Воспоминания о жизни протоирея Бориса Николаева

Отец Борис являл собою то удивительное поколение людей, которое мы называем «старым поколением», идеалы, нравственные ориентиры и жизненные принципы которого кажутся нам, людям нынешнего века, как бы взятыми со страниц истории: такими, вероятно, были лучшие из современников Святителя Филарета (Дроздова), государя Николая II и, наверное, если смотреть еще дальше, в глубь веков, в их облике отражалась Святая Русь. Но каждая личность в свою эпоху восприняла и воплотила святорусский идеал настолько, насколько ей было дано Творцом. Общим для людей этой формации были православное мировоззрение, истинный патриотизм и особая патриархальная культура воспитания. Батюшка был строгим ревнителем чистоты Православия: никаких нововведений в церковной жизни не принимал, о чем свидетельствуют его служение и все его труды. Заблуждения – от древних ересей до обновленчества и различных новых сектантских идей – он мог не только обличить, но и подробно разъяснить, в чем заключается неверность суждения. Вот одно из высказываний батюшки: «Все книги духовного содержания, напечатанные и вышедшие до Великой Отечественной войны, я безоговорочно принимаю. Те издания, что вышли после войны, – рассматриваю с рассуждением».

Батюшка был искренним сыном своего Отечества. Он им оставался даже в лагере: доносчиком он никогда не был, но и замечаний от лагерного начальства не имел, исполняя все порученное ему добросовестно. Слыша звуки Государственного гимна, он неизменно вставал. К высшей власти, как духовной, так и светской, всегда относился с должным каждому лицу почтением и ослушанием. Например, когда правящий архиерей владыка Евсевий попросил отдать в Елеазаровский монастырь из храма икону, которую батюшка сам заказывал и перед которой в конце каждой службы совершался молебен, батюшка без всякого прекословия ее отдал. Он собственной жизнью являл всем нам пример послушания Божественной воле, священноначалию. «Без̾ всѧ́кагѡ же прекосло́вїѧ ме́ншее ѿ бо́лшаго бл҃гословлѧ́етсѧ»¹ – повторял он апостольские слова, искренне почитая себя меньшим.

Нельзя не сказать и об особенной порядочности, а также об обостренном чувстве долга батюшки. Я не видела в своей жизни человека более ответственного и обязательного, чем он. Отец Борис никогда не опаздывал, никогда не заставлял себя ждать, даже в последние годы жизни, когда с трудом передвигался. Если он назначал время, то приходил заранее или «минута в минуту». В самые трудные для Церкви годы он уплачивал все налоги «копейка в копейку», оставаясь практически без средств к существованию. Считал, что все документы должны быть правильно оформлены и что все нужно делать «по правилам». Необходимая отчетность всегда была у него в должном порядке, он был необыкновенно ответственным, кристально честным и обязательным человеком, никогда и нигде не изменявшим своей совести.

Он получил такое воспитание, которое не позволяло ему жить по-другому: батюшка всегда был «обязан», его безотказность поражала. Каждый знал, где он живет, и мог прийти к нему в любое время, ведь для него «не существовало» выходных. Если он брал у кого-нибудь нужную ему книгу, он не только возвращал ее в назначенный срок, но мог ее даже переписать для себя, если в этом была необходимость. Так, работая над книгой по знаменному распеву, он переписал все попевки и фиты знаменного осмогласия, собранные Металловым. Он делал бесчисленные выписки из святоотеческих творений, трудов исследователей знаменного распева и различных музыковедов.

Батюшка был совершенным бессребреником: в те моменты, когда на нем было священническое облачение, он в руки денег не брал. Отец Борис всегда оказывал высочайшую степень почтения церковной власти и считал неоспоримым подчинение Первосвятителю Церкви и епархиальному архиерею, о чём встретятся неоднократные упоминания на страницах этой книги. Он сохранил беспрекословное послушание Священноначалию до конца жизни: когда в нашей обители совершались архиерейские, а тем более – патриаршие богослужения, батюшка, несмотря на болезни и немощи, обязательно на них присутствовал, считая своим непременным долгом получить в алтаре патриаршее благословение и напутствие. Он был теплейшим молитвенником о Предстоятеле Церкви – Святейшем Патриархе Алексии, к которому относился с глубоким почтением и любовью.

О его почтительности, уважении к личности человека и внимательности каждый из нас мог бы многое рассказать. Батюшка не мог не поприветствовать человека при встрече, но это не было простой данью вежливости: он видел в каждом образ Божий, и к любому человеку, каким бы он ни был, обращался с особенным доверием и любовью. Он настолько внимательно выслушивал говорящего, что становилось даже неудобно перед его сединами. Когда ему говорили приветственное слово по случаю его юбилеев, батюшка весь обращался в слух. Он мог подбодрить или что-либо одобрить из сказанного, если видел, что человек начинает теряться. Например, в одном из слов было приведено изречение праведного Алексея Мечёва: «Главная обязанность пастыря есть молитва». – «Вот это – правильно!» – сказал батюшка.

Если он слышал похвалу в свой адрес, то смущался, стеснялся и даже, видимо, был недоволен (хотя нужно сказать, что он боялся чем-либо обидеть человека). Поэтому, произнося слово, мы более старались обрадовать батюшку какой-либо глубокой мыслью из Священного Писания или творений Святых Отцов, к сему случаю подходящей, чем восхвалять его, а о его заслугах приходилось упоминать сдержанно и аккуратно – совсем умолчать об этом было невозможно. Батюшка трогательно благодарил за добрые слова в его адрес, и произносил в ответ отеческое доброе назидательное слово. Когда кто-либо начинал восхвалять батюшку, он категорически против этого возражал; «Что Вы? Как можно так говорить? Я – не святой, не старец, не прозорливец, не чудотворец, а обыкновенный, нормальный православный священник. Я – не отец Иоанн Кронштадтский. Его чудеса сияли всему миру, такую благодать невозможно было и сокрыть. Но – что делает слава! Ведь сколько у о. Иоанна было таких последователей, которые неверно понимали его слова. В результате образовалась секта «иоаннитов"». Батюшка неоднократно повторял, что все святые «бегали» славы человеческой, творя добрые дела и совершая чудеса втайне.

Наставления батюшки никогда не походили на нравоучения, но воспринимались как добрые пожелания всего наилучшего. Он сделался родным и близким для тех сестер, которые истинно желали спасения. Он никого не призывал к себе, но, находясь рядом с батюшкой, человек ощущал в своей душе такой глубокий неизреченный мир и духовную тишину, получал столь ощутимую духовную пользу как от его смиренного молчания, так и от исполненного любви кроткого слова, что как-то невольно располагался к нему душой, стремился приблизиться к батюшке и услышать от него что-либо себе в утешение или назидание. И никто не отходил от него «тощ и неутешен». Он был прост, крайне скромен, но близ него и с ним так ясно ощущалось незримое присутствие Божие. Невозможно было в присутствии батюшки позволить себе что-нибудь неподобающее. Он никогда не желал «казаться святым», и не сделал из автобиографии «житие подвижника благочестия». Он говорил: «Часто люди пишут: «родился в благочестивой семье, произошел от доброго корене». В моей жизни все было совсем не так. Но ведь путь к Небесам ни для кого не затворен. У человека всегда есть реальная возможность обращения к Богу, ведения духовной жизни и даже достижения святости. Все зависит от желания и решимости. Креста ни на ком ставить нельзя».

Таким был, в общих чертах, облик нашего духовного отца. Батюшка был одним из тех людей, к которым применимо Евангельское слово: «лицѐ є҆гѡ̀ бѣ̀ грѧдꙋ́щее во і҆ерⷭ҇ли́мъ»², в Горнее Царствие.

Отец Борис родился 21 декабря по старому стилю (3 января н. ст.) 1914 года во Пскове в клинике доктора Вольфсона на Великолукской улице. Батюшка неоднократно говорил нам о важности наречения человеческого имени: вместе с дарованием имени Всемогущий Бог неизреченным образом сподобляет человека и другого дара, который мы называем личностью. Как это происходит – нам неведомо, при этом нужно заметить, что люди, нареченные одним и тем же именем, неодинаковы: «У Бога – всего много», повторял батюшка народную мудрость.

Глядя на своего болезненного ребёнка, бабушка с матерью все время его «хоронили». «И вот я прожил уже девяносто лет», – с улыбкой добавлял батюшка, рассказывая о себе. Бабушка часто водила внука в ближайшую церковь Святителя Николая на Паромье, являвшуюся для его семьи приходской. Когда мальчик подрос, он стал одним из пономарей этого храма, благовестил к службам, читал шестопсалмие, пел на клиросе. Бабушка, став благодетельницей Иоанно-Предтеченского женского монастыря, познакомилась с игуменией Саррой – матушкой высокой духовной жизни. Благодаря этому знакомству, а также посещениям обители началось приобщение батюшки к духовной жизни. Отец Борис рассказывал: «В этой обители я, будучи еще маленьким ребенком, ощущал царствующий дух любви. Любовь проявлялась во всем: в убранстве храмов, в чистоте, с любовью поддерживаемой сестрами повсюду, и, главное, – в добром, внимательном отношении сестер к людям, к прихожанам монастырского храма, друг ко другу. От насельниц обители веяло миром, благостью, доброжелательностью.

На мой день Ангела, а также и в другие дни, бабушка приводила меня Причащаться Святых Тайн в монастырский храм. Матушки были всегда ласковы, гладили по головке, давали просфорочки, разговаривали со мной, желали мне всего самого доброго. У нас во Пскове существовал еще Вознесенский монастырь: там сестры жили победнее Иоанновских, но дух и в том и в другом монастыре был один – Христов. Сестер обоих монастырей духовно окормлял великий старец схиархимандрит Гавриил (Зырянов). Многому научили меня Иоанновские сестры, многое они мне передали... Бурные волны житейского моря долго кружили меня по жизни, и, под конец ее, по воле Божией, я оказался там же, откуда и начал свой путь – в женском монастыре. И я увидел и почувствовал, что меня окружают те же духовно близкие мне сестры, пусть – с другими именами, другими судьбами, пусть они только еще начинают свой путь, но они имеют то же стремление к Богу, идут той же дорогой к Царствию Божию. Господь вернул меня на духовную родину, чтобы я смог передать сестрам возрождающейся обители то, что сам получил от праведниц, которых имел счастье знать».

Батюшка рассказывал, как перед кончиной его бабушка была напутствована Святыми Тайнами. Чувствуя приближение смерти она благословила дочь иконой святителя Николая, говоря ей при этом: «Береги сына. Господь пошлет тебе через него утешение» (слова «через него» батюшка в своей автобиографии пропустил). Когда батюшка – уже девяностолетний старец – рассказывал духовным детям о предсмертном благословении сыновей библейским патриархом Иаковом, то вспоминал и это обстоятельство своей жизни, говоря о силе и важности родительского благословения вообще и предсмертного – в частности. Нередко человеку, стоящему на пороге вечности, Господь открывает пути Своего Промысла и Свою Святую Волю.

Наступала тяжелая година гонений на веру, мать запрещала сыну ходить в храм, опасаясь, что его «увлечение» погубит и его, и ее. Однако «увлечение» не проходило, а лишь усиливалось: духовный огонек все более разгорался в душе юного искателя вечной истины. В самом начале духовного пути батюшке посчастливилось встретить мать Людмилу, монахиню Иоанновского монастыря, после закрытия родной обители трудившуюся в храме Святителя Николая на Паромье. Встреча с монахиней Людмилой была промыслительной: духовно одаренная, истинная подвижница, прекрасный регент, умевшая выразить и передать содержание песнопений, раскрыть их духовный смысл, она стала духовной матерью батюшки. И он с любовью вспоминал о своей наставнице: «Я никогда не видел ее смеющейся, и крайне редко – улыбающейся (только уголками губ). Она имела в душе Божественную любовь и стяжала дух мирен, и все окружающие это чувствовали. Регентом она была превосходным: ее отличало глубокое понимание богослужений, поемого и читаемого, духовная чуткость, умение передать другим то, что она понимала и чувствовала, а также кротость и терпение. Ее ничем невозможно было рассердить.

Когда она оказалась у нас на приходе, ей достался «левый клирос». У матери Людмилы был прекрасный музыкальный слух. Как тяжело для человека, обладающего таким слухом, слышать малейшую фальшь! А к матери Людмиле «ставили» часто певчих, которым, что называется, «медведь на ухо наступил», не умеющих управлять своим голосом и подчиняться регенту, хотя в ее хоре были и певчие с хорошими данными. Мать Людмила никогда не раздражалась, с большим терпением обучала тех, у кого не получалось петь в хоре, не повышала на них голоса. Была, например, у нас мать Иоанна, она не могла научиться петь, хотя чтицей она была хорошей. И вот, бывало, начнет она петь фальшиво, а мать Людмила тихонечко, по-доброму ей и скажет: «Бредишь, Иоаннушка, бредишь». Даже если после службы мать Людмила, как регент, была вынуждена нас и поругать, то потом она могла сказать какую-нибудь добродушную шутку, всех посмешить. Мы со смеху катаемся, а она и не улыбнется, только скажет: «Вы что смеетесь? Маленькие, что ли?» А нам от ее слов становится еще смешнее.

Когда я навещал их с мать Арсенией (родной сестрой матери Людмилы), мать Людмила иногда просила меня: «Боренька, давай споем Арсениевское славословие»³. А я отвечал: «Да с Вами, матушка, я и Людмиловское пропою!» Мать Людмила была человеком высокой духовной жизни: в своем послушании, в отношении к людям она являла истинную, христианскую любовь, на которую можно было ответить только любовью и беспрекословным послушанием». Мать Людмила имела еще одно очевидное достоинство: она не властвовала над наследием Божиим, не заставляла насильно приходить в храм или на клирос, но привлекала человека лишь любовью, ненавязчиво, как бы исподволь прививая ему правильные понятия и всегда оставляя за ним свободу выбора и решения. Это свойство унаследовал от нее и батюшка.

Отец Борис любил рассказывать о тех, кто напутствовал его ко спасению. Одним из таких людей был протоиерей Владимир, слепой, бывший полковой священник царской армии. «Это был праведник, – говорил о нем батюшка. – В молодости о. Владимир имел и свои немощи, но к старости он не только принес покаяние, но и достиг больших высот в духовной жизни. В своей жизни он шел «путем святителя Иоанна Златоустого», то есть следовал учению этого великого угодника Божия». По словам батюшки, основные «положения» учения Златоуста состоят в: 1) необходимости действенного, плодотворного покаяния, то есть исправления «на деле» – трезвения в жизни внутренней, и действий, противоположных греху совне, то есть всестороннем противостоянии злу; 2) недопустимости уныния, каково бы ни было падение, как бы тяжек ни был грех; 3) стремлении к Царствию Божию, как к цели жизни; 4) благодарении Бога за все; 5) желании творить Волю Божию и 6) исполнении Божественных повелений, невзирая ни на что, без боязни и малодушия, жертвенном служении Богу. «Дайте мне лучше десять человек, творящих Волю Божию, нежели тысячу беззаконников», – часто повторял батюшка слова Святителя Иоанна Златоустого. Отец Владимир раскрыл для нашего батюшки, тогда еще молодого человека, учение великого вселенского Святителя.

Пути Господни, воистину, неисповедимы. Матушка Мария, ставшая супругой, верной спутницей жизни о. Бориса, с ранней юности отличалась высоко духовной настроенностью и желала оставить мир и посвятить себя Богу. «Ей нужно было бы родиться или раньше, или позже того времени, когда, по попущению Божию, святые обители были преданы разорению и запустели», – говорил батюшка. Конечно же, слова батюшки были лишь образным выражением и являли стремление его матушки к монашеской жизни: 12 по Промыслу Божию, она родилась именно тогда, когда это было нужно, и до конца исполнила свой долг и предназначение. До встречи с батюшкой матушка Мария уже приобрела большую духовную опытность. Ее наставником и духовным отцом был схиархимандрит Гавриил (Зырянов), а после его смерти она обращалась за советом к архимандриту Симеону (Холмогорову) – духовному сыну почившего. Она неоднократно пыталась вступить в какой-либо из существовавших монастырей, но успевала пожить в стенах обители лишь непродолжительное время: в грозные годы гонений на Церковь власти закрывали монастыри один за другим, разгоняя насельниц обителей. Так матушка Мария и не стала инокиней, но монастырская жизнь и встречи с подвижницами благочестия оказали большое влияние на духовное развитие её неординарной личности. Имея многие дарования от Господа, будучи чуткой и восприимчивой, матушка глубоко прониклась духом подвижничества, причем ее внимание было обращено, главным образом, на внутреннее, сокровенное делание, «внешние» подвиги являлись для нее лишь средством, вернее, одним из средств, при помощи которых можно снискать благоволение Божие и стяжать благодать Святого Духа.

Встретив матушку и вступив с ней в беседу, батюшка, с первых же ее слов, был поражен ее духовным сходством с Иоанновскими сестрами и с самим собой. Весь облик матушки, ее скромность, смирение, внутренняя собранность, и в то же время, непоколебимая твердость в вере и благочестии, готовность следовать за Господом и страдать за Его Святое Имя, бодрость духа, ее радость о Господе и любовь ко всякому созданию Божию – все в ней свидетельствовало о ее стремлении к Царствию Небесному. Это стремление роднило их с батюшкой все более и более, пока, наконец, он не сделал ей предложение «идти вместе к Царствию Божию». Поскольку и батюшка, и матушка Мария проводили жизнь духовную и оба желали достичь Небесного Града, где царствует правда и любовь, то, соответственно, и предложение батюшки носило духовный характер и выражало желание совместной жизни в Боге. Матушка была старше на 28 лет. Господь послал о. Борису в лице его матушки утешительницу в его скорбном пути, верного друга и духовную наставницу. Батюшка говорил, что далеко не все у них «шло гладко», искушений было множество, но они с матушкой противостояли им так: у них не было друг от друга тайн, ни одна из сторон не имела тайных друзей, переписки с кем-либо, они старались, по возможности, быть вместе. «Мы с Марией ни разу в жизни не смогли надолго поссориться. Так, повздорим о чем-нибудь, пройдет десять минут, и я ее спрашиваю: «Мария, ты на меня не обижаешься?» – «А что на дураков-то обижаться», – добродушно скажет она. «Ну, прости меня». – «Господь простит, и ты меня прости». На этом ссора кончалась, и мы продолжали общаться так, как будто ничего не произошло».

Одним из своих недостатков батюшка считал робость и то, что он называл «забитостью», то есть склонностью к унынию. С детства ему внушили, что он, как инвалид, ничего не может, и всё за что бы он ни взялся, будет сделано плохо. Батюшка часто говорил унывающим: «Враг внушает человеку, что он ни на что не способен, чтобы ввести его в уныние и не дать сотворить волю Божию». Матушка Мария, имея упование на Господа и будучи от природы жизнерадостной, помогала батюшке преодолеть и победить этот недостаток, возгревая в его душе надежду не на свои силы, но на помощь Божию, побуждала его идти и безбоязненно делать то, к чему призвал его Господь, утверждая его в вере примером собственной добродетельной жизни. «Однажды пришел я домой после службы в воскресенье, – рассказывал батюшка, – а моя Мария не могла быть в этот день в церкви. Она меня спросила: «На какую тему ты сегодня говорил проповедь?» – «О любви к врагам», – ответил я. – «Ты проповедь-то сказал, а сам-то ты врагов любишь? Вот полюби М.(Матушка имела в виду человека, чинившего различные препятствия в деле издания труда батюшки по знаменному распеву)». «Любить я его, конечно, не собираюсь, но и зла ему делать никакого не буду. Бог с ним». Можно засвидетельствовать о том, что батюшка умел любить врагов и преуспевал в этой добродетели.

Когда матушка Мария умирала, она сказала батюшке о том, что до сего момента он был для своего прихода отцом, а она – матерью, а теперь ему придется стать для всех – всем, но он должен быть для паствы более любящей матерью, нежели отцом. Каждый из духовных детей батюшки может подтвердить многочисленными примерами из своей жизни, как исполнял духовный отец завет своей матушки, какова была его забота о душе человека, как бережно он с ней обращался, с какой любовью ограждал от бед свою паству, принимая скорби на себя, как он умел утешить и согреть сердце каждого.

Настало время рассказать и о пребывании батюшки в заключении, о его исповедничестве. В 1937 году батюшка служил в сане диакона во Владимирской епархии: он был арестован без вины, как и миллионы других людей в то время, по делу, к которому не имел никакого отношения. Сугубая «вина» заключалась в том, что служитель Церкви не захотел снимать рясу и отрекаться от веры во Христа. Батюшка принял диаконский сан в грозные тридцатые годы. Пожилые люди говорили ему: «Что ты делаешь? Разве ты не знаешь, что тебя ждет?» Батюшка, конечно же, знал, но он имел великое желание служить Богу. В личных беседах батюшка иногда признавался в том, что он переживал в тот период особенное духовное состояние и был готов идти на мученичество и смерть за Христа.

После рукоположения о. Бориса прошло немного времени. Последовал арест, тюремное заключение и далее – шестилетнее пребывание в исправительно-трудовом лагере, в инвалидной колонии, находившейся под Ковровом, близ реки Волги, в Юрьевце. «Я хорошо понимал, на что я иду, – говорил батюшка. – Но я, по молодости и горячности своей, представлял себе заключение несколько иначе. Я думал, что мы, как древние христиане первых веков, сможем в неволе совершать Божественную Литургию на камне, вместе возносить молитвы... Реальность оказалась намного страшнее и тяжелее, но Господь помог мне не только справиться с духом уныния, но и обрести радость в скорбях». Об этом периоде жизни батюшки нам известно весьма немногое: по своему глубокому смирению он рассказывал лишь то, что служило к нашему назиданию, или то, что могло иметь непосредственное отношение к тому человеку, с которым батюшка беседовал. Его рассказы не были жалобой озлобленного человека, напротив, в них слышались и чувствовались благодарность Богу, вера в Его Святой Промысел, смиренная, безропотная покорность воле Божией, сочувствие и уважение к ближним.

Условия лагерного заключения были тяжелыми: изнурительный труд, голод, болезни, отсутствие необходимых лекарств и средств для оказания помощи больным – все это – общеизвестные факты, и о. Борис не акцентировал на этом наше внимание. Он всегда старался каждого оправдать и понять.

Когда батюшку везли в поезде на место заключения, он разговорился с одним уголовником, который отбыл уже несколько сроков, поскольку «с малых лет», как сам выразился, он встал на путь преступления, и тюрьма для него не была новостью. Во время разговора у батюшки выпала из кармана фотография матушки Марии. Собеседник поднял ее и спросил: «Кто это?» – «Моя жена», – ответил батюшка. Вглядываясь в лицо на фотографии, старый уголовник сказал: «Ну, ты, Боря, мужик – молодец!» Он долго-долго смотрел на фотокарточку, будто «читая» её, и, наконец, произнес: «Если бы я встретил эту женщину хотя бы десять лет назад, я бы здесь не был». Облик матушки о многом «сказал» этому человеку, пробудив в сердце закоренелого преступника то, что было в нем доброго и благородного. Когда батюшка находился в лагере, матушка Мария, как могла, заботилась о нем, носила ему передачи. В летнее время от Мстеры до Юрьевца идти нужно было около десяти дней, зимой же – и более двух недель. И матушка шла, невзирая ни на погоду, ни на трудности пути, нагруженная тяжелой ношей. «Она была подвижницей», – говорил батюшка.

Будучи в заключении, батюшка сподобился явления ему Божией Матери. Однажды батюшка сильно заболел. Его томили сильный жар и слабость, и он был близок к смерти. Его спустили под нары как «безнадёжного». Батюшка лежал на сыром холодном полу и молился. Тогда он увидел подошедшую Женщину в белом. Ее голова была покрыта не то белым апостольником, не то косынкой сестры милосердия. Она склонилась над больным, положила руку ему на голову и с любовью и кротостью спросила: «Узнаешь ли ты Меня?» Батюшка почувствовал, что его посетила Сама Царица Небесная, но, почитая себя недостойным подобного посещения, спросил: «Вы – врач (и назвал имя и отчество лагерного врача)?» – «Нет», – отвечала Она. У батюшки возникла мысль, что, наверное, он умирает, и к нему пришла одна из сестер Иоанновского монастыря. Он спросил и об этом Пришедшую к нему. «Нет», – снова отвечала Она. Тогда Матерь Божия сказала батюшке, что он выздоровеет, и заповедала чтить Богородичные праздники. Батюшка, чувствуя любовь и сострадание Явившейся ему, будучи благодарным и признательным Ей, и, в то же время, боясь поверить себе, что он воистину видит Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, в чувстве глубокой благодарности спросил: «Скажите мне Ваше имя, чтобы я мог всю свою жизнь молиться о Вас!» Царица Небесная ответила, что люди называют Ее Марией, а настоящее, небесное Имя Она сказать ему не может, ибо он сгорит, как только его услышит. На этом видение окончилось. После небесного посещения здоровье батюшки пошло на поправку, и он скоро выздоровел.

Можно упомянуть еще о некоторых фактах и случаях из жизни отца Бориса. «Со всеми можно ужиться, – говорил батюшка, – я шесть лет спал на соседних нарах с уголовником, жил среди людей, совершивших не одно и не два преступления, – и, ничего, слава Богу! А они и ругались, и чего только ни творили. Я же делал свое дело (батюшка имел в виду, что он продолжал веровать, молиться, творить добро и т.д.). Уголовники – такие же люди, и у них есть совесть, и они чувствуют добро, уважение, хорошее отношение».

Один раз, в ночь Святой Пасхи, около двенадцати часов, о. Борис потихоньку вышел из барака, чтобы пропеть пасхальный канон. Когда батюшка уже допевал канон, к нему быстрым шагом приблизился кто-то из лагерного начальства. По жестким лагерным законам нарушившего подобным образом режим расстреливали, расценивая такие действия как «попытку к бегству».

– Стой! Кто здесь? Николаев? Ты?

– Я, товарищ начальник, – ответил батюшка.

– Что ты здесь делаешь? – строго спросил подошедший.

– Молюсь, товарищ начальник. Христос Воскресе! – откровенно сказал батюшка, понимая, что терять ему уже нечего, готовясь к смерти.

– Воистину Воскресе! – неожиданно ответил ему начальник. – Только никому ничего не говори. Быстро возвращайся в барак!

Господь умягчил сердце начальника, испытавшего уважение к вере батюшки, готового умереть за исповедание Имени Христова, и жизнь батюшки по Промыслу Божию была сохранена. Батюшка часто повторял слова христианского философа Тертуллиана о том, что душа человеческая по природе – христианка. И при этом подчеркивал, что душа «не просто верующая в Бога и признающая Бытие Божие, а именно – христианка»: вера во Христа как Истинного Бога, в Его Воплощение и Воскресение, любовь и приверженность христианским идеалам ей глубоко присущи и для нее естественны. Вышеописанный случай является прямым доказательством этой истины.

Батюшка, как и подобает христианину, добросовестно повиновался властям, оставаясь твердым и непреклонным лишь в вопросах веры, которую свято хранил. Видя во всем происходящем Волю Божию и проявляя послушание Господу через ближних, он не отказывал в помощи и соузникам. В один год в лагере разразилась эпидемия пеллагры, и ежедневно в каждом бараке умирало по нескольку заключенных. В день празднования памяти преподобного Серафима Саровского умерших было особенно много. Вечером заключенные пришли с тяжелых работ и разошлись по нарам. Дневальный стал подходить к каждому с просьбой, чтобы помогли ему вынести покойников из барака. Никто не соглашался. Увещания в том духе, что «с каждым завтра может случиться то же самое», не действовали. Наконец, дневальный подошел и к батюшке: «Николаев, может быть, ты пойдешь?» Батюшка, уставший и изнемогший, не отказался. Они с дневальным вынесли из барака двадцать покойников. Пока их выносили, батюшка молился о упокоении душ усопших. За оказанное послушание Господь укрепил силы батюшки и ниспослал ему мир и духовную радость. Работать он старался по совести, насколько хватало сил.

Однажды, при раздаче заключенным мизерной платы за труд, батюшке нечаянно выдали большую сумму, чем положено. Обнаружив ошибку кассира, батюшка вторично подошел к окошечку, где происходила выдача денег. Охранники сочли, что Николаев хочет получить что-то ещё, и обрушились на него с упреками и ругательствами. Батюшка, подойдя вновь к окошечку кассы, сообщил о переплате и вернул «лишние» деньги крайне изумленному кассиру. Случай был из ряда вон выходящий, ведь в условиях заключения многие не считали за грех и украсть, но – вернуть деньги?! О произошедшем стало известно лагерному начальству, и сам начальник лагеря вынес заключённому Николаеву благодарность. Однако не похвала была нужна заключенному Николаеву, но – мир совести, который невозможно приобрести ни за какие земные блага.

Приводя примеры из своей лагерной жизни, батюшка учил нас, какими нужно быть и как должно поступать, но также и объяснял, как поступать не нужно. Он говорил, что, к сожалению, не все, кто именовал себя христианами, явили себя таковыми в условиях лагеря. Например, батюшка рассказывал про одного священника отца П., который выменивал у заключенных продукты за табак, всеми «правдами и неправдами» входил в доверие к начальству, стремился к начальственным должностям (ни для кого не секрет, как этого можно было добиться, находясь в заключении), а когда достиг желаемого, то, в угоду начальству, заставлял своих подчиненных работать «на износ», так что они болели и умирали. Выйдя из заключения, он добился места на хорошем приходе, стал настоятелем и снискивал себе славу «пострадавшего за веру», но дела свидетельствовали о жизни этого человека лучше любых красивых слов.

«Самое страшное явление нашей жизни – это нелюбовь, немилосердие. Сатана любит людей злых, жестоких. Ведь там, где нет любви, – нет христианства, нет Божественной благодати, и зло может расти и шириться, как и сколько угодно. Православие основано на любви. На Страшном Суде Господь не спросит, сколько мы поклонов положили, но будет судить нас за наше отношение к ближним: накормили ли мы, напоили ли, одели ли, помогли ли, утешили ли и т.д.⁴ И помните: «Милосердие без сострадания – это пустой звук». Это сказал не богослов, но обычный человек, артист Алексей Баталов. Но это сказано верно, потому что любое живое существо чувствует сострадание, любовь, а также и неприязнь, и равнодушие. Христианин не может равнодушно и спокойно смотреть на то, как люди страдают, как мучаются создания Божии, живые существа. Он будет делать все возможное, чтобы помочь страждущим, облегчить их страдания. Любовь к ближнему – это желание ближнему всякого блага, то есть добра, и стремление всяким способом содействовать его благополучию, осуществлять это добро. А если человек ради собственной выгоды и наживы не брезгует ничем, если он не только обижает ближнего, но и не щадит его, сокращая своим немилостивым обращением его жизнь, – это не христианские поступки. Дорогие мои, бойтесь так поступать. Важно не то, что скажут о вас люди, ибо, по слову Христову, «Го́ре, є҆гда̀ до́брѣ рекꙋ́тъ ва́мъ всѝ человѣ́цы»⁵, но то, как вы поступаете перед Богом, какое у вас душевное состояние, куда вы идете – к Царствию ли Божию или в обратном направлении. Добро нужно делать не из человекоугодия, не ради славы, но ради Бога и самого добра. А человеческой славы и почета бегали все Святые угодники Божии, все праведники. «Пребыва́ѧй въ любвѝ въ бз҃ѣ пребыва́етъ, и҆ бг҃ъ въ не́мъ пребыва́етъ»⁶. Преподобный Исаак Сирин говорил, что «сердце милующее распаляется любовью ко всякому созданию Божию: от Бога до человека, от человека – до скотов, и от скотов – даже до злых духов – и последних человеку с таким сердцем становится жалко, как отпавших от жизни Божией».⁷ (Хотя в последнем случае нужно быть осторожным). Чувства ненависти в сердце христианина быть не должно».

В лагере под Ковровом произошло знакомство батюшки с подвижниками благочестия отцом Александром и матерью Ефросиньей, где они пребывали в заключении за исповедание Имени Христова. «За колючей проволокой» человека не называют по имени, а тем более в те грозные годы, оказавшись в системе ГУЛАГа, о таком понятии, как личность, заключенный должен был забыть, по мнению творцов системы, раз и навсегда: ему присваивали номер или называли по фамилии. Но фамилий этих двух людей никто в лагере не знал: все, от начальника лагеря до последнего уголовника, называли их «отец Александр и мать Ефросинья». Причиной всеобщего уважения и даже, можно сказать, любви являлось то, что их любовь и кротость покоряли сердца и гасили злобу. Они были истинными христианами. В лагере отбывало срок множество христиан, духовенство, но такое уважение, которое можно назвать всеобщим, снискали лишь два человека. Отец Александр обладал той простотой и веселостью, которые происходят от незлобия, доброты. Он не потерял эти свойства и в лагере, и к каждому человеку относился по-доброму, что весьма трудно дается в экстремальных, тяжелых условиях лагерной жизни. Он мог пошутить, знал много песен, с ним каждому было легко. Но мало кто догадывался, что это душевное облегчение было плодом молитв праведника.

Мать Ефросинья, казалось, жила по правилу, данному преподобным Амвросием Оптинским: «Никого не осуждай, никому не досаждай, и всем – мое почтение». Складывалось впечатление, что все люди для нее – Ангелы, и она не видит в них ничего худого. Но это свойство нельзя было назвать наивностью: взгляд праведницы ОТРАЖАЛ ЕЕ ДУШЕВНУЮ ЧИСТОТУ. Если же она и замечала дурные поступки человека или его недостатки, то старалась всячески этого человека оправдать: «Он – хороший. Это его лукавый попутал» и т.д. Когда по заводским цехам (на территории лагеря находился завод) шел начальник лагеря, он всегда здоровался с матерью Ефросиньей:

– Здравствуй, мать Ефросинья.

– Здравствуйте, товарищ начальник, – отвечала матушка. – Как Ваше здоровье? (Этот вопрос звучал искренно, она говорила с каждым человеком «от всей души», без лести и человекоугодия).

– Ничего, помаленечку, мать Ефросинья. А ты как себя чувствуешь? Не болеешь?

– Да нет, все слава Богу, товарищ начальник, потихоньку, с Божьей помощью, трудимся, жаловаться не приходится.

Безропотное несение жизненного креста, мирность, доброе отношение, приветливость имеют большую цену везде и многоценны в очах Божиих.

Батюшка до конца жизни воссылал благодарность Господу и его Пречистой Матери за свое освобождение: в тот день недели, когда он вышел на свободу – каждую субботу или с пятницы на субботу, – он читал акафист Благовещению Пресвятой Богородицы «Взбра́нной воево́дѣ побѣди́тєльнаѧ...», от всей души благодаря общую всех Заступницу... В этот день освобождалась большая партия заключенных. После того, как им выдали документы и деньги на проезд, освобождающихся построили и стали выводить через узкую калитку. «А десять лет назад мы входили в лагерь через широкие ворота», – вспоминал батюшка. У батюшки, от дней юности навыкшего богомыслию, эта калитка вызвала размышления об узком и тесном пути в Царство Небесное, явившись напоминанием евангельских слов⁸. Порожек у калитки был довольно высоким, а ноги у заключенных за время пребывания в лагере распухли так, что первые же выходящие не смогли справиться с «препятствием» и упали от слабости, споткнувшись о порожек, а за ними полегла и вся шеренга. «Ну, ничего, – продолжал рассказ батюшка, – потихонечку мы вышли. Сил идти не было». Отойдя на некоторое расстояние от лагеря, батюшка встал, обернулся и снял шапку.

У лагерных ворот стояла новая партия заключенных. Батюшка сострадая им, стал о них молиться. Смотря на входящих, осеняя их Крестным знамением, он пел: «Не ктомꙋ̀ держа́ва сме́ртнаѧ возмо́жетъ держа́ти человѣ́ки: хрⷭ҇cто́съ бо сни́де, сокруша́ѧ и разорѧ́ѧ си̑лы є҆ѧ̀; свѧзꙋ́емь быва́етъ а҆́дъ; проро́цы согла́сно ра́дуютсѧ: предста̀, глаго́люще, сп҃съ сꙋ́щымъ въ вѣ́рѣ: и҆зыди́те, вѣ́рнїи въ воскресе́нїе»⁹.

В этом разделе мной были переданы наиболее яркие эпизоды из жизни батюшки, записанные с его слов, но не вошедшие в его автобиографию. Надеюсь, что эти дополнения откроют и проявят еще несколько «сторон и граней» личности отца Бориса, что может быть не бесполезно для читателя.

В нашем знакомстве и сближении с отцом Борисом мне ясно видится действие Промысла Божия. Всемилостивый Господь, соединяющий судьбы родственных по духу людей на пути в Его Царствие, привел меня, недостойную, к старцу – игумену Исайе (Будюкину), под строгим и любящим взглядом которого прошли мои детство и юность. О. Исайя завещал мне, чтобы после его кончины я обращалась за советом к его духовному другу и сотаиннику протоиерею Вениамину Румянцеву. Отец Исайя и отец Вениамин воистину были «одного духа». Именно от отца Вениамина я узнала о протоиерее Борисе Николаеве, которого тот назвал своим другом, имея в виду дружбу духовную.

За год до кончины о. Вениамина я приехала к нему из Пюхтиц: это была наша последняя встреча. Батюшка сказал, что мы с ним более не увидимся в земной жизни, и, подобно тому, как некогда сказал ему самому наш общий духовник игумен Исайя, он указал рукой на небо и произнес: «Там увидимся». Я выразила сомнение, увижу ли я батюшку в Небесных обителях, поскольку, по грехам моим, вряд ли сподоблюсь быть там, и спросила, к кому мне обращаться за советом. О. Вениамин ответил: «Затрудняюсь кого-либо тебе назвать... Вот только есть у меня друг – отец Борис – под Псковом». Ни фамилии, ни точного местонахождения о. Бориса я тогда не спросила. Я жила в Пюхтицком монастыре, и ни во Пскове, ни в его окрестностях никогда не бывала: мне казалось нереальным найти в неизвестном месте незнакомого священника. Но слова о. Вениамина остались у меня в памяти. Трудно было тогда себе представить, что через некоторое время пути Промысла Божия приведут двоих человек – одного – из далеких Пюхтиц, а другого из маленькой деревушки на Псковщине – под кров одной возрождающейся обители для того, чтобы в ней затеплился духовный огонек, сохраненный старцами и поддерживаемый молитвами тех в душах их близких о Господе. Прошли годы. Святейший Патриарх благословил меня, недостойную, восстанавливать обитель в Москве, и по его молитвам стали приходить люди, желающие посодействовать возрождению святыни. Среди них был большой любитель церковного пения, московский художник Николай Анохин, который привел в обитель своего близкого знакомого Николая Гурьянова. Однажды, беседуя со мной, Николай Гурьянов рассказал мне, что он знаком с протоиереем Борисом, жившим под Псковом, и помогает ему по хозяйству. Он отзывался о батюшке как о священнике высокой духовной жизни и упоминал о его друге отце Вениамине. Я попросила Николая Гурьянова во время следующего посещения батюшки спросить его, не тот ли он самый отец Борис, с которым был дружен покойный отец Вениамин Румянцев, и вскоре получила утвердительный ответ. Тогда я через Николая пригласила батюшку погостить в обители, если он пожелает приехать в Москву. Познакомиться ближе нас заставила болезнь батюшки.

Овдовевший батюшка жил тогда в стареньком домике в глухой деревне Толбицы совсем один. Его здоровье с детства было слабым, а лагерное заключение и жизненные невзгоды подорвали его окончательно. Почтенный возраст и старческие немощи давали себя знать. В январе 1994 года он заболел воспалением легких. В его возрасте и в тех условиях, в которых он жил, лечение представлялось затруднительным, поэтому отцу Борису предложили приехать на лечение в нашу обитель. И он согласился. Впоследствии он вспоминал: «Бурные волны житейского моря прибили мой челн к стенам тихой обители. Слабый, больной, измученный старик переступил я ее порог, и ощутил в ней что-то родное, близкое. Я вернулся туда же, откуда вышел – на свою духовную родину...»

Мы встретили старца на вокзале и отвезли в обитель. Здесь создали условия для его выздоровления, пригласили к нему врачей, обеспечили уходом. Он начал постепенно поправляться. Во время его пребывания в обители мы с ним часто и подолгу беседовали о духовной жизни, о трудностях, встречающихся в деле возрождения монастыря. Батюшка говорил, что в наше время насельникам обителей предстоит нелегкий, сугубый труд – восстановление порушенных святынь и, одновременно, возрождение духовной жизни обителей. Причем последняя задача – главнее и намного сложнее первой. Монастырь нужно создавать прежде всего как духовный организм, а иначе это будет лишь памятник архитектуры. Я рассказала батюшке о проблеме духовного окормления сестер. Все они имели в миру духовников, и чтобы не оставить их без духовного окормления, я была вынуждена отпускать сестер к духовникам примерно раз в месяц. Духовники, судя о происходящем в обители со слов своих духовных чад, давали им различные наставления и, не видя общей «картины» монастырской жизни, невольно вносили разлад в ограду монастыря (говорю, конечно, далеко не о всех духовниках). Отец Борис сказал, что обители необходим свой духовник, и он должен быть непременно один. Если сестры оставили мир и все, что в мире, то они под единым духовным водительством должны идти к Царствию Божию, ибо є҆ди́нъ гдⷭ҇ь, є҆ди́на вѣ́ра, є҆ди́но кр҃щенїе¹⁰. Тогда я ответила батюшке, что в настоящее время это вряд ли осуществимо: я хорошо осознавала, чем я рискую, делая подобный шаг. Но батюшка заметил, что если все останется, как есть, то ничего хорошего в плане духовного становления обители ожидать нельзя.

Приняв к сведению совет батюшки, я стала искать опытного в духовной жизни священника, могущего быть отцом о Господе для всех нас. Я останавливала взор то на одном, то на другом духовнике, спрашивала их мнение по разным вопросам, просила даже поисповедовать сестер – но ни одно из этих лиц не было утверждено Святейшим Патриархом в качестве монастырского духовника. После первого посещения обители батюшка еще несколько раз приезжал в Москву на лечение и останавливался у нас по моему приглашению. Батюшка всегда боялся кого-либо обременить или в чем-то стеснить, но, видя искреннее расположение к нему и желание помочь, склонялся на мои просьбы остановиться в монастыре. При этом он всегда старался отблагодарить всех, кто оказывал ему даже незначительные благодеяния, и принести духовную пользу обители молитвой и своим богатейшим опытом. Его благодарность значительно превосходила делаемое ему добро. Нужно сказать, что советы батюшки разительно отличались от слов тех, кого я предполагала видеть наставниками сестер. Отец Борис никогда не предлагал своего совета, не будучи спрошенным, но если была на то благословенная причина – не скрывал истины и возвещал ее. Если другие часто говорили: «Матушка, у Вас все хорошо», – он мог сказать: «Доченька, вот то или другое ты делаешь неправильно». Для него существовала лишь правда Божия, а не «мнение большинства».

Многие призывали меня «воевать и сражаться» с незаконными «арендаторами» монастырских помещений, а батюшка считал «революционные» методы недопустимыми. Он увещевал меня действовать «в духе кротости»¹¹ и христианской любви со всеми, поскольку смиренномудрие и любовь привлекают Божественную благодать и помощь Свыше там, где ничто человеческое помочь не в силах. Он ставил «во главу угла» духовную жизнь и нравственное преуспеяние, а не внешнее благополучие. Понимая, что этот путь – крестный и что не многие идут им, я, грешная, все же решилась попробовать действовать по совету батюшки – и, несмотря на трудности, преодолеваемые только его молитвами, увидела добрые плоды от послушания. Тогда я подумала о возможности иметь в обители столь опытного наставника и молитвенника.

Все время служения и помощи батюшки нашей обители я бы разделила на три неравнозначных периода, соответствующих степеням духовного возрастания сестер: 1) период знакомства и взаимного привыкания, то время, когда батюшка еще не был духовником обители, – этот период стал как бы «вступительным», предваряющим время духовничества; 2) начальный период духовничества, за который совершилось постепенное приятие сестрами как учения, так и духовного пути, по которому их желал бы вести батюшка – в это время он подготовил почву наших сердец, чтобы упавшее на нее духовное семя могло «пустить корни», взойти и принести плод; 3) период духовного окормления, ознаменованный переездом батюшки в нашу обитель, в который передача духовного опыта старца осуществлялась непосредственно, в близком общении с ним. Именно к продолжению преемственной духовной связи батюшка и готовил нас многие годы, своей молитвой помогая духовным всходам правильно и равномерно развиваться и возрастать. Когда батюшка почувствовал полную готовность духовных детей воспринять его слово и ощутил себя (по его выражению) «нужным» – он незамедлительно переехал к нам навсегда. Итак, начну последовательно рассматривать каждый из вышеупомянутых периодов.

Первый период. Приезжая к нам, живя в стенах обители, отец Борис с большим усердием посещал богослужения, и, по моей просьбе, проводил духовные беседы с сестрами. Пока был в силах, ходил на общую трапезу и во всем следовал монастырским установлениям и правилам, несмотря на почтенный возраст и старческую немощь. Мы испытывали к батюшке большое доверие, хотя и мало его знали – казалось, что мы знаем его всю жизнь. Еще до того, как батюшка стал официально нашим духовником, многие из сестер стали обращаться к нему с просьбами помолиться о них и их близких, спрашивали совета относительно духовной жизни. Он мог и уклониться от ответа по смирению, но чаще ради духовной пользы просящего разрешал недоумение и отвечал на волновавший вопрос.

Декабрь 1994 – январь 1995 г. В одно из посещений батюшки я попросила его подняться на клирос и попеть с сестрами. В то время сестры не были готовы «править» службы без посторонней помощи, хор состоял не только из сестёр, основную часть составляли светские певчие, да и управлял «наемный» регент. Конечно, такое пение нельзя было назвать строго монастырским. Батюшка высказал тогда мне свои пожелания, чтобы в хоре пели, или, по крайней мере, управляли им сестры, а среди песнопений было больше монастырских, молитвенных, и если даже и авторских, то – истинно церковного духа. Он желал, чтобы знаменный распев и произошедшие от него киевский, болгарский, греческий сделались основой богослужебного пения в стенах древнего монастырского храма. А также чтобы на клиросе во время будничных служб пели «череды» сестер, для чего необходимо было ознакомить сестёр с богослужебным уставом и обучить пению. Все вышесказанное отец Борис впоследствии сам воплощал в жизнь.

В день памяти Святой Мученицы Татианы батюшка впервые обратился к сестрам на трапезе. Поздравляя именинниц, он в приветственном слове сказал о значении женского монашества и о святых женах и праведницах – подражательницах жен Мироносиц, не оставивших Спасителя на Его Крестном пути, о тех самоотверженных женщинах, которые отстояли Церковь в годы гонений. Он пожелал сестрам быть подражательницами жития святых жен.

1995 год – Попразднство Пасхи. В этот раз батюшка впервые посетил монастырскую просфорню, находившуюся тогда в небольшом помещении игуменского корпуса. Сам батюшка был мастером печь просфоры, и по моему благословению принялся учить сестер изготовлять и выпекать просфоры. Но учил он не только тому, как месить тесто и печь, но и тому, с каким сердцем исполнять это святое послушание. Батюшка обращал наше внимание на то, чтобы пекущие просфоры старались пребывать во всякой чистоте, и прежде всего, – стремились к чистоте сердечной; совершали бы богоугодное дело с молитвой, относились к приготовлению святого хлеба с любовью и благоговением, трудясь по совести пред очами Божиими.

В этот же период батюшка стал обучать сестер колокольному звону. Он говорил, что звон, призывающий верующих на богослужение, – это благовестие о Христе и вечных истинах, звучащее вне Церкви. Это напоминание о Боге, выраженное не в слове, а в звуке, которое понимает и воспринимает каждый человек, как верующий, так и далекий от Церкви, ведь душа человеческая «по природе – христианка». Обращаясь к звонарям, отец Борис сказал им: «Церковный звонарь, исполняя свое служение, пусть твердо помнит, что он исполняет святое и великое дело евангельского приставника, созывающего званных на вечерю велию¹². Предварив мысленно краткой молитвой первый удар благовеста, пусть он скажет своим колоколам: «Благовѣсти́те де́нь ѿ днѐ спⷭ҇cнїе бг҃а на́шего»¹³. И в бессловесных звуках колокольного благовеста он втайне услышит ответ: «Благовѣствꙋ́й, землѐ, ра́дость ве́лїю, хвали́те, небеса̀, бж҃ію сла́ву»¹⁴. Батюшка старался привить звонарям серьезное и благоговейное отношение, предостерегая от различного рода крайностей: от непомерной удали или, наоборот, тихого, неслышного звона; от «игры» в колокола без молитвы и благоговения, когда звон воспринимается как красивая музыка; от безвременного и слишком продолжительного звона или произвольного сокращения его по нерадению. Он считал, что звон, как и любое другое дело, может отчасти свидетельствовать о внутреннем состоянии человека: если он не живет духовной жизнью, то самый красивый звон напоминает мирскую музыку, и далеко не самую лучшую. Отец Борис всегда и в любом деле противостоял равнодушию, говоря, что безразличие – это не есть бесстрастие.

Во время этого же посещения батюшкой были прочитаны первые небольшие лекции по знаменному распеву.

Второй период. В очередной приезд батюшки, я предложила ему стать нашим духовником. Отец Борис, по свойственному ему смирению, отказывался: он никогда ничего не приписывал себе и искренне считал себя недостойным принять на себя это бремя. Он ссылался на возраст, болезненность, говорил, что ему будет затруднительно окормлять московскую обитель, живя в деревне под Псковом. Я в свою очередь спросила батюшку, не согласится ли он, приезжая три-четыре раза в году в Москву на лечение, одновременно исповедовать сестер. К тому времени я уже несколько раз побывала и у батюшки в Толбицах, и связь между ним и обителью, молитвами живых и усопших близких нам духовно людей, становилась все прочнее. Батюшка еще колебался, но последовало благословение Святейшего Патриарха, а также благословение духовника и друга батюшки – отца Николая Гурьянова – и отец Борис за послушание подъял на рамена нелегкий крест духовничества.

Осенью 1995 года по благословению Святейшего Патриарха батюшка становится духовником обители. В осенний приезд он подробно и обстоятельно беседовал с каждой сестрой о ее духовной жизни. К исповеди же он относился чрезвычайно серьёзно и ответственно. Если у него была назначена исповедь, то он даже не вкушал пищи, пока не исповедует духовных детей. Неизменным требованием отца Бориса на исповеди было ясное осознание кающейся каждого конкретного греха, борющей ее страсти как причины и «корня» греха. А пересказ каких-то событий и перечисление бесконечных мелочей батюшка сразу же резко останавливал. «И мелочи бывают важны, но они должны быть высказаны четко и конкретно и с осознанием своей вины», – говорил батюшка. Обычно все мелкие, каждодневные проступки и прегрешения сестры исповедовали нашим приходским священникам перед Причащением Святых Христовых Таин. К батюшке же они приходили с серьезными духовными болезнями, подобно тому, как идет больной к профессору медицины. Но это требование касалось только исповеди. Если сестры испрашивали благословение для личной беседы с батюшкой, или если такая беседа начиналась невольно во время прогулки с ним по монастырю или на монастырском подворье, каждая могла говорить с ним, о чем угодно, и спрашивать о любых предметах.

Что сделал батюшка для моей грешной души? Он воскресил в ней все то, что было взращено в ней моими духовными наставниками игуменом Исайей и отцом Вениамином, но, в течение жизни, было мной забыто, засыпано греховным мусором, извращено вследствие моих ошибок и падений – я имею в виду не добродетели, которых у меня нет, но правильные духовные понятия и ориентиры. Молитвы батюшки оказывали даже большую помощь, чем его наставления: по его молитвам самые безнадежные монастырские дела увенчивались успехом; помощь Божия была ощутима и ясно видна, и высшая, небесная правда торжествовала там, где зло расставляло свои сети; враждующие смирялись и примирялись; жестокие сердца умягчались. И, что самое главное, – в душах сестер совершалось внутреннее духовное преображение.

Когда Святейший Патриарх благословил батюшку на духовничество, он принял нас, как духовных детей, данных ему от Бога, и в полной мере нес бремя ответственности за каждую, повторяя слова Подвигоположника Христа: «А҆́зъ ѡ҆ си́хъ молю̀, не ѡ҆ все́мъ мі́рѣ молю̀, но ѡ҆ тѣ́хъ, и҆́хже да́лъ є҆сѝ мнѣ̀...»¹⁵. Говоря так, отец Борис имел в виду меру своей ответственности и отеческой заботы. Помню, как Его Святейшество, благословив батюшку на многотрудное служение духовника обители, беседуя с отцом Борисом в алтаре монастырского храма, сказал о том, что поставленный им имеет богатый опыт, не только духовный, но и – жизненный, и просил батюшку как можно полнее передать опыт и правильные духовные понятия насельницам ставропигиального монастыря. Слово Первосвятителя было принято батюшкой с большой готовностью, и он старался как можно лучше исполнить патриаршее благословение, став для нас любящим, но и требовательным наставником. Его первым «условием» было стремление чад к духовному совершенствованию, а не к чему-либо скоропреходящему.

Батюшка мог и не выслушать человека, сверх меры погрузившегося в житейский водоворот и живущего лишь суетными попечениями. Особенно строгим и непреклонным становился он, если подобной немощи была подвержена сестра обители, которая переступила порог монастыря, но душой жила в миру, проблемами своих близких, думая об их телесных нуждах, забывая о том, зачем и для чего она пришла в монастырь. Батюшка учил отречению от мира, понимаемому как отречение от греха, царствующего в мире, а не от наших ближних. Но частые контакты с миром и отлучки из обители он не поощрял в силу того, что мирские люди живут совсем по-другому, и инокиня при частом общении с мирянами незаметно для себя разрушает особенное духовное устроение, с трудом приобретаемое, и, по словам Святых Отцов, она не вернется в келью и обитель такой же, какой из нее вышла. Здесь идет речь не о тех монастырских послушаниях, для исполнения которых сестра должна общаться с мирскими людьми и выходить за ограду монастыря, и не о том, что совершается по благословению духовного начальства, но о частом общении с родными и знакомыми без особенной нужды.

С самых первых дней своего духовничества в обители батюшка стал приучать сестер к ведению внимательной внутренней жизни, напоминая о том, что трезвение – это сердцевина духовного делания, без которого само делание не имеет осмысленности. Он учил постоянно быть на страже своего сердца, отвергать вражеские прилоги, не принимать худые помыслы, следить за своими мыслями, желаниями, борясь с тем, что есть в нас страстного и худого. Отец Борис призывал к истинному, деятельному покаянию, исправлению жизни, не терпя самооправдания и запрещая вдаваться в осуждение других. «Не ищи в селе, поищи в самом себе», – повторял он старую народную пословицу.

Батюшка создал устав обители на основании древних святоотеческих традиций и уставов ныне существующих лучших обителей, в котором изложил не только правила монастырской жизни, но и осмысление значения монастыря и монашествующих в жизни Церкви и общества, в деле церковного возрождения. О нашей обители он писал: «Монастырь имеет свои специфические особенности. Расположенный в центре столичного города, он подобен маленькому островку безопасности среди бурного моря житейской суеты. Поэтому он призван и должен быть таким, чтобы всякий, переступивший порог его святых врат, сразу ощутил бы духовную сладость и теплоту этой духовной пристани. Его насельницы, как «свѣщенѡ́сицы дѣ̑вы, прⷪ҇ро́чествꙋющїе дх҃омъ бꙋ́дꙋщее»¹⁶, призваны возродить духовную красоту древнего монашества, созданного великими светильниками – Антонием Великим, Пахомием, Венедиктом, Василием Великим и Феодором Студитом».

«Несколько веков тому назад наши благочестивые и боголюбивые предки создали на этом месте женский монастырь в честь и память Рождества Пресвятой Богородицы, определив этим наименованием назначение этой святой обители, ее будущее. Юные девы, будущие насельницы этого монастыря должны были, особенно в первые годы своего иночества неуклонно следовать по стопам младенческой жизни Матери Божией; по пути, приведшему Ее ко вратам Храма Господня, где Она должна была продолжить Свое приготовление к Приснодевственному Материнству.

В настоящее время монастырь этот возрождается, и возрождается сугубо. Восстанавливая оскверненные храмы и монастырские корпуса, юные насельницы этой обители должны восстановить вместе с тем и древлерусское иночество в духе Святых Отцов подвижников. Эти «свещеносицыдевы» чистотой своей подвижнической жизни призваны возродить истинное Христианство на Руси.

Восприняв благодатный огонь от «свѣтопрїе́мной свѣщѝ, сꙋ́щымъ во тьмѣ̀ ꙗ҆́вльшейсѧ»¹⁷ в свои светильники, они призваны затеплить огоньки в душах православных христиан, посещающих святые храмы возрожденной ими древней святой обители.

Возрождение духовности на русской земле батюшка связывал с возрождением монашества, в особенности – женского, на которое возлагал большие надежды.

С 1996 года отец Борис начинает посещать спевки сестер. Пока были силы, он приходил сам, позже сестры стали собираться в приемной зале игуменского корпуса, напротив которой находилась келья батюшки. Вместе с ним и его помощницей они разучивали догматики и антифоны знаменного распева, стихиры двунадесятых и великих праздников, ирмосы канонов. Особенно запомнилась всем та спевка, во время которой батюшка разучивал с сестрами канон и стихиры Сретения Господня. Он сам, глубокий старец, излагал для нас и разъяснял нам основную мысль праздника – о встрече души человеческой с Богом, о том, как нужно встречать и принимать Христа: «В трех стихирах на «Господи воззвах», положенных Святыми Отцами-песнотворцами на первый глас, мы улавливаем это движение навстречу Господу. Сначала, в первой стихире «Глаго́ли, сѷмеѡ́не», перед нашим духовным взором предстает само историческое событие. Вторая стихира «Прїимѝ, сѷмеѡ́не» является связующим звеном между первой и третьей. А третья стихира «Прїи́демъ и҆ мы̀» 2 содержит обращение – призыв к каждому из нас встретить Христа «пѣ́сньми бжⷭ҇твенными» и принять Его в свое сердце исполнением Его заповедей, Его Святой Воли. Чтобы принять Его, нужно стремиться очистить сердце от греховной скверны, ибо «се́й є҆́сть ѿ дв҃ы рожде́йсѧ: се́й є҆́сть ѿ бг҃а бг҃ъ сло́во», и только чистые сердцем Бога узрят. На словах «се́й є҆́сть ѿ дв҃ы рожде́йсѧ» голос батюшки звучал более тихо и трепетно, а на словах «се́й є҆́сть ѿ бг҃а бг҃ъ сло́во» – более утвердительно, громко и возвышенно. Он не делал этого специально: пение лишь отражало величину того духовного богатства, которым он обладал, силу его духа. Он желал «возвести» наши умы и сердца, возвысить наши понятия до этих Божественных истин. «Пение – это также проповедь, – говорил батюшка, – но как можно проповедовать, если человек не живет тем, о чем он желает сказать? Такая проповедь не будет действенна. Если же подвизающийся стремится к исполнению Заповедей Божиих, хоть и ошибаясь, но со временем приобретая навык в их исполнении, то сама его жизнь становится проповедью».

Когда отец Борис пел «Ны́нѣ ѿпꙋща́еши» Архангельского, то возникало такое чувство, что молитва Праведного Симеона Богоприимца стала как бы его собственной молитвой. Батюшка разучивал с сестрами не только песнопения большого знаменного распева, но и других распевов, произошедших от знаменного, а также произведения протоиерея Турчанинова, священника Д. Аллеманова, песнопения из Синодального сборника и старинные монастырские песнопения. Он любил петь Славословие Великое, привезенное к ним во Псков архиепископом Арсением¹⁸ (в сборниках его автором часто называется Кольцов), трипеснец Великого пятка «Къ тебѣ̀ оꙋ҆́тренюю» прот. Турчанинова, где каждое слово в его исполнении обретало для нас свой смысл, светильны «Черто́гъ тво́й» и «Разбо́йника бл҃горазꙋ́мнаго» из Синодального сборника, «Тебѐ ѡ҆дѣ́ющагосѧ» болгарского распева в изложении прот. Турчанинова, которое исполнял так, как это может делать лишь соучастник происходящего – это был плач о Погребаемом, плач с молитвой и надеждой на Воскресение, свет которого приближается.

Батюшка изредка поднимался и на клирос по моему благословению (без благословения он не делал ни шагу, в прямом смысле этого слова; он также всегда сообщал мне о мельчайших погрешностях и ошибках, которые он невольно допускал). Он помогал певчим в «чередах» или в общем хоре своей молитвой, ободрял боязливых и унывающих. Батюшка никогда не делал замечаний во время богослужения, но после службы, по прошествии некоторого времени, объяснял клиросным ошибки «в духе кротости».

Приезжая к нам по нескольку раз в год в течение почти десяти лет, батюшка провел цикл бесед о духовной жизни. На этих беседах он открывал нам, в чём состоит наука борьбы со страстями и стяжания добродетелей. Одной из любимых его тем была – о добродетели любви. Здесь он говорил о стремлении соделаться носителем великого дара всеобъемлющей Божественной любви, о преображении страстного и жесткого сердца в чистое и «истинно милующее, распаляющееся любовью ко всякому созданию Божию». Отец Борис искренне желал, чтобы между сестрами воцарилась настоящая христианская любовь, чтобы дух любви распространялся на все наши действия и отношения, вплоть до отношения к неодушевленным предметам, которые нельзя, например, бросить, как попало, но после использования привести в порядок и положить на свое место. Не только беседы батюшки, но вся его жизнь была для нас уроком любви. Как духовный отец, он являл ту любовь, которая полагает душу «за други своя» и больше которой, по Слову Спасителя, не может быть.

Во время «общих» бесед батюшка никогда не указывал на немоществующую и ошибающуюся, никогда никого не обличал и не обижал, но все покрывал любовью, молясь втайне о вразумлении и исправлении согрешающих. И даже в личных беседах батюшка весьма редко обличал, но, по-видимому, много и усердно молился Богу о каждой сестре, и вразумление свыше приходило: по молитвам батюшки сестры начинали видеть в себе то, чего раньше не замечали, и, с его помощью и поддержкой, делать хотя бы маленькие шаги по пути к Богу и Его Царствию. Человек может усердно подвизаться и много трудиться, но без святого, а не слепого¹⁹ послушания, без смиренномудрия и любви к ближним и всему созданию Божию, к которым он должен стремиться (поскольку невозможно сразу достигнуть этой духовной высоты), без внимательного отношения к своей внутренней жизни он приходит в плачевное состояние и вместо шествия к Царствию Божию или стоит на месте, или движется назад.

К сожалению, за время семидесятилетнего «пленения», за годы безбожия правильные духовно-нравственные ориентиры были утеряны, вследствие чего желающие вести в наше время духовную жизнь часто избирают совсем не тот путь, по которому нужно следовать. Только благодаря таким людям, как батюшка, можно было узнать и, хотя бы отчасти (в силу нашей духовной слепоты), понять, что это за путь, и в какую меру приходят те, кто его избрал. Батюшка показал своей жизнью, что духовная стезя, ведущая к совершенству, – это отнюдь не «шествие впереди с флагом» к неким рекордам, не преуспеяние лишь во «внешних» житейских делах (хотя труд за послушание ради Бога он всячески поощрял, говоря о его пользе), но – «узкий» спасительный путь внутреннего делания, молитвы, трезвения и труда не напоказ, не ради человеческой похвалы, но – перед Богом, ради Славы Божией и Царствия Небесного.

Чтобы сестрам было проще усваивать духовную науку, о. Борис написал книгу «Духовная жизнь как предначатие жизни вечной», в которой он говорит о реальности ведения духовной жизни в наши дни. Эта книга – опыт исследования духовной жизни в свете Священного Писания и творений Отцов Церкви. Написанное исполнено и пережито автором, для которого духовная жизнь была восхождением к Царству Живого Бога. Бог для батюшки не был далеким, но – Живым, Вездесущим, всё Исполняющим Господом всего, Владыкой жизни и смерти.

В 1999 году батюшка впервые посетил монастырское подворье, где беседовал с трудящимися там сестрами. В 2001 году он вторично приехал на подворье вместе со мной и сестрами и осмотрел восстанавливающийся храм во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих радосте».

Мы видели, с каким трудом дорогой батюшка переносит долгие путешествия, но, несмотря на трудности, он безропотно нес крест послушания и ехал к нам, как отец – к детям, ради нашей духовной пользы. Всякий раз мы провожали батюшку в Толбицы с чувством, что можем более не увидеть его живым: его слабое здоровье и возраст не позволяли надеяться на то, что батюшка долго проживет. Но, сверх ожидания, Всемилостивый Господь продлевал годы его жизни, как некогда – библейским патриархам. Отец Борис нисколько не жалел себя для ближних и был всем нужен, поэтому он прожил долгую жизнь, за время которой принес Господу многие плоды своих неустанных трудов. Уезжая от нас, он благословлял каждую сестру, и обычно говорил несколько назидательных слов и всем сестрам, и лично каждой. Мог сказать просто: «Расти духовно, доченька», или «Желаю всего наилучшего», или «Старайся, дорогая моя, подражать своей Святой», – но это бывало сказано с истинно отеческой любовью и благожеланием. И эта любовь намного превосходила родительскую. Как-то после подобных проводов одна из сестер со слезами призналась другой, что, если батюшка умрет, ей никто его не заменит, потому что она на самом деле нужна только батюшке, и только он ее так любит.

Любовь к нам батюшки была духовной, ровной, никого не выделяющей особенным вниманием, но одинаковой по отношению ко всем. Он как истинный пастырь, всегда был готов положить душу за каждую. Некоторое «разделение» было заметно лишь в том, что его чада о Христе имели неодинаковые способности и духовные нужды, и одни из них «могли вместить» слово старца в большей степени, а другие – в меньшей. Батюшка как-то сказал одной из сестер: «Я постарался сделать все, чтобы мои духовные дети меня не ревновали. Как только я вижу зарождающуюся в ком-либо ревность или зависть, или неправильное, недуховное ко мне отношение, то сразу пресекаю таковые в самом начале, иногда и удаляя от себя человека до тех пор, пока он не погасит в своей душе греховное чувство».

Батюшка учил сестер любить и поддерживать друг друга, оказывать друг другу помощь, но отнюдь не наставлять и «не властвовать над наследием Божиим». Нужно ли говорить, что его наставления о любви и кротости не приходились по душе тем, кто пришел в монастырь не спасаться, но «спасать» других, кто переступил порог обители, чтобы «удобно прожить», добиться признания, славы или власти. Батюшка молился и за таких людей, помогая им словом, делом и любовью даже в большей мере, чем остальным, следуя примеру Доброго Пастыря, Который оставлял девяносто девять овец и шел спасать одну заблудшую. Но если у человека не появлялось правильного духовного стремления, если он не желал слушаться духовного отца, батюшка никогда не связывал его воли и не заставлял оказывать себе послушания. В таких случаях он говорил, что «невольник – не богомольник» и что само отступление может научить человека тому, как хорошо исполнять волю Господню и жить в дому Отца Небесного и как плохо быть лишенным Божественной жизни. Батюшка ценил тот дар свободы воли и выбора, которым Сам Творец наградил человека, не переставая при этом молиться о заблуждающемся, но предавая последнего в волю Божию – и дальнейшие события всегда развивались по слову батюшки. Если сестра пересматривала свои жизненные ценности, изменяла цель своей жизни и начинала бороться со страстями, она оставалась в обители: если же она продолжала жить самочинно, недуховно, то выходила из ограды монастыря, хотя ее никто не гнал и не преследовал. Батюшка никогда не относился плохо к отошедшим на «страну далече», он повторял святоотеческое слово: «Люби грешника, но ненавидь грехи его». Он не осуждал таких людей, говоря нам лишь об отличии их целей от цели спасающихся.

В 2002–2003 годах в обители началось восстановление игуменского корпуса. На первом этаже этого здания я очень желала устроить удобное помещение для батюшки, чтобы ему не приходилось подниматься на второй этаж и чтобы ему было легче дойти до церкви, посещение которой доставляло ему духовное утешение.

В 2003 году батюшка впервые справлял день Ангела в обители. Его поздравляли насельницы обители, а также все его духовные дети и почитатели. Теперь мы стали усиленно просить батюшку переехать к нам в обитель насовсем. Батюшка любил родные места, где прошла его жизнь, но, помолившись Господу, внимая нашим просьбам и видя в переезде прежде всего духовную необходимость, он решился приехать и остаться в Москве до своей кончины. Он нисколько не заботился о себе, когда ехал к нам, но думал исключительно о нашей духовной пользе.

Третий период. Доныне свежо в нас воспоминание, как поздней осенью 2003 года встречали мы батюшку в обители. По недавно покрывшему землю белому чистому снегу ранним утром приехал он в монастырь со своей келейницей. Переступив порог нового дома, он не спеша произнес: «Мир... дому сему». В наших сердцах и сейчас звучат эти слова, сказанные прерывающимся, но исполненным духовной силы и власти голосом старца. Он воистину принес нам мир Господень.

Теперь батюшка остался с нами навсегда, и, встречая вместе с ним наше первое Рождество, мы впервые ощутили, какими близкими и понятными могут быть слова ангельского благовестия: сла́ва въ вы́шних бг҃ꙋ, и҆ на землѝ ми́ръ, въ человѣ́цѣхъ бл҃говолнїе! В день Рождества сестры впервые пришли поздравить батюшку с праздником: пропели ему духовные стихи и рождественские колядки и поднесли скромные дары, изготовленные своими руками. Сестры посвятили своему батюшке стихотворение, в котором повествование о пришествии на землю Христа Спасителя было соединено с нашими искренними пожеланиями стать лучше при помощи Божией, молитвами нашего духовного отца, шедшего путем смиренномудрия и напутствовавшего нас к Царствию Христову:

Слава в Вышних Богу

Слава в Вышних!.. Ангелов хваленье

Огласило полночь Рождества:

Царь Небес облекся во смиренье –

Золотую ризу Божества.

Колыбель с нерукотворной сенью

Тайну эту трепетно хранит:

В я́слях Новоро́жденный Младенец –

Прежде век Рожденный – возлежит.

Пусть темна и холодна пещера,

И безмолвно сомкнут тяжкий свод,

Но жива в сердцах смиренных вера

В долгожданный, радостный приход.

Те сердца, светильник возжигая,

Огнь любви от ветра берегут,

Гостя Неземного ожидая,

Чтоб надолго дать Ему приют.

Не смолкает песнь благодаренья

В тех сердцах, и с Ангелами вновь

Воспевают люди во смиреньи

Гимн Тебе – Безмерная Любовь

«Темнота и холод» пещеры, вертепа были образом нашего внутреннего состояния. Подобно тому, как Всемилостивый Господь благоизволил родиться в холодном вертепе и прийти к «седящим во тьме», так же и его служитель пожелал прийти к нам, не могущим согреть его любовью, для того, чтобы самому согреть нас и воспламенить в наших душах огнь Божественный, если мы предуготовим души покаянием и смирением...

Первый Великий пост, проведенный батюшкой в обители, запомнился нам тем, что он стал для каждой из нас «временем благоприятным, временем покаяния». Батюшка с моего одобрения ввел для сестер на время поста каждодневное откровение помыслов. Наш духовный отец говорил всем нам и каждой в отдельности, чтобы мы проводили пост в молитве, трезвении, молчании, «отложив дела тьмы», осуждение, всякого рода пересуды, празднословие, злословие, клевету на ближних, а также подвизаясь в борьбе со страстями – гордостью, раздражительностью, завистью, ревностью и т.д. Послушание слову батюшки, в особенности, его пожеланию «больше молчать и меньше осуждать», а также откровение помыслов, не позволяющее врагу «свить гнездо» в сердце того, кто не таит на Исповеди его происков и обличает себя, а не ближних, внимание к происходящему в душе и сосредоточенность в молитве принесли каждой благие плоды. Батюшка говорил нам, что монашеская жизнь – это «житие постническое», как говорится о ней в чине пострига в монашество, а и҆́стинный по́стъ є҆́сть злы́хъ ѿчужде́нїе, воздержа́нїе ѧ҆зы́ка, ꙗ҆́рости ѿложе́нїе, похоте́й ѿлуче́нїе, ѡ҆глаго́ланїѧ, лжѝ и҆ клѧтвопреступле́нїѧ. си́хъ ѡ҆скꙋде́нїе²⁰. Сам батюшка посещал почти все великопостные службы, молясь рядом с моим местечком. Иногда он поднимался со стула, одной рукой опираясь на палочку, а другой – держась за оградку игуменского местечка. Тогда убеленный сединами согбенный старец, весь вид которого выражал кротость и смирение, напоминал мать, склонившуюся над колыбелью, или большую, белую птицу, распростершую крылья для защиты птенцов.

Такое небольшое наблюдение было запечатлено в стихотворении «Священный символ Руси», которое впоследствии было положено на ноты. Эта псальма посвящена батюшке.

Священный символ Руси

Посвящается дорогому духовному отцу

Митрофорному протоиерею Борису Николаеву

В день его 90-летия

Нет, Святая Русь не станет былью,

Хоть века идут своей чредой:

Белый лебедь трепетные крылья

Распростер над темною водой.

Над глубокой бездной проплывает

Словно Ангел, не касаясь вод.

Тихий свет вечерний озаряет

Оперенье белое его.

Для него ль земное притяженье,

Коль зовет блаженная страна?

Смотрит вниз он – Неба отраженье,

Смотрит вверх – Небес голубизна.

Он с моленьем взор свой устремляет

К стороне родной, где ждут отцы,

Но любовь душе его вещает,

Что за ним плывут его птенцы.

Вновь простерты трепетные крылья,

И добра свершилось торжество.

Русь жива! Она не станет былью,

С нами наш отец – и Бог его!

Монахиня Серафима

3.01.2005 г.

Мы приходили поздравлять батюшку с великими праздниками и памятными событиями его жизни. Нужно сказать, что эти поздравления становились праздниками более для сестер, чем для батюшки: он всегда смущался, искренне считая себя недостойным никаких поздравлений, но каждый раз от сердца благодарил, поскольку благодарность была неотъемлемым свойством его души. Батюшка был чужд того, что называется «ложным смирением»: при всей своей неподдельной скромности он умел вести себя с достоинством, обладал внутренним духовным благородством, во всем его поведении чувствовались простота, своевременность каждого слова и действия, духовная красота. Для подобных поздравлений нам предоставлялась возможность: во дни Рождества Христова и Святой Пасхи; в день Ангела батюшки – по совершении им богослужения в храме и на праздничной трапезе; в день его иерейской хиротонии – 28 октября, на праздник иконы Божией Матери «Спорительница Хлебов» и в день его рождения (3 января по н. ст., память Свт. Петра, митрополита Московского). Сестры подносили батюшке подарки, пели псальмы и духовные канты, читали стихи, а я обычно говорила ему приветственное слово.

Летом 2004 года батюшка неоднократно приезжал на монастырское подворье. Он жил в сестринском корпусе на первом этаже. В его келью были перевезены чтимые им иконы, поставлен письменный стол: его распорядок дня на «отдыхе» отнюдь не изменялся. За все время своего священнического служения батюшка не знал, что такое отпуск. Он не понимал, как можно «отдыхать от Бога», но никогда не осуждал тех, кто берет отпуска, жалел утомленных трудами, уставших и не запрещал «разумный» отдых для подкрепления сил. Также и в отношении воздержания он считал, что у каждого своя мера, зависящая от здоровья человека, его физических особенностей, возложенных на него трудов и т.д., хотя сам он вкушал пищу лишь дважды в день – утром и вечером (или, если был с утра на службе, в обед и вечером) и был истинным постником. Самовольных, «неуставных» постов он не признавал. Своим благословением он разрешал от установленных постов больных людей ради восстановления их здоровья, но сам, будучи больным в гораздо большей степени, чем многие из обращающихся к нему, поста не нарушал и не изменял своих жизненных правил.

Он никогда не отказывался и от данного ему послушания, каким бы сложным и тяжелым оно ни было, уповая на помощь и силу Божию, совершающуюся в немощи. И Господь ни в чем не посрамил его упования, даруя ему гораздо больше просимого. Таков непреложный духовный закон послушания, и батюшка это знал лучше, чем кто-либо другой. Поездки на подворье были для батюшки скорее послушанием, нежели возможностью отдохнуть. Он приезжал туда, чтобы принести духовную пользу сестрам, живущим и трудящимся на подворье. Там сестры имели большую возможность побеседовать с батюшкой, помолиться вместе с ним, увидеть его жизнь вблизи. Он говорил нам, что пришедший в монастырь должен стать «пятилетним ребенком» в отношении послушания, идти, куда поведут, делать, что скажут, и исполнял на деле то, чему учил. Своими действиями он невольно подавал пример терпения, смирения, послушания, уступчивости, любви к ближним. Поражало его доверие каждой из нас, батюшка сам мог попросить и прощения у любой сестры. С ним было спокойно, радостно.

Пока храм только восстанавливался, батюшка, с моего благословения, под большие праздники служил всенощные бдения келейно. А с утра совершал чин обедницы, поминая множество живых и усопших. Всегда начинал с монастырского синодика, поминая Святейшего Патриарха Алексия, Архиепископа Арсения, Игумению Викторину. Затем перечислял по именам всех сестер, благодетелей обители и своих духовных детей. Потом молился о усопших сестрах Иоанновского монастыря, своих духовных наставниках, родителях, своей матушке Марии и многих близких ему людях, духовных чадах, страдальцах за веру, пребывавших с ним в заключении в лагере. Он помнил имена своих учителей, воспитателей, тех, кто хоть раз в жизни сделал для него что-либо доброе. В такие дни батюшка мог также отслужить молебен, прочесть акафист празднуемому Святому или образу Царицы Небесной и сказать молящимся с ним краткое слово назидания.

Летом же 2004 года я серьезно заболела. Не ради моего прославления, но единственно для славы Божией и в знак моей искренней благодарности, я вынуждена сказать, что за меня, недостойную, молился неизменный покровитель монастыря – Святейший Патриарх. Молились и все, кто меня знает, слезно молился и дорогой батюшка. В эти дни наш духовный отец явился для сестер Ангелом-утешителем. Они часто собирались около него и говорили об их общем горе. Он утешал сестер словами о том, что я буду жива, а у него самого из-под очков струились слезы – он очень жалел меня, грешную. Любящий отец, как мог, прятал эти слезы и продолжал утешать.

Одна из сестёр решилась на некий неразумный поступок, ей казалось, что этим она окажет мне помощь. На самом же деле, её замысел не принёс бы ничего доброго ни ей, ни мне. В тот день батюшка сидел в кресле около игуменской, а сестра проходила мимо и подошла под благословение, ничего не сказав о своем намерении. Отец Борис посадил ее рядом с собой на маленькую скамеечку и начал с ней беседовать. Как только та собиралась вставать и уходить, батюшка находил очередной предлог, чтобы ее оставить около себя. Так просидела она около старца с трех часов дня до десяти вечера. Разговаривали на различные темы: о церковных песнопениях, уставах разных монастырей, о духовных вопросах и о природе, батюшка рассказывал истории из своей жизни, даже шутил. Многократно говорили и обо мне. И только тогда, когда сестра успокоилась, «пришла в себя» и мысленно отказалась от своего решения, батюшка сказал: «Ну, вот, доченька, теперь иди спать. Спокойной тебе ночи». По прошествии некоторого времени, переосмыслив события этого дня, сестра поняла, что батюшка, по благодати Божией, узнав о ее состоянии (ему была открыта мысль сестры), своей любовью отвратил ее от неверного шага. Послушание, которое в тот день должна была выполнить сестра, было ею исполнено на следующее утро за короткий промежуток времени, что произошло также по молитвам батюшки.

Совместные молитвы о выздоровлении были услышаны Всемилостивым Господом: Он восставил меня от одра болезни. Дорогой батюшка помог мне и всем нам своей молитвой и в кратковременное мое отсутствие уберег от бед моих немощных чад.

На престольный праздник обители – в день Рождества Пресвятой Богородицы – Божественную Литургию в обители совершал Святейший Патриарх. Он не оставил своей милостью и нашего батюшку, уделив ему внимание, которого тот почитал себя недостойным, и сказал ему несколько слов как духовнику обители. Батюшка не только выстоял всю службу, но и пришел на трапезу, «преодолев» несколько лестниц подъема и проделав довольно сложный для него путь, все трудности которого может понять лишь больной человек более чем почтенного возраста. Он шел, задыхаясь, еле передвигая ноги, влекомый только чувством долга. Он делал это, как смиренный послушник Его Святейшества, желая быть с нами до конца и проводить Первосвятителя нашей Церкви.

То, что батюшка был великим тружеником на ниве Христовой, мы знали со времени первых его посещений монастыря, но яснее и лучше увидели жизнь своего пастыря, когда он поселился в обители. У каждой из нас остались о нем примерно такие воспоминания:

...Раннее утро. Еще темно. В приемной отца Бориса горит настольная лампа – он работает в своем «кабинете», как, полушутя, он называл смежное с его кельей помещение, где он исповедовал сестер и принимал посетителей. За столом, около большого образа Тихвинской иконы Божией Матери, особенно им почитаемого, он готовится к очередной беседе с сестрами: заранее составляет конспект, читает, делает выписки из лежащих перед ним книг. Как трудно ему с его здоровьем и совсем слабым зрением столь долго сидеть за столом и читать напечатанное мелким шрифтом в книгах, «разбирая» предложения по одному слову, по буквам, при помощи увеличительного стекла. Но он работает, стараясь как можно больше успеть сделать для нас. Батюшка уверен, что такова воля Господня, и исполняет возложенное на него послушание.

Утро. Батюшка идет в церковь, он медленно ступает, опираясь руками на две палочки. У него – сильная одышка, ноги старца с трудом передвигаются по дороге к храму, но в руках у батюшки – большая сила. Руки труженика, благоговейного совершителя Таинств, буквально «несут» его немощное старческое тело в храм Божий, к Божественной службе. Обычно мы ведем его с его помощницей Зоей, но иногда он идет сам. Кто-нибудь из сестер или богомольцев помогает батюшке подняться по лестнице, ведущей в храм. Едва переводя дух от подъема, он все же благословляет всех, кланяющихся ему и испрашивающих благословения, или отвечает на поклон поклоном.

Наконец, батюшка – в алтаре. Здесь для него приготовлен стульчик, но он мало сидит, часто вставая и молясь стоя, с большим благоговением. Врачи категорически запретили батюшке даже наклоняться, а он может «забыться» и, будучи устремленным духом ко Господу, в молитвенном порыве положить земной поклон, упасть ниц перед престолом. Ему помогают подняться священнослужители и сестра-алтарница.

Какая у нас радость, когда батюшка сам совершает богослужение Он стоит у престола Божия, опираясь на палочки, оставляя их лишь тогда, когда благоговейно воздевает руки. Он служит точно в соответствии с Уставом Церкви и церковными традициями, как говорили богомольцы – «по старинке». При сильно развитом чувстве ответственности он строг к себе до крайности. Каждое слово произносится четко и ясно, исполнено духовной силы. Батюшка знал наизусть многие Евангельские зачала, можно сказать – почти все, помня порядок совершения богослужения во всех тонкостях – Господь наградил его прекрасной памятью и сохранил ему этот дар до самой смерти... Херувимская песнь. Великий вход. Батюшка переживает душой Крестный путь Спасителя: это переживание невозможно «сделать искусственно». Как исповедник и страдалец за веру Христову и как отец своих духовных детей, принимающий за них бесчисленные раны и страдания, он идет, следуя за Господом. И его молитва, и внутренние переживания достигают высочайшего напряжения. Кажется, что вот-вот батюшка упадет под тяжестью своего жизненного креста, вот-вот его трепетная, страдающая за нас душа покинет немощное тело, но Господь невидимо подкрепляет его, и он идет дальше... После отпуста каждой службы он, уставший и обессиленный, непременно говорит проповедь, не оставляя нас без назидания. Завершается богослужение, но молитвенный подвиг батюшки на этом не оканчивается. Он видит духовных детей с их скорбями и нуждами, видит желающих услышать слово утешения, и его духовному взору открывается еще многое, чего мы видеть не в состоянии. И он принимает посетителей, ободряет, утешает, исповедует, проводит беседы, отдавая себя людям без остатка, безо всякой жалости к себе.

Иногда батюшка выходит на монастырский двор. Сидит у игуменского корпуса или гуляет по монастырскому двору. Он говорит, что так «разрабатывает ноги», чтобы было легче выстаивать богослужение и священнодействовать, а также потому, что «движение – это жизнь»... Наконец батюшка добирается до трапезного храма Казанской иконы Божией Матери. «Батюшка, как же далеко Вы убежали, Вас не догонишь», – говорит ему одна из сестер. Батюшка по-доброму улыбается, даже чуть-чуть посмеивается шутке: «Да, родная, далеко убежал. Нужно мне ходить, иначе дела мои будут плохи». Сестра берет батюшку «под руку», и с ее поддержкой он возвращается к игуменскому корпусу и садится в кресло. Вокруг него собирается «стайка» сестер, или они подходят по очереди для беседы, открывая душу любящему отцу. Выбрав время, подхожу к нему и я, и не могу не остаться около него, несмотря на множество монастырских дел. Бывает, что идущие мимо богомольцы подходят к батюшке спросить его совета. Он со всеми приветлив, и хотя не видит многого глазами, но внутренним взором видит и духом чувствует, кто к нему подходит.

Из окна своей кельи батюшка видит так же ясно, как и находясь на монастырском дворе. Вот какая-то сестра полет клумбы под дождем. Батюшка умоляет пойти и увести ее, чтобы она не простудилась. Вот кто-то идет с тяжелой ношей, батюшка переживает, молится, перекрестит идущего. Живя для других, он старался никого ничем не обременить, не быть в центре внимания.

...Вот батюшка сидит в одиночестве в кресле на монастырском дворике. Перед ним – небольшой газон, по периметру которого посажены цветы; вокруг цветущих растений вьется множество пестрых бабочек и шмелей. Откуда их столько в большом, шумном городе? Мимо проходят люди: богомольцы, рабочие, паломники, и просто гуляющие по территории монастыря любители старины. Батюшка смотрит на происходящее несколько поверх очков, и в его взоре видны глубокая проницательность и понимание. Он – не вне реальности, он любит и благословляет все сотворенное Господом, но в то же время он сосредоточенно молится. Батюшка пребывает в Боге и с Богом. Если подойти к нему и что-нибудь спросить – он непременно ответит и поговорит с вопрошающим, но жаль нарушить его беседу с Господом-Сердцеведцем.

...До самого позднего вечера не гаснет свет в келье и приемной батюшки. Он читает, пишет, молится, работает над песнопениями большого знаменного распева и над своей автобиографией. Автобиографию батюшки можно смело назвать его исповедью: он безжалостно осудил самого себя не только потому, что собирался перейти в Вечность, но и потому, что таковым было его отношение к себе. Нужно успеть сделать как можно больше, лишь бы хватило сил. К многочисленным трудам прибавляются болезни, недомогания, скорби от духовных детей, неизбежные для истинно доброго пастыря, полагающего душу за овец своих, и непрестанная борьба с врагом-диаволом, уже не столько за свою душу, сколько за души пасомых. Удар за ударом от того, кто человѣкоꙋбі́йца бѣ и҆сконѝ²¹. Ни минуты покоя. Поддержка и помощь только Свыше. Утешение – лишь в Боге.

Свет в окошках гаснет. Начнется ли кратковременный отдых? Вряд ли. Страдальческий одр батюшки – место молитвы. Горячая, слезная, покаянная молитва и моление за духовных детей, за всех – ближних и дальних, не прекращается всю ночь или прерывается кратким сном.

Батюшка остался в памяти сестер именно таким, но все вышеприведенное – лишь «зарисовки» из его жизни, полной картины мы дать не в состоянии.

Так продолжалось изо дня в день: аскетический труд, молитва, личный подвиг.

Подвиг есть и в сраженьи,

Подвиг есть и в борьбе, –

Высший подвиг в терпеньи,

Любви и мольбе ²², –

повторял батюшка слова поэта. Но этот подвиг был видим лишь отчасти и весьма немногими: батюшка никогда и виду не подавал, как тяжел его жизненный крест, и только с близкими ему людьми он иногда мог поделиться каким-либо своим переживанием, но это случалось редко. С нами – «духовными младенцами» – батюшка всегда был спокоен, ласков, хотя, при необходимости, мог и отругать, но это у него получалось по-отечески. Всегда желал поддержать в добром и ободрить скорбящих, «вдохнуть» в унывающую душу упование на Господа, любил также и добрую шутку. Бывало, кто-нибудь жалуется батюшке на уныние, а он отвечает: «Доченька, я сам такой – «нытик». Уныние бывает от разных причин: сказываются недостатки воспитания, «забитость» с детских лет, но чаще всего причиной является самовнушение, вошедшее в привычку, происходящее от недостатка веры и упования на Господа. Вот я, например, начинаю унывать: «Да никуда я не гожусь, да все у меня плохо, ничего не получается, еще и тут болит, и там болит, с астмой сорок лет «дружу», дышать нечем...» и так далее. Но куда же мы с тобой без Господа годимся-то? Без Бога – ни до порога. Вот и будем потихонечку молиться Господу, просить Его, чтобы помог нам. Молись, доченька. Бог «живет во Свете Неприступном»²³, но Мы имеем Ходатая – Господа нашего Иисуса Христа, Богочеловека, нас ради воплотившегося и пострадавшего. Он силен нам помочь, Он всегда нас услышит, какими бы грешными мы ни были. Главное для нас – стремиться к Царствию Божию».

Или скажет: «Многие хотят по духовной горке скакать, да звезды с неба хватать. Это называется «звездная болезнь». Поэтому, доченька, люди, вместо того, чтобы выше подниматься, катятся вниз. А если человек смирится, то Господь его остановит в падении и начнет возводить выше по степеням духовной жизни. А ты, доченька, со смирением берись, да тихонечко, ровненько иди по пути спасения – и все будет великолепно. А не так, – вж-жих, вж-жих», – и батюшка показывал рукой как бы «крутящийся вихрь». Нужно сказать, что батюшка вряд ли «унывал» так, как унываем мы, и причины его скорби были совсем другие, нежели у нас, но он, как отец или, лучше сказать, как любящая мать, шел рядом с каждым из своих детей, осторожно и бережно обращаясь с душой каждого. Он знал нас лучше, чем мы – сами себя.

В 2004 году отец Борис начал проводить новый цикл бесед по Священному Писанию. Целью этих бесед не являлась передача отвлеченных богословских знаний или пересказ событий Священной истории – они стали для нас своего рода школой духовной жизни. Беседы батюшки раскрывали смысл и причины происходившего «древле»: он показал, насколько описанное в Священных книгах связано с нашей жизнью и касается непосредственно каждой из нас.

Вот праматерь Ева, вступившая в беседу со змием и «произвольно «расширившая» сказанные первым людям словеса Господни», но, по изгнании из рая, хранившая веру в Бога, упование на Господа. Она, ожидавшая обетованного Мессию, сказала о родившемся у нее первенце: «Приобрела я человека от Господа»²⁴.

Вот Каин, пренебрегший словом Господа о том, что «грех лежит у порога» его сердца и, если он пожелает, он может, при помощи Божией, над ним властвовать, не принимая и не развивая греховных помыслов, борясь со страстью зависти.

Вот благочестивые праведники, идущие вопросить патриархов-долгожителей и узнать Волю Божию через тех, кому Господь даровал такое исключительное долголетие, чтобы они, как хранители Священного Предания, могли передать его другим.

Вот великий в патриархах Авраам, совершавший и ошибки, которых не скрывает Писание, но достигший высокой степени веры и полного доверия Богу, соделавшийся отцом всех верующих.

А вот праведная Ревекка, исполнившая волю Божию, отправившись в чужую неведомую землю; смиренная труженица Лия; добрая Руфь, за послушание вошедшая в родословную Самого Спасителя... Вот кроткий Моисей, названный другом Божиим, вот великий в покаянии своем Давид, уповавший на Господа и с Богом побеждавший врагов...

Праведники Господни соделались святыми не потому, что не ошибались и не согрешали, а потому, что принесли глубокое, всеобъемлющее покаяние и, возрастая в смирении, вере и надежде на Бога, стремились к Нему и достигали святости. На примерах Священного Писания батюшка показывал наши собственные ошибки и немощи и объяснял, как эти ошибки исправляются. Глубина и проницательность объяснений и замечаний батюшки поражали всех до такой степени, что сестры сперва не решались задавать ему вопросы по темам бесед. Батюшка же всегда желал услышать, что они поняли и усвоили из его слов и что осталось непонятым. Как-то раз он сказал:

– Вы, дорогие мои, сидите, «набравши в рот воды», а ведь то, что я говорю, касается нас с вами. Беседа для того и существует, чтобы спрашивать. Или вы меня боитесь?

Сестры не боялись батюшку, но порой темы бесед были настолько глубоки, что вопросы появлялись далеко не сразу. Бывало и так, что сам батюшка начинал задавать вопросы, желая узнать наше мнение или проверить наши знания по Закону Божию или в какой-либо другой области. Так, на одной из бесед он спросил:

– Как вы думаете, можно ли заставить полюбить кого-либо насильно?

– Нет, батюшка, – ответили мы.

– Правильно, – сказал батюшка, – любовь – это чувство. Как оно возникает – нам неведомо, но в его развитии есть определенная постепенность. Господь мог бы сделать так, чтобы сотворенные им Ангелы и люди любили бы только Его и не отступали бы от Него, «вложить» в них такую любовь «совне». Но Ему было неугодно создать «любящих поневоле», ибо эта любовь несовершенна, в ней нет жизни, и в подобном случае невозможно духовное возрастание. Бог желает, чтобы Его любили по доброй воле, пользуясь дарованной Им же свободой, чтобы таким был выбор самих людей. Господь наш Иисус Христос во время Своей земной жизни неохотно творил чудеса, особенно в первый период Своего служения людям и проповеди Царствия Божия. Почему? Во-первых, потому что Он не желал преждевременного расширения Своей славы, а во-вторых, всякое чудо, изменяющее ход установленных Божественных законов, заключает в себе принуждение: человек вынужден верить и любить, он поставлен перед очевидным фактом. Да, и чудеса бывают иногда необходимы, если на то есть воля Божия, но гораздо лучше возрастать в вере и Божественной любви от исполнения заповедей Господних и жизни во Христе. Помните об этом, дорогие мои.

Батюшка часто говорил еще и о том, что Дух Святый, вещая устами Святых Пророков и Апостолов, действуя через богодухновенных и богопросвещенных авторов книг Священного Писания, не уничтожал личности каждого из них, их особенностей. «Господь Бог не сотворил всех людей одинаковыми, – повторял батюшка. – Народная пословица говорит: «Бог лесу не сравнял». Поэтому нельзя слепо «копировать» угодников Божиих и подвижников благочестия – нужно им подражать так и в такой мере, насколько каждому дал Господь. У всех святых было общее стремление к Богу, общая цель, их объединяло Православие – все то, что правым и прямым путем было унаследовано от Святых Апостолов и Отцов нашей Церкви, а в остальном – сколько людей, столько к Богу и путей».

В конце 2004 года батюшка опасно заболел. Сильная простуда перешла в бронхит и воспаление легких. При больных легких для него представляла опасность даже обычная простуда, а в то время многие болели, и, предположительно, это было инфекционное заболевание. 3 января 2005 года, несмотря на плохое самочувствие, батюшка принял сестер, пришедших к нему с поздравлением, келейно отслужил благодарственный молебен, и даже произнес к собравшимся небольшое слово, в котором отнес содержание евангельского зачала об исцелении десяти прокаженных непосредственно к своей жизни. Рассказал о начале своего пути к Богу, о сестрах Иоанно-Предтеченского монастыря, которых он знал, о своей бабушке, водившей его в церковь и принимавшей в своем доме сестер обители, несших послушание вне монастырской ограды, например – монахиню Мартирию из часовни, принадлежавшей монастырю. Батюшка от всего сердца благодарил Всеблагого Бога за то, что сподобил его послужить Ему, Его святому храму, прожить такую долгую и столь исполненную милости Божией жизнь. И просил сестер молиться о нем, повторяя Апостольские слова: Моли́тесѧ ѡ҆ на́съ: ѹ҆пова́емъ бо, ꙗ҆́кѡ добрꙋ̀ со́вѣсть и҆́мамы во всѣ́х до́брѣ хотѧ́ще жи́ти²⁵. Слово батюшки, произнесенное им в его последний день рождения, имело своей целью показать нам, как путь Божественного Промысла привел его в нашу обитель: воспитанник монахинь Иоанновского монастыря, знавший праведниц и восприявший от них дух любви Христовой, он, как носитель этого духа и учения, был призван передать его нам, своим духовным детям. Батюшка, готовясь рассказать нам о своей жизни, изобразил на листе бумаги своеобразную схему или, лучше сказать, образ своего пути – от одной обители до другой. Все жизненные «остановки» этого пути, по Божественному смотрению, приближали его к нашему монастырю. Батюшка сказал о том, что наши судьбы находятся в русле того же дивного и непостижимого Промысла Божия, по которому каждая из нас оказалась в стенах этой обители, куда призвал Господь и его, как духовного наставника, и, соответственно, у каждой есть своя миссия – стремясь к Царствию Божию и возрастая в Божественной любви, служить Богу и ближним теми способностями или талантами, которыми наделил Господь. Сравнивая оба монастыря – его воспитавший и им возрождаемый, батюшка сказал: «Я вижу и чувствую вокруг себя тех же сестер, с тем же стремлением к Царствию Божию, пусть они носят другие имена, и у них – другие судьбы – но суть одна!» Это, хотя бы небольшое стремление к Царствию Божию воспитал в нас дорогой батюшка. В сказанном им слове батюшка выразил и искреннюю радость и благодарность Богу за то, что его жизненный опыт не остался «под спудом» и «талант – не зарыт в землю». Батюшка чувствовал, что он нужен своим духовным детям, и говорил, что прожил жизнь не зря, поскольку у него на духовном пути есть последователи. Дай-то Бог, чтобы его слова исполнились на нас, грешных и немощных!

Батюшка выздоровел, и на праздник Богоявления Господня пришел в храм. Сестрам запомнилось, как он молился во время Великого освящения воды. Батюшка с трудом стоял. Он читал, прерывающимся из-за сильной одышки голосом, по нескольку слов, произнося их громко и четко, но то не было чтением в повседневном смысле этого слова, то была беседа с живым Богом, присутствие Которого ясно ощущалось. Никогда еще в храме не было такой благоговейной тишины: все стояли, затаив дыхание, боясь нарушить эту беседу.

В 2005 году батюшка завершил цикл бесед по Ветхому Завету, и мы с ним начали «проходить» период Нового Завета. Эти беседы были сложнее и насыщеннее, но мы слушали с огромным интересом. Тема «Беседа Спасителя с Никодимом» была для нас особенно сложной, так что одна из сестёр спросила батюшку: «Батюшка, Вы говорите с нами о таких великих истинах – о словах Господа, имеющих столь глубокий смысл, что мы многого не в состоянии еще понять, подобно тому, как и Никодим не мог понять всего, что говорил ему Господь. Но он ушел от Спасителя удовлетворенным, утешенным, как вы нам сказали, и он, просвещенный Господом, впоследствии все понял, эти истины ему открылись. Значит, нам также можно надеяться на то, что если мы сейчас не понимаем или не до конца понимаем ваше слово, то когда-нибудь потом поймем?» «Да, моя родная, – ответил батюшка, – хороший вопрос ты задала. Сейчас вы не можете многого понять и воспринять в силу объективных причин, но пока я жив, я должен и обязан дать вам все то, что имею. Впоследствии, когда в этом будет необходимость, Господь откроет каждой из вас то, что нужно, в той мере, в какой каждая будет способна воспринять. Только не сходите с того пути, который вы избрали, держитесь его!» Хотя мы понимали далеко не все из сказанного батюшкой, и часто видели в его многогранном и глубоком слове лишь «поверхность», воспринимая его односторонне, но никто из нас не отходил от него неутешенным, неуспокоенным, духовно неудовлетворенным.

В 2004 году к нам на монастырское подворье неожиданно приехал Святейший Патриарх. Внимательно всё осмотрев, он благословил начинать служить в восстанавливающемся храме иконы Божией Матери «Всех скорбящих радосте». Мы спешно принялись исполнять благословение Святейшего Владыки. Чтобы подготовить храм к богослужению, приложили старание и труд близкие духовные чада батюшки. Одновременно с работами в храме, все мы общими усилиями подготавливали удобное просторное помещение для летнего отдыха батюшки в большом деревянном доме. Чтобы батюшка имел возможность бывать «на воздухе», к дому была пристроена веранда с видом на храм и сад. В 2005 году Пасха на подворье была встречена первым богослужением в храме.

15 мая 2005 года батюшка справлял свой последний день Ангела. А мы, несмотря на почтенный возраст нашего старца, и не предполагали, что эти именины будут для него последними: так хотелось, чтобы он еще пожил и порадовал нас! Было солнечное воскресенье, третья неделя по Пасхе, посвященная женам Мироносицам. Такое совпадение, в силу многих причин, было радостным и казалось нам неслучайным. Во-первых, батюшка весьма чтил Святых жен Мироносиц, преклоняясь перед их любовью ко Спасителю, приводя их нам в пример, говоря о том, что они не оставили Господа на Крестном пути и тогда, когда почти все ученики разбежались от Божественного Учителя. Во-вторых, один из периодов жизни батюшки был тесно связан с храмом в честь Святых жен Мироносиц, который он посещал во Пскове. В-третьих, подражательницами жизни Святых жен были праведницы, встретившиеся батюшке на жизненном пути, духовно возрастившие и воспитавшие его: игумения Иоанновского монастыря Сарра, мать Людмила, мать Арсения, матушка Мария, мать Евфросиния, которую батюшка узнал в заключении, и многие другие. Он глубоко почитал простых верующих тружениц, молитвенниц, отстоявших нашу Церковь в годы гонений, продолжавших посещать богослужения, хранить веру и Церковное Предание.

Сестры посвятили духовному отцу стихотворение, которое было ими прочитано во время праздничной трапезы.

Жены Мироносицы

Святые жены, в дар от всей земли,

Свой скорбный путь слезами орошая,

Ко гробу миро бережно несли, –

«Кто нам отвалит камень?» – вопрошая.

Кто ж любящим сердцам отверзет вход,

Как не Любовь Воскресшая Живая?!

Тот, Кто, чрез них, всем радость ниспошлет,

Небесным светом души озаряя.

О ученицы верные Христа!

Ваш путь земной о Небе возвещает:

Немногословны чистые уста,

Но добродетель Истину являет.

И те, кто вам последовал в пути,

Стремясь всем сердцем к райскому Чертогу,

Смогли любовью души обрести

И обручить Спасителю и Богу.

Их сердце глубоко, а жизнь – чиста:

Они одни, под бременем страданья,

Верны и у подножия Креста,

Тверды и кротки в годы испытанья.

Один из близких духом сим женам,

Напутствуемый ими и хранимый,

Был Господом навек дарован нам,

Как пастырь добрый, искренне любимый.

Знав праведниц, он восприял от них

Дух кротости, любви и всепрощенья.

Его молитвой, помощью Святых,

Да будет с нами их благословенье.

В этот светлый день у батюшки как будто прибавилось сил. Он пришел на трапезу, с любовью приготовленную для него сестрами обители. На трапезу были приглашены все духовные дети и почитатели батюшки: он был очень тронут поздравлением и, казалось, чувствовал себя находящимся в своей духовной семье. Сестры пропели батюшке многолетие, а также псальму «Священный символ Руси» и различные духовные канты. Нам запомнилось, как мы провожали батюшку из трапезной до кельи. Я его вела с о. Серафимом, а позади шли сестры и пели «Христос Воскресе». Наши души ощущали светлую пасхальную радость, и так хотелось идти за батюшкой, не только провожая его, но и по жизни, как бы ни был труден этот путь. Воспоминания об этом дне глубоко запечатлелись в наших сердцах.

После дня Ангела батюшка уехал на подворье, где и совершал богослужение на праздник почитаемого им угодника Божия Святителя Николая. Мне довелось присутствовать на Всенощном бдении и Божественной Литургии, сослужил батюшке отец Серафим, пели сестры обители. Во время вечерни отец Борис приходил на клирос и пел с сестрами, сам читал паремии. Он вышел на литию, а на утрени – на полиелей, сам помазывал освященным елеем. За Божественной Литургией батюшка поминал своего усопшего друга и наставника – протоирея Николая Гурьянова, а также моего почившего духовника игумена Исайю, которые были в тот день именинниками. По окончании богослужения батюшка обратился к молящимся со словом назидания. А надо сказать, что ни одно совершаемое им богослужение не проходило без проповеди, как бы ни чувствовал себя батюшка – он считал проповедь Слова Божия своим долгом и обязанностью. Батюшка говорил о жизни святителя Николая, все добрые дела которого не может вместить ни одна книга, и даже множество книг: «Доброделание стало потребностью его боголюбивой души. Как злой человек не может не творить злое, иначе он не найдет покоя своей душе, так человек добродетельный любит и желает творить добро, находя множество причин сделать как можно больше благих дел. В сердце такого человека возрастает Божественная любовь, и он предвкушает небесные блага уже здесь на земле». Батюшка пожелал всем молящимся за богослужением прийти в эту меру, достигнуть этого благодатного состояния молитвами Святителя Христова Николая.

Жизнь батюшки на подворье в том году никак нельзя было назвать отдыхом, но, несмотря на плохое самочувствие, он продолжал свои духовные труды, с любовью и благодарностью относясь ко всем, кто оказывал ему хоть малейшую услугу.

Последнее богослужение батюшка совершал в день Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла. Он келейно отслужил всенощную, за которой молились и сёстры. Те, кто в тот вечер молился с батюшкой в его келье, были потрясены силой его молитвы: он молился так же, как и всегда, строго церковной молитвой, изредка подпевая клиросным, но чувствовалось, что он стоит у некоей черты, отделяющей видимый мир от невидимого, и Святые Угодники сослужат ему. То, что соединяло батюшку с Горним миром, можно было бы назвать даже не молитвой, а общением. Батюшка готовился к переходу в вечность, вернее, готовил нас к этому событию. Он всегда предупреждал нас, что это время может наступить скоро, но в этом году с особенной грустью и яснее, чем всегда, говорил о расставании. Он давно приготовил себя для Царствия Божия, и жизнь на земле при его болезнях и скорбях была для него непрекращающимся страданием, но он жалел нас и, чувствуя приближение смерти, всячески старался нас поддержать и утвердить на спасительном пути.

12 июля 2005 года утром батюшка совершал Божественную Литургию. В сельский храм пришли молящиеся – постоянные прихожане, приезжие, дачники, жители окрестных деревень. Все испытывали особенный духовный подъем, молитвенно-радостное состояние. По совершении Литургии батюшка вышел говорить проповедь. Ему подали стул: стоять долгое время на амвоне он уже не мог. Когда мы с о. Серафимом усадили батюшку, вокруг него собралось множество детей. Взобравшись на ступеньку, они, подобно стайке птичек, сели около батюшки, а те, которые были постарше, подошли вплотную к амвону.

«Деточки...» – ласково произнес батюшка. Держа в руке Крест, он поприветствовал прихожан и поздравил их с праздником. Сказанное им слово было глубокомысленным. Он говорил о путях человеческого спасения: пути Апостола Петра – простого и «некнижного» человека, имевшего пламенную веру и любовь ко Господу; и пути Апостола Павла – разносторонне образованного богослова, имевшего не меньшее стремление к Богу и Его Царствию. Батюшка сказал, что в сей день Святая Церковь, воспоминая жизнь Апостолов Христовых, указывает нам эти два пути, чтобы мы, назидаясь примером Святых Угодников, выбрали бы ту стезю, которая нам подходит, в соответствии с нашим душевным устроением, воспитанием и образованием. «Послужите Господу, дорогие мои, тем даром, которого сподобил Он вас, теми способностями, которыми Он вас наделил. У Бога всего много: много дарований, много путей к Нему – неисчерпаемая бездна благодати. Старайтесь же жить по воле Божией, любите Господа и все его творение, идите к Царству Света – ведь ни для кого не закрыта дорога в Небесное Отечество», – сказал в завершении проповеди батюшка.

С осени 2005 года батюшка стал слабеть. В конце сентября, перед праздником Воздвижения Креста Господня, по благословению Святейшего Патриарха в монастырь была принесена великая Святыня – частица Животворящего Крестного Древа. В ожидании прибытия святыни сестры просили батюшку помолиться, чтобы им выдержать все труды и искушения, неизбежные при многочисленном стечении народа. «Где Крест Господень – оттуда бежит вся сила вражия. Не бойтесь», – сказал в ответ на просьбу батюшка. Искушения и трудности, несомненно, были, но великая сила Креста, неизреченная Божественная благодать ограждали наши души и подкрепляли в трудах.

Его Святейшество прибыл в обитель поклониться Святыне в день отдания праздника Рождества Богородицы. Поскольку наш монастырь основан матерью героя Куликовской битвы князя Владимира Андреевича Храброго, обитель была включена Его Святейшеством в число памятных мест, где проходили юбилейные торжества. 25 сентября Святейший Патриарх совершал в обители Божественную Литургию. Батюшка присутствовал на богослужении, но дойти до трапезной он уже не мог. Он благословил сестер прочитать за трапезой слово Святителя Кирилла Иерусалимского о Кресте Господнем и предоставил для этого книгу из своей библиотеки. В составленном же чтении на отдание праздника были отражены мысли батюшки о празднуемом Рождестве Пресвятой Богородицы и о битве на Куликовом поле, где совершилась духовная победа русских людей, которую предварило их глубокое покаяние, осознание необходимости единства, стремление к братской любви и желание духовного возрождения Святой Руси.

В 2005 году был выпущен в свет нотный сборник «Песнопения службы Святым Царственным Страстотерпцам императору Николаю, императрице Александре, цесаревичу Алексию, великим княжнам Ольге, Татиане, Марии, Анастасии», распетые большим знаменным распевом. Автором этого сборника является батюшка, все стихиры, приведённые здесь, распел он сам.

...Последние беседы с сестрами батюшка проводил уже не в трапезной, куда ему трудно было дойти и подняться по лестнице, а в игуменском корпусе, в своей приемной. В последних беседах батюшка желал глубоко запечатлеть в сердцах слушающих учение Христово. Он как бы проводил духовную параллель между евангельской историей и жизнью нашей обители. Он говорил о том, как пять тысячелетий человечество ожидало Христа Спасителя, как люди готовились встретить и принять Мессию. Подобным образом долго готовил нас батюшка к тому, чтобы мы приняли Евангельское учение о Царствии Божием и Божественной Любви!

«И вот, пришел Спаситель, – говорил батюшка о первом пришествии Христовом, – не в славе, а в уничижении, показывая нам путь смиренномудрия и кротости и сокрывая от врага нашего спасения «велїю бл҃гоче́стїѧ та́йнꙋ»²⁶. Он воплотился от целомудренной и смиренной Приснодевы, воспитанной во Святая Святых, привыкшей дышать священным воздухом Храма Господня и принимать волю Божию. Батюшка останавливался и на событиях жизни святых родителей Предтечи и самого Крестителя Господня, описанных Евангелистом Лукой, который был близок к этому семейству: он показывал, как пример святых может научить вере, смирению перед Богом, нежеланию славы человеческой, жизни в Боге... Иисус Христос, как истинный, совершенный Человек «растѧ́ше и҆ крѣплѧ́шесѧ дх҃омъ»²⁷, пребывал в послушании у Своей Пречистой Матери и мнимого отца, любил природу, из жизни которой впоследствии черпал многочисленные образы и сравнения для Своих притч. Он был крещен Предтечей, исполняя «всѧ́кꙋ пра́вдꙋ»²⁸ (что означало также и помазание свыше на царское, пророческое и первосвященническое служение), совершил Божественную Четыредесятницу в пустыне, даруя людям силу и благодать побеждать врага-диавола, призвал к Себе учеников, создав единственную в то время на земле школу духовной жизни».

Батюшка объяснял нам Заповеди Блаженства, сопоставляя их со степенями духовной жизни и показывая возможное возрастание человека в Законе Господнем. Рассказывал об избрании Господом двенадцати Апостолов и о наставлениях, данных им Божественным Учителем, разъяснял содержание беседы Господа с Никодимом. Наш духовный отец желал, чтобы мы твердо знали основные догматы нашей Православной веры, а также чтобы мы старались жить по Заповедям Божиим и Евангельские строки не были бы для нас «просто буквой», не имеющей реального отношения к жизни, но чтобы наши души ожили и пробудились для истинной жизни в Боге. Батюшка говорил не об отвлеченных предметах, но о высшей реальности, о том, чем жила его боголюбивая душа... С каким благоговением и душевным трепетом он рассказывал о Царице Небесной: «Сколь немногое, – говорил он, – мы можем прочесть о Ней в Священном Писании, и сколь о многом Она просила умолчать святого Евангелиста Луку, с которым беседовала и которому передала подробности Своей жизни единственно для Славы Божией. Но и того немногого достаточно, чтобы Ее ублажили «всѝ ро́ди»²⁹ человеческие. Пусть же и нам послужат примером добродетели Матери Божией: смирение, скромность, целомудрие, кротость, молчаливость, отсутствие тщеславия, любовь к врагам. Она достигла высшей степени христианского совершенства, и ее несказанное смирение и преданность Воле Божией были возвеличены Богом настолько, что Она сподобилась стать Преблагословенной Богородицей, Матерью Христа Господа».

Отец Борис часто пел догматик седьмого гласа «Мт҃и ѹбѡ позна́ласѧ є҆сѝ» большого знаменного распева: святые мысли и чувства песнотворца уже давно соделались его собственными. Глубина и таинственность седьмого гласа и чувство благоговения и любви батюшки к Матери Господней каждый раз создавали впечатление, что он видит каким-то иным, внутренним зрением духовный мир и возносится духом в горнее Царство Славы. Он говорил, что профессор Ленинградской Духовной Академии Заболоцкий, читая лекцию о знаменном пении, вдохновенно произнес: «Когда я пою знаменное, меня здесь нет. Я весь – там (и он показал рукой на Небо). Если бы меня спросили, как поют на небесах Ангелы и Святые, я бы без промедления ответил, что их пение очень близко к знаменному». То же самое мог бы сказать и сам батюшка. Его пение догматика открывало слушающим богословие в слове и музыке.

Здесь и прославление Матери Света, Чистой Девы, родившей Богочеловека «па́че сло́ва и҆ ра́зꙋма», и благоговейное, священное недоумение перед великой тайной: «и҆ чꙋдесѐ ржⷭ̑тва̀ твоегѡ̀ сказа́ти ѧ҆зы́къ не мо́жетъ», – батюшка выделял это «не», как бы говоря «умолчанного не испытывай, ибо все великое и дивное мы научены чествовать молчанием». В этом пении слышалось и небесное ликование и предвкушение Царства Славы: «пресла́внꙋ бо сꙋ́щꙋ»; и удивление перед непостижимым сошествием Божиим на землю: «непости́женъ єсть ѻбразъ рожде́нїѧ». Здесь было и проповедание всемогущества Божия, силы Господней: «и҆дѣ́же бо хо́щетъ бг҃ъ», – в этом месте рука батюшки возносилась вверх и на слове – «бг҃ъ» делала утверждающий жест, и его голос приобретал новую силу, отражая непреложность истины. А после, на словах «побѣжда́етсѧ є҆стества̀ чи́нъ», и голос и рука батюшки вещали о Господе, как о Владыке всего, все исполняющем, проникающем в самые глубины человеческого естества, Законодателе, могущем изменить ход положенных Им естественных законов, совершающем все сие ради спасения людей – здесь рука батюшки с высоты постепенно шла вниз, как бы в глубину. В завершении же стихиры – исповедание Приснодевы истинной Матерью Божией и прилежная к Ней молитва о спасении всех нас.

Отец Борис пел этот догматик в то время, когда говорил о Царице Небесной или о знаменном пении, чтобы пояснить на примере и глубже запечатлеть в сердцах слушателей духовные истины. К концу жизни голос батюшки несколько ослабел, но не только не потерял своей выразительности, а и приобрел нечто неуловимое, неотмирное, проникающее до глубины души – какую-то поразительную способность доносить до сердца то, что было им сказано.

Батюшка в последний раз причастился Святых Христовых Таин 10 декабря 2005 года на праздник иконы Божией Матери «Знамение», то был день диаконской хиротонии его духовного сына о. Серафима. До последних дней своей жизни он нес крест духовничества. Последнюю беседу с сестрами он провел за неделю до кончины. Темой ее была беседа Спасителя с самарянкой. Батюшка сказал о «вѣ́рою прише́дшей на кла́дѧзь самарѧны́нѣ»³⁰ словами Златоуста: «Это была душа благомыслящая»³¹. И нас он увещевал мыслить о всех благое, никого не осуждать, всех оправдывать, отвергать злые вражеские прилоги – помыслы ропота, зависти, возношения и прочие, пребывать в богомыслии, трезвении, любви друг к другу, молитве. Он обещал, что «будет строго с нас спрашивать все то, чему нас учил», что изложено в его книге «Духовная жизнь». Кто бы мог тогда подумать, что это обещание «строго спрашивать» будет относиться ко всей нашей последующей жизни, что все, сказанное в тот раз батюшкой, – это своего рода духовное завещание нам, его детям! Теперь батюшка говорил тихо, и на последних беседах постоянно спрашивал, хорошо ли мы его слышим и все ли мы понимаем из сказанного. Он хотел напоследок духовно «напитать» нас, уяснить все, что нам непонятно. Когда он говорил о Спасителе, увидевшем идущих к Нему людей, позванных самарянкой, и сказавшем Апостолам, что «нивы побелели и готовы к жатве»³², то с любовью обвел добрым, непередаваемым взглядом всех сидящих, как бы прощаясь с нами. Этим он дал нам понять, что нивы, которые дал ему самому Господь, – это наши души, введенные им в духовную жизнь. За несколько дней до смерти он еще принимал на исповедь сестер. Он попрощался со всеми, дал последние наставления, а скорбящих – утешал.

В пятницу, 23 декабря, батюшка почувствовал себя хуже. Похоже было, что у него какое-то инфекционное заболевание, поднялась температура, он жаловался на боль в спине. Но, несмотря ни на что, он принял на исповедь двух сестер. В субботу, 24 декабря, он с трудом мог встать с постели, но, когда келейница спросила его, будет ли он принимать сегодня сестер, он ответил утвердительно и, встав, пошел на Исповедь. В воскресенье 25 декабря состояние батюшки ухудшилось, у него началось рожистое воспаление на ноге, температура поднялась до 40 градусов. Мы приняли все меры, чтобы облегчить его страдания и хоть немного «сбить» температуру, вызвали врача. Батюшка ощущал сухость во рту; профессор Александр Викторович Недоступ, у которого я, помимо вызванного врача, консультировалась по телефону, сказал мне, что это – очень плохой признак. В понедельник, 26 декабря, состояние дорогого больного несколько улучшилось, но ненамного. Ночами батюшка не спал, по-видимому очень страдая, у его постели постоянно дежурила келейница Зоя. Ему было тяжело, «нечем» дышать, он постоянно просил то усадить его на постели, то снова положить: из-за чрезмерной слабости он не мог сам ни сесть, ни лечь. Память и сознание батюшки были ясны, он хорошо понимал все происходящее, всех помнил и узнавал. Большое утешение доставляли батюшке посещения Николая Гурьянова, которого батюшка очень любил.

Во вторник, 27 декабря в день памяти Священномученика Илариона (Троицкого), я присутствовала на патриаршем богослужении в Сретенском монастыре. Служба совершалась благолепно и торжественно, но на душе моей было скорбно: я с тревогой думала о батюшке. Молясь о здравии духовного отца, как будто слышала в своем сердце ответ: «Батюшка уходит». В этот день я застала батюшку живым, но слабеющим. Ночь прошла без сна. На следующий день, 28 декабря, праздновалась память Преподобной Софии Суздальской – одной из Святых покровительниц нашей обители (она принимала монашеский постриг в ее стенах). По монастырским делам мне пришлось уехать на целый день на подворье, и вернулась только к вечеру. Батюшка ждал меня. Он всегда меня ждал, но в этом последнем ожидании было нечто такое, чего словами не выразить. «Наконец-то ты приехала!» – сказал он. У меня, как обычно, было еще «море» дел. Но батюшка предупредил: «Смотри, этой ночью не суетись, ничего не делай», и попросил остаться с ним. Повинуясь одновременно какому-то внутреннему чувству и словам батюшки, я послушалась и осталась около него. То же внутреннее чувство побудило меня задать вопрос:

– Батюшка, может быть, вы хотите причаститься?

– Зачем? – спокойно и уверенно ответил он. – Я ведь недавно причащался.

– Может быть, вас пособоровать?

– Да я уже в этом году соборовался.

Голос батюшки был на удивление спокойным. Ни страха, ни переживания не слышалось в его словах, но только – прощальная ласка и любовь: он был готов идти «домой», в Небесное Отечество.

Мы с келейницей начали делать перевязку больной ноги батюшки и услышали от нашего терпеливого старца кроткое вразумление: «Скоро ли вы кончите? Это уже не нужно». Закончив, наконец, хлопотать, уложили батюшку, но через некоторое время он попросил посадить его на постели. Мы смогли усадить его между собой и, поддерживая его с обеих сторон, сидели, тихо о чем-то разговаривая. Вдруг батюшка стал клониться в мою сторону. Облокотившись на меня и положив мне на плечо свою седую голову, он весь как-то просветлел, его дыхание становилось реже и реже, и через несколько мгновений он предал душу Богу на моих руках.

«Батюшка умер», – такие слова сказала я, позвонив по телефону сестрам, собравшимся в этот вечер в храме и молившимся о здравии его (прежде я просила их помолиться, сказав, что батюшка очень слаб). Сестры ответили: «Этого не может быть!!!» Было 11 часов или начало двенадцатого ночи. Родной батюшка нас покинул... Но – нет! Он – рядом, совсем рядом, ощущения смерти нет, а в душах – лишь благоговение перед совершившимся таинством. Все так же слышен бой батюшкиных часов, милостивым взором смотрит с иконы Богоматерь... А из-за невидимой черты, за порогом Вечности обращен на нас тот же внимательный, глубокий, добрый взгляд...

В этот поздний час я позвонила в Зачатьевский монастырь матушке Иулиании (Каледа) и протоиерею Николаю Важнову, и они не замедлили приехать. С подворья к нам срочно выехал отец Серафим.

Тело батюшки облачал отец Николай, а помогал ему духовный сын покойного Николай Гурьянов и подъехавший позже о.Серафим. По облачении и положении тела во гроб о. Николаем и о. Серафимом была отслужена первая заупокойная лития, на которой присутствовали мы с матушкой Иулианией и все сестры обители. После литии мы распределили между всеми время чтения Псалтири по усопшем, а о. Серафим взял на себя чтение Св. Евангелия. Отец Николай обещал приехать на отпевание и оказать помощь. Он сердечно поблагодарил за приглашение облачить тело усопшего, почтя за честь послужить и отдать последний долг достойному священнослужителю-исповеднику.

...После бессонной ночи ранним утром одной из сестер, шедшей читать Псалтирь по усопшему духовному отцу, пришли на память такие строки Священного Писания: «Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит»³³. Эти слова пророчества о Христе как нельзя лучше подходили к Его последователю: как духовник и пастырь он был именно таким. Другая сестра сказала, что всю жизнь батюшки и особенно последние дни пребывания его с нами можно было бы обозначить одним словом, написанным золотыми буквами: Смирение. Это также сказано верно.

День 30 декабря – день памяти пророка Даниила и трех отроков, которых батюшка любил и чтил, часто о них упоминая, был проведен нами в неизбежных хлопотах, чтении Св. Евангелия и Псалтири, служении панихид и литий в келье батюшки, где до времени вечернего богослужения находился гроб с телом усопшего. Около пяти часов вечера была отслужена последняя лития, и гроб с телом дорогого батюшки был с пением Трисвятого перенесен в храм и поставлен в центре храма. Началась вечерняя заупокойная служба, на которой присутствовали духовные дети почившего батюшки. За богослужением вечерни пятницы и утрени субботы вместе с песнопениями Мученику Севастиану и дружине его пели и заупокойные стихиры. Пели и догматик уходящего второго гласа большого знаменного распева: «Пре́йде сѣ́нь зако́ннаѧ, бл҃года́ти прише́дши» и на утрени – ирмосы канона – «Грѧди́те лю́діе» также большого знаменного. Это воспринималось уже как наследие отца Бориса. Второй глас – глас Божественной любви, отражающий лучше других и идею Приснодевственного Материнства Царицы Небесной. По рассуждению Святых Отцов об осмогласии, как говорил батюшка, второй глас – есть также и глас перехода, прехождения от одного периода к другому, от временного к вечному. Слова многих заупокойных песнопений второго гласа повествуют о моменте разрешения души от тела и первых мгновениях после этого непостижимого перехода, а мелодия осмогласия всегда строго подчинена слову... Батюшкин голос больше не подпевал хору, но в сердцах поющих остались его слова и учение. И совпадение с песнопениями второго гласа, звучащими над телом почившего, воспринималось как некоторая закономерность: имевший в душе Божественную любовь, любивший и славивший Матерь Божию уходит в вечность – и остается с нами навсегда в своем слове и учении.

В ночь с 30 на 31 декабря над гробом дорогого усопшего читалось Св. Евангелие священнослужителями монастыря и Псалтирь – сестрами обители. Всю ночь в храме молились сестры, не имея сил покинуть батюшку. Они ставили новые свечи у гроба, поправляли горевшие лампадки. Не один раз за ночь они подходили к почившему и прикладывались к той руке, что благословляла их на доброе и указывала путь в Царство Небесное. Руки усопшего были белыми, мягкими, словно живыми, и от них веяло не могильным холодом, но – легкой, приятной прохладой. Это были все те же руки отца; и все так же сестры стремились подойти к батюшке, как тогда, когда он сидел на монастырском дворике или совершал прогулку.

Наступило утро. Покров гроба был усыпан цветами от сестер и духовных детей почившего. Приехал благочинный нашего округа протоиерей Олег, который должен был, по благословению Святейшего Патриарха, совершить Божественную Литургию и возглавить чин отпевания. Постепенно съезжалось духовенство из окрестных московских храмов; исполняя обещание, приехал и протоиерей Николай³⁴. За Божественной Литургией всеми ощущалась благодатная молитвенная атмосфера богослужения, принесшая успокоение и мир сердцам: мы понимали, что духовный отец нас не оставил, что он молится о нас.

Начался чин отпевания. Все песнопения и молитвословия этого чина приобретали для нас новый смысл: батюшка, невидимо присутствуя среди нас, говорил душе каждого, что он не умер, но перешел в иную, вечную жизнь, «и҆дѣ́же нѣ́сть болѣ́знь, ни печа́ль, ни воздыха́ніе», как и прежде напоминал о тленности всего земного и скоропреходящего. Вспомнилось объяснение им заупокойных стихир преподобного Иоанна Дамаскина – одного из создателей осмогласия...

В минуту нашей общей скорби Господь послал нам утешение. Отец Олег зачитал послание Святейшего Патриарха, адресованное к моему недостоинству и сестрам обители, по случаю кончины духовника нашей обители. Его Святейшество, как любящий отец, обратился к нам со словами утешения и отметил заслуги того, кому он сам вручил нас, грешных³⁵. Милостивые слова нашего Первосвятителя поддержали и ободрили нас, за что я искренне благодарна Его Святейшеству.

Запели любимые стихиры батюшки на подобен «Е҆҆гда̀ ѿ дре́ва», «Прїиди́те послѣ́днее цѣлова́нїе дади́мъ, бра́тїе, ѹ҆ме́ршемꙋ, благодарѧ́ще бг҃а» (эти слова подчеркивал сам батюшка, пропевая данную стихиру). Сестры и богомольцы, духовные дети почившего, стали поочередно подходить ко гробу, прощаясь с телом дорогого усопшего. Он как бы безмолвно вещал нам: «Я с вами не прощаюсь. Я буду спрашивать с вас то, чему учил каждого, буду о вас молиться. Ведь любовь о Господе не может умереть!» При жизни отец Борис говорил нам о стихирах, исполняемых при «последнем целовании»: «Стихиры эти положены Святыми Отцами на подобен второго гласа «Е҆҆гда̀ ѿ дре́ва». А что сделал Бахметьев? Он переложил эти песнопения на мелодию шестого гласа, совершенно изменив их характер. Зачем? Чтобы все это соответствовало придворному, светскому, а не церковному, понятию о погребении: если человек умер, значит, об усопшем нужно безутешно скорбеть, нужно отразить в песнопениях плач. Безусловно, можно и плакать, можно и в песнопениях выразить плач, как это прекрасно и выражено в стихирах на подобен «Е҆҆гда̀ ѿ дре́ва», но плач – какой? Плач – с молитвой, плач – с надеждой! В песнопениях знаменного распева нет сплошного минора или сплошного мажора, подобно тому, как в земной жизни не бывает совершенной радости или безутешной скорби. «Ка́ѧ жите́йскаѧ сла́дость пребыва́етъ печа́ли неприча́стна; ка́ѧ ли сла́ва стои́тъ на землѝ непрело́жна;» Батюшка молился о нас, и наш плач не был безутешным, но растворялся упованием, и нас утешала мысль, что земные страдания батюшки прекратились, а они были очень велики, поскольку он страдал за всех нас.

По завершении чина прощания гроб с телом почившего был обнесен вокруг храма с пением ирмосов «Помо́щникъ и҆ покрови́тель» и принесен в монастырскую усыпальницу, где была совершена лития. Новопреставленному пропели «вѣ́чнꙋю па́мѧть», и при пении гроб был опущен в могилу. Святейший Патриарх благословил похоронить духовника нашей обители, много потрудившегося для ее возрождения, в монастырской усыпальнице. Мы глубоко и искренне благодарны Его Святейшеству, ибо всегда имеем возможность прийти на дорогую могилку и помолиться о упокоении нашего духовного отца. Мы возносим свои убогие молитвы за усопшего, а он предстательствует о нас пред Богом.

Для меня самой было очень знаменательно то, что духовника женского монастыря, духовного сына Иоанновских стариц, потрудившегося в деле возрождения женского монашества и воспитания монашествующих, провожали в последний путь инокини двух Московских обителей – Зачатьевской и нашей Богородице-Рождественской, и сестра из Елеазаровского монастыря. После празднования Рождества Христова могилу батюшки посетила и матушка игумения Филарета с сестрами Подворья Пюхтицкого Успенского монастыря, почтив память почившего.

«Господь привел меня на духовную родину», – говорил батюшка. Дай нам Бог, молитвами почившего, затеплить в своих сердцах хоть малый огонек от того света, которым сияли древние обители, славившиеся высокодуховной жизнью своих насельниц!

Смиренный пастырь, незаметно и скромно проживший жизнь в далекой глухой деревне, но много сделавший для Царствия Божия, был погребен в центре первопрестольного града. Он любил наш город и его верующих, молился за них, всегда поминая священноначалие, власти, своих благодетелей и духовных детей, и всех, кто ему был близок и дорог, а его сердцу был дорог каждый человек, ибо он видел в каждом образ Божий и неповторимую личность. Он был Православным Христианином с большой буквы, Сыном Церкви и её служителем. Он трудился «в дому Отца Небесного, ибо хорошо повиноваться Отцу»³⁶. Дорогой батюшка, вечная память тебе, родной.

Батюшка был образцовым священнослужителем, благоговейно и по уставу совершавшим Божественную службу, а также и молитвенником, глубоко сопереживавшим происходящему за богослужением, самой своей молитвой помогавшим молящимся с ним, хотя бы отчасти, постичь глубину, премудрость и красоту богослужения, почувствовать близость Горнего мира. К вышеупомянутым примерам из жизни батюшки можно было бы прибавить еще следующее. Как священнослужитель, он не отказывал в совершении треб, а тем более – Таинств. Перед совершением треб батюшка никогда ничего не ел, как бы поздно они ни совершались. На уговоры «перекусить что-нибудь» он всегда отвечал: «Сытое брюхо для ученья глухо, а для молитвы – тем более». Совершив чин отпевания, он, по обыкновению, поминал усопшего целый год ежедневно, а по истечении этого срока – на родительских.

Он добросовестно совершал свое служение, считая себя обязанным передать свои обширные знания тем, кому они могут принести пользу. Когда батюшка служил в Толбицах, он собрал, выучил и духовно воспитал большой хор. Сам он пережил всех своих певчих. Он учил поющих не только «петь разумно», но и «жить знаменно». Он заботился о том, чтобы певчие вникали в смысл богослужения. Такое воспитание принесло свои плоды. Батюшка рассказывал, как бы не о своем приходе: «Один простой крестьянин пришел в храм на богослужение, а в том храме и батюшка, совершая службу, молился, и певчие также молились, поя Господу. После службы батюшка спросил этого крестьянина: «Ну что, Николай, ты понял, что-нибудь из того, что пели и читали?» Простой, но чуткий душой сельский житель ответил: «Не понял – а хорошо!» К сему рассказу батюшка обычно присовокуплял небольшое наставление о том, что в наше время в храмы часто заходят люди, которые не имеют понятия ни о духовном мире, ни о Церкви – знают лишь, что есть Бог, и больше ничего. И если они почувствуют, что у нас, верующих, царят любовь и мир, что мы понимаем, Кому мы молимся и Кого прославляем, что наши чувства искренние и мы «не играем», подобно артистам, а сопереживаем происходящему за богослужением, поем, читаем, если они услышат проповедь веры и с клироса, если жизнь поющих и служащих будет соответствовать проповедуемой Истине, то такие люди останутся в лоне Церкви, потому что им, хотя они многого и не понимают, будет хорошо.

Вот еще один небольшой рассказ, характеризующий батюшкиных певчих. «Была у меня одна певчая, – рассказывал батюшка, – звали ее Анной. Она не знала нотной грамоты, выучилась петь со слуха, но пела чисто, без фальши, имела красивый сильный голос (дискант). Она часто просила меня: «Батюшка, давайте споем «Черто́гъ тво́й». Я ей, бывало, скажу: «Нюра, да ты ведь не допоешь, плакать будешь». – «Нет, батюшка, не буду». Начнем мы с ней петь – а она до конца допеть не может, плачет. Душа у нее чуткая была, она сокрушалась о своем недостоинстве и грехах. Так мы ни разу с ней этого песнопения до конца и не допели».

С первого года своего пребывания в обители батюшка – старейший «знаменщик» России, как называли его при жизни любители древнего распева, – начал постепенно раскрывать перед нами мир знаменного пения, читая небольшие лекции, посещая наши монастырские спевки. «Я – поклонник знаменного распева, но я его не боготворю, – говорил батюшка, – самым главным в песнопении является его содержание, его слово, а мелодия наша называется словесной, поскольку она служит слову, отражая его смысл и досказывая то, что невозможно выразить словами... Никаким инструментом невозможно заменить человеческий голос, потому что он выражает тончайшие переживания человеческой души. Нельзя «сделать» эти переживания искусственным путем. Чтобы разумно петь знаменное, надо жить знаменно». Голос батюшки мы запомнили, наверное, на всю оставшуюся жизнь, подобно тому, как овцы знают голос своего пастыря. Он непередаваемо читал Евангельское зачало о Пастыре Добром на службах, посвященных Святителям. Этот голос подпевал нашему маленькому хору из алтаря, и, каким бы тихим он ни был, его было слышно и в самом дальнем уголке храма; этот голос подбадривал нас в минуты скорби, он мог быть исполненным простоты или Божественного вдохновения либо, что было весьма редко, раздаваться, как громовые раскаты, правда, без тени гнева и раздражения, без малейшей злобы.

Он говорил, что наше богослужение – это пение Богу и священнодействие, но и вся жизнь человека вообще может быть богослужением и непрестанной молитвой (в широком смысле этого слова). Отец Борис часто говорил нам в назидание, объясняя слова псалмопевца Давида, что посещающий храм Божий начинает «зрѣ́ти красотꙋ̀ гдⷭ̑ню», и постепенно жизнь Церкви становится и его жизнью, и он уже духом пребывает в «домꙋ̀ гдⷭ̑ни всѧ̑ дни̑ живота̀»³⁷, и находясь в храме, и вне его святых стен. Батюшка благоговел перед храмом Божиим, ощущая в нем особенное, благодатное присутствие Самого Бога. Он любил богослужение, и посещение храма было для него необходимостью.

Отец Борис помогал возрождать богослужебно-молитвенную жизнь обители, напоминая о необходимости совершения богослужений в соответствии с Церковным Уставом – Типиконом. Но говорил и о том, что, по традиции Русской Православной Церкви, мы должны чтить память и русских Святых, службы которым далеко не всегда указаны в Типиконе. Количество бдений, которые совершаются «аще и҆зво́литъ настоѧ́тель», должно, по мнению батюшки, соответствовать сложившимся традициям и быть сообразовано с духовными силами молящихся. Он учил сестер богослужебному уставу, написав для них пособие, в котором раскрывается смысл и закономерность уставных правил, составленных Святыми Отцами на основании Священного Писания и Божественных законов. Батюшка объяснял, что история Божественных установлений уходит своими корнями к началу Мироздания, например то, что церковный день начинается с вечера: «И҆҆ бы́сть ве́черъ, и҆ бы́сть ѹтро, де́нь є́ди́нъ»³⁸. «Вече́рнее поклоне́нїе, – воспевают Святые Отцы, – прино́симъ тебѣ̀ невече́рнемꙋ свѣ́тꙋ»³⁹ и т.д.

Батюшка был для каждого из нас истинным духовным отцом: он не разделял своих чад на категории «хороших» и «плохих» и не пытался избавиться от тех, кого окружающие люди считали «плохими», недостойными, приносящими батюшке страдания или вред. Нет, он не отвергал таковых, но принимал всех тех, кто был послан ему Богом, какими бы мы ни были, и за его молитвы, труды, смирение и долготерпение Господь совершал чудо изменения человеческих душ к лучшему. «Трудных» детей он, казалось, любил больше, ободряя их добрым словом и лаской, покрывая их немощи любовью. Батюшка часто вспоминал преподобного Макария Египетского, своим приветливым обращением и добрым словом соделавшаго из языческого жреца христианина и монаха. Когда мы спрашивали его: «Батюшка, как же Вы нас, таких вот, терпите?», он всегда рассказывал одну и ту же историю, неоднократно встречающуюся и в патериках, и в житиях Святых, о том, как к одному святителю пришла богатая женщина преклонных лет, прося дать ей девушку в услужение, которая могла бы принести пользу и ее душе. Святитель нашел ей кроткую и смиренную послушницу. Но та женщина, желавшая для себя пользы духовной, не была довольна выбором святителя. Тогда он прислал к ней служанку гордого и строптивого нрава, которая била свою госпожу и всячески досаждала ей. И раба Божия, на сей раз, осталась весьма довольна и благодарила святителя. Так и наш батюшка видел во всем происходящем Промысел Божий и умел из всего извлекать духовную пользу, стремясь научить и нас тому же. Ничто не могло ему повредить. Так «и҆зводѧ̀ честно́е ѿ недосто́йнагѡ»⁴⁰, он был воистину как бы устами Божиими, провозвестником Его Святой Воли. Батюшка имел от Господа дар рассуждения: он, при необходимости, мог быть снисходительным или строгим и, по слову Апостола Павла, «всѣ̑мъ бы́лъ всѧ̑» ⁴¹. Его кротость не была лицемерной, батюшка мог переживать, выражать свою боль и сожаление, но слушающий чувствовал, что не гнев и раздражение движет батюшкой, но искреннее желание помочь. «Ну, доченька, что же это такое? – скажет бывало батюшка, – я сейчас должен буду тебя поругать...» А после этого он начинал объяснять, в чем заключалась ошибка.

Кроме таковых бесед, у нас иногда получались совсем неожиданные, «незапланированные» беседы и встречи с нашим духовным отцом, например, во время его прогулок, когда он потихоньку ходил по монастырскому двору с палочкой, или сидел в кресле около игуменского корпуса. Бывало, что я потихонечку совершала с ним «обход» всей обители: батюшка сидел в специальном инвалидном кресле, а я катала его по монастырским дорожкам. Тогда все сестры старались собраться вокруг батюшки и в непринужденной обстановке задавали ему различные вопросы. Батюшка очень любил, когда его духовные дети предлагали ему вопросы, и всячески поощрял в нас интерес к духовной жизни, желая, чтобы его не боялись и не стеснялись спрашивать необходимое. Каждая стремилась подойти к батюшке, принять его благословение, поговорить с ним. Это были незабываемые беседы, когда мы чувствовали в нем именно отца.

Темы бесед с батюшкой во время его прогулок были самыми разнообразными, характер их, хотя и зависел от вопросов сестер, по преимуществу был духовным и назидательным: батюшка имел широкие и глубокие познания в разных областях человеческой жизни и огромный духовный опыт, он мог ответить на любой вопрос и своим ответом направить мысль собеседника к небесному, духовному. Он проводил жизнь внутренне собранную, сосредоточенную, и каждая чувствовала, что и во время беседы батюшка молитвенно предстоял Богу. Но в этом не было и тени отчужденности: он, как солнышко, согревал нас своей любовью, сопереживая нам и жалея каждое страдающее создание Божие, от человека с его скорбями до голодного зверька или сорванного цветка, но дух его возносился горе, ко Творцу всяческих, и его молитва, как незримый мост, соединяла оба мира – земной и небесный. Побыть рядом с ним, просто так, даже не говоря ни слова, в молчании, сестры почитали за счастье, однако батюшка всегда спрашивал: «Доченька, а у тебя – выходной? На каком ты послушании? Ты не задержишься?» Дело Божие, исполнение воли Господней он ставил превыше всего.

Один раз, беседуя с нами о том, возможно ли любить Бога и приблизиться к Нему, «живущему во Свете неприступном», о Господе Иисусе Христе, воплотившемся от Приснодевы и искупившем нас «ѿ клѧ́твы зако́нныѧ чтⷭ̑но́ю свое́ю кро́вїю», батюшка спел нам догматик пятого гласа знаменного распева, который завершается молитвенным обращением к Богу: «сы́й и҆ пре́жде сы́й, ꙗ҆вле́йсѧ ꙗкѡ человѣ́къ, бж҃е поми́лꙋй на́съ»⁴². Богословие в звуке здесь выразилось в том, что на слова «сы́й и҆ пре́жде сы́й» святым песнотворцем положена фита. И батюшка исполнял догматик настолько глубокомысленно и духовно, что идея везде присутствия, всемогущества и безграничного милосердия Божия становилась ближе, понятнее, мысль передавалась слушающим, насколько кто мог ее воспринять.

Я могла бы привести много назидательных и трогательных примеров и случаев из жизни, свидетельствующих о любви и молитвенной помощи батюшки духовным детям, но я желаю предоставить возможность другим рассказать о нашем духовнике.

Игумения Викторина

Когда матушку назначили в Москву возрождать Богородице-Рождественский монастырь и мы поселились в обители, то, я думаю, по молитвам наших старцев, Господь открыл нам об отце Борисе. Отец Борис жил и служил в Псковской области в деревне Толбицы. Зимой батюшка сильно заболел и нуждался во врачебной помощи, тогда Николай Гурьянов привез его в Москву на лечение. Батюшка был очень слабенький, передвигался с помощью других. При встрече с ним, у меня сложилось впечатление, что это «старинный» батюшка, каких сейчас можно увидеть только на дореволюционных фотографиях. Хотя батюшка был очень больным, но при общении с ним чувствовалась благодатная сила, исходившая из его любящего сердца. У батюшки было слабое зрение, и при встрече он внимательно рассматривал собеседника из-под очков, и было ощущение, как будто батюшка видит человека насквозь.

С шести лет батюшка постоянно посещал храм. В то время недалеко от его дома находилось несколько женских монастырей, и потом он часто с любовью вспоминал о монашествующих, с которыми был тесно связан и которые заложили в нем любовь к храму, правильное отношение к людям и благодаря которым он выбрал свой путь служения Богу. Он часто говорил, что духовная жизнь его началась в женском монастыре, и кончил он свою жизнь духовником женского монастыря.

Один раз мне пришлось побывать у батюшки в Толбицах, где он прослужил всю свою священническую жизнь. Стоя на службе и слыша голос отца Бориса из алтаря, я не могла сказать, что это голос восьмидесятилетнего старца. После службы батюшка пригласил нас к себе на трапезу в дом, где жил. Простая обстановка дома века батюшкиных родителей свидетельствовала о гостеприимстве хозяина и в то же время о его смиренной простоте.

После первого своего приезда в монастырь батюшка стал приезжать по два-три раза в год, и его ждали с нетерпением. При каждом посещении батюшка исповедовал сестер, проводил беседы о Священном Писании и о монашеском житии. Беседы эти были глубокими и содержательными и охватывали большой круг вопросов.

Батюшка был очень музыкальным и обладал прекрасным голосом, сохранившимся до последних его дней, основательно знал знаменное пение, которому приобщился еще в молодые годы. Батюшка привил сестрам любовь к знаменному пению, сам проводил спевки, во время которых старался довести до нас духовный смысл песнопений, чтобы, исполняя их молитвенно и благоговейно, мы могли предать эти чувства всем присутствующим в храме.

Каждое слово в наставлениях батюшки было твёрдым и весомым: чувствовалось, что всё сказанное им испытано жизнью. Он обладал особым чувством долга и ответственности, и каждый раз, превозмогая слабость физических сил, с большим трудом и напряжением выполнял свое послушание Богу, воодушевляя себя словами – «я должен это сделать». У батюшки была хорошая память, такая, что он всех поминал без помянника. Его познания были разнообразны и обширны, батюшка мог удивить собеседника глубиной и подробностью ответов во многих областях знания.

Для всех нас батюшка был как Ангел Хранитель. Он очень переживал за духовную жизнь сестер и, когда у нас что-то получалось, радовался как ребенок и плакал от радости.

Приходя на исповедь, я всегда видела в батюшке полноту любви, сопереживание моим немощам, получала от него утешение и наставление к исправлению. Он почти всегда говорил: «доченька, ищи прежде всего Царствия Небесного». Я верила и не сомневалась, что по его молитвам Господь все устраивал к моей пользе. С того времени, как батюшка переселился в наш монастырь, я имела счастье видеться с батюшкой каждый день и рассказывать ему все проблемы: очень часто, приходя к нему и рассказывая свои «хождения» по разным организациям, прибавляла: «По Вашим молитвам Господь все устроил». На что он всегда отвечал: «Доченька, это по вере твоей», – и всегда смиренно отказывался, ничего себе не приписывая. Я унывала и расстраивалась из-за того, что не всегда могу попасть на службу и постоянно пребываю в суете. А он в ответ только и скажет: «Доченька, у матушки – корабль, а у тебя – машинное отделение», и сразу как-то все внутри успокаивалось.

За несколько дней до кончины батюшка заболел, у него появилось воспаление на ноге, держалась температура, он слабел. Вечером последнего дня его жизни мы с матушкой сидели в его келье, разговаривали, но чувствовалось, что силы покидают батюшку, что одного оставлять его нельзя. Около 11 часов вечера я только успела подняться в келью, как услышала голос матушки: «Мать Даниила, иди быстрее, читай отходную, батюшка умирает». Когда я спустилась вниз, батюшка уже отошел ко Господу, тихо склонив голову матушке на плечо.

Монахиня Даниила

Облик батюшки. Впервые я увидела батюшку в январе 1995 года в один из его приездов в нашу обитель. В 1995 году он еще мог самостоятельно, без посторонней помощи, ходить в церковь и на трапезу: ему был тогда 81 год. Помню, как я встретила батюшку на монастырском дворе: благоговейно ступая по земле святой обители, опираясь на палочку, тихой, неспешной походкой шел согбенный старец. Казалось, что он сошел с какой-нибудь картины девятнадцатого столетия – настолько неотмирным, нездешним был весь его облик, но в то же время он казался таким близким и родным. Его душа, исполненная Божественной любви, излучала ее, озаряя окружающий мир тихим светом, как бы светом лампады, и эту любовь ко всякому созданию Божию, которая «николи́же ѿпа́даетъ»⁴³, никогда не умаляется несмотря ни на что, невозможно было не почувствовать.

Одет был батюшка очень скромно: «старинное» коричневое пальто с небольшим воротником, шапка-ушанка, добротные, но такие же «старинные» сапоги. За одиннадцать лет, на протяжении которых я имела счастье знать батюшку, другой зимней одежды я у него не видела. Батюшка был крайне нестяжателен и скромен во всем, но никогда я не слышала от него ни слова осуждения в адрес тех, кто имеет нечто большее. Весь гардероб батюшки был, что называется, «наперечет», и всем известен – ничего другого он бы и не надел.

Я решилась подойти под благословение к батюшке, так как поняла, что передо мной священник (удивительно, что многие люди, не знавшие батюшку и видевшие его в светской одежде, например, на приеме у врача, сразу узнавали в нем иерея Божия). Как сейчас помню его проницательный взгляд поверх очков – взгляд внимательный, устремленный как бы внутрь благословляемого, как будто батюшка созерцал неведомые самому человеку глубины его души, взгляд строгий и в то же время исполненный неизреченной любви, выражающий одновременно и сострадание, и желание от чего-то уберечь, предостеречь, и кротость, но вместе с тем его взор являл огромную внутреннюю силу, способную противостоять злу. Одним словом, это был одновременно взгляд профессора и любящей матери. Ту же профессорскую многоопытность, материнскую любовь и внутреннюю силу являла и его благословляющая рука.

Голос батюшки – необыкновенно красивый, очень широкого диапазона, но скорее низкий баритон или бас: он часто подпевал «басовой» партии в хоре. В его голосе слышалась глубина и сила, но одновременно – легкость и юность (никогда бы не подумала, что это говорит или поет глубокий старец). Батюшка также обладал тем, что профессиональные певцы называют «природной постановкой голоса». Но самое главное, его голос доносил до человеческих сердец слово Божие и отражал лучшие, святые чувства души этого удивительного человека. Те несколько слов, произносимых им при благословении с некоторой расстановкой: «Во Имя Отца... и Сына... и Святаго Духа» – были исполнены духовной силы, любви и благожелания даже по отношению к совершенно незнакомым людям. Чувствовалось (часто ум не мог этого вместить, но сердце ощущало и «понимало»), что через батюшку действует Дух Божий.

Любовь батюшки. Каждое дело, действие, слово батюшки было проявлением любви. Меня более всего поразило то, что человек, совершенно не знавший меня до момента нашей первой встречи и исповеди, принял огромное участие в моей жизни и, самое главное, в жизни моей души. Причем я почувствовала не только любовь, но и уважение ко мне, как к личности, хотя я этого совершенно не заслуживала. Первое время батюшка называл меня на «Вы», но за этим стояла не обычная мирская вежливость и обходительность, а именно уважение. Потом стал называть меня «доченька», «родная», «деточка», и в этих словах слышалась искренность, любовь. Кто знает на опыте, что такое фальшь, лицемерие, на какие способны иногда люди, тот может отличить истинное чувство, в котором нет лицеприятия, от мирской равнодушной вежливости.

Батюшка никогда не оказывал на исповедующегося «давления», ценя данную от Бога разумному созданию – человеку – свободу выбора, он убеждал в духе кротости, начиная свое обращение словами Священного Писания, редко повышал голос (только когда очень волновался). Как истинный пастырь Христов, он боялся повредить душе, опасался «заслонить» собой Бога и много молился о своих духовных детях. Бывало, прежде чем прочитать разрешительную молитву на Исповеди, он обращался ко Господу со словами: «Господи, помоги, вразуми, укрепи, направь к Царствию Небесному рабу Твою, прости ее согрешения и т.д.». При этом я ощущала, что Бог – близок и наш батюшка предстоит Ему и умоляет Его обо мне, грешной. Читая же разрешительную молитву, он крепко и с такой любовью держал обеими руками мою голову, будто бы в его руках был новорожденный младенец, которого он желал защитить, покрыть от невзгод и, в то же время, боялся уронить хрупкое и немощное создание.

Один раз я рассказывала батюшке о трудном периоде моей жизни. Батюшка внимательно меня слушал, предоставив мне возможность высказаться, и под конец моего рассказа произнес: «Доченька, как сказал один поэт:

«Силы хранит он в себе благодатные.

Зорким умом прозревает он вдаль,

Видит он скорби людские невнятные,

Слышит он стоны... и всех ему жаль».

(Это стихотворение о Преподобном Серафиме Саровском, но батюшка в данном случае имел в виду себя.) Сказав это, батюшка заплакал. В тот момент я поняла, насколько батюшка всех любит, как дорог ему каждый человек, как сильно и искренне он сопереживает чужому горю. И, кроме того, какое-то внутреннее чувство мне подсказывало, что батюшке многое открыто Богом, и ему не столь нужно от меня перечисление каких-либо моих жизненных обстоятельств – он многое знал сам, не только прошедшее, но и будущее. Но он умел скрыть Божественные дарования настолько, что многие и не догадывались о них. Он часто говорил мне об угоднике Божием Преподобном Серафиме Саровском, как бы желая, чтобы он стал мне близок, и впоследствии, при постриге в мантию, мне, недостойной, дали его имя.

Меня удивляло, что он помнил (в его-то возрасте и при его занятости) о моих трудностях, искушениях, болезнях, всегда спрашивал, как я себя чувствую, каково мое внутреннее состояние. Если он сидел в креслице на монастырском дворе или на подворье «на свежем воздухе» и я подходила к нему и вставала рядом с креслом батюшки на колени, он всегда беспокоился по той причине, что я сижу на земле и, быть может, мне холодно. Также и на Исповеди, если я не могла долго стоять на коленях около батюшки, но терпела, не жалуясь на боль и усталость, он во время наставления вдруг говорил мне: «Доченька, я вижу, что ты устала, сядь на коврик, посиди». – «Батюшка, а можно?» – «Можно, я же вижу, что ты не можешь уже стоять».

Любовь батюшки проявлялась и в большом, и в малом. Самым большим ее проявлением была молитва о нас. Кто-то из Святых сказал: «Молиться за людей – это кровь проливать». Сколько батюшка пролил крови и слез в молитве, принимая удары от невидимых врагов нашего спасения, – об этом ведомо лишь Одному Богу.

Прозорливость батюшки и сила его молитв.

1. На самой первой Исповеди батюшка предупредил о тех искушениях, которые ждали меня и с которыми я должна была бороться первое время жительства в монастыре. Я очень просила батюшку обо мне молиться и ужасалась тому, что должно было произойти. Но батюшка ободрил меня, сказав, что и Спаситель, как Человек, не миновал искушений, но победил их, освятив путь борьбы, «а о нас, грешных, и говорить нечего», – добавил он. Далее батюшка продолжил: «Вы же знаете, доченька, песню: «Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка. Умей и выжидать, умей и нападать. При каждой неудаче давать умей и сдачи...» Это песня из кинофильма «Первая перчатка», который я в молодости смотрел». Один Господь знает, что значили для меня эти слова: мой отец был тренером по боксу, мастером спорта, и песни из фильма «Первая перчатка» были почти «колыбельными» для дочери боксера. Все искушения, о которых предупреждал батюшка, не замедлили прийти на меня, и слова отца духовного исполнились до мельчайших подробностей. А в отношении борьбы можно сказать, что, действительно, мне пришлось «и выжидать», и «нападать»: неудач и ошибок было море, и только за молитвы батюшки удалось переплыть эту «морскую пучину», пережить трудное время.

2. Мой отец не был крещен. Его преклонный возраст и болезни были самой серьезной причиной моих переживаний и постоянного беспокойства за его жизнь. Когда я рассказала о нем батюшке, он подумал немного и ответил мне: «Молитесь за него, доченька. Молитвы близких людей Бог слышит, так как эти молитвы приносятся с любовью и усердием. Хорошо, когда мы знаем, о ком молимся и чего просим: это замечание относится и к молитве вообще. Нужно стараться вникать в слова молитвы, чтобы слова и чувства Святых Отцов со временем стали нашими собственными. А в отношении Вашего отца я могу Вам сказать, что если Вы будете стараться вести жизнь духовную и не сойдете с избранного пути, то и он придет к Богу». На мою просьбу помолиться о папе, батюшка сказал: «Что же, как смогу, помолюсь». Молитвами батюшки мой отец пришел к вере и крестился.

3. В один из приездов батюшки я попросила его побеседовать с моим отцом, всю жизнь страдавшим от непонимания окружающих: он имел философский склад ума и был человеком «не от мира сего» в самом лучшем смысле этого слова. После встречи с батюшкой папа искренне порадовался, что встретил понимание и поддержку со стороны старца-священнослужителя. Батюшка ему очень понравился. Они говорили о жизни, о спорте, о боксе, даже пели. Беседуя с отцом, батюшка сказал ему такие слова: «Ну вот, до сих пор ты развивался физически, а теперь начинается твое духовное развитие». Отец ответил, что он старался развиваться и 82 духовно. Батюшка на это ответил: «И то верно. Человек состоит из духа, души и тела, у него все взаимосвязано. Но все же именно теперь ты будешь расти духовно». Примерно через год после беседы с батюшкой отец серьезно заболел: его поразил 50-процентный инсульт. Его недюжинная физическая сила, спортивные навыки и, всегда удивлявшая меня, ловкость не имели больше никакого значения. Осознав свою беспомощность, он стал обращаться к Богу и, когда еще мог ходить, по собственному желанию пришел в обитель, чтобы принять Крещение. Это случилось на восьмой день после моего пострига в иночество. Сбывались слова батюшки: «Если ты не оставишь избранного тобой пути – Господь не оставит твоего отца». После совершения над ним Таинства Св. Крещения отец прожил еще год и 31 января 2000 г. отошел ко Господу. Нужно сказать, что батюшка и матушка Игумения категорически запрещали мне воздействовать на папу при помощи уговоров и настойчивости, чтобы не помешать ему сделать самостоятельный выбор на его пути к Богу, но предоставить все Промыслу Божию. И молитвы батюшки сделали больше, чем любые увещания.

4. Перед тем, как отец окончательно слег, батюшка сказал мне: «Что же, доченька, мир – не ад, не преисподняя. Нет. И там есть много доброго и хорошего, но ты, доченька, держись твердо того пути, который ты избрала». Не прошло и месяца, как мне пришлось идти в мир и ухаживать за больным отцом: он уже не мог сам себя обслуживать, а родные отказались ему чем-либо помочь. Не буду описывать всех наших злоключений, но скажу, что если бы не молитва батюшки, то силы зла, ополчившиеся на нас и имевшие в своих руках верные орудия, не только стерли бы нас с отцом с лица земли, но и погубили бы наши души. В этот период совершались великие чудеса милости Божией, но мою руку удерживает от их описания лишь то, что многие участники событий еще живы, и я не желаю им ничего плохого.

5. Батюшка старался передать мне свои знания и по регентскому делу. За его святые молитвы я полюбила знаменное пение, научилась распевать стихиры на подобен, стала немножечко разбираться в вопросах церковного пения и, не имея специального образования, смогла худо-бедно управлять хором. Когда батюшка пел, – в особенности «знаменное», – чувствовалось, что он пребывает не здесь, а в Горнем мире, что он видит невидимое нами и воспевает хвалу Богу. Он любил Божию Матерь, чтил Ее (как я потом узнала, Царица Небесная однажды являлась ему). Батюшка непередаваемо пел богородичны знаменного распева, в особенности догматик седьмого гласа. Хотя батюшка был искренним поклонником знаменного пения, он его не боготворил. Как и во всем, в этой области он советовал придерживаться «золотой середины», то есть разучивать не одни знаменные песнопения, но и произведения композиторов ХIХ – начала ХХ столетия, таких как прот. Турчанинов, прот. Аллеманов, Архангельский, Смоленский, Львовский, песнопения старинных и монастырских напевов, греческого, болгарского, киевского распевов. Он говорил, что тому, кто начинает учиться молиться и только еще вникать в смысл богослужебных песнопений, невозможно предложить сразу осмыслить все богослужение, составленное лишь из песнопений знаменного распева.

И нам он советовал к праздничной службе разучивать не так много знаменных песнопений, а в будние дни – распевать стихиры на подобен, на который они положены. Основные критерии подбора богослужебных песнопений для батюшки были: 1) их молитвенность; 2) их близость по смыслу к осмогласию и к знаменному распеву⁴⁴. Он часто объяснял мне, как проходят архиерейские богослужения, какие песнопения лучше подбирать, как должен при этом петь хор: не должно быть «крика», не нужно терять молитвенности, от спокойствия регента зависит спокойствие хора. Я в то время еще толком не умела регентовать и недоумевала, зачем батюшка мне все это рассказывает. Впоследствии, когда мне пришлось управлять хором во время архиерейских и даже патриарших богослужений, я не только вспомнила слова батюшки, но и много раз убеждалась в правильности его слов.

Когда первый раз в жизни пришлось мне петь с хором догматик третьего гласа знаменного распева, батюшка сам поднялся на клирос, чтобы нам помочь. Он очень часто приходил на помощь в трудную минуту: помогало не столько его пение, сколько молитва. Мы начали петь, и от нашего страха и неуверенности пение вдруг резко «оборвалось». «Ну-ну-ну, – раздался спокойный голос батюшки, – давайте начнем еще раз». И мы допели до конца. И вот, после того как мы пропели догматик, батюшка с благодарностью поклонился регенту – какой-то девчонке, недостойной и внимания – и произнес: «Спаси Вас Господи». Таковы были его благодарность и смирение.

6. Также благословил меня батюшка заниматься пчеловодством. Трудно поверить, что человек, имеющий предрасположенность к аллергии, у которого возникает сильная аллергическая реакция от одного ужаления, сможет стать пчеловодом, преодолеть страх перед пчелами, полюбить их и «получать» от них каждодневно массу ужалений без вреда для своего здоровья, а даже – и с пользой. Много чудес видела я по молитвам батюшки на монастырской пасеке. Вот одно из них. Когда батюшка жил на подворье, собрались они с его келейницей служить дома всенощную, испросив благословения у матушки (надо сказать, что без благословения батюшка вообще ничего не делал). Матушка же благословила и сестер, бывших в то время на подворье, пойти к батюшке на всенощную. А у меня перед всенощной вышел рой, и я пребывала в раздумье – идти ли мне на службу или «снимать» рой. Позвонила матушке – она благословила идти молиться. «Ну, думаю, за батюшкины и матушкины молитвы все будет хорошо», но все же твердой уверенности у меня не было, мной овладевало малодушие. За время службы я как-то успокоилась, ведь возможность помолиться с батюшкой – событие совершенно особенное. Его молитва всегда была «сыновней» – святые мысли и чувства песнотворцев давно уже сделались собственными мыслями и чувствами, он беседовал с Живым Богом и со Святыми Угодниками с таким благоговением, и в то же время так искренне и просто, что мы все ощущали себя как бы на пороге иного мира, перед лицом Вечности, и батюшкино молитвенно-покаянное настроение передавалось отчасти и нам.

После всенощной я убедилась, что рой вошел обратно (!) в улей и пчелы «ждали» до тех пор, пока я не смогла принять все необходимые меры по борьбе с роением и не разделила пчелосемьи пополам. Я видела в улье старую матку, с которой должен был выйти рой. Для нашего вида пчел этот случай – практически невероятный. Случай невероятен сам по себе, поскольку вышедший рой не может войти обратно в тот улей, из которого он вышел, это знает любой, даже начинающий пчеловод. Можно сказать, что по молитвам батюшки совершилось чудо.

О послушании дорогого батюшки. Он мог оказать послушание любой из нас, а матушку Игумению слушался беспрекословно. Бывало, я просила батюшку о чем-нибудь помолиться. Он исполнял просьбу с любовью и обычной для него добросовестностью. Помощь свыше скоро приходила, и, случалось, я, радуясь о совершившемся, быстро забывала о бывшей скорби и беде, забывала и поблагодарить Господа. В таком случае при встрече батюшка первым спрашивал: «Ну что? Как у тебя дела? Как там... (и называл мою проблему, перечислял обстоятельства и т.д.)». Я удивлялась: в его возрасте он помнил о том, о чем я уже давно забыла. Но он, как духовник, исполняя мое прошение, в силу своей любви и послушания не мог забыть о моих трудностях, переживая за меня, считая важным то, что со мной происходит.

Один раз я бежала к батюшке с корзинкой, несла ему обед. Позвонила из храма в келью батюшке, он сам поднял трубку телефона и благословил меня, сказав: «Неси, доченька, я тебя жду». Подошла я к двери игуменского корпуса и глазам своим не поверила, – батюшка со своими двумя палочками взобрался по ступенькам и открыл мне дверь.

– Батюшка! Как же Вы сами?.. А где Зоя?..

– Она, доченька, к врачу ушла.

– А что же Вы мне ничего не сказали?

– Да я, доченька, не хотел тебя задерживать...

Я помогла батюшке спуститься со ступенек и отвела его в приемную. Там он работал – готовился к беседе. «По дороге» я просила батюшку, чтобы он всегда предупреждал нас, когда он был один, и не открывал сам дверей игуменской. Батюшка обещал мне так и делать, и впоследствии всегда добросовестно предупреждал о том, что Зои нет рядом, или звал ее, а иногда и говорил: «Доченька, ты уж меня прости, не могу сам тебе открыть».

Один раз я пришла к батюшке, а он в это время читал книгу о Праведном Алексии Мечёве. Благословив меня, он сказал: «Вот, доченька, я, по благословению Святейшего Патриарха, исповедовался вот в этом храме (он указал на обложку книги, где был изображен храм Свт. Николая в Кленниках) у отца Александра. И о. Александр дал мне читать книгу о протоиерее Алексее Мечёве. Как видишь, я исполняю благословение духовного отца, и получаю большую пользу: многие, описываемые здесь, обстоятельства жизни старца сходны с моими». В этих словах батюшка преподал мне урок послушания, которое нужно оказывать духовному отцу, поскольку в этом заключается моя же духовная польза.

Приходя к батюшке, беседуя с ним, я часто жаловалась на свои неисправности и недостатки. А он с такой неподдельной искренностью мне отвечал: «И я, доченька, в этом отношении никуда не гожусь». И далее постепенно объяснял, как из этого моего неправильного состояния «выйти», как избавиться от греховной немощи. В последней нашей беседе я, выслушивая его ответ на вопрос о причине моего уныния и маловерия, переспросила:

– Правда ли это, батюшка?

И тут же я почувствовала на себе его «пронизывающий» взгляд, исполненный духовной силы, и услышала голос старца, произносивший каждое слово так, что усомниться было нельзя, да и невозможно:

– Я никогда не говорю того, чего я не испытал и не исполнил на деле, я говорю – от опыта.

Я вздрогнула и ужаснулась своему маловерию... Но передо мной снова был любящий отец, который ласково уговаривал, увещевал меня не унывать, уповать на Господа.

Однажды мы сидели с батюшкой у игуменской и беседовали. По дороге в храм и из храма шли люди, которых батюшка, по его собственному выражению, видел, «как деревья», но при этом всегда отвечал на поклон – поклоном, на приветствие – приветствием. Он спокойно и мирно смотрел на прохожих, но иногда начинал вглядываться в проходящих, беспокоиться (особенно переживал, когда кто-то нес мимо что-нибудь тяжелое, согнувшись под тяжестью ноши, были, несомненно, и другие причины его переживаний). Для меня стало интересно, что же может видеть человек, у которого такое плохое зрение, но вслух я об этом батюшку не спросила, посчитав вопрос глупым, бестактным. И батюшка мне ответил: «Вот идет отец Н. Спаси его, Господи!.. А вот о. диакон мне кланяется, проходя мимо. Помоги ему, Господи... А вот... (и он перечислил нескольких из идущих мимо него)». Одна женщина подошла к нам, взяла у батюшки благословение и сказала ему о своих проблемах. Батюшка о ней помолился. Женщина, попрощавшись с нами, направилась к выходу, но свернула с дорожки раньше, чем нужно, и попала во внутренний дворик у игуменской. Это происходило у батюшки «за спиной». Он сказал мне: «Пойди и помоги ей выйти. Она заблудилась!» Я пошла и увидела женщину, которая не могла найти выход. Оказывается, у нее было очень плохое зрение, и батюшка о ней позаботился. Его духовная чуткость всегда меня поражала.

Утешения в разлуке. Когда тело батюшки лежало в гробу, весь его облик был необыкновенно светлым. Руки покойного батюшки были белыми и мягкими, будто живыми. Много раз за ночь, пока гроб стоял в церкви, в то время как священники читали Евангелие, а сестры – Псалтирь, каждая из нас, дежуривших посменно в храме, подходила и прикладывалась к руке покойного духовного старца. Ни у кого из нас в тот момент не возникало ощущения, что батюшка умер: от его тела, от рук, держащих крест, веяло не могильным холодом, а благодатной приятной прохладой и покоем. Никакого запаха тления не было и в помине. Приходила даже мысль: не живого ли мы хороним...

Певчих на отпевание съехалось много, пели и сестры. На клиросе в этот день ощущался «дух мирен», полное единодушие и взаимопонимание. Хор пел прекрасно. Я впервые в жизни увидела ноты священнического отпевания непосредственно перед самим отпеванием, на клиросе. Спеваться было некогда. По молитвам батюшки Господь помог нам: хор прекрасно справился с задачей, а я смогла прорегентовать и пропеть «с листа» незнакомые ноты.

Когда прошло погребение и жизнь стала входить в привычное русло, пришло и неизбежное ощущение потери, почеловечески скорбное осознание произошедшего. Помню, как 3 января, в день рождения батюшки, мне было как-то особенно скорбно. В усыпальнице, где совершалась панихида, было по-зимнему холодно, но здесь же была и частица лета: надгробие было устлано ковром из еловых ветвей и цветов, а в вазах стояли огромные букеты. Все цветы, хранимые холодом, были свежи и благоухали. После панихиды одна из сестер протянула мне белую розу, лежавшую в день погребения на гробе усопшего духовного отца. Я принесла розу в келью, поставила цветок в воду. Через несколько минут по келье разлилось дивное благоухание, как будто я принесла не розу, а огромный букет. Аромат все более усиливался. Несколько часов я находилась как бы в цветущем саду, потом аромат стал постепенно удаляться, исчезать, но и вечером благоухание цветка почувствовала одна из сестер (та, которая дала мне розу), стоя на пороге моей кельи. Самое удивительное заключалось в том, что, чувствуя благоухание, я, одновременно, ощущала в душе радость и утешение, и моя скорбь растворилась упованием. Я была, наверное, самой плохой дочерью своего духовного отца, и уж точно не заслуживаю никаких чудес, но по соизволению Того, Кто не желает «смерти грешника», батюшка, хорошо зная мое внутреннее устроение, поспешил меня успокоить и утешить.

Мон. Серафима

Страх Божий. Приснилось уже под утро и очень явно, что меня выгоняют из монастыря. Какая сразу горечь, печаль, терзание души овладели мной. Во сне я иду по территории монастыря и неутешно плачу. Встречаю свою маму – она зовет меня домой, утешает по-мирски... Но это меня не прельщает. Иду, рыдаю, а в мыслях – мои прегрешения: и нерадива, и завистлива, ленива... поняла, что достойна участи изгнания. В этот момент встречаю матушку с батюшкой, как бы меня ожидающих. Опустив голову, молча стою около них, ожидая помилования и едва надеясь... Батюшка говорит строго: «Мы тебя прощаем, но ты помни, и хорошенько, – Имей Страх Божий!»

Я опускаюсь перед ними на колени, батюшка дотрагивается рукой до моей головы и опять твердо повторяет: «Страх Божий имей! Поняла – Страх Божий!»

Как мне было понятно в этот момент, что такое Страх Божий! Я проснулась вся в слезах. Теперь у меня эти слова связаны с батюшкой: была осуждена – и справедливо, по своим грехам, и вот милость с уроком!

Близость батюшкиного сердца. Во время Великого поста на откровении помыслов, я сказала матушке, что задумала просить у нее благословения чаще навещать старенькую, тяжелобольную маму. Матушка просила оставить этот помысел, объясняя пагубность и коварство лукавого мира. Мое сердце не соглашалось. Расстроенная, матушка ушла.

Через некоторое время она подошла ко мне и сказала, что батюшка тоже не желает моего отлучения из монастыря и хочет со мной поговорить... Как только я услышала слово «Батюшка», мое сердце замерло. Что говорила матушка после – я едва слышала: мое сердце почувствовало, как болит и скорбит сердце батюшки за меня, меня, такую убогую. И эта батюшкина боль сразу вывела меня из этого искушения, и я стала поспешно говорить, что не поеду к маме и к батюшке не пойду, так как сделаю, как он хочет.

Мон. Иулиания

Когда батюшка впервые появился у нас в монастыре, то произвел на меня впечатление беззащитного старца, и мне было жаль его, немощствующего. Хотелось поддержать его. Но как я могла поддержать его? В скором времени он сам стал духовно поддерживать монастырь, став нашим духовным отцом.

На протяжении десяти лет жизни в монастыре, находясь под духовным руководством о. Бориса, я постоянно получала от него помощь. Когда, побеждаемая страстями, я падала и находилась в унынии, и совсем уже отчаивалась продолжать духовную жизнь в монастыре, своей любовью, в молитве за меня к Богу, батюшка помогал обрести покой и мир в душе.

Помню, я очень хотела петь на клиросе и исповедала ему помысел, что хочу уйти из монастыря и перейти в другой монастырь, надеясь на то, что там мне позволят петь. Через некоторое время батюшка благословил меня петь на клиросе, и я поняла, с Божией помощью, что у меня нет ни силы голоса, ни соответствующей музыкальной памяти, чтобы там находиться, и когда меня благословили уйти с клироса, я некоторое время расстраивалась, но потом решила, что для меня так будет лучше.

Последние два года своей жизни батюшка жил в монастыре и каждую неделю проводил беседы с сестрами (иногда только, если он совсем плохо себя чувствовал, беседы отменялись) на темы, связанные с событиями из Ветхого Завета, а затем и Нового Завета. Библейские события он разъяснял нам, сопоставляя их с близкими для нас событиями, с пользой для нашего внутреннего устроения. В конце беседы батюшка отвечал на вопросы сестер и очень огорчался, если вопросов не было, а иногда и сам задавал вопросы, чтобы понять, насколько внимательно его слушали. Благодаря этим беседам, далекий по времени Ветхий Завет становился более понятным.

От батюшки исходили мир и покой, которые передавались окружающим, и все вокруг умиротворялось. Батюшка однажды мне сказал, что в монастыре он ощущает себя трехлетним ребенком и не имеет своей воли. Так мягко он пытался воздействовать на своих духовных чад. Батюшка всех любил и за всех непрестанно молился. В частности, хочу сказать несколько слов о моей маме, погибшей незадолго до смерти о. Бориса. Узнав о ее гибели, батюшка стал сугубо молиться о ней, несмотря на то, что маму мою он не знал, но она знала о нем по моим рассказам, как о духовнике монастыря. И я надеюсь, что Господь внял молитвам батюшки.

Господи, даруй Царствие Небесное отцу нашему прот. Борису, покой и вечную память!

Мон. Евдокия

Батюшка открыл для меня, в чем заключается духовная жизнь, объяснил, как стяжать добродетели смирения и послушания. Он говорил, что монастырь – это высшее училище благочестия, здесь себя надо чувствовать пятилетним ребенком (в смысле послушания), куда ни направят, не раздумывая, идти, что скажут – сразу, не откладывая, исполнять. Батюшка, будучи очень ответственным, постоянно своим примером давал нам уроки смирения и послушания. Он не просил для себя даже необходимого (например, лекарства, без которого ему было трудно дышать), оставляя это на Волю Божию, пока человек сам не вспомнит. Если кто-то по неосторожности причинял ему боль или оставлял без внимания – он относился к этому совершенно спокойно, покрывая все любовью.

Будучи девяностолетним старцем, больным и слабым физически, бывало, он с высокой температурой приезжал из-под Пскова нас исповедовать. Мы после исповеди уходили радостными и просветлёнными, а он глубоко переживал все наши грехи и неудачи.

Собирая последние силы, батюшка старался передать нам свой духовный опыт и знания. Он проводил с нами беседы по Священному Писанию, на которых разъяснял, что Слово Божие обращено к каждой из нас, учил извлекать уроки из жизни ветхозаветных и новозаветных праведников и грешников. Молитва батюшки, чувство, что он за тебя отвечает перед Богом, останавливали от падений. По его молитвам усмирялись сильные внутренние бури, ропот, недовольство.

Помню, когда я только пришла в монастырь, батюшка, исповедуя меня в храме, в левом приделе Сошествия Святаго Духа, сказал, что через 10 лет на этом месте я буду давать монашеские обеты, что в точности и исполнилось.

Мон. Мария

Еще при жизни батюшка спрашивал меня: «Ты читаешь мою книжечку? Читай». В трудные минуты жизни я беру ее в руки. Начинаю с того, что смотрю дарственную надпись, написанную дорогой и родной рукой. И текут воспоминания о дорогом батюшке...

Хорошо помню свою первую Исповедь у батюшки. Она происходила в храме вечером. Сёстры сидели в священном полумраке в ожидании своей очереди. Батюшки не было видно: он сидел за колонной, у входа в придел Святаго Духа. Некоторые сестры отходили от него со слезами. А я, как всегда, думала, что говорить, как сформулировать, было волнительно и боязно... Стоя на коленях перед батюшкой, я впервые почувствовала, сколь великое Таинство – Исповедь. Исповедь у батюшки – не была простым перечислением грехов. Он помогал душе раскрыться и с покаянным чувством высказать свои грехи и страсти, но он ещё обнаруживал причину, корень моих греховных болезней. Батюшка объяснил, как бороться со страстями и каковы будут результаты этой борьбы или нерадения. Он не поучал, а помогал понять примерами, образными выражениями, приводил высказывания Святых Отцов. И всегда у него находились ответы на наболевшие вопросы. Часто, выходя после Исповеди, я записывала самое необходимое. Я назвала это «заповеди батюшки». Как они теперь необходимы, когда батюшки не стало!

В большие праздники на подворье батюшка с Зоей всегда служили в келье (храма еще не было). Зная, как мы устаем от дневных полевых работ, батюшка никогда нас не понуждал к посещению таких служб, предоставляя нам самим решать, приходить или нет. Но чувствовалось, как он был рад тому, что мы приходили. Зажигали лампадку, затем одевали батюшке поручи и епитрахиль, и начиналась служба. Это для нас всегда был праздник особенный. Хотя пели и читали мы с ошибками и дремали от усталости, но батюшка привносил особое, молитвенное состояние и радость, и после службы мы уходили счастливыми и умиротворенными. Когда же он уезжал с подворья в монастырь, становилось грустно, наступала обыденность жизни.

Когда батюшки не стало, появилось чувство осиротелости. Но прошло некоторое время, и сердцу открылось – батюшка живой, он молится за нас, он слышит нас. Приходишь в усыпальницу помолиться за него, почитать Псалтирь, и тут появляется желание побеседовать с батюшкой как прежде. «Как дела, доченька?» – так и слышится его голос. Припадаешь к его могилке и как раньше отвечаешь: «Плохо, батюшка». Опять душа раскрывается, изливает всю накопившуюся боль, переживания, просит помощи и молитв. И через некоторое время все разрешается. Опять настают мир и покой: батюшка помолился и помог. И чтобы с тобой ни произошло, вспоминаешь, что говорил по этому поводу батюшка, какую «заповедь» дал, и что сказал бы он по этому вопросу, или возьмешь его книжку и почитаешь.

Мон. Христина

В день моего поступления в монастырь 20 февраля 1994 года матушка давала мне начальные уроки иноческой жизни. Она только вернулась из Пскова и рассказывала мне об о. Борисе. Самого батюшку я впервые увидела осенью того же года.

Богослужения, которые совершал батюшка, были для нас праздником. Они отличались особой молитвенностью и благоговением. Когда батюшка служил, он преображался, возносясь душой ко Господу. Обладая многими талантами от Господа, он старался передать и нам своё духовное богатство. Батюшка проводил с нами беседы о духовной жизни, Священном Писании, занимался с нами знаменным пением и уставом церковным, научил печь просфоры, и о чем бы мы его ни спрашивали, всегда давал нужный и полезный совет.

Когда я пришла в монастырь, мне было 18 лет, я ничего не умела делать: какое матушка ни даст послушание – ничего не получалось. Матушка благословила меня на клиросное послушание, но держать свою партию я не могла и пела за кем-то. Так продолжалось до тех пор, пока батюшка не стал заниматься с нами пением. Много пришлось потрудиться батюшке, чтобы научить меня сначала держать партию, а потом даже и регентовать. Батюшка терпеливо объяснял, как надо регентовать, как подбирать песнопения, как вести себя на клиросе. Песнопения должны быть монастырского характера, то есть предавать молитвенное настроение. Надо уметь всех любить и всем прощать, с певчими вести себя с кротостью и терпением, но и не быть равнодушной, если человек на клиросе теряет страх Божий. Прежде, кроме общей последовательности богослужений, я ничего не знала, и когда матушка благословила меня учиться уставу, то батюшка стал заниматься со мной уставом. Я приходила к нему в назначенное время, и батюшка проводил урок, на котором объяснялась тема: батюшка не только строго требовал от нас исполнения устава, но и разъяснял смысл богослужений, почему нужно петь или читать то, а не иное. На следующем уроке задавал вопросы по пройденному материалу. Когда батюшка прошёл со мной весь круг богослужебного устава, он стал меня экзаменовать, задавая вопросы по Типикону. Каждый раз у меня по94 являлось много вопросов по Уставу, и их батюшка сразу разрешал. На мои вопросы, связанные с послушаниями уставщицы и регента, батюшка давал много наставлений. Надо внимательно готовиться к службе, обдумывать то, что происходит на богослужении, сама тогда смысл быстро поймёшь, и легче будет передать его молящимся. Пение должно быть покаянным, молитвенным, внимательным и неспешным. Всё должно совершаться с благоговением и страхом Божиим, по Типикону (как Уставу написанному Святыми Отцами), а по сокращённым «Богослужебным заметкам» служить нельзя, там многое упущено, и для монастырской службы это недопустимо. Мне запомнились батюшкины занятия по знаменному пению, на которых он объяснял смысл догматиков. Когда мы начинали петь знаменное, батюшка поднимался к нам на клирос по высокой лестнице, пел с нами догматик, показывая рукой все смысловые ударения.

По благословению матушки мы стали учиться печь просфоры. Оборудования у нас тогда не было, всё делалось вручную, и у нас с трудом получались только маленькие просфоры. Зимой 1995 года батюшка снова приехал к нам в обитель, и матушка попросила его показать, как пекут просфоры, объяснить всё, что касается просфорни. В сером подряснике, тогда ещё с одной палочкой, батюшка пришёл в просфорню. Он провёл с нами весь процесс приготовления просфор от замеса теста до выпечки. Батюшка, несмотря на свой возраст, целый день был в просфорне на ногах, подробно объясняя и показывая каждую часть процесса. Самым трудным было вымешать тесто: оно должно быть очень плотным, особенно для больших просфор. Батюшка весь кусок теста вымесил своими руками, затем отрезал от целого маленькие части и месил одну такую маленькую часть около двух часов, доводя до эластичности, а только потом раскатал и вырезал. Мы говорили ему: «Батюшка, Вам надо покушать и отдохнуть». На что батюшка ответил: «Святое дело нельзя бросать, надо делать всё до конца». Когда батюшка учил нас печь просфоры, он всё время молился, рассказывал о Преподобных Спиридоне и Никодиме, Просфорниках Печерских: они знали всю Псалтырь наизусть, и когда делали просфоры, пели псалмы. Вспоминал и Преподобных Сергия Радонежского и Серафима Саровского, как они совершали это святое дело. Батюшка дал наставления относительно изготовления просфор. Это святое дело должно совершаться в чистоте, с благоговением и страхом Божиим, в глубоком молчании, и с молитвой на устах. Здесь недопустимы посторонние разговоры, смех, шутки, так как выпекается хлеб для Таинства Божественной Евхаристии. После того, как батюшка побывал в просфорне и освятил её, по его живой молитве мы стали печь просфоры не только для себя, но и для других обителей.

Последняя моя исповедь у батюшки была дней за 6 до его смерти. Батюшка дал мне много наставлений о монашеской жизни, так как я готовилась тогда к постригу, и сказал: «У тебя остаётся теперь только матушка, обращайся к ней всегда за советом, со всеми своими сомнениями и недоумениями, открывай ей всю свою душу, она очень опытная и мудрая наставница. Она поведёт тебя по нелёгкому пути монашеской жизни и доведёт до Царствия Божия. Подражай ей в добродетелях и учись у неё монашескому подвигу, это тебе будет нужно...» И ещё много важного сказал тогда батюшка, что навсегда осталось в моём сердце. После исповеди я подумала: «почему батюшка мне так сказал, ведь я всегда обращаюсь к матушке со всеми вопросами? Неужели это моя последняя исповедь у батюшки?» Скоро батюшки не стало, и мне стало понятно, почему он передал меня матушке.

Мон. Сергия

1992 год. В это лето я загорелась мечтой во что бы то ни стало побывать в Пюхтицах, но получилось так, что я поехала на о. Залита к о. Николаю. Там мне предложили помочь батюшке о. Борису в Толбице. У меня был отпуск, и я согласилась. Поговела, причастилась у батюшки о. Николая и отправилась. Когда я ступила на твердую землю, то оказалась на необычной земле, в каком-то нереальном мире. На берегу стояла машина, предложили довезти до храма. У храма дом заколоченный. А где же о. Борис? Мне указали тропинку. Когда я вошла в дом после яркого летнего солнца, то поразила темнота и согбенный донельзя старик. Я представилась и подумала: разве священники так живут? Мне стало жалко его.

Вечером батюшка рассказывал мне о знаменном распеве, о нем я услышала впервые, я улетала все выше и выше под его восторженный рассказ, боясь сорваться с высоты и разбиться. Передо мной был уже не сгорбленный старец, а пылкий юноша.

Когда настал день моего отъезда, я наготовила еды впрок, прибралась в доме, а надо было еще многое успеть: полить огород, наносить воды, и я бегала, как заводная. Смотрю, батюшка сидит на скамеечке, играет на скрипке, и поет: «Мт҃и ѹбѡ позна́ласѧ є҆сѝ». «Сядь, посиди, послушай», – говорит. Мне бы остановиться, а я: «Вам нечего делать, вот и пойте, а мне надо все успеть до поезда». Я ужаснулась тому, что сказала, и теперь ужасаюсь. Батюшка проводил меня на поезд, но такое больше никогда не повторилось, хотя скрипка лежит и теперь.

Приехала домой в Вильнюс, приступила к работе. Через какое-то время мне сообщают, что меня уволили по сокращению штатов. А я-то рада-радехонька: теперь можно поехать к батюшке. Батюшка просил меня жить у него. По приезде, я пошла к о. Николаю за благословением. Он принял меня в келье. «Вот видишь, – показал он на икону, где изображены были вверху рай, а внизу ад, – досмотришь батюшку – будешь там, а нет – туда попадешь», – и показал вниз. «Досмотрю, досмотрю, батюшка», – уверяла я его. Батюшка благословил меня большим крестом с головы до ног. Надо признаться, если бы не батюшкины молитвы, то я бы быстро сбежала: была одна нога в Толбице, а другая в Вильнюсе, и раскачивалась как маятник. И вот однажды я почувствовала, что и вторая нога тоже пристроилась в Толбице. Вечером говорю: «Батюшка, спокойной ночи», а он в ответ: «Слава Тебе, Господи, прижилось деревце на Господней земле». И как же он, дорогой батюшка, прозрел мое состояние?

Приходит как-то к нам батюшкина прихожанка и говорит, что она с детьми переезжает в город и просит дать ей денег. Батюшка только что получил зарплату в храме и отдал ей все деньги: «Тебе надо, на, возьми. У меня больше нет». Думаю, хоть бы немножко оставил для нас. Господь пропитал нас, а мне урок на всю жизнь.

Батюшка никогда не принуждал меня, и я удивлялась, почему он меня не учит как в монастыре или школе. Теперь я поняла, что это был учитель Высшей школы. Я часто и сильно обижалась на батюшку. И, когда я его прощала, он очень радовался. Он всегда мне говорил, что нельзя оставлять обиду на ночь, надо прощать до захода солнца. Это так он деятельно учил меня прощать обиды. Один раз я так рассердилась на батюшку, что в уме уже уложила чемоданы, чтобы уезжать. Было воскресенье, и надо было петь на клиросе. Придя на клирос, я почувствовала полную богооставленность. Стало страшно. Теперь можешь хоть день и ночь отбивать поклоны – никто тебя не услышит. Вмиг я распаковала чемоданы и стала просить прощения у Господа. Я поняла, что значит нарушить благословение.

Отец Борис как огня боялся славы. К нему с острова присылали много людей, говоря, что он такой же батюшка, как о. Николай. Но батюшка уверял всех, что напрасно они к нему пришли, он обыкновенный сельский священник.

Когда в полночь мы включали приемник, и звучал гимн нашей страны, батюшка всегда вставал навытяжку как военный и так стоял до окончания гимна.

Посл. Зоя (келейница батюшки)

Писать о батюшке мне нелегко, ведь жизнь его видится через призму событий моей собственной жизни. До встречи с батюшкой моя жизнь «летела под откос»: неправильное духовное руководство привело к расстройству здоровья и тупиковому состоянию в духовной жизни.

Господь милостив ко мне, не дал потерять веру в Церковь и привел сначала в монастырь к матушке Викторине, а потом и к батюшке.

Казалось, что батюшка ничего особенного не делал и не говорил, и меня ничего делать не заставлял, но так незаметно направлял, что вскоре жизнь стала приобретать определенный смысл. Все налаживалось: и в семье, и на работе, и в храме, и со здоровьем.

Мне посчастливилось часто ездить к батюшке под Псков, в Малые Толбицы, где он жил много лет и был, как он сам себя называл, «сельским батюшкой». Приедешь из московской суеты и забот и как будто после бури попадаешь в тихую пристань: к батюшке в домик. Батюшка всегда очень радовался, когда к нему приезжали гости, говорил, что мы о нем не забываем, хотя это мы нуждались в нем, в его молитвах и утешении. Батюшка умел успокоить, поддержать, рассеять уныние и объяснить то, что со мной происходило, вселить в меня надежду, что все будет хорошо, а главное – по Воле Божией. Убеждал, что нужно принимать именно те обстоятельства, которые посылаются Богом для моего исправления и, в конечном счете, для моего спасения.

Несмотря на то, что у меня была семья, высокооплачиваемая работа, мне очень хотелось все бросить и остаться в монастыре. В духовной жизни ничего не понимала, но казалось, что в монастыре мое место. Как всегда в таких случаях, видела только своё желание, хотела, чтобы оно скорее исполнилось любой ценой, не думая, по Промыслу это Божиему или нет. Сколько батюшка положил труда, чтобы у меня изменилось отношение к моей жизни, к тому, что я делала в то время. Я поняла, что все меня окружающее будет способствовать достижению моей цели, но надо набраться терпения, делать хорошо то, что делаю, и менять себя, свое устроение. Батюшка провидел и то, что я должна буду досматривать своих родителей, хотя у них было еще трое детей. Так это и случилось. Отец ушел из жизни четыре года назад, а маме уже 86 лет, и оставить ее не на кого.

Когда я попала к батюшке, мне казалось, что я много прочитала, много знаю в духовной жизни, но теперь мне видится, что батюшка меня воспринял как дитя неразумное, взял за руку и «повел» к этой духовной жизни. Прошло уже десять лет с первой встречи с батюшкой, могу сказать, что мое желание поступить в монастырь не воплотилось в жизнь, но я все ближе и ближе подхожу к этому. За это время я видела многих людей, которые пришли в монастырь и, не выдержав жизни в нем, ушли, мне жаль их. Я благодарна батюшке за то, что он научил меня терпению, пониманию, что все ниспослано Богом, что нельзя чинить произвол с собственной жизнью и «калечить» ее, торопя события.

Вспоминаю, когда произошли изменения в семейной жизни, было очень трудно: распад семьи произошел после 23-х вместе прожитых лет. Батюшка не оставлял своими молитвами в это сложное для меня время, и всё прошло на удивление спокойно и без душевной тяжести и боли, которые всегда присутствуют при подобных обстоятельствах. К этому добавился печальный диагноз – рак кожи на кисти руки. Поехала к батюшке – потер больное место и сказал: «Вот придумали тоже – рак, ничего нет». Через некоторое время на руке все бесследно исчезло и не возобновляется.

Во время работы на фирме пользовалась услугами водителя с машиной. Много приходилось ездить по Москве с ее напряженным движением. Дороги и маршруты изучила достаточно хорошо, но самой учиться водить не хотелось, так как боялась не справиться с трудностями езды по переполненным машинами дорогам. В какой-то момент батюшка благословил идти учиться вождению. Я разменяла уже шестой десяток, но послушалась. Благополучно окончила курсы, получила права, успела купить машину до того, как ушла с фирмы, и вот уже четыре года езжу. Как же мне не предположить, что батюшка знал, что не будет денег на водителя, что надо будет возить старенькую маму, а мои больные ноги не позволят мне много ходить пешком!

Батюшка выглядел очень хрупким, нежным и немощным человеком, так и хотелось о нем позаботиться. Говорил тихим голосом, но случалось слышать его, когда он отвечал кому-то таким твердым и непререкаемым тоном, что трудно было поверить, что это батюшка говорит. Тогда чувствовалась в нем такая скрытая сила, которую он нам не показывал, она обнаруживалась в какие-то моменты, но отец Борис был необычайно скромен и старался оставаться для всех просто батюшкой.

С батюшкой было хорошо даже посидеть в тишине, не разговаривая, казалось, что разговор идет без слов. Это случалось и в Малых Толбицах, и в монастыре, где батюшка жил последние три года. Было радостно помочь батюшке хоть чем-нибудь в малом: проводить на службу и со службы в келью, снять пальто, переодеть обувь.

Батюшкин возраст часто заставлял молиться Господу о продлении его жизни ради нас, немощных, было боязно остаться на земле без батюшки, невозможно было себе представить, как мы будем без него жить. Но вот и настал час расставания. Перед кончиной батюшки была тяжелая скоротечная болезнь, я не ходила к нему во время болезни, только от матушки узнавала о здоровье, поэтому, не видя батюшку, и не могла представить, что так близка его кончина...

Утром 29 декабря приехала в монастырь, и уже не застала батюшку в живых. Приложилась к батюшкиной руке, ощущения смерти не испытала, рука теплая, только чуть тверже, чем раньше. Главное, не было той скорби, которой боялась раньше. После похорон появилось чувство, что батюшка стал ближе и доступнее, что он теперь всегда со мной, в любое время. Можно с ним разговаривать, просить о помощи, взывать к нему: «Миленький наш батюшка, не оставь нас без заступничества и молитв твоих, помоги нам». Верю, чувствую, что батюшка нас не оставляет, все видит и помогает.

Посл. Галина

В начале января 2004 года я впервые увидела батюшку отца Бориса. В это время у меня был очень тяжелый душевный период. Я ехала на Исповедь, дрожа от страха, что не смогу искренне покаяться и рассказать о том, что творится со мной. Когда я вошла в келью и увидела батюшку, то слезы градом полились, и эта, первая моя исповедь, была такой, как будто вся моя жизнь была раскрыта, как будто батюшка без моих слов все знал и понимал. Батюшка сам спрашивал, а я только плакала и каялась. Он просто исцелил меня в тот день.

Позже батюшка разрешил нам с Виктором навещать их. И какая это была радость! Приедешь, и сразу к батюшке: «Батюшка, благословите!» Он благословлял своим необыкновенно сильным голосом, четко накладывал на нас крест, и сразу нисходили благодать и радость. Руки у батюшки были необыкновенные: в них была и сила, и ласка, и красота.

Вскоре после нашего знакомства с батюшкой, у меня умерла мама. Возникли такие обстоятельства, которые я просто не представляла, как разрешить. Я позвонила батюшке, рассказала, просила его совета и молитв. Он мне сказал: «Молись, доченька, Господь милостив, и я буду молиться». Это было поздно вечером, а наутро все чудесным образом устроилось. И так по батюшкиным молитвам было не раз.

В радости духовного общения с батюшкой наша семья провела два года. Мы с Виктором планировали навестить батюшку и Зою 31 декабря, но неожиданно для самих себя собрались и поехали в четверг 29 декабря. Так Господь оказал нам милость побыть с батюшкой в последний день его земной жизни. В этот день отец Борис в последний раз на земле благословил нас.

Виктор и Вероника Бурыкины

Нас познакомила с о. Борисом Игумения Богородице-Рождественского монастыря матушка Викторина. Когда я впервые увидела о. Бориса, мое внимание привлекли его руки: живые и красивые. Благословляя меня, батюшка назвал меня Лией многочадной, но у нас тогда был только один сын Никита.

Из Москвы мы с мужем поехали в Толбицу к батюшке венчаться. В этот день праздновалась память Святых Бессребреников Космы и Дамиана. Батюшка служил Литургию, и прежде, чем обвенчать нас, он исповедал нас и причастил. Началось венчание. Мы оказались в каком-то нереальном мире: «Положи́лъ є҆сѝ на глава́хъ ихъ вѣнцы̀...», – стали выводить певчие тоненькими голосами, и мы почувствовали соприсутствие Божие, затем «И̑са́їе ликꙋ́й». Батюшка положил епитрахиль на наши руки и повёл вокруг аналоя... Обратно в Москву на поезде мы не ехали, а летели, так мы были счастливы!

У нас подрастал сын, и многое в воспитании не получалось, а батюшка расстраивался, что я делаю из своего ребенка кумира. Он учил, что одна часть наша, а две части Божии. Вскоре у нас родилась дочь Настя. Мы назвали ее в честь Анастасии Римляныни. Именно в день этой святой батюшка в 1951 году отслужил свою первую Литургию в Толбицком храме.

Когда сыну исполнилось 12 лет, батюшка сказал, что с этого времени начинает развиваться религиозное чувство. Мы однажды приехали с сыном в праздник Троицы. Это было незабываемо: всё в зелени, и очень много детей, крестный ход с иконами вокруг храма в день Святого Духа. С тех пор мы старались всегда быть в эти дни в Толбицах.

В 2002 г. вышла батюшкина книга «Духовная жизнь как предначатие жизни вечной», которая многое изменила в нашем сознании. После исповеди у батюшки мы всегда выходили обновленные. «Читай Псалтирь, – говорил он мне, – это и молитва и назидание».

Когда мы ждали третьего ребенка, мы попросили благословение у батюшки, если родится мальчик, назвать его батюшкиным именем. Батюшка благословил, и теперь у нас растет маленький Борис.

С любым новым начинанием или бедой мы всегда обращались к батюшке. За 4 месяца до кончины нашего батюшки моей маме сделали трепанацию черепа. Прежде всего мы обратились к батюшке прямо из Анапы, прося его молитв. Он очень внимательно следил за ее выздоровлением, не будучи с ней даже знаком. Он вымолил маму у Господа!!! Его молитвы были заступлением и покровом для нас от всего плохого.

Алексей и Лия Рыбины