О церковных наказаниях. Опыт исследования по церковному праву

Исследование, с которым я являюсь на суд публики, представляет собою попытку изобразить в ряд исторических очерков судьбу церковноправового института, с которым стоит и падает жизненная сила самого общества церковного, с которым неразрывными узами связан вопрос о внутренней крепости этого общества, о благе его членов, о чести и достоинстве Церкви. Полагаю, что столь важное значение церковных наказаний для жизни Церкви служит достаточным оправданием сделанного мною выбора предмета для исследования. В той мысли, что историческое изучение того или другого института ведет к выяснению этого института как в его существе, так и в отдельных сторонах и подробностях, я посвятил мой посильный труд изложению исторического хода церковных наказаний в различных христианских церквах. Между этими различными церквами выбор, как казалось мне, сделан непроизвольно. Читатель найдет здесь древнюю Восточную Церковь, римско-католическую, евангелическо-лютеранскую и русскую православную. Ставя выше сомнений и доказательств необходимость изучения церковных наказаний не только в русской православной, но и в древней Восточной Церкви, – так как законодательство этой последней послужило фундаментом для канонических и юридических определений по нашему вопросу и в отечественной Церкви, и на западе, – я считал себя обязанным, в то же время, отнестись с серьезным вниманием и к праву римско-католической и евангелическо-лютеранской церквей. Для оправдания этого внимания, можно бы было ограничиться указанием на то одно обстоятельство, что в русской православной Церкви высказывались и проводились иногда в практике принципы, напоминающие начала римско-католического и евангелическо-лютеранского церковного права; а таковые начала всего лучше могут быть поняты и оценены при соображении того места и значения, какое занимали и имели они в их отечественной системе, в месте их происхождения. Но этого мало. На западе отдельные институты, как и целая система церковного права, вырабатывались при пособии науки: по стройности системы, по выработке отдельных учений, по точности юридических определений, унаследованной от римского права, западное церковное право представляет предмет, достойный внимательного и серьезного изучения.

Рассматривая Церковь в области права, как явление внешнего мира, как общество людей, развивающихся и усовершающихся, передающих потомству и наследующих массу исторического опыта и сумму добытых наукою права положений, я смотрю на церковные наказания, как на один из тех институтов церковного права, которые не могут замкнуться в неподвижные формы, при рассмотрении которых, притом, возникает неизбежный вопрос о границах между церковною и государственною жизнию, между положением человека в Церкви, как члена ее, и между положением человека в государстве, как гражданина его. Отсюда исторический прогресс и усовершимость внешних церковно-общественных учреждений, в тех их сторонах, которые не стоят в неразрывной связи с догматическими положениями Церкви... Отсюда, далее, неоспоримое и неизбежное сближение начал церковного права с воззрениями времени, с светским правосостоянием и, следовательно, с наукою права в обширном смысле... Отсюда же, затем, возможность и уместность научно-теоретической точки зрения на церковные наказания, в том смысле, в каком, вообще, имеет место теория в науке права, на каковую точку зрения я, действительно, и становлюсь во введении к предлагаемому труду, не оставляя, впрочем, в то же время, почвы исторической. Здесь же, наконец, я надеюсь найти оправдание и тому, что мнения и взгляды ученых, составивших себе почетное имя в науке западного церковного права, были приводимы мною от времени до времени, для выяснения тех или других сторон в учении о церковных наказаниях. Правда, между этими мнениями и взглядами встречаются такие, на которых отражаются догматические вероисповедные разности; но отсюда только вытекала бы для исследователя обязанность отмечать взгляды, носящие вероисповедной оттенок, и мнения, чуждые этого оттенка, – а от этой обязанности я не уклонялся.

Будучи далек от мысли считать мой труд свободным от недостатков, я желал бы, однако, обратить внимание читателей на те трудности, с которыми сопряжено было исследование по вопросу, имевшему продолжительную и разноместную историю, и которые, для некоторых глав в особенности, усложнялись решительным отсутствием, или крайнею недостаточностию подготовительных работ.

Издавая в свет мое сочинение, считаю долгом выразить мою глубокую благодарность уважаемому профессору М. И. Горчакову за те советы, указания и пособия, которыми я пользовался, благодаря его обязательности, при составлении моего труда. Не говорю уже о моей признательности Юридическому Факультету С.-Петербургского Университета за доставление мне возможности представить на суд публики настоящее сочинение.

Н. С.

25 ноября 1876 г.

Предлагаемому исследованию о церковных наказаниях автор предпосылает изложение общих начал относительно этого предмета, которые могут быть извлечены из науки церковного права и из истории подлежащего рассмотрению института. Прежде, чем говорить о церковных наказаниях, естественно спросить себя: имеет ли Церковь право наказывать, и если имеет, то на каких основаниях это право покоится? Затем, в чем состоит природа церковных наказаний, как совокупность черт, с одной стороны сближающих эти наказания со всеми другими мерами, известными на человеческом языке под именем наказаний, а с другой стороны – составляющих характеристическую особенность собственно церковных наказаний? Далее, к чему направлены церковные наказания, другими словами, какие ставятся для них цели? Таким образом, введение обнимет следующие вопросы: а) об основаниях, на которых зиждется наказующая власть Церкви, б) о существе церковных наказаний, в) о целях их. Наконец, во введении же всего уместнее представить: г) общие черты системы церковных наказаний; вопрос о систематике, в смысле научной классификации церковных наказаний, с одной стороны, послужит обществом переходом к историческому рассмотрению предмета, с другой же стороны, ляжет в основу принятого в исследовании порядка изложения.

Вопрос об основаниях церковно-наказующей власти может быть более или менее удовлетворительно разрешаем только в связи с самым понятием о Церкви и церковном праве. Церковь есть установление божественное, которому вверены различные благодатные средства, в виду указанной для нее Христом Спасителем цели; цель эта – продолжать совершенное Христом дело искупления, чрез усвоение Его заслуг каждому верующему, вести человека к возможному на земле нравственному совершенству и воспитывать его для вечности¹. Таково понятие о Церкви в области догматической. Понятие это, по справедливому замечанию Соколова², не есть юридическое и Церковь с этой стороны не есть институт юридический, а нравственное царство Божие на земле. Высшие цели ее бытия и главнейшие средства к их достижению принадлежат к духовной, религиозно-нравственной сфере, к которой не могут быть применены юридические понятия и отношения. Но это лишь одна сторона в понятии о Церкви: есть другая, которою Церковь прямо входит в мир юридиских определений, в сферу права, – это именно общественная сторона в понятии о Церкви³.

Человечество представляет различные формы общения; силою известного интереса создаются весьма разнородные общественные образования; в круг этих общественных образований входит и Церковь, как людской союз⁴, сложившийся в виду удовлетворения религиозных потребностей и достижения религиозных целей.

Рассматриваемая со стороны ее богоучрежденности, Церковь есть установление, освящающее и очищающее человечество от грехов; рассматриваемая же как общество, Церковь состоит из отдельных членов, каковыми являются люди, с свойственными людям слабостями и с полною возможностию злоупотребления свободою со стороны их. Но жизнь каждого общества подчиняется определенным нормам, – таковые нормы существуют и для общества церковного: они даны Самим Христом Спасителем, развиты непосредственными Его преемниками и формулированы в церковном законодательстве. Таким образом, в Церкви должен существовать известный порядок, в смысле нормального строя церковной жизни; очевидно, что необходимость внешнего юридического порядка в Церкви коренится именно в общественной ее стороне. Как видимое общество, Церковь немыслима без этого внешнего юридического порядка. Отсюда вытекает возможность и необходимость церковного права, как особой ветви в общей системе правоведения: под церковным правом, в объективном смысле, именно и разумеется та совокупность норм, которою регулируется жизнь Церкви, как внешнего, видимого общества⁵. Отсюда же, далее, следует, что и в области церковного правоведения, как и в области правоведения светского, нужно отличать право от морали: что не относится к области внешнего юридического порядка церковнообщественной жизни, то падает в круг морали⁶. Понятия греха и преступления, не покрываются взаимно также и в области церковного права. Не всякий грех есть преступление в смысле церковного права: бесспорно, что всякий грех есть нарушение божеской заповеди, преступление против божественного закона; но грех, как отклонение воли человеческой от воли божественной, не выразившееся во внешнем деянии, которым бы нарушался внешний юридический порядок в церковном обществе, не имеет отношения к церковному праву, как и вообще к Церкви, рассматриваемой с ее человеческой, т. е. общественной стороны. Другое дело, если грех станет на степень факта, идущего в разрез с правильным течением церковной жизни. Пока он не выразился в известном действии, или даже и выразился, но действие это носит характер тайного деяния, известного одному лишь деятелю, до тех пор грех имеет отношение только к Церкви, как к божественному установлению, имеющему великую миссию очищать человечество от грехов и пользующемуся для этой цели различными благодатными средствами, которые преподаются верующим в таинствах и между которыми есть особое, специальное таинство покаяния, имеющее в виду именно очищение совести, облегчение больной души от тяготеющего на ней бремени греховного. Отсюда так называемый, хотя и не точно, внутренний или таинственный суд Церкви, как божественного установления, в таинстве исповеди (forum соnscientiae s. for. sacramentale s. internum). Суд этот не есть понятие юридическое: по своим существенным свойствам, он должен напоминать собою, как замечает Соколов, того внутреннего судью, который присущ каждому человеку и находится в его собственной совести⁷. Напротив, как скоро факт противоречия воли человеческой воле божественной, перейдя в мир явлений, станет вразрез с действующим юридическим порядком в Церкви, тогда факт этот становится в непосредственное отношение с Церковью, как организованным в видимом мире обществом. Отсюда внешний, открытый суд Церкви (forum judiciale s. externum). Это различие форумов Церкви вытекает естественным путем из указанного различия двух сторон в самом понятии о Церкви: стороны институтной, – если можно так выразиться, – и стороны общественной. В словах самого Спасителя можно найти ясное указание на это различие. Тот суд над согрешающим братом, о котором говорится в известном классическом месте Евангелия от Матфея, есть суд открытый, не имеющий каких-либо таинственных черт. Напротив, те места Евангелия, на основании которых апостолам предоставляется власть вяжущая и разрешающая, имеют в виду именно таинство исповеди, где уже нет речи о Церкви (Ἐκκλησία), где не упоминается о процессуально-судебной обстановке и где невидимое действие благодати является недоступным юридическому анализу. Между открытым судом и таинством исповеди существует глубокое различие как по их обстановке, отправлениям, так и по внутреннему значению. Во внутреннем суде, или суде совести, грешник, исповедующий свои грехи с сокрушением сердца (contritio animi), таинственным образом получает разрешение во всех грехах и становится в тоже положение, в каком находился человек непосредственно вслед за принятием таинства крещения⁸. При этом, как свидетельство действительного, а не мнимого только раскаяния и сокрушения сердечного, может быть налагаемо на кающегося то или другое благочестивое упражнение, под руководством духовника, не иначе, как по внутреннему, свободному движению души самого кающегося. Принудительное наложение на кающегося духовником каких-либо благочестивых действий, без доброй воли со стороны самого кающегося, есть нечто самопротиворечащее, non sens. Кающийся грешник получает разрешение грехов под условием сокрушения сердечного и твердо высказанной решимости исправиться, не повторять на будущее время тех грехов, в которых приносится покаяние. Дело духовника дать совет, каким путем всего целесообразнее идти кающемуся, на какие дурные стороны должен он обратить преимущественное внимание и какие средства всего лучше могут действовать в видах подавления той или другой порочной наклонности. «Сколько бы ты ни падал на площади», говорит Златоуст, «всякий раз встаешь: так, сколько раз ни согрешишь, покайся во грехе, не отчаивайся; согрешишь в другой раз, в другой раз покайся... Здесь врачебница, а не судилище; здесь не истязуют, а дают прощение во грехах»⁹. Напротив, открытый суд Церкви, т. е. суд в собственном смысле, не возвращает человеку той чистоты, которую он имел, выходя из купели крещения, и которая возвращается грешнику в таинстве наказания. Судебный акт с наложением церковного наказания имеет в виду лишь побудить преступника, чтобы он сознал свое преступление, т. е. что он сам совратился с истинного пути и что поведение его служит к соблазну других членов общества, с подрывом чести и достоинства Церкви, и чтобы сознание это возбудило в нем чувство раскаяния. Это чувство несомненно вызовет потребность в облегчении души чрез таинство исповеди, так что за отправлениями открытого церковного суда стоит, в конце концов, исповедь с разрешительной молитвой. Можно, таким образом, усматривать весьма близкую связь между церковным судом и таинством исповеди, – связь, выражающуюся в том, что церковное наказание, как акт внешнего церковного суда, приводит преступника к духовнику, но в тоже время и смешивать эти два понятия, не смотря на их близость, совершенно различные, невозможно. Мы видели, что внутренний суд совести носит черты, существенно отличные от внешнего суда Церкви. Рассматривая Церковь с точки зрения видимо организованного общества, жизнь которого регулируется совокупностию известных норм, мы можем иметь дело только с этим последним судом. Что же касается первого, то он, по своему таинственному характеру, стоит вне сферы церковного права¹⁰. В Церкви, как общественном организме, в котором отдельные члены в этом именно их качестве, как членов целого, поставлены в известные взаимные отношения как к целому организму, так и другим членам, как уже указано было, должен существовать и не может не существовать определенный порядок, который не должен быть нарушаем, а если и нарушается, то должен быть восстановляем, так как в доме Божием, т. е. в церкви, все должно происходить благообразно и по чину. Между тем, в обществе, состоящем из людей, возможность нарушений неизбежна: и Спаситель сказал, что роду человеческому невозможно обойтись без соблазнов¹¹. Но если порядок в Церкви зиждется на законе, данном Самим ее Основателем, если, далее, порядок этот составляет нечто существенно необходимое, без чего не может существовать и самая Церковь, то и необходимость восстановления нарушенного порядка не может быть подвергаема ни малейшему сомнению. Отсюда следует, что Церковь не может не обладать и средствами, служащими целям восстановления, так как, имея право на цель, Церковь ео ipso получает право и на средства, необходимые для этой цели. Восстановительные средства, поскольку восстановление вызывается посягательством на право, как совокупность норм, действующих и регулирующих жизнь Церкви, – эти средства суть церковные наказания. Таким образом, церковные наказания, как и открытый церковный суд, находят свое обоснование в том же понятии о Церкви, как обществе, которое служит обоснованием и для самого церковного права. Основание это так твердо, что если бы даже не существовало в Новом Завете прямых и ясных указаний на принадлежность Церкви, как обществу, наказующей власти¹², то и одного этого основания, с точки зрения современной науки права, было бы вполне достаточно для того, чтобы утвердить на нем право Церкви наказывать в объеме власти, соответствующей ее существу и назначению.

Но мы встречаемся здесь с общераспространенным, можно сказать, с ходячим воззрением, по которому право Церкви наказывать имеет своим основанием ту вяжущую и разрешающую власть, власть ключей, как ее называют западные канонисты (potestas ligandi et solvendi s. potestas clavium), которую Спаситель предоставил апостолам в словах: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе»,¹³ и затем в другом месте: «Примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся»¹⁴. В этом воззрении нельзя не видеть явного смешения понятий: догматическое основание, на котором православная Церковь утверждает свое учение о богоучрежденности таинства покаяния, переносится в сферу права, формальным положениям которого таинственная власть связывать и разрешать, с последствиями не только для здешней, но и для будущей жизни, подчиняться не может и не должна. Для протестантов, с их точки зрения, не существует в этом случае затруднений, так как таинство покаяния ими не признается и, поэтому, власть вяжущая и разрешающая, отрешенная от таинственного характера, без особенных неудобств может служить фундаментом не только для внутреннего форума, но и для внешнего¹⁵.

Напротив, для православной, как равно и для римско-католической церкви, учение о таинстве покаяния составляет один из догматов веры; обоснование наказаний, практикуемых Церковию в области внешнего суда, на одном принципе с таинственными полномочиями, осуществляемыми Церковию, как божественным установлением, в таинстве покаяния было бы равносильно признанию таинственного характера и за отправлениями внешнего церковного суда. Нам кажется равно странною и та цепь противоречий, какую представляет система римско-католического церковного права¹⁶, и тот недостаток последовательности, который заметен в одном из наших отечественных канонистов¹⁷. Невозможно, правда, игнорировать того обстоятельства, что как древнейшая Церковь, так и наша отечественная церковь в особенности, весьма часто утверждала отправления своего внешнего суда именно на «власти обязательной». Но что касается, во-первых, древнейшей церкви, то она могла делать это с полным правом, уже потому одному, что она не знала различия между внешним и внутренним форумом¹⁸, или, лучше, в первенствующей Церкви существовал только один открытый суд, но с таинственным характером: грехи исповедывались открыто в присутствии целого собрания верующих; примирение кающихся с Церковию не было отделено каким-либо промежутком времени от принятия евхаристии¹⁹. Но эта древнейшая практика данным давно прекратилась. Хотя и впоследствии Восточная Церковь никогда не высказывалась в смысле резкого разграничения между внешним и внутренним форумом, как это делала церковь западная, однако фактически разграничение это получило признание и в Восточной Церкви. Таинственные черты в отправлениях внешнего церковного суда исчезли мало-помалу; это доказывается уже тем одним соображением, что для отлученного, в случае его раскаяния и обратного принятия в Церковь, стало невозможным быть допущенным к евхаристии, обходя таинство исповеди. Что же касается, во-вторых, нашей отечественной церкви, то история может сказать нам весьма многое против принципа «власти связательной», как основания для отправлений внешнего церковного суда; пришлось бы принимать за истечение власти связательной и те приговоры, в которых публичное покаяние заменялось телесным наказанием, причем прямо оговаривалось, что телесное наказание назначается именно взамен духовной епитимии²⁰

Heлегко найти церковный институт, говорит Якобсон, который бы понимался столь различно, как церковная дисциплина (Kirchenzucht). Это объясняется частию нередким совпадением цели дисциплины с целью других церковных институтов, частию тем, что, при отсутствии точно установленных границ, дисциплина или ограничивается слишком узко, чисто духовною областию, или же, напротив, слишком широко проникает в гражданскую сферу²¹. Действительно, нельзя не согласиться с этими словами: и иезуит Гибалин, с ультракатолическим канонистом Мюнхеном с одной стороны, и протестантский пастор Фабри, с другой, говорят об одной и той же церковной дисциплине. Но если, в глазах первых двух, всякое наказание есть церковное, если оно практикуется Церковию, так как и телесные даже наказания, быв наложены Церковию, получают иной характер, изменяются в своем значении²²: то, по мнению последнего, единственное оружие Церкви составляют слезы и молитва²³.

Фабри не допускает никакого различия между пастырским попечением о душах (Seelsorge) и церковной дисциплиной (Kirchenzucht), так как и последняя, говорит он, имеет целию попечение о душе согрешающего брата²⁴. Этот не юридический взгляд встречается, впрочем, весьма редко, и у римскокатолических канонистов²⁵. Смешение двух различных понятий: пастырства и церковной дисциплины, объясняется здесь близким соприкосновением целей того и другого института. Бесспорно, что «влиять на возбуждение и оживление самодеятельности членов Церкви на пользу их спасения»²⁶ есть призвание Церкви; но эта задача положительным образом достигается ее учительною и богослужебною деятельностию. Наказующая деятельность в том имеет свое отличие от других видов церковной деятельности, что она предполагает не нормальный строй церковной жизни, а уклонение, нарушение этого нормального порядка, к восстановлению которого она и стремится при помощи тех средств, которые мы называем церковными наказаниями. И там, где внешний порядок церковной жизни не нарушен преступлением в смысле церковного права, церковь должна пробуждать и оживлять самодеятельность людей на пользу их спасения, – но она действует там не наказаниями, а другими средствами: учением, проповедию, богослужением. Итак, исходным пунктом при рассмотрении существа церковных наказаний мы ставим то положение, что церковное наказание есть воздействие (reactio) против церковного преступления²⁷.

Существо церковных наказаний может быть определяемо с двух сторон: 1) со стороны отрицательной, указанием на то, чем не должны, не могут быть церковные наказания и 2) со стороны положительной, разъяснением того, в чем должны состоять они. Первая из указанных точек зрения ведет к следующим двум положениям:

а) Церковные наказания не могут выходить из сферы полномочий церковной власти. Это само собою вытекает из того общего начала, что Церковь существует в виду определенной, указаннной ей Самим Основателем цели, которая заключается в том, чтобы вести людей к возможному на земле идеалу нравственного совершенства. Церковным наказаниям чужд материально-принудительный, насильственный характер, так как нравственное совершенство насильственными мерами не достигается²⁸. Равным образом, не выходя из своей сферы, Церковь не может касаться гражданского положения лица в государстве: права гражданина, гражданская честь неприкосновенны для Церкви²⁹.

б) Церковные наказания, как имеющие в виду восстановление нарушенного церковного порядка, не могут иметь случайного характера, зависящего от воли того или другого лица, потому что и самый порядок в Церкви не есть нечто случайное, а имеет внутреннюю необходимость. Другими словами, церковные наказания не могут состоять в таких мерах, проведение которых, будучи поставлено в зависимость от отдельной воли, не было бы во власти Церкви. Выставляя это положение, мы имеем в виду, главным образом, весьма распространенное, если не сказать более, мнение, что церковные наказания должны состоять, между прочим, в так называемых «благочестивых упражнениях» или епитимиях в нынешнем их значении, а не в том смысле, какой имело это слово на языке древней Церкви. Подводить эти благочестивые упражнения под точку зрения наказания едва ли возможно. Если признать за Церковию право назначать, в виде наказания, совершение каких-либо положительных действий, то придется или исполнение церковного наказания поставить в зависимость от воли наказуемого, или же искать вне Церкви принудительной силы, которая бы обеспечивала приведение в исполнение церковных наказаний. В самом деле, мы с трудом можем представить себе, чтобы какая бы то ни было власть, – пусть даже она выступает во всеоружии материальных репрессивных мер, какова напр. власть государственная, – могла назначить в наказание совершение какого-либо положительного действия. Всякая власть сталкивается в этом случае с волею человека, принудить которую к совершению чего-либо положительного есть психологическая невозможность. Церковь напр. назначает в наказание известное число поклонов, или хождение в Церковь в определенные дни и часы и т. п. Наказание приводится в исполнение лишь тогда, когда наказуемый не противодействует этому исполнению, которое, таким образом, всецело зависит от его воли. Положительные действия, налагаемые Церковию в виде наказания, не суть, сами по себе, средства, восстановляющие церковный порядок, а, следовательно, не суть и наказания. Они являются уже как последствия, как добрые плоды, как доказательство восстановившегося порядка, но все-таки за всеми этими плодами и доказательствами стоит обусловливающий их вопрос: чем же этот порядок восстановляется? Конечно, не благочестивыми упражнениями, стоящими в зависимости от субъективной воли. Для того, чтобы отклонить подобную зависимость, как противоречащую требованиям церковного порядка, который имеет не случайный, а необходимый характер, является естественное стремление искать вне Церкви той силы, которая могла бы придать обязательное значение приговорам церковно-судебной власти, которая заставила бы исполнять налагаемое церковным судом наказание страхом лишения более или менее важных жизненных благ. Так, церковные меры становятся под авторитет нецерковной принудительной силы; действия, которые должны бы были вытекать из внутренних мотивов, принимают характер официально вынужденных действий, рассматриваются как необходимое зло, которое нужно отбыть volens-nolens, для избежания большего зла, причем вопрос о действительном душевном расположении лица, проходящего покаяние, рассматривается как излишний. Церковь, говорит Рихтер³⁰, даже если бы она имела полную возможность воспользоваться светским принуждением, должна отклонить от себя эту возможность; в противном случае церковный суд побратался бы с полицией.

Перейдем к положительной точке зрения, т. е. к вопросу о том, в чем должны состоять церковные наказания. Всякое наказание, по самой идее своей, носит отрицательные черты, состоит в лишении каких-либо благ или прав. Возьмем карательные средства в собственном смысле, т. е. те, которыми пользуется государство в видах уголовной репрессии. Все они построены на отнятии у преступника какого либо блага: жизни, чести, свободы, имущества и т. д. И если, в особенности, остановим наше внимание на воззрениях, господствующих в современной науке уголовного права, то увидим, что всевозможные виды репрессивных мер сводятся, главным образом, к лишению свободы³¹. Если, затем, при лишении свободы в местах заключения имеет место отбывание обязательных работ, то это отбывание к юридической природе наказания не относится. Работы могут быть и не быть, а если они и действительно имеют место, то считаются скорее средством, облегчающим тяжесть заключения, или даже, при добросовестном исполнении, укорачивающим срок наказания, означенный в судебном приговоре. Если церковь, для восстановления нарушенного в ней порядка, нуждается в известных средствах, которые мы называем наказаниями: то и здесь наказание может состоять не в ином чем, как в лишении же благ и прав, – не тех прав и благ, которые составляют благодеяние, доставляемое юридическим порядком в государстве и принадлежат гражданину, как таковому, но тех прав и благ, раздаятельницею которых является сама Церковь, каковы: участие в общественном богослужении, в молитвах церкви, в таинствах, в церковно-приходских делах, наконец, все специальные права, связанные с преимущественным положением клира в церковном обществе³². – Но... возможно ли в вопросе о церковных наказаниях становиться на точку зрения, по-видимому, совершенно чуждую Церкви, создавать искусственную аналогию между церковными наказаниями и уголовно-репрессивными мерами государства, тогда как области церковная и государственная покоятся на различных принципах? Измерение и определение одной из них по масштабу другой не есть ли дело противоразумное? Не будет ли просто напросто суетным коваторством вносить в церковное право конструкцию, заимствованную из чуждой ему области? На подобные вопросы можно ответить следующее. Церковь, как организованное в видимом мире общество, не может не иметь черт, сближающих ее со всеми другими человеческими союзами, в круг которых входит и государство³³. Если, в видах научного построения церковного права, разнообразные отправления церковной жизни подводятся, обыкновенно, под различные категории; если логически мыслимо и наукою оправдывается и даже требуется различие между различными родами церковной власти в форме законодательной, законоисполнительной, судебной, причем каждая сохраняет свой специфический характер и причем, как нетрудно видеть, берется прямо готовая конструкция из области публичного права: то мы не видим причины, почему бы невозможно было, выходя из тех же требований науки, конструировать научным образом и наказующую деятельность Церкви, придав ей тот специфический характер, который она должна иметь по самой идее наказания.

Мы вовсе не думаем изгонять из церковной жизни тех благочестивых упражнений, которые имеют свою вековую историю в церковной практике: мы желаем только сказать, что это не наказания. Как доказательство, как плод раскаяния, обусловливаемый внутренним свободным движением души преступника, они относятся к области внутреннего форума. Благочестивые упражнения вошли в практику церковную взамен открытого покаяния, которое в древней Церкви не рассматривалось как наказание: оно было благодеянием, которое Церковь оказывала падшим, давая им возможность принесения покаяния, а через то надежду на восстановление в правах церковных. Публичное покаяние было, само по себе, понятием, отделимым от отлучения; оно было спутником отлучения и носило на себе характер не наказания, а скорее средства избавиться от наказания. Necillo tempore ut poena imminebat, sed tauquam jus impetrabatur poenitentia, справедливо говорит Эк³⁴. Различные благочестивые действия были добровольно предпринимаемыми действиями и только с течением времени подверглись законодательной регламентации и возведены в целую пенитенциальную систему. Но и затем преобладающею точкою зрения в канонах церковных относительно епитимий, уже в изменившемся значении этих последних, осталась точка зрения приготовления к достойному принятию евхаристии³⁵. Понимаемые в таком смысле, благочестивые упражнения, очевидно, не имеют отношения к церковному праву, а входя целиком в область особой богословской дисциплины, известной под именем пастырского богословия; самый отказ в разрешении грехов со стороны духовника и, вследствие этого, недопущение к причащению, или же разрешение, обусловленное совершением известных благочестивых дел, не могут быть подводимы под точку зрения наказания, как и вообще духовник в пределах внутреннего форума не есть орган Церкви наказующей. Если духовник отказывает в разрешении, то в этом отказе обнаруживается лишь то, что в кающемся, желающем принять причащение, не замечается тех условий, наличность которых требуется Церковию для преподания этого таинства³⁶, все равно как не допускаются напр. к причащению женщины после родов или в периоде очищения, далее лица, хотя не совершившие никакого преступления против церковного порядка, но приступающие к таинству без всякого приготовления или напр. заявляющие сомнение в действительности пресуществления. Замечательно, что римскокатолические канонисты, несмотря на то, что, по католическим воззрениям, пенитенции внутреннего форума (Bussen) рассматриваются как средство удовлетворения правде Божией, говоря о церковных наказаниях, как одной из форм проявления юрисдикции церковной, обходят эти пенитенции, как не относящиеся к указанному отделу, и рассматривают их при рассмотрении отдельных таинств, приурочивая их, конечно, к таинству покаяния. Профессор Шульте, как мы видели уже, даже совсем опускает весь отдел о таинствах, в видах строго юридической конструкции церковноправовой материи.

Положение, что церковные наказания могут состоять только в лишении благ или прав церковных, приводит к некоторым дальнейшим выводам:

а) Наказание есть лишение права существующего, а не возможного только; не может быть наказания в смысле лишения правоспособности, понимая эту последнюю не как общее условие всех отдельных прав, а в применении к конкретному праву, так как правоспособность, в смысле общего условия всех отдельных прав, совпадает с самою принадлежностию к Церкви, следовательно лишение этой правоспособности совпадает с прекращением принадлежности к Церкви, т. е. с отлучением, и таким образом может быть рассматриваемо с точки зрения наказания. Практическое значение этого вывода обнаруживается в вопросе о так называемом иррегуляритете (irregularitas, Irregularität)³⁷. Под именем иррегуляритета в римскокатолическом каноническом праве понимается такое обстоятельство, которое препятствует принятию посвящения, или осуществлению функций, связанных с принятым уже посвящением³⁸. Известно, что в римскокатолическом церковном праве учение об обстоятельствах, препятствующих допущению в клир, развилось в строгую систему³⁹, причем все подобные обстоятельства подводятся под две главные рубрики: 1) обстоятельства, вытекающие из какого-либо недостатка (irregularitates ex defectu), куда относятся: defectus natalium, libertatis, scientiae, aetatis, corporis, fidei etc. 2) обстоятельства, возникающие из совершения преступления (irregularitates ex delicto⁴⁰). В древности понималось под таким преступлением деяние, повлекшее за собою публичное церковное покаяние; с отпадением же последнего, по действующему праву, иррегуляритет имеет место в случае совершения лицом общеизвестного преступления (notorium delictum), за которым следует infamia, а также в случае совершения определенных преступлений, каковы: homicidium voluntarium, reiteratio baptismi etc.⁴¹. Иррегуляритет, относящийся к последней категории, и рассматривается некоторыми из канонистов как особое самостоятельное наказание, как poena sui generis⁴², хотя нельзя не заметить с другой стороны, что большинство канонистов, считая в том числе такие имена, как Шульте, Рихтера и Вальтера, при обозрении системы церковных наказаний, обходят иррегуляритет молчанием.

Из представленного выше понятия об иррегуляритете можно видеть, что иррегуляритет есть частию обстоятельство, препятствующее осуществлению уже полученного посвящения, частию же препятствующее самому вступлению в клир. С первой точки зрения, иррегуляритет, как имеющий применение к духовным лицам, с характером лишения уже существующего права, совпадает с другими видами наказаний (suspensio, depositio). Что же касается ирирегуляритета, рассматриваемого с последней точки зрения, то в этом отношении достаточно привести следующие слова Филлипса: «Доктрина установила, говорит он, различие между irregularitas ex defectu и irregularitas ex delicto; но в сущности irregularitas ex delicto возникает также из недостатка, ex defectu, ибо он, в конце концов, есть не что иное, как недостаток качеств, требуемых для посвящения, именно качества непреступности (ohne Verbrechen zu sein). У кого этого качества не достает, тот не должен быть посвящаем; он рассматривается наравне с тем, кто не обладает достаточным телесным здоровьем, причем точка зрения наказания совершенно отпадает. Каждый такой недостаток, – все равно, виновно ли в нем обладающее им лицо, или совершенно невинно, – исключает от посвящения: кто изуродовал другого, подлежит иррегуляритету, но такому же иррегуляритету подлежит и изуродованный... Притом, из самых мотивов церковного законодательства относительно этого предмета видно, что каноны имеют в виду составление возможно лучшего персонала служителей Церкви, а не наказание⁴³».

б) Церковные наказания состоят в лишении членов Церкви церковных благ и прав. Само собою разумеется, что кто не принадлежит к составу церковного общества, по отношению к тому немыслимо и церковное наказание. Но и вопрос о том, кто должен считаться членом церкви, в специальном применении к учению о церковных наказаниях, не в такой степени ясен и удоборазрешим, как, казалось бы, с первого взгляда. Умершие могут ли считаться членами Церкви? С догматической стороны вопрос решается положительно: церковь понимается не только как воинствующая⁴⁴, но и как торжествующая (к этому католики присоединяют еще Церковь страждущую, т. е. испытывающую переходное состояние в чистилище). Но, как кажется, уже достаточно разъяснено то понятие о Церкви, какое должно быть соединяемо с нею в области церковного права. Церковь в этой области понимается как видимое общество; церковное право, в смысле внешнего порядка, господствующего в этом обществе, имеет отношение к живым членам общества, а не к умершим; церковный суд и церковные наказания не могут иметь применения к лицам, предстоящим уже пред другим, высшим судом.

В истории, правда, мы встречаемся с многочисленными примерами изречения анафемы над умершими, но отлучение и анафема в подобных случаях не могут быть рассматриваемы, как наказание для умерших; на них можно смотреть только как на меры – если можно так выразиться – церковной политики, имеющие в виду отвращение соблазна от живых членов Церкви⁴⁵. Это более или менее общепринятый взгляд в церковно-правовой литературе⁴⁶.

Сравнительно чаще включается в систему церковных наказаний лишение церковного погребения⁴⁷. Но и эта мера, с нашей точки зрения, не есть наказание: умерший член Церкви не подлежит более ее суду, так как все земные отношения перестали для него существовать; в лучшем мире он найдет себе лучшее правосудие, чем здесь, на земле. Если Церковь не допускает совершения над умершим обряда погребения, то делает это не в виде наказания умершего за совершенное им при жизни преступление, а потому, что не существует в данном случае тех условий, наличность которых требуется Церковию для предпринятия со стороны ее какого-либо спасительного действия. Равным образом, лишение церковного погребения не может быть рассматриваемо как самостоятельное наказание и в тех случаях, когда оно имеет место по отношению к лицам, уже отлученным от Церкви при их жизни. Отказ в погребении, в подобных случаях, есть естественное последствие отлучения: спасительные действия Церкви существуют только для ее членов, для тех, кто принадлежит к составу церковного общества.

В известном месте евангелия от Матфея, которое содержит в себе указание относительно того, как должно поступать по отношению к согрешившему брату (гл. 18, ст. 15–17), говорится: «Если согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата своего; если же не послушает тебя брат твой, возьми с собой еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церковь не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь».

Итак, цель, к которой нужно стремиться в случае совершения кем-либо из членов Церкви преступления, есть приобретение брата, расположение его к лучшим мыслям, исправление его. Апостол Павел, ссылаясь на полученное от Христа полномочие исключать из Церкви упорных грешников, под каковым полномочием всего скорее следует разуметь приведенные слова евангелия, применил это полномочие к возникшему в действительной жизни случаю.

До апостола дошел верный слух, что между членами коринфской церкви появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего. Возмущенный слухом, а равно и тем обстоятельством, что остальные члены Церкви возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды их сделавший такое дело, апостол решил: «Я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом, уже решил, как бы находясь у вас, сделавшего такое дело, в собрании вашем, во имя Господа нашего Иисуса Христа, обще с моим духом, силою Господа нашего Иисуса Христа, предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа»⁴⁸. Апостол предал кровосмесника сатане во измождение плоти, да дух спасется. Что бы ни понимали под этим преданием сатане, нельзя не видеть, во всяком случае, что здесь имеется в виду чувственная сторона кровосмесника, воздействием на которую апостол надеется достигнуть того, чтобы дух спасся, т. е. чтобы отлученный грешник исправился до обратного принятия в состав церкви⁴⁹ коринфской, каковая цель, действительно, и была достигнута. Прекрасно говорит об этом сам апостол во 2-м своем послании к коринфянам: здесь мы видим не холодного, бесстрастного судью, отправляющего с невозмутимым спокойствием правосудия, а человека, побуждаемого любовию и отеческим попечением о благе основанной им Церкви. «От великой скорби и стесненного сердца я писал вам, говорит он о своем первом послании, со многими слезами, не для того, чтобы огорчить вас, но для того, чтобы вы познали любовь, какую я в избытке имею к вам. Если же кто огорчил (речь начинает идти об отлученном кровосмеснике), то не меня огорчил, но частию (чтобы не сказать много) и всех вас. Для такого довольно сего наказания от многих, так что уже вам лучше простить его и утешить, дабы таковой не был поглощен чрезмерною печалию, и потому прошу вас оказать ему любовь»⁵⁰. В законодательном памятнике, который прекрасно рисует практику первых веков христианской Церкви, – в Постановлениях апостольских епископу вменяется в обязанность прилагать всевозможное попечение как о тех, которые не согрешили, чтобы они остались свободными от греха, так и о тех, которые согрешили, чтобы они покаялись⁵¹. В каноническом законодательстве церкви вселенской, наказание предпочтительно рассматривается с точки зрения меры врачующей, меры, направленной к тому, чтобы побуждать лицо к принесению покаяния⁵². Мы говорим предпочтительно потому, что в правилах отдельных отцов и целых соборов самая идея исправления подверглась видоизменению, с тех пор как самый образ прохождения покаяния подвергся законодательной регламентации и вместе с тем самое покаяние стало в ряду наказаний: отсюда возникла идея очищения совести совершением известного рода благочестивых действий в течение определенного срока. На этой идее главным образом построены правила Василия Великого и правила целых соборов, как напр. анкирского, неокесарийского.

Из некоторых мест Нового Завета можно видеть, что для наказующей деятельности Церкви апостолы ставили и некоторые другие второстепенные цели, кроме главной, т. е. цели исправления. Апостол Павел, предав сатане коринфского кровосмесника, продолжает: «не чем вам хвалиться: разве не знаете, что малая закваска квасит все тесто?» Таким образом, параллельно с точкою зрения исправления преступника, выступает другая, – это именно благо целой Церкви, так как с требованиями этого блага несовместен живой, так сказать, ходячий соблазнительный пример, подаваемый одним из членов другим сочленам⁵³.

К этим двум целям, в силу самого положения христианской Церкви в среде языческого общества, присоединилась третья, не высказанная ясно в самом Св. Писании, хотя и вытекающая из сопоставления отдельных мест его: цель эта – поддержание и охранение чести Церкви по отношению к внешним, т. е. непринадлежащим к ней. Указанная цель весьма ясно формулирована Киприаном карфагенским⁵⁴. На вопрос епископа Евкратия: можно ли терпеть в церковной общине актера, который преподавал свое искусство мальчикам, Киприан ответил, что, по его мнению, ни с величеством Божиим, ни с требованиями Евангелия не согласуется, если на чести Церкви ложится пятно от столь позорного прикосновения.

Последние две цели, т. е. благо Церкви и честь ее, могут быть названы второстепенными по отношению к цели исправления, потому что и честь Церкви, и благо остальных ее членов перестают терпеть ущерб, как скоро факт, идущий в разрез с требованиями этой чести и этого блага, перестает стоять в противоречии с ними, т. е. когда преступник исправляется и не служит уже ни к соблазну сочленов, ни к подрыву чести целого церковного общества. В таком смысле разсуждает и св. Киприана, по поводу упомянутого нами случая. По его совету, епископ Евкратий должен был всеми мерами стараться отвлечь нарушителя от его постыдной профессии и на случай, если бы он впал в бедность, отказываясь от своего ремесла, христианская община должна была доставить ему средства, необходимые для жизни. Если бы община нашла это невозможным, в таком случае, для получения необходимого, он должен был отправиться в Карфаген, с тем, чтобы он не был поставлен в необходимость, отлученный от Церкви, научать других греху, но имел возможность, оставаясь в ее недрах, научиться тому, что служит к его спасению. Но второстепенное значение двух последних из указанных нами целей можно наблюдать лишь в тех случаях, когда дело идет о наказании членов Церкви, как таковых; напротив, цели эти выступают на первый план при наказании лиц, обладающих специальными правами вследствие особого положения в составе церковного общества. Мы имеем в виду церковнослужебную сферу, где главное направление церковнонаказующей деятельности дают мотивы блага и чести Церкви и где цель исправления, не отпадая вполне, тем не менее отступает на задний план. Но играя относительно одна другой то главную, то подчиненную роль, все три указанные цели служат к частнейшему и точнейшему определению того общего понятия, которое мы назвали выше «восстановлением нарушенного в Церкви порядка».

Нельзя сказать, чтобы Церковь, при наложении наказаний, всегда направляла свою наказующую деятельность к показанным целям. В истории поместных церквей и различных вероисповеданий можно наблюдать многоразличное сближение с господствующим направлением правосознания в области светского уголовного права в ту или другую эпоху по всем тем стадиям, которые проходило это последнее в понимании целей уголовного правосудия, – от темного чувства мести и тальона до просвещенных соображений уголовной политики.

Что касается, во-первых, римскокатолической церкви, то в праве ее с ХII века⁵⁵ выработалась техническая терминология для обозначения двух различных категорий наказаний, на основании именно различия в самых целях их. С одной стороны, церковь, действуя против различных нарушений церковных норм, имеет в виду самого преступника, задается целию исправления, стремится к тому, чтобы возбудить в преступнике чувство раскаяния и решимость удерживаться на будущее время от тех деяний, которые привели его в данный момент на суд церкви; при этом не исключаются и те цели, которые названы нами второстепенными, т. е. благо Церкви и честь ее. С другой стороны, Церковь употребляет ряд мер, имеющих в виду удовлетворение оскорбленной правде Божией, возмездие за совершившийся преступный факт. На этом различии целей основывается римскокатолическое учение о различии между собственно исправительными наказаниями, или цензурами (роеnае medicinales, censurae) и наказаниями в собственном смысле, или виндикативными (роеnае vindicativae). Цензуры, говорит Бруно Шиллинг, имеют дело только с будущим, ибо они, в смысле целительных и исправительных средств по отношению к лицам, не повинующимся велениям Церкви, несмотря на каноническое увещание, находят применение только до тех пор, пока упорствующие не придут в себя и не окажут требуемого удовлетворения; напротив, наказания относятся только в прошедшему, к определенному преступному факту, за который должно быть принесено необходимое удовлетворение закону⁵⁶. Церковь практикует данную ей от Христа карательную власть, говорит Перманедер⁵⁷, с двояким намерением... с одной стороны имея в виду исправление грешника, с другой, как мстительница за нарушенное право, воздавая должное за преступление. Эта последняя мысль получила наиболее резкое развитие у Мюнхена в его «Das kanonische Gerichtsverfahren und Strafrecht». Рассматривая церковные виндикативные наказания с точки зрения кары, он заходит в этом случае так далеко, что виндикация является у него чем-то самодельным; другими словами, он оказывается защитником абсолютной теории наказания, от чего отказалась и светская наука уголовного права. Всякое неправо, как таковое, по его мнению, наказуемо, и эта абсолютная наказуемость составляет собственную основу всякого карательного права. Всякая теория с другой основой не может назвать себя разумно обоснованною и оправдываемою⁵⁸. Наказание, поэтому, есть зло не только чувственное, но и духовное, вообще сверхчувственное, состоит ли оно в страдании, или в потере блага: таковы наказания Божии и наказания Церкви⁵⁹. Впрочем, и сам Мюнхен допускает далее логическую неверность, продолжая: «таким образом, относительные теории наказания, каковы: теория устрашения (Abschreckudgstheorie), теория предупреждения (Präventionstheorie), теория защиты (Defensionetheorie) и теория исправления (Веsserungstheorie) могут иметь лишь то значение, что устрашение, исправление и т. д. могут быть принимаемы в расчет, причем каждый подобный мотив должен быть рассматриваем только как один из моментов, но не как руководящий»⁶⁰ . Эти слова не вяжутся с ранее высказанным принципом самодельной виндикации и абсолютной наказуемости⁶¹.

Взгляд римско-католической церкви на наказания, как на средства удовлетворения правде Божией, проведен последовательно и в вопросе о значении тех епитимий (роеnitentiae, Bussen), которые налагаются in foro interno; между наказаниями in foro externo и епитимиями существует весьма тесная связь, так как, по свидетельству истории, долгое время не существовало различия между обоими форумами⁶². Образование в римско-католической церкви воззрения на наказания, как на средства удовлетворения правде Божией, находится в весьма близком соотношении как со всем ходом истории этой церкви, так и с установившимся в ней догматом о значении папы в церкви в особенности. В эпоху сформирования римско-католического канонического права, римская церковь, в лице своих пап, достигла величайшей степени могущества и силы: она взяла в свое ведение множество дел чисто гражданских и пользовалась чисто репрессивными мерами, которые имели весьма мало общего с воспитательным характером древних церковных наказаний. Это было то время, когда папа рассматривался в качестве единого главы вселенной, поставленного, по божественному велению, над народами и царствами, наделенного полнотою власти Христа; когда папа был посредником между народами, в руке которого лежали участь и гражданское положение каждого лица и к юрисдикции которого относилось прекращать существование целых наций, переселять их, давать им свободу, или отнимать ее, окружать того или другого государя ореолом королевского достоинства, разрушать или, напротив, вызывать к существованию города⁶³. В качестве видимого главы церкви, видимого наместника Христова на земле, папа воздает должное за преступление наказание в смысле возмездия, в том же смысле, в каком Бог предоставил Себе Самому это возмездие, говоря: «Мне отмщение, Аз воздам». В связи с этим находятся римско-католические учения о thesaurus supererogationis perfectorum, об индульгенциях, о чистилище. В отличие от указанных воззрений, православная Церковь, не имея другого главы, кроме невидимого Христа, не может передать в руки какой-либо видимой власти воздаяние за преступления, в видах удовлетворения божественной справедливости, предоставляя это воздаяние непосредственному суду Божиему.

Но и восточные поместные церкви, и руссская в частности, как уже сказано было, допускали в исторических своих судьбах, так сказать, некоторую невыдержанность начал, высказанных в Новом Завете, сообразно с тою степенью развития, на которой находилось в данную эпоху светское уголовное право. Цели, которые ставило для себя уголовное правосудие в тот или другой период своего развития, отражались весьма наглядно и на судебной практике Церкви, в особенности там, где, как у нас, христианская церковь возникла в среде народа с младенческой цивилизацией, который должен был начать свою государственную жизнь с самого начала, с развития первичных элементов. В эпоху денежных пеней, цель наказания поставляется в искуплении совершенного преступления уплатою известной части имущества. В сущности, цель эта стоит в весьма близкой связи с тою идеею очищения совести, которая развита в правилах Василия Великого и еще более в позднейших по времени церковных пенитенциалах, или епитимийных номоканонах. Если известного рода делами благочестия можно было очистить свою совесть и искупить свой долг пред Богом и Церковию; то для народа, строившего свое уголовное право на системе вир и продаж, весьма недалеким был переход от этой идеи к идее выкупа церковных преступлений, также как и преступлений против гражданского порядка, тем более что и с точки зрения самой церкви мог иметь место такой вывод: так как источник всяких грехов лежит в недостатке должного смирения, в страсти ко всякого рода плотским удовольствиям и наслаждениям, то и наказание должно преимущественно поражать этот источник, отнимая средства к гордости и наслаждениям⁶⁴. Даже и в тех преступлениях и грехах, которые остались непереведенными на общепризнанную систему денежных штрафов, по исключительной их принадлежности к области внутреннего форума, сказалась названная идея. Митрополит Иоанн, в известном своем «Церковном Правиле» постановил, что матери крестимых детей, если будут больны и не в состоянии соблюдать поста, передают этот долг отцам, чтобы самим не изнемочь и не погубить живота своего⁶⁵. Еще далее пошел Кирик в своих «Впрашаниях» и Нифонт Новгородский в своих ответах на эти впрашания. На вопрос: «могут ли муж жене, а жена мужу помогать в несении епитимии»? ответ делается такой: «могут по доброй воле, как и друг своему другу и брат брату⁶⁶». В период усиления смертной казни и разного рода членовредительных наказаний, когда на первый план выступали мотивы возмездия и устрашения, в приговорах церковных судов проглядывали весьма часто те же мотивы⁶⁷. В эпоху гражданской смерти и шельмования, идея очищения совести выступила с оттенком публичного опозорения и т. д.⁶⁸.

И все-таки, несмотря на подобные отклонения в практике, в теоретическом правосознании русской Церкви никогда не умирала мысль, что церковные наказания, главным образом, имеют целию исправление виновного, как это засвидетельствовано многочисленными постановлениями соборов, писаниями отдельных первосвятителей русской Церкви и самым Духовным Регламентом⁶⁹.

Наказующая деятельность Церкви, как сказано, имеет в виду цель исправления, по отношению к которой две другие указанные цели являются ео ipso достигаемыми. Но известно, что и в области государственной принцип пенитенциарный завоевывает себе более и более прав как в науке, так и в жизни; с другой стороны, деятельность общественная, в отличие от государственной и церковной, также нередко направляется на спасение погибающих, на поднятие падших – одним словом, на исправление. Спрашивается: при этом единстве цели, не существует ли, однако, каких-либо принципиальных различий между этими тремя формами исправительной деятельности, исходящими из трех великих сфер человеческого общения?

Что касается, прежде всего, различия между наказующею исправительною деятельностию Церкви и карательною, хотя и основанною на пенитенциарных началах, деятельностию государства, то достаточно привести на вид то соображение, что государство, исправляя преступника, действует в этом случае не ради самого преступника, а в виду того, что исправившийся преступник не будет вреден и опасен для общественного порядка на будущее время. Наказующая деятельность Церкви имеет, напротив, в виду самую личность преступника, действует в этом случае ради его самого. В Церкви, как известно, должен существовать определенный порядок, нарушение которого вызывает ее наказующую деятельность, в смысле восстановительной. Государство своею карательною деятельностию также восстановляет юридический порядок, но при этом оно руководится интересами не индивида, а целого общения, причем интересы индивидуальные могут быть принесены, и действительно приносятся в жертву интересам целого, как и вообще в жизни государственной различие между общим и частным благом бывает иногда таково, что достижение первого становится возможным не иначе, как пожертвованием последнего⁷⁰. Напротив, в Церкви отдельное лицо, как таковое, никогда не теряет своей цены. Заслуги Христа Спасителя существуют одинаково для всех; каждый человек должен быть дорог для Церкви; на небе бывает радость об одном кающемся грешнике; Бог не хочет смерти грешника, но хочет, чтобы он обратился и был жив.

В священном писании Церковь не раз сравнивается с организмом, глава которого Христос. Сравнение это имеет глубокий смысл, может быть, более глубокий и верный, чем каким оказывается сравнение с организмом какой-либо другой формы человеческого общения, например, государства⁷¹. Правильность жизненных отправлений в этом теле условливается тем, чтобы каждый отдельный член организма функционировал, сообразно с его положением в организме и с его отношениями к другим членам, преследующим общую с ним цель⁷². Если один член уклоняется от нормального порядка деятельности, предписываемого главою этого организма и принятого за положительное право Церковию, то все усилия этой последней должны быть обращены на то, чтобы вернуть заблудившегося на его истинную дорогу, в чем Церковь никогда не может и не должна отчаиваться уже потому, как говорит Шульте, что, пока жив человек, свобода его никогда не отпадает вполне, следовательно и Церковь никогда не может отказаться вполне от цели и возможности исправления.

Такова цель наказующей деятельности Церкви, в отличие от карательной, хотя и построенной на пенитенциарных началах, деятельности государства. Нельзя не видеть, кроме того, что и средства, которыми пользуются государство и Церковь для достижения свойственных им целей, т. е. наказания, различны: там лишение благ, получающих свою законную санкцию в государстве; здесь лишение благ, раздаваемых Церковию.

Было замечено выше, что общественная благотворительность, руководимая идеями гуманности, направляется иногда на спасение погибающих, в смысле исправления порочных. Отличие этой деятельности от наказующей деятельности Церкви заключается в том, что деятельность общественная, в виду цели исправления, не связывается необходимо с совершением какого-либо преступления в смысле юридическом, а с другой стороны не связывается и с правом подвергнуть данное лицо какому бы то ни было наказанию, хотя бы и для целей исправления⁷³. Напротив, наказующая деятельность Церкви предполагает, во-первых, преступление, во-вторых, деятельность эта и состоит именно в наложении наказания, чем и отличается эта ветвь церковной деятельности от других ее видов: учительной, богослужебной и т. д.

Установившаяся в западной науке канонического права система церковных наказаний основана на представленном выше учении о целях церковных наказаний. Так как наказания эти, с одной стороны, преследуют цель исправления преступника, а с другой стороны, являются средствами примирения или удовлетворения нарушенной справедливости; то отсюда, как логический вывод, являются деление церковных наказаний на два главные разряда: 1) исправительные наказания, (censurae, poenae medicinales), 2) наказания виндикативные (poenae vindicativae)⁷⁴. Тот и другой разряд допускает двоякое различие, смотря по тому, к мирянам, или духовным лицам применяются церковные наказания. Таким образом, цензуры суть: отлучение и интердикт – для мирян, и запрещение на неопределенное время – для духовных лиц. Виндикативные наказания: иррегуляритет (весьма у немногих канонистов) и лишение церковного погребения – для мирян, и запрещение на определенный срок, отсылка в особое специальное место на покаяние, удаление от должности и лишение сана – для духовных лиц⁷⁵ Что касается цензур в особенности, то опять доктрина установила между ними различие, смотря потому, определяются ли они самым положительным законом (censurae juris s. саnonis), или же определяются судьей (censurae bominis). В этом последнем случае цензура является или как последствие действия, наступающее ipso facto, без суда и судебного приговора (censurae latae sententiae), или же требуется судебный приговор in concreto (censurae ferendae sententiae).

Говоря о принятой в науке католического церковного права системе церковных наказаний, нельзя не упомянуть о довольно оригинальной попытке Эка классифицировать церковные наказания на иных основаниях, сравнительно с общепринятыми. В своей диссертации: «De natura poenarum secundum jus canonicum», Эк вздумал применить к классификации церковных наказаний взгляды Геффтера, высказанные этим последним в статье: «Ueber Verbrechen und Disciplinarvergehungen der Staats-und Kirchendiener»⁷⁶. Геффтер различает низшую или исправительную дисциплину (disciplina correctiva) и высшую или очистительную (disciplina purgatoria); первого рода дисциплина направлена к исправлению подвергаемых ей лиц, а вторая имеет в виду очищение государственной или церковной службы и удаление из нее опасных или негодных элементов⁷⁷. Прилагая взгляд Геффтера к вопросу о церковных наказаниях, Эк, по-видимому, сходится с знаменитым криминалистом⁷⁸, так что, по этому взгляду, область церковных наказаний распадается на два разряда: с одной стороны меры, принадлежащие к дисциплине исправительной, с другой – меры дисциплины очистительной. Но затем взгляд этот не выдерживается: при рассмотрении отдельных видов церковных наказаний, встречаемся с теми же общепринятыми рубриками: censurae и poenae vindicativae. Взгляд Геффтера отразился только на виндикативных наказаниях, где действительно можно проследить различие между мерами исправительной и очистительной дисциплины, но и здесь не видно последовательного проведения установленного взгляда. К трем разрядам сводит Эк всю совокупность виндикативных наказаний: α) translatio a majori ordine ad vilius, privatio beneficii, depositio и degradatio, – для всех этих наказаний у Эка не существует какого либо видового понятия, которое бы, подходя под родовое понятие виндикативных наказаний, в тоже время отличало эту группу от следующих видовых понятий: β) disciplina clericorum correctiva и γ) disciplina correctiva communis. Первая группа наказаний, перечисленных под α, очевидно, должна соответствовать тому, что Геффтер назвал дисциплиной очистительной, так как последния две обнимают собою дисциплину исправительную. Но уже одно перечисление отдельных наказаний первой группы, в котором, наряду с лишением сана и извержением, фигурируют такие меры, как перевод с высшей степени иерархии на низшую и лишение бенефиции, могущие и не иметь очистительного характера, с достаточною ясностию показывает, что Эк оказался непоследовательным в проведении взгляда Геффтера. Тем не менее, видно, что он увлекся этим взглядом, – увлекся до того, что, в противность принципам римскокатолического канонического права, отнес меры исправительной дисциплины к классу виндикативных наказаний, тогда как, с католической точки зрения, исправительная дисциплина и виндикация суть два понятия, взаимно себя исключающие. Тоже увлечение привело Эка и к другой несообразности. Мы раcсматривали выше вопрос о лишении церковного погребения, каковое лишение, по нашему мнению, совсем не может быть подводимо под точку зрения наказания, так как по отношению к умершему немыслим ни один акт человеческой юстиции, из какой бы области этот акт ни исходил. Эк не мог считать лишение церковного погребения средством исправительным, – это понятно, потому что умершего исправлять уже поздно; но он не мог поместить его также и в разряд виндикативных наказаний, так как, по его же собственным словам, здесь отсутствует afflictio ejus qui punitur, что составляет существенно необходимый элемент в понятии виндикации. Итак, он выдумывает ad hoc какой-то третий вид дисциплины, направленной к сохранению общественного порядка (disciplina servandi publici ordinis causa instituta)⁷⁹. Это, по его словам, какие-то особенные наказания, которые не суть цензуры, но вместе с тем не суть и виндикативные наказания, хотя и налагаются на подобие виндикативных (vindicativo modo infliguntur).

Так как римско-католическое учение о целях церковных наказаний не только по тому соотношению, какое имеет это учение с догматическими положениями римской церкви, но и с теоретической даже стороны, не может быть принято в науку православного церковного права, то и покоющееся на этом учении деление церковных наказаний на censurae и poenae vindicativae должно быть оставлено. Все церковные наказания преследуют цель исправления, как главную, по отношению к которой дополнительными являются благо остальных членов Церкви и честь целого церковного общества. Но есть сфера, сказали мы, где эти последние цели получают преобладающее значение, где цель исправления отступает на задний план, в значении лишь одного из возможных мотивов наказующей деятельности Церкви. Различие между наказаниями, применимыми ко всем членам Церкви, в качестве таковых, и теми, которые касаются не общих церковных прав, а специальных, вытекающих из особого положения клира⁸⁰ в Церкви, – различие это составляет естественную основу для классификации церковных наказаний. Если Церковь обращает свою наказующую деятельность против члена Церкви, в таковом именно его качестве, то преобладающею целью практикуемых ею наказаний является исправление этого члена. Церковь лишает его тех благ, которыми пользуются ее члены, но лишает затем, чтобы побудить его как можно скорее, искать восстановления в обладании отнимаемыми правами; лишаемый церковных прав вновь вступает в полное обладание ими. Даже правильная конструкция церковных наказаний не дозволяет назначения определенных сроков наказания. Отлучение на 10, на 15 лет, вообще на известный срок, есть нечто самопротиворечащее. Судебная власть Церкви, изрекая приговор о наказании отлучением на известный срок, как будто поставляет исправление в зависимость от протечения именно этого срока, тогда как в действительности может случиться, что отлученный принесет покаяние тотчас после произнесения над ним отлучения, или же, наоборот, будет оставаться в своем упорстве не только эти десять лет, но и еще 10 и 10. Самая справедливая, поэтому, и верная формула отлучения, практиковавшаяся весьма часто и у нас в России: «доколе не исправится, доколе не придет в себя и не принесет покаяния»... Если в каноническом законодательстве вселенской Церкви мы встречаем многочисленный ряд правил, особенно у Василия Великого, с назначением срочного отлучения, то не нужно забывать, что вышеозначенными каноническими определениями регулировались не только отправления открытого церковного суда, но и деятельность, относящаяся к внутреннему форуму Церкви, так как не существовало еще более или менее резкого различия между обоими форумами в период канонического законодательства вселенской Церкви. Поэтому и неудивительно, что Церковь назначала срочное отлучение: здесь не самое отлучение получало характер срочного, а тот путь, которым должен был идти раскаявшийся, те подвиги покаяния, в которых должно было свидетельствоваться это субъективное и, поэтому, неуловимое для человеческого суда чувство, причем ближайшая цель всех этих подвигов состояла в допущении к принятию евхаристии. С проведением ясной границы между внешним и внутренним форумами Церкви, целая система благочестивых упражнений отходит в ведение духовника, который и может установить те или другие сроки, соблюдать постепенность в том или другом смысле.

Итак, церковные наказания направлены к возбуждению в преступнике раскаяния; с достижением этой цели, его status laicalis восстановляется.

Таковы наказания церковные по отношению к членам Церкви, как таковым. Посмотрим теперь на ту сферу церковной жизни, где наказующая власть Церкви затрогивает права не общие, а специальные. Если лицо, обладающее специальными правами, вытекающими из особого положения его в Церкви, допускает нарушение – специальных ли обязанностей, связанных с занимаемым им постом, или же и общих христианских обязанностей, нарушение которых со стороны лица, занимающего особое положение в Церкви, является преступлением, которое, противореча общим церковным заповедям, в тоже время заключает в себе противоречие и его особенным обязанностям, – то Церковь может применять к ним двоякого рода меры, смотря по важности совершенного преступления и по степени негодности воли, выразившейся в данном деянии. Если совершенное церковнодолжностным лицом преступление не принадлежит к разряду тяжких, несовместных со званием служителя Церкви, или если в деянии нельзя видеть выражения неисправимо негодной воли, – в таком случае применяются меры исправительные, рассчитанные на то, что виновный еще может исправиться и вновь вступить в обладание всеми своими специальными правами. Если же, напротив, деяние, совершенное служителем Церкви, по своему характеру, не может быть терпимо в церковнодолжностном лице, так как оскорбляет совесть целого церковного общества и так как оставление этого лица на прежнем посте могло бы сопровождаться подрывом чести и достоинства Церкви, – тогда Церковь лишает виновного всех специальных прав, и лишает бесповоротно. «Неверному домоправителю», говорит преосвящ. Иоанн смоленский, «может быть прощено преступление похищения или утраты домовных имуществ, но уже не вверяется снова владение домом: таковы и всегда были правила относительно священнослужителей»⁸¹. Итак, если в отношении к мирянам, или, лучше, в отношении к общим церковным правам, лишение прав сопровождается восстановлением в правах, то в сфере церковнодолжностной подобное восстановление возможно только в случае совершения менее тяжких преступлений; в случае же совершения преступлений тяжких, виновные лишаются специальных прав бесповоротно.

Применение Церковию наказаний к лицам, занимающим особое положение в среде церковного общества, можно назвать дисциплиною в собственном смысле, тогда как отношению к общим церковным наказаниям название дисциплины, строго говоря, неприложимо⁸².

Из сказанного видно, что в этой последней области оказывается вполне верным принятое Геффтером деление церковнодисциплинарных наказаний на меры дисциплины исправительной и на меры очистительной дисциплины. Но деление, верное в этой лишь области, не может быть перенесено в сферу применения общих церковных наказаний, потому что здесь о мерах дисциплинарно-очистительных не может быть и речи.

На основании указанного различия, церковные наказания могут быть подведены под две главные рубрики: к одной относятся наказания, которыми затрагивается общее положение членов в среде церковного общества – status ecclesiasticus communis s. status laicalis; к другой относятся меры, в строгом смысле дисциплинарные, которыми затрагивается специальное положение клириков и церковнодолжностных лиц вообще – status ecclesiasticus specialis s. status cleri calis. Вторая рубрика допускает подразделение на меры дисциплины исправительной и на меры дисциплины очистительной. Отдельные наказания, принадлежащие к обеим рубрикам и к обоим подразделениям второй, как в их историческом развитии, так и в систематическом изложении по действующему праву разных церквей, будут представлены в нижеследующем обзоре. Здесь могут быть выставлены лишь некоторые общие начала:

1. Наказание особенное, по общему правилу, исключает применение общего церковного наказания в силу принципа: nе bis in idem, «не отмстиши дважды за едино».

2. Наказание дисциплинарное, как таковое, вытекая из требований порядка в церковном обществе, замыкается пределами церковно-общественной жизни, не затрагивая общегражданских прав и вообще положения гражданина в государстве.

3. Разнообразие и возможная классификация отдельных наказаний условливается объемом лишения, или количеством теряемых прав, так как, с теоретической стороны, этот объем и это количество могут быть не одинаковы. Можно лишь заметить, что нерв дисциплинарно-исправительных наказаний составляет временное приостановление пользования теми или другими особенными правами; что же касается, во-вторых, дисциплины очистительной, то здесь возможны две главные формы проявления дисциплинарно-наказующей власти Церкви: а) исключение из клира вообще, понимая клир в обширном смысле, как совокупность лиц, служащих Церкви, и б) исключение из церковной иерархии, как совокупности лиц, обладающих одною из трех степеней священства; последнее по своему объему теснее первого, так как лицо, исключенное из иерархии, может оставаться еще в клире на низших должностях.

Порядок дальнейшего изложения представляется, таким образом, в следующем виде: один отдел рассуждения будет посвящен историческому очерку общих церковных наказаний, другой – особенных. В том и другом отправною точкою будет служить положение нашего вопроса в древней вселенской Церкви, после чего представлена будет история церковных наказаний на Западе (в католической и евангелическо-лютеранской церквах) и в нашей отечественной церкви.

§ 1. Церковь христианская, в первое время своего существования, буквально соображала свою наказующую деятельность с теми нормами, какие указаны Самим Основателем ее и Его непосредственными учениками. Церковь именно, как таковая, как общество верующих во Христа (’Eκκλησία), держала в своих руках исправительно-наказующую власть, была, выражаясь юридическим языком, субъектом этой власти. Таков смысл слов Христа: «εἶπε τῆ ἐκκλησία»; таков же смысл упрека, сделанного апостолом Павлом коринфянам: «И вы возгордились вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело», и далее: «итак, извергните развращенного из среды вас». Не без основания замечают, что упрек апостола обращен был к целой общине, а не к ее предстоятелю⁸³. Климент Римский, в послании своем к тем же коринфянам⁸⁴, порицает этих последних за то, что они удалили от служения некоторых пресвитеров, честно живущих и безукоризненно исполняющих свои обязанности, причем опять совершенно справедливо замечают, что Климент не оспаривает права общины удалять служителей Церкви от вверенного им служения и порицает ее лишь за то, что она в данном случае поступила неправомерно, подвергнув низложению невинных⁸⁵. Поликарп в послании к филиппийской общине ходатайствует пред нею за пресвитера Валента и его жену⁸⁶. Евсевий приводит цитату из неизвестного писателя 2 века о том, что, по поводу возникновения ересей, верующие начали часто и во многих местах Азии собираться и, исследовав новое учение, объявили его нечестивым и отвергли, как еретическое, – тогда преданные ему отлучены были от Церкви и лишены общения с нею⁸⁷. Можно думать, что до половины 3-го столетия наказующая власть принадлежала епископу, вместе с клиром и общиною⁸⁸. Киприан карфагенский говорит о себе, что он с самых первых дней своего епископства поставил себе за правило ничего не делать на основании своего частного мнения, без совета пресвитеров и без согласия народа⁸⁹. В постановлениях апостольских уже говорится только о присутствии на суде епископском пресвитеров и диаконов, об участии же общины умалчивается⁹⁰. С первыми христианскими императорами участие общины в делах церковных вообще падает, а затем падает и участие пресвитеров⁹¹. Но еще и в гораздо позднейшие времена встречаются примеры открытой исповеди пред целою церковию⁹². Лица, виновные в совершении тяжкого или смертного греха, отлучались, т. е. исключались из церковного общества⁹³. Это отлучение было единственным оружием Церкви и, таким образом, единственным наказанием, пока не присоединилось сюда публичное церковное покаяние, которое со временем также получило характер наказания. Одиноко стоит 72 прав. апостольское: «Аще кто из причта, или мирян, из святыя церкви похитит воск или елей: да будет отлучен от общения церковнаго и пятерицею да приложит к тому, что взял»⁹⁴.

§ 2. Отлучение, как исключение из общества, встречается и у языческих народов, так как разумная необходимость его коренится в существе всякого общественного союза, состоящего из людей и, в частности, всякого религиозного союза⁹⁵. Но для истории христианского отлучения имеет особое значение отлучение еврейское. Сам Спаситель неоднократно засвидетельствовал о существовании у евреев отлучения⁹⁶. Рассматриваемое с библейско-археологической точки зрения, отлучение (сhеrеm, ’ανάϑεμα) имеет двоякое значение: оно означает или род обета, или наказание. Первоначально это был только обет, который состоял в выделении вещи или лица, с тем, что эта вещь или это лицо поступали отныне в безусловную собственность Самого Бога. Такое посвящение состояло в убиении посвященного лица или в уничтожении посвященного предмета⁹⁷, однако не без исключений, как видно из примера Иевфая, посвятившего свою дочь Богу. Отсюда развилось второе значение анафемы, как наказания: отлучать стало значить: желать, чтобы отлучаемое лицо погибло⁹⁸. В позднейшие времена явилось различие трех родов отлучения: 1) выговор (nesifa), 2) малое отлучение (nidui или chamta) и 3) великое отлучение (cherem или peticha)⁹⁹. Сущность первого, легчайшего вида отлучения состояла в том, что подвергнувшийся ему, в течение определенного срока (до 30 дней), не должен был оставлять своего дома, – нечто в роде домашнего ареста. Малое отлучение обыкновенно также налагалось на 30 дневный срок; впрочем, срок этот в каждом отдельном случае мог быть и уменьшен, и увеличен. В течение этого срока, отлученный не мог стричь волос ни на голове, ни на бороде; не мог носить сандалий. Насчитывается 24 случая, в которых имело место малое отлучение¹⁰⁰. Великое отлучение применялось там, где малое не произвело надлежащего действия на преступника. Отлученный не только терял права члена гражданской общины, но к нему даже никто не мог подходить иначе, как на расстоянии 4 локтей; он не мог быть ни учителем, ни учеником, не мог кого-либо нанять в работу, ни сам наняться; не мог присутствовать в каком-либо собрании, есть и пить с кем-либо; ему запрещено было мыться и надевать праздничную одежду; дети его не допускались к обрезанию. В описанном состоянии он должен был находиться до тех пор, пока не придет к сознанию своей вины и не покается. Но от богослужения он не был исключаем, имел доступ в храм, хотя для входа и выхода из храма для подобных лиц предписан был особый путь¹⁰¹. Произнесение великого отлучения, – с целию придать ему более устрашающий характер, – обставили некоторыми, сильно действующими на воображение, церемониями (разорвание наполненных воздухом кожаных мехов, в присутствии народа, при тусклом мерцании восковых свеч и т. п.). По смерти отлученного на могилу его бросали каменья¹⁰², в знак того, что при жизни он заслуживал побиения камнями.

Сравнивая черты еврейского отлучения с тем отлучением, о котором говорил Христос и Его апостолы, без труда можем видеть, что дух новозаветного отлучения не имеет ничего общего с отлучением еврейским; первое отнюдь не ведет своей генеалогии от последнего, хотя, с другой стороны, нельзя не сказать, в виду дальнейшей истории христианского отлучения, что еврейский тип не остался без влияния на практику христианской Церкви, которая далеко не всегда выступала под знаменем любви Христовой, но действовала нередко в духе ветхозаветной пламенной ревности Илии Фесвитянина¹⁰³.

§ 3. Христос указал считать нераскаянного члена Церкви за язычника и мытаря, т. е. за лицо постороннее, чуждое, внешнее для Церкви, но и не более. Само собою разумелось, что подобное лицо не могло оставаться в прежних братских отношениях к остальным христианам и пользоваться теми благами, которые доступны только для членов церковного общества. Таким образом, сущность христианского отлучения выразилась в исключении отлученного от богослужения, от общественных молитв, от евхаристии и вечерей любви; отлученные не назывались уже братьями¹⁰⁴; им не давали братского целования; имя их вычеркивалось из церковных диптихов, или синодиков, в которые вносимы были имена верующих, для возношения о них молитв, при общественном богослужении¹⁰⁵. Из слов Спасителя можно заключить, что отлученный должен был лишиться лишь общения церковного, что, напротив, здесь вовсе не содержится предписаний о прекращении всякого общения в гражданских отношениях, так как ни язычник, ни мытари не могли быть исключены из гражданских отношений (сommerсium civile)¹⁰⁶. Но несомненно, что уже апостолы, в виду предохранения христиан от опасностей, которые могли возникнуть из сообщества с явными грешниками и еретиками, вменяли своим последователям в нравственную обязанность избегать этого сообщества¹⁰⁷. Таким образом, действие отлучения ограничивалось чисто церковною верою, и в этой области нарушение правила о необщении с отлучением, рассматривалось, как преступление, влекущее за собою также отлучение¹⁰⁸. Притом, в древней Церкви было постоянным правилом, чтобы отлученный в одной общине не был принимаем в другой¹⁰⁹. В последующей практике Церкви, с течением времени, выработались некоторые другие ограничения для отлученных, но и эти ограничения, собственно, не выходили из сферы церковной жизни. Так, второй вселенский собор 6-м своим правилом постановил: не позволять еретикам приносить обвинение на православных епископов по делам церковным, разумея под еретиками тех, которые издавна чуждыми Церкви объявлены, равно и тех, которые после того анафеме преданы. Сила этого запрещения распространена и на тех из принадлежащих к Церкви, которые за какие-либо вины осуждены и извержены, или отлучены из клира или из разряда мирян¹¹⁰. Запрещение принимать у отлученных обвинения против епископов касалось только церковных дел, не простираясь на всякого рода другие дела, как это прямо выражено в том же правиле вселенского второго собора: «аще кто принесет на епископа некую собственную, т. е. частную жалобу, как-то в притязании им имения, или в иной какой-либо потерпенной от него неправде: при таковых обвинениях не принимать в рассуждение ни лица обвинителя, ни веры его». Можно сказать, что восточная Церковь никогда не выступала далее указанных пределов в ограничении прав отлученных. В восточной Церкви мы не видим, равным образом, какого-либо резкого различия между отлучением и анафемою, подобного тому, какое развилось в Церкви западной. Там, где один собор изрекал отлучение, другой постановлял: «да будет анафема», очевидно не придавая анафеме какого-либо иного смысла, отличного от смысла отлучения: таковы напр., все анафематизмы гангрского собора.

§ 4. Громадная перемена, которая произошла в положении христианской Церкви, с признанием христианства государственною религиею в римско-византийской империи, отозвалась чувствительно и на церковном отлучении. Последовала радикальная перемена в отношениях Церкви к государственной власти. Новелла CXV признала силу государственного закона за постановлениями первых четырех вселенских соборов; еще полнее и решительнее выражено это признание в СХХХI новелле. Император выступил в качестве внешнего епископа по делам церковным (τῶν ’εκτός ’επίσκοπος), в качестве стража над исполнением канонов¹¹¹; в этом качестве, он созывает соборы, регулирует своею волею все происходящее на соборах, утверждает состоявшиеся на них решения и осуждает заблуждения¹¹². Императорские конституции касаются самых разнообразных церковных вопросов, затрагивают внутреннейшие стороны церковной жизни. Но императоры присвояли себе подобный авторитет отнюдь не в том смысле, чтобы санкция церковных канонов представлялась им истечением императорской власти, как таковой; скорее, они действовали ее praescripto canonum, являлись не виновниками, а именно, в собственном смысле, стражами над исполнением канонов¹¹³. Не без основания полагают, что составителями юстиниановых конституций по церковным делам были: патриарх константинопольский Епифаний и преемник его Мина¹¹⁴. Все конституции запечатлены духовным характером и предполагают в составителях слишком обстоятельное знакомство с церковными правилами. Составители, конечно, имели в виду, что, обнародованные с именем императора, они будут иметь больший авторитет, чем если бы они явились за именем самого патриарха. Тоже самое можно сказать о новеллах императора Льва Философа. Если императорские законы выражали, в чем должна состоять догма, то при этом всегда можно доказать или предполагать интервенцию со стороны церкви¹¹⁵. Блаженный Августин, епископ иппонский, развивает целую теорию о власти и обязанности христианского начальства поставлять преграды безбожию силою светских законов, действовать принудительно для служения истине и божественным целям, так как принуждение служит к благу принуждаемых, к их вечному спасению, и так как удерживать от злого и недозволенного не есть преследование, а исправление¹¹⁶. Благодаря тому положению, в которое стала императорская власть по отношению к Церкви, круг применения церковного отлучения должен был чрезвычайно сократиться¹¹⁷. Что касается, во-первых, преступлений против веры, каковы все ереси и расколы, то они получили значение преступлений против государственных законов, запрещены под страхом уголовных наказаний и преследовались мирскою властию. После общего, так сказать, огульного отлучения на соборе целей ереси, с ересиархом во главе и со всеми ее настоящими и будущими последователями, при чем рядом с соборною анафемою шла, как выразился Юстиниан, анафема императорская, все настоящие и будущие еретики поступали в разряд государственных преступников. Различные невыгоды¹¹⁸, которым подвергались еретики в отношении к гражданским правам и к положению в государстве, не были последствиями церковного отлучения, а были наказанием за преступление против государственных законов. Церковная власть с благодарностию относилась к императорским распоряжениям, направленным против еретиков¹¹⁹. Дружное действие властей императорской и церковной во славу Божию, на очищение Церкви и государства от еретиков, впоследствии принимало иногда такие формы, которые решительно противоречили всему духу христианства. Вальсамон, живший идеями XII века, тем не менее приходит в крайнее недоумение, видя пред собою постановление константинопольского собора, бывшего при патриархе Михаиле Оксите и осудившего богомилов на сожжение¹²⁰.

Круг применения церковного отлучения по преступлениям против заповедей церковных, должен был сократиться отчасти потому, что многие и из этого рода преступлений стали судиться и наказываться светскою властию¹²¹, отчасти же, и, главным образом, потому, что отлучение заменялось публичным церковным покаянием, которое, обыкновенно, и было налагаемо за все роды преступлений против церковных заповедей. О публичном церковном покаянии, как наказании, речь будет ниже; но здесь можно сказать несколько слов о том, каким образом новое положение христианской Церкви в государстве должно было способствовать усилению церковного покаяния на счет отлучения. В древней Церкви лицо, не исполняющее церковных заповедей, исключалось из среды церковного общества, как постороннее, как чуждое для этого последнего, как язычник и мытарь. Вне христианско-церковного общества оно могло примкнуть к какому-либо другому религиозному обществу: к еретическому, к иудейскому, к языческому. При христианских императорах, особенно со времени Феодосия, положившего конец языческому культу в пределах империи, не представлялось уже более возможным, как прежде, подобное существование вне христианской Церкви. Для христианина, отлучаемого от Церкви, не могло быть выхода в другое религиозное общество; напротив, за переход в ересь, в иудейство, в язычество, ему грозили тяжкие уголовные наказания. Таким образом, если древняя Церковь действовала на преступника самым фактом исключения из своей среды, то теперь стало возможным, в виду обстоятельств времени, действовать мерами положительными, назначать такие или другие действия, выходя из предположения обязательности и необходимости исполнения подобных покаянных действий; преступник не против теоретических положений веры, а против практических требований жизни христианской не был в сущности, да и не захотел бы быть ни еретиком, ни тем более апостатом в язычество или иудейство, он не мог не принадлежать к Церкви христианской, – не мог, поэтому, не исполнить и предписываемого Церковию покаяния.

§ 5. При наказании отлучением должны были соблюдаться следующие, установленные каноническим правом, правила:

α) Необходимым предположением отлучения должно быть достаточное основание, каковым считался тяжкий грех (идолослужение, убийство, плотские грехи, ересь, корыстолюбие, в различных их видах)¹²², и притом не тайный, а явный и несомненно доказанный. Епископ, по выражению апостольских постановлений, не должен быть скор к изгнанию и извержению, но осторожен¹²³. Первый вселенский собор положил, не по малодушию ли, или распре, или по какому-либо подобному неудовольствию епископа состоялось отлучение. Для этой цели, он признал за благо, чтобы в каждой области дважды в год были соборы и чтобы все вообще епископы области, собравшись воедино, исследовали таковые недоумения, и таким образом достоверно оказавшиеся несправедливыми против епископа, основательно всеми признаны были недостойными общения¹²⁴.

β) Отлучение произносится только в случае дознанной нераскаянности, т. е. после предварительного увещания преступника, на основании слов Христа¹²⁵ и апостола Павла¹²⁶. Церковь буквально поняла предписание Спасителя о троекратном вразумлении согрешающего брата¹²⁷. Отлучение продолжается до тех пор, пока не раскается отлученный. Впрочем, уже 24 апост. пр. знает срочное отлучение¹²⁸: принимая во внимание разновременность составления апостольских правил, можно думать, что 24-е правило принадлежит позднейшему времени, когда вполне определилась покаянная система с срочным отлучением, в форме публичного церковного покаяния. При последнем, само собою разумеется, не требовалось и троекратного вразумления, так как открытое покаяние, будучи также отлучением, состояло в тоже время в совершении известных спасительных действий, как средств примирения с Церковию, причем, конечно, увещание, в смысле меры предваряющей и направленной к устранению отлучения, не могло иметь места.

γ) Наказание должно падать только лично на самого виновного, не касаясь невинных. Пример отлучения невинных вместе с виновными представил епископ Авксилий, который подверг анафеме Классициана, и не только его лично, но и целое его семейство, неповинное в его преступлении. Знаменитый епископ иппонский отправил к Авксилию послание, выставляя на вид всю несправедливость употребленной им меры. По словам его, с духом священного писания и с требованиями справедливости не согласуется отлучать сына за грех отца, жену за грех мужа, слугу за грех господина, или целую семью за грех главы этой семьи¹²⁹. С другой стороны известно, что начиная с конца 2 века входит в практику отлучение целых церквей, но только на Западе¹³⁰.

δ) Встречаем многие примеры отлучения умерших. Так Киприан запретил приносить жертву за умершего, который назначил в опекуны пресвитера. Ориген был отлучен Феофилом александрийским почти чрез 200 лет после его смерти; точно также Феодор мопсюетский был отлучен через долгое время после его смерти¹³¹. В 92 правиле карфагенского собора говорится: «аще который епископ еретиков, или язычников, сродников, или не принадлежащих к сродству, оставит наследниками своими и предпочтет их Церкви: таковому и по смерти да будет изречена анафема, и его имя никогда от иереев Божиих да не возносится».

§ 6. Мы перейдем теперь к истории открытого церковного покаяния. Откуда развилось это наказание и какие стадии преходило в своем развитии?

Мы знаем, что в древней Церкви тяжкий грех подвергал виновного исключению из церковного общества. Если принять во внимание, что Церковь, по смыслу слов Спасителя и по примеру апостола Павла, при отлучении задавалась по преимуществу целями исправления, вразумления, возвращения заблудившегося на истинный путь, то отсюда само собою следовало, что, как скоро эта цель достигалась, как скоро отлучение оказывало вразумляющее действие на преступника, этот последний опять принимался в состав церковного общества¹³². И так как, при отсуствии стороннего гнета, в форме какой-либо внешней принудительной силы, обращение и раскаяние могли проистекать только из чисто внутренних мотивов: то естественно, что для вразумившегося лица воспоминание о его падении должно было лежать тяжелым бременем на душе. Раскаяние не могло не быть искренним и желание загладить неправду пред Богом и Церковию не могло не быть сильным. Да притом и церковное общество должно было оградить себя от возможности ошибки; нужно было убедиться, что действительно человек раскаялся, исправился; нужны были факты, которыми бы доказывалось внутреннее, субъективное чувство¹³³; требовался, таким образом, известный период испытания, точно также как требовался и, по самому существу дела, должен был требоваться подобный период испытания для лиц некрещенных, заявивших желание вступить в христианскую Церковь. Покаяние в этом смысле не носило, конечно, характера наказания; оно предпринималось добровольно, – мало этого, оно вымаливалось, как право; оно было средством к возвращению утраченных прав братства, путем, по которому должен был пройти наказанный, т. е. отлученный для вступления в общую церковную жизнь¹³⁴. Но этот путь покаяния не был регулирован какими-либо точными правилами. Достаточно припомнить суд над коринфским кровосмесником и поступок апостола Иоанна с юношей-разбойником. Тертуллианом написана целая книга о покаянии, и нигде, ни в одном месте книги не видно какого-либо намека на более ими менее точное определение времени и образа покаяния. Вообще, из практики до времен св. Киприана (3 века) еще не видно; чтобы существовали подобные правила; даже и сам Киприан, переписываясь с исповедниками, дает видеть, что покаяние понималось в смысле частых воздыханий и слез¹³⁵. Для периода испытания не было установлено определенного срока¹³⁶. Весьма часто случалось, что в различных местах принимались к общению лица недостойные, ничем не доказавшие ни своего исправления, ни даже своего желания исправиться, и принимались слишком поспешно¹³⁷. Притом, в древней Церкви было признано освященное обычаем право мучеников или исповедников, т. е. тех, которые пострадали за имя Христово, во время того или другого гонения, допускать к общению падших: если падшие (lapsi) допускались к общению мучениками, то они не встречали затем отказа и в принятии в Церковь, именно вследствие высокого уважения, которым пользовались в ней мученики¹³⁸. Во время Дециева гонения мученики довели свое право до злоупотреблений¹³⁹, так что Киприан нашелся вынужденным противоречить им¹⁴⁰. Как реакция этим злоупотреблениям, в новацианской ереси возродился с новою силою монтанизм, с его суровыми воззрениями на возможность покаяния. Церковь, очевидно, должна была пойти средним путем между двумя крайностями. И действительно, вследствие всех указанных обстоятельств и по причине великого числа падших в Дециево гонение, папа Корнелий римский и св. Киприан карфагенский созвали соборы, для выработки более или менее определенных правил относительно покаяния. Точно также поступили после Диоклецианова гонения отцы анкирского собора, Петр александрийский, отцы эльвирского собора¹⁴¹. Далее, новацианские споры повели в установлению на Востоке, в отдельных общинах, особой должности – пресвитера духовника, или пресвитера для надзора за прохождением покаяния (πρεσβύτερος ’επί της μετανοίας)¹⁴². Вырабатывается определенный порядок покаяния с характером постепенности, по аналогии с тем порядком, какой имел место в применении к оглашенным, т. е. к лицам, вновь вступающим в Церковь и готовящимся ко крещению¹⁴³. Таким образом, и вновь образующийся порядок покаяния был в сущности опять периодом испытания и точно также не может быть рассматриваем с точки зрения наказания, как и период испытания для оглашенных.

В последнем правиле Григория Чудотворца¹⁴⁴ уже отчетливо представляются четыре степени покаяния (stationed poenitentiales): плач (πρόκλανσις, fletus), слушание (’ακρόασις, auditiо), припадание ('υποπτωσις, substratio, genuflexio) и стояние вместе с верными (σύστασις, consistentia). «Плач, говорит он, бывает вне врат молитвенного храма, где стоя согрешивший должен просить входящих верующих, дабы они помолились за него; слушание бывает внутри врат, в притворе, где грешник должен стоять до моления об оглашенных, и затем выходить. Чин припадающих есть, когда кающийся, стоя внутри врат храма, исходит вместе с оглашенными; а чин купно стоящих есть, когда кающийся стоит купно с верными и не исходит с оглашенными. Конечное же есть причастие св. тайн».

В правилах Петра александрийского, как и вообще в правилах первой половины 4 в. еще ясно выступает прежнее воззрение на покаяние, как на период испытания, а не как на наказание. Обыкновенный способ выражения в правилах Петра александрийского: «да покажут дела покаяния»¹⁴⁵, «да испытуются в покаянии»¹⁴⁶. Покаяние должно быть истинно, в виду внутренней нравственной чистоты, которая требуется от приступающего к важнейшему из христианских таинств. Приступать к тому, еже есть святая святых, да запретится не совсем чистому душою и телом¹⁴⁷.

Над разработкою покаянной системы всего более потрудился Василий Великий. Хотя, как мы видели, стремление к выработке более или менее определенных правил обнаружилось еще в 3 веке, но стремление это породило лишь частные попытки в отдельных местностях поставить покаяние на определенную почву, причем практика одной церкви расходилась с практикой другой церкви. Разнообразие практики всего лучше можно видеть из сопоставления канонических правил, принадлежащих одной и той же эпохе. Сравним напр. правила анкирского собора с правилами неокесарийского и Петра александрийского. Как известно, Григорий Чудотворец уже ясно различил четыре степени покаяния. В правилах анкирского собора, которые всего ближе стоят ко времени Григория Чудотворца, не видно технического названия плача для первой степени покаяния, хотя, может быть, эта степень и имелась в виду правилом 17-м, которое назначает скотоложникам молиться с обуреваемыми (χειμαζόμενοι)¹⁴⁸. Неокесарийский собор, собиравшийся почти одновременно с анкирским, не оставил вовсе указаний на прохождение покаяния по степеням¹⁴⁹. Тоже следует сказать о правилах Петра александрийского¹⁵⁰. Правила Василия Великого должны были устранить это разнообразие и эту неопределенность. Он приводит в систему выработанные в предшествовавшее время правила, в иных случаях составляет собственное мнение¹⁵¹, иногда обычай возводит на степень писанного правила¹⁵². Он разрешает вопросы о вменении, о различных степенях виновности, о различных сроках покаяния и о распределении этих сроков по отдельным покаянным степеням, в применении к отдельным видам грехов. Типическая формула канонических определений Василия Великого: столько то лет да будет без причастия св. тайн, и эти годы распределяются так, что виновному назначается определенное число лет плакать, определенное также число лет находиться в разряде слушающих, затем припадающих и наконец купностоящих¹⁵³. Точка зрения Василия Великого уже существенно отличается от господствовавшего в прежнее время взгляда на церковное покаяние, как на период испытания. Совокупность правил, известных под именем правил Василия Великого, представляет собою не что иное, как кодекс наказаний. Основная мысль, на которой покоятся означенные правила, заключается в том, что известное число лет требуется для очищения от такого-то греха, напротив, другое число лет потребно для очищения от другого. Правда, и сам Василий Великий не раз выражается в том смысле, что время может быть сокращаемо в виду усердия и искренности покаяния; но очевидно, что руководящими должны служить все-таки составленные им правила, все равно как статья уголовного кодекса не всегда применяется во всей строгости буквального смысла, допуская иногда смягчение, иногда усиление ответственности в виду обстоятельств, уменьшающих или увеличивающих виновность, причем все-таки существует средний, так сказать, нормальный тип ответственности.

Таким образом, за церковным покаянием окончательно утвердились черты наказания; из пути, ведущего к освобождению от наказания, оно само сделалось наказанием и само же получило название отлучения. И действительно, рассматривая церковное покаяние в его существе, соображая те черты, с которыми выступило оно в законодательстве Василия Великого и последующих соборов, нельзя не заметить в церковном покаянии различия двух сторон: со стороны положительной оно было совершением целого ряда покаянных действий в форме плача, слушания, припадания и т. д.; напротив, со стороны отрицательной, оно было лишением известных церковных прав, причем на различных степенях покаяния объем теряемых благ был различен. С этой последней стороны рассматриваемое, церковное покаяние явилось, действительно, с характером отлучения, но отлучения не от Церкви, – так как имя христианина и принадлежность к Церкви за кающимися не отрицались, напротив, все наказание строилось на предположении этой необходимой принадлежности, – а от пользования различными церковными благами. Вот почему нельзя не назвать неправильною ту классификацию видов отлучения в древней Церкви, которая сделана преосвящ. Иоанном: «Церковное отлучение в правилах и древних обычаях Церкви», говорит он, «имело три степени: 1) отлучение от св. тайн, без лишения церковных молитв и общения верных, 2) не только лишение св. тайн, но и молитв и духовного общения верных, 3) совершенное отлучение или изгнание из самого общества христиан, с лишением всякого, не только духовного, но и внешнего с ними общения»¹⁵⁴. Можно различать только два основных типа отлучения: 1) отлучение, в смысле совершенного исключения из среды Церкви, – отлучение это имеет своим предположением нераскаянность грешника – и 2) открытое покаяние, строившееся на предположении раскаяния и состоявшее в лишении не звания члена Церкви, а большего или меньшего количества прав, связанных с принадлежностию к Церкви. Но открытое покаяние, как известно, имело четыре степени: следовательно, если бы каждую из четырех степеней считать особым видом отлучения, то пришлось бы насчитать целых пять видов, причисляя к этим четырем и ту первую, тягчайшую форму отлучения, которая состояла в совершенном исключении из Церкви¹⁵⁵.

В церковном покаянии, каким оно является в законодательстве Василия Великого, при указанной возможности различить две стороны – отрицательную и положительную, нельзя, однако, не заметить перевеса первой над последнею. Центр тяжести лежит еще в отрицательных чертах открытого церковного покаяния: в большем или меньшем по объему лишении церковных прав. Но мы увидим, что положительная сторона впоследствии перетянет отрицательную. В правилах Василия Великого идея, в смысле возбуждения раскаяния и обращения заблудившегося на истинный путь, видоизменилась, превратившись в идею очищения совести определенным сроком и определенным образом покаяния. Еще резче и определеннее проводится потом идея очищения совести Иоанном Постником в его номоканоне; но Иоанн Постник был только продолжателем и развивателем взглядов Василия Великого, а не стоит с ним в противоречии, как обыкновенно думают. Идея очищения совести, зародившаяся в законодательстве Василия Великого и развитая Иоанном Постником, нашла, с течением времени, радушное гостеприимство у германских и славянских народов, когда христианство вошло в соприкосновение с их младенческой цивилизацией и с их первобытным уголовным правом, строившимся на композициях и вирах. Благодаря идее очищения совести, положительная сторона открытого церковного покаяния, как наказания, получила решительный перевес над отрицательною.

Для истории церковного покаяния на востоке имеет значение распоряжение Нектария, предшественника Златоустова на патриаршей константинопольской кафедре. Выше было упомянуто, что со времени возникновения новацианской ереси до патриаршества Нектария в константинопольской и в других церквах была учреждена особая должность пресвитера-духовника (πρεσβότερος ’επί της μετάνοιας). Должность эта при патриархе Нектарие была уничтожена, по поводу одного скандалезного происшествия в константинопольской церкви¹⁵⁶, которое, по словам Сократа, произвело в народе волнение: негодовали не только на самое преступление, но и на то, чта дело это навлекло на Церковь поношение и обиду. Так как, вследствие этого, духовные начали подвергаться насмешкам: то некто, священник Евдемон, родом из Александрии, подал Нектарию совет отменить должность пресвитера-духовника и позволить каждому приступать к таинству по суду собственной его совести. Спрашивается: что отменено приведенным распоряжением Нектария? Не кончилось ли вместе с этим распоряжением существование того открытого покаяния, о котором шла речь выше? Вопросы эти могут быть разъяснены при соображении тех мотивов, которыми была вызвана в свое время должность пресвитера-духовника и того значения, какое она имела за весь период своего существования. Учреждение должности пресвитера-духовника, по словам Созомена, мотивировалось желанием смягчить строгость древних христиан, требовавших всенародной исповеди грехов. «Поскольку», говорит оно, «совсем не грешить свойственно только природе выше человеческой, и кающимся, хотя бы они часто согрешали, Бог повелел даровать прощение, а между тем для получения прощения надлежало исповедать грех, что епископам с самого начала по всей справедливости должно было казаться тяжким, – как в самом деле объявлять грехи, будто на зрелище, пред собранием всей церкви? – то для сей цели они назначили пресвитера самой отличной жизни, молчаливого и благоразумного, чтобы согрешившие, приходя к нему, исповедывали ему дела свои, а он, смотря по греху каждого, назначал, что кому надобно делать, или какое понесть наказание, а потом разрешал. Таким образом, до возникновения новацианской ереси и до учреждения должности пресвитера-духовника все грехи, как общеизвестные, вообще открытые, так и тайные, исповедывались пред всею церковию открыто; после новацианской ереси учреждена должность пресвитера-духовника, с тем, чтобы он принимал тайную исповедь в тайных грехах и вел надзор за открытым прохождением покаяния¹⁵⁷ Исповедавший тайный грех с глазу на глаз пред пресвитером покаяние проходить должен был все-таки открыто¹⁵⁸. Патриарх Нектарий, уничтожая должность пресвитера-духовника, уничтожил не тайную исповедь, а явное прохождение покаяния за тайные грехи, сказанные на тайной исповеди¹⁵⁹, положив в тоже время конец и самой должности, посредством которой осуществлялся надзор за покаянием тайных грешников. Церковный суд и открытое покаяние, по поводу явных, общеизвестных и юридически доказываемых грехов, распоряжением Нектария не затронуты. Происшествие в константинопольской церкви и распоряжение патриарха Нектария для истории церковного покаяния имеют лишь то значение, что, во-первых, круг применения открытого церковного покаяния сузился, так как все грехи тайные были отсюда исключены, и во-вторых, указанные события послужили, как надобно полагать, поводом к составлению известного номоканона Иоанна Постника. Номоканон этот восполнил оставленный патриархом Нектарием пробел: вместо открытого церковного покаяния за тайные грехи нужно было найти что-либо заменяющее, – если не в виде публичных покаянных действий, то, по крайней мере, в виде домашних благочестивых упражнений.

Этой потребности и должен был удовлетворить Иоанн Постник своим номоканоном, который, хотя и был предназначен, таким образом, для обособившегося внутреннего суда и для грехов тайных, передаваемых духовнику секретно¹⁶⁰, не остался, однако, без влияния и на историю открытого церковного покаяния, налагаемого за открытые, явные грехи.

Иоанн Постник (ум. в 619 г.) в правиле 1-м излагает основания и сущность вводимой им перемены. «У древних отцов, равно как и у Василия Великого, говорит он, не определено ни поста, ни бодрствования, ни известного числа коленопреклонений, определено лишь запрещение святого причащения. Мы же заблагорассудили для действительно кающихся и выражающих искреннее желание смирять плоть суровым образом жизни, соразмерять со степенью воздержания и уменьшение времени покаяния. Так, если кто в известные дни не будет пить вина, для того можно убавлять год из времени определенной правилами епитимии. Равным образом, если кто на время удерживается от мяса, мы считаем справедливым уменьшить еще год; также, кто воздержится от сыра, яиц, рыбы, масла, причем за воздержание от каждого из указанных предметов можно убавлять по одному году. Также нужно смотреть на частые коленопреклонения и на раздачу милостыни»¹⁶¹. Номоканон Иоанна Постника был вызван, как мы видели, потребностями внутреннего суда и целиком построен на идее очищения внутренней душевной нечистоты целым рядом таких или других благочестивых упражнений¹⁶². Самое слово: «епитимия», видоизменилось в своем значении. Если на языке канонического законодательства Вселенской Церкви слово: «’Еπιτίμιον», сохраняло свой буквальный смысл «запрещения», и в этом смысле была синонимом слова: «άφορισμός»; если даже в правилах Василия Великого отрицательные черты епитимии, как запрещения, как исключения от известных церковных прав, выступали на первый план и имели преобладающее значение: то, напротив, со времени издания покаянного номоканона, название епитимии стали прилагать к самому действию, к тому самому благочестивому упражнению, которое должен был предпринять кающийся, для очищения своей совести, и которое налагалось на кающегося в виде наказания.

Номоканон Иоанна Постника был третьим решительным шагом к обособлению внутреннего церковного суда от внешнего. Если первым шагом к этому обособлению было учреждение должности пресвитера-духовника с отменой открытой исповеди тайных грехов; если, затем, вторым шагом было распоряжение Нектария об уничтожении открытого прохождения покаяния за тайные грехи, то покаянный номоканон Постника был третьим шагом на пути обособления, так как Постник для потребностей внутреннего суда кодифицировал специально примененные к этому суду покаянные правила, взамен правил Василия Великого, как оказавшихся, по духу времени, применимыми только к открытому церковному суду. Обособление это и утвердилось в том смысле, что исповедная практика духовников устроилась исключительно на покаянном номоканоне Постника; но оно не утвердилось в том смысле, что внешний суд церкви, который должен был бы идти особою дорогою в своем дальнейшем развитии (как и случилось в западной Церкви), усвоил со временем епитимийные начала этого номоканона, не смотря ни на то, что каноническое достоинство его никогда не было признано и утверждено Церковию, ни на то, что самая принадлежность его перу Иоанна Постника, патриарха константинопольского, т. е. подлинность его не доказана¹⁶³.

Влияние епитимийного номоканона на отправления внешнего церковного суда за явные преступления в дальнейшем ходе истории восточной Церкви отражалось или в том, что допускалась комбинация Постниковой системы с системою прохождения покаянных степеней в смысле Василия Великого¹⁶⁴, или в том, что последняя прямо игнорировалась, всецело уступая место первой¹⁶⁵, не смотря на строгие ртзывы о Постниковом номоканоне¹⁶⁶, даже на меры строгости со стороны отдельных иерархов против лиц, проводивших в практике епитимийные начала¹⁶⁷.

Кроме отлучения в его, так сказать, чистой форме, которое, во времена христианских императоров, сделалось почти исключительною привилегиею еретиков¹⁶⁸ и кроме открытого церковного покаяния, получившего, с течением времени, значение наказания, со времен императора Юстиниана вошла в практику одна мера, получившая впоследствии широкое применение как на западе, так и у нас в России, – это именно монастырское заключение. Главы 10-я и 11-я новеллы CXXXIV заключают в себе постановления относительно женщин, виновных в прелюбодеянии, а также лиц, расторгнувших брак по причине, не указанной в законе: и там и здесь назначается монастырское заключение, – в первом случае пожизненное, если муж не согласится, по истечении двух лет, взять к себе опять, в качестве супруги, свою отправленную на покаяние жену, во втором случае – безусловно пожизненное. Виновные, обыкновенно, отправляемы были в монастырь не для пострижения: они жили или в отдельно устроенном здании – особом покаянном заведении (μετάνοια), или в монастырском, но также отдельно¹⁶⁹. Встречаются, впрочем, примеры не только монастырского заключения, но и пострижения в монашество в виде наказания¹⁷⁰. Иногда даже монастырское заключение шло рядом с имущественным наказанием¹⁷¹. Известно также, что принятие епископского достоинства лицом, состоящим в браке, поправ. 48 трул., могло последовать только тогда, когда супруги с взаимного согласия решались на расторжение брака. Супруга должна была при этом отказаться от вторичного брака и обещать, что она поступит в отдаленный от епископской резиденции монастырь. Но случалось, что жена, уже после совершения над мужем епископской хиротонии, отказывалась оставить его. В этом случае супруга также принудительным образом была заключаема в монастырь¹⁷².

§ 7. Из последующей истории общих церковных наказаний на Востоке, мы может отметить лишь те главные, выдающиеся особенности, которые привзошли вследствие перемен в политическом положении востока. Что касается, во-первых, константинопольской церкви¹⁷³, то патриарх ее, получив силою вещей значение главы греческой нации в оттоманской империи, получил вместе с тем и многие светские прерогативы, как вообще, так и в отношении к юрисдикции в особенности. Сюда принадлежит прежде всего известная полицейско-судебная власть патриарха в отношении к незначительным проступкам, кражам и т. п. Для этой цели, патриарх имеет свой особый суд (κριτηριον), который составлен из лиц, принадлежащих к клиру, и который два раза в неделю – по средам и по пятницам – держит открытые заседания под председательством самого патриарха или его протосинкелла. В распоряжении патриарха находятся свои полицейские солдаты и специальная тюрьма. Он может каждого из своих верующих присудить к галерам, не испрашивая на то разрешения Порты. Все эти духовные и светские права патриарх осуществляет в общении с синодом. Законы, по которым действует духовный суд патриарха, суть шестокнижие Арменопула и Пидалион¹⁷⁴. Что касается, во-вторых, тех особенностей, которые отличают элладскую церковь, как находящуюся в иных политических условиях, сравнительно с восточными патриархатами, то учредительным законом 9 июля 1852 г. постановлено, что как каждый епископ в отдельности¹⁷⁵, так и священный синод элладской церкви¹⁷⁶ могут налагать отлучение на клирика-монаха; по отношению же к мирянам, отлучение может иметь место только с разрешения правительства.

§ 8. В истории церковных наказаний в римско-католической церкви имеет важное значение проведение резкой границы между forum externum и forum internum. Разделение это, совершившееся в конце XI или в начале XII в.¹⁷⁷, находится в несомненной связи с теми переменами, которые произошли в положении римского епископа. Оно должно было совершиться, как логически вытекающее из самого строя римско-католической церкви, принявшей и усвоившей структуру государства¹⁷⁸.

Если в древней Церкви отправления церковного суда имели сакраментальный характер, – sacramentali ratione exercebantur, как говорит Морин¹⁷⁹, – если один и тот же суд и налагал отлучение и разрешал от отлучения, разрешая вместе с тем и от грехов, после чего верующие могли приступать к таинству евхаристии¹⁸⁰, то на западе, напротив, сакраментальные черты из внешнего суда совершенно отпали. Внутренний суд отступает на задний план, уступая первое место внешнему суду, который явился не с характером общественно-церковного суда первых веков христианства, а с характером трибунала, не только равносильного государственным судам, но и стоящего выше этих последних. Если отправления внешнего суда обставлены торжественной процессуально-судебной помпой (strepitu et tumultu forensi): то, напротив, отправления внутреннего форума сделались принадлежностию худших и низших пресвитеров – (presbyteri viliores et inferiores)¹⁸¹. Создается новая формула разрешения от отлучения (absolutio excommunicationis), не в виде молитвы о разрешении (deprecativo absolvendi modo), но в виде простого объявления (indicativo modo)¹⁸². Явилась мысль, что, хотя все относящееся до внешнего форума, как и внутренний суд, зиждется на одной и той же власти ключей, однако, в то же время и различается от того акта, которым пресвитер связывает или разрешает грешников на исповеди пред Богом¹⁸³. Отсюда, далее, вывели, что первого рода власть относится к юрисдикции, а вторая к пастырству¹⁸⁴. Из этой зависимости отлучения от юрисдикции схоластики вывели затем, что как эта юрисдикция одним принадлежит из собственного права (jure proprio s. ordinario), а другим по делегации (jure delegato) и по поручению (mandatum), так точно и власть отлучения от церкви допускает осуществление ее делегатарием и мандатарием. Таким образом, у теологов и канонистов составилось мнение, что власть отлучать принадлежит не только епископам, как судьям обыкновенным, действующим из собственного права (judices ordinarii), но и низшим судьям, на основании различных титулов (делегация, мандат, давность и т. п.)¹⁸⁵. В лице делегатария и мандатария не необходим пресвитерский сан, достаточно одной тонзуры¹⁸⁶. Доходили даже до мысли, что власть, относящаяся до внешнего церковного суда, может быть перенесена на мирянина, даже на женщину¹⁸⁷. Но так как уже с IV века установился и практиковался принцип, что власть отлучения принадлежит епископу, то канонисты стали различать два вида великого отлучения: простое (ехсоmmun. major simplex) и торжественное (excom. major solemnis s. anathema), или анафему. При таком порядке вещей великое отлучение простое стало принадлежать низшим судьям, а великое отлучение торжественное¹⁸⁸ явилось епископским резерватом, хотя сущность и последствия того и другого одинаковы. Возле великого отлучения явилось малое отлучение (excommunicatio minor), выродившееся прямо из практиковавшегося в древней Церкви открытого церковного покаяния и именно из отрицательной стороны его¹⁸⁹. Малое отлучение не исключает из Церкви, не лишает звания христианина, но лишает пассивного участия во всех церковных таинствах. Этому отлучению канонисты усвоили название врачующего (medicinalis), в противоположность великому отлучению, которое они назвали смертоносным (mortalis).

§ 9. Вслед за разграничением внутреннего и внешнего форумов последовало разграничение между понятием цензур и понятием виндикативных наказаний¹⁹⁰. Характеристическою чертою, разграничивающею первое понятие от последнего, принято считать длящееся упорство преступника в сопротивлении церковным правилам: отсюда необходимость троекратного предварительного увещания, учение о котором возведено в церковноправовый институт, – отсюда, далее, невозможность срочных цензур (так как наперед нельзя было предвидеть, когда преступник откажется от своего упорства), – отсюда, наконец, неприменимость цензур в тех случаях, когда за совершением преступного действия следовало немедленное раскаяние. Между цензурами, в свою очередь, явилось различие, смотря по тому, самый ли закон угрожает преступнику напр. отлучением, или же отлучение это происходит от судьи, который определяет это наказание по обстоятельствам конкретного случая. (Censurae juris s. legis и censurae hominis s. judicis). Между первыми опять установлено различие в виду того, что иногда действие цензур должно было начинаться только после судебного приговора; напротив, в других случаях цензура должна была наступать ipso facto, т. е. непосредственно вслед за совершением преступного деяния (censurae ferendae sententiae и censurae latae sententiae), причем, само собою разумеется, не требовались и monitiones саnоniсае¹⁹¹.

§ 10. С значением цензуры входит в широкое употребление на практике интердикт. Интердикт есть не что иное, как запрещение общественного богослужения¹⁹², наказание, направленное не против отдельных лиц только, но против целых городов и территорий, причем невинные должны были терпеть наравне с виновными. Схоластики различили три вида интердикта: 1) интердикт местный (interd. locale), ограничивающийся определенною местностию, но не поражающий обитателей ее, – это значило, что обитатели местности, подпавшей интердикту, могли присутствовать при богослужении и принимать участие во всех церковных благах в другом месте¹⁹³; 2) интердикт личный или подвижной (interd. personale s. ambulatorium), направленный прямо против определенных лиц и следовавший за ними – по выражению средневековых канонистов – как проказа за прокаженным и как тень за человеком (sicut lepra leprosum et hominem umbra) везде, где бы они ни находились¹⁹⁴; 3) интердикт смешанный (interd. mixtum), падавший и на местность, и на обитателей еe. Интердикт был страшным оружием в руках пап, преимущественно в борьбе с светскою властию, но, вследствие частого употребления, оружие это, как и следовало ожидать, окончательно притупилось¹⁹⁵. С течением времени интердикт подвергся некоторым смягчениям: дозволено совершение крещения, миропомазания, покаяния, а также совершение богослужения в известные великие праздники, равным образом ежедневное отправление молчаливой обедни, проповедь и молчаливое погребение духовных лиц, умерших в местности, подпавшей интердикту¹⁹⁶. Последний пример интердикта представляет интердикт, наложенный Павлом V на венецианскую республику, причем папская курия была вынуждена сделать отступление в виду стойкости республики. Из современной практики интердикт исчез; следы его остались, впрочем, в личном интердикте против духовных лиц (interdictum ingressue in ecclesiam), который имеет то значение, что подвергшиеся ему духовные лица, как таковые, не участвуют в богослужебных действиях¹⁹⁷.

От интердикта канонистами различается прекращение или приостановление богослужения (cessatio а divinis): это не цензура в собственном смысле, а знак скорби, по поводу нанесенной церкви тяжкой несправедливости.

§ 11. В отличие от цензур, католическая церковь усвоила себе целую совокупность мер, известных под названием виндикативных наказаний, которые характеризуются как меры, направленные не к тому, чтобы исправить или преодолеть длящееся упорство со стороны преступника, а собственно наказать за известный совершившийся факт, таким образом воздать должное возмездие и удовлетворить правде Божией.

Сюда прежде всего принадлежат денежные штрафы. Происхождение денежных штрафов находится в ближайшей связи с практиковавшимся в древней Церкви открытым церковным покаянием, в котором, как было выше указано, можно было различать две стороны: отрицательную, состоявшую в большем или меньшем по объему лишения прав церковных, и положительную, сводившуюся к совершению известных покаянных действий. Если первая сторона, как мы видели, послужила источником для малого отлучения в римско-католической церкви, то последняя, в соприкосновении с воззрениями германских народов, выродилась в систему денежных штрафов.

Известно, что германские народы, в эпоху принятия ими христианской религии, стояли на низкой ступени уголовно-правового развития. Месть и, рука об руку с нею, система композиций, т. е. денежных взысканий с преступника в пользу жертвы, были единственными мерами, которыми должен был восстановляться нарушенный порядок общественной жизни, за исключением лишь весьма немногих преступлений, как-то: измена отечеству на войне против неприятелей, оскорбление национальных богов и т. п., где имели места публичные наказания¹⁹⁸. Церковь на первых порах горячо взялась за преобразование общественного быта. Церковное отлучение и публичное покаяние не только за явные грехи, но и за тайные, сказанные на исповеди, послужили в руках Церкви средствами, восполняющими несовершенства светского законодательства¹⁹⁹. С другой стороны, Карл великий и его премники, будучи не в силах искоренить прежнюю систему композиций и заменить публичными наказаниями, предоставили весьма многие преступления для исследования и наказания Церкви и дисциплине ее придали публичный авторитет. Светским магистратам было предписано приводить в действие постановления церковных судей. Совместной деятельности церкви и государства в преобразовании уголовного права более всего содействовали, так называемые, синодальные суды (judicia synodalia, Sendgerichte).

Синодальные суды возникли из ежегодных епископских визитаций: во время этих визитаций составлялись в отдельных парохиях епископские соборы или синоды, целию которых было исправление и наказание как клириков, так и мирян, в каком-либо отношении согрешивших против канонов церковных. Полагают²⁰⁰, что в учреждении этих судов церковь взяла за образец аналогический государственный институт. На основании конституции Пипина, во всех округах (comitates), обыкновенно, избирали мужей добрых, которые должны были помогать магистрату (comes) при исследовании тайных преступлений, причем они давали присягу говорить правду. Подобным образом, в IX в. и в парохиях стали избираться епископами люди, известные по своей безукоризненной жизни, в обязанность которым вменялось наблюдать и следить за всем, что противоречит вере и доброй нравственности, и которые названы синодальными свидетелями (testes synodales). Избранные давали клятву не таить пред епископом преступлений, о которых они знают, ни из-за страха, ни из-за награды, ни из-за родственных отношений (nес propter timorem, nес propter proemium, nес propter parentelam). Отобравши клятву у синодальных свидетелей, епископ спрашивал, обыкновенно, по порядку о каждом преступлении: нет ли в данной парохии убийцы, нет ли виновных в воровстве, в святотатстве, в клятвопреступлении, в лжесвидетельстве, волшебстве и т. п. По окончании этого исследования, епископ²⁰¹ определял каждому преступнику соответствующее его вине наказание, именно открытое церковное покаяние, на основании канонических правил.

Вскоре после учреждения синодальных судов, в церковной пенитенциальной практике явилось смягчение для тайных грехов, добровольно исповеданных: для подобных лиц стало возможным получать разрешение без предварительного публичного покаяния, но им, по усмотрению пресвитера, для удостоверения в исправлении, вменялось в обязанность совершение известных благочестивых действий частным образом (privatae poenitentiae).

Отсюда начинается ослабление церковной дисциплины: получают быстрое распространение и широкое употребление на практике пенитенциалы или покаянные номоканоны²⁰², которые заключали в себе точные правила относительно того, какого рода благочестивые дела должны быть назначаемы тому или другому грешнику, смотря по их полу, возрасту, жизни, нравственности и т. п. Так как в действительной жизни нередко можно было встретить случаи, когда болезнь, возраст и тому подобные обстоятельства препятствовали исполнению возложенных епитимий, то для таких лиц заменили покаяние взносом известной суммы денег на благочестивые цели, особенно на выкуп христиан из плена от неверных²⁰³.

Подобные исключения развились со временем в правило: стал возможен выкуп церковного покаяния деньгами. Напрасно соборы старались противодействовать, с одной стороны, распространению пенитенциалов, с другой – усилению системы выкупов. Напрасно собор шалонский 813 г. предписал совершенно искоренить эти книжонки, quοrum іnсеrtі sunt аuсtоres, сегtі еrrоrеs²⁰⁴. Запрещения соборов не повели ни к чему: в начале X века все парохи имели пенитенциалы для руководства при наложении пенитенций и, вместе с тем, во франкской монархии в IX в., как в Британии в VII и VIIΙ, вошли в практику выкупы постов и покаянных действий деньгами. Эта система выкупов (rеdеmptiones), говорит Дове, воскресила прежнюю систему композиции²⁰⁵.

Сравнительно более долгое время сохранилась строгость древней церковной дисциплины в отношении к явным преступлениям (dеlісtа рublіса). Но в X и особенно в XI вв. в синодальных судах стали чаще и чаще заменяться публичные пенитенции, за явные грехи, денежными штрафами. Вначале денежные штрафы, как суррогат церковного покаяния, не были собственно штрафами. Но с проведением резкой границы между внутренним форумом и внешним судом, епископы стали рассматривать эти выкупы не как суррогат покаяния, а как наказания в собственном смысле: денежные взыскания потеряли свое прежнее назначение служить благотворительным целям и получили смысл судебных доходов (fructus juriedictionis), обращаемых епископом в свою пользу²⁰⁶. Тридентинский собор²⁰⁷ постановил штрафные деньги обращать в церковностроительный капитал, или предоставлять в распоряжение какого-либо местного благотворительнаго заведения. Позднейшими правилами постановлено, чтобы духовный судья, присуждающий к денежному штрафу, обозначал в своем приговоре и то назначение, которое должно быть дано штрафной сумме²⁰⁸. Что же касается открытого церковного покаяния, то хотя собор тридентинский предполагал существование этого наказания²⁰⁹, но так как он же сам дозволил священникам заменять публичное покаяние частным, то первое совершенно вышло из употребления, а последнее, т. е. частное, тайное покаяние, по конструкции римскокатолических канонистов, не входит в систему церковных наказаний, под которыми в науке католического церковного права понимаются только те проявления наказующей власти церкви, которые имеют место in foro externo, а не in foro interno, s. saeramentali s. poenitentiali.

Кроме денежных штрафов, которые, как можно было видеть, получили мало по малу характер виндикативных наказаний, к категории этих последних примкнули и многие другие наказания, применение которых церковию условливалось чрезвычайным расширением компетенции церковносудебной власти. Благодаря этому расширению, церковь получила в свое ведение многие предметы нецерковного характера и стала пользоваться мерами, также нецерковными. Сюда относятся: ссылка (exilium, Verbannung), лишение свободы в различных видах, телесные наказания, даже самые тяжкие; одним словом, церковь пользовалась всеми уголовнорепрессивными мерами государства, за единственным исключением, как говорит Фридберг²¹⁰, смертной казни, на основании принципа: ecclesia sanguinem non sitit. Телесные наказания и лишение свободы, в смысле общих церковных наказаний, практикуемых церковию над ее членами, как таковыми, составляют в настоящее время достояние истории, равно как и целый разряд виндикативных наказаний сводится в современном церковном праве большею частию только к лишению церковного погребения; сюда же некоторыми канонистами, но весьма редко, причисляется иррегуляритет.

§ 12. Если самая конструкция церковных наказаний подверглась на Западе значительным изменениям, сравнительно с тем положением, которое занимал вопрос о церковных наказаниях в древней Церкви, если далее, говоря об отдельных видах церковных наказаний, мы видели, что некоторые потерпели существенную модификацию, другие, напротив, совсем исчезли и уступили место вновь созданным наказаниям: то и в вопросе о последствиях церковных наказаний и преимущественно тягчайшего из них – отлучения, мы замечаем весьма много особенностей. В руках теологов и канонистов-схоластиков вопрос этот получил казуистическую обработку.

Кроме последствий чисто церковного характера, естественно вытекающих из самой сущности церковного отлучения, или, лучше, составляющих самую его сущность, как то: лишение таинств и всех вообще церковных прав, к отлучению присоединились последствия, чуждые духу Церкви, относящиеся: α) к общению католиков с отлученным и β) к положению отлученного в государстве.

α) Нравственное наставление апостолов об удалении от развращающего сообщества вредных для христианской Церкви людей возведено в юридический институт, выработанный с замечательной казуистикой. Запрещение общения с отлученным глоссаторы выразили в следующем versus memorialis:

«Si pro delictis anathema quis efficiatur,

Os, orare, vale, communio, mensa negatur».

Под словом: «os», разумелись не только поцелуи, но и всякий разговор и вообще всякое сообщение, устное или письменное, словом или знаками, лично или по поручению. Под «огаге», понималось общение молитвенное с отлученным. Слово: «vаlе», обнимает все действия, которыми обыкновенно кому-либо свидетельствуется благожелание, дружба, уважение, или почтение. Слово: «mensa», указывало на то, что с отлученным нельзя было ни есть, ни пить, ни спать, ни жить вместе. Наконец выражением: «communio», обнималась вся обширная сфера гражданских сделок и обязательств²¹¹.

Исключения из приведенного общего правила оговорены и выражены в другом versus memorialis:

«Utile, lex, humile, res ignorata, necesse,

Haec quinque solvunt anathema, ne possit obesseu.»

Это означало, что в виду некоторых особенных обстоятельств (духовная или физическая польза, супружеские и вообще семейные отношения, отношения слуг и господ, неведение и крайняя необходимость) правило о необщении с отлученным могло быть не соблюдаемо. Напротив, вступавший в общение с отлученным независимо от означенных здесь исключений, сам подвергался отлучению²¹². Но уже замечено было, что после XII в. в римскокатолической церкви является excommunicatio latae sententiae, отлучение, наступающее ipso facto, без посредства судебного приговора. Так как случаи применения этой цензуры весьма часто имели место, то в практике возникали недоразумения относительно того, кого следует считать отлученным, кого нет. Особенною запутанностию в этом отношении отличалась эпоха великого раскола, когда каждый из трех пап отлучил другого и его единомышленников, так что никто не мог наверно сказать, не висит ли над ним, в виде дамоклова меча, excommunicatio latae sententiae. Эти неудобства вызвали сначала постановление констанцского собора, а потом буллу Мартина V «Ad evitanda», в силу которой образовалась новая терминология. Отлученные распались на два класса: excommunicati tolerati, над которыми не произнесено судебного приговора, в смысле поименной экскоммуникации, и excommunicati vitandi s. non tolerati, подвергнувшиеся специальному именному отлучению. Постановления канонического права о запрещении общения с отлученным распространены лишь на эту последнюю категорию отлученных. Указанная терминология в ходу и в настоящее время²¹³.

Как особый вид общения, особо оговорено в каноническом праве общение судебное (communicatio forensis)²¹⁴. По отношению к этому виду общения отлученный лишался следующих прав:

1) быть судьей, иначе sententia nulla.

2) быть истцом; ответчик в каждой стадии процесса мог противопоставить исковому требованию exceptionem excommunicationis. Это лишение искового права относится не только лично к самому отлученному, но и к представителю его, так как, в противном случае, отлученный мог бы входить, по крайней мере, посредственно в общение с участвующими в процессе лицами;

3) и отлученный не только мог быть, но, по обстоятельствам, принуждался быть ответчиком, однако без права на встречный иск;

4) не мог являться на суд в качестве свидетеля;

5) не мог быть нотариусом;

6) не мог быть адвокатом и поверенным;

7) вступать в договор с ним грех, но заключенный договор действителен;

8) он не имел права составлять завещание: нотариус, принявший подобный акт к засвидетельствованию, совершал грех, хотя засвидетельствованный акт не лишался законной силы. Тоже самое следует сказать о testamenti factio passiva.

Все эти определения канонического права относились в церковным собственно судам, а не к светским, но при этом нельзя упускать из вида чрезвычайного расширения церковно-судебной компетенции в средние века. Само собою разумеется, что для настоящего времени определения эти потеряли свой смысл, так как государственная власть изъяла из ведения церковных судов те предметы, которые, по их существу, относятся до государственной, а не до церковной жизни.

β) Что касается до положения лица в государстве, то еще с VIII в. начинается ряд конституций, в силу которых за церковными наказаниями должны были следовать различные невыгоды. Еще Пипин в 775 г. постановил презрителя церковной экскоммуникации подвергать наказанию по гражданским законам. Лотар в 825 г. предписал заключать подобных лиц в оковы. Stabilimenta св. Людовика говорят: отлученный, в продолжение года со днем, остается неприкосновенным для светского судьи. Но если, по истечении этого времени, виновный не испросит разрешения, то духовный судья должен объявить о нем судье светскому, и этот последний побуждает его к надлежащему исправлению конфискацией имущества и заключением в оковы. Разве только виновный был отлучен за неуплату долга²¹⁵: в таком случае имела место одна конфискация имущества, без заключения в оковы. Княжеский сейм в Аугсбурге 1208 г. объявил, в присутствии императора Оттона IV, по предложению епископа тридентинского, что если епископ с семью свидетелями докажет, что он кого-либо подверг отлучению за известное преступление, то для отлученного должна наступать проскрипция, Reichsacht. Сообразно с этим, император Фридрих II-й в 1220 г. объявил, что, если отлученный продолжает пребывать в отлучении более шести недель, подвергается гражданской проскрипции. Другими словами, отлученный терял право являться пред светским судом, а также и посылать представителя для защиты своих интересов²¹⁶.

Если же отлученный в продолжение года с того времени, как он подвергся проскрипции, не заботился об освобождении от тяготеющего на нем наказания, то он формально становился вне покровительства законов, блага общего мира становились для него недоступными. Все прежние юридические отношения, которые доставляли ему права или выгоды, прекращались; все договоры в его пользу и все обязательства третьих лиц в отношении к нему теряли обязательную силу. По выражению папы Урбана II²¹⁷, несчастный становился дикой птицей, и тот не брал греха на свою душу, кто, в порыве своего священного гнева, убивал подобное лицо²¹⁸.

§ 13. Остается свести все вышесказанное об истории церковных наказаний в римско-католической церкви, для того, чтобы представить в кратких словах современное положение вопроса.

Из разряда цензур применяется в практике отлучение; что же касается интердикта, то он сделался достоянием истории, не в том, впрочем, смысле, чтобы цензура эта была отменена когда-либо законодательным порядком, а в том, что можно лишь рассчитывать более или менее основательно, что примеры интердикта не повторятся²¹⁹. Отлучение различается: великое или анафема, и малое. Если и против последнего не существует никаких возражений, так как малое отлучение не выходит из пределов чисто церковной жизни; то, напротив, по отношению к великому отлучению современное государство находит сказать весьма многое не в пользу применения этого наказания, как такого, которое далеко не ограничивается положением лица в церковном обществе, но затрагивает весьма чувствительно и его гражданское положение²²⁰.

К разряду виндикативных наказаний относят одно лишь лишение церковного погребения, не как последствие отлучения, – каковой смысл имеет эта мера в тех случаях, когда в погребении отказывается лицу, уже не принадлежащему к церкви, исключенному из нее, – а как poena sui generis, как самостоятельное наказание. В этом последнем смысле лишение церковного погребения имеет место в отношении: 1) в лицам, совершившим над собою сознательное самоубийство, 2) к дуэлянтам, 3) к явным, общеизвестным ростовщикам, которые умирают, не получив отпущения грехов, 4) к святотатцам, 5) к монахам, которые, без соизволения настоятеля, приобрели собственное имущество и при жизни своей не обратили этогоI имущества в пользу общества, к которому они принадлежали, 6) к мирянам, находящимся во владении церковными десятинами и не возвратившим их добровольно церкви, 7) в уголовным преступникам, казненным по приговору государственной власти²²¹.

§ 14. Реформаторы выходили из мысли о восстановлении церковной жизни в ее первобытной, апостольской чистоте²²². В противоположность воззрениям католической церкви, усвоившей характер и формы земного государства, с монархическою властию во главе, Лютер писал: «ecclesiastica роtestas suum mandatum habet evangelii docendi et administstrandi sacramenta; nоn irrumpat in alienum officium, non transferat regna mundi, non abroget leges magistratuum, non tollat legitimam obedientiam, non impediat judicia de ullis civilibus ordinationibus aut contractibus, non praescribat leges magistratibus de forma reipublicae, sicut dixit Christus: regnum meum non est de hoc mundo; item: quis constitnit me jndicem aut divisorem super vos?»²²³. Поэтому, великое отлучение в том смысле, в каком принималось это наказание в католической теории и практике того времени, реформаторами было отвергнуто, как наказание не церковное, а чисто светское, уголовное²²⁴. Напротив, малое отлучение удержано, как вполне соответствующее духу христианства и получило дальнейшее развитие²²⁵.

На первых же порах возникло существенное различие между лютеранами и кальвинистами по вопросу об отлучении. Первые, выводя церковнонаказующую власть из власти ключей, смотрели на нее, как на достояние учительства, учительного или духовного класса в церкви (magisterium), хотя Меланхтон требовал уже содействия общины²²⁶; последние, не отрицая совершенно связи между властию наказывать и властию вяжущею и разрешающею, выводили, однако, эту власть из права церкви, как общины, действовать против нарушителей существующего в ней порядка²²⁷. У первых, с учреждением консисторий, право на все производство отлучения перенесено на эти самые консистории, которые не замедлили проникнуться, – как и следовало ожидать, благодаря установившимся отношениям между церковию и государством, – характером светских государственных учреждений²²⁸, вследствие чего и самое отлучение восприняло черты полицейской принудительной меры²²⁹. У реформатов сама община, в лице представителей своих – пресвитериума в первой инстанции и синода во второй и заключительной – была субъектом исправительно-наказующей власти. Коротко сказать, в лютеранской церкви, как говорит Якобсон, дисциплина сделалась должностною (Amtszucht), а в реформатской общинною (Gemeindezucht)²³⁰. Но и в реформатской церкви, наряду с полным признанием начал евангельских (Мф.18:1Кор.5), признан другой, весьма богатый последствиями, принцип, что на обязанности христианского начальства лежит наказывать пороки и преступления против законного евангельского порядка. В силу последнего принципа, церковная дисциплина вскоре должна была принять характер светского нравственного суда, и наконец возникло мнение, что отлучение не составляет необходимости, так как христианское начальство поддерживает и охраняет царство Божие, а вместе и наказывает пороки. Притом, самое устройство женевской общины восприняло много теократических черт: смешение светского и церковного привело Кальвина, который теоретически являлся защитником свободы совести²³¹, к сожжению Сервета, что дало повод Гуго Гроцию заметить в свое время, что антихрист может гнездиться не только на берегах Тибра, но и на Женевском озере. Смешение светского и церковного правительств, говорит Фабри, имело своим последствием насильственные действия, исполненные духом ветхозаветной нетерпимости²³²

§ 15. Отлучение, существовавшее в римско-католическом каноническом праве под именем малого и принятое реформаторами, с течением времени образовало две степени отлучения, из которых одну протестанты назвали великим отлучением уже в своем, а не в католическом смысле, другую – малым. Экскоммуникационное производство, на основании слов Спасителя, должно было начинаться вразумлением лиц, живущих в явных грехах, со стороны пастора; второе вразумление должен был делать сам же пастор, в присутствии членов общины. При безуспешности вразумления, пастор отлучает (негласно, как духовный отец) от причащения, от восприемничества и от венчания: отлучение в этой форме названо малым. Если эта мера не приводит к желаемому результату, то грешник отлучается от всякого церковного общения, за исключением слушания проповеди, равно как и от ближайшего обращения в обыденной жизни, за исключением чисто деловых отношений, напр. купли-продажи и т. п.²³³ Отлучение в этом смысле названо Великим, – и не трудно видеть, что наказание это, вопреки желанию реформаторов поставить отлучение на чисто церковную почву, не осталось на этой почве, отразившись видимым образом на гражданском положении лица отлучаемого, тем более, что отлучение совершалось публично, при торжественной обстановке, являясь с чертами меры позорящей, направляясь прямо против гражданской чести лица наказуемого. По определениям виртембергского церковного права, лицо, подлежащее отлучению, в определенный воскресный день представлялось общине, и при этом прочитывалась экскоммуникационная формула²³⁴, по прочтении которой, служитель выводил отлученного из церкви. В каждой церкви отводилось особое помещение, где отлученные, в воскресные и праздничные дни, стояли во время проповеди; пред причастием же служитель должен был выводить их из церкви через весь народ. Остальным членам общины, через амтмана, воспрещалось всякое почетное сообщество с отлученных, (ehrliche Gesellschaft) напр. на брачных и других пиршествах; отлученному воспрещалось также ношение оружия²³⁵.

Если отлученный исправлялся, то наказание снималось консисториею, о чем оповещался и народ; а если он не приходил в себя и умирал, то члены общины не должны были присутствовать при его погребении. Наказание отлучением, равно как и разрешение от отлучения, были обусловлены предварительным разрешением светской власти²³⁶.

§ 16. В тех случаях, когда отлучение оказало желательное действие и пастор засвидетельствовал пред консисториею акт исправления, отлучение, с ведома и одобрения светской власти, снималось после публичной коленопреклоненной исповеди. Таким образом, заключительным актом всей экскоммуникационной процедуры было публичное покаяние. Но в применении к некоторым специальным преступлениям, именно к плотским (crimina carnis) и преимущественно к прелюбодеянию, публичное покаяние явилось с характером самостоятельного наказания, без предварительной экскоммуникационной процедуры, и в этом смысле оно налагалось сначала от консисторий, а потом и от светских судов²³⁷. Виновные в три последовательные воскресенья поставлялись пред алтарем и после исповеди получали абсолюцию.

Протестантская церковная дисциплина приняла направление, противное желанию первых реформаторов, не хотевших идти далее малого отлучения, благодаря тому именно положению, в которое события поставили церковь в отношении к государству. Landesherr, в качестве преимущественного члена церкви (praecipuum ecclesiae membrum) и в качестве стража обеих скрижалей закона (custos utriusque tabulae), стал во главе церковного управления. Отсюда объясняется поддержка церковного порядка не нравственно-исправительными мерами, а материальною силою. Начальство издавало предписания и облагало светскими наказаниями такие преступления, которые, собственно, не касались светского порядка²³⁸. Непосещение богослужения стало наприм. наказываться денежным штрафом, а в случае повторения, на нерадивого надеваем был железный ошейник²³⁹. Таким образом, рассуждало начальство, народ должен быть побуждаем к страху Божиему, к хождению в церковь, к принятию св. таинств и проч.²⁴⁰. Немудрено, что и публичное покаяние, в виду подобного положения дел, получило характер публичного осмеяния. Присужденный к церковному покаянию становился, обыкновенно, вне или в самой церкви, в железном ошейнике и должен был пред алтарем испрашивать прощение, с целию доставления удовлетворения церкви²⁴¹. Любопытным представляется также обычай, в силу которого падших женщин сажали на двух особенных скамьях в церкви, где они должны были оставаться до конца своей жизни, если не выйдут замуж! В начале XVIII столетия усиливается в практике обычай откупаться от церковного покаяния деньгами; в некоторых местностях, притом, откупаться могли только лица образованных классов; низший же класс должен был получать наказание или порицание с кафедры (Rüge von der Kanzel)²⁴². Обилие мелких территорий, с распущенностью двора в каждой из них, не могло отозваться благоприятно на церковной жизни, когда пастору «von gnadiger Herrschaft befohlen ward die NN der Kirchenbusse zu entbinden». Одновременно с усилением обычая откупаться от церковного покаяния деньгами, в Пруссии было признано изъятие придворных служителей от всякой парохиальной связи, так что в конце концов, как говорит Рихтер, объектом церковной дисциплины сделался один лишь низший класс населения.

§ 17. Как отлучение, так и публичное покаяние с чертами полицейских принудительных мер, заключают в себе, очевидно, глубокое противоречие идее церковных наказаний, – и это противоречие не могло не бросаться в глаза каждому мыслящему человеку. Отсюда объясняется то явление, что и отлучение, и публичное церковное покаяние должны были, рано или поздно, выйти из практики протестантских церковных общин. Обществом последствием извращения церковной дисциплины, говорит Якобсон, было совершенное ее падение²⁴³. С отпадением же отлучения и публичного церковного покаяния, и самые церковно-исправительные меры вообще в евангелической Германии вышли из употребления; сохранились, по выражению Гинпшиуса, только некоторые следы, как бы отрывки церковной дисциплины²⁴⁴. Впрочем, все-таки юридически возможными признаются следующие наказания, из которых некоторые только в отдельных местностях, другие повсеместно практикуются: 1) устранение от таинств и от богослужения, равно как и совершенное исключение из религиозного общества (Шлезвиг-Голштейн, Гессен, Ганновер)²⁴⁵; 2) запрещение церковного погребения в смысле устранения надгробной речи и звона²⁴⁶, 3) лишение брачного венца и опущение некоторых торжественных обрядностей при венчании, напр., пения с аккомпанементом органа и т. п.²⁴⁷, 4) лишение права восприемничества²⁴⁸. Независимо от этого, так как в последнее время устройство евангелическо-лютеранской церкви в Германии принимает в себя более и более синодальных, церковно-общественных элементов, в противоположность прежнему консисториальному строю, и следовательно мирянам предоставляется участие в церковном управлении; то, вместе с тем, явилась возможность практиковать особенные наказания, относящиеся к этим особым правам: лишение активнoго и пассивнoго права выбора в члены общинно-церковных советов (Gemeindekirchenräthe), устранение от должности синодального члена и увольнение с означенных должностей²⁴⁹.

Упадок церковной дисциплины, о котором упомянуто было выше, вызвал в обществе целую литературу, относительно вопроса о восстановлении этой дисциплины²⁵⁰. Образовалось несколько направлений: желания и надежды одних устремлены к восстановлению прежней церковной дисциплины, с ее государственно-церковными предположениями и последствиями; с другой стороны раздались голоса не только против прежней государственно-церковной дисциплины, как «иерархического ограничения евангелической свободы», но и против внешних церковных институций вообще²⁵¹.

Между двумя крайностями явилось и третье, – примиряющее их, направление. В этом отношении заслуживает быть приведенным мнение одного из известнейших в науке церковного права ученых протестантов Германии – Рихтера. Отрицание церковной дисциплины, как иерархического ограничения евангелической свободы, основывается, по его мнению, на заблуждении, если оно отказывает церкви в праве тех из ее членов, которые своим нехристианским поведением подают соблазн, не допускать до таких действий, которые, если не более, то по меньшей мере (schlechterdings), предполагают в принимающем христианский образ мыслей, и чрез это устранять возможность представления, будто для участия в церковных действиях указанный образ мыслей не необходим. Сторонники же первого мнения (о необходимости восстановления церковной дисциплины в ее прежнем виде) равным образом не правы, если они все спасение больной церкви видят лишь в отлучении и публичном покаянии, исходящих от пастора и консистории. Этот род дисциплины близко граничит с тем, что опасно для евангелических понятий, и тем вернее не достигал бы своей цели, что светское принуждение, которое одно делало такую дисциплину возможною, не находится более в распоряжении церкви, да если бы и находилось, то должно быть отклонено церковию, так как оно поставило бы церковь в близкие, родственные отношения с полициею. Если дисциплина должна иметь успех, то нужно, чтобы она практиковалась с содействием общины и чтобы она вытекала из сознания самой общины²⁵².

В заключение представленного нами очерка истории общих церковных наказаний в евангелическо-лютеранской церкви, мы позволим себе привести еще один взгляд того же Рихтера на границы, между которыми, по его мнению, должна вращаться церковно-исправительная власть. Если, говорит он, при разграничении областей государственной и церковной, первой предоставляется исключительное применение гражданских наказаний и полицейских мер, Церковь же ограничивается применением своих собственных исправительных средств; то, с другой стороны из этого уже самого следует, что исправительные меры Церкви не могут применяться лишь к определенным отдельным деликтам, а должны иметь место вообще против порочного поведения и фактически засвидетельствованного неуважения к религии и церкви. При оживлении дисциплины, которое сделалось возможным, благодаря возрождению евангелической общинной жизни, для предупреждения злоупотреблений отлучением, следует постановить, что евангелический принцип исключения из церкви, равно как недопущения к евхаристии и другим действиям, которые (как напр. восприемничество) относятся к богослужебной жизни, только тогда имеет свое оправдание, когда христианской общине подается публичный соблазн нарушением заповедей, основанных на воле Божией, воспринятых общественным правосознанием и, поэтому, признаваемых за безусловно обязательные (indispensabel). Во всех же случаях, где дело идет о нарушении человеческих постановлений, относящихся до церковно-общинной жизни, или об уклонении от исполнения обязанностей, вытекающих из внешнего церковного общения, (напр. неплатеж церковно-приходских налогов), не должны быть допускаемы какия-либо другие исправительные меры, кроме лишения права голоса в церковно-общинных делах или избираемости в церковно-почетные должности²⁵³.

§ 18. Русь приняла веру православную от греков и, вместе с верою, должна была заимствовать от них также и начала церковного права. Уже в первые времена своего существования, русская Церковь имела в славянском переводе те же самые два номоканона, какие употреблялись тогда в церкви греческой, т. е. номоканон Иоанна Схоластика и номоканон в ХIV титулах, из которых первый был переведен в Болгарии, может быть, еще во времена и (ж. Мефодия²⁵⁴) Уставы о церковных судах, данные различными князьями, начиная с Владимира равноапостольного, ссылаются везде на греческий Номоканон, как на основание своих постановлений. Везде повторяется одна и та же типическая фраза: «воззрев в греческий номоканон»²⁵⁵, или: «растворивше греческий номоканон»²⁵⁶, «възрев в манаканун греческий»²⁵⁷, как и впоследствии летописи часто указывают на номоканон, как на непременное руководство суда Церкви. Таким образом, в особенности, и в отношении к исследуемому нами вопросу, основою и руководством для наказующей деятельности Церкви должны были служить те же начала, какие указаны были при рассмотрении истории церковных наказаний на востоке. С другой стороны, возникновение Церкви в среде народа, имевшего свои бытовые особенности и своеобразное миросозерцание, не могло не повести к некоторым явлениям, отчасти аналогическим с теми явлениями, которые представляет история возникновения и распространения христианской церкви на западе, отчасти составляющим оригинальную особенность русской жизни и, во всяком случае, далеко уклонившимся от византийского образца. Византийское влияние и особенности народного славянского быта и народных славянских воззрений – вот те два фактора, под взаимодействием которых развивалась практика Церкви относительно наказаний на Руси. Наметить в особенности те явления, в которых сказалось то иди другое влияние, прежде исторического рассмотрения судьбы отдельных наказаний, практиковавшихся русскою Церковию, и независимо от этого рассмотрения, – такова мысль, лежащая в основании настоящего параграфа.

Что касается, во-первых, византийского влияния, то необходимо иметь в виду, что русская Церковь получила в наследство от греческой не только лишь вселенское каноническое законодательство, как собрание церковных канонов, выработанных самою Церковию, но она получила номоканон, т. е. вместе с каноническим законодательством приняла к руководству и те начала, которыми проникнуто было законодательство византийских императоров, относящееся до Церкви. Другими словами, светская власть на Руси, благодаря византийским традициям, должна была стать в тоже положение относительно Церкви, какое заняли византийские императоры со времени Константина Великого. Если византийско-императорское церковное полновластие не превратилось, вслед за принятием русскими христианства, в великокняжеское церковное полновластие: то это не значит, чтобы византийские идеи касательно отношений светской власти в вопросах церковной жизни не были усвоены русским правосознанием. Это значит только, что воззрения, сложившиеся в развитом государстве, были неприменимы пока к государству вновь возникающему, где сама власть государственная была поставлена недостаточно твердо, где требовалось протечение веков для выяснения в сознании народа самого принципа верховной власти, где власть эта была бессильна, вследстие раздробленности и бессилия отдельных княжеств, где сама светская власть нуждалась в руководстве и помощи со стороны Церкви, во главе которой стояли духовные лица, – представители высшей цивилизации, сравнительно с туземною. Но даже и в эпоху первых князей русских, как мы увидим, византийские идеи, где только возможно было, находили применение к русской жизни. Тем яснее должно было обнаружиться их влияние с того времени, как удельно-вечевая рознь уступила место московскому единодержавию и самодержавию. Верховная государственная власть становится в ближайшее отношение к интересам Церкви, религии и христианской нравственности: уклонения от истин веры и от исполнения церковных заповедей вообще рассматриваются как действия, нетерпимые в государстве, караемые государственными законами. В этом отношении прежде всего обращает на себя внимание один разряд церковных преступлений – это именно ереси²⁵⁸. Было бы ошибкою думать, чтобы ереси когда-либо у нас были делом, подлежащим церковному суду в том смысле, в каком входили в компетенцию этого суда другие преступления²⁵⁹. Ересь всегда у нас была государственным преступлением; Церковь, осуждая на соборе целую ересь со всеми ее настоящими и будущими последователями, подобно тому, как делала это Церковь греческая, в сущности только, так сказать, констатировала преступность факта; но затем против еретиков выступала, во всеоружии карательных мер, государственная власть. Что такое была ересь по понятиям византийским? Не только преступление против канонов, но и против законов. Если уже в Византии возможны были соборные постановления о сожжении еретиков, то нет ничего удивительного, что подобные приговоры могли иметь место на соборах русской Церкви, где царь, также как в Византии император, был членом собора, брал на себя инициативу созвания собора, делал запросы отцам собора о недостатках, вкравшихся в церковную жизнь, и о средствах к устранению этих недостатков, – но с тем различием против византийских порядков, что царь был более открыт для религиозно-нравственного влияния на него со стороны церковной власти, чем это можно сказать о византийских императорах, и что, затем, царь московский и всея Русии еще в большей степени, чем византийский император, считал своею моральною обязанностию, в качестве верного сына Церкви, но не главы, служить интересам церковным всеми теми могущественными средствами, которые находились в его распоряжении. Церковная иерархия внушала царям относительно еретиков те же обязанности, которые некогда выставлены были на вид Владимиру святому относительно разбойников. Лишь только Москва подняла знамя государственного объединения и самодержавия, создается целая теория о необходимости подвергать преступников против веры градскому суду и градским казням. Теория эта, высказанная во всей ее резкости преподобн. Иосифом волоцким, держалась непоколебимо и проводилась на практике в продолжение всего московского периода русской истории, т. е. до времен Петра Великого, который взглянул на дело с чисто государственной точки зрения, не как преимущественный сын Церкви, а как самодержавный глава государства, в устройство которого введена им и церковь, как часть государства. Препод. Иосиф волоцкий рассуждает, что «грешника или еретика убити молитвою или руками едино есть», и просит государя своим царским судом искоренить той злый плевел еретический вконец: в пример представляет Финееса, убившего израильтянина; Петра, поразившего Елиму волхва; Льва катанского, который волхва епитрахилью связал и сожег, сам же вышел из огня невредим²⁶⁰. Тот же взгляд на необходимость предания градским казням лиц, не покоряющихся истине, встречаем в грамоте патриарха Филарета²⁶¹, в постановлениях московского собора 1667 г.²⁶², в «статьях о святительских судах», явившихся в 1700 г. при патриархе Адриане²⁶³. Этот взгляд проводил, – не совсем, впрочем, удачно – Стефан Яворский²⁶⁴; не отказывалась от этого взгляда и церковная власть на первых порах существования св. Синода²⁶⁵.

Почти все, сказанное выше об еретиках, может быть применено также и к волшебству. По уставу св. Владимира, оно значится в числе предметов епископского суда, но потом ни в одной из известных нам редакций устава Ярославова о волшебстве не говорится ни слова. Что бы это значило? Надобно полагать, что постановление устава Владимира о волшебстве не могло получить практической силы, оказалось неприменимым к жизни²⁶⁶. Стоит только припомнить, с каким характером выступали волхвы в древней истории; это не были люди только, так сказать, субъективно виновные в близких сношениях с дьяволом, – это были опасные пропагандисты отживающего язычества и деятельные враги зарождающегося христианства; мало этого, они возбуждали в народе волнения и смуты, совершали возмутительные злодеяния. Таковы волхвы, с которыми имел дело Ян, сын Вышатин²⁶⁷. Таким же представляется и тот волхв, которого собственноручно убил новгородский князь Глеб²⁶⁸. Уже этих двух опытов было достаточно для того, чтобы убедиться в практической неосуществимости устава Владимирова, относительно волшебства. В вопросе о волшебстве задевался вопрос о сохранении общественного мира, о подавлении опасного движения в народе²⁶⁹; с подобным характером в византийской империи волхвы не выступали. Поэтому, если сначала и казалось Владимиру и руководившему им епископу-греку, – который при этом, конечно, мог выходить только из того понятия о волшебстве, которое он вынес из Византии, – вполне целесообразным и приличным отнести волхвование к числу предметов, ведаемых церковными судами: то, в виду подобных опытов, понятным становится, почему в позднейших уставах о волшебстве не упоминается и почему, напротив, и в позднейшее время встречаются нередкие факты народной расправы с волхвами²⁷⁰. Само собою разумеется, что против волхвов выступали и епископы, но только не в качестве судей, а как лица, желавшие влиять на толпу и на самих волхвов авторитетом своего святительства; за ними стояла княжеская власть, держа наготове оружие против виновника смут. Прошли века со времени белозерской и новгородской историй, и вот мы видим, что отцы стоглавого собора прямо говорят царю, по поводу предложенного им вопроса относительно волхвов: «а тебе государю учинити свою царскую заповедь»²⁷¹.

Царская гроза была направлена не против одних только ересей и расколов; царь является не только блюстителем целости православия от еретических искажений, но и блюстителем вообще христианской нравственности и церковной дисциплины. На этой идее построены все постановления стоглавого собора.²⁷² В одном из дополнительных указов к судебнику, по цареву и Великого князя слову, повелевается Андрею Берсеневу да Хозяину Тютину велети по торгам кликати: «чтобы православные христиане, от мала и до велика, именем Божиим во лжу не клялись, и на криве креста не целовали, и иными неподобными клятвами не клялись, и матерны бы не лаялись, и отцом и матерью скверными речами друг друга не упрекали, и всякими бы неподобными речами скверными друг друга не укоряли, и бород бы не брили и не обсекали, и усов бы не подстригали, и к волхвом бы и чародеем и звездочетцем волхвовати не ходили, и у поль бы чародеи не были; а которые безчинники, забыв страх Божий и царскую заповедь учнут… и тем быти от царя и великаго князя в великой опале, по градским законам; а от святителей им же быти в духовном запрещении, по священным правилам»²⁷³. Здесь еще, как видно, царский суд с градскою казнию идет параллельно с суждением со стороны Церкви. Но иногда о церковном суде и церковных наказаниях совсем не говорится. В 1649 г. верхотурский воевода Раф Всеволожский посылает память приказчику ирбитской слободы с приказанием объявить царский указ нижеследующего содержания: «чтобы в ирбитской слободе мирские всяких чинов люди, и жены их и дети, в воскресенье и в господские дни и великих святых к церквам Божиим к пению приходили и в церкви Божией стояли меж себя смирно, в пение никаких речей не говорили и слушали бы церковнаго пения со страхом и со всяким благочестием, внимательно, и отцов свои духовных и учительных людей наказанья и учения слушали, и от безмерного пьянаго питья уклонилися и были в трезвости, и скоморохов с домрами и с гусльми и с волынками и со всякими играми, и ворожей, мужиков и баб, к больным и к младенцам и в дом к себе не призывали, и в первый день луны не смотрели, и в гром на реках и озерах не купалися, и с серебра по домам не умывалися, и олова и воску не лили, и зернью и картами и шахматами и лодыгами не играли, и медведей не водили, и с сучками не плясали, и никаких бесовских дел не творили, и на браках песней бесовских не пели, и никаких срамных слов не говорили, и по ночам на улицах и на полях богомерзких и скверных песен не пели, и сами не плясали, и в ладони не били, и всяких бесовских игр не слушали, и кулачных боев меж себя не делали и на качелях никаких не качалися, и на досках мужской и женский пол не скакали, и личин на себя не накладывали, и кобылок бесовских не наряжали, и на свадьбах безчинства и сквернословия не делали. А где обявятся домры и сурны и гудки и гусли и хари и всякие гудебные бесовские сосуды, и тебе бы то все велеть выломать, и изломав те бесовския игры велеть сжечь; а которые люди от того ото всего богомерзкаго дела не отстанут и учнут вперед такова богомерзкаго дела держаться, и тебе бы по государеву указу тем людям чинить наказанье: где такое в ирбитской слободе безчиние объявится, или кто на кого такое безчиние скажет, и ты бы тех людей велел бить батоги²⁷⁴».

Отношение светской власти к вопросам, касающимся порядка церковной жизни, имеет важное значение в истории церковных наказаний, так как, во-первых, отношением этим объясняется, почему у нас общие церковные наказания не влекли за собою каких-либо невыгодных последствий для гражданского положения лица в государстве, – потому что карательные меры против преступлений церковных должны быть рассматриваемы не как последствия церковного наказания, а как наказания преступление против государственных законов²⁷⁵ –, и так как, во-вторых, круг применения церковию ее собственных, церковных средств должен был необходимо сузиться²⁷⁶. К этому нужно присоединить еще то любопытное явление, объясняющееся также указанным отношением государственной власти к церкви, что царская власть выступала против нарушений церковного порядка не только с своими государственно-карательными мерами, но пользовалась часто и наказаниями церковными, какова напр. отсылка в так называемое монастырское подначальство²⁷⁷. Наоборот, церковь, с своей стороны, как показано будет при дальнейшем изложении, приняла в свою практику наказания чисто светские, куда относятся, главным образом, телесные наказания.

Независимо от влияния византийских воззрений на самое образование отношений между светскою властию и вопросами церковной жизни, византийское влияние на первых же порах обнаружилось самым очевидным образом в применении Церковию телесных членовредительных наказаний в смысле греческого уголовного законодательства. В Византии все наказания подобного рода налагались государственными судами, а не церковными; на Руси, при первых князьях, этот порядок оказался неприменимым, потому что народное право не допускало телесных наказаний. Владимир, который ввел было смертную казнь с ведома духовенства против разбойников, должен был, однако, возвратиться к прежнему порядку, к системе вир, – нововведение, очевидно, шло в разрез с народными воззрениями. Князь и не пошел против этих воззрений; но это не мешало иерархии церковной, действовавшей по греческому номоканону и призванной не затем, чтобы подчиняться началам национального права, а затем, чтобы преобразовывать их во имя высших начал греческой цивилизации, взять на себя отчасти ту роль, которая в Византии принадлежала светской власти²⁷⁸. Впрочем, круг применения церковною властию телесных наказаний в эпоху первых князей, да и вообще во всю ту эпоху, когда уголовное право государства еще не усвоило себе этих наказаний, не мог быть широк: преступления против различных заповедей церкви были обложены денежными пенями в пользу епископа или митрополита. Из летописных свидетельств видно, что телесные членовредительные наказания имели место не против мирян, а против лиц духовных, или вообще против лиц, которые были «своими» для епископа, принадлежали к категории церковных, или домовных людей, и которых епископ или Митрополит, по выражению устава Ярослава, мог «обрядить» по своей воле, т. е. мог наказать по своему усмотрению²⁷⁹. Впрочем, ниже мы еще возвратимся к этому предмету.

Таковы те явления, в которых обнаружилось влияние византийских идей по отношению к предмету нашего исследования. Посмотрим теперь на те явления, на которых сказалось влияние славянских воззрений и народно-славянского быта.

Христианство явилось на Руси, как и у западных народов, в ту эпоху, когда уголовных наказаний в собственном смысле почти не существовало, когда месть и, рядом с нею, система денежных выкупов, в форме вир, продаж, головничества, являлись главными средствами восстановления правового порядка. Если Церковь не могла помириться с местью, как явлением, стоящим в непримиримом противоречии с идеями христианства, и усиленно действовала против нее, так что при внуках св. Владимира месть была совершенно изгнана из юридической жизни: то, напротив, с системою денежных выкупов Церковь без труда могла примириться и основать на ней свою собственную судебную практику. По идее очищения совести, установившейся на востоке, наказание было, в сущности, также уплатой чего-то должного, освобождением от бремени, лежащего на душе; по национально-славянским воззрениям, преступник, в силу самого факта преступления, становился должником жертвы, или его родственников, и князя. Но если в последнем случае этот долг можно было загладить уплатой известной части имущества, то весьма естественно было перенесение того же самого взгляда и в область церковно-судебной практики, тем более, что денежные наказания, не теряя характера реакции против церковных преступлений, в то же время представляли одно из наиболее пригодных средств к обеспечению Церкви и церковных установлений в имущественном отношении, хотя и не видно, чтобы денежные выкупы явились в полном смысле как суррогат покаяния или епитимии. Даже и на область внутреннего суда славянские воззрения не остались без значительного влияния. Был уже приведен нами в одном месте взгляд Кирика и Нифонта новгородского, в силу которого представляется весьма естественным несение епитимии не самим виновным, но третьими лицами, подобно тому, как уплата денежной виры могла иметь место не только со стороны самого преступника, но и со стороны других лиц или целой верви: все равно, кем бы ни уплачивался долг, лишь бы он был выплачен²⁸⁰. Можно думать, что и вообще последующее широкое развитие обрядности и внешнего благочестия между русскими стоит в некоторой связи с древнеславянскою системой денежных вир²⁸¹.

Народный быт повлиял на практику по вопросу о наказаниях за преступления против церковных нравственных заповедей также и в другом отношении. В Византии давным-давно уже пало участие церковной общины в делах церковной дисциплины; в России, напротив, видим живое развитие общинно-приходской деятельности против нарушений различных обязанностей нравственного характера, в связи с древним автономическим строем вервей; само собою разумеется, что подобное явление сделалось возможным не вдруг, а лишь тогда, когда христианство успело уже пустить более или менее прочные корни в сознании народном. Из юридических актов мы узнаем, что наши общины общим мирским приговором налагали на своих членов обязанности не только юридического, но и нравственного характера – не красть, зернью не играть, разврату не заводить, не пьянствовать, в церковь ходить, в посты говеть, не сквернословить, жить в мире и любви²⁸². Для наблюдения за исполнением подобных заповедей по волостям выбирались заказчики, сотские, пятидесятские, десятские, которые, в силу мирского приговора, правили штрафы с виновных в пользу церковного строенья²⁸³. При самом приеме в состав той или другой общины, за принимаемого должны были поручиться несколько членов общины в его добропорядочном поведении, причем сами поручители рисковали подвергнуться штрафу: «а учнут оне, живучи на посаде за нашею порукою, вином и пивом кучити, или зернь, блядню и табак держати, или иным воровством каким воровати, и на нас на поручиках пеня»²⁸⁴.

Наконец, нельзя упускать из вида того весьма важного обстоятельства, что в течение целых веков высшие церковноправительственные лица и установления выступали с характером частновладельческим. Наделенные землею, селами и городами и проч., на которых сидели тяглые люди, находившиеся по отношению к церковным установлениям в том же положении, в котором вообще находились тяглые люди к владельцам земель, на которых они сидели, церковноправительственные лица должны были принимать к своему рассмотрению все дела гражданские и уголовные, за исключением убийства, разбоя и татьбы с поличным, иногда даже и без этого исключения. В виду такого положения дел, архиереи обставили себя многочисленным персоналом светских чиновников, и этот правительственный механизм был не чем иным, как сколком с того механизма, какой существовал в данную эпоху в государстве. Начала, которых держались архиерейские чиновники в управлении и суде над церковными людьми, были, конечно, те же самые, каким следовали княжеские и царские чиновники. Отсюда само собою должно было следовать, что различного рода меры, к которым прибегали светские архиерейские чиновники, не отличались, по своему характеру, от мер, практиковавшихся органами государственной администрации и государственного суда²⁸⁵. Но архиереи передавали своим светским чиновникам все дела гражданские и уголовные «опричь духовных дел», так что, по-видимому, управление и суд по «духовным делам» должны были действовать на иных началах. В программу настоящего исследования не входит, правда, раcсмотрение тех мер, которые применяла Церковь, в качестве вотчинника; цель наша заключается в исследовании собственно церковных наказаний, как мер восстановления церковного порядка. Но нельзя думать, чтобы обе сферы церковной деятельности стояли в действительности вполне обособленно, изолированно одна от другой; напротив, меры, практиковавшиеся Церковию в сфере частновладельческого управления и суда чрез светских чиновников, весьма легко могли быть перенесены и в сферу собственно церковной жизни, как это действительно и случилось с телесными наказаниями. Если, таким образом, мы сочли нужным указать на частновладельческое положение Церкви, то желали этим сказать, что частновладельческое положение с светскою администрациею и чиновничьим судом должно было повлиять чувствительно и на историю собственно церковных наказаний, как реактивных мер против церковных преступлений. С другой стороны, односторонне-финансовый характер архиерейской администрации, печальное состояние учительства и проповедничества, обращение светскою и церковною властию предпочтительного внимания на лиц, погрешающих против догматических положений Церкви, и сравнительный недостаток этого внимания по отношению в практическим истинам христианства, к жизни, к доброму поведению и нравственности, – все эти обстоятельства делали до известной степени необходимою самодеятельность общин в поддержании доброй нравственности между их членами, так что община служила хорошим подспорьем для самой власти церковной в деле проведения в жизнь тех или других нравственных начал. Важное значение общинноприходской деятельности в этом отношении не уменьшается даже и при том соображении, что, во первых, деятельность эта находила место, главным образом, на землях монастырских и церковных, следовательно, предполагала инициативу со стороны церковных и монастырских властей, и что, во-вторых, в самой оценке преступности того или другого факта, народные воззрения могли расходиться с церковно-византийскими, проводимыми Церковию и духовенством²⁸⁶. Приведенные выше свидетельства из актов дают возможность видеть, что община, действуя против известных пороков, столько же служила интересам общинной жизни, сколько и интересам церковного порядка.

Переходим к историческому рассмотрению судьбы отдельных церковных наказаний на Руси. В церкви греческой, как показано было в своем месте, практиковались почти исключительно два наказания: отлучение и церковное покаяние, из которых последнее, со времени Юстиниана, в применении к некоторым, весьма немногим, впрочем, категориям преступников, принимало форму монастырского заключения. В церкви русской, под взаимодействием различного рода влияний, выбор церковного оружия сделался более разнообразным. Мы рассмотрим прежде всего те наказания, которых не знала Церковь вселенская, и затем проследим судьбу наказаний, освященных каноническим законодательством вселенской Церкви. К первому разряду принадлежат денежные взыскания и телесные наказания, – ко второму отлучение и церковное покаяние с особою формою этого последнего – монастырским заключением.

§ 19. Устав св. Владимира, как известно, устанавливает компетенцию церковных судов в отношении предметов и в отношении лиц, подлежащих суду Церкви. О наказаниях ничего не говорится. В другом церковном уставе – Ярослава Владимировича обозначены и самые наказания, причем решительно преобладающее значение получили денежные взыскания. Нельзя, однако, думать, что система денежных выкупов, в применении к церковным судам, была впервые освящена этим последним уставом. Не говоря уже об отдельных выражениях, самый дух устава Владимирова дает возможность заключить, что не иные наказания имелись в виду и этим первым законодательным памятником, относящимся до русской церкви, как денежные же.

В различных редакциях устава, после определения компетенции церковных судов, читаем почти неизменное заключение: «князем и боярам и судиям в ты суды нелзе вступатися... и своим тивуном приказываю судов церковных не обидети, и с судов городских давати девять частей князю, а десятая часть святей церкви. Аще кто преступить сиа правила... или дети мои князи, или правнуки, или в котором городе наместник, или судья, или тивун, а будут обидети суды церковныа, или отымати, да будут прокляты всий век и будущий от седьми събор святых отец вселенскых»²⁸⁷. Суд, по справедливому замечанию г. Дювернуа²⁸⁸, употребляется в древней России нередко в значении судебного сбора, дохода, fructus jurisdictionis. И в самом деле, уже одно сопоставление судов церковных с десятиной, совместное упоминание о них дает возможность уловить мысль законодателя: органы светского правосудия не только не должны вмешиваться в суды церковные и отнимать денежные доходы, вытекающие из права суда, но должны и из тех доходов, которые собираются с княжеского суда, давать Церкви 1/10. В других списках Владимирова устава та же мысль выражается еще яснее: «а кто пообидит суд церковный, тому платити собой», или: «а через се кто почнет судити, сам оскудеет»²⁸⁹, т. е. кто обратит в свою пользу доходы церковные, тот должен возвратить из своего имущества полученные им выгоды. Да и наконец нельзя не заметить, что через весь устав проходит одна и таже мысль – предоставление Церкви известных привилегий, относящихся до ее имущественного положения. И десятина, и суд являются в этом смысле одинаково пригодными средствами для обеспечения Церкви в материальном отношении. И о том, и о другом, и о десятине, и о судах, в уставе говорится безразлично: «а кто уступит на мое дание, суд мне с тем перед Богом, дал есмь роспуты, смильное заставание»²⁹⁰ и т. д. И суд, и десятина одинаково представляются данием, пожалованием князя: законодательное постановление, очевидно, тяготеет более всего к финансовой стороне вопроса²⁹¹. Таким образом, система денежных взысканий явилась в русской Церкви, при самом возникновении ее. Последующее время только регламентировало с большею или меньшею определенностию размеры денежной пени, соответственно лицу преступника, лицу потерпевшего и характеру преступного деяния.

Такое определение находим в уставе, приписываемом сыну Владимира – Ярославу. Этот новый устав, построенный на общей с предыдущим уставом основе, представляет собою кодекс тех преступлений, которые подсудны церковному суду, и тех наказаний, которые должны быть налагаемы церковно-судебною властию.

Что касается других наказаний, кроме денежных взысканий, то о них сказано будет в соответствующих местах нашего исследования. Денежные же взыскания, по уставу Ярослава, имеют место почти во всех случаях, предусмотренных уставом, – за исключением едва ли не единственной статьи: «аще кто с отлученным ясть и пиеть, сам отлучен будет», – и притом в многоразличной конкуренции с другими наказаниями²⁹², именно, или, во 1-х, с взысканием в пользу князя²⁹³, или, во 2-х, с вознаграждением в пользу пострадавшего от преступления²⁹⁴, или, в 3-х, с казнию со стороны князя, иногда с волостельскою казнию²⁹⁵, причем нередко, вместе с взысканием в пользу епископа и княжескою казнию, назначается также вознаграждение в пользу пострадавшего от преступления²⁹⁶, или, в 4-х, с епитимиею²⁹⁷, или, наконец, в 5-х, с заключением в дом церковный²⁹⁸. В последнем случае, впрочем, конкуренция иная, чем в предшествовавших случаях: там одно и тоже лицо подвергалось двум наказаниям; здесь, напротив, из двух лиц (так как преступления, входящие в эту рубрику, предполагают наличность двух виновных) одно подвергается денежному взысканию, другое берется в дом церковный²⁹⁹. В одном только случае, именно там, где известно лишь одно виновное лицо, не идет параллельно никакого другого наказания³⁰⁰.

Встречающееся в уставе Ярослава выражение: «епископу (или митрополиту) у вине», как кажется, должно быть понимаемо не иначе, как в смысле денежного штрафа. Это доказывается, во-первых, сопоставлением с теми статьями устава, где выражение это дополняется следующих образом: «а епископу в вине с князем на полы», – во-вторых, тем, что, где по одному списку устава Ярославова говорится просто: «митрополиту у вине», в других списках уже прямо назначается определенное денежное взыскание³⁰¹. Встречается, наконец, выражение: «в вине без урока»³⁰². С словом: «урок», собственно не соединяется значение наказания, а скорее определенного сбора, оброка; в этом смысле напр. говорят 108 и 109 статьи Русской Правды: «а се уроци городнии, а се уроци мостовнии». Но иногда слово: «урок» употребляется и в смысле определенного штрафа³⁰³. Таким образом, слова: «а митрополиту у вине без урока», могут иметь тот смысл, что митрополиту не полагалось в этом случае определенной суммы, но что он все-таки мог подвергнут денежному взысканию.

Система денежных взысканий за преступления, отведенные уставами Владимира и Ярослава в ведение церковного суда, как имевшая своим необходимым предположением своеобразные особенности в правосознании младенчествующего народа, могла иметь широкое применение только при этом предположении; с переменою в народных воззрениях, с дальнейшим развитием государственного принципа на Руси, система эта должна была рухнуть, как рухнула система вир и продаж в государственном уголовном праве. Старое народное воззрение отживает, постепенно уступая место новым началам. На основании псковской судной грамоты, еще назначается продажа, точно также и в новгородской грамоте; но продажи эти платятся судье, а не великому князю, являясь скорее судебными пошлинами, чем самостоятельными наказаниями. В судебнике 1497 г. старая система еще заметна, но уже стоит далеко не на первом плане: продажи взимаются, как нечто добавочное при других, личных наказаниях, и притом, опять с значением пошлин за суд судье, а не наказаний. Изменение в государственном законодательстве не могло не сопровождаться таким же изменением и в сфере церковно-судебной, подобно тому как самая система денежных взысканий в церковно-судебной практике была отражением народного правосознания, подобно тому, как и впоследствии церковные суды всегда находились под решительным влиянием начал, которым следовала практика государственных судов в данную эпоху. К этому присоединить нужно и то соображение, что установление денежных пеней в пользу духовного суда стояло, как сказано, в ближайшей связи с вопросом о материальном обеспечении Церкви и ее властей. С течением времени, материальные средства Церкви возросли до весьма почтенных размеров, благодаря княжеским и частным пожертвованиям и вкладам, так что и десятина, и суд, – это «дание» в пользу церкви, перестали составлять существенную необходимость. Но еще и в позднейшие времена можно видеть следы, и очень заметные, старой денежной системы. Что касается монгольского периода, то едва ли можно сомневаться в том, что постановления уставов Владимира и Ярослава действовали в это время в полной силе³⁰⁴. С упадком власти монгольских ханов, князь московский Василий Дмитриевич подтвердил древние церковные уставы³⁰⁵. В 1443 году мстиславский князь Юрий Семенович Лингвенев, в своей жалованной грамоте онуфриевскому монастырю о неподсудности его митрополиту и местному епископу, писал: «а владычным десятникам и городским тех людей монастырских не судить... и вин не имать на владыку, што в списку Ерославли стоит, – судить и рядить и вины имать в духовных судеех на тех людех монастырских самому архимандриту»³⁰⁶. Затем, в чем состоял месячный суд митрополита, из-за которого было столько пререканий между новгородцами и московской митрополией? В том, сколько можно догадываться, говорит преосвящ. Макарий, что митрополит приезжал на один месяц в Новгород и судил всех по делам, подлежащим церковному суду, или присылал для того своего уполномоченного человека и собирал, разумеется, с подсудимых положенные пени. В одном ли только Новгороде, или и в других епархиях митрополит наш имел право месячного суда? Известий не сохранилось, но последнее вероятнее³⁰⁷. Следует припомнить, наконец, то, что сказал Герберштейн, по поводу церковных судов, в своих записках о Московии. Перечислив предметы епископского суда, в общих чертах, согласно с уставами Владимира и Ярослава, он продолжает: «но не должно удивляться, если вышесказанное окажется отличным от их правил и преданий, потому что они изменились по разным местам не столько от своей древности, сколько искажены от страсти их к деньгам»³⁰⁸. Нет основания принять подобный приговор за безусловно верный; но, с другой стороны, нельзя не видеть, что еще и во времена Герберштейна суд составлял одну из доходных статей.

Ясных свидетельств о применении денежных наказаний церковными судами в отношении к мирянам в XVI и в первой половине, или, по крайней мере, в начале XVII в., мы не нашли. Правда, в статьях из соборного уложения о святительских судах³⁰⁹ запрещается архиерейским десятильникам «продажи чинити», но здесь «продажа» принимается не в смысле наказания, налагаемого по суду, а в смысле взяточничества, как и вообще слово: «продажа», утратило свой первоначальный технический смысл наказания и стало обозначать всякие вообще денежные поборы³¹⁰.

Из второй половины XVII в. имеем ряд актов, из которых видно, что в пользу церковных властей взыскивались денежные пени преимущественно³¹¹ за одно специальное преступление, именно за блудодеяние³¹². К концу XVII в. денежный штраф, как наказание за блудодеяние, имел обширное применение, но в начале XVIII в. перестал практиковаться. Уже в «Инструкции» патр. Адриана поповским старостам, принадлежащей к последним годам XVII в., на случай блудного прижития ребенка, предписывается: «девку спрашивать, с кем ребенка прижила, виновнаго бить шелепами нещадно и сослать под начал в монастырь на месяц, и в монастыре быть ему между церковнаго пения в монастырских трудах, а после литургии ежедневно по 100 поклонов класть земных; с роженицей поступать таким же образом, по миновании 40 дней; а если она не скажет, с кем ребенка прижила, то чинить ей наказание вдвое»³¹³. Инструкция патр. Адриана поповским старостам не имела, вероятно, всеобщего значения для всей русской Церкви: действие ее ограничивалось областию патриарха, как епархиального архиерея. Это видно из того, что современные патр. Адриану архиереи: Евфимий новгородский, Игнатий сибирский, Павел нижегородский и друг. в своих наказных грамотах, относящихся к последним годам ХVII столетия, предписывали именно взимание штрафа. Некоторые из этих грамот, как напр. Игнатия сибирского, явились на свет в 1699 г., следовательно, уже тогда, когда инструкция патр. Адриана должна была действовать. Во всяком случае, этот порядок при Петре Великом прекратился³¹⁴, хотя в инструкции преосв. Иова архимандриту Феодосию Яновскому старый порядок продолжает еще существовать³¹⁵. Зато при Петре денежные взыскания, в связи с мерами против раскольников, получают широкое применение в отношении к лицам, уклоняющимся от исполнения христианских обязанностей, преимущественно от исповеди и причастия. На раскольников, как известно, положен был двойной подушный оклад³¹⁶; так как уклонение от исповеди и причастия давало повод подозревать уклоняющихся в приверженности к расколу, то, в связи с установлением двойного оклада для раскольников, явилось назначение штрафа с уклоняющихся от исповеди и причастия³¹⁷. Сбор штрафных денег был отдан в ведомство духовной коллегии. Вмешательству в это дело дьяков Преображенского приказа положен был конец собственноручным письмом Петра к князю Ромодановскому: «Пишут де из Москвы вице-губернатор Воейков да приказу церковных дел судия златоустовский архимандрит Антоний, что приказу де церковных дел управители, священники и подьячие за раскольщиков и неисповедавшихся многие забраны в преображенский приказ и держатся в тюрьмах: того для извольте послать указ, дабы преображенскаго приказу дьяки в те дела не вступалися и ничем как до чина духовнаго, так и до раскольщиков не касалися, ибо те дела поручены ныне духовной коллегии»³¹⁸. На основании этого именного указа, св. синод 27 Февраля решил: «Понежетем его царскаго величества именным указом оные раскольнические дела св. синоду поручены, того ради и деньги по тем делам, прежде собранныя и впредь собираемыя с записных раскольников двойнаго окладу, т. е. штрафныя и прочия, которыя с неисповедавшихся сверх настоящих с тех раскольников табельных сборов сбираются, и месячные о них репорты присылать в св. прав. синод, а кроме того св. синода в другiя места, до которых оныя дела не надлежат, никуды не отсылать, и о том ко обретающимся при оных делах управителям послать из св. прав. синода его царскаго величества указа немедленно»³¹⁹. Но указом 19 мая постановлено: «положенныя с раскольщиков деньги по окладу вдвое, посылать в штатс-контор-коллегiю, а штрафы по духовным делам имать в правит. духовный синод, а в камер-и-штатс-контор-коллегии рапортовать»³²⁰. Сборы взимались самими духовных дел управителями, причем органам светского правительства предписывалось «чинить (управителям) всякое вспоможение со всеусердным радением»³²¹; но вскоре роль духовного начальства была ограничена составлением ведомостей о не бывших на исповеди, каковые ведомости отсылались затем, для взыскания штрафа, в светские присутственные места³²².

К началу 19 в. положение раскольников, по крайней мере, старообрядцев, улучшилось. Указами 11 марта 1798 г. и 27 окт. 1800 г. старообрядцам дозволено иметь церкви и священников, рукоположенных от епархиальных архиереев, и, между прочим, повелено: «таковых старообрядцев, за небытие у исповеди и св. причастия, яко духовное погрешение, вместо взыскания с них штрафа, наказывать духовными епитимиями»³²³. Но в отношении к православным, уклоняющимся от исповеди и причастия, продолжали действоват прежние указы, подтвержденные и разясненные вновь именным указом 30 сент. 1765 г. Наконец, в 1801 г. св. синод вошел к Его Импер. Величеству с любопытным докладом, который получил высочайшее утверждение. В докладе прописывалось следующее: «как приверженные искренно к православной церкве редко опускают исполнение сего христианскаго долга и то по стечению каких либо обстоятельств, нерадящие же об оном, единственно для избежания платежа за то штрафа, как из дел, производимых в синоде, оказалось, объявляют себя старообрядцами, следовательно, сделанная старообрядцам от платежа помянутаго штрафа свобода не только дает им пред православными выгоду, но служит некоторым слабым в вере и нерадящим о должностях христианских поводом к удалению от православной церкви, а сбор сих штрафных денег не может простираться до такого количества, чтобы составлял знатный государственный доход, – для того синод всеподданнейше испрашивает высочайшаго указа, не благоугодно ли Его Императорскому Величеству всемилостивейше повелеть оставить взыскание штрафов и с тех, которые пребывают непоколебимо в исповедании православной грекороссийской церкви, а сообразно вышеупомянутому о старообрядцах положению, предоставить за небытие у исповеди и причастия св. тайн приватному суждению духовных их отцов; если же кто по нерадению, или по пренебрежению, или другим незаконным причинам уклоняться будет от сея святыни, на таковых, при внушении им с довольным увещанием о неудалении от оной, налагать публичныя церковныя епитимии» и т. д.³²⁴

На основании этого указа, составлены впоследствии 27 ст. т. XIV, уст. о пред. и прес. прест. и 208 ст. улож. о нак., каковые узаконения составляют действующее право. – Так исчезли из русского законодательства постановления о денежных взысканиях за нарушения церковных заповедей, а вместе с тем положен вообще конец применению Церковию денежных наказаний в отношении к мирянам.

§ 20. Если несомненно, с одной стороны, что Церковь, в первое время своего существования на Руси, ввела в употребление на практике греческие телесные членовредительные наказания, то, с другой стороны, представляется весьма сомнительным применение означенных наказаний Церковию к мирянам за преступления против церковных заповедей (по крайней мере, до ХVII столетия). В пользу утвердительного ответа на вопрос о применении телесных наказаний к мирянам, по-видимому, могут быть приведены следующие, относящиеся сюда, свидетельства из источников.

1) Холоп новгородского епископа Луки Жидяты Дудека был подвергнут за лжесвидетельство против господина урезанию носа и отсечению рук³²⁵.

2) О ростовском епископе Феодоре, или «Феодорце звероядивом», как его называет летопись, рассказывается, что «много пострадаша человецы от него в держаньи его, и сел изнебывши и оружья и конь, друзии же и роботы добыша, заточенья же и грабленья; не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем безмилостив сый мучитель, другим человеком головы порезывая и бороды, иным же очи выжигая и язык урезая, а иных распиная по стене и муча немилостивне, хотя исхитити от всех именье, именья бо бе не сыт акы ад» ³²⁶.

3) Митрополит Иоанн II в церковном правиле своем писал между прочим: «иже волхвования и чароданиа творяща, аще мужу и жене, словесе наказаниеме показати и обратити от злыхе; якоже оте зла непреложни пребудут, яро казните на взбранение злу, но не до смерти убивати, ни обрезати сих телесе³²⁷, не бо приимает церковное наказания учение».

4) Через долгое время после митрополита Иоанна, в 1427 году, митрополит Фотий писал псковичам: «и пишете ми, сынове, со своим послом, с посадником Федорем, что есте по моей грамоте тех стригольников обыскали и показнили, и о том вашем крепком благочестии благодарю… И которые тии стригольницы от своего заблуждения не могут чисте веровати православия истиннаго.... и якоже убо прежде вам писах, и ныне пишу, удаляйте собе от тех в ястии и питии, и казнями, (толико не смертными, но внешнеми казньми) и заточенми приводяще тех, да будут в познание и обращение к Богу»³²⁸.

Что касается, во-первых, телесного наказания за лжесвидетельство, то хотя и трудно сомневаться в том, что приговор был делом именно духовной власти, а не князя³²⁹, но, как уже указано было выше, холоп Дудека принадлежал к категории тех «домовных» людей, которых епископ, по выражению устава Ярослава, мог «обрядить» по своему усмотрению, и следовательно пример Дудеки ничего не говорит в пользу применения телесных наказаний к мирянам, как членам Церкви, погрешающим против тех или других заповедей церковных. Во-вторых, что касается ростовского епископа, то трудно судить, были ли действия Феодорца излишествами, злоупотреблениями, в основе которых лежало действительное право, или же эти действия были совершенно беззаконны в том смысле, что не имели никакого оправдания в юридических воззрениях времени, и притом, не возникали ли эти действия из каких-либо других отношений, напр. землевладельческих, а не церковных. Далее, в правиле митроп. Иоанна, людей, занимающихся волхвованием и чародеяниями, в случае их упорства при неоднократных увещаниях, указывается «яро казнить», но не до смерти убивать и не уродовать их тел. Принимая во внимание греческий текст правила митр. Иоанна³³⁰, можем видеть, что слова: «яро казнить», суть перевод греческого выражения: «αὐστηροτέρως χολάζειν», т. е. наказать с большею строгостию, но как именно? Правило отвечает, что наказывать следует, не прибегая ни к смертной казни, ни к членовредительным наказаниям: отсюда можно видеть, что правилом митрополита Иоанна скорее отрицается, чем утверждается применение Церковию к мирянам телесных наказаний³³¹. Наконец, послание митр. Фотия, имеющее в виду ересь и обращенное к псковичам, не может быть рассматриваемо как норма для церковных судов, но, скорее, как указание первосвятителя всем псковским властям, всему псковскому народному правительству касательно образа действий в отношении к еретикам. Замечательно, притом, что оба митрополита говорят о телесных наказаниях скорее ограничительным, чем предписательным тоном, в котором проглядывает опасение, что с виновными в волхвовании и ереси будет поступлено нежелательно-жестоко: не указывает ли этот тон на то, что оба митрополита имели в виду княжескую и народную расправу с волхвами и еретиками и что наставление духовенству состояло в том только, чтобы оно не настаивало на буквальном применении греческого номоканона?

Итак, мы полагаем, что о применении телесных наказаний, как мер, налагаемых по суду за преступления мирян против церковных заповедей, ранее XVII в. говорить трудно. Телесные же наказания, которые входят в церковно-судебную практику в XVII в., притом, в смысле болезненных просто, а не членовредительных наказаний, – стоят в тесной связи, с одной стороны, с прикреплением крестьян, а с другой, с образованием приказного управления в Церкви по чисто духовным делам. Ход и взаимная связь явлений представляются в следующем виде. Одним из первых и важнейших последствий прикрепления было предоставление землевладельцу права телесных наказаний над крестьянами, или, вернее, право это создалось самою жизнию, не быв освящено законом³³². А так как церковные установления владели множеством населенных земель, то телесные наказания получили применение и в сфере церковной, по землевладению, администрации; отсюда уже затем проникли и в сферу собственно церковных судов по делам чисто духовным, сосредоточившимся в ведении приказов, деятельность которых устроилась на началах, общих с государственными приказами. По крайней мере, известные нам факты применения в мирянам телесных наказаний относятся во времени, непосредственно следующему за указанными событиями³³³. В 1661 г. новгород. митр. Макарий предписал отцам духовным извещать его, митрополита, о непослушании духовных детей, угрожая ослушникам пеней и наказанием без пощады³³⁴. Несколько ранее Иона ростовский запретил «скоморохам и медвежьим доводчикам» промышлять играми, под страхом наказания без пощады и отлучения от Церкви Божией³³⁵. В документе, относящемся к тому же времени, читаем: «а будет твои дети духовные наказания слушать не учнут, или, в церковь Божию пришед, кротко не учнут стояти и во время св. пения меж себе говорить и смеяться, и жены их будут учнут в белилах ходить, и вам бы на них извещать, и мы на тех ослушников будем писать в великий Новгород (к митрополиту), и им за то быти в жестоком наказанье и в ссылке в монастыри под начал³³⁶». Патриарху Никону, при его низложении, поставлено было в вину, что «он многия люди, иноки и бельцы не духовною кротостию за преступления наказоваше, но градскими казнями мучаше: овых кнуты, овых же палицами без милости бити, иныя же на пытце жещи повелевая» и т. д.³³⁷.

В наказе 1689 г. говорилось: «а которые не будут причащатися и приходити к отцам духовным не учнут и тех всяко принуждати учением, а непослушников прещением и ранами, а буде и раны преслушают, писать на них вначале к нам в монастырь, а буде и нас преслушают ковать и оковав за поруками отсылать с провожатыми на Олонец»³³⁸. Инструкция патр. Адриана поповским старостам предписывает, в случае прижития незаконного ребенка, спрашивать девку, с кем ребенка прижила, и виновного бить шелепами нещадно³³⁹.

Восемнадцатый век, век «духовной команды» и «духовных командиров», представляет еще более усиленное применение телесных наказаний в церковной практике³⁴⁰. Тогда в полном смысле, как говорит автор «Истории моск. епарх. управления», господствовала теория устрашения; в определениях дикастерии всего чаще встречаются выражения: «учинить нещадное плетьми наказание, чтобы на то смотря и другим чинить таких продерзостей было неповадно», – и приговоры эти имели место не только в отношении к духовным лицам, но и светским, т. е. лицам других ведомств³⁴¹. В XVIII в. самые поклоны получили характер телесного наказания, направленного к причинению физического страдания³⁴². С другой стороны, телесное наказание являлось иногда суррогатом епитимии: для низшего сословия продолжение епитимии иногда сокращалось заменою следующего для епитимии времени телесным наказанием, причем самая обстановка, при которой приговор приводился в исполнение, могла получить особенно позорящий характер. Встречаются резолюции в роде следующей: «вместо убавки духовной епитимии, на страх другим, наказать солдатку такую-то, при собрании других тогож полку солдатских жен, плетьми»³⁴³. В 1761 г. до сената дошли сведения о неприличных поступках тобольской духовной консистории и попа Нагибина, который, оставя священства чин и должность, чинил всякое разорение и смятение местным жителям. Вследствие этого, сенат напомнил синоду о воздержании духовных лиц от неприличных сану их поступков и об употреблении им меча духовного, а не гражданского³⁴⁴.

Не останавливаясь долго на телесных наказаниях, как таких, которые стоят вне всякой связи с началами канонического законодательства, представляя собою совершенно чуждое Церкви заимствование из нецерковной жизни, перейдем к тем наказаниям, которые могут быть названы, в собственном смысле, церковными. Сюда относятся: отлучение и анафема с одной стороны и церковное покаяние с другой стороны.

§21. Под рубрикой: «отлучение и анафема», мы рассмотрим историю того церковного наказания, которое исключает верующего из среды членов Церкви. Слова: «отлучение» и «анафема», не составляют технических терминов, из которых с каждым соединялось бы особое понятие: и отлучение, и анафема, рассматриваемые по их существу, одинаковое имели значение, подобно тому, как и в Церкви греческой отлучение не различалось от анафемы по своему существу. Черты различия между отлучением и анафемой можно находить разве только по отношению к их формальной, внешней стороне, хотя опять различие это не доходило у нас до таких размеров, как на западе, где анафема, как мы видели, являлась с формальностями иудейского отлучения. У нас анафема, во-первых, имела применение только к определенным категориям лиц: к еретикам³⁴⁵, к обидящим церковь Божию³⁴⁶ и, со времени «собирания русской земли» при московских князьях, к лицам, действующим в ущерб интересам московской политики³⁴⁷. Во-вторых, анафема, обыкновенно, предполагала специальный судебный акт, тогда как отлучение могло быть, так сказать, фактическим в том смысле, что священник, а не высшая церковная власть, как это было при анафеме, мог отлучать виновных в несоблюдении церковных заповедей самым фактом недопущения в церковь, отказом принимать приношения в церковь Божию и совершать требы в домах подобных лиц³⁴⁸. В-третьих, наконец, имена преданных анафеме нередко вносились в синодик для провозглашения над виновными проклятия во время богослужения, преимущественнно в неделю православия³⁴⁹.

Кроме «отлучения» и «анафемы», рассматриваемое наказание носило и другие названия: так оно называлось нередко извержением³⁵⁰, неблагословением и клятвою³⁵¹, проклятием³⁵², юзою³⁵³, запрещением³⁵⁴.

В истории церковного отлучения можно различать несколько периодов, причем гранями, разграничивающими один период от другого, служат – с одной стороны – время патриаршества, – с другой – эпоха Петра Великого.

Века, прошедшие со времени возникновения христианской Церкви на Руси до учреждения патриаршества, мы относим к одному периоду, на том основании, что время патриархата отразилось на отлучении некоторыми особыми чертами, которых мы не замечаем в продолжение всего предыдущего периода. Несомненно, что церковное отлучение могло применяться на Руси с первых времен существования самой Церкви, частию в тех случаях, когда денежные пени были неприменимы, частию же тогда, когда сама светская власть была бессильна противодействовать тем или другим правонарушениям. Сюда относятся, прежде всего, случаи «преобидения» церковного суда. Затем, несколько раз упоминается о церковном отлучении в «Правиле» митрополита Иоанна³⁵⁵.

Сущность отлучения, на основании означенного правила, понимается согласно известному нам изречению Христа Спасителя об исключении нераскаянного из Церкви, как язычника и мытаря. Эта мысль выражается словами: «если не послушают, иметь как язычников и мытарей»³⁵⁶, «считать чуждыми соборной церкви»³⁵⁷, «не прежде принимать в общение и допускать к святому причащению, как когда оставят грех свой»³⁵⁸. В дальнейшей практике Церкви, существо отлучения означается более определенными чертами. Митрополит Кирилл в известном своем правиле писал: «паки же уведехом бесовская еще держаще обычая треклятых еллин, в божественные праздники позоры некакы бесовские творити с свистанием и кличем и воплем сзывающе некы скаредныя пьяницы и бьющеся дрьколеем до самыя смерти и взимающе от убиваемых порты... Аще кто изобрящется по сих правилех безчиние творя, да изгнани будут от св. Божиих церкв, а о oубиении да будут прокляти в сей век и в будущий. Аще нашему законоположению противятся, то ни приношения о них принимати, рекше просфоры и кутьи, ни свечи. Аще и умрет, то над них не ходят иереи и службы за них да не творят, ни положити их близ Божиих церкв. Аще который поп дрзнет что створити над ними, да будет чюж своего сана»³⁵⁹. Подобным же образом Митрополит Фотий писал священнослужителям: «не приими приношения в церковь Божию от неверных, ни от еретик, ни от блудник, ни от прелюбодей, ни от татей, ни от разбойник, ни от грабителей, ни от корчемника, ни от резоимца, ни от ротника, ни от клеветника, ни от поклепника, ни от лживаго послуха, ни от волхва, ни от потворника, ни от убийцы, ни от четвероженца, ни от тех, иже челядь свою морят гладом и ранами неповинне, у таковых свещи, ни просфоры не приемли, донележе покаются совершенно и от злоб своих престанут»³⁶⁰. Тот же митрополит дает наказ священникам лиц, поймающих себе жен без благословения церковного, от церкви удалять и доры не давать, ни богородична хлеба, ни св. причастия, дóндеже с покаянием и слезами законным браком совокупятся³⁶¹. Стоглавый собор понимал отлучение в смысле недопущения в церковь и отказа в принятии каких-либо приношений от отлученных³⁶². Церковная власть воспрещала христианам вступать в ближайшее обращение с отлученными в обыденной жизни³⁶³.

При патриархах, особенно во 2-й половине XVII в., выработался особенный тип отлучения с чертами интердикта, – так называемое «вседомовное» отлучение. И замечательно, что отлучение в этом виде практиковалось, по преимуществу, в отношении к нарушителям церковных привилегий, неприкосновенности церкви, церковных судов и церковных лиц. Причину, как кажется, найти не трудно. Время патриаршества, и особенно последняя половина XVII в., было временем, когда церковная власть, получив небывалый авторитет в государстве, окружив себя блеском и могуществом, ревнивее чем когда-либо оберегала свои «богоустановленные» иммунитеты от веяния духа времени, от посягательств, чаще и чаще повторявшихся, на неприкосновенную церковную обособленность, со стороны подчиненных органов светской власти, а равно и со стороны частных лиц. Приведем несколько примеров этого рода отлучения.

В 1668 г. архимандрит тихвинского монастыря прислал новгородскому митрополиту Питириму заручную челобитную двух священников Ульяна Иванова и Андрея Артемьева с причетниками, на Гаврилу да на Тимофея Иванова детей Кобылиных и на людей их, «что он, Гаврила, при сторонних понятых людях его, попа Ульяна, за бороду драл, а брат его Тимофей хотел убить чеканом до смерти и впредь на него, попа Ульяна, и на всех церковных причетников они, Гаврила и Тимофей, похваляются смертным убийством и на домы их всяким дурном, и приходя на погост с оружьем безпрестанно и всякою неподобною бранью их бранят, а ему де, попу Ульяну, мать их, вдова Авдотья, и Гаврила и дворовые их люди, дети духовные, а Тимофей и по се время на исповеди у отца духовного не бывал, и он, бояся от них смертнаго убийства, в домы их приходить не смеет». Митрополит, с своей стороны, отписывает: «и как к тебе, сыну, ся наша грамата придет, и ты б попом Ульяну да Андрею а около того Колжескаго погосту в монастырех игуменом и строителем и черным попом, и в погостех и в выставках попом и диаконом и церковным причетником велел учинить заказ крепкий, чтобы они ко вдове Авдотье и к детям ее Гаврилу и Тимофею и к людем ее и ко крестьяном со всякими церковными потребы в домы их не приходили и в церковь их и их жен и детей не пущали, и приношения от них в церкви не принимали»³⁶⁴

В 1681 г. отлучен от Церкви подьячий Толмачев «за преобидение церковнаго причта». Решено: «отлучити его церковнаго входа и священных потреб, дóндеже он в том исправление принесет пред преосвященным епископом, и о том по всем церквам священному чину и причетникам учинить заказ, чтобы его нигде к церкви Божией к пениям церковным не пущали, и священники и диаконы и все церковные причетники в дом к нему ни с какими священными потребами не приходили, и приношения его в церковь никакого не принимали, и в столах на обедех каковых у кого прилучится кому быти с ним не сидети и ни в чем с ним никому сообщения никакого не имети; а будет кто сему преосв. епископа указу явится преслушен и с тем отлученным учнет каково сообщение имети, и по свящ. правилам и той тому же отлучению будет подлежать³⁶⁵».

В 1689 г. новгородец, посадский человек Никифорко Михайлов, на Москве, в новгородском приказе подал челобитную от имени новгородских гостей Семена Гаврилова, сына его Ивана и новгородских посадских людей, чтобы освященному чину судимым быть в великом Новгороде, в приказной палате, а не в митрополичьем духовном приказе. Митрополит новгородский Корнилий дал знать об этом патриарху московскому Иоакиму, который особою грамотою предписывает Гаврилову и другим челобитчикам повиноваться митрополиту. «А что ты подал на Москве челобитную», говорится в патриаршей грамоте, «чтобы освященнаго чина людям судимым быть мимо его митрополича дому, и то ты делаешь не гораздо и Церковь святую преобидишь. А будет ты и сын твой Иван упорством своим учнете творити, такожде и под судом архиерейским в делах, которыя подлежат архиерейскаго суда, послушны быти не похощете, и вам за непокорство ваше быти по святым апостольским и отеческим правилам под клятвою вечно, а от нас святейшаго патриарха будете от святыя Церкви в отлучении и всякия церковныя святыни до смерти несподоблении»³⁶⁶.

В 1691 г. сибирский митрополит Павел отлучил от Церкви боярского сына Якова Елагина за «ругательство монашескаго чина и что он через правила св. апостол и св. отец вступает не в свои дела, без его архиерейскаго указу, монахов и монастырских служебников в приказной избе судом и расправою ведает и всякое ругательство и мученье им чинит». За все эти вины митрополит определил лишить его церковного входа и в дом к нему ни с какими потребами не входить, и никакой святыни не сподоблять в общения с ним не иметь³⁶⁷.

Из жалобы, поданной царю в 1697 г. на митрополита сибирского Игнатия, видно, что он ближних стольников и воевод Андрея и сына его Андрея Нарышкиных со всем их домом от Церкви Божией отлучил и в дом их со святынею и со всякими церковными потребами священникам ходить запретил и церковь Вознесения Господня, к которой бояре и воеводы тобольские и приказные люди приходят, велел запереть, и та церковь была заперта без пения с неделю. «26 августа, в день именин великой княгини Натальи Алексеевны, Андрея Нарышкина с товарищи в соборную церковь к молебному пению не пустил и соборную церковь велел запереть; и после того времени ходил к нему, Игнатию митрополиту, в крестную его палату, для благословения, тобольской приказной палаты дьяк Алексей Протопопов, и он де митрополит крестовую свою палату велел запереть и его дьяка разболокать и хотел бить плетьми, а дьяка Афонасия Герасимова от входу церковнаго с проклятием запретил, и в дом его священникам ходить не велел же. Да августа 16 числа он же правил пеню 100 рублев на тобольском сыне боярском, на Леонтье Редрикове, и иных его братью для правежу к себе берет на митрополичий двор без памятей и без ведома ближняго столбника и воеводы Андрея Нарышкина»³⁶⁸. Вседомовное отлучение, примеры которого, приведенные нами, падают на время, последовавшее за великим московским собором и за падением Никона, приняло черты, аналогические с интердиктом, как таким наказанием, при котором безразлично терпят и правые, и виноватые, особенно в тех случаях, когда вседомовное отлучение соединялось с запечатанием церквей: отлучение в этом смысле и по указанным мотивам должно было нередко переходить в личности. С другой стороны, церкви не всегда запечатывались за обиду, нанесенную прихожанами священнослужителям; по странной логике, они запечатывались иногда за вину священника, причем мотивы были, конечно, иные, именно финансовые. В инструкции патриарха Адриана поповским старостам читаем: «которых церквей попы с причетники будет святейшаго патриарха данных и полоняничных денег на указный срок по генварь месяц старостам поповским платить не будут, и те церкви, у которых попы служат, до указу свят, патриарха запечатать и о тех попах к св. патриарху писать не замотчав, и тем попам, за ослушание их, от церквей, у которых они служат, будет отказано, и на их места пожалованы будут иные попы и причетники»³⁶⁹.

Петр Великий, в виду широкого применения на практике вседомовного отлучения, прежде всего, нашел себя вынужденным сделать собственноручные изменения в формуле архиерейской присяги, даваемой архиереями при их хиротонии. Препровождая составленную им формулу при письме митрополиту Стефану Яворскому, Петр высказывает в этом письме следующий мотив: «понеже архиереи, хотя по положенному обещанию и обещаютца хранить церковные уставы вкупе, но ради некоторых у нас небрегомых дел изяснение особливое при сем написав посылаю, которое велите присовокупить к настоящему». Один из пунктов архиерейской присяги читается так: «обещаюся еже кого либо по моей страстной воле, или каких ради ссор со мною, или с моими подчиненными, вседомовно и единолично не проклинать и от таинств церковных не отлучать, по 4 пр. 7 всел. соб. и по 134 иже в Карфагене поместнаго и по 39 заповеди Юстиниана царя, разве кто покажет себя явным преступником и раззорителем заповедей Божиих, или противо церкви еретиком, и по Христову словеси (Мф.18:18), по триех увещаниях, непокоршагося и не исправившагося токмо единолично, а не вседомовно проклинать и отлучать»³⁷⁰.

С подробностию и ясностию изложены взгляды Петра на церковное отлучение в Духовном Регламенте. В пункте 16, под рубрикой: «Дела епископов», находим цельное систематическое изложение учения о церковном отлучении. Епископ не должен быть дерзок и скор, но долготерпелив и рассудителен во употреблении власти своей связательной, то есть в отлучении и в анафеме, даде бо Господь власть сию в созидание, а не в раззорение. «Власть убо сiя, дабы была правильно употребляема, двое смотреть надобе: первое, каковая вина толикаго наказания достойная; другое, как поступать епископу в наказании том».

На вопрос: «за какия вины следует подвергать отлучению?», Регламент отвечает: «вина сим разсуждением может определитися: аще кто явственно хулит имя Божие, или свящ. писание, или Церковь, или явно грешник есть, не стыдяся дела своего, но и паче тем чваняся, или без правильной вины покаяние и св. евхаристию больше году не приемлет, или что либо иное творит с явным закона Божия ругательством и посмеянием, таковый по повторенном наказании, упрям и горд пребыв, достоин судитися толикой казни. Ибо не просто за грех подлежит анафеме, но за явное и гордое презрение суда Божия и власти церковныя с великим соблазном немощных братий, и что тако воню безбожия издает от себе».

Затем, во-вторых, что касается самой процедуры отлучения, то она представляется в следующем виде. – Сначала епископ посылает духовника «выговорить» грешнику его вину с глазу на глаз, «с кротостию и со увещанием».

«А понеже яко явным грехом и гордым соблазнил церковь: то умолять его должен духовник, чтобы тот в близкий день праздничный принес отцу духовному покаяние и принял бы епитимию и причастился бы евхаристии святой при народе, чтобы его изменение явно стало, и соблазн бы раззорился, и на блевотины своя не возвращался бы. И аще, сие слышав, виноватый покорится и повелеваемое сотворит, приобрел епископ брата своего и больше нечего делать». При безуспешности этого посольства, спустя несколько времени, епископ позовет грешника к себе «честно, с прошением» и повторит ему тоже самое наставление, в присутствии лишь одного духовника, ходившего к нему. Если призываемый к епископу не явится, то епископ посылает к нему того же духовника, но уже «с другими некиими честными особыми, духовниками и мирскими, наипаче с приятельми онаго». При непреклонности увещаваемаго, можно и еще повторить такое же посольство.

Если все меры окажутся напрасными, тогда епископ повелит протодиакону в праздничный день в церкви известить народ приблизительно в таких словах: «человек, ведомый вам (имя рек), таковым-то явногрешием именно соблазняет церковь и презорник гнева Божия является, и наставление пастырское, не единожды ему повторенное, с ругательством отметнул; того ради пастырь ваш (имя рек) молит вашу любовь отческо, да вси помолитеся о нем благоутробному Богу, да умягчит его жестокосердие, и да сердце чисто сотворит в нем и преклонит его к покаянию. А которые ближайшее имате с ним сообщение, увещавайте его и умоляйте и единолично всяк и с прочими совокупно со всяким усердием, да принесет покаяние, и доложите ему, что аще не исправлен и презорлив будет до такого времени (время уреченно будет по разсуждению): то подпадет извержению от Церкви». Если упорство грешника не будет побеждено и этою окончательною мерою, то епископ и тогда еще не приступит к анафеме, но прежде сообщит «духовному коллегиум» о всем, что делалось, и затем, получив уже от коллегиум соизволение на письме, предаст явно грешника анафеме, составив формулу анафемы и повелев протодиакону прочитать ее в церкви при народе.

Сущность отлучения рисуется в этой формуле следующими чертами. Он извергается из общества христианского и, как непотребный член, отсекается от тела Церкви Христовой, становится непричастным Божиих даров, кровию Спасителя приобретенных; для него запрещен и не благословен вход церковный, и тем более он не может быть участником св. и страшной тайны евхаристии и прочих тайн святых и треб церковных, как в церкви, так и в дому своем, и на каком-либо ином месте. Если бы он вошел в церковь тайно, или явно, с насилием: то большему осуждению подлежит, и тем более, если он коварно или насильно дерзнет причаститься св. тайн. Священники должны всячески возбранять ему вход церковный, и если не могут возбранить ему ради силы его, то, кроме литургии, да престают от всякой службы церковной до тех пор, пока он не выйдет. Равным образом, священники не должны ходить к нему с молитвой, благословением и святыми таинствами, под лишением сана своего. При этом должна быть всегда оговорка, что он сам (имя рек) «точию единоличне анафеме сей подлежит, но ни жена, ни дети, ни прочии домашнии его, разве бы и оные поревновать похотели его неистовству, и за сию наложенную на него клятву дерзнули бы гордо и явственно укорять Церковь Божию». Установленный образец анафемы, по прочтении, должен быть прибиваем к дверям или одной престольной, или всех церквей данной епархии, смотря потому, как найдет лучшим «коллегиум».

Потом, если изверженный придет в чувство и захочет покаяться, то должен свое покаяние или cам лично, или чрез другие честные лица принести публично епископу в церкви, а если изверженный, не покаявся, учнет еще ругать анафему церковную, или еще и пакостить епископу, или иному причту, тогда епископ входит с челобитной к духовному коллегиуму, а коллегиум, разыскав истину, будет с настоянием просить суда подобающей мирской власти, или и у самого царского величества. Дальнейшими, в разяснение Дух. Регламента вышедшими, постановлениями положение отлученных определено по аналогии с положением шельмованных. Одна из резолюций на докладные пункты синода апр. 12, 1722 г. говорила: «а которые будут подлежать проклятию, и оное уже от синода учинится, таких по шти неделях от дня публикации никуды к делам и компании не допускать, как о шельмованных указ повелевает»³⁷¹

От великого отлучения или анафемы Дух. Регламент отличает малое отлучение. «Есть же в Церкви святой и меньшее наказание или запрещение. Се же есть, когда не предает Церковь грешника явно анафеме и не изгоняет его от стада Христова, но только смиряет его отлучением от сообщения с правоверными в общих и молитвах, не велит входить в храмы Божии и на некое время запрещает ему причастие св. тайн. Кратко сказать, говорится в Регламенте, человек, подвергнутый анафеме, «подобен есть убиенному, а наказанный отлучением или запрещением, подобен есть за арест взятому». За какого рода вины налагается это более мягкое наказание? «Вина меньшей казни, т. е. отлучения достойная, есть некий великий и явный грех, но не самое большое явногрешие, о яковом выше уже слово было. Напр., когда кто явно безчинствует, надолзе от церковного пения удаляется, явно изобидев, или обезчестив лицо честное, прощения не просит; таковых епископ, сам собою или чрез духовника поучив, да покаяние явственное принесут, аще того не похотят сотворить, хотя не являя великой гордости и презорства, может смирить отлучением без оных великих чрез протодиакона предвозвещений, но только на малой хартинке написав вину преступника и отлучение его. И в таком деле не должен епископ описываться к духовному коллегиум для соизволения, но cам свободен и силен сие творить».

Не трудно видеть, что взгляды и постановления Духовного Регламента касательно отлучения были не чем иным, как попыткою утвердить отлучение на тех же началах, какие были усвоены западноевропейской наукой и практикой канонической и с какими, конечно, были в совершенстве знакомы киевские ученые, в течение продолжительного периода времени стоявшие во главе русской церковной иерархии, и в частности самый автор Регламента – Феофан Прокопович.

В чем состояли нововведения Духовного Регламента, сравнительно с прежним положением вопроса об отлучении в русской Церкви?

1) Нельзя не видеть попытки провести римско-католическое понятие цензур, как исправительных средств, направленных ad contumaciam cöercendam, против грешников, упорствующих в своем преступном состоянии. Не самый грех, как таковой, должен влечь за собой анафему по Регламенту, а упорство в этом грехе.

2) С самым существом цензур стоят в неразрывной связи канонические увещания (monitiones canonicae); отсюда и Регламент, устанавливая отлучение на началах цензуры, взглянул на троекратное увещание, как на строго канонический институт, а не как на что-либо более или менее зависимое от субективного усмотрения отдельных властей. Отсюда, далее, проистекает взгляд Регламента на отлучение, как на меру, которая не может иметь места, когда преступником приносится покаяние в совершенном им преступлении, и которая, наконец, не может быть поставлена в зависимость от протечения того или другого определенного срока.

3) В соответствии с западным каноническим правом, явилось в Регламенте различие между Великим отлучением или анафемой, и отлучением малым; последнее, также, как и первое, явилось опять с чисто отрицательными чертами цензуры, без всякой примеси положительного элемента, в виде каких-либо благочестивых упражнений. Покаяние, в смысле принесения раскаяния, как результат, достигнутый экскоммуникационной процедурой, не рассматривается с точки зрения наказания.

4) Отлучение приобретает формальный характер наказания, как меры, назначаемой по судебному приговору, после предварительного выполнения различных процессуальных требований, и субъектом наказующей власти является высшее правительственное установление поместной Церкви. Здесь проведены точные границы между компетенцией епископской и правами высшей церковно-судебной власти. Процессуально-судебная обстановка по делам об отлучении до Регламента имела у нас место разве только в отношении к еретикам, осуждаемым на соборах. До времен патриаршества дело обыкновенно велось патриархальным образом: слышит архиерей, что в такой-то местности чинится много противностей Церкви Божией, что тут и женятся четвертым браком, и людей своих морят голодною смертию и т. д., – и он просто-на-просто пишет священникам, чтобы они не принимали от таких лиц приношений в церковь, не давали им причастия; кто известен был в приходе за такого человека, того священник и не допускал к причастию и приношения не принимал. При патриархах дело велось, равным образом, без особенно сложной процедуры: тот или другой архиерей того или другого обидчика Церкви Божией, а равно и всех его домашних, не допускал в церковь, воспрещал священникам ходить к подобным лицам на дом с требами, или даже прямо запечатывал церковь. Мало того, даже простой священник мог, ex proprio motu, подвергнуть вседомовному отлучению, примеры чего, как указано будет ниже, встречаются даже и в XVIII столетии. Духовный Регламент, ограничивая известными пределами компетенцию епископскую, за священником вовсе не оставил отлучающей власти.

5) Наконец, в самых последствиях отлучения очевидно опять влияние западного канонического права, хотя последствия эти и не достигли столь сильных размеров, как это было на самом западе. Если и прежде подвергнутые анафеме еретики наказывались по градским законам, то, во всяком случае, зло, которому они подвергались, не было последствием отлучения, а самостоятельным уголовным наказанием за преступление против государственных законов.

Такова конструкция, внесенная в учение об отлучении Духовным Регламентом Петра Великого. Но Духовный Регламент остался лишь теоретическим созданием ученого канониста, почти не оказав никакого влияния на практику³⁷², хотя и внесен, по недоразумению, в число «оснований епархиального управления и суда» по действующему праву³⁷³. В действительности же, если отлучение и продолжает практиковаться в первой половине XVIII в., то опять на старинных началах, т. е. в смысле вседомовного отлучения самими архиереями и даже простыми священниками, и опять по прежним мотивам, как и в XVII в., т. е. по причине обид, нанесенных Церкви и церковному причту со стороны, главным образом, подчиненных органов светской власти. В 1722 году Варлаам, епископ суздальский, запретил судье и его подьячим вход церковный и в домы их попам ни с какою потребою входить не велел за «ругательство св. синода». Отлученные подали жалобу синоду, выставляя на вид, что «во входе церковном чрез многое время им такожде и вседомовне по должности христианской велия нужда». Жалобщики повторили свою жалобу синоду, но, не получив ответа, подали доношение в третий раз с добавлением: «а сего февраля 11 дня, в Суздале, в доме моем, двороваго моего человека Герасима Семенова жена его Фекла, Михайлова дочь, родила младенца, а родильной молитвы за запрещением его, епископа, Суздаля города попы не дают и с помянутаго числа оная жонка и поныне без молитвы, а новорожденный младенец едва ныне жив, без крещения пребывает». По поводу этого последнего добавления синод приказал: «к преосвященному Варлааму, епископу суздальскому, послать указ, по которому велеть по запрещении его архиерейском в доме его подьяческой необходимых потреб ныне показанной его подьяческой родившей жонке дать молитву и рожденнаго от нея младенца крестить, а о запрещении оном дому его Михайлова из обретающихся в св. синоде до него дел для разсмотрения и решения учинить в доклад выписку»³⁷⁴. Затем, 16 марта синод, иcследовав дело, согласно приговорил: «домы судьи Толмачева и подьячих Курбатова и Михайловскаго, а равно и обретающихся в домах их обывателей, из запрещения архиерейскаго разрешить и достойно к церкви к слушанию божеств. пения допускать, и церковными требами по надлежащему по христианской должности сподоблять, понеже в доношениях онаго епископа показано, что ему наносили досаждения и прочiя непотребства чинили оные Толмачев и Курбатов и Михайловский сами, а не домовные их, того ради их самих, доколе со оным епископом происходящия дела от св. синода решением окончатся, от того запрещения их не разрешать, потому что в означенных делах обявлены их судейския и подьяческия св. синоду противности и немалыя нарекания, которых без достодолжнаго следования оставить не можно»³⁷⁵.

Старый порядок продолжался также и по вопросу о запечатании церкви. В наказание за обиду прихожанами священнослужителей, синод распоряжался обыкновенно закрытием церкви и переводом священнослужителей на другие места³⁷⁶. С другой стороны, закрытие церквей, также как это было прежде при патриархах, могло иметь место не за обиду прихожан, а за вину священника³⁷⁷. Даже простые приходские священники, вспоминая прежние времена, распоряжались отлучением, без сношения с какою бы то ни было высшею властию. Уже в 1734 г. янв. 31 дня св. синод, имея раcсуждение, что в книге кормчей, правиле св. апостол 39-м, на листе 10 напечатано: «без воли епископа своего пресвитеры или диаконы да не творят ничтоже, тому бо суть поручени людие господни», а понеже св. прав. синоду известно есть, что священники детей своих духовных и обретающихся при тех церквах, у коих они имеются, прихожан, без ведома местных своих архиереев и не за правильныя вины, но за партикулярныя свои ссоры отлучают от входа церковнаго и прочих по чину восточныя Церкви треб лишают самовластно сами собой, того ради приказали: отныне священникам детей своих духовных и приходских людей никого самовластно, без ведома своего архиерея, в синодальной же области – духовной дикастерии и прочих уставленных над ними духовных начальников, т. е. закащиков и спбургскаго духовного правления, оным же духовным правительствам, не доложа о том св. прав. синода, после вышесказаннаго св. апостол правила, ни за каковыя вины от входа церковнаго не отлучать и прочих по чину восточныя Церкви треб отнюдь не лишать, опасаясь за то себе жестокаго на теле наказания и священства лишения»³⁷⁸.

Итак, постановления Духовного Регламента касательно отлучения практической силы в русской Церкви не получили. И не мудрено. Для обяснения этого явления необходимо обратить внимание на то положение, которое заняла церковь при Петре Великом, по отношению к государству. Начала Духовного Регламента содержат в себе явное противоречие тому ведомственному характеру, который приняла Церковь, как отдельная сторона в общей государственной жизни, и тем бюрократическим чертам, с которыми выступил синод, как государственное установление, имеющее одинаковый ранг с сенатом и ведающее известные определенные роды дел, подобно тому как отводились известные же роды дел в ведение напр. юстиц- или берг-коллегии и т. п. Св. синод, по воззрениям времени, был не чем иным, как «духовною командою»; все духовные власти вообще называются командирами, по аналогии с светскими командирами³⁷⁹; один и тот же общий дух и одни и те же общие начала выражаются в деятельности всех этих командиров как духовных, так и светских. Отсюда следовало, что синод мог, как государственное учреждение, пользоваться в отведенной ему сфере теми же средствами, какие были в распоряжении светской команды. Так действительно и было в церковно-судебной практике XVIII столетия: мы видим и нещадное плетьми наказание, и заключение в оковы, и отсылку в монастырские труды на более или менее продолжительный срок, даже до кончины жизни. Отлучение, в смысле постановлений Духовного Регламента, могло бы иметь место разве только в отношении к «важным и сильным персонам», но и здесь оно было средством весьма рискованным. Недаром св. синод весьма часто принужден был входить к императору с докладными пунктами, относительно подобных «персон»³⁸⁰.Далее, говоря о церковном покаянии, мы увидим, что Церковь поняла и проводила весьма последовательно свою ведомственную в строе государственном роль: она держалась, именно, за те дела, которые отведены ей в ведение, не касаясь других, хотя бы и преступных с точки зрения церковной, действий; но в отношении к делам, отведенным ей в ведение, Церковь, как уже сказано, не имела надобности в отлучении, как цензуре, направленной к возбуждению раскаяния в упорствующем преступнике: кается, или не кается преступник, – все равно он должен был отбыть обязательное покаяние, так что для отлучения в собственном смысле буквально не стало места в церковносудебной практике. Если в XVIII в. и практикуется отлучение, то или, во-первых, в виде анафемы над политическими преступниками, каковое наказание собственно не имеет церковного характера, или же, как и во времена патриаршества, в виде вседомовного отлучения обидчиков Церкви Божией и церковного причта, а не нарушителей церковных заповедей. Но и в этой последней форме отлучение частию было явлением редким, так как требовало со стороны того или другого иерарха немалого мужества и притом только в отношении к персонам не особенно важным и сильным, – частию же явление это вызывалось фактическими обстоятельствами времени, – времени самодурства и безобразий со стороны разных бригадиров, помещиков, судей и подьячих, вообще средних и низших органов светской администрации и суда, действительно учинявших возмутительные наругательства не только над каким-нибудь приходским причтом, но и над епископами, иногда даже и над cамим синодом³⁸¹. С изгнанием самодурства и проявлений дикого произвола из области светской администрации и суда, с проникновением идеи законности в эту область, отлучение подчиненных органов светской власти, как таковых, должно было отпасть, как явление ненормальное и нетерпимое во всяком более или менее благоустроенном государстве, как равно не имело бы никакого оправдания и отлучение частных лиц за обиду Церкви, так как, при более или менее развитой государственной жизни, государство гарантирует неприкосновенность как частных лиц, так и общественных союзов, существующих в пределах его территории, и преследует силою своих законов и судов посягательства против этой неприкосновенности. С течением времени, наконец, прекратила свое существование и анафема политическая, как идущая в разрез с духом нового времени³⁸². Анафема, провозглашаемая ныне Церковию в неделю Православия, не есть акт судебной власти Церкви, а имеет значение предостережения: Церковь выставляет во всеуслышание свой символ, свое profession de foi, и вместе с тем выставляет на вид своим членам те ложные учения, которые находятся в противоречии с ее догматами, с целию удержания православных от заблуждений.

Так перестало практиковаться в русской церкви отлучение. В принципе, впрочем, оно признается и действующим русским законодательством, хотя принцип этот имеет такую же практическую силу, какую имели постановления об отлучении Духовного Регламента во время, последовавшее за Петром Великим. Мотивы к 1001 ст. уст. угол. суд. говорят следующее: «на основании свода 1857 г., духовному суду подлежат не только такие преступления и проступки, за которые полагается церковное покаяние или отсылка виновных к духовному суду, но и такие, за которые виновные подвергаются разного рода церковным запрещениям и наказаниям, присуждаемым собственно на основании церковных правил (лишению приобщения св. тайн, лишению всякого общения церкви и др.); поэтому признано необходимым, для удержания в точности сего порядка, пояснить в ст. 1001, что постановления настоящей главы относятся лишь к тем преступлениям против веры и другим, соединенным с нарушением церковных правил, которые подлежат ведомству светского суда». Статьи 83 и 371 уст. граж. суд. говорят о недопущении к свидетельству лиц, отлученных от церкви по приговору духовного суда, равным образом 95 и 706 статьи уст. угол. суд. говорят о недопущении таковых же лиц к свидетельству под присягой; из этого видно, что со стороны светского законодательства отлучение признается юридически возможным наказанием, хотя в действительности, как мы сказали уже, отлучению, собственно говоря, нет места в церковно-судебной практике.

Подобно тому как в греческой Церкви открытое церковное покаяние в некоторых случаях являлось в форме монастырского заключения, точно также и в русской Церкви рассматриваемое наказание явилось в двух формах: в форме собственно открытого церковного покаяния, которое называется также епитимиею, и, принимая последнее название, нередко с трудом может быть отличено от епитимии, как акта внутреннего, исповедного суда, и, во-вторых, в форме монастырского подначальства. Эти две формы, как покажет нам история, переходили одна в другую с течением времени и, таким образом, находятся между собою в весьма близкой родственной связи, но все-таки они могут быть рассматриваемы отдельно одна от другой. Вторая из названных форм вошла во всеобщее употребление на практике в более позднее время, сравнительно с первою, а потому будет рассмотрена после этой последней.

§ 22. Церковное покаяние, если не было вытеснено совершенно системою денежных выкупов, то, по крайней мере, по всей вероятности, имело весьма ограниченный круг применения. Здесь, прежде всего, следует обратиться к той болгарской компиляции, которая, под именем «закона суднаго людем царя Константина», принесена к нам в первоначальном славянском номоканоне, может быть, еще во времена св. Владимира³⁸³. Закон этот, как известно, представляет собою переделку «Эклоги» Льва Исаврянина и Константина Копронима: он заменяет уголовные наказания, назначаемые эклогою, церковным покаянием, или, в иных случаях, денежной пеней и продажей³⁸⁴. Самый образ прохождения покаяния представляется, в общих чертах, согласным с развившеюся после III в. на востоке покаянною системою, с довольно заметным, притом, отражением епитимийных начал Постникова номоканона. Преступления, за которые полагается публичное церковное покаяние по закону судному, суть или различные плотские грехи (блуд, обольщение, насилие), или незаконные браки (на куме, на воспринятой от св. крещения, второй брак), – и к этому странный диссонанс – зажигательство двора или дома³⁸⁵. Для образца приведем две статьи закона судного: одну – о блудодеянии с рабою, другую – о женитьбе на куме. Первая статья читается следующим образом: «блудящаго по Божиию закону достоит удалятися им Божиим рабом да отдастся в пост 7 лет: достоит внеуду храма Божия два лета во время литургии стояти, а две лете влазити в церковь до св. евангелiя, а другия два лета до «верую во единаго», а седьмое лето всю литургию стояти, не взимати же от священных ничтоже, но кончати же 7 лет, в осьмое же лето все приимати, но с разсужением; достоит в ту семь лет ясти токмо хлеб с водою». По поводу женитьбы на куме, в законе судном говорится следующее: «иже поймет куепетру, рекше куму свою, жену себе, по закону людскому носы обем урезати и разлучити я, а по церковному закону разлучити я, а пост прияти на 15 лет. Даст же ся чин по тому же сице: 5 лет вне церкви стояти, плачуще и послушающе литургiи, а четыре лета в церкви стояти до евангелия, а три лета до «верую во единаго Бога», три все о хлебе и воде, и тако кончавши урок свой, и в шестонадесятное лето все возьмут³⁸⁶».

Статьи закона судного отразились несомненным образом на уставе Ярослава, который, независимо от пени, в известных случаях, назначает епитимию: «а епитемiя по закону». Самое выражение: «по закону», относится, вероятно, к закону судному³⁸⁷. Рассматривая те случаи, в которых, по уставу Ярослава, назначается епитимия, видим, что это суть почти те же самые плотские грехи и незаконные браки, о которых говорит закон судный (блудодеяние кума с кумою, свекра с снохою, брата с сестрою, скотоложство и «аже ближний род поймется»). В виду этого, можно думать, что и самая сущность епитимии, назначаемой уставом Ярославовым, понималась в том же смысле, в каком судный закон понимает открытое покаяние, или – как он называет ее – «отдачу в пост», тем более, что из многих свидетельств, относящихся к последующему времени, нужно заключить, равным образом, о практиковании церковного покаяния, если не в строго выдержанной системе покаянных степеней, то, по крайней мере, в аналогических формах.

В одном из «худых номоканунцев», осужденных в свое время Нифонтом новгородским, говорилось, между прочим, следующее: «аще ли кто третью (жену) приимет, да примет епитимию пять лет не дати комкания (причастия) и ни в церковь лазити, но вне ему стояти, а пост ему держати как повелят³⁸⁸». Геннадий новгородский в послании к митрополиту Зосиме пишет, что он относительно покаявшихся из жидовствующих принял следующие меры: «и которые покаялись да свои действа писали на себе сами своими руками, и аз тех в покаяние принял, и епитимью есьми держать указал, а велел есьми им приходить к церкви, да пред церковью стояти, а в церковь есьми входити не велел; и которые не покаялись, а хвалят жидовскую веру, и аз послал тех к бояром и велел есьми их казнити градскою казнию»³⁸⁹.

Сходными чертами изображается епитимия, в смысле публичного церковного покаяния³⁹⁰, в послании митрополита Фотия к новгородцам: «а третие поймание не было бы, но аще кто будет млад, а детей не будет у него, ни от прьваго брака, ни от втораго, потому надобе разсужение со епитемьею с великою пояти третью, в церковь не входити пять лет, ни св. причащения не приимати, ни доры, ни богородицина хлеба; аще же кто от сих прием опитемью пост и молитву и поклоны, таже по силе и милостыню сотворяет и заповеди господня со страхом хранит, и егда видит его духовник умиленны слезы и скрушения сердечная, и о сих взвестит архиепископу, и он повелит ему опитемью полегчити»³⁹¹. Здесь же говорится о 18-летней епитимии убийце на судебном поединке: епитимия состоит в том, что виновный «в церковь не входит, ни доры не приемлет, ни богородицина хлеба, причащения же святаго не приимет 18 лет».

Барон Герберштейн в своих «Записках о Московии» рассказывает, что, в его время, кающихся по многим, самым неважным причинам, не допускали в храмы; обыкновенно, исключенные, говорит он, большею частью, стоят у дверей и окон храма и оттуда видят и слышат богослужение не меньше, как если бы были в храме³⁹². Может быть, подробности рассказа и не совсем точны, но основа рассказа, во всяком случае, не подлежит сомнению: во времена Герберштейна, Церковь русская еще сохраняла черты древней восточной покаянной системы. Из половины XVI в. известны некоторые любопытные примеры открытого церковного покаяния³⁹³. Но во второй половине XVI и особенно в XVII вв. открытое церковное покаяние, обыкновенно, являлось в форме монастырского подначальства, которое, в свою очередь, весьма часто переходило в так называемое «смирение».

Весьма важное значение в истории церковного покаяния имеет время Петра Великого. Мы должны остановиться здесь на том кодексе, который заимствован был из Германии, под именем «Устава воинских артикулов», и который ввел много нового в отношении к занимающему нас вопросу. На основ. арт. 1-го «идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей, ежели он чародейством своим никакого вреда не учинил и обязательства с сатаною никакого не имеет, подвергается наказанию шпицрутенами и притом публичному церковному покаянию. По 6 арт. за легкомысленное богохуление, вместе с телесным наказанием, виновный может и церковное публичное покаяние притом же учинить. По 7 арт., за употребление имени Божия всуе нарушитель имеет Господу Богу явное покаяние при собрании людей принести и притом половину своего месячнаго жалованья в шпиталь вместо наказания дать». Далее, публичному церковному покаянию, вместе с наказанием по рассуждению судейскому, подвергаются ближние свояки за учинение блуда в побочной линии³⁹⁴, за незаконное сожительство, сопровождавшееся прижитием ребенка³⁹⁵, за превышение пределов необходимой обороны³⁹⁶, за неосторожное убийство и убийство в драке³⁹⁷. Замечательна ст. 17 гл. III процесса воинского, где церковное покаяние ставится на одну доску с такими мерами, как тяжкий денежный штраф, отсечение пальцев, изгнание из земли, отсылка в каторгу³⁹⁸.

Особняком от других постановлений воинского устава стоит 171 арт., который читается так: «кто при живой жене своей на другой браком сочетается и тако две жены разом иметь будет, онаго судить церковным правилом». Внимания заслуживает этот артикул потому, что все предыдущие, поцитованные выше, артикулы имеют в виду такие деяния, которые законодателю представляются вместе и преступлениями против государственных законов, и нарушениями церковных заповедей, и которые, поэтому, подвергают виновного не только уголовному наказанию, но и наказанию церковному. Здесь, напротив, в последнеприведенном артикуле, имеется в виду такой случай, где, по сознанию самого законодателя, применение уголовной репрессии не должно иметь места, а должен иметь место только суд по церковным правилам. И, однако, случай этот оговаривается: в уголовном кодексе? Означала ли подобная оговорка, что суд по церковным правилам и имел место только в одном, предусмотренном 171 артикулом, случае? Другими словами, имелось ли в виду постановлениями воинского устава исчерпать ряд безнравственных или преступных деяний, где требовалось очищение совести путем публичного церковного покаяния, так, чтобы этим самым отрицалось применение церковного покаяния к каким-либо другим деяниям, кроме предусмотренных в воинском уставе? Подобное предположение представляется нам невозможным, так как, с принятием его, оставались бы для нас совершенно непонятными явившиеся несколькими годами позднее определения Духовного Регламента, в силу которых круг применения церковных наказаний не очерчивался, как мы видели, какими-либо строго определенными границами, и так как, далее, в практике того времени мы встречаем случаи рассмотрения церковным судом таких деяний, о которых в уставе воинском не говорится ни слова, напр. вступление в брак без согласия родителей³⁹⁹, шарлатанство ханжей, скитавшихся между народом для добывания дневной пищи⁴⁰⁰, разглашение ложного видения⁴⁰¹ и т. п. Нужно думать, что воинский устав имел в виду исчерпать ряд только тех из уголовных преступлений, которые, вызывая уголовную в собственном смысле реакцию, в тоже время, на взгляд законодателя, нуждались и в очищении совести пред Церковию, так что по отношению к каким-либо другим уголовным преступлениям, судимым и наказываемым светскими судами, церковное покаяние, действительно, не должно было иметь места; напротив, устав не задавался целию исчерпать ряд деяний, непреступных в юридически-государственном смысле, заключающих в себе, однако, преступление против религии и нравственности и, потому, подлежащих церковному наказанию. Указывая на один подобный случай, устав воинский мог, без всякого сомнения, руководиться лишь тем соображением, чтобы поставить на вид органам светского правосудия неуместность вмешательства их в подобное дело⁴⁰². Примеры подобных оговорок мы встречаем и в предшествующих законодательных памятниках, где они также направлены ни к чему иному, как к устранению нежелаемого законодателем вмешательства воевод и светских судей вообще в оговариваемые дела⁴⁰³.

Посмотрим же теперь, что нового внес воинский устав Петра Великого по вопросу о церковном покаянии.

Первое, что бросается в глаза и в чем нельзя не видеть резкой особенности от всего предшествующего периода русской истории, это – назначение светским законодательством церковного покаяния за уголовные преступления, наряду с другими репрессивными мерами, в собственном смысле уголовными. Такого явления во всей предыдущей истории мы не замечаем. Царь, а также и подчиненные органы светской власти, отправляли известного рода людей в монастырское подначальство, или в монастырское смирение, т. е. сами собою распоряжались применением таких мер, которые практиковались собственно церковными властями. При этом, каких-либо определений относительно того, когда должна действовать одна власть, когда другая, не существовало, как равно не существовало никаких правил и относительно того, нужно ли смотреть на государя, как на заключительную, в порядке постепенности, инстанцию, или можно к нему обратиться прямо, обходя не только ближайшую, но и всякую церковную власть⁴⁰⁴. Подобные вопросы разрешались не в силу какого-либо общего начала, а просто в силу субективного усмотрения данного лица, или в силу фактических обстоятельств данного случая, причем не малую роль должны были играть и личные благочестивые движения души того или другого князя или царя. Случалось даже, что лицо, отправляемое в монастырское подначальство по патриаршей грамоте, возвращаемо было из монастыря по царской грамоте⁴⁰⁵.

В период времени до Петра Великого, если церковное наказание и могло идти рядом с «градскою казнию», то лишь в тех случаях, где церковное наказание, само по себе, не достигало цели, где требовалась царская гроза, которая являлась, таким образом, на подмогу церковному наказанию⁴⁰⁶. В уставе воинских артикулов наказание церковное идет рука об руку с уголовным, причем одно из них не мешает другому и одно из них не условливается недостаточностию другого. Устав исходит из той весьма определенной мысли, что существует известная совокупность преступных деяний, которые равно противоречат и государственному порядку, и церковным заповедям и, поэтому, вызывают одновременно как уголовную кару, так и церковное наказание. Если относительно различного рода нарушений, противных только церковному порядку, а не государственному, законодатель не выставляет каких-либо точных определений, не усиливается исчерпать эту обширную область предусмотрением отдельных случаев, предоставляя всю эту область исключительному ведению Церкви, то, напротив, он выражает особенную заботливость относительно тех деяний, которые, на его взгляд, заключали в себе два элемента: противогосударственный и противоцерковный. Уголовный кодекс, очевидно, опасается, что последнего рода преступники, быв подвергнуты светским уголовным наказаниям за свои преступления, в тоже время могут остаться свободными от церковного наказания, и, так сказать, в долгу пред Богом и Церковию, – свободными потому, что церковный суд мог оставить в покое лиц, уже понесших заслуженное ими наказание от светского правосудия. Таким образом, в отношении ко всем преступлениям, которые допускали применение каких-либо уголовных наказаний, светское законодательство предоставило самому себе разрешение вопроса: не заключают ли в себе эти преступления, вместе с тем, и нарушения церковных правил и не нуждается ли преступник в очищении своей совести пред Богом и Церковию?

Во-вторых, воинский устав внес существенно новые черты в самое понятие о церковном покаянии. Было уже указано выше, что во второй половине XVI и в XVII вв. церковное покаяние, в его, так сказать, чистом виде, перестало практиковаться, уступив место монастырскому подначальству: церковное покаяние, по воинскому уставу, отличается и от того, и от другого. Быв поставлено наряду с уголовно-карательными мерами, оно должно было воспринять те же уголовно-карательные черты. Здесь уже нет вопроса о том, кается преступник или нет – для законодателя это безразлично: факт совершился, преступление существует, необходимо должно существовать и возмездие. Устав повелевает преступнику «явное Господу Богу покаяние при собрании людей принести». Принести покаяние значило «учинить сатисфакцию», извиниться, так сказать, пред Богом и Церковию. Мы приведем несколько примеров, чтобы видеть, в какой форме практиковалось в то время публичное церковное покаяние. Преступники, напр., невольные убийцы, по исследовании дела в подлежащем военном или гражданском суде, подвергались сперва уголовному наказанию, потом присылались светскою командою в св. синод, для очищения совести публичным церковным покаянием. Св. синод отсылал виновных к духовенству какого-либо прихода при указе, с приложением иногда формы всенародного покаяния. Самое покаяние совершалось следующим порядком. Приходское духовенство заблаговременно обявляло народу, что в назначенный день, большею частию, в воскресный, будет в церкви пред литургиею принесено преступником публичное покаяние. Разумеется, в такой день собиралось народу более обыкновенного. Преступник стоял в церкви среди народа, на видном месте, окруженный стражей. По окончании часов, диакон, вышедши из алтаря, читал сентенцию суда, изложенную подробно в указе, и когда ему в первый раз приходилось упомянуть имя преступника, он указывал на него публике рукою. По прочтении указа, диакон прибавлял: «и ныне он (виновный), ту свою вину исповедуя, приносит покаяние и просит от всемилостивейшаго Бога отпущения. Того ради извольте вси православнии, слышав оное его покаяние, от таких и подобных тому причин остерегаться, а о нем, кающемся, дабы сподобился он от Господа Бога прияти прощение, помолитеся». После этого виновный полагал три земных поклона к св. алтарю и, обратившись к народу, держал следующее покаянное слово: «Я, нижайший и всех грешнейший раб пред Господом Богом и пред вами, православные христиане, за предявленное мое согрешение, с сокрушением сердца и со осуждением того греха, прошу прощения пред всеми и молю, ради человеколюбия вашего, помолитеся о мне грешном, чтобы оный мой грех от Господа Бога мне оставился в жизни сей и в будущем веце. Аминь». После этого совершалась литургия. Причт и принесший раскаяние подписывались к форме публичного покаяния. Наконец, виновный с очищенною совестию отправлялся чрез тиунскую контору в подлежащее ведомство. Такого рода покаяние принес один солдат, ненамеренно убивший, в состоянии раздражения, своего товарища по службе⁴⁰⁷. Из представленного примера видно, что покаяние при Петре понималось не в смысле древней епитимии, как запрещения участвовать в таинствах⁴⁰⁸, или даже как обязанности исполнять то или другое благочестивое действие: покаяние ограничивалось одним актом публичного испрошения прощения у Бога и у православных христиан, – и в этом акте не трудно видеть черты ближайшего сходства с протестантским публичным церковным покаянием. Иногда только покаяние в этом смысле соединялось с епитимиею, но как наказанием тайным, которое налагалось духовником с глазу на глаз с преступником, независимо от публичного церковного покаяния, и притом примеры такого рода относятся уже ко времени после Петра Великого. В 1730 г. возникло дело об одной солдатке, которая живя в Петербурге, снискивала себе пропитание рукоделием и волшебным согрешением. К ней пришел один крестьянин погадать о своей жене, которая находилась в безумии. Солдатка пошла на Неву, зачерпнула ковш воды и, посмотрев на воду, сказала крестьянину, что жена его испорчена после свадьбы, что в ней обретается нечистый дух, который научает несчастную утопиться или удавиться. Больная, потом, действительно, утопилась. Начались сыски. Крестьянин ничего не потаил; волшебница отправлена полициймейстерскою канцеляриею в духовное правление, которое отправило волшебницу в Успенский собор, к священнику Петру Федотову, для публичного церковного покаяния. Священник, бывший духовником ее, исповедывал преступницу и наложил на нее тайную епитимию. А затем, солдатка, в течение трех дней, во время богослужения, стояла вне церкви у дверей, всем входящим, по древнему чину кающихся, исповедывала свое волшебное согрешение, с поклонами прося у них прощения и молитв пред Богом⁴⁰⁹. В этом последнем примере мы уже не видим отличительных признаков протестантского публичного покаяния, напротив, видим явное сближение с тем церковным покаянием, которое практиковалось на Руси в прежние времена.

Чем далее, тем более и более практика продолжает возвращаться к прежнему порядку: место публичного акта испрошения прощения заступает опять епитимия, и притом проходимая в монастырях. Епитимия, с прохождением ее в монастыре, сделалась общим правилом⁴¹⁰. Но из этого правила допускались различные исключения. Иногда часть долгосрочной епитимии проходилась в монастыре, а другая в месте жительства, под надзором духовника⁴¹¹; иногда епитимия, выполненная отчасти, заменялась, в остальной ее части, телесным наказанием⁴¹².

Допущено исключение для воинских чинов, относительно которых, указом 23 мая 1799 года предписано, чтобы, в случае совершения ими преступлений, относящихся до решения церковной власти, церковные епитимии исполняемы были, под наблюдением духовных отцов, при месте, где кто обязан службою, «не отлучая от исправления оной, дабы и то и другое исполняемо было вместе»⁴¹³. В 1081 году состоялся более общий указ, подорвавший силу самого правила: на лиц, уклоняющихся от исповеди и причастия, взамен практиковавшихся до издания настоящего указа денежных штрафов, предписано налагать публичные церковные епитимии, не отлучая однако ж никого из поселян и обязанных службою от домов, при церквах, под смотрением приходских священников и сельских или волостных начальников, а в городах при посредстве начальства по состоянию каждого, заставляя нерадящих через несколько дней в приходской церкви класть земные поклоны, закоснелых же в том ставить публично на колени в церкви или притворе церковном; но если кто и после этого стал бы упорствовать, таких предписано отсылать в монастыри по-прежнему, а поселянам, кроме того, не давать для отъезда по промыслам покормежных писем⁴¹⁴. Епитимия назначалась епархиальным архиереем, а не духовником. Правда, на основании указа сент. 15-го 1770 г., велено было назначать преступникам, присылаемым к епархиальным архиереям или в консисторию из светских правительств, срок покаяния с аппробации св. синода; но оказывалось в практике, что до получения требуемой аппробации уходило много времени, а между тем преступники, за неполучением синодской резолюции, по отдаленности епархий, сидели под стражей. В виду этого, синод определил, чтобы срок покаяния лицам, присылаемым к епархиальным архиереям или в консистории, был назначаем самими архиереями, с тем только, чтобы эти последние рапортовали синоду обстоятельно о каждом таковом преступнике, кто именно и насколько времени обложен будет епитимиею: в синод велено представлять предварительно только о недоуменных случаях, где встречается какая-либо трудность при определении епитимии⁴¹⁵.

И так, покаяние, в смысле протестантском, в смысле формального, публичного испрошения прощения перед Богом и Церковию, не долго просуществовало в церковной практике. Воинский устав, в этом отношении, не имел практической силы, хотя никогда не был отменен или заменен законодательным путем. Но весьма многое из устава привилось к жизни; в весьма многих отношениях, воинский устав лег даже в основу действующего права. Привился и укоренился взгляд на церковное покаяние, как на меру чисто карательную, которая не находится в какой-либо связи с действительным чувством раскаяния; весьма рельефно выражался этот взгляд в приговорах духовных судов XVIII столетия, в силу которых виновным «на страх другим» определялось известное число поклонов, весьма значительное, обыкновенно, или же предписывалось духовную епитимию заменять телесным наказанием⁴¹⁶. В виду такого взгляда, находившего усердное применение в духовно-судебной практике, и в виду того, что воинский устав поставил публичное покаяние рядом с другими уголовно-репрессивными мерами, ничем не отличив его от этих последних, неудивительным становится и то обстоятельство, что светские суды весьма часто не ограничивались отсылкою преступников в указанных воинским уставом случаях к духовному начальству для наложения епитимии, даже совсем не отсылали к духовному начальству, а отсылали прямо в монастырь, назначая при этом сами от себя и срок покаяния. Много раз приходилось синоду вступать по этому поводу в пререкания с светскими присутственными местами и разъяснять им их некомпетентность, относительно определения срока покаяния и назначения места для прохождения покаяния⁴¹⁷. Привился и укоренился, далее, как в духовной, так и в светской судебной практике тот взгляд, что все преступления уголовные лишь тогда только подвергают виновного, вместе с светским наказанием, и наказанию церковному, когда признает это нужным уголовный кодекс государства и когда светское присутственное место распорядится отсылкою преступника к духовному начальству. Положение Церкви в государстве, не вязавшееся с идеями Духовного Регламента, вязалось, напротив, как нельзя лучше, с идеями воинского устава. Как ведомство в строе государственном, Церковь получила к своему ведению только те предметы, которые отведены ей государством. Воззрение это не раз высказывалось самим синодом. В 1727 году сибирский губернатор требовал от св. синода указа, как ему поступить с служилым человеком Андреем Сургучовым, который в своеручно писанном мнении написал многую противность и мудрование правилам св. Апостол и св. Церкви и который, быв послан для увещания к тобольскому архиерею, явился пред ним непреклонен и в церковь ходить не желает по то число, как синод пресечется и в церкви на ектеньях поминать не будут. Синод, в виду того, что Сургучов препровожден был епархиальным архиереем в губернскую канцелярию, где и продолжал упорствовать, ответил губернатору, что он (синод) решения о том чинить не может для того, что оное дело вступило уже следованием в светском суде и что указа по поводу возникшего дела нужно требовать у сената⁴¹⁸. Еще ранее сделал любопытный запрос синоду суздальский епископ Варлаам. «В суздальской епархии», говорил он, «девки и вдовы, прижив беззаконно младенцев, родя убивают и давят оных младенцев до смерти, и таковым смертоубийцам что чинить? Понеже в правилах святых о таковых ничего не положено, кроме тех, которыя на исповеди открывают втайне духовникам своим смертное убийство; а таковые девки и вдовы, которыя через доношение приводятся в духовный приказ, уже их дело не есть тайное, а явственное, понеже соделывается через их допросы и чрез очныя ставки, – гражданскому их суду отсылать, или какую вновь им изволите епитимiю определить»? Синод, с своей стороны, послал указ с предписанием, «дабы о вышеписанных делах впредь ему ни на кого утруждения отнюдь не чинить, понеже оныя дела по указам принадлежат к светскому суду»⁴¹⁹. В 1770 году одно светское присутственное место осудило двух человек за смертное убийство на церковное покаяние и положило на них, без сношения с духовною командою, церковную трехмесячную епитимию, а для исполнения оной определило отослать их в монастырь. Разъясняя исключительное право духовных властей налагать епитимии и наблюдать за исполнением оных, синод замечает: «в воинском же артикуле предписано только то, за какие именно погрешения людей осуждать на церковное покаяние, а того, чтобы и время для исправления епитимии определять тем светским правительствам, от которых оные осуждаются, не мало не упомянуто, следовательно и предоставлено оное на усмотрение духовных правлений»⁴²⁰. Синод соглашается, что устав воинский определил, исчислил те случаи, когда преступник должен быть отослан к духовному начальству, для назначения ему церковного покаяния; отсюда само собою следовало, что в случае совершения преступлений уголовных, за которые в уставе не положено публичного церковного покаяния, последнее не могло быть наложено духовными судами. В последующем законодательстве количество случаев, требующих очищения совести виновного, увеличилось, но принцип остался тот же, что и в воинском уставе, хотя не нужно, с другой стороны, забывать, что принцип этот установлен именно только в отношении к действиям преступным, подлежавшим уголовному наказанию, чем, следовательно, не исключалась для Церкви возможность выступать с своим собственным судом, по своей собственной инициативе, в случаях, не предусмотренных и не воспрещенных уголовным законодательством под страхом наказания.

Какое значение имеет и какое положение занимает церковное покаяние по действующему праву? Обратимся сначала к общей части уложения о наказаниях уголовных и исправительных. Здесь находим 58-ю статью, которая по месту, ею занимаемому, и по содержанию своему может служить руководящею при обозрении отдельных постановлений нашего действующего законодательства по вопросу о церковном покаянии. Статья 58-я не посвящена исключительно церковному покаянию, как и вообще уложение не имеет специальной статьи о церковном покаянии⁴²¹. Статья 58-я говорит о дополнительных наказаниях, к которым она относит и церковное покаяние. «К наказаниям как уголовным, так и исправительным присоединяется в некоторых, определяемых законами, случаях церковное покаяние, по распоряжению духовного начальства осужденных. Определяется также в случаях, именно в законе означенных, и конфискация всех или части принадлежащих осужденным вещей или других имуществ. Равномерно присоединяются к некоторым из наказаний исправительных: опубликование осужденного через ведомости сенатские, обеих столиц и губернские; высылка за границу, если виновный иностранец; воспрещение жительства в столицах и иных местах, или в собственных имениях, с учреждением над оными опеки; отдача под особый надзор полиции и запрещение производства прежнего ремесла или промысла».

Подвергая приведенную статью юридическому анализу, находим: 1) церковное покаяние рассматривается уложением как наказание, и, притом, как наказание дополнительное, присоединяющееся к главному, уголовному или исправительному; 2) церковное покаяние в этом смысле имеет место только в определенных законами, то есть уложением, случаях; 3) церковное покаяние налагается по распоряжению духовного начальства осужденных. Что касается первых двух положений, то они дают возможность определить близкое родство между действующим уложением и между идеями воинского устава Петра Великого. Но рассмотрим в особенности каждое из выведенных нами положений.

1) Уложение смотрит на церковное покаяние, как на наказание, не как на наказание церковное, с свойственною церковным наказаниям конструкциею, но как на меру в собственном смысле репрессивную, при которой вопрос о действительном раскаянии не имеет значения и которую само уложение с своей собственной, не церковной, точки зрения может назвать наказанием. Помещая церковное покаяние наряду с такими мерами, как конфискация, высылка за границу, воспрещение жительства в известных местах и т. д., уложение, как видно, стоит на одной почве с воинским уставом, который ставил церковное покаяние на одну доску с отсечением пальцев, денежным тяжким штрафом, изгнанием из земли и т. п. Уложение говорит далее, что церковное покаяние, как дополнительное, присоединяется к главному, уголовному или исправительному, что, по-видимому, противоречит тем статьям особенной части, где церковное покаяние имеет не дополнительное, а самостоятельное значение, где отсылка к духовному начальству для поступления с виновным по правилам церковным назначается без назначения в то же время какого-либо другого наказания, уголовного или исправительного, которое относилось бы, как главное, к церковному покаянию. Но противоречие это есть только кажущееся: в сущности, уложение, действительно, интересуется церковным покаянием только в его качестве дополнительного наказания. Для уложения, как и для воинского устава, важно определить, какие из уголовных преступлений, т. е. из преступлений, подлежащих государственному суду и вызывающих уголовную кару, представляются, вместе с тем, нарушением церковных правил, вызывающим необходимость очищения совести преступника церковным покаянием. Если между статьями особенной части уложения встречаем ряд таких, где церковное покаяние не конкурирует с каким-либо другим наказанием, то это вовсе не значит, чтобы церковное покаяние, в противность 58 ст., являлось и с значением самостоятельного наказания; это значит только, что уложение, подобно воинскому уставу, употребило прием, обыкновенно, избегаемый кодексами более или менее усовершенствованными: для законодательства нашего остается мало известным тот принцип, что уже одного простого непомещения известного деяния в уголовном кодексе достаточно для того, чтобы видеть, что деяние это не запрещается уголовными законами под страхом уголовного наказания и не может быть преследуемо уголовным судом государства. Таким образом, говоря напр., что лицо, уклоняющееся от исповеди, или изобличенное в покушении на самоубийство, подвергается церковному покаянию, по усмотрению духовного начальства, уложение не желает сказать этим, что оно назначает здесь в наказание церковное покаяние; отсылка к духовному начальству имеет тот только смысл, что государство не считает возможным лиц, виновных в означенных деяниях, подвергать какому-либо уголовному наказанию, как оно считало это возможным в прежнее время.

Итак, церковное покаяние в тех случаях, когда оно определяется государственным законодательством за преступления уголовные, в виде меры дополнительной, должно быть конструируемо с точки зрения наказания. Как исключительная мера взыскания, не входящая в общую лестницу наказаний, оно не подчиняется правилам о совокупности, изложенным в 152 ст. улож.⁴²², но как наказание, оно подчиняется правилам о давности, каковой взгляд, действительно, и высказан сенатом в одном из его решений⁴²³. За церковным покаянием обеспечивается со стороны государства принудительное исполнение, так что виновный, присланный светским судом к духовному начальству для очищения, или, правильнее, для очистки совести, обязан заняться этим делом⁴²⁴. Церковное покаяние отличается, впрочем, довольно резкою чертою от других наказаний, хотя эта черта не вытекает из общих начал, из общего духа нашего уголовного законодательства: по указу 15-го апреля 1827 года, сила милостивого манифеста не распространяется на те случаи, где дело идет не о наказании, а об очищении совести⁴²⁵. В действующем уложении это постановление несколько изменено в том смысле, что церковное покаяние, к коему прощенный виновный был присужден, прекращается или продолжается, по усмотрению духовного начальства его вероисповедания⁴²⁶.

К каким наказаниям присоединяется церковное покаяние, в качестве дополнительного? Из наказаний уголовных сюда принадлежит только ссылка на поселение в Сибирь⁴²⁷. Что касается других уголовных наказаний, и, во-первых, ссылки в каторжные работы, то приговоренные к этому последнему наказанию не предаются церковному покаянию. Закон, так сказать, не удостоивает их церковного покаяния, по всей вероятности, выходя при этом из мысли о закоренелой испорченности и безнадежной неисправимости подобных лиц. Правда, государственный совет в мнении своем 22-го апреля 1827 года высказал соображение, что преступник, и в каторжной работе состоящий, может, по сношению местного начальства с духовным, нести назначенную св. синодом епитимию беспрепятственно⁴²⁸. Но соображение это осталось без всякого влияния на ход нашего уголовного законодательства по вопросу о церковном покаянии. Церковное покаяние не может, затем, идти параллельно с ссылкою на поселение за Кавказ, не в силу какого-либо законодательного постановления, а по причине особенного характера этого наказания. Ссылка на поселение за Кавказ применяется к одному только разряду лиц: это, именно, лица, виновные в распространении разных ересей и расколов, а также последователи ереси или раскола, обратившиеся в православную веру и, затем, снова совратившиеся в ересь или раскол. Но что касается совращения из православной веры, то уложение смотрит на это деяние с точки зрения уголовного преступления, облагаемого тяжкими наказаниями. Как при совращении, так и при отступлении от православной веры, духовное начальство имеет дело с виновными только в период их увещания и вразумления, каковые увещания и вразумления, конечно, не тождественны с церковным покаянием. Если эти меры вразумления останутся безуспешными, то закон поступает с виновными сурово; но само собою разумеется, что подобные лица не могут быть подвергнуты церковному покаянию, так как оно, во всяком случае, предполагает принадлежность наказываемого к церковному обществу, а совращающиеся самым фактом своего совращения исключают себя из этого общества. – Обращаясь, наконец, к исправительным наказаниям, находим, что церковное покаяние назначается параллельно со всеми родами их, начиная с ссылки на житье и кончая арестом и денежным штрафом и даже выговором в присутствии суда; единственным исключением является заключение в крепости, отправляемые в которую лица предполагаются не нуждающимися в очищении совести, что едва ли справедливо в виду того, что в крепость заключаются не только политические преступники, но и дуэлисты, для которых покаяние было бы, по меньшей мере, не излишне.

2. 58 ст. улож. говорит, что церковное покаяние присоединяется к наказаниям уголовным и исправительным в некоторых, определяемых законами, случаях. Само собою разумеется, что под законами нужно понимать здесь не иное что, как самое уложение. Значит ли это, что церковное покаяние имеет место только в случаях, предусмотренных уложением, и что оно, напротив, не должно иметь применения там, где, по законам уголовным, его не полагается? В уставе духовных консисторий есть одно постановление, относящееся к данному вопросу, но не разрешающее его: «церковное покаяние на людей гражданского ведомства налагается епархиальным начальством за проступки и преступления, которые обнаруживаются по делам, производившимся в епархиальном ведомстве, или по приговорам светских присутственных мест»⁴²⁹. Устав говорит неопределенно о делах, производившихся в епархиальном ведомстве, или по приговорам светских присутственных мест, то есть критериумом при определении компетенции церковных судов берется чисто формальный признак – производство в каком-либо присутственном месте, светском или духовном. Но, затем, какие случаи должны быть понимаемы под этими делами, все ли те, которые заключают в себе элемент безнравственности, стоящий в противоречии с церковными правилами, или только некоторые, определяемые законами, случаи, – об этом в уставе духовных консисторий не говорится ни слова. В практике вопрос разрешается безусловно в последнем смысле: «духовное начальство» назначает церковное покаяние только тем лицам, которые должны быть отосланы к нему, или преданы церковному покаянию, в силу определений уложения о наказаниях. Взгляд этот имеет свое естественное объяснение в самом положении Церкви, как одного из ведомств в строе государственном: миряне рассматриваются не как члены Церкви, а как лица другого, чуждого, недуховного ведомства, которые если выдаются, так сказать, головою ведомству духовному, то не иначе, как в обозначаемых светскими законами случаях. Привлекаемый к духовному суду, по инициативе этого последнего, не в указанных законом случаях, может и не явиться на суд духовного начальства, противопоставив требованию явки заявление, что в законе ничего не говорится о предоставлении данного дела рассмотрению духовного начальства. С другой стороны, если бы предоставить духовному начальству судить, по его собственной инициативе, за все возможные деяния, заключающие в себе элемент безнравственности, стоящий в противоречии с церковными правилами, и если бы в тоже время признавать принудительную, обеспечиваемую государством, силу за приговорами духовных судов: то для целого общества и государства церковное покаяние, в этом смысле, было бы нетерпимым злом, так как духовное начальство могло бы действовать произвольно и злоупотреблять напр. своим правом отправки на покаяние в монастырь. Таково фактическое положение вопроса, но самый закон, если мы обратимся к историческому толкованию его (единственно возможному и рациональному в данном случае, так как вообще все воззрения нашего уголовного законодательства, в отношении к церковной дисциплине, составляют продукт истории, наследство от времен давно минувших), не оправдывает такого положения. Уложение различает две категории случаев: в одних виновные подвергаются церковному покаянию, как дополнительному при другом, уголовном или исправительном наказании; в других закон не полагает собственной санкции, довольствуясь отсылкою к духовному начальству. Не трудно видеть, что уложение действующее поступает точно также, как поступил воинский устав Петра Великого и, еще ранее, уложение царя Алексея Михайловича. Как воинский устав, так и уложение 1845 года заботятся, собственно, о том, чтобы определить в точности те уголовные преступления, которые, по мнению законодателя, помимо наказания, назначенного светским правосудием, вызывают необходимость очищения совести. Уложение, как и устав воинский, боится только за эту последнюю категорию случаев, опасается, чтобы дело не ограничилось только применением уголовного наказания и виновный не остался с неочищенною совестию там, где очищение совести представляется законодателю необходимым. Таким образом, в отношении ко всем деяниям, воспрещенным законами под страхом уголовного наказания, определения уложения имеют безусловно исчерпывающее значение: церковное покаяние не может иметь применения к тем из уголовных преступлений, относительно которых закон не прибавил: «сверх того, виновные подвергаются церковному покаянию, по усмотрению духовного начальства». Напротив, те немногие статьи уложения, на основании которых виновные не подвергаются никакому уголовному наказанию, а отсылаются только к духовному начальству, для поступления с ними по правилам церковным, не имеют значения исчерпывающих, как не имели этого значения приведенные выше статьи уложения 1649 г. и воинского устава. Число случаев последней категории в действующем уложении увеличилось, сравнительно с предыдущим временем; но это не значит, чтобы и здесь закон стремился исчерпать всю область возможных нарушений церковных правил. Каждая из статей этого рода указывает лишь на то, что, до издания ее, известное действие подвергаемо было наказанию по светским законам; но потом закон признал неуместною уголовную кару в данном случае и, вместо того, чтобы исключить совершенно то или другое деяние из уголовного кодекса, он по-прежнему упоминал об этом деянии, говоря при этом, что оно уже более не облагается уголовным наказанием, а вызывает только необходимость очищения совести. В сущности, следовательно, рассматриваемая категория статей в действующем уложении, как и аналогические статьи уложения 1649 г. и воинского устава, желают сказать только, что органам светского правосудия здесь делать нечего. С принятием высказанных нами соображений, становится ясным и понятным самый текст 58 статьи: «к наказаниям как уголовным, так и исправительным присоединяется в некоторых, определяемых законами, случаях церковное покаяние» и т. д. Не сказано, что церковное покаяние назначается в случаях, определяемых законами, а сказано именно, что оно присоединяется в определенных законами случаях, из чего видно, что уложение интересуется собственно уголовными преступлениями, где церковное покаяние фигурирует в качестве дополнительного наказания и где закон стремится, действительно, дать точные, исчерпывающие определения относительно круга применения церковного покаяния.

3. Наконец, в 58 ст. улож. говорится, что церковное покаяние присоединяется к наказаниям уголовным и исправительным по распоряжению духовного начальства осужденных. В своде законов 1842 г. говорилось, что церковные наказания хотя назначаются в приговорах судебных мест за некоторые, в законах означенные, преступления, но виды сих наказаний, степень и наблюдение за точным их исполнением предоставляются усмотрению и распоряжению духовной власти⁴³⁰. При осуждении на церковное покаяние, никакого времени на то не определять, а предоставлять назначение сего духовному начальству, давая оному только знать о роде и качестве преступления; – срок церковного покаяния назначается епархиальными архиереями, которые, ежели в определении оного встретят затруднение, представляют о том св. синоду со всеми потребными объяснениями⁴³¹. Подобные же выражения находим в действующем уставе духов. консисторий: «срок и образ прохождения покаяния определяются по роду проступков и преступлений, на основании церковных правил»⁴³². Все эти статьи развились из тех запретительных указов, которые были направлены против усилившегося в практике светских судов воззрения, что суд уголовный может назначать место и определять срок покаяния сам собою, без всякого сношения с духовным начальством⁴³³. Итак, духовному начальству предоставляется определить виды и срок церковного покаяния. Что касается видов церковного покаяния, то здесь, конечно, имеется в виду различие епитимии, проходимой в монастыре, и епитимии, исполняемой под руководством духовника в приходской церкви. Об употреблении того и другого вида церковной епитимии в самом законодательстве уголовном не содержится более или менее определительных постановлений. Что касается, во-первых, монастырского заключения, о котором говорят статьи 1549, 1566, 1585, 1593 и 1594, то, как объяснено будет ниже, заключение это не может быть рассматриваемо как один из видов церковного покаяния. Из статей уложения, назначающих собственно церковное покаяние, 208 ст. содержит в себе ограничение относительно видов и срока покаяния: «лица православного исповедания, уклоняющиеся от исповеди и причащения св. тайн, по нерадению или небрежению, подвергаются церковным наказаниям по усмотрению и распоряжению духовного епархиального начальства» с наблюдением токмо, чтобы при сем не были надолго отлучаемы должностные от службы, а поселяне от домов и работ своих⁴³⁴. Ограничение это высказано в применении к отдельному случаю, и если бы мы приняли к руководству общепризнанные правила юридической герменевтики, то едва ли бы возможно было относить указанное ограничение ко всем другим случаям применения церковного покаяния, так как мы придали бы через это постановлению специальному смысл общего правила. Практика до позднейшего времени понимала 208-ю статью именно как специальную, и, вследствие этого, духовные суды отправляли в монастырь, не стесняясь тем, что уложение в данном случае назначает церковное покаяние просто, а не отсылку в монастырь. Переворот в практике был произведен двумя указами св. синода: указом 11 июля 1851 г. и указом 18 марта 1868 г.

В 1851 г. св. синод, имея в виду, что число светских лиц, содержимых под епитимиею в монастырях, весьма значительно (до 700 и более), и заключение не достигает цели и стеснительно для монастырей (отторгает заключенных от занятий), а прохождение епитимии под надзором отца духовного – мера действительная, негласная и способная возбудить сознание греха в кающемся, определил епархиальным архиереям предписать: а) войти в подробное рассмотрение тех дел, по которым решениями епархиальных начальств люди светского звания содержатся в монастырях под епитимиею, и если по таковому рассмотрению не представится каких-либо особых случаев и затруднений, то содержимых по сим решениям людей обратить к покаянию на местах жительства под надзором духовников, которым преподать соответственные наставления; б) о последствиях своих распоряжений донести св; синоду; в) о содержимых по решениям светских присутственных мест войти в рассмотрение, нет ли из числа их таких, которые оказывают раскаяние и, потому, могли бы быть переданы надзору духовных отцов, и о таковых представить св. синоду и г) на будущее время по делам, по которым следует подвергать виновных церковной епитимии, входить в ближайшие соображения и обращать внимание на положение посудимых и в монастыри назначат тогда, когда сие необходимо или по качеству преступления, или по доказанной безуспешности покаяния на месте жительства, не оставив преподавать духовнику наставления о нравственном действии в духе кротости и любви на людей, кои подвергаются епитимии под надзором оного.

В весьма подробные рассуждения о прохождении церковного покаяния вошел св. синод в указе 18 марта 1868 г.

По силе вышеприведенного указа (т. е. указа 11 июля 1851 г.), говорит св. синод, число людей светского звания, содержимых в монастырях, хотя и стало уменьшаться, но нельзя не заметить, что и ныне сих людей довольно много; так, по ведомостям, представленным в св. синод от епархиальных преосвященных за 1864–66 гг., число людей светского звания, содержимых в монастырях, значится в следующем количестве: в 1864 г. 266 лиц, в 1865 г. 212, в 1866 г. 193. Если, при этом, принять во внимание, с одной стороны, что монастырскому заключению, кроме людей светского звания, подвергаются и духовные лица и что сих последних в монастырях ежегодно содержится около 300 человек, а с другой, что монастыри вообще не имеют ни средств к содержанию и надзору за арестантами, ни самых помещений, надлежащим образом для сей цели устроенных, то нельзя не признать, что и то количество людей светского звания, содержимых в монастырях, какое значится по ведомостям за последние годы, составляет тяжелое бремя для монастырей. Далее св. синод вдается в подробное рассмотрение статей действующего уложения относительно случаев применения церковного покаяния и монастырского заключения и находит, что монастырское заключение имеет место только в некоторых, точно обозначенных в законе случаях, а именно в случаях, означенных в статьях 138, 1549, 1585, 1593, 1594 и 1597⁴³⁵. Между тем, говорит синод, по имеющимся сведениям, оказывается, что большинство заключенных содержится в монастырях за такие преступления, за кои в законах полагается не монастырское заключение, но лишь церковное покаяние, или назидание и увещание чрез духовных лиц. Так напр., по ведомостям о людях светского звания, кои содержались в монастырях в 1865 г., общее число сих людей 212 человек; из них только 63 человека было заключено за те преступления, за которые по уложению о наказаниях полагается заключение в монастырь, именно 29 малолетних за разные преступления и 34 лица за прелюбодеяние и кровосмешение. Из остальных 149 лиц 15 человек содержались в монастырях по особым высочайшим повелениям и два лица, согласно циркулярному указу св. синода от 11 июля 1851 г., за неисполнение церковной епитимии; затем 132 лица показаны содержавшимися в монастырях за такие преступления, за которые по законам не полагается монастырского заключения. В виду всего вышеизложенного, св. синод указом 18 марта 1868 г. определил предписать всем епархиальным преосвященным, чтобы они немедленно сделали распоряжение к освобождению из монастырей, с преданием церковной епитимии на месте жительства, всех тех людей светского звания, кои содержатся в монастырях не по высочайшим повелениям и не за те преступления, за которые, на точном основании 138, 1549, 1585, 1594 и 1597 улож., полагается монастырское заключение, причем поручить епархиальному начальству к непременному исполнению, чтобы впредь подвергаемы содержанию в монастырях только те из людей светского звания, о заключении которых воспоследует особое высочайшее повеление, или состоится, согласно упомянутым ст. улож. о нак., приговор уголовного суда, и чтобы, затем, все лица светского звания, присуждаемые к церковному покаянию, проходили сие покаяние на местах жительства под надзором отцов духовных, кроме тех только лиц, по отношению к которым прохождение епитимии на месте окажется безуспешным и которые по сему, на основании указа св. синода от 11 Июля 1851 г., будут подлежать заключению в монастырь.

Итак, синод не допускает, чтобы на будущее время епитимия проходилась в монастыре, кроме определенных случаев; но так как оговоренные в уложении случаи не имеют отношения к церковному покаянию и заключение монастырское не может быть рассматриваемо здесь как один из видов церковного покаяния: то из этого следует, что церковное покаяние в настоящее время практикуется исключительно в виде домашней епитимии под надзором духовника, превращаясь в монастырскую епитимию только в случае упорной неисправимости лица, или по особому высочайшему повелению⁴³⁶.

Остается сказать несколько слов по поводу статей особенной части уложения. В каких случаях имеет место церк. покаяние по улож. о нак.? Было указано, что все отдельные постановления уложения сводятся к двум категориям: к одной относятся те статьи, которые не заключают в себе собственно уголовной санкции, ограничиваясь отсылкою виновных к духовному суду, – к другой те, где церковное покаяние фигурирует в качестве дополнительного к другому наказанию, уголовному или исправительному. К первой категории относятся след. случаи: 1) уклонение от исполнения уставов Церкви со стороны новообращенных в православную веру и приверженность их к каким-либо иноверческим обычаям⁴³⁷, 2) уклонение от исповеди и причащения св. тайн по нерадению или небрежению⁴³⁸, 3) неприведение родителями к исповеди детей своих, достигших положенного возраста⁴³⁹, 4) неправильное лечение, если от этого последует смерть или важный здоровью вред⁴⁴⁰, 5) противозаконное сожитие неженатого с незамужнею, по взаимному их согласию⁴⁴¹, 6) оставление погибающего без помощи, когда помощь эта могла быть подана лицом без явной для него опасности⁴⁴², 7) случайное, не только без намерения, но и без всякой со стороны виновного неосторожности, причинение смерти человеку⁴⁴³, 8) изобличенное покушение на самоубийство⁴⁴⁴; лицо же, совершившее самоубийство, на основании уложения о наказаниях, лишается христианского погребения⁴⁴⁵ Значение перечисленных случаев было указано, и потому нет никакого основания требовать от уложения, чтобы оно держалось какого-либо общего принципа в этом перечислении. Напротив, в отношении ко второй категории статей, мы вправе ожидать, что постановления закона будут основаны на каком-либо общем начале, – мы могли бы думать, что уложение будет чем-нибудь руководиться при указании тех из уголовных преступлений, которые, по его мнению, помимо уголовного наказания, требуют еще очищения совести для преступника. В действительности, однако, никаких таких начал не находим. Уложение стремится предусмотреть все возможные случаи применения церковного покаяния. Только в отношении к одному разряду преступлений – именно, преступлений против жизни, замечаем общий, по-видимому, принцип, высказанный в статьях 1466 и 1468, – принцип, состоящий в том, что церковное покаяние имеет место везде, где неосторожность была причиною смерти, все равно, была ли эта неосторожность при совершении действия, дозволенного законом, или недозволенного⁴⁴⁶. Но это не мешает уложению в каждом отдельном случае неосторожности опять делать оговорку относительно применения церковного покаяния. Сюда относит уложение следующие случаи неосторожности, сопровождавшиеся смертию: 1) приготовление для продажи, или продажа съестных припасов или напитков, вредных для здоровья или испортившихся, а равно выделка посуды из вредных для здоровья материалов⁴⁴⁷, 2) нарушение правил, установленных для продажи, хранения и употребления веществ ядовитых и сильно действующих⁴⁴⁸, 3) неумышленное произведение повивальною бабкою преждевременного от беременности разрешения⁴⁴⁹, 4) раздача мнимоволшебных напитков или иных составов, имеющих, будто бы, сверхъестественные силы⁴⁵⁰, 5) неумышленное повреждение телеграфа⁴⁵¹, 6) нанесение с намерением, хотя и без умысла на убийство, побоев или иных насильственных действий⁴⁵², 7) совершение ненамеренного убийства в драке⁴⁵³. Но стараясь предусмотреть все случаи неосторожности, могущие оканчиваться смертию, уложение, по неизвестной причине, считает, по-видимому, излишним церковное покаяние для архитектора, допускающего неисправность в постройке здания, когда разрушение неправильно построенного здания сопровождается смертию лица или лиц⁴⁵⁴. Независимо от общего принципа, выраженного в статьях 1466 и 1468, уложение назначает церковное покаяние и за другие преступления против жизни, кроме вышеозначенных, соединенных с неосторожностию, как-то: за превышение пределов необходимой обороны, сопровождавшееся смертию нападавшего⁴⁵⁵, убийство, по невежеству, младенца чудовищного вида⁴⁵⁶, злоупотребление властию со стороны родителей, опекунов и других лиц, если таковое злоупотребление побудило подчиненное или вверенное их попечению лицо к самоубийству⁴⁵⁷. Но опять-таки, по неизвестной причине, уложение считает напр. излишним церковное покаяние для женщины, которая от стыда или страха хотя и не умертвит незаконнорожденного своего младенца, но оставит его без помощи, и младенец лишится жизни⁴⁵⁸. Независимо от преступлений против жизни, закон назначает церковное покаяние и в других случаях, причем случаи эти берутся совершенно наудачу. Таковы: 1) непринятие мер православным христианином к отклонению лиц, состоящих под его наблюдением и попечением, от заведомого намерения отступить от православия⁴⁵⁹, 2) прервание богослужения побоями, или иными насильственными против священнослужителей действиями⁴⁶⁰, 3) мужеложство и скотоложство⁴⁶¹, 4) вступление в новый брак при существовании прежнего, а равно заведомое вступление лица, не обязанного супружеством, в брак с лицом обязанным⁴⁶², 5) вступление в брак в недозволенной степени свойства или родства, исключая первых двух степеней родства, так как в последнем случае виновные подвергаются ответственности за кровосмешение⁴⁶³, 6) вступление в четвертый брак и вступление в брак с нехристианами, если последние не обратятся в христианство⁴⁶⁴, 7) похищение замужней женщины, с согласия этой последней⁴⁶⁵, 8) нанесение мужем жене, и наоборот, увечья, ран, тяжких побоев, или иных истязаний или мучений⁴⁶⁶, 9) принуждение родителями детей к браку, или к вступлению в монашество⁴⁶⁷. Наконец, сюда же должны быть отнесены: 10) прелюбодеяние⁴⁶⁸ и 11) кровосмешение⁴⁶⁹. Последние два случая замечательны в том отношении, что церковное покаяние присоединяется здесь, в качестве дополнительного, к монастырскому заключению. Относительно прелюбодеяния, в частности, уложение требует очищения совести и от магометан, которым магометанские духовные места должны назначать духовное покаяние и исправление⁴⁷⁰.

Итак, уложение наше, по крайней мере, относительно преступлений уголовных, себе самому предоставляет разрешение вопроса, где требуется очищение совести церковным покаянием, где нет, и, таким образом, само задает себе для разрешения невозможную задачу. Тут может быть одно из двух: или кодекс уголовный должен отрешиться совершенно от свойственной ему государственной точки зрения и стать на точку зрения Церкви и церковной дисциплины, стало быть, преследовать чуждые ему задачи, стремиться к целям сверхземным, или же, если он не оставит своей государственной почвы, допускать на каждом шагу пробелы и противоречия, назначать церковное покаяние в одном случае и не говорить о нем ни слова в другом, совершенно однородном. Самое назначение церковного покаяния уголовными судами государства, на основании государственных законов, нельзя не признать явлением вредным для Церкви. Служители Церкви и органы церковной власти отвыкают действовать словом и убеждением: покаяние, которое они должны бы были пробуждать в преступниках, исполняя заповедь евангельскую, является готовым результатом, благодаря тому, что государство предписывает это покаяние и что государство же обеспечивает за этим покаянием исполнение принудительное, не условливаемое доброю волею, не вытекающее из внутренних мотивов преступника. Далее, стремясь к невозможной цели удовлетворить разом и требованиям Церкви, и требованиям государственного порядка, закон уголовный, по-видимому, не подозревает, что не всякий принцип, имеющий место и оправдание в уголовном праве, согласуется с интересами Церкви и церковного порядка. Говоря напр. о прелюбодеянии, закон ставит наказание в зависимость от жалобы оскорбленного в своей чести супруга. Но оскорбился ли супруг в своей чести, или не оскорбился, – для Церкви это безразлично. Ее собственный порядок нарушен, неуважение оказано к одному из ее таинств, – она могла бы выступить с своими собственными мерами для восстановления этого порядка, независимо от того, когда государство будет считать восстановившимся свой собственный, государственный порядок. Или, напр., на основ. примеч. к ст. 1532-й, все дела о изнасиловании, растлении, похищении и обольщении девиц или женщин, когда совершение преступления не имело последствием смерти изнасилованной или растленной, начинаются не иначе, как по жалобам самой изнасилованной, растленной, похищенной или обольщенной, или же ее родителей, родственников, опекунов или других лиц, по своему званию обязанных иметь попечение о ней. О изнасиловании замужней женщины иск начинается только или по собственной ее жалобе, или по жалобе ее мужа. Изнасилование, растление, похищение и обольщение, конечно, более преступны, рассматривать ли их с точки зрения уголовного законодательства государства, или с точки зрения церковного порядка, чем простое плотское совокупление, блуд. Но Церкви здесь делать нечего, все равно, будет ли подана жалоба кем следует или не будет. Если дело не дойдет, несмотря на общеизвестность, до уголовного суда, то оно не дойдет и до церковного, так как первый отсылает к последнему, а здесь, очевидно, подобная отсылка не может состояться; если же дело и дойдет до уголовного суда, Церкви все-таки делать нечего, так как все означенные преступления⁴⁷¹ не принадлежат к числу «случаев, в законах определенных». Итак, мы полагаем, что церковное покаяние есть анахронизм в современном уголовном кодексе: для светского законодательства это – излишнее бремя, для Церкви – положительный вред. – Обратимся теперь к рассмотрению исторической судьбы того наказания, которое, как было сказано, находится в ближайшей родственной связи с церковным покаянием, – монастырского подначальства.

§23. Еще в древнейшие времена существования христианской Церкви на Руси, встречаем примеры монастырского заключения, но это заключение не было тем, что мы называем монастырским подначальством: монастырь служил, именно, местом заключения для духовных лиц⁴⁷², а не для мирян за преступления против церковных заповедей. Притом, и в отношении к духовным лицам, летописи чаще говорят просто о заточении, которое могло иметь место и не в монастыре⁴⁷³. С другой стороны, церковный устав Ярослава назначает, как мы видели, в некоторых случаях взятие в дом церковный. «Понятие в дом церковный», которому подвергаемы были некоторые лица женского пола (женщина, виновная в незаконном прижитии ребенка; вторая жена, когда муж женился на ней при жизни первой жены; жена, вышедшая замуж за другого от своего мужа; женщина, находившаяся в преступных отношениях к двум братьям), имело, по всей вероятности, значение понудительной меры к тому, чтобы заставить родичей внести денежный выкуп за вину родственницы. Какова была судьба этих лиц, если требуемый уставом, в пользу епископа выкуп не вносился со стороны родичей, неизвестно. Можно думать только, что пребывание в доме церковном, или епископском не стояло в каком-либо отношении к покаянию, в том смысле, какой имело напр. заключение в епископском доме разбойника Могута⁴⁷⁴. Более сообразным с началами национального права представляется предположение, что лица, понимаемые в дом церковный, должны были личным трудом отрабатывать епископу лежащее на них взыскание, подобно тому как юридический быт древней Руси вообще допускал означенную замену денежного долга отбыванием работ в пользу кредитора (наймитство, закупничество). Может быть, относительно указанных в уставе Ярослава женщин, справедливо предположение Дубенского, что в древней Руси возможно было обращение в монастырские холопы в виде наказания за преступление против Церкви, – но только относительно этих именно женщин, а не относительно каких-либо других лиц, так как дошедшие до нас исторические свидетельства не дают никакого основания к большему или меньшему распространению и обобщению высказанного предположения⁴⁷⁵.

С началом московского периода начинается обильное соборами на еретиков время; соборы эти весьма нередко оканчивались заключением виновных в монастыре, обыкновенно в виде пожизненного заточения. Не ранее, как кажется, XVI века, входит в обычай отправлять в монастырь не только еретиков, но и вообще лиц, преступивших заповеди церковные; заключение это получило название монастырского подначальства, которое вначале было не чем иным, как открытым церковным покаянием, проходимым в монастыре, с тою лишь особенностию от публичного покаяния в собственном смысле, что кающийся становился под формальный контроль, под духовное руководство, «под начало» одного определенного лица, «старца доброго и крепкожительного», как выражаются акты, или «старицы доброй и крепкожительной», смотря по полу лица подначального, чем обусловливалась отправка в мужской или женский монастырь. На нескольких примерах можно проследить весьма близкую связь между подначальством монастырским и публичным церковным покаянием. Из грамоты новгородского архиепископа Феодосия в псковский монастырь (1543 г.) узнаем о некоем старце Савватие, печерском вкладчике, который впал в тяжкие грехи и был не принят на покаяние игуменом псковопечерским Корнилием. Старец, как видно, обращался к митрополиту московскому, и по предписанию последнего, новгородский архиепископ дал наказ игумену: «и яз архиепископ, по повелению пресвятейшаго господина Макария, того старца Савватея к вам послал. И вы б его безо всякаго прекословья в монастырь к себе взяли, да дали бы есте его старцу доброму под начало, чтоб жил с правилом, да к церкви ходил ко всякому правилу к началу, а стоял бы пред церковiю по вся дни до скончания всякаго правила, а в церковь бы есте ему входити не велели, а дары и проскуры и хлебца пречистые ему не давали до нашего указу, а в трапезу бы есте его ко всякому пению пущали и ясти ему в трапезе велели с братиею, только б ему входу в церковь не было, а за монастырь его не пускали, и по кельям бы ему сходу не было ни с кем, только б знал пред церковию стоял да молитву говорил на всяком правиле без престани, а в трапезе бы на всяком правиле потомуж с молитвою стоял и со слезами и со всяцем вниманьем о своем согрешеньи, а ты б его наказывал и поучал по божественным правилам, занеже, сыну, сам божественное писание в конец веси.... Ты же, сыну, не обленись принимати грешников в покаяние; паче того требующаго покаяния старца Саватея потщись молитвою и постом исправити во спасение душевное, елика твоя сила; и велел бы еси к тому старцу Савватею приходити священнику доброму, чтоб его выспрашивал о его согрешении, и учнет ему каятись о своих согрешениях, и он бы ему давал епитемью по правилам св. апостол и св. отец, чтобы он в конец душею не погиб, а не учнет каятись, и вы б его в крепости держали, да ко мне отписали; а учнет каятись от всего сердца к Господу Богу, молитесь, чтобы он получил отпущение грехов, а нечто случится ему болезнь к смерти, и учнет каятись, и вы б его велели отцу духовному причастити… и после жив будет и вы б велели отцу его духовному потомуж епитимью на него положити, по правилам св. апостол и св. отец, до урочных лет; а как те его урочныя лета, по правилам св. апостол и св. отец, пройдут, и вы б его о Христе с братiею счетали»⁴⁷⁶. В описанном случае подначальство представляется открытым церковным покаянием, проходимым в монастыре, под духовным руководством опытного лица, причем обращает на себя внимание то обстоятельство, что епитимия, как акт внутреннего форума, стоит отдельно от монастырского подначальства. Идея монастырского подначальства, как открытого церковного покаяния, соединенного с поступлением под духовное руководство опытного лица, не утратилась совершенно и во времена позднейшие: соборное постановление 1689 года относительно Семена Медведева служит тому доказательством⁴⁷⁷. Мы говорим, что указанная связь не утратилась совершенно и в последующее время, потому что практика второй половины XVI в. и особенно в XVII столетии уклонилась далеко от первоначальной идеи монастырского подначальства. Если, с одной стороны, подначальством называется иногда содержание в монастыре, под руководством опытного в духовной жизни лица, даже не в виде наказания за какое-либо преступление против веры и нравственности христианской и, следовательно, не в виде публичного церковного покаяния⁴⁷⁸: то, с другой стороны, и в тех случаях, когда подначальство имело смысл наказания за церковное преступление, частию черты древнего церковного покаяния не выдерживаются, не только, например, дозволяется, но и поставляется в обязанность ходить в церковь, причём о каких-либо степенях покаяния не говорится⁴⁷⁹, частию же, и главным образом, подначальство совершенно искажалось, превращаясь в грубое монастырское «смирение». В этом последнем случае, типическими чертами «смирения» представляются: содержание в монастырской хлебне на цепи, выгребание пепла из печи, мукосеяние на всю монастырскую братию и исправление, вообще, всех грязных монастырских работ⁴⁸⁰. Широкое развитие в практике монастырского смирения за преступления мирян против церковных заповедей совпадает с образованием приказного управления в русской церкви в период патриаршества. Подобно тому как духовные власти распоряжались отсылкою виновных в монастыри, причем содержание в монастыре, как мы сказали, иногда действительно направлялось к исправительным целям, путем отдачи виновного под духовное руководство надежного лица, иногда же практиковалось в искаженной форме, сближаясь с телесными наказаниями, – подобно этому и царь весьма нередко распоряжался заключением в монастырь, каковое заключение являлось опять в двух указанных формах⁴⁸¹.

В законодательстве Петра Великого монастырскому заключению не отводится места: Духовный Регламент установил отлучение в двух видах; устав воинских артикулов ввел публичное покаяние в протестантском смысле, как акт публичного испрошения прощения перед Богом и Церковию. Но мы уже видели, что ни Духовный Регламент, ни воинский устав не получили практической силы в этом отношении. Отлучение совсем перестало практиковаться, церковное покаяние явилось опять синонимом епитимии, которая могла быть домашнею, но могла также, – и всего чаще, – проходиться в монастыре, так что монастырское заключение получило смысл монастырской епитимии. Посылаемым под епитимию в монастырь определялось, чтобы они во все посты исповедывались, а до святого причастия допускаемы не были; в среды и пятки, кроме сухого хлеба и воды, другой пищи не употребляли; при этом назначалось хождение в церковь к службе Божией, исполнение положенного числа земных поклонов и проч.⁴⁸². И прежнее смирение отражалось на практике ХVIII столетия: встречаем и содержание в цепи, и мукосеяние; притом, в XVIII, как и в XVII в. «смирение» означало не только монастырское подначальство в его грубой, искаженной форме, но и нередко получало прямо смысл телесного наказания, так как и наказание плетьми, по приговору духовных судов, называется, обыкновенно, также смирением⁴⁸³. Независимо от этого, заключение монастырское нередко употреблялось прямо как суррогат тюремного заключения, или даже каторжных работ, по распоряжению светской власти, или даже и самого синода⁴⁸⁴, в каковом случае пребывание в монастыре не связывалось с какими-либо исправительными целями и не вызывалось мотивами очищения совести.

С тех пор, как право духовного начальства налагать монастырскую епитимию было обставлено некоторыми ограничениями⁴⁸⁵, монастырское подначальство в отношении к мирянам стало находить редкое применение, но в отношении к духовным лицам продолжает практиковаться и по настоящеее время. В действующем праве остались также некоторые, и весьма заметные, следы практики минувшего времени относительно замены монастырем тюрьмы. Уложение о наказаниях отсылает виновных в некоторых случаях в монастырь, и отсылка эта, как сейчас указано будет, не имеет ничего общего с церковным покаянием. Случаи эти следующие:

1) Кровосмешение. Виновные в кровосмешении в прямой, восходящей или нисходящей, линии приговариваются к лишению всех прав состояния и к ссылке в отдаленнейшие места Сибири для заключения там, вместо поселения, в тюрьме в уединении на 6 лет и 8 месяцев; по истечении этого времени, они отдаются в монастырь на всю жизнь, для употребления на тяжкия в ономъ работы. Те из них, которые исповедуют христианскую веру, предаются, сверх того, церковному покаянию, по распоряжению своего духовного начальства. В случае неимения в Сибири монастырей, осужденные ссылаются на поселение в один из малолюдных и отдаленных округов восточной Сибири, с тем, чтобы сосланные оставались в оном на всю жизнь ссыльнопоселенцами и не могли быть перечисляемы в крестьяне. Ответственность за кровосмешение в боковых линиях родства кровного и в свойстве соразмеряется степенью родства и свойства; в частности, за кровосмешение во второй степени наказание то же, что за кровосмешение в прямой линии, с тем только различием, что срок тюремного заключения сокращается наполовину. Из дальнейших степеней – кровосмешение в третьей степени родства и в первой свойства влечет ссылку на житье, или для непривилегированных отдачу в арестантские отделения (о монастырском заключении здесь почему-то не говорится, вероятно, по забывчивости редакторов, как это доказывается дальнейшим продолжением статьи о кровосмешении); за кровосмешение в четвертой степени родства и во второй свойства полагается заключение в монастыре от 4 до 8 месяцев. Но сверх этих наказаний, во всяком случае, виновные предаются церковному покаянию⁴⁸⁶.

2) Прелюбодеяние. Изобличенное в прелюбодеянии лицо, по жалобе оскорбленного супруга, подвергается заключению в монастыре, если в том месте находятся монастырь его исповедания, или же в тюрьме на время от четырех до 8-ми месяцев, сверх того, предается церковному покаянию⁴⁸⁷.

3) Факт похищения незамужней женщины, для вступления с нею в брак, с согласия похищенной, в каковом случае виновные приговариваются: похитители – к заключению в тюрьме на время от четырех до восьми месяцев, а согласившаяся на похищение – к заключению на столько же времени в монастыре⁴⁸⁸.

4) Вступление в брак тайно или явно, против решительного запрещения родителей, или без испрошения согласия их: в этом случае виновные, по принесенной на сие от родителей жалобе, подвергаются наказанию по 1549 ст., следовательно, мужчина подвергается заключению в тюрьме от четырех до восьми месяцев, а женщина заключению на столько же времени в монастыре⁴⁸⁹.

Что касается первых двух случаев, то есть кровосмешения и прелюбодеяния, то не может подлежать сомнению, что назначаемое в этих случаях монастырское заключение отнюдь нельзя считать одним из видов церковного покаяния. Это видно уже из того одного, что статьи 1585 и 1593–1594, подвергая виновных заключению в монастыре, назначают, сверх того, и церковное покаяние, которое, таким образом, рассматривается, как нечто особняком стоящее от монастырского заключения. Далее, что касается, в частности, 1593–1594 статей, то в них прямо говорится, что заключение в монастыре преследует иные цели, сравнительно с теми, которые имеются в виду законодателем, при наложении церковного покаяния. Церковное покаяние, не смотря не его формальный, принудительный характер, все-таки самим законодателем рассматривается как мера, направленная к очищению совести преступника. Здесь, напротив, имеются в виду тяжкие физические работы: сообразно с этим, 1595 статья пожизненное заключение в Сибири в монастыре распространяет только на мужчин, а для женщин мера эта всегда заменяется ссылкою в Восточную Сибирь, без заключения в монастыре. В 1585 статье санкционирующая часть наводит на некоторые недоумения, по поводу срока монастырского заключения. Можно подумать, что определение срока уложение предоставляет духовному начальству, подобно тому как последнему предоставлено определять сроки церковного покаяния, но мнение это было бы неосновательно. Виновный, говорится в 1585 статье, подвергается заключению в монастыре, если в том месте находятся монастыри его исповедания, или же в тюрьме на время от четырех до восьми месяцев. Строй речи представляет, правда, некоторую неточность и неясность, но весьма возможно видеть скрывающуюся за этою неточностию мысль. Редакторы, конечно, имели в виду слова: «от четырех до восьми месяцев», относить не только к тюремному заключению, но и к заключению в монастыре⁴⁹⁰. Это подтверждается сопоставлением 1585 статьи со статьями 1549 и 1566, где срок монастырского заключения совпадает вполне с сроком тюремного заключения.

В последних двух случаях не назначается церковного покаяния сверх монастырского заключения, но из этого не следует, чтобы самое заключение в монастыре рассматривалось законодателем с точки зрения церковного покаяния, – из этого видно только то, что похищение и вступление в брак без согласия родителей не требуют, по мнению законодателя, очищения совести. Уложение одному из виновных лиц назначает тюрьму, другому монастырь на срок, определенный самим уголовным кодексом, из чего достаточно видно, что законодатель далеко стоит от точки зрения церковного покаяния, срок которого предоставляется определять духовному начальству. Вообще, можно сказать, что монастырское заключение, о котором говорят статьи 1549, 1566, 1585, 1593–1594, скорее сближается с тою мерою, которая применяется к несовершеннолетним в силу 2 п. 138 статьи уложения, чем с церковным покаянием. Известно, что несовершеннолетние, от десяти до четырнадцати лет от роду, за преступления, подвергающие лишению всех прав и ссылке на поселение, присуждаются к заключению в монастыре, или же, за неимением монастыря, в смирительном доме на время от трех лет и четырех месяцев до пяти лет и четырех месяцев⁴⁹¹. Правительствующий сенат совершенно справедливо рассматривает монастырское заключение в данном случае, как одно из исправительных наказаний, в смысле уложения, а потому, при совокупности случаев, указанных в пп. 2 и 3 статьи 138-й, с другими преступлениями, подлежащее применению правил о совокупности, выраженных в статье 152⁴⁹².

Сказанное нами о монастырском заключении по действующему праву управомочивает нас выразить полное недоумение относительно того, к чему удерживается эта мера в нашем уголовном кодексе. Целями восстановления церковного порядка сам законодатель не задается, отсылая тех или других виновных в монастырь; остается только восстановление нарушенного юридического порядка в государстве, но в таком случае самым простым и самым рациональным приемом будет распространение на все преступления, признаваемые уголовными, общих правил относительно применения общих уголовных и исправительных наказаний, а не исключительных, в роде монастырского заключения, которые, независимо от того, что ставят Церковь в несвойственную ей роль тюремщика, возбуждают в практике самых уголовных судов не мало недоумений по вопросу о приравнении этих исключительных мер к наказаниям, означенным в общей лестнице, что, как известно, имеет большую практическую важность.

§ 24. Настоящий отдел должен быть посвящен историческому рассмотрению особенных церковных наказаний, каковыми, с точки зрения теоретической, должны быть признаны те наказания, которые отражаются на правах специальных, вытекающих из особого положения клириков в составе церковного общества⁴⁹³. Нужно полагать, что различие между наказаниями клириков и наказаниями мирян обнаружилось в сфере деятельности церковного суда с первых же времен существования самой Церкви. Это различие естественным путем вытекало из различия самого положения тех и других в составе церковного общества. Если некоторые из канонистов утверждают, что первенствующая Церковь не знала этого различия⁴⁹⁴, то подобное утверждение должно быть признано сомнительным⁴⁹⁵. В послании Климента римского к коринфянам уже упоминается об отстранении коринфскою общиною пресвитеров от их должности⁴⁹⁶. Киприан упоминает об извержении и о временном запрещении духовных лиц⁴⁹⁷. Но особенную цену имеет для нас свидетельство Тертуллиана, которое дает ключ к уразумению тех воззрений Церкви, под влиянием которых сложилась церковная практика по вопросу о наказаниях духовных лиц. Тертуллиан⁴⁹⁸, первый из церковных писателей, прилагает к клиру название: «ordo», заимствуя это название из римской юридической жизни. Противополагая клир (ordo)⁴⁹⁹ мирянам, народу (plebi), Тертуллиан переносит в сферу церковной жизни давно знакомое римской государственной жизни противоположение между ordo, под которым понималось сословие сенаторов в Риме (ordo senatorius) и сословие декурионов в муниципиях (ordo decurionum) – и между plebs, под каковое название подходили все остальные граждане, за исключением сенаторов и декурионов⁵⁰⁰. Сближение между клиром и сословием сенаторов и декурионов, оказавшееся возможным во 2-м веке христианской эры, должно было выступить гораздо более осязательно, когда Церковь соединилась весьма тесною связию с государством и когда на весь церковный строй был наложен, так сказать, штемпель византийского публичного права. Подобно тому как сословие сенаторов и декурионов представляло собою известное число граждан, образовавших особое состояние, как особое юридическое положение, с совокупностию известных прав и привилегий, – подобно этому и сословие клириков должно было представляться таким же «ordo», возникающим вследствие посвящения, исключительно управомочивающим к определенным должностным функциям и ведущим за собой известные преимущества и привилегии. Сближение, в частности, должно было сказаться и на церковно-судной практике в отношении к духовным лицам. Для сенаторов и декурионов существовали в римском праве, как наказания, две главные меры: 1) remotio, degradatio, – наказание, состоявшее в исключении из сословия, в потере достоинства, и 2) prohibitio honoris s. suspensio, – наказание, состоявшее в запрещении предпринимать какие-либо должностные функции, без исключения из «ordo»; запрещение могло быть назначено на определенный срок, или же неопределенно⁵⁰¹. С двумя названными типическими наказаниями мы встретимся и при рассмотрении церковно-судебной практики.

Итак, мы представим теперь систему особенных церковных наказаний, освященных каноническим законодательством, с подведением отдельных мер под две категории, сообразно с объясненным выше распадением церковной дисциплины на две области: исправительную и очистительную. Как меры, входившие в последнюю из указанных областей, сводились к одному основному типу – извержению (καθαίρεσες, depositio), так и область исправительной дисциплины, в сущности, имела своим главным нервом одну типическую меру – временное запрещение (άφορισμός, suspensio). Другие меры дисциплины исправительной, кроме указанной, практиковавшияся в древней Церкви, частию имели только местный характер, как напр. отлучение епископов в африканской церкви, частию имели только хотя и общий, но неширокий круг применения, как напр. то наказание, о котором говорят трулльский⁵⁰² и VII вселенский соборы⁵⁰³, частию, наконец, происхождением своим обязаны не церковному законодательству, а императорскому, как напр. заключение в монастырь и денежные штрафы.

§ 25. В каноническом законодательстве встречаем следующие отдельные наказания, входившие в область исправительной дисциплины древней Церкви.

1) Временное запрещение, или приостановление права осуществлять функции, связанные с саном и должностию того или другого духовного лица. Наказание это, в большинстве канонических правил, носит то же название, какое правила усвояют исключению из Церкви мирян: άφορισμός⁵⁰⁴, так что становится трудным распознать в данном случае, идет ли речь об отлучении, как об общем церковном наказании, или же как об особенном. Трудность эта тем очевиднее, что в некоторых канонических правилах, как указано будет ниже, действительно, под этим названием назначается духовным лицам именно отлучение, как общее церковное наказание, лишающее общих христианских прав. Один из западных канонистов, специально занимавшийся вопросом о наказаниях духовных лиц в древней Церкви, Келльнер⁵⁰⁵ выставляет, как общий принцип для проведения границ между отлучением от Церкви и запрещением духовных лиц, что под словом: άφορισμός, должно быть понимаемо общее церковное наказание только в тех случаях, когда это отлучение следует за извержением, как наказание более тяжкое сравнительно с последним⁵⁰⁶, и что, напротив, в тех канонических правилах, в которых отлучение клириков представляется мерою сравнительно более мягкою, за которою следует извержение⁵⁰⁷, а равным образом, где об извержении вовсе не говорится⁵⁰⁸, под отлучением должно быть понимаемо именно исключение из клерикального общения, как особенное церковное наказание, как суспенсия⁵⁰⁹.

В чем заключалось существо этого наказания? Оно состояло во временном лишении должностных прав, причем пользование всеми благами Церкви, доступными мирянам, оставалось невозбранным. Клирик терял возможность осуществления своих прав, не лишаясь, однако, самих прав, и вместе с тем отлучался от общения, – не от церковного общения (communio ecclesiastica), а от специально-клерикального общения (communio clericalis), т. е. не мог пользоваться своим прежним местом среди других клириков в церкви, при общественном богослужении; остальными христианами он принимался в общение как христианин, как мирянин, а не как клирик⁵¹⁰. Временное запрещение было мерою исправительной дисциплины; продолжение наказания состояло в зависимости от воли самого наказуемого: если он исправлялся, то и запрещение снималось. В древних правилах не находим указания на то, чтобы запрещение назначалось на определенный срок; срочное запрещение является, как кажется, впервые в законодательстве Юстиниана⁵¹¹.

Временное запрещение простиралось на все права, связанные с известным саном: оно обнимало, во 1-х, права сана в собственном смысле (jura ordinis), т. е. право совершения богослужебных действий; во 2-х, права должности (jura officii), по тесной связи их с правами сана, так как должность и сан, по взгляду вселенской Церкви, представляли неразрывно-единое целое⁵¹²; в 3-х, запрещение простиралось также и на право извлечения имущественных выгод, связанных с тем или другим положением в клире⁵¹³. Иногда, впрочем, имущественная сторона выдвигалась на первый план, так что запрещение затрагивало именно эту сторону, не касаясь прав сана и должности⁵¹⁴.

Запрещенный в одной церкви не мог быть допущен в клир другой церкви, пока не получал разрешения от того епископа, который его отлучил, т. е. запретил⁵¹⁵.

Древняя церковь на западе, но не на востоке, знала еще одну любопытную форму запрещения, – communio peregrina, общение, возможное только для иностранцев. Относительно значения этого наказания и прежде существовали различные мнения, да и в настоящее время разногласие не устранено. Так как в канонических правилах вселенской Церкви мы не находим накаких следов применения этого наказания, то мы считаем достаточным ограничиться немногими словами. Некоторыми из прежних канонистов были высказываемы такого рода мнения, что подвергнутые этому наказанию клирики допускались к причастию только в виде последнего напутствия, т. е. в случае опасности смерти (peregrinatio de hoc mundo), или что на них в виде наказания возлагалось путешествие к святым местам⁵¹⁶. Весьма правдоподобным представляется объяснение Кобера, которое можно найти, впрочем, и у других канонистов⁵¹⁷. В древности каждая отдельная церковь заботливо смотрела, чтобы не вкрался в среду ее неверующий, еретик, отлученный, подвергнутый открытому церковному покаянию, или вообще кто-либо, лишенный общения в своей местной церкви⁵¹⁸. Иностранец и путешественник, не предъявивший представительной грамоты, был безусловно отклоняем от всякого участия в богослужении. Если такова была практика относительно мирян, то еще более уместна и естественна была строгость в отношении к путешествующим духовным лицам. Каждое такое лицо должно было предъявить рекомендательное письмо своего епископа для доказательства, что оно находится в полном обладании клерикальными правами; если прибывший не мог этого сделат, то оставался в подозрении, был удаляем от богослужения и таинств, от общения с клиром данной церкви и, в особенности, от предпринятия каких-либо богослужебных функций. При всем том, подобные лица считались только подозрительными, так как вопрос об их принадлежности к церковному обществу, или к клиру, все-таки оставался не решенным ни в ту, ни в другую сторону; в виду этого, их, конечно, несправедливо было ставить на одну доску с заведомо отлученными и изверженными, вследствие чего им не отказывали в необходимых средствах к существованию. На такого рода практику находим указание в 33 пр. апост.⁵¹⁹. Можно думать, говорит Кобер, что в древности епископ данной церкви и собственных клириков ставил иногда, в виде наказания, в положение этих иностранных, путешествующих без представительной грамоты, духовных лиц⁵²⁰.

Временное запрещение, или лучше, приостановление пользования клерикальными правами имело место в древней церковной практике не только в смысле наказания, налагаемого по суду, но и в смысле меры предварительной, применявшейся до окончательного решения дела судом, когда то или другое духовное лицо обвинялось в каком-либо важном преступлении⁵²¹. Мера эта не может быть рассматриваема как наказание: необходимость ее вытекала из сознания той чистоты, которая требовалась от клирика, для того, чтобы он мог невозбранно приступать к священнослужению. Как скоро являлось важное основание заподозрить эту чистоту, тогда и права священнодействия приостанавливались до окончательного рассмотрения дела и решения его судебным порядком, т. е. запрещение имело место во время производства следствия.

В дальнейшей истории восточной Церкви временное запрещение духовных лиц практикуется или в виде наказания, не условливаемого протечением определенного срока⁵²², или в виде наказания, назначаемого на определенный срок⁵²³, или, наконец, как мера предварительная, на время производства следствия⁵²⁴. От запрещенных клириков отбиралось письменное обещание воздерживаться на будущее время от тех проступков и пороков, которые были причиною запрещения, под явною опасностию подвергнуться совершенному извержению⁵²⁵. Общий характер этих обещаний таков: если N окажется виновным в тех или других проступках и пороках, то да будет он наказан извержением; пусть также не дерзает поступать в монастырь, а остается мирянином⁵²⁶.

2) Особенная форма отлучения епископов, как одна из исправительно-дисциплинарных мер, практиковалась в африканской церкви. Епископ за некоторые дела, по выражению карфагенских правил, должен был довольствоваться только общением своей церкви (episcopi suae ecclesiae соmmunione esse contenti debent)⁵²⁷. Какой смысл имело это наказание? Что значило быть довольным общением токмо своей церкви?

Епископы, подвергнутые этому наказанию, были исключаемы от всякого общения и всякого личного обращения с другими епископами; если состоящий под означенным наказанием епископ приходил в епархию другого епископа одной и той же провинции, то не мог предпринимать совершения каких-либо торжественных действий. Он не мог, далее, выдавать представительных грамот, и если выдавал, то на них не обращалось никакого внимания другими епископами⁵²⁸, наконец, он не мог явиться на провинциальном соборе наряду с другими соепископами.

Ограничение епископа общением своей только церкви изолировало весь его округ, всю его епархию от общей церковной жизни; грамоты, которые служили выражением тесной связи и единства между отдельными местными церквами, не могли быть выдаваемы епископом, подвергнутым рассматриваемому наказанию. Но было уже указано выше, что ограничение епископа общением его собственной церкви было не более как местным обычаем африканской церкви. В восточных церквах мы не находим ничего похожего на этот обычай, да и с канонической стороны обычай этот нельзя назвать правильным: за ту или другую вину епископа полагается мера, сила и действия которой распространяются не только на него лично, но и на всю его церковь вообще и на каждого члена в особенности, причем последние должны были подвергаться различным неудобствам безвинно.

3.) В некоторых из канонических правил встречается довольно любопытное наказание, именно лишение клирика того места, на которое он имеет право по времени своего посвящения, и низведение его на последнее место в ряду его сотоварищей по сану. Трулльский собор постановил: «диакону, аще бы имел и достоинство, т. е. какую-либо церковную должность, не занимати места выше пресвитера, разве когда, представляя лицо своего патриарха или митрополита, прибудет во иный град для некоего дела; ибо тогда, яко занимающий его место, будет почтен. Аще же кто с насилием и наглостию дерзнет сие творити, таковый, быв низведен от своего степени, да будет последний из всех в том чине, к которому он сопричисляется в своей церкви⁵²⁹». Подобным образом VII вселенский собор постановил относительно всех степеней священства без различия: «аще которые хвалятся, яко даянием злата поставлены в чин церковный, и на сие злое обыкновение, отчуждающее от Бога и от всякого священства, полагают надежду и от того безстыдным лицом и отверстыми устами, укорительными словами безчестят избранных от Св. Духа за добродетельную жизнь и без даяния злата поставленных: то поступающих таким образом, во-первых, низводить на последнюю степень их чина: аще же в том закосневати будут, епитимиею⁵³⁰ исправляти⁵³¹». Наказание, о котором идет речь в приведенных правилах, не касается ни активных прав священнодействия, ни преимуществ клерикальной чести и клерикального положения вообще; правила говорят о низведении на последнее место в собственном же чине, т. е. пресвитер должен был, в силу этих правил, занимать последнее место между пресвитерами, диакон между диаконами и пр., несмотря на старшинство по времени посвящения.

4) Как мера исправительной дисциплины⁵³², а иногда как место пожизненного заключения для низложенных духовных лиц⁵³³, определялось императорским законодательством содержание в монастыре: в церковных канонах нет никакого указания на эту меру. Независимо от монастыря, для заключения виновных клириков существовали особые места, называвшиеся decanica, cancella⁵³⁴, иногда также claustra ecclesiastica, ’εκκλησιαστικαί εγκλεῖστραι⁵³⁵. Известно, что и в позднейшие времена в константинопольской церкви существовали и доныне существуют особые темницы для заключения виновных клириков. Патриаршие темницы предоставлены смотрению сакеллия (о τοῦ σακελλίου), одного из первой пятерицы должностных лиц при патриархе; сакеллий заключает туда, с одобрения патриарха, виновных клириков за неисправность по должности или за поведение⁵³⁶.

5) Наконец, императорским же законодательством введены имущественные взыскания, хотя Церковь ни в одном каноне не высказалась в пользу этих мер. Так напр., по законодательству Юстиниана, посвящающий во епископа лицо, не имеющее качеств, требуемых каноническими правилами, запрещается на год в священнослужении, а все его имущество, каким бы образом и в какое бы время оно ни поступило в его собственность, переходило в распоряжение церкви⁵³⁷.

§ 26. Перейдем теперь к рассмотрению второй категории дисциплинарных мер, – тех наказаний, которые могут быть отнесены к области дисциплины очистительной. Мы сказали уже выше, что отдельные меры, входящие в означенную область, сводятся к одному главному типу – извержению (καθαίρεσις, depositio s. degradatio). Извержение есть крайнее и тягчайшее из всех особенных церковных наказаний. Общий принцип, которому следовала Церковь при наложении этого наказания, состоит в том, что извержению подвергаются духовные лица за тяжкие преступления против Церкви, именно за те, которые для мирянина влекут отлучение от Церкви⁵³⁸. Церковь считала несоразмерно тяжким и, поэтому, несправедливым поражать священнослужителя одновременно с двух сторон, т. е. и со стороны его специальных клерикальных преимуществ, и со стороны общих христианских прав. Прав. апост. 25 говорит: «епископ, или пресвитер, или диакон в блудодеянии, или в клятвопреступлении, или в татьбе обличенный, да будет извержен от священнаго чина, но да не будет отлучен от общения церковнаго, ибо писание глаголет: не отмстиши дважды за едино». Тоже начало высказано Василием Великим: «диакон, по принятии диаконства соблудивший, хотя должен извержен быти от диаконства, но по низведении на место мирян, да не отлучается от приобщения, ибо древнее есть правило извергаемых от священнаго степени подвергати сему токмо образу наказания, в чем, как мне мнится, древние последовали оному закону: не отмстиши дважды за едино»⁵³⁹. Не ограничиваясь вышесказанным, Василий Великий вдается в более подробное обяснение мотивов, располагающих Церковь следовать указанному правилу. «Есть же, говорит он, и другая сему причина: ибо находящиеся в чине мирян, быв извержены от места верных, паки приемлются на место, с котораго ниспали, а диакон подвергается наказанию извержения, продолжающемуся навсегда. Итак, они (т. е. древние) ограничились сим единым наказанием, поскольку не возвращается ему дiаконство»⁵⁴⁰. Из общего правила Церковь допускала исключения только в некоторых случаях⁵⁴¹, где, не довольствуясь извержением, она в тоже время подвергала изверженного и отлучению от Церкви. Кроме того, оговорен особенно один случай, когда изверженный дерзнет коснуться служения, некогда ему порученного⁵⁴², в каковом случае отлучение, постигавшее виновного, не было наказанием, одновременным с извержением: оно применялось уже к лицу изверженному, т. е. не имеющему никаких клерикальных прав и долженствующему, в силу этого, подвергнуться общему церковному наказанию⁵⁴³.

Извержение, в противоположность запрещению, как временному приостановлению священно-служебных и должностных функций, лишало этих функций навсегда; но и извержение, имея своею существенною чертою безповоротное лишение особенных клерикальных прав, допускало некоторое разнообразие форм, смотря потому, весь ли, так сказать, корпус клерикальных прав разрушался наказанием, или же поражению подвергались только некоторые стороны в этом корпусе, но поражению окончательному, безповоротному, в чем заключается отличие нижеследующих форм извержения, как относящихся к области очистительной дисциплины, от временного запрещения.

1) Что касается первой, тягчайшей и, вместе с тем, обыкновенной формы низложения, или извержения, то духовное лицо, подвергаемое этому наказанию, лишалось навсегда всех прав сана и должности и всех преимуществ чести, как равно и всех имущественных выгод (доходов)⁵⁴⁴, которыми доселе оно пользовалось, как занимавшее должность в определенной церковной общине.

Там, где извергаемые не были, в виде исключения, наказываемы отлучением от Церкви, они становились в положение мирян, laicam tantummodo communionem accipiebant, или, выражаясь языком канонистов, извергаемыми утрачиваем был status cleriealis, взамен которого оставался лишь status ecclesiasticus communis. Извергаемые формально исключались из клира, как лица, переставшие быть фактически и юридически членами его, и это формальное исключение сопровождалось обыкновенно вычеркиванием имени извергаемого из списка или реестра клириков данной церкви⁵⁴⁵.

При христианских императорах, когда Церковь вступила в весьма близкую связь с государством, когда на весь церковный строй был наложен штемпель византийского публичного права, когда каноны церковные обявлены были имеющими равную силу с государственным законом и, следовательно, преступления против канонов должны были вместе рассматриваться как преступления против государственного порядка, положение извергаемых из клира духовных лиц стало весьма тяжелым. Замечательна конституция императора Гонория 408 г. В силу этой конституции, клирик, признанный епископским судом недостойным своего звания и удаленный от церковного служения, предается курии, которая прикомандировывает его или к составу собственных служителей, или к городской коллегии, смотря по личным качествам и по степени имущественной состоятельности. Как лицам бесчестнейшим (hominibus improbissimis), им преграждается путь в военную службу⁵⁴⁶. Закон Гонория подтвержден конституциею императора Юстиниана⁵⁴⁷ 532 г., но с некоторою модификациею: по конституции Гонория всякое изверженное по епископскому суду из духовного звания лицо отсылалось в курию, по конституции Юстиниана отсылка в курию должна иметь место в том лишь случае, когда изверженные осмелятся вступить в военную службу. Если, говорится в законе Юстиниана, клирик, по собственной воле оставивший свое звание или низложенный епископом, вступит в военную службу, то немедленно исключается из нее и выдается курии отечественного города, и таким образом, отказавшись от служения Господу Богу, подчиняется служебным обязанностям при курии. При этом добавлено, что если город изобилует куриалами, то подобные лица зачисляются в курию соседнего города, или, вообще, того, где чувствуется недостаток в куриалах. Если они скрываются, то курия вступает в обладание их имуществом. Тоже самое постановлено о монахах, которые, оставив монастырь, осмелились бы поступить в военную службу. Конституцией 534 года⁵⁴⁸ сделано подобное же распоряжение относительно диаконов, пресвитеров и епископов, изобличенных в игре в кости, или присутствовавших при игре, смотревших на игру, или обращавшихся вместе с игроками, если в промежуток времени, данный виновным для исправления, не последует с их стороны такового исправления и они присуждены будут церковною властию к совершенному низложению. Низложенные или изверженные, в случае их имущественной состоятельности, должны быть зачисляемы в списки куриалов, а не имевшие средств – поступать в оффициалы провинциального судьи: таким образом, с некоторою ирониею замечает законодатель, лицо, оставившее службу Божию, делается прислужником при суде человеческом. В 39 главе СХХIII нов. определено, что если пресвитер, диакон и иподиакон будут держать в своем доме подозрительных женщин и, не смотря на двукратное внушение со стороны епископа, не отошлют их, то извергаются из клира и зачисляются в городскую курию. Тоже самое определено относительно пресвитеров и диаконов, вступающих в брак после посвящения⁵⁴⁹. В весьма многих новеллах императора Юстиниана повторяются приведенные нами постановления о зачислении изверженных духовных лиц в куриалы и оффициалы⁵⁵⁰. Что же такое были эти куриалы и оффициалы?

Что касается, во-первых, куриалов, то куриалы или декурионы представляли собою администрацию города и вместе городское дворянство, имели пред остальными гражданами известные отличия и преимущества: курии в городах (curiae, βουλευτηρια) и больших местечках римской империи были высшими муниципальными учреждениями, аналогическими с сенатом города Рима⁵⁵¹. Но с возрастающим упадком государственной жизни, почетная вначале должность куриала или декуриона обратилась в невыносимое бремя. Не говоря уже о том, что декурионы были завалены массой дел⁵⁵², некоторые из этих дел были такого рода, что причиняли большие издержки и вели к неминуемому разорению, как напр. куриалы должны были устраивать на собственный счет народные игры, несли ответственность за поставленных ими чиновников; на них был возложен сбор императорских податей, причем недоимки они должны были восполнять из собственного имущества; они должны были брать за себя поземельные участки, оставленные собственниками по причине тяжести платимых с них податей⁵⁵³. Сказанного достаточно, чтобы обяснить себе то явление, что от куриалата бегали, как от чумы, чем, в свою очередь, были вызваны многочисленные императорские конституции относительно того, что от куриальской судьбы (fortuna curialis) нельзя отделаться никакими способами⁵⁵⁴. Погоня со стороны правительства за куриалами была настолько упорна и невыносима, а с другой стороны, положение куриалов было настолько тяжело, что, как свидетельствует сам Юстиниан⁵⁵⁵, некоторые из куриалов воздерживались даже от брака, чтобы не оставить своих детей в жертву курии. По делам о куриалах, против общего правила, принималось свидетельство еретиков против православных⁵⁵⁶. От куриальской фортуны не освобождались ни иудеи, ни еретики, с тем, впрочем, что они несли лишь куриальские обязанности, но не пользовались привилегиями, предоставленными куриалам⁵⁵⁷. Кобер думает, что и духовные лица, извергаемые из сана и обращаемые в курию, находились в положении куриалов из самарян, иудеев и еретиков, т. е. несли обязанности, не пользуясь привилегиями, были не curiales в собственном смысле, а curiae subjecti, но мнения своего не доказывает. Глава 6-я нов. V, на которую он ссылается⁵⁵⁸, говорит об обращении монаха, оставившего монастырь, не в куриалы, а в оффициалы провинциального судьи. Очевидно, Кобер не видит различия между куриалами и оффициалами, тогда как на самом деле не видеть этого различия нельзя. В новеллах, обыкновенно, делается довольно резкое разграничение между теми и другими: лица, состоятельные в имущественном отношении, зачисляются в курию, а несостоятельные поступают в оффициалы⁵⁵⁹.

Оффициалами (officiales s. cohortales) назывались служители при провинциальном судье (rector s. praeses provinciae, judex ordinarius); они назывались иногда также арparitores⁵⁶⁰. На их обязанности лежало допускать в суд тяжущихся и их защитников. Между оффициалами были различные градации: во главе стоял princeps officii, за ним следовали adjutores, centuriones, exceptores. Все эти лица – жили лихоимством и поборами и составляли один из наиболее ненавистных и презренных классов в обществе⁵⁶¹. Недаром Константин Великий увидел себя вынужденным издать грозную конституцию против лихоимства оффициалов, где он угрожает виновным смертною казнию⁵⁶². Если принять во внимание печальную репутацию, которою пользовались оффициалы, с другой – тяжкие денежные штрафы, взимавшиеся с оффициалов, независимо от штрафа, которому подвергался сам судья за неправильное разрешение того или другого дела⁵⁶³, для покрытия каковых штрафов оффициалы прибегали к взяточничеству, которое, в свою очередь, влекло за собою смертную казнь: то не трудно видеть, что участь духовных лиц, зачисляемых после извержения из сана в оффициалы, была незавидна.

Таковы существо и последствия извержения по византийскому государственно-церковному праву. В дальнейшей истории извержение, равным образом, сохраняет свои характеристические черты, как тягчайшее из особенных церковных наказаний, как исключение из церковного каталога навсегда⁵⁶⁴.

2) В канонических правилах находим⁵⁶⁵ свидетельства о существовании в древней Церкви менее тяжкой формы извержения. Для характеристики этого наказания приведем 1 и 2 правила анкирского собора. Упомянутый собор относительно пресвитеров, которые идоложертвовали, потом возобновили подвиг за веру, и притом не по ухищрению некоему, но по истине, не делая предварительного приготовления и соглашения к тому, да покажут себя аки бы подвергаемых мучениям, тогда как употребляемы были оные токмо для вида и притворно, раcсудил: «да не лишаются чести седалища, но да не имеют власти совершати приношение, проповедывати и вообще священническое что либо действовати». Тот же собор повелел диаконам идоложертвовавшим, но потом возобновившим подвиг за веру, присвоенную им честь иметь, но престать им от всякого священного служения, от возношения хлеба и чаши и от провозглашения молений.

Сущность рассматриваемого наказания состояла в лишении всех должностных священнослужебных прав с оставлением преимуществ чести, которыми пользовались клирики предпочтительно пред мирянами. Практическое значение оставляемых за наказанными духовными лицами прав чести сводилось к праву занимать в церкви при богослужебных собраниях место наряду с клириками, или, как это видно из 70 пр. Вас. Вел., причащаться святых тайн вместе с пресвитерами и диаконами. Другими словами, они продолжали пользоваться тем, что канонисты называют communio clericalis, за исключением, однако, активных прав священнодействия, которых они лишались бесповоротно. В этом заключается различие рассматриваемой формы наказания от временного запрещения, тяжесть которого ложилась именно на communio clericalis и которое не влекло за собою бесповоротной потери священнослужения⁵⁶⁶.

3) Наконец, как мера очистительной дисциплины, отличная от двух предыдущих форм извержения по объему отнимаемых прав, но сходящаяся с ними в одном существенном пункте – в бесповоротности лишения, каковая бесповоротность уже, следовательно, не может быть рассматриваема с точки зрения дисциплины исправительной, – упоминается в канонах смещение на низшую степень церковной иерархии. Так, в 10 пр. неокесар. соб. постановлено: «диакон, если исповедует, что согрешил телом прежде рукоположения, да низведен будет в чин простого служителя церкви». Здесь не лишнее обратить внимание на 29 пр. халкид, и 20 трул., которые находятся между собою, по-видимому, в противоречии: Халкидонский собор решил, что епископа низводить на пресвитерский степень есть святотатство и что если действительно какая-либо «праведная вина отстраняет его от епископства, то не должен занимать он и пресвитерского места, а если без всякой вины отстранен от своего достоинства, то да будет восстановлен и в достоинство епископа». Напротив, трулльский собор 20-м своим правилом постановил, что епископ, позволивший себе учить в непринадлежащем ему городе, должен престать от епископства и совершать дела пресвитерства. Византийские канонисты – Зонара и Вальсамон представляют следующее объяснение, для примирения канонов халкидонского и трулльского, – объяснение, впрочем, довольно запутанное и сбивчивое. В правиле хадкидонском, по мнению Зонары и Вальсамона, речь идет об извержении, при котором имеет место следующая дилемма: или епископ извержен по основательной причине, за преступление, и тогда он недостоин быть и пресвитером, – или же он подвергнут извержению невинно, и в таком случае ему должны быть возвращены не только права пресвитерата, но и епископство. Напротив, в трулльском каноне не видим греха, который бы делал епископа недостойным священнослужения; все, в чем виновен епископ, – это в честолюбии и славолюбии; собор, таким образом, говоря, что подобное лицо перестает пользоваться епископскою честию и ограничивается честию пресвитерскою, выставляет только на вид следущее, за честолюбивое увлечение, наказание и желает расположить честолюбцев к скромности. Но чтобы лицо могло быть извержено из епископского сана и поставлено на степень пресвитера – этого, заключает Вальсамон, отцы не имели в виду. Толкование Зонары и Вальсамона не устраняет недоумений, возникающих при сопоставлении 29 халк. и 20 трул.: пусть нет в наличности греха, влекущего извержения, пусть собор своим каноном имеет в виду только сдержать порывы честолюбия на будущее время – этим путем можно придти к тому лишь результату, что Церковь, действительно, всегда считала нравственную чистоту равно необходимою как для епископа, так и для пресвитера, так что тяжкое преступление делало виновного равно недостойным и епископского и пресвитерского сана. Но и достигнув такого результата, мы спрашиваем: может ли епископ вообще, независимо от соображений о тяжести или легкости преступления, быть низведен на степень пресвитера? Гораздо прямее и проще отвечает на вопрос Аристин, по мнению которого канон трулльский относится к канону халкидонскому, как исключение к общему правилу⁵⁶⁷. Что касается до церковной практики, то она всегда склонялась в пользу халкидонского канона⁵⁶⁸, запретившего низведение епископа в сан пресвитерский, из чего по аналогии может быть выводима невозможность низведения пресвитера в сан диаконский.

§ 27. В заключение представленного нами очерка особенных церковных наказаний в древней Церкви, представим положение нашего вопроса в элладской церкви.

По современному церковно-государственному законодательству элладской церкви⁵⁶⁹, епископская дикастерия может налагать на духовных лиц следующие наказания:

α) выговор,

β) запрещение всякого священнодействия с удержанием ежедневных доходов⁵⁷⁰,

γ) лишение достоинства, или должности (εχπτωσις του αξιώματος), к которой особо было определено наказуемое лицо,

δ) заключение в монастыре, или в другом для клириков исправительном заведении,

ε) денежное взыскание,

ζ) личное отлучение клирика-монаха.

Священный синод элладской церкви может налагать следующие наказания:

α) запрещение священнодействия с удержанием ежедневных доходов,

β) заключение в монастыре, или в другом исправительном для клириков заведении,

γ) денежный штраф,

δ) личное отлучение клирика – монаха,

ε) извержение.

Приговоры синода, которыми определяются наказания по 3 и 4 пп., а также по 1 и 2 пп., если последние назначаются на время, не меньшее 15 дней и не большее двух месяцев, приводятся в исполнение не иначе, как с согласия министра духовных дел; приговоры же о наказаниях по 5 пункту, а равно по 1 и 2-му, когда время наказания превышает двухмесячный срок, могут быть приводимы в исполнение лишь с утверждения короля⁵⁷¹.

§ 28. Римско-католическая церковь на основе, общей с православно-восточною Церковию (разумеем каноническое законодательство вселенской Церкви по вопросу о церковных наказаниях), построила здание, которое, как со стороны общей конструкции, так и со стороны отдельных частей и подробностей, представляет довольно много нововведений и особенностей, сравнительно с представленным нами положением вопроса по каноническому законодательству. Прежде чем приступить к систематическому изложению учения римско-католической церкви об особенных церковных наказаниях, мы укажем предварительно в коротких словах на эти со временем явившиеся особенности.

1) Духовные лица могли быть подвергнуты, независимо от наказаний, специально для клириков определенных, также и наказаниям, общим с мирянами. Из отлучения, которому иногда подвергались духовные лица католической церкви, выработалась особая форма наказания – личный интердикт (interdictio ingressus in ecclesiam), в смысле запрещения духовным лицам, как таковым, принимать участие в богослужебных действиях⁵⁷².

2) По вопросу о временном запрещении духовных лиц, каноническое право католической церкви сделало разграничение между различными сериями прав, состоящих в обладании известного духовного лица: она различила именно, во-первых, jura ordinis, права, непосредственно относящиеся до священного сана и до различных священнослужебных действий, во-вторых, jura offiсii, права должностные, не состоящие в таком непосредственном отношении к изстной степени священства, каковы напр. все права, относящиеся до jurisdictio externa, в-третьих, beneficium, сумму имущественных прав, в смысле имущественных выгод, доставляемых данному лицу его клерикальным положением. Таким образом, и самое запрещение временное получило возможность действовать или вообще на все права, или только по одному из указанных трех направлений. На выработку учения о суспенсии и на разграничение между различными сериями прав, состоящих в обладании духовных лиц, оказал большое влияние ход истории римскокатолической церкви. Тогда как восточная Церковь, а до разделения и вся вселенская Церковь постоянно держалась того правила, что рукополагать в пресвитера, или диакона, или вообще в какую бы то ни было степень церковного чина можно не иначе, как с назначением рукополагаемого к определенной церкви, городской или сельской, к мученическому храму или к монастырю⁵⁷³, западная церковь стала допускать во множестве так называемые абсолютные посвящения (ordinationes absolutae), без определения посвящаемых к известному месту. С другой стороны, сделалось возможным назначение церковных бенефиций в пользу папских и епископских фаворитов, без определения к соответствующей должности (так назыв. commendae). Без сомнения, это были злоупотребления, в конце концов осужденные самою римскою церковию; но, благодаря этим злоупотреблениям, выяснились различные стороны, различимые логически, в церковноправовом положении клирика.

3) По вопросу об извержении, древняя Церковь, понимая под этим наказанием тягчайшее из особенных церковных наказаний, совершенно и навсегда исключающее виновного из клира, так что бывшее духовное лицо лаизировалось, делалось мирянином, не отличала депозиции от деградации. Термины: «depositio» и «degradatio» употребляются в законодательстве Юстиниана безразлично для обозначения извержения. Католическая церковь развила учение о так называемом неизгладимом или неугасимом характере священства (character indelebilis); в силу этого учения, духовное лицо, подвергшееся низложению, еще не лишалось ео ipso сословно клерикальных прав (privilegium fori и privil. саnonis), как равно не освобождалось и от специальных клерикальных обязанностей (напр. обязанность безбрачия). Лишение клерикальных привилегий стало иметь место лишь в том случае, когда клирик, виновный в совершении какого-либо тяжкого преступления, должен был выдаваться для наказания светскому правосудию⁵⁷⁴. Отсюда явился особый акт, в отличие от извержения или низложения (depositio, καθαίρεσις), названный деградациею (degradatio), как разоблачение духовного лица от всех его клерикальных прав и отличий. Деградация в средние века считалась необходимым условием, без которого светский суд не имел права приступить к уголовному наказанию духовного лица⁵⁷⁵. В новейших законодательствах уголовный суд не стесняется зависимостию от этого условия, причем, впрочем, совершение деградации предоставляется на усмотрение епископа⁵⁷⁶.

4) По вопросу о монастырском заключении, западная церковь еще в VI веке возвела в общее правило, что всякий изверженный из духовного сана, но не деградированный, следовательно, подвергнутый наказанию только Церковию, без предания в руки светского правосудия, должен быть пожизненно заключен в монастыре⁵⁷⁷. Эта практика еще более должна была утвердиться вследствие развития учения о неизгладимом характере священства. Духовное лицо, низложенное за какое-либо преступление церковное, в силу факта низложения, еще не высвобождалось из-под дисциплинарной власти Церкви, – оно продолжало принадлежать к духовному сословию. Но если так, то католическая церковь была некоторым образом последовательна, опасаясь предоставить подобных лиц самим себе, так как недостойное поведение их могло служить лишь к подрыву чести клерикальной⁵⁷⁸. Монастырь, впрочем, не был только местом заключения для духовных лиц, подвергнутых депозиции (demeriti), которые заключались в монастыри, конечно, не в видах исправления: монастырское заключение могло быть также обусловлено известным сроком, в каковом случае пребывание в монастыре являлось мерою исправительной дисциплины за сравнительно менее важные проступки, не влекущие за собою низложения.

С течением времени, вместо монастырей стали устраивать особые исправительные дома для духовных лиц, под различными названиями: geistliche Correctionshäuser, Demeriten-anstalten, domus demeritorum и т. п. С начала XIX столетия устройство таких домов становится общим правилом. В 1802 году устроено духовно-исправительное заведение в Моравии, в замке Мюрау, и поставлено под действие особой инструкции (instructio pro detentis in domo correctoria Miiroviensi sacerdotibus). Подобным образом устроены два духовно-исправительные заведения в Галиции. Около этого же времени в Австрии состоялось общее постановление о построении вновь подобных же заведений, причем: 1) рекомендовалось выбирать для устроения их такие пункты, которые могли бы служить центральными для целой митрополии или провинции; 2) образцом в главных чертах должны были служить заведения этого рода в Моравии и Галиции; – статуты заведений должны быть подносимы на императорское утверждение; 3) что касается издержек на эти заведения, то они должны быть покрываемы: а) из доходов исправляемых лиц, извлекаются ли эти доходы из церковной бенефиции, или из собственного имущества этих лиц, б) из процентов с пожертвований или специальных вкладов на этот предмет, буде таковые существуют, в) из фонда, назначаемого на покрытие издержек культа в каждой провинции, г) если заведение устраивается для нескольких провинций, в таком случае расходы общие должны покрываться из всех отдельных фондов; особые же расходы на каждое отдельное исправляемое лицо должны быть покрываемы из особого фонда того диоцеза, к которому принадлежит это лицо. На этих основаниях состоялось в 1829 г. устройство духовно-исправительного заведения в Праге, в здании св. Георгия (на четыре диоцеза)⁵⁷⁹. Впрочем, в Австрии и по настоящее время чувствуется недостаток в подобных заведениях, так что нередко для исправительных целей служат монастыри⁵⁸⁰. В государствах германских, главным образом, в Пруссии духовно-исправительные заведения ведут свою эру с издания буллы «De salute аnimаrum» 16 июля 1821 г. В настоящее время такие заведения находятся в Мариентале (кёльнский архиепископский диоцез), в Киле (трирский диоцез), в Ритберге (падерборнский), в Дорстене (мюнстерский), в Нейштадте (бреславский), в Шторхнесте (гнезенпозенский архиеписк. диоц.), в Ревальде (кульмский) и в Шпрингборне (эрмландский)⁵⁸¹.

§ 29. Что касается системы наказаний, практикуемых римско-католическою церковию в отношении к духовным лицам, то она представляется в следующем виде.

Подобно тому как в наказаниях общих католическая церковь допустила различие цензур от наказаний в собственном смысле, или виндикативных, так точно и в вопросе о наказаниях духовных лиц вся совокупность практикуемых против них церковию мер, сводится к двум главкатегориям: censurae и роеnае vindicativae.

а) Что касается цензур, во-первых, то, независимо от отлучения, которому духовные лица могут быть подвергнуты или совершенно наравне с мирянами, или в более мягкой форме личного интердикта, для духовных лиц существует специальная цензура – временное запрещение (suspensio). Суспенсия является с характером цензуры лишь тогда, когда она назначается на неопределенное время, ad contumaciam coërcendam, так что продолжительность наказания вполне условливается волеизменением в преступном субъекте. Если суспенсия назначается на определенный срок, то она этим самым теряет характер цензуры и переходит в разряд виндикативных наказаний. Кроме того, суспенсия иногда выступает в качестве временной административной меры по отношению к духовным лицам, находящимся под уголовным следствием: тогда она не имеет ни характера цензуры, ни характера виндикативного наказания.

В значении цензуры, суспенсия приостанавливает дозволенное осуществление как прав, связанных непосредственно с священным саном, так и прав, относящихся до внешней юрисдикции (jura ordinis et jurisdictionis)⁵⁸², а равно и права на извлечение доходов из бенефиции. Если суспенсия приостанавливает все эти права разом, то она называется suspensio generalis⁵⁸³. Если же суспенсия простирает свое действие только на одну которую-либо из указанных серий прав, тогда она является как suspensio specialis. Под suspensio specalis разумеется, таким образом, или suspensio ab officio⁵⁸⁴, или suspensio ab ordine, или suspensio а beneficio. В свою очередь, каждый из специальных видов суспенсии допускает подразделение на suspensio specialis totalis и suspensio specialis partialis. Suspensio totalis ab officio приостанавливает все права, связанные с саном и должностию; suspensio totalis ab ordine приостанавливает все права священнослужебные; suspensio totalis а beneficio приостанавливает всякое извлечение доходов из бенефиции. Suspensio partialis ab officio etc. приостанавливает, напротив, не все должностные права, или не все права сана, или, наконец, удерживает не вообще от извлечения всех доходов, а только некоторых⁵⁸⁵. Суспенсия, эта особая для духовных лиц существующая цензура, разнится от общих цензур в том, что она может иметь применение и к юридическим лицам, напр. капитулам, тогда как отлучению юридическое лицо подвергнуто быть не может⁵⁸⁶.

Суспенсия, как цензура, наступает или вследствие конкретного судебного приговора, или ipso facto, т. е. непосредственно вслед за обнаружением упорства (contumacia, Widerspenstigkeit) со стороны того или другого лица, принадлежащего к клиру (suspensio ferendae sententiae и saspensio latae sententiae). Предположения первого рода суспенсии: 1) тяжкое преступление, 2) безуспешность канонических увещаний (mоnitiones canonicae), 3) упорство наказуемого в преступном состоянии, 4) формальное следствие и судебный приговор, письменно изложенный и лично обвиняемому прочтенный; 5) приговор должен быть мотивирован; 6) в течение месячного срока осужденному представляется истребовать копию с приговора⁵⁸⁷. Суспенсия, как цензура, прекращается только вследствие абсолюции. Таково учение римско-католической церкви о суспенсии.

Тридентинский собор внес в это учение весьма важную новость, замечательную для нас, в особенности, в том отношении, что она принята нашим действующим уставом духовных консисторий⁵⁸⁸. Выходя из того соображения, что в некоторых случаях юридически доказать преступление невозможно, по недостатку законных улик, или же, от формального, гласного процесса можно ожидать великого соблазна для церкви, когда, однако, в существовании вины епископ убежден как нельзя лучше и когда дальнейшая деятельность лица может обещать в будущем лишь больший вред и соблазн, – тридентинский собор предоставил епископам право, без формальных доказательств, extrajudicialiter, только на основании морального убеждения суспендировать виновных клириков, именно таких, которым вверено пастырское попечение о душах (сura animarum)⁵⁸⁹. Предписанное тридентинским собором внесудебное неформальное производство есть решительное нововведение: древняя Церковь не знала подобного производства, даже более, она высказалась категорически в смысле крайнего неодобрения этого производства в самом принципе⁵⁹⁰

Но на западе с давнего времени настоятели монастырей практиковали право отказывать монашествующим в допущении к высшим степеням священства, как скоро на них тяготело подозрение в тайном преступлении⁵⁹¹. Это право монастырских прелатов тридентинский собор перенес также и на епископов, в видах предоставления им большей свободы в отношении к белому духовенству; но он расширил это право, уполномочив епископов не только не допускать до приобретения прав высших степеней, но и запрещать осуществление прав лицам, уже посвященным, независимо от обыкновенных процессуальных форм, на основании только внутреннего, морального убеждения. Так возникло наказание, известное под названием: suspensio ex informata conscientia. Наказание это, впрочем, по толкованиям канонистов, может относиться только к jura ordinis et jurisdictionis, но не может касаться бенефиции и других доходов⁵⁹². Влияние этого наказания на имущественное положение наказуемого лица может быть только косвенное, поскольку суспендированный обязан содержать на свои средства представителя, который бы исправлял его должность. Епископ не обязан мотивировать свое распоряжение, против которого, далее, не может быть аппелляции в обыкновенном смысле, возможно лишь прибегнуть с просьбою о защите к папской курии, куда ординарий обязан представить основания, в силу которых он наложил суспенсию, – курия подтверждает, или отменяет епископское распоряжение. Кобер делает попытку отстоять во что бы то ни стало этот, в высшей степени вредный и неканонический, институт. Власть, предоставленная тридентинским собором епископам, говорит Кобер⁵⁹³,представляется весьма обширною, и епископскому произволу предоставляется здесь почти неограниченный простор; но, с другой стороны, для того, чтобы защитить невинных и устранить возможность недобросовестных притеснений, церковь вменила епископам в обязанность обращаться к названному оружию только в случаях крайней необходимости, не доводить данной им власти до вырождения в произвол и всегда действовать с добросовестностию, мягкостию и снисходительностию. Пусть не говорят, что это только простые наставления, соблюдение или несоблюдение которых зависит от епископского усмотрения и которые он может безнаказанно обойти: достаточно сильный мотив держаться в точности этих наставлений заключается уже в том одном обстоятельстве, что суспендированный, если он считает себя обиженным несправедливо, во всякое время волен обратиться к высшему судье, – и апостольский престол немедленно (!) восстановит рекуррента в его правах. – Вот все, что мог сказать Кобер в защиту непосредственного архиерейского суда, – suspensio ex informata conscientia. Странный способ рассуждения! Дать судье полнейшую возможность действовать произвольно и несправедливо в тех видах, что за этим низшим судьей стоит высший, который, по жалобе обиженного, может уничтожить распоряжение первого, – разве этого достаточно? Жалоба, если и поведет к восстановлению прав рекуррента, то, во всяком случае, он уже вовлечен без вины в неприятности, хлопоты и затруднения, права суспендированного уже нарушены самым несправедливым образом. Мысль о возможности отмены епископского распоряжения высшею инстанциею еще не служит к смягчению того зла, которое причиняется несправедливым внесудебным запрещением. Церковь вменила епископу в обязанность обращаться к этому оружию лишь в случаях настоятельной необходимости; но эта обязанность, что бы ни говорил Кобер, имеет силу нравственного наставления, исполнение которого зависит единственно от благоусмотрения епископа. И в отношении к отлучению церковь католическая всегда держалась в принципе того правила, что отлучение должно иметь место лишь в случаях urgentis necessitatis; но разве это спасло духовные суды от самого неблаговидного злоупотребления этим оружием? Напротив, оружием этим они пользовались так часто, что самое оружие притупилось. Здесь, в отношении к духовным лицам, суспенсия, конечно, оружие страшное и притупиться от времени и частого употребления не может, как сопровождающееся весьма чувствительными последствиями в бытовом отношении, – но тем более причин взять из епископских рук это оружие. Власть действовать по собственному усмотрению всегда была, есть и будет одною из самых опасных вещей, одним из наиболее сильных соблазнов; для того, чтобы власть эта держалась в пределах закона, на почве права и справедливости, нужны гарантии побольше и посильнее, чем нравственные наставления о незлоупотреблении властию и наивные расчеты на безупречность и христианско-пастырский характер духовных судей.

Запрещение по непосредственному епископскому усмотрению может, по смыслу канонических постановлений католической церкви, быть соединяемо с заключением в исправительное заведение⁵⁹⁴. В новейшее время, государственное законодательство выступило против злоупотреблений со стороны епископов предоставленною им тридентинским собором властию. В прусском законе 12 мая 1873 г.: «О церковной дисциплинарной власти и об учреждении королевского суда по церковным делам», постановлено: «удаление от должности, перемещение с одного места на другое, суспенсия и проч. должны предполагать установленное процессуальное производство (ein geordnetes prozessualisches Verfahren)⁵⁹⁵. По толкованию комментаторов⁵⁹⁶, постановление это направлено, главным образом, против suspensio ex informata conscientia в том смысле, как практиковалось это наказание епископами, на основании постановлений тридентинского собора. К дальнейшим гарантиям, установленным законом, принадлежит требование, чтобы приговор был составлен в письменной форме, с присоединением мотивов решения.

§ 30. б) Второй разряд наказаний, по римскокатолическому церковному праву, составляют poenae vindicativae. Наказания эти, в свою очередь, распадаются на четыре рода: к первому относятся те из них, которые касаются так или ииначе прав состояния и должности (Standes-und Amtsrechte), ко второму наказания, состоящие в лишении свободы, к третьему – денежные штрафы и к четвертому – телесные наказания⁵⁹⁷.

К первому роду наказаний в собственном смысле, или виндикативных, относятся следующие видовые формы наказаний:

αα) Суспенсия на определенное время⁵⁹⁸. Общее между этим наказанием и суспенсией, как цензурой, то, что оно, как и цензура, может затрагивать все права духовного лица, или только действовать по одному из трех указанных выше направлений. Различие в том, что суспенсия – цензура предполагает упорство (contumacia) и канонические увещания; продолжительность ее условливается волеизменением в преступном субъекте, для прекращения требуется разрешение от цензуры (absolutio), тогда как суспенсия, в смысле виндикативного наказания, направляется не против воли, упорствующей в преступном состоянии, а имеет дело с совершившимся фактом, за который, в виду требований справедливости, должно быть принесено удовлетворение, прекращается оно с истечением определенного судом срока, причем разрешения не требуется.

ββ) Лишение должности. Технический термин для обозначения этого наказания – privatio beneficii. Слово: «bеnеficium», употребляется здесь в более обширном смысле, чем какой соединяется с ним в обыкновенном словоупотреблении, именно под «beneficium» разумеется не только совокупность имущественных прав, состоящих в обладании того или другого духовного лица, но и совокупность, кроме того, всех должностных прав⁵⁹⁹. Подвергаемый этому наказанию лишается занимаемой им должности, вместе с имущественными правами, основанными на этой должности, но не делается через это неспособным к занятию других должностей и к получению других бенефиций, связанных с этими должностями.

γγ) Перемещение с одного места на другое (translatio, Versetzung). Этому наказанию, впрочем, отводят весьма неширокий круг применения. В постановлениях римско-католического канонического права требуется, для применения этого наказания, causa necessaria⁶⁰⁰. Установленная каноническим правом гарантия против возможности произвола со стороны епископа заключается в том, что вопрос о перемещении, в смысле наказания, относится к категории дел, в которых епископ связан согласием капитула⁶⁰¹. Светское законодательство, с своей стороны, может выставить другие гарантии, как сделал это прусский закон 12 мая, постановив в абз. 2-м §-а 2-го, что перемещение с одного места на другое должно предполагать установленные процессуальные формальности.

δδ) Извержение (depositio, Absetzung) и исключение из клира (degradatio). Под именем извержения разумеется то церковное наказание, в силу которого клирик теряет навсегда все должностные права, равно как и все основанные на них права имущественные, теряя, при этом, самую способность к приобретению других должностей и бенефиций, – в этом отличие рассматриваемого наказания от рrivatio beneficii. Но изверженный не лишается внутренней духовной способности, полученной при хиротонии (ordinatio), не теряет вместе с тем и некоторых клерикальных прав, как равно не освобождается и от некоторых клерикальных обязанностей. Наказание это называется иногда также простою или словесною деградациею (degradatio simplex s. verbalis)⁶⁰². Оно осуществляется чрез простой судебный приговор, без предпринятия каких-либо символических действий, другими словами, оно есть чистый акт юрисдикции, на совершение которого имеет право не только епископ, но и другие лица, напр. vicarius capitularis. Что касается деградации в собственном смысле (degradatio realis s. actualis), то она отнимает все права состояния, хотя духовной внутренней способности опять-таки не уничтожает окончательно⁶⁰³. Она имеет место в случае выдачи духовного лица светскому правосудию за учинение тяжкого уголовного преступления⁶⁰⁴. Акт деградации есть истечение не юрисдикции, а епископского ordo; он составляет обратную сторону посвящения, ординации, и должен быть совершен епископом. Духовное лицо, подлежащее деградации, облачается во все священные одежды своего сана; с евангелием, или с каким-либо священным сосудом, который бы указывал на функции прежнего сана, оно подводится к епископу, и этот последний отбирает один за другим все священные предметы, начиная с тех, которые получены при последнем посвящении и доходя последовательно до той одежды, которая была возложена на него при получении тонзуры. Наконец, наголо выбривается голова, с тем чтобы не осталось никакого следа тонзуры⁶⁰⁵. Обряд деградации епископ заключает следующими словами: «tibi auferimus habitum clericalem, et deponimus, degradamus, spoliamus et exuimus te omni ordine, beneficio et privilegio clericali»⁶⁰⁶.

Второй род наказаний составляет лишение свободы. Мы видели уже, что наказание это, практиковавшееся в прежнее время в форме монастырского заключения, с начала нынешнего столетия, по общему правилу, является в форме содержания в исправительном заведении. Срок заключения монастырского мог быть различный: мог простираться на неопределенное время, заключение даже могло быть пожизненным для лиц, низложенных, но не деградированных. В виду злоупотреблений со стороны духовных властей, а равным образом в виду защиты прав частных лиц, своею принадлежностию к клиру не теряющих прав гражданина и не выходящих из-под действия и из-под покровительства государственных законов, светское законодательство на западе довольно давно вступило на путь ограничений безпредельной и безконтрольной епископской власти. По закону императрицы Марии Терезии, 31 авг. 1771 года, уничтожены все монастырские тюрьмы, которыми духовные власти пользовались недозволенным образом в отношении к духовным лицам. Императрица поясняет при этом, впрочем, что она вовсе не желает отнять у духовных властей то, что оне называют отеческим исправлением (correptio paterna): поэтому, в каждом монастыре может быть употребляема для этой цели, т. е. в видах отеческого исправления, отдельная, но с другими совершенно сходная, келья, где на виновных могут быть налагаемы подвиги поста, без вреда, впрочем, здоровью. Притом, кельи эти должны быть во всякое время открыты государственному контролю⁶⁰⁷. Гораздо решительнее поступило новейшее государственное законодательство в Австрии. В силу распоряжения министра исповеданий 7 июня 1869 года, заключение духовных лиц в исправительные заведения поставлено под условие доброй воли со стороны заключенных лиц⁶⁰⁸. Закон 7 мая 1874 года расширил, подтвердил и обобщил это распоряжение, возведя в принцип, что при осуществлении церковно-дисциплинарной власти не может быть допускаемо никакого внешнего принуждения⁶⁰⁹. В различных германских государствах были изданы в последнее время аналогические узаконения. В Виртемберге, по закону 30 января 1860 года, заключение на срок свыше шести недель вовсе не допускается и, притом, судебные приговоры о содержании виновного в исправительном заведении, на срок свыше 14 дней, должны быть сообщаемы государственным установлениям и приводятся этими последними в исполнение, лишь по удостоверении в формальной и материальной справедливости приговора⁶¹⁰. Подобное же узаконение действует в Бадене⁶¹¹.

Вопрос о личном заключении духовных лиц весьма точно регулирован прусским законодательством. Закон о церковной дисциплинарной власти 12 мая 1873 г. содержит в себе следующие определения относительно этого предмета:

1) наказание лишением свободы может состоять только в отсылке в исправительное заведение⁶¹²; следовательно, отсылка в монастыри, в видах исправительной дисциплины, безусловно воспрещается⁶¹³. 2) Содержание в исправительном заведении не может превышать трехмесячного срока, и самое отбытие наказания не может быть ни начинаемо, ни продолжаемо против воли наказуемого⁶¹⁴, так что от этого последнего зависит подчиниться или не подчиниться приговору церковного суда. 3) Исправительные заведения состоят под государственным надзором; статуты, определяющие внутреннее устройство этих заведений, представляются на одобрение обер-президента провинции⁶¹⁵, который имеет полномочие назначать визитацию исправительных домов и требовать доставления сведений о состоянии их⁶¹⁶. О каждом новом поступлении в исправительное заведение директор заведения должен, в продолжение 24 часов, известить обер-президента, с указанием того судебного установления или той духовно-судебной власти, которые распорядились отсылкою подлежащего заключению лица. Директор должен вести список содержимых в исправительном доме, с обозначением имени, наказания, к которому приговорено то или другое лицо, и времени приема и выпуска. В конце каждого года список этот должен быть представляем обер-президенту⁶¹⁷. 4) Независимо от всего этого, суд, назначающий отсылку в исправительный дом на время, большее 14 дней, должен сообщить о своем приговоре обер-президенту, с приложением мотивов решения⁶¹⁸. Исполнение предписаний означенного закона обеспечивается взысканием денежного штрафа до 1000 талеров с духовных властей, на случай несоблюдения этими последними приведенных постановлений⁶¹⁹.

Третий род наказаний составляют денежные штрафы. И по вопросу о наложении духовными судами денежных штрафов государственные закононодательства различных стран выставили весьма существенные ограничения. Ограничения касаются частию размеров денежной суммы, взимаемой в виде штрафа, частию приведения в исполнение судебного приговора, определяющего денежный штраф. Эти ограничения высказаны напр. в виртембергском законодательстве⁶²⁰ и баденском⁶²¹. Но с наибольшею точностию и подробностию регулирован вопрос о денежных штрафах в новейшем прусском законодательстве. Всякое наказание, направленное против имущества, может быть налагаемо не иначе, как по выслушании обвиняемого, т. е. по суду, а не ex informata conscientia⁶²². Денежные штрафы не могут превышать суммы 30 талеров, или, если цифра месячного дохода более 30-ти талеров, – этой последней цифры⁶²³. О каждом приговоре, определяющем денежный штраф в размере большем 20-ти талеров должно быть сообщено обер-президенту провинции с мотивами решения⁶²⁴.

Четвертый род составляют наказания телесные. Они применялись к клирикам низших степеней (минористам) in modum paternae correctionis, до 39 ударов. Наказание это получило начало в монастырях. В правилах Пахомия увлекшему брата в грех назначается 39 ударов, в виду II Моис. XXV, 3⁶²⁵. Телесные наказания объявлены прусским законодательством безусловно недозволенными⁶²⁶, равно как и автрийским⁶²⁷.

В общепринятой у римско-католических канонистов системе наказаний не встречаем наказаний словом, т. е. замечаний и выговоров и т. п. Мюнхен трактует, впрочем, и об этом роде наказаний, делая, притом, попытку выяснить различные видовые его оттенки. Он различает братское назидание (correptio, brüderliche Zurechtweisung), вразумление (monitio, Ermahnen), предостережение (Warnung), порицание (vituperatio, objurgatio), выговор (reprehensio, Verweis), который может перейти, так сказать, в распекание (increpatio, Schelten) и т. д.⁶²⁸

§ 31. Если реформаторы во многом отступили, как указано было выше, от римско-католической доктрины в вопросе об общих церковных наказаниях, то особенности протестантизма еще чувствительнее должны были отразиться на дисциплинарных мерах в отношении к духовным лицам. В виду отрицания протестантами священства, как таинства, сообщающего лицу особую благодать, с одной стороны, и благодаря установившимся в протестантских государствах отношениям между светскою властию и церковию с другой стороны, церковная дисциплина устроилась на тех же началах, какие лежат в основе дисциплинарных мер, практикуемых государством в отношении ко всякого рода должностным лицам. Если еще в оценке преступности того или другого факта полная аналогия между служителями церкви и государства не проведена, напр. плотские преступления светских чиновников не делают неспособными к службе, тогда как духовные лица за эти же самые преступления лишаются должности: то в отношении наказуемости никакого различия указано быть не может⁶²⁹. Какого-либо общего кодекса для протестантской церкви, впрочем, не существует. В отдельных государствах практика сложилась довольно разнообразно, но не настолько, однако, чтобы невозможно было изложить учение о церковно-дисциплинарных, в тесном смысле, мерах в более или менее общих чертах.

Что касается, во-первых, дисциплины исправительной, то первую и низшую ступень лестницы наказаний, относящихся в этой области, составляют выговоры и денежные штрафы: те и другие являются, по преимуществу, в качестве административных наказаний, Ordnungsstrafen⁶³⁰. С них мы и начнем систематическое изложение особенных церковных наказаний у протестантов.

1) Выговоры, в смысле наказаний словом, по происхождению своему, суть не что иное, как порождение государственно-бюрократического механизма, проникнувшего из сферы служебно-государственной в церковь. С особенною точностию регулирован вопрос о наказаниях этого рода виртембергским законодательством. По закону 26 октября 1819 г., деканы наказывают менее значительные уклонения от исполнения должностных обязанностей вразумлениями и выговорами, делая о них пометку в визитационных отчетах синоду; в случае повторения, консистория или определяет денежный штраф, или же поручает декану или суперинтенденту сделать виновному новый выговор, в присутствии одного или многих из наиболее достойных лиц диоцеза, путевые издержки которых падают на виновного; затем, выговор может быть сделан пред некоторыми членами или в полном присутствии консистории⁶³¹.

2) Денежные штрафы практикуются частию в виде наказаний по суду, частию в качестве с «Ordnungsstrafen». В последнем случае, 20 талеров составляют maximum денежного взыскания⁶³².

3) В некоторых протестантских государствах практикуется над духовными лицами лишение свободы⁶³³.

4) У протестантов находим также и временное запрещение, или, вернее, приостановление в пользовании церковно-должностными правами (suspensio). Но в отличие от католиков, которые различают suspensio ab ordine, ab officio et beneficio, протестанты, для которых священный сан (ordo) без должности не имеет смысла, допустили только запрещение по двум последним направлениям – должностному и имущественному (suspensio ab officio et salario), причем, как и у католиков, суспенсия является или генеральною, охватывающею ту и другую серию прав, или же специальною только, затрагивающею одни имущественные права. В значении наказания, суспенсия практикуется в Гессене, Саксонии, Виртемберге и Баварии. В Пруссии суспенсия является исключительно с характером временной меры при возбуждении следствия по обвинению духовного лица в уголовном преступлении⁶³⁴. В Виртемберге, при суспенсии часть доходов суспендируемого, помимо доставления содержания заменяющему его представителю, обращается в пользу духовной вдовьей кассы⁶³⁵.

5) Перемещение с одного места на другое, не как мера административная, а как наказание. Целесообразность этого наказания подлежит, впрочем, как замечает Рихтер⁶³⁶, великому сомнению, потому что оно существенным образом касается общины, которая третируется как ссыльный, для исправляемых духовных лиц, приход (Pönitenzpfarre). Поэтому, некоторые законодательства прямо отменяли это наказание⁶³⁷.

§ 32. Область дисциплины очистительной, во-вторых, исчерпывается двумя наказаниями, из которых первое представляется более мягким в сравнении с последним.

1) Первое наказание, входящее в эту область, есть так называемая недобровольная отсылка на покой (unfreiwillige Emeritirung Oder Pensionirung), с содержанием или пенсионном меньшим сравнительно с суммою, следующею по общим правилам об эмеритуре и пенсиях⁶³⁸.

2) Лишение должности (Dienstentsetzung, Amtsentsetzung od. Dienstentlassang). Наказание это влечет за собою потерю должности, всех вытекающих из нее прав, равно как и всех, принадлежащих духовному лицу, как таковому, привилегий⁶³⁹. В некоторых местностях совершается обряд деградации, в случае совершения духовным лицом общего уголовного преступления, влекущего за собою смертную казнь или телесное наказание по государственным законам⁶⁴⁰. Но, обыкновенно, обряд этот рассматривается протестантскими канонистами, как не имеющий смысла в отношении к протестантским духовным лицам⁶⁴¹.

§ 33. Церковная дисциплина (понимая дисциплину в тесном смысле, т. е. как совокупность дисциплинарных мер против лиц, принадлежащих к клиру), в России еще менее, чем в Византии, могла оставаться замкнутою в пределах церковнообщественной жизни. Как область дисциплины исправительной, так, позднее, и дисциплина очистительная расширяются далее границ церковной жизни, переступая cферу церковных отношений и прав и включая в себя несвойственные им черты светских уголовных наказаний с различными стеснениями и ограничениями для общегражданских прав, так что дисциплина уже прямо превращалась в уголовную юрисдикцию, переставая быть дисциплиной, как совокупностию мер, вытекающих из существа церковного общества. С подобным расширением дисциплинарных границ, не перестают практиковаться и меры канонические – частию в чистом, частию в измененном виде.

Рассматривая историю отдельных дисциплинарно-исправивительных наказаний русской Церкви, мы замечаем в этой истории, во-первых, совпадение ее с главными моментами истории общих церковных наказаний, в том смысле, что период преобладания известных мер в общей церковно-судебной практике был в то же время периодом преобладания этих наказаний и в специально-дисциплинарной церковной практике; во-вторых, мы замечаем, что на развитие и образование дисциплинарно-исправительной практики должно было оказать необходимое влияние то положение, в котором было поставлено духовенство на Руси, в отношении к церковной власти, с древнейших времен существования самой Церкви в России. «Церковные люди», во главе которых стояли духовные лица, еще в уставах первых князей называются людьми «своими» для епископа: в случае совершения проступка подобным лицом, епископ волен был поступить по своему усмотрению: «во что их обрядит». В начале политической и церковной истории Руси, епископское усмотрение определялось, главным образом, началами национального права, также, как и в сфере применения общих церковных наказаний, хотя и тогда уже епископ или митрополит, предоставленные собственному усмотрению и руководству признаваемых за высшие начал византийского права, могли от времени до времени вспоминать о греческих членовредительных наказаниях. Рассматривая церковных людей как своих, представители церковной власти на Руси постоянно брали себе за образец, при организации церковного управления, тот административно-судебный механизм, какой существовал в ту или другую эпоху в государстве. Так, в период до-московский, отправления архиерейских, также, как и княжеских администраторов и судей имели финансовую подкладку. В период московский административно-судебный механизм в государстве изменяется; являются приказы, вводятся и освящаются законом в светской судебной практике телесные наказания. Это изменение должно было отразиться и на церковно-судебной практике, тем более, что с обособлением и закрепощением сословий, духовенство из фактически тяглого класса людей стало юридически крепостным сословием в отношении к церковным властям⁶⁴² и это отношение продолжало существовать до позднейшего времени. Оно не только не поколебалось, напротив, еще более утвердилось вследствие реформы Петра Великого, при котором, собственно, должен бы был начаться новый период в исторической судьбе духовенства: Церковь, державшая вначале государство под своим нравственным руководством, потом шедшая рядом, рука об руку с ним, и заимствовавшая из этого близкого соседства внешний блеск и могущество, при Петре подчиняется государству, входит в государственный организм, как одна из его частей. Отсюда должен был логически вытекать взгляд на духовенство, как на государственных чиновников. Но этот взгляд отразился лишь на лицах высшей церковной иерархии, а также на лицах, занимающих какие-либо специальные должности по администрации церковной и т. п., а не в отношении к подчиненному духовенству.

Исчислим отдельные меры дисциплины исправительной.

1) Денежные взыскания. В уставе Ярослава есть несколько постановлений, имеющих непосредственное отношение к духовенству. Сюда относятся следующие статьи: 1) аже чернец или черница, или поп, или попадья, или проскурница впадут в блуд, тех судити епископу оприснь мирян, и во что их осудить волен; 2) аже поп или чернец упиются без времени, епископу в вине; 3) аже чернец или черница разстрижеться, епископу в вине, во что их обрядить, и наконец 4) общая статья: а что деется в домовных людях и в церковных и в монастырях, а не вступаются княжи волостели в то, а то ведают епископли волостели и т. д. Таким образом, во всех приведенных статьях об ответственности виновных говорится глухо: «епископу в вине, во что их обрядит». Но мы имеем основание думать, как это и было уже замечено выше, что под неопределенным выражением: «епископу в вине», должно быть понимаемо, преимущественно, денежное взыскание, которое не имело места, может быть, только в тех случаях, когда лицо виновное, по сознанию иерарха, вовсе не могло оставаться в клире, т. в. когда оно подлежало уже не исправительной, а очистительной дисциплине.

Оправдываемое началами национального права, стремление к переводу по возможности всякой вины на деньги, можно проследить на статье о расстригающемся чернеце. Если в одних списках устава о чернеце говорится глухо: «епископу в вине», то в других уже коротко и ясно говорится: «аже чернец или черница расстрижется, епископу 40 гривен»⁶⁴³. В дальнейшей истории денежные взыскания практикуются, обыкновенно, против различных опущений, которые так или иначе сопряжены были с ущербом для архиерейских финансовых интересов, каковы напр. утайка венечной пошлины⁶⁴⁴, неплатеж новичных и перехожих гривен, почеревных и похоронных денег⁶⁴⁵, утайка дворов дворянских и крестьянских, или церковных пашенных всяких угодий⁶⁴⁶ и т. п. По инструкции патриарха Адриана поповским старостам, денежный штраф является обыкновенным наказанием за различные преступления по должности со стороны поповских старост и заказчиков, а также за нетрезвую жизнь и за держание в домах попами и диаконами винной посуды и т. п.⁶⁴⁷. По воинскому уставу Петра Великого, священник, за отпущение службы Божией без знатной причины, вместо наказания, за каждое свое отбытие обязан был по одному рублю в шпиталь давать⁶⁴⁸. Денежные штрафы взимались со священников за укрывательство небывших у исповеди, до трех раз, после чего следовало извержение из священства⁶⁴⁹. Иногда даже встречаемся с наказанием, близко подходящим к конфискации. Так напр., по синодскому указу 20 мая 1721 г., архиереи должны были подтвердить священникам и прочим причетникам, дабы они о прописных и утаенных душах показали без всякой утайки. Если же, говорится в синодском указе, они поступят в том неправдою, таковые жестоко накажутся, а именно лишатся санов своих, и мест, и имения, и, по беспощадном на теле наказании, порабощены будут каторжной работе, хотя бы кто и в старости не малой был. А жены их и негодные к службе дети вышлются в другие места. А обличителям оных отдано будет за правдивое доношение всякое тех обличенных имение, а достойные и на места их в чины церковного служения произведены будут⁶⁵⁰. Во 2-й половине XVIII в. круг применения денежных взысканий должен был несколько расшириться вследствие отмены телесных наказаний, которые в XVII и XVIII в. в. обыкновенно, служили чуть не универсальным лекарством против большинства болезней, гнездившихся в духовенстве. Указом 7 июля 1767 г. повелено, чтобы священникам и иеромонахам как пристрастных распросов, так и никаких телесных наказаний чрез побои в духовных командах отнюдь чинимо не было, а единственно исправляемы бы были, вместо телесного наказания, приличными духовенству трудами и отрешением от дохода и от прихода по рассмотрению. Под отрешением от дохода, как видно из этого же указа, разумелся денежный штраф на богадельни при архиерейских домах⁶⁵¹. В последнюю четверть XVIII в., при митрополите Августине Виноградском, вводится в употребление денежный штраф в пользу вдов и сирот духовного звания⁶⁵². В «правилах для искоренения преступления» 22 декабря 1823 г. штраф в пользу вдов и сирот положен за неуважение к дому Божию и освященным в оном вещам, доказанное неблагочинными словами или действием⁶⁵³, что впоследствии отменено уставом духовных консисторий. Кроме того, денежные штрафы взимались, обыкновенно, с лиц, занимавших особые административные и судебные должности, за преступления по службе. В 1831 г. 14 ноября высочайше утвержденным мнением государственного совета определено взыскание денежных пеней заменять выговорами для чиновников губернского и уездного управления в таких случаях, когда пеня следует за медленность и нерадение по службе. Синодским указом 9 марта 1836 года закон этот распространен также и на лиц, занимающих должности по духовному ведомству, соответствующие должностям губернского и уездного управления, каковы: присутствующие в духовных консисториях, духовных правлениях и попечительствах о бедных духовного звания, благочинные и депутаты⁶⁵⁴.

В истории денежных наказаний в русской Церкви заслуживает быть отмеченным то обстоятельство, что денежные взыскания не исключали одновременного применения других наказаний: виновный, независимо от денежной пени, подвергаем был нередко напр. запрещению⁶⁵⁵, телесному наказанию⁶⁵⁶, подначальству и запрещению, или запрещению и смирению⁶⁵⁷, даже лишению должности⁶⁵⁸.

2) Телесные наказания. В исторических памятниках прошлого времени встречаем любопытные примеры применения церковною властию телесных наказаний, и притом, на первых порах, греческих уродующих членовредительных наказаний. Таков расказ наших летописей о «звероя дивом» епископе Феодоре и о суде над ним киевского митрополита Константина⁶⁵⁹. У Феодорца, за его беззаконные действия, был урезан язык, отнята правая рука и выколоты глаза. Князю Андрею в летописных расказах приписывается лишь предание виновного епископа митрополичьему суду: самый суд и приговор представляются делом самого митрополита. Но пример наказания, присужденного несчастному епископу Феодору, представляется, во всяком случае, если не исключительным, то, по крайней мере, выходящим из ряда обыкновенных наказаний, имевших место в церковно-судебной практике того времени, и объясняется до некоторой степени чрезвычайным характером преступлений Феодорца. Только впоследствии телесные наказания стали обычным явлением в практике церковной, но уже в смысле просто болезненных наказаний, а не членовредительных. Уже о московском митрополите Ионе рассказывается, что он «со архиепископы и епископы и со всем священным собором, завеща в архиепископиях по всем церквам митрополии своея завещание некое. Нецыи же клеветницы, пришедше ко Ионе митрополиту, глаголаша, яко Пафнутий игумен, иже в Боровце, сопротивное завещанию твоему творит в монастыре своем. Пафнутий, приведенный к митрополиту, отвечал ему негладостне и не подпадательно, яко же подобает гладостно и подпадательно к великовластным глаголати, и за то был биен жезлием и заключен в темницу, из которой выпущен, принесше покаяние»⁶⁶⁰. Практика XVI и XVII вв. представляет широкое применение телесных наказаний над духовными лицами⁶⁶¹. При патриархе Никоне послышались сильные жалобы на тяжесть наказаний виновным священникам: цепи, батоги и т. п.⁶⁶². Но особенную распространенность телесные наказания приобретают в XVIII столетии: «беспощадное на теле наказание» является каким-то универсальным лекарством против болезней духовенства. В архиерейских грамотах первой половины XVIII в. везде читаем устрашительные угрозы за неисполнение распоряжений «наижесточайшим на теле наказанием». В резолюциях по делам постоянно встречается определение: «учинить жестокое наказание плетьми на страх, дабы как ему, виновному, так и другим таких продерзостей чинить было неповадно», или: «бить плетьми нещадно на страх, дабы на то смотря и другие чинить не дерзали», «наказание плетьми приумножить». Весьма часто дело доходило даже до жестоких пыток, так что и внутренностям являтися⁶⁶³. Телесные наказания разнообразились: плети, батоги, шелепа, цепки (т. е. плети с несколькими на концах хвостами из пеньки, которые, для большей упругости, намачивались в горячей смоле), закование в цепи и оковы⁶⁶⁴. Разные орудия наказания показывались в отчетах консисторских оффициально, как статья расхода.⁶⁶⁵

Телесному наказанию подвергались все без различия сана⁶⁶⁶ и пола⁶⁶⁷. Наконец, в 1767 году св. синод усмотрел, что «во многих епархиях и монастырях священнослужителям за происходящие от них проступки от духовных командиров, равно как бы и в светских командах подлому народу телесные чинятся наказания и пристрастные распросы, чрез что духовенство, а особливо священнослужители, теряют должное по характеру своему от общества почтение, пастве же их подается не малые соблазн и причина к презрению. А как ныне, рассуждает синод, по монаршим Ее Величества узаконениям и в светских судах падших в преступление повелено от оного отвращать паче милосердием и увещанием, нежели строгостию и кровопролитием, да и на поднесенном от св. синода докладе высочайшею Ее И. В. конфирмациею 11 апр. 1766 г. точно повелено из синода дать наставление властям по епархиям, чтобы взыскания всегда были соображаемы по духовенству с человеческими немощами и с добрым в священстве поведением, почему и исправления возлагать умеренными епитимиями или деньгами на богадельни при домах архиерейских, – того ради приказали: к синодальным членам и к прочим епархиальным архиереям, в ставропигиальные лавры и в монастыри ко властям с братиею послать указы, в которых написать, дабы священникам и иеромонахам как пристрастных распросов, так и никаких телесных наказаний чрез побои в духовных командах отнюдь чинимо не было, а единственно исправляемы бы были вместо телесного наказания приличными духовенству трудами и отрешением от дохода и от прихода по рассмотрению. А если кто из оных священноcлужителей по винам своим в криминальных делах подлежательны окажутся до светского суда, в данном случае поступать по прежде посланным из св. синода указам»⁶⁶⁸. Указом 20 мая 1771 года изъятие от телесных наказаний распространено на протодиаконов, иеродиаконов и диаконов⁶⁶⁹. Упомянутыми указами положен конец применению телесных наказаний над священнослужителями в церковно-судебной практике. Наказания же телесные, по приговору светских судебных установлений, за совершение духовными лицами уголовных преступлений, отменены окончательно 22 мая 1811 года⁶⁷⁰. Да и в самой практике духовного ведомства телесные наказания перестали назначаться как наказания в собственном смысле, т. е. по судебному приговору: произвол того или другого власть имеющего лица мог воскресить и действительно продолжал вызывать к жизни обычные прежде телесные наказания до самого конца XVIII столетия⁶⁷¹. Таков, в кратких чертах, исторический ход телесных наказаний над духовными лицами в русской Церкви. Замечательно, что церковная власть в России, независимо от применения ею телесных наказаний по ее собственным судебным приговорам, нередко являлась даже в роли исполнительницы приговоров этого рода, постановленных светскими присутственными местами⁶⁷².

3) Монастырское подначальство. В применении к духовным лицам, монастырское подначальство явилось в судебной практике русской Церкви с теми же чертами, какие указаны были в главе IV-й первого отдела, когда речь шла о подначальстве, как об одном из общих церковных наказаний. Подначальство, по его основной идее, было не чем иным, как модификациею открытого церковного покаяния, с поступлением виновного под духовное руководство лица доброго и крепкожительного⁶⁷³. Как и в отношении к мирянам, подначальство здесь точно также, обыкновенно, утрачивало свой первоначальный смысл, превращаясь в «смирение». Дух крепостного права, которым проникнуты были действия монастырских властей в отношении к лицам, сидевшим на монастырских землях⁶⁷⁴, лег также в основание дисциплинарных мер над лицами, принадлежавшими к самому составу монастырской братии⁶⁷⁵, а отсюда, весьма естественно, должен был отразиться и на подначальстве лиц, отправляемых для исправления в монастыри, дисциплинарная практика которых уже утвердилась на известных началах.

Содержание в монастырской хлебне, мукосеяние, выгребание пепла из печи и тому подобные грязные работы назначались, обыкновенно, лицам подначальным, которые, притом, производили эти работы в оковах или кандалах⁶⁷⁶.

Подначальство, большею частию, соединялось с запрещением в священнослужении и иногда с денежным штрафом⁶⁷⁷. Сравнительно большая или меньшая грубость монастырского смирения вполне зависела от личности, во-первых, духовного судьи, постановляющего приговор о содержании в монастыре и, во-вторых, от личности исполнителей этих приговоров – монастырских властей. Безграничный произвол, не регулируемый никаким законом, мог и в XVII столетии принять формы, близкие к деяниям знаменитого «звероядивого Феодорца» епископа⁶⁷⁸: «смирение» становилось уже, конечно, вне всякой связи с подначальством в его первоначальном смысле и прямо переходило – мало сказать в телесное наказание, правильнее будет выразиться – в ряд телесных наказаний, одно другого мучительнее и позорнее.

В ХVIII столетии подначальство сохраняет вполне те черты, с какими оно являлось в XVII в. Белое духовенство посылалось в монастыри иногда на определенный срок, на полгода, на год, или неопределенно до указа, «донележе в чувствие придет», или: «донележе от пьянства престанет и покажет воздержное житие». Подначальный священнослужитель обязывался иногда служить в монастырской церкви, но большею частию подвергался лишению всякого права священнослужения⁶⁷⁹; некоторым, при запрещении священнослужения, дозволялось участие в богослужебных действиях, как-то: чтение и пение, а другим назначалось исполнение при богослужении определенного числа земных поклонов; иные посылались в монастырь в черную работу, как-то: рубить дрова, носить воду, сеять муку⁶⁸⁰. Работы нередко производились в цепях⁶⁸¹. Мера «смирения» не определена была законными пределами и в большинстве случаев зависела от степени нравственно-религиозного возмущения, какое производил в душе начальствующего лица тот или другой поступок подчиненного: стало быть, как характерно замечает г. Знаменский, здесь была душа мера⁶⁸². Грубость «смирения» по-прежнему могла в значительной степени зависеть и от личности монастырских властей, под контролем которых наказание должно было приводиться в исполнение⁶⁸³.

С конца XVIII и особенно с начала XIX столетия монастырь, как место прохождения подначальства, стал нередко заменяться архиерейским домом. Положение содержимых здесь лиц было не менее тяжко и унизительно, чем и в монастырях⁶⁸⁴.

Превращаясь в «смирение» и тем самым сближаясь с телесными наказаниями в техническом смысле, монастырское подначальство, кроме того, переходило в истории весьма нередко в лишение свободы, не поставленное в какое-либо соотношение с исправительными целями⁶⁸⁵.

4) Временное запрещение. Церковь русская, конечно, с самых первых времен своего существования, приняла это наказание в свою практику, как наиболее соответствующее особому положению духовных лиц в составе Церкви. Свидетельства о применении этого наказания встречаем в летописях⁶⁸⁶, в памятниках древнейшего церковного законодательства⁶⁸⁷, в постановлениях соборов русской поместной Церкви⁶⁸⁸, в грамотах русских митрополитов и патриархов⁶⁸⁹ и проч. Как наказание, временное запрещение приостанавливало права священнослужебные, касаясь в тоже время должностных прав⁶⁹⁰. Но должностные права в тесном смысле могли быть выделены из общей совокупности прав клерикальных в особую группу, что давало содержание особой форме наказания, выработанной русскою жизнию и не стоящей в связи с началами канонического законодательства: мы говорим об удалении от должности. Впрочем, так как наказание это не ставилось, обыкновенно, в соотношение с исправительными целями, то оно, с большим удобством может быть рассмотрено при обозрении дисциплины очистительной. Временное запрещение, как наказание чисто духовное, не выходящее из пределов церковной жизни, уже в первых памятниках русского церковного законодательства ставится наряду с тою епитимиею, которую мы рассматривали в отделе об общих церковных наказаниях: по-крайней мере, видно, что на то и другое наказание практика смотрела под приблизительно равным углом, – это подтверждается ответом Нифонта новгородского на один из вопросов Кирика⁶⁹¹. Сближение между запрещением священнослужения и между епитимиею, возлагаемою на мирянина, повело к тому установившемуся в практике обычаю, что лицо духовное, подвергшееся запрещению священнодействия, рассматривалось лишенным права приступить к таинству причащения⁶⁹².

Временное запрещение в истории редко встречается в своем чистом, не смешанном с другими наказаниями, виде: одного запрещения казалось недостаточно, и потому запрещение подкреплялось, так сказать, то денежными пенями, то, всего чаще, монастырским подначальством и смирением. Подобно тому как монастырь сделался обыкновенным местом для прохождения покаяния мирянами, – точно также монастырь, обыкновенно, служил и местом содержания лиц, подвергшихся временному запрещению священнослужения. Не ранее начала XVIII столетия входит в обычай соединять запрещение священнослужения с низведением на причетническую должность⁶⁹³. Синодским указом 14 сентября 1765 постановлено, что запрещение священнослужения может быть назначаемо епархиальною властию, без снесения с синодом, каковое снесение признано необходимым только по делам об извержении: в подобного рода делах, которые должны повлечь за собою извержение, епархиальным архиереям, в силу упомянутого синодского указа, поставлено в обязанность, запретя виновным священнослужение, но не лишая чинов вовсе, присылать в синод обстоятельные экстракты, с приложением своего мнения⁶⁹⁴. Таким образом, установлены определенные начала относительно временного запрещения в священнослужении, не как наказания, а как меры предварительной, налагаемой не по суду, а административным порядком, и имеющей место до окончательного судебного приговора. Итак, в XVIII столетии практикуются следующие виды запрещения: 1) запрещение, в его чистом, так сказать, виде, т. е. приостановка прав священнодействия; наказание это сопровождалось лишением дохода по церкви, права благословения рукою, ношения рясы и т. п.; 2) запрещение с содержанием виновного в монастырском подначальстве, или, впоследствии, в архиерейском доме; 3) запрещение с низведением в причетническую должность на срок и 4) запрещение в смысле административной меры, имеющей место до окончательного решения дела судом⁶⁹⁵.

Указом 22 марта 1800 года предписано умершему под запрещением священнослужения отказывать в священническом погребении⁶⁹⁶. Синодским указом 30 июля 1821 года постановлено: от священно- и церковнослужителей, кои, находясь под судом, удалены от своих должностей, равно как и от тех священнослужителей, кои низведены в причетнические должности, отбирать ставленные грамоты и другие виды на звание, для хранения при делах, возвращать же их тогда, как они определены будут к должностям своего сана и чина⁶⁹⁷. В высочайше утвержденных по синодскому докладу «правилах для искоренения преступлений», 22 декабря 1823 г.⁶⁹⁸ сделаны были следующие постановления относительно исследуемого наказания:

1) Отрешение от места и определение, по запрещении священнослужения, в причетническую должность, впредь до оказания искреннего раскаяния и совершенного исправления, положено для тех священников и диаконов, которые в церкви, или вне ее, в священном облачении дерзнут совершить богослужение (за исключением литургии, в каковом случае виновному угрожается извержением) в нетрезвости, и притом обличены в этом преступлении в первый раз. Причетников в этом случае определено посылать на известное время для исправления в монастырь, с употреблением в черные работы⁶⁹⁹; 2) временному же запрещению с низведением в причетническую должность определено подвергать тех из священников и диаконов, которые в нетрезвом виде неблагочинными словами окажут неуважение к дому Божию и к освященным в оном вещам, если преступление этого рода учинено во второй раз; совершение означенного преступления в первый раз должно наказываться заключением в монастыре на три или четыре месяца⁷⁰⁰, – последнее, таким образом, признано законом более легким, сравнительно с низведением, по запрещении священнослужения, в причетники; 3) священник или диакон, подпавший запрещению священнослужения и определению в причетники, когда окажет искреннее раскаяние, разрешается в священнослужении и вновь определяется в прежнюю должность на праздное место, но, при этом, епархиальному начальству вменено в обязанность тщательно испытывать «основательность» исправления. Исправившемуся должно назначаться такое место, где бы он мог находиться под ближайшим и бдительным надзором благочинного или другого протоиерея, или священника дознанной честности, или определить его на праздное место для исправления должности сперва токмо на несколько месяцев с тем, чтобы он в течение сего времени самым делом оказал себя исправным и получил от прихожан одобрение к совершенному утверждению его на сем месте⁷⁰¹; 4) о подвергаемых запрещению священнослужения с определением в причетники, как равно и о заключаемых в монастыри, постановлено, что если подобные лица имели знаки отличия орденские, или из установленных для белого духовенства, в таком случае, при отсылке к наказанию, они обязываются подпискою знаки отличия не употреблять впредь до разрешения; в то же время консистория представляет св. синоду на рассмотрение с мнением, может ли наказываемый, смотря по роду преступления и по благонадежности его к исправлению, сохранить данный ему знак отличия, или надлежит снять оный, в каковом случае синод должен испрашивать высочайшего разрешения⁷⁰².

§ 34. В области очистительной дисциплины, прежде всего останавливает наше внимание то наказание, которое развилось в дисциплинарной практике русской Церкви, благодаря особенному строю церковно-приходских обществ – это именно: 1) лишение должности. Должность может быть понимаема как в тесном смысле, в смысле особого достоинства или особого положения по церковному управлению (поповские старосты, заказчики и т. п.), так и в более обширном, именно в смысле определенного места служения при известной церкви или известном приходе. Что касается лишения должности в первом смысле то наказание это имело очистительное значение не для самого, клира, не для церковной иерархии, как совокупности лиц, имеющих одну из степеней священства, а для церковноадминистративного механизма, очищая этот механизм от негодных элементов⁷⁰³. Что же касается лишения должности в последнем, более обширном смысле, то оно развилось в связи с свободным правом выбора священнослужителей церковно-приходскими обществами. Имея свободное право выбора, или даже найма священно и церковнослужителей, общины могли и отказывать им от прихода. В порядной священника с прихожанами (1588 г.) читаем: «а без вины нам его от церкви Божией не отставити»⁷⁰⁴. По справедливому замечанию одного из наших исследователей⁷⁰⁵, в древней Руси значительно поколебалась та тесная связь, которая установлена каноническим законодательством между саном и должностию, так что посвящение сделалось фактически абсолютным. Немного было пользы от того, что владыка посвящал ставленников только в известные церкви, так как, вследствие неудовольствия паствы, дух. лица легко теряли свои места и, таким образом, все-таки оставались при одной способности к священнодействию. «Суждение попов без святительского суда» вызывало от времени до времени обличительные послания русских иерархов⁷⁰⁶, но, благодаря существующим воззрениям относительно возможности раздельного, так сказать, существования сана и должности, сама власть церковная усвоила это раздельное представление, отказывая виновным от места и оставляя неприкосновенным сан⁷⁰⁷.

Лишение должности, без одновременного лишения прав священнодействия, могло служить лишь к увеличению числа безместных священноицерковнослужителей, «волочащихся попов», которые впоследствии стоили многих хлопот как церковному, так и государственному правительству.

С определением штатов, лишение должности явилось, между прочим, в форме исключения или обращения за штат, но в применении, обыкновенно, к лицам престарелым и вдовым; обращением за штат прекращались все дальнейшие меры взыскания и наказания за проступки⁷⁰⁸.

2) Извержение представляло собою другую форму очистительной дисциплины.

Под извержением разумеется юридическое исключение виновного лица из клира, вследствие судебного приговора, который и сообщает наказанию юридическую силу. Но подобно тому как в западной церкви возникло указанное нами в своем месте различие между депозицией и деградацией, – подобно этому и в русской Церкви, со времен патриаршества, т. е. со времен юридического обособления духовенства, как особого привилегированного сословия в ряду других государственных сословий, снятие сана явилось с специфическим значением необходимого условия, предшествующего преданию духовного лица градскому или царскому суду. Таким образом, говоря об извержении, мы скажем, во-первых, собственно об извержении, с его юридическими последствиями, и во-вторых, о снятии сана.

Что касается, во-первых, собственно извержения, то существо этого наказания полагалось в том, что изверженный исключался из церковных людей и «вчитался в мирской люд». Положение изверженных священнослужителей довольно ясно обрисовывается в соборном определении 1503 года о вдовых попах и диаконах: «а которых попов и диаконов в наложницех уличили и которые на себя сказали, что у них наложницы были, да и ставленные свои граматы к святителям принесли, ино тем попам и диаконам впредь у себя наложниц никакоже не держати, а жити им в миру кроме церкви, и верх тем влас своих растити, и одежа тем носити мирская, и дан им давати с мирскими людьми, а никакоже священнических дел ни которых не действовати, ни касатися⁷⁰⁹». В период патриаршества встречаемся с так называемым «оземствованием». В прощальной грамоте патр. Иоасафа, 1672 года⁷¹⁰ говорится, между прочим, следующее: «а которых священников и диаконов, по правилам св. апостол и св. отец, запретих за их недостоинство и во оземствование за вящшия их вины послах, и тех всех свобождаю и прощаю, кроме священнодействия, и священствовати им отнюдь не повелеваю, занеже священство неблазненно есть и в причет таковии неприятни». Что такое было это оземствование, определительный ответ на этот вопрос представляется затруднительным, в виду скудости исторических данных; можно думать, что оземствованием назывался род ссылки из земли, т. е. из местожительства в другую отдаленную местность, иногда даже с темничным заключением⁷¹¹.

Независимо от сказанного, со второй половины XVII столетия начинается целый ряд ограничений и стеснений для изверженных из сана духовных лиц. Указом 8 Февраля 1664 года роспопам и росдиаконам воспрещено занимать места подьячих и вообще приказных людей в приказах и в приказных избах как в Москве, так и в других городах⁷¹². В восемнадцатом столетии, при усилившейся потребности в солдатах, вводится отдача лиц, изверженных из духовного сана, в военную службу, причем св. синод⁷¹³ делал иногда представления военной коллегии о неприличии зачисления подобных лиц в с.-петербургские и ближайшие к С.-Петербургу гарнизонные полки и требовал отсылки в места более или менее отдаленные от столицы.

В 1772 году св. синод предписал, что если кто из священников и диаконов окажется в каковых беcчиниях, особливо в пьянственных поступках, за что прежде они телесно наказываемы были, о таковых исследовав, и с прописанием их беcчинных поступков, не чиня, им в сходственность прежде посланных указов, телесного наказания, а запретя священнослужение, представлять к лишению священства и диаконства св. синоду неотменно, дабы от таковых более соблазна происходить не могло; если же в таковых же пьянственных и других безчинных поступках и подозрениях будут оказываться церковнослужители, таковых исключать из церковного причта и отсылать в светские команды для определения в военную службу, или на поселение, (или в крестьянство, смотря по вине и способности⁷¹⁴. В приведенном указе говорится только о церковнослужителях, что они должны быть отсылаемы в светские команды для определения, куда годными окажутся; но из практики того времени видно, что подобным же образом поступаемо было и с священнослужителями⁷¹⁵. В указе 3 ноября 1774 года говорится безразлично об отсылке в светские команды и об определении, смотря по годности, как церковнослужителей, так и священнослужителей⁷¹⁶. Указом правительствующего сената 30 ноября 1806 г., по поводу одного встретившегося в практике случая, относительно которого св. синод вошел ведением в сенат, сделаны важные разъяснения: 1) указанная в правилах 1784 года о разборе церковников свобода избирать род жизни относится только к тем лицам, которые увольняются духовными властями по излишеству или неспособности к священническим званиям; 2) те же из духовных лиц, которые исключены из духовного звания за пороки, не пользуются этою свободою, а отсылаются немедленно после извержения: способные для определения в военную службу, а неспособные для причисления к казенным заводам и фабрикам в мастеровые; 3) исключенные из духовного звания лица, как по определении в военную службу, или по зачислении в мастеровые, так и в промежуточное между этим заключительным моментом и моментом извержения время не должны именоваться прежними своими званиями, к чему обязываются строжайшими подписками⁷¹⁷. Указ 26 февраля 1808 года дополнил приведенное законоположение, постановив, что те из церковнослужителей, которые оказываются неспособными ни к службе, ни к работам, отдаются родственникам их на содержание, или в приказ общественного призрения, буде родственников нет, или они не согласятся их взять⁷¹⁸. Но через несколько времени возникло затруднение и относительно лиц, годных к работам: оказалось, что фабрики и заводы были крайне недовольны присылаемыми работниками, так что наотрез отказывались принимать их. В виду этого было решено: исключенных за пороки из духовного звания людей, которые неспособны к воинской службе, но годны к работе, если они не поступят на заводы, ссылать в Сибирь на поселение, а с неспособными ни к каким работам поступать по точной силе указа 26 Февраля 1808⁷¹⁹.

С началом 30-х годов нынешнего столетия, одним из местных губернских правлений возбужден и сенатом разрешен вопрос о судьбе лишаемых сана духовных лиц, происходящих из дворянского сословия, или имевших до поступления в духовное звание классные чины. Черниговское губернское правление поставило на разрешение сената вопрос: как поступить с лишенным за пороки священнического сана Логином Бойковым, который до поступления в сие звание имел чин XII класса? Разрешая этот вопрос, правительствующий сенат высказал следующие соображения.

Хотя сенатским указом 30 ноября 1806 года, по ведению св. правительствующего синода состоявшимся, и высочайше утвержденными 22 декабря 1823 года «правилами об искоренении преступлений в духовном звании», первым предписано: присылаемых из духовных мест священно- и церковнослужителей, лишенных за пороки духовного звания и вовсе исключенных из оного, отсылать немедленно способных к определению в военную службу, а неспособных для причисления к казенным заводам и фабрикам в мастеровые, а вторым объяснены пороки, за кои священно- и церковнослужители исключаются из духовного ведомства и отсылаются в светское начальство, одни для поступления куда годными окажутся, а другие для избрания рода жизни; но как в числе священников и диаконов есть такие, по собственному желанию в духовное звание поступившие, которые до поступления в сие звание имели классные чины, а иные происходят из действительных дворян, того ж, чтобы с сими личными и действительными дворянами, в случае исключения их за пороки из духовного ведомства, поступать по вышеизъясненным узаконениям наравне с прочими, за порочное поведение исключаемыми, постановления не имеется, а, напротив того, в жалованной дворянству грамоте сказано в пунктах: 8-м: без суда да не лишится благородный дворянского достоинства, 9-м: без суда да не лишится благородный чести, 12-м: да не судится благородный, окроме своими равными, 13-м: дело благородного, впадшего в уголовное преступление и по законам достойного лишения дворянского достоинства, или чести, или жизни, да не совершится без внесения в сенат и конфирмации императорского величества; – то, следуя сей высочайшей жалованной дворянству грамоте, правительствующий сенат считает весьма правильным мнение г. обер-прокурора св. правительствующего синода, что о бывших в священническом или диаконском сане, которые прежде имели чины, или происходят из дворян, и которые, по неспособности отправлять достойным образом священно- или церковнослужительскую должность, или за порочное поведение и важные в церковном отношении поступки, будут лишены духовным начальством занимаемой ими должности и исключены вовсе из духовного звания, гражданское начальство должно входить в рассмотрение тех причин, по которым они из духовного звания исключены, и учинить постановление, могут ли они после оказанных ими поступков сохранить какие-либо преимущества, чинам или породе предоставленные, или же по лишении оных, на основании общих узаконений должны подвергнуты быть и какому наказанию; и потому правительствующий сенат положил – всех таковых лишенных за пороки священно- и церковнослужительских званий, по присылке из духовного начальства в гражданское ведомство, немедленно предавать суду уголовной палаты, как для рассмотрения тех поступков, за которые лишены духовным начальством духовного сана, так и для учинения постановления, подлежат ли они за оные и какому наказанию⁷²⁰.

Следует сказать, что правительствующий сенат весьма правильно взглянул на разрешенный им вопрос, выставив, как юридический принцип, что права государственно-гражданские, признаваемые за тем или другим лицом в силу государственных законов, не могут быть затрагиваемы приговорами церковных судов и что лишение подобных прав может иметь место не иначе, как по приговору государственных судов. Мы увидим впоследствии, что принцип этот, если не совсем был забыт, то, по крайней мере, не проведен последовательно.

В начале же 30-х годов вышли два законодательные акта, имеющие тем более важное значение, что они легли в основание действующего права по исследуемому нами вопросу: это высочайше утвержденные мнения государственного совета 28 июня 1833 г.⁷²¹ и 17 мая 1835 года⁷²². Первым из них регулируется вопрос о судьбе священнослужителей, исключаемых из духовного звания за пороки, второе относится к церковнослужителям.

Что касается закона 28 июня 1833 г., то он постановил:

1) Священнослужителей белого духовенства за преступления против церковных правил, за неблагочинные поступки и пороки, нетерпимые в сем сане, но не подвергающие их уголовному суду, по лишении сана определять по духовному же ведомству в низшие должности: дьячков, пономарей, сторожей, звонарей, служителей при монастырях и духовных училищах, смотря потому, в котором из сих служений более могут они быть терпимы, по важности учиненных ими проступков и по их качествам.

2) При сем наблюдать, чтобы лишенный сана не был определяем в том же уезде, в котором проходил должность священнослужителя.

3) Тех из числа лишаемых сана священнослужителей, которые пользуются правом дворянства, наследственным или приобретенным, определять только на места причетнические.

4) Если низведенный на какую-либо из вышеозначенных низших должностей, окажется, и в сей должности нетерпимым, то такового отсылать в местное губернское правление, с подробным объяснением вины, за которую лишен он священнослужительского сана.

5) Губернские правления сообщают казенным палатам о записке сих людей, буде они не из дворян, в одно из податных состояний: в мещане, или же в число казенных крестьян, по их желанию, а тем, которые в духовном звании были из дворян личных, потомственных, или же кои получили достоинство сие по орденам, оставлять права, дворянам присвоенные, не возвращая токмо чинов, до вступления в духовное звание полученных.

6) Им запрещается въезд в обе столицы и жительство в оных.

7) Им запрещается также вступление в государственную или общественную по выборам дворянским и городским службу; в военную службу могут они быть принимаемы токмо рядовыми.

8) Запрещениям, в двух предыдущих статьях означенным, иметь свою силу в течение семи лет⁷²³, по истечении коих, буде подвергшиеся оным заслужат образом жизни одобрение своих обществ или сословий, сие с них слагается; но дозволение свободного выбора службы и за сим дается токмо имеющим на оное право по своему состоянию, или по ученым степеням: магистров, кандидатов и студентов.

С постановлением этих правил отменена сила указа 30 ноября 1806 года.

Высочайше утвержденное мнение государственного совета 17 мая 1835 года определило судьбу увольняемых из духовного ведомства за пороки церковнослужителей следующим образом:

1) Церковнослужителей, исключаемых из духовного ведомства за пороки, обращать, в случае годности, в военную службу; неспособных же к оной отсылать в отдаленные многоземельные губернии: Саратовскую, Вологодскую, Олонецкую и Оренбургскую, и в Кавказскую область, для причисления к обществам казенных крестьян⁷²⁴, но с воспрещением увольнять их для избрания другого рода жизни, поселянам дозволяемого, по крайней мере, в течение семи лет.

2) Исключаемых за пороки из духовного ведомства таких людей, кои по старости и увечью не могут заниматься земледельческими трудами, отдавать в заведения приказов общественного призрения.

3) Если бы между исключенными за пороки церковнослужителями оказались и люди, имеющие по происхождению дворянское право, то, ограничив наказание их запрещением поступать на службу гражданскую, дозволять им, однако, буде пожелают, записываться в военную службу рядовыми с выслугой; в том же случае, когда окажут снова развратное поведение, предавать их суду и подвергать наказаниям, установленным для чиновников, исключенных из службы за разные преступления⁷²⁵.

Извержение из клира, со всеми его тяжелыми последствиями для положения извергаемого лица в государстве, до издания указа 14 сентября 1765 года, было делом епархиальных властей. В 1764 году св. синод, «из производимых дел усмотря, что многие лишаемые епархиальными архиереями священнослужители чинов своих вовсе, имеют о том в св. прав. синоде просьбы, по которым чинятся следствия, а от того происходят св. синоду излишние затруднения и в других нужнейших делах остановка, предписал: отныне впредь во всех епархиях, ежели кто где из священников и диаконов за свои преступления подлежать будут лишению своих чинов вовсе, то оных, не лишая чинов, но запретя им только священнослужение, присылать о них к рассмотрению в св. синод обстоятельные, с приложением своего мнения, экстракты; а с такими священнослужителями, кои подлежать же будут за вины свои только временному от священнослужения запрещению, поступать, не описываясь в св. синод, по правилам св. отец⁷²⁶. Последующими указами, впрочем, допущены значительные отступления от этого правила. Указом 3 нояб. 1774 года⁷²⁷ постановлено: священно и церковнослужителей, замеченных в бродяжничестве, яко священства уже недостойных, лишать того священства, не описываясь в св. синод, и отсылать в светские команды для определения, куда они годны явятся. Таким же образом предписано поступать, по указу 22 марта 1800 года⁷²⁸, с теми священнослужителями, которые, быв запрещены в священнослужении и определены в причетнические должности, не оказали, находясь в этих должностях, надлежащего исправления. Указ 20 авг. 1789 года, подтвержденный и разъясненный указом 5 января 1812 года⁷²⁹, установил правила относительно рукоприкладства подсудимых на объявляемых им приговорах об извержении: правила эти, равным образом, представляют отступление от указа 1765 года. На основании их, кто из священнослужителей усмотрены будут в непристойных сану их поступках и все те средства, какие предписаны к исправлению их от синода епархиальным архиереям, не возымеют желаемого успеха, а потому будут подлежать уже извержению от сана, в таком случае производить чрез консисторию подробные исследования, а по окончании оных, узаконенным порядком сочиняя экстракты, объявлять их для рукоприкладства подсудимым, и когда таковые подсудимые, по объявлении им об извержении их от сана решительных приговоров, утвержденных епархиальными архиереями, подпишут на тех приговорах неудовольствие, то, не приступая к исполнению и, не требуя от подсудимых отзыва, представлять оный приговор на ревизию синода с экстрактом из дела. А ежели кто из них на решение неудовольствия не объявит, таковой непременно должен подписать на приговоре, что находит его справедливым и к оправданию своему более ничего не имеет: тогда, поступая с ним по тем решениям, доносить синоду во известие рапортами, с показанием в оных и об учиненной на решении подписке⁷³⁰.

Извержение из священных степеней, юридически наступающее и получающее силу вследствие самого судебного приговора об извержении, заканчивалось, обыкновенно, обрядом снятия сана. Снятие сана не может быть рассматриваемо, таким образом, как наказание, отличное от извержения, и если мы считаем нужным сказать о нем особо, то это отчасти для ознакомления с теми формальностями, которые имели место при обряде снятия сана, а отчасти, и, главным образом, в виду особого значения, какое со временем получил этот обряд, подобно римско-католической деградации, в случае совершения духовными лицами уголовных преступлений и выдачи этих лиц светскому правосудию. Обряд этот, с значением необходимого условия, предшествующего выдаче духовного лица светскому правосудию, для наказания по уголовным законам государства, не мог быть известен древней русской Церкви. С подобным значением, обряд снятия сана мог явиться только в XVII в., когда духовенство обособилось как сословие, обладающее известными богоустановленными привилегиями, во главе которых стоял особый суд, или, лучше, особая подсудность своим собственным, духовным властям, когда лица священного и монашеского чина, как обладающие известною совокупностию подобных богоустановленных привилегий, признаны неприкосновенными для органов светского правосудия. Принцип, что духовное лицо не может быть судимо светским судом, в древней Руси частию должен был иметь, так сказать, финансовую подкладку, в духе устава Ярослава и в связи со всем строем древней церковной администрации, – частию должен был ослабляться массой несудимых грамот. Стоглавый собор, отменяя несудимые грамоты и восстановляя суд святительский над лицами священнического и иноческого чина⁷³¹, не только сделал исключение для душегубства и разбоя с поличным, в каковых винах должны были судить градские судьи по царским законам⁷³², но и для остальных дел – гражданских и уголовных, «опричь духовных дел»⁷³³, признал необходимым участие земских старост и целовальников, и земских дьяков, которым царь и государь повелит. Поразительный контраст постановлениям стоглавого собора представляют идеи, высказанные на великом московском соборе 1666–1667 гг. Если, по словам Герберштейна⁷³⁴, в его время, княжеский наместник мог повесить священника за воровство; то, напротив, патриархи александрийский и антиохийский, заседавшие на московском соборе, на вопрос: «довлеет ли мирским людям судити церковный и духовный чин?», дают безусловно отрицательный ответ⁷³⁵. На представленный им, затем, вопрос: «мнози обретаются на разбоях и в татьбах, но и в денежных делех от свящ. и монашескаго чина: како имут тии наказатися по законам?», – патриархи дают следующий замечательный ответ. «Два судилища обретаются во вселенней, разсуждают патриархи: едино церковное, еже внутреннее именуется, иже судит о душах; другое мирское, еже и внешнее глаголется, и сие назирает токмо телесное, и две смерти, привременная и вечная, являются быти в мире, и сего ради не имать судия душевно и телесно наказати, зане не дадеся, яко един той да имать две власти... Обаче священник или диакон или монах, или инии от освященнаго чина, иже вреваются в неподобныя дела и противно царствия имут, да накажутся первее Церковию по священным правилам от поместнаго архиерея, и потом, аще той же согрешит и второе, да накажется и градским судом... которые бывают в разбоях, в татьбах и в денежнаго дела воровствах: подобает убо, да наказуются и градским судом, аще паки впадут в таковое прегрешение, или во ино вышеписанное», и т. д. И так, на соборе 1667 г. было высказано мнение, что лица священного и монашеского чина, виновные в уголовных преступлениях, должны быть судимы и наказываемы церковными судами, и только в случае повторения, т. е. совершения уголовного преступления во второй раз, должны быть наказываемы градским судом. Мнение это не могло получить практической силы, как шедшее совершенно в разрез с духом времени: нужно было, по крайней мере, прибегнуть к такому средству, которое бы разоблачало духовных лиц от их богоучрежденных привилегий и давало бы, с тем вместе, светским судьям возможность прикасаться к лицам священного и монашеского чина, без опасения впасть в вину святотатства. Таким именно средством и явилось снятие сана, «обнажение священства или монашества». Весьма замечательною в этом отношении представляется грамота патриарха Иоакима новгородскому митрополиту Корнилию 1688 года: «буде по татиным и разбойным делам приличатся освященнаго и монашескаго чина люди и церковные причетники, и их к градскому суду, к мирским судиям, для распросу и очных ставок и с языком св. патриарх отсылать не велел, а велел тех языков для очных ставок присылать в свои митрополии приказы к закащиком, и буде по очным ставкам и по розыску священнаго и монашескаго чина люди и церковные причетники приличатся к татиным и к разбойным делам, и языки с пыток с них не сговорят, и таковых с твоего ведома, обнажа священства или монашества, отсылать к градскому суду⁷³⁶».

Отсюда видно, что самое следствие по уголовному преступлению духовного лица должно было производиться в церковных установлениях, а равно и вопрос о признании того или другого духовного лица уголовным преступником разрешался церковными же установлениями⁷³⁷. Во всяком случае, лицо освященного или монашеского чина не прежде могло быть привлечено к следствию и суду органами светского правосудия, как по «обнажении» его от священства или монашества. Этот взгляд достался по наследству и ХVIII веку, хоть изменившиеся воззрения времени и не могли служить достаточным логическим основанием для традиционного следования идеям ХVII в. В 1721 г. ротмистр Ретькин донес св. прав. синоду о попе Иване Иванове, оговоренном в разбое крестьянином Семеном Белоусовым. «И ныне он поп, докладывает ротмистр, по тому Белоусова оговору, содержится у нас в городе Старице у розыскных дел и довелся с помянутым Белоусовым очных ставок, но точию без снятия с него, попа, священнаго чина ныне розыскивать им и очных ставок давать нам невозможно, о чем я, нижеименованный, и писал к Игнатию, митрополиту сарскому и подонскому, чтобы о снятии с предъявляемого попа Ивана Иванова священного чина, куда пристойно, определить указом». Митрополит Игнатий, как оказалось, ответил ротмистру, что ныне учинен духовный синод, который и ведает всякие духовные дела. В виду этого, Ретькин обратился с просьбою в синод, дабы повелено было о снятии с попа Иванова священного чина тверской провинции в город Старицу ко архимандриту определить указ; также и впредь, ежели по розыскным делам к таким священного чина людям будут у нас касаться какие вины, тому же подобны, повелено было от вашего святейшего правительства с таких священные чины снимать предъявленному старицкому архимандриту, дабы в том продолжении такие злодеи и их сообщники какого себе способа ко уходу и скрытию не получили. В этом именно смысле, действительно, и издан был св. синодом указ⁷³⁸.

Таким образом, в XVII и ХVIII столетиях снятие сана предшествовало не только наказанию, присуждаемому светскими судами, но и самому суду: снятие сана, обнажая духовное лицо от его особых привилегий, развязывало руки светским судьям, открывая им возможность исследования истины такими способами, как напр. пытка. Этот порядок прекратился к началу XIX столетия. В 1800 году, св. синод, подтверждая всем священно- и церковнослужителям, дабы они не вмешивались в возмущение крестьян, угрожает, что если на будущее время кто-либо из них окажется виновным, то такового тотчас отреша от прихода и запретя священнослужение, отсылать к суждению в светское правительство⁷³⁹. Таким образом, если во время предшествовавшее духовные лица, виновные в преступлениях против государственных законов, отсылаемы были к светскому суду изверженными и деградированными; то, по новому порядку вещей, преступники, при отсылке к светскому суду, только отрешаются от приходов и запрещаются в священнослужении, снятие же сана представляется промежуточным моментом между осуждением таковых лиц светскими судами и понесением наказания по приговору этих судов.

Самые формальности при снятии сана представляются более или менее однообразными, хотя и не определены точно каким-либо узаконением. История в этом отношении представляет примеры снятия сана как с лиц, принадлежащих к высшей церковной иерархии⁷⁴⁰, так и с лиц подчиненного духовенства. Обряд снятия сана с лиц последней категории, как более обычное явление в церковносудебной практике, состоит в снятии знаков священства или монашества, каковы напр. камилавка и клобук, облачение в простое мужицкое, или вообще в светское платье, острижение на голове и на бороде волос⁷⁴¹. Этот обряд одинаково совершался как над лицами, извергаемыми из священного чина с преданием уголовному суду, так и над теми, которые исключались из духовного звания за пороки.

§ 35. Мы переходим к обозрению церковных наказаний по действующему уставу духовных консисторий. Действующее право знает длинный ряд наказаний против духовных лиц, который мы могли бы назвать лестницею наказаний, если бы только он имел какие-либо качества, общие с известною науке лестницею наказаний: приписать, однако, подобных качеств выставляемому уставом духовных консисторий ряду наказаний невозможно, так как ряд этот состоит лишь в перечислении отдельных нумеров, без всяких, при этом, претензий на выдержанность каких-либо теоретических начал, не только без соблюдения напр. постепенности в восхождении от более легких к более тяжким наказаниям и наоборот, но и с неоднократным допущением повторений, даже с помещением в ряду наказаний таких мер, которые с точки зрения наказания рассматриваемы быть не могут.

В отдел. 2 и 3-м гл. II раздела III-го уст. дух. консисторий находим в первом из них рубрику: «о мерах взыскания и исправления», – в последнем: «о применении мер взыскания и исправления к различным степеням проступков и преступлений». Меры взыскания и исправления, которым могут подвергаться лица духовного звания, по епархиальному суду, суть следующие:

1) лишение священнослужителей сана, а священномонашествующих сана и монашества, с исключением из духовного ведомства;

2) лишение священнослужителей сана, с оставлением в духовном ведомстве на низших должностях, и лишение священномонашествующих сана, с оставлением в одном монашестве на покаянии;

3) временное запрещение в священнослужении, с отрешением от должности и с определением в причетники;

4) временное запрещение в священнослужении, без отрешения от места, но с возложением епитимии в монастыре или на месте;

5) временное испытание в архиерейских домах и монастырях;

6) отрешение от места;

7) исключение за штат;

8) усугубление надзора;

9) пеня и денежное взыскание;

10) поклоны;

11) строгий или простой выговор;

12) замечание.

Из перечисленных наказаний нумера 1, 2, 6 и 7 могут быть отнесены к области дисциплины очистительной; все остальные входят в область исправительной дисциплины. Следуя принятому в предыдущих главах порядку, мы рассмотрим сначала наказания дисциплинарно-исправительные, как предупреждающие, по общему правилу, применение мер очистительной дисциплины.

К мерам дисциплинарно-исправительным относятся следующие наказания.

1. Временное запрещение в священнослужении, с отрешением от должности и с определением в причетники.

Наказание это имеет весьма сложный состав. Определение в причетническую должность соединяется здесь с временным запрещением в священнослужении, следовательно, как и это последнее, носит временный характер, причем, как видно из отд. 3. гл. II. разд. III уст. дух. конс.: «о применении мер взыскания и исправления к различным степеням проступков и преступлений»⁷⁴², время определяется не только самою мерою раскаяния и исправления⁷⁴³, но иногда и в смысле известного, установленного самим законом срока⁷⁴⁴. Но временно-исправительный характер наказания, поскольку оно касается должностных прав, вытекающих из определенной должности in specie, не выдерживается: священнослужитель, если и докажет свое исправление, определяется не на прежнее место служения, а на другое, так что, во-первых, восстановление в правах ставится в зависимость не от констатированного факта исправления, или, даже, не от протечения установленного законом срока наказания, а от обстоятельств совершенно посторонних (существование праздного священнослужительского места и проч.), и, во-вторых, рассматриваемое наказание сводится, в конце концов, к переводу на другое место⁷⁴⁵, каковой перевод уставом дух. конс., не помещается в ряду наказаний⁷⁴⁶. Священнослужитель, который подвергся рассматриваемому наказанию, не должен носить рясы, ниже каких-либо священнослужительских отличий⁷⁴⁷. Уставом указываются следующие случаи применения этого наказания: а) совершение богослужения в нетрезвости (кроме литургии) в первый раз, б) неуважение к дому Божию и освященным вещам оного, неприличными словами или действием оказанное, в) допущение, по нерадению, умереть младенцу без крещения, г) вымогательство незаконной платы за преподание треб, д) причинение кому-либо вне церкви оскорбления тяжкого (?) и е) повенчание лиц, которым не доставало более года до совершеннолетия⁷⁴⁸.

В январе 1875 года преосвященный самарский, объясняя неудобство в настоящее время посылать на причетнические места священнослужителей, присужденных за разные преступления к низведению в причетники, просил разъяснения от св. синода относительно того, каким образом приводить в исполнение решения, коими священнослужители присуждаются к низведению на причетнические должности в том случае, если таковых должностей не будет иметься в виду праздными и не можно ли, при этом, заменять низведение священнослужителя на причетническую должность посылкою в один из монастырей на ту же должность, без права, впрочем, получать вознаграждение за труды служебные. В разрешение прописанного, св. синод указом от 17 декаб. 1875 г. предоставил преосвященному самарскому заменять низведение священнослужителей в причетники посылкою их в один из монастырей на ту же должность, с тем, однако же, чтобы эта замена наказания употреблялась только в случае крайней нужды, при неимении праздных причетнических мест, и чтобы, при этом, епархиальным начальством были принимаемы меры к обеспечению семейств таких священнослужителей, на время состояния их в монастыре.

Более общее значение имеет указ св. синода, состоявшийся в нынешнем году, по поводу представления преосвященного митрополита московского о замене налагаемого на священнослужителей низведения в причетники другим способом наказания. В виду того, что, на основании высочайше утвержденного 16 апреля 1869 г. журнала присутствия по делам православного духовенства, состав церковных причтов значительно сокращен и, вследствие сего, в московской епархии часто представляется невозможным посылать на причетнические места священнослужителей, присужденных за разные проступки к низведению в причетники, св. синод, определением 23 января–25 февраля текущего года постановил: предоставить преосвященному митрополиту московскому, согласно представлению его, заменять низведение священнослужителей в причетники оставлением их, впредь до исправления поведения, на занимаемых ими местах, с запрещением священнослужения, с подчинением их особому надзору местных благочинных и с выдачею им содержания, не превышающего причетнического оклада, а церковь и приход, при коих они состоят, поручать наблюдению ближайшего или благонадежного безместного священника, предоставляя им пользоваться за свои труды остальною частию священнического оклада, причем таковую замену наказания употреблять только в случае крайней нужды, при неимении праздных причетнических мест; вместе с сим предоставить преосвященному митрополиту московскому, когда признает удобным и возможным, руководствоваться и указом, данным по сему же предмету преосвященному самарскому. Принимая же во внимание, что при настоящем сокращении состава церковных причтов неудобство относительно посылки на причетническия места священнослужителей может встретиться и в других епархиях, св. синод признал нужным об изложенных определениях, последовавших по представлениям преосвященных митрополита московского и епископа самарского, поставить в известность всех епархиальных преосвященных для руководства в подобных случаях.

2. Временное запрещение в священнослужении, без отрешения от места, но с возложением епитимии в монастыре или на месте. В отличие от предыдущего, данное наказание не соединяется с отрешением от должности: лицо считается состоящим на прежнем «месте», только на известное время подвергается запрещению священнослужения, каковое запрещение соединяется, притом, с епитимиею, которая может быть проходима в монастыре или на месте жительства. Под епитимиею практика понимает разного рода благочестивые действия: участие в богослужении, чтение и пение в церкви, чтение канона покаянного и акафистов Господу Иисусу и Божией Матери, определенное число земных поклонов, но, вместе с тем, и так называемые «низшие послушания»⁷⁴⁹. Состоящие под запрещением и епитимиею допускаются к причащению, по удостоению духовника⁷⁵⁰. Иногда устав духовных консисторий выражается таким образом, что епитимия является главным наказанием, а запрещение священнослужения получает смысл наказания добавочного к главному⁷⁵¹. Иногда, напротив, временное запрещение священнослужения и епитимия предоставляются особыми, самостоятельными наказаниями, стоящими отдельно одно от другого⁷⁵². Из церковных доходов священника, подвергшегося временному запрещению в священнослужении, половина выдается ему или его семейству, а другая половина выдается священнику, исправляющему должность его по церкви⁷⁵³.

3. Временное испытание в архиерейских домах и монастырях. Неизвестно, чем отличается это наказание от только что рассмотренного: как там, так и здесь сущность наказания состоит в том же запрещении священнослужения с епитимиею, или без епитимии, и с вычетом половины церковных доходов в пользу священника, исправляющего должность запрещенного по церкви и приходу⁷⁵⁴. Различие между монастырем и архиерейским домом, как местами отбытия наказания, состоит, как кажется, в том только, что архиерейский дом служит местом назидания, между прочим, лиц, подвергнутых временному запрещению в священнослужении или епитимии по непосредственному архиерейскому суду, без формального судебного производства, ex informata conscientia.

Такой суд установлен 165 статьею устава духовных консисторий, которая гласит: «судопроизводству непосредственно архиерейскому подлежат: а) проступки неведения и нечаянности, требующие исправления и очищения совести священнослужительской иерархическим действием архиерея и неудобоподвергаемые гласности и формам обыкновенного суда; б) вообще, проступки против должности и благоповедения, не соединенные с явным вредом и соблазном, замеченные в священнослужителе, которого прежнее поведение было неукоризненно; в) жалобы, приносимые именно с тем, чтобы неправильно поступавшего исправить архипастырским судом и назиданием без формального делопроизводства. В таких случаях, епархиальный архиерей может поручать непосредственно от себя благочинному или другому доверенному священнослужителю произвести негласное дознание, и если справедливость оговора или замечания подтверждается, то вызывать обвиняемого к себе, испытывать совесть его и, смотря по проступку и по признакам раскаяния, отпускать прямо на место с пастырским вразумлением, или, притом, наложить приличную епитимию, с прохождением оной на месте, или в архиерейском доме, до двух недель. В епархиях, которые расположены на больших пространствах, или где вызов подобных людей невозможен по отдаленности, архиерей поручает вразумление обвиняемого кому-либо из доверенных духовных лиц, или подвергает его епитимии, с устранением на означенное время (до двух недель) от священнослужения. На таковые распоряжения архиерея жалобы не допускаются и сии случаи не вносятся в формулярные списки». Итак, по смыслу закона, архиерейский дом, а не монастырь служит местом прохождения епитимии, назначаемой по непосредственному архиерейскому усмотрению, без судебного производства, исключая, конечно, те случаи, когда епитимию назначается проходить на месте жительства. Древняя Церковь, как указано было в другом месте, осудила в самом принципе внесудебное наложение наказания: русская Церковь сделала заимствование из католического церковного права, и заимствованным оказался институт, признаваемый вредным и несправедливым в среде самой католической церкви. Можно сказать даже, что пересаженный на русскую почву, институт этот представляется еще более несостоятельным, чем на своей родине. Католическое духовенство страдает от suspensio ex informata conscientia, но там, по крайней мере, суспенсия действует чисто отрицательным образом; у нас же к запрещению в священнослужении присоединяется еще епитимия, понятие которой остается в своей первобытной неопределенности. «Низшие послушания», которые также подводятся под это понятие, как и чтение акафистов, могут и в настоящее время принять такие формы, которыми богаты XVII и XVIII столетия, так как ни церковное, ни светское законодательство не содержат в себе постановлений, которые бы регулировали и ограничивали архипастырский произвол.

4. Усугубление надзора. Это оригинальное наказание стоит выше многих других; отсюда можно заключать, что и по тяжести наказание это, по мнению редакторов уст. дух. консисторий, должно быть чувствительнее других, ниже его стоящих. Но очевидно, что надзор, хотя бы и усугубленный, как выражается устав духовных консисторий, не может быть трактуем как наказание. Надзор есть систематическое наблюдение за поведением лица, мотивируемое неуверенностию в неуклонном следовании со стороны этого лица правилам благоповедения. Подобная неуверенность может быть основана или на том, что лицо раз уже совершило проступок, или уже замечено в известном пороке, или на том, что лицо это обвинялось, но факт преступления не констатирован юридически. В первом случае лицо несет наказание за совершенный им проступок, или за обнаруженный в нем порок, и ставится под надзор его будущее поведение⁷⁵⁵; во втором случае лицо не несет никакого наказания, за отсутствием юридически доказанного преступления, тем не менее его будущее поведение опять-таки ставится под контроль⁷⁵⁶, в виду того, что поколебалась презумпция той чистоты, которая требуется Церковию от ее служителей. Но и в том, и в другом случае самый надзор не есть наказание, не есть мера реактивная против совершившегося преступления: он имеет место в виду возможности будущего преступления.

5. Пеня и денежное взыскание. Наше законодательство различает денежное взыскание или штраф от пени. Различие между ними, как истолковал сенат в указе 20 июля 1805 года⁷⁵⁷, заключается в том, что пеня есть «токмо легкое взыскание, служащее к исправлению непослушных и строптивых и к побуждению ленивых и медлительных, а штраф есть уже самое наказание какого-либо закону противного поступка, по суду определенное, так что пенями должны быть почитаемы все те денежные взыскания, которые налагаются без производства суда, а к штрафам должны быть относимы такие взыскания, которые по следствию и суду присутственными местами определяются». Вторая черта, отличающая пени от денежных взысканий, по толкованию сената, заключается в том, что налагаемые и взыскиваемые пени отсылаются в приказы общественного призрения, а штрафы причисляются к общим государственным доходам. Наконец, третья черта различия между пеней и денежным взысканием, на которую указывает сенат в другом своем указе 31 мая 1815 года⁷⁵⁸, заключается в том, что «мера пеней неопределительна и зависит от степени упущения», тогда как штрафы имеют положенную законом меру и заключают в себе судебное наказание. Взгляд светского законодательства на различие между пеней и денежным взысканием или штрафом, по-видимому, руководил и редакторами устава духовных консисторий, что видно уже из того одного, что они не отождествляют этих понятий, а ставят их рядом одно подле другого. Но в уставе выдерживается только одна черта различия между пеней и денежным взысканием, именно первая из указанных сенатом⁷⁵⁹, остальных двух не замечается.

6. Поклоны. Молитва обратилась в орудие или в средство наказания, благодаря искажению понятия епитимии. Богомоление или поклоны суть не что иное, как одно из возможных «благочестивых упражнений», которые подводятся под понятие епитимии. Устав духовных консисторий выделяет, однако, это действие из общей совокупности благочестивых упражнений, налагаемых в виде епитимии, и возводит поклоны на степень самостоятельного наказания, как будто отличного от епитимии, о которой шла речь выше. Молитва здесь представляет собою не беседу человека с Богом, а наказание, унизительное для молящегося, включающее в себя черты опозорения, в духе воинского устава Петра Великого. По уставу духовной консистории, наказание это полагается за одно только преступление – за неуважение к дому Божию и освященным вещам оного, неприличными словами или действием оказанное в первый раз⁷⁶⁰; но в практике оно налагается за весьма разнородные проступки⁷⁶¹. Поклоны могут быть публичные или келейные⁷⁶².

7. Строгий или простой выговор. Наказание это, по уставу духовной консистории, назначается в двух случаях, и в обоих альтернативно с другими наказаниями: с поклонами⁷⁶³ и с денежной пеней⁷⁶⁴, как и вообще уст. духовных консисторий не любит ограничиваться одним только наказанием. Независимо от этого выговорами, по указу св. синода 9-го марта 1836 года⁷⁶⁵, предписано наказывать за медленность и нерадение по службе присутствующих в духовных консисториях, в духовных правлениях и в попечительствах о бедных духовного звания, благочинных и депутатов. Устав знает тонкое различие между строгим и простым выговором, но в чем состоит это различие, – неизвестно.

8. Замечание. Еще менее известна сущность наказания, которое стоит последним в ряду мер взыскания и исправления, под именем замечания. Очевидно только, что наказание это должно быть легче выговора, даже простого, нестрогого. В самом уставе не встречаем ни одного примера назначения этого наказания.

§ 36. Из длинного ряда наказаний, выставляемых уставом дух. конс., в области очистительной дисциплины могут быть отнесены следующие наказания.

1) Лишение священнослужителей сана, а священномонашествующих сана и монашества с исключением из духовного ведомства. Мы видели, что очистительный характер этого наказания состоит в том, что оно устраняет из клира негодные элементы: лицо, обладавшее, в силу своей принадлежности к клиру, особым положением и особыми правами в церковном обществе, утрачивает это положение и эти права и обращается в разряд мирян. Но не с этой точки зрения смотрит на лишение сана наше законодательство. Если, с научно-теоретической зрения, всякое дисциплинарное наказание, как таковое, действует в пределах известного общественного круга, как особой жизненной сферы, не переступая границ этой сферы, не касаясь положения лица в государстве и не затрагивая его государственно-гражданских прав; то, напротив, по нашему законодательству, извержение является столько же разрушительным для положения лица в Церкви, как и для положения его в государстве.

В ст. 188-й уст. дух. консис. говорится, что лишению сана, с исключением в то же время из духовного ведомства, подвергаются священнослужители, которые обличены в уголовных преступлениях и присуждены к таковому наказанию уголовными присутственными местами; такому же наказанию, говорится далее в 188 статье, подвергаются и те, которые отступили бы от святой православно-кафолической восточной Церкви в ересь или раскол. Если бы это было справедливо, т. е. если бы извержение из клира, или, как оно называется в нашем уставе духовных консисторий, лишение сана с исключением из духовного ведомства имело место только в случаях, означенных в 188 ст. устава; в таком случае отношение нашего законодательства к лицам изверженным могло бы еще быть отчасти оправдываемо, – говорим отчасти, потому что и в случаях уголовной ответственности не всякое преступление влечет за собою для преступника лишение прав и, таким образом, перемену в его государственно-гражданском положении. Но дело в том, что редакция 188 статьи страдает крайнею неправильностию: лишение сана, с исключением из духовного ведомства имеет место не только, во-первых, в случаях, указываемых в 188 ст., но и во-вторых, за нарушение целомудрия и святости брака⁷⁶⁶, каковое нарушение не необходимо влечет за собою уголовное преследование, и в-третьих, наконец, за различного рода пороки и проступки, когда меры исправления, быв применены к виновным, не оказали исправляющего действия, когда лишение сана является, таким образом, заключительным актом церковной дисциплины, вызываемым неисправимостию исправляемого.

По статье 277-й тома IX св. зак. священнослужители, лишенные духовного сана по приговору духовного начальства, а равно церковнослужители и ученики духовных училищ, исключаемые из духовного ведомства за пороки, подвергаются действию правил, определенных в уставе о предупреждении и пресечении преступлений. В означенном уставе находим довольно длинный ряд статей под рубрикою: «о предупреждении и пресечении порочного поведения лиц, лишенных духовного звания»⁷⁶⁷. Исключаемые из духовного ведомства за пороки и дурное поведение передаются в распоряжение губернских правлений⁷⁶⁸, как лица белого духовенства, так и монашествующие⁷⁶⁹. Эта передача духовными консисториями губернским правлениям лиц, исключаемых из духовного ведомства, в виду крайней неудовлетворительности статей уст. о пред. и прес. прест. в редакционном отношении, возбуждает некоторые недоумения.⁷⁷⁰

Прежде всего, обращает на себя внимание то разногласие, какое представляют статья 282-я, составившаяся из высочайше утвержденного мнения государств, совета 1833 года⁷⁷¹, и примечание в этой статье, составившееся из указа 1846 года⁷⁷², по вопросу о судьбе лишенных сана духовных лиц, пересылаемых духовными консисториями в губернские правления. В статье 282-й говорится, что священнослужители, лишенные за пороки и неблагочинные поступки духовного сана отсылаются в местное губернское правление, с подробным объяснением вины, за которую лишены священнослужительского сана; напротив, примечанием к этой статье устанавливается любопытное различие между двумя категориями лиц: одних духовные консистории исключают из духовного звания, с предоставлением права на избрание рода жизни в гражданском ведомстве, других без предоставления им такового права, – подробное объяснение вины со стороны консистории губернским правлениям, имеет место только относительно лиц этой последней категории. Из буквального смысла примеч. 1 к ст. 282 можно, по-видимому, заключить, что и между самыми пороками и проступками установлено законодательством различие в том смысле, что одни из них, лишая сана, лишают вместе с тем и права на избрание рода жизни в гражданском ведомстве, другие же не лишают этого права, исключая только виновных из духовного звания. Но, в таком случае, мы вправе были бы искать в законодательстве точного определения, какие пороки лишают права на избрание рода жизни и какие не лишают; между тем, в законодательстве ответа на этот вопрос не содержится. Указанное недоумение, как кажется, может быть устранено при помощи исторического толкования.

Выше приведен был нами сенатский указ 30 ноября 1806 года⁷⁷³, которым разъяснено, что свобода избирать род жизни предоставляется только людям, увольняемым от духовных властей по излишеству и неспособности к священническим званиям и, напротив, до лиц, исключаемых из духовного звания за пороки, не относится. В виду этого указа, хотя он и отменен высочайше утвержд. мнением госуд. совета 1833 года, можно думать, что законодательство наше не допускает никакого различия между пороками, что все они безразлично лишают права на избрание рода жизни, что примечание 1 к ст. 282 уст. о пред. и пресеч. прест. говорит не только об исключении из духовного звания за пороки, но вообще об увольнении из этого звания по различным причинам (неспособность, излишество и т. п.) и в этом смысле устанавливает различие между лицами, лишаемыми сана за пороки, и лицами, исключаемыми из духовного звания по другим причинам и что, таким образом, подробное объяснение вины должно иметь место всякий раз, когда дело идет об исключении из духовного звания за пороки. При рассмотрении дальнейших постановлений уст. о пред. и прес. прест., определяющих дальнейшую судьбу исключаемых из духовного ведомства лиц, мы продолжаем встречаться с новыми недоумениями. В ст. 282 говорится далее: «губернские правления сообщают казенным палатам о записке сих людей, буде они не из дворян, в одно из податных состояний в мещане, или же в число казенных крестьян, по их желанию». В примечании же к означенной статье говорится: «губернские правления, получа решения консисторий, по которому исключенному из духовного звания предоставлено право на избрание рода жизни, должны приводить только оные в исполнение; что же касается до тех, о которых в решении консистории не будет сказано, что им предоставляется право на избрание рода жизни, но о которых из консистории будут сообщены подробные сведения о поведении и пороках их, то с таковыми губернские правления имеют поступать на точном основании существующих постановлений о порочных церковнослужителей, исключаемых из духовного звания⁷⁷⁴».

В каком отношении стоят эти статьи между собою, неясно. Статья 282-я говорит о записке присылаемых в губернское правление лиц, буде они не из дворян, в одно из податных состояний, в мещане, или же в число казенных крестьян, по их желанию; статья же 284 и сл. говорят прямо о ссылке подобных лиц в Якутскую область и пр. Может быть, статья 282 относится к бывшим священнослужителям, а ст. 284 и сл. касаются бывших церковнослужителей; но из настоящей редакции статей уст. о пред. и прес. прест. такого вывода не получается. Ясно, впрочем, одно, что священнослужители, лишаемые сана за пороки, теряют права состояния: исключение в этом случае делается для тех священно- и церковнослужителей, которые до вступления в духовное звание принадлежали к дворянству. В ст. 282 говорится: «губернские правления сообщают казенным палатам о записке сих людей, буде они не из дворян, в одно из податных состояний, в мещане, или же в число казенных крестьян, по их желанию; а тем, которые в духовном звании были из дворян личных, потомственных, или же кои получили достоинство сие по орденам, оставлять права, дворянам присвоенные, не возвращая токмо чинов, до вступления в духовное звание полученных». О церковнослужителях из дворян говорится: «если бы между церковнослужителями, исключенными из духовного ведомства за пороки, лишающие их права на избрание рода жизни, оказались и люди, имеющие по происхождению дворянское право, то, ограничив наказание их запрещением поступать в службу гражданскую, дозволяется им однако, буде пожелают, записываться в военную службу рядовыми с выслугой; в том же случае, когда окажут снова развратное поведение, предаются суду и подвергаются наказаниям, смотря по учиненным ими проступкам». Таким образом, священно- и церковнослужители из дворян, и по лишении духовного сана, сохраняют права дворянства, напротив, священно- и церковнослужители не из дворян обращаются в податное состояние. Несправедливость различия, которое делает в этом случае наше законодательство между священно- и церковнослужителями, наиболее резко выступила с изданием положения о правах детей православного духовенства 26 мая 1869 года. Указанное положение присвоило священно- и церковнослужительским детям права детей личных дворян и почетных граждан; так как преимущественно из этих лиц образуется личный состав духовенства, то ясно, что все подобные лица, обращаясь в податное состояние при потере сана, лишаются прав высшего состояния, которые принадлежали им, в силу самого факта происхождения от духовных лиц. Таким образом, мы встречаемся с весьма странным явлением в нашем законодательстве: для духовных лиц, совершивших уголовные преступления, существуют суд и судебные гарантии различного рода, приговоры суда, присуждающие к наказаниям, соединенным с лишением всех прав состояния, или всех особенных прав и преимуществ, прежде обращения их в исполнению, представляются через министра юстиции на усмотрение Императорского Величества⁷⁷⁵, напротив, для лиц, не совершивших никакого уголовного преступления, лишаемых сана за так называемые «пороки и неблагочинные поступки», не существует никаких судебных гарантий, права состояния буквально улетучиваются и, при этом, остается неизвестным, кто и когда лишает виновных этих прав.

Независимо от вышесказанного, для лишаемых сана духовных лиц существуют установленные высочайше утверж. мнением госуд. сов. 1833 г. и занесенные в 282-ю статью действующего устава о предупреждении и пресеч. прест. ограничения: им запрещается как въезд в обе столицы и жительство в оных, так и вступление в. государственную или общественную по выборам дворянским и городским службу; в военную же службу могут они быть принимаемы токмо рядовыми. Лица, исключенные из духовного ведомства за пороки, не могут ни участвовать в съездах для избрания гласных в земские собрания, ни быть избираемы в сии гласные⁷⁷⁶. Там, где введено в действие городовое положение 16 июня 1870 г. лица, лишенные духовного сана или звания за пороки, не имеют права голоса на городских выборах и не могут быть избираемы ни в гласные городской думы, ни в городские общественные должности⁷⁷⁷. Запрещение въезда и жительства в столицах имеет силу в течение семи лет, а запрещение вступления в службу для диаконов в течение двенадцати, для священников в течение двадцати лет; по прошествии сих сроков, указанные запрещения слагаются, буде подвергшиеся оным заслужат образом жизни одобрение своих обществ или сословий; но дозволение свободного выбора службы и за сим дается токмо имеющим на оное право по своему состоянию или по ученым степеням магистров, кандидатов и студентов⁷⁷⁸.

Священнослужители, присуждаемые решениями епархиального начальства к лишению сана, а причетники к исключению из духовного ведомства, допускаются к объявлению удовольствия или неудовольствия на таковые решения. Если подсудимый объявит удовольствие или не объявит неудовольствия в семидневный срок, или же, объявив в сей срок неудовольствие, не подаст в течение месяца аппелляционного отзыва, решение приводится в исполнение, и об оном, касательно священнослужителей, доносится св. синоду к сведению. Но, если подсудимый, объявив в срок неудовольствие и потом, в течение месяца (со дня подписания неудовольствия), подаст аппелляционный отзыв, то исполнение останавливается, и решение епархиального начальства представляется св. синоду с самым делопроизводством, с запискою из оного, подробною справкою о подсудимых и аппелляционным отзывом⁷⁷⁹. В отзывах подсудимые должны изъяснять, в чем они почитают приговор неправильным, и каким именно законам он противен⁷⁸⁰. Священнослужитель, приговоренный к лишению сана и объявивший неудовольствие, не может священнодействовать до решения в св. синоде дела. Если в сем положении он окажется в каких-либо предосудительных поступках, то о сем доносится немедленно св. синоду⁷⁸¹. Если священнослужители присуждаются к лишению сана решением уголовных присутственных мест за какое-либо уголовное преступление и, если епархиальное начальство к оправданию их ничего не имеет, то, по приведении того решения с своей стороны в исполнение, оно доносит о сем св. синоду для сведения⁷⁸². В случае преступлений уголовных, суд производится на общем основании, но снятие духовного сана, во всяком случае, производится в духовном ведомстве⁷⁸³.

В 1849 году последовало высочайшее повеление: всех, подвергающихся лишению духовного сана, кроме подлежащих уголовному суду, помещать, по усмотрению св. синода, в монастыри, для преподания им средств восчувствовать свою вину при духовных увещаниях, а потом уже передавать в гражданское ведомство, для поступления с ними на основании существующих о сем правил, исключая, однакож, те лица, которые, по чистосердечном раскаянии, признано было бы возможным оставить в ведомстве духовном и определить в соответственные низшие должности⁷⁸⁴. Приведенное высочайшее постановление, как видно, возбуждало немалые недоумения и применялось в практике различно, чем вызван был объяснительный указ св. синода 6-го июля 1867 года, весьма любопытный в его объяснениях. Из производящихся в епархиальных управлениях дел св. синод усмотрел, что высочайший указ от 31 декабря 1849 года о помещении всех лишаемых духовного сана в монастыри, для преподания им средств восчувствовать свою вину при духовных увещаниях, не всеми епархиальными начальствами исполняется однообразно, при постановлении определений о лишении священнослужителей их сана. Некоторые начальства епархиальные, при рассмотрении дел о священнослужителях, подлежащих собственно суду духовному, применяют силу сего высочайшего повеления лишь к тем из священнослужителей, преступления коих влекут за собою для них, на основании церковных постановлений и других действующих по ведомству православного исповедания узаконений, лишение сана с исключением из духовного ведомства другие же епархиальные начальства дают сему высочайшему повелению более обширное значение, распространяя силу оного на всех вообще священнослужителей, лишаемых сана, не исключая, таким образом, из сего числа и таких, для коих извержение из чина за их поступки, на основании тех же узаконений, должно быть соединено не с исключением из духовного ведомства, а с оставлением в сем последнем на низших должностях. Различное применение епархиальными начальствами высочайшего повеления 31 декабря 1849 года привело св. синод к необходимости разъяснить:

1) когда священнослужители присуждаются духовным судом к лишению священного сана и исключению из духовного звания, впоследствии состоявшихся о сих лицах приговоров уголовных присутственных мест; то такие священнослужители, по буквальному смыслу употребленного в вышеозначенном высочайшем повелении выражения: «всех лишаемых сана, кроме подвергшихся уголовному суду», подлежат лишению сана и исключению из духовного звания, без предварительного принятия, в отношении к ним, указанной меры;

2) когда, при рассмотрении в духовном суде дел о священнослужителях, подлежащих за свои деяния собственно сему суду, лица эти изобличаются в учинении поступков, по самому свойству их делающих их нетерпимыми в духовном звании, каковы напр. указанные в 25 апостольском правиле и др., и вследствие сего духовным судом, на основании церковных правил, будут постановлены определения о лишении означенных лиц духовного сана с исключением их из духовного звания; то таковые определения духовного суда должны быть приводимы в исполнение также без применения к подсудимым изъясненной в циркулярном указе св. синода от 31 декабря 1849 года меры. И наконец,

3) когда священнослужители изобличаются также в подлежащих рассмотрению суда духовного поступках, подвергающих их, на основании церковных постановлений и других действующих по ведомству православного исповедания узаконений, лишению сана с низведением в причетники; то, при постановлении духовным судом по сим предметам определений, и к сим последним высочайшее повеление о помещении всех лишаемых священного сана в монастыри не имеет применения, так как распространение на подобные случаи силы означенного высочайшего повеления обратилось бы, в явное нарушение общего церковного правила: «не отмстиши дважды за едино» (Наум. 1:9), для лица, подлежащего низведению в причетники, в усугубление меры взыскания, положенного в законе за совершенное им преступление, подвергая это лицо, предварительно определения его на причетническую должность, еще монастырскому, в течение определенного времени, заключению.

В силу приведенных соображений, св. синод предписал епархиальным начальствам к руководству и исполнению, что при постановлении духовным судом в поименованных случаях определений о священнослужителях, подлежащих лишению сана, духовному суду надлежит приводить сии определения в исполнение, без применения к ним изъясненной в циркулярном указе св. синода от 31-го декабря 1849 г. высочайшей воли. Неизвестно, имел ли в виду св. синод при своих соображениях и разъяснениях, что указываемые им категории лиц, лишаемых священного сана, имеют значение исчерпывающих, т. е. что каких-либо других случаев лишения сана, которые бы не подходили под одну из трех, названных св. синодом категорий, не встречается в практике и не предусматривается в законодательстве, так что, следовательно, сила циркулярного указа 31-го дек. 1849 года, в сущности, сводится к нулю.

2. Лишение священнослужителей, с оставлением в духовном ведомстве на низших должностях, и лишение священномонашествующих сана с оставлением в одном монашестве на покаянии. Наказание это имеет очистительное значение не для клира в обширном смысле, в каковом смысле в клир входят и лица, не имеющие степеней священства, а для церковной иерархии, как совокупности лиц, получивших чрез таинственное рукоположение одну из трех степеней священства: священный сан теряется навсегда и лицо, хотя остается в клире, но на низших должностях, не соединенных с священным саном. Наказание это, как видно из отдел. 3 гл. II разд. III уст. дух. консист.: «о применении мер взыскания и исправления к различным степеням проступков и преступлений», имеет место в следующих случаях: за прибитие кого-либо священнослужителем в церкви, во время священнослужения, рукою или орудием⁷⁸⁵, за произведение в церкви неблагочинными словами или действиями соблазна или замешательства, от которого последует остановка в священнослужении⁷⁸⁶, за совершение божественной литургии в нетрезвости⁷⁸⁷, за заведомое повенчание лица, обязанного союзом супружеским, а также за повенчание лиц, соединенных родством в первых четырех степенях и в родстве духовном⁷⁸⁸.

С лицами, лишенными священного сана и низведенными в причетнические должности, в случае, если они продолжают вести себя неблагочинно, поступается так, как разъяснено было выше, т. е. они подвергаются лишению сана, с исключением из духовного ведомства и со всеми последствиями этого исключения. Примечание к пункту 2 му ст. 187 говорит: если лишенные сана, с определением на низшие должности, окажутся после сего в неблагочинных поступках, то исключать их из духовного звания и препровождать к гражданскому начальству, для обращения в податное состояние. Священнослужителя, осужденного на лишение сана, если он вдов, не возбраняется, по его прошению, принимать в монастырь с надеждою пострижения, когда принесет достойный плод покаяния, но без возвращения ему священнослужительского звания. Если случится, что священник, имеющий орден, или другой знак отличия, установленный для духовенства и жалуемый с высочайшего соизволения, подвергнется извержению из сана и низведению навсегда в причетники, в таком случае о снятии с него знака представляется святейшему синоду, для испрошения высочайшего разрешения. Для священнослужителей, лишаемых сана с низведением в причетники, остается еще, таким образом, одна ступень, которую им предстоит перешагнуть, до окончательного исключения из духовного ведомства с подчинением действию правил, изложенных в уставе о предупреждении и пресечении преступлений; церковнослужители же и за те деяния, которые священнослужителей подвергают лишению сана с низведением в причетники, подвергаются прямо исключению из духовного ведомства, со всеми указанными выше последствиями этого исключения⁷⁸⁹.

3) Отрешение от места. Рассматриваемое наказание не имеет под собой канонической основы. В бесповоротном лишении конкретно-должностных прав, не идущем одновременно с лишением прав священнослужительского сана, нужно видеть не что иное, как продукт того же самого раздельного представления о сане и должности, о котором упомянуто было в § 34, в историческом обзоре церковнодисциплинарных наказаний в русской Церкви. Надобно сказать вообще, что сознание необходимой связи между саном, как одною из степеней священства, получением которой условливается правоспособность к совершению священнослужебных действий, и должностию, как определенным местом служения, совершения этих действий, благодаря ходу истории русской церковной жизни, поколебалось и ослабело. Ослабление сознания указанной связи обнаруживается, как можно было видеть, и в области дисциплины исправительной, где временное запрещение в священнослужении соединяется не с временным приостановлением в пользовании конкретно-должностными правами, а с отрешением от данного места, так что восстановление прав сана не связывается необходимо с восстановлением в правах должностных. И если, в отношении к исправительной дисциплине, приведенные нами выше указы св. синода 1875–1876 гг., вызванные представлениями преосвященных самарского и московского, являются попыткою поставить вопрос о временном запрещении в священнослужении на более твердую каноническую почву: то, напротив, в отношении к области очистительной дисциплины, не замечается признаков, которыми бы указывалось на усиление сознания необходимости прочной связи между саном и должностию⁷⁹⁰. Вообще, отрешение священнослужителей от места, без лишения сана, есть одна из неудачных законодательных комбинаций: канонической основы она не имеет под собой; в истории она выставила против себя также достаточно веских оснований, если принять во внимание близкую связь между нею и образованием целого класса «волочащихся» священно- и церковнослужителей; да и с точки зрения современной жизни, она ставит наказуемое лицо опять-таки в неопределенное положение безместного, т. е. в сущности, волочащегося же священно- и церковнослужителя, жизнь которого может служить нередко только к подрыву чести и достоинства Церкви⁷⁹¹. Сказанное относится только к отрешению от должности, понимая эту последнюю в смысле определенного места служения, а не в смысле особого достоинства или особого положения по администрации церковной и проч.: в этом последнем случае, лишение должности действует очистительным образом в сфере этой администрации и не вызывает против себя ни одного из представленных возражений.

4. Исключение за штат. Юридическая сила наказания состоит, собственно, в отрешении же от должности; но, будучи применяемо только к определенным категориям лиц, наказание это теряет большую часть своих непривлекательных черт. На основ. 205 ст. уст. дух. консист., исключению из штата подвергаются те из священнослужителей, которые за какие-либо проступки будут присуждаемы токмо к отрешению от места и имеют от роду свыше 60 лет.