Преподобный старец Амвросий Балабановский

...научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим... (Мф. 11,29)

Старец Амвросий Балабановский – один из последних носителей духа благословенной Оптиной. В книге «Карагандинский старец преподобный Севастиан» о нем есть небольшое упоминание как об одном из последних Оптинских старцев. В данном случае речь идет не о том, что он старчествовал в самой Оптине, а только о том, что был монахом оп-тинской закалки, а старчествовал уже после закрытия и Оптины, и монастыря преподобного Пафнутия Боровского, в котором подвизался не один год.

Умер он в 1978 году в селе Спас-Прогнань Калужской области 2 октября (ст. ст.), на другой день Покрова Пресвятой Богородицы.

Отец Амвросий – в миру крестьянский сын Василий Федорович Иванов. «При крещении мне дали имя Василия Великого, а в монашестве дали имя святителя Амвросия Медиоланского», – напишет в своей автобиографии старец.

Его фотография есть на общем плакате старцев Оптиной пустыни. Там помещены фотографии с портретов старцев, написанных М. С. Добромысловой, и также фотография Старца Амвросия Балабановского: в самом нижнем ряду, прямо под изображением преподобного Амвросия Оптинского. Он стоит в схиме, в руках палочка. К сожалению, под ней почему-то нет подписи. Батюшка был статным, высокого роста, лицо с правильными чертами, с прямым носом, высоким лбом и спокойным проникающим взглядом ярких голубых глаз. До преклонных лет на лице его сохранялся легкий румянец. В молодости он был весьма красив – с темными волосами, высокими бровями и темными ресницами, а в старости весь его облик отличала печать благородства, а в какие-то моменты – строгости и величия.

Родился батюшка в Тамбовской области, в Борисоглебском уезде Ростошенской волости в селе Копыл 1 января (по ст. ст), в день памяти святого Василия Великого, по его словам – в 1879 году, а по формулярным спискам Оптиной пустыни – в 1882-м. При жизни батюшка говорил, что в документах его возраст уменьшен. Земляками его по Тамбовскому краю оказались и преподобный Серафим Саровский, и преподобный Амвросий Оптинский, и преподобный Силуан Афонский.

Отец его, Федор Никандрович Иванов, был солдат, мать, Наталья Семеновна, в девичестве Авдулова, – из крестьян. Занимались они сельским хозяйством и были глубоко верующими людьми. Семья Натальи Семеновны отличалась примерным благочестием. Известно, что родная ее сестра подвизалась в Таволжском монастыре, два брата монашествовали: один в Оптиной, другой – в Сарове. Родители будущего старца были единомысленны и не раз путешествовали по святым местам. Одно из самых ярких впечатлений детства – рассказ матери о Земле Гроба Господня. Вот что напишет о Наталье Семеновне впоследствии в своей автобиографии батюшка: «...как благодарному сыну своей матери следует здесь вспомнить о ней, ибо по ее желанию и благословению я стал тем, что есть. Прежде всего, она была человеком глубоко верующим и в 1910 году имела счастье посетить святой град Иерусалим. Часто потом вспоминала мать о своем паломничестве в Палестину... Была также и на поклонении у Киевских угодников... Покойная мать моя Наталья Семеновна много способствовала для дома Бо-жия у себя на родине. На храм в честь Архистратига Михаила она ходила по сбору и своими руками ткала ковры и всячески старалась для благолепия Церкви Божией. Кроме того, помогала бедным сиротам. Воспитать дитя в религиозном духе и хорошем послушном поведении являлось ее обычным стремлением. Старалась сирот обуть, одеть, обмыть, что требовало починки – починить. Утешением для нее становилась благодарность и послушание детей.

Когда я ушел в Оптину пустынь, она прожила в родном доме шесть месяцев и перешла к своему отцу С. Л. Авдулову, но и здесь оставалась всего полгода, а затем поступила в Таволжский женский монастырь, к своей сестре, с душевным желанием посвятить себя Богу. Но не судил ей Господь там задержаться. По прошествии недолгого времени у ее родного брата безнадежно и не излечимо заболела жена (паралич разбил), и пять человек детей стали нуждаться во всем. Тогда он отправился за ней и упросил игуменью Аполлинарию отпустить ее. Настоятельница благословила и сказала матери: «Да, это великое и святое дело – воспитать и вырастить детей, к тому же не своих, а брата, когда вы освободитесь, то я охотно возьму вас в обитель». Но, к великому сожалению, покойной моей матери не пришлось возвратиться в монастырь. Двадцать три года была она домохозяйкой у брата и освободилась только тогда, когда вырастила всех детей: парней поженила, а девочек замуж выдала.

В 1924 году, когда я стал священником в селе Иклинском (после закрытия монастыря преподобного Пафнутия Боровского), она переехала ко мне на жительство. Занималась хозяйством и отчасти вязанием чулок, и лет двенадцать пекла для храма просфоры и любила помогать бедным. В 42-м году мы переехали с ней в село Спас-Прогнань, куда я был назначен служить. В 43-м году, 14 апреля, на восемьдесят пятом году жизни моя мать мирно скончалась. Погребение ее было на Лазареву субботу. Похоронена у деревни Софьинки. Во Царствии Твоем помяни, Господи, душу усопшия рабы Твоея Наталии и приими дух ея с миром, ибо она всю жизнь печаловалась о сиротах и бедных и заботилась как могла о храмах Божиих. Аминь». Вот так благодарный сын вспоминает о своей кроткой и смиренной матери, жизнь свою полагавшей за ближний своя. Когда было Василию лет восемь, родители взяли его с собой в Оптину пустынь, где он, судя по всему, получил благословение старца Амвросия. Подробных сведений нет об этом, однако известно со слов лиц, которым батюшка в свое время кое-что поведал, что встретил ласковый и радушный прием в лице тогдашних старцев. Более того, было ему предсказано, что станет он подражателем и преемником по духу преподобного Амвросия Оптинского и даже унаследует его имя. Встреча эта была, конечно, промыслительна и освятила всю дальнейшую жизнь будущего подвижника. Именно в этом смысле, пожалуй, и можно говорить об Оптиной пустыни как о духовной колыбели будущего схиархимандрита.

Среди фотографий схиархимандрита Амвросия встречается и такая: батюшка сидит за своей любимой фисгармонией, а на стене прямо над ней висит фотография преподобного Амвросия, на которую он устремил свой взгляд. Батюшка сделался его преемником (и не только по духу). Словно этому тихому мальчику с задумчивым и пытливым взглядом преподобный Амвросий поручил то, что он любил, но на что не всегда хватало времени. А любил отец Амвросий музыку и пение духовное. Преподобный Амвросий, навещая своих подопечных шамординских сестер, порой утешал их игрой на фисгармонии. Любил послушать и их пение, а при необходимости поправить. «Каждый день, во всю светлую седмицу, сестры пели у него утреню, часы и вечерню. Батюшка сам подпевал; иногда задавал певчим тон, поправлял ошибки и делал разные замечания». Обычно сопровождавший его в этих поездках письмоводитель иеромонах Венедикт также умел и любил играть на фисгармонии. Впоследствии он станет преемником преподобного Амвросия, духовником шамординских сестер, благочинным Калужской епархии и настоятелем монастыря преподобного Пафнутия Боровского, куда и вызовет к себе регентовать рядового послушника Василия Иванова, хорошо и давно знакомого ему по Оптиной пустыни, а затем выхлопочет ему разрешение на постриг, при котором сам и наречет его Амвросием в память их незабываемого Старца с предведеньем того, что он будет в дальнейшем продолжателем духа и дела старчества.

А пока Василий Иванов впервые получил благословение преподобного Амвросия и вернулся в родительский дом. Только через восемь лет вновь обретет он Оптину как свою духовную Родину, в которую уже получал призыв через своего дядю (по матери) отца Иеремию.

«Многими скорбями подобает нам внити в Царствие Небесное...» Не задавалась жизнь семейная в родном доме. Три сестры Василия умерли в младенчестве, остался он один у матери, а в возрасте тридцати трех лет умирает отец, и мальчик остается сиротой. Главным в доме становится брат отца. Однако он недуговал пристрастием к хмельному и пьяный имел буйный характер, даже по временам страдал белой горячкой, из-за чего Василий с матерью не раз проливали слезы, а она все думала, как бы избежать им еще горшей беды и последнего разорения. Может, снова замуж выйти за кого-нибудь, где найти поддержку? Где главу преклонить? Кто пожалеет горемычных? «Долго ли, сынок, мы будем так жить и терпеть?» – вспоминает старец в своей автобиографии слова матери.

Но Господь и милует тех, кто терпит, услышал Он горестный вздох матери, которая боялась за своего сына, и вразумил рабов Божиих в Своем благом промысле. «И вот, – пишет далее отец Амвросий, – мы договорились, что мать уйдет к своей сестре в Таволжский монастырь, а я – к дяде в Калужскую Оптину пустынь».

Накануне отъезда, в день преподобного Венедикта и Федоровской иконы Божией Матери, усердно помолившись, спокойно заснул. А на следующее утро, 15 марта, на второй неделе Великого Поста (в день празднования мч. Агапия и семи мучеников с ним, а также священномученика Александра и мученика Никандра), благословившись у матери, выезжает отрок, напутствуемый молитвами Царицы Небесной, преподобного Венедикта и святых мучеников и священномучеников, и с этого момента вступает на путь служения Господу. И в дальнейшем духовном пути служителя Божия откроются черты преподобничества и исповедничества, ибо, говоря словами другого великого старца Оптиной Пустыни отца Варсонофия, «нет в жизни случайных сцеплений обстоятельств: все промыслительно. Замечайте события вашей жизни. Во всем есть глубокий смысл. Сейчас вам не понятны они, а впоследствии многое откроется». В дальнейшем окажет ему свое покровительство преподобный Венедикт через старца отца Венедикта (помощника преподобного Амвросия), который возьмет его под свое руководство.

При жизни его называли Оптинским старцем. Хотя, быть может, это не совсем правильно, так как в Оптиной послушником он провел почти восемь лет своей жизни, а девятнадцать лет (вплоть до закрытия монастыря) у преподобного Пафнутия Боровского, где принял постриг на двадцать восьмом году своей жизни, на два года ранее положенного по уставу срока в награду за примерное поведение и создание монастырского хора. После закрытия монастыря был сельским батюшкой, к которому за советом обращались со всех концов России. Дух и традиции Оптиной оставались с ним неизменно во все дни его земной жизни. И дело здесь не только в восприимчивости этой души, но и в глубокой духовной связи этих святынь русского Православия. Много монастырей окормляла Оптина через своих воспитанников и, по словам самого Старца, была «рассадником монашества»: «Из Оптиной брали достойных иеромонахов в начальники других монастырей». Об этом же свидетельствует известный православный писатель протоиерей Сергий Четвериков: «Оптина пустынь в своем духовном росте являлась могучим духовным центром, откуда дух истинного православного монашества широко разливался по всей России». Так что монастырь преподобного Пафнутия Боровского и Оптина не только находились территориально близко, но и имели общий дух через своих насельников и наставников.

Царица Небесная всю жизнь простирала над батюшкой покров Своих молитв, в ознаменование чего и забрала его к Себе в великий праздник Покрова. Стопами святых мучеников и священномучеников Божиих пройдет он в годы гонений и ссылок. Да и что такое и сама жизнь монашеская? «Великий Антоний говорил, что истинный монах с первых шагов мученик подвижничества».

Но все эти тайные нити промысла Божия будут ясны лишь впоследствии, а пока не без волнения садился отрок в телегу со своим другом Яковом Прониным, который не захотел расстаться с ним, а желал разделить его долю, и, сопровождаемый тетей – монахиней Поликсенией, отправился в монастырь Оптину пустынь.

Как долго они добирались из Тамбовской губернии – об этом нет прямых свидетельств, но предположительно можно думать, что прибыли они под праздник святого Алексия человека Божия, совершенного монаха, наверняка отметившего отрока своей молитвенной поддержкой.

Отец Амвросий незадолго до своей смерти посетил разоренную Оптину пустынь (хотя в это время был уже болен, и поездка далась ему нелегко); это свидетельствует о том, что в самой глубине его сердца никогда не исчезала память об этом великом месте: «Изуй сапоги от ног твоих, место бо, на немже ты стоиши, земля свята есть» (Исх. 3, 5)...

Невольно вспоминаются слова другого паломника Оптиной, который посетил ее несколько позже батюшки, но оставил нам свидетельство современника, обладающего даром слова и умеющего выразить переживания верующего сердца, такие близкие любому православному, посетившему святыню. Почему бы не восполнить недостающее свидетельством этого скромного паломника Оптиной?

«Оптина пустынь находится на расстоянии трех верст от Козельска, и, благодаря своим историческим условиям, совершенно изолирована от мира. С трех сторон она, как бы забором, окружена и защищена от соседних селений дремучим лесом, настолько девственным, что в нем, благодаря запрещению всякой охоты, совершенно свободно располагается всякая дичь; целыми гнездами живут цапли, и во время вечерней зари оглашают окрестность самым невообразимым криком...

С четвертой, западной, стороны, почти у самых стен величественных храмов обители, течет неширокая, но очень глубокая, местами до восьми – двенадцати аршин глубины, быстро бегущая речка Жиздра, приток Оки. По левому берегу Жиздры широким ковром раскинулся роскошный зеленый луг, который идет вплоть до большой дороги на Калугу и на котором кроме небольшой речки Кмотомы, притока Жиздры, и нескольких небольших озер, красиво раскинулась чистенькая, нарядная, особенно летом, поддерживаемая обителью деревня Стенино».

В это уездное, благолепное место и привел Господь будущего подвижника. Думается, замирало и его сердце, когда предстала Пустынь перед взором волнующегося отрока. «Вот перед вашими глазами хорошо устроенный, чистый, – ни соринки на полу, – паром, который плавно подходит к берегу, направляемый седовласыми монахами. Ваши лошади въезжают, вы переплываете эту темно-зеленую зыбь и чувствуете, что вы ближе и ближе к той, невидимо манящей вас благодатной купине, в которой вы, чувствуете, найдете все, что нужно для вашей другой, быть может, не совсем понятной еще вам самим, духовной жизни... Паром ударился о край пристани... Лошади весело дернули о гористую дорогу к монастырю, и почти наравне с кельей, избушкой отца паромника, вы увидали как бы встречающее вас изображение Пресвятой Богоматери «Утоли моя печали». Благоговение охватывает вашу душу, вы невольно снимаете шапку и осеняете себя крестным знамением...

Идя последовательно от этапа к этапу в обители, на каждом шагу встречаем что-либо говорящее нашей душе. Вот перед вами Святые ворота; терраса, ведущая снизу монастыря в обитель; эти ворота ярко напоминают вам о стремлении горе, к Богу. Поднимаясь под Святые ворота, вы чувствуете, как ваша мысль напоминает вам о другом поднятии, о других ступенях.

Из окна книжной лавки, расположенной направо от Святых ворот, видим портрет старца Амвросия, который всей своей жизнью напоминает вам о тех ступенях нравственного совершенствования, которые на самом деле приведут вас горе, к источнику истинного счастья и истинной жизни».

Итак, первыми приняты благословения были Царицы Небесной (от образа «Утоли моя печали») и старца Амвросия, портрет которого неизбежно должен был напомнить отроку об их первой знаменательной встрече.

«Внутри обители прежде всего обращает ваше внимание центральный храм – Введенский собор, который окружен со всех сторон кладбищем пустыни. Храм этот в высокой степени красив, изящен, и, когда в нем совершается всенощное бдение, которое продолжается минимум пять – пять с половиной часов; когда слышится удивительно стройное, в высокой степени своеобразное пение оптинских иноков, создавшее себе громкую известность своими оптинскими напевами; красивое чтение кафизм, канонов, – все это вместе взятое заставляет жить душу молящегося совершенно иной жизнью, совершенно другим укладом». Как напишет впоследствии отец Амвросий в своей автобиографии: «Особенно понравилось нам в церкви, там чинно и благоговейно, а пение так полюбилось, что не могу и выразить, не знаю, как передать его красоту и умиление для души...» В монастыре с 1826 года по желанию братии и по благословению епископа Филарета был введен устав Коневской пустыни, рекомендованный Святейшим Синодом в руководство для всех обителей Российской Империи. Из «Истории Козельской Введенской Оптиной пустыни» известно, что в годы, когда там проходил свое послушание Василий Иванов, «церковная служба... велась по уставу. Пение столповое. В будние дни утреня начиналась в половине второго часа и продолжалась до половины пятого, ранняя обедня с 6 до 8, вечерня с 5 до 7 часов. В праздники – служба более продолжительная: с вечера бдение с 6 до 11, иногда долее, ранняя Литургия с 5 до 7 часов, поздняя с 9 до 11...»

«Красиво наблюдать жизнь этой обители во всех, даже в самых обыденных житейских подробностях. Кончается Литургия, и все монахи чинно и стройно направляются в трапезную. Все усаживаются за длинные столы; на середину же, на большое возвышение выходит один из очередных иноков и во время всей трапезы читает жития святых».

По прибытии в монастырь постарались паломники отыскать своих земляков, которые приняли их с радушием и добросердечием. «Нас встретили наши земляки, так как к тому времени уже четыре человека из нашей деревни жили там. А на следующий день повели нас к начальнику монастыря отцу архимандриту Досифею. Он принял нас как отец родной. Вышел он к нам в белом одеянии и показался Ангелом небесным... Сейчас же благословил своему келейнику отцу Иоанну Авдулову, регенту, показать нам все монастырские достопримечательности, а потом к нему явиться: «Ну вот и хорошо, что приехали – поживите, посмотрите, как живут в монастыре, а если не понравится, то дам вам денег на обратную дорогу». И отец Иоанн водил нас везде и даже на дачу ходили, и нужно сказать, что всюду было чинно, хозяйственно и благодатно, чего, пожалуй, и не увидишь в мирской жизни».

Вспоминая имя архимандрита Досифея, не лишним будет привести о нем слова схиархимандрита Агапита: «Известно, что, по кончине Старца Амвросия, доходы монастырские сократились так, что обитель должна была входить в долги. К концу жизни отца архимандрита Исакия долгов на обители было уже тысяч десять (большая очень сумма по тому времени – прим. авт.-сост.), если не более. И только благодаря опытности и хозяйственной распорядительности вступившего по смерти отца архимандрита Исакия в управление Оптиною пустынью архимандрита Досифея, скончавшегося 31 марта 1900 года, обитель освободилась от долгов».

«Говоря обо всем, нельзя обойти молчанием братское кладбище пустыни... [оно] отличается тем, что на памятниках его, на железных плитах, в статных чертах отмечены все характерные особенности добродетелей и служения похороненного. Читая эти надписи... есть чему научиться, есть о чем задуматься, есть над чем умилиться!»

Паломники по благочестивому обычаю должны были начать осмотр монастыря в первую очередь с братского кладбища. Как учил при жизни старец Макарий, необходимо было поклониться почившим старцам, помянуть их и просить прощения и благословения на дальнейшее пребывание в обители.

Какие святые чувства, какие помыслы родились в глубине сердца благочестивого отрока, можно теперь догадаться по тому усердию и дерзновению, с которым он проходил свой жизненный путь, и уже на его могильной плите могут быть с полным правом повторены такие же строки, которые он впервые узрел на плитах отцов Макария, Льва и Анатолия: «...он делом и словом учил особенно двум добродетелям – смирению и любви», – сказано об отце Макарий. «Рядом [с ним] похоронен его предшественник по старчеству отец Леонид (из Карачевских граждан), который «оставил по себе память в сердцах многих, получивших утешение в скорбях своих». Чудная надпись, изображающая весь порядок духовной жизни подвижника, помещена на могиле ученика отца Амвросия, скитоначальника иеросхимонаха Анатолия (из духовного звания): «Терпя, потерпех Господа и внят ми, и услыша молитву мою: и возведе мя от рова страстей и от брения тины, и постави на камене нозе мои, и исправи стопы моя. И вложи во устне песнь нову, пение Богу нашему». В этих словах Псалмопевца со всей точностью изображен весь путь духовного возрастания христианина – от первоначального пребывания в тине страстей до совершенного упокоения и утверждения чистым сердцем в Господе!»

«Через два дня отец архимандрит позвал нас к себе и спросил: «Ну как, понравилось ли у нас в обители?» Мы ответили, что очень понравилось и всей душой желаем навсегда остаться в святой Обители. Тогда отец Досифей велел дать нам келию на двоих и отправил в рухольную (монастырскую кладовую), чтобы нас там одели в иноческое одеяние, и чтобы потом показались ему. Нам с товарищем выдали каждому подрясник, скуфью, ремень и четки. Мы оделись и пошли к отцу настоятелю на благословение. Он любовно осмотрел нас, поздравил и сказал: «Живите себе с Богом и преуспевайте во всем, а я посмотрю, какое дать вам послушание».

В формулярном списке находящихся на добровольном послушании в Козельской Введенской Оптиной пустыни и призреваемых в сей обители по старости и болезни к 1 января 1898 года под номером 126/232 20 марта запись: «Василий Федоров Иванов, Тамбовской губернии, Борисоглебского уезда, Россошенской волости, села Копыл, холост. Лет 16. Чтению и письму обучался в сельской школе». Под покровом чьих молитв был этот день – 20 марта? Преподобного Евфросина Синеозерского. Какие духовные параллели можно увидеть в жизни этого святого и будущего старца-подвижника? В первую очередь в житии преподобного обращает на себя внимание то, что он вел не только жизнь подвижника, отшельника, но и старца-наставника, – многие приходили к отшельнику за советом, а некоторые селились рядом, руководствуясь примером его жизни и молитвенной помощью, и таким образом вскоре образовался монастырь. В тяжелые для России годы смуты он претерпел нападение от нечестивых поляков, которым сказал, что «все имение мое и монастыря в Церкви Пресвятой Богородицы», подразумевая богатства не земные, а духовные, и принял мученическую смерть.

И схиархимандриту Амвросию придется вместе с Россией пережить времена смуты и понести крест гонений и скорби, но как под твердую руку Евфросина тянулись люди, так потянутся и к нему за утешением, советом, вразумлением страждущие и ищущие Царства Небесного, которое дороже всех благ, и возникнет под его рукой тайный женский монастырь. Но это все в будущем, а пока отрок впервые вкушал монастырской жизни.

«Так с неделю мы жили и ничего не делали, а потом нам дали послушание в саду снимать с деревьев паутину, так как в ней зарождаются вредные червяки и их надо уничтожить. Неделю мы работали в саду, а потом регент отец Корнилий попробовал наши голоса и предложил мне и товарищу моему спеть что знаем. Яков был до этого солистом в сельском церковном хоре, а я нет, но иногда мы пели вместе с ним для своего удовольствия, посему и теперь мы дружно спели Входное, Достойно есть и Херувимскую (на благообразный Иосиф). У меня был альт, а у Якова – дискант. Отец регент остался очень доволен и сказал: «Завтра же становитесь на правый клирос – это будет вашим послушанием». И скажу правду, монастырское пение и гласовое, и подобное, и нотное мне так скоро далось, что я был назначен канонархом и стал других учить нотному пению».

Из формулярных списков на 1898–1906 года следует, что клиросное послушание несли следующие монахи: монах Нестор, 55 лет (из купцов, пострижен в 1873 году в Оптиной пустыни); монах Нафанаил, 64 года (губернский секретарь, пострижен в 1874 году в Оптиной пустыни); монах Иаков, 44 года (из крестьян, пострижен в 1874 году в Оптиной пустыни); монах Герман, 43 года (пострижен в 1892 году в Оптиной пустыни), монах Иероним, 41 год (пострижен в 1894 году в птиной пустыни); монах Тихон, 36 лет (пострижен в 1895 году в Оптиной пустыни).

Полгода пел на клиросе послушник Василий, потом наступил перерыв, потому что менялся голос, и почти год он нес монастырское послушание и на кухне, и в просфорне, и даже был будильщиком, а также помогал престарелым отцу Иоанникию, отцу архимандриту Серапиону и игумену Варлааму. Товарищ его Яков Пронин был келейником игумена Марка. Когда же голос установился, то Василий стал петь сначала баритоном, а потом и басом и регентовал в больничном храме Оптиной пустыни. Отец Амвросий вспоминал, что в первые дни, привыкая к новым для них условиям и требованиям монастырского устава, они с товарищем еще чувствовали себя детьми и порой попросту шалили. В рухольной стояли огромные бочки, сделанные самими монахами для засолки капусты. И мальчики прятались в них, распевая мирские песни во весь голос. Тогда монах, присматривавший за ними, делал им отечески строгое внушение и посылал кого на поклоны, а кого на кухню.

Вообще же жизнь монастырская была очень насыщенная и организована по строгому распорядку, так что некогда было отвлекаться. Наиболее полно содержание жизни послушников можно представить, прочитав, например, такое любопытное рукописное свидетельство, найденное среди писем оптинцев: «Занятие же нужно здесь беспрерывное: то чтение, то молитва, то поклоны, то рукоделие; отдохнувши снова начинать тоже, как будто сей час только принимаетесь за начало дела, а прошлого как будто и не было»…²

Чтобы дополнить представление, необходимо здесь добавить, что отец Амвросий сам сообщает о порядке ведения церковной службы. «Еще я, недостойный во иноцех архимандрит Амвросий, священным долгом считаю написать, как исполняется служба церковная в воскресные дни и в будни. Под Воскресение в шесть часов вечера – всенощное бдение, и раньше на час звонят на малое повечерие. В будни в заутрени читают три кафизмы, одна кафизма – в начале всенощной, а две еще после шестопсалмия. А в будни читается полунощница: молитвы утренние, а потом полунощница.

К утрени звонят полвторого ночи, это когда полиелейная служба. А без полиелея – в два часа ночи. Это я хорошо знаю, так как я сам будил монахов к утрени...». Одна из чад отца Амвросия, мать Елена, вспоминает, что на вопрос, было ли какое искушение в монастыре, старец ответил, что было сильное искушение: «пять лет спать хотел, а потом привык». «Конец утрени – в пять часов утра, а в шесть часов звонят к ранней обедне, а в девять часов звонят к поздней Литургии. Конец Литургии в одиннадцать часов дня, а половина двенадцатого звон на обед в трапезу, а в два (кто в три) часа чай, в пять часов звон к вечерне, в семь часов ужин, а после него вечернее правило с поклонами и помянник за всех православных. После правила идут в скит к старцу под благословение, а кто и поговорить и за советом. Старец дает совет, благословение и поставление. Главные советы старца: смирение, терпение и послушание...

В скиту был начальник – старец отец Иосиф, келейник отец Анатолий, второй келейник – отец Нектарий, третий келейник – отец Варсонофий. На пасеке был отец Иоиль, регент отец Аркадий, иеромонах Пиор – мастер ложки расписывать, иеромонах Даниил – художник и учил послушников иконы писать».

С кем бы ни был близко связан отец Амвросий – все являлись наследниками духа преподобного Амвросия. Во-первых, отец Иосиф (Литовкин), во-вторых, отец Венедикт (Дьяконов), рядом с которыми прошел не один год батюшкиной жизни.

И это не говоря уже о том, что он имел возможность наблюдать жизнь отца Нектария (Тихонова) и отца Варсонофия (Плиханкова). Отец Варсонофий любил подчеркивать, что нет ничего напрасного или случайного в жизни, что «жизнь всякого человека, а особенно монаха, идет по некоему таинственному плану, все в ней целесообразно и премудро».

В 1902 году Василию Иванову исполнилось двадцать лет и он должен был вернуться в родное село к призыву в солдаты. В формулярном списке за 1903 год об этом событии сохранилась следующая запись карандашом: «31/232 Василий Иванов, родился 2 января 1882 года. 20 [лет]. Клиросное [послушание]. 1903 сентября 14 выбыл на родину к воинской повинности»³.

Но в следующем, 1904 году мы вновь (за номером 26/232) встречаем его имя: «...Василий Иванов двадцать один клиросное». Его, как единственного сына у матери, не взяли в солдаты, и„он прожил в Оптиной пустыни, неся клиросное послушание, до 4 февраля 1905 года.

По просьбе настоятеля Боровского Пафнутьевского монастыря отца архимандрита Венедикта и по благословению архиепископа Калужского Вениамина после семи лет послушания в Оптиной пустыни его перевели в Боровский преподобного Пафнутия монастырь. В своей автобиографии батюшка пишет: «Всего я прожил в Оптиной пустыни с 1897 по 1904 год. И по просьбе отца архимандрита Венедикта – начальника монастыря преподобного Пафнутия Боровского чудотворца и по благословению епископа Вениамина Калужского и Боровского я переехал в Боровский монастырь и занял там послушание регента. Отец архимандрит Венедикт тоже из Оптиной пустыни. Там он был секретарем старца отца Амвросия... он жил в Оптине несколько лет и был секретарем и помощником старца Оптиной Пустыни – Амвросия.., а в Боровском умер настоятель храма... тогда послали отца Венедикта в Боровский монастырь. Я его хорошо знал, и он меня, а потому он меня просил в Боровский монастырь». (23)

Еще находясь в Оптиной, отец Венедикт обратил внимание на даровитого послушника и совсем не случайно попросил Калужского владыку о переводе отца Амвросия (тогда еще послушника Василия) регентом в Пафнутьев монастырь, когда сам сделался там настоятелем. Он же и совершал постриг отца Амвросия и выбрал ему такое имя по большой своей любви и духовной связи со своим первым учителем и советчиком – преподобным Амвросием Оптинским, прозревая духом в будущем монахе достойного продолжателя этого имени и дела старчества.

«Когда я жил в Оптиной пустыни, кроме своего послушания (пения), я жил при старцах, по соседству: первый старец – отец Иоанникий, он прожил в Оптиной пустыни много лет, поступил еще при архимандрите Моисее; второй – старец отец Вар-лаам – бывший эконом монастырского хозяйства; третий – старец отец Серапион – из помещиков Курской губернии, бывший товарищ по учению архиепископа Антония Храповицкого...

Из Оптиной пустыни меня отец архимандрит Ксенофонт не отпускал и сказал: «Мы тебя воспитали и образовали, и ты оставляешь нас». Жалко было и мне оставлять Опти-ну с ее Богодухновенными старцами, и я тихо ответил, что так благословил Владыка и отец архимандрит Венедикт просит, так как у них регента нет, и вот уже за мной приехал посланник от отца Венедикта: «Итак, дорогой батюшка, сказал я, простите и благословите на новое место, а если что не поладится, тогда не откажите принять меня обратно в свое словесное стадо».

Интересным здесь кажется привести воспоминания об архимандрите Ксенофонте современника и очевидца – митрополита Вениамина Федченкова: «...Вспомнился и отец игумен монастыря... его звали Ксенофонт... Это был уже седовласый старец с тонкими худыми чертами бледного лица. Лет более семидесяти... Мое внимание обратила особая строгость его лица, даже почти суровость. А когда он выходил из храма боковыми южными дверями, то к нему с разных сторон тянулись богомольцы, особенно – женщины. Но он шел поспешно вперед, в свой настоятельский дом, почти не оглядываясь на подходивших и быстро их благословляя... Я наполнился благоговейным почитанием к нему... И вспоминается мне изречение святого Макария Великого, что у Господа есть разные святые: один приходит к Нему с радостью; другой – в суровости; и обоих Бог приемлет с любовью».

А вот что сообщает протоиерей Сергий Четвериков об отце Ксенофонте: «Ксенофонт, архимандрит и настоятель Оптиной пустыни, смиренный, строгий, молчаливый и благоговейный хранитель оптинских преданий, из крестьян».

Из краткого диалога, который состоялся между отцом настоятелем и Василием, заметно, что отец настоятель был огорчен отъездом смиренного послушника, который тоже с сожалением и не без тревоги и трепета расставался со своей духовной родиной – Оптиной, и как любящий сын просил бы своего родителя не оставить его в случае нужды, так и он просит не забыть его в трудных обстоятельствах, если таковые с ним приключатся. И в то же время ясно видно, что главный урок Оптиной – послушливость воле Божией, выражающейся через слово Владыки в данном случае, им усвоен как непреложный закон духовной жизни и шествия стопами Господа, жизнь Свою без остатка вручившего Отцу Небесному.

Всю жизнь батюшка был незримыми узами связан с Оптиной, в его рассказах чадам ощущался ее дух. Упоминал он и о писателе Сергии Нилусе и передавал тонкие подробности монастырской жизни, уклада, называя забытые имена подвижников. Некоторые замечания батюшки о знаменитых насельниках или посетителях Оптиной остались в памяти его чад. Так, например, он отмечал, что отец Варсонофий как-то заходил в просфорню, где они несли послушание. Был он обычно погружен в себя, очень образованный, барин. Вид его всегда поражал, притягивал, вызывал у простых послушников чувства благоговения и невозможности постигнуть его.

Любопытным представляется и разговор послушников с писателем Сергием Нилусом. Это было во время русско-японской войны. Кто-то спросил писателя, что он о ней думает, и он ответил, указывая на церковный крест: «Внешний враг России не страшен, но есть внутренний враг, вот он опасен и может победить».

О Льве Толстом рассказал с юмором, что тот был одет как крестьянин, а когда достал бумажник, и там оказались одни крупные купюры, тогда они догадались, что это известный писатель Лев Толстой. Эта легкая ирония в рассказе старца и тонкая подробность облика сразу раскрывают суть образа Толстого – несоответствие внешнего и внутреннего, то есть ложь уже в самом облике.

Батюшка предсказывал, что Оптину еще откроют, но это произойдет уже после его смерти. К сожалению, он не так часто делился своими воспоминаниями, да и слушатели не всегда понимали, о ком идет речь, запоминая обычно сам поучительный факт и забывая имена, тем более в то время информация об Оптиной была малодоступна. Поэтому не показалось лишним хотя бы кратко упомянуть здесь о тех, кого объединило с батюшкой общее проживание в Оптиной.

Наиболее пристальное внимание, разумеется, привлекает архимандрит Венедикт. Протоиерей Сергий Четвериков в книге «Молдавский старец Паисий Величковский» в числе воспитанников Оптиной называет имя отца Венедикта. Вот что о нем сообщается: «Венедикт, архимандрит, приемник по скитоначальничеству и старчеству отца Анатолия Зерцалова, из белого духовенства. Овдовев, обратился за советом к старцу Амвросию и по его указанию поступил в Оптину пустынь. Был письмоводителем старца Амвросия и духовником шамординских сестер. Скончался архимандритом Боровского монастыря».

А вот какое упоминание о нем содержится в книге «Жизнеописание Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия»: «Пришел по обычаю к Старцу, в конце утреннего правила, его письмоводитель... скитский иеромонах отец Венедикт. Старец, отслушав правило, сел на свою кровать. Отец Венедикт подходит под благословение и, к великому своему удивлению, видит лицо Старца светящимся. Но лишь только получил он благословение, как этот дивный свет скрылся. Спустя немного времени отец Венедикт опять подошел к Старцу, когда тот уже находился в другой келье и занимался с народом, и по простоте своей спросил: «Или вы, батюшка, видели какое видение?» Старец, не сказав ему ни слова, только слегка стукнул его по голове рукой. Знак особенного старческого благоволения!» Еще раз вспоминается в этой книге отец Венедикт в связи с болезнью Старца Амвросия: «Болезненный Старец не в силах был сам служить. Для сего большею частию приезжал из скита бывший его письмоводитель, иеромонах отец Венедикт».

И если в этих воспоминаниях отец Венедикт выглядит еще неопытным простодушным послушником, то в книге «Преподобные старцы Оптиной Пустыни» предстает перед нами уже старцем, – годы становления, ученичества, «перенятия» духа окончены. Теперь уже он наследник этого духа и сам имеет учеников. «В 1913 году, по настоянию отца Венедикта, настоятеля Боровского монастыря и благочинного всех монастырей Калужской епархии, оптинская братия собралась, чтобы избрать старца... (отец Нектарий, по смирению своему, на соборе братии не присутствовал). Когда его избрали, послали за ним отца Аверкия. Тот приходит и говорит:

– Батюшка, вас просят на собрание. А отец Нектарий отказывается:

– Они там и без меня выберут кого надо.

– Отец архимандрит послал меня за вами и просит прийти! – говорит отец Аверкий.

Тогда батюшка сразу же одел рясу и как был – одна нога в туфле, другая в валенке – пошел на собрание.

– Батюшка, вас избрали духовником нашей обители и старцем, – встречают его.

– Нет, отцы и братие! Я скудоумен и такой тяготы понести не могу, – отказывался батюшка, но отец архимандрит сказал ему:

– Отец Нектарий, прими послушание.

И тогда батюшка согласился. Отец Венедикт поддержал этот выбор, но, когда преподобный Нектарий стал уже старцем и поселился в хибарке старца Амвросия, решил испытать его. Приехав в монастырь, он послал сказать ему, что требует его к себе. А преподобный Нектарий не идет: «Я столько лет в скиту живу и никуда не выхожу и идти не способен». Тогда отец Венедикт посылает вторично и велит сказать, что благочинный монастырей требует его к себе. Тут батюшка сразу пришел в монастырь и поклонился отцу Венедикту в ноги, а тот смеется и говорит: «Я благочинный и в ноги тебе кланяться не стану, а до земли поклонюсь». Потом они стали дружески беседовать».

А вот какое краткое упоминание находим об отце Венедикте и старце Иосифе из уст старца Варсонофия (Плиханкова): «Я относился к нему (отцу Иосифу) как к своему начальнику, на все безусловно я брал от него благословение, например выйти из Скита и прочее. Я только перестал открывать ему помыслы, а стал открывать их отцу Венедикту, и то решился на это не иначе, как с благословения отца Иосифа. Я веровал, что через него, как через поставленного на сие место, действует благодать».

Об отце Варсонофии батюшка как-то кратко заметил, что его они считали очень ученым, и в словах его сквозило такое чувство смиренного уважения и предпочтения человека простого, необразованного по отношению к человеку не только духовному, но и многосторонне образованному, словно он был из какой-то совсем иной сферы.

В 1891 году скончался духовный руководитель отца Венедикта – преподобный Амвросий, а вслед за ним его сподвижник, ученик и преемник отец Анатолий (Зерцалов).

Вот что написано в книге протоиерея Сергия Четверикова «Оптина пустынь»: «Впрочем, не прекратилась та линия старчества, во главе которой стоял отец скитоначальник Анатолий. Его преемником по должности скитоначальника стал отец Венедикт. Отец Венедикт был воспитанником Смоленской духовной семинарии и некоторое время был мирским священником в своей Смоленской епархии. Он отличался благоговейной жизнью, а, овдовев, по совету отца Амвросия поступил в Оптину пустынь, где исполнял обязанности письмоводителя при старце. Под руководством отца Амвросия и отца Анатолия он сам приобрел духовную опытность и стал полезным руководителем для своих духовных детей. Еще при жизни старца Амвросия он исполнял обязанности духовника шамординских сестер и остался им впоследствии. Окончил он свою жизнь в сане архимандрита настоятелем Боровского Пафнутьева монастыря». А отец Венедикт нашел себе достойного преемника в лице схиархимандрита Амвросия (Иванова).

А вот какие записи сохранились в архиве Оптиной пустыни, касающиеся архимандрита Венедикта:

Формулярный список за 1891 год за № 22

Иеромонах Венедикт – 42 года. Из духовного звания, вдовый священник Виктор Дьяконов. Окончил курс наук в Смоленской Семинарии по 2 разряду, в чередном служении в Скиту.

По окончании курса в Духовной Семинарии рукоположен в диакона (в 1873 году); во священника в село Чеботово Дорогобужского уезда Смоленской епархии. Согласно прошению отпущен в пустынь, в Скит (1884 год). В 1881 году по прошению уволен за штат.

В 1884 г. определен по прошению в Оптину пустынь.

В 1887 г. пострижен в монашество.

В 1900 г. награжден наперсным крестом.

Определением Святейшего Синода от 11–20 марта 1903 года за № 1207 назначен на должность настоятеля Боровского Пафнуть-ева монастыря с возведением в сан архимандрита».

До наших дней дошло уникальное свидетельство, записанное в тетради одной из духовных чад преподобного Никона Оптинского, которое сразу приближает к нам и делает более понятным и доступным образ старца Венедикта.

Воспоминания духовных детей сохранила для нас схимонахиня Лидия, в миру Лидия Евгеньевна Межекова (родилась 25 февраля 1896 года и умерла 25 января 1977 года).

Они сохранилось в стихотворной форме, возможно не слишком совершенной, зато по-детски простодушной и искренней, и говорят сердцу значительно больше, нежели скупые факты биографии.

Жизнь отца Венедикта складывалась нелегко с юных лет. Рано он лишился отца, и на его попечении оказалась вся семья, мать и сестры. Затем – брак по любви, однако смерть быстро уносит дорогого друга:

И ты, оставшись сиротою,

Как чистый голубь тосковал,

Но Бог узрел твои все скорби

И в монастырь тебя призвал.

Ты в дивной Оптине спасался,

В скиту Предтеченском ты жил,

К тебе народ за наставленьем

И со скорбями приходил...

Душа много страдавшая, понимает горе других.

Ты был отцом всем... И печальных

Ты слезы многих утирал,

Всех обделенных и несчастных

В свои объятья принимал.

К тебе шел барин и крестьянин,

И дети шли одной тропой.

Со всеми был ты одинаков –

Со всеми жил одной душой.

Тебя я в Оптиной узнала,

Я шла к тебе с больной душой,

Как блудный сын страны далече

И с подорожного сумой...

«Ну, друг! Откуда ты явилась?

Откуда Бог тебя принес?

Не плачь, не плачь, моя родная,

Не лей так много своих слез...»

О ты, отец мой незабвенный!

Меня тогда ты обласкал,

И, как отец чадолюбивый,

К своей груди меня прижал.

Я душу всю тебе открыла,

И все сказала, не таясь,

А ты, поникши головою,

Меня все слушал, умилясь.

«О, не скорби, дитя родное!»

Сказал ты, выслушав меня,

«Господь сошел для нас на землю,

И пострадал Он, нас любя.

Терпи, в страданиях смиряйся –

Вот это мой тебе завет –

Не унывай, не забывайся

Другой дороги к Богу нет...»

И заключительные строки о праведной кончине Старца.

На могилу архимандрита батюшки о. Венедикта

Здесь старца дивного могила:

Он здесь сном праведным почил,

Он кончил все с греховным миром,

Он перешел в небесный мир.

Он, умирая, был покоен,

Он тихо в вечность улетел,

Он, без сомнения, достоин,

Он исполнитель добрых дел.

Его кончина без страданий,

Он мирно смерти ожидал:

И Тайн Святых он приобщился,

И дух свой Господу предал.

Каким же событиям в Оптиной пустыни мог быть свидетелем с 1897 по 1904 год отец Амвросий Иванов (вернее тогда – еще послушник Василий)?

Он застал старчествование отца Иосифа, умершего в 1911 году. А вот что сохранилось в «Летописи Скита» об отце Варсонофии:

«1902 г. Декабря 13. В монастырском Казанском соборе совершено отцом Игуменом пострижение в мантию нескольких монастырских братии и из скитян облачен в мантию отец Павел (Плиханков) и наименован Варсонофием.

1902 г. Декабря 29. Сего числа рукоположен в сан иеродиакона отбывший для сего 26 декабря в Калугу скитский монах отец Варсонофии.

1903 г. Января 1. Новолетие. Сего числа в Калуге скитский иеродиакон отец Варсонофии рукоположен в сан иеромонаха».

При этом интересно отметить, что анологичные события в жизни отца Варсонофия и отца Амвросия, совершались с таким же временным интервалом, только на несколько лет позднее: в 1911 году батюшка принимает постриг, в этом же году, 1 мая (в день преподобного Пафнутия Боровского) рукополагается во иеродиакона, затем год спустя, 1 мая 1912 года, – во иеромонаха.

Год пострига батюшки совпадает с годом смерти старца отца Иосифа. Постриг происходит на два года раньше положенного срока как награда за примерное жительство и за отличное выполнение порученного послушания – регентства.

Что же касается отца Нектария, то в 1898 году он рукополагается во иеромонаха, то есть через год цосле поступления батюшки в монастырь. Келейником отца Нектария был тогда отец Варсонофий.

Итак, простившись со своей духовной колыбелью, поступает послушник Василий в монастырь преподобного Пафнутия Боровского той же Калужской епархии. Безусловно, существовала духовная преемственность в жизни этих обителей, которая не прерывалась благодаря отцу настоятелю и тому, что вслед за ним туда устремились и некоторые бывшие насельники Оптиной пустыни. И в Пафнуть-еве также были светильники веры, о которых вспоминал впоследствии отец Амвросий, под чьим руководством проходило его духовное возрастание и укрепление: «В Боровском монастыре отец архимандрит Венедикт принял меня как отец родной. Сразу же дал мне ке-лию и все что полагается и сказал, чтобы я обращался к нему в случае нужды. Когда я встал на клирос, певчих было мало, но скоро прибавилось, так как за мной пришли еще четверо из Оптиной, и стало 10 человек певчих. Пение стало хорошее. На второй год моей жизни в Боровском монастыре я стал ходить в школу при монастыре давать уроки пения, и в то же время выбрал 10 мальчиков и стал с ними заниматься особо, готовя к церковной службе. С помощью Божией за молитвы преподобного Пафнутия у нас пение стало еще лучше.

В 1909 году наш хор участвовал в праздновании юбилея церковно-приходской школы. Со всей Калужской губернии съезжались учителя, а также преподаватели Закона Божьего, наблюдатели и воспитатели. Я хорошо помню программу нашего выступления:

1. Гимн «Боже, царя храни».

2. «Коль славен наш Господь в Сионе...»

3. «Тебе Бога хвалим».

4. «Господи, услыши молитву мою...» (Архангельского).

5. «Гласом моим ко Господу воззвах...»

Выступление прошло весьма успешно. Еще замечу: ко мне ходили учиться пению псаломщики приходов. Многие из них не знали даже гласов, особенно плохо знали Литургию Преждеосвященных даров, а также «Достойно» Василия Великого. После юбилейных торжеств сильные мира сего просили отца настоятеля, чтобы меня представили к награде.

Архимандрит Венедикт, видя наши успехи по пению, стал изыскивать возможность вознаградить меня за труды для храма Божия. Мое же первейшее желание было – постриг в монашество, но мне исполнилось только двадцать восемь лет, а по указу Святейшего Синода постригали в монашество в тридцатилетнем возрасте, и добиться этого было не так-то просто».

Благоприятный случай представился, когда Калужский архиерей Вениамин покидал свою епархию (его перевели в Симбирскую) и, прощаясь со своими сотрудниками, на их вопрос, чем же могли бы они отблагодарить его за беспримерную службу, ответил: «Ничего мне не нужно, но есть одна просьба к вам о досрочном постриге моего келейника Алексия и еще регента Василия из Боровского монастыря». Все очень любили Владыку и жалели, что его переводят, и ответили ему с живейшей готовностью, что все сделают по его просьбе. Тотчас послал Владыка телеграмму архимандриту Венедикту о разрешении пострига. Отец настоятель тут же оповестил своего регента: «Иди к отцу иеродиакону Философу, поезжайте в Боровск и покупайте необходимое к постригу».

«Набрали все, что нужно, помню, на шестьдесят пять рублей, – записал потом батюшка. – Все расходы на себя взял монастырь и это тоже была награда за службу...

В 1911 году 11 марта меня постригли в монашество с именем в честь святителя Амвросия Медиоланского. В том же году, 1 мая, на память преподобного Пафнутия Боровского, я был рукоположен в иеродьякона преосвященным Александром Калужским.

В 1912 году, 1 мая, епископом Александром рукоположен в иеромонаха – «наслаждаться служением иногда Божественной Литургии... но служил я редко, исполняя послушание регента хора.

В 1913 году опять в тот же праздник преподобного Пафнутия был награжден набедренником епископом Георгием Калужским и Боровским. А в 1915 году был награжден наперсным крестом от епископа Алексия Житецкого по благословению (будущего – прим. авт.-сост.) святейшего патриарха Тихона...»

Все эти награды были получены батюшкой за «усердное старание» к послушанию своему и обучение пению мальчиков монастырской школы. Хор состоял главным образом из монахов, но прекрасное духовное пение привлекало и прихожан из разных приходов и даже из города Боровска. «За мои труды я имел много благодарностей, а в 1917 году получил благословенную грамоту от епископа Феофана Калужского».

Хорошо было батюшке за монастырской оградой наслаждаться жизнью духовной и любимым делом, но суровое время уже стучало у ворот обители. В конце 1917 года 17 октября, в день ветхозаветного пророка Осии, которому было открыто, что за отступление от веры Израиль будет завоеван Ассирийским царством и многих уведут в плен, был призван в тыловое ополчение и отец Амвросий, один из верных служителей небесного Иерусалима. Так и Российская империя за отступление от веры отцов пролагала свой путь на Голгофу, когда «одних изобьют, других убьют» и восполнят ряды войска Небесного сонмом новомучеников и священномучеников российских. И вкусят от этой чаши многие. Не минует она и отца Амвросия.

Прослужил батюшка в тыловом ополчении, в Калуге два месяца и по слабости здоровья был окончательно уволен. А время было голодное, «и Владыка Алексий собрал братию и сказал: «Отцы Святые! Сейчас у нас в обители хлеба почти не осталось. Кто может, поезжайте на родину, поживите там, пока мы, быть может, купим хлеба, и тогда я вам сообщу, вы должны будете вернуться по первому требованию». Так я получил благословение на отпуск на неопределенное время...» – будет вспоминать впоследствии батюшка. Впрочем, тогда он не думал уезжать надолго, только человек предполагает, а Бог располагает, и «вместо трех недель прожил там три года».

Побыв неделю на родине, поехал отец Амвросий повидаться со своей тетей (сестрой матери) монахиней Поликсенией в Таволжский монастырь Воронежской области, так как из-за гражданской войны движение поездов прекратилось и до своего монастыря преподобного Пафнутия он добраться не мог.

«Был Великий пост, и я с монахинями пел «Покаяния двери...» Веделя и «Да исправится молитва моя...» Богданова. В это время туда же, в монастырь, проведать свою сестру приехал из Киева архимандрит Михаил». Вместе с монастырским священником их оказалось трое. И в это время Бог привел туда диаконис-су и учительницу из села Алферовка, что неподалеку. Увидев, что в монастыре три священнослужителя, стали они просить мать игуменью выделить им одного на приход, так как «был отец Михаил у них и тот уехал с казаками». Мать игуменья объяснила, что эти два батюшки – гости, а их священник слишком стар, поэтому им необходимо спросить их самостоятельно. Отец Михаил был уже в преклонных летах, поэтому он отказался сразу. Отец Амвросий не мог отвергнуть их настойчивой и смиренной просьбы, пожалел их и согласился поехать к ним послужить на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, но из-за разрухи транспорта, которая только усиливалась, ему пришлось пробыть там два года.

Особым промыслом Божиим, определением Самой Царицы Небесной батюшка попал на новое место своего служения. Впоследствии на этот же праздник он получил определение в храм Вознесения в селе Спас-Прогнань, возле стен которого он и похоронен. Так Сама Царица Небесная заботилась о том, куда послать Своего смиренного служителя.

Еще год пришлось батюшке прослужить в другом селе, по соседству – в Дмитровке. И здесь стал он получать письма от начальника монастыря епископа Алексия, в которых тот сообщал, что все с нетерпением ждут его возвращения, «без вас плохо дело идет» на клиросе и «это ненормальное явление, чтобы иеромонах жил годами на приходе без разрешения своего начальника архиерея». На что батюшка отвечал, что он был бы и рад вернуться, да поезда не ходят.

Конечно, он усердно просил Господа, чтобы Тот явил Свою святую волю и помог все управить: и прихожан, которых он жалел, без пастыря не оставить, и его вернуть в монастырь, несмотря на гражданскую войну. И вот, как потом вспоминал батюшка, «когда же явилась первая возможность поехать, и нашелся священник на место, я простился со старостой и прихожанами и поехал на вокзал...» Руководствуясь первым слухом, что поезда пошли, батюшка в сопровождении трех таволжских монахинь отправился на вокзал. Но здесь выяснилось, что расписания нет и пассажирские поезда не ходят. Извозчик, что их привез, уже уехал, и остались они одни на глухой безлюдной станции; как сказал впоследствии отец Амвросий, «здесь убьют, и никто даже знать не будет». Монахини растерялись, чуть не плачут, совсем было уже приуныли, но Царица Небесная послала им неожиданную помощь.

«...Вдруг послышался свисток приближающегося поезда... Это был воинский состав... из вагона вышли два солдата и закричали мне: «Отец Амвросий! Как ты сюда попал?» Когда же батюшка объяснил им свою нужду, они взяли их всех с собой. «Это был поезд Буденного, который приезжал сюда на усмирение белых и зеленых», а теперь возвращался в Москву. В одной половине вагона стояли лошади, а в другой – сено прессованное, корм для них. Все сели на это сено, поезд тронулся. Утром все уже были в Москве.

Кем же оказались эти внезапные благодетели батюшки? «Здесь необходимо сказать, как важно делать добро и послужить кому-либо, – бывает, что уже и здесь, на земле, тебе тоже ответят добром... Эти солдатики, когда я жил в селе Дмитровка, тогда стояли на постах, а было холодно, и, меняясь по двое, они заходили ко мне погреться. Я охотно пускал их в дом и утешал, чем мог. Обычно они просили у меня бумаги для курева, и я им давал старые журналы и газеты, за что они были очень благодарны». Неизменная кротость батюшки проявлялась в этом. Стоит ли тут напоминать, что по православным нормам не следует курить в комнате, где находятся иконы, святыня, тем более при священнослужителях? Разумеется, старец все это знал, но выше всего считал своим долгом утешить и поддержать нуждающихся и труждающихся, пожалеть ближнего. Теперь эти ближние, имея возможность, с радостью отблагодарили его, «отозвались на глухой станции».

«В Москве заехал я к монашкам – моим спутницам – на подворье Таволжского монастыря и, отдохнув два дня, поехал в свою обитель. На Киевском вокзале я встретился с С. Н. Кокошкиным, который мне сказал, что меня давно там ждут». Милость Божия сопутствовала батюшке во всем пути его, так угодно было Господу по молитвам угодника Божьего преподобного Пафнутия Боровского, – поскорее водворить его на прежнее место, где уже заждались. На станции Балабаново встретился он со своим начальником монастыря – епископом Алексием. «Епископ Алексий сказал мне: «Иди скорее, пока мой кучер не уехал, он тебя довезет до монастыря, а после поговорим обо всем».

Итак, отец Амвросий вновь вернулся в свою обитель и занял прежнее место регента. Теперь по благословению архиерея было дано разрешение и девочкам из монастырской школы тоже петь на клиросе, и «пение стало еще лучше. У девочек голос не изменяется до старости, и труд регента не проходит напрасно: что они раз выучили, остается с ними на всю жизнь».

В 1922 году батюшка по ходатайству епископа Алексия был награжден наперсным крестом от святейшего патриарха Тихона. Однако недолго утешался он тихой монастырской жизнью, надвигалось тяжкое грозовое время испытаний для всех насельников обители, впрочем, как и для всего православно верующего населения нашей многострадальной России.

23 мая 1923 года, в день памяти святого апостола Симона Зилота, приехали из Боровска «товарищи» и сообщили, что предстоит закрытие монастыря и отныне он будет переименован в трудовую коммуну. На что владыка Алексий им спокойно ответил: «Вы опоздали, товарищи. Вот уже скоро 500 лет, как монастырь преподобного Пафнутия Боровского является трудовой коммуною. Только разница в том, что монастырская коммуна стоит на молитве и взаимной любви и помощи нуждающимся». В раздражении «товарищи» заключили: «Просим всех здесь проживающих через две недели очистить помещение. Идите и живите, где хотите, свое забирайте, а монастырское не трогайте». Так было положено начало разграблению монастыря, его святынь. Древнейший архив монастыря сжигали на глазах у всех.

«Итак, мы разошлись кто куда», – вспоминал отец Амвросий. Сам он отправился в село Рябушки, находящееся неподалеку, на квартиру, с тем чтобы через некоторое время поехать, как предполагал, в родную деревню. Однако, как узнали местные жители, что разогнали монастырь, тотчас же пришли к батюшке староста церкви села Иклинское и помощник его и стали просить поступить к ним в храм приходским священником.

«Без архиерейского благословения не поеду», – ответил батюшка. Узнав, что епископа Алексия арестовали и посадили в тюрьму, они добились свидания с ним. Видя их усердие, архиерей им написал: «Благословляю иеромонаха отца Амвросия служить в село Иклинское и благоустроить приходскую жизнь на правилах святых апостолов». Не благословляющий ли перст самого апостола Симона Зилота через руку епархиального архиерея управил стопы избранника Божия на очередное место его служения Господу? Для людей мира это показалось бы совпадением, а для верующего – указанием на ту незримую нить, которая крепко связывает мир видимый и мир незримый, Церковь воинствующую и Церковь торжествующую.

Невольно вспомнилось, что когда «закрывали» Троице-Сергиеву Лавру, Господь (через преподобного Сергия) указал старцу Захарии место, куда ему следует пойти. О каждом человеке печется Отец Небесный, особенно же не оставляет без внимания угодников Своих и либо явно, либо прикровенно определяет их жизненный путь.

И когда в годы войны (1942 г.) храм погиб, то Господу угодно было определить батюшку на новое место служения, по соседству, в село Спас-Прогнань, в храм Преображения Господня.

В 1930 году был перерыв священнической службы – лишение свободы на три года.

В полночь на 9 августа раздался стук в дверь. На вопрос: «Кто?» ответил мужской голос: «Щагин Сергей – председатель сельсовета». Когда батюшка открыл дверь, вошли четверо: Щагин с какой-то местной женщиной – в качестве понятых – и двое неизвестных, заявивших, что будут делать обыск на предмет изъятия оружия. «Какое там оружие? Я даже за грех считаю и прикоснуться к нему». Но его словно и не слыхали.

При обыске нашли 7 рублей 50 копеек мелочью да у кухарки 30 рублей мелочи обнаружили. Отец Амвросий сказал им, что 7 августа были похороны в деревне Савеловка и на панихиде люди клали монеты. Но они не обратили внимания на эти пояснения и составили протокол. «Вы разве не знаете, что у нас в Москве иссякла из обращения мелочь, в трамваях платить нечем, и в учреждениях мелочи нет. Все попрятали попы да буржуи, все ждут, когда пойдут николаевские деньги, а советские пропадут», – разъяснили пришедшие.

А через два дня они с Евдокией были вызваны в Боровск, где их заперли в холодный сарай, в котором уже находилось человек двадцать – тридцать всякого звания: священники, учителя, купцы, торговцы, а также растратчики, спекулянты и воры. Наутро повели всех на допрос в камеру. Особенно обратил на себя внимание один псаломщик, который на вопрос «За что взяли?» ответил: «За Господи, помилуй!». «Ну, это вина небольшая» – ответили ему. И, как выяснилось впоследствии, дали срок 10 лет. После допроса отправили в тюрьму под конвоем.

«Меня поместили в одиночку, – вспоминал старец, – но на второй день ко мне посадили церковного старосту. Тюрьма была культурная, чистая. Староста мне и говорит: «Да это не тюрьма, а дом отдыха!»

А в противоположной камере находились одни интеллигенты: ученые, инженеры. Мой сосед посмотрел «в волчок» и увидел, что они там сидят раздетые в одних трусах и говорит мне: «Отец Амвросий, а напротив в камере сидят чижи, еще не оперились!» Я хохотал, меня очень удивило, что мой сосед не унывает, шутит. Весело было с ним сидеть. В Калуге нас продержали три недели».

Однако это было только начало скитаний и мытарств и далеко не везде соблюдались такие «хорошие условия» содержания.

«Из Калуги нас отправили в Тулу, там прошли две недели, затем в Самару – там три недели, оттуда в Томск, а потом погнали на Семипалатинск – конечный пункт назначения». На этапе батюшка заработал первую тяжкую болезнь по урологии, которой страдал потом всю жизнь.

В тульской тюрьме его посетила мать. Дали свидание на пятнадцать минут, но, как выразился батюшка, «мало пришлось поговорить», так как «все свидание прошло в слезах». Мать вернулась в Иклинское, но ее выгнали из дома, в котором они проживали, и кому-то его отдали. Пришлось ей вновь на старости лет идти к чужим людям, где работала она «домохозяйкой» и няней чужого ребенка, долгое время звавшего ее мамой. Видно, такой крест ей достался – всю жизнь воспитывать чужих детей, хотя душа ее всегда стремилась к уединенной монастырской жизни.

В тульской тюрьме батюшка находился две недели. Работали во дворе полдня. Одному заключенному предложили идти работать с вновь прибывшими, но он заявил, что сидит уже восемнадцать лет, «пора на пенсию», и отказался.

Еще батюшка со скорбью вспоминал, что при них там расстреляли протоиерея Глаголева, очень образованного, «ученого человека», осужденного совершенно невинно, «по кляузе».

Затем перевели в город Самару в очень большую тюрьму, где находились шестьсот человек из разных мест и городов России. Там была рассылка, определяли туда, где требовалась рабочая сила. Батюшку чуть не отправили в Нарым. «И если бы не священник отец Александр, я бы обязательно попал, но оттуда редко кто возвращался. Там очень плохой климат для здоровья».

В Семипалатинске сидели недолго, пять дней. «С нами вместе находились местные «баи», – помещики по-нашему – и один из них рассказывал, что у него было примерно 500 овец и 250 верблюдов, даже точно не знал сколько. «А потом остался 1 баран, и вся Москва это знает, потому что он уже записан в моем хозяйстве», – добавил бай». Когда вышли на волю, то велели каждому подыскивать себе жилье и работу, а через 10 дней приходить на «поверку».

Ссыльным выдавали по 5 рублей на хлеб, пока не найдут работу. Хлеб на базаре им продавали по 9 копеек кило, остальным – по 2 рубля за кило. Батюшка нашел работу истопника в ФЗУ, где учили детей на столяров, плотников, маляров и прочих, там же была и столовая. Но очень недолго там пробыл: начальник цеха узнал, что он священник, и отказал от места, правда, простил долг по столовой и дал необходимую справку для дальнейшего поиска работы.

А душа звала только к одному делу – славить Господа. Отец Амвросий получил расчет и пошел в храм. Звонили к вечерне. Так он и простоял всю службу у церковного ящика. Одному Господу было известно, о чем молилась его скорбная душа. Только по окончании всенощной священник направился прямо к нему и спросил, не ссыльный ли он и давно ли прибыл? Нет ли кого из знакомых, кто был бы способен служить за дьячка и регентовать и вообще оказать любую помощь в службе? Нетрудно понять, как возликовало сердце батюшки, когда он с радостью ответил: «Я могу регентовать, и за псаломщика могу послужить, раз я священником служил 18 лет, а регентом – 20». «Вот хорошо! – и оставайся, будем служить и будешь получать 3-ю часть, как полагается, а за регентство – само собой из церковной кружки», – сказал отец настоятель. На сомнение отца Амвросия, разрешат ли ссыльному, он успокоил его тем, что сам ссыльный и служит здесь три года.

На следующий день отправились они вместе «на отметку» и спросили разрешения на новую «работу». Начальник позволил, только предупредил, чтобы ничего не говорили о советской власти.

Отец Амвросий прослужил в этой церкви все три года за псаломщика и за регента. Певчие и прихожане его полюбили и задаривали хлебом, булками и «разного рода гостинцами». «Многие влились в мой хор, и ссыльные в том числе, мужчины и женщины, а больше всего монашки: из Каширы, из Шамордино и других монастырей, которые уже не припомню», расскажет впоследствии отец Амвросий.

«Итак, весь свой срок я прослужил в храме Божием, и сам был доволен, и мною были довольны. Нашлась квартира у одной певчей, и все было хорошо. Настоятель храма отец Алексей Мерцалов был усердный служитель и вел подвижническую жизнь: мяса не ел и вина не пил, молока и масла никогда не употреблял и чай не пил, а только воду и самодельный квас. И всех квасом угощал, но сахар и конфеты любил, а служил так: канон весь нараспев и междучасие все вычитывал. Я, бывало, ему скажу, что в Оптиной пустыни и везде канон читают, а он ответит: «В книге сказано: «Канон поем», – вот я и пою». Скажу еще про отца Алексея. На Святую Пасху нас пригласил хозяин свечного завода прославить у него Христа, и многие другие помещики по приглашению хозяина были на празднике, и даже сам Архиерей был на празднике здесь. Ну, конечно, как и бывает, угощение было велие, «изобилие плодов земных» и разные вина. Мы поздравили со Светлым Праздником хозяина только словами и пожеланиями ему доброго здоровья и спасения... И вот во время трапезы один батюшка отец Иоанн сказал отцу Алексею: «Отец Алексей! Почему вы не хотите выпить и поздравить нашего хозяина и благодетеля – это есть лицемерие». Отец Алексей возразил на это так: «Отец Иоанн! Я покаюсь тебе, что имею буйный характер и, если выпиваю, то могу убить человека, а если буду упиваться, тогда наделаю непотребства всякого, а нам как священникам не полагается так делать», – и отстал от него отец Иоанн».

После окончания срока ссылки все певчие просили его остаться. Да и как не полюбить было кроткого и благодатного регента, с которым вместе сердце ликовало на службе? Как не просить его не покидать их? Однако призвание тянуло батюшку обратно на родину, на прежнее место, где он оставил мать и дом. Да и прихожане засыпали письмами, просили доброго пастыря поскорее вернуться к ним.

Так и прибыл он вновь в Иклинское, а там служил бывший дьякон отец Тихон, ставший иеромонахом. Только службу он толком не знал, а регентство вовсе не ведал.

По приезде необходимо было ему явиться к своему Калужскому архиерею – владыке Стефану. Владыка расспросил его, сколько он был на чужбине, и о себе сообщил, что сам провел 11 лет в ссылке, а затем благословил его ехать на прежнее место службы: «Вы с отцом Тихоном оба монахи – вам хватит, проживете, ведь вы оба бездетные. Служите понедельно: то священником, то псаломщиком, а доход пополам».

Но вдвоем они прослужили мало, так как отец Тихон стал хлопотать о новом месте назначения, и благочинный перевел его в село Випреевку Малоярославецкого района. Только и там он не задержался, так как его забрали власти и сослали в отдаленные края. «Великое дело благословение епископа», – скажет впоследствии батюшка, никогда не искавший ни своей воли, ни иного места, кроме данного ему Господом.

«Весь период времени с 1933 по 1939 год я служил один в селе Иклинское. 40–41 гг. службы в церкви не было из-за непосильного налога, и сначала я жил, как говорят, «старым жиром», а потом вынужден был идти работать в колхоз, дабы не умереть с голоду...» Вот такое тяжкое было время гонения на Церковь Божию, и не имели возможности славить Господа такие светильники веры. Как же тут было «не грянуть грому, чтобы мужик, наконец, перекрестился?»

Началась Великая Отечественная война.

«Вошел ко мне германский солдат и говорит: «Русский солдат? Русский солдат?» Я отвечаю: «Нету, нету русского! Хлеба есть немного». Хотел ему отрезать, а он схватил всю буханку и ушел. Стрельба была со всех сторон, в двух домах убило по одному человеку, а ночью загорелась церковь. А до прихода германских солдат наша разведка мне сказала: «Отец, возьмите из церкви все святое, что необходимо для службы, а то придет наш отряд и может напохабничать, будут делать себе стоянку». Так описывает батюшка свою жизнь в селе Иклинском в начале войны. Село переходило из рук в руки. В тот момент, когда его заняли немцы, «наш гражданин А. Г. пошел в их штаб и сказал: «Наши коммунисты храм не трогали, а ваши солдаты хотят его занять!» – «А вы служили в этом храме?» Я сказал: «Да, служили». Тогда пришел их начальник и выгнал всех из церкви: «Здесь служили, и пусть служат!»

Батюшка вспоминал, что немецкие солдаты находились в Иклинском два месяца и пять дней, 22 октября заняли они село. А 25 декабря (н. ст.) советские войска выбили их оттуда в два часа ночи. «В эту ночь была такая канонада, что невозможно описать: смерть витала у нас над головой. Господи, прости! Я, недостойный и грешный, мама моя Наталья Семеновна и раба Божия Евдокия решили причаститься святых Христовых Тайн, так как со мною были Святые Дары. И ждали мы смерти – вот попадет снаряд в дом... Но Господь Своею благодатию сохранил нас от напрасныя и внезапный смерти и даровал нам жизнь на покаяние – немцы отступили...

Однако в 8 часов утра их аэроплан налетел на Иклинское и стал бомбить непосредственно наш дом, так как около него скопилось много машин и бойцов – была выдача продовольствия и стопочки вина. Мой дом сгорел от зажигательной бомбы. Погибла вся живность – корова, поросенок, куры – и сгорел весь хлеб, что я заработал в колхозе. Кроме нас с Дуней (моей прислугой) в доме было 20 человек солдат. Они выбили окно, и мы вылезли за ними из дома и остались в чем только были – все имущество погорело.

Жили потом на квартире в Иклинском, а продовольствия никакого не имели, пошли по приходу побираться. Спасибо прихожане дали хлеба, и муки, и картофеля, и еще кое-что, в чем имели нужду. И так продолжали жить до праздника Благовещения...

Во время боя храм был разрушен, колокольня до карниза была сбита и упала, остались одни стены храма, внутри все выгорело. Так что без капитального ремонта церковь стала непригодна для богослужения».

Но на праздник Благовещения прихожане соседней деревни позвали батюшку служить в Спас-Прогнань. Еще прежде, в сороковом году, когда в Иклинском храме не было службы, он в свободное от колхозных работ время, особенно в праздничные дни, ходил туда в храм и помогал по службе тамошнему настоятелю отцу Владимиру Замятину. В январе 1942 года протоиерей Владимир тяжело заболел, а 25 февраля скончался. Вместе с отцом Михаилом Смирновым, священником Передольского прихода, проводили его в последний путь. И осиротевшие прихожане стали просить батюшку Амвросия заступить на его место и незамедлительно стали хлопотать о его назначении. В ответ на их прошение патриарший местоблюститель Сергий (Страгородский) прислал назначение отцу Амвросию быть «служителем культа в селе Спас-Преображенья, иначе называемое село Спас-Прогнань Угодско-Заводского района Калужской области». Итак, с 1 марта 1942 года и до последних дней своей жизни батюшка молился в храме Спас-Преображенья (второй престол в честь великомученика и победоносца Георгия и третий – в честь Благовещения). Близ храма жить оказалось невозможно, так как все было занято войсками. В сторожке у храма и то жили танкисты. Поэтому батюшка находился на квартире в деревне Киселевка и пять лет ходил до храма пешком пять километров. А потом был куплен домик у Ефросиний в деревне Софьинка, гораздо ближе к храму, в пятнадцати минутах ходьбы до него. Правда, в последние годы жизни и этот путь был очень сложен для Старца, у которого постоянно болели ноги. А потому чада сделали деревянную тележку, на которой и возили батюшку на службу в храм. До последних дней своей жизни, как бы он себя ни чувствовал, батюшка всей душой стремился в дом Божий, где находил облегчение от всех болезней и тягот жизни.

Но не полным был бы рассказ о жизни старца, если при этом с благодарностью не упомянуть об инокине Евдокии, которой досталось разделить с батюшкой тяготы и испытания его жизненного креста. Из воспоминаний чад известно о ней следующее. Была раба Божия Евдокия девицей и никогда замуж не выходила. Несла послушание на кухне Боровского монастыря. После закрытия монастыря пришла она к отцу Амвросию, в село Иклинское, где он тогда служил, и осталась у него, взяв на себя все заботы по домашнему хозяйству. Когда у батюшки (10 августа 1930 г.) был устроен ночной обыск, то у Евдокии нашли принадлежащие ей тридцать рублей мелочью. И эти деньги приписали батюшке, через два дня их вызвали в Боровск. Как рассказывала впоследствии схиигуменья Серафима, Евдокию принуждали написать донос на батюшку, заявить, что у него где-то припрятаны еще деньги и тому подобное. Но раба Божия не покривила душой ни в чем, не взяла на себя такого греха. Следом за батюшкой попала она в ссылку. Нашла там себе место прислуги у состоятельных людей и чем могла помогала ему, особенно питанием, пока он нуждался.

Была она с ним до конца срока, а затем вместе вернулась в Иклинское и вновь взяла на себя все его хозяйство. Вместе с ним и его матерью пережила она страшную ночь 1941 года, когда они почти отчаялись в «животе» и причащались Святых Христовых Тайн под огнем врага. До самой своей смерти служила она батюшке, и хочется сердечно присоединиться к заключительной молитве, которую читал батюшка, отпевая усопшую: «Упокой, Господи, усопшую рабу Твою девственницу инокиню Евдокию и сотвори ей вечную память».

Так светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела, и прославили Отца вашего Небесного. (Мф. 5,16)

Впервые я услышала о батюшке в 1982 году от своего старшего друга Георгия. В этот неблагополучный и трудный для меня период Господь послал мне верующего человека. И не просто православного, но человека редкой, исключительной веры и особенного жизненного подвига. Теперь, когда он уже предстоит Господу и оттуда молится за нас, я рада случаю упомянуть здесь о нем и поблагодарить его за то, что он устроил мою встречу с батюшкой Амвросием (хотя и после его смерти), но ведь «у Господа все живы» (Мф. 22, 32). И встреча эта изменила, освятила и сделала осмысленной всю мою жизнь, потому что я попала под покров молитв великого угодника Божия: «Радуйся, преподобие и богоносне отче наш Амвросие, кротости стяжателю, скорбящих утешителю!» Драгоценный, милостивый батюшка Амвросий как при жизни, так и по смерти жалел недужных и грешных, пригревал беспомощных и питал живой водой веры ищущих.

К тому времени, как впервые поклонилась батюшкиной могилочке, я уже десять лет страдала тяжким урологическим заболеванием и терпела мучительные боли. Пролежав в больнице с месяц, была выписана с обещанием хирурга «в другой раз обязательно разрезать, если заболит». А у меня болело.

Это было дня через три после Пасхи, когда Георгий предложил мне поехать в Балабаново. И вот что он мне тогда рассказал. Несколько лет назад (еще при жизни старца Амвросия) мать Георгия (ныне тоже покойная) Елена Сергеевна Тимрот была опасно больна, и врачи, и близкие весьма опасались за ее жизнь. И тогда сын решился на последнее средство – посетить старца схиархимандри-та Амвросия и просить его помощи и святых молитв. Положив твердое упование на Господа и Его святую волю, приехал он к батюшке. Служба в церкви уже отошла, и паломников по гостеприимному обычаю пригласили разделить трапезу. Дом батюшки был длинный, деревянный, из двух половин, в одной из которых жил батюшка, в другой его экономка. Эта половина дома служила трапезной как более просторная, поскольку народу собиралось обычно много. Батюшка сидел во главе стола, а Георгия усадили рядом с ним «на уголок». Батюшка почти ничего не говорил.

Несколько позже схимонахиня София вспоминала, что на такой трапезе батюшка иной раз благословлял всем рюмочку и разливал ее своей рукой, а она обычно отказывалась, и кто-нибудь рядом выпивал вместо нее. Но однажды любопытство превозмогло, и она все-таки отпила немного, при этом удивившись необыкновенно приятному вкусу и ощущению благодатной светлой радости. От этой рюмочки, налитой рукой батюшки, никто никогда не хмелел, но как бы просветлялся и приободрялся. Тогда-то она поняла, что лишала себя благодатной поддержки.

Все отобедали и поблагодарили Бога. Батюшка ел исключительно мало, что-нибудь обязательно оставалось на тарелке. Всегда были желающие доесть, и кому повезло, знали, что это особенно вкусно, и принимали еду как благодатное лекарство для души и тела.

После трапезы батюшка удалился к себе в келию, за ним последовали две женщины. Когда они вышли, то Георгию сказали, что можно зайти. Он застал старца лежащим на кроватке в камилавке и в валеночках, глаза его были прикрыты. Постояв на пороге некоторое время, подождал, не изменится ли что-нибудь, но все было по-прежнему. Тогда, не желая его беспокоить, Георгий поклонился и вышел. Времени оставалось в обрез. Необходимо было торопиться на электричку, чтобы вовремя вернуться в Москву – работа ждала. Все так же уповая на Господа, он отправился домой. Через три дня на удивление всем (особенно врачам) мать его совершенно поправилась.

В своей книге «Опыт построения христианского миросозерцания» схиигумен Савва пишет: «Высшей степенью очищения сердца человеческого является святость. Святым, после совершения ими великих трудов и подвигов и по очищению их сердца, даруются от Бога и необычайные способности. Сюда относятся: чтение чужих мыслей, дар пророчества, дар исцеления болезней и другие дары». Верующему сердцу ясно, какое испытание с честью прошел Георгий и был награжден от Господа за свое глубокое терпение и смирение. Понимая, что все совершается по воле Божией, особенно если ты едешь за этим к старцу, надо с полной верой вручать себя и своих близких Господу через слово или действие старца.

Разумеется, не скрыл Господь от отца Амвросия, с какой нуждой, с какой скорбью приехал к нему проситель. И, не говоря ему ни слова, никак не обнаруживая себя и свои великие дары и ничего не обещая, батюшка вымолил у Господа безнадежную больную. Удивительна была эта встреча двух смирений, совершенно обошедшаяся без слов. Это был разговор сердца к сердцу и глубина сокровенной веры, «приступит человек, и сердце глубоко» (Пс. 63, 7). В этих сердцах было неизменное твердое упование на Господа. Такого упования Господь никогда не посрамит.

Вспоминается здесь рассказ одной из батюшкиных чад Наталии Тр., которая росла под ласковым и заботливым покровом его молитв. Однажды он попросил ее, еще школьницу, почитать ему какую-то сложную духовную книгу, смысл которой ей был совершенно непонятен. Читала она с трудом, несколько запинаясь, батюшка прикрыл глаза. Почитав некоторое время, она, наконец, умолкла, решив, что он задремал, и начала отвлекаться какими-то детскими пустяками. Вдруг батюшка открыл глаза и говорит: «Ну что же ты не читаешь?» Она смутилась и пыталась вспомнить, на чем остановилась, но никак не могла. Тогда старец слово в слово повторил прочитанную ею последнюю фразу. «О благодатной памяти, переходящей в мистическое знание, говорит цитата из Священного Писания, приведенная преподобной Марией Египетской с преподобным Зосимой. Как известно, она была неграмотна и не слышала, как сама заявила, до этих пор никого, кто бы читал или пел из Библии в ее присутствии, и однако приводила места из Евангелия, из Моисея, пророков, Псалтири». В данном случае с отцом Амвросием мы видим необычный и неизъяснимый пример, разгадка которого кроется в непрестанном предстоянии Богу, в жизни воплощенном в молитву. «Дух бодр, плоть же немощна» (Мф. 26, 41). Обычно он наставлял своих детей: «Не забывайте Бога, и Бог вас не забудет». Батюшка наизусть знал всю Псалтирь, имел особенную молитву к Царице Небесной.

Одна паломница вспоминает, что осталась как-то ночевать в доме батюшки. Среди ночи внезапно проснулась и заметила через приоткрытую дверь, что он стоит на коленях на своей кроватке лицом к иконам, и слезы так и струятся по его щекам. Видно, Ангел-хранитель ее разбудил, чтобы она узнала об этом и поняла, что такое молитва. «Где глубокое смирение, там и слезы обильные».

Но все это я узнала о старце значительно позже, много лет спустя. А тогда, в 82-м году, встретили нас в церковном доме («сторожке») две матушки схимницы Гавриила и Ангелина и с любовью предложили нам трапезу, как и при жизни батюшки. Мать Гавриила была старше, с очень добрым и светлым лицом, ее темно-голубые глаза излучали любовь и спокойствие. У матери Ангелины глаза были темно-карие, она оказалась очень живой, быстрой, хлопотливой. Поскольку мы были не единственные паломники, не единственные батюшкины гости, то она «заботилась о большом угощении». Я поразилась тогда, что пожилая женщина может быть настолько энергична, так как вскоре я узнала, что она трудилась одна и в доме, и на огороде, и в храме убирала.

Нас усадили за стол и угощали, чем Бог послал. Все было простое, но по-монастырски вкусное. Однако, прежде всего мы, конечно, побывали на батюшкиной могилочке и взяли на все его святое благословение. По молитвам старца прием был самым радушным. Теперь, когда и матушки переселились уже в мир иной, так радостно вспомнить то давнее и яркое ощущение простоты и сердечной ласковости, освещенной незримым батюшкиным присутствием, как бы через матушек изливалась на нас любовь старца. После еды мать Ангелина (Агния – до схимы) показала нам храм и предложила потрудиться в нем во славу Божию. Удивительно радостно и спокойно было убирать храм. Потихоньку напевая «Богородицу», сидела я на полу и натирала большой медный подсвечник специальной чистящей пастой, имеющей неприятный резкий запах. Запах этот был каким-то странным диссонансом моему настроению, хотя и не портил его. И вдруг, словно порыв ветра, меня окутало облако неизъяснимого сильнейшего благоухания, перебивавшего все неприятные ощущения. В полном недоумении поднялась я с пола и взглянула на аналой, под которым сидела. На нем находилась небольшая икона Казанской Божией Матери (наверное, XIX века), и, приложившись к ней, я поняла, что именно от нее исходило это благоухание. Не могу передать то ликование, которое наполнило сердце, я удивилась, что Царица Небесная даже за такую малость, как потерпеть неприятный запах, поспешила меня утешить неземным ароматом. И всей душой понимаю, насколько было в батюшкином духе прибегнуть к предстательству Царицы Небесной, чтобы утешить одного «из малых сих», приехавших к нему за помощью и чуть-чуть постаравшихся для храма, в котором он служил, и о котором тревожилось его сердце. Н. А. Манагарова вспоминала, как батюшка говорил ей с грустью о том, что наступит время, когда дорожки к церкви зарастут. И действительно, трудные были времена и для храма тягостные, с разорением, воровством многих икон, разрушением. А когда батюшка был жив, он пять раз «поновлял» храм «как изнутри, так и снаружи» и даже «колокольню, где похоронены Чебышевы, математик Пафнутий Львович и его сродники...» К сожалению, украли эту чудотворную икону Казанскую.

Постриженица батюшки мать Афанасия вспоминала, что однажды «пришла странница, прошла по сторожке и говорит: «А я здесь открою монастырь». Я ее спрашиваю: «Мать, а ты кто такая есть?» А она так потянулась и отвечает: «Я? Я – Всемогущая». И вышла. А мне подумалось: кто же это был? Пошла за ней, а ее нет нигде».

Ну как тут не вспомнить слова молитвы к Царице Небесной: «...Ты бо еси, Госпоже, слава небесных и упование земных, Ты по Бозе наша надежда и заступница всех, притекающих к Тебе с верою. К Тебе убо молимся, и Тебе, яко Всемогущей помощнице, сами себе и весь живот наш предаем, ныне и присно и во веки веков. Аминь». Это слова из молитвы Покрову Божией Матери, икона которой находится справа от алтаря в батюшкином храме, а слева – Матерь Божия Целительница. Нужно ли напоминать, что батюшка и умер на Покров?

А когда Царица Небесная явилась в храме матушке Серафиме и сестрам, то сказала: «Богатым храмам помогаем, а бедным – тем более».

Ко Всемогущей помощнице сугубо молился батюшка, за что и удостоился радости соединиться с Ней в этот великий праздник. А мы, грешные, как бедная вдова, износящие из скудости своей, приемлем с наемниками «единонадесятого» часа благодать на благодать.

Побыв дня три в этом святом месте, ежедневно посещая источник святого великомученика и победоносца Георгия и помогая по мере своих возможностей матушкам, я заметила, что болезнь моя стала меньше меня беспокоить, а вернувшись в Москву, вскоре обнаружила, что и вовсе поправилась. Лет пятнадцать прошло с того дня.

Кроме того, там же, у батюшки, я получила очень нужный мне совет от друга моего Георгия. Однако, не обладая еще достаточным опытом, не знала, что за молитвы старца приходит к нам вразумление часто через знавших его людей. Впоследствии (и на своем примере, и на примере знакомых) неоднократно приходилось в этом убеждаться. Думается, батюшка, исцелив меня, хотел по возможности оградить от предстоящих испытаний и скорбей и давал понять, как следует поступать дальше. Но в тот момент я этого не поняла, и примерно через год-полтара сделала то, что мне там фактически было предсказано. Потом я сожалела, что столько промедлила. Впоследствии другой великий старец отец Николай Гурьянов мне скажет: «Береги каждый час – их не много у нас»!

В данном же случае, как я это понимаю, отец Амвросий подал мне необходимый совет через уста человека мне близкого, искренне сочувствующего, молящегося обо мне и имеющего уже тогда духовный опыт. Тогда я только удивилась этим словам и что-то недоуменно возразила. К сожалению, он мне ничего не пояснил по своему смирению. Да и сам отец Амвросий на своем не настаивал. Это и есть смирение старца в общении с людьми: Бог уважает свободную волю человека. Так например, старец Нектарий Оптинский предупреждал своих чад о том, чтобы они с ним не спорили, а слушали его первое слово, так как он непременно «по мягкости» согласится со спорящим, и тому это повредит.

Получили от батюшки благословение и предсказание и мои друзья Георгий и жена его Тамара через схимонахиню Ангелину. Теперь, когда Юрия уже нет в живых, думаю, можно это открыть. Матушка как-то «очень утвердительно» спросила у Тамары, живут ли они с мужем как брат с сестрой? И Тамара, сама не зная отчего, ощущая какую-то неловкость, подтвердила «догадку». Но только через три года это действительно исполнилось.

Много лет спустя я рассказала прозорливому батюшке (ныне настоятелю монастыря в городе Алатырь) о своем исцелении. И он мне ответил, что при этом старец дал мне заповедь раз в год посещать его место его упокоения. Услышав это, мне стал понятен тот единственный случай, когда я видела батюшку во сне. Разумеется, сама я не знала о том, что мне было заповедано, но, тем не менее, сердце часто тянуло меня побывать в благодатном месте и повидать матушек. Обычно летом я приезжала туда неоднократно. Но как-то так получилось, что мне долго не удавалось выбраться. И вот однажды ранним утром вижу сон, что стою в притворе какого-то большого храма, чувствую, что служба уже окончена, и ожидаю, что ко мне выйдет старец. Возможно, отец Николай. И все-таки нахожусь в нерешительности. Совершенно неожиданно для себя вижу, что подходит отец Амвросий. Видимо, он уже разоблачился после службы, так как в рясе из какой-то дорогой хорошей материи (подобно тому, что носил знакомый мне настоятель Печерского монастыря), голова не покрыта. Батюшка, благословляя, только произнес: «Ну что же ты?» Однако никакой укоризны не было в этих словах. Невозможно передать звук, интонацию и то необыкновенное чувство огромной любви и ласки, в которой просто растворяешься. От избытка этого ощущения я вдруг проснулась, не веря сама себе, что видела батюшку. Волна благодарности заполнила сердце, и явилось желание немедленно навестить его храм и его дорогую могилочку. Вечером, стоя на Всенощной под праздник святителя Николая, я смотрела на его икону, изумляясь и вновь вспоминая чудесное и радостное посещение, думала, к чему мне приснился этот сон? И удивлялась, что так трудно почему-то было выбраться туда, и что надо поскорее поехать.

В свете того, что сказал мне позднее отец Иероним, становится понятным, что я могла невольно по какому-то вражьему наваждению нарушить батюшкину заповедь.

Через несколько лет я узнала, что вслед за Николой Зимним следует день Ангела батюшки – Амвросий Медиоланский (7/20 декабря). Почему-то раньше я не задумывалась о том, когда день его именин, возможно, оттого, что дорожки к батюшке «зарастали» все больше и в храме не было службы на день его Ангела. Да и литию-то не всегда служили о нем те, кто пришел после него в это святое место, хотя паломники приезжали и просили об этом.

И все же на день его Ангела так и не побывала у батюшки, а приехала значительно позднее, когда мать Ангелина была серьезно больна, и я поняла, что дни ее сочтены и скоро она уйдет за матушкой Гавриилой. У нее путалась речь, она переставляла буквы в словах – как выяснилось, это было последствие микроинсульта. Но, невзирая на недомогание, она старалась исполнять все свои прежние многочисленные обязанности. Думаю, такая нагрузка была ей просто уже не по силам, что и положило начало ее болезни. Мы поговорили с ней о моих делах. Она казалась довольной, спокойной, велела мне влезть на чердак и достать из высокой картонной коробки большую фотографию батюшки, лучше сказать фотографический портрет. Он был снят в своей келье, на нем черный клобук, мантия, крест. Думается, это одна из последних его прижизненных фотографий. Не могу сказать, как обрадовал меня этот неоценимый и неожиданный подарок. До этого у меня была только одна фотография батюшки, не очень четкая, так как являлась лишь копией с другой карточки. (Такая же помещена на батюшкин крест.) Если бы не эта встреча с батюшкой во сне, я бы просто могла не успеть попрощаться с матушкой Ангелиной. Потому что, когда я вновь посетила ее, она была уже без памяти и никого не узнавала. Вскоре она умерла. И здесь мне хотелось с чувством благодарности вспомнить о ней.

Когда мы встретились впервые, она мне подарила акафист преподобному Сергию Радонежскому на церковно-славянском языке и сказала, что если я научусь его читать, то преподобный будет мне во всем помогать. Исполнить ее пожелание было тогда довольно сложно. Однако вскоре я убедилась в справедливости ее слов. И еще раз это подтвердилось после ее смерти. Много лет у меня было желание узнать как можно больше о жизни отца Амвросия, о его чудесах и прозорливости. Но почему-то долго это желание не могло осуществиться в полной мере. И вот наступил в моей жизни день, когда, приехав в Лавру преподобного Сергия, я получила от батюшкиного чада отца Никифора все собранные о нем сведения, воспоминания, фотографии. Это произошло под праздник Иверской иконы Божией Матери, которую мне впоследствии благословил старец Псково-Печерского монастыря отец Иоанн Крестьянкин. У Всенощной помазывал елеем отец игумен Исаия, который впервые опубликовал плакат всех Оптинских старцев (это фото с портретов М. С. Добромысловой) вместе с нашим батюшкой Амвросием.

Когда старец умирал, чада спросили его: «Батюшка, кому ты нас оставляешь? Мы остаемся как овцы без пастыря?» Помолчав, он ответил: «Под Покров Царицы Небесной».

Не будет преувеличением сказать, что все изложенные мною события прошли под покровом батюшкиных молитв Царице Небесной. И я уверена, что это не только мое впечатление.

Вспоминаются слова Оптинского старца Варсонофия: «Если посмотреть на жизнь внимательно, то вся она исполнена чудес, только мы часто их не замечаем и проходим равнодушно мимо них».

В благодарную память о жизни схимонахини Ангелины

(то, что она сама мне рассказывала о себе)

Еще до обращения ее к Богу, в преклонных летах, случилось ей тяжко заболеть. Положили ее в больницу, и врачи, и близкие почти не имели никакой надежды на ее выздоровление. Чувствуя грядущую кончину, она ощутила потребность обратиться к Господу. И вдруг, на удивление всем, стала потихоньку подниматься с кровати, сама одеваться и умываться. Так началось ее неожиданное выздоровление. В благодарность за чудесное избавление от смерти пошла она в храм и молилась там перед образом Царицы Небесной. И Господь посетил ее Своею милостию и дал ей увидеть всю ее прошлую греховную жизнь и осмыслить ее верующим сердцем. Слезы так и лились из ее глаз как бы сами собой, и даже слов не было в этой ее ежедневной молитве в храме. Так продолжалось некоторое время, пока однажды во время Литургии не подошла к ней какая-то матушка со словами: «Ну теперь ты готова! Поедешь со мной». И отвезла ее к отцу Амвросию. Она не знала эту женщину, не знала, куда та собирается ее отвезти, но безоговорочно доверилась ей, ощущая спокойствие в сердце и приняв происходящее как знак от Бога. Батюшка постриг ее с именем Агния (огненная), а впоследствии – в схиму с именем Ангелина. О своей болезни она и не вспоминала, а захворала только последней смертельной болезнью через много лет после своего чудесного исцеления. Всю жизнь она много трудилась и много принимала паломников, которые посещали батюшку. Царствие ей Небесное, вечный покой и оставление всех прегрешений, вольных и невольных. Помяните о упокоении большую труженицу схимонахиню Ангелину. Вечная память, вечная память, вечная память, Господи, рабе Твоей!

Но не полным вышел бы рассказ, если не сказать о той, что жила рядом с ней в домике, купленном батюшкой, о дивной схимонахине Гаврииле, старшей по возрасту и духовному опыту.

Со слов матушки Гавриилы о себе

До пострига жила она в браке и была очень верующей. А муж ее был малоцерковный человек. В преклонных летах очень ей хотелось жить в супружестве в чистоте, целомудрии, как брат и сестра. И стала она молиться со слезами Царице Небесной, чтобы Она это устроила и вразумила как-то ее мужа. И вот однажды совершилось чудо. Внезапно он почувствовал отвращение к мясной пище, стали они постоянно говеть и жить в чистоте как брат и сестра.

Но недолго она порадовалась. Муж ее сделался угрюмым, а по временам впадал против нее в сильный гнев и даже избивал. Однажды после такого скандала она по обыкновению плакала, от скорби и утомления прилегла на кровать и как бы погрузилась в легкий сон. Вдруг слышит совершенно явственно женский голос, проникающий в самое сердце: «Тот крест ты терпеть не хотела, и Я исполнила твою просьбу, но не бывает православный без креста...» От этого удивительного утешающего голоса сердце ее сразу умирилось, душа успокоилась. Она поняла то, о чем сказала ей Сама Царица Небесная. В дальнейшем ей уже несравненно легче было переносить эти скорби, с терпением и без ропота несла она свой жизненный крест. А после смерти мужа получила возможность принять постриг и исполнить, наконец, свое сердечное желание.

Была она спокойной, мирной, простой, любвеобильной, не чужда прозорливости.

Года за два до своей смерти решила она вернуться на родину в город Сумы, где и похоронена. Мать Ангелина лишилась ее поддержки и как-то сникла, словно двойная тяжесть опустилась на ее плечи. Но она взяла к себе на жительство еще двух сестер – матушку Евфимию, батюшкину постриженицу, и свою родную сестру. Сестра помогала ей по хозяйству, а мать Евфимия была маленькая старушка, такая болезненная и слабенькая, что лежала в постели. У нее было очень кроткое лицо, ее отличала исключительная ласковость и доброта ко всем. Говорила мало, больше отвечала на вопросы тех, кто к ней обращался, говорила как с родными. Пребывала все время в молитве, только четки перебирала. И незаметно угасла. Настоящая духовная дочь отца Амвросия, невыразимо кроткая и любящая. Помяни, Господи, во Царствии Твоем схиархимандрита Амвросия со чадами: схимонахинями Гавриилой, Евфимией и Ангелиной. Вечная им память!

То, что рассказала мне схимонахиня Ангелина о Старце

Однажды после Всенощной батюшка остался ночевать в сторожке. С ним вместе осталась староста храма Чалова. После ужина она хотела с ним побеседовать, и вдруг батюшка ее спрашивает:

– Ты такую-то знаешь?

Отвечает, что знает, да только она уже умерла, а отец Амвросий добавляет:

– И Чалова с нею. Та с изумлением:

– Батюшка, да что вы, Чалова – ведь это же я!

Он словно не замечает:

– А этих-то знаешь?

– Знаю, батюшка, и они тоже умерли.

– И Чалова с ними.

– Батюшка, это меня зовут Чалова! Как бы, не слыша, старец продолжает:

– Такую-то помнишь?

– Ну а как же, батюшка, помню, хорошая женщина, Царствие ей Небесное.

– И Чаловой тоже.

Как бы выходя из терпения:

– Батюшка, да что же вы такое говорите? Чалова – это же я!

До трех раз спрашивал ее старец. Отошла она от него раздосадованная и говорит матушке Агнии:

– Мать, батюшка, видно, совсем уже состарился, ну надо же! Говорит – и Чалова с ними!

Тут отец Амвросий кричит матушке Агнии:

– Мать, неси скорее из храма мою епитрахиль и поручи! Быстрее иди, тебе говорю.

Матушка очень удивилась и бросилась скорее исполнять поручение. Когда она прибежала с епитрахилью, то внезапно с испугом заметила из-под двери в комнату тонкую струйку крови. «Кошка, что ли набедокурила?» – подумалось ей. Открыв дверь, она увидела Чалову, лежащую на полу у ног батюшки, изо рта ее текла кровь. Старец накрыл ее епитрахилью и стал читать разрешительную молитву.

Несколько писем Старца, обращенных к его чадам

†

1971, 20 м. Христос посреди нас.

Многоуважаемая и дорогая о Господе Анна Семеновна и досточтимый о. диакон Алексей Михайлович с Вашими детками!

Я, недостойный во иноцех архм. Амвросий, священым долгом считаю Вас поблагодарить за память и внимание ко мне грешному и за все ваши житейские новости. Спаси Вас Господи и дай Вам Господи доброго здоровья, а наипаче духовного и душевного СПАСЕНИЯ.

†

Христос Раждается, Славите.

Досточтимые и дорогие мои о Христе Иисусе о. иерод. Алексий и мат. Анна Семеновна и Ваши чада Ольга и [имя] Алексеевны!!!

Я, недостойный архим. Амвросий, второе письмо Вам пишу. Сию минутку получил от Вас печальную весть. Дорогой Ваш и наш молитвенник и сослужитель Святаго Алтаря болен: Спаси его Господи и избави от недуга и горькой болезни для славы Божией и на радость Вам и Вашим чадам. Наша мать Анима-иса говорит, что при такой болезни, как у о. иерод. Алексия, хорошо помогают горчиш-ники, но я думаю, Ваша дочка как проходит эту практику (медицинскую), тоже хорошо понимает, как лечить и как ухаживать при такой болезни. Помози Вам Господи. И я, недостойный, арх. А., молитвенно прошу Господа Бога да восставит Его от одра болезни во Славу Божию и на благо Православным верующим, и радость Вам и Вашим чадам. Да хранит Господь отца Алексия и Вас на много лет жизни во славу Божию.

Остаюсь Ваш смиренный Богом арх. Амвросий. Я пока жив и здоров, слава Тебе Господи, за Вашими св. молитвами. Я и все наши матушки низко Вам кланяются и желают в радости Духовной встретить празд. Рождества Христова и Св. Богоявления и нов. год.

†

Христос Раждается, Славите!

Досточтимые мои о Христе духовные чада о. иеродьякон Алексей и м. Анна с чадами Вашими! Примите от Мене радостное приветствие с великим праздником Рождества Христова, желаю, чтобы торжественная Ангельская песнь: «Слава в вышних Богу!» и в наступающем Новолетии также звучала в Вашем Сердце.

С любовью во Христе, всегда с Вами Духом молитвенно пребывающий, Ваш смирен. Богом архим. Амвросий Иванов.

Рождество Христово, 1972 года, 25 декабря.

8.1972 г.

†

Христос посреди нас, Он и спасет нас!

Досточтимые и Дорогие о Господе о. иеродьякон Алексей и матушка Анна Семеновна с чадами Вашими, я, недостойный во иноцех архим. Амвросий, молитвенно желаю Вам от Господа Бога доброго здоровья, а наипаче душевного спасения, да хранит Вас Господь Бог на много лет во Славу Божию на пользу ближним и на благо души. Затем дорогая мат. Анна С! Сердечно я Вас благодарю за память и за заботы о мне грешн[ом]. Божиею Милостью и за святыми Вашими молитвами я жив и здоров, Слава Тебе Господи! в настоящее время я чувствую полегче в ногах. Когда я долго стою или хожу, то чувствую плохо, больше надо сидеть или лежать. Но ведь служить надо, без службы и скучно и грустно. Будем стараться и не поддаваться, а понуждать себя на всякое доброе дело, а тем паче на служение Богу и добрым людям.

Что в настоящее время особенно требуется – усугубить молитву, чтобы Господь простил наши прегрешения и сподобил нас части избранных Своих.

Затем, дорогая мать Анна, простите, остаюсь Ваш Смирен. Богом архим. Амвросий и прошу Ваших святых молитв. Новостей особых нету, живем по-старому. Славно дождик помочил землю, и воздух посвежел. Еще вам низко кланяются все наши матушки и молитвенно желают вам мира и радости о Дусе Святе.

†

Христос посреди нас! Ваше преподобие и дорогой о Христе о. иеродьякон Алексий и матушка Анна с чадами Вашими. Пренизко я вам кланяюсь, и благословение да пребудет с Вами, и да хранит Вас Господь от всех бед и напастей, а особенно от болезней. Сейчас время осень, воздух сырой и язвительный. Это я пишу, что на себе испытываю: то знобит, то в горле хрипота, то голова [заболит] – это все бывает от безвнимания. Нужно быть внимательным во всех отношениях... так же и в пище и питии. Я замечал за собой: что-либо съешь или попьешь холодное – сейчас же хрипота и недомогание. Итак, дорогие мои, скажу Вам не свое слово, но от одного великого батюшки. Он великий постник и службист, и молитвенник; и он мне сказал: «Я не помню, болел ли я когда или нет. А сейчас чувствую, что я заболел, – ив заключении сказал мне, – о. Амвросий! Только сегодня я познал, какой великий есть дар Божий – здоровье. Когда человек здоров, все он может и молиться и работать и помочь ближнему, и никого не надо заставлять за тобой ухаживать. Когда ты здоров, можешь и Бога славить и молиться Ему, и любить Бога и ближнего своего и помогать ему».

Письмо 2-е. О себе. Милостью Божией за святыми Вашими молитвами я пока жив и здоров и служу Богу и верующим, и все остальные пока живы. Слава Богу за все! С огородом давно управились, сей [год] Господь дал хороший урожай картофеля, и все остальное уродилось хорошо: капуста, огурцы, помидоры, лук. А сейчас пошли грибы, и белых очень много. Мать Анимаиса и Неонила ходят и приносят шт. по 50 – и по 70. А других разных тоже очень много. Белые сушим, а другие отвариваем и солим, уже 6 ведер насолили, так что сейчас грибы уродились хорошо, я вчера купил 200 шт. одних белых за 20 руб. А грибы такие хорошие, как на картинках рисуют, я таких даже не видал, очень они хороши – белые как сахар. Живы будем, зимой будем лапшу варить с белыми грибами.

Затем простите, прошу св. Ваших молитв о нас грешных, остаемся Ваши смиренные Богомольцы: арх. Амвросий, мат. Анимаиса, Неонила, Серафима, Агния, Дорофея и инок. Людмила, Анна, Вера и мн. другие. Спаси Вас Господи и сохрани на много лет жизни. ИСПОЛЛА.

†

Затем, дорогие мои Духовные чада, я прошу извинения, что не мог Вам написать с Мишей и Зиной. [Когда] они приехали, уже Обедня началась. Я душевно рад им, что (Слава Богу!) они помолились, поисповедались и причастились Св. Христовых Тайн. А после службы было три заочных отпевания и водосвятие, и я очень устал. Пришли из церкви, пообедали, я лег отдохнуть, а Миша и Зина были у м. Серафимы и скоро поехали домой, я не успел Вам написать. В заключении скажу, когда Вам угодно приезжайте к нам, у нас сейчас как рай земной: все растет, цветет и сей день (неделя о Слепом) такой пролил дождь, какого давно ждали, за все Слава Богу! И погода очень теплая и ясная, так бы и сидел на воздухе и благодарил Бога за все!

†

Сей год 1971, 1-го мая был в гор. Боровске. Владыка Донат Калужский и Боровский и я служил собором 10 человек священников, и молящихся было очень много. А 8-го мая я служил в селе Роща, там престол св. Апостола Иоанна Богослова, а сегодня неделя о Слепом и служил дома, тоже люди посещают храм (спаси их Господи!) Все люди рады и благодарят Бога за Его великую милость, что хороший пролил дождь. Я замечал, люди от радости даже со слезами благодарили Бога.

Остаюсь Ваш, смиренный Богом, архм. Амвросий. Еще вам кланяются м. Манефа, м. Анимаиса и все остальные.

Очень полезным кажется привести здесь эти краткие и по-детски простодушные письма старца к своим чадам, в которых дышит отеческая любовь и забота, смиренные наставления, радость о Господе. Трудно писать о них, потому что эти послания как открытая душа, полная поэзией любви к Богу, людям, природе, совершенная в своей гармонии и красоте. Когда читаешь их, сердце словно омывается водами святого источника, в котором видишь Господа, а сам теряешься в Его необъятности.

Прослави, Господи, пред Ангелы святыми всех благовествовавших ми слова спасения, добру и правде святым примером жизни своея учившие мя.

Акафист о упокоении усопших, икос 10

Эти строки акафиста с полным правом можно отнести к жизни старца. Батюшка был делателем заповедей Господних: «Имеяй заповеди Моя и соблюдали их, той есть любяй Мя» (Ин. 14, 21).

«Учительство составляет существенную обязанность епископского звания; для того же, чтобы учить [других], необходимо прежде научиться самому», – этими словами открывается книга первая святого Амвросия Медиоланского (небесного покровителя батюшки) «Об обязанностях священнослужителей».

Батюшкина жизнь – свидетельство тому, что не теоретически только, но практически он воплотил в своем существовании этот духовный принцип. Не столько словом, сколько самим делом батюшка учил тех, кто к нему обращался. Первое, что поражало в нем, – его любовь и кротость по отношению к приходящим: «...научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим» (Мф. 12, 29). Ощущая всемогущество этой любви, люди обычно платили ему тем, что он становился самым близким из всех ближайших родных или знакомых, и за сладость общения с йим терпели разные неудобства дороги, порою искушения от ближних. Вот как вспоминает о батюшке одна из его чад Анастасия Афанасьевна: «В этом старце скрыто такое сокровище духовное – величайшее. Я даже не умею это передать, чувствую больше. Только мудрые прозорливые старцы понимают, видят духом – какой он был. И сейчас на его могилочке получаешь утешение, облегчение необыкновенное получаешь... Идем как на крыльях, прямо новорожденные идем... И с таким великим желанием опять к нему обращаемся...»

Один из ныне живущих старцев, знавший отца Амвросия при его жизни, сказал, что «старчество – это дар видеть человеческое сердце, человеческую душу». Рядом со старцем попадаешь в атмосферу любви, покоя истины, когда все мелкое, житейское, мирское (то есть не бессмертное), что обычно так тяготит душу, покрывает ее бременем повседневной суеты, охладелости, забывчивости, иными словами, удаленности от Бога – все это ненужное и ничтожное отлетает как шелуха от благодатного ветра; весь сор, все тягостное или скорбное отступает перед одной главной и единственной истиной – что душа бессмертна, что жив Господь, и у Господа все живы, что «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22, 32). И те, кто пьет эту «воду живую», «у того из чрева потекут реки воды живой». Именно рядом со старцем и напитывается этой благодатной «водой» бедная, усталая, замученная и слабая от неосознанного маловерия душа. Она распрямляется и, освобожденная, радуется, ощущая сбывшимися все ее тайные упования и предчувствия. Она греется в лучах любви Божией, источником которой на земле и являются те, что стяжали «мирный дух» и уже здесь вступили в иную область бытия, стали «небесными человеками», оставаясь «земными ангелами», вокруг которых «спасаются тысячи». Нет на свете ничего удивительнее и лучше старчества, нет и ничего важнее этого.

«Блаженной памяти архиепископ Иоанн (Максимович) определил святость следующими словами: «Святость есть не просто праведность, за которую праведники удостаиваются наслаждения блаженством в Царствии Небесном, но такая высота праведности, что люди настолько наполняются благодатью Бо-жией, что она от них течет и на тех, кто с ними общается. Велико их блаженство, происходящее от лицезрения славы Божией. Будучи преисполнены и любви к людям, происходящей от любви к Богу, они отзывчивы на людские нужды и на их моления и являются ходатаями и предстателями за них пред Богом ».

Старец видит каждую приходящую к нему душу, часто согнувшуюся под тяжкой ношей греховности, но он любовно и осторожно очищает ее от скверны и ощущает как сродное Богу, как образ самого Христа, и готовит ее, как друг Жениха, и принимает как невесту

Христову. Сам Господь уподобляет в Евангелии души человеческие невестам, ждущим своего Жениха, а встречу с Богом уподобляет брачному пиру.

Основной чертой общения батюшки с людьми было «никого не осуждать, никого не обижать». Вспоминается рассказ одной простой женщины (Зинаиды). Она, приехав с мужем к старцу, посетовала, что муж выпивает. На это батюшка, ласково взглянув на него, смиренно ответил: «Ну что же, я тоже выпиваю...» Бедный этот Михаил, много лет «связанный сатаной», не исповедовался и не причащался. И вот от доброго слова батюшки раскрылась его душа. Он принес покаяние и принял Тело и Кровь Христову и в дальнейшем всем, чем мог, старался помочь по хозяйству и в церкви и постепенно оставил свою вредную привычку. Батюшка был с ним неизменно терпелив, хотя порою Михаил являлся к нему нетрезвым. Батюшка следил за тем, чтобы и другие не осуждали его немощь.

Святые отцы пишут, что осуждение отнимает у грешника надежду к исправлению, а те, кто осуждает, становятся соучастниками данного греха. Это грозит гибелью и тому, кто осуждает, и тому, кто осужден ими.

В поучении «О цели христианской жизни» преподобный Серафим наставляет Мотовилова, что самое главное для христианина – стяжать мирный дух Христов. Старец Савва, схиигумен Псково-Печерского монастыря, при жизни своей знавший отца Амвросия и имевший с ним общение по духу, в своей книге «О главных христианских добродетелях и гордости» большое место уделяет главам о мире души, миротворчестве и духовном совершенстве. Он приводит там такие строки преподобного Никодима Святогорца: «Смирение, мир сердечный и кротость так тесно соединены между собою, что где есть одно, там есть и другое... Сынами Божиими Христос называет тех христиан, которые сами стяжали мир душевный, как солнце, излучают эту добродетель на окружающих, везде и всюду вносят мир среди враждующих».

Когда кто-либо жаловался ему на плохое поведение мальчиков, старец отвечал, что это не их мальчики шалили, возможно, подчеркивая этим определением, что они иного, чуждого духа – не их духа.

Вору, залезшему в дом, он простил, что тот их напугал и собирался ограбить, и заявил в милицию, что Господь заповедал всех прощать.

Удивительный случай рассказывала монахиня Любовь о том, как после смерти старца на восьмой день она видела его во сне. Батюшка ей грустно сказал: «Не осуждайте отца Бориса, его надо поддержать». Проснувшись, она была удивлена, так как не знала никакого отца Бориса. Однако на девятый день после смерти батюшки сестры познакомились с отцом Борисом на поминках и узнали, что он служит в деревне Р. Услышав, как хорошо он поет, они сказали ему об этом, помня завет старца, что его надо поддержать. Впоследствии выяснилось, что прихожане отца Бориса часто роптали на него, так как он выпивал и о нем шла дурная молва. Удивительная любовь и забота батюшки о погибающих продолжалась также и после его смерти. Батюшка отмечал, что грех осуждения священнослужителей очень серьезный.

Схимонахиня Серафима – правая рука батюшки (восприемница всех его пострижениц) – при жизни с удивительным благоговением относилась к священнослужителям, и когда принимала кого-нибудь из них у себя дома, старалась как можно лучше и красивее все приготовить и добрый кусочек положить на тарелку батюшки.

Однажды монахиня Мария за обедом сказала старцу, что ей нельзя есть острого, так как у нее больной желудок. А батюшка предложил ей съесть маринованный помидор – за послушание. Матушка покушала и исцелилась.

«Великое дело – послушание», – часто подчеркивал старец.

От отца Амвросия исходил удивительный благодатный покой, и сердца находящихся с ним невольно умирялись. Когда одна из чад сделала кому-то такое, казалось бы, безобидное замечание: «Галоши бы сняли», он ответил: «Не наше дело». В рассказах о батюшке вспоминается случай, когда две женщины, разгоряченные ссорой, прибежали к нему судиться («Кто поставил Меня судить или делить вас?» – Лк. 12, 14). Батюшка обласкал и успокоил обеих. И прием его при этом был очень прост – проявление заботы и жалости к каждой: «А ноги-то у тебя мокрые! Давай скорее ботинки сушить!» Как малых детей отвлек их батюшка и утешил.

«Сынами Божиими Христос называет тех христиан, которые сами стяжали мир душевный и которые, как солнце, излучают эту добродетель на окружающих, везде и всюду вносят мир среди враждующих... («Блаженны миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся» (Мф. 5, 9). Миротворчество под силу лишь совершенным христианам, у которых сердце очищено от страстей, а если христианин еще не достиг бесстрастия, то его попытки умиротворить других будут обречены на неуспех». Все батюшкины чада свидетельствуют, что рядом с ним покой и радость воцарялись в душе. «Для мира душевного, – пишет схиигумен Савва, – нужно душу свою приучить, чтобы она любила оскорбившего и сразу молилась за него. Если брата возненавидим или осудим, то ум наш омрачится, и мы потеряем мир и дерзновение к Богу».

Невольно приходит мысль, что старец Амвросий был старшим по возрасту и опыту. Возможно, его пример вдохновлял жизнь о. Саввы, тогда более молодого монаха, который опытно проходил путь духовного совершенствования. Анастасия Афанасьевна вспоминает, что батюшка ей как-то сказал: «У меня вчера исповедался игумен Савва». «Я не дерзнула никого спросить, приезжал ли он или духом был у старца». А монахиня Елизавета сообщает: «Мой наставник, отец Савва из Печор, общался с ним духовно, никогда его не видя, они молились друг за друга, нередко он посылал к нему своих чад для пострига».

Кто сердцем вбирал батюшкин дух, те и сами со временем становились смиренными и боящимися греха осуждения ближнего. «На него только посмотришь и чувствуешь, каким надо быть человечным и смиренным», – вспоминала Анастасия Афанасьевна. Некоторые духовные дети свидетельствуют, что им не хотелось его ни о чем спрашивать, что само его присутствие было как ответ на все вопросы, нужды. Тишина и радость воцарялись в сердце... Здесь невольно вспоминается то, что сказал отец Софроний по поводу другого Старца: «Общение... [с ним] носило особый, исключительный характер: совершенная простота и непринужденность, полная свобода от какого бы то ни было стеснения, боязни в чем-либо ошибиться; глубокая уверенность, что ничто, никакое действие твое или слово неловкое... не нарушит мира, не встретит в ответ ни упрека, ни жесткого толчка». «... Я не помню, чтобы он говорил что-то особенное, но чувствовалось, что он... все знает духом. Его размышления прикрывались великой молитвой внутренней. Эта молитва распространялась на нас всех, и влияние ее было больше, чем словесное... Мы не нуждались ни в чем: и болезни, и скорби от нас отходили, искушения, испытания – все у нас кончалось быстро, и семейные вопросы разрешались, и все было так хорошо... Сила Божия в этом старце действовала». «Если у слушателя была к нему вера, то через эту простую внешне беседу воспринимал он в доступной ему мере то вышеестественное состояние, в котором находился сам Старец», – так поясняет это явление отец Софроний.

«Руководство примером дел, – говорит св. Григорий Нисский, – гораздо действительнее, чем наставление словесное: всякое слово, без дел являемое, как бы ни было красноречиво составлено, подобно бездушному изображению, которому краски и цвета придают некоторый вид живости; «а кто сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небесном» (Мф. 5, 19), тот есть истинно живой человек, цветущий красотою, действующий и движущийся». Старец учит тому, чему сам уже научился: «врачу, исцелися сам» (Лк. 4, 23) и «врач – ум, себя уврачевавший и тем, чем сам уврачевался, других врачующий».

В своей автобиографии отец Амвросий приводит слова одного «начальника», который объяснил ему (тогда ссыльному, истопнику ФЗУ), почему он не может у них работать: «Здесь учатся дети, мы их хотим воспитать, чтобы они были «сорви голова», а вы своим смиреньем и всем поведеньем на них плохо действуете...» Его удивительный дух так «действовал», что это заметил даже человек мирской, сам попавший под такое влияние и милостиво поступивший с «врагом народа»: и расчет ему дал, и задолженность простил, и вручил справку, необходимую для дальнейшего устройства...

«Обладая особыми дарами, они водворяют душевный мир путем просвещения душ верою, утешают сокрушенных сердцем и плачущих, исцеляют недужных и одержимых бесами».

Что касается последнего, интересно, что батюшка имел благословение отчитывать бесноватых. И даже после его смерти они рычат на могиле старца, но затихают его молитвами. Известно, что у Господа нет случайностей, а день кончины батюшки совпадает с празднованием св. мч. Киприана и мц. Иустинии, особенно подвязавшихся в подвиге против нечистой силы. Вот как чтит их Святая Церковь:

«Стена тверда и крепкая ограда буди нам, священномучениче Киприане, с теплою верою и любовию к тебе прибегающим, ограждаеми бо от враг видимых и невидимых, и избавлени тобою, прославим тя тако: Радуйся, духа злобы смирением победивый; радуйся, огнем молитвы стрелы вражия попаливый. Радуйся, от врагов видимых и невидимых стено и ограждение; радуйся, Православныя Церкве преславное украшение. Радуйся, оставленных врачи предивное поможение; радуйся прелюбимое скорбящих утешение и увеселение. Радуйся, священно-мучениче Киприане, скорый помощниче и молитвенниче о душах наших».

Каждая из этих строк приложима к жизненному подвигу старца, который как бы шествуя стопами священномученика, также претерпел страдания за веру. Известно, что всю жизнь преследовали старца два тяжелых недуга – следы невзгод, перенесенных в заключении. У него были очень больные ноги. Когда в тюрьме его принуждали отречься от Господа, то пытали ледяной водой. Очень скупо, с присущей ему скромностью, он кое-кому рассказывал об этом. На вопрос о том, отрекался ли кто-нибудь при пытках от веры, он только сказал, что некоторые отрекались.

Второй недуг был урологический, который особенно досаждал ему, так как мешал проведению церковной службы. Он возник вследствие того, что по многу часов на этапе их не выпускали по нужде из вагона, и никакие просьбы не трогали конвойных. Когда я впервые прочла запись об этом, сделанную рукою старца, то невольно остановилась, раздумывая, как бы поделикатнее выразиться на эту тему. И вдруг сердце дрогнуло оттого, что глаза пробежали следующую строку: «Это можно и не писать, как вам благорассудится, как хотите». Драгоценный, милостивый батюшка, не скрывать, а прославлять надо тот подвиг, тот крест, плодом которого явилась награда от Господа – исцелять подобные мучительные недуги! По слову Апостола: «Сам искушен быв, может и искушаемым помощи» (Евр. 2, 18).

Бог открывал батюшке нужное о каждом чаде, с кем быть помягче, с кем построже. Одной исповеднице, которая сказала с сожалением, что много спит, батюшка утешительно и ласково ответил: «Спи, пока спится! Я вот уже не могу». (Ночи он проводил в молитве.) Батюшка, по слову Апостола: «носите тяготы друг друга» (Гал. 6, 2), брал на себя немощи людей. Думается, этим и объясняется то, что он допускал к Причастию и тех, кто по тем или иным причинам строго не подготовился к Таинству (не допостился, не домолился и так далее). Все покрывая любовью, он был чужд всякого фарисейства и законничества, помня, что «Дух животворит и дышит, где хочет», а буква мертвит, ведь «не человек для субботы, а суббота для человека». Нет такого греха, которого не покрыло бы милосердие Божие, «потому что благодать, даруемая нам приобщением, так велика, что как бы недостоин и как бы грешен ни был человек... хотя бы от головы до ног покрыт был язвами грехов, будет очищаться... благодатию Христовою, все более и более будет светлеть, совсем просветлеет и спасется», – говоря словами преподобного Серафима Саровского. Такие наставления давал преподобный духовнику дивеевских сестер отцу Василию Садовскому, «приказывая быть всегда сколько возможно снисходительнее на исповеди...» Одна и та же любовь ко Господу, а через нее – к человеку руководствовала преподобного Серафима и отца Амвросия, являлась причиной их поступков.

Обычно батюшка был полон жалости к «малым сим», понимая, как бывает тяжек жизненный крест болезней и скорбей, заменивший христианам последних времен строгость подвигов прежних христиан. Не желая еще усугублять сложность его несения, он старался вдохнуть в человека новые силы, поддержав его по-отечески. Некоторые, вероятно, не поняли бы таких советов и благословений старца, когда, например, он постом разрешал своим гостям есть белый хлеб и пояснял: «...что они туда клали – мы не знаем и за это отвечать с вами не будем...»

Батюшка не налагал тяжких епитимий, не давал своим чадам (даже монашествующим) сложных больших правил. «Если дам тебе воз, то ты и не потянешь», – говорил одной. А другой: «Как молилась до пострига, так и дальше молись...» Старица София вспоминала: «Даже пятисотницу не дал мне, не благословил, – и пояснила: Чтобы не гордилась своими правилами». Другие вспоминают: «Батюшка, вот мы теперь монашки. Что нам теперь есть-то?» – «Все ешьте помаленьку, только людей не ешьте». Вере Ивановне заповедал: «Не плачь. Это беса тешить. Всякое несчастье переноси без слез», то есть без уныния, отчаяния, чтобы всегда присутствовала надежда на Господа, на промысел Божий. Тем, кого смущает легкость батюшкиных заветов, следует напомнить слова святителя Игнатия Брянчанинова: «Люди бывают нетерпимо требовательными... Бог – никогда:...Он знает наши силы и по мере сил наших налагает на нас требования, приемлет усердие и чудесно восполняет недостатки. Делайте все ради Бога».

«Милости хочу, а не жертвы» – эти евангельские слова невольно вспоминались рядом с батюшкой и были лейтмотивом его служения. Не следует, однако, понимать его милосердие как некое попустительство грешникам, как вседозволенность. В этой связи привлекает внимание такой случай. Однажды отца Амвросия посетила его родственница. Когда все перекрестились перед едой, она этого не сделала, а на вопрос, отчего так поступила, молодая девушка заявила, что «теперь немодно креститься». Тогда батюшка строго сказал, чтобы в таком случае она к нему больше не приезжала. Ревность его была о Боге, и человека он любил в Боге, и отношения его с людьми имели характер не душевный, а духовный. Это и побуждало его при необходимости проявлять отрезвляющую суровость. В этом смысле заслуживает внимания такой эпизод. Когда один молодой священник почти с негодованием стал жаловаться батюшке на то, какие страшные грехи люди исповедают и как тяжело ему это слушать – что он даже не знает, как их отпускать, старец его остановил таким замечанием: «Отец, ты, что ли, грехи прощаешь или Христос? Ведь Христос грехи-то прощает... Ты уж давай будь как чурбан... это не твое дело... Бог грехи прощает». Невольно вспоминаются наставления преподобного Серафима Саровского духовнику дивеевских сестер протоиерею Василию Садовскому: «Помни, ты только свидетель, батюшка, судит же Бог. А чего-чего, каких только страшных грехов, которые и изречь невозможно, прощал нам Всещедрый Господь и Спаситель наш! Где же нам человекам судить человеков!».

Поучителен рассказ одной игуменьи о посещении старца, которая всю жизнь с благодарностью о нем вспоминает. Когда впервые она пришла к батюшке, то женщина, которая ее привела, сказала ему: «Смотрите, кого я вам привела – игуменью!» Батюшка повернулся, взглянул и только ответил на ее радостный возглас: «Ну и что?» «Когда бывают различные искушения, когда к сердцу хочет прильнуть горделивый помысел, я с радостью вспоминаю этот случай и говорю себе словами старца «ну и что?», и мне всегда, всю жизнь помогает это смиряться...»

Удивителен рассказ об одной паломнице, которая, сказываясь больной, приехала к батюшке и две недели, что жила у него в доме, не слезала с печи и не принимала участия ни в одном из общих послушаний, ни в чем никому не помогала, говоря, что ей так худо, что она, наверное, скоро умрет. И вот однажды батюшка сыграл ей на фисгармонии «Со святыми упокой» и «Вечную память» и спросил ее, какой напев она предпочитает, чтобы ей пропели после смерти, и исполнил несколько вариантов. Женщина спустилась с печи, умылась. Батюшка ее зовет пить чай и спрашивает: «Что, не хочется тебе пока умирать?», «Нет, батюшка, не хочется», – отвечает. «Ну и не надо, а то я уж подумал, какой напев тебе лучше сыграть». И стала эта женщина трудиться вместе со всеми и заниматься обычными повседневными делами, больше не упоминая о болезни. Вот так слово старца, со властью сказанное, в одно мгновение поставило ее душу перед лицом смерти, и все напускное и надуманное улетело как прах пред лицом ветра.

Вот еще один случай, свидетельствующий о батюшкиной прозорливости. Однажды он предупредил домашних, что скоро их посетят две женщины, что одну из них (назвал ее имя) необходимо пустить, а другой отказать. «А то болеть будете», – скупо добавил старец. Из этого можно было понять, что женщина эта шла не с чистым сердцем и не с желанием покаяться, а навредить «малому стаду».

Порой батюшка вынужден был юродствовать с тем, кто не понимал ни своего состояния, ни происходящего с ним. На просьбу одного монаха (Серафима) выдать ему справку о том, что он монашествующий, батюшка оторвал от стоящих рядом ящиков какую-то грязную бумажку и на ней что-то нацарапал. В этом проявилась и прозорливость батюшки: так как через несколько лет после этого события человек этот женился, забыв, что он принимал обеты пред Богом.

Некоторым своим возлюбленным чадам отец Амвросий благословлял по временам юродствовать, имея в виду, что хорошо «безумием мнимым безумие мира обличить».

Забавным выглядит случай пребывания пожарной инспекции в батюшкином храме. Когда, выполняя волю властей, они хотели закрыть церковь под предлогом того, что в ней не имеется ни огнетушителя, ни топора, ни багра и прочих принадлежностей, батюшка выразил свое изумление по поводу подобного требования. На это последовал вопрос: «Ну неужели вы этого не знаете? Может, вы и газет не читаете?», «Нет, не читаю, но теперь, раз вы сказали, то непременно буду»,– и тут же распорядился выписать на почте все приходящие туда газеты. С тем и ушли пожарники, не тронув храма. Целый год приходили батюшке разные газеты, которые, разумеется, никто не читал, но употреблялись они на всякие хозяйственные нужды.

Неоднократно ему напоминали власти, что запрещено служить панихиды на кладбище. Батюшка делал вид, что он такой старый, ничего не помнит и почти ничего не понимает: ему скажут – а назавтра он опять забудет. Так и служил до конца панихиды.

Однажды по некоему доносу, что он совершает монашеские постриги, к нему приехала женщина-инспектор. На ее вопрос, правда ли, что он это делает, батюшка ответил: «Всех постригаю, и из райкома тоже. Мать, тащи ножницы, сейчас постригать буду!» Господь так устрашил женщину этими словами, что она почти бегом покинула старца, с тем его и оставили в покое.

Главное, что батюшка спрашивал на исповеди: «А ты в Бога-то веришь?» Часто повторял: «Не забывай Бога, и Бог тебя не забудет».

Однажды женщина, поисповедавшись у батюшки, отошла и встала где-то за спинами молящихся. Окончив исповедь, отец Амвросий ушел в алтарь. По прошествии некоторого времени он послал матушек найти эту исповедницу с тем, чтобы она к нему вновь подошла: «А то она собирается причащаться, а ей нельзя». Когда наконец женщина снова подошла к нему, то батюшка велел ей покаяться еще в одном забытом ею согрешении. Она вспомнила о нем, и батюшка прочитал разрешительную молитву.

Когда одна девочка покаялась в том, что лакомилась мороженым в постный день, батюшка в первую очередь спросил: «А ты Бога-то поблагодарила?» Указывая, возможно, на то, что последнее гораздо важнее! Батюшка старался дать понять чадам, что никогда не должна прерываться живая связь с Господом, живая вера в его милосердие, чтобы согрешившая душа не пряталась как Адам, не разлучалась со своим Отцом.

Невольно замечаешь эту потребность души старца: за все-за все благодарить Бога, всем быть довольным, во всем без исключения, без всякого ропота, с полной покорностью воле Божией следовать путем, указанным Господом.

Любимой стихирой батюшки была: «Аще и всегда распинаю Тя грехами моими, Ты же, Спасе мой, умирая, не отвращаешися от Мене, но, преклонь главу прощаеши мя. К Тебе прибегая, аз, грешный, со слезами вопию Ти, помилуй мя, оставление грехов ми даруй и помяни мя, егда приидеши во Царствии Твоем!»

В келье прозорливой схимницы Серафимы – правой руки батюшки – висело постоянно такое напоминание: «Не забывай никогда, даже в самые темные дни твоей жизни, благодарить Бога за все. Он ждет этого и пошлет тебе новые блага и дары. Человек с благодарным сердцем никогда ни в чем не нуждается».

Даже о ссылке батюшка упоминает очень мягко и без тени ропота, хотя до конца жизни напоминанием о заключении служили его тяжелые болезни: «Да, тюрьма, тюрьма и этапы, кто не был – дай Боже тому не бывать, а кто был, тому до смерти не забыть всех пережитых лишений и обид». Послушливость и покорность воле Божией, простота и смирение пред всяким человеком, чрез уста которого Господь может выразить Свою волю, трижды, по крайней мере, спасали старца от возможной гибели.

Однажды (по словам отца Амвросия), когда он был на этапе по дороге в г. Семипалатинск, его избавил Господь от большой беды, как пишет он сам: «Бог послал доброго советчика на помощь». Дело в том, что его хотели отделить от своих этапных и отправить только на следующий день с другой партией заключенных. «Но прошел слух, что завтра будут отправлять в Нарым. Один священник (отец Александр) мне сказал: «Отец Амвросий! Не отставайте от своих, которые идут в Семипалатинск, там вы будете жить хорошо. А в Нарыме вас комары заедят и там одни болота и сырость, и вода желтая, вредная. Беги скорее, не отставай от своих, пока они не уехали!» Но я боялся ослушаться (конвойных властей). А батюшка гонит меня и говорит: «Ничего тебе не будет, раз выслан в Семипалатинск!» И, правда, я убежал, и наш эшелон уже садился на подводы, и я сел, даже выговор получил: где ты там пропадал? Я сел и поехал, но душа моя скорбела смертельно: а если догонят и расстреляют?» Скупо говоря о состоянии души в момент происходящего искушения, батюшка невольно выбирает евангельское выражение, что свидетельствует о крайнем драматизме его состояния, пережитых скорбях и постоянной готовности к принесению собственной Голгофской жертвы. «Но слава Тебе, Господи! все обошлось хорошо, тихо и смирно. Великое спасибо человеку, который меня проводил... если бы не священник отец Александр, я бы тоже попал в Нарым, но оттуда редко кто возвращался». Из этого случая ясно, как батюшка боялся нарушить послушание воле Божией, как не был поначалу уверен, не согрешил ли он преслушанием, за что может постигнуть его смерть. Господу было ведомо, что он преодолеет это ниспосланное ему испытание, смирившись перед оказавшимся рядом человеком, без которого он бы ни за что не решился поступить иначе, чем говорили конвойные. Милостив Господь и знает, кого и как поддержать в трудную минуту, надо только прислушиваться к голосу сердца. Святитель Игнатий Брянчанинов пишет в главе «О цели монашеского жительства...»: «Необходимо уверить себя, что Бог управляет участью мира и участью каждого человека. Опыты жизни не замедлят подтвердить и утвердить это учение Евангелия. Следствие принятого верою этого учения – смиренная покорность Богу, отступление смущений, мир души, сила мужества. Кто таким образом примет учение Евангелия, тот «воспримет щит веры, в нем же возможет вся стрелы лукаваго разжженныя угасити» (Еф. 6, 16).

Второй случай еще более удивительный. Когда батюшка находился в заключении, однажды к нему подошел человек и предупредил его, что сорок человек назначены под расстрел, и он в их числе. Далее человек этот велел идти ему в лазарет, сказавшись больным. Отец Амвросий стал было отказываться, но тот советовал ему сообщить врачу, что у него высокая температура. Трепеща, пошел батюшка, по его слову, в лазарет. Какого же было его изумление, когда ртуть градусника поднялась до сорока. Это спасло ему жизнь.

Еще два поучительных случая, о которых я уже говорила ранее. В 1933 году, после ссылки, батюшка явился к епископу Калужскому Димитрию за назначением. И он благословил его служить на прежнее место, в село Иклинское, вместе с отцом Тихоном. Но отец Тихон не послушался Владыку, потому и попал вскоре в ссылку. Сам же отец Амвросий по благословению епископа в 20-м году добирается в свой родной Пафнутьевский монастырь чудесным образом, когда в стране нарушены все железнодорожные сообщения, и казалось – нет никакой надежды добраться до места (из Воронежской области в Калужскую).

Старец схиигумен Савва в своей книге «О главных христианских добродетелях и гордости» пишет: «Смирение говорит: все, что имеешь, это от Бога. Чем меньше будешь полагаться на свои силы (прося у Бога помощи), тем лучше. Христианский идеал – совершенный отказ от самого себя. Вручить себя, свою жизнь, всякое свое дело, каждую свою минуту Богу. Не мы делаем, а Бог через нас делает – вот христианское сознание, выше которого ничего нет». Жизнь старца Амвросия была воплощением этих слов.

В этом аспекте становится понятным такое воспоминание о старце. Это рассказ женщины, которая очень много трудилась, а при этом была сильно больна, часто страдала от головных болей. Батюшка ей сказал, чтобы она не работала так много, поскольку духом знал, что болезнь ее усиливалась от непомерной нагрузки. Но женщина возразила старцу, что не хочет жить иначе. И батюшка строго ей сказал, чтобы тогда она больше не приезжала к нему. Это было за два года до его смерти, и она действительно поехала к нему только тогда, когда он уже умер. Здесь замечаются две важные вещи: одна – характеризующая его как пастыря, заботящегося о своих овцах, понимающего, что Господь выше сил ни от кого подвига не требует, а вторая – главным выделяет послушание. И строгость его вызвана не тем, что женщина желает выполнять подвиг, а ее противлением воле Божией, выражающейся в духовной жизни через слово и требование наставника. «...Истинное и благодатное старчество, хотя и основано на полном послушании, наполняет человека чувством радости и свободы в Боге, так как он подчиняется не человеческой воле, а Божией воле, действующей через старца». Большинство чад батюшки (если не все) были либо в тайном, либо в явном постриге. Во всяком случае, и те, что были мирянами, все равно имели внутреннее монашеское устроение. Женщина эта к тому времени, видимо, не овладела основным духовным уроком – отсечением своей воли. «Послушание образует повинующегося по образу того, кому он повинуется», – Святитель Игнатий Брянчанинов замечает, что истинные чада должны по духу напоминать своего наставника, отца. Самоволие было совсем не в батюшкином духе. Вот почему он не называл «своими» тех, кто был обуян противоположным духом.

Подобно тому как трава повинуется дыханию ветра, так и старец, водимый Духом Божиим, покорно следовал воле Его.

Послушание образует повинующегося по образу того, кому он повинуется: «зачинаху овцы по жезлом», – говорит Писание.

Игнатий Брянчанинов. Т. 5. С. 72

Преподобный старец Нектарий Оптинский придавал величайшее значение послушанию. «Самая высшая добродетель – послушание. Это самое главное приобретение для человека. Христос ради послушания пришел в мир, и жизнь человека на земле есть послушание Богу. В послушании нужно разумение и достоинство, иначе может выйти большая поломка... Без послушания человека охватывает порыв и как бы жар, а потом бывает расслабление, охлаждение и окоченение, и человек не может двинуться дальше. А в послушании сначала трудно: все время точка и запятая, а потом сглаживаются все препинания».

Один из ныне живущих старцев, говоря о жизни в монастыре и современных трудностях ее, главным выделил отсутствие духовного (старческого) окормления, поскольку монастырь начинается именно с отсечения своей воли перед Богом и предания Ему через руки своего духовного наставника (старца) – человека опытного в духовной брани. Особенно это важно в части внутреннего делания – научения молитве Иисусовой. Святые люди – лучшие воины Христовы в непримиримой битве с князем мира сего. Схима – это латы и шлем, огненный меч – молитва Иисусова («...огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся...» (Лк. 12, 49), и «...не приидох воврещи мир, но меч...»(Мф. 10, 34). Именно этот духовный меч и проводит разделение в мире («...Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку с свекровью ее». (Мф. 10, 35). «При пострижении в монашество, когда новопостриженному вручаются четки, называемые при этом «мечом духовным», за-вещается ему непрестанное денно-нощное моление молитвою Иисусовою. Следовательно, упражнение Иисусовой молитвой есть обет монаха».

Один из самых почитаемых в народе старцев, преподобный Серафим Саровский, говоря о молитве, присовокуплял: «Одна внешняя молитва недостаточна. Бог внимает уму, а потому те монахи, которые не соединяют внешней молитвы с внутренней (умною Иисусовою), не суть монахи».

Однажды старец Амвросий вошел в комнату, когда собравшиеся там матушки обсуждали, кто сколько «Иисусовых» вычитывает. «Что это вы хвалитесь? – заметил он и прибавил: – Народу-то много, а толку мало!» Впоследствии одна матушка вспоминала, что ее тут же посетила ясная отчетливая мысль о том, что молитва-то должна быть постоянной; она поняла это как открывшееся вразумление за молитву старца.

Если иметь в виду, что главное, необходимое для успеха духовной жизни и ее развития – руководство духоносного наставника, – то становится понятным принцип создания внутреннего монастыря, монастыря для страждущей души. Для его существования не требуется никакой официальной регистрации, единственное условие его создания – водительство Духа.

Что создает монастырь? «Нежелание слиться с бесовскою мирскою жизнью, нежелание обмирщения... и желание уйти во внутренний, невидимый монастырь, отгородиться от него невидимыми стенами, наипаче молитвой Иисусовой».

Как когда-то стекались ученики к духоносным отцам, так и в наше время собирались люди (собираются и поныне) под крепкую руку батюшки Амвросия и под благодатный покров его молитв. Именно на такой основе внутреннего соглашения и сложился его тайный женский монастырь в миру, игуменьей которого являлась духоносная старица схимонахиня Серафима, восприемница более восьмисот монахинь. По словам батюшкиных чад, старец имел благословение двух патриархов Русской Церкви и Иерусалимской нести послушание в годы гонений на Церковь – совершать тайные монашеские постриги. Эта была вынужденная и необходимая мера. Некоторые матушки, приехавшие к старцу из разных отдаленных мест, селились впоследствии поблизости от него, кое-кому батюшка по их бедности сам помогал в покупке домов. Однако большинство постриженниц оставалось жить в миру, устраиваясь, как правило, на работу где-либо в приходских храмах и, скрывая монашество, носили мирскую одежду. В этом случае батюшка давал определенные наставления.

Человек, находящийся за монастырской оградой, в какой-то мере скрыт от враждебного мира и времени, а монах, живущий в миру, не имеет от него и самого внешнего прикрытия и «сражается на поле брани противника», как бы «в тылу врага». Поэтому подвиг этот сугубый.

Возможно, некоторым не совсем понятно, что значит монастырь в миру (особенно из-за сложности этого делания), поэтому не лишне привести здесь слова святителя Игнатия Брянчанинова – «отца современного иночества» (кстати, начинавшего свой путь под руководством преподобного Льва Оптинского): «Не будьте мелочны в образе жизни. Не «сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим. 12, 2) – это первое. Ищите всюду духа, а не буквы. Ныне – напрасно стали бы Вы искать обителей. Их нет, потому что уставы Святых Отцов поражены, правила их рассеяны светскими указами. Но Вы всегда найдете монахов и в монастырях, и в общежитиях, и в пустынях, и, наконец, в светских домах и светских одеждах городских. Это явление особенно свойственно нашему веку... Поэтому не должно привязываться к старым формам: борьба за формы бесплодна, смешна; вместо того, чтобы побеждать и назидать, она раздражает противников или вызывает их презрение. Форма как внешность есть случайность, а случайность проходит, одна Истина пребывает во веки. «Истина свободит вы» (Ин. 8, 32), а Истина есть Христос: облекитесь во Христа, и Вы явитесь в самой лучшей, в самой древней и, вместе с тем, в самой современной одежде. «Христос вчера и днесь, Той же и во веки (Евр. 13, 8)». Это было сказано еще в конце XIX века. Несколько позже известный и уважаемый православный писатель протоиерей Валентин Свенцицкий, как бы развивая эту мысль в статье «Монастырь в миру», писал: «Один пустынник нашего времени рассказывал мне: подымаясь в гору после обсуждения пустынниками вопроса, не надо ли им выстроить свой монастырь, он удостоился видения. Ему предстал Ангел, который сказал: «Не время строить монастыри!» Рассказано мне это было за несколько месяцев до Германской войны».

«Не время строить монастыри!» – воистину так. Но время подвизаться подвигами монастырскими! Внешняя монастырская жизнь для немногих сейчас доступна. И духовная жизнь христиан должна проходить теперь в условиях жизни мирской. Им надлежит создавать теперь невидимые «духовные» монастыри своею жизнью – наипаче же молитвенным подвигом. Не многие могут теперь жить за каменными монастырскими стенами, отделяющими тот, суетный, мир от этого – христианского, Божьего. Но значит ли это, что никаких стен нельзя воздвигнуть между тем и этим миром? Внутреннее отречение от мира – вот фундамент этого монастыря. Молитвою, борьбою со страстями, чистотою жизни, отречением от своей злой воли, подвигами и работой Господней, – всецело уповая на благодатную помощь Божию, – воздвигни стены этого невидимого для людских глаз монастыря. Не осуждайте, не лгите, любите людей, угасите вражду в сердцах ваших, будьте милосердны и чисты сердцем – и монастырем для вас станет ваша внутренняя жизнь. Стройте же эти невидимые духовные монастыри. Уходите в них от суеты мирской. Наступило для сего лето Господнее благоприятное! Аминь!»

Батюшка Амвросий совершал монашеские постриги в 60–70-е годы, для которых характерно разрушение, а не строительство монастырей. Послушанием ему, старцу, можно было положить незыблемое основание своей духовной жизни, своего внутреннего строительства, опереться на него как на непоколебимый утес среди моря житейского. Однако, говоря о послушании старцу, необходимо отметить, что оно может быть только добровольным. В этом смысле очень поучительным выглядит случай, рассказанный о себе матушкой Серафимой из Дивеева.

Однажды она обратилась к отцу Амвросию за благословением на поездку в Троице-Сергиеву Лавру. И, к ее удивлению, старец вдруг стал расспрашивать: «А зачем? А надо ли? Надолго ли?» Матушка ответила: «Да надобно, отче». – «Ну, да ладно, Бог благословит!» Смысл этих вопросов и его видимого беспокойства стал ей ясен впоследствии, когда, ступив на территорию Лавры, она поскользнулась (был гололед), упала и сломала руку. («Нужна ли тебе эта болезнь?» – так теперь поняла она его скрытый вопрос.) Волей-неволей пришлось искать медицинской помощи и задержаться. Тем временем отец Амвросий вызывает к себе мать Агнию и по Духу говорит ей: «Мать, поезжай в Лавру, привези оттуда мать Серафиму, она страждет, руку повредила!» Батюшка молился и утешал матушку, чтобы она поскорее поправилась.

Из этого следует понять, насколько рассудительным должно быть, разговаривая со старцем, как важно внимать первому его слову, первой эмоциональной реакции, как нельзя упорствовать, поскольку по смирению он преклонит свою волю перед твоей, а тогда придется пожинать плоды своеволия.

Преподобный Кассиан Римлянин отмечает, что «хорошо управлять и быть управляемым свойственно мудрым».

«Старчество не есть иерархическая степень в Церкви, это особый род святости... В то время как церковной власти обязаны подчиняться все члены Церкви, старческая власть не является принудительной ни для кого. Старец никому никогда не навязывается, подчинение ему всегда добровольное. Но, найдя истинного, благодатного старца и подчинившись ему, ученик должен беспрекословно уже повиноваться во всем ему, так как через последнего открывается непосредственно воля Божия».

Одними из главных добродетелей внутренней жизни батюшка считал рассудительность и странничество. И сам на деле воплотил своей жизнью эти добродетели. В Лествице: «Странничество есть невозвратное оставление всего, что сопротивляется нам в стремлении к благочестию. Странничество есть недерзновенный нрав, неведомая премудрость, необъявляемое знание, утаиваемая жизнь, невидимое намерение, необнаружива-емый помысел, хотение уничижения, желание тесноты, путь к Божественному вожделению, обилие любви, отречение от тщеславия, глубина молчания». Протоиерей Валентин Свенцицкий дает по этому высказыванию преподобного такие пояснения: «Отрекшийся от мира уходит в глубь себя. Он чувствует себя не связанным с жизнью мирской. Он живет как странник здесь на земле, он навсегда оставляет то, что в миру мешает благочестию. Жизнь его «утаивается» от взоров, она протекает внутри в духе его. Он не имеет стремления тщеславиться ни знаниями своими, ни высотой своей, ни мудростью, ибо мир – ничто, могут ли услышать странники мирские похвалы?». Батюшка Амвросий видится совершенным воплощением всего сказанного выше. Как следствие приобретения этих качеств является свобода от формы «не по презрению, а по превосходству», говоря словами схиархимандрита Софрония, и отсутствие всякой духовной ревности к кому-либо из священствующих. Его глубокое смирение было причиной того, что он любил отдавать предпочтение другим, «любил быть меньшим». Что касается формы, то именно достижение бесстрастия и характеризует полную свободу от последней. А проявлялось это у батюшки совершенно во всем, в первую очередь в удивительной простоте общения с людьми, которую отмечают все. Особенно трогательным выглядит воспоминание одной семьи (схимонахини Софии) о том, как каждое утро он приходил к ним в дом просто нагруженный подарками – продуктами. Он доставал их из карманов необыкновенной длины (по его просьбе пришитых к подряснику) и из-за пояса вынимал коробку конфет, подвязанную так, чтобы это было как можно меньше заметно. И вскоре стол был завален разной снедью: яблоками, апельсинами, шоколадом и прочим, то есть тем, что приносили ему богомольцы от своего усердия. Переправлял он все это тайно, чтобы не вызвать неудовольствие своей келейной матери Ани-маисы. Кроме того, зная крайнюю бедность этой семьи, он свою пенсию (100 рублей в месяц) делил с матушками, чтобы платить им как клиросным в храме.

Очень поучительной в этом смысле является ситуация, которую батюшка пережил вскоре после принятия сана, когда он впервые понял, как мало значит внешнее выражение. Вот как рассказывает об этом его духовный сын Виктор Николаевич.

«Батюшка рассказывал, что обычно, когда монаха рукополагают в иерея, то он испытывает новизну и радость этого состояния, являющегося результатом действия благодати извне на его душу. Так, о себе он говорил, что каждую складочку разглаживал на своей мантии, очень скрупулезно относился ко всему, например правильно ли висит у него крест и так далее. В то же время на одном этаже с ним проживал некий блаженный батюшка (имени не запомнил), из кельи которого всегда ужасно пахло какой-то гнилью. И сам он был постоянно грязный, неухоженный, странный. Поэтому отец Амвросий как-то невольно его сторонился. Но вдруг однажды раздается стук в дверь: «Молитвами святых отец наших...» – и заходит этот пожилой, контуженный на войне старичок в засаленном подряснике и немедленно падает перед отцом Амвросием (новоиспеченным священником) на колени: «Я пришел к тебе исповедоваться!».– «Да что вы, – смутился отец Амвросий, – как можно, ведь я молодой иеромонах, вы уж идите к духовнику братии исповедоваться!» – отказывался он, не принимая юродства, но тот настоял. И когда началась исповедь, то все в батюшке словно перевернулось. Настолько тяжело было ему слушать, что даже думалось невольно: «Да как же он в монастыре живет, такой грешный!» После исповеди в душе возник ропот на старца, думал о том, как хорошо и спокойно он жил до этого визита: и мантия у него чистая, новая, и крест-то блестит, и на клиросе послушание удается – поет прямо ангельски, а тут пришел грешник и все испортил, и мир отнял!» Однако вдруг отчего-то встревожился: что же он мне наговорил? И как стал все подробно вспоминать, то мороз пробежал по коже от внезапной догадки: да это он мои грехи перечислил! Залился слезами, выскочил из кельи и бегом к юродивому прозорливцу прощенья просить: «Я же ничего не понял сначала, прости ради Господа! Это мои забытые и неосознанные грехи...» После этого события его сознание сильно изменилось. Перестал хвастаться своим облачением и стал внимательным к своей внутренней жизни. Дух Оптиной и дух Пафнутьева – простота и смирение во всем. С тех пор отец Амвросий перестал «выпрыгивать из себя» и смирился. К этому юродивому он неоднократно обращался за наставлениями и ходил в его келью, где пахло протухшей едой, так как добровольным подвигом старца было кушать такую пищу за грехи братии. Ни один желудок не выдержал бы, но его укрепляла благодать. В келье его были блохи и вши. Когда кто-нибудь вставал на молитвенный коврик, они прыгали и покусывали. Все предложения об уборке он отвергал, говорил, что ему и так хорошо».

А вот еще эпизод первой встречи Виктора Николаевича со старцем Амвросием. «Захожу я в дом весь замороженный, сидит там какой-то дед в валенках, белая рубаха чем-то подпоясана, простоволосый, морщинистый, спрашивает: «Ты к кому, сынок?» – «Да я к отцу Амвросию, мне надо!» И все смотрю вдаль, на иконы, где лампадочки огонек чуть теплится, а не на мужичка этого, думаю: ты-то мне не нужен, мне отца архимандрита!.. Я привык к общению с монахами Лавры, которые никогда не показывались перед людьми без креста, без подрясника, и невольно ждал батюшку в облачении, привык, что они все такие важные, благочинные всякие... и вдруг слышу ласковый спокойный голос: «Отец Амвросий – это я». Тогда я прямо к нему разворачиваюсь. «Господи, – думаю, – никогда такого схиархимандрита не видел». Меня это как громом поразило – такой простой вид. А поскольку все на мне было промокшее и даже заледеневшее, то он решительно сказал келейнице: «Давай быстрей, матушка, ему мои штаны ватные, пусть согреется!.. На мою душегрейку», – сказал он, протягивая мне утепленную безрукавку. Я ватные его штаны надел, сразу мне стало тепло, хорошо, очень понравилось слово «душегрейка», стало и в сон клонить, размаривать. Мы за стол сели, он самовар поставил, картошку горячую из печи вытащил – пюре и сверху корочка розовая. «Мать, достань-ка вина скорее!» – обратился он вдруг к келейнице. Как я потом узнал, батюшка вином называл все: и спирт, и водку, и коньяк. Матушка по-деревенски достает из-под кровати бутылку, он говорит: «Ты налей сам». Я кое-как негнущимися пальцами открыл ее, налил ему чуть-чуть. Он: «Мне хватит, а себе полный стакан наливай». Я налил граненый стакан, мы подняли руки. «Ну, будем здоровы с тобой!» – сказал батюшка. «Господи, – думал я, – как долго и трудно я к тебе шел, искал, а тут настолько все просто, что даже обескураживает простота эта. И как удивительно хорошо, по-домашнему, никогда у меня ничего подобного не было...»

Водительство Духа, а не формы сближает отца Амвросия с другим старцем – преподобным Серафимом, (который и одевался не по уставу Саровской обители, и допускал разные «странности»). Протоиерей Валентин Свенцицкий отмечает, «что вся жизнь преподобного была не такова, как у всех. Что он постился не как все, что он молился не как все...» «Старчество в своих высших степенях, как, например, преподобный Серафим Саровский, получает полноту свободы в своих проявлениях и действиях, неограниченных никакими рамками, так как уже не он живет, но в нем живет Христос (Гал. 2, 20), и все его действия в Духе Святе, а потому всегда в гармонии с Церковью и ее установлениями... Благодатное старчество – это особое благодатное дарование, харизма, непосредственное водительство Духом Святым, особый вид святости».

Непобедимая любовь и жалость «к малым сим» руководила всеми действиями батюшки Амвросия. Каждого утешал, каждого вразумлял. Батюшка не славился своей строгостью к исповедникам, особенно осторожен был с новоначальными. Известно, что он разрешал приступать к Причастию (особенно в большие праздники) и тем, кто невольно нарушал дни говения и не мог по тем или иным причинам строго готовиться к принятию Таинства. Все покрывая любовью, батюшка понимал, какое незаменимое лекарство для больной души являет собой вкушение Тела и Крови Христовой, согласно слову Спасителя: «...яко без Мене не можете творити ничесоже...» (Ин. 15, 5), то есть ни веру подкрепить, ни греховный навык преодолеть. Думается, душа его очень страдала, видя, какое количество духовно (а следствием этого – и физически, и душевно) больных обращается к Богу. Как сказал один из нынешних подвижников: семьдесят лет безбожия не пройдут без тягостных последствий. Мало кто из верующих может похвалиться тем, что он из семьи не атеистической, что родители его знали Бога и жили по заповедям, что он рожден не вне закона, что ему с детства. прививались духовные навыки. Не проходит это бесследно для человеческой природы, для нравственного и физического здоровья. Годы безвременья принесли людям духовную и физическую немощь – самое распространенное заболевание нашего века. Один современный старец как-то сказал, что сейчас такое бедственное положение у людей, что очень многих можно было бы отчитывать целыми семьями. Этим он только хотел подчеркнуть, сколько духовных тяжелых недугов распространилось в мире, и беснование проявляется в наши дни не только в том, кто падает на пол или лает на святыню, но и в том, кто страдает молча, кому трудно выстаивать церковные службы, причащаться, трудно и многое другое в духовной жизни.

Первое средство к исправлению и выздоровлению – регулярное участие в Таинствах Церкви, главные из которых, конечно, исповедь и принятие Тела и Крови Христовой. Не было это, разумеется, скрыто и от прозорливого взгляда отца Амвросия, который своей полнотой восполнял недостоинство и недостаточность обращающихся к нему.

И это не являлось чем-то удивительным, а наоборот – исходило из самых глубин Православия. Важным показалось здесь отметить, что «неустанно призывал к частому приобщению и обличал редко приступающих к Таинству Св. Иоанн Златоуст. А его старший современник святитель Амвросий Медиоланский, обличая редко причащающихся, говорит «Бог дал нам Хлеб сей как ежедневный (Лк. 11,3), а мы обращаем Его в ежегодный»...Мы должны часто причащаться... не потому, что мы лучше или «правильнее»... [а] потому, что нам, не несущим никакого подвига, живущим в тисках постхристианской «цивилизации», не приходится больше полагаться ни на правильный внешний строй жизни, ни на аскетическое совершенствование (хотя любые элементы того и другого надо всячески поддерживать), остается прибегать к величайшему Таинству Веры нашей, которое ведет нас от смерти к жизни...»

Как тут ни вспомнить слова Самой Царицы Небесной к старице Евдокии, присутствовавшей при Ее явлении преподобному Серафиму Саровскому: «Как было прежде, так и ныне; только прежние мученицы страдали явно, а нынешние – тайно, сердечными скорбями, а награда им будет такая же».

Именно потому, что нынешние христиане разделяют Крест данного времени и данного места и несут его часто незримо и тайно от глаз непосвященного, они и нуждаются в укреплении сил через частое приобщение Тела и Крови Христовой. Такие великие пастыри этого века, как святой праведный Иоанн Кронштадтский и приснопамятный отец Валентин Амфитеатров призывали к этому. Другое средство, призванное помогать людям в этой борьбе, – это отчитка, необходимая тем, недуги которых особенно усугубились. В зависимости от веры, покояния и личного подвига нуждающегося, а также от промысла Божия это последнее средство либо приносит исцеление, либо (что значительно чаще) ослабляет недуг. Главное же – дает ему возможность приобрести некий опыт духовной жизни и поглубже заглянуть в себя.

Однажды в храм привели такую болящую, и во время Херувимской она упала на пол и не могла подняться, беснуясь. Батюшка тотчас подошел к ней и читал над нею молитвы, после чего удалось ее поднять, она достояла службу и причастилась. На следующий день на Литургии спокойно молилась, избавленная от того, «кто связывал ее много лет».

Интересно в этой связи отметить, что батюшка имел благословение на отчитку от одного лаврского иеромонаха, который впоследствии (после смерти отца Амвросия) был возведен в сан архимандрита.

Раньше на Руси почитали святых и старцев, старались больше узнать о духовной жизни. В больших семьях родители, как правило, бывали рады определить кого-либо из детей на сугубый путь духовного роста с тем, чтобы были молитвенники в семье, монашествующие. Теперь же нравственные ориентиры людей переместились в сферу искусства, духовное заменилось душевным, поклонники интересуются не святынями, а досугом людей от шоу-бизнеса (часто самой низкопробной и пустой богемы) или политики. Бесконечные конкурсы, фестивали и круизы, собрания и заседания – вот то, о чем кричит сейчас безумный мир, вот круг его бездумных интересов, вот какие люди задают тон и строй жизни. Еще недавно, когда умирал один из столпов православия, митрополит Иоанн Ладожский и Санкт-Петербургский, весь так называемый «бомонд» рукоплескал «искусству мод» зарубежных портняжек.

И в хрущевские гонения на веру, и в годы «застоя» старец Амвросий вместе с матушкой схимонахиней Серафимой вел избранных по пути духовного совершенства, и когда однажды он засомневался в том, угодна ли Богу его деятельность, был ему глас, «что этим он людские души спасает...».

И к своим чадам, и к «чужим», и к их духовным отцам он относился одинаково любвеобильно, как отец относился бы к детям своим. Не было ни в материальной, ни в духовной жизни у него деления на «свое» и «чужое», все были детьми, тем более, что были значительно моложе не только по духу, но и по возрасту. Всех любил, оберегал, поддерживал, укреплял, не завидовал, не ревновал. Например, духом зная, что одна из приезжавших к нему (раба Божия Валентина) очень любила и почитала лаврского батюшку Н., он с радостью ее в этом поддерживал, стараясь сделать ей приятное: «На вот тебе четочки в подарок, они у меня от отца Н».

В числе пострижениц и воспитанниц батюшкиного монастыря было много удивительных светильников. Так, например, схимонахиня Ольга – блаженная старица (в миру Ложкина Мария Ивановна). В недавно вышедшем ее жизнеописании сказано: «Постригал матушку в схиму отец Амвросий Балабанов-ский (продолжатель оптинского старчества). Когда схимонахиню Ольгу спросили о постриге, она ответила: «Это тайна, об этом никому не говорят».

Конечно, особое место в окружении батюшки принадлежало матери Серафиме. Кроме нее следует вспомнить схимонахиню Херувиму, с которой она вместе пришла из монастыря города Золотоноши Черкасской области (Украина), затем схмонахиню Серафиму, которую сам батюшка, шутя, называл своей «невестой», потому что они были крещены в одной купели; матушку Пульхерию, которая говорила стихами; схимонахиню Гавриилу, всегда мирную духом. У нее были очень ясные голубые глаза, излучавшие тепло и доброжелательное внимание. Вместе с ней жила мать Агния (в схиме Ангелина), очень деятельная и живая по характеру. Монахиня Анимаиса жила в доме у батюшки и вела его хозяйство. Каждая из матушек заслуживает отдельного особого рассказа.

Схимонахиня Серафима

(в миру Шошина Мария Семеновна)

Матушка Серафима – восприемница всех совершенных батюшкой постригов, считалась схиигуменьей тайного женского монастыря. Она имела несколько наперсных крестов. Первый из них, подаренный отцом Амвросием, она носила скрыто, под мантией. Перед каждым новым постригом матушка переживала очень сильные боли в пояснице и внизу живота, подобные мукам рожавших. Вот так Господь через нее давал новую жизнь монашествующим.

Матушка Серафима родилась в селе Смородина, Золотушинского района, Курской области, в 1913 году, в семье шахтера. Кроме нее было еще трое детей: старшая сестра Вера, 1908 года рождения, брат – 1911 года рождения и сестра Надежда 1918 года рождения. Рано дети остались сиротами: родители, Семен и Екатерина, умерли в 1918 году в дороге, по возвращении с Донбасса. Растил их дедушка, который прожил до 90 лет. Маму похоронили они в Дебольцево. Старшая сестра Вера в семнадцать лет вышла замуж, имела шесть детей (в живых осталось трое), овдовела в тридцать пять лет, в пожилом возрасте приняла иночество. По благословению отца Амвросия она переехала в деревню Софьинка, жила у отца Амвросия на квартире два года, а потом купила себе дом. По прошествии некоторого времени батюшка благословил ее принять иночество с именем Вероника.

Матушка Серафима с пятнадцати лет пошла работать на железную дорогу разнорабочей и работала там до восемнадцати лет. В этом возрасте она поступает в женский монастырь в городе Золотоноше и живет там до тех пор, пока монастырь не разогнали. После этого некоторое время она жила во Фрязеве Московской области на квартире у Елены Дмитриевны, работала алтарницей в храме на станции Кучино. Потом перебралась в Калужскую область (станция Балабаново) в деревню Софьинка. Стала работать алтарницей в храме, где служил отец Амвросий. Старец Амвросий в своей автобиографии писал о ней: «Первое время моей службы в храме было запылено, холодно и не убрано, когда поступила мать Мариамна (такое монашеское имя она имела до принятия схимы) и другие, то навели порядок и чистоту». В свою очередь матушка впоследствии рассказывала некоторым доверенным своим чадам, что во время Литургии, когда случалось находиться в алтаре, она всегда служила с опущенными глазами не только по смирению, но еще и оттого, что глазам было больно взирать на батюшку от того света, который она ощущала. «...Иногда он преображался до неузнаваемости. Бледное, чистое лицо с каким-то просветленным выражением бывало настолько поразительным, что смотреть на него не было сил; глаза при взгляде на его лицо опускались», – так описывает сходные ощущения отец Софроний, говоря о старце Силуане.

Однажды мать Мариамна, девица Наталья и еще несколько матушек убирали храм. Вдруг заходит высокая женщина в голубом одеянии, покрытая платочком, и говорит им: «Бог в помощь!» А кто-то из матушек отвечает: «Спаси Господи! Да трудно приходится, бедный наш храм». «Богатым храмам помогаем, а бедным – тем более! На станции восемь вагонов с людьми дожидаются». Проговорила это и направилась к выходу. Мать Мариамна сказала девице Наталье, чтобы она ее проводила. Та, не мешкая, пошла за ней следом, но ни в храме, ни около него – нигде не увидела женщины, и никто на улице такую не заметил, так и вернулась к матушке с недоумением. А та только посмотрела на нее и улыбнулась, ничего не ответив.

В помяннике, куда заносились при жизни батюшки имена пострижениц, сохранилось в целом более восьмисот имен, то есть приблизительно восемь вагонов.

Матушка усердно трудилась в храме, вскоре вся церковная утварь стала блестеть. Кроме того, она умела хорошо готовить и принимать гостей, умела шить.

Она сама рассказывала: «Вечером приезжает раба Божия, а на завтра батюшка назначает постриг». Тогда она садилась за ножную швейную машинку и за одну ночь успевала сшить все облачение. И сама порой удивлялась, и те, кто ее знали, недоумевали, как же это удавалось? Мать Мариамна через некоторое время примет схиму, станет тайной игуменьей, восприемницей матушек при постриге в тайный женский монастырь. О его существовании догадались лишь много лет спустя, после смерти матери Серафимы. Жена отца Владимира (Коженкова) вспоминала, что мать Серафима во время службы сидела на левом клиросе. Лишь впоследствии она узнала, что мать Серафима была тайной игуменьей женского монастыря. Неоднократно она наблюдала, как много женщин приезжает и обращается с вопросами.

Матушка любила посещать святые места. Побывала в Киево-Печерской лавре, в Почаеве, у преподобного Сергия, у Феодосия Черниговского и в других местах, а после смерти старца посетила Псково-Печерский Успенский монастырь, где жили их с батюшкой чада. Она предостерегала их об определенных искушениях и даже сообщила, что надеется переехать к ним на жительство. Однако Господу это не было угодно, и она почти до конца своих дней оставалась в Софьинке, где ей было довольно одиноко, особенно зимой в обезлюдевшей деревне, где не раз ее пугали хулиганы. Матушка была терпеливой и кроткой, после смерти старца матушка сама управляла сестрами, которые приезжали к ней за советами, со многими из них она состояла в переписке.

Однако в конце жизни подверглась тягостному испытанию, которое переносила очень мужественно и с полным пониманием происходящего. Матушку перестали посещать ее прежние чада, она находилась как бы в забвении. Это нисколько не поколебало ее смирения, хотя рождало тихую грусть. Однажды, наблюдая в окно за одной из знакомых, Н. А. сказала: «Матушка, вот идет Н. И., наверное, к вам!» Матушка грустно ответила: «Нет, она не зайдет...» И действительно, Н. А. увидела, как женщина прошла мимо. «Никто ко мне теперь не заходит», – тихо проговорила матушка. «Никогда не думала, что у меня такая тяжелая старость будет», – заметила она как-то раз. Возможно, что в результате этих обстоятельств она и завещала похоронить ее во Фрязеве. Там ее могилочка около алтаря Церкви Казанской Божией Матери, где лежит она рядом со своей духовной матерью. Господь лишил чад дорогой могилки рядом с храмом, где служила она вместе с батюшкой. За пятнадцать лет до смерти мать Серафима, будучи во Фрязеве, сказала, что тут ее похоронят рядом с духовной матерью – монахиней Евпраксией.

О матери Евпраксии нужно сказать особо. Она приняла мученический венец за веру, пытаясь спасти от поругания и разграбления Богоявленский собор в городе Ногинске. Когда «товарищи» пришли его закрыть, она не отдавала им ключи и целые сутки пролежала на холодном каменном полу собора. Но отстоять храм не удалось, о чем она очень горевала, от скорби матушка заболела воспалением легких и умерла.

А мать Серафима после отъезда на родину проживавшей с ней матери Мариамны осталась в полном одиночестве. Видно, не раз тут ей вспомнились слова отца Амвросия: «Жили-были старик со старухой, сначала умер старик, а за ним и старуха...» Ее пригласили к себе жить Ив-ы. Она пробыла у них примерно месяц, совсем разболелась, затосковала и все искала, кто бы мог забрать ее оттуда.

Матушка чувствовала, что дни ее сочтены и не хотела умирать в их доме, о котором она говорила: «Уж очень тяжко мне там». Наконец, нашлась одна преданная женщина из Ногинска – мать Мария. Она вместе со своей сестрой Ниной увезла ее к себе. Матушка в это время была уже очень слаба, ничего не кушала и ее рвало желчью. Через некоторое время мать Серафима сказала ей: «Нина, ты не пугайся, я умирать буду...», – «Матушка, да как же так? Что же мне делать, ведь вы – монахиня, как я собирать-то вас буду, я же ничего не знаю!» – плакала Нина Александровна. «Ничего, Господь пошлет человека в помощь...» – говорила она спокойным тихим голосом. А на следующий день приехала монахиня Мариамна, что с ней проживала прежде.

Едва раздался звон на всенощную и люди потянулись к храму, матушке стали читать канон на исход души. Умерла она вечером, 3-го декабря 1989 года в 19 часов, под праздник Введения, знаменующий собой образ души человеческой, стремящейся во Святая Святых. Этот праздник свидетельствует о Новом (одушевленном) Завете человека с Богом, пришедшем на смену Ветхому. Это образ души, жаждущей соединиться с Господом, по подобию Богоотроковицы, которую вдохновленный Духом первосвященник Захария вводит в Святилище храма. Он также и особый знак покровительства Божией Матери всему православному иночеству, когда душой оставляется «дольнее» и избирается «горняя». Особо чтится он в Свято-Веденской Оптиной Пустыни. В этот день впервые пришел в Саровский монастырь преподобный Серафим. Разумеется, глубокого смысла исполнено то, что светлая душа матушки Серафимы, всю жизнь стремившаяся «горе», именно тогда, отрешившись от «кожаных риз плоти», переселилась в «горняя» селения праведных, где, верим, встретил ее дорогой отец и учитель схиархимандрит Амвросий, и радость их теперь «совершенна, и никто не отнимет ее».

В заключение хочется привести здесь слова святого Григория Паламы, сказанные им на Введение во храм Пресвятой Богородицы: «...переселим и мы себя, братие, от земли на небо; от плоти перенесем себя к духу, переместим нашу любовь от зыбких вещей на неизменныя... возжелаем духовных благодатных дарований... исторгнем от земной сутолоки образ нашей жизни и нашей мысли; вознесем их в небесные храмы, в оная Святая Святых, где ныне обитает Богородица».

Матушка Серафима разъясняла

...для Креста нет расстояния. Сын был в армии. Мать о нем очень волновалась. Матушка подсказала ей, что она может крестить сына, делая в воздухе по три крестных знамения. И делать так утром и вечером.

...самое сложное испытание в духовной жизни – терпеть скорбь от духовного отца, от священников. Если со священником нет мира и согласия, то переносить это особенно трудно.

...вместе легче спасаться по слову Евангелия: «где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них...» Легче преодолеть тоску или уныние. Приводила в пример Исакия Печерского затворника в его борьбе с бесами. Говорила о себе, что чувствует по временам бесовское зловоние, когда бывает одна. Невольно вспоминается здесь, что преподобный Серафим благословлял сестер находиться по двое, особенно во время ночных послушаний (например, чтения Псалтири в храме ночью).

...как молиться за врагов? Прочитать сто молитв святому, имя которого носит твой враг. Например, если его зовут Николай, то надо сто раз помолиться: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас!»

...ни в коем случае не осуждать священников. «Они в алтаре руки поднимут – и Господь их сразу слышит».

...без старцев трудно спастись: старец умолит Бога, как стена защитит и поддержит. «Подойди к его фотографии и помолись Старцу в трудных обстоятельствах, расскажи, что у тебя на сердце и какая скорбь с тобой приключилась».

...старайся разговаривать тихонько, вполголоса.

...«ты – слепец. Господь открывает тебе очи и умудряет».

...полезно выслушать слово наставления в келии.

...«порченым» часто все люди кажутся колдунами.

...если не покормишь людей, то хоть птичек корми ежедневно.

Года за два до своей смерти матушка раздала все свои книги сестрам на молитвенную память.

У нее была небольшая икона Матери Божией игуменьи Афонской, и перед отъездом чад матушка имела обычай благословлять этой иконой в дорогу. Еще давала хлеб в дорогу: маслом постным смажет, слегка солью посыплет – очень вкусным был ее хлебушек.

Каждую Литургию матушка заказывала молебен Спасителю, Божией Матери и Иоанну Воину.

Схимонахиня София вспоминает, что однажды матушка Серафима вышла проводить ее и сестру N. Некоторое время они прошли вместе, затем попрощались. Она благословила их с любовью и пошла обратно. Пройдя некоторое расстояние, мать София и монахиня N. обернулись, чтобы еще раз взглянуть на матушку Серафиму. Каково же было их изумление, когда они увидели матушку, как бы обведенную светлым контуром, золотым лучом по колено...

...несть раб болий господа своего. Аще Мене изгнаша, и вас изженут... (Ин. 15, 20).

Причиной того, что матушку Серафиму перестали посещать паломники, являлось нападение врага рода человеческого, внушившего ревность женщине, которая за ней ухаживала. Считая себя ее келейной, она старалась не допускать к ней чад, переживая, что матушка встречает их с любовью, и разжигалась недобрыми чувствами. Искушение, которое, к сожалению, встречается рядом со старцами.

Немощные духом, не обладающие совершенством, такие люди по-плотски, по-бытовому понимают любовь как душевную привязанность, и зачастую их поступки становятся эгоистичными и неразумными. В Евангелии сказано, что «нет пророка без чести», кроме как в своем дому и в своем отечестве.

С другой стороны, это закономерно, так как мать Серафима была истинным чадом отца Амвросия, и, как часто это случается в духовной жизни, ее крест был сходен с тем, что нес ее наставник. Говоря о тех искушениях, которые воздвигает враг на пути ищущих спасения в монастыре, следует упомянуть о том, что обычно он старается лишить подвизающегося внутреннего мира путем разжигания ревности, зависти, соперничества. Нападение на монашествующих бывает особенно жестоким и совершенно непредсказуемым. Это понятно тем, кто вкусил духовной жизни.

Батюшка как истинный пастырь боролся против воздвигаемой брани всеми возможными средствами: молитвой, увещанием, личным примером, при необходимости не чуждался и суровости. И пока он был жив, враг был часто побеждаем, и виновный каялся, просил прощения. Но бывало и так, что враг побеждал людей, как в случае с келейной схимонахини Серафимы.

Интересен случай, свидетельствующий и о батюшкиной прозорливости, и о его мудром водительстве. Однажды, в субботу Страстной седмицы, Старец отсылает матушку Серафиму (а с ней Елену и матушку Досифею) во Фрязево: «Езжайте туда на Пасху!» И хотя это и огорчило матушек, но, послушные его слову, они не возражали, а собрались в дорогу. После Светлой заутрени матушка Серафима заторопилась домой. Весна была дружная и на сельских дорогах почти по колено воды, а машина – «Москвич» старенький. Сами удивились: каким чудом добрались? Батюшка встретил их радостно, ласково. Тут увидели они, что домик у храма, называемый сторожкой, сгорел. Встречает их мать Агния с обожженной рукой, кланяется матушке Серафиме и просит у нее прощения. Одну икону только и удалось спасти от пожара. Понадобилось сугубое испытание, чтобы побудить сердце к покаянию и страху Божию.

Теперь следует сказать о том, что омрачало духовный горизонт батюшкиного монастыря, поскольку искушения служат к назиданию. Как не полезно было умалчивать о тех испытаниях, что выпадали на долю преподобного Серафима, так же не следует искажать истину о тех, кто шел его стопами.

Протоиерей Валентин Свенцицкий в своей книге «Монастырь в миру» коротко и ясно ответил сомневающимся и желающим замалчивать некоторые события земной жизни преподобного Серафима так: «...делать [это] совершенно не нужно, ибо во имя истины и правильного понимания того, каким путем земным шел преподобный Серафим, надлежит правильно представлять себе те внешние обстотельства, в которых протекала его подвижническая жизнь. Житие преподобного Серафима дает яркое свидетельство недоброжелательства игумена Нифонта к преподобному Серафиму... именно так и понимали эти отношения современники».

И еще одну важную причину того, почему не следует умалчивать об искушениях, отмечает протоиерей Валентин: «Встречает ли человек на... духовном пути... препятствия, как встречал преподобный Серафим... пусть он, памятуя жизнь преподобного, научается терпеливо и неустанно идти по той дороге спасения, на которую сознательно встал».

Здесь же, невольно приходит на память искушение, которое терпел преподобный Варсонофий Оптинский. Интриги людей недоброжелательных и недуховных явились причиной того, что преподобный Иосиф Оптинский с непониманием и недоверием относился ко всему, что касалось отца Варсонофия, и что даже побудило последнего исповедоваться у отца Венедикта, а в дальнейшем (к великой его скорби и предсмертной болезни) послужило поводом для перевода в другой монастырь... Можно привести и иные примеры.

Отец Амвросий испытал на себе гонение не только в отечестве своем, но и в дому своем от женщины, считавшей себя его хозяйкой. Скорее она была его экономкой, «стряпухой» (сюда никак не подходит слово «келейница»). Старец по-возможности старался ее не раздражать и принимал все притеснения как от руки Божией. Тем не менее не мог пожертвовать старчеством в угоду ей. Разжигаясь то ревностью, то завистью, она была зачастую груба и жестока с ним и даже била его валенком в гневе. Батюшка постоянно молился о ней, и по временам сердце ее смягчалось. Интересно, что в житии батюшкиного покровителя святителя Амвросия Медиоланского говорится о том, что он терпел долгое время гонение от женщины, царицы. Как-то раз она даже приказала одной из своих подданных поднять на него руку. Прозорливый владыка, духом узнав ее намерение, предостерег дерзкую служанку. Увидев, что Бог ему открывает ее помыслы, она устрашилась и устыдилась.

Вот что пишет старец схиархимандрит Софроний (Сахаров) в книге «О молитве»: «Один епископ, с горячностью отдавший себя на служение страждущим, многих спасший от внутренних и внешних катастроф, однажды писал мне: «Я стал бояться любви». Я позднее понял его так: те, которые получили от него пользу, привязывались к нему и вначале помогали ему в его святом служении, но затем, войдя в доверие, ставши необходимыми, посягали на его свободу, ставя повсюду затруднения, если он отдавал себя вновь пришедшим».

Особенно нападала на батюшку Амвросия его «келейница» из-за того, что он помогал одной бедной и многодетной семье, о которой проявлял не только духовную отеческую заботу, но старался, как мог, помочь им материально, житейски. Люди эти были действительно родными ему по духу, не раз батюшка говорил, что желал бы жить в их доме. Сближало их также и то, что они испытали много скорби от пьющего и буйного родственника, подобно испытанному отцом Амвросием в юности от его пьющего дяди. Очень трогательно относился отец Амвросий к их маме, он знал, что подобно его собственной матери, она всю жизнь посвятила воспитанию детей. Часто он просил ее спеть духовные песни по-чувашски, и сам ей подпевал, как знающий этот язык. Но главное, им была так понятна и близка та наука любви, простоты и смирения, которую они нашли у старца. Думается, необыкновенное простосердечие этой семьи, совершенное бескорыстие и нестяжательность, искреннее устремление к «горнему» привлекли к себе любовь и особое внимание старца. В то же время это возбуждало к ним зависть и недоброжелательство. Экономка заражала и других своим недуховным отношением. Поэтому батюшка старался приходить к ним тайно, скрывая подарки для детей в специально пришитых под рясу длинных карманах. Происходило это обычно ранним утром. Он подходил к дому и стучал в окошко, все вскакивали как по команде, отвечали, что уже не спят, и очень радовались его появлению. То, что приносили старцу паломники, оказывалось у них на столе, а батюшка и сам радовался как ребенок. Иной раз он спрашивал юную монахиню Любовь: «А мама где ж?» Только по прошествии многих лет, уже после смерти старца, схимонахиня София сказала, что поняла смысл этого вопроса и то, почему он был обращен именно к этой дочери. Она пояснила, что этим частым вопросом он как бы хотел дать ей понять необходимость быть как можно ближе к матери, все ей открывать, обо всем советоваться, доверять ее духовному опыту. Если бы дочь это вовремя осознала, то могла избежать в дальнейшем больших скорбей и искушений. Батюшка очень чтил матушку Софию, в миру скорбную мать девятерых детей (один ребенок, девочка, умерла около трех лет от роду, а в преклонных летах ей пришлось проводить сына, иерея Иоанна, не дожившего до тридцатишестилетнего возраста). Именно ей отец Амвросий незадолго до смерти передал свой старческий посох, свою палочку. Тут, правда, тоже не обошлось без искушения. Это заметила мать Анимаиса и стала возмущаться. Тогда старец снял своей рукой железный наконечник и отдал его схимонахине Софии, а затем, обернувшись к «келейнице», протянул ей палку. Как величайшую святыню хранила мать София этот острый наконечник, никогда с ним не расставаясь. Удивительно и непонятно, каким образом немощный старец мог снять стальной наконечник, который плотно сидел на палке? Думается, что духовный смысл этого подарка заключается в следующем. Железный острый наконечник прообраз остроты, твердости, стойкости. Вся «соль» – в нем! Палка без него пуста. Стоит ли напоминать, что символом духовной власти настоятеля монастыря является его посох? Когда батюшка вручил ей наконечник, она обратилась к сыну Михаилу: «Наверное, у меня ноги будут болеть, с палкой придется ходить?» А он ей ответил:«Будешь самой-самой смиреннейшей до зела, до земли, потому что наконечник всегда по земле ходит и стирается». Так и случилось, стала она с палкой ходить, и скорби смиряли.

Особенно тяжело было батюшке два последних года перед смертью. Духом зная, какое грядет искушение, он сколько мог служил один в храме, без чьей-либо помощи. Однажды отец Амвросий получил письмо от знакомого священника, в котором тот давал ему прозорливое наставление как можно дольше служить самому и писал, что хотя и помнит, что старцу сравнялось уже девяносто три года, тем не менее просит служить его самостоятельно, «если не может стоя (по болезни ног), то хоть сидя, хоть лежа». А ноги у батюшки болели еще со времени ссылки. Чада рассказывали со слов самого старца, что пришлось батюшке за веру претерпеть и пытки. Обычно ноги его были опухшими и синими, сам о себе он говорил, что «ступает как по ножам». Силы у батюшки все убывали, кое-кому из чад он говорил, что боится, как бы чашу не выронить. Одно время ему помогала держать ее матушка. На службу его возили (пока была такая возможность) на лошадке, потом батюшкины дети впрягались в самодельную тележку. Однажды зимой они везли его на санях, те накренились, батюшка упал в сугроб и терпеливо ждал, когда это обнаружат. Наконец сообразили, что сани пустые, и бегом вернулись к старцу. Ни укоризны, ни жалобы не произнес смиренный батюшка, только ласковое утешение услышали они от него. «Батюшка, что же вы нас не позвали?» – «А зачем? Куда я денусь». Часто после всенощной он оставался ночевать в сторожке (хотя и не любил ее), чтобы «не утомлять лошадку».

За два года до смерти батюшки на его место назначили молодого священника. С этих пор он сам уже ни разу не служил и даже не был сослужащим, хотя еще совершал иногда монашеские постриги, только держалось это в строжайшей тайне. Превозмогая болезненнось, батюшка всегда стремился в храм, на службу. Обычно он сидел на правом клиросе, на плечах его был серый пуховый платок, завязанный сзади поверх черного шерстяного подрясника, (в церкви было очень холодно, она почти не отапливалась), голова опущена. Лишь когда к нему обращались, он поднимал ее и светло, ярко взглядывал на говорившего. Иногда, отвечая, брал за руку и слегка пожимал пальцы.

К сожалению, не понимал вновь прибывший священник батюшкиного духа, остался чужд батюшкиному «семейству», и даже гнал тех, кто был особенно дорог и близок ему. Отчего-то очень подозрительно он относился к юной монахине Любови (возможно, что тут не обошлось без наветов). Любимые батюшкины клиросные вынуждены были у него отпроситься служить в другое село, в Рябушки, за семь километров от дома. При жизни батюшка им заповедал никуда не уезжать из Софьинки, но, к сожалению, после его смерти гонение на них усугубилось, они вынуждены были нарушить слово духовного отца и перебрались вслед за братом Михаилом поближе к тому монастырю, куда он поступил. За несколько лет до этого отец Амвросий предсказал, что его ожидает, дав ему (тогда мирянину) священническое целование.

Старец сам иногда навещал их в Рябушках, скорбно было ему отсутствие дорогих детей. Можно сказать, что матушка Любовь была его доверенным лицом. Именно ей он дал прочитать «свою исповедь» о всех чудесных проявлениях к нему милости Божией, а по прочтении велел сжечь и держать все в тайне.

Об отношении к старцу молодого иерея свидетельствует хотя бы такой факт. Когда сгорел дом-сторожка, и в огне погибло все священническое облачение, он решил ехать в Лавру просить новое. Одна из батюшкиных чад посоветовала взять на это благословение у старца, но он только досадливо отмахнулся от нее. Расстроенная, подошла она к старцу, тот взглянул на нее и ответил: «Поет петушок и поет!»

Очень пришелся по сердцу молодой иерей батюшкиной экономке, которая всячески старалась выразить ему свою заботу и привязанность. Как-то раз произошел такой любопытный случай. Среди тех, кто посещал старца, был один священник. Однажды он чем-то опоясал «келейницу» и свел ее с крыльца за опояску. Понимая, что это неспроста, матушки стали просить отца Амвросия, чтобы он им пояснил смысл увиденного. И батюшка нехотя им ответил, что ее как бы уведут от них. Фактически это и произошло несколько позднее, и хотя она продолжала проживать в доме отца Амвросия, но душой была очень далека от него и прилепилась к новому служителю, с которым они были единомысленны. Поэтому после смерти старца они погрузили на тележку его небольшое наследство и, не принимая во внимание оставленных им распоряжений, свезли все молодому иерею. Некоторое время спустя один из тех, кто не забывал это благодатное место, нашел у него в совершенном беспорядке запыленные батюшкины вещи, и в том числе написанную рукой старца автобиографию, которую и переписал себе на память.

Вот что вспоминает об этом периоде жизни духовного отца Нина Александровна. После Литургии они оказались с батюшкой вдвоем. «Келейница» находилась еще в храме, она оставалась на все требы вместе с молодым иереем. Батюшка положил свою ручку на руку Н. А. и сказал: «Твоя – теплая, моя – холодная». Тогда она накрыла его ручку своей, а он сверху положил свою и опять повторил те же слова. Когда батюшки не стало, то ей открылось, что тем самым он говорил ей о своей приближающейся кончине. Тогда она только ответила: «Батюшка, дорогой, ты так замерз, давай я чайком тебя тепленьким напою, плиту разожгу!» – «Нет, Ниночка, не надо». – «Да как же не надо? Ведь мать Анимаиса и отец Николай еще не скоро придут, а тебе надо подкрепиться». – «Нельзя, они недовольны будут, ничего, я подожду. Давай лучше я научу тебя петь «Святый Боже» на архиерейский распев». Скоро раба Божия Нина поняла, о чем беспокоился старец. Ему было открыто, что проводить его в последний путь приедет Владыка, и заботился о том, чтобы клиросные достойно спели в его присутствии.

Матушка Мария вспоминала, что последний раз посетила батюшку летом 1978 года на храмовый праздник Преображения Господня. Зашла к нему, а он сидит на кровати и говорит: «Мать, я что-то так устал. Что-то мне нездоровится,» – и лег на кровать отдохнуть. Через некоторое время собралась она уходить, пора было на электричку. Батюшка встал, благословил ее, крепко-крепко обнял, поцеловал головку и лег опять. Дорогой, пока шла, на душе стало тревожно, все думалось, почему он так поступил? А на Покров видит сон, что находится она в Спаспрогнанье, да не одна, а много-много матушек вокруг, и все подходят к нему под благословенье, и батюшка ее зовет: «Скорей, скорей, скорей ко мне иди!» И проснулась с этими словами. Пошла в церковь на праздник, сестрам рассказывала про сон, а как домой вернулась, тут телеграмма ждет о смерти старца. Тогда-то все стало понятно, что и о кончине ее отец Амвросий предупреждал, и попрощался с ней, зная, что в этой жизни уже не свидятся, и на похороны сам пригласил.

А незадолго до своей кончины он принимал людей, сидя в креслице, был малоподвижен, тепло одет, на ногах валеночки, на руках меховые рукавички, приходящие становились перед ним на колени и спрашивали о чем-либо, получая краткий ответ. Монахиня Капитолина, которая попала к старцу в эти его последние дни, вспоминает, что когда она поднялась с колен и приложилась к батюшкиному плечику, то ощутила необыкновенное благоухание. Та, что ее привела к нему, спросила, кого ей оставить жить у себя – эту ли женщину или другую? «Как хочешь», – был ответ. Только через некоторое время стал понятен смысл происшедшего впоследствии. Дело в том, что женщина, получившая, казалось бы, неопределенный ответ, находилась в духовном заблуждении, а вместе с тем самочинно «окормляла» новоначальную. Батюшке это было открыто, поэтому вскоре (по его молитвам) она сама предложила ей удалиться. Что же касается неизъяснимого благоухания, которое она сподобилась почувствовать, то в пояснение этого следует привести слова покойного старца Псково-Печерского монастыря схиигумена Саввы: «Кто живет по духу, а не по плоти, у того душа чистая, светлая, благодатная, благоухающая добродетелями... ароматная! У такого человека и тело благодатное. Когда этот святой (совершенный в добродетели) христианин умирает, то тело его не подвергается тлению, а у некоторых даже постоянно источает миро благовонное».

Еще при жизни батюшка Амвросий достиг высокой меры совершенства духовного. И Господь неоднократно это удостоверял. Только особым промыслом Божиим можно объяснить внезапное появление у меня в доме матушки Капитолины, приехавшей из Дивеева и сообщившей эти важные сведения. Удивительно: никак не предполагая, что она может иметь какое-то отношение к старцу, я сразу заговорила о нем с первых минут нашего знакомства. А в ответ услышала это необычное свидетельство. Еще больше утвердились мы в промыслительности нашей встречи, когда вспомнили, что произошла она в день памяти преподобного Амвросия Оптинского, батюшкиного покровителя, и для нее этот день являлся очередной годовщиной принятия монашеского пострига.

Кроме того, думаю, не будет преувеличением сказать, что батюшка был не только любимцем преподобного Амвросия, но также и преподобного Серафима Саровского, по благословению которого она проделала такой длинный путь из Дивеева.

Милостивый угодник преподобный Серафим посетил старца примерно за неделю до его кончины. Случилось это так.

Приехала проведать батюшку схимонахиня Серафима из Дивеева и привезла с собой епитрахиль, поручи и камилавку преподобного Серафима Саровского, которые тайно хранились у нее уже не один год. И совершилось чудо преображения! По молитвам преподобного не встававший и почти не говоривший батюшка поднялся с одра болезни. Божьим смотрением немощное тело опять подчинилось бодрому духу. Великая радость читалась в его глазах. И батюшкиных чад тоже коснулась благодать. В этой епитрахили он исповедал всех, находящихся там, и отпустил им грехи с момента рождения до настоящего времени. Никому не отказал старец, только очень устал. Последней пришла к нему раба Божия Нина. Схиигуменья Серафима, переживая, что она опоздала, велела ей умолять батюшку об исповеди, но та увидела, как он утомлен и только заплакала. До трех раз предлагала ей матушка, но она не согласилась.

Очень просил батюшка не уезжать матушку, которая привезла ему эту святыню, не увозить ее, остаться подольше. Мы не узнаем о том, что могло произойти, если бы она послушалась старца. К великому сожалению, мать Серафима не вняла его смиренной просьбе. Тогда Сам Господь остановил ее. Удалось добраться только до Москвы, где жестокое воспаление легких уложило матушку в постель. Тут-то и застало ее известие о кончине старца. Тогда стала она каяться и молить батюшку, чтобы позволено ей было проводить его в последний путь. Милосердный Господь по молитвам Своего кроткого праведника, не помнящего обиды, послал ей внезапное исцеление на короткое время, так что ей удалось приехать на похороны. Как только его проводили, она вновь ощутила сильный жар, и болезнь возобновилась. Долго потом еще хворала схимница Серафима.

Грустно вспоминать последние дни земной жизни батюшки, у которого, казалось, были отняты даже малые утешения, так как те, что находились рядом, духом были далеки от него. В комнате, где он готовился перейти в вечность, не умолкали голоса. Только схимонахиня София молча клала земные поклоны, «что бы ему было полегче» (как объяснила она много лет спустя).

Монахиня Любовь просила у Господа, чтобы он удостоил ее видеть кончину праведника. Во время Божественной Литургии ей сообщили, чтобы она поспешила к батюшке. Оставив за себя регентовать инокиню Веру, свою сестру, она бежала всю дорогу из Рябушек (семь километров), опасаясь, что не успеет проститься с ним.

В комнату, где лежал батюшка ее не хотели пускать. Все же она вошла.

Больно ей было смотреть на него. Он лежал в белой рубахе, на груди – свернутая схима, дыхание затруднено. Никто его не облачил, как подобает монаху при кончине, хотя минуты его были сочтены. Матушка попыталась приостановить разговоры, но это только вызвало раздражение. Он благословил ее крестом (при этом руку его уже надо было поддерживать), она легко коснулась губами его холодных пальцев. Батюшка поцеловал ей руку и трижды повторил: «Молитесь, молитесь, молитесь!» Через некоторое время лицо его тронула улыбка, он сказал, что видит своих родителей. Потом тихо произнес: «Пчелки... мед... сладость...» Его бледное лицо как бы осветилось, и он мирно предал дух свой Богу. Так он и встретил Господа в простой белой рубахе, среди разговоров, что, впрочем, ничуть не омрачило ему радость этой долгожданной встречи.

Когда преподобный Серафим, будучи еще дьяконом, рассказывал старцам о том, как видел он Господа, то выразился так: «...и увидел я Господа и Бога нашего Иисуса Христа, во образе Сына Человеческого, во славе, сияющего неизреченным светом, окруженного Небесными Силами, Ангелами, Архангелами, Херувимами и Серафимами, как бы роем пчелиным...»

Дивная старица нашего времени схимонахиня Макария как-то сказала: «Сладко у Господа Бога. Когда Господь подойдет – как медом от Него». Думается, ангельский рой окружил батюшку перед встречей с Господом, и как вкусил он эту неизреченную сладость, ничто больше не могло удержать его светлую душу в бренном теле. Наверное, в этом и есть главное отличие смерти праведника от смерти грешника. «Костлявая» протягивает грешнику горькую чашу, возможно, подобную той «губе оцта», что вкушал Господь на кресте («и отведав, не хотяше пить»), и от этого ощущения душа уже не может удержаться в теле и сама вылетает из него (вспомните мытарства блаженной Феодоры). Зато душа праведника как бы истаивает в сладости Господа, от великой радости устремляется Ему навстречу. И здесь все – радость, все – благоухание. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Облачили батюшку уже по смерти. Тело его в ожидании приезда владыки Никона не хоронили пять дней, и никто не ощущал запаха тления. Как при жизни, так и по смерти оставался он все таким же смиренным и кротким.

Один Боровский старец предсказал отцу Амвросию: «Ты нас прославишь, а тебя Бог прославит, на тебя земелька сыпаться не будет!» Во дворе батюшкиного дома были сложены кирпичи. Однажды он ходил и все поглядывал на них; это заметила мать Евфимия (Козлова, в схиме Мария) и спросила, о чем он думает. «Когда я умру, – ответил ей батюшка, – этот кирпич пойдет мне в могилу, обложат меня им». Действительно, из этого кирпича был сделан склеп, чего никто не предполагал заранее.

Один из батюшкиных чад (впоследствии иерей) вспоминал, что как-то похвастался, что родился на Покров. На что старец с улыбкой заметил: «Родиться на Покров – это что? А ты вот умри в Покров!» Слова эти вспомнились ему, когда на второй день Покрова батюшки не стало.

2/15 октября 1978 года, на второй день Покрова, в день памяти священномученика Киприана и мученицы Иустинии перешел батюшка в Жизнь Вечную.

Думается, что Та, кого он особенно чтил при жизни, Всемогущая Владычица наша Богородица приняла его под свой покров, в Свои объятия.

«Радуйся, преподобие и богоносне отче наш Амвросие, кротости стяжателю, скорбящих утешителю!»

Подобно угоднику Божию Серафиму Саровскому отдал он своих чад под Ее водительство и сказал им: «Преподобный Серафим завещал своим чадам ходить к нему на могилку и обращаться со всеми нуждами и вопросами, и вы приходите ко мне. Если обрету дерзновение у Господа, буду там за вас молиться».

Удивительное воспоминание осталось о том, как еще при жизни батюшки некоторые из его чад ездили в Дивеево (разумеется, еще до открытия там монастыря). Они посетили там старицу Евдокию, бывшую насельницу этой обители. Ей показали фотографию отца Амвросия, она взглянула, перекрестилась и сказала: «Это Преподобный». «Вы ошибаетесь, – возразили ей, – это наш батюшка Амвросий!» – «А я вам говорю – Преподобный!» Видимо, таким образом она пыталась дать им понять и духовную близость двух старцев, и то, что находятся они в одном лике.

Существует еще одно уникальное свидетельство, подтверждающее эту мысль, – письмо матушки Олимпиады монахине Неониле. В нем сообщается об откровении, бывшем старцу отцу Александру, который, находясь в затворе, особенно усердно постился и молился, «почти неделю не принимал в окошечко горячей пищи». Написано оно в 1972 году, то есть за шесть лет до батюшкиной кончины. Вот это свидетельство.

«Старец Александр 31 декабря по старому стилю в два часа ночи слышал голос: «Встань и запиши, что услышишь».

«Преподобный отец Амвросий – последний представитель славных традиций Оптиной пустыни. Он – истинный духовный пастырь и неустанный совершитель тайны Бескровной Жертвы, Святой Евхаристии, Божественной Литургии. Он – носитель великой идеи христианства и хранитель чистоты Православия. Пребывая в единстве с Соборным Разумом Церкви Христовой Православной, оправдывает истины, установленные семи Вселенскими Соборами. Старец Амвросий в подвиге являет светлый образ жизни во Христе, а непрестанной молитвой к Божией Матери Царице Небесной, совершаемой благодатию Святаго Духа, подкрепляет веру и дух истинных христиан. Аминь».

31.12 по старому стилю/ 13.1 по новому стилю 1972 года.

Далее было написано: «Матушка Неонилла, это храните, все приближенные к нему (батюшке), как святыню». Умышленно здесь приводятся последние строки без всяких поправок (кроме замечания в скобках), поскольку матушка была простой малограмотной женщиной, и только приведенный отрывок написан по правилам правописания. К сожалению, из письма нельзя узнать никаких подробностей происходящего, так как сведения эти сообщаются с оглядкой, с осторожностью, «чтобы не было преследования», как она выразилась. По такой же причине, думается, отец Амвросий просил сжечь записи, сделанные им самим о милости, явленной ему Богом. У людей этих за плечами был опыт ссылок, опыт гонений. Старец Александр предположительно отбывал свой срок в Ташкенте, где и познакомился с матушкой Олимпиадой. Видно, что письмо написано человеком, желающим оградить всех (в первую очередь старцев) от возможных неблагоприятных последствий. Остается только догадываться о причинах, побудивших отца Александра искать такой ответ у Бога. Возможно, он был необходимой духовной поддержкой и утешением тому, кто изнемогал в борьбе с духом мира сего. Так или иначе, но этот Голос соответствует тому, что сказала старица Евдокия из Дивеева чадам отца Амвросия.

Однажды, в очередную годовщину поминовения старца, кто-то из матушек рассказал, что на упоминание имени Силуана Афонского он заметил: «А знаешь, мать, ведь мы с ним – земляки».

Действительно, они из Тамбовской губернии. Но невольно подумалось, что за этим скупым замечанием стоит нечто большее, чем обычный «географический факт». Внешне их объединяло, например, то, что они крестьянского рода, малограмотны, но очень «начитаны в монашеском отношении». Примечательны и сходные черты характера: простота, искренность, мужество. Даже богатырское сложение. Но самым важным, вне всякого сомнения, является то, что они прежде всего в одном лике предстоят Престолу Божию в Царствии Небесном, и найдется много общего у этих подвижников в духе и образе жизни.

Невольно останавливают внимание такие параллели, свойственные этим гигантам духа. Оба они находились на ступени бесстрастия, поэтому многое из того, о чем повествует старец Софроний в книге о преподобном Силуа-не Афонском, как нельзя более точно и выразительно может охарактеризовать и старца Амвросия. Действительно, ну кто кроме самих старцев может наиболее полно и понятно объяснить сложный процесс их внутренней жизни?

В первую очередь их роднило редкое качество – сочетание необыкновенной кротости, смирения с большим мужеством души. Бесстрашие и свобода духа, без намека на какую-либо дерзость, сочетались с любовью и мягкостью в отношении людей, «независимо от их положения и образа жизни», в то же время это отношение было чуждо какого-либо человекоугодия. Именно это ощущение и позволяет людям не бояться старца, не бояться непонимания или какого-либо одергивания с его стороны. Наиболее полно и понятно причина этого явления объясняется отцом Софронием: «В нем (старце) не было гнева как страсти; но при удивительной мягкости, редкой уступчивости и послушании у него была великая твердость сопротивления всему ложному, лукавому, гнусному; не прилеплялось к нему осуждение, пошлость, мелочность и подобное; здесь проявлялась его упорная неподатливость, но так, чтобы не оскорбить принесшего что-либо подобное, не оскорбить не только внешне, но, что главное, и движением своего сердца, потому что чуткий человек уловит и его. Достигал он это тем, что молясь внутренне, оставался спокойным, невосприимчивым ко всему дурному. Редкой силы воли – без упрямства; простота, свобода, бесстрашие и мужество – с кротостью и мягкостью; смирение и послушание – без униженности и человекоугодия – это был подлинно человек, образ и подобие Бога».

Лучше и полнее, чем сказал старец Софроний, нельзя и выразиться. Именно эти качества так сближают двух подлинных подвижников благочестия – уподобление Богочеловеку.

И еще немаловажным кажется отметить, что они были свободными от формы «не по презрению, а по превосходству», так как окружающие видели их великое воздержание.

Воспоминания о батюшке его чад послужат подтверждением всему сказанному о нем выше.

«Прими веру в чудо в сердце твоем, и она совершенно по-новому

осветит твою жизнь»

Отец Амвросий!

В стране Небесной

Нас, чад земных, не забывай

И о спасении душ наших

Христа на небе умоляй.

Надпись на кресте на могиле отца Амвросия

На могиле батюшкиной «невесты» схимонахини Серафимы (той, что крестилась с ним в одной купели), стоит год рождения – 1879. (Схимонахиня Серафима – Тенькова Татьяна Ивановна, 01.25.1879 – 05.27.1974.) Следовательно, 1879-й и следует считать годом рождения старца (как он и утверждал), поясняя, что в документах возраст его уменьшен. Ведь раньше крестины совершались вскоре после рождения, не откладывая. А поскольку вынимали их из одной купели, то это и является своего рода подтверждающим фактом. Именно по этой причине матушка Серафима (его землячка) и заслужила такое шутливое прозвище. Так что сто лет без малого прожил отец Амвросий.

Многие собрались попрощаться с ним – и ближние и дальние. Впрочем, для батюшки не было «дальних». Матушка Клавдия все сокрушалась, что не успела испросить у батюшки благословения на вступление к нему в паству. Стояла у гроба на коленях и плакала: «Все тут твои чада, одна я не чадо!» Скорбно было от таких мыслей. И вдруг она застыла пораженная, так как увидела, что батюшка поднял ручку и благословил ее из гроба, тем самым исполнив казавшееся ей невыполнимым сердечное пожелание.

Этот чудесный пример выявляет, как подчас внешнее действие заслоняет от людей внутренний духовный смысл происходящего. Батюшка всех принимал с любовью, и быть в его пастве не означало говорить об этом с ним или благословляться на это, но только находиться в одном духе любви и доверия, с которым приходили к нему паломники, и которых обогревала любовь к ним старца. Разумеется, Клавдия, неоднократно обращаясь к батюшке, не была «чуждой овечкой», напрасно смущал ее дух уныния, но она желала какого-то внешнего подтверждения тому духу любви, который царил между ними, и вот тогда старец, не желая ее огорчить, послал такое видимое подкрепление ее немощной вере. Так же и Господь некогда апостолу Фоме предложил удостовериться и быть верующим. Прибежала Клавдия в дом к матушке Софии радостная, обновленная и рассказала, что с ней произошло.

Матушка Клавдия часто жаловалась на боль в ногах, и тут схимница София дала ей валеночки отца Амвросия, которые он сам им подарил. Как только она их надела, боль исчезла. Так раба Божия получила исцеление в день смерти старца.

Однако не только Клавдия Барнаульская радовалась в этот день.

Матушка Елизавета свидетельствует, что опоздали они с матушкой Лукьяной (художницей), и им не удалось увидеть его лицо, уже покрытое воздухом. Крайне огорченные стояли они у гроба, все-таки не оставляя какую-то смутную надежду хоть разочек еще взглянуть на него, и молились: «Господи, помоги нам, чтоб отец Амвросий разрешил его лицо открыть!» И вдруг... Обе они одновременно увидели батюшку: «прозрачным духом» он встал между ними и даже взял обеих за руки, как бы объединяя. «Стали тогда поклоны класть. Мы его духовно увидели. Тут нам говорят, что его не могут открыть, отец Амвросий не велит. Мы подошли прощаться, стали к руке прикладываться и почувствовали ее мягкость и тепло». Вот так вспоминала впоследствии об этом матушка.

Монахиня Любовь вспоминала: сидела она на клиросе в храме и предавалась скорбным мыслям о том, что батюшка их оставил, что разлучились они с дорогим отцом. И тут совершенно отчетливо ощутила, как незримая рука коснулась всех ее суставов. В испуге она вскочила с места и даже тихонько вскрикнула, повернувшись к гробу: «Батюшка, да это ты что ли? Ты живой?» И эта мысль ее уже не покидала: батюшка живой! Такое ликование переполняло сердце, что казалось невозможным спрятать улыбку. Однако приходилось сдерживаться, ведь у многих были сосредоточенные и скорбные лица. От уныния не осталось и следа.

Матушка Любовь решила каждый день вычитывать по батюшке всю Псалтирь в течение сорокоуста. Это было легко и усладительно, а страницы книги переворачивались сами собой. Думается, таким образом батюшка одобрял ее намерение и помогал ей.

А при батюшкином гробе Псалтирь читала матушка Вера. Во время чтения она трижды удостоилась видеть, что батюшка ей поклонился и улыбнулся.

Святитель Игнатий Брянчанинов отмечает: «Можно узнать, что почивший под милостью Божией, если при погребении тела его печаль окружающих растворена какою-то непостижимою отрадою».

ВОСПОМИНАНИЯ ЧАД О БАТЮШКЕ АМВРОСИИ

В своей книге «Монастырь в миру» протоиерей Валентин Свенцицкий отмечает: «Немощность веры – это немощность духа, это прямое следствие нашей жизненной нечистоты. Там, где благодать, где чудо, пусть разум наш не торгуется с Господом. Верить в чудо нужно всем сердцем и вполне, здесь не должно быть никакой торговли: дескать, одно может быть, другого не может быть. Если сердце будет открыто для того, чтобы усвоить и принять веру в то, что чудо совершается Господом, тогда не будет искушать нас земной разум лукавыми сомнениями. Через веру мы вступаем в особую область бытия, где все законы иные, где законы, действующие в нашем естественно-природном бытии, отменяются, упраздняются, не действуют более, а во всей полноте существует благодатная сила».

Показалось не лишним привести здесь эти строки, так как воспоминания чад – свидетельства особой милости Божией к людям за молитвы старца.

Возможно, лучше всего начать с рассказа о юной матушке Любови. Об этой семье отец Амвросий как-то сказал схимнице Серафиме: «Не бросай ни Любу, ни Веру, ни Надю, ни Софию – никого их не бросай. Господь их знает». (Это та мать Серафима, что пела в храме Пимена Великого.)

О любимом чаде батюшки – монахине Любови

Воспитываясь в интернате, с детства мечтала она о монастыре, и окружающий быт представлялся ей неким бледным подобием жизни в обители. По окончании учебы вскоре поступает послушницей в Пюхтицкий женский монастырь, где ухаживает за престарелой матушкой-схимницей. О старцах ей в то время еще ничего не известно. Однажды ранним утром видит во сне, что находится в каком-то благолепном храме и пожилой священник говорит: «Поедешь далеко-далеко, и желание твое исполнится». По мере его приближения она заметила, что лицо его неуловимо меняется, становясь все моложе. Сама она со скрещенными на груди руками подступает к чаше, а когда он причащает ее, то видит его совсем молодым. Матушка схимница предсказывает ей, что через год жизнь ее изменится.

Вскоре начинается очередной виток гонений на монастыри, приходит распоряжение, чтобы молодежь не принимали. Поскольку была она одной из самых юных, мать игуменья отправляет ее в Москву обучаться иконописи. В Москве знакомится она с женщиной, которая привозит ее в Балабаново к батюшке.

Когда он увидел ее в толпе богомольцев, то обрадовался и, подозвав к себе, ввел в дом и целовал в уста. Как некоторые любители кормят птиц изо рта, подобно тому и батюшкина душа хотела напитать своим духом родную ему голубиную душу. Здесь, возможно, следует привести пример из жизни преподобного Серафима. «В Сарове работал лихачевский крестьянин Ефим Васильев. Однажды, подходя к пустыньке, он увидел, как отец Серафим беседовал с молодою девицею лет 16, хорошо одетою, и подумал про себя:«О чем это батюшка беседует с нею? Какие еще наставления идут к ее возрасту?» Когда же он подошел ближе, прозорливый старец мирно сказал ему: «Я ко всему мертв, а ты что думаешь?» Соблазнившийся упал ему в ноги, прося прощения. Да, он был уже мертв, но не могли вместить его живые».

В доме его она увидела на стене фотографию того самого молодого священника, что причастил ее во сне, и, удивившись, подумала: кто бы это мог быть? Батюшка ответил на ее помысел: «А это я в молодости».

Неоднократно впоследствии он говорил, что любит ее как Ангела Божия. Когда после его смерти приехала она в Печерский монастырь, старец отец Иоанн встретил ее такими словами: «Как любил тебя отец Амвросий!»

А при жизни каждое утро батюшка посещал ее семью и приносил всем гостинцы, ей же всегда вручал шоколадку. По свидетельству ее матери, схимонахини Софии, только ей давал шоколад и только ее целовал из всей семьи.

Батюшка вскоре по приезде к нему этой девушки постриг ее в инокини с именем Людмилы, а впоследствии – в монахини с именем Любови. Таким образом и исполнилось ее давнее желание (как он предсказал ей во сне). Думается, что видела она это происходящим в обителях небесных, в храме, где жила душа его у Бога, а поскольку возраст всех там примерно одинаковый (молодой), то она и сподобилась узнать его душу такой, какой предстоит она Господу.

Именно ее он посвятил во все необыкновенные случаи милости Божией к нему.

Батюшка часто дарил ей носовые платки, тем самым предсказывая предстоящие скорби и слезы. Когда накопилось много, она сшила из них себе рубашку. Духом узнав об этом, он как-то раз подарил ей свою белую рубаху и сказал при этом так: «Как Илья – Елисею...»

А незадолго до своего переезда в Печоры видела монахиня Любовь странный сон, как будто у них с сестрой выросли бороды. Действительно, взяли их на послушание в Псково-Печерский мужской монастырь, где они пели в хоре и имели еще некоторые другие обязанности.

Когда батюшка был жив, благословил ее написать письмо родным в Самару, чтобы все приезжали. Первой откликнулась ее мама и, оставив там дом, все добро и хозяйство, приехала к отцу Амвросию с одной сумочкой под мышкой. Он встретил ее очень радостно и подарил просфорку со словами: «Будешь у нас София!» Матушка не поняла, что таким образом он предсказывает ей схиму, и даже поплакала поначалу, но ее утешили и объяснили, что, наоборот, следует радоваться. Батюшка купил им полдомика по соседству со схиигуменьей Серафимой. Матушка Серафима часто звала их на свою половину ночевать, чтобы не страшно было. Она тоже очень полюбила эту семью, в особенности юную матушку Любовь. Поначалу жили со всеми в мире и в ладу, батюшка часто приглашал их к себе, сварит сам кашу и угощает всех. А впоследствии доброе отношение старца и послужило причиной зависти и преследования со стороны некоторых чад, в первую очередь матери Анимаисы, грозившей, что выколет матушке Любови глаза или даже убьет. Когда появился у нее единомышленник в лице нового священника, то последний видимо для всех трепетал в присутствии юной монахини и из страха во время исповеди только ее заставлял класть два пальца на Евангелие, показывая тем, что подозревает ее в нечестии. Для тех, кому может показаться странным такое искушение, которое пришлось ей претерпеть рядом со старцем, стоит указать на подобный пример Веры Ивановны – письмоводителя отца Иоанна Кронштадтского (впоследствии монахини Иоанны). Вот свидетельство об этом епископа Арсения Жадановского. «Дело было так: на вокзале народ ломился в вагон, куда вошел отправляющийся в поездку батюшка. Вера Ивановна заграждала вход. Кто-то в порыве негодования захлопнул дверь, прищемив ей пальцы. Но гораздо больше нравственных страданий перенесла она из-за той же преданности. Недовольные почитатели отца Иоанна сильно завидовали близости к нему Веры Ивановны и осыпали ее клеветой и ложными доносами. Отец Иоанн, как прозорливый, зная доброе настроение своей письмоводительницы, не обращал внимания на ее «доброжелателей» и всячески поддерживал верную труженицу....По кончине великого пастыря, всеми оставленная, она приехала в Москву. Мне пришлось хлопотать об устройстве ее, но нелегко это было, ввиду той человеческой злобы, которая окружала ее».

Когда отец Амвросий совершал постриг монахини Любови, то надел ей параман наизнанку, тем означив, что скорби она будет иметь внутренние, обычно скрытые от постороннего взора. А перед постригом послал в Печоры к отцу Савве. Когда стояла она там на службе в Успенском храме, сзади тихо подошел отец Савва и, поравнявшись, покрыл своей мантией, не говоря ни слова. Матушка поняла это как предсказание пострига, что и произошло по ее возвращении к старцу. Еще раз посетила она отца Савву по благословению батюшки незадолго до смерти отца Амвросия. Он вышел к ней из своей кельи и сразу спросил: «Как там поживает отец Амвросий?» Немного растерявшись от неожиданности, ответила: «Ничего, только ножки опухли». Тогда отец Савва протянул ей черные блестящие торжественные четки: «Это на смерть отцу Амвросию». Еще он дал просфорки: самую большую Богородичную – Старцу, и несколько обычных – для матушек. Когда она их привезла, то оказалось ровно по количеству присутствующих. Отец Амвросий был очень доволен четками и утешился, лицо его стало каким-то особенно спокойным. А монахине Любови отец Савва подарил шоколадку с надписью «Седьмое небо» и улыбающейся Снегурочкой.

В этом месте мне по необходимости приходится прервать обычное повествование, так как в период подготовки к выходу в свет этой книги умерла в Печорах (Псковской области) старица схимонахиня София.

И теперь этот грустный факт дает возможность сказать о матушке несколько добрых слов и вспомнить ее подвижнический подвиг.

О схимонахине Софии

Около четырех часов утра 20 июля (по ст. ст.) 1999 года, в день пророка Божия Илии, 76 лет от роду мирно скончалась наследница по духу отца Амвросия прозорливая матушка схимонахиня София (в миру Мария Кузьминична Леонтьева). Она покоится на городском кладбище рядом со своим сыном молодым иереем Иоанном. Все, кто знал матушку, не могут не вспоминать о ней со светлой грустью. Нелегкий, тесный и прискорбный путь прошла она. Границы данной книги не позволяют подробно рассказать об этом, но хочется хотя бы кратко сообщить о том, что она сама поведала мне о себе.

Жизненный крест матушки был очень тяжел. Рано ее выдали замуж, очень понравилась она своему будущему свекру, это и решило дело. Свадьбу сыграли на Пасху. Матушка тогда была еще несведуща в церковной жизни и даже не знала, что так не полагается, что это грешно, да ее бы никто и не послушал.

Как сама она о себе говорила впоследствии, «всех детей на свет выпустила», а было их девять человек. Одна девочка умерла в младенческом возрасте. Когда ее забрали в больницу, матери бюллетень по уходу не дали, и о девочке никто не заботился, ставили перед малышкой еду, а она сама была не в состоянии покушать, лицо и пищу облепляли мухи. «Так и умерла с голоду», – сказала о ней матушка. Да и у матушки здоровье было некрепким, организм не успевал восстанавливать силы после очередных родов, а работа тяжелая – на тракторе. Родит ребеночка, а через месяц бригадир уже выгоняет в поле, дольше сидеть дома не позволяли. Дети должны были сами управляться: те, что постарше, смотрели за малышами. А разница в возрасте между ними была минимальная.

Муж Василий попался веселый, любил на гармони играть и выпить крепко, и вообще это был у него уже не первый семейный опыт, что выяснилось позднее. У первой жены остался от него мальчик. Оказалось, что не только выпивал, но и находил себе веселых подружек. Бывало, приведет в дом и велит жене стол накрывать, да угощать, да ублажать их, а не то рука у него тяжелая. Все терпела матушка, только здоровье ухудшалось, тогда она попадала в больницу. Однажды лечащий врач вызвал ее мужа и поговорил с ним, по милости Божией, это несколько облегчило ее положение. Скорби вели ее к Господу, добрые люди учили, как веровать. А вера ее была самой простодушной и удивительно последовательной и крепкой. И вот, наконец, дочь ее Людмила попала к Старцу, и через нее позвал их батюшка к себе. Случилось это уже после смерти мужа. Так и переехала постепенно вся семья, оставив на произвол судьбы свое прежнее налаженное хозяйство и довольствуясь самым малым, терпя нужду во всем. Зато нашли они опору, поддержку, заботу в батюшке. Мать София мне неоднократно потом говорила, что тогда ничего не понимала и думала, что батюшка обыкновенный человек, только, конечно, очень добрый, но это ее не удивляло, все принимала она как должное: и внимание, и гостинцы, и прочее.

Я близко познакомилась с матушкой за три года до ее смерти. Хотя видела ее и знала заочно гораздо раньше, как только стала ездить в Печоры. При первой мимолетной встрече она показалась мне величественной. Я думала, что она счастливая мать, в вере воспитавшая своих детей и внуков, среди которых были даже монашествующие (два внука подвизаются в Оптине). Однако, к сожалению, потом я убедилась, что не все так хорошо и просто как бы хотелось, как представлялось, что, разумеется, вполне закономерно в нашем грешном мире. И ее также не обошли скорби, как и многих матерей. Однажды, когда в длительной ссоре между собой были два сына, она встала на молитву. И вот одному из них явился Архангел Михаил и устрашил его.

Ежедневно матушка прочитывала по-чувашски всю Псалтирь. По-русски она говорила неважно, но понимания это не затрудняло. В пожилом возрасте обходилась без лекарств, объясняя, что их не принимает организм, что исчерпала давно свою норму. Была простой и доступной, радовалась всякий раз, когда мы с крестниками ее посещали. Однажды один из них дерзко подумал (это происходило в самом начале знакомства): «Если ты прозорливая, то нальешь мне еще чаю». Затем он совершенно забыл о своем испытании матушки, и только тогда она сказала: «Ну, а тебе надо налить еще чаю?» Особенно меня поразил такой случай. Этот же крестник привез матушке шерсть для вязания. Незадолго до нашего отъезда из Печор она мне сказала, что у него в этот момент неважно материально и ему бы надо вернуть деньги за шерсть, я попыталась возразить, но матушка настаивала, потом мы еще о чем-то немного с ней поговорили. Во время всей нашей беседы я внимательно глядела на нее, она достала на столе из-под клеенки тетрадный листок в клеточку, оторвала уголок и, беседуя, мяла его в руке. Потом, прощаясь, протянула кулачок, положила мне в ладонь бумажку и велела передать Георгию. Не глядя я сунула ее в карман и быстрее побежала на автобус, так как времени почти не оставалось. (Кстати, матушка говорила, что никогда не надо суетиться, торопиться, всегда, невзирая ни на что, все делать неторопливо, спокойно, полагаясь на волю Божию.) Однако по пути я решила все же взглянуть, что за листочек дала мне матушка, каково же было мое изумление, когда я увидела сложенные 50 рублей – как раз цена шерсти. (Разумеется, никто не говорил, сколько стоила шерсть.) В автобусе я отдала их Георгию, он машинально положил в карман рубахи. Когда мы немного отъехали и уже могли спокойно перевести дух, я решила спросить у него, что, по его мнению, я передала ему от матушки? Не задумываясь ни на минуту, он мне ответил: «Какой-то листок в клеточку, а что?» Тогда я предложила ему достать и посмотреть. Разумеется, он достал сложенные 50 рублей. Не могу передать, как ликовало в это время мое сердце, и я с радостью рассказала ему, как на моих глазах по молитвам матушки Господь совершил это чудо, чтобы нас утешить!

Однажды мы разговаривали с ней о тяжелом материальном положении одной моей знакомой, матушка спросила, какая у нее пенсия, а в конце разговора достала 20 рублей и велела ей передать в Москве, что было для меня полной неожиданностью. Не менее была удивлена и тронута моя приятельница, которая с тех пор всегда ее поминала.

Матушка обладала добродетелью полнейшего нестяжания и так же благословляла жить своих детей и иметь только крайне необходимое. В доме не было не только ни одной лишней вещи, но и необходимого подчас также. По ее молитвам огонь спалил дом одной из ее дочерей, так как матушка не хотела, чтобы он был немым свидетелем греха, ошибки, которая там произошла, и чтобы это стало своего рода искуплением. Дочь с детьми очень мужественно приняла все происшедшее: дает Господь испытание, дает и помощь: Бог дал – Бог взял. Потом они переехали в дом брата. Вот так была она и строга и милостива. Надо ли говорить о том, как любили и уважали ее дети?

И старцы любили и почитали матушку. Старец Адриан подарил ей свою монашескую рясу. Старец Иоанн – свою шерстяную кофту. Она же очень трогательно и с любовью относилась к ним, всегда жалела, очень сочувствовала, что у них через людей всегда большая нагрузка, а здоровье-то слабое. Сама старалась их ничем не обременять. Ее сын игумен Мефодий говорил, что она сама молилась и во всем полагалась на Бога, старцам не докучала. Матушка говорила, что Господь может ответить через малое дитя.

Однажды моя крестница с удивлением рассказала матушке, что когда она пришла из храма и прилегла отдохнуть, то к ней вдруг подошел мой трехлетний сынок и поцеловал в щеку, что было нехарактерным для их отношений, он знал ее мало. Матушка ответила: «Это он радуется, что ты покаялась и приняла Святые Дары». После этого мы внимательнее наблюдали за тем, что порою говорят или делают дети. Не однократно матушка отвечала нам и наставляла через свою маленькую внучку. Вообще, меня сразу же поразило в этой семье поведение детей, матушкиных внуков, когда они были у нее в гостях, их было и не слышно и не видно, никому не мешали, ни к кому не приставали, сидели вдвоем за занавесочкой, их отличала молчаливость. Однажды матушка исцелила моего сынка, велела мне за него молиться, и сама читала в это время молитву, – приступы болезни прошли. Когда я готовила эту книгу, то сказала ему, что пишу о матушке, он меня спросил: «А ты написала, какая она благодатная?» У нее всегда были особые отношения с детьми и особая любовь между ними.

Мне она говорила: «Я знаю, ты очень любишь отца Амвросия». Я удивлялась, так как не задумывалась об этом, не отдавала себе в этом никакого отчета. Потом еще говорила: «Ты знала отца Амвросия!» Я удивлялась, так как незадолго до этого ей рассказывала, что попала к батюшке только после его смерти. Она словно изумлялась, соглашалась со мной, а через короткое время снова мне объясняла, что я знала батюшку Амвросия. Крестникам моим, когда они ей сказали, что я пишу о батюшке, она ответила, что «она знает!» Я, конечно, порадовалась, потому что, несмотря на благословение, очень сомневалась в своих силах, так она меня поддержала. Вообще, она всегда старалась нас поддержать. Когда я ей сказала, что на меня часто клевещут и что для меня порою это нелегкое испытание, она мне ответила: «А мы никогда не слушаем уличных разговоров, мы на лицо смотрим!» Я успокоилась, и целых два года ничто не тревожило моих отношений с матушкой, правда, я старалась их не афишировать, боясь мести врага рода человеческого. К сожалению, совсем этого избежать не удалось. Но матушка, конечно, любила и жалела не только ближних, но и «дальних». Например, она очень жалела сына своего мужа от первого брака, которого никогда не видела, но знала что он – певец, «звезда эстрады», очень преуспевший человек, полагала, что он не крещен и ей очень хотелось, чтобы он обрел Бога. Не было и тени осуждения в его адрес, только глубокое материнское сочувствие.

Однажды я увидела, что она вытирает слезы. На мой вопрос она ответила, что очень жалеет мою крестницу. Ей нравилось, когда я сидела на детском стульчике рядом с ее кроваткой. Ее дочь, инокиня, говорила, что матушку наше общение утешает. А мы, когда возвращались от старца, всегда старались ей привезти свежей рыбки, выловленной в озере, просили у батюшки благословения и молитв за матушку, привозили ей от него радость.

Однажды матушка с дочерью инокиней Верой рассказали мне такой случай. Дело было Успенским постом, матушка очень расстраивалась по поводу кого-то из своих детей, страдала даже до болезни. И вот к ним в дом вошла высокая монахиня. Она стала утешать, успокаивать матушку, обняла ее и сказала, чтобы она больше не скорбела, так как у монахов нет детей, они оставляют этот мир с тем, что в нем. И незаметно вышла. Матушка начала поправляться с этого момента. Так утешила ее Сама Царица Небесная.

Последний раз я видела матушку примерно месяцев за пять до ее кончины. Она встретила меня очень радостно, «нарядная», то есть в полном схимническом облачении, надо сказать, что схима была у нее вышита на зеленом фоне красными буквами, очень красиво. А когда мы расставались, пошла меня провожать до самой приходской церкви и просила прощения и поклонилась мне, трогательно и грустно было с ней расставаться. Думается теперь, что она знала все наперед и «официально» со мной простилась. И, действительно, хотя я еще наведывалась в Печоры, но с матушкой больше не встречалась.

Ее предсмертная болезнь длилась около трех месяцев. Последние два месяца она лежала в монастырской больнице, в Доме милосердия. С ней случился «удар», после инсульта левая сторона была парализована. Сорок дней до своего отшествия ко Господу она причащалась каждый день, сознание во все время болезни оставалось ясным, стала восстанавливаться подвижность. Матушка предсказала, что только трое ее детей будут присутствовать при ее кончине. Так и случилось. Последние минуты перед смертью черты ее были спокойны, не замечалось следов измученности, страдания, а после смерти лицо озарилось радостью...

Со святыми упокой, Господи, душу усопшей верной рабы твоей схимонахини Софии во Царствие Твоем! Помилуй нас, Господи, за святые ее молитвы.

Инокиня Вера

(сестра монахини Любови)

Когда отец Амвросий вызвал к себе нашу семью, Люба жила у него уже целый год, а я училась в девятом классе. Встретив меня, он сказал Любе, что я выше ростом.

Постом почти каждый день батюшка соборовал, а мы ходили ему помогать – пели на клиросе, читали.

Особенно любил он мою сестру Любу, каждый раз она провожала его до дома, а перед смертью он спрашивал про нее. Она в это время регентовала, когда узнала, что он умирает, побежала к нему бегом (за 7 км), меня оставила на клиросе вместо себя. С тех пор я столько лет уже регент.

Батюшка очень любил моего брата Михаила, предсказал ему рукоположение, подарив священническую цепочку.

Отец Амвросий нам сказал: «Никуда отсюда не уезжайте, буду лежать [в земле] и слушать ваше пение». Подобным же образом непрекращающиеся нападения со стороны матери Анимаисы и молодого священника вынудили семью покинуть вопреки желанию отца Амвросия это святое место (после его кончины).

А мы не послушались – уехали, келейница уж очень нападала.

Батюшка учил нас и чтению, и пению, зимой пели с ним в неотапливаемой церкви. А когда все было заметено снегом, по дороге елочки ставили, чтобы не заблудиться.

Схимонахиня София

Когда батюшка покушает, каждый старался из его тарелочки себе взять оставшийся кусочек. А мне ничего не осталось, кроме рыбных косточек. Тогда я взяла их, положила в салфетку и думаю: отнесу эту святыню детям. Но дорогой мне почему-то захотелось их развернуть и взглянуть... Не могу передать своего чувства, когда увидела, что косточки рыбные сияют ярким светом. Со страхом я закрыла салфетку. Когда дома я вновь ее развернула, то там ничего не оказалось.

Анастасия Афанасьевна

Батюшка говорил очень тихо и медленно, от него исходила удивительная теплота и любовь, сердце так и тянулось к нему. Был немногословен, скажет два-три слова – и уже все понятно. А о себе почти ничего не рассказывал. Очень редко.

Стояли мы как-то на службе в Благовещенском приделе. Передо мной блаженная схимница Еликонида. Батюшка шел с кадилом по храму, остановился рядом и вдруг тронул ее за руку и говорит: «Молчи!» А я смотрю на него в этот момент и вижу, что он как-то изменился, лицо сделалось светло-розовым и необычайно красивым. Глаза голубые-голубые, яркие. И только через некоторое время мать Еликонида мне открыла, как видела в ту минуту, что на него сошел Дух Святой в виде голубя. Она в простоте и от неожиданности крикнуть хотела, а батюшка это понял и запретил ей. Никто, кроме блаженной, не сподобился узреть такое чудо.

Мать Алексия мне рассказывала, что отправилась она как-то с одной женщиной к батюшке. Шли они полем (со станции), день был погожий. Вдруг видят, – той же дорогой шествуют преподобный Серафим с котомочкой за плечами, а впереди него Иоанн Креститель, и еще Святитель с ними (они его не узнали). Тогда они остановились и стали Богу молиться: Господь нам показывает, куда мы идем и к кому мы идем! Сильное у них было потрясение. Среди бела дня, время обеденное.

Плохо у меня было со здоровьем, я очень страдала. Прошла медицинскую комиссию, и онколог назначил операцию. Кто-то советовал мне обратиться к лежачему больному Васильеву в Москве, говорили, что он исцеляет, многие к нему приезжали. Через знакомых он и меня приглашал. Однако я не могла решиться на такой шаг без батюшки. А когда спросила у него, то он не сразу ответил, а подождал, пока останемся с ним вдвоем, долго смотрел на меня, а потом и говорит: «Не надо к нему ехать. Пройдет все». Так я и сделала. А в скором времени поправилась. Врачи удивились: само прошло! По молитвам батюшки исцелилась.

Был случай, когда подростки перебили батюшке все окна в доме поленьями. А было уже холодно. И отец Амвросий с матушками до утра в сенях сидели. Рано утром прибежали родители, плакали и просили прощения. Батюшка велел привести подростков. Когда это исполнили, он смиренно так сказал им: «Видите, как вы нехорошо поступили? Ведь по закону вас и наказать можно, но я вас всех прощаю, больше так не делайте». Родители застеклили им окна.

Когда батюшку преследовали власти, он отвечал: «Я ничего плохого не делаю. Я – священник. Я делаю то, что мне дано Богом».

Мать Еликонида мне сама рассказывала, какое на нее было нападение. Шла она в шестом часу вечера, падал снег, было темно. Вдруг откуда-то вынырнул парень и к ней: «Ага, я знаю, куда ты идешь. Деньги давай!» Она отвечает, что у ней нету, а он нож выхватил. Сильно испугалась матушка и стала кричать: «Господи, спаси! Батюшка Амвросий, спаси!» Тут она заметила, что на нее теплым ветерком подуло. Внезапно бандит, словно ослабев, уронил руки и бросился бежать. А в это время отец Амвросий ходит по келий и говорит матери Манефе: «Мать Еликонида идет, надо бы встретить». И сам все в окошечко глядит. Тут матушка явилась, через порог не смогла переступить, повалилась на пол, ее подняли, усадили.

Однажды пошли в лес за грибами мать Анимаиса, мать Манефа и другие. Набрели на полную корзину белых грибов. Матушки подумали, что грибник где-то рядом ходит, и прошли мимо. А когда обратно возвращались (через несколько часов), корзина все так же стояла. Приходят они к батюшке и рассказывают об этом, спрашивают, нельзя ли ее себе взять? А он им и отвечает: «Нет, не надо. О грибнике уж и панихиду отпели. А корзина пусть стоит».

Батюшка сам знал, что чтение Псалтири я все откладываю «назавтра», и однажды говорит между прочим мне: «А Псалтирь-то, Псалтирь – ох, как надо читать!» А еще он знал, что у меня здоровье слабое и поклоны мне трудно класть, тогда он так меня наставлял с любовью: «Не переутомляйся, читай по силам, сколько Бог даст, сколько сможешь... Канон Ангелу-хранителю обязательно читай».

На сороковой день после его смерти ранним утром почувствовала около себя батюшку, его дыхание надо мной, его руку. Чувствую, что держит меня рукой и дохнул на меня. И слышу его имя: Амвросий, Амвросий! Такое ощущение, что небеса и вся земля произнесли это имя, так музыкально, так красиво и в то же время длительно, напевно – Амвроси-и-ий... Я от этого сразу проснулась.

Зинаиде было предсказано, чтобы искала старца за городом. Нашла она отца Амвросия. У нее скорбь была – муж пил, Михаил. Вот стали они ездить в Балабаново. Случалось, что Михаил и пьяненький являлся к батюшке, а работать – работал. Постепенно бросил он пить и ходил такой бодрый, веселый.

Валентина Васильевна

Я решила, что поеду на Благовещенье к отцу Амвросию. Сделала рыбный пирог, взяла другие гостинцы, положила все это на дощечку и завязала.

Выехала рано, сошла на станции и пошла за монашенкой, как мне показалось. Да не той

дорогой, которой шла обычно. И вдруг монашки не стало. И я очутилась одна, а там речка-ручеек. Впереди храм, могилка батюшки. Вижу бревно, и вместо того, чтобы его перекрестить – бегом. Оно перевернулось посередине ручья – и я в воду, с головой. Однако успела на противоположный берег поставить сумку, сама думаю – вылезу. Но не тут-то было. Лед руки режет. Тут я как закричу: «Батюшка Амвросий, спасай!»

И какая-то сила меня перевернула и вытащила.

На сороковой день (после батюшкиной смерти) рано утром вижу сон, как будто он пришел и говорит: «Каши, рисовой каши»... А вокруг стоит священство. Я ему отвечаю: «Я вам сделаю». «Ты как хочешь, а вот они (указывая на священство) очень хотят помянуть». Напекла блинов и отнесла в Лавру, отец Наум забрал их и сказал: «Да, идем с братией поминать».

Матушка Елена

Прихожу к отцу Амвросию, он меня спрашивает: «Ну и какие же ты там дела делаешь?» – Батюшка, да вот воды ношу, нагреваю ее для крестин, улицу подметаю вокруг храма, готовлю, мою туалеты, топлю церковь, крестильню, сторожку». – «Ой, мать, да как тяжело тебе, как ты справляешься?» – «Да вроде справляюсь, батюшка». – «А после тебя ведь шесть человек будут работать». Так и вышло, после меня шестеро работали.

Кончилась служба, мы все пообедали, собираемся домой, дорога дальняя до Ногинска, а батюшка благословляет и говорит: «Все теперь к чаю!» Мы согласились, а Антон наотрез отказался, хотя старец предлагал трижды, предупредив, что иначе мы будем «изнывать от жажды». Пришлось нам уйти из-за него без чаю. А только вышли из Софьинки, как нам страшно пить захотелось, останавливались у каждого колодца, и что странно, даже святая вода не помогала.

Были мы с детьми у старца за год до его смерти, 1 мая 1977 года. Вскопали у батюшки огород, пообедали. Пошел сильный дождь. Дети хотели попросить у него что-нибудь на голову. А он вместо этого провожает нас за калиточку и велит взять благословение у матушки Серафимы. Так мы и поступили. От нее выходим – дождик прекратился. Проходим Киселево, за ним санаторий, подходим к Балабанову, только на платформу ступили – опять проливной дождь, а мы уже в электричке. Домой зашли – опять проливной дождь. Тут ребята и говорят: «Какой же наш батюшка великий, даже и тут Господа попросил, чтобы нас не намочило!»

Как-то раз схиигуменья Серафима рассказала, что видела сон. Пришла женщина в черном и дала ей ключ от квартиры. Заходит она туда, а там две кроватки стоят. Матушка поясняет: а моя третья будет. А мы не понимаем, о чем она нам говорит, и думаем, куда ее перевозить придется, где же эта квартира?

Только когда хоронить ее стали, увидели, что кладут ее между двух могил матушек – третьей. Так что ключик, который ей дали, был от этой «квартиры».

Месяца, наверное, за полтора до смерти матушка Серафима сказала, что приходила к ней покойная игуменья из монастыря в Золотоноше, дала ей чашу и говорит: «Чаша твоя выпита вся до дна».

Когда я у нее была, то плакала, а она: «Ты чего плачешь? не надо». Я ей отвечаю, что о грехах своих плачу. Матушка в ответ: «Я-то думала, ты меня хоронишь». Мы боялись что-либо спрашивать, чтобы не услышать, что она от нас уходит. Однажды все-таки спросили: «Кого же вы оставите вместо себя?» – «Матерь Божию». Как отец Амвросий сказала.

Однажды прихожу домой со службы и слышу: отец Амвросий меня называет по имени. Увидела я батюшку с отцом Арсением, дьяконом. Стоят они у Престола Божия и поют Херувимскую: «Помяни, Господи, всех истинно православных священников!» Это не сон был, а явь, так хорошо я их видела и слышала!

Монахиня Мария

Мне было тридцать четыре года, я часто хворала. Батюшка принес мне помидор и велел съесть: «Скушай – и после этого болеть больше не будешь». Съела я за послушание и поправилась.

Хотела дом купить, но батюшка не благословил: «Вот жили две сестры, купили себе домик, а мама ее против пошла. Они так и разошлись». Через некоторое время появляется у меня вариант обмена, но старец вновь не благословляет: «Через год квартиру получишь». По его словам все и вышло.

Матушка Серафима как-то наказала, отправляя меня в Москву: «Ты хлеба не бери, когда на электричку пойдешь». А я забыла и задержалась из-за этого, электричка ушла. Когда на другой доехала до Балабанова, уже стемнело. Матушка заволновалась и пошла к батюшке: «Жду, – говорит, – Марию, она уже должна быть дома». А батюшка объясняет: «Она бегом по лесу бежит». Я и правда бежала.

Матушка Афанасия

Строились, и вечером говорили, что из Москвы приедет хорошая кладчица, только ей надо тридцать человек подносящих. Утром приезжает двадцать девять человек по молитвам старца, а один уже был, так что получилось ровно.

Батюшка в душе помолится – и человек сразу меняется, и ненужные мысли отступают. Приобретает тишину, радость. Об этом же (я как-то раз слышала) говорили отец Трофим и отец Борис. Если у кого случится какое падение греховное, то сразу помчатся к отцу Амвросию. И он, смиренный, не будет резко говорить, но помолится – и все проходит.

Матушка Мария

Мы с отцом ездили к батюшке, когда он был живой, и после его смерти тоже приезжали. Однажды отец участвовал в ремонте храма. Обычно перед всяким делом он благословлялся на моги л очке отца Амвросия, а тут почему-то забыл. А работали на лесах. Стал он подниматься по ним с двумя полными ведрами и вдруг оступился с доски и вниз полетел, ведра бросил, успел за что-то ухватиться, и первая мысль: ты не брал благословение у старца, от этого упал. Тогда он пошел к батюшке на могилку, и в дальнейшем все было благополучно.

Лидия Николаевна Трифонова

Батюшка располагал к себе, у него была необыкновенная любовь и простота. Это же ощущалось и в храме, когда он служил, все молились со слезами. В церкви электричества не было.

Приехала я к нему, а исповедаться не умела, только сердце кричало: как спасаться? что делать? А он мне на помыслы отвечает: «Не забывай Бога. Бог не оставит тебя». Я и сейчас вспоминаю эти слова.

Однажды весной, когда домой собирались, батюшка мне предсказал, что случится на обратном пути. Вышел нас проводить и так наклонился, словно падает, и облокотился на меня. Я не поняла, что это означает. Как речку стали переходить, то покачнулась, а у меня еще ребенок на руках, ну, думаю, сейчас искупаемся! Только каким-то чудом устояла, словно кто-то поддержал. Это батюшка помог.

Большую помощь оказал мне батюшка после смерти. Я сильно болела, кашель не проходил, даже дышать по временам было трудно. А у меня ребенок, работа... Со скорбью думала, что опять в больницу положат, всю грудь заложило. И решила почитать Псалтирь по батюшке. А потом незаметно уснула и вижу его в своем храме. Пожаловалась на свои болезни. О грыже он сказал, что ее юродством излечивают. А потом как-то махнул на меня. И вдруг я проснулась и боюсь глаза открывать. Чувствую в комнате неизъяснимый сильный аромат и тут понимаю, что вдыхаю его совсем легко, без всяких затруднений. Так и выздоровела.

Очень часто вспоминаю, как отец Амвросий играл на фисгармонии, а мы все пели. Непередаваемо утешительно.

Сам оказывал внимание более застенчивым.

Однажды благословил нам своей картошечки, чтобы мы посадили у себя на огороде. Собрали потом необыкновенный урожай.

Агния (в схиме Ангелина) всегда подходила к батюшке с покаянием, со слезами.

У меня была куча болезней, когда узнала батюшку. Он молился за меня, и куда они все подевались? Однажды, помню, вскоре после операции шла к нему пешком, и все хорошо обошлось.

У отца Амвросия люди постепенно исцелялись от пьянства. Если после покаяния случалось кому-то снова впасть в этот грех, то в этом случае приходилось каяться перед всеми до тех пор, пока не оставляли совсем.

Матушка Агафья мне рассказывала, что как-то раз несла поздно батюшке молоко, и на нее напали какие-то хулиганы. Она стала кричать: «Батюшка, помоги!» Они убежали. Пришла к старцу, а он знает, что с ней приключилось.

Матушка Афанасия

Батюшка рассказывал, что когда был молодым послушником, пролил в алтаре масло. Ризничий подошел и говорит: «Дураков-то и в алтаре учат!» – и несильно его ударил. Батюшка обиделся и рассказал об этом своему дяде, поделился. Тот посылает его к ризничему прощения просить. Подошел он к келье, войти боится и стоит молитву творит. А служитель сам не рад уже, что его обидел, вышел к нему и спрашивает: «У вас мед есть?» – «Нет, ничего у нас нету». Тогда он дал ему меда. Радостный прибегает юный послушник опять к дяде и показывает награду. «Вот оно – смирение!» – замечает на это монах.

Ни разу не слышала за все время, чтобы батюшка или голос повысил, или замечание сделал.

Бывало, поначалу трудимся в церкви и боимся, что батюшка заругает, если что не так получится, а сестры говорят: «Нет, батюшка не заругает, наш батюшка никогда никого не ругает».

Обычно по ночам батюшка молился. Одна из нас внезапно вошла к нему в комнату по ошибке и рассказывала потом: «Как батюшка плачет, как плачет!»

Матушка схиигуменья Серафима говорила, что не могла с ним в алтаре находиться, что он стоял как огненный столп. Она все твердила: «Какая же благодать в нашем батюшке! Вот пастырь! Все стадо спасает».

Батюшка был высокой духовной жизни. Мы все с четками сидели, и ходили с четками, и на него их повесили. Он смотрел-смотрел, и говорит: «Что это вы хвалитесь: я – столько сот прочитала, а я – вон сколько?» После его слов я вдруг поняла, что молиться надо непрестанно.

Матушка Елевферия

Всю ночь молится, у него отдыха нету, на глазах слезы. Спросит: «Ну, как спала? Я-то не спал. Мне некогда было спать». На ночь ничего не ел.

О болезнях не говорил: «Что Господь дал, то – все мое».

Оказалось, что я его землячка, что знает моих родителей. Себя он называл старичком. Оставил меня на две ночи, а потом постриг. Постриг происходил в комнате.

«Без искушений невозможно, – говорил батюшка, – когда ко мне идете – не бойтесь». На нас напали однажды ночью трое. Накричали, но потом отошли. Батюшка знал, что так будет, и заранее предупредил об этом.

Отец Амвросий многих исцелял. Помню, приехала женщина с ребенком, он ползал, совсем не ходил, хотя ему было уже года 3–4. Пожил неделю у старца и бегать стал. Батюшка ей сказал, чтобы еще разок пришла к нему к живому, а потом – к мертвому приходила.

Принимал всех как отец родной. Я была у него незадолго до смерти, он ухватил меня за руку и говорит: «Ну, землячка, последний раз мы с тобой видимся».

Любил работать лопатой, топором, любил в лес за грибами ходить.

После закрытия монастыря Преподобного Пафнутия Боровского приезжал батюшка в родную деревню, как он сказал местному священнику, – «на похороны».

«Да у нас никто не умер!» – возразил тот изумленно. Через некоторое время пришли и сказали, что дьякон утонул. Они отпевали его вдвоем.

Однажды батюшка весело сказал нам: «Скоро арбуза поедим!» Мы не поняли, о чем он говорит. Через некоторое время заметили, что он как-то озабочен, возможно, волнуется, досадует. Проходит еще некоторое время, и на пороге появляются трое послушников из Лавры, у одного из них разбита бровь, глаз заплыл. Отец Амвросий посмотрел на них и говорит: «А арбуз-то ваш где?» Молодые люди переглянулись: «Простите батюшка, на электричку поторопились и разбили его случайно». «А тебе, – обратился он к тому, у кого был отек, – надо молиться за твою спасительницу, за эту девочку, на которую ты упал, она смягчила это падение, а то еще бы немного – и виском мог удариться или глаз бы совсем зашиб!» – «Батюшка, а как же мне молиться? Я ведь имени ее не знаю». – «Молись за...» – И старец назвал ее имя. – «А вообще, как же вы решились поехать из Лавры и не взять благословение на дорогу?»

Впоследствии паломники рассказали, что они впрыгнули в отходящую электричку, один из них не удержался на ногах и упал на девочку, сильно при этом обо что-то ударившись. На ночь батюшка взял его в свою келью, и когда наутро они проснулись, то заметили, что опухоль почти совсем прошла.

Матушка Елизавета

Моя мама, Александра Васильевна Баранина – монахиня Августа, в схиме Александра, приехала к нему одна, без провожатых, всю дорогу молилась, ни у кого не спрашивая, как дойти, и по наитию остановилась прямо у батюшкиного дома. Посмотрела на окна – лампадки мерцают в глубине; она взмолилась: «Господи, если здесь и живет отец Амвросий, пусть я это как-то узнаю». И тут выходит старец и говорит: «А-а, это ко мне!» – и привел мою маму.

Несказанно ее утешила беседа с батюшкой, взяла благословение приехать теперь с дочерью. Опять шли всю дорогу по чутью, так как она все перезабыла, и дошли, как и в первый раз, – прямо к дому. А батюшка стоял за дверью и встретил нас так радушно.

Пионеры подарили ему ремень со звездой, он его перекрестил и ходил с ним, не обращая внимания.

Однажды на исповеди встала перед ним на колени, а он ладонь к голове прижал, а локоть – к сердцу: «А-а, понятно-понятно!» И сам мне назвал десять моих грехов: «Ну, пожалуй, больше нету. Но вообще-то больше так не надо грешить».

Однажды гостили у батюшки восемь монашек. Провожая их, он протягивает им три рубля: «Билеты не покупайте, а то не успеете – дайте контролеру. Езжайте с Богом».

Только поднялись на платформу – идет электричка, лишь одна молодая матушка успела добежать до кассы и взять билет. А старушки спокойно вошли в вагон по батюшкиному благословению. Идет контролер: «Ну что, бабуленьки? Сколько вас человек? Восемь? Ну ладно, давайте три рубля!» Как только он взял батюшкины деньги, вздрогнул: «Я великий грешник, помолитесь, поставьте за меня свечку». Молодая матушка Лиза протягивает ему свой билет, а он и не взглянул. Грустно и неловко ей стало, что по маловерию предала благословение старца, купив билет.

Приехали к батюшке две сестры, Иеремия и Пахомия, принять постриг с именем Мария (в схиме). Написали батюшке записочки, он начинает постриг: «Постригается монахиня Иеремия в схимонахиню Марию, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». Трижды это произнес, а когда подошел к монахине Пахомии сказал: «Расстригается монахиня Пахомия в девицу Марию, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». Я, конечно, испугалась и говорю: «Что же они так ошиблись, не то написали!» А мне отвечают: «Не вмешивайся не в свое дело, что ему Бог велит, то он и делает». Трижды батюшка сказал над ней то же слово. Пахомия в ужасе, ничего не понимает, что произошло. Батюшка опять ей одел монашескую одежду и разрешил в ней дома ходить, но он ее уже расстриг. Перед этим был ей сон: какой-то голос ее спрашивал:«Ну, и кто же ты теперь?» А она грубым голосом отвечает: «Грешная Мария». И так три раза.

Впоследствии оказалась, что эта Мария попала в какую-то молдавскую секту к Пахомию. Отец Амвросий знал такое, чего никто не знал.

Приехали как-то к отцу Амвросию молодожены. Батюшка благословил и сказал: «Аннушка, Аннушка! «Они удивились: «Какая Аннушка?» – «Кашинская. Если вы будете ее хорошо воспитывать, она станет благочестивой девочкой, верующей». Так предсказал им рождение дочки.

Предсказал Валерию, что он будет священником, что сначала будет недалеко служить, а потом за свою проповедь и за то, что людей будет жалеть, подальше направят.

Приезжал к нему еврей Симеон. Батюшка благословил его креститься со всей семьей и сказал, что умрет мучеником. Он покрестился, а со временем переехал в Америку, там его сбила машина и он умер.

Удивительный случай произошел с маленькой Валей. Эта девочка не ходила с самого детства. Она считала своей матерью цыганку. Но сама была совершенно не похожа на нее: вся светленькая, а глазки голубые. Часто брат этой Вали говорил, когда выпьет: «Я все скажу – откуда ты к нам попала!» А она не могла понять, о чем идет речь. Цыганка ходила с Валей по электричкам и собирала деньги. Девочке это не нравилось, а брат сердился и говорил: «Никак у тебя не вытравить княжескую кровь!» Она очень много страдала. Батюшка принял ее радушно, посадил к себе на руки и в десять минут научил играть на фисгармонии. Когда Валя привела к нему свою мать цыганку, батюшка очень внимательно на нее посмотрел. Мне он объяснил, что эта женщина вовсе ей не мать, а украла ее у молодых хороших и богатых родителей. Потом он благословил ее сделать анализ крови. Со временем выяснилось, что родители ее живы, находятся за границей. Принадлежат старинному роду Шуйских, отца зовут Василий. Батюшка предсказал, что будет она женой священника и родит двух детей, мальчика и девочку (а в то время ей исполнилось только 15 лет).

После пострига у меня две недели было состояние безгрешия. Потом пошли искушения. Разнеслась молва, что я замуж выхожу. И спрашивают батюшку, зачем он постриг молодую монахиню (мне было 29 лет), ведь она замуж вышла. Он ровно пять минут сидел испуганный, а потом и говорит: «Ничего она не вышла. Это сплетни». И успокоился. Когда меня увидел, то сказал:

«Конечно, ты не вышла замуж, но надо потерпеть, когда на тебя наговаривают. Так положено, что-нибудь терпеть обязательно надо». За батюшкины молитвы я благодушно терпела.

Схимонахиня Мария

Матушке Серафиме было пророческое видение. Она считала, что откроют женский монастырь в Спас-Прогнани.

Батюшке неудобно было жевать корочки, и он их оставлял, а я рядом сидела и раздавала потом желающим, таких много было, и себе оставляла. Еще он любил кипяченое молоко. После обеда пели, очень любил Херувимскую...

Перед пожаром я видела, как отец Амвросий идет с востока в своей рубашке и несет в правой руке яблоко. Очень прозрачное, белое. Я подошла, поклонилась батюшке, и он мне отдал это яблоко. После пожара и кражи матушка Серафима решила перенести иконы к нам.

Помню, как Наташа рассказывала, что сидела у батюшки, вдруг он ей говорит: «Знаешь, кто к нам идет? К нам идет мать святая». И через некоторое время приехала мать Серафима (схиигумения).

Как-то раз перед днем батюшкиной памяти отец Амвросий явился мне во сне и говорит: «Все, мать, меня оставили. Никто теперь ко мне не приходит». Сказала я об этом матушке Мариамне (сейчас ей 81 год), погоревала она, а сил доехать нет – старая стала. Так и многие из нас – кто состарился, кто умер.

Матушка Елена (бывшая Евпраксия)

С батюшкой меня познакомила схимонахиня Гавриила, я была долгое время у нее в послушании. Она благословила меня большой иконой Матери Божией «Скоропослушница». Мать Гавриила рассказала обо мне батюшке, а он ей ответил: «Приведи ее ко мне, сделаю ей постриг».

Первое, что я получила от старца – исцеление. Однажды, когда гостила у него, ночью со мной сделался приступ. У меня были камни в почках, я кричала на весь дом. Отец Николай пошел в храм за Святыми Дарами, чтобы причастить меня. А отец Амвросий молился, чтобы прошли мои боли. К тому времени, как вернулся отец Николай, все уже прошло.

Владыка Серапион хотел, чтобы я приняла схиму, но без благословения духовного отца я не могла. А как приехала к нему, он мне и говорит, чтобы я привезла схиму (провидел разговор с Владыкой).

Батюшка постригал меня и в монашество, и в схиму. Когда по его благословению я привезла схиму, он оказался очень болен – температура под сорок. А тут еще отец Павел привез ему пять человек для пострига и стал уговаривать: «Батюшка, дорогой, вам Господь поможет. Им нужно обязательно постриг сделать». И тогда он пошел, а когда возвращался, у него слезы градом лились. Я говорю: «Батюшка, вам тяжело, вы устали?» – «Мать, мало сказать устал!» Я в первый раз видела его слезы. А утром он рано встал и говорит матери Анимаисе: «Сегодня займемся матерью Евпраксией». И. была я последней, кто принял у него схиму.

Наставления его помню всегда. Говорил: «Самое главное – быть кротким человеком». И сам пример тому показывал, был очень смиренный. Главное: смирение и терпение. На исповеди его основной вопрос был: «Твердо ли веришь в Бога?» Он провидел, что я сильно больная (страшные головные боли), правил больших не давал. Вечером, бывало, поужинаешь, а утром в воскресение он говорил: «Мать, ты причастись». – «Как же, батюшка, ведь я молоко ела?» А он отвечает: «Во славу Божию!»

Видела его во сне, схима на нем, вышитая золотом, вся горела. Я спрашиваю: «Батюшка, когда я умру, мы с вами увидимся?» Он улыбнулся и ушел.

Во втором сне я ему говорю: «При жизни вашей и после смерти мне ничего не дали от вас». Выносит он мне тогда из другой комнаты четки золотые и протягивает в подарок, тут я проснулась.

В третьем сне вижу его в блистающем облачении, и думаю, что же не предупредили меня, что батюшка будет соборовать? И вдруг он оборачивается ко мне и начинает помазывать.

Любил, когда ему читали житие Ефрема Сирина.

Никому не доверял чистить картошку и грибы, сам любил это делать.

Сказал мне: «Больше надо молчать. Говорливых в раю нет».

Матушка Агния (Суханова)

Приехали мы во Фрязево. Подошли к храму, никого нет, кругом одни могилки. Только кошка сидит, тогда я ее спрашиваю: «Где похоронена матушка моя?» Кошка обошла храм и привела нас к могилке матушки Серафимы (там она похоронена рядом со своей духовной матерью – Евпраксией).

Матушка Серафима была очень мудрая, только очень болезненная. У нее был ревматизм рук и ног, болели почки, желудок, головные боли, давление. И она при этом принимала всех людей. Неизреченная была у нее любовь к людям.

Есть такие страшные люди, которые посмотрят в глаза человеку, и того парализует. Однажды я встретила такого человека в поезде, когда ехала к матушке. Еле добралась, руки-ноги отнимаются. Говорю матушке: «Мне очень плохо!» И рассказала ей, что со мной случилось. Встали мы в три утра и пошли на источник великомученика Георгия Победоносца. Полили друг друга и исцелились.

Марья Афанасьевна

У меня была большая забота. Ко мне очень хорошо относился управляющий трестом, по национальности еврей. Так хотелось ему помочь, как человеку положительному, порядочному. Однако это представлялось особенно сложным, поскольку он из семьи иудейской, обрезанный. Приехала с этим к батюшке, а из-за народа подойти невозможно. Вот стою и смотрю на него издали (а надо уже и на поезд торопиться, в обратный путь). Батюшка и говорит мне: «Подожди». Садится за фисгармонию и поет: «Облечем тебя в ризу спасения...» – мне на прощание. Он обычно всегда так делал – провожал песнопением, в котором открывался весь смысл поездки. Поэтому я сразу поняла, что Леонид Константинович креститься будет. И через недельку я привезла его креститься.

Помню, у меня был приступ грыжи (приехали 21 декабря, на день памяти св. Амвросия Медиоланского). Бабушки старенькие пилят дрова, а я, молодая, прямо изнемогаю, а сказать стесняюсь. Потом намекнула батюшке, а он говорит: «Полезай на печку!» Так я и сделала. И с тех пор забыла, что у меня грыжа. Никто не удалял.

Обеды были у батюшки продуманы. Все было с толком. Несколько первых блюд, несколько вторых, каждый выбирал, что ему нужно. Никогда не пили чай после обеда, а пили квас, компот. Пили чай через два часа после трапезы.

Я считала, что церковное пение – вещь непостижимая. Мне хотелось петь, но я никогда не училась и боялась рот раскрыть. Только у батюшки пела. А когда исполнился девятый день после его кончины, пошла в храм подать за него записочку и предупредить священника, чтобы помолился за него особо. Встала для этого на солею, на ступенечку, а мать Клавдия меня поставила на клирос и сказала: «Больше ты отсюда не уйдешь!» И так 12 лет была я клиросной, а потом и ведущим певцом и ведущим чтецом. Вот такое чудо по молитвам старца, как прощальное благословение.

Там была школа монастырской жизни. Каждый, кто принимал постриг, получал от него индивидуальное правило. Служба начиналась в 7 часов и кончалась в 14–15 ч.

Все у него было можно. Можно яблоко съесть до Преображения. Очень людей любил. «Батюшка, ваши мальчики ругаются, сквернословят, играя в футбол». – «Это, наверное, не наши. Наши никто не ругается». Вокруг него какое-то родство образовывалось. Если увидятся где-то на стороне, то чувствовали, что встретились с очень близким человеком. Он накладывал отпечаток любви на людей.

Великий пост был. Порезали на стол батоны, а люди их не берут, думают – они скоромные. Батюшка и говорит: «Ну, чего? Берите хлебушек-то, берите! Он не скоромный. Я туда ничего не клал, а кто положил – тот отвечает». Батюшка благословил, и все стали есть. И еще всем хотелось после него хоть ложку съесть, если что-то останется в тарелке.

Другому подаришь подарок, он швырнет, посмотришь – где-то валяется. А батюшка каждую мелочь мог отметить, скажет: «Вот Машин. Она знает, что подарить». Никого не обижал.

Никому не давал такого, что было бы ему не по силам.

В жизни он никогда ничего не просил.

Ему все было хорошо. Никогда не видела, чтобы батюшка был чем-то недоволен.

От батюшки все уезжали как на крыльях, как с торжества, как с престольного праздника. И монашки вокруг него тоже были особенные, взять хотя бы Пульхерию, она стихами говорила. Я ей: «Матушка, телефон хочу себе провести». А она отвечает: «В дом телефон – душа из тела вон!»

Потом встречала много батюшек, но такой святости, такого благородства – нет, не встретила. Самородок, Господом подаренный. Всегда был мягкий, доступный, а когда служил – весь подтянутый, строгий, вызывал благоговение и страх.

Все старались поминовение ему подать в храм на такой-то срок. Даешь 100 рублей. Он спросит: «Это очень большая сумма. А у тебя дома-то деньги остались?»

Отец Николай послал меня к батюшке на постриг, сказал, чтобы поторопилась, а то отец Амвросий умрет и останусь без пострига, ведь батюшка болеет. Приехала после Крещения, а там все восстали, не пускают к нему. А мать Серафима все-таки настояла: давайте хоть инокиней ее пострижем!

Так и получилось, сразу после праздника. А потом еще раз поехала на Жен Мироносиц, чтобы мантейной монахиней стать. Меня подготовили быстро, мать Агния все сшила. Но он не хотел меня постригать при втором священнике, которого недавно назначили. Боялся его, хотя имел благословение патриарха Алексия делать тайные постриги. Трудное было время, от властей поставлен был второй священник, досматривал. Поэтому не в храме меня постриг, а дома у матушки Серафимы.

Жулик однажды пробрался на чердак, а оттуда в дом. Мать Анимаиса взяла и оглушила его топором. Батюшка ей говорит: «Ну зачем же ты так поступила? Он бы ничего нам не сделал, денег бы попросил». И ему: «Ну зачем ты залез? Пришел бы, попросил денег, я бы тебе дал». В суд не обращались. Забинтовали ему голову, батюшка дал денег и отпустили. А еще этого вора сильно испугал гроб, который батюшка себе на смерть приготовил, он у него в доме стоял.

Еще при жизни батюшки мать Анимаиса с отцом Никоном хотели новый дом строить, кирпичи даже приготовили. А батюшка не благословлял: «Да зачем строить? В этом еще можно дожить до смерти». После смерти батюшки дом его продали. А в новом жить не пришлось, отца Никона перевели на другое место, Анимаиса умерла, и все у них распалось.

Лидия (Иванова)

После батюшкиной смерти видела его во сне. Стоит в церкви, а я ему говорю: «Батюшка, я – грешная, помолись за меня». Батюшка отвечает: «Ты пойди возле алтаря попой, а я за тебя Господа Бога попрошу». И будто наяву: «Господи, прости всякие согрешения рабе Божией Лидии».

Второй сон видела, когда сильно болела. Словно в каком-то учреждении нахожусь, и там много монашек, чувствую, они кого-то ждут. Спрашиваю: «Кого дожидаетесь?» – «Сейчас увидишь». Идет отец Амвросий в облачении с крестом, проходит мимо меня, поднимается на солею. Батюшку награждают, повесили через плечо золотые звезды. Все горят огнем. Когда он опять проходил мимо, я ему говорю: «Батюшка, благослови меня!» Почему-то в руках у меня оказался камень. Он благословил и говорит: «Лидия, дай мне сюда камень, он тебе не нужен». И взял его у меня. Вскоре я совсем поправилась.

Дали нам покос возле батюшки. Надо сено копнить, а идет темная-темная туча. Вижу, что не успеваю, и начала плакать. Упала в овражек и лежу плачу.

А как выбралась оттуда, смотрю – стоит батюшка и возле него уже шесть копен, как на картине. А с ним матушки работали: Ани-маиса, Манефа и другие. Батюшка говорит: «Лидия, где же ты была?» – «А я Богу молилась, в овражке лежала». – «Ты, наверное, долго там лежала?» – «Да, я испугалась, туча большая находит». – «Ну, теперь пошли все чай пить». Час дня было. Приходим обедать, а навстречу идут к батюшкиному дому монашки, все мокрые, подрясники подоткнули, он их и спрашивает: «Откуда такие мокрые? Вы что, рыбу ловили?» – «До Софьинки везде дождь льет, а с края Софьинки уже солнце светит». Батюшка посмотрел на меня: «Вот так, Лидия, молиться надо, умолила, чтобы на твое сено Господь дождя не дал. А то, бывает, молитесь: Господи, прости меня, а помыслами далеко, кто знает – где. А помолилась усердно, и Господь сотворил чудо».

Когда батюшка лежал больным, я пришла к нему. Он не выпускал креста из рук и всех благословлял, говорил: «Пчелы, мед, сладость...» Умер, а крест так и не выпустил: «Я иду, а это ключ от рая».

Матушка Анатолия

Меня обижают все, а я пойду к отцу Амвросию, он скажет: «Господа обижали, Он тоже терпел». А сам помолится, и меня целый год не обижают.

Однажды спросила его: как надо молиться, чтобы остаться в Книге Жизни?

Батюшка ответил, что каждую пятницу вечером надо читать канон Всем Святым.

Две рабы Божии посетили батюшку и просили об исцелении. Одна просила его, а сама не молилась и не выздоровела. Вторая просила и сама усердно молилась – и поправилась.

Схимонахиня Еликонида часто жила в одном доме с батюшкой. Однажды она попросила у него: «Хочется поехать по святым местам». Батюшка ответил: «Живи около меня, тут тебе и Иерусалим и все святые места».

Мать Мариамна свидетельствует, что он говорил им: «Время осталось на нуле».

Жила так, что еле сводила концы с концами. Приедешь от батюшки, а мне неожиданно премию начислили. (Он сам знал мою нужду, я не жаловалась.)

Батюшка всегда был в трудах, топил печку русскую, сам кашу готовил, щи, самовар всегда разводил. У него был большой чугун, где он варил. Заказывал кадки в Малом Ярославце и солил в них грибы. Придешь к нему: «А я сегодня кашу варю, сейчас будет готова».

Галина Федоровна

Работа моя была трудная и опасная: то на самолетах, то на пароходах. Всегда брала у батюшки благословение. Несколько раз выходили из сложных ситуаций по его молитвам. Например, над озером Севан были большие воздушные ямы (даже В. Н. – конструктор – испугался), спаслись как-то и от бури в небесах. А один случай был особенно страшный. Не разрешали посадку ни во Внуково, ни в Домодедово. Сели почему-то в Шереметьево. Командир сказал потрясенно, что не знает, как приземлились, приборы отказали. У него заметно прибавилось седых волос. «Наверно, чья-то молитва помогла, Боже, мы чудом не погибли», – сделал он вывод. А я в это время думала: «Это батюшка Амвросий нас благословляет!» Никому не говоря, я всегда спокойно садилась в самолет и молилась за всех туристов.

Была такая Зина Утесова из Балабанова. Атеистка очень больная, находилась при смерти, а попала к батюшке. «Сразу поняла, что со мной разговаривает человек духовный, он вошел в мое сердце, и вдруг какая-то пелена с меня спала, и я получила облегчение, радость, забыла о болезни». Стала она в хоре петь и читать, изучила Евангелие и Псалтирь, рассталась с богатством.

«Трудно передать, какой я была, а какой стала», – говорила она о себе.

Умерла она вскоре после смерти батюшки. Видимо, жила только его молитвой, он ее поддерживал.

Матушка Анна (Из Хотьково)

Когда батюшка постригал, то наставлял: «Самое главное – делайте все по рассуждению». Правило больше давал через мать Серафиму.

Протоиерей Владимир Коженков

У батюшки на клиросе не хватало людей, поэтому он и мне предлагал петь. Хочу отметить его необыкновенное терпение, так как при всем моем желании научиться пению я не обладал ни голосом, ни слухом. Помню, однажды в двунадесятый праздник батюшка перед Херувимской потрогал меня за рукав и тихонько так, ласково спросил: «Володя, может, отдохнешь чуть-чуть?» И вот я, окаянный, 16 лет учился читать и петь в храме, но все безуспешно. После смерти батюшки чувствовал, что осталось нечто незавершенное в моей жизни, но крайне для меня важное. И вот все 10 лет, что я был старостой батюшкиного храма (после его кончины), ежедневно ходил к нему на могилку и жаловался, просил, умолял, чтобы батюшка не оставил меня таким негодным для церковной службы. Однажды пришел в храм, встал на клирос и что-то ужасно захрипело в горле. Боль страшная, охватывающая все горло, ну, думаю, теперь конец моему «вокалу», горло разрежут и трубку вставят! А к батюшке как ходил, так и хожу надоедаю: «Помоги! Исцели!» Прошло две недели, встал опять на клирос, все грезился какой-то голос совсем незнакомый мне. Болезнь потихоньку прошла, а голос остался. Появился впоследствии слух, пришлось и регентовать по случаю. Вот так все переменилось в мои сорок лет чудесным образом.

(Могу засвидетельствовать, что когда только познакомилась со старостой, заметила всякое отсутствие необходимых способностей, когда же встретились однажды после длительного перерыва, то удивилась, что он приобрел вдруг полный красивый низкий голос (только слуха не было). Через некоторое время изумилась, обнаружив, что развился и слух. Тогда-то впервые я узнала от него эту историю. Особенно поучительным видится здесь также то, что «не мерою» Господь дает Духа и что просящий получает и то, о чем просит, но и сверх того – благодать священства в свое время (по слову Евангелия: «...тем более Отец Небесный даст Духа Святого просящим у Него» (Лк. 11, 13)).

Всех жалел батюшка – и людей, и живность. Случалось, местные мужички захотят выпить, поймают батюшкину же курицу и несут ему как будто на продажу, она трепыхается у них в руках. Батюшка видит, что его курочка мучается, и «покупает» у них то за трешку, то за пятерку, словно он своей птицы не знает.

Мыкаешься, суетишься по мирским делам, себя забываешь, а тут придешь в храм – оказывается, двунадесятый праздник, стоишь и думаешь, что ничего не вычитал, не готовился, а душа просит исповеди, причастия, потому что болезни, немощи, грехи одолевают, а своих сил нет: «Господи! Ничего во мне нет! Ничего не могу, не исправлюсь никак, не укреплюсь, а как хочется в празднике Твоем участвовать, душой отдохнуть, порадоваться... Подойду к батюшке, что он мне скажет, так и будет». И скажу на исповеди как оно было, как не готовился, о празднике не знал и так далее. «Как быть мне, батюшка, такому грешнику?» А он скажет: «Ну ладно, Володя, Господу Богу веруешь?» – «Верую, батюшка». – «Никого не обижаем?» – «Да вроде не обижаем, батюшка». Еще несколько вопросов задаст, а потом: «Ну вот, а в следующий раз постарайся подготовиться», – и благословит причаститься.

Для сомневающихся приведу здесь отрывок из воспоминаний отца Василия Шустина о его встрече со святым праведным Иоанном Кронштадтским. «Батюшка приехал в Кронштадт к нам, отслужил молебен, выслал всех из комнаты и исповедал отца. После исповеди мне отец говорит: «Исповедуйся и ты у отца Иоанна», – и просил об этом батюшку. Но я не готовился к Причастию и ел в этот день мясо; поэтому я сказал батюшке, что и хотел бы приобщиться, да не могу. Тогда батюшка мне говорит: «Значит, ты не хочешь». А я опять отвечаю: «Батюшка, я не подготовлен». – Он же, не слушая меня, спрашивает категорически: «Хочешь или не хочешь?» Я, конечно, хотел и сказал ему это. Тогда он опять выслал всех из комнаты и сказал: «Маловер, что ты сомневаешься?» – и исповедал меня. На следующий день я приобщился в храме у него и с легкой душой вернулся домой».

Когда люди только начинают ходить в храм Божий, с ними надо быть особенно осторожным, чтобы не ошарашить кого-нибудь случайной резкой фразой, что бы найти для каждого необходимое ласковое слово, какой бы он грешник ни был, что бы из себя ни представлял. Человек с Божьей помощью может восстать из своего греха и пойти прямой дорогой к храму. Поэтому надо ему помочь, а уж никак не ругать его, не заставлять, лучше показать своим примером, как отец Амвросий, и лучше помолиться за него. Тогда человек выходит на нужную дорогу. Много таких случаев было у отца Амвросия: и дети родителей к вере приводили, и евреи крестились, и католики.

Батюшка знал весь свой приход, примерно девятнадцать деревень. Приезжал христосоваться на Пасху, освящал поля, на могилках бывал, на захоронениях воинов наших, панихидки служил, освящал источники и так далее. Батюшка имел великолепную память до последнего дня жизни.

Чудесным образом вернулась в наш храм икона великомученика Победоносца Георгия. Ее шпана украла из храма вместе с серебряной лампадкой. И я принял решение ехать к владыке Никону, а властям не докладывать, а то закроют храм на неопределенное время. И в приемной увидел ее вместе с другими отреставрированными иконами – в серебряной ризе. Я рассказал все владыке, а он благословил взять ее для храма.

Очень трудное дело было храм отремонтировать, власти обычно препятствовали. Уполномоченный по делам религии Рябов прознал, что какие-то работы ведутся, вызывает к себе и велит, чтоб «гвоздя без нас не вбили!» Еще материальные трудности одолевали: не хватало трех тысяч рублей, чтобы расплатиться за работы. А тут возвращаемся с казначеей от Рябова, встречает нас схимница Ангелина и протягивает мне деньги: «Сегодня на могилке отца Амвросия встретила женщину всю в темном, она подала три тысячи и сказала: отдай!» «Где же она?», – «Не знаю, – сказала матушка растерянно, – куда-то подевалась!»

Мать Серафима говорила в свое время, что ей в сонном видении являлась Царица Небесная и сказала, что «этого места монашеского не оставлю». Возможно, и тут Она нас выручила по молитвам старца. Храм свой оберегает (Ее предел – Благовещенский). Место это действительно монашеское, ведь батюшка совершил восемьсот с лишним постригов. А в память чудесного обретения денег наши матушки обратились к иконописцу Борзову с просьбой написать образ Божией Матери Всечестной Игуменьи; так он появился в нашем храме.

Снов-то я вообще никогда, милостью Божией, не вижу и не верю им. А вот батюшку Амвросия дважды-трижды видел. Как будто мы находимся в храме Спаса Преображения, батюшка выходит из Царских врат в блистающих ризах (смотреть просто больно) и благословляет всех людей, кто есть в храме.

И второй раз удивительно видел. Стоит так же в храме, имеет вид столетнего старца, так же сияют на нем ризы. А я нахожусь в алтаре, и он оборачивается к Престолу, и я его вижу молодым-молодым. И я хочу подойти к нему спросить: «Батюшка, что это такое?» А он показывает пальчиком, что не надо. Когда проснулся, стал я раздумывать, что это значит, почему он так преобразился, почему молодой такой? Не потому ли, что в Царствии Небесном все будут у Господа молодые? Да и сам храм-то – Преображения!

Когда лицом к людям стоял, был своего возраста, как в земной жизни, а как к Престолу-то, к Господу, повернулся, так и молодым сразу стал. Думаю, имеет батюшка дерзновение у Бога и молится там за нас, как обещал. Стоит там в блистающих одеждах, ризах белых как снег, «как на земле белильщик не может выбелить» (Мк. 9, 3).

Виктор Николаевич

Батюшка рассказывал, что у них в Оптиной была купальня, отделанная, деревянные ступеньки которой спускались в воду. Особенно любил купаться там один блаженный монах, даже зимой, и часто брал его с собой: «Пойдем вместе, ты мне одежду подержишь». Батюшку трясло на морозе, а блаженный знай себе кунается да приговаривает: «Иди об меня руки погрей, положи мне на спину, смотри, какой я горячий!» Потом батюшка помогал ему одеваться, от мороза руки его «совсем закручивались», почти не владели, а одежда – одно название, тоненькая, да рваненькая. Валенки дырявые, отец Амвросий (тогда, конечно, он еще послушником был – Василием) жалел блаженного и говорил ему: «Ножки-то у тебя совсем замерзли!» А тот отвечал: «Нет, ничего, видишь две дырки: через одну снег насыпается, зато через другую высыпается».

Приехал как-то в монастырь Владыка. Блаженного этого хотели спрятать, не пускать на встречу. Он же, как на грех, вдруг откуда-то появился. А архиерей – строгий: «Кто это у вас тут такой рваный ходит?» – заметил его и распорядился позвать. Все смутились, испугались, только блаженный подходит к нему с военной выправкой да вдруг и говорит: «Благословите, ваше высокоблагородие!» Он его благословил, а тот хватает палку и начинает делать рекрутские приемы: «Шагом марш! Кругом! Коли!» И на архиепископа палку наставляет. Ну, начальство монастырское возмущается и блаженного велит прогнать. А за трапезой Владыка открывает, что он бывший военный, очень строгий, и муштрой занимался, ревность не по разуму проявлял.

И еще впоследствии выяснилось, что блаженный-то ему своим приемом мученическую кончину предсказал.

Однажды я к батюшке приезжал с одной женщиной – регентом хора, так она его спрашивала о том, как надо делить церковные сборы на певчих, и предполагала, что надо поровну всем деньги давать. А на это ей батюшка рассказал такой любопытный случай из своей монастырской жизни. Ждали приезда Владыки, он регентовал. И в самый ответственный момент, когда надо было солировать, его лучший бас вдруг молчит. Отец Амвросий спрашивает его: «Ты что молчишь-то, Федя?» А он ему и отвечает: «Ты же денег-то даешь всем ровно, вот пусть Мишка и запевает!» Но Михаилу это было не по силам, пришлось батюшке самому запевать. И так понял батюшка, что если у человека есть и дар и старание, то следует его отметить, поощрить больше, что уравниловка не подходит. Поэтому впоследствии он делил кому больше, а кому поменьше, певчим это не повредило, стали они усерднее трудиться, и работа пошла очень споро.

Был у него забавный случай с хором мальчиков. Один из них, солист, которого все любили, очень шалил. И вот батюшка махнул в его сторону рукой: «Ну ты, такой-сякой, перестань баловаться!» А шалун нарочно упал и лежит как мертвый. В храме на почетном месте князь стоял, и когда служба закончилась, то он сказал батюшке: «Отец Амвросий – ваше исполнение высочайшего уровня, нам всем нравится, но разве можно так бить детей – сразу наповал!» А у батюшки к детям была редкая любовь.

Неоднократно от монастыря посылали монахов (в том числе и батюшку) собирать деньги на нужды обители. Однажды они втроем долго ходили и проголодались, решили в трактир зайти, и тут их остановил на улице какой-то большой, хорошо одетый барин, заговоривший поначалу очень строго с ними. Они испугались, подумали даже: не городовой ли это? А один из них на его вопрос, кто такие и что тут ходят-бродят, ответил как-то очень удачно, в рифму, он был немножко блаженный, этот монах. Тогда барин широко улыбнулся и представился. Оказалось, что это Ф. И. Шаляпин, он объяснил им, что на самом деле понял, кто они, что любит странников и просто хотел с ними немного пошутить. Он попросил разрешения угостить всех в трактире. Во время обеда расспрашивал очень подробно о жизни в обители, чем питаются, какие обязанности выполняют и прочее. Все было очень вкусно (и даже вина налил). Ответы монахов его весьма занимали, он просто светился радостью. А у батюшки сердце ликовало от такого общения, тем более что Шаляпин им даже спел. Через всю жизнь отец Амвросий пронес к нему любовь и интерес.

В связи с именем певца невольно встает в памяти такой случай. Однажды собрались у батюшки молодые священники, и вот, когда матушки оставили их одних, они завели с отцом Амвросием такой разговор. То жаловались на грехи людей, то на неустройство храма, то на трудности служения. И такая от этого легла на душу тяжесть, что старец, обращаясь ко мне, сказал: «Виктор, ты достань-ка патефон из-под моей кровати!» Залезаю и вижу, что патефоном батюшка называет проигрыватель «Вегу-350». Поставил его на стол, а он и говорит: «Возьми там же пластинки». – «А тут только Шаляпин, батюшка», – отвечаю. – «Любую ставь!» Тут кто-то и замечает: «А может, не надо, все-таки ведь Великий пост?» Батюшка посмотрел на него и говорит: «Уж лучше Шаляпина слушать, чем такие разговоры!»

Однажды, хвастаясь своими певческими успехами, я с гордостью сказал: «Батюшка, я пел «Кресту твоему».., так жахнул на весь храм!» Батюшка отозвался: «Да-да, это хорошо, молодец. Ты знаешь, у нас в Оптиной рассказывали про какого-то старца, точно не помню кого. Что пришел к нему дьякон и стал хвалиться своим голосом, что такой мощный, чуть паникадила ни качаются! И при этом он, конечно, немного гордится своим басом. Старец отвечает: «Конечно, это надо исповедать. Ну, а чего ты гордишься, брат? Вот у нас, например, за 12 км отсюда бык каждое утро как заревет, а слыхать, словно рядом! А тебя-то только в храме слышно, и ты гордишься».

Помню, батюшка рассказывал, что старцы посещали не каждую Литургию. И вот если в такое время навестить кого из них, то старец угостит обязательно чаем, но без хлеба (во время службы не полагалось), а чай считался утешением.

В субботу днем батюшка ходил в баню. Как-то раз и я с ним отправился. Если в такой день он чувствовал себя неплохо, то отказывался от помощи и поддержки, всегда старался делать все сам, только по необходимости иногда подхватывали его под руку, настоящий монах был в этом стремлении делать все самому. Тазы, помню, такие толстые, из дерева вырубленные были. Подставил ему один под ноги, веников туда накидал. У батюшки ноги очень плохо поднимались, тут мне пришлось немного помочь. Кошмар какой-то, а не ноги, словно за холодец берешься: ниже колен – все черные, а выше – коричневые, какие-то язвы, течет все! «Батюшка, да как же вы стоите? Никогда не замечал, что вы так болеете сильно, ведь это же боль какая ужасная?» – «Чего, Виктор, иногда как кинжалами. Бывает, на кинжалах стоишь». Очень запомнилось это его выражение.

Батюшка рассказал нам поучительный случай про жизнь в Оптиной. Там к старцам приставляли молодых послушников, чтобы они ничего лишнего в голове не имели, а когда

«установятся», тогда их можно и в иеромонахи рукополагать. И вот батюшка вспомнил, что один старец был по временам подвержен раздражению и такой грубоватый, даже и стукнуть мог, строгий очень. А послушник его был такой преданный, такой внимательный. И умерли они почти в одно время. Сначала старец, а за ним – послушник, который вдруг как-то стал таять на глазах и ушел. Забрал с собой его старец, не дал ему больше грешить. Одно время и отец Амвросий за этим старцем ухаживал.

«Какие же, Виктор, у нас простые монахи были!» – рассказывал батюшка. Вот сводит своего старца в баньку, приведет в келью, самоварчик поставит, скажет: «Вы уж пейте, батюшка, а я побежал, а то наша баня закрывается, надо бы успеть помыться тоже! Вы не волнуйтесь, я быстренько, быстренько!» А старец скажет: «Да что – быстренько, ты мойся, мойся». – «Ну, батюшка, а сколько мне ковшей?» – «Ну, прямо три на себя лей! Три ковша. Три ковша лей!» Бежит этот послушник в баню, а мы там в бане над ним подшучиваем, знали, какой у него старец строгий: «Ну, сколько он тебе разрешил?» – «Да ладно вам смеяться!» А сам первым ковшом обольется, размажет грязь туда-сюда, вторым – вроде моется, трется, трется. «Третьим-то уж обольюсь, обольюсь!» И вроде вымылся, побежал скорее к старцу. Умилительно мне было это слушать, про такое послушание, про такую простоту и незлобивость, про мудрость.

Однажды вел его под руку, а он говорит: «Плох я стал, Виктор, да, плох». И как-то повернувшись ко мне (у него на ухо получилось), добавил: «Я ведь боюсь, как бы чашу не выронить! Мне бы помощника».

Я вот теперь только осознал, как мирное состояние души старца настолько мощно действует на людей, что не надо никаких слов. Просто вот сиди около него, и в тебе все уравновешивается, все приходит в гармонию.

Много к батюшке людей приезжало, были и богатые, и представительные, на машинах приезжали, и даже владыки. Кто-то там в деревне «подстукивал». Ну, естественно, милиция навещала, интересовалась. Кто откуда, где прописан и т. д. Батюшку это нервировало часто, но он как-то хорошо умел выходить из этих ситуаций. Помню, сидим как-то с батюшкой, в это время мотоцикл подъезжает, два милиционера выходят и направляются в дом. Мать Анимаиса кричит: «Батюшка, что делать-то? Народу полный дом!» Как раз перед Пасхой было, много паломников. «Пусть они сидят на месте, не показываются», – отвечает старец. Заходят уполномоченные: «Здравствуйте! Нас начальник прислал, мы должны сделать проверку паспортного режима, – и так далее и тому подобное, да еще грубо так: секту тут развели, безобразие какое! Сейчас мы вас выведем на чистую воду, всех разгоним!» А батюшка сидит смирно и говорит: «Матушка, матушка, ты давай немножко винца!» – «Никакого вина, мы на службе, нам нельзя». – «Да как же так? Вы пришли, вы намерзлись на мотоциклах. Давайте...» И вроде незаметно вино появилось, батюшка им налил в стаканы: «Давайте за здоровье». – «Будем здоровы, будем здоровы!» – чокнулись, выпили, потом еще раз, посидели-посидели и... «Батюшка, ну вас. Давайте как хотите, мы поехали». И уехали. И так хорошо все получилось, сразу понятно стало, что они обыкновенные люди, хоть и в форме, все в них сразу утихло, проняла и их батюшкина мирная домашняя обстановка, посмотрели-посмотрели, да домой поехали.

Помню, гостили как-то у батюшки, он нас чаем утешал, разговаривали, хорошо так, спокойно, радостно, как в раю. Но надо и в обратный путь собираться, а батюшка нас оставляет: посидите еще, подождите. Задержались по его слову, и думаем, что уже не один поезд прошел, время-то к одиннадцати ночи подходит. Ну, отпустил нас батюшка, пришли на станцию уже в двенадцатом часу и понять не можем, что происходит: народу полна платформа, буквально и встать негде, крик, шум, толкотня. Кое-как взобрались, на наши вопросы люди отвечают, что где-то была авария и несколько поездов один за другим отменяли. Тут приходит электричка; естественно, нет никакой надежды на нее попасть. А я в буквальном смысле поджал под себя ноги, и меня внес в вагон поток людей. Сидя на лавке в вагоне со своими друзьями, я вдруг опомнился и понял, что мы все попали в поезд и едем домой. И только тут с умилением вспомнил о батюшке: он заранее все знал и в поезд нас посадил!

Священник Александр Троицкий

Есть воспоминание одной матушки, что однажды отец Амвросий после венчания во время трапезы вместо «Многая лета...» спел «Со святыми упокой...» к ужасу всех. И действительно, оказалось, что кто-то из венчавшихся вскоре умер.

В первые годы после смерти отца Амвросия некоторые отмечали поминки у отца Никона, а некоторые в храме.

Года полтора после смерти отца Амвросия вещи его находились в его келий в неприкосновенности, и никто в них не рылся. А позже, зимой, в январе, я обнаружил полное разорение на старом месте. Накануне переехали в новый дом, батюшка нагрузил тележку и говорит: «Пошли!» А на новом месте все было не устроено, фотографии, бумаги лежали россыпью и можно было полюбопытствовать. На некоторых рукой отца Амвросия были надписи. Например, на одной фотографии из Оптиной была стрелка к конкретному дому и надпись: «Здесь жил паромщик такой-то». Или была фотография одного батюшки, а на обороте надпись: «Он мне валенки свалял. И очень хорошие». Разные бытовые подробности были отражены на этих фотографиях. И среди всего прочего я нашел тетрадку в твердом переплете, не фабричного производства, разлинованную. И эта тетрадка почти полностью была заполнена рукою отца Амвросия с заглавием крупным старческим почерком «Автобиография схиархимандрита Амвросия Иванова». Написана немного в официальном тоне, и в то же время там были такие подробности, которые не пишут в документах. Кто был старцем, кто настоятелем, кто чем занимался в скиту. Я переписал ее дословно для себя без повторов и ошибок (часть сведений из этой тетради помогла написать биографию Старца. Слава Богу, что было написано батюшкой несколько вариантов, все они очень пригодились. А одна тетрадь была дана батюшкой монахине Неониле на сохранение с такими словами: «Приедет к тебе из Лавры отец Н., она будет нужна». Действительно, много лет спустя, в зимний праздник Преподобного Серафима Саровского приехал отец Н. (лаврский монах) и взял тетрадь, с тем чтобы можно было написать о жизни батюшки книгу. Тетрадь эта и легла в основу данной книги).

Судя по тому, кто бывал на поминках, отец Амвросий вырастил и благословил многих батюшек. Однажды встретил в гостях у старца отца Виктора Мамонтова, он еще мирянином был в то время, преподавателем пединститута. Владыка Никон приезжал, владыка Донат с молодым дьяконом Донатом (в шутку их называли владыка Донат с молодым Донатиком), отец Леонтий из Нижних Прысков (возле Оптиной), отец Трофим Гвоздин (жил рядом с монастырем преподобного Пафнутия Боровского), игумен Мефодий, еще батюшка из Уссурийска, который был мальчиком, когда познакомился со старцем, дьякон Арсений и многие-многие другие.

Отец Амвросий показал, где его похоронить, есть даже такая фотография, на которой он стоит на месте его будущего погребения у храма. При этом он предсказывал: «похороните меня, а потом будете водой поливать». И действительно, не прошло и полгода, зимой в храме случился пожар. Приехала пожарная машина, встала прямо на могиле и все залила водой.

Очень уважал отец Амвросий писателя Сергия Нилуса и благословлял его читать.

Известно, что все, что делалось отцом Амвросием, благополучно разрешалось. Будто он распоряжался всем, в том числе и транспортными средствами, которые, как правило, находились в совершенном беспорядке. Когда надо было куда-то доехать или вернуться, каким-то непостижимым образом все устраивалось. Но это воспринималось как должное.

В августе умер отец Таврион в Рижской пустыньке. Мы узнали об этом, находясь у отца Амвросия, и взяли благословение поехать туда. Правда, мы не предполагали, что успеем на погребение, а батюшка говорит: «Вы приедете прямо на похороны. Что здесь, долго, что ли? Тут в Ермолино самолетов сколько хочешь!» (Ермолино – военный аэродром недалеко от Балабанова.) Вроде поюродствовал батюшка, но это дало направление нашим мыслям, и мы по его благословению поехали в Москву, во Внуково. Сразу сели на самолет, и в тот же день были в Риге. На что, конечно, не рассчитывали.

Однажды при жизни батюшки я был у него в храме на Пасху. Прихожан мало, большинство приезжих паломников. Зато около храма большое количество хулиганов по кустам сидело. А в другой раз приезжал в начале 80-х, до 1000-летия Крещения Руси. В обществе еще не произошло существенных изменений, но никаких хулиганов уже не было в помине, будто все неожиданно выросли, не было уже ни беспорядков, ни шума. Народу гораздо больше, много местных. Тогда священником служил пожилой отец Виктор, контуженный, у него матушка монахиней стала. Оба они уже умерли. Я так понял, что при жизни отца Амвросия ему надо было понести это поругание. Притом, что его ценили и приезжали к нему, случалось и безобразие. Старца везут на тележке, местные смеются, пальцем показывают. Это больно было все видеть, слышать. После же его смерти там такое благолепие установилось, столько народу пришло, столько причастников. Конечно, и приезжие, но не так много, как при жизни отца Амвросия. Тогда были преимущественно приезжие, хотя местные тоже, но как-то не отличались благочестием. А вот после его смерти – совсем иная картина. И это за такой короткий промежуток времени, что никак не могло естественным путем произойти. Какое-то беснование творилось вокруг, и – вдруг совершенно прекратилось без всякого человеческого участия.

По словам батюшкиных чад (схимонахини Софии, инокини Веры и других), его любимой песней была «Житейское море», не раз он пел ее вместе с ними.

Житейское море

Играет волнами:

То радость, то горе

Всегда перед нами.

Никто не узнает,

Никто не ручится,

Что завтра с ним станет,

Что может случиться.

Сегодня ты весел

И жизнью доволен,

Раздолья круг тесен,

А завтра ты болен.

И может быть, завтра

Сырая могила

Возьмет безвозвратно

Кипучие силы.

Хоть счастье пригрело,

Но ты не гордися,

Нельзя сказать смело:

Ешь, пей, веселися.

Богат ты сегодня,

Пируешь роскошно,

Но волю Господню

Узнать невозможно.

И может быть, завтра

Больной и с сумою

Пойдешь ты скитаться

С горючей слезою.

Так в море житейском

Волна за волною

Сменяются резко

Под нашей ладьею.

Наш Кормчий пред нами,

Впери в Него очи

И с бурей, с волнами

Борись среди ночи.

(Слова митрополита Иосифа Ростовского)

А еще одна песня, которую батюшка тоже любил, «Дайте крылья...»

Дайте крылья, дайте волю,

Крыльям волю развязать,

Я заброшенную долю

Полечу ее искать.

И на Родину святую

Я направлю свой полет,

И узнаю мать родную,

Как она теперь живет.

Там вседневные заботы

Тяготят ее всегда,

И душевного покоя

Она не видит никогда.

Иль тоска ее сгубила,

Или с горя умерла,

Ее родимая могила

Вся травою заросла.

Над могилой опущусь я,

Над могилой дорогой,

И головку приклоню к ней,

Оболью ее слезой.

Как ни буду горько плакать,

Получу ее ответ,

Как мне сердце не сказало,

Что ее уже и нет?..

Невольно вспоминаются трогательные отношения матери с сыном, ее горькие слезы во время их свидания в тюрьме, их долгую разлуку.

Схимонахиня Серафима (из Дивеева) вспоминала, что батюшка исполнял иной раз что-либо на фисгармонии «неизвестного композитора», однако она понимала, что в этом случае он играл ей свою музыку. Так что это тоже был его дар от Бога.

А однажды на день батюшкиной памяти кто-то принес тетрадь, где батюшкиной рукой было написано стихотворение, сочиненное им самим.

Молитвенная песнь души, стремящейся от тленности земной к вечности небесной

«Слава, слава в Вышних Богу!» –

Дух мой радостно воспой,

Я стремлюсь к тому чертогу,

Где Жених Сладчайший мой!

Иисусе мой Сладчайший,

Мне на помощь Ты прииди,

Всех благ мира мне дражайший,

Мою душу освяти.

Ты Один моя надежда,

Моя радость в жизни сей,

Ты покров мой и одежда,

В скорби я Тобой живлюсь.

О, Пресладкий Искупитель,

Дай Свою мне благодать,

Девства моего Хранитель,

Будь Ты мне Отец и Мать.

Мира прелести – забавы,

Прочь идите от Мене,

Все вы – лестные отравы,

Я бегу вас как огня!

Славой вечной восхищаюсь,

Суетой не льщусь земной,

Ежечасно утешаюсь

Той небесной красотой,

Где святые все собором

И бесплотных лик Духов

Воспевают райским хором:

Свят Господь Бог Саваоф!

Где в торжественном сиянье

Богоматерь предстоит

И на Землю с состраданьем

И любовию глядит.

Дух и сердце веселится,

Что ты Бог мой и Отец,

Я от мира удалился,

Чтоб достигнуть мне небес,

И в пустыне поселился,

Не страшась скорбей и слез.

Повсечасно я стараюсь

Мыслить только о святом,

Славы мира удаляюсь,

Забывая о земном.

Одного в душе желаю:

Чтоб с Христом мне вечно жить,

Для Него скорблю, страдаю,

Крест Его хочу носить.

На Тебя я уповаю,

Мой Спаситель и Творец,

И на помощь призываю,

Твой стремясь носить венец.

Я к Тебе подъемлю руки,

Сердце в жертву приношу,

И, терпя земные муки,

Блага райского прошу.

Силою Твоей Святою

Укрепи меня в скорбях,

Чтоб я мог душой живою

Веселиться и в слезах.

Ты услышь мой стон сердечный,

И вонми душе моей,

Всемогущий и Предвечный,

Милостью утешь Своей.

Дух надеждою живится,

Что под кровом я Твоим,

Сердце все к Тебе стремится,

Не прельщался земным.

Если Ты всегда со мною,

То кого я убоюсь?

Только под Твоей рукою

Ничего не устрашусь.

День и ночь в слезах: молитвы

Пред Тобою, Царь мой, лью.

Помоги мне в тесной битве,

Спаси Своею милостью,

Я сердечными очами

Созерцаю Твой чертог...

Очень жаль, что не обнаружены ноты этой песни к Богу...

Письма семье матушки Любови

†

Дорогим моим Духовным чадам мон. Любови, ин. Вере и отр. Наде.

Поздравляю Вас и маму Вашу со днем Ваших ангелов Св. муч. Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Молитвенно желаю Вам доброго здоровья, а наипаче душевного Спасения,

Ваш смирен. Богомолец Архим. Амвросий И-в.

†

Христос с нами.

Дорогая о Господе мон. Любовь! Даю вам 15 рублей на валенки. Купите с длинными голенищами. Я видел у вас есть валенки, но короткие голенища, а зимой холодно, нужно, чтобы было тепло и ногам. Еще сердечно благодарю за поздравления меня с Днем Ангела.

†

Христос посреди нас и Вас.

Дорогая о Христе ин. Людмила! Ваши два письма я, арх. Амвросий и м. Серафима, получили и сердечно Вас благодарим за сообщение, что Вы болеете, и как хорошенько поправитесь, то приедете к нам. Многоуважаемая инок. Людмила, настоящим Вам сообщаем: мы пока все живы, того и вам желаем.

Наши новости: вот уже три недели мы не служим в церкви, уполномоченный запретил служить, потому что сняты с работы церковная староста, казначея и псаломщица. Но обещают разрешить служить. А у м. Серафимы сейчас живут Маргарита мордовка и еще мон. Мария издалека. Мон. Мариамна уехала в Москву и сказала: я больше не пойду к м. Серафиме, пусть кто еще походит за Херуви-мой, как я ходила. И мы не знаем, чем ее (т. е. Маргариту) обидела мать Серафима. Поехала со слезами и всем говорила: больше никогда не поеду к м. Серафиме.

Затем приписка. Я Вам и вашей маме и всей вашей семье кланяюсь и желаю всех благ. Остаюсь Ваш, смиренный Богом,

архимандрит Амвросий Иванов. 1975 года февраля 22-го дня.

†

Христос посреди нас есть и будет. Дорогая о Господе Духовная чада ин. Людмила! Ваше письмо я получил, великое спасибо Вам за память и за пожелание нам всех благ от Бога, взаимно и мы все Вам кланяемся: я и м. Серафима и Анимаиса и все, которые вас хорошо знают.

А мать Херувима умерла 27-го марта. На похоронах было очень много народу, похороны были в Воскресение на 2 неделе Великого Поста. Обед, т. е. поминки в сторожке стряпала мать Агния и другие, которые приехали на похороны, всех было 70 человек, и все монашки из Москвы и из других мест. Харчей для поминок навезли очень много, даже осталось, не поели.

А что Вы обещаетесь к нам приехать, это очень хорошо. Мой привет и благословение Божие да будет с Вами и да хранит Вас Господь на много лет во Славу.

Остаемся Ваши богомольцы Архим. Амвросий и все Ваши матушки.

1975 г. 1 января.

†

Христос посреди нас.

Дорогая о Господе Пелагея Трофимовна, я, недостойный схиархимандрит Амвросий, священным долгом считаю поговорить с Вами вот о чем. Я благословил Вам м. Любовь во псаломщики. А инокиню Веру я очень жалею, что Люба берет ее с собой помогать ей в службе. Это для Вас очень хорошо и полезно. Но мне хотелось, чтобы Вера у нас всегда пела, так как у нас ни одного альта нету. Я буду ей платить 20 рублей в месяц из своей пенсии. Я получаю 100 рублей, мне хватит 80 рублей. А если Вы будете ей платить 20 рублей, то пусть поет у вас. Вера (нам) очень нужна на клиросе вот почему: у ней грамота хорошая, она стихиры поет твердо и ясно, а у нас певцы старые и малограмотные, плохо разбирают написанное. А еще скажите, как у вас с пропиской Веры? Если у Вас ее не пропишут, то мы ее пропишем как уборщицу в храме и петь будет у нас за 20 руб. в месяц. Если у Вас есть (на клиросе) грамотные, то они помогут м. Любови. А еще мне хочется знать, как мать Любовь будет к Вам ходить грязною осенью? А зимой еще хуже. У них здесь свой дом, живут: мать схимница София, ин. Вера, Надежда и псаломщица Любовь. А если им к Вам переехать в сторожку, будет тесно приходящим прихожанам погреться зимой. Да и ходьба до Балабанова зимой и осенью – плохо, темно, грязно и холодно. Намокнешь и простудишься, не только служить и петь, но и говорить не сможешь. Итак, дорогая Пелагея Трофимовна, над этим последним вопросом нужно серьезно подумать, как избавить от всех этих невзгод и холода зимой и осенью?

Да, правда, это летом хорошо, и есть возможность все это перенести. А ходьба и езда (зимой) к вам невозможна. Один исход из этого положения – всей семьей переехать на Рябушки на всю осень и зиму.

А как сейчас у Вас дело обстоит, так нет возможности. Остаюсь Ваш, смиренный Богом,

схиархимандрит Амвросий Иванов.

1977 г. 18 июля.

†

Христос Воскресе! Дорогая о Христе Воскресшем Иисусе Господе нашем, монах. Люба!

Вчера у меня были две крестьянки и жаловались на Вас, что и Вы подписались против батюшки, что о. Иван нехороший, его нужно уволить, а нового взять. Они мне сказали, что Вы и староста Зимина, и казначея старая просят Вас, чтобы и Вы подписались, что батюшка нехороший, нужно его прогнать. Я Вас, Любу и Веру, прошу: не слушайте бывшую старосту и казначею. Как они хотят, так и делают, а вы не подписывайтесь под кляузами. Вам все равно, о. Иван или кто другой служит Богу во славу Божию.

Я, конечно, твердо знаю, что Вы, Любовь и Вера, найдете себе место, Вас везде возьмут в певчии...

Затем простите, а наши против Вас, о. Николай и мон. Анимаиса.

Прошу св. молитв.

Схиархимандрит Амвросий Иванов.

†

Дорогая м. Люба!

Подательница сего письма мон. Вера. Она привела знакомую свою р. Божию, и у вас будем постриг совершать. Приими, у вас будем постригать и споем: «Объятия Отчи»... Я приду к вам, и у вас будем делать постриг.

Схиархимандрит Амвросий Иванов.

†

Христос посреди нас.

Дорогая о Господе м. Любовь, мне мать Александра все рассказала, как Вы служили на Рябушках, и кто служил: отец Павел, отец Трофим, отец Борис. И как угостились. За все слава Богу! Чтоб так и было всегда хорошо. К вам идти – все время дождь, в валенках плохо...

Остаюсь Ваш смирен. Богомолец

Схиархим. Амвросий Иванов.

Отрадно сознавать, что наше время ознаменовано восстановлением разрушенных обителей. Сейчас идет большая работа по.восста-новлению батюшкиного храма. Оставшиеся в живых батюшкины чада с надеждой ожидают создания уже не тайного, а явного женского монастыря на месте его святого служения, что предсказывала в свое время матушка Серафима.

Отец Иоанн Крестьянкин, современный старец Псково-Печерского монастыря, ответил сомневающимся, чтобы не имели уныния и устали, возводя и возрождая храмы Божий, и в объяснение необходимости этого привел слова Святого Евангелия: «...еще на малое время свет есть с вами; ходите пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма» (Ин. 12, 35).