Записки миссионера. Беседы с старообрядцами. Книги 1–7

Вскоре по приезде моем в Вологду (7-го декабря 1889 г.) я узнал, что в приходе церкви святителя Николы во Владычней есть староверческая моленная. Довольно долго собирался я побывать в ней, – наконец решился, и 26 января часов в 10 утра пошел отыскивать эту моленную. Думаю: церковный сторож при Никольской церкви наверное знает, где дом Великанова, хозяина моленной. Спрашиваю у сторожа; но оказывается, к моему удивленно, что он не знает. Спрашивал еще у двух встречных, – не знают. Идет девочка лет пятнадцати, несет на коромысле два ведра воды, – я говорю ей: не знаешь ли, милая, где дом Великанова? – А вот! – говорит, и указывает дом, возле которого мы разговариваем: «здесь, – прибавила она, – живут староверы, у них моленная». Поблагодарил я девочку, и мы расстались. Не сразу вошел я в указанный дом. Прошелся по набережной реки Вологды, потом вернулся назад и идуще молился: Господи! хоть бы приняли-то они меня поприязненней! Дай Боже, чтоб слово мое пало не на камень, а на добрую землю!..

Вхожу в дом. Баба белье стирает; две старухи вправо от двери что-то делают. Мужик (его сначала я не очень приметил) на печи лежит. Помолился Богу; кланяюсь, говорю: здравствуйте!

– Здравствуй!

– Здесь дом Великанова?

– Здесь.

– Тут, я слышал, есть моленная. Нельзя ли посмотреть?

Мужик с печи говорит: Да что-ж ее смотреть? Моленная – как моленная: нечего ее смотреть, ничего любопытного нет.

Я отвечаю: Я в Вологде недавно, всего второй месяц. Как новичок в вашем городе, я всем интересуюсь. Я видал в других местах староверческие моленные: хочется и у вас посмотреть.

– Нечего у нас смотреть! Как у вас в церквах иконы, лампады, так и у нас!

– Вот и не мешает сравнить ваше с нашим.

Не знаю, чем бы кончилось это препирательство; мужику, видимо, не хотелось слезать с теплой печи. Но одна из старух умилосердилась надо мною. «Да ты, – говорит она мужику, – слезь с печи-то! лень! чего тебе стоить!» Назвала его Александром. Нехотя слез Александр с печи. Ну, говорит, пойдем. И повел меня по лесенке наверх, во второй этаж, в моленную.

Очень небольшая комнатка. Передняя стена вся иконами уставлена: лампады перед ними. Помолясь Богу, мы стали рассматривать иконы. Как обыкновенно, иконы старые; на иных трудно разобрать, кто изображен. От икон перешли к книгам: кроме богослужебных (Минеи, Октоиха, Триоди) Толковый Апостол и Златоуст, кажется. Я спрашивал о Кирилловой книге, Книге о вере, Катехизисах, – сказал, что этих нет.

– Как у вас бедно! – говорю Александру.

Он объяснил мне эту бедность малочисленностью посещающих моленную.

– И сравнивать, говорю, нельзя вашу моленную с моленной на Преображенском, в Москве. Та имеет полный вид церкви и снаружи и внутри; даже иконостас есть. Правда, все это лицемерно...

– Как лицемерно?

– Да так: иконостас полный, и подсвечники перед местными иконами, – все, как в церквах; но иконостас прямо прилажен к стене, никакого алтаря нет.

И мнимый алтарь, как вставной стеклянный глаз у человека, только обманывает с первого раза своею наружностью. Да и какой же может быть алтарь, когда они беспоповцы? Он им не нужен! Но лицемерие и здесь подделалось под вид истинной церкви.

– А ты – спрашивает – как же попал к преображенским в моленную?

В это время вошла та старуха, что умилосердилась надо мной. Видит, что мы разговариваем, и спрашивает: Да что ж ты, батюшка, так интересуешься нашей моленной? Ты из каких будешь?

Я думаю про себя: видно она полагает, что я старовер... и огорошил ее прямо словами: да ведь я, бабушка, православный, сказать по-вашему никонианин, вот как молюсь (и показал ей три перста)... – Как она плюнет! Кабы, говорит, я это знала, и на порог бы тебя не пустила...

– Что ж ты, говорю, сердишься? Я пришел к вам во имя Христа...

Хлопнула дверью, ушла, – не дала и договорить.

– Это что ж, мать тебе? – спрашиваю Александра.

– Нет, – говорит.

– Вот, – замечаю ему, – и поговори с такими-то!

Смеется.

Потом я продолжал рассказывать, как познакомился с преображенцами. Случилось мне, говорю, в одном месте объяснять народу притчу Спасителя о милосердом самарянине¹. Надо было растолковать, кто это были самаряне. Самаряне, – говорил я, – были соседи евреев – жидов; были с ними одной почти крови и одной почти веры, но был между ними раскол. Самаряне не признавали за святые – книги, написанные после пророка Моисея. Как наши староверы говорят: что после Иосифа патриарха написано, того не принимаем; так и самаряне говорили: что после пророка Моисея написано, того не принимаем. И была у жидов с самарянами великая вражда. Нужно было, напр., жиду из Галилеи идти на праздник в Иерусалим, в иудею: не шел прямой дорогой чрез Самарию, а делал обход, крюку давал много, только бы не встречаться с самарянами. Пить друг другу не давали, и не просили друг у друга пить, так что когда один Еврей попросил пить у самарянки, та удивилась: еврей, да просить пить у самарянки! Но это быль тот Еврей, который научил людей забыть вражду, любить друг друга и всем давать пить, не боясь, что опоганится твоя посуда о чужие губы. Это быль – Спаситель, Господь наш Иисус Христос, и слова «любите друг друга» Им сказаны. Наши староверы не понимают этих слов, и, как самаряне евреям, не дают нам православным, пить из своей посуды. Тут (рассказываю я Александру) один из моих слушателей не выдержал. Да вам, говорит, и не стоить давать пить: вы еретики! – Как, спрашиваю, еретики? – Да всю веру разрушили! – Неужели всю? – Всю. – Ты, говорю, не спеши обвинять. Ты веруешь в Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную? – Верую, – Веруешь, что Сын Божий, нас ради человек и нашего ради спасения сошёл с небес, воплотился и вочеловечился от Духа Свята и Марии Девы Богородицы? – Верую. – Веруешь, что Он нашего же ради спасения предал себя в руки врагов, претерпел всякое поругание, бичевание, распятие, смерть? Веруешь, что если б Христос не распялся на кресте, погиб бы грешный наш род? – Верую. – Во все это и мы, православные, веруем: как же вы, староверы, говорите, что у нас вся вера разрушена? Тут он стал указывать, что у нас, по-вашему, испорчено: не теми перстами мы крестимся, не так поем в церкви, слова не так выговариваем, креститься не умеем, постов не соблюдаем, и проч. и проч.

Когда я передавал Александру, что я отвечал староверу и что он возражал мне, – незаметно, постепенно мой рассказ сменился разговором, беседой с самим Александром, – он занял место того старовера, о котором я начал ему рассказывать, а я уже не стал говорить, что я отвечал тогда староверу, но стал отвечать самому Александру, задавшему мне те же самые вопросы, какие задавал тогда, – давно, года 4 назад, – один Московский старовер по Преображенскому Кладбищу. Таким образом, характер моего разговора с Александром изменился из передачи бывшей когда-то беседы в настоящую беседу уже с ним самим.

Во время этого довольно мирного спора пришла та, вначале милосердная, а потом гневная старуха и привела с собой другую. Стали обе у дверной притолоки, – слушают. Ты, батюшка, прости меня, что я давеча тебе оказала грубое слово! Язык у меня злой, невоздержный! – вдруг перервала она наш разговор.

– Ничего, – говорю. – Бог простить, бабушка!

И они приняли участие в разговоре. Оказались они, или показались мне более смыслящими и потому более интересными собеседницами, чем Александр – особенно старуха со «злым языком». Александр при них совсем замолк, а потом, наскучила ли ему эта беседа, или дело какое у него было, только он и совсем ушел из дому, так что я не видал его больше.

Одна старуха – родом православная, в раскол же ушла вот почему. Была она очень больна, близ смерти даже, и дала Богу обет: «если я выздоровею, то перейду в веру», т.е. в раскол. Выздоровела – и ушла в «веру». Увещание приходского священника, благочинного и даже консистории не обратили новую староверку, но, пожалуй, еще более закрепили ее в расколе: эти увещание показались ей какими-то мытарствами, и из-за них она и до днесь считает себя претерпевшею гонения за веру. Она ничего так не боится, как возможности повторения этих увещаний. В продолжительном разговоре со мной эти бабушки стали очень откровенны, – можно сказать, всю душу выложили передо мной; даже не укрыли некоторых сомнений в своей вере, но... нет-нет, да в средине самого откровенного какого-либо признание внимательно – внимательно уставятся глазами на меня, да и спросят, то одна, то другая: «А не послан ты, батюшка? не потянуть нас опять в консисторию? не заставят нас насильно идти в церковь?» – Нет, говорю, бабушки, успокойтесь – пожалуйста; я пришел к вам во имя Христа, а Христос никого силой к себе не тянул, да и нам запретил заступаться за Него насилием. Петр апостол вздумал было мечем защитить его, когда его враги брали в саду Гефсиманском; но Он сказал Петру: «вложи меч твой в ножны». Мы священники, последователи апостолов, должны проповедью защищать Христа и его невесту – церковь, только словом евангельским наставлять еретиков и раскольников, больше же ничего не употреблять для привлечения в церковь, – и особенно меча, насилия, принуждения.

Успокоились старухи, выслушав мою миссионерскую исповедь.

Из моего разговора с ними я изложу только то, что особенно кажется мне интересным. Когда старушка рассказала, что она перешла в раскол после исцеления от болезни, то прибавила: «И вот, если я теперь вернусь обратно в церковь, не попаду ли я под собственную свою клятву? Ведь я как бы по обету ушла к староверам».

Я сказал ей: Значить, ты думаешь, что это выздоровление дано тебе было от Бога за твое намерение уйти из церкви?

– Да!

– Почему же ты это узнала? Разве Бог прислал тебе вестника, ангела, который сказал тебе, что вот Господь даст тебе исцеление за твое желание уйти к филипповцам?

– Где-ж нам, грешным, удостоиться, чтобы Господь к нам прислал своего ангела!

– Ну, так почему же ты убедилась, что надо переходить к филипповцам?

– Да вот потому, что выздоровела.

– А если б ты, бабушка, будучи тогда при смерти, сказала: «Господи, если я выздоровею, уйду к евреям в их веру, или к туркам в их веру», и дал бы тебе Господь Свою милость, – выздоровела бы ты: что ж, ты ушла бы к евреям, или к туркам в их веру?

– Ну, как это можно? ведь евреи – страшные...

– Не перешла бы, значить, если бы и выздоровела?

– Нет.

– Ну, а к староверам-то, зачем же перешла? Ты дала обет. Но обеты даются на бесспорно доброе дело: напр., обеты поста, богомолья, милостыни. А ты развез, знала, что переход из церкви в секту раскольничью – доброе дело? Ведь не знала, и ангел тебе не открыл этого? Тебе бы благодарить Бога за посланное Им выздоровление, а не изменять православной вере... А что ты боишься разрушить свое обещание, подпасть под свою клятву, так вспомни, что Ирод царь тоже боялся изменить своему клятвенному слову, и хоть слово-то было совершенно безрассудно, исполнил его и отсек главу Иоанна Предтечи. Не всякое обещание надо исполнять, а только разумное и с волей Божьей согласное.

Другая старушка оказалась большой начетчицей. Говоришь что-нибудь, – она то и дело вставляет в твою речь словечки: «да, я сама это читала; Златоуст так-то говорит, я знаю». Любопытный у нас с ней вышел разговор по поводу её слова: «Златоуст то же вот говорит».

– Ты Златоуста не слушаешь, зачем же ссылаешься на него?

– Как Златоуста не слушаю?! Что ты, батюшка?!

– Златоуст везде учит наперекор вашему учению; он обличает вас. Златоуст разъясняет слова Христовы и апостольские, а не противится им; он учит согласно с Евангелием; у него – Христово учение.

– А у нас разве не Христово?

– Очень во многом не Христово. Ты грамотная, – возьми ты листок бумаги, раздели его линейкой пополам и пиши: – на одной стороне то, что говорят нам Христос, апостолы, Златоуст; а на другой, против их слов, то, что говорите вы, филипповцы, – и ты ужаснешься! Окажется, что редкому слову евангельскому вы не противоречите.

– В чем же мы противоречим Евангелию?

– А вот в чем. Во-первых, – сказал Христос и записано Его слово во святом Евангелии (Мф.16:18): созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей. Я построю Мою церковь и никто, сам сатана со всеми своими силами, не разорить ее, – так она будет непоколебима и неразрушима! А вы говорите: Никон уничтожил Христову церковь, велевши по новому складывать персты для крестного знамения (Хотя перемена перстосложения никакой ереси не внесла в церковь: в том и другом перстосложении три перста, соединенные вкупе, знаменуют таинство Святой Троицы, а два – таинство воплощения Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия и Сына Марии Девы, единого в двух естествах). И в этом ваш главный грех, что вы думаете, будто Христос не мог защитить от Никона, слабого человека, свою невесту – церковь. Про эту церковь Златоуст в Маргарите (л. 193) говорит, что «удобнее солнцу угаснути, нежели церкви без вести быти»; а вы говорите, будто она куда-то делась, чуть ли на небо не улетала, так что мы, несчастные люди, остались без церкви; а без церкви, известно, невозможно спастись. Вот, вы не веруете во всемогущество Сына Божия, думаете о Нем, что Он не мог оправдать своего слова, сказанного Им о церкви: врата адова не одолеют ей, – понимаете так, что даже Никон ее одолел! Хотите дальше слушать, в чем вы учите не по Христову учению?

– Хотим, – говорят.

– Пиши, бабушка: учит нас православная вера, что если хочет мужчина жить с женщиною, то должен он с нею вступить в брак, венчаться; а также если женщина хочет жить с мужчиной, то должна с ним повенчаться, жить с ним по божьи, «о Господе», как апостол говорит (1Кор.7:39). Это всегдашняя вера церкви. Иначе жить женщине с мужчиной, как не в церковном браке, есть, по Христову и апостольскому учению, грех, блуд. А вы учите, что нельзя жить в браке, запрещаете брак, требуете общеобязательного, поголовного девства. И такое ваше учение есть новшество, потому что церковь, верная слову Христову (Мф.19:11), безбрачие благословляет только для «могущих вместить слово сего» (т.е. учение о безбрачии). Вот вы отменили заповедь Христову и заменили ее своею. А она оказывается для вас непосильным игом, и ваши девственницы рождают детей, а девственники – отцы этих странных детей.

Старуха (начетчица) на это сказала: «А у вас разве нет беззаконий? Еще больше, чем у нас!» Я ей ответил: Знаю, бабушка. Но велика разница между нами и вами. Родит наша девушка, – ей нечем оправдаться перед совестью, перед Богом: она не дождалась брака, она послушалась своей похоти, сделала грех. Если ей хотелось родить детей, она должна бы выйти замуж. Другое совершенно дело, когда родит ваша девушка. Она не могла выйти замуж, потому что брака, по-вашему, нет на земле с тех пор, как попы стали, водить вокруг аналоя молодых не по солнцу, а против солнца. Ее заставила так, беззаконно, родить не похоть, как нашу, а неволя: ей иначе и нельзя. Поняли ли разницу между грехом у вас и грехом у нас?

Оказалось, что поняли. Особенно уразумела это различие старуха, бывшая когда-то православною. По её словам, они обречены (хотя никто их не обрекал: не на кого пенять, сами выдумали ужасное учение), они обречены жить (в этом отношении), «как собаки»...

Я дополнил еще: А утверждая, что браку теперь не должно быть, вы обрекаете на прекращение весь род человеческий: по-вашему, его уже не должно быть, ибо у безбрачных и не может быть детей, поколения. Итак, Божье слово, еще Адаму с Евой сказанное: раститеся и множитеся, и наполняйте землю (Быт.1:28) вы упраздняете, запрещая размножаться людям. Еще, по-вашему, теперь Бог попустил, чтобы чрез блуд одни люди размножались. Вот до чего вы додумались! А про тех, кто запрещает брак, апостол Павел сказал: они отступили от веры, внимают духам лести и учениям бесовским (1Тим.4:1–3). Ясно ли, что ваше учение о браке не Христово?

Молчат.

– Пиши, бабушка, дальше: Апостол учит нас прежде всего молиться «за царя» (1Тим.2:2). А царь-то был тогда язычник и лютый гонитель Нерон, который потом отсек мечем главу самому апостолу Павлу и распял на кресте Петра апостола. Так вот апостолы даже и за этого Нерона велели христианам молиться; а вы учите, что за христианского, благочестивого царя молиться не должно, потому что он, когда крестится, не так, как вы, персты складывает... Вы почитаете его антихристом; а, может быть, в эту самую минуту этот, по-вашему, антихрист стоит на коленях и молится Христу, Богу нашему и Богу вашему.

Старуха меня удивила: она заявила, что они, филипповцы, за царя молятся. А я знал по истории, что из-за этого вопроса (о молении за царя) и возникла самая секта Филиппа, сжегшего себя, как бы в доказательство мысли, что не надо молиться за царя; выговцев же, принявших молитву за царя, во время следствия, производившегося под начальством чиновника Самарина, Филипп, воспользовавшись созвучием, обозвал «самарянами». Я рассказал старухе эту историю. Она сказала: «не знаю, как дело было тогда, но теперь мы молимся за царя». И привела те же основания, какими я думал опровергать их не моление за царя. Если правда это, то вот новый пример того, как теперешние раскольники далеко ушли от своих первоучителей. А, может быть, старуха и намеренно утаила, что не молятся, – хотя тон её речи ни капельки не отзывался притворством.

Потом говорили об исповеди. Этой мудрости, что и мирянин может принимать на дух, что и «старча исповедь прията», она или не знала совсем, или это мудрование не пришло ей на мысль тогда.

Кончили мы беседой о таинстве причащения. Долго говорили о кресте Христовом, – о чаше, которую Он испил, о Его мучении, страстях, распятии; потом о другой чаше, к которой Христос приглашает всех верующих, говоря: пийте от нея вси... (Мф.26:27). Я говорил: Как Христос за всех положил свою душу, пролил свою кровь, так и все должны причаститься Его животворящей крови. Кто не причащается, тот отказывается от приглашения самого Христа принять участие в Его тайной вечери. В то время, когда все идут ко св. чаше, такой человек сторонится от пути к этому источнику бессмертия, – думает спастись без него. По несказанной гордости, он думает заменить святые дары постом и молитвой. Но можно ль заменить незаменимое? Можно ли заменить чем-либо голову, если её лишился человек? Можно ли заменить святое причастие подвигами воздержания? Нам не предоставил Христос на выбор: хочешь – причащайся, а не хочешь – постись да молись. Нет, Он вменил в непременную обязанность не только пост, но и святое причащение. Читайте Евангелие, и нигде не найдете дозволения обходиться без причащения. Напротив, услышите речи самого Господа Иисуса Христа, который заверяет нас своим Божеским словом: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крови его, живота не имате в себе (Ин.6:53). Скажи, бабушка, по совести: можно ли утверждать, что и без причастия спасешься, когда Христос сам дважды говорит «аминь», т.е. истинно, что без причастия не спасешься? Почему не спасешься? Потому, что кто не причащается, тот не со Христом. Ядый мою плоть, и, пияй мою кров, во мне пребывает, и аз в нем (Ин.6:56), – вот что говорит сам Господь; Он в тебе, если ты причастилась; а если не причастилась, в тебе нет Его. А можно ли без Христа спасться?

– Можно, – говорит, – и без причастия спастись; спаслась же Мария Египетская.

Я ответил: хотя бы и действительно спаслась без причащения Мария Египетская (а это неправда), и в таком случае она для нас не пример. И она не – Христос; не от ней наша вера. Христос сказал: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, не пиете крови его, живота не имате в себе. И вот в этих словах Христовых – закон нашего спасения. Если царь кого-либо, помимо всяких чинов, прямо произведет в высоте сановники, то можно ли, глядя на это, всякому требовать, чтоб и его прямо же сделали сановником? И Царь небесный, может, и ввел в свои чертоги – в царство небесное кого-нибудь помимо пути, для всех нас указанного; но разве это пример для нас? Разбойник не только без причащения, даже и без крещения, вошел в рай. А разве ты, глядя на этого разбойника, скажешь, что и без крещения можно обойтись и без него можно войти в рай? Разбойник вошел в рай без таинств – это милость Царя небесного. А для всех нас закон Его: аминь, аминь глаголю тебе: аще кто не родится водою и духом не может внити в царствие Божие (Ин.3:5). Без крещения не спасешься, все равно как и без причащения. Я знаю, – ты мне скажешь: изменили число просфор на обедне, – не семь, а пять ввели. Но ведь ты говоришь, что читала Служебник, – помнишь, что на причащение не идут ни семь, ни пять просфор, а только одна, да и та не вся, а лишь часть её, называемая агнцем: вси мы от единого хлеба причащаемся, говорит апостол (1Кор.10:17). И сам Христос, когда уставлял таинство причащения, принял во святые и пречистые свои руки не семь, не пять хлебов, а только один. И прием хлеб, написано (Мф.26:26). Почему один? Потому, что это таинство: хлеб становится телом Христовым, а Христос один. И того-то ради мы все от единого хлеба причащаемся. Еще скажешь: от попа табаком пахнет, поэтому и нейду к нему причащаться. О, конечно, виноват я, пастырь Христова стада, когда гоню прочь от себя овцу смрадом дурной и вредной травы... И нечем мне оправдаться... Но не все же ведь пастыри курят; не все так невежественны, что знать не хотят, что ты из-за их прихоти лишаешься хлеба небесного. Да и ужели ж ты вправду думаешь, что если священник курит табак, то уж и причащаться от него нельзя? – Ведь тайны совершает Дух Святой; священник призывает Его и молится, чтобы Господь из-за его не достоинства и грехов не возбранил Духу Святому снизойти на тайны... Вот будет страшный суд. Нас, христиан, Христос будет судить Евангелию. И скажет тебе: «Ты почему же не причащалась? ведь Я тебе ясно сказал, что без причастия погибнешь»... Что ты, бабушка, тогда скажешь Ему? Не скажешь же и тогда, что из-за пяти просфор и из-за табачного запаху от священника не причащалась?

Задумались мои старушки; у одной особенно, у начитанной-то, грустное-грустное стало лицо... Помолчала с полминуты, да и говорит: Теперь-то мы прытки на словах, – чего не наговорим! А тогда-то... уж и не знаю я, что скажу... Господи!

Тем и кончилась наша беседа. Звали меня старушки обедать оставаться, – говорят: у нас для мирских есть запасная посуда. Но я не остался и, поблагодарив их за любезное приглашение, простился с ними.

Великим постом я раза два заходил в моленную, – не во время службы, – и народу заставал очень помалу. Под Вербное воскресенье увидел несколько новых для меня личностей: они, – четыре, кажется, старушки, – пришли откуда-то верст за 40, из Грязовецкого уезда, на большой праздник сюда Богу помолиться, как в какой-нибудь монастырь. Мои знакомые старушки звали меня приходить на святой, когда бывает много народу: «будут и наши грамотеи, – с ними поговоришь».

Во вторник на святой прихожу. Меня встречает та старушка, которая по обету ушла в «веру». «Христос воскресе! бабушка». – «Воистину воскресе!» И мы поздравили друг друга с праздником. Начали разговаривать, как старые знакомые. Было тут несколько молодых людей из православных; они приходили посмотреть, как староверы молятся. Узнав по нашему разговору, что я здесь не первый раз, они просили меня объяснить им цель моих хождений в моленную. Я, разумеется, охотно исполнил их желание.

– Свободно, бабушка, пускаете наших к себе? – спрашиваю.

– Отчего же, говорит, не пускать? только бы не мешали нам молиться Богу! Вот эти пришли, постояли, посмотрели, – тихо, смирно, хорошо! А то, года с три назад, повадились ходить сюда какие-то ребята, уж большие: придут, толкаются, шепчутся, смеются... над нами что-ль – Господь их знает! Должно быть, ученики какие-нибудь: много ведь их теперь! И чему их учат?! Грешница я, не утерпела раз – прогнала их и не велела им больше ходить к нам.

Я выразил бабушке чуть не благодарность за такую расправу с нахалами. Когда я намеревался идти в самую моленную, она меня остановила: не ходи ты туда; намолишь им там!

– Как намолишь?

– Да станешь молиться вместе с нашими!

– А разве ты думаешь, что, если я стану с ними молиться, так их молитва станет от этого не угодна Богу? Положим, я, по вашему, еретик; но ведь не вы же к еретику пришли в моленную, а еретик к вам пришел; вы бы должны радоваться, что он с вами хочет молиться, – может, он и вашу веру познает! Слыхала ты, что послы князя Владимира, как побыли за православной службой у греков в Царьграде, так, пришедший домой к великому князю, хвалили греческую веру и князь принял эту веру? Когда Соломон, сын Давида царя и пророка, построил для своего народа великолепный храм Богу, он молился, чтобы Господь принимал в этом храме всякую молитву, какой бы ни помолился перед Ним человек, – еврей ли, или чужой для евреев (3Цар.8). Если я молюсь в вашем храме, – я верую вашему Богу; радоваться этому надо, а не бояться, что моя молитва, одновременно с твоею возносясь к Богу, помешает твоей дойти до Бога. Помни, бабушка, что ведает Бог наши сердца и даже наперед знает все молитвы наши. Не беда, если тебе случится, когда и одновременно со мной помолиться.

– Ну, сходи, пожалуй; а все же лучше не молиться бы! – улыбнулась она.

– Не бойся, не буду!

И я поторопился наверх. В это время пение смолкло, послышался стук от спускания с лестницы, – я опоздал; вечерня кончилась. В дверях со мной встретилась другая знакомая старуха и сам Александр Степанович.

– Христос воскресе! говорю.

– Воистину воскресе! – отвечают мне; а старуха даже подает красное яйцо. Я никак этого не ожидал. Удивился не мало и тому, что мне отвечали охотно: «воистину воскресе», так как где-то читал, что старообрядцы затрудняются говорит!, это приветствие «никонианам». А тут вдруг даже и яйцо красное! Видно, в разных местах разный народ... Я извинился, что не могу ответить тем же, и с истинным удовольствием опустил в карман яйцо, данное старушкой староверкой. Александр повел меня в зал: «пожалуйте, говорит, сюда; здесь попросторнее и истопили, чтобы было потеплей». Вошли. Комната очень приличная, с диванами, стульями и зеркалом. Уселись. Я похристосовался уже со всеми, и все со мной похристосовались, – как будто мы и не в расколе друг с другом! Я начал говорить о том, как бы стало хорошо, если бы у нас не было раскола. Они были вполне с этим согласны, но поспешили выразить мнение, как бы в оправдание себя, что не они в этом виноваты: «мы бы и не отделились от вас, если бы ваш Никон не вздумал переменять веру: мы остались с тем, что было прежде, а ваших новшеств не приняли» – заговорило несколько голосов сразу (слышались и женские; было же всех человек 6 мужчин и до 20 женщин: их, староверов, почти столько и есть во всем городе).

– Вы думаете, что у вас старая вера? – спрашиваю я.

– Старая вера у жидов! вот у кого старая вера; а мы – христиане, у нас вера от Христа.

Это чье-то, очень обычное у здешних старообрядцев, замечание наделало было смеху. Но я ответил: – У нас с вами речь не о том, какая вера старее, – христианская, или еврейская; но речь о том, наша, или ваша вера старее. Вы говорите, что у нас – новшества, а у вас – старина; мало того, вы себя называете – христианами, а нас никонианами.

– Да, мы так о вас понимаем.

– Но признайтесь, что у нас, принявших по вашему новшества:

троеперстие, тройную аллилуйю, пять просфор, четвероконечный крест, – у нас у всех между собой нет раздору. Все мы одной веры, и всякий из нас идет в любую нашу церковь, и ни откуда его не гонять; мы не разделились, как вы, на многое множество мелких вер. Ведь вы, хоть и упрямитесь признаться, какой вы веры, – говорите только, что вы христиане, – но я знаю же, что вы филипповцы, а вот в знакомом вам Домшинском приходе и ваши «христиане», то есть, филипповцы, и спасовцы – нетовцы, и даже странники – подпольники. Судите сами, где больше согласия и единения, – между ли нами, или между вашими многочисленными, разрозненными, враждебными одно другому, во всем несогласными одно с другим согласиями?

Они сказали на это, что другие веры несправедливо называются старообрядческими: «мы, – говорили они, – считаем их заблуждающимися; правая вера у нас».

– А спасовцы, ответил я, говорят о себе, что у них правая вера. Вот и поймите, что при одинаковости обряда у вас неодинаковые веры: единообрядство не удержало вас в единоверии. Меня вы не считаете за единоверного себе, потому что я в честь Святой Троицы соединяю нераздельно, под ряд стоящие 1-й, 2-й и 3-й – персты, а не 1-й, 4-й и 5-й, как вы. Но на каком основании вы спасовца, или федосеевца не признаете за своего? – ведь у него перстосложение одинаковое с вами, – он тоже слагает в честь Святой Троицы 1-й, 4-й и 5-й персты?

Они смолчали. Я продолжал: – Значит, вы сами не считаете единоверными себе тех, кто хотя и одинакового с вами обряда, но в чем-то, должно быть важнейшем, разнится от вас. Позвольте же и нам не считать вас единоверными Иосифу и прочим святейшим патриархам, бывшим до Никона, за то одно, что у вас употребляются некоторые их обряды. Обряды ваши, положим, обряды Иосифа патриарха; но вера-то ваша вовсе не знакома этому патриарху, и я уверен, что, будь сейчас вот здесь он сам, он меня благословил бы, а вас – нет; да и вы, думаю, увидавши, что патриарх Иосиф благословляет троеперстника, навряд ли бы подошли к нему под благословение, скорей же отреклись бы и от него и остались бы уже совсем одинокими...

– Мы держимся Иосифовской веры. Он наш патриарх. Мы, как он, веруем! – заговорили мои собеседники.

– Никогда Иосиф не учил так, как вы учите! – отвечал я. Не учил он, что всем необходимо жить без брака, наперекор Христову слову; не учил, что можно быть истинным православным христианином, вовсю жизнь ни разу не причастившись Христовых тайн но и сам причащался и поставлял архиереев и священников, чтобы они «строили тайны без которых, якоже без известных посредств человек не может сподобитися онаго крайняго блаженства, которое обещано нам Христом (Большой Катехизис, л. 395). Велика разница между верою, в которой жил и которую проповедовал патриарх Иосиф, и вашей верой. Пожалуйста, не говорите: «он по-нашему крестился!» Пусть вы складываете персты, как складывали все патриархи; но ведь только одним перстосложением вы и походите на них, все равно как теперь одним перстосложением походите на всех других староверов – не филипповцев, а вера-то у вас с ними – разная. Так же разная вера у вас с патриархами. Я говорил здесь, когда был в первый раз, что даже с Евангелием спорит ваша вера. Вот эти бабушки и Александр Степанович наверное помнят?

– Помним, – отозвались они.

Но так как теперь было порядочно новых слушателей, то и для них пришлось показывать противоречие староверческого учения евангельскому. Да и вообще повторение эти бывают неизбежны при беседах со старообрядцами; даже в одной беседе иногда вдруг задают вопрос о том, что уже решилось ранее: или прослушали, или не поняли. Приходится волей-неволей ворочаться назад, одну и ту же мысль на сто ладов высказывать, чтобы все поняли и запомнили.

Я изложил евангельское учете о причащении; мои собеседники против него не спорили, – говорили только, что невозможно теперь быть причастию. Я же доказывал невозможность самой этой невозможности. Привели опять примеры разбойника и Марии Египетской. Я дополнил эти имена другими, какие знал. Они подтвердили, что действительно я говорю правду о святых, спасшихся без причащения.

– Но ведь эти святые, продолжал я, не оправдывают вас, а скорее осуждают. Никто из святых, о которых доподлинно известно, что они не причащались, никто из них не думал, что можно спастись без причастия. А вы думаете, что можно. В этом между вами и теми святыми великая разница, Мы бы и не знали, что они спаслись без причастия, да нам об них сказано: о разбойнике сказал сам Спаситель, а о других церковь – Его невеста. Что они нам говорят, мы этому верим, – верим, что разбойник в раю, хоть он и не был даже крещен, не то что причащен; верим, что Дросида, дочь царя Траяна, в раю, хоть она действительно не причащалась. Христос и церковь уверяют нас в этом. Но кто вас уверил, что вы-то, не мученики, будете в раю, не причащаясь ни разу?! Христос говорит: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крови его, живота не имате в себе (Ин.6:53). Церковь благоговейно внимает слову своего Жениха и грозить анафемой всякому, даже ангелу, если бы он вздумал благовестить нам паче, нежели апостолы, с Христовых слов, благовестили (Гал.1:8–9). Кто из православных христиан посмеет думать не так, как думает церковь, наученная самим Христом? Такого вольнодумца, посудите, можно ли назвать православным христианином?.. Подумайте, какое же тут православие, когда не веруют самому Христу? Бедные, зачем вы думаете, что спорите со мной, великороссийским священником! Со мной бы вы спорили, если бы я вам от своего измышления говорюсь что; но ведь «аз глаголю во Христа и во церковь», – я говорю не свои речи и не в свое имя: я говорю во имя Христа и Его церкви, и только то, чему они учат. Правду ли я говорю о причащении, что это Христово и церковное учение?

– Правду-то, правду, – ответили они; – да нельзя нам стало ее исполнять в нынешнее горько плачевное время.

– Это вы об антихристе, что ли?

– Да, о нем. Он истребил все, и в его время, по писанию, таинство тела и крови Христовой не имать явитися. Вот почему его у нас нет; а не то, что мы не желаем причастия. Как это можно не желать?! Это жиды только не желают. Мы желаем, – вот как (сильно) желаем, да негде взять! Что же нам делать? Мы надеемся, что это желание нам заменить видимое причастие.

В другой раз, или даже в этот, – хорошо не помню, – Александр прочитал по «Олонецким ответам» Денисова, которые в рукописи у них имеются, рассуждение этого учителя выговских скитов о разных видах причащения, клонящееся все к тому, чтобы оправдать неимение причащения и успокоить совесть христиан, будто бы приневоленных злой судьбой обходиться без причащения. На это я ответил: – Незаменимое нельзя заменить; все, что ни придумаете, будет не то, о чем говорится в Евангелии. Вы много толкуете о посте, молитве и добрых делах, которыми надеетесь получить спасение. Есть и такие, что при этом любят осуждать православных за несоблюдение постов и разный слабости. Вы, кажется, этого не делаете...

Некоторые из них, действительно, сказали, а другие подтвердили: «Мы об этом (т.е. о том, что некоторые православные не по православному живут) не говорим. Это – дело греховное и до веры не касается».

– Конечно, говорю, не касается. Не скажете же вы мне: «потому ваша вера не права, что много ваших в остроге сидит и даже в рудниках на каторге мучится?» Не оттого они туда попали, что были православными, а оттого и попали, что не были православными, как надо быть.

Признаюсь, я был очень рад, что не пришлось мне на этот раз долго толковать о наших соблазнах, служащих камнем преткновения для многого множества людей, уже подошедших к церкви, но боящихся войти в нее из-за этого камня, лежащего у её дверей... Правда, один из бывших в моленной, семь лет назад ушедший в нее из церкви, пытался было затянуть разговор и о наших грехах, особенно о поповских. По тому жару, по той страстности, с которыми он говорил о них, можно было догадываться, что именно они и послужили главной причиной, заставившей его перейти в раскол. Но поток его речей прервали сами старообрядцы, и мы возвратились к тому предмету, о котором была речь.

Я стал говорить: – Для спасения, по Христову учению, необходимы не только пост, молитва, вообще добродетели, но и причащение. Почему? Слушайте. Без света – темно, и человек, ходящий во тьме, может споткнуться и даже до смерти разбиться. Но кроме света, просвещающего очи плотские, есть свет, просвещающий наши очи душевные. Его лучи и сияние идут от солнца правды – Христа Бога нашего. Евангелие и есть этот свет, который просвещает всех нас. Надо дорожить этим светом: без него тьма покроет наши умы, и мы будем бродить, как слепые. Потом, кто не знает, что для жизни человеку нужен чистый воздух? Без воздуха можно прожить минуту – две, а больше нельзя, – задохнешься. Но что воздух для тела, то пост и молитва для души: задыхается она без них, загнивает от невоздержания, от пьянства, распутства и всяческих грехов. Кроме воздуха необходимо еще для жизни нашего тела тепло: без него замерзнешь. Есть и для души тепло – это любовь, о которой больше всего говорится в Евангелии, любовь, которая творит и рождает добрые дела, – она мать всякой добродетели. Эта любовь спасла впадшего в руки разбойников: мимо него проходили двое, левит и священник, но они только мимоходом взглянули на него, некогда им было возиться с полумертвым, им не до него, у них свои дела были, и они спешили по своим надобностям. Кто не любит, у того всегда свои дела; он помешан на своем собственном интересе; ему до других нет дела, – он идет мимо них, Вы знаете, что спасителем этого несчастного был самарянин, – человек иной крови и иной веры. Он не поглядел на то, что израненный разбойниками не его крови и не его веры, – что он чужой ему; нет, – он счел его за своего, за брата, и спас, потому что в его сердце горел огонь любви. И Спаситель сказал – тебе и мне и каждому человеку: иди и ты твори также, как этот милосердный самарянин (Лк.10:37). А в чьем сердце нет этого чувства, у того сердце каменное, холодное, ледяное, и умирает оно от холода. Нельзя жить без любви. А высший пример любви – сам единородный Сын Божий, который; нас ради человек и нашего ради спасения претерпел крестные муки и смерть, – вот как Он любил нас, что за нас положил свою душу. Но можно ли остаться в живых, если и свет и воздух и тепло есть, а пищи нет? Можно пробыть день, два и больше без хлеба, но никто не может всю жизнь прожить без него: умрешь с голоду без пищи. И мы молимся Отцу Небесному: Отче наш... хлеб наш насущный даждь нам днесь. Толкуют святые отцы, что не об одном хлебе для тела научил нас Христос молиться, но еще и о хлебе для души². Что же это за хлеб? Раскроем Евангелие; прочтем, что говорит Спаситель: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крови его, живота не имате в себе. ядый мою плоть, и пияй мою кровь, имать живот вечный, и аз воскрешу его в последний день. Плоть бо моя истинно есть брашно, и кровь моя истинно есть пиво (Ин.6:53–55). Вот, по учению самого Христа Спасителя, что есть хлеб насущный для нашей души. Без этого хлеба человек умрет духовным голодом. Невозможно спастись без причастия.

– Да где вы берете это причастие? – спросила у меня одна женщина, Татьяна.

– Как где берем? Там же, где и крещение и прочие таинства.

– Не может быть теперь причастия, потому что патриархов теперь у вас нет.

– Да ведь крещение и покаяние тоже таинства, а у вас они совершаются не только без патриархов, но даже и без попов...

– То крещение, а то причастие! – без патриархов его быть не может!

– А ты разве не знаешь, что не всегда в нашей церкви были патриархи? Было время до первого патриарха Иова (лет триста тому назад), что и без патриархов жили на Руси. Правда, числилось, что наши митрополиты подчинялись Константинопольскому патриарху; но вот, в древности, больше 1500 лет назад, еще, когда мы, русские, были не крещены, в церкви православной и совсем не было патриархов. Патриарх – это власть церковная; но саном священным патриарх такой же епископ, архиерей, как и прочее. Вот это догмат нашей веры, что без епископа не может быть причастия. И в этот наш догмат сами вы, беспоповцы, веруете. Ибо у вас потому и нет причастия, что нет попа, а попа потому нет, что нет епископа. В этом все ваше горе. Действительно, для вас теперь самое «горько плачевное» время. И враг Божий в вашем горе, конечно, виноват; но только зачем же вы допустили, чтобы он одолел вас? Зачем вы так маловерны, что думаете, будто корабль, которым правит сам Христос, потонул на море, взволнованном напастей бурею? Вы думаете, что он погиб... Но не погиб корабль Христов, т.е. церковь, и бесстрашно плавает, не взирая ни на какую житейскую бурю. Зачем вы ушли с этого несокрушимого корабля, с этого спасительного новозаветного, – не Ноева, а Христова, – ковчега? Смотрите, – вы потонете на своих самодельных корабликах, – даже и не на корабликах, а на душегубках – человеческих изделиях спасовщины, филипповщины, федосеевщины и т.п. Вы вот все спрашиваете: «что же, погибнем мы без причастия?» А я спрошу вас: погибнет человек, не желающий есть хлеб? Может быть, как-нибудь и останется ненадолго в живых, – дай Бог ему не умереть!

– Ты все говоришь притчами! заметили мне.

– Разве это плохо? – ответил я. И в Евангелии много притчей. Сам Христос их говорил; а Он, великий Архиерей, Пастыреначальник, нам пример дал собою. Но говорю ли я притчами и сравнениями, чтобы вам же понятнее было, говорю ли я без притчей и сравнений, я говорю одно то, что написано в Евангелии, и желаю показать вам, что ваша вера учит вас не верно, т.е. не согласно с учением Христа Спасителя: согласно же с Евангелием и учением Христа Спасителя учить вера наша, которую вы, не ведая, хулите.

Что касается собственно Вологодских старообрядцев, то я не заметил в них особенного упорства и фанатизма. Их приветливость, охота побеседовать от писания, способность сознаваться в своем недомыслии и понимать, что им говорится, подают надежду, что не на бесплодную почву падает среди них проповедь православия. Разумеется, есть и исключения. Вот случай, где выказалось великое малознание большинства и значительное упрямство некоторых. Зашла у нас речь о том, что можно было в церковных книгах делать поправки. Желая уяснить, что разница в буквах и даже целых выражениях не всегда ведет к разнице в смысле, а тем больше – к перемене веры, я предложил им принести из их моленной Евангелие и прочитать, что я укажу. За ним сходила старуха, моя собеседница в первое посещение моленной. Положили его на стол. Я принес с собой очень маленькую книжицу, показываю ее и спрашиваю: знаете ли, что в этой маленькой книжке написано гораздо больше, чем в этой большой (указываю на их Евангелие)?

– Не знаем. Это что за книжка?

– Эта книжка называется Новый Завет Господа нашего

Иисуса Христа. Велико перед ним ваше Евангелие; в церквах, в соборе особенно, видели, конечно, и еще больше. Такими большими их делают для того, чтобы все, кто есть в церкви, могли их видеть. Ну, а в этой книжке, как она ни мала с виду, не только все Евангелие, но еще и Апостол и Псалтирь!

Удивились. «Все дело, говорю, в том, какими буквами писать или печатать. Вы поглядите, какие здесь буковки». – Поглядели: «тут и не разберешь!» – говорят.

– Разберешь, если станешь разбирать. Вот попробуем. Отыщи, Владимир (этот Владимир уставщик и запевала в моленной, а его отец, старик Павел, настоятельствует, хотя и безграмотный), – отыщи молитву «Отче наш» в Евангелии от Матфея (6:9–13) и от Луки (11:2–4).

Владимир отыскал.

– Давай сравнивать.

Я читаю по своему Евангелии: «Отче наш, иже еси на небесех». Он читает по-своему: «Отче наш иже еси на небесех». Спрашиваю: все равно, что в старой, что в новой?

– Нет, говорят, не все: у нас на небесех, а у вас на небесех; – так нельзя.

– Почему же? – спрашиваю, – разве не все равно?

Одна торговка, Татьяна Яковлевна, что-то мне заговорила очень наставительно о важности ударений в словах по Иосифовской грамматике. Нравоучение её кончилось тем: «вы изменили ударение, и испортили смысл слова». – «Этак можно, по-вашему, утверждать, что пшеничная мука то же, что адская мука», – подшутил Александр.

Многие засмеялись.

– Не дело говоришь, Александр! Слова «мука» и "мука», хоть состоят из одних и тех же букв, по смыслу разные слова. На небесех же и на небесех – слова совершенно одни и те же: на, да еще: небесех. Ты вслушайся: небесех-то ведь отдельное слово, и выговариваем мы его одинаково, – говоришь ли ты «на небесех», говорюли я «на небесех». Что значить это слово «небеса», в этом и ты и я согласны; что значить «на небесех», то же значить и «на небесех». Поясню примером. Все ли равно сказать: я приехал из города, и: я приехал из города?

– Все равно.

– Конечно, все равно; и из города, и из города, одинаково значить, что приехал не из деревни. Так и здесь: «Отче наш, иже еси на небесех», и «Отче наш, иже еси на небесех» – одинаково означает: «Отец наш небесный». Поняли ли, что спорить нечего об ударениях на словах? У вас ведь привычка о буквах спорить: «во веки» по-вашему не все равно, что «во веки». А по-нашему «во веки» и «во веки» – все равно. Бросьте эту привычку; не хорошая она.

Мнения разделились; женщины упрямо кричали, что «не все равно»; мужчины, с Владимиром во главе, утверждали, что «все равно». Мне вспомнилось замечание Симеона Полоцкого о таких же судьях над старыми и новыми книгами: «потонули на бреге грамматического разума». Именно на бреге, – в самый-то разум еще и не ступили, не вошли, а уж потонули...

– Ну, я согласен с Владимиром, что и мы и вы одинаково молимся Отцу небесному; хоть ударения при чтении этих двух слов: на небесех делаем неодинаково, но разные ударения не мешают одинаковости смысла³. Читай, Владимир, теперь по Евангелию от Луки.

Читает: «Отче наш, иже еси на небесех». Я говорю: так ли? – посмотри внимательнее. Он читает еще: «Отче наш, иже на небесех».

– Теперь так. – Читаю и нового издания Евангелие, – слово в слово, – тоже без еси.

Нужно было видеть, какое изумление охватило бывших в комнате старообрядцев. Какая в самом деле беда! Не то, чтобы ударения, либо буквы, – целого слова нет! Что тут делать?!...

Владимиру не верят. Идут сами читать. Кирилл первый подошел (Кирилл – небольшой мужичек, с рыженькой бородкой, особенно недоумевающий о буквенных разностях в новых книгах сравнительно со старыми. Он что-то в роде дьячка в моленной).

– Нету! – говорит Кирилл, – гляди-ка: еси нет...

Даже Татьяна, и та удостоверилась, что действительно еси нет. Я стал говорить: Вот видите, – один евангелист, Матфей, написал в «Отче наш»: «иже еси на небесех», другой же, Лука: «иже на небесехе». Рассуждать по-вашему, так выходить, что Лука допустил не-простительный грех, даже ересь: убавил против Матфея не букву, а целое слово. А по-нашему рассуждению нет разности у евангелиста Луки с евангелистом Матфеем, – оба говорят об Отце – небесном. Ведь это все равно: иже еси на небесех, и иже на небесех».

Были нерешительные голоса, лепетавшее, что, может быть, здесь другая молитва. Но пришлось убедиться, что у евангелиста Луки нет еси именно в молитве Господней. Стали читать дальше. Да святится имя Твое – сходно по Евангелии от Матфея и по Евангелии от Луки, и у меня и у Владимира. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли – сходно. Хлеб наш насущный даждь нам днесь – по Матфею и в старом и в новом сходно. Читаю по-новому это прошение в Евангелии от Луки: хлеб наш насущный подавай нам на всяк день. Слышите, говорю, какая разница?

– Ну-ка, читай по-нашему.

Читаю по-старопечатному (даже мне позволили читать свое Евангелие, – до того заинтересовались беседой). По старопечатному: хлеб наш насущный подавай на всяк день. – Замечаете, говорю, разницу? В новом нам прибавлено.

– Зачем же это?

– Затем, чтобы яснее было, кому подавай хлеб. Или будете спорить, что нельзя нам прибавить? Да и не прибавлено вовсе, потому что в греческом Евангелии есть это нам, только по-гречески, разумеется. А наше, русское, Евангелие должно быть слово в слово согласно с греческим. Да жаль, что не знаю доподлинно, – а, вероятно, это слово нам есть даже в других старопечатных Евангелиях⁴. – Но вы сличайте по вашей книге, согласны ли эти слова у евангелиста Луки с словами в Евангелии от Матфея: Хлеб наш насущный – сходно у обоих; а дальше у Матфея: даждь нам днесь, а у Луки: подавай на всяк день. Зачем же здесь нет слова нам? И потом переменены слова: вместо даждь – подавай, вместо днесь – на всяк день?

– Да это все равно только будто попроще: «подавай на всяк день!»

– Да ведь это я могу сказать, что все равно, потому что я не думаю, как вы, что переменить буквы значить переменить веру. По-вашему же, не может быть все равно. Буквы не те!

– Да это все равно.

– Конечно, все равно, – что «даждь», что «подавай», что «днесь», что «на всяк день». Пожалуй, что евангелист Лука попроще написал, как вы говорите; но все же он изменил слово, – у Матфея не так написано. А смысл – один, и молитва – одна. Будем читать дальше: И остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим. Так и в старом и в новом Евангелии Матфея. Но не совсем так читаете вы; не совсем так читаем мы. Ты как читаешь, Владимир?

– «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим».

– И я точно так же. Но написано не яко же, а яко. Если судить по-вашему, то выйдет, что ни мы, ни вы не умеем молиться: же прибавили! А вы говорите: «аще кто прибавит, или убавит (букву даже!), анафема да будет». Мы, положим, прибавили; вы из-за того от нас и отделились, что нашли такие прибавления и убавления в наших книгах. Ну, а сами-то зачем же читаете молитву Господню не так, как она в старопечатном Евангелии читается? Зачем вы прибавили же? Когда в новопечатных книгах увидели, что в «Верую» вместо слов «рожденна, а не сотворенна» стоять слова «рожденна, не сотворенна», вы ужаснулись, т.е. не вы лично, а начальники вашей старообрядческой веры, и обозвали нас еретиками за убавку слова, т.е. одной буквы а. Подумали ль они, что говорили? Ведь этак им пришлось бы обвинять в ереси и святых евангелистов, у которых очень много прибавлений и убавлений у одного против другого. Но читай, Владимир, дальше, – как написано в Евангелии от Луки.

Читает: «и остави нам грехи наша».

– Слышите? – грехи: а у Матфея долги наша. Опять разница. Но и это все равно: только у Луки объяснено, какие эти наши долги перед Богом, – объяснено, что это грехи.

– «И остави нам грехи наша, ибо и сами оставляем всякому должнику нашему»

– В новом точно так же. Опять заметьте, сколько разницы в словах, но полное согласие по мысли. Все равно сказать: яко и мы оставляем должником нашим, и: ибо и сами оставляем всякому должнику нашему. Сила в том, что надо прощать людям грехи их против нас, и что если не будем прощать, то и нам Бог не простит; а не в том, как сказать: яко, яко же, или ибо...

– И не введи нас в напасть – так по Евангелию от Матфея, и старой и новой печати. Но так и вы не читаете, и мы не читаем; а читаем, как в Евангелии от Луки: и не введи нас во искушение. Но опять и это все равно: ибо всякая беда, всякая напасть есть искушение совести христианской.

– Но избави нас от лукавого – согласно по всем Евангелиям.

– Яко твое есть царство и сила и слава во веки, аминь. Так по Евангелии от Матфея. Но в богослужебных книгах и старых, и новых, не так читается это славословие, как в Евангелии, а вот как: «Яко твое есть царство и сила и слава, Отца и Сына, и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков (веком)», т.е. к славословию, что написано в Евангелии, прибавлены имена Святой Троицы (хотя эта молитва не ко всей Святой Троице, а к одному Богу Отцу, как есть молитвы к одному Богу Сыну и к одному Богу Духу Святому). – Теперь, если рассуждать по вашему, то придется за перемены только в одной молитве Господней предать проклятию и нас, и вас, и даже одного из самих евангелистов, потому что, вы сами видели, и евангелисты не согласуются один с другим. Если, по-вашему, книги, напечатанный при патриархе Никоне, неправы потому между прочим, что в словах и буквах разнятся от книг Иосифа патриарха, то вы должны признать неправым и Евангелие от Луки, потому что оно в словах и буквах много разнится от Евангелия Матфея. Мы видели это, сравнивая только одну молитву Господню по Евангелиям Матфея и Луки; а если бы мы прочитали сполна все четыре Евангелия, то увидели бы и другие разности у евангелистов в словах, но не в смысле и в учении, и вы тогда перестали бы удивляться, что в книгах есть разности, которыми не нарушается вера. Но горе ваше, что вы не читаете Евангелия. Не читаете, а потому и не знаете, что в нем писано. Не знаете, а потому и спорите с нами, будто ваша вера вся согласна с Евангелием, тогда как она во многом не согласна с ним.

– Что ты нам не говори, а правое ухо не слушает твоих речей! – сказал после этого настоятель моленной, дедушка Павел.

– А левое слушает? – спросил я.

– Левое? Левое маленько слушает.

– Ну, слава Богу, что хоть одним то ухом слушаете. И то поймете что-нибудь. Но от чего бы и правым не слушать?

– Не переменим мы своей веры!

– Да я разве заставляю вас ее переменять? Я даже и невозможным почитаю заставить кого-либо думать по-моему, когда он не хочет. Вера – дело душевное; веление тут не при чем.

Старик, немного поговоривши, ушел. Он признался, что неграмотный. Впрочем, во второй раз, когда пришлось ему беседовать, он был гораздо сдержаннее и с любопытством выслушивал мои рассказы о том, как я ездил по лету в Домшино и соседние села, интересовался узнать, что мне говорили староверы тех мест и что я им говорил.

Интереснее этого Павла показался мне другой старик, Федор Иванов. Должно быть, он пользуется особым значением у старообрядцев. Раз, будучи за их вечерней, я был удивлен, что Павел, покадив перед Федором, потом сам стал на его место, передал ему кадильницу, и тот стал кадить перед Павлом. Беседы у нас идут обыкновенно после вечерни. Но Федор, как только кончится вечерня, посидит малость и тут же уходить, попрощавшись со всеми. Мне хотелось, чтобы и он принял участие в беседе: навязываться же не хотелось, и я ждал удобного случая. 10-го июня я пришел к вечерне в моленную. Но вечерня еще не начиналась; пришлось посидеть. Явился и Федор, и тоже сел. Шла речь о причащении. «Да где мы возьмем его?» порывисто вставил он слово; а дотоле молчал. Я начал говорить о вечности церкви... Но скоро ушли за вечерню. После вечерни сели, Федор, по обычаю, хотел уходить. «Посиди, говорю, Федор Иванович, с нами; побеседуем».

– Нечего нам беседовать, не сойдемся.

– Отчего же? Будем от Писания беседовать; в Писание веруем оба; может, и сойдемся.

– Никогда мы не сойдемся. И я тебя не послушаю.

– Да ведь если бы я что от себя говорить стал! А то я читаю по книгам, даже по вашим, какие в моленной. Как же не верить своим книгам?

– Книгам мы веруем. А что вы говорите, никогда не поверим, и не дай Бог поверить.

Владимир встал и начал говорить: «Федор Иванович! Ведь не насильно же он навязывает нам слова, как камень на шею. Беседа – дело любовное. Посиди, потолкуй».

– Нечего толковать. Я в их веру не пойду...

Еще просили крутого старика остаться, – и я, и свои, – ушел... Не знаю, придется ли с ним беседовать. Хотелось бы разузнать, что заставляет его так горячиться и упорствовать, – сознание ли крайней слабости своей, или же слепая уверенность в правоте своей веры... Еще хотелось бы узнать, – родом ли он старовер, или совратившийся, подобно множеству других.

Однажды, в отсутствие Павла, зашел разговор о священниках. Я говорил о том, какое значение имеют они для христиан, и, между прочим, говоря об их пастырской обязанности, сказал, что священник должен быть образованнее, сведущее большинства своей паствы, особенно в том, что касается веры. Иначе, – говорю, – как он станет учить мирян и чему, если сам знает столько, сколько ваш Павел?..

– Да зачем же, – заметили, – ему, нашему Павлу, знать-то больше нас? Его дело замолитвить, – сказать: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй нас»... Так ведь это и безграмотный сумеет.

Вот какие у них понятия о нужной предстоятелю церкви образованности! В утешение надо сказать, что это мнение было высказано одной женщиной, безграмотной к тому же, и осталось без поддержки другими.

Я передал не все, конечно, что было говорено, а только то, что мне показалось более интересным. Беседа во вторник на Пасхе продолжалась до позднего вечера, часов до 8. Прощаясь, меня просили прийти еще, пораньше, чтобы подольше побеседовать. Я обещался прийти в четверг.

В четверг с самого обеда я ушел к старообрядцам. До этого случая я бывал у них без книг. Теперь же я взял их столько, что едва донес. Беседа шла и до вечерни, и после вечерни. За вечерней я стоял не в самой моленной, а в прихожей. Но мне было все видно и слышно. Рядом со мной стоял хозяин моленной Александр Степаныч: за сожитие с женою он, как явно падший, отлучен от «церкви» и не может молиться с нею. Тут же был и другой старообрядец, Иван. Бедный! И его не допускают к совокупному молению, не взирая на его двуперстие... Он был ихний, но стал не ихний. – теперь он поповец. По старой памяти, иногда он ходить в моленную. Не смея петь в полный голос, он подпевал слегка. Я обратился к Александру Степанычу и говорю: «Ведь, кажется,. Ивану нельзя петь? А если можно ему, то и мне можно».

– Всем нам нельзя – ответил он, улыбаясь. Старик-предстоятель кадил иконы, и перед каждым каждением крестился, равно как и после каждения. Я, насмотревшись службы в единоверческом-храме, воображал, что способ каждения и в моленной такой же будет: ведь единоверцы одних обрядов с «староверами». Но был удивлен: дедушка Павел не крестообразно кадит, а выписывает глиняной кадильницей с ручкою какие-то неопределенный фигуры. Когда приходится ему кадить народ, он делает каждение перед каждым человеком отдельно. Стоять очень стройно, скрестивши на груди руки. Когда подходить к кому настоятель для каждения, тот разводить скрещенные руки, вынимает из-за пазухи крест, настоятель кадит этот крест, крест убирается, молящийся делает поклон настоятелю, а тот ему и переходить к следующему. Мужчины отделены от женщин занавеской, – мужчины стоять на правой стороне, а женщины на левой. Кончилась вечерня; все присели. «Присядь, батюшка!» – обратились ко мне. Я присел.

– Ну, как тебе показалась наша служба?

– Мне говорю, понравилось, что все у вас поют. Это хорошо. Только жаль, что вас очень мало, т.е. не того жаль, что людей вашей веры мало, а того жаль, что голосов поющих мало.

– Какие мы певцы? Старые все, а кто безголосый!

– Я имел удовольствие слышать, как поют – не скажу вся церковь, а очень многие в церкви.

– Ты где же это слышал?

– Это на моей родине, в Калужской губернии, в селе Вязичне. Полна церковь народу, и почти всю обедню (с «Иже Херувимы») поют все, и большие и малые, и мужчины и женщины! – разумеется, прислушиваются, как дьячок (мой отец) запевает. Ведь, так и надо: «единым сердцем и едиными устами славить и воспевать пречестное и великолепное имя Отца и Сына и Святого Духа». – Вот и у вас все поют. Это мне нравится.

– А есть, что и не нравится?

– Вот что не нравится: очень грустный у вас напев, заунывный такой, совсем не пасхальный.

– Зато у вас слишком веселый.

– Не везде же, – говорю, – плохо и у нас поют. А где плохо, так ведь вам утешения тут мало. Ваше пение не пасхальное, а какое-то, простите, похоронное.

– Такой из стари у нас напев.

– Вот на седьмой глас повеселей пение, – сообщила Татьяна, запевало на женской половине.

– Вам бы на седьмой глас и петь. А то поете: «Пасха, радостью друг друга примем...», а никакой радости в Вашем величании Пасхи не слышно.

– Нельзя переменять устава святых отец.

– Это вам то нельзя? Ну, кому другому, так; а вам решительно все можно. Ведь у вас все можно...

– Как так?

– Да вот, например, вы находите возможность петь не так, как печатано в книгах. Напечатано воззвах, – а вы поете: воззвахо; напечатано: Спасе, а у вас выходить, что-то в роде Сопасэ; вместо Христе вы поете Христэ, вместо тебе – тэбе. Что за странные у вас звуки! Так разве только иностранцы выговаривают русские слова. Зачем вы поете не так, как говорите и как напечатано?

– У нас есть нотные книги. Мы по ним и поем. А это ноты старинные (и показывает крюковые ноты).

– Так, значить, и в старину не все было хорошо. Вот вы и глядите теперь, согласуют ли в буквах ваши нотные книги с печатными? Слова надо петь так, как они говорятся в живой речи и как они напечатаны. Мы так и делаем в церкви, т.е. поем «на речь». Так понятнее и лучше.

– Ну, ладно; мы так привыкли, нам и хорошо.

– Это, положим, верно, что к чему привыкнешь, то и ладно; да привыкли то вы к нехорошему. Лучше в таком случае новшество завести. Когда наш Никон завел такое наречное пение, так далее ваш Аввакум не стал с ним спорить из-за этого. Он тоже стоял за наречное пение. Значить, вы не слушаетесь и своего Аввакума, когда поете не так слова, как он велел. А еще вот что у вас не хорошо – продолжал я, и уж совсем не хорошо: вы не умеете первого шагу сделать по уставу.

– Как так?

– В каких это Служебниках и Часословах вы нашли, чтобы вечерню начинать так, как вы начинаете? Читайте все, какие угодно, старопечатные и новопечатные книги, везде вы увидите: «Начало вечерни. Глаголет священник», либо «Иерей», либо «игумен»... Но нигде не сказано; «глаголет старик»; а вы служите так, как будто именно это и сказано.

– Да где же нам взять иерея? По нужде у нас служит старик. Бог видит нашу нужду.

– Нуждой вы не оправдывайтесь; видно только, что вы первого шагу сделать не можете по уставу.

– У нас служба келейная, а не церковная.

– Это вечерня-то келейная служба? Что вы? Вечерняя служба не для одного, как келейная молитва, а для многих; и не для одних монахов, а и для женатых и их детей. Если это келейная служба, то откуда же эти ребятки? Откуда эти девушки? Удивительная у вас келья, в которой столько народу, и мужчин и женщин!

– Потом, – продолжаю, – возглас «Благословен Бог наш» у вас не говорится.

– Этого, – отвечают, – наш предстоятель не может сделать. Ему это не дано...

– Не дано! Что за бесправные у вас настоятели! Еще: куда вы дели ектеньи, прошения о царе с царской семьей, и, что главнее всего, о мире всего мира, благостоянии святых Божиих церквей, о соединении всех, о свышнем мире и спасении душ наших? Я не слыхал, чтобы вы просили прощения и оставления грехов и прегрешений наших, и христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на страшнем судище Христове. Все это, и многое еще, я слышу в наших храмах; а у вас не слыхал. Отчего это?

– То дело диакона. У нас диакона нет: мы и не говорим прошений; и возгласов священнических не говорим.

– А по уставу они положены?

– Положены.

– Ну, так признайтесь же, что вы, староверы, старинного устава не слушаете. И сами вы говорите, что и исполнить его не можете. Значить, ваша вера не сходится с старыми книгами. – Вот вам что скажу... Не погневайтесь.

После разговора о том, какое впечатление произвела на меня служба беспоповцев, мы все сошли в ту комнату, где и прежде была беседа. Иные ушли домой; но большинство осталось беседовать. – Книг-то ты сколько принес! – удивились иные, не видавшие до этого моей ноши, и принялись разглядывать: Большой Катехизис, Кириллову, О вере, Выписки Озерского, Стоглав, Истинно-древняя церковь... и еще некоторые.

Я стал говорить: – Вот вы, объясняя, почему ваш старик не может говорить возгласов, сознались, что у вас нет священства. Почитаем по книгам, может ли быть церковь без священства.

И было читано порядочно о церкви и священстве. Но чтение было довольно скучное, потому что старообрядцы не возражали, – говорили, что все это так, только теперь этого не может быть, потому что не такое теперь время: «в антихристово ли время быть церкви во всей полноте»?

– Зачем вы все толкуете об антихристе? Нам-то что до него? Если мы веруем во Христа, ничего не поделает с нами враг Христов. Христос Спаситель сказал в Евангелии: ядый мою плоть и пияй мою кровь, во мне пребывает и аз в нем; тому, кто живя по Его Божественным заповедям, причащается Его тела и крови, видите, Он обещал таинственное соединение с Собою: и аз в нем. А вы убоялись антихриста и лишили себя этого соединения! Испугались антихриста, и разлучились со Христом... Вы полагаете, что это антихрист вас разлучил с Ним... Но не может он этого сделать. Христос – всемогущий Бог, не победить Его антихрист и не отнимет нас у Него... Слушайте, что проповедует апостол: Кто ны разлучит от любве Божия? скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч? Якоже есть писано: яко тебе ради умерщвляеми есмы весь день; вменихомся, яко же овцы заколения (сочтены за овец, обреченных на заклание). Но во всех сих (действительно «горькоплачевных» обстоятельствах) препобеждаем за возлюбльшего ны (силою возлюбившего нас). Известихся бо (ибо мне известно) яко ни смерть, ни жизнь, ни ангели, ни начала, ни силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе, Господе нашем« (Рим.8:35–39). Вот наша вера, которую апостолы нам проповедали: никто не может уничтожить церкви Христовой. Вы потеряли эту веру...

– А вы сохранили?

– Слава Богу, сохранили; да желаем, чтобы и вы вновь обрели ее: без неё не возможно пользоваться теми Благодатными средствами, которые нам поданы по премудрому разуму Того, Кто призвал нас из тьмы неверия в чудный свой свет...

– Мы боимся, что у вас не все свет. Мы сами понимаем, что у нас не все по Писанию; но ваша вера нас страшит: уж очень много в ней перемен.

Стали говорить о переменах. Я показал, какие перемены были в истории богослужения в древние времена (особенно о разных видах литургии), сказал о разности во времени празднования Пасхи, о разности в характере высшего церковного управления, о разности некоторых житейских христианских обычаев. Говоря о всем этом, я старался уяснить мысль, что теперешний чин церковной жизни, равно как и чин до лет Никона патриарха не изначальный, – что во все времена были перемены, что возможны они были и позволительны и при Никоне (делал ссылки и на книги, особенно на Книгу о вере, где много исторических данных, годных для вразумления старообрядцев). Понявши, как мне казалось, общее положение, что перемены дозволительны и в церковных делах, старообрядцы просили меня оправдать разницу в нашем чтении символа веры, в нашем перстосложении сравнительно с их и в употреблении четверо конечного креста.

Речь о символе веры я начал так: Вы, пожалуйста, не думайте, что читать «Верую», как мы читаем, уставил Никон. Так вы думаете только потому, что не знаете старопечатных книг.

– А разве в них есть по-вашему?

– Что именно? О слове «истинного» хотите спросить? как смел выпустить его из 8-го члена символа веры патриарх Никон?

– Да.

– Он сделал это по такому же праву, как и Иосиф патриарх.

– Иосиф читал «Верую» по-нашему.

– Не всегда. В иных книгах у него символ действительно по-вашему, а в иных и по-нашему.

– Нигде!

– Знаете вы, что есть книжка Малый Катехизис? Эта книжка напечатана при Иосифе (показываю). Посмотрим, как в ней читается 8 член символа веры: «Вопрос: Который есть восьмой артикул (член) веры? Ответ: И в Духа Святого Господа животворящего, от Отца исходящего, со Отцом и с Сыном спокланяема, и славима, глаголавшего пророки» (л. 24). Замечание? – иже нет, – говорится не «иже от Отца исходящего», а просто «от Отца исходящего». Как по-вашему, – это ересь, что иже опустил святейший патриарх Иосиф из символа веры?

– Это все равно, – говорят, – что с иже, что без иже.

– И я то же думаю. Ну, а зачем же он напечатал «поникониански», без прилога истинного? Вы ведь нас обвиняете за это в ереси. Как же патриарх-то Иосиф,– православно веровал в Духа Святого, или тоже еретически?

– Конечно, православно.

– Ну, так и мы веруем православно, – мы точно так же читаем 8 член символа веры, как велит читать не Никон патриарх только, но и ваш, как вы его любите называть, Иосиф патриарх. Не браните же Никона. А если не перестанете укорять его за отложение из символа слова «истинного», то вам придется прежде укорить за это патриарха Иосифа: оба в этом грехе повинны, – т.е. по правде то оба совершенно невинны, а виноваты вы, что, не понимая, в чем дело, обвиняете в ереси не только патриарха Никона, но и всю нашу церковь.

– Мы не обвиняем вас в ереси. Бог вам судья! – сказал Владимир.

– Это вы то, филипповцы, не обвиняете нас в ереси?! В первый раз слышу. Дай Господи!.. Только из-за чего же вы не в единомыслии с нами? И за что вы нас перекрещиваете?

– А есть ли где еще в старых книгах «Верую» без прилога истинного? – спросил кто-то, чтобы выручить Владимира,

– Есть, – говорю, – в Великом Катехизисе.

Прочитали из 69 главы о Святом Духе, в ответе на вопрос, «где же святых писание Духа Святого Бога нарицает», следующие слова: «таже и во священном символе богоноснии отцы веровати нас научиша: и в Духа, реша, Святого Господа животворящего, и прочее» (л. 310). Слышите, – говорю, – книга Великий Катехизис, напечатанная при патриархе Филарет, утверждает, что святии богоноснии отцы (а не Никон патриарх) и сами реша и нас говорит научиша именно так, как теперь читаем мы. Значить, нельзя винить нас за такое чтение: так велели святые отцы.

Потом, чрез несколько листов, в том же Великом Катехизисе я прочитал: «паки же и во священном символе сице и тако исповедуемы верую и в Духа Святого Господа и животворящего» и проч. (л. 323). Потом и еще, в том же Катехизисе (л. 113), в главе 24, в самом начале: «что убо вещает нам сие осмое сложение (член)? Верую, и в Духа Святого Господа и животворящего» и проч. Здесь опять прямо приводятся слова из символа: «что вещает сие осмое сложение».

– Так слышите: и Малый и Большой Катехизисы, т.е. и патриарх Филарет и патриарх Иосиф в один голос говорят вам с того света: «и мы читали символ точно так же, как теперь читают в церквах,– не считайте же православных за еретиков; они по-нашему читают; а мы ведь православные. Или вы и нас за это чтение в еретики запишете?! Что вы?!»

– Так и сказали бы?

– Да ведь в их книгах, сами видите, напечатано же по-нашему... Глядите еще.

И я давал самим слушателям моим читать указанный места. Читали, и удивлялись. Откуда ни взялся у Александра в руках Большой Катехизис, маленького формата, Почаевского издания. Стали сличать: буква в букву, слово в слово. Это тождество моей и их книги устранило окончательно подозрение, высказанное некоторыми относительно верности моей книги (переводной) с подлинником: стало ясно, что и до Никона читался 8-й член так же, как читаем мы. Я указал и те места Большого Катехизиса, где читается 8-й член символа веры так, как читают старообрядцы (лл. 32, 115, 312). Прочитавши и сличивши те и другие места, я сделал такое заключение: Как патриархи допускали чтете 8-го члена и без прилога «истинного» и с прилогом, так точно и теперь наша церковь, имея символ во всеобщем употреблении без прилога, как вполне согласный с греческим, позволяет однако же (в единоверии) чтение и с этим прилогом. Видите, как мы согласуемся с святейшими патриархами и как вы им противитесь? Любимая вами Кириллова книга, продолжал я, то же подтверждает, ибо в ней есть и то и другое чтение. Чтение, которое нравится вам, содержится в символе, помещаемом в послании патриарха Фотия (л. 507). А о чтении, которое вам не нравится, вот как говорится (на л. 554): «И святое изображение веры нашей христианам рече: и в Духа Святого Господа и животворящего». Святое изображение веры нашей – это и есть символ веры. Есть и еще три места в этой книге – выписки из творений святого Иоанна Дамаскина, где в речи о Духе Святом не встречается слова истинного. Вот эти места: «тако же и во единого Святого Духа веруем, Господа животворящего, от Отца исходящего и в Сыне почивающего»... (л. 428 об.), «и в Пресвятого Духа Господа животворящего, иже от Отца исходящего»... (л. 430 об.), «веруем во единого Духа, и Святого и животворящего, иже от Отца исходящего и на Сыне почивающего» (л. 131 об.). Но не назовете же вы за это не употребление слава истинного и самого Дамаскина еретиком? – Посмотрим теперь, – продолжал я, – и другие изменения в символе. Вы считаете ещё неправославным, что у нас читается: «Его же царствию не будет конца»; надо бы несть конца, по-вашему.

– Да; несть конца лучше. А то, когда говорится не будет конца, то выходит, как будто теперь есть конец.

– Что такое вы говорите? Ведь этак и я скажу, мудрствуя по-вашему: «не хорошо у вас несть конца; как будто бы только теперь несть, а потом будет конец»... Поняли? Не мудрите через край; поймите, что царству Христову не было, несть и не будет конца. Значит, ереси нет ни в вашем, ни в нашем чтении.

– А зачем же поправил Никон?

– Затем, что в греческом символе стоит; не будет конца, и значит так написано было на втором вселенском соборе. А почему так написано? – хотите знать?

– Говори.

– Читайте весь 7-й член символа веры: «И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, его же царствию не будет конца», т.е. мы веруем, что Христос паки, еще, вторично придёт, – раз приходил для рождения от Богородицы, учения, страдания и воскресение, другой раз придет со славою судить живым и мертвым. То пришествие было, это – будет, когда Христос паки придет, тогда и начнется полное Его царствование и конца не будет этому царству. Поняли? – Лучше, значит, читать по-нашему, потому что не о теперешнем царстве Христовом (церкви) говорится в 7-м члене символа, а о будущем. Не подумайте, впрочем, что это царство будет совсем другое против теперешнего; нет, – оно одно царство Христово, различается же так: теперь его начало, тогда его продолжение. Но конца ему не будет, как и в Евангелии говорит Деве Марии, архангел Гавриил об Иисусе Христе: «и воцарится в дому Иаковли во веки и царствию его не будешь конца» (Лк.1:33). Видите: в Евангелии читается так, как мы в «Верую» читаем. А вы должны знать, что весь символ веры составлен из слов, написанных в Священном Писании. Не спорьте же о слове «не будет конца».

Больше о символе веры не говорили.

В беседе о перстосложении интересного было вот что: никто из наших старообрядцев, кажется, не знал того удивительного разногласия относительно самого способа сложения перстов, какое находится в старопечатных книгах. Когда я показал им это, прочитавши по всем книгам наставления, как слагать персты, то один из слушателей в изумлении воскликнул: «А ведь я этого не знал прежде! Мне не сказали, что книги и в этом не сходны одна с другою».

– Тебе, значит, сказали, что во всех старопечатных книгах велено вот этак креститься? – спросил я, сложив персты по-старообрядчески.

– Так и сказали...

– А ты поди, да и скажи тому, кто тебя из церкви переманил в филипповство, что он обманул тебя, – что в книгах разноголосица о том, как слагать персты.

– Да он умер! как ему сказать?!

– Очень жаль, что нельзя уличить твоего учителя, что он или не знал хорошо о перстосложении (главном догмате вашей веры), или нарочно обманул тебя. А ты и поверил?

– Да как же не поверить? Заверяет, что везде по-нашему велено креститься...

– Ну, сам то ты не будешь других заверять, что «везде по-нашему?»

– Не буду; видел своими глазами, что не единообразно велено персты слагать.

Этого старообрядца зовут Василий. Он только семь лет тому назад перешел в раскол. Когда я увидел его в первый раз в моленной, он запомнился мне по той брезгливости, с какою говорил о поповских папиросках и прочем, тому подобном. Теперь, сделавши такое чистосердечное признание, что его обманули в главном предмете, из-за которого староверы нападают на церковь, он показался мне человеком без хитрости. Я стал его спрашивать: Дети у тебя, Василий,

есть?

– Есть, – мальчик лет двенадцати.

– Ведь он, Бог даст, вырастет, жениться захочет. Как тебе с ним быть тогда?

– Да, да... Но ведь это еще не скоро.

– Не скоро, а все же придет время. По вашей вере, нельзя жениться, – грех. А как жить сыну твоему? Тебе об этом то сказали?

– Об сыне прямо не говорили, а говорили; что браку не можно теперь быть.

– Ты поверил?

– Поверил.

– А сам с женой живешь?

Молчит.

– Это их, людское учение, что браку не можно быть; а Божье учение, что брак должен быть до скончания века. Только после воскресения из мертвых ни женятся ни посягают, но яко ангели Божии на небеси суть (Мф.22:30); а теперь мы живет на земле, и нам, состоящим из плоти и крови, нужен брак. Если же где нет брака, там всегда грозить опасность греха. Предвидя и зная эту опасность, апостол прямо заповедует: «во избежание блуда каждый имей свою жену и каждая своего мужа» (1Кор.7:2). Вот как учит апостол, зная немощь естества нашего, а не так, как ваши учители, которые выдумали безбрачную повинность: хочешь – не хочешь, не смей жениться!

Задумался Василий... Как же бить? – спрашивает.

– Отрекись, говорю, от этой неправды, какую тебе подсунули под именем старой веры. Старая вера позволяет жениться, а ваша новая запрещает жениться.

– И, стало, по-прежнему не креститься?

– Можешь и по-прежнему креститься. Но знай, что в старых книгах не везде велено так персты складывать, как ты слагаешь, – сам видел.

Этот же Василий задал мне вопрос: «почему это на святой неделе постоянно звонят?» Я, разумеется, отвечал, что Пасха празднуется целых семь дней, – так велик этот праздник светлого воскресенья Христова, звонят же именно в знак радости праздничной. Не удовлетворил Василия. Он сказал, что у скольких попов он об этом ни спрашивал, никто не мог ему растолковать, почему во всю неделю целодневный звон: «я думал: ты знаешь...»

Преподобный Максим Грек, прибыв на Русь с Афона и очутившись здесь среди невежд и суеверов, не мог умолчать и вооружался против них словом и писанием. Между прочим, он написал обличение и на глаголющих, яко во всю светлую седмицу солнце не зайде⁵. Василий, как оказалось, так же думает о светлой седмице, что вся она была один сплошной день, что солнце взошло в воскресенье, а зашло только в субботу, простояв на небе 7 дней. Должно быть, он полагал, что единственно правильный ответь на его вопрос о семидневном звоне на святой быль бы именно таков: потому и звон идет в церквах во все семь дней, что семь дней солнце не заходило после Христова воскресения. Я думал, что современное Максиму Греку суеверие исчезло. Но оказалось, что оно живет, – с ним в конце 19-го века приходится бороться, как боролся еще в начале 16-го Максим Грек. Но когда Василий задавал мне свой вопрос о звоне, я не догадался, что он держится этого суеверия, потому и не опровергал его. Может быть, я и догадался бы, но Василий каким-то удивительным для меня образом переплетал вопрос о звоне с вопросом о том, что движется, – солнце, или земля? Мы и занялись решением этого, оказавшегося интересным для всех слушателей, вопроса. – Не может этого быть, чтобы земля двигалась! – горячился Василий. Это даже грех и подумать!

– Уж не считаешь ли ты, что кто думает, что земля движется вокруг солнца, есть еретик?

– А как же иначе? Как они могут знать дела Божьи? Глаза на что даны? Чтобы видеть. А глазам видно, как солнце всходить и заходить. Солнце ходить, а земля стоить! Глаза не обмануть!

– Глаза обманывают.

– Как так?

– Ты езжал по железной дороге?

– Нет.

– Я езжал! – сказал кто-то.

– Ты глядел в окно, когда машина идет? видал, как деревья, деревни, кажется, бегут?

– Видал. Да похоже на это бывает, когда и на телеге едешь: как смотришь взад, кажется, дорога бежит от тебя.

– Да. Ну, а на самом деле бежит ли дорога, бегут ли деревни и леса?

– Нет, – бежит машина, а леса и деревни твердо стоять по сторонам; это только кажется, что они бегут.

– Значит, глаза обманывают. Вот и тут, говорят умные люди, тоже глаза обманывают: кажется, что ходит солнце, а земля стоит. Но не верь глазам: солнце стоит, а земля ходит...

– Удивительно!

– Удивительно и поучительно, как все Господь Бог премудростью Своею устроил: «дивны дела Твоя, Господи!» поют в церкви, – помнишь?

Попросили пояснить еще, как это может земля двигаться вокруг солнца. Я, что мог, сказал и кончил так: – Не думайте, будто разная вера у меня с вами из-за того, что я думаю: земля движется вокруг солнца, а вы: солнце вокруг земли. И я и вы веруем одинаково, что небо и земля и вся, яже в них и на них, сотворены Господом. Вера у нас одна: веруем во единого Бога, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. А это дело не веры, это дело знания, – что ходит: земля, или солнце? Интересно и любопытно эта знать; а можно и не знать. Веру же всем необходимо иметь, потому что без веры невозможно угодить Богу; а без этого знания о солнце и земле возможно угодить Ему. Это – ученость, а не вера.

Припоминается еще случай разговора о железной дороге. Дело было в Домшине великим постом. Одна старушка спрашивает: – Когда я была еще девочкою, говорили старики: придет время, что всю землю свяжут железными узами... Вот теперь пошли эти дороги железный. Сбылось слово стариков. А по их словам – это признать последнего времени. Как это понимать?

– Ты знаешь, – спрашиваю, – что есть каменные, шоссейные дороги?

– Слыхала.

– Есть простые, как у нас в деревне, дороги; есть деревом, фашинником устланные, как ваш Петербургский тракт; есть каменные; а есть и чугунные – железные.

– Это-то мы знаем, что разные дороги есть: да везде везут то лошади, а тут кто везет?

– Везут лошади; а в других местах быки везут олени, собаки... Разные есть страны.

– Но все же тварь Божия везет. А здесь, говорят, ни лошади, ни быки.

– А на лодке, – спрашиваю, – езжала? Там нет ни лошади, ни быка, – а едешь, и все вперед!

Засмеялись.

– Да тут человек сам себя везет: руками весла держит, веслами воду разгребает, упирается в воду и двигает лодку.

– Ну, вот! не на одних же лошадях ездят. Ты спроси у машиниста, он тебе расскажет, кого он запряг в машину. Он скажет: в печку дров наклал; печка нагревает котел с водой; пар идет из котла в особое место; место это закупорено: бьется пар, – хочет вырваться, тянет паровик; паровик тянет телеги сцепленные, т.е. вагоны эти. Вот и вся мудрость. Поняли ли хотя немного?

– Поняли; да отчего же прежде этого не знали? Ездили же и без машины!

– Мало ли что прежде не знали! Было время, что не в таких домах жили, как теперь; не ту одежду носили, что теперь. Кто думает, что на машине грех ездить, тот пусть и на телеге не ездит, потому что было время, когда и на телегах не умели ездить.

Рассказываю эти случаи потому, что они знакомят, насколько малосведуща масса простого народа и как это маловедение служит преградой для перехода старообрядцев в церковь: они железные дороги и астрономические сведения о движении земли считают чуть не догматами веры православной, и страшатся церкви из-за железных дорог, из-за мнения, что земля обращается вокруг солнца.

– У вас истинный Христов крест оставлен: восьмиконечный заменен четырехконечным! – начал говорит Кирилл, когда умолк Василий.

– Посмотри, – отвечаю, – на любую церковь: все кресты восьмиконечные. Ты где видал четырехконечный крест на церкви?

– В Москве видали, – помог кто-то из бывавших в Москве, и назвал церковь, но я не запомнил её имени.

– Вот видите ли: почти никто из вас не видал на наших церквах нелюбимого вами четырехконечного креста, и все-таки вы говорите, что мы, православные, переменили крест истинный на неистинный, восьмиконечный на четырехконечный. С какой стати вы нас обвиняете в том, чего не видали сами?

– Разве у вас нет четырехконечных крестов?

– Есть. Но они и в древности были: на нашем Вологодском древнем пятиглавом Софийском соборе, построенном царем Иваном Грозным, кресты четырехконечные. Ужели вы не видали их?.. Даже ваши знаменитые учители не спорят, что четырехконечные кресты на церквах было и до Никона. Они только утверждают, что это было по «простоте»... Читайте об этом в Поморских Ответах (ответа 65), – у вас они есть.

Незаметно было, чтоб они знали хорошо свои ответы.

– У нас, – говорю, – есть, хотя и редко, четырехконечные кресты; но чаще, даже почти везде, на церквах, на самых видных местах, стоят красуются кресты восьмиконечные. Никакой отмены креста восьмиконечного у нас не было и нет: мы его почитаем за истинный крест Христов.

– А запрестольные кресты у вас какие?

– Запрестольные? Разные: есть четырехконечные, есть и восьмиконечные. Не угодно ли вам сходить, например, в Крестовую архиерейскую церковь, – посмотрите: за престолом крест восьмиконечный. В крестных ходах в городе здесь тоже несут много восьмиконечных крестов.

– Выходит, что у вас и тот и другой в почете. Справедливо ли это?

– Отчего же бы не справедливо?

– Оттого, что Господь был распят на восьмиконечном кресте, а не на четырехконечном.

– А ты почем знаешь?

– Это написано в Евангелии...

– Прочитаем. Вот что говорится в Евангелии Матфея (27:31–32): И егда поругашася ему (воины Иисусу Христу), совлекоша с него багряницу, и облекоша его в ризы его: и ведоша его на пропятие. Исходяще же, обретоша человека киринейска именем Симона: и сему задеша понести крест его. И в Евангелии от Марка (15:21) этот крест, который заставили нести Симона, точно так же назван: крест его, т.е. Христов. И Евангелист Иоанн (19:17) повествует, что Иисус Христос, «нося крест свой, изиде на лобное место». Спрашиваю: истинный ли это был крест?

– Истинный, – говорят, – написано, что он свой Христу, Его крест.

– А о скольких концах был этот, как и вы называете его, истинный крест Христов?

– Надо думать, что был восьмиконечный.

– Почитаем дальше, что говорится в Евангелии. И пришедше на место, нарицаемое Голгофа, еже есть глаголемо Краниево место, даша ему пити оцет с желчью смешен: и вкуш, не хотяше пиши. Распеншии же разделиша ризы его, вергше жребия. И судяще стрежаху его ту. И возложиша верху главы его вину его написану: сей есть Иисус, царь иудейский (Мф.27:33–37). Слышите: когда вели Спасителя на распятие, не было дщицы Пилатовой; распинали – не было же её; когда, по распятии, воины делили ризы Его по жребию, а Он висел на кресте, – все еще не было дщицы. Разделив ризы, воины сели и стали караулить: стрежаху его. И только теперь возложиша вину его... Теперь только, – если надпись была на дощечке и дощечка была довольно длинна, – теперь только стал крест (положим) восьмиконечным; а до этого времени не был восьмиконечным. Поняли? Так вот, – вы говорили, что на восьмиконечном кресте распяли Христа, а по Евангелию, сами видите, не так, – не на восьмиконечном кресте был распят Господь, как и на Голгофу нес сначала сам Он, а потом Симон, не восьмиконечный же крест; а вы сами согласились, что это был Христов, истинный крест.

– На каком же кресте был распят Христос, – спрашивают, – о скольких концах он был?

– Не знаю – ответил я.

– Как не знаешь? – 15 лет учился, да не знаешь! (удивлялись они)..

– Вот, вам известно даже, сколько времени я учился... Пусть так; но я все-таки не знаю. Да и удивляюсь, как это вы, почти не учившись ничему, все знаете... Вот, вы знаете, что Христа распяли на восьмиконечном кресте; а мы видим, по Евангелии, что не так, – не на восьмиконечном, потому что дощечка с надписью, составляющая два конца, была прибита ко кресту после распятия. Но без неё (стало быть, не имея восьми концов) крест был истинным Христовым крестом. Напрасно же вы спорите, что только восьмиконечный крест есть истинный: против вас говорит Евангелие. Против вас говорит еще и история праздника Воздвижения честного и животворящего креста Господня. Вы знаете, что когда обретены были три креста на Голгофе, то не могли отличить креста Господня, потому что дщицы, прибитой Пилатом, не было на кресте, – ее после нашли. Почему же узнали, что один из трех крестов есть Христов? Потому, что воскрес мертвый, когда на него был возложен именно этот крест. Итак, крест и не восьмиконечный оказался животворящим, т.е. истинным.

– Да, это так...

– А если так, то зачем же вы говорите, что если нет 8 концов на кресте, то уже он и не истинный крест? Зачем вы хулите четырехконечный крест?

– Мы не хулим, мы только меньше, чем восьмиконечный, уважаем его.

– За что же меньше? – за то ли, что концов у него меньше, или за то, что силы в нем меньше?

– За все.

– Да и силы в нем меньше, – прибавил кто-то, – это Петров крест, четырехконечный то.

– А как вы думаете, которая икона Спасителя истинная, – та ли, на которой Спаситель изображен во весь рост, или та, на которой изображен до пояса, или, наконец-то, где изображена одна глава Его, как на нерукотворном образе?

– Хитер ты! что спрашиваешь!

– Никакой хитрости нет в моих словах. Я только хочу сравнить разные виды креста Христова с разными иконами Христовыми. Это так просто. Притом же и не сам я это выдумывал, а вычитал в книгах, которые написаны в наше наставление. Напрасно только вы их не читаете: это лучше и бесед. С книгой ты сидишь – никто тебе не мешает два, три, десять раз перечесть какое-нибудь место, чтобы все понять. А когда беседуешь, да еще при многих, а ты не поймешь чего, или не дослышишь, так для тебя одного нельзя же повторять одно и то же несколько раз. Читайте книги-то! – Ну, докончим о кресте, и будет...

– Да и то, батюшка, будет. У меня давно ужин готовь. Заморил ты нас, – взговорила хозяйка. Ведь мы встали-то когда? – часа в четыре, должно быть; а теперь уже темно, – часов десять, пожалуй будет.

И действительно, беседа затянулась очень надолго. Но Александр Степаныч и другие попросили бабушку погодить с ужином: хотелось о кресте договорить.

– Да и нечего почти договаривать, – заметил я уж все сказано: слышали, что и не восьмиконечный крест, да животворящим оказался при обретении, и не на восьмиконечном распяли Христа.

– Да ты оправдай четырехконечный!

Известно, что в древности раскольники дерзали называть его даже печатью антихриста, да и теперь не везде вывелись тате крестохулители. Но мои знакомые старообрядцы – народ не дерзкий, только малознающий.

– Его нечего и оправдывать, – ответил я. Вы сами его почитаете.

– У нас восьмиконечные, – гляди! – И показывают на кресты, что в один ряд с иконами стоят в моленной.

– А креститесь вы как?

Складывают по своему обычаю персты и крестятся.

– Что ты сделал?

– Что? Перекрестился.

– Каким крестом?

– Истинным! – и показывает двуперстие.

– Да это не крест! Это перстосложение для крестного знамения, как и это (показываю им троеперстие) не крест, а только употребляемое нами перстосложение при крестном знамении. А крест ты изображаешь, когда кладешь руку на чело, живот, правое и левое плечо. Сколько же выходит концов в этом кресте?

Молчат.

– Считайте: на чело – раз, на живот – два, на правое плечо – три, на левое – четыре. Четыре конца!

– Кто ж этого не знает!

– Да вы же и не знаете, – говорите, что четырехконечный крест – не истинный, а сами им знаменуетесь!

– Мы знаменуемся истинным крестом.

И опять пришлось разъяснить, что иное дело перстосложение, иное – крестное знамение. Когда немножко поняли, можно было идти дальше.

– И мы и вы одинаково знаменуемся четырехконечным крестом. Как же вы говорите, что он не так истинен, как восьмиконечный, когда и сами им ограждаетесь, и священник им же благословляет народ, воду святит и все тайны совершает? Сказать ли вам, чем свят стал тот крест, на нем же был распят Христос?

– Скажи.

– Не концами, не числом концов, а тем, что на нем Христос пострадал, что на нем были прибиты гвоздями Его руки и ноги, что на кресте умер Он за наши грехи. И посмотрите, в каком положении изображается и был на кресте сам Христос. Он тоже представляет собою крест; но, видите, не восьмиконечный, а четырехконечный. Не бойтесь же почитать четырехконечный крест.

– Говорят, что это не крест, а крыж? – нерешительно спросил кто-то.

– Что крест, что крыж, одно и то же, только на разных языках: крест по-русски, а крыж по польский. У всякого народа свой язык, свои слова.

– Это крест «сеновный», – заметил Александр, – до Христова рождества был в почтении; а теперь он должен уступить место кресту Христову – восьмиконечному.

– Ну, значить, все забыли, что читано было по Евангелию о кресте Христовом... Хоть снова начинай! Однако скажи: что такое «сеновный?»

– Это который до Рождества Христова...

– Да самое слово «сеновный» что значить?

– Не знаем.

– Помнишь, «Прейде сень законная», поют. Сень или стень это – тень; сеновный крест – значить такой, который виден на тени, отражающейся от действительного, истинного креста. Так, что ли?

– Так.

– Дайте мне крест восьмиконечный!

В моленную идти им не захотелось. Тогда я велел подать лучинку и воску. Из лучинки я стал делать восьмиконечный крест, слепляя части его воском. Они глядели и не знали, что это я делаю. Окончивши, я спросил: «Что это я сделал?»

– Восьмиконечный крест.

– Истинный?

– Истинный.

– Животворящий?

– Животворящий.

– Христов?

– Христов.

– Кто сделал этот истинный, животворящий крест Христов?

– Да ты же.

– А кто я, по-вашему? Я священник православной церкви, – по-вашему, никонианин; может, считаете меня и за слугу антихриста... Скажите же, Христа ради: где это, в каких старых книгах, вы вычитали, что антихристов слуга может сделать крест Христов и поцеловать его? (И я поцеловал этот крест.) А теперь, смотрите на потолок.

– Видите?

– Видим.

Так как в комнате горела свеча (и уже давно), то на потолке все увидали тень креста восьмиконечного.

– Что видите?

– Восьмиконечный крест!..

– Удивительно! Ведь это же тень его, – это крест сеновный, а он, по-вашему, четырехконечный. Возьми-ка ты, Александр, – может, у тебя на тени выйдет этот крест о четырех концах... Но Александр отказался: не все ли равно, говорит, кто держит? – тень одинакова.

– Так вот, – сказал я в заключение, – если сеновный крест есть четырехконечный (а в Ветхом Завете Моисея, например, такой именно начертал крест, пресекая Чермное море) и если он есть именно тень; то есть отражение истинного креста, значить, и истинный крест Христов есть также крест четырехконечный.

Было уже около 11 часов ночи, когда мы расстались.

На Троицын день я пошел за вечерню в моленную к старообрядцам. Прихожу, – сидят одни старушки; из мужчин – никого. Где же, спрашиваю, народ? есть ли вечерня?

Нет, – говорят, – никого, и вечерни не будет: все уехали в село Александра Степановича, верст за 13, – у него там сегодня праздник.

– И дедушка Павел с ними?

– Все, как есть.

Я сел; положил принесенные книги на стол.

– Вот, – говорю – хотел им показать старинные книги. Есть, что и ваших старей. Не хотите ли посмотреть?

Но смотреть они отказались по слабости зрения. «Мы так тебе поверим; говори, если не побрезгуешь разговаривать с такими старухами...»

Поговорили кое о чем. И во время этого разговора я услышал между прочим такие речи: – Вот толкуем, чья вера правее; и всякому кажется, что его вера самая правая: тебе – твоя, нам – наша. Кому хочется погибнуть! А как спастись? – не знаем.

Я сказал на это: – Как не знаем? Нас ради человек и нашего ради спасения пришел с неба на землю Сын Божий, воплотился и вочеловечился. И пришедши в возраст, учил людей, как надо жить и как веровать. Когда пришло время, Он пострадал – праведник за нас – не праведников, и умер за человеческий род на кресте. И воскрес в третий день из мертвых, а потом в сороковой день вознесся на небо и сел одесную Отца. Апостолам же повелел идти во весь мир, проповедать Евангелие всей твари, учить всех людей соблюдать все, что Он заповедал, начиная с крещения во Святую Троицу. Сам же обещался пребыть с ними и с теми, кто, по их слову, уверует во Евангелие, до самого скончания мира – вечно. В десятый день по вознесети, в пятидесятый же по воскресении, послал от Бога Отца апостольской, собранной воедино, церкви Утешителя Духа Святого. И с тех пор всякий, кто верует во единую святую соборную и апостольскую церковь и живет но её учению, может иметь несомненную надежду на Божье милосердие. – Не говорите, бабушки, что не знаем, как спастись.

– Да, ведь, в Евангелии то, – и ты нам говорил, и сами мы знаем, – сказано, что нужно причастие для спасения; а у нас его нет и мы веруем так, что и нигде-то его не может по нынешним временам быть...

– Вот и сличайте, сходна ли эта вера ваша с Евангелием...

– Трудное это дело, и где же нам справиться с ним... Стары мы, долго ли нам жить осталось? Уж там все узнаем; там явно всем будет. Милостив Господь...

Конечно, Господь милостив и не забудет Он ни молитвы, ни поста, ни труда, ни добрых дел этих смиренных христианок... И может быть, они же явятся там живым укором для многих из нас, православных, которые, имея возможность пользоваться всеми благодатными средствами, данными нам для жизни вечной и благочестия, живем однако же несравненно хуже этих, бедных благодатными средствами, заблуждающихся умом, христиан...

Помолчали: каждый из нас думал свое. Потом одна из старух, самая откровенная (ушедшая «по обету в веру»), и говорит: «Не погневись, батюшка, что я у тебя спрошу. Что нам будет, скажи, ради Христа»? Я подумал: о чем это она говорит?... Видно было, что спрашивала уже о чем-то земном. – Говори, – отвечаю ей, – все; не бойся; все, что знаю, скажу.

– Вот ты ходишь к нам: что нам будет?

– У нас поговаривают, что будто нас сошлют куда-то, – пояснила другая старушка; – правда ли это?

– То есть, куда это вас сошлют?! На край света, что ли?

– Да, так говорят у нас. Правда ли это?

– Не правда, – говорю, – никогда этого, Бог даст, не будет. Не затем я хожу к вам...

– А хоть бы и случилось что, – сказала самая начитанная из старух, – мы готовы, на все готовы...

И другие женщины, молча, взглядами, выражениями лиц подтвердили её слова. Мне казалось, что они как бы предвкушают уже блаженство мучениц... И мне стало грустно и жалко этих мечтательниц...

Поговорив с ними еще несколько и распростившись я ушел с своими книгами. На одной улице я повстречался со старичком. Он пристально смотрел на мои книги. Поравнялись; прошел я вперед шага три, оглянулся назад, – он все смотрит. – Что, дедушка, глядишь? – говорю я, остановившись.

– Книг-то сколько у вас! И все старые?

– Да, иным лет по 200 слишком!

– Не раскольнические ли? – живо спросил он.

– Нет, – говорю, – какие раскольнические! Тогда еще раскольников и в помине не было, когда эти книги напечатаны. Книги – церковные, печатанный по благословении церковной власти. А у раскольников какая же церковная власть, когда они здесь вот в городе – беспоповцы?...

– Ну, я так и думал, что это те самые книги, который староверы любят.

– Эти самые, – согласился я. – Но только, – говорю, – напрасно староверы называют их своими; это книги наши, православные, и что тут писано – против староверов же идет. Эти книги – судьи против них. Старые книги обличают староверов. В этих книгах – наша вера, а не их... Они, по неведению, кричат, что в старых книгах их вера.

– Да не вы ли ходите в моленную к Великанову?

– Я. А ты знаешь их?

– Знаю. А что им будет? – спрашивает.

Опять тот же вопрос, что и в моленной от старух! Меня это заинтересовало. Я поставил книги на перильца тротуара, и говорю: – ничего им не будет!

– Так ничего и не будет?

– Ничего; а что бы нужно?

– Да как же? Чего они к нам не ходят в церковь? Чем у нас плохо? Надо им запретить моленные, как запрещали прежде.

– Да зачем же надо бы?

– Как зачем? – Разорили бы моленную, так куда бы они пошли? Поневоле бы пришли в нашу церковь, и не было бы этого расколу?

– Уж очень это просто сделать по-твоему, дедушка! А все-таки из этого не вышло бы толку.

– А куда ж они пойдут молиться?

– Не знаю; только к нам не пойдут. Ведь говоришь же ты: было время, что разоряли моленные; а они тогда не ушли же из раскола к нам в церковь.

– Что ж делать то?

– Хочешь, чтобы не было раскола, разори не моленную раскольников, а веру их, которая велит им не сообщаться с нами в молитве. Ведь это вера строит церкви и моленные. Хочешь, чтобы не было раскольников, разори веру, строительницу моленных. Пусть они станут веровать по-нашему: тогда моленная сама запустеет и они сами охотно придут в церковь, – моленная от ветхости разорится, а поправить и новую построить некому будет, не будет веры раскольнической... Все дело, дедушка, в душе; надо душу уверить, что у нас православная вера, и тогда не будет действительно этого расколу...

– А ты думаешь это легко, душу то уверить? Они какие закостенелые!

– Нет, не думаю, чтобы легко; а в том уверен, что этим только и можно уничтожить моленные.

– Ну, дай Бог тебе!

– Спасибо! – говорю. И мы расстались.

Домшинский приходе считается главным гнездом раскола в Вологодском уезде. На него, как на место моей первой миссионерской поездки, и указал мне преосвященнейший Израиль. Приехал я туда 7-го марта 1890 года утром, в восьмом часу, явился прямо к священнику о. Иакову Мальцеву. Он принял меня внимательно, – сказал: «давно бы вам пора навестить наш Домшино; у нас от самых святок вас ждут». Слух о том, что в Вологду прибыл какой-то «миссионер», особый наставнике – учить староверов, и что этот наставник прежде всего приедет в Домшино, за долго до моего приезда туда прошел по всему пути от Вологды до Домшина, и дорогой встречавшиеся с любопытством смотрели на меня и на порядочный узел книг в санях, который я придерживал рукой. Итаке, в Домшине меня уже ждали, и потому-то о. Иаков так и встретил меня. Высказав уверенность в моем знании раскола и уменье беседовать с раскольниками, он прибавил, что и сам желаете поучиться у меня, как вести это дело. Но я откровенно сказал ему, что немного еще знаю и сам, что только учусь беседовать с старообрядцами.

– Как же так? – возразил он. Ведь вы учились в академии?

– Правда, – ответил я, – и в академии слушал лекции по расколу, и еще раньше в семинарии учился этому предмету; но всего этого очень мало, чтобы беседовать с раскольниками. Ведь не говорить же мне старообрядцу, что вот это и это я слышал от профессора Субботина, и ты должен верить? Он и не знает такого профессора, да и знать-то его не хочет! Ему дай старопечатную книгу, да прямо в руки! Он и ссылкам на нее мало верите.

О. Иакове согласился со мною и сказал: Ну, так давайте учиться друг у друга.

– Вот это, ответил я, гораздо лучше; будем трудиться вместе!

Была среда на четвертой неделе великого поста; поэтому о. Иаков вскоре же отправился в церковь служить обедню; немного погодя, пошел и я. В церкви на левой стороне стояли несколько женщин и староста у церковного ящика, на правой – рядами стояли мальчики, ученики земского училища; позади их – учитель. И только всего народу. После службы зашел на минуту к батюшке учитель, и мы познакомились. Он уже человек пожилой, женатый; но детей не имеете. Зато, по словам о. Иакова, и он и жена его как за родными детьми ходят за школьниками. За чаем мы решили: мальчики-ученики разнесут по своим домам весть, что приехал миссионер, чтобы желающие приходили слушать его проповедь и беседу. Условились, что в пятницу будет беседа на селе в православной церкви, а в субботу и воскресенье на Горе, в версте от села, в единоверческой.

В пятницу за преждеосвященной литургией я вышел говорить проповедь. Народу было порядочно, – мужчин больше, чем женщин. Были и непременные посетители церкви по средам и пятницам – ученики училища с учителем и его женой. Учеников по воскресеньям бывает гораздо меньше, чем по средам и пятницам: в эти дни их ведет в церковь учитель прямо из школы, а из церкви ведет опять в школу для окончания уроков. Достойно внимания, что и дети раскольников бывают в эти дни за церковной службой. В проповеди я говорил о том, в чем должна состоять наша вера. Я не задавался целью непременно говорить против раскольников, а желал для бывших в церкви выяснить православное учете в его положительном содержании, и потому моя проповедь была лишь слегка направлена против раскольнических заблуждений, и то лишь там, где сравнение учения церкви с учением раскола само просилось на язык. Проповедь шла более получаса; но я, наблюдая за выражением лиц моих слушателей, вовсе не приметил в них усталости, или скуки, – напротив, они жадно ловили мои слова и, казалось, не могли наслушаться... Я радовался этой охоте их слушать проповедь. В одном месте, где я делал сопоставление нашего учения со старообрядческим, один мужичек, стоявший очень близко ко мне, прервал меня такими словами: «Ваше благословение! нам бы хотелось послушать, что вам будут говорит ихние (т.е. старообрядческие) наставники. С нами то они уже больно охочи толковать о вере». Я ответил: «Чтобы беседовать со старообрядцами, а главное разъяснить и вам и им, в чем состоите православная вера, за этим собственно я и приехал. Теперь я проповедую просто, не вступая ни с кем в беседу. А вот, если желаете, то после обедни соберемся где-нибудь и пусть старообрядцы выскажут свои недоразумения: тогда я, что знаю, разъясню. Теперь же слушайте дальше!» И я продолжал проповедь.

Немного спустя после обедни, я пошел вместе с о. Иаковом в доме церковного старосты Василия Николаевича Зайцева. Этот дом был указан мне самими крестьянами как удобный для собрания, потому что это большой, очень просторный дом. Когда мы пришли, народу уже было довольно; а потом, во время беседы, все подходили, так что обширная комната вся наполнилась народом. Одни сидели на стульях, другие стояли, а иные – особенно из женщин – уселись на полу. Перекрестившись, я начал, приблизительно, так: «Вот мы собрались для беседы. С вами я впервые вижусь: о чем же нам беседовать? Хотите ли, а расскажу вам, как в январе месяце я был в Вологодской филипповской моленной, что мне говорили филипповцы и что я говорил им? Желаете послушать? Несколько голосов ответили: «желаем; ведь и у нас филипане эти есть». И я начале рассказывать, как в моленной у Великанова беседовал я с ним и с двумя старушками. Были, конечно, отступления от рассказа, вызываемые тем или другим вопросом слушателей. Иногда эти отступления были довольно продолжительны; но, кончив рассуждать по поводу заданного вопроса, я возвращался к прерванному рассказу, и рассказ этот служил для меня как бы канвой для изложения и обличения беспоповщинских мнений. При том самая форма рассказа, разговорная, поддерживала интересе в слушателях, – часто спрашивали: «ну, а он что вам сказал?» или: «а она что»?...

Так как беседа шла уже часа четыре, то надо было отдохнуть. Гостеприимный хозяин предложил нам чаю. За чаем мне представился волостной старшина Герасим Павлов. Он спрашивал: не прикажете ли вы чего-нибудь? мы имеем приказ от губернатора оказывать вам всяческую помощь и содействие, – Я отблагодарил и сказал, что пока не имею в них никакой надобности. Старшина остался потом в числе слушателей до самого конца, так как беседа продолжалась и после чая.

Из принимавших участие в разговоре интереснейшим показался мне один старик, Дмитрий Петров Бобров. Дмитрий Петров поместился не далеко от стола, за которым сидел я с о. Иаковом и учителем. Он почти не сводил с меня взгляда, очень сурового, как мне показалось; я принял его за раскольника, и самого закоренелого и подумал: это, конечно, начетчик. Как будто нарочно, чтобы уверить меня в этом предположении, он вскоре же начале задавать вопросы. Когда я говорил о причинах, заставивших патриарха Никона отменить некоторые из существовавших у нас в его время обрядов и заменить их обрядами, бывшими во всеобщем употреблении у других православных народов, Дмитрий Петров сказал: «А позвольте спросить у вас, какая же была надобность обращать внимание на чужие страны? Ведь Российское государство было тогда православной. Зачем было занимать ума у других и жить чужим умом, когда есть свой?

– Ну, думаю, так и есть: старовер! И с этой мыслью начал разъяснять ему, что такое церковь вселенская. Не о русском государстве, говорю, идет тут речь; речь идет о православной церкви. Русскому государству – тысяча лет: русской церкви – девятьсот лет; а православной церкви почти две тысячи лет. Было время, когда не было русской церкви; было время, когда не было русского государства; а церковь уже была. Может быть, придет время, что ни русской церкви, ни русского государства не будет на свете, – не дай Бог, чтобы пришло такое время, и дай Бог, чтобы всегда жили и наша церковь и наше государство! – но ничего Бог не открыл о судьбах нашего отечества, а о судьбе своей церкви Он открыл, что она вечно будет существовать. Были царства и нашего посильнее, но пали, и их теперь только школьники по книгам знают... Враги разоряют города и крепости; но есть крепость – твердыня истины – церковь, которую создал не человек, а Бог, и эту крепость даже врата адовы не возмогут одолеть. Я хочу, чтобы вы запомнили, что есть разность между церковью и государством, и между церковью вселенскою и церковью поместною. Когда на долю русского народа выпало великое благо – познать веру Христову, и он просвещен был светом этой веры, то русские стали в числе овец стада Христова. Велика милость иметь над собой такого Пастыря, который прошел небеса и сошел на землю, чтобы пролить свою кровь и положить свою душу за овцы... Но беда той или другой части этого единого стада, если она забудет, что она – только часть стада, и будет мечтать о себе, что она – все стадо; беда тем христианам, которые возгордятся и станут думать, что только «мы одни у Бога люди – дети Его, прочие же – пасынки»; беда этим братьям Христовым, если они забудут братскую любовь к другим народам и станут презрительно смотреть на них: «мы-де и без вас проживем!» Эта беда и случилась с нашими староверами. Они вообразили себе, что только и есть у Христа овец, что одни они – русские, что ни на греков, ни на всех прочих христиан нечего смотреть. И вот, оттолкнувши в мысли всех от себя, обвинивши всех в еретичестве и вообразивши, что они – малая горсть русских – и есть истинная церковь, именно святая, единая, соборная (вселенская) и апостольская, – они и доднесь живут этою гордостью и обособлением, брезгливо относясь ко всем, кто не по ихнему складывает персты и поет аллилуйя... Ну и дожили до того, что мы теперь у них видим, – дошло до того, что у них нет уже и подобия единой церкви, потому что и сами они своим толкам не знают числа и счета. Они думали сохранить у себя истинную церковь через соблюдете двуперстия, – не хотели принять троеперстие, которым крестились все их немосковские собратья, они не захотели жить как все, они именно так и думали: что нам за дело до других! разве у нас своего ума нет? И отшатнулись ото всех и остались одни с... своими перстами. У них только и есть радости, что два перста, которыми крестился Иосиф патриархе. «Наша, кричат, вера старая: Иосиф патриарх по-нашему крестился»...

– А это правда, что Иосиф патриарх двумя перстами крестился? – спросили некоторые.

– Правда. – И я стал разъяснять разницу между верой двуперстника-патриарха и верой двуперстника-раскольника. В конце этого разъяснения я между прочим упомянул, что в то время, как Иосиф в Москве крестился двумя перстами, Петре Могила на Киеве крестился тремя перстами, и оба были православные иерархи. Так, – прибавил я, – и теперь: отец Максим (единоверческий священнике на Горе) крестится двумя перстами, отец Иаков здесь, в селе, крестится тремя перстами, но оба они православные иереи, и их разнообрядство не мешает их единоверию.

– Это точно, – сказал Дмитрий Петрове. Я и сам крещусь двумя перстами, но я терпеть не могу этих разноверов, которые ни туда, ни сюда, – ни к о. Максиму, ни к о. Якову не ходят.

Когда услышал я это, моему изумлению не было конца. «Да разве ты... ходишь в церковь?» – вырвалось у меня.

– Хожу; как же не ходить? Я, милостью Божьей, православный христианине, а не раскольник.

– Ну, говорю, прости; я ведь думал, что ты – не наш. Извини. Мне твой взгляд очень суровым показался... Прости, Христа ради.

– Ничего, – говорить. Где же вам узнать нас всех с первого разу, – кто не ошибается?

О том, что такое единоверие, я нашел нужным побольше поговорить, потому что в Домшине большая половина единоверцев. Конечно, пришлось начать с разъяснения самого названия «единоверец». Я говорил: «Моим единоверцем называется человек одной со мной веры. В этом общем смысле о. Иаков и о. Максим между собою единоверцы, потому что у них обоих едина вера. И прихожане их, хоть и два их прихода, единоверцы же между собой опять потому, что в обоих приходах едина вера. Но в особенном смысле «единоверцами» называются те члены или чада православной церкви, которые употребляют так называемые старые обряды, какие употребляют и раскольники. Смотреть на обряды, они старообрядцы; смотреть на веру, они православные. Единоверцам дали это имя мы, православные, чтобы показать, что это не раскольники, а такие же, как и мы, православные христиане, – одной с нами веры. Этим названием они отличаются не от православных, а от раскольников, – с нами они единоверцы, а с раскольниками – не единоверцы.

Дмитрий Петров спросил между прочим: Ведь Большой собор 1667 года отменил обряды, каких теперь держатся единоверцы: как же церковная русская власть позволила то, что раз было отменено?

– Слушайте, – отвечал я, – как и почему церковь дозволила, что прежде было запрещено. Я расскажу вам случай из самой начальной старины. Дело было при апостолах. Некоторые крещенные Иудеи стали проповедовать, что без соблюдения Моисеева закона и христианину невозможно спастись. Многие были смущены этой проповедью. Начались споры: одни были за неё, другие против неё. Для решения вопроса о том, нужен ли для христианина Моисееве законе, собрались апостолы в Иерусалиме на соборе и решили: не нужен Моисеев закон для крещеного человека; из всего закона оставили только несколько заповедей о пище, – именно, чтобы не есть христианину крови, удавленных и идоложертвенного. Все же остальное было отменено, начиная с самого главного, за что иудеи стояли крепче всего, – именно с обрезания, которое для еврея то же, что для нас крещение; обрезание – печать иудейской веры, и эта печать иудейства была признана апостольским собором не нужной для христиан. Об этом говорится в 15 главе книги Деяний Апостольских. Запомните хорошенько: был законе, данный Богом еще до Моисея, чрез Авраама (Быт.17:10), чтобы всяк человек мужеского пола был обрезан; а собором апостольским этот закон отменен. Спрашиваю: можно ли после апостольского собора, воспретившего обрезание, позволить христианину обрезаться?

– Если собор апостольский воспретил, то как же можно позволить!

– Вот точно так же понимают некоторые о двуперстии и прочих старых обрядах: уже если они были собором отменены, то нельзя их будто бы после этого позволить к употреблению. Но это не верно, и вы сами увидите, что не верно. Вы помните, что апостолы собором своим отменили обрезание и что об этом говорится в 15-й главе книги Деяний; а в 16-й главе той же книги повествуется, что апостоле Павел, пришедший в Дервию и Листру, нашеле тут одного христианина, имнем Тимофея; об этом Тимофее вся братия (т.е. все христиане) Листры и Иконии свидетельствовали, т.е. отзывались с самой хорошей стороны, так что Павел взял его с собою. Тимофей был по матери иудей, а по отцу – грек, и был не обрезан. Так как в тех местах, где проходил с ним Павел, было много иудеев, которые с отвращением смотрели на не обрезанных, то Павел ради этих иудеев обрезал Тимофея. И это после собора, только что запретившего обрезание! И пошли они, Павел с недавно обрезанным Тимофеем; «проходя же по городам, они предавали верным соблюдать определения, постановленные апостолами и пресвитерами в Иерусалим», т.е. постановления апостольского собора. Вот видите, – апостол Павел обрезал Тимофея, несмотря на запрещение апостольского собора, да и пошел с ним проповедовать, что не нужно обрезание, потому что отменено апостольским собором, постановления или уставы которого надобно соблюдать! Вы знаете, что с апостолов и началась наша церковь. Апостолы наши учители и словом и делом. Чему же учит это дело апостола Павла, которое рассказано благовестником Лукою в Деяниях Апостольских? Учит тому, что точно так же не погрешила и русская церковная власть, дозволив единоверцам употреблять книги и обряды, отмененные постановлениями собора 1667 года, силу которых сама же признает, как не погрешил апостол Павел, совершив над Тимофеем обрезание, запрещенное апостольским собором, которому сам же учил повиноваться. Кто вздумает сказать, что велика разность между архиереем, позволяющим употреблять запрещенное на соборе, и апостолом, сделавшим то же, тому я напомню, что архиереи суть преемники апостолов. Еще: архиерей не сам собою, а с разрешения высшей церковной власти позволил вам старые книги и старые обряды. Есть еще такие, что говорят: надо бы собраться новому собору, чтобы позволить отмененное на прежнем. Но ведь апостоле Павел без всякого собора дозволил отмененное собором апостольским. Если признать, что виновата церковная наша власть за дозволение единоверцам употреблять отмененное собором 1667 года, то придется признать вину и за апостолом Павлом, да и большую вину: он совершил отмененное собором апостольским! Но не виноваты ни апостол Павел, ни наша церковная власть. И Павел апостол и Российский Святейший Синоде позволили отмененное соборами «ради немощной совести братии своих», т.е. по христианской любви к ним. И мы должны не осуждать, а благодарить их за такое снисхождение.

– Раскольники говорят, будто старые обряды прокляты на соборе? – спросил Дмитрий Петров, – правда ли это?

– А вот у меня книга Деяний соборов 1666–7 годов. Хоть сто раз ее прочитай, нигде никакого проклятия не найдешь на старинные обряды. – И я стал разъяснять о клятвах большого Московского собора, на кого они падают и за что именно. Впрочем, это было не разъяснение, а простая передача соборного определения о непокорниках и хулителях. Этот «предел освященного собора» так ясен, что не нуждается ни в каких толкованиях. Только одно невежество, или злонамеренность могут утверждать, что клятва падает на книги и обряды.

Беседа кончилась в 8 часов. Я объявил, что в субботу и воскресенье будут беседы на Горе. И народ разошелся.

Впечатление от этой беседы было самое радостное для меня. Я благодарил Бога, что народ слушал со вниманием, и что я сохранил во все время беседы спокойное состояние духа.

В субботу я приехал к обедне в единоверческую церковь; народу – полным полна. Я вошел во время чтения часов. Читал церковный староста Никифор Поликарпыч медленно, внятно, громко. Я с удовольствием слушал, как прекрасно читает мужик. Дьячок, конечно, есть в церкви; но он, очевидно, не считает обидным для себя, если его сменит кто-либо из грамотеев. А грамотеев очень много.

После обедни вскоре (через полчаса примерно) началась беседа в дом старой матушки Аполлинарии. Народу собралось довольно. По обычном начале, я говорил приблизительно так: «Когда звонят к обедне, не все идут в церковь: иные не идут по лености, – и это великий грех; иные же потому, что думают, будто в нашу церковь нельзя ходить, будто в ней ереси... Вот об этих и поговорим. Пусть они придут когда-либо в церковь, хоть из любопытства, вслушаются и вдумаются в то, что там поется и читается, а потом пусть скажут, что они заметили в нашей службе еретического. В том и горе, что они обвиняют нас во всяких ересях, а ничем не доказывают своих обвинений; все их обвинения голословны, т.е. бездоказательны. Я уверен, что они перестали бы совсем обвинять нас в ересях, если бы хоть раз хорошенько послушали нашу обедню, – именно обедню, а не какую другую церковную службу, потому что обедня самая важная служба. Все другие службы, – вечерняя и утренняя, – только подготовление к ней; через них, как по лестнице, восходит и священник к совершению на литургии святейшего таинства тела и крови Христовой. Где нет обедни, а есть только вечерня, часы, утреня, там есть только одно приготовление, а нет того, к чему это приготовление ведет. Пусть эти люди, у которых нет самой главной церковной службы, божественной литургии, – пусть, говорю, эти люди придут к нам в Божий храм ко святой литургии, пусть посмотрят, послушают, и пусть скажут, что у нас не так, как должно быть, пусть укажут, что у нас не православного. Ничего такого они не найдут, потому что все мы православно исповедуем». И я стал разъяснять, передавая содержание литургии, что вера, проповедуемая в храмах, есть православная, и в конце разъяснения провозгласил: пусть же кто-нибудь из старообрядцев докажет, что у нас за обедней не православная вера проповедуется! Доказать это никто не вызвался. Начался разговор о частных спорных вопросах.

Из явившихся тут собеседников особенно интересными были Василий Яковлев, Кирьяк Платонов и Севериан. Василий Яковлев – безбородый мужичок, черный, с виду моложавый, но имеющий от роду уже 52 года. Он пришел верст за 10, из деревни Курьякова, Мишехонского прихода. Это человек, ищущий истины; он езжал даже в Нижний, на Макарьевскую ярмарку, слушать беседы миссионеров с защитниками раскола. Еще когда я шел на беседу, он, идучи со мной, сказал: «пришли мы послушать проповеди; пожалуйста, наставьте нас, темных людей». А когда началась беседа, он внимательно слушал. Он удивил меня одним очень неожиданным вопросом. К чему-то в разговоре я упомянул слово «душа», и вдруг он спрашивает: «а что такое душа?»

– Как что такое душа?! – У человека, говорю, есть тело и душа...

– Это-то я знаю. Да как же говорят, что душа за все виновата и будет мучиться за грехи? Ведь все грехи от тела; тело виновато, – оно грешит.

– Будучи в теле, человек и грешит телом; но тело не виновато. Ты видал одно тело без души?

– Видал, – покойники!

– Ну, может ли это мертвое тело без души грешить?

– Не может.

– Значит, грехи не от тела, а от души, душа грешит, – и будет наказана, или, правильнее сказать: воздаяние получит полный или весь человек, состоящей из души и тела, по написанному: «всем нам явится подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага или зла» (2Кор.5:10).

Когда в беседе зашла речь об имени Иисус, другой собеседник, Кирьяк Платонов, сказал: «а зачем, позвольте спросить, надо было вам менять имя Христа Спасителя, нареченное ангелом во сне Богородице?

– Не во сне! – поправил я.

– Нет, во сне, – уверял он.

– Не во сне. Это ты о благовещении заговорил; а для благовещения архангел Гавриил явился Пресвятой Деве Марии не во сне, а наяву. Читай 1-ю главу Евангелия от Луки.

– Ну, наяву. Ведь мы мало грамотны. Извините нас.

– Ты ведь это по Соловецкой челобитной говоришь об имени Иисус?

– Ну, хоть и по Соловецкой! Ведь ее кто писал? Святые угодники.

– Соловецкую-то писали святые угодники?! Что ты? что ты?

– А кто же? Зосима и Савватий! Там их мощи почивают и доднесь.

– И я знаю, что там их мощи. Да челобитную-то не они писали! Я вот жил 4 года во 100 шагах от мощей преподобного Сергия (у Сергия – Троицы), и если бы я оттуда прислал тебе письмо, ну какой же глупец сказал бы, что это писал угодник Божий преподобный Сергий чудотворец? Преподобный Сергий 500 лет уже, как преставился. Так и святые Зосима с Савватием давно, давно в гробах лежали, когда писана была ваша Соловецкая челобитная. Они за 200 лет перед Соловецким бунтом перешли из этого мира к Богу. Не они писали челобитную.

– А кто же?

– Келарь Азарий да казначей Геронтий... Слыхал ты, чтоб они где числились святыми?

– Нет.

Тут и Василий Яковлев обратился к Кирьяку: «Ты на Соловецкую не опирайся. Кем она свидетельствована?» Я не знал, что они разных мыслей об этой челобитной; мне уже после сказали об этом и выражали сожаление, что я не дал им поспорить между собою о таком важном для раскола сочинении. Но я был очень доволен, что Василий Яковлев вдруг встал за меня, и я поддержал его: верно, говорю, Василий Яковлевич; Соловецкая челобитная никем, ни патриархом, никаким либо архиереем, не свидетельствована. Кто ручается, что она книга хорошая? – никто. Поэтому Соловецкой челобитной ничего нельзя доказывать. Надо сперва доказать, что она книга хорошая. Да и то еще надо знать, что в споре следует опираться только на то, чему верит и та и другая сторона, а не на то, что вам дорого, а для нас ничего не стоит.

– Так и ничего не стоит Соловецкая?

– Столько же она стоит для нас, сколько для вас какая-нибудь наша книга, написанная против вас.

– Кирьяк Платоныч! Оставь Соловецкую, – ее патриархи не свидетельствовали! – заметил Василий Яковлев. Кирьяк принужден был оставить Соловецкую челобитную. И мы начали беседовать о имени Иисус.

Я говорил, по руководству «Выписок» Озерского, где, в каких книгах это имя печаталось и писалось с двумя гласными в начале; показывал снимки этих мест в рукописях по отдельной книжке «Об имени Христа Спасителя Иисус», изданной Братством св. Петра митрополита. Но... плохо внимали; высказывали сомнение в правдивости снимков. Я толковал о невозможности обмана со стороны издателей книги, потому что всякий может проверить, правду ли они напечатали, сличив эти копии с подлинниками. Все-таки недоверчиво слушали. Тогда я сослался на Евангелие, которое находится в единоверческой церкви и в котором есть Иисус. Евангелие, по моей недогадливости, на беседу принесено не было. Поднялся о. Максим и сказал, что действительно в этом Евангелии есть имя Иисус с двумя и. Он хотел было принести это Евангелие из церкви, но его остановили, сказав: мы верим вам! Я желал уяснить староверам, что они спорят неизвестно о чем. Не все ли, говорю, равно выговаривать Иисус, или Исус?

– Конечно, говорят, не все равно.

– А все ли равно выговаривать: Иоанн Креститель и Иван Креститель?

– Все равно; только Иоанн Креститель лучше, почетнее; а Иван – простонародно.

– Точно так же лучше, почетнее выговаривать Иисус; но можно говорит и Исус, – только это будет по-простонародному. Подобная же разница в словах: Яков – Иаков, Осип – Иосиф, Аким – Иоаким, и во многих других. Если по-вашему, нельзя говорить Иисус вместо Исус, то вы должны утверждать, что нельзя говорить и Иоанн, а непременно надо писать и читать – Иван... Докажите, что нельзя и так и этак говорить!

Я заметил, что староверы очень затрудняются выговором имени: Иисус, – они выговаривают: Иисус, боясь через правильный выговор ониконианиться, все равно, как боятся сложить три перста правой руки по-нашему, и когда необходимо это, складывают персты левой руки. Мои собеседники произносили тоже: Иисус.

– Василий Яковлевич, зачем ты неправильно выговариваешь слово Иисус? – спросил я.

– Чем неправильно?

– Тем, что такого слова ты ни от кого из нас не слыхал: Иисус; все мы и говорим и поем в церкви: Иисус; так и напечатано. Ты ударение переставляешь. Не хорошо.

– Да ведь это все равно!

– Если все равно, зачем же ты не говоришь, как люди? Да и не все равно. – Тебя зовут Василий?

– Василий.

– Ну, а если я тебя назову Василий, как тебе это покажется?

– Так не говорят – неловко как-то.

– Ну и так не говорят: Иисус, – неловко. Надо говорить: Иисус.

– Да мы не привыкли...

– Так привыкни. Ну-ка смелей, – говори: Иисус Молчит.

– Да ну же, не бойся!

И Василий Яковлев выговорил наконец: Иисус.

– Что, – говорю, – цел остался? Язык не отвалился?

– Нет, – говорит, и улыбается.

– Давно бы так. А то ведь, право, противно слушать, как вы коверкаете слова.

Однако, после, в разговоре, он несколько раз сбивался на свой привычный говор, но я напоминал ему ошибку, и он поправлялся.

«Оставьте толковать, о чем не надо, почитайте лучше 101-й лист Большого Катехизиса», – сказал крестьянин Смирнов, – другие требовали читать о перстосложении; а мне хотелось кончить с вопросом об имени Спасителя. Однако, Смирнов так усердно просил, что пришлось для него сделать отступление от недоконченного предмета. Я читал указанное им место из Катехизиса и делал краткие пояснения.

«Вопрос. Кия (какие) суть дальняя (признаки пришествия Христова)? Ответ. Дальняя сия суть, о них же Господь сам глагола: мнози восстанут лжехристи и лжепророцы». – Лжепророки – это такие учители, которые учат лжи, напр., вопреки Христову обетованию: созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей (Мф. зач. 67), уверяют людей, не знающих Христова Евангелия, что церковь пала, что её нет уже на земле от такого-то года.

«Оскудеет вера в мнозех местах». – Беспоповцы говорят, что теперь последнее время, потому что теперь на земле нигде уже нет истинной православной веры. Этим они обличают и себя; ибо, если нигде нет истинной православной веры, то, значит, нет и у них, и мало им утешения в такой мысли! Но в Катехизисе совсем не эта содержится мысль, – здесь говорится только, что пред пришествием Христовым «оскудеет» вера хотя и «во многих местах», но, очевидно, не везде, как на обличение себе утверждают беспоповцы.

«Будут человецы... самовластны» – т.е. не захотят знать никакой власти, как, напр., странники, которые бегают без паспортов и забыли, по Христову слову, воздавать кесарева кесареви.

«Родителям своим непокорни и к церквам Божиим лениви», – Беспоповцы говорят, что в последнее время не может быть храмов Божьих и этим оправдывают себя в том, что у них нет храмов Божьих с приношением бескровной жертвы. Но в Большом Катехизисе свидетельствуется, что пред пришествием Христовым, значит в последнее время, церкви Божьи будут, только люди ленивы будут ходить в них. Итак, несомненно, что беспоповцы в этом очевидном своем несходстве с истинной церковью не могут оправдаться Б. Катехизисом: он обличает их.

«Будут бесстрашно и самовластно жити». Что значит жить бесстрашно и самовластно в церковном отношении, это видно из 6 правила Гангрского собора: «аще кто кроме церкви особо собрания составляет и, презирая церковь, церковная творити хощет, не имея с собою пресвитера, по воле епископа: да будет под клятвою». Так именно и делается у беспоповцев: у них нет священника, посланного епископом, они презирают церковь, составляют особо от нас, напр. в деревне Дьяконице, свои собрания и совершают, не имея никакого права, церковные службы. О таких-то бесстрашно и самовластно живущих и говорит Катехизис.

«И брак возлюбят безчинный, якоже во время Ноя, прежде потопа». – Это и есть у беспоповцев: они вообще живут не по обычаю и закону св. церкви, а по своим похотям, как придется, – таинства брака у них нет.

«Нецыи отступят от веры», – т.е. иные из христиан совсем сделаются отступниками – нехристями, другие повредят чистоту и целостность веры. Что это значить? Напр., Христос сказал: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человтческого, ни пиете крове его, живота не имате в себе. – Так сказал Тот, в Кого мы веруем, и истинны слова Его, но вот отыскиваются такие христиане, которые говорят, что хоть и сказал Христос, что без причастия нет спасения, а все-таки можно спастись и без него. Не явно ли, что тате люди отступили от истинной веры?

«Станет мерзость запустения, реченная Даниилом пророком, на месте святе». – Запустеет, пусто станет там, где прежде было святое место, т.е. где прежде была святая церковь, там ничего не будет. Пророк Даниил предсказывал собственно о разрушении ветхозаветного храма и о прекращении богослужения и жертвы в нем (См. Благовестное Евангелие от Мф. зач. 99 и от Мк. зач. 60). Но если применять это пророчество ко второму страшному пришествию Христову, то оно будет значить подобное же, именно то, что запустеют и будут осквернены храмы. Все ли? Конечно, не все, потому что выше сказано, что пред пришествием Христовым церкви будут. Где же в церквах воцарится запустение? Очевидно, там, где оскудеет вера: а она оскудеет, как опять уже сказано, не везде, а лишь во многих местах. – Можно же понимать и так, что на месте, где подобает быть алтарю и святейшему таинству тела и крови Христовой, ничего не будет, на место святыни будет пустота, как и есть и сейчас у беспоповцев.

«Потом же придет антихрист». Вот беспоповцы все про антихриста толкуют. Послушаем, как Филарет патриарх, при котором Катехизис печатался, понимал о нем.

«Имать же царствовати три лета и месяц шесть». Беспоповцы толкуют, что антихрист царствует от лет патриарха Никона, т.е. уже больше двухсот лет, а патриарх Филарет учит, что его царство только на три лета и месяц шесть. Велика разница! Значить, их толки об антихристе не от старых книг, а от своих голов.

«И чудеса мечтанием и лжею и волхованием (имать), творити». Но какие же лживые и мечтательные чудеса видели Беспоповцы, по которым узнали они о пришествии антихриста»? – Никаких, – и, значит, антихрист еще не пришел. «И тогда будет велие гонение и лютое мучение всем в вере живущим православным христианам». – «Вот и было на нас гонение, говорят староверы, жгли нас, языки резали нам». А теперь, спрашиваем, есть гонение? «Слава Богу, – отвечают, – нет». Что же, антихрист, должно быть, смилосердился над вами, что перестал вас гнать? Но мы не знаем ни от старых ни от новых книг, чтобы антихрист стал из злого милосердым.

Гонение будет «православным христианам». – Кто православный христианин? «Я, – заявляет беспоповец, самый православный!» Справимся в том же Катехизисе, имеет ли он право так говорить. «Вопрос. – Откуда нарицается христианин? Ответь. – Нарицается православный христианин имени ради Христова, от Христа и от хрисмы, сиречь от помазания святого мира» (л. 2 об.). Вот, кто миром помазан после св. крещения, тот и есть православный христианин, по учению старой книги. И только на таких, на миропомазанных, и будет антихристово гонение. Беспоповцы же не миропомазаны и, по Катехизису, не имеют права на звание христиан, – значить, не на них и будет гонение от антихриста.

К словам, что гонение будет на православных христиан прибавлено: «в вере живущих». Что это значит? Что такое вера? – «Вера есть, читаем опять в том же Катехизисе (12 л. об.), егда пречистых и животворящих Христовых тайн причащаемся и приемлем»... Из этих слов старой книги видно, что причащение или принятие св. тайн есть проявление истинной православной веры. Где этого причащения нет, там значит и не в вере живут. И поэтому беспоповцам, раньше чем толковать о каких-то гонениях на них от измышленного ими антихриста, надо бы позаботиться о при обретении потерянной ими православной веры, не мыслимой без причащения.

Гонение будет на тех, «иже воли его (антихриста) не повинуются и печати на чело и на десную руку свою не примут». – Ни на челе, ни на десной руке нет печати ни у староверов, ни у нас: достаточно посмотреть глазами. О троеперстии же решительно грех говорить, что оно печать антихристова: ибо три перста мы слагаем в честь Святой Троицы, Отца и Сына, и Святого Духа. Антихрист же будет отучать людей от веры во Святую Троицу. Как же на его печати может быть её имя?

Итак, в Б. Катехизисе говорится об антихристе совсем не по беспоповски и 101-й лист этой книги обличает их в их неправильном понятии как об антихристе, так и о себе самих; и антихрист еще не пришел, и они не сохранили настоящего христианства.

После объяснений на 101-ый лист Б. Катехизиса возвратились опять к имени Иисус и потом перешли к другим вопросам. Кирьяк, извиняясь то и дело, что он малограмотный, малоученый, однако ужасно горячился. С ним был старик Севериан, уверявший все время, что наша вера (православная) содержит все ереси. Он очень кричал, потому что, будучи сам очень глух, по обычаю глухих, опасался, что его не расслышат. Чтоб я ни говорил ему, он ничего не слышал, а шуму делал много. Спасибо Кирьяку, – он иногда ухитрялся как-то растолковывать глухому Севериану то, что я говорил. Наконец, однако, и сам Севериан понял, что с ним нельзя вести беседу, – говорит: «что делать, батюшка! со мной трудно разговаривать!» и сел на лавку. Затем туда же ушел и Кирьяк; но я несколько раз вызывал его, и он начинал снова беседовать. Кажется, он был не доволен, что я долго не переходил к любимому их догмату – о перстах. Была речь о кресте восьмиконечном и четырехконечном, об аллилуйи. Когда я заговорил о церкви и таинствах, Кирьяк, Севериан, Василий и совсем ушли, извиняясь, что им далеко идти, а становилось уже поздно. – Я слышал, как Кирьяк, разговаривая с кем-то, отзывался обо мне: «кроткий человек; с этим можно говорить»... – Уходя, они попросили у меня и у всех прощения, что, может быть, чем кого-нибудь обидели, или слово грубое сказали по невежеству...

Когда ушли бывшие на беседе старообрядческие начетчики, единоверцы стали просить, чтобы я поговорил о перстосложении. – Особенно интересовался этим вопросом старик Евсигней, дядя о. Максиму. Он грамотный, и у меня еще раньше была с ним речь о крестном знамении.

– Ты помнишь, дедушка Евсигней, что мы говорили в четверг в церкви? Видел сам, как книги не сходятся одна с другой?

– Помню. Но хотелось бы еще послушать.

– Ну читай, что писано в книгах.

– Нет, уж читайте вы.

– Да не все ли равно? – читай сам.

Но Евсигней и многие другие потребовали, чтобы я читал, и я взялся за книги. При чтении одного места слушатели заметили мне: «Вот видишь, по-нашему велено три перста слагать»! Я отвечал: «Да разве я спорю? Ведь и в четверг я говорил в церкви с дедушкой Евсигнеем, что есть в книгах и по-вашему. Да еще и то вы запомните, что с вами, с единоверцами, я никогда не спорю: нам не об чем спорить. Я спорю со староверами, которые думают спастись без Божьей благодати, которые не причащаются, и хотя и исповедуются, но не пред священником Христовым, имеющим власть вязать и решить, а пред без благодатным и бесправным своим настоятелем – простецом, и которые говорит, что чуть-чуть не так сложил персты, уже и сталь не православный, а про наши три перста (показываю троеперстие) кричать, что это печать антихриста. Вы же, по милости Божьей, единоверны мне, хотя персты слагаете и не так, как я.

– Мы не переменим своего перстосложения! – крикнул какой-то мужичок.

– А кто же от вас требует, чтобы переменили? Отец Максим разве гонит из церкви тех, кто крестится двумя перстами?

– Он и сам так же крестится; отец Максим не гонит нас.

– А отец Яков разве гонит? Бываете ведь в его церкви?

– Я бываю часто, – ничего, не гонит. Отец Яков говорит, что это все равно.

– Конечно, все равно: ведь дороги не три перста; дорого то, что они означают. Именно дорога велия тайна, как сказано в Большом Катехизисе (л. 5), показуемая тремя перстами. Тайна же сия исповедуется одинаково православно и отцом Максимом и отцом Яковом, и мною и вами: все мы веруем в Троицу единосущную и нераздельную.

– Это верно. А не запретить, нам по-нашему, этими тремя перстами, показывать тайну сию?

– Никто не посмеет запретить, когда это дозволила сама церковная власть. Скажи-ка ты, почему так крестишься, почему и отец Максим так же крестится?

– Потому, что нам благословил так креститься преосвященный владыка.

– Да; а ему дозволил это Святейший Синод. И мы потому же так крестимся, что нам благословлено так креститься. Значить, и мы, и вы не самовольно, как староверы, а по благословенно церкви слагаем – вы три эти, а мы три эти персты в честь Святой Троицы.

– Так это все равно?

– Все равно; и мы и вы слагаем три перста во имя Святой Троицы. Это знаете на что похоже?

– На что?

– Есть в церкви сосуды, из которых причащаемся, и золотые и серебряные, есть и оловянные. Вот в ризнице у преподобного Сергия цел еще его деревянный сосуд, – растрескался от времени. Но в деревянном ли, в серебряном, или золотом – все равно одни и те же тело и кровь Господа нашего Иисуса Христа.

– Если же все равно, то почему сам архиерей не крестится по-нашему, хоть и благословил нам так креститься?

– Хотите знать? Только, смотрите, не вздумайте обидеться на мои слова.

– Ничего, говори; за что обижаться!

– Архиерей – нам образец; он должен все делать самым наилучшим образом. То же и в перстосложении, – он должен как можно лучше показать нам нашу православную веру. Теперь я буду спрашивать, вы отвечайте. В Троице сколько лиц?

– Три: Отец, Сын и Святой Дух.

– По порядку перечтите их.

– Первое лицо – Отец, второе – Сын, третье – Дух.

– А есть ли в Троице четвертое и пятое лица?

– Как же в Троице может быть четвертое, или пятое лицо?!

– Верно, не может. Вот и надо архиерею показать, что мы веруем именно так, в первое, второе и третье лицо Святой Троицы, а не в первое, четвертое и пятое. Для этого он и слагает вместе не 1-й, 4-й и 5-й персты, а 1-й, 2-й и 3-й. Поняли, почему архиерей слагает три первые перста?

– Выходить, что по-нашему не совсем ясно показывается вера в Троицу? – с огорчением спросило нисколько голосов.

– Глядите сами. Для меня же ясно, что лучше три первых перста, под ряд, нераздельно столице соединять или слагать для выражения веры в Троицу единосущную и нераздельную. Я не говорю, что нельзя и по-вашему; но говорю: лучше по нашему; все равно, как можно называть Христа Спасителя Исус, но лучше – Иисус; можно называть Предтечу Христова – Иван, но лучше – Иоанн. Троеперстие – грамотнее, нежели двуперстие...

– А все же можно и так, как мы?

– Благословлено, значит – можно. Но только не говорите, что этак (слагаю первые три перста) не хорошо, как говорят раскольники.

Было уже очень поздно; народ утомился: о перстосложении многого не договорили, и разошлись. Я ушел к священнику о. Максиму, и ночевал у него.

– У о. Максима в доме я нашел говельщиков, несколько мужчин и женщин. Тут была некая Анна Савельевна, женщина лет 65, довольно порядочная начетчица: зимой она даже иногда делает отлучки из своей деревни в другие места, где есть староверы, и ведет с ними беседы. Она сопутствовала Николаю Игнатьичу Касаткину в его путешествиях для бесед с раскольниками. Николай Игнатьев – основатель в странничества брачного толку. Его переход в раскол и из раскола в церковь очень интересно описан им самим в «Братском Слове» за 1875 год. Он был в январе месяце (1890 г.) у меня на квартире и много рассказывал о своих путешествиях. Теперь он в Ярославской губернии действует против раскола. Дай ему Бог успеха! Анна Савельевна слушала всю мою беседу и была, как я приметил, не совсем довольна; ей казалось, что я слишком мало нападал на Кирьяка и других, что мало касался беспоповских порядков религиозной жизни; мне бы нужно, по её мнению, развенчать этих самозваных пастырей и священников. У меня был план такой: сперва защитить церковь от нападений раскола, т.е. оправдать наши мнимые новшества, и потом уже обличать существенные, коренные заблуждения беспоповства. Она же находила, что следовало бы пользоваться минутой и поразить на голову противников. Вообще, она большого ждала, и была немножко разочарована во мне.

– «Давеча об антихристе совсем мало поговорили!» – заметила она. Она справедливо полагала, что учение об антихристе и об его будто бы уже совершившемся пришествии и мнимом истреблении им Христова священства и таинств есть последнее оправдание беспоповщины против упрека в неимении священства и полнота таинств. И в самом деле, показать ошибочность этого коренного учения беспоповщины значить разбить самую мнимую крепость и твердыню её. Но я об этом, важнейшем для беспоповщины, предмете, держась своего плана, действительно, мало поговорил. Этим и была Анна Савельевна недовольна.

За обедней в воскресенье я говорил проповедь об устройстве церкви, об овцах стада Христова и о пастырях над ними, – о том, что где нет священства, там одни овцы без пастырей; далее о том, что в церкви все делается по воле епископа, так что «пресвитеры и диаконы без воли епископа, ничего не могут совершать: ибо ему вверены люди Господни и он воздаст ответ о душах их» (апостольское 39 правило), – пресвитеры суть то же в отношении к епископу, что руки в отношении к голове: что повелевает и дозволяет епископ, то и совершает священники и диакон; об этом свидетельствует и выдаваемая им от архиерея грамота, – видь на совершение таинств и исполнение пастырской должности. Таких грамот и таких полномочий не имеют беспоповские наставники. Они взялись за такое дело, которое могут совершать одни священные лица. Они – самозванцы, восхитители не дарованного. И они-то учат, что нет теперь церкви, нет причащения святых даров, нет брака и проч. Так учат они; а Евангелие нам говорят совершенно обратное их учению. И я делал сопоставление евангельского и беспоповского учения, заканчивая каждое сопоставление таким вопросом: «кого же слушать – Христа ли Спасителя, или Кирьяка, или какого-либо другого беспоповского учителя?» Кирьяк стоял на паперти. Мне вспоминалось, как вчера этот самый Кирьяк отзывался обо мне: «кроткий человек, – с этим можно беседовать»... И вдруг этот «кроткий» человек на всю церковь возглашает: «кого же слушать: Кирьяка, или Христа?» Чувствовал я, что Кирьяк Платонович может обидеться такими выражениями; но мне хотелось как можно яснее и понятнее выразить противоречие раскольнического учения евангельскому – поэтому и делал такие сопоставления. Народу было очень довольно. Храм, правда, не большой, был полон, так что от народа стало душно и дверь была отворена, что дало возможность слушать службу и проповедь стоявшим на паперти и в ограде.

Еще до проповеди пришел ко мне в алтарь церковный сторож и сказал: «с Дьяконицы желают пригласить тебя к себе в деревню для беседы». Я сначала ответил: «хорошо», но потом о. Максим отсоветовал, и в Дьяконицу не пошли. Показалось неудобным переменять решение и беседу, назначенную здесь, на Горе, переносить в Дьяконицу, пожалел я и народ, которому пришлось бы идти с версту по очень неудобной дороге (таял и проваливался под ногами снег). Но моя жалость была неуместна; после некоторые из народа говорили мне, что я напрасно не пошел по приглашению в Дьяконицу: «мы бы, говорят, все пришли туда, это нам пустяки, что дорога плоха». И я считаю свой отказ большим промахом: во-первых, – звали сами староверы (когда-то дождешься подобного случая); во-вторых, – когда я не пошел, они могли подумать, что я заробел перед ними.

После обедни, через час, я пошел на беседу опять в дом старой матушки. Народ сошелся в порядочном числе. Беседа шла до позднего вечера (часов до 8); но она не была столь оживленна, как вчерашняя, потому что ни Кирьяка с Северианом, ни Васлиия Яковлева уже не было. Кирьяк в церкви был, а на беседу не пришел. Я не знаю, чем объяснить это. Уж не обиделся ли он и вправду, что я в проповеди называл его по имени, как одного из раскольнических учителей? Но хотя и не было известных по Домшину начетчиков, однако, вообще староверов пришло довольно. Для них и для некоторых единоверцев я счел нужным объяснить истинный смысл любимого, ходячего у них выражения: «аще кто прибавить, или убавить, анафема». В подтверждение моего объяснения, что не каждое прибавление и убавление достойно осуждения, я сличал текст молитвы Господней по Евангелию от Матфея и Луки, представляющей и убавления и прибавления у одного евангелиста сравнительно с другим. Все поняли, что нельзя же обвинять евангелиста Луку за сделанный им перемены в чтении молитвы «Отче наш» против евангелиста Матфея и что если переменять буквы и слова нельзя, то пришлось бы предать анафеме даже евангелистов. Значить, выражение «аще кто прибавить, или убавить, анафема» имеет в виду не буквы и слова, а мысли, самое учение веры. Один мужичек, вышедший из комнаты, говорил, как мне рассказывали, после этого сличения Евангелий: «ну, ни за что бы ни поверил, что этакая разность есть, если бы не увидел своими глазами!» Свои глаза убедительнее всего. Здесь же многие рассматривали имя Иисус в принесенном из храма Евангелии.

Евангелие это печатано в лето от сотворения мира 7145 (1637 от Рождества Христова) в Москве при царе Михаиле Феодоровиче и патриархе Иоасафе. Время жизни этого царя и патриарха было временем несомненного и для нас и для староверов православия в русской церкви, и потому эта книга, принадлежащая единоверческой церкви и добытая в нее из деревни Дьяконицы, именно из беспоповской моленной, является драгоценной в руках местного священника и заезжего миссионера, которые могут ею воспользоваться как, обличительницей против одного из самых тяжких раскольнических обвинений на церковь, именно обвинения, что русская церковь под именем Иисуса верует не в того Христа, в которого веровала до лет Никона патриарха, а в иного... не истинного Христа. Буква и (Иисус) приводить староверов в ужас – И вот я раскрываю Евангелие от Матфея (1:18) и читаю: «Иисус Христово рождество сице бе»... Впечатление сильное, – бегут смотреть и видят в книге то же самое, что и я вижу: Ӏїс҃ь.

Была тут одна старушка, из деревни Дьяконицы, лет 70, Прасковья. Она занимает должность пономарши при требоисправлениях спасовцев. Пришла же собственно удостовериться в том, правду ли говорят «старики», что Иисус есть имя антихриста.

– Ведь они тебе говорили наверное, что до Никона не писали, не печатали и не говорили: Иисус? – спрашиваю у ней.

– Да, Иисуса выдумал Никон; от него пошло.

– А вот гляди, бабушка! – И я показал ей год издания Евангелия. Посмотрела; запомнила.

– Читай!

Читает: Иисус Христово рождество сице бе...

– Как написано: Исус, или Иисус?

– Иисус.

– Чье же имя? Ведь книга-то до Никона напечатана...

– Так и в старину по вашему печатали?

– Как видишь!

– Значить, это Христово имя?

– А чье же? – разумеется, Христово.

– А у нас-то что говорят?!

– Так не верь же ты своим старикам, – теперь сама видела в дониконовской книге имя Христа Спасителя Иисус?

– Видела, батюшка.

– Ну, целуй же ты это имя.

Перекрестилась моя старушка и поцеловала то имя, которое некоторые староверы имеют непростительную дерзость называть именем антихриста. Старушка эта вскоре после беседы обратилась в православие.

Толковали о разности в летосчислении до Рождества Христова (5508–5500), о кресте четырехконечном и восьмиконечном, о разности перстосложении (собственно для уяснения православности обоих видов его), о разности в числе просфор на проскомидии и о прочем, что смущает умы старообрядцев. Я все старался объяснить, что и старый и новый обряды одинаково православны и потому христиане, держащиеся того и другого обряда, при взаимном признании друг за другом православия, и при покорении церкви и её пастырям, находятся в истинном единоверии. Все это разъяснялось примерами: если я стану утверждать, что двуперстие грех, что непозволительно молиться двуперстно, я не буду вам единоверен, потому что все вы именно так молитесь; если и вы станете утверждать, что троеперстно нельзя молиться, что это грех, то вы не будете мне единоверны, потому что и я и великое множество православных именно троеперстно молятся. Мне хотелось разорить существующее у старообрядцев недоумение и предубеждение против именуемых новых обрядов, а также и предубеждение иных православных против именуемых старых обрядов.

Все старообрядцы и все единоверцы убеждены в православности двуперстия. Церковная власть, дозволив и благословив единоверие, дозволила и благословила и двуперстие. По её взгляду, таким образом, двуперстие также православно, как троеперстие: иначе бы она не дозволила его употребление, потому что нельзя же благословить для религиозного употребления нечто предосудительное, а тем более еретическое. И еще ранее единоверия многие православные крестились двуперстно. И теперь в иных приходах, особенно в таких, где есть и раскольники, многие (в Домшинском, напр., все решительно) крестятся двуперстно. Что же? – этих православных гнать из церкви? У них у всех персты по наследственной привычке складываются для крестного знамения двуперстно! И если мы будем изгонять православных из церкви за двуперстие, то они, пожалуй, и сами не пойдут в церковь. А единоверцы, услышав о подобном изгнании, придут в крайнее смущение и пожалуй надумаются изгонять из своей церкви тех, кто крестится троеперстно... Что простительно невежде, то не простительно просвещенному пастырю церкви.

Изменения, произведенный патриархом Никоном, я оправдывал, во-первых, тем, что все, что считается старообрядцами за новшества, встречается и в старопечатных и старописьменных книгах, а во-вторых, тем, что изменение старого на новое всегда бывало в церкви, чему особенно наглядным примером служит история богослужебных книг.

Когда было высказано почти все, что можно сказать в защиту церкви против нападений на нее со стороны старообрядцев, я начал говорить, и очень долго и подробно говорил о том, что старообрядцы не составляют собою единого стада Христова, по множеству враждующих между собою сект, и не могут назваться православными, потому что не имеют спасительных церковных таинств.

Не знаю, чем объяснить это: были тут староверы, но никто ничего не возражал, – все молча слушали. Или они очень малознающи, или видели, что нельзя спорить против евангельских истин.

Когда покончили с вопросами, на которые наводит и которые задает раскол, меня заставили говорить о посте. Спрашивали: можно ли нарушать заповедь церкви о посте? Дело в том, что некоторые крестьяне, насмотревшись на господ (и одевающихся по-барски), стали постом есть мясо и пить молоко. Церковь заповедует пост, а похоть невоздержание ухитряется подыскать оправдание для себя даже в Писании. Вот против этих собственно оправданий греха я и говорил. Потом спросили о табаке. Я опроверг сказку староверов о произращении табака дьяволом; а потом сказал о неприличии и о вреде табакокурения. Перед этим я незадолго читал брошюру профессора Ильинского о табаке. Она мне очень пригодилась. Некоторые пожелали купить такую книжку. У меня было с собой несколько книжек о табаке, о водке, и несколько противораскольничьих брошюрок. Продажей этих книжечек закончился день. Помолясь Богу, разошлись.

Ночевал я у о. Иакова. На утро, часов в 8, когда была уже подана мне повозка к отъезду в Вологду, пришли человек шесть мужичков, верст за 10 от Домшина, – один даже из Ярославской губернии, по имени Никита Васильев. Он был несколько лет в страннической секте, но перешел в церковь. Между пришедшими он отличался смышленым видом лица и заметною начитанностью. Они потужили, что поздно узнали о моем приезде в Домшино. Я стал с ними беседовать. О православности обрядов нашей церкви они не имеют сомнений (сами они все православные); но они не могут с силой ответить на некоторые вопросы раскольников, напр., на вопрос об отмене Большим Московским собором постановлений Стоглавого о перстосложении, об аллилуйи. С ними я поговорил часа с два. Они еще потужили, что не застали моих бесед, – им хотелось послушать и меня и возражений старообрядцев.

Я был отпущен на срок. В Домшино надо бы забраться по крайней мере на месяц, – будет хорошо. Интерес сильно возбужден. Надо побывать в моленных Домшинских и побеседовать на домах с их начетчиками. Да и многие, очень даже многие из считающихся православными нуждаются в укреплении и вразумлении. До чего сильно на них влияние раскольников, доказывает в высшей степени странное явление, что многие, бывая на исповеди, не причащаются святых тайн. У многих есть убеждение, что хорошо бы вновь окреститься от беспоповских наставников, уже «как надо». Многие глядят в лес, чтобы там где ни будь под березовым корнем сложить свои кости...

Мартовская поездка в Домшино была первою моей миссионерскою поездкой. Впечатлите, которое она оставила во мне, можно назвать очень хорошим. Особенно понравился мне Домшинский народ: смышлёный, свободный народ, чуждый всякой забитости и придавленности. Те лица, у которых мне пришлось быть в домах, встречали меня с полным радушием и гостеприимством. Беседы народ с интересом слушает.

Дай Бог, чтоб и на будущее время меня везде встречали и провожали так же, как в Домшине.

16 апреля 1890 г. я вторично приехал в Домшино, спустя месяц с небольшим после первой поездки туда. Остановился у церковного старосты Василия Николаевича Зайцева. Он меня принял очень радушно, как старого знакомого. Иметь такие знакомства для миссионера очень полезно, – при них едешь смелее, знаешь, куда пристать, с кем и что говорить. Еще на дороге, в двух деревнях Домшинского прихода, в Нестерове и Митицыне, я встречал своих знакомых и раскланивался с ними, приглашая их на беседу в село. В Митицыне я зашел в школу. В сенях еще услышал пение: ученики пели молитву после учения. Я вошел в комнату, помолился с детьми Богу, поздоровался с ними и с учителем. «Здравствуйте, батюшка!» дружно ответили на мое приветствие дети (между ними несколько девочек). Они уже знали меня: когда постом я говорил проповедь в Домшинской церкви, они были все и слушали. Учитель на другой день спрашивал у них, запомнили ли они, что говорил приезжий священник. Оказалось, что впечатлительная детская память усвоила и сохранила проповедь, – дети рассказали все её содержание. Я с удовольствием заношу в свои записки и этот поступок учителя и это знаменательное свидетельство, что малые дети благовествуют слово Божье: разумеется, они и дома рассказывали о том, что слышали в церкви и повторили потом, в школе. Так брошенное в души слово зреет и растет. Будем надеяться, что оно при несет и плод. Я обратился к детям с просьбой – повестить отцам и матерям, что опять приехал миссионер и что, кто хочет, пусть приходить в Домшино для беседы. Я любовался детьми в ту минуту, когда они выходили из школы: всякий-то из них, и мальчик и девочка, на прощанье, с поклонами, говорил: «Прощайте, Александр Васильевич! Прощайте, батюшка!» – Этакие славные у вас ребята! – говорю учителю. И он подтвердил мои слова.

Однако в следующий день (17 апреля) на беседу пришло человек шесть, не больше: день был будничный, все работали (была пашня). Пришел интересный старик Дмитрий Петров Бобров. Он уже не задавал глубокомысленных вопросов; он все слушал и со всем соглашался. Другие собеседники тоже молча слушали. На прощанье я дал Дмитрию Петрову почитать «Увещание“ митрополита Платона и некоторые брошюрки. Из того, что собралось на беседу всего шесть человек, я понял, что совсем не во время приехал и что не дождаться мне, чтобы народ пошел ко мне в село для беседы, – некогда, пашут! И я решил сам идти к ним в деревню: авось, думаю, кто-нибудь и явится послушать беседы.

В числе упомянутых шести человек, явившихся на беседу в Домшино, был Александр Савельев Цветков, прежде находившийся в беспоповщинском расколе, но года два тому назад присоединившийся к церкви. Присоединение его совершал достопочтенный о. Павел, архимандрит Московского единоверческого монастыря. Александр Савельев с глубоким благоговением говорит об этом замечательном человеке, которому обязан своим окончательным утверждением в намерении оставить беспоповство. Как недавно обратившийся в церковь, Александр Савельев еще не снял с себя беспоповщинского кафтана, в котором он когда-то стаивал в моленной. Пришел он не столько послушать миссионера (что ему слушать меня, если он слышал о. Павла!), сколько затем, чтобы предложить себя ему в помощники. Сам он, правда, не говорил мне этого, но близкие к нему люди сказали мне, что он не прочь бы сделаться помощником миссионера (человек он начитанный, трезвый, постник, мяса не ест), и я впоследствии сообщил об этом его желании преосвященному, который благосклонно изъявил согласие – принять его в звании моего помощника. Вот с этим то Александром Савельевым 18 апреля я и пошел в деревню Дьяконицу. Проходя через деревню Яковцы, зашли к единоверческому церковному старосте, у которого немного отдохнули и подкрепились пищей. Отсюда с нами пошел еще один слепой старик, – мастер петь на клиросе и читать в церкви, конечно, без книги. Со староверами он часто спорит, и ему захотелось послушать, что будет говорить с нами Егор Романов.

Егор Романов – главный учитель в д. Дьяконице, принадлежащей к секте «нетовцев». Мы и пришли прямо в его дом. Хозяина в ту минуту не случилось дома: вышел куда-то. Мы сели на лавке в ожидании его прихода. Минут через пять он пришел. Проворно надев на босые ноги катаники (валенки), он поздоровался с нами. Это бодрый, крепкий мужик лет 50-ти, русый, довольно солидный на вид. Алекеандр Савельев, как несколько знакомый с ним, начал разговор приблизительно так: «вот, Егор Романович, епархиальный миссионер о. Иоанн желает знать: по каким собственно причинам вы отделяетесь от единения церковного и не принадлежите к великороссийской церкви?»

– Да, продолжал я, мне всегда было очень любопытно узнать, что собственно удерживает старообрядцев вдали от нас. Большинство, конечно, держится обособленности от нашей церкви по привычке и по примеру отцов. Но ведь есть же у вас и люди начитанные, которые, кажется, по книгам могли бы понять, что наша церковь вполне православная, ибо никакой ереси в ней нельзя указать. Я слышал о тебе, Егор Романович, что ты начитанный, грамотный человек, – потому и желательно знать, что тебя больше всего удерживает от соединения с нашею церковью?

– Грамотность наша небольшая... читали немножко... А что касается того, почему мы не в соединении с вашею великороссийскою церковью, то причина этого одна: мы боимся, нет ли в ней ересей каких-нибудь.

– Не первый раз я слышу эти речи, – сказал я Егору Романову. Бояться ересей, конечно, следует; но какие же ереси пугают вас в нашей церкви? Иные из ваших прямо объявляют, что нет такой ереси, которую не ввел бы в русскую церковь Никон патриарх. Так прямо, огулом, и говорят: все ереси у вас! И как начинают перечислять наши ереси, то действительно, по их счету, им конца нет! Каких только не насчитают ересей! Даже и буквы ставят в ересь: сами говорят Исус, а нас, за то, что печатаем Иисус, т.е. за одну букву лишнюю против своего чтения, обвиняют в страшной ереси!

Оказалось, что Егор Романов об имени Иисус не сомневается, признает его именем Христа Спасителя; он говорил, что сам видел в старопечатных книгах Иисус, с двумя иже. Евангелие их Домшинской единоверческой церкви ему известно. «Мы об имени Иисус не сомневаемся, – сказал он в заключение, – оно есть имя Христа Спасителя».

– А если, говорю, ты об этом имени не имеешь сомнения, то ведь главной причины раскола между нами уже и нет. Беспоповцы других согласий говорят, что Иисус имя еретическое и даже еще хуже.

– Мы, – ответил Егор Романов, – не следуем другим согласиям: те во многом мудрствуют не по правилам. Иные не принимают крещения великороссийской церкви; а мы принимаем, потому что оно совершается правильно, в три погружения с призыванием Святой Троицы.

Филипане (их довольно в Домшинском приходе) и другие покрещеванцы смеются над нетовцами, что они еретическое крещение называют правильным. Об Егоре Романове мне передавали, что будто он говорит, что «хоть сатана окрести, да только во имя Отца и Сына и Святого Духа, и тогда крещение правильно и нельзя его повторять».

– Что же вас удаляет от нашей церкви, – спрашиваю его, – если крещение наше вы принимаете за православное и даже имя Спасителя Иисус считаете истинным Его именем?

– А больше всего то, что принимаемое нами имя Исус обругано в книгах ваших учителей церковных, писавших против старообрядцев. Димитрий Ростовский, Феофилакт и другие что писали об этом имени?

Я стал разъяснять, что св. Димитрий Ростовский и другие писатели никак не могут быть виновниками отделения старообрядцев от церкви. Святитель Димитрий писал свой «Розыск» 50 лет спустя после начала раскола: как же его считать виновником раскола? И об имени Иисус он только сделал ученые разъяснения, которых, быть может, не следовало делать для неученых читателей...

– Да ведь он прямо сказал: «Исус, еже глаголется равноухий»...

– Я знаю, что он действительно сказал это слово; но только надобно знать, к чему он сказал его. Старообрядцы, которые жили при Димитрии Ростовском, говорили (да и теперешние еще иные говорят), что Иисус есть ин Христос, не истинный; считали (и считают еще) имя Христа Спасителя, пишемое и читаемое в три слога (И-и-сус), не православным, еретическим. Вот таким-то святитель Димитрий и доказывает, что греки, от которых получили мы самую веру во Христа и научились именовать Его, читали и читают Его имя И-и-сус (а латиняне И-е-зус), каковое чтение согласно и с еврейским языком, на котором первоначально наречено имя Спасителя. Значить, имя Иисус есть правильное и старинное; с еврейского оно значить Спаситель, с греческого – Исцелитель. А слова Исус у греков, как бы говорит он, совсем даже и нет (все равно как нет у них слова Иван, а есть Иоанн); и если бы грек захотел составить такое слово, то оно, говорит, означало бы вот что, – и приводит то выражение, которое так не нравится вам в Розыске⁶. Итак святитель Димитрий, человек многоученый, не хулил имени Христа Спасителя, и вы напрасно вините его, не понимал того, что он сказал. Грех! Пора быть грамотными и начинать понимать слова!

Потом я рассказал Егору Романову, что Св. Синод издал в 1886 г. свое «Изъяснение» касательно действительно порицательных выражений, встречающихся в сочинениях православных писателей против раскола. Наша высшая церковная власть не одобряет этих выражений, и винит за них всю церковь, как это делают старообрядцы, решительно не возможно. Эту мысль я старался разъяснить таким примером. «Вот мы теперь беседуем. Если я эту беседу напечатаю, а ты в ней найдешь что-нибудь обидное не для себя только, но и для вашей веры, можешь ли ты обвинять из-за меня всю нашу церковь? Грубо сказал (примерно говорю) миссионер; миссионера и вини, а не церковь. Димитрий Ростовский, Феофилакт – тоже миссионеры; но не церковь». Напомнил я также Егору Романову, сколько всяких ругательств рассыпано в Старообрядческих сочинениях на обряды и книги, употребляемые в нашей церкви. Да и теперь, – говорю, – почти то же самое: ты сам знаешь, как филипане хулят троеперстие... из-за него даже перекрещивают наших... Поговорили и еще, но недолго. Егор Романов торопился кончить беседу. Он давал понять, что ему не охота с нами беседовать, часто упоминал о том, что время рабочее, а что в свободное время он не прочь и побеседовать. Мы встали и простились с Егором Романовым а он поехал сеять горох. Прощаясь, я сказал, чтобы в воскресенье, когда горох не сеют, приходил на беседу. Он обещал. Егор Романов мне понравился, – этакий степенный человек, трезвый в суждениях и речах. Одно не понравилось: уж очень осторожен и очень торопится сеять горох... Да еще не хорошо, что обещался прийти на беседу в воскресенье, однако не пришел. От Егора нас пригласил к себе побеседовать за чаем крестьянин Леонид Яковлев. Беседа не представляла ничего особенно интересного. Возражателей не было; слушали молча, и больше рассказы Александра Савельева об его беспоповщинской прежней жизни.

С Александром Савельевым уже часов в 10 вечера я воротился в Домшино на ночлег. Утром (19 апреля), благословившись, он ушел на родину, в село Устье Угольское, Череповецкого уезда, Новгородской губернии. А я часов в 10 собрался идти в Митицыно, как совсем неожиданно явился один из вчерашних слушателей, Иван Яковлев, брат Леонида, у которого мы пили чай. Вчерашняя беседа и у Егора и у Леонида очень заинтересовала его, и он пришел попросить некоторых разъяснений. Он – овца из стада Егора Романова. Я разъяснил ему, что мог, и дал несколько брошюр: он, хоть и неграмотный, просил книжек, – «заставлю, говорит, почитать какого-нибудь грамотея». Беседовали более двух часов. Обещался прийти на гору, в воскресенье; но не пришел. Овца последовала пастырю: обоих не было на беседе.

Проводив Ивана Яковлева, мы пошли в Митицыно; пришли к старшине. Старшина ходил приглашать народ на беседу. Иные отказывались работой, иные малограмотностью; но все же пришло до десятка мужиков и несколько женщин. Из старообрядцев пришел Никита Тихонов, по Спасову согласию, «Митицынский поп», как его мне называли. Никита – небольшой мужичок, такой тихонький... Слова у него мягкие, слащавые, вкрадчивые; голос – нежный; в разговоре он все оговаривается, что не надо горячиться, а надо беседовать тихо, по Божьи. И мы, действительно, беседовали с ним мирно о разных предметах; другие внимательно слушали нас. Вдруг прибежал Кирьяк, мой старый знакомец (по великопостной поездке в Домшино). Он прибежал прямо с пашни, только что успел дома отпрячь лошадь. Поздоровались. Кирьяк Платонович сейчас принял участье в беседе, и она получила другой характер. Кирьяк говорил с жаром и увлек даже тихоню Никиту Тихонова. В чем, казалось, и смягчился прежде Никита, как будто сдался совсем, Кирьяк вновь подогрел в нем прежнее, и он запел свое. Часа два пробыл Кирьяк, и вот что интересного было в беседе с ним. Его занимает вопрос: зачем Великороссийская церковь не перекрещивает католиков? Ему кажется, что их непременно надо бы перекрещивать. Я, на основании Деяний Московского собора 1667 года, ответил ему, что решение Филаретовского собора о крещении латинян не справедливо. Кроме того, я старался втолковать ему, что крестим ли мы католиков, или нет, это нисколько не может служить оправданьем его отделенья от церкви. Если он не хочет соединиться с Великороссийскою церковью, из-за того, что мы не перекрещиваем католиков, то что же мешает ему соединиться с церковью Греческою? Она поступает в отношение к католикам так, как Кирьяку желательно, т.е. перекрещивает их. Но, присоединившись к Греческой церкви, он присоединился бы и к нашей: ибо у нас с греками вера одна, церкви наши Великороссийская и Греческая, составляют одну Греко-российскую православную церковь. А что есть разница в чиноприеме католиков между нами и греками, так это не должно бы смущать старообрядцев: ибо они должны знать, что, например, при св. Киприане, епископе Карфагенском, в Африканской церкви многих еретиков перекрещивали, а в Римской не перекрещивали, – но Африка и Рим были тогда вполне православны, и вера была одна и там и здесь, несмотря на различное решение вопроса о принятии еретиков. И даже в одной и той же церкви разные иерархические лица по разному решали этот практический вопрос о принятии еретиков. В Кормчей, в статье Тимофея пресвитера (гл. 70), вот что говорится: «Зрим же ныне в великих и соборных церквах, рекше патриархиях и в митрополиях и прочих, яко армены и яковиты, и несторианы и прочие безглавные и подобные им, обращающиеся в православную веру, божественным миром помазуют, а не крещают, творят же их проклинати начальники их, и се вообразися ныне вин ради благословных и нужных; неций же совершенно крещают армены».

Кирьяк, перед которым Никита совсем стушевался, самоуверенно говорил: «мы (старообрядцы) стоим на Петровой вере!»... Я отвечал: и мы стоим на Петровой вере. Он же, указывая на икону, как свидетеля, с чувством восклицал: «если у вас ничего не нарушено против Петровой веры, иду к вам!» Я доказывал, что и действительно у нас ничего против Петровой веры не нарушено, а что, напротив, у них очень многое нарушено. Но Кирьяк спорил и обещался доказать, на свободе, будто все у нас нарушено. «А теперь, говорит, некогда, рабочее время!»

Когда речь зашла о причащении животворящих Христовых тайн, Кирьяк воскликнул: «Отец Иван! душа измучилась, болит, тоскует, все хочет причащения! Но где оно? где? – укажи!» Этот вопль души христианской очень трогателен. Действительно, измучена душа, ищет соединения со Христом, какое Он сам установил на тайной вечери, хочет исполнить то, что заповедано творить в Его воспоминание, – и не может. Я стал говорить: «Кирьяк Платоныч! Ты знаешь Евангелие, знаешь, что сказал Христос о необходимости причащение: аминь, аминь глаголю вам, аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крове его, живота не имате в себе. (Ин.6:53). Ты сам чувствуешь нужду во святом причащении и страдает душа твоя, мучается голодом, не вкушая хлеба небесного. Подумай, – мог ли Христос обещать и не исполнить? Не заблуждаешься ли ты? Верь Богу: есть церковь, «столп и утверждение истины» (1Тим.3:15), и не могла она пасть ни при Никоне, ни прелюде, ни после него ... – Но у него было решено, что «никониане» не могут составлять истинной церкви, – и он спрашивал: где церковь? где причастие? – Кирьяк Платоныч! – говорю ему, – сейчас день, на небе светить солнышко красное. Если кто станет приставать к тебе: Кирьяк, укажи солнышко! и ты укажешь на солнце, а он упрямо станет говорить: да не может быть, чтоб это было солнышко! – и глядеть на него не хочет, что ты поделаешь с таким человеком? Так и церковь есть солнце для людей. Я указываю эту церковь; а мне говорят: и смотреть не хочу! это не церковь! Ищут, ищут церковь, и не могут найти! Затерялась, словно иголочка, та самая церковь, о ней же Её создатель, Бог наш, сказал: созижду Церковь мою и врата адова не одолеют ей! (Мф.16:18). Слепые ищут, где солнце, и не верят зрячим, которые указывают на него. Не затерялась церковь, есть она непременно. Удобнее солнцу погаснуть, чем церкви без вести быть. Это слово святого Златоуста – вселенного учителя. И мы знаем ее, церковь, невесту Христову, жену, облеченную в солнце... И ярко светит она для зрячих; и дай Бог тебе прозреть и увидать её свет! Этими и подобными словами я старался разогнать заблуждение христианина о св. Христовой церкви.

Кирьяк побыл всего часа с два и ушел. Я остался с несколькими мужчинами и женщинами. Самым неутомимым собеседником остался после Кирьяка Никита Тихонов. Он снова, без подстрекающего влияния Кирьяка, стал тих и сговорчив. Когда он завел речь о клятве Большого Московского собора (1666–67 гг.), то все читал но какой-то книжке церковной печати. Оказалось, что книжка эта – издание Братства св. Петра митрополита: «О клятве собора 1667 г.» Никита очень осторожно пользовался книгою: он вычитывал по ней одни выписки из соборного деяния, пропуская мимо заметки и пояснения составителя книжки и иногда заменяя их своими. Я был рад, увидавши, что книга, написанная для вразумления старообрядцев, читается одним из них. Это первый случай в моей деятельности, что я увидел книгу «никонианскую» в руках «старовера».

Из беседы с Никитой запомнилось еще то, что мы говорили о молитве Иисусовой. Он, повторяя обычные у старообрядцев речи, сказал: «зачем вы отставили Сыне Божий в молитве Иисусовой?» Я ответил: если что куда отставишь, то не уничтожишь, а только переставишь на другое место. Куда же, по твоему, переставлено слово Сыне Божий из молитвы Иисусовой?

– Не знаю, – говорит, – куда вы запропастили, а только в Исусовой молитве его нет у вас.

– Ну гляди же! – И я показал ему свой священнический молитвенник – канонник. На первом листе напечатано: «Молитвы утренние. Воспрянув без лености и истрезвився, возстав от сна, рцы сие: Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Посем постой мало молча, дóндеже утишатся вся чувствуя, и тогда сотвори три поклона, глаголя: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного. Таже, аще иерей, глаголет: Благословен Бог наш. Аще не иерей, начинает сице: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, молитв ради пречистыя твоея Матере и всех святых, помилуй нас, аминь». Вот видишь ли, спрашиваю, что напечатано на первой странице? Ты говорил, что мы куда-то отставили молитву Исусову со словом «Сыне Божий», а она оказалась в молитвеннике, т.е. именно там, где молитве и быть подобает.

Никита удивился: и вы читаете её? – спрашивает.

– Каждый день!..

– И архиерей?

– И архиерей, и священник, и диакон, и всякий православный христианин, который молится Богу.

– Удивительно!

– Ничего тут нет удивительного. И ты эту молитву читаешь: что же тут удивительного?

– То – мы, а то – вы! Вы же на Московском соборе отменили ее!

– Не правда; если б отменили, не было б её в наших молитвенниках.

– Да, это так...

Обвинение решительно падало; Никита не знал, что говорить дальше. Я поддержал его. – А ведь действительно, – говорю, – Большой Московский собор распоряжение сделал о молитве Иисусовой: он в церквах велел читать ее со словами Боже наш, а не Сыне Божий. Это было на соборе уложено.

Никита ободрился: ну, вот, зачем же, – говорит, – было так уложено? Разве худо чем-либо говорить Сыне Божий!

– Да кто же считает, что так говорить худо? Кто обхудил молитву «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас?» – Никто, и уж конечно не русская церковь, все пастыри которой ежедневно, вставая и ложась, говорят «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Не могли бы мы так молиться, если бы действительно отвергли эту молитву, как ты говоришь. А вот у вас, я знаю, иные ни за что не согласятся даже прочитать просто, не на молитве: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». Это я хорошо знаю. Теперь, скажи ты мне: отчего вы так не читаете?

Никита ответил, что старообрядцы не читают молитвы «Господи Иисусе Христе, Боже наш» потому, что ее будто бы не знала русская церковь до лет Никона патриарха. Я сказал на это, что он ошибается и что до Никона патриарха была известна молитва Иисусова со словами «Боже наш». Я велел ему почитать в Кирилловой книге, на листе 552 и дальше, статью под заглавием: «Истолковано, Господи Иисусе Христе, Боже наш помилуй нас, аминь». – Так вот, – говорю, – молитва Иисусова со словами Боже наш не Никоном выдумана; видишь, она напечатана в Кирилловой книге. А хоть бы и Никоном выдумана была, что же в ней худого? Проговори ее!

Никита сказал: «мы ее не говорим, но и не обсуждаем».

– Значить, она хорошая молитва?

– Хорошая.

– Ну, так прочитай.

Но читать Никита не соглашается, потому что боится скрытого никонианства в этой молитве, истолкованной однако же в дониконовской книге. Я стал ему разъяснять, что обе молитвы, т.е. оба вида Иисусовой молитвы (и «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, и «Господи Иисусе Христе, Боже наш – помилуй нас») вполне православны, потому что в символе веры, мы исповедуем, во 2 члене, Христа Сыном Божием и истинным Богом. Каждый православный может без всякого сомнения употреблять обе молитвы.

Когда Никита пожелал знать, почему же в общецерковном употреблении принята у нас молитва: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», я стал читать ему по соборному деянию (1667 г.) рассуждение об обоих видах молитвы. Рассуждение это очень понравилось Никите. Он спросил: какая это книга? Я сказал: Деяние собора 1666–67 гг. Он удивился. «Уже ли?» – говорит. Я сказал: верно; посмотри сам. Он справился о цене книги и выразил намерение купить ее. Беседа с Никитой закончилась самым мирным образом.

В следующие два дня (пятницу и субботу) я посетил три деревни: Леушкино, Глыбену и Кожевники. Провожатым моим был мужик Федор Петров Бобров. Он указывал мне удобные для бесед дома и приглашал знающих собеседников. Но особенно интересного во всех этих беседах не было, потому что здесь не силен раскол и настоящих раскольников мало, – есть только сомневающиеся, а потому и вопросов задавали не много, – больше всего слушали молча.

В воскресенье (22 апреля) я провел день на горе. Перед обедней и за обедней говорил по обычаю в церкви. Во время проповеди я коснулся несколько вопроса об имени Иисус, из-за которого старообрядцы не идут в церковь. «Они, говорил я, не идут в церковь, не желают с нами молиться Богу, исповедовать Его вместе с нами едиными устами и единым сердцем. Из-за чего же? – из-за того, между прочим, что будто мы имя Христу Спасителю переменили. А это имя Иисус есть в Евангелии, печатанном при патриархе Иоасафе, которое сейчас здесь, в церкви, лежит на престоле». – Вдруг раздался возглас от западной стены храма: «сжечь эту книгу, если в ней так написано!» Я остановился и сказал: «кто крикнул это слово, что нужно сжечь старопечатную книгу из-за имени Иисус, с тем я поговорю после обедни, а теперь слушайте!» – и я продолжал проповедь.

После обедни нашелся тот, кто сделал удивительный возглас «сжечь такую книгу!» Это оказался Иван, по прозвищу Шанберов. – Ну, Иван, говорю ему, как ты расправляешься с книгами, где написано не то, что тебе угодно! Ведь книга-то старопечатная, печатана при святейшем патриархе Иоасафе!

– Она печатана в Риме! – ответил мне Иван.

– В каком Риме?!... читай: в Москве...

– Да он и читать то не умеет! – сообщил о нем один мужичок.

– Вот и смотрите, – говорю, – на таких грамотеев, которые и читать то не умеют, а требуют святые книги жечь! Можно ли с ними разговаривать? Как же ты, Иван, берешься толковать о книгах, когда и читать не умеешь? – У меня, говорит, жена маленько маракует.. сам же я, действительно, неграмотный.

Беседа после обедни велась сначала на паперти; потом, когда к вечеру стало холодно, – внутри храма. Я показывал древние Евангелие и Триодь из семинарской библиотеки и Евангелие, осужденное Иваном Шанберовым на сожжение. Были обычные попытки истолковать одну букву в слове Иисус, как прилог (союз). Особенно усердно пытался это сделать некий Гаврила с Сухолома, Мишехонского прихода.

Еще запомнился мне из собеседников этого дня Онисим Кузнецов из деревни Зубова. Этот ожесточенно нападал на нашу церковь за принятие ею четверо конечного креста. Когда все, что я говорил ему о важности не концов, а силы креста, на нем же распять был Христос Спаситель, оказалось мало убедительным для него и он все называл крест четырехконечный ругательно крыжем латинским, я попросил его показать, какой крест у него на шее. Он был очень смущен этой просьбой и не показал своего креста, потому что у него, как и у всех старообрядцев, на шее крест четырехконечный. Иные тут же, при нем, говорили, что он и совсем не носить креста. Этот же Онисим очень не любит, когда идет речь собственно о предметах веры, когда говорят не о концах креста, не о пальцах, не о просфорах, а о теле и крови Господа нашего Иисуса Христа, о вечности и неразрушимости созданной Им церкви, о благодати Божьей, спасительной всем человекам. Это, впрочем, общее свойство раскольников.

На беседу пришло не мало народа из соседнего Елданского прихода. В числе их мне запомнился Карп Никонов, черноватый, улыбающийся мужичок, очень смышленый и, как говорят, довольно начитанный. Он да еще их церковный староста звали меня к себе в Братково, – говорили, что у них в приходе начинает распространяться раскол из соседних, зараженных расколом, приходов. Я обещал побывать. Интересно, что, когда Карп Никонов и другие из Елданских прихожан начинали вступать в беседу, делая замечания против раскольнических мнений, Домшинские старообрядцы запрещали им говорить на том основании, что они «не здешнего прихода». Разумеется, этого запрета не было бы, если бы Карп говорил за старообрядцев. Я рад был видеть, что и среди крестьян находятся опровергающее беспоповщинские мнения. Такие начетчики из православных имеют важное значение среди раскольничьего населения. Они дают отпор начетчикам из раскольников.

Беседа 22 апреля шла до вечера.

Следующую неделю я беседовал в приходах, соседних с Домшином. 29 апреля предполагал быть в селе Беседном. Но меня просили и староста Домшинский и священник побыть за обедней у них. Я остался и говорил проповедь. Была неделя о «жене самаренке». Из Евангелия этого дня я и заимствовал предмет для проповеди. Я говорил: «Удивилась самарянка, что еврей просил пить у неё, самарянки: до того дошла ненависть из-за веры между евреями и самарянами, что даже не просили и пить одни у других. Так и нам в иных местах староверы не дают пить у себя из-за различия в вере; в других же местах хотя и дают, но из особой посуды, из «мирской», из которой сами никогда и ни за что не согласятся пить.

Христос знал, что евреи грехом считали попросить напиться у самарян, и все-таки просит пить у самарянки: значить, Он не велит нам считать за грех напиться из посуды иноверца, а тем больше самому напоить жаждущего иноверца из своей чаши.

Христос не для того пришел, чтобы завелось множество вер, а для того, чтобы собрать заблуждающихся и разбегающихся в разные стороны людей во едино стадо – свою церковь. Значить, Ему не угодно это многоверие, которое есть у староверовь: филиппане, федосияне, поморцы, спасовцы и проч. Нужно, чтоб они соединились с нами, а мы с ними.

Вера, которую принес с неба на землю Господь Иисус Христос, должна соединить нас. Учение Господа и есть «вода живая». Евангелие есть величавая река этой чистой, как хрусталь, животворной воды – учения Христова. И церковь поит своих чад этой живой водой. – Староверы, даже странники, знают о Евангелии, но мало читают его. Они больше пробавляются «цветниками» собственного составления. И, Боже, какую мутную, негодную воду пьют они из цветников! Она до такой степени ядовита, что человек, напившись её; готов спорить, и действительно спорит даже с Евангелием, т.е. с самим Христом». В заключение я приглашал всех веровать Евангелию: оно есть та живая вода, которая напояет души наши, утоляет нашу духовную жажду.

В час я хотел ехать в Беседное. Но, когда уже уносили мои вещи в повозку, пришел Василий Яковлев из д. Курьякова, Мишехонского прихода, с которым я уже два раза беседовал: постом – на горе, и 25 апреля, на Преполовение, – в Курьякове. Он привез в Домшинскую земскую больницу брата своего Ераста, сильно побитого в драке. У меня спрашивали: «что грешнее, – табак курить, или водку пить»? Подобные вопросы очень часто приходится слышать. Я ответил вопросом: «Ераста поколотили чуть не до смерти: накурившись табаку, или напившись водки»? Положив брата в больницу, Василий и зашел ко мне. За ним пришло еще несколько человек. Завязалась беседа. Василий все переспрашивал о тех же предметах, о которых шла речь прежде, в его деревне. Трудно ему расстаться с беспоповщинскими понятиями и туго воспринимает он новые для него мысли (зато, может быть, он прочнее залягут в его голове). А он, сравнительно, еще развитой мужик; что же сказать об остальных? – Я дал ему почитать «Увещание» митрополита Платона. Он расспросил у меня, где я квартирую в городе, и сказал, что непременно по осени постарается побывать у меня. Он понимает, что домашняя беседа гораздо лучше общественной, публичной: здесь, дома, мы с ним вдвоем, нас никто не слышит и не видит; здесь ему не стыдно раз десять перечитать, или переспросить одно и то же; здесь, наедине, меньше раздражается чувство гордости, нежели на народе, – легче признаться, что «я этого не знал», или «не понял»; и наконец, здесь нет товарищей, всегда и во всем сбивающих с толку. Беседа с Василием затянулась надолго, и я едва мог в четвертом часу выбраться из Домшина, хоть и обещал к трем уже быть в Беседном.

Церковный староста села Домшина просил преосвященного Израиля отслужить обедню в их Домшинской церкви. Преосвященный сказал ему, что эта просьба удобоисполнима. Староста, рассчитывал, что архиерейская служба в селе, приход и окрестности которого изобилуют раскольниками, не будет без благотворного воздействия на религиозное состояние народа. И мне преосвященный велел приехать в Домшино ко дню его служения там, которое назначено было на 8-е июля, чтобы за обедней сказать проповедь. – 8-е июля праздник в честь явления Казанского образа Божьей Матери; в 1890 году он пришелся в воскресенье, – значить, в один день были два праздника. Накануне была отслужена всенощная. Народу, не смотря на необычность этой службы для сельской церкви, собралось не очень много, потому что на лугах кипела работа (стояла же прекрасная погода). Гораздо больше собралось народу к обедне в самый день архиерейского служения. Я воспользовался этим стечением народа, и, до встречи владыки, минут 20 беседовал с собравшимися, объясняя им, что божественная литургия одинакова, служится ли на семи просфорах, или на пяти, т.е. старался оправдать церковь против обвинения её старообрядцами в не православии из-за перемены ею семипросфория на пятипросфорие.

Служили с преосвященным восемь священников и шесть диаконов. Я был очень рад, что в Домшине владыка устроил такое торжественное служение. В обычное время, приняв благословение, я вышел говорить проповедь, – и это впервые за архиерейской службой, при таком многолюдстве. Приблизительно вот что говорил я: «Когда послы великого князя Владимира пришли в Царьград для осмотра греческой веры, то их повели там в соборный храм, где патриарх служил обедню Нашим послам (они были тогда еще язычниками) так понравилась эта служба, что после, когда возвратились они ко Владимиру, говорили об ней: «мы не знали, где стояли, – на небе, или на земле». Так хороша показалась им православная архиерейская служба!

«Здесь – не соборный столичный храм; этот деревянный храм, ничем, кроме иконостаса, не украшенный, нельзя и сравнивать с Софийским собором, где стояли за службой Владимировы послы, и служба там была, разумеется, несравненно торжественнее, чем здесь; но все же как великолепна и благолепна и эта служба, которая идет сейчас в этом бедном сельском храме! И Как вообще хороша архиерейская служба! Царские двери, кроме вот этого времени, когда священнодействующее причащаются, всю то службу остаются отверстыми и всему народу виден алтарь – наше земное небо, видны все действия священнослужителей: их коленопреклонения, воздеяние рук, благословение, перенесение святых даров с жертвенника на престол, их поставление здесь, каждение, благословение хлеба и вина, после чего хлеб уже не хлеб, а тело Христово, и вино уже не вино, а животворящая кровь Христова! Отрадно видеть, как все священники, после слов протодиакона: «возлюбим друг друга», подходят к архиерею дать лобзание мира и любви, и потом все лобзаются друг с другом в знак той же любви, которую иметь между собою заповедал нам Христос. Особенно трогательна та минута, когда архиерей выходит из царских врат на амвон, во время пения: «Святой Боже». В одной руке у него крест, в другой – двусвещник, и крестообразно осеняя ими народ, он молится: призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей, и утверди и, его же насади десница Твоя. Виноград, сад виноградный, – это церковь; насажденный Божьей десницей, растет и цветет этот виноградный сад, этот рай земной – церковь Божия. Все мы, и я, и ты, деревца в этом саду. Крещением нас посадили в этом саду; миропомазанием – привили, дали нашей душе благодатный силы, чтобы мы могли жить по нашей вере; затем Христос, господин и хозяин этого сада, ждет от нас плодов, дел добрых...

Священники – это работники Божий, садовники в его саду: их руками сам Бог тебя посадил в своем винограднике – в церкви. Потому-то архиерей и молится: «посети виноград сей, его же насади десница Твоя», Господи! Да, очень трогательна эта минута благословения и эта молитва архиерейская! И вся вообще архиерейская служба как торжественна и хороша! Не правда ли?

– Хороша! – дружно, в раз, ответило несколько голосов из народа.

– Хороша и торжественна наша православная, особенно архиерейская, служба, – продолжал я, – и вам нужно радоваться, что владыка соизволил ныне служить литургию в вашем храме. Теперь подумайте: возможно ли что-либо подобное у беспоповцев, которых здесь и в окружности так много? Напрасно пошли бы мы и в Середнее и в Дьяконицу⁷, если бы вздумали посмотреть там такого величия. И если бы послы великого князя Владимира пришли, – я говорю примерно, – в моленную к нашим беспоповцам, на вряд ли бы они сказали, возвратившись к Владимиру: «не знаем, где мы были, на земле, или на небе!» Не такова там служба, чтобы можно было приходить в умиление. Я в беспоповских моленных бывал, бывал даже на святой неделе, в самое праздничное, в самое радостное время; но – Боже мой! – что там за грустная служба! Напев в роде похоронного, и слова не по-русски выговаривают (Христэ, тэбе). Вместо священника, облаченного в светлый ризы, я видел там мужика, по-мужицки остриженного и по-мужицки же одетого. Но бывает и еще неприличнее, еще не законнее, – в иных моленных даже настоятельствуют женщины... Где есть такое узаконение? – Нигде! Это выдумка староверов, чтобы за службой настоятельствовали мужики и бабы вместо священников. И как же совершают божественную службу эти беспоповские настоятели? Никаких прошений (ектений), никаких молений о мире всего мира, о царствующих градех, о царе и всех православных христианах, никто у них не говорит. Я ни разу не слышал, чтобы там возглашали: Благословенно царство Отца и Сына и Святого Духа..., не слыхал и этих слов: Слава святей, единосущной, животворящей и нераздельной Троице... Даже и этих слов: Благословен Бог наш никогда у них не слыхал. И выходит, что даже первого шага по уставу они, великие уставщики и законники, не могут и не умеют ступить. Стоит посмотреть, как они, например, крестят. Благословения воды и младенца не бывает, молитв больше половины не читают; вокруг купели не ходят, миром святым не помазуют... Да и не перечислить всех убавлений, какие допустили у себя беспоповцы против устава св. отец. Однако же, по удивительной слепоте, они не замечают всей скудости своего богослужения, всей незаконности своей в совершении таинств... Они прежде, чем посмотреть на себя, указывают пальцами на нас и кричат, что будто бы у нас все не так, как бы должно быть.

«Не смысля в чем дело, они укоряют нас, как мы смели оставить две проскомидийных просфоры. Я говорил вам перед обедней, что таинство совершается не на семи и не на пяти, но на одной просфоре, потому что, пишет апостол, все мы от единого хлеба причащаемся» (1Кор.10:17); хлеб этот – Христово тело: тело же у Христа одно, и потому на таинство причащения идет одна просфора, – ни больше, ни меньше. Значить, вся сущность, вся сила в этой таинственной просфоре. Число же остальных просфор определяется в разных уставах различно: есть и шесть, и четыре, и даже две. Но положим, что мы две просфоры убавили: было семь, две убавили, осталось пять. Тут дело ясное; а пусть староверы растолкуют нам, как это случилось, что у самих у них не осталось не только пяти, как у нас, но даже и одной просфоры. Было семь; ни одной они, по их словам, не прибавляли, ни одной не убавляли: куда же девались все семь? или и в старину ни одной просфоры не было, как сейчас у них? В Евангелии Господь говорит о некоторых людях, что они пожирают верблюдов, а комаров оцеживают. Беспоповцы походят на этих людей. Толкуя о том, что мы не могли убавить ни единой от семи просфор, они не заметили, что сами лишились не только всех просфор, но и тела и крови Христовой. Толкуя о том, что в богослужениях нужно хранить все в том виде, как было при патриархе Иосифе и считая нас преступниками даже за то, что мы аллилуйя лишний раз против них поем, они, несчастные, не заметили, что у самих нет и литургии. А это все равно, что есть руки и ноги, а нет головы. Литургия есть самая главная церковная служба. Она всем службам служба. Вечерня, утреня, часы все и прочая службы только приготовление к обедне, как бы лестница, по которой мы восходим на Сионскую горницу, где совершается тайная вечеря. Именно тайная вечеря: приступая к причащению, я и ты, и всякий православный, говорим: «вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя прими»... Все одна и та же тайная вечеря, – и тогда, когда Господь, накануне Своей смерти, в великий четверг, впервые причастил Сам Своих апостолов, и теперь, – тогда она только началась, а теперь продолжается. И теперь, когда мы причащаемся, Сам же Господь, только уже невидимо, рукою своего служителя – священника, причащает нас. И Он удостаивает нас вкушать именно Его тело и кровь, которые на первой тайной вечери преподал апостолам. Нет разности между тою «тайною вечерею» и этой нашей «обедней», потому что Христос «вчера и днесь той же и во веки». Он не меняется. Обедня – Его тайная вечеря, а мы, священники, только Его служители, строители Его тайн, как апостол говорит о нас (1Кор.4:1). Я знаю: есть несчастные люди, которые не идут на эту вечерню, на эту трапезу Христову, потому, что мы, слуги и рабы Христовы, плохи... Но разве Христос изменился от того, что я плох? Разве можно уходить с царского обеда из-за того, что тебе не нравится царский слуга, разносящий угощения?! А староверы уходят с трапезы Царя небесного и говорят, что из-за дурных священников не будут принимать ни тела, ни крови Христовой. Своей же обедни, вечери тайной, нет у них и не будет до тех пор, пока они будут оставаться в своем беспоповстве.

У них нет священства, а без священства, они то же, что стадо без пастыря, – оно разобьется на отдельные кучки, разбредется все врозь, и легко волку унести овцу из такого стада. Не видно ли вам, как наши староверы раздробились на множество вер, как они, забывши настоящий «двор овчий», т.е. истинную православную церковь, понаделали себе чуть ли не в каждом доме по нескольку отдельных церквей? – И жена не одной веры с мужем, и сестра не одной веры с братом, и невестка не одной веры со свекровью, – все разных вер, вместе друг с другом не молятся, даже не едят из одной чашки... Есть в правилах святых соборов такое грозное слово: если какие люди, помимо церкви, сами по себе начнут собираться и, не хотя знать церкви, захотят церковные дела творить, а нет с ними священника, покорного и послушного воле епископа, таковые да будут под клятвою!⁸. Не сбывается ли на беспоповцах этот приговор и не видно ли в судьбе их Божия над ними суда? Они раздробились на множество «старых» вер, одна другую проклинающих и одна другой враждебных. Это ли православная вера? Нет, не такова она, старая действительно, Христова вера. Она требует: «возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную». Вот наша вера: единомыслие, а не разногласие, единоверие, а не разноверие.

Они говорят, будто на горе другая вера, чем здесь, в селе. Неправду они говорят. Пусть они подумают: если бы действительно единоверцы не были с нами одной веры, пригласил ли бы наш архиерей единоверческого священника, о. Максима, служить с собой обедню? Но мы все видим, что о. Максим наравне со всеми другими священниками служит сейчас литургию с нашим архиереем. И в это время архиерей причащает его из своих рук, как и всех других священников и диаконов, – подобно тому, как на первой тайной вечери, за первой литургий, Великий Архиерей Господь наш Иисус Христос причастил первых священников нашей веры – апостолов. И тем еще хороша архиерейская служба, что в ней очень ясно виден весь строй и порядок церковной жизни: здесь архиерей, – по образу Великого Архиерея Христа Спасителя; с ним священники и диаконы, от него принявшие рукоположение на строение тайн; за ними народ, стадо Христовых овец, которых они, пастыри, учат евангельскому учению, для которых совершают святую Службу и которым преподают благодатный силы в таинствах.

«Такой чин и порядок свято блюдется в Христовой церкви от самых апостольских времен. И он подробно описан во всех старопечатных книгах. Наши староверы не сохранили его, и старые книги осуждают их. Церковь, описанная в этих книгах, есть та самая, которая была до лет Никона патриарха, ныне пребывает и всегда пребудет, потому что Сам Христос хранить ее, и нет такой силы, которая бы могла одолеть ее. Он Сам сказал: созижду церковь мою, а врата адова не одолеют ей (Мф.16:18). Неизменно и твердо слово Господа. Небо и земля мимо идут, а слово Его не идет мимо. И мы веруем Христу, Богу нашему, что есть Его церковь и до скончания века пребудет во всем богатстве и красоте, которыми удобрил ее, невесту Свою, Небесный Жених, – со всеми дарами Его благодати: и с причащением святых тайн, и с разрешением грехов в покаянии, и с браком, и с соборованием, и с священством – со всем тем, чего нет у наших несчастных беспоповцев, но что есть и должно быть у православных христиан, составляющих собою святую, соборную и апостольскую церковь».

Я не буквально так говорил, как сейчас написал. Говорил я без тетрадки, наизусть, и очень долго, – около получаса. Теперь я воспроизвел только главные мысли тогдашней проповеди. В ней были и отступления, иногда неожиданные даже для меня, в роде следующего. Когда я говорил о том, что священники учат народ православной вере, слышу голос: «плохо учат в городах постами почти сплошь мясо едят, а священники видят и молчат!» Говорил это мой знакомый Онисим Кузнецов. Я ответил: «Священники проповедуют пост и воздержание, и нигде я не слыхал, чтобы священники учили презирать пост. А если не все из нас смело обличают нарушающих посты, то ты должен знать, что не все мы Златоусты. Много священников и епископов было при Златоусте, но не все же они обличали нечестивую царицу. А если ты не слыхал, чтобы какой-нибудь священник обличал нарушающих церковный устав о постах, так послушай меня – священника». И я стал говорить против разоряющих пост, что они являются вдвойне виновными: и против своей совести и против совести этих Онисимов и Иванов, которые за их слабость осуждают всю нашу церковь. После обедни я искал Онисима, – хотел сказать ему, что чужими грехами он не оправдается. Грехи, подобные тем, какие указывает он за членами нашей церкви, бывали всегда, и даже этот самый грех нарушения постов бывал у нас и в старину, до Никона патриарха (см. книгу «О вере», гл. 15, л. 130). Такие неожиданные отступления всегда возможны, когда слушатели внимательны к тому, что им говорят, и я люблю эти их вопросы во время проповеди. Значить, не дремлет человек, значить, – слушает, и проповедь шевелит его мысли и, вероятно, чувства... Прощаясь с народом, я получил приглашение приехать в Домшино к Ильину дню на праздник, когда народ свободен от работы.

К Ильину дню я приехал опять в Домшино, где в этот праздник бывает крестный ход вокруг села. Обедню служили втроем: я, о. Иаков и единоверческий священник о. Максим. Народу за службой было не мало; однако не так много, как я предполагал. Весь народ очень интересовался тем, – по солнышку ли, как у них прежде делалось, или против солнца пойдет о. Иаков с крестным ходом вокруг села. Почему-то в народе ходил слух, что новый священник (о. Иаков первый год в Домшине) не пойдет посолонь, и это приводило многих в раздумье, а иные прямо говорили: как это можно идти не по обычаю прежних лет?! Я спросил у о. Иакова: как он намерен идти, – посолонь, или не посолонь? Он ответил мне, что спрашивал об этом у преосвященного, от которого получил ответ, что в крестных ходах вокруг селений и полей, которые совершаются собственно по желанию народа, можно уважить единодушную народную просьбу и идти посолонь. Это подсказало мне предмет для проповеди. Я говорил именно о церковном круговом хождении, начав так: «Сегодня у вас крестный ход вокруг села. Я слышал ваши любопытные вопросы: как пойдут с иконами, – по солнышку, или нет? Успокойтесь! Батюшка говорит, что он пойдет с иконами по солнышку ».

– Покорнейше благодарим вас, ваше благословение! – послышались ответные голоса из народа.

– Это, говорю, преосвященный благословил ходить у вас с крестным ходом по солнышку, согласно вашему желанию.

– Очень благодарны. А мы было забоялись, – слышали, будто не хочет о. Иаков ходить, как нам любо.

Можно по этим словам судить, насколько важным представляется прихожанам села Домшина (и Домшина ли только?) вопрос о посолонном хождении. И кто знает, что было бы, если бы о. Иаков совершил крестный ход против солнца? Пожалуй, иные овцы его стада почувствовали бы расположение к расколу, а то и совсем ушли бы в раскол. И во всяком случае, была ли надобность изменять давнее обыкновение, к которому привык народ, оставаясь при этом обыкновенна верным церкви? Бумага, буква устава все стерпит; а человек уйдет в раскол... И не человек ради устава, а устав человека ради...

«Напрасно боялись, – ответил я, – Священник не нарушить ваших порядков, если в них нет ничего худого. Худое он должен уничтожать и заменять хорошим, а в чем нет худого, то останется по старому». Затем я стал разъяснять смысл обряда кругохождения. После обедни был водосвятный молебен на улице перед церковной оградой, и потом пошли в крестный ход.

Пообедав, я поехал в Дьяконицу. Там бывает в Ильин день тоже общественный молебен с водосвятием. Выезжая из Домшина, я полагал, что уже в Дьяконице все кончено; но оказалось, что туда еще и икон не принесли, – на встречу нам попадались шедшие за иконами. Приехал я прямо к дедушке Дугану, моему приятелю, который даже в Вологде бывал у меня. Славный, благодушный старик. Тоскует, бедный, что жена у него староверка; но надеется, что Бог поможет ему обратить ее к церкви. В ожидании крестного хода я и здесь говорил о хождении по солнцу и против солнца почти то же, что в церкви за обедней. Между прочим я говорил, что Мария Магдалина и другие мироносицы пошли ко гробу на восходе солнца и встретили Христа, Солнце правды, воссиявшее им из гроба, и сделал сопоставление, что так и церковь – невеста Христова – повелевает идти на встречу, не этому на небе сияющему солнцу, а Христу, своему жениху. Меня просили раза два повторить о мироносицах: очевидно, эта речь понравилась. Таким образом я старался рассеять одно из сильных и застарелых предубеждений против нашей церкви: зачем она ходит против солнца в своих круговых хождениях (вокруг купели, вокруг храма, вокруг селений и городов). Беседа продолжалась около часа, пока не начали молебен. Пели по единоверческому обычаю почти все, и очень дружно и одушевленно. После молебна я продолжал беседовать, и пробеседовал довольно долго, пока народ не разошелся весь по домам. Интересного в этой беседе было вот что. Принесли Книгу о вере, и один мужичек стал читать из 30-й главы место, где говорится о смешении божеской и человеческой власти воедино, как признаке последних времен и наступления царства антихриста. Это смешение староверы (некоторые) усматривают в теперешней царской власти, которая будто бы со времен императора Петра совместила в себе и высшую иерархическую власть, т.е. царь наш будто бы стал и патриархом. Я объяснил народу, что царь не принадлежит к церковной иерархии и никаких действий ни архиерейских, ни священнических, ни даже диаконских не совершает, но наряду со всеми мирянами есть сын церкви, только первый сын и покровитель, заботящийся об её благосостоянии и благоустройства. Беседу я вел в пустом сарае дедушки Дугана. Народ слушал хорошо; жалели только об одном, что Егор Романов, здешний наставник Спасова согласия, не пришел на беседу, хотя, разумеется, знал о ней. Когда (в апрель месяц) я был у него в доме, он мало беседовал, все торопился сеять горох: некогда было, время рабочее! Теперь же был праздник, время гулевое, – а он все же не пришел. Я высказал предположение, что, может – быть, он оттого не идет, что у него гости; но мне ответили, что все равно он не пошел бы на беседу, если бы у него и не было гостей.

Ночевал я у дедушки Дугана. Утром, когда собрался уходить от него, явилась одна женщина по имени Устинья, – овца из стада Егора Романова. Она сказала мне: «Я нарочно пришла, чтобы посмотреть на тебя, батюшка... Что же? ты ничему худому не учишь, – чего же они не идут к тебе на беседу, да и нам не велят?!» – Она говорила, очевидно, о своих наставниках.

23-го апреля 1890 года я приехал в село Устиново. «23-е апреля – престольный праздник в этом селе, и приход называется Георгиевским. Судя по этому, можно было ожидать большого стечения народа, – но народа было в церкви очень мало. Еще едучи в Устиново, я удивлялся не мало, что народ во многих домах, сидя под окошками, пьет чай. В церковь пришло человек 50 мужчин и женского пола до полутораста, – больше девушек. О моем приезде священник предуведомил прихожан, т.е. собственно интересующихся делом. Перед обедней я побеседовал, – показывал книги старопечатные, и грамотеи сами читали указанные мною важные места в книгах. Собеседников интересных не было. Из местных обличителей раскола известен тамошний церковный староста Василий Гаврилов. У него есть книги, необходимый для вразумления заблуждающихся. Он читает из этих книг народу в промежутках между утренями и обеднями. За обедней я сказал проповедь о вечности церкви и о таинстве причащения.

После обеда священник проводил меня в деревню Губино, самую обильную староверами в Георгиевском приходе. Приехали к церковному старосте. Он ходил приглашать местных влиятельных старообрядцев, Павла Федотова и Грушина, не желают ли они побеседовать с миссионером. Но они не пришли, извиняясь тем, что время праздничное, – не могут оставить своих гостей. Итак, беседы многолюдной и с участием начетчиков не могло состояться, потому что в редком доме не было гостей, и редкий гость и хозяин были трезвы. От старосты Василий Гаврилович повел меня к своему родственнику Лаврентию Филиппову. В числе гостей был отставной солдат Нил Павлов. Он мне очень, понравился, степенный мужик, – угощался одним чаем, вина не пил. Хозяин указал мне на него, как на сомневающегося. Из разговоров с ним я узнал, что он только года с два как отбился от церкви, но окончательно еще не пристал ни к одной из многочисленных «старых вер». Интересно, что Нил Павлов прежде был одним из самых ревностных посетителей храма Божия и священника не чуждался, даже водил с ним дружбу, бывал у него гостем и его принимал у себя как гостя; но...

– Года с два как тянет меня к старой вере, – признавался Нил Павлов, – кажется мне, что здесь все лучше!

«Тянет к старой вере» не одного его. Поговорите с кем-нибудь из крестьян той местности, где есть раскол, и вам расскажут не один случай, что иногда самый лучший с виду прихожанин церкви кончал переходом в «старую веру». Причины: там служба дольше идет, все по уставу, – кафизмы вычитываются, каноны также вычитываются, не позволяется в моленной разговаривать... Выходит: наша слабость есть сила раскола. Беда в том, что у нас есть храмы, где служба идет богатырскими шагами. Все куда-то спешат, куда-то торопятся; как будто желают служащие угодить тем, для кого служат... А православные вообще то, недовольны короткой службой, и иные бегут в раскол именно к продолжительной, «уставной» службе. В Москве один знакомый старообрядец по австрийскому священству в откровенной беседе вот что, между прочим говорил мне: «Пожалуйста вы не думайте, что мы все глупы (чего я не думал и не думаю). Ведь вот я понимаю, что правда на вашей стороне. Когда я читаю рассуждения ваших ученых, или миссионерские беседы, я весь ваш, я вполне соглашаюсь с вами, что Никоновское исправление богослужебных книг не испортило православной веры и что у вас истинно православная церковь, а мы действительно раскольники. Но когда я из области мысли и книг вступаю в область жизни, то вижу, что большинство наших лучше большинства ваших. Вот я вхожу в вашу церковь, чтобы посмотреть вашу веру, и в смущении выхожу вон, так как вижу, что даже и своего то, Никоновского, устава у вас не исполняют. Сказать ли вам? Я раз было совсем оставил старообрядчество и уже пришел прощаться к своему попу; да тот и спросил меня: а не будешь ли тужить по нас? Я и остался в теперешнем положении: ни старообрядец, ни ваш... Головой, умом и рассуждением я весь ваш; но мое чувство против вас, и в старообрядчестве оно находит себе успокоение. И вот, не смотря на то, что я вижу всю незаконность нашего положения, я все еще старообрядец, и чем кончу, не знаю сам»... Это признание в высшей степени знаменательно... Вот еще что рассказывал мне один из Московских единоверцев: «Двое знакомых, – один православный, другой старообрядец, – долго спорили, чья вера истинная. Старообрядец предложил наконец: пойдем, обойдем сорок церквей и будет глядеть, умеют ли попы ваши креститься. Пошли. В первой церкви священник еле доводить руку до носу, тяжела рука, не донесет до лба, не умеют лба перекрестить!.. Идут дальше, – обошли восемь церквей, – все тоже, в иных еще хуже. Раскольник радуется и толкует но своему, что такое значит, что попы не умеют правильно креститься: «антихрист связал им правую руку, потому и не могут поднять ее до чела и вообразить истинный крест Христов»... Православному досадно, обидно и стыдно.., в другие церкви не пошел и смотреть, да и совсем оставил церковь, ушел в мнимо старую веру»... Само собою разумеется, что за недостатки и небрежность людей, даже и священников, отделяться от церкви не разумно и грешно; однако надо бы и нам побольше иметь сострадания к слабой совести людей. Слишком трудного подвига мы требуем от простолюдина, чтобы он усмотрел православную церковь, не глядя на наши папиросы, особенно на наше неуменье перекреститься истово и нашу небрежность относительно точного исполнения устава в церковных службах... Великое дело – чувство, религиозное чувство! Оно то и тянет Нила Павлова в старую веру. Я не стал, и никогда не стану, да и не могу порицать и отрицать то, что есть в старообрядчестве хорошего. Хорошее везде хорошо, – и в старообрядчестве, конечно, так же, как и в нашей церкви. Я высказал все свое сочувствие старообрядческой твердости в вере, их усердно к службе и уважению к церковным уставам. Но я всегда разъясняю, и Нилу Павлову вместе с прочими слушателями старался разъяснить, что у старообрядцев, при всем их желании быть верными вере отцов, во многом и самом существенном эта вера отцов нарушена. В пример был взят вопрос о числе просфор.

Я говорил: Когда при патриархе Никоне наименьшее число просфор на проскомидии было указано пять, а не семь, то родоначальники нынешних старообрядцев этим страшно возмутились: как де смели убавить две просфоры?! Им было жаль расстаться с двумя просфорами. И доднесь старообрядцы все еще не могут успокоиться, – все еще горюют по убавленным двум просфорам. А о чем горюют? – Бог их ведает! Я спрашиваю у иных: почему же непременно нужно семь просфор, а нельзя пять? Отвечают: семью хлебами Господь насытил четыре тысячи человек. – Ну, так что ж? – действительно семью хлебами Он насытил четыре тысячи человек; об этом сказано в 15-й главе Евангелия от Матфея, – это верно; но если поэтому требовать, чтобы на проскомидии было семь просфор, то от чего же не требовать, чтобы их было пять? Ведь и пятью хлебами Он же, Спаситель, насытил пять тысяч человек? Об этом писано у того же Евангелиста Матфея в 14-й главе. Видите, было два чуда: в один раз Христос пятью хлебами, в другой – семью напитал великое множество народа.

Нил Павлов сказал: значить, оба числа священны, так что и на пяти просфорах позволительно совершать обедню?

– Разумеется! – ответил я, – можно приносить на проскомидии и пять, и семь и сколько угодно больше. Видали, конечно, сколько приносят просфор на литургии для поминовения родных, живых и умерших!

– Зачем же тогда устав: то семь, то пять просфор?

– Вот зачем: больше – сколько угодно, а меньше нельзя; хоть бы никто из прихожан не подал на проскомидию, хоть бы во всей церкви только и было народа, что священник да дьячок, и то должно быть пять просфор, или семь (где какой устав), – меньше нельзя.

– Больше – сколько угодно, а меньше положенного нельзя?

– Да. Но семь ли, пять ли просфор, обедня одинаково совершается. Потому что, – вы не удивляйтесь, – литургия никогда не совершалась и не совершается и не будет совершаться ни на пяти, ни на семи, ни на десяти просфорах, но всегда на одной.

– На одной?!

– На одной... И не только после Никона, но и до Никона всегда таинство причащения совершалось на одной просфоре, потому что пример и закон так совершать его преподал нам сам Господь Иисус Христос. Тайная вечеря, совершенная Им в четверг, накануне Его крестных страданий, есть первая обедня. И когда причащаемся, мы говорим: «вечери твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя прими». Вечно одна и та же тайная вечеря, и один совершитель таинства – Господь Иисус Христос. А как Он совершил первую тайную вечерю, – по нашему, первую обедню? В Евангелии вот что об этом поведано: Ядущим же им (апостолам), прием Иисус хлеб, и благословив преломи, и даяше учеником, и рече: приимите, ядите, сие есть тело мое (Мф.26:26). Слышите? – прием хлеб, – не хлебы, пять или семь, но хлеб, – один. Этот хлеб становится телом Христовым. Сие есть тело мое, сказал Он, Тело же у Христа едино. Посему на причащение употребляется одна только просфора. Да и мы все, которые причащаемся этого хлеба небесного, которые принимаем в себя Христа, должны помнить, что хотя нас и много, но во всех нас один Христос; все мы части одного тела – Христовой церкви, которая так же одна: ибо «все, по апостолу (1Кор.10:17), от единого хлеба причащаемся». Вот почему всегда на причащение употребляется ни больше, ни меньше, как одна просфора. Выбрать ее из пяти, из семи – не все ли равно?..

– А что же другие просфоры означают? – спросили мои слушатели.

– Вы запомните это хорошенько, – ответил я, – что только первая просфора, – из семи ли ее выбирать, или из пяти, – и она одна употребляется на причащение. И священнику строго наказано, чтобы причащал непременно этою одною, в тело Христово преложенною, просфорою и чтобы всячески опасался, как бы не причастить частицею из других просфор. Все это потому, что на первой просфоре и на ней одной совершается таинство евхаристии; она именно прелагается в тело Христово. Вторая просфора назначена для того, чтобы из неё вынимать частицу в честь Пресвятой Богородицы и Приснодевы Марии; третья – чтобы вынимать частицы в честь святых разных чинов. И так в обоих случаях, – служат ли на семи, или на пяти просфорах. Разность начинается далее и состоит в том, что когда служат на семи просфорах, то поминают о здравии: из четвертой – священство, из пятой – царствующий дом, из шестой – всех православных христиан; а когда служат на пяти просфорах, то и священство, и царство, и мирян поминают о здравии из одной четвертой. В этом и вся разница. Из седьмой же и пятой просфоры одинаково вынимают частицы за умерших. Можно ли, рассудите, из-за такой незначительной разности не ходить к обедне в православный церкви?

Собеседники молчали. Я продолжал: Говорят иные, что никак нельзя поминать за одной просфорой все три чина – священство, царство и народ, потому что будто бы этим самым как-то смешиваются чины. Но... разве для Бога не все равно, кто ты: царь ли, священник ли или простой человек? У людей есть чины; у Бога нет. Говорят, что нельзя смешивать чинов; а сами забывают, что на седьмой, заупокойной, просфоре поминаются вместе всякие чины: и священство, и цари, и народ. Скажут, что есть разница между живыми и мертвыми? Но опять таки эта разница есть только для нас, живых людей; для Бога же нет мертвых. Читайте в Евангелии от Матфея (22:32), что сказал Спаситель: несть Бог Бог мертвых, но Бог живых. У Бога все живы. Если за упокой можно поминать и священство, и царство, и народ из одной просфоры, то конечно и за здравие эти чины можно понимать из одной же просфоры. Так мы и делаем. И так соразмернее: одна просфора за умерших, одна же и за живых.

– Но ведь дозволительно и на семи просфорах служить; зачем же было изменять этот устав?

– Затем, – говорю, – чтобы во всем быть в согласии с остальными православными народами. У всех православных на проскомидии употреблялось пять просфор; даже в Киеве было так, когда у нас на Москве служили на семи: вот и ввели единообразие во всей православной церкви. Спорить и тогда было не из-за чего, и тем больше нечего спорить теперь! Понятно ли я говорю?

Возражений не было. Нил Павлов выразил даже удовольствие, что теперь узнал, в чем дело. Он признался, что много недоумений и смущений в народе от малознания; а наставить – некому.

– А зачем на ваших печатях переменен крест (восьмиконечный на четырехконечный) и зачем отменена подпись: «се агнец Божий, вземляй грехи всего мира?» – спросил старик Григорий-глухой.

Я ответил: – Если на просфоре будет напечатано: «се агнец Божий», то что это будет означать? – То, что эта просфора знаменует собою Христа Спасителя, названного от Иоанна Крестителя Агнцем Божьим. Но одна только просфора может быть так названа, – именно та, из которой причащаемся, а не всякая. Значить такое наименование «агнец Божий» не ко всякой просфоре идет, а только к одной. Если же всякую называть «Агнцем Божьим», то выйдет, что будто бы не один Христос Агнец Божий. Крест же четвероконечный потому лучше печатать на просфоре, особенно той, которая назначена для агнца, что она разрезается на четыре доли или части прямо по линиям креста, и сами эти части располагаются так, что образуют четвероконечный же крест; а крест восьмиконечный чрез это не отвергается.

Говорили потом о хождении посолонь. Между прочим я сказал: – Если кто слишком дорожит тем, чтобы непременно идти за солнцем, тот должен знать, что это светило, сотворенное Богом для того, чтобы во вселенной было светло и тепло, некогда угаснет, – придет и такое время.

Дедушка Григорий возразил, что этого быть не может.

– Как, говорю, быть не может? Ведь сказал же Господь, что пред кончиною мира солнце померкнет (Мф.24:29)? Да и что такое солнце, чтобы так неотступно идти за ним человеку? Ведь, если сравнивать, то перед ним, дедушка Григорий, твоя душа дороже.

Дедушка Григорий обиделся за солнце: Как? Солнце, от которого вся жизнь на земле, которому Бог велел Сиять до скончание мира, это солнце красное, – ты говоришь, – ничего не стоить?!.

– Не так, дедушка! Я не сказал, что солнце, ничего не стоить. Я сказал: душа человека такое сокровище, что дороже и самого солнца. Не за небо, не за солнце и звезды, и не за землю, а за твою душу грешную пролил на кресте Свою кровь Господь Иисус Христос. И когда Он страдал за наши грехи, то солнце померкло, земля потряслась со страха. Весь мир не стоит единой человеческой души, а не то, что одно солнце. Кончится этот свет, не будет этого солнца, а душа твоя будет, потому что бессмертна она и вечно будет жить. За кем же ей идти на том свете? Ведь этого солнца там не будет... Все это я говорю к тому, чтобы объяснить вам, что не за этим видимым солнцем, или не по этому видимому солнцу мы идем, когда крестим, например, младенца, а за Христом и по Христу, Солнцу правды. Это Солнце не зайдет никогда; это Солнце вечно будет Сиять. И день, когда светло от Христа, будет без вечера – бесконечен. Вот за этим-то Солнцем идут, когда ходят «посолонь».

Григорий и прочие слушали с большим любопытством это объяснение посолония. Я продолжал. Что же значить, если я иду, например, вокруг церкви в крестном ходу, или при крещении младенца, не «посолонь», а на встречу солнцу? Опять и прежде всего, помните, что об этом солнце, которое ходит по небу, церковь при этом не думает: она идет на встречу Христу, Солнцу правды.

– Но что же это означает «на встречу солнцу?»

– То и означает, что встречаем Христа. Разве худа делает хозяин, когда встречает дорогого гостя? Нет, хорошо он делает. И мы хорошо делаем, как бы выходя на встречу Христу, Царю небесному. Господа Иисуса Христа сняли со креста, обвили плащаницами (благообразный Иосиф с Никодимом) и положили во гробе новом. Было это в пятницу. Наше истинное солнце – Христос Бог наш зашло во гроб... Но вот в светлое воскресенье, ранним утром, оно взошло: «из гроба красное нам воссияв солнце». Как жених из чертога, вышел Христос из гроба. Мироносицы жены пошли помазать тело умершего Иисуса драгоценными мазями, – но вместо умершего встретили воскресшего Господа: оказалось, что они вышли Ему на встречу. И теперь церковь, невеста, идет справа налево – на встречу своему Солнцу, Христу, Жениху своему. Что же тут плохого?

– Значит, и то и другое хорошо? – спросил Нил Павлов.

– Я думаю, что и по солнцу и на встречу солнцу одинаково хорошо ходить вокруг церкви.

– Толкуй ты! Все-то у вас перепорчено, всю веру разорили! вдруг совершенно неожиданно заключил Григорий. Встал, взял в руки картуз, и ушел.

– Постой, дед, побеседуем еще.

Но он ушел и больше не приходил. Объяснили мне, что он по глухоте не все мог слышать, от того и ушел... Не знаю, так ли; но я был крайне удивлен человек все как будто понимал, что говорилось, соглашался, и вдруг: «все-то у вас перепорчено!»...

Из собеседников, кроме этих двух, Нила Павлова и Григория глухого, я запомнил хорошо еще Семена Андреева. Он из деревни Вахрушева, соседнего Беседнинского прихода, скромный, молчаливый мужичок, лет под сорок. С великим интересом он слушал, изредка лишь задавая вопросы. Когда шла речь о необходимости для всякого христианина причащаться тела и крови Господней, он сказал с сокрушением: «А мы-то? Я и не помню, когда причащался! Должно быть, когда маленьким был, мать причащала; а сам – и не помню, чтобы когда причащался»! – Он звал меня в Вахрушево и к себе на дом. Поздно, часов в 10, уехал я из Губина в Домшино.

Нил Павлов 29 января 1892 г. приходил ко мне в Вологду беседовать и приводил с собой трех мужиков. Беседа по книгам шла до глубокой ночи. Наутро один Нил Павлов приходил благодарить за беседу. Теперь он окреп душой и в раскол его больше не тянет. Слава Богу!

24 апреля мы поехали со старостой в село Мишехонье. Я рассчитывал, что в среду (25-го), в праздник Преполовения, придет не мало народа в церковь и будет с кем и для кого поговорить. Но оказалось, что в этот день и службы здесь не бывает, потому что народ не считает Преполовение за праздник и работает. Решили поэтому с ездить в деревню Курьяково и дали туда знать через церковного сторожа; еще дали знать в другую какую-то деревню, чтобы желающие слушать беседу приходили в Курьяково. 25-го утром мы встали в 6-м часу и вместе с Мишехонским священником, о. Николаем Левицким, поехали туда. О. диакон повез мешок моих книг. До Курьякова версты три. Для беседы избран был дом Якова Семенова, Курьяковского богача. Народ собирался постепенно. Все стулья и диваны были заняты; принесли скамьи, – и те заняли. Много народа стояло в передней и в сенях. Двери, разумеется, были открыты. Кроме мужчин (человек до 50) были женщины и даже дети, хотя и не много. Итак, не смотря на то, что день был рабочий народу сошлось довольно. Иные приходили прямо с пашни, от сохи, бросив для беседы работу. Сначала мало было собственно собеседования: я говорил, и меня молча слушали, как слушают проповедь в церкви. С приходом знакомого мне по великопостному собеседованию в Домшине Василия Яковлева беседа оживилась. Он прибежал прямо с поля, босиком и в одном коротеньком полушубке. Сотворив обычный начал, причем довольно громко читал начальные молитвы, он поздоровался с о. Николаем и со мной, как со старым знакомым. Извинился, что не поспел к началу: «хотелось допахать загон». Высказал, что рад еще случаю побеседовать, и уселся напротив меня.

На этом Василии Яковлеве я могу видеть, что даже кратковременная беседа не остается без влияния. Из Домшинского собеседования он многое запомнил. И, – почему он особенно и запомнился мне, – имя Иисус он уже не боялся выговаривать, делая ударение там, где следует; он говорил не Иисус, но Иисус. Я напомним ему великопостную беседу с ним. Так как он тогда не видал старопечатных книг, то я показал ему это имя в Иоасафовском и юсовом (из семинарской библиотеки) Евангелиях. Он мало спорил. Другие же поспорили, – и больше всех Севастьян Трифонов, русый мужик лет 50. Он, в разговоре, часто посматривал в какие-то рукописи. Отсюда, очевидно, он черпал свои мысли. При одном случае он даже предложил мне прочитать «вот это».

– Что же это такое?

– Виноград российский и Соловецкая.

– Благодарю, – отвечал я. И читать не стану. Читал и знаю.

Севастьян опечалился. Его книга, которой он верил, вдруг при всем народе удостоена такого отзыва, что и читать ее не стоит. Ему было обидно за свою книгу и веру, которая держится вся на этой книге.

– Отчего? Хорошая книга.

– Хорошая, говорю, – особенно название «Виноград». Василий Яковлев! Поговори-ка ты ему об этих книгах, которых не читал и не одобрял не то – что патриарх, или архиерей, но даже и ни один древне православный дьячок. Помнишь, что ты говорил об не свидетельствованных книгах?

Василий подтвердил, что на Соловецкую, на Виноград и подобные книги никак нельзя ссылаться: они не имеют ни дониконовской древности, ни надлежащего церковного авторитета.

Севастьян спрашивает: что же? – так ничего и не стоят они?

– Нет, говорю, стоят; но столько же мало для меня, как наша история для тебя. Василий не даром не придает таким книгам никакого значения в спорных вопросах. А между тем вы всю свою мудрость почерпаете из этих книг: вы стоите не на старопечатных и старописьменных книгах, а именно на этих сочинениях ваших первых наставников. Ведь если рассуждать так, как рассуждается в Соловецкой, тогда нельзя следовать никакой книге, потому что разностей в книгах множество, а Соловецкая всякую разность одной книги против другой зачисляет в ересь. Следуя этому способу рассуждения о книгах, что мы сделаем с самыми Евангелиями? Вот в одном напечатано: «Отче наш, иже еси на небесех»; в другом еси нет. Как тут быть? Ведь это ересь, по разуму Соловецкой. Или вот еще: читайте Триод патриарха Иова (читаются книги при этом). Напечатано: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот дарова». В Триоди же патриарха Иоасафа (в Вологодской моленной видал) эта же песнь так читается: «Христос воскресе из мертвых, смертию на смерть наступи, гробным живот дарова». Вы слышите разность? Знай эту разность Соловецкие челобитчики, они непременно обличили бы патриарха Иоасафа в ереси; а за ними вы, не рассуждая, стали бы кричать, что Иоасаф еретик, потому что вместо «смертию смерть поправ» напечатал «смертию на смерть наступи». Вы кричите же, что Никон еретик, потому что Христос воскресе читается в его книгах не по Иоасафовски, а по Иовлевски.

Утвердивши, как мне казалось, своих собеседников в той мысли, что разница в буквах не есть еще разница в вере и что Соловецкая челобитная не надежный руководитель, я возвратился к той мысли, что старые книги не оправдывают старообрядцев. Так я указал по этим книгам, что в них встречается имя Иисус. И, однако, – продолжал я, – вы обвиняете нас, что будто бы под этим именем Иисус мы веруем в иного бога... в антихриста... Такую дикую мысль выдумали ваши первоучители; а вы ее повторяете! Вот об этом вашем обвинении, давайте, поговорим. – И вот какие мысли я изложил им: об Иисусе Христе повествует святое Евангелие, что Он родился, когда «изыде повеление от кесаря Августа написати всю всесенную»; умер при Понтийском Пилате; воскрес из мертвых, вознесся на небо и паки придет со славою судити живых и мертвых. Он есть истинный Бог наш, воплотившийся и вочеловечившийся нас ради человек и нашего ради спасения от Духа Свята и Приснодевы Марии; спасение наше Он соделал на кресте, бывши умерщвлен и распят и проливши Свою кровь за наши грехи... Разве таков будет антихрист? Разве он родился тогда, когда «изыде повеление кесаря Августа написати всю вселенную?» (Лк.2:1.) Разве он умер на кресте за наши грехи? Разве он вознесся на небо и сел одесную Бога Отца? Разве он послал апостольской церкви Духа Святого?.. Боже мой! До чего можно договориться, если толковать по вашему, что Иисус ин бог...

– Нет! ваш Иисус родился 8 лет спустя после нашего Исуса, – заметили мне.

– Если так, то значить в то время, когда Исусу Христу было 33–1/2 года, Иисусу Христу было на восемь лет меньше, т.е. 25–1/2 лет, и значить Он был именно современник Исуса, почти ровесник Ему.

Василий Яковлев заинтересовался этими цифрами. Севастьян же долго не понимал; не понимали и другие. Я просил Василия Яковлева растолковать им, в чем дело. Когда, казалось, уже все поняли, Гаврило с Сухолома все-таки заметил: «Исус Христос родился в лето от сотворения мира 5500, а Иисус в лето 5508. Если и считать, что все равно, Иисус ли, или Исус, и тогда зачем ваша церковь проповедает другой год рождения, а не тот, какой древне-православная какого и мы держимся». Я заметил Гавриле: церковь не проповедует, что Христос родился в 5508 году от сотворения мира.

– Как не проповедует?!

– Она проповедует, что Христос родился; в Евангелии она находит год, в каком Он родился, – именно знает из Евангелия, что это было в том году, когда «изыде повеление кесаря Августа написати всю вселенную» (Лк.2:1); но какой именно это был год от сотворения мира, я из уст церкви прямо не слыхал, да и ты не слыхал.

– Что вы говорите?! В вашем календаре прямо сказано, что Христово рождество было в лето от сотворения мира 5508. Как же вы уверяете нас, что церковь ваша этого не проповедует!.. Покажите календарь; есть он у вас?

– Календаря со мной нет; да и зачем он мне?! Ты не говори: в вашем календаре! Календарь не церковная книга; он столько же наш, сколько и ваш.

– Да ведь ваша же церковь проповедует, что Христос родился в 5508 году от сотворения мира!!

– Никогда этого церковь не проповедала. Она проповедует Христа, «нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечишься». А сколько лет до воплощения Сына Божия прошло от сотворения мира, церковь, и наша и ваша, об этом молчит. И я не знаю, в каком году от сотворения мира Христос родился.

– Как? ужели не знаешь? Ведь в вашем же календаре (жаль, что его при тебе нет) прямо сказано, что в 5508...

– Ты опять о календаре... Да я календарю не верю, – и все тут. Разве календарь Евангелие, или Апостол, или какая святоотеческая книга? Слыхал ли ты, чтобы в церкви его читали когда-нибудь?

– Календарь не читают... А все же в новых книгах несогласно со старыми говорится о том, когда родился Христос, – в новых указан 5508-й год, а в старых 5500-й.

– Значит, и по твоему новые книги согласны со старыми, когда говорят, что Христос родился?

– В этом то согласны, а о годе рождения несогласны.

– И о годе рождения согласны, потому что и старопечатное Евангелие и новопечатное одинаково указывают год рождения Христа Спасителя: «Бысть во дни тыя изыде повеление от кесаря Августа написати всю вселенную».

– Да как же, – по вашему до Рождества Христова прошло от сотворения мира 5508, а по старопечатным книгам 5500 лет?

– Так значит не о самом годе рождения спорят книги, а о том, какой это был год от сотворения мира, – так что ли?

– Да ведь это все равно!

– Нет, не все равно. Согласно признавая, что Христос родился именно в тот год, в котором была кесарева перепись, книги не согласны лишь по вопросу о том, какой это был год от сотворения мира: одни говорят, что 5508, другие – 5500-й. Но ведь это не касается веры; да и между старыми книгами по этому вопросу есть разница: в одной написано, что от сотворения мира до рождества Христова столько то лет, а в другой не столько.

– Нет, старые книги все единогласно свидетельствуют, что Господь родился в 5500 лете от сотворения мира.

– Не говорите так, потому что это неправда.

Я взял в руки книгу Кириллову и стал читать на л. 13: «пришествие Христово первое бысть с небес на землю полшесты тысячи лет от сотворения света, егда изволи во утробу Пречистыя Девы от Духа Святого по человечеству зачатися и родитися».

Вот, – видишь, прямо сказано в полшесты тысячи лет, т.е. в 5500 году.

– Ну, этого еще я не вижу: здесь время рождения Христа Спасителя не указано же со всею точностью, что вот именно в 5500 году от сотворения мира оно было, а говорится приблизительно: в половине шестой тысячи. Но не стану спорить, – пусть тут именно разумеется 5500 год. Почитаем теперь в этой книге лист 500-й на обороте. Здесь кончается послание Константина, князя Острожского, о православной вере, написанное против унии. Кончается оно такими словами: «В лето от создания мира 7104, а от по плоти рождества Христова 1595, месяца июля 24, написася». Князь Константин ведет летосчисление и от мироздания и от рождества Христова. Не трудно узнать, сколько он считал до рождества Христова от сотворения мира: надо только из годов от сотворения мира до написания послания вычесть годы от рождества Христова до написания послания. Если из 7104 вычесть 1595, то выйдет 5509. Значит, князь Константин считал, что Христос родился от сотворения мира в 5509 году.

– Быть не может!

– Считайте сами!

– Да тут говорится не о том, в каком году Христос родился; здесь говорится о времени написания послания.

Нужно было разъяснять, что по этим указаниям легко высчитать, какой год от сотворения мира Константин Острожский считал годом рождества Христова. Хозяин-торговец принес счеты. И по счетам получался тот же год, какой при моем устном вычислении. – Вот, говорю, вы сами видите, что Константин, православия великий защитник, считал годом рождества Христова от сотворения мира не 5500 год, а 5509. Жил же Константин Острожский много раньше Никона: значит, и до Никона не все считали, что Христос родился в 5500 году. Видите, одна и та же книга, а по разному говорит на разных страницах о годах от сотворения мира до рождения Христова. Хотите ли видеть, что и книга «О Вере» признает не один и тот же год рождения Христова?

– Покажи.

Я раскрыл книгу «О Вере» и стал читать на листе!. 167, на об, из 18-й главы: «Соборов описание вкратце. Первый собор в Никеи вифинийстей, в лето от сотворения мира пятьтысящное осмь сот 25, по иных 300 осмое надесят. А от воплощения Сына Божия 325 (по неких 318)». Слышали, что я прочел?

– Слышали. Ты нам растолкуй.

– Толковать тут нечего, – надо просто запомнить, что прочитали. Что мир сотворен и что первый вселенский собор был, это несомненно. Но сколько лет прошло от сотворения мира до 1-го вселенского собора? «Первый, читаем, собор в лето от создания мира 5825-е, по иных 318», т.е. 5318. Велика ли здесь разница в счете лет до собора от создания мира? Вычтите из 5825 лет 5318, останется 507 лет. Вот вы и потолкуете! Считали годы от сотворения мира до первого вселенского собора, и одни насчитали 5825, а другие на 500 слишком лет меньше, только 5318! Пойдем дальше: «а от воплощения Сына Божия 325 (по Неких 318)». Опять, – считали, сколько лет прошло от рождества Христова до первого вселенского собора, и также разные люди по разному сочли: одни говорили 325, другие – 318. Вы не очень удивляйтесь такой разности; ведь вы хорошо знаете, что «сколько голов, столько умов»... Вот, что ваша церковь построена, это верно, и что отец Николай при ней священником, это тоже верно об этом никто не может спорить. Ну, а сколько лет прошло с построения вашего храма до поступления к нему о. Николая, об этом я могу с тобой примерно, Василий Яковлевич, спорить. Ты скажешь, что о. Николай поступил к вам 180 лет спустя от построения вашей церкви, а я, пожалуй, буду говорить, что не 180, а 161 год спустя. Беды в этом не будет. Но возвратимся к тому, что мы прочитали в книге «О Вере». Сообразите вы сами: говорится, что до 1-го вселенского собора от сотворения мира прошло 5825 лет; теперь, если от рождества Христова, как здесь же говорится, прошло до этого собора 325, то значит от сотворения мира до рождества Христова считается 5500 лет (5825 – 325 = 5500); а если, как здесь же говорится, прошло не 325 лет, а только 318, то значит и от сотворения мира до рождества Христова считается уже не 5500, а 5507 лет (5825 – 318 = 5507). И еще в той же книге говорится, что от сотворения мира до 1-го вселенского собора другие считают 5318 лет. Теперь, если от рождества Христова до собора считать 325 лет, то от сотворения мира до рождества Христова выйдет только 4993 года (5318 – 325 = 4993), а если считать 318 лет, то выйдет 5000 (5318 – 318 = 5000). Что же мы узнали из Кирилловой книги и книги «О Вере» относительно года рождества Христова? Какой он по счету от сотворения мира? Вот ответы: 5509, 5507, 5500, 5000 и 4993. Мы сравнивали показания двух книг об этом годе и нашли 5 различных цифр, причем есть разница не на 8 только лет (как между годами 5508 и 5500), которая так смущает вас, но и на целых 516 (5509 и 4993). А все же, во всех этих местах, одинаково проповедуется рождение единого Христа. Рассуждай я, как рассуждают иные из старообрядцев, что, если в разных книгах указаны разные годы от сотворения мира до рождества Христова, то, значит, в них проповедуется не об одном Христе, – рассуждай я так, я бы не знал, что мне делать с этими старопечатными книгами, в которых так различно определяется год рождества Христова. Сам я, положим, как и ты, думаю, что Спаситель родился в 5500 году от сотворения мира, но я не боюсь, если один человек насчитал на 7, другой на 8, третий на 9 лет больше, а четвертый на 500, и пятый на 507 годов меньше – я не боюсь такой разности: я знаю, что мир сотворен единым Творцом всего видимого и невидимого и что грешный мир людской спасен единым безгрешным Господом нашим Христом, Сыном Божиим; а сколько лет прошло между этими событиями, об этом, хорошо, если знаю, но никакой беды нет, если даже и не знаю.

Речь о разности в летосчислении шла очень долго. Слишком трудно было моим слушателям понять и согласиться, что может быть такая разность. Однако же они в конце разъяснений поняли и согласились, что разность в летосчислении на 8 лет не может служить доказательством, будто новые книги проповедуют иного Христа, сравнительно со старыми, как думают многие старообрядцы.

Помочь рассеянию этого заблуждения могли бы и следующие справки. В Феатроне, напечатанном в С.-Петербурге, в 1724 году, на л. 101 (об.), читаем: «Лета мира 3947. Кончащуся, по исчислению Тельника, лету государства Августова 40, мира Спаситель, предвечный Сын Божий, от Марии Девы рожден человек». В «Деяниях церковных и гражданских» (Летописи Барония), напечатанных в Москве в лето 1719..., под 1 летом, на л. 8, говорится: «Лето, в неже... Христос родися... бяше 41 владений Октавия Августа..., от создания града Рима 751... От начала же мира лета известного неудобно достигнути. Колико есть учителей и в писании искусных, толико разнств и мнении: Сия лета инако греки, инако церковь римская, инако по Библии на еврейском языке, по сей, юже седмьдесят толковники преложиша, от создания мира исчисляют. По толкованию 70 исчисляется лет о создания мира до рождества Христова 4608. По Библии же римской латинской исчисляется лет 4022. (По содержанию церкви греческой константинопольской и российской нашей православной лет 5500: по, историку Георию Кедрину 5506)».

Но этих книг при беседе с Гаврилой не было. Да еще жаль, что я при этой беседе не обратился к Следованной Псалтири, которая есть в каждой церкви. В ней, в месяцеслове с летописью, под 25 декабря, мы бы прочитали к нашему вразумлению следующие слова: «Родися Господь наш Иисус Христос от Пресвятыя Девы Марии непреложно, непостижно и несказанно, в 42 лето Августа Кесаря, единовластителя тогда по вселенной: в лето от создания мира 5500 индикта 10: круга солнца 12, луны 9, в среду» (Москва, 1880 г.), т.е. и в новопечатной Московской, чисто церковной, книге указан желанный для старообрядца год рождества Христова.

Когда шла речь о причащении, я, разобравши беспоповщинские мудрования о возможности для христианина обходиться без причащения святых тайн, приступил к изложению положительного учения церкви об этом великом таинстве. В это время надвинулась очень грозная туча; в комнате, где мы беседовали, стало темно. Народ под грозой затих, крестясь при каждом ударе грома. Я говорил (между прочим): «Никто не знает лучше самого Установителя таинства причащения всей его нужды для нас, грешных людей. А Он что говорит? Своим божественным словом Он заверяет всех нас, что необходимо причащение каждому, верующему в Него: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крове его, живота не имате в себе (Ин.6:53)».

Только что я прочитал по Евангелию это слово Христа Спасителя, как раздался необыкновенно сильный удар грома. Многие вздрогнули; все перекрестились. Когда замерли последние звуки грома, я продолжал: «Слышнее, чем этот гром небесный, раздалось слово Христа Спасителя. Мы одну минуту слышали этот гром; а слово Христово на все века гремит: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крове его, живота не имате в себе. И если, когда грянул гром, все невольно вздрогнули и перекрестились, то как же до сей поры не образумятся наши беспоповцы, как не страшен им гром Христовых словес, что без причастия невозможно спасение?

Этот гром прокатился как бы прямо над беспоповскими головами; а они не слышат, или не слушают. На что уж немцы лютеране, и те причащаются; а наши русские, величающие себя православными, мечтают, что, будто бы можно спастись и без Благодатного таинства соединения со Христом. И не только сами не принимают Христа чрез это таинство, но и других учат жить без причащения святых тайн. Но мы, ученики Христовы, не разлучились со Христом. Господи! К кому идем? Глаголи живота вечного имаши... (Ин.6:68)... А вот глагол Его: аминь, аминь глаголю вам: аще не сесте плоти сына человеческого, ни пиете крове Его, живота не имате в себе. И глагол Его ясен, как эта ослепительная молния, и слышен, как этот оглушительный гром, и страшен, как гром же, даже страшнее грома. «Страшен ответ Христовых словес» – говорится в книге «О Вере» (л. 51, гл. 6), «и яко истина суть словеса Его, сим заключает: небо и земля мимо идет, словеса же моя не мимо идут (Мф.24:35). Кто не ужаснется от вышереченного запрещения и не послушает гласа Господня? Разве той, иже живот вечный погубити хощет...» Мы не хотим погубить живота вечного, мы хотим спасти его; будем же слушаться гласа Господня, который призывает нас: примите, ядите, сие есть тело мое... пийте от нея вси, сия есть кровь моя (Мф.26:26–28), – решительно все, и старые и малые, и люди всех стран и народов, – потому что за всех Христос положил свою душу и за всех пролил свою животворящую кровь. Кто наперекор Христову повелению «пийте от нея вси», становится к сторонке, когда другие идут к чаше святого причащения, как бы говоря: идите вы, а я не пойду, мне не нужно, тот, несчастный, думает, очевидно, спасти свою душу сам своими силами и отменяет завет Спасителя, как будто бы напрасно установленной. Но истинное христианство в послушании Христу, а не в противлении Ему. И грустно, что беспоповцы впали в этот грех.

Толковали и о разных «новшествах», считаемых староверами за страшные ереси, – о чае, о табаке; бороде. Они утверждали, что брить бороду – грех. Я отвечал: «По моему, мужчина с бородой благообразнее, чем без бороды. Особенно не идет бриться старикам. По моему, борода, особенно хорошая, большое украшение мужчины. Кроме того, бородой мужчина отличается от женщины, и не нужно лишать его этого отличия. Но все-таки, ужели грех – брить бороду?

– Грех, – говорит, – потому что ей Бог повелел расти.

– А волосы на голове грех подстригать?., а ногти грех остригать? Ведь и им Бог повелел расти...

– На голове – другое дело...

– Ничем не другое. Если грех брить бороду, то грех же и стричь голову.

– Нигде не писано, что грех стричь голову, а про бороду писано, что ее грех брить.

– Где же писано?

– В Кормчей.

– Это послание, что ли, монаха Никиты, напечатанное в Кормчей? Ты его разумеешь, когда говоришь: писано о бороде?

– Да.

– Слушайте, что я скажу об этом. Никита не святой отец и послание его не каноническое, как есть канонические послания некоторых святых отец, – это раз. Второе: Никита написал послание о латинских ересях; он делает обличения латинских отступлений на основании Евангелия и правил св. отец и вселенских соборов. Но когда он дошел до обличения брадобрития латинских попов, то промахнулся, сославшись на закон: «в законе писано: постризало да не взыдет на брады ваши». Он говорит: в законе; а в каком законе? В нашем христианском нет указа, чтобы не бриться, или не стричься. Это было писано в ветхом законе; но ведь «прейде сень законная, благодати пришедшей». А если кто думает, что непременно нужно исполнять обрядовый закон Моисеев, тот почитай в Деяниях Апостольских главу 15 об отмене Моисеева закона для христиан, и еще в Послании ап. Павла к галатам, где говорится, что даже обрезание, самый главный из обрядовых законов Моисея, не имеет никакого отношения к нашему спасению, что все спасение наше во Христе. Монах Никита сослался на закон; но ведь в этом законе и свинины не велено есть, однако христиане едят ее. Значить, христиане также могут бриться и стричься, не смотря на запрещение ветхого завета. Кто думает, что безбородого, с остриженной, или бритой бородой, Бог не примет в рай, тот не знает Евангелия; где нет и помину о спасительной силе человеческой бороды.

Была еще речь о дрожжах, – спрашивали: «можно ли печь просфоры на дрожжах? – ведь дрожжи делаются из хмеля, а в хмеле пьянство». Я сказал: если бояться хмеля, в виде дрожжей, то как не боимся причащаться вином, под видом которого преподается кровь Христова? Сам Христос установил таинство причащения Его кровно под видом вина.

Много и еще было говорено и спрашиваемо. Конец дня прошел именно в вопросах, мои собеседники не спорили, только все спрашивали, особенно Василии Яковлев. Мы мирно расстались в 7 час вечера. Возвращаясь с о. Николаем в село, я чувствовал себя очень хорошо и, казалось, не замечал устали, хоть проговорил 12 часов непрерывно; но, поужинавши, заснул, как убитый.

На другой день (26 апреля) я часов в 12 все ждал Василия Яковлева и других, которые с ним хотели прийти еще побеседовать; но они не пришли. Из Курьякова пришли только два брата – старики, не бывшие вчера на беседе за отлучкою куда-то из деревни, да из соседнего Елданского прихода несколько женщин, также из других деревень, всего до десятка. С ними побеседовал часа три и вечером в 4 часа уехал из Мишехонья.

26 апреля 1890 года я ехал из Мишехонья в Домшино по Петербургскому почтовому тракту. На нем стоить деревня Сухолом, где живет Гаврила Дмитриев, беседовавший со мною и вчерашний день в Курьякове и в Домшине на горе 22-го числа. Я велел кучеру завернуть к нему. Вошел в его избу. Он с несколькими гостями сидел за столом, чай пил. Встал и подошел ко мне под благословение. В числе гостей был и Семен Яковлев, в доме которого накануне с утра до вечера шла беседа. И меня усадили за стол пить чай. За чаем вспомнили вчерашнюю беседу. Пришлось достать из мешка книги, чтобы заставить почитать хоть и читанное вчера, но уже позабытое ныне. Очень смышлёный мужик Варфоломей читал и помогал мне разъяснять читанное. Я всегда бываю рад собеседникам, в роде этого Варфоломея. Он понял – и другим сделал попятным то, что сам понял. Узнавши, что у Гаврилы сидит миссионер, народ стал приходить и набралась полная изба слушателей. Я засиделся часа на два слишком. Из этой беседы передам лишь то, что больше всего интересовало слушателей, – именно речи о печати антихристовой. У Гаврилы Дмитриева есть не мало книг, – он почитывает через очки. Когда речь зашла об антихристе, он достал книгу «Альфа и Омега» и просил прочитать из неё 66-ю главу и растолковать её. Здесь идет речь именно об антихристе. Самыми мрачными чертами изображается время его гонений на церковь. Между прочим говорится, что земля ничего не будет родить, что рыба в морях и реках перемрет, народ с голоду будет умирать и некому будет хоронить умирающих⁹. Когда читалось это место, кто-то из слушателей сказал: «Видите, какие страсти будут! Теперь же ничего этого нет: и земля родит и живая рыба в водах». Семен Яковлев, обращаясь ко мне говорил: «я верю, что это будет, а вот Гаврила не верит; я же верю, что непременно это будет. Не дай Бог, – ответил я, – чтобы такие ужасы постигли землю и человеческий род. Но что этот антихрист, о котором здесь говорится, еще не пришел, это совершенно ясно, потому что теперь, благодарение Богу, время вовсе не такое ужасное, как тут описано. У нас и земля еще родит хлеб, и рыбку мы временами кушаем, и нигде, во всю дорогу, я не видал, чтобы на улице валялся мертвец и некому было его похоронить, и имя Господа нашего Христа Спасителя везде прославляется, и храмы Божий на всяком месте. Нет никакого гонения на православных христиан. Я не считаю за гонение, когда беспаспортных бродяг сажают в тюрьму: странники-бегуны сами себе добывают гонение, – они играют в него. И ни на ком я еще не видал печати антихристовой. Ты, Гаврила, не слушай тех, которые в нашем троеперстии видят эту печать. Антихрист будет враг Христу. Христос нас научил веровать в Отца и Сына и Святого Духа, Троицу святую, единосущную и нераздельную. Антихрист и будет отучать людей от этого Христова учения. Подумайте, может ли быть любезна антихристу такая печать, которая, как наше троеперстие, означает именно веру в Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Святую, единосущную и нераздельную? Эта вера в Троицу как бы надпись на нашем троеперстии. Антихристу ненавистна мысль о Святой Троицк как же его печать может проповедовать Троицу? – Подумайте хорошенько. И еще то подумайте: если печать к чему-либо приложить, то будет видно. К паспорту приложена была печать, и всякий, кто взглянет на паспорт, увидит её отпечаток. Если троеперстие есть печать, то где же и кто видал её отпечаток? Вот, смотрите, я перекрещусь, т.е. на чело, на живот, на правое и левое плечо положу эту самую печать. Ну, что же, остался её отпечаток? Никакого отпечатка нет. Дальше написано: Антихрист даст свою печать своим слугам, – не всем людям даст печать, а только тем, кто признает его власть, кто отречется от Христа. А мы, которые троеперстно крестимся, веруем и исповедуем, яко Христос есть Сын Бога живого, пришедый в мир грешный спасти... Кто принял печать антихриста, тот нехристь, – а мы разве нехристи? Сказано (Откр.13:17): Кто не примет печати антихристовой, тому нельзя будет ничего ни купить, ни продать. Ты, Семен Яковлев, не крестишься троеперстно, не принял этой, по нечестивому учению беспоповцев, печати, – однако ты торгуешь, и успешно торгуешь! Если б это была правда, что троеперстие печать антихриста, не мог бы ты без этой печати торговать. Я знаю, что многие из закоренелых староверов и глядеть-то без ужаса не могут на невинные персты, но и те торгуют и богатство торговлей нажили, – а все говорят, что троеперстие печать антихриста, которую, если кто не примет, тому нельзя будет ни купить, ни продать! Потом, в Апокалипсисе (13:16) сказано, что антихрист даст свою печать «на челе, или на десной руке». Не сказано: даст одному человеку две печати, – не сказано, что запечатает одного человека двумя печатями, но одной: кого на челе, а кого на правой руке. И незачем на один паспорт прикладывать две печати, – незачем на одного арестанта два клейма полагать. Печати антихриста – это клейма его. По ним он будет узнавать своих последователей, если же троеперстие есть его печать, то подумайте: что за чудная печать! Вот она есть (складываю три перста), а вот её и нет (разъединяю персты).

– Так, значить, никак не приходится, чтобы троеперстие могло оказаться печатью антихриста?

– Судите сами, – говорю, – а по-моему, и подумать-то нельзя, чтобы оно было печатью врага Христова, потому, что значение-то её – Троица нераздельная – нож острый для него.

Казалось, что мои собеседники поняли всю вопиющую нелепость беспоповщинской хулы на троеперстие. Особенно Варфоломей был доволен разъяснениями о печати. Кажется, он и спросил потом: «откуда же это взяли толковать, что троеперстие – печать антихриста?»

– Я не знаю откуда. Когда спрашиваешь, в какой книге напечатано, что троеперстие есть печать врага Христова, молчат. Потому что нигде такой нелепости не напечатано. Впрочем, иные говорят, что написано в Апокалипсисе. Бери ты Апокалипсис в руки и читай: ни слова ты не найдешь ни о трех, ни о двух перстах. Но есть, помимо Апокалипсиса св. Иоанна Богослова, другой, «Седмитолковый Апокалипсис». Кто его сочинял, я не знаю; и вот в нем, действительно, ужас что говорится. Какая это дерзкая и лживая книга, вы можете видеть из того, что в истинном Апокалипсисе всего на всего 22 главы, а в Семитолковом 401 глава. Кто написал и кто принимает этот Апокалипсис, те смеются над святым апостолом: мало-де ты написал, мы тебя дополнили, поправили твое дело, – у тебя о троеперстии и помину нет, а мы вписали в Апокалипсис, что оно – печать антихриста. Да разве можно так умничать над священными книгами? Если кто вместо 28 глав Евангелия от Матфея напишет 88 и скажет: Евангелие от Матфея... разве это будет действительно Евангелие от Матфея? Это подлог и дерзкое глумление над евангелистом. И такими-то подлогами занимаются беспоповские сочинители. А безграмотные кричат с их слов: «святой евангелист Иоанн Богослов в Апокалипсисе называет троеперстие печатью антихриста! Не надо ходить в церковь, – там у всех троеперстие!» Вот откуда пошли толки о троеперстие, что оно печать антихриста и потому употреблять его нельзя: от неведения того, что писано в священном писании и в старопечатных книгах, да от обмана и клеветы на писание озлобленных на церковь людей.

– Что эта за книга Апокалипсис, – сказал кто-то, – какая она мудрая, да занимательная?!

– Апокалипсис, – говорю, – книга, которую церковь никогда не читает за богослужением. Апокалипсис – книга, которая помещена в самом конце Библии. Она мудрена и непонятна; и ее нужно читать уже после всего, изучивши и понявши все, что раньше её написано в Библии. Староверы же, не зная ни Евангелия, ни Апостола, хватаются прямо за конец Библии – за Апокалипсис... и уподобляются детям, которые, не зная еще азбуки, берут в свои ручонки книгу, даже на иностранном языке, держат ее вверх ногами – и читают, читают...

– Действительно, мы похожи на этих детей, – сказал Гаврила, – мудрены нам книги; а все же хочется узнать. Кому же хочется погибнуть?! Мы боимся ереси; мы хотим знать православную веру.

– Слушай, Гаврила и вы все, почтенные гости! Не узнаешь никогда православной веры, если не будешь читать Евангелия; узнаешь не православную веру, если будешь читать книги, в роде «Соловецкой челобитной», или «Седмитолкового Апокалипсиса». Надо веровать во Евангелие. Уверуешь в Евангелие, уверуешь и в церковь, истинную хранительницу и толковательницу Евангелия. И как станешь на этом нерушимом камне веры Христовой, будешь стоять твердо и непоколебимо, будешь знать, что до века нерушима церковь Христова и нет такой силы, которая бы могла пошатнуть ее. По слову Христову, не то что Никон, или кто другой из людей, но и сами врата адовы не одолеют ей. Храня печать Христову, не будешь ты бояться печати антихристовой, да и не может коснуться тебя эта печать.

– А какая это печать Христова? – заинтересовались мои собеседники. Они все много слышали от староверов об антихристовой печати, о Христовой же печати, о «печати дара Духа Святого» они, должно быть, никогда не слыхали. Речью об этой печати, налагаемой на христианина в таинстве св. миропомазания, и кончилась моя беседа с ними.

Мы расстались. Гаврила снова на прощанье подошел под благословенье. Благословляя его, я сказал ему: «веруй во Христа и не бойся никакого антихриста; дорожи печатью Христовою, и не посмеет антихрист наложить на тебя свою скверную печать; молись Господу, чтобы не отнял Он у тебя Духа своего Святого, им же запечатлен ты в день крещения твоего, и живи, как подобает жить члену церкви, за которую Христос на кресте пролил свою кровь, ею же очищаемся в таинстве причащения от всякого греха». И я уехал... Мне было очень жаль этого человека, алчущего и жаждущего правды, но имевшего несчастье подпасть под влияние раскольников, которые повредили его своими нечестивыми толками о православной церкви.

На другой день я, о. Иаков и церковный староста Василий Николаевич поехали на Согож. Местный священник, о. Арсений Монастырев, ожидал нас. Побыв у него немного, мы отправились в деревню Ларивоново, где в волостное правление сбирался народ, оповещенный, что приехал миссионер для беседы. Первый раз у меня беседа происходила в общественном здании и в присутствии сельских властей (старшины и урядника). Мои опасения, что присутствие этих лиц будет стеснительно для староверов, к моей радости, оказались совершенно напрасными. На столе за перегородкой, отделяющей присутствие от остальной половины очень обширной избы, разложишь я свои книги, вынутые из мешка. Мы, три священника, сели за стол. Беседа началась ровно в час пополудни. После краткой молитвы я начал говорить о том, что старообрядцы не знают нашей веры, и вследствие этого незнания чуждаются нас.

– Они опасаются, говорил я, что наша церковь приняла ереси; а какие ереси? – того и сами хорошо не знают, и на наши вопросы об этих мнимых ересях ответа разумного, дать не могут. Указывают, например, в том ересь, что у нас употребляются на проскомидии пять просфор вместо семи. Но, ревниво отстаивая две просфоры, они дошли до того, что не имеют уже ни одной и, что всего ужаснее, не имеют даже причащения святых Христовых тайн, без которого душа умирает, как тело без хлеба... Есть у них такие несчастные, которые уверяют, что можно обходиться без причащения. И люди, носящие имя Христово, но не читающие во святом Евангелии учения Христова и не знающе его, верят таким учителям. Найдутся, верно, такие, которые и здесь будут спорить, что и без причащения тела и крови Христовой можно получить спасете. Правда, прямо они этого не скажут, – они знают, что им мы напомним Евангельское слово, изреченное самим Господом: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крове его, живота не имате в себе (Ин.6:53), – станут говорить, что теперь нет возможности причащаться, потому что будто бы такое теперь время несчастное, что прекратилась Христова тайная вечеря – негде будто бы причаститься. Мы скажем им на это: «Христос Спаситель, установив таинство причащения, повелел совершать оное в Его воспоминание до второго Его пришествия (1Кор.11:25–26) и сам обещал пребывать всегда с верующими в Него: се аз с вами есмь во вся дни до скончания века; и еще: созижду церковь мою, и врата адова не одолеют ей (Мф.28:20, 16:17). Как же вы говорите, что теперь невозможно причащаться?» В ответь на это, они заговорят такое, что еще больше обвиняет их... Станут ссылаться и на книги старопечатный. Но все книги учат не тому, чему учат староверы. Книги проповедуют вечность церкви со всеми её таинствами, и с священством, и с причащением. Мы возьмем хоть одну книгу, Кириллову, и почитаем из неё немножко об этом, о чем говорили теперь так, наизусть. Слушайте, что говорит Кириллова книга: «Рекут еретицы, то уже иерейства и жертв в церкви Христове несть потребы». Беспоповцы, правда, не говорят, что иерейства и жертвы несть потребы; они говорят: потреба хотя и есть, да только все-таки можно обойтись без иерейства (и самое имя их: беспоповцы, показывает эту их веру) и без таинственной жертвы Христовой (причастия у них нет). Но это почти и говорят «еретицы». «Писано бо есть (читаю дальше в Кирилловой книге): без всякого прекословия меньшее от большего благословляется (Евр. зач. 316). В первом законе бысть Аарон больший, от него же по ряду вси иереи благословение приимаху. Но Мелхиседек иного рода, иже бысть иерей Бога вышнего; по образу Христа, той бысть Аарона больше, понеже великий патриарх Авраам даде ему десятины. Ктому Мелхиседек уставися по чину во иерействе во веки пребывати. Аарон во своем иерействе поставлен на время, и не возмогоша иереи его во веки пребывати, смерть Ааронова им прекратила. Того ради Христос не по Ааронову временного, но по Мелхиседекову вечного чина, прииде Архиерей вечных благ. И яко же сам никогда не умирает, также и иерейство его по чину Мелхиседекову не престает. Яко же пишет (Пс.109): ты еси иерей во веки по чину Мелхиседекову. Престало тогда архиерейство Аароново, яко временное, восстало же Христово вечное». Если беспоповцы говорят: теперь не может быть священства, то они забывают, когда они живут. Теперь новый завет и вечное священство нового завета. Вот, вы слышали, что напечатано в старинной книге, которую староверы очень любят; в ней прямо сказано: могло статься, что ветхозаветное священство прекратилось, потому что и самый первый священник, от которого велся корень того священства, Моисеев брат, Аарон умер. Но сколько велика разность между Аароном и Христом, столь же велика разность и между Аароновым и Христовым священством. Христово священство не может прекратиться: «яко же сам (Христос) никогда не умирает, так и священство Его по чину Мелхиседекову не престает». На место прекратившегося временного иерейства «восстало Христово вечное, иже из мертвых восстав (читаем дальше в той же книге), апостолов своих на се (на священство) освяти хиротонию, еже есть руковозложением. И воздвиг руце свои, и благослови их и вознесеся на небо (Лк. зач. 114). А апостоли паки епископов освятиша, яко же пишет (Деян. зач. 31): тогда постившеся и помолившеся, и возложше руки на ня, и отпустиша их проповедати слово Божие. А епископи паки попов, яко же пишет (Деян. зач. 35): освящыне им попы на вся церкви, помолившеся с постом, предаша их Господеви. И паки инде пишет (Тит. зач. 300): сего ради оставих тя в Крите, да недокончанная исправиши и устроиши во всех градех попы, ако же аз тебе повелех». Вот, в старинной книге описан и порядок, каким дошло до наших дней Христово священство: Христос поставил апостолов, апостолы – епископов (архиереев), епископы – попов (священников). Кто видал у священников ставленные грамоты, тот знает, что они начинаются так: «По благодати, дару и власти всесвятого и животворящего Духа, далее нам от самого великого Архиерея Господа нашего Иисуса Христа чрез святые и священные Его апостолы и их наместники и преемники»... такого-то «по обычаю и чину святой апостольской восточной церкви, благословением и рукоположением нашим, содействующем тому же животворящему и всесоверщающему Святому Духу, посвятили мы его во иерея ко храму» такому-то... Чин этот от самых апостольских времен строго блюдется в апостольской церкви до наших дней. Где теперь не совершается таинства хиротонии (рукоположения), там пресеклось законное священство – апостольство, там церковь больше уже не апостольская церковь, в которой всегда должны быть апостолы (священство), там беспоповщина, или лжесвященство. Но у беспоповцев не один чин священства нарушен, они бедны не одним священством; они обнищали и многими другими благодатными дарами Христовыми: у них и жертвы христианской нет. И понятно, почему нет, – некому без священников совершать ее. Но послушаем, что дальше в старинной книге говорится, – там именно отвечено на вопрос: настанет ли когда такое время, что не будет совершаться великое таинство причащения? «Се имаши иерейство Христово, иже не прииде разорити, но прежний закон и его иерейство в новый истинный вечный закон пременити, яко же пишет (Евр. зач. 19): ибо пременения ради священства имать тако же быти и закону пременение, еже есть: вместо по чину Ааронову предаст нам своих священников по чину Мелхиседекову. Вместо же Аароних жертв, овнов и крови, повеле нам тело и кровь свою в хлебе и вине в жертву приносите, глаголя: сие творите приношение жертвы в память мою. Да яко убо пишет: отъемлет первое, да второе поставить (Евр. зач. 323). И яко же пременися первое священство, то и жертва: ибо сие вкупе бывает, и ни едино без другого не может быти». Беспоповцы говорят: это и мы знаем, что на место ветхозаветной жертвы Христос установил свою, да срок ей прошел... Но старая книга далее уверяет нас, что Христовы тайны установлены на все века, а не на срок... «О сем бо (о перемене ветхого завета на новый) Бог за многа лета жидом пророком прорек, глаголя (Мал.1): несть хотение мое в вас, глаголет Господь Вседержитель, и жертвы от рук ваших не приму. Ибо от восток солнца до запада славимо будет имя мое во языцех, и на всяком месте фемиам приноситися имени моему и жертва чистая будет, яко славно и велико имя мое во языцех, глаголет Господь».

– Что же означает это пророчество Малахии, что на всяком месте будет приноситься Господу жертва? Дальше растолковано: «Яко уже не восхоте (Господь) жертвы от рук скверных жидовских и именова иную жертву, себе возлюбленную, треми чинами написав, яко имать быти во языцех и на всяком месте жертва чистая». – Вот, Бог еще задолго до Христова рождества устами пророка предсказал, что будет, на место жидовской, иная жертва, чистая и на всяком месте приносимая, – не у одних жидов, а у всех народов. Что же это за жертва? Вот что об ней говорится далее: «И се есть жертва, которую церковь христианская, от язык избранная, приносит во всем мире Господу Богу и до скончания века приносити имать, – тело и кровь Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, в память смерти его»... Слышите ли вы, беспоповцы?

Вы говорите, что веруете точно так, как велят веровать старопечатный книги. Но вот старопечатная книга, – или, вернее, люди, которые ее писали, – вот они какую веру проповедуют: жертва, которую соборная церковь во всем мире приносить Господу Богу, тело и кровь Иисуса Христа, – эта жертва будет приноситься, церковью до скончания века! Слышите: до скончания века причастие, а не до лет Никона патриарха! Ваша вера – безверие, неверие и Христовым словам и вот этим самым старым книгам, какие мы теперь читаем. Да и подумайте: могло ли прекратиться то, чему быть до скончания мира заповедано самим Христом? Как же это: Христос велел причащаться, и вдруг оказывается, что нельзя причащаться! Может ли быть, чтоб Божие слово не исполнилось?

– А как же Бог обещал престолу Давидову быть до века, а теперь где престол его? – спросил кто-то из присутствовавших. На картине я видал портреты всех правителей всего мира, а еврейского царя не видал.

– Не видал, говоришь? И однако есть он, – царь из дома Давидова, непременно есть. Сам Бог обещал престолу Давидову быть до века; поэтому не может быть, чтобы не было и царя из дома Давидова. Бог не может обмануть, не может ошибиться, и не может быть, чтобы у него не достало сил исполнить Свое слово, потому что Он – Бог всеведущий, и всемогущий, и преблагой.

– Но где же он, царь еврейский? – слышу опять.

– Ты, говорю, сам ежедневно молишься Ему и Господом Его называешь. Он-то, Господь наш Иисус Христос, и есть сын Давидов и царь из дома Давидова. Вот что говорил о нем Архангел Пресвятой Деве Марии: и даст ему Господь Бог престол Давида отца его, и воцарится в дому Иаковли во веки, и царствию его не будет конца (Лк.1:33). И как сбылось Божие слово о вечности царства Давидова, так же оно сбылось о вечности жертв; только вместо крови овнов и тельцов мы приносим Богу жертву иную: тело и кровь Его Сына. А что должна была совершиться такая перемена, об этом предсказано у Малахии пророка, – помните? И о пророчестве его вот что говорится далее в старой книге: «Сие пророчество по истине ко уверению, понеже сильно и непобедимо есть. Ибо тех речей, в нем написанных, ни в которой иной жертве, кроме тоя, не обрящется. Первое не обрящется в жертве Господни, яко на кресте бысть, ибо не во языцех, но в жидовстве, и не на всяком месте, но токмо на единой горе Голгофе, и не всегда, но единою паки. Тако же не-возможно приложити к жертве хваления и ни ко иной внутренней жертве нашей...». Слышно ли вам, что читается?.. Вот беспоповцы говорят: мы заменяем причащение молитвами (жертвой хваления), постами, добродетелями... А старинная книга заверяет, что никакая другая жертва, ни пост, ни молитва, ни добродетель, не заменит той жертвы, о которой предсказал Малахия пророк, – и поясняет, почему: «Ибо никто не обрящется чист пред лицем Божиим, яко же пишет: кто похвалится чисто имети сердце, или кто может чист быти от грехов. И еще инде пишет: и небо несть чисто и звезды не суть чисты пред ним. Никоим бо образом тех словес можем разумети ни о которой иной жертве, кроме тоя, яже от вознесения Господня на небеса и доныне в церкви христианской во всяком месте приносится чистая жертва тела и крове Агнца Божия, иже греха не сотвори, ни обретеся лесть во устех его. И ту святую жертву еще от апостол церковь Христова ядением приим действует. Понеже не токмо еже апостоли написаша, но еже и предаша, все в целости приим соблюде»... Понятно? Этих только двух с небольшим листов (76–79) в старой книге довольно, чтобы уразуметь, что нет православной веры у беспоповцев. Истинно древне-православные христиане веровали, что и священство и жертва тела и крови Христовой до скончания века будут в церкви; а наши нынешние «древне-православные» эту веру потеряли, ибо возвестили и жертве и священству христианскому конец уже давно, больше двухсот лет назад. Значить, у них не старая вера, а какая-то совсем неизвестная временам дониконовским. Все христиане веровали и веруют, что церковь – невеста Христова на земле пребудет до тех пор, пока придет паки, уже со славою, её Жених – Христос. А по их вере, церковь, не дождавшись Жениха, улетела сама на небо, оставив своих детей здесь, на земле, без священников и без таинства причащения. Но церковь не улетела на небо; она здесь, на земле, только надо ее разглядеть...

Во время этого чтения с моим объяснением Кирилловой книги старшина привел поближе к нам трех крестьян и, прерывая меня, сказал: «Батюшка, вот это у них, у старообрядцев, тоже, что у нас священники: нам желательно, чтобы вы занялись с ними». Я предложил этим старообрядческим наставникам сесть с нами. Они сели и внимательно слушали, что я читал. Первый прервал молчание старик, по имени Павел. Он глухой, как Домшинский Севериан. У него бывают собрания по праздникам: он читает книги, какие у него есть. Павел, ни с того, ни с сего, вдруг задал мне такой мудреный вопрос: «вы, великороссийцы, уверяете, что ваша церковь ни в чем не отступила от правил древней церкви; а где же у вас, в ваших храмах, места для припадающих, плачущих, для оглашенных? Ведь в древней церкви все это было!..» Вопрос был так не к делу, – толк шел совсем о другом, – что я решил после ответить этому старичку: «подожди, говорю, дедушка, дойдет и до этого». Но случилось так, что увлекшись другими предметами, я совсем забыл о Павловом вопросе. Уже после беседы вспомнил и велел одному мужичку передать Павлу: «оттого у нас ты не видишь мест для оглашенных, что нет у нас оглашенных; смешно спрашивать, почему нет в доме люльки, когда хорошо знаешь, что и ребенка нет». Этих мест, о которых спрашивал Павел, нет и в староверских моленных, и не только у беспоповцев, но и у поповцев, у которых есть и алтари, т.е. полное подобие древнего устройства церквей. Не было этих мест в наших церквах и до Никона патриарха, как доказывают многие из самых древнейших храмов, сохранившихся и доселе. Вопрос старика Павла объясняется тем, что он читал Кормчую, где говорится об этих местах, и, не зная истории, вообразил, что в наших храмах их не стало только от лет Никона.

Чтение из Кирилловой книги тянулось долгое время (собственно чтение и немного времени заняло бы, но приходилось делать пояснения, отступления и сопоставление с другими старопечатными книгами). Кончив чтение, я спросил беспоповских наставников: правильно ли то, что напечатано в Кирилловой книге (и других) о вечности христианского священноначалия и великого таинства причащения тела и крови Господней? Сказать, что в старопечатной, дониконовской книге напечатано что-нибудь неправильно, им, разумеется, было нельзя. Потому один из наставников, Никандр Онисимов, мужичек лет пятидесяти или около, и ответил мне уклончиво: все, что напечатано в старопечатных книгах, правильно, и что читано о церкви, о причастии и о священстве, – то же правильно; мы веруем, что так и должно быть, как тут написано; да только не знаем, где она – истинная церковь Христова, при множестве христианских сект. Об вашей тоже сомневаемся, нет ли в ней ересей.

Но мне хотелось, чтобы наставники беспоповские прямо и публично сознались, что их общества не составляют той церкви, которую проповедуют старопечатные книги. Я и пытался несколько раз спрашивать у них: «ваше-то общество можно ли удостоить названия истинной церкви, когда в нем нет ни Христо-преданного пастырства и священства, ни данных Христом благодатных средств ко спасению?» Однако, прямого ответа я не мог добыть на этот очень прямой вопрос, – все уклонялись в сторону, так что я решился перейти к разбору наших мнимых ересей, т.е. тех особенностей нашей церкви, из-за которых упрямо держится раскол.

– Вы сомневаетесь, говорю, идти в нашу церковь потому, что мы поем «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправь, и сущим во гробех живот дарова», – а по не вашему, что у нас печатают Иисус, а не Исус, что на обедне у нас пять, а не семь просфор и т.д. И я начал по порядку объяснять народу, что все эти обвинения, взводимые старообрядцами на великороссийскую церковь, совсем несправедливы. Вот у нас, говорю, есть Триодь цветная патриарха Иова: в начале Пасхальной утрени, в ней по нашему напечатано Христос воскресе... Вот два древнепечатных Евангелия: в них есть Иисус... Приведя еще нисколько подобных примеров, я сказал: «Видите, за что обвиняют староверы нашу церковь, все это есть в старинных книгах, все это не новшество, а главное – во всем этом нет ничего не православного, еретического, а потому все это хорошо и должно быть принято членами церкви, даже если бы и не встречалось в старых книгах».

О пении свято недельного тропаря (Христос воскресе) мало спорили. Книга очень ясно свидетельствовала о нем. Многие смотрели сами, как напечатано: «смертью смерть поправ», или «смертью на смерть наступи?» Особенный интерес возбудило разночтение этого тропаря в одной и той же Триоди. В одном месте напечатано: священник глаголет: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ»; а братия поют: «и сущим во гробе живот дарова». Я объяснил только, что во гробе неправильно, потому что не все же мертвецы заключены в одном гробе, – правильнее: во гробех, как и напечатано в других местах. Здесь же на пасхальном молебне: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и гробным живот дарова». Но так, говорю, не поем теперь ни мы, ни вы. Далее – отпуст на молебне священник глаголет сице: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ, и сущим во гробех живот дарова, истинный Бог наш, молитвами пречистой Его Матери»... Опять, говорю, по нашему. И еще смотрите: «молитвами» пречистой Его Матери. Ведь так по староверчески нельзя; вы уверяете, что надо: за молитв... Отпуст на обедне: иерей «держай крест», вместо «слава тебе Боже, упование наше» (говорит): «Христос воскресе из мертвых, смертью на смерть наступи; мы же (т.д. людие, братия) глаголем: и сущим во гробех живот дарова». И здесь опять ни по вашему, ни по нашему. Заметьте еще: здесь «во гробех», а в других местах «во гробех». Эта разность в постановке ударения то на предлоге, то на существительном тоже вызвала внимание у моих собеседников, равно как и чтение «смертью на смерть», а не «на смерть», как непременно требуют староверы...

Из беседы о других предметах особенно интересного ничего не было. Никандр Онисимов делал обычный замечания о неправильности будто бы наших особенностей сравнительно со старообрядцами. Его молчаливо поддерживало большинство бывших на беседе старообрядцев. Из православных мне запомнился хорошо Сергей, из деревни Воронцова, – мужчина лет 50, не женатый, богатый: я слышал, что его староверы сбивали с толку, и я рад был видеть, что он хорошо понимал все, что говорилось. Необыкновенно тоскливо чувствуешь себя, когда, обратившись к толпе слушателей с вопросом, поняли ли что-нибудь из говоренного, не слышишь ничего в ответ, – молчать. Сергей доставлял мне отрадное чувство, потому что он часто повторял мои объяснения чуть не буквально.

Когда говорили об имени Иисус, Никандр Онисимов приводил против него обычные у старообрядцев возражения, но безуспешно. На выручку отцу вышел из толпы сын, молодой парень, лет 19, а впрочем женатый и видавший виды. Пытаясь растолковать, что никак нельзя читать Иисус (а непременно нужно читать Исус), Никандр разгорячился и несколько раз уходил с беседы, но опять возвращался и снова начинал свое. Сын оказался толковее отца, и я с ним побеседовал бы Об имени Иисус он сознался, что тут (т.д. в показанных ему старопечатных книгах) действительно два и, но сначала все пытался объяснить одно, как прилог, а потом сказал, что «ныне мы не можем об этом разговаривать: не подготовились». Перешли поэтому к другим предметам. Но вернулся, – уже в который раз, не помню, – Никандр и, дернувши сына за рукав, сказал: «пойдем, Алексей Никандрович!» – и увел таки от меня парня, уже начинавшего кое-что уразумевать. Конечно, я приглашал Никандра Онисимовича продолжить беседу; но он отказался, извиняясь тем, что ему некогда: пора стоит рабочая. Он высказал, между прочим, нечто в роде объяснения, почему им трудно беседовать: «народ мы рабочий; дело наше – не за книгами сидеть, а за сохой, да бороной; если б мы подготовились, тогда бы разговор вышел другой. А то мы только вчера узнали, что вы приедете».

– Очень жаль, ответил я ему, что только вчера вы узнали. Я за десять дней письмом уведомлял вас (через священника), что приеду на нынешний день. А что ты говоришь о подготовке, так я могу только радоваться этому. Ведь, как только ты, Никандр Онисимович, или кто другой из старообрядцев, подготовитесь, почитаете побольше старопечатных книг, так мне с вами гораздо легче будет разговаривать; ты видишь, что я тоже говорю от старопечатных книг... Вот у тебя брат есть, Аввакум Онисимов; с ним, должно быть, легче разговаривать, потому что он начитанный человек. Я читал беседы с ним крестьянина Ивана Александрова (издание Братства св. Петра митрополита): из этой беседы видно, что брат твой не так, как ты понимает, об нашей церкви»...

Никандр Онисимов сказал, что «беседы печатаются не так, как ведутся, и на брата много наврано». – И затем ушел, не смотря и на мои просьбы остаться, и на просьбы других.

Отзыв Никандра Онисимова о печатных беседах заинтересовал меня. Я и прежде слышал от староверов, что в печати будто намеренно неточно передаются их речи, высказываемые ими на собеседованиях с нашими миссионерами. Восстановляя теперь мою Ларивоновскую беседу, я старался о правдивости моего изложения, хотя, чтобы не повторяться, многое должен был опустить. Если эта моя беседа в печатном виде попадет к Никандру (а я постараюсь доставить), то мне очень любопытно будет знать его отзыв об ней. Если он скажет, что и тут извращены его речи, то я пойму, что у них значить «неверно напечатать беседу».

Алексею Никандрычу, кажется, не очень хотелось оставить беседу; но его утянул за рукав отец. У нас с ним завязался было любопытный разговор о 1666 лете, о котором говорится в 30 главе книги «О вере». В этой главе толкуется об антихристе, а ни о чем так охотно не беседуют староверы, как об антихристе, и в словах книги «О вере» они видят прямое оправдание своему положению. «Мы, говорят они, окончательно отстали от вас после 1660 года, когда ваш собор укрепил Никоновы нововводства и предал анафеме древние предания. О таковом вашем отступлении предсказано в книге «О вере», в главе 30-й». Эту самую мысль высказал и Алексей Никандров. Я ему ответил, когда прочитаны были указываемый староверами места из этой главы: «Здесь нет решительного, ясного пророчества об отступлении. Здесь только высказано предостережете, как бы по 1666 годе не случилось трете отступление, или оторвание от православной церкви. Здесь и мысли нет о падении всего христианства, какое проповедуете вы, беспоповцы. Что Богом установленная церковь до века будет несокрушимо стоять, это везде проповедуется, во всех старопечатных книгах и в этой самой книге «О вере» (читай особенно 2 главу о св. церкви). И даже в этой, 30-й главе, прямо сказано, что надо во всем быть покорными и послушными церкви: тем же несть нам что к пользе, еже прекословити с церковию... (л. 272 об.). Не говорите на старопечатную книгу, будто она оправдывает вас в вашем беспоповстве; она решительно в каждой главе вас осуждает: читайте под ряд ее с первой главы до последней, – нигде и помине не найдете, что можно жить без брака (как вы живете), без покаяния (как вы живете); без животворящих тайн тела и крови Господней (как вы живете), без елеосвящения (как вы живете); словом, нигде не проповедуется ваша беспоповская вера, что церкви теперь нет на земле. А если ты настаиваешь, что тут точно предсказано отступление, то, к несчастью твоему, предсказание писателя книги «О вере» сбылось, только поранее 1666 года. Явились люди, которые стали проповедовать, что без сложения двух перстов на крестное знамение невозможно спастись, а церковь до того времени учила и до скончания века будет проповедовать, что невозможно спастись не без сложения двух перстов, а без спасительной чаши Христовой, о ней же Христос сказал пийте от нея вси... Эти люди, которые обходятся без Христовых таинств, которые утратили веру в Евангелие, которые говорят, что Христос дал церкви Своей существовать только до лет Никона патриарха, а при этом патриархе попустил ей разориться, такие люди действительно отступили от православной веры и от православной церкви. На горе беспоповцам и вообще староверам, писатель книги «О вере» почти правильно указал и год их отступления... На свою голову ты, Алексей Никандрович, заговорил о лете 1666»...

Мало опровергал он такое толкование указанного им места из книги «О вере»: отец увел его... По уходе Никандра с сыном мы еще побеседовали недолго. Часов в 7 вечера я отпустил народ.

На другой день (28 апреля), часов в 10 утра, я и о. Арсений приехали в д. Красное, в дом деревенского старосты. Немного спустя после нашего приезда, стали в доме обедать; хозяин пригласил и нас. Мы не отказались и сели за стол. А между тем было оповещено по деревне, что приехал миссионер и что желающее могут идти на беседу к старосте. Уже во время обеда сошлось порядочно народу. Гляжу я: все мужики, – бабы ни одной, кроме хозяйских. А что же, спрашиваю, баб нет?

– А на что же они? Что им тут делать? Разве они что понимают?

Однако я велел и за бабами послать, разъяснив мужикам, что понимать слово Божие не есть обязанность и преимущество одних мужиков. Пришли и бабы. Всего нашло народу полная изба, так что сделалось душно и была растворена дверь. Буду описывать только то, чем запомнилось мне Красное, т.д. что было особенного на беседе в этой деревне.

Сличали и здесь новопечатное Евангелие с старопечатным (с юсовым). К ужасу бывших тут старообрядцев (их очень немного в этой деревне), оказывается, что напечатано Ӏѵ҃ Хв҃а (Иисус Христова). Читал мужик Мирон. Он покрещеван, – два раза крещенный, После слабой попытки объяснить одно и, как прилог, он согласился, что здесь действительно два и, – что Иисус напечатано в старинной книге. Я обращаюсь к народу и делаю такое замечание: «Вот сам Мирон сознался, что в старопечатной книге имя Христа Спасителя читается не так, как требуют читать старообрядцы, не Исус, а Иисус. А из-за этой одной буквы спорят много, из-за неё, между прочим, не идут к нам в церковь. Значить, не право они толкуют вам, что нельзя говорит Иисус. Можно! В старопечатной книге так напечатано». Там этого нет! – вдруг услышали мы. Мы с о. Арсением сидели за столом (на столе разложены были книги); народ стоял напротив нас в избе; кое-кто сидел на лавках. Влево от нас, у окна, сидел мужчина с большой бородой, солидный такой, красивый. Там этого нет, чтобы написано было Иисус! – повторил он.

– Подойди, да посмотри, – говорю ему.

– Нечего и смотреть! Достаточно мы поначитаны в старопечатных книгах: нигде нет Иисус, везде Исус. Нечего смотреть!

Мирон обернулся к нему и говорит: «напечатано Иисус... два и»... Я попробовал было еще подозвать его, чтобы сам прочел, но Дмитрий Ананьев (так его зовут) не пошел. «Нечего смотреть! – говорит. Ну и что ж, что напечатано? Может, опечатка, – разве не бывает? Да и велико дело, если в двух–трех книгах напечатано Иисус! За то везде в остальных правильно: Исус... Это по ошибке здесь два и; надо одно». И говорит все это решительным тоном непогрешимого авторитета! Я стал разъяснять, в чем дело. Мирон и другие, кажется, поняли, что можно печатать и выговаривать имя Спасителя так, как мы выговариваем.

Зашла потом неизбежная речь о перстосложении. Я стал говорить, что не порицаю двуперстия, а только удивляюсь, что наши староверы боятся троеперстия, между тем как и о нем, все равно как о двуперстии, достаточно говорится в старопечатных книгах.

– Нигде о вашей щепоти не говорится! – возразил опять Дмитрий Ананьев.

Я стал говорить: двуперстно креститься, как вы креститесь, повелевает Кириллова книга...

– В Кирилловой нет этого; о крестном знамений есть во Псалтыри, а не в Кирилловой! – опять авторитетно возражает Дмитрий Ананьев.

– В Кирилловой, говорю, слово – в – слово согласно с Псалтырью пишется о перстосложении. И я раскрыл Кириллову и Псалтырь, чтобы сличать.

Дмитрий Ананьев, увидев это, стал говорить, что «хоть и есть действительно о перстосложении в Кирилловой, но только в ней кратко говорится, а подробно в Псалтыри». Я стал читать и в той и другой книге о перстосложении: оказалось, разумеется, слово – в – слово. После этого сказал Дмитрий: «не смей больше говорить, потому что ты обманщик: ты уверял, что нет слова Иисус в старопечатной книге, а оно есть; ты уверял тоже, что в Кирилловой нет о перстосложении, а там есть. Не смей больше говорить!..» Но каково же было мое изумление, когда мне сообщили, что этот Дмитрий Ананьев совсем безграмотный...

Помню еще Пелагею, жену этого Дмитрия Ананьева. Когда была показана разность перстосложении, указываемых в разных местах старопечатных книг, она сказала: никак нельзя иначе складывать персты против того, как мы складываем!

– Однако-ж, – говорю ей, – Максим грек велит протянуть два перста, а Большой Катехизис велит наклонить их!

– Не хочу я, – говорит, – никого слушать, и даже Максима грека, если он действительно не по-моему велит складывать персты! Однако, сказавши это, она и сама как будто смутилась, – сама стала читать и сличать разные статьи о перстосложении, и прямо объявила, что действительно старые книги по разному велят складывать персты, но что она будет складывать так, как складывала.

Была еще речь о молитве Иисусовой. И тут особенное участие в беседе принимал тот же Мирон, который, не смотря на свое филиппанство, оказался таким уступчивым по вопросу об имени Иисус, что даже помогал мне обличать бредни Дмитрия (а Дмитрий числится православным и даже, слышал, в церковь иногда заглядывает). Я разъяснил, что оба вида молитвы: и «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас» и «Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас» – согласны с символом веры; как наша церковь верует, что Христос есть Сын Божий, так и старообрядцы веруют, что Христос есть Бог наш, и, значить, они не должны бояться молитвы: «Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас», как мы не боимся молиться: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас». Верстах в 15 от Вологды есть Заоникиева пустынь. В ней над дверьми некоторых келий я видел надпись: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй нас. Аминь»... А староверы, по неведению, все кричат, что мы этой молитвы не употребляем. Мирон все это, как будто понял; однако же никак не решался произнести молитву со словами «Боже наш», потому что, говорит, в старопечатных книгах её нет. Я открыл Кириллову книгу на листе 552 и заставил его читать. Читает: «Истолковано: Господи Исусе Христе Сыне Божий помилуй нас, аминь». А между тем в книге напечатано: «Господи Исусе Христе Боже наш помилуй нас, аминь». Такова привычка! Он и не заметил, что иначе напечатано, чем как он читает. Однако потом, по моему указанию, прочитал, как надо. После этого и Мирон должен был признаться, что в старых книгах есть эта молитва и, значить, в старину она так читалась же; «но, прибавил он, должно быть читалась в каких-нибудь особенных случаях, а обыкновенно-то читалось так, как мы требуем читать».

– В каких же это случаях? – спросил я.

Мирон не сказал, в каких.

– Ну, прочитай же ты, – говорю ему, – молитву Иисусову так, как она здесь, в старинной книге, напечатана.

Прочитать так, наизусть, он боялся, хотя в книге читал. Я удивился такой странности и начал снова объяснять, что молитва эта православная... Во время этих толков о молитве Иисусовой протеснилась к столу женщина, – Настасья по имени. Когда Мирон отказывался прочитать наизусть молитву: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», Настасья приступила к нему: «Что же ты боишься так прочитать? – ведь в Кирилловой же напечатано».

Я говорю: ну-ка сама прочитай!

И она прочитала, крестясь, эту молитву.

– А ты чего ж боишься, Мирон? Читай!

Но Мирон все боялся; Настасья тоже не унималась: «Прежде ты говорил, что нет в старинных книгах этой молитвы, а она вот есть! Все равно, как говорил: нет Иисуса; а вот сам читал: есть!

Вообще, Мирону таки досталось от неё...

Эта Настасья пошла в «веру», чтобы муж не пил... Лет около десяти простароверничала. Муж умер от пьянства, – и она ушла из раскола. Окончательно присоединилась к церкви при теперешнем священнике. Она же, после толков с Мироном, обратилась ко мне с такими речами: «Батюшка! растолкуй ты нам, глупым, о печати антихристовой! Мы её больше всего боимся; да и эти (староверы) все нам об ней толкуют. Мы бросили работу и нарочно пришли прямо с пашни, чтобы расспросить тебя об этом». Другие подтвердили её желание. И я стал разбирать беспоповщинские толки о троеперстии, что якобы оно есть печать антихриста (подобно как в Сухоломе). Этим и закончил беседу. Народ разошелся. Хозяин угостил нас чаем и трапезой. Поблагодарив его, мы уехали.

29-го апреля я приехал в с. Беседное к о. Иоанну Малевинскому; через полчаса мы были в д. Вахрушеве, самой обильной староверами в Беседнинском приходе. Очень расторопный старшина Никанор Степанов еще раньше оповестил народ, так что, когда я приехал, нас уж ждали. Набралась полная изба народу. В 5 часов начали беседовать и беседовали до десяти. Из пришедших на беседу старообрядцев больше других говорил Гаврила Федулов; из православных же мне помогал читать Александр Васильев, хорошо грамотный мужик. Священник говорил про него, что он умеет давать отпор староверам.

Началась беседа с чтения «Христос воскресе» по Иовлевской Триоди. Были показаны и разночтения (как и в Красном). Было показано «Верую» по старопечатным книгам без слова «истинного» в 8 члене. – Все это показывалось решительно всем грамотным, чтобы убедились собственными глазами, что и в старопечатных книгах есть то самое, из-за чего отделяются от нас староверы. С речи о числе просфор мы перешли к рассуждению о таинстве причащения и о вечности церкви. И здесь повторилось обычное явление: с большой неохотой говорили об этих предметах, – все хотелось повернуть разговор на перстосложение. Но я не хотел оставить главного для менее важного, и не давал своим собеседникам слишком сбиваться в сторону. За это меня не замедлили обличить в том, что будто я не даю им говорить. Но я отвечал: «дойдет очередь и до перстосложения: успеем, – времени много». И они ворочались к нелюбимому предмету беседы. Медом их не корми, дай о перстах потолковать; но я не люблю о перстах толковать, потому что эти персты – самое больное место во всем староверье. Я всегда стараюсь оставить речь о перстосложении под конец беседы, потому что тогда слушатели, убежденные уже в неправильности мнений староверов относительно других предметов, способнее понять и запутанное дело о перстосложении... В Вахрушеве, однако, речь не дошла до перстов, потому что собеседники мои, не желая разговаривать о церкви и таинствах, ушли, наперед переморгнувшись друг с другом.

Интересного запомнилось мне вот что. Когда шла речь о вечности церкви, читалось по Благовестному Евангелию толкование на 67 зач. от Матфея и мне пришлось объяснить изречение: «есть же и кождо нас церковь, храм Божий бывая» (л. 129). При этом один старик, именно упомянутый Гаврила, обратившись к своим, сказал: «а мне говорили, что он (т.е. я, миссионер) не признает, что человек есть церковь; а он, слышишь, прямо говорит, что каждый, отдельный человек есть церковь Божия». Я, услышав, что они между собой разговаривают обо мне, сказал: «Гаврила! не верь, будто я говорю, что человек не есть церковь Божия».

– Теперь-то я и сам слышу, что ты говоришь; а то мне сказывали, будто ты опровергаешь это слово, что человек есть церковь Божия.

– Как же бы я стал отвергать это слово, когда вот в Благовестном Евангелии прямо сказано: «есть же и каждый из нас церковь Божия, храм Божий бывая»? Не иду я против слова, сказанного святыми отцами.

– Да и апостол говорит: вы (т.е. христиане) есте церковь Бога жива, – прибавил Гаврила.

– Да, – говорю; но надобно знать, как и через что человек становится храмом Божиим. Он не сам по себе храм Божий; сам по себе он просто храмина. Когда же в него вселяется Бог, тогда, и только тогда, он становится храмом Божиим. После таинства крещения христианин, сочетавшись с Христом и получивши оставление грехов, запечатлевается печатью дара Духа Святого: «печать дара Духа Святого» – говорит священник, помазуя новокрещенного святым миром. В человека вселяется Дух Святой, Которого от Отца послал Своей апостольской церкви Сын Божий, Господь наш Иисус Христос, и становится человек храмом Божиим. Но вот в чем горе наше, – часто мы этот храм Духа Святого повреждаем своими грехами. Случается часто, – и с кем не случается? – что этот наш храм телесный становится «весь осквернен», – как поется в церкви. Бог Отец, по заслугам Сына Своего, воплотившегося ради нашего спасения, дал нам Духа Своего Святого; но за нашу нечистую жизнь Он может отнять Его от нас. Надо молиться: «Господи, иже пресвятого Твоего Духа в трети! час апостолом твоим ниспославый, того, благий, не отыми от нас, но обнови нас молящихся». Слышите, «не отыми!..» Отымет, – и станет человек не храм Божий, а просто храмина, либо еще хуже – храм духа злого. Еще становится человек храмом Божиим, когда принимает в себя Самого Христа – Его честное и пресвятое тело и животворящую кровь – в таинстве святого причащения. Сам Господь сказал: ядый мою плоть и пияй мою кровь во мне пребывает и аз в нем (Ин.6:56). Сам Христос в тебе, когда ты примешь Его в дом души твоей: значить, ты становишься Его храмом. Рече Господь: аще кто любить мя, слово мое соблюдет и Отец мой возлюбить его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим (Ин.14:23). Вот по слову Христову, кто еще удостаивается стать обителью Божьей, – тот, кто соблюдает слово Христово... Дай Господи и нам и вам быть храмами Божиими; дай Господи, чтобы и мы и вы соблюдали слово Христово, чтобы принимали Его самого в причащении и хранили нерушимо печать Духа Святого, данную нам в таинстве миропомазания! Но кто же так свят, что скажет: я соблюдаю всегда слово Христово, и Отец и Сын сотворили во мне Свою обитель, и печать Духа Святого храню ненарушимо? Нам, грешным, одна надежда на Божие милосердие и на Его благодать. Когда Он сам повелевает нам отверзть двери нашего храма, да внидет в него, мы должны со страхом и трепетом, но и с любовно принять Его, а не бежать от причастия тела и крови Христовой, как делает поголовно вся несчастная беспоповщина, как делаешь и ты, дедушка Гаврила!..

Дедушка Гаврила не ждал, должно-быть, такого поворота речи прямо к нему и с минуту не знал, что сказать. Потом высказал обычное у беспоповцев сетование на нынешнее горько плачевное время, когда не может быть на земле причастия. Но я вернулся к его положению, что церковь – человек: «Вы часто говорите, что церковь не в бревнах, а в ребрах», т.е., что не деревянная моленная (храм) – церковь, а люди – церковь. Так что ли?»

Дед обрадовался, что напал на знакомые слова. «Разумеется, говорит, не в бревнах, а в ребрах... Церковь – не стены и покров»...

– Слушай: в Домшине стояла церковь деревянная, – были эти бревна, да сгорели – и нету этой церкви...

– То и мы говорим, что церковь – не в бревнах!

– А вот жил человек и умер... И ребра были, да потом истлели, как были бревна, да сгорели. Куда же церковь твоя делась?

Нужно было видеть лицо деда Гаврилы: эти очень простые слова произвели на него такое впечатление, что он заметался и не знал, что сказать. А я продолжал: «Не говори же ты, дедушка, что церковь в ребрах. Подумай: как может случиться, что бы ты, один человек, конечно, грешный, составлял собою святую соборную церковь? Да таких, как ты и я, много нас; а церковь – единая. Это верно, что церковь, в которую веруем, не состоит в бревнах; она в людях; только не во всяких, а в верующих всему Христову Евангелию. Церковь-то, дедушка, не стены и покров, но вера и житие, не стены церковные, но законы церковный».

– Да ведь это же и мы говорим!.. удивился мой старик, опять услышав от меня давно им заученный речи.

– Я знаю, что вы давно это говорите... Но вот этих самых законов церковных у вас и не оказывается; этой самой веры, на которой стоит, и стояла, и будет во веки стоять церковь, у вас и нет почти. А о стенах пожалуйста не говорите, – стены есть и у нас, в нашей моленной, законно освященной и именуемой храмом Божиим, есть они и у вас, в вашей моленной. Как дому быть без стен? Наша моленная или храм называется и церковью; только не думайте, что мы в этот храм, в эту церковь веруем. Этих храмов много, – в каждом приходе по храму; а церковь, в которую веруем, едина во всем свете. Одна церковь, как один Христос. Христос – жених, а она – Его невеста. Соединяется церковь со Христом, когда каждая душа человеческая «сочетается со Христом» в крещении и когда Христос входить в наше тело, как в храм, в таинстве святого приобщения. Вот она где – церковь; тут и ищи ее, дедушка: в крещении и в причащении. Увидишь ее и в других таинствах и молитвах; но в этих двух таинствах она виднее всего...

– Вот ты давеча сказал, что церковь стоить на вере. И мы на вере утверждаемся, – заметил Гаврила. – У нас Петрова, апостола Петра, вера.

– Стоите ли вы на Петровой вере, в этом я немножко сомневаюсь. Почитаем, говорю, Евангелие «о Петровой вере». Однажды Господь Иисус Христос спрашивал у апостолов, за кого Его народ почитает. Апостолы ответили: разно Тебя почитают – одни за пророка Илию, другие – за Иеремию, третьи – за Иоанна Крестителя... А вы, спрашивает, за кого Меня почитаете? – вы же кого мя глаголете быти, сына человеческого? За всех апостолов дал ответь Петр: ты еси Христос сын Бога живого... Вот это и есть Петрово исповедание, – вера Петрова, что Христос, Сын человеческий, есть не просто сын человеческий, но и Сын Божий. И действительно, на этой вере стоить церковь. И отвещав Иисус рече ему, блажен еси Симоне, вар Иона (блажен ты Симон, сын Ионы). Чем же блажен Петр? Спаситель объясняет: яко плоть и кровь не яви тебе... – ибо не люди явили тебе, что Я Сын Бога живого. Этой вере, что Иисус есть Христос Сын Бога живого, не от людей, плоти и крови, научился Петр: никто из людей не говорил Петру, что Иисус из города Назарета есть Божий Сын. Эта тайна веры нашей была сокрыта от людей, и не люди сделали эту скрытую тайну явной для Петра; не они явили, что Христос есть Сын Божий. Кто же? Плоть и кровь не яви тебе, но Отец мой, иже на небесех. Вот кто: Отец небесный открыл апостолу Петру, что Христос есть Его Сын. Значить, это Бога Отца откровение, что Иисус есть Его Сын. Верно, что Иисус Христос есть Божий Сын? Верно, потому что об этом Петр апостол узнал не от людей, а от самого небесного Отца. Тем-то и блажен Петр, что удостоился такого великого откровения.

Читаем дальше: и аз же тебе глаголю, – Христос как бы так говорит: «что Я – Сын Бога живого, это тебе сказал Мой Отец; а теперь слушай, что Я тебе скажу. Первое откровение получил; теперь готовься выслушать второе, – и Я же тебе говорю: ты еси Петр, и на сем камени созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей! Удостоился Петр апостол слышать и это великое откровение Бога Сына, что создаст Он Свою церковь, которую не одолеют врата адова. Это хорошенько запомните, что здесь, на этой одной странице Евангелия, записаны подряд два откровения: первое, что Иисус есть Христос Сын Бога живого; второе, что на Петре (на его вере, толкуют св. отцы) создаст Он Свою церковь, неодолимую даже адскими вратами. Если бы между христианами нашелся такой, который сомневался бы, Сын ли Божий Христос, такой христианин плохо бы веровал в откровение Бога Отца, которым Он удостоил апостола Петра, – откровение, что Христос есть именно Сын Божий. Если бы какой христианин сомневался, вечна ли, неодолима ли церковь Христова, тот показал бы, что он плохо верит самому Христу, Который удостоил Петра, а через Петра и нас, Своего свидетельства, что неразрушима и неодолима Его церковь. Как верно, что Христос есть Божий Сын, также верно, что неразрушима, неодолима Его церковь. Поняли ли вы, что нельзя быть христианином, не веруя в вечность Христовой церкви, потому что это наша вера точно также, как и вера, что Христос есть Сын Божий, не от людей, не от «плоти и крови», но от самого Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия. Мы веруем, что есть эта церковь, которую Христос создал на Петровой вере. Не может быть, что б её не было! Есть она, стоить этот «столб и утверждение истины», и нет такой вражеской силы, чтобы могла сокрушить эту Христову крепость... Ты пойми, что Христос предвидел, что у церкви будет борьба с вратами адовыми; но Он предсказал, что не одолеют они ее. И мы спокойны: никто не может сокрушить церковь, – она неодолима даже от врат адовых».

Было прочитано по Благовестному Евангелию толкование на это место (Мф. зач.67).

Случилось на беседе, между прочим, и вот что: читалось Евангелие, кажется, о причащении. Один мужичек надел вдруг картуз (а весь народ в комнате, конечно, был без картузов) и стал выходить и на ходу крикнул: «ври больше!»... Старшина было кинулся за ним; но я остановил его. После Дмитрия Ананьева можно было и это перенести. Тоже христианин, а такие речи говорит!..

Семен Андреев, который в Губине на Георгиев день разговаривал со мной, достоял молча всю беседу до конца. Когда она кончилась, некоторый женщины пожелали поцеловать Евангелие, бывшие у меня для беседы. Я, разумеется, охотно дал им приложиться к святым книгам, которым, к сожалению, не вполне верят староверы.

На другой день я уехал в Вологду.

15-го июля 1890 года около 10 час утра, я поехал из села Беседного в деревню Вахрушево, где много старообрядцев страннической секты. Со мной был старшина. Приехали прямо к крыльцу хорошей избы, где живет кума старшины Евфросиния. На крыльце сидят две девочки. Мать дома? – спросил старшина. «Нет». – А где же она? – «В гостях». – Ну, беги за ней! Пришла хозяйка, очень ласковая и расторопная женщина. Через 10 минуть уже готов был самовар, и мы сели за стол. Хозяйка богатая женщина – вдова. По завещанию покойного мужа, она раздала странникам 20 пятидесяти рублевых серий на помин души его. И сама держится страннических понятий о царстве антихриста. За чаем разговорились о вере. Кое-кто пришел послушать, в том числе бывший в апреле месяце на беседе в Губине и в своем Вахрушеве Семен Андреев. Повестки на всю деревню не давали, потому что народ гулял. Мы хотели сделать беседу с некоторыми избранными, и потому просили хозяйку сходить за дедушкой Евсеевым, главным Вахрушинским наставником. Она пошла, но воротилась одна: не пошел дедушка Евсей, – отговорился тем, что «мы-де люди малограмотные, где же нам сговорить с ученым миссионером!» Послали хозяйку вторично, – велели уговорить дедушку Евсея, чтобы ничего не боялся, смело шел бы, потому что мы беседуем от старых книг, ему знакомых. Пошла; но опять не привела дедушки Евсея. Тогда, уже в третий раз, послом от всех нас отправился сам старшина. Он убедил старика прийти. Маленький, худенький старичок, однако еще бодрый. Не помолясь Богу, он обратился прямо к нашей чайной компании с низким поклоном и словами: «простите, Христа ради!» Говорили мне, что это обычное приветствие у странников, по которому можно их отличить от других сектантов.

– Садись, дедушка. Не бойся; мы беседуем по старым книгам.

Старик сел. Так как он не подоспел к началу беседы, то пришлось объяснять ему, о чем идет у нас речь. – Вот, дедушка, – говорю ему, – мы толкуем с Семеном Андреевичем о том, как распознать истинного проповедника, истинного миссионера, от неистинного.

– Как же?

– До тебя я говорил Семену: если бы я пришел к вам в Вахрушево вот с этим старопечатным Евангелием и, разогнувши книгу, заставил бы тебя читать вот эти слова. – Ну, прочитай, – говорю Семену Андрееву, – еще раз, что я заставлял тебя читать.

Семен Андреев читает: Рече Иисус: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крове его, живота не имате в себе (Ин.6:53).

– Так вот, если бы я пришел к вам и заставил бы прочесть из старинного Евангелия эти самые слова, а потом стал бы говорить: закрой, закрой эту книгу! Хоть тут и написано, что надо причащаться, но можно обойтись и без причащения! Хотя Господь Иисус Христос и два раза сказал: «аминь», дважды своим Божеским словом заверил, что для спасения необходимо принятие Его пречистых и животворящих тайн, но я тебе говорю, что все-таки можно и без них, без причастия святых тайн, прожить и быть спасену... Что же, Семен Андреевич, ты ответил бы мне на такие мои речи? Признал ли бы меня истинным проповедником?

Семен Андреев молчит, – очевидно, не понял меня. Но старик Евсевий понял, в чем дело, – понял, что я говорю именно так, как беспоповцы учат о причащении. Он вдруг прервал молчание и сказал: – Батюшка! Ведь мы так не проповедуем, как ты об нас говоришь! Мы учим, что причащение нужно, вот как нужно (он показал рукой на горло)! – да негде нам его ныне взять... Мы рады бы душою причаститься; да негде, нет на свете причастия...

– Как нет? Ведь Христос же обещал, что «словеса Его не прейдут» (Мк.13:31); а вдруг оказывается, что причастия нет... Как же могло случиться, что слово Христа Спасителя не сбылось? Он дал нам заповедь – сие (т.е. таинство причащения) творить в его воспоминание (Лк.22:19); сказал, что Он будет с нами во вся дни до скончания века (Мф.28:20). Если царь даст слово, то каждый знает, что оно будет исполнено. Царь ли небесный не исполнить своего обещания? Разве может это быть? Подумай, старец! Верен Господь, и не может отречься от своих слов! Мы так и веруем, что всякое слово Христа Спасителя истинно, сбылось и сбывается; а вы говорите: негде теперь стало причаститься!...

– Ах ты, Господи! – воскликнул Евсевий. – Кто же подумает, что Христос обманул, – обещал, и не исполнил своего обещания? Все, что писано во св. Евангелии, Он исполнил. Он-то верен своему обещанию; да мы неверны Ему, и Он за грехи, видно, наши отнял у нас и церковь и святые тайны...

– Так не говорите же вы, что Господь не сохранил своей церкви, а молитесь, чтобы отпустил вам грехи, за которые вы лишились церкви. И не смейте уверять, что стоите в православной вере, а так и исповедуйте перед каждым, что за грехи ваши отнял у вас Господь то, что обещал дать и дал своей истинной церкви.

Старик слушал, и народ молча слушал.

– Ты знаешь, дедушка Евсевий, – продолжал я, – как к нашему князю Владимиру от разных вер приходили проповедники и каждый звал его со всем народом в свою веру?

– Знаю.

– Пришли евреи, и стали хвалить свою Веру. Они рассказали, как Бог на Синай сам дал заповеди народу Своему, какие законы установил Моисей, пророк Божий, какой великолепный храм Иегове построил Соломон, сын Давида, и как в этом храме с утра до ночи приносились жертвы Богу. «А покажете вы мне свою веру, – храм ваш, священников ваших и жертвы ваши?» – спросил их князь Владимир. Вздохнули послы еврейские, – нечего им было показать: нигде на всем свете не было ни храма еврейского, ни священника, ни жертвы. «За грехи наши отнял у нас Господь все, что дал нам», – сказали они князю. И прогнал их князь Владимир. Так и следовало: они хотели наградить нас теми дарами, какие у них у самих были отняты за их грехи.

– Да, это так! – подтвердил старик.

– Слушай же ты, дедушка, дальше. Читал я раз в книге, как один миссионер пришел к дикарям, которые ели даже людей... Он их просветил Христовой верой, и они изменились, оставили свои дикие обычаи... Подумай, что тебе бы привел Бог быть на месте того проповедника? Стал бы ты проповедовать этим несчастным дикарям Евангелие, начал бы им благовествовать о Сыне Божием, о нашем Спасителе, рассказал бы им всю Его жизнь, рассказал бы, чему Он учил нас, рассказал бы, как Он изволил за всех нас на кресте претерпеть мучения и самую смерть, и о воскресении и о вознесении Его рассказал бы, и о тайной вечери и о сошествии Св. Духа... И потом кончил бы свою проповедь примерно так: «Веруйте же в Него, Сына Божия; креститесь во имя Его и примите дар Святого Духа, который Он каждому дает в таинстве св. миропомазания, как свою Божескую печать на обновленного крещением человека, и живите по нашей вере, – не убивайте, не злобствуйте, любите всех, как Он нас всех возлюбил, положив за нас душу Свою, предав Себя на крестную смерть за нас. Помните, что не будь этой крестной смерти Христа Спасителя, погиб бы во грехах весь человеческий род. Знайте, что кровь Иисуса Христа Сына Божия очищает нас от всякого греха (1Ин.1:7). Для нашего спасения Он установил во Своей церкви великое таинство причащения: приимите, говорит, ядите: сие есть тело мое, еже за вы ломимое; пиите от нея вси, сия есть кровь моя нового завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов (Мф.2 6:26–28).

И такое дал Он наставление нам: сие творите в мое воспоминание, то есть не забывайте Меня, помните, что Я за вас пролил кровь Свою на кресте, и пийте от нея вси... все, как есть, потому что за всех вас Я пролил ее на кресте». И расплакались бы эти дикари, – не от твоих слов, а от сознания своих грехов и от умиления, от радости, что есть у них Спаситель... И стали бы просить тебя: «Дедушка Евсей! Дай нам, о чем ты говорил: запечатай нас печатаю Святого Духа, напой нас животворящею кровью Христовою, напитай небесным хлебом Его тела». И сказал бы ты им: «Горе, горе нам с вами! Хоть и действительно все, о чем я говорил вам, дал Христос Своей церкви, но за грехи наши отнял у нас все это и ничего теперь нет у нас... Вот, если бы нам с вами догадаться пораньше лет на 200 родиться, при святейшем патриархе Иосифе, еще до Никона, тогда бы другое дело, – тогда совершались у нас все таинства; теперь же, в такое горькоплачевное время, нам остается только плакать и тужить о своей погибели: нет теперь той чаши, из которой Христос велел пить всем, – и мне, и вам... Нет и прочих таинств. За грехи наши отнял у нас Господь и храм, и священство Христово, и жертву Христову». – Уверяю тебя, дедушка Евсевий, озлобились бы дикари на тебя за то, что ты наобещал бы им много, а ничего бы не дал, и если не убили бы, то уж непременно прогнали бы тебя, как князь Владимир прогнал еврейских проповедников. И что это за проповедь твоя была бы? Идите в церковь, которой нет на свете! Причащайтесь тела и крови Христа Спасителя, которых теперь нет уже! Веруйте в Евангелие, которое исполнялось до лет Никона патриарха, а теперь уже исполниться не может, – оно не на нынешние времена дано! Разве такая проповедь у настоящих Христовых проповедников? Эх вы, христиане!... Где ваша вера, которой вы хвалитесь?

Дедушка Евсевий даже вскочил с места. – Если бы у вас не было ереси, я давно пошел бы к вам! – воскликнул он. – Ведь ересь – это страшная вещь! Как причащаться в той церкви, где, знаешь хорошо, есть ересь? Вот святая Голиндуха пришла раз в монастырь, где монахи были еретики, – о она не знала, что они еретики, так ей ангел явился во сне и показал два сосуда: темный и светлый. Это значило: ты беги от еретической церкви, от темного сосуда, в православную, к светлому сосуду, и в православной причастись, а не в еретической. Вот ведь как...

Я повторил для слушателей рассказ дедушки Евсевия, и потом стал говорить: Слушайте. Ангел сказал Голиндухе, что тот монастырь, где она хотела причаститься, еретический. Вам же, староверам, кто возвестил, что наша церковь еретическая? Не скажете же вы, что тоже ангел возвестил?..

– Ах ты!.. Сами видим.

– Сами!.. Сами можете ошибиться. Разве вселенская церковь произнесла суд, что русская церковь впала в ересь? Когда это было? Собора, обличавшего нас в ереси, не было; ангел вам, как Голиндухе, не возвещал, что наш сосуд темный: чего же вы боитесь?.. А потом смотрите; ангел не показал Голиндухе один темный сосуд, чтобы она бегала ереси; он показал ей два сосуда: темный и светлый, – чтобы бежать от ереси к православию, от тьмы к свету. Ты рассказал о святой Голиндухе, чтобы объяснить, почему вы не причащаетесь от нашего сосуда; если, по-твоему, у нас, в наших церквах, в Беседном, например, темный сосуд, так иди от него к светлому. У вас, в Вахрушеве, нет никакого сосуда: ни темного (это не бы беда), ни светлого (это горе)... Ты побежал от темного, как думаешь, сосуда, но не к светлому, как научил ангел Голиндуху, а к никакому, чему никто никогда и никого не научал...

– Ах-ты, Господи! – воскликнул опять старик, – ведь ересь все равно, что яд...

Я ответил: действительно, ересь похожа на яд. Но... кто же тебя научил из-за подозреваемой ереси обходиться без таинства тела и крови Христовых? Ведь вот лежит хлеб (к чаю был подан белый хлеб ломтями; я взял один ломоть и, подавая Евсевию, сказал). Если бы я этот кусок посыпал мышьяком и стал тебе его давать: кушай, дедушка Евсевий, ведь ты бы не принял этого куска?

– Не принял бы. Как же принять? Отравишься! Кусок посыпан ядом.

– И я бы такого хлеба не стал есть, да и никто не стал бы его есть. Ну, а если бы ты, ни с того, ни с сего стал уверять, что опасно есть этот хлеб, потому что, может быть, он отравлен ядом? Ведь ты бы, дед, так-то, со страха перед отравой, умер с голода. Нельзя жить без хлеба! Ты скажешь, что у тебя есть основания бояться нашего сосуда (об этих основаниях поговорим после). Положим так. Но ужели ты думаешь спастись совсем без причастья? Ведь это то же самое, как если бы кто думал, что можно прожить без пищи и питья. Надо бояться отравы, надо бояться ереси; но нельзя прожить без настоящей, здоровой пищи, нельзя спастись без причащения (в православной церкви) из светлого сосуда... Нельзя!

– Мы вот как желаем! – заговорил опять дедушка Евсей, – да где же его взять, причастие-то?

– Это указываешь ты на ваше «огнепальное желание?». Какое ни будь у вас «огнепальное желание», все же самого причастия, какого вы желаете, у вас нет и не может быть по вашей беспоповщиной вере. Желаете, и не приемлете, потому что желаете того, чего, по вашим словам, нет на всем свете. Ну, разве прожить без хлеба? Какое ни будь огнепальное желание хлеба, а когда хлеба нет, все же непременно умрешь с голода, – и чем сильнее желание, тем скорее наступит смерть и тем она мучительнее. А вы умудряетесь как-то питать свои души не хлебом небесным, не чашею жизни, а только одним голодом, этим самым вашим «огнепальным желанием»... Это невозможно, дедушка Евсевий! Андрей Денисов напутал в своих Ответах, а вы и верите ему, что будто бы все равно, что настоящее, действительное причастие святых Христовых животворящих тайн, что одно желание этого причастия, которому никогда не суждено сбыться. Огнепальное желание!.. Какое жалкое словечко, и какое скрывается в нем неверие словам Христовым: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, не пиете крове его, живота не имате в себе... Надо, дедушка, веровать Евангелию.

– Мы веруем Евангелию; веруем, что и церковь Христова есть, да боимся, нет ли у вас ересей. Если б у вас не было ересей, я бы ушел к вам сейчас!

– Какие же у нас ереси? – укажи мне дедушка Евсевий...

И началась беседа о наших разностях со староверами, из-за которых они считают нас еретиками: об имени Иисус, о слове «истинного» в 8-м члене символа веры, о троеперстии и о прочем. Старик Евсевий обрадовался, что речь зашла о знакомых ему предметах, – сразу почувствовал себя спокойнее; точно слепой попал на знакомую тропинку, и побрел по ней.

– Какая же ересь, дедушка, по-твоему, содержится в имени Иисус? – спросил я.

– Несториева! – не задумавшись, ответил Евсевий.

– Несториева? – изумился я. – Да ты знаешь ли, в чем состояла эта ересь? Не смешал ли ты ее с какой-нибудь другой?

Но старик очень подробно рассказал мне об ереси Нестория. Несомненно, что он слово сказал не наобум, не зря.

– Так как же, – говорю, – Несториева-то ересь содержится в имени Иисус?

– Так и содержится, – отвечал старик. – Несторий единое лице Господа Исуса Христа рассекал надвое, признавал в нем двух раздельных сынов: Сына Божия и Сына Марии. Это же мудрование видится и у вас: вы вместо Исус, произносите Иисус. У вас в имени Христовом два и (И-и-сус) вместо одного (И-сус): значить и вы, как несториане, рассекаете единое лице Господа Исуса Христа надвое. А это страшная ересь, осужденная и проклятая на третьем вселенском соборе!

Старик произносил это свое обвинение на церковь с спокойной улыбкой сознания правоты своих слов. Было жалко даже смотреть на него. Помилуй, – говорю ему, – да разве ты не знаешь, что наша церковь в своих песнопениях постоянно исповедует веру во Христа, «не во двою лицу разделяемого», вот хоть бы в догматике: «Кто тебе не ублажит, Пресвятая Дево? ».. Ѵ ты говоришь, будто наша церковь повинна в несторианстве?! Потом наша церковь принимает деяния третьего вселенского собора: значить, предает проклятию и Нестория и его ересь. А ты говоришь: не иду в великороссийскую церковь из-за несторианства! Видишь, мы ясно и всенародно проповедуем, что мы неповинны в этой ереси.

– Это так; вы проповедуете, что Христос «не во двою лицу разделяемый», но проповедуете только на словах. Словами – одно, а деле – другое.

– Дела – т.е. буквами?

– Да.

Ну, думаю, надо книгами его убедить, что в имени Иисус нет Несториевой ереси.

– Гляди, дед, вот эту книгу! – И показываю ему древнепечатное юсовое Евангелие. Он смотрел ее: «книга древняя!» – говорит.

– Дониконовская?

– Дониконовская.

– Здесь уже Иисус не может встретиться?

– Не может. В древних книгах нигде ты не найдешь, чтоб было два иже. Вот смотри древнее Евангелие (При нем было старинной киевской печати Евангелие малого формата). Видишь, что напечатано? (и показывает пальцем Зачало Евангелиа Іс҃ Хв҃а (Мк.1:1).

– Вижу, Да ведь я знаю, что часто так именно печаталось и печатается имя Спасителя. Ты, дедушка, нового мне не показал, да и того, что хотел доказать, не доказал. Ведь ты хотел доказать, что надо читать непременно Исус и что будет ересь, если читать Иисус а вместо этого только показал место в Евангелии, где напечатано Іс҃. Разве тут напечатано Исус? Вот если бы тут было полностью напечатано Исус, это показание твое еще шло бы к делу.

– Да ведь тут одно иже, а не два, как у вас! У вас, гляди-ка., как печатается теперь, по Никонову преданию! – и показывает тоже место в новопечатном Евангелии: Іи҃с.

– И это знаю; сто раз видал. Напечатано Іи҃с, и поэтому надо непременно читать Иисус (два и). А когда напечатано Іс҃, я еще не знаю, как надо читать.

– Как не знаешь? Ведь тут одно ї!

– Вот тебе моя карманная книжка. Пиши полностью Исус.

Старик карандашом написал I с у с (не соединив буквы, а выписав каждую отдельно).

– Вот здесь, – говорю, – ты написал пять букв, который надо читать Исус. Вместо этих пяти букв ты можешь написать только две і да с и будет у тебя іс҃. Теперь гляди; вот я и напишу полностью все шесть букв: Иисус. А когда мне нужно написать это слово в сокращении, я могу точно также вместо шести написать те же две буквы, и у меня станет также іс҃. Вот ты и рассуди теперь: как надо читать сокращенное іс҃.: Иисус ли, или Исус? По-моему, можно и так и этак, потому что, сам ты видишь, я сократил так слово Иисус, а ты – слово Исус.

Казалось, что он немножко понял, – понял, что нельзя настаивать, что непременно надобно читать Исус, а не Иисус, когда в книге напечатано Іс҃.

– Все же, – говорит, – нигде в старинных книгах нет двух иже.

– А вот смотри! – И я открыл на том же месте мое Евангелие, уже осмотренное им раньше и признанное им за несомненно древнее. – Читай!

Он читает Зачало Евангелия Исус Христова.

– Не так!

– Зачало Евангелия Исус Христова.

– Опять не так! Смотрите, кто грамотный, что напечатано.

Подошли грамотеи, глядят, – в книге стоит: зачало Евангелия іѵ҃ хва.

– Вот ты, старик, все говорил, что нигде в старинных книгах нет двух иже в имени Христовом. Должно быть, ты мало видел таких книг. Ведь это книга старинная, как и сам ты признал, а написано іѵ҃ (і да ижица). Ижица то же, что иже, как книжица то же, что книга.

Старик был изумлен видением таких неожиданных для него письмен: іѵ҃... Потом, оправившись, стал говорить, что «ведь ѵ (ижица)» не всегда читается как иже (и), иногда читается за веди (в).

– Верно, говорю; иногда читается за веди, например, в слове «Еѵангелія», как напечатано здесь же, на этой же строчке; тут ѵ означает, действительно, веди. Но ужели ты думаешь, что и здесь, в слове іѵ҃, ѵ употреблена вместо в? Прочитай-ка, что выйдет (В имени Иисус, или Исус нет в).

Старик понял, что здесь ѵ нельзя произносить как в; однако и еще заметил, что иногда ѵ читается как у.

– И это пожалуй правда; но только обыкновенно не одна ѵ читается за у, а когда перед нею стоит о. В старых книгах часто встречается такое начертание: ол и ꙋ. А здесь, в слове іѵ҃ несомненно ѵ должна читаться как и. Привел и другие примеры, где ѵ читается за и (Моисей).

Теперь старик не стал уже настаивать, что в слове Иисус заключается несторианство, – понял, что тогда в несторианстве пришлось бы обвинить и дониконовскую древность, которой принадлежит книга. Он повел речь о другом. – Здесь, – говорит, – одно и прилог; только ї и ѵ написаны слитно.

– Если прилог, то можно отделить его. Вот мы карандашиком это и сделаем (и я провел разделительную черту сверху вниз между двумя буквами ї и ѵ).

Теперь стало: «Зачало Евангелия ї ѵ (иИсус) Христова». Но подумай, дедушка, – разве было, или есть чье-либо Евангелие, кроме Евангелия И. Христова?

– Нет, нету.

– А ведь если буквы іѵ разделить и читать, как ты советуешь: «Зачало Евангелия и Исус Христова», то выйдет, что, кроме Христова Евангелия, есть и другие евангелия, чего ты и сам не допускаешь. Потом, обрати внимание на буквы: вот я, по твоему совету, іѵ разделил карандашом на два слова и получилось і ѵ. На какую же букву ты велишь титло положить: на і, или на ѵ? – ведь оно лежало над обеими.

– На Исус.

– Ладно. Гляди же, что стало: «Зачало Евангелия ї ѵ҃ Христова». Скажи, ты видал ли где, чтобы Исус писалось так: ѵ҃ – ижица, одна буква, под титлой?

Старик почувствовал себя неловко. Стал говорить: ведь только одно место и есть, что с двумя иже написано Исус.

– Нет, не одно; вот гляди, и еще есть. И я показал ему точно такое же начертание (іѵ҃) на предыдущей странице Он смутился. Я рассказал ему об Евангелии в Вологодской филипповской моленной и о других, виденных мною древних книгах, где имя Спасителя писано Иисус, разъяснил правильность этого начертания и вывел заключение, что он совсем несправедливо обвиняет церковь в несторианстве за употребление имени Иисус. Старик больше не возражал.

– Теперь укажи, какую еще ты нашел у нас ересь? – спросил я дедушку Евсевия.

– Символ веры исказили: не исповедуете Духа Святого быти истинного. Мы читаем: «и в Духа Святого Господа истинного и животворящего»; а вы: «и в Духа Святого Господа животворящего»... Зачем отбавили слово «истинного»? Ведь вам известно, что «аще кто прибавить, или убавить, анафема».

– Известно, – говорю; – но все же любопытно знать, какая ересь проповедуется у нас в 8-м члене символа?

– Ужели не видишь какая?! Вы откинули слово «истинного»: значить, не веруете, что Дух Святой есть истинный.

– Это похоже на то, что вы часто говорите: «зачем в молитве Исусовой Сына Божия отставили? Разве вы не веруете, что Христос Сын Божий?»

– Да, похоже...

И стали говорить сначала о двух видах молитвы Иисусовой. Нового тут ничего не было сказано. Обратились к 8-му члену символа веры.

– Так ты думаешь, что мы впали в ересь, опустив слово «истинного» из символа?

– Да, это ересь.

– Гляди же! – И я показал ему, как читается этот член символа веры в Малом Катехизисе. Читает: «и в Духа Святого Господа животворящего»... Удивляется; перечитывает снова и спрашивает: в каком году печатана книга?

– Да разве ты не веришь Малому Катехизису?

– Верю; да все же надо знать год печатания, потому что, если в последний год жизни патриарха Иосифа печатана, то опасно доверяться такой книге: ее, может, при Никоне переправили.

– Давай, – говорю, – читать выходной лист.

Читаем: «Из друку (из печати) издадеся языком словеньским в царьствующем граде москве, в лето седмь тысящ 15-е месяца генваря в 20 день». – Что же, – спрашиваю, – в последний год жизни патриарха Иосифа напечатано?

– Нет, за три года до смерти... он умер во 160-е лето.

– Значить, книга православная?

– Православная-то православная; да только в ней 8-й член изложен вкратце.

– Ну, и у нас вкратце. Не говорите же, что у нас ересь.

– У вас совсем другое дело, – у вас намеренно вычеркнули.

– Верно, что намеренно; но только мы согласны с православным патриархом Иосифом: он велит читать 8-й член по-нашему.

– Он в других местах везде велит читать по-нашему.

– Не везде; вот посмотри. И я указал ему, где в Кирилловой книге времен Иосифа 8-й читается член без прилога «истинного».

– А в богослужебных книгах везде по-нашему.

– Ну, так что же? Значит, патриарх Иосиф думал не по-вашему, если и то и другое чтение помещал в своих книгах... Хорошо и по-нашему, хорошо и по-вашему.

– По-вашему не хорошо.

– Но Иосиф читал же по-нашему!.. Ведь книга Малый Катехизис для чего напечатана? Гляди: ради учения и ведения всем православным христианом, наипаче же детем учащимся. Подумай, дедушка, мог ли патриарх Иосиф повелеть, чтобы учились вере по такому Катехизису, где 8-й член читается не православно?

– Я же сказал тебе, что тут, в Катехизисе, «вкратце»; а Иосиф читал по-нашему.

– Однако ты посмотри, что это такое? Все члены символа сполна выписаны, а 8-й вкратце! Он портит все остальные. Разве так можно? Во всяком случае ты должен согласиться, что мы читаем 8-й член символа веры вполне так, как учил читать «всех православных христиан, наипаче же детей учащихся», сам святейший патриарх Иосиф. Если Никон за такое чтение, по-вашему, есть еретик, то такой же еретик и Иосиф. Т.е. они то не еретики, а вот вы неправду говорите, будто Никон, вполне, как сам ты видишь, согласный с Иосифом, есть еретик.

Затем старик Евсевий указал у нас латинскую ересь в том, что мы поем: «аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже». – Надобно, – говорит, – петь так: аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже».

– Какая же разница? – спрашиваю.

– Будто не знаешь? Вы четверите аллилуйя, а мы троим, как и надобно, в честь Святой Троицы. Вы у латинян переняли, – они не славят Троицу, но четверят.

– Про латинян подожди говорить; об них будет речь после. А вот скажи, как ты это насчитал у нас четыре «аллилуйя», а у себя три? Слушай и считай по пальцам, сколько раз я скажу аллилуйя: «аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже». Сколько раз я сказал «аллилуйя?» По-моему счету, два раза. Как же ты говоришь, что вы троите «аллилуйя» в честь Святой Троицы?

– аллилуйя, аллилуйя, – это два раза аллилуйя, а в третий оно же, только по-русски: «слава Тебе, Боже». Вот и вышло, что у нас тройное аллилуйя.

– Все же слово «аллилуйя» вы не три раза поете? В третий раз поете «слава Тебе, Боже»?

– Да.

– Значить, у вас не тройное, а двойное, «сугубое» аллилуйя. У нас же действительно тройное аллилуйя в честь Святой Троицы: аллилуйя (Отцу), аллилуйя (Сыну), аллилуйя (Духу Святому); слава Тебе Боже (всей Святой Троице, единосущной и нераздельной).

– Это мудрование Павла Прусского! – сказал, улыбаясь, старик. Но оно не согласно со Стоглавым собором.

– О Стоглавом соборе тоже после потолкуем, коли хочешь. А ты скажи прежде: что худого в нашем троении аллилуйя?

– А то и худого, что четверите вы Святую Троицу с латинянами вместе.

– Я же тебе разъяснил, что мы сначала говорим аллилуйя трижды в честь трех лиц Святой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа; потом говорим «слава Тебе, Боже», т.е. слава Тебе, Троица Святая, единосущная и нераздельная. А ты отыскал какое-то четверение Троицы! Ведь ты пожалуй отыщешь такую же ересь и в этих словах: «свят, свят, свят, Господь Саваоф?» И здесь тоже сначала три раза «свят», в четвертый «Господь Саваоф». Если думать по-твоему, то уже нельзя нам и так молиться: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас», – тоже скажешь: четверите! Так что ли?

– То – другое дело.

– Совсем не другое, а то же самое.

– Да ведь я говорю согласно со Стоглавым собором.

– А ты подумал ли когда об том, правильно ли в книге то Стоглав написано об аллилуйя? Там написано именно так, как ты говоришь, т.е. ошибочно, потому что никакого четверения Троицы не бывает, когда мы поем трижды, в честь трех лиц Святой Троицы, аллилуйя, а в четвертый раз «слава Тебе, Боже», в честь единства Святой Троицы. Ты вот говоришь, что это мудрование Павла Прусского. Неправда. Еще пораньше, много пораньше Павла Прусского целый собор патриархов, митрополитов, епископов, архимандритов и священников точно так же растолковал троение аллилуйя (Читай Деяние Большого Московского собора 1666–7 гг. гл. 3).

– Значить, по-вашему, Стоглавый-то собор ошибочно повелел читать по-нашему аллилуйя?

– Суди сам: где четверение Троицы в том, как читают, или поют у нас аллилуйя? А Стоглав, именно из опасения, чтобы как не почетверить Троицу, и запретил троить аллилуйя! Но ты и сам не мог растолковать мне, как это выходит, будто мы четверим Троицу, – мы не четверим ее. Да и латиняне не четверят, а тоже, как и мы с вами, веруют, что во Святой Троице три лица: Отец, Сын и Святой Дух; никакого четвертого лица и они не признают. Ересь же их состоит в учении, будто Дух Святой исходить не только от Отца, но «но и от Сына». Ересь эта обличена и в книге «О вере», в 4 и 28 главах, и в Кирилловой, в 7 гл., 25, 26, 27, 36, а также и в Б. Катехизисе (л. 313); но нигде там не написано, что будто латиняне четверят Святую Троицу. Стоглавый собор ошибся, приписавши латинянам ересь четверения Троицы; ошибся еще и тем, что запретил древний обычай троить аллилуйя. Ведь в книге Стоглав, в гл. 42-ой, писано вот что (я взял книгу Стоглав и стал читать): «во Пскове и в Великом Новгороде по многим монастырям и по церквам по многим местам доднесь говорили трегубую аллилуйя»...

Но старик перебил меня: «Так ведь собор запретил троить, а повелел: отныне всем православным христианам пети двоегубое аллилуйя. Что было позволительно до собора, то стало ересью после соборного запрещения. До 1-го Вселенского собора было в обычай у асийских христиан праздновать Пасху в 14-е число еврейского месяца Нисана; но когда 1-й Вселенский собор отменил этот обычай и повелел всем праздновать по-теперешнему, то еретиками, оказались те, которые не хотели слушаться собора. Сам, небось, в Кормчей читал о четыренадесятниках?

– Читал, и хорошо эту историю знаю. Я собирался все рассказать ее тебе, дедушка Евсевий, в наставление, что непременно надо слушаться соборного постановления. Вот видишь ли, эти четыренадесятники стояли за старину: они, как и вы, не хотели расстаться с тем, что отменил собор. За такое свое староверие, которое не хотело знать, что есть покорение соборной власти, они и обозваны, как ты сам, видно, знаешь, прямо еретиками (Кормчая, правила 2-го Всел. соб. 7-е, 6-го Всел. соб. 95-е, Лаодик. 7-е). Научитесь же вы из этой истории, что необходимо слушаться собора и покоряться ему.

– Мы и покоряемся ему, Стоглавому собору, бывшему во время благочестия, при благоверном царе и великом князе Иване Васильевиче и при митрополите Макарии...

– Этак, по-твоему, и четыренадесятники оправдались бы: «не хотим знать решения нового собора; будем стоять за старину... Апостолы, Иоанн Богослов и Филипп, нам дали заповедь в числе праздновать Пасху: зачем переменять их предание»?!. Но соборы их осудили за это непокорение церковной власти, за нарушение доброго соборного установления, за нежелание объединиться в дне празднования Пасхи со всеми православными христианами. Да еще горе твое в том, дедушка Евсевий, что ты опоздал родиться... Тебе бы надо родиться еще тогда, когда действовало правило Стоглавого собора; теперь же надо слушаться другого собора, большего сравнительно со Стоглавым, на котором председательствовали не один митрополит, как на Стоглавом, а три патриарха...

– Это вашего, Никоновского-то?! Избави, Боже!..

– Какой он Никоновский? Никона он осудил не легче вас: на вас клятву наложил, а Никона лишил патриаршества и сослал в заточение. Как же ты говоришь, что это Никонов собор? Нельзя этого собора не слушаться; и об аллилуйи он правильно постановил отменив решете собора Стоглавого.

Старик не решился настаивать, что Большой Московский собор не мог отменить решете Стоглавого: как видно, он знает, что позднейшие соборы исправляли и дополняли, даже вовсе отменяли решения раннейших соборов. Он только попытался было снова доказывать справедливость решетя Стоглавого собора, отменившего древний обычай троить аллилуйя; но потом вскоре перешел к другим предметам.

Сколько упомню, эта беседа об аллилуйи чуть ли не единственная за все время моих собеседований со старообрядцами: не заводят они речей об этой нашей мнимой «ереси»... Должно быть и сами понимают, как несправедливо такое обвинение и что доказать его нельзя. Другие молчат об этом и по незнанию; а Евсевий весь век свой изжил на книгах: он и о Стоглаве поговорил! Другие краткословнее его. Кого предпочесть? – не знаю. Плохо, если старообрядец прост да малограмотен; плохо, если и хитр да еще начитанный. Хорошо, если бы все мы были и мудры, как змеи, и просты, как голуби...

Перешли к троеперстию. Старик Евсевий объявил, что в нем содержится Севирова ересь.

– Севирова ересь?! – удивился я.

– Да! – с улыбкой, уверенно произнес старик. Ведь Севир учил, что на кресте страдала вся Святая Троица, Отец и Сын и Дух Святой. Вота и вы ту же ересь проповедуете, вознося три персты – знамя Троицы на чело, на живот и на оба рамена, т.е. на крест.

– Очень, дед, хитро! Слыхал ли ты хоть раз где, ни будь, чтобы в церкви пели, или читали, что за нас распялся не Сын Божий, но вместе с ним и Отец и Святой Дух?

– Нет, не слыхал. Но в том-то и ошибка ваша, что вы словами проповедуете одно, а дела – другое... Выходит, что вы своим крестным знамением проповедуете Севирову ересь...

Мне стало досадно. Опомнись, говорю, – что ты толкуешь! «Господь с тобой!» И при этом невольно перекрестил его. Нужно было видеть, какое впечатление произвело это благословение! Женщины, прихожанки Евсевия, заохали: «что ты! что ты обижаешь старика!» Сам Евсевий побелел с досады, и потом говорит: «хорошо благословение от православного священника» (А ты-де еретик!)...

– Не сердись, старик, – говорю ему. – Ведь, право, сил нет слушать твои речи! Какая у нас ересь, когда ты и сам признаешь, что мы словами ее не проповедуем и в наших книгах нет её. Разве ты где читал, что бывает ересь не словесная, а ручная, перстная? Не придирайся к перстам. Ведь, если этак, по-твоему, придираться, то иной и у тебя в перстосложении отыщет твою Севирову ересь, да еще и Ариеву.

– Как так?

– Ты ведь 1-й, 4-й и 5-й персты соединяешь вместе во образ Святыя Троицы, все равно, как мы 1-й, 2-й и 3-й в честь Троицы же?

– Да.

– А 2-й и 3-й в знак двух нераздельно соединенных во Христе естеств, все равно, как мы для того же соединяем 4-й и 5-й?

– Да.

– Скажи же ты мне: куда ты деваешь три перста, когда рукою полагаешь крест на себе? Не прячешь же ты их куда-нибудь? Значить, тоже проповедуешь, что Троица на кресте страдала!

– Все же я лба касаюсь не тремя, а двумя!..

– Но где два, там и три, – это верно. И сила креста не в прикосновении к телу. Священник, когда издали благословляет народ, к чьему челу прикасается? Ни к чему; а все же он делает крест. Рассуждай я по-твоему, я должен бы и тебе навязать такую же ересь, какую ты нам навязываешь. Но я стыжусь придираться к пальцам, да к буквам.

– Буква – великое дело... А ты покажи, где велено креститься тремя перстами.

– Принеси Кириллову книгу. На листу 236 православный грек упрекает католика: и почто ты не согбаешь трех перстов, когда правой рукой крестишься, почто ты крест твориши обоими (двумя) перстами и т.д. И Большой Катехизис велит тремя перстами креститься.

– Там не ясно сказано.

– А ты принеси книги, ведь у тебя их много, почитаем.

Старик пошел за книгами. В это время хозяйка собрала обед и мы сели за стол.

Так как перстосложение наше – главная причина, почему старообрядцы не идут в церковь, то я рассудил написать Евсевию несколько слов в дополнение к сказанному на беседе. Записку эту дней чрез пять после этого я передал Беседнинскому священнику для препровождение к дедушке Евсевию. В ней я убеждал старика веровать во св. Евангелие не так, как веруют беспоповцы, а в целости, всему и таинство святого причащения считать необходимым для своего спасения, но Христову слову: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крове его, живота не имате в себя (Ин.6:53), и не говорить о церкви, что не знаю, есть ли она, или нет, потому, что сам Спаситель сказал: созижду церковь мою, и врата адова не одолеют ей. (Мф.16:18). А есть церковь – писал я, – есть и все тайны, в лишении которых живут беспоповцы. Веруй в Евангелие, и не придирайся к перстам. Не ищи того, что не положено; не ищи ереси там, где её нет. Ты находишь ересь в нашем перстосложении, – это хитро, но не верно; сам же ты говоришь, что словами мы не проповедуем этой ереси. А если ты будешь придираться к нашему троеперстии, то иной из наших, такой же хитрый, как и ты, спросит у тебя: «во Святой Троице сколько лиц?» – Три, – ответишь ты. – «Перечти по порядку!» – Первое, скажешь, Отец, второе – Сын, третье – Дух Святой. – «Они раздельные, или нераздельны?» – Нераздельны, – ответишь ты. А он и скажет тебе: «зачем же ты, дедушка Евсевий, великий любитель обличать чужие ереси, не выраженный словом, а выражаемые будто бы перстами, – зачем же ты, во образ Святой Троицы, единосущной и нераздельной, слагаешь неравные, врозь, не по порядку стоящие персты: первый, четвертый и пятый? Разве Сын четвертое лице, а Святой Дух пятое? Где ты, дедушка Евсевий, такому счислению и разделению Св. Троицы научился? Ведь это арианство!» Ты скажешь этому твоему обличителю, что у тебя и в мыслях нет арианства, что ты православно устами исповедуешь Сына Божия, – а он тебе, этот хитрый человек, в ответ: «Мало ли что?! Ты словами – православен, а дела (персты) арианин»... Не придирайся же, дедушка Евсевий, к перстам: не в перстах наша вера. Ты послушай, что церковь, Христова невеста, проповедует: «возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную». «Единомыслием, едиными усты и единым сердцем», а не едиными пальцами... Единоверие церковь проповедует, а не единообрядство. А вы, в тоске и погоне за единообрядством, утратили единоверие... Надо соединиться вместе и жить не сектами, а церковью. Такие мысли я изложил в письмеце к Евсевию. Если оно дошло, не знаю, что подумал над ним старик.

Еще во время обеда вернулся Евсевий с книгами. – Кирилловой не принес, – говорит: нету дома; отдана кому-то.

Может быть, и действительно отдана, а может быть очень темна и непонятна показалась старику 236 страница, потому он книги и не принес. После обеда продолжали беседу. – Читай ты, дед, сам по Большому Катехизису о том, как надо креститься.

Было прочитано: «Сложивше убо три персты десныя руки, возлагаем на чело» и т. д. Было дальше прочитано, что это не наши три персты: 1-й, 2-й и 3-й, а старообрядческие: 1-й, 4-й и 5-й. Но было ясно, что Большой Катехизис велит, хоть и не нашими, но все же тремя перстами креститься.

– Что же, это – Севирова ересь? – спрашиваю.

Но старик повернул разговор с догматики на историю и археологию.

– Скажи мне, – начал старик, – князь Владимир как научен был от греков креститься?

– Не знаю, – ответил я, – как именно и какие персты соединял князь Владимир; но то хорошо знаю, что он веровал одинаково со мной и с тобой и во Святую Троицу и в то, что в едином лице Господа нашего И. Христа нераздельно и неслиянно соединены два естества, Божеское и человеческое. Еще и то хорошо знаю, что князь Владимир не был беспоповщинской веры: он не был ни филипанин, ни федосеевец, ни даниловец, ни спасовец, ни странник, так как я хорошо знаю, что князь Владимир был крещен лицом священным, а не мужиком (как у вас), что он был запечатлен печатью дара Духа Святого и, имея сию печать Христову, не боялся антихристовой печати и надоедливо не толковал об ней всем и каждому (как толкуете вы). Знаю еще и то, что у него был духовник, который данною ему властью разрешал его от содеянных им после крещения грехов (духовник был священник, а не бесправный, как у вас, мужик, который не может дать разрешения от грехов в великом таинстве покаяния). Знаю хорошо, что православный князь Владимир ходил в храмы, и даже сам много их построил (а не так, как вы, не имеющие ни единого на всем свете своего «православного» алтаря). Знаю хорошо, что хоть и постился князь Владимир во времена, установленный церковью, и делал множество дел благотворения, но не думал, как фарисей в евангельской притче, что Бог введет его в рай за пост и милостыню: нет, он считал себя великим грешником и, когда причащался тела и крови Христовых, то говорил, как и я теперь и всякий православный говорим: «верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога живого, пришедый в мир грешныя спасти, от нихже первый есмь аз»... (а не так, как вы, всю свою надежду возлагающие на свои посты, молитвы и добродетели и не хотящие принять животворящих Христовых тайн во оставление грехов). Знаю также хорошо, что Владимир был венчан на греческой царевне православным священником (а не так, как у беспоповцев живут мужчины с женщинами небрачным, блудным житием). Еще и то знаю, что Владимира князя, когда он, как истинный христианин, скончался, исповедовавшись и причастившись святых тайн, похоронило православное духовенство, и не в лесу (не как у вас). Словом, – я хорошо знаю, что князь Владимир был нашей, церковной, но не вашей, беспоповщинской, веры. Нисколько вы на него не походите, ни он на вас...

Когда я упоминал имена разных сект, то дедушка Евсевий нетерпеливо махнул рукой, как бы в обиде на меня за то, что я все эти секты ставлю на одну доску, равняю с его странничеством. «Ты не считай те согласия за старую веру, – сказал он, – они отступились от православия, они прямо признали себя за «раскольников», когда вписались в «раскольнические списки», – мы их и за христиан не считаем»...

– И перекрещиваете?

– И перекрещиваем...

– А они вас перекрещивают? И тоже не считают за христиан?

Но старик убедительнейшей просил не обращать внимание на остальные старообрядческие веры, которые, к великому его негодованию, спорят с странничеством из-за титла «старой», дониконовской веры. Однако я просил Евсевия обратить внимание на это взаимное разделение старообрядчества. Это отступление в сторону разных сект старообрядчества было сделано по поводу моего слова, что «князь Владимир не был ни филипанин, ни федосеевец, ни даниловец, ни спасовец, ни странник». Когда я кончил говорить, чем святой Владимир был не похож на старообрядцев, то прибавил: А что, может быть, он крестился и по-твоему, так это не делает его единоверным тебе: ведь не считаешь же ты Домшинских единоверцев, прихожан о. Максима, своими по вере, хотя даже и сам о. Максим крестится двуперстно.

– Единоверие – ловушка, в роде унии! – возразил Евсевий.

Я поговорил несколько об единоверии, и тем с большим интересом для слушателей, что в числе их было несколько единоверцев из Домшинских, – Сходства, – говорил я, – очень мало между единоверцами и униатами. Уния между православными и католиками хотела окатоличить православных; единоверие же не грозит опасностью для православной веры тех, кто держится его: у нас, у меня и у них (указываю на единоверцев), одна вера, одна чаша святых даров, одни заповеди и порядки жизни. Я не считаю их менее православными, нежели мы сами: мы с ними именно одной веры, хотя и разнимся тем, что не одинаково персты складываем; ни я их не гоню из своей церкви за их двуперстое, ни они меня за мое троеперстие не гонят из своей. Я у них не раз бывал в церкви; и в Москве в единоверческой церкви бывал же, и в Калуге, – и ни откуда, не выгоняли. Не так поступают староверы с людьми не их веры! Ты, дедушка, хоть бы разок побывал в Домшине да посмотрел, что такое единоверие... Но пусть ты не считаешь наших единоверцев единоверными себе, – продолжал я, – не взирая на их двуперстие, потому что считаешь их отступившими в никонианство. А почему же твое сходство по двуперстию с федосеевцами и филипанами не сделало тебя ни федосеевцем, ни филипанином? Значить, есть между вами большая разница... Так же точно и тут: если и действительно крестился Владимир князь по-твоему – двуперстно, он не был ни странник (значить не был твоей веры), ни филипанин, ни федосеевец, словом, не был «старообрядец»; он был церковный, православный, – вы бы назвали его даже никонианином, или по-твоему униатом-единоверцем, только отнюдь не своим старовером.

– А каким крестом Владимир крестился, так ты и не знаешь? – допытывался старик.

– Это не важно знать; хоть, конечно, любопытно для нашего разговора. Но не в перстосложении вера. Владимир был православный по-нашему, а не был таким, как вы, не знающим, где делась, куда скрылась Невеста Христова, покинувшая вас, своих чад, на произвол судьбы, не оставившая вам ни хлеба небесного, ни чаши жизни, чтобы вы, христиане, вкусив их, могли познать и видеть, яко благ Господь...

– А вот у меня книжечка, – начал дедушка Евсевий, – тут прямо написано, что святой благоверный князь

Владимир от греков, при самом святом крещении, был научен креститься двуперстно. Значит, наша правда...

Я давно уже приметил у старика между книгами книжку не в кожаном переплете и не толстую, как прочие, какие бывают обыкновенно у старообрядцев: в своей синей бумажной обложке она выделялась из других, принесенных им, книг. Евсевий развернул теперь именно ее и хотел-было читать что-то в конце, – гляжу: знакомая печать «Православного обозрения». Тут я угадал, что это за книга; смотрю заглавие, так и есть: «Патриарх Никон», сочинение Николая Каптерева! Я хоть и читал, что старообрядцы жадно набросились на эту книгу, но мне приходилось первый раз видеть ее у Вологодских раскольников, – и у кого же? – у странника! Признаюсь, я не воображал, что найду ее здесь, в Вологодской глуши. Старик, приметив, с каким интересом отнесся я к его книжке, спрашивает: Что, или знакомая книжечка?

– Еще бы не знакомая! Я и сочинителя то её хорошо знаю. Он был моим учителем, преподавал древнюю гражданскую историю.

– Должно быть, учен? – спросил он.

– Стало быть, учен, – ответил я, – коли такую книгу написал.

Старик от удовольствия улыбался. А ведь он за нас! – говорит.

– Как тебе сказать, дедушка? Не случалось мне с ним разговаривать, за вас он, или не за вас. Я думаю, не за вас, т.е. веру то вашу и то, что вы живете без священства, без таинств, вне истинной церкви Христовой, – все это, думаю, и он не похвалит. А о перстосложении он написал, что действительно при св. Владимире крестились двуперстно. Таково его мнение; другие же, может, и поученее его (Никанор, например, архиепископ Херсонский), находят, что это мнение совсем несправедливо.

– Все же в этой книге ваш ученый написал, что

при князе Владимире крестились по нашему, а свидетельство от враг даже достовернее.

– Однако он не написал, что вы, беспоповцы, держите и соблюдаете веру князя Владимира. Вот, если бы он так написал, тогда бы действительно был за вас. Да и о самом перстосложении он написал так, что не все у него вам понравится. Ведь вы учите, что двуперстие от самого Христа и апостолов и что всегда православные христиане крестились им одним, так что и не было у них иного перстосложения: всякий другой вид перстосложения вы считаете еретическим; а Каптерев пишет: «считать какую-либо одну форму перстосложения за единственно православную, будто бы всегда неизменно существовавшую в православной церкви, исключающую все другие формы, как не православный, придавать тому или другому перстосложению в крестном знамении значение догмата, характер неизменяемости (т.е. думать именно так, по вашему) значит или вовсе не знать истории перстосложения, или заведомо искажать ее». – Вы говорите, что не только один патриарх Никон, но даже и целые соборы не могли вместо прежнего двуперстия узаконить троеперстие и что вы, старообрядцы, имели законное право не покориться их решению; а Каптерев пишет: «То перстосложение православно и обязательно для каждого христианина, какое в данное время признает таким сама православная церковь, так как только ей одной исключительно принадлежит право как устанавливать и освящать своим употреблением те или другие церковные обряды, так и производить в существующих обрядах те перемены, какие по её мнению необходимы по требованию известных обстоятельств, в видах ограждения и упрочения православия. Обязанность же всякого православного христианина в этом случай состоит в том, чтобы беспрекословно подчиняться водительству церкви, признавать для себя обязательным и спасительным то, что таким признает святая церковь!» – Вы говорите, что напрасно произведена замена двуперстая троеперстием; а Каптерев говорит, что эта замена была «делом, требуемым миром церквей и правильно понятыми интересами самой русской церкви». – Вы не находите слов, как опорочить троеперстие; а Каптерев говорит, что троеперстие есть «самая естественная для христианина форма перстосложения, потому что троеперстием выражается основной догмат христианства – учение о троичности лиц в Божестве». – Читай, дедушка, сам в своей книжке эти строки и решай: за вас Каптерев, или нет? Но оставим эти неприятные вам рассуждения профессора и вернемся к тому, что тебе понравилось в его книге. Ты говоришь, что Каптерев оправдал вас, потому что написал, что двуперстие древнее троеперстия; а сам Каптерев говорит, что признание сравнительной древности двуперстая «нисколько не оправдывает старообрядцев». По его книге, хотя троеперстие и моложе двуперстия, чему вы так обрадовались в ней, но и само двуперстие моложе единоперстия, ибо, по его словам, «перстосложение для крестного знамения было в христианской церкви очень не одинаково» и «правильность того или другого перстосложения определялась в данное время соединяемым с ним учением». Но, если держаться вашего мнения, что можно знаменоваться лишь одним, именно древнейшим, перстосложением, то теперь, после книги Каптерева, и мы должны были бы оставить свое троеперстие, и вы свое двуперстие, и все начать креститься одинаково единым перстом, как крестились, по Каптереву, в самые первые века христианства. Согласны ли вы на это?

Вопрос, конечно, был напрасный. Старик из всей книги Каптерева осторожно выбрал для разговора лишь то, что было ему по сердцу, и вовсе не хотел принимать тех мыслей профессора, который решительно опровергают старообрядческое мнение об изначальности и исключительной православности одного их двуперстия.

Но дедушка Евсевий по крайней мере тем утешил меня, что не решился прямо говорить, будто троеперстие есть печать антихристова, – по опасался ли он так говорить, или и действительно сознает нелепость этого ходячего у беспоповцев мнения, – Бог его знает! – только этой нелепости я от него действительно не слыхал. Но раньше его прихода, в разговоре с Семеном Андреевым, была именно речь об этом беспоповщинском учении, будто троеперстие есть печать антихриста. Я говорил и теперь об удивительном устройстве этой печати: она есть, когда сложены три перста во едино, и нет её, когда персты не сложены, – удивительная печать! И когда эту печать положим, например, на чело, не остается никакого отпечатка, так что все равно, приложена печать, или не приложена: запечатанных этой печатью нельзя и отличить от незапечатанных! Но что всего удивительнее, – говорил я, – ведь мы, которые крестимся троеперстно, веруем во Святую Троицу и что Господь Иисус Христос, Сын Божий, пострадал за нас на кресте и спас нас от власти дьявола; а разве так будут веровать и проповедовать те, которые примут печать врага Христова?!. Казалось, что под влиянием этих речей предубеждение против троеперстия смягчалось. Однако Семен Андреев заметил: нет, что ни говорите, а страшно сложить правой рукой три перста! Я ответил ему: Страшно потому, что наслушался еще с малолетства, от бабушки на печи, всяких страхов и вздоров про «щепоть»... А когда бы подумал хоть немного своим умом, тогда бы весь твой страх рассеялся и ты без всякой боязни сложил бы три перста по моему. Ты крестись, как привык, двуперстно, не о том я хлопочу, чтобы вы все одинаково со мною персты слагали, а о том, чтобы вы не боялись тех трех перстов, какие мы слагаем в честь Святой Троицы. Ведь я и сам привык не по вашему креститься, потому что меня мать-покойница, – царство ей небесное! – учила тремя перстами креститься; но могу же я и по вашему перекреститься, – глядите (крещусь двуперстно), – и не боюсь я ничего, потому что понимаю, что значение этих двух перстосложений одно и тоже...

– Левой сложу, – говорит Семен. И действительно, складывает персты левой руки по нашему, но руку, по обычаю, держит несколько на отлете.

– Слушай, Семен! Ведь ваши мудрецы, наставники ваши, книжки, наговорили вам Бог знает чего о троеперстии! Наговорили, что оно – печать антихристова, и ты спроста поверил им. Как же они тебе не растолковали, что антихристову печать никуда, – ни на правую руку, ни на левую, – ровно никуда нельзя принять? Зачем же ты принял ее на левую руку? Или левая рука у тебя не своя? Или что можно левой делать, того нельзя делать правой? Но я думаю, что равно грех убить человека правой ли, левой ли рукой. По твоему, должно быть, правой нельзя, а левой можно, не грех?

– Все равно, грех одинаковый.

– Так и тут: если правой рукой нельзя сложить три перста по нашему, то нельзя же их так сложить и левой. Все равно, руки-то твои, и одинаково сложение перстов...

– Так, значить, можно и правой сложить по вашему?!

– Разумеется, можно. По крайней мере, я и правой слагаю персты по вашему, и левой. Гляди! (показываю двуперстное сложение на обеих руках) Не бойся!

И вдруг мой Семен правой рукой сложил но нашему три перста, – но сложил, и ужаснулся собственной смелости: он так изумленно посмотрел на свою руку, что мне было и жалко его и забавно... Прочие старообрядцы в недоумении смотрели на Семенову руку, и он сам продолжал смотреть на нее, как на чужую, и при этом улыбался непередаваемой улыбкой...

– Да не бойся же, Семен, – говорил я, – не бойся! Цела твоя рука, как была прежде! Разъедини персты (разъединяет); вот так! Ну, ведь, цела? Ничего не случилось с ней? Да и не могло случиться, потому что ты три первые перста сложил во образ нераздельной Троицы и два остальные во образ Христа, Бога и человека. Не бойся! Сложи еще!

Семен еще сложил персты по нашему.

– Перекрестись! – сказал ему кто-то из православных, – кажется, старшина, – за одно уж!

– Нет, Семен, – этого я не требую. Тебе трудно сразу. Но ты видел, что не случилось с тобой никакой беды оттого, что сложил правую руку троеперстно. Если потом и перекрестишься так, то не на вред себе, а на пользу душевную. Но сейчас довольно. И то, гляди, с каким ужасом на тебя смотрят!...

Это первый раз я видел на своем веку, как старовер (впрочем, еще пока не перекрещенный Евсевием) сложил три перста по-нашему. Это – герой, и я его запомню на веки. Тоже ему надобно было пережить не малую тревогу душевную. – Другой житель Вахрушева, Игнатий Григорьев, однажды сказал мне: Удивительный ты, батюшка, священник! Ездишь ты повсюду, учишь нас бестолковых людей, и все-то у тебя хорошо: и это (показывает правой рукой двуперстие), и это (левой – троеперстие), и это!! (он очень некрасиво показал именословное перстосложение, каким священники благословляют).

– Да разве это плохо? (Я сложил персты по старообрядчески).

– Это-то хорошо! А вот это-то? (показывает опять левой же рукой троеперстие).

И я стал разъяснять ему разные виды перстосложения, и разъяснил, казалось. – Так сколько же у тебя крестов? – удивился он. Пришлось говорить, что есть различие между крестом и перстосложением для крестного знамения и что в разных видах перстосложения проповедуется единая православная вера.

Вот что еще было интересного в беседе с дедушкой Евсевием. Говорили о странничестве. Я, между прочим, сказал: если бы я имел несчастье быть старовером, я бы непременно был странником. Почему же? – полюбопытствовал учитель странничества.

– Не потому, чтобы эта была вера самая старая – она вовсе не старая, ей всего-то с небольшим 100 лет, она только годов на 20 с чем-нибудь по старее тебя, ровесница твоей матери, а то и по моложе. Всякой вашей вере можно годы указать... «Никонианство» (как вы, по неведению о том, что есть православие, называете нашу истинно древлеправославную веру) древнее, старее всех ваших вер: и поморства, и федосеевства, и филиппанства, и странничества твоего и нетовства... Так я не потому стал бы «странником», что будто странничество старее годами, чем многое множество других ваших «старых» вер, – я не уйду из церкви уже потому одному, что вера наша (зовите ее по неведению «никонианством») старее всех до одной ваших «старых» вер, – так что мы староверы-то, а не вы. Почему же стал бы я «странником», если бы имел несчастье быть в расколе? Потому, что странническая вера толковее других ваших вер.

– Толковее?

– Да. Вы, как уверовали, что пришел антихрист на землю, так и решили покончить все счеты с землей: податей не платите, в солдаты не ходите, власти не признаете, даже на земле, как все, не живете, вы совсем отшельники, «странники», у вас нет на земле града... Когда я разговариваю со странником, я у него все понимаю. Спрашиваю: почему по вашей вере нет брака, наперекор церковному и Христову учению, что он должен быть? – Антихрист уничтожил истинное священство, которое одно и может совершать христианские браки! – отвечаете вы. И я понимаю ваш ответ. Почему, спрашиваю у вас, не причащаетесь тела и крови Христовых, когда сам Христос страшными словами заверяет, что непременно надобно причащаться: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти сына человеческого, ни пиете крови его, живота не имате в себе? – Антихрист, отвечаете вы, уничтожил тайную вечерю, которую Христос на веки для нас учредил! И для меня понятен ваш ответ. Почему, спрашиваю, на земле не живете, а под землей? – Потому, отвечаете, что на земле царство антихриста... Все ясно и просто. А другие ваши староверы путают: веруют по-вашему, что теперь нет на земле церкви Божьей, о которой в Евангелии сам Господь сказал: созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей, – веруют, что, наперекор Христовым уверениям, церковь одолели такие страшные будто бы ереси, как троеперстие, трегубое аллилуйя и проч., что её, невесты Христовой, нет уже на земле, – а сами живут на земле, даже иные женятся и браки составляют, даже иные за царя молятся, поминая апостольскую заповедь творити... моления за царя и за всех, иже во власти суть... (1Тим.2:2) и подати платят, и паспорта имеют, и воинскую повинность несут, иные даже и крещение церковное приемлют (нетовцы). Все это содержат, а сами толкуют о каком-то антихристе! Такие бестолковые! Нет, если бы я был в расколе, я был бы ваш, дедушка Евсевий».

Дедушка Евсевий, казалось, немножко понял, что я хотел сказать, – а я хотел именно сказать, что самая противная Евангелию вера – их странническая. Он слушал молча. Но никогда я не стану вашим, – продолжал я, – потому что я тогда был бы должен распроститься со всеми святыми книгами... Ведь вы ни Евангелию, ни Апостолу не веруете. Даже и Псалтырь я должен был бы позабыть, как позабыл ее ты, дедушка Евсевий.

– Как? Я позабыл Псалтырь?! Я ее знаю! – удивился старик и прервал молчание...

– Словами знаешь, а дел – нет. Вот читаешь в 8-м псалме: яко узрю небеса, дела перст твоих, луну и звезды, яже ты основал еси... А из-под земли, где только и можно жить по вашей вере, как вы можете узреть небеса, солнце, луну и звезды? Небеса поведают славу Божию (18 псалом). Зачем же вы скрылись от этой славы Божией? Зачем вы покинули землю Божию, где людям Бог повелел жить, кроетесь в подземельях, где не место людям? Нет, – забыли вы псалмы Давидова...

– Это ты насчет того, что мы скрытно, в подземельях живем?... Так ведь нам, по нашей вере, нельзя жить открыто: мы скрываемся от гонений, бежим от антихриста...

– Если, по-вашему, на земле царствует антихрист, так вам надо уходить с земли совсем: либо на небо, либо под землю, но не в землю. А вам на небо улететь не пришлось: церковь-то, по-вашему, на небо улетела, а вас тут забыла... Под землю провалиться показалось, должно быть, страшно. Вот вы и рассудили: жить ни на земле, ни над землей, ни под землей, а в земле, под полом... Ведь это почти все равно, что и на земле! Да и выходите же вы иногда и на землю...

– На земле жить нельзя по нынешним временам!

– А хлеб, какой на земле родится, можно есть? Если вам жить на земле нельзя, то и хлеб наш, земной, не смейте есть! те там в подвалах! Ты думаешь, отчего хлеб растет?

– Бог дает пропитание всякой своей твари по своему милосердно.

– Бог дает!.. Да кто ж этого не знает, что Бог дает?! Но что Бог дает? Он дает свет и тепло, солнце, на которое вы, забывши псалмы Давидова, не хотите глядеть... Он дождь дает. Солнце свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и неправедныя (Мф.5:45). Он велел земле родить хлеб... Но я видал: на ниве ничего не растет, кроме дурной травы, – а и солнце светить над нею и дождь на нее падает. Бог дает этой ниве то же, что и другим, – а нет на ней хлеба! Почему? Потому, что хозяин не работал над нею... Кроме дождя и солнца Божьего нужен еще, по заповеди Божей, человеческий пот, человечески! труд, чтобы земля родила хлеб. А вы, не трудясь, говорите только: Бог дает нам пропитание! Бог дал заповедь: в поте лица твоего снеси хлеб твой (Быт. 3:19). И апостол прямо пишет: кто не хощет делати, ниже да яст (2Фес.3:10)! Слышите? Не смей есть, кто не трудится!.. Вас вот Евфросинья питает; а вы, в благодарность, говорите ей: все же ты погибнешь, потому что на земле живешь, землю работаешь и подати царю платишь, – антихристу служишь! Но если бы все приняли вашу веру, тогда некому б стало работать и нечего б стало есть, – так все и померли бы с голода... Да еще и от вашего «монашества», если бы все уверовали в вашу веру, перевелся бы род человеческий. Какие у вас дети, если бы вы исполняли свою богопротивную веру, что грех жениться?.. И выходить, что ваша вера дала бы погибель человеческому роду... Хороша вера, нечего сказать!

Была речь и о записи в ревизию. Евсевий говорил: ревизия дело гордости. Ты знаешь, чем Давид царь наказан был за всенародное исчисление? Семьдесят тысяч мужей умерли от язвы в наказание за грех Давидов (2Цар.24). Вот что такое ревизия ваша!

– Постой, – говорю, – не смешивай понятий. Царь Давид наказан был за гордость. Не исчисление (не ревизия), а гордость Давидова причинила такое горе народу Израилеву. У нас же ревизия делается не из гордости, а из-за нужды знать, сколько народа живет в государстве, для более безошибочной и правильной раскладки государственных повинностей. Да и какая гордость, если пастух держит всех овец на счету, или если садовник знает, сколько у него в саду дерев? Нет никакой гордости и в том, если царь желает знать, сколько у него народа.

– Нет, все-таки это гордость!

– Да ведь не твоя же гордость, уж если тебе непременно хочется везде отыскивать грехи! Твоя обязанность – повиноваться не только благому, но и строптивому господину. И если по-твоему грешить тот, кто производить ревизию, то и тот грешить, кто из неповиновения не хочет вписываться в ревизию.

– Нет, я не грешу, – ответил он; не надо слушаться «беззаконного веления»...

Тогда я взял Евангелие, открыл 2-ю главу от Луки, и говорю: читай!

Читает: Бысть же во дни тыя изыде повеление от кесаря Августа написати всю вселенную.

– Понимаешь? Кесарь (цесарь – царь) Август велел всю вселенную переписать. Ревизия всенародная, – грех, по-вашему. Читай же дальше.

Читает: Сие написание первое бысть, владящу Сириею Киринию. И идяху вси написатися, кождо во свой град.

– Вот, – говорю, – не по-вашему рассуждали, не толковали, что грех царское, будто бы «беззаконное», поведете исполнять, а все пошли записываться в ревизию. Читай еще дальше.

– Взыде же и Иосиф от Галилеи из града Назарета во Иудею, во град Давидов, иже нарицается Вифлеем, зане быти ему от дому и отечества Давидова, написатися с Мариею, обрученною ему женою, сущею непраздною. Бысть же, егда быша тамо, исполнишася дние родити ей, и роди сына своего первенца...

– Понял? И Христос, едва только родился, записан в ревизию! А вы не записываетесь, – грехом считаете. Но Его божественный пример обличает вашу неправду.

– Да ведь Христос Спаситель для чего в ревизию был вписан? – возразил Евсевий. Для того, чтобы бессомненно было, что он был истинный человек, а не казался только таким...

– Ну, а Иосиф-то с Богородицей для чего записались?

Старик ничего не ответил на это.

На прощанье я подарил Евсевию свои записки (печатный оттиск). Он принял, – книг он не дичится. Кажется, положил мои листки в книгу Н. Ф. Каптерева. Мы простились до следующего свидания.

По окончании беседы с Евсевием меня позвал мужичек Василий Федоров к себе. Гостей у него было много: в саду под яблонями пили чай и угощались вином. Большого труда мне стоило отговорится от винного угощения. И тут я увидел, как трудно сельскому священнику в подобных приходах, где народ гостеприимен, отказаться от этого угощения. А беда, если выпьешь рюмку: упросят, умолят, на коленки станут, чтобы выпил еще и еще... Единственное спасение – не пить совсем, или же, по крайней мере, не пить никогда в приходе. И это вовсе не из лицемерия, не утверждая даже, что-де вовсе не пью. По крайней мере, я сказал прямо, что хоть и пью, но теперь у вас пить не стану, потому что у меня такое правило, – и они отстали, потужив о моем упрямстве. И вот тут-то, за угощением, я начал говорить, по апостолу, о пьянстве. Слушали, умилялись, и говорили: да где же нам так-то жить?!

– Как где? Да здесь же, говорю, в Вахрушеве и живите потрезвее. А то ведь на что похоже? Вчера ходили мы с хоругвями, иконами и крестами на колодезь. Возвращаемся оттуда, идет седовласый старец, без шапки, босиком, в одной рубахе и несет четвертную бутыль с водкой. Это на встречу то крестному ходу и священникам со крестом и святой водой! Да и дорога ли такому святая вода и приходский ваш праздник в честь святых мучеников Кирика и Улитты? Что за человек, спрашиваю после. «Вахрушанин, объясняют, и раскольник!» «Не добра похвала ваша», братие! (1Кор.5:6). Пора за разум взяться и понять, что пьянствовать не подобает... Вот бы Евсевий побольше вам проповедывал о пагубности пьянства. А то он толкует, что кто не крестился двумя перстами, тот будто бы не войдет в рай! Я ему и советовал прекратить речи о пальцах, – не за пальцы рай, и не за пальцы же ад, – а учить, чтобы больше слушали апостола, который говорит (1Кор.6:9–10): не обольщайте себя: ни блудники, ни идолопоклонники, ни прелюбодеи, ни воры, ни хищники, ни пьяницы не наследят царствия Божия. А он мне ответить: вино пить не грех, потому что нигде запрета на него нет... Кто же этого не знает?! Не о вине и толк, а о пьянстве. Ни в какой вере пьянствовать нельзя, – пьянство везде грех, и очень большой... Вы сами говорите, что запутались, – не знаете, какой веры. Помните, на святой неделе поют: очистим чувствия?.. Надо вам очистить свои чувствия, тогда и узрите Христа, блистающего неприступным светом воскресения, узрите и святую церковь Его и истинную веру.

Многие из Вахрушевских жителей, когда у них спрашиваешь, какой они веры, но знают, действительно, что сказать: так у них перепутались понятия. Некоторые тут же, за чаем, говорили мне, что хотят перекреститься вновь. Да разве ты не крещен? – спрашиваю у одного парня, лет 20-ти.

– Нет, я крещен; но только в церкви. А у нас говорят, что церковное крещение несть крещение, а паче осквернение. Вот дедушка Евсевий меня перекрестит: тогда уже я буду христианин вполне. А теперь я в роде оглашенного.

– Да чем же наше крещение не крещение? Ведь мы, священники, крестим во имя Отца и Сына и Святого Духа, по заповеди Спасителя, и трижды погружаем младенца в воду, по древнему церковному преданию: чем же наше крещение не истинно?

– Дедушка Евсевий говорит, что надо ходить вокруг купели посолонь, а у вас ходят против солнца.

– Значит, в нашем крещении тот недостаток, что мы ходим не посолонь? И значить, дедушка Евсей исправит его? – будет ходить посолонь, когда тебя снова станет перекрещивать?

– Не знаю, – отвечает.

– Да он как, – в чем тебя будет крестить?

– В реке! – ответили за него.

– В реке?! Так как же он вкруг реки будет ходить посолонь? Неудобно!

– Да если, – говорят, – и в чану крестят, тоже не ходят вокруг.

– Не ходят ни по солнышку, ни против солнышка?

– Никак. Наставники наши говорят, что они не дерзают этого делать, потому что ходить вокруг купели есть дело священника, и мирянин, крещающий по нужде, не может восхищать недарованного ему.

– Не будет ходить по солнышку? Значить, то, что было, по-вашему мнению, худого в нашем крещении, именно, что не по солнцу хожено вокруг купели, так и останется, и дедушка Евсевий не поправит этой беды? Зачем же он крестит снова, да еще не будучи священником? По-вашему, худо, когда ходят вокруг купели не посолонь; а никак не ходить вокруг купели разве лучше?

На этой же чайной беседе один из собеседников, Игнатий Григорьев, спрашивает меня: зачем ты, отец Иван, вчера в церкви часто говорил о нас и об Вахрушевской вере? Где это об нас писано?

– Нигде об вас не писано. Да ведь я говорил с вами и об вас: как же мне было не назвать вас по имени? Я хотел, чтобы вы все поняли, потому так и говорил.

Этот Игнатий тоже все толкует о втором крещении и о погребении в лесу, где деревья растут, где птицы поют...

27-го июля 1890 г. я прибыль в село Баклановку, Грязовецкого уезда. В приходе этого села есть несколько староверов. Об одном из них вот что мне рассказывал местный священник о. Павел Полиевктов: «Один прихожанин мой ушел в раскол. Был прежде хорошим прихожанином, ко мне относился со всем уважением; когда бывал я в его деревне, часто приглашал меня к себе. Понятно, что с переходом его в раскол, отношения его ко мне изменились: он стал меня избегать, двор оказывался всегда запертым, когда я приезжал в его деревню. Но однажды я случайно встретил его в одном доме. Уйти ему было неловко, – остался. Я и говорю ему: «А ведь мы с тобой были приятели, – ты бывал у меня в доме, и я у тебя бывал. И в церковь Божию ты часто хаживал. Напрасно ты отошел от нас»... Он был смущен, несколько позамялся и говорит: «Я и сам тужу, что разлучился с вами, да что же делать? – нам святые отцы повелевают отходить от вас». «Какие святые отцы?» – удивился я. – «Да вот, – отвечает, – Златоуст прямо пишет: «аще зазриши своего духовника... избери себе мужа духовна...» А мы и зазираем ваших священников, – они вино пьют, табак курят... Вот мы и отбегаем, по Златоусту». «Да ведь Златоуст, – говорю я, – велит избирать себе мужа духовна, а ты выбрал себе мужика простого, а не духовного»... т.е. я употребил слово духовный в обычном, разговорном смысле, а потом, переходя к тому его смыслу, в каком употреблял его мой собеседник, прибавил: «Ну, положим, я по-твоему, не духовен; но скажи пожалуйста, – тот, к кому ты перешел, духовен ли?» Тут мой обличитель схватил шапку и убежал... Дело в том, что староверческий наставник и отец, к которому под руководство перешел этот мой бывший прихожанин, порядочно испивает, и дня за два перед этим нашим разговором его по всему Грязовцу в ярмарочный день тащили мертвецки пьяного... Потому-то и убежал со стыда за своего духовного учителя этот мужичек, ушедший от православной церкви в раскол, яко бы из-за не духовности её пастырей».

Я нарочно записал этот рассказ священника. Он очень характерен. Случай, здесь рассказанный, не редкость. Везде раскольники любят хвалиться своею духовностью и, не замечая бревна в своем глазу, усматривать в чужом сучки.

Старообрядец в разговоре со священником ссылался очевидно на книгу «Златоуст», где в слове 53, на листе 149 (по единоверческому изданию 1889 года), находятся слова, похожие на те, которые он говорил. Так как подобный ссылки нередки у беспоповцев, то не излишне рассмотреть эти слова.

Книга нарицаемая «Златоуст» есть сборник из 112 слов на весь год, начиная с недели о мытари и фарисеи и кончая неделей 34 по Пятидесятнице. 57 из этих слов (1–11, 13, 15, 19, 23–25, 27, 29, 30, 34, 35, 37, 39, 40, 43, 46, 50, 51, 54, 57–59, 63, 67, 69, 71–82, 88, 93, 94, 97, 99, 100, 105, 106, 110, 112) надписаны именем св. Иоанна Златоуста, почему и весь сборник получил имя этого вселенского проповедника. Из остальных слов одни надписаны именами церковных писателей: Аммония – 111, Анастасия Синайского – 95 и 96, Василия Великого – 41, 85 и 86, Григория Антиохийского – 66, Григория Богослова – 32, Евагрия мниха –104, Евсевия архиепископа – 83, Ефрема Сирина – 28, 52, 60–62, 64 и 90, блаженного Кирилла – 70, Кирилла мниха – 17 и 68, Кирилла философа – 98, Нектария патриарха – 14, Нифонта – 42 и 91; другие названы словами «некоего боголюбца» – 21, «некоего святого старца» – 26, «некоего человека верна» – 89, «некоего отца духовного» – 108, «некоего черноризца» – 47 и, наконец, «некоего», без всякого другого поясняющего слова, – 22; третьи приписаны вообще «святым отцам» –20, 33, 38, 53, 92, 101, 102 и 109 и четвертая без всякого обозначения их авторов–12, 16, 18, 31, 36, 44, 45, 48, 49, 55, 56, 65, 84, 87, 103, 107.

Уже из одного состава книги «Златоуст» видно, что далеко не все, что в ней написано, принадлежит св. Иоанну Златоусту.

53-е слово «во вторник 6 недели поста» надписуется в заглавии так: «поучение от св. евангелия, истолковано св. отцы», а вверху текста: «притчи евангельская». Представлять, что это, как и всякое другое поучение, подобным образом озаглавленное, составлял не один какой-либо святой отец, а многие, или даже все за раз, конечно, невозможно для того, кто знает, как совершается дело писательства сочинений или процесс литературного творчества, и поэтому надпись 53 слова понимать надобно так, что это поучение есть неизвестно кем составленный свод толкований на Евангельские изречения, – толкований, принадлежащих разным авторам. И та часть его, которая подлежит нашему обсуждению и которую старообрядцы обыкновенно считают принадлежащею св. Иоанну Златоусту, на самом деле ему нисколько не принадлежит.

Кому же она принадлежит? Анастасию Синаиту, бывшему сначала игуменом Синайской горы, а впоследствии патриархом Антиохийским (VII–VIII века). Чтобы видеть, на сколько точно воспроизводится в «Златоусте» подлинные мысли этого отца, мы представим его слово так, как оно читается 1) в «Златоусте», 2) в копии с Святославова Изборника (Москов. Синод, библиотека, № 275, л. 32¹⁰, 3) в Макарьевской Четьи-Минеи (там же, № 993, л. 410, об.) и, для ясности понимания этих древних переводов с греческого, 4) в новейшем переводе (по книге проф. Павлова «Номоканон», Москва, 1897г., стр. 472).

1. «Вопросы Добро ли грехи своя исповедати отцу духовному? Толкование: Добро и зело полезно, но не без искуса сущим. Аще будет поп груб или невежда, или горд, или запойчив, или гневлив, или мздоимец, или завидлив, или клеветник, или сварлив, к таковому не достоит каятися и исповедати грехов. Таков бо учитель преобидлива, и нерадива, и ленива, и ослабна тя сотворит. Аще же обрящеши мужа духовна, разумна, кротка и тиха, то без срама и без сомнения исповеждься ему. Таковый бо отец наставит тя наистину"

2. «5 вопрос: Добро ли есть прямь (прямо, открыто) исповедовати грехи наша духовным мужем? Ответ: Добро и зело полезно, н (но) не без искуса сущим и груба о таких ведущиим, да не трубу милостию или безгодным и не хитрым провлечением завета преобидьника и нерадива или ленива и ослаблена тя створит. Аще убо обрящеши мужа духовна искусна, могуща тя врачевати, бесрамения и с верою исповежься ему, аки Господеви, а не человеку»...

3. «В той же (день, 20 апреля) слово Анастасия игумена о исповедании грехов к духовным отцом к вежам. Добро есть отинуть (совершенно) и полезно исповедати грехи, но не к невеждам и к не искусным, о сих не рассмотряющим, да полезною их любовно и строением неисцелимым и не хитрым повелением епитимиям приобидителя, безболезненна и ленива согрешившего сделают. Аще убо обрящеши мужа духовна, могущего уврачевать, не стыдно исповежься ему, яко Богу, а не человеку».

4. «Вопрос: Хорошо ли исповедывать грехи мужам духовным? Ответ: Весьма хорошо и полезно, но не тем, которые исполняют это неискусно и грубо, дабы неразумною снисходительностью, или неблаговременным и нерассудительным протяжением епитимии не сделать тебя бесчувственным презрителем их или ленивым и беспечным. Итак, если найдешь духовного мужа искусного, могущего врачевать тебя, исповедайся пред ним без стыда и с верою, как пред Богом, а не человеком..».

При чтении и сопоставление этих выписок, сразу убеждаешься, что вопрос в книге «Златоуст» и ответь на него, почему-то названный «толкованием», есть именно вопрос – ответ Анастасия Синаита, иногда буквально повторяемый: тот же самый вопрос: «добро ли исповедывать грехи», и тот же самый ответ: «добро и зело и полезно», и та же самая предостерегающая оговорка против неискусного и грубого духовника, и то же наименование духовника мужем духовным не только в ответе, как и в «Златоусте», но и в самом вопросе, из чего становится очевидным, что понятия «муж духовный» и «отец духовный» тождественны. Это же сопоставление раскрывает и грамматическую нестройность или несогласованность речи в «Златоусте»: ибо в ответе употреблен дательный самостоятельный множественного числа: «не без искуса сущим», тогда как в вопросе существительного в том же числе нет: «духовному отцу», сказано, – древнейшее же тексты слова свободны от этой погрешности позднейшего. Но при очевидном, иногда буквальном сходстве текстов, все же сразу видно, что Анастасьевы слова только первоисточник того ответа, который читается в Златоусте, что в нем к этому первоисточнику прибавлено нечто такое, чего нет у этого отца церкви, и убавлено такое, что есть у него, – эти убавки и прибавки мы обозначили курсивом в первых двух текстах: в то время, как Синаит говорит только о неискустве и грубости священников в отношении к умению руководить кающимися, о неразумной снисходительности одних, или не рассудительном протяжении епитимий других, составитель ответа в «Златоусте» очень распространяется о нравственных недостатках священников, чего нет в древнейших и в новом переводах ответа Синаитова. В «Златоусте» таким образом центр тяжести мысли перенесен с неопытности и неискусства духовника в деле духовничества, о которой говорят Синаит, на нравственную нечистоту и грубость этого духовника, которому и противоставляется другой: разумный, кроткий, и тихий. На примерах этих различных по нравственным качествам отцов духовных и разъясняется оговорка

Синаита, что «добро и зело полезно исповедати грехи отцом духовным», – только «не без искуса сущим».

Но, будем ли мы читать ответ Анастасиев в его древнейших редакциях и сходном с ними новейшем переводе, или в разбавленной из другого какого-то источника редакции книги «Златоуст», во всяком случае совет этого преподобного о выборе между отцами или мужами духовными надежного руководителя в нравственной жизни могут выполнить только те из числа исповедающих грехи свои, у которых есть священники. К беспоповцам же, где нет никаких священников, ни хороших, ни дурных, ни искусных, ни неискусных, этот совет нисколько и никак не приложим, и напрасно пытаются они словами Анастасия оправдать устройство своих мнимых церквей, в которых духовниками оказываются не священники, а миряне.

В чем же их ошибка? В том, что они под выражением «мужа духовна» разумеют не священника, мужа или отца духовного – духовника, что разумеется у Анастасия, а простолюдина, в крестьянском быту – мужика, но духовной, т.е. высоконравственной, жизни. Такое понимание читаемого в «Златоусте» слова об «обретении духовна мужа» не соответствует ни вопросу, где под духовным отцом, и по их мнению, разумеется священник, ни началу ответа, где, при похвале исповеданий грехов, рекомендуется однако духовным отцом иметь человека не без искуса суща, и советуется не исповедоваться у грубого попа, ни дальнейшим словам ответа, где этот «духовный муж» прямо называется «отцом», т.е. тем же самым именем, каким названы в вопросе лица, приемлющая исповедь.

В ученом издании творений св. Анастасия Синаита (Patrologiae cursus completus. Series graеca Tomus LХХХIХ, col. 369), в примечании к выражению «духовным мужам» (πνευματικοῑς ἀνδράσιν), говорится: «духовным мужам-исповедникам¹¹. Так греки называют по святым исповедям священников (т.е. вообще) и, по преимуществу духовников, каятелей (т.е. увещателей) и исповедников, хотя каяться и исповедоваться значить не слушать, но открывать согрешения. Отсюда исповедь и покаяние (которые здесь встречаются) у греков есть та исповедь, которую мы (т.е. латиняне) называем таинственною». А известно, что и у латинян эта таинственная исповедь совершается не простолюдинами, но священниками.

Что и сам Анастасий Синаит под отцами или мужами духовными разумел именно священников, это особенно ясно видно из продолжения его ответа, которое мы воспроизведем для краткости и большей ясности в одном только новом переводе (по Павлову, стр. 473): «Находятся безумцы или, лучше сказать, нечестивцы, которые говорят, что нет пользы от исповеди пред людьми, такими же грешниками, как и мы: ибо один Бог может отпускать грехи. Говорящие это пусть знают, что они, во-первых – забывают слова Самого Господа к Своим ученикам: елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси; и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех (Мф.18:18)... Отвергающее исповедь отвергают вместе и крещение и евхаристию, так как и эти священнодействия совершаются людьми. Ибо Бог совершает спасение людей не чрез ангелов, но чрез святых людей, Своих служителей, которые суть соучастники Его в деле спасения тех, кто хочет спастись. Указывая на это, апостол сказал: »тако нас да непщует человек, яко слуг Христовых и строителей таин Божиих (1Кор.4:1)». – Кажется, после этих слов Анастасия невозможно колебаться в понимании, кого он разумел под мужами духовными. Ибо совершающие исповедь, по нему, суть те же, кто совершает и крещение и евхаристию, и беспоповцы, конечно, никогда не скажут, чтобы такими строителями этих тайн Божих, в особенности причащения, могли быть набожные миряне. Но если бы кто и после этого все еще крепился настаивать, что под мужем духовным, совершающим исповедь, у Анастасия можно разуметь и не священника, для того окончательный ответ дается в сочинении того же Анастасия о литургии, где прямо говорится о священниках, как совершителях таинства исповеди. «Разве ты не знаешь, читаем мы здесь, что церковь Божия есть врачебница?.. Итак, если ты во врачебнице останешься болящим, то где после получишь исцеление? Исповедай же Богу чрез священников грехи свои» (у Павлова, стр. 474).

Итак, Анастасий Синаит, слово которого в несколько видоизмененном виде помещено в книге «Златоуст», никогда не учил, что таинство исповеди может быть совершаемо пред мирянином: он требовал, чтобы она совершалась перед «строителями тайн Божьих», перед «священниками». Их-то он и разумеет под «мужами» или «отцами» духовными, советуя лишь между ними обращаться за исповедью только к искусным и ведущим. И беспоповщинская ссылка на это слово вовсе не оправдывает их исповеди, совершаемой не пред священником, а пред мирянином.

В книге «Златоуст», даже в этом же слове, и даже в этом же самом ответе отцами духовными, имеющими духовных детей, называются только священники – «попове» или «иереи» (л. 146 и 149 и об.), поставляемые от епископов (л. 146; ср. л. 148), и нигде во всей книге не дается мысли, что духовным отцом может быть простолюдин или мирянин, т.е. лицо, занимающее в церкви место ученика, а не учителя, овцы, а не пастыря, чада, а не отца. Та же самая мысль утверждается и во всех других книгах, так что преподобный Никон Черногорец выразился относительно этого предмета: «яко пресвитером священнодействующим подобает исповедем бывати, а не ко инем, все божественное писание глаголет» (Тактикон, сл. 11, л. 50), Посему беспоповщинское учете о праве нерукоположенного мирянина совершать таинство исповеди противно всему божественному писанию.

По совету Баклановского священника ездил я в д. Отметниково, его прихода, познакомиться с одним мужичком. Зовут его Филипи Осипов Васанов. Он Любопытен тем, что в продолжены 10 лет находился в сильном колебании между церковью и расколом. Не переходя ни в какую веру, он исследовал их одна за другою; знакомился с знаменитыми наставниками, в роде Аввакума (нетовца) и Никиты Семенова (странника), – и кончил тем, что окончательно прикрепился к церкви, за которую теперь и ратует, по мере сил своих, по со всем усердием. У него довольно нужных для дела книг. Я с интересом посидел у него. Во время разговора нашего, Филипп Осипов между прочим спрашивал меня: «можно ли причащаться и исповедоваться у священника, не соблюдающего постов?» Я, на основании слов: не судите, да не судими будете, (Мф.7:1) и: ты кто еси, судяй чуждему рабу (Рим. 14:4), говорил, что не наше дело рассматривать, какова жизнь священника, – он сам даст ответ за свои грехи и соблазны, – что грешный священник все же священник и, значить, имеет право совершать таинства, потому что не «останавливает благодати Божьей наше недостоинство»; велел прочесть об этом в Благовестном Евангелии, в толковании на 65 зач. Иоанна. – Васанов сказал, что он и сам также думает о недостоинстве священника. Но вот, говорит, в Номоканоне, в правиле 214 напечатано (читает по книге это правило): «Цареградский же патриарх Никифор в пятом своем правиле глаголет, яко от священника, не постящегося среду и пяток, недостоит причаститися, ибо отчасти благочествовати, а отчасти нечествовати безместно». Я сказал: этого быть не может, чтобы какой-либо грех священника по правилам церкви считался препятствием к принятию от него причастия. Если так понимать это правило Номоканона, то оно идет в разрез со всеми другими, утверждающими ясно и решительно, что священник, как бы ни был он грешен, считается и есть священник до законного извержения его из сана. «Посмотри, говорю, Кормчую: так ли, согласно ли с Номоканоном, читается это пятое правило Никифора Цареградского?» – Стали читать пятое правило Никифора Цареградского по Кормчей (гл. 58), – там нет и помину о нарушении священниками постов: правило толкует о том, что игумен – пресвитер может для своей обители поставлять чтецов и иподиаконов.

– А как же в Номоканоне оно читается совсем не так? – спрашивает Васанов.

– Должно быть, говорю, там ошибка.

– Ошибка?!.

– Да ошибка, – все равно, как ошибка же есть и в Стоглаве, в главге 40-й о брадобритии. Там сказано: «Правило святых апостол сице глаголет: Аще кто браду бреет и преставится тако, недостоит над ним служити, ни сорокоустия по нем пети, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь принести. С неверными да причтется: от еретик бо се навыкоша. О том же правило 11 шестого вселенского собора»... Но прочти ты хоть сто раз апостольские и соборные правила, не найдешь в них ни одного слова о брадобритии. Явно, что в Стоглаве сделано ошибочное указание на апостольское и соборное правило. Такая же ошибка и в старопечатном Номоканоне.

Но и в новопечатном Номоканоне есть это правило (под числом 217), с тою только разницею, что приводимое в нем правило патриарха Никифора называется не пятым, как в старопечатном, а восьмым¹². Разная нумерация не говорит, конечно, против подлинности самого правила. Ошибка была не в книге, а в наших головах. Несомненно, что грехи священника не дают духовным его чадам права уклоняться от причащения у него. Но к этому верному утверждению вот что следовало бы добавить в объяснение самого правила, о котором спросил Васанов: «Да, Филипп Осипович, действительно, правило говорит, что не достоит причащатися от священника, не соблюдающего среду и пяток. Но не нам с тобой дано это правило и не мы по нему можем судить его нарушителя. Ведь и в самом Священном Писании иные заповеди даны, напр., детям, и иные родителям. «Чада, – сказано первым, – послушайте родителей своих во всем: сие бо угодно есть Господеви», а вторым: «Отцы, не раздражайте чад своих, да не унывают» (Кол. 3:20–21). Но должен ли твой сын слушать тебя, если даже ты и обижаешь его иногда и раздражаешь? И может ли этот твой сын сказать тебе: ты мне больше не отец, потому что не один раз нарушил данную тебе заповедь? Я уверен, что ни один человек по совести не скажет: да, сын имеет право не слушаться отца и отречься от него, если отец и не совсем таков, каким должен быть. Каков бы ни был отец, все же он отец, почему и заповедь: «Чти отца и матерь», и «иже (кто) злословить отца, или матерь, смертно да умрет» (Мф.15:4) даны Богом без всякой оговорки, т.е. хороши ль, или дурны твои родители, ты должен их чтить и не смеешь злословить. Так точно и господа и правители должны быть хорошими и справедливыми (Кол.11:1), но рабы и подданные должны повиноваться господам «не токмо благим и кротким, но и строптивым» (1Пет.2:18). А о высшей на земле власти царской сказано: «царя чтите» (1Пет.2:17), опять без всякой оговорки на случай, если царь будет нечестивый по вере, или беззаконный по жизни: апостол всякого велит чтить. И, рассуждая по христианской совести, мы не можем отказать в повиновении нашим начальникам, если бы они сами и плохо исполняли свои обязанности, как не можем же дерзнуть на бунт и измену своему царю, если бы и показалось нам, что он правит государством не так, как должен. Каждый из нас должен исполнять свои обязанности и делать свое собственное дело, зная, что за него именно придется давать ответь на страшном суде Господу Богу и что чужими грехами не оправдаешься, как бы много ни знал их. Если же мы забудем это и станем смотреть не за собою, что мы сами должны делать и чего не делать, а за людьми, и особенно за старшими нас, учить и показывать им, вопреки мудрой народной пословице, что яйца курицы не учат, тогда все пойдет вверх дном, и превратится весь правильный порядок жизни. Примени теперь это к тому, о чем у нас с тобою речь. Как бы так говорит правило Номоканона священнику: смотри ты, священник Божий, – храни заповедь о посте не только в святую четыредесятницу и, можно прибавить, прочие продолжительные посты, но и в среду и пяток, – будь последователен, ибо «отчасти благочествовати, а отчасти не чествовати безместно есть»; если же ты не станешь ее хранить в среды и пятки, то знай, что за это твое невоздержание и соблазн твоих духовных детей, ты становишься недостоин причащать и как бы лишаешься самого звания духовного их отца. Священник не ангел, а такой же, как и мы с тобой, согрешающий человек и имеет нужду в покаянии и исповедании грехов своих. И вот, когда он кается в этом грехе непощения в среду и пяток, его духовник и может сделать ему внушение, насколько тяжек его грех и подвергнуть его епитимии. Ведь и самая книга Номоканон дана в руководство именно духовникам при совершении таинства исповеди. Но если бы священник, напр., ваш отец Павел, стал нарушать среду и пяток, чего на самом деле никогда не было и, Бог даст, никогда не будет, и презрел бы свою совесть и тайный суд над ним его духовного отца, то ведь в церкви есть власть и явный суд: узнает про это беззаконие архиерей, он может по этому правилу, в наказание за этот грех, запретит ему совершать божественную литургию, сделать то, что от него не станет никто причащаться. Но, помимо архиерея, этого никто не может сделать, тем более его собственные духовные дети.

Для них, для духовных детей, есть в Номоканон нарочитое правило, как им относиться к грехам священника. Вот это правило (121-ое): «Яко не достоит просту человеку укорити священника или запрещати, или поношати, или клеветати, или обличати в лице, аще негде и истинна суть», хотя бы, т.е., и действительно был грешен священник. Слышишь ли, как говорит тот же Номоканон уже не священнику, а простолюдину, хотя и по поводу грехов того же священника? Мирянин своему священнику не начальник, овца своему пастырю не судья, ученик наставнику не учитель и сын отцу не обличитель. Если же я, или ты забудем это и станем обличать священника, положим, за нарушение среды и пятка и станем говорить народу: не ходите к нему причащаться, он нарушает правило Номоканона, что мы этим сделаем? Мы, будучи овцами стада этого пастыря, восхитим себе архипастырский суд над ним, будем самозванными судьями и вот, послушай, какая угроза за это беззаконие в том же 121 правиле за эту дерзость: «аще же сотворит сие простолюдин, да есть анафема, и да изгнан будет из церкви, отлучен бо есть от Святой Троицы и послан будет во Иудино место. Писано бо есте: князю людей своих да не речеши зла. Такожде и настоятеля безчествуяй». Вот как грешно осуждение священника. – Будем же, Филипи Осипович, слепы на чужие грехи, а зорки на свои, и немы на пересуды о чужих, о своих же немолчно будем взывать к Господу: «Боже, милостив буди мне грешному».

На 29 июля преосвященнейшим Израилем Вологодским назначено было архиерейское служение в селе Спас на Сеньге. За служением я должен был говорить, по воле владыки, проповедь. Прибыл я к Спасу еще накануне из Баклановки вместе с о. Павлом, который, как и другие соседние священники, должен был служить с владыкой. Я служил раннюю обедню и после неё, в ожидании приезда владыки, беседовали с народом о разных предметах, о которых любят толковать староверы (их довольно в этом двупричтовом приходе). Беседа началась с разъяснения, что такое миссионер? Я говорил, что миссионер есть мировой посредник между церковными (православными) и староверами (раскольниками). Многие из староверов не идут к нам в церковь потому, что воображают, будто в ней собраны и проповедуются разные ереси; многие и из церковных думают, что у староверов нет ничего решительно хорошего. Миссионер должен рассудить эти две стороны, разобрать их взаимные друг на друга обвинения, разъяснить обоюдные недоумения и, если поможет Бог, соединить в одну семью разделившихся братьев, чтобы они едиными устами и единым сердцем прославляли Господа...

Часов в 9 приехал преосвященный. Его встречали «со славой», – я встречал. Встретив!., я вышел из церкви отдохнуть; но меня обступили мужики, и мы продолжали беседу в ограде (на монастыре, как здесь говорят). Я между прочим объяснял народу, что и в старопечатных книгах есть то, за что нас несправедливо обвиняют староверы: есть и Иисус и «Верую» без слова истинного (в 8-м члене) и «Христос воскресе» по нашему. Быть этого не может! Там все по нашему! – воскликнул не то в огорчении, не то в раздражении один мужичок из филипанов, по имени Иван. Были принесены книги старопечатный и указано в них, что следует. Иван изумился и должен был умолкнуть. За этими разговорами я едва не опоздал к проповеди.

После обедни ко мне подошла в церкви одна женщина, уже пожилая, и спрашивала, какими перстами ей креститься. «Родители, говорит, научили меня креститься тремя перстами, а теперь староверы смеются надо мной, – толкуют, что это щепоть, что так нехорошо креститься, что даже, – страшно и сказать, – будто бы это печать антихриста. Как мне быть?» – Я ответил ей, что из-за насмешек староверов не надобно переменять перстосложение. Они смеются над тем, чего не понимают и над чем великий грех смеяться. Три перста складывали на молитву твои родители, и тебя научили так складывать, в честь Святой Троицы: как же возможно над этим смеяться? Нет, ты молись, как научили тебя родители, а на безумные насмешки раскольников не обращай внимания. Если же ты, побоявшись их насмешек, в одном им сделаешь уступку, то они обрадуются этому и пойдут еще дальше, – станут говорить тебе: разведись с мужем (потому что, по их вере, и жить с мужем грех), не исповедуйся перед отцом духовным, не причащайся тела и крови Христовой... Вот они смеются над тобой, что ты слушаешь родителей, по их примеру складываешь персты для молитвы, ходишь в церковь, исповедуешься и причащаешься. А ты спроси у любого из них: почему ты крестишься двумя перстами? – Ответит: так благословили родители! Сам слушает своих родителей; а над тобой смеется, что ты своих родителей слушаешь! Им можно слушать своих родителей, а нам нельзя!»

Этот разговор слышали и другие; стали спрашивать: а как по книгам надобно складывать персты? И я показывал, как в старых книгах различно говорится о сложении перстов.

30 июля ездил я со священником Побережского прихода, о. Александром Якубовым, в деревню Аксеново. Деревня большая (дворов 60). На улице, возле часовни, мы нашли много народа, – знали, что поедет через их деревню архиерей, и вышли встречать его. При мне встречали владыку. Его попросили освятить зерна на посев. Он благословил хлеб-соль, окропил святой водой зерна, вошел в часовню и осмотрел ее; раздавал детям крестики и умеющим читать – листки религиозного и нравственного содержания. Беседуя с народом, он спросил между прочим: есть ли раскольники в вашей деревне?

– Нет! – ответили несколько голосов.

– Нисколько нет? – переспросил владыка.

– Человека три есть, а то вся деревня православная.

Преосвященный выразил сожаление, что все же есть раскольники, и советовал беречься их, потому что раскол великое зло. Вот, прибавил он, я оставлю вам этого батюшку (указывает на меня); он побеседует и с вами и с вашими староверами.

Я открыл беседу, стоя на крыльце часовни. Народ остался слушать, несмотря на то, что день был рабочий, – возили снопы. Когда я показал в Триоди патриарха Иова, что «Христос воскресе» напечатано по нашему, то многие воскликнули: «как так?! они говорят, что в старину не пели, как в нашей церкви; а вот в древней книге «Христос воскресе» напечатано по нашему!» Я показал книгу всем грамотным из моих слушателей. Запомнилась одна женщина из православных – Марья, порядочно начитанная. Она с большим вниманием рассматривала книгу и вообще старалась запомнить, что говорилось в защиту нашей церкви. Вот, как же верить им, что у нас все перепорчено? – сказал я. Если у вас зайдет со староверами толк о стихе «Христос воскресе», так вы скажите им: сами видели, что и в древних книгах есть по нашему!

– Что бы их сюда привести! – сказало несколько мужиков. Батюшка! распорядитесь их сюда призвать.

– Сходите, позовите.

– Нет, – сказал один мужик, – Иван Евсевьев не пойдет.

– Этот Иван Евсевьев – старовер?

– Да.

– Не пойдет, – не надо.

Я стал говорить о символе. Опять, когда показал народу в старой книге символ без слова истинного, заговорили: «нет, надо позвать их! что они скажут против старинной книги? Десятский, сходи!» Десятский подошел ко мне: сходить прикажете?

– Просят мужики, – надо сходить.

– Да он не пойдет...

– Не пойдет, так ты силком не тяни. Да растолкуй ему, что его не требуют, а зовут для мирной беседы. Ведь он у вас проповедует новую веру!

– Вот это верно, что новую: ведь он в апреле только и сам отстал от церкви; где то достал себе каких-то своих попов. Он не беспоповец, не филипан, не спасовец, – он австрияк как-то приходится.

Иван Евсевьев поповец – противоокружник; поп у него где-то в Костромской губернии. Десятский пошел, а мы продолжали беседу. Я говорил об имени Иисус (и книги показывал старинные, где и, страшное для старообрядцев, в этом имени есть); потом перешел к объяснению того, что перемены в книгах новых сравнительно со старыми не касаются веры, а только слов и выражений. Иван Евсевьев пришел, когда мы сличали «Отче наш» по Евангелию от Матфея и по Евангелию от Луки. Я обратился к нему: Вот вы, староверы, говорите: аще кто прибавит, или убавит хоть одну букву, анафема да будет; а мы видим, что у одного евангелиста очень много таких буквенных перемени, прибавлений и убавлений против другого. рассуждать по вашему, под анафему подпадет не один патриарх Никон, а и евангелист Лука...

– Евангелисты – другое дело! ответил Иван Евсевьев. Они могли изменять один против другого. То было до соборов; теперь же, после вселенских соборов уже нельзя ничего не прибавить, не убавить.

– Неверно говоришь. Книги: Триодь, Октоих, Четьиминей и многие другие составлены и написаны после вселенских соборов. Прочитай об этом в книге «О вере» (гл. 16).

Иван Евсевьев, однако, об этом не стал рассуждать; он потребовал, чтобы говорить о перстосложении, потому что «перстосложение – главное самое».

Я ему сказал: до перстосложения дойдет речь; теперь же мы толкуем, что значить слово: «аще кто прибавит, или убавит, анафема да будет». Но Иван Евсевьев стоял на своем. Я обратился к народу: «судите, правильно ли так поступать: пришел на беседу после всех, а хочет, что бы мы бросили, что начали, а заговорили бы, о чем ему желательно»!

– Что же ты! пришел в чужой монастырь, да со своим уставом! Надо приставать к разговору, а не перебивать его. Ведь он же сказал тебе, что о перстосложении будет речь. Подожди!

Но Иван Евсевьев заговорил, что напрасно я его так истязаю, сам не даю ему слова сказать, а от него требую ответа...

– Я тебя не истязаю. Я только желаю, чтобы ты, показал нам, что твоя вера правая. Ведь ты проповедуешь, что наша – неправая.

– Я не проповедую этого.

– Неправда! – закричали мужики. Как бывают у тебя по воскресеньям собрания и ты читаешь книги, что ты нам толкуешь о нашей церкви?! Как же ты говоришь, что не проповедуешь?

– Значит ты и теперь, сказал я, должен защищать свою новую веру, а не тогда только, когда тебя слушает неграмотный народ.

– Да мне некогда: снопы вожу; извините, мне пора домой.

Мужики закричали: А нам есть когда? Мы ведь тоже народ рабочий, и у нас снопы на поле стоят! Мы же стоим – слушаем; и ты стой, да говори с ним!

– Нет, мне некогда! – И он надел шапку.

– Сними шапку! Видишь, нас сколько народу и все без шапок!

Иван Евсевьев снял шапку, но все же пошел прочь от нашего собрания.

– Стыдно тебе уходить, не защитивши своей веры! – сказал я ему вслед.

– С нами-то он боек, а теперь бежит! – говорил народ. По уходе Ивана Евсевьева мы еще немножко побеседовали. Потом народ разошелся; тужили, что время рабочее: день стоял прекрасный, возили снопы. Звали побывать в гулевое время – зимой, либо осенью

Остаток дня я провел у кузнеца Василия Васильева. Ходил к нему на гумно, где он в скирду складывал снопы. От него через дом живет и Иван Евсевьев. Я еще увидал его, и снова разговорились. Тут, без народа, Иван Евсевьев был как бы другой человек. Разговаривал без горячности в промежутки между работой. О расколе среди австрийцев он очень мало знает. Я рассказал ему историю Окружного Послания. Оказалось также, что он, хоть и противуокружник, но не учит, что «Иисус есть ин бог», а только считает неправильным такое написание Христова имени, троеперстие называет щепотью, но о печати антихриста не говорит...

31 июня я приехал в село Сидорово, где 1 августа было назначено второе архиерейское служение. Приняв благословение владыки, я в обычное время вышел из алтаря говорить проповедь. Народу было такое множество, что задних рядов совсем не видать. Я спросил: нет ли чего подставить под ноги? Сейчас принесли какой-то сундук, обитый белой жестью, и я стал на этот сундук. Никогда еще я не видал такого множества лиц! Сидоровский приход очень велик (до 3 тысяч), и был, вероятно, весь; да из соседних сел пришло множество народа. Староверов в этом приходе сравнительно немного (человек до 30). О перстосложении и о прочем я говорил в промежуток между раннею и позднею обедней; а теперь в проповеди говорил о крещении, миропомазании, исповеди и причащении. Цель моя была – объяснить, в чем состоит наша вера.

Еще дорогой в Сидорове я узнал что туда идет для беседы со мною из Бережка какой-то старик Парфен, по прозвищу «Несоленый». Говорили про него, что он считает грехом есть с солью. Думаю: что за чудак такой? – и очень заинтересовался им. 31 числа часа в два пополудни был я на улице и вижу: идет ко мне старик, очень старый, с пожелтевшею седой бородой. Подошел, просит благословения. Благословляю я его, да и спрашиваю: не ты ли дедушка Парфен?

– Я, батюшка. А ты разве меня знаешь?

– Как же, – мне про тебя много говорили; сказывают, что очень ты будто бы чуден.

– Чуден, батюшка... чуден... все-то у меня не так, как у людей выходить. Наставь ты меня на разум!

И заплакал старик, – так слезы и закапали из глаз. Погладил я его по голове, как малого ребенка. «Не плачь, говорю, дедушка! Милостив Господь. Пойдем, поговорим в дому; неудобно здесь на жаре разговаривать». И я повел старичка в дом священника о. Иоанна Феодоровского, наверх, где было у меня помещение. Старик без затруднения взобрался по очень крутой лестнице. Мы уселись и стали беседовать.

– Ты, может, уже слышал, что я соли не ем? Надо мною смеются за это; а по моему – грех ее есть.

– Какой же грех-то?

– Да как же? Ведь в Евангелии Спаситель сказал: всяк, кто омочить руку в солило, предаст Меня. Значить: кто есть с солью, тот подобен Иуде-предателю.

– Что ты, что ты, старик?!. Там, в Евангелии, со всем не так и не то написано. – И я рассказал ему, что написано в Евангелии. Старик удивился: как же случилось, что он не так читал в Евангелии!

– У меня, говорит, есть Библия, почитаю еще.

– Из-за этого ты и не ешь с солью?

– Из-за этого...

– Ведь не вкусно без соли-то есть?

– Сначала очень невкусно было, а потом привык, – ничего.

– И давно не ешь?

– Лет тридцать. – Ведь не грех с солью не есть?

– Какой же грех? Ты не любишь с солью, другой не любить с перцем. Нет в этом греха. Но ты не говори, что с солью есть – грех. Никакого нет греха в соли. И в Евангелии, – прочти хорошенько, – не по твоему о соли рассказано.

– Вот я еще не ем картошек.

– Это почему?

– А видишь ли, почему: картошку если положить на солнце, она переменит цвет свой. – И старик очень замысловато стал разъяснять, в чем тут дело. Его мысли можно передать так: краснеет человек со стыда за дурное свое дело, – совесть нечиста; и у картошки что-нибудь не ладно, коли она меняет цвет свой; значить, ее нельзя есть. – Да к тому и растет она не на земле, а под землей, – прибавил старик, – скрылась, как вор, от света Божьего.

– Да ведь этак, говорю, и редьку и морковь нельзя есть; тоже корень у них в земле растет.

– А эти цвета не меняют...

– Да все равно в земле растут, «во тьме», как ты говоришь.

– Нет, это можно! И старик опять о цвете заговорил....

Мяса тоже не ест. Это, говорю ему, хорошо, что мяса не ешь. Всякое воздержание благословляется. Наша вера не запрещает даже и вино пить,– его пить не грех, но лучше не пить. Так можно есть и мясо, но лучше не есть.

– Да ведь я не потому не ем, что «можно есть, а лучше не есть»; по моему совсем нельзя есть мяса и никому, а не то что мне и монахам (а я упомянул ранее о том, что монахи из воздержания не едят мяса). По-моему, это не порядок, что люди для своего чрева убивают тварей Божьих, которым тоже хочется жить, как и нам. Вот почему я не ем мяса: из жалости, а не из воздержания. Воздержание само собою, – воздержным и умеренным надо быть во всякой пище.

– Что ж? – и это хорошо. У св. Василия Великого есть проповедь, где пост восхваляется, между прочим, за то, что в продолжении его беспощадный нож повара лежит в покой и ненасытное наше чрево дает отдых своим невинным жертвам¹³. Значить, в нашем церковном законе о посте, кроме воздержания, скрыт еще закон милосердия и сострадания к тварям, которые теперь стонут под нашим игом. Хорошо бы всем не есть мяса, как было в раю! Но это невозможно, и церковь позволяет его употребление, указывая однако желающим иной порядок Жизни, высший.

Старик слушал меня внимательно. Он удивлялся, что я не нахожу худого в том, за что над ним смеются и за что бранят его другие. «Так это по-твоему, – спрашивает, – хорошо, что я мяса не ем?»

– Это хорошо, – ответил я.

– Еще вот что растолкуй ты мне. Читаю я Библию, и там рассказано то-то и то-то. По-моему, это все одно наставление; не было ничего этого, о чем рассказывается; это притчи одни. Напр. потопа не было водного, а история о потопе означает, что все люди потонули в грехах. Я стал разъяснять ему, что в Библии действительно есть много нравоучения, есть не мало и притчей, но они очень явственно отличаются от действительной истории. В Евангелии даже часто перед притчей прямо говорится: «рече Господь притчу сию». Притча и уподобление есть во многих местах Библии; но Библия не есть сплошная притча. Не знаю, подействовал ли я на этого аллегориста.

Потом старик совсем удивил меня, начав говорить что-то очень туманное, из чего я понял, что у него не существует хронологии: у него апостол Павел современник царя Давида и Христос ровесник Адаму... Я пытался добиться, как у него произошло такое смешение времени. Оказалось, что, на беду дедушки Парфена, Библия у него со ссылками. Читает он, примерно, послания апостола Павла; смотрит: под строкой ссылка на апостола Иакова; он читает апостола Иакова в указанном месте; там под строкой ссылка на Евангелие, а тут ссылка на пророка Исаию; далее ссылка на псалмы Давидовы, а тут на Моисея... И вот у него получилось какое-то смешение времени, – люди разных времен оказались современниками. Это первый встретившийся мне человек, о котором можно сказать, что «зачитался Библии». Дедушка Парфен доказывает спутанностью своих понятий, как иному человеку необходима школьная наука, вносящая порядок и систему в понятия.

Не передаю всего разговора с ним. Припомню только еще несколько подробностей. Ему очень понравилось следующее сравнение. Толкуя о том, что надо строго различать время, в которое что случилось, я сказал: «в Библии различаются три периода времени: ветхий завет, новый завет и жизнь будущего века. Ветхий Завет – это как бы (указываю) вот эта передняя, которую мы прошли и которая осталась позади нас; новый завет, в котором мы живем, – это как бы вот комната, в которой мы с тобой сидим; а жизнь будущего века – это вон то далекое небо, которому не видать и конца.

Дедушка Парфен, уже под конец беседы, сказал мне, между прочим: «Когда я шел к тебе, то думал, что одной устной беседы с тобой мало будет, а нужно потребовать от тебя письменного ответа на мои вопросы. Теперь нахожу это не нужным; благодарю за словесное разъяснение»... Во время нашего разговора, вошла к нам одна женщина и попросила позволения послушать. Она одного прихода с Парфеном и ей интересно было знать, что мы будем говорить. И так внимательно слушала, что, казалось, не проронила не единого слова.

Еще, между множеством вопросов, дедушка Парфен спрашивал: почему это церковь положила говорить «Господи помилуй» иногда до 40 раз? Ведь, если я к тебе пристану: батюшка, батюшка, батюшка! раз до сорока одно слово буду твердить, – я тебе надоем. Так и Богу, я думаю, неприятно, что Его сорок раз зовут!

Какая детски наивная мысль! Отвечая ему, я, между прочим, сказал: – Вот недавно я читал в книжке, как один крестьянин безвинно попал в острог по напрасному обвинению в отравлении и как раз до миллиона, пожалуй, повторил он: «Господи помилуй!» Язык сам собою говорит: «Господи помилуй!», а слезы льются из очей. И вспомнил я, рассказывал он после, что не задаром же положено в церкви сорокократное «Господи помилуй!»

– Так разве это для таких несчастных молитва? – спросил Парфен.

– Всякий грешник несчастен. И кто действительно чувствует себя грешным, тот не устанет взывать без счету: «Господи помилуй!»

Когда мы кончили беседу и вместе вышли на улицу, дорогой слышу, старик Парфен все повторяет: «Господи помилуй!»

– Что ж ты это много раз говоришь: «Господи помилуй?».

– А! Это ты про давешнее мое слово вспомнил!.. Ничего!

На прощанье Парфен благодарил меня за беседу. «Много, говорит, ты мне растолковал; ну, а все же трудно мне отвыкнуть от своих дум. Спасибо!» Он тужил, что не захватил с собой медку, чтоб отблагодарить меня. Он мужик зажиточный. Простившись, он пошел домой пешком, не смотря на свои 80 лет, и надеялся дойти; а до дому 20 верст. Значит, взад и вперед сорок!..

Однажды в деревне Курочкине шла беседа о церкви. Старообрядцы сознались, что их беспоповщинские общества мало похожи на древнюю истинную церковь и потому, значит, и не составляют ее, но где эта истинная церковь в настоящее время, они указать не могут, хотя и веруют, что без неё никому не спастись. Я начал говорить, что если без церкви не спастись, то необходимо отыскать её и в ней пребывать до конца жизни, и что отыскать ее не трудно, потому что она не далеко от каждого из нас... Но лишь только я намекнул, что эта истинная церковь есть именно наша, опять нашлись любители поспорить и опять заговорили, почему ее нельзя считать будто бы за истинную церковь. На этот раз обвинением против неё поставили грехи нас, грешных служителей святой Христовой церкви. «А зачем попы табак курят»?

Я не сталь утверждать, что староверы вовсе ложь говорят; я сознался, что между нами есть и курящие, и пьющие, и всякие грешники, даже великие, от нихже первый есмь аз, – я не стал из черного делать белое, не пробовал утаивать то, что видят многие... Я заметил только, что ведь не все же мы такие. – Скажите по совести, – спросил я, – ужели вы не знаете ни одного священника, который бы не курил?

– Ну, как не знать?! Знаем. – Да и незачем далеко ходить: наш о. Александр, – вон он тут сидит, и при нем сказать можно, – не курит и не пьет!

– Действительно, не зачем вам далеко ходить: у вас у самих, в вашем приходе, на виду у всех староверов, некурящий и непьющий священник. Но опять не один такой священник на свете, как вы и сами знаете. Зачем же староверы видят одно худое, а доброго, честного, трезвого между православными священниками не видят?

Собственно о табаке было сказано, что курить его и убыточно, и вредно, да и грешно. Спросите о курении табаку у хозяина, который знает цену деньгам, и он вам скажет, что в табаке горят деньги, которые пригодились бы на полезное дело. На эти деньги тебе, бедному человеку, можно бы купить соли; а богатые, которые курят дорогой табак, вероятно хлеба не съедают на столько рублей в год, сколько тратят на табак. Спросите у доктора, который не потворствует, как иная нянька детям, прихотям своих больных, – и он вам скажет, что табаком причиняется вред и легким и желудку, что многих болезней избежал бы человек, если б не курил табаку. А я, как священник, скажу, что курение табаку есть прихоть, а потому и грех.

– Да ведь и чай пить – прихоть; а мы слышали, что вы не считаете за грех пить чай?

– Чай пить такая же прихоть, как и квас пить. Кто боится греха в чаю, тот не пей и квасу, потому что и чай и квас пьем вместо воды. Вода – естественный напиток; а прочее все искусственное: и чай, и квас, и мед, и пиво, и вино – все это приготовляется искусством человека из даров Божьих. Я пью чай, ты пьешь квас, а вот он пьет воду. У нас с тобой чай и квас стали на место простой воды. Без чаю жить можно, без квасу жить можно, и без простой воды жить можно; но без питья жить нельзя, – что-нибудь да надо пить. А ты и табаку не употребляешь, да и совсем не куришь ничего, а жив. Так вот и чаепитие, пожалуй, есть прихоть, как и курение табаку; но тут есть и большая разность. Чай, как вода, или квас, удовлетворяет естественной нашей жажде; а табак идет на удовлетворение неестественной дымной привычке; курильщик изобрел для себя новое, Богом не внедренное в наше естество, чувство жажды и алчбы. Без чего всякий человек обходится, что не требуется нашею природою, то он сделал для себя необходимым.

– А все же это маленький грех – курить табак! – заметил кто-то.

– Я не знаю, есть ли грехи маленькие. Чем измерять их величину? Велика ли снежинка? А знаешь, какие сугробы наметает зимой из этих маленьких снежинок? Велика ли капля воды? А из этих капель составляются моря и океаны! Так и каждый наш грех в отдельности, что капля, или снежинка; но от постоянного повторения эти капли и снежинки становятся морями и сугробами, в которых погребается и утопает наша христианская свобода и совесть. И курильщик делается рабом своей привычки. А св. апостол Павел, прямо говорит о подобных предметах: вся ми леть суть, но не вся на пользу, вся ми леть суть, но не аз обладан буду от чего (1Кор.6:12; зач. 135). Понятно ли теперь, что пустая и вредная привычка табакокурения есть грех? Впрочем, ведь у нас шла речь собственно о том, что наши, православные, курят и что этим будто бы доказывается не православие, падение нашей церкви. Так ли это? – об этом лучше меня скажет вам дедушка Зоин.

Зоин старый, за 70 лет, старик; он по-крестьянски довольно начитан, у староверов считается в числе ученых. Это – горячий защитник филипповщины. Но... этот Зоин курит табак, и преусердно. Когда я приехал во Флоровское, мне, конечно, сказали о такой интересной между здешними староверами редкости. И вот теперь, когда речь зашла о священниках, курящих табак, я вспомнил про Зоина и сослался на него, что он лучше объяснить, можно ли обвинить церковь за курение табаку некоторыми священниками. Старик поднялся, – он сидел рядом со мной, по правую руку. Народ затих, ждали, что-то скажет Зоин?

– О табаке нечего много толковать! – сказал он. – Курит ли какой священник, это его произволение, – а вера их не повелевает ему курить; курит ли кто из наших (стало еще тише...), это его вина, – наша вера тоже не повелевает курить. Это не касается веры; это – вещь греховная!

Словно холодной водой облил старый Зоин горячих ругателей нашей церкви; они замолчали и больше не заводили об этом разговора.

3-го августа из Грязовца мы должны были отправиться в Вологду по железной дороге. На станции узнали, что в поезде находится о. Иоанн Кронштадтский. Народ бегом бежал, торопясь к поезду, чтобы увидеть его. Поезд пришел, и в нем действительно находился о. Иоанн. Платформа, обыкновенно бывающая почти пустою, теперь была запружена народом. Я дивился, откуда в маленьком Грязовце набралось столько людей. Все спешили получить благословение у о. Иоанна. Иные входили в вагон и были счастливы, что видели его близко. Я вошел в его вагон уже в Вологде, и у меня, я это помню, появилась улыбка. Всегда радостное настроение этого священника, облеченного в правду, передается невольно посетителю: мне кажется, будучи с ним в одной комнате, нельзя предаваться тоске и горю. Один его вид ободряет и вдохновляет. Я думал, смотря на него: «Господи! не все же, как я!.. Есть же и праведные, и радостные, добро творящие, и щедрые и воздержные...» Отец Иоанн – слава и радость наша, священническая. Сопровождавший его инспектор железных дорог говорил, между прочим, о причине своего великого уважения к о. Иоанну: «Был у меня брат не то, чтобы отъявленный безбожник, а человек очень беспечный о спасении души своей. Пришла пора ему умирать: он и слушать не хочет о христианском напутствии в жизнь вечную. Я пригласил к нему о. Иоанна. О. Иоанн побеседовал с ним – и тот умер христианином. Другие благоговеют перед о. Иоанном за то, что он своими молитвами больных здравыми делает, а я благоговею за то, что он мне оживил мертвую неверием душу родного моего брата».