Прибавление. О религиях вне христианства

§ 92. Разнообразное обнаружение религиозных стремлений в так называемых религиях естественных. Ложность сих религий. Все религии, стоящие вне откровенной религии и отличные от нее по своим источникам и по своим основным воззрениям, называются общим именем «естественных» религий. Это название не то означает, будто религии, которым оно обыкновенно усвояется, представляет собою нормальное и безусловно-необходимое явление в истории человечества, но то, что они не суть сверхъестественное откровение, созданы самим человеком на основании естественного откровения в природе внешней и внутренней (под влиянием естественной религиозной потребности, стремлений к истине и добру) при содействии других многочисленных разнообразных факторов (см. § 96).

Как создании людей различных времен и мест, естественные религии чрезвычайно многочисленны и разнообразны настолько, насколько различны степени умственного и нравственного развития разных нехристианских народов и другие условия, под влиянием которых течет их жизнь вообще и в частности складываются их религиозные воззрения. Проследить и указать все более или менее частные особенности и оттенки в столь многочисленных и разнообразных естественных религиях едва ли было бы даже возможно. С другой стороны, вследствие той же причины, т. е. происхождения естественных религий от человека помимо божественного сверхъестественного откровения, все они – недостойны Божества, не могут вполне удовлетворять человека, – вообще – ложны.

Нам уже известны признаки (критерии) истинности или неистинности религии (§§ 29 – 89). Теперь мы должны с точки зрения этих признаков рассмотреть естественные религии, действительно ли они суть ложные религии. По своим главным наиболее характеристическим особенностям все естественные религии, несмотря на их многочисленность и крайнее разнообразие, могут быть сведены к нескольким группам. Обыкновенно таких групп различают три: первую из них составляет язычество (или паганизм), в свою очередь разделяющееся на язычество некультурных народов и язычество культурных народов; вторую – новоиудейство (жидовство); третью – магометанство (мусульманство). Итак, в Прибавлении к Введению в Богословие нам предстоит рассмотреть – язычество, новоиудейство и магометанство, с целью обнаружения их естественного характера, и, таким образом, получить, кроме вышеизложенных положительных доказательств, еще косвенное доказательство истинности богооткровенной христианской религии.

I. Язычество

Источники и пособия: Религии древнего мipa в их οтношении к христианству. Архим. Хрисанфа, два тома (Спб. 1873 и 1875 г.), Христиан. Апологетика, Н. Рождественского, т. 1-й и 2-й; Из чтений по философии религии, В. Кудрявцева (Прав. Обоз. 79 г. т. 1-й).

§ 93. Общий характер и различные виды язычества. Язычество есть религии натурализма в широком значении этого слова, или иначе – обоготворение природы и мipa конечного вообще. В частности в язычестве человек обожает или мiр внешний, или же самого себя, свои собственные силы и способности. Отсюда два главные вида язычества: оно есть или натурализм объективный, обращенный на мiр внешний, или натурализм субъективный, направленный на внутреннее, психическое состояние самого человека. Дальше: самое обожание мipa внешнего, или натурализм объективный, в свою очередь может быть разделен на несколько частнейших видов, которые могут быть представлены в следующем постепенном порядке:

а) Обожание отдельных предметов природы в их видимой, чувственной форме, в их непосредственности, как они даны для внешних чувств. Это – самая низшая и грубейшая форма обожания природы, так называемый фетишизм⁵⁰ в обширном смысле этого слова. Здесь предметом обоготворения может быть и бывает вся область явлений природы, начиная с камня и кончая солнцем и звездами. Несколько выше этого стоит фетишизм в собственном и строгом смысле слова, – когда человек искусственно создает себе кумиры для поклонения из предметов природы. Здесь так же, как и в предыдущем моменте, предмет природы обожается в его непосредственном виде, но он воспроизводится уже самим человеком, дающим ему известную сигнатуру, или известный знак того, что он избран им для поклонения.

б) Обожание предметов и явлений природы не самих в себе и по себе, а как носителей Божества, символов его присутствия и органов его действия. На этой ступени религиозного сознания обожаются те же самые предметы и явления природы, что и в фетишизме, но им усвояется уже иное значение. Это – ступень так называемого шаманства или символизма, – ступень, на которой является так называемый демонический культ, т. е. обожание предполагаемых в известном предмете или явлении таинственных сил, под формою духов. Таковы у всех древних народов священные горы, леса и реки; таковы у всех древних греков так называемые одушевленные священные камни; таковы же священные животные у египтян. Обожание звездного неба принимает здесь по преимуществу таинственный характер: звездный мiр представляется носителем таинственных сил, направляющих судьбы земли и человека, надзирающих за его рожденьем и смертью (сабеизм⁵¹ халдеев и вавилонян).

в) Обожание природы не под формой отдельных явлений и отдельных сил, но под формою одной общей силы или сущности, всюду разлитой, все проникающей собою, – когда Божество делается мировою душою, все оживляющею собою и все подчиняющею себе. Это высшая и последняя степень обоготворения мipa внешнего, до которой доходит язычество уже в позднейшую эпоху своей истории, вместе с развитием философии. Впрочем, и на этой ступени, несмотря на то, что Божество принимает здесь такой всеобщий и отвлеченный характер, отдельные силы природы, или отдельные духи, не утрачивают окончательно своего значения, не перестают быть предметом поклонения, а переходят только в разряд низших божеств.

Исчерпав собою всю область предметов и явлений мipa внешнего, язычество останавливается, наконец, на человеке и боготворит его способности, силы и стремления. Это натурализм субъективный, или так называемый антропоморфизм; здесь Божество из слепой силы природы вырождается уже в силу разумную, в существо живое и личное, но конечное и ограниченное, как и сам человек. Этим и завершается язычество, за черту мiра конечного оно не переступило и до идеи Существа премирного не возвысилось.

§ 94. Язычество, как искажение идеи истинной религии. Язычество не есть первоначальный и нормальный вид религии; напротив, будучи печальным последствием уклонения людей от водительства Божия и откровенной религии, оно представляет собою искажение истинной первобытной религии. Сначала люди имели истинное богопознание и богопочтение, от первых дней своих, веруя в Бога и Ему единому поклоняясь. Так было в первобытном невинном состоянии первых людей, когда они находились в живом и непосредственном общении с Богом (Быт. I, 28; II, 16, 22). Но даже и после падения, когда люди лишились непосредственного единения с Богом и непосредственного созерцания Его, среди них еще сохранялось более или менее продолжительное время истинное богопознание и богопочитание и переходило от одного поколения к другому (Быт. IV, 3, 4; V, 22; VI, 9). Но потом среди дальнейших поколений первоначально чистые райские предания мало по малу начали потемняться, религиозная жизнь их начала извращаться и явилось язычество, которое в свою очередь чем шло дальше время, тем все более и более грубело, нисходя иногда до степени фетишизма. Учение о том, что первоначальная религия состояла в почитании истинного Бога и что язычество позднейшего происхождения и составляет искажение ее, принадлежит к числу основных учений Свящ. Писания и проходит через весь Ветхий и Новый Заветы. «Начало блужения умышление идолов, говорит Премудрый, изобретение же их тление живота (растление жизни). Ниже бо быша (идолы) от начала, ниже будут во веки» (Прем. Солом. XIV, 13). В послании к Римлянам мы читаем: открывается гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков, содержащие истину в неправде (I, 18, стран, ст. 19 – 23).

Новейшие рационалистические теории развития религиозного сознания в человеке, наоборот, язычество принимают за нормальный и первоначальный вид религии. Они именно утверждают, что религия должна была начаться именно с обожания природы, и притом самого грубого, и постепенно возвышаться, – что это самый естественный и необходимый ход развития религиозного сознания согласный с законами психического развития вообще. Но мы не можем согласиться с этими теориями по следующим причинам.

1) Эти теории могут иметь место только при отрицании сверхъестественнаго откровения. Если бы человек сам начинал свое религиозное развитие, то еще можно было бы, пожалуй, допустить, что он начал его с низших и несовершенных форм, в роде обожания природы. Но мы знаем (уже), что религия не могла и возникнуть в роде человеческом без воздействия Божия на человека, без откровения Божия и научения человека Богом (§ 27). А если так, то необходимо нужно заключить, что первоначальная религия, которой Бог научил человека, была высшая и совершеннейшая, какую только способен был восприять первый человек от Бога. Ибо, с одной стороны, конечно, неестественно думать, чтобы в какие-либо виды и намерения Божества входило возбуждение в уме человека ложных представлений с тою целью, чтобы он сам потом вековою работою ума дошел до сознания их несостоятельности. С другой стороны, первобытная девственная природа человека, в силу именно своей первобытности, должна была, под условием действия внешнего сверхчувственного объекта, быть вполне благоприятною для образования истинной идеи о Боге: в чистой девственной природе человека божественное влияние не могло еще встречать препятствий и подвергаться искажению.

2) Теория постепенного развития религиозного сознания в роде человеческом в основе своей имеют пантеистические и материалистические воззрения на человека и на жизнь вообще. Если принять за несомненное, что развитие религиозного сознания в человеке началось с темных и неясных представлений и что иного хода этого развития не могло и быть: то, заключая последовательно, необходимо придти к убеждению, что и вообще сознательная жизнь в человечестве развивается постепенно из состояния несознательности, – что истинно человеческой жизни и истории предшествует состояние полуживотное, – словом, что человек с его разумом и прочими духовными силами есть продукт постепенного развития тех же сил и начал, которые живут и развиваются в вещественной природе. Но такого рода взгляды на человека и его жизнь, как известно, решительно несостоятельны, а потому и опирающиеся на них рационалистические теории развития религиозного состояния должны быть признаны тоже несостоятельными.

3) Наконец, разбираемые теории развития религиозного сознания не могут быть оправданы – ни исторически, ни психически. Со стороны исторической против этих теорий говорят следующее факты. 1. Исторический процесс развития языческих религий, который в каждой религии состоял в постоянном осложнении верований, в постепенном возрастании и размножении числа богов и мифических сказаний о них с одной стороны, с другой – в постепенном понижении религиозных верований язычников, как и всей их жизни, в отношении нравственном.

Осложнение религиозного сознания в язычестве происходило двумя путями: а) внешним, т. е. посредством заимствования культов и богов языческими народами друг от друга, когда они приходили в соприкосновении друг с другом или благодаря торговым сношениям или чрез завоевание (примеры в Греко-Римской религии); б) внутренним, вследствие постоянного видоизменения живого языческого религиозного сознания. Живое, неустойчивое, в силу коренной фальши язычества никогда ничем не удовлетворяющееся, религиозное сознание язычества постоянно вызывало все новых и новых богов, причем, однако ж, и старые боги не исчезали совершенно, удаляясь лишь в религиозном сознании на задний план. Более крупные и заметные смены богов религиозное сознание язычества выражало в мифических представлениях о различных генерациях богов, из которых каждая последующая являлась более сложною и разнообразною, чем предыдущая. Примеры на это мы имеем во всех религиях языческих, особенно же принадлежащих культурным народам.

2) Общее всем народам историческое предание, которое к простоте и несложности первобытных верований прибавляет новую черту – совершенства и высоты. Общий голос религиозного предания всех языческих народов, выражающийся в сказаниях о золотом веке и т. под., тот, что в древности люди были ближе к божеству, чем впоследствии, и что религиозные понятия были тогда чище и возвышеннее. Та же мысль о простоте и сравнительном совершенстве первоначальных верований встречается очень часто у древних историков и философов, например Геродота, Платона,⁵² Аристотеля и особенно позднейших. 3. Следы единобожия, сохранившиеся в языческих религиях (§ 95). Все эти факты не только совершенно не объяснимы с точки зрения рассматриваемых теорий, но они положительно говорят в пользу библейского взгляда на историю религии в человечестве.

С другой стороны и психически невозможно допустить, как предполагают разбираемые теории, чтобы из многобожия могло развиться единобожие в его совершеннейшем виде, чтобы чрез обожание природы человек дошел до представления о Существе премирном, абсолютно духовном, чтобы из ложных форм религии сама собою возникла истинная форма ее. Невозможно допустить это потому, что вообще ложь и заблуждение не могут быть прежде истины, которой они составляют искажение. Ложные религии предполагают первоначальную истинную религию, и если бы не было в роде человеческом истинной религии, то невозможно было бы появление и религий ложных.

Итак, мы утверждаем, что как дикое состояние вообще не есть первоначальное и нормальное состояние рода человеческого, так и обожание природы, или язычества, не есть первоначальный и нормальный вид религии; что, напротив, как и говорит нам Библия, первоначально все люди признавали единого истинного Бога и имели одну совершеннейшую религию, а многобожие и идолопоклонство явилось впоследствии, как уклонение от первоначального вида религии и искажение ее. Защитники разобранных нами теорий возражают против этого нашего учения, что такой ход дела не естествен, – что если бы человечество от первоначального единобожия уклонилось потом к многобожию, то это значило бы, что оно идет от совершенства к несовершенству, а не наоборот, как того требует обыкновенный ход человеческого развития. Но, не говоря уже о том, что Библия объясняет такой ход истории религии катастрофой падения человека, изменявшей нормальное его состояние и развитие, – за возможность такого явления говорят факты, совершившиеся и совершающиеся пред нашими глазами. История человечества показывает, что прогресс ее идет не всегда по прямой, а нередко и по изогнутой линии, – что в то время, когда одни народы заканчивают свое историческое существованье, место их заступают другие, несравненно менее их цивилизованные, – что многие нации исчезают с исторического поприща в самом цветущем состоянии своего развития и что вообще прогресс принадлежит не каждой исторической эпохе, а бывают и эпохи так называемого регресса. Особенно же в истории религий часты подобные регрессивные уклонения от первоначального типа религии. Буддизм, например, первоначальный, созерцательный, вовсе не похож на буддизм нынешних ламаитов, которые дошли до самого грубого обожания вещественных предметов; нынешнее христианство мормонов в Америке есть не более, как уродливое, жалкое искажение первобытного, чистого христианства и т. п.

§ 95. Следы единобожия в языческих религиях. Во всех почти языческих религиях внимательное исследование открывает в них более высокие и чистые представления о Божестве и обряды религиозные, чем какие обычно свойственны язычеству. Эти более совершенные верования и обряды, сохранившиеся в язычестве, решительно не согласуются с общим строем его: они стоят здесь изолированно, остаются в тени для живого религиозного сознания людей и разве только в редких и исключительных случаях воспоминаются; не получают никакого дальнейшего развития и не оказывают никакого ощутительного влияния на действительную религиозную жизнь язычников. Сохранившиеся в язычестве более совершенные обряды и верования суть именно следы, остатки, как бы обломки от древнейшей (в конце концов, очевидно, первобытной) более совершенной религии.

Действительно, во всех почти языческих религиях мы встречаем подобные следы более совершенных верований, которые с течением времени заметно сглаживаются и теряются. Так древние китайцы до Конфуция поклонялись единому верховному божеству, которое представляется личным и мipoправящим существом, основателем нравственности Тао (название древнейшего божества у китайцев) не тожественно с небом: оно раньше его; «сердце Тао верно, чисто неизменно». Обряды богослужения и частные народные верования имеющие характер идолопоклонства, по показаниям китайских писателей, явились очень поздно, незадолго до Р. Христова или даже после Р. Христова.

Индийские Веды (священ. книги индийцев) говорят, что боги пришли позже, чем явилось творение; а откуда они, знает только тот, от кого произошла эта широкая вселенная. Древнейшая форма индийской религии была близка к монотеизму. Здесь не было еще деления божеств на высшие и низшие; в каждом молитвенном гимне то божество, которое призывается в нем, призывалось, как одно высочайшее существо, при чем все другие боги как бы уничтожались, так что отдельные божества в древнейшей индийской религии являются как бы только различными названиями одного божества. При чем, древнейшее божество индийское, Дий, преподносилось сознанию верующих, как полнота не только метафизических свойств (бесконечности, вечности и проч.), но и нравственных. Поэтому, ему присвояется многознаменательное имя, – асура (асу – жизнь), саможизненный. Индра и другие боги, в которых олицетворяются явления и силы природы, называются в Риг-Веде новыми и смена Дия Индрою изображается как «предание Царства», «чуждому Богу», Индре. Кроме того, древнейшею религией индийцев не допускалось чувственных изображений божества и идолопоклонства.

Египетская религия представляет собою в своем историческом развитии несомненное движении от более чистых и разумных понятий к большему и большему господству неразумного многобожия и идолопоклонства. По наследованию ученых (Де Руже н Ренуфа), древнейшая египетская религия видела в Божестве не только всемогущую космическую силу, но и силу высоконравственную 8). По свидетельству Лукиана, в древности Египтяне не имели в своих храмах никаких статуй или идолов. Хотя почитание идолов и животных в Египте чрезвычайно древне; но собственно обоготворение их и соединенные с ним безнравственные обряды – явление, несомненно, позднейшее в истории Египта и мысль об этом, т. е, что эти идолы животные, почитаемые народом за божества, суть только символы их, не терялась здесь никогда. Так, по словам египетских жрецов (Цезарю), в животных они почитают божество, которого животные суть только символы. В религии Зароастра Ормузд, бог добра и света, первоначально не смешивается с своими проявлениями: Он творец, властелин, законодатель и судья мiра. Равного или соперника ему нет. Амшаспанды не дети его, а образ, проявления его существа или свойства. Древние Персы также не имели никаких идолов и кумиров, не делали никаких изображений божества, даже не строили храмов в честь божества, (Геродот). По свидетельству Геродота (же), пелазги, родоначальники Греков, вначале не знали имен отдельных богов; они приносили жертвы богам, в их совокупности, не различая их; ни они, ни другие обитатели Греции (Барийцы, Лидяне, Аркадяне) не знали идолов.

Даже у всех диких народов, религиозные верования которых подвергались внимательному и беспристрастному наблюдению и исследованию, оказываются более или менее ясные следы монотеизма. Религии, напр., австралийских некультурных народов в настоящее время находится в крайне искаженном состоянии, представляет дикую смесь бессвязной, часто до крайности нелепой демонологии и суеверного страха пред привидениями. Однако и здесь есть вера в высшее духовно-нравственное существо; это Божество дикари южной Австралии и Новозеландии называют отцом всего, представляют его обитающим на небе, приписывают ему произведение всего. О верованиях, хотя и смутных, в единого Бога африканских дикарей свидетельствует Макс Мюллер. «Доселе, в смутных верованиях этих дикарей не изгладилось, говорит он, воспоминание о высочайшем Боге общем Отце как черных, так и белых людей». То же самое свидетельствуют ученые исследователи о религиозных верованиях американских дикарей (Срав. § 13, стр. 30).

§ 96. Происхождение язычества. Религия первых людей, как мы знаем, была истинною, именно монотеистическою, которая в течение долгого времени и сохранялась в роде человеческом. Но затем еще в незапамятные доисторические времена эта первоначально чистая и высокая религия постепенно извращается и является язычество, которое скоро распространилось повсеместно и сделалось общею религией всех древних народов, за исключением народа богоизбранного еврейского, и даже в настоящее время исповедуется большею половиною человеческого рода. Каким же образом мог совершиться этот переход от истинной и высокой формы религии к низшей и ложной? Что была за причина такого потемнения и извращения религиозного сознания среди людей, что, они, по выражению Свящ. Пис., измениша славу нетленнаго Бога в подобие образа тленна, человека, и птиц, и четвероног, и гад (Римл. I, 23).

Религиозная жизнь людей есть жизнь преимущественно внутренняя, духовная, но в своем течении и развитии она естественно подвергается и разнообразным внешним влияниям, напр., со стороны внешней природы, исторических судеб народа и т. п. Очевидно, и всякое изменение в религии, при одном естественном развитии ее, совершается частью под влиянием внутренних, психологических причин (или факторов), частью внешних. Значит, извращение и искажение религии в язычестве могло произойти именно под влиянием разнообразных причин как психологических, так и внешних. Поэтому, только ту теорию о происхождении язычества мы можем признать правильною, в которой обращается должное внимание, как на внутренние, так и внешние причины появления язычества. Такой именно взгляд на происхождение язычества мы и находим в Свящ. Писании; оно указывает и внутренние и внешние причины язычества, соответственно их действительному значению. Воззрение Свящ. Писания на появление и развитие язычества вполне согласно и с результатами наиболее беспристрастных научных изысканий по этому вопросу, насколько последний достигают наиболее ранних моментов развития язычества.

Прежде всего, главную производящую причину язычества Библия указывает там же, где вообще находится, по ее учению, корень религии именно в собственном духе человеческом, и таким образом главную роль в истории возникновения и развития язычества она ясно приписывает причинам внутренним психологическим.⁵³ Глубокое извращение всей нравственной природы человека, особенно же ослабление религиозного чувства, великое нравственное огрубение людей после грехопадения – вот что собственно, по учению Библии, послужило ближайшею причиною появления язычества, «Начало блужения умышление идолов», говорит Премудрый, «изобретение же их тление живота (растление жизни). Ниже бо быша (идолы) от начала, ниже будут во веки» (Прем. Солом. XIV. 13). Занеже разумевше Бога, говорит ап. Павел о язычниках, не яко Бога прославиша или благодариша: но осуетишася помышлении своими и омрачися неразумное их сердце. Глаголющеся быти мудри, объюродеша и измениша славу нетленнаго Бога в подобие образа тленна человтека и птиц и четвероног и гад. (Римл. I, 21 – 23).

Зане разумевше Бога, не яко Бога прославиша или благодариша, т. е. люди не заботились уразумевать вещание собственной и внешней природы о Боге, постигать Его совершенства, которые явлены в Его делах, не чувствовали истинной, идущей из глубины сердца, благодарности за все блага Его к ним. Бог, религия, совесть отходят на задний план в их жизни, не составляют главного, захватывающего все их существо, интереса. Осуетишася помышлении своими и омрачися их неразумное сердце: они привязались к земному, материальному, чувственному, преходящему: о нем только помышляли, в нем только видели благо, его только ценили. Но и в осуетившихся своими помышлениями и омрачившихся сердцем людях духовно-нравственная жизнь не могла окончательно исчезнуть и действительно не исчезла: она тлелась в них, как искра под пеплом. По временам же в минуты свободные от житейских попечений и наслаждений, особенно во дни скорби и несчастий, требования духовной жизни ощутительно давали людям знать о себе: они напоминали им о Боге, которого забыли, о законе Божьем, которого они не исполняли, о наказаниях, которых они заслужили. Где же Бог? В чем Его закон? Как умилостивить существо, от которого и счастье и горе? Внутренний голос ставил эти вопросы, требовал их решения; но разум уже утратил свою ясность и способность видеть истину, а сердце человека, отпадшее от духа, тяготело к чувственному и располагало искать Божество там, куда направлялись все его симпатии. И вот является обожание природы или натурализм. Так с нравственным огрубением человека, с падением его в «мiр», и Божество перешло в его сознании из прежней чистой духовной области в область природы, материи, чувственного, погрузилось, так сказать, в природу, с ее разнообразными явлениями.

Что язычество возникло благодаря нравственному «растлению» людей, это подтверждается тем наблюдаемым и в жизни отдельных людей и истории целых народов фактом, что чистота и высота религиозной жизни людей вообще находятся в тесной зависимости от чистоты и высоты нравственной их жизни. Так, истинное богосознание первых людей до падения обусловливалось, кроме непосредственного божественного влияния также добрым направлением воли. Упадок нравственности и особенно чрезмерное развитие чувственности среди того или другого народа всегда сопровождались, как свидетельствует история языческих религий, крайним искажением религиозного сознания, появлением наиболее грубых видов суеверия и идолопоклонства.

Наряду с нравственным огрубением человека, искажению истинной религии в язычестве не мало содействовали также его невежество и неразвитость. По своей умственной неразвитости, особенно в связи с нравственною грубостью, люди чувствовали настоятельную потребность представлять Бога в чувственно-наглядных образах и символах, а незнание сил и законов видимого мiра могли открывать им великий простор в выборе этих образов и символов. Таково истинное значение рассматриваемого фактора в истории появления, и развития язычества.

Существует мнение, которое чрезвычайно преувеличивает значение рассматриваемого фактора в истории язычества. По этому мнению, язычество самым своим появлением обязано преимущественно, если не исключительно, умственной неразвитости и невежеству людей. Во время появления язычества, говорят, человечество несомненно не обладало большими знаниями о природе видимой и вообще стояло на низкой ступени умственного развития. Оно неспособно было обобщать, мыслить отвлеченными понятиями. Всякое знание, всякая мысль воспринималась тогда людьми в форме представлений т. е. в форме некоторых определенных конкретных образов, а сложные идеи – в форме нескольких отдельных таких образов. Подобным образом и идея Бога, живая и сложная, естественно должна была раздробиться в сознании людей на многообразные политеистические представления и язычество стать всеобщею естественною религией. В подтверждение этого мнения о возникновении язычества защитники его указывают на обширное распространение и устойчивость до известного времени языческой формы религиозного сознания, которые они ставят в исключительную зависимость от низкой ступени умственного развития людей. Мы не можем согласиться с таким преувеличением значения умственного фактора в истории возникновения язычества. В самом деле, пусть люди во время появления язычества по причине своей умственной неразвитости не могли иначе представлять Божество, как в конкретных, временно пространственных формах, но это еще не язычество. Языческий элемент появляется в религии с того времени, когда чувственная форма представления божества закрывает и поглощает содержание идеи Божества, становится этим самым содержанием. Сама по себе форма представления, как форма усвоения религиозной идеи, не ведет с необходимостью к такому смешению образа предмета с самим предметом. Затем, с точки зрения этого взгляда на происхождение язычества не могут быть объяснены cледующие факты: 1) факт постоянно наблюдаемый и в жизни отдельных людей и целых народов связи чистоты и высоты собственно религиозной жизни людей с чистотою и высотою их нравственной жизни (и обратно). 2) В древнейшие времена, когда люди несомненно стояли на низкой ступени умственного развития и когда по рассматриваемой гипотезе они поголовно должны были быть язычниками, мы встречаем отдельные примеры чтителей истинного Бога (Иафор, Мельхисидек). 3) Напротив, из позднейших времен нам известны примеры язычества в среде высокообразованной. Так, царь иудейский Соломон, несмотря на свое необычайно высокое умственное развитие и даже влияние богооткровенной Ветхозаветной религии, в одно время впал в язычество. В древнее время греческая страна была одною из самых образованных, и однако ж, не только она была языческою страною, но в период наивысшего процветания своего она даже ниспала на низшую степень язычества.

Из внешних факторов, о которых упоминается в Библии и которые могли играть и действительно играли роль в истории возникновения и развития язычества, особенное значение обыкновенно приписывается следующим: во-первых, разделению и обособлению племен, с расселением их из первоначального центрального отечества. Действительно, с расселением племен из общего центра и разъединением их, изображение Бога стало принимать у каждого племени особенные, зависящие от местных географических и этнографических условий, черты. Так могли возникать различные формы язычества; напр., преимущественное почитание звезд у пастушеских племен, – гор – у горных племен и т. д. С другой стороны, различие образных представлений Божества должно было естественно влиять на развитие и укрепление в сознании людей различных понятий о Божестве, так что, несмотря на происходившие с дальнейшим развитием человечества сближения племен, соединение их в народы и государства, боги их не могли быть сознаны в их внутреннем тождестве и потому не могли объединяться. Божество каждого племени или рода сохраняло свою самостоятельность и свой конкретный образ и занимало свое определенное место при богах других племен. Расселение и обособление племен человеческих таким образом, несомненно имело серьезное значение в истории появления и развития язычества. Во-вторых, в истории происхождения и развития язычества имело значение также несовершенство первобытного языка, его поврежденность или, как выражается М. Мюллер, болезненность, благодаря которой язык древних народов оказывался бессильным выразить в слове возвышенные религиозные идеи и вообще отвлеченные понятия без помощи сравнений, подобий, метафор, символов и аллегорий. Отправляясь от конкретных образов, он и отвлеченные представления образует по их типу, придавая им названия мужеского и женского рода и приписывая им свойства и действия видимых предметов; впоследствии истинное значение символов и образных слов забывается и метафорические рассказы превращаются в рассказы о действительных событиях. Этому обстоятельству, не без некоторых оснований, приписывают происхождение зоолатрии, т. е. обоготворения животных у Египтян. Наконец, могли обращаться в предметы почитания изображения высокопоставленных лиц, особенно среди удаленных от них подданных, на что есть прямое указание в свящ. Писании (Прем. Солом. ХIII, 13, 14, 15 – 20). Но очевидно, что эти причины, способствовавшие возникновению язычества, частные и второстепенные.

Итак, язычество возникло под влиянием крайнего ослабления и извращения нравственной жизни среди людей в связи с их невежеством и неразвитостью в умственном отношении, при содействии в дальнейшем его развитии разных внешних факторов. Когда собственно появилось язычество, определить точно невозможно; по свидетельству Свящ. Писания, в послепотопный период оно существовало уже во времена патриархов (Иов. XXXI, 26 – 29 срав. Второз. IV, 19). Изменение первоначально истинного богосознания в ложное обоготворение природы, без сомнения, совершилось не вдруг, а постепенно. Проследить же этот процесс постепенного ниспадения религиозного сознания со своей первоначальной чистоты и высоты в язычество со всею историческою полнотою и основательностью решительно невозможно по причине недостатка положительных данных. Более или менее точная история застает людей уже в состоянии язычества. Но раз случилось смешение божественного и материального, совершилось превращение символов божеств в самые божества, обоготворение природы или язычество естественно должно было широко развиться в истории человечества. Открываемые новые и новые черты в естественной жизни символов или предметов природы, признанных богами, постоянно обогащали новым материалом религиозное сознание язычников. С другой стороны вследствие того, что язычники и на самих себя смотрели, как на часть физической природы, и в своей истории видели органическую часть истории самих богов, в состав мифологии естественно входили также исторические предания народа, сказания о чрезвычайных событиях в их прошедшей жизни, в особенности же о великих людях. Таким образом, и детски наивная космология, и история народов, и предания об отдельных великих личностях – героях сливались в народных мифологиях до безраздельности, перепутывались разнообразнейшим образом. Для нас поэтому, чуждых мифологического образа мышления и речи, живущих в совершенно иных условиях и духовного и материального быта, весьма многое в мифологиях древних народов всегда будет оставаться темным, неразгаданным.

§ 97. Краткая характеристика известных в истории религиозных систем язычества. Религиозные системы язычества, созданные под влиянием философских воззрений и принадлежащие более образованным народам древнего мiра, – не возвышаются над общим всему язычеству характером, представляя собою систему натурализма в религии, т.-е. то же обожание природы, только в более сложных формах. По своему сравнительному достоинству, более известные из них могут быть поставлены в следующем порядке: 1) религия Китая, заключающая в себе грубый материализм; 2) религия Индии представляющая собою пантеистическое обожание природы; 3) религия Персии, или Зороастрова, отличающаяся дуализмом в воззрении на Божество и человека и смешением понятий духовных с чувственными; 4) религия Египта, представляющая собою напрасную, бесплодную попытку отрешиться от пантеистического взгляда на Божество и человека, и 5) греко-римская религия, заключающая в себе антропоморфизм и составляющая собою завершение и последнее слово языческих религиозных воззрений.

§ 98. 1) Религия Китая. Религия Китая,⁵⁴ составленная на основании древнейших преданий философом Конфуцием⁵⁵ (551–479 г. до Р. X.) и в конце третьего века до Р. X. признанная государственною, основой и источником жизни признает материальную силу, живущую в природе. Она различает два рода бытия – бытие основное, действующее, и бытие страдательное, принимающее на себя воздействие первого, или иначе – силу и материю. Представителем и вместилищем первого рода бытия, или силы, служит небо (янг), представителем второго рода бытия, или материи – земля (инг). Небо и земля, взаимно проникаясь или сочетаваясь браком, произвели все существующее в мipe. Вот и все, что знает китаец о начале вселенной. Божества – в смысле не только существа отдельного от видимого мiра, но и в смысле более или менее отвлеченного от мировых явлений начала, китайская религия не признает. Казалось бы, что Божеством китайской религии нужно признать небо, которое есть вместилище высшего рода бытия и которому, действительно, религия эта приписывает божественные свойства – всемогущество, провидящую силу и т. п.; но и это небо в представлении китайца почти ничем не отличается от видимого, атмосферного неба... Человек, по воззрению китайской религии, есть цвет основных стихий мipa; в нем преобладает начало янг: его разумная душа есть порождение неба; но и это порождение неба все-таки не есть что-либо отдельное от видимой природы, а продукт той же природы, ее обыкновенных материальных сил. Далее, китайская религия не признает в человеке свободы и все действия его, наравне со всем существующим, подчиняет закону необходимости. Поэтому, естественно, она не признает и различия между добром и злом: порок, как и добродетель, по ее учению, явление необходимое, как необходимы бури и землетрясения в природе. Поэтому же, наконец, она не знает никаких иных благ жизни, кроме чувственных, и не учит положительно и прямо ни о каком бессмертии; но некоторое смутное верование в бессмертие не чуждо китайскому народу, как это открывается из весьма распространенного между китайцами обычая почитания умерших предков. Добродетель, по китайскому воззрению, есть средина, т. е. умеренность в жизни и деятельности и уменье избегать крайностей, – ни больше, ни меньше. Самый культ китайской религии служит выражением сухости и мертвенности ее содержания. Нет или почти нет здесь никаких особенных обязанностей со стороны человека в отношении к Божеству, как нет и веры в особенные действия на человека со стороны Божества, – в роде откровений его, чудес и т. п. Богослужение китайское очень сухо и несложно. Оно состоит из немногих однообразных церемоний, относящихся главным образом к почитанию духов гор, рек, озер и умерших предков. Для совершения богослужебных обрядов китайской религии ею не установлено особого класса жрецов. Их место в Китае занимают государственные чиновники при общественных богослужениях, при частных же – старшие члены семейства. Вообще китайская религия менее всего заслуживает имени религии, а самый народ китайский есть безрелигиознейший из народов и отличается тупым равнодушием ко всему, что возвышается над чувственностью и видимостью.

§ 99. 2) Религия Индии: а) брамаизм;⁵⁶ б) буддизм. Религия индийская, обязанная своим образованием жрецам – браминам, в противоположность китайской, отличается созерцательностью и отвлеченностью; но созерцательность индийской религии вся обращена на видимую природу, и ея понятие о Божестве есть не что иное, как отвлеченное представление природы под формою сущности бытия, неуловимой и бессодержательной.

Первоначально религия Индий признавала три божественные силы в природе: силу света или рождения – бога солнца – Индру; силу питания и охранения – бога моря и атмосферы – Варуну, и силу разрушения и смерти – бога огня – Агни. Впоследствии эти божества с физическим характером выродились в понятия более отвлеченные, получили нравственные свойства и стали известны под другими именами: Брамы – виновника мipa, Вишну – его охранителя и Шивы – бога разрушения и вместе воспроизведения. Брама, Вишну и Шива имеют жен, или, точнее, свои женские половины (Сакти или Сарасвати, Сри или Лакшми и Кали) и суть только проявление или олицетворение первоверховного Божества – Брама или Брахма. Этот Брам, или Брахм, есть первое начало и последняя цель всякого бытия и жизни; он все изводит из себя, все проникает собою, и все существующее как из него исходит, так в него же и возвращается, чтобы в нем исчезнуть; но сам в себе он есть существо, или бытие без всякого вида, без всякого движения, без всяких свойств, качеств и определений. Он – все и ничто, и без- предельное море жизни и величайшая пустота; он больше всего мipa и меньше атома, он невидимое в видимом, небытие в бытии и бытие в небытии и т. д. Очевидно таким образом, что этот Брам, или Парабрама (как его еще называют) есть не что иное, как самый мир, взятый в своей отвлеченной целости, или в общем понятии бытия; а первые его обнаружения Брама, Вишну и Шива, составляющие пресловутую индийскую тримурти, или троицу, суть ни более, ни менее, как олицетворение отвлеченного представления главных сил природы, каковыми индийцы считали свет, воздух и огонь. О происхождений мipa и человека в индийских свящ. книгах рассказывается неодинаково; но смысл этих различных и часто смешных рассказов один и тот же, именно – что мiр и человек произошли из субстанции самого Божества и суть как бы его члены или части. Изводя из себя мiи, Божество облекается в призрачную одежду, т. е. принимает формы не истинного, не свойственного ему бытия и в этих формах страдает. Поэтому последняя и высшая цель бытия мiра есть возвращение всего существующего в то первобытное истинное бытие, каким жил Брам до явления мipa, – погружение в него и исчезновение в нем, т. е. погружение и исчезновение в общей, безвидной и бессодержательной мировой субстанции. Для того, чтобы способствовать скорейшему достижению этой последней цели бытия, Божество (по преимуществу – Вишну) уже несколько раз воплощалось, т. е. принимало на себя формы животного, или человека, и в этих формах жило на земле с людьми и помогало им в различных трудных обстоятельствах их жизни. Так, Вишну еще в доисторические времена воплощался в образе рыбы, черепахи, вепря, льва с человеческою головою. Затем, в позднейшее, историческое время начались воплощения его в форме человеческой: он воплощался в виде карлика, чтобы прогнать великана, овладевшего было мiром; затем – в виде героя Рамы (похождения и действия его описаны в Рамайяне – священной поэме индийской), в образе героя Кришны (жизнь и подвиги этого героя описаны в другой свящ. поэме индийской – Магабарате, или вернее – в последнем ее отделе – Багаватгите), в лице Шакья-Муни, или Будды, основателя буддизма (см. ниже) и т. п.

Из этих понятий о Боге и Его отношениях к мipy и человеку само собою определился и нравственный идеал индийской религии. Высшим проявлением духовной жизни признавалось в ней состояние сна, когда незаметно бывает в человеке никаких психических обнаружений. Истинная жизнь духа, по индийскому воззрению, должна быть жизнью без всяких личных обнаружений, без всяких психических проявлений, потому что такова и истинная жизнь самого Божества. Если же Божество и обнаружило себя во вне, в мiре, то это – ненормальное, болезненное состояние его, уклонение от истинной, свойственной ему жизни, – это грех и заблуждение Вечного... Из такого взгляда на жизнь вышел и знаменитый аскетизм индийский, проповедовавший умерщвление личной жизни в человеке, сознательное убийство всех душевных проявлений, и сопровождавшийся телесными насилиями и физическим самоумерщвлением⁵⁷. Это – не подвиг покаяния, потому что греха, в смысле нравственного падения, индийцы не знали; цель дикого аскетизма – не положительное какое-нибудь нравственное благо, или совершенство, а просто отрицание и подавление всяких жизненных обнаружений. Жизнь должна быть подавляема и умерщвляема уже потому, что она – жизнь, или иначе – зло. Кроме того, мораль браминской религии отличается еще следующими двумя характеристическими чертами: во 1-х, квиэтизмом, по которому эта мораль дает решительное предпочтение созерцанию пред деятельною жизнью, и, во 2-х, узаконением каст. По учению браминской религии, весь народ разделяется на четыре класса, юридически и нравственно отделенные друг от друга несокрушимою преградою: каста браминов (брама – молитва) или жрецов, их обязанность – спокойствие и созерцание; каста кшатриев или воинов (κράτος – сила), их обязанность – храбрость; каста вайсиев или земледельцев и торговцев, их обязанность – земледелие и торговля; каста судр или слуг и рабов, их обязанность – рабская служба. Нигде человеческое неравенство не принимало более резкой формы, как в индийской религии.

б., Буддизм, выродившийся из брамаизма, есть дальнейшее развитие и завершение пантеистических начал индийского религиозного мировоззрения. В брамаизме Божество есть отвлеченная сущность мipa, в буддизме его нет вовсе; там оно лишено жизненных свойств, есть бытие без всяких проявлений и обнаружений, здесь оно обратилось в небытие, совсем исчезло. В древней религий Индии целью нравственного совершенства поставлялось уничтожение личного бытия – слияние с Брамою, погружение во всеобщую сущность бытия; буддизм еще более обезличивает человека, поставляя идеалом жизни нирвану – бытие угасшее, лишенное всяких представлений о жизненных проявлениях.

Основателем буддизма был Шакья-Муни,⁵⁸ прозванный впоследствии Буддою, т. е. мудрым. Время жизни его относят к V или VI веку до Р. X. Это был тип индийского мудреца, который всецело поглощен был мыслью о ничтожестве бытия о бедах и скорбях жизни; но, не зная причины зла и высших целей жизни, осудил весь мiр на одно безотрадное мучение, спасением от которого служило только самоуничтожение. Будда ничего не говорит о начале и источнике жизни, – о бытии пребывающем, вечном; он знает только полубытие, только тень бытия, жизнь призрачную, какова, по его убеждению, жизнь мiра. Исхода из той мысли, что бытие есть зло, а жизнь мipa в целом – печальная драма, полная скорби и мучений, и отказываясь объяснить причину бед и скорбей жизни, Будда предлагал спасение от них в уничтожении в себе жажды бытия, т. е. в умерщвлении жизненных обнаружений. Свобода от ощущения бытия – вот в чем источник блаженства. Достигается эта свобода посредством различных степеней созерцания, или искусственного в себе притупления ощущений. На высшей степени этого созерцания подвижник приходит в состояние полного безразличия, ничего не чувствует; наконец, в нем пропадает даже сознание того, что он ничего не чувствует, – не остается ни мысли о бытие, ни ощущения бытия. А последняя, конечная цель этого совершенства – вожделенная нирвана, т. е. совершеннейшая пустота бытия. Таков аскетизм буддийской религии, который иногда сопоставляют с христианским нравственным учением, но который как самоубийство личной жизни, основанное на мысли о том, что бытие само в себе есть зло, – ни по своему началу и исходу, ни по своей цели, не только не имеет ничего общего с христианским нравственным учением, но и прямо противоположен ему и различается от него, как жизнь от смерти. Впрочем, странный аскетизм этот рекомендуется в буддизме только для избранных и совершенных, или подвижников; для всех же остальных его последователей все нравственные правила его заключены в следующих трех заповедях: не убивай, не воруй, не прилепляйся к благам земли. Но и эти заповеди, сами в себе хорошие, в буддизме не имеют надлежащей нравственной основы, потому что исходят из отрицательного взгляда на жизнь, как на источник зла и скорби, и побуждением к их исполнению служит вообще апатия ко всему, ничтожество всего существующего.⁵⁹

§ 100. Религия Персии. Древне-персидская или Зорсастрова религия⁶⁰ проповедует бытие двух начал в мiре – доброго и злого, света и тьмы, или двух божеств – Ормузда и Аримана. Жизнь вселенной возникла и слагается вся из борьбы между этими двумя началами или божествами, которые, впрочем, не суть божества самобытные, а родились сами от высшего верховного Божества, имя которому «бесконечное пространство и бесконечное время» (Заруана-Акарана) и которое есть отец всего сущего. Как бы то ни было, однако ж, только по учению Зороастровой религии, в мiре две отдельные области жизни: царство Ормузда – Иран, и царство Аримана – Туран. Та и другая область своеобразно организованы и состоят – первая из множества добрых духов (амшаспанды, яцаты или изеды и ферверы); вторая – из духов злых (дэвы или дивы). Добрые и злые духи, проникая собою все формы мировой жизни, придают им такой или иной характер и находятся в непрестанной борьбе между собою. Борьба эта, однако ж, в конце времен кончится победою Ормузда над Ариманом, т. е. добра над злом, при посредстве последнего из пророков – Cocioma, и тогда все соединится или сольется с верховным источником жизни – Заруана Акарана и все возвратится в первобытное состояние.

Вникая глубже в дух Зороастровой религии, мы видим, что верховное Божество ее есть не что иное, как отвлеченная сущность бытия, или неточное начало игровой жизни, само в себе бескачественное и безразличное. Оно необходимо изводит из себя Ормузда и Аримана, т. е. две формы мировой жизни, а Ормузд и Ариман также необходимо изводят из себя духов по роду своему, – духов, которые, как понятно само собою, суть только олицетворение различных сил и явлений природы – добрых или злых. Духи Зороастровой религии, не исключая даже самого Ормузда, не суть духи в собственном смысле слова; они не бестелесны и хотя, по-видимому, существуют самостоятельно, но в то же время смешиваются и сливаются с мiром. То же самое, конечно, нужно сказать и о духе человеческом... Таким образом, Зороастрова религия в сущности есть тот же, общий всему языческому мipy, натурализм, или пантеизм, только прикрытый дуализмом. В ряду же других религий древнего языческого мipa она представляет собою неудавшуюся попытку – отрешиться от представления о Божестве, как бессодержательной мертвой сущности, в которую погружается и в которой исчезает человеческая личность. Поэтому то в Зенд-Авесте мы и находим странную смесь религиозных представлений и понятий – духовных с чувственными. Ормузд, например, этот высший из духов, который в некоторых местах Авесты представляется единственным творцом и владыкою всего, облечен прекрасным телом, имеет жен и детей и т. п.

§ 101. Замечания касательно мнимого сходства Зороастрова учения о духах и воскресении тел с библейским учением и опровержение рационалистических воззрений на отношение его к библейскому учению. Рационалисты утверждают, будто бы учение св. Писания об ангелах и злых духах заимствовано из Зенд-Авесты и вообще занято евреями у персов, во время и после плена вавилонского. Как неосновательно это мнение, можно видеть из след. соображений. Во-первых, учение об ангелах проходит по всему св. Писанию, начиная с самых первых глав книги Бытия; а никакая критика, даже самая смелая и решительная, не отваживалась и не отважится, если не захочет пойти прямо против исторической очевидности, относить все ветхозаветное писание ко времени пребывания иудеев в плену вавилонском и возвращения их из этого плена. Во-вторых, иудеи с тех именно пор, как целым народом выселены были из отечественной земли в чужие страны, стали особенно бояться языческого влияния на свои религиозные верования, и эта боязнь доходила у них даже до чрезмерного отвращения от всего иноземного. Наконец, – самое главное, – в персидском учении о духах есть существенное различие от библейского учения об ангелах: там в основе – дуализм и эманатизм (Ормузд и Ариман – два начала, доброе и злое; духи добрые – истечения Ормузда, духи злые – истечения Аримана), здесь чистое понятие о творении единого Бога; там духи собственно суть олицетворения сил природы, здесь они высшие духовно-нравственные существа. Тоже самое нужно сказать и об учении Зороастровой религии касательно воскресения тел, в котором рационалисты также видят источник и первообраз библейского учения о воскресении мертвых. Библейское учение о воскресении (как мы уже видели см. § 47) содержится более или менее ясно во всех почти ветхозаветных книгах; а большая часть этих книг явилась задолго еще до появления Зороастра и Зенд-Авесты. Далее, в самой Авесте, приписываемой Зороастру, вовсе нет учения о воскресении, а встречается оно лишь в позднейшем памятнике персидской религиозной литературы, – в так называемой Бундегеш, составляющей дополнение к Авесте, – и в подробностях своих существенно отличается от библейского учения о воскресении. Наконец, оно изложено здесь в столь грубой форме и с такими сказочными прикрасами, что его никак нельзя признать за самостоятельное и первообразное учение, а необходимо признать за обезображение и искажение библейского учения.

§ 102. 0 нравственном учении Зороастровой религии. По сравнению с моралью соседних индийских религий – браминской и буддийской, мораль Зороастровой религии несомненно является более высокою. Представляя только одну часть бытия злом по ее происхождению от Аримана, а другую, происходящую от Ормузда, светлою, доброю, Зороастрова религия нравственною задачею человека выставляет не самовольное прекращение и уничтожение личной жизни человека, как это делают индийские религии, но борьбу со злом, чтобы злое царство не взяло перевеса над добрым. Человек, по учению ее, есть деятельный помощник Ормузда в борьбе с Ариманом; искоренение зла по мере сил и средств – вот его назначение. Таким образом, Зороастрова религия избегает тех крайностей, которые так резко выступают в индийских религиях, именно крайностей квиетизма и пессимизма, и в этом отношении она, несомненно, имеет превосходство пред ними. Но, судя безотносительно, нравственное учение Зороастровой религии не возвышается над обычными нравственными воззрениями языческого мipa. К нравственным понятиям в Зороастровой религии примешивается в значительной степени элемент натуралистический. Это смешение нравственного элемента с физическим в нравственном учении Зороастровой религии всего заметнее в воззрении ее на зло. Целая половина бытия, по ее учению, есть зло по самой ее природе, ибо эта половина бытия происходит от злого начала, и прикосновение, даже чисто физическое, к предметам порождения Аримана делает человека нравственно-нечистым или грешным. Отсюда наибольшую часть нравственных предписаний в Зенд-Авесте составляют правила об омовениях и очищениях. Отсюда, далее, одною из наиболее главных обязанностей последователей Зороастра является истребление нечистых животных, особенно в праздник «разрушения зла».

По чрезмерной заботливости Зороастровой религии о внешних очищениях, по усвоению им нравственного значения некоторые исследователи находят сходство в ней с ветхозаветным законодательством Моисея. Говорят, что Моисей, подобно Зороастру, поставляет нравственную чистоту в зависимость от физической и физическое осквернение, в роде, напр., прикосновения к мертвому трупу, рассматривает само в себе, как нечто не нравственное, не богоугодное. В ветхозаветном законодательстве, действительно, находится деление животных на чистых и нечистых и встречаются многократные предостережения от осквернений разного рода. Но с точки зрения ветхозаветного законодательства известные предметы природы или животные считаются нечистыми не сами по себе, но только по отношению их к человеку, по тому действию, какое они производят на человека. С точки же зрения Зороастровой религии напротив, целые группы животных и предметов неодушевленной природы нечисты сами по себе, по своему существу, как произведения злой сущности и вместилища нечистых духов. В библейском учении нет никакой точки опоры подобного воззрения; здесь все произведения природы представляются созданиями мудрого и всеблагого Творца вселенной. Поэтому, если Моисеев закон называет прикоснувшегося к трупу пресмыкающегося нечистым, то не потому, будто в этом трупе живет какой-либо из нечистых духов, как это представляется в Зороастровой религии, а потому, что этот труп мог заразительно подействовать на здоровье человека. Поэтому то, прикоснувшийся к трупу в книге Левит считается нечистым только до вечера, до тех пор, пока не успеет омыть одежду свою (XI, 25). Когда, далее, Моисей осквернение физическое чрез употребление в пищу нечистых животных называет вместе и осквернением души, признает проступком нравственным, то нравственный проступок относится в этом случае к произвольному нарушению положительного предписания закона, к противлению человеческой воли высшей и святой воле божественного Законодателя. Таким образом, между Зороастровым нравственным учением и Моисеевым, при незначительном внешнем сходстве, оказывается большое принципиальное различие.

§ 103. 4) Религия Египта.⁶¹ – Религия древнего Египта, на сколько мы знаем ее по немногим уцелевшим ее памятникам, представляет собою тот же, общий всему язычеству, натуралистический пантеизм. Первоначальным, древнейшим богом Египта был Ра; впоследствии на его место стали два новый божества, с именем верховных, – в верхнем Египте Аммон или Аммун, а в нижнем – Пта или Фта. Эти божества, как и в других языческих религиях, имели своих жен и детей (у Аммуна жена Мут и сын Кнеф, у Фта – жена Пахт или Пашт). Κроме Фта с его женою, в нижнем Египте было еще особенное верховное божество, именно богиня Нейт. Верховные боги и богини, в которых, по исследованиям ученых, было воплощено понятие о солнце, как источнике света и жизни, породили других богов и богинь, низшего порядка, в том числе и знаменитых, наиболее популярных впоследствии Озириса и Изиду, которые, вместе со своими детьми, олицетворяли собою жизнь мiра во всей полноте и широте ее обнаружений... Самое происхождениe мipa от богов трактуется как внутренний процесс их жизни: боги породили мiр из себя, из своего собственного существа, и твари, составляющие вселенную, суть не что иное, как семя, или тело Озириса. И человек рожден «в дому Озириса» и есть, так сказать, часть божества. Его душа есть такое же влияние божественных сил, как свет, падающий на землю, есть излияние светил неба; силы и свойства души заимствованы от свойств богов, с которыми она имеет некогда снова соединиться и слиться во едино.

§ 104. Учение египетской религии о бессмертии. Отсутствие ясных понятий о бессмертии личном. Но среди общего всему язычеству натурализма и пантеизма религия египетская отличается своим особенным стремлением к решению вопроса о бессмертии человека. Меланхолически настроенный египтянин жизни, сменяющейся постоянно смертью, видел какую- то непонятную тайну и загадку, и его мысль и чувство почти исключительно направлены были к уяснению этой тайны и разрешению этой загадки. Но он не понял этой тайны и не разрешил загадки, открытой и разрешенной только в божественном откровении. Вот в общих чертах египетское учение о бессмертии. Непосредственно после смерти тела начинается странствование души, оставившей землю и направляющейся к царству Озириса. В этом странствовании она проходит области змея Апап, враждебного солнцу, – области пустые, лишенные жизни, где страшные чудовища устремляются на нее и борются с нею. Прошедши эти области, душа достигает Аменти, где в чертогах Озириса совершается над нею суд 42-мя судьями. Если по суду она будет оправдана и найдена чистою, то получает право на равенство с богами, признается обожествленною, и переходит на жительство в поля Аанру, где наслаждается разными благами и удовольствиями вместе с другими блаженными духами. Отсюда она еще странствует по различным областям небесным, принимая при этом по произволу различные формы или виды существования, пока не соединится окончательно, или не отождествится с верховным богом Ра. Странствуя, таким образом, в небесных пространствах, душа в тоже время не прерывает связи с прежним своим телом, сохраняющимся на земле в виде мумий. Напротив – связь ее со своей мумией неразрывная, притом самая тесная и живая: от этой связи зависит, по-видимому, и самое продолжение существования души за гробом, – и настанет некогда день полного воссоединения ее с своим телом (воскресение). Как возможна такая связь странствующей души с своим телом, покоящимся во гробе; каким образом сохранение тела на земле обусловливает собою существование души на небе; как, наконец, возможно и для чего нужно полное воссоединение с телом души отождествившейся с верховным Богом, – все это остается неразрешенным в египетских религиозных книгах. – Что касается душ людей нечестивых, то они, будучи обвинены на суде Озириса, здесь же, в Аменти, подвергаются тяжким мучениям и осуждаются на вечную смерть. Но опять непонятно из египетского вероучения, что эта за смерть души нечестивой, – вечное ли наказание, совершенное ли прекращение ее бытия, или же только перемена его на другую форму существования... Таким образом, идея личного бессмертия человеческого духа не была понятна в древнем Египте, во всей ее полноте и чистоте.

§ 105. 5) Религия греко-римская. Греко-римскою религией кончилось развитие язычества, поэтому она считается завершением его. – Сущность и подробности греческой религии излагается в Теогонии Гезиода (630 до Р. X.) и в Илиаде с Одиссеей Гомера, хотя они и не имели у древних греков значения священных книг в собственном смысле. В Теогонии Гезиода изображается постепенное развитие религиозного сознания греков от натуралистической формы к более духовной чрез смену царств Хаоса, Ураноса, Хроноса и, наконец, Зевса. В произведениях Гомера изображается тот момент в религиозном сознании греков, когда, с победою Зевса над титанами, началось царство богов, под главенством Зевса, более духовного характера. Хотя и эти боги все еще носили на себе следы натурализма, отпечаток естественных сил природы (Зевс сам, напр. будучи богом права и гражданского устройства, в то же время представлялся и олицетворением небесного свода, видимого неба), тем не менее, характеристическую особенность греческой религии, в ее более развитом виде, составляет именно то, что она очеловечивает богов в такой степени, как ни одна из древних религий. Поэтому, религия древних греков признается антропоморфизмом или, вернее, антропотеизмом, ибо она представляет собою обожание человека. Божество грека – его собственная мысль, его чувство, его физическая и психическая сила. Мiр греческих богов и богинь, порожденных верховным правителем мiра – Зевсом, есть не что иное, как тот же человеческий мiр, только идеализированный. Олимпийские жители с характером божественным – это типы человеческих характеров, носители человеческих стремлений в их высших обнаружениях. Πάντα οεια καί άντρώπινα πόντα – говорил некогда Иппократ, высказывая от лица всей древней Греции миросозерцание своего народа: «все божественно и все человечно», – такова действительно основная мысль, проникающая религиозное воззрение греков. Существо Божества в том же, что составляет существо человека; последний тождествен с первым. Таким образом, боги греков разумны, как сам человек, но подвержены тем же слабостям нравственным. Боги греческие ограничены даже по времени своего бытия: – им приписывалось бессмертие, но не вечное или изначальное бытие; они не безусловно свободны и независимы. Существует судьба, которая выше богов и которой подчинен даже сам Зевс, владыка богов. Судьба эта представляема была как непонятная слепая сила, как закон необходимости, царствующей над мiром. – Ясно таким образом, что греческая религия имела те же пантеистические основы, как и все другие религии древности. Источник жизни и ее верховное начало есть какая-то непонятная роковая сила, сама в себе слепая. Высшее проявление этой силы – разумная человеческая жизнь, представителями которой служат боги, т. е. идеальные типы человека. Но эта разумная жизнь возникает из той же природы, что и жизнь неразумных существ, из вечного хаоса, – как объясняется это в греческой космогонии – и затем исчезает снова в той же природе, обращаясь в ее общую, неуловимую, утонченную сущность. Греки, как и все народы язычества, мало понимали идею личного бессмертия: сказания их о подземном царстве аида, населенном блуждающими тенями умерших, суть не что иное, как поэтическая идеализация смерти, отрицание жизни.

Римская религия была тем же антропоморфизмом, как и греческая, с тем различием, что, сообразно с своим практическим характером, римлянин обожал по преимуществу практические проявления человеческой жизни. Тогда как божества Греции полнее обнимают собою проявления человеческой жизни и касаются идеальных ее сторон (Афина, Афродита и проч.), – в Риме они служили олицетворением проявлений по преимуществу семейной, общественной и государственной жизни (Пенаты, Весты, Fides, Libertas и т. д.), вообще практических целей и средств к их осуществлению. Впоследствии мифология греков перешла к римлянам и божества тех и других часто отождествлялись, только под различными именами. Священные книги древних римлян – индикаменты – содержали в себе сухой перечень богов с указанием сферы их деятельности и главным образом, подробные уставы касательно совершения богослужения разным богам.

Нравственное воззрение греческой религии ограничивалось понятиями красоты, частнее требованием сохранения меры во всем и отсутствия высокомерия против судьбы, а римской – понятиями пользы и вреда действий. Таким образом, у греков и римлян животная страсть становилась добродетелью, как скоро она проявлялась соответственно основным воззрениям их на нравственность. Грек и римлянин не только не признавали необходимости борьбы с чувственностью, но и отрицали всякое различие в человеке стремлений высших и низших. Шумные оргии в честь Вакха, или Бахуса, сопровождались в Риме и Греции не менее безнравственными действиями, как и культ Шивы в Индии.

II. Новоиудейство

§ 105. 0бщий взгляд на новоиудейство и на его происхождение. Новоиудейство есть религия, образовавшаяся из начал древнего богооткровенного учения иудейского, но смешанных с началами языческой религии и философии, и потому сильно искаженных и обезображенных.

Искажение богооткровенной религии иудейской языческими воззрениями началось со времени плена вавилонского (плен Вавилонский – переселение первое 607; последнее 585 до Р. X.; плен Ассирийский 723 до Р. X.) и продолжалось до VI века по Р. Хр. Это было самое критическое время в истории народа иудейского, когда страшные бедствия, постигшие его, угрожали полным и совершенным истреблением его с лица земли. В таком положении иудеи ухватились за закон, который прежде постоянно нарушали и в исполнении которого увидели теперь единственное средство спасения, – свое быть или не быть. Но, ухватившись за закон и вдумываясь в него, они решили, что доселе они не только не исполняли, но и не понимали закона, как следует, – что за это именно Иегова так решительно и разгневался на них, – что впредь нужно иначе понимать и исполнять закон, чем как было доселе, и что только под этим условием Иегова снова помилует их. Под влиянием таких идей, естественно, явились многочисленные толкования закона, целые кодексы правил и наставлений, искусственно извлеченных из закона и приспособленных ко всем возможным отношениям житейским, ко всем случаям жизни еврея. Определяя каждый шаг еврея такими правилами, основанными якобы на божественном законе, учители иудейские думали этим, так сказать, обязать Бога к милости, вынудить у Него помилование себе. Эти толкования, правила и наставления составлялись частью под влиянием фантазии иудейских законоучителей, частью под влиянием языческой религии и философии, с которыми иудеи, по изменившимся обстоятельствам своей истории, теперь волею-неволею должны были познакомиться. Понятно, что такие толкования и правила могли только обезображивать искажать древнее богооткровенное учение; а между тем в очах евреев они стали гораздо выше самого этого ученья, и мало по малу совсем заменили его собою. Они составили собою так называемые Талмуд и Каббалу, заменившие для евреев писания Моисея и всех древних пророков.

§ 107. Талмуд. Его состав и характеристика галахи и агады. Талмуд (т. е., учение или наука по преимуществу) состоит из Мишны, т.е. толкования на Библию Мишна – (второй закон) и Гемары – толкования на Мишну (Гемара – комментарий, толкование). Но так как Гемара явилась в двух видах, – одна в Иерусалиме, а другая в Вавилоне, то Талмуд с Гемарою иерусалимскою называется Талмудом иерусалимским, а с Гемарою вавилонскою – вавилонским (9). Последний более уважается евреями, нежели первый. По характеру содержания, в Талмуде различаются две главные стороны: галаха и агада. Первая определяет поведение еврея, предписывает ему правила и дает наставления на все случал жизни, почему может быть названа стороною законодательною (Галаха – путь). Но в ней слишком много скрупулезности, молочности пустого формализма и уклонения от духа закона во имя внешней его буквы. Галаха очень серьезно трактует о том, как нужно вставать еврею от сна, как одеваться, умываться, как обрезывать ногти, какие, когда употребляют яства, сколько часов воздерживаться от молочной пищи после мясной и от мясной после молочной, как резать известное животное, какую часть его можно употреблять в пищу, какую нет, в каких случаях совсем нельзя есть чего-нибудь, – решает вопросы в роде следующих: можно ли есть яйцо, снесенное курицею в день субботний, можно ли в субботу засветить или погасить свечу и т. п. До какой мелочности и скрупулезности доходят эти трактаты – можно судить по тому, что, напр., одних постановлений насчет запрещенной пищи насчитывается в Талмуде слишком 3000; касательно умовения рук – до 100; касательно соления мяса до 200; относительно субботнего покоя 949, из коих одно запрещает еврею даже плевать по воздуху в субботу, так как это действие подходит на веяние неочищенной ржи. Агада – другая сторона содержания Талмуда – состоит из разных рассказов, притчей, сентенций, аллегорий, уясняющих предписания галахи и располагающих к их выполнению, и может быть названа стороною повествовательною (агада – рассказ). Но как в галахе много мелочности и скрупулезности, так в агаде много разных бредней, басней и сказок, вообще нелепостей, какие может созидать только самый недалекий ум и самая дикая и уродливая фантазия (такова, напр., агата о кончине Моисея, о Шамире и Соломоне и др.).

§ 108. Вероучение Талмуда. Обращаясь к вероучению Талмуда, мы находим его страшно обезображенным сравнительно с ветхозаветным откровенным. Учение о Боге искажено здесь самым крайним антропоморфизмом. Талмуд рассматривает божественную жизнь во времени и пространстве и самого Бога представляет в образе человека громаднейшей величины. Этот Бог, говоря строго, не имеет ничего общего с ветхозаветным Иеговою, почему и получил в Талмуде особое имя Шехины, т. е. божества видимого, чувственного, осязаемого. В Талмуде математически высчитывается мера и определяется рост Шехины, – подобно рассказывается, какие у Шехины плечи, руки, ноги, какая шея, борода, как велико расстояние между его глазами, бровями и т. п. Такой Бог, очевидно, и занятия должен иметь человеческие, – и в Талмуде, точно говорится, будто Шехина несколько часов в сутки посвящает на изучение Талмуда, потом играет с левиафаном; всякое утро кладет на себя тефелимы (те значки, что евреи кладут себе на лоб, когда молятся) и молится о том, чтобы гнев его не пересиливал его милости; часто плачет о разорении Иерусалима, рыкает подобно льву три раза в день для того, чтобы показать, что ночь должна быть делима на три стражи, а не на четыре, как думал рабби Иегуда и т. п. В течении каждого дня есть мгновение в которое Шехина необыкновенно гневается, и есть также мгновение, когда он бывает необыкновенно милостив, так что исполняет всякую молитву, в это время к нему обращенную, какова бы ни была эта молитва.

Mipы творил Шехина от вечности, но они были не совершенны, и он разрушал их всякий раз тотчас после сотворения, пока, наконец, не сотворил настоящего мiра, оказавшегося совершенным и вполне угодным ему. Он сотворен собственно для того, чтобы приложить к делу закон обрезания; без этого Шехине не зачем было бы и творить мiр. Шехина сотворил также и человека, но собственно только евреи должны считаться происходящими от Бога, все же прочие народы происходят от семидесяти низших божеств, живущих на семи планетах, – особенно же от Шатана (он же и Левиафан) и Лилиты. Души евреев сотворены Богом прежде создания мiра, который назначался для их обладания, – сотворены все вместе (в количестве 600 тысяч), посредством особого процесса в самом божеском существе, весьма близкого к естественному рождению. Сотворивши души евреев, Бог и промышляет собственно только о евреях; все прочие народы состоят под управлением тех семидесяти князей, или богов, от которых они произошли. Хотя язычники взяли теперь верх над евреями и управляют ими, но придет Мессия и настоящий порядок вещей изменится. Воцарению Мессии будет предшествовать междоусобная война Гога и Магога, в которой будут истреблены все язычники, за исключением лишь некоторых, которые будут оставлены для того, чтобы служить рабами в царстве Мессии. Далее, в Иосафатовой долине наступит воскрешение всех верных евреев; трупы же евреев умерших вне Палестины перекатятся к Иосафатовой долине, как бочки, подземными трубами. Ангел смерти будет воскрешать трупы евреев посредством удара палкой по устам. Каждого, приведенного таким образом к сознанию, ангел будет спрашивать об имени его и каждый должен будет сказать свое имя текстом Библии, первая и последняя буквы коего соответствуют первой и последней букве имени спрошенного. Отсюда необходимо – как можно крепче затвердить свое имя, еще при жизни, подобрать такой текст и хоть по разу в день повторять его в своих молитвах. После воскрешения евреев (другие народы не будут воскрешены) последует восстановление Иерусалима и храма, – всех жертв и обрядов. Наконец, воцарится Мессия и будет видимо и славно царствовать с верными израильтянами тысячу лет. После царства Мессии наступит царство небесное, которое уже будет продолжаться вечно... Не говоря уже о нелепостях этого учения, о последних судьбах мiра и человека, нужно сказать еще, что оно крайне неопределенно и сбивчиво. С одной стороны, в Талмуде есть выражения, что воскреснут для будущей жизни только иудеи, а прочие народы не воскреснут; с другой – там же говорится о всеобщем суде и осуждении язычников. Ту же неопределенность и сбивчивость находим и в учении Талмуда о начале и происхождении рода человеческого: на ряду со строгим монотеизмом, здесь встречаются и идеи дуалистические и даже политеистические.

§ 109. Нравоучение Талмуда. Не лучше вероучения и нравоучение Талмуда. По Талмуду, на каждом еврее лежат две главные обязанности: а) занятие законом, т. е. изучение Талмуда, и б) продолжение своего рода и приумножение потомства Авраамова. Но и эти обязанности лежат главным образом на мужской половине народа еврейского. Женская половина имеет некоторое значение только потому, что дает еврею возможность исполнять заповедь относительно размножения своего рода, к закону же она не имеет никакого отношения, равно как и закон к ней, и это по самой простой причине, – потому что женщина не способна к обрезанию. Учить дочь свою закону значит учить ее искусству обманывать, – рассуждает Талмуд: все образование женщины не должно переходить за пределы уменья прясть или вязать чулки. По отношению к закону на женщине лежат только следующие три заповеди: а) со всею тщательностью наблюдать за периодическими состояниями своего тела и, не вымывшись после известных регул, не прикасаться к мужу; в) при печении хлеба бросать известную часть тела в огонь. Это – остаток древних жертвоприношений, когда женщины в подобных случаях пекли лепешки и отдавали их священникам с) Третья заповедь для женщины – это накануне субботы возжигать светильник. Вот и все. Все прочие обязанности религиозные и семейные лежат исключительно на мужчине, на отце семейства, и нисколько не касаются матери... Унижение женщины в Талмуде простирается до того, что благочестивому еврею не только запрещается говорить с нею публично, – хоть бы это была и его собственная жена, если неизвестно всякому, что это именно его жена, – но запрещается и смотреть на ее ладонь, брать от нее деньги, даже ступать по женским следам. Для развода с женою еврею достаточно, если у нее дурно пахнет изо рта, – если она до свадьбы не объявила, что носит на руке фонтанель, – если нужно повторять ей два или три раза одно и тоже приказание – даже если блюдо, приготовленное ею, окажется не совсем вкусным... После этого понятно, почему еврей каждый день благодарит Бога за то, что Он не создал его женщиною, а создал мужчиною. Отсюда же – евреи сильно желают детей именно мужского пола и неблагоприятно смотрят на того, у кого дети женского пола. Блажен человек, – говорится в Талмуде, – имеющий детей мужеского пола, и горе тому, у кого дети женского пола.

Если так относится Талмуд к целой половине еврейского же народа только потому, что эта половина не способна к обрезанию; то можно уже предвидеть, как неблагоприятны будут отношения его к прочим народам мipa, не принимающим обрезания. Талмуд даже не признает их людьми, как происходящих будто бы от низших божеств, считает их врагами Бога и Его избраннаго народа, а потому не мог предписать и человечных отношений к ним. Все человеколюбивые предписания ветхозаветного закона по отношению к ближним Талмуд ограничил одним народом еврейским; а временные и случайные повеления об истреблении Амалика и всех хананейских племен распространил на все времена и все народы, не принимающие обрезания, или точнее – на всех не евреев. Не иудеи не имеют смысла и потому не заслуживают никакой милости, – рассуждает Талмуд, – и иудеи всегда должны заботиться об истреблении их, как врагов своих и Божиих: кто не убивает их в то время, когда может, тот нарушает заповедь Божию. Но не всегда же и не всякому можно буквально исполнять эту заповедь Талмуда, т. е. убивать всех, кто только не еврей; поэтому Талмуд предписал и другие средства вредить не евреям. Так в Талмуде положительно запрещается миловать акума, т. е. не еврея, оказывать ему сострадание и справедливость, спасать его от смерти. Далее – Талмуд прямо позволяет обманывать, грабить, вообще надувать всякими способами всех гоев, акумов, кутеев или кутимов, под которыми он разумеет всех не иудеев вообще... И те жидовские проценты, на которые все жалуются, тоже имеют свое основание в Талмуде, и даже выводятся талмудистами из законодательства Моисеева. Во Второзаконии (23, 20) говорится: чуждему да даси в лихву, брату же твоему да не даси в лихву. Конечно, выражение: чуждему да даси в лихву имело характер только позволения или разрешения; но Талмуд возвел это в непреложную заповедь, так что даже запретил евреям взаймы деньги давать гою без процентов и, сверх того, положительно требует, чтобы каждый отец практически учил детей своих способу отдачи денег на проценты, дабы они заблаговременно приобрели достаточный навык к тому. Мало того; Талмуд извратил и вторую половину этого Моисеева изречения: брату же твоему да не даси в лихву. Он разрешает и брату давать в лихву, и назначает именно 20 процентов такой лихвы: только такую сделку могут сделать между собою евреи более других сведущие в законе, которые сумеют придать процентам вид подарка. Наконец, если Талмуд кое-где и узаконяет справедливые отношения иудеев к не иудеям, то только в предупреждение могущей возникнуть от дурных отношений беды для самих же иудеев, – и эти узаконения как-то вообще мало вяжутся с другими узаконениями Талмуда, проникнутыми враждою и ненавистью к иноплеменникам.

Все, что сказано в Талмуде об отношении иудеев к иноплеменникам, относится и к нам, христианам, хотя Талмуд нигде не называет христиан их собственным именем. Талмудисты это сделали для того, чтобы предохранить евреев от могущих произойти отсюда бедствий для них; и это тем легче было для них сделать, что христиане, по их воззрению, вполне подходили к гоям, акумам, кутеям, отношения к которым так подробно определены в Талмуде. Впрочем, есть в Талмуде и более ясные намеки на христиан и более частные термины для обозначения их. Так именно они разумеются под именами галах, ноирим, цадок, или саддукей, они же называются эдомитянами и проч. На них именно намекает Талмуд, когда говорит, что саддукеи из слов Быт.1, 26: сотворим человека по образу нашему выводят заключение, будто богов много, или много лиц в Боге, – что эдомитяне или ноцримы машут пальцами своими вдоль и поперек (намек на христ. крестное знамение) и проч. Ненависть Талмуда к этим людям выше даже ненависти его к язычникам. Если кто-нибудь преследует еврея с тем, чтобы убить его, то еврей пусть лучше спасается в храме языческом, чем саддукейском (т. е. христианском), говорит Талмуд; потому что язычники отвергают того Бога, которого не знают, а саддукеи – того, которого они знают. Об этих-то людях, господствующих над сынами Израиля, иудеи доселе молятся, чтобы Бог в одно мгновение истребил их и уничтожил; «пусть будут уничтожены в одно мгновение... Истреби их, Господи, порази, уничтожь их в одно мгновение, порази их внезапно в глазах наших».

§ 110. Каббала. – Понятие о ней. Характеристика каббалистического учения о Боге, в Его отношении к мipy, и о человеке. Отношение каббалистов к Библии. Рядом с мелочным направлением талмудическим и в одно время с ним развилось в среде мудрецов еврейских другое направление – мистическое или таинственное, известное под именем Каббалы (слово это означает действие принятия, или учение, принятое по преданию). Оно выразилось по преимуществу в двух еврейских книгих Сефер-еццира (книга творения) и Зогар (книга света, сияния), из коих первая явилась, по всей вероятности, около времен Рождества Христова, а последняя составлялась в продолженье многих столетий, трудами многих поколений каббалистов, и в окончательном виде своем явилась только в конце XIII в. по Р. X. Несмотря, однако ж, на это, как талмудисты о своей Мишне и Гемаре, так каббалисты о своей Каббале думают и говорят, что она современна синайскому законодательству. Сам Бог, будто бы, открыл ее Моисею, во время сорокадневного пребывания его на Синае, а Моисей передал ее семидесяти избранным старцам, от которых, под покровом глубочайшей тайны, она переходила из рода в род до позднейших избранных учителей еврейского народа, заключивших ее, наконец, в письмена. – Каббала – это ни религия, ни философия в собственном смысле, а так сказать религиозная философия, или точнее – философия религиозного предания иудейского. Она рассуждает почти исключительно о мире духовном и его отношения к миpy чувственному; но рассуждает об этом на основании авторитета какого то таинственного, небывалого предания и произвольно понимаемого и превратно изъясняемого Св. Писания, т. е. в сущности на основании разума и фантазии. Не вдаваясь в подробности, мы кратко охарактеризуем важнейшие пункты каббалистического учения.

Учение каббалистов о Боге и Его отношении к мipy напоминает собою учение о том же предмете александрийских гностиков, по которому все в мipe есть истечение из Божества и как бы часть Его. Как у гностиков Божество, выступая из себя, производит целые ряды эонов, составляющих собою его плирому, так у каббалистов оно производит из себя десять так называемых сефиротов, которые в сущности тождественны с самою субстанцией Божией. Этот пантеистический взгляд проводится в Каббале иногда с особенною настойчивосью, и притом в выражениях, напоминающих собою учение Спинозы о бесконечной субстанции и учение Гегеля об абсолютной идее; все есть Бог и Бог есть все; Он один собственно существует и вне Его нет ничего. Но, с другой стороны, при этом пантеизме, у каббалистов заметно желание сохранить представление о Боге личном, отдельном от мipa, и о мiре, как свободном творении Божием. Отсюда – десять сефиротов представляются уже чем-то отличным от субстанции Божьей, или, по крайней мере, не тождественным с нею: в них Бог только присутствует и чрез них открывается, но присутствует и открывается не весь и не всецело, так что они не обнимают собою всей полноты Его сущности и жизни, не равны Ему. – Наконец, рядом с этим философским учением, стоит у каббалистов весьма странное учение о 22-х буквах еврейского алфавита, которые, в соединении с десятью первыми цифрами, называются тридцатью двумя чудными путями премудрости, посредством которых Вечный сотворил все. Трудно, да едва ли и возможно понять это каббалистическое учение, только несомненно, что 22 буквы еврейского алфавита играют у каббалистов весьма важную роль как в деле творения, так и в деле управления мipoм и вообще в жизни вселенной. Кажется, они – тоже самое, что идеи в философии Платона: они стоят, так сказать, на границе мiра умственного и мiра физического: по их отпечаткам на вещах познается верховный разум во всех частях мipa; чрез их посредство слово Божие или дух святый открывается в природе.

Так как в учении каббалистов о Боге и Его отношении к мiру пантеистическое воззрение не проведено строго последовательно, то и в учении их о человеке заметно то же колебание между пантеистическим и теистическим воззрением. С одной стороны дух человеческий есть существо совершенно самостоятельное и свободное (что вовсе не гармонирует с пантеизмом), а с другой – единение его с Богом в будущей блаженной жизни будет простираться до потери им своей индивидуальности (значит – и личности) и до полного смешения и отождествления с своим Творцом (что совершенно гармонирует с пантеистическим воззрением). Кроме того, у каббалистов встречаем учение о предсуществовании душ человеческих, или домирном их бытии, и о посмертном их странствовании, или переселении из одной формы в другую, – учение встречающееся еще у Платона и в некоторых восточных религиях. Наконец, у каббалистов есть и нечто оригинальное в учении о человеке: они учат, что человек есть полнота и возвышеннейший предел творения, – все совмещается в нем и он соединяет все формы, под которыми развивается и проявляется божественная субстанция; он – выше ангелов, – он единственная форма, под которою можно представлять и самого Бога. Впрочем, говоря о таком высоком достоинстве человеческой природы, каббалисты разумеют не столько людей обыкновенных, сколько какого-то небесного человека, или Адама Кадмона, который есть первое проявление божественной субстанции, в сущности неотделимое от нее, и который произвел уже Адама земного.

Таким образом, каббалистическое учение есть смесь теизма с пантеизмом и некоторыми другими философскими заблуждениями. В добавок к этому, рассматриваемое учение изложено в высшей степени темно, загадочно, двусмысленно. Тем не менее, однако ж, каббалисты утверждают, что это учение их не только есть учение богооткровенное, но что оно содержится даже в Библии. Поскольку же на самом деле в Библии нет ничего похожего на это странное учение, то каббалисты все библейские сказания обратили в аллегории, и в каждой фразе, в каждом слове и даже букве Библии открывают высший таинственный смысл. Для этого они прибегают к средствам чисто механическим, каковы: перестановка букв; составляющих известное слово, одной на место другой, от чего, естественно, выходят новые слова, обозначающие другие понятия; разложение одного слова на два или на три и, наоборот, соединение нескольких слов в одно; употребление одного и того же слова иногда с гласной, а иногда с опущением гласной; замена одного слова другим, равным ему по сумме чисел, составляемых буквами и т. д.

§ 111. Взгляд новейших ученых Иудеев на свою религию и на отношение к ней христианства и замечание об этом взгляде. В новейшее время, под влиянием изменившихся условий исторической ЖИЗНИ, в иудействе возникло новое, дотоле небывалое направление которое мы можем назвать рационалистическим, или реформаторским, и которое имеет в виду если не совсем изменить, то по крайней мере осмыслить старое, отжившее уже свой век иyдейство. Направление это развилось главным образом на западе Европы, особенно в Германии и Франции, и стоит в связи с современною западною наукою вообще. Иудеи этого направления новые ученые раввины, проводят новый взгляд на свою религию, в котором трудно и узнать то иудейство, каким мы видим и знаем его. Единство и духовность Божества, от которого происходят все люди по взгляду этих раввинов, есть сущность иудейства в теоретическом отношении; а в практическом отношении сущность иудейства состоит в учении о всеобщем равенстве, братстве, любви и свободе. Иудейство, и только оно одно, дает истинное понятие о человеческом достоинстве, способствует развитию знаний и свободы, – словом: оно одно есть религия «прогресса и гуманности». Эти идеи дают иудейству недосягаемое для всех других религий величие и силу и делают его религией вечною и общечеловеческою. Насколько все другие народы проникаются идеями и духом иудаизма, настолько они развиваются, нравственно усовершаются, гуманизируются и цивилизуются. А когда все народы всецело проникнутся этими идеями, этим духом, тогда придет Мессия, т. е. наступит эпоха высшего нравственного развития человечества, полнейших успехов цивилизации и гуманности. На христианство иудеи этого направления смотрят как на то же иудейство, только в искаженном виде и неудавшейся форме. Иисус из Назарета проповедовал единого бестелесного Бога, открытого Моисеем, и чистую нравственность – того же Moиceева иудейского закона. Он и не думал выдавать себя за Мессию, тем более за Бога, – и если называл себя иногда сыном Божиим, то в таком же общем смысле, в каком мог называться сыном Божиим и каждый еврей. Но ученики и особенно позднейшие последователи Иисуса, желая распространить его учение в языческом мiре, изменяли его приспособительно к понятиям языческим, и таким образом исказили его первоначальную, чисто иудейскую форму. Верхом этого искажении было то, что они самого Иисуса стали представлять воплощенным Богом, несмотря на его позорную смерть на кресте, и т. д.

Что сказать об этом новом взгляде иудеев на свою религию и на отношение к ней христианства? Мы уже заметали, что в новом взгляде ученых раввинов на свою религию трудно и узнать то иудейство, каким мы его видим и знаем. То же самое нужно заметить и относительно их взгляда на христианство: христианство, о котором говорят они, совсем не то, какое мы знаем из Евангелии. Как иyдейство, так и христианство новых раввинов не есть иудейство и христианство историческое, действительное, а иудейство идеальное, и христианство ими самими сочиненное. И как для представления высочайших совершенств иудейства раввины насилуют прямой смысл своего учения и многие исторические факты обращают в мифы и аллегории, так для оправдания своего взгляда на христианство они игнорируют самые крупные факты евангельской истории и самые важные пункты учения Иисуса Христа. В частности, по поводу этого взгляда еврейских ученых следует заметить еще то, что самые идеи всеобщей любви, равенства, братства и свободы, которые якобы составляют сущность иудейства, – в высшей и совершеннейшей степени провозвещены в унижаемом еврейскими учеными христианстве, откуда они, может быть бессознательно, заимствованы и самими этими учеными. В христианстве же этим идеям дано более крепкое и глубокое основание, чем то, какое дается им в иудействе. Они проповедуются здесь не во имя того только, что один Бог есть Творец всех людей, но и во имя того, что сам Бог есть любовь, что Сын Божий, из любви к людям, принял на себя их плоть и кровь, их вину пред Богом, принес за них в жертву и т. д.

III. Магометанство

§ 112. Общее понятие о магометанстве. Магометанство, или мусульманство, называемое еще исламом,⁶² есть религия, основанная и распространенная в VII веке по Р. X. в Аравии неким Мухаммедом или Магометом (32), выдававшим себя за пророка Божия, посланного в мiр для окончательного восстановления в роде человеческом единой истинной религии, какой еще в раю научил Бог наших прародителей. Магометанство признает единого Бога, Творца и Промыслителя всего, бессмертие человека и будущую загробную жизнь с ее наградами и наказаниями. Но эти здравые религиозные истины, заимствованные частью из древнего иудейства, частью из христианства, Магомет сильно исказил и обезобразил, примешав к ним много чуждых им элементов из Талмуда, из христианских апокрифов, из арабских и других языческих преданий и, наконец, от своего собственного измышления. Не излагая подробно системы магометанства, мы укажем здесь только на более выдающиеся заблуждения этой религии.⁶³

§ 113. Учение Магомета о Боге в Его отношении к мiру и человеку. Самый первый и основной догмат магометанства – о единстве Божием, за который некоторые чуть не до небес превозносят Магомета, имеет в его системе такой своеобразный колорит, который лишает всякого достоинства это «естественное и разумное» учение о Боге и даже приравнивает магометанство к пантеизму. Слова Магомета: «нет другого Бога, кроме Бога» (La ilah ilia Allah) не только устанавливают собою единство Божие против языческого многобожия и христианского учения о троичности, но содержат еще и тот смысл, что один только Бог есть деятель всего существующего, единственная действующая сила во вселенной, а всё творения Его, от высших ангелов до человека и далее – до дерева и камня, суть только Его слепые орудия, совершенно пассивные, не имеющие никакого самоопределения, никакой свободы. Всякое дело, всякий предмет, все прошедшее, настоящее и будущее вселенной заранее предопределено Магометовым Аллахом и зависит вполне и исключительно от его безусловного и произвольного предрешения. На долю и распоряжение своих разумно-свободных тварей Аллах не оставил ничего, потому что и деяния и способности, которыми они, по-видимому, располагают, только в нем одном, и что бы они ни делали, делают только чрез него, только по его определению. Составив такое понятие о Боге, Магомет, естественно, должен был лишить Его тех высоких нравственных свойств, которые обыкновенно заставляют человека любить Бога. Аллах Магомета не только в мiре физическом, но и в мiре существ разумных и духовных делает, что хочет и как хочет, не водясь, при этом, никакими другими мотивами, кроме одного своего безусловного произвола, или каприза. Это – тип восточного деспота, который делает все, что только ему вздумается, и только потому, что ему именно так захотелось. Аллах сам производит добрые и дурные дела в человечестве, вдыхает в людей «благочестие и безумие» (нечестие), «заблуждает кого хочет и направляет кого хочет» – и «кого он направил, тот направлен хорошо, а кого он заблуждает, тот погиб». Он сотворил великое число духов (джиннов) и людей для геенны и сам посылает этих духов к неверным, чтобы подстрекать их ко злу и т. п. Сам в себе он не столько благ и милостив, сколько грозен и мстителен, особенно по отношению к тем, которые посягают на его абсолютное единодержавие, присоединяя к нему сына, товарищей и помощников (намек на христиан и язычников). Не простит он им сего греха во веки...

§ 114. Учение Магомета о загробном воздаянии. Если таково отношение Аллаха к свободно-разумным тварям, что все они суть только его слепые орудия и ничего более, то, казалось бы, что в Коране не будет учения о загробном воздаянии; потому что не за что же, в самом деле, награждать, или наказывать того, кто не имеет своей воли и кому, поэтому, не должны быть нравственно вменяемы никакие действия и поступки. Тем не менее, однако ж, Магомет, как будто именно для того, чтобы еще больше показать чудовищность своего Аллаха, учит и о райских наградах и об адских наказаниях в будущей жизни. После всеобщего суда, все неверующие (кяфиры), т. е. язычники, евреи, и христиане (вместе с джиннами), будут подвергнуты вечным мукам в геенне, или в аду. Они будут жариться на страшном огне, который будут постоянно мешать, чтоб лучше горел. Когда сгорит на них одна кожа, им будет дана другая, чтобы заставить их сильнее чувствовать боль и т. д. Кроме того, здесь будут язвить их змеи, громадные как горы, и скорпионы – как оседланные лошаки, а ангелы мучители станут еще бить их при этом железными дубинами. Все это будет мучительно, что они пожелали бы отдать в два раза больше того, что содержит в себе небо и земля, лишь бы только избавиться от адских страданий. В самом верхнем отделении геенны (в ней семь отделений) будут мучиться и грешники из магометан, но – не вечно; по прошествии некоторого времени они, по ходатайству Магомета, будут выведены отсюда в рай, где присоединятся к остальным магометанам, чтобы вместе с ними вечно наслаждаться райскими утехами. Что такое рай Магомета, более или менее известно, так как рай этот обратился даже в пословицу. Это – сады, мускусная почва которых орошена потоками воды, катящимися среди зеленых берегов, усеянных цветами. Кроме водных источников здесь текут реки молока, меду и вина. Тут растут также деревья с прекрасными плодами всех родов и сортов, и ветви их сами гнутся к руке, чтобы легко было срывать с них эти плоды, и даже, – ко рту, чтобы можно было прямо есть их. В таких то садах устроены великолепные шелковые беседки, в которых собственно и живут праведники. Одетые в штофные, атласные и парчевые одежды, украшенные драгоценными запястьями, они едят самые лучшие яства и пьют разнообразные напитки из серебряных и золотых сосудов. У каждого из них кружок прислужников – молодых людей, или мальчиков, вечно юных, как низанный жемчуг. Кроме того, им даны будут в жены – особые красавицы, с большими черными глазами, также вечно юные и притом вечно девственные, подобные гиацинту и кораллу (гурии).

§ 115. Нравственное учение магометанской религии. Из нелепого представления о Боге вытекает у Магомета и нравоучение далеко не безукоризненное. Так как нельзя любить Бога-деспота, то Магомет почти вовсе и не учит о любви к Богу, а внушает своим последователям один только страх к Нему. «Достойнейший пред Богом тот, кто более боится Его», говорит Магомет; самые даже ангелы поклоняются Богу из одного страха к Нему. Далее, где нет любви к Богу, там не может быть и истинной любви к человеку: поэтому если Магомет и предписывает иногда гуманные отношения к ближним (напр. подаяние милостыни), то ограничивает понятие ближних одними только мусульманами; ко всем же остальным людям он внушает своим последователям одни враждебные чувства, заповедуя всячески чуждаться и гнушаться неверующих (кяфиров). Но этого мало: так как Аллах слишком самолюбив и ревнив к своей единодержавной власти, то ему, конечно, могут быть более или менее угодными только люди, исповедующие его безусловное единство (каковы мусульмане) и не может быть никого противнее тех, которые так или иначе умаляют его единодержавие присоединяя к нему другие божества (каковы все прочие народы). Таким образом, одни только мусульмане угодны Аллаху и достойны его благоволения и их религия – наилучшая и единственно-истинная между всеми религиями; все же прочие народы суть враги Аллаха и их религии – мерзки в очах его. Отсюда – самая первая и священная обязанность всякого мусульманина и вместе самая приятная жертва Богу – распространение ислама между неверующими, хотя бы то и насильственное, соединенное с жестокостями и даже убийством. «О верующие!» восклицает Магомет, «когда вы встретите неверных, убивайте их везде, чтоб сделать из этого большую резню... Искушение неверных хуже, чем военная сеча. Сражайтесь с ними, пока не будете страшиться искушения и поклонение будет только единому Богу, – пока они не сделаются мусульманами. Сражайтесь за ислам – религию Бога, и вы будете счастливы. А убиваете их не вы, а Бог; когда бросаешь копье, не ты бросаешь, это – Бог». Такое распространение ислама Магомет называл святою войною, или сражением на пути Божием. Кроме этой войны за ислам Магомет предписал еще своим последователям: а) общественные молитвы, которые они должны совершать ежедневно по пяти раз, в определенные часы, и пред которыми всякий раз должны омываться водою, или, за неимением воды, вытираться пылью; б) подаяние милостыни «родным, ближним, сиротам, бедным, путешественникам» (из магометан); в) соблюдение поста в месяц Рамазан и г) путешествие в Мекку на праздник (хадж) или на богомолье в Каабе – этом главном святилище мусульманском, которое будто бы построено было еще Авраамом и Измаилом, но на самом деле составляло главное идольское капище арабов до принятия ими ислама. Этим и исчерпывается, по Корану, весь круг религиозно-нравственных обязанностей человека к Богу и ближним.

§ 116. Взгляд Магомета на женщину; униженное положение ее в магометанстве. Говоря о магометанском вероучении и нравоучении, нельзя умолчать о взгляде Магомета на женщину. «Мужчины выше женщин по качествам, какими возвысил Бог», – учит Магомет, – а женщины ниже мужчин». Они суть существа несовершенные, созданные собственно для того, чтобы рождать детей и служить своим мужьям. Это – принадлежность или собственность мужчин, которую нужно покупать за деньги, если нельзя уворовать, и которую потом можно уступить другому, подарить, променять на что-нибудь и т. п. Из такого взгляда на женщину сами собою вытекли и те супружеские отношения, узаконением которых так прославился Магомет. Всякий мусульманин по его учению, может жениться разом на трех или четырех женах и при этом еще иметь сколько угодно наложниц. Обращаться с своими женами он может как угодно: может обманывать их, бранить, бить, выгонять из дому (на четыре месяца); может, когда хочет, развестись с какою-либо из них и опять жениться на ней (до трех раз) и т. п. Нечего и говорить, что безграничное наложничество, многоженство, полная свобода и легкость брачных разводов в корне убивают здоровую семейную, а чрез нее и общественную жизнь. Нечего говорить также, что полнейшее бесправие мусульманской женщины совершенно лишает ее в этой жизни всякого человеческого достоинства. Но Магомет простер свое унижение женщины еще дальше: изображая свой рай, он, как мы видели, говорит, что праведникам даны будут там в жены особенные существа – гурии стало быть, нынешние мусульманские женщины или будут лишены в раю тех наслаждений, какие обещаются мусульманам-мужчинам, или вовсе не будут в раю, а будут где-нибудь в другом месте (только не в аду, потому что Магомет всем мусульманам обещает рай), или же и совсем не будут воскрешены для будущей жизни, как не нужные уже при существовании гурий. Как бы то, впрочем, ни было, несомненно только, что, увлекшись прелестными гуриями, Магомет вовсе позабыл об обыкновенных земных мусульманках и не отвел им никакого места в загробном мiре, а его последователи, мусульманские богословы, до сих пор не решили еще, будет ли у женщин какой-нибудь свой рай с наслаждениями, соответствующими райским наслаждениям мужчин.

Б. Внешние признаки ложности естественных религий

§ 117. Замечание о характере законодателей естественных религий и в частности о характере Магомета и способе распространения им магометанства. О личном, характере религиозных законодателей язычества мы имеем мало сведений. Жизнь их или вовсе неизвестна, или известна только в самых общих чертах, или же наполнена очевидными баснями (которые либо производят их от богов и богинь путем естественного рождения, либо самих их возводят в богов). С другой стороны, некоторые языческие религии (например, греческая и римская, египетская, браминская) сами на знают своих основателей и не привязывают своего происхождения к одной какой-либо определенной исторической личности. Поэтому мы и не будем говорить здесь о характере религиозных законодателей язычества. Да это и не очень нужно. Язычество само в себе так нелепо и безнравственно, что такой или иной характер его основателей и проповедников ничего не прибавляет к нему и не отнимает у него. Если б мы даже достоверно узнали, что известные законодатели язычества были самые лучшие люди своего времени – и по уму и по жизни, то от этого само язычество нисколько не сделалось бы лучшим в наших глазах: во всяком случае, за один нравственный характер его провозвестников мы не признали бы его божественным откровением. И наоборот, если б мы узнали, что проповедники язычества были самые дурные люди, язычество от этого не сделалось бы хуже, чем, как оно есть само по себе... Не будем мы также говорить о нравственном характере основателей новoиyдейства, потому что этих основателей было слишком много, да притом они и не считали себя основателями новой религии, а только восстановителями религии древней, данной Богом чрез Моисея, и не выдавали себя за божественных посланников. Остается, таким образом, сказать здесь только о характере Магомета, жизнь коего хорошо известна и который прямо и решительно выдавал себя за божественного посланника, или пророка.

Магомет был прост и скромен в домашней жизни, доступен во всякое время и внимателен к каждому верующему, очень щедр бедным, сострадателен к несчастным и т. п. Но хороший вообще характер его, как частного человека, далеко не годится для пророка или посланника Божия, каким выдавал себя Магомет. Во-первых, известно, что Магомет подвержен был эпилептическим припадкам. Болезненное, неестественное состояние во время этих припадков и понято было сначала самим Магометом, а потом и его друзьями, как общение его с ангелом Гавриилом и откровение ему Аллаха; но многие тогда же прямо называли Магомета сумасшедшим и лжецом и требовали от него чуда, как доказательства его божественного посланничества. Другая черта в его характере, недостойная пророка Божия, это – через чур уже большая слабость его к женщинам. Для каждого из мусульман число жен он ограничил четырьмя, а сам имел их семнадцать и, сверх того, многих наложниц. Мало того: он уверял своих последователей, что Аллах в откровении своем предоставил ему одному, в виде преимущества пред прочими верующими, самую широкую свободу в выборе себе жен. Несмотря, однако ж, на это Магомет все-таки, подобно всем прочим мусульманам был ревнив к своим женам до того, что не позволял им выходить со двора, разговаривать с чужими мужьями без покрывала и даже запретил им выходить замуж после его смерти. Приключения его гаремной жизни нередко условливали собою появление и характер того или иного откровения Божия, или нового стиха в Коране. Так, застигнутый на тайном свидании с одною невольницею, он поклялся обиженной этим Гавсе не касаться впредь этой невольницы; но, чувствуя трудность сдержать свою клятву, он во имя откровения Аллаха снова дозволил себе обращение с невольницей (Марией Конской). Или: в число жен своих он взял понравившуюся Зейнебу, жену своего усыновленного сына. Это произвело соблазн в обществе его последователей, так как, по существовавшим обычаям, усыновленный сын считался действительным сыном и его жена родною невесткою, запрещенною для отца. Чтобы поправить дело, Магомет от лица Аллаха объявил, что обычай назвать приемыша сыном – безумный и даже греховный обычай, и что сам Аллах повелел ему жениться на Зейнебе. Одни уже эти черты характера Магомета показывают, что он не был истинным пророком и его учение истинным откровением Божиим. Но то же самое подтверждает и самый способ распространения им своего учения. О первом откровении своем с неба Магомет сообщил только своей супруге Кадидже, юному двоюродному брату и нескольким самым искреннейшим друзьям. Потом, через три года, когда число последователей его увеличилось до сорока человек, он снова выступает в роли пророка и посланника Божия; но все еще – скромно и не так решительно. Затем, по мере умножения его приверженцев, он делается все смелее и решительнее в принятом на себя звании, и сначала только позволяет, потом почти непрестанно объявляет, а наконец и узаконивает войну против не принимающих его учения. В военных действиях своих Магомет позволяет себе дипломатические хитрости, пылает жаждою мщения врагам своим, нередко казнит пленников и т. п. Таким образом, с Кораном в одной руке, с огнем и мечем в другой, Магомет добился, наконец, того, что арабы признали его и пророком Аллаха и своим повелителем или государем.

§ 118. Мнимые чудеса и пророчества в естественных религиях. Самыми решительными признаками сверхъестественного божественного откровения служат чудеса и пророчества; поэтому не могли обойтись без них и естественные религии, выдававшие себя за божественное откровение: за недостатком истинных чудес и пророчеств они измыслили для себя ложные.

§ 119. Чудеса в язычестве. Теургия, – ее нелепость. Натуральный характер одних из чудес язычества и минический – других. В языческом мiре известна была так называемая теургия, т. е. наука или искусство – входить в сношение с богами и с помощью их совершать разные сверхъестественные действия, или чудеса. Теургия, впрочем, учила не только входить в сношение с богами, но и так сказать завладевать ими, брать их как бы в услужение себе, по произволу вызывать их и заставлять производить то или другое действие Средства к этому она указывала в таких или иных жертвоприношениях, заклинаниях, известных обрядах, церемониях и других таинственных действиях и символах. Все эти действия и символы действенны не по силе соединяемых с ними мыслей, но сами по себе; они сами непосредственно возбуждают божескую силу, хотя бы совершитель их и не соединял с ними никакого представления и совершенно не понимал значения их; на богов же эти действие и символы имеют неотразимое влияние, магическую силу и заставляют их, даже против их воли, делать то, что угодно теургу (неоплатоники Порфирий и Ямвлих). Одни уже эти слишком большие претензии теургии показывают нелепость ее, каковую сознавали и более умные из язычников (например, Цельс). Естественно поэтому, что и чудеса, которые якобы совершались теургами, не были на самом деле чудесами. Они были явлениями натуральными, но казались чудесами только по непониманию народом тех сил и законов природы, по коим они совершались; или просто были оптическим обманом, фокусами, которые совершались с помощью хитрости и искусства языческих чудодеев и жрецов, имевших свой особый интерес в обмане грубой и невежественной массы. Так, например, эти чудотворцы вызывали души умерших, которые будто бы и являлись в тумане, как тени, и отвечали на предлагаемые им вопросы. Само собою разумеется, что такое явление душ могло быть производимо, в приспособленных для того местах и при известной обстановке, с помощью преломления лучей света, а голос этих мнимых душ – посредством отражения звука, или же посредством так называемого чревовещания. А чтоб еще лучше скрыть обман, жрецы, посредством наркотических курений и напитков и с помощью других искусственных средств, приводили в ненормальное состояние прибегавших к их некромантии. Известно также было у этих чудотворцев искусство усыплять змей, укрощать диких зверей и многие другие тайные знания, которыми и в настоящее время щеголяют наши фокусники и знахари и которые для незнающих их секретов всегда могут казаться чудесами... Но если одни из чудес языческих объясняются, таким образом, как явления натуральные, или фокусы; то другие должны быть прямо отнесены к области басен и сказок. Таковы, во-первых, все чудеса, приписываемые языческим (например, гомеровским) богам, которых на самом деле никогда и не было на свете. Таковы, далее, чудеса Аполлония Тианского, приписанный ему неопифагорейцем Филостратом (около 250 г.), и чудеса Пифагора, сочиненные биографом его Ямвлихом (+ 330 г.) спустя целые века по смерти этих лиц и притом с явною целью противопоставить их чудесам Ииcyca Христа и тем поддержать падавшее уже окончательно язычество. Таковы же, наконец, чудеса индийского Будды, персидского Зороастра и китайского Конфуция, приписанные этим лицам в позднейших сказаниях о них и в большей части случаев представляющие грубую подделку под евангельскую историю Иисуса Христа. Все эти чудеса должны быть отнесены к области сказок не только потому, что они не имеют никакой исторической достоверности, как не засвидетельствованные современниками и очевидцами, но и потому, что по самому существу своему они – чисто мифического характера. Укажем несколько примеров этих чудес. Будда входит в утробу матери в виде солнечного луча и, зачавшись в ней, таким образом, чудесно охраняется от прикосновения к ее обычным нечистотам. При рождении его земля колеблется; солнце, луна и звезды останавливаются в своем течении; является неземной свет; слепые прозирают, хромые ходят, все больные исцеляются. Сам Брама, вместе с другим богом – Индрою, отправляют при этом обязанности повивальной бабки, а Будда явным и громким голосом провозглашает, что он – возвышеннейшее существо, владыка вселенной. Пред рождением Зороастра мать его видела страшный сон; но Зороастр, будучи еще во чреве, совершенно успокоил ее на счет сна, сказав, что виденные ею чудовища ничего не могут с ним сделать, потому что с ним Господь. Тотчас после рождения, которое также сопровождалось появлением особого света и другими знамениями во всей природе, Зороастр засмеялся, что и было указанием на его будущее чрезвычайное служение. Персидские маги бросили было младенца в пламень, но мать нашла его там весело улыбающимся. В минуту рождения Конфуция над домом, где он родился, парили два дракона и голоса незримых духов пели в воздухе: «небеса трепещут от радости при рождении святого сына». Грудь новорожденного не крик испустила в первую минуту, а чудную мелодию небесной музыки; кроме того, на этой груди были начертаны слова, которые ясно указывали на будущую великую роль новорожденного мудреца. Аполлоний Тианский родился близ чудного источника, среди лебедей, которые при появления его на свет плясали и пели, ударяя крыльями. Аполлоний, между прочим, всходил на священную гору, на которой жили индийские мудрецы и которая вся окружена туманом, сгущающимся и рассеивающимся по воле мудрецов. На этой горе его угощали обедом, для коего треножники становились сами собою, тарелки приносились невидимыми руками. За обедом была чаша Тантала, которая сама собою наполнялась по мере того, как ее осушали собеседники. Прислуга этих мудрецов состояла из медных или бронзовых рабов. Здесь также Аполлон видел огромную каменную урну с дождем и другую такую же с ветром, которые состоят в распоряжении мудрецов, – видел, как мудрецы ходят по траве вышиною в три фута, даже не согнув ее, как они поднимаются в воздухе на значительную высоту, извлекают огонь прямо из солнца и т. п. Но Аполлоний, не только видел много чудес, но и сам творил их. Так он знал все азиатские языки, никогда не учившись им, а в Ефесе истолковал своим слушателям даже язык воробьев щебетавших над его головою. Здесь же он избавил народ от моровой язвы, свирепствовавшей в городе. Он указал в храме на одного старого нищего, как виновника моровой язвы; народ тотчас забросал камнями этого нищего; но когда хотели вынести труп из храма, то под грудою камней нашли только огромную черную собаку, покрытую пеною от ярости. Язва после этого прекратилась. В Риме, призванный на судилище Домициана, Аполлоний внезапно скрывается и исчезает от взоров собраний, и вечером того же дня является в Пуццолах, за двести верст от Рима. В Аркадии он сходит в подземный мiр, семь дней беседует там с божеством теней Трофонием и выходит из подземного мiра в Авлиде и т. п.

§ 120. Чудеса по рассказам Талмуда и Каббалы. Не лучше языческих и чудеса, о которых рассказывают Талмуд и Каббала. Талмуд силу творить чудеса приписывает таинственному имени Божию, которое он понимает как-то грубо чувственно. Имя это хранилось в иерусалимском храме и употребляемо было одними только пророками и первосвященниками в делах, касающихся их высокого служения. Но его можно было, разными хитростями, похитить из храма, – овладеть его тайною, и силою его творить какие угодно чудеса, наприм., летать по воздуху, ходить по водам, мгновенно пересылать письма из одного края в другой и т. п. Чтобы заградить доступ к этому таинственному имени посторонним любопытствующим лицам, силою того же имени сотворено было два чудесных льва, которые, стоя по сторонам святая-святых, возбраняли доступ к нему и оглушали на смерть всякого, кому только приходилось слышать их страшный рев. Несмотря, однако ж, на эту охрану, бывали смельчаки и хитрецы, которые проникали сюда, овладевали таинственным именем и силою его творили чудеса. Таков был, напр., Иешу Ганоцри, т. е. Иисус Назарянин... Впрочем, Талмуд рассказывает нередко о чудесах, совершавшихся и не силою таинственного имени Божия, – напр., о маленьком червячке шамире, который, будучи проведен по камню, дает ему известный вид и нужную форму, – об обращении воды вверх против течения, при пособии какого-то чудодейственного дерева, – о поднятии Александра Македонского, в бытность его в Иерусалиме, в воздушное пространство до такой высоты, что земля показалась ему яблоком, а вода чашкой и т. п.

§ 121. Чудеса Магомета. Магомет не творил чудес и даже прямо и неоднократно говорил, что он послан Богом только проповедовать истину, но что ему не дано власти творить чудеса (Коран гл. 29, ст. 50; гл. 17, ст. 92 – 95; гл. 13, ст. 8 и мн. др.). Тем не менее, одно уже общение Магомета с ангелом Гавриилом и весьма частое откровение ему Аллаха через этого ангела,⁶⁴ – общение и откровение в которое верил, по крайней мере сначала, и сам Магомет, уверовали потом и все мусульмане, – было постоянным чудом Магомета. Как на чудо Магомета, можно указать еще на ночное воздушное путешествие его из меккского храма в иерусалимский, а потом через семь небес к престолу Божию. Это путешествие совершено будто бы Магометом под руководством того же Гавриила, на крылатом каком-то существе, которое, по преданию, имело голову женскую, туловище лошадиное, а хвост павлиный, – и совершено необыкновенно быстро, почти мгновенно. Во время этого путешествия Магомет беседовал с Аллахом, который приветствовал его как своего возлюбленнейшего посланника и объявил его своим благороднейшим творением. Сами мусульмане, впрочем, долго спорили о достоверности этого чуда, одни считая его действительным фактом, другие только видением Магомета. Позднейшие поклонники Магомета и его биографы не удовольствовались, однако ж, одними этими чудесами: как высший и совершеннейший всех пророков, Магомет, по их сказаниям, и чудес сотворил несравненно больше, чем все другие пророки. Одни из них насчитывают таких чудес до тысячи, другие – 4440, а некоторые даже шестьдесят миллионов!.. Вот некоторые из этих чудес. Верблюд кричит и успокаивается от одного прикосновения Магомета; вырастают волосы на голове, мальчика, когда Магомет возлагает на него свою руку; одно пальмовое дерево поет, другое идет с большим шумом в доказательство посланничества Магомета. При входе в Мекку, Магомета приветствуют все холмы и деревья, восклицая: «Мир да будет с тобою, пророк Божий». Раз Магомет плюнул в лужу, – и вода стала годною для употребления; в другой раз он положил на порожние сосуды пальцы рук и ног своих, и через край этих сосудов потекло столько воды, что верблюды были в опасности утонуть. Однажды он накормил 130 человек печенкою одной овцы и еще две чашки остались от того, что они съели; в другой раз несколькими хлебами и одним ягненком он накормил целый миллион народа. Однажды, в доме Абдалы, Магомет со своими спутниками съел жареного ягненка, от которого остались только одни кости. Спутникам захотелось еще выпить молока; Магомет, распростерши свой плащ над костями ягненка, произнес краткую молитву, – и тотчас выросла плоть на этих костях, животное начало двигаться, вскочило и вымя его наполнилось молоком, которого все и напились и которым, кроме того, наполнили еще все сосуды в доме. Однажды Магомет, положив свою голову на полу плаща Алия, заснул до самого захода солнца. Проснувшись, он спросил Алия, совершил ли он положенную вечернюю молитву. Алий отвечал: нет, пророк Божий, потому что я не смел сдвинуть твою благословенную голову с полы моего плаща. Тогда Магомет сказал: о Господи! вороти назад солнце, – и солнце возвратилось и поднялось высоко, а затем, по совершении молитвы, снова закатилось. В другой раз в виду всех Магомет разрубил луну на двое, указав на нее пальцем. Газели, волки и ящерицы часто разговаривали с ним. Всякий раз, когда он шел с кем-нибудь рядом, то хотя был и среднего роста, – всегда казался выше идущего рядом с ним на целую голову. Лицо его всегда сияло; а если держал пред ним пальцы, то они светились подобно факелам и проч. Нечего и говорить, что все эти чудеса, такого же мифиче- ского характера, как и чудеса языческие и талмудические.

§ 122. Мнимые пророчества в язычестве: двоякий их характер. С чудесами тесно связаны пророчества, которые составляют только особый вид чудес. Язычество, верившее в чудеса, верило и в пророчества и языческие чудотворцы были вместе с тем и пророками или предсказателями будущего. В языческих предсказаниях будущего нужно различать: 1) предсказания по известным приметам и предзнаменованиям, в которых жрецы и вообще вещие люди видели и, так сказать, читали волю богов, и 2) предсказания по непосредственному будто бы сообщению, или откровению богов людям. Мы укажем здесь несколько примеров предсказаний того и другого рода.

§ 123. 1) Примеры предсказаний первого рода.

а) Греческие μάντεις и их гадания и предсказания о будущем. В древней Греции был особый класс людей, известных под именем μάντεις, которые специально занимались гаданиями и предсказаниями о будущем на основании разных примет и предзнаменований. Они наблюдали обыкновенно явления природы, так напр. гром, молнию, падающие звезды и т. п. и во всем этом видели такое или иное предзнаменование будущего. Кроме того, они угадывали волю богов и предсказывали будущее по полету и крику птиц и по внутренностям жертвенных животных; наконец, были между ними и толкователи сновидений, которые также считались большею частью за откровения богов. Гадания этих лиц были чисто ребяческого характера, хотя и пользовались в народе большою верою. Гадатель, напр., обращался лицом к северу, – и если по правую руку видел птиц, молнию, или слышал гром, то это было благоприятным предзнаменованием; а если видел или слышал все это с левой стороны, то это считалось неблагоприятным знаком. При рассматривании внутренностей животных, гадатели обращали преимущественное внимание на печень, легкие, сердце и селезенку животного: если эти органы были правильны и здоровы, это было хорошим предзнаменованием, в противном случае – дурным. Таким же точно образом считалось благоприятным знаком, если жертвенное животное охотно шло к жертвеннику и кивало головою, или же – если при сожжении жертвы огонь пылал живо и дым шел прямо к небу; в противном случае жертва признавалась неугодною богам, а отсюда уже заключали и о неудаче известного предприятия.

б) Предсказания в додонском прорицалище. Такого же характера были и предсказания о будущем, дававшиеся в додонском прорицалище Зевса. Средоточием прорицалища в Додоне (в Эпире, у подошвы горы Томара) был священный дуб, сладкие плоды коего употреблялись в пищу. Польза дерева дала суеверному народу повод к представлению, что в нем обитает бог «податель пищи». Шум листьев этого дерева принимали за голос Зевса и старались угадывать в нем волю этого бога. Истолкование шума священного дуба и объявление воли Зевса брали на себя большею частью женщины, которые назывались пелеядами (что значит седые старухи, а также голубицы); но иногда ответы вопрошавшим давали и жрецы, которые у Гомера называются ипофетами («не умывающими ног, спящими на земле»). Кроме шума листьев, провещательное значение находили также в голосе и полете птиц (особенно голубей), гнездившихся в ветвях этого дуба, и в журчании волн свящ. источника, протекавшего у корня дуба и имевшего чудесную силу (в нем как в огне загорались потушенные факелы и как в обыкновенной воде – гасли зажженные...). Наконец, здесь же была, кажется, и так называемая додонская медь, никогда не умолкающая», по которой также предвещали будущее. По вероятному объяснению ученых, это был медный сосуд, поставленный на столбе, против которого, на другом столбе, находился медный или бронзовый мальчик с бичом в руке. Бич состоял из трех медных цепов с шариками на конце, которые касались сосуда и, колеблемые ветром, производили протяжные звуки, тем более, что в Додоне, стоявшей у подошвы горы, почти никогда не утихал ветер. Звуки этого сосуда и были толкуемы жрецами как предсказания о будущем.

в) Ауспиции и авгуры в Риме, чем были μάντεις в Греции, тем были авгуры в Риме. Они угадывали волю Юпитера и предрекали будущее по так называемым ауспициям, т.-е. предвещаниям, или предзнаменованиям, которые и выводили из наблюдений над разными явлениями природы. Кроме известных уже нам наблюдений, производившихся греческими μάντεις римские авгуры очень часто производили еще наблюдения над священными курами или цыплятами, содержавшимися в капитолии. Если куры охотно выходили из клетки и с жадностью глотали бросаемые им зерна, – это было хорошим предзнаменованием; противоположное явление считалось дурным предзнаменованием. – В древние времена римской истории, римляне ничего важного не предпринимали ни в частной, ни в общественной жизни, без предварительных ауспиций, и авгуры имели, поэтому, весьма важное политическое значение. Но ко временам Цицерона ауспиции и авгуры потеряли уже прежнее доверие к себе и значение в обществе, – частью вследствие распространившегося к этому времени философского образования, частью вследствие очевидного личного произвола авгуров в совершении своих наблюдений и в таком или ином толковании наблюдаемых ауспиций.

§ 124. 2. Примеры предсказаний второго рода.

а) Предсказание дельфийского оракула. Знаменитое дельфийское прорицалище (на южном скате Парнасса в Фокиде) было посвящено сыну Зевса Аполлону. В главном святилище великолепного храма находилась пророчественная пещера, из которой выходило холодное испарение сильно потрясавшее животный организм. Состояние человека, подвергшегося действию этого испарения, было подобно опьянению: он вздрагивал, метался, кричал, говорил большею частью бессвязно; но все сказанное в этом состоянии считалось откровением Аполлона. Над отверстием этой пещеры стоял золотой треножник; на него садилась жрица, которую называли пифиею. Первоначально пифия избиралась из молодых девиц, но потом, когда один фессалиец соблазнил пифию, увлекшись ее красотою, в пифии стали выбирать женщин не моложе 50-ти лет. От пифии требовалась безупречная нравственность. Пред началом прорицания пифия три дня постилась, купалась в Кастальском источнике, пила воду из этого источника, приведенного в святилище, жевала лавровый лист; затем надевала длинную мантию, распускала волосы, на голову надевала золотой венец, на ноги котурны, т.-о. обувь на высоких каблуках, и в таком виде всходила на треножник. Бессвязные слова, произносимые ею в экстатическом состоянии, истолковывались одним из жрецов, стоявшим подле треножника. Жрец этот словам пифии давал известный смысл и излагал их письменно, в стихах или прозе, в виде ответа вопрошавшим оракула. – Ответы эти были большею частью темны, загадочны, двусмысленны: оракул, не зная, что именно отвечать, особенно в важных случаях, старался выражаться неопределенно и двусмысленно, чтобы ответ как-нибудь соответствовал будущему событию благоприятному или неблагоприятному для спрашивающего. Разительный пример этого видим в истории Креза, спрашивавшего, предпринимать ли ему поход против персов. Пифия отвечала: «если Крез пойдет на персов, то разрушит великое царство». Действительно, он разрушил великое царство, только не персидское, как надеялся, а свое собственное, и когда после этого упрека оракула в обманчивом ответе, то оракул совершенно оправдался, говоря, что это именно и было предсказано Крезу и что если Крез не понял предсказания, то это не вина Аполлона. Много и других подобных двусмысленных ответов оракула сохранилось в истории. – В древнейшие времена ответы даваемы были, кажется, только однажды в год, около времени весеннего равноденствия; в самые цветущие времена прорицалища они давались ежемесячно по несколько раз, за исключением тяжелых дней; во времена Плутарха, в I-м веке по Р. X., однажды в месяц. Когда деятельность прорицалища была весьма обширна, оно содержало три пифии, из коих две чередовались, третья являлась в необходимых случаях; при Плутархе была только одна пифия. Жрецов при Аполлоновом прорицалище было много: из них одни распоряжались и руководствовали в прорицании (они назывались όσιοι): другие излагали и объясняли ответы пифии (они назывались προφήται); третьи водили посетителей осматривать священные памятники храма (περιηγηταί).

§ 125. б) Сивиллы и Сивиллины книги. Более всех других языческих предсказателей и предсказаний соответствуют, по-видимому, истинным пророкам и пророчествам так называемые сивиллы и их изречения, составившие собою целые книги. Поэтому скажем о них здесь несколько подробнее.

а) Понятие о сивиллах и сивиллиных книгах и краткая их история. Слово сивилла ученые производят от греческих слов Ζιος βυλή (эолическая форма вместо Διος βουλή). По этому словопроизводству, сивилла будет означать женщину, посвященную в тайны (советы и намерения) Божества. Другие видят в этом слове имя собственное, перешедшее потом в нарицательное. Как бы то ни было, только сивиллами назывались в греко-римском мiре женщины-пророчицы, считавшиеся вдохновенными и наделенными от Бога даром предвещания будущего. Как велико было число сивилл, когда и где явилась первая из них, – об этом рассказывают различно; но вероятнее всего, что сивилл было очень много и что они появились первоначально в Малой Азии. После того, как первая женщина, называвшаяся сивиллой, прославилась в одном городе (кажется в Трое) искусством прорицания, каждый соседний город претендовал на честь иметь свою такую же сивиллу. Таким образом, сивиллы распространились по всем почти малоазийским городам, откуда перешли в Грецию, а потом в Италию. Так как сивиллы пользовались большим доверием и уваженьем в обществе, то скоро явились под их именем сборники разных священных стихов пророческого характера. Самый древний сборник такого рода состоит из предсказаний, приписываемых сивилле эритрейской. Подобного рода сборники с именами разных сивилл были в большом ходу между греками, а при Тарквиние Гордом они появились и в Риме. Известен рассказ об этом. Какая-то женщина является к Тарквинию и предлагает ему за высокую цену несколько книг, изображающих, по словам ее, судьбы государств. Царь отказывает. Она сжигает часть книг, и снова предлагает ему остальные за ту же цену; Тарквиний и в другой раз отказывает. Женщина опять сжигает часть книг и опять предлагает государю остальные за прежнюю цену. Удивленный Тарквиний решается приобрести эти книги, – и оказывается, что в них содержатся пророчества сивиллы кумской. Тарквиний сдал это сокровище в капитолий, где оно состояло под бдительным надзором сначала немногих, а потом целых сорока граждан. Когда пожар, происшедший в капитолии в 183 году до Р. X., уничтожил книги сивиллы, римский сенат послал депутатов в Самос, Эритрею, Африку, Сицилию и другие места, чтобы собрать все предсказания сивилльские, какие только найдутся там. Таким образом привезено было из разных мест множество сивилльских стихов и изречений, из коих, впрочем, выбрали только тысячу стихов, составивших новое сокровище римской республики. При Августе, кроме сивиллиных книг, хранившихся в капитолии, распространилось в римском обществе еще много других стихов под именем разных сивилл; но император велел уничтожить все эти сивилльские сборники, обращавшиеся в частных руках, и, кроме того запретил впредь хранить какие бы то ни было сивилльские стихи кроме тех, которые были одобрены декретом духовных лиц. В начале V века христианский император Гонорий приказал сжечь все сивилльские книги, чем и был положен конец им, так что в настоящее время ученым известно только около сотни сивилльских стихов, сохраненных в сочинениях древних языческих писателей и в сочинениях Климента Александрийского.

Примечание. От сивилльских изречений или стихов, о которых мы сейчас говорили, нужно отличать Сивиллины книги, напечатанные на латинском языке в разных актах и памятниках древней христианской литературы. Таких книг известно теперь 12 и в них заключается около 4230 стихов. Эти книги и напечатанные в них стихи несправедливо носят название Сивиллинных. Так как древне-языческие книги пользовались большим авторитетом в языческом обществе; то сначала александрийские иудеи, а за ними и некоторые из первенствующих христиан, большею частью иудействующих и вообще еритичествующих, вздумали воспользоваться этим обстоятельством для своих целей. И вот, под именем древних языческих сивилл явилось множество стихов, трактатов и целых книг – иудейского и христианского характера. Здесь в уста языческих сивилл вложены все догматы Моисеева откровения, строгое обличение языческому многобожию и идолопоклонству, все мессианские и национальные иудейские чаяния и надежды; наконец вложены почти все евангельские повествования о Христе Спасителе, только в будущем времени, в форме пророчеств. Эти то апокрифы и напечатаны в актоф древней христианской письменности под именем сивиллиных книг.

б) Были ль сивиллы пророчицами в собственном смысле и их книги – пророческими? Сивиллы не были пророчицами в собственном смысле. Это были частью религиозные энтузиастки, частью вообще поэтиссы, одаренные необыкновенно живым чувством и чрезвычайно богатою фантазией и пользовавшиеся в народе величайшим уважением как за эти свои качества, так и за строгую нравственную жизнь. Древние народы вообще смешивали религиозную восторженность с пророческою; даже поэтический энтузиазм казался им близким к вдохновению божественному. Отсюда поэт и предвещатель были у них синонимами; отсюда же та странная теория, развитая Платоном, по которой известный род экстаза, или наступления, считался признаком состояния пророческого. С другой стороны, многие народы древности преимущественно женщинам приписывали дар пророчества, видя в них нечто святое и провидящее (sanctum aliquid et providum)⁶⁵ и считая их самым естественным органом для воспринятия божественных внушений. Поэтому нет ничего удивительного в том, что обыкновенных религиозных энтузиасток и даже простых поэтисс они могли признавать за вдохновенных Богом пророчиц. Как сивиллы не были пророчицами, так и приписываемые им стихи не были пророчествами в собственном смысле, а были просто религиозно поэтическими произведениями. В Риме, впрочем, этим религиозно поэтическим произведениям придан был совершенно другой характер – политический. Сивиллины книги в руках сильной римской аристократии сделались мощным орудием управления народом. Уже в приведенном выше рассказе о приобретении этих книг Тарквинием Гордым историки видят или басню, вымышленную для того, чтобы приписать таинственное происхождение книгам капитолийским, или же хитрость самого Тарквиния, искусно придуманную им для того, чтобы утвердить свою власть на религиозном основании. В дальнейшей истории римской республики мы видим, что когда сенат не имел уже более средств удерживать толпу в повиновении, – он повелевал децимвирам вопрошать сивилльские книги, и ответ всегда был таков, какого желал сенат. Государственные люди, как Цицерон, нисколько не верили этому политическому чуду; но общественный интерес оправдывал в глазах их обман, который казался им полезным в виду великих бедствий и опасностей республики. Во времена Августа, как мы замечали уже, явилось в римском обществе множество сивилльских книг: это было делом политических партий, из коих каждая заставляла сивиллу говорить сообразно со своими целями и интересами. Поэтому то, Август и велел уничтожить все сивилльские стихи, какие только вращались в частных руках. Такое же повеление издал потом император Тиверий; но сивилльские пророчества не переставали от этого умножаться в Риме и поддерживать борьбу партий...

§ 126. Заключительный взгляд на язычество, новоиудейство и магометанство. Рассмотрев язычество, новоиудейство и магометанство как по внутреннему их содержанию, так и по внешним признакам мы должны сказать в заключении, что ни в одной из этих религий нельзя видеть истинную религию, действительное откровение божественное. Учение этих религий вообще недостойно Бога и не удовлетворяет всецело человека. Язычество боготворит силы природы, или самого человека, и всем своим строем, всецелою своею организацией подавляет высшие духовные стремления человека, приковывает его только к земному, чувственному, греховному. Новоиудейство хотя проповедует единого Бога, но не чуждо многих нелепых и безрассудных понятий о Нем, лишающих его премирного характера и низводящих Его в ряд существ конечных и ограниченных. Кроме того, оно проповедует ненависть и презрение ко всему роду человеческому, кроме одной нации иудейской, и всю почти нравственность думает заменить мелочными, большею частью бессмысленными обрядами. Магометанство, проповедующее также единого Бога, представляет Его каким то, безусловно, самовластным и страшным деспотом, которого нельзя любить; кроме того, учением о многоженстве, наложничестве и райских утехах потворствует грубой чувственности, дает явный перевес плоти над духом; наконец, еще, подобно талмудическому иудейству, дышит упорным фанатизмом и ненавистью к иноверцам и все благочестие поставляет в обрядовой внешности. Сверхъестественные признаки, которых неизбежно требует человек для убеждения в божественном происхождении известной религии и которых, невидимому, не чужды и рассмотренные религии, на самом деле не суть таковы, не заключают в себе ничего сверхъестественного. Это – или очевидные басни и сказки, или искусная подделка и хитрый обман, которых не должна знать и к которым не может прибегать истинная религии.⁶⁶