Евгений Болховитинов как митрополит Киевский

Митрополит Евгений Болховитинов принадлежит к числу знаменитых иерархов русской церкви первой половины XIX-го столетия. В течение 33-х лет он святительствовал в разных местах России и был свидетелем важнейших событий в церковной и общественной жизни нашего отечества и во многих из них принимал самое деятельное участие. Литература, посвященная памяти м. Евгения, особенно увеличившаяся количественно после столетнего юбилея его со дня рождения (18 декабря 1767 г. – 18 декабря 1867 г.), послужившего как бы сигналом к собиранию сведений о почти забытом до того времени славном иерархе – слишком разрознена и состоит, по большей части, из журнальных статей. И до сих пор не существует еще такого труда, который охватывал бы всю жизнь, деятельность и учёные сочинения этого ревностнейшего исследователя нашей старины, этого, по истине, замечательного подвижника в отечественной церковной истории, археологии и философии; нет труда цельного и законченного, в рамки которого входил бы «весь Евгений», от колыбели и до гробовой доски. Правда, есть две монографии о м. Евгении, но они касаются, главным образом, самой видной части его деятельности – ученой. Эта сторона в жизни преосвященного нашла себе исследователей, с одной стороны, в лице Е. Шмурло, труд которого «Митрополит Евгений, как ученый», обнимает ранние годы его жизни и ученой деятельности (1767–1804 г. г.), с другой – в лице Н. Полетаева, взявшего на себя задачу обстоятельно изучить н осветить «труды м. Евгения по Истории русской церкви».

Довольно мало и частично разработал самый продолжительный (с 1822 по 1837 г. г.), а в то же время весьма интересный период в жизни м. Евгения – Киевский. К сожалению, доселе почти не было обращено надлежащего внимания собственно на разностороннюю епархиальную деятельность его; между тем как и самые дела, им совершенные, и свидетельства современников указывают положительно, что достославный иерарх, ни в коем случае, не может быть отнесён к разряду тех из архипастырей-собратий, которые, предавшись исключительно учёным занятиям, все, дела по управлению епархиею вверяли приближенным к себе лицам. Напротив, в продолжение пятнадцатилетнего управления киевскою епархиею, м. Евгений заявил себя не только замечательным учёным, но и выдающимся иерархом-администратором. Он не замыкался в тиши своего учёного кабинета и не предавался одной лишь науке, но зорко следил за течением епархиальной жизни, – уметь вовремя распорядиться, немедля откликнуться на запросы паствы, благодаря чему успел много сделать для блага киевской церкви и митрополии.

В виду того, что в литературе о м. Евгении разнообразная и многосложная деятельность его по управление киевскою епархиею, характер этой деятельности, всесторонне не исследованы (хотя, как увидим, есть отдельный статьи, посвящённые и этой стороне), то автор предлагаемого сочинения поставил своей задачей восполнить этот пробел. Для этого он, с одной стороны, старался собрать в одно целое все то, что написано о нём, как об администраторе, – так или иначе затрагивает его жизнь и деятельность в Киеве, – с другой, – по мере сил и возможности, – дополнить эти сведения новыми данными, добытыми в местных архивах. Поэтому и источниками при написании сочинения прежде всего служили:

I. Документы архива Киевской Дух. Консистории: 1) книги указов за пятнадцать лет, с 1822 г. по 1837; 2) книги журнальных постановлений за то же время и 3) в особенности многочисленный архивный дела (с 1822 по 1837 г.).

II Документы архива Киево-Печерской Лавры: 1) две книги «положений и определений» м. Евгения, касающихся различных сторон управления лаврой; 2) книга «инструкций должностным лицам лавры»; 3) архивные дела по всем частям лаврской жизни.

III. Документы архива Киевской Дух. Акад.: 1) книги журнальных постановлений академической конференции с 1823 г. по 1837 г.

Кроме того, источником служили письма м. Евгения, за время пребывания его в Киеве писанный к разным лицам: в Дерпт к проф. В. М. Перевощикову – напечатаны в Русск. Арх. за 1890 г. (т. 3, № 12); письма к Мелетию Леонтовичу, бывшему сначала ректором Академии, с 1 января 1825 г. по 21 ноября 1826 г., а потом епископом чигиринским, викарием киевской митрополии, до 21-го апреля 1828 г.: 4 письма напечатаны в Киевской старине за 1883 г. (кн. 5–8); одно – в Труд. Kиев. Дух. Академии за 1884 г. (кн. 5–8); письмо к Афанасию (Протопопову), епископу Чигиринскому, от 27 февраля 1826 г., в Киев. Епарх. Вед. да 1886 г. №8¹; письма к игумену (впоследствии архим.) Серафиму Покровскому – в Труд. Академии за 1911 г. (кн. 5–8) и за 1911 г. (кн. 1–4) с примечаниями издавшего их Льва Ст. Мацевича; письмо к Кириллу Богословскому – Платонову, епископу подольскому и брацлавскому в Труд. Академии за 1888 г. (кн. 1–4); письмо к наместнику Киево-Печерской Лавры Авксентию Галинскому – в Древ. и Нов. Росс. 1877 г. (кн. I) и другие.

Наиболее важными пособиями, имеющими ближайшее отношение к уяснению жизни и деятельности м. Евгения в Киеве, послужили:

1) Небольшая брошюра (в 55 стр.) Киево-Соф. собора прот. П. И. Орловского, состоящего ныне в заштате, под заглавием: «Деятельность м. Евгения по управление киевскою епархиею». Киев. 1868 г. В ней автор на основании консисторского архива (без цитации), некоторых писем и воспоминаний кратко обозревает епархиальную деятельность м. Евгения.

2) Речь прот. В. Фаворова, произнесенная на годичном торжественном собрании университета Св. Владимира 1867 г. 3 сентября (Труд. Акад. за 1867 г. № 8). Фаворов в своей речи, после кратких биографических сведений останавливается преимущественно на характеристике Евгения, как учёного историка, но на ряду с этим отмечает некоторые типичный черты в характере пастырской его деятельности (при написании речи автор пользовался рукописями Софийской библиотеки).

3) Соч. В. И. Аскоченского, «История Киев. Академии, по преобразовании её в 1819 г.». Аскоченский в «Истории Академии» уделяет много места м. Евгению: приводит краткую его биографию, даёт характеристику личности, а главное – повествует о жизни преобразованной академии в период пребывания в Киеве м. Евгения. Дополнением к соч. Аскоченского является статья

4) И. И. Малышевского: «Деятельность м. Евгения в звании председателя конференции Киевской Духовной Академии» (Труд. Акад. 1867 г. № 12). Отчасти на основании академического архива (без цитации), отчасти по преданиям, И. И. Малышевский: обрисовывает деятельность Евгения по отношению к Академии и характеризует его, как учёного и педагога-администратора.

К уяснению отношений м. Евгения к Академии служат также 5) „Очерки из Истории Академии Пр. Ф. И. Титова. (Труд. Акад. 1897 г. № 10). Пр. Ф. И. Титов, сообщая сведения о первом ректоре Академии, по преобразовании её, Моисее Богданове–Платонове, касается отношений митрополита как к ректору Моисею, так и к Академии. 6) Статья анонимного автора – «Деятельность м. Евгения, как священно-архимандрита Киево-Печерской Лавры». (Руковод. для сельск. паст. 1868 г. №№ 26 и 29). Неизвестный автор говорит о заботах настоятеля Лавры, м. Евгения, по улучшению внутренней и внешней жизни монастыря, при этом пользуется архивными материалами. Умалчивает только он о деятельности митрополита по Киево-Печерской типографии, но эта сторона его деятельности раскрыта в статье. 7) свящ. Троцкого: «Типография Киево-Печерской Лавры» (Труд. Киев. Дух. Академии за 1865 г., кн. 5–8).

Сочин. П. Знаменского. «Чтения из истории русской церкви за время царствования императора Александра I». Знакомя с состоянием русской церкви и отношением к ней правительства Александра Благословенного и высшей церковной администрации, Знаменский указывает то положение, какое занял митр. Евгений в бытность свою в Петербурге (1825–1826 г. г.) в борьбе двух враждебных партий: Голицынской и Аракчеевской.

И. А. Чистовича. «Руководящие деятели духовного просвещения в России в первой половине XIX-го столетия. В этом сочинении освещается деятельность Евгения, как члена Комиссии духовных Училищ, а равно отношение его к реформе духовной школы 1809–1814 г. г.

Сведения к уяснению эпохи пребывания м. Евгения на Киевской кафедре заимствованы нами из сочинения П. Знаменского. «Приходское духовенство в России со времени реформы Петра». Казань. 1873 г. Этот труд обстоятельно и широко захватывает свой предмет – изображение истории приходского духовенства в России в связи с жизнью приходов и изменениями церковно-епархиального строя, почему помогает понять направление церковно-административной деятельности Евгения в Киевской митрополии.

Е. Крыжановского. «Украинская деревня второй четверти XIX-го столетия». Бытовой очерк, живо и картинно рисующий состояние Малороссийских приходов, положение духовенства до и после польской революции 1830–31 г. г.

Помимо перечисленных источников и пособий, мы пользовались еще автобиографией м. Евгения, некоторыми его сочинениями, как напр., «Описанием Киево-Софийского собора», «Описанием Киево-Печерской Лавры» и др.; краткими биографиями, написанными в разных местах его служения в память его; печатными воспоминаниями и статьями, имеющими второстепенное значение, но так или иначе освещающими жизнь и деятельность преосвященного Евгения в Киеве².

Итак, нас занимает преимущественно епархиальная деятельность м. Евгения, поэтому собираем воедино рассеянные во многих местах отрывочные сведения о ней, – передаём то, что прочли, сводим вместе то, что извлекли из архивов.

При обзоре письменных распоряжений, инструкций и личных действий м. Евгения мы будем следовать порядку хронологическому, а также сводить их по роду и характеру содержания. Вместе с этим, каждое из распоряжений будем излагать с указанием, по возможности, на обстоятельства, послужившие основанием и побуждением к тому или иному распоряжению.

Происхождение его, образование, служение в Воронеже и Петербурге. Назначение в должность епископа Старой Руссы, викария Новгородского, служение на самостоятельных епископских кафедрах: в Вологде, Калуге и архиепископии Псковской. Вступление Евгения на Киевскую кафедру; главнейшие отрасли деятельности по управлению Киевскою епархиею митрополиею³

Высокопреосвященный м. Евгений Болховитинов (в Мире Евфимий), как он сам указал в своей автобиографии, родился в г. Воронеж 18 декабря 1767 года⁴. Отец его, Алексей Андреевич, был священником приходской Вход-Иерусалимской церкви, при которой и умер в 1776 г., оставив будущего архипастыря 9-летним сиротой на попечении матери. К счастью, преосвященного Евгения, природа одарила его хорошим голосом, благодаря которому он поступил, по старанию матери, в архиерейский певческий хор, где и нашёл для себя первый приют и школу⁵. Здесь в то время, вместе с обучением пению, учили и первоначальным предметам общего образования. Так Промыслу благоугодно было с первых дней жизни дитяти, вне родного крова, предуказать и как бы предначать будущее совместное и постоянное служение его церкви и науке. Из архиерейского хора Евгений Болховитинов 15 октября 1777 г. поступил в число учеников местной семинарии. Семинарское учение его совпало с временем пребывания на воронежской епископской кафедре такого просвещённого архипастыря, каким был Тихон III (Малинин 1775–1788 г. г.⁶. Заботами последнего воронежская семинария была поставлена на такую высоту, которой могла только достигнуть духовная школа в царствование Екатерины II. При нём расширен был круг семинарских наук: открылись – сначала класс философский (1777 г.), а через два года – венец семинарского образовавшая, класс богословский⁷. Недюжинные способности ученика Болховитинова, – его жажда к знанию, усердие и ревность к труду обратили внимание епископа Тихона, принявшего участие в судьбе талантливого питомца подведомой ему семинарии. «Кто знает», говорить один из биографов м. Евгения – Николаев – «вышел бы ли из скромного ученика Евфимия, впоследствии знаменитого иерарха, ученый Евгений, если бы святитель воронежский не взял его под свое покровительство и не пособил достигнуть цели его желаний – учиться и учиться»⁸. Усмотрев, что семинарское образование мало удовлетворяет любознательного юношу, пр. Тихон с половины философского класса, в 1785 году, отправил Е. Болховитинова, вместе с другим учеником, И. Богомоловым, в Московскую Академию «для окончания учения»; при этом преосвященный дал юношам рекомендательное письмо к протектору Академш митроп. Платону (Левшину) и обещал высылать им жалованье на содержание⁹. В Московской Академии Евгений обучался «полному курсу философии и богословию», и языкам: греческому и французскому; но из всех академических наук древняя классическая литература была самым любимым его предметом, – он уделял ей много времени и достиг широких познаний, пригодившихся ему впоследствии при написании историко-археологических трудов. Богатые дарования Е. Болховитинова не могли быть незамеченными м. Платоном: последнему он обязан своим посещением лекций Московского университета¹⁰. Слушание университетских лекций у иностранных профессоров Шадена – всеобщей нравственной философии и политики; у Роста – опытной физики; у Бодуэна – французской литературы и у Гейма – немецкого языка, а также ознакомление его и с другими языками: еврейским, итальянским, польским и их литературой, при тогдашних научных средствах Московской Академии, только и могли приготовить не просто умного и высоко учёного пастыря, но историка и литератора, каким был м. Евгений¹¹.

По окончании «московского учения» Болховитинов возвращается в родной Воронеж (в конце 1788 г.) в качестве учителя местной семинарии. Со всем пылом свежей молодости новый наставник весь предается занятиям своей службы. За недостатком нужных и особенно способных деятелей по семинарии, ему приходится нести здесь великие и разнообразные труды: вскоре по поступлении своём он единовременно преподаёт пять особых предметов (риторику, французский язык. греческие и римские древности и философию) и отправляет должности вице-префекта и библиотекаря, а с осени 1790 г. становится префектом (каковую должность он исправлял в период 10-летнего пребывания своего в Воронеже) и исправляющим обязанности ректора, неся в то же время труды по преподаваний новых шести предметов (догматического и нравственного богословия, церковной истории, священной герменевтики, эллинского и простого греческого языка); под его же непосредственным руководством устраиваются в семинарии торжественные диспуты на годичных актах. И только, благодаря замечательному разнообразна дарований, многостороннему и основательному образованию, а также добросовестному отношению ко всякому своему делу, Евгений мог один с успехом заменять собою многих деятелей¹². Занимая видные и почетный места префекта и исправляющего должность ректора семинарии, Болховитинов не мог не считать для себя неприличным и несогласным с местом служения светское звание, поэтому 4-го ноября 1793 г. вступил в брак с дочерью Липецкого (Тамбовской губернии) купца Расторгуева, Анною Антоновною, и принял рукоположение во священника, а 25 марта 1796 г. произведён был в соборного протоиерея уездного города Павловска, с оставлением при семинарии в прежних должностях, и назначен присутствующим воронежской консистории¹³. Семейное счастье Болховитинова продолжалось не долго: у него было трое детей, и все они один за другим скончались, в августе же 1799 г. за детьми последовала и мать их.

Эта потеря порвала видимую связь его с миром, как бы для того, чтобы вызвать его, испытанного горестью, на поприще деятельности гораздо обширнейшей, чем Воронеж и тамошняя семинария. Болховитинов решил принять монашество; такому серьёзному намеренно, изменявшему дальнейшую судьбу его, помог осуществиться Н. Н. Бантыш-Каменский¹⁴. Находясь в самых дружеских отношениях с архиепископом С. Петербургским (впоследствии митрополитом) Амвросием Подобедовым, он просил сего последнего обратить внимание на осиротевшего воронежского протоиерея. Преосвященный Амвросий вызвал Е. Болховитинова в Петербург; в начале февраля 1800 г. он со скорбью покинул Воронеж с тем, чтобы никогда уже более туда не возвращаться¹⁵, и 1-го марта прибыл в столицу; 3-го был определён префектом Александро-Невской Академии с поручением преподавать философию и высшее красноречие. Не замедлило и пострижение: «9-го марта монахи, как пауки», по выражению Евгения, «опутали его в черную рясу, мантию и клобук»¹⁶, а 11-го на него были возложены митра, крест и палица – знаки архимандритского звания¹⁷ – и дан в управление Зеленецкий третьеклассный монастырь¹⁸. Кроме того, 15-го марта он назначен присутствующим С. Петербургской консистории, а с августа того же – 1800 г. и во весь 1801 год исправлял чреду богослужения и говорил проповеди¹⁹. Зеленецким монастырём Евгений управлял менее двух лет, – до 27 января 1802 года, когда по указу Синода был переведён во второклассную Сергиеву пустынь, лежащую вблизи Петербурга²⁰; в апреле этого же года преподавание философии в академии он прекратил и начал читать лекции по богословию²¹.

В Петербурге, на первых же порах, Евгений имел случай оказать значительную услугу не только преосв. Амвросию, своему патрону, но и самой церкви русской. Случай этот был следующий: в 1800 году иезуиты, по проискам папы, предложили любимый свой проект соединения нашей церкви с латинской, – вернее не соединения, а подчинения русской церкви папе. Выполнителем этого плана явился генерал иезуитского ордена Грубер, живший тогда в Петербурге и имевший частный вход в кабинет Императора Павла I. Ловкая хитрость и «изворотливое искусство» успели, видимо, склонить в пользу иезуитов Императора и даже некоторых из духовенства. Через министра Ростопчина сделан был запрос и преосв. Амвросию. Но последний, вместо собственного ответа, представил написанную по его поручению архим. Евгением записку под заглавием: «Каноническое исследование о папской власти»; записка раскрывала всю правду хитрых действий Грубера. Выслушав её, Государь приказал удалить от него опасного иезуита²².

С течением времени новые обстоятельства вызывали. Евгения к новой деятельности, далеко выступавшей за пределы прямых его обязанностей и весьма плодотворной для церкви и отечества²³. На престол вступает Император Александр I, а, как известно, начало его царствования было временем самой одушевленной деятельности у нас по различным внутренним преобразованиям государственной жизни²⁴. Благие и высокие намерения Монарха вызывали ревностных деятелей к осуществлению воли его, – имена некоторых из них никогда не исчезнут из отечественной истории. Одним из таких деятелей является и Евгений Болховитинов.

В 1802 г., 16 мая, состоялось Высочайшее повеление об учреждении благотворительного общества для призрения бедных и изыскания «всех нравственных и физических способов облегчить их судьбу». Для образования комитета, который должен был выработать правила устройства в деятельности такого общества, государь сам избрал трёх членов, а дальнейшее избрание повелел производить таким порядком, чтобы три избранные им члена единогласно избрали четвёртого, четыре – пятого и так до девяти, выбор остальных членов (до 17-ти) должен был происходить уже по большинству голосов. И первое единогласное избрание, назначенных самим Государем членов, пало на префекта Александро-Невской Академии, архим. Евгения, который не замедлил оправдать оказанное ему доверие. Комитет поручил архим. Евгению обдумать и начертать план, как наилучше можно подать помощь убогим и престарелым. 29 октября 1802 г. он подаёт комитету свой «Голос», представляющей историческое обозрение русских законоположений по этому предмету, «дабы», говорит Евгений, _«видеть прежде всего, что уже учреждено было в Pocсии относительно общественного призрения бедных, и применить это к настоящему рассуждению и цели комитета»²⁵. Затем, не далее, как через месяц, он представил проект действий нового благотворительного общества; и почти все соображения его приняты были комитетом и вошли во всеподданейший доклад Государю Императору²⁶.

Большой столичный город – центр умственной и общественной жизни – всегда представляет широкое поле для выдающейся личности. И вот, 16 мая 1803 года, мы видим архим. Евгения действующим лицом при праздновании столетней годовщины Петербурга. Как слово, сказанное им в Исаакиевском соборе в этот знаменательный день, так и описание бывшего торжества проникнуты искренним патриотизмом и составляют «любопытные страницы» в истории нашей северной столицы²⁷.

Заслуги архим. Евгения по комитету благотворительного общества и участие его в праздновании столетней годовщины Петербурга не могли не содействовать более скорому возведению его на высшей пост – епископский, на каковой он и был назначен 1 января 1804 г. По Высочайшему указу Евгений хиротонисан 17 января в Александро-Невской лавре во епископа Старой Руссы, викария Новгородского²⁸. Однако, прежде чем потрудиться на пользу Новгородской паствы, ему суждено было выполнить ещё одно весьма важное дело, – разумеем его «предначертание о преобразовании духовных училищ». Стремление Александровского правительства к распространению просвещения, посредством открытия всевозможного рода учебных заведений, поставило на очередь вопрос об умножении и улучшении духовных училищ, находившихся в неудовлетворительном положении «по недостатку определённых, решительных и надёжных мер к их возвышению и упрочению». Сколько по собственному расположению, столько же и по желанию высшей власти – м. Амвросия и обер-прокурора Св. Синода кн. Голицына, Евгений, теперь уже епископ, взял на себя труд составить подробный и обстоятельный проект желательных улучшений в постановке духовно-учебного дела. В марте 1805 г. проект был закончен и представлен Государю, который его одобрил, наградив составителя орденом св. Анны 1-й степени. Впоследствии для рассмотрения проекта учреждён был особый комитет (29 ноября 1807 г.), который и выработал окончательно план усовершения духовных училищ, начавший осуществляться с 1809 года²⁹. Мысль об улучшении духовных училищ, без сомнения, давно уже занимала наставника духовного юношества, и чем яснее осознавал он нужду в этом, тем отраднее было ему надеяться на осуществление своего желания. Но в чаянии будущего, он не упускал ничего, чем мог служить делу духовного просвещения в настоящем. Поэтому Евгений постарался привести в наилучшее устройство семинарию и низшие духовные училища Новгородской своей епархии, применив на практике меры, предложенные им в проекте, и показав, таким образом, пригодность для жизни своих планов по части задуманного преобразования³⁰.

С Новгородского викариатства преосв. Евгений переведён быль в начале 1808 г. епископом в Вологду (назначение состоялось 24 января), где и пробыл до сентября 1813 г. Место в Вологде он сам для себя избрал. «Это», писал он Македонцу, «тёпленький уголок, северная украйна, неповрежденная еще развратом больших дорог, никогда не отягчавшаяся войнами и безопасная от всех соседних вражьих наветов, которые ныне отечеству нашему со всех сторон опасны»³¹. Митрополит Амвросий, провожая Евгения на новое место служения, выразил ему свою благодарность за прежнее служение в следующих словах: «свидетельствую мою чувствительнейшую благодарность за беспримерную в служении со мною ревность и особенную ко мне любовь, по коим в трудах я был облегчаем, в затруднениях спокоен»³². В первое же лето Евгений совершил длинное путешествие по вологодской епархии, руководимый желанием познакомиться с бытом и нуждами своей паствы, чтобы взяться за епархиальное устройство³³. И здесь предметом его попечений были духовные школы, и здесь, как в Новгороде, он поставил их на должную высоту³⁴. В заботах и трудах по епархии застала его тяжёлая отечественная война, во время которой Евгений ревностно содействовал правительству в защите отечества своими воззваниями к духовенству о пожертвованиях, рассылал слова утешения пастве. Вологодскою епархиею он управлял пять с половиною лет, оставив по себе здесь, как и везде, память архипастыря доброго, неусыпно-ревностного о благе пасомых и примерно-точного исполнителя своих обязанностей. Вологда была первым местом его самостоятельного служения, была его «первенцем – Рувимом»³⁵. Как ни нравилась Евгению вологодская епархия – «северная украйна» – однако суровый климат вредно действовал на здоровье, что заставило его просить м. Амвросия о перемещении в другую епархию, – ближе к Москве или же на юг; вследствие этого ходатайства он быль перемещён в Калугу³⁶. Калужская епархия, в которую Евгений прибыл в сентябре 1813 г., не так давно была открыта (1799 г.) и разорена наполеоновским нашествием, так что он, собственно, и послан был устроить ее. Насколько епархиальные дела были расстроены и как много отнимали у него времени, видно из письма Евгения к проф. Г. М. Городчанинову от 25 сентября 1814 г.: «по новости епархии и по множеству дел, ничем учёным не занимаюсь»³⁷. На калужской кафедре преосв. Евгений был менее трёх лет (до 7 февраля 1816 г.) и успел привести епархиальные дела в возможный порядок и заслужить всеобщее уважение; недаром калужане, в поднесённом 10 марта 1816 г. адресе, при отъезде Евгения в Псков, говорили: «словом мудрости, примером жизни, ревностию в прохождении своего служении, мирными беседами и полезными наставлениями оправдал ты избрание Промысла»³⁸.

Из Калуги Евгений назначается 7 февраля 1816 г. в Псков, и 20 марта он уже находится в указанном месте, причём пожалован был в архиепископа псковского, лифляндского и курляндского (тогда Лифляндия и Курляндия управлялись псковским епископом, поэтому-то последние так и титуловались)³⁹. Псковскую епархию нашел он в крайне расстроенном, «ужасном», состоянии во всех отношениях; беспорядки и злоупотребления вкрались при предшественниках Евгения⁴⁰. Запущенность и заброшенность царила и в архиерейском доме, и в консистории, и в епархии. «И только благодаря неустанным шестилетним трудам Евгения, псковская епархия», говорить А. Князев «переродилась и в административном, и в религиозном и в хозяйственном отношении⁴¹.

Многосторонняя деятельность в Пскове была достойным переходом к заключительному эпилогу в жизни Евгения – Киевской митрополии.

24-го января 1822 года митрополит Киевский, Серапион Александровский, согласно его прошению, всемилостивейше был уволен от управления епархией и Киево-Печерской лаврой, с сохранением полного оклада жалованья и дозволением иметь пребывание, где он найдёт для себя удобным⁴². На место же его Св. Синодом был избран архиепископом Киевским и Галицким и Киево-Печерской лавры священно-архимандритом архиепископ Псковский Евгений Болховитинов, как один из деятельнейших, самых распорядительных и энергичных из тогдашних архиереев. Император Александр Благословенный, лично знавший и высоко ценивший преосв. Евгения, 30-го января утвердил выбор Синода; и тогда же Евгений вызван был в Петербург для представления Его Импер. Величеству⁴³, где 16-го марта при отпуске в Киев всемилостивейше пожалован митрополитом, и членом Св. Синода; причём в Высочайшем рескрипте на звание митрополита изображено было, между прочим, следующее: «Преосвященный митрополит Киевский Евгений! Желая воздать по заслугам вашим, я признал за благо возвести вас на степень митрополита Киевского. Молю Господа, да укрепить силы Ваши к прохождению предлежащего поприща. Да распространяется более и более духовное просвещение в странах, где первый светильник веры возблистал на Россию и утвердилась святая церковь, сохраняя нетленные останки православных угодников Божиих, в залог благоденствия России. Назидая во спасение паству, вам вверяемую, насаждайте вертоград Господень в славу Его»⁴⁴.

В Киев митр. Евгений прибыль 11 апреля, после 27-дневного утомительного путешествия⁴⁵. В это время он имел уже 55 лет от роду и, несмотря на преклонные лета, был крепок телом и бодр духом. 16-го апреля, после первого его служения в Киево-Софийском соборе, он был приветствован ключарем собора прот. Стефаном Семяновским речью, которая служит выражением настроения и надежды киевской паствы, встречавшей «рождение» нового святителя. «Когда осиротевшие чада паствы сея остались аки овцы, не имеющие пастыря», начал свою речь оратор, «то, чего им более оставалось просить у Пастыре-начальника Христа, как не сего: «Господи! Посли нам утешителя, которому бы мы вверяли все желания и воздыхания наши. Посли нам отца, которого бы гласа мы с радостью слушали и по нём на исполнение обязанностей своих с готовностью текли. Поели нам отца, который бы милосердием и правдою своею устроял благо дней наших. Таковы были мольбы чад паствы сея. Всеблагий Бог, исполняющий во благих желание умоляющих Его, услышал моления сии. Персть Божий, в воле Великого Помазанника Божия, Августейшего Самодержца Всероссийского Александра Первого, пишущий волю Царя царствующих, указать нам отца, готового святительскою добротою своею отереть слёзы осиротевших и водворить в пастве сей веселие и радование. Указал, и сей отец в кротости духа Христова, с Архипастырского любовно к вручённым ему, принесши о спасении нашем святые дары Господеви Богу нашему, взирает ныне на чад своих, при первом услышании о нём возблагоговевших к священному, доблестями всюду просиявшему, имени его. Так! Богом дарованный нам великий святитель наш! Сердца наши обрадовались ещё тогда, когда мы, томимые неизвестностию, познали, кто есть отец наш, кому вручено благоденствие наше, чья правда будет развязывать разнообразные сплетения желаний наших. Мы теперь, благословляя в устах и в сердцах благословившего нас благословением благостным, поручая тебе, великий иерарх! устроение благоденствия нашего, испрашивая у тебя архипастырского благословения на всю, Богом вручённую тебе, паству твою, молим и молить Всевышнего не перестаём, да свет святительской славы твоея, во дни сии воссиявший в древнем граде сём, долго, долго светится на сиих горах Киевских, да и мы во свете лица твоего ходим, и о имени твоём в днех наших радуемся зело»⁴⁶.

Киевская кафедра открывала для Евгения широкое поле деятельности во всех областях и частях управления и давала ему возможность применить свои разносторонние способности и знания. Состояние епархиальных дел в Киеве, как оно постепенно раскрылось пред новым архипастырем, не могло порадовать и утешить этого последнего. Беспорядок и запущенность господствовали везде, – в этом отчасти сказалась слабость правлении последних лет митр. Серапиона, происходившая вследствие его болезненности. Поэтому нет ничего удивительного в том, что заботы по епархиальному устройству отнимали у преосв. Евгения большую часть времени, во все годы пребывания его здесь. Как много было дел по епархии, легко судить из писем его в Дерпт к проф. В. М. Перевощикову. «В Киеве», писал Евгений от 11 октября 1822 г., «нашёл я весьма много любопытных книг польских, касающихся до Киева и России. Жаль только, что мало имею досуга читать их, и все почти чтение мое занимают епархиальные дела крайне запутанные»⁴⁷. Через два с небольшим месяца, именно, в письме от 6 декабря, он снова жаловался тому же профессору; «Много мне трудов в Киеве. Но если бы я уменьшил их хотя на один день, то следующий был бы вдвое, третий втрое и так далее тяжелее; ибо наша должность, не как ваша, измеряется не временем, а числом дел. А епархия Киевская втрое больше числом церквей, нежели Псковская; некогда даже газет, а тем меньше журналов, прочесть»⁴⁸. Следовательно, так настоятельна и так неотложна была нужда во всестороннем упорядочении митрополии. Считаем нужным и даже необходимым отметить следующее весьма важное обстоятельство, дающее объяснение той «запутанности и множественности» дел Киевской епархии того времени, на каковые указывает м. Евгений в только что приведённых письмах.

На долю преосв. Евгения выпал жребий управлять киевскою епархиею-метрополией в такое время, когда она ещё не совсем давно (с 1797 г.) была образована из областей, принадлежавших Польше и унии, когда здесь совершался процесс постепенного объединения края с коренными частями империи, сливались присоединённые области с целым государственным организмом, причём эта ассимиляционная работа, особенно усилившаяся после польской революции 1830–31 г. г., производилась русским правительством как в гражданском, так и церковном строе страны. Вследствие этого управлять Киевской епархию было далеко не так легко, как, напр., Вологодской, Калужской или Псковской епархией.

Жизнь юго-западных епархий вообще, и Киевской в частности, в силу исторических условий текла несколько иначе, чем жизнь епархий великороссийских; на юге Руси сложились свои особенности, свои порядки и в епархиальном управлении, и в церковно-приходской жизни и даже в материальном обеспечении духовенства. Следы этих особенностей в строе жизни Киевской митрополии при преосв. Евгении были еще довольно заметны и сглаживались им применительно к порядкам великороссийским. К тому же добавим ещё, что в период управления Евгения Киевскою митрополиею в пределах её совершилось несколько событий первостепенной важности, имевших близкое и непосредственное отношение к епархиальной жизни. Таковы – введение Высочайше утверждённого положения 1829 года об обеспечении духовенства землями и изыскание способов к обеспечению его в приходах бедных, а также польская революция, причинившая много бедствий духовенству и заставившая Евгения выступить на защиту последнего. Только знание и широкий практический опыт давали ему возможность сразу ориентироваться среди разнообразных обстоятельств, выдвигаемых жизнью епархии и условиями времени, помогали ему исправлять установившееся и как бы освященные временем порядки и в сфере органов епархиальной власти и в среде православной паствы. Чуждый всякой торопливости, всегда неизменно верный своему правилу – доходить до всего самому, приступил Евгений к управлению Киевскою епархиею.

С первых же дней пребывания в Киев он увидел и понял, что главная причина ненормального течения епархиальных дел заключается в неустройстве органов епархиального управления, занимающих посредствующую ступень между центральною властью и жизнью приходов, – в незнании должностными лицами прямых своих обязанностей. Поэтому свою архипастырскую деятельность митрополит и начал с преобразования органов епархиального управления, так что первая глава настоящего сочинения посвящается обзору действий и распоряжений Евгения, направленных к упорядочению консистории, духовных правлений и благочиний.

Одновременно и параллельно с реформой органов епархиального управления он устраивает приходскую жизнь Киевской епархии. В своей деятельности по управлению внутренней жизнью приходов архипастырь касается замещения священно-церковнослужительских должностей, принимает меры к повышению образовательного уровня в духовенстве и поднятие его нравственности; старается урегулировать средства материального обеспечения духовенства, во многом зависевшее, от помещичьего класса, и проводит в жизнь правительственные мероприятия, направленные к обеспечению приходских причтов. Не ограничиваясь только мерами, касающимися епархиального духовенства, м. Евгений подъемлет на себя труды по части внешнего и внутреннего благоустройства православных приходских храмов; делает распоряжения по церковно-имущественным делам и всячески поддерживает церковно-богослужебное благочиние. Вместе с этим он принимает самое живое участие в закрытии униатских монастырей, латинских костёлов и пересекает пропаганду латино-униатства, принимая в то же время никоторые меры и против раскола. Наконец, митрополит выступает, как пастырь-патриот, во время революции 1830–31 г., неблагоприятно отразившейся на приходской жизни. Деятельность Евгения по части улучшения приходской жизни Киевской епархии служит предметом второй главы сочинения.

Преобразованием органов епархиального управления, улучшением приходской жизни, не исчерпывалась ещё разносторонняя деятельность преосв. Евгения: он состоял настоятелем Киево-Печерской лавры, почему изображение деятельности его по управлению Лаврой следует в третьей главе предлагаемого сочинения.

Кроме того, жизнь преобразованных в 1817–1819 г. духовно-учебных заведений Киевской епархии шла под непосредственным наблюдением и надзором м. Евгения: отношение к ним архипастыря служит содержанием четвертой главы данной работы.

Таким образом, деятельность преосв. Евгения по управлению Киевскою епархией образуют четыре главных отрасли, и в каждой из них он выступает, как пастырь опытный и неутомимый, не жалевший ни сил, ни труда, лишь бы «ходить достойно в звании, в которое был призван».

Труды митрополита в Епархиальном управлении разделял викарий, ведению коего подлежал только один уезд – Чигиринский. В митрополитанство Евгения викариями Киевской епархии были: Ириней (Фальковский), сослуживший с ним лишь один год († 29 апреля 1823 г.); Афанасий (Протопопов) – с 29 июля 1823 г. по 15 октября 1826 г.⁴⁹: Мелетий (Леонтович) – с 21 ноября 1826 г. по 21 апреля 1828 г.⁵⁰; Кирилл (Куницкий) – с 13 мая 1828 г. по 5 января 1835 г.⁵¹; Владимир (Алявдин) – с 20 января 1835 г. по 26 сентября 1836 года⁵²: Иннокентий (Борисов) с 21 ноября 1836 г.⁵³ и до смерти м. Евгения.

Распоряжения по упорядочению деятельности присутствия консистории и канцелярии ее. Меры к улучшению делопроизводства в духовных правлениях. Распоряжения по делам института благочинных и благочиннических округов

Киевская епархия-митрополия в настоящем её составе из 12-ти уездов образовалась в 1797 году⁵⁴. Во главе одиннадцати уездов или поветов стояли духовные правления: Богуславское, Васильковское, Звенигородское, Липовецкое, Махновское, Сквирское, Радомысльское, Таращанское, Уманское, Черкасское и Чигиринское. Собственно, Киевский повет не имел духовного правления и управлялся непосредственно дикастериею. Каждый церковный округ, заключенный в границах уезда, был разделён на меньшие церковно-административные округи, которыми управляли благочинные.

Прежде всего м. Евгенш остановил свое внимание на консистории. Как известно, «консистории получили общий устав лишь в 1841 г., а до того времени действовали по частным инструкциям и распоряжениям епархиальных архиереев и были почти такими же домашними канцеляриями архиереев, как старинные архиерейские приказы»⁵⁵. Преосвящ. Евгений составил обширные инструкции по всем отраслям епархиального управления, которыми определялась служебная деятельность разных лиц и учреждений.

Киевская консистория, преобразованная, в 1786 г. (год введения в Малороссии духовных штатов) носила с тех пор название «дикастерии»⁵⁶. С таким названием она оставалась до 31 марта 1832 г., когда по синодальному указу она переименована была в «консисторию», для соблюдения единообразия, по образцу великороссийских епархий⁵⁷.

Присутствующими в консистории ко времени вступления м. Евгения на киевскую митрополичью кафедру были – из монашествующих: Пустынно-Николаевского монастыря архим., киевских монастырей благочинный, Варлаам Кривицкий; Киево-Братского училищного Богоявленского монастыря архим., киевской Академии ректор, Моисей; Киево-Выдубецкого Михайловского мон. архим. Ириней; Киевской семинарии ректор, иером. Кирилл. Из лиц белого духовенства состояли: Киево-Софийского собора прот. Д. Сигиревич; ключарь этого же собора С. Семяновский; Киево-Подольской Набережно-Николаевской церкви прот. К. Россовский и Киево-Подольской Воскресенской церкви прот. Иоанн Маньковский⁵⁸. М. Евгений с большою осторожностью пополнял состав членов консистории за выходом кого-либо из них: он умело назначал лиц, могущих с достоинством нести бремя епархиального правления и выдающихся своими административными способностями⁵⁹.

За время м. Евгения в киевской консистории переменилось четыре секретаря. Первоначально секретарём состоял Павел Королёв. Он начал свою деятельность ещё при м. Самуиле Миславском, в 1795 г.⁶⁰, и, благодаря долговременной практике, как нельзя лучше, усвоил себе, правила консисторского делопроизводства. Поэтому преосв. Евгений дорожил им и во многом полагался на его опытность⁶¹, хотя, как увидим, пресёк и его некоторые своевольные поступки. К сожалению, Королёв пробыл секретарём при Евгении один лишь год и по старости уволился на покой⁶². После него, преемственно один за другим, было ещё три секретаря. На место Королёва назначен был Синодом титулярный советник Григорий Янчуковский, начавший свою деятельность с 10-го июня 1823 г. и проходивший её до 23 февраля 1833 года⁶³.

По смерти Янчуковского, с 21 февр. 1834 г. по 7 окт. 1835 г., секретарём консистории был Егор Даламанов⁶⁴. Последним же секретарём, при котором смерть унесла м. Евгения из этого мира, состоял Максим Матвеев⁶⁵. В короткие промежутки времени, за отсутствием секретаря, обязанности его исполнял помощник, которому консисторские служащие должны были оказывать такое же повиновение и послушание, как и настоящему секретарю. Поэтому поводу последовало далее со стороны митрополита разъяснение; в 1833 г., до прибытия секретаря Даламанова, должность его исправлялась помощником – Слуцким. Последний доносил м. Евгению, что «никто из приказно-служащих и старших чиновников не хочет внимать ни просьбам, ни побуждениям его, потому что, яко бы сам он взялся за исправление секретарской должности, без всякого на то определения и резолюции, в силу чего происходить крайнее расстройство в делах и самоуправие»⁶⁶. Тогда Евгений предписал служащим консистории следующее: «когда выбывает начальник, то по законам исправляет должность ближайший его помощник, а помощник секретаря есть ближайший по секретарю. Посему, никакое старшинство чинов и службы не имеет места; обязать всех консисторских подписками быть исправляющему секретарскую должность послушными, под страхом отсылки ослушников по указу синода 1833 г., июня 22 дня, в уголовную палату»⁶⁷.

На первых же порах, по прибытии в Киев, м. Евгений, со свойственною ему проницательностью усмотрел большие непорядки в присутствии консистории и канцелярии её. Дела, поступавшие в консисторию, решались слишком медленно, некоторый из них затягивались на несколько лет; иные же, за давностью своею, нередко оставались нерешёнными, так как лица, которых они касались, успевали отходить в вечность, где произносился над ними уже не консисторский суд, а Божий. По поводу медленного консисторского делопроизводства митрополит на консисторском журнале, поднесённом ему на рассмотрение 15 мая 1822 года, сделал такое замечание: «секретарю и повытчикам (столоначальникам) рекомендую побольше заготовлять и представлять журналов. Ибо, по моему исходящему реестру, уже больше 300 №№, а журналов доселе не представлено и третьей доли того. Впредь буду давать предложения вписывать в журналы всякую медленность и неисправность. Рекомендую также вносить в журналы все сдаваемые от меня дела и самые требования справок, хотя бы они еще не были готовы, дабы присутствующие (члены) ведали все вступающие от меня в дикастерию дела и в повытьях (столах) не таились бы оные; секретарю же представить ведомость нерешённых дел»⁶⁸. Когда же на замечание это не было обращено должного внимания, секретарь и повытчики продолжали действовать по-прежнему, то он в конце мая вошёл в консисторию с предложением такого рода: «по текущим, вступающим ко мне делам заметил я, что по дикастерии многие следственные и судебный дела давно начаты, но не окончены, а сколько до ныне таковых, о том я сведения ещё не имею, и хотя, с самого вступления моего в управление киевскою епархиею, приказывал я дикастерскому секретарю представить мне по повытьям ведомость всем нерешёнными по дикастерии делам, но оной не предоставлено и доселе; почему предлагаю киевской дикастерии: подтвердить секретарю и повытчикам о неукоснительном заготовлении таковых ведомостей с отметками, по какой причине те дела не окончены и, по рассмотрении присутствующими, все ли в тех ведомостях означены будут дела, мне не медля представить оные ведомости с самими делами»⁶⁹. Но так как канцелярская изворотливость, и при настоятельных побуждениях м. Евгения о скорейшем течении делопроизводства, изобретала возможность всячески прикрывать свою медленность, не прописывая в требуемых ведомостях и в самих журналах, с какого времени началось то или иное дело, то он, увидевши эту уловку, на одном из декабрьских консисторских журналов за 1822 г. надписал так: «подтверждается секретарю и повытчикам означать, когда началось каждое дело и когда состоялись мои резолюции, дабы из записки видеть леность или тщание повытчиков и на справке о сём основаны будут мои им рекомендации в синод»⁷⁰.

В виду того, что секретарь консистории Королёв, очевидно, привык при предшественниках м. Евгения единолично, без ведома присутствующих, вскрывать и распоряжаться бумагами, поступавшими от митрополита, причём некоторым из них не давал надлежащего хода, архипастырь распорядился, чтобы «все препровождаемые от него бумаги в дикастерию распечатывать старшему в то заседание присутствующему, коим, по генеральному регламенту, сие предписано о бумагах от высшего начальства приходящих, секретарю же позволено только распечатывать пакеты от равных и подчинённых мест»⁷¹.

Не имея возможности, по причине многочисленных и разнообразных дел по епархии, а также занятий учеными трудами, постоянно лично следить за ходом делопроизводства в консистории и за исправностью канцелярских чиновников, м. Евгений в мае, 1828 г. возложил эти обязанности на присутствующих, увеличив число их и поручив каждому по одному столу⁷². И тогда же он велел присутствующим наблюдать, чтобы о вступающих делах немедленно было докладываемо присутствию, и чтобы решения последнего была исполняемы неопустительно в узаконенные сроки. Надзирающие члены консистории, по требование митрополита, обязывались также доносить присутствию о неблагоприличном поведении и грубости в обращении канцелярских служителей с лицами, прикосновенными к делам, а тем более должны были докладывать безотлагательно о замечаемой по какому-либо столу неисправности или злоупотреблениях⁷³. Случалось изредка, что какое-либо дело приостанавливалось в решении не по лености и небрежности канцелярских служащих, а единственно от каприза членов консистории; в этом случае, если только дело было весьма важное и не терпело отлагательств митрополит уполномочивал секретаря не отпускать их из присутствия до тех пор, пока не будет решено дело⁷⁴. Чаще же всего консисторское делопроизводство замедлялось потому, что не все члены собирались в присутствие, – поэтому м. Евгений настоятельно потребовал, чтобы они всегда являлись в консисторию в полном своём комплекте и согласно решали бы дело. Кроме, того, потребовать, чтобы журналы, скрепляемые ранее одним, много двумя членами, с целью скрыть, кто из них опустил присутствие, были подписываемы всеми, в удостоверение своего присутствования согласного решению дела, – отсутствующих же членов велел прописывать в конце каждого журнала с указанием, причины, по которой не явился в консисторию. «Замечено мною», писал он в консисторию 21 марта 1834 года, «что присутствующее киевской духовной консистории редко собираются для заседаний и недолго в оных пребывают, а как от всегдашнего присутствования в консистории: освобождаются только ректора, по силе училищных уставов, то прочим присутствующим подтвердить, чтобы они консисторских заседаний, без важных законных причин, никогда в указные часы не опускали, а секретарь ежемесячно должен подавать мне ведомость, кто был в присутствии или не был, с показанием настоящих причин. Нерадивыми же замеченные, яко бесполезные члены, исключаемы будут из числа присутствующих. О чём всем им объявить»⁷⁵. Это распоряжение заставило членов консистории аккуратнее относиться к прямым своим обязанностям, тем более что сам архипастырь всегда, везде и во всём подавал пример точности, исправности и добросовестности. Преследуя небрежность современных ему членов консистории, м. Евгений в то же время бдительно следил за тем, чтобы все присутствующее пользовались одними и теми же правами голоса и ни в каком случае не выступали из границ, законом определённых для деятельности каждого из них.⁷⁶

Но самый главный предмет неусыпных и неустанных попечений м. Евгения по отношению к консистории равно, как увидим ниже, и к другим подведомым ему учреждениям и должностным лицам, составляло законное и справедливое решение дел, поступавших в консисторию. Ни за что так преосв. Евгений строго не преследовал, как за беззаконие в делопроизводстве: в данном отношении он был чрезвычайно строг к лицу, нарушившему справедливость, регламентируемую законами божескими и человеческими. Сам м. Евгений, отлично изучивший, как церковные, так и гражданские законы, требовал и от лиц, разделявших с ним труды епархиального управления, основательного знакомства с этими узаконениями для того, чтобы никогда не допускалось голословное решение дел, не основанное на существующих положениях; почему вменил членам консистории в обязанность, «к каждому постановлению и решению своему подводить статьи закона, что наглядно говорило бы именно за такой, а не иной исход дела»⁷⁷. И если находил в консисторских журналах постановления присутствия, не подкреплённые статьями закона, то собственноручно восполнял на журналах этот недостаток, без справки в книгах, по одной памяти⁷⁸. А для того, чтобы члены консистории не имели никакой возможности при решении дел покривить своею совестью, выставивши их наизнанку, митрополит счёл за лучшее раз и навсегда приказать, не только «каждое дело печатать слово в слово, не переменяя ничего, но при журналах прилагать и самые дела для поверки с журналами»⁷⁹.

Большой порядок ввёл преосв. Евгений в самую подачу просьб. Дело в том, что к нему лично н по почте, а также и в консисторию, поступала масса бумаг, особенно в первое время пребывания его в Киеве, без соблюдения установленных присутственными местами формальностей. «Из подаваемых и по почте присылаемых от частных людей бумаг оказывается», писал он 25 февраля 1824 г. в консисторию, что 1) «многие не по форме подписываются: не указывается, кто сочинял, переписывал и подписывал ту или иную бумагу, отчего получаются часто ложные просьбы; 2) некоторые, не умеющие писать, вместо рукоприкладства, приписывают, только крестики, или же делают ничего незначащие росчерки, так, что таким бумагам и верить нельзя; 3) многие не соблюдают узаконения – писать о делах своих собственных на гербовой бумаге и пишут просьбы на простой, – между тем такие бумаги велено не принимать и производство по ним не чинить, кроме дел церковных и ставленнических: податели же таковых прошений после жалуются, что они не получают никакого решения; 4) поверенные подают просьбы, не прилагая засвидетельствованной доверенности от своих верителей; 5) иные же документы свои представляют на польском языке без переводов, для которых в дикастерии не положено и переводчика. В силу того, что все это несообразно с законами⁸⁰, дикастерия должна объявить чрез духовные правления и благочинных, чтобы 1) все просители, истцы и жалобщики, также сочинители и переписчики подписывали свои рукоприкладства по установленной для этого форме, 2) чтобы все таковые подаватели и посылатели просьб, исков и жалоб писали оные на узаконенной по указу 1821 г., ноября 24, гербовой бумаге, а также и документы и доверенности прилагали на той же бумаге по указу 1823 г., июня 29; 3) чтобы к просьбам и документам, писаным не на русском языке, прилагали засвидетельствованные переводы на гербовой же бумаге. Вместе с сим объявить всем, что без соблюдения указанных правил, никакие их бумаги в действо производимы не будут и всякая жалоба их на неполучение резолюции останется тщетною»⁸¹.

Из всего вышесказанного можно видеть, что м. Евгений много прилагал стараний к тому, чтобы привести киевскую консисторию в благоустройство. Насколько, однако, испорчен был строй консисторской жизни во всех областях, и как он трудно поддавался исправлению при самых настойчивых и энергичных мерах архипастыря, – об этом лучше всего говорит доклад секретаря Егора Даламанова от 17 декабря 1834 г. присутствующим консистории: «О неимении исправности со стороны служащих канцелярских лиц и о запутанности консисторских дел».

«Опыт 9-месячного служения моего здесь», докладывал Даламанов членам консистории, «доказал, что меры м. Евгения, направленные к поднятию консистории в всех частях на надлежащую высоту, не имеют таких результатов, каких следовало бы ожидать. Канцелярия консистории ныне находится в таком состояния, что нет никакой возможности дать течение делам в такой успешности и исправности, каких требует узаконенный порядок и верховное правительство, ибо за одно с митрополитом сколько я не прилагал к сему усилий, сколько не убивал здоровья, должен, однако с прискорбием сознаться, что ничего не успел, или весьма мало». Далее он перечисляет причины, приведшая к такому печальному явлению, а они – следующие: 1) «запущение без окончания дел в прежнее время, коих даже и настоящее число неизвестно: ибо нет именных им ведомостей. Исправление же сего недостатка требует нарочитых способов, занятий и времени: 2) поступление их во множестве вновь тогда, когда напротив из числа канцелярских служителей, простирающегося ныне до 30 человек, по крайней мере, половина есть таких, которые не служат, а приyчаются ещё только служить и писать, некоторые же и вовсе не способны, даже из 6 повытчиков, половина таких, кои пишут не для того, чтобы дать надлежащее действие делу, а лишь бы написать и сунуть секретарю; 3) чрезмерная: скудость жалованья, ибо его но только для 30-ти, но даже для 11-ти человек, положенных по штату 1764 г., при нынешней на все дороговизне, недостаточно на один хлеб, почему стесняемые нуждою в потребностях, без которых не может длиться даже жизнь человека, – одни подвергаются болезням (ныне находится 5 человек больных), другие отпрашиваются в домы родных для получены содержания, а третьи безродные плачут, говоря, что нет ни квартиры, ни пищи, ни одежды; и 4) замеченное во многих нерадение к службе, ибо некоторые часто не приходят в положенные часы к должности, будучи в ней, не занимаются, а только шумят и разговаривают, – оставляют её прежде времени, а наипаче после обеда, другие же не являются иногда и вовсе к ней: а старшие не приготовляют заблаговременно с должною заботливостью дел к докладу, пишут черновые небрежно без внимания и подают к подписи исходящие бумаги с неверностью и неисправностью, так что каждую из них должно перечитывать от слова до слова и терять время. Следовательно, продолжает Даламанов, вся тяжесть производства дел консистории, как-то: составление начерно журналов, протоколов, записок и прочего, и исправление переписываемых бумаг, лежит главным образом на одном секретаре, его помощнике и небольшом числе усердных и прилежных сотрудников. Все это, конечно, небезызвестно частным образом и каждому из присутствующих; но как он, будучи обязанным более всех наблюдать за узаконенным порядком и успешностью дел, а потому более всех подлежащим и ответственности пред начальством за медленность и упущение по оным, не находит никакой возможности привести своим лицом всё в должный порядок и предполагает даже по сему оставить здесь службу, то долгом поставляет доложить о сём консистории, не угодно ли ей будет к отвращению неизбежной медленности в делах и на будущее время, оказать содействие, с своей стороны хотя в том, чтобы: а) от всех повытчиков истребовать именные ведомости, сколько именно у кого в повытьи находится от прежних годов по настоящее время нерешённых дел с объяснением времени поступления, существа их; краткого производства и на чём остановилось, под строгою притом каждого ответственностью за упущение, или утайку какого-либо дела; б) как им – повытчикам, – так и всем вообще канцелярским служителям внушить, чтобы каждым из них завсегда являлся к должности непременно к положенному генеральным регламентом часу и не решался отнюдь выходить прежде определённого времени, и тем более прежде выхода его – секретаря, ибо соблюдение сего порядка не силен был он достигнуть ни убеждениями, ни собственным примером; в) для порядка на будущее время, а именно, с 1 января поступающего 1835 г, в докладе присутствию дел назначить повытчикам череду, т. е. чтобы из них сего дня докладывать один, а завтра другой, и так далее; о чем велел им сделать между собою расписание по общему всех согласию и представить присутствию на утверждение. Но при том поставить им в ненарушимую обязанность, чтобы каждый, предварительно очередному своему дню, приготовил заблаговременно, по каждому делу, идущему в доклад, так называемую журнальную статью, а где надобность будет, требовать там справку или выписку из дела и читать её при докладе от слова до слова, хотя бы дело было и маловажное. Из сего правила исключить только указы св. синода и все отношения военных лиц, который докладывать сейчас же по получении, но не иначе, как с приготовлением журнальной статьи; г) обратить особенное внимание на повытье, – так называемый протокольный стол, в котором делаются исполнения по всем циркулярным указам Св. Синода, пишутся наряды, заготовляются все годовые епаршеские отчеты и собираются свечные и прочие деньги. Ибо стол сей, сколько важнее других, столько и расстроенное, потому что прежний повытчик умер, не сдавши дел, а нынешний Кудревич, хотя имеет хорошие способности к службе и пользуется готовою квартирою и столом в Михайловском монастыре, но не только не прилагал попечения о приведении в порядок, по возможности, прежних дел, но, отвлекаясь весьма часто без всякого спросу от должности неизвестно для чего, допустил подобное расстройство и за время своего заведывания, и, не смотря ни на просьбы, ни на убеждения, ни на выговоры, продолжает свое нерадение и отлучки, так что не проходила неделя, чтобы не вынужден был он – секретарь – посылать за ним сторожей. Почему неугодно ли будет, потребовать справку о всех епаршеских отчётах, разделить их, для облегчения сего стола, на все повытья, по выбору повытчиков: Кудревичу же сделать приличное внушение, а для разбора запущенных дел, особенно указов Св. Синода, назначить комиссию, и, наконец, д) принять какие-либо меры к улучшению материального обеспечения приказно-служащих консистории»⁸². Присутствующие, выслушав доклад секретаря, внимательно обсудили предложенные им вопросы и постановили: а) «для приведения в известность и надлежащий порядок, всех дел консисторских решённых и переданных в архив и остающихся на руках повытчиков, а также и в нерешении находящихся, вызвать способных из семинарии исключённых учеников, особенно таких, которые сколько-нибудь прочились к делам, – из духовных правлений Уманского, – известного способностию письмоводителя Крыжановского и Васильковского правления – Волянского, да диаконов: Махновского повета, местечка Самгородки, вдового и бессемейного Федора Чарпинского, и Сквирского повета, с. Семёновки, Матвея Низгодинского, просящего о рукоположении во священника, и составить из них особый комитет под надзором помощника секретарского, с таковым предварением всех их, что по окончании ими возложенного дела по надлежащему порядку, консистория не оставит ходатайствовать у архипастыря и приличной каждому награды. b) от повытчиков требовать именные ведомости, сколько у кого в повыти находится с давних годов по настоящее время нерешённых дел с объяснением времени вступления, существа их, производства и на чем остановились: сделать это они должны в возможной поспешности и представить немедленно, а за умышленную утайку какого-либо дела объявить совершенное изгнание без аттестата, кто бы тот утаивший ни был, с) Обязать подписками, как повытчиков, так и прочих чиновников приказно-служителей в том, что они будут тщательно проходить должности, на каждого возложенные, и притом велеть повытчикам для доклада присутствию дел, согласно изъяснению секретаря, учредить между собою чреду, кроме нужнейших, которые докладывать без отлагательства, а заготовление к очередному своему дню каждым журнальных статей по делам идущим в докладе, поставить повытчикам в существенную обязанность их. d) От повытчика Кудревича, в изложенных секретарём упущениях его по должности, потребовать письменное объяснение, e) На содержание, как комитета, так и всех консисторских чиновников и приказно-служителей, на первый случай испросить пожертвования от штатных монастырей, как то: первоклассных по 250 р., – второклассных по 200 р. и третьеклассных – по 150 р., а от заштатных, по соизволению настоятелей, – возможною провизиею; к тому же еще просить архипастырского соизволения, не благоугодно ли будет его высокопреосвященству назначить для сего предмета какую-либо сумму и от архиерейского своего дома, а также и от Киево-Софийского собора. Но пожертвования сии обращать преимущественно на деятельнейших и рачительнейших, а крайне нерадивых подвергать оштрафованиям и исключению, по рассмотрению секретаря»⁸³.Приведенный доклад секретаря, вместе с постановлением членов консистории, представлен был м. Евгению, который утвердил и одобрил все пункты, предложенные в них, и со своей стороны пожертвовал на содержание приказно-служащих консистории 500 р. Этот доклад вызван был собственно уведомлением обер-прок. Св. Син. Нечаева, полученным в киевской консистории в сентябре 1834 г., о намерении его посетить Киев и произвести ревизию консистории. В ноябре месяце 1834 г. прибыл в Киев и ожидаемый обер-прокурор. От его взора не укрылось то печальное положение, в котором находилась киевская консистория. Нечаев нашёл беспорядок не только в делопроизводстве, но поставил на вид м. Евгению также и то, что помещение консистории жалко и тесно, нимало не соответствует достоинству первостепенной епархии. Обратил внимание обер-прокурор и на консисторский архив, который он велел перенести в более лучшее место и позаботиться о заведении описей к делам и распределении последних по родам и по годам. Указанные непорядки повлекли за собой со стороны Нечаева предложение м. Евгению, «дабы он благоволил принять сии немаловажные недостатки в должное внимание и обратить архипастырское попечение своё на приведение консистории, во всех её отношениях, в вид надлежащего благоустройства и о последующем донести Синоду»⁸⁴. Секретарю же Даламанову обер-прокурор велел представить в Синод ведомость за истекший 1834 г. о нерешенных делах и недоконченных бумагах по консистории, вместе с выявлением причин малой успешности в делопроизводств⁸⁵. Даламанов представил обер-прокурору требуемую ведомость с прописанием, что нерешённых дел оказалось 50, а бумаг частных: репортов, прошений, отношений и следствий, производимых непосредственно по распоряжению духовных правлений, не доложено 483. Что же касается выяснения причин малой успешности в делопроизводстве, то секретарь главною причиною этого выставил неспособность большей части канцелярских чиновников к службе, и холодность к оной, проистекающую от необеспеченности их, т. е. указать те же самый причины, о которых говорил в своём докладе присутствующим консистории и митрополиту⁸⁶. После этого Нечаев снова предложил м. Евгению привести канцелярию консистории в порядок, подобии тому как это было сделано в других консисториях, нерадивых же чиновников или неспособных велел удалять, заменяя их более способными людьми, преимущественно из воспитанников семинарии, почему либо неспособных к священному сану, при этом обещал, что с текущего (1835) года будет прибавка на консисторские штаты, а пока предлагал м. Евгению озаботиться приисканием каких-либо домашних способов к большему обеспечению канцелярских служителей в их содержании, «дабы они при одном скудном жаловании не оставили вовсе службы, или по умерли от голоду и холоду в нынешнее тяжелое для неимущих время»⁸⁷. Но к этому, как уже видели, были приняты меры в киевской консистории еще до приезда Нечаева.

Вопрос о материальном обеспечении консистории вообще и киевской в особенности был назревшим и стоял на очереди к разрешению. Ещё в 1828 г. на содержание киевской консистории, в виду исключительных нужд её, было отпущено Синодом, в качестве временного воспомоществования, пока новые штаты будут составлены и утверждены, 1962 р. 90 к.⁸⁸. Затем в 1835 г. киевской консистории, как первоклассной, добавлено было 3656 р. 20 коп. к 3925 р. 80 к., сумме, составившейся из штатного оклада 1786 г. и добавочных 1797 г. и 1828⁸⁹. Материальное положение киевской консистории с 1835 г. сравнительно улучшилось, по крайней мере служащими её не испытывалось прежней нужды в насущном хлебе.

Для соблюдения строгой отчётности в расходовании отпускаемых на консисторию сумм, а также взыскиваемых с подсудимых лиц, м. Евгений 31 декабря 1834 г. препроводил в консисторию за своей подписью и печатью пять белых книг для записки в наступающем 1835 г. в 1-ю и 2-ю прихода и расхода сумм, отпускаемых на жалование консистории и канцелярские расходы; в 3-ю – вносимых просителями пошлин, в 4-ю – денег, предлагаемых ко взысканию за гербовую бумагу, и в 5-ю – повесток и объявлений денежных. Препровождая эти книги, он писал: а) «в первый присутственный наступавшего года день учинить по книгам и документам поверку консисторских сумм, обращавшихся под ведением её с 13 сент. 1823 г. по 13 сент. сего 1834 г.; кроме того, произвесть самое верное освидетельствовало всех наличных сумм, в ведении её находящихся, и представить мне счёт. b) За целостью сумм, за запискою их по книгам в точности и за непременною отдачею в своё время отчётов в расходовании иметь самое бдительное наблюдение всему присутствию консистории, под ответственностью за небрежение или упущение каждого присутствующего и с) Учредить ежемесячное свидетельствование сумм и о чём представлять мне каждый раз журнал, и ни под каким предлогом не опускать таковых свидетельствований»⁹⁰.

Консисторский архив, согласно предписанию обер-прокурора Нечаева и личным распоряжением м. Евгения, приведён был в более или менее лучшей вид уже новым секретарём Максимом Матвеевым⁹¹. По приказанию митрополита, синодские указы, определения и журналы консистории переплетены были в книги по годам, устроены были также особые шкапы для хранения книг указных, метрических и других официальных документов⁹².

На ряду с приведением в благоустройство центрального органа епархиального управления консистории, м. Евгений не менее хлопотал и о преобразовании духовных правлений. Последние находились в таком же неустроенном состоянии, как и консистория, и даже, пожалуй, ещё более худшем, вследствие отдалённости от центральной власти, лишённой возможности всякий раз непосредственно контролировать их деятельность.

Положение духовных правлений в общей системе епархиального управления не было строго определено церковным законодательством. Они также действовали по инструкциям епархиальных архиереев, дававшимся им в руководство⁹³.

С первого же года прибывания своего на Киевской кафедре Евгений настойчиво взялся за коренное переустройство духовных правлений через удаление недостатков, существовавших в их жизни, и через введение общих для всех правлений порядков. Так как ни ему лично, ни консистории не было известно настоящее течение дел по правлениям, то он, в мае 1822 г., распорядился, чтобы «все духовные правления без утайки, под опасением штрафования, присылали ему копии с журналов с приложением при них и особой ведомости, сколько в каждый месяц будет решено делать»⁹⁴. Малейшее уклонение от этого распоряжения митрополита влекло за собой сначала строгий выговор, а потом и наказание (увольнение на время от должности и даже навсегда) ответственных за недоставку лиц⁹⁵.

Задержка в своевременной подаче духовными правлениями журналов и ведомостей, по большей части, происходила от небрежности присутствующих, а иногда и первоприсутствующих правлений, как видно, напр., из донесения в консисторию Махновского дух. правления письмоводителя Чарпинского: «о небытии в положенные дни членов заседания в присутствии, наипаче первого в оном председателя прот. Петра Дембио-Зражевского, через что не мог он в свое время составить делам журналов и ведомостей». М. Евгений резолюцией велел напомнить своевольному протопопу его обязанности, а консистории предписал не скрывать от него беспорядков, происходящих в духовных правлениях⁹⁶.

За исполнение даваемых распоряжений архипастырь, случалось, прибегал к крутым и решительным мерам: сменял всех членов правления, не взирая ни на долголетнюю службу, ни на почтенный возраст некоторых из них. Такому суровому, но справедливому наказанию подверглись в 1824 г. члены Богуславского духовного правления после раскрытия допускаемых ими крупных злоупотреблений во всех частях управления (в докладных, реестрах, журналах, протоколах, приходе и расходе денежных сумм и прочь.)⁹⁷. Но это отнюдь не значит, чтобы он поступил в данном случае, как говорится, сгоряча и сплеча; напротив, в своих действиях м. Евгений был тактичен, – он выжидал до последней меры своего терпения, предостерегая виновных, и если видел уже неисправимое упорство и косность, то воздавал по заслугам. Чтобы не было никаких недоразумений в делопроизводстве и пререканий между присутствующими по поводу допущенных кем-либо оплошностей, преосвященный в 1828 г. точно разграничил и размежевал область ведения членов духовных правлений через поручение каждому по три или по четыре благочиннических округа, обязав их также все дела решать сообща, на присутствующих же возложил аккуратный надзор за безостановочностью делопроизводства⁹⁸.

Однако, насколько были живучи прежние порядки в делопроизводстве духовых правлений, когда протопоп единолично решал все дела и как туго прививались мероприятия владыки Евгения. можно убедиться из следующего факта. В 1829 г. первоприсутствующий Таращанского духовного правления Г. Крыжановский жаловался митрополиту, что члены присутствия не слушают его, разногласят при решении дел и оказывают неповиновение ему. В то же время митрополит получил и от обвиняемых рапорт, в котором они просили владыку обратить внимание на то, что протопоп превышает свою власть, не принимая в соображение их мнения, а один самовольно решает дела и даже пристрастно, вследствие чего они не подписываются под делами. Желая разрешить возникший конфликт и узнать, на чьей стороне правда, преосв. Евгений потребовал от правления ведомости, к тому же ещё недоставленные в консисторию, о делах и усмотрел из них, что первоприсутствующий действительно виновен, а потому предписал консистории дать ему «в наставление»: 1) Генерального регламента гл. 6, в которой сказано: «все члены коллегии каждом деле обстоятельно рассуждают и решают его»; указ 1765 г., декабря 11, и 1768 г., октября 3, которыми ясно определено, каким образом голоса подавать и решать и в случае разногласия поступать; 2) а также указ 1718 г., декабря 8, 1766 г., октября 3, 1733 г., декабря 8, 1766 г., октября 3, 1819 г., мая 9, где подтверждено, чтобы «резиденты никаких дел, ни указов одни не делали и не подписывали, но все члены, разве кого за болезнию не будет, а в важных делах, для подписки посылать к ним на дворы,, и каждый присутствующий, хотя бы и первый был, своим лицом решать и действовать не должен. Все это поставить правлению Таращанскому и особенно протопопу Крыжановскому на замечание к исполнению»⁹⁹. Как видим, не мирился м. Евгений с теми из должностных лиц, которые превышали свою власть и употребляли её во вред. Архивные дела дают основания заключать, что эта несимпатичная черта свойственна была, главным образом, первоприсутствующим и других духовных правлений, которые, надеясь на безнаказанность, на то, что к ним не заглянут, их не проверят, действовали своевольно и часто своекорыстно. Но «несть бо тайно, еже не явится, – ниже бо бысть потаено, но да приидет в явление», заметил митрополит в одной из своих резолюций словами евангельскими¹⁰⁰. Объезжая, почти каждый год, по частям свою митрополию для ознакомления на местах с состоянием духовенства, с религиозными запросами паствы, высокопреосвященный архипастырь непременно заглядывал в намеченные им правления и приводил «тайное в явление». Так, 14 июня 1833 г., он, возвратившись из епархии, писал в консисторию. «При нынешнем моём объезде епархии замечены мною следующие непорядки в духовных правлениях: 1) первоприсутствующие берут власть действовать одним своим лицом вместо правления; 2) принимают просьбы, метрические и церковные книги на своих домах, и потом вносят в правление; 3) забирают к себе свечные и другие церковные суммы, якобы для хранения, и, пользуясь оными, нескоро возвращают; 4) отлучаются от своих мест самовольно и разъезжают по уезду; 5) вмешиваются в дела уездных благочинных. Вследствие же того, что такой порядок несогласен с законами¹⁰¹, духовным правлениям предписывается: 1) если бы какой первоприсутствующий или другой член правления начал действовать всею властию правления, то останавливать его и, если не послушает, то доносить мне; 2) на дому никому из присутствующих не принимать просьбы (кроме нетерпящих в исполнении отсрочки и то когда не будут в сборе присутствующие), а отсылать в правление к письмоводителям. Также не принимать никому одному метрических и исповедных книг, а отсылать в правление, и если представляющий сии книги по найдет в сборе присутствующих, то запечатав должен отдавать письмоводителю; 3) если кто из присутствующих заберёт к себе в дом свечные или церковный суммы для хранения или в ссуду, то немедленно истребовать оные, а если удерживать будет, то мне доносить; 4) если кто из присутствующих отлучится без дозволения епархиального начальства по уезду, то немедленно мне доносить; 5) если кто из присутствующих вмешиваться будут в благочиннические дела, то по доносу мне штрафован быть иметь». «Эти правила», говорит в заключение м. Евгений, «обязательны для всех правлений епархии и их присутствующих; нарушивший их ответствует, как непокорный»¹⁰².

Упорядочивая жизнь духовных правлений, архипастырь должен был коснуться правленского судопроизводства, страдавшего крайнею неопределённостью, а потому и беспорядками. Последние происходили преимущественно при решении исковых и тяжебных дел, благодаря тому, во-первых, что члены духовных присутствий принимали на себя обязанности следователей, и во-вторых, в силу того, что подсудимое духовенство вызывалось первоначальному опросу в правления; как том, так, и в другом случае допускались злоупотребления. Преосв. Евгений прежде всего искоренил первый порядок: от 5 июня 1822 г. он на имя секретаря консистории дал следующий ордер: «для облегчения духовных правлений от исполнительных дел представлением им только судебных, и чтобы не отлучать членов от присутствия посылкою на производство следствий, от чего уменьшается и число наличных судей, как отлучкою, так и тем, что они по произведённым ими следствиям не могут уже быть судьями в оных, … отныне, нужно поручать следствия только благочинным»¹⁰³. Воспретивши членам духовных присутствий принимать на себя обязанности следователей по исковым и тяжебным делам, архипастырь воспретил им вызывать в правление подсудимое духовенство к первоначальным ответам. Обстоятельство, вызвавшее со стороны митрополита такую меру и вместе с тем, побудившее его снова подтвердить первую (присутствующим не быть следователями) было следующее. Богуславское духовное правление в начале 1823 г. поступила жалоба еврея Мошки Константиновского на священника с. Карапишей, Фёдора Грушецкого, о должных ему последними не уплачиваемых 100 р. История этого дела такова, Священник Грушецкий взял у еврея ссуду 100 р. на определенный срок. Еврей, давая деньги, между прочим, поставил в условие: если священник не уплатит долга к сроку, то он – еврей – заберёт у него урожай овса (стоимость которого, по расчётам еврея, должна была превосходить данную им сумму), на что Грушецкий и согласился. Но этот к сроку денег не мог представить, еврей же, отказываясь от овса, урожай которого не оправдал его надежд, требовал долг и подал жалобу. Правление вызвало о. Грушецкого для снятия опроса и побуждало его удовлетворить означенного истца. М. Евгений, просмотрев это дело, положил на журнале резолюцию такого содержания. «Можно бы потребовать ответ письменно, но отлучая священника от места и не вводя его, быть может, напрасно в убытки от езды, а приход не лишая пастыря, ибо в указе 1766 г., марта 31, в 11-том пункте, сказано: «если которое судебное место на кого учинить посылку, или наряд, или же высылку кому сделает беззаконно и недельно, за то оное судебное место по законам суждено должно быть и должно уплатить обиженному убытки, если таковые причитается ему; указом же Св. Син. 1800 г., марта 22, пункт. 3-м, без крайней нужды священно и церковно-служителям от прихода отлучаться не велено. Затем, что дело, как тяжебное, в покупке, не принадлежит даже и суждению дух. правления по 3-му докладному пункту ук. Св. Син. 1721 г., марта 15»¹⁰⁴.

Богуславское дух. правление такой резолюцией владыки было поставлено в недоумение, так как оно всегда вызывало подсудимых к опросу в присутствии и решало подобного рода дела. 3-го декабря 1823 г. оно делает в консисторию запрос: «вызывать ли всех ответчиков» по жалобам и доносам в правление для производства следствий, или же требовать того чрез благочинных»? Консистория за разъяснением вопроса обратилась к митрополиту, а последний, ответил: «для вразумления сего правления объявить ему, что 1) духовные правления, как поветовые по духовным делам присутственные места, существуют на праве уездных судов, а должность земских. судов по духовенству исправляют благочинные; 2) по учреждению губерний, уездный суд никого не следует и следствия поручает земскому, а земский суд следует только, но никого не судит, кроме словесных расправ на месте; это учреждено дли того, что уездный суд должен рассматривать не только самое дело, но и правильно ли оно обследовано, – а сами следователи судьями в своём следствии быть не могут; 3) поскольку дела суть двоякого рода: один исковые, а другие казенные и уголовные, то исковые в уездном суде начинаются и производятся формою суда с готовыми уже доказательствами между истцом и ответчиком, или их поверенными, без следствий дальнейших, исключая местных, справок, или допроса свидетелей отдаленных, – но и к оным, а паче к должностным, да не отвлекания них от, должностей, посылаются вопросные пункты. Следственные дела на месте только начинаются чрез земский суд и препровождаются в уездный к рассмотрению и решению, но уездному суду от своего места отлучаться невозможно, а потому следствия должно поручать благочинным, чрез которых. и вызов подсудимых происходить должен»¹⁰⁵.

Этот свой ответ митрополит поручил консистории разослать по всем дух. правлениям иерархии с предупреждением, что «если они по жалобами и доносам, без местного исследования, вопреки установленному правительством порядку, будут привлекать духовенство к первоначальным ответам и сами производить следствие, а не по делам, уже обследованным и в суд представленным, судить будут, то в пример другим, штрафованы будут взысканием за проволочки и убытки ответчикам по указу 1766 г. и опубликованы, как, законопреступные и ослушливые»¹⁰⁶. Само собой понятно все благотворное последствие такого распоряжения: оно уничтожало исстари существовавшее в духовных присутственных местах, так называемые, «поклоны». Когда судопроизводство было более словесное, нежели бумажное, то духовенство, попавшее под суд, по примеру дедов и отцов своих, тянулось со слишком разорительными гостинцами к консисторским и правленским судьям «для задабривания их и заискания милости и благоснисхождения»¹⁰⁷. Эти «разорительные поклоны» со времени м. Евгения перешли в область преданий, так как епархиальные власти перестали требовать личной явки челобитчиков и ответчиков, a если нужно было, то по почте посылали к ним запросные пункты, на которые по почте же присылались и отвиты.

К числу непорядков в судных делах правлений относилось ещё, замеченное м. Евгением по журналам, производство вместе следствий по встречным доносам. Правления, получив донос или жалобу от истца, после того принимали и от ответчика встречные доносы или жалобы и по обоим вместе производили суд, от чего, естественно, умножались только ябеды и запутывалось первое дело. Митрополит виновным в данном отношении правлениям предписывал руководиться указом 1724 г., января 22, повелевавшим другие доносы отлагать для исследования, пока не будет рассмотрен первый донос¹⁰⁸. Широко практиковалось также судопроизводство по, так называемым, «явочным жалобам об угрозах». Жалобы эти состояли в том, что кто-либо из духовенства в частном или домашнем разговоре, в увлечении, угрожал своему обидчику, или же просто несимпатичному человеку причинить какое-либо зло, слышавший же такую угрозу, может быть в целях добрых, для предупреждения могущего произойти несчастия, и в большинстве случаев злоумышленно, доносил правлению на произносившего её. Достаточно было какому-либо правлению получить такого рода доношение, как оно тотчас же предавало обвиняемого Суду, не взирая на то, что он мог быть и напрасно оклеветанным. «Да будет известно правлениям», писал по этому поводу м. Евгений, «Соборного уложения» главы 10 статья 202, коей предписано «буде кто на кого похвалится лихим делом и о том будет явка подана, то его только допросить и отдать на поруки, a не судить, пока угрозы сбудутся»¹⁰⁹.

Если прекращение поклонов, как замечено, было следствием урегулирования митрополитом судопроизводства, то меры борьбы с взяточничеством, о котором мы сделаем несколько замечаний, вытекали из честной н правдивой его натуры. Энергично преследовал он это некрасивое явление и для искоренения его принимал меры. Взяточничество особенно прочно свило себе гнездо в духовных правлениях и присуще было не только низшим канцелярским служащим, вынужденным к тому скудным обеспечением, но и членам присутствий. Так, напр., первоприсутствующий Сквирского д. правления, прот. Фёдор Менчиц, принимал в своём доме метрические тетради, в противность распоряжениям м. Евгения и указу Синода¹¹⁰, – при этом, в видах личной наживы сам продавал бумагу для метрик и брал «невозможную, по выражению доносителей – присутствующих, цену». Кроме того, он же учредил особую кружку за своей печатью, чтобы с каждого, приходящего по делу, непременно брать по 10 коп. в свою пользу¹¹¹. Наиболее же всех во взяточничестве, были виновны правленские письмоводители. Да это и понятно почему: через руки последнего проходили всякого рода бумаги, он непосредственно сталкивался с духовенством в конце года при отчетности и сдачи церковных записных книг: метрических, сборных и др.; от него зависело ускорение хода дел по жалобам и проч. В архиве консисторском за рассматриваемый период много есть дел, содержащих в себе жалобы духовных лиц на взяточничество письмоводителей правлений, на обиды, причиняемые ими¹¹². Узнав из жалоб о вымогательстве, и поборах должностных лиц, митрополит стремился пресечь зло: одних из виновных он перемещал и отдавал под надзор членов правления¹¹³, других лишал должности¹¹⁴, иных же, если к тому еще они плохо знали свое дело, вызывал в консисторию и заставлял работать здесь некоторое время безвозмездно¹¹⁵.

Нужда в обеспечении служащих духовных правлений была ещё чувствительнее, чем консисторских; недостатком, материального содержания объясняется в больших размерах практиковавшееся там взяточничество, «кормление от дел». Поэтому м. Евгений с радостью встречал правительственные мероприятия к улучшению д. правлений – именно 1828 г., когда положено было удвоить оклады жалованья не только на консистории, но и на духовные правления, когда, вместо 120 р, на содержание каждого д. правления Киевской епархии стало отпускаться Синодом по 240 р.¹¹⁶ В 1835 г. последовала новая прибавка на содержание правлений, причем на правление Киевской епархией: Черкасское, Звенигородское, Таращанское. Сквирское, Липовецкое, Махновское, Уманское, Богуславское добавлялось по 371 р., а на Радомысльское, Васильковское и Чигиринское по 245 р.¹¹⁷

Перейдём теперь к рассмотрению распоряжений м. Евгения, касавшихся института благочинных – низшего органа епархиального управления. М. Евгений был сторонником и защитником выбора благочинных самим же духовенством., а не назначения их епархиальною властию. Вопрос о выборном начале в духовенстве в это время еще не был решён положительно и определённо высшей церковной властью. Хотя идеи централизации, тщательно проводимая тогдашним правительством, повсюду вытесняло выборное начало в епархиальной администрации, но тем не менее память о нём в Киевской епархии была жива вследствие того, что сама же высшая церковная власть обращалась по временам к существовавшим прежде порядкам в церковной жизни Малороссии. Так, в 1805 г. Св. Синод счёл за нужное сделать для Малороссийских епархий исключение, дозволив тамошнему духовенству выбирать благочинных «по примеру, как избираются дворянские, купеческие и мещанские чиновники»¹¹⁸. Но чрез несколько времени право выбора благочинных духовенство потеряло и здесь, «по всей вероятности», говорить П. Знаменский, «в 1820 г., когда вышел новый высочайший указ об усилении благочиннического надзора по поводу некоторых неблаговидных поступков духовенства в Вологодской, Псковской, Ярославской и др. епархиях». На основании этого указа, Св. Синод распорядился, чтобы «архиереи наблюдали особенную внимательность в назначении достойных людей на должность благочинных, поскольку благочинные суть око архиереев во всех делах, касающихся церковного надзора»¹¹⁹.

Через пять лет после этого указа один печальный случай заставил. правительство и Св. Синод снова обратить внимание на благочинных. В бытность Государя Александра Павловича в Москве в 1825 г., здесь опился один приезжий без ведома благочинного, диакон Подольской губернии. Случай этот произвёл тяжёлое впечатление на государя; граф Аракчеев передал Св. Синоду требование императора, чтобы обращено было серьезное внимание на поведение духовенства, а Св. Синод распорядился об издании подробных правил «о воздержании духовенства от неприличных сану их случаев»¹²⁰. Составление этих правил, ближайшим образом касавшихся благочиннического надзора, поручено было м. Евгению, в то время присутствовавшему в Синоде¹²¹, как человеку, занимавшему среди тогдашних святителей почетное место по своему правительственному уму, по своему всестороннему и глубокому знанию церковных канонов и духовной дисциплины. Архипастырь прямо обратился к забытому выборному началу в духовности, как лучшей гарантии плодотворного благочиннического надзора, и приложил правила, выработанные им для своей Киевской епархии в июле 1824 г¹²². По этим правилам избрание в кандидаты на вакансии благочинных лучше всего производить окружным священно и церковно-служителям из среды священников таких, кои ближе известны им «по образу жизни, беспристрастию, расторопности, опытности в делах церковных и в знании церковных прав, – в присутствии члена консистории или духовного правления, по этим членами в оное избрание ни главным, ни явным образом не вмешиваться, а наблюдать только за чинным порядком выборов; из присутствующих в консистории и духовных правлениях в благочинные не назначать, ибо сия исполнительная должность с благочинною не совместимая»¹²³.

«Правила m. Евгения, по словам П. Знаменского, «не были приложены на практике во всех епархиях по случаю смерти императора Александра I, последовавшей 19 ноября 1825 г., а царствование Николая I не очень было благоприятно подобным порядкам¹²⁴. Только в Киевской епархии выборное начало, поддерживаемое и одушевляемое творцом его, продолжало быть до 1836 г.¹²⁵. С этого же года, в силу синодального указа, данного Киевской консистории, выбор благочинных окружным духовенством официально прекратил свое существование, так как «способ этот, существующей здесь с 1824 г.», говорилось в указе, «не совсем согласен с иерархическими и высочайшими постановлениями, утверждающими, что смотритель благочиния в духовенстве есть избранная, по изволению и усмотрению архиерейскому, особа, и что в церковном управлении вообще на все степени, с коими соединяется какая-либо начальственная должность или власть, возводятся люди только высшею над ними властию; кроме того, этот способ не может исключить пристрастия в пользу слабого и потворствующего подчинённым и может иногда падать на людей, не имеющих всех нужных к тому качеств»¹²⁶.

Защита м. Евгением выборного начала в замощении свободных благочиннических вакансий покоилась на твёрдом убеждении в непригодности существовавшего до него избрания благочинных духовными правлениями и консисторией и определения их по назначениям. В этом он непосредственно уверился, объезжая приходы епархии летом в 1823 и 1824 г. г. После второго объезда он писал в консисторию: «нигде не нашёл я совершенно исправных церковных, в иных же местах и никаких не оказалось, хотя правления и благочинные рапортовали о исправности»¹²⁷. Затем митрополит даёт характеристику самих благочинных и аттестует их как «неспособных, неисправных и неверных в исполнении обязанностей своих»¹²⁸. В некоторых местах он не нашёл вовсе определённых благочинных, а должность эту исполняли священники, прикомандированные на время от духовного правления¹²⁹. Далее, Евгений рисует общую картину нестроений в тогдашних благочиниях и предлагает меры к устранению их. Благочиния, в большинстве случаев, найдены им неокругленными своим ведомством ближе к благочинным, отчего иным священно-церковнослужителям достаётся ездить через чужие благочиния, иногда верст за 30. В таком составе и разделении благочиний он усматривал не более, как прихотливый выбор церквей самими же благочинными. Самое количество церквей, входящих в благочиние, было не везде одинаковое: в одних было меньше 10 церквей, в противность указу 1797 г., предписывавшему быть в благочинии не менее 10 и не более 15 церквей, в ведении же других благочинных имелась даже одна церковь и притом своя, так что не знали над собою ничьего надзора и «были сами в своих делах», замечает архипастырь, «судьями»¹³⁰.

В таком состоянии находились сельские благочиния.

Что же касается городских, то некоторые церкви, особенно соборы, не имели над собою никакого благочинного под тем предлогом, что они «якобы состоят под непосредственным ведением правления, или присутствующих, или протоиерея»¹³¹. Каковы же результаты такого безначалия? «Все церкви и соборы», говорит митрополит, «не имевшие над собою стороннего надзора, найдены мною по письменным церковным делам неисправнее прочих»¹³². На ненормальный порядок вещей владыка нe мог смотреть равнодушно, нужны были миры, и он не замедлил принять их, предписав через консисторию духовным правлениям: 1) «сделать разграничение благочиний сколько можно круглее и подручнее своему благочинному, сообразно с ук. 1797 г.; 2) включить под ведомство соседнего благочинного и церковь каждого благочинного со всем оные причтом, наблюдая однакож, чтобы благочинные взаимно один другого не имели в своём ведомстве; 3) в те же благочиния, по местному удобству, включить и церковь присутствующих и соборы, с тем все-таки ограничением, чтобы благочинный их, при составлении клировых ведомостей и объездных^, журналов хотя и должен писать присутствующих на ряду с клиром, но против имени их не писал бы своем рекомендации, а представлять это высшему начальству»¹³³.

Более частные непорядки в жизни благочиний происходили от недостаточного знаний благочинными своих прав и обязанностей, также границ своей власти, а отсюда следовало злоупотребление ею по отношению к подчинённому духовенству. И если затевались распри и недоразумения между благочинным и одним из подведомых священником, то м. Евгений разрешал их, не потворствуя подчинённым и не потакая склонности благочинных к притеснениям первых: для беспристрастного разбора такого рода дел он назначал постороннего благочинного, с участием одного стороннего же священника, с обязательством для них доставить подробный отчёт о поднятом процессе¹³⁴.

Многие дела, преимущественно тяжебного и искового характера, возникавшие среди духовных и вовлекавшие их по взаимные пререкания, по существу своему, были настолько ничтожными, что поднимать из-за них судебную процедуру, давать им ход по начальству совсем но стоило; м. Евгений распорядился решать их благочинному и стороннему священнику, установив, таким образом посреднический или третейский суд¹³⁵.

Благородно негодовал и даже карал архипастырь благочинных, доносивших на кого-либо из духовенства без достаточных оснований и доказательств. Так, одному благочинному, Сквирск. у., бездоказательно, как оказалось по расследовании, жаловавшемуся митрополиту на священника своего благочиния и обвинявшему сего священника в безнравственных поступках, пришлось поплатиться за свое легкомыслие; он был удален от должности и послан под начал¹³⁶. Так относился владыка Евгений к ложным доносам на духовных лиц от своих же собратий, забывавших слова апостола: «На пресвитера хулы не приемли, разве при двою или триех свидетелях» (1Тим.5:19).

В описываемый период в жизни Киевской епархии не прекратил ещё своего существования, возникший в прежнее время, обычай в среде окружного духовенства съезжаться на. так называемые, «соборики», соответствующим нынешним нашим благочинническим съездам. Обычай, тот тем более засуживает здесь упоминания, что он непосредственно поддерживался и зависел от благочинных, назначавших «соборики» и бывших на них хозяевами. При прежнем строе (XVIII в.) епархиальной жизни «соборики» имели смысл, так как на них священство известного округа или протопопии самостоятельно могло принимать меры к устроению дел церковных соответственно нуждам своего времени. Но в данное время, когда самостоятельность округов почти окончательно подавлена была опекой центральной власти, соборики составлялись у благочинных лишь только для выслушивания полученных из консистории указов, или для сбора предписанных казённых денег. Правда, м. Евгений не принимал каких-либо систематических мер к совершенному упразднение этого остатка старины, бывшего прежде выражением внутренней самостоятельной жизни церковных округов, проявлением и вместе укреплением тесной связи, и единения в среде священства, соединившегося в одно органическое целое в отдельных округах. Такое упразднение шло бы в разрез с его взглядами, бывшими на стороне выборного начала в духовенстве, предполагавшего уже тесное общение и сближение его между собою; он заботился только об одном, чтобы собиравшееся на соборики духовенство долго не засиживалось в ущерб приходской жизни, не предавалось пьянственной страсти и не допускало речей с политической окраской; впрочем, за беспорядки вся ответственность падала на благочинных, охранителей и руководителей собpаний¹³⁷.

Такова была деятельность митрополита Евгения по отношению к органам епархиального управления. Через искоренение недостатков в сфере деятельности епархиальной власти он стремился с редкою настойчивостью установить точные рамки их административной компетенции и если не всегда достигал в данном направлении положительных результатов, то это обстоятельство нисколько не умаляет и не обесценивает правительственных его распоряжений и благоустраивающих мер, направленных к одной цели – улучшению жизни вверенной ему епархии.

Замещение праздных священно-церковно-служительских должностей в приходских причтах. Мероприятия митрополита к поднятию образования и нравственности духовенства. Заботы его о материальном быте духовенства в связи с отношением к делу обеспечения духовенства гражданского правительства и помещичьего класса. Попечительность митрополита о бедных духового звания. Заботы по устройству Киево-Софийского митрополичьего дома. Труды архипастыря по храмоздательству. Распоряжения по церковно-имущественным делам. Меры к поддержанию церковно-богослужебного Благочиния. Отношение его к латино-униатству и расколу. Политическая деятельность м. Евгения вовремя и после польского мятежа 1830–1831 г. г.

Одновременно с реформой органов епархиального управления м. Евгений энергично занимался упорядочением церковной жизни приходов. Церковно-приходская жизнь Киевской епархии в данную пору во многих своих частях была не устроена и нуждалась в опытном управителе. Коснувшись жизни приходов, архипастырь прежде всего остановил свое внимание на замещении священнослужительских должностей в приходских причтах, принял меры к поднятию образования и нравственности в среде епархиального духовенства, стоявших на крайне низком уровне.

Нужно заметить, что клир Киевской епархии до преосв. Евгения по большей части состоял из лиц малограмотных, не получивших достаточного образования, не прошедших подготовительной школы к пастырству, а потому и не исполнявших, как следовало, возложенных на них обязанностей. В первые годы управления его, здесь было много ещё священников из так называемых «псалтырников», или «дьячковских богословов», обязанных своими знаниями «какому-либо деревенскому дьячку-самоучке; и получивших священническое место после долгой школы церковной практики¹³⁸.

Преобразование духовных училищ, начавшееся в Киевской епархии с 1817 г., шло довольно туго и неуспешно; духовенство по-прежнему погрязало в невежестве и неохотно отдавало детей своих в духовно-учебные заведения в надежде, что священнослужительское место рано или поздно будет принадлежать им независимо от окончания духовного училища и семинарии. Мириться с таким положившем вещей м. Евгений не мог, так как он смотрел на образование слишком высоко и в нём одном видел верное средство поднять духовенство на тот уровень, на каком должно оно быть по самому своему званию. Сверх того, религиозно-нравственное состояние самих приходов требовало, чтобы пастыри были «учительны».

Для сокращения контингента малограмотных членов епархии и для побуждения духовенства отдавать детей своих в школу, преосв. Евгений решил делать строгий разбор между кандидатами не только священнического и диаконского сана, но и между кандидатами на причетнические должности. Кандидата на каждую церковную степень архипастырь отсылал сперва к экзаменатору, каковым в его время обычно был ключарь Киево-Софийского собора, затем экзаменующийся направлялся им к викарному епископу и, наконец, испытывался самим митрополитом. Кандидат, не удовлетворивший экзаменационным требованиям, не удостаивался искомой им церковной степени¹³⁹.

Необходимо подчеркнуть то обстоятельство, что от экзамена во времена м. Евгения не освобождались пред рукоположением во священство не только недоучки, но и окончившие курс семинарии¹⁴⁰ и академии¹⁴¹, даже наставники все духовно-учебных заведений, – лица с долголетней педагогической практикой и опытом¹⁴². «Академистов и семинаристов, окончивших курс согласен и я не отсылать на экзамен и обучение церковному порядку в собор», писал Евгений от 27 февр. 1826 г. Афанасию, епископу Чигиринскому, «но, по совести, нельзя рукополагать не научивши; ибо в академии и семинарии сему их не учат. Учиться никогда не стыдно, а стыдно не уметь. Экзамены школьные не показывают нам знаний церкви должностных. Иные богословы часов прочитать не умеют»¹⁴³.

Обратил особое свое внимание преосв. Евгений на низших членов приходской иерархической лестницы причетников – дьячков и пономарей. Причетнические должности, до м. Евгения и в первые годы пребывания его на Киевской кафедре, замещались лицами, никогда не видевшими школы, вследствие своего сиротства и бедности или же просто по родительскому нерадению: в редких случаях кадры причетников пополнялись исключёнными учениками из низшего отделения бурсы. Положение причетников Киевской епархии в данное время было в общем тяжёлое; они почти во всём зависели от прихожан и священника, для которого причетник был что-то вроде работника¹⁴⁴. Дьячкам, равно как и пономарям, приходилось заискивать у священника и добиваться расположения у прихожан, которые могли сменить не угодившего и непонравившегося им причетника и на его место просить другого¹⁴⁵; вместе с тем они весьма часто терпели притеснения и от помещиков-поляков¹⁴⁶. Благодаря непрочному положению в приходе, многие из дьячков и пономарей вели бродячий образ жизни, переходили с места на место и даже совсем покидали причетническую должность¹⁴⁷.

Но, что самое главное, они были положительными невеждами в своём деле не знали ни церковного устава, ни пения по гласам, многие из них даже плохо читали. М. Евгений принимает ряд мер, к тому, чтобы сделать их соответствующими своей должности и назначению. Лучших и наиболее способных из причетников, по одному из каждого благочиния епархии он вызывал в Киев и поручал своего митрополичьего хора регенту научить их нотному Пению и обиходным напевам, а потом, достаточно наученных, отсылал их по своим местам с приказанием заняться обучением дьячков и пономарей своего благочиния. В то же время он рассылал через правления нарочито выписанные из синода нотные обиходы и ирмологии¹⁴⁸ в руководство неумеющим петь, благочинных же обязывал при полугодичном обозрении своего округа экзаменовать причетников по краткому катехизису, церковному уставу, чтению и пению, и если только последние во всем оном окажутся искусными, то велел представлять их на экзамен в Киев, нерадивых же прописывать в клировых ведомостях. Для таковых митрополит назначал несколько сроков, всякий раз угрожая ленивцам то лишением права пользоваться доходами и участками церковной земли, то исключением из духовного звания¹⁴⁹. Последним сроком был назначен месяц январь 1825 г., после которого причетники, неудовлетворительно выдержавшие экзамен, одни определены были (и впоследствии определялись) церковными сторожами¹⁵⁰, другие исключены вовсе из духовного звания и отданы в солдаты¹⁵¹, только причетники, имевшие более 30 лет, освобождены были от экзамена¹⁵². Для того, чтобы самым наглядным образом выделить причетников из толпы, дать им в глазах прихожан значение священное, поставить в одно положение со священником, а с другой стороны прикрепить их к местам, митрополит достойных причетников посвящал в стихарь¹⁵³.

От всякого кандидата, искавшего церковнослужительской степени, если только он не принадлежал к окончившим полный курс богословских наук, владыка Евгений требовал одобрительного о нём отзыва прихожан, засвидетельствованного благочинным и всеми присутствующими местного д. правления; одобрение служило как бы гарантией и ручательством пригодности его к прохождению искомой должности, – без этого документа проситель не допускался до экзамена¹⁵⁴. Случалось же часто так, что одобрение, представленное искателем прихода, было засвидетельствовано одним благочинным или же одним присутствующим правления¹⁵⁵, а иногда представлялось и совсем ложное¹⁵⁶. Чтобы прекратить подобные непорядки, митрополит в 1831 г. 18 августа создал консистории предложение тщательно смотреть за тем, «чтобы ставленнические одобрения были свидетельствуемы благочинными и духовными правлениями н чтобы, как благочинные, так и правления означали по метрическим ведомостям лета ставленников, число дворов того прихода, куда просятся они, есть ли там действительно праздное штатное место, которого просят, нет ли родства в том месте, не был ли под следствием и судом и не подозрительного ли поведения; без всех сих свидетельств», говорит архипастырь, «отныне ни от кого просьб о местах принимаемо не будет, кроме окончивших курс семинаристов. За несправедливые же справки присутствующее правлений и письмоводители штрафованы будут, а произведенные на ненадлежащие места отрешаемы будут»¹⁵⁷. Несмотря, однако на такое распоряжение, одобрения продолжали представляться по-прежнему беспорядочно, благодаря чему многие ставленники не получали просимых месть. Через год (в 1833 г. 27 июня) митрополит Евгений вынужден быль снова подтвердить через консисторию духовным правлениям «доставлять засвидетсльствования о ставленниках и вообще все бумаги, рапорты и донесения скрепленными подписями всех членов правления, иначе они никогда не будут принимаемы в дело»¹⁵⁸.

В виду же того, что многие ставленники являлись с просьбами о производстве их на такие места, которых они оказывались совершенно недостойными, и получали отказ, а между тем приезд в Киев соединялся для них с предвиденными н неожиданными расходами и издержками, то митрополит, не желая вводить их в расходы, нашёл наилучшим поручить правлениям отбирать от просителей одобрения и присылать таковые, с засвидетельствованием благочинных и правленских членов по почте; просителям же на месте дожидаться вызова или отказа»¹⁵⁹.

Священнослужителей, готовившихся к посвящению, архипастырь заставлял неопустительно посещать богослужения в Софийском соборе и принимать участие в чтении и пении, за чем велел осмотреть соборянам. «Усмотрено мною», писал он в консисторию 7 февр. 1827 г., «что производящиеся в чины ставленники, и после одержанного в соборе экзамена, не знают порядка церковных служб, а соборяне доносят, что сии ставленники к службам в собор не ходят. Для сего предписываю соборянам, чтобы они вели записной реестр всем производящимся ставленникам о хождении их к службам всем и заставлять читать и петь, и если кто к богослужению не ходил того не принимать и к экзамену и не давать свидетельства, а в свидетельстве означать, сколько времени ходил он в собор и всегда ли, а также умеют ли совершать все службы»¹⁶⁰. Только после такой предварительной подготовки ставленник назначался к рукоположению; и после рукоположения он не сразу отпускался на приход, а отравляем был митрополитом в какую-либо киевскую церковь для усовершения отправлять богослужения и христианские требы, упражняться в чтении и произнесении проповедей.

Что же касается до достоинства лиц, определяемых, на священно-церковно-служительские места, то высокопр. Евгений диаконов из не окончивших курс не производил во священника ранее 30-летнего возраста¹⁶¹, а в диаконы – ранее 25 лет¹⁶², руководясь заповедью апостола святителям: «Руки скоро не возлагай ни на кого же, ниже приобщайся чужим грехом» (1Тим.5:22), а также принимал во внимание зрелость ставленника и его подготовку¹⁶³.

За учившимися в семинарии и скоро имевшими кончить курс митрополит нередко начислял места по смерти их родителей, к чему указывал всегда основание и побуждение в самом состоянии сирот, коль скоро последние оставались в совершенной беспомощности¹⁶⁴. В подобных же обстоятельствах он оставлял место и за девицами сиротами, или же находил им достойных женихов, бравших на свое попечение чужую семью¹⁶⁵. Однако, зачисляя места за сиротами, митрополит был против того, чтобы в составе причтов были близкие родственники¹⁶⁶. Он стоял также за то, чтобы священнослужители вступали в брак только с девицами духовного звания, о чём всегда справлялся пред выдачей билета на бракосочетание; в данном случае он находил для себя основание и другим давал понять слова св. писания: «кийждо в жену деву от рода своего да поймет» (Лев.21:13 ср. Числ.36:8)¹⁶⁷.

При определении священно-церковно-служителей на открывавшаяся вакансии м. Евгений должен был столкнуться с привычкой Киевского духовенства часто менять приходы, переходить с одного места на другое. К привычке этой он относился несочувственно и весьма часто просивших себе перевода не удовлетворял, особенно священников из не окончивших, на прошения которых большею частию давал резолюции такого рода: «поступил из дьячков – прихотничает»¹⁶⁸. Если же он делал перемещения по прошениям, то непременно по строго дознанным причинам и по преимуществу тогда, когда требовалось это состоянием самого лица перемещаемого, как-то: зазорностью поведения, или недостаточностью добрых отношений к прихожанам¹⁶⁹, или же нетерпимой более неуживчивостью с прочими членами причта¹⁷⁰. Само собою понятно, что это служило к благу перемещаемых, так как они иначе не могли иметь на своих местах надлежащего влияния на сослуживцев и пасомых. Причинами перемещения были иногда и требования места и времени по отношению к умиротворению и политическому устройству края, что особенно строго взвешивал и понимал м. Евгений. Бывали случаи, что священнослужители замешивались иногда в дела по возникавшим беспорядкам со стороны крестьян против своих помещиков. В этих обстоятельствах он находил благоразумным и справедливым всячески предохранять духовных лиц от возможности подобного вмешательства, для чего, так или иначе, прикосновенных к делу или увольнял от приходов¹⁷¹, или же перемещал на другие места¹⁷².

Устанавливая порядок в замещении приходов, м. Евгений все силы свои, как уже отчасти замечено, полагал на то, чтобы поднять образование среди духовенства, повысить уровень умственного его состояния. Желание архипастыря приготовить сколько возможно образованных кандидатов для епархиального клира побудило его построить новую семинарию, более поместительную и наиболее в удобном месте, и этим устранить одно из препятствий, по которому духовенство неохотно отдавало в училище своих детей. О постройке семинарии и вообще об отношении к ней м. Евгения мы скажем в своём месте, здесь же заметим, что лишь только произошла в июне месяце 1827 г. закладка нового здания, как преосвященный от 10 августа этого же года предписал епархиальному духовенству «начинать обучение своих детей с семи лет согласно уставу приходских училищ, и, науча грамоте, отдавать в уездные училища, под угрозою штрафа непослушных отцов»: вместе с тем владыка извещал, что «обучавшиеся в училищах всегда будут иметь преимущество пред не обучавшимися и окончившие курс учения пред не окончившими»¹⁷³. Как предписывал он, так и поступал: окончившее курс семинарского учения всегда имели преимущество пред не окончившими, и студенты семинарии – пред воспитанниками 2-го, а тем более 3-го разряда. Такая справедливая оценка побуждала духовенство отдавать детой своих в школу, чрез что уменьшалось количество необразованных членов причта.

Связь митрополита со своей паствой была самая тесная на протяжении всего пребывания его в Киеве; никогда не оставлял он церковнослужителей без своего надзора и руководства. Чтобы полученное ими в духовно-учебных заведениях образование не забылось, не заглохло под напором «житейских попечений», и чтобы, с другой стороны, не получившие по каким-либо обстоятельствам нужного образования имели возможность пополнить свои скудные знания, архипастырь заставил духовенство выписывать на церковный средства книги различного содержания, как то: поучения, изданные св. синодом, Пролог, проповеди святителя Тихона, Шестоднев св. Василия, Дух. Регламент, Кормчую и особенно Библию¹⁷⁴. Нужда в таких книгах была велика, так как священнослужители, кроме богослужебных книг, не имели под руками сторонних учебных пособий.

Вместе с заботами об образовании подведомственного духовенства м. Евгений стремился поднять нравственную жизнь священнослужителей. Нравственная жизнь приходского духовенства того времени страдала тяжкими недугами.

В 1824 г. 11 марта, митрополит получил письмо – доношение от помещика Махновского у. Андрея Зелионкова на священника с. Пиковца. В письме помещик обвинял священника в пьянстве, буянстве и небрежном отправлении богослужения, в грубости и дерзости по отношение к нему и просил владыку наказать виновника. Евгений не слишком доверчиво относился к подобного рода доносам, – и, возвращая обратно через консисторию письмо автору его, он сообщал, что «доношение не может быть принято во 1-ых потому, что по партикулярным письмам никаких дел не производится по указу 1802 г., – во 2-ых потому что в сём письме смешаны доносы на поведение священника с личными на него жалобами, а таких просьб – «в смешанных материях», принимать не велено указом 1753 г.¹⁷⁵

При этом митрополит через Махновское духовное, правление уведомлял благочинного, в ведении которого состоял священник села Пиковца, что «если священник действительно таков, каким описал его помещик, то виноват и благочинный противу син. ук. 1820 г. 5 августа, которым благочинным предписано «вперять подведомственным им духовным лицам благонравие, кротость, подчиненность и послушание, о поступках же, унижение наносящих духовному сану, велено доносить архиереям, а за упущения и послабления самих благочинных подвергать строгим взысканиям, каким подлежали бы виновные, от потачки их впадающие в порок». Отныне все благочинные должны разведывать всеми возможными средствами о поведении священнослужителей и о зазорных доносить»¹⁷⁶. Самым тяжким недугом и распространённым пороком среди епархиального духовенства, как показывают архивные дела было пьянство со связанными с ними бесчинствами. Для искоренения этого порока, этой болезни митрополит Евгений употреблял различные исправительные и карательные меры, именно: брал с виновного подписку в том, что он впредь свято будет исполнять свои обязанности и избегать, поступков, порочащих духовный сан¹⁷⁷; вызывал в консисторию, где делался виновному выговор и строгое внушение воздерживаться от спиртных напитков¹⁷⁸; если это не помогало, то заставлял такового в Софийском соборе ежедневно в течении 1–3 месяцев совершать богослужение с положением пред началом и в конце его по нескольку поклонов¹⁷⁹; неисправимых заключал в монастырь на некоторое время под начал, запрещал совершать богослужение и приказывал возлагать на них чёрные работы¹⁸⁰, и, наконец, некоторых священнослужителей низводил в причетнические должности до исправления¹⁸¹. За проступки, унижавшее духовный сан, митрополит одинаково не щадил, как «учёных», так и «неучёных», священнослужителей. Одного священника с. Пятигор, Таращанского у., о. Буйницкого, опорочившего свое поведение нанесением побоев крестьянину, он лишил настоятельства, передав его второму священнику сего села «из неучёных». Через некоторое время о. Буйницкий просил архипастыря возвратить ему «первостояние», причём ссылался «на свою учёность, на то, что он окончил полный курс богословия». Высокопреосв. Евгений положил такую характерную резолюцию: «недостоин первостояния не только пред собратом, не опорочившим своего поведения, но и не перед кем другим неучёным честного поведения, ибо учение без чести в поведении никакой чести не заслуживает, особливо в пастыре церковном»¹⁸².

Кроме того, митрополит обратил должное внимание на одну очень некрасивую и застарелую привычку епархиального духовенства. Привычка эта состояла в «том, что духовенство часто оставляло (особенно причетники) свои должности и отлучалось без отпускных билетов, странствовало по своей и соседним епархиям, так что ни благочинные, ни правления не знали, где находятся таковые священнослужители, причём странствование это не обходилось без предосудительных поступков, компрометировавших духовное сословие. На второй год по приезде в Киев архипастырь, заметив склонность духовенства к скитанию, дал такое распоряжение: «киевское духовенство охотливо отлучается от должностей и бродяжничает не только по своей епархии, но и по чужим, вопреки ук. синода 1800 г., 23 марта, запрещающему священнослужителям отлучаться самовольно от своих приходов, а потому благочинные должны при полугодичном объезде приходов отмечать отлучающихся без отпускных видов начальства»¹⁸³.

Усмотрев же из доставляемых благочинными объездных журналов, что духовенство не исправилось и не исправляется, а напротив, как бы пренебрегает распоряжением своего владыки, без всяких отпускных билетов странствует, где только ему вздумается, м. Евгений 28 марта 1827 г. обязал консисторию взять подписки с штатного и заштатного духовенства епархии в том, что «оно никуда не будет отлучаться от мест своих без разрешения начальства, так как это запрещено церковными правилами и гражданскими законами, а именно, «в Кормчей книге», говорит митрополит, «гл. 9, правиле 3 Антиохийского Собора, сказано. «Аще который пресвитер, или диакон или причетник и всяк священническаго чина, оставит, свое место и свою церковь, на иную страну отъидет, и от своея преселився, на иной стране долзе пробывает, к тому да не служить; паче же аще зовом от своего епископа, не возвратится, но пребывает в таковом безчинии, да извержется отнюд и да не имать внити в чин свой»¹⁸⁴. Сверх сего, в гл. 15, правила 23, Карфагенского собора, говорится: «Епископ да нейдет на он пол моря, аще от старейшины страны своея отпускную грамоту не возьмет о прехождении»¹⁸⁵. И гражданскими законами велено: «праздношатающихся и беспаспортных ловить и годных отдавать в солдаты, а негодных ссылать на поселения; указом 1797 г. окт. 9, предписано, если кто и отпущен будет, но в срок не явится к должности, такового исключать из службы»¹⁸⁶. Консистория поступила согласно данному ей предписанию, после чего епархиальное духовенство стало отлучаться от мест своих не иначе, как предварительно запасшись отпускным билетом¹⁸⁷.

Духовенству г. Киева высокопреосв. Евгений запретил посещать Государев Сад и ходить на народные гулянья, в виду подозрения его в неблаговидных поступках, несвойственных духовным особам. «Правилом 51-м Шестого Вселенского собора запрещено служителям церкви ходить на позорища», писал он в консисторию от 10 апреля 1828 г. Не смотря на то, многие из киевского духовенства появляются в народных гуляниях и особливо в Киевском Государевом Саду, где, как отношением уведомляет г. Киевский военный губернатор¹⁸⁸, подаст на них подозрение и в шалостях. Почему для прекращения, сего нарекания, предлагаю дикастерии, обязать киевское духовенство не появляться нигде в народных гуляниях и особенно в Государевом Саду, и если кто явится, и полиция, по соглашению моему^– с г. военным губернатором, даст мне о таковых знать, то они подвержены будут худой рекомендации и взысканию»¹⁸⁹.

Священнослужителей, на которых не действовали никакие исправительные и карательные меры, которые продолжали коснеть в пороках, позорящих духовное звание, м. Евгений лишал сана, и, как ненужных, отсылал в распоряжение Губернского правления. 1831 г. долго оставался в памяти духовенства Киевской епархии. В этом году, за неисполнение своих обязанностей, за пьянство и буянство, за порочное поведение, согласно Высочайшей воли, 13 священников, по лишении сана, были отосланы в Губернское правление «для обращения, куда годными окажутся»; 12 – навсегда низведены в причетники с запрещением рукоблагословения и ношения ряс, а один священник (вдовый) отослан навсегда в Белиловский монастырь¹⁹⁰ на послушание, с запрещением священнослужения¹⁹¹.

Такими исправительными и карательными мерами старался архипастырь поднять нравственную жизнь духовенства Киевской епархии, вырвать с корнем пороки, прочно гнездившиеся в среде его. Эти меры носят на себе характер строгой законности и сообразности с канонами православной церкви и свидетельствуют о нём, как о пастыре, глубоко знавшем церковную дисциплину, подчинить которой он стремился духовенство в видах сохранения и удержания его от проступков. Не чуждался он и гражданских законоположений, преследовавших те же цели, и если нужно было, то прибегал к ним, тем более что само гражданское правительство предписывало архиереями следить за нравственностью духовенства и строго наказывать порочных, вплоть до отдачи в военную службу¹⁹².

Однако м. Евгений не ограничивался в своей деятельности по отношению к духовенству только лишь заботами об его образовании и высокой нравственности; в большую заслугу ему нужно вменить и труды по части материального обеспечения того же самого духовенства – «учимого им и наставляемого». Главными источниками содержания приходских причтов Киевской епархии в данную эпоху служили следующие доходный статьи: 1) плата за требы, 2) земельные наделы и 3) правительственное жалованье. Как известно, первую статью доходов – плату за требоисправления – гражданское правительство, начиная с имп. Екатерины II, стремилось урегулировать. По Екатерининским штатам 1765 г. положена была определенная и общая такса в вознаграждение за требы, причём самая большая такса равнялась 10 коп.¹⁹³ Эта ничтожная плата, явно невыгодная для духовенства, била изменена в начале царствования Александра Благословенного. По указу 1801 г., 3 апреля, Екатерининская такса за требоисправления была возвышена вдвое¹⁹⁴. Историческая справка сделана нами потому, что правительственная такса, установленная Александром I, существовала в Киевской епархии и при м. Евгении. Нужно только сказать, что Киевское духовенство в большинстве случаев не придерживалось её; здесь существовал давний обычай добровольного соглашения относительно платы за требы между причтом и прихожанами, по каковому соглашению плата за некоторые требы превышала установленную правительством таксу¹⁹⁵. Падению договорной платы в Киевской епархии преимущественно содействовали помещики – поляки, враждебно относившиеся к православной вере и служителям её; особенно она пала после неудавшейся революции 1830–31 г. г., когда паны стремились хотя чем-либо досадить духовенству за его услуги правительству в борьбе с мятежом. Паны зорко следили за всеми поступками священника и, если узнавали сами лично или же от своих управителей о том, что он берёт плату более положенной таксы, сейчас же писали доносы в консисторию и митрополиту о вымогательствах, любостяжании и корыстолюбии духовенства, подписывая свои жалобы именами крестьян, часто, как оказывалось, вынужденных давать согласие на жалобу, или же, случалось иногда, вовсе не знавших о таковой. Когда, во время расследования таких ябед, следователи обнаруживали, что сами помещики составляли их и силою необузданной власти своей заставляли крестьян соглашаться, м. Евгений относился к губернатору о предании виновных суду¹⁹⁶. Бывали случаи, что и сами прихожане, жалуясь в консисторию на зазорное и бесчинное поведение священников, в числе обвинений выставляли вымогательство платы за требы. Митрополит заставлял священников сообразоваться с установленной таксой и не требовать сверх положенной платы¹⁹⁷.

Если духовенство, на самом деле, и позволяло себе брать с прихожан плату сверх установленной, то на эту дорогу толкало его отнюдь не любостяжание, в чем обвиняли его паны, а нужда в насущном хлебе и постепенное прекращение такого, напр., прочного источника обеспечения, существовавшего на юге Руси с давних времён, как «роковщина». «Роковщина» состояла в ежегодном взносе прихожанами причту условленного количества зернового хлеба. Это был самый надежный источник содержания, но в данное время он падал под влиянием помещиков, вытягивавших с закабалённых ими крестьян последнее соки¹⁹⁸.

М. Евгений старался поддержать доброе наследие старины – дачи «роковщины» на содержание священнослужителей, к этому он побуждал и самих прихожан. Так, прихожане с. Свидовок, Черкасского у., приносили ему жалобу на то, что у них не живут священники более нескольких месяцев и переходят в другие приходы, вследствие чего они подолгу остаются без батюшки и вынуждены обращаться в христианских нуждах к священникам соседних сёл. Узнав, что главной причиной, по которой священники не живут в означенном приходе, является необеспеченность причта, митрополит предписал чрез благочинного объявить прихожанам, чтобы «они давали священнослужителям ругу и тогда, наверное, определяемые к ним священники не будут удаляться от сего места»¹⁹⁹.

Земельные наделы были вторым источником, из которого духовенство почерпало себе содержание. История наделения приходских причтов в южной Руси вообще, и Киевской губернии в частности, землей вкратце такова. В помещичьих селах Киевской епархии на содержание духовенства издавна отводились земельные участки. В пользовании землею священник всецело зависел от дателя – пана: последний, отдавая какие-либо угодья (хутора, рыбные ловли) и участки земли священнику за известную плату (от 30 до 150 р.) и предоставляя именно ему (определенному лицу), а не приходской церкви, особым документом, носившим название «презенты» или «эрекции», право на пользование теми угодьями и землёю, оставался сам коренным владельцем их, так что в случае смерти пли перехода священника, на имя которого писалась «презента», последняя отбиралась и вручалась владельцем новому священнику²⁰⁰. Можно-ли, следовательно, говорить о какой-либо прочности и удовлетворительности земельных наделов, отводимых по «презентам» в пользу духовенства? «Презента» не освобождала и не спасала священника от произвола помещичьей власти: достаточно было первому впасть в панскую немилость, как он лишался земли и всего прочего²⁰¹.

Поэтому русское правительство, со времени имп. Екатерины Великой и даже ещё ранее, для обеспечения содержанием приходских причтов приняло новую меру: оно стало отчуждать помещичью собственность, отрезывать участки от панских владений в количестве 30 десятин пахотной и 3-х десятин сенокосной земли, а в казённых сёлах казённую землю – в полную собственность приходским церквам, в вечное их владение, священно-церковно-служителям же – в пользование на время их служения²⁰². Наделение церквей землей продолжалось и в последующие царствования, только в Киевской епархии оно подвигалось вперёд медленным шагом, вплоть до вступления на престол императора Николая I. Главной причиной, задерживавшей межевание земли церквам, было противодействие помещичьего класса, особенно не соглашавшегося уступить церквам тех земель, который отдавались ими раньше по презентам в пользу причта, а теперь по распоряжению правительства долженствовали перейти во владение церквей²⁰³. М. Евгений вопрос о наделении церквей Киевской епархии землёй застал в неупорядоченном состоянии: многие церкви не имели её в определённом правительством количестве, в некоторых же местах происходили судебные процессы из-за владения ею между помещиками и причтами²⁰⁴. По всей вероятности митрополит, находясь в 1825 г. в Петербурге, хлопотал пред синодом и просил поспешить с разрешением земельного вопроса в Киевской епархии, так как весною этого года в Киевскую консисторию последовал Высочайший указ, предписывавший, чтобы гражданская власть, при посредстве уездных землемеров и участии депутатов с духовной стороны, занялась нарезкой земли церквам²⁰⁵. Следить непосредственно за точным выполнением указа землемерной комиссией Евгений не мог, по причине присутствования в синоде, а потому дело это, вследствие злоупотреблений со стороны землемеров и помещиков, остановилось впредь до наступления нового царствования²⁰⁶.

С воцарением имп. Николая Павловича наделение церквей землёю, а равно обеспечение приходских причтов пошло гораздо успешнее. В именном указе 11-го января 1828 г. Государь прямо заявлял... «Состояние духовенства всегда привлекало на себя особенное наше внимание... Мы всегда желали, чтобы чин духовный имел все средства и к образованию юношества, церкви посвящённого, и к прохождение служения его с ревностно и свойственным ему достоинством, не препинаясь заботами жизни и безбедного своего содержания... Мы признаём за благо повелеть синоду, дабы он неуклонительно представил нам способы, какие найдёт он нужными, дабы лица, духовному званию себя посвящающие, особливо же приходского духовенства, обеспечены были в средствах содержания их везде и особенно в приходах бедных»²⁰⁷. Во исполнение этого Высочайшего повеления, св. синод в следующем 1829 г. представил всеподданнейший доклад, на основании которого, в том же году 6-го декабря, в день тезоименитства императора, последовал указ: «о преподании вящщих способов к обеспечению церковных причтов в безбедном содержании²⁰⁸. При указе этом приложено положение, рассматривающее вопрос о способах к улучшению состояния духовенства, – именно, вторая статья положения касается наделения церквей землями. «Поскольку многие сельские церкви не снабжены ещё полным узаконенным количеством земли», говорится здесь, «а при иных церквах отмежеванные земли по разным случаям состоят в споре: то подтверждается, чтобы гражданские начальства отмежевание церквам узаконенного количества земли и дополнение оной, где недостает в сие количество, равно решение спорных о таковых землях дел, производили неопустительно и немедленно, и чтобы затем как земля сего рода, так и другая, где есть, при церквях угодья, оставались навсегда неприкосновенною собственности церковною и ограждаемы были от всяких посторонних притязаний»²⁰⁹. Помещики Киевской губернии, хотя и не охотно²¹⁰, однако подчинялись царской воле и выделяли из своей собственности определенные участки пахотной и сенокосной земли; но в то же время они старались возвратить себе лишнее количество земли, превышавшее правительственную норму (33 десят.) и данное в пользу причтов «по презентам», а теперь в силу указа отходившее в неприкосновенную собственность церквей. С последними обстоятельством паны никак не могли помириться, как собственники, лишавшиеся своего достояния и видевшие, что на счёт признаваемой за ним собственности обеспечивается православное духовенство, которое было ярым противником католицизма и полонизма. Поэтому они силою отбирали у приходских причтов землю, снимали урожаи²¹¹, уничтожали межевые знаки²¹², увозили самоуправно сено с лугов²¹³, вырубали леса, захватывали хутора, принадлежавшую церквам по презентам²¹⁴. Жалобы священников гражданской власти на беззаконные действия панов не достигали своей цели, потому что на стороне их была вся местная администрация. Нижние земские суды состояли почти исключительно из поляков, уездные и губернские маршалы были также поляки; под влиянием вассального панства они действовали только в их пользу, безучастно и враждебно относясь к судьбе чуждого им сельского православного духовенства. После польской революции, хотя в здешнем крае и появилась русская администрация, но она держала сторону подкупавшего ее панства и не ратовала за интересы русских людей²¹⁵. Могло ли бедное духовенство при таких условиях рассчитывать на справедливого решение дела, доискаться правды? Обычно, потерпев полнейшую неудачу в гражданских судах, оно искали помощи и защиты у своего родного начальства, взывало к митрополиту и раскрывало перед ним всю тяжесть и бедственность своего положения от притеснений панских. «Чего только я с семейством моим не переносил», жаловался митрополиту священник с. Зеленьков, Богусловск. у., Трофим Черняховский, «одному Богу, укреплявшему меня тогда в духе, все то известно»²¹⁶. Архипастырь внимал мольбам просителей и выступал на защиту обиженных: он обращался к местной высшей гражданской власти просьбой побуждать уездные суды справедливо и скоро решать тяжебные дела касательно земли, тянувшиеся иногда целыми годами, если же это не помогало, то ходатайствовал пред сенатом через обер-прокурора синода²¹⁷. Вследствие настойчивых его хлопот, из сената местным властям строго предписывалось не только о возвращении духовенству церковных земель, насильственно отнятых, не только о предании помещиков суду, но и об удовлетворении священнослужителей за все понесенные ими убытки от невладения землями и вовлечения их в тяжбу²¹⁸. Этим ещё дело не ограничивалось: м. Евгений отлично знал, что местные власти не будут спешить с исполнением сенатского предписания, почему повелевал духовенству доносить ему о медлительности таковых, а он, в свою очередь, давал знать губернатору о небрежном отношении низших властей к распоряжениям высшей инстанции, за что они подвергались штрафу в пользу киевского приказа общественного призрения²¹⁹.

Несмотря на все препятствия со стороны панства и их сподвижников – местных властей, митрополит все усилия напрягал к тому, чтобы церквам отводились земельные наделы согласно Высочайшему закону, а также к тому, чтобы земли и угодья, данные по презентам, оставались церковной собственностью, и паны не имели бы до них касательства. Не его вина, если этот источник материального содержания в данную пору был не совсем прочен и приносил духовенству много незаслуженных бедствий. И после него правительство продолжало труды свои по части обеспечения приходских причтов землею, встречая так же противодействия со стороны помещиков.

М. Евгений усматривал, что плата за требы и земельные наделы, вследствие своей неустойчивости, далеко не удовлетворяли насущных потребностей приходских причтов, поэтому он изыскивал другие способы к обеспечению их. Он проводил в жизнь и применил в своей епархии третью статью Высочайшего положения 1829 г. Статья эта говорить о способах обеспечения духовенства в бедных приходах и указывает епархиальному начальству средства к достижению этого, – именно, епархиальные архиереи, по этой статья закона, получали право приписывать и присоединять бедные и малочисленные приходы с принадлежащей их церквам землей к ближайшим приходам, причты же их распределять по другим местам²²⁰.

Потребовав от правления ведомости о самых бедных приходах в епархии и рассмотрев их, архипастырь в 1833 г. сделал распоряжение через консисторию отчислить и приписать к другим приходам по Киевскому уезду – 4 прихода; по Звенигородскому – 3; по Уманск. – 7; по Сквирскому – 7; по Махновск. – 5; по Радомысльск. – 9; по Липовецк. – 14 и Таращанск. – 6²²¹. Тем же церквам, к которым нельзя было приписать приходов по отдаленности таковых или по неудобству путей сообщения, он исхлопотал денежное жалованье в размере 200 р. а некоторым немного более. Приходов, которым по ходатайству митрополита стало отпускаться казённое жалованье, насчитывалось по Киевск. у. – 1; Васильковск. – 3; Богуславск. – 9; Сквирск. – 1 и Радомысльск. – 6²²².

Вникая во все жизненные отношения священнослужителей, архипастырь старался урегулировать самый раздел между ними доходов, церковной земли и жалованья в виду того, что при дележе их часто происходили недоразумения, нарушавших добрые и мирные отношения причтов. В подобных случаях обиженными всегда оставались низшие члены иерархии – дьячки и пономари²²³; поступавшие от них к митрополиту жалобы не оставались без ответа. В 1823 г. на жалобе одного причетника Таращанского у. он положил такую резолюцию, на которую консистория должна была обратить свое внимание. «По течению дел заметно и мне», писал митрополит в консисторию, «что за притеснение от священников в доходах ученики, не охотно идут в причетническая должности, а безграмотные определяются и бывают больше слугами священников, нежели церкви, потому дикастерии нужно войти в защищение причетников и через благочинных назначить им должную часть земли и доходов безобидно»²²⁴. Архипастырь даже постановил, чтобы из 100 р. священник получал 45 р., диакон 25, дьячок 18 и пономарь 12. Сообразуясь с денежным дележом, священнослужители должны были разделять между собою и церковную землю²²⁵. Настоятели церкви, не соблюдавшее этого постановления, подвергались денежному штрафу, как в пользу обиженных, так и в пользу вдов и сирот духовного звания.

Из представленного обзора источников материального содержания духовенства Киевской епархии времени м. Евгения можно видеть, что первые два из них – за требы и земельные наделы – в силу большой своей зависимости от помещиков не приносили той поддержки, какой следовало бы ожидать; казённым же жалованьем. пользовалось ничтожное количество причтов, так что в общем материальный быт духовенства того времени оставлял желать много лучшего.

М. Евгений делал всё, что только мог, лишь бы улучшить и обеспечить положение подведомственного ему духовенства, но не в его власти было изменить экономические условия жизни епархии.

Принимая близко к сердцу нужды своего духовенства, архипастырь печаловался об участи вдов и сирот духовного звания, престарелых и заштатных. Желая облегчить их незавидное состояние, он в 1823 г., с Высочайшего разрешения, организовал попечительство о бедных духовного звания, для которого исходатайствовал у Императора Александра I основной капитал в 15000 р.²²⁶. Для сбора пожертвований в пользу вдов и сирот митрополит велел завести при каждой церкви особые кружки и производить сборы во все главнейшие и в храмовые праздники под наблюдением местного священника, а где можно с пользою, то и во все воскресные дни, особенно же советовал делать сборы при таких богослужениях, при которых благотворительность охотно себя оказывает, как, напр., при крещении, браковенчании и погребении²²⁷.

Негодование владыки бывало велико, когда он узнавал, что приходские священники не прилагают стараний к собранию средств на нужды своих собратий, близких и родных; таковых он обыкновенно штрафовал в пользу того же попечительства²²⁸.

По своему усмотрению митрополит назначил членов попечительства, которые заведовали бы попечительскими суммами и раздавали их, с разрешения его, нуждающимся²²⁹. Кроме того, как в самом Киеве, так и в поветовых городах он учредил особую должность сотрудников попечительства, которым вменил в обязанность следить за сбором пожертвований в приходских церквах и доставлять оный в конце года в попечительство; в руководство сотрудникам митрополит написал инструкцию, определяющую их права и обязанности²³⁰.

Так как нуждающихся в помощи всегда было слишком много, а денег, отпускаемых правительством и собираемых по епархии, не хватало для удовлетворения всех просивших вспомоществования, то м. Евгений обязывал членов попечительства и сотрудников узнавать лично или же через посредство благочинных о тех из подающих прошения, которые не имеют никаких средств к жизни и которым действительно нужна была безотлагательная помощь²³¹.

Помимо пособий, выдаваемых бедным духовного звания из попечительства, митрополит обеспечение вдов, сирот и заштатных священнослужителей поручал лицам, занимавшим место умершего или вышедшего за штат кормильца семьи, с выделением им на содержание 1/3 или 1/2 доходов. Этот порядок он поддерживал весьма строго. Священно-церковно-служителей, отказывавшихся выделять известную часть доходов осиротевшей семье или оставшейся без кормильца, вышедшего за штат, митрополит подвергал различным взысканиям и на просьбы об освобождении от содержания такой семьи отвечал отказом²³². Заботливый владыка настоятельно требовал, чтобы священнослужители соблюдали обязательства по отношению к сиротам своих предшественников. 28 марта 1827 г. от него поступило в консисторию даже предложение отобрать подписки от священнослужителей в том, что «они всегда будут иметь попечение и наблюдение за остающимися по смерти их сотоварищей малолетними детьми не менее, чем за своими, и будут заботиться об их воспитании»²³³. Об исполнении сего предложения благочинные, при полугодичных отчётах, должны были рапортовать епархиальному начальству.

Простирая далее свое чисто христианское попечение о содержании заштатных священнослужителей, вдов и сирот, митрополит распорядился, чтобы первые допускались церковными старостами к продаже при церквах восковых свечей с выдачею им за труд по 5 коп. с каждого вырученного рубля²³⁴, а вдовам предоставил исключительное право заниматься печением и продажей просфор. До него священники поручали своим жёнам печь просфоры, а в Киеве печением и продажею их занималась каждая булочница. Своим распоряжением, последовавшим в феврале 1835 г., архипастырь поручил эту доходную статью только вдовам и сиротам духовного звания. На издание такого распоряжения митрополита вызвало прошение одной бедной диаконской вдовы, в котором, она писала ему, что «для снискания себе пропитания с сиротами имеет одно только средство, благоприличное её званию», – заниматься продажею просфор, но так как этим делом занимаются, как при церквах, так и на рынке, многие женщины светского звания, которые причиняют помешательство и даже наносят ругательства духовным вдовам, то она просит владыку предоставить продажу просфор одним лишь вдовам и сиротам духовенства, а мирским женщинам воспретить»²³⁵. Просьба вдовы была уважена, а чтобы не было препятствий со стороны мирских женщин, митрополит обратился с ходатайством к тогдашнему генерал-губернатору Левашову воспретить им продажу просфор; в то же время он приказал епархиальным священникам отбирать от непослушных продавщиц просфоры, если они будут торговать ими, и отдавать в пользу церкви, а о них самих доносить начальству. В подспорье вдовам, остающимся с малолетними детьми, митрополит отдавал иногда ту часть церковной земли, которой должен был бы пользоваться полагавшийся в приходе по штату диакон, но за отсутствием какового эта часть разделялась между остальными членами причта²³⁶.

Заботами м. Евгения участь вдов и сирот духовного звания, дряхлых и престарелых была облегчена; он, по справедливости, был отцом для бедных, «защищая», по слову псалмопевца, «сироту и вступаясь за вдову» (Пс.81:4). Духовенство Киевской епархии всегда должно быть благодарным ему за открытие благодетельного учреждения – попечительства, – на увеличение и поддержание средств которого он жертвовал много из своих собственных средств²³⁷.

Заботясь о материальном обеспечении приходского духовенства, вдов и сирот священно-церковно-служителей, м. Евгений ни менее хлопотал и об обеспечении своего митрополичьего дома.

По приезде в Киев он избрал постоянным местом своего жительства Софийский митрополичий дом. В каком состоянии он застал последний, лучше всего свидетельствует замечание его в письме к игумену Серафиму в Псков от 26 апреля 1822 г., т. е. через две недели по приезде, когда он несколько ознакомился с Киевом и вообще с имущественными и хозяйственными дачами Киевской митрополичьей кафедры. «Дом митрополичий застал я при кафедральном соборе очень ветхий»²³⁸. Ветхость дома казалась архипастырю особенно бросающейся в глаза при сравнении его с тем домом, какой оставил он в Пскове и за прекрасное устройство которого получил благодарность от своего преемника по псковской кафедре преосв. Евгения (Казанцева)²³⁹. Сетовал митрополит и по поводу скудного жалованья на новом месте. «Неокладной суммы годовой объявили мне не больше 2000», извещал он того же игумена Серафима. «Следовательно, я здесь вчетверо беднее домовыми доходами, нежели в Пскове, а расходов много. Зато Лавра богата и там дом великолепный»²⁴⁰.

Еще более в худшем состоянии, чем Софийский дом, находились загородные дома в принадлежащих митрополичьей кафедре дачах. В одном из писем к игумену Серафиму м. Евгений говорит: «Загородных домов здесь (Киеве) много, но один только способный для житья и тот ветхий. Доведётся и здесь строиться»²⁴¹. И на самом деле он не замедлил приняться за приведение в благоустройство сначала Софийского дома, для капитальной переделки которого исхлопотал у св. синода 52001 р. 40 к.²⁴², а потом заново построил дома в своих дачах, где работы по постройке производились не только летом, но и зимою²⁴³. Не жалел преосвященный для быстрого окончания работ и своих собственных средств; в данном отношении он умел ценить труд и усердие рабочих. Многочисленные хозяйственные заботы м. Евгения по устройству митрополичьего дома разделял опытный помощник и правая рука архипастыря, в подобного рода делах, игумен Серафим, приехавший сюда в 1824 г. из Пскова по зову любимого им владыки.

С целью увеличить доходы митрополичьего дома преосв. Евгенш образцово поставил хозяйство, расширил хлебопашество. Кроме того, огороды, сады, озера и мельницы, находящиеся во владении митропол. дома, он отдавал в аренду лицам состоятельным и добросовестным плательщикам, от экономического же Домового Правления, в ведении которого, собственно, и состоит хозяйственная сторона дома, требовал во всём этом строгой отчетности²⁴⁴.

В 1825 г. во время пребывания своего в Петербурге, м. Евгений, пользовавшийся большим уважением у импер. Александра I, исходатайствовал у сего последнего «в пособие к содержанию» своего митрополитанского дома две мельницы (крупчатую и раструсную), находившаяся в м. Белгородок и принадлежавшую казне²⁴⁵. Эти мельницы при м. Евгении приносили большое материальное подспорье митроп. дому.

Находил преосв. Евгений и другие источники к обеспечению своего дома; между прочим, в 1829 г. он сделал вклад (20000 р. ассигн.) от сбережений своих в Московскую сохранную казну Опекунского совета, проценты с какового капитала предназначались в доход митроп. дому²⁴⁶.

Вообще, рачительностью преосв. Евгения в материальном отношении митроп. дом поставлен был в самые благоприятные условия; сделанное им денежное пожертвование и доныне приносит немаловажную поддержку в содержании митроп. дому.

Приходская жизнь Киевской епархии требовала устрояющей руки митрополита и в других своих частях. В течение 15-летнего пребывания на Киевской кафедре он много потрудился в деле построения новых и приведения в порядок обветшавших православных церквей, как в самом г. Киеве, так и по уездам; митрополит не упускал ничего, чем мог только служить созиданию и внешнему благоустройству и благолепию православных храмов. Трудами и хлопотами его возобновлены были в г. Киеве две древнейших церкви – Десятинная и Андреевская.

Десятинная церковь, созданная Владимиром Святым, разрушена была в нашествие Батыя (1240 г.), и с того времени представляла собою одни развалины и кучу камней, большая часть которых разнесена была киевскими жителями на свои потребности и из остатков которых митр. Пётр Могила пристроил к оставшейся незначительной части одной из стен малую церковь, носившую то же название²⁴⁷.

М. Евгений, как большой ценитель и любитель археологических изысканий, основываясь на соображении, что чрез открытие щебня, покрывавшего место древнего здания, и наследование развалин, может быть открыт первоначальный план Десятинной церкви, решил в 1824 г. открыть весь её фундамент на свое иждивение, поручив это дело свящ. её Михаилу Кучеровскому и местному археологу Лохвицкому; для правильного же ведения работ, составления планов и рисунков открытых древностей прислан был митрополитом из Петербурга в 1826 г. художник Ефимов. С разрешения архипастыря Курский помещик Анненков, живший в приходе Десятинной церкви, принял на себя постройку нового храма, по рисункам архитектора Стасова. М. Евгений внимательно следил за постройкой и возобновлением храма. К сожалению, ему не суждено было видеть окончание её: дело, начатое им, завершил в 1840 г. м. Филарет, благодаря щедротам Императора Николая I, принимавшего живое участие в восстановлении этого памятника древности²⁴⁸.

Прекрасный храм Андрея Первозванного, этот чудный памятник зодчества гениального Растрелли, был приведён м. Евгением «в первобытную лепоту свою». На возобновление его он исхлопотал от казны 26287 р. Возобновление и починка продолжались с 1826 по 1832 г. В это время Андреевская церковь покрыта была железом, вместо прежней черепицы, крыши покрашены ярью, а купол украшен звёздами из белой жести²⁴⁹.

Попечительное око и заботливая рука архипастыря особенно направлены были на устройство и улучшение храмов в сельских приходах. Побуждение к этому дал Государь Николай Павлович, проезжавший в 1828 г. через некоторые уезды Киевской губернии, по пути в Одессу, и заметивший жалкое и убогое положение большинства приходских церквей, требовавших или капитального ремонта или же замены новыми зданиям²⁵⁰. В 1828 г. последовало Высочайшее повеление епархиальным архиереям юго-западных епархий привести в наилучшее состояние православные храмы²⁵¹. Это повеление было встречено м. Евгением с большим сочувствием, так как оно давало ему полную возможность хлопотать пред высшим начальством о вспомоществования на постройку храмов и таким образом осуществить давно лелеянную им мечту – украсить православные приходы своей епархии благоустроенными храмами²⁵². Поэтому в 1832 г. он ходатайствовал о сооружении новых и о исправлении обветшавших церквей, как в казённых, так и в помещичьих имениях своей епархии, и ходатайство его, по Высочайшей воле, было исполнено. На сооружение церквей в казённых имениях, в 1833 г., из государственного казначейства отпущено было 150 тысяч²⁵³. Что же касается постройки и починки храмов в помещичьих имениях, то повелевалось произвести это на суммы конфискованных имений польских мятежников»²⁵⁴. По представленной м. Евгением в синод смете необходимо было улучшить 79 церквей: одни из которых нужно было расширить и возобновить, при других – построить колокольни, иные же снабдить недостающею утварью; кроме того, по его предложению, нужно было заново построить 14 каменных церквей в следующих сёлах; Шепеличах, Максимовичах, Разважовке и Марьяновке Радомысльского у.; Скобсковке и Шаулихе Уманского у.; Онуфриевке и Антоновке Звенигородского у.; Чернятине, Войтовице, Пиковцах и Юрковке Махновского у.; Малых Дмитрушках Киевского у. и Яроватке Чигиринского у.²⁵⁵ По Высочайшему утверждению св. синод указом своим от 18 марта 1834 г. дал знать киевской консистории, что по ходатайству преосвященного Евгения вменено всем помещикам своими экономическими средствами и впредь починять, и сохранять их в должном благоустройстве²⁵⁶.

Устраивая и упорядочивая православные храмы, митрополит строго следил также за тем, чтобы они со всеми принадлежностями: иконами, книгами, утварью и облачениями сохранялись и содержались в приличной чистоте и опрятности, а различный церковные записи в надлежащем порядке. Во время двухмесячного объезда своего епархии в 1824 он нашёл в небрежном содержании многие храмы и запущенность в записных церковных книгах, причём виновными оказывались такие лица, которые по самому своему положению должны были бы подавать пример ревности к дому Божию – протоиереи и благочинные. «При личном обозрении Липовецкого собора», писал он в консисторию от 3 июля 1824 г., «нашёл я великое небрежение в содержании оного в должной опрятности и чистоте: иконостас весь в пыли, а стены от пыли и паутины даже потемнели. При рассмотрении же письменных церковных документов усмотрено также много опущений, как то: в церковный приходо-расходный книги с 1821 г. прекращена надлежащая записка приходов и расходов церковных, обысков брачных совсем нет в соборе, метрические книги писаны только до июня 1823 г. и никем не засвидетельствованы; опись церковная никем не скреплена и все церковные документальные книги содержатся в доме протоиерея Бицкого; кроме того он, протоиерей, содержа и опись в своём доме, вынул из оной целый лист, на коем описаны книги, который также забраны им в свой дом, а в соборе нет и самонужнейших, как то; вседневных поучений и месячных миней, о приобретении коих начальствующий пренебрёг. Вследствие всех сих беспорядков, не доверяя более начальства в соборе протоиерею Бицкому, предписал я на месте липовецкому духовному правлению поручить оное и все документы церковные соборному священнику Рословскому впредь до рассмотрения. А духовная консистория имеет предписать оному же правлению о всех сих беспорядках и самовольстве протоиерея произвести исследование и немедля представить с мнением»²⁵⁷. Когда было произведено следствие о беспорядках, допущенных протоиереем Бицким, то он по резолюции митрополита был навсегда отрешён от своей должности и определён в Жаботинский Онуфриевский монастырь²⁵⁸ бессрочно под начал²⁵⁹.

За чистотой и опрятностью храмов, ризниц и церковной утвари обязаны были следить духовные правления и ближайшим образом благочинные, которые при полугодичных отчётах должны были об этом рапортовать²⁶⁰.

Вопрос о контроле над введением церковного имущества и хозяйства привлекал к себе внимание высокопреосвященного Евгения с первых шагов деятельности его в Киеве. По вступающим церковным делам он заметил, что многие храмы крайне недостаточны в самонужнейших для службы церковных книгах. Но чтобы знать, какими именно книгами каждую церковь следует снабдить, для этого митрополит велел консистории справиться в архиве «есть ли там описи всем монастырям, церквам епархии, их имуществу и книгам», и когда по справке оказалось, что таковых для большинства не имеется, то предписал в 1822 г., 9 ноября, «всем монастырям и церквам через благочинных прислать описи церковному имуществу и книгам, с означением против последних, какого они издания, где печатаны и способны ли к употреблению»²⁶¹. При обозрении же епархии в 1823 и 1824 г. г. архипастырь ещё более убедился в неимении многими церквами полного круга богослужебных книг и поучений, изданных Св. Синодом. Для побуждения священников к приобретению недостающих книг он циркулярно объявил, что «не станет разрешать освящения вновь устрояемых или исправляемых церквей до тех пор, пока не будут куплены для каждой из них все богослужебные книги и все необходимые принадлежности для богослужения и пока не получит о том рапорта от местного благочинного», – чего всегда и придерживался²⁶².

Строгая отчётность введена была митрополитом и в приходорасходные книги, в запись церковных сумм. Ведомости о приходе и расходе церковных денег должны были ежемесячно свидетельствоваться не только причтом и церковным старостою, но и представителями от прихожан²⁶³. Произвольное расходование священником церковных сумм без ведома ктитора и разрешения епархиального начальства²⁶⁴, – отдача их кому-либо взаймы²⁶⁵ усиленно преследовались м. Евгением, и виновники наказывались штрафом. Каждый благочинный при полугодичном обозрении своего округа, по распоряжению владыки, обязывался непременно входить в положение церковного имущества и хозяйства, проверять приходорасходные книги и о результатах своей ревизии доносить подробно. Если же митрополит замечал, что это дело выполняется благочинными не совсем добросовестно, то назначал особых ревизоров из среды присутствующих правлений или же сторонних благочинных, выделяющихся своей аккуратностью и исполнительностью²⁶⁶.

Требуя соблюдать порядок и отчетность в расходовании церковных сумм, архипастырь Евгений изыскивал способы к приращению самого церковного капитала. В данном отношении он обратил свое внимание прежде всего на самую важную статью дохода для приходских церквей – продажу свечей. 20 октября 1827 г. он потребовал от секретаря консистории Янковского сравнительную ведомость, за пять предшествующих лет, о свечной продаже, чтобы узнать, сколько в церквах г. Киева расходится восковых свечей весом и ценой²⁶⁷. Рассмотрев представленную ведомость о церковных свечных доходах по г. Киеву, митрополит вошёл 29 октября того же года в консисторию с таким предложившем. «Из ведомости о продаже свечей я убедился в невероятной малости доходов с оных, судя по многому ежегодному числу притекающих в Киев богомольцев. Эта малость, очевидно, приходит или от противозаконной мелочной лавочной продажи, или от утайки церковной продажи свеч старостами и священно-церковно-служителями, по невниманию благочинных. А как Комиссия духовных училищ в нынешнем году сделала уже Киевскому епархиальному начальству замечание об уменьшении церковных свечных доходов по киевской епархии, то, в предупреждение лавочной незаконной продажи и утайки старостами и священнослужителями, учреждаю я, на основании указов Св. Синода 1808 г. июня 26, 1811 г. и 1815 г. ноября 5 дня, свечную оптовую продажу при Киево-Софийском соборе от соборного старосты во все киевские церкви и около-городские, зависящие от киевских благочинных, и вследствие того предлагаю дикастерии 1) чрез киевских благочинных предписать с подпискою киевским около-городским церковным старостам и священно-церковно-служителям к следующему 1828 г. нигде не закупать из фабрик и лавок свечей оптом, а получать оные от киево-софийского соборного старосты, с запиской в его ведомости свещепродавныя и ему же с расчетом отдавать огарки и неделанный воск, который подан будет в церковь; а ему, старосте, предписать иметь для сего запас свеч, и дабы он знал, сколько запасать, дать ему копию с расходу свеч по церквам киевским и около-городским. 2) Объявить всем старостам и священно-церковно-служителям, что если в их церквах чрез посыльных моих соглядатаев найдены будут оптовым количеством церковные свечи сторонней покупки, то отбираемы будут в киево-софийскую свечную лавку без платы, а с них взыскиваемы будут в церковь, по оценке, платежные за них деньги и благочинные за недосмотр штрафованы будут. 3) Сообщить в губернское правление о запрещении, на основании указа 1808 г., статьи 153, лавочным торговцам и разносчикам оптовой и мелочной продажи церковных свеч для православных Российских церквей. Все это дикастерии иметь привести в исполнение немедленно»²⁶⁸. Это распоряжение с 31 августа 1828 г. распространено было сначала на поветы Васильковский, Сквирский и Радомысльский, а с 20 декабря и на все остальные, с предписанием благочинным «сделать справку за пять лет, сколько по их благочинию в каждой церкви было продажи свеч и, вникнув в злоупотребления по оной, избрали бы на посылку в Киево-Софийский собор одного из благочиния своего старосту церковного и, дав ему с деньгами доверенность на получение свечей с означением, сколько в какую церковь потребно на год или на полгода, отправляли его в Киев²⁶⁹. Но в виду того, что многие благочинные, не смотря на архипастырское предписание, вовсе не присылали своих поверенных, под предлогом трудности выполнить такое поручение одному старосте, а иные присылали за покупкой только по нескольку фунтов, указывая на недостаток церковных свечных сумм, то митрополит 5 января 1830 г. предложил новую меру: отпускать из Киево-Софийской лавки свечи в долг на полгода или даже на год во все приходские церкви, а деньги собирать с них по истечении указанного срока чрез духовный правления и присылать к нему при рапортах²⁷⁰. Для выполнения этой меры Евгений приказал духовным правлениям, чтобы они, 1) соображаясь с числом приходов по своему ведомству, немедленно учинили расписание, сколько на какую церковь потребно в полгода или в год и какого рода свечей; 2) такое расписание на весь повет присылали к нему с одним от правления избранным поверенным для получения их из собора и 3) получив свечи, духовный правления обязаны рассылать их к благочинным для немедленной раздачи по церквам с расписками от получателей²⁷¹. На ключаря же Софийского собора возложено было митрополитом особенное наблюдение по старостинским ведомостям за тем, – во все ли церкви забираются из соборной лавки свечи и то ли количество, какое назначено духовным правлением в расход каждой церкви, о своих же замечаниях он должен доносить ко времени присылки д. правлениями отчётов и рапортов о свечной продаже, чтобы, сообразуясь с этими замечаниями, рассматривать правленские ведомости²⁷².

Само собой очевидна вся благодетельность распоряжений м. Евгения относительно свечной продажи²⁷³. Обязав приходские церкви забирать свечи только в лавке, специально для сего учрежденной, он тем самым уничтожил существовавшую розничную продажу свечей мелкими торговцами, часто не заботившимися о достоинстве их и преследовавшими одну лишь наживу²⁷⁴. Наконец, теперь уже ни священник, ни ктитор не могли утаить свечных доходов, так как ответственность за них лежала на духовных правлениях, обязанных в конце полугода или года уплатить за свечи, взятые в долг, а потому духовные правления вынуждены были усилить свой контроль над благочинными, последние же над приходскими священниками и церковными старостами²⁷⁵.

К увеличению церковных средств, помимо упорядочения свечных доходов, м. Евгений находил и другие источники. Так, в 1829 г. он предложил консистории отдавать участки земли недостающего в приходе члена причта внаймы в пользу церкви, если только эти участки не назначены в помощь имеющимся в том месте сиротам. «Известно», писал он в киноисторию, «что при многих церквах Киев. епархии священники, дабы самим им пользоваться всею церковною землею и другими угодьями, принадлежащими церкви, не только не стараются о замещении праздных мест, но и препятствуют просящимся на те места, особенно причетникам, а исправляют служение с мирянами, коим по 14-му правилу VII Вселенского собора и читать в церкви запрещается. Почему для прекращения корыстолюбия и беспорядка, предосудительного церкви, предписать должна консистория повсеместно, дабы участки земли недостающего причта и выгоды оного старосты церковные не уступали священникам, а причисляли к церковным выгодам, отдавая землю внаймы»²⁷⁶.

Коснулся попечительный архипастырь и ещё одной статьи церковных доходов – разумеем продажу разрешительных молитв и венчиков. По журналам духовных правлении; он заметил, что разрешительные умершим молитвы и венчики, отпускаемые церквами, во многих из них оставались без расхода и в таком случае, деньги на уплату за них заимствовались из других церквей. Так как это происходило от небрежности священников, при погребении обязанных полагать молитвы и венчики на мёртвых, то митрополит в 1836 г. велел правлениям при требовании за оные денег «справляться с метриками о умерших и по числу их взыскивать с священников недостающую сумму, чтобы заставить их таким путём аккуратнее исполнить свои обязанности, позаботиться об увеличении доходов своей церкви и не вводить в излишние расход посторонние»²⁷⁷.

Говоря о церковном имуществе и церковных доходах, нельзя умолчать о самих заведующих и хранителях церковных сумм и имущества – церковных старостах, на защиту правь которых от помещичьего произвола выступал м. Евгений. На каждого своего крестьянина польские помещики привыкли исстари смотреть не иначе, как на всегдашнего своего раба, который до самой своей смерти должен служить исключительно им одним, а потому, при выборах церковных старость из среды принадлежащих им крестьян, прибегали ко всякого рода изворотливости и угрозам с целью воспрепятствовать выборам, так как в лице избираемого они лишались рабочей силы и исправного плательщика податей (выбор, конечно, всегда падал на рачительных домохозяев)²⁷⁸.

К выборам ц. старост польские помещики относились враждебно, то преследуя участвовавших в выборах, то угрожая избранным, если не откажутся от старостинской должности, отдачею в рекруты, или переселением в отдалённые губернии²⁷⁹, или же телесным наказанием. Так, в 1822 г., Сквирское д. правление доносило в консисторию, что «когда благочинный протоиерей Бернацкий приступил к выбору церковного старосты в с. Самгородок, Свирского у., и тамошние священнослужители, с общего согласия прихожан, изъявили желание иметь при своей приходской церкви старостою тамошнего жителя, крестьянина помещика Добровольского Стахия Малаго, заслуживающего по честному своему поведению доверенность, то помещик Добровольский, узнав об этом, позвал помянутого крестьянина Малаго, воспрещая ему быть старостою под угрозою наказания, запер оного в кладовую; прихожане, видя в предпринятом намерении неудачу, изъявили желание на другого тамошнего жителя, крестьянина Василия Квашука, подобного честью и добронравием первому. И когда о сём осведомился Добровольский, тот же час потребовать к себе Квашука и, воспрещая ему быть старостою под страхом наказания, велел никуда с экономии не отлучаться, пока не разойдутся выборы, и хотя тамошний соцкий многократно напоминал Добровольскому об отпуске Квашука или Малаго, но все напоминания его были тщетны, и по письменному требованию благочинного, хотя помещик и прислал Квашука, но с экономом своим, в присутствии которого он по приказанию помещика, угрожавшего плетьми, отказался от должности ц. старосты. После сего некоторые самгородские прихожане открыли, что если бы Малый, или Квашук, или кто другой из них, по выборе, изъявил согласие быть ц. старостою, то Добровольской не оставил бы такового без телесного наказания»²⁸⁰. Вследствие такого самоуправства помещиком, выборы большею частью оканчивались ничем. Обыкновенно заводилась длинная переписка «о побуждении помещиков не противодействовать выборам ц. старост»: благочинный писал в уездное правление, – правление писало в консисторию, а консистория в губернское правление. Через год-два, а иногда и более разрешалась эта переписка; губернское правление через нижний земский суд предписывало самоуправным помещикам, под угрозою штрафа, а часто и с наложением штрафа, дозволить выбранным крестьянам исполнять старостинские обязанности²⁸¹.

Едва успевали выбранные крестьяне выполнить узаконенную присягу и принять Старостинскую должность, как помещики, посессоры и экономы тотчас же начинали обременять их не только двойною, сравнительно с прочими крестьянами, барщиною, но всякого рода налогами и повинностями, как то, двойною податью, так называемым чиншом, – посылкой на работу в отдаленный места, всячески желая удалить их от церкви²⁸². Читая рапорты сельских священников, благочинных и духовных правлений в консисторию об угнетении церк. старость, приходится удивляться самоотвержению крестьян, которые, принимая на себя старостинские должности, вместе с тем обрекали себя на жертву самовольства помещиков. Считаем не безынтересным привести здесь для наглядности одну жалобу об угнетении и преследовании ц. ст. помещиком. От 21 июня 1826 г. священник Уманск. у., с. Маньковки, Михайловской церкви Иоанн Загурский входит к преосвященному викарию Мелетию, за отсутствием м. Евгения, с прошением следующего содержания: «с. Маньковки, Михайловской церкви староста Иоаким Шалай, хотя на прошедшее трехлетие избран был в оную должность с согласия моего и прихожан, а вместе и двора господского, но ни одного года не оставался свободным от сильных угнетений управителем имений графа Александра Потоцкого шляхтичем Залютинским, как то: в первом 1823 г., при вступлении его Шалая в сию должность, на него наложен чинш в 18 р. серебром, – каковый, после сильных стеснений его Шалая побоями и заклепами в колодки и после отдачи в уманский бровар (прим. – винокурня) на работу, он Шалай принуждён быль уплатить, – в удостоверение чего прилагаю выпись с сообщения Уманского д. правления. На другой год 1824 г. Шалай уплатил наложенного чиншу 15 руб., и отработал барщины 128 дней; в прошлом 1826 г., работал плугом своим на господском лану сам с погонщиком, как явствует из прилагаемой при сём книжки, 62 дня. Но не довольно сего, когда в прошлом 1825 г. избран он же Иоаким Шалай прихожанами с согласия моего, при бытности благочинного и других понятых священников, в должность ц. старосты, яко человек испытанный в сей должности и к церкви святой рачительный и старательный, на другое трехлетие, то, негодуя за то, прописанный управитель шляхтич Залютпнский, сего 1826 г., последних чисел месяца марта, заклепавши онаго старосту в колодки, удерживал его заклёпанного в г. Умани на работе в фабрике немалое время; – после чего, призвавши его Шалая к себе в двор, приказал наказывать его лозами; но когда его выпросили прихожане от такового наказания, то вместо онаго велел ему голову обрить, – за неимением же у него Залютинского бритвы в доме, Шалаю была брита голова ножом, в последнее, видно, поругание, дабы впредь все прихожане уклонялись от сей должности; после чего Залютнский публично, при всех прихожанах, приказывал Шалаю ни под каким видом не именоваться ц. старостою и ни под каким предлогом не ходить в церковь под опасением сильного телесного наказания. Ключи же от всех утварей, церк. шкафов и кружек велел эконом с. Маньковки Заруцкий сельскому атаману Прокопию Гуменному от Шалая отобрать и отдать в другие руки, а где они поныне находятся – мне неизвестно. А как сие последовало в самую четыредесятницу, на похвальной неделе, то староста церковный Иоаким Шалай с отцом своим Григорием Шалаем, опасаясь телесного наказания и повинуясь приказаниям Залютинскаго, уклонились от своей церкви к другой тамошней Преображенской церкви, да и поныне в свою церковь не ходят. Церковь же Михайловская, по поводу того, что староста прогнат и ключи от него отобраны и все заперто, до последней крайности разоряется... И я, имея в церкви достаточную ризницу, принуждён был в праздник Воскресения Христова занимать в другой церкви ризы, напрестольное облачение и плащаницу... Староста же Шалай, у коего на отчете все церковное имущество, и поныне с целым домом своим в беспрерывной господской работе находится... Обь угнетении его я многократно входил с жалобою в Уманское д. правление, а Уманское правление по моей жалобе сносилось с Уманским нижним земским судом; но, не видя никакой ни от кого защиты, принуждённым себя нашёл утруждать Ваше преосвященство всепокорнейшею просьбою: благоволите о поступлении с шляхтичем Залютинским, за прописанные его с ц. старостою противозаконные поступки и понесенные церковью убытки чрез удаление от оной старосты Шалая, учинить архипастырское благораспоряжение»²⁸³.

В большинстве, случаев старосты, подчиняясь панской силе, не являлись к богослужениям, а от этого церкви терпели убыток и урон в доходах, некоторый же церкви долгое время оставались совершенно без старост. М. Евгений не мог равнодушно смотреть на попирательство церковных интересов и прав старост, данных им законом. В 1827 г. 21 сентября от него последовало в консисторию следующее предложение. «Дух. правления, благочинные и приходские священники жалуются об уменьшении церковных свечных доходов, на отвлечение старост церковных от должностей их помещиками и правителями их экономий. А так как претерпеваемый от того урон церквей в жалобах их не прописывается, то дабы урон сей можно было чрез губернское правление взыскивать с удаляющих самовольно старост, предписать через д. правления всем благочинным, дабы они в конце годовых отчётов описывали чрез сравнение дохода с прежними годами число урона тех месяцев; но не смотря на то подтвердить и священникам с причтами, дабы в случае удаления старост немедленно рапортовали, а сами они принимали бы в надзор доходы и расходы церковные и ежемесячно записывали, под опасением взыскания и с них самих за опущение сего. То же и благочинным подтвердить, что, если на место умерших или выбывших старост не будут они долго требовать выбора новых и будут молчать о противодействиях помещиков, то взыскание урона упадёт на них»²⁸⁴.

Епархиальное духовенство, в исполнение воли митрополита, доносило ему о допускаемых помещиками беззакониях и преследованиях по отношению к церковным старостам, архипастырь же, с своей стороны, для пресечения панской необузданности и для взыскания с виновников церковных убытков, относился не только в губернское правление и к губернатору, но и в правительствующий сенат через посредство обер-прокурора св. синода²⁸⁵. Хлопоты его не оставались безрезультатными. В конце первой половины 1828 г. Киевское Губернское Правление уведомило Киевскую консисторию, что «со стороны его, вследствие указа сената, предписано всем поветовым нижним земским судам обязать всех помещиков подписками, дабы они церковных старост отнюдь не употребляли ни в какие наряды и работы, а относительно понесённых церквами убытков, через отвлечение старост от их обязанностей, велено произвести, при депутатах с духовной стороны, расследования и таковые препроводить к законному рассмотрению в надлежащие судебные места»²⁸⁶. Подписки с помещиков и расследования начались производиться со второй половины 1828 г. и после различных проволочек, зависевших от медленности чиновничества нижних земских судов, окончились в 1830 г. оштрафованием многих помещиков, как в пользу киевск. приказа обществ. призрения, так и в пользу церквей, понёсших убытки чрез стеснение и отвлечение церк. старост от их обязанностей²⁸⁷.

Стремления помещиков во что бы то ни стало не допустить избираемого крестьянина к исправлению старостинской должности простиралось иногда до того, что они выставляли в эту должность собственную кандидатуру, или же своих управителей, и, случалось, достигали цели, так как прихожане и местный священник, боясь впасть в панскую немилость, последствия которой были бы для них весьма печальны, соглашались на это. Но можно ли было надеяться на то, чтобы такой староста, искренне чуждый греко-российской церкви (помещики к. губернии того времени по большей части были поляки), с пользою для неё проходил занятую должность?! Недалекое будущее обыкновенно показывало, какую «пользу» он приносил православной церкви, не будучи сыном её, – и священнику волей неволей приходилось жаловаться епархиальному начальству на «расточителя», а не собирателя – старосту²⁸⁸. Преосв. Евгений всегда был против посягательств панов-католиков брать на себя должность церковных старост. «Дошло до моего сведения», писал он в общеепархиальном указе от 10 января 1828 г., «что в некоторых приходах избираются в старосты православной церкви не принадлежащие к оной прихожане, а по местам сами помещики, не допуская избираемых православных старост, берутся за старостинскую должность. В прекращение сего повелевается не принимать в старосты избираемых из неправославного исповедания и означать в выборах, что избранный есть православный прихожанин, а помещиков к старостинской должности никогда не допускать»²⁸⁹.

Как видно из архивных дел, вмешательство панов в обязанности церковных старост и враждебное отношение их к старостам, из среды принадлежащих им крестьян, продолжалось до конца служения м. Евгения на Киевской кафедре, несмотря на Высочайшие указы 1833 г. 16 апреля и 1836 г. 4 января, оберегающие права и личность церковного старосты²⁹⁰. Не в силах архипастыря было изменить исторически сложившийся социальный строй жизни, вверенной ему епархии, но он все-таки значительно урегулировал отношения панства к церковным старостам.

Украшая приходы Киевской митрополии православными храмами, улучшая материальное благосостояние их, м. Евгений не менее ревновал о церковно-богослужебном благочинии, о том, чтобы, «все было благообразно и по чину».

Богослужебная практика в приходских церквах в рассматриваемую пору имела свои непорядки, вызвавшее митрополита на принятие некоторых мер к их устранению. Замечено выше, что архипастырь понуждал приходские причты приобретать недостающие богослужебные книги и велел представить ему чрез благочинных описи церковному имуществу и книгам, с означением против последних, какого они издания. Знать это для него необходимо было в виду того, что в Малороссии тогда еще были весьма сильны следы униатства в церковно-богослужебной практике, – источником же униатского влияния в богослужении служили заштатские богослужебные книги (требники, акафистники и др.); их то и старался митрополит совершенно вывести из употребления в церквах епархии. Для того, чтобы пресечь распространение в епархии униатских книг, он обратился в синод с ходатайством²⁹¹ запретить продажу их по сельским ярмаркам, служившим главным местом сбыта таковых, на что в 1825 г. и последовал Высочайший указ²⁹². Дух. правления и благочинные обязаны были митрополитом, под угрозой лишения должности, отбирать униатские книги, употреблявшиеся в подведомых им церквах, и присылать в Киево-Софийский собор, что те и исполняли²⁹³. Среди духовенства Киевской епархии времени м. Евгения существовал также обычай совершать таинство крещения чрез обливание, по примеру католической церкви²⁹⁴. Митрополит, как глубокий ревнитель православия и знаток церковных канонов, предписал духовенству оставить этот обычай, несогласный с правилами православной церкви. «Дошло до моего сведения», писал в консисторию он от 4 февраля 1835 г, что по киевской епархии многие священники крестят младенцев не погружением в воду, а обливанием, по католическому обычаю; а между тем 50-е правило св. апостол говорить: «Аще который епископ, или пресвитер не крещает в три погружения, да извержется таковый»; предписать поэтому всем благочинным, чтобы они имели надзирание за священниками и внушали им крестить чрез троекратное погружение, о непослушных же доносить немедленно»²⁹⁵. Пресекал м. Евгений бесчиния епархиального духовенства, допускаемый последним при совершении таинства брака. Многие священники из корыстных побуждений, иные же просто по малообразованности своей, помимо того, что венчали браки, заключаемые между несовершеннолетними²⁹⁶ и не своих приходов²⁹⁷, но и не в положенное церковным уставом время, как напр., на масленице, светлой седмице и др.²⁹⁸.

Штраф за неузаконенное браковенчание и посылка в монастырь на несколько месяцев под начал, с запрещением священнослужителя, – вот кары, постигавшие нарушителей церковного устава относительно таинства брака.

Все эти бесчиния, только еще гораздо в большей степени, присущи были заштатным священникам, не стеснявшимся ни выбором места для совершения браков, каковым обычно служила для них простая изба²⁹⁹, ни исповеданием брачующихся³⁰⁰, ни тем, наконец, что один из брачующихся вступал в четвертый брак³⁰¹. С целью положить конец этим вопиющим непорядкам, м. Евгений в 1827 г. рассылает по епархии указ такого рода. «По ведомостям о судных делах киевской епархии оказывается, что многие заштатные священники, несмотря на свое увольнение от приходских должностей, вмешиваются в исправление приходских треб, в противность указа св. синода 1778 г. 8 октября, и даже венчают беззаконно сторонние браки, иногда и вне церкви – в избах без соблюдения при этом установленных церковным уставом правил. Для прекращения сего своевольства, отныне запретить всем уволенным в отставку священникам, а также диаконам и причетникам исправление церковного служения и треб приходских, и в церквах сие запрещение огласить пред прихожанами, дабы никто не прибегал, к ним с просьбою о исправлении треб, а особливо о венчании браков, объявив, что таковые браки не будут признаваемыми законными и подлежать разводу, а венчавшие извержению санов. Дикастерия должна отобрать подписки от отставных священнослужителей в том, что они будут сообразоваться с сим предписанием» ³⁰². После этого указа противозаконные браки в епархии значительно уменьшились, но не прекратились окончательно. Ни подписка, ни угроза строгим наказанием не действовали на некоторых из заштатных священников: они не могли противостоять пред изрядными вознаграждением за совершение такого рода браков и продолжали бесчинствовать³⁰³. М. Евгений по частным поводам делал и другие распоряжения к поддержанию церковного благочиния в епархии. Приходские благочинные доносили ему о явлениях среди сельского народоселения мнимо-чудотворных икон, к которым во множестве стекался простой народ, простодушием и суеверием коего нагло пользовались корыстолюбцы, причём в соучастии обвинялось и местное духовенство, служившее пред таковыми иконами молебны³⁰⁴. По получении донесения о явлении мнимо-чудотворной иконы, архипастырь обыкновенно предписывал местному благочинному сперва запечатать ее и запереть в ризницу, потом, пригласивши депутатов с духовной и гражданской стороны, вместе с ними произвесть расследование, как о самом явлении её, так и о приписываемых ей чудотворениях³⁰⁵, а затем, вразумивши суеверный народ и сделавши на первый раз надлежащее внушение местному духовенству, представить мнимо-чудотворную икону в Киево-Софийский собор для хранения. Если же чудотворные иконы являлись у какого-либо колодца, и суеверный народ, по отсылке их в кафедральный собор, не переставал питать особенное благоговение к самому колодцу, то такие колодцы, вследствие отношения архипастыря в губернское правление, обыкновенно засыпались в присутствии благочинного и чиновника земского суда, и гражданская власть принимала законные меры к удержанию народа от суеверного стечения к таким колодцам³⁰⁶. Приказав благочинным отбирать и присылать мнимо-чудотворный иконы в Киево-Софийский собор, преосв. Евгений вместе с темь обратил свое особенное внимание на самое иконописание. К этому вызвал его следующий случай. Махновское дух. правление в 1832 г., 17 мая, рапортовало, что округа сего правления благочинный Марк Фащевский донёс о прихожанах села Черемошного, приносивших своему местному священнику о. Григорию Новохоцкому для освящения иконы «с безобразными ликами, кои совсем не походят на человеческие изображения, а скорее на уроды человечества»; иконы же эти, по заявлению крестьян, куплены ими в киевских иконных лавках³⁰⁷.

Получив донесение, митрополит поручил благочинному Киево-Подольской Успенской церкви прот. о. Петру Максимовичу с чиновником со стороны гражданской власти осмотреть и освидетельствовать все иконные лавки г. Киева. Исполняя поручение владыки, Максимович действительно нашёл много икон и картин неискусно писанных; некоторые из них были отобраны и отданы для исправления опытным иконописцам, другие же совсем уничтожены, в виду невозможности придать им должный вид³⁰⁸. Приведенный факт послужил для митрополита поводом наистрожайше предписать духовным правлениям, благочинным и приходским священникам строго следить за тем, чтобы в храмах и домах прихожан не было безобразно писанных икон и неприличных картин, а если таковые окажутся, то немедленно присылать их в Киево-Софийский собор.

Особую заботливость проявил м. Евгений в деле устройства благочиния в богослужении городских киевских церквей. В 1824 г., 14 мая, он дал распоряжение консистории составить расписание времени благовеста к службам церковным. «Заметив не единообразное начало благовестов к церковным службам по г. Киеву»³⁰⁹, – писал митрополит, «предлагаю дикастерии войти в рассмотрение, когда к какой службе начинать благовест – к утреням, часам, поздним обедням и вечерням, по уставу церковному и Московскому, предоставив одни только ранние обедни на волю духовенства; и таковое постановление представить мне на утверждение»³¹⁰. Консистория, сообразуясь с уставом церковным и Московским, а также применяясь к местным условиям, представила митрополиту требуемое расписание, каковое он велел напечатать, в форме больших таблиц, в типографии Киево-Печерской Лавры и разослать в руководство по всем церквам и монастырям г. Киева. Согласно постановлению, духовенству Старо-Киевской части следовало начинать звон в своих церквах непосредственно за благовестом в Киево-Софийском соборе; Киево-Подольскому – за звоном в Михайловском и Киево-Братском монастырях и Киево-Печерскому – за благовестом в Николаевском монастыре³¹¹. Через духовные правления и благочинных таблицы с постановлением о времени благовеста и начале церковных служб разосланы были также по уездным местечкам и сёлам епархии.

Установлением определённого времени для церковного благовеста в городских и сельских приходах архипастырь устранил всякий произвол настоятелей, а нередко поднастоятелей, изменявших по своим личными соображениям время богослужений в своей церкви, к немалому затруднению и огорчению прихожан, которые, вследствие неопределенности в звоне, то слишком уранивали приходом, то опаздывали к службам или же и вовсе не поспевали.

Сверх сего, митрополит наблюдал, чтобы службы церковные совершались аккуратно и неопустительно во всех приходских храмах. «Подтверждаю всем священно-церковно-служителям на основании ук. св. син. 1800 г., 22 марта, и 1804 г., 22 декабря, писал он в консисторию от 9 мая 1827 г., «чтобы они в своих церквах, сколько можно чаще и по крайней мере в каждую неделю 5 дней, отправляли церковную службу, как то: вечерню, утреню и литургию, а в не допускающее, по каким либо законным причинам, к служению оной время, хотя-бы – часы»³¹². Далее митрополит повелевает, чтобы «в церквах и соборах, имеющих при себе два, три и более причтов, в то время, когда один занимается по очереди служением, другие не оставались бы во вредной праздности, но непременно ходили вне очереди каждодневно в церковь к пению и чтению на клиросах, что не только послужит к их пользе и благолепию храмов, но они тем самым привлекут более слушателей божественных служб и заслужат, по мере их добропорядочного поведения и упражнения, от прихожан почтение, а от начальствующих властей похвалу, отлично же в этом успевшие – награждение лучшими местами. При этом священнослужители пели бы просто, но благопристойно, для чего, пред наступлением воскресных и особенно праздничных дней, собирались вместе и пропевали для согласия тропари, ирмосы и задостойники, положенные на те дни по уставу»³¹³. Свое распоряжение митрополит заканчивает указанием на непорядки, усмотренные им в Софийском соборе и предложением мер к их устранению. «Киево-Софийские соборяне, как замечено мною, не смотря на то, что никакими приходскими должностями не обязаны, самопроизвольно завели у себя обычай ходить к соборному служению только по очереди, от чего иные по целым месяцам в собор не являются, а для богомольцев в летнее время стекающихся в Киев, часто и собор Софийский днём затворён бывает, почему лишается подаяний, а сами соборяне доходов; в пресечете этих проступков дикастерия должна: 1) обязать всех вообще соборян подписками ежедневно ходить в собор на все службы; 2) учредить в соборе для богомольцев и для охранения собора ежедневное дежурство из одного священника, одного диакона или иподиакона и одного причетника; 3) завести ежедневную записку, кто был и не был на утрени, обедни и вечерни и в дежурстве, и эту записку представлять мне по окончания каждого месяца на рассмотрение, с означением причин, по которым кто не являлся к службам; 4) без сведения и дозволения моего никого из соборян не увольнять в отпуск из Киева; 5) с не бывших на службе какой-либо, без причин законных, взыскивать штраф вычетом из жалованья по расчету получаемого за каждый день, а доходов, во время отлучки его получаемых, вовсе не давать, и эти вычеты оставлять на раздел неопустительно ходящим к службам: 6) объявить всем, что часто не ходящие к службам исключены будут из соборного штата, как нерадивые и бесполезные собору»³¹⁴.

За наблюдением порядка служб церковных в Софийском соборе, надлежащим чтением и пением, неопустительным посещением священнослужителями богослужений и поведением их во время оных, за всеми доходами собора, опрятностью, чистотой и целостно соборного имущества, м. Евгений поручил смотреть протоиерею собора и ключарю, дав им в руководство нарочито составленную в 1828 г. инструкцию, с точным разграничением их обязанностей³¹⁵.

Учительно-руководительная деятельность приходских пастырей не была забыта м. Евгением. Тёмный и забитый православный народ нуждался в наставниках веры и нравственности; а кто же ближе всего стоял к нему, как не пастырь, всегда соприкасающейся с пасомыми и знающий их нужды? Поэтому владыка, повелевая приходским причтам чаще отправлять в церквах своих богослужения, вменил им в обязанность всякий раз прочитывать поучения, изданные св. синодом; учёных же из священников он заставлял сочинять их на основании слова Божия и творений св. Отец, «без всякого с своей стороны умствования», а чтобы последнего не могло случиться, то священники должны предварительно отдавать свои проповеди на «апробацию» цензорам, с разрешения которых уже и произносили в храмах³¹⁶.

В конце каждого года цензоры, по распоряжению митрополита, обязаны были представлять в консисторию ведомости с означением, сколько кто из учёных священнослужителей сочинил и сказал проповедей, чтобы старательных поощрять своим благословением и даже представлением к награде, нерадивых же иметь на замечании³¹⁷. Духовенство г. Киева непременно должно было составлять очередные проповеди на высокоторжественные и праздничные дни и произносить их в кафедральном соборе, для чего консистории заранее составляла расписание, кому именно и в какой день говорить проповедь, каковое расписание и представляла на архипастырское утверждение (Арх. Коне. Д. 1827 г., 25 окт., 182, проток, ст.; д. 1836 г., 21 мая, № 167, прот. ст.).

Само гражданское правительство, смотревшее на церковную проповедь, как на средство для поддержания существовавшего общественного строя, – для популяризации своих распоряжений и своих действий, побуждало духовенство поучать своих прихожан повиновению и покорности (помещикам)³¹⁸. В 1828 г. м. Евгению последовал Высочайший указ составить краткое поучение в добавок к «Пастырскому увещанию о прививании предохранительной коровьей оспы», и для убеждения крестьян в спасительности этого медицинского средства читать его в некоторые воскресные и праздничные дни³¹⁹.

В целях поддержания церковного благочиния м. Евгений следил за отправлением «царских служб» в высокоторжественные дни. В годы царствования имп. Николая I строго преследовались и карались проступки, допускавшиеся духовенством. Государь, как известно, отличался необыкновенной требовательностью во всём том, что касалось внешнего ритуала и так или иначе затрагивало его императорское звание. К тому же политическая неуравновешенность самого края побуждала м. Евгения требовать от подведомственного духовенства неуклонного и аккуратного совершения «царских служб», чтобы уклонением не подавать повода к подозрению его в неверности и политической неблагонадежности³²⁰.

Предпринимал митрополит меры и к сохранению тишины и порядка в церквах во время самого богослужения. Помещики-поляки, питая ненависть к православию, подговаривали часто кого-либо из подчинённых им крестьян учинить шум и вызвать замешательство в церкви, что те, конечно, и выполняли. О бесчинствующих и подстрекателях, с описанием подробностей происшествия священники доносили митрополиту, который обращался к губернатору с просьбой судить виновных по законам и наказать в пример другим³²¹.

И, наконец, оберегал архипастырь святость праздничных дней. По сёлам, местечкам и уездным городам собирались часто ярмарки, сопровождавшиеся шумом и пьяным разгулом в то время, когда в храмах совершалось ещё богослужение. По жалобам священников митрополит просил гражданскую власть запретить продажу спиртных напитков хотя до окончания богослужения и этим сократить творимые безобразия³²².

Замечено выше, что следы униатства в Киевской епархии при м. Евгении были весьма значительны: оно поддерживалось не только униатскими богослужебными книгами, но униатскими монастырями, латинскими костёлами, существовавшими здесь во множестве, и вообще латино-униатской пропагандой. На время пребывания и управления Киевской кафедрой м. Евгения падает упразднение некоторых униатских монастырей и лат. костёлов. В этом деле, равно как и в защищении православия от посягательств на него латино-униатства, он принимал самое живое и деятельное участие и доказал свою ревность к православной церкви и вере, проявил горячую любовь к «благочестивому» русскому народу, религиозным потребностям которого старался дать удовлетворение.

В 1833 г., 29 ноября, последовало Высочайшее повеление³²³ закрыть Каневский базилианский монастырь, находившихся в Богуславском уезде, а церковь, принадлежавшую ему, во имя Успения Пресвятой Богородицы, после некоторых исправлений, принять в ведомство епархии³²⁴. М. Евгений, при содействии гражданской власти, привёл в исполнение Высочайший указ и назначил в присоединённую церковь православное духовенство.

Одновременно с упразднением базилианского монастыря в Каневе, по ходатайству митрополита и с Высочайшего разрешения, происходило закрытие униатских монастырей в г. Умани и м. Лысянке, Звенигородского у., с обращением храмов их в православный церкви³²⁵. При Уманском монастыре состояло базилианское училище, – библиотека и другие учебные пособия которого, за отделением некоторых книг для департамента духовных дел инославных исповеданий, предоставлены были в распоряжение Киевского учебного округа, а обширные каменные монастырские строения отданы в военное ведомство³²⁶.

Кроме униатских монастырей, по хлопотам м. Евгения, были закрыты латинские костёлы, расположенные среди православного народоселения Киевской губернии, в следующих сёлах: Рудом, Свирского у.³²⁷, Мервине, Липовецкого у.³²⁸, Салихе, Таращанского у.³²⁹, Пенежкове, Уманского у.³³⁰: здания их обращены в православные церкви, а земли и угодья, принадлежащие им, переданы в ведение православного духовенства.

Ходатайствуя пред св. синодом об обращении римско-католического костёла в православную церковь в с. Рудом, митрополит мотивировал свою просьбу такими доводами: 1) «село Рудое есть приход собственно греко-российский; 2) кроме отдалённейших, вблизи с. Рудого существуют костелы в м. Борщаговке в 8-ми верстах, Воладарке – 11-ти верстах, Завадовке – 7-ми и в Тетиеве – в 10-ти верстах; 3) в с. Рудом, хотя жительствуют латиняне, но количество их вместе с помещиком не превышает 23 душ мужескаго пола; 4) вышеозначенный костёл строением начат назад тому около 10 лет, не далее 50-ти шагов от православной церкви, среди самого села и построен, по примеру православной церкви, алтарём на восток, с ризницею и пономарнею; 5) православная же близь оного греко-российская церковь деревянная, обветшавшая, так, что к падению уже клонится; 6) прихожане с. Рудого хотя приготовили было материал для починки церкви, но помещик Станислав Залесский самоуправно употребил оный на постройку себе дома, обещаясь в скоромь времени своим коштом выстроить каменную церковь, с наделением для оной и вечного фундуша, – от чего в настоящее время отказывается»³³¹. Доводы м. Евгения были приняты св. синодом во внимание. Последний постановил, а Государь Николай Павлович утвердил – католический костёл в селе Рудом освятить в православный храм, а угодья бывшие в пользования ксёндзов, передать навсегда в ведение православного причта³³².

Сверх того, успешно ходатайствовал преосв. Евгений пред гражданским начальством об отдалении и удалении от православных храмов питейных домов³³³, конюшен, сараев и проч.³³⁴, устраиваемых польскими панами для поругания и издевательства над православною верою.

При м. Евгении были случаи обращения отдельных лиц из православия в католицизм и унию³³⁵. Совратившиеся обычно вызывались в консисторию или духовное правление, где от них требовалось указание причин, по которым они оставили православие; при этом обращалось особенное внимание на то, – не были ли виновниками их перехода представители католичества и униатства – ксендзы и униатские попы. Последние и теперь ещё не оставляли попыток вербовать в свои ряды чад православной церкви не только чрез совращение, но и чрез совершение таинства крещения над детьми, рождёнными от смешанных браков³³⁶, а также чрез провозглашение чудотворений от икон, с целью привлечения на поклонение им православных³³⁷, и, наконец, пышною обстановкою своего богослужения. Эти попытки ревнителей католичества и униатства встречали себе настойчивое противодействие со стороны митрополита, который, опираясь на силу законов, требовал вмешательства гражданской власти в дело инославных происков³³⁸. Однако, униатство и католичество, несмотря на запрещения, не слагало оружия, но изощрялось в изыскивании способов к совращению православных. Из поступавших дел об оставивших православие, митрополит усмотрел, что многие из таковых были крестьяне, отдаваемые своими помещиками на услужение при костёлах, в дома католического и униатского духовенства³³⁹. Под давлением латино-униатства они постепенно переставали посещать православные храмы, пока, наконец, не заявляли открыто о своей приверженности к католицизму и унии. Нужно было оградить православных крестьян от сетей латино-униатства и принять против этого какие-либо меры, что архипастырь и делает. В 1834 г. 20-го июня он обратился к Киевскому ген.-губ. Левашову с ходатайством запретить помещикам отдавать крестьян па услуги при костёлах «в виду гибельных последствий для православной греко-российской веры и для самих отдаваемых». Ходатайство имело свою силу: помещики обязаны были не отдавать впредь крестьян на услужение при костёлах, иначе судимы были, по законам³⁴⁰.

Словом, хотя католичество в удобство в лице своих представителей при м. Евгении и делали усилия привлекать на свою сторону православных и не стеснялись при этом в средствах для достижения своих целей, тем не менее не имели желаемого успеха, все их попытки разбивались о силу правительственных законов, которыми руководился митрополит в борьбе с латино-униатской пропагандой; более того, ряды самих латино-униатов постепенно редели вследствие перехода многих из них в господствующую в государстве религию³⁴¹.

Упраздняя базилианские монастыри, обращая католические костёлы в православные храмы и пресекая посягательства латино-униатов на православную веру, преосв. Евгений не забывал также той болезни, которой страдают низшие слои нашего народа и доныне – именно раскола и тех, которые, по слову апостола, «от нас (из среды православных) изыдоша, но не быша от нас» (1Ин.2:19). Он видел и отлично знал, что основание раскола лежит в заблуждении, грубости и невежестве последователей его, в следствии чего бредни расколоучителей, не встречая противодействия со стороны образования и христианского просвещения, свободно распространяются в тёмной массе населения. Те немногие материалы, которые добыты в консисторском архиве и касаются, если не искоренения, то по крайней мере ослабления раскола в Киевской епархии при м. Евгении, дают основание утверждать, что архипастырь чуждался каких бы то ни было насильственных средств для привлечения раскольников в лоно православной церкви, а старался лишь оградить вверенную ему паству от тех «хищников», именующих себя учителями, которые не входят открытыми дверьми, но «прелазят инуде». «Насильственные привлечения и увещания никогда не действуют на раскольников», писать преосв. Евгений Анастасевичу, еще будучи в Калуге, ибо у них в числе строжайших догматов – не слушать. Только терпимость может образумить их³⁴². Такой взгляд у м. Евгения, очевидно, сложился не случайно; пастырская деятельность в разных местах, столкновения со всякого рода отступниками от православной церкви, и, в частности, с раскольниками, привели его к сему убежденно. Сравнительно немногочисленные случаи присоединения раскольников к православию, за время управления его Киевской епархией, показывают, что он оставался верен своему взгляду и здесь: архипастырь не принимал мер принуждения и насилия, а ценил свободное признание истинности православия в переходящих в него раскольниках³⁴³.

В 1823 г. митрополит предписал тем благочинным и священникам своей епархии, в приходах которых имелись раскольники, собрать и представить ему точные сведения, как велико число их и какой они секты. Сведения эти, согласно распоряжению, должны были собираться ими без всяких открытых следствий, чтобы раскольникам не подать повода к подозрению в том, что о них делают справки. Сверх сего, священники заражённых расколом приходов обязывались разъяснять своим православным прихожанам, в чем состоит заблуждение раскольников, и предостерегать их от ревнителей старого обряда, о появляющихся же среди них расколоучителях митрополит велел отнюдь не входить ни в какие присутственные места, ни с какими бумагами, а доносить ему секретно³⁴⁴.

Иметь точные данные о раскольнических сектах епархии м. Евгению нужно было для того, чтобы, сообразуясь с характером известной секты, принимать те или другие соответственные меры пастырского воздействия в случае распространения её среди пасомых³⁴⁵.

В приходы с раскольниками митрополит назначал священников наиболее образованных, отличающихся высокой нравственностью и строгою преданностью православию³⁴⁶; давал им наставления, как обращаться с отпадшими от православной церкви, советуя обходиться с таковыми мирно и кротко, – о желающих возвратиться и присоединиться к православно приказывал немедленно доносить ему³⁴⁷: внушал следить за тем, чтобы вверенное им словесное стадо не расхищалось³⁴⁸; и, наконец, снабжал таковых священников книгами, изданными св. синодом и содержащими в себе руководственные указания, как поступать с раскольниками в случае их обращения к пастырю за какими-либо разъяснениями, касательно веры и обрядов³⁴⁹.

Обстоятельства жизни и условия времени вызвали м. Евгения на новую деятельность. В конце 1830 и начале 1831 г. г. в Юго-Западном крае России вспыхнуло польское восстание, причинившее много бедствий Малороссийской деревне, так как оно захватило собой и Киевскую губернию. Польская шляхта разъезжала по сёлам и деревням Малороссии с задорным пением «Jeszcze polska nie zginęła»³⁵⁰ и подговаривала население пристать к мятежническим шайкам применяя при случае и силу оружия. В эту тревожную минуту русское правительство, кроме военной силы, не могло опереться в Юго-Западном крае ни на местное дворянство, почти исключительно принадлежавшее к польской национальности и в значительной своей части открыто сочувствовавшее восстанию, ни даже на местное чиновничество, главный контингент которого (в средних и низших инстанциях) состоял исключительно из той же польской шляхты. Великую услугу в этом отношении оказали русскому правительству русские крестьяне³⁵¹ и преданное престолу русское православное духовенство. С самого начала мятежа в каждом губернском и уездном города Юго-Западной Руси учреждены были, по Высочайшему приказу, особые «комиссии для точнейшего приведения в известность лиц, принимавших участие в возникшем мятежа». В состав комиссии входили: местный городничий, исправник, депутат со стороны дворянства, стряпчий, почтмейстер и военный судебный следователь из офицеров.³⁵² Эти комиссии начали свои действия с того, что обратились к местным. епархиальным начальствам с просьбою «дать секретные повеления всем сельским священникам, дабы они, посредством прихожан, старались как только можно узнавать о намерениях помещиков и шляхты к мятежу, о приготовлении ими людей и оружия, и когда где-нибудь известным станет о таковых их предприятиях, давали бы знать секретным образом своему начальству, а последние властям, – доносили бы, не опасаясь по сему какого-либо исследования», т. е. донесения их останутся в ненарушимой тайне и доносителей ни в каком случае не станут привлекать к следствиям³⁵³.

В открытии злонамеренных замыслов мятежников митр. Евгений действовал энергично и неутомимо: он сносился с уездными протоиереями и требовал, чтобы они разведывали от приходских священников и как можно поспешнее доносили ему о всякого рода враждебных для отечества планах шляхты. Копии донесений, получаемых от уездных протоиереев. архипастырь, ни минуты немедля, пересылал главнокоманд. армией против революционеров Остен-Сакену, который передавал дело для надлежащего рассмотрения в комиссию³⁵⁴.

Особенного ревностно в обнаружении мятежнических предприятий отличался Махновский протоиерей и благочинный о. Владимир Марковский, с которым митрополит по этому поводу вёл переписку. Прот. Марковский, в феврале, марте и апреле 1832 г., представил архипастырю шесть донесений и на каждое из них немедленно получал ответы, причём Евгений, уведомляя о. Марковского о получении и передаче, кому следует, его донесений, просил и побуждал протоиерея не прекращать своих разведок касательно повстанцев и рапортовать ему обо всём, о чём только узнает от приходских священников. «Репорт ваш от 25 марта я получил и одобряю вашу заботливость об открытии злоумышлений; продолжайте доносить мне о всех последствиях и неблагонамеренных действиях, изведывая все то от приходских священников. За сие не останетесь вы без особенного награждения», писал Евгений Марковскому от 29 марта 1832 г.³⁵⁵.

Духовенство Киевской епархии старательно выполняло возложенное на него дело: движимое чувством патриотизма, оно, в сообществе с крестьянами, доносило о преступных мятежниках, но усердие его в данном отношении далеко не всегда встречало должную оценку и поощрение со стороны следственных комиссий, так как в них заседали чины той же самой уездной и земской полиции, которая преспокойно проглядела процесс подготовления к мятежу и допустила организоваться вооружённым бандам. Депутаты от польского дворянства, которое одно и затеяло восстание, заседая в комиссиях, недоброжелательно относились к доносам духовенства, противных национальным их стремлениям. Неудивительно, поэтому, если следственные комиссии не только выдавали доносителей на жертву мести лиц, о действиях коих они доносили, но и сами обходились с ними весьма грубым образом и причиняли разного рода обиды и оскорбления, донося в то же время генерал-губернатору о невиновности помещиков, по жалобам «попов», подвергшихся аресту и называя доносы ложными, а самих доносителей наглыми обманщиками. Обещание не вызывать доносителей к следствиям комиссиями было забыто и не выполнялось. Дело всегда обставлялось таким образом, что уличённые и уличаемые в мятежничестве помещики и шляхта – находились на свободе, а доносители и свидетели преследовались, открыто были гонимы земскою полицией во главе с обвиняемым помещиком³⁵⁶. Для обуздания произвола следователей митрополит ещё на первых порах мятежа обратился к Остен-Сакену с ходатайством допустить духовных депутатов к следствиям по донесениям епархиального духовенства³⁵⁷. Присутствие и участие при следствии депутатов со стороны духовенства заграждали простор беззаконным действиям комиссийных чиновников; преследуемые за правдивые доносы могли теперь вздохнуть свободнее, имея поддержку в лице собрата – депутата, уполномоченного митрополитом следить за добросовестностью следственных разысканий и даже требовать этого на основании законов. Во время мятежа многие священники Киевской губернии проявили горячую преданность отечеству и престолу, за что некоторые из них платились даже жизнью. При проходе польских банд чрез м. Жорнище, священн. благочинный о. Андрей Обыдовский приказал ударить в набат. Полякам это сильно не понравилось; они хотели убить о. Обыдовского, напали на его дом, расхитили благочиннические деньги; сам священник скрылся в тростниках болота, где простудился, заболел и умер от горячки. Когда же в г. Липовец, отстоящем от м. Жорнище в 17 в., узнали о прибытии в последнее поляков, власти прислали несколько отрядов солдат для защиты местечка от разграбления, и поляки, заметив русские отряды, ушли, сравнительно мало причинив вреда мирным обывателям³⁵⁸.

Как известно, самое кровопролитное и решительное сражение поляков-повстанцев с правительственными войсками произошло под м. Дашевом 2 мая 1831 г.³⁵⁹, причём поляки потерпели здесь полное поражение. Достойно упоминания братское отношение священника сего местечка, протоиерея Илии Диевского, к умиравшим раненым полякам, жертвам безрассудного ослепления. После сражения он, объезжая поле битвы, находил много поляков, умиравших от жажды и просивших капли воды; по мере возможности о. Диевеский старался удовлетворить их и этим облегчить предсмертную агонию страдальцев.

В память победы русских над поляками, прот. Диевский распорядился поставить крест с надписью:

«Под сим крестом

Мощным перстом

Стёрта глава

Русского врага»³⁶⁰.

Во время сражения выстрелами из польских пушек была повреждена церковь в Новом Дашеве, колокольня же совсем была разрушена. Протоиерей Диевский на повреждённой части церкви, на особой дощечке, сделал такую надпись – «Здесь сокрушена дерзость отечества врага»³⁶¹.

Священники – герои долга и любви к отечеству, не оставались без внимания за свои подвиги со стороны м. Евгения, а в следствии его ходатайства и со стороны св. правительств. синода; они получали соответствующую их подвигам награду³⁶².

Как ни ожесточённа была борьба поляков, как ни извилисты были те пути, которыми они пытались поколебать русское могущество в крае, однако их политическая вспышка была подавлена силой русского оружия при содействии православного духовенства и крестьян.

Казалось бы, что сокрушением польского величия в крае должен был бы подняться русский дух, воодушевиться все русское, а между тем в действительности происходило совсем нечто иное; еще более прежнего притеснялся и принижался русский народ, отстоявший своей грудью русскую народность и гражданственность в стране³⁶³. Гонителями русских были все те же поляки-помещики и находившееся на их стороне агенты местной администрации и полиции. Озлобленные и ожесточённые неудачей паны спешили выместить свой гнев и излить свою злобу прежде всего на подчинённых им крестьян, а потом на православное духовенство за его верноподданнические услуги правительству.

Безотрадно и крайне тяжело было положение русского православного крестьянства Киевской губернии после польской революции. Польские паны, изгнанные из городов из правительственных мест, все укрылись в деревнях и, озверевши от неуспеха восстания, обрушились на крестьянское сословие, торопясь его руками поправить расстроенное революцией свое состояние. «Это был», говорить Крыжановский, «недолгой, но глубоко трагический период в быту Украинской деревни, когда повсюду слышен был один тяжёлый стон, когда одни массами бежали в Черноморье и Бессарабию, другие ждали появления Б. Хмельницкого, который вывел бы их из рабства полякам. Становые и исправники точно для того только и существовали, чтобы именем русского царя удерживать русских крестьян в полном повиновении польским помещикам³⁶⁴.

Помещики через своих приставников обременяли крестьян непосильною работою не только в будние, но и в воскресные и праздничные дни. Для крестьян праздников не существовало. Случалось весьма часто, что православные крестьяне даже в великие и годовые праздники – на Рождество Христово и Святую Пасху за «панщиной» не имели времени посетить богослужение, тем более нельзя было им надлежащим образом приготовить себя к принятию исповеди и святого причастия великим постом. Оставившему самовольно в дни говенья панскую работу грозила жестокая кара³⁶⁵. Из архивных дел подобного рода видно, что архипастырь болел душою по поводу бесправного и униженного положения православных крестьян всеми мерами защищая своих духовных чад от панского угнетения. Для ограждения законом личности крестьянина и его религиозных обязанностей митр. Евгений не один раз обращался к гражданским властям и в синод, и нельзя сказать, чтобы хлопоты его были совершенно безуспешными: помещикам последовало запрещение угнетать крестьян во время говения постом, в праздничные и воскресные дни³⁶⁶. Рассылая полученный из синода указ по епархии, митрополит обязал благочинных и приходских священников зорко следить за самими крестьянами, чтобы они под каким либо предлогом, помимо помещичьего запрещения, не уклонялись от исповеди и святых тайн причастия, и велел им в мае месяце представлять ведомости «о бывших и не бывших у исповеди и св. причастия людях», с отметками, почему кто не был и не исполнил христианских обязанностей, чтобы, соответственно причинам, принять меры пастырского воздействия и внушения³⁶⁷.

Польская революция принесла много бедствий и православному духовенству Киевской епархии. Паны не гнушались никакими средствами в притеснениях духовенства, лишь бы дать исход переполнявшей их ненависти. Они вмешивались положительно во все сферы пастырской жизни: нарушали, как было сказано, добрые отношения пастырей с прихожанами, жалуясь и черня первых пред его епархиальным начальством: противодействовали хозяйственным операциям священнослужителей и даже причиняли физические наказания³⁶⁸.

Если бы митрополит не вступался за гонимое духовенство, то положение последнего было бы невыносимым. Евгений во имя закона открыто и не обинуясь шёл против этого сильного и влиятельного класса. Настойчивым и настоятельным требованием от гражданской губернской власти обуздывать своеволие помещиков он достигал того, что панское самоуправство должно было сталкиваться с требованиями губернаторской власти и отступать пред силою последней.

Итак, труды м. Евгения по устройству приходской жизни Киевской епархии говорят о нём, как о пастыре в высшей степени ревностном и рачительном, мимо которого не проходило ни одно событие и явление, оставшись незамеченным. Все, что сделал он в данном отношении, поставлялось и направлялось им к исправлению и улучшению: исходя в своих распоряжениях от частных случаев, он возводил эти распоряжения в общее правило и обязанность.

Устройство экономической стороны в жизни Лавры – инструкции распоряжения его по этой части. Распоряжения касательно богослужения. Внутренний быт Лавры – инструкции и распоряжения в данной сфере. Приведение Лавры во внешнее благоустройство. Состояние лаврской больницы и типографии при м. Евгений и труды его по устройству их. Распоряжения м. Евгения касательно других монастырей г. Киева и епархиальных

Многосторонние были труды преосвященного Евгения в Киевской митрополии: они коснулись не только органов епархиального управления, строя приходской жизни, но и монастырей Киевской епархии и прежде всего Киево-Печерской Лавры, священно-архимандритом которой он состоял. Те немногие часы, которые посвящены были им Лавре, не прошли для неё бесследно, но оставили неизгладимый отпечаток на всём порядке её жизни.

Хотя постоянным местопребыванием своим м. Евгений избрал Софийский митрополичий дом, однако это обстоятельство не препятствовало ему бдительно следить за жизнью Лавры. Для этого он даже назначил дни недели, в которые должны были являться к нему с словесными рапортами начальники Лавры о течении дел по их частям³⁶⁹.

В своей деятельности по части устройства Лавры м Евгении заявлять себя не только администратором, но и монахом в собственном значении этого слова, глубоко знавшим монашескую дисциплину и старавшимся подчинить ей лаврскую братию.

Первым делом его для Киево-Печерской Лавры были многочисленные инструкции, которыми она руководится и поныне. Издание инструкций было настоятельной и неотложной потребностью Лавры, – они появились, как ответы на те запросы, которые выдвигала настоятелю жизнь лаврская, поэтому и появление их шло параллельно появлению самих запросов. А так как чрезвычайно запущено было экономическое ведомство, требовавшее скорейшего исправления, то оно прежде всего и вызвало появление инструкций в руководство тем лицам, которые заведовали этой стороной в лаврской жизни, и уже после того, как ведомство это было приведено в должный порядок, были даны митрополитом инструкции, касающиеся внутреннего устройства жизни обители и монашеского быта. 30-го мая 1822 года настоятелем Лавры препровождена была в духовный собор казначейская инструкция, копии с которой тогда же была вручена казначею. На основании общих государственных узаконений о казначействах, казначей Киево-Печерской Лавры есть приниматель, хранитель и выдаватель всех лаврских штатных и неокладных, типографских и братских приходных сумм. Все лаврские суммы поступают в ведение казначея по окончании каждого месяца и вручаются ему духовным собором, по получении последним от сборщиков. Местом для хранения сумм служит особая кладовая в лаврской соборной церкви за ключом казначея и печатью монастырскою, хранимою у наместника. В кладовой же хранятся и выписки с итогами отчётов сборщиков денег. Поступающие к казначею денежные суммы непременно вносятся им в записную прошнурованную и запечатанную тетрадь, выданную из канцелярии духовного собора. В эту же тетрадь казначей вписывает и деньги, выданные ему из кладовой наставником при экклесиархе для расходов (не более 1000 рублей), а также вносит сюда производимую им выдачу денег с расписками получателей. В конце каждого месяца тетрадь свидетельствуется и поверяются расходы наместником с соборными старцами при самом казначее и экклесиархе³⁷⁰.

Особенного внимания заслуживает 9 параграф казначейской инструкции «о порядке представления сумм», важный в том отношении, что он хорошо обрисовывает состояние тогдашней лаврской экономии. «Дабы прекратить всякое самопроизвольство в расходах», говорится в этом параграфе., «и соединить их в одно ведомство, а высшему начальству всегда иметь совокупно все их в виду, никакая выдача денег в расходе не должна происходить иначе как из одной кладовой через руки казначея и в его расходных книгах по порядку должна значиться. На основании сего запрещается всем сборщикам сумм тратить свои сборные суммы, но помесячно все их представлять при ведомостях собору сполна»³⁷¹. На первый взгляд кажется, что в этом пункте инструкции нет. ничего особенного и даже, пожалуй, может возникнуть вопросе, каким образом сборные суммы могли расходоваться частными сборщиками, когда действия их контролируются казначеем и собором? Но дело в том, что контроля-то постоянного за ними и не существовало, и утайка денег происходила таким образом. Как известно, Лавре принадлежали и принадлежать целые поместья, хутора, лесные дачи, озера для ловли рыбы и проч. Во всех этих ведомствах шла продажа излишнего и сумма, получаемая от неё, должна была препровождаться, куда следует, между тем начальство не всегда знало о состоявшейся продаже, потому что в иных случаях, по отдаленности места, а более по невнимательности со стороны эконома и духовного собора, торг производился обыкновенно на месте. Последнее обстоятельство и делало возможность продавцам или совсем утаить вырученную сумму, или же, по меньшей мере, если они были хотя немного честны, представить только известную часть в ведение казначея, остальное же, сколько нужно, оставить для себя по своему усмотрению. В свою очередь и казначей за отсутствием приходно-расходных книг, распоряжался суммою, как ему было угодно, и не давал в ней никому отчета. Вот этим-то 9-м параграфом и пресекались такого рода явления. С целью сохранения от расхищения монастырских сумм преосв. Евгений велел внутри Лавры и в приписных к ней монастырях, в типографии и в вотчинах, «где денежные, хлебные и прочее приходы бывают», обязательно иметь всему приходно-расходный книги, а поверку и строгий надзор за исправностью их поручил нарочито для сего учрежденному 8-го января 1823 года, при канцелярии духовного собора, счётному столу, под непосредственным наблюдением одного из присутствующих старцев собора³⁷².

Частнейшим развитием казначейской инструкции были инструкции экономам: по внешней части и по внутренней и городовой. Митрополит Евгений экономию, в видах лучшего устройства, разделил на внешнюю и внутреннюю с особым по каждой части экономом. В чём их обязанности состояли, сейчас увидим.

13-го июня 1822 года он дал в руководство инструкцию внешнему эконому. Внешний эконом Киево-Печерской Лавры надзирает, распоряжается и даёт отчеты по всем экономическим, монастырским заведениям, вне г. Киева находящимся. Он надзирает за кирпичными заводами, мельницами и рыбными прудами при них, за полями и огородами, Лавре принадлежащими, своевременной их пахотой и посевами³⁷³; за выгрузкой лесных материалов на пристани и распилкой брёвен, за садами, пчельниками и обширными лаврскими лугами, особенное же смотрение он должен иметь за лаврским стоячим лесом, чтобы последний не расхищался и безжалостно не истреблялся; и, наконец, он же надзирает за подворьями – Лыбедским, Голосеевским и Самборским, за разного рода хозяйственным имуществом их. По требованию обстоятельств, внешний эконом должен сейчас же отправляться в те места своего ведомства, где требуется неотложное его присутствие, иначе, за опущение и оплошность в хозяйстве, подлежит ответственности перед собором³⁷⁴.

Ещё более обязанностей лежит на экономе по внутренней и городовой части. Митрополит дал ему инструкцию 30 июня 1822 года³⁷⁵. В его ведении находятся все лаврские внутренние, церковные и монастырские, пещерные и городовые здания, конюшни с лошадьми и их корм, экипажи конюшенные, монастырские дворы и колодези, за чистотой и опрятностью которых он обязан следить, подворья, отдаваемые внаймы, все торговые лавки и места, Лавре принадлежащие гостиницы, печерский сад, все монастырское движимое имущество, кроме церковного: на нём же лежит обязанность снабжать монастырь жизненными продуктами, вести дела с поставщиками и городскими властями; словом, внутренний эконом есть полный хозяин Лавры. Так обширны обязанности обоих экономов. Понятно, что соединение множества обязанностей в одних руках требует и самого обстоятельного руководства для того лица, на котором лежат эти обязанности. Но так как действия эконома нельзя регулировать раз навсегда строго определенными правилами в виду того, что более или менее исправное прохождение этой должности зависит не столько от усердия его к делу и нравственных качеств, сколько от сплетения различных, часто случайных обстоятельств, требующих сообразительности и особенного навыка к делу, то поэтому в инструкциях митр. Евгения экономам даются лишь практические советы быть осмотрительными в контрактах и вообще всякого рода подрядных сделках с разными лицами³⁷⁶. Он предлагает, напр., эконому по внутренней части, в интересах чисто хозяйственного характера, вместо покупки материалов и найма мастеровых, употреблять свои материалы и обучать некоторых из послушников мастерствам, к чему побуждает и указ 1785 года³⁷⁷. По силе 16-го параграфа этой же инструкции эконом должен иметь всегда строгий надзор за гостиницей: «к гостинице приставить из послушников одного гостинника и при нём одного записчика приходящих людей, который записывал бы, кто они, когда прибыли и когда выбыли, а от приходящих в гостиницу людей, отбирая сначала паспорта, являть их в полицию и по явке хранить по реестру гостиннику, который должен их возвращать по принадлежности при отпуске. Но беспаспортных вовсе не принимать иначе, как разве с дозволительною запискою от полиции о известных ей людях»³⁷⁸.

Ряд экономических инструкций заканчивается инструкцией келарю, получившему ее от митр. Евгения в 1822 году, 26 июля³⁷⁹. Келарская инструкция содержит в себе правила, относящаяся к продовольствию братии: «как приготовлять пищу на каждый день и как хранить жизненные припасы на всякое время». Часть жизненных продуктов келарь обязан требовать от заведующих лаврскими хуторами, рыбными ловлями и проч., недостающее же, по его расчету, количество провизии закупает оптом у заранее приисканных поставщиков³⁸⁰. Согласно инструкции, келарь ничего у себя на руках не должен содержать, кроме приходо-расходных ведомостей, а все запасы провизии к трапезе хранятся у состоящих под его начальством пяти приставников: палатного или провизного, ключника, хлебодара, кухмистера и трапезного; сам же он только надзирает за этими приставниками и за сбережением порученных им предметов³⁸¹. Для заготовления в запас овощей, рыбы и других материалов продовольствия к обеденному столу, митр. Евгений дал келарю поваренную книгу с подробными наставлениями, как делать все это. Наставления указывают на обстоятельное знакомство его со всем тем, что необходимо для каждого хозяина в простом быту³⁸². Что же касается выбора самых кушаньев для братии лаврской, то в этом случае настоятель руководился требованиям скромности и гигиены, поэтому в поваренной книге перечисляет самые простые, но здоровые кушанья; только в большие праздники, согласно 7-му параграфу келарской инструкции, трапеза «приуготовляется с отличием» в количественном и в качественном отношении³⁸³.

После экономических инструкций митр. Евгений выдал инструкции экклесиарху, в которой; он излагает правила хранения церковного имущества и наблюдения за правильным сбором церковных доходов³⁸⁴. Экклесиарху вверяются в надзор лаврские церкви и все имущество их; грамоты и другие письменные документы на владение Лаврой угодьями, вкладами и пр.; ризница, библиотека церковных книг, все в лаврских церквах и при воротах сборные кружки, высыпку которых он производит при наместнике или при служащей в церкви братии³⁸⁵. Останавливает на себе внимание 13-ый параграф этой инструкций. Как известно, церковное лаврское имущество состоит из пожертвований вещами и деньгами. Пожертвования последнего рода или прямо были адресуемы на имя, напр., духовного собора, наместника и экклесиарха, которыми, конечно, сейчас же препровождались в общее церковное казнохранилище, или же собирались из разных кружек, находящихся при гостинице, пещерах и других местах, посещаемых богомольцами. Последним деньгам часто не удавалось поступать в церковную казну. Они переходили из рук богомольцев, вместо кружек, в карманы приставленных к ним лиц, которым богомольцы по своей доверчивости поручали опустить свою лепту. Особенно это легко было делать монахам в тех местах, где не было около святынь по близости кружек³⁸⁶. Поэтому митрополит, заметив это злоупотребление, прежде всего велел завести при всех сборных местах кружки³⁸⁷, а 13-м правилом инструкции предписывает экклесиарху «всем приставленным к кружкам денежным накрепко подтвердить, чтобы они ни от кого денежных подаяний в руки не принимали, а указывали подаятелям на кружки для собственноручного опущения в оные. Для сего приставников сих по Лавре вместе с благочинным и служащею тогда братиею самому экклесиарху, а в больничной церкви и пещерах тамошним начальникам обыскивать, и если у кого в руках или в карманах что поданное найдено будет, таковых безответно и немедленно, как татей церковных, представлять при рапортах духовному собору под суд. То же наблюдать и о подаваемых вещах и запрещать всем самим принимать оные, а отсылать подателей в Лавре к экклесиарху, в больничной церкви – к больничному начальнику, в пещерах – к пещерным начальникам. Если же по неусмотрению на местах подозрение падёт на принявшего что-либо, такового обыскивать и в келлии». Мера, как видим, чрезвычайно строгая, но к ней архипастырь вынужден быль прибегнуть очевидно вследствие сильно развившейся страсти незаконного приобретения и наживы. Впрочем, эта мера впоследствии, с 1832 года, была заменена средством более разумным и более действительным, именно, всеми поступающими к сборным кружкам давалась присяга на добросовестное исполнение своего послушания³⁸⁸.

Кроме забот о церковном имуществе и доходах, экклесиарх должен следить ещё за своевременным церковным звоном, за порядком и чредами имеющих служить, о чем он извещает их через особые повестки накануне того дня³⁸⁹.

В дополнение к экклесиаршеской инструкции необходимо сказать о распоряжениях преосв. Евгения относительно служб церковных. Ознакомившись с лаврским церковным уставом, с отправлением служб церковных, с образом пения и чтения, он нашёл в исполнении всего этого большие опущения и отступления, что весьма ярко! бросалось в глаза и не особенно образованным, требовательным посетителям и оскорбляло их благочестивое христианское настроение. Для искоренения нерадивого и небрежного чтения и пения преосв. Евгений в одном из своих распоряжений строжайше предписал: «в церкви стоять с благоговением, петь без воплей и читать неспешно»³⁹⁰, а для совершения служб церковных от 6-го ноября 1822 года выдал положение, говорящее о его, уважении к церковным правилам и благоговейном отношении к памяти святых. «По обыкновению и уставам благочестивых обителей православной нашей Церкви», писал он в этом положении, «на память святых угодников, почивающих в них, отправляются нарочитые службы с полиелеем и всенощным бдением: Киево-Печерская Лавра для таковых служб святым угодникам Божиим, в ней почивающим, имеет и особую печатную минею, в коей помещены нарочитые службы некоторым угодникам, в ближних только пещерах почивающим: но в ней находится служба общая для прочих под названием: служба общая преподобному единому, а для некоторых угодников в дальних пещерах есть там издревле рукописные тропари и кондаки. При всём том празднование памяти Киево-Печерских угодников с всенощным бдением и полиелеем во всей Лавре совершается только начальникам Киево-Печерским, – преподобным Антонию и Феодосию. Собору угодников ближних и дальних пещер и первому Киевскому святителю Михаилу, а порознь некоторым только по вышеупомянутой печатной минее в ближних пещерах поётся полиелей. Но как Киево-Печерская Лавра напечатала уже и издала в свет всем святым угодникам, в ней почивающим, именную табель, по коей и весь благочестивый народ знает дни их памяти, а некоторых по крайней мере имена, Лавра же не празднует их памяти во всех своих церквах, то в отвращение нарекания от благочестивых людей, сверх общего празднования начальникам пещер, преп. Антонию и Феодосию и Собору угодников ближних и дальних пещер, а также первому святителю Киевскому Михаилу, отныне каждому Киево-Печерскому угоднику, коего память в табели числом месяца означена, праздновать в большой церкви и прочих лаврских полиелеем, а в пещерах – полиелеем и всенощным бдением. Тех же угодников печерских, коих месячного числа памяти не означено, празднование представляется общему дню Собора их, разве кто-либо из богомольцев пожелает кому-либо из них особой службы, то отправлять, по желанию их, с полиелеем или и всенощным бдением по общей службе, в минеи положенной»³⁹¹.

Дав, насколько возможно, правильное течение материальной стороне в жизни Лавры экономическими инструкциями, сделав распоряжение относительно служб церковных неутомимый архипастырь шёл дальше в своей деятельности. Он решил организовать другую и самую главную сторону лаврской жизни – внутреннюю, направить жизнь братии по такому руслу, по которому она должна течь в силу самого звания монаха. Взявшись за это дело, преосв. Евгений 12-го июня 1822 года препровождает инструкцию в непременное руководство благочинному, 7-го августа наместнику и 30-го – духовному собору.

Посмотрим, какими средствами настоятель достигает намеченной цели.

Благочинный, по инструкции, следить за поведением всей братии, как в общественных собраниях – в церквах монастырских и в трапезе, – так и в кельях, и вне их. Но в лице благочинного нельзя усматривать какого-либо начальника. Он только доверенный человек начальства, отличающийся честностью и добродетельностью, высоконравственною жизнью, так что может быть достойными руководителем братии на пути христианского совершенствования и давать добрые советы, предостережения и внушения³⁹². Поэтому из-под его контроля не исключается никто из живущих в Лавре; всегда ко всем и во всякое время свободен для него вход, и даже соборные старцы подлежать его контролю и надзору, с тем только ограничением, что к ним, «если он имеет сомнение войти один в необыкновенное время, то должен ходить с наместником»³⁹³. Такое ограничение, очевидно, основано митрополитом на глубоком знании им человеческой природы; ведь положение благочинного в подобных случаях действительно бывает весьма затруднительным: он идет с подозрением к равному себе, и потому присутствие постороннего высшего лица здесь необходимо. В основе отношений и действий благочинного к подведомственной братии лежит искреннее желание исправить согрешающего, привести его своими советами, в духе христианской любви, к раскаянию: в первый раз провинившегося он увещевает, во второй – угрожает ему и только в третий – наказывает³⁹⁴.

По личному опыту преосвящ. Евгений знал, что труд есть страж добродетели, оберегатель нравственной чистоты. Поэтому в числе самых главных средств к соблюдению и сохранению истинно-христианской нравственности в среде братии, он ставил занятая, как в стенах келии, так и вне её; советует благочинному следить, чтобы «братия по келиям в праздности не была, на празднословие не сходилась, гостей не созывала, пристанища у себя подозрительным пришлым не давала»³⁹⁵. Последнее замечание сделано настоятелем не безосновательно. Лаврская братия, пользуясь слабым за ней надзором, принимала у себя своих знакомых, родных, а то п просто давала убежище каким-либо укрывающимся проходимцам, чем вызывала упрёк всей Лавре со стороны гражданской власти в притонодержательстве разных бродяг. Преосв. Евгений, для пресечения таковых беспорядков, обязал братию подписками не принимать и не держать сторонних людей без ведома лаврской администрации, иначе виновные будут отдаваться в руки правосудия³⁹⁶. Научить братию трудолюбию, устранить от праздности, порождающей пороки, было предметом постоянных забот митрополита. С этою целью он поставил в Лавре широко хлебопашество, в надежде, что, занявши монахов физическими трудами, искоренить замеченную им среди них распущенность. Вскоре по приезде из С-Петербурга, после присутствования в Св. Синоде, – в ноябре 1827 года, – митрополит Евгений написал тогдашнему наместнику Лавры архимандриту Авксентию (Галинскому) довольно суровое письмо, направленное против укоренившихся в ней, по его выражению, «развратов». «Еще бывший губернатор Бухарин» (1820–1822 г.), пишет преосв. Евгений, «со вступления моего в начальство Лавры, предостерегал меня и обращал мое внимание на оные: но я, не зная ещё ясных обстоятельств, ожидал открытия оных и некоторые только гнездилища старался упразднить. Доходили о том до меня вести и в Петербург, но заочно не мог я также войти в исследование». Затем, представив общую картину лаврских непорядков, митрополит Евгений заключает письмо так: «А как вы ближе меня при них (т. е. при порочных монахах и послушниках) находитесь, то вам предписываю строжайше иметь внимание на таковых и отвращать их увещаниями и угрозами наказаний начальнических, и страхом казней Божьих, ибо и мы за них и за послабление им должны отдать ответ Богу»³⁹⁷. Живя постоянно в Киево-Софийском митрополичьем доме и желая иметь начальником Лавры особенно доверенного и близкого к себе человека, митрополит Евгений в 1834 году назначил на должность наместника Лавры игумена Серафима, человека и личной высокой монашеской жизни и опытного хозяина, могшего занять распущенных лаврских монахов хлебопашеством³⁹⁸. Весьма интересно отметить, как отнёсся к заведённым в Лавре порядкам преемник митрополита Евгения преосвящ. Филарет (Амфитеатров). Едва только летом 1837 года прибыл он в Киево-Печерскую Лавру и поселился в ней – с намерением сделать ее постоянным местом своего жительства в Киеве, как в скорости – менее чем через месяц по прибытии в Лавру, он первое же свое распоряжение сделал против экономических порядков, заведённых его предшественником и в особенности против хлебопашества. В своём предложении духовному собору, от 20-го июля 1837 года, настоятель Филарет писал: «Божиею милостиею, предстательством Пречистыя Преблагословенныя Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, и молитвами преподобных и богоносных отцов наших Антония и Феодосия и прочих чудотворцев печерских, святая чудотворная, небеси подобная Киево-Печерская Лавра доселе процветала и без хлебопашества. Кийждо в звании, в нём же призван есть, в том и да пребывает пред Господом, – научает св. апостол Павел. Премудрым устроением Промысла Божия производить хлебопашество и пользоваться выгодами оного предоставлено хлебопашцам. Монашествующим же, облекающимся в Ангельский образ служения Господу Богу, подобает возделывать ниву сердца своего постническими и молитвенными подвигами в безмолвии духа. Деннонощное славословие, беспрестанная молитва сердца и рукоделие, не нарушающее безмолвия духа, составляли ежедневное упражнение преподобных отец наших. В святой Киево-Печерской Лавре по обширным её заведениям и без хлебопашества довольно труда для монашествующих и для послушников»³⁹⁹. Из этого предложения можно видеть всю разницу взглядов двух выдающихся архипастырей русской церкви на задачи и образ монашеского жития и на способы усовершенствования в исполнении монашеских обетов.

Идеал монашеской жизни преосв. Евгений понимал и разрешал совсем иначе, нежели его преемник. Ему чужд был аскетизм и связанное с ним созерцание, свойственное митроп. Филарету, – он был сторонником практического направления в монашестве, по которому жизнь иноческая проходит не в молитве только, но и в неусыпных трудах и предприятиях хозяйственных, и, в частности, земледельческих. Преосв. Евгений собственною жизнью подавал братии образец неутомимого труженика и несомненно весьма много влиял на окружающую его среду. Но и независимо от личного примера, он старался поощрять монахов к труду материальным вознаграждением, которое при нём не давалось никому даром, а лишь по заслугам. И в данном отношении он – образец, достойный подражания. По прибытии его в Киев в апреле 1822 г., духовный собор представил ему на рассмотрение журнал о деньгах, которые в размере 1308 руб. 35 1/4 к., как настоятель монастыря, он должен был получить из сумм лаврских, – (со времени утверждения указа о назначении его в Киев и за первое полугодие 1822 года), – обыкновение хотя и незаконное, потому что срок выдачи денег еще не вышел, но, как видно, вошедшее в привычку, так как не было вопроса о том, своевременно ли представляется журнал. Митрополит не оставил без замечания этого поступка и на журнале написал такую резолюцию: «до окончания полугода не представлять и впредь никому не выдавать жалования и прочих сумм, еще не заслуженных, ибо сие и законами воспрещено»⁴⁰⁰. Эта резолюция побудила лаврское начальство взглянуть на дело посерьезнее, а в дальнейшем поступать осторожнее при распределении жалования между братией. Характерно в этом отношении и еще одно его замечание на журнале духовного собора, от 5-го августа 1825 года. Составлен был духовным собором журнал о раздаче кружечного подела и представлен на утверждение митрополиту. В этом журнале говорилось: «как до сего времени не было в духовном соборе непременного положения, сколько кому именно определяется кружечного подела, но разнообразно, для того духовный собор навсегда полагает учинить неизменное правило следующее: отцу наместнику восемь долей противу монаха, соборному старцу шесть, соборному – не присутствующему четыре, иеромонаху – три, иеродиакону – две и монаху – одну». Преосвящ. Евгений утвердил такое распоряжение, но с условием, чтобы «иметь рассмотрение и по трудам, ибо ленивых не должно сравнивать с прилежными»⁴⁰¹.

Что же касается соблюдения внешнего благочиния, то преосв. Евгений требует, чтобы братия за богослужением вела себя чинно, являлась в церковь скромно, чисто и опрятно одетой⁴⁰². Особым положением он предписывает послушникам носить всем одинаковую одежду: «подрясник чёрного простого сукна и для зимы подшитый овчинами, а для лета и мухояровый; пояс кожаный, шапку островерхую чёрного простого сукна, а для зимы и рукавицы или зарукавник (муфта) маленький такового же сукна, а также и сапоги кожаные простые, а не лакированные, и в таком одеянии соблюдать чистоту и опрятность⁴⁰³. И в самых келиях преосвященный велел соблюдать чистоту. «Необходимо», говорит он в инструкции благочинному, «чтобы в келиях всех живущих в Лавре была чистота не только душевная, но и наружная⁴⁰⁴, и если у кого келия будет нечиста и неопрятна, то благочинный велит при себе же вымести и вычистить оную, а об ослушниках в два раза доносить наместнику и в трети раз настоятелю»⁴⁰⁵.

В инструкции наместнику Лавры определяются и указываются отношения его к духовному собору, частным начальствующим лицам и ко всей вообще обители. Какова же власть наместника и как широки пределы её? Наместник по настоятеле есть начальник и надзиратель всех частей лаврского правления и от настоятеля имеет особое поручение блюсти всеобщий и частный во всем порядок, охранять лаврскую казну и все выгоды Лавры, иметь в ведении своём монастырскую библиотеку, побуждать всех начальствующих и подчинённых к исправному исполнению предписанных им должностей, занимать место председателя в духовном соборе и трапезе, в отсутствие настоятеля предстоять братии при церковном богослужении и распоряжать оное⁴⁰⁶. Итак, наместник с такими полномочиями становится как бы вторым настоятелем. Понятно, что подобное усиление власти в руках второго лица в Лавре было делом весьма благоразумным в виду того, что сам настоятель не всегда мог лично вникать в ход управления; наместник же постоянно находится при своей должности и как по сему (обязательно архимандрит), так и по доверенности к нему настоятеля, в нужных случаях может с успехом заменять последнего. Впрочем, усиливая власть наместника, митр. Евгений не оставил его личностью совершенно бесконтрольною. Для того, чтобы он не превышал приделов своей власти и не посягал на права настоятельские в решении каких-либо дел, архипастырь ограничил его, во-1-ых, другими начальническими инструкциями, правил которых, конечно, он не мог преступить⁴⁰⁷, и во-2-ых, каждому из братии дозволил жаловаться настоятелю на обиды себе от наместника⁴⁰⁸, и, таким образом, поставил его в равную с прочими зависимость от настоятеля. Замечателен, между прочим, в инструкции наместника 9 параграф, по которому под его особым начальством и распоряжением должна находиться лаврская библиотека, он обязан иметь постоянный надзор за книгами, выдавать их под расписку не на долгое время и в небольшом количестве братии, а посторонним не давать вовсе книг и тем более рукописей. Самая библиотека приведена была, по распоряжению преосв. Евгения, в порядок. Назначенная 15-го ноября 1822 года ревизия обнаружила небрежность в содержании её и недостаток некоторых книг сравнительно с имеющимися каталогами. Тогда митрополит устранил от заведывания библиотекой наместника Антония Смирницкого⁴⁰⁹, поручив ее иеромонаху Авксентию, которому вменил в обязанность исправить все попорченные книги, составить каталог, дополнить его новоприбылыми книгами. Сверх того, митр. Евгений установил порядок, в силу которого один экземпляр всякой, книги, печатавшийся в лаврской типографии, должен был передаваться в лаврскую библиотеку. И во все остальное время настоятельства своего он следил за библиотекой, за пополнением её новыми книгами.

Из всего сказанного можно видеть, что в начальстве Киево-Печерской Лавры правительственная и распорядительная власть принадлежит настоятелю; побудительная к исполнению поручена наместнику его; исполнительная – учреждённым в разных частях лаврского правления особенным начальникам, судебная же по всем частям поручена была духовному собору. Духовному собору преосв. Евгений также дал инструкцию, с которой он должен сообразоваться «при рассмотрении и суждении о принадлежащих себе делах». Духовный собор есть центральный пункт лаврской администрации: в него стекаются все отчётности частных начальствующих лиц и из него же исходят все повеления. Его суду подлежать как сами члены собора, так и вся лаврская братья и даже крестьяне имений, принадлежащих лавре⁴¹⁰. Таким образом, собор не есть только учреждение частной корпорации; независимо от своего частного значения для Лавры, он имеет и свои юридические права. Как всякое присутственное место, впрочем, все его действия производятся под непосредственным ведением настоятеля, как лица ответственного пред высшим начальством за всю Лавру, который поэтому может и отменять соборные решения и в случаях, нетерпящих отсрочки и требующих поспешного исполнения, заменять всю власть собора своею распорядительною властью⁴¹¹. В случае болезни или отсутствия настоятеля, все права его по отношению к собору получает наместник. В присутствующие члены духовного собора избираются и определяются настоятелем лаврские соборные старцы, преимущественно начальствующие над какою-нибудь частью лаврского правления⁴¹². Заседания собора никогда не прерываются, для них назначены определенные дни в неделе: понедельник, среда и пятница, если только они не праздничные⁴¹³. Власть собора никому из членов лично не принадлежит, а всем вместе, и потому все присутствующие духовного собора имеют равный голос, с тем только различием, что мнения при суждении начинаются с младшего члена и оканчиваются председательствующим. Каждый имеет право защищать свой голос и оспаривать других, но не выходя из благопристойности, и никто никого против совести и присяги к согласию с собою принуждать не может⁴¹⁴. В основание всех действий собора положены святые начала послушания, усердия к делу, исправности и скромности, так что каждый член соборный, пользующийся преимущественною честью и доходами братской кружки, сравнительно с остальною братиею, в то же время должен служить и примером для неё⁴¹⁵.

По 13 пункту инструкции канцелярское делопроизводство духовного собора и архив поручаются наблюдению и ответственности наместника. При преосв. Евгении архивные дела Лавры были приведены в возможный порядок. В июне 1825 года внутренней эконом Досифей заставил канцелярского служащего отыскать одно дело за прошлые годы. Bсе поиски были напрасны, так как разобраться в сваленных в кучу бумагах не было никакой возможности за отсутствием описи и надлежащего распределения дел по родам. Тогда иepoм. Досифей вошёл в собор с докладом «о необходимости освидетельствования и упорядочения архива». Духовный собор 8-го поля предписал произвести освидетельствование, при уставщике иером. Гаврииле, трём послушникам. Однако же дело с упорядочиванием архива подвигалось вперёд медленно, что видно из рапорта иepом. Гавриила духовному собору от 30 октября, в котором тот доносит, что, занятый своими служебными делами, он не может постоянно присутствовать в разборке дел, а назначенные послушники уклоняются и отказываются под разными предлогами, почему просил собор отдать это дело изъявившему желание взяться за него монаху Афанасию. Преосвящ. Евгений на журнале, представленном ему на утверждение, положил такую резолюцию: «с сожалением надобно заметить монахов, при пострижении обещавшихся послушанию, а по пострижении отрицающихся от него; при разбирании же архива поручаю взявшемуся за это дело монаху Афанасию замечать достойнейшее внимание по случаям дела, могущие объяснить историю Лавры или пребывавших в оной лиц, и мне о них доносить». Только в октябрь 1829 года окончилось свидетельствование архива, написана была опись делам, распределяющая их по числам и годам появления⁴¹⁶.

Вот инструкции и распоряжения митрополита Евгения, направленные к устройству экономической, имущественной в внутренней жизни Лавры; в них он заявил себя как человеком глубоко знакомым с практическою жизнью, так опытным и в жизни нравственной; правила, изложенные им в инструкциях, разумны и основаны на началах истинно-христианских, поэтому то они и оказались такими жизненными, что доселе глубоко чтутся в Лавре вместе с памятью издавшего их.

В июле 1822 года, преосвящ. Евгений отправился в Черниговскую епархию для обозрения находящихся в Остерском уезде лаврских заведений, о чём своевременно дал знать тогдашнему Черниговскому епископу Лаврентию (Бакшевскому)⁴¹⁷. По всей вероятности, он произвёл серьезную ревизию и обстоятельно познакомился с тамошними порядками, так как пробыл там более месяца и нашёл нужным дать инструкцию смотрителю рыбных ловль⁴¹⁸.

По возвращении в Киев митрополит занялся постройками по Лавре, внешняя обстановка которой была незавидна. Прежде всего чувствовалась настоятельная потребность в приличном помещении как для многочисленной монастырской братии, так и для стекавшихся со всех концов России паломников, а между тем Лавра, хотя и имела множество жилых построек, все-таки не могла удовлетворить этой нужде, так как многие из её зданий пришли от времени в совершенную ветхость и непригодны были, для жилья. Поэтому митрополиту Евгению предстоял труд исправить повреждения, а если этого нельзя было сделать, то построить новые здания, лишь бы доставить возможный удобства монашествующим и посетителям. И на самом деле, за время настоятельства преосв. Евгения в Лавре, мы видим в ней непрерывный ряд переделок и новых построек, произведённых под непосредственным надзором опытного архипастыря; когда же он отсутствовал, то поручал это дело лицам, могущим в достаточной степени заменить его, а о ходе работ приказывал доносить ему подробно письменно и письменно же давал свои советы⁴¹⁹. Главная цель, которую в этом отношении преследовал преосв. Евгений, была та, чтобы однажды сделанное оставалось на долгое время прочным и способным к употреблению. В доказательство сказанного мы сошлёмся на одну резолюцию его на докладе духовного собора о необходимости перестроить обветшавший забор – «мне желательно», писал он, «чтобы всё деревянное строение в лавре уничтожить, а вместо его заводить каменное»⁴²⁰. Несомненно, расчёт весьма практический, – те частые исправления, каким подвергаются деревяные постройки, всегда обходятся дороже, чем постройка нового каменного здания; к тому же последние безопасны от гнили и огня.

Ежегодное огромное стечение богомольцев, как замечено, требовало достаточного помещения, лаврская же гостиница для этой цели могла располагать только одним ветхим деревянным корпусом; правда, были кроме него, и еще две избы, но они в то время занимались штатными служителями⁴²¹. Таким образом богомольцы, исключая немногих материально состоятельных, которые могли заплатить за комнату в корпусе, или же нанять квартиру в городе, что невыгодно было для Лавры, не находили для себя от продолжительного путешествия желаемого отдыха в Лавре и вынуждались оставаться под открытым небом. Производя в августе 1822-го года осмотр гостиным зданиям, митр. Евгений приказал занимаемые штатными служителями две избы отремонтировать и назначить для богомольцев, – о каковом распоряжении благочинный тогда же отрапортовал духовному собору, а последний сделал соответствующие распоряжения внутреннему эконому⁴²². Но когда произведён был более специальный осмотр означенных зданий, то оказалось, что, по совершенной ветхости, их исправить нельзя; потому, вследствие рапорта духовного собора, митрополит определил устроить новые избы со всеми принадлежностями. Постройка эта продолжалась полтора года и окончена в феврале 1824-го года⁴²³. Эти новоустроенные избы назначены были для пребывания богомольцев. Но что могли значить две комнаты, в сравнении с громадным количеством посетителей Лавры? Для более или менее сносного помещения их необходимо было большое здание, а между тем даже и имевшийся на лицо старый деревянный корпус так изветшал, что почти не мог быть годным для жительства в нём. В таком неустроенном положении гостиный двор находился до июня 1827-го года, когда духовный собор, по распоряжению преосв. Евгения, предписал внутреннему эконому, соборному старцу иеромонаху Досифею, «дабы он, соображаясь с нынешним состоянием гостиницы, о починке оной учинил смету, а если оная слишком ветхая и починить неудобно, то о постройке вновь, по надлежащей пропорции, тоже учинил бы план со сметою и представил собору»⁴²⁴.

Пока эконом занимался осмотром здания, благочинный, соборный старец иеромонах Алексей, представил митрополиту свою смету, предполагавшую в корпусе только некоторые поправки. Евгений передал ее эконому на рассмотрение, а так как она оказалась неудобною, по причине совершенной ветхости корпуса, то предписано было соборным старцам, иеромонахам – Филимону и Вениамину составить план и смету для нового каменного корпуса⁴²⁵. В апреле месяце 1829-го года план был ими изготовлен и представлен на утверждение митрополиту, а вслед за тем началась и постройка, продолжавшаяся до 1833-го года, когда здание гостиницы, большое и поместительное⁴²⁶ было окончено; теперь уже находил бедный паломник для себя пристанище и отдых, благословлял и молился за строителя. Самая лаврская соборная церковь требовала поновления и ремонта снаружи и внутри. Живопись её на стенах, сводах и в большом среднем куполе от времени почернела, закоптела и даже по местами облущилась. Все это от зоркого глаза пресвященного Евгения, делавшего в 1823 году тщательный осмотр всех лаврских церквей, не укрылось⁴²⁷. Некоторые святые изображения были заново переписаны, другие же приведены в первоначальный вид через обмывку. Вся церковная кровля была перекрыта медными листами на новых стропилах и покрашена ярью. Работа закончилась в 1824 году⁴²⁸. Одновременно с обновлением большой лаврской церкви шла починка, побелка и штукатурка лаврской колокольни, составляющей одно из украшений и достопримечательностей монастыря. Ремонт колокольни, начавшийся с июня 1823 года, продолжался два с лишним года, до октября 1825-го года, и обошёлся Лавре в 60584 р. 75 к. ассигнациями⁴²⁹.

Считая лишним вдаваться в подробности исчислять все подобные действия митр. Евгения, мы заметим только, что не осталось ни одного места и предмета, на которые не была бы обращена его всеустрояющая рука. Одно было исправлено, другое обновлено, иное вновь устроено или улучшено⁴³⁰; хотя, само собою разумеется, что все это не так было увековечено, чтобы не требовало ещё новых исправлений и улучшений, каковые действительно и бывали в последующее время. О строительных действиях преосв. Евгения нам придется еще упомянуть несколько ниже, при обзоре мероприятий его относительно лаврской типографии, а теперь скажем о состоянии лаврской больницы и о мерах, какие имелись, во время настоятельства митр. Евгения, на случай болезни братии.

Еще в декабре 1821-го года духовный собор докладывал митрополиту Серапиону: «дабы лаврские монашествующее и послушники, внутри и вне находящееся, в случае болезни впредь не оставались бы без должного смотрения и попечения об их здоровье, нужно посему пригласить доктора, который бы, осмотрев по надлежащему болезнь, чинил пособие и пользование. Что же касается покупки лекарства, то более состоятельные должны были, по определению собора, покупать их на собственный средства, а беднейшие могли пользоваться ими на счёте Лавры; они закупались по рецептам благочинным⁴³¹. На это предложение собора митрополит Серапион изъявил свое согласие, и 24-го января 1822-го года приглашён был штаб-лекарь киевского военного госпиталя Григорович. Последний в продолжение 11-ти месяцев пользовал братию, но в декабре того же года заявил о недостаточности вознаграждения и требовал прибавки к положенному Лаврою жалованью в 300 рублей, в чём ему, а вместе и в должности было отказано, так что лаврская больница осталась без врача и в таком положении застал ее митроп. Евгений. Последний в январе 1823-го года предписал собору пригласить другого доктора, почему и приглашён был Грушинский на тех же самых условиях, на которых служил и его предшественник⁴³². Грушинский в феврале этого же года осмотрел больницу и нашёл, что она в своём устройстве не выгодна и вредна не только для больных, но и для здоровых, вследствие затхлого и сырого воздуха; кроме того, самое больничное здание нашёл малым и не поместительным (на 7 человек). Поэтому он заявил благочинному о необходимости расширения больницы, о чём тот доложил рапортом духовному собору. Когда этот рапорт представлен был на рассмотрение настоятелю, то митрополит, вместо предложенного врачом расширения, хотел построить новое здание для больницы, но намерение его не состоялось в виду того, что в этом году уже предположены были другие постройки, а потому больница осталась в прежнем неудовлетворительном положении: лекарства по-прежнему забирались из городских аптек; только, по распоряжение настоятеля, остающиеся после смерти братии вещи и одежда стали продаваться для усиления средств лечения недостаточных послушников и монашествующих⁴³³. Грушинский состоял лаврским врачом до июня 1826-го года. В этом месяце он отказался от должности и на его место был приглашён доктор медицины и хирургии Степан Прокопьевич Баранович. В апреле 1827-го года Баранович подал в духовный собор докладную записку – «о необходимости при больнице иметь фельдшера из послушников для оказания скорейшей помощи братии при начале болезней и для покупки оптом медикаментов», – причём изъявил согласие безвозмездно обучить их лекарскому искусству⁴³⁴. Собор нашёл предложение врача весьма полезным и отправил к нему двух послушников: Мужиловского, из исключённых семинаристов, и Пашевского, из недоучек гимназистов, предписав в тоже время келарю выдавать им помесячно пищу и питье, а также снабжать одеждою и обувью. Баранович представил реестр необходимых медикаментов, который митрополит утвердил и приказал эконому «купить их, кроме тех, кои можно собрать, в натуре (липовый цвет, травы и проч.), а для содержания медикаментов определить келию, к тому способную, в которой поместить два шкапа для хранения их⁴³⁵. Докладная записка Барановича, как нельзя более, понравилась митрополиту Евгению и последний благодарил доктора за его умное предложение. Но этого мало... Впоследствии, когда один из послушников – Мужиловский – достаточно подготовлен был для фельдшерской должности, Баранович из своего жалования ассигновал ему 120 рублей и постоянно давал руководственные указания. В начале ноября 1830 г. Баранович был откомандирован в Могилев и в благодарность за свои труды получил от Лавры, по собственному желанно, один экземпляр четьи минеи, некогда пожертвованных монастырю его дедом преосв. Феофилактом, жившим здесь на покое. Утрата Барановича для Лавры была велика. К счастью, она заменена была достойным преемником в лице нового доктора Валенского, пользовавшего лаврскую братию во время свирепствовавшей в Киевской губернии в 1831–32 год. холеры.

Служба Волынского продолжалась не долго, всего три года. В январе 1834-го года он по болезни уволился и за усердное отношение к своему делу получил от монастыря икону преподобных отец Антония и Феодосия Печерских. И в этом же году на его место поступил снова Григорович, нёсший обязанности врача и при преемнике м. Евгения преосв. Филарете. Итак, м. Евгению, несмотря на его желание, не удалось построить в Лавре больницу, по причине всякого рода неотложных построек. Эту заветную мечту его осуществил м. Филарет, воздвигнув двухэтажное здание для больницы и открыв при ней домашнюю монастырскую аптеку⁴³⁶.

Много принял на себя трудов преосв. Евгений также по части устройства Киево-Печерской лаврской типографии. В истории последней эпоха м. Евгения является одной из самых счастливых в смысле внешнего благоустройства её и широкого развитая и усовершенствования книгопечатания. На первых же порах, познакомившись с ходом типографских дел, митрополит нашёл его малоудовлетворительным, почему потребовал от наместника и духовного собора, чтобы 1) назначена была комиссия для пересмотра всех тетрадных книг, хранящихся как на типографской, так и на трапезной горах (чердаках); 2) чтобы представлен был подробный реестр, сколько в типографии имеется на лицо всех букв и вообще принадлежностей для печати, 3) потребовал, чтобы для сведения о типографских работах и расчётах заведён был особый журнал, в котором бы ежедневно означалось подробно все то, что делается в типографии⁴³⁷. Вместе с этим преосвященный Евгений запросил 28-го июня 1822-го года духовный собор, бывало-ли вообще когда-нибудь, кроме случаев при перемене типографов, освидетельствование лаврской типографии по описям и прибылым реестрам? По наведённым в канцелярии справкам оказалось, что не сохранилось ни малейшего известия об освидетельствовании её, если не считать за таковое ревизию 1805 года при митрополите Серапионе, произведённой с целью освидетельствования всех имеющихся в типографии книжных материалов⁴³⁸. Из этой справки преосвященный увидел, – что типография начальством никогда свидетельствована не была, но так как указ. син. 1802 г. 31 августа велено: «по прошествии каждых пяти лет чинить в соборах и монастырях по имеющимся там описям осмотр ризницам и прочему имуществу и о целости их рапортовать синоду», типография же Лавры составляет значительное имущество её, то митрополит повелел особой комиссии из шести человек сделать ревизию всему типографскому имуществу, как то снарядам и формам, станам и доскам, материалам и книгам, а также проверить отчетность по приходо-расходным книгам⁴³⁹. Ревизия была неожиданностью для типографской администрации и обнаружила массу недочётов в имуществе, вследствие которых начальник типографии Епифаний был сменён, а на его место назначен иеромонах Вениамин, бывший до того содержателем типографских материалов. Вениамин в течение 33 лет нес с успехом возложенное на него дело и долголетнею службою доказал, что он был на своем месте⁴⁴⁰. За одно с иеромонахом Епифанием уволен был от службы книгосодержатель иеромонах Аггий, так как и у него обнаружились непорядки; должность же книгосодержателя занял иеромонах Михаил. В помощь отцу Вениамину по части словолитной, инструментальной, эстампной и наборной определен был монах Никон⁴⁴¹. С переменою начальников типографии изменились к лучшему порядок и отчетность в делах типографских; стали ежемесячно представляться настоятелю ведомости о занятиях в типографии. В руководство типографии преосв. Евгений составил обширную инструкцию, в которой подробно изложены правила, касающиеся не только общего управления типографией, но и самого производства работ, напр.. о варении масла для чернил⁴⁴², о приготовлении сажи для чернил⁴⁴³, о мочении бумаги⁴⁴⁴ и проч. Для постоянного наблюдения за типографскими работами и рабочими преосвященный учредил особую должность типографского фактора, который вместе с тем должен был получать от содержателя материалов бумагу и выдавать ее для печатания⁴⁴⁵.

Усмотрена была также митрополитом частая остановка в производстве работе по типографии в такие дни, которые не были праздничными, но считались таковыми только лишь в Лавре по небрежности прежнего начальника типографии, дававшего много льгот рабочим. Поэтому он приказал духовному собору составить табель рабочих и нерабочих дней сообразно календарю и положить часы для утренних и после полуденных работ⁴⁴⁶.

Помимо установления строгой отчётности по типографии и порядка в производстве работ, преосв. Евгений ещё более заботился о широкой постановке самого книгопечатания и об улучшении средств к этому. Один из предшественников митрополита Евгения по кафедре, митр. Самуил Миславский, в 1787 году исхлопотал у императрицы Екатерины II разрешение завести при лаврской церковно-славянской типографии и книгопечатание на русском и на других языках, для чего были отлиты буквы русского, греческого, латинского, польского и немецкого шрифтов. Главная цель, которую преследовал в данном случае митрополит Самуил, было печатание сочинений Киевской Академии⁴⁴⁷. Эту-то, так называемую академическую типографию, и расширил митрополит Евгений. В виду того, что Академия, кроме учебников, поздравительных стихотворений и школьных конклюзий ничего там не печатала, а между тем все заведение, стоившее Лавре больших издержек, оставалось без возврата капитала и доходов с оного, то митрополит ходатайствовал пред Святейшим Синодом о дозволении печатать на академическом гражданском станке лаврской типографии всякие сочинения и переводы лиц посторонних, рассматриваемые и удостаиваемые одобрения как духовной, так и светской цензуры⁴⁴⁸. Вследствие сего, указом Св. Синода, от 24-го марта 1824 г, дозволено было печатать «на партикулярный кант книги духовные, нравственные, исторические и классические на всех языках»⁴⁴⁹. Преосвящ. Евгений, очевидно, предвидел успех своих хлопот на счёт расширения прав гражданской лаврской типографии, так как ещё с осени 1823-го г. стал приобретать новые литеры русского и иностранных языков и увеличивать принадлежности гражданского академического станка. С этого целью, между прочим, он вступил в переписку с содержателем московской типографии купцом Семеном Аникиевичем Селивановским, который, в свою очередь, находился в сношении по делам типографским с лейпцигскими и другими заграничными типографщиками. Через посредство Селивановского митрополит в конце 1823 года выписал для лаврской типографии матриц цицеро прямых (103) и цицеро курсивных (93) на 250 р.; в январе же 1824 г, по требованию архипастыря, выслан был им типографский станок нового устройства с прибором в 1000 руб. серебром⁴⁵⁰, а в 1825 г. была куплена и словолитная машина с эстампами в 160 рублей⁴⁵¹. Кроме этого, охотно принимал преосв. Евгений услуги доморощенных мастеров, бравших на себя труд улучшить те или другие принадлежности книгопечатания. Так, напр., в 1825 году один лаврский послушник Песцов взялся переменить батырки и, переменивши форму отлить новый литеры, причём на это он затратил всего лишь 12 дней; в 1828 году какой-то шляхтич Корсаков сделал для лаврской типографии 135 пунсонов и 133 матрицы⁴⁵². В конце концов, усердием митрополита Евгения гражданское книгопечатание было доведено до такого положения, что в 1835 году в лаврской типографии одних гражданских шрифтов было пять сортов: самый крупный миттель, потом постепенно меньшее – цицеро, корпус, боржуа (боргес) и петит⁴⁵³. Вследствие расширения книгопечатания понадобилось расширить самое здание типографии. Поэтому 20-го июня 1828 года начальник типографии иеромонах Вениамин доложил собору о необходимости сделать пристройку к восточной стороне типографии, которая бы служила вместе с тем и подкреплением типографской стене, дававшей неоднократно трещины от непрочного положения на косогоре⁴⁵⁴. Предложение было утверждено митрополитом и пристройка в 4 сажени длины и 3 1/2 саж. ширины была закончена к 1830 г. В ней поместили станок для гражданского печатания с принадлежностями⁴⁵⁵.

Теперь посмотрим, как производилось самое печатание книг при существовании таких богатых средств.

До 1820 года, года введения устава о цензуре, – вся ответственность за неисправное ведение печатного дела падала на священно-архимандритов Лавры; с этого же времени за ту или иную пропущенную книгу отвечал, главным образом, цензурный комитет, а не Лавра⁴⁵⁶. При этом было одно весьма большое неудобство для Лавры, заключающееся в том, что книги для одобрения нужно было отсылать в Москву, где находился цензурный комитет. Старанием преосвященного Евгения это неудобство было устранено в марте (21) 1824 года, когда с утверждения Комиссии духовных Училищ духовный цензурный комитет был открыт и при Киевской духовной Академии⁴⁵⁷. Хотя с учреждением цензурного комитета ответственность Лавры и настоятелей её за издание книг значительно уменьшилась, все-таки на них лежала обязанность, следить за безошибочностью книгопечатания. И действительно, но, митрополит Евгений строго следил за аккуратностью и тщательностью печатания книг. Согласно 60 параграфу типографской инструкции каждая книга должна была исправляться корректорами более трёх раз; кроме того, типограф, после выхода из печати каждой книги, обязательно должен рапортовать духовному собору об её исправности, и когда собор проверит ее и найдёт исправной, то отсылает ее для окончательного утверждения настоятелю, иначе же возвращает обратно в типографию⁴⁵⁸. Ни одна книга не могла поступать в печать, прежде чем не испрашивалось типографом на это разрешение чрез собор у митрополита и не представлялась им смета, во что обойдется печатание, к чему типограф обязан был особой подпиской⁴⁵⁹. После того, как книга признавалась исправно напечатанной, она отдавалась типографом в переплёт, переплётчик же, возвращая ее, должен был непременно подписать на переплетённом экземпляре свое имя, в удостоверение полноты оного⁴⁶⁰. В видах больших выгод для типографии и безостановочного расхода книг, митрополит Евгений в 1822 году поднял вопросе о переплётчиках. Он предложил духовному собору Лавры обсудить, что выгоднее: иметь ли при типографии своих переплётчиков, увеличив их число, или же отдавать свои книги городским переплётчикам. Начальник типографии Вениамин заявил, что гораздо выгоднее, экономнее и целесообразнее иметь своих переплётчиков, работающих под постоянным надзором типографского начальства. Мнение его, как человека сведущего, было принято, а потому, с разрешения митрополита, увеличено было количество рабочих в переплётной, к большому неудовольствию городских переплётчиков, лишавшихся через то хорошего заработка⁴⁶¹.

Помимо расширения и улучшения книгопечатания в лаврской типографии, преосв. Евгений много заботился о распространении и сбыте книг. Для продажи книг лаврской типографии имелись три лавки: две находились в самой Лавре и одна – на Подоле. Продажа в них шла довольно успешно. Так, в 1824 году в главной книжной лавке, которая была при типографии, продано книг на 25206 р. 65 к., в другой – при Святых воротах – на 16422 р. 70 к. и в Подольской – на 11210 р. 85 к.⁴⁶². В целях большей торговли книгами, которых в запасе было более, чем на полмиллиона рублей, по распоряжению митрополита, в 1825 году были открыты книжные лари при Святых воротах и при обеих пещерах⁴⁶³. Для поощрения же книгопродавцев и их помощников к деятельнейшей продаже книг, по резолюции Евгения, положено было им, вместо жалованья, по одной копейке с рубля «от всей выручаемой за книги суммы»⁴⁶⁴.

Не ограничиваясь продажей книг только в Киеве, митрополит вступил в сношение с крупными петербургскими книгопродавцами – Глазуновым и Заикиным, которые в продолжении многих лет выписывали из Лавры книги её печати на тысячи рублей⁴⁶⁵. Наконец, большую услугу м. Евгений оказал лаврской типографии тем ещё, что уступил ей одной право печатать свои сочинения: «Описание Киево-Софийского собора и Киевской епархии», «Описание Киево-Печерской Лавры» и др.⁴⁶⁶ Подобное же благодеяние сделал Лавре в 1824 году и книгопродавец Глазунов, уступив типографии её право печатать купленные им некоторые сочинения Тихона Задонского⁴⁶⁷.

Трудами м. Евгения лаврская типография была приведена в наилучшее состояние. Книгопечатание в ней было поставлено на такую высоту, на какой оно не стояло во всё предшествующее время. Этим мы и закончим свою речь о лаврской типографии и вообще о Лавре. Думаем, что не будет особенным преувеличением, если скажем, что Лавра и сейчас ещё во всех частях своей жизни пользуется наследием, завещанным ей знаменитым её священно-архимандритом⁴⁶⁸.

Не одна Киево-Печерская Лавра служила предметом забот преосв. Евгения и другие многочисленные монастыри епархии и самого города Киева находили в лице его опытного управителя. Распоряжения м. Евгения относительно подведомых ему монастырей носят, по преимуществу, дисциплинарный и хозяйственный характер. Что касается распоряжений первого рода, то архипастырь давал их, имея в виду исправление и поднятие монашеской жизни, сообразно с существующим в православных обителях уставом. Нельзя сказать, чтобы жизнь монашеская в данное время стояла на надлежащей высоте, не имела уклонений от иноческой дисциплины и обетов, была свободна и чужда проступков, несвойственных монашескому званию⁴⁶⁹. Поэтому м. Евгений, ревностный оберегатель порядка и дисциплины, старался пресечь уклонения от последней и не стеснялся, при этом, в средствах наказания виновных, вплоть до лишения сана⁴⁷⁰. По мысли владыки Евгения, жизнь монаха должна проходить в неуклонном исполнении устава, в беспрекословном и терпеливом несении возложенного на него послушания, в чём настоятель или настоятельница монастыря подают пример низшей братии. «Настоятели и настоятельницы монастырей должны разуметь и прилежно исполнять свою должность относительно исправления службы Божией, управления монастырём, братиею, служителями и, само собою, удаляли бы всемерно пьянство и всякие соблазны, проходили бы прочие возлагаемые на них послушания с должною верностью и усердием»⁴⁷¹.

В своей правительственной деятельности те и другие не бесконтрольны, но дают во всём отчет благочинным, в руководство которым архипастырь в 1824 г. нарочито составил обстоятельную инструкцию. Естественно отсюда, что большая ответственность за неустройства монастырские лежит на настоятелях и настоятельницах, допустивших таковые по небрежности или своей оплошности. Между прочем, м. Евгению пришлось пресечь некоторые своевольные поступки самих настоятелей, а также непорядки в монастырской жизни, происходившее по их вине. В феврале 1827 г. он запретил раз и навсегда настоятелям монастырей самовольно и без разрешения епархиального начальства отлучаться от своих должностей «Богуславского Николаевского монастыря настоятель иеромонах Владимир без дозволения начальства, оставив свой монастырь, на сих днях приехал в Киев», доводил он до сведения Консистории, а как указом Св. Синода 1774 г., сент. 9, повелено настоятелям без отпуску от монастырей своих не отлучаться далее 20 вёрст, и то на краткое время, то сему настоятелю и прочим подтвердить о не преступлении сего указа»⁴⁷².

Этот же самый настоятель Богуславского монастыря дал повод м. Евгению сделать и другого рода распоряжение, касающееся собственно внутренней монастырской жизни. В 1827 г. игумен Матрёнинского монастыря Палладий, по обязанности благочинного, отметил в своём объездном журнале, что «в Богуславском Николаевском монастыре в трапезе не бывает чтения, по неимению братии». М. Евгений, прочитав эту заметку, велел потребовать от настоятеля монастыря вышеупомянутого иеромонаха Владимира объяснения в причинах такого явления. Давая объяснение, иером. Владимир, между прочим, писал, что «служащих по церкви в означенном монастыре действительно только 2: священн. Прокопий и иеродиакон Флавиан; есть и послушник, но он занимается хозяйством; что поименованные лица часто по болезни не ходят на трапезу: один прийдет, другой болен, потому то и не бывает чтений»⁴⁷³. Однако этот ответ не удовлетворил митрополита и с его стороны последовала такая резолюция; «хотя бы и один монах был в трапезе, и то должно быть чтению, да и настоятель, яко не имеющий по штатам особых себе, провизских положений, должен ходить в трапезу»⁴⁷⁴.

Настоятелей, не отличающихся ни высоким нравственным образом жизни, ни административными и хозяйственными способностями, преосвященный устранял от должности, заменяя их людьми более к сей должности способными⁴⁷⁵. В самые отношения настоятелей к подведомой им братии он полагает принципы законности и братолюбия. Архипастырь повелевает им в управлении своих монастырей, при всей строгости порядка, быть не строптивыми и не жестокими; согрешающих сначала обличать наедине, потом пред братиею или сестрами; ввиду не исправления наказывать поклонами, удержанием дохода, работою, но отнюдь не причинять телесных и других жестоких наказаний⁴⁷⁶.

Гораздо многочисленнее распоряжения и мероприятия м. Евгения по хозяйственной и имущественной части жизни монастырей. Этим сторонам он много уделял внимания как в жизни приходских церквей вообще, так и монастырских в частности. В первый же год своего пребывания в Киеве он предписал чрез благочинных всем монастырям тщательно и аккуратно вести описи церковному имуществу, а где нет таковых, велел непременно составить и экземпляр прислать в Консисторию⁴⁷⁷.

За правильным ведением монастырского хозяйства, широкой постановкой его, обязаны следить ближайшим образом настоятели. «Они должны», говорит, между прочим, архипастырь в Благочиннической инструкции (§ 4), «не упускать из виду рачения о хозяйстве с заведением хлебопашества, в исправности содержать приходы и расходы монастырские, иметь попечение об остатках и употреблять их для непредвидимых надобностей».

Не полагаясь вполне на настоятелей и настоятельниц монастырей в деле исправнейшего и аккуратнейшего ведения хозяйства и отчетности, м. Евгений поставил в непременное условие благочинным, чтобы они при объезде в конце года подведомых им монастырей вникали в хозяйственные операции, рассматривали и свидетельствовали приходо-расходные книги и доставляли их епархиальному начальству со своими в рапортах замечаниями о сомнительных статьях в приходах и расходах. И даже в том случае, когда придется благочинному быть в подлежащем его ведении монастыре по каким-либо обстоятельствам в другое время года, он не должен выезжать оттуда, не освидетельствовав приходо-расходных книг и наличных сумм⁴⁷⁸. Так как монастырские расходы, хотя и с согласия старшей братии, но все таки, главным образом, зависят от настоятеля и настоятельницы и без их дозволения не могут быть производимы, то во всех расходах, показываемых равно с приходами или же превышающих последние, по инструкции (§ 5), благочинные всегда должны внимательно исследовать причины таковых показаний и, если обнаружатся злоупотребления, доносить епархиальному начальству.

Этот параграф благочинн. инструкции весьма важен в том отношении, что он предупреждает случаи неумелой, а то и намеренной траты денег, не соразмерной с приходом. Еще в 1823 г., за год до издания инструкции м. Евгений убедился в подобных печальных фактах. Игумен Мошногорского Вознесенского монастыря доносил ему, что приход менее расхода и по этой причине он сделал заём на счёт монастыря для покрытия расходов его. На рапорте сего игумена митрополит положил такую резолюцию: «Расход больше прихода доказывает худое хозяйство и нерасчетливость настоятеля, а самовольный заём на счёт монастыря подвергает его ответственности и собственной уплате сего долга. Ибо казённые места никто в долги вводить не может без рассмотрения начальства. Почему и наличных денег настоятелю, яко худому хозяину, поручить не можно, а пусть уменьшением расходов поправляет свое хозяйство. Благочинный должен сделать ему наставление и надзирать»⁴⁷⁹. Благочинные «надзирали» за расходованием настоятелями монастырских сумм и представляли архипастырю на рассмотрение приходо-расходные книги вместе с объездными журналами. Просматривая их, он убеждался, что труды его не приносят должного плода, хозяйство ведется далеко не так, как бы это следовало; в видах поощрения ему приходилось прибегать к угрозам и даже наказаниям ослушников.

В 1827 г. митрополит рассмотрел объездные журналы Матрёнинского игумена-благочинного Палладия о вверенных ему в надзор пяти монастырях: Лебединского мужского и женского, Виноградского, Жаботинского и Богуславского, а также проверил приходо-расходные ведомости этих монастырей и нашёл, что «1) настоятели не означают в статьях расхода, у кого что куплено и кому деньги выданы; 2) вместо получивших деньги заставляют расписываться монастырских писцов, а большая часть статей совершенно без расписок; 2) в некоторых монастырях значатся прихотливые излишние расходы казенной суммы: напр., в Лебединском женском монастыре в 1820 г. записано 43 ½ ведра вина, в 1826 г. 15 вёдер горячего вина, сахару более полтора пуда. В Богуславском монастыре беспорядочнее всех ведены записки расходов: не только ни одна статья не очищена расписками, но и не означено ни в одной, у кого что куплено и кому заплачены деньги, да и свидетельство месячное приходов и расходов большею частью подписывал сам только один настоятель; все сие поставить на замечание, как для наставления настоятелей монастырских, так и для исправления и предупреждения таких беспорядков впредь, а Богуславскому настоятелю особенно предписать, дабы он по точной силе благочиннической инструкции вёл и записывал приходы, не отговариваясь ничем, и был бы послушен своему благочинному. Иначе, как нерадивый, своевольный и неспособный к настоятельству, не только отмечаем будет в послужном списке, но и предан будет суду»⁴⁸⁰.

Побуждая настоятелей к тщательному ведению приходов и расходов, м. Евгений заботился в то же время об ограждении имущественных прав самих монастырей. Чаще всего происходили тяжбы и ссоры монастырей с помещиками поляками из-за владения землей, лесами, озерами и проч. Посягательства панов на монастырскую собственность встречали себе противодействие со стороны митрополита, который в борьбе с ними опирался на правительственные узаконения и на эрекционные грамоты, подтверждающие принадлежность спорного имущества известному монастырю⁴⁸¹.

М. Евгений вникал во все хозяйственные дела монастырской жизни: ни одна постройка не производилась без его предварительного рассмотрения плана её и обсуждения средств к покрытию расходов⁴⁸². Из-за недостатка средств он не останавливал самого дела, а всегда находил какие-либо источники, или местные, или же разрешал собирать пожертвования⁴⁸³.

Некоторые монастыри самого г. Киева были обновлены и украшены зданиями, колокольнями трудами и усердием неутомимого владыки. По инициативе его был возобновлен Братский училищный монастырь, на каковое дело по ходатайству митрополита было отпущено из Строительного Комитета при св. Синоде 15740 р. 15 к.⁴⁸⁴.

С его же разрешения были построены между колокольнею и академическим корпусом в ограде Братского монастыря торговые лавки, отдававшейся в аренду в обеспечение монастыря⁴⁸⁵. Не без ведома и разрешения митрополита благоустроен был, сгоревший в 1811 г., Екатерининский Греческий монастырь⁴⁸⁶, устроены корпуса в Флоровской женской обители⁴⁸⁷, воздвигнута была каменная колокольня в Выдубецком монастыре⁴⁸⁸.

Словом, можно сказать с уверенностью, что за 15 лет управления Киевской паствой, не было такой стороны в жизни монастырей, которой бы совершенно не касался м. Евгений. Жизнь монастырская интересовала его во всех своих отправлениях; как пастырь добрый и рачительный, он не мог стоять вдали от неё, не вносить своих благоустрояющих поправок и наставлений, преследовавших лишь одни добрые цели.

Деятельность его по отношению к Духовной Академии. Постройка семинарии и попечительность митрополита о последней. Заботы о низших духовных училищах. Упорядочение библиотеки Киево-Софийского Собора

Киевские духовно-учебные заведения ко времени вступления м. Евгения только что ещё начали новую эру в своей жизни, по преобразовании их в 1817–1819 г. г.

С большим вниманием относился преосвященный к местной Духовной Академии, которая вверена была особенному его попечению. Так, в Высочайшем рескрипте при назначении его в сан Киевского митрополита, между прочим, говорилось следующее: «Мне особенно приятно будет видеть знаменитую некогда академию Киевскую, воспитавшую в течение веков достойных служителей алтарю Господню, при руководстве вашем достигающею цели, ей предположенной. Я удостоверен, что просвещенная опытность ваша и учение в духе веры принесут плод во время свое в пользу церкви и отечества»⁴⁸⁹. М. Евгений вполне оправдал надежды, возложенные на него Монаршим рескриптом. Живое и непосредственное отношение его к Академии сказалось преимущественно в деятельности его в звании председателя академической конференции. В 1823 г., по случаю окончания в Академии первого полного учебного курса, м. Евгению поручено было Комиссией дух. Училищ произвести ревизию, о результатах каковой донести. В своём донесении Комиссии от 26 июля 1823 г. митрополит писал «Киевская Академия оправдывает первым своим курсом наук в полной мере доверенность и надежду Комиссии дух. Училищ, потому покорнейше прошу в отличие и одобрение её, по силе академического устава, повелеть открыть академическую конференцию во всех частях с цензурным комитетом»⁴⁹⁰. 18-го декабря 1823 г., в день рождения м. Евгения, была открыта при Академии конференция и в этот же день состоялось первое собрание новоучреждённого учёного общества (конференции) в присутствии архипастыря – председателя его. «Было ли случайно это совпадение дня открытия конференции с днём рождения Евгения», говорит проф. Малышевский, «или оно устроено тогдашними деятелями академии с намерением лучше ознаменовать, так сказать, день рождения своего учёного общества, – во всяком случае, достопамятный иерарх присутствовал при этом открытии и своим присутствием сообщал ему ту торжественность, знаменательность, который должны были ободрительно влиять на новых деятелей академии⁴⁹¹.

Торжественное собрание первого заседания конференции открылось чтением секретарём двух отношений к высокопреосв. Евгению от С.-Петербургского м. Серафима (Глаголевского), из которых первым сообщаемо было о том, что звание почетных членов в новооткрытой конференции Киевской Академии принимают на себя все члены Комиссии дух. Училищ, именно: Серафим, м. Новгородский и С.-Петербургский; Филарет, архиепископ Московский и Коломенский; Григорий, епископ Ревельский; Павел Васильевич Криницкий, духовник придворный; Иван Семёнович Державин, обер-священник; князь Александр Ник. Голицын; князь Пётр Сергеевич Мещерский и Павел Александрович Галахов⁴⁹². Вторым отношением сообщалось, что, по представлению его высокопреосвященства, Комиссия дух. Училищ утвердила в звании действительных членов конференции: ректора Академии, архим. Моисея и семинарии иepом. Кирилла, инспектора Академии, иеромонаха Смарагда; трёх бакалавров: Церковной Истории иером. Евгения, философии прот. Ивана Скворцова и греческого языка Аверкия Пушнова; кафедрального протоиерея Димитрия Сигиревича; прот. Стефана Семяновского и прот. Ивана Маньковского⁴⁹³. В заключение собрания было прочитано предписание Комиссии о производстве окончивших курс студентов в учёные степени – магистра и кандидата; причём шесть из новых магистров оставлены были при Академии, для пополнения наличного состава преподавателей.

Преосв. Евгений смотрел на конференцию исключительно как на ученое общество, и в этом своём взгляде он несколько разнился от того понимания, какое усваивалось ей проектом реформы духовной школы 1809 г. и Уставом 1814 г.

В чём же состояла эта разница? В своём проекте преобразования духовных училищ 1805 г. преосвященный начертывал более широкую постановку тому учреждений при Академии, которому он давал название «учёного духовного общества», но которое в проекте 1809 г. явилось с назвавшем «конференции». Евгеньевское ученое общество должно было нести следующие обязанности: надзирать за семинариями и прочими духовными училищами, назначать в них учителей, заботиться об улучшении преподавания, сочинять книги классические и вообще богословские, поощрять богословскую учёность, цензуровать духовные сочинения, издавать свой журнал⁴⁹⁴. Таким образом, проект этот наглядно говорить об авторе его, как о любителе науки, – в нём выдвигаются на первый план успехи духовной учёности и литературы.

Вместо же учёных духовных обществ, выдвигаемых преосв. Евгением, проектом комитета 1809 г. и училищным уставом 1814 г. учреждены были при академиях конференции, обязанности которых состояли в том, чтобы «распространять и поощрять учёность в духовенстве вверенного ей округа». По-видимому, учёное общество Евгения весьма сходно с академической конференцией, созданной по комитетскому плану: но в деталях здесь есть немаловажный отличия, отнюдь не позволяющие считать конференцию точной копией учёного общества. В то время, как преосв. Евгений своему ученому обществу поручал управление или инспекцию над округом, – по уставу 1814 г. эта отрасль представлялась отдельному учреждению под именем окружного правления. Разница здесь очевидна: у Евгения управление округом входило лишь в составе многих должностей учёного общества и, следовательно, не администрацией он хотеть занять преимущественно это общество; между тем, устав 1814 г, создавая для указанной должности особое учреждение, тем самыми поставил её в равное значение с целою совокупностью остальных должностей евгеньевского общества, названного им конференцией, – значит, административная сторона в деятельности конференции выступает более, чем учёная. Эта мысль подчёркивается и в частнейшем определении обязанностей конференции, значительно разнящихся от должностей евгеньевского общества. Устав конференции трактует о действительных и почётных членах и корреспондентах её, также о торжественных общих и частных собраниях, о цензурном комитете, о производстве экзаменов студентам, о производстве в учёные академические степени⁴⁹⁵. Из сказанного видно, что в учёном евгеньевском обществе доминирует учено-литературная сторона, в конференции же по уставу 1809–1814 г. г. – учебно-юридическая. Поэтому естественно было ожидать, что м. Евгений, при первой возможности, своим собственным влиянием восполнил то, чего недоставало к поддержке интересов учёно-литературной деятельности конференции. Возможность это предоставилась ему в 1823 г., с момента открытая конференции при Киевской Академии⁴⁹⁶.

В чём обнаружилась учено-литературная деятельность академической конференции, во главе которой стоял высоко и многоучёный архипастырь, всегда занимавшийся учёными трудами в любивший одушевлять и руководить в них других деятелей, менее опытных или только ещё начинающих свои занятия в данном направлении, и в чём вообще проявилась деятельность митрополита по отношению к Академии, как педагога-администратора, покажет дальнейшее изложение.

Проф. Малышевский, основываясь на предании, говорит, что «Евгений в первое время по открытии конференции приглашал к себе на дом служащих при академии, желая найти в них себе помощников по части разработки любимой им церковно-исторической науки, но призывы его не имели надлежащего успеха». Это явление он объясняет тем, что «новые деятели академии, по складу личных дарований и по характеру полученного ими образования, оказывались гораздо более склонными к знаниям теоретическим, чем фактическим, более увлекались широким развитием систем, чем отрывочною работою над частичными, отдельными вопросами научными, какими любил заниматься преосв. Евгений⁴⁹⁷.

С 1824 г. в Академии начинается литературное движение. Первыми книгами, напечатанными ею, по преобразовании в лаврской типографии, были; «Совет молодому проповеднику» (перевод с польского) и «Собрание опытов студентов первого курса», содержащее в себе несколько слов их и три кратких догматических рассуждения Иннокентия Борисова⁴⁹⁸. Обе книги были разосланы по семинариям в качестве руководства учащим и учащимся. Объяснение тому, почему Академия начинает свою литературную деятельность именно с издания трудов по части проповедничества, можно найти в распоряжении Комиссии дух. Училищ от 10-го мая 1822 г., – о введении при академиях, семинариях и училищах постоянной катехизации в виде толкования слова Божия или же в виде поучений, излагающих в систематическом порядке предметы христианской веры, для развитая этим путём в учащихся интереса и способности к проповедованию. «Хотя определенное назначение духовных училищ», сообщала Комиссия Конференции Киев. Академии, «есть образование готовящегося к духовным должностям юношества, и хотя нет совершенной удобности употребить учащих в училищах к усилению православного учения в народе, потому что должность учительская, всегда соединенная с обязанностью усиливать собственные познания, может без остатка наполнить делом всё время самого ревностного и способного человека: впрочем остается еще, по мнению Комиссии, способ, не отвлекая учащих от их существенной обязанности образовать юношество, частью обратить их способности и труды и к общенародному назиданию»⁴⁹⁹. Замечание Комиссии о необходимости для наставников сосредоточить свои занятия на преподавании, показывает, что кроме занятий проповедью, их не вызывали к тем особенным учёно-литературным трудам, какие проектировал Евгений.

Первым крупным учёным трудом, по открытии, при Академии конференции, явилось сочинение самого председателя её под заглавием «Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии», переданное 2 июля 1824 г. автором через конференцию в цензурный при Академии комитет на рассмотрение и утверждение, и напечатанное в 1825 г. в типографии Киево-Печерской Лавры⁵⁰⁰. Этим своим замечательным трудом, не утратившим исторического своего значения и доныне, преосвященный желал отчасти возбудить в преподавателях академии охоту к такого рода занятиям, но «к сожалению», замечает Малышевский, «на первых порах в академии этого мы не видим; из занятий академии в любимой Евгением области: известны от этого времени только лишь переводы с латинского некоторых актов, сделанные по поручению архипастыря для гражданской палаты, нуждавшейся в этих переводах для разбора, по актам, тяжебных дел польских панов»⁵⁰¹.

Таким образом, Академия первоначально не шла навстречу литературным вкусам своего протектора. Однако, несмотря на то, митрополит не изменял своих благосклонных отношений к ней и её начальству⁵⁰², весьма занятому в эти годы ремонтом старых зданий и постройкой новых, приспособительно к новым условиям академической жизни. Он помогал начальству своими советами, пренебрегать которыми оно не могло, зная архипастыря, как опытного и сведущего в строительном деле, ходатайствовал пред Синодом о вспомоществовании, – словом вникал во все академически дела, требовавшие такого или иного его участия.

Под непосредственным наблюдением Евгения началась весною 1822 г. постройка для Академии нового трехэтажного корпуса. Постройка шла довольно быстро: в течение 1822 г. были закончены черновые работы, а в лето следующего 1823г. корпус был отделан и внутри, так что с началом нового учебного года некоторые помещения были уже заняты Академией⁵⁰³. Совершенно закончилась постройка в октябре 1825, и в тоже время переведены туда были правление, наставники, студенты низшего отделения, а потом библиотека и физический кабинет. Постройка этого корпуса с внутренней отделкою и вещами, необходимыми для жительства, обошлась в 268914 р. 21 коп. ассигнациями⁵⁰⁴.

Почти за год пред этим, именно 14 декабря 1824 г., был торжественно освящён обновленный, после опустошительного пожара 1811 г., так называемый Конгрегационный храм, во имя Благовещения Пресвятой Богородицы⁵⁰⁵. Сам первосвятитель Киевский в присутствии духовенства из всех Киевоподольских церквей совершил этот высокий обряд. Вот как описывает историк Академии Аскоченский это событие «Замечательно», говорить он, «то, что крестный ход, пред началом освящения, имел торжественное шествие вне монастыря. Студенты академии, ученики семинарии и уездных училищ предшествовали духовенству, за которым следовал митрополит, несший на главе своей святые мощи. Процессия двинулась по левую сторону Богоявленской церкви через северные врата Киево-Братского монастыря, улицею мимо старого академического корпуса и вошла во двор монастырский святыми вратами. На литургии ректор академии, архим. Мелетий, произнёс приличное торжеству слово»⁵⁰⁶.

Любитель и редкий знаток церковного пения, м. Евгений⁵⁰⁷ одобрил мысль ректора Академии Мелетия о восстановлении и обновлении академического хора, расстроившегося в 1823 г. по случаю окончания первого курса. Ректор Мелетий, считая неприличным, чтобы Академия оставалась без хорошего хора, 15 января 1826 г. вошёл в правление с докладною запискою, в которой предложил следующая меры, «выбрав из низших училищ шесть учеников, способных к пению из сирот или детей бедных родителей, поместить их на жительство в академическом или монастырском здании и содержать на процентную от пожертвованных капиталов сумму, полагая на каждого соразмерно определенному в Киевскому округе бурсачному окладу, количество денег с тем, чтобы они продолжали школьное своё учение по-прежнему. Во всё время пребывания своего в академическом хоре, принятые ученики будут состоять на казённом содержании и исключаются из числа казённокоштных воспитанников бурсы, – но, по спадении голоса, снова обращаются в оную, не теряя прежних прав своих⁵⁰⁸. Это предложение было встречено митрополитом, как сказано, сочувственно и утверждено. Академический хор прибрёл прежнюю славу.

В конце 1824 г. Евгений вызван был в Петербург. Пребывание его там до начала 1827 г. имело весьма важные последствия для Академии. Он явился в столицу во время самой горячей борьбы двух партий, радикально расходившихся между собой относительно направления и решения некоторых весьма важных церковных и школьных дел, – борьбы, ознаменовавшей собою последние три года царствования Императора Александра Благословенного. Одна партия была Голицынская – бывшего министра духовных дел и народного просвещения князя А.Н. Голицына. К ней принадлежали: архиепископ (впослед. знаменитый митрополит) Московский Филарет, не менее знаменитый Сперанский, преосв. Григорий Постников, тогда викарий С-Петербургский и ректор С.-Петербургск. дух. Академии (впоследствии м. С.-Петербургский) и др. лица. Другая партия была Аракчеевская. В состав её входили кроме самого гр. Аракчеева, м. С.-Петербургский и первенствующий член св. синода Серафим Глаголевский, выдвинутый на этот пост Аракчеевым и тем самым обязанный действовать в духе Аракчеевской партии; министр народн. просвещ. Шишков, известный юрьевский архим. Фотий Спасский и др.⁵⁰⁹.

Хотя первая партия, с падением министерства духовных дел Голицына (15 мая 1824 г), потерпела большое поражение, но все же она ещё имела значительную силу. Поэтому другая партия во главе с министром Шишковым и м. Серафимом, с дозволения Государя, решила вызвать к себе на помощь м. Евгения, как человека правоверного, великого столпа церкви с тем, чтобы поручить ему в особенности устроить духовные училища и очистить их от проникших туда заразительных правил⁵¹⁰.

А. С. Шишков с радостью так извещал об этом преосв. Евгения: «нам предстоит общий и весьма тяжёлый труд и борьба, но Бог поможет нам. Он подкрепит наши силы и не допустит мерзости и запустению быть на месте святе»⁵¹¹. Еще восторженнее встретил вызов Евгения рьяный противник Голицынской партии архим. Фотий. Последней в какой-то экзальтации писал ему. «Радуйся, святитель Божий! И с Богом, немедля, приезжай к нам в святый град Петра; с нами Бог, Господь сил с нами. Видеша вси концы спасение Бога нашего. Святая и православная наша церковь торжествует, вера Христова наша на орле православия всюду летает. И так прилети ты к нам святитель Божий: тебя зовёт, желает, ожидает церковь, нуждаясь к тебе; тебя помазанник Божий знает, как святителя Божьего; тебя сонм православных и новый наш святитель Николай, с новым Георгием, знают, как столпа святыя церкви, за законы отечеств ревнителя, пастыря и учителя правоверного. Скажу же тебе и радость велью, что богоборное скопище, яко ад возстена и сокрушися силою Христовою, и уже престало время светильнику быть под спудом. Принеся благодаренье Господу и помолись о нас там, где ты живешь и где первый, так сказать, камень веры в основание церкви нашей положен древле от отцов наших. Почти небывалое дело деется ныне, что из Богоспасаемого Kиeвa грядёт святитель во град святого Петра на дело Божие. Чудо сие есть чудо для людей, а не для Бога нашего. Ибо кто Бог Велий, яко Бог наш, Ты еси Бог, творяй чудеса един. Велий еси Господи, и дивна дела Твоя и ни едино же слово будет довольно к пению чудес Твоих. Прославь убо сего Бога нашего, пастырь добрый Евгений, да сбудется слово Господне и на тебе: тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят добрыя дела ваша и прославят Отца вашего, Иже есть на небесех»⁵¹².

На м. Евгения возлагались противоголицынской партией такие большие надежды потому, что он быль человеком воспитавшимся на старых школьных традициях, сторонником строгого классицизма, почему не сочувственно относился к некоторым чертами реформы 1809–1814 г. г., во многом изменившей его проект 1805 г., и особенно к одному из её главных деятелей – Филарету Дроздову, по отъезде которого в 1823 г. из Синода он прибрёл большое влияние⁵¹³.

С приездом в Петербург м. Евгения Аракчеевская партия получила преобладание в духовном правительстве и сильно ратовала вообще против всего того, что появилось и окрепло в русской церковной жизни под влиянием и покровительством бывшего обер-прокурора Синода кн. Голицына. В частности, она особенно рьяно восставала против существования Библейского Общества, а также не одобряла направления новоучреждённых духовных академий, находя неудовлетворительными успехи и поведение новых их воспитанников, кичившихся своими учёными степенями магистров и кандидатов богословия⁵¹⁴ (по уставу 1814 г. студенты Академии выпускались магистрами и кандидатами). Но, что касается Библейского Общества, то партии Аракчеевской удалось закрыть его лишь по смерти Императора Александра I, очень лелеявшего идею этого общества. Именно, только в 1826 г. новый Император Николай I, отвечая на совместное представление обоих митрополитов Серафима и Евгения своим рескриптом на имя первого повелел приостановить все без исключения действия Библейского Общества⁵¹⁵. Напротив, по отношению к духовным академиям обоим митрополитам удалось провести одну репрессивную меру еще при жизни Императора Александра. В мае 1825 г., по случаю приближавшегося окончания курсов в СПб-ской и Киевской академиях, м. Серафим внёс в Комиссию предложение, чтобы, независимо от экзаменов, производимых конференцией, произведены были предварительные испытания оканчивающих курс студентов: в СПб-ской академии преосв. Григорием, а в Киевской викарием епископом Афанасием. Утвердив это предложение, Комиссия поручила обоим преосвященным, по окончании испытаний, особо донести ей об успехах оных, а конференциям предписала, чтобы, «при представлении о студентах, которые будут призваны достойными академических степеней, представлено было в Комиссию по две или по три диссертации на латинском и российском языках по предметам богословским и по преимуществу о Церкви Российской»⁵¹⁶.

Последняя мысль очевидно продиктована была м. Евгением, не любившим отвлечённых тем, преобладавших в курсовых рассуждениях. Преосв. Григорий, по окончании испытаний в СПб-ской Академии, дал прекраснейший отзыв о постановке там учебного дела и особенно о древних языках. Этот отзыв быль проверен на публичном экзамене самими митрополитами – Серафимом и Евгением, причем последние остались весьма довольны не только устными ответами студентов, но и их диссертациями, рассмотрение которых Комиссия поручила м. Евгению⁵¹⁷.

Менее исправною оказалась Киевская Академия; студенты отказывались от писания диссертаций, справедливо ссылаясь на недостаток времени, так как Комиссия предъявила свое требование пред началом выпускных экзаменов. Это обстоятельство сильно разгневало м. Евгения. Он во всем обвинил новые порядки и излил свое негодование в письме к ректору Академии, архим. Мелетию, от 1-го июля 1825 г. «Если ваши студенты предложениями Комиссией о представлении диссертаций, как вы пишите, приведены в уныние, то это ясное доказательство слабости их в приготовлении себя достойными служения нашей церкви, а если трудны им кажутся предметы, относящееся собственно к православной нашей церкви, то в этом виноваты вы, при преподавании им общих богословских лекций не показавшие им источников сих нашей церкви предметов.

Если бы давно дали им в руки весьма многие уже в нашей церкви, на защиту её написанные книги, то они давно были бы к сему и готовы. Но у наших школяров давно обычай заглядывать только в иностранных богословов, а не в своих. Если бы им известны были, напр., книги: Камень веры Стефана Яворского, Пращица Питиримова, Розыск Дмитриев и весьма многие сочинения на раскольников издания, то бы не отговаривались они трудностью в предметах Российской церкви. Невские студенты воспользовались уже всеми сими источниками, и мы слышали уже прекрасный диссертации их о почитании святых, о посте, о кресте, о мощах святых и проч. Вот это-то надобно твердить нашим православным. Вы не поняли задачи комисской. Когда поймут её и в семинариях, то являться будут и оттуда студенты, готовые к получению усовершения своего на достоинства пастырские нашей церкви, а не всеобщей, для которой доселе вы воспитывали студентов»⁵¹⁸.

Раздражение долго не оставляло м. Евгения. В конце этого же месяца он писал ректору Академии: «Счастье и для вас, что я здесь. А прежние временщики замышляли даже уничтожить Киевскую Академию и обратить в семинарию, дабы свет истекал только отселе и из Москвы!!! Но сего стыда не открывайте никому. Homo proponit, Deus disponit»⁵¹⁹.

Митрополит с нетерпением ожидал диссертаций от киевских студентов и понуждал письменно ректора Мелетия поспешать с этими делом⁵²⁰. Наконец, в октябре 1825г. киевская академическая конференция представила разрядный список окончивших курс студентов и рукописные их сочинения. Рассмотрение их поручено было Комиссией м. Серафиму и преосв. Григорию. По рассмотрении этих сочинений, Комиссия сделала 4 декабря общее постановление об окончивших курс Студентах IV выпуска СПб-ской и II-го Киевской Академии, именно: степень магистра сразу никому не давать; студентов, предназначенных к званию магистра и старшего кандидата, выпустить только кандидатами, с правом получить степень магистра через два года службы, ежели заслужат одобрение начальства за усердное прохождение должностей и доброе поведение; в степени кандидатов утвердить лишь тех студентов, предназначенных к этому званию, которые получили назначения на учебные должности, а об остальных каждый раз иметь суждение при назначении на службу»⁵²¹.

Под влиянием м. Евгения Комиссия занялась также пересмотром учебников по предметам академического и семинарского курсов. Поводом к пересмотру послужило то обстоятельство, что «некоторые из учащих в академиях и семинариях, под предлогом недостаточности учебных книг, пишут собственные свои уроки и составлением их много обременяют учащихся, а некоторые, избирая в руководство по своему произволу писателей иностранных, при изъяснении предметов богословских и философских, уклоняются в излишние умствования»⁵²². Поэтому Комиссия нашла нужным указать известные классические книги, по которым должны были преподаваться уроки. Так, по классу св. писания было назначено «Руководство м. Амвросия; по богословию толковательному соч. Рамбахия; по догматическому и деятельному – Феофилакта; по обличительному богословию – Иринея Фальковского; по философии в семинариях – Баумейстера и Бруккера, в академиях – Винклера и Бруккера; по риторике – Бургия, с присоединением «начертания теории и истории изящных искусств Мейнерса»⁵²³.

Из этого перечня вводимых в школьные курсы учебников видно, что в дух. школе снова наступило царство латыни, латинских учебников и схоластики.

Всеми этими распоряжениями Комиссии, а равно теми влияниями, какие начались с прибытием в Петербург Евгения, был крайне недоволен московский святитель Филарет, называвшей реакционные мероприятия Комиссии дух. Училищ «обратным ходом» от того направления, которому она следовала до 1825 г.⁵²⁴. Реакционное течение продолжалось недолго. С вступлением на престол Императора Николая I обстоятельства изменились. Этот Государь питал глубокое уважение к личности московского иерарха и сам хотел слышать его мнение по поводу всех жизненных церковно-государственных вопросов. В начале 1827 г., по отъезде киевского святителя, Филарет был вызван в Синод и не преминул при первом же удобном случае заявить свое недовольство действиями Комиссии, отзывавшимися духом дореформенного времени⁵²⁵.

Любовь м. Евгения к старым школьным порядкам сказывалась и в любви его к воспитанникам старой дух. школы, почему, когда 21 ноября 1826 г. состоялось Высочайшее повеление быть ректору Академии Мелетию викарием Киевской митрополии, то по настоянию Евгения Комиссия дух. Училищ назначила ему преемником архим. Кирилла (Куницкого), воспитанника и учителя старой Киевской Академия, занимавшего пред этим должность ректора Киевской семинарии. Благодаря покровительству м. Евгения, архим. Кирилл еще в январе 1826 г. быль вызван в С.-Петербург на чреду священнослужения, а в январе 1827 г., почти одновременно с м. Евгением, возвратился в Киев уже в качестве ректора Академии, хотя не имел никакой степени по новому академическому уставу⁵²⁶. В начале 1827 г. преосв. Евгений возвратился из Петербурга и стал ещё внимательнее относиться к Академии, чем прежде, так как жизнь последней этого времени принимает более или менее желаемое для него направление. Посещения его Академии сделались чаще: он бывал в аудиториях, навещал студенческие комнаты, любил входить в занятия студентов, расспрашивал особенно о сочинениях как частных, так еще более курсовых, давал советы, делал руководящие указания и даже присылал в пособие книги из своей библиотеки. Ободрённые таким обращением архипастыря студенты иногда и сами просили его указать источники к написанию сочинений⁵²⁷. Митрополит следил и за поведением студентов. Как видели, ошибочное обвинение генер.-губ. Желтухина студентов Академии в неблагоповедении в Государевом саду повлекло за собой распоряжение Евгения, запрещавшее им и вообще всему духовенству г. Киева посещать оный, чтобы устранить всякий повод к подозрениям. Чрезвычайно аккуратно архипастырь навещал студенческие экзамены, на которых обычно присутствовали не только все наставники, но и члены конференции из местного духовенства, свидетельствовавшие таким образом знания студентов и достоинства профессорских лекций. «Мне помнится один из таких экзаменов», говорить питомец современной Евгению Академии Думитрашков; «выслушавши ответ студента по руководству, митрополит давал почти каждому из них вопросы, вроде возражения или дальнейшего разъяснены на предмет, о котором шла речь; но, не дожидаясь ответа от студента, он тотчас же сам и отвечал на свои вопросы коротко, но метко и определённо»⁵²⁸. Особенно неопустительно посещал митрополит публичные экзамены, устраиваемые для оканчивающих курс студентов. О таковых экзаменах мы скажем несколько ниже.

Побывав в аудитории на экзамене, преосвященный обычно отправлялся в академическую библиотеку, которая по его указанию приведена была в порядок с составлением точного каталога и ежегодно пополнялась книгами. Евгениевы посещения библиотеки превращались в ученые беседы: прочитывая названия книг на корешках, он незаметно увлекался своим библиофильством, передавал содержание книги, сведения об авторе, цитировал места и годы изданий её, даже нескольких, если они были, – словом сообщал полный библиографические сведения, так что митрополита называли в Академии живою библиотекою⁵²⁹.

Достойно примечания то обстоятельство, что преосв. Евгений, прекрасно знавший русскую церковную историю, и старавшийся привлечь к занятиям ею Академию, не позаботился ввести для истории при Академии самостоятельной кафедры, так как она соединялась с общею историей и составляла один из самых кратких курсов академической программы⁵³⁰, между тем как Киевская Академия и некоторые семинарии Киевского округа обязаны были митр. Евгению введением при них кафедры польского языка чему получил он разрешение от Комиссии во время заседания своего в ней. Это введение было сообразно с его проектом 1805 г., где в класс языков, преподаваемых в академиях и семинариях, внесён язык соседственный⁵³¹, последним же для К. Академии был язык польский. Сам Евгений хорошо знал польский язык. Занятия историей юго-западного края требовали от него непременного знакомства с сочинениями польских писателей, да и многие православные сочинения написаны были на польском языке, так что предполагали знание последнего в читателе их⁵³². Кроме того, митрополит состоял, в учёных сношениях с знатоками польской литературы, а с 1826 г. избран был почётным членом Виленского университета⁵³³. О хорошей постановке преподавания польского языка в Академии и семинариях преосвященный заботился во всё время пребывания своего в Киеве. В 1830 г. по его предложению конференция исправила и издала польскую грамматику Семигиновского разослав ее по семинариям⁵³⁴; кафедра польского языка существовала в Академии до 1845 г.

Высокие достоинства ближайшего протектора Академии, огромное значение его в мире учёном и верность самого училища коренным началам народного образования обращали на него постоянное внимание благородных покровителей просвещения. Действительный тайный советник Сергей Петрович Румянцев, вследствие предсмертного завещания брата своего, государственного канцлера графа Николая Петровича, в 1826 г. внёс в С.-Петербургский опекунский совет 3000 р. ассигн. с тем, чтобы из ежегодных процентов с этой суммы Киевская Академия выдавала премию тому из воспитанников её, который лучше определит или объяснит какую-либо древность в честь и имя м. Евгения и по его указанию⁵³⁵. В следующем же 1827 г. 24 февраля предложена была митрополитом студентам младшего курса Академии такая тема; «Исследование о древнейшей в Киеве церкви св. Илии, в которой присягали Игоревы Варяго-руссы в 945 г.», при этом за лучшее сочинение обещалась премия в 100 р. ассигн., а за следующее – 50 р. из процентов Румянцевской суммы. Назначение этой темы находилось в связи с производившимися тогда в Киеве археологическими изысканиями, которые ожидались и для Ильинской церкви⁵³⁶. Ученейший архипастырь предложил программу для исследования, в коей указал всё, что могло облегчить молодых студентов в трудной работе исторических изысканий. Он определил все подробности этого дела, разъяснил предложение, цель, вводные обстоятельства и указал источники, которыми на первый раз можно пользоваться. Эта программа служит наилучшим показателем обширного знакомства м. Евгения с историей. «В трактате Игоревом», писал он, «заключённом с греческим имп. Романом, именуемым Лекапеном, в 945 или 944 году, находящемся в Несторовой летописи, в 14 статье сказано о Россиянах: «мы же Русь, елико нас крестилися есмо, кляхомся церковью святого Ильи в соборной церкви, пред лежащим чесным крестом и харатьею сею» и проч. – и ниже после трактата: «а христианскую Русь водиша роте в церкви св. Илии, яже есть над Ручаем конец Постничи Беседы в Козарех: се бо бе соборная церковь. Мнози бо беша Варязи христьяне». Один только Нестор сохранил нам сей любопытный трактат, а греческие историки не упоминают о нём, хотя и описывают войну Игоря со своею империей. Посему весьма справедливо мнение Карамзина о важности его. Любители отечественной истории много имеют в нём предметов к исследованию: но мы избираем предмет ближайший к нам. Цель предложения: разыскать и показать, где была та Ильинская церковь, в коей Варяго-Руссы присягали и какого была она исповедания? поскольку в вышеописанном предложении дважды упоминается Ильинская церковь, то исследовать и объяснить: одна ли и таже она, или две различные? Сие решить должно рассмотрением 1) где трактат писан – в Константинополе или Киеве и, следовательно, где была первая присяга, упоминаемая в трактате? 2) где была вторая присяга, упоминаемая после трактата? Если в Киеве, то отыскать и приурочить: где была сия Ильинская церковь и для кого построена – для Варяго-Руссов ли или для славян киевских или для приезжих купцов – греков? О Константинопольских Ильинских церквах должно справиться у византийских историков: Прокопия de aedificiis Justiniani, Бандурия Imperium Orientale, Дюканона Constantinopolis Christiana и проч. А для отыскивания киевской Ильинской церкви, надобно обратить внимание на Несторово описание тогдашнего Киева в его летописи на стр. 45. Вводные изыскания, могущие вести в диссертацию. 1. Нестор полагает сей трактат в 945 году с императорами Романом, Константином и Стефаном: объяснить, кто были Константин и Стефан, и верно ли летосчисление Несторово – 945? Здесь справиться с книгою академика Круза о Византийской хронологии, на немецком языке изданной, и со Стриттеровыми записками Византийскими. 2. О разных родах вероисповеданий, бывших тогда в Киеве. Сие можно видеть и из истории обращения св. равноапостольного князя Владимира, описанной у Нестора. Киев был город торговый, наполнявшийся разными народами. А о обратившихся уже тогда северных народах справиться с Церковною Историею. 3. Коснуться к разности присяг – русской или славянской и варяго-христианской и древних присягах языческих у Варягов и других северных народов можно поискать у Далина в Шведской Истории и в Энциклопедическом Словаре древностей и юриспруденции, в статьях о присягах; а о русских присягах в трудах Общества истории и Древностей, часть III. 4. Варяги-христиане не были ль католики, ибо прежде россиян обращены (см. в Шведской Истории у Данина и в церковных историях). Препод. Феодосий Печерский в ответе своём великому князю Изяславу о варяжской вере разумеет оную католицкою. Впрочем, при Игоре не было еще разделения церквей восточной от западной, и Варяги-христиане могли присягать в греческих церквах. 5. Заметить также, что в Киеве тогда не в уважении была христианская вера (см. у Нестора стр. 55), а от католицкой и Владимир отказался (там же стр. 74). Ольга имела у себя священника втайне (там же стр. 59). Для лучшего разрешения все, сии статьи должно наперед обследовать порознь, и потом уже составить из них диссертацию. Источниками для сего будут летопись Несторова и все другие, Степенная книга, Четь–Минея в житиях Ольги и Владимира, История Татищева, Щербатова, Эмина, Стриттера, Елагина, а особливо Шлецеров Нестор и Карамзина История; по указании их должно справляться с другими книгами»⁵³⁷. Исследование о церкви св. Илии взялся написать и написал студент Евфимий Остромысленский. Руководимый митрополитом автор раскрыл и объяснил этот темный пункт нашей древнейшей летописи. Сочинение Остромысленского в 1830 г. напечатано было в типографии Киево-Печерской Лавры и разослано во все академии и семинарии. Согласно воле завещателя – гр. Румянцева, автор исследования получил премию в сто рублей⁵³⁸.

Вообще, с 1827 г. учебная деятельность Академии под надзором м. Евгения стала развиваться шире, много стало уделяться внимания Академией также русской церковной истории и археологии, в чём несомненно сказалось влияние протектора её. Студенты выпуска 1827 г. представили несколько курсовых сочинений историко-археологического содержания. Таковы два сочинения Ф. С. Шимкевича: 1) «О просвещении древних евреев, их успехах в науках и изящных искусствах» и 2) De fatis scientiarum theologicarum in Russia a propaganatione in ea religionis christianae ad nostra usque tempora; одно – В. П. Чеховича «De libris symbolicis ecclesiae orientalis orthodoxae». M. Евгений, которому Комиссия обыкновенно поручала выбрать вместе с конференцией лучшие сочинения для печати, рассмотрев первое сочинение Шимкевича, удивился широкой начитанности автора, богатству познаний археологических и филологических⁵³⁹. Митрополит утвердил Шимкевича в степени магистра богословия и словесных наук, назначил его на открывшуюся тогда вакансию бакалавра немецкого языка и поощрял его занятая по археологии, и филологии. Первыми печатными опытами его занятия в данной области были 1) «Взгляд на российские летописи в филологическом отношении» и 2) «Описание рукописей, находящихся в библиотеке К. Д. Академии». Рукописи эти представляли акты, относящиеся к истории Академии, и были подарены в библиотеку её м. Евгением, по указанию которого они, по всей вероятности, и описывались Шимкевичем⁵⁴⁰. В. П. Чехович за своё сочинение «De libris symbolicis ecclesiae orientalis orthodoxae» оставлен был бакалавром физико-математических наук⁵⁴¹.

В тот же 1827 г. 22 декабря митрополит предложил конференции исправить и издать переведённое студентами по его указанию и под руководством проф. Спиридона Гуляева сочинение: «Pauli Tossiani lexicon concordiale biblicum, vetero novoque Testamento concinnatum»⁵⁴².

Но всех неутомимее, всех более трудился на излюбленной, ниве сам м. Евгений. В 1826 г. вышло в свет второе большое сочинение его, относящееся к истории Киева «Описание Киево-Печерской Лавры, с присовокуплением разных грамот и выписок, объясняющих оное, также планов Лавры и обеих пещер»⁵⁴³.

Археологические разыскания в Киеве давали Евгению богатый материал, которыми он делился с Московским ученым обществом Истории и древностей, поместив в журнале, издававшимся этим обществом, статьи с 1826 по 1833 г.: а) «О древностях найденных в Киеве»; в) „О найденных в Десятинной церкви серебряных слитках»; с) «Замечания о Черниговской гривне» и др.

Ученые труды преосв. Евгения, казалось бы, должны были дать автору их полное право на получение степени доктора богословия, однако таковой он не имел и даже не был по-настоящему оценён представителями современной ему духовной науки⁵⁴⁴. «Странно», замечаете проф. И. И. Малышевский, «что этот знаменитый иерарх-учёный, чествуемый уже тогда всеми светскими представителями учёности и наперерыв приглашавшийся в члены различными учёными обществами и учреждениями, не видел полного признания своих достоинств, как учёного, со стороны авторитетов духовной науки», и даёт этому «странному» явлению такое объяснение: «в Евгении» продолжает он, «не замечали сильного догматика или оратора, не видели блеска ума теоретического и искусства логического, ценимых в то время, и забывали о великом значении и достоинстве его историко-археологической учености»⁵⁴⁵. Как бы то ни было, но преосв. Евгений учёной степени доктора богословия не имел, – зато есть основания полагать, что и он сам не очень высоко ценил «блеск и искусство», а равно награждаемых за них докторством лиц. По преданию, это испытал на себе Иннокентий (Борисов), прибывший в 1830 г. на ректорство в Киевскую Академию и получавший в том же году звание доктора⁵⁴⁶.

Оставив на время в стороне речь о преосв. Иннокентии, сделаем несколько замечаний касательно предшественника его в этой должности, ректора Смарагда (Крыжановского), отношения которого к м. Евгению, а равно и последнего к первому заслуживают того, чтобы о них упомянуть.

Преосв. Смарагд (уроженец Киевской губернии) сначала учился в старой Киевской Академии, потом в 1815 г. указом Синода был вытребован в состав III курса С.-Петербургской Академии, каковую окончил в 1819 г. со степенью магистра и был оставлен бакалавром богословских наук при той же Академии⁵⁴⁷. В 1821 г. он назначен был инспектором в Киевскую Академию на место Мелетия Леонтовича и оставался в этой должности до 22 декабря 1826 г.⁵⁴⁸. Состоя в должности инспектора и бакалавра богословских наук, Смарагд в 1823 г. утверждён был действительным членом академической конференции, которая, по предложению ректора архим. Моисея, января 1824 г. ходатайствовала о возведении его в степень экстраординарного профессора. Санкция последовала 22 февраля того же года⁵⁴⁹. Преосв. Смарагд, как характеризуют его биографы, «был человек ученый и даровитый, честный и с прямой, открытой душой, – характера твёрдого и самостоятельного; он не мог слепо и безропотно подчиняться никакому видимому авторитету, как бы он ни был высок, хотя от подчинённых всегда требовал себе безусловного повиновения; любил говорить правду всем и каждому и давал чувствовать свой авторитет и свою власть»⁵⁵⁰. Когда ректор Моисей 31 декабря 1823 г. назначен был епископом Старорусским, викарием Новгородской епархии⁵⁵¹, Смарагд, как инспектор, не мог сомневаться в том, что место ректора будет занято им, но его обошли: ректором был определён архим. Мелетий. Когда же этот в 1826 г. был назначен епископом чигиринским, Смарагд опять был обойден ректорством и даже переведен 30 ноября 1826 г. из Академии, как бы в виде повышения, ректором в Киевскую семинарию, на ректуру же в Академию был назначен Кирилл. И после Кирилла не суждено было Смарагду занять место ректора его занял ректор Вифанской семинарии архим. Платон (Березин), на место которого в Вифанскую семинарию перевели Смарагда⁵⁵², и только, по смерти Платона, 23 августа 1829 г. он из Вифании призван был Комиссиею дух. Училищ на должность ректора Киевской Академии⁵⁵³.

Интересно указать причины, по которым пр. Смарагд так долго не назначался ректором Академии, хотя, провидимому, имел все данные к тому. Главной причиной служило неблаговоление к нему м. Евгения, вызванное следующим. В 1822 г., по постановлению академического правления Смарагду поручено было произвести ревизию Волынской дух. семинарии. Он исполнил поручение и представил начальству обстоятельный отчет. М. Евгений в награду за труд стать ходатайствовать в 1823 г. пред Комиссией о присвоении ревизору архимандритского достоинства, но здесь то и встретилась препона, изменившая отношение м. Евгения к Смарагду. Дело в том, что на последнего при ревизии Волынской семинарии возложено было особенно рассмотреть конфликт между двумя преподавателями–Кораблиновым и Потёмкиным и местным епископом Стефаном Романовским. Означенные преподаватели не могли мириться со старыми порядками, существовавшими в семинарии, и деспотизмом в отношении к ней архиерея, произвольным распоряжениям которого они отказывались повиноваться. Преосв. Стефан предложил Комиссии дух. Училищ лишить их учительства и исключить из духовного звания «по неукротимому буйству»⁵⁵⁴. Смарагд, расследовав это дело, отозвался о преподавателях одобрительно и оправдал от обвинений, возводимых на них архиереем, почему Кораблинов и Потёмкин остались при семинарии к великому неудовольствию преосв. Стефана. Последний испросил нарочитого следствия самой ревизии и обвинял ревизора в пристрастном освещении дела, в грубости и дерзости, в подстрекательстве духовенства епархии письмами из Киева не внимать голосу его – епископа и проч. Хотя впоследствии Смарагд и был оправдан от обвинений, тем не менее, вместо ожидаемой награды, он отдан был под строгий надзор м. Евгения, которому предписано было «на образ жизни и нравственный правила Смарагда обратить особенное внимание и иметь его на замечании, а производство на счет архимандритства отменить до расследования этих противозаконных действий»⁵⁵⁵. М. Евгений, оказавшейся в довольно неудобном положении из-за академического инспектора, круто изменил свое отношение к нему и надолго сохранил нерасположенность, усилившуюся еще также от строптивого и своенравного отчасти характера Смарагда. Ректорство последнего в Академии продолжалось недолго – всего только два года (с 23 августа 1828 г. по 27 августа 1830 г.). Непродолжительным пребыванием в должности ректора Смарагд обязан был митрополиту. Проф. И. И. Малышевский заявляет, что «он видел одну рукописную биографию Смарагда, в которой встречаются укорительные для м. Евгения намеки о недостатке со стороны его внимания к Смарагду во время его инспекторства и ректорства в Киевской Академии, причем последний выставляется как бы жертвою личного каприза начальника»⁵⁵⁶. Так ли оно было на самом деле или нет – неизвестно, но есть данные полагать, что и Смарагд не стеснялся обнаруживать своенравие и нерасположение свое к м. Евгению. Ставши ректором Академии после Кирилла, которого митрополит предпочел ему, Смарагд открыто насмехался над предшественником даже в академических аудиториях, говоря студентам: «Вы ещё не слышали богословия», намекая на старую догматику, читанную до него, и на свою будущую⁵⁵⁷, не упускал также случая в самых официальных бумагах, представлявшихся на утверждение к м. Евгению, намекать на неустройства в делах Академии, найденные им после Кирилла⁵⁵⁸.

Кроме того, Смарагд не сошелся с митрополитом во взгляде и на научную постановку академического образования, «так как он преклонялся пред догматическим умом другого святителя – м. Филарета (Дроздова) и ставил вообще богословско-теоретическое знание выше исторического, которое высоко ценил Евгений»⁵⁵⁹. 27-го августа 1830 г. предписанием Комиссии д. Училищ Смарагд был перемещён на должность ректора в С.-Петербургскую Академию, а в Киев прибыл Иннокентий, управлявший здешней Академией 10 лет. В первое время м. Евгений, как гласит предание, смотрел на Иннокентия очень недоверчиво, подозревая его в неправомыслии, богословском вольнодумстве или, как говорили тогда, – «неологизме»⁵⁶⁰. Впоследствии, убедившись в несправедливости указанных обвинений, он не только успокоился относительно свободомыслия Иннокентия, но и проникся к нему глубоким уважением и доверием, раскрывал пред ним свои проекты различных преобразований и совместно с ним обсуждал их; даже кабинетные учёные занятия не были сокрыты митрополитом от Иннокентия, которому он поручал даже для продолжения свои недоконченные работы⁵⁶¹. Что же изменило отношение м. Евгения к Иннокентию? Между двумя знаменитыми иерархами нашлась точка соприкосновения в области науки, нашелся пункт, который крепко связывал доверием отношения митрополита к ректору Академии – это любовь к историческим исследованиям, замеченная Евгением в Иннокентии⁵⁶². Хотя последней никогда не обнаруживал наклонности к исследованиям историко-археологическим, каковые ценил Евгений, не занимался историей, как историей – специально, однако он внёс исторический элемент в лекции читанного им богословия, придав им, таким образом, жизненность и избавив от господствовавшего тогда схоластицизма в преподавании и науке⁵⁶³.

Прибыв в Академию среди курса, когда почти все старшие студенты взяли темы для курсовых сочинений, а иные уже начали писать их, Иннокентий значительную часть этих тем, напоминавших схоластическую отвлечённость, заменил другими, представлявшими больший интерес жизненный или исторический⁵⁶⁴. Пытливый ум Иннокентия, очевидно, проник в мысль митрополита, и очень может быть, что благодаря главным образом (если не исключительно) Евгению он не только оживил преподавание в Академии исторических наук, но и сообщил ему совершенно новое движение, указав, как на последнюю цель исторического образования, на изучение и уразумение смысла истории своего собственного отечества и своей собственной церкви⁵⁶⁵. М. Евгений, со своей стороны, продолжал поощрять работы Академии на исторической почве и к темам для курсовых сочинений он присоединял темы по русской истории, давал указания и пособия, подобные же темы предлагал иногда и наставникам. Таким образом появились работы по истории русской церкви: 1) «О времени крещения российской княгини Ольги» – Николая Соколова⁵⁶⁶. 2) «Обращение в. князя Владимира в христианскую веру и насаждение оной в России» – Космы Спасского; 3) «О крестном знамении против раскольников» – Иером. Пантелеймона; 4) «О духоборцах» – О. Новицкого⁵⁶⁷ . 5) «О первоначальном переводе св. Писания на славянский язык – написал О. Новицкий, по предложению Евгения, уже будучи преподавателем Академии в 1835 г.; 6) «Кто был – первый митрополит Киевский» – Иером. Евсевия Ильинского; 7) «О древнейшей Киевской церкви св. Ирины» – Климента Каневского и др.⁵⁶⁸. За лучшие из сочинений выдавались денежные премии. А так как процентов с положенной гр. Румянцевым суммы «ежегодно не доставало на награды и на печатание сочинений», то преосв. Евгений в 1833 г. со своей стороны пожертвовал ещё три тысячи рублей для той же цели с тем, «чтобы задачи для сочинений преимущественно относились к предметам Российской церковной истории⁵⁶⁹. Отсюда премии стала называться Евгение-Румянцевской. В 1836 г. высокий протектор Академии к этой сумме, пожертвованной им в добавление к Румянцевской, приложил ещё 4000 р., с целью распространения между воспитанниками Академии «благородной ревности к историческим изысканиям»⁵⁷⁰.

Помимо истории и археологии, из академических предметов сочувствием м. Евгения пользовались иностранные языки и, в связи с этим – переводы. Уже было упомянуто о замечательном лингвисте и филологе Шимкевиче. Кроме него Академия имела и других языковедов: знатока-гебраиста в лице Степана Соловьева, написавшего еврейский синтаксис и краткую халдейскую грамматику, которую в 1833 г. одобрил м. Евгений и Комиссия дух. Училищ, но напечатать её автору не удалось в силу того, что в Лаврской типографии не нашлось нужного шрифта, издать же её где-либо в другом месте он не имел средств⁵⁷¹. Для перевода с греческого языка указом Св. Синода, 16 апреля 1830 г., повелено было избрать беседы Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна, «вследствие ошибок в прежних переводах и невразумительности старинного слога». По резолюции митрополита, академическое правление назначило комиссию из трёх профессоров, которая в том же году и начала свои труды над переводом⁵⁷². По философии в руководство студентам переведена была на русский язык проф. Скворцовым, Шокотовым и Карповым историческая часть Кругова философского лексикона⁵⁷³. Даже были переводы по физике: бакалавр физико-математических наук Чехович перевёл с немецкого сочинение Вебера – «Динамика натуры»⁵⁷⁴.

Можно думать, что м. Евгений находил для себя удовлетворение в той научно-литературной деятельности Академии, которой последняя заявила себя с 1827 г. и особенно со времени пр. Иннокентия, шедшего навстречу литературным запросам протектора Академии. Но этим не довольствовался архипастырь. Он желал для вверенной ему школы большего: он хотел, чтобы она была верна своему призванию – служить местным средоточием духовной науки, духовного просвещения в духовенстве и обществе. Желание его достигнуть этого находило отклик в отзывчивой душе Иннокентия, деятельность которого в должности ректора шла рука об руку с деятельностью митрополита. По словам Буткевича, Евгений настолько был доверчив к Иннокентию, – в особенности в деле управления ходом академических занятий, что последний был полным хозяином управляемого им высше-учебного духовного заведения. Он действовал, как хотел и как находил лучшим, будучи вполне уверен, что на все его действия воспоследует полное согласие со стороны митрополита. Доверием Иннокентий, однако же никогда не злоупотреблял, а, напротив, благодаря ему, много сделал добра для подведомственной ему Академии⁵⁷⁵. Как митрополит, так и ректор Академии старались ознакомить местное духовенство и общество с состоянием науки в Академии через посредство публичных экзаменов и торжественных актов, обычно устраиваемых при конце курсов. Публичные экзамены производились не столько для испытания знаний, приобретённых в Академии студентами, сколько для славы её, для раскрытия пред глазами общества ежегодных результатов, достигаемых академическою наукою, для рекомендаций обществу его будущих деятелей в разных сферах общественной жизни, преимущественно же в должности педагогов и религиозно-нравственных руководителей народных⁵⁷⁶. На экзамены нарочито приглашались местные иерархи, высшие чиновники – гражданские и военные, проживавшие в то время в Киеве, и вообще вся местная знать. Все это собрание, возглавляемое митрополитом, внимательно выслушивало ответы студентов и знакомилось таким путём с постановкой науки в Академии. Кроме этого, местные представители науки и образованного общества знакомились с академической наукой, постановкой её здесь, на публичных актах, на которых читался иногда отчёт о состоянии Академии, студенты же читали свои сочинения частные и курсовые. Отчёты о таковых торжественных актах, а равно печатные сочинения студентов рассылалась по всему Киевскому округу, в другие Академии и даже светские учебные заведения⁵⁷⁷. По мысли м. Евгения, Иннокентий позаботился украсить актовую или конгрегационную залу портретами лиц, знаменитых в истории Академии, и тем самым как бы напомнить учащим, учащимся и посторонним присутствующим славное прошлое этой школы, поднять дух в современных деятелях её. Расширяла также Академия при помощи начальства научные связи и средства свои, приобретая почётных и действительных членов и корреспондентов из лиц, известных просвещённостью или учёностью, – как русских, так и иностранных. Так, в 1831 г. избраны были в почетные члены Моисей, еписк. Саратовский, Мелетий, еписк. Пермский, бывшие ректоры Киевской Академии, и греческий прот. Константин Экономос, бывший тогда в России, о котором Евгений выразился в своём предложении, что он «давно известен в учёном свете своими сочинениями по разным частям духовной и светской литературы». Предложенное звание почётного члена конференции Экономос принял весьма любезно, выразив это в письме к Иннокентию от 12 янв. 1832 г., которого просил передать и благодарственное письмо его πρὸς τὸν σοφώτατον μητροπολίτην⁵⁷⁸.

Итак, два великих начальника Академии делали всё для них возможное, лишь бы соответствовала она предуказанной ей цели. И нужно сказать, Академия в это время, как и в былое, служила маяком, проливающим свет, – питомцы её высоко держали знамя науки и выполняли в жизни заветы своей матери, – общество видело это и ценило, не прерывая связи с рассадницей просвещения.

В 1834 г. Киев, почти два с половиною века, видевшие у себя одно только высшее училище, был обрадован открытием другого учебного заведения – Университета. 15-ое июля, день открытия его, был занесён на страницы летописей города, как день торжества по поводу нарождения нового «всеучилища». В торжестве открытия принимал участие м. Евгений, благословивший оное и получивший диплом на звание почётного члена Университета. «Как он прекрасен был в своей величавой простоте в этот день!» восклицает один современник и непосредственный очевидец торжества⁵⁷⁹. Древнейшее в нашем отечестве училище – Академия – с радостью подала руку своему юному собрату. С первых же пор между двумя умственными центрами, старым и новым, установилась тесная связь. Первый ректор Университета Максимович, преподававший словесность, нашел себе опытного руководителя в лице митрополита. «Я имел счастье», говорит он, «пользоваться беседами многознающего м. Евгения и видел его любовь к распространению знания. В каком бы памятнике ни представлялась надобность для моих лекций, я находил у него немедленно пособие»⁵⁸⁰. Не замедлила Академия уделить Университету часть своих научных сил и этим еще более сблизить деятелей Академии с деятелями Университета. Попечитель киевского учебного округа фон-Брадке, желая «снабдить вверенный его управлению Университет св. Владимира достойными образователями юношества во всех родах», просил митрополита назначить прот. Скворцова на вакантное при Университете место профессора богословия, церковной истории и церковного права. По определенно конференции, утверждённому Евгением, и по снесении с Комиссией дух. Училищ и с министром народного просвещения, Скворцов был утвержден в должности и с успехом читал лекции по этим предметам⁵⁸¹. Через два года (в 1836 г.) Академии пришлось уступить Киевскому Университету талантливого проф. О. М. Новицкого. С благословения м. Евгения Новицкий занял при Университете кафедру философии и своими трудами сделал честь рекомендовавшему его начальству и воспитавшему его училищу⁵⁸². Кроме Скворцова и Новицкого, в число профессоров Университета перешли еще на некоторое время Авсенов и потом Гогоцкий, так что на Киевском Университете Евгений мог видеть повторение того общего, замеченного им в записке 1805 г., явления, что «все русские университеты получили в начале и воспитанников и профессоров, в значительной части, из воспитанников дух. училищ⁵⁸³.

Не желая ограничиться произведённым возбуждением учёной деятельности среди профессоров Академии, Евгений не мало заботился также о возбуждении учёной деятельности в духовных семинариях киевского округа. В 1836 г. 15 сент., после предварительного совещания его с Иннокентием, в одном из заседаний академической конференции сделано было последним следующее предложение: «обязанность академической конференции есть распространять и поощрять учёность в своём округе. Сия обязанность исполнялась доселе по отношению к одним наставникам академии и лицам, ближайшим образом соприкосновенным к конференции. Между темь в числе наставников семинарии могут быть также достойные поощрения и вознаграждения не только по своей особенной деятельности и успешному прохождению возложенных должностей, но и по особым трудам, принимаемым сверх классических обязанностей, из любви к учёности и в намерении споспешествовать общей пользе просвещения. Так как о таковых трудящихся по семинариям наставниках конференция не получает никакого сведения; то не благоугодно ли сделать распоряжение, чтобы конференции ежегодно доставлялись сведения из всех семинарий округа о тех наставниках, кои, сверх классических занятий своих, произвели что-либо особое, напр. написали какое-либо учёное сочинение, или изготовили перевод какой-либо полезной книги, или усердно занимаются проповеданием слова Божия»⁵⁸⁴. За исключением правления Тифлисской семинарии, правления семинарий: Киевской, Подольской, Кишинёвской и др. доносили, что, кроме занятий по классам, наставники семинарий занимались ещё лишь составлением проповедей, отчасти по назначению начальства, отчасти и по своему личному желанию и усмотрению⁵⁸⁵. Впрочем, такого отзыва и можно было ожидать вследствие упомянутого выше указа Комиссии дух. Училищ от 10 мая 1822 г., по которому для преподавателей семинарии считалось достаточным заниматься классными уроками и упражнением в проповедничестве. Только лишь правление Тифлисской семинарии своим донесением доставило большое утешение митрополиту и, на закате дней, напомнило ему давнюю мечту об учёных обществах при академиях с учёными сношениями, членами и корреспондентами в разных местах России⁵⁸⁶. Тифлисское семинарское правление извещало конференцию, что «занятия наставников далеко выходят за пределы классных уроков, именно: учитель философии Платон Иоселиани занимается, по поручению правления и преосв. экзарха Евгения, составлением грузинской грамматики с русским переводом, какой труд уже приближается к концу. Профессор словесности Косма Спасский в 1834 г. предпринимал путешествие на Арарат для разрешения сомнения о возможности восхода на вершину сей горы и для обозрения окрестных мест, о чём у него составлены и записки, из коих один отрывок был напечатан в «Северной пчеле» за 1835 г. № 8-й и 9-й: во 2-х, он составил собственные записки по словесности, составляющая полный курс приспособительно к ученикам низшего отделения Тифлисской семинарии, в 3-х, – по поручению преосвященного экзарха, занимается теперь составлением грамматики осетинского языка, при пособии со стороны лексикографии учителя осетинского языка Евстафия Хундукова. Учитель грузинской и российской истории Алексей Марсов объявил, что он изготовил записки грузинской истории, на основании местных летописцев и историков, и что по этим запискам читает свои лекции из грузинской истории. Учитель высшего отделения уездного училища Иван Мавзгворов перевёл на грузинский язык христианский катехизис»⁵⁸⁷. Конференция с большим удовольствием выслушала донесение Тифлисской семинарии, объявила благодарность трудящимся наставникам и просила их, по окончании своих сочинений, прислать оные в Академию для представления Комиссии дух. Училищ⁵⁸⁸.

Наконец, по благословению м. Евгения, при Академии стал издаваться журнал «Воскресное чтение». Это было последнее литературное предприятие Академии при жизни Евгения. Дорога была Академии для м. Евгения: связь его с ней не прерывалась до самой смерти. Составляя в 1835 г. свое духовное завещание, он вспомнил о ней и завещал в академическую библиотеку коллекцию ландкарт, атласов и эстампов – 145 названий⁵⁸⁹.

Не одна Академия имела м. Евгения своим протектором: был он таковым и для других духовных училищ г. Киева. Для семинарии митрополит воздвиг новое здание. В начале 1826 г. он вошёл с ходатайством в Комиссию духовн. Училищ о необходимости построить новые здания для Киевской семинарии, «поскольку», докладывал архипастырь, «нынешнее помещение оной кроме тесноты и последствий её – неопрятности и болезней, представляет ещё то неудобство, что оное, быв на самом берегу Днепра, ежегодно более и более подмывается водою и через увеличивающееся размытие берега становится опаснейшим»⁵⁹⁰. Евгений нашёл целесообразным перенести постройку новой семинарии на место, ранее занимаемое Петропавловским греческим монастырем и запустевшее после грандиозного пожара 1811 г⁵⁹¹. «Это место», по словам митрополита, «удобно ещё и в том отношении, что находится недалеко от академии»; в старом же здании семинарии он просил разрешения поместить духовные училища – уездное и приходское с бурсою. В своём донесении митрополит представил Комиссии полную смету, нужную на постройку семинарских зданий (170910 р. 55 к.) и на покупку места (6610 р.)⁵⁹². Комиссия дух. Училищ от 23 марта 1827 г. уведомила Евгения, что на ходатайство его последовало Высочайшее разрешение приобрести для училищного ведомства место, принадлежащее Киевскому Петропавловскому греческому монастырю, под постройку нового семинарского корпуса, на что отпускаются просимые суммы⁵⁹³. Учредив 31 мая 1827 г. строительную комиссию из пяти человек⁵⁹⁴ и повелев оной приступить к постройке семинарского корпуса, митрополит, как видели, предписал епархиальному духовенству непременно отдавать детей своих в духовные училища⁵⁹⁵. Предписание его, очевидно, благотворно подействовало на родителей, так как число учащихся год от года стало значительно возрастать, сперва в уездных училищах, а потом и в семинарии⁵⁹⁶, для которой новое здание было совершенно окончено в 1830 г.⁵⁹⁷. За ходом образования духовного юношества Евгений в течение 15-летнего управления Киевской епархией следил весьма ревностно; постоянно присутствовал на экзаменах в семинарии, преподавал учащимся архипастырское наставление, особенно оканчивающим курс семинарии и имеющим быть скоро пастырями церкви. Вот, напр., «воспоминания» одного маститого пастыря Киевской епархии прот. Марковского о м. Евгении, присутствовавшем в семинарии 8 июля 1835 г. на окончательном экзамене по богословию и давшем «наставление» оканчивающим курс воспитанникам. «Берусь изложить», говорить Марковский, «хотя сжато и отрывочно, то, что осталось у меня в памяти и в сердце из наставлений незабвенного, приснопоминаемого владыки Евгенш. Прибыл он в 10 ч. утра в класс, где уже застал викария, епископа Владимира, всегдашнего своего спутника, главнокомандующего Сакена, ректора Академии Иннокентия, местного ректора Иеремию и профессоров семинарии. После молитвы «Царю небесный», вызван был к столику я, взявший билет за № 44 «de sacramentis», no коему, как мне известному, я тотчас и ответил с одобрением: «laudo». После сего, не спрашивая далее, приснопамятный владыка отверз златые уста свои и приблизительно сказал следующее: вот, вы доселе были под нашим нароком; мы за вас во всём были в ответе; теперь вы идете на свой отчёт и за все будете отвечать сами. Все вы уготовлены быть пастырями Церкви; многие из вас имеют уже приходы; не теряйте дорогого времени, женитесь, рукополагайтесь и водворяйтесь по своим приходам. Женитесь с осмотрительностью, а не зря. Если родители невесты благочестивы, с прихожанами живут в согласии, достаточны, – значить трудолюбивы и умеренны, – то и дети их надежны к доброй жизни, за редким исключением. Явившись в приход пастырями, сразу заявите себя ласковыми, учительными, воздержными и, паче всего, и в слове, и в деле богобоязненными; помните, что пастырь в приходе – горящая свеча на столе. И свет оной ощущается всеми присутствующими в доме-комнате, радующимися и дорожащими светом её и тоскующими о её сумраке. Совершая богослужение в церкви и вне оной, будьте осмотрительны не только в чтении, пении и назидании, но и в телодвижениях к месту и ко времени. Мужички, часто не понимая слышимого, понимают и усвояют сердцем то, что глазами видят. Сие творящие, и себе и им уготовите полезная. Пастырь – отец, а прихожане семья: посему делами и словами соответствуйте своему званию. Живите же с ними отеческою жизнию, добрых ободряйте, а недобрых исправляйте назиданием, а не наказанием, и прощайте с надеждою исправления, ибо дар прощать выше дара исправлять виновного наказанием. Разделяйте с ними радость и горе: бывайте на их торжествах, вкушайте и пейте предлагаемое, – только не упивайтесь; а для этого поступайте по мудрой поговорки: «не пей полной, не пей вчастую, – пьян не будешь». В нужде пособляйте им советом, делом и защитою, в случае напасти от злого. Чтобы не знать нужды в материальном отношении и не тяготить прихожан подаяниями, заведите, если время позволит, свое хозяйство: земледелие, садоводство и наипаче пчеловодство, дающее, при разумном уходе, большое подспорье для жизненных потребностей и никому не вредное. Не гнушайтесь советоваться с хорошими хозяевами: как, что и когда делать. Мужички это любят и вас за это полюбят. На зов совершать требу, напутствовать больного, окрестить младенца, сейчас решайтесь к исполнению, стараясь упредить посланца. Этим вы заслужите любовь и благодарность от пасомых. В противном случае, возбудите холодность их к себе и вредную молву, не только в своём приходе, но и в окрестных о вашей лености и небрежности в насущном деле. Будьте довольны тем, что вам Господь пошлёт, да и сами, как говорится, «руки прикладайте». Из приобретённого, враз не истощайте до «нуля, а откладывайте про «черный день», живя умеренно и осмотрительно. Запомните навсегда мудрую поговорку: «если у тебя хватает денег на вино, то пей водку, если хватает на водку, то пей пиво, если хватает на пиво, то пей квас; если хватает на квас, то пей воду», – и не будете знать нуждушки, ни вы, ни ваши потомки, если на таких началах осторожности воспитаете свою семью. Если, кроме приходской службы, начальство поручит вам и другие епархиальные служения – должность благочинного, депутата и проч., то исправляйте оныя с послушанием и усердием и по совести; но сами не ищите окольными путями сих служений и внешних наград за оныя, а ожидайте, пока само начальство, за труды, усердие и добрую жизнь взыщет вас и воздаст вам должное. Ни с каким делом не забегайте вперёд, а ожидайте с верою, что все, с помощью Божию, устроится вам на пользу, в свое время. В делах, как семейных, так и общественных будьте осторожны, внимательны, всматриваясь на конец их: «quidquid agis, prudente agas et respice finem». Взявши в руки дело, сразу не кончайте его, а хорошенько вдумайтесь в смысл и последствия его, по мудрой поговорке: «Saepius stylum verte», и тогда уже решайтесь к исполнению. Также трудностью и запутанностью дела не смущайтесь, а с настойчивостью и, если нужно, за советом более сведущего товарища, углубляйтесь в смысле его и оканчивайте: «gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo». В один раз не беритесь за два-три дела: «pluribus intentus, minor est ad singula sensus», а кончивши одно, берись за другое. В скорбях, напастях и в лишениях не унывайте, перенося всё с терпением: «nemo sapiens, nisi patiens». За неприятности не платите тем же: «concilium concilio regerere est lutum luto purgare», а воздавайте любовью и благоснисхождением. Равно и сами не мыслите и не делайте никому зла, потому что «qua mensura mensuratis, remensurabitur et vobis». Совещайтесь часто с братиею своею, назидайтесь взаимно, открывая по-дружески свои предположения, и, если увидишь, что брат твой мыслит или делает худо, незаконно, с опасностью нравственного падения, старайся образумить его, памятуя св. слова: «аще узришь меч грядущий и не возвестишь брату твоему, крове его взыщу от руки твоея». Во всём и всегда делайте не многое, но много: «non multa, sed multum»⁵⁹⁸. Глубоким знанием жизни запечатлено это наставление, от начала до конца проникнуто оно сердечным участием архипастыря к судьбе оканчивающих курс.

Митроп. Евгений интересовался всеми сторонами семинарской жизни: наблюдал даже за своевременным приездом учеников после каникул, штрафуя родителей, неаккуратно доставлявших детей своих в Киев (от 5 до 10 р.) в пользу беднейших учеников семинарии⁵⁹⁹. Следил он за их поведением⁶⁰⁰, за правильным распределением пособий между учениками семинарии, всегда содержал несколько сирот на свои средства⁶⁰¹ и жертвовал деньги в пользу недостаточных⁶⁰². Лучшим доказательством попечительности Евгения о дух. семинарии служит пожертвование им в семинарскую библиотеку разных книг. В 1825 г. он пожертвовал туда: 1) книг 575 различных названий; 2) рукописей 12 перепл.; 3) карт, планов и картин: а) печатных – 136, б) рукописных – 8, 4) монет старинных – 42 и 5) микроскоп⁶⁰³. Сверх этого, по духовному завещанию архипастыря в библиотеку семинарии поступало до 6000 книг различных наименований⁶⁰⁴.

Во время управления м. Евгения Киевской епархией в этой последней, кроме Академии и Семинарии, существовало четыре низших мужских духовных училища: Киевское, Богуславское, Черкасское и Уманское, открытое митрополитом в 1823 г.⁶⁰⁵, и четыре приходских. Все названные сейчас училища находились под действием устава, введённого в них в 1817 г., по которому низшие духовные училища подлежали ведению местной семинарии, а эта последняя, в свою очередь, была подчинена Окружному правлению Академии. Впрочем, и при существовании такого подчинения, митрополит все-таки оставался главным непосредственным начальником всех духовно-учебных заведений. В отношениях своих к низшим заведениям архипастырь старался придерживаться указаний и требований училищного устава. Под его руководством и надзором учебно-воспитательное дело было поставлено в училищах довольно хорошо⁶⁰⁶, по крайней мере учащиеся удовлетворяли своими познаниями требованиям владыки, присутствовавшего на экзаменах не только в местном Киевском училище, но и нарочито для сего выезжавшего в уездные⁶⁰⁷. Поощряя и обязывая родителей отдавать детей своих, достигших 7–8-летнего возраста в училища⁶⁰⁸, он в то же время вменял в обязанность начальникам последних следить за аккуратным посещением учениками классных уроков и за своевременной явкой их после каникул⁶⁰⁹.

Слабую сторону в жизни низших учебных заведений, как и всех вообще духовных школ того времени, составляла материальная бедность. Оттого с особенным усердием и особенною энергией м. Евгений заботился об улучшении материального быта названых училищ. Он старался об увеличении свечного и венчикового церковного дохода, который служил тогда главным источником для позаимствования средств духовно-учебных заведений как всех вообще, так и в частности Киевской епархии. Не ограничиваясь этим, он жертвовал в Киевское Попечительство о бедных духовного звания собственный средства, проценты с которых шли на содержание бедных детей. Количество пожертвованных им денег, обыкновенно отдаваемых Попечительством для приращения в Московскую сохранную казну Опекунского совета, к концу жизни митрополита возросло до 10000 рубл. Не находя указанные средства достаточными дли удовлетворения нуждающихся, число которых с каждым годом увеличивалось, по мере увеличения учащихся, м. Евгений хлопотал пред Комиссией дух. Училищ открыть другую бурсу помимо Киевской, для сирот и крайне бедных и стесненных материальной нуждой учеников, в Богуславе. «Многие, подавая просьбы о принятии на казённое содержание в бурсу», писал он в Комиссию, «не принимаются, потому что не имеется на это средств, и остаются у родных. Поскольку училищная бурса одна – в Киеве, а епархия обширна, то для детей бедных и наипаче сирот крайне бывает затруднительно приезжать часто с другого края епархии в Киевскую бурсу с прошением о принятии себя в оную; еще большее затруднение, если по полноте комплекта они бывают не приняты в казеннокоштные и должны возвращаться в свое место, при том по причине тесноты Киевской бурсы невозможно поместить в ней несколько более положенного»⁶¹⁰. Комиссия нашла возможным и удобным позволить открыть вторую бурсу в Богуславе, и тем облегчить судьбу желающих учиться.

Самые училищные здания преосвященный старался приспособить к нуждам учащихся, улучшать их внешнюю и внутреннюю обстановку⁶¹¹, снабжать чрез училищное начальство доброкачественными и здоровыми пищевыми продуктами. Для этой целя он уделял иногда крупицы из средств своих⁶¹².

Оценивая заслуги м. Евгения по отношению ко всем духовно-учебным заведениям Киевской епархии, мы должны сказать, что они велики и плодотворны. Отношения его к этим заведениям полны сердечного участия и отеческой любви. Иными они, впрочем, и не могли быть у того, кто сам много лет посвятил педагогической и воспитательной деятельности, кто трудился над выработкой устава воспитания духовного юношества, кто в молодом учащемся поколении видел мощь и надежды отечества. Правда, эти отношения иногда изменялись и как будто бы говорили о его чёрствости и суровости, но это объясняется условиями жизни самой школы, всем её строем и обстоятельствами времени.

Усердием м. Евгения приведена была в порядок и Киево-Софийская библиотека. Киево-Софийский собор еще со времени основателя его, мудрого князя Ярослава Владимировича, сделался центральным местом, в которое сносили всякого рода книги, «имиже поучахуся вернии», – и просвещённые киевские князья и первосвятители церкви русской. В злосчастные времена монгольского опустошения Киево-Софийская библиотека была истреблена. Вновь основал ее м. Пётр Могила, а преемники его пополняли её различными драгоценными фолиантами и редкими рукописями, так что ко времени Евгения эта библиотека сделалась одним из замечательнейших книгохранилищ в России⁶¹³. Но, несмотря на богатство свое, Киево-Софийская библиотека в начале прошлого столетия оставалась без надлежащего присмотра, и митрополит Евгений застал её в беспорядке. «Прошлого октября 4-го (1822 г.)», писал он в консисторию, «желая осмотреть библиотеку Киево-Софийского собора, заметил я оную в беспорядке и некоторых любопытнейших книг отыскать не мог по каталогу, который притом никаким присутственным местом и высшим начальством не засвидельствован ни по листам крепою, ни шнуровою печатью; и хотя я приказал привести оную в порядок, но досель о том не имею сведения. А как сия библиотека, по каталогу замечательная редкими книгами и наипаче рукописями, составляет немаловажное сокровище собора, то дикастерии немедля справиться по делам: 1) есть ли в архиве её какие-нибудь письменные сведения, – откуда, когда и какими книгами она первоначально и постепенно обогащалась, и есть ли справочные каталоги или копии оных? 2) Есть ли при дикастерии рапорты о сдачах и приеме сей библиотеки при разных переменах соборных начальников, и кто ныне библиотекарем? 3) Были ли, на основании указов Св. Синода 1722 г., августа 4, и 1802 г., августа 31 дня, рапорты Св. Синоду... с известием и о библиотеке. – О всём сём учинить справку и, собрав самые документы, немедля представить мне оные»⁶¹⁴.

По наведённой консисторией справке оказалось, что «о библиотеке Софийского собора не имеется никаких письменных сведений, откуда, когда и какими книгами она первоначально и постепенно составилась, также – рапортов о сдачах и приёмах сей библиотеки при разных переменах соборных начальников, и кто доныне библиотекарем известий подаваемо не было, а потому ни каталога, ни документов о ней нет». На этой справке б декабря 1822 г. резолюция митрополитом положена такая: «о всём сём потребовать объяснения от о. протоиерея Софийского Собора с братиею»⁶¹⁵. Однако требуемое объяснение не было представлено «протоиереем с братиею» до отъезда Евгения в Петербург, так что вопрос об упорядочении библиотеки оставался нерешённым до 1827 г., когда архипастырь, по возвращении из Синода, снова потребовал от консистории справки о состоянии библиотеки. Консистория отвечала, что до сих пор ею не получено никаких сведений от соборян относительно этого предмета. Тогда митрополит, выведенный из терпения, 6 октября 1827 г. сделал соборянам следующее замечание: «так небережливы о книгах, собранных для просвещения, не бывают и совестные невежды»⁶¹⁶ и предписать соборному свящ. Михаилу Кучеровскому принять и привести в возможный порядок Софийскую библиотеку, что тот посильно и сделал⁶¹⁷.

«Жизнь – коротка», повторял часто пр. Евгений, особенно в последние годы своего святительства в Киеве. И эта великая жизнь прервалась на 70 году от рождения 23 февраля 1837 г. все киевляне были поражены внезапною вестью о кончине их первосвятителя. «Коварная смерть», пишет один современник!» – киевлянин, «почти ничем не известила его о «своём приближении. Может быть, так, сделала она потому, что не сочла надобным приготовлять к отплытию в вечность того, кто давно уже ожидал попутного её дыхания»⁶¹⁸. Этот же неизвестный киевлянин неизвестному нам иерарху-корреспонденту так описывает обстоятельства смерти м. Евгения. «Вечером 22 февраля высокопр. Евгений почувствовал некоторую неправильность в движении жизненных сил и испытал два сильных пароксизма. Со свойственным ему мужеством воспротивившись силе болезненных явлений в организме, отошёл он ко сну с полною надеждою выздоровления. Сон был не очень крепкий, и он встал от него несколько позже обыкновенного. По обыкновению своему, отслушавши утреню и Божественную литургию, архипастырь нисколько не заботился о своём здоровье, хотя слегка и чувствовал некоторую дурноту. В 7 часов он принимал прошения и положил 28 резолюций. На них остановилась бодрая рука владыки, на них преткнулось неослабно резвое перо его. В то время, как решены были дела, взошел к высокопреосвященному наместник лаврский просить на обед, по обыкновению, устрояемый в Лавре на масленице. Но задумчивый архипастырь решительно отказался, дав заметить не в словах, но в самом ощутительно расстраивающемся состоянии здоровья причину отказа. Наместник предложил услуги доктора, но неравнодушный в такой заботливости преосвященный отвечал: «пусть призывают, но не теперь». Недоставало слов: «и не ко мне». К удивлению наместника, преосвященный, прощаясь с ним, долго в забвении держал его руку, чего, никогда не бывало. По отбытии наместника, владыка почувствовал преемственно боль в обеих ногах⁶¹⁹. Звонит, и послушный колокольчик прозвонил волю пастыря в последний раз, составив быструю прелюдию грозного удара часа смертного. Прибежавшая прислуга не услышала уже из уст пастыря ничего, но, по легкому манию архипастыря, положила его на диван – гробовой. Вслед за сим с невинностью детища, с кротостью Адама, с неизменным видом вечности заснул до всеобщего пробуждения пастырь наш. Так кратко, привлекательно кончилась многотрудная жизнь его, посвящённая вся ко благу св. Церкви, славе отечества и пользе просвещения». Погребение покойного совершалось 27-го февраля, на пятый день после его кончины. С раннего утра граждане Киева начали толпами стекаться в Софийский собор, чтобы отдать последний долг почившему иерарху. Не только пространный храм, но и обширный двор наполнен был народом. Преосвященный Иннокентий (еписк. с 21 ноября 1836 г.) совершал последнюю для усопшего иерарха Божественную литургию. По окончании оной пребывающий на покое в Киево-Печерской Лавре преосвященный Иосиф⁶²⁰, епископ Смоленский, с преосвященным Иннокентием и со всем местным духовенством отправили погребение. Профессор академии, прот. Скворцев, произнёс надгробное слово, в котором охарактеризовал м. Евгения, как человека вообще, как учёного, как общественного благотворителя и иерарха⁶²¹. Исходная мысль этого слова взята из притчи о талантах, с применением к архипастырю, который, как великий слуга Господень, одарён был от Него богатыми, разносторонними талантами и дарованиями. «Боже наш, архипастырь и отец наш во гробе!», так начал свое слово Скворцев. «Какое слово взнесу я теперь к вам, чада осиротевшие? Что скажу тебе паства, лишенная пастыря? Над гробом отца только плачут и стенают, над гробом пастыря прилично не учить, а поучаться в молчании... Великий иерарх Божий! моего ли скудного слова достойна славная память твоя? Будет время, когда воздадут тебе дань чести и признательности, более достойную тебя! Услышав о кончине, твоей, почтят память твою все иерархи российские, для которых ты был не только достойнейшим сослужителем в православной Церкви, но и светлым образцом, для многих наставником и рукоположителем; почтят высшие сановники государства, которые все знали и уважали тебя, не только как достойного пастыря, но и как великого мужа, делавшего честь России; почтят любители отечественного просвещения, между которыми сиял ты, как великая звезда на тверди небесной, для которых был образцом неутомимых и полезных трудов. и которые все поставляли себе за честь именовать тебя избраннейшим членом своих сословий; почтят и иноземные любители просвещения, которые часто повторяли и повторяют, славное по всей Европе, имя твоё, вспоминая о тебе, как о верном свидетеле истины»...

Давая характеристику иерархических заслуг Евгения, оратор заканчивает речь свою так «он был примером и образцом верного и ревностного исполнения всякой священной должности. И кто из иерархов был деятельнее его? кто опытнее? кто более любил справедливость и строгий порядок в управлении? Кто лучше знал существо и подробности самых низших должностей и званий, порученных наблюдению иерархов?» (108 стр.) Проповедник заключает свою речь следующим обращением: «благословенный и святый граде равноапостольного Владимира! на тебе почили и в тебе сохраняются, от лет древнейших, многие благие духи великих пастырей церкви – да почиет же на тебе отныне, и да сохранится в тебе дух опытной и трудолюбивой мудрости Евгения; да прийдет он в жизнь твою, да будет стихиею твоей деятельности и всегдашним побуждением к благодатному возрастанию твоему, и как бессмертное семя, да приносить он тебе плоды бессмертия!» Кроме прот. Скворцева, произнесли ещё речи на погребении инспектор семинарии иером. Афанасий Борисович, ключарь собора прот. Тимофей Сухобрусов и один из студентов Академии Павел Бобин⁶²².

В последний раз услышано было в эту пору и от почившего архипастыря христианское слово, по уже не устами его, сомкнувшимися на век, произнесенное, а другим пастырем, скоро имевшим также сойти в могилу – еп. Иосифом. Пред возглашением вечной памяти усопшему, хилый старец, может быть, неоднократно думавший, что-его останки будут сложены в землю руками в Бозе почившего, горько плача, прочитал вслух всех духовное завещание покойного. Вот что услышали киевляне от незабвенного своего владыки; «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Аминь. Ожидая часа смертного и воспоминая грехи мои пред Богом и человеками, обращаюсь, во-первых, к Спасителю моему с теплым моленьем, да очистит Он благодатию Своею множество зол моих, и потом прошу всех, пред кем я согрешил и кого я обидел и оскорбил, христиански простить мне, и о мне грешном возносить свои молитвы. Взаимно и сам я прощаю всем, по человечеству, чем-нибудь оскорбившим меня, да тако, друг другу оставляя грехи, все совокупно, по благодати Христовой и евангельскому обетованию, приемлем оставление грехов от Отца Небеснаго». Завещание оканчивается такою просьбою и молитвою архипастыря: «Грешное тело мое прошу погребсти в Сретенском приделе Киево-Софийского собора, за правым клиросом, в стене Софийского собора. Господи Боже мой, в Трех Ипостасях исповедуемый! благодарю Тя за все милости, на меня, недостойнаго, во всю жизнь мою излиянныя, я, оставляя все земное суетное, к Тебе, Единому Вечному Благу, обращаюсь и в руце Твои предаю дух мой».

После прочтенья завещанья тело покойного иерарха обнесли вокруг Софийского храма между множеством народа при погребальном звоне старокиевских колоколов; и затем останки архипастыря были опущены в лоно общей матери–земли – в том самом приделе, собора, который означен в завещании. «Малый и тесный придел церковный», говорит Аскоченский, «служит теперь надгробным памятником тому, кто, не довольствуясь умным деланием в настоящем, жил мыслию и думами в далёком прошедшем, воскрешая забытую память отживших предков. Медная вызолоченная доска, похожая на ту, которая стоит в киевских пещерах при мощах преподобного Нестора с краткою эпитафией и словами пророка: «помянух дни древние и поучихся». Эти слова красноречиво характеризуют покоящегося там знаменитого иерарха»⁶²³.

Так закатилось «солнце, сияющее на церковь Вышняго; так затмилась жизнь архипастыря, яко луна полная во днех своих».

Управляя 15-ть лет киевскою епархиею-митрополией, м. Евгений «бе светильник горя и света». Своею неутомимою деятельностью и распорядительностью, своими мудрыми, энергичными мерами к водворению епархиального благоустройства, он возвёл Киевскую епархию на степень цветущего состояния. Это признавалось современниками и, между прочим, преемником его по кафедре м. Филаретом, сказавшим: «Административные труды Евгения остались незабвенными в памяти современников и потомства»⁶²⁴. Глубоко несправедливо, поэтому, замечание одной статьи, помещённой в Московских Ведомостях от 18 декабря 1867 г., по поводу столетнего юбилея Евгения со дня рождения, что «необыкновенно обширная и разнообразная ученая деятельность его развивалась в ущерб деятельности практической, административной; слава его, как учёного, далеко опередила и пережила славу его, как практического деятеля, иерарха – правителя». Получается, таким образом, что из-за науки страдала у Евгения практика, из-за книг – дела пастырского служения. Но это – несправедливое и ошибочное нарекание. Проф. Малышевский в свое время вот как ответил на этот упрёк: «м. Евгений», говорит он, «принадлежит к тем счастливо одарённым, но редким людям, у которых, по гармоническому развитию дарований их, энергия учёного исследователя соединяется с энергией и практического деятеля. Но то ещё важно, что практическая деятельность его не ограничивалась точным, основательным, быстрым решением текущих по службе дел, в чём, однако он мог служить образцом для многих. В практике, как и в науке, он любил инициативу и творчество, движение и усовершимость; он любил созидать, обновлять, организовать, как свидетельствуют многочисленные инструкции его для разных учреждений и должностей в круге своего ведомства, хотя самая теснота последнего не давала развиться во всей силе, организаторскому таланту Евгения. Замечательно также то, что любил выходить из науки, требования современной действительности уяснять указаниями из прошедшего, из истории: так наука соединялась у него с жизнью. Тайна успеха, с каким у м. Евгения соединялись труды учёные с служебными, объясняется не только свойствами даровитой и энергичной его натуры, но ещё особою выработкою её, редким самообладанием, с каким он умел определять время каждому делу и строго держаться определённого порядка в своей работе»⁶²⁵. Порядок, точность, исправность – постоянные требования Евгения, как от подчинённых должностных лиц, так и от себя самого. Его занятия по епархиальному управлению были живыми уроками трудолюбия, добросовестности, аккуратности и полного знакомства с делом.

М. Евгений отличался некоторыми особенностями, как в служебной, так и в домашней жизни. Он вставал обычно в четыре часа утра и после молитвы немедленно принимался за дела, сам непосредственно рассматривая каждое из них, как бы оно ни было обширно и запутанно. Для этого от секретарей своих он требовал подробнейших выписок и мгновенно замечал опущение малейшего обстоятельства, относившегося к делу. В семь часов, подкрепившись чашкой чая с просфорой, он выходил к просителям и принимал от них разные бумаги, – на иные отвечал сейчас же, другие уносил с собой в кабинет и немедленно давал им надлежащий ход. Обширные и твёрдые познания в отечественных законах, церковных канонах и постановлениях делали для него большею частно излишними, замедляющие дела, справки; иногда при самых решениях дел он по одной памяти безошибочно указывал статьи закона или правительственные указы, на которых основывались его решения. При этом прямой и светлый взгляд на вещи, беспристрастье и правдолюбие – были отличительными чертами его резолюций. В двенадцать часов архипастырь заканчивал свои дела и садился за обеденный стол, состоявший из самых простых и неприхотливых, но здоровых блюд. Привычкою к труду, умеренностью в пище он сохранил здоровье, крепость сил и бодрость духа до самого последнего часа своей жизни. Если случалось во время обеда какое-либо неотложное дело, Евгений тотчас же вставал из-за стола и не прежде садился продолжать обед свой, пока не прочитает поданной ему бумаги и не положит резолюцию. После обеда он ложился отдыхать и спал не более двух часов, проснувшись же, принимался за ученые занятия, но в 10 часов вечера непременно отходил на покой⁶²⁶. Так размеренно текла жизнь архипастыря; отступления от такого порядка бывали очень редко и по особенным каким-либо случаям.

Как человек дела, Евгений не любил тратить времени без пользы для дела, поэтому не любил и тех, которые приходили к нему просто для времяпровождения, желая найти в нём приятного собеседника⁶²⁷. Даже родные, посещавшие его, не гостили долго. Однако отсюда нельзя заключать о нём как о человеке сухом, чёрством и не общительном, – весьма ошибся бы тот, кто составил такое понятие о нём. Митрополит охотно принимал у себя лиц, обращавшихся к нему за научными разъяснениями и советами⁶²⁸. По самой своей природе – откровенной, честной и правдивой, он способен был к нелицемерной и постоянной дружбе и имел добрых друзей. Так, с генерал-фельдмаршалом князем фон-дер-Остен-Сакеном митрополит находился в самых дружественных отношениях и проводил с ним время в разговорах и воспоминаниях о славных деяниях, которыми богата была жизнь престарелого вождя русских войск и участника в войне 1812 г.⁶²⁹. При всей любви своей к занятиям, Евгений не чуждался общества и среди близких к нему бывал необыкновенно приветлив, прост и радушен⁶³⁰. В день своего Ангела, 13 декабря, он принимал на обед всё почетнейшее духовенство, начальников и наставников духовно-учебных заведений и бывал необыкновенно говорлив и любезен, как хозяин⁶³¹. Строгий, и даже очень, к подчиненным, он снисходительно прощал сродные естеству человеческому слабости, и, преследуя порок по всем его путям, всегда быль готов к принятию искреннего раскаяния.

Через наказание духовенства за всякого рода проступки митрополит старался внушить ему сознание личности, уважение к самому себе, желал поднять его сановитость. Объезжая епархию по частям почти ежегодно, он вникал в домашнюю жизнь духовенства: аккуратность, домохозяйство, согласная семейная жизнь, христианское воспитание детей – было у него самою лучшею аттестацией для священника или церковно-служителя. Духовенство в лице Евгения имело сильного защитника своих прав против помещичьего произвола, в борьбе с которым он действовал законно и справедливо. И, нужно сказать, польские помещики Киевской губернии относились к митрополиту с большим уважением и признательностью. Они через своих поветовых маршалов воздали долг редкой признательности и уважения знаменитому святителю. В половине октября 1823 года помещики и дворяне Киевской губернии, по приглашению тогдашнего Киевского губернского предводителя дворянства графа Олизара, съехались в Киев для выбора из своей среды должностных лиц в губернские и уездные присутственные места. Выборам их предшествовала присяга и молебствие, совершенное 19-того же октября в Киево-Софийском соборе... По случаю столь важного события митрополит, по окончании молебствствия сказал помещикам и дворянам весьма назидательное слово на тексте св. писания: «Изберите себе мужи мудры и уметельны и смысленны в племенех ваших и поставлю их над вами старейшины вам» (Втор.1:13)⁶³². Святительское слово его оказало столь благотворное действие, что они, по возвращении из храма в зал дворянского собрания, уполномочили уездных предводителей дворянства составить и чрез гр. Олизара преподнести м. Евгению нижеследующий акт признательности в всеобщего почёта к нему.

«Его Сиятельству, киевскому губернскому предводителю дворянства графу Густаву Олизару.

Помещики и дворяне подведомственных нам уездов возложили на нас обязанность предложить Вашему сиятельству, чтобы вы изволили, от имени целой губернии, изъявить Высокопреосвященнейшему митрополиту Евгению: 1) признательность и особенное почтение, к которым побудили нас всех его не обыкновенные дарования и высокие архипастырские достоинства, а во 2-х), чтобы, отдав ему эту дань всеобщего безпредельного почтения, просили его о дозволении поместить в дворянских актах, для вечной памяти речь, которою этот достойный архипастырь приветствовал собравшихся на дворянские выборы. Если, с одной стороны, он возвысил наши души, припомнивши нам священные обязанности нашей спасительной религии, то с другой – мы бы желали, чтобы настоящей акт признательности дворянского сословия был вознаграждением трудов и пастырского сердца его»⁶³³. 20 октября того же года Олизар этот акт препроводил Евгению, который в удовлетворение желания помещиков переслал им список своего поучения.

Наступил памятный в истории юго-западного края 1831 г., и митрополит оказал вместе с подведомственным ему духовенством великую услугу царю и отечеству. Евгений был горячий патриот, готовый пожертвовать за благо своей родины и её Помазанника-царя даже жизнью. Это он доказал 14 декабря 1825 г. во время известного бунта «декабристов». «То был», говорит современник, «день страшный для всей России, трепетавшей за своего Венценосца». Когда никакие меры не могли укротить взбунтовавшихся нижних чинов, увлеченных обманом к неповиновению. Государь хотел испытать над мятежниками влияние религии и послал в Зимний Дворец пригласить приехавших туда утром для служения торжественного молебствия, СПб-ского митр. Серафима и Киевского Евгения прибыть на сенатскую площадь для духовного увещания мятежников. Преосвященные немедленно прибыли: толпы народа окружили их при выходе из кареты и неотступно умоляли не ходить на явную смерть. Эти мольбы не могли остановить митрополитов. – Приложившись ко кресту и исполняя волю государя, они приблизились с полным самоотвержением к мятежным скопищам. Солдаты при виде их смутились, набожно крестились, и некоторые из них стали подходить ко кресту; но когда митрополиты стали увещевать и вразумлять их, представляя всю преступность действа и ожидающую их кару Божию, вожди возмущения начали кричать, что законный государь – Константин, содержащийся в оковах, – что им не надо попов, грозили стрелять и, наконец; чтобы заглушить речь архипастырей, приказали бить в барабаны. Убедившись в бесполезности дальнейших разговоров, Серафим и Евгений удалились к Исаакиевскому собору, а затем возвратились в Зимний Дворец. У м. Евгения во время этой смуты со святительского облачения сорвана была палица⁶³⁴.

При совершении богослужения архипастырь наблюдал порядок во всем. Ни словом, ни взглядом он не показывал, если оставался чём-либо недоволен, – зато, после богослужения, осыпал виновного строгими выговорами и внушениями. Требуя, чтобы священнослужители говорили или, по крайней мере, читали изданные Синодом поучения. Он сам довольно часто выступал со словом научения. Проповедническое слово Евгения не было «огнем и силою, поражающею и подчиняющею себе умы и сердца слушателей, – не было оно тонкою и глубокою всеразлагающею и всеопределяющею мыслью. Это было ясное слово, носившее в себе духовный свет на разные предметы христианской мысли и сообщавшее его и простым и учёным людям, приходившим в церковь по движению благочестивого чувства»⁶³⁵. Проповеди Евгения – истинно пастырские: понятны для всякого и весьма назидательны.

Любил митрополит во всем простоту, скромность и не терпел никакой пышности и избытка. Когда начальство Киево-Печерской Лавры, ожидавшее приезда своего архипастыря, послало к перевозу через Днепр царскую вызолоченную карету, то он с неудовольствием принял такой знак почтительной предупредительности и потребовал другой экипаж для отъезда в Софийской собор⁶³⁶.

Казалось бы, обширная епархиальная деятельность должна была, если не прекратить, то, по крайней мере, значительно ослабить занятия Евгения наукою. Между тем, время архипастырского служения его в Киеве было вместе временем многих трудов его по науке.

Поражаешься, удивляешься и вместе с тем благоговеешь пред этим неутомимым пастырем, трудолюбие и плодовитость которого феноменальны. Рука Провидения видимо благоустроила жизненный путь преосв. Евгения так, чтобы светом его многоплодной деятельности непосредственно озарились и оживились разные места России, пока не сосредоточила этого света в центральном пункте вашей духовной жизни – на старейшей святительской кафедре, откуда бы лучи света удобнее и шире разливались на все стороны обширной нашей отчизны.

Везде записано славное имя Евгения и в истории церкви, и в летописях отечественного просвещения и в тех местах, в которых проходил он свое служение. Имя это не изгладится навсегда из памяти народной, как имя историка, – ревностного пастыря-патриота.

Лучшим же доказательством сему служит чествование памяти архипастыря в феврале текущего года в Киеве, Воронеже и других местах, по случаю 75-тия со дня его кончины.

Несомненно, вспомнит Киевская Академия своего протектора в великий день приближающегося 300-летнего юбилея и достойно почтит приснопамятного иерарха.

По рапортам Духовных Правлений и по объездным благочинническим журналам оказывается, что при многих церквах нет наличных причетников, о чём жалуются и приходские священники, между тем как по тем же журналам видно, что в каждом повете находится множество совершеннолетних детей священно-церковно-служительских и исключённых учеников праздно живущих. Но всё сие ограничивается со стороны Правлений и благочинных одними только репортами, без всякого их самих попечения о приуготовлении священно-церковно-служительских детей к причетническим должностям, не внимая тому, что Духовные Правления, яко главные в поветах присутственные Духовные места, имеют долг побуждать всех подчинённых к исполнению законов, а благочинные, по силе своей инструкции статьи 42, обязаны «подтверждать священно-церковно-служителям, чтобы детей своих начинали обучать по крайней мере с семи лет, а изуча грамоте отдавали бы в школы; а есть-ли которые уже выше тех лет, тем приискивали бы места, а праздно жить не допускать; а есть-ли которые выше 20 лет остаются праздны, то по экзамене в чтении, пении и катехизисе, представлять о таковых». С другой стороны и многие священники, жалующееся на неимение причетников, сами в том виновны, неуча и не отдавая в училища своих детей и не имея попечения об остающихся в клире их сиротах. Ибо по уставу Приходских училищ все дети священно-церковно-служительские от 7 и 8 лет должны поступать в училище, а 5-мъ пунктом указа Святейшего Синода, 22 декабря 1804 года, предписано: «В сельских церквах поручается, особенно священникам, иметь попечение и наблюдение об остающихся по смерти их сотоварищей малолетних детях, как определяемых для поддержания с семействами на места причетнические, так и не поступивших ещё в духовные училища, не менее как о своих, дабы они, сверх исправного изучения грамоте и писать, обучаемы были непременно и пению; чего ради и велеть всем им быть в церквах при всяком служении, для употребления их там в чтении и приобретении через то познания в церковном круге, а понаслышке и навыка к самому пению, созывать их и в домы к себе в то время, когда они собираются для спевания. Поставляя все сие на замечание нерадивым Духовным Правлениям и благочинным, предлагаю Киевской Духовной Дикастерии предписать всем им: 1) поскольку в 42 статье 42 главы Кормчей книги напечатано: «причетников инако поставляти не прощаем, но аще разумеют добре грамоту»; – то объявить всем церковно-служителям безграмотным и детям их не учившимся, а также и с указами только определившимися в причетники без посвящения в стихарь, и приставшим к церквам сторожами, коих по Духовным штатам в духовенстве при церквах и не положено, что все они в случае разбора духовенства, по прежним примерам, исключены из духовенства и отосланы будут в Губернское Правление, если до того времени не изучатся и не будут просить об определении себя к штатным местам причетническим, с посвящением в стихарь; 2) поскольку первою статьёю устава Приходских училищ все дети священно-церковно-служительские от 7 и 8 лет возраста должны поступать в училище, то Правлениям и благочинным неупустительно высылать их в оные, разве родители обяжутся дома обучать их до 12 летнего возраста для представления прямо в уездное училище. Если же которых детей родители не в состоянии содержать их в училище, о таковых Духовные Правления с обстоятельною справкою должны представлять мне для рассмотрения по 68 статье Устава Прих. училищ и по проекту об учениках к содержанию себя способа неимеющих, изданному 1816 г: 3) тех детей священно-церковно-служительских, коих за великовозрастием не способны уже к представлению в училища, побуждать самих приходских священников, по указу Святейшего Синода 1804 г. декабря 22, обучать при своих церквах, под опасением оштрафования за нерадение; а благочинным при полугодичном объезде церквей экзаменовать их и свыше пятнадцатилетних обученных представлять епархиальному начальству к определению на штатные причетнические места. В пособие научению таковых детей благочинные должны употреблять и причетников, по экзамену удостоенных уже посвящения в стихарь; 4) поскольку указом Святейшего Синода, 1817 г. октября 8, предписано над сиротами духовного звания учреждать духовные опеки, коим велено руководствоваться правилами и примерным наставлением, изображёнными Высочайшего учреждения о управлении губерний в главах 16-й и 21-й, а в 16-й главе правилом 5-м и 21 главе правилом 6-м сего учреждения предписано: – опекунам обучать вверенных им сирот посредством учителей, то благочинным при обозревании церквей и причтов экзаменовать и сих воспитанников, и если заметят нерадение о них опекунов, то немедленно репортовать для штрафования за их нерадение о вверенных им сиротах; наконец, б) объявить всем священно-церковно-служителям, что, по Духовному Регламенту и указу Св. Синода 1770 г. сентября 9, учившиеся успешно в школах всегда будут предпочитаемы не учившимся в оных, и окончившие учение неокончившим: а уклоняющимся от школ, указами 1722 г. мая 31 и 1744 г. февраля 23, велено отнимать всю надежду священства и с отцов их, за не представление детей в училища, взыскивать штрафы. Августа 10 дня 1827 г. Евгений митр. Киевский и Галицкий. (Арх. Kиeв. Дух. Конс. д. № 146, протокольн. стола).

1. Сотрудники, снесясь между собою, должны распределить по местным обстоятельствам сколько возможно удобнее для ведения своего все городские и сельские церкви и причты так, чтобы каждый из них ближе мог действовать в кругу своём по поручениям от попечительства. А какие в ведение сотрудников, по взаимному их соглашению, поступят церкви и причты, обязаны они за общим подписанием известить Духовное Правление, а последнее церковнослужителей и старост церковных.

2. При самом вступлении сотрудник должен осмотреть – во всех-ли церквах в кругу его находящихся учреждены кружки на вспоможение бедным духовного звания и везде-ли производится хождение с оными вслед за церковным кошельком во все те времена, в которые обыкновенно староста церковный собирает для церковных потреб, а если где оные не учреждены, то при себе же заставить учредить, и имея обязанность в последующее время наблюдать за исполнением, – как самоличным осмотром, так и разведыванием через посыльных и сторонних.

3. Для личного осмотра сотрудник по временам, и по крайней мере через каждые полгода, непременно должен ревизовать сии кружки по записным тетрадям и наблюдать, точно-ли соблюдалась цель учреждения оных и нет ли какой утайки, похищения, или небрежения со стороны старост и священно и церковно-служителей, и если заметит, что в какой-либо церкви опущение или неверность в сборе по чьей-нибудь причине происходит, то должен побуждать священно-церковно-служителей и старосту церковного к исправному сбору таковых благотворительных приношений: в чём сотруднику они прекословить и распоряжению его по предмету сему противиться не должны. В случае же упорных упущений или невнимания к его побуждениям, или неверности в исполнении, сотрудник обязан обстоятельно доносить попечительству для принятая со стороны оного надлежащих мер.

4. По истечении года, при своём личном посещении, сотрудник должен отобрать от всех церквей своею округа кружечные деньги вместе записками оных (которые должны быть скреплены помесячно священно-церковно-служителями и старостами), – и представить вкупе с оными, за своею скрепою, в начале следующего года в попечительство через почту, или чрез верных попутчиков. В принятии же сих денег сотрудник получить имеет от попечительства квитанцию. В случае малого кружечного сбора с какой-либо церкви противу других, судя по преимущественному числу приходскихъ дворов и душ, или по другим каким-нибудь при церкви обстоятельствам, каковы, например: съезды на богомоление, ярмарки и тому подобное; сотрудник должен обратить особенное на то внимание и узнать причины, – от небрежения-ли сбор их мал, или нет ли какой неверности от приставленных к оному, и во 1-х должен употребить средства и убеждения к возвышению и сбережению оного, а потом донести попечительству обстоятельно о сделанном им распоряжении, и об успехе, какой будет усмотрен.

5. Сотрудник, получив листы попечительства для вписывания сих частных приношений, имеет обязанность в кругу своём со всякою скромностью и убеждением, а не вынуждением приглашать духовных и светских особ, а кроме сих и места и церкви к пожертвованиям на вышеописанный предмет, довольствуясь доброхотным подаянием, каково бы оно ни было, я не делая никаких вымогательств: «ибо доброхотна дателя любит Бог, а аще усердие предложить, поскольку аще кто имать благоприятен есть, а не поскольку не имать», говорить ап. Павел (2Корин. 9:7 и 8:12).

6. Поскольку сверх высочайше назначенной суммы, и добровольный сбор сей делается в пользу бедных и сирот духовного звания, то сотрудник из сей цели найпаче должен заимствовать свои убеждения, особенно духовенству, которые по состраданию к бедным своим собратиям и по незабыванию о могущих остаться сих сиротах или и самих их по болезням и дряхлости без пропитания, обязано запасать средства для вспоможения себе и им, памятуя слово св. ап. Павла 1Тим.5:8: «Аще же кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отверглся есть и неверного горший есть»; а те, кои не имеют наследников стяжания своему, богоугоднее всего могут и завещевать оное в общую пользу бедных своего звания, яко присных своих; равно и прихожанам можно внушать, что священно и церковно-служители истощившие до изнеможения силы свои в служении церкви и им, или оставившие сирот своих без пропитания, достойны человеколюбивого сострадания паче сторонних нищих, по силе тех же слов апостола.

7. Сотрудник обязан сборные листы представлять попечительству, от которого получает квитанцию.

8. Сотрудническая должность – разведывать и доносить о действительно, а не притворно бедных священно-церковно-служителях, вдовах и их детях.

9. Сотруднику, по предмету его звания никто не должен делать препятствия и помешательства, но паче ещё должны оказывать споспешествование, а если встретит он от кого-либо чинимые затруднения, он может просить об отвращении их, или благочинного или Духовное Правление. (с. р.) (Арх. Киев. Конс. д. 1823 г., д. № 142, приказн. ст.).

По случаю назначенного в конце сего апреля (1828 г.) проезда Их Императорских Величеств Государя Императора и Государыни Императрицы чрез Махновский повет, сим предписывается правлению, вызвав благочинных начальствующих над церквами по тракту, о коем Правление немедленно должно узнать от местного поветового начальства, предписать им 1) быть неотлучно при трактовых церквах; 2) приготовить наставлением духовенство всех по тракту церквей и если где причт недостаточен, то прикомандировать со стороны к тем церквам лучших и благонадежнейших священников, диаконов и причетников в приличном и чистом своём одеянии и церковном облачении; 3) велеть благочинному и священно-церковнослужителям неотходно дожидаться проезда Их Величеств в западных церковных дверях, священникам со св. крестом в руках, а не на блюде, диаконам с кадилом, а причетникам с подсвечниками зажжёнными; 4) если Их Величествам угодно будет войти в какую церковь, то священнику, вышедши за порог, поднести на руках Им крест к целованию и кропить святою водою и самим подойти к целованию рук Их Императорских Величеств, потом идти на переди причетникам с подсвечниками, поя тропарь: «Днесь благодать Св. Духа нас собра.» и проч. Диакону кадить, а священнику за ними следовать. Вшедши в церковь, диакону начать сугубую ектенью и по возгласе многолетие Их Императорским Величествам с Фамилиею и поднести паки крест к целованию; потом паки с пением того же тропаря проводить до кареты: 5) если же неугодно будет Их Императорским Величествам пред церковью остановиться и проехать мимо, то никакой церемонии не начинать и стоя в западных дверях только поклониться при проезде; 6) на квартиру Их Императорских Величеств из духовенства никому не являться без требования; 7) благочинным наипаче подтвердить, дабы они научили священно-церковно-служителей порядку шествия, пения и изъяснили им все выше предписанное и сами в облачении начальствовали при церемонии, а неопрятных и неблагообразных священно-церковно-служителей в церемонию сию не допускали и удаляли; 8) в случае, если благочинному, по совершении церемонии в одной церкви, не можно будет успеть встретить и при следующей церкви, то Правление, усмотрев сию невозможность, может прикомандировать к следующим церквам и сторонних благочинных; 9) в городах все сие исправить должен протоиерей городовый, или кто из надежнейших присутствующих Правления и составить лучший хор причетников для пения; 10) хотя бы Их Императорские Величества останавливались при церкви, хотя бы не останавливались, в обоих случаях производить колокольный звон, кроме ночей, в которые и из церквей не выходить и встреч не делать; 11) речей приветственных никому не говорить; 12) в случае проезда Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Павловича, наблюдать все выше предписанное. По проезде Их Императорских Величеств и Его Высочества Правление имеет мне немедленно репортовать, при какой церкви Их Императорские Величества и Его Императорское Высочество изволили останавливаться и кем и исправно-ли совершена ли встреча и не случилось ли чего неисправного со стороны духовенства и замечательного от Их Императорских Величеств и Его Императорского Высочества». Апреля 22 дня 1828 г.

Первая встреча Ея Императорскому Величеству будет митрополитом в Киево-Печерской Лавре с лаврскою братиею. В сей день по окончании назначенного по всем церквам колокольного звона, в каждой церкви должно отправить благодарный молебен, паки со звоном, о благополучном прибытии и здоровье Ея Импер. Величества

1. На другой день, или когда угодно будет Ея Императорскому Величеству посетить Софийский Собор, всё градское белое духовенство по повестке должно собраться в чистом и нарядном одеянии в оный собор с церковными своими наилучшими облачениями, в коих и дождаться прибытия, став по обе стороны от святых ворот до западных церковных дверей рядами около помоста, но не наступать на сукно. Во все время встречи производить колокольный звон на Софийской колокольне и на всех колокольнях старого города. По вшествии в церковь звон прекратить, а возобновить уже при многолетии и выходе к карете.

2. Когда при святых воротах учинена будет встреча митрополитом с крестом и святою водою, то священники должны шествовать наперед в церковь рядом по обеим сторонам помоста и, вшедши в церковь, стать в один ряд на левой стороне от амвона до иконостаса, отнюдь не переходя на правую сторону. А при шествии в Собор певчие напереди митрополита должны петь стих: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра...». При вступлении же в церковь петь входное «Достойно есть» ..., а при выходе и провожании до кареты паки: «Днесь благодать Святаго Духа»...; 4) по вшествии в церковь начнется сугубая ектения с многолетием всей императорской Фамилии. Митрополит поднесёт паки крест к целованию, а потом поведёт Ея Величество к Святым мощам. В сие время певчие должны петь протяжно тропарь храму; 5) когда Ея Импер. Величество пойдет прикладываться к Святым мощам, то духовенство должно отсторониться; 6) по окончании того духовенство прежним порядком поведёт Ея Величество на выход к святым вратам и карете; 7) всем священно и церковнослужителям с подписками подтвердить: 1) по окончании встречи от своих церквей не отлучаться и по городу не бродить; 2) ни с какими письменными и словесными просьбами ни в Киеве, ни на пути к Ея Величеству не являться; 3) ни в соборе, ни в церквах, ни инде где к целованию руки Ея Величества не подходить. Тоже подтвердить и киевских монастырей монахам и монахиням под ответственностью их настоятелей; 8) о представлении Ея Величеству старшего духовенства, когда назначено будет, дается особая повестка. 1828 г. 7 сентября (с. р.) (Арх. Киев. Конс. д. 1828 г. № 88, приказн. ст.).

Из присылаемых ко мне от монастырских благочинных Невской епархии репортов о монастырях оказывается, что они благочинные не имеют в руководство себе правил, как и в чём осматривать монастыри при посещении оных. А поскольку указом св. синода 1799 г. марта 24 велено определять из настоятелей благочинных над монастырями, снабдить их потребною инструкцией с тем, чтобы они могли разбирать и случающиеся в монастырях распри, поступая на основании 52 пункта печатной благочиннической инструкции; для того, прилагая при сем два образца для осмотру мужских и женских монастырей, составленные на основании правил св. отец, духовного регламента, благочиннической печатной инструкции белого духовенства и указов св. синода, предлагаю Киевской духовной дикастерии послать к ним благочинным списки сих образцов и сверх того им на основании указа св. синода 1799 г. марта 24 предписать следующие особые правила.

1. Объезжать монастыри для освидетельствования единожды в год в конце декабря, дабы к концу года удобнее рассматривать вполне приходорасходные книги, и по рассмотрении оных, в заключении подписанные, представлять от себя к Епархиальному архиерею с своими в репортах замечаниями о сомнительных статьях, буде явятся, по приходам и расходам.

2. При всяком и другом случае, когда бы довелось благочинному быть в подведомственном ему монастыре, не выезжать без того, чтобы не освидетельствовать приходорасходные книги и наличный суммы и входить по всем статьям объездного журнала в обстоятельства монастыря, дабы точнее сделать соображение оных к концу года. А о беспорядках нетерпимых, если он их найдёт, тогда же доносить Епархиальному архиерею.

3. Равно, если бы и настоятель монастыря или братия, и настоятельницы или сестры, приглашали благочинного в свой монастырь для прекращения каких-либо внутренних неустройств, или сам благочинный стороною получил сведение об оных, то немедленно должен туда отправиться и прекратить оные. Если же прекратить не успеет, то на основании ук. св. синода 24 марта 1799 г. по 22 статье, благочиннической инструкции белого духовенства, объявив им, чтобы обиженные просили где надлежит: а о донесённых ему или усмотренных самим им каких-либо бесчинствах и соблазнах, немедленно представлять Епархиальному архиерею.

4. Поскольку тем же указом предписано, особенно о настоятелях, наблюдать, чтобы они разумели и прилежно исполняли свою должность относительно исправления службы Божией, управления монастырём, братиею, служителями, и сами собой удаляли бы всемерно пьянство и всякие соблазны, проходили бы прочая возлагаемые на них послушания с должною верностью и усердием, также не упущали бы из виду рачения о хозяйстве с заведением хлебопашества где есть удобность, имели бы в мужеских монастырях общую трапезу и соблюдали чистоту в церквах, в келиях братских, в платье их и прочем; в исправности бы содержали приходы и расходы монастырские, имея попечение об остатках (кои не принадлежат к отсылке в казначейство) для непредвидимых надобностей; равно старались бы приводить в раскаяние и исправление присылаемых на епитимью преступников и определяемых в надежду монашества приобучали бы заблаговременно к доброй монашеской жизни: то сверх общего по объездному журналу обозрения монастыря, по всем вышепрописанного указа статьям благочинные имеют сие взыскивать найпаче на настоятелях и настоятельницах. Притом наблюдать за ними, чтобы в управлении порученных им монастырей, при всей строгости порядка., были они не строптивы и не жестоки; а согрешающих наказывали бы не иначе, как по 32 статье инструкции благочинных белого духовенства, т.е. сперва выговором наедине, потом пред братиею или сестрами, потом поклонами, удержанием дохода, работою и проч., а особливо средствами, предписанными в 11 пункте правил от св. синода при указе 1824 г. от 17 января, но телесных и других жестоких наказаний не делали бы, по запрещению указов 1767 г. июня 21, 1771 г. мая 20, 1780 г. марта 21, 1797 июня 8 и 1803 г. марта 26, в случае же отступления их от сих правил, благочинный должен им делать выговоры и наставления: а если не исправятся, или ослушаться будут, до доносить о сём репортом Епархиальному архиерею.

5. Поскольку монастырские расходы зависят больше от назначения настоятелей и настоятельниц, и без их дозволения не должны быть, то во всех расходах, показываемых равно с приходами, внимательнее благочинному исследовать о причинах таковых показаний, слишком точных в расчётливости, доказывающей исполнение настоящих только, и часто прихотливых своих надобностей, а не попечение о будущих непредвидимых случаях, вопреки вышеупомянутому указу, и замечания свои о том на счёт настоятеля и настоятельницы представлять Епархиальному архиерею.

6. По Кормчей книге глав. 18, правилу 12, и по Дух. Регламенту наблюдать за настоятелями и настоятельницами, чтобы они без согласия старейшей братии, а в женских без согласи сестёр, ничего монастырского, хотя бы и ненужного, не продавали и на сторону никому не давали: а что дано будет, записывать, именно кому, что, и в какой случай дано, а при всём том, чтобы и родственников своих, особливо при монастырских делах приставниками при себе не держали, по Дух. же Регламенту.

7. Хотя указом св. синода 1797 г. мая 7 белого духовенства благочинным для объезда по церквам своего ведомства дозволено брать от церкви до церкви подводы: но сие дозволение не может простираться на благочинных монастырских, потому что каждый благочинный настоятель имеет в монастыре казённых лошадей с упряжью, и в сём проезде своём он не теряет ничего своего личного, а служит только общей монастырской пользе. В переписке же может он употреблять местного монастырского писца, или кого из тамошней братии, не возя с собою своего. А дабы и настоятели и настоятельницы ведали когда должен быть годовой и случайный проезд благочинного в монастырь и что им надлежит наблюдать и приуготовлять для осмотра благочинных; то благочинные должны дать в каждый монастырь за скрепою своею копию с образца объездного своего журнала, а из прописанного здесь им самим наставления копию трёх первых пунктов, представляя прочие пункты своему только ведению. 1824 г. 16 мая. (Арх. Киев. Дух. Конс. Кн. журн. пост., за 1824 г., ч. 1, л. л. 1170–1173).