Вальтер Скотт
Айвенго

• Полный текст
• Глава I
• Глава II
• Глава III
• Глава IV
• Глава V
• Глава VI
• Глава VII
• Глава VIII
• Глава IX
• Глава X
• Глава XI
• Глава XII
• Глава XIII
• Глава XIV
• Глава XV
• Глава XVI
• Глава XVII
• Глава XVIII
• Глава XIX
• Глава XX
• Глава XXI
• Глава XXII
• Глава XXIII
• Глава XXIV
• Глава XXV
• Глава XXVI
• Глава XXVII
• Глава XXVIII
• Глава XXIX
• Глава XXX
• Глава XXXI
• Глава XXXII
• Глава XXXIII
• Глава XXXIV
• Глава XXXV
• Глава XXXVI
• Глава XXXVII
• Глава XXXVIII
• Глава XXXIX
• Глава XL
• Глава XLI
• Глава XLII
• Глава XLIII
• Глава XLIV
• Примечания

Глава I

Они бесе­до­вали той порой,
Когда стада с полей брели домой,
Когда, наев­шись, но не присмирев,
Шли сви­ньи с виз­гом нехотя в свой хлев.

Поп. Одис­сея

В той живо­пис­ной мест­но­сти весе­лой Англии, кото­рая оро­ша­ется рекою Дон, в дав­ние вре­мена про­сти­ра­лись обшир­ные леса, покры­вав­шие боль­шую часть кра­си­вей­ших хол­мов и долин, лежа­щих между Шеф­фил­дом и Дон­ка­сте­ром. Остатки этих огром­ных лесов и поныне видны вокруг дво­рян­ских зам­ков Уэнт­ворт, Уорн­клиф-парк и близ Ротер­хема. По пре­да­нию, здесь неко­гда оби­тал ска­зоч­ный уонт­лей­ский дра­кон; здесь про­ис­хо­дили оже­сто­чен­ные битвы во время меж­до­усоб­ных войн Белой и Алой Розы; и здесь же в ста­рину соби­ра­лись ватаги тех отваж­ных раз­бой­ни­ков, подвиги и дея­ния кото­рых про­слав­лены в народ­ных песнях.

Таково глав­ное место дей­ствия нашей пове­сти, по вре­мени же опи­сы­ва­е­мые в ней собы­тия отно­сятся к концу цар­ство­ва­ния Ричарда I, когда воз­вра­ще­ние короля из дол­гого плена каза­лось желан­ным, но уже невоз­мож­ным собы­тием отча­яв­шимся под­дан­ным, кото­рые под­вер­га­лись бес­ко­неч­ным при­тес­не­ниям знати. Фео­далы, полу­чив­шие непо­мер­ную власть в цар­ство­ва­ние Сте­фана, но вынуж­ден­ные под­чи­няться коро­лев­ской вла­сти бла­го­ра­зум­ного Ген­риха II, теперь снова бес­чин­ство­вали, как в преж­ние вре­мена; пре­не­бре­гая сла­быми попыт­ками англий­ского госу­дар­ствен­ного совета огра­ни­чить их про­из­вол, они укреп­ляли свои замки, уве­ли­чи­вали число вас­са­лов, при­нуж­дали к пови­но­ве­нию и вас­саль­ной зави­си­мо­сти всю округу; каж­дый фео­дал стре­мился собрать и воз­гла­вить такое вой­ско, кото­рое дало бы ему воз­мож­ность стать вли­я­тель­ным лицом в при­бли­жа­ю­щихся госу­дар­ствен­ных потрясениях.

Чрез­вы­чайно непроч­ным стало в ту пору поло­же­ние мел­ко­по­мест­ных дво­рян, или, как их тогда назы­вали, фран­кли­нов, кото­рые, согласно букве и духу англий­ских зако­нов, должны были бы сохра­нять свою неза­ви­си­мость от тира­нии круп­ных фео­да­лов. Фран­клины могли обес­пе­чить себе на неко­то­рое время спо­кой­ное суще­ство­ва­ние, если они, как это боль­шей частью и слу­ча­лось, при­бе­гали к покро­ви­тель­ству одного из вли­я­тель­ных вель­мож их округи, или вхо­дили в его свиту, или же обя­зы­ва­лись по согла­ше­ниям о вза­им­ной помощи и защите под­дер­жи­вать фео­дала в его воен­ных пред­при­я­тиях, но в этом слу­чае они должны были жерт­во­вать своей сво­бо­дой, кото­рая так дорога сердцу каж­дого истого англи­ча­нина, и под­вер­га­лись опас­но­сти ока­заться вовле­чен­ными в любую опро­мет­чи­вую затею их често­лю­би­вого покро­ви­теля. С дру­гой сто­роны, знат­ные бароны, рас­по­ла­гав­шие могу­ще­ствен­ными и раз­но­об­раз­ными сред­ствами при­тес­не­ния и угне­те­ния, все­гда нахо­дили пред­лог для того, чтобы тра­вить, пре­сле­до­вать и дове­сти до пол­ного разо­ре­ния любого из своих менее силь­ных сосе­дей, кото­рый попы­тался бы не при­знать их вла­сти и жить само­сто­я­тельно, думая, что его без­опас­ность обес­пе­чена лояль­но­стью и стро­гим под­чи­не­нием зако­нам страны.

Заво­е­ва­ние Англии нор­ман­ским гер­цо­гом Виль­гель­мом зна­чи­тельно уси­лило тира­нию фео­да­лов и углу­било стра­да­ния низ­ших сосло­вий. Четыре поко­ле­ния не смогли сме­шать воедино враж­деб­ную кровь нор­ман­нов и англо­сак­сов или при­ми­рить общ­но­стью языка и вза­им­ными инте­ре­сами нена­вист­ные друг другу народ­но­сти, из кото­рых одна все еще упи­ва­лась побе­дой, а дру­гая стра­дала от послед­ствий сво­его пора­же­ния. После битвы при Гастингсе власть пол­но­стью пере­шла в руки нор­ман­ских дво­рян, кото­рые отнюдь не отли­ча­лись уме­рен­но­стью. Почти все без исклю­че­ния сак­сон­ские принцы и сак­сон­ская знать были либо истреб­лены, либо лишены своих вла­де­ний; неве­лико было и число мел­ких сак­сон­ских соб­ствен­ни­ков, за кото­рыми сохра­ни­лись земли их отцов. Короли непре­станно стре­ми­лись закон­ными и про­ти­во­за­кон­ными мерами осла­бить ту часть насе­ле­ния, кото­рая испы­ты­вала врож­ден­ную нена­висть к заво­е­ва­те­лям. Все монархи нор­ман­ского про­ис­хож­де­ния ока­зы­вали явное пред­по­чте­ние своим сопле­мен­ни­кам; охот­ни­чьи законы и дру­гие пред­пи­са­ния, отсут­ство­вав­шие в более мяг­ком и более либе­раль­ном сак­сон­ском уло­же­нии, легли на плечи побеж­ден­ных, еще уве­ли­чи­вая тяжесть и без того непо­силь­ного фео­даль­ного гнета.

При дворе и в зам­ках знат­ней­ших вель­мож, ста­рав­шихся вве­сти у себя вели­ко­ле­пие при­двор­ного оби­хода, гово­рили исклю­чи­тельно по-нор­мано-фран­цуз­ски; на том же языке велось судо­про­из­вод­ство во всех местах, где отправ­ля­лось пра­во­су­дие. Сло­вом, фран­цуз­ский язык был язы­ком знати, рыцар­ства и даже пра­во­су­дия, тогда как несрав­ненно более муже­ствен­ная и выра­зи­тель­ная англо­сак­сон­ская речь была предо­став­лена кре­стья­нам и дво­ро­вым людям, не знав­шим иного языка.

Однако необ­хо­ди­мость обще­ния между зем­ле­вла­дель­цами и пора­бо­щен­ным наро­дом, кото­рый обра­ба­ты­вал их землю, послу­жила осно­ва­нием для посте­пен­ного обра­зо­ва­ния наре­чия из смеси фран­цуз­ского языка с англо­сак­сон­ским, говоря на кото­ром они могли пони­мать друг друга. Так мало-помалу воз­ник англий­ский язык насто­я­щего вре­мени, заклю­ча­ю­щий в себе счаст­ли­вое сме­ше­ние языка побе­ди­те­лей с наре­чием побеж­ден­ных и с тех пор столь обо­га­тив­шийся заим­ство­ва­ни­ями из клас­си­че­ских и так назы­ва­е­мых южно­ев­ро­пей­ских языков.

Я счел необ­хо­ди­мым сооб­щить чита­телю эти све­де­ния, чтобы напом­нить ему, что хотя исто­рия англо­сак­сон­ского народа после цар­ство­ва­ния Виль­гельма II не отме­чена ника­кими зна­чи­тель­ными собы­ти­ями вроде войн или мяте­жей, все же раны, нане­сен­ные заво­е­ва­нием, не зажи­вали вплоть до цар­ство­ва­ния Эду­арда III. Велики наци­о­наль­ные раз­ли­чия между англо­сак­сами и их побе­ди­те­лями; вос­по­ми­на­ния о про­шлом и мысли о насто­я­щем бере­дили эти раны и спо­соб­ство­вали сохра­не­нию гра­ницы, раз­де­ля­ю­щей потом­ков побе­до­нос­ных нор­ман­нов и побеж­ден­ных саксов.

Солнце сади­лось за одной из покры­тых густой тра­вою про­сек леса, о кото­ром уже гово­ри­лось в начале этой главы. Сотни раз­ве­си­стых, с невы­со­кими ство­лами и широко рас­ки­ну­тыми вет­вями дубов, кото­рые, быть может, были сви­де­те­лями вели­че­ствен­ного похода древ­не­рим­ского вой­ска, про­сти­рали свои узло­ва­тые руки над мяг­ким ков­ром вели­ко­леп­ного зеле­ного дерна. Местами к дубам при­ме­ши­ва­лись бук, ост­ро­лист и под­ле­сок из раз­но­об­раз­ных кустар­ни­ков, раз­рос­шихся так густо, что они не про­пус­кали низ­ких лучей захо­дя­щего солнца; местами же дере­вья рас­сту­па­лись, обра­зуя длин­ные, убе­га­ю­щие вдаль аллеи, в глу­бине кото­рых теря­ется вос­хи­щен­ный взгляд, а вооб­ра­же­ние создает еще более дикие кар­тины веко­вого леса. Пур­пур­ные лучи захо­дя­щего солнца, про­би­ва­ясь сквозь листву, отбра­сы­вали то рас­се­ян­ный и дро­жа­щий свет на поло­ман­ные сучья и мши­стые стволы, то яркими и свер­ка­ю­щими пят­нами ложи­лись на дерн. Боль­шая поляна посреди этой про­секи, веро­ятно, была местом, где дру­иды совер­шали свои обряды. Здесь воз­вы­шался холм такой пра­виль­ной формы, что казался насы­пан­ным чело­ве­че­скими руками; на вер­шине сохра­нился непол­ный круг из огром­ных необ­де­лан­ных кам­ней. Семь из них сто­яли стоймя, осталь­ные были сва­лены руками какого-нибудь усерд­ного при­вер­женца хри­сти­ан­ства и лежали частью побли­зо­сти от преж­него места, частью – по склону холма. Только один огром­ный камень ска­тился до самого низа холма, пре­гра­див тече­ние неболь­шого ручья, про­би­вав­ше­гося у под­но­жия холма, – он застав­лял чуть слышно роко­тать его мир­ные и тихие струи.

Два чело­века ожив­ляли эту кар­тину; они при­над­ле­жали, судя по их одежде и внеш­но­сти, к числу про­сто­лю­ди­нов, насе­ляв­ших в те дале­кие вре­мена лес­ной район запад­ного Йорк­шира. Стар­ший из них был чело­век угрю­мый и на вид сви­ре­пый. Одежда его состо­яла из одной кожа­ной куртки, сши­той из дуб­ле­ной шкуры какого-то зверя, мехом вверх; от вре­мени мех так вытерся, что по немно­гим остав­шимся клоч­кам невоз­можно было опре­де­лить, какому живот­ному он при­над­ле­жал. Это пер­во­быт­ное оде­я­ние покры­вало сво­его хозя­ина от шеи до колен и заме­няло ему все части обыч­ной одежды. Ворот был так широк, что куртка наде­ва­лась через голову, как наши рубашки или ста­рин­ная коль­чуга. Чтобы куртка плот­нее при­ле­гала к телу, ее пере­тя­ги­вал широ­кий кожа­ный пояс с мед­ной застеж­кой. К поясу была при­ве­шена с одной сто­роны сумка, с дру­гой – бара­ний рог с дудоч­кой. За поя­сом тор­чал длин­ный широ­кий нож с рого­вой руко­ят­кой; такие ножи выде­лы­ва­лись тут же, по сосед­ству, и были известны уже тогда под назва­нием шеф­фил­дских. На ногах у этого чело­века были баш­маки, похо­жие на сан­да­лии, с рем­нями из мед­ве­жьей кожи, а более тон­кие и узкие ремни обви­вали икры, остав­ляя колени обна­жен­ными, как при­нято у шот­ланд­цев. Голова его была ничем не защи­щена, кроме густых спу­тан­ных волос, выцвет­ших от солнца и при­няв­ших темно-рыжий, ржа­вый, отте­нок и резко отли­чав­шихся от светло-русой, ско­рей даже янтар­ного цвета, боль­шой бороды. Нам оста­ется только отме­тить одну очень любо­пыт­ную осо­бен­ность в его внеш­но­сти, но она так при­ме­ча­тельна, что нельзя про­пу­стить ее без вни­ма­ния: это было мед­ное кольцо вроде соба­чьего ошей­ника, наглухо запа­ян­ное на его шее. Оно было доста­точно широко для того, чтобы не мешать дыха­нию, но в то же время настолько узко, что снять его было воз­можно, только рас­пи­лив попо­лам. На этом свое­об­раз­ном ворот­нике было начер­тано по-сак­сон­ски: «Гурт, сын Бео­вульфа, при­рож­ден­ный раб Сед­рика Ротервудского».

Возле сви­но­паса (ибо таково было заня­тие Гурта) на одном из пова­лен­ных кам­ней дру­и­дов сидел чело­век, кото­рый выгля­дел лет на десять моложе пер­вого. Наряд его напо­ми­нал одежду сви­но­паса, но отли­чался неко­то­рой при­чуд­ли­во­стью и был сшит из луч­шего мате­ри­ала. Его куртка была выкра­шена в ярко-пур­пур­ный цвет, а на ней нама­ле­ваны какие-то пест­рые и без­об­раз­ные узоры. Поверх куртки был наки­нут непо­мерно широ­кий и очень корот­кий плащ из мали­но­вого сукна, изрядно пере­пач­кан­ного, ото­ро­чен­ный ярко-жел­той кай­мой. Его можно было сво­бодно пере­ки­нуть с одного плеча на дру­гое или совсем завер­нуться в него, и тогда он падал при­чуд­ли­выми склад­ками, дра­пи­руя его фигуру. На руках у этого чело­века были сереб­ря­ные брас­леты, а на шее – сереб­ря­ный ошей­ник с над­пи­сью: «Вамба, сын Без­мозг­лого, раб Сед­рика Ротервуд­ского». Он носил такие же баш­маки, что и его това­рищ, но ремен­ную пле­тенку заме­няло нечто вроде гетр, из кото­рых одна была крас­ная, а дру­гая жел­тая. К его шапке были при­креп­лены коло­коль­чики вели­чи­ной не более тех, кото­рые под­вя­зы­вают охот­ни­чьим соко­лам; каж­дый раз, когда он пово­ра­чи­вал голову, они зве­нели, а так как он почти ни одной минуты не оста­вался в покое, то зве­нели они почти непре­рывно. Твер­дый кожа­ный око­лыш этой шапки был выре­зан по верх­нему краю зуб­цами и сквоз­ным узо­ром, что при­да­вало ему сход­ство с коро­ной пэра; изнутри к око­лышу был при­шит длин­ный мешок, кон­чик кото­рого све­ши­вался на одно плечо, подобно ста­ро­мод­ному ноч­ному кол­паку, тре­уголь­ному ситу или голов­ному убору совре­мен­ного гусара. По шапке с коло­коль­чи­ками, да и самой форме ее, а также по при­дур­ко­ва­тому и в то же время хит­рому выра­же­нию лица Вамбы можно было дога­даться, что он один из тех домаш­них кло­унов или шутов, кото­рых бога­тые люди дер­жали для потехи в своих домах, чтобы как-нибудь ско­ро­тать время, по необ­хо­ди­мо­сти про­во­ди­мое в четы­рех стенах.

Подобно сво­ему това­рищу, он носил на поясе сумку, но ни рога, ни ножа у него не было, так как пред­по­ла­га­лось, веро­ятно, что он при­над­ле­жит к тому раз­ряду чело­ве­че­ских существ, кото­рым опасно давать в руки колю­щее или режу­щее ору­жие. Вза­мен всего этого у него была дере­вян­ная шпага напо­до­бие той, кото­рой арле­кин на совре­мен­ной сцене про­из­во­дит свои фокусы.

Выра­же­ние лица и пове­де­ние этих людей было не менее раз­лично, чем их одежда. Лицо раба или кре­пост­ного было угрюмо и печально; судя по его уны­лому виду, можно было поду­мать, что мрач­ность делает его ко всему рав­но­душ­ным, но огонь, ино­гда заго­рав­шийся в его гла­зах, гово­рил о таив­шемся в нем созна­нии своей угне­тен­но­сти и о стрем­ле­нии к сопро­тив­ле­нию. Наруж­ность Вамбы, напро­тив того, обли­чала при­су­щее людям этого рода рас­се­ян­ное любо­пыт­ство, край­нюю непо­сед­ли­вость и подвиж­ность, а также пол­ное доволь­ство своим поло­же­нием и своей внеш­но­стью. Они вели беседу на англо­сак­сон­ском наре­чии, на кото­ром, как уже гово­ри­лось раньше, в ту пору изъ­яс­ня­лись в Англии все низ­шие сосло­вия, за исклю­че­нием нор­ман­ских вои­нов и бли­жай­шей свиты фео­даль­ных вла­дык. Однако при­во­дить их раз­го­вор в ори­ги­нале было бы бес­по­лезно для чита­теля, незна­ко­мого с этим диа­лек­том, а потому мы поз­во­лим себе при­ве­сти его в дослов­ном переводе.

– Свя­той Витольд, про­кляни ты этих чер­то­вых сви­ней! – про­вор­чал сви­но­пас после тщет­ных попы­ток собрать раз­бе­жав­ше­еся стадо прон­зи­тель­ными зву­ками рога.

Сви­ньи отве­чали на его при­зыв не менее мело­дич­ным хрю­ка­ньем, однако нисколько не спе­шили рас­статься с рос­кош­ным уго­ще­нием из буко­вых оре­хов и желу­дей или поки­нуть топ­кие берега ручья, где часть стада, зарыв­шись в грязь, лежала врас­тяжку, не обра­щая вни­ма­ния на окрики сво­его пастуха.

– Раз­рази их, свя­той Витольд! Будь я про­клят, если к ночи дву­но­гий волк не заде­рет двух-трех сви­ней… Сюда, Фангс! Эй, Фангс! – закри­чал он во весь голос мох­на­той собаке, не то догу, не то бор­зой, не то помеси бор­зой с шот­ланд­ской овчар­кой. Собака, при­хра­мы­вая, бегала кру­гом и, каза­лось, хотела помочь сво­ему хозя­ину собрать непо­кор­ное стадо.

Но, то ли не пони­мая зна­ков, пода­ва­е­мых сви­но­па­сом, то ли забыв о своих обя­зан­но­стях, то ли по злому умыслу, пес раз­го­нял сви­ней в раз­ные сто­роны, тем самым уве­ли­чи­вая беду, кото­рую он как будто наме­ре­вался исправить.

– А, чтоб тебе черт вышиб зубы! – вор­чал Гурт. – Про­ва­литься бы этому лес­ни­чему. Стри­жет когти нашим соба­кам, а после они никуда не годятся. Будь дру­гом, Вамба, помоги. Зайди с той сто­роны холма и пугни их оттуда. За вет­ром они сами пой­дут домой, как ягнята.

– Послу­шай, – ска­зал Вамба, не тро­га­ясь с места. – Я уже успел посо­ве­то­ваться по этому поводу со сво­ими ногами: они решили, что тас­кать мой кра­си­вый наряд по тря­сине было бы с их сто­роны враж­деб­ным актом про­тив моей цар­ствен­ной особы и коро­лев­ского оде­я­ния. А потому, Гурт, вот что я скажу тебе: покличь-ка Фангса, а стадо предо­ставь его судьбе. Не все ли равно, повстре­ча­ются твои сви­ньи с отря­дом сол­дат, или с шай­кой раз­бой­ни­ков, или со стран­ству­ю­щими бого­моль­цами! Ведь к утру сви­ньи все равно пре­вра­тятся в нор­ман­нов, и при­том к тво­ему же соб­ствен­ному удо­воль­ствию и облегчению.

– Как же так – сви­ньи, к моему удо­воль­ствию и облег­че­нию, пре­вра­тятся в нор­ман­нов? – спро­сил Гурт. – Ну-ка, объ­ясни. Голова у меня тупая, а на уме одна досада и злость. Мне не до загадок.

– Ну, как назы­ва­ются эти хрю­ка­ю­щие твари на четы­рех ногах? – спро­сил Вамба.

– Сви­ньи, дурак, сви­ньи, – отве­чал пас­тух. – Это вся­кому дураку известно.

– Пра­вильно, «суайн» – сак­сон­ское слово. А вот как ты назо­вешь сви­нью, когда она заре­зана, обо­драна, рас­се­чена на части и пове­шена за ноги, как изменник?

– Порк, – отве­чал свинопас.

– Очень рад, что и это известно вся­кому дураку, – заме­тил Вамба. – А «порк», кажется, нор­мано-фран­цуз­ское слово. Зна­чит, пока сви­нья жива и за ней смот­рит сак­сон­ский раб, то зовут ее по-сак­сон­ски; но она ста­но­вится нор­ман­ном и ее назы­вают «порк», как только она попа­дает в гос­под­ский замок и явля­ется на пир знат­ных особ. Что ты об этом дума­ешь, друг мой Гурт?

– Что правда, то правда, друг Вамба. Не знаю только, как эта правда попала в твою дурац­кую башку.

– А ты послу­шай, что я тебе скажу еще, – про­дол­жал Вамба в том же духе. – Вот, напри­мер, ста­рый наш олдер­мен бык: покуда его пасут такие рабы, как ты, он носит свою сак­сон­скую кличку «окс», когда же он ока­зы­ва­ется перед знат­ным гос­по­ди­ном, чтобы тот его отве­дал, бык ста­но­вится пыл­ким и любез­ным фран­цуз­ским рыца­рем Биф. Таким же обра­зом и теле­нок «каф» – дела­ется мосье де Во: пока за ним нужно при­смат­ри­вать – он сакс, но когда он нужен для насла­жде­ния – ему дают нор­ман­ское имя.

– Кля­нусь свя­тым Дун­ста­ном, – отве­чал Гурт, – ты гово­ришь правду, хоть она и горь­кая. Нам остался только воз­дух, чтобы дышать, да и его не отняли только потому, что иначе мы не выпол­нили бы работу, нава­лен­ную на наши плечи. Что повкус­ней да пожир­нее, то к их столу; жен­щин покра­си­вее – на их ложе; луч­шие и храб­рей­шие из нас должны слу­жить в вой­сках под нача­лом чуже­зем­цев и усти­лать сво­ими костями даль­ние страны, а здесь мало кто оста­ется, да и у тех нет ни сил, ни жела­ния защи­щать несчаст­ных сак­сов. Дай Бог здо­ро­вья нашему хозя­ину Сед­рику за то, что он постоял за нас, как подо­бает муже­ствен­ному воину; только вот на днях при­бу­дет в нашу сто­рону Реджи­нальд Фрон де Беф, тогда и уви­дим, чего стоят все хло­поты Сед­рика… Сюда, сюда! – крик­нул он вдруг, снова воз­вы­шая голос. – Вот так, хоро­шенько их, Фангс! Моло­дец, всех собрал в кучу.

– Гурт, – ска­зал шут, – по всему видно, что ты счи­та­ешь меня дура­ком, иначе ты не стал бы совать голову в мою глотку. Ведь стоит мне намек­нуть Реджи­нальду Фрон де Бефу или Филиппу де Маль­ву­а­зену, что ты руга­ешь нор­ман­нов, вмиг тебя вздер­нут на одном из этих дере­вьев. Вот и будешь качаться для острастки всем, кто взду­мает поно­сить знат­ных господ.

– Пес! Неужели ты спо­со­бен меня выдать? Сам же ты вызвал меня на такие слова! – вос­клик­нул Гурт.

– Выдать тебя? Нет, – ска­зал шут, – так посту­пают умные люди, где уж мне, дураку… Но тише… Кто это к нам едет? – пре­рвал он сам себя, при­слу­ши­ва­ясь к кон­скому топоту, кото­рый раз­да­вался уже довольно явственно.

– А тебе не все равно, кто там едет? – спро­сил Гурт, успев­ший тем вре­ме­нем собрать все свое стадо и гнав­ший его вдоль одной из сумрач­ных просек.

– Нет, я дол­жен уви­деть этих всад­ни­ков, – отве­чал Вамба. – Может быть, они едут из вол­шеб­ного цар­ства с пору­че­нием от короля Оберона…

– Замолчи! – пере­бил его сви­но­пас. – Охота тебе гово­рить об этом, когда тут под боком страш­ная гроза с гро­мом и мол­нией. Послу­шай, какие рас­каты. А дождь-то! Я в жизни не виды­вал летом таких круп­ных и отвес­ных капель. Посмотри, ветра нет, а дубы тре­щат и сто­нут, как в бурю. Помолчи-ка лучше, да поспе­шим домой, прежде чем нале­тит гроза! Ночь будет страшной.

Вамба, по-види­мому, постиг всю силу этих дово­дов и после­до­вал за своим това­ри­щем, кото­рый взял длин­ный посох, лежав­ший возле него на траве, и пустился в путь. Этот новей­ший Эвмей тороп­ливо шел к опушке леса, под­го­няя с помо­щью Фангса прон­зи­тельно хрю­ка­ю­щее стадо.