Владислав Крапивин
Бабушкин внук и его братья

• Полный текст
• Доска на седьмом этаже
• Горящие точки
• Приключения в день знаний
• Второе сентября
• Рэкетир
• Изгнание
• Любовь к родному пепелищу
• Аистенок
• Все входит в рамки
• Театр Демида
• Контрольная по анимизму
• Зеркало
• Тик-так
• Митя Стоков и другие
• Тишина странного мира
• Футляр от виолончели
• У креста
• Дилетант широкого профиля
• Рельсы Мёбиуса
• Всему свое место
• Причины и следствия
• Маршрут 123
• Динь-дим
• Открытия
• Сказка двух королевств
• Мелодия
• Нарыв
• Обратная сторона планеты

Ты каж­дый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет война.

С. Мар­шак. Зим­ний пла­кат. 1941

Доска на седьмом этаже

Когда я родился, бабушка хотела, чтобы меня назвали Але­шей. Но это было никак нельзя. Мама и отец решили, что я буду Алек­сан­дром. И я стал Сашей.

Но бабушка, если мы были одни, часто назы­вала меня Али­ком. Алик ведь может быть и Алек­сан­дром, и Алек­сеем — одинаково…

И в лет­нем лагере меня стали звать Аль­кой. Услы­шали, как бабушка, когда она при­ез­жала на роди­тель­ский день, назы­вала меня так, и мно­гие это под­хва­тили. Может, потому, что и без меня в отряде было восемь Саш, Сань и Шуриков.

Я не спо­рил. Мне и самому это нравилось.

И ребята нра­ви­лись. И лагерь. Здесь было совсем не то, что в школе.

Можете счи­тать меня кем угодно: зло­деем, пси­хом, сади­стом, но я пони­маю тех моло­дых сол­дат, кото­рые вдруг хва­тают авто­мат и — вее­ром по своим обид­чи­кам. По всей этой дем­бель­ской и дедов­ской сво­лочи, кото­рая изде­ва­ется над пер­во­год­ками. Над теми, кто слабее.

Потому что я знаю по себе, как могут дове­сти чело­века. И не в какой-нибудь там казарме, а в нашей заме­ча­тель­ной школе-гим­на­зии номер шесть — такой англий­ской и такой джентль­мен­ской, такой музы­каль­ной и такой тан­це­валь­ной, такой зна­ме­ни­той на весь город…

Пер­вые три класса я про­учился там нор­мально. Креп­ких дру­зей не завел, но и не при­ста­вал ко мне никто. Чет­вер­того класса, как нынче водится, в гим­на­зии не было, после началь­ной школы — сразу в пятый. В этом пятом люди ока­за­лись уже не те, что прежде, появи­лось много новень­ких. Среди них — Мишка Лыков, кото­рого все почему-то звали Лыкун­чи­ком. Гово­рили, что папаша Лыкун­чика воро­чает делами в каком-то банке. Не знаю. Доро­гими игруш­ками Лыкун­чик не хва­стался, в гим­на­зию при­ез­жал не на папи­ной машине, а на трам­вае. И бога­тыми шмот­ками не выделялся.

Выде­лялся он дру­гим — под­лым харак­те­ром. Любил повы­де­лы­ваться перед тем, кто не может дать сдачи. Самым таким неуме­ю­щим в классе ока­зался я. Потому что по натуре своей я — трус, никуда не денешься.

Лыкун­чик это почуял быстро.

У него была ком­па­ния при­я­те­лей, чело­век пять. Вот с ними-то он и начал меня изво­дить. А осталь­ные помалкивали.

Изво­дили подло. Бить почти не били, только изредка дадут по шее или пова­ляют в сугробе. Но все эти щипки и тычки, под­начки, драз­нилки… Собе­рутся вокруг и давай припевать:

Милый маль­чик, съешь конфетку
И утрись ско­рей салфеткой… —

и тряп­кой, кото­рой выти­рают доску, по губам…

Потом деньги стали с меня тря­сти. Ну, я один раз отдал, сколько было:

— Пода­ви­тесь, только не лезьте!

Но они снова. Тогда я не выдер­жал, рас­ска­зал дома.

Бабушка пошла к нашей дирек­торше. Лыкун­чика и его дру­зей пору­гали. Даже папашу Лыкова вызы­вали, и был слух, что он дома Лыкун­чику крепко вре­зал. Больше эта шайка денег с меня не тре­бо­вала. Но изво­дить меня они стали еще пуще. То дымо­вуху мне в парту сунут, а потом вопят, что я сам при­нес. То в спор­тив­ной раз­де­валке одежду спря­чут или брюки завя­жут тугими узлами. То обсту­пят на улице и опять:

Милый маль­чик, съешь сосиску,
А не то отрежем …

И это на весь квартал.

Я ста­рался ухо­дить из школы кра­ду­чись, выби­рал околь­ные пере­улки, чтобы не заме­тили, не догнали. А для них это — новая забава. Охота. Высле­жи­вали и гоня­лись. А я убегал…

А что делать-то? Если бы чест­ная драка, один на один, я бы как-нибудь скру­тил свою бояз­ли­вость. Но ведь их целая свора.

У Лыкун­чика было круг­лое лицо и серые глаза с длин­ными, будто куколь­ными рес­ни­цами. Если не знать, то можно поду­мать: вполне нор­маль­ный пацан, слав­ный такой.

Но я‑то знал, какой он «нор­маль­ный». Ох и нена­ви­дел же я его! И всех его «шесте­рок». И появись у меня авто­мат, я бы не дрогнул.

Так, по край­ней мере, я думал тогда.

Авто­мат у меня, конечно, не появился. Гово­рят, на чер­ном рынке можно добыть, но стоит это пол­тора мил­ли­она. Я бы, наверно, не пожа­лел, но где возь­мешь такие деньги? Да и не про­да­дут мальчишке.

Но все же судьба сде­лала мне пода­рок. Не хуже авто­мата. Одна­жды, в начале апреля, они опять стаей погна­лись за мной.

Милый маль­чик, съешь сосиску,
А не то …

И я бежал, всхли­пы­вал и зады­хался, а рюк­зак с учеб­ни­ками коло­тил меня по спине. И я думал, что ско­рее сдохну, чем зав­тра опять пойду в гим­на­зию. Но до зав­тра надо было еще дожить. Я бежал к сво­ему квар­талу. И решил — напря­мик через пло­щадку, где стоит недо­стро­ен­ная кир­пич­ная мно­го­этажка. А там до род­ного дома рукой подать.

Я огля­нулся. Лыкун­чик далеко опе­ре­дил своих друж­ков. Те посте­пенно замед­ляли бег, а Лыкун­чик мчался, как гон­чий пес. Видимо, гнал его повы­шен­ный охот­ни­чий азарт. Если дого­нит, то один…

И здесь на бегу обо­жгла меня (или наобо­рот — холо­дом обдала!) убий­ствен­ная мысль. Я испу­гался ее отча­янно и в то же время — под­чи­нился ей. Сразу!

В недо­стро­ен­ном кор­пусе мы с ребя­тами из нашего двора играли не раз. Работы были там оста­нов­лены, забор вокруг пова­лен, сто­ро­жей — ника­ких, лазай кому не лень. И я знал, что на седь­мом этаже есть доска. Тол­стая, широ­кая, пере­ки­ну­тая через верх квад­рат­ной кир­пич­ной шахты. Шахта эта была пустой сверху донизу. Эта­кий широ­чен­ный коло­дец, ухо­дя­щий в под­валь­ную глу­бину. Зачем она, мы не знали. Может, в ней соби­ра­лись смон­ти­ро­вать гру­зо­вой лифт или какой-нибудь эска­ла­тор. Гово­рили, что в этом доме соби­ра­ются устро­ить почту.

Мы с маль­чиш­ками ино­гда ложи­лись живо­тами на кир­пич­ное ограж­де­ние, смот­рели в квад­рат­ную чер­ноту и вскрикивали:

— Эй!..

В глу­бине отзы­ва­лось лени­вое эхо.

Зачем через шахту пере­ки­нули доску, тоже никто не знал. Может, по ней с края на край пере­тас­ки­вали какой-то груз, напри­мер, носилки с цемен­том или кир­пичи. Но она была не закреп­лена. Про­сто лежала кон­цами на барьере — он под­ни­мался над полом седь­мого этажа на полметра.

Одна­жды Семка Рас­ко­ва­лов (тоже пяти­класс­ник, но из дру­гой школы) потро­гал край доски и задум­чиво так сказал:

— Инте­ресно, есть на свете чело­век, кото­рый мог бы пройти по ней?

— Цир­ко­вой кана­то­хо­дец — запро­сто, — ото­звался Сем­кин друг Вов­чик Матвеев.

— Я не про цир­ко­вого, а про нор­маль­ного чело­века, — недо­вольно ска­зал Семка.

Тогда я вско­чил на кир­пич­ный край. И уви­дел широ­чен­ные глаза малень­кого Ивки. Он открыл рот, будто хотел ска­зать «не надо», но поте­рял голос.

Я вообще-то трус, но высоты не боюсь ничу­точки. Правда, меня ука­чи­вает в само­лете, но это не от боязни паде­ния, а от чего-то дру­гого. Бабушка гово­рит — от пере­па­дов давления.

Ну, вот я вспрыг­нул и пошел. Доска про­ги­ба­лась, но не очень. Да и длина-то — всего семь шагов! Я про­шел их, можно ска­зать, игра­ючи. Даже ника­кого зами­ра­ния не почув­ство­вал. Вер­нее, почув­ство­вал, но уже после, когда прыг­нул на пол.

Прыг­нул — и опять уви­дел Ивкины глаза, боль­шу­щие и со сле­зами. Ивка был без шапки, и волосы его, свет­лые и лег­кие, были странно при­под­няты. Наверно, про это и гово­рят «встали дыбом».

Ивка вце­пился в мой рукав и шепо­том сказал:

— Ты больше нико­гда… Ладно?

— Ладно, — пообе­щал я, чтобы он не заплакал.

— Ну, ты герой, — выдох­нул Семка.

Я ска­зал:

— Герой — это когда боишься и все равно идешь, назло страху. А если не страшно, какое геройство?

Семка и Вов­чик зами­гали, обду­мы­вая такую мысль.

— Давайте ски­нем вниз эту доску, — насуп­ленно пред­ло­жил Ивка.

— Гро­хот будет, взрос­лые при­бе­гут, — рас­су­дил Вовчик.

— Ивка, не бойся, я правда больше не буду, — снова пообе­щал я.

Но теперь я знал, что нарушу обе­ща­ние. Меня тол­кала нена­висть и… радость. Сей­час ты добе­га­ешься, Лыкунчик!

Я взле­тел по лест­нич­ным про­ле­там на седь­мой этаж. Лыкун­чик не отста­вал. И я понял — не отста­нет. Обо­гнуть шахту было нельзя: слева мятая арма­тур­ная сетка, справа нагро­мож­де­ние лесов.

Я про­ско­чил доску с лету, в один миг. И сразу обер­нулся, замер.

Да, Лыкун­чик не оста­но­вился. Азарт, видать, был силь­нее ума. Или он про­сто не понял сго­ряча, над ч е м этот мостик. Лыкун­чик вско­чил на доску — и за мной. Но… то ли доска про­гну­лась черес­чур (он был тяже­лее меня), то ли он как бы уда­рился о мой встреч­ный взгляд. Замер посреди доски. Покач­нулся и встал очень-очень прямо. И смот­рел на меня во-от такими гла­зи­щами. И рот разинул…

А я упи­рался каб­лу­ком в конец доски.

Видимо, кто-то недавно дви­гал ее — конец, что лежал на кир­пи­чах, был совсем корот­кий, сан­ти­мет­ров пять от края. И не надо ника­кого авто­мата. Чуть нажал — и…

Никто не запо­до­зрит меня. Я убе­гал, а он гнался! Я про­ско­чил по доске, а он не сумел! Ни один чело­век не поду­мает, что я вино­ват, когда его, Лыкун­чика, под­бе­рут внизу на груде битых кирпичей.

Я смот­рел на него неот­рывно. Он все сразу понял.

«Что, Лыкун­чик, не хочется падать, да? А может, ты наде­ешься, что это не насмерть? Не надейся, здесь два­дцать метров…»

Да, ровно два­дцать. Мы мерили, капро­но­вый шнур спе­ци­ально при­несли для этого. Он и сей­час здесь, в тай­нике между двух кир­пи­чей, мы спря­тали для игры…

Небо в окон­ных про­емах было уже синее, весен­нее. И солнце яркое-яркое. Но это было не его, не Лыкун­чика, небо и солнце. Его была только чер­ная квад­рат­ная глу­бина над доской.

Лыкун­чик без­звучно запла­кал. Он не мор­щил лица, не жму­рился, про­сто слезы побе­жали струй­ками из его выта­ра­щен­ных глаз. И стали падать с подбородка.

Потом он кач­нулся и зама­хал руками.

— Сядь, дурак! — громко ска­зал я. — Сядь, схва­тись за края!

Он сел. Захлоп­нул рот, заку­сил губу. Но из глаз все бежало. Куртка его была рас­пах­нута. Я вдруг уви­дел, как на серых брю­ках спе­реди, между ног, раз­рос­лось тем­ное сырое пятно. Лыкун­чик всхлип­нул, уперся в доску руками и заер­зал: наверно, хотел таким обра­зом добраться до края.

— Замри, балда!

Конец доски опасно шеве­лился. Еще чуть-чуть — и вниз. Потя­нуть на себя? А если не справ­люсь, только хуже сде­лаю? Или дерну — и сорвется дру­гой конец?

— Не дви­гайся!.. Не смотри вниз, закрой глаза!

Он послушно закрыл.

— Сиди и жди! Я сейчас…

Отбе­жав, я выхва­тил из-за кир­пи­чей моток шнура.

— Сей­час брошу, ты пой­ма­ешь… Только без дерганья!

Он открыл глаза и закивал.

— Не дры­гайся! Лови!..

Лыкун­чик пра­вой рукой пой­мал конец.

— Теперь обвяжи себя под мыш­ками. Осторожно…

При­шлось Лыкун­чику отце­пить от доски и вто­рую руку. Он опять зажму­рился, но все же обмо­тал себя на уровне груди, завя­зал два узла. Тря­су­щи­мися пальцами.

Я отсту­пил, слегка натя­нул шнур и намо­тал его на штырь, тор­ча­щий из креп­кой балки лесов. Теперь, если Лыкун­чик сорвется, то не страшно — повис­нет и побол­та­ется, а я его вытяну. Веревка выдержит.