Призвание

Литература по теме

Призва́ние

1) Божественная воля, выраженная в отношении какого-либо отдельного человека или сообщества людей, побуждающая и мотивирующая его к тому или иному направлению благой деятельности в особых целях Божественного Промысла;
2) ярко выраженная склонность человека к тому или иному виду творчества, деятельности, к той или иной специальности, профессии.

Чем понятие «осуществление призвания» отличается от понятия «реализация таланта»?

В ряде случаев термины «призвание» и «талант» могут интерпретироваться как синонимы. Однако не всегда. Ведь если Бог одаряет человека какой-либо способностью (талантом), то и желает, чтобы эта способность была реализована им настолько, насколько этого требуют условия Божьего Домостроительства. В случае правильного, богоугодного отношения человека к своему таланту последовательное, деятельное его раскрытие будет соответствовать Божественной воле. Можно сказать, что Бог призывает человека (в том числе и) через дарование ему того или иного таланта. Чем заканчивается игнорирование такого Божественного дара, показано в притче о талантах (Мф.25:14-30).

С другой стороны, мы должны понимать, что раскрытие человеком индивидуального таланта может осуществляться как в согласии с вечным замыслом Божьим, так и вопреки (см.: Синергия).

Скажем, Господь наделил такого-то человека способностью рисовать. Но он, развивая и реализовывая эту способность, может направить её как на написание грубых, развратных полотнищ или идольских образов, так и на написание православных икон.

Другой пример. Человек наделен способностью к литераторской деятельности. Также, как и в предыдущем варианте, он может писать зловредную прозу, а может стать добрым писателем. Так, Лев Толстой оставил нам богатое литературное наследие, много писал о хорошем, вскрывал недостатки людей, выказывал их лучшие стороны. Однако пошёл против Церкви и даже против Самого Господа Иисуса Христа, стал отрицать Его Воскресение, Его Божественное достоинство. К сожалению, многие читатели, увлёкшись его писательским мастерством, авторитетом, известностью, последовали за ним как за светочем и уклонились от Истины. Реализовал ли он свой писательский дар? — Реализовал. Но исполнил ли он Божье призвание? угодил ли Тому, Кто вложил в него этот дар?

Стало быть, реализация человеком личного таланта не всегда ведёт к осуществлению Божьего призвания, а только тогда, когда человек относится к нему нравственно ответственно, тогда, когда данный от Бога талант направлен в сторону Добра. В этом случае Бог становится Его Помощником и Покровителем.

***

Из материалов встречи Свято-Архангельского братства с О.А. Седаковой

– Итак, отец Иоанн предложил мне сегодня говорить о призвании. Это трудное задание, и как обычно, касаясь таких больших тем, я прошу не видеть в моих словах каких-то готовых решений. То, чем я могу поделиться с вами, – это не более чем размышления и наблюдения.

Я думаю, сразу же нужно заметить, что словом призвание называют разные вещи. Есть привычное, почти бытовое употребление (в сущности, означающее врожденную склонность к чему-то, талант) – и есть другое, собственно религиозное представление о призвании. Это разные вещи, я думаю. Больше того: я думаю, что неразличение их опасно, об этом я скажу позже. Во втором случае исходный смысл этого слова – призыв – очень прям и конкретен (есть голос призывающего, есть конкретное дело, к которому того или другого человека призывают, как пророка Иону или Франциска Ассизского или Жанну д’Арк). В первом же случае, в привычном употреблении «призвания», этот смысл – непосредственного, ясного, «со стороны» приходящего призыва – скорее метафоричен. Здесь человек прислушивается к собственному внутреннему расположению. Но я начну с этого первого случая.

Призвание в этом смысле совпадает с физическими и умственными и душевными способностями и склонностями человека. Человек как бы находит свое место в мире: здесь ему хорошо как нигде, здесь то, что другим было бы трудно или скучно, доставляет ему удовольствие (как говорят «не оторвешь!»), здесь у него легко получается то, что другим не дается: здесь он продуктивен, гетевскими словами. Счастлив тот, кто это свое место находит рано, и у кого достанет сил держаться за свою находку. Потому что не всякое такое свое место пользуется уважением в обществе, не всегда эту тягу одобряют ближние. Я встречала немало людей, которым родители не дали осуществить такую природную склонность (считая, например, что гуманитарное образование или музыка или философия – ненадежное дело, и вынуждая детей получать «солидное», техническое, скажем, образование). Или другие обстоятельства мешали. Эти люди впоследствии, отдав свой долг сыновнего или дочернего послушания или же дань обстоятельствам все равно возвращались к тому, что их влекло (обычно уже с уроном упущенных лет) – или же всю жизнь жили с горечью собственной неосуществленности. И это, природное призвание, как мы видим, сильнее человека. Изменить ему без потерь для себя невозможно.

Много ли на свете занятий, к которым испытывают такое ярко выраженное призвание? Мне кажется, беда в том, что мы, современное общество, располагаем очень узким репертуаром таких «призваний». Наука, искусство… что еще? Если еще могут порой сказать, что есть призвание повара, что кто-то повар «по призванию», гениальный кулинар (поскольку кулинария – тоже род творчества), то разговор о призвании, допустим, зубного врача будет звучать уже странно; во всяком случае, непривычно. Между тем я встречала человека, у которого явно было к этому призвание. Ничего на свете не было ему интересней, чем строение зубов и вообще все, что с этим связано, и сама деятельность, которой он занят и которой он служит людям. Это был и талант и самая сильная увлеченность. Мне приходилось встречать такого же шофера по призванию…

Но обычно такие вещи не обсуждаются И поскольку они не обсуждаются, то многие люди чувствуют себя обделенными призванием, потому что «человека призвания» привычно искать в очень узком кругу профессий: музыкантов, художников, ученых – в кругу традиционно почитаемых занятий, куда входят «избранники». И это, конечно, большая ошибка или недосмотр, если хотите. Из-за этого происходит много бед, много жизней ломается – и больше всего, по моим наблюдениям, как раз не у тех, кому не дали осуществить артистическое или интеллектуальное призвание, а у тех, кто выбрал этот путь вопреки явному отсутствию личного призвания. Сколько людей берется писать стихи именно потому, что это высоко ценимое занятие. Или потому что они в самом деле любят и чувствуют стихи – уже написанные стихи. И в результате жизнь их навсегда испорчена. Дело не в том, что они пишут плохие стихи – хуже другое: они живут ложной жизнью, «жизнью поэта». Они играют чужую роль, и плохо играют, поскольку что такое настоящая «жизнь поэта», им не известно, им известен стереотип. Этот стереотип они и разыгрывают в жизни. На настоящего поэта больше похож настоящий рыбак (вообще кто угодно настоящий), чем такое изделие. Да, область «творческих профессий» – это место, где больше всего совершается ошибок, где люди выбирают себе чужую жизнь.

Стоило бы прервать эту инерцию, стоило бы принять во внимание, какими разными – и какими неожиданными – могут быть настоящие профессиональные призвания. И не только профессиональные – круг наличных в нашей цивилизации профессий куда уже наклонностей человека! Нет такой профессии «друг», скажем, а призвание быть другом есть. И самый простой, я думаю, критерий различения призвания: чувствует ли человек, что ему хорошо, когда он занят тем или другим. Работа по предназначению, по призванию, доставляет радость сама по себе, независимо от ее результатов. Человеку в это время больше ничего не нужно. Ему не так уж важно, принесет ли это ему успех, признание. Он счастлив, когда он просто делает вот это. Он чувствует, что здесь, именно здесь полнота его жизни. И это могут быть страннейшие вещи. Вот что, вероятно, нужно напомнить современному человеку, который настроен на очень узкий репертуар «призваний», – что их гораздо больше. Стоит просто быть к себе внимательнее и замечать, где тебе хорошо. Где тебе хорошо, там ты делаешь свое дело. Это и есть природное призвание. Оставим пока это слово, хотя, мне кажется, здесь более уместно другое слово: предназначение, скажем. Но – возражу я себе – и это критерий не абсолютный. Ведь графоману бывает очень хорошо, когда он составляет свои вирши! Он переживает экстаз, какого и Шекспир не знал. И безумец часто чувствует себя «на своем месте» больше, чем здоровый человек! Стоит задуматься…

Но так или иначе, это осуществляемое природное призвание или совпадение с собственным местом – великая удача. Если такое случилось, рано или поздно, человек может сказать: «Наконец я знаю, что такое жизнь. Я живу, а не отбываю срок и не отрабатываю долг, я на своем месте». Такое может случиться в разные времена, в разные эпохи человеческой жизни В детстве, в юности, а бывает, и достаточно поздно. Вдруг человек находит какую-то точку, где ему хорошо, где он как будто и должен быть, находит то, для чего он рожден.

Но повторю, мы пока говорим не о собственно духовном призвании. О природном даре, природном влечении. И такое природное призвание несомненно к чему-то обязывает. Когда говорят, что Н.Н. – человек способный, но ленивый, то скорей всего, он просто не слишком способный, не до конца способный. Потому что настоящая способность – это и способность трудиться. Для человека со стороны может показаться, что профессиональный музыкант, исполнитель – мученик. Несколько часов сидеть над каким-то одним пассажем? Для меня бы это было просто пыткой! Но для него это вовсе не принудительный и тупой труд, это и есть его призвание. А что говорить о физических страданиях балерин? Или о филологе, перерывающем груду томов в поисках одного слова? Представление о каких-то отвлеченных от «труда» «способностях» очень поверхностно. Способность к терпению и труду – часть дара, может, определяющая часть. Но подчеркну – способность к труду, счастье добровольного труда.

Конечно, не стоит упрощать. Бывает, что человеку видится, что призвание требует от него слишком многого, и ему хочется сбежать и заняться другим, или ничем. Хорошо если тебя поправят и направят со стороны. Хорошо, когда к мальчику Моцарту приставлен такой отец, который не даст ему сбежать от призвания. Но, повторю, сама способность к труду – это, может быть, самая главная способность. Способность к росту, способность к тому, чтобы не жалеть себя и не чувствовать при этом, что твои труды это «жертва», та которой должно последовать какое-то вознаграждение, какое-то достижение (как пушкинский Сальери описывает свои занятия). В советское время не любили тему дара: она не вписывалась в материалистическое мировоззрение, в классовую теорию, в популистскую эстетику. Предпочитали говорить о труде. Людей, дескать, различает не некая таинственная одаренность, а просто трудолюбие. Приводили при этом разные авторитетные мнения, вроде слов П.И. Чайковского о том, что в произведении не то 90% труда, не то 95% (не помню статистику) и, соответственно 10 или 5% таланта. Те, кто стали великими, просто хорошо поработали. Это несомненно правда! Одно здесь умолчано: что это дар труда, вдохновение свободного труда.

Когда на пламени труда

Живей кипит воображенье,

как писал Пушкин. Как ты ни заставляй и ни уговаривай потрудиться того, у кого к этому нет дара, ничего не получится. В таком труде не будет огня. И кипеть на нем нечему.

Так что само это разделение на «талант» и «дар» слишком плоское. И не только труд или «работоспособность» входит в дар, но и своего рода стихийная аскеза. Какое-то принятие ограничений, естественная аскеза есть в каждом из таких природных призваний. Как известно, апостол Павел ставит в образец христианам атлетов, спортсменов: если они хотят победить, они непременно воздерживаются от того или другого. Спортсмен – самый наглядный образец физической аскезы. Чтобы тело твое оставалось послушным, и его можно было использовать как хороший инструмент, от многого следует отказаться. В других профессиях такое естественное воздержание может быть меньше связано с чисто физическими ограничениями, а скорее с умственными и душевными. Здесь опытный мастер – в каком-то смысле сам себе тренер, он знает и постоянно узнает, что вредно для его дела, после чего он не может вернуться к своей работе. Быть может, есть здесь и общие простейшие закономерности. Например, все, что рассеивает, все, что развлекает, все, что оглушает, – это очень затрудняет людям умственного труда возращение в свою область.

И вероятно, только людей призвания, занятых тем, что они любят, что они ставят выше себя, можно назвать вполне состоявшимися людьми. Им можно позавидовать, каково бы ни было их призвание: у них есть то, чего не отнимают никакие обстоятельства. В любых обстоятельствах они займутся своим делом. Мне приходилось слышать, в каких обстоятельствах это оказывалось возможным. Так великий астроном Козырев рассказывал, как в сталинских лагерях, прикованный к тачке, он наблюдал звездное небо. И тачка, и заключение становились для него второстепенным обстоятельством. Он продолжал свое дело. Или мой учитель, филолог Михаил Викторович Панов рассказывал: в действующей армии, на передовой (он был артиллеристом), когда уже началась немецкая атака, он думал о возможности верлибра, свободного стиха в русском языке. Бояться атаки ему было некогда.

Вот что такое призвание. Оно как бы вынимает человека из непосредственных обстоятельств, освобождает – и дает ему опору навсегда. Мы говорили, что это требует и труда, и определенного воздержания, но все это воспринимается как добровольное дело. Таких людей часто описывают как героических и жертвенных, но изнутри это выглядит совсем не так. Они рады тому, что делают, они этим живы, и у них нет чувства принесения тяжкой жертвы. Владимир Вениаминович Бибихин последнюю ночь своей жизни провел за правкой книги о Витгенштейне. У него не было уже сил пошевельнуть пальцем. Редактор сидел у постели и зачитывал ему вслух не выясненные места. Они проверяли перекрестные ссылки. И кончили этот технический (!) труд только тогда, когда Владимир Вениаминович заснул. Это был его последний сон. Многие скажут: вот героизм, неслыханное самопожертвование! Но я уверена, сам Бибихин с этим бы не согласился: для него это было не жертвой, а спасением, самой жизнью. Жизнью до последнего момента.

Мы говорили уже о невнимании общества к многим призваниям, предназначениям, о слишком узком круге «избранных» занятий. И вот если человек попал не на свое место, он всегда будет чувствовать себя каким-то никчемным, отбывающим срок жизни. Он будет неспокойно относится к другим, завидовать… А можно было бы попытаться найти, где же все-таки мое настоящее место. Оно может быть очень странным. Про себя я, например, могу определенно сказать: У меня явно есть призвание быть уборщицей и садовым рабочим. В такого рода занятиях я не чувствую труда, они дарят мне лучшее из удовольствий – удовольствие чистой совести. И что же? Бросить другие мои занятия и пойти в уборщицы? Поразмыслив, я думаю, что это «призвание» уборщицы по существу не противоречит тому, чем я занимаюсь в других областях, в слове, в мысли. В принципе я делаю что-то похожее и там. Мне хочется освободить пространство от лишних, грязных, испорченных вещей. Не наполнить его чем-то еще, а скорее – освободить. Так что моя страсть к уборке или расчистке сада скорее дает мне наглядный образ моих умственных занятии. Следить и увязывать…

Что отличает людей, которые действительно нашли свое место? Прежде всего, как я замечала, то, что они гораздо меньше думают о себе. Они свободнее от фундаментальной болезни современности, от этого бесконечно проблемного «я». Кто я такой, и каков я и т.п., и т.п.… Наполеон я или тварь дрожащая, гений я или по гений? В их случае это не то чтобы скромность: это занятость.

Мы помните, этим вопросом Сальери: и я не гений? – кончается «Моцарт и Сальери» Пушкина. Отец Иоанн просил меня в ходе разговора коснуться этой вещи, «Моцарта и Сальери». Что это за контраст; дара и труда или избранника и самозванца? Сальери не самозванец. У него явно есть призвание, рано открывшаяся впечатлительность и страсть к музыке (как он описывает свое первое впечатление от музыки в детстве, как он чувствует музыку Моцарта). Вероятно, ошибка его в другом: его призвание не творческое. Музыкальное, но не творческое, если бы он стал… Нехорошо делать такие эксперименты с произведением искусства, но, допустим, что мы рассматриваем пушкинское сочинение как случаи из жизни. Допустим, такой человек как Сальери, который с первых дней так чувствует силу музыки, который так понимает с первого слуха то, что ему играет Моцарт, какое у него может быть призвание? Интерпретатора. Критика. Исследователя музыки. Несомненно. И если бы он стал критиком, великим, проницательным критиком? Почему ему это не пришло в голову? Потому что композитор, творец заведомо выше. Создавать музыку почетнее, чем ее интерпретировать. А если бы он стал критиком, ему не пришло бы в голову мерять себя Моцартом. Это совершенно другое. Моцарт же — подчеркну: как он изображен Пушкиным – этим критическим чувством совсем не обладает. Ему это не нужно. Он играет, и не может оценить того, что играет. Они прекрасно дополняли бы друг друга: создатель — и интерпретатор.

Характерно, что как раз у пушкинского Сальери, у человека, который занимается не совсем своим делом, все время встает вопрос: зачем? Какая польза? Он постоянно спрашивает: какая польза в гении Моцарта? Человек насвоем месте этого не спрашивает – как природа не спрашивает, зачем она что-то делает: зачем течет река, зачем стоят горы. У Мейстера Экхарта есть размышление о том, что, если бы мы тысячу лет задавали вопрос жизни, зачем она живет, и она соизволила бы нам ответить, ее ответом было бы: «Я живу чтобы жить».

Мой учитель Никита Ильич Толстой как-то сказал мне, еще в университетские годы: «Если Вам, Оля, за каким-то делом придет в голову вопрос: а зачем это? – бросайте это дело (речь шла о выборе темы исследования). Все можно делать только до тех пор, пока не возникает вопрос: а зачем это? Это знак того, что Вы не на своем просто месте. Все настоящее делается ни за чем. Просто так».

Итак, мы пока говорили о природных призваниях. Духовное призвание в собственном смысле, я думаю, совсем другое. Это несомненно так, если мы обратимся к реальным историям таких призваний. Ими полно повествование Священного Писания.

Но предварительное замечание: как и в первом случае, стоит помнить о многообразии призваний, об их неожиданности. Св. Писание предлагает нам истории великих призваний, истории людей, решительно избранных из среды своего народа. Следует ли из этого, что есть непризванные люди и, больше того, что именно таких людей – большинство, людей без духовного призвания? Я думаю, вы согласитесь со мной, что у каждого человека, поскольку он сотворен человеком, должно быть свое место, должен быть замысел о нем. Понять этот замысел, совпасть с ним – другое дело. Но не может быть человека, который ни для чего не нужен. Ненужного человека, совсем ненужного не может быть. Иначе мы с вами исповедовали бы другое богословие.

Герой Пастернака («Доктор Живаго») говорит: вы заботитесь о воскресении, но вы не заметили, что вы уже один раз воскресли – когда родились, когда были приведены из небытия в бытие. Это уже воскресение, первое воскресение. И в этом смысле каждый рожденный человек уже призван, вызван из небытия для жизни.

Кто меня всесильной властью

Из ничтожества воззвал?

как спрашивает Пушкин в печальных стихах, написанных к дню своего рождения («ничтожество» на его языке – небытие). Сама по себе жизнь есть призвание, Ее могло бы не быть. Нельзя принимать это как простую данность: ну живу – и живу. Стоит помнить, что мы «призваны к жизни» и сама по себе жизнь уже есть духовное призвание. Так что кроме различительного призвания, допустим, музыкального или какого-то еще, есть это первое и общее человеческое призвание – жизнь. Здесь исключений нет, если мы разделяем христианскую веру, если мы повторяем, что Христос «освещает и просвещает всякого человека, приходящего в мир», то не может быть и ненужных, не избранных для жизни, не просвещенных изначально людей. Это, я думаю, и есть первое духовное призвание: жить.

А другое призвание, так сказать, второе избрание, призвание уже в строгом и конкретном смысле слова – о нем и повествуют библейские истории. Здесь в слове «призвание» звучит его прямой, исходный смысл: зов. Этот зов принадлежит Другому. Сам человек не может себя призвать. Прежде должен быть голос, который зовет. Человек отвечает на этот зов, как ответил Авраам – и пошел неизвестно куда.

Вот здесь-то мы видим очень странную вещь. Если природное призвание, как мы описывали, в глубочайшем смысле соответствует природе человека, то здесь как будто все прямо наоборот. Это призвание противоречит всей данности человека, которого призывают. Первое, что говорит такой призванный человек, это, как правило, отказ. Он отвечает, что просто не может исполнить того, что от него требуется, по совершенно очевидным причинам. Пожалуй, я не вспомню противоположных случаев. Авраам как будто не спорил. Но дальше… Уже престарелая Сарра смеется, когда ей предвещают родить сына. Самая вопиющая история – это, конечно, Иона. Вот до чего он сопротивлялся, до того, что попал уже в брюхо рыбе: но и после этого не перестал. Вспомните все эти призвания – вплоть до Благовещения (надеюсь, что это не звучит кощунственно). Первое слово Призванной: «Но как я могу это сделать? Я не знала мужа». Призванные призываются к невероятным для них вещам, к невозможным. «Объективно» невозможным. Пророки приводят доказательства этой невозможности: Иеремия молод, Моисей косноязычен…

Почему же здесь человек выбирается как бы вопреки его природе и наличным возможностям? Девица или старуха – чтобы родить, мальчик – чтобы поучать старцев… Это, я думаю, остается тайной. Но как будто бы в универсальный сюжет призвания входит сопротивление того, кто призван. Почему-то он сопротивляется. И он по-своему прав! Это как если бы хромому велели стать танцором или немому – спеть арию. Почему бы не выбрать для этого более подходящих исполнителей? И вот здесь – в отличие от того, что мы назвали природным призванием, – вместе с призванием создается другая, новая природа человека. Он получает все необходимое для исполнения призыва. Моисею дается дар речи и т.д. Изначальные, данные свойства человека оказываются несущественными. Почему так? Мы можем только остановиться в недоумении, В самом деле: почему бы не выбрать блестящего оратора, чтобы он говорил с народом? почему бы не послать менее строптивого человека, который сразу же ответил бы: «Да, я сейчас же пойду в Ниневию и все им расскажу». Нет, почему-то почти всегда выбирается такой сопротивляющийся материал. Быть может, для того, чтобы была очевиднее, как говорится, слава Божия, сила, которая совершается в бессилии, – вот, вновь из ничего, из праха творится человек, когда это нужно. Но может быть, есть другая готовность и пригодность, которых сам человек в себе не знает – и на основании которых он и призывается… Во всяком случае, библейские истории призвания как-то проясняют ту высочайшую ценность, которой в христианстве наделяется послушание. Мучение послушания, труд его и загадка состоят в том, что оно чаще всего противоречит нашей наличной природе. Наша природа, наши склонности отталкивают его: нам велят другое! И мы не можем сказать: «Чур, не я! Нет, это не для меня, это для кого-то другого!».

Вот на этом я и кончу.

И. Пономарева: Значит ли то, что если человек не задает себе вопроса о своем призвании, значит ли это, что он просто духовно незрелый? И наоборот, если он задумывается, ищет, это знак его духовной зрелости? Есть какая-то здесь закономерность?

Ольга Седакова: Вы знаете бывают очень суетные поиски. В искусстве это очевидно. Не помню, кто из замечательных мастеров сказал об «исканиях»: «они ищут там, где нужно находить». «Находят» как будто ненароком. «Искать» можно до конца жизни. Бывает, что такие поиски – вовсе не знак того, что человек созрел, а как раз наоборот. Кроме того, человек может исполнять свое задание безо всяческих поисков, даже не думая, что он что-то особенное делает. Вы наверняка знаете известный сюжет в разных Патериках: великий подвижник в пустыне в какой то момент решает, что он достиг последних высот в духовном совершенстве и спрашивает в молитве, есть ли кто достигший большего? И слышит ответ: «Поезжай в такой-то город и там на такой-то улице увидишь сапожника; вот он достиг большего». Он слушается, находит этого сапожника и расспрашивает его о духовных подвигах. Сапожник же ему говорит: «А и ничего особенного не делаю». В дальнейшем выясняется, что то, что он делает не замечая и не считая особым духовным делом, и есть лучшее исполнение духовных требований. (Этот сюжет по-новому повторил Лев Толстой в «Отце Сергии»: помните, как отец Сергий навещает Пашеньку?) Может быть и такое. Человек исполняет призвание, не ища его, не видя, не отдавая себе в этом отчета. И такое исполнение может быть оценено выше. Видимо потому, что оно совсем искреннее. Что это и есть та самая «полная мира» и «переполненная чаша». Такая мера самоотдачи, что не остается пространства для взгляда на собственное действие со стороны.

Нет, я не стала бы говорить со всей определенностью, что те, кто ищут, уже проснулись, а те, кто не ищут, спят. Наверно, какое-то другое различение нужно найти для такого сна и пробуждения.

И. Пономарева: Ольга Александровна, а по каким законам должен жить человек призванный? Если он действительно однажды понял, что никуда не деться?

Ольга Седакова: Я думаю, что он и будет их открывать. Будет открывать эти законы. Он будет понимать, что лично ему (здесь очень важен этот личный момент) во вред и на пользу. Другим вот это, например, можно, а ему почему-то нельзя. Он может даже и не уметь объяснить себе, почему. Но откуда-то он это очень точно знает: он знает – или чует (Бродский говорил, что он руководится нюхом, как собака), на каком месте он может нарушить что-то такое, что отразится на его даре. Есть поразительное место в дневниках Толстого (В.В. Бибихин его часто вспоминал): «можно убить человека и не совершить греха, а можно так откусить кусок хлеба, что это будет смертельный грех». Это наблюдение художника. Мы знаем рассказы, правдивые и апокрифические, о разгульной жизни знаменитых художников. На их произведениях эти грубые нарушения морали почему-то фатальным образом не отражаются. Но есть то, что непременно отразилось бы, что исказило бы самое существо призвания. Что это? Я думаю, в разных случаях разное, Эго зависит, видимо, от самой вещи, которую от него ждут, к которой он призван. Что нужно для этой вещи, то от него и требуется.

Е. Новикова: Ольга Александровна, как Вы думаете, возможен ли такой вариант: человек так и не нашел предназначенного ему места, как первую ступень, которую Вы назвали, но в то же время он исполнил призвание? То есть, духовное призвание он исполнил, а предназначения своего не нашел.

Ольга Седакова: Думаю да. В таком случае мы можем думать, что его предназначение и было духовным призванием, а не чем-то другим. Про того сапожника из Патерика, о котором мы вспоминали, не сказано, чтобы он был изумительным, лучшим сапожником в городе. Сказано, что заработанные этим ремеслом деньги он раздавал.

Е. Новикова: А, например, когда предназначение человека вступает в противоречие с его призванием?

Ольга Седакова: Да, спасибо, Ваш вопрос напомнил мне, что я еще не сказала одну важную вещь, о которой собиралась сказать. Если это предназначение (природное влечение, талант, способность найти свое место в жизни и быть продуктивным на этом месте), если его принимают за собственно духовное призвание, что часто бывает, это очень опасная вещь. Тогда служение своему предназначению, дару превращается в идолопоклонство. А идолы, как любил повторять Аверинцев, требуют человеческих жертвоприношений. Есть интересный рассказ молодого Пастернака «Параллельные октавы», об органисте, который в увлечении своей игрой убивает собственного сына. Поздний отголосок романтического культа художника. Как бы не обсуждали запредельную для человеческого понимания историю жертвоприношения Авраама, это совсем другое дело. Пастернаковский художник не ведает, что творит. Он до всякого требования жертвы готов допустить для близких что угодно ради своего служения. Обожествление искусства, как и любое другое сотворение кумиров, плохо кончается. Но я уверена, что художники, которым удалось создать нечто великое, создали его именно потому, что не поклонялись искусству или творчеству как таковому, а все прочее и всех прочих считали лишь средством или материалом для него. Такого рода поклонение свойственно как раз людям типа Сальери, полупризванным.

Цитаты о призвании

«Сам Господь не принуждает человека ни к монашеству, ни к семейной жизни. Он хочет, чтоб человек сам решил. У Господа есть план спасения человека, но и решение человека также требуется. План спасения, воля Божья – это Евангелие, исполнение заповедей. Есть вещи, которые для этого плана спасения безразличны. Главное, чтоб при том или ином варианте соблюдался Закон Божий. Так, если ты стал монахом, соблюдай закон монашеский, и спасешься; стал священником – соблюдай закон священнический, и спасешься; стал семьянином – соблюдай заповеди семейной жизни, и спасешься. Господь оставляет на наш выбор, по какому варианту спасаться. Есть, конечно, и случаи, когда Господь призывает человека к определенному пути».
схиархимандрит Тимофей (Саккас)

Комментировать

*

Каналы АВ
TG: t.me/azbyka
Viber: vb.me/azbyka
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки