыре Рождества Богородицы, во Владимире, и Церковь причислила его к лику святых. С любовью отзываются о нем современники, как о крепком оборонителе земли от внешних и внутренних врагов. «Дай ему, Господи милостивый, видеть Твое лицо в будущий век, за то, что потрудился за всю Русскую землю»‚ восклицает Новгородский летописец.

В одно время с Невским славился на Руси и другой могущественный князь, Даниил Галицкий. Он оказался сговорчивее Невского по отношению к папе; и мечтая о независимости, избрал иной образ действий. Сын знаменитого Романа Галицкого, Даниил с самых ранних лет изведал все превратности судьбы; младенцем он лишился отцовского наследия и скитался изгнанником по чужим землям, между тем как в его родной области властвовали чужие князья, то силою захватывая Галич, то подкупая крамольных Галицких бояр. Но молодой Данил подрастал; одаренный замечательным умом, храбрый, властолюбивый, он несколько раз возвращал себе и опять утрачивал отцовский удел. Помогали ему то Венгры, то Поляки; но за помощь тоже старались господствовать в Галиче. В несчастной битве при Калке молодой Даниил явил геройскую храбрость; впоследствии он на время овладел Киевом но это было именно перед разорением нашей древней столицы Татарами. Даниил тщетно просил помощи против Татар и у Венгерцев и у Поляков. Возвратясь на родину, он и в своей области нашел страшные следы татарского погрома: церкви были наполнены грудами мертвых тел. Как видно, жители искали убежища в церквах и там погибали: некоторые города были сожжены; в Брест, во Владимир Волынский нельзя было в ехать от смрада гниющих трупов. Но вообще Червонная Русь пострадала менее, чем Русь приднепровская; и под управлением Даниила Галич сделался самой цветущей областью России. Щедрость Даниила привлекла в нее иностранцев; из южных областей, разоряемых Татарами, множество народа уходило под защиту мужественного и могучего князя, долго не признававшего над собою власти Татар.

Уже кроме Невского все князья побывали в Орде; а Даниил еще не изъявлял хану покорности, хотя хан посылал к нему посла за послом с повелением: или отказаться от княжения, или явиться к нему. Даниил решился ехать. Трудные обстоятельства, среди которых он вырос, приучили его смирять в себе всякий порыв; еще недавно, добиваясь покровительства Венгерского короля, он при торжестве коронования его, вел его коня; теперь он решился расположить к себе хана полнейшей покорностью. Прибыв в Орду, он преклонял колена перед ханом, славил его величие, пил кумыс с Татарами; и татарский хан обошелся с ним милостиво. Но видно из отзывов современников, как глубоко Русь чувствовала позор татарского ига! Унижение Даниила глубоко оскорбило народное чувство. «О, злее зла честь татарская! восклицает с негодованием Волынский летописец; Данил Романович, князь, бывший великий, обладавший Русскою землею, Киевом, Владимиром (Волынским) и Галичем, ныне на коленях, называется холопом; дани от него хотят, живота не чает, грозы на него приходят! О, злая честь татарская! Его же отец был царем в Русской земле, покорил землю Половецкую, воевал на иные страны, а сын не приял его чести! Когда пришел он опять в свою землю, брат и сыновья его встретили, и был плач обиде его».

Но Даниил снес эту обиду; он имел свои замыслы, и ему нужно было униженной покорностью расположить к себе хана, дабы отвратить от себя всякое подозрение; а между тем он сносился с иной силою. Он сказал монаху Плано-Карпини и послал сказать папе Иннокентию IV, что готов признать главенство папы и вместе с подданными присоединиться к Латинской Церкви, если папа, доставит ему помощь против Татар. Папа обрадовался и тотчас же написал Даниилу письмо, называя его любезным сыном и королем Русским; в то же время папа повелел архиепископу Прусскому ехать в Галицию и поставить там епископа из католических монахов. Он объявлял, что Русские могут сохранить обряды свои; осуждал тех из западных епископов, которые злословили веру Русских; милостиво позволял Даниилу отнимать земли у государей не исповедовавших латинскую веру и, наконец, предложил князю Галицкому королевскую корону.

– На что мне это пустое украшение, пока над нами господствуют варвары? отвечал Даниил, мне надо войско.

Папа обещал и войско; но время шло; помощь не являлась; Даниил тоже не спешил исполнить обещание свое. И тот, и другой хитрили, и каждый чуял неискренность другого; папа уполномочивал архиепископа присоединить к Церкви «возлюбленного сына своего, короля Русского»; но тот желал сперва, видеть обещанное. Наконец Даниил вышел из терпения и прервал сношения с Папой.

Через три года сношения возобновились, и Иннокентий прислал князю королевский венец. Даниил не хотел было его принять, но склонился на убеждения матери и Польских герцогов; он требовал, чтобы папа принял действительные меры к обороне России от Татар и не осуждал бы догматов Восточной Церкви до всеобщего собора. Обряд коронования Даниила был совершен папским легатом в Дрогичине, и Даниил признал папу своим отцом и наместником апостола Петра. Папа написал к некоторым западным католическим государям, призывая их на крестовый поход против Татар; но воззвание не имело успеха, и Даниил, обманутый в ожиданиях своих, снова прервал всякие сношения с Римом. Папа писал к нему, угрожал гибелью за то, что он забыл благодеяния Церкви, венчавшей его на царство, увещевал покаяться и возвратиться на путь истины. Но Даниил не боялся угроз папы и перестал верить его обещаниям; он с величайшей ревностью стал исполнять все обряды Восточной Церкви, строил и украшал храмы. Тогда уже папа отнесся к нему враждебно и старался вооружить против него Литовского князя Миндовга, тоже недавно прельщенного в Латинство обещаниями папы и титулом короля Литовского. Но Миндовг не был опасен сильному Даниилу и вскоре искал мира с ним.

Между тем Даниил все усиливался. Прославленный подвигами против Литвы и Ливонских рыцарей, он был страшен соседям, которые не дерзали тревожить его области; западные властители оказывали ему почет, искали союза с ним, считая, что его сила может быть оплотом европы против Татар. Постоянно занятый одной мечтою, одной надеждой – свергнуть татарское иго, – он втихомолку укреплял города свои, готовил ратную силу и наконец открыто восстал на Татар, взял у них несколько городов (1259) и собирался освободить Киев. В то же самое время восстал на Татар и другой князь, Ярославский; но Татары располагали значительными силами; князь Константин Ярославский сложил голову в кровавой битве на горе, которая с той поры стала называться Туговою горою, как место туги и печали; а князь Даниил был принужден Татарами не только разорить укрепления, им же воздвигнутые в своих городах, но еще и войском своим помогать Татарам против Литвы и Польши.

Не настало еще для России время освободиться; более двухсот лет должна она была нести тяжелое и позорное иго татарское; надо было ей окрепнуть внутренне, собраться, чтобы быть в состоянии стряхнуть с себя это иго; а до тех пор – тщетны были и воинские подвиги, тщетны и расчеты хитрой политики. Но заметим, что эти два князя, замечательнейшие личности того времени, Александр и Даниил, княжившие на Руси в самом начал владычества Татар, как бы заранее наметили путь, коим впоследствии пошли Русь северо-восточная и Русь юго-западная.

Первая при невозможности свергнуть с себя ненавистное иго, покорилась ему и, храня свято веру православную, как высшее сокровище свое, постепенно крепла, собиралась; и когда сплотилась в одно могущественное целое, крепкое верою и единством народного духа, наконец сбросила с себя чуждую власть. Русь юго-западная, чтобы освободить себя скорее от позорного ига, искала чуждых союзов, покупая их иногда уступками в деле веры и народности, и постепенно утрачивала крепость и единство народного духа, без коих невозможна истинная свобода, и чистоту веры, помраченную мирскими расчетами.

Во время разрушения Киева татарами погиб, как полагают, тогдашний митрополит Иосиф, Грек, как и предшественники его: Кирилл, Матфей, Никифор II. Целых три года не назначался ему преемник, и епископ Угровецкий (в Галиции) стал самовольно управлять церковными делами, за что впоследствии был лишен и епископского сана; наконец, под влиянием Даниила Галицкого, был избран и посвящен в митрополиты Холмский епископ Кирилл (1243). Он чрез Венгрию поехал в Никею, чтобы от патриарха получить утверждение, и стал с величайшей ревностью исполнять трудные обязанности свои.

Так трудны и тяжелы были они, что митрополит Кирилл II не знал покоя в продолжении почти сорокалетнего святительства своего. В Киеве он не нашел себе приюта: митрополичий дом был разрушен, церкви были в развалинах, да и жителей осталось в Киеве мало. Кирилл решился жить во Владимире, где еще не было назначено епископа после Митрофана, сгоревшего в соборе с великокняжеским семейством. Теперь вокруг Владимира было более епархий чем на юге, – более жизни и деятельности; но и там не мог митрополит жить спокойно. После страшного татарского погрома, опустошившего Россию, словно всепожирающим пламенем, надо было осмотреться, привести в известность, что утрачено, что уцелело. Митрополит, объезжая область, везде встречал печальные следы недавнего погрома: развалины городов, церквей, опустевшие монастыри, толпы несчастных скитальцев, лишенных крова и имущества. В некоторых епархиях не было епископов; в церквах не было священников; погибло множество церковных книг, икон, утвари; все надо было возобновить. Только область Новгородская со Псковом не пострадала от Татар; но их опустошали другие враги, пользуясь несчастным положением России: Немцы, Чудь, Литва, Латыши. Не прекращались и внутренние междоусобия. Среди этого всеобщего расстройства вкралось не мало беспорядков в Церковь; пострадало благочиние, остановилось развитие духовного образования; так как епископам трудно было среди общей безурядицы часто посещать епархии свои, то в чин совершения таинств и божественных служб вкрались неправильности, которые по местам становились обычаем; священнослужители иногда ставились без достаточной разборчивости. Кирилл счел нужным выписать из Болгарии Славянский перевод церковных правил, дабы эти правила стали более знакомы всем. Ревностный пастырь, обходя все области Руси, везде исправлял, поучал; и наконец, узнав подробно все нужды Церкви, представил их, в 1274-м году рассмотрению собора, который созвал во Владимире.

На соборе, при участии многих епископов, были обсуждены вопросы церковные и поставлены некоторые правила, касавшиеся чина совершения таинств, благочиния церковного и т. п. Строго запрещалось ставить священнослужителей на мзде, то есть – за плату; расходы ставленника должны были ограничиваться семью гривнами в пользу соборного клира; повелевалось строго испытывать образ жизни лиц, желавших духовного сана, и ставить только таких, которые живут праведно и твердо знают грамоту; причем постепенно ставить сперва в канонарха, потом в диакона, и наконец в священника; диакона ставить не моложе 25-ти лет, а священника не моложе З0-ти. В некоторые местности вкрались у нас обычаи неправильные; так, например, – заимствовано было от Запада обливание при крещении вместо погружения, между тем как церковным правилом обливание допускается лишь в случаях необходимости. Наконец собор строго осудил хранившиеся еще в народе остатки языческих обычаев, бесчинные игры, в коих бились иногда до смерти.

Посещая по временам Орду, митрополит Кирилл в 1261-м году испросил у хана позволение основать православную епархию в самом Сарае, столице Кипчакской, или золотой Орды. Эта новая епархия стала называться Сарскою и была соединена с древнею Переяславскою. Таким образом Русские пленники, томившиеся в Орде, Русские князья, так часто посещавшие ее, не были лишены утешений Церкви. Открывалась и для Татар возможность узнать веру христианскую; и с этих пор мы встречаем часто примеры обращения. Одно из первых было обращение ханского племянника, чествуемого нашей Церковью под именем Петра, царевича Ордынского.

Еще до основания Сарской епархии случилось епископу Ростовскому Кириллу быть в Орде по делам Церкви. В присутствии хана Беркая и близких его, говорил он о вере христианской; рассказывал о распространении ее в России, о св. Леонтии Ростовском. Слова его запали глубоко в душу юного царевича, племянника хана; Кирилл уехал, но юноша, не забыл его слов; он все более убеждался в суете веры своей и разгорался любовию к Богу. Через некоторое время Кирилл был призван в Орду ханом, у которого заболел сын. Хан вспомнил, что рассказывал святитель о чудесных исцелениях, совершаемых по молитве святых. Сын его действительно выздоровел по молитве епископа, и юный царевич, уже давно объятый желанием быть христианином, теперь решил оставить все. Он нагнал Кирилла на возвратном пути и с ним прибыл в Ростов. Выучась закону Христову, он принял крещение с именем Петра и жил скромно и благочестиво, усердно посещая службы церковные.

Однажды, – рассказывает древнее предание, – царевич охотился в окрестностях города и заснул на берегу озера Неро. В чудном видении получил он от апостолов Петра и Павла повеление основать на том месте церковь во имя их. Он это исполнил и при церкви основал монастырь; но сам оставался мирянином и, по убеждению епископа, св. Игнатия, преемника Кирилла, вступил в брак. Но не полюбил он мирского жития; был постоянно задумчив и молчалив, душою погружен в тихую молитву. Скончался он иноком; «преставился в старости глубокой, ко Господу отыде, Его же возлюби», говорит древнее житие его. Много лет спустя, при нападений Татар на область Ростовскую, один потомок Ордынского царевича отвратил от города опасность, напомнив о своем происхождении из Орды. Церковь чествует 29-го июня память преподобного Петра, царевича Ордынского и Ростовского чудотворца.

Соприкосновение с христианством, конечно, должно было действовать благотворно на Татар; они через проповедников узнавали чистое учение Христа, – видели силу христианской веры в святых мучениках, предпочитавших отступничеству самую лютую смерть. Такой славной смертью за имя Христово увенчался около 1270-го года князь Роман Рязанский. Он был сын князя Олега Ингваревича, томившегося более десяти лет в плену у Татар. Возвратившись ва родину, Олег принял иночество, а сын его, юный Роман, стал править Рязанской областью. Полный веры и благочестия, Роман заботился о благе народа, скорбел об угнетении земли родной, однако зная, что невозможно противостать силе Татар, старался внушить народу терпение и упование на Господа и твердо защищать его от насилия и произвола баскаков. Недовольные им, они донесли хану, будто князь Рязанский поносит его и веру его. Рассерженный хан объявил, что князь должен выбрать одно из двух: или мучительную смерть, или веру Татар. Князь не поколебался. «Чистая вера одна, говорил он, вера христианская, как и один Бог истинный. Жалею о вашей слепоте. Покорный Божией воле, я повинуюсь власти хана, но ничто не заставит меня изменить святой вере». Его замучили страшным образом: медленно терзали его, отрезая один за другим члены его и наконец воткнули на копье голову святого страдальца. Церковь чествует его память 19-го июля.

По мере того как Татары ближе узнавали христианскую веру, обращения случались чаще. В начале 13-го века прибыл из великой Орды сын князя Бахмета, овладел Мещерою и с большим количеством Татар принял веру христианскую. Царевичи Беркай. Аредич, Чет и множество других принимали христианскую веру и переселясь в Русские земли. Часто князья наши брали в супружество ханских дочерей, которые принимали святое крещение, и некоторые из них стали известны благочестием и усердием к Церкви.

В начале 14-го века хан Узбек принял магометанство и объявил закон этой религии господствующим. Это могло сделаться опасным для России, так как магометане с великой ревностью заботились о распространении своей веры; но Татары конечно, успели убедиться, что Русским вера дороже всего на свете, и что притеснения в делах веры могут поколебать власть Татар, возбудив народ к общему восстанию. Потому они продолжали соблюдать узаконение Чингис-хана, предписывающее веротерпимость; были кое-где редкие попытки обратить Русских к исламу, но они встречали такое сопротивление, что Татары убедились в опасности подобных попыток. Они, напротив, старались быть в хороших отношениях с православным духовенством, имевшим такое сильное влияние на народ.

В одно время с ревностным и деятельным святителем Кириллом жили и другие замечательные епископы, помогавшие ему в его трудах. Ростовские епископы св. Кирилл и св. Игнатий, чествуемые Церковью 28-го мая; св. Симон (память 3 фев.), первый епископ Тверской, снисходительный и добрый для обижаемых и несчастных, и грозный для оскорбляющих правду и добродетель, хорошо знакомый с Писанием и смело говоривший правду князьям и вельможам. Замечателен даром слова был св. Серапион (память 12-го июля), сперва архимандрит Печерский и с 1274-го года епископ Владимирский. До нас дошли семь бесед его. Они дышат горячей любовью и христианской ревностью. «Не так скорбит мать, видя детей своих больными, как скорблю я, грешный отец ваш, видя вас болящими делами беззаконными», говорил он пастве своей, призывая к покаянию, обличая заблуждения и пороки. Когда еще он был архимандритом Печерским, случилось в Киеве сильное землетрясение, от которого во время самого богослужения треснула на четыре части каменная церковь монастыря. За теми последовали другие бедствия, и наконец страшный татарский погром. Указывая на все эти бедствия, как на наказания за грехи, Серапион призывал народ к покаянию и исправлению.

Одна из бесед Серапиона направлена против сожигания волхвов, против веры в волшебство и против так называемых судов Божиих. Суды Божии, посредством холодной и горячей воды, огня и раскаленного железа, совершались на Западе под защитою Церкви; там по распоряжению духовных и светских властей предавались сожжению мнимые волхвы и волшебницы. Этот обычай проник и к нам и прежде всего в Новгород, где народ предал огню четырех волхвов, и где довольно долго существовали судебные поединки; но духовенство с самого начала восстало против таких обычаев. «Вы поганого обычая держитесь», говорил Серапион; «волхвованию веруете и, пожигая огнем невинных людей, наводите на весь город и мир убийство. Если кто и не участвовал в убийстве, а в сонмище был и соглашался – и тот убийца. Кто мог помочь и не помог, – как будто сам велел убить... Печален я о вашем безумии... Молю вас, отступите от дел беззаконных... Вы воду свидетелем ставьте; говорите: если начнет утопать, неповинна; если всплывет, волшебница. Вы оставили свидетельство богосотворенного человека и пошли к бездушному веществу, к воде, чтобы от нее принять свидетельство и прогневлять Бога».

Дальние края нашего отечества просвещались в это время светом истинной веры; но не все имена первых проповедников, озаривших язычников первыми лучами истины, известны нам. Случилось, например, что около 1260-го года князь Глеб Белозерский, застигнутый бурей на Кубенском озере и брошенный на Каменный остров, нашел там более двадцати пустынников, которые, живя в труде и лишениях, проповедовали слово Божие окрестным Королам и Чуди. Князь помог им, и в благодарность за спасение свое, случившееся Августа 6-го, построил на этом уединенном острове церковь и монастырь в честь Преображения Господня.

Неизвестно тоже, кто проповедывал христианство в дальнем Устюге; это могли быть проповедники из Новгорода или Ростова – городов, с которыми Устюжане были в частных сношениях; но распространению веры мешали частые набеги Волжских Болгар, которые около половины 13-го века замучили прибывшего к ним Русского благовестника Аврамия. Уже в это время Устюжане знали Христа, и в городе Устюге стояла иноческая обитель Архангельская, построенная землевладельцем Устюжской волости, который принял иночество с именем Киприана и до кончины своей правил этой обителью. В это время в Устюге обратился к вере Христовой суровый Татарин Буга, и – возрожденный к новой жизни силой веры, заслужил всеобщую любовь, так что рукописные святцы хранят имя его и его супруги как праведных Иоанна и Марии. В то же самое время в Устюге явился великий подвижник, тоже иностранец, просвещенный светом православной веры, блаженный Прокопий, Христа ради юродивый.

В первой половине тринадцатого века прибыл в Новгород богатый немецкий купец Латинской веры. Целый корабль был нагружен его сокровищами; в Новгороде жило много его земляков; поселился тут и Прокопий, ради выгод торговли. Но вскоре иная дума овладела им; иностранный купец пленился верой православной; всей душой полюбил он ее уставы; полюбил великолепие храмов Божиих и служб церковных с их звоном великим и пением святым; полюбил чтение божественных книг, и, бросив торговлю, стал жить в Хутынском монастыре и изучать православную веру. Вскоре присоединился он к нашей Церкви, роздал все свое богатство на украшение храмов. и на помощь бедным, а сам в тесной келии всецело предался молитве. Но в Новгороде и в Хутынской обители все громко славили его. – «Вот, говорили, – человек, который был богат, и сделался нищим и убогим ради любви к Господу». Такая слава, такие похвалы были тягостны Прокопию. Объятый горячей любовью к Богу, он желал отдаться Господу всецело, отказавшись от всего, что мир считает драгоценным; и вот после того, как он все отдал, ему осталась слава мирская. Он решился уйти из Хутынской обители и отправился в неведомый ему край, в дальний Устюг. Там он поселился в бедной лачужке на краю города и по целым ночам молился на паперти храмов. Плохое рубище едва защищало его от зимнего холода; спал он на камне, ходил босой, питался подаянием, никогда не прося ничего; подавал ли ему добрый человек кусок хлеба, он принимал это с благодарностью и молитвой‚ – особенно когда подавал бедный; от людей неправильной жизни он не принимал ничего, но молился за них, – да подаст им Господь покаяние.

Никто в Устюге не знал о прежней жизни Прокопия: многие смеялись над ним, иногда оскорбляли и били его; но он, предпочитая презрение похвале, таил высокую мудрость свою под личиной юродства; даже малые дети дразнили его. Прокопий все переносил с кротостью и смирением, молясь за оскорблявших его. Впоследствии оставил он и бедную лачужку свою и стал жить на паперти деревянного соборного храма Богородицы; по ночам обходил все храмы города и молился у каждого из них; днем иногда посещал блаженного Киприана, клирика Симеона, праведных Иоанна и Марию, – или сидя на камне на берегу реки Сухоны, следил за плывшими за ней судами и молил Бога, да дарует им безбурное плавание. В душе его, презревшей все блага мира, оставалась любовь к Богу и к ближним.

Так прожил он много лет, до глубокой старости. Чудные проявления благости Божией озаряли жизнь смиренного подвижника, презираемого людьми. Однажды, в день воскресный, в соборном храме Прокопий стал громко взывать к народу: «Братья, покайтесь; постарайтесь умилостивить Бога молитвою и постом, ибо гнев Божий грядет на город сей». Удивились присутствующие, но подумали: «Это юродивый сам не знает, что говорит». Прокопий продолжал призывать народ к покаянию: плакал, умолял, но никто не внимал ему. Три дня простоял он, молясь на паперти храма; потом обошел весь город, возглашая: «покайтесь, плачьте о грехах ваших, молите Бога, чтобы Он отвратил гнев свой от города и не погубил его как Содом и Гоморру». Только в следующее затем воскресенье поняли Прокопия. Страшная черная туча показалась над городом, и ужасная гроза с бурею привела все сердца в страх и смятение. В темноте померкшего дня весь народ устремился к соборному храму, и плача и рыдая молил Бога отвратить гнев свой. С народом плакал и молился Прокопий, – молился, чтобы на него только одного обрушился гнев Господень и миновал бы жителей Устюга. Господь умилостивился: грозная туча пронеслась, и верст за двадцать. от города разразилась страшным каменным градом, от которого был поломан вековой лес, но не пострадали ни люди, ни скот. С иконы Богородицы, перед которой возносились такие горячие моления, потекло целебное миро, и народ со слезами радости благодарил Бога; стали уважать и убогого старца.

За год до кончины Прокопия была в Устюге такая суровая зима, что птицы падали замерзшие на землю. Друзья Прокопия тревожились о нем. Как то долго никто его не видал. Когда уже миновалась стужа, однажды старец вошел к клирику Симеону. «Как жил ты во время страшных морозов?» спросил обрадованный Симеон. «Хранит Господь любящих его, отвечал старец; не печалься обо мне: великая радость бывает от Бога человеку, положившему на Него все упование свое». Вслед затем Прокопий рассказал Симеону, как Господь. охранял его дивным образом. Однажды, не будучи в силах терпеть холод на паперти храма, Прокопий зашел в хижину нищих, чтобы погреться у них; они выгнали его с бранью и побоями; он вошел тогда в сарай, где лежали собаки; собаки с лаем убежали от него. Огорчился Прокопий, но стал молиться. «Буди имя Господне благословенно», сказал он, и возвратился на паперть храма, решившись уповать на одну Божью милость. Он сел в углу; скорчившись от стужи, дрожа, чувствуя как уже члены его замерзают, он готовился с молитвою отдать душу Богу, как вдруг пронеслось по нем тихое, теплое веяние, и глазам его предстал светлый юноша, который коснулся его веткою райских, благовонных цветов; и вдруг жизненная теплота пролилась по коченевшим членам его. С быстротою молнии блеснуло и скрылось небесное видение, оживившее старца и укрепившее его на дальнейший подвиг.

В 1285-м году, 8-го июля, соборные церковнослужители заметили, что старца нет в церкви; а он не пропускал ни одной службы. Три дня искали его и нашли у Архангельской обители, заснувшим вечным сном, с крестообразно сложенными руками. Похоронили его на любимом его месте, близ реки Сухоны. Тут впоследствии, в благодарность за благотворные явления, построили часовню, а позднее и храм во имя блаженного Прокопия, Устюжского чудотворца.

В числе святых, прославившихся в это время, встречаем имена многих князей: князя Романа Угличского, князя Олега Брянского, внука св. Михаила Черниговского, князя Василия Ярославского, брата его Константина, сложившего голову в битве с Татарами на Туговой горе, князя Феодора Ярославского, по необыкновенной красоте своей прозванного Чермным или Красным. Мужественный и миролюбивый, он не принимал участия в корыстных распрях князей; долго довольствовался малым уделом Можайским, но потом стал князем Смоленским, и вследствие брака его с наследницей Ярославского княжества, – князем Ярославским. Овдовев, он вступил в брак с дочерью хана, которая, приняв при крещении имя Анны, прославилась благочестием и усердием к Церкви. Феодор Чермный сделался одним из сильнейших князей Русских, ибо хан поручил его управлению землю Болгарскую, Казань, Чернигов и Корсунь. Но прелесть мира не отвлекла сердце его от Бога: он постоянно помнил о Господе, служил ему, заботился о благе народа, строил церкви в татарских улусах, построил их тоже несколько в любимом городе Ярославле, богато снабдив их книгами, иконами и церковной утварью. Окруженный цветущей семьей, любимый народом, достиг он глубокой старости, и, чувствуя приближение смерти, пожелал принять иночество и схиму. Сентября 18-го 1298-го года, ударили в колокол у святой Богородицы; на княжий двор собрался народ, и больного князя через весь город понесли в Спасский монастырь, который он особенно любил и где часто кормил бедных. Этот монастырь был основан в 1216-м году великим князем Константином Всеволодовичем, много заботившимся о городе Ярославле. Народ с плачем следовал за любимым князем. Шествие остановилось у Спасского монастыря, и когда внесли князя в притвор церковный, игумен спросил: «Что пришел, брат? желаешь-ли сподобиться ангельского образа?» Подняв к небу руки, князь воскликнул: «Всею душою готов, Владыко и Творец мой, работать тебе!» Затем он отвечал игумену: «да, честный отец». После пострижения, понесли его на двор игумена; и там он целый день прощался со всеми, исповедовал грехи свои, просил у всех прощение и давал прощение другим, благословил княгиню и детей своих. Поздно вечером он облекся в схиму, и на следующий день скончался.

Сыновья его подражали благочестивому отцу, и Церковь наша чтит память благоверного князя Феодора и сыновей его Давида и Константина. Все они похоронены в Спасском монастыре в Ярославле.

Очень многие князья принимали пострижение и схиму перед кончиною; летописи наши охотно передают нам подробности о мирной, христианской кончине некоторых из них, часто озаренной чудесными явлениями милости Божией. Так они упоминают о князе Юрьевском, Димитрии, который, больной и онемевший, принял пострижение от св. Игнатия Ростовского и вдруг воскликнул: «Господь да воздаст тебе за труд твой, Святой Владыко! ты приготовил меня в дальний путь добрым воином Христовым. Там Царь – Бог милости. Иду к Нему с верою и надеждою».

Расскажем и о кончине князя Михаила Александровича Тверского, хотя она и относится к более позднему времени. Крепко любя правосудие, он истреблял в области своей разбои, карал ябеду в судах, облегчал налоги. На 66-м году от роду, почувствовав упадок сил, он стал готовиться к смерти: написал духовное завещание, потом пригласил к себе на прощальную трапезу бояр, духовенство, нищих и убогих; обедал с ними и каждому из гостей своих сам подносил прощальную чашу, прося благословения. После трапезы, простившись с родными, князь пошел в соборную церковь, поклонился предкам и указал, где похоронить себя. Народ толпился вокруг церкви; князь, став на паперть, поклонился всем и сказал: «Братья, иду от людей к Богу; отпустите меня с благословением». – «Господь да благословит тебя, наш добрый князь!» воскликнул народ, плача и рыдая. Затем князь велел отнести себя в монастырь, принял пострижение и на седьмой день скончался. Княгини, овдовев, обыкновенно принимали пострижение, если только не оставалось у них малолетних детей, требовавших их попечения. Многие прославились святостью жизни.

Ревностный и деятельный митрополит Кирилл II между тем скончался в Переяславле Залесском (1280); тело его было перенесено в древнюю столицу и положено с другими митрополитами в Киевском Софийском соборе. Довольно долго не назначался ему преемник. В Греции это время было смутное. Император Михаил Палеолог возвратил Константинополь Православию, отняв его у Латинян; но потом, нуждаясь в помощи против врагов, стал искать этой помощи у папы и обещал подчинить ему Церковь Восточную. Все меры были употреблены им, чтобы склонить духовенство на так называемую унию, или подчинение Риму на известных условиях. Противившийся унии патриарх Иосиф был низложен, и на его место возведен изменник православию, Иоанн Векка. Один из наших пастырей, Феогност Сарский, посетивший Константинополь в это время по делам Церкви, видел там печальные смуты; видел страдания и твердость духовенства, слышал ропот народа. По смерти Кирилла, Русская Церковь не захотела принять митрополита от отступника Векки; но когда умер Михаил Палеолог, и смуты прекратились, то и возвращенный на патриарший престол старец Иосиф посвятил для России митрополита Максима (1283).

Святой Максим тоже провел время святительства своего в трудах. То призывали его в Орду нужды паствы; то принимал он участие в соборе Константинопольском, предлагая собору вопросы о чине крещения Татар и присоединении к православной Церкви Яковитов и Несториан, которых было много в Монгольском войске; то объезжал области обширной Руси. Он стал-было жить в Киеве, но насилия Татарских властей принудили его удалиться сперва в Брянск, а оттуда переселиться во Владимир. Недоумевая о том, угодно ли это Богу, святитель был утешен явлением Божией Матери, Которая, вручая ему омофор, сказала ему: Раб мой Максим, прими сей омофор и спаси в сем граде моем словесных овец». Икона, изображавшая это чудесное явление, была написана еще при жизни блаженного Максима. Во время двадцатидвухлетнего святительства своего Максим был свидетелем скорбных распрей князей и страданий народа, и по кончине своей был положен во Владимире. Это единственный митрополит, похороненный в этом городе; ибо преемником его был святитель Петр, первый митрополит Московский. Память св. Максима 6-го декабря.

В самом начале владычества Татар над Русью и народ и князья могли еще думать, что не продолжительно будет это господство, что скоро можно будет сбросить с себя тяжелое и позорное иго; но постепенно всем пришлось убедиться, что раздробленная Русь не в силах сломить грозную Орду и что до тех пор, пока она не соберется и не окрепнет, – надо покориться. Мало помалу установились и определились отношения к чуждой власти. Князья получали от хана ярлыки на княжение, затем хан не вмешивался во внутреннее управление Русскою землею, довольствуясь покорностью князей и поголовной податью, которую собирали сперва татарские баскаки или хивинские купцы, а позднее сами князья.

Таким образом и под гнетом чуждой власти могли развиваться и крепнуть внутренние силы Руси. В это именно время, благодаря трудам благовестников и святой жизни великих подвижников, вера Христова сильно распространилась, озарила самые дальние окраины России и проникла в самую глубь народной жизни. Она стала дорога России, стала для Русского народа высшим сокровищем, за которое отдавалось охотно достояние, отдавалась самая жизнь.

Но хотя под внешним гнетом текла неиссякаемая струя духовной жизни и духовной силы, неоспоримо, что владычество татар во многих отношениях отозвалось крайне тяжело на всем быте Руси. От близких сношений с народом варварским нравы заметно грубели; рабство усилилось, в обычай вошли жестокие телесные наказания, неизвестные дотоле Русскому свободному человеку; угнетение и насилие породили множество пороков: раболепство, коварство, неуважение к святыне правды; примеры произвола действовали губительно на народную нравственность.

Новые условия, в которых теперь находилась Россия, отозвались особенно тяжко на отношениях князей между собою. Доселе князья, вступая в управление наследственными уделами своими, пользовались большим или меньшим значением не столько в силу большого или меньшого значения удела, сколько в силу личных достоинств своих, в силу любви и доверия к ним народа. Но теперь между князьями и народом русским стала чуждая власть, которая могла произвольно распоряжаться Русской землею, не обращая внимания ни на обычные права наследства, ни на волю народа. Любой из князей мог теперь, угодив хану, получить от милости его и хороший удел, и самый великокняжеский престол с властью более значительною, чем та, которой доселе пользовались великие князья; мог получить и татарское войско, чтобы с помощью этого войска смирить противников и соперников. Эти новые условия стали источником бесчисленных смут и придали княжеским усобицам еще более возмутительный характер. Были конечно на Руси князья, которые, подобно Александру Невскому, готовы были положить жизнь за Русскую землю; но нашлись и такие, которые, соблазнившись возможностью получить более власти и забыв долг совести, пользовались бедой родной земли для личных выгод своих и в союзе с Татарами терзали Русь. Так действовали недостойные сыновья святого Александра Невского: Дмитрий и Андрей. Споря между собою, они призывали себе на помощь татар; окрестности Мурома, Владимира, Юрьева, Суздаля, Ростова, Твери, были опустошены как во времена Батыя; опять пылали церкви, города, села; грабилось имущество несчастных поселян; толпами гнали людей в плен. Князь с помощью Татар разорял область не только соперника своего, но и его приверженцев. Таким образом и самые миролюбивые князья были, помимо воли своей, вовлечены в кровавые междоусобия и принуждены были мечем отстаивать свои права или защищать союзника.

Один только младший сын Невского, Даниил, явился достойным отца. Оставшись младенцем по смерти его, он получил самый ничтожный из уделов: Москву с некоторыми селами и деревнями. Москва была, тогда незначительный пригород Владимира. Удел ли этот, по незначительности своей, не возбуждал корысти князей, или особенная милость Божия охраняла младенца, но только Данил достиг в нем спокойно юношеского возраста. Вырос он честным, благочестивым и никогда не запятнал себя тем пагубным властолюбием, которое вооружало одного князя на другого, к беде земли родной. Но довольствуясь уделом своим и любя мир, Даниил был всегда готов защищать правого, вооружиться против насилия. Когда Андрей с Татарами разорял удел брата своего Дмитрия, то князь Московский защищал сего последнего, считая его правым; и в схватке с Татарами пленил и перебил такое множество врагов, что подвиг его славится в летописи первой победой Русских над Татарами.

В Москве благочестивый князь соорудил в честь ангела своего, Даниила Столпника, монастырь Даниловский на берегу Москвы реки, с церковью Спаса Преображения. Эта церковь была, впоследствии перенесена в Кремль. Близ дворца своего заложил он тоже дубовую церковь Спаса, на месте, где прежде, среди пустого бора, стояла хижина отшельника Вукола, от чего и церковь стала известна под именем Спаса на Бору. При Данииле же заложен и Богоявленский монастырь.

Область миролюбивого и мужественного князя Даниила неожиданно увеличилась. Бездетный племянник его, владевший Переяславлем Залесским, завещал удел свой Даниилу, которого уважал более других сродников. Переяславль считался одной из значительнейших областей Владимирского великого княжества; и все князья дивились, что такая значительная область присоединяется к малому и убогому городу Москве и называли Даниила Богоснабдимым. Но князь Московский не долго пользовался новым значением своим; он умер в следующем 1303-м году, приняв пострижение перед кончиною своей. Он похоронен в Даниловском монастыре, и Церковь причислила к лику святых благочестивого мужественного и миролюбивого князя Даниила, от которого началась сила Моквы.

Эта, сила была, теперь так значительна, что сын Данила, Юрий, задумал уже домогаться великокняжеского престола. По праву старшинства, престол должен был принадлежать Михаилу Ярославичу, князю Тверскому; но Юрий знал, что теперь княжение зависит не от права, а от милости хана, и вопреки увещаниям митрополита, Максима, отправился хлопотать в Орду. Попытка его на сей раз не удалась. Хан утвердил Михаила. Но Юрий не терял надежды; несколько раз вступал в бой с Тверским князем, и когда воцарился новый хан Узбек, то стал опять искать великокняжеского престола. Однако и Узбек утвердил Михаила. Юрий опять отправился в Орду, три года жил там, дарил вельмож и жен ханских, льстил хану и наконец добился желаемого. Хан выдал за него сестру свою, дал ему ярлык на великое княжение; и на случай если Михаил не уступит добровольно, дал Юрию и войско под начальством своего воеводы Кавгадыя.

Юрий с татарским войском вступил в Тверскую область начал опустошать ее, забирал в плен жителей. Тверитяне, любившие Михаила, советовали ему отстаивать право свое; епископ и бояре говорили ему: «князь, ты прав перед лицом Всевышнего; возьми меч; с тобою Бог и верные слуги». Михаил ополчился; после жестокого боя успех остался на его стороне; он освободил Русских пленных, разбил татар и взял в плен Кавгадыя и Татарскую царевну, жену Юрия. Он тотчас же отпустил Кавгадыя; но к несчастью его, сестра хана скоропостижно умерла у него в плену. Тотчас распространился слух, что она отравлена; и Юрий отправившись в Орду, оклеветал Михаила перед суровым Узбеком, уже раздраженным поражением войска своего. Узбек прислал объявить Михаилу гнев свой и звать его в Орду к ответу, готовя между тем сильное войско, на случай неповиновения.

Михаил снарядился в Орду; ожидая там смерти, он приобщился св. Таин. «Может быть в последний раз открываю тебе душу мою, говорил он духовнику: я всегда любил отечество, но не мог прекратить междоусобий. Благослови меня пролить кровь за Русь, если будет нужно; и моли, да простит мне Бог грехи мои».

Бояре и народ умоляли князя не идти в Орду; сыновья просили его послать одного из них, дабы умилостивить хана. «Не вас, дети мои, а меня требует хан, отвечал князь. Можем ли бороться со всей силою его? Если не повинуюсь, он опять станет опустошать область мою; тысячи христиан сложат головы свои или пойдут в плен. Умереть же всем надо; лучше положить душу за многие души».

Михаил отправился к Узбеку. Шесть недель жил он там довольно спокойно; потом был наряжен суд. Обвинили его в неисправной уплате дани, в смерти Ордынской царевны, и едва слушали его оправдания, так как главными судьями были Кавгадый и Татарские вельможи, подкупленные Юрием, который употреблял все средства, чтобы погубить бывшего соперника. Несчастного князя Михаила оковали цепями, возложили ему на шею железную колодку и повлекли его вслед за ханом, который тогда отправлялся на охоту к берегам Терека. Эта любимая забава хана должна была представить все величие его данникам и иностранным послам, находившимся при нем. Она продолжалась месяц или два, и вся Орда, несколько сот тысяч человек, двигаясь за ханом; войска в лучших одеждах своих красовались на отборных конях; купцы с греческими и азиатскими товарами следовали за ханом; и степь оглашалась шумной жизнью. За охотой влекли и князя Михаила в оковах; Кавгадый подвергал его оскорблениям и всячески унижал перед бесчисленной толпой народа, который с любопытством, а иногда и с сожалением смотрел на пленника, бывшего великим государем в земле своей. Михаил переносил все эти унижения с христианской покорностью воле Божией. «Человеколюбивый Владыко, слава, Тебе!» восклицал он, – «Ты удостоил меня начать страдальческий подвиг, удостой же и кончить его!» Верные бояре, спутники князя, скорбели о его страдании и унижении; но князь утешал их. «Друзья мои», говорил он им: «вы долго видели меня в чести и славе; возропщем ли на Бога за унижение кратковременное?» Но спутники князя искали, как бы спасти его, и тайно готовили ему средства к бегству. Они сказали ему: «князь, беги в горы; лошади и проводники готовы». Но князь отверг их предложение. «Не дай Бог мне сделать это, говорил он: я никогда не бегал от врагов, и если я один спасусь, а народ подвергну новой беде, какой ответ дам я Богу? Нет, воля Божия да будет».

Уже около месяца продолжась пытка князя, когда Узбек, подстрекаемый врагами Михаила, произнес ему смертный приговор. Князь ждал смерти как избавления. Возложив на Господа упование свое, он переносил земной позор со смирением, переносил страдания свои с твердостью и терпением, он имел при себе священника и часто приобщался святых Таин, укреплял себя постоянной молитвою, ночи не спал, а молился или читал псалтирь; верный отрок перевертывал листы святой книги, потому что князю на ночь забивали руки в колодки. В боговдохновенных псалмах Давида князь находил утешение и отраду.

«Вскую прискорбна еси душа моя? восклицал он часто; уповай на Бога, яко исповемся Ему: спасение лица моего и Бог мой!» При князе был младший сын его, двенадцатилетний отрок; князь ему поручал передать семье слова любви; приказывал ему наградить верных слуг своих.

В самый день кончины князь еще раз приобщился святых Таин и отпустил сына, поручив его одной из ханских жен, вероятно христианке. Выслушав обедню, князь взял у священника псалтирь, и разогнув книгу, прочел: «Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя». – «Князь», сказал священник: «тут есть и другие слова: возверзи на Господа печаль твою». – «Кто даст мне криле яко голубине, и полещу и почию!» воскликнул страдалец, приветствуя смерть как желанную свободу. В эту самую минуту вбежал в шатер отрок и, бледный, дрожащий, объявил, что князь Юрий, Кавгадый и много людей идут к шатру Михаила. «Знаю для чего», сказал князь спокойно. Юрий и Кавгадый остановились на площади и послали палачей совершить приговор. Как звери кинулись в шатер палачи, разогнав всех тут бывших; князь остался один; он молился; они бросились на него, повергли о земь, стали бить и топтать его; наконец один из них вонзил ему меч в грудь. «И тако предаше душу в руце Господни, Ноября 22-го, в 7 часов дня, гласит древняя летопись; и причтется к лику святых со сродниками своими: Борисом и Глебом и с Михаилом Черниговским». Это происходило в 1318-м году, недалеко от Дербента.

Повезли в Москву тело почившего князя, и коварный Юрий не позволял даже никому оказывать почет останкам его. Многие из знавших Михаила, хотели встречать тело его, покрывать его покровами, ставить в церковь со свечами; но бояре Юрия не допускали этого, ставили тело в хлевах, в сараях; но иногда светлый столб озарял место, где лежал страдалец; и по всему пути многие говорили: «Это святой, пострадавший безвинно». В Москве похоронили Михаила в Спасском монастыре.

Вскоре затем прибыл в Москву Юрий, уже великим князем. Тогда только семейство Михаила узнало о его участи и выпросило тело страдальца. Оно было перевезено в Тверь, в Спасский храм, построенный Михаилом, при погребении едва можно было слышать пение от вопля рыдавшего народа, который любил князя, как отца родного. Вдова страдальца, княгиня Анна, постриглась под именем Софии и скончалась в уделе младшего сына, в Кашине, где и по ныне совершается 2-го октября память ее. В Твери чтится память и матери Михаила, княгини Ксении, древний образ коей хранится в ризнице собора. Князя Михаила летопись называет отечестволюбцем.

Не долго княжил коварный Юрий и не мирно. В 1325-м году он в Орде встретился со старшим сыном святого Михаила, Димитрием, прозванным «грозные очи». Увидя убийцу отца, Димитрий весь задрожал и в присутствии хана бросился на Юрия и вонзил ему меч -в грудь. Димитрий был за это казнен в Орде.

Соперничество между князьями Московскими и Тверскими продолжалось, но уже не долго. Князь Александр Тверской, получивший ярлык на великое княжение, скоро навлек на себя гнев хана. Прибыл в Тверь с толпою Татар родственник Узбека, Шевкал или Щелкан и начал грабить и притеснять народ. В народе распространился слух, будто Шевкал думает истребить княжеское семейство, овладеть престолом и обратить Русских в магометанскую веру. Вспыхнуло страшное волнение, во главе коего стал сам князь Александр; все Татары были избиты, и Шевкал с ханской дружиной был сожжен во дворце, в коем искал убежища. Хан отправил против Твери сильное войско, до 50000 Татар; князь Московский Иоанн Данилович, искавший великокняжеского престола, не постыдился быть орудием мести хана и с Татарским войском идти на Тверь. Тверская область была разорена, множество народа потеряло жизнь и свободу, а князь Московский Иоанн Данилович сделался великим князем (1328).

С этих пор стало постоянно расти значение Москвы. Но между тем как северо-восточная Русь собиралась около великокняжеской Москвы, – наша древняя столица Киев и те юго-западные области, в которых происходили важнейшие события нашей древней истории, отчуждались от нас.

Приднепровская Русь долго не могла оправиться после страшного погрома татарского; цветущие области превратились в пустыни, богатые города, опустели. О Чернигове и князьях Черниговских летописи не упоминают уже после мученической кончины Михаила Черниговского; да и Киев стал так чужд общей жизни Руси, что летописцы едва называют княживших в нем князей. Жители Приднепровья переселялись в более безопасные области Червонной Руси или в восточную часть России, где сосредоточилась государственная деятельность.

Бедствия Приднепровья способствовали усилению Червонной Руси, коей правил в это время Даниил Галицкий. Хотя и не удались его замыслы, хотя Татары и принудили его срыть укрепления, им построенные в главных городах своих, и помогать им против Литвы; все-таки время татарского ига легло несравненно легче на области Данииловы, чем на остальной Руси; и Червонная Русь сравнительно благоденствовала. Сношения с Западной Европой не были прерваны для нее, и города, богатели торговлей. Даниил, хотя и заводил сношение с папой, хотя и признал его главенство, в то же время строил православные храмы и монастыри. В любимом городе своем Холме он основал церкви во имя пресвятой Богоматери, св. бессеребренников Космы и Дамиана, св. Иоанна Златоустого. Последняя особенно удивляла современников богатством своим: своды ее опирались на четырех головах человеческих, искусно изваянных; столбы из цельного камня поддерживали верх алтаря, украшенного золотыми звездами по лазури; пол был слит из меди и чистого олова; двери были обложены камнем белым Галицким и зеленым Холмским; иконы украшены дорогими камнями и золотым бисером. Как на редкость, летописец указывает на то, что церковь эта, имела три окна с «Римскими стеклами»: доселе церкви были очень темны, освещаясь только через узкие слюдовые окна с железными решетками. Даниилом же был основан монастырь св. Даниила в Угровецке.

Более искренно привержен к православной Церкви был брат Данниила, Василько, княживший во Владимире Волынском. В это время раздоров и неправды он являл пример искренней братской любви и честности в соблюдении данного слова. Не заботясь о расширении удела своего, он по смерти Даниила был руководителем племянников своих, построил много церквей во Владимире и кончил дни свои строгим подвижником, в тесной пещере, где молился и каялся о грехах своих. Со особенной любовью говорит летописец о сыне князя Василька, о Владимире: любитель правды, кроткий, милостивый, красавец собою, он за великую ученость свою был прозван философом; любил беседовать с духовенством, строил и украшал церкви, снабжая их иконами, ризами и в особенности книгами, которых большую часть сам переписал; его же работы есть икона св. великомученика Георгия. За четыре года до смерти, благочестивого князя постигла жестокая болезнь, которую он переносил как истинный христианин, не переставая заниматься и делами княжества своего. Перед смертью, собрав все сокровища, свои, он роздал их бедным и скончался в 1289-м году, в Любомле, завещав удел свой одному из сыновей Даниила.

В это время Галич составлял еще сильное княжество, хотя и разделенное на уделы между сыновьями Даниила; но рядом с Галицко-Волынским княжеством крепла держава, которая грозила всей юго-западной Руси. То была Литва.

Издавна Литовское племя заселяло южную Эстляндию, часть Курляндии, восточную часть Пруссии и нынешние губернии Виленскую и Ковенскую. Оно разделилось на множество мелких народов; главных из них наш летописец называет именами: Пруссы, Корсь, Земигола, Летгола, Литва и Жмудь. Один из более воинственных народов Литовского племени, Ятвяги, в начале часто воевал с Русскими, и был покорен еще Св. Владимиром. Остальная часть Литвы долго не заявляла о себе; или заявляла только незначительными схватками с соседними Русскими князьями: Полоцкими, Туровскими, Минскими и т. д., которые налагали на нее дань. Бедные всем, кроме огромных лесов своих, не зная ни торговли, ни земледелия, Литовцы платили Русским дань вениками, желудями или шкурами лесных зверей.

Хотя и в близком соседстве с Литвою, в Червонной Руси и Полоцке, образовались епархии довольно рано, но вера христианская долго не касалась Литовского племени, по природе замкнутого в самом себе и враждебного всякому постороннему влиянию. Огражденные от соседей огромными лесами, непроходимыми болотами, Литовцы очень долго сохраняли свои первобытные верования, обычаи и предания. Признавая одного Бога высшего, они воздавали честь и поклонение бесчисленному множеству второстепенных богов, владык видимой природы. Это было почти тоже миросозерцание как и у языческих Славян; но число богов было у Литовцев несравненно значительнее; не было предмета или явления в природе и жизни, которого бы не чествовали особенными обрядами и которое не имело бы своего бога; у различных народцев, на которые распадалось Литовское племя, были разные верования. Поэтому едва возможно в точности исследовать языческое вероучение этого близкого к нам народа, хотя впрочем не очень ясно и подробно известны нам верования и наших Славянских предков.

Поклоняясь как одному из главных богов Перкуну, богу громовержцу, Литвин затем чествовал бога воды и бога ада, и поклонялся светилам небесным, деревьям, воде, огню, птицам, животным, в особенности змеям, ужам и жабам. Воды для него были заселены водяными божествами; в лесах жили лесные девы, Лаумы, принимавшие участие в судьбе людей, и представляемые то добрыми покровительницами людей, то злыми духами. Были священные леса, где нельзя было срубить дерева; священные воды, где нельзя было ловить рыбы; были боги небесные, воздушные, земные, домашние. По местам были особенно чтимые святилища, где горел неугасаемый священный огонь под наблюдением жрецов, Криве; место же главного богослужения почиталось как высшая святыня; тут перед изображениями трех главных богов: Перкуна, бога воды и бога ада, горел неугасаемый священный огонь, Знич, от коего заимствовались другие священные огни, горевшие не только на местах богослужения, но и в каждом доме. Это главное святилище было сперва у Пруссов в городе Ромове; но когда оно было разорено немецкими рыцарями, его перенесли к Неману, а затем в Вильну, где языческие обряды совершались до конца 14-го века. Близ места главного святилища жил верховный жрец, Криве-Кривейто, который был для Литовцев чем-то вроде божества. Он облекался какою-то таинственностью, редко, и только в случаях чрезвычайной важности, показывался народу, и приговоры его были священным законом. Избираемый на вею жизнь, он не мог иначе оставить свою должность, как обрекая себя сожжению на костре из священных дерев; а народ верил, что Криве-Кривейто никогда не умирает, а все один и тот же в продолжение веков.

Литовцы были чрезвычайно привержены к своей вере, которая обрядами своими сливалась со всем их ежедневным, домашним бытом; Литвин на каждом шагу, при каждом действии, привык поклоняться которому-нибудь из богов своих, совершать в честь его какой-нибудь обряд; и Криве и Вайделоты, то есть – жрецы и гадатели, имевшие огромное влияние на народ, всеми мерами старались поддерживать языческие верования, доставлявшие им много житейских выгод.

До начала 13-го века народ литовский, со всех сторон окруженный христианами, еще ни на шаг не отступил от язычества, хотя христианская православная вера и проникала в Литовские княжеские семейства, которые посредством браков роднились с соседними Русскими князьями. Но в начале 13-го века Ливонские рыцари, покорив себе часть северных племен Литовских, начали насильно обращать их в христианство. Эти насилия возбудили в Литовцах еще более ревности к язычеству. Приверженность к своей вере усилилась всею ненавистью к притеснителям и к вере притеснителей. В дикой, но доселе смирной Литве пробудился, на защиту своей веры и народности, воинственный дух, который дал себя чувствовать не одним Немцам но и соседним Русским областям; нападения языческой Литвы на земли Новгородские, Псковские и Смоленские сопровождались опустошением церквей и монастырей. Правда случалось иногда Литовцам и Русским соединять силы свои против общего врага, Немцев; но чаще отношения их были враждебны. Литва теперь вымещала на Руси то, что пришлось ей вытерпеть от князя Романа Галицкого, который так придавил ее, что, как говорит предание, запрягал Литовских пленников в плуга и заставлял их обращать в пашню лесистую почву того края; от того и пошла поговорка у них: «Роман, худом живешь: Литвою орешь». Но по смерти Романа начались в Галиче смуты, которыми воспользовались соседи, в том числе и Литва; к тому же Ливонские рыцари все более и более теснили Литву с Запада и севера и надвигали ее на Русские области, в то время плохо защищенные. Вследствие разделений на уделы, обширные Русские княжества дробились на такое множество мелких уделов, что например – в одной Туровской епархии считалось перед самым нашествием Татар до четырнадцати князей: Заславский, Минский, Мозырский, Слуцкий, Новогрудский, Туровский и пр. Такое раздробление Русских областей было выгодно Литве; и уже к половине 13-го века один Литовский князь Миндовг, чрезвычайно усилившись, владел отнятыми у России: Полоцком, Витебском, Оршою, Новогрудском, Слонимом, Гродною и частью земель Смоленских. Даниил Галицкий остановил его дальнейшие успехи; Миндовг, побежденный, искал его дружбы и выдал дочь свою за одного из сыновей Данииловых, Шварна. Союз против Татар и Немцев был теперь нужен Руси и Литве.

Союз этот делался все теснее, и вера православная становилась все более известной Литве, Русские княжны, вступавшие в брак с Литовскими князьями, имели при себе священников, совершавших богослужение в Литовских городах; Русские иноки часто посещали Литву, проповедуя христианскую веру; мелкие княжества Литовские по наследству и родству переходили иногда князьям православным; казалось, что всей Литве суждено вскоре сделаться православной и Русской. Над народом язычество хранило еще, и долго, полную силу свою, но князья и близкие им люди видимо клонились к христианству и христианству православному; ибо Латинство, распространяемое рыцарями насильственно, внушало живейшую ненависть. Оно для Литовцев было тождественно с порабощением, православная же вера являла им примеры истинной святости; они знали о великом святителе Кирилле Туровском, о подвижнице Евфросинии Полоцкой, о добродетельной жизни и мученической кончине княгини Евпраксии Псковской, Литовской княжне, принявшей крещение и недавно умершей от руки пасынка своего. Но между тем как православие силой истины манило к себе лучшие души, Латинство сулило выгоды и часто принималось князьями из расчета. Таким образом двоедушие в деле веры стало явлением частым в том краю и явлением глубоко развращающим души; ибо вера, вместо того чтобы являться высшей святыней, ради которой можно жертвовать всем, стала, средством к достижению благ, которые считались выше ее, – к достижению выгод, власти. Мы видели пример такого двоедушия в Данииле. Такие примеры далее встречались все чаще и чаще.

Князь Литовский Миндовг принял веру православную; но потом, надеясь на большие выгоды от сближения с Латинянами, отверг Православие принял Латинство, за что и получил от папы титул Короля Литовского. Впрочем, православный ли, латинянин ли, он в душе оставался свирепым язычником, и через несколько лет, не получая ожидаемых выгод, явно возвратился к древней вере отцов и осаждал соседей своих жестокостью, разбоями и грабежами. Стремясь сделаться единодержавцем в земле Литовской, он избил братьев своих и племянников, других князей выгнал из земли. Участником в злодеяниях и разбоях Миндовга был единственный сын его Войшелг. Хотя православный христианин по исповеданию, Войшелг не уступал отцу в свирепости, тешился злодеяниями, и в уделе своем Новгородке безжалостно лил кровь подданных своих. Но по временам совесть его пробуждалась; на него нападала томящая тоска; в одну из таких минут встретился ему святой подвижник Григорий, игумен Галицкого Полонинского монастыря. Беседа и увещания святого мужа глубоко потрясли душу сурового Литвина; страх Божий коснулся сердца его; он решился оставить мир и посвятить всю жизнь молитве и покаянию. Он постригся, и провел три года в Полунинском монастыре, под руководством Григория; со всем пылом страстной, горячей души предался он теперь самым строгим подвигам иноческой жизни; тщетны оставались мольбы, тщетны угрозы отца, который употреблял все средства, чтобы возвратить миру единственного сына своего, единственного наследника власти и величия, купленных им столькими злодеяниями. Войшелг, казалось, умер для мира и весь отдался Богу. Он основал монастырь на берегу Немана, близ Новгородка, и собирался посетить Иерусалим и Афонскую гору, как вдруг дошла до него весть, что отец его убит родственными ему князьями Литовскими. Эта весть пробудила в душе Войшелга уснувшие страсти и всю прежнюю свирепость; он весь затрепетал от гнева и поклялся отомстить. В Литве начались смуты между князьями, искавшими власти; Войшелг, наскоро собрав дружину, усмирил их, покорил себе почти всю Литву, и так безжалостно мстил всем, кого считал участниками в убиении отца, что несколько сотен семейств бежали из Литвы, и тысячи людей гибли под мечем свирепого князя, которого современники называли волком в овечьей коже; он обыкновенно сверх княжеской одежды носил монашескую мантию. Во время княжения своего Войшелг старался просветить Литву верою христианскою и призывал из Новгорода и Пскова священников, знакомых с языком Литовским.

После трех летнего княжения Войшелг отдал Литовский престол меньшему сыну Даниила, Шварну, а сам вновь удалился в Угровецкий монастырь. Но не мирно должна была кончиться эта бурная жизнь. Старший сын Даниила, Лев, озлобленный тем, что меньшему брату досталось Литовское княжество, зазвал Войшелга к себе во Владимир Волынский и предательски умертвил его (1267).

После Шварна, Литва досталась Тройдену, суровому язычнику, который преследовал христиан; но уже вера истинная начала распространяться в Литве, и нельзя было остановить ее успехов. Братья сурового Тройдона «жили в любви, кротости и смирении, храня правую веру христианскую, любя веру и нищих», говорит летопись; а сын его Римонт, отказавшись от престола, постригся в иноки под именем Елисея и в Лавришенском монастыре прославился святой жизнью.

И над другим князем Литовским вера истинная явила силу свою. Один из участников в убиении Миндовга, Довмонт, князь Нальшанский, 6ежал от мести Войшелга и с тремястами Литовскими семействами прибыл во Псков. Тут, как говорит древний жизнеописатель его, «дохнула на него благодать Божия». Он уразумел ложь язычества и принял крещение с именем Тимофея. Крестились и все прибывшие с ним. Псковичи полюбили Довмонта и провозгласили его князем своим. Не пришлось им раскаяться в этом выборе: Довмонт весь отдался новому отечеству своему и храбро защищал Псковские земли от набегов языческой Литвы и Латинцев-Немцев, не жалея проливать кровь свою за веру православную, которую полюбил всей душой. Литовский князь Герден отдал Немцам Летгалию, уже просвещенную верою чрез Псковских священников; Довмонт наказал его, опустошив его владения; Герден явился с войском на Псковские земли; Довмонт вооружился. «Братья Псковичи! воскликнул он: кто стар из вас, тот отец мне; кто молод, тому я брат; я слышал о вашем мужестве. Постоим за святую Троицу! Святая Троица, и святой великий вождь Леонтий, помоги нам!» Это был день св. мученика Леонтия. Одушевленные словами и примером Довмонта, Псковичи стремительно бросились на Литовцев и одержали полную победу; за этой победой последовала и другая. Вскоре и Немцам стал страшен Довмонт.

Псковичи и Новгородцы соединились, чтобы выгнать Датчан из Эстонии. Ливонские рыцари обещались не помогать Датчанам и хранить мир с Русскими; но нарушили слово. Завязалась кровавая битва при Раковоре, и Русские одержали победу над Датчанами и магистром ордена; но в следующем же году (1269) магистр собрал значительное войско и осадил Псков. Довмонт перед боем помолился в соборном храме св. Троицы. Положив на алтарь меч свой, он призывал помощь Господа «на кротких и смиренных рабов Его». Игумен Исидор благословил его на брань за веру. Довмонт ударил на Немцев с Псковскими дружинами, и сам ранил магистра; затем подоспели к Пскову Новгородцы, и Немцы принуждены были снять осаду и заключить мир на воле Довмонта.

После этого одно грозное имя Довмонта долго защищало Псков. В продолжение тридцати лет Псковичи пользовались спокойствием; на их земли не смели нападать ни Литовские язычники, ни дворяне Божии, как называли Ливонских рыцарей; Псковичи были восторженно преданы доблестному князю, под управлением коего они прославились блеском побед и наслаждались счастием мира. Вера Христова совершенно возродила бывшего язычника. Грозный для врагов, Довмонт был кроток и милосерд для подданных; он помогал нуждающимся, заботился о правом суде, жил честно благочестиво, строил церкви. Так достиг он глубокой старости. В 1299-м году Ливонские рыцари, рассчитывая на его дряхлость, вздумали было возобновить свои нападения; они явились с значительными силами в окрестностях города и стали грабить и жечь монастыри; но старец Довмонд нашел силы юности для защиты Пскова; во главе дружин он сразился с Немцами на берегу реки Великой и, обратив их в бегство, вернулся с огромной добычей и множеством пленных. Это был последний его воинский подвиг: месяца через три он отдал Богу душу свою после тяжкой болезни. Память Домвонта дорога Пскову; над его дубовой гробницей в соборном храме св. Троицы висит его тяжелый меч, почитаемый как святыня; при возведении на престол нового князя, ему обыкновенно вручался этот меч, так славно защищавший Псков. Во времена опасности и бедствий, Псковичи призывали помощь Довмонта, считая его своим небесным заступником и молитвенником, ибо Церковь причислила его к лику святых и чествует 20-го Мая память св. Довмонта Тимофея. Супруга его Мария, в иночеств Марфа, тоже славилась благочестием.

Между тем Литва продолжала усиливаться и расширяться на счет Русских областей; князь Гедимин, истинный основатель величия Литвы, (1315–1345) владел уже большей частью Червонной Руси, частью Смоленской области, и, простирая далее виды свои, явился под стенами Киева. Киевляне думали было обороняться; но разоренный частыми набегами Татар, лишенный укреплений, оставленный князьями и большей частью жителей, – Киев не имел средств к защите. Древней столице святого Владимира не помогли ни князья восточной Руси, отдаленные отчужденные от нее, да к тому же занятые своими раздорами; ни князья западной Руси, уже большей частью подчинившиеся Гедимину. Пришлось Киеву отворить ворота свои победоносному Литвину-язычнику, выговорив себе неприкосновенность веры и древних православных обычаев. За Киевом и Брянск, Путивль, Чернигов, – все северское княжество подчинилось Гедимину. Часть Галицко-Волынского княжества управлялась еще правнуком Даниила; но когда в 1336-м году последний князь Галичский умер бездетным, и Татары прислали было своего баскака управлять областью, тогда эта часть Галиции подчинилась Болеславу, князю Мазовецкому, родственнику Гедимина, под условием, чтобы князь в важных делах совещался с боярами и народом. О вере не было договора, потому что Болеслав был православный; но потом в угоду папе и королю он принял Латинство и стал понуждать к тому и православных подданных своих. Началось тяжкое время для православных. По смерти Болеслава, король Польский Казимир воспользовался смутами, чтобы овладеть Галицией, обещав свободу вероисповедания. Львов, Перемышль, Кременец, Требовль, Галич, Любачев, присягнули ему, а Брест, Холм, Луцк и Владимир достались Любарту сыну Гедимина по браку его с княжною Волынскою.

Таким образом почти вся Западная и Юго-Западная Русь, лучшее достояние святого Владимира, без большого сопротивления подчинилась Литве, или, как тогда оказалось, слилась с нею в одно великое Литовско-Русское княжество; слилась как равная с равными, вольная с вольными. Это слияние совершилось почти добровольно со стороны Руси, которая видела в нем средство освободиться от ига Татарского и не считала Литву опасной для себя. Действительно, Русь как будто ничего не утрачивала, слившись с Литвою. Самостоятельность и свободу? – но они были уже утрачены подчинением Татарам; веру, обычаи, язык? – это все не стеснялось, а напротив распространялось и на Литовцев, которые видимо русели под влиянием большого просвещения Русских. Русские князья, подручные Гедимину, или Литовские православные правили городами. Подчинение было так легко, так незаметно, что почти не казалось подчинением. Но в этом-то и таилось зерно будущей неволи, будущих бедствий. Русь Восточная, страдая под игом Татар, чувствовала и сознавала, что это тяжелое, позорное иго, от которого надо освободиться как только созреют силы, как только разрозненные области соберутся в одно великое, могущественное целое; Русь западная почти незаметно и добровольно подпала иноплеменной власти, которая сперва не казалась игом, но постепенно все тяжелее и тяжелее давила ее и влекла за своей судьбою судьбу Руси. Чуждая власть все далее затягивала Русь в сети свои, – влиянием близких иностранных обычаев, лестью всегда обманутых надежд, ловко возбуждаемых близкой Латинской Церковью. Русь западная постепенно отчуждалась от своего, родного, слив судьбы свои с судьбою иной державы, которая сама подпала, вскоре влиянию Польши и Латинства. Утрачивались в ней нравственные силы; падал народный дух; помрачалась святыня веры; колебалась и сила веры; и когда Русь восточная, окрепнув стряхнула с себя давившее ее иго Татар, Русь западная оказалась под тяжким нравственным гнетом, и жестокими страданиями Унии должна была искупить упадок народного духа.

Но до этого было еще далеко. Гедимин, великий князь Литовский и Русский, как он именовал себя, обещался не теснить веры православной в новых областях своих, и сдержал слово. Он сам был язычник; но Киев, где столько церквей и монастырей было разрушено Татарами, мог под властью Литвы возобновлять святыню свою. Гедимин был женат два раза на Русских княжнах, и почти все сыновья его были крещены в православную веру и при крещении променяли языческие имена: Корият, Норимунд, Любарт, Явнут – на русские христианские имена. Русское духовенство могло свободно проповедывать Евангелие, и вера распространялась. Веротерпимость была для Гедимина делом политики; благоприятствуя вере Русских подданных, своих, он сам ревностно соблюдал языческие обряды, дорогие Литовцам; в основанной им Вильне пылал священный Знич, и Криве-Кривейто издавал приговоры свои. В то же время князь завязывал сношения с папой; желая прекратить войну с немецким Орденом, он писал папе Иоанну ХХII: «монахи доминиканские и францисканские окружают меня: даю им волю учить и крестить людей в моем государстве; сам верую св. Троице; желаю повиноваться тебе, главе Церкви и пастырю царей; ручаюсь и за моих бояр; только усмири злобу Немцев». Обрадованный папа поспешил прислать в Вильну епископа и игумена; но они нашли Гедимина уже в других мыслях. Раздраженный вероломством рыцарей, он уже не хотел мириться с ними и встретил папских послов надменно. «Я не знаю вашего папы и знать не желаю, сказал он им: держу веру предков моих и не изменю ей до гроба». Послы должны были уехать ни с чем. Гедимин действительно умер язычником, и по Литовскому обычаю тело его было сожжено на костре вместе с любимым его оруженосцем и боевым конем.

Сын Гедимина Ольгерд (1345–1377) докончил покорение южной Руси; в делах веры он был непостоянен. Дважды женатый на православных княжнах, он, сам язычник, не теснил христиан и позволил жене своей строить в Витебске церкви. Но когда на это стали роптать язычники, подстрекаемые жрецами, то Ольгерд в угоду им стал усердно исполнять языческие обряды и даже преследовать христиан. Сохранилось известие о трех мучениках, при нем пострадавших в Вильне за святую веру.

Два брата, Кумец и Нежило, служили при дворе Ольгерда и пользовались особенным расположением князя. Но стали замечать, что они не участвуют в поклонении Перкуну и священному Зничу, и что они хранят пост; узнали, наконец, что от духовника великой княгини они приняли крещение с именами Иоанна и Антония. Жрецы взволновались, принесли жалобу Ольгерду; и оба брата, отказавшиеся исполнить языческие обряды, были заключены в темницу. После годового заточения, старший брат, Иоанн, изнуренный болезнью, объявил, что отрекается от веры. Ольгерд велел освободить обоих братьев; но младший продолжал славить Христа: ни угрозы, ни обещания, ни истязания, не склонили его к отречению, и он был опять заключен в темницу. Твердость его подействовала на Иоанна; каясь в малодушии своем, он теперь понял, что верность Христу радостнее всех благ земных, и сам объявил Ольгерду, что верует во Христа и никогда не отречется от Него. Заключили и его в темницу брата; но темница превратилась в храм молитвы: среди лишений и страданий, братья радостно славили Господа; толпы народа собирались вокруг темницы, и многие, побежденные всемогущею силою истины, делались христианами.

Это озлобило жрецов до крайности. Они настоятельно требовали казни обоих братьев, и Ольгерд выдал их им. Исповедники Христа подверглись самым жестоким истязаниям; но ничто не поколебало их веры и твердости, и они наконец были повешены на дереве. Но мученичество их было плодотворно. Другой придворный Ольгерда, Круглец, юноша прекрасный собою, познал истину и принял крещение с именем Евстафия. Он сам объявил об этом Ольгерду и тоже, вытерпев страшные мучения, был повешен на том же дубе, на котором и два брата приняли мученическую смерть. Это было в 1347-м году²⁵. Останки святых мучеников были положены в храме св. Николая; а впоследствии вторая супруга Ольгерда, Юлиания, княжна Тверская, построила на месте мученической кончины их деревянный храм св. Троицы, позднее замененный великолепным каменным храмом, основанным князем Острожским. С 1365-го года митрополитом Алексием положено совершать 12-го апреля память св. мучеников Виленских: Иоанна, Антония и Евстафия.

Впоследствии Ольгерд стал покровительствовать. христианам: сам построил в Вильне православную церковь во имя Пресвятой Богородицы и позволил окрестить всех сыновей своих. Более половины его подданных были православные, так как владения его простирались на юг уже далеко 3а Днепр, а на востоке примыкали к Можайску и Коломне. Влияние Русских так усилилось в Литве, что Русский язык стал языком высших сословий и государственным; вера Христова стала, хотя и медленно, проникать в народ. Древнее язычество стояло еще не тронутым только в одной Жмуди, которою правил Кейстут, единственный из сыновей Гедимина, неизменно преданный язычеству.

Сам Ольгерд, под конец жизни, склонился на увещания второй жены своей Иулиании, и от Киево-Печерского архимандрита принял крещение с именем Александра, а потом и схиму с именем Алексия. Но после смерти его началось время тяжкое для православия. Младший из сыновей Ольгерда, Ягелло, или Ягайло, умертвив дядю своего Кейстута, и преследуя родных братьев, наследовал могущество отца; сам же он подпал влиянию Польши и латинства, что тяжко отозвалось на западной Руси. Король Польский Казимир умер бездетным, и корона Польская досталась племяннику его, королю Венгерскому; а затем дочери сего последнего, Ядвиге. Молодая королевна была обручена австрийскому герцогу; но польские вельможи, не желая подпасть власти Немцев, постарались устроить ее брак с великим князем Литовским, Ягеллою. Долго не соглашалась на это юная Ядвига: она любила жениха своего, а о Ягелле слышала, будто он дикий, суровый язычник, безобразный, весь обросший волосами. Но вельможи и духовенство настаивали; они представляли Ядвиге, что через этот брак весь народ литовский, вместе с князем своим, примет христианство, и Ядвига наконец согласилась. Православных, духовенство Латинское считало или выдавало ва язычников. Ягелло, прельщенный блеском королевской короны, обещал отказаться от православия, принять Римскую веру и распространить ее в Литве. Действительно, он перекрестился в Краковском костеле и получил имя Владислава, руку Ядвиги и корону Польши (1386). Вместе с ним приняли латинство и четыре брата его; другие остались верны православию. Затем началось крещение Литвы. Король, королева, и с ними множество высших придворных сановников последовали в Вильну за духовенством. За королевским поездом тянулось множество саней, наполненных подарками для новопросвещенных, суконными одеждами, бусами, серебряными и медными крестиками. В Вильне был погашен священный Знич, и по всему краю разрушались языческие святилища и истреблялись предметы поклонения язычников. Латинские монахи, Поляки и Немцы большей частью начали проповедывать Литовцам. Это было почти бесполезно, так как Литовцы не понимали их. Тогда проповедь переводил и объяснял сам Ягелло, горевший ревностью к новой вере своей. Доступнее Литовцам было другое средство обращения; всякому принявшему крещение дарили по белой суконной одежде; женщинам бусы, головные уборы и т. п. Многие приходили креститься по два раза, дабы получить двойной подарок. Ставили народ по кучам, и каждую кучу людей, окрестив, называли одним общим именем. Так крестился простой народ. Высший класс привлекался к Латинскому христианству, обещанием тех же прав и преимуществ, какими пользовались шляхта (дворянство) Польская.

В самую глубь Литвы христианство еще не скоро проникло, особенно в Жмудь, где напротив попытка ввести христианскую веру дала, новую силу древнему язычеству. На время там даже восстановились и оживились почти оставленные языческие обряды. Случилось в это время, что, в схватке с Прусскими рыцарями, один знатный рыцарь попался в плен Жмудинам. Они решили принести его, как ненавистного богам христианина, в жертву богам своим и сожгли живого во всем вооружении, на коне, у святилища своего.

В Русских областях попытка ввести латинство конечно не имела успеха и возбудила против Ягелла ропот и вражду. Независимо от вопроса веры, Литва была вообще недовольна соединением своим с Польшей, боясь тем утратить самостоятельность свою. С этих пор мы постоянно видим, что она ревниво охраняла свою самостоятельность и свою отдельность от Польши, между тем как Польские правители Литвы употребляли все усилия, чтобы окончательно и нераздельно слить Литву с Польшей. Сам Ягелло постоянно жил в Кракове, и окруженный Поляками, совсем подпал влиянию Польши и Латинства. Враждебный православным, он стеснял права их, между тем как наделял преимуществами соглашавшихся принять латинство. Возникли смуты. Как только стало известно, что Ягелло изменил вере своей и соединяет Литву с Польшей, то против него восстал родной брат его Андрей, князь Полоцкий, соединившись с князем Смоленским. Но восстание это не имело успеха, так как Андрей возбудил против себя негодование других князей, вступив в союз с Ливонскими рыцарями.

Возникали затем более значительные смуты, восстания, бунты. Весь край волновался, и общим неудовольствием воспользовался Витовт, двоюродный брат Ягелла, сын убитого им Кейстута. В 1392-м году он сделался великим князем Ливонским, и Литовское княжество опять некоторое время существовало отдельно от Польши и продолжало усиливаться Русскими областями.

Отделение юго-западной Руси от Руси восточной должно было неминуемо привести и к разделению митрополий; уже ранее князья Галицко-Волынские домогались, чтобы для их области был посвящен особый митрополит, ссылаясь на то, что с перенесением столицы во Владимир митрополит был очень отдален от южных областей.

В конце 13-го века славился в Галицко-Волынском княжеств игумен Ратской обители, Петр. Святой Петр родился в стране Волынской и был сыном благочестивых и богобоязненных родителей. До семи лет он рос и воспитывался в доме своих родителей, но потом был отдан в школу. Сначала обучение будущего Святителя Московского шло далеко не успешно. Несмотря на все свое прилежание и старание, он не мог в достаточной мере преодолеть книжной мудрости. Но Господь явил над ним свое чудо и свыше ниспослал ему дар премудрости и разумения. Однажды во сне отрок увидел какого-то старца, который подошел к нему и сказал: чадо мое, открой уста свои, и когда он их открыл, старец прикоснулся к устам его и благословил их. С тех пор избранный Богом отрок стал учиться лучше всех своих сверстников.

Но двенадцати лет он удалился в один из монастырей и там стал проводить жизнь полную смирения и любви. Он носил для братии дрова и воду, мыл их власяницы и при этом ко всем относился ласково и с любовью. В монастыре благочестивого отрока полюбили и скоро сделали его диаконом, а потом и пресвитером.

Но в этом монастыре смиренный пресвитер оставался недолго. его увлекали подвиги отшельнического уединения и он скоро удалился на реку Рату, – в место совершенно пустынное. Здесь он построил церковь во имя Спаса нашего Христа и стал проводить жизнь среди самых суровых подвигов благочестия. Но слава об его благочестивой жизни скоро разошлась по всей стране Волынской. К нему – для столь же благочестивых подвигов – стали приходить отроки и старцы и строили здесь для себя келии; благочестивый игумен принимал всех с любовью; он был истинным чадолюбивым отцом их, – он руководил их духовной жизнью, увещевал согрешающих, ободрял малодушных. Просящему он никогда не отказывал, и когда у него самого ничего не было, он тогда отдавал свою последнюю одежду или же наконец какую-нибудь из своей работы икон. Иконописанием он всегда, занимался с любовью; перед написанием какой-нибудь новой иконы он всегда постился и проливал слезы умиления. Митрополит Максим с благоговением однажды принял от него одну из таких икон: «Успения Владычицы Богородицы»; он украсил ее дорогими камнями и до конца своих дней молился перед нею. Это та самая икона, которая находится теперь в Московском Успенском Соборе.

По смерти митрополита Максима, во Владимире, (1305) один из тамошних игуменов, Геронтий, задумал домогаться сана митрополита. Похитив святительскую утварь, жезл пастырский и икону написанную Петром, он отправился в Царьград. Между тем князь Галицкий, Юрий, внук Даниила, желая особого митрополита для своего княжества, отправил в Царьград игумена Петра с письмом к патриарху. Смиренный игумен Ратский не знал, что в этом письме заключается прошение о посвящении его в митрополиты Галича. Он благополучно достиг Царьграда, и когда явился к патриарху Афанасию, то святой патриарх, по внушению свыше, сразу узнал в нем избранника Божия: предание говорить, что в это время покои патриарха наполнились благоуханием и святитель поставил Петра в митрополиты, но не Галича, а Киева и всея Руси, не желая разделять митрополии.

Во время посвящения лицо Ратского игумена просияло, как солнце. «Слышал я, говорит св. Киприан, от некоторых в Царьграде, за истину мне поведавших, что во время посвящения лицо Петра просветилось как бы лучами солнечными, так что изумились все служившие с патриархом, и Первосвятитель, еще более уверовав в святость человека Божия, пророчески сказал всему собору, что воистину повелением Божиим пришел к нам дивный муж сей».

Геронтий, раньше отправившийся в путь достиг Царьграда уже после Петра. Его на море застигла страшная буря, и во время бури, ночью, ему во сне явилась Пресвятая Богоматерь и строго сказала ему: «напрасно трудишься; тот, кто написал икону Мою, будет святителем на Руси». Пораженный чудным видением, Геронтий покаялся в поступке своем. Патриарх передал посвященному уже Петру всю святительскую утварь, привезенную Геронтием.

Отпуская в Россию новопосвященного митрополита, он сказал ему при напутствии: «внимай, чадо и брат о Христе возлюбленный, какие подвиги ты предпринял; вот поручил тебе Христос корабль свой наставлять и править, чтобы привести его к пристанищу спасения; не обленись и не унывай, и да не отяготишься бременем забот, ради величия и пространства земли Русской. Ты сделался преемником Апостольского служения, Христос наставил тебя делателем своего винограда, – и так, будь подражателем Апостолов.

В 1308 году митр. Петр прибыл в Россию и сначала поселился в Киеве, а в следующем году переехал во Владимир, куда предшественник его Максим перенес кафедру Всероссийского митрополита.

Но только что он здесь поселился, ему пришлось ехать в Брянск. Там в это время разгоралась борьба между князьями, – борьба, на которую не мог равнодушно смотреть миролюбивый святитель. Удельный князь этого города Василий, ища защиты против дяди своего Святослава, который желал лишить. его власти, – призвал к себе на помощь татар и теперь вместе с ними хотел открыть борьбу с родственным ему Святославом. Митрополит Петр приложил все усилия, чтобы остановить кровопролитие. Он убеждал Святослава отказаться от своих притязаний и смириться, но он не повиновался и, вступив в борьбу, проиграл сражение и на поле битвы потерял свою жизнь. Татары ворвались в город, и св. Петр должен был укрываться от них в храме.

Вообще по прибытии в Россию, началась для святителя трудная жизнь; некоторые епископы встретили недружелюбно митрополита, назначенного по воле Галицкого князя; но скоро добродетели и кротость Петра помирили с ним всех, кроме епископа Тверского Андрея, сына Литовского князя Гердена. Он злобился на митрополита, ибо сам желал святительского сана, и даже послал в Царьград ложный донос на Петра. Патриарх велел исследовать дело собором. В Переславле на соборе, на коем присутствовали кроме епископов и некоторые из князей, лживость доноса, легко обнаружилась, и все сильно вознегодовали на Тверского епископа. Один только Петр обошелся с ним кротко. «Мир тебе, чадо, сказал он: «не ты сделал это, а древний ненавистник людей, диавол. Отселе берегись лжи; а прошлое да простит тебе Бог».

Но самое бόльшее испытание Митр. Петр перенес в 1312 г. В это время как уже мы говорили умер хан Тохтау и над татарской ордой стал владычествовать Узбек. Этот хан, как известно, принял магометанство и на Руси боялись, что он не будет так же веротерпимо относиться к Русским, как и прежние ханы. Тогда Митр. Петр поспешил в Орду, чтобы поскорей добиться от нового хана подтверждения всех прежних прав Православной Церкви и ее духовенства. Московскому Святителю предстояло дальнее и тяжелое путешествие, но Господь благословил его труды и заботы о Своей святой Церкви. Новый хан ласково принял Митрополита Петра и дал ему ярлык, грамоту, в которой между прочим говорилось: «Никто да не обидит на Руси Церковь Соборную Петра Митрополита, архимандритов, игумнов и попов: земли их свободны от всякой дани и пошлин; ибо все то есть Божие, и люди сии молитвою своею блюдут нас; да будут они подсудны одному только Петру митрополиту».

Защищая Русскую Церковь от произвола татар, Святителю Петру приходилось в то же время бороться и с различными еретиками. Так в его правление Церковью некто Сеит – обращенный в христианство магометанин, соблазняя народ, стал распространять учение, совершенно противное православной Церкви; так между прочим он стал поносить и отрицать иночество, и несколько монахов, увлеченные его учением, уже стали оставлять свои монастыри. Св. Петр ревностно восстал против такого учения и отлучил от Церкви Сеита. Скоро он погиб злою смертью.

Митрополиту Петру пришлось бороться и против влияния Латинян. Епископ Сарский небрежно занимался паствою своей; а между тем в низовьях Дона Латиняне начали происки свои с тех пор, как на юге нынешней Руси Генуэзцы основали Кафу, в конце 13-го века; они затем завладели Судаком, Балаклавою, нынешним Азовом, теснили древний Херсон, и уже в 1318-м году папа назначил в Кафу Латинского епископа, епархию коего считал до самой Волги; Латиняне старались распространить Римскую веру в странах Черноморских. Митрополит лишил сана епископа Сарского и назначил особого епископа для стран Донских.

Тяжело было святителю видеть раздоры князей. Он старался, но безуспешно, прекратить вражду между князьями Московским и Тверским, и с глубокой скорбью встретил и похоронил в Москве тело св. Михаила Тверского, жертву злобы и властолюбия князя Юрия. Пока сей последний был великим князем Владимирским, престарелый митрополит особенно часто жил в Москве и полюбил князя Московского, Иоанна Даниловича, брата Юрия. Москва была еще город малолюдный, незначительный; не было в нем епископской кафедры; митрополит, живя то в Москве, то во Владимире, столице великокняжеской, все еще именовался митрополитом Киевским и всея Руси. Но уже святитель видел великую будущность незначительного тогда города; он убеждал князя соорудить в нем каменный собор во имя Успения Пресвятой Богородицы, и в духе пророческом говорил ему: «если ты послушаешь меня, сын мой, то сам прославишься с родом твоим более других князей, и твой город будет славен между Русскими городами: святители будут жить в нем, и руки его взыдут на плечи врагов, и Бог прославится в нем».

Иоанн Данилович послушался святителя, и в 1326-м году заложил Успенский собор. Митрополит собственноручно устроил себе в нем гроб близ жертвенника, и в том же году, 21-го декабря, предал душу Богу. Перед смертью, он благословил заочно отсутствовавшего тогда князя, завещал значительную сумму для построения соборного храма; затем начал петь вечерню и скончался во время пения, с руками молитвенно воздетыми к небу. Похоронили его в Успенском соборе; и Москва с благодарностью вспоминает о сем первом ее святителе, виновнике ее духовного значения для Руси.

При погребении Святителя Петра один юноша, находясь в толпе народа, стал в своих мыслях глумиться над св. Угодником: и за что в самом деле, думал он, – останки этого человека провожают и князь и народ? и лишь только он так стал размышлять, как вдруг увидел, что Усопший Святитель, приподнявшись со своего одра, сел на него и стал благословлять народ. Изумленный юноша, уверовавши в святость угодника Божия, – тут же стал рассказывать об этом всему народу.

По молитве св. Петра происходили чудеса и исцеления. Так Митрополит Киприан сам рассказывает, что однажды в бытность свою в Константинополе он сильно заболел и даже уж не надеялся выздороветь. Но вот однажды он с молитвенным вздохом обратился к Святителю Петру, и болезнь тот час же оставила его. «Веруйте мне, писал он после о своем исцелении, веруйте, что с того часа перестала нестерпимая болезнь, и чрез несколько дней я вышел из царствующего града, и поспешением Божием и его Угодника, пришел в первопрестольный град Москву и поклонился чудотворному гробу».

Остались от митрополита Петра два послания к священникам: «Он объяснял писание Евангельское и апостольское как Василий Великий, Иоанн Златоустый и Григорий Богослов», говорил о нем современник.

Преемник его был Феогност, Грек, посвященный в Царьграде, в 1328-м году; посетив Киев и Владимир, он поселился в Москве, где жил и великий князь. Великим князем был с 1328 года князь Московский, Иоанн Данилович, победивший, с помощью Татар, соперника своего, Александра Тверского. И до него великие князья, восходя на престол в соборном храме Владимирском и именуясь Владимирскими, жили обыкновенно в наследственных уделах своих; так поступил и князь Московский и стал жить в Москве. Иоанн Данилович сумел снискать расположение хана полною покорностью и частыми поездками в Орду, где расточал богатые дары. Довольный его покорностью и исправностью, с которой он доставлял в Орду дань с Русских областей, хан повелевал прочим князьям слушаться князя Московского; и Иоанн стал уже относиться к князьям как к подвластным ему. Таким образом сам хан способствовал усилению князя Московского и сосредоточению власти в одни руки, не чуя конечно, что этим готовится освобождение России от власти татарской. Не скоро и не охотно подчинились другие князья первенству князя Московского; долго вели упорную борьбу князья Тверские и Рязанские, считавшие за собою более права на первенство; но Иоанн и наследники его шли твердо и неуклонно, как один человек, к цели своей, к собиранию земли под власть свою; и значение Москвы постоянно возрастало. Иоанн Данилович скупал села в окрестностях Москвы; покупал даже у беднейших князей города их, которые присоединял к своей области; в тоже время он заботился о порядке и правосудии; и множество людей переселялось из других областей в области князя Московского, где было больше тишины, порядка и безопасности; торговля расширялась; и хотя Иоанн Данилович не всегда шел к цели своей честными путями, Россия хранит о нем благодарную память и именует его собирателем Русской земли. Народ при нем благоденствовал, пользуясь тишиною и безопасностью, давно ему чуждыми; славил его набожность, его усердие к построению и украшению храмов, его щедрость к бедным. Князь обыкновенно имел при себе мешок с деньгами, калиту, для раздачи нищим. От того и прозван он Калитою.

Иоанн Данилович довершил построение Успенского храма, построил каменную церковь архистратига Михаила, на место прежней деревянной, и 3авещал похоронить себя в ней. Этот собор Архангельский, как он стал именоваться, сделался местом погребения князей, преемников Калиты. При соборе Спасо-Преображенском в Кремле, Иоанн Данилович основал монастырь Спаса-Преображения, построил каменную церковь, единственную, коей стены существуют еще с того времени в церкви Спаса на бору; и в Кремле же основал церковь в честь ангела своего, св. Иоанна лествичника. Митрополичий двор стоял в Кремле же, близ дворца. Иоанн Данилович умер схимником в 1341 году.

По смерти его князья Тверской и Суздальский стали искать велико-княжеского престола; но хан утвердил на нем сына Калиты, Симеона. Князья Московские были богаче других, могли более платить за милость хана и приобрели уже такую силу, что успешно спорить с ними было трудно. Как отец, Симеон искал милости хана, а к князьям относился так повелительно, что прозван за это Гордым. Симеон стал первый именоваться великим князем всея Руси. Уже Москва являлась как знамя всей Руси; в этом должна была быть ее сила.

Во все время княжения Иоанна и сына его Симеона, Церковью правил митрополит Феогност, и своей духовной властью помогал великим князьям, за что и не раз навлекал на себя неудовольствие других князей и целых областей, не охотно видевших усиление Москвы. Так во время борьбы Иоанна Даниловича с князем Александром Тверским, когда князь бежал в Псков, и Псковичи не соглашались выдать его хану, то митрополит, по желанию князя Московского, поразил церковной анафемой Псковичей, если они его не выдадут. Князь Московский, как полагают, прибегнул к этому средству во избежание кровопролития; но до сей поры власть духовная не употреблялась как орудие для мирских целей; Псковичи устрашились церковного отлучения, но все таки не захотели предать любимого ими князя. Тогда Александр сам решился уехать. «Да не будет проклятия на моих друзьях и братьях ради меня», сказал он, и удалился в Литву к Гедимину, который обещал ему помощь. Тогда, митрополит снял анафему с Псковичей и благословил их. Через некоторое время Александр вернулся в Псков, и сам предался суду хана, который, довольный его покорностью, возвратил ему княжение Тверское, но потом, подстрекаемый Калитою, стал подозревать его во враждебных замыслах и казнил его.

Князь и области недовольные самодержавными действиями великого князя, были в то же время враждебными и митрополиту, в коем видели единомышленника князя, Новгород жаловался на корыстолюбие Феогноста; Псков желал особого епископа, чтобы отделиться от Новгорода, и был недоволен, когда митрополит не дал на это своего согласия. Пострадал Феогност и от Татар. Хан Чанибек, сын Узбека, хотел принудить митрополита отказаться от прав, дарованных духовенству; Феогност не согласился, вытерпел истязания в Орде, сам откупился от Татар подарком, но отстоял права. Духовенства.

Церковное управление в это время, как впрочем и государственное, осложнялось тем, что недовольные Москвою находили себе поддержку в Литовском князе; уже Киев и юго-западные области отошли к Литве, а часть Галицкого княжества к королю Польскому. Король Польский начинал теснить православие, а князья Литовские, Гедимин и Ольгерд, пользовались всяким случаем, чтобы вмешаться в дела России. И король Польский и великий князь Литовский не охотно видели подвластные им области в церковной зависимости от митрополита, пребывающего в Москве; и все чаще стали делаться попытки к разделению митрополии.

Один Галицкий епископ, обвиняемый в преступлениях митрополитом, воспользовался смутами, бывшими в то время (1341–1345) в Царьграде, и хлопотал там об открытии особой митрополии в Галиче с подчинением ей всех епархий Волыни. Какой-то монах Феодорит, прибыв из России в Константинополь, стал уверять патриарха, будто Феогност скончался, и домогаться его сана. Пока наводились справки, Феодорит бежал в Болгарию и был возведен в сан митрополита России Болгарским патриархом. Он прибыл в Киев и начал было распоряжаться делами церковными; но патриарх писал в Россию, чтобы не признавали Феодорита, поставленного без его ведома лицом, не имевшим на то права. Тогда митрополит и великий князь отправили в Царьград послов с прошением, чтобы на кафедру митрополичью, когда она освободится, не ставили никого кроме епископа Владимирского Алексия, наместника митрополита, который уже двенадцать лет, как заведовал церковными судами и правил делами Церкви во время частых отсутствий уже престарелого Феогноста. Этот помощник митрополита стал одним из величайших святителей, которыми Господь благословил Россию.

Он был сын Черниговского боярина Феодора Бяконта, из рода Плещеевых. Еще при князе Данииле Бяконт переселился в Москву, так как Черниговская область много страдала от нападений Татар. В Москве Бяконт пользовался великим почетом и расположением князя, который поручил ему управление города. Родился у него сын, Елевферий; и юный князь Иоанн Данилович был его восприемником от купели. Елевферий, старший из шести сыновей, с ранних лет отличался замечательными способностями и любовью к ученью. Однажды двенадцатилетый отрок ставил сети для ловли птиц и, в ожидании добычи, заснул. Вдруг слышится ему голос: «Алексий, к чему этот труд твой? Тебе надо быть ловцом людей!» Отрок пробудился, глубоко пораженный слышанными словами. Все заметили, что с этих пор он стал задумчив, молчалив, не принимал участия в детских играх, часто искал уединения. На расспросы родителей, он отвечал: «не печальтесь о мне; не делаю я худого, а желаю успевать во благе, да исполнится надо мною воля Божия». Таинственный голос пробудил Елевферия к новой жизни; постепенно созревала в нем мысль посвятить себя вполне Богу, и двадцати лет от роду он вступил в Московский Богоявленский монастырь, где принял пострижение с именем Алексия. Он весь предался молитве и изучению св. Писания, и вскоре стал известен святою жизнью. Митрополит Феогност часто призывал его, любил беседовать с ним и, наконец, повелел ему жить при себе и заведовать церковными судами. Открылась для инока жизнь деятельная, полная забот и трудов; но Господь помогал усердному молитвеннику, и Алексий приобрел любовь и уважение всех. Митрополит Феогност оказывал ему полное доверие, посвятил его в епископы Владимирские, и в 1352-м году, вместе с великим князем и с согласия епископов и бояр, отправил к патриарху прошение о том, чтобы после его смерти Алексий был поставлен в митрополиты.

Не пришел еще ответ из Царьграда, как Алексий с епископами Коломенским и Волынским уже совершал погребение митрополита Феогноста. Страшная болезнь, именуемая у нас черною смертью, истребившая в Китае до 13 миллионов людей и опустошившая вею Европу, проникла и в Россию. Она, жестоко свирепствовала во многих городах. В Пскове осталась едва треть жителей; не успевали отпевать и хоронить порознь умерших; на кладбищах не доставало места; многие умирали без помощи, брошенные близкими своими, которые страшились заразы; но за то близость смерти одушевляла других христианским мужеством; они ходили за больными, хоронили умерших и молитвою и благотворительностью готовились к смерти; многие, отдав бедным имущество свое, уходили в монастыри. Архиепископ Новгородский, св. Василий, по просьбе Псковичей, прибыл к ним, совершил вокруг города крестный ход и умер на возвратном пути, зараженный болезнью. Язва свирепствовала в Киеве, Суздале, Смоленске; в Белозерске не пощадила никого, достигла и Москвы. Умер митрополит; на той же неделе скончались два сына великого князя; и как только окончился сорокоуст по митрополите, умер и великий князь Симеон, завещав братьям своим жить в мире и слушаться старых, умных бояр, «и владыку нашего Алексия». На великокняжеский престол вступил брат Симеона, Иоанн II, князь тихий, слабый и миролюбивый.

Вскоре получена была ответная грамота патриарха который изъявляя согласие на желание князя и митрополита, звал Алексия в Царьград. Там он был поставлен в митрополита Киева и всея России (1354), как продолжали именоваться митрополиты Русские. Но в тоже самое время патриарх Филофей, убежденный Ольгердом, который писал, что не желает видеть областей своих в зависимости от митрополита Московского, посвятил для Литвы другого митрополита, Романа. Начались смуты в Церкви; Роман захотел распоряжаться делами и в Киеве, где духовенство не признало его, и даже в Твери. Тверские князья, враждуя с Московскими и находясь в родстве с Ольгердом, давно тянули к Литве. Они приняли с почетом соперника митрополита Московского. Пришлось Алексию опять ехать в Царьград. патриарх, разграничив пределы обеих кафедр, велел Алексию именоваться как и прежде митрополитом Киева и всея Руси; а Роману считаться митрополитом Литовским и ведать епархии собственно Литвы и Волыни. Киев оставался под ведением митрополита Алексия, как древнейшая Русская епархия, хотя и город был во власти великого князя Литовского. И Ольгерд дал чувствовать силу свою митрополиту. Алексий, обозревая Киевскую епархию, прожил там около двух лет; Ольгерд, недовольный им, захватил спутников и имущество его и заключил его под стражу. С трудом удалось святителю уйти. Роман, пользуясь покровительством Ольгерда и неудовольствием некоторых князей на великого князя Московского, постоянно вмешивался в дела, неподведомственные ему, и производил смуты. Так продолжалось до самой смерти его (1368), когда снова все епархии возвратились, но не надолго, под ведение митрополита Алексия.

В Москве митрополит усердно занялся делами церкви: ставил епископов, обозревал епархии, поучал духовенство; но вдруг был призван на необыкновенный подвиг. Жена хана Чанибека, Тайдула, жестоко занемогла и лишилась зрения. Испытав понапрасну разные средства к излечению, хан отправил послов в Москву с письмом к великому князю. «Мы слышали», писал он: «что Бог всегда исполняет прошения главного попа вашего; отпустите его ко мне, дабы его молитвами исцелилась моя царица; тогда будете иметь мир со мною; если же не отпустите, разорю вашу землю».

Смиренный митрополит смутился, когда князь сообщил ему требования хана; но не отказался ехать в Орду. «Дело выше сил моих, сказал он; но Господь, отверзший очи слепому, не презрит молитвы веры». Перед отъездом митрополита, когда совершалось торжественное молебствие в соборном храме, сама собою зажглась свеча у раки Святителя Петра. С полной верою в силу и милость Божию, Алексий отправился в Орду, и Господь сотворил по вере его: царица выздоровела после того, как Святитель помолился над нею и окропил ее святою водою. Хан поблагодарил митрополита почетом и дарами; по возвращении в Москву Святитель заложил на земле, подаренной Тайдулою, Чудов монастырь, в честь чуда Архангела Михаила.

Когда Святитель уезжал из Орды, там начинались страшные смуты. Чанибек был убит сыном своим Бердибеком, который умертвив затем и двенадцать братьев своих, овладел ханским престолом. Едва прибыл в Москву митрополит, как вслед за ним приехал и посол от нового хана, с угрозами требуя даров и дани, и с повелением Русским князьям явиться в Орду. Все устрашились новой грозы для России; и князья умолили митрополита ехать в Сарай, чтобы умилостивить сурового Бердибека. Ни утомление от недавнего пути, ни преклонные уже лета, ничто не остановило Святителя, горячо преданного отечеству; и подвиг его увенчался успехом. Благодарная Тайдула помогла ему умилостивить хана, который отменил требования свои и утвердил прежние льготы Церкви.

На возвратном пути духовенство, князья, народ встречали митрополита как избавителя. «Как благодарить тебя, Владыко святый? Ты даровал нам мирное житье», говорил ему, встречая его в Москве с отцом, осьмилетний сын великого князя, Димитрий, будущий герой Донской.

Вскоре пришлось Святителю присоединить к трудам своим новые труды и бремя государственных забот. В 1359-м году скончался великий князь Иоанн, поручив ему охранять и руководить малолетнего сына своего.

В это время в Орде происходили смуты, предвещавшие падение Кипчакского царства. Бердибек умер; наследник его вскоре был убит новым искателем власти, и затем еще три хана в продолжение года следовали один за другим и гибли насильственною смертью; темник Мамай возмутил всю орду; являлись одновременно ханы в разных местах: и в Сарае, и по той стороне Волги, и в Мордовской земле, где ныне Наровчат, и все вели между собою беспощадную войну.

Князь Суздальский, Димитрий Константинович, получил звание великого князя от наследника Бердибека; но вскоре затем и юный князь Димитрий Иоаннович, действовавший по внушению пестунов своих; – митрополита Алексия и опытных бояр, объявил права свои и получил ярлык на великое княжение от другого хана. Началась война, скоро окончившаяся торжеством великого князя Московского; и с 1363-го года наступило княжение тогда двенадцатилетнего Димитрия Иоанновича: княжение славное, ознаменованное блеском Куликовской победы и озаренное славой великих святых: Алексия митрополита, Сергия Радонежского, Стефана Пермского, и многих чудных подвижников.

Вступление на престол двенадцатилетнего отрока возбудило много надежд во всех тех, кто были недовольны усилением Москвы. еще при слабом Иоанне начались новые смуты: Князь Олег Рязанский восстал на Москву и силой старался возвратить Рязанской области земли, отнятые Калитою; Тверские князья заводили с Литвою сношения во вред Москве; Новгородцы добивались прежней вольности, стесненной Калитою; заводили беспорядки и мятежи, которые с трудом могли быть усмирены духовной властью владыки; а повольники и ушкуйники Новгородские по Волге и Каме грабили и забирали в плен Русских и иностранных купцов. Ольгерд стал еще пуще теснить Русские области: в союзе с князьями Тверскими являлся он несколько раз под самыми стенами Москвы и опустошал окрестности. Князь Тверской получил от хана ярлык на великое княжение и оружием добивался престола; Ливонские рыцари теснили Псков. Но ошиблись те, которые рассчитывали на слабость отрока князя. Правление было в твердых руках: в совете опытная мудрость святителя Алексия сторожила пользу отечества и направляла все распоряжения верных бояр; на поле брани храбрые воеводы, и во главе их князь Владимир Андреевич, двоюродный брат Димитрия, были грозою врагов. Честно и грозно держалось имя юного великого князя. Рязанский князь был разбит; Литва и Орден Ливонский должны были заключить мир; смирилась Тверь; Новгородцы должны были прекратить разбойничьи набеги свои.

В прежнем сопернике своем, Димитрий Суздальском, великий князь приобрел верного сподвижника и женился на его дочери, прекрасной и добродетельной Евдокии. Полное семейное счастие юной четы омрачалось только бедствиями, посещавшими Россию. Страшный пожар опустошил Москву, город тогда уже довольно значительный, разделявшийся на Кремль, Посад, Загородье и Заречье. Великий князь, на место сгоревшего деревянного Кремля, построил каменный (1367). Ужасная язва, уже известная России посетила ее вновь; страшно пострадали Псков, Новгород, Коломна, Переяславль, Ростов, Тверь, Москва. В Смоленск болезнь возвращалась три раза, и наконец осталось в нем только пять человек, которые вышли, затворив город, наполненный трупами. Среди всех этих бедствий, среди опасности от нашествия Литвы, митрополит Алексий был опорой и утешителем страждущих. Великий князь оказывал ему сыновнюю любовь и в делах государственных слушался его.

Любитель иноческого жития, Святитель с радостью видел, что в недалеком расстоянии от Москвы зародилась иноческая обитель под руководством святого пустынника Сергия. Святитель Алексий любил и уважал великого подвижника. Близки по духу были эти два святые мужа, хотя и суждено было им служить Господу различными путями: один служил Богу трудами и лишениями пустынной, созерцательной жизни, и примером и наставлениями своими воспитал целый сонм подвижников, которые понесли христианское просвещение в дальние края России; другому судил Господь труды жизни деятельной, заботы правительственные в тяжелое время, когда собирались силы Руси. Но и тот и другой прибегали к одному источнику силы и благодати; в пламенной молитве, в постоянном общении с Богом находили они и указание воли Господней, и силу исполнять эту волю.

Святитель не мог сам отдаться тишине иноческой жизни, но создал несколько монастырей и испрашивал у пр. Сергия, для управления ими, учеников его, окрепших в духовной жизни под его руководством. Он основал монастырь Чудов, женский монастырь Алексеевский, в коем сестра его была одной из первых игумений; монастырь Спасо-Андрониковский. Этот последний был основан вследствие обета, данного, когда возвращаясь из Царьграда, Святитель был застигнут на море страшной бурей. Корабль вошел в пристань 16-го августа, и святитель в 1361-м году основал на берегах Яузы обитель в честь нерукотворенного образа всемилостивого Спаса. Первым настоятелем в ней был ученик пр. Сергия, Андроник, прославившийся святой жизнью (пам. 13 июня). Под его руководством воспитались великие подвижники, как Савва и Александр, Даниил и Андрей Рублев, замечательные иконописцы. Еще основан святителем монастырь Владычный близ Серпухова и обновлены благовещенский в Нижнем и Константино-Еленский во Владимире.

Среди этих трудов новые заботы постигли митрополита. Со смерти Романа (1368), как мы уже сказали, вся Церковь Русская вновь соединилась под управлением митрополита Алексия; но этим были крайне недовольны король Польский и Ольгерд Литовский; они беспрестанно обращались к патриарху с просьбами назначить особого митрополита для областей, зависевших от них; беспрестанно жаловались на митрополита Алексия. Из жалоб Ольгерда ясно видно, какое участие принимал святитель в делах государственных и как он зорко сторожил честь и выгоды России. Ольгерд, уже владевший многими областями Русскими, простирал все далее виды свои; и конечно, при помощи некоторых Русских князей, недовольных силой Московского князя и потому тянувших к Литве, мог надеяться распространить власть свою. За него были сильные князья Тверской и Рязанский; но митрополит крепко стоял за целость земли Русской и за силу Москвы, в коей видел залог спасения и величия Руси. Ольгерд настоятельно просил у патриарха другого митрополита не только уже на Литву, по и на Киев, и на Тверь и на Нижний Новгород. Вот уже где мешал Литве митрополит Московский. «По убеждению его, – так жаловался Ольгерд, – князья Новосильский, Козельский, Вяземский, Кашинский и друге, целые города отошли от меня». – Митрополит благословляет Москвитян на пролитие крови», писал еще Ольгерд, а до ныне и за отцов наших не бывало такого митрополита, каков сей митрополит. Благословляет Москвитян на пролитие крови! Подобало бы ему благословить Москвитян, чтобы нам помогали, так как мы ратуем за них с Немцами. А мы зовем митрополита к себе в Киев, а он нейдет. Дай нам другого митрополита па Киев, на Смоленск, на Тверь, на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород».

Король Польский Казимир, требуя настоятельно особого митрополита для Русских областей, зависевших от него, грозил, что если не будет исполнено его желание, то он окрестит в Латинство подвластных ему Русских. Он отправил в Царьград одного Галицкого епископа, Антония, и писал патриарху Филофею: «Рукоположите его в митрополита Галицкого, дабы закон Русский не погиб; а не будет благословения вашего сему человеку, не сетуйте на нас, если придет нужда крестить Русских в веру Латинскую, – так как нет митрополита в Малой России, а земля не может быть без закона».

Эта угроза подействовала; патриарх поставил Антония митрополитом для Галича. «Другое дело, писал он Алексию, объясняя ему причину уступки, если бы государь той земли был нашей веры; тогда мы, быть может, постарались бы, ради тебя, не удовлетворить ему; но так как он не наш, а Латинянин, то могли ли мы оставить его не удовлетворенным? Он намерен был устроить отдельную епархию Латинскую и крестить Русских в веру Латинскую. Подумай сам, хорошо ли это было бы? Много благодарю Бога, что он не сделал этого, но писал и просил от нас митрополита».

Ольгерд употребил ту же угрозу, с тем же успехом. В 1373 году патриарх Филофей прислал в Россию своего посла, инока Киприана, родом Серба, для разбора жалоб Ольгерда на Алексия. Этого же Киприана, патриарх, уступая желанию Ольгерда, в 1376-м году назначил митрополитом Киева и Литвы, с правом и на всю Русь по смерти Алексия. Таким образом были в одно время три митрополита, на Руси.

Киприан прислал в Новгород и Москву грамоту патриарха и заявил, что патриарх благословил его митрополитом на всю землю Русскую. В то же самое время прибыли к нам и уполномоченные от патриарха, с поручением проверить обвинения, возведенные на митрополита Алексия и исследовать всю его жизнь. Это возбудило в Москве живейшее негодование; и уполномоченные донесли патриарху, что они в России не нашли на митрополита Алексия ни одного обвинителя, что его почитают как отца и называют спасителем народа, что обвинения лживы, и что на Руси крайне недовольны правами, данными Киприану. Великий князь был сильно раздражен распоряжением патриарха. «У нас есть митрополит Алексий, а ты что ставишься на живого митрополита?» велел он сказать Киприану.

Святитель Алексий приближался уже к концу своей славной и многотрудной жизни; и с тревогой предвидел смуты в церковном правлении. Ему давно хотелось назначить себе преемника, чтобы тем упрочить спокойствие Церкви по смерти своей. Достойнейшим всех занять святительский престол он считал преподобного Сергия; и тем более желал устроить это дело, что великий князь, недовольный назначением Киприана, имел в виду просить о поставлении одного любимца своего, совершенно недостойного сана митрополита. Назначение пр. Сергия глубоко уважаемого и князем и патриархом, устранило бы всякого другого. Алексий призвал к себе Сергия и возложил на него золотой крест. «Прости меня, святой отец», сказал смиренный инок, «от юности не носил я злата; теперь тем более желаю остаться в нищете». Святитель открыл ему желание свое, возвести его в епископа, с тем, чтобы он по его смерти занял его место; но Сергий решительно отказался. «Ты хочешь возложить на меня бремя, которое выше сил моих», говорил он; «ты не найдешь во мне, чего ищешь; – я грешный и худой человек». Святитель тщетно уговаривал преподобного Сергия и должен был отступить перед его непреклонной твердостью.

Кипран стал жить в Киеве, выжидая кончины митрополита; но в Москве готовили Алексию другого преемника. Священник села Коломенского, Митяй, понравился великому князю умом, красноречием, начитанностью, красивой наружностью, прекрасным голосом. Великий князь избрал его себе в духовники и поручил ему хранение печати своей, что было знаком великого доверия. Митяй, говорит летописец, стал величаться как царь, жил пышно, одевался богато, имел множество слуг. Великий князь убедил его постричься, и тотчас же Митяй стал архимандритом Спасского монастыря, к великому неудовольствию духовенства.

Этого любимца своего, принявшего в иночестве имя Михаила, великий князь желал видеть преемником Алексия и просил митрополита благословить его. Митрополит не соглашался и отговаривал великого князя; но Димитрий настаивал, и наконец Алексий отвечал; «я не могу благословить его; но пусть будет митрополитом, если изволят на то Бог, пресвятая Богородица и патриарх с собором».

В 1378-м году великий святитель Алексий предал душу Богу; двадцать четыре года управлял он Церковью и, как мы видели, принимал живейшее участие в делах государственных во все время малолетства великого князя; вся государственная деятельность его была одушевлена горячею любовью к России и заботливостью о благе и пользе ее; нет в ней и тени тех властолюбивых стремлений, которые мы видим в деятельности знаменитых епископов Запада, постоянно искавших влияния на дела государственные и подчинения государства власти духовенства. Память святителя совершается 12-го февраля, в день его кончины, и 20-го мая, в день открытия его честных мощей. Открыты они были 60 лет после его кончины, когда в Чудовской обители обрушились своды церкви и упав разбили гроб святителя. Тогда обрели в разбитом гробе тело его целое и невредимое.

Сохранилось Евангелие написанное рукою св. Алексия; полагают, что он имел намерение пересмотреть и исправить перевод всего Нового завета, в списки которого, по невежеству писцов, вкралось много ошибок, – и что Евангелие – начало сего обширного труда. Сохранились еще от него окружное послание к пастве, и другое – к христианам Нижегородским.

Глубоко скорбели о кончине великого святителя; к скорби присоединилась в Москве и боязнь смут, так как и Киприан и Митяй желали занять святительский престол. Действительно, как только умер св. Алексий, то Митяй надел на себя белый клобук митрополичий, святительскую мантию, взял печать, ризницу и казну митрополита и, въехав в его дом, стал распоряжаться делами Церкви и требовал дани от духовенства. Все роптали, а иноки молили Бога охранить Россию от такого митрополита; но Митяй был силен покровительством князя, а вскоре и грамотою патриарха Максима, который звал его в Константинополь для посвящения и запрещал признавать Киприана. Надменность Митяя возросла, до крайности. Он стал угнетать духовенство; не посвященный еще и в епископа, он относился повелительно к духовенству: – епископов наказывал, сажал в оковы.

Между тем, Киприан, узнав о смерти св. Алексия, поехал в Москву. Он уже приближался к столице с многочисленною свитою, на 46 лошадях; но великий князь, недовольный его назначением и видевший в нем сторонника Литвы, велел расставить по дороге заставы и не впускать его в Москву. Киприан, предуведомленный об этом, въехал в город окольными путями; но его схватили, разлучили с спутниками и, осыпав бранью и насмешками, посадили под стражу, а на следующий день с бесчестием выпроводили из Москвы. Оскорбленный Киприан в послании к игумену Сергию и архимандриту Симоновскому излил негодование свое, и предал проклятию участников в нанесенном ему бесчестии. Чрез родной город свой Тернов, он отправился в Константинополь.

Вскоре узнали в Москве, что Константинопольский патриарх Максим, благоволивший к Митяю, низложен и осужден собором. Тогда Митяй, доселе собиравшийся ехать в Константинополь, стал убеждать великого князя созвать в Москву епископов, чтобы собором Русских святителей поставить его в епископа и митрополита. Князь согласился; созваны были в Москву епископы с разных городов, и почти все, боясь силы Митяя, являлись к нему с поклоном и за благословением. Один только Дионисий, епископ Суздальский, смело представил великому князю, что его действия нарушают порядок церковный. Великий князь уступил, к досаде любимца своего; Митяй разгневался на Дионисия, в котором опасался найти соперника. Действительно, пр. Сергий Радонежский указывал великому князю на Дионисия, как на достойного занять престол святительский.

– Почему не явился ты ко мне за благословением, когда прибыл в Москву? гневно спросил у Дионисия Митяй.

– Не мне к тебе, а тебе ко мне следует являться за благословением, отвечал Дионисий; я епископ а ты священник.

– Не ставлю тебя и священником, когда вернусь из Константинополя; сам сорву скрижали с мантии твоей, – возразил Митяй в гневе.

Дионисий сам собирался в Царьград, куда звал его патриарх; но по просьбе Митяя, великий князь приставил к нему стражу. Дионисий не постыдился, посредством обмана, получить свободу; он обещался не ехать в Царьград; игумен Сергий поручился за, него; но как только его освободили, то он отправился в путь. Тогда и Митяй поторопился ехать в Константинополь, боясь как бы Дионисий там не повредил ему. Он сильно гневался и на пр. Сергия и грозил по возвращении разорить его обитель.

– Не быть ему митрополитом не – быть и в Царьграде, говорил о Митяе святой подвижник.

Митяй стал собираться в путь. Великий князь, слепо доверявший ему, дал ему несколько написанных хартий, скрепленных его печатью, на случай, если бы ему понадобилось занять денег, или написать грамоту от имени великого князя. Сам великий князь с детьми, епископы, бояре проводили до Оки нареченного митрополита Митяя, который отправился в путь с пышностью почти царскою. В свите его были и архимандриты, и священники, бояре переводчики, слуги; был и посол от великого князя. На нескольких повозках везли богатую казну и ризницу.

В степях Половецких Митяй и спутники его были остановлены Татарами, но скоро отпущены ханом с честью; в Кафе Генуэзской сели они на корабль. Пророческие слова пр. Сергия исполнились. Избежав все опасности пути, в виду Царьграда, Митяй внезапно занемог и скончался на корабле. Тело его отвезли на барке в Галату и там похоронили.

Спутники Митяя тогда решились на наглый обман. Из среды себя выбрали они Православного архимандрита Пимена, и на одной из хартий, скрепленных великокняжеской печатью, написали от имени князя прошение к патриарху. «Посылаю» к вам архимандрита Пимена; молю, да удостоите его быть митрополитом Российским, ибо не знаю лучшего». Тех, кто пытался воспротивиться обману, заставляли молчать силою, и по прибытии в Царьград, представили патриарху Нилу подложную грамоту. Император и патриарх несколько усомнились. «Зачем, говорили они, Русскому князю писать о Пимене, когда для России уже посвящен Киприан?» Киприан и Дионисий находились в Царьграде; но они ничего не могли сделать против происков Пимена и его сообщников, которые, посредством великокняжеских хартий, заняли огромные суммы денег у Итальянских и Восточных купцов и, щедро расточая дары, достигли желаемого. Патриарх объявил, что Киприан незаконно рукоположен при живом митрополите и его оставили митрополитом Литвы и Малой России; а Пимен был священник в митрополиты Киева, Владимира и всея Руси в соборном храме св. Софии, в 1380-м году.

Наглый обман удался; но когда дошла до Москвы весть о кончине Митяя и посвящение Пимена, великий князь вознегодовал; дошли и смутные слухи о том, что дело велось не совсем чисто. «Я не посылал Пимена ставиться в митрополиты», сказал великий князь: «что сталось с Митяем, о том знает Бог. Бог да судит неправду, о которой слышу. Только Пимена я не принимаю и видеть его не хочу».

Вслед за тем великий князь послал просить Киприана в Москву и принял его с почетом, как митрополита всея России (1381). Пимена же, на возвратном пути, остановили в Коломне, сняли с него святительские одежды и отняли все, что с ним было; спутников его рассажали по тюрьмам, а его под стражею отвезли в Чухлому, и потом в Тверь.

Но еще не кончилась церковная смута; патриарх Нил стоял за рукоположенного им Пимена и писал в пользу его великому князю. Великий князь, сам призвавший Киприана, все таки не любил его, продолжая в нем видеть сторонника Литвы. Подозрение его еще усилилось, когда во время нападения на Москву Татар, митрополит удалился к Тверскому князю, другу Литвы. Тогда великий князь изгнал Киприана и признал Пимена; но в душе не уважая и Пимена, он пожелал покончить церковную смуту посвящением в митрополита епископа Дионисия. Он отправил его к патриарху с письмом и дарами; и патриарх, хотя в России было уже и так два митрополита, посвятил и Дионисия. Но суждено было Дионисию страданием искупить обман, которым он запятнал свою благочестивую жизнь. Когда он на возвратном пути достиг Киева, сын Ольгерда схватил его и до самой смерти держал его под стражею.

Между тем в Москву прибыли уполномоченные от патриарха для суда над Пименом, который, уличенный в наглом обмане, был низложен. Он отправился в Царьград, скитался долго на Восток, жаловался, добивался митрополичьего сана; прибыл в Москву, опять бежал; был взят на Черном море своими заимодавцами и заключен в тюрьму, и кончил жизнь в Халкидоне. Киприан то правил церковью в Москве, то, изгнанный из Москвы, жил в Киеве, то судился в Константинополе. Наконец в 1389-м году он был бесспорно признан митрополитом Киева и всея Руси, и мог 3аняться делами Церкви, много пострадавшими от долговременной смуты.

С конца 13-го века много основалось монастырей в Москве и около Москвы. При первом ее знаменитом князе Данииле основан монастырь Даниловский и заложен Богоявленский; в начал 14-го века Иоанн Данилович Калита, большой любитель иноческой жизни, желая иметь иноческую обитель на самом великокняжеском дворе, соорудил тут каменную церковь и монастырь в честь Спаса-Преображения и перевел в новую обитель архимандритию из Данилова монастыря. Князья, основанные ими обители, обыкновенно снабжали всем необходимым, и частью содержали на свои средства.

Но как заметил еще Нестор по поводу Киево-Печерской лавры, у нас преимущественно процветали и разрастались не те обители, которые были созданы от богатства великого, но те, которые созидались молитвенными трудами бедных, смиренных подвижников. Духовный подвиг бедного отшельника был как бы одарен особенною плодотворною жизненною силою. Эти обители развивались, разрастались, делаясь народною святынею, привлекая к себе духовные силы страны и просвещая весь край светом своим. Такою святынею была в Киевской Руси Печерская Лавра; таковою стала для Руси Московской Свято-Троицкая обитель. Возникшая в ту пору, когда государственная жизнь и государственная деятельность сосредоточились около Москвы, она, связала имя свое со всеми событиями, совершавшимися в Московской Руси. В ней государственные деятели искали совета, указания; в ней принимали благословение на добрые подвиги; в ней слышали строгие слова правды, осуждающие беззакония и вероломства. Из святой обители возносились непрестанно молитвы о благе России, ибо в сердцах отрешившихся от земных помыслов горела святая любовь к отечеству.

Основатель Свято-Троицкой обители, по крещению Варфоломей, родился около 1813-го года, в Ростове, от благочестивых бояр Кирилла и Марии. Чудные знамения рано указали в нем избранника Божия; но когда семилетнего отрока стали обучать грамоте, успехи его были плохи; мальчик казался туп и непонятлив, хотя и трудился прилежно. С детства пришлось ему испытать, как всякому труду человеческому нужна помощь от Бога. Однажды, посланный в лес за пропавшими конями, мальчик там увидел молившегося инока, Он подошел и молча, ожидал окончания молитвы.

– Что тебе надо, чадо, спросил инок.

– Я плохо учусь, отвечал отрок; помолись обо мне, отец святой, чтобы я выучился грамоте.

– Не скорби, сказал инок; с этого дня Бог даст тебе разумение грамоты.

Приведенный отроком в дом его родителей, инок помолился с ними, благословил Варфоломея и сказал: «отроку надлежит сделаться обителью святой Троицы и привести многих к уразумению воли Божией».

С этого дня Варфоломей стал хорошо учиться, и вскоре так полюбил чтение, что совсем оставил детские игры; он любил ходить в церковь, внимательно слушал службу, постился и старался быть угодным Богу.

Родитель Варфоломея, прежде богатый, обеднел от тяжких податей, от нападений Татар, от издержек на путешествия в Орду с князем и пр.; воевода Ростовский притеснял и разорял жителей, и родители Варфоломея решились переселиться в другое место. Они избрали Радонеж, верстах в 70-ти от Москвы. Город Радонеж, ныне село Городец, принадлежал к уделу младшего сына Калиты, Андрея; чтобы привлечь более жителей в довольно пустынный край, давались тогда‚ разные льготы новым поселенцам.

Варфоломей, достигнув юношеского возраста, пожелал вступить в монастырь; но родители удерживали его. «Мы стары и немощны», говорили они: «братья твои женаты и пекутся о семействах своих; останься ты с нами; этим угодишь Богу, а когда умрем, исполни свое доброе желание».

Юноша покорился и с любовью служил родителям до той поры, как они сами вступили в монастырь, где вскоре скончались. Он похоронил их в Хотьковском Покровском монастыре, где старший брат его Стефан, овдовевший, был монахом. Хотьковский монастырь был сначала монастырь общий, то есть – такой, в котором были и инокини и иноки. Но потом Варфоломей отдал младшему брату своему приходившуюся на его долю часть наследства и вместе со старшим Стефаном пошел искать пустынного места для отшельнической жизни.

Тогда весь край этот был покрыт почти непроходимым лесом; селений было мало; в лесах водились медведи и другие дикие звери. Братьям полюбилось одно место среди глухого леса, верстах в десяти от Хотькова. Помолившись, они начали рубить деревья и поставили себе хижину и малую церковь. – Во чье имя будет церковь? – спросил младший брат. – «Посвятим ее Пресвятой Троице»,– отвечал Стефан и напомнил брату слова старца инока. Вскоре один игумен, Митрофан, освятил церковь, и постриг Варфоломея, дав ему имя Сергия, потому что пострижение совершалось в день памяти Сергия и Вакха, 7-го октября 1337-го года.

Стефан жил не долго с братом. Он переселился в Московский Богоявленский монастырь, где впоследствии был настоятелем. Началась для Сергия трудная пустынная жизнь с ее лишениями; началась безмолвная внутренняя борьба со страстями, с унынием и страхом. Живя один с Богом, молодой подвижник постоянно чувствовал Его бесконечную силу и свою глубокую немощь; научался уповать на одного Бога и укреплять молитвою слабевшие силы души. Сергий окреп духом, приучил себя владеть мыслями и постоянно устремлять их к Богу. Ни во что вменял он лишения, терпеливо переносил и голод и стужу; звери рыскали по глухому лесу, но пустынник не боялся их; страх Божий ограждал его от всякого земного страха. Однажды голодный медведь подошел к келье его; пустынник накормил его и потом часто делил с ним свою скудную пищу.

Но не долго, всего три года, провел Сергий в совершенном одиночестве. Пронесся слух об отшельнике и стали приходить к нему за благословением; а некоторые пожелали жить близ него. Сергий говорил им о трудах и лишениях отшельнической жизни, но принимал тех, которые обещали все терпеть ради Бога. Собралось постепенно до двенадцати человек; каждый выстроил себе келью. Ежедневно совершали они церковные службы: полунощницу, утреню, часы, вечерню и повечерие; для совершения литургии призывали священника со стороны, пока, не поселился тут игумен Митрофан, постригший Сергия; но он вскоре умер. Сергий смиренно служил всем, колол дрова, носил воду и долго не соглашался на просьбу братии – быть им начальником и принять священство, дабы совершать таинства. «Не мне грешному совершать ангельское служение», – говорил он: – «Мне надо каяться и плакать о грехах». Но необходимость иметь игумена становилась все ощутительнее; по просьбе братии Сергий отправился в Переславль, просить игумена у епископа Волынского Афанасия, который правил делами Церкви в отсутствие митрополита Алексия; епископ посвятил его самого в пресвитера и игумена.

Серий не желал умножать число братии, и долго было их не более двенадцати; но он наконец принужден был уступить и в этом, так как со всех сторон приходили к нему желающие подвижнической жизни. Пришел под начальство Сергия Смоленский игумен Симон; и отшельники на данные им средства построили более обширный храм св. Троицы. Сергий, как и в начале, брал на себя самые тяжелые труды и с кротостью начальствовал над братьями. Много лишений приходилось им переносить, ибо Сергий запрещал им просить и собирать подаяния, уповая и научая их уповать на одного Бога; к кельм вела только узкая тропинка среди сплошного леса; села были удалены; позднее уже стали селиться в окрестности земледельцы, и «исказиша пустыню», как выражался жизнеописатель Сергия. Часто не доставало муки; часто не было воска для свеч, и богослужение в убогой церкви совершалось при свете и треске лучины. Был недостаток в воде, и братья иногда роптали. «К чему на таком месте создана обитель?» говорили они.

– Я хотел жить здесь один, кротко отвечал Сергий; но если Богу было угодно, чтобы здесь создалась обитель, то Он силен подать ей воду, как подал Он ее Израильтянам в пустыне.

По молитве Сергия открылся чудный источник. Оскудевшие средства обители часто вдруг неожиданно пополнялись, и этим укреплялась вера изнемогающих. Господь чудными знамениями являл преподобному милость Свою. Однажды, когда ночью Сергий молился о своих учениках, он вдруг услышал голос, звавший его. Отворив окно, он увидел небо, озаренное чудным светом, и вокруг обители несметное множество прекрасных птиц, и тот же голос сказал: «Господь услышал молитву твою о чадах твоих; многочисленны как птицы сии будут ученики твои».

Слава о Преподобном распространялась все далее. Митрополит Алексий любил и уважал его; князья, бояре, множество народа приходили к убогой его келье просить его молитв и благословения. В это время очень усилилось стремление к подвижнической жизни; создалось множество монастырей. Желал ли кто из благочестивых князей основать монастырь, он обращался к преподобному Сергию и просил его избрать место и благословить основание монастыря, – и святой подвижник отправлялся пешком из обители своей и благословлял начало новой обители, которой иногда давал в игумена одного из учеников своих.

Слава, о Преподобном перешла и за пределы Руси. От патриарха получил он крест, параманд и схиму, при письме, в котором патриарх убеждал его устроить у себя общежитие. Митрополит Алексий благословил это дело; уже средства обители были значительны, ибо усердные богомольцы дарили ей и села и деньги; построены были здания, определены должности иноков. Пр. Сергий вменял в обязанность обители принимать странных и питать нищих. Общежитие было устроено около 1374-го года. Число братии быстро возрастало.

Но с тем вместе возникли для Сергия заботы и огорчения, которых не знал одинокий подвижник. Открылись среди многочисленной братии неудовольствие, ропот; дошло до того, что игумен решился удалиться. Он тайно ушел и поселился в уединенном месте, называемом Киржач (Покровского уезда, Владим. губернии); там вскоре устроил он монастырь Благовещения на Киржаче. Но через некоторое время просьбы братии и повеление Митрополита убедили Пр. Сергия возвратиться.

Святитель Алексий желал назначить Преподобного преемником себе; но смиренный подвижник отказался, и вскоре за тем оплакал кончину великого митрополита, и со скорбию видел тяжелые смуты в Церкви. Но в то же самое время пришлось Преподобному Сергию связать свое имя и с славным для России событием: с великой победой над Татарами на Куликовом поле.

Расстроенная на время Золотая Орда вновь усилилась под властью темника Мамая; Димитрий, с благословения святителя Алексия, раз ездил в Орду; и хан, довольный этим изъявлением покорности великого князя Московского, значительно уменьшил дань, платимую Россией. Но уже отношения России к Татарам были не прежние. Русь собиралась и усиливалась; великий князь Московский, чувствуя силу свою, уже не оказывал татарскому хану прежней безусловной покорности; в нескольких мелких схватках Русские били Татар, и уже нетерпеливее чем прежде несли более легкое иго. Великий князь Димитрий подчинил себе часть бывшей Волжской Болгарии с Казанью (по преданию – основанной сыном Батыя); в Нижнем Новгороде Татары, оскорбившие князя, были избиты; Мамай отмстил опустошением пределов Нижегородских и клялся погубить великого князя. Начались со всех сторон новые набеги татарские. Царевич Арапша, побил Русских при реке Пеяне, взял Рязань, сжег Нижний, опустошил села. Ему помогла Мордва, с давних времен заселявшая прибрежье Оки, а теперь все более и более теснимая Русскими, с тех пор особенно, как князь Суздальский Константин перенес столицу свою из Суздаля в Нижний. Но князь Нижегородский настиг врагов, потопил их множество в той же реке Пеяне и опустошил землю Мордовскую. Мамай ополчился и со значительной силой пошел на великого князя; но на берегу реки Вожи все татарское войско было истреблено. Этот успех ободрил Русских. «Отступило время от них; Господь с нами!» говорил сподвижникам своим Димитрий, торжествуя победу.

Мамай, пылая гневом, собрал на Русских несметные силы. «Казним рабов строптивых», говорил он: «да будут пеплом грады их, веси и церкви христианские». Тесный союз с князем Литовским и постыдная измена Олега Рязанского еще ободрили Мамая. Но готовился и Димитрий. Помолившись Всевышнему, он разослал гонцов по всей земле, – и со всех сторон ратники тысячами устремились к Москве; целые города ополчались; пламенное одушевление охватило весь народ; всякий хотел принять участие в священном деле. Между тем как мужи снаряжали оружие; готовясь – или победить врага, или умереть за веру и Русь, старцы, жены, духовенство молились во храмах; раздавалась щедрая милостыня: служились молебны; духовенство благословляло воинов. Великий князь отправился в Свято-Троицкую обитель просить совета и благословения у Преподобного Сергия; с ним был князь Владимир Андреевич Серпуховской, князья и воеводы. Святой пустынник благословил Воинов на брань и сказал князю: «Следует тебе, князь, защищать вверенную тебе державу; иди на нечестивых; за тебя Бог правды!» Он предсказал победу, но и смерть многих воинов; окропил святою водою готовившихся к битве и отпустил с ними двух иноков; Александра Пересвета и Андрея Ослябу, бывших воинов и горевших желанием сразиться за отечество. Сергий благословил их и вручил им знамения креста на схимах.

На берегу Дона, накануне битвы, когда между князьями и военачальниками шло совещание о том: – идти ли далее, или тут ждать Мамая, и некоторых смущал слух о несметной силе Татар, – вдруг гонец от преподобного Сергия вручил великому князю просфору и письмо. «Иди», писал подвижник, «иди смело, надеясь на помощь Божию». Сентября 8-го 1380-го года славная Куликовская битва нанесла тяжкий удар Татарам. Инок Пересвет начал бой поединком с Татарином великаном, и оба пали мертвые. Ослябя тоже положил жизнь за отечество. Во все время битвы игумен Сергий, стоя на молитве с братьями, говорил о ходе битвы, называл по имени убитых и молился, да упокоит их Господь.

Эта славная победа подняла дух народа; Россия радовалась и торжествовала. Сохранилось чудное предание, о котором не можем умолчать. Сильна в России вера в живую связь между живыми и усопшими членами Церкви; она верила и верит, что не могут быть чужды ей и по смерти те, которые жили для ее блага и славы и скорбели о ее бедствиях. В ночь перед Куликовской битвой было одному Владимирскому церковнослужителю чудесное явление Александра Невского. Церковь обители Рождества Богородицы, где покоился, под именем схимника Алексия, славный князь Александр, вдруг осветилась как бы для торжественного богослужения; вошли в нее два схимника в длинных мантиях и, поклонившись каменному гробу, сказали: «Княже Александре, восстани и помоги правнуку твоему Димитрию, одолеваемому Татарами». И витязь, говорит предание, поднялся из гроба. – Церковнослужитель рассказал о видении своем, и вскоре после этого, по распоряжению митрополита, открыли гроб святого князя, заступника России, и обрели нетленным тело, положенное за 117 лет.

По возвращении в Москву с победоносными войсками, Димитрий тотчас посетил пр. Сергия, вместе с ним благодарил Бога и молился о упокоении душ павших в битве. Велел затем установлено совершать, в последнюю субботу перед днем великомученика Димитрия Солунского, память Воинов. павших за отечество. Эта последняя суббота перед 26-м октября и доныне называется субботою Дмитровскою.

В знак благодарности Господу, даровавшему победу, воздвигалось несколько церквей и монастырей. Димитрий открыл св. Сергию свое желание устроить две обители в благодарность за победу; Сергий избрал для одной обители, в честь Успения Богоматери, место при реке Дубенке в 40 верстах от Троицкой обители, и дал ей в игумена ученика своего Савву; она стала называться Дубенскою на острову; ибо была и другая обитель, Дубенская на Стромыни, – основанная тоже по желанию Димитрия Донского на другой реке Дубенке, за два года перед этим. Вторая обитель, Голутвинская, была основана с благословения Преподобного близ Коломны – места рождения Димитрия, и ей дан в игумены другой ученик Сергия, Григорий. Есть предание, что и монастырь Николаевский-Угрешский, в 15-ти верстах от Москвы, основан Димитрием, которому во время похода на Мамая явилась тут на сосне икона Николая Чудотворца. Великая княгиня Евдокия, супруга Димитрия, построила в Кремле храм Рождества Богородицы, в память битвы Куликовской, происходившей в этот день. Войскам сопутствовала на поле битвы икона Богоматери, которая стала называться Донскою. Это же имя осталось нераздельным и с именем великого князя Димитрия, победителя Мамая.

Но славная победа не сокрушила еще владычества Татар. Через два года Тохтамыш, победив Мамая, напомнил России ужасные времена Батыя. Димитрия не было в Москве, когда Тохтамыш с огромной силой приблизился к столице; он отвез семейство свое в Кострому и сам собирал силы для отражения Татар; Киприан митрополит удалился в Тверь; в Москве начались было волнения безначалия; но храбрый князь Остей Литовский, служивший России, восстановил порядок и воодушевил жителей, которые решились до последней капли крови защищать город. Несметные силы Татар окружили Москву, опустошив окрестности; начали они приступ; Русские бились с отчаянным мужеством; наконец Тохтамыш прибегнул к хитрости: он прислал послов с клятвенным уверением, что не хочет воевать с Москвичами и что если они отворят ему ворота, то он удалится, не сделав зла Москве. Поверив обещанию, – лишенные средств к долговременной защите, Москвичи впустили неприятеля. Началось затем страшное кровопролитие. Татары избивали всех без разбора: воинов, бояр, иноков, священников, старцев, жен, детей; грабили и потом предавали пламени церкви и дома. Насытившись убийствами и добычей, Татары оставили Москву и опустошили соседние области, в том числе и область союзника своего Олега Рязанского. Возвратившись в столицу, Димитрий с глубокою грустью увидел дымящиеся развалины, где был некогда богатый и красивый город. Он тотчас же велел хоронить умерших, и до 24000 не погребенных еще трупов были преданы земле. На Россию была вновь наложена тяжкая дань; князь должен был послать сына своего в Орду, и Русь, надеявшаяся было на близкое освобождение после Куликовской битвы, еще целое столетие несла иго татарское.

Преподобный Сергий достиг уже старости; но еще бодрый и телом и духом, всегда был готов на всякое дело полезное Церкви и отечеству. Он не отказывался ходить пешком из обители своей чтобы благословить основание нового монастыря; в 1385-м году ездил в Рязань, чтобы усовестить коварного и жестокосердого Олега; и кротости его удалось смягчить сердце изменника, сделавшего столько зла России. Олег примирился с великим князем, и впоследствии, мучимый совестью, оставил мир и принял иночество и схиму в монастыре Солотчинском, построенном им недалеко от Рязани.

Со всею Русью скорбел Преподобный о ранней смерти великого князя (1389). Приближалась и кончина преп. Сергия. Чем ближе подходил он к концу земного пути своего, тем светлее этот путь озарялся светом небесной жизни и дивными знамениями милости Господней. Благочестивые ученики его иногда видели пламень, исходящий от рук его; видели Ангела, служившего с ним при совершении литургии. Однажды после ночной молитвы в келье своей, он вдруг сказал ученику своему Михею: «бодрствуй, чадо, нам будет чудное посещение». И внезапно услышаны были слова: «Пречистая грядет». Сергий устремился в сени убогой кельи, и там в сиянии славы небесной явилась ему Пресвятая Богородица, сопровождаемая апостолами Иоанном и Петром. Сергий пал ниц. «Не бойся, избранник мой, сказала, коснувшись его, Богоматерь; при тебе и после тебя буду неотступно при обители твоей и буду покрывать ее». Затем она стала не видима. Долго безмолвствовали Сергий и ученик его, объятые радостным трепетом. Наконец Михей вопросил; – «Что это, отче, за чудное видение? Душа моя едва не разлучилась от тела». – Но Сергий еще не мог говорить; только лицо его сияло неземною радостью. Спустя некоторое время, он призвал двух учеников, Исаака и Симона, и рассказал им о случившемся; и все вместе в молебном пении стали славить и благодарить Господа и Пресвятую Богородицу.

За несколько месяцев до кончины, Сергий призвал братию и поручил ученику своему Никону управлять обителью; сам же весь предался молитве. В сентябре он занемог, и после недолгой болезни, причастившись св. Таин, предал душу Богу, 25-го сентября 1392-го года. Чудное благоухание разлилось в келии в минуту кончины Преподобного.

В народе сохранилось предание, что преподобный Сергий любил очень детей и что приводимых к нему под благословение ласкал и наделял игрушками, которые сам делал. Предание о сыновней любви и покорности Сергия положило начало обычаю помнить родителей его прежде, чем поклониться ему самому. По дороге, около Хотькова, обыкновенно богомольцы читали Псалтирь, поминая родителей пр. Сергия. Житие Преподобного было написано довольно скоро после его кончины учеником его Епифанием.

Тело Преподобного было открыто 30 лет по его кончине, 5-го июля, и найдено невредимым. Тогда положили его в раку, над которой немедленно была воздвигнута церковь, которая стоить и поныне. Это было при преемнике Сергия в управлении обителью, при Никоне. Он правил ею до 1426-го года, но любя безмолвие и уединение, тяготился начальством и на время передал оное другому ученику Сергия, Савве; но потом снова стал нести это тяжкое для него бремя. В 1408-м году нашествие Едигея навело ужас, на Россию. Никон молил Господа охранить обитель, и преподобного Сергия заступиться за нее, и однажды увидел во сне Преподобного со святителями Петром и Алексием: «Угодно Богу», сказал Сергий, «чтобы враги коснулись и сего места; но не скорби, не смущайся; искушение будет непродолжительно, и обитель не запустеет, а еще более распространится2. Действительно, обитель была сожжена; но благодаря чудному видению, братья успели удалиться и спасти часть утвари и книг. Все надо было перестроить заново; но обитель не нуждалась: она имела и земли и села, и вскоре воздвигнулись. новые здания вместо разрушенных. Никон, уроженец Юрьева Поволгского, твердо держался правил великого Сергия: он старался оберегать братий от забот и искушений мирских, занимал их чтением и списыванием божественных книг; перед смертью завещал им соблюдать неизменно чин молитвы, дневной и ночной, не часто выходить из обители, повиноваться начальствующим, любить бедность. (Пам. Никона 17 ноября).

Множество учеников преподобного Сергия, как Михей, Исаак, Роман Киржачский, Григорий Голутвинский, Феодор, Савва Звенигородский и другие просияли святостью жизни и сделались в свою очередь основателями обителей. Исполнилось в точности чудное предзнаменование, бывшее пр. Сергию в образе прекрасных птиц, во множеств окружавших его обитель. Основанием монастырей, привлекавших огромное количество иноков, умножилось несметное число учеников его, ибо основатели этих обителей, слушавшие наставления великого игумена, свято хранили его учение.

Монастырь Симоновский в Москве был основан учеником и племянником пр. Сергия, Феодором, в1370-м году. Рано почувствовав стремление к иноческой жизни, Феодор принял пострижение от пр. Сергия и после нескольких лет, проведенных при нем, с его благословения заложил на месте, называемом Симоновом, храм Рождества Богородицы, поставил здесь несколько келий и завел общежитие. Вскоре обитель сделалась очень многолюдна; Феодор прославился благочестием и мудростью; великий князь избрал его в духовника себе, и все известнейшие вельможи обращались к нему за советом. Опасаясь сей мирской славы, Феодор перешел на другое место в лесу и поставил там храм Успения Богоматери. Но и туда собралось множество иноков; вкладами и дарами князей и бояр, в особенности князя Григория Стефановича Ховрина, был устроен и украшен новый Симонов монастырь, а старый Симонов остался усыпальницею для иноков. Там похоронены славные иноки-схимники: Пересвет и Ослябя. Феодор, пользовавшийся доверием великого князя, ездил несколько раз в Константинополь по делам Церкви. Патриарх полюбил его и сделал монастырь его ставропигиальным, то есть – зависевшим непосредственно от патриарха. Возведенный в сан епископа Ростовского, Феодор основал в Ростове женский монастырь в честь Рождества Богородицы и скончался в 1394-м году. Он был искусным иконописцем.

Основатель Серпухова, князь Владимир Андреевич, пожелал близ города своего основать обитель. Пр. Сергий, любивший доброго князя, прибыл к нему, и в версте от города, в лесу, на высокой горе близ реки Нары, благословил основание монастыря в честь Пр. Богородицы. Монастырь стал называться Высоцким и в игумена получил от Сергия одного из любимых учеников его, Афанасия, весьма сведущего в Священном Писании. Афанасий ревностно заботился о благе и пользе духовных чад своих; но через несколько лет, передав начальство ученику своему, тоже Афанасию, ученик преподобного Сергия переселился в Константинополь, где в Предтеченской обители купил себе келью и занимался списыванием духовных книг. Ученик его, как и он, прославился святою жизнью. Память сих двух первых игуменов Высоцких совершается 12-го сентября.

После победы Куликовской, благословив основание монастыря Дубенского, пр. Сергий дал в игумены этой обители ученика своего Савву. Впоследствии, по смерти Сергия, Савва на некоторое время заместил Никона в управлении Троицкой обители, а около 1398-го года, по просьбе князя Юрия Димитриевича Звенигородского, принял на себя устроение нового монастыря. Полюбилось ему прекрасное место на горе Сторожевской, так называемой от воинской стражи, стоявшей в этом месте; ибо с этой стороны происходили обыкновенно набеги Литовские. Савва, помолившись, заложил деревянный храм в честь Рождества Богородицы и построил для себя малую хижину. Вокруг него скоро собралось довольно много братий. Князь содержал обитель и, в знак благодарности за успешный поход в землю Болгарскую, построил в Сторожевской обители каменный храм, подарил ей три села, освободив живших в них крестьян от своих податей. Но и в богатой средствами обители преподобный Савва жил строгим подвижником, постоянно трудился, сам выкопал колодезь и в овраге пещерную келью. Он, преставился в 1406-м году, в старости глубокой; по его кончине образ его был написан игуменом Дионисием – вследствие бывшего ему явления Преподобного. Память пр. Саввы совершается 8-го декабря и свято хранится в обители, известной под его именем.

Посетив в 1365-м году Нижний Новгород, с поручением от великого князя и митрополита, пр. Сергий на обратном пути благословил основание Георгиевской обители.

Из монастырей, основанных в Москве во второй половине 14-го века, назовем еще: Высоко-Петровский, в честь святого митрополита Петра; Рождественский девичий, основанный княгиней Марией, в иночестве Марфою, матерью Владимира Андреевича храброго; Вознесенский девичий, основанный великою княгинею Евдокией, супругою Димитрия Донского; Иоанно-Златоустовский и Иоанно-Предтеченский. В Тверской области особенно славились: Софийский девичий, Николаевский, Желтиков Успенский, Саввин, в Ростове Григорьевский или обитель св. Григория Богослова, в Костромском крае Ипатьевский, основанный Татарским князем Четью, принявшим христианскую веру. Новгород был со всех сторон окружен монастырями, так что когда Димитрий Донской, объявив войну Новгороду, приближался к городу, то сами Новгородцы, собираясь защищаться, сожгли 24 монастыря в окрестностях города.

Между современниками преподобного Сергия особенно славен препод. Стефан, просветитель Перми.

В это время обширный Пермский край, включавший в себя северо-восточную часть нынешней Вологодской губернии, часть Вятской и собственно Пермскую, был еще мало известен остальной России, которая называла всю эту землю то Пермью, то Югрою и Печорою. Издавна подвластный Новгороду, весь этот обширный край, богатый серебром и пушными зверями, платил дань Новгороду, который посылал туда своих сборщиков, но не вмешивался в управление и не заботился о распространении веры Христовой. Пермская земля управлялась своими многочисленными князьками, но еще более жрецами или волхвами, которые имели сильное влияние над народом, ибо возвещали ему волю богов, и почитались как лица, облеченные сверх--естественною силою. Вообще Пермь слыла страною волхвования и чародейства. Зыряне, Вогуличи, Пермяки, Финские племена, заселявшие Пермский край, поклонялись идолам: Войпелу и золотой бабе и сверх того солнцу, камням, деревьям, некоторым зверям. Все эти верования сохранялись еще и в 14-м веке, когда Москва, усилившись, стала тоже брать дань с Пермской земли.

В житии пр. Прокопия Устюжского рассказывается, что, увидев раз на церковной паперти трехлетнюю девочку Марию, Прокопий низко поклонился ей и сказал: «вот мать Стефана, епископа Пермского, который будет велик в служителях Божиих». Эта самая Мария вышла впоследствии за соборного причетника в Устюге и родила сына, который с ранних лет являл великое благочестие и удивительную ревность к учению. Он скоро выучился читать, между занятиями он любил разговаривать с Зырянами, приезжавшими торговать в Устюг. Вскоре мальчик стал хорошо понимать язык Зырян. Пришед в юношеский возраст, он пожелал дальнейшего образования и иноческого чина и отправился в Ростов: Устюг принадлежал к Ростовской епархии. Там в монастыре св. Григория Богослова принял он пострижение с именем Стефана. Монастырь этот славился книжным просвещением; в нем было значительное количество греческих и славянских книг. Молодой инок, ревностно занимаясь наукою и изучением слова Божия, выучился греческому языку; в тоже время слагал азбуку зырянского языка и переводил на это грубое и бедное наречие самые необходимые богослужебные книги и молитвы; ибо заветною его мыслью стало просвещение Зырян верою христианскою. В таких трудах провел он более десяти лет и потом пошел за благословением в Москву к епископу Коломенскому, тогда правившему делами Церкви. Это было в 1879-м году, когда, по кончине святителя Алексия, Митяй поехал ставиться в Царьград.

– Благослови меня, Владыко святый, идти в страну языческую, Пермскую, говорил Стефан; хочу учить святой вере людей неверных: или приведу их ко Христу, или сложу у них голову за Христа моего.

Епископ благословил Стефана, посвятил его в иеромонаха и снабдил всем необходимым для церкви, Стефан вернулся в родной Устюг, а оттуда, северною Двиною и Вычегдою, отправился в неведомую ему Пермскую землю. При устье Выми, впадающей в Вычегду, начал он проповедывать жившим тут Зырянам; и первые труды его были успешны, Поклоняясь многим богам, владельцам природы, Зыряне хранили и общую Славянским и Финским племенам веру в одного Бога, который выше и могущественнее всех других. Этим верованием воспользовался Стефан, чтобы говорить им о Боге Творце мира, о Его могуществе и беспредельной благости, и раскрыл перед ними главные истины христианской веры. Слова его, одушевленные верою и любовью, проникли в сердца слушателей; многие крестились, и Стефан поставил малый деревянный храм в честь Благовещения. Этому празднику он придавал особенное значение, как «празднику начальному из всех праздников», совершаемому в марте, «начальном из всех месяцев», по тогдашнему летосчислению: в этом месяце, как тогда полагали, создан мир, в этом же месяце следует ожидать и кончины мира. благовествованием истинной веры должна была начаться и новая жизнь для края. Продолжая труды свои, Стефан углублялся далее в землю Зырян, уча и проповедуя, и ставя по пути своему кресты и малые часовни.

Народ с радостью слушал его; но встревожились успехом его проповеди волхвы и кудесники и стали подстрекать против него язычников. «Из Москвы может ли какое добро быть для нас? говорили они, не Москва ли угнетает нас налогами и данями?» Жрецам удалось восстановить против Стефана часть народа; несколько раз угрожали благовестнику смертью: то приступали к нему с дубьем и дрекольем, то готовились сжечь его; но уверовавшие крепко стояли за Стефана и с радостью слушали в церкви Преображения богослужение на родном языке своем.

Стефан шел все далее с проповедью своей и пришел к месту, где стояла одна из главных святынь Зырян, старая, ветвистая береза, слывшая под названием «прокудливой березы». В тени этого дерева, считавшегося священным, волхвы вещали народу свои прорицания; и из дальних селений сходились сюда язычники, чтобы узнать волю богов и приносить дары божеству: богатые меха куниц и соболей, которые они вешали на ветви «прокудливой березы». Этими дарами, разумеется, пользовались жрецы. Стефан поставил себе убогую хижину вблизи самой березы и, собирая вокруг себя Зырян, доказывал ии суету их верований и наконец срубил священное для них дерево. Ужас объял закоснелых язычников; подстрекаемые жрецами, они послали весть о действиях Стефана в окрестности; сбежались толпами и приплыли на ладьях язычники Зыряне, готовясь защищать свою веру или отмстить за оскорбление святыни. Гневная толпа окружила Стефана, но он не устрашился угроз ее. «Я желаю вам добра, говорил он зырянам, проповедую вам Бога истинного: отступите от языческих жертвоприношений ваших; возвещаю вам царство небесное; если уверуете и креститесь, спасены будете; а если же не уверуете, осуждены будете на вечные мучения. Слова кротости и любви обезоружили самых закоснелых язычников. Зыряне твердо соблюдали одно правило: не нападать на безоружного пришельца, если он сам не начинал с ними боя; а Стефан на все угрозы возражал с любовью и кротостью. «Это чудный учитель, говорили Зыряне между собою; мы грозим ему смертью, а он ни одного жестокого слова, не произнес на нас; он обещает нам спасение и вечную жизнь, которую он называет царством небесным». Многие уверовали и крестились. Стефан на месте сокрушенной языческой святыни основал храм в честь архангелов Гавриила и Михаила, сокрушителей духов тьмы.

Полное бескорыстие Стефана располагало Зырян в его пользу. Они привыкли видеть, что жрецы их пользовались жертвами, приносимыми богам, и выманивали дары; когда же уверовавшие приносили дары Стефану, он отказывался от них. «Учители мои, апостолы Христовы, научили меня не прикасаться к сребру и злату, говорил он, ни к чему-либо из достояния вашего, – но чтобы собственные мои руки служили для пропитания моего; ибо блаженнее самому давать, нежели принимать». – Удивленные этим Зыряне говорили между собою: «по-истине этот пришлец из Руси не ищет своей пользы, а только нашего спасения».

Таким образом влияние Стефана все росло, и множество язычников, оставив жрецов своих, приходило к нему, прося крещения. Он учил их и сокрушал языческие кумирницы. Это сильно встревожило жрецов, боявшихся совершенно потерять и власть и выгоды свои. Главный жрец Зырян, Памá, с особенною силою восставал против христианского проповедника. «С чего вы оставили веру отцов ваших? говорил он Зырянам, для чего слушаете пришельца из Москвы? Не из Москвы ли на нас все тяжести, и налоги, и тиуны, и приставники? Слушаете молодого возрастом учителя, который мог бы быть мне внуком, – чужого, когда я с вами один род, одна земля, один язык. – Он проповедует вам одного Бога, а у нас много помощников и на суше и на воде, подающих нам различные дары и счастливую ловлю в лесах». Но уверовавшие едва слушали кудесника. «Твои боги побеждены, старче, говорили они ему; Стефан одолел нас словами Евангельскими».

Памá вступил в словесные прения со Стефаном, но победа всякий раз оставалась за последним. Наконец Памá предложил Стефану испытание. Он предложил, чтобы и он и Стефан прошли через огонь и воду, дабы потом признана была за веру истинную вера того, кто останется невредим. «Я не повелеваю стихиям, отвечал Стефан, но Бог велик; иду с тобою». В день, назначенный для испытания, собралось множество народа; приготовлен был зажженный костер. Совершив молитву и простившись с народом, Стефан готов был идти на испытание и приглашал за собою и волхва, но Памá, отказался. Тогда народ решительно отступил от волхва, приговорил его к казни и передал его Стефану; но Стефан сказал: «Христос не послал меня предавать кого-либо смерти, но учить с кротостью и увещевать с тихостью». Решили удалить волхва. Памá с некоторыми сообщниками ушел на реку Обь, а Стефан построил близ реки Вишеры храм в честь св. Николая Чудотворца.

С удалением главных волхвов дело пошло еще успешнее. Толпами приходили Зыряне креститься; с радостью и умилением внимали богослужению в трех церквах, основанных Стефаном; нравилась им торжественность божественной службы и пение на родном языке. Ревностный к святой вере, неутомимый в трудах и заботах о духовных чадах своих, Стефан при храмах устраивал училища, учил Зырян грамоте по азбуке, которую сам составил, и из лучших учеников избирал себе помощников. Из Устюга выписывалась утварь для вновь воздвигаемых церквей; а Стефан продолжал переводить на язык Зырян необходимые богослужебные книги и часто проводил ночи за этими трудами. Обширное пространство между реками Вычегдою, Вымью и Сысолью огласилось словом Божиим. Это была еще малая часть обширной Пермской земли, но и для этого нужны были помощники. Стефан решился отправиться в Москву просить о назначении епископа для Пермского края.

В 1383-м году Стефан прибыл в Москву, где с живейшею радостью услышали о просвещении Пермского края. Правда, некоторые лица, «скудные смыслом», как замечает жизнеописатель Стефана, говорили: «для чего было изобретать грамоту зырянскую на седьмой тысяче лет, когда всего остается 100 лет до кончины мира?» Но лучшие люди радовались, славили Стефана и сравнивали его с Кириллом философом, изобретателем Славянских письмен. Великий князь Димитрий Донской был в восторге от подвигов Стефана. Митрополит Пимен, по совещании с епископами, посвятил самого Стефана в епископа Пермского; а великий князь, знавший и любивший Стефана, щедро снабдил его утварью церковной, книгами и вообще всем необходимым для церквей. Митрополит и бояре тоже с радостною готовностью помогали нуждам новопросвещенного края.

Новый епископ отправился в свою епархию и был торжественно встречен, как апостол, на родине своей. Все граждане Устюга, при колокольном звоне, вышли к нему на встречу, прося его благословения и принося дары для построения и украшения церквей в Пермской земле. Еще с большим восторгом приветствовали епископа христиане Зыряне. Стефан утвердил свою кафедру в Усть-Выме, где была основана первая церковь Благовещения. Теперь был там основан и монастырь Архангельский. С новою ревностью принялся Стефан за апостольские труды свои, объезжал епархию, проповедуя слово Божие и следя за успехами грамотности; основал еще в 150 и в 50 верстах от Усть-Сысольска две иноческие обители: Спасо-Ульяновскую и Стефановскую, которые должны были способствовать распространению веры; ставил священников и клириков, которых сам обучал и приготовлял к исполнению обязанности их. «Он, говорит жизнеописатель его, повсюду изыскивал, где оставались некрещенные, и где бы ни находил их, обращал от язычества и крестил; учил их Пермской грамоте, писал им книги, ставил и святил церкви, которые снабжал книгами и иконами, открывал монастыри, постригал в чернецы, поставлял священников, диаконов и причетников. И священники его служили обедни на Пермском языке, пели вечерню и утреню Пермскою речью, и канонархи его возглашали каноны по Пермским книгам, и чтецы читали Пермскою беседою, и певцы всякое пение совершали по Пермски».

Епископ был истинным отцом паствы своей; Пермская земля нашла в нем крепкого защитника от угнетения и несправедливости, горячего ходатая о всех ее нуждах. Настал страшный голод; он раздал бедным все доходы свои и умолил князя об уменьшении податей; княжеские чиновники угнетали бедных Зырян; Стефан отправился в Москву и вернулся с успехом; Новгородская вольница грабила и разоряла Зырянские поселения по Вычегде. Стефан поехал в Новгород и достиг того, что вече заплатило за убытки, нанесенные бедному народу, и запретило ушкуйникам касаться паствы Стефана. Не раз во время голода святитель выписывал хлеб из Устюга и Вологды, снабжал бедных семенами для посева, покупал им звероловные снаряды, в странноприимном доме, устроенном при обители своей, покоил больных и бесприютных. На все нужды, на все страдания духовных чад своих отзывалось любящее сердце пастыря и отца: всем и всякому готов он был помочь и словом и делом. Даже когда на Зырян нападали враги, язычники Вогулы, то святитель, совершив молитву, отправлялся на встречу им, и одно появление «чернеца Степы» как они его называли, обращало в бегство врагов.

Таким образом святой Стефан трудился восемнадцать лет. В 1396-м году понадобилось ему по делам церковным ехать в Москву. Там он заболел и скончался апреля 26-го. Положили его в монастыре Спаса, что ныне Спас на бору; клирики, бывшие при погребении Стефана, повезли Зырянам печальную весть о его кончине, передали им ризы его и книги, и последнее наставление великого епископа и апостола Перми.

Вскоре по кончине Стефана, Троицкий инок Епифаний²⁶, лично знавший Стефана в Ростове, описал подвиги и труды его, и в конце жития его выразил в «плаче земли Пермской» скорбь Перми о просветителе своем. «Горе нам, братья; лишились мы доброго попечителя и ходатая своего, который молил Бога о душах наших, а князю печаловал о наших нуждах; перед боярами и начальниками был усердным заступником нашим; много раз избавлял нас от насилий, работ, тиунских взяток, и облегчал нам подати. Даже Новгородские ушкуйники слушались его и не грабили нас. Прежде были мы насмешкою для соседних язычников: Лопи, Вогуличей, Югры, Пинеги, – и он избавлял нас от них».

Св. Стефан распространил веру христианскую в так называемой Малой Перми, составляющей ныне северо-восточную часть Вологодской губернии. Великая Пермь собственно нынешняя Пермская губерния, еще оставалась языческою. Второй преемник Стефана, св. Герасим, продолжал ревностно труды его. Вогуличи тогда жестоко теснили Зырян; епископ с опасностью жизни являлся в стан вооруженных врагов, стараясь усмирить их, а потом ревностно занимался водворением порядка в местах, разоренных врагами и оказывал помощь пострадавшим. Он скончался мучеником от руки Вогулича, которого взял было к себе на воспитание.

Мученическая кончина от Вогуличей была уделом и третьего преемника великого Стефана, св. Питирима. Хитростью напали они на него близ Усть-Выми с князем своим Асыком. Видя опасность, блаженный Питирим позаботился о спасении бывших с ним; а сам сотворил молитву, спокойно отдался в руки врагов, которые, избив его, лишили жизни в 1455-м году.

Преемник св. мученика Питирима, святой епископ Иона, наконец довершил дело, начатое св. Стефаном. После трудной борьбы с Пермскими волхвами, он склонил к вере христианской Пермского князя, который принял крещение в городе своем Уросе, и затем, обходя великую Пермь по рекам Каме, Чусовой и Печере, святитель крестил множество народа, истреблял капища и на местах ставил храмы, для коих вызывал священников из Усть-Выми. В Чардыни был основан Богословский монастырь, а на реке Печере, в 600 верстах от Усть-Сысольска, монастырь св. Троицы. Из сих двух обителей иноки проникали далее в край, населенный Вогулами, Вотяками и Остяками; крестили язычников и совершали богослужение для уверовавших. Святой епископ скончался мирно в 1470-м году. Память трех святых епископов Пермских Герасима, Питирима и Ионы, совершается 29-го января. Над их гробницею стоит с 1607-го года икона, изображающая великих святителей, так ревностно продолжавших дело начатое преп. Стефаном Пермским.

Упомянем здесь еще о трудах великих просветителей северного края, Кирилла Челмского и Лазаря Мурманского, современников Стефана Пермского. Тот самый князь Глеб, о котором мы уже упоминали как о строителе Спасо-Каменной обители, ревностно заботясь о просвещении Чуди, построил город Каргополь (Каркуп–пуоли по Фински значит медвежья сторона), и вскоре тут основана была обитель Спасская. Около половины 14-го века прибыл сюда постриженик Новгородского Антониева монастыря, Кирилл, и, ископав себе пещеру в горе Челме, близ Челмского озера, в 50-ти верстах от Каргополя, стал тут жить строгим подвижником. Много гонений претерпел он от языческой Чуди, жившей по берегу озера, но постепенно терпение и кротость инока привлекали к нему диких язычников; он стал проповедывать им Христа, и в течении 50 лет, которые провел он на Челмской горе, все Чудяне приняли от него святое крещение. С помощью собравшихся вокруг него сподвижников, св. Кирилл основал обитель в честь Богоявления Господня. Память его 8-го декабря.

Инок Лазарь родом Грек из Царьграда, пришел в Новгород и, вследствие бывшего ему видения, избрал местом молитвенных подвигов своих остров Мучь или Мурманский, на Онежском озере. По берегу озера и по обеим сторонам реки Онеги жили язычники-Лопари; они сперва всячески притесняли подвижника, но после того как он чудесно исцелил сына их старшины, часто приходили к нему, и пр. Лазарь с учениками сделались просветителями Лопарей. Память пр. Лазаря Мурманского, почившего в глубокой старости, 8 марта.

Усердно продолжалась апостольская деятельность святых подвижников и в 15-м веке. Иностранный посол, Герберштейн, бывший в Москве в начале 16-го века, писал: «Иноки пустынники, долгое время посевая щедрою рукой слово Божие между идолопоклонниками, многих из них давно уже обратили к христианской вере... Терпя голод и подвергая опасности самую жизнь, не ожидали и не искали они никаких выгод для себя; единственная цель их была угодить Господу и обратить на путь истины заблудшие души».

Стремление к иноческой жизни проявилось с особенною силою во второй половине 14-го века и в продолжение всего 15-го. Монастыри окружили Москву со всех сторон, и весь северо-восток покрылся целою сетью обителей; ибо в этот край, еще мало знакомый с христианским просвещением, мало заселенный, покрытый непроходимыми лесами, преимущественно направились подвижники, сделавшиеся впоследствии просветителями дикой, пустынной страны.

Многие из этих обителей считают пр. Сергия своим духовным родоначальником, ибо основаны его учениками; другие ведут свое начало от современников, друзей и собеседников пр. Сергия; третья группа северных монастырей обязана своим основанием инокам древней Спасо-Каменной обители; на дальнем севере суровый остров Валаам воспитал много крепких тружеников для северного края. Над именами всех подвижников 14-го века стоит имя великого Сергия, но много было еще святых тружеников. Почти одновременно с пр. Сергием отходят к Господу: пр. Димитрий Прилуцкий, один из просветителей Вологды; пр. Стефан Пермский, апостол Зырян; Евфимий Суздальский; Стефан Махрищский; около того же времени начинают свои пустынные подвиги: Кирилл Белозерский, Савватий Соловецкий, Макарий Унженский, огромный сонм подвижников, которые, начав с Костромских и Вологодских лесов, покрыли обителями иноческими обширный северо-восточный и северный край до самого поморья. Вместе с жизнью подвижническою развивается и деятельность чисто апостольская, ставившая себе целью просвещение народа верою Христовою. Трудами святых благовестников вера христианская проникла в самую глубь народной жизни; ибо смиренные подвижники внушали любовь и доверие народу, который с радостью их встречал и слушал. С горячим словом святой истины, с крестом и иконою обходили они Русь из края в край, и проповедуемая ими вера связывала в живое единство всю обширную Русь, – связывала самые отдаленные ее окраины с православною Москвою. В монастырях князья и бояре находили себе христианских наставников и духовных отцов; иноки обучали детей; иноки вели летописи отечественных событий; иноки хранили и переписывали духовные и богослужебные книги.

Бόльшая часть монастырей, разросшихся впоследствии в многолюдные обители, имеют начало самое скромное. Трудится инок несколько лет под руководством святого старца инока; потом, объятый желанием пустынной жизни, испрашивает у своего старца благословение на отшельническое житие и, взяв крест, икону, немного хлеба, уходит в пустынный край. Он ищет места уединенного и безмолвного, где бы ему вдали от людей, «терпя потерпети, трудом потрудиться, постом попоститься». Таких мест много на северо-восток от Москвы: тут селения редки; тут густые чащи непочатых лесов; неведомые реки, глубокие озера среди зеленых дубрав. Останавливается странник в чаще глухого леса; луч, внезапно озаривший полянку, таинственное внушение, указывают ему место, предназначенное Господом для подвига его. «Здесь покой мой, здесь вселюсь», восклицает он, и, сотворив молитву, ставит деревянный крест, устраивает себе хижину из хвороста и мху, или копает себе землянку; освящает место жительства своего иконою, принесенною им как благословение от монастыря, и проводит дни и ночи в молитве и труде. Иногда он ставит убогую часовню, иногда очищает малое пространство, которое и возделывает.

Случается иному пустыннику жить довольно долго в совершенном одиночестве; и только Господу известно, сколько он перенесет лишений и страданий один среди глухого леса, в суровую непогоду, питаясь одними дикими произведениями скудной северной природы; но он терпит все без ропота, ибо пожелал страдать и трудиться для Господа. Не так тяжелы ему лишения, не так страшны ему звери лесные, сколько томительна для него душевная тревога; помыслы смущают ум, развлекая его посреди молитвы, уныние, сомнение, печаль колеблют не твердую еще волю; с этими тревогами душевными борется он как с навождениями духа зла, старающегося отклонить его от пути спасения, от жизни для Господа. Осаждают душу и страхи пустынные; ибо он верит, что в глухих, незаселенных местах, в лесах и дебрях, обитает темная сила, враждебная всякому, кто посягает на ее вековое достояние. Но подвижник ограждает себя крестом и молитвою; среди борьбы крепнут силы его, и он с каждым днем приобретает более власти над мыслями, приучается сосредоточивать их и направлять их к Господу.

Проходаят месяцы, иногда годы; о пустыннике узнает какой-нибудь поселянин, охотник или пастух, случайно попавший в неведомую ему чашу леса; дымок из убогой кельи, молитвенное пение, обнаруживают приют отшельника, и слух о нем разносится по окрестности. Из древних житий мы видим, что иногда хищные люди нападали на пустынников, предполагая, что сокровища скрыты в их хижинах; но большею частью окрестные жители с радостью узнают о появлении в их крае человека Божия и спешат к нему за благословением. С удивлением смотрят они на жизнь его, отрешенную от всяких забот с мирском; сознавая, что корысть и любостяжание источники всего зла, встречаемого ими в мире, они благоговеют перед добровольною нищетою подвижника; считают жизнь его жизнью ангельскою, ибо она вся посвящена Богу. Слух о подвижнике распространяется все далее и далее, и дивное рассказывается о нем: Господь чудесно охраняет служителя Своего: звери лесные не вредят ему; не страшны ему и страхи пустынные; внушением свыше узнает он сокровенные помышления; словами не земной мудрости врачует душевные страдания и указывает путь к Господу; появление его считается благословением Божиим всему краю.

И вот со всех сторон стекаются к пустыннику и бедные, и богатые, и темные, и знатные люди; он всех принимает с любовью; для всякого есть у него слово назидания или утешения. Он говорит о Боге, о жизни вечной; страдающих и убогих научает переносить терпеливо скорби кратковременной земной жизни, в надежде на радость вечную со Христом; богатым и сильным напоминает о заповеди любви и милосердия; увещевает их помогать бедным, давать правый суд, не угнетать слабых. И все внимают ему с благоговением. Некоторые набожные люди желают быть его учениками и селятся близ него; построением убогой часовни и малых хижин вокруг жилища отшельника, полагается начало обители, которая может быть, скоро сделается и значительна, и богата. Окрестные поселяне, благоговея перед подвижниками, рады хоть сколько-нибудь приобщиться к их святому подвигу, посильным трудом, посильными подаяниями помогая их скромным житейским нуждам; богатые землевладельцы и бояре приносят щедрые дары; князь владеющий областью, с радостною готовностью помогает возникающей обители; дарятся ей земли, угодья; грамотами обеспечиваются ей разные льготы. Скоро воздвигается обширная церковь, снабженная и утварью, и книгами, и иконами; но главная святыня в ней – икона первоначально принесенная пустынником; обыкновенно по ней именуется и обитель; и вот пустынная местность, иногда очень отдаленная от городов и церквей, оглашается церковным богослужением. Народ с радостью слышит колокольный звон, призывающий к молитве и с благоговением внимает продолжительным монастырским службам.

Обитель, постоянно разрастаясь и привлекая все большее число братий, делается для всего края средоточием духовного просвещения и источником всяких благ для окрестных жителей. Иноки первые знакомят с законом Христовым народонаселение, иногда христианское только по крещению; в темный быт его они первые вносят свет и утешение веры. Любит ли кто духовную беседу, инок спешит в монастырь; грамотные в монастыре находят редкое тогда сокровище – книги; для всех монастырь является как бы особенным миром; в нем открывается новая жизнь, тихая, богоугодная. Тут все делается с молитвою; тут и в церкви, и за скромной трапезой предлагается благочестивое чтение; тут вся забота – о душе; тут все трудятся; и игумен и братья; но трудятся не по принуждению, не для корысти, а во исполнение заповеди Господней и для благотворительности; ибо монастырь призревает больных, убогих, сирых; покоит странников, во время голода питает множество бедных. Когда вспомнишь, как в это суровое время тяжело жилось в миру, где насилие, грабежи, вероломства, были явлениями обыденными, ибо нравы значительно огрубели в последние полтора века, и везде господствовали дикий произвол и страшная неурядица, – то весьма понятно, что монастырь с его строгим уставом и стройным порядком, с его продолжительными службами, полными такого живого назидания и духовного утешения, с его миром и тишиною, представлялся как бы единственным путем к спасению; и иноческое житие считалось единым чистым образом христианской жизни. Целые поколения воспитывались под влиянием этих понятий, которые – надо сознаться – не способствовали очищению жизни семейной и гражданской; жизнь в мире осуждалась, как путь к погибели; и вместо того, чтобы стараться устроить ее согласно с учением Христовым, всякий, сколько-нибудь радевший о душе своей, бросал мир и стремился в монастырь. Кто не мог постричься тотчас, тот часто посещал монастыри, наделял их посильными дарами, и хотя под конец жизни принимал пострижение. Это последнее явление сделалось до того общим, что в 14-м веке предлагался от духовенства вопрос: как поступать, если умирающий мирянин не желает постричься.

По мере того, как обитель разрастается, заселяется окрестная пустынная местность, расчищаются вековые леса, и вокруг обители образуются не только селения, но иногда и города. Не одно впрочем просветительное значение монастырей привлекало в соседство их народонаселение; привлекали его и житейские выгоды, ибо князья и бояре, даря монастырям земли, давали и льготы этим монастырским вотчинам. По грамотам князей, крестьяне, живущие на монастырских землях, освобождались от княжеской дани, пошлин и иных поборов; иногда даже и княжеское право суда уступалось, с некоторыми ограничениями, монастырским властям; тогда уже к крестьянам не заезжали ни княжеские наместники, ни тиуны, ни волостели, обыкновенно угнетавшие бедный люд. Князья выражали этими милостями свое благочестие и свое уважение к монастырям; но сверх того находили и выгоды свои в заселении пустынных пространств, а народ, при свободе перехода, с одного места на другое, естественно – селился тут, где ему было привольнее. За немногими исключениями, крестьянам жилось хорошо и привольно под кротким управлением и крепким заступничеством настоятелей, которые, уважаемые мирскими властями, не давали в обиду своих крестьян и считали священною обязанностью заступаться за бедных и угнетенных. Богатство иноческих обителей быстро возрастало, и впоследствии князья нашли нужным несколько стеснить свободу перехода крестьян на монастырские земли. благоприятствовало ли это богатство внутреннему состоянию монастырей? – На это мы находим ответ в отзывах самих иноков, между которыми довольно рано возникла мысль, что не следует инокам владеть селами и брать на себя мирские и хозяйственные заботы, отвлекавшие их от молитвы.

Таким образом для всего народонаселения основание обители являлось истинным благословением Божиим. Почти во всех древних житиях Русских подвижников рассказывается, что до появления святого мужа в местности, где ему суждено создать обитель, народу слышался, не весть откуда, звон колокольный и церковное пение, предвещавшие основание монастыря. Иногда один пустынник устраивал несколько обителей, уходя от места, где прославился, но постоянно привлекая новых учеников. Считают, что во время владычества татар у нас устроено до 180 монастырей больших и малых; число их особенно умножилось во втором периоде этого владычества.

Если начать с пустынных обителей ближайших к обители пр. Сергия, то сперва встретится монастырь Махрищский, верстах в З5-ти от Троицкого (в нынешнем Александровском уезде), основанный одним из современников пр. Сергия, Стефаном. Уроженец Киева и постриженик Печерской Лавры, Стефан оставил Киев, где притесняли его Латиняне, и прибыл в Москву. Стремясь к пустынножительству, он поставил себе убогую хижину в лесу близ реки Махры, обрабатывал здесь землю, и жил довольно долго совершенно один. Но стали приходить к нему ревнители пустынной жизни и селиться около него, хотя и не охотно принимал их Стефан, полюбивший уединение. Когда учеников собралось довольно много, он устроил обитель, с храмом св. Троицы. Недалеко от обители своей, Стефан встречал пр. Сергия, когда тот, удалившись на время из монастыря своего, основал обитель на Киржаче. Пришлось странствовать и Стефану; один из окрестных землевладельцев, Григорий, благоговея к нему, отдал обители его всю свою землю, и сам постригся; но другие землевладельцы подняли гонение на Стефана, который тогда ушел с Григорием в Вологодский край, и на северо-восток от Вологды, в Авнеже, в глухом лесу, основал обитель с храмами св. Троицы и великомученика Георгия. Великий князь Димитрий Донской; знавший Стефана, прислал ему для новой обители книги и утварь, но просил его возвратиться в Махрищскую. В ней пр. Стефан и предал душу Богу: Григорий остался в Авнеже настоятелем пустынной обители, которой щедро помогал тамошний землевладелец, постригшийся под именем Кассиана. В 1392-м году Татары Вятские, напав на Авнеж, убили преподобных и разорили обитель, которая позднее была восстановлена и существовала до 1764-го года. Махрищская обитель существует и доныне и приписана к Троице-Сергиевой Лавре.

Другой современник пр. Сергия, пр. Мефодий, потрудившись некоторое время под его руководством, пожелал уединенной жизни в пустынном месте. Такое пустынное место, удаленное от сел, он нашел среди густого дубового леса за рекою Яхромою (Моск. губ., Дмитровского уезда). На небольшом возвышении, окруженном болотами, поставил он себе хижину и стал подвизаться в посте и молитве. Когда вокруг него собрались ученики, то пр. Сергий, посещавший по временам собеседника и спостника своего, как назван Мефодий в древнем тропаре, посоветовал ему построить храм и кельи на более сухом месте, чем то, где он уединенно подвизался. Мефодий исполнил этот совет и, трудясь при построений обители, сам пеш носил деревья через малую речку, впадающую в Яхрому; от того и речка получила название Пешноши, и обитель, посвященная св. Николаю Чудотворцу, называется Пешношскою. Собралось много братий, Мефодий подавал им пример трудолюбия и милосердия. Из обители своей он иногда удалялся в уединенное место, версты за две; там посещал его пр. Сергий, и место это, называемое беседою, доселе ознаменовано часовнею, куда 24 июня бывает крестный ход. Память пр. Мефодия 14-го июня.

В 1363-м году, когда пр. Сергий ходил в родной город свой Ростов, к нему подошли два инока и просили указать им место для обители. Эти иноки, Феодор и Павел, провели уже несколько лет в отшельнических трудах, на севере; жили они там в бедной хижине, на окраине леса, питаясь тем, что прохожие клали для них в кузовок, повешенный на дереве. Пр. Сергий обошел с ними лесной край и, избрав место на берегу реки Устьи, благословил пустынников на сооружение обители в честь св. Бориса и Глеба. «Призрит Господь на это место», сказал он; «великие страстотерпцы будут помогать вам, обстроится оно и станет известно». Получив дозволение от епископа Ростовского и от князя, иноки начали рубить лес, очищая место для храма. И вот однажды, во время сна их явились им два молодые воина в княжеских одеяниях и сказали им: «Трудитесь здесь; Бог не оставит вас, и мы будем помогать вам и преемникам вашим» – «Кто вы?» спросили удивленные иноки. «Я – Роман», сказал один «а Я– Давид», сказал другой, и оба, стали невидимы. Проснувшись, иноки с новою ревностью принялись за работу; после этого стали понемногу собираться вокруг них подвижники, и устроилась обитель, в коей Феодор стал игуменом. В праздник страстотерпцев в обитель стекалось множество народа; богатые жители Ростова, избирая Борисо-Глебский монастырь местом погребения для себя, делали в него значительные вклады на помин души. Феодор, достигнув старости, пожелал уединения и безмолвия и ушел на север. Близ озера Кубенского поставил он себе келью, но после изгнанный Чудью, дошел по пустынным местам до устья реки Ковжи, впадающей в Белое море. При помощи князя поставил он тут обитель во имя Николая Чудотворца, верстах в 40 от Белозерска; но скончался в обители Борисо-Глебской, что на устье. Эта обитель существует и до ныне. Память пр. Феодора и Павла Ростовских совершается октября 22-го.

Окрестности Галича Костромского и Чухломы обязаны духовным просвещением своим ученикам пр. Сергия: Аврамию Чухломскому и Иакову Железноборскому. Аврамий, приняв в молодых летах пострижение от пр. Сергия, смиренно трудился в его обители, и удостоенный иерейского сана, испросил благословение святого игумена на пустынножительство и отправился в окрестности Галича. Однажды во время молитвы в пустынном месте под горою, близ озера, послышались ему слова: «Аврамий, взойди на гору, там икона Богоматери». Пустынник взошел на гору; там на дереве стояла икона Богоматери, озаренная чудным светом. Он поставил на этом месте келью и долго жил один; наконец нечаянно нашел его поселянин и стал ему приносить по хлебу в неделю. Через некоторое время князь Галичский услышал об отшельнике и чудесно явившейся иконе и упросил Аврамия посетить город Галич. Аврамий понес туда чудесную икону, которую благоговейно встретили духовенство, князь и народ; и потом, снабженный средствами, возвратился на свою гору и поставил на месте явления иконы храм и обитель в честь Успения Богоматери. Стали к нему стекаться ученики, и Аврамий стал поучать народ. Дело было трудное. Не даром озеро, над которым поселился пустынник, называлось Чухломским или Чудским; окрестные жители, хотя и христиане по крещению, были почти незнакомы с основными истинами христианской веры, и крепко хранили древня чудские суеверия; нравы и обычай их были крайне грубы. Аврамий поучал их и молился за них; и пример молитвы и поучения его остались не бесплодны. Обитель стала довольно многолюдна и привлекала народ. Прожив так несколько лет, Аврамий передал начальство одному из учеников своих, а сам удалился верст за тридцать, желая пустынной жизни;но скорбевшие о нем ученики нашли его и опять собрались вокруг него набожные люди; здесь устроена, была общежительная обитель, под названием великой пустыни Аврамиевой. Затем точно так же была, основана и третья обитель близ реки Вочи; и наконец, уже в летах преклонных, святой подвижник поселился под горою, возвышенность которой называлась Чудским городком; вероятно тут в древности стоял город, а может быть стояли языческие капища; тут было самое гнездо старых языческих суеверий, против которых подвижник действовал молитвою и поучениями. Собрались опять вокруг него ученики, и старец тогда основал на Чудском городке церковь в Честь Покрова Богоматери, сам неутомимо трудясь при построении церкви и обители. Обитель Покровская стала скоро многолюдна; в ней собралось до ста человек братии, и она оказывала самое благотворное влияние на окрестное население. Аврамий принимал и наставлял всех приходивших к нему и мирно почил в глубокой старости. Вся Чухломская сторона почитает его своим просветителем.

Другой ученик пр. Сергия, Иаков, родом из Галичских бояр, по смерти пр. Сергия вернулся в родную область и стал жить отшельником в 30-ти верстах от Галича, в глухом лесу, у железных рудников. Но скоро его святая жизнь привлекла к нему учеников. Случилось пр. Иакову быть в Москве, когда супруга великого князя Василия мучилась тяжелыми родами. Великий князь попросил подвижника помолиться о больной. «Молись Богу и Пречистой Богородице», отвечал Иаков: «княгиня будет здорова и к вечеру же родит тебе наследника». Предсказание сбылось, и благодарный князь дал подвижнику средства устроить обитель и храм в честь Иоанна Предтечи на том месте, где он жил отшельником. Преподобный устроил общежитие и сам постоянно трудясь, научал духовных чад своих трудолюбию, терпению, взаимной любви. Память пр. Иакова Железноборского, Костромского чудотворца, совершается апреля 11-го.

В то же самое время трудились в Костромской области и другие великие подвижники: пр. Варнава, на берегу Ветлуги, около обители коего образовался впоследствии город Варнавин; Пахомий Нерехтский и Макарий Унженский, или Желтоводский.

Уроженец Владимира, Пахомий принял пострижение в Рождественском монастыре и, по поручению святителя Алексия, устроил возобновленный митрополитом монастырь Константиновский. Но его больше привлекала пустыня. Он пошел в Костромскую область, и близ реки Нерехты, на границе нынешних Костромской и Ярославкой губерний, с помощью окрестных поселян устроил обитель св. Троицы. Он ввел строгий порядок в основанном им монастыре, постоянно трудился и требовал того же от братий, которые должны были сами обрабатывать землю. Ревностный к молитве, полный любви к Богу и ближнему – Пахомий Нерехтский собрал вокруг себя много учеников и был истинным просветителем и благодетелем всей окрестности. Память его марта 23-го.

Мы упоминали о пр. Дионисии Суздальском, который пользовался дружбою и уважением пр. Сергия. Постриженик Киево-Печерской Лавры, он в 5-ти верстах от Нижнего Новгорода, на берегу Волги, ископал себе пещеру и тем положил основание Нижегородскому Печерскому монастырю. Между учениками его особенно прославились: Евфимий, основавший около Гороховца пустынь св. Василия, и в Суздале обитель, известную под именем Спасо-Евфимиевской, и преподобн. Макария. Сей последний 12-ти лет оставил родительский дом и пришел к пр. Дионисию, прося пострижения. Прожив несколько лет при нем, он ушел в пустынное место близ реки Лух; когда собралось к нему довольно сподвижников, то основалась обитель в честь Богоявления. Через много лет, пожелав уединения, Макарий поручил обитель одному из учеников своих, а сам ушел искать пустынного места; он остановился у озера Желтого, на левом берегу Волги, выкопал себе пещеру и весь отдался молитве. Но скоро о нем узнали, и за строгий образ жизни стали уважать его не только христиане, но и магометане и язычники, которых было много в области. Приносили ему хлеба, меду; все это Макарий раздавал бедным. Собрались вокруг него подвижники, и основалась в честь св. Троицы обитель, которая много способствовала распространению христианства между инородцами. Чуваши, Черемисы, Мордва приходили к преподобному, и многие, наученные им правилам христианской веры, принимали от него крещение в Желтом озере, которое стало от того называться Святым. Но пришлось престарелому уже Макарию и обители его испытать тяжкое бедствие. Татары, утвердившись в Казани, стали теснить все Приволжье. В 1439-м году напали они на Нижний Новгород и опустошили окрестность; они разорили обитель Макария, избили всех иноков а настоятеля отвели в плен за собою. Но хан освободил его и даже в знак уважения отпустил вместе с ним 400 человек пленных, взяв только с него обещание не жить более близ Желтого озера, «ибо то место, говорил хан, принадлежит нам». Макарий испросил только позволение похоронить убиенных иноков и, исполнив этот священный долг, отправился со всеми освобожденными пленными в пределы Галича Костромского. Во время пути он поучал их, молился о них и довел их благополучно до города Унжи. Тут еще было мало сел, и вовсе не было иноческих обителей. Верстах в 15-ти от города, на берегу озера Унжи, в прекрасном месте, окруженном лесом, поселился Макарий и сделался просветителем края. Молитвою исцелял он больных, поучал приходивших к нему, и почил на 95-м году жизни, в 1444-м году. На месте его пустынных подвигов поселились иноки, построили храм над его гробом и основали общежительную обитель. Не только ближайшая окрестность, но даже и довольно отдаленные города Костромского и Нижегородского края, как Солигалич, Юрьев, Нижний, Суздаль, почитают пр. Макария как своего небесного заступника, и не раз во время бедствий были утешены его благотворными явлениями. На месте же его пустынных подвигов, близ озера Желтого, образовался впоследствии город Макарьев, в котором, в день его памяти, устроился значительный торг; это стало началом знаменитой Макарьевской ярмарки, впоследствии перенесенной в Нижний. Перед открытием ярмарки обыкновенно служится молебен пр. Макарию, память коего совершается 25-го июля.

Между современниками пр. Сергия Радонежского, славился еще пр. Димитрий Прилуцкий. Родился он в Переяславле Залесском, в богатой купеческой семье, и с ранних лет, возлюбя Бога более всех благ мира, решился следовать за Христом путем труда и отречения, и постригся в одном из Переяславских монастырей. Одаренный необыкновенною красотою, которую не помрачали ни пост, ни труды, ни бдения, он обыкновенно надвигал низко на лицо куколь свой, чтобы утаить красоту свою от взоров людей. В Переяславле он имел случай узнать пр. Сергия, когда Преподобный приходил просить игумена для своей только что возникшей обители. С этих пор пр. Сергий и Димитрий стали друг другу близки: Димитрий часто посещал Троицкую обитель, и духовною беседою с великим пустынником одушевлялся на дальнейшие подвиги. Он основал на берегу Переяславского озера общежительный Николаевский монастырь, который скоро стал многолюден. Преподобный славился благочестием и мудростью; Димитрий Донской любил его и просил его быть восприемником детей своих; но смиренный подвижник тяготился почетом и известностью и решился удалиться. Взяв с собою любимого ученика своего Пахомия, он направился на север, в пределы Вологодские, и начал строить. церковь близ Авнежа; но окрестные жители не дали ему основать обители, и тогда он ушел в самую Вологду. Там еще было мало церквей, хотя еще в конце 12-го века подвижник пр. Герасим прославился на том месте, где впоследствии основался город Вологда. Когда пр. Димитрий, пришел в Вологду, избрал для обители место в трех верстах от города, при луке, образуемой коленом реки Вологды, то жители обрадовались и поспешили к нему на помощь. Владельцы выбранного места охотно дали землю свою и не пожалели затоптать засеянные поля свои, чтобы только поскорее был построен храм. Кто помогал трудом, кто приношениями, и вскоре воздвиглись церковь и обитель в честь всемилостивого Спаса. Прибыли к преподобному некоторые из прежних учеников его; посетил его и великий князь Димитрий Донской. Вскоре обитель совсем устроилась и стала оказывать самое благотворное влияние на весь край. Димитрий, строгий к самому себе, бесконечно милосердный к другим, заслужил любовь и уважение всех. Заботливый о братьях, он требовал от них труда, и сам трудился с ними; поучал всех приходивших к нему, заступался за, угнетенных, помогал бедным. Однажды один богатый землевладелец привез в дар монастырю значительный запас хлеба, но Димитрий знавший, что он скуп и безжалостен к рабам своим, не принял дары и сказал богачу: «сын мой, что ты ныне приготовил для нас, то отвези назад домой; у тебя в доме есть работники, – напитай их, и только остатки, какие останутся от них, принеси нашей нищете; тогда будешь истинный милостивец». Пр. Димитрий Прилуцкий почил в глубокой старости, в 1392-м году. Память его 11-го февраля. Обитель Спасо-Прилуцкая хранит мощи его и его образ, написанный пр. Дионисием Глушицким.

Обширный Вологодский край, принадлежавший к Ростовской епархии, был беден церквами и нуждался в наставниках; и действительно, постоянно прибывали труженики на эту невозделанную еще ниву. С севера Ярославской области и по всей южной полосе Вологодской и далее на северо-восток тянулись необъятные леса Комельские, которые особенно привлекали любителей пустынного жития: тут по рекам Нурме, Обноре, Комеле, Глушице, основалось огромное число обителей, из коих некоторые существуют и до ныне; другие же были после упразднены; но в убогих сельских храмах хранятся и теперь остатки святых тружеников, освятивших весь этот пустынный край молитвенными подвигами своими.

Прежде всех пришел сюда ученик пр. Сергия Радонежского, Сильвестр. Он остановился в глухом лесу, близ реки Обноры, и поставив крест и хижину, жил очень долго один, беседуя с Богом в непрестанной молитве. Случайно один поселянин, сбившись с дороги, набрел на убогую хижину, из коей вышел отшельник, одетый в рубище. Удивленный путник рассказал, как он сюда, попал; сказал тоже, что над этим местом издали виделись то светлые лучи, то столб облачный. «Как жил ты один, без хлеба, в такой глуши?» спросил он. Пустынник рассказал ему, что он иногда изнемогал от голода и стужи, и лежал на земле лишенный сил, но что однажды явился ему светлый муж, прикоснулся к нему и укрепил; и что с тех пор он безбедно пребывает в пустыне, питаясь кореньями и лесными плодами. Он просил поселянина не говорить о нем никому, ибо желал продолжать уединенное житье. Поселянин через несколько дней принес ему муки, хлеба, а после стал всем рассказывать о нем; и народ начал толпами приходить к отшельнику, желая послушать его и получить от него благословение; некоторые решились жить при нем. Когда число подвижников увеличилось, необходимо стало создать храм; Сильвестр отправился в Москву, к святителю Алексию, и с благословения митрополита был основан на Обноре первый монастырь с храмом в честь Воскресения Христова. Слава Воскресенской обители и святого подвижника распространилась по всему Вологодскому краю; князья, бояре и бесчисленные толпы народа приходили за наставлением к пр. Сильвестру, который живя в уединении, в так называемой заповедной роще, выходил к посетителям и поучал их. Место, куда он выходил к ним, доныне ознаменовано часовнею; доныне показывают на скате горы один из колодцев, выкопанных Преподобным; доныне не рубят заповедной рощи, хотя по окрестности не осталось и следов прежнего дремучего леса, в коем укрывалось столько подвижников; но монастырь упразднен, и деревянный гроб, принявший в 1379-м году останки святого подвижника, стоит в склепе под новым храмом села Воскресенского; в нем хранятся и древние иконы, перед коими молился пр. Сильвестр, Обнорский чудотворец. Память его апреля 25-го.

Немного лет по кончине пр. Сельвестра, два великие подвижники, тоже начавшие свои пустынные подвиги с благословения пр. Сергия Радонежского, пришли в ту же дикую местность и основали обители свои в 25-ти и З0-ти верстах от обители пр. Сильвестра: то были Павел Обнорский или Комельский и Сергий Нуромский.

Павел родился в Москве в семье благочестивой и богатой, и с детства был так милосерд к бедным, что отдавал им все, что получал. Двадцати двух лет он постригся в одной приволжской обители, и потом в обители пр. Сергия Радонежского смиренно исполнял монашеское послушание. Желая уединения, он с благословения пр. Сергия поставил себе отдельную келью, и трудился в вей 15 лет. Но его влекло в пустыню. Пр. Сергий благословил его крестом, и он отправился на север. Остановился инок в глухом Комельском лесу близ реки Грязовицы. Дупло старой липы служило ему кельей; лесные плоды были ему пищею: прожив так три года, он перешел в Обнорскую пустыню, на берег реки Нурмы, впадающей в Обнору, и стал жить в лиственной хижине, весь преданный молитве.

Местность эта уже не была необитаемою пустынею; верстах в четырех от того места, где остановился пр. Павел, выше по той же реке Нурме, жил уже подвижник, пр. Сергий. Инок горы Афонской, он, прибыв в Россию, прожил несколько лет при пр. Сергии Радонежском, и с его благословения пошел в пустыню. Остановившись на берегу Нурмы в то время; когда Павел жил еще в Комельском лесу, он начал подвизаться в совершенном уединении. Но узнали о нем хищные люди, и предполагая, что он богат, задумали его ограбить; раз избили его до полусмерти; другой раз пришед с оружием к келье слабого старца во время его ночной молитвы, были объяты страхом и бежали. Вскоре прошла по окрестности молва о пустыннике; некоторые стали приходить к нему и селиться близ него. Когда собралось человек до сорока, то Сергий, еще на Афоне удостоенный сана иерея, поставил малую деревянную церковь в честь Преображения Господня и завел общежитие.

Сергий узнал о появлении вблизи другого подвижника и отправился к нему. Он нашел пустынника Павла стоявшего близ лиственной хижины своей и питающего множество птиц; одни вились над ним, другие садились ему на голову, на плечи, ели корм из его рук; вблизи стоял медведь; лисицы, зайцы, другие звери бегали вокруг, не страшась его и ожидая пищи от него. С радостью принял Павел брата-пустынника, который сделался ему духовным отцом. С этих пор святые старцы часто посещали друг друга, укрепляясь вместе на подвиг духовною беседою и общею молитвою. До ныне стоит часовня на том месте, где подвижники расставались, когда посещали друг друга.

Вскоре и вокруг Павла собрались ученики, которые просили его устроить обитель. Он не желал этого, любя пустынножительство. Но однажды в ночь на праздник послышался ему по пустыни звон колокола, и, отворив оконце кельи, он увидел одно место, озаренное чудным светом. Между тем друг и собеседник его Сергий приближался к концу трудов своих; посетив его, Павел рассказал ему о бывшем ему видении. «На том месте, сказал Сергий, воздвигнется обитель во имя св. Троицы, и многие в ней спасутся». Известив друга, о близкой своей кончине, Сергий посоветовал ему идти в Москву испросить у митрополита позволение на сооружение обители. Павел последовал совету, но от митрополита Фотия не получил согласия. В ту же ночь митрополит услышал во сне слова: «Зачем оскорбил ты человека Божия? призови его и исполни его желание». Митрополит велел отыскать пустынника, благословил его, дал ему пособие, и впоследствии заботился о возникшей обители. В грамоте Павлу он писал о великих обязанностях инока и ответственности настоятеля, и особенно увещевал к постоянству в предпринятом деле.

Вернувшись из Москвы, Павел не застал уже в живых пр. Сергия, скончавшегося в 1412-м году. Павел поставил церковь в честь св. Троицы и завел общежитие, требуя, чтобы братья трудом снискивали себе пропитание и кормили убогих. Вверив начальство над обителью одному из учеников своих, он жил по-прежнему отшельником в убогой хижине, хранил строгий пост и денно и нощно молился и изучал слово Божие. Субботу и воскресенье только он проводил в обители. Приветливый, милосердый, полный любви к Богу и ближнему, Павел дожил до 112-ти лет, сохранив бодрость душевных и телесных сил. За несколько дней до кончины, ученики, посетив его, заметили в нем необычайную грусть. На вопрос их о причине скорби, он сказал: «В сей день нечестивые Татары, взяв город Кострому, предали его огню и мечу, многих увели в плен; и все это за наши грехи, за то, что ходим в волях сердец наших». Пр. Павел Обнорский скончался в 1429-м году, прожив 50 лет в разных обителях и 40 в пустыне Обнорской. Память его 10-го января, а пр. Сергия Нуромского 7-го октября.

Обитель Обнорская существует и доныне; окруженная лесом, на горе, возвышающейся над рекою Нурмою, она представляется живописною с ее каменными церквами и старинною деревянною оградою с башнями. Но все это строение не современно пр. Павлу, потому что в половине 16-го века обитель была разграблена и сожжена Казанскими Татарами, причем несколько иноков лишились жизни. Вскоре после этого, при копании рва для основания новой обители, обрели мощи Павла, который был причислен к лику святых. На его раке лежит и по ныне медный литой крест, – благословение Сергия Радонежского; в обители хранится и остаток липового дупла, служившего кельей преподобному; он имеет в окружности около четырех аршин; – хранятся и древние иконы, между коими есть образ пр. Павла, писанный при жизни его пр. Дионисием Глушицким. Это был тоже основатель нескольких монастырей в Вологодском крае, не далеко от Обнорской пустыни. Не прерывается ряд святых подвижников, один за другим возделывавших обширный, пустынный край. Едва один приближается к концу земного пути, как другой уже готовится продолжать дело его, и в труде и молитве воспитывает силы свои для душевного подвига.

Уже основаны были первые обители в глухих дебрях Вологодского края, и пр. Сергий близок был к концу земного пути своего, когда, в Московском Симоновом монастыре готовился к пустынным трудам инок Кирилл, будущий славный подвижник Кирилл Белозерский. Родился он в Москве в благородном семействе, и рано осиротев, воспитывался в доме богатого родственника своего, боярина Тимофея Вельяминова, который был окольничьим при дворе Донского. Пришед в возраст, Козьма (это было мирское имя его) управлял домом и имением родственника своего. Он желал иночества, но трудно было получить на то согласие боярина. Наконец Козьма принял пострижение и имя Кирилла в Симоновом монастыре, раздав сперва все имение свое бедным.

Игумен Феодор, племянник великого Сергия, поручил нового инока, опытному старцу, который мудро руководил его, умеряя в нем ревность к чрезмерным трудам и лишениям. Кирилл исполнял возложенное на него послушание и смиренно работал в хлебне; но в нем пр. Сергий рано узнал избранника Божия. Всякий раз, как он посещал Симонов монастырь, он шел в хлебню и проводил целые часы в беседе с Кириллом. Много лет провел Кирилл в монастыре, трудясь то в хлебне, то в поварне, то в келье своей переписывая книги, и стараясь скрывать от всех и молитвенные подвиги и высокие добродетели свои. Но они не укрылись от братии, и когда пр. Феодор был переведен на святительство в Ростов, то Кирилла избрали на его место. Слава о нем распространилась; стали посещать его и князья, и вельможи, и народ; но почести и власть были тягостны Кириллу. Он оставил начальство, уединился в тесной келье, а потом удалился в старый Симонов.

Но уединения и тут не было. Давно Кирилл стремился в пустыню; но боясь следовать собственной воле, он горячо молил Господа и Пресвятую Богородицу – указать ему путь, коим идти. И вот однажды совершал он по обычаю ночную молитву перед иконою Богоматери и остановился мыслью на словах акафиста: Странное рождество видевше, устранимся мира, и ум на небо преложим. Вдруг слышит он слова: «иди на Белое озеро; там место твоего спасения». В то же время дивный свет озарил его келью, он подошел к окну и увидел как будто на дальнем севере ярко освещенное место.

Пришел к нему инок Ферапонт, родом из Белозерского края. Кирилл стал расспрашивать его о той стране и оба решились отправиться вместе на Белое озеро; Кириллу тогда было 60 лет. Долго ходили иноки по лесам и пустыням Белозерского края, пока пришли к горе Мауре, на берегу озера Сиверского. Доселе на горе показывают гранитный камень со следом ступни человеческой; и предание народное гласит, что здесь остановился Кирилл, узнав место, к которому давно стремилась душа его, и которое было указано ему в таинственном видении. Место это было прекрасно. С высокой горы Мауры открывалось необъятное пространство лесов, полей, лугов, орошаемых извилистою Шексною; виднелись и озера кое-где среди зелени лесов и полей. Кирилл пал на колени и в горячей молитве выразил благодарность свою Господу и пречистой Богородице. Спустившись с вершины горы, он поставил крест на площадке, окруженной лесом, и вместе с путником своим принялся за работу. Выкопали они землянку и колодезь; но по некотором времени Ферапонт удалился верст за 15 на озеро Паское, где тоже основал обитель; а Кирилл остался один в своей прекрасной пустыне.

Несколько лет жил он один; только по временам приходили земледельцы помогать ему рубить деревья и расчищать землю под пашню; они радовались его прибытию, ибо давно уже прослышали вещий звон и чудное пение, предвещавшее, что скоро тут проявится человек Божий, и создастся святая обитель. Господь чудесно охранял инока, от всякого зла и всякой опасности; постепенно стали приходить к нему сподвижники; сперва несколько иноков из Симонова монастыря, потом другие любители пустынной жизни. Кирилл хотя и желал уединения, однако не решался отказывать им. Общими трудами соорудили церковь в честь Успения Богоматери, поставили убогие келии. Лесная глушь огласилась церковным пением.

По всей окрестности прошла молва о святом подвижнике; дошла она и до одного хищного человека, боярина, промышляющего разбоями; он вообразил себе, что Кирилл богат, и задумал ограбить его. Но сила Божия чудесно охраняла Преподобного. Две ночи сряду подосланные боярином слуги подходили к обители, и все видели ее окруженной ратными, вооруженными людьми. Думая, что к игумену пришли вельможи с войском, они донесли о том боярину; но когда оказалось, что никого не было, то боярин понял, что Сам Господь охранял служителя Своего, и со слезами покаялся Кириллу в умысле своем. Преподобный кротко сказал ему: «Верь мне, сын мой, ты у меня ничего не нашел бы, кроме одежды и нескольких книг». Боярин стал глубоко уважать старца и щедро помогал обители.

Когда братия умножилась, Кирилл ввел в обители строгий устав общежития; братья исправляли все монастырские работы; собственность запрещалось им иметь, запрещалось просить и подаяния. Довольно долго монастырь был крайне беден; но постепенно средства его возрастали от усердия богомольцев; однако все, что было сверх нужд братии, Преподобный раздавал бедным; он не желал богатства для обители своей. Один боярин присылавший обители по 50 мер ржи ежегодно, пожелал подарить ей село и прислал дарственную грамоту; но Кирилл отказался и велел сказать боярину: «Тебе угодно, человек Божий, дать село в дом Богоматери на пропитание братии; но вместо 50 мер ржи, если можешь, отпускай нам 100; а селами владей сам; для братии они не полезны».

Тридцать лет правил Кирилл основанною им обителью и из нее действовал на весь Белозерский край: подавал приходящим к нему советы и наставления; во время голода питал бедных; заступался за угнетенных; молитвою испрашивал у Господа исцеление больным. Глубоко уважавшие его князья просили его молитв и советов. Из многих посланий, писанных Кириллом, уцелели три: одно обращенное к великому князю Василю Дмитриевичу, а другое к братьям великого князя. Он убеждал их к миролюбию, к милосердию, к заботливости о подчиненных. Прославляемый всеми, Кирилл хранил глубокое смирение и избегал похвалы людской. Князь Юрий Дмитриевич желал посетить его, но инок писал ему: «Бога ради не делай того. Вы думаете, что я добрый, святой человек; нет истинно я всех грешнее и нечестивее. Слышу, князь, что ты сам читаешь и знаешь писания, и понимаешь, какой вред происходить от человеческой хвалы; особенно для нас слабых. Твоей вотчины здесь нет; если ты приедешь сюда, все скажут: для Кирилла приехал».

Пр. Кирилл предал душу Богу в 1427-м году, завещав инокам строго хранить данный им устав и поручив обитель покровительству Белозерского князя. Память его 9-го июня.

Обитель постоянно возрастала; благоговейно хранятся в ней мощи Преподобного и икона Богоматери, принесенная им из Симонова, – образ чудотворца, Кирилла, писанный пр. Дионисием Глушицким, бедные ризы его и несколько книг. Кирилл был, по своему времени, человек ученый, любил чтение и сам переписал много книг. Между рукописями есть одна им написанная, с объявлением явлений природы. Он поручал и грамотным инокам переписывать книги, желая умножения книг в обители. Иноки и по кончине его следовали в этом его наставлению, и ни одна обитель в 16-м веке не была так богата рукописями, как обитель Кириллова. Она воспитала и великих подвижников: Христофор, Мартиан, были ученики самого Кирилла; позднее, Савватий Соловецкий жил некоторое время в обители Кирилла; в ней же трудились: пр. Александр Ошевенский, основавший обитель около Каргополя; Корнилий и Иннокентий Комельские; великий подвижник Нил Сорский, основатель Сорского скита. Первый сподвижник Кирилла, пр. Ферапонт, скончался годом ранее его, основав монастырь Лужецкий близ Можайска.

В той же Вологодской области, так богатой монастырями, находилась и Спасо Каменная обитель, основанная еще в 13-м веке. Мало знали о сей обители, пока, по желанию Димитрия Донского, был в ней назначен настоятелем инок Дионисий, постриженик Афона, и как думают, южный славянин. При нем подвижничество развилось в обители с новою силою. Он дал ей устав горы Афонской и привлек великое число братьев, из коих многие прославились святою жизнью и сделались впоследствии основателями обителей: как Александр Куштский, основавший обитель возле Кубенского озера; Евфимий, основавший монастырь Вознесенский на реке Сянжеме; Дионисий Глушицкий, от коего пошли: обитель Покровская на реке Глушице, Сосновецкая с храмом Предтечи, и женская во имя св. Леонтия. Великий пустынник Дионисий Глушицкий, ревностный к распространению веры, не только поучал всех приходивших к нему, но еще и в разных местах по рекам Сухоне и Двинице строил храмы, дабы окрестные поселяне могли слышать Божественную службу; и храмы эти он украшал иконами, которые сам писал. Его учениками были; пр. Григорий Пельшемский, основатель обители Лопотовой; Филипп Рабангский, основавший обитель Преображенскую на реках Сухоне и Рабанге, и другие прославленные подвижники.

Обитель Спасо-Каменная и другие обители, близкие к Кубенскому озеру, пользовались благодеяниями князей Заозерских, владельцев края; но при Василии Темном, князья Заозерские, родственники Шемяки, были лишены владений своих; один князь был убит Татарами, а сын его Андрей, последний князь Заозерский, вступил в монастырь. С самого детства не любил он блеска мира, и двадцати лет пришел к настоятелю Спасо-Каменной обители, прося пострижения. Сначала игумен отказывался. «Ты молод», говорил он, «да и место тебе не здесь, а в думе боярской или на поле брани».

– Намерение мое твердо, отвечал юный князь; – не принимать услуг от других, а служить другим и вести крест по следам Господа моего.

Игумен напомнил юноше, что раз отдавшись Господу, он должен твердо идти избранным им путем, не желая и не воспоминая о мире, и когда убедился в неизменной решимости молодого князя, постриг его и назвал Иоасафом, именем того Индийского князя, который для пустынной жизни оставил блеск престола. Молодой инок весь предался молитве, и Господь сподобил его чудных явлений благодати Своей. Однажды родственник Иоасафа посетив его, предложил ему денег на основание собственного монастыря; но инок отказался. «Нам не нужно серебра и золота, сказал он, если искренно желаем жить в пустыне; раздай лучше бедным то, что предназначал нам». Иоасаф прожил только пять лет иноком и по краткой болезни преставился в 1453-м году. Обитель благоговейно хранила останки св. князя, вскоре прославленные чудесами; память его совершается 10-го сентября. Теперь мощи его находятся в Вологодском Свято-Духовском монастыре, называемом тоже и Спасо-Каменным, потому что туда впоследствии перешло все братство Спасо-Каменного монастыря, опустошенного пожаром и в 1773-м году упраздненного.

Севернее всех Вологодских обителей, на озере Ладожском, основалась обитель Валаамская. О начале ее так мало известно, что некоторые даже считают основателей ее современниками Владимира Святого; но всего вероятнее, что подвижники Сергий и Герман, от которых она ведет свое начало, прибыли на остров Валаам в тридцатых годах 14-го века. Скоро обитель стала довольно значительна и славилась строгостью устава; она поддерживала и распространяла православную веру между соседними Корелами, которых теснили Шведы, стараясь совратить их в латинство. Несколько позднее, около половины 14-го века, основалась иноческая обитель и на другом острове Ладожского озера, на островке Коневце или Коневом. Береговые жители совершали на этом острове языческие обряды, принося коней в жертву богам; это жертвоприношение совершалось на огромном камне, называемом Конь-камнем, и почитаемом за святыню. Инок Арсений, брошенный бурею на Конев остров, освятил молитвенными подвигами место языческих обрядов и основал на острове общежительную обитель в честь Рождества Богородицы. Память пр. Сергия и Германа Валаамских 28-го, а пр. Арсения Коневского 12-го июня.

Инок Савватий ушел еще далее на север. Долго подвизался он в Кирилловой Белозерской обители и потом на Валааме, – и в обоих монастырях славился как великий подвижник, смиренный, кроткий, всецело преданный Богу. Но исполняя с радостною готовностью работы, возложенные на него Савватий желал более тяжких трудов, более уединенной жизни. Услышал он, что далеко на севере, на Белом море, есть ненаселенный остров Соловецкий, и туда, «к студеному морю-океану», стал он стремиться всею душою. Оставив Валаам, пришел он к Белому морю, и тут стал расспрашивать рыбаков и прибрежных жителей о Соловецком острове. Неприветно звучали известия: велик остров, есть на нем и леса, и горы, и озера; но даже рыбаки редко ездят туда, боясь страшных бурь, которые на долгое время прекращают всякое сообщение с твердою землею. Эти известия не устрашили Савватия; он решился отправиться на остров. «Как станешь жить там? говорили ему рыбаки, чем станешь питаться, одеваться?» – «Господь поможет мне», отвечал инок. Близ устья реки Выги нашел он отшельника Германа, который решился вместе с ним отправиться жить на остров Соловецкий. В три дня доплыли они до него на малой ладье, и поставили крест близ горы, верстах в 12-ти от того места, где ныне стоит обитель. Трудно себе вообразить, как могли жить отшельники одни, на холодном, невозделанном острове; но желание трудиться для Господа давало им силу переносить все лишения, все страдания. Однако видя, что на пустынном острове отшельники находят средства к жизни, некоторые прибрежные рыбаки задумали поселиться на нем, но были устрашены видениями и голосами, возвещавшими, что остров назначен инокам, лет через пять пр. Герман отправился к реке Онеге на берег, а Савватий по некотором времени был извещен о близкой кончине своей. Один, на малой ладье, старец переправился через бурные волны; на берегу, у часовни близ Выги приобщился он св. Таин, и на другой день мирно предал душу Богу. Это было в 1435-м году, сентября 27-го, когда и совершается память пр. Савватия Соловецкого.

Через год по его кончине, другой инок, Зосима, уроженец Онежского края, искавший безмолвного, тихого места для пустынной жизни, прибыл на Соловецкий остров с Германом, сподвижником Савватия. В молитве испросил он у Господа указание, и чудный свет и образ церкви на воздухе указали ему место для основания обители. Подвижники стали рубить лес, работали целый день, а ночь проводили в молитве. Случилась надобность Герману отправиться на берег за хлебом; застигнутый осенними бурями, он не мог долго возвратиться, и Зосима провел около года в совершенном одиночестве на пустынном острове. Когда стали к нему собираться подвижники, то с благословения архиепископа Новгородского был освящен храм в честь Преображения Господня и основан монастырь. Таково начало знаменитой обители Соловецкой, куда в 1465-м году были перенесены мощи первого ее основателя, Савватия.

Обширное поле для подвигов святых мужей представляли отдаленные земли, принадлежавшие Новгороду: Двинская область, Олонецкий и Онежский край, Заволочье; все эти земли были еще очень мало знакомы с христианскою верою; даже не далеко от Новгорода были еще в 15-м веке язычники; и деятельность святых подвижников была особенно направлена к просвещению народа верою Христовой. С этой целью инок Варлаам Шенкурский, бывший посадник Новгородский, строил церкви и обители в Двинской области; Корнилий Палеостровский основал обитель на Онежском озере. Славны святыми подвигами были: Савва Вишерский, подвизавшийся недалеко от Новгорода; Александр Свирский в Олонецком краю; в пределах нынешней Калужской губернии прославился во второй половине 15-го века Пафнутий Боровский, Евфросин Псковский основал недалеко от Пскова обитель, в которой иноки славились особенною строгостью жизни. Назовем еще из подвижников 15-го века: Писания Галичского, Паисия Угличского, Макария Колязинского, основателя Колязинской обители.

Из огромного числа монастырей, основанных в эту пору, некоторые считали от 100 до 300 братий; но были и такие, в коих число братий не превышало 10 или 12 человек; такие малые монастыри были не самостоятельны, а управлялись настоятелями больших обителей, к коим были приписаны. Встречались монастыри общие, то есть такие, в которых в одном здании жили иноки, а в другом инокини, под управлением одного игумена; таков был Хотьковский. Впоследствии это было уничтожено. В монастырях, устроенных митрополитами, епископами, князьями, все правление: назначение и смена игуменов, хозяйственные распоряжения и т. п. зависели от покровителей их, от которых они и получали содержание.

Указав на благотворное значение монастырей, нельзя не упомянуть и о некоторых темных сторонах иноческой жизни, развившейся с такою неудержимою силою. Мы сказали выше, что понятие, распространившееся в эту пору, будто иноческое житие есть единственный путь к спасению, не вело к усовершенствованию и очищению семейной жизни, сверх того, чрезвычайное уважение, оказываемое инокам, легкость, с которой устраивались и обеспечивались монастыри, иногда влекли к иноческой жизни людей не совсем достойных; такие не Богу отдавались, а искали, как бы без большого труда жить безбедно и пользоваться почетом и уважением от мирян. Такие недостойные иноки, поступив в монастырь, часто производили в нем смуты и беспорядки: роптали на строгость устава, нарушали правила, постановленные святыми подвижниками, возбуждали ропот и раздоры между братьями; были и такие, которые, под предлогом стремления к подвижнической жизни, скитались из монастыря в монастырь, убегая от труда и послушания; многие под личиной благочестия, обманывали темных людей, уважавших иночество, выманивали подаяния, жили в миру. Владение вотчинами вовлекало иноков в тяжбы, в споры, и вообще хозяйственными заботами отвлекало их от настоящей жизни иноческой, В конце 15-го и в 16-м веках особенно слышались частые жалобы на упадок монашеской жизни и на заботы иноков о мирских выгодах.

Рассказав о развитий иноческой жизни до 15-го века, возвратимся к концу 14-го. В 1390-м году смерть великого князя Димитрия Донского поразила Русь глубокою и неожиданною скорбью: князю едва исполнилось сорок лет, и мужественная красота его, бодрый и здоровый вид, предвещали, по-видимому, еще долгую жизнь. Болезнь его сначала не внушала опасений, но сам князь чувствовал, что она смертельна, и встретил смерть с полною покорностью воле Божией и невозмутимою твердостью духа. Призвав пр. Сергия, а также игумена Спасского монастыря и девять главных бояр, он при них написал завещание свое и назначил преемником себе старшего сына своего Василия, поручив его руководительству опытных бояр, ибо Василию был только семнадцатый год. Не долго продолжалась болезнь великого князя; простившись с семьей, поблагодарив сотрудников своих в деле правления, он мирно предал душу Богу, с молитвою на устах.

Весь народ скорбел глубоко, ибо Димитрий был горячо любим. Он действительно является одною из светлых личностей нашей истории, и в ряду Московских князей, осторожных, рассчетливых, холодно-рассудительных, блещет качествами более привлекательными. В это темное время чуждого ига он поднял честь нашего оружия, два раза победив Татар; бедствия от нашествия Тохтамыша не затмили славы Куликовской победы; прощали Димитрию и его вмешательство в дела Церкви, бывшее причиной такой долгой смуты. Все современники славили его великодушие, его смирение среди величия, чистоту его семейной жизни, его искреннее и глубокое благочестие, выражавшееся всею его жизнью. Вопреки установившемуся обычаю, Димитрий не принял. иночество перед смертью; но между тем как для многих это предсмертное действие было лишь последним наружным обрядом в ряду многих, ибо наружное, обрядовое благочестие в это время сильно развилось в ущерб искреннему чувству веры, – Димитрий глубоко воспринял в душу веру Христову. Он ревностно заботился о благе подданных, был сострадателен, щедр на всякое полезное дело. Глубоко благочестивый герой Донской ходил каждый день к обедне, в великий пост приобщался каждую неделю, тайно носил на теле власяницу; мы знаем его близкие отношения к великим подвижникам, просиявшим в его время: к пр. Сергию, Димитрию Прилуцкому, к Стефану Пермскому, к святителю Алексию, которого он любил и почитал как отца.

«Димитрий всю жизнь совершил во благе, читаем мы в древнем «Слове» о Димитрии Донском; приняв власть от Бога, он с Богом возвеличил землю Русскую, которая во дни его княжения воскипела славою; был для отечества стеною и твердынею, а для врагов огнем и мечем; кротко повелителен с князьями; тих, уветлив с боярами; имел ум высокий, сердце смиренное, взор красный, душу чистую; мало говорил, разумел много».

Общую любовь снискала и супруга Донского, прекрасная, умная и благочестивая Евдокия. Горько оплакивая раннюю кончину любимого мужа, она однако продолжала жить в миру и, боясь славы от людей, таила от всех высокие подвиги свои, являясь везде с лицом веселым и в княжеском наряде; а втайне изнуряла тело постом, проводила ночи в молитве. За несколько лет перед кончиною, она, постриглась под именем Евфросинии в созданном ею Воскресенском монастыре. Сохранилось предание, что когда она шла в обитель, нищий слепец подошел к ней, громко взвывая: «боголюбивая княгиня, кормилица нищих, ты обещала мне во сне даровать зрение; исполни обещание свое». Княгиня как бы нечаянно опустила на слепца длинный рукав одежды своей, и слепец отер им глаза, и прозрел. Она преставилась в 1407-м году, и причислена к лику святых. Кроме Вознесенского монастыря, сделавшегося местом погребения Русских цариц и царевен, пр. Евдокия основала еще Горицкую обитель близ Переяславля Залесского.

В это время митрополитом был Киприан, прибывший опять в Москву месяца через три по кончине великого князя. Много испытал он скорби во время святительства своего; дважды изгнанный из Москвы, он жил то в южной Руси, то в Константинополе, – то в несогласии с князем, то в тяжбе с соперниками. Теперь, возвращаясь из Греции к пастве своей, он посетил отечество свое, Сербию, только что потерявшую независимость свою в роковой битве на Коссовом поле. Вскоре страшная гроза поднялась и на Русь. Тамерлан, победив Тохтамыша, с огромными силами вступил в Россию, перешел Волгу, Саратовские степи и, взяв Елец, направился к Москве. Ужас объял народ, ибо далеко пронесся слух о силе Тамерлана, о его страшной жестокости, о грудах человеческих голов, которые ставил по пути своем «железный хромец». Это было значение имени Тамерлана, или вернее Тимур-Ленка; он хромал, переломив себе ногу, которую приковал железом, как говорили. У нас звали его Тимур-Аксаком. Молодой князь Василий Димитриевич, немедленно собрав войско, пошел на встречу страшного завоевателя, тем же путем, коим шел в победе великий отец его, и, поручив Москву Владимиру Андреевичу храброму, стал на беретах Оки за Коломною.

Москва, живо помня Тохтамыша, со страхом ждала новых бедствий; храмы были отверсты с утра до поздней ночи; народ толпился в них, надеясь молитвою, постом и покаянием умилостивить Господа. Великий князь из Коломны писал митрополиту, чтобы он послал во Владимир за иконою Богоматери. С горестью провожали жители Владимира издавна чтимую икону; по пути ее народ толпился и, преклоняясь перед нею, взывал со слезами: «Матерь Божия, спаси землю Русскую». Когда икона, приблизилась к Москве, то митрополит с духовенством, семья великокняжеская и все Московские жители вышли встретить ее за город, на Кучково поле и торжественно внесли икону в собор Успенский.

Ожидали вестей от великого князя; тревога и страх волновали все сердца, как вдруг, к общей радости и общему удивлению узнали, что Тамерлан, простояв две недели на берегах Дона, обратил войска свои к югу и вышел из пределов России. Он отступил в тот самый день, как Москвитяне встретили на Кучкове поле икону Владимирской Божией Матери, и был, как говорят, устрашен видением грозной, светоносной жены. Когда вернулся великий князь, то на том месте, где встречали икону Богоматери, был заложен храм в честь пресвятой Богородицы, с монастырем, который стал называться Сретенским (1395). В память чудесного заступничества Богоматери, Церковь стала совершать 26-го августа праздник Сретения Владимирской иконы ее.

Кипран деятельно занимался делами Церкви и в северной Руси и в южной, соединенных под его управлением: тут сумел он сохранить мир; но с другой стороны возникали споры и смуты. Утомленный заботами и тревогами, Святитель часто искал уединения, то близ святого озера в нынешней Владимирской губернии, то в любимом подмосковном селе своем Голенищеве. В сельской тишине предавался он письменным трудам, исправлял богослужебные книги, в которые вкралось много ошибок, переводил книги и молитвы с Греческого на Русский язык, писал жития Святых. Еще в начале святительства своего написал он жите св. митрополита Петра, к коему имел особенное благоговение. Он положил начало Степенной книге, описал деяния Русских соборов, и славен в нашей церковной истории как пастырь «вельми книжный и духовный, всякого благого любомудрия и божественного разума исполненный».

В 1406-м году Киприан скончался, за четыре дня до смерти написав прощальную грамоту, которую заповедал прочесть всенародно при погребений своем. В ней, исповедуя веру православную, Святитель прощался с паствою своей; просил прощения у всех, сам прощал и призывал благословение на тех, кто возлюбил его и помогал ему в нужде и трудах. При чтении этой грамоты, плач и рыдания огласили Успенский собор. С тех пор чтение прощальных грамот при погребении митрополитов вошло в обычай.

Полагают, что митрополит Киприан ввел в России новое летосчисление, и что с этих пор стали считать начало года не с марта, а с сентября. Св. Киприан похоронен в Успенском соборе.

Только на третий год по кончин Киприана прибыл преемник его, Фотий, Грек из Мореи; он провел месяцев семь в Киеве и отправился в Москву, по всему пути встречая печальные следы нового Татарского нашествия. Под предводительством Эдигея, Татары страшным образом опустошили Киев, и затем области и города окружавшие Москву, и самую столицу держали в осаде несколько недель. Опасаясь голода, москвичи считали уже невозможным сопротивляться долее, когда Эдигей, внезапно призванный в Орду, предложил Москве откупиться; это предложение было принято, и Татары удалились; но долго Россия не могла оправиться от этого нового бедствия, целые волости опустели, города и седла были сожжены, множество людей отведено в плен.

Сам митрополит Фотий, в тот же год обозревая епархию свою и прибыв во Владимир, едва мог спастись бегством от Татар, которые сожгли город и ограбили храмы. Во Владимире особенно славился соборный храм Богоматери, недавно расписанный вновь знаменитым иконописцем, иноком Андреем Рублевым. Митрополит, осмотрев его, поручил прибывшему с ним Греку Патрикию охранять собор; но едва выехал он сам из города, как Татары, устремившись на собор, разграбили все, что в нем было; Патрикий успел скрыть только казну храма и дорогие сосуды. Татары стали требовать, чтобы все было выдано им, – он отказал; тогда его стали мучить, думая истязаниями принудить его отдать сокровища; но он умер мучеником, не изменив до конца.

В Москве Фотий нашел много беспорядков: во время Эдигеева нашествия, а может быть и ранее, между кончиною митрополита Киприана в 1406-м году, и прибытием Фотия в 1410-м, митрополичий дом был разграблен; села и угодья, принадлежавшие митрополичьей кафедре, были разорены или расхищены сильными людьми: некоторые попали даже в казну великокняжескую. Митрополит стал требовать возвращения расхищенного, и этим навлек на себя много неудовольствия. Поднялись обвинения и ропот; многие говорили, что митрополит заботится более о мирском, чем о духовном.

Начались у митрополита неудовольствия и с Витовтом, великим князем Литовским. Во время святительства Киприана, Витовт не хлопотал об особом митрополите для Литовской Руси, потому что был в мире с великим князем Василием, женатым на его дочери, – и сверх того был особенно расположен к Киприану; но в последнее время добрые отношения между князьями поколебались; и по смерти Киприана, Витовт попросил патриарха поставить для южной Руси особого митрополита, – с тем, чтобы кафедра его была в Киеве. Патриарх тогда отказал; Витовт согласился принять Фотия, с тем, чтобы он жил в Киеве; когда же Фотий уехал в Москву, то Витовт, по совещании с епископами, отправил в Царьград инока Григория Семивлаха или Цамблака, Серба, племянника Киприана, прося, чтобы его посвятили в митрополиты. Патриарх и император вторично отказали. Витовт, опять собрав епископов, предложил им самим поставить митрополита, как это совершилось в Киеве во время Изяслава; долго епископы не решались прерывать связи с патриархом Константинопольским; и опять Витовт послал сказать патриарху, что если он к такому-то времени не посвятит митрополита для южной Руси, то епископы сами поставят его. Тогда Фотий поспешил на юг; но Витовт не захотел его видеть, велел отнять у него церковную дань, которую он успел собрать в Литовской Руси, и все имения, принадлежавшие митрополиту на юге. Фотий возвратился в Москву, а Литовские епископы действительно поставили в митрополиты Григория Цамблака. При этом они выдали окружное послание, в котором объясняли, что небрежение митрополита Московского о южных областях, с коих он только собирает доходы, не заботясь о благе паствы, вынудило их поставить особого митрополита для южной Руси. «Мы храним предания святых отцов, писали они, клянем ересь, имеем одну веру с патриархом Константинопольским, но отвергаем беззаконную в церковных делах власть, которую присваивает себе император Греческий: ибо не патриарх, а царь дает нам митрополитов, торгуя важным первосвятительским саном. Так любя не славу церкви, а корысть свою, император прислал нам в одно время трех митрополитов: Киприана, Пимена и Дионисия. Это было виною смут, волнений и бесчестия для Церкви Русской. Рассудив, что не подобает царю мирянину ставить митрополита за деньги, мы избрали достойного Первосвятителя».

Витовт тоже в окружной грамоте указывал на корыстолюбие Греков и митрополита и утверждал, что для чести и целости Русской Церкви должен был позаботиться о том, чтобы был митрополит в Литовской Руси. «Мы не вашей веры, писал он, и если бы хотели, чтобы ваша вера у нас истребилась, то ни о ком бы не хлопотали; а когда нет митрополита или епископа, то держали бы наместника; а церковный доход брали бы себе. Но желая, чтобы вера ваша не истребилась, мы собором поставили митрополита для Киева».

И Фотий издал окружное послание, в котором убеждал православных не иметь общения с Григорием Цамблаком, как незаконно поставленным. Тем не менее Цамблак правил Церковью до смерти своей (1419) и известен, как пастырь ревностный к православию, добрый и ученый. От него осталось несколько поучений и бесед на праздники, в коих видна глубина мысли и богословского знания. Ревностный пастырь убеждал князя Литовского присоединиться к Греческой Церкви.

– Зачем ты в Ляшском законе, а не в греческом? говорил он ему.

– Если хочешь видеть не меня ‚одного, а и всех людей моей земли в законе Греческом, отвечал Витовт, иди в Рим и вступи в прение с папою и его мудрецами. Если победишь их, мы перейдем в Греческий закон и обычай, а если они тебя, то и все люди земли моей Греческого закона перейдут в Латинский.

Григорий действительно ездил к папе, но не в Рим, а в Констанц, где происходил собор, осудивший Гуса; но о вере Греческой прений не было. По смерти Цамблака, Витовт согласился признать вновь Фотия. Таким образом разделение митрополии было на сей раз недолговременно, но должно было скоро возобновиться.

Между тем и в Московской Руси поднимались некоторые церковные вопросы. Некоторые области стремились к большей независимости: Новгород желал быть независимым от Москвы; Псков от Новгорода; вся Русская церковь тяготилась зависимостью от Греции. Возникали и другие волнения.

Чтобы было ясно, как и почему возникали неудовольствия, необходимо бросить взгляд на взаимные отношения духовных и светских властей, и на степень зависимости отдельных епархий от митрополита.

Мы знаем, что духовенство с самого начала, заняло в России очень высокое положение. Блюстители веры и нравственности, епископы, и во главе их митрополит, пользовались почетом от светских властей; без их совета и наставления князья не предпринимали ничего: они скрепляли подписью и печатью своей все государственные грамоты и кроме сего имели огромный круг деятельности по делам, собственно подлежавшим церковному ведомству. Митрополиты старались мирить ссорившихся князей, напоминая им о благе и целости земли Русской; заступались за несчастных и угнетенных; когда стала усиливаться Москва, то святители своим влиянием и своею духовною властью помогали князьям Московским, ибо понимали, что в объединении земли Русской под державою одного князя залог ее освобождения от чужого ига и ее будущего могущества. Так действовали в особенности наши великие митрополиты Русские, одушевленные горячею любовью к отечеству: Петр, Алексий, позднее Иона; а великие князья очень хорошо понимали, как важно для них содействие митрополита, и оказывали ему великое уважение; но когда власть их окрепла, то они стали более вмешиваться в церковные дела и решать их своею властью, как например Димитрий в отношении Митяя, Пимена, Киприана.

Внешнее положение митрополита соответствовало его высокому значению. Двор его был устроен как двор великого князя: имел своих бояр отроков, стольников, конюших и пр.; множество лиц духовных и мирских состояло на службе при митрополите; эти лица вели дела и управляли поместьями, принадлежавшими митрополичьей кафедре. Во владении митрополита было много сел, земель и разных угодий; ему даже принадлежал город, Алексин; но главный источник его доходов составляли судные пошлины, ставленые, подъезд и дань с церквей. Как известно, духовному суду подлежало весьма много дел; епископы решали их в своих епархиях; но сверх того, митрополит в известные сроки приезжал в область и, живя в каждой по месяцу, производил суд, причем пени с осужденных и определенные пошлины шли в его пользу; это называлось месячным судом. Ставлеными назывались пошлины, взимаемые при посвящении священнослужителей; митрополиту шли они с посвящения епископов; подъездом назывались дары, а может быть и определенная дань, подносимые митрополиту и епископам, когда они объезжали епархии; кроме сего собирались с церквей Петровские и Рождественские сборы. Митрополит, управляя всею Русскою Церковью, имел притом и свою епархию, очень обширную, ибо она состояла из Киевской и Московской областей. Разумеется, с распространением веры и открытием новых епархий, доходы митрополита все возрастали; в ХIV-м веке они были огромны. Употреблялись они большею частью митрополитами на общеполезные дела, на благотворительность. Святители наши щедро помогали всякому доброму делу, строили церкви, монастыри, которые содержали на свой счет; так святитель Алексий дал двенадцать сел Чудову монастырю. Но святители, присланные нам Царьградом, сверх того отсылали огромные суммы в Грецию, которая теперь очень нуждалась в помощи. Потому и патриарх и император употребляли все усилия, чтобы удержать за собою кафедру Русскую, с которой получали такой значительный доход; но у нас начинали этим тяготиться, и часто обвинялись в корыстолюбии митрополиты иноплеменные, присланные нам Царьградом.

Епископы в своих епархиях были тем же, что митрополит для всей России; управление было устроено по одному образцу; и епископу принадлежали с епархии те же статьи дохода, какие митрополиту принадлежали со всей Русской Церкви: судные и ставленые пошлины, подъезд и дань с церквей. Положение епископов было сначала довольно независимо. Поставленные по выбору паствы, они распоряжались свободно делами епархии; митрополиты только в крайних случаях пользовались своим правом суда над епископами; важные же дела церковные решали собором, призывая на совещание епископов нескольких епархий Но с усилением Москвы и ослаблением власти удельных князей, епископы утратили часть прежнего значения своего; выборное начало стеснилось, и довольно часто стали назначать их из Москвы, распоряжением митрополита и под влиянием великого князя.

Особенным значением между епископами пользовался, как мы уже видели, Владыка Новгородский, с 1165-го года носящий титул архиепископа, тогда единственный на Руси. Особенным значением он пользовался не вследствие особенных прав, а вследствие особенностей Новгородского быта; – вследствие независимости, самостоятельности и огромного богатства господина Новгорода. Употребляя свои доходы на дела полезные Новгороду, крепко стоя за права и независимость родного края, сливая все свои выгоды с выгодами Новгорода, Владыки приобрели в глазах Новгородцев огромное значение; имя владыки ставилось в грамотах выше имен князя и посадника; в частых спорах, возникавших между городскими концами, Владыка являлся примирителем и решал окончательно, кто прав, кто виноват. Владыки, принимавшие особенно важное участие в делах Новгорода, почитались и по смерти своей покровителями родной земли, и стражами ее прав и вольностей.

Но теперь эти права и вольности значительно стеснялись. Еще до усиления Москвы, Новгород во избежание частых войн, вредивших его торговле, согласился признавать своим князем того, за кем хан утвердил великое княжение; тем утратил он древнее право избирать своего князя. Но с усилением Москвы положение Новгорода становилось год от году теснее: Московские князья неуклонно старались сравнять Новгород с другими областями и привести его под свою волю. Теснили Новгород и Симеон Гордый, и Димитрий Донской, и Василий Димитриевич; они то отнимали у него Двинские земли, то поднимали на Новгород пригороды его. Пользуясь смутами в самом Новгороде, великие князья составляли себе партию тянувших к Москве; каждый из них подвигался шаг за шагом ближе к осуществлению конечной цели; если один князь, пригрозив оружием Новгороду, брал с него окуп, – то уже другой считал этот окуп данью, и требовал этой дани ежегодно; а в случае отказа шел на Новгород войною.

Вместе с независимостью и самостоятельностью гражданской, Новгород должен был конечно утратить и независимость церковную; но не без борьбы уступил он и ту и другую, и по временам делал отчаянные попытки высвободиться из под власти Москвы. Неудовольствия на митрополита бывали часто у Новгородцев. Они жаловались патриарху еще на митрополита Феогноста и старались стать в прямые отношения к патриарху помимо митрополита; по кончине святителя Алексия, Новгородцы, собравшись на вече, положили: не судиться у митрополита, а судиться у своего Владыки по номоканону; на этом они целовали крест и подписали грамоту. Это дошло до патриарха, который письменно убеждал Новгородцев подчиниться суду митрополита; но Новгородцы бросили грамоту патриарха и остались при своем решении. Когда прибыль к ним митрополит Киприан, то они приняли его с величайшею торжественностью, честили его угощениями и дарами; но когда он стал требовать своего суда, то ему на отрез отказали.

– Мы целовали крест и написали грамоту, чтобы не зваться на суд к митрополиту, сказали Новгородцы; мы души свои попечатали.

– Я снимаю с вас клятву, возразил митрополит; печать с грамоты сорву, а вас благословляю и прощаю, а вы дайте мн суд, как было при других митрополитах.

Новгородцы отказали, и их сторону держал Владыка. Митрополит уехал, наложив на Новгород церковное отлучение и запретив в нем священнодействия; но духовенство продолжало совершать церковные службы; а Новгородцы еще упорнее стояли на своем и отправили в Царьград посла, который даже на соборе повторял все то же: «Не хотим судиться у митрополита, не хотим, чтобы он унижал нашего Владыку, не хотим, чтобы он приезжал на суд в великий Новгород. Просим благословения вашего, патриарх и архиереи; а если вы нас не благословите, то желаем сделаться Латинянами».

Патриарх вторично отправил в Новгород увещательную грамоту; но все оставалось безуспешно, пока в дело не вступился великий князь, тоже недовольный Новгородцами и требовавший от них черного бора, то есть – дани с черного народа. Они стали сопротивляться, но уступили силе; уплатили князю дань, и митрополиту отослали целовальную грамоту. Митрополит прибыл к ним, получил месячный суд и благословил Новгородцев.

Тем дело на сей раз кончилось; но, конечно, Новгород был недоволен и раздражен. Прошло немного лет; Новгородцы, раздраженные новыми требованиями великого князя, который захватил Двинские земли, поднялись на него как один человек. Собравшись на вече, они испросили благословения у Владыки. «Не можем, господине отче, говорили они, терпеть насилие от великого князя, что отнял он достояние св. Софии. Благослови нас, отче Владыка, возвратить св. Софии пригороды и волости; и мы или паки изнайдем их, или положим головы за св. Софию и за своего господина, за великий Новгород!» Владыка дал благословение, и Новгородцы, собрав значительные силы, разорили и разграбили земли и города, принадлежавшие великому князю и, вступив в Двинские земли, захватили воевод, предавших достояние св. Софии. Главного изменника привезли в Новгород и сбросили его с моста в Волхов; остальных наказали и затем предложили мир великому князю. Он на сей раз уступил, потому что имел дела с Литвою и Татарами, но торжество Новгородцев было не долговременно. Василий Димитриевич опять взял Двинские земли, и владыку Иоанна, благословившего Новгородцев идти на него, держал целых три года в Москве в келии Николаевского монастыря. Не под силу уже было Новгороду тягаться с Москвою.

Как Новгород старался отстоять свою независимость от Москвы, так с 14-го века Псков старался сделаться независимым от Новгорода. До сей поры этот пригород Новгородский был вполне в зависимости от Новгорода; Владыка, правивший церковью в землях св. Софии, точно также управлял церковными делами и в Псковской области, которая называлась землею св. Троицы по знаменитому Троицкому собору своему, имевшему для Пскова такое же значение, какое св. София имела для Новгорода. Владыка, пребывая в Новгороде, держал в Пскове своего наместника; а сам через три года приезжал, чтобы производить суд; при этом он получал подъезд и судные пошлины, и сверх того значительные доходы с угодий, принадлежавших ему в Псковской земле. Псковичи, живя с Новгородом в полном согласии, оказывали величайшее уважение и Владыке, часто приглашали его к себе вне положенного срока, подносили ему дары, беспрекословно покорялись всем его распоряжениям и с радостью видели у себя торжественное соборное богослужение. Они славились благочестием и щедростью к церквам и монастырям.

Но постепенно усиливаясь, Псков стал отделяться от Новгорода; у Пскова завелись свои дела, свои союзы и брани, свои выгоды, не всегда согласные с выгодами Новгорода; иногда являлось даже розмирие, то есть – разрыв мира между господином Новгородом и его теперь уже сильным и довольно самостоятельным пригородом. Псков стал добиваться полной независимости, и в 1331-м году послал одного Псковского инока к митрополиту Феогносту, прося посвятить этого инока в епископа для Пскова. митрополит отказал, и Псков по прежнему оставался в зависимости от Владыки. Но отношения стали другие; Псковичи стали строго наблюдать за тем, чтобы Владыка никак не приезжал вне срока; не оказывали ему ни прежнего уважения, ни прежней покорности. В 1347-м году Новгородцы, нуждаясь в помощи Псковичей против Шведов, согласились признать гражданскую независимость Пскова, который стал называться младшим братом Новгорода. По вопросу же церковному было определено договором, что Владыка по прежнему управляет Псковскою Церковью чрез наместника; но наместнику этому быть непременно из Псковичей, а Псковичам держать при владычном наместнике на суде и в церковном правлении еще своего человека, назначенного на вече, и без соглашения с этим выборным мужем наместнику ничего не делать.

Скоро оказалось, что этот договор ничего не уладил. Псковичи были недовольны, что не добились полной независимости, а Владыка был до того стеснен в своей власти, что не мог сделать никакого распоряжения. И эту малую власть Псковичи старались стеснить все более и более. Издавна в церковных делах принимали участие и выбранные миряне; но теперь Псковичи развили до крайности право вмешательства веча в церковные дела и все подчинили мирскому обществу. От него стало зависеть и построение церквей, и избрание на церковные должности, и содержание священнослужителей. Избранному духовенству предоставлялось множество прав и выгод; собор священников стоял во главе земских дел и имел голос на вече, которое открывал благословением своим. Лица духовные занимались гражданскими делами: справляли посольства, были хранителями общественной казны, и им шло богатое содержание; но избранные мирским обществом, они точно также могли быть им и лишены должности своей. Места священников и диаконов стали предметом искательства; в эти должности часто вступали и бояре, вступали и люди недостойные, которые, имея в виду лишь выгоды, соединенные с этими должностями, вовсе не знали церковной службы и исполняли свои священные обязанности кое-как, с явным небрежением. Иногда должности эти приобретались через подкуп и разные недостойные происки; возникли беспорядки. Владыка, только по имени правивший Церковью Псковской, не мог ни предотвратить, ни исправить их, ибо он имел только право посвящать лиц, избранных Псковским мирским обществом и получать за это ставленые пошлины. Возникала ли необходимость обратиться к духовной власти, Псковичи, минуя владыку, иногда, обращались прямо в Москву к митрополиту. Владыке в Пскове нечего было делать, как только получать свои пошлины и доходы.

Такие условия конечно уменьшили уважение к нему, и вообще развили в Псковском обществе чрезвычайно невыгодный взгляд на духовенство. «Епископы поставлены на мзде, говорилось гласно, и сами ставят на мзде священнослужителей; а священнослужители заботятся не о духовном, а только о выгодах своих». Отсюда не далеко было до вопроса: нужно ли такое духовенство и нельзя ли обойтись без него; и потому понятно, что довольно быстро распространилось в Пскове учение, появившееся около 1371-го года. диакон Никита, Карп, ремеслом стригольник (занимающийся стрижкою волос, как полагают иные; другие думают, что стригольник происходит от слова: расстрига, ибо Карп был расстрига-диакон), и еще третий человек, имя которого неизвестно, стали учить, что не следует признавать епископов, ибо они поставлены на мзде, – что духовенство предано корысти, и потому таинства и священнодействия, совершаемые им, не действительны. Развивая все далее учение свое, известное под именем ереси или раскола стригольников‚ ересеначальники дошли до полного отрицания церковных обрядов, таинств и главных христианских догматов. «Каяться, говорили они, можно и без священника, припадая к земле; евхаристию надо понимать в духовном смысле; другие таинства тоже не нужны; поминать умерших и молиться за них не следует, ибо нет воскресения мертвых; учить и объяснять Священное писание может каждый честный мирянин; священников вовсе не нужно».

Это лжеучение, распространяясь в Пскове, проникло и в Новгород, куда перешли и ересеначальники; но тут Владыка отлучил их от Церкви, а народ, по суду веча, сбросил их с моста в Волхов, думая тем исполнить слова Евангельские: «кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы жерновный камень повесили ему на шею и бросили его в море».

Казнь еретиков однако не уничтожила ереси, особенно в Пскове, где не были устранены главные условия, подавшие к ней повод. Продолжались и усилились еще беспорядки в церковных делах; продажность церковных должностей и крайняя небрежность, с коей исполнялись церковные службы, подавая соблазн верующим, как будто оправдывали тех, кто нападал на духовенство. Слух о ереси стригольников достиг до Константинополя, и патриарх прислал с Суздальским епископом Дионисием увещательную грамоту, в коей объяснял еретикам их заблуждения и убеждал их покаяться и снова присоединиться к Церкви. Пр. Дионисий учил народ и в Новгороде и в Пскове, и на время ересь приумолкла; но возникла вновь через несколько лет, вследствие чего опять писали увещательные послания и патриарх Антоний в 1394-м году, и Киприан, и Фотий. Последнее послание Фотия о стригольниках было написано в 1427-м году; следовательно – ересь долго не могли искоренить; но противохристианское учение стригольников, если и увлекало людей, которые не умели отделить частных погрешностей духовных лиц от чистых и спасительных истин христианской Церкви, – то во многих возбуждало сильное негодование. Псковичи, схватив еретиков, некоторых посадили в тюрьму, а иных казнили смертью. Фотий в послании своем укорял их за смертную казнь еретиков. Такою строгостью, как видно, Псковичи думали умилостивить небо. В 1411-м году, когда у них свирепствовала черная смерть, они сожгли 12 мнимых ведьм.

Но легче было казнить еретиков, чем искоренить страшные беспорядки: духовенство в Пскове падало все ниже и ниже и совершенно подчинилось мирскому обществу, которое произвольно судило и рядило в Церкви, отрешало священнослужителей, распоряжалось церковным и монастырским имуществом, совершенно отстранило церковный суд и подчинило все дела суду мирскому. Священнослужители отчасти по небрежению, отчасти по незнанию, совершали неправильно службы и таинства. Митрополит Киприан и за ним Фотий в окружных посланиях указывали на эти вопиющие беспорядки: – на то, что священники не по уставу совершают службы и таинства, что не имеют ни Номоканона, ни требника, ни чина литургии Иоанна Златоустого и Василия Великого, – на то, что миряне судят и казнят попов по церковным делам, наконец, что по слухам есть между иноками Псковского Святогорского монастыря такие, которые отвергают покаяние и Евхаристию.

Самое духовенство Псковское, поняв беззащитность и безвыходность своего положения, решилось принять меры против зла, и думало найти их в развитии церковных общин, соборов. Издавна все Псковское духовенство разделялось на общины, купы, из коих каждая, состоя из нескольких приходов, принадлежала к одному из городских соборов и управлялась поповским старостою. Даже все сельские церкви и монастыри были приписаны к собору, составлявшему крепкую общину, которая должна была заботиться о порядке церковном и о нуждах и пользах церквей и лиц к ней принадлежавших. Теперь, по желанию духовенства, стали учреждаться при городских церквах новые такие соборы, с тем, чтобы на сколько возможно устранить беспорядки, дать отпор чрезмерному влиянию мирского общества, избегая все-таки подчинения Владыке.

Споры относительно прав митрополита и ересь стригольников были самым крупным вопросом церковной жизни в это время, и потому мы рассказали о них довольно подробно; но вообще тяжела была эта пора для Руси. К смутам церковным сего времени, предвещавшим еще более тяжелые смуты, присоединились разные бедствия: болезни, голод, пожары. Почти не проходило года, чтобы какое-нибудь из сих бедствий не посетило Руси. Особенно страшно свирепствовала черная смерть: в Псков и Новгород она возвращалась четыре раза, поражая множество людей. Строили церкви, отказывали имение монастырям, думая тем умилостивить Господа. Заметим тут, что во времена общественных бедствий часто по обету всего народа строились церкви в один день: все жители города тогда помогали; такие церкви назывались обетными или обыденными. Так во время мора в Новгороде была поставлена церковь во имя св. Афанасия; в один день привезены были деревья из леса, срублена церковь, поставлена, освящена Владыкой, – и в ней совершили литургию. За черною смертью последовал страшный голод, продолжавшийся три года; ужасное наводнение затопило бόльшую часть Новгорода. Во всех сих бедствиях видели признаки скорого конца мира, ожидаемого по совершении седьмой тысячи лет. Эта скорбная мысль высказывалась во всех поучениях и увещаниях пастырей. Фотий митрополит писал увещание к страждущим, убеждал их к безропотной покорности воле Божией, к покаянию и исправлению жизни. Мысль о кончине века высказывалась и в его посланиях. «Сей век маловременный преходить, писал он, грядет ночь, жития нашего престание, когда никто уже не может делать. Седьмая тысяча совершается; осьмая приходит, и не преминет, и уже никак не пройдет, Блажен, кто уготовил себя к осьмой тысячи, будущей и бесконечной; и сего ради молю вас: будем делать дела света, пока еще житие наше стоит».

Сохранилось много посланий митрополита Фотия. есть между ними беседы на праздники, поучения священникам, писания против лжеучения, – против разных обычаев нехристианских; с особенною силою осуждал он обычай судебных поединков, так называемое у нас поле, – обычай, вкравшийся к нам с запада.

Любитель иноческого жития, митрополит часто искал уединения в Сенежской пустыне (в Покровском уезде); в самой Москве основал монастырь Новинский; но из уединения вызывали его не одни только дела церковные, вызывала его и буря гражданских смут, когда по смерти Василия Димитриевича поднялось последнее в нашей истории, но кровавое и долговременное междоусобие.

Великий князь, по завещанию своему, назначил преемником себе сына своего Василия; казалось, что уже право престолонаследия от отца к сыну утвердилось в доме великих князей Московских; но дядя Василия, Юрий Димитриевич князь Галичский явился искателем престола. В самую ночь, когда скончался великий князь Василий, митрополит Фотий послал звать Юрия в Москву для того, чтобы он, вместе с меньшими братьями, признал племянника; но Юрий вместо того отправил в Москву посла с угрозами и стал готовить войско. Войско было наготове и у юного великого князя, и после первых схваток Юрий просил перемирия, но пользовался им для того, чтобы собрать новые силы. Василий поручил митрополиту ехать к Юрию убедить его к миру и покорности. Фотий отправился в Галич Костромской, где находился Юрий; но увещания Святителя были тщетны: Юрий никак не согласился уступить, и Фотий уехал, не благословив ни князя, ни города. Немедленно по отъезде его, страшная черная смерть начала свирепствовать в Галиче. Народ пришел в ужас, и Юрий, поспешив за Фотием, со слезами стал убеждать его возвратиться и дать Галичу свое святительское благословение. Фотий прибыл, и по благословении его болезнь прекратилась; а Юрий согласился заключить мир с племянником и предоставить вопрос о престолонаследии решению хана. Спор долго не решался, потому что ханы беспрестанно сменялись в Орде. В 1432-м году хан решил в пользу Василия, который был торжественно посажен на великокняжеский престол вельможею Татарским, Улан-царевичем, в Москве, в Успенском соборе. В первый раз восшествие на престол совершалось торжественно в Москве, и в последний раз власть принималась великим князем от Татар.

Митрополит Фотий уже не был при этом торжестве. В 1430-м году явление ангела известило его о близкой кончине; и в следующем году, июля 1-го, он мирно предал душу Богу, оставив по себе добрую память своею ревностью о благе паствы.

При погребении Фотия была прочитана умилительная прощальная грамота его, в которой с горячим чувством описывает он дни мирной уединенной юности, скорби, претерпенные им в святительском сане, и оплакивает кончину великого князя и междоусобия, возникшие на Руси.

Сохраняется доселе в Москве саккос, присланный митрополиту Фотию императором Греческим после совершения брака княжны Русской Анны, дочери Василя Димитриевича, с Иоанном, наследником Греческого престола. На саккосе вышито изображение юной четы, а по краям его вышито золотом символ веры по гречески.

Сношения России с Грецией были в это время часты и близки. Империя Греческая находилась в бедственном положении: уже она утратила почти все области свои, и только на время падение ее было отвращено Тамерланом, победившим врага ее Баязета; но несчастный император Греческий не имел ни войска, ни казны, ни надежды на чужую помощь. Россия не могла помочь Грекам войском; но видя в них братьев своих по вере, сочувствовала их бедствиям и давала щедрую помощь деньгами. В Россию беспрестанно приходили из Греции собиратели милостыни и уходили с щедрыми дарами. В 1398-м году, когда по-видимому империя дошла до последней крайности, великий князь и митрополит, обратившись к князьям, боярам, духовенству и купечеству, приглашали всех помочь несчастным единоверцам нашим, и тогда было послано в Грецию щедрое пособие.

Русские в это время довольно часто посещали Царьград, и от 14-го века сохранились описания таких путешествий: Странник, Стефана Новгородца, хождение митрополита Пимена в Царьград, составленное иеродиаконом Игнатием. Стефан подробно описал святыню Константинопольскую; Игнатий – путешествие по Руси рекою Доном и обширными степями, где кочевали Татары, и затем пребывание в Царьград и императорское венчание на царство. Путников с любовью и ласкою принял патриарх; и они нашли в Царьграде и в Греческих монастырях много Русских иноков, занимавшихся списыванием книг; некоторые из иноков Русских посещали Иерусалим и святую гору Афонскую. Сохранилось, под заглавием Ксенос, повествование, о путешествии в Иерусалим иеродиакона Троице-Сергиевой обители Зосимы. Он посетил святой град в 1420-м году.

Митрополит Фотий, посещая однажды Симонов монастырь, увидел в поварне спящего молодого инока. Лицо спящего было прекрасно и выражало достоинство и кротость; рука его была сложена как бы для благословения. митрополит остановился и, посмотрев внимательно на инока, сказал бывшим с ним: «знайте, чадца, что сей инок будет великим святителем в земле Русской».

Инока звали Ионою. Родом из Солигалича, он двенадцати лет поступил в один Галицкий монастырь, из которого потом перешел в Симонов. Тут его строгая жизнь и твердое знание Священного писания внушили к нему всеобщее уважение, и он вскоре стал епископом Рязанским. Епархия эта была огромна, включая в себе, кроме того, что ныне составляет Рязанскую губернию, часть Тамбовской и Воронежской. Среди христианского населения жило много иноверцев: язычников и магометан. Иона старался просветить их истинным учением, и многие приняли крещение. По смерти митрополита Фотия (1431), собор епископов и великий князь поручили Ионе управлять делами Церкви, «как нареченному на святейшую митрополию Русскую». Смуты гражданские задержали его отъезд в Царьград для посвящения.

Между тем князь Литовский Свидригайло, брать Ягайла и преемник Витовта, отправил в Царьград Смоленского епископа Герасима, прося патриарха поставить его митрополитом для Литовской Руси; Смоленск был в то время во власти Свидригайла вместе с Витебском, Волынией, Подолией и частью Киевского княжества; остальная часть Литвы была отнята Сигизмундом, братом Витовта. Народ бедствовал в этих областях. Сигизмунд, ревностный латинянин, теснил православных и предавал огню православные церкви, а Свидригайло, преданный православию, разрушал латинские храмы. Патриарх посвятил Герасима в митрополита всея Руси; но новый пастырь не успел побывать в Москве: Свидригайло, заподозрив его в измене, схватил его и сжег в Витебске.

Тогда и Иона отправился в Царьград; но там был встречен известием, что для России уже посвящен митрополитом, Грек, или как некоторые полагают, Иллирийский иеромонах Исидор, и что Исидор уже на пути в Москву. Патриарх и император выразили Ионе сожаление о том, что он опоздал и обещали ему митрополию, когда она снова будет свободна.

И сожаления и обещания были не искренни. Исидор был поставлен с особенною целью, для которой конечно не пригодился бы Иона. Он должен был содействовать соединению Церкви Греческой и Латинской, или вернее, подчинению православной Церкви власти папской. Для достижения этой цели готовился церковный собор в Италии и шли деятельные сношения между папою и Византийским императором.

Мы уже видели, как усердно папы старались подчинить себе церковь в России. Еще более попыток делали они в отношении собственно Греческой Церкви. Когда империи грозила опасность и она находилась в трудном и бедственном положении, тогда то особенно они являлись с предложениями помощи, под условием, чтобы Греческая Церковь признала власть папы. Надо сказать, что иногда и сами императоры Греческие искали этой помощи, и что некоторые из них были довольно склонны купить ее ценою отступничества. Но к счастью, дело было не совсем в их власти. Хотя они и старались действовать на духовенство и убеждениями и силою, хотя иногда и низлагали непокорных им патриархов, замещая их более сговорчивыми, – все таки попытки к сближению Церквей каждый раз оканчивались ничем, встречая сильный отпор со стороны духовенства и народа. Эти попытки даже усиливали взаимную вражду. Неприязнь Греков к Латинянам особенно усилилась со времени владычества Латинян на Востоке.

В начале 15-го века, империя Греческая находилась совсем на краю гибели; помощь европейских государей была ей необходима, – и тут-то начались снова переговоры между императором Михаилом Палеологом и папою Мартином, переговоры продолжались затем между Иоанном Палеологом и папою Евгением IV, – но долго без всякого успеха и соглашения. Между тем положение империй становилось с каждым днем опаснее; уже почти все области Греческие были во власти султана Турецкого; император не имел ни денег, ни войска, и Турки грозили столице. Пала Евгений, вполне понимая отчаянное положение Греков, делал вид, будто нехотя ведет переговоры и будто не очень дорожит сближением с ними. Вероятно, он надеялся таким притворным равнодушием вынудить от Греков более значительных уступок и более полного подчинения себе Греческой Церкви.

Но вдруг обстоятельства несколько изменились к выгоде Греков. В город Базеле открылся собор, который называл себя вселенским, действовал независимо от папы и даже относился к нему враждебно. Теперь и на западе уже многие негодовали на чрезмерные притязания пап, указывали на значительные уклонения Римской Церкви от истинного учения и требовали преобразований. Отцы собора приглашали в Базель Греков, представляя им надежду на соединение Церквей и на помощь против Турок. Тогда и речь папы переменилась. Опасаясь соглашения Греков с враждебным ему Базельским собором, он стал настойчиво приглашать императора и восточных патриархов прибыть в Италию на восьмой Вселенский собор. Он обещал созвать всех государей Европы и склонить их к крестовому походу против Турок, – обещал подвергнуть беспристрастному обсуждению все те догматы, о которых было разногласие между Церковью восточною и Церковью Западною, предлагал принять на себя все издержки Греков по путешествию и пребыванию в Италии; а это последнее условие было теперь не маловажно для Греков, ибо казна императора была пуста. Однако император долго колебался в выборе между Базелем и Италией. Но папа поспешил прислать в Константинополь корабли свои и велел сказать императору, что собор Базельский, помирившись с ним, распущен, и что Вселенский собор созвав в Италии. Греки поверили, и осенью 1437-го года, Иоанн Палеолог и брат его, патриарх Константинопольский и до семи сот лиц из греческого духовенства отплыли в Италию на папских галерах. Народ толпился у гавани, прощаясь с отъезжающими и выражая желание, чтобы они вернулись с миром церковным и войском против Турок.

Перед отъездом император позаботился о том, чтобы упрочить себе содействие сопровождавшего его духовенства. Это было дело трудное. Патриархи Восточные, взирая с недоверием на вновь завязавшиеся сношения с папою, отказались ехать в Италию; поехал только патриарх Константинопольский Иосиф; а прочие отправили своих местоблюстителей, снабдив их грамотами, в которых поручалось им принимать только то, что согласно с правилами древних соборов и писаниями Отцов. Император нашел эти грамоты стеснительными и переделал их по своему усмотрению. Несколько епископов были низложены и заменены другими, в которых надеялись найти более уступчивости. Все это было нарушением канонических правил, и произвело не мало ропота. Духовенство ехало не охотно, предвидя печальный исход дела. Патриарх Константинопольский говорил: «Получать содержание от папы значит подчиниться его воле; раб осмелится ли не повиноваться своему владыке? И что будет с нами на чужой стороне, когда нам откажут в содержании и не будет возможности возвратиться в отечество?» Опасения оказались основательными.

Желательно было, чтобы и православная Россия участвовала на соборе в лице представителя Церкви своей; с этой-то целью и был поставлен на Русскую митрополию Грек Исидор. Он уже принимал участие в переговорах с Базелем, и император знал его за человека умного, хитрого и готового на уступки латинству. Отпуская его в Москву, поручили ему склонить великого князя к участию Русской Церкви в восьмом Вселенском соборе.

Великий князь принял Исидора с почетом, хотя и не был совсем доволен, что назначили не Иону. Вскоре Исидор начал говорить о необходимости ехать в Италию на собор. Это не понравилось Василию. «Отцы наши не хотели слышать о соединении законов Греческого и Римского, сказал он; не желаю этого и я».

Исидор настаивал, красноречиво доказывая всю важность предстоящего собора и необходимость для России участвовать в нем, и наконец вынудил согласие князя.

– «Если непременно хочешь, поезжай, сказал князь; но принеси обратно наше древнее православие, которое мы приняли от предка нашего, святого Владимира. Помни чистоту веры вашей; нового и чуждого не приноси; мы не примем».

Исидор клялся не изменять православию, и в сентябре 1437-го года выехал из Москвы с великою пышностью и многочисленною свитою; до сотни лиц духовных и светских сопровождали его; между ними был Суздальский епископ, Авраамий. Один из спутников его, Симеон Суздальский, оставил любопытное описание путешествия и пребывания Русских в Италии.

В Москве Исидор считал нужным скрывать склонность свою к латинству; но вскоре он сбросил с себя личину. В Юрьеве (Дерпте), когда навстречу к нему вышли православные священники и латинский епископ, то спутники его с негодованием увидели, что митрополит всея Руси поклонился латинскому кресту, и с немцами отправился в их костел, не зайдя в церковь православную. С этой поры они уже не доверяли ему.

Собор был созван в Ферраре. Греки находились уже давно там, когда приехал митрополит Русский, пробывший в пути почти год. Шли еще частные совещания, ибо ожидали прибытия приглашенных государей, чтобы торжественно открыть собор. Но ожидания оказались тщетными. Прошла уже пора безусловного повиновения воле папской. Теперь все государи Европы были на стороне Базельского собора, и ни один из них не явился на зов Римского первосвященника. Это обстоятельство уже устраняло надежду императора получить помощь от западных государей; пришлось скоро утратить и надежду на доброе соглашение по вопросу церковному.

Несколько месяцев прошло в тщетном ожидании государей или послов от них, и наконец, в октябре 1438-го года папа торжественно открыл собор в церкви св. Георгия. Уже предварительные частные прения обнаруживали важные несогласия между Греками и Латинянами; теперь же каждое заседание все яснее указывало, как далеко расходились спорящие в понимании церковных догматов.

Главные вопросы, подлежавшие обсуждению были следующие: 1) западное учение о чистилище и о состоянии душ умерших; 2) законно ли прибавление к Символу веры: и от Сына (filioque), сделанное Западною Церковью, что повело к рассуждению об исхождении Духа Святого; З) об опресноках и квасном хлебе в Евхаристии; и 4) о власти папской.

Со стороны Греков, как и со стороны Латинян, было избрано по шести человек, из самых ученых и искусных, для ведения прений; но как ни постарался заранее император окружить себя людьми уступчивыми, оказалось, что только двое: Виссарион Никейский и Исидор, были склонны к соглашению с Латинянами; за догматы же православной Церкви так крепко стоял местоблюститель патриарха, Антиохийского, Марк Ефесский, с такою ясностью и силою доказывал он их несомненную правоту, что надежда на соглашение слабела с каждым днем; со своей стороны и Латиняне не уступали. Папа, крайне недовольный, стал действовать принуждением и перестал выдавать православным содержание; некоторые из них просились на родину, но им отказывали в пропуске, а без пропуска никто не мог выйти из города.

Через несколько месяцев собор был переведен во Флоренцию; но и тут дело не шло успешнее. Собирались, совещались, спорили и расходились. Император не знал, что делать; то он поручал Марку Ефесскому изложить главные основания православного учения, – то вовсе запрещал ему являться на совещания, видя в его твердости главное препятствие к соглашению. Прошло еще некоторое время; папа совершенно отменил открытые совещания; начался ряд принуждений, насилий, подкупов. Император сам терзался внутреннею борьбой: он то именем погибающего отечества умолял православных найти средство к соглашению, – то грозил гневом своим, – то обещал почет и дары за уступчивость. Папа не выдавал Грекам содержания, и они терпели всякие лишения. Двое из наших нашли средство тайно бежать. Исидор, верный сторонник латинства, употреблял и красноречие и иные средства, чтобы склонить православных к уступкам. Он зазывал их к себе, уговаривал, угощал роскошными пирами; соглашавшимся папа предлагал дары, а император приближал их к себе и чрез них действовал на более упорных.

Всеми этими средствами достигли наконец уступки. Греки согласились признать, что Дух Святый исходит от Отца чрез Сына, что таинство Евхаристии можно совершать безразлично и на квасном хлебе и на опресноках, что папа есть наместник Христа. Учение о чистилище было изложено довольно не ясно. На этих основаниях было составлено соборное определение о соединении Церкви, и предложено к подписи членам собора. Патриарх Константинопольский скончался внезапно за несколько дней, успев заявить согласие свое только с первым пунктом; Марк Ефесский пребыл тверд до конца и не дал подписи своей; остальные православные подписались, кто подкупленный дарами, кто истомленный душевною борьбою, страданиями и лишениями, – подписали, прося у Бога прощения за слабость и малодушие. «И мы бедные, пишет Грек Сиропуло, оставивший повествование о Флорентийском соборе, – и хотя и нехотя, Боже мой! Царь наш Иисус Христос! подписались! с плачем и воздыханием подписались!» Наш Русский епископ Авраамий, не соглашавшийся подписать акт соединения, был заключен в темницу по повелению Исидора, и после семидневного заточения уступил.

Когда папе принесли соборное определение подписанное, он прежде всего спросил: «подписал ли Ефесский?» и когда услышал, что нет, то с досадой воскликнул: «так мы ничего не сделали!»

Но вопреки этому невольно вырвавшемуся признанию, папа пожелал торжественно отпраздновать соединение, которому сам не верил. Июля 6-го, 1439-го года, он с великою пышностью отслужил обедню в кафедральном Флорентийском храме, при огромном стечении народа. Пели попеременно Греческие и Латинские певчие; определение соборное о единении Церкви было прочитано по Гречески и по Латыни. Но тут же обнаружилась неискренность соглашения, вынужденного мирскими расчетами и насильственными мерами: ни один из православных епископов не захотел участвовать в Латинском богослужении, – никто из православных не решился причаститься Св. Таин по Латинскому обряду; а на следующий день, когда Греки пожелали, в свою очередь, отслужить обедню по своему обряду в том же храме, в присутствии Латинян, то папа этого не допустил. Нельзя было усомниться в том, что Латиняне желали не соединения, а подчинения себе Восточной Церкви.

Собор Флорентийский не был признан Вселенским Европою, а собор Базельский объявил его незаконным, а папу Евгения низложенным. Император оставил Италию, напутствуемый только благословением папы и обещаниями. В Константинополе же весть о Флорентийском соединении произвела сильнейшее волнение. Как при прощании, так и теперь народ толпился у гавани, встречая возвращающихся. «Чем кончился собор?» спрашивали тысячи голосов. И несчастные отвечали с сокрушением и отчаянием: «Мы продали нашу веру, променяли православие на неправославие. Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с Латинянами!»

Видя страшное негодование всей столицы, император не решился даже обнародовать акт соединения. Народ чуждался всех епископов, подписавших этот акт; духовенство усердно проповедывало против нечестивого Флорентийского собора; а Марк Ефесский прославлялся всею церковью как твердый и не подкупный поборник истины.

Исидор, между тем, сулил папе полный успех в России. «Князья в моих руках, говорил он; епископы не книжны; они против меня ничего не скажут; великий князь молод: он в моей воле». Папа наградил его и Виссариона Никейского званием кардиналов, и осенью 1439 года Исидор оставил Италию, как легат апостольский для России, Литвы, Польши и Ливонии. Разумеется папа теперь считал весь этот край подвластным себе.

С пути Исидор отправил во все подведомственные ему области грамоты, в которых, извещая о соединении Церкви, совершившемся на Флорентийском соборе, убеждал Православных и Латинян отныне не чуждаться друг друга, принимать таинства безразлично и в православном, и в латинском храме, – и от православного и от латинского священника. Сам он, впрочем, не соблюдал полного беспристрастия; ибо в Польше и Юго-Западной России совершал богослужение в Латинских храмах везде, где они были, и не заходил даже в храмы православные. Пробыв зиму в Киеве, он только к Вербной неделе приехал в Москву. С ним папа прислал письмо, в котором извещал великого князя о соединении Церкви, хвалил Исидора, за его участие в таком великом и славном деле и просил князя принять митрополита благосклонно, помогать ему и давать ему те церковные доходы, коими пользовались его предместники.

Когда вскоре по прибытии своем, Исидор в первый раз отправился в Успенский собор, чтобы совершить богослужение, то народ с изумлением увидел, что перед ним несли Латинский крест и три серебряные палицы. За литургией он стал поминать папу вместо вселенских патриархов, как было обычно; а по окончании обедни велел диакону читать с амвона акт Флорентийского соединения.

Слушая это, многие недоумевали и дивились, как могло православное духовенство подписать грамоту, столь не согласную с учением православной Церкви; но все молчали. Вдруг среди общего безмолвия поднялся голос великого князя. Он вступил в прение с Исидором и назвав его еретиком и лжеучителем, велел заключить его в Чудов монастырь, пока собор Русских Святителей рассмотрит акт соединения.

Святители Русские действительно занялись этим; нашли, что нельзя принять определение Флорентийского собора, как совершено несогласное с древним учением Церкви, и убеждали Исидора покаяться и возвратиться к истине; но он упорствовал и через несколько месяцев тайно бежал из Чудова монастыря с учеником своим Григорием. Великий князь не велел его преследовать, и он достиг Рима, где именовался кардиналом Российским.

В Москве все были чрезвычайно довольны образом действия великого князя. «Государь, говорили ему епископы и бояре, мы дремали; ты один бодрствовал; открыл истину, спас веру; митрополит отдал ее на злате Римскому папе, и возвратился к нам с ересью».

По удалений Исидора епископы решили опять поставить в митрополиты Иону; и великий князь отправил в Константинополь посла с грамотою, в которой, описывая случившееся, просил посвятить Иону и указывал на необходимость иметь в России митрополита Русского.

«Каждый православный, писал он, может иметь нужду объясниться с верховным пастырем о делах духовных, тайных, а государь не только о духовных, но и о государственных. Между тем с чужим нельзя беседовать иначе, как через переводчика. Впрочем Русская Церковь, – прибавлял князь, – не хочет разрывать своего союза с Церковью Греческою; но она по прежнему будет просить благословения у патриарха».

Это письмо не дошло до Константинополя, потому что великий князь, когда узнал подробно о событиях в Италии о согласии Греков на Флорентийское соединение, воротил посла своего с пути. Иона стал править делами церкви, – хотя посвящение его все задерживалось вследствие смут гражданских, которые почти не прекращались во время несчастного княжения Василия. Много было дела ревностному пастырю: его помощь, его совет, его увещательное слово были везде нужны. Тут область разорена вражьим набегом; там город опустошен пожаром; народ бедствует; тут вдруг страшная весть облетает Русь: сам великий князь в плену у Татар Казанских! Он вскоре освобожден, но волнения внутренние не утихают: смуты, крамолы, споры о престолонаследии колеблют верность народа; совершаются страшные злодеяния. Святитель старается укротить страсти, напоминает о законе Христовом, законе любви и мира, наставляет, увещевает.

Вопреки решению хана, дядя Василий, продолжал оспаривать престол у Юрия, два раза отнимал он этот престол у племянника и умер великим князем. Но смерть его не прекратила смуты, так как сыновья его, Косой и Димитрий Шемяка, считали себя наследниками его прав и продолжали упорную борьбу из-за власти. Косой попал в плен к Великому князю Василию, который повелел лишить его зрения. Это страшное злодеяние вызвало и страшное возмездие.

Прошло несколько лет. Враги как будто помирились; но в сердцах кипела злоба и жажда мести. Собрав приверженцев, Шемяка ночью овладел Москвою, и с толпою сторонников своих направился к Свято-Троицкой обители, где великий князь Василий был на богомолье с малолетними сыновьями своими. Вторгнувшись во храм, схватили князя, молившегося у раки Преподобного, и ослепили его (1446). Затем, провозгласив себя великим князем, Шемяка отправил несчастного узника своего в заточение в город Углич. Верные бояре успели спасти малолетних княжичей и отвезли их в Муром; но Шемяка не был спокоен, пока и они не попали в его руки. Он призвал Иону и стал убедительно просить его привезти к нему детей. «Клянусь тебе, говорил он, что тогда возвращу отцу их свободу, а им дам богатый удел».

Иона долго не соглашался; но наконец, поверив клятвенному обещанию Шемяки, отправился в Муром за детьми; бояре не хотели выдавать их; но ведь и Муром мог быть взят Шемякою, а Святитель ручался за безопасность княжичей. Эти соображения превозмогли: детей привели в церковь Пресвятой Богородицы; и после торжественного молебствия, Иона из рук бояр принял их на свою епитрахиль. Увы! он скоро убедился, что был жестоко обманут. Шемяка и не думал исполнить клятвенного обещания своего, и невинные дети разделили заточение несчастного отца.

Святитель в гневе и негодовании строго укорял Шемяку, настоятельно требуя освобождения великокняжеского семейства. «Ты нарушил правду, – говорил он, ввел меня в грех, постыдил мою старость. Господь покарает тебя, если не сдержишь данной клятвы».

Шемяка наконец уступил, но потребовал сперва от Василия торжественной клятвы в том, что он не станет домогаться престола. Несчастный согласился на все. Проливая слезы, он винил себя во всем. «Я пострадал за грехи мои, говорил он, излишне любил славу мира; преступал клятву, гнал братьев, губил христианство, заслужил казнь смертную». Шемяка освободил его, дав ему в удел Вологду. Но клятва не связала и Василия: приверженцы его тайно действовали в его пользу: игумен Кирилловой обители разрешил князя от вынужденной клятвы, и Василий вновь достиг престола; но не достиг мира с Шемякою, который беспрестанно заводил новые смуты. В этой долгой борьбе, духовенство крепко стояло за великого князя Василя, и во главе духовенства митрополит Иона, с 1448-го года посвященный собором Русских епископов. Он грамотою призывал сторонников Шемяки покориться законному государю, не губить душ своих кровопролитием; но только со смертью Шемяки (1453) кончилось это кровавое междоусобие, продолжавшееся 27 лет. Но это было последнее из княжеских междоусобий; ибо власть сосредоточивалась в руках князей Московских, переходя от отца к сыну.

Кроме внутренних смут были и другие невзгоды. Татары опустошали области; в 1451-м году они явились под стенами Москвы и зажгли посады. Среди дыма, под градом стрел митрополит совершал крестный ход вокруг Кремля. Рядом с ним пал благочестивый инок Антоний, пронзенный стрелою; но внезапно, к общему удивлению, неприятель удалился. Затем последовало другое нашествие Татар. Вождь их, Седи-Ахмед, хвалился, что поработит Россию, но был прогнан сыном великого князя. Святитель, по сему случаю, построил при Успенском соборе придел в похвалу Божией Матери, и около того же времени заложил близ Успенского собора каменную палату с церковью положения ризы Богоматери. В этой палате стали жить митрополиты.

Скоро скорбная весть о падении Царьграда достигла Москвы. В 1453-м году столица Восточного Православия была взята Турками; и последний император Константин пал в бою, мужественно защищая город во главе малого войска. Бывший митрополит Исидор в то время находился в Царьграде, и до конца предлагал Грекам помощь папы, если они согласятся принять Флорентийскую унию. Но народ в исступлении восклицал: «горе латинской ереси!» предпочитая власть Турок власти папской. Патриарх Геннадий, твердый защитник православия, обращался к митрополиту за помощью бедствующим Грекам; помощь денежная была дана, ибо Россия глубоко сочувствовала скорби единоверцев. С этих пор Русские митрополиты уже избирались и ставились собором Русских епископов.

Но независимая от Греции, Русская митрополия теперь опять разделилась в самой России, и на долго. Хотя после Исидора южные епископы и Казимир, король Польский и великий князь Литовский, признали Иону; но затем, в 1458-м году, один бывший патриарх Константинопольский; Григорий Мамма, изгнанный за приверженность к унии, посвятил в Риме Григория, ученика Исидора, в митрополита Московского, Литовского и всей южной Руси, и южные области приняли его. Он разгласил там грозную буллу, в коей папа Пий II повелевал королю Польскому «поймать и сковать нечестивого Иону». Известие это привело Москву в негодование: епископы северо-восточной Руси, собравшись, поклялись торжественно не отступать от святой Московской церкви и постановили впредь признавать законным только митрополита, принявшего посвящение в Москве, у гроба Петра Чудотворца. Митрополит Иона разослал по епархиям запрещение признавать Григория, как ученика еретика Исидора; но Киев и южные области тем не менее признавали его, и после него избирали себе митрополита, не сносясь с Москвою; к юго-западным епархиям, таким образом отделившимся от Москвы, принадлежали, кроме Киева: Чернигов, Смоленск, Полоцк, Перемышль, Туров, Луцк, Владимир Волынский, Холмская и Галичская епархии. Тщетно митрополит и великий князь посылали королю Польскому и духовенству и народу отделившихся областей грамоты, умоляя не разделять Русской Церкви. Разделение состоялось, и митрополиты стали именоваться, один Московским а другой Киевским.

Много святых мужей в это время ревностно служило Господу: кто в иноческих обителях, кто в звании пастырей Церкви, кто благовествованием. Многие избирали подвиг особого рода, о котором надо упомянуть, – юродство Христа ради.

В основании всякого добровольно избранного христианского подвига лежит желание переносить страдания и лишения из любви к Христу, потрудиться для Христа. Поступая в иноки, или удаляясь в пустыню, подвижник отказывается добровольно от радостей семейных, от мирских выгод, почестей и удовольствий, и возлагает на себя труды и лишения. Но на Руси, как и на Востоке, иночество уважалось как высшее проявление христианской жизни; похвала, общее уважение могли питать в подвижнике чувства гордости и тщеславия, столь присущие человеку. Отцы подвижники сознавали эту опасность и, наставляя учеников своих, особенно старались предохранить их от тщеславия; они постоянно увещевали их не превозноситься подвигом своим и стараться быть безучастными, как умершие миру, к похвале, равно как и к брани людей.

Такое воззрение легло в основание подвига юродства о Христе. Подвижник, дабы, отвратить от себя похвалу и уважение людей, представлялся безумным, старался возбудить к себе презрение; иногда досаждал людям и радовался, когда терпел от них обиды, брань и побои. Но случалось большею частию, что проникали в тайну его подвига; и юродивые Христа ради пользовались уважением в древней Руси: они смело говорили правду богатым и сильным, – и те со смирением выслушивали укоризны, иногда грубо высказанные убогим юродивым. В словах и действиях юродивого искали и находили сокровенный смысл; наставление, иногда пророчества и предзнаменования.

Особенным уважением пользовался в Москве юродивый, блаженный Максим; добровольным страданием учил он народ терпеливо переносить страдания, ниспосланные ему и возноситься мыслью к будущей жизни. Краткими, меткими изречениями учил он правде и терпению. «Божница домашня, а совесть продажна», говорил он, обличая лицемерную набожность; «всяк крестится, да не всяк молится». – «Бог всякую неправду сыщет; ни Он тебя не обманет, ни ты Его не обманешь». Когда блаженный Максим скончался, в 1433-м году, его похоронили с честью у церкви св. Бориса и Глеба на Варварке.

В Ростове блаженный Исидор напоминал своими подвигами известного нам Прокопия Устюжского. Как и Прокопий, Исидор был родом из Германии, и сперва исповедовал латинское христианство; но прибыв в Россию и полюбив веру православную, он покинул все радости мира, чтобы идти путем страдания и лишений. Он искал презрения и труда, как другие ищут почета и покоя. Еще при жизни Господь прославил его силою чудотворной; и вскоре после кончины его (1484), Ростовцы поставили деревянный храм на месте, где убогая хижина едва защищала труженика от непогоды и скрывала его молитвенные подвиги.

В Устюге блаженный Иоанн шел также по следам Прокопия, и по смерти являлся заступником города своего. В Новгороде юродствовали Николай и Феодор. Первый был сын богатых родителей, и с ранних лет возлюбил Бога более всего. «Из уст его, – так гласит древнее житие его, – текла молитва к Богу как благовонное кадило; он любил чистоту, пост, коленное преклонение. Когда он проводил такую добродетельную жизнь, то люди стали ублажать и славить его. Блаженный не желал славы человеческой и начал юродствовать. Он оставил все для Господа: села, имение, множество рабов и достиг полного нестяжания; терпением и мужеством своим перенос много страданий, терпя морозы зимние и нищету, переносил насмешки и толчки невежд, молясь за них же». Николай жил в Новгороде на Софийской стороне, Феодор – на Торговой; и оба, представлялись будто непримиримыми врагами, напоминая этим Новгородцам их постоянные распри, причину стольких бедствий. Однажды некоторые люди видели, как Николай, стоя на волнах Волхова как на суше, бросал в Феодора кочанами капусты, и прозвали его Никола Кочанов. Оба скончались в одно время.

Вскоре явился в Новгород другой знаменитый подвижник, Михаил Клопский. Раз в летнее время, во время утрени, в бедной обители Клопский, верстах в 15-ти от города, иеромонах, совершавший службу, захотел покадить свою келью; к удивлению своему он нашел в ней неизвестного ему инока, келья же была оставлена запертою. Незнакомец при свече списывал книгу Деяний. Иеромонах сказал о сем игумену, и после утрени игумен и несколько братий пошли к келье, которую нашли запертою. Никто не отзывался на стук и на голос пришедших; наконец взломали дверь: в келии сидел тот же инок и спокойно списывал книгу. На вопрос игумена: кто он и откуда, пришлец отвечал повторением предложенного ему вопроса и представлял из себя юродивого. Когда началась литургия, инок пришел в церковь, стал петь с братией и читал вслух апостола; за трапезою читал житие. Игумен дал ему келью, и он стал жить в обители, удивляя всех строгостью воздержания, ревностью к молитве и полною нестяжательностью. Он беспрекословно исполнял все, что ему приказывали делать, но никому не открывал имени своего. Однажды в обитель прибыл князь Константин, сын Донского, и услышав чтение неведомого инока, подошел к нему; когда всмотрелся в его лицо, он поклонился ему почтительно. «Это родственник наш Михаил», сказал князь. «Почему скрываешь от нас свое имя?» спросил игумен. «Бог знает», отвечал инок, и подтвердил только, что его зовут Михаилом. Более он ничего не сказал о себе; но некоторые предполагают в нем сына великого князя Симеона Гордого, рано отрекшегося от земного величия, чтобы ради Христа жить в труде и смирении. Другие считают его родственником великого князя; и по времени, первое предположение не совсем правдоподобно.

Когда узнали о его знатном роде, то стали оказывать Михаилу почет; он этим тяготился и юродствовал. Но уже жизнь смиренного труженика, озарялась дарами Божией благодати. Случалось, что слова, слышанные от него, содержали пророчества; чудеса совершались по его молитве. Однажды блаженный инок шел но улице в Новгороде; толпа детей, окружив его, смеялась над ним и бросала в него камнями и грязью. Один только мальчик стоял поодаль и не участвовал в злой забаве прочих детей. Михаил подошел к нему и, подняв его выше себя, сказал: «Ванюша, учись грамоте; быть тебе в Новгороде Владыкою». Этот отрок Иоанн, бедный сирота, воспитывался благодеяниями доброй женщины; впоследствии же постригся, сделался настоятелем Отенской пустыни и был потом действительно избран в Архиепископа Новгорода.

Однажды Димитрий Шемяка посетил блаженного Михаила и просил его помолиться об успехе его замыслов. Но старец отвечал ему: «княже, довольно бед натворил ты в земле Русской, на радость врагам ее. Если возбудишь новые междоусобия, то со стыдом вернешься в Новгород, где для тебя готовы три локтя земли». Князь однако не унялся. «Княже, сказал ему однажды блаженный, я слышал, что земля три раза простонала и зовет тебя к себе». Действительно, вскоре после сего Шемяка умер от яда. Блаженный Михаил в том же, 1453-м году, предал душу Богу, прожив 44 года в Клопской обители. Память его 11 января.

В это время Новгород имел достойных пастырей, причисленных Церковью к лику святых. Св. Евфимий, чтитель родной старины, строитель многих церквей и каменных палат, ревностно заботился о просвещении паствы своей, заказывая списки книг; не менее старался он и о том, чтобы сохранить мир в Новгороде. Это было дело трудное. Новгород, помня древние права свои, был недоволен великим князем Московским, и потому покровительствовал врагу его Шемяке, звал к себе и других князей враждебных Москве, и давал им пригороды в управление, готовя себе в них защитников и друзей. Владыка Евфимий горячо увещевал Новгородцев прервать связь с Шемякою, отлученным от Церкви за крамолы и злодеяния; но увещания его были тщетны. «Святая София – защита угнетенных!» кричали на вече буйные Новгородцы, и до самой смерти Шемяки держали его у себя. Но после смерти его, великий князь Василий подступил к Новгороду с сильным войском; и следствием сего был мирный договор, заключенный в Яжелбицах, на условиях чрезвычайно стеснительных для Новгорода. Владыка Евфимий письмом просил у митрополита прощение себе и Новгороду за сношения с Шемякою. Митрополит прислал прощальную грамоту, которая не застала уже в живых св. Евфимия и была прочитана над его гробницею.

Преемником ему был избран такой же святой муж, Иона, тот самый, о котором Михаил Клопский предсказал, что он будет владыкою Новгородским. Добрый, сострадательный к бедным и сирым, Владыка Иона умел сдерживать Новгородцев, которые после Яжелбицкого договора были до того озлоблены против великого князя Василия, что даже хотели убить его. Архиепископ отклонил их от злодеяния, и по приглашению великого князя, сам поехал в Москву. Василий Темный принял его милостиво, – но жалуясь на строптивость Новгородцев, грозил смирить их оружием. Владыко горячо ходатайствовал за паству свою и умолял князя не поднимать оружия, щадя невиновных.

– «Конец жизни твоей, князь, не далек, говорил он, не твори неправды, не порабощай людей свободных. Мы будем усердно молить Бога за счастие твое и твоего наследника, уповая, что Господь пошлет ему свободу от ига Ордынского и расширит державу его».

Князь умилостивился. Заметив, что Владыка плачет, он спросил о причине его печали. Владыка отвечал: «Кто бы мог унизить и смирить сильный и многолюдный город мой, если бы не губили его раздоры граждан, зависть и неправды. По крайней мере при мне да даст Бог мир и тишину людям моим».

Одно предсказание Владыки сбылось очень скоро. Великий князь Василий скончался в 1462 году. В завещании своем он не велел требовать с Новгорода дани для Орды, твердо веря словам Ионы, что скоро Русь освободится от Татарского ига. Василию наследовал сын его Иоанн.

За год до великого князя скончался и святитель, митрополит Иона, достигнув глубокой старости и извещенный заранее о смерти своей. Остались от него 35 посланий, доказывающих, как внимательно он следил за духовными потребностями паствы своей, которую он отечески любил и назидал и словом и примером. Память св. Ионы митрополита и чудотворца совершается З1-го марта.

Владыка Новгородский Иона правил паствою до 1470 года, постоянно увещевая к миру буйных Новгородцев и ходатайствуя за них перед великим князем. Уже удрученный годами и болезнью, он вторично ездил в Москву уже к Иоанну III молить его о милости. «Не оставит Господь без внимания слезной молитвы угнетенных, говорил он ему, рассеет Орду, какими судьбами знает, лишь бы государь пребыл в благочестии и тихими очами надзирал за своею областью». Во время моровой язвы, страшно опустошавшей Новгород, святитель горячо молился за несчастных; умножал книги в Новгороде, и заказал Сербу Пахомию Лагофету написать жития Новгородских святителей.

По кончине митрополита Ионы, собор епископов избрал в преемники ему архиепископа, Ростовского Феодосия, мужа благочестивого и ревностного к службе Божией; но он был митрополитом всего пять лет. Надо было устранить много злоупотреблений, искоренять беспорядки, многих укорять и обличать, – и на это сил его не стало. В Москве и иных городах в это время очень умножилось число церквей; всякий сколько-нибудь зажиточный человек считал делом богоугодным иметь свою церковь, и потому, при низкой степени образования, оказался недостаток в хорошо приготовленных священнослужителях. Прельщаясь выгодою, в священники и диаконы шли часто даже люди едва грамотные, часто даже люди зазорного поведения. Митрополит Феодосий взглянул на это дело строго: призывал к себе священнослужителей, учил незнающих, увещевал слабых, а недостойных отставлял. Многие церкви остались без священников и диаконов; возник ропот. Это дошло до митрополита, и он не решился, при возникшем ропоте, продолжать правое дело. Он отказался от управления церковью.

Избрали тогда в митрополиты епископа Суздальского, Филиппа, – а Феодосий удалился в Чудов монастырь. Он взял к себе в келью больного страдальца и с любовью ходил за ним, сам обмывал и перевязывал его раны и при этом дни и ночи проводил в молитве. Когда Феодосий скончался, то очень жалели о нем, и опасались кары небесной за то, что ропотом оскорбили святого мужа.

Вообще ожидание чего-то страшного, уныние и тревожные предчувствия в это время удручали умы. На престол только что вступил государь молодой, полный силы духа и воли, – государь, который должен был возвеличить Русь; но в общем настроении не было той свежей бодрости, которая бы предвещала что-то великое, новое, – указывала бы на более широкую деятельность. Напротив, все как будто доживали век, с тревогою ожидая близкого конца. дело в том, что с окончанием седьмой тысячи лет от сотворения мира ожидали светопреставления; и роковой срок, 1492-й год, был не так далек. Многие ждали кончины мира и ранее этого срока, основываясь на каких -то таинственных исчислениях, вроде, например, следующего, записанного в Софийской летописи еще под годом 1459. «Зде страх, зде скорбь велика; якоже в распятии Христове сей круг бысть 23, луны 13, сие лето наконец явися, в онь же чаем всемирное пришествие Христово. О, Владыко! умножишася беззакония наша на земле; пощади, Владыко!» Так как год прошел благополучно, летописец записал: «того лета не бысть ничтоже». Но затем назначался другой близкий год; страх постоянно усиливался; всякое сколько-нибудь необыкновенное событие толковали как предзнаменование конца мира: так падение Константинополя считалось верным указанием на грядущее светопреставление; далее 1492-го года не доводили пасхалии, а за этим годом ставили круг и приписывали: «Горе достигшим до конца времени!»

Духовенство увещевало христиан каяться и готовиться к страшному суду; невежды и лживые пророки пугали народ предзнаменованиями; множество людей, бросая земли и дела свои, принимали пострижение; многие строили церкви, ходили на богомолье; но немногие старались действительно исправить жизнь свою. Духовное просвещение стояло низко: горячее, но темное чувство веры мало влияло на жизнь; многие недостаточно понимали сущность закона христианского, чтобы найти в нем свет, руководящий жизнью и деятельностью. Было конечно в это время не мало святых, благочестивых мужей; они предлагали наставления мирянам; но примером своим учили, как жить вне мира, и как будто указывали, что только монастырская келья верная пристань от бурь и страстей, возмущающих мир души. Стремление к иноческой жизни все усиливалось, а среди мира нравы не улучшались.

Нельзя, впрочем, сказать, чтобы тревожное ожидание близкой кончины мира совершенно заслонило собою еще более близкие в настоящей жизни заботы и опасения. Их было много везде, много особенно в Новгороде, где в это время готовились и затем совершались немаловажные события.

Новгород не мог свыкнуться с утратою своих древних прав и вольностей, не мог безропотно покориться власти великих князей Московских; а между тем все попытки высвободиться из под этой власти вели только к тому, что положение его становилось все труднее. К этому присоединились в последнее время разные бедствия: голод несколько лет сряду, болезни, пожары. Суеверные люди рассказывали о явлениях, предвещавших будто близкую гибель Новгорода. Колокола сами собой звонили, слезы видны были на иконах, особенно чтимых народом. Другие явления, конечно, еще яснее предвещали беду: то были постоянные раздоры и распри, упадок в Новгороде народного духа, доблести и мужества. В минуту опасности Новгород не умел, как прежде, крепко стоять за себя, а откупался от врагов деньгами: граждане враждовали меж собою, и дело часто доходило до кровопролития; богатые угнетали бедных и закупали себе сторонников. Во времена общественных бедствий многие пользовались смутою, чтобы понажиться, а иногда – чтобы погубить врагов своих; случался ли пожар, клеветали на невинных, и народ жег в огне обвиненных, или топил их в Волхове. «Не было, – говорит летописец, – в Новгороде правды и правого суда; явились ябедники, давали клятву и целовали крест на неправду; стали грабежи по селам, волостям и городу; и были мы в поругании соседям нашим; были объезды по волостям тяжелые и поборы частые; раздавались крик, рыдание, вопли и проклятия на старшин и на город, потому что не было ни милости, ни суда правого».

При такой неурядице было, конечно, много недовольных, и люди, желавшие власти и влияния, легко вербовали себе сторонников. Весь город разделился на партии. Одни, закупленные некоторыми богачами, во всем держали их сторону; немногие доброхотствовали еще великому князю Московскому; другие же желали полного разрыва с ним и указывали на союз с Литвою, как на надежное средство высвободиться из под его власти.

Когда Новгородцы узнали о смерти великого князя Василия, сильно теснившего их, то они вообразили себе, что наступила для них пора возвратить себе утраченную вольность. Забыли они, видно, предсказание их великого подвижника, Михаила Клопского. Предание гласит, что в 1440-м году, января 22-го, он вдруг стал звонить в колокола в Вяжницком монастыре. «Что это значит?» спрашивал народ. – «Ныне, отвечал подвижник, в Москве радость, у великого князя родился сын Тимофей, он же и Иоанн²⁷. Да и какой сын! Он будет грозою для соседей, возьмет Новгород, изменит его обычай, отберет у вас золото и совсем покорит вас своей власти».

Этот-то сын Василия, Иоанн III, теперь вступил на престол; и напрасно надеялись Новгородцы возвратить себе при нем древние права свои. По прекращении удельных усобиц, усилившиеся князья Московские должны были неминуемо стремиться к тому, чтобы собрать под свою крепкую руку все области России, дабы сплотив их в одно могущественное целое, быть в силах стряхнуть тяжелое иго Татар и дать отпор иным врагам. На это дело Иоанн III был вполне способен. Спокойный, терпеливый, никогда не увлекающийся страстью, он шел неуклонно, хотя осторожно и медленно, к цели, которую раз предназначил себе. Он обдумывал каждый шаг свой, умел пользоваться каждой случайностью, терпеливо выжидать удобного времени и за тем всегда верно направлять действия свои.

Очень скоро по вступлении Иоанна на престол, Новгородцы стали жаловаться ему на Псков, который с своей стороны, жалуясь на Новгород, просил себе особого епископа. Иоанн убеждал враждовавших к миру, и по совещании с митрополитом, отказал Псковитянам, которые остались, по прежнему, в церковной зависимости от Новгорода. Недовольные, они возобновляли попытки свои; но и митрополит и великий князь не хотели нарушать старины и крепко стояли за древние права Владыки Новгородского.

Но и великий князь имел не мало причин быть недовольным Новгородцами. Надеясь на его миролюбие, они стали явно нарушать договор, заключенный с отцом его: не платили дани, захватывали земли, принадлежавшие великому князю. Иногда буйная молодежь приходила на двор великокняжеский на Городище²⁸ и обижала людей его; жалобам их не внимали на суде, ибо в Новгороде теперь созрела мысль, что настала пора освободиться из под власти Московского князя. Об этом громко заявлялось на вече; и партия, стоявшая за независимость Новгорода от Москвы, усиливалась с каждым днем. Во глав этой партии стояли Марфа Борецкая, вдова бывшего посадника, и два сына ее. Она пользовалась великим почетом в городе, имела огромные поместья в Двинской земле, и в ее чудном доме на, Софийской стороне шли частые совещания о средствах к освобождению. Всем было ясно, что Новгороду одному трудно бороться с князем Московским; но Борецкие указывали на возможность союза с Казимиром, великим князем Литовским и королем Польским. Эта мысль была не новостью для Новгорода: Литовские князья уже не раз предлагали ему свою помощь против Москвы; но их предложения всегда отвергались, потому что православные опасались влияния князей иноверных на дела церковные. Теперь более чем когда-нибудь следовало бы опасаться этого влияния, когда митрополитом в Киеве был Григорий, ученик Исидора; но желание освободиться от Москвы так усилилось, что Новгород стал клониться к союзу с Литвою, и на совещаниях у Борецких было решено просить у Казимира родственника его в князя Новгородского.

До Иоанна доходили слухи о том, что замышлял Новгород; но он выжидал терпеливо, какой оборот примет дело, и только в письме напомнил владыке Ионе о решении епископов не признавать иного митрополитом как того, кто посвящен в Москве. Однажды по делам прибыл в Москву посол из Новгорода; когда великий князь велел заметить ему, что Новгород нарушает договор, заключенный с его отцом, посол отвечал довольно грубо: «Я ничего не знаю; Великий Новгород мне о том не наказывал».

Иоанн не выказывал гнева, а велел только сказать Новгороду: «Отчина моя, Великий Новгород, люди Новгородские, исправьтесь, не вступайте в земли и воды мои, великого князя; держите имя мое честно и грозно, по старине, а я буду жаловать свою отчину, и держать по старине».

Когда бояре дали ему заметить грубость посла, Иоанн спокойно отвечал: «Часто волны бьют о камни; но в пену рассыпаются, ничего не сделав; так будет и с этими людьми, Новгородцами».

Действительно, все усилия Новгородцев должны были разбиться о спокойную твердость князя Московского. Предвидя возможность близкого разрыва с Новгородом, он между тем послал сказать Псковичам, чтобы в случае войны, они были готовы идти с ним.

Тем временем скончался владыка, св. Иона. Надо было приступить к новому выбору – особенно важному в настоящих обстоятельствах. Если уже решен разрыв с великим князем, то вновь избранному надо ехать на посвящение в Киев, хотя в Киеве митрополитом был Григорий, которого недавно признали еретиком. Согласится ли кто на это? Борецкие хлопотали об избрании Пимена, архиепископского ключника; он имел сторонников и в народе, ибо щедро сыпал деньгами, похищенными из казны святительской, и соглашался ехать и в Киев. Имя его попало в число избираемых; но жребий пал на архидиакона Феофила, который решительно отказался ехать на посвящение в Киев. Как ни старались Борецкие доказать, что в таком случае можно помимо жребия назначить Пимена, как ни сильно было раздражение против великого князя, – и духовенство и большинство народа требовали, чтобы нареченный Владыка‚ ехал на посвящение в Москву, считая изменою православию всякое сношение с лжепастырем Григорием. Отправили в Москву послов за опасною грамотою на проезд владыки к митрополиту.

Великий князь принял посла ласково и немедленно дал грамоту: «Отчина моя, Великий Новгород – так гласила грамота, – прислала ко мне бить челом о том, что после того как Бог взял отца их и нашего богомольца, архиепископа Иону, Новгородцы избрали себе по своему обычаю по жребию Феофила; и я, великий князь, их жалую, и велю нареченному Феофилу прибыть в Москву ко мне и к отцу своему, митрополиту Филиппу, для поставления на архиепископство Великого Новгорода и Пскова, без всяких зацепок, по прежнему обычаю, как бывало при отце моем, и деде и прадеде, их же род есть Володимирских, и Новгорода Великого, и всея Руси».

Но когда посол вернулся в Новгород с грамотою, там уже дела приняли иной оборот. Партия Борецких с усиленною ревностью хлопотала о союзе с Литвою. На вече восхваляли Казимира; князь Литовский, Михаил Олелькович и дружина его, уверяли, что православные не терпят никакого притеснения в землях Казимира. Народ волновался. Кто кричал: «хотим за короля!» кто еще отстаивал, – но это были немногие, – права князя Московского. Вдруг прибыли послы из Пскова и, известив Новгородцев, что Иоанн Васильевич готовится идти на них войною, предлагали свое ходатайство, чтобы уладить это несогласие.

Борецкие ухватились за это обстоятельство. «Вот теперь, добрые люди, верьте князю Московскому, – говорили они, – он говорит с вами ласково, а сам готовится к войне и поднимает на вас Псков». Весь народ пуще заволновался. «Великий князь чинит нам великие обиды и неправды. Мы не отчина его! Мы люди вольные, Великий Новгород. Хотим за короля».

Таково было состояние умов, когда посол вернулся из Москвы. Шумные толпы собирались на площади, – звонили в колокола. «Не хотим великого князя! Отдаемся королю! раздавалось на вече; – напрасно посылали в Москву за опасною грамотою. Пусть владыка едет на поставление к митрополиту Григорию».

Некоторые еще возражали. «Как можно, говорили они, даться за короля Казимира и поставить себе владыку от митрополита Латинянина. Мы изначала одно со всею Русскою землею, крестились все от Владимира, и никогда того не бывало, чтобы бывали за Латынью, и ставили себе архиепископа от них. Как же нам теперь ставить себе Владыку от Григория? а Григорий ученик Исидора Латинянина! К Москве хотим! К Москве по старине, к митрополиту Филиппу в Православие!»

Такие речи не были угодны большинству. Не слушали Феофила, который просил и умолял, чтобы лучше уволили его от предлагаемого сана. Дошло до того, что сторонники Москвы не смели показаться на вече: в них бросали каменьями, их осыпали бранью; целый день раздавались крики, шум, колокольный звон. Партия Борецких вполне восторжествовала. Решили, что Феофил поедет на поставление. в Киев, а к Казимиру отправили посольство для заключения договора. Новгород отдавался ему с условием соблюдения своих древних прав. В ограждение веры православной грамота гласила, что «Король не отнимет у Новгородцев их веры Греческой Православной: и где будет любо великому Новгороду, тут Новгород и поставит себе Владыку; римских церквей король не ставит ни в Новгороде, ни в пригородах, ни во всей земле Новгородкой. Король держит Новгород по воле мужей вольных, по их старине и в крестной грамоте, целует крест ко всему великому Новгороду за все свое княжение и за всю раду Литовскую». Король за тем обязывался помогать Новгороду против великого князя. Посольство состояло из почетных Новгородцев, между коими был сын Марфы Борецкой.

Иоанн, узнав о том, что делается в Новгороде, отправил в Новгород посла с добрыми речами и увещаниями. Он напоминал, что от Рюрика до сего дня Новгород знал один княжеский род. «Ни за каким королем вы не были, как земля ваша стоит, писал он, а ныне от христианства отступаете к Латинству чрез крестное целование, когда я не делаю вам никакой обиды и никаких новых Тягостей не налагаю, а только требую того, что по старине».

В том же духе писал и митрополит, умоляя Новгородцев не отступать от христианского государя Русского, чтобы присягнуть чужому, иноверному. Объяснив, как было дело с Псковом, он прибавлял: «Разумейте, дети! Царственный град Константинополь и церкви Божии непоколебимо стояли, пока благочестие в них сияло как солнце; а как оставили истину, да соединились царь и патриарх с Латиною, да подписались папе золота ради, то и погибли, и Царьград впал в руки неверных. А вы разве не чаете Божия гнева?» То обстоятельство, что митрополит в Киеве был ученик Исидора, и поставленный в Риме, придавало борьбе Московского князя с Новгородом вид борьбы за веру православную.

Но речи и увещания были тщетны. Упоенные надеждою на независимость, Новгородцы не захотели и слушать их, и посольство Московское вернулось со срамом. Ту же участь имело и вторичное посольство. «Мы не отчина Московского князя, твердили Новгородцы; великий Новгород вольная от века земля! Великий Новгород сам себе Государь! хотим за короля Казимира». Война становилась неизбежною.

Новгород стал готовить войска, назначал начальников; но со многих сторон встречал неудачи. Псков, на повелительный наказ идти с Новгородом на великого князя, отвечал присылкою разметной грамоты, то есть объявлением – войны; Казимир не присылал помощи; князь Литовский Михаил Олелькович, на которого Новгородцы рассчитывали, внезапно выехал, надеясь сделаться Киевским князем и по дороге пограбил Новгородские же волости. В городе продолжались раздоры: между тем как партия Борецких возбуждала и поддерживала в народе надежду на успех, – другая партия с тревогою указывала на силу великого князя; ходили слухи о зловещих предзнаменованиях: на святой Софии буря сломила крест; кровь показалась на гробницах двух архиепископов, на иконе Богородицы и иконе Николая Чудотворца слезы текли струей. Все это волновало народ.

Около этого времени, святой муж, Зосима Соловецкий, посетил Новгород. Он приехал жаловаться на притеснения, которые иноки терпели от Двинских жителей и боярских прикащиков, и просил, чтобы остров Соловецкий был совеем отдан инокам. Пришлось быть ему у Марфы Борецкой, которая имела сильное влияние на дела, и сверх того владела обширными поместьями в Двинской земле; но она не захотела принять инока; и он, отходя от дома ее, сказал: «Придут дни, когда в сем доме не останется и следов тех, кто ныне живет в нем: затворятся двери его, и двор сей будет пуст». По настоянию Владыки и духовенства, вече однако подарило остров монастырю, а Марфа, одумавшись, пригласила к себе святого подвижника, приняла его ласково и вручила ему грамоту на землю и рыбные ловли. Сидя у нее за столом со многими гостями, преподобный Зосима вдруг задрожал и, устремив взор на сидевших с ним бояр, заплакал. Четверо из них представились ему обезглавленными. Он посмотрел в другой раз, в третий, – и все тоже видение представлялось его вещему взору. Он тут ничего не сказал о сем, – но поведал одному благочестивому мужу о бывшем ему страшном видении. Предзнаменование должно было осуществиться.

Когда великий князь убедился, что война неизбежна, он, по совещании с духовенством и боярами, двинулся на Новгород с сильною ратью. К нему пристали Псков, Вятка, Вологда, и таким образом со всех сторон напали на Новгородские земли жестокою, опустошительною войною. Новгородская рать, хотя и многочисленная, была не привычна к войне; не было в ней ни умения, ни согласия: она состояла из всякого сброда, из людей никогда не бравших меча в руки, ремесленников, земледельцев, не обученных, не привыкших повиноваться. При первом же натиске Московской рати, Новгородцы пустились бежать, бросая оружие и щиты свои. Больше было в них задора, чем истинного мужества; они претерпели совершенное поражение при Коростыне; потом были вторично разбиты при реке Шелони. Иоанн взял множество пленных; в плен попали и главные зачинщики союза с Казимиром. Четверо из них были обезглавлены по повелению Иоанна, – именно те, о которых было видение пр. Зосиме, другие отправлены в заточение. Между казненными был сын Борецкой.

Затем войско великого князя двинулось к Новгороду, страшно опустошая села по пути. Положение Новгорода стало крайне тяжело. Казимира тщетно молили о помощи: Ливонские рыцари не пропускали к нему послов; в Новгород весть о Шелонском поражении и о казни именитых Новгородцев произвела потрясающее впечатление; за этой вестью последовала и другая: рать Новгородская в Заволочьи была разбита, и Двинская земля присягнула Иоанну; великий князь приближался. Новгородцы поспешили сжечь несколько окрестных монастырей, чтобы его войска не заняли их; но защищаться долго не представлялось возможности. В Новгороде еще усилились раздоры и несогласия; от множества людей бежавших в город из окрестностей вздорожали припасы, а подвоз был невозможен: начался голод; народ стал роптать и волноваться, и во всем винил партию Борецких. «Все беды от вас, слышали они теперь; вы привели на Новгород великого князя, и он уже тут; а ваш Казимир где?» Напрасно Марфа Борецкая еще старалась поддержать в народе надежду: ее не слушали; теперь стали входить в силу сторонники Москвы, которых так недавно презирали и оскорбляли; теперь их стали умолять спасти Новгород, и помирить с ним великого князя. Решили просить мира и прощения, и Владыка, священники от семи соборов и другие именитые мужи отправились на судах по Ильменю в стан великого князя близ Коростыни.

Допущенные к Иоанну, посланники Новгорода безмолвно пали на колени, проливая слезы. Когда же получили дозволение говорить, то Владыка, от имени Новгорода, стал молить о прощении и помиловании. «Уложи гнев твой, уйми меч, утиши грозу! Дай видеть свет безответным людям твоим!» так молил архиепископ.

Иоанн, сперва гневный, был тронут полною покорностью Новгородцев; братья его и бояре молили за них, митрополит в письме просил его смиловаться над Новгородцами. Он объявил послам, что «отдает нелюбие свое, унимает меч и грозу, отпускает поклон Новгородский без окупа»; и велел войскам своим прекратить неприязненные действия.

Заключен был мирный договор. Новгородцы отреклись от союза с Литвою, уступили великому князю обширные земли ва северо-востоке, заплатили денежную пеню и дань, именуемую Черным бором. Положено было, чтобы Владыка непременно принимал посвящение в Москве от митрополита, который в следующем же году поставил Феофила.

Коростынский договор не привел к полному миру. Не угасли в Новгороде надежды на возвращение независимости. Они легко возникали при каждом случае, возбуждаемые то внутренними партиями, то Литвою, которая, опасаясь возрастающей силы Московского князя, старалась поднимать на него врагов и производить смуты в России. В то же время беспорядки и раздоры в Новгороде все усиливались, – и Новгород представлял ту внутреннюю неурядицу, которая почти всегда предшествует падению гражданских обществ, готовя это падение. Дошло до того, что тяготясь беспорядком, отсутствием правосудия и произволом сильных, многие из граждан Новгородских стали сами искать суда и защиты у великого князя, хотя прежде так дорожили правом Новгородцев судиться только своим судом. Иоанн умел пользоваться всяким обстоятельством, и все ближе подвигался к осуществлению цели своей, – приравнять Новгород к другим областям России. Он давал народу правый и беспристрастный суд, карал крамольников, защищал угнетенных; вскоре в Новгороде усилилась партия сторонников Москвы; но между тем как эта партия признавала и именовала Иоанна государем, – другая стояла на том, что Новгород сам себе государь, и признавала за великим князем только власть и права, ограниченные древнею волею Новгородскою и стародавними обычаями. Дошло до нового размирия; и новый поход Иоанна на Новгород (1477–78) привел эту древнюю народную державу под полную волю великого князя. Уничтожено было вече, уничтожена власть избранного посадника; Новгородцы должны были присягнуть Иоанну как государю своему: много поместий в Новгородских землях было роздано людям Московским; великий князь потребовал себе половину волостей владычных и монастырских, и только по ходатайству Владыки согласился оставить имущество беднейшим монастырям. Как милости просил еще Владыка, чтобы для сбора дани князь не присылал бы своих людей, а положился бы на «Новгородскую душу». Снят был вечевой колокол, символ древней вольности Новгородской, и вслед за государем отвезен в Москву, где «вознесли его на колокольницу с прочими колоколами звонить».

Только крайняя нужда могла заставить Новгородцев принять столь тяжкие условия. Теснимые отовсюду, терпя в городе и голод и мор, Новгородцы покорились; но в душе не помирились с новым строем жизни и втайне продолжали надеяться на счастливую случайность, которая возвратила бы им утраченное. Не на силу свою надеялся Новгород, но на случайное ослабление противника.

В 1479-м году эти надежды оживились. Литва вооружилась на Иоанна, и обещанием помощи поднимала на него хана Золотой Орды; у великого князя была в то же время распря с братьями. Считая эти обстоятельства благоприятными, Новгородцы поспешили завести сношения с врагами Иоанна; сам Владыка вел переговоры с Казимиром; между тем в Новгороде тотчас же восстановили вечевой порядок, избрали посадника, тысячника; но Иоанн появился с войском, и Новгород, даже не пытаясь защищаться, выслал опять своих именитых мужей молить о мире и пощаде. Тут уже самая горькая участь постигла Новгородцев: многие были казнены, более тысячи семейств вывезено в разные города; владыка Феофил был отвезен в Москву, заточен в Чудовом монастыре и принужден подписать отречение от сана: «познавая, – гласила грамота, коею он слагал с себя сан, – убожество моего ума, и великое смятение моего неразумения». Он провел около трех лет в тесном заключении, и затем, отправившись больной в Киев, на дороге получил откровение, что хотя живым и не достигнет до Киевских пещер, но тело его будет покоиться близ святых угодников. Оно действительно было положено в Феодосиевской пещере.

Вместе с самостоятельностью гражданской, утратилась и церковная самостоятельность Новгорода. Отнято было у него право избирать владык своих: владыка присылался из Москвы, поставленный митрополитом по воле великого князя. Впрочем первый после отречения Феофила был поставлен по жребию из трех лиц. То был Сергий, старец из Троицкой обители; но как чужой, присланный великим князем Московским, он не полюбился Новгороду. «Не хотели покориться ему Новгородцы, – говорит летописец, – что не по их мысли ходит». Другая же летопись гласит, что он относился к Новгородцам гордо, и не оказывал уважения памяти их великих святителей. «За то – продолжает то же сказание, – лишь только он поселился во владычных покоях, К нему начали появляться то во сне, то наяву Новгородские Владыки, лежащие у св. Софий, и укоряли его за то, что занял их святительский престол при живом еще Владыке. – «Зачем, безумец, – говорили они ему, – дерзнул ты принять поставление святительства нашего, на место поруганного, неправедно сверженного и еще живого Владыки? Не по праву ты осмелился сесть на мученический престол! Оставь его!» Сергий сперва бодрился, но наконец невидимая сила поразила его: он помутился в разуме; по целым часам сидел он у св. Софии, не говорил ни с кем и глядел бессмысленно. Некоторые утверждали, что Новгородцы отняли у него ум волшебством. Менее чем через год свезли его больного в Троицкую обитель. Преемником Сергия в Новгороде был Чудовской архимандрит Геннадий, присланный из Москвы же.

Полная церковная зависимость от Москвы была чрезвычайно тяжела Новгороду, привыкшему считать себя выше Москвы во всем. Древний Великий Новгород всегда представлялся Новгородцам землею особенно любимой небом, хранительницею чистых и святых преданий древнего благочестия. Это чувство духовного превосходства над Москвою стало высказываться с особенною силою именно в ту пору, когда Москва начала теснить Новгород. Оно выразилось во многих сказаниях, – как, например в сказании о Тихвинской иконе Богоматери, о белом клобуке, – представлявших Новгород единственным убежищем правой веры.

Икона Богоматери в конце 14-го века явилась близ Тихвина в пределах Новгородских. Предание Новгородское считает эту икону за одну с иконою Лиддскою, отплывшей из Царьграда в Рим, когда Царьград был одержим злою ересью иконоборческою, и вновь оставившей Рим для Царьграда, когда Рим утратил чистую веру. Перед падением Константинополя эта икона стала появляться в разных местах в пределах Новгородских, то на озере Нево, то близ реки Ояте, и наконец при реке Тихвинке. Во всех этих местах ставили часовни и церкви. Один благочестивый муж по имени Юрыш, возвращаясь однажды из церкви, имел чудное видение: среди глухого леса его вдруг обдало несказанным благоуханием, и в лучезарном свете увидел он Богородицу, сидящею на сосновой колоде с червленым жезлом в руке, а перед нею благоговейно стоявшего святителя Николая. На месте этого явления соорудили часовню во имя св. Николая Чудотворца, а впоследствии Беседный мужской монастырь. «Около этого времени, – гласить предание, – некоторым Новгородцам случилось быть в Царьграде; и сказывал им патриарх о чудотворной иконе Богоматери, что она отошла от царствующего града, и показывал им место и киот, где стояла, эта чудная икона. И они поняли, что святыня из Царьграда перешла в Новгород, где хранится правая вера».

Такое же значение возвеличения Новгорода перед другими землями имеет и сказание о белом клобуке, распространившееся в эту пору. Белый клобук, данный будто святому папе Сильвестру императором Константином, чествовался папами Римскими, пока они хранили веру правую; но когда они утратили ее, клобук по повелению Ангела отправлен в Константинополь; а оттуда в Великий Новгород: «ибо, гласит предание, честь православия от Рима отнята и отдана Новгороду».

Между тем положение Великого Новгорода становилось все теснее и тяжелее. Несколько раз еще, по подозрению в измене или в кару за действительную измену, вывозили из Новгорода множество семей бояр, именитых граждан и купцов, и поселяли их в другие города; а Новгород заселялся чужими; имущество людей богатых отписывалось в казну; Новгородские церковные имения раздавались детям боярским; новые обычаи заменили прежние: старались, чтобы исчезла и память о прежнем величии прежней самостоятельности. Исчисляя невзгоды, обрушившиеся на его родину, летописец Новгородский прибавляет: «И еще бы многое написал; но не могу от большой печали».

Было много невзгод, но иного рода: голод, мор, опустошительные пожары. Считая все бедствия свои наказанием за тяжкие преступления, народ с верою прибегал к заступничеству великих угодников своих; он твердо верил, что святые подвижники и велике пастыри Новгородские, бывшие при жизни свидетелями славы Новгорода, его наставниками и заступниками, и теперь не остаются безучастны к его скорби, но молят о нем Всевышнего. Чудесные явления поддерживали в нем это утешительное упование.

Вот одно из древних сказаний о чудесном явлении пр. Варлаама Хутынского, память коего была особенно чтима Новгородцами.

«Было чудо, преславное видение и ужаса исполненное, в пречестной обители Преображения Господа, нашего Иисуса Христа, в обители преподобного отца, нашего Варлаама. Однажды ночью случилось пономарю Тарасию быть в церкви. И видит он в церкви страшное чудо: на паникадилах и на свещниках все свечи зажжены, а церковь исполнена благоухания фимиама. И входят в церковь три мужа сияющие светом, и говорят пономарю: «Отче святый, где пребывает ваш настоятель и праотец честной и святой сей обители, игумен Варлаам?» – «Господа мои, отвечал пономарь, – честные и светлые мужи, верно, вы не нашей страны жители, когда не знаете, что игумен Варлаам преставился от жизни сей боле трех сот лет». На это светлые мужи велели показать им, где положен во гроб игумен Варлаам и, пришед на это место, сотворили молитву и воззвали: «Преподобный, великий Чудотворец Варлаам! Господь наш Иисус Христос послал нас к тебе. Восстани, отче, от гроба своего, да поведаем тебе Божие веление».

И видит пономарь: встает игумен Варлаам и поклонившись до земли светоносным мужам, говорит им: Господа мои, почто пришли вы к смирению нашему, и что мне Владыка Христос повелевает творить?

– Владыка Христос повелевает тебе изыти от места сего, понеже за умножение беззакония, грехов ради, хочет Бог погубить и потопить Великий Новгород озером Ильменем.

И услышав то, говорит игумен Варлаам со слезами и с великим удивлением: – Господа мои, скажите Владыке Господу Богу и Спасу нашему: если, Владыко, великих ради прегрешений, погубишь Ты Великий Новгород, со множеством народа, то и меня погуби; если же, Владыко человеколюбче, спасешь Новгород, мужей, жен и детей, то и меня с ними спаси, Господи! Как же, Господи! повелеваешь мне оставить людей отечества моего в такой великой беде, и уйти из моего отечества? Да будет святая воля Твоя, Господи!» Тогда те светоносные юноши сказали: преподобный и преблаженный угодник Христов Варлаам! блюди да не прогневаешь своего Владыку, Христа Бога.

– Ведаю я Всемилостивого Спаса, отвечал он. Он не презрит нас раб Своих, молящихся ему денно и нощно с верою и сокрушенным сердцем.

Светоносные мужи стали невидимы; а Варлаам подошел к пономарю и сказал: «Брат Тарасий, взыди на самый верх церковный и увидишь пагубу Великому Новгороду, ибо хочет Господь Бог погубить град сей за умножение грехов».

Пономарь взошел на верх и увидел страшное чудо и грозы исполненное: над самым Новгородом озеро Ильмень воздвигнулось на высоту из своих берегов, грозя потопить город. Видя то, пономарь в ужасе бежал с церковного верха во храм и поведал Варлааму, что видел. Варлаам стал молиться со слезами и потом опять послал пономаря на церковный верх. Пономарь видит: озеро Ильмень установилось на своем месте, как было искони сотворено Богом, – и в великой радости возвратился к святому. Варлаам воздал Господу благодарение, и опять послал пономаря на церковный верх. И видит пономарь: множество ангелов с небеси стреляют огненными стрелами, – как сильный дождь из тучи – на множество мужей, и жен, и детей; и перед всяким мужем и женой, и отрочатем стоит их ангел хранитель, держа книгу в руках своих и смотря в ней повеления Божие. Который человек в живых написан, того ангел Господень помазует кистью из сосуда, тот человек мгновенно в исцеление приходит от смертоносных и немилостивых язв. Когда же ангел видит человека, которому умереть, того написует в книге судеб Божиих, и уже не помазует миром; и уныл отходит ангел от того человека; боясь преслушаться своего Владыки повелений. Пономарь в ужасе спустился с церковного верха и рассказал видение Преподобному. И сказал Варлаам: «брат Тарасий, за молитву Пречистой Богородицы и всех Святых пощадил Господь людей своих и не потопил потопом Новгород, но послал на них моровую казнь, с милостью и покаянием, по сказанному Им: в чем тя застану, в том и сужу. И будет, брат Тарасий, мор три лета». – И еще стал молиться Преподобный, и опять послал пономаря на церковный верх. И увидел пономарь над городом огненный столб, и в ужасе сошел вниз к Варлааму, который ему объявил, что по трех летах после мора будет великий пожар в Новгороде. Потом, сотворив молитву, пр. Варлаам вошел в гроб свой, и свечи и паникадила сами собой погасли. Пономарь же поведал это страшное видение той обители игумену и своей братии, а игумен поведал архиепископу, – он же вельможам и всем людям, и заповедал всему городу, чтобы приходили люди на покаяние к духовным отцам, – да умилосердится Господь Бог, и преложит праведный гнев Свой на милость и пощадить людей своих».

Действительно, вскоре после сего был мор три года, и после того был великий пожар, истребивший большую часть города: сгорело до 3300 человек. И повелел архиепископ поставить церковь обыденную во имя Пресвятой Богородицы, и в полуночи сам освятил ее. И укротился гнев Божий.