«Мы должны сделать все возможное для того, чтобы изгнать мирской дух из нашего церковного пения, обратиться к древним его прекрасным образцам, столь любезным сердцу верующего и молящегося православного христианина»
(Из речи Святейшего Патриарха Алексия I, 18 апреля 1948 г.)
После речи Святейшего Патриарха Алексия о церковном пении, произнесенной 18 апреля 1948 года в Московской Духовной Академии, в Патриархию поступило множество устных и письменных просьб дать список одобренных к богослужебному употреблению духовно-музыкальных произведений. Эта просьба не могла быть выполнена уже, прежде всего, потому, что духовно-музыкальных произведений существует бесконечное количество и составлять списки рекомендуемых к исполнению духовно-музыкальных произведений практически бесполезно.
Самый надежный способ определения пригодности музыкальных произведений к богослужебному употреблению — уметь оценивать их с точки зрения церковности. Для этого не требуется специального музыкального образования.
Ровно сто лет тому назад, в 1849 году, Московский Митрополит Филарет, представляя в Святейший Синод свой отзыв о переложении А.Ф. Львовым нотного Ирмология, писал: «Теория музыкального искусства мне неизвестна. Но, около 60-ти лет тому назад наученный петь по Октоиху, а потом по Обиходу, древним иереем, сведущим в церковном песнопении, которого пример наставлял не только выбирать ноты, но и чувствовать дух церковного пения, и с тех пор постоянно знакомый с сим пением, думаю, могу позволить себе некоторое суждение о сем предмете». Далее в этом своем отзыве, а также и другом докладе Святейшему Синоду, от 3 февраля 1850 года за № 78, Митрополит Филарет высказал ряд замечательных суждений о недостатках Ирмология и Октоиха А.Ф.Львова и опроверг учение Львова о несимметричном ритме древних церковных песнопений знаменного распева. Время доказало справедливость суждений Митрополита Филарета: целые томы Октоиха и Ирмология переложений А.Ф. Львова не вошли в употребление.
Слова и пример Митрополита Филарета доказывают, что каждый церковный человек, и не будучи музыкантом, может правильно судить о достоинствах музыкальных произведений с точки зрения церковности. Но, чтобы судить правильно, надо критику самому ясно понимать смысл, значение церковного пения в богослужении и задачи богослужебного пения.
Настоящая статья является попыткой наметить основные положения для практических решений по поставленному вопросу.
Представляется естественным взглянуть на церковное пение с точки зрения религиозной психологии. Христианская жизнь есть стремление к общению с Богом. Средства богообщения: благодатные, исходящие от Бога, — таинства, и естественные, исходящие от человека, — молитвы. Молитва есть обращение души человека к Богу. Наша душа имеет три стороны: ум, сердце и волю. Ум — свет, который озаряет путь жизни к Богу. Сердце — теплота души, с которой душа переживает свое земное существование. Воля — это сила, энергия, повинующаяся то уму, то сердцу или же и уму, и сердцу.
Каким путем человек ближе подходит к Богу: рассудочным или путем сердца? Путем сердца, одним умом человек не может многого достигнуть в общении с Богом.
«О, глубина премудрости и разума Божия!.. Кто бо разуме ум Господень?» — восклицает апостол Павел (Рим. 11:33–34). «Изумевает и премирный ум» пред тайной воплощения Сына Божия от Пресвятой Девы Марии1. И если пред одной этой тайной в изумлении преклоняются ангелы, а апостолы — «витии многовещанные» — становятся «яко же рыбы безгласные», то обыкновенные люди — и премудрые, и немудрые, и взрослые, и дети, лишь в чувствах могут достигнуть Богообщения. Примерами тому — фарисей и мытарь, евангельская блудница и Иуда Искариотский, Закхей и апостол Петр. Одно холодное признание ума не приближает людей к Богу: «и беси веруют», но «трепещут» за свою судьбу (Иак. 2:19); и раскаявшийся Иуда, сознавши умом свое преступление, не приблизился к Богу (Мф. 27:5).
Истинное Богообщение наступает тогда, когда религиозные истины становятся достоянием сердца, когда возникает сердечная вера, когда сознание своих грехов переходит в чувство сокрушения о своих грехах. Например, если душа не только умом признает догмат воплощения Сына Божия, но и сердцем откликается на любовь Бога, Который так возлюбил мир, что Сына Своего Единородного дал на спасение мира,— она изливается в словах молитв и пения. Если же нет сердечной веры, если сердце молчит, оно и не изливается в молитвах, и нет потребности в пении.
Молитва и пение — одни из главных средств выражения религиозных чувств. Пение есть соединение слов с музыкой голоса. Ум выражает свою работу в простых словах, в формулах, в сухой прозе. Чувства не довольствуются одними лишь словами, для чувств мало простых слов, они требуют возвышенных слов — поэзии. Это прекрасно доказывают православные богослужебные книги. Они состоят из поразительно возвышенных поэтических творений, изъясняющих религиозные истины и положенных на гласы и распевы. Творцами песнопений были святой Иоанн Дамаскин, преподобные Косма Маиумский, Роман Сладкопевец, Андрей Критский, Ефрем Сирин и другие святые люди, которые принимали религиозные истины не только умом, но и переживали их сердцем.
Каждое православное богослужение есть почти сплошь пение молитв, к чему призывал св. апостол Павел: «Будем непрестанно приносить Богу жертву хвалы, то есть плод уст, прославляющих имя Его» (Евр.13:15). Еще яснее сказал апостол Павел в послании к Ефесянам: «Поступайте как чада света…, назидая самих себя псалмами и славословиями, и песнопениями духовными» (Еф.5; 8, 19).
Святитель Иоанн Дамаскин в своем ирмосе на Богоявление призывает: «Радуимся и разширим уста, Слову плетуще от словес сладкопения, имже к нам наслаждается дарований»2, то есть возрадуемся, раскроем уста, чтобы Богу — Слову сплетать из слов сладкопение: то, что Ему приятно из наших даров. Раньше преп. Иоанна Дамаскина эту мысль выразил чрезвычайно ярко св. Григорий Богослов: «Я приношу в дар слово, — говорит св. отец, — слово, как лучшее и драгоценнейшее из всего, что имею, особенно же, когда воспеваю Слово за благодеяния к словесному существу».
Итак, религиозная жизнь есть по преимуществу жизнь чувств, которые находят выражение в молитвах и песнопениях. Церковное богослужебное пение есть язык, с которым человек приходит к Богу, есть дар, угодный Богу, выражение души, благоговеющей пред Богом и утреннюющей пред лицом Его. «К Тебе утреннюю милосердия ради…» — пел св. Косма Маиумский, то есть с раннего утра пою Тебе, Боже, ради Твоего милосердия ко мне3. «Заутра услыши глас мой, Царю мой и Боже мой…» — молитвенно взывал пророк Давид (Пс. 5:4).
Далее, значение богослужебного пения с точки зрения религиозной психологии заключается в том, что это пение есть средство общения членов Церкви друг с другом.
Церковь — Тело Христово. Церковь — одушевленный организм, живое существо, владеющее и живой речью, общим языком и общим голосом. «Составляя одно тело, мы, — говорит Тертуллиан, — сходимся вместе в собрание, чтобы приступить к Богу с молитвами сообща»4.
Ничто так не способствует осуществлению задачи объединения всех, как пение, которое, по выражению св. Климента Александрийского, «создает общий голос»5.
Пение роднит людей, сплачивает их вокруг общего дела или общей идеи. И это всегда учитывалось творцами движений, организаторами и исторически доказано. Одно зрелище безмолвной толпы, как бы она ни была велика, не вселяет в нашу душу мысли об ее единодушии. Напротив, общее пение этого множества делает толпу одушевленным и единым существом.
Наконец, богослужебное пение есть средство наставления истинам, выраженным в словах песней. «Когда мы поем песни из Минеи и Триоди, мы поем то же, что в Писании, только другими словами, ибо все сии книги: Триоди, Минеи и прочие, — содержат правое и истинное богопознание»6.
Так же смотрел и святитель Василий Великий: «Святый Дух знал, что трудно вести род человеческий к добродетели, что по склонности к удовольствиям мы нерадим о правом пути. Что же Он соделывает? К учениям примешивает приятность сладкопения (мелодию), чтобы вместе с усладительными песнопениями для слуха принимали мы незаметным образом то, что есть полезного в слове».
Блаженный Иероним учит: «Да внемлют те, коих долг есть петь в церкви, что Богу петь должно не гласом, но сердцем, — да не слышаны будут в церкви театральные песни, — но должно петь в страхе, во тщании, в ведении Писаний. Пусть так поет раб Христов, чтобы не глас поющего приятен был, но слова, произносимые при пении»7.
Блаженный Августин говорит в «Исповеди»: «Когда со мною случается, что меня трогает больше пение, нежели то, что поется, то я признаюсь, что тяжко согрешаю, и тогда желал бы я не слышать поющего»8.
Приведенные свидетельства говорят о взгляде свв. отцов и учителей Церкви на значение пения, как средства Богопознания, а не эстетического наслаждения.
Итак, церковное пение есть: 1) выражение религиозной жизни человека, 2) средство общения живых членов церкви и 3) средство научения истинам веры.
Из сказанного следует определенный вывод: в церкви петь должен каждый верующий, пение должно быть общим.
История говорит, что пение с самого начала христианской Церкви было общим. В апостольский период не было хоров, а пели все. «Егда сходитеся, — говорит апостол, — кийждо вас псалом имать» (1Кор. 14:26).
Иудейский писатель Филон, живший в первом веке по Рождестве Христовом, так описывает исполнение народом церковного пения: «Христиане во время бдения, все, встав, разделялись на два лика посреди храмины, мужи с мужами, жены с женами, и на общих ликах был свой искусный запеватель; потом они пели Богу песни, состоящие из разных стихов, то поодиночке, то попеременно, с приличными припевами. Наконец, оба лика соединялись в один общий лик, или хор, подражая древнему примеру на берегу Чермного моря»9.
Святитель Иоанн Златоуст в Беседе 36‑й на первое послание апостола Павла к Коринфянам пишет: «В древности (то есть в первые три века по Р.X. — Л.П.) все сходились и пели вместе; это мы делаем и ныне».
В древности пение при богослужении всеми молящимися было столь распространенным явлением, что св. Василий Великий, в одной Беседе, отмечая эстетический момент общего пения, сравнивает мощное общее пение с волнами, набегающими на берег в час прилива: «Если прекрасно море во время прибоя, — пишет св. отец, — то не гораздо ли прекраснее собрание такой церкви, в которой, подобно волне, ударяющей о берег, совокупный глас мужей и жен и детей воссылается к Богу в наших к Нему молитвах?»10 В самом деле, если пение есть выражение души верующего человека и дар, угодный Богу, если всякое дыхание и вся вселенная призываются хвалить Творца (Пс. 150:6), то тем более в пении церковном должен лично участвовать всякий христианин.
Затем, если пение есть средство общения верующих, то следует использовать это средство во всей полноте для объединения всех молящихся. Слушать пение и запомнить его — одно дело, но уметь самому петь с другими — другое, два различных акта, различных и по своему значению. Слушая, можно оставаться чуждым пению, можно относиться к нему свысока, критически, оставаться с самим собой, лишь со своими впечатлениями и мнениями, так сказать, замыкаться в себя. Напротив, вступая в общее пение, поющий приобщается к братии, идет с ней одним путем, заботится о согласии, гармонии, единении.
Наконец, нет никакого сомнения в том, что пение вводит поющего в великую своеобразную школу для научения истинам веры, всему тому прекрасному, что заложено в церковных песнопениях, что проходит мимо слуха слушателей, пока они не станут лично поющими. Церковь — школа, и в ее песнопениях показана глубина и изобилие премудрости Божией.
Что все эти мысли о живом участии в пении всех молящихся в церкви не есть плод фантазии или неправильных умозаключений, свидетельствует авторитетное замечание законоположительной церковной богослужебной книги Типикона, или Церковного Устава, в верности которому епископы перед хиротонией всенародно дают клятвенное обещание, а священники — пред посвящением — присягу.
Вот это указание: «Когда диакон возглашает: «Рцем вси…» — этот глагол не иное что дает понять, как то, чтобы всем вкупе молиться, не клиру единому, но и всем, обретающимся в церкви. Во Святей Восточной Церкви не иначе творится, как и пишется. Где написано: «людие глаголют», то все вкупе, сколько их есть в церкви, глаголют: или «Господи, помилуй», или «Подай, Господи», или «И со духом твоим», или «Отче наш»… А если у нас так не творится, то надлежит творить.
Если бы к одному клиру обращались эти слова и ему одному указывалось бы отвечать на них, то не написали бы: «людие глаголют». Все это говорится к тому, чтобы мы познали, что все мы одно тело и различаемся друг от друга только как отдельные члены»11.
Приведенное выразительное наставление Типикона, отличаясь полной ясностью и определенностью своего содержания, дает, между прочим, надежное методическое указание пользоваться уставными замечаниями, рассеянными в богослужебных книгах: в Октоихе, Триоди, Минеях. «В Восточной церкви то или иное не иначе творится, как и пишется, — говорит Типикон. — …А если не творится, то надлежит творить». Вооружившись этим указанием, можно извлечь из Типикона много ценных данных о смысле и значении церковного пения и о характере его исполнения.
Основной закон, положенный Типиконом для церковного пения, заключается в подчинении его канону осмогласия.
Церковные напевы канонизованы, то есть введены в определенные рамки 8‑ми гласов.
Глас есть система мелодических попевок. Каждая гласовая мелодия есть цепь периодически повторяющихся музыкальных строк. Строки гласового напева отличаются необыкновенной мелодической яркостью, позволяющей лично запомнить как их, так и повторяющийся период их.
Подведение церковных песнопений под законы осмогласия имеет огромное значение, ибо: 1) дает возможность каждому певцу без помощи композитора распевать все великое множество богослужебных песнопений; 2) избавляет слух от бесконечной пестроты напевов, которая создалась бы вне осмогласного канона; 3) создает основу для прочной певческой традиции и, 4) что всего важнее, — дает возможность всем, знающим мелодические строки гласа, объединяться в пении любого песнопения, вести общее пение. Что церковный Устав имеет в виду участие всей церкви в пении, об этом свидетельствует также установление чина пения с канонархом и с головщиком.
Схема гласовой мелодии может быть удержана в слуховой памяти всяким человеком, не лишенным музыкального слуха и внимания, но текст всех стихир и тропарей, даже воскресных, запомнить невозможно. Канонарх тут и приходит на помощь поющим. На доминирующей ноте гласового напева он монотонирует, т. е. однозвучно поет строку за строкой текста, а поющие повторяют слышанную строку, но уже в мелодии. Значение канонарха очень велико: он заменяет поющим память и книгу, но в то же время вносит раздельность в исполнение напева, отмечает своим голосом моменты вступления поющих и дает возможность всем молящимся петь вместе.
Такое же важное значение имеет и головщик (запеватель), обязанности которого могут совмещаться с обязанностями канонарха.
Психологически известно и понятно, что для поющих, будут то солисты или хористы, всего труднее начать пение, ибо для этого необходимо иметь ясное умственное слуховое представление об известном сочетании музыкальных звуков. Головщик громко, во всеуслышание, берет на себя первую фразу, или запев песнопения и, выпевая ее, сразу выводит в поле сознания поющих весь дальнейший напев песнопения, и они смело его воспринимают и продолжают. Чем больше число поющих, тем нужнее головщик: при общем пении без него обойтись трудно.
Церковный Устав придает большое значение пению по чину ипакои и по чину антифона.
На богослужебном языке слово ипакои означает припевание, припев, — такое пение, которому предшествует пение, исполняемое певцом или многими певцами.
В «Постановлениях апостольских» (2, 57) читаем: «Один кто-нибудь пусть поет песни Давида, а народ пусть припевает заключение стихов».
Святитель Афанасий Великий 12 пишет: «Я (то есть Афанасий — Л.П.), сев на своем престоле, велел диакону читать псалом: «Исповедайтеся Господеви», а народу подпевать: «яко в век милость Его».
Святой Василий Великий в письме своем к неокесарийским клирикам, описывая ночные моления, утвердившиеся в его время во всех церквах Божиих, сообщает: «Востав по молитвах начинают псалмопение. И иногда, разделившись на две части, поют попеременно одни за другими… Потом опять предоставив одному певцу начинать пение, прочие подпевают (ШpakoЪoujin)»13.
Святитель Иоанн Златоуст в Беседе на псалом 3‑й говорит: «Возьмем псалтирь Давидов и займемся тем припевом (Шpako»), который все мы подпевали сегодня: «Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже».
В Русской Церкви сохранились ипакои в пении концов Троичных песней, в пении заключительных слов акафистов. По чину ипакои можно петь три припева псалма 103-го на великой вечерне: «Благословен еси, Господи», «Дивна дела Твоя, Господи», и «Слава Ти, Господи, Сотворившему вся». Так же мог бы исполняться псалом «Блажен муж…», с припевом «аллилуиа» после каждого стиха, псалом «Хвалите имя Господне…» киевским распевом, с припевами — сначала кратким: «аллилуиа», а потом полным: «Яко в век милость Его».
Антифонное пение состоит в том, что песнопение или псалом делится на равномерные стихи, или строки, которые и поются поочередно двумя ликами или двумя сторонами поющих. Так поются на всенощной стихиры, а на Литургии: «Благослови, душе моя, Господа…», Блаженны, прокимен, «Верую…» и прочее.
Антифонное пение, ипакои, пение под канонарха, пение с головщиком — все это явно рассчитано на большие массы поющих и, несомненно, вызвано обычаем и желанием верующих принять участие в богослужебном пении.
Кроме Типикона, об общем пении говорится в Кормчей (один из источников русского церковного права), в толковании Вальсамоном 17-го правила Лаодикийского собора: «Отцы определили, что псалмы в собраниях не должны быть возглашаемы непрерывно, но среди них должны быть и чтения, чтобы народ отдыхал и опять пел»14.
В Большом Требнике, в чине святого крещения, об общем пении говорится: «Поющим всем трижды: «Елицы во Христа крестистеся…».
Приведенные выше соображения не оставляют сомнения в том, что общее пение за богослужением вытекает из самого существа богослужения и из самого понятия о Церкви, как Теле Христовом, что оно не есть какое-то новшество, что-то искусственное, случайное, временное или только терпимое, или мыслимое в идеале, но неосуществимое в жизни. Напротив, все исторические данные говорят, что оно было всегда в христианской древности, и все предписания церковного Устава подтверждают, что оно осуществимо.
В итоге всех этих рассуждений можно сделать определенный вывод: живое и непосредственное участие каждого верующего в храмовом пении не только допустимо, но и желательно, и обязательно.
Перейдем теперь к вопросу о положении церковного хора и церковных певцов. Какое назначение хора в церкви, его задачи? Является ли церковный хор естественным и жизненным явлением, желательным и обязательным, как и общее пение, или же хор есть что-то чуждое церкви и нежелательное?
Церковный хор — не что-то побочное, но, напротив, очень важное в церковной жизни; не есть случайное, а постоянное; хор — не внешний придаток храма вроде орнамента на колоннах или росписи на стенах, а один из устоев в церковной жизни. Хор поистине принадлежит к жизненным нервам церковности и заслуживает самого внимательного к себе отношения.
Истинное значение хора состоит в том, что он является передовым вождем поющей массы, учителем ее, руководителем ее, так сказать, коллективным канонархом и коллективным головщиком. Хор не должен отвлекать народ от богослужения своей музыкой, но должен привлекать молящихся к Богу текстом священных песнопений, исполненных разумно и сладкогласно.
Каждый верующий, присутствующий в храме за службами, должен не только молча молиться, но и петь вместе со всеми. Однако пению надо учиться, ибо сразу не запоешь. Как младенцы научаются говорить материнским языком через слух, слыша слова матери, так и в церкви: чада церкви должны учиться церковному пению через слух, слушая хор.
Хор от лица Матери-Церкви должен стать учителем верующих, как надо петь молитвы. Хор — это избранные певцы из верующих, ядро, центр, от которого исходят уставные песнопения, хор — это живой образец, живой пример, как требуется петь в церкви. Исполняя песнопения, положенные по чину богослужений, хор должен петь так, чтобы стоящие в храме, наслышавшись, могли усвоить песнопение и так же запеть.
Это назначение хора определяет выбор напевов и гармонизаций, допустимую меру художественных приемов хорового пения, характер пения хора и даже психологию и поведение регента и каждого певца. Хор — не бездушный орган. Каждый певец — активный участник богослужения. Поднимаясь на клирос, певец должен сознавать, что он пришел служить Богу своим голосом. Серьезность задачи должна предостеречь хор от увлечения музыкальными эффектами, которые почти всегда затемняют, а иногда даже вовсе искажают значение текста. Главное внимание певцов должно быть приковано к тексту и к службе в целом.
В церковном пении можно и со слабыми голосами произвести сильное впечатление.
Задачи хора тесно связывают регента хора с настоятелем храма.
Настоятель, как руководитель церковной жизни прихода, должен считать одним из своих важных дел религиозное воспитание прихода чрез пение хора и поэтому не может не следить за правильным направлением пения хора.
Регент, понимающий истинный смысл своего звания и призвания, должен действовать в полном единодушии со священником.
Эти задачи, конечно, не ведут к обеднению богослужебного пения, к сужению и упрощению его.
Православные богослужения, как уже указано выше, почти сплошь состоят из пения. Седмичные и воскресные службы поются поочередно на восемь гласов, то есть на восемь разных напевов, но каждый из 8‑ми гласов имеет свои различные напевы для стихир, тропарей, антифонов, прокимнов, канонов, светильнов.
В году 12 двунадесятых праздников. Службы на двунадесятые праздники тоже имеют свои особые распевы. Все стихиры на эти праздники или «самогласны», или поются «на подобны». На эти праздники положены и особые каноны, светильны, тропари, кондаки и прочее.
Службы Постной и Цветной Триоди охватывают период почти в три месяца и полны неповторяющимися в другие периоды особенностями песнопений, бесподобных по своей красоте. Церковный Устав с величайшей тщательностью определил на все службы глас каждого песнопения, и не только глас его, но и распев, и способ исполнения.
В предупреждение нарушений Устав дает следующее указание: «Количество пения несть лепо презирати ниже великому законоположителю»15.
Пропеть правильно по Уставу и благозвучно все стихиры, тропари, антифоны, кондаки, прокимны, ирмосы, ексапостиларии — главное дело хора. Задача эта нелегкая… Надо соблюсти все исторические средства и приемы, выработанные Уставом и освященные многовековой древностью для назидания верующих: пение с канонархом, с головщиком, антифонное, ипофонное пение, ипакои, катавасия, подобны, самогласны… Регент хора должен изучить Устав, богослужебные книги, Обиходы церковного пения, знать в совершенстве типы знаменного и киевских распевов.
Русская Православная Церковь владеет родным, неисчислимым, музыкальным певческим богатством. В наших древних крюковых рукописях распеты все службы на воскресные, двунадесятые праздники, на Великий пост, Страстную седмицу, Пасху и период Пятидесятницы. В 1772 году древние крюковые рукописи, по благословению Святейшего Синода, были переведены на квадратные церковные ноты. Возникли нотные Обиходы, но все они изложены в мелодии только для одного голоса, предназначены для унисонного пения. Эти Обиходы являются основными нотными книгами русского православного храмового пения, составляют его фундамент.
В настоящее время существуют многочисленные переложения обиходных мелодий на четыре голоса в Церковно-певческих Сборниках издания Святейшего Синода, в Обиходах Певческой капеллы под редакцией А.Ф. Львова, Н.И. Бахметева. Имеются переложения отдельных композиторов: А.А. Архангельского, Е.С. Азеева. А.Д. Кастальского, Г.Ф. Львовского, П.И. Чайковского, Н.А. Римского-Корсакова, Д.М. Яичкова, В.А. Фатеева и многих, многих других. Кроме того, существует большое количество безыменных переложений. Сюда относятся нотные четырехголосные Обиходы монастырей, Херувимские: Симоновская, Софрониевская и другие.
Чем руководиться в выборе переложений?
Уже указанными принципами: пение должно объединять верующих и служить к их назиданию. Это находит для себя основание в Священном Писании.
Святой апостол Павел в первом Послании к Коринфянам пишет: «Ревнуя о дарах духовных, старайтесь обогатиться ими к назиданию Церкви… Когда вы сходитесь, и у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть… истолкование, — все сие да будет к назиданию» (1Кор. 14; 12, 26).
Некоторые коринфские христиане любили говорить на собраниях на иностранных языках. Их апостол Павел не одобряет: «Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается. Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке» (1Кор. 14:17–19).
Применяя принцип назидательности к многочисленным и разнообразным переложениям, следует для богослужебных целей преимущественно пользоваться переложениями в самом простом, ясном русском стиле, где мелодия не повреждена и звучит ясно, гармонизация — самая легкая и естественная.
Русский народ за три почти века существования у нас партесного, то есть четырехголосного, пения так сильно привык к гармоническому сложению, что сопровождающая мелодию партия возникает в слухе и на устах поющих само собой, инстинктивно и бессознательно со стороны поющего. Гармонизация мелодии терциями в другом голосе, с легким аккомпанементом на главных ступенях у баса, вполне удовлетворяет современного русского певца и даже радует его. Доказательством служит жизненность написанных по такому способу переложений протоиерея Петра Турчанинова. Примерами любимой всеми простой, чистой и ясной гармонизации церковных распевов в русском стиле, кроме произведений протоиерея Петра Турчанинова, являются переложения Д.С. Бортнянского, «Достойно есть…» М.А. Балакирева киевского распева, переложения Г.Ф. Львовского, литийные стихиры, стихиры Пасхи, «Достойно есть…» и целый ряд произведений Д.М. Яичкова и многие другие.
Что можно иметь против сложной гармонизации древних распевов?
Она препятствует проникновению древних распевов в массы и затрудняет их усвоение. Очень часто сложная гармонизация требует большого состава певцов и недоступна небольшим хорам. Нередко такая гармонизация в искусственном строгом стиле делает мелодию знаменного распева как бы нарочно скучной и сухой. Часто сложная гармонизация по принципам западно-европейской оркестровой или органной католической музыки совсем заслоняет мелодию или украшает ее несоответствующими музыкальными приемами и эффектами. О роскошном гармоническом одеянии, особенно в западном стиле, знаменных мелодий — забота лишняя. Эти мелодии так хороши, что в украшениях не нуждаются. Главная забота — довести их до слуха молящихся, сохранить мелодии в чистом виде.
Для иллюстрации интересно привести отзыв Московского Митрополита Филарета об известной композиции А.Ф. Львова на кондак «Взбранной Воеводе» и на стихиру «Постящеся, братие, телесне…» — «Нотное положение кондака «Взбранной Воеводе», — пишет Митрополит Филарет, — имеет достоинство, но не церковное. Внезапные в ходе напева то ускорения, то возвышения и усиления звуков производят такое впечатление, как бы хотели удивить слушателя искусством, а не сообщить ему чувство, свойственное церковному песнопению. Прослушав стихиру музыки Львова: «Постящеся, братие, телесне» и затем велев пропеть сию стихиру обыкновенным церковным напевом, мы удивились, для чего напев правильный, удобный к исполнению, соответственный тексту и времени, хотят заменить произвольною игрою звуков, в которой, может быть, найдут пищу знатоки искусства, но которая не может дать пищи благочестивому чувству»16.
Что касается оригинальных музыкальных сочинений (не переложений), которых у нас великое множество, то не следует ограничивать пригодность таких произведений к богослужению кругом определенных авторов и направлений.
Благоразумное правило церковной икономии (приспособляемости для пользы дела) не позволяет подойти к решению этого вопроса с голой теорией. Нельзя объявить, что только унисон и знаменный распев есть идеал, и начать петь все унисоном и знаменным распевом. Это была бы такая же ошибка, как объявить идеалом произведения Рахманинова. Идеал напева — в его объединяющей силе. Напев тем сильнее, чем он доступнее массе, чем большее число поющих и припевающих он способен привлечь.
Нельзя поэтому ставить вопрос так, что такого-то композитора можно петь, а такого-то нет. Были у нас гениальные композиторы, и нет сомнений, что они не переведутся и в будущем. Надо рассматривать каждое произведение независимо от имени автора, отдельно. Даже у самых известных церковных композиторов, какими были Д.С. Бортнянский и А.Ф. Львов, можно указать произведения, различные в отношении их пригодности к богослужебному употреблению. Неодинаково, конечно, церковно-богослужебное значение концертов Д.С. Бортнянского на итальянский лад и его же переложения знаменного распева: «Помощник и Покровитель…», «Приидите, ублажим Иосифа…»
Неодинаково значение нотных стихир А.Ф. Львова в духе протестантских хоралов и его же «Хвалите имя Господне…» на полиелее или «Милость мира…» на Литургии святого Василия Великого, проникнутых истинным церковным вдохновением.
Иногда можно не замечать некоторых недостатков переложений ради пользы произведений в других отношениях. Например, Обиход Бахметева имеет недостатки в ритме, мелодии и гармонизации гласовых распевов. Все же можно рекомендовать пользоваться его гласовыми распевами за богослужением в тех местностях, где они прочно привились и где древние, лучшие, распевы гласов незнакомы, так как, наряду с указанными недостатками стиля, те же произведения Бахметева имеют много других достоинств.
Но в некоторых случаях, особенно по отношению к новым сочинениям, следует, в случае их непригодности к богослужебному употреблению, быть непримиримыми и бороться против допущения их на клирос, несмотря даже на высокую талантливость авторов. Можно верить в искренность религиозных чувств композиторов и добрых намерений, когда они писали свои сочинения для храма, можно находить крупные музыкальные достоинства в их сочинениях, но, тем не менее, необходимо признавать их неуместными к употреблению в церкви, приравнивать их к тем говорящим на незнакомых языках, которых осуждал апостол Павел: «Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается» (1Кор. 14:17), и решительно отказывать им в исполнении при богослужении. Они хороши в музыкальном отношении, но храм — не место для развлечений и эстетических наслаждений. «Применение в церковном пении искусства музыки, — поучает Московский Митрополит Филарет, — должно иметь свои границы, переходя которые музыка увлекает церковное песнопение в чисто музыкальную область»17
Меркой для оценки таких произведений, помимо оценки по слуховому восприятию, должно служить их отношение к предписаниям церковного Устава и к нашим национальным распевам — киевскому и знаменному. Знаменный распев ведет свое начало от принятия нашими предками христианства. Церковные напевы были принесены к нам болгарами и греками с IX века. Святые Кирилл и Мефодий жили спустя лишь 50 лет после смерти творца канона осмогласия — святого Иоанна Дамаскина († 776). Напевы осмогласия спреподобного Иоанна, несомненно, были приняты ими и переданы нам в неповрежденном виде. Так утверждают все авторитетные исследователи древнего русского пения: протоиерей Димитрий Васильевич Разумовский, протоиерей Иоанн Вознесенский, протоиерей Михаил Лисицын, Г.Ф. Львовский и другие. Глубокая древность, восходящая к временам до святого Иоанна Дамаскина, сообщает особый церковный авторитет нашему церковному распеву.
Принятые церковные распевы были не механически усвоены русским народом. Одаренный большими музыкальными способностями, он церковные напевы, принесенные из греческой и болгарской Церквей, переработал в духе национальном. У каждого народа есть свои национальные излюбленные мелодии и свое техническое построение их. Сохраняя основные черты принятых распевов, русский народ развил, дополнил их своими родными звуками, обогатил их, усовершенствовал и составил на основе их великое множество церковных песнопений. Что русское церковное пение и народное бытовое пение имеют много сходного в построении мелодии, это всякому исследователю видно сразу, хотя бы по одним и тем же общим приемам построения: смена голосов, чередование двух поющих сторон, запевание интересной мелодии одним голосом, присоединение к ней подголосков и потом продолжение ее всем хором.
Эти приемы церковного и народного бытового пения как нельзя лучше подошли к требованиям церковного Устава о пении с канонархом, с головщиком, пении ипакои, антифонном пении.
Знаменный распев не только во всем соответствует предписаниям церковного Устава, но во многом объясняет, дополняет и развивает его. Например, только из знаменного распева мы знаем, как следует исполнять псалом 103‑й на великой вечерне и как петь кафизмы на воскресной утрени. Музыкальный талант всего русского народа удивительно искусно соединил мелодию знаменного распева с текстом. Мелодические строки этого распева обычно совпадают с текстовыми, и мелодия всегда подчиняется тексту. В текстах исторически повествовательных, например, в стихирах, ирмосах, мелодия приближается к речитативу; в песнопениях покаянного характера, например, «На реках Вавилонских…», мелодия движется на низких нотах в объеме трех–четырех звуков; там, где выражается величие и восторг души, например, в стихирах Пасхи, мелодия стремится вверх и требует ускоренного движения.
Знаменный распев никогда не стремится преобладать над текстом, напротив, он стремится быть фоном, средством к усилению мысли текста. Это — важнейшая отличительная черта знаменного распева. Примерами могут служить всем известные напевы: «Се Жених грядет в полунощи…». «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный…», «Да молчит всякая плоть человеча…» В этих песнопениях мелодия целиком устремлена на текст, сама же отходит на задний план, приковывая мысль и сердца слушателей только к тексту.
Вообще знаменные мелодии по простоте, серьезности, строгости, правдивости чувства, отсутствию пустого сентиментализма, по соответствию с церковным Уставом отвечают всем требованиям, предъявляемым церковному пению. Знаменное пение будит мысль и зажигает сердце огнем веры.
Знаменный распев преимущественно развивался на Севере России и сохранил через все века свою чистоту и строгость. Другая большая ветвь нашего национального церковного распева — киевский распев, под влиянием длительной борьбы Киевской Руси за веру и национальность, ослабил свою прежнюю чистоту и строгость, не сохранил в полном объеме того богатства мелодий, какое имеется в знаменном распеве, но приобрел задушевный, лирический характер.
Православные верующие в нашей стране всегда любили и ценили знаменный и киевский распевы. Во все века от начала христианства на Руси и до наших дней церковные напевы стихир, тропарей, ирмосов, великопостные, на Страстной седмице и пасхальные песнопения воспитывали в наших предках уважение и любовь к Церкви и передавались из рода в род, несмотря на все бури и натиски. Вот почему церковность новых сочинений надо проверять церковным и национальным распевом.
В течение последних трех веков русские верующие люди с большим успехом вели борьбу за свои древние распевы с иноземными и иноверными влияниями.
В XVII веке на русское церковное пение нахлынули сильные волны католическо-польского влияния, в XVIII веке — католическо-итальянского, в XIX веке (в первой половине) — немецко-протестантского, а затем (во второй половине) — оперной католической музыки.
Верующие русские люди, крепко связанные русской душой с звуками церковных древних песнопений, всегда отличали церковное направление в пении от нецерковного и противились последнему. Чем дальше шла борьба, тем успешнее было это противодействие.
Большое значение в охранении русских церковных начал в пении имел в XIX веке Митрополит Московский Филарет, который почти на протяжении 50 лет вел борьбу за сохранение древнего церковного пения. В Петербурге движение борьбы за национальный характер в богослужебном пении начал М.И. Глинка, а продолжал М.А. Балакирев.
С конца XIX века и до настоящего времени идет знаменательное движение против всего наносного и чуждого в церковном пении. Н.А. Римский-Корсаков, Г.Ф. Львовский, С.В. Смоленский, А.Д. Кастальский, а за ними многие другие вникли и показали удивительные красоты наших древних напевов и повели решительную борьбу против всех иноземных и иноверных влияний в области церковного пения. В результате общих усилий церковное пение из года в год делается по своему содержанию лучшим и более национальным. Этот процесс идет под влиянием все более проясняющегося сознания о значении национальности в искусстве… Есть еще попытки со стороны некоторых руководителей церковного пения — певческих гурманов, — услаждающихся так называемым художественно-концертным пением, покровительствующих ему денежными ресурсами и другими путями и в конце концов навязывающими ему, может быть, несознательно, все несимпатичные атрибуты католического пения. Они отрицают принцип национальности в церковном пении, выдвигают принцип о нейтральности искусства, являются в своей сфере, так сказать, проводниками безродного космополитизма. Но несомненно, что развитие искусства не может происходить в отрыве от родного, национального искусства. Долг каждого православного деятеля вложить долю своего труда в борьбу за охранение чистоты русского национального церковного пения.
Вредное влияние католического стиля пения на православное проявляется в том, что музыка в католическом пении занимает главное положение, а текст — служебное. Органная музыка в католических храмах завладевает душой молящегося, чрезмерно возбуждает чувствительность, дает широкий простор неопределенным мечтам, то грусти, то радости, то тревоге. Она воспринимается субъективно, вводит слушателей в состояние музыкального гипноза. Но для богослужения важно, чтобы пение объединяло молящихся, будило в них одни и те же мысли и чувства и чтобы чувства всех обращались на одну определенную религиозную мысль. Если этого нет, пение в церкви теряет смысл.
В наших храмах пение должно быть не католическим, а православным. Как нельзя в православные храмы вносить католические престолы, совершать службы в католических облачениях, пользоваться сосудами католического образца, так нельзя вводить и католическое пение.
Русский народ создал великолепные храмы, украсил их изумительной иконописью, художественной утварью, облачением, и он же создал свое православное, церковное пение.
Древние храмы, утварь, облачение, иконопись являются нашей национальной гордостью и находятся под охраной государства. Такой же национальной гордостью являются коренные вековые знаменный и киевский распевы. Обязанность бережно охранять их лежит на всех православно верующих. Нельзя выбрасывать за борт свое древнее священное пение как устарелое и теперь ненужное. В нем отразилось все, что дано русскому народу христианством, что прошло через мысль и сердца многих поколений русских людей, что легло одним из краеугольных камней в наше богослужение. Знаменный и киевский распевы созданы возвышенными мыслями и чувствами наших предков; звуки этих распевов и теперь возвышают нашу душу. Они — не умирающие распевы, а вечно живущие с народом, они — источники воды живой для музыкального церковного вдохновения.
Все, сказанное здесь, лишь намеки на то дело великой важности и сложности, которое указано Святейшим Патриархом Алексием в его речи 18 апреля 1948 года, в целях поставить пение в церквах на должную высоту и историческую основу.
Но, имея широкие программы и замыслы, следует дело начинать с немногого и проникнуться взглядом, что:
- церковное собрание молящихся за богослужением нельзя разделять на слушающую публику и услаждающий ее нанятый хор, создающий «молитвенное» настроение;
- пение в церквах наших должно быть не только молитвенным, но и объединяющим и назидающим всех;
- оно должно быть строго церковным в отношении исполнения предписаний церковного Устава;
- пение в храмах должно быть национальным, стоящим на основе родных начал в нашем вдохновенном церковном пении.
Примечания:
1 Ирмос 9‑й песни канона на Богоявление.
2 Ирмос 3‑й песни 2‑го канона на Богоявление.
3 Ирмос 5‑й песни канона на Великий Пяток.
4 Тертуллиан, Квинт Септимий Флоренс. Апология // Богословские труды. М., 1984. Сб. 25. С. 176–219.
5 Климент Александрийский, святитель. Строматы. Ярославль, 1892.
6 Послание Патриархов Восточно-Кафолической Церкви о православной вере. Вопрос 3 // Догматические послания православных иерархов XVII–XIX веков о православной вере. Сергиев Посад, 1995. С. 193.
7 Филарет (Гумилевский), архиепископ Черниговский. Исторический обзор песнопевцев и песнопения Греческой Церкви. Сергиев Посад, 1995.
8 Августин, блаженный. Творения. Киев, 1880. Ч. 1. Кн. 10. С. 305–306.
9 Филарет (Гумилевский), архиепископ Черниговский. Там же.
10 Василий Великий, святитель. Творения. Б. м., 1993. Ч. 1. С. 67.
11 Типикон. СПб., 1997. Т. 2. Л. 421.
12 Афанасий Великий, святитель. Творения. М., 1994. Т. 2. С. 96.
13 Василий Великий, святитель. Творения. СПб., 1911. Т 3. С. 239.
14 Кормчая. Б. м., 1816.
15 Типикон. Б.м., 1877. Л. 416.
16 Доклад Святейшему Синоду от 16 мая 1854 г. № 26.
17 Филарет, Митрополит Московский и Коломенский. Собрание мнений и отзывов. СПб., 1885. Т. 4. С. 402.