Азбука веры Православная библиотека Борис Ильич Гладков 1. Путь к познанию Бога. 2. Кто был Христос? 3. Исполнимы ли заповеди Христа?

1. Путь к познанию Бога. 2. Кто был Христос? 3. Исполнимы ли заповеди Христа?

Источник

Содержание

Предисловие Лекция первая. Путь к познанию Бога Лекция вторая. Кто был Христос? Лекция третья. Исполнимы ли заповеди Христа?  

 

Предисловие

Едва ли кто может оспаривать значение нашей интеллигенции в судьбах России. Она занимает господствующее положение не только в управлении страною, но и в законодательных установлениях, призванных к деятельности державною волею Государя Императора; она командует всеми нашими воинскими силами; она воспитывает народ. Следовательно, от нее во многом зависит как благосостояние России, так и упадок ее; она – кузнец русского счастья и несчастья. А так как деятельность правящей интеллигенции зависит от принципов, какими она руководствуется, – от тех понятий о добре и зле, какие кладутся ею в основу этих руководящих принципов, – оттого, кому или чему она поклоняется, то и будущность России находится в зависимости оттого, во что верить, чему поклоняется наша интеллигенция.

Поклоняются люди или Богу, или себе. Поклонение Богу, такое, какое указано нам Господом нашим Иисусом Христом, сопряжено с подчинением своей воли воле Божией; и это многим кажется очень трудным. Гораздо легче для них обоготворение своего «я», культ своих страстей, признание высшим благом удовлетворение всех своих желаний, хотя бы это и было сопряжено с гибелью ближних.

К сожалению, принесенный с Запада атеизм стал проникать в наше образованное общество еще с конца восемнадцатого века, а во второй половине прошлого столетия заполонил почти всю нашу интеллигенцию; о Боге перестали и думать, кощунственно утверждали, что наука похоронила Его, и даже стыдились заводить в обществе разговоры о религии. И на таких идеях воспиталось много поколений; воспитывается на них и теперь наша учащаяся молодежь. Правда, поклонение своему «я» не было прежде так резко, так заметно: оно сглаживалось сознанием долга перед законом и стремлением к общественному благу. Но на смену старых идеалистов выступили реалисты, которые довели свой культ до крайностей ницшеанства и санинской зоософии. А какие от этого произошли последствия, едва ли надо говорить: все мы испытываем, все мы переживаем их; того бедствия, того позора и унижения, до какого доведена многострадальная Россия, скрыть нельзя.

Но, как всякое напряжение, доведенное до известного предела, вызывает реакции, так и крайности самообожествления вызвали религиозное движение среди нашей интеллигенции. Много образованных людей, студентов, курсисток, пожилых людей и седовласых старцев истомились от пустоты безверия и стали искать Неведомого им Бога.

Начавшееся религиозное движение среди нашей интеллигенции составляет такое историческое событие, которое, несомненно, сыграет видную и благотворную роль в будущей судьбе России. И всякий, кому дорога эта судьба, кто желает благополучия и процветания нашей дорогой родине, тот должен всеми силами помогать этому движению, этому возвращению блудного сына в дом отчий.

Сознавая великое историческое значение этого движения, сознавая, что только возрождение веры в Бога и стремление верующих подражать Христу могут спасти Россию от гибели, – небольшой кружок верующих людей, живущих в Петербурге, объединился в религиозное (православное) общество под названием «Союз Братской Помощи». И задался этот «Союз» целью возродить веру в Бога и в Господа нашего Иисуса Христа у лиц, утративших ее, у сомневающихся, колеблющихся и относящихся равнодушно к религии, а также обратить к Богу отрицающих Его бытие.

Стремясь к достижению этой цели, я, как один из основателей «Союза», прочел в феврале, марте и апреле этого года три лекции, которые, по желанию моих слушателей, предлагаю теперь благосклонному вниманию читателей1. Буду счастлив, если хотя бы одному из заблудших помогу вернуться к Богу.

Б. И. Гладков.

С.-Петербург.

Сентябрь 1909 г.

Лекция первая. Путь к познанию Бога

1. Каждый человек, даже каждый юноша, желающий сознательно относиться к самому себе и к окружающему его миpy, невольно задается вопросами: откуда этот мир? что такое человек? зачем он живет и как должен жить? – И нельзя не задаваться такими вопросами, потому что, вступая в жизнь, надо прежде всего уяснить себе цель ее, надо знать и средства к достижению цели; надо выработать и установить те правила или принципы, которыми надлежит руководствоваться, проходя свой жизненный путь. Нельзя быть беспринципным человеком; нельзя поворачиваться куда угодно под гнетом случайных обстоятельств или по дуновению всякого, господствующего в данное время, направления. Надо быть устойчивым и приобрести устойчивость сознательно. А чтобы приобрести такую устойчивость в следовании принципам, надо уметь разобраться в них, критически отнестись к ним и остановиться на принципах истинных, непреложных. Такая разборчивость и такое умение делать выбор особенно необходимы теперь, когда дуют с чрезвычайною силою ницшеанские и санинские ураганы, которые захватывают неопытного путника и выбрасывают его за борт без всякого сожаления.

Представьте себе, что перед вступающим в жизнь открывается житейское море. Он подходит к берегу, садится в свою ладью и пускается в путь. Если он взял верный курс и умеет управлять ладьей, то путь его обеспечен: хотя не без упорного труда он все-таки пристанет к единственному надежному берегу противоположной стороны, то есть достигнет цели своего жизненного странствования. Но если он возьмет курс не к тому берегу, где только и можно спокойно причалить, или если он вовсе не знает, куда надо плыть, да к тому же и не умеет управлять ладьей, то ему придется испытать в жизни много горя, много разочарований: он будет носиться по житейскому морю по капризу ветра и волн, будет биться о подводные камни; и сколько раз будет на краю гибели! сколько раз будет в отчаянии ломать себе руки, не зная, куда плывет и зачем плывет! Эти житейские бури надломят его энергию, подорвут веру в свои силы и доведут до ошибочного признания бесцельности и бессмысленности человеческой жизни. И как часто люди, дошедшие до такого признания, бессильно опускают руки, говорят, что жить не стоит, и кончают жизнь самоубийством. И как много теперь самоубийств среди молодых людей, даже юношей, только что вступающих в жизнь! Сердце сжимается от жгучей боли, когда читаешь об этом в газетах или узнаешь от знакомых. И хочется крикнуть всем намеревающимся покончить с жизнью: «Остановитесь! вы стоите на ложном пути; сойдите с него, станьте на истинный путь, и тогда вы познаете смысл своей жизни!» И хочется крикнуть этот клич так громко, чтобы слышали его все шествующие по ложному пути, – чтобы, услышав, остановились и оглянулись вокруг себя. И я уверен, что они, оглядываясь, непременно заметят узкий путь, ведущий к тесным вратам, тот истинный путь, на который они не захотели даже и кинуть взора, когда начинали сознательно жить. И крикнуть этот клич я считаю себя вправе, как старик, живущий уже седьмой десяток лет; мало того, я считаю это своею священною обязанностью, потому что я сам был атеистом, сам шел ложным путем и изведал от того много бед. К счастью моему, я одумался, сознал ложность своего пути, свернул с него и пошел иным, единственным истинным путем. На этот-то путь я и хочу указать тем, кто идет широким путем к пространным вратам погибели.

Вместо того, чтобы вести беседу о том, как надо идти к познанию Бога, я лучше расскажу, как я в юности моей ушел от Бога, став атеистом, и как потом вернулся к Нему. Думаю, что такой рассказ будет иметь больше значения, чем беседа на отвлеченную тему о познании Бога.

2. Поступил я в гимназию с детскою верою в доброго и любящего Бога, какую внушила мне моя незабвенная мать; и принес я с собою привычку молиться. Но вскоре я услышал от старших, что незачем молиться Богу, так как Его нет, наука похоронила Его. Слова эти поразили меня, как громом. Я ничего не сказал моим просветителям; но мысль о том, что я, молясь, заблуждаюсь – что Бога нет, глубоко запала в мою душу; и я, к стыду моему, уже не так горячо и усердно молился. Как только начинал я молиться, мне казалось, что кто-то нашептывал мне: «Кому ты молишься? Ведь Бога нет! Напрасно только время теряешь».

Прошел так год. Я избегал разговоров со старшими о Боге, но не всегда мог уйти от них, так как жил в пансионе при гимназии. И слышал я нередко такие, например, разговоры: «Наука доказала, что солнце существовало уже тогда, когда земли еще не было. Земля отделилась, оторвалась от солнца так же, как потом луна отделилась от земли. И это такая неопровержимая истина, которая наглядно доказывается физическим опытом в приборе Фуко, а также кольцами Сатурна. А нас заставляют зубрить, что Бог создал землю раньше солнца! И уверяют нас, что весь мир создан в шесть наших дней или в сто сорок четыре часа, когда наука доказывает, что на охлаждение земли и отвердение ее поверхности потребовались миллионы лет! Заставляют нас верить, что земля покрылась растениями в третий день, когда не было еще солнца, без которого, однако, ничто не может расти!..»

Такие разговоры мне приходилось слышать не раз; и они производили на меня сильное впечатление. А когда я стал переходить в старшие классы и изучать естественные науки, то из уст своих учителей слышал те же научные выводы, о которых раньше узнал от старших товарищей. К сожалению, сами мы не могли тогда примирить выводы науки со сказаниями Моисея о сотворении мира; и никто нам не помог в этом. От нас требовали буквального понимания всех слов Священного Писания; и через это мы постепенно теряли веру в то, что нам говорили на уроках Закона Божия.

Я остановлюсь на этом буквоедстве, как на первопричине нашего атеизма, и остановлюсь потому, что и теперь неверующие начинают совращать молодежь с указания на кажущиеся несообразности в книге «Бытия» и этими несообразностями хотят подорвать христианскую религию. Как будто наша религия основана на этой книге? Думаю, что если бы была затеряна и поэтому вовсе не дошла бы до нас книга Бытия, то и это нисколько не поколебало бы веры во Христа, так как эта вера основана на Евангелии, а не на этой ветхозаветной книге. Но я постараюсь доказать, что в сказании Моисея о сотворении мира нет никаких противоречий с современными научными знаниями.

Великий Учитель Церкви, Св. Иоанн Златоуст, восставал против буквального понимания всех слов Писания. В своих Беседах на книгу «Бытие» он говорил: «Если мы захотим принимать слова Писания в буквальном значении, то не покажется ли многое странным?» (XVII, I). Он советовал не останавливаться на букве, а доискиваться смысла, сокрытого в ней. Он говорил, что Моисей, для пояснения своих мыслей, по необходимости употреблял грубые выражения, так как иначе был бы не понят современными ему евреями, стоявшими на весьма низком уровне развития. И он привел в своих «Беседах» много таких мест из книги Бытия, которые действительно кажутся странными при буквальном понимании их; и он объяснил истинный смысл этих мест2.

В настоящее время наши богословы, основываясь на этих словах Святителя, стараются постигнуть мысль Моисея, не стесняясь выражениями его. Они признают, что люди, действовавшие по внушению или вдохновению Божию, усваивали себе только внушенную им мысль, но передавали ее своими словами, применяясь к уровню развития своих слушателей или читателей; да и передавая ее своими словами, они невольно придавали ей особый оттенок, сообразно своему собственному развитию и миросозерцанию.

При таком понимании сказаний Моисея легко найти разгадку всех мест его книги Бытия, которые кажутся странными. Вдумываясь, например, в рассказ его о сотворении солнца, не трудно догадаться, что он говорит не о создании солнца в четвертый день творения, а о том, что оно, созданное раньше, стало видимо на земле лишь с четвертого дня... До того времени атмосфера земли была так насыщена водяными парами, что сквозь толщу их не могли быть видимы на земле ни солнце, ни луна, ни звезды. Солнце, конечно, светило и грело, и рассеянные световые и тепловые лучи его проникали сквозь сгущенные облака и давали растениям возможность расти, как в теплице; но если бы в то время мог жить на земле человек, то он увидел бы впервые солнце, луну и звезды тогда только, когда поверхность земли и земная атмосфера настолько охладились, что значительная часть водяных паров превратилась в воду и скопилась в морях и озерах; и этот воображаемый обитатель земли, увидев впервые солнце луну и звезды, мог бы, конечно, подумать, что все эти светила только сейчас для него и созданы. По всей вероятности, это-то впечатление, произведенное на предполагаемого обитателя земли, и передает в своем сказании Моисей. По предположению некоторых богословов, порядок мироздания мог быть открыть Моисею в особом видении в последовательной смене отдельных картин. Если это действительно так было, то сам Моисей и был в этом видении тем воображаемым обитателем земли, который в четвертой картине (четвертом дне творения) впервые увидел солнце, луну и звезды. Современные богословы находят возможным считать дни творения периодами времени, весьма продолжительными, хотя бы в миллионы лет, так как, по их мнению, Моисей, описывая порядок сотворения мира, имел в виду описать лишь главнейшие моменты мирообразования, а не продолжительность его (Еп. Сильверст. Опыт правосл. догм. богословия, т. III, стр. 106–107). Замечая в последовательности мирообразования известные грани (смены картин видения), он и разделил все время, потребовавшееся для сотворения мира, на шесть периодов и назвал их днями; но что он сам не считал дни творения нашими днями, видно из его молитвы, в которой он, обращаясь к Богу, говорит: Пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний! (Пс. 89); и говорит он так потому, что дни творения протекали пред Богом, а не пред человеком, тогда еще не существовавшим; деление же времени пред очами Божиими нам неизвестно. Мы понимаем теперь, что если на охлаждение земли и отвердение ее коры потребовались сотни тысяч лет, а, может быть, и миллионы, то нельзя же требовать от нас, чтобы мы верили, что земля окончательно сформировалась в 24 часа. Положим, Всемогущий Бог мог создать землю и в одно мгновение; но если мы в напластовании земной коры, в этой открытой для грамотных книге, читаем нечто несогласное с буквальным сказанием Моисея, то и не должны настаивать па буквальном понимании Писания, а должны следовать указаниям Святителя Иоанна Златоуста.

Я не могу теперь подробно говорить о согласовании сказаний Моисея о сотворении мира с выводами науки, и потому, желающих ближе ознакомиться с этим вопросом отсылаю к моей книжке «Библия в общедоступных рассказах, вып. 1-й». В конце этой книжки я высказываю даже удивление, как мог Моисей, не обладавший знаниями, доступными нам, изложить в строго научном порядке историю мирообразования? И прихожу к заключению, что он мог узнать этот порядок не иначе, как по внушению свыше, и что поэтому его рассказ действительно боговдохновенный и не содержит в себе никаких странностей. Да, к такому заключению я пришел сравнительно недавно, а прежде смотрел на этот вопрос иначе и глубоко заблуждался.

Теперь современные богословы и законоучители, к сожалению, далеко еще не все, следуя заветам Св. Иоанна Златоуста, не настаивают на буквальном понимании всех слов Писания; но в мое время было не так, и предъявляемые нам требования все более и более отдаляли нас от Бога.

В выпускном классе узнали мы о сочинении Бюхнера «Stof und Kraft», в котором будто бы доказывается, что мир произошел из материи путем воздействия на нее присущих ей же сил и постепенного саморазвития ее, без всякого участия Бога. Я говорю, что мы узнали только об этом сочинении, потому что все подобного рода книги были тогда запрещены в России; переводы их не допускались цензурой, и ввоз их был воспрещен. Рассказали нам и о том, что Дарвин доказал происхождение человека от обезьяны. Узнали мы и о выходе в свет сочинения Ренана «Жизнь Иисуса»; и нас уверили, будто Ренан неопровержимо доказывает, что Иисус Христос был обыкновенным человеком, – что никаких чудес Он никогда ее совершал, – что Он умер и не воскрес и что вся история Его жизни выдумана преданными Ему учениками, рассказы которых передавались путем предания, искажались при передачах, дополнялись фантазиею последующих поколений и, наконец, через множество лет, появились в письменном виде под названием Евангелие. Сочинения Ренана были тоже запрещены, и потому, при всем желании, мы не могли ознакомиться тогда с его мнением об Иисусе Христе. Что же касается самого Евангелия, то нам внушали, что в нем содержатся требования, исполнение которых не по силам человеку. К сожалению, никто из нас не знал тогда Евангелия, а потому мы и не могли представить никаких возражений на подобные доводы. В мое время изучение Евангелия не требовалось гимназическою программой; учили мы во втором классе историю жизни Иисуса Христа под названием «Священной Истории Нового Завета», но самого Евангелия не изучали, и слышали отрывки из него только в церкви.

Знакомясь с действующею ныне программою средних учебных заведений, я не нашел и в ней указания на Евангелие, как на книгу, подлежащую основательному изучению. Нельзя же считать достаточным для образованного человека поверхностное знание главнейших евангельских событий, приобретаемое в детском возрасте, во втором классе гимназии? Ведь Евангелие содержит в себе ответы на все вопросы о цели человеческой жизни, о средствах к достижению этой Цели, об отношениях человека к Богу, к самому себе и ко всем людям! И изучением такой книги пренебрегают! Основательно изучают греческую мифологию, Илиаду, Слово о полку Игореве, былины о богатырях, а Евангелия совсем не знают! И пусть не говорят защитники ныне действующей программы, что законоучитель может читать в классе Евангелие и толковать его, и что при таком чтении не встречается надобности в отдельном изучении его. Что законоучитель может читать в классе своим ученикам Евангелие, я в том не сомневаюсь; но думаю, что между «может» и «должен» – громадная разница. К тому же, иной законоучитель и хотел бы приняться за систематическое преподавание своим ученикам Евангелия, но на это в его распоряжении нет времени; и потому он вынужден ограничиться чтением отрывков из Евангелия, да и то изредка. А какой может выйти толк из такого чтения, понятно всякому. И я не виню законоучителей, а виню программу, которая для них обязательна. Такая же программа, то есть не допускающая изучения Евангелия, действовала и в мое время.

Не зная Евангелия, потеряв веру в авторитет ветхозаветных сказаний о сотворении мира, поверив на слово, что мир образовался сам собою из существовавшей материи, поверив, что человек не создан Богом, а произошел от обезьяны, и что истинность евангельских рассказов опровергнута Ренаном, я и мои сверстники вышли из гимназии атеистами. Я не скажу, чтобы мы стали сознательными атеистами; нет, мы просто утратили веру в Бога и перестали о Нем думать. Поступив же в университет, каждый из нас занялся своею специальностью и совсем не интересовался вопросами веры.

Да не подумает кто-либо, что я взваливаю всю вину своего атеизма на своих воспитателей и преподавателей! Нет, не их я виню, а себя, и только себя. Оглядываясь на свое прошлое и обсуждая историю своего атеизма, я прихожу в изумление от того доверия, с каким я относился ко всякому слову, направленному к ниспровержению вековечных устоев христианства; и мне становится стыдно, когда я вспоминаю все это. Достаточно было завлечь нас поверхностною критикою сказаний Моисея о сотворении мира; достаточно было убедить нас, что буквальный смысл этого сказаны действительно противоречит выводам науки, и мы уже относились к дальнейшим словам наших просветителей с безусловным доверием, с слепою верою. Мы бежали от слепой веры в Бога, от веры, присущей всем народам, населяющим землю, и попали – куда же? Опять-таки в область слепой веры, веры в научные предположения, в гипотезы! И в этом наша несомненная вина.

Испытав на себе все вредные последствия такого легковерия и желая предостеречь от этого других, я и говорю так откровенно о своих ошибках.

Никакой, самый просвещеннейший, самый ученейший человек не может знать всего, что стало доступным человеческому знанию; всезнаек нет и не может быть. Поэтому каждый изучающий какую-либо отдельную область знания, становясь, так сказать, специалистом в этой области, вынужден бывает относиться с доверием к авторитету других специалистов, то есть принимать на веру, без проверки собственным опытом, те научные положения, какие ими установлены. К сожалению, такою верою в научные авторитеты можно и злоупотреблять. К тому же, нередко случается, что люди науки приходят иногда к слишком поспешным выводам, принимают гипотезу за истину и под таким флагом пускают ее в обращение. Поэтому, во избежание ошибок, надо уметь отличать точно и незыблемо установленные научные истины от научных предположений, от гипотез. Конечно, не всякому дано такое умение; и если кто из вас не в силах отличить научную истину от гипотезы, если вы не обладаете достаточною для того подготовкою, то не отдавайтесь же слепо во власть каждой новой идее, не отрекайтесь из-за нее от веры, которая насчитывает в своем прошлом много тысячелетий, не разрушайте своих кумиров с тою легкостью, в какой повинен был я и подобные мне!

3. Выйдя из гимназии атеистом, я прожил много лет, совсем не думая о Боге. Но я чувствовал, однако, что, для полноты разумной жизни, мне чего-то не достает, что на месте угасшей веры осталась какая-то пустота. Вопросы о том: откуда ведет свое начало этот мир? какое положение занимает в нем человек? зачем он живет и как должен жить? – стояли неотступно предо мною и настоятельно требовали разрешения; в минуты же житейских невзгод они просто не давали мне покоя.

Зная, что над разрешением тех же вопросов трудились прежде, трудятся и теперь, пытливые умы человечества, я, естественно, должен был прежде всего обратиться к их трудам за ответом.

Знакомясь с историей философии, я сначала обращал особенное внимание на выводы только тех философов, которые пытались объяснить происхождение мира и человека, не касаясь идеи о Боге. И что же я нашел? Я узнал, что с древнейших времен, начиная от Фалеса, жившего за 600 лет до Рождества Христова, там философы пытались разрешить эту загадку, но попытки их не увенчались успехом. Одни из них давали такие туманные объяснения затронутых вопросов, что едва ли и сами понимали их. Другие же, как, например, Ксенофан, современник Фалеса, считали, что человеческий разум бессилен овладеть истиной. Бессилие же нашего разума Анаксагор объяснял тем, что мы судим о всех предметах, окружающих нас, а, следовательно, и о всем мире, по тому впечатлению, какое они производят на нас при посредстве наших чувств; следовательно, мы познаем их не такими, какие они в действительности, а такими, какими нам кажутся; всякое же знание, имеющее источником своим чувства, обманчиво.

Прошло с тех пор более двух тысяч лет; многие философы того же направления пытались проникнуть в тайны бытия, но все усилия их оказались тщетными: поднять завесу, скрывавшую от них эти тайны, никому из них не удалось. Наконец, философы так называемого позитивного направления даже окончательно отказались от этих бесплодных попыток. Позитивная философия гласит, что мы должны ограничиться изучением «явлений» в природе и во внутреннем мире человека с целью познания причин, вызывающих эти явления, и определения законов, управляющих ими. Такое познание приобретается путем наблюдения и проверки наблюдений. Ограничиваясь, таким образом, познанием зависимости одних явлений от других или изучением законов природы, управляющих явлениями, положительная философия отказалась от решения вопросов о первопричине и о цели бытия, считая это совершенно праздным препровождением времени.

4. Не так думают, однако, представители материализма. Вооружаясь знаниями законов природы, они пытаются дать ответ на волнующие человечество вопросы.

Они говорят, что материя или вещество, из которого состоят все окружающее нас предметы, растения, животные и мы сами, не уничтожается при переходе в другие формы. Сгорающие, например, дрова превращаются в золу, водяные пары и газы, и вес всех этих продуктов горения не уменьшается по сравнению с весом сгоревших дров, а даже увеличивается от поглощения при горении кислорода из воздуха. При разложении органических тел происходит такой же переход материи в иные формы, и ни одна частица ее не пропадает, не уничтожается. Признав, таким образом, неуничтожаемость материи или ее бессмертие, материалисты выводят из этого следующее заключение: что не может быть уничтожено, то не могло быть и создано; поэтому, материя не имеет ни начала, ни конца как во времени, так и в пространстве, но всегда была, есть и будет.

Такое умозаключение матереалистов напомнило мне основной христианский догмат о том, что Бог вечен, не имеет ни начала, ни конца, но всегда был, есть и будет. И это невольно поселило во мне недоверие к учению материалистов. Отвергать существование Бога и на место Его ставить вечно-сущую материю! Отвергать Бога потому, что существование Его не может быть доказано так же точно, как доказывается, что дважды два четыре, и тут же ставить во главу всего другое понятие, недоступное уму, непостижимое им! В начале, говорят они, была материя. Но на вопрос – откуда же явилась материя? – они ответа не дают. Несравненно логичнее рассуждают позитивисты; они не берутся за разрешение вопросов о происхождении и вечности материи, но ограничиваются изучением ее свойств; они не говорят о том, чего не понимают. Материалисты же, считая безумною идею о Боге, сами, в сущности, безумствуют, выставляя материю, как первопричину всего сущего, не зная, однако, ее происхождения.

Таким образом, знакомясь с материализмом, я узнал, что в основу своего учения материалисты кладут не научную истину, а такое предположение, которое не может быть постигнуто умом, а должно быть принято на веру; словом, начинают с установления догмата.

По учению материалистов, все произошло из существовавшей материи вследствие воздействия на нее присущих ей же сил, или свойств, которые все сводятся к движению. Но что дало первый толчок хаотической материи, что вывело ее из инертного состояния, откуда взялась эта способность к движению, – на это материалисты ответа не дают. И это послужило для меня вторым поводом отнестись с недоверием к материализму, как к учению, гордо возвещающему, что истина только в нем.

Стараясь объяснить происхождение всего миpa из вечно-существовавшей материи путем воздействия на нее присущих ей же сил, материалисты становятся в тупик, когда доходят до вопроса о происхождении органической жизни на земле. Все натуралисты, в том числе и дарвинисты, признавали и ныне признают, что самозарождения организмов не может быть, так как все живое происходит только от живого (omne vivum ex vivo). Но откуда же это живое появилось впервые на земле?

Сознавая безвыходность своего положения, материалисты стали прибегать к различным предположениям, не выдерживающим, однако, никакой критики. Так, например, Бюхнер в своей книге «Сила и материя» говорить, что «зародыши, или первые начала всего живущего, существовали с начала времен и, в ожидании содействия известных внешних обстоятельств, пребывали либо в бесформенной массе паров, из которых образовалась земля вследствие постепенного уплотнения, либо в мировом пространстве. Нет никакого основания (говорить он) отрицать возможность существования органической материи или даже готовых организмов в верхних слоях атмосферы первобытного времени».

Если бы все это было сказано в каком-нибудь легком рассказе, писанном для развлечения скучающих в дороге путешественников, то не вызывало бы опровержений; но в сочинении, пытающемся дать научные ответы на вопросы о происхождении миpa, такие рассуждения, хотя и вызывают улыбку сожаления, но требуют опровержения. Ведь сам же Бюхнер в главе «О создании земли» говорит, что первоначальная земная масса (а следовательно, и окружающая ее атмосфера) была раскалена до 2.000 градусов, и на охлаждение ее потребовались миллионы лет. Как же он допускает возможность жизни в такой раскаленной атмосфере? Ведь известно, что все органические тела обугливаются, сгорают при температуре гораздо низшей!

Предвидя шаткость своего утверждения, Бюхнер говорит далее, что «природа черпала и черпает зародыши будущих существ из мирового пространства». Но и тут он сталкивается с непреодолимым препятствием: температура космического мирового пространства, по весьма основательному предположению натуралистов, настолько низка, что органическая жизнь в нем невозможна.

Как утопающий хватается за соломинку, так и материалисты схватились за мысль о принесении на землю органической жизни в падающих метеоритах. Но они забывают, что метеориты, пролетая в нашей атмосфере с необычайной быстротой, накаливаются, то есть достигают такой высокой температуры, при которой органическая жизнь невозможна.

Итак, ни из верхних слоев первобытной земной атмосферы, ни из мирового пространства, ни с падающими метеоритами не могли появиться на земле организмы.

Но согласимся на время с Бюхнером, что органическая жизнь появилась на земле откуда-то из мирового пространства, с другой планеты какой либо иной или же нашей солнечной системы; мы все-таки не освобождаемся от вопроса о том, как же появилась жизнь на той планете? Ведь законы природы действуют одни и те же во всем мировом пространстве; и если жизнь не могла зародиться сама собою на земле, то самозарождение ее невозможно и на других планетах.

Как бы предвидя шаткость своего положения, Бюхнер говорит: «Мы должны допустить, что где-нибудь должно было образоваться органическое соединение в форме так называемой протоплазмы или первообразного жизненного вещества». – Когда же Гексли, в извлеченном со дна морского иле, нашел нечто принятое им за протоплазму, то материалисты торжествовали полную победу своего учения о самозарождении живых существ и утверждали, что эта протоплазма и есть первоначальный предок всего живущего на земле. А известный дарвинист Геккель опубликовал свои тщательные микроскопические исследования этого живого существа и даже составил рисунок его. Но, увы! Открывший это существо Гексли вскоре признал, что это не живое существо, а просто гипс, осевший в студенистом виде на дне моря, а Мёбиус, на гамбургском собрании естествоиспытателей, даже воспроизвел его искусственным способом. Да, история с этим гипсом заставляет нас относиться с большою осторожностью к поспешным выводам некоторых ученых, тем более, что, например, профессор Геккель, для доказательства своих вполне ненаучных предположений, не стеснялся даже в составлении подложных рисунков, в чем и был уличен.

Несмотря на эту неудачу с гипсом, материалисты все-таки верят, что самозарождение живых существ возможно было в первобытные времена. На вопрос же, почему теперь не происходит такого самозарождения, Бюхнер отвечает: «Закон природы, которому следовало первичное зарождение, находится настоящее время в скрытом состоянии, вследствие недостатка необходимых для его проявления условий, между тем как в первобытные времена, при совершенно иных условиях, он имел широкое применение». И такими доводами Бухнер защищает свою шаткую гипотезу! Не лучше ли было бы прямо сознаться, что относительно возможности самозарождения жизни наука ничего не знает. Но, вместо такого признания, Бухнер говорит, что какой бы странной ни показалась его гипотеза с первого взгляда, за ней следует признать большую вероятность, чем за предположением о создании живых существ Творцом мира.

Такие рассуждения материалистов, конечно, не удовлетворили меня. Я стремился к познанию истины и искал ответа на волновавшие меня вопросы; и что же? вместо ответа, материалисты предложили мне слепо верить в истинность их догматов. Я ушел от слепой веры в Бога, как Творца всего мира; я искал положительного знания; а мне говорят: не верь тому, чему учат тебя богословы, а верь нам, хотя бы наши вполне ненаучные предположения и показались бы тебе странными. – Не странно ли такое предложение? Но посмотри, что еще говорят материалисты.

Не получив ответа на вопрос о происхождении мира и органической жизни на земле, я полюбопытствовал узнать, как объясняют материалисты происхождение мысли.

Они говорят, что мы можем познавать окружающие нас предметы только посредством наших чувств и мозга. Всякое впечатление, воспринятое нашими органами чувств, передается нервами в мозг и там перерабатывается в понятие, мысль; поэтому мысль есть не что иное, как выделение мозга, подобно тому, как желчь есть выделение печени.

Против этого предположения материалистов были сделаны следующие возражения. Всякая вещь, всякий предмет материального мира занимает свое место в пространстве, имеет форму и может быть измерен. Эти свойства предметов материального мира называются пространственною протяженностью. Все явления, то есть все, что происходит в материальном мире, например кипение, горение, гниение и т.п., если и не имеют сами по себе протяженности, то все-таки совершаются в определенном пространстве. Словом, ко всем предметам материального мира и ко всем изменениям в положении или составе их можно применить понятие протяженности; и потому, если бы мысль была таким же выделением мозга, как желчь – печени, то это выделение мозга занимало бы в пространстве определенное место и его можно было бы измерить, т.е. оно имело бы пространственную протяженность. Между тем, всякому понятно, что пространственная протяженность не применима к мысли: мысль не занимает в пространстве никакого места и не имеет никакой формы, поддающейся измерению. А если мысль непротяженна, то, конечно, она не может считаться выделением мозга.

Не настаивая, вследствие этих возражений, на таком грубом определении мысли, материалисты говорят, что в мире нет ничего, кроме материи, обладающей способностью движения; поэтому, душа есть ничто иное, как мозг, а мысль – движение материальных частиц мозга.

Предположение о том, что мысль есть движение частиц мозга, неправильно уже потому, что неправильно основное положение материалистов, из которого сделан этот вывод; неправильно предположение их о том, что в мире нет ничего, кроме материи и ее движения. Если бы действительно в мире ничего не существовало бы кроме материи с ее движением, то и все наши познания ограничивались бы только явлениями внешнего, материального мира. Между тем, мы знаем еще иной мир явлений, таких явлений, которые мы не можем воспринять ни зрением и слухом, ни вкусом и обонянием, ни осязанием. Этот мир явлений – наши мысли, чувства, желания; это – мир внутренний, духовный (психический). Познаем его мы не посредством наших органов чувств, то есть не тем путем, какой применим только к явлениям внешнего, материального мира, а единственно самонаблюдением, внутренним опытом. Этот способ познания нашего внутреннего мира мы называем самонаблюдением потому, что каждый из нас может непосредственно наблюдать и познавать только свой собственный внутренний мир, только свои мысли, чувства и желания. Всякий другой человек представляется для моего наблюдения предметом внешнего мира; но способом познания явлений внешнего мира, то есть своими органами чувств, я проникнуть в его внутренний мир не могу, не могу, так сказать, заглянуть в душу его. О мыслях, чувствах и желаниях другого человека я могу только судить, могу только умозаключать о них, сравнивая внешнее проявление их с своими мыслями, чувствами и желаниями. А если способ познания мира материального так существенно отличается от способа познания мира духовного, то это означает, что между тем и другим миром имеется существенное различие.

Итак, неверно основное положение материалистов, что нет в мире ничего, кроме материи и движения частиц ее. Нет, есть еще явления иного, духовного мира, которые не имеют свойств протяженности и познаются не теми способами, какими познается мир материальный. А если мы вынуждены признать, что существует иной мир, мир духа, то нельзя же явления этого мира, не обладающие протяженностью, отождествлять с движением протяженной материи.

Предположение материалистов о том, что мысль есть движение частиц мозга находится в явном противоречии с установившимся в физике взглядом на сохраняемость энергии. Энергиею, в отличие от прежнего, оставленного уже, понятия о силах, называется способность каждой вещи, каждого предмета материального мира преодолеть, при известных условиях, сопротивление или произвести работу; при чем энергия, преодолев сопротивление или произведя работу, не утрачивается, а сохраняется в том же виде или же переходит в другой вид. Например, я поднимаю гирю с пола и ставлю ее на стол; для понятия гири я употребил энергию своих мускулов; но эта энергия не затратилась бесследно при постановке гири на стол; она сохранилась в гире, которая, при лишении ее опоры, упадет на пол и при падении разовьет ту же самую энергию, которую я употребил для поднятия ее. Это – пример сохранения энергии в том же виде. Но иногда энергия переходит в другой вид, например движение переходит в энергию, производящую в нашем сознании ощущения света, или звука, или тепла. Однако, при всех таких переходах, количество энергии всегда остается неизменным. И такая сохраняемость энергии, подтвержденная опытами, возведена физиками на степень закона природы.

Законы природы не допускают никаких исключений; а потому и энергия, проявленная в движении частиц мозга, как подчиненная закону о сохраняемости энергии, должна перейти в такую же энергию, двигающую, например, мускулы, или иной вид энергии, но утратиться, уничтожиться не может. А так как с переходом этой энергии в мысль, то есть в нечто нематериальное и потому непротяженное, эта энергия должна уйти из мира материального и тем уменьшить количество мировой энергии, то есть нарушить закон природы, то ясно, что мысль не есть движение частиц мозга, а нечто другое, стоящее за пределами материального мира.

По учению материалистов, движение частиц мозга может быть вызвано только энергиею нервов, раздраженных какими-нибудь внешними восприятиями, т.е. впечатлениями, произведенными внешним миром на наши органы чувств. Поэтому, если бы мысль была не что иное, как движение мозговых клеток, то мысли наши могли бы порождаться только внешним чувственным восприятиям; между тем, всякому известно, что сознание наше не ограничивается исключительно тем, что воспринято нашими чувствами; мы сознаем себя, судим о своем мышлении, проверяем его, составляем заключения и выводы, которые никоим образом не могут быть сочтены за рефлексы чувственных восприятий. Возможно ли счесть простым выделением мозга или движением его клеток, например, мысль Коперника, что не солнце обращается вокруг земли, а земля вокруг солнца? Могла ли она быть вызвана каким-либо чувственным восприятием? Нет! Она была в полном противоречии с обычными впечатлениями от восхода и захода солнца и движения его по небосклону. А мысль Леверье о том, что должна существовать еще одна никому неизвестная планета нашей солнечной системы, названная потому Нептуном? Не назовут ли и ее выделением мозга или движением его клеток? По одному лишь отклонению планеты Урана от вычисленного для нее астрономами пути, Леверье заключил, что должна быть еще одна планета, дальше отстоящая от солнца, которая своим притяжением отклоняет Уран от назначенного ему пути; и он, сидя в своем кабинете, вычислил расстояние этой неизвестной планеты от солнца, величину ее, продолжительность обращения ее вокруг солнца, и даже указал место, где ее надо искать, и все его мысли подтвердились с изумительною точностью: в указанном им месте действительно оказалась планета со всеми определенными им свойствами. Что же? Неужели и эти мысли Леверье считаются только выделениями его мозга или движением его клеток? Едва ли кто согласится с этим, кроме фанатиков материализма.

Никто не может сомневаться в том, что мы сознаем существование материи; и уже это одно сознание существования материи служит неоспоримым доказательством, что сознание находится вне материального мира. А кто когда-либо переживал минуты вдохновения или же минуты мгновенного озарения какою-либо мыслью, не имевшею ничего общего с предшествовшими ей чувственными восприятиями, тот прекрасно понимает, что мысль есть нечто высшее, необъяснимое физиологическими процессами головного мозга.

Отстаивая все-таки свой взгляд на происхождение мысли, как на результат деятельности мозга, материалисты говорят, что умственные способности человека находятся в зависимости от величины его мозга, – что при вскрытии черепа у умерших душевнобольных всегда оказываются болезненные изменения мозга, и что поэтому все болезни, поражающие мозг, непременно поражают и сознание и влекут за собою, как необходимое следствие, различные душевные болезни: сумасшествие, идиотизм и пр.

Утверждать, что степень умственного развития человека зависит от величины его мозга, нельзя, так как для этого сделано еще слишком мало наблюдений; да и наблюдения-то эти никогда не могут быть совершенными, непогрешимыми, в виду препятствий, независящих от исследователей. Мозг человека можно взвесить и вообще исследовать только после его смерти, которой нередко предшествуют продолжительные болезни, истощающие весь организм больного, а следовательно и мозг его. К тому же, известно, что мозг прославившегося своим умом Гладстона оказался по объему и весу меньше нормального; так что не знавший Гладстона материалист, исследуя его мозг, должен был бы признать покойника весьма недалеким по уму человеком.

Что же касается некоторого соотношения между проявлениями психической деятельности человека и отправлениями его мозга, то никто этого соотношения не оспаривает.

Роберт Майер, открывший закон сохранения энергии, затронув вопрос о связи отправлений мозга с психическою деятельностью человека, высказался так: «Прочно установлен тот факт, что духовные отправления человека весьма тесно связаны с материальною деятельностью мозга. Но будет грубым заблуждением, если кто захочет отождествить обе указанные, параллельно идущие, деятельности. Один пример покажет это весьма ясно. Как известно, никакое телеграфное сообщение невозможно без одновременного химического процесса. Однако, то, что говорит телеграф, то есть содержание депеши, никоим образом нельзя рассматривать, как функцию электрохимической деятельности. То же самое, в большей еще степени, применимо к мозгу и мысли. Мозг есть только орудие, но не сам дух».

Да, тело есть необходимый орган духа; вследствие чего болезненное состояние тела, расстройство в нем, в особенности в мозгу, всегда замечается и во внешнем проявлении духа. То, что мы называем душевною болезнью, в сущности, есть болезнь мозга; расстроился телесный орган духа, перестал исполнять свою службу, – и проявление духа стало несовершенным. Сам по себе дух не может ни заболеть, ни состариться; и если проявления его становятся ненормальными, то причину надо искать не в нем, а в расстройстве его органа. Артист, играющий на расстроенном или попорченном музыкальном инструменте, при всем старании своем играть правильно, не может извлечь из него желаемой им мелодии; так и дух, при больном органе своем, не может проявить своей деятельности вполне нормально; но диссонанс не в нем, а в струнах его.

И так, некоторого соотношения между психическими явлениями и работою мозга отрицать нельзя; одновременность их очевидна. Но из этого нельзя еще заключать, что работа мозга есть причина психических процессов.

Чтобы доказать причинную связь между физическими явлениями, материалисты делали опыты над животными, большею частью над собаками; удаляли некоторые части мозга и наблюдали, какие от этого произойдут последствия. Из таких опытов вывели заключение, что мозг делится на участки или нервные центры, из которых один заведует движением, другой – зрением, третий – слухом, четвертый – памятью и т.д. Но исследованиями известного физиолога Гольца доказано, что никаких таких центров нет. Гольц вырезал у собаки оба мозговые полушария, то есть все так называемые центры; и что же? Собака без мозговых полушарий и видела, и слышала, и не утратила вкуса, и совершала вполне хорошо различные движения; и прожила она 18 месяцев, после чего ее убили, чтобы исследовать оставшиеся части мозга.

Тот же Гольц рассказывает о вскрытии черепа одного быка, который при жизни ничем, кроме злости, не отличался от других быков. Вся полость черепа этого быка оказалась заполненною костною опухолью, так что для мозга оставалась весьма незначительная часть.

Тот же Гольц своими опытами доказал, что при вырезании у животных части мозга происходит только временная задержка в психической деятельности, а через месяц утраченные способности возвращаются.

Не получив, таким образом, ответа на вопрос о происхождении мысли, я полюбопытствовал узнать, как материалисты объясняют свободу воли.

Свобода воли находится в таком явном противоречии со всем учением материалистов, что они, конечно, должны отвергать ее. И действительно, они говорят, что все явления в природе находятся между собою в причинной связи; нет и не может быть ни одного явления, которое не было бы вызвано известной причиной; и нарушение этого закона причинности невозможно. А так как свобода воли нарушает этот закон, то ясно, что воля несвободна, – что человек так же не свободен в своих поступках, как и всякое животное, и что кажущиеся произвольными действия его суть неизбежные, неминуемые следствия независящих от него причин, иногда довольно отдаленных и весьма сложных. Рассуждая так, материалисты должны были признать, что человек, действующий лишь как слепое орудие закона причинности, не может быть ответствен за свои поступки; виноват в совершенном им, например, грабеже, не он, а вся совокупность причин, воздействовавших на него и от него вполне не зависевших.

К такому заключению материалисты приходят, главным образом, потому, что не признают в мире ничего, кроме материи и присущих ей сил или свойств. Свобода воли не может быть объяснена движением частиц мозга; значит, и свободы нет. Но такое грубо-материалистическое мнение опровергается теми же доводами, как и утверждение их, что мысль есть движение частиц мозга; поэтому я и не буду на нем останавливаться. Скажу лишь о том, что отвергающие свободу воли смешивают два различных понятия: влияние и причинность.

Что на решение человека поступить в данном случае так или иначе влияет много обстоятельств, от него не зависящих, этого никто отвергать не может. Но, как бы ни были сильны эти влияния, человек властен поступить наперекор им; и каждый из нас может привести много примеров тому из своего жизненного опыта. А если сознание и воля человека могут победить все действующие на него обстоятельства, то эти обстоятельства можно назвать только влияниями, а никак не причиною. Причина всегда и неизбежно должна вызвать известное следствие; влияние же может побудить человека к совершению соответственного поступка, но может оказаться и бессильным, если ему противопоставляется сила воли. Приведу пример: представьте себе человека, окруженного всеми жизненными благами, здорового, имеющего прекрасную жену, чудных детей, хороший заработок и вообще все, что необходимо для счастья честного труженика; он вполне доволен жизнью и ничего лучшего не желает; и вдруг, он случайно попадает в такую обстановку, что ему предстоит или пожертвовать своею жизнью для спасения жизни многих людей, или же пожертвовать жизнью этих многих людей и тем спасти свою жизнь. Казалось бы, что свойственное человеку себялюбие, привязанность к жизни, любовь к жене, детям, могли бы так повлиять на него, что он предпочел бы спасти себя и погубить многих; но сознание нравственного долга и сила воли побеждают все соблазны, все влияния, и он спасает других, а сам умирает. Да, сознание и сила воли, это – такие явления духовного мира, которые нельзя объяснить никакими движениями мозговых клеток; это – нечто высшее, находящееся вне материального мира.

Я ограничусь этими возражениями материализму и продолжать не буду, так как подробная критика его не входит в мою программу. Я хотел лишь доказать моим слушателям, что на таком ненаучном, чисто-догматическом учении, требующем от своих последователей слепой веры в его догматы, я не мог построить свое мировоззрение. Я не нашел в нем ответа на волновавшие меня вопросы; материализм не удовлетворил меня. И я думаю, что сказанного мною достаточно, чтобы предостеречь других от увлечения этим учением, которое, к сожалению, и до сих пор еще служит для неверующих орудием в борьбе с религией и тем завлекает в свои сети нашу безрелигиозную интеллигентную молодежь.

5. Не найдя в учении материалистов удовлетворительного разрешения волновавших меня вопросов, я постучался к дарвинистам и спросил: правда ли, что человек есть не что иное, как случайный выродок обезьяны?

И мне ответили, что еще за 500 лет до Дарвина француз Ламарк обратил внимание на замечаемую постепенность осложнения организации в мире живых существ; и это навело его на мысль о родстве всех животных и о происхождении их друг от друга путем постепенного, медленного видоизменения в их строении. После Ламарка, Чарльз Дарвин развил эту идею и обосновал ее на известном способе выведения новых сортов растений и новых пород домашних животных.

Известно, что у некоторых из разводимых человеком растений и животных появляются иногда случайные отклонения от типа; и если эти отклонения оказываются полезными, то хозяин оставляет для размножения только экземпляры с такими полезными для него особенностями; эти особенности, в силу закона наследственности, передаются потомству; в каждом поколении выбираются для размножения только особи, унаследовавшие эти особенности; и путем такого искусственного отбора производителей создается новый сорт растений или новая порода животных. Зная это, Дарвин предположил, что и при естественном размножении растений и животных происходит такой же отбор производителей, но только без вмешательства человека.

Известно, что размножение растений и животных происходит в геометрической прогрессии; и потому всем нарождающимся недостало бы места на земном шаре, если бы множество их не погибало в борьбе за жизнь с неблагоприятною средою, врагами и своими же собратьями-соперниками. В такой борьбе за существование погибают, по мнению Дарвина, все слабые, а выживают только наиболее к тому приспособленные; победители в этой борьбе передают потомству свои особенности, стяжавшие им победу; в потомстве их опять-таки выживают только наиболее одаренные, наиболее приспособленные к борьбе, а остальные погибают; и таким естественным отбором, в течение множества поколений, вырабатывается новый вид растения или животного, непохожий на тот, из которого он выродился; а этот новый вид, совершенствуясь тем же способом, переходит опять в иной вид, еще более совершенный и т.д. Таким образом, из одной или нескольких первичных форм самой простой организации произошли все существующие теперь виды растений и животных, в том числе и человек, ближайшим предком которого была человекоподобная обезьяна.

Вот сущность гипотезы Дарвина. Создана она им умозрительно, а не на основании наблюдений за действием естественного отбора в природе. После уже во время своего кругосветного плавания и при своих исследованиях по возвращении на родину, он подыскивал доказательства своей гипотезы.

Однако, несмотря на все старания его доказать истинность этой гипотезы, она встретила сильный отпор в ученом мире. Агассис назвал ее «научной ошибкой, неверной в фактах и ненаучной по методу», а Рудольф Вагнер отозвался о ней, как об историческом романе. Противниками Дарвина выступили также Катрфаж, Виганд, Негели, Келликер, Вирхов, Гепперт и многие другие из ученых, пользующихся всемирною известностью.

Я не могу в этой беседе излагать подробно все доказательства, представленные Дарвином, и все сделанные ему возражения; это завело бы меня слишком далеко. Ограничусь лишь немногими указаниями на несостоятельность этой гипотезы.

Путем искусственного отбора и целесообразного ухода действительно сделаны значительные улучшения в сортах возделываемых растений и в породах разводимых домашних животных, и даже выведены некоторые разновидности; но никаких новых видов не выведено: куры остались курами, коровы – коровами, лошади – лошадьми, пшеница – пшеницею, рожь – рожью; никаких переходных форм к высшим типам животных и растений не достигнуто. Точно также и при свободном размножении, все те виды животных, какие мы наблюдаем теперь, были и за много тысячелетий назад. Это доказывается как сохранившимися рисунками на древнейших египетских и ассирийских памятниках, так и остатками животных, найденными в слоях земной коры. Никаких превращений одних форм в другие не найдено.

Если бы гипотеза Дарвина была верна, то чем объяснить, что естественный отбор и борьба за существование, вырабатывая из низших форм высшие, оставили жить и низшие? Ведь все низшие формы неизбежно должны были погибнуть в борьбе и уступить свое место высшим, как наиболее приспособленным к жизни? На это Дарвин отвечает, что многие низшие формы сохранились потому, что держались в совершенно исключительных и замкнутых местообитаниях, где подвергались менее ожесточенному состязанию. Но если это и было в действительности, то, при условиях менее ожесточенного состязания, эти низшие формы размножились бы в таком несметном количестве, что им стало бы тесно даже и в таких исключительных местообитаниях; и они вынуждены были бы вступить между собою в самую ожесточенную борьбу за существование; и эта борьба тоже должна была бы окончиться уничтожением всех наименее приспособленных и превращением наиболее приспособленных в высшие формы.

В ответ на это возражение Дарвин говорит, что «какой-нибудь» инфузории или дождевому червю вовсе и не была нужна высшая организация, – что «раз они достигли данной степени развития, вовсе нет необходимости, чтобы они продолжали развиваться далее». – А если это так, если низшие формы остались без изменений, несмотря на ожесточенную борьбу за существование, и остались только потому, что им не было надобности переходить в высшие формы, то причем же тут естественный отбор? Ведь такое оправдание Дарвина в корне подрывает его учение о борьбе за существование и естественном отборе! Что же тогда останется от гипотезы Дарвина, если способность инфузории или дождевого червя оставаться без изменений может противостоять борьбе за существование и естественному отбору, то есть свести к нулю все то, на чем Дарвин строил свое предположение о саморазвитии организмов и происхождении человека от обезьяны?

Если бы гипотеза Дарвина была верна, то несомненно, что, с переходом живых существ из низших форм в высшие, совершенствовалось бы не только тело их, но и ум, так как, по мнению материалистов, ум есть результат изменений вещества мозга; и самыми умными, а следовательно и самыми искусными в жизни, должны бы быть обезьяны, как ближайшие, по уверению Дарвина, предки человека. Однако, мы знаем, что обезьяны стоят в этом отношении значительно ниже многих животных. Начать с того что они не доразвились до сознания необходимости строить себе постоянные жилища; они устраивают себе на ветвях деревьев самые примитивные логовища, тогда как речной бобр, стоящий по родословному древу дарвинистов значительно ниже обезьяны, строит себе хаты с потолком и крышей и вымазывает их изнутри глиной. А строительные способности пчел и муравьев так поразительны, что нам остается только признать несравнимость проявлений ума человека и животных, а, следовательно, невозможность допустить эволюцию способностей человека из способностей животных. Кроме строительного искусства пчелы и муравьи замечательны еще организацией их общинного быта; а это уже такие особенности, которые, передаваясь наследственно, должны были бы дать обладателям их первенство в борьбе за существование и, путем эволюции, то есть саморазвития, поднять их на высшую ступень и пересоздать в совершеннейшее существо. Но мы знаем, что все эти способности, присущие бобрам, пчелам и муравьям, не совершенствуются, а остаются такими же, какими были и тысячи лет назад; в какой степени совершенства были даны эти способности, на той и остались навсегда. А если ум животных не развивается (не эволюционирует), то, конечно, не может эволюционировать и тело их в том смысле, какой придают дарвинисты теории развития (эволюции).

Говоря об инстинкте животных, то есть о их бессознательном, безотчетном стремлении к совершению целесообразных действий, я не могу не обратить ваше внимание на учение Дарвина о происхождении инстинкта. Он говорит, что постоянная, вынужденная повторяемость действий обратилась у животных в такую привычку, что потом эти действия стали совершаться ими машинально, без участия воли и сознания.

Если это объяснение правильно, то надо признать, что первоначальные целесообразные действия животного, пока они не обратились еще в привычку и не стали, вследствие этого, машинальными, должны были быть вполне сознательными; значит, предки современных нам животных сами додумались до необходимости таким целесообразных действий, и совершали их сознательно и произвольно, и лишь в потомстве их эти действия, в силу повторяемости, обратились в бессознательные, инстинктивные? Посмотрим же, возможно ли согласиться с таким объяснением.

Известный натуралист-психолог Вундт, в 26-й лекции своей о душе человека и животных, говорит, что если бы инстинктивные действия животных произошли от первоначальной сознательно-произвольной деятельности их предков, то за этими предками их пришлось бы признать такую степень умственного развития, до какой не достиг еще современный образованный человек; пришлось бы признать за ними способность предвидения будущего, предвидения таких событий, которых они сами не переживали и о которых, следовательно, не могли иметь никакого представления. Например: молодой бобр, воспитанный в клетке, не видевший, как другие бобры устраивают свои жилища, принимается за постройку жилища так же, как и выросший среди себе подобных. Гусеницы бабочек, с целью защиты себя от врагов на время пребывания в состоянии куколки, устраивают вокруг себя плотную оболочку (кокон) из выделяемого ими шелка; и устраивают они оболочку эту так, что ни входа в нее, ни выхода из нее нет; и, когда из гусеницы разовьется бабочка, то ей предстоит прорвать эту оболочку. И вот, одни бабочки обладают такою силою, что разрывают ее, другие же выпускают при этом из себя сок, который растворяет клей оболочки и таким образом облегчает ее прорыв. Но бабочка «ночного павлиньего глаза» не обладает достаточною силою, чтобы прорвать свою оболочку и не выделяет того сока, который может растворить ее клей; поэтому ей пришлось бы погибнуть в своем коконе, если бы гусеница ее, обматываясь коконом, не устроила бы особого выхода, свода, сооруженного с таким мудрым расчетом, что снаружи нельзя открыть его, а изнутри бабочка легко открывает его и выходит. О необходимости строить кокон с таким предохранительным сводом гусеница не могла узнать от своих родителей, ибо в то время, когда она приступила к устройству его, их уже не было в живых; она не могла узнать об этом путем упражнения или опыта, потому что устраивает себе кокон раз в жизни; наконец, она не могла научиться этому от других гусениц, потому что живет одиноко. Если же она, по объяснению Дарвина, совершает такие вполне целесообразные действия потому, что ее предки додумались до необходимости совершать их и эту способность передали своему потомству, то, значит, предки ее обладали даром предвидения и такими вообще способностями, какие недоступны даже человеку? Но тогда невольно возникает вопрос: что же сталось с этими способностями предков? Почему же они не только не развивались преемственно в последующих поколениях, но, наоборот, совершенно утратились, как бы атрофировались? Почему же бабочка из такого умнейшего насекомого, которому ведомо было и будущее, превратилась в бессознательное существо? Причем же тогда вся теория эволюции, саморазвития?

Эти примеры наглядно доказывают шаткость всей теории эволюции и убеждают нас в том, что способности животных не развиваются, не эволюционируют, а остаются и доныне в том самом виде, в каком даны им.

Дарвин, конечно, сознавал, что между человеком и так называемой человекоподобной обезьяной слишком громадная разница во всех отношениях, чтобы можно было допустить происхождение человека непосредственно от такой обезьяны. По его мнению, должны были быть существа, составлявшие переход от обезьяны к человеку. Но где эти существа? Путешествуя вокруг света, Дарвин принял за такие промежуточные существа диких обитателей Огненной Земли, стоящих на самом низком уровне развития. И приписал он им не только чисто звериную жестокость и звериное же бесстыдство, но и самую речь их счел нечленораздельною. Между тем, другие путешественники, в том числе наш Ионин, считают огнеземельцев народом добронравным и весьма стыдливым; да и сам Дарвин впоследствии опроверг свой поспешный вывод относительно огнеземельцев, говоря об одной девушке этого народа, привезенной в Лондон, как об очень милой, скромной, сдержанной и весьма способной, которая весьма скоро научилась многому, особенно же языкам.

Итак, надежды Дарвина найти среди живущих на земле существ такое, какое могло бы быть принято за нечто среднее между человеком и человекоподобной обезьяной, не осуществились: такого существа на земле нет.

Потерпев неудачу в этом, Дарвин возлагал большие надежды на ископаемые остатки существ, служащих переходом от обезьяны к человеку. Но когда были найдены некоторые остатки скелета первобытных людей, и когда дарвинисты готовы были торжествовать свою победу, исследовавший эти остатки Циттель высказался, что все они, а также все найденные в пещерах черепа, по их величине и форме, принадлежат человеку и некоим образом не заполняют бездну между человеком и обезьяною. Известный Вирхов, делая в 1892 году обзор антропологических изысканий за истекшее десятилетие, сказал: «Все усилия найти непрерывность восходящего развития от животного до человека оказались тщетными. Не существовало никакого до-человека, никакого обезьяночеловека». Даже дарвинист Клаатч, много занимавшийся изучением черепов и других ископаемых остатков, высказал свое твердое убеждение, что животные предки человека никогда не были обезьяноподобны. Да и многие другие дарвинисты в настоящее время признают, что человек и все виды человекоподобных обезьян произошли от одного предка, который более походил на человека, чем на человекоподобных обезьян; и если этого общего предка назвать человеком, то придется признать, что не человек произошел от обезьяны, а обезьяна от человека. Таким образом, сами дарвинисты стали разрушать гипотезу Дарвина.

Не найдя ни на земном шаре, ни в недрах его, ничего, что могло бы подтвердить предположение о существах, составляющих переход от обезьяны к человеку, эволюционисты высказали предположение, что когда-нибудь, какая-нибудь из человекоподобных обезьян могла родить детеныша с особенно развитым черепом, а следовательно и мозгом, и что этот детеныш и стал сразу разумным существом. Но предположение это настолько фантастично, что против него не стоит и возражать.

Вообще, дарвинизм следует считать учением догматическим, то есть требующим слепой веры в такие положения, которые не могут быть доказаны научно. И это учение давно бы отошло в область истории, если бы не стало орудием в борьбе с религией. К числу таких последователей Дарвина принадлежит Йенский профессор Геккель. Желая доказать, что все живые существа произошли из одной первичной простейшей формы, он, в своей «Естественной истории творения», утверждает, что в известную пору зародыши человека, обезьяны и собаки вполне тождественны, и, в подтверждение этого, тут же помещает рисунки этих зародышей. Но вскоре Геккеля уличили, доказав, что он все три рисунка отпечатал с одного клише. Понятно, что один и тот же рисунок, воспроизведенный три раза, должен был дать изображения не только поразительно схожие, но безусловно тождественные. Однако, Геккель и после обнаружения этого подлога, не стеснялся в дальнейших своих изданиях прибегать к подобным же способам доказательства истинности своих ложных выводов. Так, профессор Гис уличил его в том, что он приводит в своих сочинениях рисунки, прямо-таки выдуманные им; например, в «Естественной истории творения» дает, для сопоставления, фантастические образы людей и обезьян, придуманные им с целью доказать, что дикари стоят гораздо ближе к высшим обезьянам, чем к людям.

Отстаивая теорию эволюции или постепенного развития в применении ее к живым существам Геккель говорит, что человек, во время утробной жизни своей, развиваясь постепенно из оплодотворенного яйца, принимает, в последовательном порядке, формы всех тех животных, которые были его предками. И эту мысль он возводит в основной закон природы, называя его биогенетическим законом. Многие дарвинисты разделяли мнение Геккеля, но беспристрастные учение отвергли его; таковы: профессора Гис, Гетте, Семпер, Оппель, Кейбель, Бирд, Гензен, Флейшман и даже ученик Геккеля О. Гертвиг. Этот последний высказал свое твердое убеждение, что зародыш вовсе не повторяет собою ступеней предполагаемого превращения.

Стараясь доказать происхождение человека от обезьяны Геккель говорит, что язык обезьян составляет переходную ступень к членораздельной речи человека и что в настоящее время беспристрастные исследователи производят нашу речь от языка обезьян. Говорят так, Геккель не называет, однако, по именам этих беспристрастных исследователей. Между тем, такой специалист, как Макс Мюллер, сказал, что «нет никакого анатомического препятствия, которое не позволило бы животному достигнуть способности говорить; но научиться говорить животное в состоянии будет в том только случае, если станет мыслящим существом. Язык – это наш рубикон, который ни одно животное не может перешагнуть; никакой процесс естественного отбора не выделит осмысленного слова из пения птиц и крика животных». Другой же исследователь, Ранке, говорит: «Органы, которые служат человеку для образования звуков, пения и речи, существуют как у человекообразных обезьян, так и у всех высших млекопитающих в столь совершенном виде, что человек, обладая такими же, мог бы говорить гораздо разнообразнее, чем теперь. Однако обладание этими органами само по себе не дает обезьянам и другим животным дара слова, ибо язык человека есть принадлежность его духа».

Нельзя не обратить внимания на двойственность в суждениях Геккеля по вопросу о происхождении человека. Когда он говорит об этом в своих общедоступных книгах, рассчитанных на несведущих читателей, то говорит так убежденно о происхождении человека от обезьяны, что, по-видимому, устраняет всякие сомнения в истинности сказанного им. Так, в «Мировых загадках» он говорит, что «мы обладаем теперь всеми документами, доказывающими, что человек действительно произошел от обезьяны; и только несведущие или ограниченные умы могут сомневаться в этом». Да, так говорит Геккель перед публикой, которая не может уличить его в бесцеремонном обращении с фактами и в явном преувеличении выводов. Перед учеными же он говорит совершенно другим языком. В своей «Систематической филогении», специальном сочинении, написанном для людей науки, он выражается иначе: «В настоящее время отдельные части истории нашего происхождения обработаны еще слишком неравномерно, и гипотезы отдельных исследователей еще слишком противоречивы, чтобы возможно было составить оконченное изображение этой истории. Само собою понятно что наша история развития (эволюции) есть и остается гипотетическим построением, потому что она высказывает взгляд на события, совершившиеся в самое давнее время, непосредственное изучение которых невозможно. Ни наблюдение, ни опыт не могут дать нам прямого объяснения тех бесчисленных процессов преобразования, через которые прошли нынешние животные и растительные формы; эмпирические документы нашей истории всегда будут оставаться в высшей степени неполными, как бы ни расширялось в отдельных случаях знакомство с ними путем продолжающихся открытий».

Итак, если самый рьяный дарвинист и эволюционист откровенно сознается пред людьми науки, что учение Дарвина о происхождении человека и вся теория развития (эволюции) есть нечто иное, как гипотетическое построение, то есть попросту предположение, не доказанное наблюдениями и опытами, то спрашивается: возможно ли на таком ненаучном, чисто-догматическом, предположении строить мировоззрение? Думаю, что всякий беспристрастный человек даст отрицательный ответ на этот вопрос.

6. Уйдя от дарвинистов неудовлетворенным, я пошел к тем представителям естествознания, которые не делают из науки орудия для борьбы с религией. И я спросил их: откуда этот мир?

Мне сказали, что вопросами о происхождения мира они не занимаются, а ограничиваются изучением причинной связи между явлениями и определением законов, управляющих ими; ограничивают же они свою деятельность так потому, что человеку доступны только различные проявления предметов, но не их сущность.

Эти представители науки были совершенно правы, и вот почему. Я вижу, например, падающее с дерева на землю яблоко и спрашивают: что заставляет его, утратив свою связь с деревом, падать на землю, а не кружиться вокруг дерева? Мне говорят, что здесь действует сила или энергия взаимного притяжения: земля тянет к себе яблоко, а яблоко – землю, но так как земля значительно больше яблока и потому обладает большею энергиею притяжения, то и одолевает такую же энергию яблока и тянет его к себе. – Мы знаем также, что если на быстро вращающийся мельничный жернов бросить камень или другой какой-нибудь предмет, то жернов тотчас же отбросит его в сторону. Нам говорят, что, при вращении жернова и вообще при вращении всякого предмета, развивается центробежная сила или энергия, отбрасывающая все по направлению от центра к окружности и далее, за окружность. Такое объяснение этих сил или энергии вполне удовлетворительно для практических целей, для пользования ими; но все-таки они остаются для нас неведомыми по существу своему. В сущности, это даже и не силы и не энергия; мы их только называем так; это – «нечто» неизвестное нам, проявления которого мы воспринимаем нашими органами чувств, но сущности которого не понимаем. Мы знаем, что действием этих двух неизвестных объясняется образование планет и обращение их вокруг солнца. С помощью такого объяснения мы понимаем, почему земля вращается вокруг солнца, а не падает на него, как падает яблоко на землю, и не уносится в беспредельное пространство; но сущности этих сил мы все-таки не знаем. – Мы пользуемся ежедневно электричеством для освещения наших жилищ, для передвижения по улицам города и приведения в движение различных машин; но что такое электричество, мы не знаем. Мы пользуемся беспроволочным телеграфом, посылающим в пространство, по желаемому направлению, свою энергию, но сущности этой энергии объяснить не можем. Если мы поставим на некотором расстоянии два, хотя бы карманных, компаса, и в одном из них приведем магнитную стрелку в колебательное движение, то тотчас же начнет колебаться стрелка другого компаса; а в чем заключается сущность такого воздействия одной магнитной стрелки на другую, такого (если можно так выразиться) сочувствия между этими стрелками, мы все-таки не понимаем, как не понимаем, почему магнит притягивает железо.

Почему же наши познания предметов и явлений внешнего мира так ограничены? А потому, что мы судим о внешнем мире по впечатлению, производимому им на наши органы чувств; то есть, мы познаем мир не таким, каков он есть, а таким, каким он нам кажется; познания же, основанные на чувствах, обманчивы. Да, наконец, обладаем ли мы всеми чувствами, необходимыми для восприятия всех впечатлений внешнего, материального мира? Конечно, нет. На вопрос же – совершенны ли наши органы чувств – можно без всяких колебаний сказать, что наши органы чувств весьма несовершенны. Если вы пропустите луч солнца через трехгранную призму, то он разложится на цвета радуги; и вы увидите с одной стороны красную полосу, а с противоположной – фиолетовую. За этими полосами мы не различаем никакого иного цвета; между тем, фотографическая пластинка обнаруживает присутствие еще каких-то неведомых нам цветов. Опыты с рентгеновскими лучами доказали, что если бы наше зрение было совершенно, то мы видели бы все, что находится и что происходит за преградами, которые мы называем непроницаемыми для света; то, что мы называем светом, проходит и сквозь эти преграды, но наш зрительный нерв оказывается нечувствительным к таким лучам; они не производят в нем никакого раздражения. Точно так же мы совсем не ощущаем слабых электрических токов, слабых звуковых волн и других видов мировой энергии, и потому готовы спорить, что их в данном случае совсем нет, между тем чувствительные физические приборы обнаруживают их действие с большою точностью. Словом, мы обладаем далеко не всеми органами чувств для восприятия внешних впечатлений, да и те, какими обладаем, слишком грубы.

Как же назвать после этого тех людей, которые признают существующим только то, что постигают своим умом при помощи своих несовершенных органов некоторых только присущих им чувств? Как назвать их, отвергающих все, о чем не докладывают им эти органы чувств, и чего они, вследствие этого, не могут постигнуть своим ограниченным умом? Ведь говорить так, значит признавать себя всеведущим! Ведь это все равно, что сказать: «я все знаю; а потому: что, мне неизвестно, того не существует!» Не благоразумнее ли сознаться, что мы знаем очень мало и потому не дерзаем отвергать то, чего еще не знаем. Знаменитый Ньютон, давший формулу закона тяготения, говорил: «Я не знаю, чем кажусь я миру; но себе самому я кажусь маленьким мальчиком, который играет на берегу моря и забавляется тем, что там и сям находит гладкий камушек или красивую раковину, между тем как великий океан истины лежит пред ним «неизведанным».

7. Итак, ни скептическая философия, ни материализм и дарвинизм, ни науки о природе не дали мне ответа на вопросы о происхождении мира и назначении человека. Между тем, знакомясь с историей философии, я не раз замечал, что многие выдающиеся философы находили разгадку этих тайн в идее о Боге, как Первопричине всего существующего. И к такому заключению приходили не поверхностные мыслители и ученые, а такие, имена которых вписаны крупными буквами в истории человеческого знания.

Знаменитый философ древности, Сократ, живший за 400 слишком лет до Р.Х., начал свои исследования с изучения внешнего мира; но, потерпев неудачу в стремлении постигнуть тайны его, он обратил все свое внимание на свой внутренний мир, на познание самого себя. Сам человек (говорил Сократ) представляет такую загадку, что пока она не разрешена, до тех пор все человеческие знания – ничто. Поэтому, хотя Дельфийский оракул и назвал Сократа мудрейшим из всех, сам он считал себя полным невеждой. Я знаю только (говорил он), что я ничего не знаю. Углубляясь в свой внутренний мир, стараясь познать себя, он говорил, что чувства наши, посредством которых мы познаем внешний мир, могут обманывать нас, голос же совести не может обмануть. И этот голос указал ему на законы нравственные, законы, никем из людей не изданные, законы неписанные, но безусловно обязательные для всех. Сознавая, что эти законы, эти внушения совести, могли исходить только от Существа Высочайшего, Сократ признал бытие Этого Существа, то есть Бога. Слушателям своим, которые находили невозможным верить в существование Бога потому только, что мы не видим Его, он говорил; ты не видишь и души своей, однако ты не сомневаешься в том, что она управляет телом твоим, следовательно, существует. Обращая внимание слушателей на внешний мир, он приводил их в изумление от объяснений целесообразности, замечаемой всюду в устройстве мира; он говорил, что ум человеческий не может допустить мысли о том, что своим возникновением и таким мудрым устройством вселенная обязана случаю; виновником существования мира в таком виде он считал Высочайший Творческий Разум, то есть Бога. Дойдя, таким образом, до признания бытия единого Бога, как мудрого, всемогущего Творца и Правителя вселенной, Сократ был убежден также, что душа человека бессмертна и что смерть есть новое рождение, переход в иное, высшее бытие; и это убеждение было так сильно в нем, что он спокойно выслушал смертный приговор, объявленный ему за проповедь единобожия, и также спокойно выпил поданную ему чашу с ядом.

Насильственная смерть Сократа, мудрейшего и добродетельнейшего человека того времени, произвела сильное впечатление на его ученика, Платона; и привела она Платона к заключению, что тот мир, в котором праведник должен был умереть за правду, – ненастоящий мир, – что существует другой мир, где правда царит, и что смысл жизни не в этом, а в том идеальном мире. Платон, так же, как и Сократ верил в единого Бога, создавшего мир, и существование Его доказывал, между прочим, врожденностью человеку мысли о Боге, присущим человеку сознанием его сродства с Ним.

Аристотель, признавая, что все в мире находится в постоянном движении, считал «Первым Двигателем» – Бога, и существование Его доказывал целесообразностью всего существующего.

Не останавливая вашего внимания на других философах и ученых древности и средних веков, я упомяну несколько знаменитых имен нового времени. Делаю я такой скачок не потому, чтобы за такой большой промежуток времени был недостаток в людях, подобно Сократу, веровавших в единого личного Бога, а потому, что в те времена изучение законов природы не достигло еще таких успехов, какие, по мнению некоторых, не допускают веры в Бога.

Декарт, философ XVII века, начал свои исследования с отрицания всего существующего и готов был отрицать даже свое существование, но на этом остановился. Он не мог сомневаться только в том, что сам-то он сомневается во всем; поэтому, если ничего не существует, то существует он сам, сомневающийся. Это сознание своего существования выразилось в его знаменитом изречении: «Cogito, ergo sum – я мыслю, следовательно, существую». Признав, на основании своего сознания, достоверным факт своего существования, Декарт принял, как аксиому, следующее положение: все, что я сознаю ясно и отчетливо, и в чем я не могу сомневаться, то должно быть истинным; все, что я сознаю существующим и в существовании чего не могу сомневаться, должно существовать. Исходя из этого положения, он рассуждал так: «Я сознаю, что я существую не только вообще, но существую, как весьма несовершенное и конечное существо, подверженное переменам, весьма мало сведущее и неспособное ничего создать. Это сознание приводит меня к мысли о Существе совершенном и бесконечном, ибо совершенство и бесконечность подразумеваются, как нечто необходимое, как следствие закона противоположности, идеями о моем несовершенстве и моей предельности; и эта мысль о Существе совершенном и бесконечном, как не допускающая, по своей ясности и отчетливости, никаких сомнений, доказывает необходимость действительного, а не воображаемого только бытия этого Существа. Это совершенное, бесконечное Существо и есть Бог. Существование Его ясно возвещается моим сознанием и потому не может подлежать сомнению так же, как и мое собственное существование.

Признавая три рода идей – воспринятые чувствами, развившиеся в уме и врожденные, – Декарт считал наиболее реальною из всех врожденных идей идею о Боге.

Врожденность идеи о Боге доказывается тем, что все народы, населяющие землю, даже самые дикие и грубые, все веруют в Бога, все по-своему чтут Его. Живший в древности и много путешествовавший в своей жизни Плутарх говорил: «Обойдите всю землю, и вы увидите много во всем различии: вы увидите селения, где нет никаких законов; увидите людей, которые не знают, что такое деньги; встретите города без укреплений и целые племена, не имеющие жилищ; но нигде вы не найдете страны или народа, среди которых не строились бы алтари и жертвенники, не сжигались бы жертвы и не возносились бы молитвы к небу». – Да, нет ни одного безрелигиозного народа, нет ни одного народа, который поголовно не верил бы в существование Высшего Существа, от Которого все зависит, Которому все подчинено. Были, правда, проповедники, думавшие основать религию без Бога, но их попытки оказались бесплодными. Так, например, Сакья-Муни, основатель буддизма, не только не признавал существования Бога, но даже и разговоры о Нем считал праздным препровождением времени; и что же? Последователи его, буддисты, обоготворили его самого. Так сильно в человеке сознание свое зависимости от Высочайшего, хотя бы и Неведомого ему, Существа, так сильна связь с Ним!

В чем же причина такого сознания? Не могли же дикари, подобно Декарту, додуматься до признания необходимости бытия Бога? Не могли они и заимствовать веру в Бога от других, более развитых, народов, так как не имели сношений с ними до первого посещения их европейцами. А если они не могли додуматься до веры в Творца мира, не могли и заимствовать ее от других, то следует признать, что самобытные идеи их о Боге вместе с ними и родились.

Если считать дикарей одичалыми потомками некогда культурных предков (а это вполне возможно, с библейской же точки зрения на происхождение людей даже необходимо), то спрашивается: почему эти люди, попав в неблагоприятную для дальнейшего развития обстановку и, опускаясь, вследствие этого, все нижи и ниже, дошли, наконец, до полного одичания и забыли все, чем возвышались их предки, а Бога не забыли? Почему? Не потому ли, что идея о Боге, как говорил Декарт, самая сильная, самая реальная из всех врожденных идей? И если от этой идеи не могли отрешиться люди даже при полном своем одичании, то не правы ли защитники врожденности идей, что идея о Боге врожденна, присуща каждому человеку?

Думаю, что и люди образованные, считающие себя атеистами и отвергающие бытие личного Бога, тоже таят в глубине своих сердец врожденную веру в Бога; но вера их закована в кандалы научных гипотез и временно уступила свое место обоготворению человеком самого себя, своего «я». Однако, в минуты бедствий, несчастий, когда поклонение своему «я» оказывается бесплодным, забитая, загнанная вера в Бога разрывает кандалы и вступает в своим права, и человек, чувствующий вспышку давно забытой веры, обращается с мольбою к Богу, существование Которого прежде отвергал. Всем известна поговорка моряков: Кто в море не бывал, тот Богу не молился. Это значит: кто не подвергался бедствиям, неотвратимым никакими человеческими усилиями, тот и понять не может, с каким усердием, с какою верою обращаются за помощью к Богу моряки, бедствующие в море. Поговорите с моряками, проведшими значительную часть жизни в морских плаваниях, и они вам скажут, что обращаются к Богу с мольбою о спасении не только искренно верующие в Него, но даже и так называемые атеисты; и они с полным усердием призывают Бога, Которого прежде и знать не хотели.

А если это так, если идея о Боге должна быть признана врожденною, то не прав ли Платон, говоривший, что мы имеем представление о Боге в силу нашего сродства с Ним? Не правы ли те философы и богословы, которые предполагали, что мысль о Боге мог внушить людям только Сам создавший их Бог?

Известный философ XVII века Джон Локк дошел до признания бытия Бога следующим путем: Человек (говорил он) с полною достоверностью сознает, что он чувствует и мыслит, следовательно существует. С тою же достоверностью он сознает, что небытие или чистое «ничто» не могло произвести его, и что, следовательно, было от вечности «Нечто», создавшее человека. Но так как немыслящая материя не могла создать мыслящее существо, то есть человека, то следует признать, что вечно-сущее «Нечто» было мыслящим Существом, а не материею; и это мыслящее Существо мы называем Богом. Если же Бог создал мыслящие существа, то, конечно, Он же создал и существа менее совершенные и вообще всю вселенную. Если мы не в силах постигнуть самое существо Бога, то не должны из за этого ограничивать Его пределами нашего понимания; ибо, признавать возможным для Бога лишь то, что мы в состоянии постигнуть о Нем, значит – либо делать бесконечным наше понимание, либо представлять себе Бога конечным.

Философ Лейбниц полагал, что всякая вещь непременно должна иметь причину, почему она существует вместо того, чтобы не существовать, и почему существует так, а не иначе; каждая же причина, для объяснения своего, требует существования другой причины, а эта другая – третьей и т.д. до последней в ряду всех причин, не зависимой уже ни от каких других. Эта последняя причина или, лучше сказать, Первопричина должна в самой себе иметь причину своего бытия и потому быть вечной. Эта-то вечная Первопричина всего существующего и есть Бог.

Философ Якоби утверждал, что мы приобретаем уверенность в бытии чего либо, вне нас находящегося, посредством врожденных нам чувств. Все чувственные предметы действуют непосредственно на наши внешние чувства, вследствие чего в нас возникает неотразимая вера в их бытие; и эта вера не требует никаких иных доказательств для подтверждения своей истинности3. Мы обладаем также врожденною способностью к восприятию явлений мира сверхчувственного, и этою способностью существенно отличаемся от животных. Воспринимая явления мира сверхчувственного, мы приобретаем уверенность в бытии Бога, которое настолько очевидно, что не требует от разума подтверждения своей истинности. Вера в Бога не есть отвлеченное понятие; это – закон, вписанный в сердцах людей; это – инстинкт души, влекущий ее к Богу, без которого немыслима и самая душа человеческая.

Знаменитый Кант, известный не только как выдающийся философ, но и как положивший основание так называемой Канто-Лапласовской гипотезы мироздания, оканчивая свою «Критику практического разума», говорит: Звездное небо над нами и нравственный закон в нас наполняют мою душу всегда новым удивлением и благоговением. Я вижу их пред собою и непосредственно соединяю их с сознанием своего существования. Первый взгляд на бесчисленное множество миров принижает меня до положения создания, которое от земли взято и в землю же должно пойти. Но сознание в себе морального закона бесконечно возвышает мое значение в мире. Я починен этому закону, он повелевает мною; значит, не я создал его; он стоит выше меня и мог придти ко мне не иначе, как от Существа совершенного, от Творца и Властелина мира.

Я не буду приводить вам мнения других философов по вопросу о бытии Бога, так как это завело бы меня слишком далеко в сторону от моего прямого пути. К тому же, я нахожу, что относящуюся к нашему вопросу истину изрек еще в глубокой древности неизвестный мудрец, написавший на фронтон Дельфийского храма: «Познай самого себя!» Проповедуя эту истину, другой мудрец, Сократ, говорил, что сам человек – труднейшая загадка, разрешение которой, однако, крайне необходимо, ибо, не зная себя, мы ничего не можем знать.

Исследуя себя, мы сознаем двойственность своего бытия, принадлежность свою двум мирам. Живя в мире материальном, мы духом своим как бы выходим из него, отделяемся от него и сознаем в себе иное, сверхчувственное, духовное бытие. Мы сознаем себя, свое «я» вне всякой зависимости от внешнего мира. Для мысли нашей нет преград ни во времени, ни в пространстве; она заглядывает в глубину веков и моментально возвращается к настоящему; она носится в надзвездных краях, измеряет расстояния между светилами, определяет скорость их полета в мировом пространстве, их вес и даже химический состав. Мы сознаем в себе голос совести, властно повелевающий нам поступать во всем справедливо, хотя бы эта справедливость и казалась нам расходящеюся с нашими материальными выгодами. Мы, наконец, обладаем свободою воли, чтобы подчинять свои поступки требованиям разума и совести. Словом, своими душевными свойствами мы настолько возвышаемся над окружающим нас вещественным миром, и не только над предметами неодушевленными, но и над живыми существами, что принадлежность нашего «я» к иному, сверхчувственному миру становится для нас вне всякого сомнения. Но как только мы заговорим о своем теле, то признаем свою связь с миром материальным, свою зависимость от законов природы, которыми управляется этот мир; ибо, как часть этого мира, наше тело подвержено изменениям, смерти и тлению. Словом, рассматривая себя, свое «я», как принадлежность мира духовного, человек сознает себя свободно-разумным существом, сознает свое величие; оглядываясь же на свое бренное тело, он вынужден признать свое ничтожество. Вот эта-то двойственность нашего бытия, это-то противоречие нашего сознания нашему бытию в мире материальном и доводит многих до невыразимой тоски, до отчаяния и признания бессмысленности и бесцельности человеческой жизни; вот эту-то загадку и необходимо разрешить, чтобы определить свое положение в мире.

Принадлежа одновременно к миру материальному и миру сверхчувственному, человек служит не только звеном, связывающим эти два мира, но и отражением их. Как часть материального мира, как вещь, человек отражает в себе этот мир со всеми его свойствами, и, как высшее органическое существо, служит наилучшим отражением его. Но так как в мире этом нет ничего безусловного, независимого (против, каждое явление этого мира есть непременное следствие вызвавшей его причины), то и человек, как вещь, как часть этого мира, представляется существом условным, зависимым от законов этого мира.

То же надо сказать и о духе человека, о его принадлежности к иному, сверхчувственному миру. Хотя человек – свободно-разумная личность, но дух его, как имеющий свое начало, не может быть признан безусловным, независимым; и он представляет собою лишь образ, отражение безусловного бытия, необходимость которого ясно сознается нами. А так как безусловным бытием может быть только бытие свободно-разумной «Личности», ни от кого и ни от чего независимой, составляющей самопричину и самоцель Своего существования, то и дух человека есть лишь образ, отражение этой «Личности», которую мы называем Богом. Как в зеркале не может быть никакого отражения, если нет пред ним предмета, дающего отражение, так и душа человека не могла бы быть отражением безусловной «Личности», если бы не было этой Личности; а так как мы сознаем бытие своего духа не как самостоятельное бытие, а только как отражение его, как образ самосущего бытия, то не остается никакого сомнения в этом бытии, то есть в бытии Бога.

Замечательно, что к сознанию необходимости бытия Бога приходили люди неверующие. Так, например, Фихте говорил: «Только в Тебе, Непостижимом, я сам делаюсь понятным себе, и вся загадка моей жизни разрешается, и в моем духе возникает полнейшая гармония».

И я, основываясь на приведенных мною мнениях философов, пришел к заключению, что бытие Бога, как Творца мира, действительно необходимо.

8. Дойдя до такого признания, я полюбопытствовал узнать, насколько правильно изречение, слышанное мною еще в гимназии и ставшее ходячим между атеистами: «Наука не допускает бытия Бога; и потому все натуралисты – неверующие».

Оказалось, что это изречение слишком далеко от истины. Правда, мы можем найти немало атеистов и среди представителей естествознания; но мне кажется, что большинство из них пребывает в неверии не потому, чтобы научные истины противоречили бытию Бога, а по другой причине. Кто сроднился с какою-нибудь идеей, для кого она стала его плотью и кровью, тот гонит от себя всякие мысли, противоречащие ей, тот смотрит на все только при свете этой излюбленной идеи и потому многого не замечает. Так и атеисты, сроднившись с мыслью о том, что Бога нет, не обращают уже никакого внимания на все, что верующему говорит о Боге, не видят, не замечают этого и, с течением времени, даже теряют способность замечать; способность эта у них атрофируется.

Люди же беспристрастные, приступающие к исследованию вопроса о бытии Бога без всякой предвзятой мысли, ходят, что научные истины нисколько не противоречат идее о Боге.

Бэкон говорил, что «немного науки отдаляет от Бога, много – приближает к Нему». Ту же мысль высказал и астроном Гершель: «Чем более (говорил он) раздвигается область науки, тем более является доказательств существования Вечного, Творческого и Всемогущего Разума».

Астроном Медлер сказал: «Кто так углубляется в Божию мастерскую, как мы, и имеет столько случаев удивляться Его премудрости и царящему вечному порядку, тот в смирении преклонит пред Ним колена».

Астроном Галилей писал: «Священное Писание и природа происходят от Божественного слова: первое – как вдохновение Святого Духа, вторая – как выполнительница Божеских велений».

Астроном Кеплер закончил свое сочинение «О гармонии миров» такими словами: «Благодарю Тебя, Создатель мой и Господь, что Ты дал мне эту радость в Твоем творении, это наслаждение в труде рук Твоих. Я показал людям превосходство Твоих творений, насколько мой конечный дух был способен понять Твою бесконечность. Если я сказал что-нибудь недостойное Тебя или что-нибудь такое, чем хотел сам прославиться, милосердно прости меня».

На памятнике астроному Копернику имеется надпись, выражающая религиозные убеждения почившего: «Не благодати, воспринятой Павлом, желаю я; не благоволения, с которым Ты простил Петра; лишь той, которую Ты даровал разбойнику на кресте, той милости прошу я у Тебя».

Астроном-философ Фламарион пришел к заключению, что «математический порядок организации мира обязан своим происхождением Разуму, без сомнения, высшему, чем разум астрономов, открывших правящие миром законы». Дойдя до признания бытия Бога, Фламарион окончил свое исследование восклицанием: «О, Неведомое, Таинственное Существо! О, Великое и Непостижимое! Верховный Виновник всей стройности и красоты! Какое имя дать тем, кто отрицает Тебя, кто не верит в тебя, кто не живет мыслию о Тебе, кто никогда не чувствовал Твоего присутствия, Отец всей природы? Я с любовью преклоняюсь пред Тобою. Ты слышишь меня, Создатель! Ты, дающий красоту и благоухание полевому цветочку, внимаешь и мне! Голос океана не может заглушить для Тебя моего лепета, и моя мысль доходит до Тебя в этой общей молитве!»

Ньютон был настолько верующим, что всегда снимал с своей головы шляпу, когда произносил имя Бога.

Известный естествоиспытатель Линней, оканчивая свои труды по изучению природы, в восторге воскликнул: «Вечный, Великий, Всеведущий и Всемогущий Бог прошел мимо меня! Я не видел Его в Лицо, но Его отражение охватило мою душу и погрузило ее в благоговение! Я тут и там замечал Его следы в Его творениях. Во всех делах Его, даже самых малых и незаметных, какая сила, какая мудрость, какое невообразимое совершенство! Я наблюдал, как одушевленные существа идут друг за другом непрерывною цепью, примыкая к царству растительному, а растения сцепляются с царством минеральным, уходящим во внутренность земного шара, между тем как этот шар кружится в неизменном порядке вокруг солнца, дающего ему жизнь. Наконец, я видел солнце и все другие светила, всю звездную систему, бесконечную, неисчислимую в своей беспредельности, движущуюся в пространстве, повешенную среди вечной пустоты первым непостижимым Двигателем, Существом существ, Причиною причин, Вождем и Хранителем вселенной, Господином и Работником всякого дела в мире!.. Итак, справедливо верить, что есть Бог, Великий и Вечный, непорожденный никаким существом, Который сотворил это всемирное дело и водворил в нем порядок. Он исчезает из наших глаз, хотя наполняет их светом. Лишь одна мысль постигает Его; лишь в этом глубочайшем святилище сокрыто Его величие!»

Великий геолог Ляйелль говорил: «В каком бы направлении ни повели мы свое исследование природы, повсюду мы открываем яснейшие доказательства Творческого Ума, Его провидения, силы и мудрости».

Зоолог Агассис говорил: «Ученые занятия природою должны каждого привести к убеждению, что все устроено Высочайшим Духом, все исходит от Него. Он владычествует над всеми настоящими, прошедшими и будущими отношениями пространства и времени».

Знаменитый физик лорд Кельвин (В. Томсон) говорит: «Поразительно сильные доказательства мудрой и благостно управляющей целесообразности окружают нас со всех сторон и учат нас, что все живые существа зависят от непрестанно действующего Творца и Законодателя».

Всем известный химик Либих сказал: «Познавание природы есть путь к восхищению величием Создателя».

Шлейден говорил, что настоящий и точный естествоиспытатель никогда не может сделаться материалистом, отрицателем духа, свободы, Божества.

Известный бактериолог Пастер писал: «Я много изучал, поэтому я верую так же искренно, как бретонский крестьянин; если бы я сделался еще ученее, то моя вера сделалась бы так же глубока и пламенна, как вера бретонской крестьянки».

Наш хирург и педагог Пирогов записал в своем дневнике: «Для меня существование Верховного Разума и Верховной Воли сделалось такою же необходимостью, как мое собственное умственное и нравственное существование».

9. Ознакомясь с такими мнениями великих ученых, я еще более укрепился в мысли о необходимости бытия Бога, но пока еще не считал себя вполне верующим.

Проживая в то время в деревне и став, вследствие этого, ближе к природе, я пополнял свои знания природы чтением книг и непосредственными наблюдениями. Занимаясь с особенною любовью садоводством, цветоводством и огородничеством, я изучал строение и жизнь растений; и я приходил в изумление от мудрости и целесообразности устройства всех органов растений; я наблюдал, как водный раствор почвы всасывается мочковатыми разветвлениями корней растения и восходит по лубяному слою вверх к листьям, – как он соединяется там с углеродом, взятым из углекислоты, поглощенной порами листьев из атмосферы, – как обогащенный углеродом раствор опускается опять вниз и разносит по всем органам растения только то, что может питать их, причем все негодное для питания бракуется и низвергается через те же корни в почву; я изумлялся этой способности растения всасывать в свои органы только то, что полезно ему, и так разумно освобождаться от всего, что бесполезно или вредно; я изумлялся способностью семени, при достаточной теплоте и влажности, давать росток и корешок и затем вырастать в такое именно растение, от которого оно само произошло; и я спрашивал себя: чей же разум и чья сила проявляются в жизни растений и повелевают им расти так, а не иначе? неужели же немыслящей материи, бездушных атомов? Нет! сказал я себе: причину этого надо искать выше.

Я наблюдал за жизнью пчел и муравьев и приходил в изумление от их строительных способностей и от благоустройства их общинного быта. Меня поражала способность других насекомых устраивать свои коконы с таким мудрым расчетом, какой может проявить только разумное существо, обладающее, к тому же, даром предвидения будущего. Но я знал, что даром предвидения будущего гусеница бабочки не обладает, – что устраивает она свой кокон с хитроумными приспособлениями вполне безотчетно, бессознательно, – что эти изумительные способности ее не совершенствуются, – что не совершенствуются также ни строительные способности пчел и муравьев, ни их общинное благоустройство, и что все целесообразные действия свои как пчелы, так и муравьи производят вполне бессознательно, безотчетно, так сказать, машинально. И я понял, что, не имея возможности развивать свои способности, пчелы, муравьи и другие насекомые не могли, конечно, и приобрести их собственными усилиями. А если эти способности не благоприобретенные, то кто же их дал им? Кто? Неужели же немыслящая материя, бездушные атомы? Нет! Опять сказал я себе: виновника надо искать выше.

И много раз, при изучении окружавшей меня природы, я приходил в восторг от разумности и целесообразности всего, что только мне приходилось наблюдать. И каждый раз я задавался тем же вопросом, и каждый раз приходил к тому же ответу.

Но более всего меня влекло к себе звездное небо. Я и прежде всегда любовался им; но теперь я стремился познать его, насколько это доступно моим слабым силам; я хотел проникнуть и в звездный мир с тем же испытующим вопросом, которым оканчивал изучение окружавшего меня на земле.

Я возобновил в своей памяти основные начала астрономии и познакомился с современным состоянием этой, наиболее точной и самой увлекательной, науки. И когда звездная книга мне стала ясна настолько, насколько может читать по ней любитель, я как-то долго засиделся ночью под открытым небом и мысленно носился в надзвездных краях.

Была чудная июльская ночь. Было так тихо вокруг, что ни малейшего звука, ни малейшего движения нельзя было заметить: точно все замерло, уснуло… Но эта чарующая тишина не помешала мне осознавать, что я, сидя спокойно на своем холме, в действительности несусь с землею по пути вокруг солнца с поразительною скоростью почти двадцати восьми верст в секунду, в семьдесят пять раз скорее полета пушечного ядра! В один год нам надо совершить этот обход; а путь далек: 140 миллионов верст отделяют нас от солнца по прямому направлению, а чтобы обойти вокруг него, надо отсчитать около 894 миллионов верст. А вот, прямо передо мною ярко блестит гигант нашей солнечной семьи, Юпитер! Он в 1279 раз больше земли и удален от солнца на 720 миллионов верст. Последняя же из известных нам планет нашей солнечной семьи, Нептун, открытый знаменитым Леверье, отстоит от солнца еще дальше, на 4.160 миллионов верст! Какая изумительная даль!

Да, сидя на холме, я несся со скоростью почти 28-ми верст в секунду, и возница мой не знал усталости, не требовал отдыха и мчался так же ревностно, как и всегда. И мчались со мною все наши планеты, каждая по своему пути, чтобы совершить свой обычный обход вокруг родившего их солнца. И я, участвуя в этом совместном полете планет, знал, что и само солнце не стоит неподвижно; я знал, что и оно несется в беспредельное пространство, притягиваемое какою-то неведомою нам звездою, и увлекает за собою всех своих детей и внуков, то есть, все наши планеты с их спутниками. Несется оно по направлению к созвездию Лиры, находящемуся у самого края млечного пути, этой звездной полосы, сомкнувшейся кольцом. Простыми глазами ничего нельзя рассмотреть в этой полосе, кажущейся сплошным белым пятном; но когда я посмотрел в хороший бинокль, то стал различать в ней звездочки. И я знал, что каждая звездочка этого млечного пути, а также и все прочие звезды – такие же самосветящиеся солнца, как наше, но только множество из них несравненно больше его. И каждое такое солнце окружено своими планетами, из которых многие, несомненно, населены живыми разумными существами, подобными человеку, а может быть и несравненно выше его стоящими по уму. И в ту самую минуту, когда я думал о них, быть может и там, обитатели тех миров, думали ту же думу и, подобно мне, пытались поднять завесу, скрывающую и от них много таинственного и неведомого.

А пока я думал свою думу, солнце продолжало безудержно лететь к созвездию Лиры со скоростью шестнадцати верст в секунду. С такою скоростью оно пролетает в год 508 миллионов верст и на такое же расстояние ежегодно приближается к звездам Лиры. И эти звезды должны были бы с каждым годом казаться нам больше и ярче, так как мы с непостижимою скоростью приближаемся к ним. Но на самом деле и древние вавилонские и ассирийские жрецы видели их совершенно такими же, какими видим мы их в настоящее время. Сколько же еще десятков или сотен тысячелетий потребуется для того, чтобы наше безудержное движение вперед стало заметным в беспредельном мировом пространстве?

Впрочем, что значат наши версты в масштабе вселенной? Выступая за пределы нашей солнечной семьи, мы должны вооружиться другою мерою, чтобы сколько-нибудь понять пройденные пространства. Мы знаем, что луч света пролетает 280.000 верст в секунду; и если мы этою мерою будем измерять пройденное нашим солнцем пространство по направлению к Лире, то окажется, что, со времени рождения Христа, оно пролетело такое расстояние, какое луч света проходит в 40 нашей дней. Но как ни громадно это расстояние, оно бледнеет в сравнении с другими, известными нам. Например, самая ближайшая к нам звезда южного неба отстоит от нас так далеко, что луч ее света доходит до нас в 3 года и 4 месяца. А блестящий Арктур, который невольно приковывает наши взоры, – его световые лучи доходят до нас только через 34 года и 8 месяцев. Но есть множество звезд, настолько удаленных от нас, что свет их доходит к нам в тысячи, десятки тысяч лет и даже более.

Смотря на звездное небо, я видел чудную, почти волшебную картину давно прошедшего времени; я видел звезды такими, какими они были много лет, много тысячелетий назад. Вот, прямо напротив меня мерцает яркая звезда; но это блеск давно минувшего времени; блестит ли она и теперь? Может быть, она, это солнце, поддерживавшее жизнь на своих планетах, остыло уже и погасло? А люди на своей земле узнают об этом только через много тысячелетий, когда до них дойдет ее последний, слабый, прощальный луч!

Наше солнце несется куда-то, конечно, для того, чтобы обойти вокруг притягивающего его светила; но и другие звезды, эти солнечные семьи, тоже не стоят неподвижно, тоже несутся по назначенным им путям. Быть может, все они притягиваются каким-нибудь одним центральным солнцем, отстоящим от нас так далеко, что, не смотря на его колоссальность, мы и не замечаем его. – Но если все видимые нами звезды, с охватывающим их млечным путем, носятся вокруг какого-то неведомого нам центра, то можно ли считать всю совокупность их за всю вселенную? Нет, это только маленький поселок в густонаселенной, беспредельной стране; это – маленький уголок вселенной. В большие телескопы астрономы заметили, что пределами нашего поселка, где-то непостижимо далеко, звездные рои, в которых едва можно различать светящиеся точки. Быть может, эти звездные рои – не что иное как такие же поселки вселенной, какой представляется нашему взору в звездную ночь? И если в каждом из бесчисленного множества таким поселков вселенной происходит постоянное обращение всех солнц вокруг какого-нибудь одного гиганта, то (кто знает?) не несутся ли все эти поселки совместно с нашим еще куда-то? И не направлены ли с них взоры всех мыслящих существ к Тому неведомому им Центру, Который влечет их к Себе и к Которому все стремится?..

Мысленно приближаясь к этому Центру вселенной, я чувствовал, как душу мою наполнила какая-то неизъяснимая, неведомая мне прежде, неземная радость. Я понял тогда, что вызвать к жизни этот беспредельный мир и так стройно, так разумно устроить его мог только Высочайший Разум, Всемогущая Творческая Сила. Я почувствовал невыразимое никакими словами благоговение пред Разумом и Силою Того, Кто призвал к жизни вселенную. И мне казалось, что все разумные существа, населяющие эти бесчисленные миры, все стремятся мысленно к этому Творческому Высочайшему Разуму, все склоняются пред Ним и, сливаясь в один дружный хор, поют Ему хвалебный гимн, поют Ему: Хвалите имя Господне! Хвалите Его!..

Долго просидел я в ту ночь под звездным небом; много я передумал и вернулся к утру домой верующим в Бога, как Мудрого и Всемогущего Творца и Правителя вселенной.

10. Вот каким путем я дошел до веры в Бога, как Творца и Правителя вселенной. Но есть и другой путь, путь опыта или непосредственного обращения к Богу.

Еще Сократ говорил: «Если ты хочешь получить от Бога доказательства Его любви и мудрости, то сделай себя достойным тех божественных тайн, которые недоступны человеку и открываются только тому, кто ищет у Бога совета и повинуется Ему. Тогда ты поймешь, что есть Существо, Которое проникает всю природу». Эту истину, высказанную мудрецом древности, подтвердил и Господь наш Иисус Христос, сказав, что только чистые сердцем Бога узрят, то есть почувствуют близость Его к себе, такую близость, которая, по отношению к уверенности в бытии Бога, равносильна лицезрению Его. А недавно мне пришлось слышать прекрасное изречение: «Обратитесь к Богу: если Он существует, то отзовется». Но к этому изречению я считаю нужным добавить маленькое пояснение: обратитесь к Богу не с вызовом, не с дерзким требованием, чтобы Он доказал пред вами Свое всемогущество; обратитесь не с снисходительною готовностью уверовать в Него при виде какого-нибудь чрезвычайного чуда, нарочно для вас совершенного; нет, обратитесь к нему с мольбою; «Господи! помоги моему неверию». И вы увидите, что Он отзовется. Да, обратитесь, и Он отзовется! Я говорю так уверенно потому, что на собственном опыте изведал отзывчивость Бога на молитвенное обращение к Нему.

Когда я дошел до веры в Бога, как Творца вселенной, я заболел; это было в 1892 году; жил я тогда в Курской губ., в своем имении. Врачи определили во мне расширение сердца и приговорили меня к смерти; даже знаменитый Захарьин сказал жене моей, что я могу умереть во всякую данную минуту, и что я должен воздерживаться даже от таких, например, усилий, как поднятие руки при надевании шубы.

После такого приговора, жена моя повезла меня к достойночтимому праведнику и молитвеннику (ныне почившему), отцу Иоанну Кронштадтскому. Я был принят им 2-го февраля 1893 года в алтаре Андреевского Собора. И обратился я к нему с такими словами: «я страдаю расширением сердца; врачи приговорили меня к скорой смерти; исповедуйте меня, Батюшка, и причастите, как умирающего, и, если возможно, помолитесь об исцелении меня». Это было при самом окончании литургии. Батюшка исповедал меня и причастил святых тайн, стал перед престолом и молился. Молился и я, как мог и как умел. Прошу иметь в виду, что я не был тогда таким верующим, который мог бы исцелиться (как говорят некоторые) от одной уверенности, что исцеление непременно последует; нет, не таким я был тогда; я скорее походил на человека, говорящего: «Верую, Господи; помоги моему неверию!» И Господь отозвался, помог моему неверию. В тот же день я вернулся в Петербург, взошел без отдыха на пятый этаж к сыну студенту и чувствовал себя здоровым; а когда приехал в Курск, то врачи нашли мое сердце нормальным.

Но милость Божия ко мне не ограничилась этим исцелением. Дабы я не мог приписать исцеление свое возбуждению нервной системы, Он дал мне другое знамение. Когда мы уезжали из Курска, проживающая там сестра моей жены была больна; она очень страдала, но врачи не могли определить ее болезнь, не могли и помочь ей. Она знала, что мы остановимся в Москве на несколько дней, чтобы отдохнуть и посоветоваться с Захарьиным, принимавшим один раз в неделю, а потом поедем в Петербург и Кронштадт. Пользуясь этим случаем, она написала письмо отца Иоанну Кронштадтскому, прося помолиться об исцелении ее, и просила меня вручить это письмо лично. По счастливому стечению обстоятельств, мы были у Захарьина в день нашего приезда в Москву и в тот же вечер выехали в Петербург, а еще через день были уже в Кронштадте, чего больная сестра моей жены не знала и даже предполагать этого не могла: настолько это было бы, с ее точки зрения, неправдоподобно. К тому же, она не только не обладала сильною верою, но даже не верила в бессмертие души человека и будущую жизнь.

Исполняя ее просьбу, я лично передал ее письмо отца Иоанну; и я видел; как Батюшка, прочитав письмо, молился. Возвращаясь в Петербург, я послал ей из Ораниенбаума такую телеграмму: «Сегодня в восемь часов утра передал письмо отцу Иоанну». Телеграмму эту она получила вечером; но утром то же дня, в восемь часов, она проснулась, разбудила спавшую в той же комнате дочь мою и сказала, что с нею случилось что-то необыкновенное, непонятное, что как будто завеса спала с нее, и что она совсем здорова. Это был тот час, когда отец Иоанн молился о ней. Только вечером, получив мою телеграмму, она поняла причину своего исцеления. И, действительно, она стала здорова. Это исцеление, совершенное Господом по молитве праведника, без ведома исцеленной, без всякого воздействия на ее нервы, я принял за особое знамение, данное мне, грешному, отвергавшему когда-то даже бытие Бога. Господь отозвался на мое обращение к Нему. И я понял после, несколько позже, глубокий смысл сказанного Христом: Приходящего ко Мне не изгоню вон. Господь не только не отогнал меня, неуверенно шедшего к Нему, но Сам пошел мне навстречу и дал то, о чем я и думать не смел. Да, Он отозвался, и я уверовал в Его милосердие и всемогущество. И я, бывший атеист, свидетельствую об этом, и я знаю, что никто не решится усомниться в истинности моего свидетельства.

Преклоняясь, с чувством благоговения и беспредельной благодарности, перед Милосердым Богом, я все еще не знал Его тогда, я все еще склонялся пред Ним, как пред Неведомым мне Богом. И я хотел познать Его; хотел познать и себя, хотел узнать цель своей, то есть вообще человеческой жизни и средства к достижения цели. Словом, я хотел узнать истину о Боге и человеке; я хотел услышать точные ответы на все волновавшие меня вопросы.

И вспомнил я тогда, что дохристианский мир окончился вопросом Пилата – Что есть истина? И что мир христианский начался ответом Христа: Я – истина. И захотел я узнать: Кто же был Христос, так уверенно говоривший, что Он – истина? Действительно ли Он проповедовал истину, и как Он мог знать ее?

Я знал, что христиане считают Его Богочеловеком, воплотившимся Богом. Если это правда, если Он действительно Богочеловек, то Он, конечно, должен был знать истину, и тогда учение Его должно служить ответом на волнующие мир вопросы. Значит, стремясь к познанию истины, надо взяться за основательное изучение всего, что нам достоверно известно о Христе. И я приступил к этому благодарному, спасительному труду.

Лекция вторая. Кто был Христос?

1. Приступая к изучению четырех Евангелий, я прежде всего заинтересовался вопросом о подлинности и достоверности их; если бы подлинность и достоверность этих книг оказались недоказанными, то мне не пришлось бы и изучать их.

Говоря о подлинности Евангелий, я понимаю слово «подлинность» не буквально, так как прекрасно знаю, что подлинные рукописи Евангелистов до нас не дошли. Мы имеем только списки или копии, списанные, быть может, даже не с подлинных писаний самих Евангелистов, а с копий же; и самая древнейшая из существующих в настоящее время копий писана во второй четверти четвертого века, то есть в период времени между 325 и 350 годами по Р.Х. Но это обстоятельство нисколько не умаляет значения дошедших до нас копий, так как верность их, а равно и всех предшествовавших им копий, с подлинными рукописями Евангелистов утверждалась преемственно всеми христианскими Церквами, которые ими пользовались, начиная со времен Апостольских. Если отвергать подлинность Евангелий только потому, что до нас не дошли рукописи самих Евангелистов, то придется отвергнуть подлинность и всех прочих исторических литературных памятников, ибо подлинники громадного большинства их давно утрачены; отвергая же подлинность таких памятников, придется отвергнуть и всю историю человечества, все его прошлое.

Итак, говоря о подлинности наших Евангелий, мы под словом «подлинность» разумеем верность дошедших до нас копий с рукописями самих Евангелистов.

Исследуя вопрос о подлинности Евангелий, я прочел дошедшие до нас сочинения разных авторов второго и даже первого века, в которых имеются ссылки на наши Евангелия, как на книги общеизвестные в то время.

Вот, например, сочинение Св. Иринея, Епископа Лионского, – «Обличение и опровержение лжеименного знания», известное под названием «Пять книг против ересей». Написано оно было в то время, когда Св. Ириней был избран Епископом; а это было в 177 году по Р.Х. В этом сочинении имеется такое множество дословных заимствований из Евангелий, что если бы переписать их и привести в последовательный порядок, то это было бы равносильно списанию большей части всех четырех Евангелий. А это доказывает, что во времена Иринея наши Евангелия были уже общеизвестными среди христиан книгами. Надо заметить, что Ириней был учеником Поликарпа, как он сам о том свидетельствует; а Поликарп был учеником Апостола и Евангелиста Иоанна. А это приводит нас к заключению, что Св. Ириней пользовался списком с тех самых Евангелий, которыми пользовался Св. Поликарп и которые, несомненно, были прочитаны и одобрены его учителем, Апостолом Иоанном.

Одновременно с Св. Иринеем, Св. Феофил, бывший Епископом Антиохийским с 176 по 186 г., составил свод четырех Евангелий и даже написал «Толкование на Евангелия», как о то свидетельствует Блаженный Иероним.

А вот сочинения Тертулиана, родившегося около 145 года; из них особенно замечательно «Апология» или Защита христиан, писанная для правителей Римской империи. В своих сочинениях Тертулиан проявляет основательное знание всех четырех Евангелий и приводит множество дословных выписок из них; а это доказывает, что Евангелие было его настольною книгою.

Несколько раньше того, Тациан, ученик Св. Иустина-философа, умерший в 175 году, соединил все четыре Евангелия в один систематический свод, который был известен под названием «Диатессарон». В своем сочинении «Речь против эллинов» он подробно излагает учение о Слове и ссылается на Евангелие Иоанна.

Вот сочинения Св. Иустина-философа, крестившегося в зрелом возрасте в 137 году по Р.Х. В двух «Апологиях» и в «Разговоре с Трифоном-иудеем» он приводит множество Евангельских текстов и свои ссылки на них сопровождает нередко такими пояснениями: «Апостолы, в написанных ими сказаниях, которые называются Евангелиями, передали»… – Таким образом, и сочинения Св. Иустина-философа доказывают, что раньше 137 года все четыре Евангелия были среди христиан общеизвестными священными книгами.

Еще раньше, ученики Апостола Иоанна, Папий и Поликарп, в своих сочинениях ссылались на Евангелия и приводили выписки из них. Папий написал пять книг под названием «Изъяснение Господних изречений»; к сожалению, до нас дошли лишь отрывки из них, приводимые Евсевием в его Истории Церкви.

Сохранившиеся до нас послания Св. Игнатия, бывшего Епископом Антиохийским с 67 до 107 год, испещрены текстами из всех четырех Евангелий; а это доказывает, что он был знаком даже с Евангелием Иоанна. В своем послании к Филадельфийцам, Св. Игнатий говорит так: «Евангелие содержит нечто превосходнейшее, именно – пришествие Господа нашего Иисуса Христа, Его страдание и воскресение; ибо возлюбленные пророки предвозвестили о Нем, а Евангелие есть совершение».

Кроме того, Климент римский, крещенный самим Апостолом Петром, и Варнава, сотрудник Апостола Павла, приводили в своих посланиях Евангельские тексты.

Все эти писатели, о которых я говорил, свидетельствуют, что наши Евангелия были известны и распространены среди христиан еще в первом веке по Р.Х.

Но нашими Евангелиями пользовались не одни только христиане. Ими пользовались и язычники, гонители христиан, но только для другой цели. Языческий философ Цельс написал в половине второго века, в царствование Марка Аврелия, замечательное по ненависти ко Христу сочинение «Истинное слово». К сожалению, сочинение это не дошло до нас; но много отрывков из него приводит Ориген в своем сочинении «Восемь книг против Цельса». Из этих отрывков видно, что Цельс, говоря о многих событиях из жизни Иисуса Христа, выражается так: «Все это мы заимствовали из собственных писаний учеников Иисуса», то есть из Евангелий.

Замечательно, что все враги Христа и все отпавшие от христиан еретики, писавшие во втором веке, все ссылались на наши Евангелия, как на книги, в подлинности которых никто не сомневался. Если бы они могли догадаться, что через много веков найдутся такие люди, которые станут отвергать подлинность наших Евангелий, то едва ли они стали бы в своих сочинениях ссылаться на Евангелия, как на несомненные писания учеников Иисуса Христа, – едва ли стали бы делать дословные заимствования из них, – едва ли оставили бы христианам такое оружие против неверующих.

А языческие ученые, сделавшиеся христианами в зрелом возрасте, например философы: Иустин, Тациоан, Климент, Афинагор, Феофил, – неужели они могли, в поисках за истиной, принять такие книги, в подлинности которых не удостоверились после тщательного исследования?

А непосредственные ученики Апостолов, видевшие своими глазами составителей наших Евангелий, знавшие их лично, из их уст слышавшие то, что изложено в Евангелиях, и, быть может, списывавшие для себя Евангелия с рукописей самих Евангелистов, – неужели они могли приводить в своих посланиях дословные выписки не из тех Евангелий, которые, так сказать, при них написаны, а из каких-то других?

В правдивости показаний всех этих свидетелей, по отношению к рассматриваемому вопросу, сомнений быть не может. А если все они свидетельствуют, что признавали наши Евангелия подлинными, и признавали их таковыми не по вере только, но и по убеждению, и имели при том неоспоримые основания к составлению такого убеждения, то возможно ли отвергать их свидетельства?

Признав невозможным отвергнуть эти свидетельства, я убедился, что наши четыре Евангелия тождественны тем, которыми пользовались христиане первого и второго столетий4.

2. Кем же и когда именно написаны эти Евангелия? По этому вопросу мы имеем свидетельства Иринея, Климента Александрийского и Папия Иерапольского.

Св. Ириней, по собственному признанию, был учеником Св. Поликарпа, ученика Апостола Иоанна; поэтому, все, что говорит Ириней о Евангелистах и о времени составления ими Евангелий, он говорит словами Поликарпа, повторявшего ему слышанное им от Иоанна; и это придает свидетельству Иринея безусловную достоверность. А говорит Ириней, что «Апостол Матфей издал у евреев, на их собственном языке, писание Евангелия в то время, как Апостолы Петр и Павел благовествовали в Риме. После их отшествия, Марк, ученик и исполкователь Петра, передал нам письменно то, что было проповедано Петром. И Лука, спутник Павла, изложил в книге проповеданное им Евангелие. Потом Иоанн, ученик Господа, возлежавший на Его груди, также издал Евангелие во время пребывания своего в Эфесе Азийском».

Из сохранившихся отрывков сочинения Папия Иерапольского, товарища Поликарпа и ученика Апостола Иоанна, видно, что Матфей записал на еврейском языке беседы Господа, и что Марк, который сам не слушал Господа и не сопутствовал Ему, записал все, что проповедовал Петр.

После мученической кончины Апостолов Петра и Павла, последовавшей в Риме, Марк переселился в Александрию и был там продолжительное время Епископом. Поэтому, в Александрии могло сохраниться до времени Климента Александрийского предание о Марке. И вот, Климент, в сочинении своем «Начертания», отрывки из которого сохранены Евсевием, говорит, что «когда Петр в Риме всенародно проповедовал Слово Божие и возвещал Евангелие по вдохновению от Духа Святого, тогда многие из бывших там просили Марка, давнего его спутника, помнившего все, сказанное им, написать, что он проповедовал. Марк написал Евангелие и передал его нуждавшимся. А последний из Евангелистов, Иоанн, заметив, что в Евангелиях возвещено только о телесном, по убеждению ближних и по внушению Святого Духа, написал Евангелие духовное».

Мы знаем, что Апостолы Петр и Павел были казнены в Риме в царствование Нерона, умершего в 68 году. Сопоставляя это обстоятельство с показаниями Иринея, Папия и Климента, мы приходим к заключению, что Евангелие Марка написано до 68 года, а Евангелие Матфея еще раньше.

Климент Александрийский, свидетельство которого мы уже приводили, передает дошедшее до него предание, что Апостол Матфей оставался в Иерусалиме до 15-го года считая с вознесения Иисуса Христа, и затем удалился на проповедь в другие страны; а из этого следует заключить, что Евангелие Матфея написано им до 49 года по Р.Х.

Спутник Апостола Павла, Лука, оканчивает свою книгу «Деяния Апостолов» рассказом о двухлетнем пребывании Апостола Павла в Риме. Надо полагать, что не позднее этого времени, то есть 63–64 г., она и была написана; ибо, если бы она была написана после, то в ней, несомненно, были бы описаны и события из последующей жизни Апостола Павла. А так как эта книга составляет продолжение Евангелия Луки, о чем он сам свидетельствует в начале ее, то очевидно, что Евангелие написано им ранее 63 года.

Сличая первые три Евангелия, мы видим зависимость Евангелия Марка от Евангелия Матфея и зависимость Евангелия Луки от первых двух. Зависимость эта выражается не только в сходстве по плану изложения, но и в буквальном повторении некоторых изречений. А это доказывает, что Евангелие Матфея было общеизвестною среди христиан книгою в то время, когда Марк писал свое Евангелие, и что оба первые Евангелия были под рукою у Луки, когда он составлял свое.

Апостол Иоанн написал свое Евангелие последним. По свидетельству Епифания, оно написано в царствование Домициана, которое продолжалось с 81 по 96 год.

Итак, я убедился (надеюсь, убедились и вы), что наши четыре Евангелия действительно написаны теми лицами, имена которых они носят.

3. Но одного признания подлинности Евангелий было недостаточно для меня. Я хотел еще узнать, достоверны ли сказания Евангелистов? действительно ли все так и происходило, как они записали?

Приступая к разрешению этого важнейшего вопроса, я прежде всего полюбопытствовал узнать, как решают его неверующие в Бога. Я предчувствовал, что они должны руководствоваться в своих исследованиях предвзятыми мыслями и что поэтому их мнение нельзя будет признать результатом беспристрастного отношения к делу. И действительно, я узнал, что они вычеркивают из Евангелий все рассказы о совершенных Иисусом Христом чудесах, так как считают чудеса нарушениями законов природы и потому невозможными, недопустимыми. Назвав, таким образом, рассказы о чудесах лживыми, признав Евангелистов лжецами, они, конечно, не могли уже доверять таким писателям и потому все сказания их объясняют по-своему. Они называют баснями евангельские рассказы о рождении Иисуса и жизни Его до появления на Иордане; они отвергают Его воскресение и вознесение и оставляют в Евангелиях только краткие, да и то искаженные ими, сведения о замечательном Учителе из Назарета, Который будто бы был первоначально учеником Иоанна, а потом, когда Иоанн был взят под стражу, выступил с самостоятельным учением о нравственном возрождении народа еврейского.

Чтобы объяснить такой взгляд на евангельскую историю, они, и во главе их Давид Штраус (см. его соч. «Мифическая история Иисуса»), говорят, что вся история жизни Иисуса, в том виде, как она изложена в Евангелиях, развилась постепенно в воображении еврейского народа из предположения, что Иисус был Мессией. Евреи ждали явления Мессии, обещанного им Избавителя. Из произвольного, с большими натяжками, толкования ветхозаветных книг сложилось представление о том, каким именно должен быть Мессия; а воспоминание о замечательном Учителе из Назарета создали в народном воображении мысль о том, что именно этот Учитель и был ожидаемым Мессией. А раз такое представление создалось, то для составителей Евангелий не трудно было, путем различных выдумок, подделок и перетасовок, подогнать и приладить к Иисусу все ветхозаветные предсказания о Мессии; словом, не трудно было из преданий об Иисусе создать басню о Мессии. По народным понятиям, Мессия должен был; быть Сыном Божиим, – происходить из рода царя Давида, – родиться в Вифлееме, – быть подобно Моисею (первому спасителю народа еврейского), преследуемым в детстве и чудесно спасенным, – быть, подобно Давиду, призванным к мессианскому служению и помазанным пророком, каковым должен явиться ветхозаветный Илия, – подобно народу израильскому, быть искушаемым в пустыне, – подобно Моисею, поститься сорок дней, и т.д. И вот, для того, чтобы в народном представлении создать из Иисуса Мессию, предание приписало Ему все, что отвечало народным идеалам об Избавителе, но чего на самом деле совсем и не было. Чтобы оправдать на Иисусе народное представление о Мессии, как Сыне Божием, фантазия составителей Евангелия Луки создает рассказ о явлении Марии Ангела, который прямо называет Ее будущего Сына Сыном Всевышнего, Сыном Божиим; а в рассказе о крещении Иисуса, передаваемый первыми тремя Евангелистами, вводится вымысел о голосе Самого Бога, засвидетельствовавшем, что Сей есть Сын Его. Чтобы сделать Иисуса потомком царя Давида и, следовательно, заставить Его родиться в Вифлееме, городе Давидовом, автор третьего Евангелия воспользовался известною ему переписью и ведет Марию и Иосифа в Вифлеем записаться в списки с тем, чтобы там в это время родился Иисус. С тою же целью составители первого и третьего Евангелий выдумывают родословную Иисуса, производя Его от Давида. Чтобы подделать сходство первоначального детства Иисуса с детством Моисея и осуществить на Иисусе пророчество волхва Валаама о восходящей звезде от Иакова, составитель первого Евангелия выдумал рассказ о волхвах, видевших звезду на востоке, о путешествии их в Иерусалим, поклонении их Младенцу Иисусу, бегстве Марии и Иосифа с Младенцем в Египет и возвращении их после смерти Ирода. Чтобы оправдать на Иисусе сходство Его с Моисеем, составители первых трех Евангелий уводят Иисуса в пустыню для сорокадневного поста. Чтобы придать Иисусу сверхъестественную силу, как Сыну Божию, народная фантазия не только приписала Ему совершение множества чудес, но даже воскресила Его после смерти и вознесла на небо. Словом, по мнению Штрауса, составители Евангелий, тщательно собирая все сказки о жизни Иисуса, нисколько не стеснялись в своих писаниях, чтобы подогнать дошедшее до них предание к еврейскому идеалу Мессии.

Я говорю, конечно, о том, возможно ли наших Евангелистов считать обманщиками, способными выдавать за истину созданные народною фантазией басни? возможно ли подозревать их в умышленном искажении исторических фактов? возможно ли считать их вообще способными говорить неправду? Теперь же займемся разбором основной мысли Штрауса.

В сознании еврейского народа выработалось представление о Мессии; и так как пришествия Его страстно желали и напряженно ожидали в то время все евреи, то нужен был только повод, чтобы эта идея Мессии отлилась в форму исторического рассказа о нем, как Царе Израилевом. Таким поводом было явление и учение гениального Учителя, Иисуса, Которому и навязано воображением Его последователей все, чего требовало тогдашнее народное верование от своего Мессии.

Так говорит Штраус. Между тем, все содержание наших Евангелий, вся эта история, которую он называет умышленною подделкою под идею о Мессии, да и воззрения ученых раввинов того времени, изложенные Талмуде, доказывают, что евреи того времени создали себе представление о Мессии совсем не такое, какое сквозит почти в каждой строке Евангелий. Между еврейскими понятиями о Мессии и Евангельским Иисусом нет ничего общего: это две личности, совершенно противоположные. Мессия евреев должен был быть величественным земным царем-завоевателем, который освободит их от подчинения Риму, покорит им все народы земли и сделает их главою над этими народами. Между тем, Иисус Христос, как описывают Его Евангелисты, говорил, что Царство Его – не от мира сего; Он отклонил страстное желание чудесно насыщенной Им толпы провозгласить Его Царем; Он постоянно внушил Своим ученикам, что Ему предстоят страдания и смерть на кресте; Он не только не оправдывал каких-либо завоеваний, то есть насилий, но даже заповедал любить врагов и не противиться злому злом, а побеждать его добром. Спрашивается, могла ли народная фантазия олицетворить в страждущем и униженном Иисусе идею о величественном Мессии, покорителе евреям всех народов? Конечно, не могла. Потому-то народ и не признал Иисуса за Мессию; потому-то он и требовал Его казни, как объявленного синедрионом лже-Мессии, непризнанного даже пророком. Да и могло ли народное воззрение на Мессию, царству которого не будет конца, примириться с мыслью о возможности распятия Его на кресте? Возможно ли распять того, кто будет царствовать вечно? Конечно, нет. Так рассуждали современные Иисусу евреи и почти все (за исключением немногих друзей Его) отвернулись от Него. – Помимо этого, осуществление надежд Израиля на пришествие Мессии должно было начаться появлением ветхозаветного Пророка Илии; однако, Предтечу Иоанна, пришедшего в духе и силе Илии, синедрион не признал даже обыкновенным пророком. Хотя Иисус действительно родился в Вифлееме, но Его все считали уроженцем Назарета, из которого (по народной поговорке) не может быть ничего доброго; следовательно, и в этом отношении с именем Иисуса Назарянина не могло быть связано представление о Мессии. Иисус постоянно нарушает закон о субботе, не соблюдает преданий старцев, основывает Царство не Мессии, а Божие и провозглашает новый закон; но это Царство и этот закон – конец мечтам евреев о их могуществе, конец и их закону. Наконец, что особенно оскорбляет вождей еврейского народа и служит для них величайшим соблазном, это наименование Иисусом Себя Сыном Божиим. Понятие о Сыне Божием совсем не вязалось с представлением евреев о Мессии. Это-то и послужило главным пунктом обвинения Иисуса, как в синедрионе, так и пред Пилатом.

Итак, следует признать, что между историческим Христом, каким Он изображается в Евангелиях, и представлениями современных Ему евреев о Мессии нет ничего общего; еврейские понятия о Мессии не укладываются в тот образ Христа, который начертан в Евангелии; и потому мнение Штрауса о том, что народное предание и составители Евангелий подделывали рассказы о событиях жизни Иисуса Христа для непременного олицетворения во Христе мессианской идеи, – оказывается плодом его собственной пылкой фантазии и желания его во что бы то ни стало и чем бы то ни было подтвердить свое личное мнение об Иисусе Христе.

Покончив, таким образом, с фантазией Штрауса о мифическом Иисусе, перейдем теперь к обсуждению и разрешению вопроса о достоверности наших Евангелий.

При обсуждении этого вопроса, нельзя было не заметить, что Евангелист Матфей повествует о рождении и детстве Иисуса Христа, то есть о таких событиях, при которых он сам не был свидетелем. О том же, но с добавлением еще таких событий того же периода, о которых умалчивает Матфей, подробно повествует и Лука. Надо полагать, что они говорят об этом со слов Пресвятой Девы Марии, так как сообщаемые ими сведения они едва ли могли получить иным путем; поэтому, все сказание Евангелистов Матфея и Луки о благовестии архангела Гавриила, о рождении Иисуса и о Его детстве мы должны рассматривать как показание Пресвятой Девы Марии. Оценивая Ее показание тогда уже, когда я познал Христа, как Богочеловека, Сына Божия, я понял, что Удостоившаяся быть Матерью Его, носить Его на руках и охранять Его в Его детстве, была, несомненно, выше, лучше всех людей, была тем совершенством, которое устраняет всякое сомнение в правдивости Ее показания. А потому, мы должны признать вполне достоверными все сообщенные Ею Евангелистам сведения об этих событиях.

Что же касается рассказов о последних годах жизни Иисуса Христа, начиная с выступления Иоанна Предтечи на проповедь, то Евангелия Матфея и Иоанна следует рассматривать (за весьма немногими исключениями), как показания свидетелей-очевидцев, собственноручно ими же записанные. Евангелие же Марка – как показание свидетеля-очевидца Апостола Петра, записанное с его слов учеником его Марком.

Рассматривая показания этих трех Апостолов, как показания обыкновенных свидетелей, мы должны иметь в виду, что обыкновенному человеку свойственно скрывать или оправдывать свои дурные поступки, ошибки и заблуждения; поэтому, свидетели, вообще правдивые, вполне достоверные относительно событий, в которых они не принимали личного участия, нередко перестают быть правдивыми, как только речь заходит о их собственных деяниях; уклонение же свидетеля от истины по отношению к самому себе отчасти подрывает доверие и к прочим частям его показания. Но Апостолы говорят о своих ошибках и грехах, ничуть не стараясь обелить себя, нисколько не скрывая своего маловерия, которое они так часто проявляли. Приведу, в подтверждение этого, несколько примеров. Пришел Христос с одиннадцатью Апостолами в Гефсиманский сад; восьмерых из них Он оставил при входе в него, а с Петром, Иаковом и Иоанном отошел от них на такое расстояние, какое пролетает брошенный камень (вержение камня), и остановился. Обращаясь к этим трем избранным Апостолам, Он сказал: Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною! Сказав это, Он отошел на несколько шагов и стал молиться. А что же делали эти лучшие из друзей Христовых? Бодрствовали ли они? Нет! Они беспечно заснули. В такой скорбный час, когда Христос, по человечеству Своему, нуждался в поддержке близких людей, они оставили Его. Он разбудил их, советовал им бодрствовать, не отдаваться во власть своего тела; но они опять уснули и, притом, так крепко, что когда Христос разбудил их вторично, то они не сразу пришли в себя и не знали, что ответить Ему. И что же? Скрыли ли они этот грех свой? Умолчали ли они о нем в Евангелии? Нет! Они рассказали об этом грехе своем другим Апостолам, так что Матфей имел возможность занести их рассказ в свое Евангелие (Мф. 26:36–46). С полною откровенностью рассказывает об этом грустном событии сам Петр, проповедуя в Риме, и его рассказ о Гефсиманской ночи записал с его слов Евангелист Марк (Мк. 14:32–42). Сам Петр рассказал о своем отречении от Христа. Он же и Матфей не постеснились признаться, что все они разбежались, как только Учителя их взяли под стражу. Говорить же так откровенно и правдиво о своих сомнениях и грехах могут только люди, для которых правда дороже своего личного «я», дороже всего на свете. А потому, если Евангелисты говорят правду, во всей ее наготе, даже о своих грехах, то следует признать, что они говорят такую же правду и о тех событиях, при которых были только свидетелями-очевидцами.

С другой стороны, особое доверие внушает к себе такой свидетель, который с большою скромностью относится к своим хорошим поступкам, заслуживающим безусловной похвалы. Таким свидетелем мы должны считать Апостола Иоанна, который один не побоялся явиться на Голгофу, стоять у креста и, по повелению Христа, принять на свое попечение Его Матерь. Да, из всех Апостолов он один проявил такую силу любви ко Христу, которая преодолела страх пред озлобленным синедрионом; но, говоря об этом в своем Евангелии, он не называет себя по имени, а ограничивается скромным указанием, что то был ученик Иисуса.

Помимо этого, особую силу достоверности показаниям Евангелистов придает то обстоятельство, что Апостолы, проповедуя учение Христа, везде настойчиво поддерживали правдивость всего записанного в Евангелиях и настолько были убеждены в правоте своих показаний, что не отреклись от них ни пред гониями и истязаниями, ни даже пред мучительною казнью. Они ставили правду выше своего личного благополучия; они охотно жертвовали даже своею жизнью ради торжества правды, но от правды не отреклись, несмотря на все соблазны.

Но не увлекались ли они? Не были ли они фанатиками в своих невольных заблуждениях? – Тщательно и всесторонне исследуя этот вопрос, я пришел к заключению, что таких скептиков, какими были Апостолы при жизни Христа, нельзя подозревать ни в увлечении, ни тем более в фанатизме. Их маловерие, в котором не раз упрекал их Христос, их постоянные сомнения обеспечивали их даже от невольных увлечений. Они дошли до сознательной (а не слепой) веры в Иисуса Христа постепенно, имея полный простор для свободного и спокойного размышления; и это освобождает их, как свидетелей, от всяких подозрений в увлечении и неправильном усвоении виденного и слышанного; это обязывает нас безусловно верить их показаниям и признать вполне достоверными их рассказы, записанные в Евангелиях.

Но достоверность некоторых Евангельских событий подтверждается, в главнейших чертах, современными тем событиям языческими и даже еврейскими писателями.

Историк Евсевий, Епископ Кессарийский, живший от 260 до 340 года, утверждает, что «Пилат донес императору Тиверию о воскресении из мертвых Спасителя нашего Иисуса Христа, как о событии, уже известном во всей Палестине, прибавляя, что он слышал и о других Его чудесах, и что, встав из мертвых, Он сделался предметом веры, как „Бог”». – О том же донесении Пилата говорит и Тертуллиан в своей Апологии. Обращаясь к верховным правителям Римской Империи с указанием на донесение Пилата, он говорит им: «Справьтесь с вашими летописями!» Надо отметить, что Тертуллиан писал свою Апологию в то время, когда христианство считалось еще зловредною сектою и было гонимо, и потому едва ли он решился бы так смело сослаться на документы, хранившиеся в римских архивах, если бы между ними не было донесения Пилата. А что он действительно говорил правду о донесении Пилата, это подтверждается тем впечатлением, какое произвело это донесение на императора Тиверия: соглашаясь признать божество Иисуса Христа, он предложил Сенату включить Его в число богов и приказал не преследовать христиан.

Еврейский историк Иосиф Флавий (родившийся в 37 году по Р.Х. и участвовавший в иудейской войне, которая окончилась разрушением Иерусалима в 70 г. войсками Тита), в своем сочинении «Иудейские древности», говорит следующее об Иисусе Христе:

«Около этого времени жил Иисус, человек мудрый, если Его вообще можно назвать человеком. И совершил изумительные деяния и стал наставником тех людей, которые охотно воспринимали истину. Он привлек к себе многих иудеев и эллинов. То был Христос. По настоянию наших влиятельных лиц Пилат приговорил Его к кресту. Но те, кто раньше любили Его, не прекращали этого и теперь. На третий день Он вновь явился им живой, как возвестили о Нем и о многих других Его чудесах боговдохновенные пророки. Поныне еще существуют так называемые христиане, именующие себя таким образом по Его имени». В том же сочинении своем Иосиф Флавий говорит и об Иоанне Крестителе: какое множество народа стекалось к нему, и как Ирод, опасаясь огромного влияния его на народ, посадил его в тюрьму, а затем и казнил.

Даже Талмуд еврейский, в той части, которая составлена в Палестине в 390 году и называется Гемарой, признает, что Иисус Христос совершал чудеса. Относясь с особым озлоблением ко Христу, Талмуд не мог, однако, отвергнуть совершения Им чудес и ограничился лишь уверением евреев, что чудеса эти были совершаемы силою злого духа. Оставляя без внимания клевету о злом духе, мы особенно подчеркиваем то обстоятельство, что даже заклятые враги Христовы не осмелились отрицать совершения Им чудес.

Итак, после тщательного исследования вопроса о подлинности и достоверности наших четырех Евангелий, я пришел к непоколебимому убеждению в том, что они действительно написаны Матфеем, Марком, Лукою и Иоанном, и что мы должны безусловно верить всему написанному в них, как показаниям свидетелей-очевидцев, заслуживающих полного доверия.

Незначительные разногласия между Евангелистами относительно подробностей некоторых событий не могут подрывать доверия к их повествованиям, так как легко примиряются и сглаживаются при вдумчивом чтении их.

4. Признав, таким образом, безусловную подлинность и полную достоверность наших Евангелий, я приступил к основательному изучению всего написанного в них; прочитал я также многое и из написанного о них; я все хотел добиться ответа на волновавшие меня вопросы: Кто такой был Христос? И можно ли безусловно верить всему, о чем Он говорил?

Для ответа на эти вопросы, надо было прежде всего ознакомиться с учением Христа о Боге и человеке и о их взаимных отношениях. Но для того, чтобы лучше усвоить себе это учение, надо было еще сравнить его с религиозными воззрениями народов дохристианского периода.

Древнейшая религия индусов не знала личного Бога, как независимого от мира Творца вселенной. Индусы обоготворяли силы природы и потому не отделяли свое Божество от мира; для них Бог был природа, и природа была Бог; и при таком пантеистическом воззрении на Божество и мир не могло быть никаких отношений между миром и Богом, между Богом и человеком.

Религиозные системы Будды и Конфуция совсем не касались вопроса о Боге и были системами атеистическими. Когда у Сакья-Муни, основателя буддизма, спросили ученики его, откуда произошел мир, то он ответил, что вопрос этот бесплоден и неуместен.

Древние Иранцы исповедовали двоебожие: Бога добра, Ахура-Мазду или, по-гречески, Ормузда, и бога зла, Ангра-Майнью или, по-гречески, Аримана, находившихся в вечной вражде между собою. Оба, по понятиям иранцев, обладали творческой силой, и все, что есть хорошего в материальном и духовном мире, сотворено Ормуздом; все же, что есть дурного, сотворено Ариманом; оба духа существуют от вечности совместно; вселенная же и жизнь людей – не что иное, как проявление их вечной вражды.

Про религии других языческих народов нечего и говорить: одни народы боготворили силы природы, главным образом небо и солнце, другие же – человеческие доблести и страсти. Мудрейшие из языческих философов, как например Сократ, признавали единого Бога, как отдельного от мира Творца его; но таких было мало; большинство же образованных людей ко времени пришествия Христа утратило веру в своих национальных богов и искало Неведомого им Бога.

Евреи времен пришествия Христа, хотя и верили в существование единого личного Бога, Творца и Правителя вселенной, но считали Его мстительным, жестоким, карающим за грех не только самого согрешившего, но и неповинных в том грехе детей его, внуков и правнуков. Приписывая Богу все свои недостатки и, так сказать, очеловечивая Его в своих понятиях, они тем самым обнаруживали полное непонимание Его. Истинный Бог был и для них Неведомым Богом. Моисей, сдерживая свой буйный и жестоковыйный народ только страхом жестоких наказаний, вынужден был рисовать запуганному воображению евреев страшные картины последствий Божьего гнева. Он внушал им, что за каждый их грех Бог жестоко покарает их в этой же земной жизни их. Он, в предсмертной песне своей, грозил им, что если они станут поклоняться другим Богам, то Господь поразит их страшными бедствиями и скажет им: Когда изострю сверкающий меч Мой, и рука Моя приимет суд, то отмщу врагам Моим и ненавидящим Меня воздам! Упою стрелы Мои кровью, и меч Мой насытится плотью, кровью убитых и пленных, головами начальников врага! (Втор. 32:41–42). Вот каковы были понятия евреев о Боге! Страх перед грозным и мстительным Богом и умилостивление Его жертвоприношениями, – вот что служило руководящим началом в жизни их, и потому все отношения их к Богу выражались в словах: Бойся Бога! А где страх, там нет любви.

Христос же проповедовал единого Бога, как Творца и Правителя вселенной, непрерывно творящего и доныне. Он проповедовал Бога любви, – Бога, идущего навстречу заблудшему грешнику, чтобы довести его до раскаяния и исправления, – Бога, прощающего всех искренно кающихся и радующегося обращению каждого грешника на путь истинный, – Бога, с радостью принимающего в Свой дом возвратившегося с покаянием блудного сына, – Бога, подающего надежду спастись даже таким грешникам, которые, по преклонному возрасту своему, стоят одной ногой в могиле и потому не смеют уже и надеяться на милосердие Божие. Словом, Христос проповедовал Бога любви, и все отношения людей к Нему выражал в двух словах: Люби Бога! – Какая же громадная разница в понятиях о Боге, ветхозаветных и принесенных на землю Христом! По закону Моисея и по воззрениям многих языческих народов, надо было воздерживаться от грехов из-за страха жестокой казни от мстительного и грозного Судьи; а по заповедям Христа – из-за свободного желания исполнять волю Того, Кого любишь всем сердцем, всею душою своею!

Христос заповедал нам стремиться к совершенству и достигать доступного нам богоподобия, а евреи и другие народы древности низвели самого Бога до подобия человеку, очеловечили Его!

Относительно назначения человека, цели и смысла его жизни, мы напрасно будем искать каких-либо указаний в книгах Моисея. Прощаясь пред смертью с народом своим, Моисей умолял его в точности исполнять все законы его и обещал за это все блага земные, ни единым словом не упомянув о благах небесных. И будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы! И будешь господствовать над многими народами, а они над тобою не будут господствовать! И призывал Моисей все проклятия на народ свой, если он отступит от закона, все бедствия опять-таки в земной жизни. И рассеет тебя Господь, Бог твой, по всем народам, от края до края земли; но и между этими народами не успокоишься! (Втор. 28:12,13,64,65). Таким образом, для евреев Моисеева закона целью земной жизни их были блага этой же жизни: чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на земле.

Религия индусов считала целью и концом человеческой жизни соединение с всепоглощающею сущностью мира, растворение в ней; средством же для достижения этой цели рекомендовалось полое отречение от своего «я». Жизнь – призрак; она исчезает, сливаясь со всеобщею душою мира.

Буддисты считали, что жизнь есть зло, бедствие, от которого надо избавиться; поэтому целью жизни они считали переход в небытие. Но так как они верили в переселение душ, в виде наказания, в тела людей и даже животных, то и считали целью жизни прекращение такого переселения для каждой отдельной души и переход ее в Нирвану, то есть (по буквальному значению этого слова) в бытие угасшее или, точнее, в небытие. А чтобы остановить свое дальнейшее посмертное возрождение или перевоплощение, надо заживо умереть: надо похоронить, умертвить в себе все, что привязывает к жизни, все желания и удовольствия, всякую радость, надежду, даже любовь; надо постепенным умиранием, превращением себя в бесстрастный ходячий труп, довести себя до такого состояния, чтобы дальнейшее перевоплощение стало невозможным, чтобы смерть не получила семян для возрождения, а была бы окончательным и полным прекращением бытия, превращением в ничто. Таким образом, буддисты времен Христа не признавали существования Бога, жизнь человека ограничивали земною его жизнью, и смысл этой жизни видели лишь в скорейшем окончании ее, в переход в небытие. И, несмотря на это, находятся люди, которые решаются говорить, что Христос заимствовал Свое учение у буддистов! Но говорить так, значит совсем не знать ни буддизма, ни Евангелия.

Христос принес нам благую весть о том, что человек бессмертен, что земная жизнь его есть только приготовительная школа ко вступлению в настоящую, вечную, загробную жизнь, для которой человек и создан. Христос говорил, что награды и наказания за прожитую жизнь ожидают нас в будущей жизни, – что Бог не наказывает нас в этой жизни нашей за каждый наш грех, а ждет нашего раскаяния и исправления, – что беды, какие постигают лучших (менее грешных) людей, служат испытаниями их веры и не могут считаться несправедливостью, беды же, поражающие людей грешных, посылаются с целью довести их до раскаяния.

А во взаимных отношениях людей какая громадная разница между законами Моисея и заповедями Христа. Именем Бога, Моисей говорил своему народу: Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя! (Лев. 19:18). Хотя мы не сомневаемся, что Бог внушил Моисею заповедь о любви ко всем вообще людям, но евреи превратно поняли ее и потому ненавидели людей других народностей, презирали их и даже предпринимали очистительные омовения после неизбежного иногда соприкосновения с ними. Насколько ниже себя они ставили всех не евреев, видно из следующего закона Моисея: Не ешьте никакой мертвечины! иноземцу, который случится в жилищах твоих, отдай ее; он пусть ест ее, или продай ему (Втор. 14:21). А что чувство жалости к врагам было недоступно сердцам ветхозаветным евреев, видно из повеления убить после войны с Мадианитянами всех пленных мужчин, даже мальчиков, и всех замужних женщин и вдов (Числ. 31:17). Впрочем, чувство жалости к врагам было недоступно в то время и другим народам.

Христос же заповедал нам любить всех людей, к каким бы народностям они не принадлежали, любить даже врагов, благо творить ненавидящим нас и молиться за обидчиков и притеснителей. Прощаясь с Своими Апостолами, Он сказал: Любите друг друга так, как Я возлюбил вас (Ин. 15:12). А возлюбил Он всех людей так, что отдал Себя в жертву им. – Восстановляя Царство Божие на земле, Он восстановил и забытый устав этого Царства: трудись! люби Бога! люби ближнего! И заповедал Он людям руководствоваться этим уставом во всех их делах. Трудясь не только для себя, но и для других, для всего человечества, любя Бога и друг друга, они должны стремиться к объединению в одну дружную, всемирную, общечеловеческую семью, в единое стадо с Единым Пастырем, Христом.

Какая же неизмеримая пропасть между ветхозаветным учением и учением Христа о взаимных отношениях людей! Там – обособленность каждого народа и вражда, даже ненависть к людям не своей народности; там – стремление каждого народа поработить себе всех и пользоваться трудами побежденных; там – каждый народ считал Бога исключительно своим Богом, покровительствующим только ему и относящимся враждебно ко всем другим народам! Здесь же – любовь ко всем, даже врагам; здесь – стремление не поработить себе других, а послужить им; здесь – все люди братья, все дети одного Отца Небесного, все члены одной всемирной семьи!

Заповедуя нам любить Бога, верить в Его беспредельную любовь к нам и надеяться на Его милосердие, Христос требовал, чтобы мы, согласуя во всем свою волю с волею Божиею, постоянно стремились к совершенству и, совершенствуясь, достигали той степени богоподобия, или богочеловечества, какая открывает двери Царства Небесного. Таким образом, по учению Христа, достижение людьми возможного для них совершенства и затем вечной жизни в Царстве Небесном составляет цель, а неуклонное стремление к этой цели – смысл их земной жизни.

Указав людям цель их земной жизни, Христос преподал им и средства к достижению цели. Он научил нас, как мы должны жить, чтобы составить здесь Царство Божие и через него достигнуть блаженства в Царстве Небесном. Он знал, что погрязшему в грехах человеку трудно сразу отстать от них, и потому, в нагорной проповеди Своей, указал нам, как мы должны перевоспитывать себя, как исправляться; и расположил Он эти способы самоисправления в такой строгой постепенности, что, начав с сознания своего ничтожества в сравнении с тем совершенством, к какому надо стремиться, и последовательно применяя к себе все заповеди этой проповеди, мы легко, почти незаметно для себя, будем подвигаться по пути к этому совершенству; и я докажу это в следующей моей лекции «Исполнимы ли заповеди Христа?»

Да, Своим учением Христос дал ответ на все вопросы, над разрешением которых тщетно трудились лучшие люди древнего мира. И это учение нельзя считать плодом размышления, мнением философа. Сам Христос говорит, что оно от Бога, и предлагает всякому, путем личного опыта, убедиться в этом. Кто хочет творить волю Божию (то есть жить согласно этой воле), тот узнает об этом учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю (Ин. 7:17). И действительно, люди, устраивающие свою жизнь по правилам этого учения, невольно преклоняются пред его неземною мудростью и святостью и убеждаются, что оно – от Бога. Да, все религиозные и философские системы древнего и нового мира, все вообще человеческие мудрствования – не что иное, как жалкий младенческий лепет в сравнении с простотою, мудростью и величием учения Христа.

Не ограничиваясь одним учением, Христос примером Своей жизни доказал нам, что жить так, как Он учил, возможно и совсем не так трудно, как это кажется многим. Он Сам исполнял все, чего требовал от людей, и слово Его никогда не расходилось с делом. Он был образцом того совершенства, к достижению которого люди должны стремиться. Он был безгрешен, и не потому, что не мог, а потому, что не хотел грешить. Когда озлобление правящей партии иудейской против Христа достигло своего высшего напряжения, когда фарисеи замыслили всенародно побить Его камнями, Он кротко спросил их: Кто из вас обличит Меня в неправде? (или по славянскому тексту: Кто от вас обличает Мя о гресе? (Ин. 8:46)). И что же? Никто не мог указать ни на один поступок Его, который можно было бы счесть грехом, и ни на одно слово Его, которое можно было бы назвать неправдой!

Говоря о безгрешности и безусловной правдивости Иисуса Христа, я считаю своим долгом опровергнуть довольно распространенное мнение о том, что Христос бил торговцев, выгоняя их из храма, и с гневом обличал книжников и фарисеев.

Когда Иисус появился в храме, то все уже в Иерусалиме знали, что Иоанн Креститель объявил Его Мессией, Сыном Божиим. Понятно, что, в момент появления Иисуса в храме, все торговцы скотом сознали свою неправоту и с трепетом ждали, что будет? Бич из веревок Христос сделал, конечно, для того, чтобы подгонять выгоняемый Им из храма скот, который нуждался в таком воздействии; торговцы же подчинились Его властному, могучему взгляду. К тому же, в Евангелии Иоанна (Ин. 2:15) пояснено, кого именно выгнал Христос, так как, после слов «выгнал всех», сказано: овец и волов, то есть выгнал всех овец и волов. Вставленного в русский синодальный перевод слова «также» в греческом тексте нет. Но если даже допустить предположение, что Христос выгнал и торговцев, то и тогда слову «выгнал», в применении его к ним, нельзя придавать буквального значения. Если я, например, молча укажу на дверь непрошеному гостю, и он уйдет, то про меня скажут, что я выгнал его; так и про Иисуса, выгонявшего скот бичем из веревки и взглядом Своим указавшего торговцам, что им не место здесь, Евангелист сказал, что Он выгнал всех. К тому же, слово «бил» торговцев мы совсем не находим в Евангелии.

И враждебную Ему партию книжников и фарисеев Христос обличал не с гневом. Он возвещал им их горькую участь в будущей жизни, если они не покаются; и возвещал Он им их горе не с гневом, а с величайшею скорбью, которую мы, быть может, не в силах даже и понять, – с тою скорбью, которая, при торжественном въезде Его в Иерусалим и ликовании всего народа, выразилась в рыдании Его над судьбою священного города, – с тою скорбью, которая вынудила у Него через два дня моление в Гефсиманском саду об отсрочке исполнения воли Отца. Подавляя в Себе слезы, Он с грустью и невыразимою скорбью обращался к вождям народным и самому народу с Своим последним словом, последним предостережением. Думать, что Христос гневался на книжников и фарисеев, значит совсем не понимать Его. Нет! ни на кого не гневался Он, никого не обижал; вся жизнь Его была точным исполнением Его учения; и если Он, по человечеству Своему, подвергался искушениям, то всегда побеждал их, и побеждал исключительно покорностью воле Отца: Не моя воля, но Твоя да будет! И эту покорность воле Отца Он заповедал и нам, как единственно действительное средство для победы всех искушений и для стремления к совершенству.

5. Итак, простота и мудрость учения Христа, осуществленного жизнью Его, и Его безусловная безгрешность убедили меня в том, что Он был не просто Человек. И я захотел узнать, поддержат ли это убеждение дела, которые творил Он, то есть Его чудеса.

К вопросу о чудесах многие, даже верующие, подходят с некоторою робостью. Их смущает известное изречение натуралистов: «все в мире совершается по неизменным законам природы, нарушение которых невозможно». Смущенные этим изречением, они придумывают различные объяснения совершенных Иисусом чудес; одни из них говорят, что здесь действовали силы высшего порядка, о которых мы пока не имеем никакого понятия; другие же – что здесь не было никакого нарушения законов природы, а было только приостановление их действия и т.д. Но мне кажется, что все подобные объяснения противоречат понятию о всемогуществе Божием. Если я верю, то есть обладаю непоколебимою уверенностью, что вселенная создана Богом и что Он и доныне продолжает Свою творческую деятельность, то какое же основание имею я для ограничения Его творчества? Кто создал мир и силы, им управляющие, Тот, конечно, властен проявить в этом мире Свою волю во всякое время и в любом направлении. Не признавать за Богом власти всегда проявлять Его творческую силу, значит отвергать Его всемогущество; отвергать же Его всемогущество, значит отвергать и самое бытие Бога. Итак, для верующего в личного, всемогущего Бога, вера в чудеса Божии не должна представлять никакого соблазна, и робость, с которою некоторые подходят к этому вопросу, совсем неуместна.

Вспоминая рассказы Евангелистов о совершенных Иисусом Христом чудесах, мы видим, что больше всего совершено Им исцелений больных. Чтобы ослабить значение этих исцелений, неверующие говорят, что исцеления больных происходили не вследствие воздействия на них чудодейственной, творческой силы, а потому, что они веровали в эту воображаемую ими силу, и эта вера, действуя на их нервы, производила такие изменения в больном организме, которые и вызывали так называемое исцеление. Известный профессор Шарко, в своем сочинении «Исцеляющая вера», говорит, что сильная вера в возможность чудесного исцеления вызывает такую власть духа над телом, которая действительно производит исцеление некоторых болезней, неподдающихся никакому лечению. Он даже приводит пример исцеления одной девушки, тридцать лет пролежавшей в параличе; но он объясняет это исцеление воздействием силы духа больной на ее немощное тело, и называет это исцелением верою. Итак, по мнению Шарко, сильная вера в возможность чудесного исцеления производит чудо, то есть исцеляет неизлечимую болезнь. Если это так, если исцеляет одна вера, без всякого участия в том воли Божией и Его всемогущей силы, то в таком случае следует признать, что все больные, обладающие сильной верой в возможность чудесного исцеления, притом же желающие исцелиться и молящие об этом Бога, должны непременно исцеляться, ибо все, необходимое для исцеления, налицо. Однако мы знаем, что множество больных, обладающих сильною верою в возможность чудесного исцеления и усердно молящих о том Бога, не получают никакого облегчения. А это доказывает, что недостаточно одной веры и усердной молитвы, а нужно еще нечто другое: нужна исцеляющая сила и посторонняя воля, направляющая эту силу; а так как эта сила и эта воля находятся, очевидно, вне самого больного, молящего об исцелении, и исходят, конечно, не от окружающих его лиц, то следует признать, что сила эта, творящая чудеса, есть сила Самого Бога, и что действует она вследствие свободного проявления воли Божией. Итак, недостаточно хотеть исцелиться и верить во всемогущество Божие: надо еще, чтобы и Всемогущий Бог захотел исцелить больного; надо, чтобы больной был достоин того; словом, исцеление может последовать по воле Божией и по вере больного.

Но что сказать про исцеления заочные, про исцеления таких больных, которые или совсем не знали Христа, или же находились в бессознательном от болезни состоянии? Ведь они не могли даже и верить в Его исцеляющую силу.

Что сказать про исцеления бесноватых? Говорят, что Христос сумасшедших принимал за бесноватых. Допустим временно предположение, что так называемые бесноватые были просто сумасшедшими. Но какою же силою Он возвращал им рассудок? Ведь сумасшедший не мог ни обладать исцеляющею верой, ни воздействовать этою верою на свой дух, ни победить болезнь силою своего духа. А если такие больные все-таки исцелялись по слову Христа, если Он возвращал им и разум и волю, утраченные ими, то спрашивается: какую же силою Он это делал? А если мы, таким образом, должны признать, что Он исцелял и сумасшедших, то не все ли равно (для ответа на поставленный вопрос) признать, что Он исцелял и бесноватых? ведь как для того, так и для другого исцеления недостаточно одних человеческих сил, а нужно нечто высшее, не свойственное человеку.

А что сказать про воскрешение Иисусом мертвых? Пусть думают, что дочь Иаира и сын вдовы Наинской были в летаргическом сне; но про воскрешенного Лазаря и этого сказать нельзя: тело Лазаря уже разлагалось и издавало такой сильный трупный запах, что даже веровавшая Мария признавала бесцельным открытие его гробницы.

А что сказать про воздействие Христа на бездушную природу? Пусть говорят, что в двух необычайных уловах рыбы не было ничего чудесного, а произошло лишь случайное совпадение этих уловов с приказанием Христа закинуть сети. Пусть вычеркивают из списка чудес чудо со статиром, основываясь на умолчании Евангелиста о действительном улове рыбы с такою монетою во рту. Но что сказать про насыщение более пяти тысяч человек пятью хлебами и более четырех тысяч семью? Ведь первая толпа, чудесно насыщенная пятью хлебами, была так поражена этим чудом, что хотела тотчас же взять Иисуса, вести Его в Иерусалим и там провозгласить Его Царем Израилевым! А мгновенное укрощение бури? А хождение Иисуса по воде? А мгновенное засыхание смоковницы, покрытой листьями?

Неверующие в Бога говорят, что ничего подобного в действительности не было, и что все это выдумали сами Евангелисты, чтобы представить Иисуса, как Сына Божия. Но если признать, что Иисус Христос не совершал чудес, и что рассказы о них выдуманы Его Апостолами, то спрашивается: зачем, для чего они проповедовали о Нем? зачем обманывали всех? и что могло заставить их отречься от всего в мире, даже жертвовать своею жизнью, чтобы поддержать этот обман? Думаю, что обманщики прежде всего преследуют свои личные цели и обманывают-то людей ради достижения этих целей; Апостолы же не преследовали никаких своих личных выгод и потому не могли употреблять обман, как средство к достижению цели! Да и возможно ли допустить, что они, обманывая народ, были настолько упрямы, что ради поддержания своей лжи, испытывали всевозможные мучения и безбоязненно шли на казнь? Ведь за одно только отречение от Христа, даже за одно только молчание о Нем, правящая партия иудейская осыпала бы Апостолов золотом с ног до головы. Да и римские правители, преследовавшие христиан, всегда оставляли их в покое, как только они отрекались, хотя бы притворно, от Христа. Скажут, пожалуй, что Апостолы заблуждались и с расстроенным воображением видели чудеса там, где ничего чудесного не было. Но ведь они, как я говорил, были большими скептиками и все тщательно обдумывали; они имели полную возможность сознать свои заблуждения, если бы таковые были. Да ведь и Талмуд еврейский признает, что Христос действительно совершал чудеса.

Нет, нельзя отвергать действительность событий, о которых нам говорят Апостолы, свидетели-очевидцы и, притом, самые достовернейшие свидетели, в правдивости которых нельзя сомневаться. Ведь только безусловная правдивость их, только полное доверие, которое они внушали своим слушателям, могли обеспечить успех их проповеди. Ведь познания о всех событиях, при которых мы сами не присутствовали, мы основываем на показаниях свидетелей-очевидцев и на записи этих показаний. Нельзя же отрицать действительность событий только потому, что они не согласуются с нашими убеждениями, которые нередко оказываются ошибочными? При таком бесцеремонном обращении с историческими данными, можно отрицать все историческое прошлое, всю историю человечества.

Считая невозможным идти по пути такого голословного отрицания событий, действительность которых удостоверена достовернейшими свидетелями-очевидцами, я пришел к заключению, что Иисус Христос действительно совершил все чудеса, описанные Евангелистами.

6. Но какою же властью, какою силою Он совершал их? Ведь мы признаем, что творческая всемогущая сила свойственна только Богу. Если мы читаем о чудесах, совершенных пророками в ветхозаветные времена, а также о чудесах, совершенных Апостолами и другими святыми людьми во времена новозаветные, то мы всегда мысленно вносим поправку к прочитанному и признаем, что не пророки, Апостолы и святые совершали чудеса, а совершал их Бог по молитвам этих праведников. Да и сами Апостолы, совершая чудеса, всегда действовали именем Иисуса Христа. Не то мы видим при совершении чудес Самим Христом. Все чудеса совершал Он от Своего имени, Своею властью. Воскрешая, например дочь Иаира, Он сказал ей: Девица! тебе говорю, встань! (Мк. 5:41; Лк. 8:54). И сыну вдовы Наинской Он сказал: Юноша! тебе говорю, встань! (Лк. 7:14). Прокаженному, сказавшему – Господи! если хочешь, можешь меня очистить, – Он ответил: Хочу; очистись! (Мф. 8:2–3; Мк. 1:40–41). Говоря много раз о предстоявшем воскресении Своем, Он не говорил, что будет воскрешен Богом, а что воскреснет, то есть воскреснет Сам, Своею силою и властью; фарисеям же Он сказал: Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее; никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее; имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее (Ин. 10:17–18). Во всех других случаях, совершая чудеса, Он действовал властно, повелительно, не обращаясь к Отцу с просьбою совершить чудо. Если перед воскрешением Лазаря Он и обратился к Отцу, то тогда же объяснил окружавшим Его Апостолам и сестрам умершего, что сделал это для стоявшего тут же народа, дабы уверовали, что Он действует божественною силою, а не силою веельзевула, как говорили фарисеи. Да и тут Он повелительным тоном сказал: Лазарь! иди вон! (Ин. 11:43).

А если Христос совершал чудеса божественною властью, то почему же Он обладал ею? Ответ на этот вопрос мы должны искать в словах Самого Иисуса Христа.

Во всех беседах Своих не только с Апостолами, книжниками и фарисеями, но даже с нардом, Он называл Бога не иначе, как Своим Отцом, а Себя Его Сыном; но называл Он Бога Своим Отцом не в том смысле, в каком мы называем Бога Отцом нашим Небесным, а в ином. Научив нас называть Бога Отцом нашим Небесным, Он Сам никогда так не называл Его, а когда говорил о Нем, то говорил: Отец Мой. Иногда же Он прямо называл Себя Сыном Божиим. В беседе с Никодимом Он называл Себя Единородным, то есть единственным, Сыном Бога (Ин. 3:16). Озлобленным врагам Своим, схватившим камни, чтобы убить Его, Он сказал: Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите – «богохульствуешь», – потому что Я сказал: «Я Сын Божий?» (Ин. 10:36). Наконец, пред судом синедриона, на вопрос Каиафы – Ты ли Христос, Сын Божий? – Он ответил: «Я!» (Мк. 14:62; Мф. 26:64; Лк. 22:70).

Про Свои дела Он говорил: Отец Мой, пребывающий во Мне, Он творит эти дела(Ин. 14:10). Апостолу Филиппу, просившему показать Отца, Он сказал: Видевший Меня видел Отца ибо Я в Отце и Отец во Мне (Ин. 14:9,10). Фарисеям Он сказал: Я и Отец одно (Ин. 10:30); верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить, что Отец во Мне и Я в нем (Ин. 10:38). В молитве, которою Христос окончил прощальные наставления Апостолам, Он просил Отца прославить Его славою, которую Он имел прежде бытия мира (Ин. 17:5). И фарисеям Он сказал: Прежде, нежели был Авраам, Я есмь! (Ин. 8:58).

Из всех этих и многих других изречений Христа видно, что Он сознавал Себя Сыном Божиим, равным Отцу и существовавшим до сотворения мира. И это сознание Себя Богом было неизменно в Нем с самого начала и до конца. Напрасно неверующие говорят, что Христос только в последние дни стал воображать себя Сыном Божиим; из повествования Евангелиста Луки мы знаем, что в двенадцатилетнем возрасте Иисус уже называл Бога Своим Отцом: Зачем было вам искать Меня? сказал он Матери Своей и Иосифу. Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему? (Лк. 2:49). Это сознание Себя Сыном Божиим, равным Отцу, было всегда настолько ясно выражено во всех словах и действиях Иисуса, что я невольно призадумался. И думал я так: Кто же был Христос, так уверенно и так настойчиво говоривший всем, что Он – Сын Божий, равный Богу? Ведь чтобы так говорить о Себе, как говорил Христос, надо было быть или обманщиком, или сумасшедшим, или же действительно Богочеловеком, Сыном Божиим!

Евреи говорят, что Христос сознательно обманывал Своих учеников и всех Своих слушателей, когда говорил о Себе. Думаю, что эту кощунственную клевету едва ли решится повторить кто либо, изучивший жизнь Христа без предвзятых мыслей. Ведь Христос не раз говорил фарисеям, что если они не верят словам Его, когда Он говорит о Себе, то должны же поверить делам Его, то есть чудесам, которых никто, кроме Бога, творить не может. Если Я не творю дел Отца Моего (сказал Он), не верьте Мне; а если творю, то, когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить что Отец во Мне и Я в Нем (Ин. 10:37–38). Если к тому же, враги Христовы вынуждены были умолкнуть, когда Он всенародно предложил им обличить Его в какой либо неправде, то значит Он не только делом, но даже и словом ни разу не погрешил против правды, – значит Он всегда говорил правду, – значит, Он говорил правду и о равенстве Своем с Богом-Отцом. Да, учение Христа, дела, которые Он всенародно совершал, и Его безгрешность убедили меня в том, что Он не мог быть обманщиком.

Но, не ошибался ли, не заблуждался ли Он, называя Себя Сыном Божиим? – Если допустить предположение, что Христос в этом отношении заблуждался, то придется считать Его умалишенным, так как только сумасшедшие люди могут называть себя Богом, считать себя за Божество; и таких примеров немало в домах умалишенных. Но кто же дерзнет сказать, что безгрешный Христос, принесший нам Свое божественное учение и совершавший божественною властью чудеса, – что Он был ненормальным, душевнобольным человеком? Кто осмелится даже подумать, что, в течение девятнадцати веков, значительная часть всех обитателей земного шара и, притом, наиболее просвещенных, наиболее культурных, исповедует религию безумия? Ведь почти все неверующие в Божественность Иисуса Христа признают Его гениальным Человеком; гений же не может быть в то же время и умалишенным. А отсюда один только вывод: гениальный, безгрешный, правдивый во всем Христос, обладавший, к тому же, властью Бога совершать чудеса, не мог ошибаться, не мог и выдавать Себя за Того, Кем Он не был на самом деле.

Итак, на первые два вопроса: был ли Христос обманщиком? или же Он был душевнобольным сумасшедшим? Я с непоколебимым убеждением ответил: нет! нет! Христос не мог быть ни обманщиком, ни сумасшедшим! Да простит мне Господь вынужденное повторение этих ужасных слов!

А если на первые два вопроса мы должны ответить отрицательно, то ответ на третий вопрос может быть только утвердительный, как неизбежный, строго логический вывод из отрицательного ответа на первые два; ибо никакого четвертого вопроса о Христе поставить нельзя.

Итак, если Христос не обманщик и не заблуждавшийся о Своем Божестве, то, значит, Он действительно Богочеловек, Сын Божий! И я с твердым убеждением, сказал себе: да, Он воистину был Богочеловек, Сын Божий.

6. Признав, таким образом, что Христос был Богочеловеком, Сыном Божиим, я все еще не мог постигнуть возможности воплощения Бога, соединения бесконечного с конечным; и это смущало меня.

Но потом я вспомнил, что ведь то же самое смущало не только современных Христу евреев вообще, но даже и Его ближайших учеников, Апостолов. И они смотрели на Него только как на Мессию в еврейском смысле этого слова, то есть как на величественного земного царя, покорителя евреям всех народов земли. И им Христос в прощальной беседе Своей, вынужден был говорить о том, что видевший Его видел Отца; и, не смотря на это, Он знал, что Апостолы не могут понять этих слов, и потому сказал им: Еще немного, и мир уже не увидит Меня; а вы увидите Меня, и в тот день узнаете, что Я в Отце Моем (Ин. 14:19–20). Этими словами Он внушал Апостолам, что скоро Он умрет, и мир уже не увидит Его; но Он воскреснет, и они увидят Его воскресшего и тогда, в тот день, поймут, что Он в Отце и Отец в Нем, что Он и Отец – одно.

Да, воскресение Христа должно было разрешить Апостолам и всем вообще все подобные недоумения. Если Христос действительно умер и воистину воскрес, то после всего уже сказанного о Нем, не останется никаких сомнений в том, что Он Богочеловек, Сын Божий. С этою мыслью я и принялся за исследование вопроса о воскресении Христовом.

О том, что Христос воистину воскрес свидетельствуют нам Апостолы Его, своими глазами видевшие Его воскресшим и своими руками осязавшие Его руки и ноги. Я пришел уже к заключению, что им, как самым достовернейшим свидетелям, надо верить безусловно. Но люди неверующие возражают против показаний Апостолов: одни из них говорят, что ученики Иисуса украли тело Его и разгласили, что Он воскрес; другие высказывают предположение, что Иисус Христос не умер на кресте, а был погребен мнимоумершим, затем ожил и явился Своим ученикам, которые приняли Его за воскресшего из мертвых; третьи же говорят, что Иисус воскрес не в действительности, но лишь в воображении Его учеников.

Из Евангелия Матфея (Мф. 27:62–66) мы знаем, что, на другой день после погребения Иисуса, первосвященники и фарисеи пришли к пещере, в которую было положено тело Иисуса, приложили к закрывавшему вход в нее камню печать синедриона и приставили стражу из римских воинов; они опасались, что ученики Иисуса придут ночью и украдут тело Его, а потом разгласят, что Он воскрес. Принимая такие предосторожности, они, конечно, предварительно удостоверились, в гробу ли тело Иисуса? не украдено ли оно в предшествовавшую ночь? Если бы тела там не было, то незачем было бы и стражу приставлять. Удостоверились они, несомненно, и в том, что другого выхода из пещеры нет.

На другой день камень от входа в пещеру оказался отваленным, и тела Иисуса в ней не было. Где же оно?

Если бы первосвященники и фарисеи сами украли его и спрятали в другом месте, то неужели они не предъявили бы его народу в том время, когда разнесся слух о воскресении Христа? Этим они могли бы опровергнуть слух и уличить Апостолов в обмане. Но они этого не делают потому, что сами не похищали тела. А если бы Апостолы украли его, то неужели первосвященники и фарисеи не возбудили бы перед Пилатом обвинение против стоявших на страже воинов и против Апостолов? неужели они не пожелали бы воспользоваться удобным случаем, чтобы сразу избавиться и от всех ближайших учеников Иисуса? Неужели они не потребовали бы от Пилата и их крови? Ведь расследованием этого дела и казнью воинов и Апостолов они не только оправдались бы перед народом за отвержение Иисуса, но еще и значительно окрепли бы в своем влиянии на него. Однако, ничего подобного синедрион не предпринимает. Мало того, через несколько недель, когда Апостолы своею проповедью о воскресении Иисуса стали обращать к Нему тысячи евреев, синедрион не решился обвинять их в похищении тела, а ограничился приказанием не проповедовать (Деян. 4:18). Не возбудили же первосвященники и фарисеи обвинения против воинов и Апостолов, конечно, потому, что боялись, что тщательное исследование дела обнаружит их клевету и усилит в народе веру в действительное воскресение Христа. И решили они: молчать, а потом, по прошествии некоторого времени, обратить в свою пользу невыясненность дела; тогда еще кто-нибудь поверит им, а при возбуждении преследования против мнимо виновных никто не поверит.

Но могли ли Апостолы решиться на такой смелый шаг? Мы знаем, что они, хотя и любили своего Учителя, но, при жизни Его, не допускали и мысли о том, что Он может умереть, так как, по понятиям евреев, Мессия должен был царствовать вечно. Не верили они и в возможность воскресения Его; это неверие они много раз обнаруживали; а когда их Учителя взяли под стражу и затем распяли на кресте, то они утратили веру в Него даже как в Мессию; и потому похищение тела было бы с их стороны бессмысленным, бесцельным. Но если бы они даже верили в возможность воскресения Иисуса, то и в таком случае похищение Его тела было бы бесцельным, даже безумным: к чему похищать тело, если оно в третий день будет воскрешено?

Помимо всего этого, следует признать, что Апостолы, по своим нравственным качествам, даже не способны были похитить тело Иисуса и затем ложно уверять всех, что Он воскрес. Ведь они пронесли по всему миру проповедь о воскресшем Христе и не отреклись от своей веры в Его воскресение ни при гонениях, ни даже тогда, когда их вели на казнь за эту веру. Значит, они непоколебимо верили, что Иисус действительно воскрес; а такой веры они не могли бы иметь, если бы сами похитили тело Иисуса.

Итак, следует признать, что никто не похищал тела Иисуса.

Второе возражение против действительности воскресения Иисуса Христа, заключается в том, что будто бы Он не умирал. Но это возражение опровергнуто Штраусом: «Вышедший из гроба полумертвым (писал он), ходящий в болезненном виде, нуждающийся в пособиях, перевязках, подкреплении и уходе за Ним и, наконец, изнемогающий от страданий никогда не мог бы произвести на учеников того впечатления Победителя над смертью и гробом, Владики жизни, которое служило основанием дальнейшей их деятельности; такое возвращение к жизни только ослабило бы то впечатление, какое Иисус производил на учеников Своих при жизни, исторгло бы у них в высшей степени плачевные вопли, но никак не могло бы превратить их скорбь в воодушевление, их уважение к Нему возвысить до обожания».

Соглашаясь вполне с этими доводами, я убедился, что Иисус Христос действительно умер на кресте; и мне осталось рассмотреть последнее возражение.

Неверующие в действительность воскресения Христа признают, что ученики Его могли сделаться побеждающими мир проповедниками Евангелия только вследствие твердой веры в Его действительное воскресение; но они же полагают, что такая вера могла возникнуть в них не вследствие действительного воскресения Христа, а вследствие особого душевного состояния их. По мнению таких неверующих, Апостолы так были уверены, что их Учитель воскреснет, так страстно желали увидеть Его воскресшим и так мечтали об этом, что приняли за действительное явление им Христа лишь видение Его, представившееся их расстроенному воображению.

Итак, проследим душевное состояние Апостолов, в каком они находились после распятия их Учителя; посмотрим, могли ли они дойти до галлюцинаций, до мечтательного созерцания Христа как бы воскресшим из мертвых.

Я уже говорил, что Апостолы считали Иисуса Христа таким Мессией, о каком мечтали в то время все евреи, то есть блистательным царем-завоевателем, покорителем евреям всех народов земли, таким царем, который будет царствовать вечно, следовательно и умереть не может. Вот почему им всегда казались странными, непонятными слова Христа о предстоящих Ему страданиях и смерти. Слова эти они считали за иносказания, за притчи, к каким так часто прибегал их Учитель в своих беседах. Хотя Христос всегда пояснял им, что Он не только умрет, но и воскреснет, однако это пояснение казалось им загадочным и они не придавали ему никакого значения. Мессия, по их понятиям, не может умереть; как же он может воскреснуть? Когда Иисус Христос, после Преображения Своего, говорил Петру, Иакову и Иоанну, чтобы они никому не рассказывали о виденном ими, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых, то они в недоумении спрашивали друг друга: что значит: воскреснуть из мертвых? (Мк. 9:9–10). Эти три Апостола, присутствовавшие при воскрешении Иисусом Христом дочери Иаира и сына вдовы Наинской, знали, конечно, что значит вообще воскреснуть из мертвых, и если теперь предлагали друг другу такой вопрос, то только потому, что, по их глубокому убеждению, эти слова ко Христу не могут относиться: Он, как Мессия, никогда не умрет, значит, и воскреснуть не может.

Когда при последнем путешествии Своем в Иерусалим, Христос опять стал говорить Апостолам о предстоящей Ему смерти и о воскресении, то, по свидетельству Евангелиста Луки, они ничего из этого не поняли; слова сии были для них сокровенны, и они не уразумели сказанного (Лк. 18:34).

Вообще, смерть истинного Мессии казалась Апостолам настолько невозможною, неправдоподобною, что когда Христос, задолго еще до Своей крестной смерти, стал открывать им эту тайну, то Апостол Петр отвел Его в сторону и начал уговаривать, чтобы Он даже и не упоминал об этом. Будь милостив к Себе, Господи! сказал он; да не будет этого с тобою! (Мф. 16:22). Смысл этих слов Петра таков: Ты – Мессия; Ты будешь царствовать вечно, следовательно и умереть не можешь; к чему же расстраивать Себя такими мыслями? пожалей Себя, Господи! этого не будет с Тобою!

Когда же Иисуса связали и повели из сада, то все Апостолы оставили Его и разбежались (Мф. 26:56; Мк. 14:50). Бежали они, по всей вероятности, не столько от страха преследования со стороны мстительных фарисеев (так как их оставили в покое), сколько от закравшегося в них сомнения: Мессия ли Иисус, если Его связали и повели, как преступника? Когда же Иисуса распяли и, после смерти Его, сняли тело Его с креста и погребли, то они, несомненно, пришли в уныние, граничащее с полным разочарованием.

Вот каково было душевное состояние Апостолов, когда они лишились своего Учителя и остались одни: уныние, недоумение, сомнение, тоска, отчаяние, разочарование… но только не ожидание воскресения Христа, в которое они не верили, о котором даже и думать не могли.

Неверие Апостолов в возможность воскресения Христа было так сильно, что, когда жены-мироносицы возвестили им о воскресении Его, то показались им слова их пустыми, и не поверили им (Лк. 24:11). А Клеопа и другой ученик, шедшие в тот же день в Эммаус, рассказывали встретившемуся им Путнику о крестной смерти Иисуса и с глубоким разочарованием, с грустью и отчаянием сказали: А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля! (Лк. 24:21). Этими словами Клеопа и другой ученик вполне определили душевное состояние Апостолов и других учеников в то время: мы надеялись было, что Он Мессия, но Он оказался не Мессией!

Можно ли после этого говорить, что Апостолы были так подготовлены к воскресению Христа, так мечтали увидеть Его воскресшим, с такою уверенностью ждали явления Его, что вызванное их мечтательностью и расстроенным воображением видение Христа приняли за действительное явление Его, за воскресение Его из мертвых? Можно ли говорить такие нелепости?

Но посмотрим, как Апостолы отнеслись к явлению им воскресшего Христа. Они приняли Его за привидение и испугались. Когда же Христос заговорил с ними и предложил им осязать Его раны на руках и на ногах, и когда они осязали Его и убедились, что это не дух, не привидение, то обрадовались, но все еще не верили и дивились; тогда Христос предложил им новое доказательство Своего реального воскресения: ел пред ними поданную Ему рыбу и мед (Лк. 24:36–43).

Вот каких доказательств потребовали Апостолы, чтобы убедиться в действительном воскресении Христа! При чтении Евангельских рассказов об этом, нам кажется обидным, оскорбительным такое маловерие Апостолов в Божественность Иисуса Христа; но это-то маловерие и дало им возможность дойти до сознательной веры в воскресшего Христа; это-то маловерие и устраняет всякую возможность обвинять их в вере слепой, в легкомысленности и мечтательности.

Взвешивая все сказанное, я пришел к такому заключению: тщательно опечатанный гроб с телом Иисуса, оказавшийся на третий день погребения пустым, – клевета синедриона о похищении тела учениками, удостоверяющая, при всей своей наглости и лживости, что гроб действительно опустел, – неверие Апостолов в возможность воскресения Мессии, Который, по понятиям евреев, не мог и умереть, – неверие их в воскресение их Учителя даже и тогда, когда возвестили им о том жены-мироносицы, – то же неверие их даже при явлении им воскресшего Иисуса, – требование от Него осязательных доказательств действительности Его телесного воскресения, – осязание собственными руками ран Иисуса, – принятие, в их присутствии, Иисусом Христом пищи, – последующие явления Христа Апостолам и вознесение Его, – непоколебимая затем уверенность Апостолов в том, что являвшийся им Христос был действительно воскресший из мертвых Учитель их, – смелая и не останавливавшаяся ни перед чем проповедь их об этом чуде, – и, наконец, полное бессилие недавно еще сильного синедриона и даже отсутствие каких-либо серьезных попыток с его стороны опровергнуть эту не умолкавшую проповедь Апостолов, везде провозглашавших, что ХРИСТОС ВОСКРЕС!.. все это заставило меня, с твердым убеждением, сказать: ДА, ВОИСТИНУ ВОСКРЕС!

Да, Своим воскресением Он дал последнее доказательство Своего Божества; и я, с глубокою и вполне сознательною верою, преклонился пред Ним и, повторяя слова Апостола Фомы, сказал: Ты – Господь мой и Бог мой!

Уверовав, таким образом, в Божество Иисуса Христа, я пришел к заключению, что каждое слово Его есть божественная истина, – что надо безусловно верить Ему во всем, хотя бы кое-что из сказанного Им было и недоступно ограниченному уму человеческому. И я нашел в Его учении ответ на все волновавшие меня вопросы; я пристал к тому тихому берегу, от которого был оторван волною атеизма; я познал смысл жизни; я нашел раскрытою ту дверь, в которую так долго и так тщетно стучался; я понял глубочайший смысл слов – идите ко Мне все труждающиеся и обремененные… и найдете покой душам вашим. Я пришел ко Христу и нашел ответ на все мучившие меня вопросы, нашел и душевный покой.

Идите же и вы, мои дорогие слушатели, ко Христу! Идите так, как я шел; идите и другими путями (их много), но идите и идите неуклонно! И верьте, что Господь Сам пойдет вам навстречу и примет вас с радостью.

Не верьте лжеучителям, которые подходят к вам в овечьей шкуре, но похищают у вас, как волки хищные, все самое дорогое для вас: веру в Бога и в смысл вашей жизни! По делам их старайтесь узнавать их. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Может ли дерево худое приносить плоды добрые? Может ли быть что-либо доброе от лжеучителя, который советует споткнувшегося брата толкнуть так, чтобы он и не встал? Может ли быть что доброе от лжеучителей, которые целью жизни ставят удовлетворение всех желаний, всех похотей тела, и советуют не стесняться в достижении этой цели ничем, хотя бы для этого надо было принести в жертву честь и даже жизнь других людей! Не верьте им! По делам их узнавайте их и помните всегда, что есть у нас один только Учитель, это – Христос.

Возьмитесь за основательное изучение Евангелия, этой забытой у нас книги! Да будет она вашею настольною книгою! Да будет она другом вашим, сопутствующим вас при всех ваших путешествиях! Читайте ее чаще, читайте ежедневно, и вдумывайтесь в глубочайший смысл всех изречений Господних! И если когда-либо в жизни вы будете изнемогать от бремени жизненной ноши, если будете близки к унынию и отчаянию, то раскройте эту книгу, и вы найдете в ней ответ на все вопросы, какие в то время будут волновать вас; вы прочтете в ней святые слова: Идите ко Мне все труждающиеся и обремененные! Закрыв же книгу, идите ко Христу, молите Его, чтобы Он дал вам силы выдержать все искушения и не пасть в борьбе с ними. Вспомните слова Его: Просите, и дано будет вам! Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? и когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Если же между вами нет такого человека, то, конечно, Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него (Мф. 7:7–11).

Говорите чаще о Боге, о религии! Сбросьте с себя ложный стыд, навеянный безбожниками! Вспомните слова Господни: Кто постыдится Меня и Моих слов, того Сын Человеческий постыдится, когда придет во славе Отца Своего со святыми Ангелами (Лк. 9:26; Мк. 8:38); отрекусь от того и Я пред Отцом Моим Небесным (Мф. 10:33).

Уверовав во Христа и полюбив Его, вы поймете, что жизнь человека не призрак, как думали индусы, – не суета сует и томление духа, как полагал мудрец Соломон, – не бедствие, от которого надо избавиться, как думают буддисты, – даже не то, чем мы можем располагать по своему произволу, как учат современные лжеучители. Вы поймете, что истинная жизнь человека должна заключаться в осуществовании божественного плана, в неуклонном исполнении возложенных на нас Богом обязанностей, в постоянном самосовершенствовании и в помощи другим достигать совершенства, в стремлении общими силами создать Царство Божие на земле, единое стадо с единым Пастырем, Христом. Вы поймете, что, исполнив возложенные на нас Богом обязанности, мы приобретем и права на вечное блаженство в загробном мире. И когда вы начнете жить по заповедям Христа, когда будете всеми силами души вашей стараться походить на Него, то увидите, какою неземною радостью наполнятся сердца ваши! и знайте, что радости этой никто не отнимет у вас!

Лекция третья. Исполнимы ли заповеди Христа?

1. Намереваясь поговорить на тему «исполнимы ли заповеди Христа?», я предвижу то недоумение, какое может возникнуть в умах верующих. Возможно ли (скажут) предлагать такие вопросы, когда христианство существует почти девятнадцать столетий и столько же столетий исполняются заповеди Господа нашего Иисуса Христа? Возможно ли сомневаться в утвердительном ответе на заданный вопрос, когда христиане с благоговением чтут память своих мучеников и святых, стяжавших себе неувядаемую славу точным исполнением заповедей Христовых? Возможно ли даже говорить об этом теперь, когда только что почил живший среди нас праведник отец Иоанн Кронштадтский, признанный святым еще при жизни единодушным голосом всего народа русского?

На все эти возражения я отвечу: да, для верующих не может быть сомнений в исполнимости заповедей Господних, так как они убеждены, что Господь не мог требовать от людей исполнения не исполнимого. Но для неверующих или, лучше сказать, для маловерных и равнодушных к религии мой вопрос вполне уместен, и разрешение его крайне необходимо. Ведь большинство их потому и маловерны, потому и равнодушны, что признают начертанный в Евангелии идеал недостижимым, так как предложенные для достижения его средства, по их мнению, непосильны для человека. А я таких-то слушателей и имею в виду; к ним-то я и обращаю свою речь; их-то я и хочу убедить в том, что мнение их ошибочное и что думают они так о Христе вследствие недостаточного знакомства с Его учением, вследствие недостаточного знания Евангелия. Поэтому, да извинят меня за такой дерзновенный вопрос те из моих слушателей, которые не сомневаются в исполнимости Христовых заповедей и, притом, сами исполняют их в точности.

Учение Господа нашего Иисуса Христа становится вполне понятным, не возбуждающим никаких недоумений, в том только случае, если оно усвоено во всей его полноте и, притом же, в последовательном порядке. Но, к прискорбию, не только в некультурных слоях нашего народа, но даже и в кругах интеллигентных, с Евангелием или совсем незнакомы, или же знакомы весьма поверхностно. В гимназиях и вообще в средней школе его совсем не изучают; и это не потому, чтобы не доставало времени на изучение его; нет, времени вполне достаточно: в шестом классе заканчивается прохождение всей программы по Закону Божию, так что в седьмом и восьмом классах можно было бы, в два урока в неделю, довольно основательно ознакомиться с Евангелием; но у нас предпочитают занять воспитанников этих классов повторением пройденного уже катехизиса. И выносят молодые люди из гимназий те поверхностные знания главнейших событий из земной жизни Иисуса Христа, которые приобретены ими в детском возрасте, во втором классе; и выходят они с аттестатами, удостоверяющими их зрелость, но с весьма смутными представлениями о Евангелии. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что оканчивающие курс гимназий знают Илиаду Гомера, Слово о полку Игореве неизвестного автора и выдающиеся сочинения западноевропейских и русских классиков лучше, чем Евангелие. Недавно мне случилось присутствовать при разговоре двух молодых людей, из которых один, получающий высшее образование, уверял своего знакомого, что Евангелие написано собором семидесяти толковников; а один старик с высшим чином и высшим образованием говорил, что Евангелие – не что иное, как свод всего лучшего заимствованного Иисусом Христом из всех современных Ему религий, и так как Его учение не самостоятельное, а только компиляция, то в нем много противоречий и неясностей. Вот каковы суждения представителей двух поколений, молодого и старого! И я не осуждаю их, потому что сам прожил почти до старости, не зная Евангелия, сам принадлежал к нашей отчасти атеистичной, отчасти безрелигиозной интеллигенции, и потому понимаю, почему мы так мало сведущи в учении Христа, почему мы так равнодушно относимся к религии.

Не зная ни полноты, ни величия учения Христа, большинство интеллигентных людей составляет себе совершенно превратное понятие о нем; они принимают во внимание лишь отдельные изречения Господа, не стараясь согласовать их с другими заповедями Его и с основою всего учения – любовью к Богу и к ближним. А при таком обращении с Евангелием, не трудно дойти и до признания заповедей Христовых неисполнимыми.

Приведу несколько примеров. Вот человек, распустивший себя; он гневается на всех по самому малейшему поводу и становится, вследствие этого, озлобленным на всех, даже на самых близких ему; он мстителен и воздает десятирицею за всякое причиненное ему беспокойство. Попробуйте сказать ему, что он должен любить врагов своих и благо творить им. «Помилуйте (возразит он), да я не могу любить даже тех, которые должны бы быть моими друзьями, потому что это все низкие, подлые люди, потому что вообще нет хороших людей, достойных любви; а вы советуете мне любить врагов моих! нет с, любите вы их, если можете, а я считаю эту заповедь неисполнимою». – А вот человек, привыкший к излишним удобствам жизни, к роскошной квартирной обстановке, к дорогим костюмам и украшениям; скажите ему: «Раздай все, что имеешь и деньги раздай нищим, иначе погибнешь!» – Или: человеку с пламенным, любящим сердцем, человеку, который всею душою своею привязан к отцу, матери, жене, детям, братьям и сестрам, скажите: «Отрекись от отца и матери, от братьев и сестер, от жены и детей, и иди за Христом!» – Или: вспыльчивому, до щепетильности себялюбивому человеку, не привыкшему прощать никакой, даже малейшей, обиды, скажите: «Если кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую!» – Или: человеку, добывающему для семьи своей хлеб насущный тяжелым трудом, сказать: «Отнимающему у тебя верхнее платье отдай и рубашку!» – Или: человеку, делающему из своего скудного заработка сбережения, на случай потери трудоспособности, для обеспечения своей жены и малолетних детей, сказать: «От взявшего твое не требуй назад!»… Словом, если людям, незнающим Евангелия, не усвоившим учения Христова во всей его полноте и последовательности, давать советы, выхватывая отдельные изречения Господни без всякого толкования их, то, несомненно, многим покажется это учение лишь изображением идеала, недостижимого, неосуществимого человеческими силами. А как только в уме человека возникнет представление о неисполнимости предложенных ему для исполнения заповедей, то он неизбежно придет к заключению и о бесполезности чтения Евангелия. К чему, скажет он, читать его, когда жить по заповедям Христовым нельзя? И закрывает он только что раскрытое Евангелие и никогда уже не заглядывает в него. И если он верующий в загробную жизнь и в предстоящее воздаяние там за жизнь, прожитую здесь, на земле, то он верит также, что справедливый Бог не может наказывать за неисполнение неисполнимых заповедей, и что, следовательно, нечего и страшиться ответственности за неисполнение их. А с другой стороны, он невольно соглашается и с таким положением: если за неисполнение неисполнимых заповедей будет наказание в будущей жизни, и если избегнуть его нельзя, то нечего и стараться исполнять их, нечего стеснять себя, лишать себя удовольствий и наслаждений в этой жизни; что будет там, я не знаю; так воспользуюсь же, по крайней мере, тем, что мне известно, то есть благами земной жизни. Дойдя до такого заключения, он, то есть верующий человек, совсем отстает от Бога и переходит в разряд равнодушных к религии, мало чем отличающихся от язычников. Если же вопрос о неисполнимости заповедей Христовых предстанет пред сомневающимся в бытии Бога или колеблющимся в вере, то сомневающийся или колеблющийся становится атеистом.

Вот к чему приводит незнакомство с Евангелием! И вот почему представляется настоятельная необходимость пробудить интерес к изучению этой забытой книги. Ведь эта книга содержит в себе ответы на все вопросы, волновавшие и не перестающие волновать человечество; ведь только из нее мы и узнаем о Боге все, что доступно нашему уму; только из нее мы узнаем о назначении человека, о его вечной загробной жизни и о смысле его жизни кратковременной, земной; и убеждаемся мы в истинности всех записанных в ней слов Христовых потому, что, основательно исследовав вопрос о личности Христа, мы приходим к твердому убеждению, что Он был Богочеловек, Сын Божий. Словом, только в этой книге мы найдем истину о Боге и человеке; только она указывает путь ко спасению; только из нее мы познаем средства к достижению блаженства в вечной жизни! И такою-то книгою пренебрегают!

2. Итак, приступим к обсуждению и разрешению вопроса об исполнимости заповедей Христовых. Но так как некоторые христиане думают спастись, то есть удостоиться блаженства в Царстве Небесном, и без исполнения их, то прежде всего ответим на вопрос: нужно ли исполнять эти заповеди?

Некоторые православные христиане относятся с полным недоверием к силам самого человека, желающего спасись. Они полагают, что спастись можно только помощью свыше, только божественною силою Самого Христа, только Его безграничною любовью к людям и Его беспредельным милосердием; и потому они проповедуют, что только молитва и постоянное общение со Христом в святых и благодатных таинствах ведут ко спасению; и проповедуют они так потому, что Господь сказал Апостолам, прощаясь с ними: Без Меня не можете делать ничего.

Но такое понимание слов Христа основано на недоразумении. Если бы Он просто сказал, что без Него мы ничего не можем сделать для нашего спасения, то тогда вышеприведенное мнение имело бы основание. Но Господь этими словами окончил сравнение Себя с виноградною лозою, а верующих в Него – с ветвями лозы. Я есмь виноградная лоза, вы – ветви, а Отец Мой – Виноградарь. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не пребудете во Мне. Кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего (Ин. 15:1–5). А эти слова Господни, взятые нераздельно, означают вот что: ветвь виноградная живет тою же жизнью, как и лоза, на которой она растет, и питается, теми же соками, какими питается лоза; и только при этом условии она может приносить много плода. Так и последователи Христа: деятельность их тогда только может вести их ко спасению, когда они живут тою же жизнью, какою жил Христос по Его человечеству, когда питают свои души тою же духовною пищею, какою силен был Он, Христос-Человек, то есть покорностью воле Отца. Христос не только учил, как мы должны жить, исполняя волю Божию, но и Сам жил так, как учил, Сам был живым примером для нас. Без подражания Ему, без стремления быть похожими на Него и жить так, как Он жил, мы действительно не можем сделать ничего для своего спасения; и только тогда, когда будем в постоянном единении с Ним, когда будем жить одною с Ним жизнью, тогда только и спасемся. А жить, подражая Христу, значит исполнять все Его заповеди; а для этого требуется усилие человека над самим собою, борьба с соблазнами и искушениями. Следовательно, вышеприведенное изречение Господне не дает нам никакого права отвергать силы самого человека. Конечно, силы человеческие слабы; мы не можем обойтись без помощи свыше, без благодатной милости Божией. Виноградная ветвь подвергается иногда нападению вредных насекомых и грибков, с которыми сама не может справиться, и от которых очищает ее виноградарь. Так и человек, изнемогающий в борьбе с искушениями, нуждается в помощи Небесного Виноградаря; и если он обращается к Нему за этою помощью, то она дается ему, ибо Господь сказал: Просите, и дано будет вам! – Да, без подражания Христу, без стремления жить одною с Ним жизнью и без Его благодатной помощи, подаваемой по молитвам и в предлагаемых Церковью таинствах, мы не можем спастись, не можем удостоиться блаженства вечной жизни. А из этого ясно, как заблуждаются те православные христиане, которые относятся с полным недоверием к силам самого человека и надеются спастись только благодатною помощью свыше.

Некоторые же сектанты идут еще далее: они все спасение человека основывают только на вере в искупительную жертву Христа, принявшего на Себя грехи всех людей.

Я слышал зимою 1908 г. проповедь в религиозном собрании пашковцев. Прочитав десятую главу Деяний Апостолов об обращении ко Христу сотника Корнилия, проповедник сказал, что ни благочестие Корнилия, ни добрые дела его, ни молитва не могли спасти его; а спасла одна только вера. Развивая эту мысль, он много раз повторял, что вообще спасает только вера в Иисуса Христа, принявшего на Себя грехи всего мира и Своею крестною смертью искупившего от грехов всех верующих в него. «Я вижу крест (сказал проповедник, смотря на стену залы), на котором распят Господь; и вижу свои грехи в этом кресте. А так как грехи мои не могут быть в одно и то же время в двух местах, то, значит, на мне их нет! я спасен! И вы все, находящиеся здесь, можете теперь же, не выходя из этой залы, освободиться от ваших грехов и спастись: стоит только уверовать в Господа нашего Иисуса Христа! Помните, что ни благочестие, ни добрые дела, ни молитва не могут спасти человека! Спасает только вера! Уверуйти, и спасетесь!» – Так учил пашковцев их проповедник.

А проповедник баптистов, в своей брошюре «Кто спасется?» говорит, что никто собственными усилиями не может спастись; не спасутся и те, которые уповают на свои добрые дела; человек, думающий оправдаться собственными своими делами, так же мало будет иметь успеха, как чернокожий, желающий смыть свою черноту. Признавая, впрочем, необходимость любви к ближним, прощения их согрешений и раскаяния в собственных грехах, этот проповедник все-таки продолжает так: «И не думайте сами помочь себе! Спаситесь только верою в Иисуса Христа. Спасется только тот, кто призовет имя Господне; и всякий, кто призовет имя Господне, спасется! Найти свою беспомощность, смириться душою, обратиться взором к Господу и призвать имя Его, – вот путь ко спасению! Что может быть проще этого? Все спасение заключается в одном маленьком слове «призовет». Тут не требуется ни силы, ни мужества; тут нужно лишь чувство боли, изнеможения, нужды! И всякий, кто призовет имя Господне, спасется! Всякий! Да, в ту же минуту. Господь, не откладывая, дает прощение грехов, лишь только вера протягивает свою руку».

Из этих основных положений учения баптистов, из этих изречений проповедника их, приведенных мною дословно, вы видите, как легко им спастись. Стоит лишь обратиться к Господу, и будешь спасен в ту же минуту. Всякий, кто призовет имя Господне, спасется! Не странно ли звучат эти слова в устах проповедника? Господь наш Иисус Христос, в Своей нагорной проповеди, сказал: НЕ ВСЯКИЙ, говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного (Мф. 7:21), то есть: спасется не всякий, признающий Иисуса Христа Господом и призывающий имя Его. А проповедник баптистов, не соглашаясь с Господом, поправляет Его и говорит: нет! всякий, кто призовет имя Господне, спасется! И чем же он дерзает опровергнуть изречение Господа? Словами ветхозаветного пророка Иоиля, пророчествовавшего о великом и страшном дне Господнем (Иоиль 2:28–32). Не слишком ли много берет на себя этот проповедник?

Крайности, до которых дошли пашковцы и баптисты, слишком очевидны, слишком резки. Но и те из православных христиан, которые не придают никакого значения силам самого человека и потому все надежды на спасение свое возлагают лишь на милосердие Божие, – тоже заблуждаются. И те и другие заблуждаются потому, что совсем не обращают внимания на одно из основных положений в учении Христа: Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его; всякий усилием входит в него (Мф. 11:12; Лк. 16:16). Конечно, Царство небесное берется не грубою силою, не так, как берутся, завоевываются царства земные. Царство Небесное дается, врата его открываются только тому, кто употребляет усилия над самим собою, чтобы сделаться достойным его; и, наоборот, врата Царства Небесного закроются перед теми людьми, которые надеялись только на свою веру да на милость Божию, а сами и не думали о самоисправлении, о борьбе с своими страстями и пороками. Пред такими людьми врата Царства Небесного закроются, как говорил Господь; и услышат они голос Его: Истинно говорю Вам: не знаю вас! Уйдите от Меня!

Мысль эта выражена Христом настолько ясно, что всякие недоумения по этому поводу прямо-таки непростительны. И эту мысль Господь не раз высказывал Своим ученикам и слушателям; и нередко Он облекал ее в форму притчей. Широки врата, сказал Он, и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; но вы входите тесными вратами; потому что тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь (то есть в Царство Небесное), и немногие находят их (Мф. 7:13,14, 21). Несколько позже, подтверждая ту же мысль притчею, Господь сказал: Подвизайтесь (то есть старайтесь, употребляйте усилия) войти (в Царство Небесное) сквозь тесные врата; ибо, сказываю вам, многие поищут войти, и не возмогут. Многие пожелают войти в него, когда уже поздно будет думать об этом; и станут они стучать в двери и молить, чтобы им отворили их; но двери Царства Небесного не отворятся пред такими беспечными людьми; и услышат они страшные слова: Отойдите от Меня! не знаю вас, откуда вы! И станут стоящие у дверей ссылаться на свою веру в Господа, на знакомство с Его учением, с значением Его искупительной жертвы; но все это будет тщетно: они в жизни своей не подвизались, не употребляли усилий над собою, чтобы стать достойными Царства Небесного; они на деле ни в чем не проявили свою веру; они ограничивались лишь исповеданием своей веры, да надеждой на милость Божию. И за это врата Царства закроются пред ними, и услышат они грозный приговор: Отойдите от Меня все делатели неправды (Лк. 8:24–27). В притче о десяти девах, ожидавших прихода жениха, Господь назвал таких беспечных людей неразумными. Пять беспечных дев понадеялись на свою веру и не запаслись добрыми делами, чтобы оправдаться ими на страшном суде; и закрылись пред ними врата Царства Небесного, и услышали они тот же приговор: Уйдите отсюда! не знаю вас (Мф. 25, 1–12). В притчах о минах и талантах Христос разъяснил, что закроются врата Царства Небесного и пред тем, кто не воспользовался данными ему даже малыми талантами, то есть силами, чтобы подвизаться войти в это Царство; и закроются они пред ним, несмотря на то, что он веровал в Христа и называл Его своим Господом; и закроются за то, что он зарыл свой талант в землю вместо того, чтобы употребить его в дело как силу, открывающую врата Царства Небесного.

Да, все эти изречения Господни доказывают нам, что Царство Небесное действительно берется силою, то есть дается только тому, кто ведет упорную борьбу с своими страстями, кто употребляет значительные усилия над собою, что выйти победителем из этой борьбы; Царство Небесное восхищают только такие борцы, которые постоянно упражняют и через это развивают свои духовные силы в том направлении, какое указано Христом.

Если, например, человек не упражняет мускулы своих рук, то они становятся от бездействия слабыми, дряблыми, неспособными преодолеть даже незначительное сопротивление. Напротив, человек рабочий, упражняющий в работе свои мускулы, так развивает их, что ему ничего не стоит преодолеть и весьма значительное сопротивление; он почти шутя совершает своими мускулами такие напряжения, какие и во сне не приснятся человеку, не обращавшему внимания на развитие своей мускульной силы и дошедшему до полного бессилия. Так и в области духовных сил. Человек, воспитавший в себе силу воли, закаливший ее в борьбе с страстями и соблазнами и вышедший из такой борьбы победителем, приобретает такое умение владеть собою, такую силу характера, что и самые-то соблазны отходят от него, оставляют его в покое; и искуситель проходит мимо такого человека, как ставшего уже неблагонадежным для греха.

И так, если мы упражняем и развиваем свою мускульную силу гимнастикой, чтобы беспрепятственно преодолевать встречающиеся в жизни физические препятствия, то как же не упражнять, как же не развивать свои духовные силы для иной, более серьезной борьбы? Возможно ли пренебрегать развитием своих духовных сил, если Господь сказал, что этими силами Царство Небесное берется, что только употребляющие их и могут восхитить его, то есть войти в него? Возможно ли относиться к этому вопросу так равнодушно, как относится к нему большинство русских людей? Чем объяснить такое невнимание русских школ к воспитанию и закаливанию волю детей и юношей, готовящихся стать гражданами земли русской и быть вершителями ее судеб? У нас, в школах, заботятся, главным образом, о безусловном подчинении воли воспитанников воле начальства; но это только один из параграфов обширной программы по воспитанию воли. Если ограничиться только этим параграфов, то можно воспитать безвольного человека, привыкшего всегда действовать по требованиям чужой воли; и такой безвольный или слабовольный человек всю жизнь свою будет подчиняться другим людям; и будет он подобен хамелеону: попадет в круг хороших людей, и сам будет похож на хорошего; попадет к дурным, и станет еще хуже их. Такой человек не в силах противостоять соблазнам, искушениям: он неминуемо сделается рабом их. Таких ли граждан должна воспитывать наша школа? Могут ли такие люди войти в Царство Небесное? Нет, не войдут они в него, потому что нет у них силы открыть врата его. Сила-то у них была: Господь никого не обидел; но они не упражняли ее, не развивали и не применяли к делу; они зарыли в землю данный им талант; и сила их пропала для них бесследно.

Итак, мы имеем два указания Иисуса Христа относительно способов достижения Царства Небесного. Один из этих способов – собственными усилиями над собою сделаться достойным этого Царства, выработать в себе способность войти в него. Другой же способ, почти тождественный с первым, это – помощь Господа нашего Иисуса Христа, подаваемая тем, которые живут одною с Ним (по человечеству Его) жизнью, питаются одною с Ним духовною пищею, то есть покорностью воле Отца, и пребывают с Ним в постоянном единении подобно тому, как виноградная ветвь находится в единении с лозою. Никакого противоречия в этих двух способах нет и быть не может, потому что Господь не мог противоречить Самому Себе. Итак, мы должны признать, что Царство Небесное силою берется, но при благодатной помощи Христа. Поэтому, неправы те, которые не хотят и пальцем шевельнуть для самоисправления, но все свои надежды возлагают только на милосердие Божие; неправы и те, которые надеются только на свои силы, не обращаясь к Богу за помощью, за поддержкою.

3. Итак, на вопрос, нужно ли исполнять заповеди Христа, мы должны ответить: да, нужно; без исполнения их нет спасения, потому что Царство Небесное силою берется.

Теперь спрашивается: как же употребить силу для взятия Царства Небесного? с чего начать?

Господь наш Иисус Христос знал, что люди, привыкшие грешить и даже не замечать своих грехов, люди, испорченные себялюбием и гордостью, люди, привыкшие к непременному удовлетворению всех своих прихотей и желаний, всех похотей своего тела, люди, спокойно приносящие в жертву своему «я» честь, имущество и даже жизнь своих ближних; люди, привыкшие ненавидеть всех и воздавать злом даже за добро, – что такие люди не могут сразу стать хорошими, не способны даже постигнуть все величие и мудрость Его учения. Господь сознавал, что таких людей надо еще, перевоспитать, исправить; надо развить в них способность видеть собственные грехи; надо привить им отвращение к греху, а также покорность воле Божией; и только тогда они станут исполнять все Его заповеди. Поэтому, в Своей нагорной проповеди, Христос указал нам, как мы должны перевоспитывать, исправлять себя, как должны постепенно становиться хорошими людьми, достойными блаженства вечной жизни. В строгой последовательности изложено Его учение о самоисправлении, о самосовершенствовании; и кто начнет свое перевоспитание по этим указаниям, тот, незаметно для себя, будет подниматься нравственно все выше и выше, будет становиться все лучшим и лучшим человеком и, наконец, выработает в себе такую способность владеть собою и побеждать все искушения, что исполнение дальнейших заповедей Господних не представит для него никаких затруднений.

Итак, перевоспитывая себя и исправляясь, мы должны достигнуть возможного для человека совершенства. Образец же того совершенства, какого мы должны достигнуть, это – Сам Христос в Его человечестве. Мы должны жить так же праведно, как жил на земле Христос-Человек; мы должны подражать Ему, стараться походить на Него. И от степени нашей близости к Нему, от степени нашего сходства с Ним и будет зависеть степень нашего совершенства.

А что мы должны подражать Христу и жить так, как он жил, и что мы можем так жить, – это видно из Его же слов. Он звал к Себе всех обремененных грехами и изнемогающих под тяжестью их, и всем обещал полное успокоение. Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас, говорил Он. Чем же Он хотел успокоить, какими средствами Он думал водворить мир и спокойствие в душах людей неспокойных, людей грешных? Посмотрите на Меня, сказал Он, как Я кроток и смирен сердцем; научитесь от Меня этому смирению и этой кротости! – Научитесь от Меня, то есть подражайте Мне. Возьмите иго Мое на себя, то есть возьмите возлагаемое Мною на вас иго Моих заповедей, несите его так, как Я несу; и тогда вы поймете, что иго Мое – благо, так как ведет к блаженству вечной жизни; видя же, как Я легко несу его, вы убедитесь, что бремя несения его легко и для вас. И когда вы научитесь от Меня смирению и кротости, когда будете с легкостью нести бремя исполнения Моих заповедей, тогда найдете покой душам вашим (Мф. 11:28–30), тот покой которого вы тщетно ищете, поклоняясь своему кумиру, своему «я». И почувствуете вы тогда, какою радостью наполнятся ваши сердца; и радости той никто не отнимет у вас!

В прощальной беседе Своей с Апостолами, Христос сказал: Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал (Ин. 13:15). Да, этими последними словами, а также словами – научитесь от Меня – Христос заповедал нам научиться жить так, как Он жил, то есть подражать Ему, брать пример с Него, быть такими, каким был Он по человечеству Своему. Так именно понимали эту обязанность нашу первые толкователи слов Господних. Апостол Петр, в первом послании своем, писал: Христос оставил нам пример, дабы мы шли по следам Его (1Пет. 2:21). А Апостол Павел писал Коринфянам: Будьте подражателями мне, как я Христу! (1Кор. 11:1).

Но, представляя Христа, как образец человеческого совершенства, доступного и нам, я предвижу сильное возражение. Мне могут сказать: Иисусу Христу легко было исполнять все Свои заповеди потому что Он был Богочеловек, Сын Божий; но между Ним и нами пропасть так велика, что о сравнении с Ним не может быть и речи. Поэтому, мы не можем жить так, как Он жил, не можем и исполнять Его заповедей.

На это я замечу, что если бы Христос-Человек хотя бы один раз воспользовался Своею божественною властью, чтобы облегчить Свои человеческие немощи или избавить Себя от страданий, то Он действительно не мог бы быть обязательным для нас образцом человеческого совершенства. Но ведь мы знаем из Евангелия, что Он никогда не пользовался Своею божественною властью лично для Себя. Мы знаем, что Он, как Человек, испытывал усталость, нуждался в подкреплении Своих сил пищею и сном; Он томился от жажды, страдал от мучений голода; Он радовался и скорбел; и не всегда Он мог подавить в Себе скорбь, не всегда мог скрыть ее; скорбь Его нередко разрешалась слезами, даже рыданиями. Он, как Человек, подвергался искушениям, но всегда побеждал их; и побеждал не божественною властью, присущею Ему, как Сыну Божию, а единственно покорностью воле Отца; покорность эту заповедал Он и нам, как могучее средство выходить победителями из борьбы с соблазнами, искушениями. Он, как Человек, содрогнулся в Гефсиманском саду от представшей мысленному взору Его чаши страданий и молил Отца об отсрочке исполнения Его воли; но и это искушение Он победил покорностью воле Отца, которую выразил в словах: Не Моя воля, но Твоя да будет! А когда Он подчинился воле Отца, то страшные физические страдания на кресте исторгли вполне человеческий вопль Его: Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил? то есть: для чего, в такой ужасный час мучительной казни, божественная сила Самого Христа, всегда пребывавшая с Ним нераздельно, не облегчила Его незаслуженных страданий? для чего?.. Этот вопрос соблазняет многих. Многие говорят: Почему Христос не сошел с креста? Ведь этим Он несомненно доказал бы всем Свое Божество, Свое равенство Отцу? Почему Он, наконец, не облегчил Своих страданий на кресте, если имел власть не только исцелять всякие болезни, но даже воскрешать мертвых? Почему?.. Думаю, потому, что если бы Христос сошел с креста или сделал бы нечувствительными для Себя страдания от самой мучительной казни, то Он не мог бы быть для нас примером, образцом истинного человека, то есть таким, какими и мы должны быть; и тогда цель Его пришествия на землю не была бы достигнута. Но Он достиг Своей цели именно потому, что никогда не пользовался Своею божественною властью для облегчения Своих человеческих немощей и страданий. Да, Христос, как Человек, исполнял Сам в точности все Свои заповеди; Он жил так, как учил других жить; слово Его никогда не расходилось с делом; божественною властью Своею Он никогда не облегчал Себе несение ига Своих заповедей; и потому Он, в Своем человечестве, служит обязательным для нас примером; и мы должны жить так, как Он жил; и мы можем так жить!

Что же мешает нам жить так, как жил Христос? Прежде всего наша гордость, как следствие безумного себялюбия.

Мы знаем, что любовь к самому себе не составляет греха. В одной из трех основных заповедей Божиих, данных первым людям, сказано: Люби ближнего твоего, как самого себя! (Лев. 19:18). Следовательно, любить себя вообще не грешно. Но любовь эта не должна быть безумною; она не должна доводить человека до самообожания, до преклонения пред собою, как пред кумиром. Ведь выше себялюбия, выше любви к ближним, должна стоять любовь к Богу и, следовательно, постоянная готовность исполнять Его волю, хотя бы исполнение ее и было сопряжено с самолишением, с неудовлетворением наших личных желаний. Да, так должно было бы быть; но, на самом деле, мы, люди грешные, любим себя больше, чем ближних, больше даже, чем Бога. И эта любовь, в большинстве случаев, ослепляет нас, помрачает в нас рассудок; и мы проявляем тогда все признаки дальнозоркости: отдаленные предметы мы видим прекрасно, в чужой душе замечаем самые малейшие недостатки, ни одной соринки в чужом глазе не пропустим; а вблизи, на себе, ничего не замечаем; не видим той нравственной грязи, которою облеплены с головы до ног; не видим даже самых тяжких грехов своих. Мало того, что мы не замечаем за собою ничего дурного, но все это дурное. Все, что мы осуждаем у других, в себе кажется хорошим. Ведь любить больше всего на свете можно только существо наилучшее, совершеннейшее; и если я люблю себя больше всего на свете, то ясно, что я признаю себя этим наилучшим, совершеннейшим существом; я ставлю всех близких мне значительно ниже себя, я унижаю их в своих глазах, а себя возвеличиваю; я превозношу себя выше всех, горжусь мнимыми, воображаемыми достоинствами своими и, конечно, совсем не замечаю своих недостатков и грехов.

А чем я могу гордиться на самом деле? Ведь я должен в жизни своей подражать Христу, жить так, как Он жил. Вот смысл моей жизни, вот исполнение возложенной на меня Богом обязанности! И если я пойму это, если я попробую сравнить себя со Христом и узнать, так ли я живу, как должен жить, то я вынужден буду сознать свое нравственное ничтожество в сравнении с данным мне для подражания Образцом человеческого совершенства.

Итак, посмотри на себя, гордый человек! загляни в глубину души своей, в которой таится много неведомого для других, но открытого для тебя! вспомни сове прошлое; взвешивай каждый поступок свой, какой придет тебе на память, и спрашивай себя: так ли поступил бы Христос, как поступил ты? Почаще вспоминай свою прожитую жизнь, почаще сравнивай себя со Христом. И если ты не глух к божественному голосу совести, внедренному в тебе, то ты придешь в ужас, видя, какая пропасть отделяет тебя от Христа, какая громадная разница между тобою и тем, кем ты должен быть, кем ты можешь быть! Ты уподобишься тогда тому дальнозоркому, который впервые надел очки; и как дальнозоркий, посмотревший в надлежащие очки, приходит в изумление от тех мельчайших подробностей в окружающих его предметах, которых он прежде совсем не знал, так и ты придешь в ужас от бездны грехов своих, впервые открывшихся тебе во всей своей наготе. И еще уподобишься ты человеку, впервые посмотревшему в микроскоп на ту воду, которую считал чистою, как кристалл: как понятие о чистоте воды мгновенно исчезнет при виде бесчисленного множества микроорганизмов, кишащих в ней, так и ты, считавший свою душу чистою, как кристалл, содрогнешься от грязи, облепившей тебя! И когда ты дойдешь до такого сознания, то куда денется твоя гордость? Ты поймешь, что гордиться тебе нечем; и ты признаешь, что казавшееся тебе величие твое, это – мираж в пустыне: издали твоему воображению рисуются чудные картины, а подъедешь ближе – нет ничего. И тогда гордость твоя оставит тебя; и уступит она свое место в твоем сердце смирению. И только при этом условии у тебя явится желание исправиться, отстать от своих грехов, сделаться лучшим человеком. Пока ты был горд; пока ты думал только о своем величии, о своих мнимых достоинствах и воображаемом превосходстве пред другими людьми: пока ты, подобно фарисею притчи, считал себя не таким, как прочие люди, – ты и не замечал своих недостатков; а через это у тебя и не могло быть желания исправиться, стать лучшим человеком.

Итак, первый шаг при взятии силою Царства Небесного, при начале самоисправления, это – сознание своего ничтожества в сравнении со Христом, служащим для нас Образцом возможного для нас совершенства; это – сознание своей бедности теми свойствами души и теми добрыми делами, какие приближают нас ко Христу; словом, это – сознание своей духовной, нравственной нищеты. И Господь начал Свою нагорную проповедь с указания на этот первый шаг в деле самоисправления. Блаженны нищие духом, сказал Он, ибо их есть Царство Небесное! (Мф. 5:3).

Блаженны нищие духом! Это изречение Господне понимается некоторыми буквально и потому толкуется совершенно превратно. Вместо того, что сознание своей духовной нищеты считать средством к достижению цели, то есть блаженства в Царстве Небесном, они самую нищету духом считают самостоятельною целью, истинным блаженством. По их мнению, истинное блаженство и заключается в духовной нищете, в отсутствие духовных сил или в бедности этими силами; и таких бессильных, бездарных людей они называют блаженными. Но они ошибаются. Не о такой нищете говорил Господь. Он не говорил, что блаженство – в нищете духом; Он говорил, что блаженство – в Царстве Небесном, что блаженны будут там только те, которые начинают свое перевоспитание с этого важнейшего шага, с сознания своего ничтожества в сравнении с тем, чем человек должен быть. Нищета духом противополагается гордости, ложной уверенности человека в его воображаемом превосходстве над другими людьми; нищета духом, это – смирение, не исключающее необходимости силы духом.

Другие же говорят: «Не могут быть блаженны нищие духом; блаженны только сильные духом!» Но и они заблуждаются. Чтобы из гордого человека стать нищим духом, то есть смиренным, сознающим свою нравственную нищету, сознающим себя хуже многих, нужна большая сила духа, большое напряжение воли; без этой силы не смиришь себя, не сломишь свою гордость. Следовательно, понятие о нищете духом и о силе духа не только не противоречат друг другу, но, напротив, восполняют одно другое: не обладая силою духа, нельзя стать нищим духом; и сила нужна большая. Гордому человеку, привыкшему считать себя выше всех, не таким, как прочие люди, тяжело сознать, что он хуже очень многих, а может быть и хуже всех. Если тяжело разочарование в друге, то каково же развенчать самого себя, свалить себя с того пьедестала, на который был вознесен своею гордостью, повергнут кумир свой во прах! Такое разочарование в самом себе причиняет на первых порах невыразимые душевные муки; приходится много выстрадать и победить множество искушений. Сколько соблазнительных мыслей вторгается в душу, сколько стремлений к самооправданию, к обелению всех своих грязных дел! Чтобы выдержать все эти искушения и победить их, нужна большая сила духа.

И вот, когда гордый человек сознает свою нравственную нищету и, силою своего духа (конечно, при помощи Божией), победит все искушения, все соблазны к самооправданию, то ему станет стыдно, что раньше не сознавал своей греховности и так много нагрешил. И станет ему жаль, что так беспутно жил; и захочется ему вернуть прошлое и начать жить сначала. Но так как вернуть прошлое нельзя, то станет он оплакивать свои грехи, раскаиваться в них и горевать, что нельзя сделать так, чтобы их не было. И в таком горе его, к нему подходит Господь и утешает его, и говорит ему: Плачь! плачь о грехах своих! но не унывай! оплакивая свои грехи, ты уже начинаешь чувствовать отвращение к ним, ты уже даешь себе слово больше не грешить; и если ты будешь верен своему слову, если ты действительно будешь воздерживаться от грехов, то ты утешишься в теперешнем горе: перестав грешить, ты удостоишься блаженства вечной жизни, несмотря на то, что в прежней жизни твоей за тобою числится множество грехов; ты утешишься там за том, что оплакивал свои грехи здесь; блаженны (будут) плачущие (здесь), ибо они утешатся (там)!

И эти слова Господни неправильно понимаются некоторыми. Блаженство не в слезах, не в оплакивании своих грехов; блаженство – в Царстве Небесном; блаженны будут там те, которые здесь смиренно сознают тяжесть грехов своих и оплакивают их. Слезы покаяния, это – средство к достижению цели, и потому сами по себе не могут быть целью жизни человеческой; слезы, это – второй шаг по пути самоисправления, и шаг более легкий, чем первый.

А кто имел достаточно силы смирить себя и сознать свою бедность хорошими делами, приближающими ко Христу; кто, в раскаянии, оплакивает свои грехи, свою безумно и беспутно прожитую жизнь, – тот сам осудит себя за свои грехи и всю вину примет исключительно на себя. Да и кого он может винить в этом, кроме самого себя? Винить дьявола – смешно, потому что он не имеет никакой власти над нами: он может только соблазнять нас, нашептывать нам дурные мысли, но принудить ни к чему не может. Бог даровал нам волю, чтобы бороться с соблазнами и побеждать их; Он же даровал нам разум и совесть, чтобы отличать хорошее от дурного; а Господь наш Иисус Христос окончательно облегчил нам нашу задачу: Своими заповедями и Своею жизнью Он научил нас, как мы должны жить. И если мы все-таки живем не так, как должны, то, кроме себя, никого винить в том не можем: ни дьявола, ни злых людей. Сам согрешил, сам и отвечай!

Итак, смиренно сознающий себя грешником и оплакивающий свои грехи непременно придет к заключению, что во всем виноват он один. А если виноват о сам, то какой же смысл гневаться на кого-либо? Если и может он гневаться, то только на себя, за свое слабоволие и податливость на соблазны. И если он вообще человек не злобный, то, перестав обвинять других в своих грехах, перестав гневаться на них, раздражаться, он, незаметно для себя, становится кротким, то есть делает третий шаг по пути самоисправления, поднимается на третью ступень, приближающую его к доступному ему совершенству. И будут (говорит Христос) блаженны в Царстве Небесном кроткие! и когда все человечество составит единое стадо с Единым Пастырем, Христом, то не злые люди, а они, кроткие, будут обладать всею землею; она будет наследием их, они унаследуют ее.

Но если сознавший свое ничтожество и оплакивающий свои грехи не обладает незлобием; если он раздражителен и гневлив, – то кротость не придет к нему сама собою: такое свойство души надо выработать в себе, надо воспитать его; и это не так легко. Однако, сознание, что без кротости нельзя сделать ни одного шага вперед по пути самоисправления, это сознание заставляет человека поработать над собою, заставляет зорко следить за каждым шагом своим, за каждым словом. Вот тут-то нужна сила духа, чтобы сдерживать себя. Владеть собою, чтобы подавлять в себе гневливость и раздражительность и не давать им простора. И чем труднее будет самоисправляющемуся человеку воздерживаться от гнева и раздражительности, тем чаще он должен прибегать в молитве за помощью свыше: и невозможное для него, по слабости его человеческих сил, станет возможным по милости Божией.

Сознавшему свое ничтожество, оплакивающему грехи свои и ставшему кротким, естественно, захочется узнать, как ему идти дальше по пути самоисправления, самосовершенствования? Совесть подскажет ему, что надо жить не так, как он жил до сих пор, что надо жить по правде Божией. И захочет он получше узнать эту правду, то есть волю Божию; а так как волю эту объявил нам Христос, то возьмется он за забытую книгу, за Евангелие, и станет изучать ее. И его жажда правды Божией будет удовлетворена, он познает ее; познав же ее, он подчинит свою волю воле Божией и будет жить не так, как хочется, а как Бог велит. Да, с пришествие Христа на землю, всякий алчущий правды Божией непременно насытится ею, то есть познает ее; начав же жить по этой правде, он может удостоиться и блаженства вечной жизни в Царстве Небесном; и блаженны будут там алчущие и жаждущие здесь правды!

Жаждали правды все философы, трудившиеся над разрешением мировых загадок, но утолили свою жажду только те, которые нашли эту правду в Евангелии.

Сделав этот важный, но нетрудный шаг по пути самоисправления, мы должны в жизни своей руководствоваться заповедями Христовыми, как вмещающими в себе всю правду Божию. И если мы действительно будем подражать Христу, то дальнейшее самоисправление не покажется нам трудным. Надо только помнить, что мы идем узким путем к тесным вратам. Можно быть беспечным, идя пространным путем к широким вратам погибели: путь тот так пространен, что, как бы мы ни сбивались в нем с своей колеи, мы все-таки попадем прямо в них. Но, идя узким путем к тесным вратам, надо быть очень внимательным. Приведу сравнение. Представьте себе, что вы идете узкой пешеходной тропинкой в горном ущелье; справа от вас возвышается над вашею головою отвесная скала, а слева, от самой тропинки вашей начинается такой обрыв, в который и заглянуть-то страшно. Благоразумие подскажет вам, что надо идти по тропинке, не спуская глаз с нее, чтобы не оступиться и не упасть в бездну; и если вы будете идти с такой осторожностью, то дойдете благополучно до цели вашего путешествия; но если вы станете смотреть по сторонам и отвлекать свой взор от намеченного пути, от своей узкой тропинки, то неминуемо оскользнетесь и погибнете. Или, например, вы идете по узкой доске, перекинутой через глубокий и бурный поток; чтобы не свалиться с этой доски, вы будете зорко смотреть на нее и на свои ноги и, конечно, не станете в это время смотреть по сторонам. Так надо идти и к тесным вратам Царства Небесного тем узким путем, который ведет к ним. Сколько встречается по пути соблазнов, сколько искушений! как приветливо манит к себе, на простор, тут же вблизи пролегающий путь к верной гибели! Какую вообще силу воли надо иметь, чтобы не соблазниться, не выйти из своей узкой колеи! Но человеку, поднявшемуся уже на четыре ступени по лестнице, возвышающей его до возможного для него совершенства, все эти соблазны не так страшны; он набрался уже сил, он закалил свою волю, чтобы успешно вести борьбу с ними; он, в большинстве случаев, выходит победителем из этой борьбы. Но если почему либо силы его станут ослабевать и он почувствует, что вот-вот свернет с своего пути, то пусть не забывает, что у него есть сильная поддержка, могучая помощь в лице Христа; пусть обратится к Нему, и Господь поддержит его, не даст ему упасть.

Достигший такой степени совершенства, должен быть, конечно, строгим к себе и снисходительным к другим. Сознавая бездну грехов своих в прошлом, – моля милосердного Бога о прощении их, – всеми силами души воздерживаясь от новых грехов, и все-таки согрешая, он будет прощать всех согрешивших против него, он будет милостивым к ним. Такое милосердие – необходимейшее условие для дальнейшего самосовершенствования. Блаженны будут милостивые к другим, ибо и они помилованы будут. Значит, человеку, взявшемуся за перевоспитание самого себя, за самоисправление, нечего отчаиваться, что у него в прошлом множество грехов: будь милостив к другим, прощай им их прегрешения, все причиненные ими тебе обиды! тогда Господь простит и все твои согрешения; будь милостив к другим, и сам помилован будешь!

Поднявшись на эту пятую ступень, ты услышишь, как Господь говорит тебе: Блаженны будут в Царстве Небесном чистые сердцем! И ты поймешь из этих слов, что надо не только не делать ничего дурного, противного воле Божией, но надо даже и мысли греховные гнать от себя; надо так жить, чтобы не только люди, которые не знают твоих помыслов, но и твоя совесть, от которой ничто не укроется, не могли бы упрекнуть тебя ни в чем.

Чистые сердцем Бога узрят, сказал Христос. Но так как Бог есть Дух (Ин. 4:24), а дух нельзя видеть телесными очами, то и слово «узрят» нельзя понимать буквально. Слова «Бога узрят» означают то особое душевное настроение чистых сердцем, которое можно объяснить чувством близости их к Богу. Это сознание своей близости к Богу будет в них настолько сильным, что они будут уверены в присутствии Божием так же, как мы бываем уверены в существовании предметов материального мира, когда видим их своими глазами.

С этой шестой ступени ты поднимаешься на седьмую, которую легко переступить. Стоя уже близко к доступному тебе совершенству, ты пожалеешь других, не пожелавших идти с тобою или отставших от тебя. Помня заповедь Господню о любви к ближним и чувствуя уже в себе всю полноту этой любви, ты, естественно, пожелаешь увлечь их за собою. И ты пойдешь к ним, и будешь звать к себе; но сейчас же поймешь, что не взаимная любовь руководит ими в их отношениях, а корысть, вражда и человеконенавистничество. И первым твоим делом будет уничтожить вражду между ближними твоими, водворить между ними мир и согласие. Любовь к другим есть чувство, врожденное человеку; но неправильное воспитание, уродливое развитие себялюбия и желание господствовать над другими покрыли это природное чувство такою толстою корою, что оно совсем и незаметно у людей, идущих пространным путем к широким вратам гибели. Однако, стоит только снять эти наслоения, и освобожденная от них любовь вступает в свои права. Кому не приходилось видеть, как люди, близкие друг другу и связанные взаимною любовью, ссорятся из-за чего-нибудь и становятся врагами. И чего только они не наговорят один на другого, какою только грязью не обольют друг друга! Но стоит им помириться, стоит только снять с их сердец вражду, как зловредную корку, и прежняя любовь радостно сияет в их лицах! И как приятно мирить враждующих! какою неземною радостью наполняется сердце примирителя. Миротворца! И кто достиг такого душевного состояния, такой чистоты от грехов и даже греховных помыслов, тот успешно водворяет мир кругом себя. Мирит всех; и все охотно подчиняются ему, слушают его советов и увещаний. И такие миротворцы, перевоспитавшие себя и взявшиеся за воспитание других, сынами Божиими нарекутся! Чистые сердцем почувствуют близость свою к Богу, близость свою к тому совершенству, которое составляет цель их жизни; сделавшись же миротворцами, они настолько приблизятся к доступному им совершенству, или богоподобию, что станут уже достойными сынами Отца Небесного, сынами Божиими нарекутся.

Но таким хорошим людям предстоит перешагнуть еще один высокий порог. Отдавшись всецело воле Божией, говоря при каждом шаге своей жизни – не моя воля, но Твоя да будет! – они должны еще выдержать испытание, то есть постоять за правду Божию. И первое испытание, которое может представиться чуть не ежедневно, это – насмешки знакомых, неверующих в Бога. И сколько слабых людей, которые, если и не отстают из-за этого от Бога, то скрывают свою веру от товарищей. Недавно мне говорил один студент, ищущий Бога, что все товарищи его по гимназии вышли из нее атеистами; но когда он встретился с одним из них в собрании христианского студенческого кружка, то узнал от него, что он и в гимназии был верующим, и вышел из нее с тою же верою, но скрывал ее от товарищей, боясь насмешек с их стороны. Да, насмешки, это первое испытание и, притом, самое легкое; но бывают испытания и посильнее. Положим, тех гонений за веру, которые были в первые века христианства, да и в так называемые средние века исторической жизни человечества, теперь уже нет, и тем легче для спасающихся. Но все-таки испытания могут быть многоразличные и непредвиденные. И надо стойко выдержать их; лучше пострадать за правду, чем изменить ей. И будут блаженны изгнанные за правду! будут блаженны выдержавшие всякие обиды, злословия и даже гонения за правду! Как ни тяжело им будет все это сносить безропотно, но из-за ожидающей их награды на небесах, они должны не горевать, а радоваться и веселиться! Радуйтесь и веселитесь! сказал Господь; ибо велика ваша награда на небесах.

Да, вот программа самоисправления, перевоспитания самого себя. Для взрослого человека, испорченного жизнью, она представляет некоторые трудности, но трудности преодолимые. При искреннем желании исправиться, стать лучшим человеком, можно без особых затруднений достигнуть цели. Но, дабы будущему поколению не пришлось перевоспитывать себя по этой программе, надо воспитать его и все последующие поколения воспитывать в этом направлении. Надо воспитателям юношества проникнуться мыслью о тяжкой ответственности их за неправильное или небрежное воспитание детей и юношей, вверенных их попечению.

Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне! сказал Христос; и кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской (Мф. 19:14; 18:6).

Напишите себе эти слова на стене, воспитатели детей! и читайте их каждый раз, как приступаете к исполнению своих обязанностей! Сами не препятствуйте детям идти ко Христу, и смотрите зорко, чтобы никто не сбивал их с этого пути. Помните, что на вас лежит ответственность это юное стадо Христово. Но этого мало – не препятствовать; на вас лежит более высокая обязанность: вы должны вести своих питомцев ко Христу. Воспитывайте их так, чтобы исполнение заповедей Господних не представляло для них никаких затруднений! Внушайте им, что они должны подражать Христу, жить так, как Он жил. Развивайте в них врожденную человеку любовь к ближним; внушайте им, что истинное счастье для них здесь, на земле, возможно только тогда, если они будут любить ближних своих самоотверженною, всепрощающею любовью; да и на собственном примере доказывайте им, что жизнь во Христе есть единственно счастливая здесь, в Царстве Божием, открывающая, при том же, врата Царства Небесного. А если вы не можете вести своих питомцев ко Христу, по своему неверию, или равнодушию к делам веры, то изберите себе другое поприще; не принимайте на свою душу той ответственности, которая и вас может со временем привести к сознанию, что лучше было бы, если бы повесили вам мельничный жернов на шею и потопили в глубине морской!

Я обращаюсь с таким призывом и таким предостережением к воспитателям детей потому, что сам испытал на себе, к чему приводит система воспитания, пренебрегающая указаниями Господа нашего Иисуса Христа. Рад был бы, если бы мне сказали, что теперь дело воспитания поставлено в этом отношении лучше; но, кажется, радоваться нельзя, потому что в недавнее время в обществе, в печати и даже в родительских комитетах раздавались голоса об изгнании Закона Божия из школы.

4. Извиняясь перед слушателями за невольное отклонение от темы в область воспитания подрастающего поколения, буду продолжать.

Мы видели, как Господь наш Иисус Христос учит нас исправлять себя, перевоспитывать, чтобы исполнение заповедей Его стало легким. И вот, перевоспитанному по таким указаниям человеку, или же воспитанному так с детства, предлагается жить по заповедям Христа, жить так, как Он жил.

Напоминая синайскую заповедь – не убий! – Христос говорит: не только никого не убивай, но даже и не гневайся ни на кого!

Спрашивается: трудно ли человеку, ставшему кротким, исполнить эту заповедь? Конечно, не трудно, потому что кроткий ни на кого не гневается; чувство гнева, злобы, раздражительности чуждо ему.

Говоря о гневе, я должен заметить, что в Евангелии от Матфея к словам Иисуса Христа – а Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду – добавлено слово «напрасно» (Мф. 5:22); а из этого некоторые выводят заключение, что ненапрасный гнев дозволен. Но так как в древнейших списках Евангелия слова «напрасно» нет, то надо полагать, что оно вставлено случайно при позднейшей переписке Евангелия. Святые Отцы и Учители Церкви Василий Великий и Григорий Богослов считали грехом всякий гнев на ближнего. Св. Василий Великий признавал возможным гневаться только на грех, а не на согрешившего, да еще на дьявола, через которого пал человек (Творен. IV, бес. 10). А Св. Григорий Богослов допускал гнев только на свою же гневливость (Творен. V, Слово на гневливость).

Слово «напрасно» и не могло быть сказано Христом… Это очевидно уже из того, что всякий гнев, беспричинный или же возникший по уважительной причине, неизбежно сопровождается озлоблением против того, на кого мы гневаемся; а это нарушает главнейшую заповедь о любви к ближнему и заповедь о кротости, так как где озлобление, негодование, там нет любви, нет и кротости. С другой стороны, если признать безгрешность ненапрасного гнева, то спрашивается: кто же будет решать вопрос о том, напрасно или ненапрасно я гневаюсь? Конечно, я сам. Но разве я могу быть беспристрастным судьею своих поступков, в особенности, в то время, когда я гневаюсь, то есть нахожусь под влиянием обуявшей меня страсти, в состоянии ненормальном? Гневаясь, раздражаясь, всякий человек перестает быть спокойным, рассудительным и всегда находит виновными всех, кроме себя. В виду этого, следует признать, что Христос, требуя от Своих подражателей любви ко всем, даже врагам, требуя от них кротости и умиротворения враждующих, запретил конечно, всякий гнев.

Запрещая всякий гнев на ближнего, Господь повелел нам мириться скорее с ближним, гневающимся на нас. И это повеление легко исполнить обновленному человеку: ведь он стал уже миротворцем, он уже считает своим долгом мирить враждующих; понятно, что он не может равнодушно смотреть, как ближний гневается на него или имеет нечто против него; он тотчас же пойдет к нему и постарается уладить все недоразумения.

Напоминая седьмую синайскую заповедь, Господь сказал: Не только не прелюбодействуй, но и мысль о прелюбодеянии гони от себя, так как от мысли, от желания недалеко и до дела. Спрашивается: трудно ли исполнить эту заповедь человеку, уже достигшему чистоты помыслов, чистоты сердце? Конечно, нетрудно. Достигший чистоты сердца как бы застрахован от соблазнительных мыслей и желаний: они и не затрагивают его.

Говоря о привычке евреев подтверждать свои слова клятвою, Господь сказал: Будь таким правдивым, чтобы тебе верили все без клятвы, и потому не клянись вовсе! (Мф. 5:34). Это сказано человеку, который жаждал правды Божией, познал ее и как бы насытился ею. Конечно, такой человек никогда не будет обманывать; ему даже странным покажется, если от него будут требовать подтверждения слов его клятвою. Впрочем, зная его правдивость, никто и не потребует от него клятвы; следовательно, ему совсем нетрудно будет исполнить и эту заповедь. Восставая против привычки Антиохийцев клясться по самому малейшему поводу и осуждая клятву вообще, как нарушение заповеди Христовой, Св. Иоанн Златоуст говорил: «Если веришь, что этот человек правдив, не налагай на него обязательство клятвы; а если знаешь, что он лжив, не заставляй его совершить клятвопреступление» (Беседы о статуях, XV).

Говоря о том, как снисходительный Моисей разрешил евреям воздавать обидчикам тою же обидою, но не большею, Господь запретил воздавать злом за зло, противиться злому его же оружием. Вы слышали, что сказано: «Око за око и зуб за зуб». А я говорю вам: не противься злому! Но кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два (Мф. 5:38–41).

В этом изречении надо отличать обязательную заповедь от примеров исполнения ее, которые не могут иметь такой же обязательной силы, как самая заповедь. Заповедь гласит: Не противься злому! Поставленный перед этою заповедью закон Моисея, определявший границы дозволенной мести, и приведенные примеры исполнения новой заповеди не оставляют ни малейшего сомнения в том, что Господь воспрещает воздавать злому злом же, то есть его же оружием, запрещает исполнять закон Моисеев. Но Он не предписывает нам предоставлять злому полный простор в исполнении его злых замыслов; нет, Господь обязывает нас бороться со злом, но побеждать его добром.

Я уже говорил, что Христос Сам жил так, как учил жить, и что слово Его не могло расходиться с делом. Поэтому, для уяснения себе истинного смысла этой заповеди и сопровождающих ее примеров, посмотрим, как Сам Христос исполнял ее. Когда озлобленные фарисеи схватили камни, чтобы убить Его ими, Он не подставил Себя под удары, а отвратил их, сказав: Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за которое из них хотите побить Меня камнями? (Ин. 10:32). Этот кроткий вопрос оказал такое действие, что руки фарисеев опустились и камни выпали из них. Таким образом, угрожавшая Иисусу Христу опасность, зло, было отвращено и, притом, отвращено противлением ему, но только не злом же, а добром. А если так действовал Сам Христос, давший нам заповедь о непротивлении злому, то очевидно, что Он понимал эту заповедь не буквально.

Не буквально понимал Христос и приведенный Им пример непротивления злому: подставление другой щеки. Когда первосвященник Анна допрашивал Его, один из служителей, стоявших близко, ударил Его по щеке, сказав: Так отвечаешь Ты первосвященнику? Но Иисус Христос не подставил Своему обидчику другой щеки, а ответил ему: Если я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня? (Ин. 18:22–23). Не подставил Христос другой щеки не потому, что хотел уклониться от вторичного оскорбления; нет, исполняя волю Отца Своего, Он уже готов был отдать Себя на мучительную смерть, и потому удар служителем по другой щеке не мог бы устрашить Его. Если бы действительно необходимо было подставить другую щеку; если бы указанный Им пример исполнения заповеди о непротивлении надо было понимать буквально, – то Он, несомненно, подставил бы ударившему Его и другую щеку. Но Он поступил иначе: кротким вопросом Своим Он воспротивился злому служителю; Он обезоружил его этим вопросом и тем избавил его от повторения тягчайшего преступления.

Этими примерами Господь показал, что Он не буквально понимал и исполнял заповедь Свою о непротивлении; следовательно, и нам заповедал исполнять ее не буквально.

Главнейшая заповедь Христа: люби ближнего, не только друга, но и врага своего, как самого себя, и потому поступай с ним так, как хочешь, чтобы с тобою все поступали. Этою заповедью разъясняются все недоразумения, возникающие при толковании других, вытекающих из нее, заповедей. А потому следует признать, что приведя лишь три примера противления злому добром и, притом, самые яркие, самые резкие, Господь тем самым предоставил Своим последователям самостоятельно, на основании главнейшей заповеди Его, решать в каждом отдельном случае, какими способами проявления добра они могут победить зло. Люби! и любящее сердце твое подскажет тебе, как надо обезоруживать злого, каким добром побеждать его.

Подставление другой щеки, отдача и верхнего платья и готовность поработать вдвое больше, чем требуют, это – примеры, до каких пределов может и должна доходить уступчивость кроткого человека; но это не заповеди. Заповедь обязательна при всяких обстоятельствах, а примеры эти не всегда могут быть применены с пользою. Примеры эти, однако, убеждают нас в том, что побеждать зло надо кротостью, то есть совершенно противоположным ему средством, подобно тому, как огонь тушится не огнем же, а водою. Не доказал ли нам Христос Своим примером, какая сила заключается в кротости? Не обезоружил ли Он Своею кротостью озлобленных фарисеев, хотевших убить Его камнями? Не опустилась ли рука архиерейского служителя единственно лишь вследствие кроткого вопроса оскорбленного им Иисуса? Не случалось ли каждому из вас, хотя раз в жизни, со смирением и кротостью ответить раздраженному противнику (например, начальнику) и тем смирить его? Ведь сопротивление насилию или иному злу таким же насилием или злом влечет за собою ожесточенную борьбу, оканчивающуюся победою сильного над слабым, при чем слабый с затаенною злобою временно подчиняется сильному и ожидает лишь случая отмстить ему. Такая победа не водворяет мира; если за нею и следует временное замирение, то оно всегда оканчивается новою борьбою; а эта новая борьба вызывает еще более ожесточенную, и так далее, без конца. Словом, где борьба ведется с намерением причинить противнику зло, там – господство сильных над слабыми, так – царство зла, власть тьмы! А так как Христос пришел водворить на земле Царство Божие, Царство Добра и Любви и уничтожить власть тьмы, то Он и обязывает нас не бороться с злым его же оружием, а побеждать злого тою силою, какою у него нет, силою кротости и любви. Если кротость, смирение и всепрощающая любовь не воздействуют сразу на злого, то готовность пострадать еще более, например подставление другой щеки, несомненно обезоружит его.

Человеку, испорченному жизнью, привыкшему жить по обычаям языческим, требование о противлении злому добром может показаться странным, непонятным. Привыкший воздавать за всякую обиду вдесятеро большею обидою не поймет, конечно, что надо побеждать зло иным оружием. Но для человека, перевоспитавшего себя по указаниям Христа, или воспитанного так с детства, для человека, дышащего кротостью и всепрощающей любовью, покажется диким, невозможным бороться с злым его же оружием. А я уже говорил, что для исполнения заповедей Христовых, для подражания Христу, надо перевоспитать себя по Его указаниям, и что такое перевоспитание возможно; мало того, оно крайне необходимо, чтобы быть истинным христианином, то есть настоящим человеком, чтобы создать здесь Царство Божиих людей и открыть врата Царства Небесного.

Просящему у тебя дай! и от хотящего занять у тебя не отвращайся! и от взявшего твое не требуй назад! (Мф. 5:42; Лк. 6:30).

Да позволено будет мне поставить наперед заповедь – от хотящего занять у тебя не отвращайся! Мы знаем, что люди нуждающиеся не решаются иногда просить о помощи. Стыдятся ли они просить, или что-нибудь иное заставляет их молчать, это вопрос второстепенный, не имеющий для нас никакого значения. Но так как нужду свою такой молчальник скрыть не может, ее легко прочесть по его глазам, то мы не должны ждать, пока он обратится к нам с просьбою; довольно с нас того, что он нуждается в нашей помощи и что хочет просить о ней; и мы должны идти навстречу его желанию, должны сами или догадаться или спросить его, чем бы мы могли ему помочь. На самом же деле, люди жадные, боящиеся расстаться даже с копейкой, часто отворачиваются от таких скромных бедняков, делают вид, что не замечают их. К ним-то и обращается Господь, говоря: От хотящего занять у тебя не отвращайся! Надо заметить, что слово «занять» не следует понимать буквально. Занять, значит воспользоваться какою либо помощью или услугою.

Да, от хотящего занять у тебя не отвращайся! тем более не отвращайся от того, кто уже просит о помощи. Просящему у тебя дай! то есть помоги просящему по мере сил твоих. Если мы ежедневно просим у Бога разных милостей, то как же смеем отказывать просящим у нас? Ведь тогда же Господь сказал: Какою мерою мерите, такою же отмерится и вам (Лк. 6:38); а это значит: какою мерою вы определяете нужду просящего у вас помощи, и какою мерою отпускаете эту помощь, такою же и вам воздаст Господь, когда вы будете просить Его о чем либо.

Просящему у тебя дай! Так говорит Христос. Но многие спрашивают: всякому ли просящему надо дать просимое им? Отвечая на этот вопрос, я думаю, что под именем просящего Господь разумел не притворщика, не обманщика, а действительно нуждающегося, правдиво заявляющего о своей нужде. А из этого можно заключить, что не нуждающемуся ни в какой помощи, а просящему лишь ради любостяжания, позволительно было бы отказать в просьбе. Но дело в том, что в большинстве случаев, мы не можем входить в рассуждения о том, действительно ли просящий нуждается и принесет ли ему пользу та помощь наша, о которой он просит; и если мы будем руководствоваться лишь тем впечатлением, какое производит на нас просящий, то рискуем впасть в ошибку и отказать в помощи действительно нуждающемуся, то есть нарушить заповедь – просящему у тебя дай!

Нередко просящему копейку на хлеб отказывают потому, что он, судя по внешнему виду его, способен к труду. «Он (говорят) должен работать, а не просить подаяния; таким тунеядцам грех подавать!» А не грех ли так говорить, не удостоверяясь, действительно ли просящий копейку отказывался от работы и предпочел попрошайничество? Все ли желающие работать находят работу? Не случаются ли и с трудолюбивыми людьми несчастья, вследствие которых они теряют службу, заработок? Что же? Всем им, как способным к труду, отказывать в подаянии? Если отказывать в подаянии, так надо дать работу, а не отпускать просящего ни с чем? Если он выбился из колеи даже по своей вине, если он, не находя работы, нуждается, голодает, то отказ в подаянии не заставит ли голодного взять хитростью или силою то, в чем ему отказывают? Производящиеся в судах дела о кражах и грабежах представляют множество случаев нравственного падения вследствие неполучения своевременной помощи. Конечно, государственная власть и общественные организации должны взять в свои руки помощь всем действительно нуждающимся и преследование тунеядцев, способных к труду, но предпочитающих попрошайничество. Но пока это дело не поставлено на должную высоту, пока не восстановлена деятельность церковного прихода, – не будем судить строго протягивающего руку за подаянием; если не можем предоставить ему работу и не имеем времени тщательно исследовать причину его нищеты и способы поставить его в прежнюю колею, то лучше, не мудрствуя лукаво, подадим ему, что можем. Если, при таких обстоятельствах, мы подадим, например, десяти просившим у нас; и пусть девять из них окажутся обманщиками и тунеядцами; и если подаяние тунеядцу считалось бы грехом, – то несомненно, что помощь одному, действительно нуждавшемуся, искупила бы те девять грехов. Ну, а отказ этому десятому, истинно нуждавшемуся, разве не лег бы тяжким грехом на душу отказавшего ему? Разве не к таким людям обратится Христос на окончательном суде со словами: Я был голоден, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был наг, и не одели Меня? (Мф. 25:42–43).

Иногда отказывают в подаянии очевидно голодному и прозябшему, и отказывают только потому, что внешность его изобличает в нем человека, неравнодушного к спиртным напиткам. Говорят, что он сейчас же пропьет данное ему подаяние, и что поощрять таким образом пьянство – грех. Но не грех ли читать наставления о вреде пьянства человеку голодному и почти замерзающему? Не лучше ли сначала отогреть и накормить его, а потом уже побеседовать с ним о вреде пьянства? Иначе, наставления сытого только раздражат голодного, озлобят его против всех имущих, но голода не утолят и продрогшего тела не согреют.

Иногда отказывают в подаянии неспособному к труду, например, старику; и отказывают только потому, что он не в рубище и что ему выдают из благотворительного общества на наем угла и на хлеб. Отказывающие ему в подаянии оправдывают себя, говоря: «Зачем ему подавать? Он просит на булку, на чай, то есть просит лишнего, без чего легко может обойтись». Но пусть рассуждающий так спросит себя: всегда ли он просит у Бога только хлеба насущного, или просит и чего-нибудь лишнего? И если он не ограничивается молением о хлебе на сегодняшний день, то как же он может надеяться получить от Бога просимое, если сам отказывает ближнему своему, просящему у него чего-нибудь побольше куска хлеба?

Чтобы не впасть в фарисейство в деле благотворения, надо руководствоваться главнейшею заповедью о любви к ближним. И если мы когда либо зададимся вопросом, следует ли дать просящему то. чего он просит, то безошибочный ответ подскажет нам не холодный рассудок, а сердце согретое любовью.

И когда мы оказываем просящему помощь, то не должны рассчитывать ни на его благодарность, ни на услугу с его стороны.

На благодарность мы не должны рассчитывать потому, что, творя добрые дела, помогая ближним, мы ничего особенного не делаем, за что нас можно было бы похвалить: мы только исполняем возложенную на нас Господом обязанность. И это доказывается словами Иисуса Христа: Кто из вас, имея раба пашущего или пасущего, по возвращении его с поля, скажет ему: «Пойди скорее, садись за стол?» Напротив, не скажут ли ему: «Приготовь мне поужинать и, подпоясавшись, служи мне, пока буду есть и пить, и потом ешь и пей сам?» Станет ли он благодарить раба сего за то, что он исполнил приказание? Не думаю. Так и вы, когда исполните все повеленное вам, говорите: «Мы рабы, ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17:7–10).

На услугу же или на какую либо помощь в другом роде мы не должны рассчитывать потому, что Господь сказал: От взявшего твое не требуй назад! Давая нам эту заповедь, Христос говорил не об обманщиках, грабителях и иных хищниках, которые обманом, тайно или насильственно берут себе чужое имущество; Он, конечно, не мог покровительствовать им и обеспечивать им плоды нарушений ими восьмой синайской поведи – не укради! Не о них говорил Господь, а о тех, которым мы оказали услугу или дали какую либо материальную поддержку; они это взяли от нас, и от таких взявших наше мы не в праве требовать его обратно. Мы можем только надеяться, что они и нам помогут, когда мы сами будем нуждаться, но требовать как бы назад добровольно данное, подаренное, не смеем, ибо Господь сказал: От взявшего твое не требуй назад!

К людям, которые уже перевоспитали себя по указаниям Христа и привыкли к точному исполнению тех заповедей Его, о которых я говорил, Он обращается с такими словами: Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благо творите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца нашего Небесного! (Мф. 5:44–45).

Эта заповедь многим кажется неисполнимою. Да, кто привык гневаться по всякому, даже самому ничтожному, поводу; кто не умеет владеть собою; кто никому ничего не прощает; кто воздает злом не только за зло, но даже и за добро; кто мстит всем, причинившим ему какую-либо неприятность, – тот, конечно, не может любить врага своего, а может только ненавидеть его. И если такому человеку сказать, что Христос заповедал любить врагов, то он ответит, что любить врагов невозможно, что Христос указал этою заповедью на такое совершенство, достижение которого не по силам человеку.

Но ведь Господь не с этой заповеди начал Свою нагорную проповедь? Заповедью о любви к врагам Он почти окончил Свои поучения о том, каковы должны быть люди, чтобы создать Царство Божие на земле и затем войти в Царство Небесное. Начал же Он нагорную проповедь другими, более легкими, заповедями и, излагая их одну за другою, постепенно довел Своих учеников и других слушателей до сознания возможности и необходимости любить даже врагов. Человеку, перевоспитавшему себя, освободившемуся от гордости, сознавшему свои грехи, раскаявшемуся, ставшему кротким, милостивым, достигшему чистоты помыслов, водворяющему мир вокруг себя, готовому пострадать за правду Божию; человеку, не гневающемуся ни на кого, мирящемуся безотлагательно со всяким, гневающимся на него; человеку правдивому, от которого не требуют никакой клятвы в подтверждение его слов; человеку, который не мстит никому, но за зло воздает добром, – такому возрожденному человеку свойственно сокрушаться о грехах врага своего, желать, чтобы он покаялся и исправился, принимать меры к его исправлению, жалеть его; жалость же есть основа любви: кто жалеет врага, кто желает ему добра, тот уже любит его, хотя иногда и не дает себе в этом отчета.

Такому возрожденному человеку Господь заповедует и добро делать, и молиться, и поститься не напоказ, не с тем, чтобы люди видели это и хвалили его. Христос заповедует творить добро как бы в тайне от самого себя, чтобы левая рука не знала, что творит правая. И это крайне необходимо, чтобы похвалы людей не вскружили нам голову, чтобы мы не возвеличили себя в собственных глазах. Ведь, творя добро, мы только исполняем возложенные на нас обязанности; и если мы исполним в точности все, чего требует от нас Господь, то и тогда должны со смирением говорить: мы – рабы, ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать (Лк. 17:7–10). Спрашивается: трудна ли эта заповедь? Конечно, нет.

Достигшему уже такой степени совершенства Господь заповедует прощать от чистого сердца согрешившим против него, прощать раньше, чем согрешивший сознает свою вину и вздумает просить прощения. Понятно, что человеку, не гневающемуся ни на кого и любящему даже врагов, не трудно исполнить и эту заповедь. Он, несомненно, не только будет искренно, от чистого сердца, прощать всех своих обидчиков, но даже примет все меры к тому, чтобы скорее помириться с ними, чтобы они не кипели злобою на него, а сознали бы свою вину и тем облегчили бы тяжесть своего греха.

Но человеку, еще не возрожденному, еще не перевоспитавшему себя, не легко прощать. Сознавая это, Господь и говорит: Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф. 6:14–15). А чтобы лучше запечатлеть в сердцах людей эту божественную истину, вот какими словами Христос научил нас молить Бога о прощении наших грехов: Прости нам грехи наши так, как и мы прощаем согрешившим против нас! (Мф. 6:12; Лк. 11:4). Вдумайтесь в эти слова молитвы, которую мы произносим ежедневно! И если мы сами не прощаем согрешившим против нас, то должны придти в ужас от этих слов: ведь мы просим, чтобы Бог не прощал нас! ведь эти словам означают вот что: «Не прощай нам, Господи, наших грехов, ибо и мы не прощаем согрешившим против нас». Поймем же страшные последствия такой молитвы! Не будем же сами призывать на себя кары небесные! Не будем дерзко просить у Бога того, в чем отказываем ближним своим! Поспешим скорее простить всем, согрешившим против нас! Поспешим, пока еще не поздно! Ведь мы не знаем, когда будем отозваны из этого мира; а за пределами этой жизни нет места ни покаянию, ни всепрощению!.. Поспешим же простить всех; и тогда уже обратимся к Богу и смело скажем Ему: Прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому согрешившему против нас (Лк. 11:4).

Совсем не трудна и следующая заповедь: Не судите, да не судимы будете (Мф. 7:1), то есть: не осуждайте, и не будете осуждены! (Лк. 6:37).

Злословие, злоязычие, осуждение других, – грех весьма распространенный. Мы иногда с особенным наслаждением копаемся в душе брата, выискиваем в ней все мельчайшие соринки, все грязные пятнышки, и выставляем их напоказ; и, поступая так, совсем не замечаем, что своя-то душа – как мусорная яма, или же сплошное грязное пятно. Но послушаем, что говорит Господь о таких людях. Что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучек из глаза брата твоего (Мф. 7:3–5). Когда же фарисеи привели к Господу грешницу, застигнутую на месте совершения ею греха, и сказали, что таких грешниц Моисей повелел убивать камнями, то Господь сказал им: Кто из вас без греха, первый брось в нее камень! (Ин. 8:7). Христос Сам не осудил грешницу не потому, чтобы признавал ее невиновною, а потому, что пришел не судить, но с спасать грешников; фарисеи же не могли судить ее судом государственным и осудить на смертную казнь, так как власть эта была отнята у них с подчинением Палестины римским императорам; они только выставили эту грешницу на позорище, на поругание, с злым умыслом против Христа. И Он сказал им, что осуждать других может только тот, кто сам безгрешен.

Будем же помнить эти божественные слова; и если, по привычке, начнем осуждать ближнего, злословить его и выставлять на показ все грехи его, то подумаем: чисты ли у нас руки, чтобы копаться в чужой душе? сами-то мы свободны ли от грехов? И если совесть подскажет нам, что и мы грешны, то обратимся за помощью к Богу, чтобы Он даровал нам способность видеть прежде всего свои недостатки и дурные поступки, – чтобы даровал нам силу осудить себя и исправиться, вынуть все бревна из своего глаза, вынуть все, до последней соринки, и тогда уже с любовью к ближнему помочь ему избавиться от его грехов. Какую чудную молитву читает Православная Церковь во дни унылые великого поста: Господи! даруй мне зреть мои прегрешения, и не осуждать брата моего! Как жаль, что ее читают только великим постом! Нам, склонным к греху осуждения, надо повторять ее при каждом богослужении. Мысль о необходимости покаяния должна предноситься пред нами постоянно; она никогда не должна покидать нас. Искренно советую всем, несвободным от греха осуждения ближних, читать ежедневно эту чудную покаянную молитву.

А вот заповедь, которая может показаться некоторым не только неисполнимою, но даже непонятною: Не заботьтесь и не говорите: «что на есть?» или: «что пить?» или: «во что одеться?» потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеет нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6:31–33).

Чтобы понять эту заповедь, надо уяснить себе, что такое Царство божие, о котором говорит Христос.

Мы знаем, что Христос пришел на землю, между прочим, для того, чтобы восстановить Царство Божие, то есть Царство трудящихся людей, любящих Бога и ближних и живущих так, как Бог велит. И это Царство, малое вначале, должно расширяться все более и более и вместить в себе все народы земли: и будет тогда едино стадо и един Пастырь его, Христос! (Ин. 10:16). И задача всех, любящих Христа и живущих по заповедям Его, стараться, чтобы пределы этого Царства божьих людей раздвигались все шире и шире, чтобы люди скорее объединились в одну дружную семью, руководимую любящим всех и всеми любимым Главою семьи, Господом нашим Иисусом Христом. И когда это совершится, то настанет та счастливая пора, о которой мечтали лучшие люди древнейших времен, о которой пророчествовали боговдохновенные пророки. И будут тогда мечи заржавлены, а плуги блестеть; больницы и тюрьмы будут пусты, а житницы полны; ступени храмов и школ будут стерты, а дорога к судам зарастет травой. И водворится тогда на земле тот рай, который так легкомысленно утерян был первыми людьми. Вот назначение человечества! вот цель его земного существования.

Проповедуя Царство Божие, я знаю, что мне могут представить сильные на первый взгляд возражения. Мне скажут: возможно ли мечтать о Царстве Божием, если самые цивилизованные народы Европы, исповедующие религию Христа, только и думают о взаимном истреблении? Посмотрите на вооружения народов; посмотрите на безумные затраты народных сил, чтобы создать плавучие крепости! Посмотрите на соперничество в завоевании не только морей, но и воздушного океана! А для чего все это делается? Для того, чтобы ограбить друг друга, поживиться на чужой счет, поработить себе побежденных и заставить их работать на победителей. Какая же тут любовь к ближним! Имеются ли хотя бы малейшие признаки возникновения Царства Божия среди народов, считающих необязательными для себя заповеди: не укради! не убий! Нет, скажут, с такими народами Царства Божия не составишь!

Сознаю, что это возражение довольно сильное; но оно сильно только неотразимостью выставляемых им фактов. Мы знаем, что человечество пережило уже много весьма разнообразных периодов своей исторической жизни. Были периоды приближения к идеалам бескорыстной, самоотверженной любви к ближним; были и значительные отступления от них; нравственный подъем сменялся иногда упадком нравственности; после поступательного шествия вперед бывали задержки, остановки, даже возвращения назад; но в общем мы видим все-таки прогресс нравственных начал. Как ни стараются противники Христа низвести человека до положения животного, случайного выродка обезьяны; как ни заботятся они о том, чтобы сделать человека послушным орудием его страстей и внушить ему, что высшее, доступное ему благо, это – удовлетворение всех похотей его тела; как ни распространяют они идеи о борьбе за существование и о неизбежности порабощения слабых сильными; как ни сеют старательно плевелы, – но слова Божьего, заветов Христа они заглушить не могут! Там, где ручьями льется кровь человеческая, где падают ранеными и убитыми тысячи воинов, там, под градом свистящих пуль и под рев разрывных снарядов, мелькают, как ангелы-хранители, сестры милосердия и санитары, и ищут раненных между убитыми, делают им перевязки и уносят в безопасное место; они думают в это время не о себе, не о своей безопасности или своем благополучии; нет, из любви к ближним, из-за желания облегчить их страдания и освободить их из когтей ужасной смерти, они рискуют собственной жизнью и нередко душу свою полагают за ближних. А где живут такие люди, там не умерли заветы Христа! И как малое горчичное зерно разрастается в роскошное дерево, так и Царство Божие, несмотря на все препятствия его росту, распространится со временем по всей земле, вместит в себя все народы земли. Так сказал Христос; а слово Его – истина. И все верующие во Христа, как Сына Божия, должны верить, что будет со временем единое стадо с единым Пастырем, Христом!

Да если вдуматься в успехи техники по изобретению орудий для массового истребления людей, то нельзя не придти к заключению, что настанет же конец такому страшному напряжению народных сил, наступит же момент государственного банкротства тех народов, которые безумно тратят колоссальные средства на постоянную готовность истребить друг друга. Если уже теперь начинают воздерживаться от войны, из опасения страшных потерь, и прибегают к разрешению споров третейским судом, то в будущем, при дальнейших успехах военного искусства, война станет прямо таки невозможною. И сознают это все, и перекуют мечи на плуги, и будут разрешать все международные споры третейским судом. И каждый народ останется при своем, под своею смоковницею (Мих. 6:1–4). И настанет тогда давно желанное время, о скорейшем наступлении которого Православная Церковь молит ежедневно, почти ежечасно (о мире всего мира!)

Да, мир всего мира – не фантазия мечтателей; это – будущая действительность. Иначе и быть не может, ибо Господь сказал, что будет единое стадо и един Пастырь! И мы верим Ему.

И все верующие во Христа должны всеми силами стремиться к водворению всеобщего мира между народами. А для этого они должны прежде всего водворять мир вокруг себя и сеять слово Божие в сердцах людей; и это послужит к распространению пределов Царства Божия.

Понятно теперь, что стремясь к этой цели, указанной нам Господом, мы не должны отвлекаться от нее излишними заботами о приобретении материальных благ. Не заботьтесь (сказал Христос) о том, что вам есть и что пить и во что одеться. Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6:25–34).

Это изречение неправильно понимается многими. Думают, что Христос заповедал нам не трудиться и не заботиться о приобретении всего необходимого для жизни и жить, как птицы небесные, надеясь на постороннюю помощь. Но такое мнение явно ошибочное. Христос, объясняя и дополняя вечные законы Божии, не отменил закона труда. Поселяя первых людей в раю, Бог вменил им в обязанность хранить и возделывать рай (Быт. 2:15), то есть трудиться. Этот закон был дан им не в наказание за грех, так как они тогда еще не согрешили; нет, он дан, как необходимое условие счастья людей. Следовательно, кто трудится, тот исполняет волю Божию, а кто проводит время праздно, тот противится воле Божией, согрешает. Этот закон труда был подтвержден при изгнании Адама из рая: В поте лица твоего будешь есть хлеб! (Бит. 3:19). Признавая обязательную для всех людей силу этого закона труда, Христос, до выступления на проповедь, Сам постоянно трудился, добывая пропитание ремеслом плотника. Он заповедал и нам трудиться и, при том, не только для себя, но и для ближних, нуждающихся в помощи. Посылая Апостолов на проповедь, Он сказал им, что трудящийся достоин пропитания (Мф. 10:10); а Апостол Павел, толкуя это изречение, говорил: Если кто не трудится, тот и не ешь! (2Фес. 3:10).

Предусмотрительность и забота тоже не запрещены: Сам Христос с учениками Своими имел денежный ящик для покупки всего необходимого им; после чудесного насыщения народа, оставшиеся куски хлеба не были оставлены, брошены; нет, они были тщательно собраны для следующего дня.

Слова – не заботьтесь – не вполне верно передают выраженную Господом мысль. Он не обязывает нас, подобно птицам небесным, не сеять, не жать и не собирать в житницы, и, подобно лилиям полевым, не трудиться и не прясть; Он предостерегает только, чтобы заботы о том, что пить, что есть и во что одеться, не доводили бы нас до того тревожного состояния духа, которое близко к безнадежному отчаянию, к потере веры в милосердие Божие. Не унывайте и не отчаивайтесь (говорит Он); ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам! Да, таким людям, которые исполняют заповеди Христовы и всеми силами своими стараются расширить пределы Царства Божия и обратить своих ближних к правде Божией, – таким людям Господь невидимо пошлет благословение на их труд; и все необходимое для них приложится им.

Будем же трудиться не только для себя, но и для других! Ведь каждое поколение людей пользуется трудами своих предшественников, сошедших уже в могилу, и потому само должно работать для блага своего потомства. Помимо того, при современных условиях жизни людей, при необходимости разделения труда, никто и не может обойтись без труда своих ближних. Я живу, например, в доме, которого сам, своими руками, не строил; я отапливаю его дровами, которых сам в лесу не рубил и из леса не возил, или углем, которого из недр земли не добывал; я обуваюсь в сапоги, сделанные не мною из кожи животных, которых я не растил и не кормил; я одеваюсь в одежды из тканей, сотканных неизвестными мне людьми из шерсти животных или из волокон растений, разведением которых я себя не утруждал; я переезжаю с места на место то в экипажах, то в вагонах трамвая и в поездах железных дорог, которых я не сооружал; я разговариваю с знакомыми при помощи телефонов и телеграфов,.. словом, я пользуюсь такими жизненными удобствами, над созиданием которых трудились другие люди; я на каждом шагу пользуюсь чужими трудами. Поэтому и сам я должен трудиться по мере сил своих не только лично для себя, но и для других, для общего блага, для всего человечества. И должен я всегда помнить, что человек, праздно проводящий свою жизнь в веселии и безмятежном пользовании чужими трудами, не только тунеядец, не заслуживающий никакого уважения, но и противник воли Божией; он – грешник, согрешающий против первой заповеди Господней! И если такой тунеядец когда-нибудь призадумается над своею беспутною жизнью, то ему станет стыдно, и он потеряет сам к себе всякое уважение, станет презирать себя. Будем же трудиться и ежедневно читать великопостную молитву, которая начинается словами: дух праздности… не дай мне!

Вот все заповеди Христовы; вот иго, возлагаемое Им на нас. И если мы будем перевоспитывать себя по указаниям Его; если всеми силами души будем стремиться к доступному нам совершенству, то несение этого ига окажется легким. Однако, и при таких условиях, мы не застрахованы от искушений, от соблазнов; и если в борьбе с соблазнами мы будем ослабевать, то должны вспомнить изречение Господа: Невозможное человеку возможно Богу (Лк. 18:27; Мф. 19:26; Мк. 10:27); и мы должны обратиться к Нему за помощью, за благодатною поддержкою. Просите, и дано будет вам, сказал Христос и, при этом, добавил: Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? и когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Итак, если нет между вами таких людей, то тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него (Мф. 7:7–11).

5. Перейдем теперь к рассмотрению тех изречений Иисуса Христа, которые многими совершенно ошибочно принимаются за заповеди Его.

Вот эти изречения: Продай имение твое и раздай нищим, и приходи и следуй за мною! (Мф. 19:21; Мк. 10:21; Лк. 18:22). – Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие (Мф. 19:24; Мк. 10:25; Лк. 18:25). – Кто любит отца или мать, или сына, или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10:37). – Кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня, тот наследует жизнь вечную (Мф. 19:29; Мк. 10:29; Лк. 18:29). – Продавайте имения ваши и давайте милостыню! (Лк. 12:32–33). – Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною! (Мф. 16:24; Мк. 8:34; Лк. 9:23).

На основании этих изречений, некоторые полагают, что спастись можно только при условии полного отречения от мира и всех благ его и удаления в пустыню, то есть проповедуют отшельничество и аскетизм.

Но они забывают, что Христос никогда не осуждал пользование земными благами, как дарами, ниспосланными Богом. Он требовал только, чтобы мы не считали себя полными хозяевами и безотчетными распорядителями этих благ; Он требовал, чтобы мы признавали эти блага Божиим достоянием, а себя считали бы только управителями, приставленными к этому достоянию, обязанными управлять им согласно с волею Божию и дать отчет в управлении им; Он требовал, чтобы мы, пользуясь и управляя этим достоянием, не забывали Его заповеди о любви к ближним и чтобы благо творили им. Богач притчи (Лк. 12:16–21), которому Бог даровал обильный урожай хлеба, был осужден не за то. что заботился собрать его в житницы, а за то, что счел себя полновластным хозяином его и вообразил, что этот урожай дан ему единственно для удовлетворения его прихотей и обеспечения его праздной жизни; а если бы он смотрел на этот урожай, как на Божие достояние, данное ему во временное управление согласно с волею Божией, и если бы он действительно так управлял им и поделился с нуждающимися ближними, то не был бы осужден. Другой богач притчи (Лк. 16:19–31) был осужден не за то, что обладал благами мира сего, а за то. что управлял ими, как своими собственными, вопреки воли Божией, и ни разу не обратил внимания на нужду лежавшего у ворот его нищего Лазаря. Злые виноградари (Мф. 21:33–41; Мк. 12:1–9; Лк. 20:9–16) были осуждены не за то, что пользовались плодами виноградника, данного им в управление, а за то, что не давали посланным от Хозяина плодов, которых Он требовал, – за то, что хотели присвоить себе этот виноградник. Словом, пользование земными благами и сбережение их, обладание ими, не осуждается Христом, если оно не нарушает основной заповеди о любви к ближним.

Если Господь заповедал нам трудиться и трудом своим помогать тем нуждающимся, которые почему либо лишены возможности работать, то как же мы можем обойтись без накопления и сбережения заработанных нами вещественных благ, например денег? Ведь ничего не имея, я ничем не могу помочь нуждающимся ближним, я лишен буду возможности исполнить главнейшую заповедь Божию! – Нет, не осудил Господь ни труда, как способа приобретения богатств, ни накопления и сбережения их; осудил он только несогласное с Его указаниями пользование заработанными и накопленными богатствами.

Если накопление богатств превращается в страсть любостяжания; если богач ослеплен этою страстью настолько, что лишь в обладании богатством видит и счастье и смысл своей жизни; если он из богатства сотворил себе кумира, ему одному поклоняется и ему одному служит, то он, конечно, нарушает заповеди Господни и потому не может спастись; и настанет время, когда совесть скажет ему: Безумный! когда душу твою возьмут у тебя, кому достанется то, что ты берег только для себя? – Вот такому-то богачу, если он не может повергнуть кумир свой во прах, перевоспитать себя и жить по Божиему велению, такому богачу лучше совсем освободиться от богатства, от того тормоза, который не дает ему возможности сдвинуться с места, от тех цепей, которыми он прикован к своему кумиру. Такому-то богачу Христос и говорит: Продай все, что имеешь и раздай нищим, и тогда только будешь иметь награду на небесах! – И как такому богачу, ослепленному до безумию своею страстью любостяжания, очень трудно решиться на подвиг, предлагаемый ему Христом, то Господь и говорит: Как трудно имеющим богатство войти в Царство Божие! Как трудно надеющимся на богатство войти в Царство Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие! (Мк. 10:17–25; Мф. 19:16–24; Лк. 18:18–25).

Слова эти сказаны Господом после того, как богатый юноша похвалился Ему, что все заповеди исполнял в точности с самого детства. Юноша этот считал себя праведником, святым, и самонадеянно спросил Христа: «Чего же еще мне не достает?» – Чтобы обличить хвастливого юношу, чтобы доказать ему, что еще очень многого ему не достает, Христос указал ему на его страсть любостяжания, на преклонение его пред своим богатством, как пред кумиром, и на невозможность одновременно служить двум господам: Богу и мамоне. Этого испытания юноша не выдержал и ушел от Господа опечаленный.

Если бы на вопрос юноши – что ему делать, чтобы наследовать жизнь вечную? – если бы на этот вопрос Господь прямо сказал бы ему: Продай все, что имеешь и раздай нищим! то тогда эти слова надо было бы принять за заповедь, обязательную для всех, желающих удостоится блаженства в Царстве Небесном. Но Господь не с этого начал свой разговор с богатым юношей; Он сказал, что богатый юноша может удостоиться Царства Небесного, если будет соблюдать заповеди. А из этого может быть один только вывод: и всякий другой богач может войти в Царство Небесное, если будет исполнять заповеди Господни, то есть жить так, как Бог велит, как жил Христос-Человек. Другого вывода нельзя сделать. Не мог же Христос обязывать всех нас продать все, что мы имеем и вырученные деньги раздать нищим? ведь при такой поголовной продаже, не найдется и покупателей! да если весь род людской превратится в нищих, протягивающих руки за подаянием, то ведь некому будет и подавать им милостыню! и станет тогда неисполнимою заповедь о помощи нуждающимся ближним! И к чему же сведется тогда заповедь о любви? Любить ближнего, находящегося в нужде, и не иметь возможности помочь ему?! – Нет, не мог Христос проповедовать царство нищих и тунеядцев! Он проповедовал Царство Божие, то есть Царство трудящихся людей, любящих Бога и друг друга и помогающих своим ближним, нуждающимся в помощи! И вот в такое-то Царство трудно войти богачу, который не любит ни Бога, ни ближних, не помогает никому в нужде и безумно предан лишь своему кумиру любостяжания. Не только в Царство Небесное не будет допущен такой богач, но и быть членом Царства Божия здесь, на земле, он не достоин. А чтобы войти в Царство Небесное, надо быть достойным деятелем в Царстве Божием.

О продаже имений и раздаче вырученных денег нищим Христос говорил еще и при другом случае. Продавайте имения ваши, сказал Он, и давайте милостыню! (Лк. 12:32–33). Но так как это было сказано Апостолам вслед за словами – не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство, – то следует признать, что это повеление о продаже имений относилось исключительно к Апостолам, малому стаду Христову. Назначение их было совсем не такое, как каждого из нас, обыкновенных людей. Отправляя их на проповедь, Господь не позволил им брать с собою ни денег, ни сумы. Следовательно, это повеление, данное исключительно одним Апостолам, не имеет значения общеобязательной заповеди.

Говоря о богатстве, нельзя не признать, что оно служит средством не только для удовлетворения наших обыкновенных житейских потребностей, но и для наших прихотей, капризов; и эта возможность не отказывать себе ни в чем представляет большой соблазн для человека слабовольного. Заповедуя нам бороться с соблазнами и побеждать их, Христос сказал: Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя! И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя! (Мф. 5:29–30). Представляя такие образные примеры, Господь говорил о соблазнах вообще, а не о глазе и руке. Если бы надо было понимать эти слова буквально, то Господь не ограничился бы только правым глазом и правою рукою: органом зрения служат оба глаза, а не один правый; и орудием действий служат обе руки, а не одна только правая. Согрешает сам человек, поддающийся соблазнам, а не его телесные органы, повинующиеся велениям его воли; поэтому, ни глаза вырывать не надо, ни руки отсекать. По толкованию Иоанна Златоуста, этими словами Господь внушал нам, что если кто либо из друзей наших станет соблазнять нас и отклонять от исполнения воли Божией, то надо расстаться с ним, хотя бы он был так же необходим нам, как глаз или правая рука (Бес. на Мф. 17:3). И это толкование, безусловно, верно, потому что Господь, несколько позже, говоря о соблазнах, сказал, что если отец, или мать, или сестры, или жена, или дети, начнут соблазнять нас, начнут уговаривать отступить от Бога и жить не так, как Он велит, а как хочется им, то при невозможности прекратить эти соблазны, лучше оставить всех близких людей, чем нарушить волю Божию, чем отречься от Христа! Надо любить Господа нашего Иисуса Христа более самого себя, более самых близких людей; и если, при соблазнах близких, придется решать мучительный вопрос, от кого отстать, от Христа или соблазняющих ближних, то сомнений в выборе не должно быть: надо оставить отца и мать, и братьев и сестер, и жену и детей, а от Христа не отступать.

Апостолам, которым предстояло идти на проповедь и выдержать гонения, мучения и даже казни, Христос сказал слово утешения. Когда Апостол Петр спросил Господа – вот, мы оставили все и последовали за Тобою; что же будет нам? – то Он ответил им, что они удостоятся за это особой славы в Царстве Небесном; и всякий, продолжал Он, кто оставит домы или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени моего, получит ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизнь вечную (Мф. 19:29; Мк. 10:29–30; Лк. 18:29–30). Пояснения Господа, что всякий, оставляющий все близкое ему, чтобы не отречься от Христа, получит ныне, во время сие, – пояснения эти не оставляют никакого сомнения в том, что вся речь Господа относилась только к первым последователям Его, которым предстояло выдержать гонения за веру во Христа даже от самых близких родных. И мы знаем, что в первые века, когда христиан преследовали, как людей будто бы опасных, когда их разыскивали и доносчикам отдавали все их состояние, тогда было много примеров, как отец доносил на детей, дети на родителей, братья на сестер. От таких-то родных Христос и советовал быть подальше, советовал оставить их. И утешал Он Своих последователей, что они, среди собратий своих по вере, найдут во сто крат более отцов, и матерей, и братьев и сестер, и домов. Так и было в действительности: в первые века всякий христианин встречал радушный прием во всех домах христиан; и хозяева тех домов вполне заменяли им оставленных отцов, и матерей, и братьев, и сестер.

Из всего этого видно, что оставление отца, матери, жены, детей, братьев и сестер не предписывается, а только разрешается Христом и то в исключительном лишь случае; и потому слова Его о таковом оставлении не должны быть толкуемы распространительно. Если никто из близких ничем меня не соблазняет, не предъявляет мне требований, противоречащих воле Божией, не говорит мне: «Люби меня, а Бога разлюби, или отрекись от него»; если никаких покушений с их стороны на мою привязанность к Богу нет, – то я не вправе оставить их. Ведь я должен их любить; на мне лежит обязанность содержать жену до конца ее жизни, детей – до совершеннолетия и родителей – в их старости! Как же я могу уклониться от исполнения этих обязанностей? И если я, опираясь на буквальный смысл приведенных изречений Христовых, вздумаю увильнуть от несения по отношению к ним этих обязанностей, если я оставлю их на произвол судьбы и удалюсь от мира и от них, то в этом мною будет руководить не любовь к ближним, а узкое себялюбие; и, поступив так, я совершу тяжкий грех против основной заповеди Господней.

Еще одно изречение, смущающее многих: Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною! (Мф. 16:24; Мк. 8:34; Лк. 9:23). Да, кто хочет подражать Христу и жить так, как Он жил; кто хочет идти за Ним, по следам Его, – тот должен отвергнуть себя, то есть свое «я», свою волю, если она в чем-либо противоречит воле Божией. Христос-Человек жил покорностью воле Божией и нам заповедал эту покорность; и кто подчиняет свою волю воле Божией, кто отвергает свое «я», тот и исполняет заповедь – отвергнись себя! Никакого иного значения этой заповеди придавать нельзя. Итак, человек, сливший свою волю с волею Божией, безропотно будет переносить все испытания и предостережения, ниспосылаемые ему в виде различных бедствий, несчастий, то есть беспрекословно будет нести свой жизненный крест, как бы тяжел он ни был. И тогда он будет следовать за Христом. А для этого не нужно удаляться от мира и отвергать благоразумное пользование жизненными благами, которые дарует нам Бог.

Следовательно, никакого отшельничества, никакого аскетизма Христос не заповедал: Он даже и не говорил об этом.

Нельзя, однако, не заметить, что уединение и воздержание бывают иногда крайне необходимы для успешной борьбы с соблазнами, с похотями нашего тела. Тело должно быть подчинено духу, дух должен властвовать над ним. И вот, для такой-то борьбы, для закаливания своей воли, не только бывают полезны, но иногда даже крайне необходимы уединение и строгий пост. И многие великие и святые люди пользовались этим могучи средством и побеждали все соблазны, все плотские страсти свои. Но когда человек, прибегнув к такому порабощению плоти своему духу, выходит победителем из борьбы, то оставаться ему вдали от мира нельзя: он должен идти в мир, в Царство Божие, и там творить волю Божию. Если же он, выдержав борьбу и победив все искушения, все соблазны, останется вдали от мира, наслаждаясь тем душевным спокойствием, какое настает после такой победы, то как же он исполнит заповедь о любви к ближним? как он будет благо творить им? как и когда он докажет на деле свою любовь к ним?

Итак, отречение от богатства, от родных и от мира, сов семи его благами и радостями, вовсе не составляет непременного условия для вступления в Царство Божие. Напротив, жизнь в мире, борьба с соблазнами и постоянная победа над ними, – жизнь, руководимая любовью к Богу и самоотверженною любовью к ближним, – совместная с другими деятельность на пользу общую, для водворения всюду мира, любви и добра, – постоянное противление злу добром, – вот жизнь, вполне согласная с законами Царства Божия!

Итак, рассмотрев те изречения Господни, которые не имеют значения общеобязательных заповедей, вспомним, что Христос, оканчивая Свою нагорную проповедь, соединил все Свои заповеди, касающиеся отношений наших с ближним, в одну: Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними! (Мф. 7:12). Вот все, чего требует от нас Христос по отношению к другим людям! Посмотрим же, тяжко ли это требование? удобоисполнимо ли оно?

Ты, дорогой брат, вероятно, испытывал не раз мучительную тоску, когда сознавал, что многие, даже близкие к тебе, люди не любят тебя и нисколько не стесняются открыто проявлять свое нерасположение к тебе? и ты, наверное, осуждал их за их бессердечность. Но заглянул ли ты в свое сердце? спросил ли себя: любишь ли ты сам всех людей вообще и близких к тебе, в особенности? Ведь ты сам иногда дышишь злобой против многих, не всегда даже и повинных пред тобою. За что же негодуешь на других? Если хочешь, чтобы тебя любили все, люби и ты; и верь, что любящее сердце всегда найдет отклик в сердцах других людей. – Ты, может быть, скорбел, доходил даже до отчаяния, когда тебе, нуждавшемуся в помощи, все отказывали в ней? Ты недоумевал, почему, например, такой-то отказал тебе в своей поддержке, которая ему почти ничего не стоила бы? Не правда ли, как тяжело, как грустно встречать повсюду холодные, равнодушные к твоей нужде лица? как больно сознавать, что некому помочь тебе? Так не отказывай же и сам в посильной помощи нуждающимся; и если ты не в состоянии помочь так, как хотелось бы, помоги, как можешь, но все-таки помоги! подай хотя чашу воды жаждущему и не могущему утолить свою жажду без посторонней помощи!

Да и помогая посильно ближним не возвеличивайся пред ними, не выставляй себя напоказ, как благодетеля, не труби о своих делах! Знай, что в человеческом сердце есть прескверное чувство неблагодарности к тем, кто рисуется своими благодеяниями, кто напоминает о них облагодетельствованным; и эта неблагодарность их служит наказанием за то, что доброе дело сделано не из любви к ближним, а для того только, чтобы благодетеля хвалили, возвеличивали. Поэтому, старайся помогать нуждающимся так, чтобы, по возможности, никто и не знал бы об этом; и никогда не попрекай облагодетельствованных тобою! Тогда и ты вправе будешь рассчитывать, что и тебе не откажут в помощи, когда будешь нуждаться в чем-либо; да и оказывая помощь не будут ставить тебе этого на вид, не будут пробуждать в тебе чувств озлобленной неблагодарности. Согрей сердце свое любовью не только к тем, которые любят тебя, но и к врагам своим; молись за них, чтобы Господь смягчил и их сердца; помогай и им; и верь, что твоя всепрощающая любовь даже к ненавидящим тебя обезоружит их, заставит и их полюбить тебя! – Ты обижаешься и негодуешь, когда знакомые твои осуждают тебя за какие-либо грехи твои, за ошибки в жизни, за бестактные поступки, и злословят тебя за них? Но загляни в свое прошлое, и ты увидишь, что сам не безгрешен в этом отношении, что сам не прочь был иногда позлословить и осудить ближнего. Не злословь же, не осуждай никого, и тебя не будут злословить! Не приходилось ли тебе когда-либо слышать от своих знакомых, что такой-то человек никогда и ни о ком не говорит дурно? Не припомнишь ли, с каким уважением они отзывались о нем? Не убеждаешься ли, что такого человека никто не решится ни осуждать, ни злословить? Старайся же почаще заглядывать в свою душу и осуждай себя за грехи; отстань от них, исправься, и тогда узнаешь, как исправить брата своего! – Ты возмущаешься, когда другие люди лгут, обманывают тебя, нарушают свое слово, даже клятву? Не обманывай же и сам никого, никогда не лги, будь всегда и во всем настолько правдив, чтобы все верили твоему слову, не требуя никаких клятв! – Ты испытываешь невыразимые муки, когда узнаешь про неверность жены? Но вправе ли ты осуждать ее? Сам-то ты безгрешен ли в этом отношении? Будь же прежде всего сам целомудренным, не прелюбодействуй! Мало того, не делай ничего такого, что влечет к этому греху; даже мысленно не возбуждай в себе страсти к посторонней женщине, не жене твоей! И только тогда ты будешь в праве чувствовать обиду, нанесенную тебе неверностью жены. – Ты, конечно, желаешь, чтобы никто не нарушал твоей телесной неприкосновенности, чтобы никто не обижал тебя и даже ничем не выражал своего гнева или презрения к тебе? Но загляни в свое прошлое и увидишь, что нередко обида, причиненная тебе, пробуждала в твоем сердце жажду мести, желание воздать противнику не только тем же, но и гораздо большим, сторицею? Подумай, как больно было бы тебе, если бы обиженные тобою мстили тебе за каждую причиненную тобой обиду. Поэтому, не только не мсти никому, но даже не трогай никого; будь кротким, не гневайся, не унижай ближнего не только обидным словом, но даже и презрительным взглядом! Если кто обидел тебя, прости ему обиду; верь, что своим великодушием ты обезоружишь его; а если сам обидел кого, спеши к обиженному, проси прощения, мирись с ним скорее; и будь уверен, что тебя все простят, если будут знать, что и ты прощаешь всем. – Итак, предпринимая что-либо по отношению к другим, подумай прежде: был ли бы ты доволен, если бы с тобою поступали так, как ты хочешь поступить с ближним твоим? И если совесть подскажет тебе, что ты не был бы доволен таким поступком по отношению к тебе, то и сам воздержись от него! И вообще, во всем поступай с людьми так, как хочешь, чтобы и они поступали с тобою! Вот чего требует от нас Христос! Вот устав Его Царства, вот иго Его заповедей! В чем же трудность несения этого ига?

Не тяжелее ли свобода от него? Ведь это иго дает истинное счастье и душевное спокойствие всем, смиренно несущим его. Свобода же от этого ига, хотя и содействует временному накоплению некоторых земных благ, не в силах, однако, дать обладателю их душевного покоя. Неся другое иго, иго мира сего, иго себялюбия, человек смотрит на всех людей, как на средства удовлетворения своего сребролюбия, своих страстей; он не любит их; он, ради личной корысти, вредит им во всем, мстит им, воздает злом за добро, притесняет их; он осуждает и злословит всех и бесстыдно лжет; он злопамятен и никогда не прощает обидевших его; он поклоняется золотому тельцу и, в погоне за наживой, за обогащением себя на чужой счет, стремится подчинить своей власти, своему влиянию, поработить себе всех соприкасающихся с ним. Он, наконец, достигает своей цели. Но сколько душевных терзаний он испытывает в этой постоянной, ожесточенной борьбе с ближними? И как ни старается он заглушить эти терзания мнимым веселием, разгулом, азартной игрой, бешенной тратой неправильно нажитых денег, – душевный покой все дальше и дальше уходит от него. А при малейшей неудаче, при потере власти или влияния на окружающую его среду, в особенности же при потере хотя бы части состояния, он приходит в отчаяние, изнемогает под бременем ига мира сего и нередко прекращает самоубийством свою беспутную жизнь.

Вдумайтесь хорошенько во все сказанное, и вы признаете, что жить по уставу Царства Божия совсем не трудно, и что только такая жизнь дает истинное счастье здесь, на земле, и блаженство будущей вечной жизни.

Будем же молить Господа нашего Иисуса Христа: Да умолкнет дух злобы, вражды и человеконенавистничества, пожинающий ныне обильную жатву среди нас! Да воспламенятся сердца наши любовью к Нему и друг к другу! Да поможет Он нам сознать нашу духовную нищету, наше нравственное бессилие, наше ничтожество в сравнении с доступным для нас совершенством! Да дарует Он нам силы возродиться к новой жизни, расширять пределы Царства Божия и стать достойными сынами Его! Да будет на земле единое стадо с Ним, единым Пастырем нашим! Да будем все едино и да будем едино с Ним! Аминь.

* * *

1

Я читал эти лекции с значительными сокращениями; печатаю же их без пропусков.

2

Приведенные Иоанном Златоустом примеры помещены в изданной мною брошюре «Первопричина нашего атеизма»; здесь же ограничусь дословною выпискою двух мест из Бесед его: 1) «И когда он (Адам) уснул, взял (Бог) одно из ребер его и закрыл то место плотью. Так сказано в книге Бытия. А вот что говорит об этом Иоанн Златоуст: Не разумей слова эти по-человечески, но знай, что употреблены, грубые речения приспособительно к немощи человеческой» (XV 2). – 2) «И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня. Что говоришь? Бог ходить? Неужели и ноги припишешь Ему? Нет, не ходит Бог! Что же значат эти слова? Он хотел возбудить в них такое чувство близости Божьей, чтобы повергнуть их в беспокойство, что и было на самом деле: они почувствовали это и попытались скрыться от Бога. Произошел грех и преступление, и напал на них стыд; совесть взывала громким голосом и упрекала их» (XVII, I).

3

Пример: я вижу и осознаю стул, на котором сижу; поэтому я верю, что он существует и не требую никаких доказательств его существования.

4

Подробности о подлинности Евангелий см. в моей книге «Толкование Евангелия».


Источник: 1. – Путь к познанию Бога. 2. – Кто был Христос? 3.– Исполнимы ли заповеди Христа? / Б.И. Гладков. Изд. автора. - С.-Петербург : Тип. т-ва «Общественная Польза», 1910. - 196 с.

Комментарии для сайта Cackle