Державин Гавриил
Евгению. Жизнь Званская

(8 голосов4.9 из 5)

Оглавление
Прослушать стихотворение17:48

Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!

Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть,
С пространства в тесноту, с свободы за затворы,
Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть
И пред вельможей пышны взоры?

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Званке?
Довольство, здравие, согласие с женой,
Покой мне нужен — дней в останке.

Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;
Мой утреннюет дух правителю вселенной;
Благодарю, что вновь чудес, красот позор[1]
Открыл мне в жизни толь блаженной.

Пройдя минувшую и не нашедши в ней,
Чтоб черная змия мне сердце угрызала,
О! коль доволен я, оставил что людей
И честолюбия избег от жала!

Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,
Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,
Ищу красивых мест между лилей и роз,
Средь сада храм жезлом чертяще.

Иль, накормя моих пшеницей голубей,
Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;
На разноперых птиц, поющих средь сетей,
На кроющих, как снегом, луги.

Пастушьего вблизи внимаю рога зов,
Вдали тетеревей глухое токованье,
Барашков в воздухе, в кустах свист соловьев[2],
Рев крав, гром жолн и коней ржанье[3].

На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар
Повеет с дома мне манжурской иль левантской[4],
Иду за круглый стол: и тут-то раздобар
О снах, молве градской, крестьянской;

О славных подвигах великих тех мужей,
Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы
Для вспоминанья их деяний, славных дней,
И для прикрас моей светлицы,

В которой поутру иль ввечеру порой
Дивлюся в Вестнике[5], в газетах иль журналах
Россиян храбрости, как всяк из них герой,
Где есть Суворов в генералах!

В которой к госпоже, для похвалы гостей,
Приносят разные полотна, сукна, ткани,
Узорны, образцы салфеток, скатертей,
Ковров и кружев, и вязани[6].

Где с скотен, пчельников и с птичников, прудов
То в масле, то в сота́х зрю злато под ветвями,
То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,
Сребро, трепещуще лещами.

В которой, обозрев больных в больнице, врач[7]
Приходит доносить о их вреде, здоровье,
Прося на пищу им: тем с по́ливкой калач,
А тем лекарствица, в подспорье.

Где также иногда по палкам, по костям
Усатый староста иль скопидом брюхатый
Дают отчет казне, и хлебу, и вещам,
С улыбкой часто плутоватой.

И где, случается, художники млады
Работы кажут их на древе, на холстине,
И получают в дар подачи за труды,
А в час и денег по полтине.

И где до ужина, чтобы прогнать как сон,
В задоре иногда, в игры зело горячи,
Играем в карты мы, в ерошки, в фараон[8],
По грошу в долг и без отдачи.

Оттуда прихожу в святилище я муз,
И с Флакком[9], Пиндаром, богов восседши в пире,
К царям, к друзьям моим, иль к небу возношусь,
Иль славлю сельску жизнь на лире.

Иль в зеркало времен, качая головой[10],
На страсти, на дела зрю древних, новых веков,
Не видя ничего, кроме любви одной
К себе и драки человеков.

Всё суета сует! я, воздыхая, мню,
Но, бросив взор на блеск светила полудневна,
О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?
Творцом содержится вселенна.

Да будет на земли и в небесах его
Единого во всем вседействующа воля!
Он видит глубину всю сердца моего,
И строится моя им доля.

Дворовых между тем, крестьянских рой детей
Сбираются ко мне не для какой науки,
А взять по нескольку баранок, кренделей,
Чтобы во мне не зрели буки.

Письмоводитель мой тут должен на моих
Бумагах мараных, пастух как на овечках,
Репейник вычищать, — хоть мыслей нет больших,
Блестят и жучки в епанечках[11].

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;
Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.
Я озреваю стол — и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором.

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером
Там щука пестрая: прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;
Но не обилием иль чуждых стран приправой,
А что опрятно всё и представляет Русь:
Припас домашний, свежий, здравый.

Когда же мы донских и крымских кубки вин,
И липца, воронка́ и чернопенна пива[12]
Запустим несколько в румяный лоб хмелин, —
Беседа за сластьми шутлива.

Но молча вдруг встаем: бьет, искрами горя,
Древ русских сладкий сок до подвенечных бревен[13];
За здравье с громом пьем[14] любезного царя,
Цариц, царевичей, царевен.

Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;
Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,
Пернатый к потолку лаптой мечу леток[15]
И тешусь разными играми.

Иль из кристальных вод, купален, между древ,
От солнца, от людей под скромным осененьем,
Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,
С душевным неким восхищеньем.

Иль в стекла оптики[16] картинные места
Смотрю моих усадьб; на свитках грады, ца́рства,
Моря, леса, — лежит вся мира красота
В глазах, искусств через коварства.

Иль в мрачном фонаре[17] любуюсь, звезды зря
Бегущи в тишине по синю волн стремленью:
Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,
Премудрости ко прославленью.

Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льет
И, движа ма́шину, древа́ на доски делит;
Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьет[18]
Клокоча огнь, толчет и мелет.

Иль любопытны, как бумажны руны волн
В лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льются
В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретен
Марииной рукой прядутся[19].

Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,
Все прелести, красы берутся с поль царицы[20];
Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,
Куется в бердыши милицы[21].

И сельски ратники как, царства став щитом,
Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве,
«За веру, за царя мы, — говорят, — помрем,
Чем у французов быть в подданстве».

Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,
Качусь на дрожках я соседей с вереницей;
То рыбу у́дами, то дичь громим свинцом,
То зайцев ловим псов станицей.

Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,
Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,
Серпами злато нив, — и, ароматов полн,
Порхает ветр меж нимф рядами.

Иль смотрим, как бежит под черной тучей тень
По копнам, по снопам, коврам желто-зеленым,
И сходит солнышко на нижнюю степень
К холмам и рощам сине-темным.

Иль, утомись, идем скирдов, дубов под сень;
На бреге Волхова разводим огнь дымистый;
Глядим, как на воду ложится красный день,
И пьем под небом чай душистый.

Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,
Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком[22];
Как парусы суда и лямкой бурлаки
Влекут одним под песнью духом.

Прекрасно! тихие, отлогие брега
И редки холмики, селений мелких полны,
Как, полосаты их клоня поля, луга,
Стоят над током струй безмолвны.

Приятно! как вдали сверкает луч с косы
И эхо за́ лесом под мглой гамит народа,
Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,
Когда мы едем из похода.

Стекл заревом горит мой храмовидный дом[23],
На гору желтый всход меж роз осиявая,
Где встречу водомет шумит лучей дождем,
Звучит музы́ка духовая.

Из жерл чугунных гром по праздникам ревет;
Под звездной молнией, под светлыми древами
Толпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,
Поет и пляшет под гудками.

Но скучит как сия забава сельска нам,
Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;
Велим талантами родных своих детя́м
Блистать: музы́кой, пляской, пеньем.

Амурчиков, харит плетень, иль хоровод,
Заняв у Талии игру и Терпсихоры,
Цветочные венки пастух пастушке вьет,
А мы на них и пялим взоры.

Там с арфы звучныя порывный в души гром,
Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны[24]
Бегут, — ив естестве согласия во всем
Дают нам чувствовать законы.

Но нет как праздника, и в будни я один,
На возвышении сидя столпов перильных,
При гуслях под вечер, челом моих седин
Склонясь, ношусь в мечтах умильных;

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
Мимолетящи суть все времени мечтаньи:
Проходят годы, дни, рев морь и бурей шум,
И всех зефиров повеваньи.

Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?
Победы слава где, лучи Екатерины?
Где Павловы дела? Сокрылось солнце, — тень!.
Кто весть и впредь полет орлиный?

Вид лета красного нам Александров век:
Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;
Блаженствовал под ним в спокойстве человек,
Но мещет днесь и он перуны[25].

Умолкнут ли они? — Сие лишь знает тот,
Который к одному концу все правит сферы;
Он перстом их своим, как строй какой ведет,
Ко благу общему склоняя меры.

Он корни помыслов, он зрит полет всех мечт
И поглумляется безумству человеков:
Тех освещает мрак, тех помрачает свет
И днешних и грядущих веков.

Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор
Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау[26];
Младых вождей расцвел победами там взор
И скрыл орла седого славу[27].

Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.
Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!
Увы! и даже прах спахнет моих костей
Сатурн крылами с тленна мира.

Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд
И разве дым сверкнет с землянки.

Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих
Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный[28].
Который тощих недр и сводов внутрь своих
Вождя, волхва гроб кроет мрачный,

От коего, как гром катается над ним,
С булатных ржавых врат и збруи медной гулы
Так слышны под землей, как грохотом глухим,
В лесах трясясь, звучат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! святым своим жезлом
Ударив об доски, заросши мхом, железны,
И свитых вкруг моей могилы змей гнездом
Прогонишь — бледну зависть — в бездны.

Не зря на колесо веселых, мрачных дней,
На возвышение, на пониженье счастья,
Единой правдою меня в умах людей
Чрез Клии воскресишь согласья[29]

Так, в мраке вечности она своей трубой
Удобна лишь явить то место, где отзывы
От лиры моея шумящею рекой
Неслись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слышал их, и ты, будя твоим пером
Потомков ото сна, близ севера столицы,
Шепнешь в слух страннику, в дали как тихий гром:
«Здесь бога жил певец, — Фелицы».

Май-июль 1807

О стихотворении Гавриила Державина «Евгению. Жизнь Званская»

Дружеское послание «Евгению. Жизнь Званская» является одним из шедевров лирики Державина. Оно написано в 1807 году в имении Званка. К этому времени поэт, сменив несколько государственных должностей уже при императорах Павле I и Александре I, вышел в отставку. Живя зимой в Петербурге, в собственном доме на Фонтанке, а летом — в имении Званка, Державин все свои силы отдавал литературе. Имение поэта располагалось недалеко от столицы, на берегу реки Волхов, и для литературной жизни начала XIX века было чем-то вроде Ясной Поляны Л. Н. Толстого.


[1] Красот позор — т. е. зрелище.

[2] Барашков в воздухе, в кустах свист соловьев. «Т. е. бекасы, кои кричат, как барашки…» (Об. Д., 707).

[3] Рев крав, гром жолн и коней ржанье. Желна — дятел. Гром жолн — «отголоски их, когда они долбят деревья и производят звук» (Об. Д., 707).

[4] Повеет с дома мне манжурской иль левантской. «Манжурский, т. е. запах чайный; левантский — кофейный, т. е. что первый родится в Китае <а второй в Аравии> и доставляется чрез торг левантский» (Об. Д., 707).

[5] Дивлюся в Вестнике — в журнале «Вестник Европы», основанном Н. М. Карамзиным и издававшемся в это время В. А. Жуковским.

[6] Ковров и кружев и вязани. В Званке были небольшие фабрики: ковровая и суконная.

[7] В которой, обозрев больных в больнице, врач. «Была там небольшая для крестьян больница» (Об. Д., 708).

[8] В ерошки, в фараон. «Ерошки — карточная шутовская игра… Фараон — шуточное название карточной игры банку» (Об. Д., 708).

[9] Иль в зеркало времен, качая головой. «Зеркало времен здесь называется история» (Об. Д., 708).

[10] Флакк — Гораций.

[11] Блестят и жучки в епанечках. «Т. е. посредственные мысли, хорошо сказанные, чистым слогом, делают красоту сочинения» (Об. Д., 708).

[12] И липца, воронка и чернопенна пива. «Липец, мед, наподобие вина приуготовленный, желтого цвета, воронок — тоже мед, но черный, с воском варенный, — напитки, которые бывают очень пьяны, особливо последний, так что у человека при всей памяти и рассудке отнимутся руки и ноги; пиво черное кабацкое тоже весьма крепкое» (Об. Д., 708).

[13] Древ русских сладкий сок до подвенечных бревен. Яблочный или березовый сок, который делали наподобие шампанского.

[14] За здравье с громом пьем. «Т. е. с пушечной пальбой» (Об. Д., 708).

[15] Пернатый к потолку лаптой мечу леток — игра в волан.

[16] Иль в стекла оптики. Имеется в виду разновидность волшебного фонаря.

[17] Иль в мрачном фонаре. Державин имеет в виду камеру-обскуру, в которой «супротивные натуральные предметы представляются в малом виде весьма живо…» (Об. Д., 708).

[18] Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьет. «Огненная паровая машина».(Об. Д., 709).

[19] Марииной рукой прядутся. «Императрица Мария Феодоровна выписала из Англии прядильную машину, на которой один человек более нежели на сто веретенах может прясть» (Об. Д., 709).

[20] Все прелести, красы берутся с поль царицы. «Т. е. красильня, где красят шелк, шерсть, лен и бумагу травными растениями, сбирая оные с царицы полей, т. е. Флоры» (Об. Д., 709).

[21] Куется в бердыши милицы — т. е. ополчения.

[22] Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком. «Рыбная ловля, называемая колотом, в которой несколько десятков лодочек, в каждой с двумя человеками, спустя в воду сетки, тихохонько или лениво ездят и стучат палками в лодки, производя страшный звук, от чего рыба мечется как бешеная в реке и попадает в сетки» (Об. Д., 709).

[23] Мой храмовидный дом. «Дом автора был с куполом и с колоннами и немного похожий на храмик» (Об. Д., 709).

[24] Здесь с тихогрома струн смягченны, плавны тоны. Тихогром — перевод слова «фортепьяно».

[25] Но мещет днесь и он перуны, Державин имеет в виду войну 1806—1807 гг.

[26] Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау. Темир (Тамерлан) — азиатский завоеватель XIV в. Имеется в виду Наполеон. Сражения под Пултуском и Прейсиш-Эйлау были относительно успешны для русской армии.

[27] И скрыл орла седого славу. Граф М. Ф. Каменский (1738—1809) был назначен главнокомандующим, но через несколько дней был сменен Беннигсеном.

[28] Взойдешь на холм тот страшный. В саду был холмик, на котором любил сидеть Державин. Далее Державин имеет в виду легенду о том, что один из новгородских вождей был волхв, от которого и получила свое название река Волхов. Этот волхв якобы был похоронен под холмом у дома Державина.

[29] Чрез Клии воскресишь согласья. Клио — муза истории. Евгений в 1806 г. напечатал в журнале «Друг просвещения» биографии ряда писателей, в том числе и самого Державина.

Комментировать

*

Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки