Оглавление
- В первый раз на Валааме
- На положении «трудника-кафтанника»
- Духовная жизнь монастыря
- Моя Голгофа
- Вступление в монашество
- Духовник иеросхимонах Ефрем
- Валаам и внешний мир
- Отшельники
- Схимники
- Тайна монашеской жизни
- Послушание
- Иконописная и ризница
- Мои личные переживания
- Полный текст
Отец архимандрит Афанасий (в миру Анатолий Иванович Нечаев) родился в 1886 г. в Пензенском уезде.
Окончил в Пензе духовное училище, а потом семинарию.
После революции — миссионер Армии Спасения; с июня 1923 г. живет в Финляндии.
В архиве Валаамского монастыря сохранилось прошение послушника Анатолия Нечаева игумену Павлину от 29.08.1926: «Я прошу Вас благословить меня поехать в Академию в качестве питомца монастыря с тем, чтобы после окончания курса я бы продолжал оставаться в послушании монастыря». Академией А. И. Нечаев называет Парижский православно-богословский институт.
В Париже митрополит Евлогий постриг его в «мантию», — одновременно с ним постриг принял инок Иоанн, будущий архиепископ Иоанн Сан-Францисский.
Воспоминания архимандрита Афанасия печатаются по публикации в журнале «Русский паломник» (№№ 1 и 2 за 1990, Чико, Калифорния).
Более сорока лет хранилась в гранках эта нехитрословесная повесть, как валаамский инок видит свой монастырь. Это как бы внутренний сказ о жизни и здравии тысячелетней обители, как бы застывшей в своем историческом расцвете и сохранившейся без основных перемен до нашего времени — XX века.
Ценность этой ранее не видавшей свет книги воспоминаний в том, что она фотографически точнореально показывает больше прозаичную сторону валаамского иночества, чем, скажем, духовную, и этим как бы подчеркивает практическую сторону иноков, живущих духовной жизнью. Теперь все до последнего валаамского инока ушли в вечность, почти не оставив наследников, сознательно продолжающих творить то иноческое дело, которым был бы научен подлинным носителем валаамского духа. В этом, конечно, и заключается наше духовное лихолетье, когда подделка вершит над гонимым подлинным. Читая строчки отца Афанасия, невольно благодаришь его за всякие мелочи, проливающие столь утешительной, ныне нам недоступной действительности, которая необходима для понимания всего святорусского величия, так безжалостно отнятого от нас.
О. архимандрит Афанасий (в миру Анатолий Нечаев) стал валаамским иноком уже после революции, что он описывает в начале своего сказа. Прибыл в Париж в 1926 году и поступил в Богословский институт, учился, трудился на ниве Христовой бесхитростно и скончался в конце войны, в 1944 году, и погребен на кладбище Св. Женевьевы, великой древней православной праведницы. Наш покойный проф. Концевич неоднократно рассказывал нам, как приходил о. Афанасий к ним пить чай и читал вслух свои валаамские воспоминания о старцах и как его слушали с упоением: переносились они тогда в скиты и пустыньки и внимали мудрости их не от мира сего, забывались страшные военные времена как в Европе, так и на родине, и сердце щемило и просило молиться Господу, чтобы тот полунебесный образ жизни старцев валаамских не исчез с лица земли. Супруга профессора, Елена Юрьевна, сообщившая нам о существовании сей рукописи, долгие годы и до самой смерти хранила в своем сердце образы дивных валаамских старцев и передала их силу духовную и значение молодому американскому поколению как величайшую драгоценность, подобную евангельской жемчужине, ценность которой дороже злата и сребра.
Эту рукопись, сохранившуюся лишь в виде корректурных листов, мы печатаем, как получили. Местами ее трудно читать, но нам хотелось поделиться полнотой ее потенциала. Кто знает, быть может кто-либо подхватит то меж строк лежащее, что может раздуть пожар духовного подъема и вихорь жажды подлинного иночества, способного поднять современную Россию на подвиг покаяния?
Игумен Герман, Калифорния
Старый Валаам
Воспоминания архимандрита Афанасия (Нечаева)
В первый раз на Валааме
Господь привел меня принять монашество на Валааме, и потому Валаам для меня, как мать духовная, остается на всю жизнь путеводным маяком. И в дни его трагических испытаний сердце просит воздать ему дань благодарности, запечатлеть каждую мелочь его жизни, преклониться пред каждым его насельником, облобызать каждый камешек…
В 1923 году, 8‑го мая, переехал я финскую границу из Советской России и был помещен в карантине в Келломяках. Там оказались четыре валаамских монаха, тоже приехавших из России, из Петроградского подворья. Мы с ними сразу сблизились: «Поедем к нам на Валаам, будешь монахом», — сразу предлагали они. Но тогда для меня мысль о валаамских глухих лесах казалась ужасной и непонятной. Как можно отречься от мира и бросить его на произвол судьбы, — думал я, — когда в нем так много горя и нужды, а главное, когда он так мало знает о Христе! Я был тогда светским миссионером. И за границу выехал для того, чтобы продолжать свою миссионерскую работу.
И вот прошли два с половиной года, в течение которых, изучивши шведский язык, я вел в Финляндии усиленную миссионерскую работу и убедился, что один в поле не воин и что только Церковь таит в себе силы, способные светить миру, а я ничтожен и сам нуждаюсь в ее помощи. И тогда вспомнил я валаамцев — друзей, пригласивших меня посетить их монастырь, и с радостью кинулся туда. Приехав в Сердоболь, сел на валаамский пароход «Сергий» Как приятно было узнать, что этот пароход — собственность монастыря, и увидеть лица монахов, обслуживающих пароход. И капитан, и кочегар, и матросы — все — в послушнических одеяниях. Пароход тронулся, и я стал присматриваться к пассажирам. Среди них сразу бросились в глаза два иерея. Я подошел, поздоровался, взял благословение и сказал, что еду на Валаам запасаться духовными силами для работы среди мира. То были: эконом монастыря о. Харитон и о. Сергий Окулов, один из главных деятелей Финляндской церкви. Они отнеслись ко мне ласково, и я почувствовал себя среди своих. За границей это особенно дорого. На том же пароходе я услышал и шведскую речь. Оказалось, что ехала на Валаам экскурсия шведских учителей, путешествующих по всей Финляндии и, как все подобные туристы, считающих своим обязательным долгом побывать на Иматре и Валааме: одно — чудо природы, другое — чудо русского духа. Слышу — шведы смущаются, недоумевая, кто им покажет монастырь и будет переводчиком. На Валааме переводчиков нет, монахи заботятся лишь о духовной пользе богомольцев, а не об эстетических потребностях путешествующих. Я заговорил со шведами на их языке и предложил им свои услуги, чему они очень обрадовались.
Вскоре мы подъехали к Валааму. Издали он, как град Китеж, манит своей высокой величественной колокольней, возвышающейся одиноко и царящей над всем сонмом обрамленных лесами островов. Как будто в сказке: на острове, на океане, в некоем царстве-государстве сказочный дворец стоит, и в нем волшебный Черномор живет и содержит чудную жар-птицу, огненную колесницу, уносящую на небо каждого, кто отважится пристать к этому чудесному острову.
Пристали к пристани. Встречают нас монахи, ласково кланяются, как будто к родным приехал долгожданный гость. И лошадь с телегой везет наш багаж в гостиницу. Там в гостиной «хозяин» встречает. Все монахи, стоящие во главе учреждения, называются «хозяевами».
Нас размещают по кельям в огромной гостинице. И мы со шведами спешим в монастырь. Но как я буду показывать им монастырь, в котором сам впервые? Спрашиваю встречного монаха, к кому мне обратиться за разъяснениями, и он направляет меня к наместнику о. Иоасафу. Тот очень любезно сам пошел со мною к монаху о. Мартиниану и просил его показать мне весь монастырь. Так мы со шведами (их было человек 15) обошли монастырь, и я им все переводил со слов о. Мартиниана. Всего более их, кажется, поразила могила шведского короля Магнуса, который попал на Валаам после крушения его эскадры во время похода на Россию и постригся здесь в монахи, как гласит надмогильная надпись.
Сам я в России видел Троице-Сергиевскую лавру и Киево-Печерскую, но для меня все же Валаам говорил нечто особенное даже по сравнению с сими прославленными монастырями, а именно: там веяло стариной, те два исполина ушли уже в историю. Этот же был весь живой, нынешний и… уединенный. А кроме того, поражает он своей цельностью, планомерностью своих различных частей при отсутствии всякой нагроможденности, и веет от него величием русского духа, широтою размаха. Как будто Валаам — завершение всего монастырского векового зодчества, духовный колосс на гранитных ногах. Как исполин-победитель, после исторической многовековой борьбы вознесся он высоко над своими врагами. Много раз разоряли и уничтожали его шведы. Но вот и сам король их Магнус лежит побежденный у ног этого русского исполина. И эта группа шведов как бы смиренно принимает этот примат духа православной Руси над их сухой протестантской страной. Окончив осмотр монастыря, идем с ними в столовую, и видно по их лицам, что обворожены они этим «градом Китежем», обвеяны новым духом, прикоснулись к неведомому им миру, преклонились, успокоились и обновились. При расставании они собрали между собою деньги, благодарят и дают их мне. Но я им объяснил, что в монастыре деньги не принимаются за посещения и, если кто хочет, тот может пожертвовать что-либо на обитель, и по их просьбе я передаю их лепту монаху — на монастырь.
Попрощавшись со шведами, я остаюсь один и радуюсь всем сердцем, что принадлежу к такому Богом избранному народу и что могу чувствовать себя здесь, в монастыре, как у себя дома, ибо знаю дух монастыря, его гостеприимство, его направленность навстречу духовным нуждам богомольцев. Какой контраст с тем, что я испытал до того в Финляндии, вращаясь в протестантском мире, где все основано на формальности и законническом духе. Русский дух — мягкий дух, а в Финляндии — как гранит. Впервые приехал я в монастырь, ни с кем еще не познакомился и почувствовал себя уже дома, а там за два с половиной года и при наличии многих знакомств все осталось однако чужое и чуждое. Нет, не только растения созданы Творцом по роду их, но и люди — по национальности. Священная вещь есть нация, и несчастен тот, кто духовно отрывается от нее, не прилепившись к иной.
На положении «трудника-кафтанника»
Жадно стремлюсь я поскорее окунуться в глубину монашеской жизни. Пробуждается со дна души давно залегшее в ней чувство преклонения пред монашеством вообще. Но где же и как оно здесь проявляется, и как к нему прикоснуться? Велю будить себя со всеми вместе, в два с половиной часа утра. Иду прямо в церковь и потом выстаиваю все службы — 8 часов молитвы ежедневно. Что-то есть в этом всепоглощающее. Точно жернов мелет свой дух в течение восьми часов каждый день. Одно из двух: или ты не выдержишь и сбежишь, или выдержишь — и тогда и ты приобщишься к исполинам духа. Да, основу монашеской жизни составляют богослужения и непременно продолжительные. Пусть не каждый день их посещают, но если ты пришел, то знай, что уйдешь только после того, как перемелешься в жернове молитвы, перемелешься, сделаешься мягче и познаешь на всю жизнь силу монастырского богослужения. Есть в этой уставности службы что-то настоящее, вековое, непоколебимое, как в гипсовый корсет вставляют больную, расслабленную спину, так закаляется твой дух в уставной молитве.
Комментировать