Потерянный рай

Первый человек Адам появился с широко открытыми глазами, как ребенок, смотрящий пристально на незнакомый предмет. Зрение и слух, какое-то ощущение от прикосновения… все это рождало чувство, похожее на удивление; может быть и страх, первый страх души перед бытием. А когда ощущения от каждого предмета соединялись и сливались, то чудом возникало представление, понятие, кале какая-то внутренняя, незаметная работа – первое, свежее и девственное представление о мире в его целом и частях, сличение, сравнение, установление сходства и различия, то есть все то, чем занимается детский мозг, в первозданной свежести и нетронутости.

Адам обладал двойным знанием, по двойственности своей природы, знанием внушенным, от Бога, и знанием приобретенным. И последнее его знание было также двойственным: 1) чувственное или феноменальное знание через органы внешних чувств и 2) созерцательное или нуменальное знание идей, существ и сущностей того мира, который стал невидимым.

Как ребенок имеет родителей, няню, которые ведут, наставляют и учат, так и первый человек имел рядом с собою… Бога как Отца, мать, няню… Родитель, наставник и учитель покидал своих детей, уложив их спать. А утром приходил вновь… Сколько времени продолжалась такая жизнь, неизвестно. Может быть, годы, десятилетия. Все больше и чаще оставлял их Отец одних, взрослых детей. Они уже не боялись, привыкли ко всему, узнали окружающую их природу и обстановку и смотрели на все как на свое. Природа, лес, сад, поле и животные оказывали ему трогательные знаки внимания, подчинения и преданности, восхищения. Можно играть с ними целые дни; человек понимал их язык, все языки полевых животных и птиц. Свет, исходивший от человека, пронизывал все, а животные льнули к этому свету и как бы купались в нем. Он был солнцем для животных, земным солнцем. Звуки человеческого голоса были для животных музыкой, вызывали трепет.

Очень рано, с первых же дней, познал человек свою власть, свое первенство и был счастлив, что может снисходить к другим живым обитателям земли как равным. Не было ни гордости, ни чувства превосходства, а скорее чувство ответственности перед низшей братией. Присматриваясь к окружающему миру, к самому себе и к своему собрату, человек начал присматриваться к Отцу. Если он видел свое превосходство над окружающим миром, то к Отцу у него было другое отношение. Сила, исходящая от Его Слова, Его голос, Его вид, Его бесконечное превосходство в знании всего и всех. Как ребенок удивляется своему отцу и матери, взрослым, так и они. Отец был взрослым для них. Если все склонялись перед человеком, то еще более склонялись все перед Отцом, и человек сам научился склоняться перед Ним, чувствовал восторг, близкий к экстазу, как и животные в отношении к нему, человеку. Этот священный трепет еще больше возносил человека и вел по пути совершенства. Экстаз Адама был натуральный, психопневма (дух и душа) не отделялись от тела, так как тело было легкое, чистое, не отягощенное грехом.

Адам видел ангелов, следил с восторгом за их полетом, но не завидовал им. Он мог сам летать, хотя и не имел крыльев. Ангелы разговаривали с ним, наставляли его в звездном бытии, рассказывали о небесных сферах. Человек стал вместилищем знания, причем он сам, своими силами соединил это ангельское предание со своим земным личным знанием и опытом. Интегральная память Адама вмещала все и ничего не теряла. Лета, забвение, было незнакомо человеку. Лета пришла позже…

Ангелы были так похожи на него и в то же время были другими, но бесконечно близкими, родными братьями. Адам смотрел на них с удивлением, смешанным с восторгом, а ангелы смотрели на человека с еще большим удивлением. Адам расспрашивал ангелов о Боге и получал от них сведения о жилище и о престоле Бога, о небесных сферах и их обитателях, о Сыне и Духе. Бог и Сам открывал человеку Себя. Когда Адам и Ева оставались одни, они говорили об ангелах и Боге, всего больше о Боге. Бог был для Адама как другой человек. Его походка, фигура, голос – все было, как у человека Адама, но в то же время с необыкновенной остротой чувствовал человек, что Бог, его Отец, есть что-то другое. Что?.. Человек стоял перед загадкой Бога почти беспомощный. Чем больше открывал Себя Бог человеку, тем загадка становилась неразрешимее. Впервые почувствовал человек свое бессилие…

Из живого объекта Бог стал для человека мыслью, представлением и понятием. Погруженный в мысль, человек видел и самого себя, и это созерцание было не менее загадочным, чем созерцание Бога.

Он видел в себе мир в миниатюре и ориентировался в нем, но, кроме мира, он видел и что-то другое, необычайное. Он увидел «Образ», Бога, но тоже в миниатюре, увидел в себе, внутри… Тайна Бога не открылась, а стала еще недоступнее. Человек спрашивал Бога, и, может быть, Бог говорил ему, что он не должен ломать голову, а должен подождать, пока вырастет, станет взрослым, окрепнет в духе, обретет новые способности и добродетели и… преобразится, победит свою природу и станет в Боге!

Работа ума продолжалась, ум потерял покой, а с ним и человек. Райское бездумное блаженство оказалось под угрозой. Несмотря на любовь сына-человека к Отцу и Отца к сыну, человек чувствовал себя зависимым от Бога. Почему? .. Почему не чувствовал, не замечал человек этой зависимости раньше? Стал он взрослым? Начинается работа аналогий, суждений, умозаключений. Начинается обособление человека, возникают диады: Я и Мир, Я и природа, Я и Бог, Бог и Мир, внешний и внутренний мир.

Работа созерцания идет параллельно с работой мышления, они поддерживают и питают друг друга. Созерцание ведет к самосозерцанию, которое сопровождается присматриванием к самому себе, самонаблюдению, к повышенному интересу к самому себе. Созерцание Бога и Небесной Иерархии ангелов уступает место самосозерцанию, созерцание «Образа» приводит к установлению подобия. Человек становится перед великим искушением. Самонаблюдение и концепция подобия приводят человека к самоутверждению. Человек становится у самого края бездны гуманистического самоутверждения, готовый каждое мгновение свалиться в нее…

Ход мыслей Адама в порядке пытливого самосозерцания-самоутверждения сам по себе приводит к загрязнению, помутнению и спутанности созерцания вообще как началу метасхематизма ума и сердца. Самосозерцание приводит в движение все внутреннее микрокосмическое содержание, испытывающее необычные влияния. Если Адам и чувствует перемену ситуации, то не отдает себе отчета. Внешняя и внутренняя гармония оказываются под угрозой. Внутренний рай, неразлучный с покоем, как будто уже потерян, еще до утраты Эдема.

Третья тайна или загадка – древо Познания и запретный плод. Человек был знаком с плодом с древа жизни, но на древо Познания только смотрел, смотрел с опаской. Не должно ли было это страшное, смертоносное дерево («смертью умрете») внушить человеку первый страх и первое любопытство, особенно у жены, – чувство нездоровое. Может быть, вся разгадка здесь в плоде этого дерева, дающего познание, познание добра и зла. А что такое зло? Никто не знал этого, и Бог не объяснил. Человек знал о зле теоретически, со слов Бога, без объяснения сущности.

Сколько времени продолжалось это состояние человека неизвестно. Это состояние уже нельзя назвать райским, рай уступал место бездне.

А что такое смерть? И на этот вопрос не было ответа. Единственным консультантом человека явился змей, наиболее близкий к человеку по зоологической лестнице, по своей своеобразной разумности. Адам имел до сих пор только друзей, во всем мире, во всей окружающей его живой природе, врагов он еще не знал. Наличие зла в чистом раю в виде врага человека и противника Бога было и всегда будет головоломкой и камнем преткновения для всех фило- и теософствующих, берущих на себя роль арбитров в спорю между Богом и человеком и оперирующих со змеиным критерием, с точки зрения змеиной мудрости.

Падение человека было как будто подготовлено, и враги человека точно учли момент. Отрицание змея: «нет, не умрете!» и его утверждение: «будете как боги» должны были подействовать на первых людей как удар грома среди ясного райского неба. Содрогнулась не только земля со всеми ее обитателями, содрогнулся и ангельский собор – во второй раз в истории творения. В первый раз он содрогнулся при падении первого ангела, Эосфора-Люцифера. В третий же раз – на Голгофе.

Бог считает человека Адама интеллектуально и морально взрослым, наказывает его изгнанием из рая. Человек следует не Богу, а змею, существу, стоящему ниже человека. Было ли влияние Эосфора, прямое или косвенное? Церковная традиция отвечает положительно на этот вопрос, не вдаваясь в подробности.

Падение Адама было не только моральным, как преслушание заповеди Бога, но и интеллектуальным падением, или падением в дискурс, размышление, рефлексию. Греческое слово скепсис означает не только сомнение, но и мысль, размышление. Сомнение и размышление идут рука об руку, неразрывно связаны друг с другом. В теории познания Августина сомневаюсь-познаю занимает видное место. Поэтому древнецерковная наука считает разум инициатором греха.

Проблема падения и связанная с нею проблема происхождения зла – одна из труднейших в христианском богословии и апологетике. Сколько седых, полуседых и лысых философских голов склонялось бессонными ночами над рабочими столами в тиши кабинетов для решения этой проблемы. Гениальный Шеллинг сказал по этому поводу: «Падение человека – это случилось нечто иррациональное», то есть нечто превосходящее человеческий разум, нечто сверх- разумное. Для метасхематизированного душевного «чистого разума» эта проблема остается неразрешимой. Кто пал и увлек в падение, тот не может быть судьею, и разбирательство переходит в высшую инстанцию.

Проблема завязывается в узел, узел всего Бытия, настоящий гордиев узел человечества и творения, отношения релятивного к Абсолютному, узел релятивизма. Древний рассказ о Гордиевом узле показателен и символичен, Александр Великий рубит его мечем, но это не есть решение вопроса. Гордиев узел распутал Логос-Христос словом и делом Своим. Жертва Сына-Слова была намечена изначала.

Роковая онтическая проблема: Я и Бог, или Бог и Я, есть проблема релятивизма, закон релятивизма, закон несоизмеримости Божественного и человеческого, Абсолютного и релятивного. А рядом с ним другой духовный закон иерархии, согласно которому все высшее способно проникать в низшее и познавать его, но не наоборот; низшее в иерархической лестнице не может достигнуть высшего и познать его. Бог пошел навстречу человеку, сделал для него исключение. Адам не дошел до конца по пути совершенного приближения к Богу и единения с Ним. Потенциально сын Божий, он должен был стать таким и актуально.

Эосфор – первый ангел был более совершенным, чем первый человек Адам. Он был чистый дух, ангел, не обремененный телесной оболочкой, и был ближе к Богу по иерархической лестнице. Но и он не дошел до конечной цели совершенства, и его падение было сильнее и глубже, чем человека. Падение Эосфора подтверждает закон релятивной ограниченности твари. В релятивизме и тварное совершенство не исключает возможности падения. Падение совершенного, то есть достигшего совершенства, Адама было бы сильнее и глубже, чем то, что случилось, то есть историческое падение несовершенного Адама.

Релятивное не может сравниться с Абсолюным и стать на Его место. Абсолютное же может перейти или войти в релятивное тварное, оно смешивается с ним и не теряется в нем, как в случае воплощения Иисуса Христа, не перестает быть Абсолютным. Обратный процесс не возможен. Как в математике переменная величина стремится к своему пределу, приближается к нему в бесконечности, но никогда не достигает своего предела. Абсолютное – это предел, «Последняя Вещь», а релятивное – только переменная. В эосфоризме-люциферизме есть чудовищное стремление к абсолютизации релятивно-тварного и приравнение его Творцу-Абсолюту.

Тварное ограниченно, это даже не Бытие, а становление или бывание. Абсолютное не становится и не бывает, а есть. Становление и бывание – это для твари, креатуры, которая даже не Он (Сущий), а меон (не-Сущий). Онтизм – это для Абсолюта, а меонизм – для твари, даже для наивысшей. Релятивно-тварное участвует в Абсолютном, пребывает в Нем, приобщается к Его вечности и бесконечности. Меоническое становится онтичным в бесконечном совершенстве, но не само по себе, а по изволению Бога-Абсолюта и по Его благодати.

Такова в общих чертах онтология Платона-Аристотеля, не потерявшая своего значения и в наши дни.

Все креатурное (тварное) – релятивно, и наоборот. Если бы было иначе, то не было бы падения креатуры, его неустойчивости в онтическом. Падение твари есть прямое доказательство ограниченности релятивного, креатурной связанности и меонизма. Гегель сделал попытку перенести полностью Аболютное в релятивизм, подчинив Его диалектике и становлению, и это – одна из самых позорных страниц новой, и в частности германской, философии. Эта галиматья считалась в начале XIX столетия вершиной философии. Ученики и последователи Гегеля сделали обратное, перевернули вверх ногами гегелевскую галиматья. И то, и другое – эосфоризм-люциферизм.

Господь Бог устроил экзамен, но ни Эосфор, ни Адам не выдержали его. Возникает вопрос, много раз уже поставленный и верующими, и врагами Его. Предвидел ли Бог падение тварных сынов Своих, а если предвидел, то почему не воспрепятствовал? А если знал и не предотвратил, то почему он наказал обоих, проклял бедного змея и ни в чем не повинную землю? Эти вопросы делали и делают честь всем фило-тео-софам, вернее, всем софистам по профессии и по призванию. В свое время они также делали честь всем незрелым школьникам и школьницам, которые задавали эти вопросы священникам-законоучителям на уроках Закона Божия и сами тут же давали ответы на свои вопросы, совсем в духе современных фило-тео, уже давно вышедших из школьного возраста. Но и известный богослов Helmut Tielecke в своей книге «Wie die Welt begnn», говоря о творении, отмечает как бы паузу в деле Бога. Бог творит все словом, потом заводит как бы разговор: «Сотворим человека по образу Нашему"… Человек есть творение иное, он не следует природе, как животные… и неожиданно автор заявляет: «Человек есть риск для Бога». Он говорит дальше, что Бог поставил человека выше природы, дал ему свободу, как Он Сам свободен. Это и означало «образ» Божий. Одиночество ставит человека выше животных⁹⁶. Г. Тилеке приводит мнение поэта Шиллера, сказавшего, что растения и животные получают свое назначение от природы без особых инцидентов, а человек должен сам найти путь к своему назначению, и здесь есть возможность ошибки.

Фило-теософские апории разрешаются частично в этой пограничной области возможности и действительности. Зная наперед, имея в виду грядущую действительность, Бог оставляет как бы маленькую лазейку для человека. У Бога всегда рядом с непререкаемой действительностью оставляется место для возможности, некое свободное поле деятельности для твари, ангела и человека. Это – закон свободы твари. Ограничивает ли Бог этим самого Себя? Нет, рядом с абсолютизмом, Его безграничным Всемогуществом, свобода твари не ограничивает Бога. В этой свободе твари есть возможность экономии сил и средств.

Если бы осуществилась возможность совершенства человека Адама, то жертва Христа, страдания и смерть Его были бы не нужны. Нет для Бога незаменимых людей, Бог ни в ком не нуждается. Если не осуществляется одна возможность, не выполнил Адам своей задачи, находится другой. Адама заменяет Иисус из Назарета. Неосуществившаяся возможность возмещается другою, которая становится действительностью. Нет незаменимых людей для Бога: величайший из всех живших на земле людей, Адам, оказался заменимым. Возможность не ограничивает действительность, а восполняет или расширяет ее, выражает неисчислимое богатство Бытия в Боге. Свобода твари лишь утверждает или подтверждает свободу Бога.

Возможность и действительность суть два аспекта релятивного бытия, двоица, диалектика, равенство противоположностей. В возможности есть потенция действительности, а в действительности есть потенция новой возможности. Не всякая возможность переходит в действительность и не всякая действительность имеет в себе потенцию новой возможности. Возможность человеческого совершенства в Адаме не перешла в действительность. Действительность падения заключала в себе возможность спасения, иначе Бог не допустил бы падения, ограничив тем самым свободу человека.

Всякое неосуществление возможности есть грех, двойной грех – против Бога и твари. Возможность и действительность у Бога – одно, расхождение между ними в твари – это релятивизм. Казалось бы, Иуда-предатель делает полезное дело – он предает, чтобы осуществить дело Голгофы. Может быть, без предательства Иуды не было бы Голгофы, может быть, так рассуждал и сам Иуда? Факт удавления Иуды говорит против этого, но теософствующие рассуждают именно так. Иисуса распяли бы и без Иуды.

Интеллектуальный грех Адама состоял в том, что он пытался разрешить величайшую из всех тайн, Тайну Бога и Его образа в себе самом путем раздумья, размышления и рефлексии, что при сравнении себя самого с Богом у него мелькнула мысль об исотеии, по выражению Иоанна Златоуста, о богоравенстве. Что-то чужое и чуждое вошло в райский обиход, непривычное и неподходящее для райской жизни. Интегральное, цельное знание Адама исключало всякое раздумье, всякую рефлексию, не давало места вопросам, проблемам и загадкам.

Райское состояние

Чтобы судить о первозданном, райском состоянии Адама до падения, нужно обратиться к евангельским примерам. Вот ап. Петр видит, сидя в своей рыбачьей лодке на Тивериадском озере, идущего по воде Христа. У него появляется необдуманное детское желание следовать Христу, самому ходить по воде. Он получает разрешение от Учителя, и притом так, как будто речь идет об обыкновенной вещи. Петр идет, как ни в чем не бывало, как по земле, но вид набежавшей волны смущает детскую доверчивость Петра; благоразумие взрослого берет верх и Петр начинает тонуть. Вместе со спасением от протянутой руки Учителя он получает горький упрек:

«Маловерный! зачем ты усомнился?» (Мф. 14, 31).

Другой случай, с «начальником мытарей и человеком богатым», то есть ни в коем случае не подходящим для «царства Божия». Правоверные иудеи времен Христа считали мытарей злодеями и преступниками. Закхей «взлезает на дерево», чтобы «видеть Иисуса» и смотрит на Него пристально, как ребенок. Иисус сразу оценивает эту детскую веру и доверие, посещает его дом, и закоренелый мытарь преображается, возрождается духом и говорит: « Господи! (верит в Него) половину моего имения раздам бедным». Иисус говорит о спасении его дома и называет Закхея «сыном Авраама» (Лк. 19, 2–9).

Иноплеменная женщина-язычница прикасается ко Христу и исцеляется от своей неизлечимой болезни и получает признание от необыкновенного Целителя. Христос поощряет все виды детской спонтанности, преданности и самоотдачи и говорит: «дерзай чадо! вера твоя спасла тебя!» (Мф. 9, 22) и считает взрослую детскость, невинность в вере необходимым условием наследования Царства Божия. И везде, куда ни являлся Христос, Он вызывал среди всех, своих и чужих, молодых и старых, измученных и разочарованных, неистребимую веру одним только Своим присутствием.

Христос видит на расстоянии Нафанаила, в котором «нет лукавства», испорченности взрослого, и берет его в ученики. Молодые апостолы, Иаков и Иоанн, бросают своего старого отца с его рыбачьей лодкой и сетями и следуют за Христом, Который посвящает их, вместе с Петром, в самые интимные Свои дела на земле, берет их с Собою на гору Фавор и в Гефсиманский сад перед судом и распятием.

Эта детская спонтанность, детская решимость и бездумная непосредственность, абсолютная и сакраментальная вера были основным духовным фоном райского состояния первозданного Адама и основой его систатического могущества и единодержавия на земле. После первого ангела Эосфора с его ангельским единодержавием, Адам был самым могущественным владыкой мира. О могуществе цельной, интегральной веры Христос говорит:

«Если кто скажет горе сей: “поднимись и ввергнись в море” и не усумнится в сердце своем, но поверит… будет ему» (Мк. 11, 23).

Эти слова – не метафора и не аллегория, их нужно понимать буквально. Систатическая раздражительная сила души, тимос, в своем нетронутом состоянии скрывает в себе огромный динамизм, способный передвигать горы. К счастью для человечества и всего мира, послеадамовский человек потерял контроль над этой своей силой после всех катастатических изменений в тримерии. Всеобщая катастатическая астения (бессилие) стала основным стержнем земного человеческого жития-бытия.

В библейской истории падение человека тесно связано с полумифической и загадочной фигурой змея. Говоря о змее, как о фигуре, мы имеем в виду психические особенности, резко выделяющие змея среди других животных, обитателей рая. Он назван «полевым зверем» (Быт. 3, 1) – подчеркивается его звериная природа. Но он наделен человеческим языком, не свойственным ни одному из животных. Правда, есть в Библии рассказ об ослице пророка Валаама, заговорившей человеческим языком. Здесь налицо чудо, вызванное исключительной исторической ситуацией, когда решалась судьба Израиля и всего тогдашнего мира. Правда и то, что соблазнительная речь змея вызвана также исключительной ситуацией, когда решалась судьба не только первых людей, но и судьба мира и человечества. Здесь можно было бы говорить о колдовстве и волшебстве змеиного патрона Эосфора-дьявола, признанного главы всех колдунов, волшебников, магов, гадателей и чернокнижников.

В мифологии всех народов, в сказках и баснях, животные наделены даром речи, говорят человеческим языком. Но повествование Моисея не сказка и не басня, а подлинная история, и если можно говорить о мифе в этой истории, то в смысле современной науки, которая в каждом древнем мифе открывает некую истину и исторический факт.

Современная наука исследует язык животных и путем записей звуков, издаваемых животными, пытается восстановить этот язык, и недалеко то время, когда язык животных будет полностью восстановлен и зафиксирован на пластинках. Древние посвященные, иерофанты и адепты, понимали язык животных и умели с ними разговаривать. Если можно говорить о языке животных, то это, несомненно, язык эмоциональный, выражающий психические состояния, эмоции: страха, радости, скорби, горя, отчаяния, в связи с находкой пищи и т.д.; это – сигнализация в звуках или оттенках звуков. В лучшем случае это также и имагинарный язык, выражающий представления и образы. Есть ли у животных понятия? Если ответить на этот вопрос утвердительно, то нужно признать и наличие у животных абстрактного языка, что весьма сомнительно.

Речь змея в Эдеме имеет абстрактно-конкретный, понятийный, не эмоциональный характер. Он говорит о смерти, о богах и Боге, о познании добра и зла. Это – не птичий и не львиный язык. О змее говорится в обычном переводе Библии, что он был «хитрее всех зверей полевых» (Быт. 3, 1). Этот перевод неправильный и произвольный. В греческом тексте стоит: «Разумнее или рассудительнее (фронимотерон) всех полевых животных» (не зверей) (Быт. т. ж.), стоит сравнительная степень. Как наиболее рассудительное животное, змей стоит между человеком и другими животными. Хотел ли Бог создать промежуточное звено между человеком и животными? Во всяком случае это животное обладает словом, как человек. Это понятно, разум и слово неразлучны и выражены на греческом языке одним словом «логос». Внешне полуживотное-получеловек, змей имел человеческую душу.

Художники Средневековья и Ренессанса, изображая момент грехопадения в раю, представляют змея-соблазнителя с туловищем дракона, с четырьмя конечностями, со змеиным хвостом и головой человека. Это существо держится прямо, как человек, стоя на задних конечностях – лапах. Художественная интуиция подсказала художникам правильную концепцию этого загадочного существа, самого загадочного из творений Божьих. Или, быть может, сказалось влияние некоей оккультной традиции. Концепция человекообразного змея получает некоторое косвенное подтверждение при раскопках города Афин, предпринятых американскими археологами после Первой мировой войны. Раскопки обнаружили многочисленные статуи загадочных существ с головою, туловищем и руками человека, без ног, с нижней частью туловища, заканчивающейся изогнутым назад змеиным, чешуйчатым хвостом. Относительная художественность этих статуй, обнаруживающая греческий художественный гений, говорит об их сравнительно не очень древнем происхождении. Были ли в раю и змеи обычного типа из класса пресмыкающихся, без человеческих атрибутов? Или этот тип появился после как результат проклятия Божия: «проклят ты перед всеми скотами и всеми зверями полевыми: ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах земли во все дни жизни твоей» (Быт. 3, 14).

Дружба жены, Евы, со змеем кончилась враждою между ними (Быт. 3, 15), вплоть до открытой борьбы всех проклятых змеев, включая Змеев-Архетипов, с «семенем жены». Хождение на чреве, ползание как способ передвижения и питание землею – таков исход глубокой деградации, экфилизма змея, более глубокой и коренной, чем деградация человека.

Интереснее и важнее отношение змея-искусителя не к зоологической лестнице, а к другому змею, Змею с большой буквы, идее, ангелу, первозданному Змею-Архетипу, бывшему члену ангельской небесной Иерархии.

Змей-Архетип (Первообраз) есть «большой, красный дракон» в Откровении Иоанна (12, 3) или «великий дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (Откр. 12, 9). В Ветхом Завете упоминаются еще два змея, Бегемот и Левиафан, которых Бог показывает Иову. Гностический «Змей, кусающий свой хвост» идентичен великому дракону и змею Откровения. По гностическим верованиям, он охватывает своим кольцом весь мир, держит мир в себе и никого не выпускает. Только гностики, знающие специальные формулы, выходят из круга змея и спасаются. Все Змеи-Архетипы, бывшие херувимские существа, суть падшие ангелы, имеют инфернальный аспект. Бывшие адепты ангельской мудрости, они являются представителями энантной (враждебной) змеиной мудрости. Форма животного не исключает мудрости. Четыре херувима, составляющие трон Бога, имеют форму животных: льва, быка, орла и человека – и представляют ангельскую херувимскую мудрость. Их можно также рассматривать как Архетипы животных форм вообще. Змеи-Архетипы не составляют исключение в этом ряду, но судьба их иная. Они отпали от центра Бытия, и с них начинается новый ряд в творении, ряд противников (сатана!) Бога, объединенных под названием «сынов противления», по ап. Павлу. Центральной фигурой этого ряда является «великий дракон», он же «Змей-Мудрость». Можно думать, что змеиный аспект является продуктом деградации когда-то славного «сына Света», Люцифера-Эосфора, Денницы.

Морфологию и психологию змея-искусителя нужно рассматривать также в культурно-исторической перспективе. Мифология древних культурных народов знает много смешанных типов земных существ, поэтому змей в Эдеме не единственное животное-монстр: полулюди-полуживотные козлоногие сатиры, кентавры – свирепые конелюди, русалки с рыбьими и змеиными хвостами, человекобык Минотавр на Крите, а в Египте: сфинкс с головой человека и туловищем льва, или человеческая фигура с головою льва, боги с песьими или птичьими головами. Германская «Прекрасная Мелузина», женщина со змеиным хвостом вместо ног, – поэтическое дополнение к этой серии. В некоторых мифологиях есть прямые указания на то, что человекоживотные были продуктом смешения людей и животных, но змей-искуситель есть существо первозданное, и смешение еще не могло иметь места.

Еще до того момента, как появилась роковая человеческая диада «Я и Бог», появилась не менее роковая змеиная диада «Я и человек». Почему это животное тело? Какая красивая жена у человека и какое у них обоих красивое световое одеяние! Сознание неравенства в раю приводит змея к проблеме справедливости. Отношение его к человеку иное, чем у других животных: у него нет преклонения перед человеком, а напротив, зависть и скрытое недоброжелательство. Разумность у него тоже не обычная, а змеиная, извращенная, архетипическая, как у его Прообраза, и направлена эта разумность на зло. Произвольная характеристика змея в неправильном переводе, где он назван «хитрым», соответствует действительности. Лукавство и хитрость змея – от Архетипа, а в древнецерковной науке лукавство и зло – синонимы.

Змей предпочитает разговаривать с женою, Евой, а не мужем, Адамом; змей хороший психолог. Жена Ева – anima – душа, а муж Адам – animus – дух. В Адаме преобладает созерцательный элемент, и он меньше подвержен влияниям, а Ева – сама душевность, она эмотивна, и в ней преобладает рассудочный элемент, она ближе к змею. Тщательно подготовленный диалог лучше всего характеризует специфическую змеиную рассудочность. «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?» Вопрос поставлен явно неправильно. Ева поправляет: запрещение касается только плода с дерева, которое среди рая. Дальше следует змеиное отрицание и змеиномудрая ложь о том, что вкушение с этого дерева делает богами или Богом. В своем хитром усилии змей руководствуется своими личными побуждениями: завистью, ненавистью и злобой, но силою вещей он становится рупором-громкоговорителем своих змеиных генниторов (производителей), кровно заинтересованных в совращении ненавистного им человека. Коллективно-архетипическое действует в лично-индивидуальном, и на протяжении всей мировой истории это повторяется на разные лады.

Основное в змее – его специфическая рассудочность, рефлексия, то есть функция душевного ума, его психизм, и этим он пробудил латентный психизм человека, активировал его. Психизм змея есть черта архетипическая, восходит к архетипам, утратившим свою духовность. Психизм означает онтическую деградацию человека, выпадение из рода (эктопию). «Друг Бога», Адам уподобился змею. Катастатический офизм (змеиность) завершается змеиной инвазией, внедрением змеиных существ в человека, по Макарию Великому (Египетскому), в виде сердечного и поясничного змеев как продуктов размножения змеиных архетипов. Падение Адама создало почву для внедрения змеиного отродья, и человек стал змеечеловеком. В тантрической йоге процесс змеечеловечества получает свое завершение, когда поясничный змей Кунда становится полным хозяином в организме йога. Змеиная инвазия есть имитация Логоса, дающего свою частицу, свой принцип каждому человеку, просвещающего «каждого человека, приходящего в мир» (Ин.1, 9).

Макарий говорит, что «змей стал в душе человека, как другая душа». Стало две души, человека и змея. Появляется радикальное зло в человеке, злая энграфия (запись), ведущая к экфории (выявлению) в поведении, человек проявляет змеиную волю. Неизбежно возникает раздвоение человека, раздвоение Я, диссоциация личности, душевная болезнь. Змей становится детерминантой, а в некоторых случаях и доминантой (господствующей), определяет поведение человека.

Деградацией человек изменил своей интеллигибельной ангельской природе, не потеряв ее полностью. Вместе с тем он ушел еще глубже в свою земную природу, усилился в нем стихийный элемент, в ущерб идеальному. Человек изменил своей идее, своему Первообразу-Богу, изменил и самому себе, опустившись до степени змея. Слово «змей» стало в Евангелии бранным:

«Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?» (Мф.23, 33).

Христос заклеймил змеечеловечество современников, фарисеев, книжников и лицемеров и утвердил идеал богочеловечества.

У праведного Адама, после его изгнания, раскаяния и трудовой жизни, оказывается ядовитое, растленное и инфицированное (загрязненное) семя. У него рождается сын Каин, первый отпрыск, после пережитого тяжелого шока, потрясшего все его существо и изменившего всю его органическую структуру. У его третьего сына Сифа (Сет), праведного и богопреданного, рождается сын Енос, которого считают адептом черной магии и основателем магии вообще. У праведного Ноя рождается Хам – у многих праведных царей израильских рождаются недостойные сыновья, богоотступники-идолопоклонники и извращенцы. Семя человека пребывает растленным, ионизированным (отравленным, иос – яд) и инфицированным даже у праведников в латентном состоянии, проявляясь в потомках. Инфекция (заражение, загрязнение) зародышевой плазмы человека не знает границ и будет продолжаться до скончания веков. Систематическое растление исходит из определенного центра, а главный растлитель – он же и эмомиктис, кровосмеситель. Вся органическая жизнь на земле протекает под знаком кровосмешения и растления; растление коснулось не только человека, но и всей природы.

Вдохновенный автор Откровения частично открывает завесу над тайной растления, воплощенной в «жене, сидящей на звере багряном», с «чашей, наполненной мерзости и блудодеяния». И «на челе ее написано: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным». (Отк. 17, 3–5). Эта жена – великая любодейка, которая растлила землю любодейством своим» (Отк. 19, 2). Апокалиптическая жена – это только женский аспект растлевающего фактора, а мужской аспект сам собою подразумевается. Жена на багряном звере, связанная с Вавилоном, есть не только символ, но и действительность, тщательно замаскированная.

Первым непосредственным земным фактором растления было далеко рассчитанное лукавое злое слово змея, глубоко отозвавшееся в девственной душе первого человека, грех как результат шока, вызванного падением.

Растление принимает конкретные формы после змеиного внедрения в человека. Змеи становятся источником перманентного пожизненного растления. Растление становится наследственным фактором и следует не только законам наследственности Менделя, но и оккультным законам.

Но и в тех случаях, когда древнецерковные писатели говорят об эндогенных (внутренних) факторах растления, например о страстных движениях души, они имеют в виду демонский фактор. Григорий Синайский говорит:

«Душа окачествовалась страстями, паче же бесами, а тело уподобилось скотам и погрузилось в тление»⁹⁷.

«Где Авель, брат твой?» Вопрос Бога обращен к Каину и аналогичен вопросу, обращенному к Адаму: «где ты?» Как будто Бог не знает, где Адам и где Авель и что с ним случилось. Бог хочет вызвать этими вопросами раскаяние Адама и его сына, но не получает искреннего ответа и с этих пор падает с неба как будто завеса, отделяющая Бога от человека и земли. Вопросы Бога в концепции бытописателя Моисея вполне гармонируют с «юмором» Бога: «Вот Адам стал как один из Нас, зная добро и зло» (Быт. 3, 22). Адам не только не стал Богом, но и потерял свое человеческое достоинство и первородство, уподобился змею, потерял навсегда доступ к древу жизни и стал смертным. Когда же земля наполнилась людьми и растление превзошло все границы, «раскаялся Господь что создал человека и восскорбел в сердце Своем» (Быт. 6, 6)… «Ибо раскаялся Я, что создал их» (Быт. 6, 7).

Косноязычный в речи, великий пророк обнаруживает какое-то косноязычие в своем бытописании, приписывая Богу человеческие чувства. Для атеистически и полуатеистически настроенных теософствующих дается повод для утверждений об антропоморфизме библейского Бога, повод для двойного греха: самовозвеличения и самообожествления человека, и для самоуничижения и самоочеловечения Бога. Под влиянием английской критики Библии в середине XVIII в. и разноголосицы в оценке Библии Лейбниц написал свою «Теодицею», то есть оправдание Бога. Этот трактат не относится к числу лучших произведений Лейбница, но в свое время, в разгаре европейского «просвещенчества», он был уместен. Через 100 лет Владимир Соловьев написал книгу «Оправдание добра». После почти 2-х тысячелетий христианской эры в Европе приходится оправдывать Бога и Его добро. «Каинова печать» отверженности ложится и на современных, отдаленных потомков Каина.

Дело Каина есть продолжение дела Адама, его углубление, второе действие человеческой трагедии. А в последнем действии человек, потомок Каина, судит и распинает Бога на Голгофе. Начав с убийства человека, человек кончает богоубийством. Убийство родного брата есть акт самоутверждения. Дело Каина есть акт антропоцентризма-гуманизма. Гуманизм, как самоутверждение человека, начинается с человекоубийства. Только устраняя своих братьев и ближних, человек утверждает себя, и в этом – основная ложь гуманизма. На вопрос Бога, где Авель, Каин отвечает ложью: «не знаю» и прибавляет: «Разве я сторож брату моему» (Быт. 4, 9). В этом трусливом и грубом ответе – весь Каин и порожденный им каинизм-гуманизм.

В братоубийстве Каина происходит нечто чудовищное – проливается человеческая кровь, и земля впитывает ее, а Бог говорит:

«И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей» (Быт. 4, 11).

Здесь говорится о земле, как о живом существе, имеющем уста, и это имеет глубокий внутренний смысл. Бог проклял землю из-за Адама, а земля проклинает Каина. Земля перестает быть родиной человека и перестает «давать силу свою» человеку, обрабатывающему землю. За отчуждением Каина от Бога следует отчуждение его от земли.

«И пошел Каин от лица Господня и поселился в земле Нод, на восток от Эдема» (Быт. 4, 17).

Первый гуманист Каин должен жить, его убийство «отмстится всемеро» (Быт. 4, 15). Человекоубийство повторяется в потомке Каина в 5-ом поколении, Ламехе, и «если за Каина отметится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро» (Быт. 4, 24). Семя злого геннитора Каина должно исчерпать себя в генерациях. В космоантропической экономике Бога зло должно изжить себя, полностью исчерпать себя, должно экфорировать полностью, не должно остаться никаких злых энграмм без экфории до того апокалиптического дня, когда зло будето изъято из мира, локализовано, собрано в одно заранее предназначенное ему место, в геенну.

Процесс гуманистического самоутверждения обрывается с Адамом, но восстанавливается в Каине, нарастает вплоть до потопа. Каин осужден на изгнание и скитальческую жизнь, порывает с семьей отца. Это означает полный разрыв с остальным человечеством. После раскаяния Адама и его верности Богу, после убийства Авеля, человечество распадается на две противоположные и враждебные части. Судьба их различна. Каин принужден бросить свою профессию земледельца, которую он разделял со своим отцом Адамом. Земля прокляла его, не дает ему своей силы для урожаев. Но мысль о потерянном рае, о котором он знает по рассказам отца, не оставляют его. Не это ли было началом его отчуждения от Бога, кончившегося тем, что Бог не принял его неискреннюю жертву. Каин хочет вернуть рай на земле своими силами. Он строит город, первый город на земле, странствия его кончились. Его потомки продолжают попытки в устройстве райского комфорта. Один из них становится «отцом живущих в шатрах», другой – отцом всех играющих на гуслях и свирели, а третий становится «ковачем всех орудий из меди и железа» (Быт. 4, 17–22). Развитие ремесел, искусств и наук означает эру Каина в культурно-исторической перспективе. С Каина и его отверженного потомства начинается цивилизация народов. Можно ли говорить о заслугах Каина и его потомства и об особенной одаренности каинитов вообще? Либерально-гуманистические историки и социологи ответили бы на этот вопрос утвердительно, и в этом выражается их культурно-историческая тенденциозность и близорукость. Дело в том, что нет точного разграничения цивилизации и культуры. Освальд Шпенглер в своей нашумевшей книге «Закат Европы» пытается разграничить эти два понятия, но он сам постоянно смешивает культуру с цивилизацией. О духовной ценности культуры нет споров, культура есть устремление вверх, к Богу, к небесному отечеству, в то время как цивилизация есть извращение и вырождение культуры, когда культура становится самоцелью и все устремления человечества направлены к насаждению рая на проклятой и проклинающей земле, вопреки Богу. Духовные дары размениваются на жизненные злободневные нужды, служат практическим целям. Духовные ценности отступают на задний план, уступают место житейским проблемам. Практицизм, прагматизм и утилитаризм ложатся в основу жизненной мудрости, осуществляется то, что в Европе получает название секуляризации религиозных ценностей. Наука, философия и искусство отделяются от религии и церкви, эмансипируются от нее, становятся самостоятельными, принимают светский характер. В каинизме, во всех сферах человеческой деятельности проявляется греховная, катастатическая космофилия, приверженность к миру и мирскому. Образец каиновой цивилизации дан в библейском рассказе о Вавилонской башне, которая должна была подняться «до небес» и «составить имя» строителям ее (Быт. 11, 4).

Всякая цивилизация ведет к угасанию религиозного и морального сознания и духовному маразму. Иссякает, истощается творческий слой народного, коллективного подсознания. Народы стареют и исчезают с лица земли под тяжестью цивилизации, не оставив даже имен своих в памяти потомков и соседних народов.

Каинизм получает значительное приращение, когда нисходят с неба ангелы и женятся на дочерях человеческих, потому что «они красивы» (Быт. 6, 2), и с тех пор усиливается «развращение человека на земле» и все помышления сердца их «были во зло во всякое время» (Быт. 6, 6). И увидел Бог, что «земля растленна: ибо всякая плоть извратила свой путь на земле» (Быт. 6, 12). Падшие ангелы насаждают магию, открывают развращенному роду человеческому небесные тайны, ставят себе на службу скрытые силы таких же падших, как и они сами. Устанавливается контакт с падшей космической иерархией и усиливается ее влияние на человечество. Падшие с неба и падшие на земле объединяются и сродняются, две традиции сливаются. Создаются условия для воплощения интеллигибельного зла в человеке. Злые энантные надземные силы становятся инструкторами человечества, учителями и наставниками. Они проникают и в среду избранного народа, устраивают волнения. Появляются рецидивы язычества, идолопоклонства, чернокнижничество распространяется по всей земле. Появляются хтонические фигуры Исава, старшего сына Исаака, Нимврода, порывающих с семитской религиозной традицией. Появляются космоастро- и зоолатрия, почитание змея занимает видное место в псевдорелигиозной практике. Исчезают немногие монотеистические черты религий хамитов и иафетитов, потомков Ноя, всюду водворяется грубый натуралистический политеизм с фаллическим культом, с человеческими жертвоприношениями, развратные культы Изиды, Астарты, Гекаты, Реи Кибелы и др., римские сатурналии и афинские вечера; культ Ваала-Фегора (Вельзевула), кровавого Молоха, с кумирами вершин и священных рощ. Натуралистические религии с их разнузданными культами и празднествами, потакающими грубой чувственности, окончательно расшатывают моральную устойчивость народов. Каинизм становится фактором чудовищного растления человеческого рода. Относительно чистое семя семитов смешивается с каиновой нечистью. Тонкие прослойки относительного благочестия в каиновом племени представлены в лице пророка Валаама, Аэндорской волшебницы, обратившейся блудницы Раав, приютившей соглядатаев Иисуса Навина, и немногих других.

Древний каинизм выражается в богоотступничестве, злостном неверии, черном магизме и… половой разнузданности вплоть до содомии. Космохтонические (земные и подземные) союзники-покровители каинистов становятся их богами. Хтонические божества и хтонические элевсинские мистерии занимают видное место в религии Древней Греции. В религиозно-аскетической практике утверждается умилостивление злых божеств в виде жертвоприношений, почитание демонов и демонская мистика (еще живущая в сибирском и среднеазиатском шаманстве).

Бог наложил на Каина печать, и с того же дня он стал страшилищем рода человеческого, все чуждались его и никто из встречных не решался тронуть его. Отверженность Каина, его полный разрыв с Божественным Откровением являются обратной стороной каиновой печати. Как суррогат Откровения в каинизме: «откровения падших ангелов» и оккультная традиция Эосфора.

Один маленький оазис существует в пустыне земли, маленькая страна и маленький народ. В теократии Бога Моисей дает государственную, социально-политическую и церковно-религиозную организацию народу буйному, непостоянному, изменяющему своему Богу, но героическому. Каиново отродье угрожает затопить оазис, песчаные волны пустыни грозят стереть его с лица земли, засыпают его, покрывают его мертвым песчаным саваном. Оазис держится только Божьим произволением, непрерывная пророческая традиция связывает оазис с новой теократией Христа.

Каинизм живет до сих пор в стране древних иафетитов-арийцев, в Индии и монгольских странах. В антикварной религии индуизма утвердились хтонические божества в виде триады Тримурти. Хтонизм Брамы и Вишну выражается в том, что они неразлучны с землей, с миром, и вне земли не проявляют признаков бытия. Брама возращается в свое яйцо – яйцо Брамы и пребывает в состоянии зародыша до нового мирового цикла, до новой Манвантары. Брама и Вишну неразлучны со змеями, у каждого из них есть по змею: у Брамы – змей Шеша (Sesha), у Вишну – змей Ананта. Шива обходится без змея, потому что он сам – змеиной природы. Индийский Люцифер Шива, имеющий все атрибуты Люцифера, включая фаллос, наиболее почитаемый в Индии. Он в то же время изобретатель и патрон йоги и сам практикует йогу в часы, свободные от сексуальных развлечений. Супруга его, злая богиня Кали, которая посылает людям болезни, сумасшествие и падеж скота, занимает 2-е место по числу почитателей. Индийский дьявол Мара пользуется почетом, он – большой аскет и тоже занимается йогой. Все индийские храмы покрыты изображениями демонов. Не забыты и 10000 малых божеств индийского пантеона. Тантрическая йога кончается кундализацией человека, то есть превращением в змее- человека. Шиваизм есть основное ядро индийской духовности, вернее индийского змеиного психизма, а пресловутая, хваленая восточная мудрость есть чистейший эосфоризм, мудрость древнего Змея-Дракона.

Падение человека, Адама, проливает свет на падение первого ангела, и наоборот. Перед Эосфором была та же онтическая антитеза: «Я и Бог», но в более острой форме, чем у человека. Он был небожителем, был ближе к Богу и стоял выше человека в иерархической лестнице. И богоподобие его было нагляднее, чем богоподобие человека. Пути Эосфора и Адама разошлись. Эосфор нашел верного сообщника и спутника в Каине и утвердил свое господство над землей и человеком. Порвав с Богом, он лишил себя источника Силы и Жизни, и обречен на паразитарное существование за счет человека. По учению древнецерковной науки, он поддерживает свое существование энергией человеческих страстей и аффектов. Лишившись своих архангельских атрибутов, он обратил свои взоры на человека Адама, воспользовался его состоянием психического шока в момент падения и ограбил его дочиста. Отсюда – чудовищная астения (слабосилие) Адама и человека вообще, и потому Христос называет его «человекоубийцей искони» (Иоан. 8, 44). Не решаясь вступить в открытое единоборство с Адамом, Эосфор побеждает его хитростью. История Эосфора повторяется в Каине, который убивает Авеля физически. Каинизм переходит в эосфоризм и теоретически, и практически.

Падение человека оказалось неправильным, поправимым после Голгофы, но падение Эосфора Церковь считает непоправимым, ирреправильным. Тем не менее судьба бедного Эосфора очень волнует теоантропософов, они хотели бы помочь ему. По всему теософскому фронту идет если не полная, то частичная реабилитация теософского «батьки». Ведется плоская, двойная итальянская бухгалтерия Э., с перечислением его грехов и «заслуг», причем все эти заслуги высосаны из нечистых теоантропософсккх пальцев, а грехи даже в интерпретации теософской так омерзительны, что полностью покрывают все «заслуги». Спасение всего и всех, даже вопреки воле спасаемых, – один из основных догматов теоантропософии. Иначе нарушается непреложный хтонический Закон повторений, воплощений и возвращений.

Вольтер называет черта обезьяной Бога. Черт имитирует Бога, хочет делать то, что делает Бог. Но если главное у Бога заключается в Эросе-Любви, то у черта получается сплошная эротика, которая становится основным фактором космоантропического, мирочеловеческого растления. Бог строит свою Церковь на Земле через Сына-Христа, а черт пытается строить через своего сына и помощника Каина, потому что действовать открыто он не может. В своем стремлении построить земной рай человек Каин готовит место и Э. Бог хочет преображения твари с переходом тварного естества в божественное сверхъестество, а преображение Христа на горе Фавор становится идеалом и образцом для человека как промежуточного звена между естеством и сверхъестеством. В эосфоризме все иначе: Бог призван только творить по Своему образу и подобию, а Эосфор призван все изменить, переделать по своему образу и подобию. Этот своеобразный метаморфоз (преображение) наизнанку, энантный метаморфоз, рассчитан на сатанопоэз всего творения и Бытия, с увековечением греха и зла, то есть этакий эсхатологический, конечный пансатанизм, с увековечением «мира сего» и научно-эвдемоническим бессмертием человека, с увековечением глупости, пошлости, скуки и преступности. Научно-философским преддверием к эосфоризму является сначала пантеизм, часто невинного характера, переходящий в атеизм-антитеизм и доходящий до откровенной теомахии (богоборчества).

Первочеловек и первоангел, богочеловек и богоангел, – между ними полный параллелизм. Оба пали через самосозерцание и самонаблюдение, и это послужило началом самости обоих. По учению неоплатонизма в изложении Плотина о Божественной Триаде, 2-е лицо Триады созерцает 1-е лицо, а 3-е лицо созерцает первые два лица. Тем большее значение имеет созерцание Бога для твари, человека и ангела, которые тесно связаны общею судьбой. Тема антропизма – гуманизма и эосфоризма нашла отражение в мировой литературе. Если Мильтон в «Потерянном рае» и Клопшток в «Мессиаде» близки к церковной традиции, то Гёте в «Фаусте» очень далек от нее. Гёте и Байрон – оба дети своего века, века торжествующего антропизма-гуманизма и эосфоризма. Чёрт в «Фаусте» – второразрядный, хотя и обладает всеми магическими средствами. Мефистофель на побегушках у человека-Фауста, исполняет не только чувственные, но и «оккультные» желания Фауста, начиная с жизненного эликсира и «кухни ведьм» и кончая оккультной лабораторией природы, устраивает романтическую встречу с Еленой Спартанской в Елисейских полях. Гёте слепо следует теологэме-антропологэме Мартина Лютера: чтобы спастись, человек должен сначала согрешить, пройти через грех. У Фауста выходит немного иначе, чем больше грехов, тем вернее спасение. Спасение Фауста через заступничество Маргариты – это настоящее deus ex machina, не оправдываемое положением вещей.

У Байрона в «Каине», в диалогах с человеком, представлен сам «Светоносец» – Люцифер, у него – властный тон, он чувствует себя владыкой человека Каина. Каин пытается отстоять свою независимость, но отступает перед несокрушимой логикой Эосфора: «Не чтущий Бога чтит меня», но я ни перед кем не преклонюсь, «и все же ты мой поклонник: не клонясь пред Богом, клонятся предо мною». Каин молча следует за ним… Герой «Манфреда» пытается вести себя более независимо, он не сознает свой связанности с Люцифером, и в этом заключается его последняя жизненная драма. Гуманист-индивидуалист Байрон дальновиднее гуманиста-пантеиста Гёте. Эосфоризм Гёте почти идилличен, а Байрону не до идиллии, и эосфоризм его драматичен.

Первым теософом нужно считать нашу прародительницу Еву, идеал земной женской красоты и земной аспект Вечно-Женственного. Теофилософствующая женщина – одно из наиболее ярких проявлений катастатического противоестества человека. Порыв женщины к знанию-Софии, когда еще не завершен Эрос, как любовь человека к Богу и к вверенному ему Космосу, был преждевременным. Духовная сфера женщины – Любовь, духовная сфера мужчины – София, и задача подлинного религиозного брака в христианстве заключается в духовном обмене Любви и Софии, этих двух Божественных принципов. Из этого не следует, что женщине навсегда прегражден путь к Софии.

Напротив, нигде женщина не получила такого доступа к Софии, как в христианстве, и Мария, Божья Матерь, становится источником мудрости для всех верующих без исключения.

Теософия есть перманентное вкушение запретного плода с древа познания, и эта инерция падения продолжается неослабно и по сей день. Дело не во вкушении самом по себе, а в преждевременности вкушения, без предварительной мистико-созерцательной подготовки и моральной устойчивости. Примат женщины в европейской неотеософии подтверждается тем, что до Первой мировой войны 75 процентов членов теосфских обществ были женщины, и в самом возникновении неотеософии женщины сыграли главную роль. Примат женщины накладывает на всю теософию печать психизма. Библия дает много примеров этого женского психизма. Психизм есть душа теософии, а теософия есть метафизика психизма. Психизм есть примат души в мистической жизни человека и притом души неочищенной, несублимированной. Источник и корень неотеософии – в тантризме, и в ней, как и в тантризме, представлены две фигуры: всезнающий махатма и женщина как хорошо, по всем правилам оккультного искусства, аранжированный медиум. Блестящие медиумические способности Блаватской сделали ее орудием безответственных махатм. Блаватскую сменила в медиумическом тантризме Елена Рерих. В своей тяжкодумной и сумбурной, головоломной и головокружительной, местами тошнотворной «Тайной доктрине» Блаватская берет на себя роль арбитра в вековечном споре Эосфора с Богом, и все симпатии ее – на стороне Эосфора. Вся «Тайная доктрина» в целом есть наиболее полная система трансцендентального сатанизма. Теософия в руках Блаватской превращается в настоящую сатанодицею. В своем эосфорическом атеизме-антитеизме Блаватская неоригинальна и прибегает к дешевому гностическому антииеговизму Василида и др. (II и III вв. п. P. X.). Своей неотеософией Блаватская вновь связывает каиново человечество вырождающейся Европы с Эосфором.

В неотеософии Блаватской эосфоризм приобретает новое теоретическое и практическое оформление. Одним из центральных пунктов неотеософии Блаватской является отношение знания к религии, причем все поставлено вверх ногами. Не религия создает знание и мудрость, а знание выделяет из себя религию. Эти взаимоотношения выражены в изречении одного махараджи: «Satyat nasti paro dharma», что означает: «Нет религии выше истины», и это изречение Блаватская взяла в качестве эпиграфа к «Тайной доктрине». В этой концепции истина и религия оказываются разделенными и неравнозначными. Истина эмансипируется от религии. В этой конценпции нет ничего нового, она находится в полном согласии с концепцией безрелигиозной истины индуизма и свидетельствует об угасании религиозного сознания в индуизме.

Автономная истина находится в монопольном обладании махатм и к ним направлены все теософские взоры. Обладающие истиной махатмы идут дальше, они фабрикуют религии, которые делаются на узком клочке земли между Индией и Тибетом, как луна делается в Гамбурге, по утверждению одного из чеховских героев. Если какая-нибудь страна нуждается в религии, то Гималайское Братство махатм посылает туда одного из своих членов с пачкой религиозных истин в кармане. Религии появляются и исчезают, а истина пребывает вечно и является единственным источником религий. Значение религии обесценивается еще и тем, что в разных своих перевоплощениях человек может принадлежать к разным религиям. За этой видимой религиозной нейтральностью скрывается одна всепоглощающая религия буддизма, к адептам и членам иерархии которой принадлежат все махатмы, требующие от своих поклонников абсолютную преданность и неизбывное доверие.

Ведущую роль в теософии Блаватской играет индуизм и буддизм, как в его прошлом, так и в его современном виде откровений махатм. Вся духовная культура человечества, все религии и мистические школы древности рассматриваются сквозь буддийские очки и должны служить подтверждением и опорой для буддийской доктрины. Неудивительно, что многое в изложении Блаватской притянуто за волосы. По своему происхождению «Тайная доктрина» есть тантрический продукт совместной деятельности опытного махатмы с талантливым и всесторонне образованным медиумом. Главное содержание ее – комментарии к стансам «Дзиан», из серии тантрических откровений. Монументальный труд Блаватской мог бы служить энциклопедией оккультного знания, если бы не специфический буддийский оттенок. Все, что касается христианства, заимствовано из гностической эосфорической литературы. Характерно для тантризма, что всезнающий махатма пополняет свои знания в медиумическом трансе.

Работа Блаватской носит местами характер дамского рукоделия. В 5-м томе французского издания «Т.Д.» говорится, что Иоанн Креститель был непосвященным аскетом, а через несколько страниц говорится, что Иисус во время крещения получает посвящение от Иоанна. Как может непосвященный посвятить другого? Таких ляпсусов в «Т.Д.» много, и не удивительно, потому что Блаватская писала в трансе, как это принято в тантрической практике.

В 5-м томе своего труда Блаватская заявляет: «Логос и Сатана – это одно и то же». Что и требовалось доказать, Сатана – единственный логос теософии.

В качестве образца теософских спекуляций можно привести теософскую концепцию падения. Слова змея: «будете, как боги» или «как Бог» в латинском переводе Вульгаты «Eritis sicut Deus», теософия принимает за чистую монету, за переход на высшую ступень. Нет ничего смехотворнее этого утверждения. Новоявленные «боги» объяты страхом, впервые в их райской жизни, страх переходит в трусость, в ощущение какой-то непонятной неловкости, они сваливают вину друг на друга и на змея. Они не только не стали богами, но потеряли свое человеческое достоинство, свое царственное положение. Гуманистически воспитанные немецкие философы-идеалисты: Кант, Фихте, Фр. Шиллер и др. становятся на теософскую точку зрения в вопросе падения. Сознательную ложь змея теософы ставят змею в заслугу, следуя змеиной традиции индуизма. Солидарность со змеем в теософии идет параллельно с солидарностью с Эосфором и завершает змеиную мудрость теософии.

Для всеведения йогов и махатм существуют границы. В своей неудержимой жнанической страсти, страсти к знанию, махатма прибегает к тантрическому искусству, завещанному главою иерархии, Гаутамой Буддой. Выступая в завидной роли гипнотизера, махатма переводит женщину или девушку в транс. Женское психическое ясновидение открывает в астральном плане еще неведомые Махатме видения, но всегда отрывисто, бессвязно, бессознательно. Махатма напрягает свои мозги, пытаясь разобраться и ориентироваться в этом море бессвязности. Что в этом море есть истинное и что ложное, этого не знает ни махатма, ни его трансирующий медиум. Махатме помогают в этом его готовые жнаническне мистико-метафизические формулы. Печать полной дезориентировки в духовной области лежит на всем этом махатмо-медиумическом творчестве. Неудивительно, что духовность в ее чистом виде остается для тантризма terra incognita, и они выдают за духовность образы извращенного психизма. Блаватская начала новую эру в индо-тибетском тантризме. Махатмы избирают в качестве медиумов образованных европейских женщин – таковы, после Блаватской, Анни Безант, Елена Рерих, автор книги «Свет на пути», и др.

Тантризм грешит против основного гносеологического (познавательного) правила: simlia similibus cognoscuntur, то есть «подобное познается подобным», или как формулировал ап. Павел: «духовное сообразуется с духовным» (1Кор. 2, 13). Тантризм характеризуется недостатком созерцательной силы самого тантрика, не говоря о его медиуме.

Слово «тантра» означает ткань, то есть систематическое изложение⁹⁸. Число тантрических книг, по Гельмуту Глазенаппу, чрезвычайно велико. Появляются все новые писания на старые скрытые тексты, которые «наколдованы» (herbeigezaubert) адептами. Значительна из них Kala- cakra («колесо времени»), сфабрикованная Сакия Муни (Гаутамой Буддой) в последние годы его жизни для короля Шамбады Сукандра. Классическая страна буддийских тантр – Тибет. Насчитывается около 12 000 тантрических книг. Существует тантрический ритуал, практикуемый женатыми монахами. В Бирме буддийский культ был связан со змеиными богами⁹⁹. Постепенно тантра превратилась в кодекс черной магии.

Распространение христианства в странах передней Азии, северной Африке и южной Европе вызывает реакцию всех черных сил. Каинизм-люциферизм (эосфоризм) подымает голову и вступает то в открытую, то в скрытую борьбу с христианством. В скрытой борьбе главную роль играют две секты, выросшие на христианской почве, гностицизм и манихейство, которые с самого момента их возникновения обнаруживают прочную связь с эосфоризмом. После Крестовых походов гностико-манихейский эосфоризм получает широкий доступ в христианскую средневековую Европу и проявляется в ересях и сектах вальденсов, катаров, богумилов, богемских братьев и др., способствуя духовному разложению Запада. Психические эпидемии принимают массовый характер и распространяются из одной страны в другую. Неогностический эосфоризм прочно утверждается в Австрии, Богемии и Германии в XII, XIII и XIV вв.

Неогностицизм Рудольфа Штейнера носит громкое название антропософии в духовной извращенности Запада. Христианский элемент в нем выражен больше, чем в теософии Блаватской, но искажен и фальсифицирован. Р. Штейнер решил, что в христианстве нет «науки», понимаемой в специфически теософском смысле, и дополняет христианство… индуизмом, буддизмом, зороастризмом и гностицизмом. Подлинная древнецерковная наука осталась для Штейнера и для всех теософствующих книгой за семью печатями. Наукообразно и эволюционно мыслящий, гуманистически вышколенный, выпестованный Блаватской Штейнер делает полуоборот в сторону христианства и так и застывает в этой позе, всю свою жизнь занимаясь фальсификацией христианства. В вопросах христианского эзотеризма он – целиком на почве гностики, почти не прибавив своего. В своей книге «Христос и духовный мир» (Christus und die geistige Welt), он фальсифицирует образ Христа, идентифицируя Его с Заратустрой. Эосфоризм принимает у Штейнера более конкретные формы, чем у Блаватской. Эосфор является для него источником знания и откровения, он называет его «символически» Звездой, духовным существом, не называя по имени.

В изложении Штейнера эта «Звезда» царствует в высшем деваканическом мире и «лучами своими пронизывает всю духовную жизнь». Штейнер продолжает: «Духовный опыт заключается в непосредственном восприятии «Звезды». Если кто находится под воздействием духовного мира, то – является Звезда, духовное существо. Всякое углубленное мышление со времен нашего летоисчисления (?!) есть результат воздействия лучей этой Звезды. Кто напряженно ждет, тот испытывает сильное влияние силовых лучей Звезды и тот ждет недаром»¹⁰⁰. Штейнер всю свою жизнь находился под непосредственным воздействием своего вдохновителя и черпал свою «мудрость» из его откровений. Тантризм Штейнера принимает иные формы. В качестве махатмы фигурирует само «Духовное существо – Звезда», а медиум-ясновидящий – Штейнер. Тантризм Штейнера выражается в чтении «хроники Акаши», которая есть не что иное в восприятии медиума, как калейдоскоп Сатаны. Чтение подлинной хроники Акаши недоступно «ясновидящей душе» (hellseherische Seele) трансирующих медиумов, мужских и женских. Оно доступно только чистому созерцанию святых, как в видениях Ефрема Сирина, Амвросия Миланского, Иринея Лионского , Исаака, Максима и др. Книга Штейнера «Из хроники Акаши»¹⁰¹ свидетельствует о медиумической одержимости Штейнера, является классическим образцом психической спутанности и бессвязности.

Свет, сила и творческая активность внутреннего Логоса дают себя знать каждому человеку в большей или меньшей степени. Это ощущение внутренней силы не постоянно в различных индивидах, то усиливается, то ослабевает, может исчезнуть на время или принять уродливые формы. Значительную роль играет и другой внутренний фактор – живое ощущение человеческого архетипизма как дальнего отголоска былого величия праотца Адама, который в латентном состоянии живет в каждом человеке и ищет выхода. Образ Бога в человеке – третий фактор, который лежит в основе чувства личного достоинства. При отсутствии религиозной веры и религиозного опыта человек не отдает себе отчета об источниках его внутренней активности и здесь кроется величайший соблазн «человеческого, слишком человеческого». Даже те, кто умел вначале внимательно прислушиваться к голосу внутреннего Логоса, забывают о Нем. Так возникают все ереси, сектантство и расколы, лжепророки и лжемессии. Кто овладел словом в устной и письменной форме и собрал вокруг себя группу единомышленников и карьеристов, одержимых теми же чувствами, тот приходит к сознанию своей миссии в своем городе, своей стране, во всем мире. На протяжении тысячелетий творческие интересы человечества сосредоточиваются вокруг проблемы спасения, но заботы о «страждущем человечестве» тесно переплетаются с заботами о своем личном успехе и преуспеянии. Если побуждения искренние, благородные и бескорыстные и ограничиваются сферой гражданской, социально-политической и государственной, то встречают признание свыше.

По мере жизненного успеха соблазн «человеческого» ведет к своеобразной духовно-душевной аберрации мессианизма. В исторической перспективе имитаторы Логоса-Мессии начинают постепенно входить в роль. Вспоминается ветхозаветное:

«Не нам, Господи, не нам, а Имени Твоему дай славу» (Псал. 113, 9).

Это исповедание царя-пророка звучало и звучит одиноко. Господнюю славу новоиспеченный «мессия» приписывает себе. Мессианизм становится болезнью интеллектуальной элиты человечества во все времена и у всех народов. Внешние проявления этой болезни были хорошо известны древнецерковным аскетическим писателям под названием напыщенности или надутости (метеоризма) ума. Мессианизм грешит против духовного закона, формулированного Логосом-Мессией:

«Ученик не выше учителя, а слуга не выше господина своего» (Мф. 10, 24).

В мессианстве – обратные отношения: слуга вытесняет господина, тварь – Творца, а ученик – учителя, исправляя и дополняя его. Мессианизм мистический вырождается в еретизм и сектанство, лжемессия обзаводится «богородицами» и собирает вокруг себя кликуш. Первым лжемессией в апостольские времена был Симон Волхв. Основатель манихейской ереси Манес объявил себя новым Буддой, но потом раздумал и назвал себя… Духом Св., которого ждали по обетованию Христа. Было множество еврейских лжемессий, крупнейшие из них: Бар Кохба, вождь движения за освобождение Иерусалима от римлян, Менахем бен Иехуда и Саббатай Цеви. Основателем буддийского мессианизма является сам Гаутама, а буддийская невидимая и видимая иерархия есть институт для подготовки будущих мессий-спасителей человечества. Вульгаризованная теософия Блаватской в лице Анни Безант и Ледбитера учит, что каждый человек, пройдя буддийские этапы бикшу (монаха), архата, махатмы, бодхисаттвы и Будды, может стать логосом. Образцом посмертного мессианства является Гермес Трисмегист, объявленный в позднейшем герметизме Божеством, а сын его Тат – Логосом. В народной религии ислама Магомет ставится рядом с Аллахом, как слово Божье, а Дух Св., как «свет Магомета»¹⁰².

Философский и художественный мессианизм грубее и откровеннее и в нем не меньшее самовозвеличение. Кант носился с идеей коперниканского переворота в европейской мысли и полагал, что он дал прочные основы всякой будущей метафизики и религии разума. Фихте чувствовал себя пророком новой (атеистической) религии в еще большей степени, чем Кант, утверждая, что он нашел «безусловно первичную, а именно абсолютную основу всякого человеческого знания». И Кант, и Фихте были в свое время привлечены к ответственности за распространение атеизма, причем Кант сумел оправдаться благодаря своей изворотливости, а Фихте лишился кафедры в Иенском университете. Гегель считал, что он выражает последнюю ступень самопознания Абсолютного Духа в виде абсолютного знания, то есть его, Гегеля, философии, и в 1820 г. заявил с университетской кафедры: «Я мог бы сказать вместе с Христом, что я учу правде и я есмь правда»¹⁰³. Шопенгауэр мог считать себя вершиной самообъективации мировой Воли, когда интеллект достигает вершины своей искупительной роли. Поэтому Шопенгауэр повторил другие слова Христа применительно к своей персоне: «Мои писания не прейдут» и называл своего поклонника и популяризатора Фрауенштедта своим апостолом¹⁰⁴. Но всех превзошел душевнобольной Фридрих Ницше, подписавший свои последние письма именем… Jesus Christus. Эти письма хранятся в одном из музеев Германии. Больной Ницше высказал с полной откровенностью то, что бродило в его полубольном подсознании. Больной Ницше разоблачает «здоровых» из философского созвездия Кант-Фихте-Гегель-Шопенгауэр.

Психологию мессианства выразил в своих записках композитор Рихард Вагнер. Еще в детском возрасте, в Дрездене, смотря в церкви на распятие в алтаре с болезненным, экстатическим восхищением, он хотел быть на месте распятого на кресте Спасителя¹⁰⁵. Взрослый Вагнер занимался со своим другом Ницше мистикой Диониса. Мессианизм выразился у Вагнера в музыке, в его широковещательных, но безвкусных «праздниках сценических посвящений» (Bühneweihfestspiel), например в «Парсифале». Основная тема записок Вагнера – «миф искусства», его попытка – синэстетизм, то есть соединение всех видов искусства в одном произведении. Вагнер возродил древний дохристианский германизм. Как образец «всеискусства» – музыкальная драма, а основная тема в ней – тема искупления. Вагнер в роли искупителя!.. Гомеровские боги хохочут… Хохочут так, что трясется вся Валгалла вместе с Вотаном и Фриккой. Даже христианство решил Вагнер поставить на службу своему языческому искусству. Вагнер остался верен дионисизму, вакхическое неистовство выражается у него не только в оркестре, но и в сольных партиях.

Вагнер имел поклонников и во Франции в лице Вилье де Лиля Адана, Жана Мореаса и Верлена. В наше время Андре Суаре (Suârez) и Андре Жид считают вагнеризм «варварством». Варварский германизм воплотился сначала в Эккарте, а затем в Вагнере. К. Г. Юнг говорит о рецидиве Вотана в германской жизни. Каждый такой рецидив приносит неисчислимый вред европейской культуре и жизни. Освальд Шпенглер говорит, что мы видим все последствия германского хаоса в жизни Европы. Полусумасшедший германизм Вагнера привел Европу к духовному, политическому и культурному хаосу и способствовал «закату Европы».

Дионисизм-вакхизм, соединенный с возрождением древнегерманского духа в творчестве Вагнера, был не простым культурно-историческим анахронизмом. Он свидетельствовал о проявлении духовного атавизма в христианской Европе. Поставив правильный культурно-исторический диагноз болезни Европы, Шпенглер не указал на его исходные пункты. Делать одного или двух Вагнеров виновниками духовного и культурного распада Европы – слишком много чести. Отчуждение от Логоса-Христа в христианской Европе началось с эпохи Ренессанса (Возрождения) XV-XVI вв., продолжалось в эпоху Просвещения XVIII в. и усилилось в эпоху расцвета естествознания 19 века. Одновременно с Вагнером и другими действовали другие силы, под прямым воздействием азиатского змеиномудрого Востока.

При отчуждении от Логоса, его прививка начинает терять свою силу и действенность, виноградная лоза начинает давать вновь дикие плоды в виде спекулятивизма. Пробуждение спекулятивного духа в Европе означает возврат к древним дохристианским временам, знаменует возрождение древнеарийского духа в христианской Европе, то есть духовный атавизм. Дикие плоды принимают конкретные формы в специфической мудрости Анти-Логоса и его антирелигии. Ренессанс и Просвещение нужно понимать именно в этом последнем смысле как возрождение древнеарийского духовно-культурного «варварства».

Было бы слишком много чести приписывать Блаватской исключительную роль в распространении готовых плодов западно-восточной, древнеарийской, тибетско-гималайской «тайной доктрины». Первым, насадившим эти плоды, был ирландец Иоганн Скотт Эригена. После неудач в христианской мистике Эригена совершил путешествие по всем странам древних культур, был в Египте, Малой Азии и в Индии (в IX в.). Дело Эригены продолжил Экхарт, от которого идет прямая линия к Реформации Лютера и Цвингли, чего не отрицают и сами протестантские богословы. Реформация внесла теософско-спекулятивный дух в Западную церковь.

Вульгарная теософия Блаватской, Анни Безант, Ледбитера и Рудольфа Штейнера нашла готовую почву в полуразложившейся Европе. Если Европа в результате западно-восточных усилий потеряет свой христианский облик, то она превратится в духовно-культурном отношении в жалкий придаток Азии, будет полуостровом Азии, каковым она является в географическом смысле.

Мессианизм есть крайний пункт катастатического антропоцентризма-гуманизма и теософско-спекулятивного «метеоризма» (самонадутости), и потому именно в буддизме он получил законченные формы. У народов земного шара было поверие о том, что должен прийти «Святой мира», чтобы спасти человечество. В «Скованном Прометее» Эсхила посланец Зевса Гермес говорит: «Разве ты не знаешь, что должен прийти Бог, чтобы спасти человечество». Платон в диалоге «Государство» говорит, что придет Бог, «свободный от всего человеческого».

Вера в Святого была распространена и Китае, о нем говорит и Конфуций. Поклонники Гаутамы через V столетий после его смерти выдали его за Святого мира, преподнесли ему звание владыки мира, и отсюда его исключительный успех в Китае и во всех монгольских странах. Ему построены храмы, ему служат по всем внешним правилам христианского богослужения.

«Знайте, что Господь отделил для Себя Святого Своего» (Пс. 4, 4).

О бесчисленных человеческих кандидатах в «Святые» Бога, о лжемессиях, лжепророках и лжеучителях говорится в Евангелии в целях предостережения. Христос заклеймил их неблаговидной кличкой «волки в овечьей шкуре» (Добрый пастырь «входит дверью», и все видят его и «отворяют ему дверь» (Иоан. 10, 1–3). А лжепастырь, волк в человечьем образе, не дверью входит, но «пролазит инде», как «вор и разбойник» (т. ж. 1–2). Он крадет чужих овец, но не защищает их и бежит при первой встрече с волком, оставляя чужих овец на расхищение. На первый взгляд их трудно узнать, но «по плодам их узнаете их».

А плоды эти – ложь эосфорическая («отца лжи»), стереотипная теософская жвачка, слегка сдобренная на тибетско-гималайской кухне, и… неверие.