Митрополит-Экзарх Владимир, в миру Вячеслав Михайлович Тихоницкий, родился 22-ΙΙΙ-1873 г. в семье священника уездного города Орлова, Вятской губернии. Старый священнический род их принадлежал к тому народному, местному слою, который не имел устойчивых фамильных прозваний и получал их только в своей духовной школе в латинизированной часто форме: Сперанский, Мультановский, Обтемиперанский, Мансветов, Пурикордов, Кляритский и т. п. Крестили этими фамилиями обычно при самом зачислении в школу 10-летних мальчиков начальники духовных («уездных») училищ, называвшиеся громко «ректорами». Так вот и в данном случае ректор уездного училища г. Вятки привезенного в 20-ых годах XIX века в сдачу на бурсу деда владыки Владимира спросил: «Как твоя фамилия?» — «Федоров». Спросил следующего, и тот случайно оказался тоже Федоров. Но когда среди поступающих оказался и третий Федоров, ректор, по обычаю, дал им новые фамилии. Ректорское творчество не было достаточно остроумным и грациозным. Он сказал деду: «Ты поклонился мне тихо, низко, — поэтому будь Тихонизким». Эстетическое чутье переработало затем фамилию в Тихоницкий. Они были коренные местные люди, северяне, из той расовой амальгамы, которую создали великороссы-обрусители, растворя в себе финскую кровь зырян, вотяков, вогулов, самоедов, лопарей… Они дали нам длинную вереницу тихих, кротких, долготерпеливых и святых строителей земли русской на северо-востоке: Свв. Стефана Пермского, Феодосия Тотемского, Никодима Кожеезерского, Трифона Печенежского и многих других.
Слабенький, ежегодно попадавший в больницу от простуд, Вячеслав Тихоницкий, однако, успешно·, не застряв ни в одном классе, прошел всю 15-летнюю лестницу низшей, средней и высшей духовной школы, начиная с приготовительного класса Вятского духовного училища (1883 — 1888 г.), продолжая Вятской же Духовной семинарией (1888 — 1894 г.) и завершая Казанской Духовной академией (1894 — 1898 г.). Из семинарии в академию на конкурсный экзамен В. Тихоницкий был послан «на казенный счет», как один из первенцев, за успех которых педагогический совет семинарий ручался, рискуя, в противном случае, расплатой из своего кармана. Вячеслав Тихоницкий был принят на казенную стипендию и стал счастливым студентом в блаженные времена казавшегося нескончаемым ректорства благодушного «папаши» — протоиерея А. П. Владимирского и затем ослепительного ректорства а‑рх. Антония Храповицкого. Антоний был несравненным церковным педогогом — чаровником, увлекшим своими талантами ряд студенче-ских поколений, поочередно — петербургской, московской и казанской духовных академий, победившим господство в них пресного светского вольномыслия и вернувшим им энтузиазм пастырства и церковности. Вспыхнула небывалая тяга к монашеской карьере, пред тем почти угасшая. Великий «авва» (так обычно величала многолюдная школа монахов-пострижеников своего вождя — Антония) не мог не обратить своего любовного внимания на кроткого и благочестивого студента Тихоницкого. Он задал ему подходящую тему для кандидатского сочинения: «Три типа древнерусского монашества — свв. Иосиф Волоцкий, Нил Сорский и Максим Грек» и в начале IV курса постриг его самого с именем Владимира, 27–1Х 1897 г. 11‑Х 1897 г. монах Владимир стал иеродиаконом, а 22-II 1898 г. (в неделю православия) — иеромонахом. Хиротонию совершал в кафедральном соборе архиепископ Арсений (Брянцев), в сослужении и ректора — еп. Антония и кафедр. прот., проф. Евф. Малова.
Казанская духовная академия отличалась от других духовных академий своим специальным Миссионерским отделением, как бы факультетом по изучению Ислама, Буддизма с языками арабским, татарским, монгольским и др. Идея внешней инородческой миссии там была живой. Молодой иеромонах Владимир, хотя и кончил академию в 1898 г. по так наз. Словесному отделению, но не захотел пойти по дороге большинства, т. е. по учебной службе. Он избрал себе, с благословения «аввы», смиренную миссионерскую работу среди инородцев Сибири. Его назначили в Киргизскую миссию, в Омскую епархию, к епископу Сергию (Петрову). Центр миссии, состоявшей из 5‑ти станов в полосе, приграничной с Восточным Туркестаном Китая, был в Семипалатинске, в 900 верстах от епархиального центра — Омска. Много тысячеверстных пространств исколесил молодой миссионер без железных дорог, пользуясь примитивной, но хорошо организованной конной тягой, среди мирных номадов-киргизов. Еще из Казани иером. Владимир привез с собой священника-татарина, прошедшего специальную миссионерскую школу, способного быть переводчиком и для киргизов. У азиатов есть своеобразный воляпюк из элементов тюркских и монгольских, на котором они все быстро друг с другом сговариваются. Киргизы в ту пору были народом добрых патриархальных нравов, любознательным и способным к науке. Миссионерская работа с ними спорилась. Даже с мусульманскими муллами ладилось сотрудничество. Кроткий нрав нашего миссионера (секрет русского колонизационного таланта) придавал делу миссии тихий, органический, евангельский характер.
В 1901 г., 6 мая, иером. Владимир возведен был еп. Сергием в сан архимандрита в Семипалатинском Знаменском Соборе. В эту ночь случилось там землетрясение. То было знамением тихому миссионеру, предвещавшим ему, вопреки его исихастическому призванию, долгий жизненный путь на фоне великих, и российских, и мировых, потрясений. Еще пять полных лет пробыл в звании начальника миссии арх. Владимир. Даже здоровье его на целебном киргизском кумысе значительно окрепло.
Между тем Россия переживала конвульсии революции и контрреволюции. В 1907 г. уже созвана была II‑я Го-суд. Дума с максимальной мобилизацией духовенства. Тогда и митр. Евлогий из своей Холмской епархии стал приезжать на долгие сроки в Петербург для занятия своего депутатского кресла. Как и вся Россия, наш юго-западный край был в особом напряжении. Наступившая свобода вероисповеданий, уже унесшая зараз в латинство и польщизну свыше 200.000 бывших русских униатов, так наз. упорствующих, подняла надежды польско-католической пропаганды. Свобода печати и политических партий тому способствовала. Иерархи — вожди с тревогой оглядывались кругом, ища себе надежных сотрудников, среди своих иноков — пострижеников в особенности. И вот от «великого аввы» из Петербурга летит депеша на восточную окраину земли русской. Из дремлющей Киргизии в бурлящую столицу вызывается архимандрит Владимир для службы русскому церковному делу на противоположной, отравленной многостолетней борьбой, западной окраине, на пост настоятеля Супрасльского Блоговещенского монастыря и епископа Белостокского, викария архиепископа Гродненского, в ту пору — Михаила (Ермакова). Наивный архимандрит-миссионер откликается на телеграмму телеграммой же: «Зачем? мне и здесь очень хорошо». В ответ строгая депеша аввы: «Без возражений. Ты забыл, что ты монах?» Прощай тихая Киргизия! Провинциальный, робкий архимандрит — в великолепной, парадной, холодной Петербургской Александро-Невской Лавре. Бюрократически безучастный казначей отводит неведомому провинциалу какую-то незначительную комнатку и, как в гостинице, покидает его на круглое одиночество. Утешителем покинутого чужака явился в ту пору живший в Лавре викарий Нарвский Антонин (Грановский), будущий греховодник обновленческой авантюры. Огромный, широкоплечий, сутулый, темноволосый с крупными чертами широкого лица, этот пугающий своим угрюмым видом монах в сущности был благодушным общительным собеседником, любознательным, детски мечтательным, с ископаемой средневековой начитанностью и умонастроением. За это так любил его и прощал ему многие его грехи и чудачества чтивший науку и ценивший интеллигентность митрополит СПБ Антоний (Вадковский). Еп. Антонин принял живое, истинно товарищеское участие в судьбе новоприбывшего кандидата на архиерейство в эти первые дни его одиночества в столице. Ласково встретивший архимандрита митр. Антоний спокойно сдал его на попечение еп. Антонина, и тот стал его усердным ментором, подготовившим его ко всем церемониям чина возведения в сан епископа. Митр. Антоний вызвал из Гродны архиеп. Михаила, и тот с радостью прилетел в Петербург на хиротонию своего нового помощника, горячо рекомендованного ему воспитавшим его «аввой» — Антонием, в то время уже архиепископом Волынским. Архиепископы Антоний и Михаил были дружны между собой и по СПБ. Духовной Академии, (Михаил был младше Антония), в которой профессорствовали и инспекторствовали, и по своей сословной близости. Оба были генеральскими сынками, чувствительными к стихии государственности. Молодой кандидат на епископство был им ценен, как чистый великорусский церковник, для·дела обрусения покалеченного польщизной края.
1 июня 1907 г. Архиман. Владимир был наречен во епископа Белостокского, как полагалось, в храме Св. Синода, а 3 июня хиротонисан в лаврском Александро-Невском соборе. На Белостокского викария сразу выпала большая административная работа и даже не по одной, а по двум епархиям: своего Гродненского архиеп. Михаила он замещал, когда тот заседал в Св. Синоде по вызову, а соседнего Холмского Евлогия, как члена Госуд. Думы. Административная деятельность епископов была под мощным покровительством государственных властей. Работы было много, но она осуществлялась сравнительно гладко, без болезненных трений. Даже в годы первой мировой войны сначала ничто не предвещало грядущих церковных «землетрясений». Но роковые сроки настали. Сначала в порядке местной эвакуации вместе с консисторией еп. Владимиру пришлось переехать из Гродны в Слоним, а затем, распоряжением главнокомандующего, эвакуироваться в конце 1916 г. с ракой мощей Муч. Гавриила, др. святынями и со всем управлением в Москву. Туда же отходила и часть местного населения. В Москве еп. Владимир нашел гостеприимство у еп. Серпуховского Арсения в Чудовом монастыре. Тут пришлось пережить в 1917 г. февральскую революцию, затем выборы на Собор, куда викарий Владимир был избран представителем ог духовенства Гродненской епархии и на Соборе работал в Комиссии под председательством священномученика Митрофана архиеп. Астраханского.
Между тем события небывалых размеров неслись над головой с быстротой вихря. После иллюзорно-бескровной пришла и настоящая кровавая октябрьская революция. Позорный Брест-Литовский мир. Оккупация немцами всего Запада и Юга России. Параллельно в церкви — восстановление патриаршества, соборное избрание первым патриархом (12‑м по счету в ряду русских патриархов ) архиепископа Тихона, тоже беженца из Вильны, разрыв власти с церковью, начало гонений, закрытие собора. Пред беженцами в московские пределы из оккупированных немцами областей встал вопрос: оставаться ли и голодать под большевицким террором, или же вернуться «домой», хотя и под немцами, но без террора и голода. Επ. Владимир не только разделял эту тягу «домой» опекаемых им в Москве беженцев из Литвы и Холмщины, но прямо изнемогал от страданий детей-холмичан, оставшихся без куска хлеба. Тут как чудо явилась ему на помощь вел. кн. Елизавета Федоровна и временно спасала детей, пока ее самое не увезли большевики в Алапаевск и не убили там. Еще до большевиков, живя в Чудовом монастыре, Владыка Владимир был свидетелем тайного богослужебно-аскетического подвига вел. княгини. Патр. Тихон обрадовался, узнав от еп. Владимира о его решимости вернуться с очередным беженским поездом в Гродну — Белосток — Супрасль, и снабдил его, что имел в кармане, десятью «красненькими», т. е. 100 рублями.
Приехав в Гродну в сентябре 1918 г., еписк. Владимир нашел архиерейский дом разоренным. Пришлось и здесь на месте влачить бивуачную беженскую жизнь. Но не в этих внешних неудобствах и лишениях была горечь положения русского епископа, а в расплате за прежнее привилегированное покровительство своей русской власти. Сейчас все было чужое и враждебное, русофобская месть жалила со всех сторон. «Дома» жилось как в осином гнезде. Феерически сменялись режимы. Вернулись при немцах. А через два месяца, 11. XI. 1918, сокрушена была Германия. Место оккупационной армии явочным порядком заняла Белорусско-Литовская Управа. Ее сменили поляки, поляков — большевики (с 5. VI по 25. IХ. 1919 г.), затем снова поляки.
Все это было равносильно бытовой анархии со всеми ее муками. Наконец, к 1920 г. легализована была Версальская Польша с Пилсудским, как Президентом. Но анархия продолжалась, местные польские власти, особенно жандармы, бесцеремонно грабили русское и православное население. Еп. Владимиру пришлось быть открытым печаловником за обижаемый народ. Он слал слезницы во все инстанции. Усердным помощником еп. Владимира в ходатайствах за православный народ был местный русский патриот-энтузиаст, иеромонах Смарагд Латышенков, кандидат богословия СПБ Дух. Академии, хорошо владевший польским языком. Эти ходатайства имели своим последствием вызов беспокойных русских заступников в Варшаву в президентский дворец. К ним вышел небрежно, в пиджачке, покуривая, Пилсудский и спросил по-русски: что им нужно? В ответ на жалобы о грабеже жандармов Пилсудский философски заметил: «Где же вы прикажете мне найти честных чиновников? Государство наше только что возрождается из развалин войны и революции; со временем все образуется»… Свидание ничего не изменило. Но сама Польша, действительно, спешно вытесняла остатки русских национальных позиций, в частности поставила задачей оторвать местную православную церковь от зависимости от Московского Патриархата. Возникал старый призрак Унии. В этой атмосфере возвращается в Польшу через Рим (?..) архиеп. Георгий (Ярошевский), бывш. ректор СПБ Дух. Академии, и соглашается на предложение польского правительства — объявить de facto автокефалию православной церкви в Польше с последующим ходатайством пред вселенским патриархом признать ее и de jure. Начинается серия угодовских, антирусских действий архиеп. Георгия, как верного агента Польши. Русский епископат, оказавшийся на территории Польши, разделяется. Большинство не принимает самочинной автокефалии и терпит за это преследования. Архиепископ Виленский Елевферий (Богоявленский) изгоняется из Польши и находит приют в Ковне в новообразуемой Литве. Еп. Пантелеймон (Роговский) интернируется безвыходно в монастыре. Только недавно, в 1919 г. рукоположенный в Вильне архиеп. Елевферием совместно с eп. Владимиром, второй викарий Гродненский Сергий (Королев) еп. Бельский был выслан в соседнюю новообразовавшуюся Чехословакию. Eп. Владимир объявляется «вредным деятелем и для православной церкви и для польского государства» и держится под арестом в Супрасльском монастыре. Наоборот, еп. Кременецкий Диоинисий (Валединский), еще в 1913 г. хиротонисанный в Почаевской Лавре патриархом Антиохийским Григорием (посетившим Россию по случаю 300-летия династии Романовых), совместно с архиеп. Волынским Антонием и eп. Владимиром, всецело примкнул к угодовской политике Георгия. В это время патриарх Тихон шлет еп. Владимиру титул архиепископа в воздаяние за его твердое стояние на почве канонической законности. Но тем неугоднее, неприемлемее для Польского правительства становится его скромная, но неподкупная фигура.
Неистовый архимандрит Смарагд (больной эпилептик ) являлся не раз, как пророк Илия к Ахаву, к арх. Георгию с бурными объяснениями в неканоничности и изменах и, наконец, потерял равновесие. Обзавелся револьвером и, как потом открылось, тайно учился в лесу стрелять из него. Он убил арх. Георгия наповал, но этим только облегчил дело назначенному польским правительством, вместо убитого, арх. Дионисию — провести ультимативно автокефалию, признанную патриархом Вселенским. Архиеп. Владимиру, как покровителю Смарагда, пришлось, конечно, вынести, как бы·некоему моральному сообщнику столь необычного в истории церкви дела, все мытарства подследственного состояния. Его арест в монастыре принял грубые, издевательские формы. Каждый день, в 5 час. утра (!!), архиепископ должен был являться самолично к дежурному полицейскому стражнику, чтобы установить факт наличности арестанта. К началу судоговорения архиеп. Владимир, 8 января 1923 года, был под охраной жандармов вывезен в Варшаву и помещен под арест в Саксонской гостинице. Первая стадия чрезвычайного трибунала грозила Смарагду расстрелом, а архиепископу, может быть, тюрьмой. Но трибунал внял свидетельству владыки Владимира о том, что он лично наблюдал припадки падучей у подсудимого, и дело было направлено в порядке регулярного делопроизводства. Архиеп. Владимира из Варшавы через Дубно увезли под арест в Дерманьский монастырь и оттуда вновь привозили свидетелем на суд. Смарагд приговорен был к тюрьме, замененной потом высылкой. Архиеп. Владимир остался интернированным в Дермани.
Как противника незаконно проведенной автокефалии, правительство решило его выбросить за границы Польши. И это было самым милостивым разрешением вопроса, ибо о судьбе влад. Владимира имел попечение единственный русский депутат сената, Богданович (канд. богословия киевск. Духовной академии). Для получения визы в Чехословакию чиновники сочинили фикцию, будто архиеп. Владимир должен спешно выехать в Прагу для получения наследства от умершей там его бабушки. Но самого владыку Владимира вывезли из Де-мани в Варшаву обманно, без багажа, с одной камилавочкой в руке, будто бы на епископское совещание по церковному вопросу. Это было в день Покрова Пресвятыя Богородицы, 1–14‑Х 1924 г. Из Варшавы повезли архиепископа Владимира «куда-то» на запад. Сопровождавший его гражданский чиновник был любезен и «искренно» озабочен «благополучием» поездки владыки, ибо явно волновался: удастся ли подкуп пограничных загородок и переброска нелегального иммигранта? После томительной канители на границе и водворения невольного вторженца в чехословацкий поезд, чиновник всунул архиеп. Владимиру какую-то малость карманных денег на дневной проезд до Праги и исчез. Бывший арестант стал свободным на новой чужбине, без языка, без багажа, без будущего, без еды и питья уже целый день. Одна впереди была светлая точка. Это — надежда как-то найти в Праге сотоварища по исповедничеству и изгнанничеству — владыку Сергия, бывш. Бельского.
К полночи со 2(15) на 3(16) октября 1924 г. поезд дотащился до Праги, и бесприютный беженец, по патриархальному русскому обычаю, прикорнул на вокзальной скамеечке, думая скоротать тут ночь до рассвета. Но через несколько минут был найден, к великому изумленно сторожей, чистивших и запиравших вокзал, и изгнан вон на стогны града. Пустая площадь: ни проезжих, ни прохожих, ночное молчание. Чтобы не исчезнуть во мраке, голодный и переутомленный странник потянулся к свету фонаря среди пустыни. Встал, прислонился к столбу и молился Святителю Николаю Чудотворцу. И вот идет какой-то человечек прямо к владыке и на чистейшем русском языке удивленно спрашивает: «Вы нездоровы, батюшка? Почему вы здесь?». То был ангел-хранитель. Молодой русский эмигрант во втором часу ночи бежал домой со своей театральной работы. Адреса архиеп. Сергия он не знал, но все местные ходы ему были известны. Он отыскал дежурного «стража беспечности», объяснились, сговорились, дошли, проникли в два часа ночи (!!) в квартиру архиеп. Сергия. Изумление было беспредельное…
Отселе incipit vita nova…, эмигрантский период в жизни владыки Владимира. Вскоре через Прагу возвращался с Карловацкого собора митрополит Евлогий. Три друга-епископа встретились. Все три были великоруссы, вместе дружно работавшие среди национально-подавленного народа юго-западной России и все полюбившие этот народ за его патриархальное благочестие. Все трое прошли через арестантские узы и все снова собирались на воле в некое епископское братство. Митрополит Евлогий исходатайствовал архиеп. Владимиру визу во Францию и определил ему местопребывание в Ницце. Владыка Владимир прибыль в Париж 4 (17)-I 1925 г., накануне крещенского сочельника. Отслужив 5 и 6 января в Александро-Невском Соборе крещенские службы, архиеп. Владимир 7-(20)-I поспешил в Ниццу, где его встретил бывший там в ту пору сам митрополит Евлогий. Началась скромно-беженская, тихая, молитвенная жизнь архиеп. Владимира в окружении любящей и чтущей его за эту молитвенность паствы. Казалось, вне исторических бурь. Но это только казалось. Таково наше время, что от «истории» никуда не уйдешь, и «история» только подстерегала владыку-отшельника.
Произошло отделение митр. Евлогия от Карловацкого Синода. При всем пиетете всех трех владык, Евлогия, Владимира и Сергия, к «великому авве» — Антонию, они оперлись дружно на законную базу твердых полномочий, данных именно митр. Евлогию и Петроградским митр. Вениамином и патр. Тихоном, оставшись до времени в ведении плененной московской патриархии. Скоро этой временной законности пришел неизбежный конец. Его должен был произвести сам своими руками Заместитель Местоблюстителя, приснопамятный митрополит — патриарх Сергий, добровольно сдавшийся в плен чуждой христианской душе народа, насильственно навязанной ему, а потому и антирусской по существу, власти. Сначала заблудившийся вождь церкви вынужден был потребовать недостойной его светлого ума, абсурдной «лояльности» к советской власти от русской эмиграции, среди которой не было и не могло быть ни одного советского подданного, а затем, в 1931 г., и прямо запретил митр. Евлогия за участие в христианском протесте против гонений на церковь. Тут-то митр. Сергий подверг новому испытанию архиерейскую совесть владыки Владимира. Он назначил архиеп. Ниццского Владимира в 1931 г., вместо запрещенного митр. Евлогия, управляющим Западноевропейским Митрополичьим Округом. Но архиепископ Владимир, чуждый честолюбия и авантюризма, этого, для других «лестного», назначения не принял и остался вне политического служения Советской державе, в составе вновь созданного митр. Евлогием в начале 1932 г. русского эмигрантского экзархата Вселенского патриарха, в положении чисто-церковном, вне-государственном.
Опять наступили годы принципиального канонического покоя. Передышка длилась целых 15 лет. В самом начале этого благословенного и цветущего периода нашей эмигрантской церковной жизни, вся епархия и особенно любящая лично арх. Владимира паства Ниццы и юга Франции идиллически, широко и радостно отпраздновала 25-летний юбилей владыки в святительском сане (3‑VI-1932 г.). А митр. Евлогий исходатайствовал ему от патриарха Фотия II крест для ношения на клобуке, т. е. награду чисто-русскую, у греков не принятую. Но годы мира миновали. Господь не судил покоя ни нам, ни владыке Владимиру. Снова поползли, сгустились и разразились над нашими головами грозы апокалиптического времени. С началом первой мировой войны народы христианской цивилизации, несомненно, выпали из упрощенной позитивной фазы своей истории и вступили в полосу конвульсий и революций не только внешних и материальных, но и духовных и мистических. «Сатана сеет их как пшеницу», а они все, по своим привычным и безнадежно устаревшим трафаретам, тщатся устроить «прочный и долгий мир» в смелом и, как им кажется, «реалистическом» компромиссе и сотрудничестве со слугами Антихриста. Это мировое умопомрачение растлило и русскую церковную среду. Оно раздавило и соблазнило и нашего покойного владыку Евлогия. Он стал жертвой этих псевдо-трезвых, псевдо-реалистических иллюзий о будто бы наступившем возрождении подлинной непорочной Русской Церкви и с нею — Святой Руси. Пред своей кончиной митрополит Евлогий поставил свой экзархат на острие меча и неизбежного раскола, который, все равно, произошел бы во всех случаях. Митрополит Евлогий безсоборно, вопреки голосу совести подавляющего большинства своего духовенства и паствы, решил подчинить эмигрантскую церковь официальному церковному правительству Москвы. Все делалось, по возможности, явочным порядком, поставлением всех пред совершившимся фактом, с обходом формально-необходимых сношений с канонически-законной инстанцией КПл. патриархии. Дело зашло так далеко, что никакое отступление казалось уже невозможным. Умирая, митрополит Евлогий возложил на плечи и совесть своих собратий-епископов и в особенности на назначенного им в свои преемники архиепископа Владимира тяжесть прямо нечеловеческую: дать всему шумному нагромождению демонстративных, можно сказать, демагогических церемоний обратный ход и подвергнуть их ревизии в горниле соборности. Обычным так называемым дельцам-реалистам такие дела не под силу. Для этого нужна жгучая чувствительность совести, острая принципиальность идеалиста, т. е. отсутствие корыстных, эгоистических мотивов, по меньшей мере. А паче всего просвещающая наш дух благодать Св. Духа, сходящая в сердце, очищаемое подвигом молитвы, поста и трезвения, когда понятным становится апостольское: «вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе» (Фил., 4, 13). И Господь по заслугам укрепил нашего Давида на встречу со тщеславным Голиафом.
То было 1 (14) августа 1946 г. День незабываемый, день исторический. Не буря в нашем эмигрантском стакане воды, а один из поворотов стрелки в духовной истории мира. Закаленному исповеднику канонической правды и чистой совести предъявлен был к принятию и исполнению невероятно, кричаще беззаконный указ. Разумеем указ Московской Патриархии, предъявленный митр. Григорием и арх. Фотием владыке Владимиру, которым упразднялся, по произволу одной московской стороны, учрежденный в 1931 году КПл. патриархом русский автономный экзархат, и мы подчинялись Москве. Упразднялся односторонне, не спросясь другой стороны, т. е. Вселенской патриархии. Тут попиралась не только азбука законности, но и просто здравый смысл. Этого документа не стереть с черной доски истории… А архиеп. Владимир просто и неожиданно для реальных дельцов века сего ответил: non possumus! — «принимаю к сведению, но не к исполнению»! Только! И в тот миг свершилось духовное чудо. Альпийская тяжесть навалившейся лжи и возможного грехопадения спала с плеч нашей церкви. Дурман мнимых побед и достижений темных сил рассеялся, как дурной сон. «Тии спяти быша и падоша, мы же возстахом и исправихомся». Свободный от политического порабощения, чисто и только церковный экзархат наш вновь воссоздан чистой исповеднической совестью Ангела нашей, в эмигрантском странствии сущей части Церкви Российской, ныне уже 40-летняго юбиляра во святительстве.
На этой пока кульминационной точке жизненного пути архиепископа-экзарха Владимира мы останавливаем перо рассказчика. Мы еще сами внутри переживаемого момента, мы лишь оцениваем его прагматически, как воздух, которым дышим, «в котором движемся и есмы». Но этот приснопамятный момент достоин подробного мемуарного описания и живописания по дням и даже по часам.
Совершенное юбиляром деяние восстановления внегосударственного русского экзархата неизмеримо превосходит по нравственной напряженности и исторической значимости то, что сделано в 1931 году покойным владыкой Евлогием. Тогда митрополит Евлогий действовал без всяких помех, так сказать, на чистом и даже специально расчищенном для него пути. Этот путь расчистил пред ним сам митрополит Сергий, изгнав его из своей юрисдикции и толкнув на путь искания легализации и покровительства иной юрисдикции. Теперь же пред архиеп. Владимиром все выходы искусственно представлялись загороженными. Выбора как бы не было. Он принудительно загонялся как бы в единственно открытую пред ним дверь. Но он, по привычке жить по совести, не дал себя запугать никакими хитросплетениями лукавой софистики, никакими будто бы непреодолимо создавшимися фактами. Он отверг все испорченное дело и единым велением голоса совести поставил все заново на здоровое, честное основание. Это уже подвиг, доступный только «сынам света».
Как радостно осознать, что тысячи раз столь холодно и бессодержательно звучащие слова протодиаконского красноречия при облачениях архиерейских вдруг так подлинно оживают и сверкают нимбом над головой нашего дорогого юбиляра:
«Тако да просветится свег твой пред человеки,
Яко да видят добрая дела твоя
И прославят Отца Нашего, иже есть на небесех».
Журнал “Православная мысль”, №5
Комментировать