свящ. Сергий Желудков
Почему и я – христианин

Восприятие идей Канта в богословском наследии свт. Иннокентия (Борисова)

Вступление

Господа Бога святите в сердцах ваших;
будьте всегда готовы всякому, кто спросит
у вас отчета в вашем уповании, дать ответ
с кротостью и благоговением.
(1Пет.3)

ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ. Мне страшно трудно об этом писать, и я не обольщаюсь относительно моей духовной посредственности и необразованности. Но даже в качестве во многом неудачного эксперимента эта работа могла бы кому-то пригодиться; а для меня самого она необходима.

«Почему мы порвали с религией». «Почему нельзя верить в Бога». «Почему я не христианин»… Подобных исповедей было уже предостаточно. Хотелось бы в столь же простой форме услышать «ПОЧЕМУ» нашего христианства. Имею в виду не логически-принуждающие доказательства: их нет, наша вера свободна. Но надо бы рассказать о путях свободы, подводящих нас к христианству; изложить его действительную сущность; ответить на все современные чужие и собственные наши сомнения по поводу евангельской истории, ветхозаветной Библии, догматов христианства... Таких выступлений в нашей рукописной литературе что-то не слышно, – и причину этого странного молчания нужно видеть в явлении, которое следует назвать прямо так: Кризис современного христианского сознания.

Не боюсь слова «кризис». По отношению к преходящим политическим и философским системам «кризис» может означать СУД буквальное значение слова – суд и... КОНЕЦ. По отношению к христианству «кризис» – это суд над преходящими условностями нашего восприятия вечной Истины Христианства. Затрудняюсь определить это сразу в общей характеристике, объяснюсь сначала примерами. Вот некоторые образчики нашего церковного учительства из совсем уж недавнего времени:

«В смерти Иисуса Христа открылась высочайшая правда Божия, когда Бог потребовал столь важной, кровавой жертвы для заглаживания вины человечества».
А. Иванов, «Руководство к изучению священных книг Нового Завета» (для духовных семинарий), II гр. 1915, стр. 164.

«Он (автор говорит о Боге), обладая высшими совершенствами разума и воли, наслаждается ощущением действия всех сил и поэтому бесконечно счастлив»...
Прот. И. Богоявленский, «Православный Символ веры», Таллинн, 1939, стр.24.

«Подобно тому, как рождение Приснодевы произошло от родителей престарелых и уже почитавшихся неплодными, также и рождение Предтечи. Человеческая страсть и похоть плоти угасли ранее этого зачатия, и само оно явилось неким чудесным делом благочестия и молитвы. Греховность зачатия, о котором говорит пророк Давид: «в беззакониях зачат есмь и во гресех роди мя мати моя» (Пс.50), в этих священных зачатиях как бы парализуется и исчезает. Оно не становится иным, но иначе: без греховного вожделения, бесстрастно. В этом нельзя не видеть особого смотрения Божия, охраняющего священный плод, на который имеет излиться Дух Святый с самого зачатия, от приражения злой страсти и похоти. В этом, но именно только в этом смысле – т. е. не как о победе над первородном грехом, но лишь о параличе его в его проявлении или осуществлении – можно говорить и о безгреховном зачатии, притом не только Богоматери, но и Иоанна Предтечи. Между обоими зачатиями двух сестер Анны и Елисаветы, – зачатиями Предтечи и Богоматери, празднуемых св. Церковию, есть, таким образом, качественное сходство, но при этом есть, если можно так выразиться, и количественное различие. Если возможно вообще различие в степени праведности и святости, неизбежно является предположить, что зачатие Богоматери(а в соответствии с этим и праведность св.св. и праведных Богоотец Иокима и Анны) являются честнейшими и непорочнейшими, нежели зачатие Предтечи, не будучи однако непорочными(в смысле формального изъятия из первородного греха в качестве ПРИВИЛЕГИУМ, согласно католическому догмату)»...
Протоирей Сергий Булгаков, «Друг жениха», 1928 (подчеркнуто автором).

«...Пусть благодатный Покров Божией Матери защищает нас от праведных стрел гнева Божия за грехи наши».
Митрополит Николай, Проповедь, 1958.

«…И на глазах у апостолов Христос, живой, радостный, торжествующий, оторвался от земли, преодолев законы земного притяжения, и отошел в заоблачные дали, в лучезарную синеву, освятив воздух восшествием Своим, пройдя через все небесные круги: атмосферу, стратосферу и ионосферу. Это Было, и я это вижу так ясно, как будто был при этом факте, запечатленном очевидцами, немыслимо и невозможно».
Из письма Л., 1964.

При всем почтении к авторам, подобные выражения христианства внушают уныние, гораздо более тягостное, чем любая антирелигиозная пропаганда. Эти условности и пошлости непременно должны умереть; но ведь не в них же заключается и не умрет с ними вечная Святыня христианства. Такова природа нашего кризиса в приведенных простейших примерах. Но дальше будет видно, как широко и мучительно трудно ставится сегодня вся эта проблема соотношения абсолютного и преходящего в христианстве.

Судя по русским радиопередачам(если не упоминать об мало кому известных талантливых выступлениях священника о. Александра Шмемана) – и на Западе совершенно оскудела церковная проповедь.«Ах, уж лучше бы они совсем молчали», – с горечью сказал некто о русских религиозных программах Британской Радиовещательной Корпорации. Поразительна примитивность и провинциальность Ватиканского радио. Таковы же и выступления заграничных братьев-баптистов. Сегодня не только присяжный проповедник, но и самый простой человек повседневно ощущает учительный КРИЗИС христианства как трудность ВООБЩЕ ГОВОРИТЬ О ХРИСТИАНСТВЕ. Даже в семейной и дружеской среде мы толкуем сегодня о чем угодно, но только не о самом важном для всех – не о религии. Тут-то уж полная свобода; но своя личная, так сказать, цензура искренности не позволяет нам сегодня говорить ребенку или другу о нашем христианстве в традиционных его формулировках. Бывший «Закон Божий», Катехизис, душеполезная литература – ничто это сегодня уже не годится и даже в устах очень достойных людей внушает недостойное впечатление. Нигде и даже, вероятно, во многих семьях священников нет «обучения» христианству – вполне сознательного христианского воспитания; а о том, что творится в семьях «баптистов», при всем к ним уважении, можно думать только с тревогой, имея в виду обычную у них фетишизацию буквы Писания...Иногда воображается кошмар: вот завтра пробудится широкий интерес к христианству, вот станут все расспрашивать нас о христианстве – и окажется, что мы к этому совершенно не подготовлены.

В наших особых условиях, когда НЕТ ЦЕРКОВНОСТИ, христианской общественности – каждому приходится размышлять в одиночку и кризис христианского сознания переживается особенно трудно. Сегодня Русская Церковь внешне представлена почти исключительно в «женском» типе религиозности – не рассуждающей, находящей удовлетворение в церковной обрядности и молитве: и когда это бывает связано с личным подвигом любви и страданий в практической жизни – конечно, это заслуживает величайшего уважения. Но мы, «мужики», хотели бы для себя более сознательной веры. Этот учительный КРИЗИС приводит нас в совершенное недоумение, всерьез расстраивает нашу духовную жизнь. «ЧЕЛОВЕК С ДВОЯЩИМИСЯ МЫСЛЯМИ НЕ УСТРОЕН ВО ВСЕХ ПУТЯХ СВОИХ» (послание Иакова, гл. I).

Продумать, до конца продумать и ясно для всех разрешить учительный кризис христианства: это трудно, очень трудно – и мы непременно должны, должны это сделать. Вот великая творческая задача Церкви Двадцатого века. Пока старшие молчат – совершенно необходимо мне сегодня хотя бы только для себя сообразить ответы на главные наши недоумения и проблемы. Итак, в моем лице ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕК нашего времени, полуобразованный священник, намеревается не обращать или поучать кого-либо, а прежде всего себе самому дать отчет о нашем уповании.

«Три ответа»

Тогда Иисус сказал Двенадцати:
не хотите ли и вы отойти?
Симон Петр отвечал Ему:
Господи! К кому нам идти?
Ты имеешь глаголы вечной жизни.
(Ин.6)

У моря, пустынного моря полночного
Юноша грустный стоит.
В груди тревога, сомненьем полна голова.
И мрачно волнам говорит он:

«О! разрешите мне, волны,
Загадку жизни –
Древнюю, полную муки загадку!
Уж много мудрило над нею голов –
Голов в колпаках с иероглифами,
Голов в чалмах и в черных с перьями шапках,
Голов в париках, и тысячи тысяч других
Голов человеческих жалких, бессильных...
Скажите мне, волны, что есть человек?
Откуда пришел он? Куда он пойдет?
И Кто там над звездами живет?»..

Волны звучат своим вечным журчанием;
Веет ветер; бегут облака;
Блещут звезды безучастно-холодно...
И ждет безумец ответа!

Это стихотворение Гейне иногда как-то особенно живо напоминает о том, что мы не перестаем ощущать постоянно: ТАИНСТВЕННОСТЬ БЫТИЯ. Таинственно пространство, таинственно время. Разлетающийся Космос, неисчерпаемые глубины микромира... Таинственное прошедшее, таинственное будущее – и между ними этот миг нашего исчезающе малого существования в данной форме. Таинственны все эти БЕСКОНЕЧНОСТИ, в которые «проваливается» наше познание видимого мира. Таинственно явление ЖИЗНИ, таинственна ЭВОЛЮЦИЯ жизни. Таинственна ДУША человека – вот это недоумевающее о себе самом наше СОЗНАНИЕ... И есть научно-удостоверенные факты, прямо свидетельствующие о возможности каких-то иных, «не материальных» планов существования. Самое же главное – таинственна общая Характеристика, верховный Смысл всего таинственного Целого в его таинственном Единстве... Понимание этого сливается у нас иногда с непосредственным волнующим, мучительным чувством ТАЙНЫ, о котором напоминает поэт. ГДЕ МЫ? ЧТО ЗА ВСЕМ ЭТИМ? «Когда я гуляю по полям, я испытываю время от времени тоскливое чувство, что видимое мною имеет смысл, разгадать который я не в силах» (Чарльз Кингслей).

Бытие – тайна, о значении которой мы можем только гадать. И вот – все, решительно все возможные РЕШЕНИЯ мировой тайны в ее самом общем, принципиальном значении могут быть собраны в следующие ниже ТРИ ОТВЕТА.

§ I

Первый, столь широко распространенный ныне ответ – это наш популярный АТЕИЗМ. Никакой такой «тайны бытия» он просто не признает. Считается, что все основные, структурные принципы бытия уже познаны, остается узнать только, так сказать, подробности – правда, заметим, «неисчерпаемые» подробности. «БОГА НЕТ». Основа бытия, его зиждительная и творческая сила есть «МАТЕРИЯ» – объективная реальность физической природы, вечная, безграничная, неисчерпаемая в своих свойствах. Иногда где-нибудь, как на нашей планете, «материя» организуется сама собою таким образом, что в ней возникает сознание; но с гибелью «мыслящих существ» на данной планете исчезает и сознание, так что, гипотетически, возможно существование Космоса в состоянии только физических эволюций – без всякого сознания... И так все это «крутится», «вертится» вечно – без цели, без смысла. И БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕТ.

Описывая так основные положения нашего популярного атеизма, я далек от намерения их пародировать и с готовностью приму резонные поправки. Но нужно непременно установить, что напрасно называют это «научным мировоззрением». Принципы атеизма – не научные истины, а бездоказательные утверждения, принятые на веру.

Вопрос о возможностях и границах человеческой способности познания есть первая проблема всякой философии. Утверждение, что проблемы этой будто бы не существует, есть прямо ЛОЖНОЕ утверждение. Но если бы мы даже ничего об этом не знали, а присоединились бы к симпатичной вере в безграничные возможности человеческого разума, то и тогда мы не могли бы сказать, что основные принципы бытия сегодня уже нами постигнуты. Ибо почему же философы продолжают и сегодня столь взаимно противоречиво объяснить нам действительность? Ясно – потому, что наука и сегодня не дает таких принципиальных решений. Однако религиозные проповедники твердят о «научности атеизма» – такова их догматическая вера... И если даже сама наука, бывает, оказывается в явном противоречии с этой догматической верой – побеждает догматическая вера. В прошедшей недавно довольно широкой дискуссии о парапсихологии любопытно было наблюдать именно такую борьбу антирелигиозной веры с наукой. Телепатия – научно установленный факт; по слову К.Э. Циолковского, «чуть ли не каждый поживший семьянин не откажется сообщить о лично им испытанных телепатических явлениях» (журн. «Наука и религия», 1966, №3, стр. 35). Но факты отрицались единственно на том основании, что если признать их, то мы «теряем все антирелигиозные аргументы»: «если телепатия – то душа, если душа – то религия» (Там же, стр. 43 и др.). Победила догматическая антирелигиозная вера – разговоры о телепатии прекращены, парапсихология объявлена лженаукой.

Наш популярный атеизм есть вера в ОТСУТСТВИЕ Высшего Разумного Начала бытия (как бы не называть его). Но против такой веры говорят простейшие соображения, каждому близкие в своей непосредственной убедительности. Как же это так получается, что слепая бессознательная «Материя» сама собою упорядочивается в разумных закономерностях? По сравнению какого-то ученого американца, веровать в это – все равно что думать, будто многотомная энциклопедия составилась сама собою от взрыва в типографии. Когда мы видим совершенное электронное устройство, нам в голову не приходит объявить это «игрой природы»; но ведь бесконечно более совершенным устройством с печатью разумного во всем является нам видимый мир!.. Ничего не изменится от того, что вместо мгновенного «сотворения мира» мы думаем теперь об Эволюции; ибо это – творческая Эволюция, в которой проявляется Разумное Начало. А. Комптон (лауреат Нобелевской премии, физик) написал об этом очень просто:

«Гипотеза о Разумном Божестве дает более приемлемое объяснение Вселенной, чем любая другая гипотеза» («Современные религиозно-философские течения в капиталистических странах» М., 1962, стр. 32).

Известны слова Эйнштейна:

«Моя религия – это глубоко прочувственная уверенность в существовании Высшего Интеллекта, который открывается нам в доступном познанию мире».
(К. Зелиг, «Альберт Эйнштейн», М., 1966, стр. 44).

В древнем церковном песнопении написано:

Водрузивый на ничесомже
землю повелением Твоим и повесивый
неодержимо тяготеющую...
(воскресный канон Пятого гласа, песнь 3).

Это до ужаса удивительное зрелище повешенных на ничесомже, неодержимо тяготеющих звезд – не внушает ли нашему малому разуму уверенность в бытии, сверхбытии Высшего Интеллекта? Как выразился об этом некто Лесетр:

«Того, кто открывает одну из тайн природы, считают гением. Но если столько ума проявляется в простых открытиях, то не противно ли рассудку допустить, что для установления столь сложных и гармоничных законов не требовалось никакого ума?») цит. из кн. Лелотта «Решение проблемы жизни»).

Думать, что не требовалось никакого ума – невозможно. Остается переносить на «Материю» свойства Божества. Самопричинная Причина всех причин, безначальная, бесконечная, неисчерпаемая Абсолютность! «Материя» сама из себя организовала изумительный Космос; «Материя» сотворила Бетховена и все другие чудеса человеческой гениальности; «Материя» родила Христа и с Ним – весь мир высших духовных ценностей, достойных Божественной славы. Для такой Богини бедное и в сущности случайное наименование «Материи» не годится.

Никто не мог бы с большим правом судить о претензии на «научность» атеизма, чем представители науки. Обратным способом они высказываются об этом в своих суждениях о религии. Выше цитированы Комптон, Эйнштейн. Макс Планк написал:

«Пожалуй, самое непосредственное доказательство совместимости религии и естествознания составляет тот исторический факт, что именно величайшие естествоиспытатели всех времен, такие люди, как Кеплер, Ньютон, Лейбниц были проникнуты глубокой религиозностью».
(цит. из кн. О.Клор, «Естествознание, религия и церковь», М., 1960, стр.119).

А в Двадцатом веке к имени самого Планка должны быть прибавлены десятки имен самых прославленных ученых, творцов науки, так или иначе выразивших свою религиозную убежденность. Правда, можно было бы составить и другой список – ученых сторонников атеизма; но в этом втором списке мы встретили бы заметно меньше ученых высшего, творческого класса. Вместе же два этих списка наглядно свидетельствовали бы, во-первых, что высшие представители науки не поддерживают ложного тезиса о «научности» атеизма; и, во-вторых, что вообще-то вопрос о религии не решается наукой в нынешнем ее состоянии.

Наука только подводит нас к границам ТАЙНЫ, значение которой остается предметом нашего личного, СВОБОДНОГО истолкования. Вот, например, изложение взглядов «реакционного философа» Эмиля Жирардо в упомянутом выше сборнике:

«...Сама наука толкает нас к познанию некоей мистической Среды, которая не поддается рациональному познанию и не укладывается в рамки логических категорий. Раскрывая перед нами несравненно более богатую и более сложную, чем это предполагалось ранее, природу, наука напоминает нам об уважении к трансцендентности и к могуществу мистики. Позволяя нам прогрессировать в изучении реальности, наука толкает нас к познанию «ультрареальности», т. е. того, что мы оцениваем как метафизику. Бессилие физики, в частности атомной теории, объяснить существующую гармонию мира заставляет нас предположить иной первоначальный Принцип, чем материальное начало, Принцип, содержащий в потенции все материальные и духовные проявления, т. е. «Божественного Творца» (стр. 124). У нас издан перевод книги «Симметрия» знаменитого математика Германа Вейля (М., 1968). В послесловии Б.В. Бирюков пишет о другой работе того же автора «Открытый мир»:

«...В первой главе этой книги, носящей название «Бог и Вселенная», обсуждается вопрос о связи между математикой бесконечного и постижением Бога человеком. По мнению Вейля, эта связь является весьма тесной, ибо мир не есть хаос, он есть космос, гармонически упорядоченный посредством нерушимых законов математики», а Источником закономерной математической гармонии является БОГ; именно наука(а не история или этика) – особенно математика – открывает для мыслящего человека путь к Богу, так как она дает «видение той безупречной гармонии, которая согласуется с Возвышенной Причиной...» (стр. 185, подчеркнуто мною). Эта убежденность ученого совпадает с соображениями здравого смысла самого простого человека. В послании к Евреям дается по другому поводу впечатляющий образ, что бесконечно «большую честь имеет в сравнении с домом тот, кто устроил его. Ибо всякий дом устрояется кем-либо; а устроивший все – есть Бог» (Евр.3:3-4). В известной речи от 22 ноября 1951 года(цитирую из какого-то нашего антирелигиозного издания) Папа Пий ХII заявил даже так:

«…В бытии Бога, столь важном для каждого человека, можно легко убедиться, просто глядя на видимый мир, так что не понять этот голос природы – значит проявить ГЛУПОСТЬ».

Вот это уж и напрасно. Напрасно примитивная апологетика пытается лишить нас религиозной СВОБОДЫ, представить дело так, что под давлением доказательств мы будто бы вынуждаемся признать бытие Бога. Ибо соображения о том, что в природе проявляется Высший Разум – совсем не есть еще вера в Бога Живаго, Любящего, Святого, Которого исповедуем мы в христианстве. Об этом – сейчас, ниже. Пока же из всех этих свидетельств я могу уверенно заключить, что наш вульгарный атеизм не вправе называть себя будто бы единственно «научным мировоззрением». С самого начала нужно устранить это угнетающее недоразумение, чтобы сделать более свободным наш выбор.

§ II

ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ ПЕССИМИЗМ – под таким условным наименованием можно объединить ответы второго порядка. Обозначаю словом «интеллигентный» полную силу и честность разума(чего никак нельзя сказать об атеизме первого рода). Здесь отвергается всякая предвзятая догматичность. Признается факт глубокой таинственности бытия и возможность иных планов существования. Вполне возможно, что этот видимый, нами познаваемый мир не есть «ВСЕ» бытие, а только («ЧАСТЬ» разумеется, не в пространственном значении(какой-то неведомой нам Конструкции. И по всей вероятности есть, есть в мире или «над» миром какой-то сверхъестественный Интеллект, какой-то «Центр»... По-разному можно понимать и называть это. Главным и решающим в этой группе ответов является понимание, что Разумное Начало бытия(как бы не называть его) БЕСКОНЕЧНО ЧУЖДО НАШЕЙ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ. У нас нет с ним контактов и ему «дела нет» до наших человеческих идеалов и упований. Христос заблуждался, называя его Отцом Небесным. Нет – человек для него не более значит, чем для человека насекомое, которое он давит... Если и есть в мировой Эволюции какой-то смысл, какие-то цели – мы для них только преходящее средство. В шуточном рассказе Б.Рассела («Наука и жизнь», 1966, №4, стр.86) богослову снится кошмар: он умирает и является ко вратам царства небесного. Оказывается, что там никто и не думал о земном человечестве, совершенно затерянном среди миллиардов звезд в одной из миллиардов галактик... Дело не в физических масштабах, в плане духовном они недействительны; но физическое это ничтожество человека в рассказе символизирует, что и духовные его стремления и надежды с точки зрения Мировой Реальности не имеют решительно никакого значения, с нею просто несоизмеримы. В качестве представителя человечества в рассказе фигурирует смешной богослов; ну, а если бы не он, а Сам Христос явился бы пред лицом ТАКОЙ Реальности? Это была бы аллегория ужасающего значения.

Говорят, что прекрасна Природа, отображающая своего Художника. Это пейзажное впечатление рушится при ближайшем знакомстве с осьминогом, со вшами...Внешняя красота мира условна, общий же принцип природного бытия чудовищно безобразен. Мы постоянные зрители и участники безмолвной битвы за существование в странном и страшном мире, где всякая жизнь живет только за счет другой пожираемой или вытесняемой жизни. Хроникальные фильмы о тропиках, о подводном царстве, городские бойни напоминают нам эту правду. Иногда зрелище всеобщего взаимопоедания является нам в особенно издевательских, циничных аспектах. Паразиты во внутренностях живых существ; кошка, играющая с полузадушенной мышью; паук, высасывающий муху...Как писал об этом Марк Твен в посмертных «Размышлениях о религии» (М., 1964, стр.29):

«...Можно только поражаться всеобъемлющей и всепроницающей злобе, которая терпеливо снизошла до того, чтобы изобрести сложнейшие пытки для самых жалких и крохотных из бесчисленных существ, населивших землю. Паук был устроен так, что бы он не стал есть траву, а вынужден был ловить мух и других подобных ему созданий и обрекать их на медленную, мучительную смерть, не сознавая, что скоро придет и его черед. Оса была устроена так, что она тоже отказывалась от травы и жалила паука, не даруя ему при этом быстрой и милосердной смерти, а только парализуя его, чтобы затем сунуть в осиное гнездо, где ему предстоит еще долго страдать, пока осиный молодняк будет не торопясь объедать ему ноги. В свою очередь был обеспечен и убийца для осы и так далее через весь круг созданий, живущих на земле. Среди них нет ни одного, которое не было бы предназначено и приспособлено для того, чтобы нести страдания и смерть какому-нибудь другому существу и в свою очередь принимать страдания и смерть от какого-нибудь другого собрата-убийцы...»

Обращаясь к земной судьбе человека, мы видим и здесь всюду страдания, великие уродства, великие бедствия. Иногда в них бывает повинен сам человек; часто же это – безвинные и, кажется, абсолютно бессмысленные мучения, физические и душевные. Только вольно или невольно забывая о них, счастливцы, которых горе пока еще не коснулось, могут жить в относительном покое. «Мир, этот госпиталь... О, терзания, агонии! Пытки раненной, задыхающейся, заживо гниющей плоти» (Р. Роллан). И «царица ужасов» – смерть, разбивающая вдребезги все, что мы истинно любим. «Мать, жену, друзей, детей, эти божественные сокровища природа создает и разрушает с мрачным безразличием; в конечном счете оказывается, что мы любим, мы обнимаем только тени» (А. Франс). Об этом писала верующая, святая женщина – монахиня Мария: «…Из этого мучительного, ничем не оправдываемого мира, где, может быть, только и есть ценного, что скупо отпущенное нам человеческое тепло, человеческая нежность к нашим любимым, чувство сострадания к ним, жертвенный подвиг любви к ним, где одиночество и ночь только и преодолевается этим человеческим теплом, этим трогательным и жалким согреванием друг друга, – из этого мира вдруг вырывается наши любимые, проходят через всю муку умирания, через физические страдания смертельной болезни, через испытание душевной оставленности, – и уходят... ...И наша любовь сиротеет, изнывает в своей ненужности, в своей бессмыслице. Вот эту бессмыслицу нежности душа никак не может простить» (монахиня Мария, «Рождение в смерти»). Поразительно явление человеческой гениальности; но тем более жестоким и нелепым представляется уничтожение ее в смерти – особенно в смерти безвременной. Чехов, Кафка умирают молодыми; а какой-нибудь негодяй благодушествует чуть ли не до ста лет: не ясно ли, что «распоряжается» всем этим Некто или Нечто, для которого все это абсолютно безразлично?.. В романе «Три товарища» Э.М. Ремарка человек в отчаянии от смерти друга и от смертельной болезни любимой говорит: «Невидящими глазами я смотрел в небо, в это серое бесконечное небо сумасшедшего Бога, который придумал жизнь и смерть, чтобы развлекаться». Догадки о «загробном существовании» не утешают. Если «здесь» судьба так издевательски равнодушна к нашим страданиям, к нашей любви – то почему мы должны ожидать чего-то принципиального лучшего «там», в загадочном холодном «посмертии», как выражаются спириты? Нет, все равно – наша любовь, творчество, подвиг, все истинно прекрасное и святое в нашей человечности оказывается безысходно трагично, потому что не имеет никакого значения в подлинной сущности несоизмеримо огромного, бесконечно чуждого нам бытия.

Итак, во второй группе ответов «модель» мироздания представляется с вероятностью некоего «Центра»; но неверно, кощунственно было бы называть это религией. Американский философ Вильям Джемс так выражал суждения пессимиста:

«...Всякое явления, которое мы готовы восхвалять, существует бок о бок с каким-нибудь противоположным явлением, тормозящим то религиозное впечатление, которое первое производит на ум. Красота и безобразие, любовь и жестокость, жизнь и смерть живут рядом друг с другом в нерасторжимой связи, и мало-помалу, взамен прежнего понятия о Божестве, благосклонном к людям, в нас складывается понятие о грозной Силе, которая никого не любит и не ненавидит, но бессмысленно ведет все без различия к общей погибели. Какое мрачное, тяжелое, похожее на кошмар мировоззрение!» (лекция «Стоит ли жить»).

Кто испытывал состояние такого религиозного пессимизма, тот знает, что они ужаснее всякого описания. Некоторое представление об этом может дать «Арзамасский ужас» в письмах Л.Н. Толстого.

БЕЗНАДЕЖНОСТЬ – в этом совершенно сходятся первый и второй ответы о тайне существования. По сути дела, назовем ли мы Главное Начало бытия мистической «Материей», или «Высшим Интеллектом», – не все ли равно? Разница только в том, что в первом ответе бытие есть только бессмыслица, а во втором ответе допускается возможность какого-то Смысла бесчеловечного, для нас абсолютно чуждого и враждебного.

«Я верю в Бога Спинозы, проявляющегося в упорядоченности мира – но не в Бога, занимающегося судьбами и делами людей» (Альберт Эйнштейн). C печалью должно заметить, что в некоторых рукописных апологиях вторая, отрицательная половина этого изречения опускается – то есть попросту скрывается факт, что великий физик не верил в Бога Живаго. Признаюсь, я испытываю странную симпатию к нашим русским простецам-безбожникам в этом вопросе: ибо они хранят более достойные воспоминания о вере в Бога. «Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (книга пророка Исайи). «Зародыш мой видел очи Твои...» (книга Псалмов). Вот в какого Бога они верили. Если же «Высший Интеллект» не помнит, не любит каждого из нас, если он равнодушен к страданиям своего мира, если он не есть Бог Живый и Святый – значит, он недостоин наименования Бога, – значит, и «нет Бога». Если «Высший Интеллект» не занимается «судьбами и делами людей», если ему до нас «дела нет», то и нам нечего о нем думать: будем полагаться только на себя самих, на наше человеческое сиротское братство, изучать и покорять природу – и так далее и тому подобное. «Бога нет» – нам чудится в этом попрание всякой святыни и моральное «все позволено»; на самом же деле в этом выражении часто заключается лишь напоминание о том, что нам приходится рассчитывать только на себя самих в этом безбожном, трагическом мире.

Психология наших неверующих современников должна бы стать предметом самого пристального церковного изучения. Ведь по сути дела для них действительность есть просто КОШМАР – кошмар бессмысленности или кошмар бесчеловечного, кощунственного смысла. И вот, вопреки этой теоретически абсолютной, отчаянной безнадежности – откуда у них эта ВОЛЯ К ЖИЗНИ ? Не просто и не только животный инстинкт – а сознательная и свободная, ДОБРАЯ ВОЛЯ к творческой осмысленной жизни, «достойной человека» ...Апостол Павел изображал отчаяние неверующих словами пророка: «станем есть и пить – ибо завтра умрем!» (к Коринфянам I, гл.15). Наши неверующие современники не говорят и не поступают так. Имею в виду не всех, а неверующих ЛЮДЕЙ ДОБРОЙ ВОЛИ(об этом – потом, ниже). Они ДЕЙСТВУЮТ так, как будто в последней, невыразимой глубине души не принимают ни первого, ни второго описанных выше истолкований мировой тайны. Но в таком случае возможен только еще один, третий ответ – РЕЛИГИОЗНЫЙ.

§ III

Чтобы говорить о нем, нужно хотя бы конспективно условиться сначала о некоторых важных истинах. Прежде всего – как мы вообще познаем действительность? Можно сказать, что нашим ТРЕМ ОТВЕТАМ в общем соответствуют три способа познания. Первый – это НАИВНЫЙ РЕАЛИЗМ, непосредственный опыт физических ощущений. Основываясь на таком опыте, один из наших прославленных космонавтов объявил в полете, что «не встретил Бога…» Второй способ – НАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ. В лице величайших своих представителей оно приходит к разумной гипотезе о «Высшем Интеллекте». И есть ТРЕТИЙ способ познания, к которому всецело относится наш опыт религиозный. Это – ИНТУИЦИЯ (от латинского «пристально смотреть»):

«способность непосредственного постижения истины без предварительного логического рассуждения» (Философский словарь, М. 1963, стр. 172). Не стану разыскивать более точных, но сложных определений этой в сущности совершенно таинственной способности. Значение интуиции как высшего способа познания утверждают величайшие мыслители – от древних индийских и греческих философов до современных экзистенциалистов. Отмечаю этот факт, не входя в трудное для меня изложение всех споров и доказательств. Дело в том, что если в художественном творчестве, в технических изобретениях, в великих научных открытиях истинная плодотворность интуиции блистательно свидетельствует сама за себя, то интуиция религиозная не имеет никакого доказательного значения для тех – кто ее лично сам не испытывает. Религиозные люди не могут никого ни в чем «убедить»; наибольшее, чего они могли бы достигнуть – это истинно-религиозными ДЕЙСТВИЯМИ показать свою искренность.

Религиозная интуиция приобщает человека к Реальности сверхприродной – «сверхразумной». Я буду пользоваться этим словом не в том смысле, что последняя Истина вообще сверхлогична, принципиально непостижима для человеческого рассудка. По всей вероятности так оно и есть, но мне об этом судить не по силам, и я не хочу вносить этот спорный момент в исповедание христианства. «Сверхразумно» все, что в нынешнем состоянии знаний не доступно наивным способностям человеческого разумения. В шутку можно сказать, что лично для меня высшая математика сегодня «сверхразумна»; и в таком же самом простом практическом смысле следует признать, что сегодня для величайших умов человечества последние тайны бытия остаются сверхразумны. Это бесспорно для всех. В эту область сверхразумного и проникает, как мы думаем, наша личная религиозная интуиция.

Нужно условиться о Языке, на котором выражается религиозная интуиция. Лично у меня она довольно посредственна, но догадываюсь, что если бы она была и очень сильной – я не смог бы достойно о ней рассказать. Один священник говорил, что в служении его бывают моменты высокой духовной «радости, страдающей от невозможности себя выразить»… В книге Вильяма Джемса «Многообразие религиозного опыта» (русский перевод 1910 г.) собрано много личных свидетельств – и все они вызывают чувство разочарования: так бедно они высказаны. В одном месте автор указывает на общий факт «НЕИЗРЕЧЕННОСТИ» так называемых мистических состояний сознания: это «невозможно со стороны переживающего их найти слова для их описания, вернее сказать, отсутствие слов, способных в полной мере выразить сущность этого рода переживаний; чтобы знать о них, надо испытать их на личном опыте, а пережить по чужим сообщениям их нельзя». (стр. 368)

Апостол Павел написал об одном своем мистическом переживании, что он «слышал неизреченные глаголы, которые человеку пересказать невозможно» (к Коринфянам II, гл. 12). Об этом же говорится в широко известной на Западе книге Р. Отто «Идеал святого»; в ней «утверждается, что наиболее отличительное в религии не может быть выражено в словах. Это «нерациональная» часть религии, определенный род опыта, а именно опыта о «Божественном»...

Согласно Отто, сердцевину религии составляет ее нерациональная часть, которая не поддается концептуализации. Если мы хотим понять религию, утверждает Отто, то не следует забывать, что существуют вещи, которые не могут быть высказаны. («Современные религиозно-философские течения в капиталистических странах», стр. 172). Единственный способ обозначения религиозного опыта – СИМВОЛИЗМ. Об этом писал Н.А. Бердяев:

«Божество постижимо лишь символически, лишь через символ можно проникнуть в Его тайну. Божество непостижимо рационально, невыразимо в логическом понятии. Это всегда утверждали великие религиозные мыслители, великие мистики и христианские теософы. И никакая схоластическая теология и метафизика не может погасить эту великую истину. За религиозной идеей Бога всегда скрыта бездна, глубина иррационального и сверхрационального. Существование этой таинственной бездны, этой глубины иррационального и обуславливает собою символизм, который есть единственный путь богопознания и богомудрия. Все рациональные понятийные категории о Боге и Божественной жизни, все категории катафатической теологии не выражают последней истины о Божественном, все они относительны и обращены к природному миру и человеку, обусловлены ограниченностью этого мира. Вся организация нашего разума, весь аппарат логических понятий образованы для природного мира, для ориентации человека в этом мире. Рациональное понятие есть позитивистическая реакция человека на природный мир. И позитивистическая реакция человека, образующая рациональное понятие о Божестве, есть лишь преломление Божественного в границах природного мира. Божественная жизнь в себе, в своей неисчерпаемой таинственности, совсем не есть то, что утверждается о ней в рациональных понятиях. Логика не есть Логос, между логикой и Логосом лежит бездна, прерывность. Нельзя вместить бесконечное в конечное, Божественное в природное». («Философия свободного духа», ч.I).

Далее философ приводит слова апостола Павла, которые называют вечным выражением символизма: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно...» В более точном(подстрочном) церковно-славянском переводе это место звучит так: «Видим убо ныне якоже зерцалом (как бы посредством зеркала) в гадании» (к Коринфянам I, гл.13). Только посредством загадочных отражений, символически, обозначается информация религиозного опыта.

В этой связи нужно коснуться еще проблемы религиозного «МИФА». В просторечии это слово означает небылицу, басню, неправду. Но есть научное значение слова «МИФ»: это условно-образное выражение реальностей, которые не могут быть показаны никак иначе. Даже в точных науках употребляется и сегодня этот образный, «мифологический» язык, когда говорят, например, о «силах», о «напряжениях в физике. А о реальностях религиозных, сверхразумных мы только и можем изъясняться на условном языке сравнительных образов, – в символах не понятийного, а художественного плана, Вот слова об этом Карла Яспера: «…Миф есть носитель такого содержания, которое только в его образе находит свое выражение. В мифологическом языке говорят символы, сущность которых не передаваема ни на каком другом языке. Они доступны только в их мифологической форме, незаменимы, непереносимы. их рациональное объяснение невозможно, оно мыслимо только в новых мифах, посредством их видоизменения» (цит. из кн. И.А. Крывелева «Современное богословие и наука», М., 1959). Вспоминается еще великолепное определение в одном нашем современном издании: «МИФ – это ИНФОРМАЦИЯ О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ» (сборник «Идеологические течения современной Индии», М.19 65). Эта информация о сверхъестественном была до крайности искажена в древнем язычестве – и говоря сегодня об истинной религии христианства лучше не употреблять испорченного, двусмысленного слова «МИФ». Как это показано выше, слово «СИМВОЛ» (греческое – условный знак, примета, пароль, сигнал(достаточно ясно выражает сущность дела. Религиозная информация есть СИМВОЛИЗАЦИЯ в художественных образах сверхразумной действительности.

Но почему же столь различна эта символизация в различных религиях? Неверующий скажет: религий много и все они разные; следовательно, все они ложны. На это можно возразить, что единственный истинный Свет по-разному преломляется в темной природно-исторической среде разных народов.

И если само слово «РЕЛИГИЯ» (от латинского «связывать») означает вообще некую «связь», то можно сказать, что разные религии суть как бы различные «системы связи» религиозных людей с Божественным и между собою. И даже внутри религий, например, индуизма или нашего христианства, есть разные ступени и типы религиозности. Все это разнообразие показывает великую зависимость восприятия Божественного от ЧЕЛОВЕКА – одновременно от его ограниченности и от его свободы... Говоря о других религиях, я испытываю некоторую неловкость. Чтобы с полным пониманием судить о них, следовательно бы «побывать» в них, приобщиться к их духовному опыту, приобщиться к «душе народа, говорящей из глубины столетий». Мы, христиане, на себе испытали, как неверны бывают поверхностные, «наружные» оценки. Тем не менее для меня достаточно ясно, что христианство – это «религия религий» (Шлейермахер), самая истинная и универсальная религия. Об этом – потом, ниже. Но и другие религии истинны в том, что у них есть общего с христианством.

В чем же эта ОБЩНОСТЬ РЕЛИГИЙ – какова та единая Реальность, к которой прикасается религиозная интуиция у всех людей на земле? Вот исповедание Философа:

«…У меня есть религиозное переживание, которое очень трудно выразить словами. Я погружаюсь в глубину и становлюсь перед тайной мира, тайной всего, что существует. И каждый раз с пронизывающей меня остротой я ощущаю, что существование мира не может быть самодостаточным, не может не иметь за собой, в еще большей глубине, Тайны, таинственного Смысла. Эта Тайна есть Бог. Люди не могли придумать более высокого слова».
(Н.А. Бердяев, «Самопознание»).

Это удивительно хорошо сказано – но это не все и даже не самое главное. Ибо существование таинственной Основы и какого-то Смысла бытия допускается и в описанной выше концепции антирелигиозного пессимизма. Религия же есть прежде всего исповедание СВЯТОСТИ Божией. Мы слышим это в нашей Восточной всенощной и в общехристианской литургии:

СВЯТ ГОСПОДЬ, БОГ НАШ.

Святость – вот центральная качественная характеристика Божества во всех религиях. Как «определить» ее? Не сумею достойно выразиться, но нельзя ведь и молчать. Я сказал бы: ослепительная, абсолютная духовная Красота. Бесконечно превосходящая все духовная Ценность. Божественная Святость говорит с нашей совестью, внушает нам так называемый «страх Божий» – страх не Силы, а Правды. Божественная Святость побуждает нас благоговеть перед Богом, смиряться перед Ним, любить Его... И надеяться на Него. Если СВЯТ ГОСПОДЬ, БОГ НАШ – то все тайны бытия должны в самом конечном счете получить оптимальное разрешение. Божественная Святость непременно есть и Божественное Милосердии – если не употреблять испорченного слова ЛЮБОВЬ. «Бог есть Свет, и нет в нем никакой тьмы... Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог – Любовь есть» (I послание Иоанна, гл.I и 4). А в цитированной выше главе послания к Коринфянам апостол Павел противопоставляет «гадательному», символическому познанию Бога практический опыт христианской Любви, в которой человек реально приобщается к самой сущности Божественной жизни... В других религиях, вероятно, нет точно таких выражений, но и там во всяком случае непременно присутствует благоговение перед Божественной Святостью и надежда на Божественную Святость. В этом – общность всех религий и в этом ВСЕ РЕЛИГИИ ИСТИННЫ.

Во всех религиях возносится МОЛИТВА единому для всех Богу. «Молитва есть разговор с Существом, возвышающимся над мировым круговоротом, над неправдой, в которую погружен мир» (Н.А. Бердяев). На высших ступенях молитвы исполняется слово Габриэля Марселя: «Бог есть Присутствие, а не вывод из теоремы». Здесь открывается реальнейшая самодостоверность религиозной интуиции. «Когда стоя на молитве ощутишь РАДОСТЬ, которая превыше всякой другой радости, то знай, что истинно обрел ты молитву» (преподобный Нил Синайский). «…На это время происходит помыслах забвение о земное мудровании; потому что помыслы насыщены и пленены Божественным, небесным, беспредельным, непостижимым, и чем-то чудным, чего человеческим устам изречь невозможно. В тот час человек молится и говорит: о, если бы душа моя отошла вместе с молитвой!» (преподобный Макарий Великий). Обычно нам не доступен и даже страшен этот опыт святых, в котором нам чудится исчезновение личности; на самом деле это – высочайшая творческая активность человека, на которую ОТВЕЧАЕТ Бог... Но и на более низком уровне духовной жизни есть люди, одаренные постоянно действующей религиозной интуицией, для которого самого этого вопроса «есть ли Бог» – просто не возникает. В одной из лекций для народа покойный Григорий Петров удачно сравнивал религиозную интуицию с бессознательным ощущением человека, на которого «кто-то смотрит»… Вот еще проникновенные слова о молитве епископа Антония(Блюм):

«…Из опыта человеческих отношений все мы знаем, что любовь и дружба глубоки тогда, когда мы можем молчать вместе. Если же для поддержания контакта нам необходимо говорить, мы с грустью должны признать, что взаимоотношения все еще остаются поверхностными; итак, если мы хотим воздать молитву Богу, то должны научиться испытывать РАДОСТЬ от молчаливого пребывания с Ним». (Журнал Московской Патриархии, 1967, №3, стр. 75).

Иногда религиозное чувство пробуждается у нас при выходе из обычного, обывательского круга существования – и это бывает не только в печали, но и в радости, в опыте любви, от впечатлений искусства... Вот свидетельства наших великих художников слова. И.С. Тургенев, «Дворянское гнездо»:

«На другой день Лаврецкий отправился к обедне. Лиза была уже в церкви, когда он пришел. Она заметила его, хотя не обернулась к нему. Она усердно молилась: тихо светились ее глаза, тихо склонялась и поднималась ее голова. Он почувствовал, что она молилась и за него, – и чудное умиление наполнило душу. Ему было и хорошо и немного совестно. Чинно стоящий народ, родные лица, согласное пение, запах ладана, длинные косые лучи солнца от окон, самая темнота стен и сводов, – все это говорило его сердцу. Давно не был он в церкви, давно не обращался к Богу: он и теперь не произнес никаких молитвенных слов, – он и без слов даже не молился, – но хотя на мгновение всем помыслом своим повергнулся ниц и приник смиренно к земле. Вспомнилось ему, как в детстве он всякий раз в церкви до тех пор молился, пока не ощущал у себя на лбу как бы чьего-то свежего прикосновения: это думал он тогда, Ангел-хранитель принимает меня, кладет на меня печать избрания. Он взглянул на Лизу...» Ты меня сюда привела, – подумал он, – коснись же меня, коснись моей души». Она все также тихо молилась; лицо ее показалось ему радостным, и он умилился вновь, он попросил другой душе – покоя, своей – прощенья»...

Л.Н. Толстой, «Война и мир»:

«После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривал с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к горлу его подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое. Он был счастлив, и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не о чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?... О своих надеждах на будущее?... Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противоположность между чем-то бесконечно великим и неопределенным, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем был он сам и даже была она».

v Верно говорят, что близок, близок Бог к человеку в несчастье. «Кто не ел хлеба своего со слезами, кто не просиживал ночей, плача на своей постели – тот вас не знает, Силы Небесные» (Гете). Карл Ясперс назвал это «пограничными ситуациями» жизни: непоправимая вина, великое несчастье, великая опасность, близость смерти... Тогда мы не рассуждаем – «есть ли Бог», – а прямо начинаем от всей души Ему МОЛИТЬСЯ. «Прости меня. Прости меня. Не наказывай меня». «Помоги мне!» «Пронеси беду». «Да будет воля Твоя». Впрочем, это бывают иногда только приступы ложной религии страха. В известной повести А. Солженицына Иван Денисович мгновенно взмолился при обыске – и свершилось чудо; но благодарить Бога не стал. Подобную непорядочность показали многие из нас, русские «мужики», которые на войне молились, а потом снова «забыли Бога»…Но бывают в критических ситуациях религиозные откровения, которые остаются незыблемы на всю жизнь. Вспоминаю по этому поводу личный рассказ одного незаурядного человека. Он находился в тюрьме, был одинок, очень угнетен – и тут его посетило такое живое чувство Присутствия Божия, и это было такое блаженство, что он стал молиться: «О, пусть продолжатся эти тюремные дни – только Ты не отойди от меня!» ... Реальность интуиции хорошо передается здесь этим контрастом видимого несчастья и внутренней радости.

Обычно же мы, верующие всех религий, пользуемся духовным опытом предшествующих поколений, выраженным в символах священных писаний, учения, культа – и часто не можем отличить нашего ничтожного личного опыта от унаследованного «из вторых рук», усвоенного по традиции воспитания и быта. Сегодня из нас, представителей такого посредственного типа религиозности, наступило критическое время. Проводится небывалый в истории грандиозный эксперимент: объявлена программа совершенной ликвидации религии, культурная и бытовая преемственность ее прервана, только специально для уходящего поколения оставлены кое-где храмы со строго законсервированным ритуалом «богослужения»… Совершилось великое отпадение народа от веры отцов, случаются даже отречения священников от своего бывшего религиозного опыта. Но вот, с другой стороны, известны пока еще относительно редкие факты, когда люди, выросшие уже во втором и третьем неверующих поколениях, воспитанные в атмосфере и предрассудках «научного атеизма» – вопреки всему этому обращаются к религии. Замечательно, что, по наблюдениям, это главным образом интеллигентные люди. История Светланы Сталиной в этом смысле многозначительна, символична. Будущее покажет, насколько широким станет это религиозное возрождение и в каком направлении совершится обновлении религии с приходом людей, свободных от всякой привычной традиции. Но в любом случае вопрос о реальности религиозной интуиции не решается, конечно, большинством голосов. Кажется, здесь правильна будет аналогия со способностью восприятия высокого искусства, например, музыки. Принадлежа к подавляющему большинству людей, почти равнодушных к симфониям и сонатам, я способен, однако, понять, что эта наша недоразвитость нисколько не уменьшает ценности музыки, ее, так сказать, «объективной реальности». Можно вообразить, что подобные мне немузыкальные субъекты вознамерились бы запретить музыку – на том основании, что она им недоступна!... Все это преходяще, принципиально же не имеет никакого значения.

...Так вырисовывается наш ТРЕТИЙ ОТВЕТ о тайне существования. Говоря отдельно о христианстве, нужно подчеркнуть, что оно включает в себя и относительную правду первого и второго, антирелигиозных ответов. Есть правда в материализме – в признании относительной самодеятельности природной Эволюции.» Ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом зерно в колосе» (по Марку, гл.4)... И есть правда в признании глубочайшего несовершенства мира в нынешнем его состоянии. «Весь мир лежит во зле» (I послание Иоанна, гл.5). «Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (к Римлянам, гл.8). Есть христиане, которые испытывают по временам великое уныние и не могут объяснить его только сознанием своей личной греховности. Это – безотчетное сострадание, это «океан мировой скорби бьет в берега души»… Не откладывая, нужно сразу выяснить религиозное отношение к тайне зла и страданий.

«При печали лица сердце делается лучше» (кн. Экклесиаст). Есть и другие мудрые изречения о положительном смысле наших страданий. Но каждый страданий боится и хотел бы обойтись без этого способа духовного усовершенствования. Христос учил нас молиться: «И не введи нас во искушение – в опасное испытание». В храме мы молимся: «И избавитися нам от всякия скорби». Дальше я буду говорить не о страданиях, имеющих великий смысл в духовной судьбе человека, а о страданиях по всей видимости абсолютно бессмысленных. Таковы, например, страдания детей и животных. Кто-то сказал, что одно только присутствие при мучениях ребенка, умирающего от менингита, способно лишить человека веры в Бога. Если я веры в Бога не лишаюсь, то я должен предположить, что в данном случае не Бог бесцельно мучит ребенка, а что телесная его природа страдает в силу какой-то причинной связи, начало которой – не в Боге, а в какой-то злой, Богу противной воле. Нет надобности входить здесь в страшную мистику зла: ибо речь у нас не о Диаволе, а о Боге. Вопрос ставится так: почему Бог бездействует, взирая на безвинные страдания, и как мог Он допустить к бытию исходную причину, приведшую к такому торжеству зла? Выходит, что грешный человек в своей жалости оказывается «добрее» Бога?.. Поэтому-то он и не верит в Бога. «Бог либо благ, но не всемогущ; либо всемогущ, но не благ», – вот древний классический аргумент атеизма.

В ответ на это защитники религии выдвигают воображения о нашем ничтожестве, об ограниченности нашего кругозора. Мы не в праве судить обо всем, потому что не знаем своего – потому что наблюдаем только один план бытия, и притом только в ничтожном отрезке процесса, всех начал и концов которого мы не знаем. Судить с этой точки зрения о смысле явлений – бессмысленно. «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?» (кн. Иова). «Мои мысли – не ваши мысли, и пути ваши – не пути Мои, говорит Господь» (кн. пророка Исайи)... Это верно, пути Господни неисповедимы; но мы не можем допустить, чтобы пути Его были злы! Никакая цель не может оправдать злых средств; невинные страдания в любом масштабе по отношению к любому целому не могут быть частью никакой угодной Богу гармонии.

Более основательны соображения об угодной Богу СВОБОДЕ. Свобода есть условие истинной жизни, без свободы ничто не имеет цены. Мир добрых автоматов не имел бы смысла для Бога. «Бог создал мир из свободы» (Н.А. Бердяев). Свобода же всегда есть свобода и для зла – иначе это не была бы подлинная свобода, а добро было бы принудительным, недобровольным. «Бог либо благ, но не всемогущ»… Ну, и пусть не всемогущ – разве за «всемогущество» мы поклоняемся нашему Богу? А что. если проявить Свое всемогущество по отношению к свободному злу для Бога значило бы уничтожить мир – уничтожить Свой Замысел свободного и святого мира? А что, если все мы составляем единое, целостное Человечество и единый, целостный Космос, в котором невинность одних страдает от греха других? Вмешаться – не значит ли разрушить эту единую, целостную жизнь?.. Таковы могут быть соображения о тайне невинных страданий. Но сами-то невинные страдания оказываются все-таки чистой потерей. И потом – если такова у Бога ценность свободы, если ради свободы попускаются такие художества зла, то ведь и дальше, при любой воображаемой победе добра. свободное зло всегда может начать все сначала! Еще более осложняется дело, когда мы вспоминаем, что в этом мире зло и страдания бывают условием – не причиною, но непременным условием явлений добра... И самое главное: исходная, первоначальная тайна зла остается абсолютно непроницаема. Пусть дано ему свободно действовать; но откуда, как, почему дано ему было возникнуть?

Тайна остается непроницаема; но здесь-то и совершается величайшее испытание нашей религиозной интуиции: ибо реальность ее оказывается духовно СИЛЬНЕЕ реальности зла и страданий. Ибо вот, несмотря ни на что и вопреки всему мы «веруем» – мы ДОВЕРЯЕМСЯ в нашем поведении нашему Богу. СВЯТ ГОСПОДЬ. БОГ НАШ. Замечательно, что те, кто всех больше страдает – крепче всех верует в Бога. «Вот. Он убивает меня: но я не перестану уповать на Него» (кн. Иова). Или как сказал врачу умирающий Папа Иоанн: «СТРАДАЮ МУЧИТЕЛЬНО, НО С ЛЮБОВЬЮ».

Тайна зла и страданий сверхразумна. Здесь – «НЕРЕШАЕМОСТЬ», о которой писала монахиня Мария:

«Ответа нет. Вопрос, конечно, не снимается, но ответ снимается. Говорят, что давно математик Легранжэ задал всему математическому миру какие-то задачи, причем он требовал, чтобы их или решили, или показали их нерешаемость» («Рождение в смерти»).

Очень важно понять нерешаемость проблемы: душа освобождается от бесплодных размышлений для практических действий. Кто-то прекрасно сказал: «ЗЛО НЕВОЗМОЖНО ПОНЯТЬ – С НИМ ДОЛЖНО БОРОТЬСЯ».

Но невыносима мысль, что Бог «бездействует – видит все и бездействует»… Это связано с обычным у нас представлением о Всемогущем Властителе, Который повседневно управляет всем, что совершается в мире. Н.А. Бердяев отверг такое учение о Боге. На эту тему сейчас я приведу выписки, которые мне посчастливилось сделать из его творений. Не скрою надежды, что кто-то, может быть, прочитав эти несоразмерно большие цитаты, заинтересуется творчеством одного из самых великих философов христианства. Из «Экзистенциальной диалектики Божественного и человеческого»:

«…Кризис христианского сознания глубок, он восходит к самой идее Бога и к пониманию откровения. Очень многому христиане должны будут быть научены у движений, которые представлялись антихристианскими, у самого атеизма. Ибо в этих движениях нужно почувствовать дыхание Духа. То, что восстает в человеческом страдании против Бога во имя человека, и есть восстание Самого истинного Бога. Восстание против Бога может быть только во имя Бога же, во имя более высокой идеи Бога. Большая часть восстаний против Бога, особенно моральных, предполагает существование Бога. По-настоящему атеистов не существует, существуют лишь идолопоклонники. Атеизм, углубленный и страдающий, не легкомысленно-веселый или злобно-ненавистнический, есть утверждение Бога»...

«Это верно, что человек создает Бога по своему образу и подобию, как некогда создавал богов. И самое важное, что этот человеческий образ и подобие приближались к образу и подобию Божьему. Тут есть таинственная диалектика двух, а не действие Одного сверху вниз. Человек создавал Бога по своему образу и подобию – злым и добрым, жестоким и милостивым, насильником или освободителем и т.д. Люди и целые группы людей, целые народы приспособляли христианство, как и все религии, к своему уровню и запечатлели на образе Бога свои пожелания и наложили на этот образ свою ограниченность. Это и давало прекрасный повод для отрицания самого существования Бога. Дурной антропоморфизм был не в том, чтобы придавать Богу характер человечности, сострадательности, видеть в Нем потребность в ответной любви, а в том, чтобы придавать Ему характер бесчеловечности, жестокости, властолюбия. В истинной же человечности раскрывается не только природа человека, но раскрывается и Сам Бог.

На Бога были перенесены социальные категории господства и власти, что и было дурным социоморфизмом. Но поистине Бог не есть ни господин, ни властитель. Дурным космоморфизмом было перенесение на Бога категории силы. Но Бог совсем не есть сила в природном смысле слова. Бог есть Правда. Культ Бога, как силы, есть еще идолопоклонство.

Бог не есть и бытие, ибо это означало бы перенесение на Бога категории отвлеченной мысли. Бог есть Сверхбытийственное Небытие. Бог есть Сущий, но не бытие. Бог есть дух, но не бытие. Понимание Бога, как конкретно сущего Духа, взято из глубокого духовного опыта, а не из ограниченного, объективированного природного и социального опыта, налагающего на идею Бога дурной космоцентризм и социоморфизм»...

« Старое учение о том, что Бог сотворил человека и мир, нисколько не нуждаясь в них и творя для собственного прославления, должно быть оставлено, как рабье учение, лишающее всякого смысла жизнь человека и мира. Бог с человеком и миром есть большее, чем Бог без человека и мира. Человек и мир есть обогащение Божественной линии. Амиел говорил, что Бог есть Великий и Непонятный Неизвестный. Леон Блуа говорит, что Бог есть Одинокий и Непонятный Страдалец. Они лучше понимали Бога, чем теологи. Апофатическая теология всегда права против катафатической теологии, только она уважает Божественную тайну и она совсем не означает агностицизма. В этом великая правда мистики, которая знает богообщение лучше, чем теология.

Все это ведет к радикальной переоценке традиционного учения о Промысле Божием, которое и привело к атеизму, ибо сделало невозможной теодицею. Бог открывает Себя миру и человеку, открывает в Духе, но Он не управляет миром в том смысле, в каком мир понимает управление. Обычное учение о Промысле, которое повторяют условными словами, не осмысливая его, не соединимо с фактом существования зла и страдания мира. Невозможно верить в старое учение о Промысле и Божьем управлении в этом феноменальном, разбитом, порабощенном, подчиненном необходимости мире, в котором даже нельзя найти цельного космоса (сноска: современная физика разбила старое учение о космосе). Нам говорили, что БОГ присутствует во всем. Но присутствие Бога невозможно найти в чуме и холере, в убийствах, в ненависти и жестокости, в зле и тьме. Ложное учение о Промысле вело к рабьему преклонению перед силой и властью, к апофеозу успеха в этом мире, в конце концов, к оправданию зла.

Этому противоположно трагическое чувство жизни. Бог присутствует в свободе и любви, в истине и правде, в красоте. И перед лицом зла и неправды Он присутствует не как судья и каратель, а как оценка и как совесть. Бог и есть Тот, к Кому можно уйти от ужасов, безобразий, жестокостей мира»...

«Философски переоценка учения о Промысле должна выразиться так: на Бога не переносимы понятия, выработанные для мира феноменального и к нему лишь приложимые. Промысл не действует в совокупности феноменального мира и его можно обнаружить лишь путем страшных натяжек. В этом нашем мире есть много иррационального, несправедливого, бессмысленного. Но есть великая тайна в том, что в индивидуальной судьбе каждого человека можно видеть руку Божью. видеть смысл, хотя и не подлежащий рационализации. Ни один волос не спадет с головы человека без воли Божьей. В более глубоком, не элементарном, смысле это верно, несмотря на то, что в мире, лежащем во зле, нельзя видеть промыслительного управления Бога»...

«...Веру в то, что все происходящее со мной имеет смысл, нельзя выразить в космологической системе. как делает теологический рационализм. Всегда нужно помнить, что Бог есть Дух, но не природа, не субстанция, не сила, не власть. Бог есть Дух, т. е. Свобода. Бог есть Дух, т. е. значит мыслить Его нужно апофатически по отношению к реальностям природного и социального мира. Обычное понятие Промысла взято из управления государством. Бог представляется как бы самодержавным главой государства. Огромное значение имеет освобождение от остатков древнего идолопоклонства. Идолопоклонство возможно не только по отношению к идолам, но и по отношению к Богу. Это есть очищение откровения от дурных человеческих привнесений, освобождение от рабьих религиозных идей и верований»...
Из «Самопознания» (философской автобиографии).

«…Моя религиозная драма, прежде всего, в том, что я очень мучительно переживаю обычные, ставшие ортодоксальными понятия о Боге и об отношении Бога и человека. Я не сомневаюсь в существовании Бога, но у меня бывают мгновения, когда приходит в голову кошмарная мысль: что если они, ортодоксы, мыслящие отношения между Богом и человеком социологически, как отношения между господином и рабом, что если они правы? Тогда все погибло, погиб и я. В пределах религий кошмар грезится, как явление злого Бога, который из рабьих чувств мыслится людьми, как добрый»...

«…В мировой жизни есть глубокая неправда, есть безвинное страдание. Это с трудом может признать учение о греховности, которое считается наиболее ортодоксальным. Я еще буду говорить о том, что учение о Промысле требует радикальной переработки. В традиционной своей форме это учение ведет к атеизму. Моя вера, спасающая меня от атеизма, вот какова: Бог открывает Себя миру. Он открывает Себя в пророках, в Сыне, в Духе, в духовной высоте человека. Но Бог не управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю тьму. Откровение Бога миру и человеку есть откровение эсхатологическое, откровение Царства Божьего, а не царства мира. Бог есть Правда, мир же есть неправда. Но неправда, несправедливость мира не есть отрицание Бога, ибо к Богу не применимы наши категории силы, власти и даже справедливости. Нет ничего более мне чуждого, чем довольство миром, чем оправдание миропорядка»...

«...Даже грех я ощущаю не как непослушание, а как утерю свободы. Свободу же я ощущаю как Божественную. Бог есть Свобода и дает свободу. Он не господин, а Освободитель от рабства мира. Бог действует через свободу. Он не действует через необходимость и на необходимость. Он не принуждает Себя признать. В этом сокрыта тайна мировой жизни»...

«…Если Бог-Пантократор присутствует во всяком зле6 и страдании, в войне и пытках, в чуме и холере, в Бога верить нельзя, и восстание против Бога оправдано. Бог действует в порядке свободы, а не в порядке объективированной необходимости. Он действует духовно, а не магически. Бог есть Дух. Промысл Божий нужно понимать лишь духовно, а не натуралистически. Бог присутствует не в имени Божьем. не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всяческой правде, в истине, красоте, любви, свободе, героическом акте. Наиболее неприемлемо для меня чувство Бога. как силы, как всемогущества и власти. Бог никакой власти не имеет. Он имеет меньше власти, чем полицейский. Категория власти и могущества социологическая, она относится лишь к религии, как социальному явлению, есть продукт социальных внушений. Бог не имеет власти, потому что на Него не может быть перенесено такое низменное начало, как власть. К Богу не применимо ни одно понятие, имеющее социальное происхождение. Государство есть довольно низменное явление мировой действительности и ничто, похожее на государство, не переносимо на отношения между Богом и человеком и миром. На Бога и Божественную жизнь не переносимы отношения властвования. В подлинном духовном опыте нет отношений между господином и рабом. Тут правда целиком в теологии апофатической»...

Даже и далеко, далеко не все понимая, можно уловить в этих отрывках мысли великого освобождающего значения. Очень важно знать, что возможна христианская философия (и притом с чертами гениальности), в которой ничто не противоречит нашей центральной религиозной интуиции Святости Божией. Соответствует ли новая идея «безвластия» Бога духовному опыту простого человека? И да, и нет. Мы уже не молебствуем о дожде; а в молитве о хлебе насущном призываем Божие благословение на свой труд. Но в личном несчастье мы горячо молимся – просим «вмешательства» Бога в естественный ход событий. «Отведи беду!» (из одной молитвы А.И. Солженицына). Нельзя обозвать это просто «рабьим» чувством; а когда беда благополучно миновала, то уже прямо подлостью с моей стороны было бы не возблагодарить Бога, приписать все «естественному» порядку. Бывают редкие, но абсолютно правдивые свидетельства верующих людей о явной (для них) чудесной помощи Божией в «естественных» для других обстоятельствах. И даже когда мы не смеем надеяться на чудо – мы молимся, вверяя себя в святую волю Божию. Это не «рабье», скорее – «сыновнее» чувство... Да вот же и сам философ писал ведь о тайне Божественного Промысла в личной судьбе человека. Но, – вступает опять другой строй рассуждений, – нельзя же думать только о себе. «А где же изображения тех, которые погибли?» (возразил в храме морского бога посетитель жрецу, демонстрировавшему благодарственные изображения спасенных). А как же все ужасы невинных, бессмысленных страданий? Сказать, что все это свершается по святой воле Божией – значит произнести кощунство. Карл Ясперс написал по поводу убийства Президента: «Казалось, в ход истории вмешался сам сатана». Достаточно ли мы оцениваем силу мирового зла? Атеисты бывают более нас благочестивы, когда не перекладывают на Бога вину дьявола и человека... Итак, нельзя сказать, что Бог всем управляет: ибо вот, торжествует зло и бессмысленность страданий. И нельзя сказать, что Бог не управляет: ибо вот, Он помогает. Такова «апофатика» простого человека. В общем я должен для себя заключить: не получается никакого мыслимого «понятия о Боге». Тайна, нерешаемость, непостижимость. «Бог не может быть постигнут и словами понятие о Нем не может быть выражено» (не помню, кто это сказал). В одном мы уверены, по слову философа: Бог открывается нам в духовной Красоте и присутствует как Совесть. СВЯТ ГОСПОДЬ, БОГ НАШ.

Таковы ТРИ ОТВЕТА. Всегда готов принять добрый совет – как улучшить неумелые мои выражения. Сейчас мне нужно воспользоваться ими, пусть в этом несовершенном виде, чтобы суммировать все в таком итоговом сопоставлении: Первый ответ. «НИКОГО НЕТ». Материя, игралище энергий – и все тут. Абсолютная бессмысленность и безнадежность. Второй ответ. «ЧТО-ТО ЕСТЬ»… Есть какой-то духовный Центр, какой-то тайный Смысл бытия; но значение его по отношению к нашим человеческим святыням кощунственно. Абсолютная безнадежность. Третий ответ. СВЯТ ГОСПОДЬ, БОГ НАШ. Неизреченнная интуиция. Таинственные оптимальные надежды религии. ТАЙНА _ И ТОЛЬКО ТРИ ЭТИХ ОТВЕТА. Четвертого нет!.. Достоин уважения верующий человек, когда он бесстрашно ищет истину – куда бы это его ни привело, какова бы ни оказалась действительность. Пока она закрыта – он должен воздержаться от всякого ответа, сказаться «агностиком». Он будет прав – если и взаправду не знает никакого религиозного опыта. Впрочем, и в этом состоянии его по всей вероятности посещает иногда некая отрицательная интуиция: да нет же – НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, чтобы сущность мировой и личной жизни была так отчаянна, ужасна!.. Ибо не верить в Бога – ведь это значит тем самым верит в бессмысленность или, что еще более кошмарно, – в кощунственный смысл бытия. Потому что ведь ТОЛЬКО ЭТИХ ТРИ ОТВЕТА, и четвертого нет.

«Христос»

...Ибо един Бог,
един и Посредник
между Богом и человеками-
Человек
Христос Иисус
(1Тим.2)

СВЯТ ГОСПОДЬ, БОГ НАШ. В этом все религии истинны. Христианство исповедует личное воплощение Божественной Святости в Человеке. Все религии таинственны, они говорят о непостижимом Боге. Христианство особенно таинственно: оно говорит о Боге и о Вечном, Божественном Человеке.

ХРИСТОС. «...Мне трудно говорить о нем. Только начну – хочется молчать и к чему-то долго прислушиваться» (из письма). Это верно, и я хотел бы поговорить о Нем только лучшими словами лучших учителей христианства. К сожалению, у меня мало собрано таких слов. «Сущность христианства, которые многие тщетно пытались разгадать со стороны, – в Личности Христа, в космической роли этой таинственной Личности» (Н.А. Бердяев). «Иисус Христос – Божество, к Которому приближаются без гордости и пред Которым унижаются без отчаяния» (Б. Паскаль)... Есть мистический опыт церковной МОЛИТВЫ, в котором мы переживаем абсолютную Божественность Христа. В начале II века римский наместник Плиний Младший писал императору о христианах, что они на собраниях своих «молятся Христу как Богу». И мы сегодня молимся Христу как Богу. Слава Тебе, Христе, Боже, Упование наше. А когда нет такой текстуальной направленности молитвы, то бывает, что если остановить нас и спросить: Кому молимся, Отцу или Сыну, – мы затруднимся ответить. Так сливается в нашем восприятии Божественная слава Отца и Сына. Христос – «Икона Бога Невидимаго» (к Корин» фянам II, гл.4, к Колоссянам, гл. I). Христос – Человеческое Лицо Бога: так можно бы «своими словами» высказаться о мистическом опыте церковной молитвы.

Евангелия написаны уже в ретроспективном освещении этого религиозного опыта христианской общины. И все же в Евангелиях достаточно видны черты униженного и страдающего Человека. В трех Евангелиях (по Матвею, гл.19, по Марку, гл.10, по Луке, гл.18) сохраняется предание, как Христос отвечал богатому юноше: «Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог»… При общей «иконописности» (об этом – потом, ниже) евангельских изображений Христа это – особенно значительное свидетельство о Его истинно-человеческом Самосознании. В Евангелии по Марку (возможно, самом древнем из Евангелий) записано, как Христос проявляет нашу чисто человеческую слабость – ГНЕВАЕТСЯ, гневается от скорби, от любви. «И воззрев на них с гневом, скорбя об ожесточении сердец их»...(гл.3). «О, род неверующий! Доколе буду с вами, доколе буду терпеть вас?» (гл.9). «Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же не допускали приносящих. Увидев то, Иисус вознегодовал и сказал им: пустите детей приходить ко Мне»… (гл.10). Записанное во всех четырех Евангелиях изгнание торгующих из храма тоже было, по всей вероятности, вспышкою гнева. Модно говорить даже о «национализме» Иисуса; впрочем, здесь свидетельства разноречивы (об этом – потом, ниже). У нас нет достаточных оснований гадать – что еще в нашей естественной человечности было Ему не чуждо. Зато хорошо известно, что Христос на Себе испытал самую крайнюю меру внешнего человеческого унижения. Нищий, бездомный Ребенок – так появляется Он на евангельских страницах (по Луке,гл.2). Далее из Евангелий можно судить о совершенном одиночестве Иисуса в родном доме, в тесном мирке галилейских бедняков, где прошла почти вся Его краткая Жизнь на Земле. «Ибо и братья Его не веровали в Него» (по Иоанну, гл.7). «И услышавши, ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из Себя» (по Марку, гл.3). По-нашему это значит, что родные подозревали в Нем психическую ненормальность...Так началась у Него недолгая слава учительства и чудотворства. «Откуда у Него такая премудрость и силы? Не плотников ли Он сын? Не Его ли Мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосий, и Симон и Иуда? И сестры Его не все ли между нами? Откуда же у Него все это? (по Матвею, гл.13). Конец же всего – снова одиночество, страдания, ужасная смерть под насмешливой надписью на позорном кресте.

Христос на земле – Человек; но Какой Человек!

из книги проф. М.М. Тареева «Христос»:

«Первый факт религиозного евангельского опыта есть Божественно-абсолютная любовь Христа. «Христос не Себе угождал» (Рим.15:2): такова историческая характеристика новозаветного Учителя, данная апостолом языков и вполне соответствующая евангельскому образу. На всем протяжении евангельской истории мы не видим в образе Христа ни одной черты самолюбия, самоугождения: напротив, жизнь Его была непрерывною жертвою. Он не боялся позора общения с грешниками, искал уничиженное и потерянное, не остановился перед ужасом распятия на кресте. Гораздо важнее этих внешних свидетельств самосознание Христа, Его собственное свидетельство. Он чувствовал Себя исполненным любви. «Я возлюбил вас», говорил Он своим ученикам (Ио.13, 34, 15,9). «Я душу мою полагаю за овец» – так определял Он Свое дело (Ио.10,15). Во всей Своей жизни Он видел жертву любви (Ио.3,16). Евангельская любовь, как она выступает в этих словах Христа и во всех Его речах, есть любовь, чуждая всякого пристрастия, вдохновенная, духовно-абсолютная, поистине Божественная. Такая любовь разумеется во всем учении Евангелия, в его заповедях и требованиях; такую любовь переживал и Сам Христос. В одной из речей апостола Павла припоминаются слова: «Господа Иисуса», которые «Он Сам» сказал: «блаженнее давать, чем принимать» (Деяния, 20,35). Этот глубочайше-личный опыт ввел в историю человечества совершенно новую струю, затронул в человеческой душе никогда не звучавшие струны, так как все человечество жило по тому эмпирически обоснованному правилу, что блаженнее брать, чем давать, что лучше принимать жертвы, чем приносить жертвы, что счастье только в эгоизме и что самоотвержение является по необходимости страданием и оказывается по существу только страданием. И впервые во внутренней жизни Христа дается новое откровение – блаженство любви. Это была не отвлеченная мысль, мечта, полет воображения. Это было живое чувство, окрасившее целую жизнь, согревавшее всю душу. Когда Христос посещал презренных мытарей, вступал в общение с грешниками, целил недуги больных, «брал на Себя наша немощи и нес наши болезни» (Ио.52, 4, Мф.8:17), полагал душу свою за людей, – Он жил и поступал по блаженному чувству любви... В блаженном чувстве абсолютной любви и абсолютного самоотречения Бог вселился в сердце человека, воплотился в нем, – говоря иначе, вместе с опытом поглощающего блаженства любви человек вступил в самую действительность Божественно-абсолютной жизни, поднялся на ту высоту, на которой для него исчезла всякая условность, оглядывание назад, счеты с небом. Безграничное самопожертвование есть единственный, доступный человеку, вход в Божественную сферу, возможный для людей образ Божественного действия. «Бога не видел никто никогда. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает и любовь Его совершенна есть в нас... Страха нет в любви, но совершенная любовь изгоняет страх» (I Ио.4,12,18).

Пользуясь выражениями этого учителя (хотя и не соглашаясь с ним в оценке дохристианской праведности), можно сказать: Христос в Евангелиях – это Человек, пребывающий в постоянном вдохновении ЛЮБВИ, которая и есть БОЖЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ. Христос – Человек «без эгоизма», единый Безгрешный, Святый. Когда мы читаем в Евангелиях Его призывы к любви и свободе, к Божественному совершенству – у нас не возникает сомнения, что Он-то и есть единственный Человек, «имеющий право» на такую проповедь. «Ибо учил их как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (по Матвею, гл.7). «Величие Христа настолько Божественно, насколько вообще Божественное может проявиться на земле» (Гете, Разговоры). Христос – это Человек на Божественной высоте, воистину достойный быть Сыном Божиим. «Сияющая личность Христа... Пресветлый Лик Богочеловека, его нравственная недостижимость, его чудесная и чудотворная красота» (Достоевский, Дневник Писателя, 1873). ИИСУСЕ, КРАСОТА ПРЕСВЕТЛАЯ (акафист). Красота – вот слово, которое всецело принадлежит Христу. Когда у нас теперь повторяют слова Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно», – то не знают, что говорят о религиозной задаче «подражания Христу» Христос – вот Человек, в Котором все прекрасно. Христос – «до того высокое представление Человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это Идеал человечества вековечный» (Достоевский, письмо к кому-то). Во Христе мы увидели человечность, достойную Божественной славы. То, что апостол написал о Боге, он мог бы повторить об Этом Человеке: Христос –«Свет, и нет в Нем никакой тьмы». Другой апостол писал, что во Христе «обитает вся полнота Божества существенно» (к Колосянам, гл.2, уточненный перевод). Нередко нас с насмешкой упрекают в человекообразности наших представлений о Боге – и это справедливо, когда мы рисуем Его в виде Дедушки или когда приписываем Ему такие человеческие аффекты, как самоуслаждение или мстительность. Но СВЯТОСТЬ – это не человекоподобие Бога, это Богоподобие человека, лучше же сказать, что это ЕДИНОСУЩИЕ Бога и Человека. Христос – Человек единосущный, единородный, родной Богу, – Вечный, Божественный Человек... Христос пришел к нам без славы, но «во всем страшном величии духовной Своей Красоты», и в Его полнейшем человеческом уничижении мы увидели «блистание Божества». В приобщении к Его таинственной Личности мы воспринимаем самую сущность Божественной жизни, это сама она, абсолютно, – «другой» быть не может. «Разве Тебе иного не знаем»... И вместе с тем Христос – Один из нас, единосущный нам в Своей человечности. Когда мы молимся Богу «ОТЧЕ НАШ, – мы произносим эти дерзновенные слова, которым Он нас научил, «как бы стоя рядом с Ним, как бы держась за ризу Христа – Большого Христа, высотою до неба».

В этих искренних выражениях я стремлюсь передать христианскую интуицию Личности Христа. Божественный Человек: мы испытываем пред Ним религиозное преклонение. Как же осуществляется в Нем это немыслимое соединение человеческой уничиженности и сверхкосмического, Божественного величия? Каково было личное самосознание Христа, когда Он ходил по нашей земле? МЫ НЕ ЗНАЕМ. «И никто не знает Сына – только Отец» (по Матвею, гл.11). В истории христианства было немало попыток рационально «объяснить» личную тайну Христа – и все они были церковно осуждены (об этом – потом, ниже). Здесь воистину можно только молчать... Одно достоверно известно – что даже в те священные дни, когда можно было Его Самого видеть и слышать, –что даже и тогда лишь очень, очень немногие «узнавали» в Нем Сына Божия и, по Евангелиям, это было для них особым откровением Божиим. В ответ на исповедание Петра Учитель сказал ему: «Блажен ты, Симон сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах» (по Матвею, гл.16). И так продолжалось всегда. Современный католик Карл Адам пишет об этом:

«…В отношении к тайне Христа нет никакого в строгом смысле убедительного, доказательного богословия. Вера во Христа в своем возникновении и бытии есть дело Божие, поцелуй Его свободно-дарящей любви, Его творческое слово к нам. Нет истинной веры в него, как только в Духе Святом» («Иисус Христос», подчеркнуто мною).

Здесь имеются в виду написанные по другому поводу слова апостола Павла: «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (к Коринфянам I, гл.12). И сегодня редчайшие факты уверования в Сына Божия совершаются, надо полагать, только по особому действию благодати. А в нашем потомственном христианстве ясно обозначилось разделение там, где оно было только наследством быта, «плоти и крови» – оно быстро улетучивается; но оно продолжает жить в нас, когда бывает наследством духовным, действительным приобщением к живому мистическому опыту церкви. Мы не могли бы «припомнить» – когда, как это с нами случилось; самый характер нашей интуиции может быть очень различен: у одних, преимущественно в «женском» типе христианства, это молитва, у других, как это можно назвать – морально-эстетическое впечатление от Личности Христа; наша вера в Него может быть довольно безотчетна, попросту – очень слаба; и всегда мы вольны в ней усомниться, от нее отказаться... Мы абсолютно в этом свободны. И вот, по совести: душа моя знает своего Господа.

Пишу это – и не перестаю думать о тех вокруг нас, кто не признает Божественного достоинства Христа. Последователи других религий и атеисты составляют подавляющее большинство, около трех четвертей человечества. Сейчас я буду говорить о неверующих во Христа людях явно выраженной ДОБРОЙ ВОЛИ. Это не казенное, а евангельское, «ангельское» выражение из гимна в ночь Рождества: «...и на земле мир в людях доброй воли» (по Луке, гл.2 уточненный перевод). Ангелы пели о людях доброй воли, не знающих Младенца Христа. И ныне подавляющее большинство людей доброй воли «не знают» Христа. Последователи других религий в лучшем случае видят в Нем только «одного из пророков», только Проповедника религиозной морали. Наш Лев Толстой в «Ответе синоду» (по поводу своего отлучения) назвал почитание Божественного достоинства Христа «кощунством»… Высказывания атеистов бывают иногда несравненно более глубоки. Например, мистическое стихотворение в прозе И.С.Тургенева: «Христос». Не знаю в каком контексте ФРИДРИХ НИЦШЕ написал о Христе: «Выше всех взлетел, прекраснее всех обманулся»... Из преисподней отчаяния мученик атеизма принес святую хвалу. Замечательно также свидетельство Оскара Уайльда в его предсмертной книге:

«…Еще и поныне все, кто соприкасается с Его личностью, даже если они и не повергаются пред Его алтарем и не преклоняют колен пред Его служителем, – чувствуют все же, непонятным образом, что уродство грехов их снимается с них и раскрывается им красота их страданий» («ДЕ ПРОФУНДИС»). Но это – исключения. Обычно же наши неверующие современники вообще ничего не думают о Христе, для них это просто «не интересно». При самых различных суждениях об «историческом Иисусе» все они сходятся в одном: наш «церковный Христос» – это Миф, создание религиозного воображения христиан.

Встает вопрос: неужели все эти неверующие и инаковерующие люди доброй воли «отлучены» от Христа? Вспоминается печальный текст из главы 16 Евангелия по Марку: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет»… Неужели это так? С радостью узнал я , что есть весьма солидные основания отвергнуть подлинность этих слов: все это окончание Евангелия по Марку, начиная со стиха 9, в некоторых древних рукописях Нового Завета отсутствует, да и по ряду внутренних признаков является позднейшим добавлением. Это не слова Христа Воскресшего, а суждения ревнителей первоначального христианства. Характерный пример, по слову Философа, «человеческих привнесений» в Божественное откровение (об этом – потом, ниже). Напротив, в других местах Евангелий приводятся слова Учителя совсем, совсем иного значения. «Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи! – войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (по Матвею, гл.7). Или в притче о Страшном Суде:

«...Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей...Тогда скажет Царь тем, которые по правую руку Его: «придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. Ибо голодал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в тюрьме был, и вы пришли ко Мне». Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя голодающим, и накормили? или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приютили? или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в тюрьме, и пришли к Тебе?» И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (по Матвею, гл25). Последний суд совершается по принципу не теоретической веры, а ДЕЙСТВИЯ – не по тому, верили ли мы в Божественное достоинство Христа, а по тому, были ли мы МИЛОСЕРДНЫ к страдающим людям, с которыми отождествляет Себя Сын Человеческий. На правой стороне будут поставлены ДОБРЫЕ ЛЮДИ – независимо от их верований.

Однажды святитель Григорий Богослов (IУ в.) говорил похвальное слово в память ветхозаветных мучеников Маккавеев. Перед ним был пример великой святости людей, не знавших о Христе. И он сказал, что

«есть таинственное и сокровенное учение (весьма вероятное для меня и для всякой боголюбивой души), по которому, из достигавших совершенства прежде пришествия Христова никто не достигал сего без веры во Христа. Ибо Логос, хотя ясно открывался уже впоследствии, в определенное время, однако же, умам чистым был ведом и прежде, как показывают многие, прославленные до Христа» (слово 16). Это – не наивность, а прозрение. Можно знать Вечного Христа, не зная о Нем в Его историческом Явлении. У нас еще в прошлом столетии А.С.Хомяков писал:

«…Мы твердо знаем, что вне Христа и без любви ко Христу человек не может быть спасен; но в этом случае подразумевается не историческое Явление Христа, как поведал Сам Господь (СНОСКА: противопоставлением греха против Сына Человеческого греху против Духа Святаго). Христос есть не только Факт, Он есть Закон; Он – осуществившаяся Идея; а потому иной, по определению Промысла, никогда не слыхавший о Праведном, пострадавшем в Иудее, в действительности поклоняется существу Спасителя нашего, хотя и не может назвать Его, не может благословлять Его Божественного Имени. Не Христа ли любит тот, кто любит правду? Не Его ли ученик, сам того не ведая, тот, чье сердце отверзто для сострадания и любви? Не единственному ли Учителю, явившему в Себе совершенство любви и самоотвержения, подражает тот, кто готов жертвовать счастьем и жизнью за братьев? Кто признает святость нравственного закона, в смирении сердца, признает и свое крайнее недостоинство пред идеалом святости, тот не воздвиг ли в душе своей алтарь Тому Праведнику, пред Которым преклоняется воинство умов небесных? Ему недостает только знания; но он любит Того, Кого не знает, подобно самарянам, которые поклонялись Богу, не ведая Его. Говоря иначе: не Его, ли он любит, только под другим именем; ибо правда, сострадание, сердоболие, любовь, самоотвержение, наконец – все поистине человечное, все великое и прекрасное, все, что достойно почтения, подражания, благоговения, все это – не различные ли формы одного Имени нашего Спасителя?» (Письма о вере; подчеркнуто мною). А.С. Хомяков имел здесь в виду религиозных людей доброй воли «вне Церкви», к которым он причислял даже и христиан – католиков и протестантов (об этом недоразумении – потом, ниже). Сегодня мы должны применить превосходные выражения этой цитаты и к тем людям доброй воли, которые называют себя атеистами.

Я вплотную подошел к изложению чрезвычайно важной идеи, которая только кажется новой, но принадлежит к самой сущности христианства. Выше я отчитывался о двух сторонах христианской интуиции Личности Христа: о мистическом опыте молитвы Христу как Богу и о дивном впечатлении от Личности Человека Христа на земле. Эти два аспекта у нас сверхразумно совмещаются. И вот – есть еще третий аспект, тоже сверхразумный: Христос, Дух Христов, присутствующий и действующий в единосущном Ему человечестве доброй воли. «И се, Я – с вами во все дни до скончания века. Аминь» (заключительные слова Евангелия по Матвею). Нужно ли думать об этом, как о присутствии и действии Духа Христова только и исключительно в «церковных организациях»? Нет – это значило бы страшно обеднить и ограничить Христа. Вспоминаю по этому поводу слышанный мною рассказ про Ю.Ф.Геккера (американец, проживший в двадцатых годах в России) со слов бывшего издателя И.Д.Сытина об одном разговоре его с П.А. Кропоткиным. Сытин выразил свое восхищение идеями Кропоткина, но от души пожалел, что тот «отрицает Христа»; в ответ на это Кропоткин с видимым волнением воскликнул:

« – Да, это Вам так кажется, потому что у вас Христос – вот такой (он показал мизинец), а для меня Христос – во-о-от Какой», – и он распростер руки вверх и вширь, желая обозначить нечто необъятное. Не зная ничего об идеях Кропоткина, я привожу этот рассказ как великолепный зрительный символ. Да, ограничивать присутствие Духа Христова только в церковных общинах – это значит унижать Христа, в некотором смысле даже отрекаться от Христа, святость без Духа Святаго. Нет, если мы воистину исповедуем Божественность Христа – мы должны признать и таинственное Присутствие Его в единосущном Ему человечестве доброй воли. «Дана Мне всякая власть на небе и на земле» (по Матвею, гл.28).

Если обобщить житейский опыт простого человека нашего времени, то следует сказать о двух главных впечатлениях. В нашем веке явлено страшное падение «человека» – в его жестокости, подлости, слабости, «способности быть дрессируемым» (Ницше). И в то же время вместе со всем этим в ужасающих бедствиях войн и преследований явилось истинное величие человеческого духа – в мужестве и милосердии, в товариществе и дружбе, в священном самопожертвовании. Каждый благодарно вспоминает о встретившихся ему ЛЮДЯХ ДОБРОЙ ВОЛИ... И вот, среди них неверующие – ничем не хуже верующих. Напротив, в общении с теми, кто называет себя атеистами, вот уже который раз, меня посещает религиозное чувство: да ведь он (или она) «БЛИЖЕ» меня ко Христу! Бывает, что в критические, «контрольные» моменты существования иной неверующий человек ДЕЙСТВУЕТ так, как дай Бог всегда действовать нам, христианинам. Отнюдь не идеализируя действительности, должно признать признать, что таких фактов достаточно в окружающей нас противоречивой жизни.

И должно признать еше, что отсутствие всякого нашего «расчета» на жизнь будущего века придает христианскому действию таких людей особенное благородство. Написано: «А без веры угодить Богу невозможно; ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что он есть и ищущим Его Мздовоздатель бывает» (к Евреям, гл.11). Эти добрые безбожники в данном случае опровергают Писание – они на деле угождают Богу, творят добро по глубочайшему внутреннему побуждению, ради самой КРАСОТЫ ДОБРА, совершенно «бескорыстно», ибо не веруют ни в какое наше мздовоздаяние... С глубоким волнением наблюдаем мы иногда такое свободное практическое ХРИСТИАНСТВО неверующего человека. Не могу удержаться, запишу здесь кстати случившиеся у меня человеческие документы. Из писем одной матери:

«…Из нее (дочери) получается хороший, душевно-чистый человек. Она мало думает о себе, много помогает окружающим ее людям... Она крепко держится своих взглядов, хотя человек из нее формируется хороший. Она всегда там, где горе и несчастье. Много помогает людям в беде и дома первая моя помощница и заступница во всех трудных делах, всегда рассудительна и всегда находит время и силы все сделать, с чем я не справляюсь. Ее не надо ни о чем просить, она все подмечает сама. Мне ее атеизм непонятен, хотя у меня тоже есть некоторые сомнения... Она полностью отрицает существование Всевышнего – считает, что о сотворении мира и все учение религии писали недалекие люди, что все написанное нужно понимать как сказку. В беседах со мной удивляется, как я – инженер, человек с высшим образованием, могу верить в Бога»...

Из письма дочери, о которой шла речь – совсем юной девушки, рано почувствовавшей педагогическое призвание, работающей в детском саду:

«...Мне очень трудно Вам писать. Переубеждать Вас у меня и в мыслях не было, но и соглашаться с Вами я не могу. Я так и думала, что Вы напишите мне об ученых, верующих в Бога. Я знала об этом и раньше. Но кроме Эйнштейна жили на земле Коперник, Джордано Бруно и многие, подобные им. И неверующих ученых было гораздо больше. Мне кажется, что у верующих ученых была какая-то своя религия, схожая чем-то с христианской. У нас в школе был один мальчик, который хотел создать религию, но без поклонения. Он хотел создать религию, в которой участвовала бы и кибернетика, и физика. Он хотел слить воедино науку и какое-то высшее существо, которое бы помогло нам подчинить себе мир и сделать его лучше. Но он не знал, не мог придумать, что за это за высшее существо. Бога он не признавал, Аллаха тоже... Вот я сейчас работаю в детском саду. Недавно, когда дети все уже легли спать, я подошла к одному мальчику. Он почему-то лежал и тихо плакал. Почему он плакал, я не знаю. Я его успокоила, но глаза у него почти все время грустные. И вот я прихожу в садик и мне хочется сделать всех моих ребят самыми счастливыми на свете, чтобы у них были только радости, как можно меньше горя. Недавно в одном стихотворении я прочитала: «Верьте друг другу, в бессмертие верьте, и не страшитесь мгновения смерти». Мама, Вы, сестры верят в бессмертие на небе, а я верю в бессмертие на земле, в делах земных»...

Глупышка, как многого она просто не знает – даже не знает, что Коперник-то был священник... Письмо ее – трогательное выражение неосознанного христианства, совмещаемого с вульгарным атеизмом. Вспоминается слово преподобного Макария Великого: «Бог спасает людей, по настроению своему сродных Сыну». Вот и она в Бога не верует, а по настроению своему и по делам своим она БЛИЖЕ меня ко Христу. Из литературных свидетельств такого же рода замечательно «Письмо к Гоголю» В. Белинского, где атеист оказывается так явно БЛИЖЕ ко Христу, чем современные ему благочестивые защитники крепостного рабства.

У апостола Павла есть выражение, что в христианах «изображается Христос» (к Галатам, гл.4). Сегодня мы можем сказать: не только в христианах – Христос изображается и присутствует везде там, где является идеальная человечность, достойная абсолютной, Божественной жизни. В моем синодике перемежаются имена верующих и неверующих усопших; и среди них есть благословенные имена, которые вспоминаешь на молитве не для того, чтобы облегчилась загробная участь их носителей – а для того, чтобы самому от них освятиться, на мгновение как бы «войти в этот светлый сонм подвижников бескорыстного добра, подышать доблестью их жизни» (из литургии епископа Антонина)... Приведу только три примера:

МОНАХИНЯ МАРИЯ (урожденная Елисавета Пиленко, по первому мужу Кузьмина-Караваева, по второму мужу Скобцова). Русская поэтесса во Франции, явившая новый образ «монашеству в миру», известная деятельной добротою. В сохранившихся записях ее размышлений она решительно отвергает монашеское «самоспасение». Говорят, Бердяев называл ее: «новая душа»… Ее свободомыслие показывает случай, когда во время преследования евреев в оккупированном Париже встал вопрос о возможности спасения их подложными справками о крещении. «Какой может быть разговор? – решила она. – Христос Всего Себя отдал бы за этих несчастных». И выдали справки...«Во время немецкой оккупации руководила благотворительным обществом, оказывавшим помощь русским политическим заключенным и спасавшим от газовых камер еврейских детей» («Новый мир», 1965, №12). «Уйдя целиком в эту работу, мать Мария и священник о.Димитрий Клепинин могли с часу на час ожидать ареста. Гестапо напало на дом, в котором помещалась «Православная работа» в начале 1943 года. о.Димитрий и сын Марии Юрий были арестованы. При этом гестаповцы заявили: «Мы уводим сыны Марии в качества заложника. Как только она появится у нас, мы его выпустим». Узнав о случившемся, мать Мария пришла в гестапо. Никого не отпустили. Один из гестаповцев, явившийся в «Православную работу» для повторного обыска, сказал оставшимся: «Ваш священник сам виноват». Гестаповский офицер предложил ему свободу с условием, что он перестанет помогать евреям. Вместо ответа о.Димитрий поднял свой крест и сказал: «А вы знаете Этого Еврея?«Гестаповец ударил его по лицу. Вместе с Юрием его отправили в Бухенвальд, где он умер в подземном лагере Дора. Там было так тесно, что о.Димитрий умер сидя. Обстоятельства смерти Юрия неизвестны. Мать Мария была перевезена в Равенсбрук. Женщины, вернувшиеся оттуда после освобождения, рассказывали, что мать Мария поддерживала всех, находя для каждой слово утешения» (Н.Зернов, «Русский религиозный ренессанс», перевод с английского).

«Как-то одна француженка, коммунистка, которую я знала задолго до войны, сказала мне: «Пойди, познакомься с матерью Марией. Это необыкновенная женщина». То же мне сказала и одна русская советская пленная, ветеринар по профессии: «По слухам, она пошла в газовую камеру добровольно вместо другой заключенной, у которой был ребенок: она откликнулась вместо нее, когда вызывали по списку приговоренных» (там же в №1 за 1966г.).Память ее славной смерти – 31 марта 1945 года.

Пастор о.ДИТРИХ БОНХЕФФЕР, молодой многообещающий немецкий теолог крайне «левого» направления. После прихода Гитлера к власти публично выступал против идеологии расизма и тоталитаризма, был один из основателей подпольной «исповеднической Церкви» Германии. Дважды имел возможность остаться за границей, но возвращался в Германию, считая своим долгом быть вместе с обманутым, угнетенным народом. Два или три года находился в заключении. Вот известные мне отрывки его писем из тюрьмы:

«Трансцедентное не есть бесконечно далекое, оно вот здесь, рядом»... «Бог есть Потустороннее в самой середине нашей жизни»...«Наше отношение к Богу не есть религиозное отношение к Высшему Существу, абсолютному по силе и доброте, а новая жизнь других через участие в бытии Бога. Трансцендентность состоит не в задачах за пределами нашего времени и силы, а в ближайшем Ты, которое у нас всегда под рукой»... «Христиане уподобляются Богу в Его страдании, вот это и отличает их от язычников. Как Иисус спрашивал в Гефсимании: «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?» Это как раз противоположно тому, что религиозный человек ожидает от Бога. Человек получает вызов участвовать в страданиях Бога в руках безбожного мира...» Эти принципы покойный пастор осуществил на деле в своей жизни, которая оборвалась смертным приговором в связи с группой Канариса. Пленный британский офицер вспоминал потом, что пастор говорил в общей камере проповедь, когда его вызвали для отправки в другую тюрьму на казнь. Отведя офицера в сторону, он сказал ему: «Я знаю, что это конец; но для меня это – начало жизни»… Казнь последовала 9 апреля 1945 года.

МИХАИЛ МИТРОФАНОВ, шофер, отец двоих детей, возвращаясь из дальнего рейса, подъезжал к Москве. Из газеты «Правда» от 21.XII. 1965: «… Сразу же за мостом начинался крутой спуск. И к нему впереди грузовика, который вел Михаил, медленно двигался, приближаясь к краю девятиметрового обрыва, рейсовый автобус. «Что-то с водителем!» Михаил рванул свою машину вперед и, поравнявшись с автобусом, увидел, что кабина водителя пуста. За рулем никого не было... Чтобы обогнать автобус, поставить свой грузовик поперек дороги и выпрыгнуть на землю, Михаилу потребовалось несколько секунд. Он бросился к автобусу и , еще не понимая, что же случилось с водителем, попытался открыть дверь его кабины... Случилось же вот что. Автобус только что отправился с конечной станции, и тут оказалось. что нет кондуктора. Шофер остановился на обочине и отправился пешком за кондуктором. Двери были закрыты. И в это время автобус тихо тронулся под гору... «Было очень страшно», – рассказывала потом одна пассажирка. «Кричали, прижав к себе детей, женщины. Мужчины пытались разбить окна. Все понимали, что автобус вот-вот свалится под откос»… Понимал это и Михаил. В глаза ему бросился лежащий на снегу большой камень. Митрофанов успел подкатить его под ближайшее к обрыву колесо. Было очень трудно удержать этот камень. Но, напрягая последние силы, Михаил не отпустил, не отскочил в сторону... И камень, положенный Михаилом под колесо, замедлил движение автобуса и несколько свернул его в сторону от обрыва, на дорогу. Но сам Михаил, попав под автобус, уже не видел этого. Не видел он и того, как автобус докатился до грузовика, поставленного им поперек дороги, ударился в него и остановился... В автобусе, аварию которого он предотвратил, было более пятидесяти пассажиров. Мы не знаем их фамилий. Но мы уверены, что они сохранят память о человеке, который свою жизнь отдал ради них»...

Монахиня, священники, верующий юноша; а пятый, по всей вероятности – атеист нашего обычного, увы, «народного» типа. Но это нисколько не снижает духовной ценности его поступка. Напротив!... Вся Церковь должна бы праздновать это событие, это чудо. Здесь изобразился Христос». ...Мы чувствуем, что в подвиге сокрыта высшая тайна жизни, и нам кажутся ничтожными люди, не способные ни в каких случаях на геройские поступки... Большая метафизическая тайна, которую своим чутьем признает здравый смысл, кроется в том, что человек, готовый бесстрашно встретить смерть, живет интенсивной и возвышенной жизнью и отвечает тайным требованиям Вселенной» (В.Джемс, цит. соч. стр.354, подчеркнуто мною). Это написано о религиозном аскетизме, но вполне может быть отнесено и к безрелигиозному героизму.

Неверно, что в наш век нет святых. Изменился только «профиль» святости. Достаточно вспомнить: великие деятели общественного милосердия, как наш «святой доктор» Федор Гааз, «доктор джунглей» Томас Дудли, Альберт Швейцер... Народные печальники из русской интеллигенции. Н.А.Некрасов увидел в них изображение Христа:

Не говори: «забыл он осторожность,
Он будет сам судьбы своей виной»...
Не хуже нас он видел невозможность
Служить Добру, не жертвуя собой.

........

Его еще покамест не распяли,
Но час придет – он будет на кресте.
Его послал Бог гнева и печали
Царям земли напомнить о Христе

(«Воспоминание о Чернышевском»). Мученики, «соучастники страданий Христовы» в революциях и войнах, в сопротивлении тоталитаризму, во всякого рода преследованиях новейших времен...Святые домашней жизни, о которых едва ли не каждый хранит самые заветные воспоминания. Женщины, на которых исполнилось слово апостола:

«Да будет украшением вашим
не внешнее плетение волос,
не золотые уборы
или нарядность в одежде,
но сокровенный сердца человек
в нетленной красоте
кроткого и молчаливого духа,
что драгоценно пред Богом»

(I послание Петра, гл.3). Описать такую безвестную домашнюю святость дано было А. Солженицыну в повести «Матренин двор».

«...........................
Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.
Ни город.
Ни вся земля наша».

Благоговейно вспоминая примеры личной святости, мы не разделяем в них верующих от неверующих, которых тут парадоксально можно назвать неверующими христианами. И это же в особенности должно сказать о действиях доброй воли, организованных коллективно. «Зло невозможно понять – с ним должно бороться». Так часто неверующие лучше нас исполняют это. Они не задаются вопросами, на которые в этой земной жизни никому не будет ответа – с мужественной печалью они просто принимаются ЗА РАБОТУ...В свое время В.С. Соловьев говорил о прогрессе европейского законодательства нового времени, т. е. после благочестивого Средневековья:

«…Большинство людей, производящих и производивших этот прогресс, не признает себя христианами. Но если христиане по имени изменяли делу Христову и чуть не погубили его, если бы только оно могло погибнуть, то отчего же не христиане по имени, словами отрекающиеся от Христа, не могут послужить делу Христову? В Евангелии мы читаем о двух сынах; один сказал: пойду –и не пошел, другой сказал: не пойду – и пошел. Который из двух, спрашивает Христос, сотворил волю Отца? Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, т. е. в Духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства – если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих»...
(реферат «Об упадке средневекового миросозерцания», 1891).

Впрочем, сейчас мне лучше обойти проблемы социального строительства, где борьба со старым злом бывает связана со страшным новым злом подавления интеллектуальной свободы. Но вот для всех неоспоримо: поколения ученых трудятся над задачами избавления детей и взрослых от бессмысленных страданий, и при всяком их нелегком успехе совершается, пусть только внешняя, но все же реальная победа над таинственным злом мира – принципиальна такая же, как тогда, когда сын Человеческий исцелял больных. Кажется, все-таки не совсем случайно эмблемой организованного милосердия стал КРАСНЫЙ КРЕСТ – крест нашего Господа. Один покойный многими чтимый церковный старец, побывав в больнице, сказал о врачах, сестрах и нянях: «Они впереди нас идут в Царство Небесное»... Таково же бывает поразительное впечатление от теории и практики педагогического служения, которое в основу своей борьбы со злом мира за юную душу ставит христианский принцип ЧУДОТВОРЯЩЕЙ ЛЮБВИ...

Конечно, тут остается еще для всех открытым вопрос: насколько все это «неверующее христианство» питается корнями христианства верующего в видимой и невидимой наследственности поколений. Достоевский писал: «Без христианства же человечество разложится и сгниет» (Записная книжка). Он имел в виду христианство вероисповедания; но для всех должно быть ясно, что это абсолютно верно соотносительно христианства этического – христианских ПРИНЦИПОВ милосердия, правды, интеллектуальной свободы.

...Так многообразно действует Дух Христов в человечестве доброй воли. Опять вспоминаю, что сам-то по себе биологический вид «человека» имеет сколько угодно и таких представителей, которые не отличаются от животных, а то бывают даже и воплощением зла; но спросим: почему все-таки само это слово «ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ» стало священным для всех? Потому что оно подразумевает не биологическую только и не одержимую злом человечность, а человечность доброй воли. Раньше говорили: «побойся Бога». Теперь в подобных случаях говорят: «БУДЬ ЧЕЛОВЕКОМ!».. Нет былого религиозного страха, но мы слышим в этом упреке в сущности религиозный призыв – приподняться к некоторой ИДЕАЛЬНОЙ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ. И что бы не думали мы о Христе – все мы, верующие и неверующие люди доброй воли, одинаково чтим присутствующий в нашей душе, в нашей совести Идеал Человека. Когда в явлениях прекрасной, святой человечности изображается Христос – то все мы , при всех различиях нашего понимания и непонимания, одинаково испытываем неизъяснимое волнение, радость, душевный подъем... Разница между нами в том, что для неверующего это – увы, всего лишь только «эмоции», за которыми НИЧЕГО НЕТ, пустота мрака и смерти. Мы же, Божьей милостью христиане, как и последователи других религий, видим здесь Божественный свет, ощущаем Реальность глубочайшую, абсолютную – «СИЛУ ГРЯДУЩЕГО ВЕКА» (к Евреям, гл.6). Мы чувствуем тогда, что КРАСОТА идеальной человечности не вмещается в здешней жизни человека – ВЫШЕ этой жизни. РЕАЛЬНЕЕ этой жизни... Все происходит – ЭТО пребывает в Божественной абсолютности. Как это совершается – мы не знаем.

Я могу уверенно заключить, что как ни мало сравнительно арифметическое число верующих христиан – принципиальное значение нашей интуиции Личности Христа, Вечного Человека, универсально. Последователи других религий полагают, что мы идеализировали Учителя Иисуса, приписали Ему Божественную Святость. Но они сами почитают Божественную Святость – ту самую, что мы увидели во Христе. И неверующие – не служители зла, а неверующие люди доброй воли, у них нет никакой реальной интуиции и, видит Бог, они в этом не виноваты; но есть у них, как это можно назвать, интуиция ДУХОВНОЙ КРАСОТЫ. Она направляет их лучшие поступки, во всяком случае – их стремления и оценки, – и это та самая, одна и та же, единственная, абсолютная КРАСОТА ПРЕСВЕТЛАЯ, которую явил нам Христос... О чем же нам спорить? Мы, христиане, духовны едины со всем человечеством доброй воли, которому единосущен Христос.

«Евангелия – иконы Христа»

…Мы уже не знаем
Христа во плоти
(2Кор.5)

Подобно семени, сокрытому в почве, начало христианства сокрыто в исторической тьме. «Христианство возникло в Палестине, причем совершенно неизвестно – каким образом» (Ф. Энгельс). Для беспристрастного историка происхождение христианства загадочно; иначе пришлось бы признать его чудесным. «кто это был? что это было?..» Никого не было, – отвечала наша антирелигиозная пропаганда. До недавнего времени она категорически отрицала „историческое существование» Христа. Были годы, когда даже самое Имя Его, как «не существовавшего», печаталось у нас с маленьких букв: „иисус христос,, ooo Главным аргументом «научной мифологической школы» было так называемое „молчание века„: действительно, ни один из современных первоначальному христианству писателей не упоминает о Христе. Не удивительно молчание римлян и греков, которые вполне могли и не знать ничего о жизни и казни какого-то Учителя в далекой и презираемой иудейской провинции. Но вот еврейский историк Иосиф

Флавий, родившийся в 37 году христианской эры в Иерусалиме, хорошо знавший религиозную жизнь Иудеи своей эпохи, – он-то уж должен был хоть упомянуть о Христе? Но он молчит, – утверждала «научная мифологическая школа. В его ХVIII книге «Иудейских древностей», есть печально знаменитый абзац:

«Около того времени жил Иисус, человек мудрый, если его вообще можно назвать человеком. Он совершил изумительные деяния и стал наставником тех людей, которые охотно воспринимали истину. Он привлек к себе многих иудеев и эллинов. То был Христос (греческое слово, означавшее «Помазанник», соответствующее еврейскому «Мессия»). По настоянию ваших влиятельных лиц Пилат приговорил, его к распятию на кресте. Но те, кто раньше любил его, не прекращали этого и теперь. На третий день он вновь явился им живой, как об «том и о многих других его чудесных делах предсказали боговдохновенные пророки. И до нынешнего дни существует секта христиан, которые от него получили свое имя (ЦИТ. из кн. М. Кубланова «Иисус Христос – бог, человек, миф?» М., 1964, стр. 132). Этот текст не мог принадлежать Иосифу Флавию, правоверному иудею, и признается всеми грубейшей христианской подделкой. Какой-то переписчик или редактор в благочестивом рвении принес величайшее унижение христианству «Единственная запись – и та подложная».

Но популярная пропаганда умалчивала, что фальшивая запись сделана не по пустому месту. Между тем из сочинения великого христианского учителя III века Оригена «Против Цельса» явствует, что Ориген ВИДЕЛ ПОДЛИННЫЙ ТЕКСТ Иосифа и что это былo СВИДЕТЕЛЬСТВО 0Б ИИСУСЕ. Слова же о существующей «секте христиан» могли относиться только к раннему христианству. «Быть может, эта заключительная фраза является осколком первоначального текста, в остальном фальсифицированного неизвестным христианским переписчиком. Бесполезно гадать, каково содержание того первоначального текста. Но он мог быть только враждебен христианству. Иисус не признается Мессией, Христом» – свидетельствует Ориген. Отсюда можно заключить, что у Иосифа фигурировал некто, «претендовавший на такое звание» (М. Кубланов, цит.соч., стр. 131–133) К сожалению, у меня нет возможности прочитать самого Оригена.

В другом месте того же сочинения у Иосифа Флавия есть косвенное упоминание о Христе в связи с казнью «Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом (книга ХХ). Римский историк Тацит в начале II века записал, что за грандиозный пожар Рима в 64 году были мучительно казнены ХРИСТИАНЕ. „Виновник этого имени Христос был в правление Тиберия казнен прокуратором Понтием Пилатом, (Анналы VУ). У другого римского историка Светония (II в.) в жизнеописании цезарей Клавдия и Нерона в периоде от 41 до 64 года есть две небольших заметки о ХРИСТИАНАХ. Между 111 и 113 годами о ХРИСТИАНАХ писал императору Слиний Младший. Bсe перечисленные тексты считались у нас подложными, а теперь признаются подлинными (М. Кубланов, цит. соч., стр. 133–136). Замечательно, что никто из античных критиков христианства не выдвинул аргументов об историческом «не-существовании» его основателя (там же, стр. 143) Наконец, вся священная литература христианства, как бы ни смотреть на нее в других отношениях, говорит о Человеке, ходившем по нашей земле Еще раньше Евангелий об Иисусе и о первоначальных христианских общинах свидетельствуют послания апостола Павла – столь личные, оригинальные, что невозможно сомневаться в их подлинности.

Вслед за серьезной наукой и присяжные наши антирелигиозники вынуждены теперь «допустить» признание «историчности» Христа Теперь уже без возражений цитируются слова Анри Барбюca

«…Я думаю, что в действительности кто-то прошел – малоизвестный еврейский пророк, который, проповедовал и был распят» («Наука и религия», 1966, N5, стр.50). Для характеристики изменившихся взглядов антихристианской критики приведу выписку из рецензии проф. А. Немировского в журнале «Новый мир», 1969, N9, стр. 266:

«…Историчность основателя христианства – одного из многих проповедников, сектантов, бунтарей, фанатиков – доказывается прежде всего научной критикой евангелий. Они, содержат ранние элементы преданий, идущие вразрез с догматическим и мистическим образом Иисуса Христа»...

Изменились и суждения о времени появления Евангелий. Еще недавно простой человек мог только поражаться столь явной «зависимости веры от воли»: ибо при одних и тех же исходных данных ученые-христиане относили происхождение Евангелий к I веку, а ученые-антихристиане говорили даже о втоpoй половине II века... Отрезвляющим событием для вторых явилось открытие в 1935 году обрывка египетского папируса с несколькими стихами Евангелия по Иоанну. Усовершенствованная экспертиза установила дату рукописи: начало II века… А ведь это – копия, может быть, уже не первого поколения копий, притом же успевшая переселиться в Египет (И. Д. Амусин, «Рукописи Мертвого моря», М. 1961, стр.245). Неопровержимое вещественное доказательство в пользу церковной традиции. Тот же проф. Немировский там же пишет: «Естественно предположить, что оригинал Eвангелия от Иоанна, считающегося последним из евангелий, написан в конце 1 века, другие же евангелия (от Марка, от Матфея, от Луки), содержащие довольно подробную. биогpaфию основателя христианства,, относятся к середине 1 века. Они написаны через двадцать-тридцать лет после трагических coбытий, которые в них изложены».

Итак, Христос «был», а Евангелия появились уже в середине и конце 1 века. «КТО-ТО ПРОШЕЛ«… Случайно мне досталась запись из конспекта одной лекции известного «обновленческого митрополита Александра Введенского:

«....Проф. Гримм делился воспоминаниями о профессоре Теодоре Момзене, что Момзен никогда не говорил о Христе в лекциях и в своих книгах, хотя писал о царствовании Августа Тиверия – эпохе Иисуса Христа. Спрошенный по этому поводу своим учениками, Момзен отвечал: Я МОЛЧУ, ТАК КАК НЕ МОГУ РАЗГАДАТЬ ЕГО, КАК ВСЕ, И ПОЭТОМУ ПРЕДПОЧИТАЮ МОЛЧАТЬ...» Знаменитый историк мог позволить себе эту великолепную искренность. Этого никак нельзя сказать об антирелигиозной исторической науке, которая явно стремится преуменьшить значение Личности Основателя христианства. «Один из многих проповедников»… Вздорность такой аттестации очевидна. Но можно войти в положение неверующего историка, для которого абсолютно неприемлемы чудесность евангельской истории и «обожествление» в ней Личности Иисуса Христа. Приходится «подойти к Евангелиям как к источнику, в котором вымысел сочетается с историческими фактами, истолкованными в духе религиозной идеологии» (проф. Немировский, там же). Эта обтекаемая формула ничего не объясняет. Другие авторы продолжают указывать на формальное сходство некоторых евангельских событий с мифами других религий. Охотно ссылаются на Цельса (II в.), обличавшего христиан в том, что они будто бы «трижды, четырежды и многократно переделывают первую запись Евангелий» (М. Кубланов, цит. соч., стр. 130). В общем у них выходит, что наши Евангелия – многослойное мифотворчество, возникшее вокруг воспоминаний об Иисусе. Но если первые три Евангелия были уже написаны «через двадцать – тридцать лет» после распятия – то как могло за столь короткий период образоваться многослойное мифотворчество?

Научно-историческая НЕРЕШАЕМОСТЬ личной тайны Христа вполне соответствует принципу христианской СВОБОДЫ (об этом – потом, ниже). Сейчас мы увидим, что НЕРЕШАЕМОСТЬ эта одинакова как для неверующих, так и для верующих.

Прежде всего мы должны признать, что в Евангелиях действительно можно усмотреть иногда различные слои записей. Известно, что в наиболее древних из сохранившихся пергаментов с полным текстом Евангелий (IV и V века) НЕТ некоторых текстов, попавших позднее в нынешний общецерковный вариант Евангелий: нет нынешнего окончания Евангелия по Марку (стихи 9–20 последней главы); нет явления ангела в Гефсиманском саду (по Луке, гл.22) нет «Вознесения на небо» Христа воскресшего (по Луке, гл.24) нет «ангела» в купели Вифезда (по Иоанну, гл.5) … И Евангелия отнюдь не проигрывают в этом более древнем варианте. Зато нет в древнейших рукописях и столь волнующего нас эпизода «Кто из вас без греха – первый брось в нее камень» (по Иоанну, гл.8); может быть это когда-то не понравилось ригористам?.. Во всяком случае – это примеры, как МОГЛИ происходить и другие неизвестные нам изменения текстов. Что благочестивое усердие способно «исправлять» документы – это мы уже видели и здесь на примерах с текстами Флавия и Эйнштейна.

Есть определенные признаки, что Евангелия по Матфею, по Марку, по Луке заимствуют друг у друга целый ряд мест или, может быть, используют какой-то утраченный общий источник. Совсем особое место занимает Евангелие по Иоанну. Самая речь Христа там заметно разнится по стилю и содержанию от других Евангелии, и непроизвольно складывается впечатление, что многое в этой речи – творчество автора, а Сам Христос вряд ли так вот будто бы и препирался с иудеями насчет Своего Божественного достоинства или проповедовал о Причащении. Например, стихи 16–17 главы VIII или стихи 55–56 главы УI – прямое свидетельство против такой вероятности... Вообще «противоречия» Евангелии, о которых твердит вульгарная пропаганда, вроде расхождений в «родословных» Христа и тому подобного – сущие пустяки в сравнении с действительной противоречивостью евангельских сообщений. Непримиримые разноречия Евангелий в описаниях призвания апостолов, последней вечери, Гефсиманской ночи, Голгофы, первых явлений Воскресения. Или вот в Евангелии по Луке мы читаем, как перед арестом Иисус говорит ученикам: «продай одежду твою и купи нож (гл.22) – так даже совсем уж, кажется, фантастические теории о «неудавшемся заговоре Иисуса» получают формальное подтверждение. Но у другого евангелиста Учитель говорит другое: «взявшие нож от ножа и погибнут» (по Матвею, гл.26)... Основное же внутреннее противоречие Евангелий – в изображении личного Самосознания Иисуса. С одной стороны – это вполне Человек, Который подвергается великим искушениям и ужасающим страданиям; но если, с другой стороны, по тем же Евангелиям, он ясно СОЗНАЕТ Свою Божественность, ПОМНИТ о Своем предвечном существовании, ПРЕДВИДИТ Свое Воскресение и Божественную славу, – то все Его искушения и страдания оказываются только как бы инсценировкой, в которой Бог, так сказать, «переодетый» в наше тело, только временно, исполняет роль Человека... Это противоречие безысходно, рационально необъяснимо.

«...В то время Ирод тетрарх услышал молву об Иисусе и сказал служащим при нем: это Иоанн Креститель; он воскрес из мертвых, и потому чудеса творятся им» (по Матвею, гл.14), если даже злодей Ирод верует в Воскресение мертвых – то не такова ли была тогда и общая атмосфера народного легковерия, и не проникла ли она и в Евангелия? Соображение это подтверждается странным сообщением, что в момент Смерти Христа «могилы отверзлись, и многие тела усопших воскресли» (по Матвею, гл.27). Подобно этому всех нас, вероятно, смущает недоброе чудо с засохшей смоковницей (по Матвею, гл.21). Смущает это странное множество бесноватых в Евангелиях (почему нет их теперь?). Смущает столь неправдоподобное исцеление уха при аресте Иисуса (по Луке, гл.22)...Выше уже сказано, что в древнейших рукописях Евангелий по Луке и по Марку нет «Вознесения на небо»; а то, что написано об этом в главе 1 Деяний, крайне примитивно выражает тогдашние донаучные представления о физическом мироздании... Это примеры сомнений, которые мог бы высказать по поводу евангельских чудес самый благонамеренный современный христианин.

Евангельская проповедь. Дивное учение об Отце Небесном, Который бесконечно милосерд и о всем промышляет; но Учитель ничего не сказал – почему же Отец Небесный попускает такое зло, такие страдания в Своем мире?...Учитель призывает нас к личному совершенству – богоподобному. доступному разве только редчайшим избранникам ценою безграничного самоотречения; но мы не слышим ничего в научение нам, обыкновенным, средним людям, для которых невозможна такая личная святость, но которые хотели бы все-таки прожить людьми хотя бы просто «порядочными», исполнить долг, завещанный от Бога нам, грешным – в семье, в труде, во всем нашем малом призвании. Напротив, нам предлагается ужасная заповедь – «возненавидеть» родных... Учитель проповедовал близость конца мира – и ничего, ничего не сказал о задачах культурного и социального творчества, «строительства» человека на этой земле. Как будто и в самом деле так все и должно было для всех закончиться с разрушением еврейского Иерусалима! К этому разрушению Иерусалима в евангельских пророчествах привязаны космическая катастрофа и Второе Пришествие Христа. Но предсказанья не сбылись – и наступившая столь трудная и ответственная история христианских народов осталась в евангельских поучениях совсем не предусмотрена...Личное богатство осуждено; но как же было не осудить рабства? В Евангелиях оно упоминается без тени упрека, как явление нормальное, едва ли не должное. Странные заповеди – подражать беззаботности птиц небесных (хотя они вовсе не беззаботны), не противиться злу. Или эта похвала оскопившим себя ради Царства Небесного. А в некоторых местах явственно проглядывает национальная ограниченность, иудейская провинциальность Учителя. Или это приписано Ему евангелистами? Но от допущения такой вероятности становится в этом смысле проблематическим любое другое место евангельской проповеди. Выходит, что вообще не можем быть уверены – что сказал Сам Христос, а что приписано Ему в устном предании, а потом при составлении, даже при последующей переписке Евангелий... Да и кто это мог «подслушать» искушения в пустыне, Гефсиманскую молитву? Не являются ли Евангелия в этих местах произведениями религиозно-творческого воображения?

«Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина»… Так не знаю по какому поводу, написал в конце XУIII века Лафатер. И мы теперь можем сказать это же, в частности, о наших «евангельских сомнениях». Тот, кто испытал их полную меру, никогда уже не станет превозноситься перед неверующими. Наших сомнений не знали древние учители Церкви, святые отцы, и мы сегодня обязаны без их помощи найти решение этой проблемы.

«Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но, – продолжал Лафатер, – все они побеждаются невозможностью изобрести Христа». Здесь – таинственная ПРАВДА, которую можно примитивно понять так, что в самом деле – не могли же евангелисты «выдумать» дивный Образ Христа. В более глубоком смысле эта «невозможность изобрести» есть реальность нашего интимно-личного отношения ко Христу, духовный опыт Церкви, к которому и мы приобщились. Об этом говорилось в предыдущей главе. Мы приняли «поцелуй» благодати, таинственное откровение Личности Христа. Наши евангельские сомнения не «побеждаются» – нет, они остаются в полной силе; но они как-то НЕ ПРИКАСАЮТСЯ К НАШЕЙ СВЯТЫНЕ. Мы можем сколько угодно сомневаться по поводу того или иного текста Евангелий – и мы тут же готовы, по слову святого Франциска, «преклониться с простотой», и воздать молитвенную славу нашему Господу... Как осмыслить нам эту двойственность?

В трудных размышлениях об этом я прихожу к аналогии, которая представляется мне конструктивной, на которой я хочу утвердиться. Наши Евангелия – это ИКОНЫ Христа. Священные и древние иконы – но только иконы. Поклоняюсь Первообразу, почитаю иконы – и в то же время совершенно ясно сознаю условности благоговейной иконописной формы. «Неправильная» анатомия, особая перспектива, чистые краски и другие невероятности. Глупо было бы «критиковать» древние иконы по этому признаку. И всякий раз, когда мы пытаемся смотреть на иконы как на фотографии – у нас возникают сомнения, которые получают положительный смысл именно в том, что они разрушают такие принципиально ложные представления.

Евангелия – что это: протоколы, стенограммы, мемуары? Нет. Слово «Евангелие» значит: «Благая Весть»... Евангелия – это «Благовествования», так это и пишется в заголовках печатных изданий. ЕВАНГЕЛИЯ – ЭТО ПРОПОВЕДИ О ХРИСТЕ. «Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий» (по Иоанну, гл20). Эти Евангелия-проповеди, Евангелия-иконы исходили из глубины духовного опыта первоначальной Церкви и строились на материале УСТНЫХ ПРЕДАНИЙ о Христе и о событиях евангельской истории.

«...И спеленали Его, и положили Его в ясли, потому что не было им места в гостинице» (по Луке, гл.2). Вот так не нашлось Ему места и в официозной «истории», и только в простоте преданий сохраняла Церковь воспоминания о земных днях своего Основателя. Это были предания ИСТИННЫЕ – и потому это были предания РАЗНОРЕЧИВЫЕ. Из житейских наблюдений и мемуарной литературы мы хорошо знаем, как об одном и том же факте разные свидетели и пересказчики сообщают непременно по-разному, и даже один и тот же свидетель или пересказчик об одном и том же событии каждый раз снова говорит в чем-то по-разному... Главное же установлено, что при абсолютной добросовестности свидетелей и пересказчиков в работе их памяти всегда непроизвольно участвует ВООБРАЖЕНИЕ.

Есть любопытные факты такого рода и в современных преданиях. Сестра Чехова изобличает солиднейших людей в том, что они в своих мемуарах «немножко пофантазировали» – будто бы она прибегала в театр с панической просьбой отменить первый спектакль «Чайки» в Москве (М.П. Чехова, «Из далекого прошлого», М.1960, стр.187). Можно было бы составить обширную подборку подобных фактов мемуарного мифотворчества. В приведенном примере замечательно, что разноречивое предание совсем не искажает существенной ПРАВДЫ – действительной тревоги всех перед спектаклем. Так бывает, что мифические сообщения в наиболее наглядной форме передают истинный смысл, самую суть действительности.

Могут быть разные мнения – в какой степени сказались в Евангелиях эти свойства истинного предания. Насколько мы можем судить по книге Деяний святых апостолов – первые общины христиан жили в постоянном возбуждении от дивных явлений благодати Духа Святого. Смотря из этого своего состояния назад на время человеческого уничижения своего Господа, они должны были и там видеть Его в отражении последующей славы – выражаясь в терминах принятой аналогии, они видели Его по преимуществу не фотографически, а иконописно... Кажется, об этом и свидетельствуют загадочные слова апостола Павла уже о первом поколении христиан: «…если же и знали (мы) Христа по плоти, то ныне уже не знаем» (к Коринфянам II, гл.5). Евангелия написаны в свете мистического опыта о Христе «на небе одесную Отца», и увидеть Христа на земле без этого освещения мы уже не в состоянии. Тщетны были все попытки нарисовать «Христа по плоти» – от благочестивых наивностей и пошлостей до столь спорного «Иешуа» в «Мастере и Маргарите» М.А. Булгакова. И вопрос еще – что БЛИЖЕ к сокрытой от нас действительности.

Евангелия – иконы. С первых страниц мы уже видим в них разные проповеднические тенденции и разные манеры письма. По Марку (самое лаконическое и, возможно. самое древнее из Евангелий) повествование начинается прямо со встречи Христа с Иоанном Крестителем у Иордана. По Матвею приводится еврейская родословная Иисуса от Авраама. По Луке родословная спускается к общечеловеческому корню – к «Адаму». Евангелие по Иоанну открывается размышлениями о предвечном «Логосе», воплотившемся во Христе. Утверждают, что учение о «Логосе» евангелист заимствовал будто бы у Филона. Если бы даже и так – это значило бы только, что он воспользовался языком современной ему философии Филона, чтобы обозначить духовный опыт Божественности Христа – опыт. превышающий всякую возможную философию. Это четвертое Евангелие местами особенно иконописно; в нем Христос то и дело говорит о Себе в первом лице то, что евангелист хочет сказать о Нем в третьем лице: Он – хлеб живый. сошедший с небес, Он – свет мира, Он – путь и истина и жизнь... В других Евангелиях манера письма, можно сказать, более реалистична; но и там центральное значение имеет тайна Личности Христа. Каждая по-своему, четыре иконы выражают Первообраз, единый для всех христиан во все времена – для тех, кто писал Евангелия и кто читал их тогда, и для тех, кто их читает сегодня. «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки – Тот же» (к Евреям, гл.13). Отсюда и это удивительное единство впечатлений от четырех разноречивых Евангелий. Отсюда и другое «литературное чудо» – полное отсутствие рельефа, теневых черт у Героя. В любой другой литературе это дало бы совершенно мертвенный образ; почему же в Евангелиях мы видим Безгрешного Человека столь живо? Не иначе как потому, что Первообраз живет в нашей душе, и это «привносится» нами при чтении Евангелий. Можно сказать: мы, христиане всех времен и народов, УЗНАЕМ на евангельских страницах Христа, Который уже таинственно нам близок. «Это Господь» (по Иоанну, гл.21).

Евангелия – иконы. Этот аналогический принцип должен примирить нас со всеми сомнениями по поводу разноречивости и даже мифичности некоторых евангельских сообщений. ТАК ЭТО И ПОДОБАЕТ СВЯЩЕННЫМ ДРЕВНИМ ИКОНАМ. Вооружившись таким пониманием, я возвращаюсь к высказанным выше сомнениям и остановлюсь сначала на евангельских чудесах.

Принципиально все мы, верующие в Бога Живаго, веруем и в возможность чудесного. «БОГ ИДЕЖЕ ХОЩЕТ, ПОБЕЖДАЕТСЯ ЕСТЕСТВА ЧИН,... Тем более, что и естества чин известен нам только поверхностно. Тайна окружает нас. В наше время так называемые парапсихические явления, научно удостоверенные, но научно не объяснимые, представляют собою область чудесного. В книге проф. Л.Л. Васильева «Внушение на расстоянии» (М.1962) мне особенно живо запомнился документ из архива Института Мозга в Ленинграде. Юноша видит на стене светлое овальное пятно, которое растет и превращается в фигуру девушки, его подруги. Она ему улыбается и произносит фразу, из которой он улавливает только последнее слово: «...тлена». Видение исчезает, а умный юноша немедленно фиксирует свой рассказ о нем и заверяет его подписями шести надежных свидетелей. Через несколько дней приходит письмо от матери девушки: оказывается, что в тот день и час, когда видел ее юноша. она скончалась, и последними словами ее были: «Боря. нет праха, нет тлена»,...РАЗВЕ ЭТО НЕ ЧУДО? А ведь подобных факторов собрано уже великое множество. Или явления так называемого телекинеза – передвижения предметов без физической причины. Эти необъяснимые факты менее известны, но они существуют и свидетельствуют о вторжении к нам «иноестественного» порядка существования. А чудеса индийских йогов?.. Отрицать возможность чудесного, необъяснимого – в наше время это признак недостаточной интеллигентности.

Но как ни мало мы еще знаем о природе вещей – это уже упорядоченное, научное знание. Такого знания не было у людей той эпохи, когда составлены были Евангелия. Тогда гораздо легче верилось в чудеса; тогда и было, это наверное можно сказать, гораздо больше чудес, потому что это было время особенного действия благодати Духа Святаго... Но тогда по впечатлениям от чудес действительных так легко было поверить и в чудеса мифические. Насколько повлияли на евангельскую иконопись тогдашние донаучные представления о физической природе? Об этом у нас теперь могут быть различные, свободные мнения.

Иконы Рождества. По Матвею – стремление показать, что Христос происходит из царского рода Давида, предсказан пророками и даже показан звездою. «И вот звезда, которую они видели на Востоке, шла перед ними, пока пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою» (по Матвею, гд.2). Совершенно иконописное сообщение; но за ним реальность астрономического порядка. Оказывается, что, действительно, странная новая звезда сияла на небе в те ночи. Это было сочетание планет, которое повторилось потом в 1601/2–1606 годах от Рождества Христова:

...Первый заметил ее («звезду») Бруновский, ученик Кеплера, и по описанию его она сверкала разноцветными огнями подобно бриллианту... Эти замечательные явления обратили на себя внимание великого Кеплера, который, будучи знаком с астрологией, понимал, какое громадное значение такое сочетание могло иметь в глазах магов (волхвов), и захотел исследовать – не происходило ли такого же сочетания около времени Рождества Христова... Вычисляя назад, Кеплер открыл, что то же самое сочетание Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб происходило не менее трех раз в 747 году от основания Рима и что Марс присоединился к ним весной 748 года. Самый факт, что такое сочетание было в этот период, удостоверен многими независимыми исследователями и не допускает сомнений» (Фаррар, «Жизнь Иисуса Христа»). Поклонение волхвов – символ великого значения: все древние религии и культуры склонялись у колыбели Христа... Иной характер имеет изображение Рождества в Евангелии по Луке. Пещера – и в ней бездомное святое Семейство. «И земля вертеп Неприступному приносит». Вместо колыбели – кормушка для скота (отсюда и происходит наше «детские ясли»). Обычно мы дорисовываем здесь и животных, согревающих Ребенка своим дыханием... И пастухи, беднейшие, смиреннейшие из людей, рассказывают о бывшем им чудном видении. «Слава во вышних Богу, и на земле мир в людях доброй воли «...Что было за всем этим? Если всякое наше «рождество» бывает так таинственно, свято – то кольми паче было чудесно и свято Рождество Христово. Это и показывает евангелист, причем ссылается на Ту, Единственную, от Которой могло исходить это предание: «…А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем» (по Луке, гл.2).

«Первое чудо» – претворение воды в вино на свадебном пиру (по Иоанну, гл.2). Посещение свадьбы и это чудо на ней стало на все времена знамением освящения нашей радости жизни. «Кто людей любит, тот и радость их любит» (Достоевский). И еще большим контрастом в этом благословении человеческой радости звучит Своя печаль Иисуса. Когда Мать обращается к Нему со словами: «Вина нет у них», – это просьба о чуде. Нехватка вина на свадьбе и для бедняков была бы постыдным несчастьем. «Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено? Еще не пришел час Мой». Идиоматическое выражение «что мне и тебе» означает в греческом оригинале Евангелий ПРОСЬБУ О ПОЩАДЕ. «Что нам и Тебе, Иисус Назарянин? Ты пришел мучить нас», – кричат бесноватые в других Евангелиях. Жена Пилата посылает сказать мужу: «Ничтоже тебе и Праведнику Тому» – т. е. не делай зла Праведнику Тому (по Матвею, гл.27). «Час Мой» – это везде в Евангелиях означает Голгофу. Итак, первое чудо сотворено по вере Матери, и перед совершением его Христос произнес эти странные печальные слова, означающие просьбу о пощаде, предчувствие Голгофы... Первое чудо было началом пути на крестную смерть. Чудеса Его сострадания стали причиной Его страданий, потому что возбудили решимость врагов убить Иисуса (проф. М.М.Тареев, «Христос»).

В этих расчищенных красках икона «Брак в Кане Галилейской «представляется особенно совершенной. Образ Христа так соответствует нашему внутреннему откровению. Вспоминается выражение Фаррара по какому-то другому поводу, что Христос идет по нашей земле «с челом, приосененным любовию и печалью... И в заключение – такая реалистическая подробность, это шутливое обращение к жениху тамады-архитриклина: «Всяк человек прежде доброе вино предлагает, и егда упиются, тогда худшее: ты же сохранил еси доброе чино доселе»… Но вот мы «вспоминаем»: а что де нам думать о самом чуде? Неужели химическое «претворение» вина из воды? Или, может быть, чудо порядка психического – восприятие воды, как вина? Или, наконец, – художественный вымысел, неведомо как возникший из предания, «сюжетная форма», что ли, для назидательного рассказа? На примере «первого чуда» так ясно видна мучительная, с то и вовсе непреодолимая трудность восприятия евангельских чудес для современного человека. Можно сопоставить с этим другую икону того же евангелиста: «Христос и грешница» (по Иоанну, гл.8). Там тоже чудо – величайшее чудо, когда книжники и фарисеи, лютые враги Иисуса, «будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних». Но это чудо душевное, оно не противоречит нашим знаниям о физической природе, и мы можем свободно говорить о нем всюду; тогда как лишь очень немногие даже из нас, христиан, могут теперь с чистым сердцем, без всяких задних мыслей слушать или тем менее рассказывать о превращении воды в вино.

Но есть в Евангелиях и такие чудеса, возможность которых именно теперь получает как нельзя более ясное подтверждение. После проповеди Иисуса в родном Назарете, как сказали бы мы теперь, против расовой дискриминации-

– «все в синагоге исполнились ярости. И, встав, выгнали Его вон из города на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы сбросить Его. Но, Он, пройдя посреди их, удалился (по Луке, гл.4). И в Евангелии по Иоанну упоминается подобные же случаи чудесного прохождения Иисуса через враждебную толпу (гл.7 и 8). Сегодня мы читаем в антирелигиозном журнале воспоминания известного Вольфа Мессинга о том, как он однажды прошел из кабинета Берия без пропуска «через три ряда охранников, заранее предупрежденных о том, чтобы меня не выпускали» («Наука и религия», 1965, №8, стр.35). Если такое возможно для человека, то совестно мне сомневаться в том, что подобное было возможно для Человека... Но не хочется думать, что и у Него это было гипнотическим обманом. Кстати, можно догадываться, что Иуда, совершая предательство, мог рассчитывать, что Учитель и тут воспользуется этой Своей чудесной способностью; когда же этого не случилось – с горя удавился (по Матвею, гл.26).

Чудеса исцелений. Они бывают и иные, я знаю об этом от надежных людей. Вероятно, современная наука могла бы предположить здесь совсем еще для нас таинственные возможности воздействия на тело человека духовных сил самого человека. Вот свидетельство академика В.М. Бехтерева, напечатанное почему-то в качестве антирелигиозного аргумента:

«Мальчик Г. страдал параличом истерического происхождения, природа которого, к сожалению, оказалась нераспознанной со стороны известного в Петербурге психиатра, признавшего его неизлечимым. Парализованный мальчик оставался беспомощным уже много лет, как вдруг однажды во сне он увидел лик Божьей Матери, приказавшей ему поклониться иконе, находившейся в часовне по Шлиссельбуржскому тракту... Проснувшись, Г. настойчиво стал просить отвезти себя к упомянутой иконе, и когда желание его было исполнено, то оказалось, что уже во время молебна он получил возможность стоять на ногах и с этих пор начал ходить» («Комсомольская Правда», от 29.XI.1963; икона эта – Божьей Матери Всех Скорбящих Радости «с копеечками»). И в Евангелиях сохраняются слова Самого Господа о чудотворной силе человеческой веры. «Дерзай, дочь! Вера твоя спасла тебя»… Веруете ли, что Я могу это сделать? «Не бойся, только веруй». «Если сколько-нибудь можешь веровать – все возможно верующему»... А где не было веры – Христос «не мог сотворить никакого чуда» (по Марку, гл.6). Зависимость чуда от веры имеет прямое отношение к принципу христианской СВОБОДЫ. Сильная вера есть свободная ВОЛЯ К ЧУДЕСНОМУ; напротив, чудо без веры было бы принудительным вторжением сверхъестественного, нарушило бы нашу свободу.

В Евангелиях много бесноватых, но нет умалишенных; в наше время достаточно умалишенных, но почти совсем уже не слышно о бесноватых. правда, мы вспоминаем иногда о «бесноватом фюрере»; мы слышим о маньяках-террористах, убийцах неповинных людей... Вообще всякая «одержимость», пусть даже и самая идейная, бывает в этом смысле подозрительна. А иногда и сами мы впадаем в такое помрачение духа, что потом всерьез говорим, что нас бес попутал... Загадочный и страшный феномен беснования есть факт, и не дай Бог испытать это на себе никому: но информация о нем с давних пор получила свойства примитивной и даже забавной мифичности. «Чорт хитер: он делает смешными тех, кто на него показывает» (С.Д.Мережковский).... За евангельскими сказаниями о бесноватых – какая-то правда, природу которой нам теперь установить невозможно. Интересное личное свидетельство я слышал от одного бывшего начальника большого монастыря. У него был среди братии специалист по изгнанию бесов (в древней Церкви довольно обычная должность «экзорциста»). Во время гонений по некоему злому умыслу этот современный экзорцист, как представитель крайнего мракобесия, был насильно помещен в дом умалишенных, да еще и в буйное отделение. И что же: появление его там вызвало среди больных такое необъяснимое возбуждение, такой переполох, что пришлось его освободить... Выходит, что есть какая-то связь душевных заболеваний с присутствием духовных сил? Не входя в рассмотрение столь трудного вопроса, мы можем догадываться, что евангельские бесноватые были душевнобольными того времени.

Преображение Господне: «…И просияло лицо Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет». Со слов очевидцев о преподобном Серафиме известно, что в моменты духовного озарения дивно преображалось лицо старца. Почитатели одной священной могилы рассказывали мне, что всякий раз паломничество их бывает вознаграждено чудными видениями (иногда коллективными) преображенной природы... Личные качества свидетелей таковы, что для меня их сообщения не подлежат никакому сомнению. Итак, если и ныне бывают видения, – то уж, конечно, могло быть ТОГДА Преображение Господне, исполненного столь глубокого символического смысла. «Да воссияет и нам, грешным, свет Твой присносущный».

В этом обзоре нужно остановиться и у пресловутой иконы «Христос и смоковница» (по Матвею, гл.21). Один христианин написал мне: «Не могу поверить, чтобы Иисус мог ни с того ни с сего погубить ни в чем неповинную смоковницу»… Любопытный случай: мы не верим иконе, когда она в наших глазах идейно не соответствует Первообразу. По евангельскому тексту выходит, что Христос в голодном раздражении убил неповинное дерево (невыносимое сочетание слов). Сам я не читал, а слышал, что преподобный Ефрем Сирин, хорошо знавший восточные обычаи, объяснял это в том смысле, что наказано было не дерево. а его владелец, не исполнивший доброй традиции – не оставивший на своей смоковнице части плодов для бедных прохожих. Проповедники же издревле использовали историю засохшей смоковницы как рассказанную в форме чуда притчу о бесплодной душе.

Как и «первое чудо», чудо со смоковницей находится в ряду таких евангельских чудес, у которых нет никакого «контакта» с нашими познаниями о физической природе вещей. Девственное зачатие. Исцеления органических повреждений. Хождение по воде. Укрощение бури. Чудесное насыщение тысяч народа. Воскрешение мертвых... Что думать нам о таких чудесах? Думать-то как раз и нельзя, потому что чудеса этого рода немыслимы. Можно избрать каждый раз только один из двух общих ответов: либо это факт, откровение немыслимой действительности; либо это иконописная условность Евангелий. В этом избрании мы совершенно СВОБОДНЫ; перефразируя известное наставление апостола о пище (к Римлянам, гл.14), можно сказать и об этих немыслимых чудесах: кто верит – не осуждай того, кто сомневается; а кто сомневается – не унижай того, кто верит... Кто сомневается – пусть не принуждает себя верить, пусть не гонит в себе этих сомнений: они законны и они не помешают нам ЛЮБИТЬ нашего Господа. Не за чудеса ведь мы поклоняемся Христу. Но не будем легкомысленны в огульном отрицании возможностей, которых мы не знаем... В общем мы все можем согласиться на том, что чудеса в евангельских иконах Христа – будь то факты или легенды – верно символизируют Его милосердие и Его Божественное Величие. «…И всех объял страх, и славили Бога, говоря: великий Пророк восстал между нами, и Бог посетил народ Свой» (по Луке, гл.7).

Все мы веруем в центральное Чудо христианства – для всех нас Христос вечно жив в Божественной славе одесную Отца... Но мы по-разному можем относиться к евангельским иконам Воскресения. Возьмем сначала самую крайнюю степень христианского скептицизма. Человек признает непостижимую действительность Явлений Воскресения; но он полагает, что физическое тело Господа, по всей вероятности, возвратилось в общий круговорот вещества; сказания же о пустом гробе считает столь же мифическими, как и о физическом Вознесении... Такие взгляды высказывал модернист Эдуард Леруа в книге «Догмат и критика» – и католики не отлучили его от Христа. Мы можем найти общий язык и с этим христианином. В сущности, что такое «тело? Мое «личное тело» есть кусочек физического мира в моем временном относительном распоряжении. Тело же Христа Воскресшего есть ЦЕРКОВЬ, которую Он стяжал Себе Своею кровью – Своею любовью (Деяния, гл.20). На этом мистическом языке апостола Павла (к Римлянам, гл.12, к Коринфянам 1, гл.12, к Ефесянам, гл.1,4,5, к Колоссянам, гл1) духовное, то есть РЕАЛЬНЕЙШЕЕ тело Христа Воскресшего есть Церковь любящих Его, верующих в Него, – и это еще только начало, потому что Христос есть Глава и всего человечества, и дана Ему «всякая власть на небе и на земле» (по Матвею, гл.28). В сравнении с этой тайной – какое значение могли бы иметь наши бедные домыслы о физическом теле Христа? Что бы мы об этом не «думали» – все мы согласны в уверенности, что за Явлением Господа пребывала совершенно непостижимая, но реальнейшая реальность Его Воскресения.

Есть и другая крайность – когда люди впадают в примитивный рационализм и легкомысленно рассуждают чуть ли не о газообразных «свойствах прославленного тела Христова». В пасхальном послании 1960 года русский Патриарх указывал, что Воскресение Христово есть «ВЕЛИКАЯ ТАЙНА2 и что если бы мы стали пытаться «выразить это Чудо – оно принизилось бы до немощности нашего разумения и потеряло бы присущую ему священную высоту и дивную безграничность»... Замечательно в Евангелии по Иоанну (гл.20), что когда Христос предложил сомневающемуся Фоме удостовериться в Воскресении, так сказать «на ощупь» – апостол не стал этого делать, потому что ощутил духовную Реальность несравнимо более значительную: «Господь мой и Бог мой».

Первый мученик христианства Стефан исповедал: «вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого одесную Бога» (Деяния, гл.7). Вознесение и одесную Отца пребывание – символы Божественной славы Христа. Но физического Вознесения н е т в Евангелиях по Матфею и по Иоанну, и н е т в древнейших рукописях Евангелий по Луке и по Марку. «Вознесся на небо и воссел одесную Бога», – так совмещены натуральный и символический планы повествования в позднейшем добавлении к Евангелию по Марку (гл.16). Или в «воссесть одесную» понималось тогда тоже натурально?.. «И когда благословлял, отступил от них и стал возноситься на небо», – так читается в позднейшем тексте Евангелия по Луке (гл.24). Однако слов «и стал возноситься на небо» нет в древнейших рукописях; да этих слов И НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ, ибо по контексту ясно, что речь идет о ПЕРВОМ ДНЕ Воскресения. Миф о физическом Вознесении легко мог возникнуть из тогдашних представлений о «трехъэтажной» Вселенной... Учитывая все соображения, строго говоря, следовало бы в других условиях выдвинуть соборный вопрос: не отменить ли отдельный церковный праздник Вознесения (не случайно литургически столь бедный, бесцветный) – не заменить ли его заключительным торжеством Воскресения.

МЫ НЕ ЗНАЕМ во всей полноте и точности проповеди Иисуса Христа. Она продолжалась, как полагают, не менее года или даже трех лет; а то, что написано в Евангелиях, можно прочитать за какой-нибудь час... В главе 20 книги Деяний святых апостолов проводятся слова Господа Иисуса, которые «Он Сам сказал», но которые НЕ ЗАПИСАНЫ в Евангелиях: «Блаженнее давать, нежели принимать». Сколько же было сказано других таких незаписанных слов, каково было их содержание? А то, что записано – ведь это только пересказы, притом пересказы даже не на том языке, на котором говорил Учитель... Если бы даже я и умел – есть ли вообще смысл в «систематическом» изложении столь явно фрагментарных и неточных текстов? Ниже я рассматриваю евангельскую проповедь только по поводу критических замечаний о ней, высказанных на страницах 8 – 8.

Если согласиться на том, что при всей неполноте и неточности текстов в Евангелиях промыслительно записано все, что нам практически нужно для христианской жизни – то придется согласиться и в том, что, значит. нам не нужно знать тайны совмещения Промысла Божия с действиями мирового зла. Ибо евангельская проповедь и отражает эту непостижимость. В мире действует «равнодушная природа», действуют добрые и злые силы, действует наша свободная воля – и над всем этим и над каждым из нас действует, мы это чувствуем, таинственный Промысл Божий. Как это совмещается – мы не знаем из евангельской проповеди, из сохранившихся отрывков евангельской проповеди. Может быть, Учитель и говорил что-то об этом, но тогда не могли вместить Его слов и их не записали? Вероятнее же, что Его интуитивное знание об этом не могло быть выражено в символах нашей речи.

Евангельская проповедь – и это ее удивительное свойство – действительно призывает нас к недостижимой святости и молчит о посредственной порядочности. «Блаженны милостивые», «Блаженны чистые сердцем», «Блаженны изгнанные за правду...» Вы слышали, что сказано (в иудейском законе): люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих и гонящих вас»… «Если кто хочет идти за Мною – отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее»… Приведу вдохновенный комментарий к евангельской проповеди из книги «Евангелие» проф. М.М. Тареева:

«...Сын Завета в своем благочестии возлагал свои упования на Бога, верил, что Бог в нужную минуту придет и избавит его; новое Евангелие освобождает человека совершенно от всякой заботы о своем лице, о своей душе (жизни), оно говорит сыну Отца Небесного: «забудь о себе, не считайся с Богом, отрекись от всяких прав и брось всякую арифметику». Евангелие Христово возносит человеческий дух на небесную высоту и убеждает его: «не держись, не цепляйся, не бойся, отдай всего себя Богу, ничего себе не жди, растай в этом безграничном просторе». Оно подводит человека к бездне смерти, показывает в ней отражение небес и зовет его положить душу свою в беспредельном самопожертвовании. Ветхий Завет делал человека близким к Богу; Евангелие вселяет Бога в самое сердце человеческое, научает человека на все смотреть СУБ СПЕДИЕ АБСОЛЮТИ (под знаком абсолютности), желать абсолютно, делать абсолютно – по Божественному. Христианская благотворительность есть благотворительность без конца; христианская вера это вера безграничная, безусловная, это всецелая преданность Богу; христианская любовь есть самопожертвование до смерти» (подчеркнуто мною). В сущности, евангельская проповедь есть ПРИЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА К БОЖЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ. «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный». Но Божественная жизнь для человека на этой земле невозможна: ибо в самой душевно-телесной природе нашей живет органически присущее нам начало самосохранения индивида – так называемый эгоизм... В этом смысле христианство совершенно «непрактично». Если вообразить человека, осуществляющего христианское поведение – мы увидим мученика, в некотором роде повторяющем подвиг Христа. Такой человек будет очень ДОБР, он будет везде «уступать очередь», он не остановится на сочувствии нервов, примется помогать, делиться временем, средствами – и встретит сопротивление прежде всего в своем же семейном гнезде... Даже если он и не будет общественно активен, он будет совершенно ПРАВДИВ – и встретится с государством, «самым холодным из чудовищ»; в лучшем случае он будет признан эксцентриком, нуждающимся в опеке и лечении... И так далее. Последовательное христианство, как практическое осуществление в жизни принципов любви и духовной свободы, всегда было призванием только очень немногих, избранных душ. Зная это, мы, казалось, могли бы со спокойной совестью отвергнуть евангельский призыв к Божественному совершенству. Но вот, мы слышим его – и в самой сокровенной глубине нашего духа он получает таинственный отклик. «Подобно Царство Небесное сокровищу, сокрытому на поле, которое нашед человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то». Почему мы с волнением читаем это , хотя знаем, что эта радость для нас невозможна? «Вы – соль земли... Вы – свет мира»… «Так да просветится свет ваш пред людьми, чтобы они видели добрые дела ваши и прославляли Отца вашего небесного». И вот, нас мучает совесть, что мы – не соль земли, не свет мира. не можем мы успокоиться в посредственном самодовольстве. Таинственна эта наша человеческая тоска о Божественном совершенстве; таинственна и отвечающая ей евангельская проповедь Иисуса Христа. Она невыполнима, потому что она Божественно-абсолютна; но это для нас – не отчаяние, а надежда. Ибо эту проповедь не только произнес, но и на деле в Себе исполнил единосущный нам Сын Человеческий. Евангельская проповедь есть откровение Личности Христа, идеальное совершенство которой стало достоянием всего человечества... Об этом потом, ниже.

«Возненавидеть родных»… «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (по Луке, гл.14). Текст, который имел бы успех на антирелигиозных диспутах. И представителю христианства нужен был бы большой талант, чтобы показать: нет, это не проповедь ненависти, а выраженное в такой действительно соблазнительной форме свидетельство о возможности мучительного конфликта в практической христианской жизни. Простой житейский пример – слышанный мною рассказ одной сильной женщины о покойном муже, священнике. Он был поставлен перед выбором: либо пойти в «обновленцы», что он считал противным своей совести, либо быть готовым к аресту. Он собрал семейный совет – рассказал об этом жене и маленьким детям. Они одобрили его решимость – и скоро наступили для них печальные дни и годы, горькая разлука, из которой дорогой муж и отец уже не возвратился... А если бы семья не согласилась, а он все-таки поступил бы по совести? Вот это и значило бы для него «возненавидеть» бесконечно любимых родных «и самую жизнь свою» в смысле приведенного евангельского текста, – оказаться «жестоким», причинить им недобровольное страдание. Так и в рассказанных еще выше примерах святого самопожертвования: монахиня Мария, спасая евреев, «не пожалела «сыночка своего Юру, но это была и его добрая воля; а вот шофер Михаил, бросаясь под автобус, «забыл» о жене и детях, обрек их на страдания недобровольные. А если бы вспомнил – мог бы и остановиться... Можно кстати заметить, что тоталитарные системы парадоксально держались на семейной любви, точнее, страхе от любви, когда человек сам-то готов бы пойти на страдания за правду, но боится за судьбу своих близких. Некто, человек великой души, рассказал мне что перед женитьбой предупредил невесту: «только имей в виду, я уже обручен» – обручен с правдой. Но и такой брачный договор – разве избавит его от страдания?.. Таковы могут быть мучительные конфликты между любовью к дальним и любовью к близким, между стремлением к свободе и жалостью к людям. «Жалость может привести к отказу от свободы, свобода может привести к безжалостности» (Н.А. Бердяев). И далеко не всегда бывает, по совести, ясно – какое следует принять решение.

Наш воображаемый оратор на диспуте должен тут же показать, как высоко ставится в христианстве семейная жизнь. Ведь самые главные символы евангельской проповеди – Отец и Сын... А когда Учитель говорил о милосердии Бога к раскаявшемуся человеку, Он рассказал бесконечно трогательную притчу о милосердии отца к распутному сыну (по Луке, гл.15). «Евангелием в Евангелии» назвал кто-то эту удивительную притчу. Апостол Павел столкнулся с «антисемейными настроениями» в христианских общинах и написал: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекается от веры и хуже неверного» (к Тимофею 1, гл.5). Семейная жизнь – это начальная школа ЛЮБВИ... Из «гимна любви» апостола Павла:

«...Любовь долготерпит:
Милосердствует любовь,
Не завидует любовь,
Не превозносится,
Не надмевается,
Не знает безобразия,
Не ищет своего,
Не раздражается,
Не мыслит зла,
Не радуется неправде,
А сорадуется истине,
Все покрывает,
Всему верует,
Всего надеется,
Все переносит»

(к Коринфянам 1, гл.13, перевод проф. М.Д. Муратова). Эти свойства христианской любви проявляются и воспитываются в первую очередь в семейной жизни. В истинной любви происходит расширение личности, выход ее из бедного «единоличного» существования. «О, выйди из себя! Ты сам – свой Вавилон: в тебе самом Диавол взял тебя в полон» (Ангелос Силезиус). В романтической любви и затем в семейной жизни осуществляется этот «выход из себя», достигается то «единосущие лиц», когда один переживает боль и радость другого, как свои собственные. Уцелевшие после гибели «Титаника» рассказывали, что видели, как из толпы женщин и детей, которых спасали на шлюпках, отделилась старушка и перешла к мужу на сторону обреченных. Один хороший человек рассказывал мне, как в войну он очень голодал – и вдруг случайно открыл, что жена и дочь давно уже «обвешивают» его, разделяя паек: сами дистрофики, они тайно отдавали ему свой хлеб, свою жизнь... Приведу еще два литературных свидетельства. В первом – воспоминание девочки о покойной матери:

«...........................................
Она учила своих девочек всему хорошему, что знала сама. Не ее вина, что знала она немного. Она не успела научиться. Ей и на фабрику нужно было, и дома все сделать – готовить, убирать, стирать. Спала меньше всех: еще все спят, а она уже встала и варит суп, или гладит отцу рубашку.
Если вкусное что-нибудь, она им троим раздаст, а сама скажет – я уже ела.
Если отец выпьет когда, она его уложит, укроет, уговорит не петь, а соседям скажет – Митя устал на работе, отдыхает.
И всегда взваливала на себя самое тяжелое, и всегда торопилась.
Ее радость была – все сделать для тех, кого она любила.
Валя ничего этого не успела даже понять.
Ничего я не успела понять. Не успела как следует полюбить тебя. Ты меня приучила, мне казалось – так и надо, чтобы ты раньше всех вставала и все для нас делала.
Глупая я, глупая, думала о Светлане, – ты была около меня, а я о тебе не думала, думала о Светлане!
Я бы потом поняла, когда выросла! когда поумнела! Я бы ноги тебе мыла, мамочка!»..
(В. Панова, «Валя»).

Читая это, вот уже который раз, я испытываю вместе с Валей свои, новые угрызения совести – и я чувствую, как прикасается и к моей душе святыня семейной любви... Второй отрывок – о стариках:

«…Старик Арно относился к жене с трогательным и неловким вниманием; он все боялся, как бы она не простудилась, не слишком вспотела; он окутывал беспокойной любовью дорогое увядшее лицо, усталая улыбка которого старалась его успокоить. Кристоф наблюдал за ними, глубоко тронутый, с легким чувством зависти... Стареть вместе. Любить свою подругу до конца дней. Говорить себе: «Я знаю все эти морщинки у глаз, на носу; я видел, как они складывались; я знаю, когда они появились. Эти бедные седые волосы белели день за днем, вместе со мной, отчасти – увы! – по моей вине. Это тонкое лицо раздувалось и стало красным под огнем сжигающих нас томительных забот. О, душа моя, я еще больше люблю тебя, ты страдала и состарилась вместе со мной!»...
(Р. Роллан, «Жан-Кристоф»).

Мастерство писателей потому и действует здесь так сильно, что речь идет о подлинной и высочайшей духовной ценности семейной любви. И вот – бывают такие невыносимо трагические ситуации, когда надо пожертвовать даже и этими святыми привязанностями, чтобы выйти в еще более широкий круг мировой жизни, исповедать верность Вечному Человеку...Об этом и говорит евангельская проповедь Иисуса Христа.

Понадобился столь несоразмерно длинный комментарий, чтобы «нейтрализовать» это соблазнительное евангельское «возненавидеть»… Относительно несбывшихся предсказаний о близком «конце света» мы должны признать (если не допустить еще более трудного предположения), что предание неверно донесло к нам слова Учителя. Может быть, у Него было особое, более верное чувство времени, побуждающее Его говорить об отдаленном , как об очень близком? Может быть, были предсказания отдельно о разрушении Иерусалима и отдельно о «конце света», а в предании они слились? Это могло быть тем более естественно, что духовная атмосфера первохристианства, как это видно из апостольских посланий и Апокалипсиса, была пронизана ожиданиями близкого конца истории и Второго Пришествия Христа. Кстати, евангельские и апостольские тексты об этом убедительнейше доказывают свою подлинную древность, ибо они могли быть написаны только в то время, когда еще не стало для всех ясно, что предсказанья не сбылись – когда-то около времени разрушения Иерусалима в 70- м году христианской эры. Была уверенность, что Второе Пришествие состоится еще при жизни слушателей Иисуса: «Не пройдет род сей, как все это будет» (по Матвею, гл.24). Стало быть, в этом поколении это и было написано.

Нам не следовало бы упрекать Учителя за то, что Он не оставил нам «указаний» на всю будущую историю человечества. Будущее и не должно быть заранее расписано, оно должно быть неизведанно – СВОБОДНО... Без свободы – какое же творчество и строительство? В Евангелиях нет пророчеств о свободном ходе истории, но есть весьма пессимистические пророчества о КОНЦЕ ИСТОРИИ. «Ибо тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира»... (по Матвею, гл.24). «В те дни люди будут искать смерти»...(Апокалипсис, гл.9). «Пятый Ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки от страданий» (Апокалипсис,гл.16). Тогда пророчества не сбылись, ныне же они становятся все более и более актуальны. Два великих открытия нашего века – тоталитаризм и атомная энергия – заключают в себе величайшие возможности и величайшие опасности, еще небывалые в истории человечества. Об опасности самоуничтожения жизни на земле говорят люди, далекие от всякой мистики. «Наш мир стоит перед кризисом, все значение которого еще не постигли те, кому дана власть выбирать между добром и злом. Освобожденная от оков атомная энергия все изменила; неизменным остался лишь наш образ мыслей, и мы, безоружные, движемся навстречу новой катастрофе» (Альберт Эйнштейн). «Мы живем в эпоху, когда повсюду все более ясными становятся признаки того, что мир движется к чудовищной катастрофе, масштабы которой трудно представить» (Карл Ясперс). Разум, доверие, добрая воля могли бы противостать опасности; но их так явно у нас недостаточно... ЧТО БУДЕТ? Легче всего было бы предсказать фатальную глупую гибель человечества от глупых злых сил в самом человечестве; но неужели СМЫСЛ ИСТОРИИ – в НЕУДАЧЕ ИСТОРИИ, в каком-то грандиознейшем абсурде, в «доказательстве от противного», что ли? Человек должен быть добр, свободен, благоразумен, – иначе он не будет жить на земле. Однако, с другой стороны, нельзя видеть смысла истории только в бесконечном продолжении истории, особенно если это будет только самодовольное мещанское «СЧАСТЬЕ» будущих поколений на наших могилах. Тут еще присоединяется общая проблема Смерти и Вечности. Мы говорим: «человечество на земле», но на земле – не человечество, а ничтожнейшая ЧАСТЬ человечества, только очередное его поколение. Мы молимся: «да приидет Царствие Твое»; но Царство Божие не может быть земным царством смерти, Царство Божие только за пределами смертной земной истории, – в Воскресении всех... Об этом – потом, ниже.

При такой проблематичности смысла земной истории человечества – тем большее значение получает ЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ человека, каждого человека. Хорошо, что мы беспокоимся о всемирной истории, это говорит в нас интуиция таинственной духовной ОБЩНОСТИ человечества (об этом – потом, ниже). Но наилучший вклад в эту общность и во всемирную историю человечества я сделаю только в том случае, если хорошо распоряжусь в своей личной истории... «Ищите же прежде Царствия Божия и правды его»… Ищите – речь идет не о неведомом будущем всемирной истории, а о моей ЛИЧНОЙ ИСТОРИИ, о моих личных встречах и действиях. Да, Царство Божие – это не толстовская фикция и не блаженство будущих поколений, это реальнейшее торжество Правды и Жизни, грядущая «преславная трансцендентность» в Воскресении всех; но для личности Царство Божие начинается здесь, сегодня, когда человек свободно избирает Бога на царствование в своей душе и начинает свободно служить Ему в своей жизни. «Царство Божие внутри вас есть». И эта возможность свободной личной истории никогда, никогда уже во всей Вечности для меня НЕ ПОВТОРИТСЯ... Только здесь, во времени, в личной истории, во встречах с «ближайшим Ты» могу я сам творчески созидать духовные ценности, достойные Вечности. «Собирайте себе сокровища на небесах»… «Какая польза человеку, если он приобретет весь космос, а душе своей повредит?» Горестно сознавать, что властители народов не усваивают уроков всемирной истории; но от МЕНЯ зависит сделать выводы из своей личной истории. ЛИЧНОЙ ПОКАЯНИЕ – с этого начинается евангельская проповедь. «С того времени Иисус начал проповедовать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». Покаяться – это в греческом оригинале значит: ОДУМАТЬСЯ, переменить мысли. По-русски Григорий Петров выводил это слово из «охаять себя»; покаяние есть явка с повинной, суд над собой, подлинная «самокритика», из которой человек с помощью Божественной благодати может выйти духовно обновленным, превратить свои прежние грехи в ПУТЬ к достойному продолжению и завершению своей личной истории. Наш Господь ДОБР, Он принимает и тех, кто обращается к Нему даже в вечерний час жизни (по Матвею, гл.20). Но нельзя нам медлить, часы бегут... «ТОРОПИТЕСЬ ДЕЛАТЬ ДОБРО», эти слова святого доктора Гааза, высеченные на камне на его могиле, выражают практическую суть евангельской проповеди. Нам должно понять, что эта наша земная жизнь – богатство не наше, что скоро мы будем уволены от управления, поэтому «приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (по Луке, гл16). А мы приобретаем себе врагов!... «И собирает средь недогадливых Рогатый жатву» (Г.Ибсен, «Пер Гюнт»). Нельзя нам медлить, ибо возможно, что бесплодной смоковнице дан уже только последний испытательный год жизни: «на что она и землю занимает? (по Луке, гл».13). Скоро, очень скоро, оглянуться не успеешь, как наступит конец твоей личной истории, – это ведь и будет для тебя «КОНЕЦ СВЕТА»… Выходит, что в этом смысле и сегодня для каждого из нас ВЕРНО слово Учителя: «Итак, бодруствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет».

Почему Христос, осудив богатство, не осудил рабства? Мы не знаем. – может быть, и осудил, но это не было записано. Кстати, богатство непременно включало в себя тогда и рабовладение Некоторую наводящую аналогию можно усмотреть в том, что Учитель не выступил и против иудейского обрезания; но была в Его проповеди закваска, которая уже в первом поколении христиан поднялась до отмены рабства в христианских странах. И осуждение всякого расового, социального, государственного угнетения личности – все это заложено в христианстве, хотя и не отражено вполне конкретно в записанных отрывках евангельской проповеди.

Когда Учителя спросили, ка&#