священник Иоанн Филевский
Религиозно-философские воззрения Ф.И. Тютчева

• Полный текст
• Религиозно-философские воззрения Ф. И Тютчева
• (Набросок к 100-летию его рождения)
• Примечания

Религиозно-философские воззрения Ф. И Тютчева

(Набросок к 100-летию его рождения)

Много писали о Ф. И. Тютчеве, как поэте, мыслителе и патриоте, по поводу 100-летия его рождения. Все согласны в оценке его произведений (поэтических и прозаических) со стороны их важности для разработки основных задач нашей художественной литературы, для уяснения нашего национального самосознания, для углубления в высший смысл нашей народной жизни и идеалов. Но мало, почти ничего не было сказано о нем, как о религиозном мыслителе, как об убежденном христианине, как о поборнике родного православия.

Ф. И. Тютчев неоспоримо был религиозный человек, искренно-верующий, чистосердечный. Почти каждая страница его главнейших поэтических творений обвеяна глубоким религиозным духом, одушевлена жизненной верой, во все лучшее, прекрасное, истинное, вечное. Пафос жизни, художественная правда в его заветных листах углублены, растворены религиозным просветлением, освящены религиозными идеями и идеалами.

В отношении этой религиозности граф Л. Н. Толстой, ставит Ф. И. Тютчева даже выше А. С. Пушкина. Но, если освободиться от этого преувеличения и если под религиозностью Тютчева разуметь не альтруистическую только мораль и не «языческий панпсихизм», как во взгляде Толстого на религию Тютчева, а подлинно христианскую веру, религиозную веру во Христа, как Бога истинного[1], как Бога во плоти, пришедшего в мир и даровавшего этому миру нетление и вечную жизнь, то религиозность Тютчева станет для нас не только основным мотивом его поэзии, но и несомненной характеристической чертой его душевных дарований.

Огромные крупицы чистого, блестящего золота, драгоценные жемчужины искренней, самососредоточенной религиозности рассыпаны светлой душой Ф. И. Тютчева в его нежно-мистических задушевных стихах, особенно на скорбных изгибах его сладостной поэзии. Здесь религия и поэзия у Тютчева до того сливаются, до того духовно соприкасаются, что трудно угадать грань их, почти невозможно провести отделяющую их межу.

Религиозная философия Тютчева начинается в мучительных вопросах космогонии. Религиозной верой в Бога Тютчев объясняет «неразрешимую тайну»[2] мироздания. Жизнь мира благословенна, потому что вся горит и переливается в лучах света Божия. Бог не где-то в недоведомых высотах обитает, недостижимых даже для высоких мистических восприятий (деизм), и не то, что безличная природа (языческий пантеизм), а живая, невидимая и непостижимая Сила, «благое Провиденье»[3]. «Логика Промысла — словно солнце» в судьбах мира; это — «внутренний закон, управляющий событиями мира»[4].

«Великий Бог —
Жизнь миров и душ светило»[5].
«Мы ждем и верим Провиденью: 
Ему известны день и час»[6].
«День пережит — и слава Богу»[7].

Только в Боге, знающем все[8], явленная и Богом озаренная и согретая — природа есть не загадочный «сфинкс»[9], а «благовест всемирный»[10].

«Не то, что́ мните вы, природа —
Не слепок, не бездушный лик:
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык»[11].

Язык этот ясен и понятен, как гармония сил и законов Божиих, и кто познал их, тот ощутил и Бога в природе, для того и мир «книга Божия», «небо — престол Божий, а земля — подножие ног Его» (см. Евангелие от Матвея). Мир не заслоняет Бога, а открывает; но для этого нужна религиозная вера в «Милосердного Бога»[12]. А без этой веры и уверенности в ней, в просторах жизни и природы одна тусклая печаль, хилое бессилие, «все — призрак тревожно пустой»[13], «элизиум теней»[14].

«Когда пламенной струею
Сверкают гордо небеса ,
Над озаренною землею —
Не Бога ли блестит краса?..
Без веры в Бога — мимо, мимо
Промчится радость бытия!..
Пошлет ли Он огонь без дыма?
И дым пошлет ли без огня?»[15]

Как создание Божие, все в мире дорого Провидению, и потому все должно быть в дружбе с Ним. На «призывный Божий голос» все должно откликнуться родственным сочувствием «духу жизни и свободы, духу света и любви»[16] . Здесь весь смысл человеческой жизни, как «оправдания пред Богом»[17], Отцом небесным. Нужно прислушиваться к этому гласу Божию в природе, чувствовать в сердце, угадывать в совести Божественность и видимого и невидимого в ней, «где смертной жизни места нет»[18]. Есть это святое созвучие, ясен этот отклик, и жизнь природы сияет, «как откровение неземное»[19], и люди живут в заветах великой радости, „лучшего мира, мира духовного”[20], а «нет Божьего согласья» и в страданиях самоотверженной любви «не выстрадать счастья»[21] жизни.

Но мир Божий не то, что «великий Пан»[22], как у эллинов, а только одна книга, только первая ступень и особый путь к познанию Бога из Его откровения. Тютчев далек был от обоготворения природы. Природа не совершенство жизни. Только «в полном чувстве Бытия — пиршество Природы»[23]; а в мире есть зло и смерть, и не в мечтах только, а в грозных страданиях и в безумии горя. Это «гнев Божий»[24], «правда Божия»[25], «Божья кара» за грехопаденье[26], за зло жизни. Нужна борьба с этим злом, и «борьба отчаянная»[27]; нужно терпение , любовь на свете, «жизнь отреченья, жизнь страданья»[28]), чтобы не застыть, не обомлеть от страха смерти при «вечном отбое и прибое»[29]) слепых страстей и ожесточенных болей. И борьба эта, хотя и «слезами орошена»[30], радостна, потому что успешна, победоносна. Конец ее, — «прощальный свет любви последней, зари вечерней»[31]) мира, — вечное откровение «лика Божия», жизни Божественной.

Когда пробьет последний час природы,
Разрушится состав частей земных;
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них[32].

Освящающие силы для борьбы, для труда и работы человеческого духа в этом мире льются к нам из другого «лучшего мира, духовного мира», «мира дневного»[33], где —

«Другую видим мы природу,
И без заката, без восхода,
Другое солнце светит там…
Все лучшее там, светила шире —
Так от земного далеко…
Так разно с тем, что в нашем мире —
И в чистом пламенном эфире
Душе так радостно легко»[34].

«Божий пламень»[35] все очищает, все претворяет в жизнь вечную, всемирную радость, в гармонию бытия. В его огне, в свете его текут святые откровения Божии людям, открывается «отрада Господня»[36] всем, особенно несчастным. Без «неба нетленно-чистого», без Божиих озарений все на земле «удушливо-земное»[37] грустно, томительно.

«И не дано ничтожной пыли
Дышать Божественным огнём»[38]

Только в откровениях Божественных по земле «проходит незаметно небесных ангелов нога»[39]

В этих чистых и высоких источниках вся жизнь и вся душа христианской религии, религии святых молитв, Божественных таинств, всеочищающих сил Божиих . «Евангельское слово»[40] и «Чаша»[41] крови Христовой — полнота откровения Божия. В «Новом Завете» Христовом — вся религиозная сила христианского благовестия, вся радость и светлость трудов и забот человеческих, вечная святыня, обвеянная «надеждой, верой и любовью»[42]. В упованиях веры и в духе любви все цветет в христианстве, в путях вечной жизни, вечной красоты и блаженства.

«Мы верим верою живою, 
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эфирною струею
По жилам небо протекло[43].
О, вещая душа моя,
О, сердце полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые, —
Душа готова, как Мария, 
 К ногам Христа на век прильнуть»[44].

В глубоких чувствах целительной святости, в религиозных подвигах самоотречения, в духовных порывах и радостях Богообретения — творится «служба Христова»[45]), — жизнь истинно-христианская, чудно-прекрасная, светлая, утешная, бессмертная . В ней нет уже ни страха, ни безумных и напрасных томлений, нет безнадежной тоски, нет унылого бессилья, а одна «самозабвения земного благодать»[46], все окрыляющая, все духовно освобождающая, все разрешающая в неизреченные восторги бесконечной жизни, светло-радостной вечности. В ней все утлое, все бессмысленное разбивается «о подводный Веры камень»[47], и в нежных чистых заботах и трудах душевных «нечто праздничное веет, как дней воскресных тишина»[48].

Эта воскресная тишина духа, это ответное молчание на зов Божий есть не иное что, как евангельская чистота сердца, религиозное ведение Бога[49]. «Ночные голоса» в хаосе безверия и мрака духовного, а Божественный лик Христов в Его священной простоте и славном воскресении тихо пламенеет только в душах живых[50], возвышенных, кротких, чистых, отзывчивых на все доброе и прекрасное, на великое и истинное. Страдания любви Христовой и благодать терпения Его ‑это верный путь неуклонного служения правде Божией, правде жизни святой и всеоживляющей[51].

В глубинах христианской религиозности Тютчев излагает разгадку таинственной психологии народной души, народно-жизненных, высококультурных идеалов. Народ российский — это духовное олицетворение святости Христовой, смятения и страданий Его. „В излиянии этих чувств народных — Божия чистая роса»[52]. Как чистые стихии мира — светлая одежда Божества[53], так и народ наш есть «риза чистая Христа»[54].

„Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа?
Не поймет и не оценит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде, Царь Небесный
Исходил благословляя»[55].

Как умилительна и бессмертна эта тема и этот идеал христианской религиозности нашего великого народа в путях и опытах всечеловеческой радости и всеобщего успокоения!

Но Богоносная вера русского народа не духовное сектантство, а религиозная жизнь истинной церкви. Как язычество стояло «по ту сторону креста»[56], по образному выражению Тютчева, так русский народ в церкви стоит у самого креста Христова, как «Та, Кто, освятив собой страданье, стояла, плача, у креста»[57]. Церковь живет, религиозно радуется и плачет Христу-Спасителю чуткой совестью нашего народа крестоносного, святой тайной его многовекового жития, великими страданиями его истории, претерпенными ради правды царства Христова. И эта народно-духовная жизнь церкви всеобъемлюща, потому что православна, евангельски-истинная, вечно благая.

В православии русского народа Ф. И. Тютчев видел и высшее просветительное начало, и прочный залог великого будущего не только для России, но и для всего славянского мира, для этого «опально мирового племени»[58]. Это глубокое убеждение особенно ясно раскрыто в его восторженно-патриотических стихотворениях и превосходных «политических статьях», в основных элементах которых уже довольно точно формулированы главнейшие религиозно-национальные идеалы нашего раннего славянофильства (например, идеалы Хомякова).