А. А. Кострюков. Русское церковное зарубежье и Вселенский Престол

События, потрясшие Россию после 1917 г., привели не только к братоубийственной войне, голоду и репрессиям, но и к массовому исходу населения из пределов отечества. Потоки беженцев устремились в Европу и Китай, откуда рассеивались по другим континентам. Точное число русских эмигрантов до сих пор не установлено, по данным Лиги Наций их было более миллиона, хотя современники тех событий, как и позднейшие исследователи, называют другую цифру – 2, а иногда и 4 млн⁶⁸⁶. Сюда надо добавить и несколько миллионов человек, проживавших на территориях, отданных советской администрацией сопредельным государствам.

Духовное руководство эмиграцией взяла на себя Русская Православная Церковь Заграницей (РПЦЗ, Русская Зарубежная Церковь). В 1926 г. из ее подчинения вышли митрополит Евлогий (Георгиевский), управлявший русскими приходами в Западной Европе, и митрополит Платон (Рождественский), возглавлявший Североамериканскую епархию. Так образовались три основные церковные структуры русской эмиграции – собственно РПЦЗ, Западноевропейский экзархат и Североамериканская митрополия.

Естественно, что столь важные события, сопровождаемые конфликтами и бурной полемикой, не могли пройти мимо других Поместных Церквей, в том числе и Константинопольской. Отношения с ней складывались непросто, и если поначалу были дружескими, то спустя несколько лет стали едва ли не враждебными. В последующие годы отношение Русской Зарубежной Церкви к Вселенскому Престолу менялось. В первые десятилетия «холодной войны» РПЦЗ старалась опереться на его авторитет, но с середины 1960-х гг. от такой опоры отказалась. Пиетет уступил место резким обличениям вплоть до обвинений в предательстве Православия. Понять причины этого разочарования – задача настоящего очерка.

Начало Русской Зарубежной Церкви было положено не в эмиграции, а на родине. Автономное от Патриарха Тихона Высшее церковное управление (ВЦУ) действовало на территории, контролируемой генералом А.И. Деникиным, с мая 1919 г. Самостоятельность этого органа, возглавляемого архиепископом Донским и Новочеркасским Митрофаном (Симашкевичем), была обусловлена невозможностью связаться с главой Российской Церкви для решения срочных вопросов. После поражения генерала Деникина центр антибольшевистского сопротивления переместился в Крым, где новый главнокомандующий Добровольческой армии генерал П. Н. Врангель создал независимое русское государство.

В Крым переместилось и Высшее церковное управление Юга России, возглавил которое архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий (Абашидзе). Для придания ВЦУ большего веса в сентябре 1920 г. Врангель пригласил в Крым одного из наиболее авторитетных русских иерархов – митрополита Киевского и Галицкого Антония (Храповицкого), проживавшего на Святой Горе Афон. Архипастырь, изначально планировавший остаться на Афоне навсегда, после недолгих раздумий все же согласился с предложением главнокомандующего. В Крыму митрополит занял пост почетного председателя ВЦУ.

Церковное управление Юга России взяло на себя не только решение вопросов религиозной жизни на «белых» территориях, но и внешнеполитическую церковную деятельность. Это было понятно и оправданно – Патриарх Тихон контролировать жизнь русской диаспоры не мог. А проблем с каждым месяцем становилось все больше – количество беженцев в Турции, Европе и Китае увеличивалось день ото дня. За границей находилось около двух десятков русских архиереев, а число бежавших с советских территорий священников исчислялось сотнями. Назначение священнослужителей на зарубежные приходы, переговоры с инославными христианами и представителями Поместных Церквей – весь этот нелегкий груз лежал теперь на Высшем церковном управлении. В условиях изоляции Патриарха Тихона ВЦУ должно было взять на себя и контакты с Вселенским Престолом.

Главным и фактически единственным представителем ВЦУ в Константинополе в тот момент стал архиепископ Анастасий (Грибановский). До революции этот иерарх занимал Кишиневскую кафедру, но в 1918 г. был вынужден ее оставить. В тот год Бессарабия вошла в состав Румынии, а Кишиневская епархия вопреки протестам Патриарха Тихона, включена в Румынскую Церковь. Местным архиереям – архиепископу Кишиневскому и Хотинскому Анастасию, епископу Аккерманскому Гавриилу (Чепуру) и епископу Измаильскому Дионисию (Сосновскому), было предложено войти в состав Румынской Церкви. Архиепископа Анастасия, помимо этого, пообещали включить в состав румынского Синода и наградить орденом⁶⁸⁷. Однако архипастыри наградами не прельстились и предпочли покинуть Бессарабию. С 1919 г. архиепископ Анастасий проживал в Константинополе, где служил в посольской церкви и управлял местными русскими приходами, число которых к 1920 г. достигло 18⁶⁸⁸.

Неотложных вопросов, требовавших обсуждения с Константинопольской Патриархией, к тому времени накопилось немало. Прежде всего это касалось самочинных автокефалий, объявленных некоторыми частями Российской Церкви.

Пожалуй, самым проблемным регионом была Польша. После получения страной независимости в правительственных кругах зародилась идея о создании самостоятельной Поместной Церкви. Летом 1920 г. Польское государство уже предпринимало первые шаги к отделению местных православных епархий от Российской Церкви. Июль был ознаменован началом контактов Варшавы и Константинопольского Престола. Переговоры не остались без внимания русской эмиграции – слухи о скором признании Фанаром независимой Польской Церкви тем же летом достигли Крыма.

Опасения, что Фанар в обход Москвы предоставит Польской Церкви самостоятельность, имели основания. В результате временных поражений турок в ходе греко-турецкой войны шовинизм греков резко вырос, и в некоторых стамбульских церквах уже открыто поминали греческого короля Александра. Греки предвкушали радостное событие – восстановление Византийской империи, а высшие иерархи уже примеряли на себя ризы древних первосвятителей и мечтали о широчайших церковных полномочиях. Хотя судьба распорядилась иначе и мечта о Великой Греции так и осталась мечтой, Константинопольские Патриархи от своих претензий не отказались.

Правда, в 1920 г. на столь неканоничное деяние, как предоставление автокефалий различным частям Российской Церкви, Фанар все еще не решался. Противодействие намечавшемуся беззаконию в тот момент оказало именно Высшее церковное управление Юга России. Архиепископу Анастасию было поручено напомнить Константинопольской Патриархии, что польские архиереи находятся в подчинении Патриарха Тихона. Архиепископ впоследствии сообщал, что к его расспросам греки отнеслись сдержанно, хотя и заявили, что «ему нет оснований беспокоиться о каких-либо решениях, неприемлемых для России», тем более что война между советской Россией и Польшей еще не закончилась⁶⁸⁹. Вопрос был временно закрыт.

Еще одной проблемой была автокефалия Грузинской Церкви, объявленная в 1917 г. и тогда же отвергнутая Константинопольской и Антиохийской Церквами. На уведомление Грузинской Церкви о независимости Патриарх Герман V ответил довольно резким посланием. «Самостоятельной Грузинской Церкви, – писал тогда Вселенский Патриарх, – я не знаю и не могу знать, ибо более 100 лет православные грузины находятся под управлением русской церкви. Отделение ваше и образование автокефальной Церкви возможно лишь по соглашению вашей кириархальной церкви с русской. Нам известно, что всероссийский Патриарх Кир Тихон, обращаясь к вам с особым посланием, призывал ваших архиереев к прекращению распрей и братскому обращению к нему: причем в послании дается вам обещание предоставить желаемое и просимое православным грузинским народом. Мы не можем вмешиваться во внутренние ваши церковные дела, но отечески советуем вам послушаться голоса вашего пастыря и таким образом ввести этот вопрос в русло спасительных церковных канонов»⁶⁹⁰.

Ответ Антиохийской Церкви, от которой Грузия некогда получила христианство, был еще более строгим. «Неразумные грузины, – писал Патриарх Григорий IV, – забыли вы, сколько времени наслаждались тишиной, покоем и миром под сенью святого трона Русских Православных Царей. Никогда вы не были автокефальны. Всегда внутри вас были междоусобия и распри, которые нам – предстоятелям Антиохийской Церкви – приходилось умиротворять и направлять к вашему благу⁶⁹¹. Но когда Господу было угодно сдвинуть светильник нашей церкви с ее места, когда мы ослабели и не могли простирать рук своих к вам, тогда Пастыреначальник воздвиг на севере нового защитника для всех православных, в том числе и для вас. И вот теперь, когда государство это заболело, вы, как неблагодарные дети, подняли свои руки на церковь русскую. Как вы могли даже в мыслях допустить, что мы будем сочувствовать в этом Вам и станем сообщниками Ваших беззаконных вожделений. Советую Вам: вразумитесь и обратитесь с покаянием к Святейшему Отцу Вашему Патриарху Всероссийскому Кир Тихону – возлюбленному во Христе брату нашему и сомолитвеннику»⁶⁹².

Но уже спустя три года отношение Вселенского Престола к грузинской автокефалии поменялось. Летом 1920 г. архиепископ Анастасий получил информацию, что Константинополь обсуждает возможность признания независимости Грузинской Церкви. О самочинии было тут же доложено в Симферополь, и ответные меры не заставили себя долго ждать. В официальном органе ВЦУ, журнале «Церковные ведомости», были опубликованы послания Вселенского и Антиохийского Патриархов 1917 г. Своим определением от 11 августа ВЦУ поручило своему председателю архиепископу Димитрию (Абашидзе) направить Местоблюстителю Вселенского Патриаршего Престола митрополиту Дорофею (Маммелису) известительное послание. В документе подчеркивалось, что вопрос грузинской автокефалии не может быть решен Константинополем без санкции Российской Церкви. В адрес Вселенского Престола была направлена и копия послания Патриарха Тихона на имя грузинских епископов по поводу их ухода из Российской Церкви⁶⁹³.

Несмотря на фактическую готовность фанариотов к вероломству, ВЦУ в целом доверяло им – Константинопольская Церковь по привычке воспринималась как помощница. Поддержку от Константинополя крымские иерархи планировали получить, например, в деле о церковном имуществе в Китае. Деятельность русских дипломатических ведомств в этой стране остановилась, а собственность православной миссии оказалась под угрозой изъятия. Начальник миссии архиепископ Иннокентий (Фигуровский), опасаясь разграбления миссии и захвата недвижимости, был готов передать ее под защиту Вселенского Патриарха и французского правительства.

2 октября 1920 г. ВЦУ рассмотрело этот вопрос. Хотя было решено подчинить миссию Высшему церковному управлению, все же была сделана оговорка, что в случае изменения политической обстановки русское имущество может быть передано Константинопольской Патриархии. Переговоры по этому поводу с митрополитом Дорофеем также вел архиепископ Анастасий⁶⁹⁴.

Складывается впечатление, что ВЦУ старалось не дистанцироваться от мирового православия, видя в Поместных Церквах, в том числе в Церкви Константинопольской, своих союзников. Тем более что почетный председатель ВЦУ митрополит Антоний, будучи клириком Российской Церкви, параллельно являлся и Экзархом Галиции Константинопольского Патриархата. Осенью 1920 г. ВЦУ рассматривало вопрос о духовной миссии в Угорской Руси, жители которой стали переходить в православие⁶⁹⁵. Ведение проповеди ВЦУ поручило своим клирикам, которые были направлены туда как миссия Галицкого Экзарха Вселенской Патриархии⁶⁹⁶.

С помощью Вселенского Престола планировалось решать и вопрос управления русской диаспорой. Летом 1920 г. церковное управление намеревалось передать всех русских беженцев, живших в Греции и на Балканах (то есть в православных странах), в ведение Поместных Церквей. Для приходов в неправославных странах предполагалось назначить особого архиерея, подчиненного крымскому ВЦУ. Еще один архиерей должен был стать официальным представителем ВЦУ при Вселенском Патриархе и управляющим русскими приходами в Константинопольском округе⁶⁹⁷.

16 сентября 1920 г. Патриарший Местоблюститель митрополит Дорофей сообщил о согласии с предложенным планом⁶⁹⁸, а спустя месяц ВЦУ назначило своим представителем в Константинополе архиепископа Анастасия (Грибановского)⁶⁹⁹. Был решен вопрос и о главе зарубежных приходов – им стал архиепископ Евлогий (Георгиевский). До исхода Русской армии из Крыма оставалось тогда всего несколько недель. В начале ноября Красная армия начала операцию по захвату полуострова. Войска генерала Врангеля и немалая часть местного населения спешно эвакуировались. Покинуло Россию и Высшее церковное управление.

В конце ноября 1920 г. к стамбульским причалам ежедневно приходили десятки военных и гражданских судов с русскими беженцами – П. Н. Врангель провел эвакуацию безукоризненно. 19 ноября в константинопольском порту пришвартовался и пароход «Великий князь Александр Михайлович» с членами Высшего церковного управления на борту. Среди них находился и почетный председатель ВЦУ митрополит Антоний (Храповицкий).

Угнетенный русской трагедией, митрополит не видел смысла в дальнейшей деятельности ВЦУ и брать на себя руководство этим органом не собирался. Мыслями святитель был на Афоне, в то время как паству хотел передать Поместным Церквам. Иначе видели будущее другие архиереи, считавшие, что перед ВЦУ стоит новая задача – руководить русской диаспорой. Митрополит Антоний сдался: день прибытия русских архиереев в Стамбул стал днем рождения Русской Зарубежной Церкви. ВЦУ Юга России стало теперь Высшим церковным управлением заграницей.

Уже на первом заседании члены ВЦУ решили обратиться в Константинопольскую Патриархию для урегулирования своего канонического положения. Этот вопрос обсуждался также на втором и третьем заседаниях (22 и 29 ноября). Непосредственно за благословением к Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Дорофею (Маммелису) обращались митрополит Антоний и епископ Вениамин (Федченков)⁷⁰⁰. Благословение было получено быстро. 2 декабря 1920 г. митрополит Дорофей подписал свою историческую грамоту, разрешавшую архиереям-изгнанникам создать временную комиссию (эпитропию) для обслуживания русских колоний в православных странах. Оговаривалось, что деятельность комиссии будет распространяться на те русские группы, которые не будут смешиваться с прочими православными. Фанар дозволял комиссии ставить для этих групп священников и направлять проповедников. Особо отмечалось, что эпитропия будет действовать под контролем Константинополя.

О предоставлении русским архиереям прав самостоятельного церковного управления речь в документе не шла. Наоборот, права комиссии были существенно урезаны в области брачных разбирательств, которые оставались либо за Константинопольской Патриархией, либо за Поместными Церквами, на территории которых проживали беженцы⁷⁰¹. Таким образом, грамота митрополита Дорофея не давала оснований для организации самостоятельной церковной структуры. Это не представляется удивительным – Вселенский Престол не потерпел бы у себя под боком какой-либо параллельной церковной власти. По свидетельству архиепископа Никона (Рклицкого), ВЦУ не возражало против контроля со стороны греков и держало Патриархию в курсе своих дел. Но жизнь есть жизнь, на практике бывало всякое, и даже апологеты Русской Зарубежной Церкви вынуждены упоминать о трениях, возникавших, например, при решении бракоразводных вопросов⁷⁰².

Главное, что Вселенская Патриархия в тот момент принципиально не возражала против существования самостоятельной Русской Зарубежной Церкви. 2 июля 1922 г. в журнале Константинопольского Патриархата «Церковная Истина» появилась статья митрополита Кизического Каллиника (Деликаниса) «Большевизм и христианство в России», где говорилось о создании русскими беженцами единой Зарубежной Русской Церкви. Митрополите некоторой гордостью сообщал и о роли Константинополя в этом процессе: «Первоначальный толчок процессу организации дал Вселенский Константинопольский патриархат». Эту поддержку митрополит Каллиник объяснял прежде всего «причинами духовными, а именно стремлением поддержать обуреваемое православие в Русской Церкви, которую Вселенский Патриархат породил, вскормил и взрастил»⁷⁰³.

Само Высшее церковное управление со своей стороны считало себя вполне самостоятельным органом. Кадровые решения ВЦУ проводило, не оглядываясь на Вселенский Престол. Так, например, 15 апреля 1921 г. был повторен указ в отношении архиепископа Евлогия, однако если прежде речь шла о подчинении ему всех зарубежных приходов, то теперь его права вполне определенно ограничивались Западной Европой.

Председатель ВЦУ митрополит Антоний находился в Константинополе недолго – 16 февраля 1921 г. он был командирован в Сербию⁷⁰⁴. Митрополит поселился в г. Сремские Карловцы, где Сербский Патриарх Димитрий выделил ему часть своей резиденции. После отъезда митрополита Антония председательствовал в Высшем церковном управлении архиепископ Анастасий, которого иногда заменяли архиепископ Феофан (Быстров) и епископ Вениамин (Федченков)⁷⁰⁵.

Зарубежное церковное управление действовало в Константинополе до 15 мая 1921 г., когда состоялось его последнее заседание перед отъездом в Королевство сербов, хорватов и словенцев. Русская община в Константинополе в тот момент была весьма значительна и по своему количеству превышала местное греческое население. Организация православной жизни легла на беженское духовенство. Русской Церкви в Константинополе в тот момент принадлежало семь храмов – при посольстве, при госпитале в Харбие и при монастырских подворьях. Вселенская Патриархия передала изгнанникам еще несколько помещений. Однако это количество ни в коей мере не могло обеспечить нужды эмигрантов. Не могли помочь и греческие священники – посещать их богослужения русские эмигранты не любили. Выход беженцы нашли сами: в скором времени в местах их проживания стали появляться временные церкви. Как правило, их устраивали в частных домах, арендованных у турок, а иногда и в походных палатках. Тогда никто не мог предположить, что в скором времени эти временные храмы станут поводом для скандальных обвинений со стороны Фанара.

Пока же отношения между греческой и русской церковными властями были спокойные. Фанар в лице Патриаршего Местоблюстителя митрополита Николая даже разрешил созвать в Константинополе русское церковное собрание, состоявшееся 21–22 июля 1921 г.⁷⁰⁶ Русский епископат на собрании был представлен епископами Вениамином (Федченковым) и Дамианом (Говоровым). Был здесь и представитель Вселенской Патриархии – епископ Неокесарийский Поликарп⁷⁰⁷.

На Вселенский Престол эмигранты по-прежнему смотрели как на опору. Осенью 1921 г. ВЦУ вернулось к рассмотрению вопроса о миссии в Китае. Начальник миссии архиепископ Иннокентий (Фигуровский), со дня на день ждавший признания китайцами власти большевиков, теперь не просто соглашался передать миссию под защиту Константинополя, но и прямо настаивал на этом. 5 декабря 1921 г. Зарубежное ВЦУ сделало соответствующее распоряжение, которое, правда, осталось без последствий⁷⁰⁸.

К тому времени русские беженцы уже покидали турецкую столицу, перебираясь в Европу. Получали новые назначения и архиереи. В Турции остались только архиепископ Анастасий и переехавший из Америки архиепископ Александр (Немоловский).

Переезд ВЦУ в Сербию не отразился на его отношениях с Фанаром. В том же 1921 г. Константинопольским Патриархом стал Мелетий IV (Метаксакис) – друг и единомышленник митрополита Антония (Храповицкого)⁷⁰⁹. Столь же уважительным было отношение Патриарха Мелетия к архиепископам Анастасию (Грибановскому) и Александру (Немоловскому) – они неукоснительно приглашались на все официальные торжества и конференции Вселенской Патриархии, где им отводились первые после Патриарха места⁷¹⁰. Однако конфликт между Константинополем и РПЦЗ становился делом времени – количество разногласий между двумя структурами росло как снежный ком.

Одной из первых проблем стала ситуация на Афоне. Еще в 1919 г. Кинот Святой Горы постановил не пускать туда русских эмигрантов вплоть до окончания революции. Это решение позволило прекратить допуск русских на Святую Гору на неопределенное время, причем касалось это не только тех, кто хотел принять постриг, но и простых паломников⁷¹¹. Хотя это решение заработало, по-видимому, не сразу (в 1920 г. на Афоне четыре с половиной месяца проживал сам митрополит Антоний), впоследствии Кинот старался не допускать на Святую Гору русских эмигрантов. Этот вопрос пыталось решить еще ВЦУ Юга России 16 июля 1920 г.⁷¹² После эвакуации из Крыма в ноябре 1920 г. митрополит Антоний тщетно умолял Вселенскую Патриархию разрешить ему удалиться на Афон и прекратил свои просьбы только после переезда в Сремские Карловцы⁷¹³. Русский Свято-Пантелеимонов монастырь на Афоне в результате политики Фанара стал приходить в упадок, а его насельники попросту голодали. Карловацкий Собор 1921 г. обратился к Константинополю с просьбой разрешить въезд на Святую Гору хотя бы для тех, кто имеет удостоверения о благонадежности со стороны своих архиереев. В послании говорилось, что распоряжение Кинота никак не вредит большевикам, а наносит удар по их жертвам – эмигрантам, которые хотят помолиться у афонских святынь, но не могут сделать это⁷¹⁴. Обращение результата не принесло. Позиция Кинота и стоявшего за ним Фанара имела для Русской Зарубежной Церкви довольно серьезные последствия. После того как в мае 1922 г. под давлением богоборческих властей Патриарх Тихон был вынужден закрыть Зарубежное ВЦУ, митрополит Антоний вновь попытался удалиться на Святую Гору, а власть над Зарубежной Церковью передать митрополиту Евлогию. Однако митрополит Антоний снова получил отказ, что стало для него одной из причин остаться во главе Русской Зарубежной Церкви. А ведь допусти его греки на Афон в 1922 г. – история русской эмиграции могла бы пойти совсем по другому пути...

Для фигур не столь значимых, как митрополит Антоний, Фанар иногда все же делал исключение. В середине 1920-х гг. здесь находился архимандрит Тихон (Троицкий), впоследствии архиепископ Сан-Францисский. Некоторое время на Афоне проживали также архиепископ Александр (Немоловский), епископы Гермоген (Максимов), Иоанн (Булин) и некоторые другие иерархи. Разрешался доступ на Афон и старым русским насельникам, оказавшимся в России накануне революции и не сумевшим вовремя покинуть страну. Для некоторых святогорцев, как, например, для схиархимандрита Евгения (Жукова) (t 1972), возвращение на Афон стало возможным благодаря греческому гражданству⁷¹⁵.

Но в целом ситуация с русским присутствием на Афоне не улучшалась. В 1926 г. газета «Возрождение» предупреждала, что в ближайшее время Пантелеймонов монастырь на Святой Горе будет захвачен. «Кажется, нет мерзости, нет подлости, которой не готовы совершить народы, именующие себя христианскими, когда дело идет о материальных выгодах (...), – писала газета. – Сейчас ясно, что Афонские монастыри, удел Богородицы, только потому не были ограблены и уничтожены раньше, что до 1917 года существовали русские пушки, которые бы этого не допустили»⁷¹⁶. До силового захвата монастыря греками дело, к счастью, не дошло, однако стремление постепенно вытеснить выходцев из России с Афона никуда не исчезло. Только методы теперь были другие, и основным из них на долгие десятилетия стало недопущение в монастырь новых насельников. Со временем это привело бы к полному исчезновению русских иноков, после чего Свято-Пантелеимонов монастырь был бы заселен греками. Число русских монахов действительно неуклонно сокращалось. До революции их было здесь более 2 тыс., в 1925 г. – 550, в 1932 г. – 380, к концу 1940-х гг. – 180.⁷¹⁷

К сожалению, антирусские действия Вселенской Патриархии этим не ограничивались. Правление Патриарха Мелетия было ознаменовано не только принижением Русской Церкви, но и открытыми претензиями Константинополя на всемирную юрисдикцию. Еще в IX в. греки выдвинули теорию, что вся Православная Церковь должна подчиняться пяти Патриархатам, число которых равно числу человеческих чувств. Имелись в виду Рим, Константинополь, Александрия, Антиохия и Иерусалим. Однако эта концепция постоянно отметалась самими же греками, если становилась им невыгодна. Позднее появилось учение, что границы Поместных Церквей не должны выходить за границы государств, где эти Церкви находятся, а диаспора должна подчиняться только Константинополю. Греки иногда пытались ссылаться на эту теорию, например препятствуя образованию той или иной Поместной Церкви, но все эти попытки оканчивались неудачно. С.В. Троицкий настаивал, что вся история Православной Церкви является фактическим опровержением этой теории⁷¹⁸.

Теперь, когда наиболее сильный противник этой доктрины, Московский Патриархат, оказался в тяжелом положении, Фанар вознамерился вернуться к старым планам. Весной 1922 г. Зарубежное ВЦУ получило сведения, что Патриарх Мелетий планирует предоставить автокефалию Финляндской, Грузинской, Польской и даже Украинской Церквам. Вполне естественным и законным в той ситуации был бы протест со стороны зарубежного церковного центра. Этого не произошло – нежелание портить отношения, а также остатки прежнего благоговения перед кафедрой древних святителей стали для РПЦЗ достаточными основаниями для молчания. Вместо жесткого порицания в адрес Фанара ВЦУ всего лишь попросило митрополита Антония обратиться к Патриарху Мелетию с представлением, где бы освещался вопрос об автокефалии этих Церквей⁷¹⁹.

Но скорее всего протест бы и не дал результата – Патриарх Мелетий уже начал свой «победоносный поход». В декабре 1921 г. на конференции православных епископов Америки Вселенский Патриарх заявил, что ему должны подчиняться все православные приходы за пределами канонической территории своих Церквей⁷²⁰. 1 марта 1922 г. эта претензия обрела и официальную форму – по предложению Патриарха Мелетия Константинопольский Синод постановил, что вся православная диаспора должна подчиняться Вселенскому Престолу⁷²¹. Это решение повлекло за собой и ряд других постановлений, часть из которых напрямую касалась Российской Церкви. В том же 1922 г. Патриарх Мелетий учредил митрополию в Западной Европе («Священную митрополию Фиатирскую и экзархию Западной и Центральной Европы») с центром в Лондоне и стал оспаривать права митрополита Евлогия как всего лишь «временного» иерарха. Зарубежный Синод, в чьем ведении находился этот митрополит, снова отмолчался⁷²².

Может показаться удивительным, но Зарубежный Синод, будто не замечая стамбульских претензий, в других случаях прямо поддерживал Вселенскую Патриархию и отстаивал ее права. Когда в конце 1922 г. турецкое правительство предприняло попытку удалить Патриаршую кафедру со своей территории, митрополит Антоний 4 января 1923 г. направил послание Президенту Лозаннской конференции. В послании говорилось, что Константинопольская Церковь не просто церковная провинция, а неизменный элемент церковной полноты, связанный «со всею Православной Церковью по всей вселенной». Глава РПЦЗ говорил и об исключительном праве Константинополя принимать апелляции от Поместных Соборов (17 правило IV Вселенского Собора). «В этом последнем смысле, – писал митрополит Антоний, – Константинопольский Патриарх для православных христиан всех стран является верховным судией, а упразднение или унижение сей Апостольской кафедры явилось бы глубоким оскорблением и поражением всей Православной Церкви»⁷²³. Как видно из этого документа, Архиерейский Синод в тот момент толковал права Константинопольской кафедры очень широко и фактически содействовал росту ее амбиций и претензий.

А Патриарх Мелетий не останавливался. На очереди была Польша, государственная власть которой по-прежнему мечтала оторвать местные епархии от Российской Церкви. По приглашению польского правительства в страну прибыл архиепископ Георгий (Ярошевский), бывший Минский и Туровский, после революции проживавший в Италии. Правительство предложило ему возглавить Польскую Церковь при условии, что он немедленно объявит ее автокефальной и обратится к Вселенскому Престолу с соответствующим ходатайством. Архиепископ от заманчивого предложения не отказался. Вторым иерархом, поддержавшим независимость новой структуры, стал епископ Дионисий (Валединский).

Большинство находившихся на территории Польши православных архиереев – Елевферий (Богоявленский), Пантелеймон (Рожновский), Владимир (Тихоницкий) и Сергий (Королев) – путь незаконной автокефалии отвергли. Репрессии в отношении этих архипастырей последовали тут же. Архиепископ Пантелеймон был отстранен от управления Пинской епархией и заточен в монастырь. Архиепископу Елевферию повезло больше – хотя он и лишился приходов в захваченной поляками части Литвы, но все же сохранил за собой приходы в ее свободной части (Ковенской Литве), куда и переехал. Епископ Сергий был обманом вывезен из Польши в Чехословакию. Последним из архиереев, несогласных с бесчинством, был епископ Владимир. В начале января 1923 г. он был отправлен в монастырь, а спустя полтора года, в 1924 г., был выдворен в Чехословакию. Архипастыря без вещей и денег почти насильно посадили в поезд до Праги, где его приютил епископ Сергий⁷²⁴. Зарубежный Синод встал на защиту гонимых иерархов, что привело к разрыву общения между РПЦЗ и митрополитом Георгием (Ярошевским)⁷²⁵.

Польская автокефалия была объявлена всего лишь тремя архиереями – митрополитом Георгием, архиепископом Дионисием и новорукоположенным епископом Александром (Иноземцевым). 14 июля 1922 г. эти архиереи от имени Польской Церкви заявили о ее независимости. Согласно постановлению «Собора трех иерархов», польское правительство должно было получить на автокефалию «благословение Константинопольского и других Патриархов, а равно Глав автокефальных Церквей – Греческой, Болгарской и Румынской, а также Патриарха Московского, если последний возвратится к власти и если Патриархат в России не будет упразднен»⁷²⁶. Как видно из этих слов, участники «Собора» ставили согласие Церкви-Матери (Московского Патриархата) на последнем месте, даже после Болгарской Церкви, которая в те годы вообще не имела официального канонического общения ни с одной из Церквей.

В феврале 1923 г. митрополит Георгий был застрелен противником автокефалии архимандритом Смарагдом (Латышенковым), но дело польской автокефалии не прекратилось. В апреле 1923 г. митрополитом Варшавским, Волынским и всей Православной Церкви в Польше был поставлен архиепископ Дионисий (Валединский), который продолжил деятельность своего предшественника. А Патриарх Мелетий тут же подтвердил права нового Варшавского митрополита⁷²⁷.

Патриарх Тихон высказался против польской авантюры. Святитель настаивал, что автокефалия может быть дана отдельному православному народу, и если бы поляки были православными, то создание для них независимой Церкви было бы возможно. Но православных поляков очень мало, а создание автокефальной Церкви для находящихся в Польше русских, украинцев и белорусов незаконно⁷²⁸. 5 июня 1924 г. Патриарх писал митрополиту Дионисию: «Для Нас остается неясным, на основании каких канонических правил часть Всероссийской Православной Церкви без согласия Поместного Собора и благословения ее Предстоятеля могла стать независимой, и какими каноническими правилами руководясь, Святейший Мелетий IV, бывший Патриарх Константинопольский, счел себя вправе простирать свою власть на часть Патриархата Всероссийского. (...) Мы не можем благословить самостоятельного существования Православной Церкви в Польском государстве до тех пор, пока все обстоятельства и канонические основания Ее перехода к независимому бытию не будут выяснены перед Собором Всероссийской Православной Церкви»⁷²⁹. Но письмо Святейшего не остановило ни автокефалистов, ни Константинопольскую Патриархию.

Вместе с тем Патриарх Мелетий поддерживал и сепаратистские тенденции в Финляндии. С царских времен местной епархией управлял архиепископ Серафим (Лукьянов), готовый к сотрудничеству с финским правительством и даже согласившийся перевести свою епархию на новый календарь. В феврале 1921 г. Финляндская Церковь получила широкую автономию от Патриарха Тихона⁷³⁰. Однако финское государственное руководство стремилось к полному отмежеванию от Российской Церкви и обратилось в Фанар за поддержкой. Финны посчитали, что одним из проявлений независимости было бы наличие национального архиерея, и таковой действительно не замедлил явиться. 17 июня 1922 г. на Сердобольском Соборе был избран во епископы вдовый протоиерей Герман Аав. Протест архиепископа Серафима не привел к результату – в соответствии с финским законодательством государство допускало первенство правительственной инициативы в церковных делах⁷³¹. Финская делегация прибыла в Константинополь 2 июля 1923 г. Патриарх Мелетий хотя и не предоставил Финляндской Церкви автокефалию, все же лишний раз попрать каноны не побрезговал. Признав автономию, дарованную Финляндской Церкви святителем Тихоном, Патриарх Мелетий 6 июля утвердил ее в своей юрисдикции. Фактически это означало незаконное изъятие части Российской Церкви. 8 июля 1923 г. Патриарх Мелетий рукоположил Германа Аава во епископа Сортавальского, причем без предварительного монашеского пострига. Изъятие у Российской Церкви Финляндской епархии Фанар оправдывал тем, что в противном случае епархия могла оказаться под властью советских обновленцев. Однако такой аргумент был несерьезным – Патриарх Тихон к тому времени уже был освобожден из-под ареста, а обновленцы теряли свои позиции. Константинопольская Патриархия, объясняя свои действия тяжелым положением Российской Церкви, все же не указала ни в Томосе, ни в других документах, что ее покровительство Финляндской Церкви является временным. На богослужениях было предписано поминать

Вселенского Патриарха⁷³². Обращает на себя внимание, что свои незаконные действия в отношении частей Российской Церкви Патриарх Мелетий совершал в спешном порядке на фоне массового недовольства со стороны константинопольских греков, требовавших его немедленного изгнания. Турецкое руководство, ненавидевшее Мелетия за панэллинизм и антитурецкую политику, также требовало его удаления. Пребывание в Турции становилось опасно для Патриарха физически⁷³³. Однако ради своих канонических преступлений Мелетий рискнул задержаться в Константинополе⁷³⁴.

Не лучше обстояли дела в Эстонии. Патриарх Тихон предоставил Эстонской Церкви широкую автономию и назначил туда епископа Порховского Александра (Паулуса). Однако под давлением правительства этот иерарх обратился к Патриарху Мелетию с просьбой о принятии эстонских приходов под его руководство, и 7 июля 1923 г. тот принял их в качестве автономной Церкви.

Одновременно с этими событиями Фанар стал ограничивать права митрополита Антония (Храповицкого). С дореволюционных времен владыка Антоний, будучи архиереем Российской Церкви, являлся также экзархом Вселенского Патриархата в Подкарпатской Руси. Теперь этому был положен конец, и 16 марта 1923 г. митрополит должности экзарха был лишен. В том же месяце Патриарх Мелетий рукоположил для Чехословакии (в том числе и Закарпатья) епископа Савватия (Врабца), несмотря на то что в стране уже находился епископ Горазд (Павлик), поставленный Сербской Церковью, а также епископ Сергий (Королев), подчинявшийся главе западноевропейских приходов РПЦЗ митрополиту Евлогию. Новый архиерей сразу же получил сан архиепископа⁷³⁵. Хотя архиепископ Савватий был назначен на чужую каноническую территорию, руководство РПЦЗ не выразило своего протеста. 29 марта 1923 г. Карловацкий Синод принял назначение к сведению и фактически его признал⁷³⁶. Более того, в «Церковных ведомостях» появилась статья, защищающая права Константинопольского Патриархата на Чехословакию. О назначении архиепископа Савватия в эту страну говорилось буднично, а о наличии здесь епископа Горазда даже не упоминалось⁷³⁷. Пять месяцев спустя, 6 сентября, Архиерейский Синод разрешил епископу Вениамину (Федченкову) перейти в ведение Константинополя, «которому подчинена вновь образованная Чехословацкая Архиепископия». Епископ отправился в Прикарпатскую Русь, где в течение года управлял приходами, находясь в юрисдикции архиепископа Савватия⁷³⁸.

А последний отвечал Зарубежному Синоду черной неблагодарностью, открыто заявляя о своих исключительных правах и требуя передать в ведение Константинополя все русские приходы в Чехословакии⁷³⁹. По сообщению газеты «Новое время», 11 мая 1924 г. архиепископ Савватий «явился в гуситскую церковь, которой пользовались также русские православные и отнял у сторожей ключи». Эти и подобные действия ставленник Фанара сопровождал призывами подчиниться Константинополю. К счастью для русской паствы, гуситы по-прежнему предоставляли ей свое помещение⁷⁴⁰.

Не встречая отпора, архиепископ Савватий дошел до высказываний о безблагодатности таинств, совершаемых епископом Сергием (Королевым), и пытался заново совершать таинство брака над теми, кто был венчан в русской церкви⁷⁴¹.

В то самое время, когда Зарубежный Синод доказывал правильность действий Вселенского Престола, митрополит Евлогий пытался отстоять свои права на руководство русской диаспорой в Западной Европе. Восторгов у Патриарха Мелетия это не вызвало, и соответствующее распоряжение со стороны Фанара не замедлило явиться. Согласно грамоте № 1336 (той самой, по которой митрополит Антоний был лишен должности экзарха Подкарпатской Руси), Фанар отказывался считать права митрополита Евлогия каноничными⁷⁴². Письмо митрополита Евлогия от 27 марта 1923 г., в котором он сообщал о своем посещении русских церквей в Чехословакии, Патриарх Мелетий встретил угрозами «канонических прещений»⁷⁴³.

Фанариоты вели свое наступление и в Северной Америке. В 1923 г. Вселенская Патриархия, несмотря на существование здесь российской православной епархии, учредила в США свои епархии (в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго и Сан-Франциско), причем епископу Нью-Йоркскому был присвоен титул Американского⁷⁴⁴. Зарубежный Синод молчаливо смирился и с этими действиями.

Но не стоит спешить с осуждением и обличением – зарубежные иерархи в те годы искренне считали, что своими действиями они помогают Церкви в Отечестве. Платой за молчаливое согласие РПЦЗ с претензиями Фанара были протесты Патриарха Мелетия против ареста святителя Тихона и гонений на Церковь в России. Один из таких меморандумов был издан Патриархом Мелетием 5 мая 1922 г. В документе осуждался преступный коммунистический режим, а также содержался призыв к Поместным Церквам воздействовать на свои правительства с целью предотвратить большевистские гонения, этот «позор нашего века»⁷⁴⁵.

Не следует забывать и того, что Русская Зарубежная Церковь в те годы активно противодействовала обновленческому расколу и внимательно следила за тем, чтобы Вселенский Престол не оказывал ему поддержки.

Действия против обновленцев РПЦЗ стала предпринимать уже в мае 1922 г., когда стало известно о захвате ими церковной власти в России. Зарубежное ВЦУ отреагировало на эти события изданием указа № 259 от 10 июня 1922 г. Согласно указу, зарубежным клирикам предписывалось совершать молитвы за Патриарха Тихона. Также было принято решение обратиться ко всем главам православных и инославных Церквей и главам государств. Об обновленческом расколе в указе говорилось: «Лишить всякого церковного общения епископа Антонина [Грановского] и прочих епископов, клириков и мирян, восставших в угоду большевикам против самого Святейшего Отца и Патриарха, и осудить их действия»⁷⁴⁶.

О разрыве общения с обновленцами говорилось и в изданном тогда же послании главам Поместных Церквей⁷⁴⁷. В другом послании Зарубежное ВЦУ отзывалось об обновленцах еще более жестко: «Тех, именующих себя священнослужителями и даже епископами, которые пошли против своего пастыря (...) мы лишаем всякого церковного общения и заявляем, что они самоосуждены. Окончательный суд над ними произнесет Св[ятейший] Патриарх и его синод, а до того времени православным христианам за границей, находящимся под нашим духовным попечением, мы воспрещаем с ними молиться, принимать их благословение (...) и объявляем всем, что они уже не суть ни епископы, ни священники (...) Молитва их будет в грех и таинства не таинства; совершенная ими евхаристия не тело и кровь Христа, но пища демонов, как поясняет Феодор Студит; крещенные ими или венчанные или исповеданные остаются некрещеными, невенчанными и неисповеданными»⁷⁴⁸. Конечно, заявления, что обновленцы уже не имеют священного сана, противоречат словам о том, что суд над ними должен совершить Патриарх и Священный Синод. Однако зарубежных иерархов по-человечески можно понять – действия раскольников против Российской Церкви воспринимались как страшное вероломство. Сотрудничество лидеров нового раскола с большевистской властью, поставившей целью уничтожить Церковь, также воспринималось в эмиграции, как иудин грех. Тем более что за полгода до этого, в ноябре 1921 г., Всезарубежный (Карловацкий) Собор 1921 г. осудил социализм (фактически большевизм) как учение «антихристианское в своей основе и разрушительное по своим последствиям»⁷⁴⁹.

30 июня 1922 г. Соединенное присутствие Зарубежного Синода и Церковного Совета РПЦЗ заявило, что считает членов обновленческого раскола находящимися под анафемой⁷⁵⁰. Архиерейский Собор РПЦЗ в сентябре 1922 г. издал специальное послание против обновленцев, где подтверждалось, что они отлучены от Церкви, а священнослужители, уклонившиеся в раскол, считаются лишенными сана. Среди преступлений раскольников Архиерейский Собор назвал незаконный приход к власти, оправдание революции, поддержку коммунистической власти и, наконец, стремление модернизировать церковную жизнь⁷⁵¹. О безблагодатности этого раскола прямо говорилось и в послании митрополита Антония от 18 февраля 1923 г.⁷⁵²

В Зарубежном Синоде считали, что добрые взаимоотношения с Фанаром позволяют отвратить его от признания обновленцев. За границей имелись сведения, что Патриарх Мелетий собирается принять участие в раскольничьем соборе и в суде над святителем Тихоном. Данный вопрос обсуждался на заседании Архиерейского Синода Зарубежной Церкви 28 февраля 1923 г., в результате чего было принято решение просить Патриарха Мелетия и других Восточных Патриархов не участвовать в беззаконии⁷⁵³. Архиепископ Анастасий лично предостерегал Константинопольского Патриарха от опасного деяния. Настойчивость зарубежных иерархов действительно некоторое время приносила плоды – Патриарх Мелетий от авантюры отказался. «Уведомить представителя Вселенского Патриарха в Москве, – говорилось в постановлении Константинопольского Патриархата от 24 апреля 1923 г., – что Великая Церковь не только не пошлет на суд своего представителя, но рекомендует и русским иерархам воздержаться от всякого участия в нем, потому что все Православие смотрит на Патриарха Московского и всея России как на исповедника»⁷⁵⁴.

Обновленческий лжесобор проходил в Москве с 29 апреля по 9 мая 1923 г. Участники мероприятия утвердили ряд церковных реформ, в том числе введение женатого епископата и разрешение второбрачия духовенства. Также раскольники «лишили сана» Патриарха Тихона, признали восстановление патриаршества контрреволюционным актом, объявили капитализм смертным грехом, признали большевистскую власть мировым вождем «в борьбе за братство, равенство и мир народов». Коснулись постановления раскольников и Русской Зарубежной Церкви. 7 мая было принято решение «отлучить от Церкви» всех членов Карловацкого Собора 1921 г.⁷⁵⁵

Постановления обновленцев, как явных нарушителей канонов, не воспринимались всерьез ни Патриархом Тихоном, ни Русской Зарубежной Церковью. Митрополит Антоний в частности писал, что постановление «московского сборища» имеет «не более силы, чем если бы исходило от трех-четырех баб, собравшихся на базаре»⁷⁵⁶. Высказался о раскольниках и Архиерейский Собор РПЦЗ, состоявшийся в мае 1923 г. Решения красных обновленцев были признаны не имеющими канонического значения. «Судьями Святейшего Патриарха, – читаем в соборном определении, – явились те, кто сами должны были подлежать его суду, как бунтовщики против законной власти его над ними. Обвиняемый не был приглашен на Собор, ему не были предъявлены возведенные на него обвинения и не представлено было ему возможности самозащиты». Авторы послания подчеркивали, что единственным обвинением против Патриарха Тихона было не каноническое нарушение, а «контрреволюционность». Зарубежные архипастыри осудили и сотрудничество обновленцев с коммунистической властью. Соборное определение завершалось анафематствованием обновленческого сборища: «Отвергаем и анафематствуем его, всех участников его и всех приемлющих его и объявляем ничтожными все его деяния. Сами же остаемся в непоколебимой верности Святейшему Патриарху нашему Тихону»⁷⁵⁷.

Столь резкое и непримиримое решение было, по всей видимости, принято не без влияния грамоты Патриарха Тихона от 6 декабря 1922 г., где обновленческое церковное управление анафематствовалось как «учреждение антихриста», а ситуация в России была охарактеризована как «година торжества сатаны и царства антихриста»⁷⁵⁸. Грамота, являющаяся, скорее всего, подложной⁷⁵⁹, попала в эмиграцию через архиепископа Финляндского Серафима (Лукьянова). Собор отнесся к документу с доверием и принял решение распространить его среди русской паствы за границей и довести его до сведения глав автокефальных Церквей⁷⁶⁰.

В этом контексте следует рассматривать участие двух архиереев Русской Зарубежной Церкви – архиепископа Анастасия (Грибановского) и архиепископа Александра (Немоловского) – в так называемом Всеправославном конгрессе, созванном Патриархом Мелетием и проходившем в Константинополе в мае – июне 1923 г.

«Всеправославный конгресс» вошел в историю как печальное событие. Среди вопросов, обсуждавшихся на нем, были переход на новый календарный стиль, сокращение постов и богослужений, разрешение клирикам носить светскую одежду, введение женатого епископата и разрешение второго брака для священнослужителей⁷⁶¹. Не всё из этого списка было принято, например женатый епископат так и не был введен, однако и других резолюций было достаточно для церковной смуты.

Наиболее плачевные последствия имело постановление конгресса о переходе Православной Церкви на новый стиль с 1 октября 1923 г. Оговаривалось, что это решение временное, имеющее силу только до выработки нового, более совершенного календаря. Пасхалия при этом оставалась прежней. Принятие нового стиля или отказ от него ставились в зависимость от решения той или иной Поместной Церкви. Кроме того, конгресс разрешил священникам вступать в брак после хиротонии, а также жениться вдовым священнослужителям⁷⁶².

Документы конгресса подписали всего десять человек: шесть архиереев (от Константинопольской, Сербской, Элладской, Кипрской и Русской Зарубежной Церквей), два архимандрита (от Румынской и Константинопольской Церквей) и два мирянина.

В целом православный мир расценил это мероприятие, как оно того и заслуживало. Своих представителей в Константинополь не прислали Александрийский Патриарх Фотий, Антиохийский Патриарх Григорий и Иерусалимский Патриарх Дамиан. Все эти иерархи высказались по поводу стамбульских постановлений резко отрицательно. Не участвовали в конгрессе и представители Московского Патриархата.

Из двух архиереев РПЦЗ, присутствовавших на мероприятии на правах наблюдателей, все документы подписал только архиепископ Александр, в то время как архиепископ Анастасий, приняв участие в четырех заседаниях из десяти, покинул собрание в знак протеста. Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви в 1923 г. отверг принятые на конгрессе решения⁷⁶³.

Если второбрачие клириков так и не было внедрено в практику Поместных Церквей, то переход на новый календарный стиль в скором времени создал православному миру немало проблем. Вскоре после «Всеправославного конгресса», в 1924 г., новый стиль был введен в Константинопольской, Элладской и Румынской Церквах. В 1926 г., после того как Александрийским Патриархом стал изгнанный из Константинополя Мелетий, новый стиль был введен и в Александрийской Церкви. Естественно, что решение об изменении календаря, принятое столь неавторитетным органом без должного обсуждения церковной полнотой, спровоцировало отделение от новостильных Церквей приверженцев старого стиля.

В ходе «Всеправославного конгресса» Патриарх Мелетий попытался лишить Православные Церкви права назначать епископов в страны, не входящие в границы канонических территорий этих Церквей. Такое право Патриарх хотел оставить только для Константинопольского Престола⁷⁶⁴. Однако вопрос был снят с повестки по настоянию представителя Сербской Церкви.

Показательно, что Патриарх Мелетий в тот момент не сомневался в каноничности Русской Зарубежной Церкви и выслал ей постановления «Всеправославного конгресса» для обсуждения⁷⁶⁵.

Участие иерархов РПЦЗ в стамбульском собрании могло стать основанием для порицания Зарубежного Синода со стороны ревнителей православия. Однако критика была бы преждевременной. В каком направлении пойдет обсуждение спорных вопросов, в Сремских Карловцах не знали. Кроме того, иерархам Зарубежной Церкви благодаря конгрессу вновь удалось привлечь внимание православного мира к событиям в России, в том числе и к «прещениям», наложенным обновленческим лжесобором на святителя Тихона. 4 июля 1923 г. Патриарх Мелетий издал грамоту № 3244, в которой от имени конгресса поддержал Патриарха Тихона, призвал христианский мир приложить усилия к его освобождению и назвал решения московского обновленческого «Церковно-Народного» собора неканоничными⁷⁶⁶.

Поэтому, несмотря на резкие отзывы в адрес Патриарха Мелетия, Зарубежный Синод по-прежнему не хотел вступать с Константинопольской Патриархией в конфликт. Нападение стамбульских греков на Патриарха Синод воспринял с возмущением. «1-го июня, – сообщали «Церковные ведомости», – несколько сот греков ворвались в помещение Вселенского Патриархата на Фанаре в Константинополе и потребовали от Патриарха Мелетия немедленного ухода его. Толпа разбила в здании стекла и мебель, разогнала членов Синода, оглашая воздух криками: «Долой Мелетия! Вон его!». Вышедшему к толпе Патриарху не дали говорить, и он вынужден был уйти внутрь. Затем в Патриархат... прибыла делегация Константинопольского греческого населения и потребовала от Патриарха немедленного отречения. На размышление дано было ему 2 минуты. Делегация здесь же приняла резолюцию, объявляющую Патриарха Мелетия низложенным. Турецкая пресса добавляет, что демонстранты-греки совершили... ряд насилий над Мелетием. Они нанесли ему несколько ударов. Один из них взял Патриарха за бороду и тянул по зале. Были нанесены удары кулаком». Выражая сочувствие Патриарху, газета объясняла причину изгнания его «венизелизмом»⁷⁶⁷, что якобы вызвало возмущение лояльных к турецкому правительству греков. Газета высказала и другое предположение, что Патриарха «изгнали православные греки-ревнители за его церковный либерализм»⁷⁶⁸.

Изгнание патриарха-модерниста стало началом нового периода отношений РПЦЗ и Фанара. Теперь захватнические действия Вселенского Престола получили должную оценку со стороны представителей РПЦЗ. Осенью 1923 г. «Церковные ведомости» опубликовали статью С.В. Троицкого «Юрисдикция Цариградского Патриарха в области диаспоры». В статье доказывалась несостоятельность всемирных претензий Фанара. Троицкий делал следующий вывод: «Современные притязания Цариграда на исключительную юрисдикцию над всей православной диаспорой могут быть объяснены или невежеством их защитников, или их расчетами на невежество других. Первое достойно сожаления, второе – осуждения». По глубокому убеждению канониста, все Православные Церкви имеют одинаковые права и обязанности в деле поставления епископов и клириков с миссионерскими или пастырскими целями «всюду вне границ прочих автокефальных церквей». В спорных вопросах, которые могут возникнуть на территории диаспоры, преимущество принадлежит той Церкви, которая начала здесь свою миссию раньше других. Далее, поскольку диаспора не имеет границ, то любая Церковь может сохранять под своей юрисдикцией принадлежащих ей христиан и в рассеянии. Троицкий настаивал, что все Православные Церкви должны стремиться к превращению церковных диаспор в самостоятельные Церкви. Боязнь уменьшить значение Церкви-Матери в этом случае не должна быть препятствием, ибо церковный империализм свойствен только римо-католикам⁷⁶⁹.

Последовало со стороны РПЦЗ и осуждение нововведений «Всеправославного конгресса»⁷⁷⁰. Проживавший в Болгарии святитель Серафим (Соболев) охарактеризовал это мероприятие как «отступление от истины»⁷⁷¹. С.В. Троицкий расценил постановления конгресса как частное мнение нескольких церковных деятелей, к тому же в большинстве своем не имевших полномочий от своих Церквей. Не остались без внимания канониста и бросающиеся в глаза недостатки скандальных постановлений – «крайняя слабость аргументации, игнорирование общеизвестных доводов, противных взгляду Конгресса, и внутренние противоречия»⁷⁷². Е. И. Махароблидзе на страницах «Церковных ведомостей» высказывался более резко, обвиняя Патриарха Мелетия в малоцерковности, провоцировании раскола и явной лжи. Автор статьи, в частности, обращал внимание на утверждение Мелетия, будто «Всеправославный конгресс» одобрен всеми Православными Церквами (например, в письме архиепископу Серафиму (Лукьянову) от 10 июля 1923 г.). Однако определения конгресса, как официально сообщала сама Вселенская Патриархия, могли быть объявлены голосом всего православия только после получения согласия всех Поместных Церквей. В вину Патриарху Мелетию Махароблидзе ставил и его стремление к соединению с еретиками. Автор статьи приводил слова бывшего Константинопольского Патриарха: «Я принадлежу к сторонникам соединения христианских Церквей (...) Осуществление или, вернее, подготовка осуществления этой идеи составляет предмет моего энергичного стремления»⁷⁷³.

Митрополит Антоний (Храповицкий) оценивал «всеправославное» мероприятие еще более прямолинейно: «Ясно, в Константинопольскую Патриархию вошла еретическая шайка во главе с Мелетием: мудрено ли? Ведь Македонии, Несторий, Пирр, Сергий, Павел и Петр были патриархи и еретики, даже ересиархи»⁷⁷⁴. Глава РПЦЗ сравнивал стамбульские реформы со страшной грозой, которая чудом обошла стороной Церковь. Ведь в случае успеха этих нововведений вся Православная Церковь превратилась бы во всемирный «живоцерковный» раскол. По мнению митрополита Антония, Мелетий своими отступническими действиями стремился угодить англичанам, которые его усердие не оценили и в конце концов поспособствовали его удалению с Константинопольской кафедры. Глава РПЦЗ считал, что здоровые силы в Англиканской Церкви взяли верх и помешали до конца осуществить константинопольскую провокацию⁷⁷⁵.

Ложные сведения о конгрессе как авторитетном мероприятии были представлены и Патриарху Тихону. Именно по этой причине святитель согласился с требованием ОГПУ перевести Российскую Церковь на новый календарь. Однако реформа в России не прижилась. По навязанному календарному стилю некоторое время послужили лишь в нескольких московских храмах. Категорически против реформы выступил уважаемый всеми за ревностную православную позицию архиепископ Феодор (Поздеевский)⁷⁷⁶. А 8 ноября 1923 г. Патриарх Тихон принял решение «временно отложить» введение нового стиля⁷⁷⁷. Это «временное» решение стало постоянным.

Протоиерей Михаил Польский, ссылаясь на архиепископа Илариона (Троицкого), позднее свидетельствовал, что Святейший отказался от календарной реформы после телеграммы от архиепископа Анастасия (Грибановского), сообщившего, что новый стиль принят не всеми Поместными Церквами⁷⁷⁸.

Несмотря на резкие высказывания против «Всеправославного конгресса» и юрисдикционных претензий Фанара, РПЦЗ не планировала окончательно ссориться с ним. Но охлаждение между Церквами стало неизбежным при преемниках Патриарха Мелетия.

6 декабря 1923 г. Вселенским Патриархом был избран Григорий VII. Избрание было встречено русскими эмигрантами с восторгом. Причины для радости вроде бы имели основания – Патриарх слыл строгим монахом и ревнителем канонов. Стоять за православие Григорий VII клятвенно пообещал и при вступлении на престол⁷⁷⁹. «Церковные ведомости» отмечали, что новый Патриарх хотя и являлся другом ушедшего на покой Мелетия, но все же не относился к числу его единомышленников. «Аскетического настроения, ортодоксального направления и очень благожелательно настроенный к русским», – восторгалась новоиспеченным Патриархом пресса Русской Зарубежной Церкви. От ее имени Патриарха Григория приветствовал архиепископ Анастасий, посетивший его в Халкидоне. Свое послание в адрес новоизбранного главы Константинопольской Церкви направил и митрополит Антоний, считавший, что теперь Церковь будет надолго ограждена от соблазнов. «Григорий VII, – писал митрополит, – строго консервативного направления и честный подданный турецкой теократии, уже не попустит местным живоцерковникам фантазировать над искажением наших церковных канонов»⁷⁸⁰. Казалось, что после потрясений, связанных с именем Патриарха Мелетия и его скандальным конгрессом, для православия наступили благодатные времена.

Поначалу складывалось впечатление, что отношения между Константинопольской Патриархией и Зарубежным Синодом чуть ли не идеальны. 27 декабря 1923 г. в своей ответной грамоте Патриарх писал митрополиту Антонию: «Полные симпатии и искренности слова Вашего Высокопреосвященства, чья напряженная работа и божественная ревность о Церкви известны и по достоинству оценены и у нас – особенно нас растрогали и утешили»⁷⁸¹. Спустя месяц, 23 января 1924 г., Архиерейский Синод предложил Патриарху Григорию VII совместно призвать римо-католический мир к возвращению в Православную Церковь⁷⁸².

Но за красивыми словами и громкими проектами скрывалась прежняя политика Фанара. Патриарх Григорий делал свое дело. Именно при «ревнителе канонов» Константинополь официально перешел на новый календарь, причем в соответствии с грамотой Вселенской Патриархии от 27 февраля 1924 г. он вводился с 10 марта и во всех подчиненных ей Церквах⁷⁸³. Несмотря на нежелание войны с Фанаром, Архиерейский Синод РПЦЗ 10 апреля все же выступил с осуждением нового стиля. Однако главным основанием для столкновения стали причины политические. 1923 год был отмечен обвинениями британского руководства в адрес большевиков. В мае 1923 г. появилась известная «Нота Керзона», содержащая ультиматум советскому правительству. Прежде всего, нота была направлена против большевистской политики «экспорта революции», выражавшегося в поддержке коммунистических боевиков по всему миру. Но в документе говорилось и о других советских преступлениях, – например, одним из пунктов ультиматума было обвинение в преследованиях Церкви. Большевики стали срочно искать выход. Чтобы снять с повестки хотя бы «церковную» часть ультиматума, советскому руководству пришлось освободить из-под домашнего ареста Патриарха Тихона, а также внушить мировой общественности, что Русская Церковь всецело поддерживает большевистскую власть. От Патриарха такой гласной поддержки ожидать было бесполезно, максимум, на что согласился святитель, – заявить, что Церковь не может быть ни «красной», ни «белой».

А большевикам нужна была именно красная «Церковь». В качестве таковой и была использована созданная за год до того организация обновленцев, правда их статус в православном мире был ничтожен. Исправить ситуацию могло привлечение к авантюре влиятельного иерарха. Тут и был использован Патриарх Григорий VII, приглашенный обновленцами на «суд» над Патриархом Тихоном.

Константинопольский Патриарх благосклонно воспринял приглашение от раскольников, но ехать в Москву не пожелал, решив направить туда особую комиссию⁷⁸⁴. Цель большевиков в принципе была достигнута.

Улучшение отношений между Советским Союзом и Турцией сразу же ударило по русской эмиграции в этой стране. 27 ноября 1923 г. помещения и имущество русского посольства, а также посольский храм были переданы турками советским представителям. Накануне, 26 ноября, в посольской церкви состоялась последняя служба. Храм был переполнен, служил архиепископ Анастасий. Молящиеся не скрывали слез, прощаясь со своим храмом, которому предстояло поругание⁷⁸⁵.

На стороне турок и большевиков в борьбу с Российской Церковью включился и Патриарх Григорий VII. «Честный турецкий подданный» заявил о поддержке только тех церковных течений в СССР, которые верны советскому правительству, то есть обновленцев. В мае 1924 г. он посоветовал Патриарху Тихону оставить Престол. Эти действия Константинопольского Патриарха, по мнению большевистского руководства, должны были привести к ликвидации законной Российской Церкви и к усилению обновленчества⁷⁸⁶. Летом 1924 г. Патриарх Григорий вовсе прекратил общение с Патриархом Тихоном и контактировал с лжесинодом «митрополита» Евдокима (Мещерского).

Вполне естественно, что политика Патриарха Григория должна была коснуться и Русской Зарубежной Церкви, чья антисоветская и антиобновленческая позиция в планы Фанара совершенно не вписывалась. Началом кампании против Русской Зарубежной Церкви стали два письма от некой группы мирян на имя Патриарха Григория. Авторы писем возмущались «нарушениями» как со стороны Карловацкого Синода, так и со стороны русских архиепископов в Константинополе – Анастасия (Грибановского) и Александра (Немоловского). Впоследствии Архиерейский Синод заявлял, что лица, подписавшие письмо, совершенно неизвестны ни Вселенской Патриархии, ни местной русской колонии⁷⁸⁷. Авторы писем называли следующие «проступки» архиереев:

а)      основание в Константинополе русских храмов «без всякой необходимости и без действительной в них нужды»;

б)      хиротонии русских священников, которые совершались «крайне неразборчиво»;

в)      святительский суд и бракоразводные дела;

г)      политическая деятельность, направленная против советского правительства.

Понятно, что в соответствии с заранее разработанным сценарием на эти письма должна была последовать реакция Фанара. И она последовала. В своем письме архиепископу Анастасию от 29 марта 1924 г. Патриарх Григорий писал: «Мы считаем необходимым... предложить Вашему любезному Преосвященству, дабы Вы, содействуя Нам в соблюдении церковного благочиния, озаботились бы тем, чтобы гостящие здесь русские клирики во время богослужения, в проповедях и вообще избегали бы проявлений политического свойства, равно как и возношения имен и особ, указывающих на политические упования и предпочтения и потому могущих причинить Церкви серьезнейший вред»⁷⁸⁸.

Вслед за тем Вселенской Патриархией была создана следственная комиссия, во время работы которой русские архиепископы должны были воздержаться от священнодействий и распоряжений административного характера. Следствием деятельности комиссии стало постановление греческого Синода от 30 апреля 1924 г. Согласно этому постановлению, управление русской колонией передавалось одному из клириков, который по старшинству следовал за архиепископами Анастасием и Александром. Этот клирик должен был представить в Патриархию список находящихся в Турции священнослужителей-эмигрантов. Ему также предписывалось, чтобы он «впредь по всем церковным вопросам сносился с Великим Протосинкелом, получая только от него надлежащие указания; чтобы он и остальные русские клирики при священнослужениях поминали только имя Вселенского Патриарха как Архиепископа Константинопольского и чтобы он, как и остальные, безусловно воздерживался от всякого вмешательства в вопросы, чуждые церковного характера»⁷⁸⁹.

В переводе с дипломатического языка это означало для русских священнослужителей разрыв с Зарубежным Синодом, отказ от обличения большевистских преступлений и прекращение поминовения Патриарха Тихона.

Константинопольская Патриархия высказалась и против Архиерейского Синода РПЦЗ в целом, как действующего «в чужой церковной области» и не имеющего «канонической силы». В документе говорилось также, что Вселенская Патриархия не давала своего благословения на деятельность Зарубежного Синода, о чем было решено сообщить «церковным властям в Москве», а также Сербскому Патриарху⁷⁹⁰. Свой голос к хору недругов Зарубежной Церкви присоединил и митрополит Кизический Каллиник. Как уже говорилось выше, в 1922 г. он свидетельствовал, что Константинополь изначально поддержал создание РПЦЗ. Почувствовав изменение политической обстановки, митрополит изменил риторику. В своей статье, опубликованной в газете «Фос», иерарх не вспоминал прошлых заявлений и утверждал, что никакого благословения Фанар Зарубежной Церкви не давал. Вопреки былой своей позиции митрополит обвинял РЦПЗ и в неканоничности⁷⁹¹. Естественно, иерарх умалчивал, что на территориях некоторых православных стран РПЦЗ действовала с благословения местных Автокефальных Церквей. Что же касается неправославных стран (в Америке, Азии, Западной Европе), где РПЦЗ также имела свои епархии, то права Константинопольской Патриархии на эти территории были не менее эфемерны. Но правду и логику Фанар уже принес в жертву политическим играм.

Весьма неприятным во всей этой истории было то, что у русских иерархов до самого последнего момента не было подозрений в неблагожелательности фанариотов. Газета «Новое время» обращала внимание на одну характерную деталь: «За три дня до запрещения владыки были на служении в патриархии чествуемы до чрезвычайности: их по приказу патриарха поставили впереди синода, и это тогда, когда грамота об отлучении была уже изготовлена и подписана»⁷⁹².

В письме греческого Синода на имя архиепископа Анастасия от 8 мая 1924 г. говорилось, что он и архиепископ Александр превышают полномочия, которые были даны им грамотой № 9084 от 2 декабря 1920 г., а также допускают политические высказывания. «По этим причинам, – сказано в письме, – а не просто из-за поданных только что жалоб Священный Синод счел необходимым пресечь немедленно данное ранее вам разрешение священнодействовать и вообще исполнять какую бы то ни было церковно-административную власть здесь до предоставления вами удовлетворительного ответа по всем пунктам обвинений, предъявленных вам»⁷⁹³. Турецкие власти распорядились выселить архиепископов Анастасия и Александра из страны.

Архипастыри пытались отстоять свои права. Архиепископ Анастасий указывал Патриарху Григорию, что его позиция является фактической защитой богоборческого советского режима. «Взгляды на большевизм, – писал архиепископ, – у всех христиан, а тем более православных должны быть одинаковы и нельзя допустить, конечно мысли, что Матерь-Церковь, давшая нам Святую веру, брала бы атеистический коммунизм под свою защиту».

Возмущался действиями Фанара и архиепископ Александр. Запрет поминать главу Российской Церкви иерарх назвал нарушением канонов, в частности 14-го правила Двукратного Собора. Досталось Патриарху Григорию и за его попытки прикрыться «аполитичностью». Архиепископ писал, что если Церковь хочет остаться верной своему призванию, она обязана осуждать большевизм как «ярко выраженное богоборческое и аморальное учение»⁷⁹⁴.

Оставаться в Константинополе было невозможно. Архиепископ Анастасий переехал в Святую Землю, где стал наблюдающим за работой Русской духовной миссии в Иерусалиме. Иначе повел себя архиепископ Александр, решивший пойти на компромисс. Стамбульская газета «Фос» 20 июня (ст. ст.) 1924 г. сообщила, что накануне архиепископ Александр явился в Патриархию и заявил, что готов выполнить все поставленные ему условия, что будет служить только с благословения Константинопольского Патриарха и поминать на службах только его имя. 26 июня (ст. ст.) та же газета опубликовала прошение архиепископа Александра на имя Патриарха Григория: «Смиренно прошу Ваше Божественное Всесвятейшество разрешить мне совершать богослужения в архиепископии Вашего Божественного Всесвятейшества, поскольку я принимаю все три условия, выдвинутые нам Вашим Божественным Всесвятейшеством и Священным Синодом в письме от 14 мая 1924 года (...), а именно обещаю поминать за богослужением только Ваше Всесвятейшество, не буду находиться в церковном подчинении никакому иному высшему церковному начальству, кроме Вашего, а также подчеркнуто заявляю, что вообще не буду проповедовать за богослужениями и в публичном моем общении намерен избегать любых разговоров о политике»⁷⁹⁵.

Поведение архиепископа Александра было воспринято в РПЦЗ как предательское. Неприятное положение усугубил его проект создания в Стамбуле параллельной русской эмигрантской структуры, лояльной Фанару и большевикам. С благословения Патриарха Григория VII архиепископ Александр рукоположил для новой церкви священника Иерофея Воробьева. В соответствии с указом Вселенского Патриарха 30 июля «чести ради Русской Церкви» на священника И. Воробьева был возложен наперсный крест. Действия архиепископа Александра привели к протесту со стороны Архиерейского Синода, признавшего хиротонию незаконной и предавшего ее совершителя церковному суду⁷⁹⁶. Но в Константинополе архиепископ Александр не задержался. Не увенчалась успехом и его попытка получить кафедру в Америке: Архиерейский Синод предупредил митрополита Платона, что архиепископ Александр находится под судом⁷⁹⁷. Иерарх уехал в Бельгию, где возглавил русскую общину и стал викарием митрополита Евлогия⁷⁹⁸.

В своей борьбе с «тихоновцами» Патриарх Григорий VII Турцией не ограничился, потребовав признания обновленцев и от русских приходов в Чехословакии⁷⁹⁹. В июле того же года Константинопольскую Патриархию поддержал и глава Элладской Церкви архиепископ Хризостом. Он потребовал от русского духовенства, служившего в Греции, признать обновленческий лжесинод, угрожая запрещением в священнослужении в пределах своей епархии⁸⁰⁰.

А «честный турецкий подданный» тем временем пытался нанести удар и по самому Зарубежному Синоду. Задача была не из легких – Синод действовал с прямого благословения Сербской Церкви. Патриарх Григорий попытался действовать окольными путями. 24 мая 1924 г. он обратился к Патриарху Сербскому Димитрию с указанием, что Архиерейский Синод действует без благословения Вселенской Патриархии и не имеет права действовать ни на территории Королевства СХС, ни на территории других церковных областей⁸⁰¹.

Обращение к Патриарху Димитрию не получило широкого распространения и осталось тогда известным относительно небольшому кругу людей. Зато нашумевшее изгнание из Турции архиепископов Анастасия и Александра встретило живейший отклик, выплеснувшийся на страницы не только русских, но и европейских газет. «Дейли телеграф» писала: «Все это дело – афера между так называемой «живой церковью» в России и церковными властями в Константинополе, афера, которая была подготовлена советским «послом» в Константинополе». В таком же духе оценила события французская газета «Фигаро»⁸⁰².

Интересной была и статья в турецкой газете «Вакант», которая прямо писала о контактах Константинопольской Патриархии и советских представителей. По мнению газеты, у Фанара был свой интерес – отобрать у русского духовенства его подворья. «Большевики, – писала газета, – обещали патриархату поддержать его домогательства перед турецким правительством; патриархат же в знак своей признательности за эту поддержку принялся за опубликование документов, направленных против русского духовенства в Турции (...) Если патриархат будет опровергать эти наши утверждения, то мы ответим, что мы имеем неопровержимые данные о характере деятельности хорошо известного в Фанаре адвоката Полянского. Теперь уже можно указать на связь патриархата с коммунистическим агентом Владимиром Коломийцевым»⁸⁰³. Свое негодование высказывала и греческая печать, на страницах которой поднимался даже вопрос об удалении Патриарха Григория. «Кто дал Патриарху Григорию право определять политическое устройство России?», «Быть может, за литургией приличнее поминать Троцкого, Зиновьева и др., чем Патриарха Тихона?», «Русские архиереи действуют в Константинополе пять лет – почему их стали преследовать только теперь?» – спрашивали греческие издания⁸⁰⁴.

Но греческие публикации были невинны по сравнению с отзывами русских газет. «Омерзительнее этого нравственного падения, – писала в те дни газета «Новое время», – как пала греческая патриархия, трудно что-либо себе представить. Это поступок Иуды, но Иуда нравственнее подобных предателей уже тем, что не вынес предательства и повесился. А этот хочет благоденствовать и занять место Патриарха Тихона. По крайней мере, о возможности подобного исхода сообщают советские газеты»⁸⁰⁵. Предположение о перенесении центра Вселенской Патриархии в Москву действительно мелькало в прессе. Писали, например, что правительство большевиков настолько довольно работой «товарища Григория», что предложило ему переехать в Советский Союз и возглавить «Русскую Церковь», то есть обновленцев⁸⁰⁶.

В Сремских Карловцах действия Патриарха Григория VII вызывали все большее негодование. В поступках Фанара, которому Зарубежный Синод не только не делал зла, но, наоборот, оказывал всяческую поддержку, русские эмигранты видели подлость и вероломство. Всеобщее возмущение, пожалуй, наиболее емко и ярко было выражено Е.И. Махароблидзе: «За преданность – предательство». Именно так называлась небольшая статья, опубликованная в «Церковных ведомостях». «Ужели большевики, – писал Е. Махароблидзе, – нашли пути и в Фанар, в Вселенскую Патриархию, еще так недавно объявившую Святейшего Патриарха Тихона Исповедником веры при режиме советской власти, а ныне старающуюся, чтобы православная эмиграция признала эту власть тьмы». Автор статьи глубоко скорбел от осознания того, что Вселенский Престол, который столько раз выручала Россия, пошел путем, указанным коммунистами. «Еще в начале 1923 года, – продолжал Махароблидзе, – в советском журнале «Главпросвет» мы читали, что один из руководителей коммунизма заявил, что Православная Церковь в России уже разрушена и теперь их очередная задача разрушить русские заграничные церковные организации и «это мы сделаем руками попов же""⁸⁰⁷.

Против мнимых прав Константинополя в очередной раз выступил С.В. Троицкий, без всякой дипломатии раскритиковавший претензии Фанара на приоритет. В число проблем, созданных Вселенским Престолом православному миру, канонист включил даже «разделение Церквей» 1054 г. Троицкий указывал, что только возвышение Российской империи заставило Вселенский Престол умерить свой пыл. Но стоило русскому государству погибнуть, а Российской Церкви потерять свое значение, как Константинопольская Патриархия вновь показала свою сущность, пытаясь захватить в свои руки весь православный мир⁸⁰⁸.

Не отставала и парижская эмиграция. В 1924 г. в столице Франции прошли совещания, где прямо говорилось о наличии документов, подтверждающих связи Фанара с большевиками. Отмечался и факт превышения Вселенской Патриархией своих полномочий. В совещаниях принимали участие видные деятели церковной эмиграции – митрополит Евлогий, архиепископ Анастасий, архимандрит Иоанн (Леончуков), протоиерей Николай Сахаров, протоиерей Георгий Спасский, Г.Н. Трубецкой, Е.П. Ковалевский, Н.И. Шидловский, А.В. Карташев, И.П. Демидов, Никаноров, Т.А. Аметистов. Основную цель стамбульской интриги в Париже поняли правильно – Фанар и стоящие за ним кукловоды не желают слышать ни слова осуждения в адрес коммунистов. Именно так оценил происходящее и митрополит Евлогий⁸⁰⁹.

20 июня 1924 г. последовала официальная реакция Русской Зарубежной Церкви. Из-за отсутствия в Сремских Карловцах митрополита Антония послание в адрес Константинопольского Престола было подписано архиепископом Феофаном (Быстровым). Хотя его недовольство было велико, он все же попытался представить случившееся как недоразумение и выразил надежду, что Патриарх Григорий «архипастырски разберется в происшедшем, установит правду и вернет представителям Русской Православной Церкви в Константинополе отеческую любовь и мир»⁸¹⁰.

Надежда оказалась бесплодной – «архипастырски разбираться» и возвращаться на путь правды «турецкий подданный» не собирался. Через несколько дней он нанес Зарубежной Церкви еще один удар. 28 июня он издал грамоту № 1748, гдезаявил о незаконности прав митрополита Евлогия (Георгиевского)⁸¹¹. Вместе с тем Патриарх Григорий не допустил собрания Восточных Патриархов, намеченного в Иерусалиме, и попытался не допустить в Палестину митрополита Антония (Храповицкого). Письмо с соответствующим запретом выглядело странно, поскольку Палестина к юрисдикции Фанара не имеет ни малейшего отношения. А потому глава РПЦЗ выехал в Святую Землю без чьего-либо дозволения⁸¹².

В июле 1924 г. Зарубежный Синод обратился к Вселенскому Престолу с новой грамотой. Хотя она, как и предыдущая, была подписана архиепископом Феофаном (Быстровым), ее тон был намного более резким. Прежде всего, Зарубежный Синод возмущался запретом Фанара поминать за богослужением Патриарха Тихона, ведь каноны не запрещают поминать своего Первоиерарха вместе с главой Церкви, давшей изгнанникам приют. Не соглашались в Сремских Карловцах и с требованием Патриарха Григория к русским иерархам выйти из подчинения Архиерейскому Синоду РПЦЗ. В этом иерархи видели нарушение автокефалии Российской Церкви. Ведь русские архипастыри не гости в чужих епархиях, а часть Российской Церкви, ушедшая от гонений. Наконец, обвинения в неканоничности противоречили прежней деятельности Вселенской Патриархии, которая изначально признавала законность РПЦЗ. Ничего, кроме негодования, не вызвали и требования Фанара прекратить антикоммунистические выступления: «В самом факте предъявления подобного требования со стороны Вселенской Патриархии, преследующей, по ее заявлению, аполитичность в Церкви, мы – русские иерархи – не можем не усмотреть политического вмешательства во внутренние дела русских».

В послании говорилось, что на коммунистический режим не распространяются слова апостола Павла о подчинении властям (Рим 13. 1–4) – ведь у апостола речь идет о власти законной, о Божием слуге, а власть большевиков беззаконна и может считаться лишь временным попущением. «Будем осуждать атеизм, безнравственность и звериную жестокость этой власти, – писали архипастыри, – и непрестанно возносить Богу-Вседержителю пламенные молитвы об избавлении от нее нас, нашей Родины и Церкви». Примеров была масса – Зарубежный Синод указывал на апостолов, игнорировавших запреты на проповедь, а также на святых Амвросия Медиоланского, Иоанна Златоуста, Василия Великого и Филиппа Московского, возвышавших голос против нечестивых деяний государственной власти. «Разве эти примеры, – писали зарубежные иерархи, – можно назвать внесением политики в Церковь? Когда власть действует безбожно, объявляет войну Богу, насаждает атеизм, разврат, попирает божеские и человеческие законы – Церковь не может и не должна молчать».

Со своей стороны и Архиерейскому Синоду было в чем обвинить Константинопольскую Патриархию, например в ее неканоничных попытках захватить русскую диаспору, в решении направить в Россию комиссию для расследования церковных дел без согласия на то Московского Патриархата. Однако, как и в предыдущем послании, Зарубежный Синод выражал надежду, что мир с Вселенским Престолом будет восстановлен⁸¹³.

«Лишенный прав» митрополит Евлогий тоже не молчал. В своем послании к пастве 6 июля 1924 г. он настаивал, что претензии Фанара на Европу неосновательны, а каноническая территория Константинопольской Церкви в соответствии с 28-м правилом IV Вселенского Собора ограничивается только Понтом, Асией и Фракией, то есть областями, непосредственно примыкающими к Стамбулу. «Мы отвергаем то неправильное мнение, – писал митрополит, – по которому все православные Церкви должны ограничивать свою власть территориальными пределами своих государств, а все, что выходит за эти пределы, подлежит юрисдикции Константинопольского Патриарха. Такого права церковные каноны не дают Константинопольскому Патриарху»⁸¹⁴.

Разумеется, грамота Архиерейского Синода и послание митрополита Евлогия результатов не принесли. Патриарх Григорий продолжал свою просоветскую деятельность и не забывал о курсе своего предшественника Мелетия, претендовавшего на православную диаспору. В частности, 13 ноября 1924 г. Патриарх Григорий, уже стоявший на краю могилы, предоставил автокефалию Польской Церкви⁸¹⁵, причем в прессу проникли сведения, что это решение было куплено поляками за деньги⁸¹⁶.

Однако действия Вселенской Патриархии против Зарубежного Синода так и не достигли цели. Вопреки желаниям большевиков, Русская Зарубежная Церковь продолжала существовать. Дотянуться до Синода и существенно ему навредить Константинопольский Патриарх не смог. Уже осенью 1924 г. стало понятно, что провалилась попытка советизировать русские приходы в Турции. Эмигранты, не желавшие отказываться от поминовения Патриарха Тихона и принимать всевозможные новшества, выступили против Фанара, собирая подписи в защиту изгнанных архипастырей. Ликвидировать русский Епископский совет у Вселенской Патриархии также не получилось. Совет продолжил свою работу под руководством протоиерея Михаила Васильева, в то время как архиепископ Анастасий продолжал управлять русской паствой в Турции из Иерусалима⁸¹⁷. Несмотря на запреты, в константинопольских церквах РПЦЗ имя Патриарха Тихона по-прежнему возносилось за богослужением после имени Вселенского Патриарха. Сохранился в этих храмах и старый календарь⁸¹⁸.

Достойный отпор Фанару дали сербы – Патриарх Димитрий не был склонен пресекать деятельность Зарубежного Архиерейского Синода из-за нелюбви к нему большевиков или Мустафы Кемаля. 2 декабря 1924 г. Собор Сербской Церкви постановил, что существование русского зарубежного управления является канонически правильным, так как Сербская Церковь имеет полное право организовывать на своей территории такую административную власть, какую считает нужной и целесообразной. Собор отметил, что эта целесообразность обусловлена тем, что двум-трем миллионам русских беженцев необходимо свое церковное управление⁸¹⁹.

Таким образом, Зарубежный Синод имел основания продолжать свою деятельность под покровительством Сербской Церкви. Другие Поместные Церкви также не спешили прислушиваться к мнению Фанара. Так, вскоре после анти-карловацкого решения Патриарха Григория, 22 июня 1924 г., митрополит Антоний (Храповицкий) посетил Александрию, где был принят Патриархом Фотием, который в тот же день нанес ответный визит главе Русской Зарубежной Церкви⁸²⁰. Отношения митрополита Антония с Патриархом Фотием в последующие годы также были исполнены глубокого уважения. Римско-католический епископ Мишель Д’Эрбиньи, характеризовавший отношения между Александрийским Патриархом и митрополитом Антонием как «более, чем любезные» писал: «Достаточно почитать письма Патриарха Фотия митрополиту Антонию, чтобы убедиться, что он безоговорочно признавал его главой синода русских епископов за границей»⁸²¹. 24 июня митрополит Антоний прибыл в Иерусалим, где был тепло встречен представителем Иерусалимского Патриарха⁸²².

Патриарх Григорий не успел воспользоваться польскими деньгами. Он умер 17 ноября 1924 г. вскоре после хирургической операции, не проведя на кафедре и года. По данным газеты «Новая жизнь», он оставил после себя солидный капитал в ряде западных банков. Также стало известно о пропаже мешка с его ценностями и перепиской. Среди его постоянных адресатов указывали обновленческого «митрополита» Евдокима⁸²³.

Смерть Патриарха Григория положения не изменила – Фанар с избранного пути уже не сворачивал. Ухудшение взаимоотношений с Константинополем привело к тому, что Зарубежный Синод перестал оглядываться на него в своей политике. «Пока речь шла о новшествах, – писал митрополит Антоний валаамскому иеромонаху Поликарпу 27 января 1925 г., – прямо не воспрещенных канонами, Вы знаете, я советовал Вам послушание, а теперь именем Божиим советую: не повиноваться (...) постыдно умершему патриарху Григорию VII, сгубившему своим делом патриархат»⁸²⁴.

Советами такого рода митрополит Антоний не ограничивался. В 1924 г. Зарубежный Синод подтвердил свои права на русскую диаспору в Чехословакии, которая была отнесена к ведению митрополита Евлогия⁸²⁵. Вне всякого сомнения, Зарубежный Синод был воодушевлен и сведениями, полученными от реэмигранта М. Материкина. Последний посетил Патриарха Тихона 11 января 1924 г. и в своем письме на имя епископа Сергия (Королева) сообщил, что Святейший предписал решать все чехословацкие недоразумения при посредстве митрополита Антония. К главе РПЦЗ Патриарх Тихон советовал обращаться по всем вопросам⁸²⁶.

Конфликт с Фанаром напрямую коснулся и Болгарской Церкви, которая с 1872 г. находилась под отлучением Константинополя. Как известно, еще тогда Российская Церковь не согласилась с этим отлучением и в некоторых случаях допускала возможность сослужения с ее клириками. Это, в частности, касалось болгарских священников, учившихся в русских духовных школах.

Представители Русской Зарубежной Церкви также сослужили с болгарским духовенством. Однако на соборном уровне вопрос о восстановлении полного общения не был решен, и РПЦЗ не спешила это делать из уважения к Вселенскому Престолу⁸²⁷. Политика Фанара привела к тому, что Зарубежный Синод начал предпринимать решительные действия в пользу признания каноничности Болгарской Церкви. 22 октября 1924 г. Архиерейский Собор РПЦЗ официально разрешил русским архиереям сослужение с болгарскими архиереями⁸²⁸, что стало важным шагом к признанию болгарской автокефалии остальным православным миром.

Русская Зарубежная Церковь продолжала и свою борьбу с обновленческим расколом. Пусть не в такой мере, как Церковь в Отечестве, РПЦЗ все же имела возможность на собственном опыте убедиться, что представляют собой адепты красного обновленчества. Так, раскольничий «Собор» 1923 г. «лишил сана» митрополита Антония. В том же году обновленцы «освободили от должности» митрополита Евлогия и предложили ему сдать дела⁸²⁹. «Митрополит» Евдоким (Мещерский) тем временем рассылал зарубежным иерархам письма с предложением подчиниться обновленческому лжесиноду. Такие требования были, в частности, направлены главам Русских духовных миссий в Китае и Японии архиепископу Иннокентию (Фигуровскому) и архиепископу Сергию (Тихомирову). От епископа Серафима (Соболева), управлявшего русскими приходами в Болгарии, Мещерский в 1924 г. потребовал предоставить отчет о состоянии прихода и церковного имущества⁸³⁰.

В США развернул свою деятельность женатый «архиерей» Иван Кедровский. Поначалу его попытка захватить Никольский собор закончилась неудачно – самозванец и его сторонники были выдворены полицейскими⁸³¹. Авантюрист пошел иным путем и в 1926 г. сумел отсудить у главы Североамериканского округа митрополита Платона (Рождественского) более 100 объектов недвижимости. К обновленцам ненадолго примкнул и работавший грузчиком бывший иеромонах Илиодор (Труфанов), получивший известность еще в царской России в связи с распутинской историей. Сам Кедровский во всеуслышание заявлял, что скоро из СССР прибудет группа «священников» для служения в Америке⁸³². Последнее, естественно, так и осталось громким обещанием – коммунисты не были склонны столь массово командировать за границу своих агентов в рясах. К тому же паства у обновленцев в Америке отсутствовала, а потому отнятые храмы были пустыми. Но предприимчивые раскольники выход нашли тут же – полученные здания они начали сдавать в аренду все тому же митрополиту Платону.

Во Франции вел антиправославную работу примкнувший к обновленчеству протоиерей Сергий Соколовский. В годы Первой мировой войны Соколовский был священником русского корпуса во Франции, причем вел себя героически, лично водя воинов в атаку. Однако готовность умереть за Царя и Отечество не помешала протоиерею занять восторженную пробольшевистскую позицию. И все же, несмотря на публичные восторги, возвращаться в «Страну советов» протоиерей не спешил, предпочитая безопасную жизнь в капиталистической Франции. 28 ноября 1924 г. Антирелигиозная комиссия поручила начальнику 6-го (антицерковного) отделения СО ОГПУ Е.А. Тучкову «принять через Синод меры к образованию во Франции обновленческих общин, используя для этого священника Соколовского, каковым постепенно производить передачу церкви»⁸³³. В 1924 г. обновленческий лжесинод назначил Соколовского своим представителем во Франции. Став агентом подконтрольного СССР Банка Северных стран, а параллельно и агентом ОГПУ, Соколовский приложил немало усилий для изъятия у эмигрантов церковной недвижимости, прежде всего Александро-Невского собора в Париже. Успехов на этом поприще отступник не добился⁸³⁴. Лишенный сана Архиерейским Синодом РПЦЗ в 1924 г., Соколовский нашел приют у архиепископа Вениамина (Федченкова), который стал добиваться у Московской Патриархии принятия афериста в священном сане. Возмущенные прихожане писали митрополиту Сергию (Страгородскому), что архиепископ Вениамин готовит обновленца в настоятели Трехсвятительского подворья в Париже⁸³⁵. Вскоре Соколовский действительно был принят в Московский Патриархат в священном сане⁸³⁶, что еще больше оттолкнуло от Московской Патриархии русскую эмиграцию. В конце жизни Соколовский перешел в римо-католичество⁸³⁷, что, возможно, объяснялось новым заданием, полученным от советских спецслужб.

В эмиграции стал известен и другой скандальный персонаж – обновленческий «епископ» Николай Соловей (Соловейчик). Завербованный ОГПУ для работы за границей⁸³⁸ и получивший сан «архиепископа Сан-Францисского и Калифорнийского», в апреле 1924 г. он покинул СССР и остановился в Риге. Здесь «архиерей» связался с местными журналистами, публично объявил себя сторонником Патриаршей Церкви, а затем перешел и к антисоветским интервью. Соловей подтверждал, что получил назначение от раскольников, однако заверял, что в США он намерен подчиниться архиерею РЦПЗ – митрополиту Платону. Провокатор попытался объяснить и свое отпадение в раскол. Согласно заученной «легенде», он примкнул к обновленцам, чтобы выехать за границу и оповестить мир о большевистских преступлениях. «Если бы Патриарх Тихон, – вещал Соловей, – попытался послать своих делегатов за границу, то они немедленно бы очутились в Бутырках»⁸³⁹.

Речи о тяжелом положении Церкви перемежались в устах лжеепископа с откровениями о сотрудничестве обновленцев с ОГПУ. Соловей заливался соловьем – для проникновения в Зарубежную Церковь все средства были хороши. «На нас... – бичевал авантюрист себя и своих коллег-обновленцев, – лежит ответственность за невинных страдальцев, архипастырей церкви, положивших жизнь свою за догматы православия. Вспомним невинно убиенных митрополита Петроградского Вениамина, лучшего иерарха Церкви Христовой, погибшего во цвете лет, архимандрита Сергия (в мире ученейшего профессора В. П. Шейна), протоиерея Александра Николаевича Заозерского – оратора и гордости Москвы, и много других. Нашей безмолвной покорностью мы развязали те жестокие руки, которые поднялись на лучших защитников православия».

А вот еще один пассаж: «Лучшие из нас умыли руки, а худшие донесли на них и отдали их в руки палачей-безбожников. И мы после этого осмеливаемся считать себя руководителями православия в России. Позор и горе нам»⁸⁴⁰. Неудивительно, что пафосные возгласы провокатора поначалу многих расположили к нему. Даже консервативное «Новое время» отозвалось о лжеепископе с уважением, посетовав, что Европа, как и прежде, останется глуха к свидетельствам о зверствах советских палачей⁸⁴¹. А ОГПУ умело подкрепляло легенду. Вскоре за границей была опубликована информация, что за «смелое выступление» Соловья в СССР были репрессированы его родственники и духовник. За границу было передано и письмо Соловью Евдокима (Мещерского), выглядевшее как попытка заманить мятежного «архиерея» обратно⁸⁴².

И все же разумное недоверие со стороны Русской Зарубежной Церкви восторжествовало. Сориентироваться архипастырям отчасти помогла информация, переданная архиепископом Рижским Иоанном (Поммером). Святитель заподозрил неладное и предостерег от возможной ошибки митрополита Североамериканского Платона.

Летом 1924 г. Соловей обратился к митрополиту Евлогию (Георгиевскому) с просьбой о встрече для принесения покаяния⁸⁴³. И митрополит Евлогий, и другие иерархи РПЦЗ готовы были принять кающегося, однако признавать его священный сан никто не спешил. Не согласился принимать авантюриста и митрополит Платон. Архиерейский Собор РПЦЗ 1924 г., рассмотрев прошение, согласился принять обновленца только в качестве мирянина⁸⁴⁴. От такого унижения «покаявшийся» отказался. Соловей упорхнул в Уругвай, предварительно «анафематствовав» архиепископа Иоанна (Поммера)⁸⁴⁵.

Решение Архиерейского Собора РПЦЗ оказалось мудрым – провокаторская миссия лжеепископа стала известна в следующем году, когда Соловей своим клеветническим доносом погубил Патриаршего Местоблюстителя – священномученика Петра (Полянского). Совсем недавно «возмущавшийся» связями обновленцев с ОГПУ раскольник осенью 1925 г. оказал чекистам большую услугу. На обновленческом лжесоборе 1925 г. Введенский заявил, что Соловей вывез за границу тайное письмо митрополита Петра зарубежным монархистам в поддержку Великого князя Кирилла Владимировича. Это стало одним из поводов для ареста священномученика Петра и очередной волны большевистских гонений на Церковь⁸⁴⁶.

Связи с ОГПУ Соловей сохранял и впоследствии. 27 января 1926 г. газета «Возрождение» опубликовала перехваченное письмо Соловью от обновленческого «митрополита» Александра Введенского от 17 ноября 1925 г. «Приезжайте к нам, рады будем, – писал «апологет-благовестник» своему коллеге. – Разрешение на въезд получите в любом нашем полпредстве (напр., в Париже или в Берлине). Итак, в добрый путь. А пока напишите подробности белогвардейской работы Тихона, Петра Крутицкого (Полянского), поскольку вы это лично знаете, и что делают сейчас заграничные белогвардейцы»⁸⁴⁷.

Соловей на родину не вернулся, навсегда оставшись в Уругвае. В конце 1920-х гг. он попробовал присоединиться к римо-католичеству, но безуспешно⁸⁴⁸. В 1940-е гг. авантюрист тщетно пытался перейти в Московский Патриархат, а в последние годы жизни зарабатывал за счет местных римо-католиков. Поскольку развод в Римской Церкви процесс затруднительный и тянущийся годами, Соловей стал совершать для нетерпеливых вторые «венчания», которые Римско-Католическая Церковь и Уругвайское правительство признавали. Из этого контингента составилась небольшая «католическая община восточного обряда», для которой Соловей посвятил несколько «священников»⁸⁴⁹.

Рано или поздно в эмиграции должен был возникнуть вопрос о принятии раскаявшихся обновленцев. Некоторые иерархи РПЦЗ доходили в этом вопросе до крайностей. Так, архиепископ Харбинский Мефодий (Герасимов) отлучил от причастия убежавшего из СССР диакона Антония Галушко, рукоположенного в Русской Церкви, но затем присоединившегося к расколу. Харбинский иерарх не только запретил ему священнодействовать как «осквернившемуся», но и запретил причащаться за исключением случая смертельной опасности. Архиерейский Синод РП ЦЗ в целом не приветствовал таких крайностей – отпадавших в обновленческий раскол предписывалось принимать через покаяние, предоставляя вопрос о возможности совершения ими богослужения на усмотрение правящих архиереев. 24 августа 1924 г. в церкви Берлина по распоряжению управляющего западноевропейскими приходами РПЦЗ митрополита Евлогия епископ Тихон (Лященко) присоединил к Церкви протоиерея Алексия Добрянского и диакона Александра Красноумова, отпадавших в обновленчество, выехавших за границу вместе с Николаем Соловьем и принесших покаяние. Полученное в расколе «протодиаконство» А. Красноумова признано не было. При этом обоим присоединенным было разрешено совершать богослужения⁸⁵⁰.

Иначе смотрели в РПЦЗ на обновленцев, принявших сан в расколе. Как уже было сказано, «епископство» и «священство» Николая Соловья РПЦЗ не признала. Непримиримым было отношение Русской Зарубежной Церкви и к «архиерейству» Иоанна Кедровского. Архиерейский Собор 1934 г. заявил о непризнании совершенных им «хиротоний»⁸⁵¹.

Все же нужно сказать и о случае, который на первый взгляд выходил из общего ряда – принятии в РПЦЗ епископа Серафима (Ляде). Последний был посвящен архиепископом Пименом (Пеговым) в неканоничной «Украинской автокефальной Православной Церкви» (УАПЦ) в сентябре 1924 г. В 1930 г. Ляде по заданию советской разведки выехал в Германию, где признался в связях с ОГПУ⁸⁵². 24 июня 1930 г. он обратился в Архиерейский Синод с просьбой принять его в состав РПЦЗ. Судьба Серафима (Ляде) определилась тем же летом. 21 августа 1930 г. было решено принять его в РПЦЗ через покаяние в сане епископа⁸⁵³. Впоследствии принятие епископа Серафима без повторного рукоположения вызывало в адрес Зарубежного Синода нарекания. Со своей стороны руководство РПЦЗ настаивало на действительности его хиротонии. По мнению Синода, УАПЦ архиепископа Пимена (Пегова) ставила своей целью отделение от Всероссийской Церкви, но не приветствовала церковных реформ. В данной структуре, в частности, не допускался женатый епископат и второбрачие священников. По мнению Архиерейского Синода, УАПЦ была не частью обновленческого раскола, а «самочинным сборищем», незаконно объявившим автокефалию. По причине того что УАПЦ не приняла новшеств, Патриарх Тихон пытался вести с ней переговоры через епископа (затем митрополита) Константина (Дьякова). Лишь после того как попытка договориться провалилась, Патриарх 5 января 1925 г. подписал свое «разъяснение», в котором распространил на иерархов УАПЦ действие послания от 15 июля 1922 г. о безблагодатности обновленческих таинств⁸⁵⁴. Епископ Серафим (Ляде) свидетельствовал, что в течение 1924 г. Патриарх Тихон угрожал прещениями Пимену (Пегову), но указ о запрещении передал ему только в начале января 1924 г. Таким образом, Архиерейский Синод РПЦЗ рассудил, что действия Патриарха Тихона в отношении архиепископа Пимена вступили в силу уже после хиротонии епископа Серафима. Принимая последнего в сущем сане, учли и тот факт, что он никогда не был воинственно настроен против Всероссийской Церкви. Наконец, Архиерейский Синод ссылался на Патриарший указ № 166 от 22 ноября 1923 г., согласно которому священников и диаконов, рукоположенных в обновленчестве, можно принимать в сущем сане, если они: 1) готовы принести публичное покаяние; 2) приняли сан от архиереев старого поставления, не запрещенных и не лишенных сана; 3) не являются второбрачными и не вступили в брак после хиротонии. Согласно этому же патриаршему указу вопрос о принятии епископов, рукоположенных в обновленчестве, должен решаться Собором архиереев⁸⁵⁵.

Столь мягкий подход к принятию епископа Серафима не означал, что отношение РПЦЗ к обновленцам в 1930-е гг. было терпимым. Как и в начале 1920-х гг., Архиерейский Синод РПЦЗ и впоследствии выступал с резким порицанием раскольников.

Стараясь пресечь возможность признания обновленцев, митрополит Антоний обратился ко всем православным христианам с Окружным посланием, где предостерегал Поместные Церкви от общения с представителями этого раскола. Их руководство, согласно посланию, состоит из лишенных сана иерархов и «женатых мужчин, именующих себя епископами». Со свойственной ему резкостью митрополит Антоний указывал и на «иудины доносы» обновленцев, благодаря которым достойные святители, пастыри и миряне оказались в тюрьмах и ссылках⁸⁵⁶. Еще одно антиобновленческое послание митрополит Антоний издал в августе 1925 г. Поводом для него стало решение раскольников созвать в октябре 1925 г. свой «Собор», который глава РПЦЗ называл «вторым Разбойничьим». Архипастырь указывал, что обновленцы согласно ряду канонических правил (14 правилу Двукратного Собора, 6 правилу 1 Вселенского Собора, 1 правилу св. Василия Великого и др.) являются не Собором, а сборищем мирян.

Послание не обошло стороной и московского друга обновленцев Василия (Димопуло), о котором митрополит Антоний отзывался чуть ли не как об отлученном от Церкви самочиннике. «Прошу всех, – говорилось в послании, – не почитать оное сборище за церковный собор, не верить ложному свидетельству, будто в нем участвует представитель Вселенского Патриарха архимандрит Василий (Димопуло), на самом деле отпадший от Св. Церкви и приложившийся к безбожникам, но помнить, что все истинные православные архиереи, начиная с блаженной памяти Патриарха Российского Тихона, Патриарха Антиохийского Григория и прочих Восточных Патриархов православных, с негодованием отвергли сие скверное сборище с его несвященными архиереями (и архиерейшами), с его дружбой и преклонением пред современными Юлианами Отступниками – интернационалом, овладевшим, подобно тому извергу, православною Россией (...) Дружною анафемой должно ответить на льстивые призывы живоцерковников и обновленцев»⁸⁵⁷.

Откликнулась РПЦЗ и на лживые заявления раскольников, будто Патриарх Тихон лишен кафедры Фанаром с согласия прочих Патриархов. Во многом именно благодаря действиям РПЦЗ восточные патриархи (за исключением Константинопольского), заявили, что не признают обновленцев законной Церковью. Грамота с осуждением раскола была получена от Антиохийского Патриарха Григория IV⁸⁵⁸.

Такой же была реакция и Патриарха Сербского Димитрия. В ответ на просьбу «митрополита» Евдокима признать его главой Русской Церкви Патриарх Димитрий дал ему совет прекратить раскол и покаяться пред законной церковной властью. О своем признании Патриарха Тихона сербское церковное руководство заявило и в своей официальной грамоте № 2359. Свою позицию Патриарх Димитрий уполномочил озвучить Архиерейский Синод РПЦЗ.

Митрополит Антоний (Храповицкий), посетивший Патриархов Иерусалимского Дамиана и Александрийского Фотия в 1924 г., попытался получить официальное осуждение красного обновленчества и от них. Однако плутоватые владыки от официального ответа уклонились, явно допуская, что колесо Фортуны может повернуться к обновленцам своей счастливой стороной. Тем не менее, устные свидетельства о непризнании раскола Патриархи все же предоставили и против их публикации не возражали. Скоро эти сведения были обнародованы в эмигрантской печати⁸⁵⁹.

Строгим было и отношение РПЦЗ к обновленческим таинствам. Например, Архиерейский Собор РПЦЗ 1935 г. отказался признавать браки, заключенные в расколе⁸⁶⁰.

Русская Зарубежная Церковь развернула наступление и на другом фронте, стараясь противостоять попыткам Фанара созвать модернистский «Вселенский Собор». В октябре 1924 г. Архиерейский Собор РПЦЗ заявил о своем отрицательном отношении к этой идее. Основания были такие: во-первых, Поместные Церкви к столь важному делу не готовы, во-вторых, самая большая из них, Российская, переживает период гонений. Зарубежные архиереи решили в случае созыва Собора дожидаться указаний Патриарха Тихона, а если таковых не последует, то принять в Соборе участие лишь в качестве представителей зарубежного русского епископата, а не Всероссийской Церкви. Архиерейский Собор высказался против главных идей модернистов – второбрачия духовенства и женатого епископата⁸⁶¹, а также осудил попытки Фанара перевести мировое православие на новый календарь. Архипастыри напомнили, что он был осужден Восточными Патриархами еще в 1583 и в 1756 гг., а в XX в. многие Церкви (Александрийская, Антиохийская, Иерусалимская и Российская) его отвергли. Более решительно ответить на новый календарь РПЦЗ не могла – на канонической территории некоторых новостильных Церквей находились русские приходы, которым волей-неволей приходилось с местным церковным руководством контактировать. Поэтому Архиерейский Собор решил просить Вселенского Патриарха и другие новостильные Церкви не препятствовать русским приходам служить по старому стилю. Понимая, что такой милости ждать, по-видимому, бесполезно, Архиерейский Собор 1924 г. позволил русским иерархам решать вопрос о календаре на местах, что означало фактическое разрешение служить по новому стилю⁸⁶². Такой же курс был взят и Архиерейским Собором 1926 г. Чем РПЦЗ действительно не поступилась – так это пасхалией. Архиерейский Собор 1926 г. заявил о недопустимости отступать в этом вопросе от канонов⁸⁶³.

Зарубежный церковный центр по-прежнему выступал против сближения Фанара с обновленцами, которое продолжилось и после смерти Патриарха Григория VII. Новый Константинопольский Патриарх Константин VI не скрывал своей позиции, что нашло отражение в интервью Представителя Константинополя в Москве архимандрита Василия (Димопуло) газете «Известия». В том же интервью Димопуло высказался и в поддержку «избранной народом» кровавой большевистской власти, и против «монархически настроенных архиереев-беженцев» Антония, Евлогия и других⁸⁶⁴.

17 февраля 1925 г. митрополит Антоний (Храповицкий) обратился к Патриарху Константину с посланием, копии которого были разосланы также и главам других Поместных Церквей. Глава РПЦЗ, ссылаясь на свой авторитет второго по чести русского иерарха, а также выступая от имени 32 русских зарубежных архиереев, напомнил Патриарху Константину «о незаконных деяниях» Патриархов Мелетия и Григория. Подпадение Фанара под древние анафемы, наложенные на новый календарь в XVI и XVIII вв., путаница в Уставе, последовавшая после перехода Константинополя на новый календарь, – все это митрополит Антоний назвал «ужасом», виновниками которого были Патриарх Григорий VII и его «нечестивые советники». Глава РПЦЗ возмущался насильственным внедрением нового календаря, а также распускаемой Фанаром ложью, будто на новый стиль перешли все Восточные Патриархи. «Так лгать без стыда, так обманывать паству, так клеветать на старейших собратьев едва ли решились бы и беззаконные враги св. Иоанна Златоуста и святейшего Патриарха Российского Никона», – подводил итог глава Зарубежной Церкви. Митрополит Антоний просил своего адресата остановить «противоцерковный вандализм», отказаться от прав на отторгнутые от Московского Патриарха церковные области, отменить новый стиль и возвратить Финляндии православную пасхалию. Неудивительно, что это письмо осталось без ответа⁸⁶⁵.

Спустя месяц глава Зарубежной Церкви выступил с новым посланием, где осуждались претензии Фанара на Финляндию и введение в практику местной Церкви новой пасхалии. Митрополит Антоний, защищая свои права на диаспору, ссылался на 134-е правило Карфагенского Собора и выдвигал аргумент, который впоследствии станет в РПЦЗ главным: Церковь не территория, а народ⁸⁶⁶.

Относительно теплым было послание митрополита Антония следующему Константинопольскому Патриарху Василию III, занявшему престол в 1925 г. Уважительный тон послания не помешал митрополиту мягко указать на границы юрисдикции Вселенского Патриарха – административная и духовная власть только над греками и моральный авторитет для других народов. Глава РПЦЗ, в частности, написал, что Патриарх призван «вести к горнему царству православный народ еллинский, а словом мудрости и примером благочестия предуказывать сей путь и прочим православным народам»⁸⁶⁷.

В 1926 г. иерархи РПЦЗ вернулись к вопросу о «Вселенском Соборе», тем более что на нем Фанар предполагал обсуждать не только канонические, но даже догматические вопросы⁸⁶⁸. На мероприятие, запланированное Вселенским Престолом на Троицу 1926 г., были приглашены советские обновленцы, в то время как ни митрополит Сергий (Страгородский), ни Русская Зарубежная Церковь приглашения не получили⁸⁶⁹.

Фанар пытался лавировать. Митрополит Герман Фиатирский на встрече с митрополитом Евлогием в Лондоне в 1926 г. убеждал его, что отношение Константинопольской Патриархии к обновленцам отрицательное. Вместе с тем Патриарх Василий пытался убедить в добрых чувствах и митрополита Антония. Правда, эти «добрые чувства» вовсе не означали, что глава РПЦЗ получит приглашение. Патриарх Василий говорил, что на Собор приглашаются только главы Поместных Церквей, а митрополит Антоний таковым не является. Вот если Московская Патриархия решит делегировать митрополита Антония на Собор – тогда другое дело! О том, что митрополит Сергий и сам не был приглашен, а потому не мог никого командировать, естественно, умалчивалось⁸⁷⁰.

Такая позиция Фанара вполне соответствовала условиям обновленцев и их советских хозяев. Раскольники прямо выдвигали требование, что на Соборе представителей Зарубежной Церкви быть не должно. Еще одно условие обновленцев – гарантировать, что «на Соборе не будут допущены никакие суждения, порицающие советскую власть»⁸⁷¹. Стремление распространить на Поместные Церкви тлетворный советский дух, заставить их не только признать, но и поддержать коммунистическое государство, было одной из основных целей обновленцев на Соборе.

В принципе реформаторство было внутренним делом обновленческой группировки, а второбрачие и женатый епископат являлись прежде всего уступкой ее лидеров своим собственным страстям. Иное дело – советская администрация. При равнодушии к модернизму она видела в продвижении красного раскола свою цель – популяризацию коммунистического режима.

Введенский правильно понял свою задачу, намереваясь на будущем «вселенском» собрании заниматься восхвалением социалистического строя. Свою программу он изложил в письме Патриарху Василию. Лгать Введенский привык, а потому, готовя свой текст, упреков совести, по-видимому, уже не испытывал.

«Веками связанная с государством в форме русского монархизма, – писал «апологет-благовестник», – отныне русская церковь свободна. Коммунистическое правительство нашей родины предоставляет всем гражданам полную свободу совести и устроения церковной жизни согласно законам самой церкви. Мы видим, что целый ряд государств пытается использовать церковь в качестве своего политического орудия. И тем, что церковь в наши дни во многих местах является оплотом капитализма, надо объяснить все растущее равнодушие и раздражение трудящихся масс всего мира против церкви. Опыт русской церкви должен быть учтен вселенским Собором и претворен в жизнь»⁸⁷².

Понятно, что противостоять потокам нечестия и лжи могла только Церковь Зарубежная. И она боролась. Опасаясь модернистского характера «Вселенского Собора», митрополит Антоний (Храповицкий) направил предстоятелям Поместных Церквей грамоту, где предостерегал, что «Собор» даст Церкви лишь новые расколы. Глава РПЦЗ обращал внимание, что Российскую Церковь по-прежнему возглавляет лишенный свободы митрополит Петр (Полянский), не признающий обновленцев⁸⁷³.

Возмущал и сам факт постановки модернистских вопросов. Архиепископ Пекинский Иннокентий (Фигуровский) в те дни писал, что вопросы о втором браке духовенства, женатом епископате и праздновании Пасхи не должны обсуждаться, так как они давным-давно решены. Будущий Собор должен заниматься не решением надуманных проблем, а судом над отступниками. Что до пересмотра канонов, то если Собор дерзнет на это, то станет лжесобором, решения которого ничтожны. Подобным образом оценил ситуацию и архиепископ Харбинский Мефодий (Герасимов). Он отметил, что на семи Вселенских Соборах уже приняты все нужные для церковной жизни решения. Новое же собрание будет «лже-вселенским» и соберется «не для утверждения истины, а для узаконения лжи, проповедуемой нечестивым сборищем Живой Церкви»⁸⁷⁴.

Примерно так же охарактеризовали будущее собрание другие иерархи. Архиепископ Елевферий (Богоявленский) считал поставленные греками вопросы «уступкой плоти», а епископ Аполлинарий (Кошевой) отозвался об этих вопросах как о нечестивых.

К моменту открытия Архиерейского Собора РПЦЗ (июнь 1926 г.) было известно, что Константинопольская Патриархия решила отложить «Вселенский Собор», а все заявленные темы рассмотреть на предсоборном совещании. Поскольку «нечестивые вопросы» с повестки тем самым не снимались, Архиерейский Собор 1926 г. не мог оставить их в стороне. Он вновь заявил, что обновленцев на совещании быть не должно, а модернистские вопросы из повестки должны быть исключены⁸⁷⁵.

Позиция Русской Зарубежной Церкви не была пустым звуком. К ее мнению прислушивались, а авторитет митрополита Антония и других иерархов-изгнанников был высок не только во всем православном мире, но и среди инославных. Особенно заметно было влияние русской эмиграции на Сербскую Церковь. Патриарх Димитрий (t 1930) называл митрополита Антония «заграничным русским патриархом»⁸⁷⁶, а его преемник Патриарх Варнава распорядился, чтобы его интронизационную службу возглавил именно глава РПЦЗ⁸⁷⁷. Сербский журнал «Христианская жизнь» в 1924 г. писал, что Сербская Церковь «оскудела специфически-православной церковностью», что «ураган легкомысленного модернизма соблазнительно дует в душах многих клириков», а потому присутствие в стране митрополита Антония имеет огромное значение в преддверии Вселенского Собора. «Нам должно молиться Богу, да сохранит его в живых до этих великих дней», – говорилось в статье о главе РПЦЗ⁸⁷⁸. Естественно, что позиция Русской Зарубежной Церкви относительно «Вселенского Собора» принималась во внимание и другими Поместными Церквами.

Вторая половина 1920-х гг. была ознаменована сложными внутренними нестроениями в русском церковном зарубежье, причем и здесь Фанар сыграл заметную негативную роль. Прежде всего, это отразилось на взаимоотношениях карловацкого церковного центра и митрополита Евлогия (Георгиевского), управлявшего русскими приходами в Западной Европе.

Уход из Русской Зарубежной Церкви этого архиерея часть эмиграции напрямую связывала со смертью Патриарха Тихона. Нельзя забывать о деятельности парижских деятелей эмиграции, отталкивавших митрополита Евлогия от единства с Русской Зарубежной Церковью, о действиях ОГПУ, вносившего свою лепту в церковный раскол.

Зарубежная Церковь, в отличие от бесчисленных эмигрантских партий, являлась сильной и сплоченной структурой, представленной на всех континентах. Последовательная и твердая антикоммунистическая позиция РПЦЗ выглядела более выигрышно не только в сравнении с сервилизмом «сменовеховцев», но даже и на фоне невнятной политики военных организацией вроде «Российского общевоинского союза». Расшатать ситуацию в русском церковном зарубежье, расколоть единую Церковь, было для ОГПУ одной из наиболее важных задач. Надо помнить, что эмиграция была наводнена лицами, соглашавшимися, в силу нищеты или духовного кризиса, на сотрудничество с советскими спецслужбами. А ведь были еще и шпионы-профессионалы. То, что в ОГПУ велась «серьезная работа по расколу заграничной православной русской церкви», свидетельствовал и начальник секретно-политического отдела ОГПУ Я. С. Агранов⁸⁷⁹. Эти факторы нужно учитывать, чтобы понять извилистый канонический путь митрополита Евлогия в эмиграции.

Трудно сказать, когда именно у митрополита Евлогия зародилось желание обособить свои приходы. С достаточной уверенностью можно говорить о серьезном влиянии на иерарха его окружения, чего особо не скрывали ни он сам, ни близкие к нему люди⁸⁸⁰. Однако первое время это влияние не было столь заметно, как впоследствии. В 1922 г., после указа Патриарха Тихона № 348 от 5 мая, у митрополита Евлогия была возможность возглавить Русскую Зарубежную Церковь. Однако от возложенной на него миссии иерарх отказался. На Архиерейском Соборе 1923 г. он прямо говорил, что власть в Зарубежной Церкви должна принадлежать Архиерейским Соборам, а в промежутках между ними – Синоду во главе с митрополитом Антонием (Храповицким)⁸⁸¹. Однако уже спустя год митрополит Евлогий свою позицию поменял: начались претензии на чужие территории и попытки решать ключевые вопросы без ведома священноначалия. Вопреки позиции Московского Патриархата и РПЦЗ митрополит Евлогий поддержал епископа Германа (Аава), незаконно поставленного в Финляндию, а также призвал местное население не противиться введению нового календарного стиля. Митрополит стал вмешиваться и в дела русского прихода в Австралии⁸⁸². Разрыв иерарха с РПЦЗ едва не состоялся на Архиерейском Соборе 1924 г., однако в тот момент конфликт удалось погасить.

Почву для ухода из РПЦЗ митрополит Евлогий готовил постепенно. В начале 1926 г., то есть еще за полгода до разрыва с Синодом, митрополит Евлогий предлагал проживавшему в Иерусалиме архиепископу Анастасию (Грибановскому) стать его викарием в Лондоне. Непременным условием этого назначения митрополит поставил верность своей церковной политике. Но архиепископ Анастасий предложение не принял, считая нечестным устраивать свою судьбу за спиной Архиерейского Синода. Тем более что архиепископ не скрывал и своего несогласия с некоторыми действиями своего несостоявшегося начальника⁸⁸³.

К 1926 г. митрополит Евлогий всячески давал понять, что считает себя независимым от Зарубежного Синода. Стремление к самостоятельности неоднократно выбивало этого архиерея из «канонической колеи» и порой толкало на весьма опасный путь. Так, в апреле 1926 г. в речи на первую годовщину смерти Патриарха Тихона митрополит Евлогий с воодушевлением отзывался о раскольниках григорианах с их неканоничным «Высшим церковным советом». «Собором русских святителей, – говорил иерарх, – во главе нашей Церкви был поставлен законный его правопреемник – местоблюститель Патриаршего Престола Высокопреосвященный Митрополит Петр. Правда, вскоре и он был заточен в узы и, как слышно, до того замучен жестоким тюремным режимом, что уже изнемогает в борьбе со смертельной болезнью. Однако на смену ему уже создалась новая организация, и теперь можно быть уверенными, что заботами церковной иерархии преемство высшей власти в Русской Церкви навсегда обеспечено»⁸⁸⁴. Оправдывать эти слова непониманием церковной обстановки нельзя – в эмиграцию к тому времени уже дошла информация о раскольничьих действиях григориан, об их просоветской риторике и связях с Тучковым⁸⁸⁵.

На Соборе в июне 1926 г. противостояние между митрополитом Евлогием и Зарубежным Синодом вылилось в фактический разрыв. Митрополит, посчитавший претензии РПЦЗ на власть в русской диаспоре необоснованными, покинул Собор и вернулся в Париж. Ситуация оставалась неопределенной достаточно долго – митрополит Евлогий и его сторонники не могли решить, что же делать дальше. Так, например, Т.А. Аметистов на собрании представителей западноевропейских приходов 7 декабря 1926 г. указал четыре варианта устройства канонического статуса Западноевропейской епархии: 1) признать полноту власти в Западной Европе за митрополитом Евлогием, 2) обратиться к Церкви в России, 3) попросить третейского суда Поместных Церквей (например, Румынской или Сербской), наконец, 4) обратиться к суду Константинополя. По сообщению газеты «Возрождение», последнее предложение вызвало наибольшее несогласие. Собрание отвергло обращение к Фанару, «каноническая линия которого сомнительна, а политическая зависимость почти несомненна»⁸⁸⁶. Сам митрополит Евлогий обращаться в Константинополь также не хотел – в те нервозные месяцы он был склонен оценивать права Фанара на всемирную юрисдикцию как фантастические. В своем письме главе Польской Церкви митрополиту Дионисию митрополит Евлогий писал, что правильным путем для православных поляков была бы временная независимость до восстановления связей с Москвой, а вовсе не самочинная автокефалия. Антиканоничным считал митрополит Евлогий и вмешательство в польский вопрос Фанара. «Обращение же к Константинопольскому Патриарху, – продолжал архипастырь, – и участие этого последнего в этом деле я признаю... неправильным и вижу в этом неоправдываемый канонами акт вмешательства его во внутренние дела автокефальной русской церкви»⁸⁸⁷.

На дальнейшие действия митрополита Евлогия подтолкнули следующие события. 26 января 1927 г. он был запрещен в священнослужении Архиерейским Синодом РПЦЗ. 8 сентября это решение было подтверждено Архиерейским Собором. Большинством Поместных Церквей запрещение не было принято всерьез – неустойчивый канонический статус РПЦЗ не позволял ей брать на себя такие полномочия. Пожалуй, прямо поддержал Зарубежный Синод лишь Сербский Патриарх Димитрий⁸⁸⁸. Другие первоиерархи отнеслись к проблеме не столь категорично. Антиохийский Патриарх Григорий занял умеренную позицию и призвал митрополита Евлогия к примирению с Зарубежным Синодом, а Константинопольский Патриарх Василий, Александрийский Патриарх Мелетий и Архиепископ Афинский Хризостом фактически поддержали митрополита Евлогия⁸⁸⁹. Поддержка с их стороны дала ему основание укрепиться в сознании своей правоты⁸⁹⁰.

А вскоре в конфликт вмешалась внешняя сила. В июле 1927 г. эмигрантскую жизнь всколыхнуло требование Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) дать подписку об отказе от антисоветских выступлений. Эта подписка становилась условием для пребывания зарубежного духовенства в ведении Московской Патриархии. Архиерейский Собор РПЦЗ отказался от предоставления такого обязательства, в то время как митрополит Евлогий повел себя иначе. Не отказываясь принципиально от «политических» действий и высказываний, он заверил, что не будет превращать церковный амвон в «политическую трибуну». Требуемая подписка была предоставлена.

До 1930 г. митрополит находился в подчинении Московской Патриархии, причем впоследствии оценивал эти годы как самые тяжелые для его совести. За каждое неосторожное слово и даже за простое поминовение на панихиде «невинно убиенных» ему приходилось теперь оправдываться перед митрополитом Сергием. Тема большевистских зверств и гонений на Церковь была и вовсе табуирована. Красная Москва на этом не остановилась, и через некоторое время Заместитель стал требовать от митрополита Евлогия осудить убийство русским патриотом Борисом Ковердой революционера П. Л. Войкова⁸⁹¹. Напомним, что последний среди прочих преступлений был причастен и к гибели царской семьи.

Парижское «Возрождение», в основном поддерживавшее митрополита Евлогия, в те годы по-прежнему не выказывало своих симпатий Константинополю. 25 февраля 1930 г. газета опубликовала интересное расследование связей Фанара и агентов ОГПУ. Согласно публикации, суммы от советских агентов получал еще Патриарх Мелетий, а при его преемниках денежные вливания только увеличивались⁸⁹².

Однако антиконстантинопольская риторика прекратилась в том же году. Возмущенный печально известными интервью митрополита Сергия об отсутствии гонений, митрополит Евлогий твердо решил вернуться на антисоветские позиции⁸⁹³. В марте иерарх посетил Лондон, где принял участие в экуменическом молебне за страждущую Русскую Церковь. Из Москвы от митрополита потребовали немедленных объяснений. Поскольку таковых не последовало, митрополит Сергий 10 июня отстранил митрополита Евлогия от управления западноевропейскими церквами и назначил на его место архиепископа Владимира (Тихоницкого). Но последний должность принять отказался.

Эти обстоятельства побудили митрополита Евлогия задуматься над своей дальнейшей судьбой. Ни возвращаться в Московскую Патриархию, ни восстанавливать отношения с Зарубежным Синодом ему, а вернее его окружению, не хотелось. Вновь возник вопрос о подчинении Константинополю. Решение о переходе в его ведение было непростым – законным архиереем в Европе Фанар считал митрополита Фиатирского Германа⁸⁹⁴. Митрополит Евлогий со своей стороны защищал свои права и всегда выступал против константинопольских претензий. Теперь его положение изменилось. Обращение к Константинопольскому Патриарху означало, что митрополит Евлогий соглашается с ложной идеей о правах Фанара на всемирную юрисдикцию и фактически отрекается от той линии, которую отстаивал ранее.

Викарии митрополита Евлогия отнеслись к его решению по-разному. Архиепископы Владимир (Тихоницкий) и Александр (Немоловский) оказали ему полную поддержку, епископ Сергий (Королев) колебался, но все же склонился к общему мнению. Против высказывался только один викарий – епископ Вениамин (Федченков).

Митрополит Евлогий в тот момент не был уверен в успехе своего предприятия и ехал в Турцию навстречу полной неизвестности. Но опасения были напрасны. Патриарх Фотий II встретил визитера радушно и 17 февраля 1931 г. принял русские западноевропейские приходы в свое подчинение в качестве особого экзархата. Сам митрополит Евлогий становился теперь константинопольским экзархом, хотя в своем архипастырском послании прямо указывал, что его подчинение Фанару носит временный характер и прекратится после восстановления нормальных условий жизни Русской Церкви. Поминовение Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра также оставалось обязательным⁸⁹⁵. Вместе с тем от слов правды относительно творящихся в большевистской России зверств митрополит Евлогий по-прежнему должен был отказываться. В грамоте Патриарха Фотия указывалось, чтобы новый экзарх избегал вмешательства «в политические распри и раздоры», а его амвон «не превращался в трибуну для политических целей». Митрополит Евлогий, понимавший, кому он подчинился, соответствующее обещание немедленно предоставил⁸⁹⁶.

Фанар оповестил Московскую Патриархию о принятии митрополита Евлогия. 18 марта архимандрит Василий (Димопуло) направил письмо митрополиту Сергию. Архимандрит объяснял действия Константинопольского Патриарха необходимостью оградить евлогиевские приходы, во-первых, от инославного влияния, а во-вторых, от «антиканонических» попыток РПЦЗ подчинить всех русских беженцев своему «вредному» влиянию. При этом Димопуло, ссылаясь на некие мифические «канонические правила», утверждал, что все епархии за пределами той или иной Автокефальной Церкви должны подчиняться Константинополю⁸⁹⁷. В марте 1931 г. для переговоров с митрополитом Евлогием в Париж прибыл представитель Московской Патриархии митрополит Литовский Елевферий, но его миссия успеха не имела⁸⁹⁸.

Русская Зарубежная Церковь встретила переход своего бывшего архиерея в Константинопольский Патриархат с удивлением и негодованием. Неканоничным счел поступок митрополита Евлогия и Сербский Патриарх Варнава, который заявил, что разрывает с ним общение⁸⁹⁹. Среди прочего возмущение вызвало то, что митрополит Евлогий своими действиями подстегнул всемирные претензии Фанара.

18 марта 1931 г. Архиерейский Синод РПЦЗ назвал акт Патриарха Фотия II антиканоническим и постановил оповестить о его незаконных действиях французское правительство и всех глав Поместных Церквей⁹⁰⁰. На следующий день, 11 марта 1931 г., митрополит Антоний направил письмо Патриарху Фотию II, где напоминал, что митрополит Евлогий был запрещен Архиерейским Собором РПЦЗ, подчинился Московской Патриархии, а теперь, выйдя из ее подчинения, должен подпасть и под ее прещения. «Митрополит Евлогий подлежит суду своего Кириарха, – писал митрополит Антоний, – и никакая сторонняя церковная власть не может вмешаться в подобные дела. Иначе создается церковная анархия и разрушается каноническое начало. Ваше Святейшество, принимая под свою юрисдикцию опального митрополита Евлогия... Вы тем самым разрушаете святое неприкосновенное начало независимости Автокефальных Церквей». Митрополит Антоний не забыл напомнить Константинопольскому Патриарху, что он по отношению к главам других Церквей является лишь первым среди равных, и ни один канон никогда не давал ему права власти над другими Церквами. «Папистская же теория об особых правах Вселенского Патриарха на всю диаспору, – продолжал глава РПЦЗ, – основанных якобы на 18 правиле III Вселенского Собора и 28 правиле IV Вселенского Собора, неоднократно опровергались, а попытки Вселенского Престола осуществить эти мнимые права Православные Автокефальные Церкви всегда единомышленно опротестовывали. Такие протесты в свое время заявляла и Русская Православная Церковь»⁹⁰¹.

В особом послании к пастве, вышедшем тогда же, митрополит Антоний отверг всякую дипломатию. 28-е правило IV Вселенского Собора, по словам архипастыря, превратило провинциального византийского епископа в Патриарха, но не дало ему полномочий, выходящих за пределы Фракии, Малой Азии и территорий, примыкающих с юга к Румынии. Не дает никаких полномочий и титул «Вселенский Патриарх». Таковой всегда означал не вселенские в нашем понимании полномочия, а лишь полномочия всевизантийские, да и то в смысле почетного звания. Митрополит Антоний указывал на Александрийского Патриарха, который носил не менее громкий титул «Судии Вселенной», но не пытался судить все Поместные Церкви. Претензии Константинополя, прикрывшегося звучным именем, по словам митрополита Антония, рассчитаны только на неосведомленных людей⁹⁰². Но наиболее грубые выражения иерарх приберег для личной переписки. Особенно неадекватными архипастырь считал восторги некоторых эмигрантов о будто бы полученной митрополитом Евлогием каноничности. «Евлогианская эпопея, – писал митрополит Антоний, – даже меня удивила обнаружившимся в ней непроходимым невежеством русского общества. Эти болваны совершенно не понимают, что всякое действие вселенского Патриарха вне своего диоцеза имеет не более силы, чем действия любой кухарки, и что Свят[ейший] Фотий имел столько же права признать Евлогиевский Экзархат, как Матрена Сидоровна, его кухарница»⁹⁰³.

Независимо от РЦПЗ поступок митрополита Евлогия осудил и митрополит Сергий (Страгородский). 30 апреля 1931 г. он запретил митрополита Евлогия в священнослужении вместе с его клиром, а заодно и теми, кто будет ему сослужить или принимать его таинства⁹⁰⁴. Однако после подчинения западноевропейских приходов Фанару такое прещение не имело практического смысла, ведь «запрещенными» становились клирики Константинопольского Патриархата. Как уже повелось в те годы всемирной церковной смуты, Поместные Церкви сергиевских прещений законными не признали. Некоторые эмигранты и вовсе предполагали, что Заместитель специально тянул время, дожидаясь перехода митрополита Евлогия в юрисдикцию Константинополя. Н. С. Трубецкой, например, был уверен, что митрополит Сергий не придавал значения своему собственному указу. «Запрещать можно только подчиненного священнослужителя, – писал Трубецкой. – Если бы митрополит Сергий действительно хотел запретить Евлогия, то сделал бы это уже давно. Тем, что он выждал, пока Евлогий перешел к вселенскому патриарху и оказался вне юрисдикции московской патриархии, Сергий, по-моему, ясно показал, что запрещать Евлогия по-настоящему не хотел»⁹⁰⁵.

Русская Зарубежная Церковь со своей стороны возмущалась не только неканоничностью действий Патриарха Фотия II, но и тем, что его покровительство митрополиту Евлогию впредь создаст еще одно препятствие обличению советского безбожия. Русский эмигрант А. Н. Крупенский в своем открытом письме в газету «Возрождение» обращал внимание, что политическая зависимость митрополита Евлогия от большевиков изменилась только по форме. С 1927 по 1931 г. они влияли на него через Московскую Патриархию, теперь будут влиять через Константинополь. Ведь обещание воздерживаться от политики митрополит Евлогий дал. Все прекрасно понимали, что «политикой» на языке Москвы и Фанара назывались прежде всего выступления против коммунистической системы. В подавляющем большинстве своем эмигранты не видели особой разницы между подчинением советскому или турецкому правительству. Отношения Мустафы Кемаля и Кремля в те годы в целом были неплохими, и слухи о пополнении советских республик за счет Турции не казались эмигрантам совсем уж нелепыми⁹⁰⁶.

Митрополит Евлогий и сам знал, что от обличения советского безбожия и гонений на Церковь теперь придется отказаться. Это подтверждает его краткое интервью, данное газете «Возрождение». Отвечая корреспонденту, новоиспеченный экзарх сказал, что Патриарх Фотий не столь ревностен в угождении большевикам, чем его предшественники, а потому в подчинении ему греха нет⁹⁰⁷. Однако, как справедливо отмечали оппоненты, завтра снова может прийти «плохой Патриарх». «Проблема не в Патриархе, – писал Крупенский, – а в зависимости Патриархии от властей и от взяточничества»⁹⁰⁸.

Но даже это было не самым страшным. Куда хуже было то, что Фанар, распространяя свою власть, фактически навязывал русской диаспоре подчинение коммунистическому режиму. Правительство Турции, не жаловавшее Константинопольских Патриархов, все же с удовлетворением отнеслось к их претензиям на русскую диаспору. Турецкий официальный орган «Джумхуриет» положительно оценил подчинение митрополита Евлогия Патриарху Фотию и посоветовал всем представителям Русской Церкви обращаться к нему для решения всех спорных вопросов⁹⁰⁹.

Митрополита Евлогия все это, по-видимому, устраивало. С 1931 г. возглавляемый им экзархат пребывал в ведении Вселенского Престола, а в декабре 1933 г. Патриарх Фотий II предоставил своему русскому экзарху право служить с преднесением Креста⁹¹⁰.

Но отношения с Фанаром у Русской Зарубежной Церкви ухудшились бы и без евлогиевской проблемы. Модернизм Константинополя, навязывание Поместным Церквам нового календаря и возобновившиеся попытки созвать «8 Вселенский Собор» сами по себе были для православного сознания весомой причиной для недоверия. «Я на Собор, конечно, не приглашен, – писал митрополит Антоний в апреле 1932 г. – Греки возненавидели меня за несочувствие их нахальству и даже не упоминают моего имени при переписке о соборных делах»⁹¹¹. Но такое поведение не могло пройти для Фанара без последствий – вслед за митрополитом Антонием модернистские веяния и всемирные претензии Константинополя осуждались и сербами. Патриарх Варнава в своем послании Патриарху Фотию осудил его позицию по Западноевропейской епархии. Под влиянием митрополита Антония Сербский Первосвятитель отказался и от участия в запланированном «Соборе», если на нем не будет представлена Российская Церковь и законные последователи Патриарха Тихона⁹¹². Присутствие Сербской Церкви было для Фанара немаловажным. Константинопольская Патриархия пыталась завлечь сербов хотя бы хитростью, как наблюдателей. Но сербы, по остроумному замечанию митрополита Литовского Елевферия, тоже «восточные люди», а потому на хитрость не поддались. У литовского иерарха были сведения, что вслед за Сербской Церковью от какого-либо участия в «Соборе» отказывались болгары и румыны⁹¹³.

Но, несмотря на осуждение Фанара и резкую критику в его адрес, митрополит Антоний и помыслить не мог об объявлении Константинопольского Патриархата лжецерковью. Призыв афонского иеросхимонаха Феодосия не молиться за Патриарха митрополит оценивал как «один шаг от впадения в прелесть» и прямой путь к расколу. «Новый стиль для меня противен не менее Вашего, но еще противнее откол от Православия и его иерархии самолюбивых иноков», – вразумлял ревнителя глава РПЦЗ⁹¹⁴.

Попытку объединиться с митрополитом Евлогием Русская Зарубежная Церковь предприняла в середине 1930-х гг. В марте 1934 г. митрополит Антоний направил письмо митрополиту Евлогию с призывом восстановить общение, причем требований выйти из подчинения Константинополю ему не предъявлялось⁹¹⁵. Митрополит Евлогий ответил теплым письмом, но в Югославию не поехал. Лишь в мае 1934 г., находясь в Берлине, вдали от своих парижских советчиков, западноевропейский экзарх принял приглашение. 15 мая 1934 г. в Сремских Карловцах состоялась встреча митрополитов Антония и Евлогия. Архипастыри слезно попросили друг у друга прощения, хотя окружение митрополита Антония от намеченного сослужения его отговорило. А парижские «друзья» митрополита Евлогия, узнав о событиях в Сремских Карловцах, тут же стали прилагать усилия, чтобы вновь поссорить примирившихся.

Возвратившись в Париж, митрополит Евлогий заявил, что не планирует выходить из юрисдикции Фанара, и потребовал передачи в свое ведение приходов РПЦЗ в Западной Европе. В подобных претензиях не было логики. Настаивать на включении приходов РП ЦЗ в свою епархию иерарх мог только при условии своего присоединения к Зарубежной Церкви. Оставаясь же в ведении Константинополя, митрополит Евлогий должен был смириться с тем, что не все русские приходы захотят идти в подчинение грекам, а предпочтут находиться в русской структуре.

Со своей стороны Зарубежный Синод потребовал от митрополита Евлогия покинуть юрисдикцию Вселенского Престола, мотивируя это тем, что он сохраняет общение с обновленцами⁹¹⁶. Но митрополит Евлогий к таким ультиматумам оставался глух – по его мнению, подчинение Константинопольскому Патриарху давало ему стабильный канонический статус, в то время как Русская Зарубежная Церковь предоставить таковой ему не могла. Архиерейский Собор 1933 г. снял прещения с митрополита Евлогия во многом под давлением короля Югославии Александра и Сербского Патриарха Варнавы⁹¹⁷. Но административное единство по-прежнему было недостижимо.

Митрополит Евлогий, всего десять лет назад порицавший Константинопольских Патриархов как нарушителей канонов и захватчиков, теперь заговорил по-другому, недвусмысленно проводя идею об особом статусе Фанара и его высших правах. «Вселенский Патриарх... – писал орган Западноевропейского экзархата в начале 1935 г., – Отец Православия, Первоиерарх всей Церкви Христовой Православной по всему миру сущей»⁹¹⁸. Возвеличивание Вселенского Престола доводило до оправдания как его нарушений, так и его преступлений. Если Русская Зарубежная Церковь категорически осудила факт молитвенного общения Фанара с красными обновленцами, то в Западноевропейском экзархате этот факт прямо оправдывали. Один из авторов «Церковного вестника» Ю. Колемин вообще пытался переложить вину с Фанара на Зарубежную Церковь, якобы не имеющую «вселенско-церковного сознания» и подверженную личным страстям и национализму. Некоторые мысли Колемина были попросту скандальны. Так, по его мнению, Константинополь имеет право решать, кто прав – Московский Патриархат или обновленцы. Но поскольку московская церковная власть не обратилась к Константинополю за апелляционным судом, то Вселенский Престол имел право вступить с обновленцами в общение. «Не мы ему судьи, и если уже на то пошло, то скорее он нам судья», – патетически восклицал представитель Западноевропейского экзархата⁹¹⁹. Не отставал и его духовный лидер. Митрополит Евлогий прямо заявлял о необходимости подчинения Константинополю всех зарубежных русских приходов до падения коммунистической власти в России⁹²⁰.

У Зарубежного Синода подобной экзальтации в отношении Фанара не было. Во-первых, общение Вселенского Престола с обновленцами РПЦЗ по-прежнему считала каноническим преступлением. Во-вторых, Зарубежная Церковь действовала с разрешения Сербской Церкви, которая является такой же полноправной, как и Константинопольская. В-третьих, РПЦЗ считала себя частью Всероссийской Церкви, лишь временно отделенной от нее. Таким образом, в признании со стороны Фанара нужды не было. К этому нужно прибавить и модернистские устремления Константинополя. Архиепископ Харбинский Мефодий в связи с этим писал, что Вселенский Патриарх является «церковным большевиком», дышащим духом «Живой церкви». Вывод архиепископа был однозначен – признание или непризнание со стороны Константинопольского Патриарха для РПЦЗ ничего не значит⁹²¹.

Следующий 1935 год показал, что административное единство РПЦЗ и Западноевропейского экзархата является неосуществимой мечтой. Митрополит Евлогий всеми способами подчеркивал свою зависимость от Вселенского Престола. Уже 27 января 1935 г. митрополит и его викарии рукоположили во епископа Херсонесского архимандрита Иоанна (Леончукова)⁹²². Хиротония была совершена с благословения Константинопольского Патриарха без уведомления Зарубежного Синода⁹²³. Летом того же года митрополит Евлогий писал митрополиту Антонию, что только Константинополь может дать русскому православному зарубежью твердый канонический фундамент. Русская Зарубежная Церковь, по мысли митрополита Евлогия, должна войти в подчинение Фанара в виде митрополичьих округов⁹²⁴. Такой план для РПЦЗ был неприемлем и означал для нее развал. Последнюю попытку объединить Русскую Зарубежную Церковь и Западноевропейский экзархат предпринял Сербский Патриарх Варнава. 31 октября 1935 г. под его председательством в Белграде открылось Совещание, в котором приняли участие иерархи русской церковной эмиграции – митрополиты Антоний, Евлогий, Феофил (Пашковский), Анастасий (Грибановский) и епископ Димитрий (Вознесенский).

Митрополит Феофил, с 1934 г. возглавлявший Североамериканскую митрополию, согласился на единство с Русской Зарубежной Церковью, тем более что полномочия его округу были предоставлены самые широкие. Такие же полномочия предполагались и для епархии митрополита Евлогия. Но последний сближаться с РПЦЗ не захотел⁹²⁵.

К единому мнению стороны так и не пришли. Хотя митрополит Евлогий и подписал постановления Совещания, возвращаться в подчинение Зарубежного Синода он не собирался. В конце 1935 г. иерарх писал Патриарху Фотию: «Наши епископы почему-то хотят отторгнуть меня от юрисдикции Вашего Святейшества, но я и моя паства не согласимся на это, ибо в отеческом покровительстве видим единственную крепкую опору своего канонического существования»⁹²⁶.

Поддерживавшая митрополита Евлогия пресса указывала на необходимость подчинения Константинополю всей русской церковной эмиграции. 29 октября «Возрождение» опубликовало статью, где «доказывало», будто Зарубежная Церковь изначально признавала права Константинопольской Патриархии на диаспору. В пример приводились события 1921 г., когда митрополит Антоний просил Константинопольскую Патриархию принять в свое ведение Русскую миссию в Китае. Газета отмечала, что таким же образом РПЦЗ должна отпустить в подчинение Вселенского Престола и митрополита Евлогия⁹²⁷. Отвечая на это, заведующий канцелярией Архиерейского Синода РПЦЗ Ю.П. Граббе указывал, что причиной обращения в Константинопольскую Патриархию в 1921 г. явилось крайне опасное для русского имущества положение. Церковная собственность могла быть изъята большевиками, и миссии необходимо было покровительство, которое в тот момент ВЦУ обеспечить не могло. Другое дело – уход митрополита Евлогия, не обусловленный церковной необходимостью. Потому проведенная «Возрождением» параллель несерьезна⁹²⁸.

В конце декабря 1935 г. умер Патриарх Фотий II. Его преемнику, Патриарху Вениамину, митрополит Евлогий писал: «Осмеливаюсь принести Вашему Святейшеству... мою усердную мольбу о том, чтобы не лишились мы высокого покровительства Вселенского престола», давшего зарубежным приходам «духовное успокоение и твердую каноническую устойчивость»⁹²⁹.

Тогда же в официальном органе Западноевропейского экзархата появилась интересная статья секретаря экзархата Т.А. Аметистова. Автор статьи настаивал, что права Вселенского Престола на русские приходы должны длиться вплоть до освобождения России от большевиков. Показательно утверждение Аметистова, что единой Церкви на родине не существует, что Российская Церковь разделилась на: 1) последователей митрополита Сергия, 2) последователей «Синодальной иерархии» (так возвышенно Аметистов именовал обновленческий раскол), 3) на «иные группировки» (это уничижительное название автор статьи относил, по-видимому, к григорианам и противникам сергиевской «Декларации», то есть к правой оппозиции).

По словам Аметистова, Вселенский Престол стремится к примирению всех враждующих групп и к их слиянию в единую Церковь. А пока соединение не произошло, Константинополь старается никого не осуждать и никого не одобрять. В довершение ко всему автор статьи высказался, что все русские иерархи, то есть и Московская Патриархия, и правая оппозиция, и обновленцы, будут подлежать церковному суду, результат которого будет зависеть от того, чему они способствовали – миру или разделению. По-видимому, в роли главных «судей» Аметистов видел греков. Статья заканчивалась слезливо. Константинопольские Патриархи сравнивались со Христом, изображались невинными страдальцами и великими благодетелями Русской Церкви. Естественно, автор статьи забыл упомянуть о предательских действиях Фанара в отношении Патриарха Тихона и о елейных поздравлениях обновленцам – «братьям» и «со-служителям» Вениамину (Муратовскому) и Виталию (Введенскому)⁹³⁰.

В июле 1936 г. митрополит Евлогий окончательно отверг возможность объединения с Русской Зарубежной Церковью. 23 января 1937 г. Патриарх Вениамин одобрил это решение, заявив, что каноничность русскому зарубежью может дать только подчинение Вселенскому Престолу⁹³¹.

Экзархат остался в ведении Фанара. В Западной Европе по-прежнему продолжили параллельное существование приходы и архиереи Русской Зарубежной Церкви и Русского Западноевропейского экзархата Константинопольского Патриархата. В Русской Зарубежной Церкви в связи с этим обсуждался вопрос, можно ли сослужить с представителями экзархата. Несмотря на звучавшие призывы вновь разорвать с митрополитом Евлогием евхаристическое и молитвенное общение, Архиерейский Собор 1938 г. все же не пошел на такие меры.

Но, войдя в подчинение Вселенской Патриархии, митрополит Евлогий отстранил себя от главного дела русской эмиграции – хранить в изгнании идею Святой Руси. На Второй Всезарубежный Собор в 1938 г. представители Западноевропейского экзархата приглашены не были.

Русская Зарубежная Церковь продолжала считать себя частью Всероссийской Церкви. И отношения зарубежной церковной власти с Константинопольской Патриархией имели свою специфику. В течение 1930-х гг. Зарубежный Синод и Константинопольская Патриархия не обменивались поздравительными посланиями, хотя взаимные поздравления между карловацким центром и другими Церквами (Александрийской, Антиохийской, Иерусалимской, Сербской, Болгарской, Кипрской, Элладской, Албанской и Синайской) шли постоянно.

Испорченные отношения с Фанаром стали причиной того, что в последующие годы Зарубежный Синод всячески отстаивал права русской канонической территории от его посягательств. Резкий отзыв последовал, например, после подчинения Константинополю Латвийской Церкви. Возглавлявший эту Церковь архиепископ Иоанн (Поммер) поддерживал связь и с Московской Патриархией, и с Зарубежным Синодом. Святитель был избран в сейм, где успешно отстаивал права православного населения. Давать какие-либо обязательства большевистскому режиму архипастырь отказывался, ибо обещать лояльность сразу двум государствам (Латвии и Советскому Союзу) невозможно. В своем письме митрополиту Литовскому Елевферию 2 ноября 1927 г. архиепископ Иоанн писал: «Двуподданство карается законом (...) Все-таки Вы, как верный гражданин Литвы, не можете наперед и на все случаи обещать благорасположение к СССР. Вы свои отношения к СССР должны координировать с отношениями к нему Литов[ской] республики»⁹³². Возразить на эти слова было трудно.

Деятельность архипастыря мешала многим. В ночь с 11 на 12 октября 1934 г. архиепископ Иоанн завершил свою жизнь мученической кончиной – неизвестные злоумышленники сожгли его на пригородной даче. Убийство священномученика открыло путь к подчинению Латвийской Церкви Фанару, тем более что на этом настаивало правительство Латвии. В марте 1936 г. для выборов нового митрополита в Ригу прибыл представитель Вселенского Престола митрополит Фиатирский Герман. Список из трех кандидатов в митрополиты был отправлен на утверждение Константинопольскому Патриарху Вениамину.

10 марта митрополитом был избран протоиерей Августин Петерсон, служивший в Даугавпилсском гарнизоне. Он был пострижен в рясофор без изменения имени, 29 марта рукоположен во епископа и возведен в сан митрополита. Хиротонию возглавил митрополит Герман. В Томосе Константинопольской Патриархии говорилось, что Латвийская Церковь принимается в ведение Константинополя по причине нарушения ее связей с Российской Церковью. При этом в документе не говорилось ни о Матери-Церкви Российской, ни о том, что Латвийская Церковь может вернуться в ее подчинение после падения коммунистической власти. Излагая эти события, «Церковная жизнь» охарактеризовала их как очередной захват чужой канонической территории⁹³³.

В начале 1930-х гг., переходя в ведение Константинопольского Патриарха, митрополит Евлогий объяснял свои действия невозможностью нормального общения с Матерью Российской Церковью и указывал на временность своего подчинения Вселенскому Престолу. Церковь в Отечестве при жизни митрополита Евлогия свободы так и не получила, но иерарх, вдохновленный победами Красной армии и избранием Патриарха, уверовал, что время воссоединения с Московской Патриархией настало. Свою роль здесь, несомненно, сыграла просоветская пресса, усердствовавшая во Франции и призывавшая эмигрантов возвращаться на родину. По словам современника тех событий, казалось, что такие газеты отличались от фашистских лишь тем, что имя Гитлера в них заменялось на имя Сталина⁹³⁴. Митрополит Евлогий был одним из немногих, кто этой пропаганде поверил. В 1944 г. он стал контактировать с советским посольством в Париже, а затем вступил в переписку с Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Алексием (Симанским). В июле 1945 г. митрополит Евлогий ввел поминовение Патриарха Московского Алексия I вместе с именем Вселенского Патриарха. Правда, примерно половина приходов поминать главу Русской Церкви отказалась⁹³⁵.

Месяц спустя Францию посетил делегат Московской Патриархии – митрополит Николай (Ярушевич). Одной из задач посланника было присоединение приходов русского Западноевропейского экзархата. Хотя предварительная договоренность с митрополитом Евлогием была достигнута, задача была не из простых – не все русские приходы во Франции стремились под омофор Патриарха Алексия. К пребыванию под властью Константинополя эти приходы привыкли, а переход в Московский Патриархат большинством рассматривался как подчинение коммунистическому государству.

Во время своих встреч с прихожанами, в беседах и проповедях митрополит Николай был вынужден пользоваться теми же методами, какими пользовался тогда советский режим. Главным из них была пропаганда, как правило, замешанная на явном обмане. Московский посланник говорил об отсутствии гонений, о десятках тысяч открытых храмов, об издаваемых православных журналах и т.д. Правда, советские уши вылезали всюду. Иеромонах Серафим (Родионов), перестаравшись и, видимо, желая угодить митрополиту Николаю, затянул многолетие «Державе Советской», что вызвало удивление и чувство неловкости даже у самих приезжих⁹³⁶. Самого митрополита Николая во время выступлений неоднократно ловили на лжи, вследствие чего количество желающих возвращаться под власть Москвы уменьшалось на глазах. Прохладное отношение большинства эмигрантов к московской церковной власти подтвердило пастырское собрание 29 августа 1945 г. Сторонники Константинополя настаивали, что смена юрисдикции лишит их привычной свободы, тем более что Церковь в Отечестве и сама фактически порабощена. Сторонники Москвы вразумительно ответить на это не могли. Как правило, эти люди принадлежали к «Союзу советских патриотов» и свои восторги по поводу Московской Патриархии перемежали с пафосными возгласами в защиту советского строя. Протоиерей Константин Замбржицкий из Клиши свел свои доводы к следующему: «После великих и славных побед доблестной красной армии все сомнения отпали! (...) Как можно не верить родине победительнице!»⁹³⁷

Понятно, что единство, основанное на подобных «аргументах», не могло быть прочным, тем более что из 80 участников собрания за безоговорочное подчинение Москве выступило менее 10 человек. Однако митрополит Евлогий закрывал глаза на очевидное. Уверенный в чудесном превращении людоедского государства в новую Российскую империю, митрополит Евлогий не хотел слушать никаких возражений и настойчиво требовал присоединения к Московской Патриархии. Священник Евграф Ковалевский записал в своем дневнике: «Никогда я не слышал такой бессвязной и в то же время не соответствующей моменту беседы. Тут были анекдоты о старушках, плач и умиление от встречи с советской девушкой, которая сохранила за 20 лет девство, но и призыв все бросить и ехать туда, так как только там – работа. Самое скверное, что Владыка чернил наше зарубежное дело, говоря о полной денационализации, которой не существует, о переходе молодежи в католичество, что – настоящая ложь, и т.д. Для чего это? Впечатление очень тяжелое и смутное. » Примите нас, бедных родственников, к себе», – вот его вывод». Когда стало понятно, что подавляющее большинство собравшихся присоединяться к Московской Патриархии не хочет, митрополит Евлогий «обиженно-упрямым голосом» сказал, что в Церкви все вопросы решает не паства, а епископ, тем более что переговоры почти закончены. Последнее заявление вызвало немалое удивление – о переговорах все услышали впервые⁹³⁸.

В тот же день поздно вечером в покоях митрополита в присутствии только самых близких лиц митрополит Евлогий написал письмо Патриарху Алексию I с просьбой о принятии в Московский Патриархат. Там же был написан акт о воссоединении митрополитом Николаем по «общепринятому церковному чину» митрополита Евлогия и двух его викариев – архиепископа Владимира (Тихоницкого) и епископа Иоанна (Леончукова). В документе имелось указание, что достигнута устная договоренность о воссоединении со Вселенским Патриархом Вениамином⁹³⁹.

1 сентября в Александре-Невском соборе митрополит Николай сослужил с митрополитом Евлогием, митрополитом Серафимом (Лукьяновым), принятым из РПЦЗ, епископом Иоанном (Леончуковым) и сонмом духовенства. Непосвященному человеку могло показаться, что объединение состоялось. Более искушенные в церковной политике прихожане так не считали. Странностей во время богослужения было немало. Во-первых, никакой объединительный документ перед богослужением зачитан не был, во-вторых, во время проповеди митрополит Николай также ни слова не сказал о подписанном три дня назад документе, а расплывчато призывал соединиться с родиной и приглашал иерархов посетить Россию⁹⁴⁰. В довершение ко всему на литургии поминались два Патриарха – Константинопольский и Московский⁹⁴¹.

Такие странности на самом деле понятны. Митрополит Николай прекрасно понимал, что подавляющее большинство русских эмигрантов в Московский Патриархат не стремилось. Кроме того, в подписанном 29 августа акте не говорилось о выходе русского экзархата из юрисдикции Вселенского Престола. В условиях такой неопределенности и даже недоброжелательности со стороны прихожан митрополит Николай предпочел попросту скрыть от народа подписанный документ. Ситуация сложилась неопределенная. Большинство клириков и прихожан экзархата по-прежнему считали себя пребывающими в лоне Константинопольского Престола, в то время как в Москве были убеждены, что разделение с митрополитом Евлогием благополучно завершилось.

7 сентября Священный Синод Московского Патриархата постановил принять 75 приходов митрополита Евлогия. 11 сентября был издан указ Московской Патриархии № 1171. В соответствии с ним Западноевропейский экзархат сохранялся, но считался теперь в ведении Патриарха Московского⁹⁴². Правда, все это было лишь на бумаге. Посетивший Францию в 1946 г. архиепископ Фотий (Топиро) констатировал, что объединение имеет лишь внешние формы⁹⁴³. Проводить свои идеи в жизнь у престарелого митрополита Евлогия не было сил. Он почти не служил, а значит, не мог и проповедовать. Административными делами он также не занимался – эту обязанность он давно возложил на архиепископа Владимира, который к объединению с Москвой относился скептически.

Против подчинения Московской Патриархии высказывалось и большинство членов Епархиального совета. Стоило митрополиту Евлогию обратиться в Константинопольскую Патриархию с просьбой отпустить его в московскую юрисдикцию, как его окружение тут же писало Вселенскому Патриарху свои письма, где умоляло не торопить события. Среди таких тайных, но активных оппозиционеров были архимандриты Савва (Шимкевич) и Киприан (Керн), протопресвитер Г. Ломако, протоиерей В. Зеньковский и А.В. Карташев⁹⁴⁴.

Поскольку отпускная грамота из Константинополя не приходила, митрополит Евлогий продолжал поминать на богослужениях на первом месте Патриарха Вселенского, на втором – Патриарха Московского⁹⁴⁵. Самого митрополита Евлогия в его кафедральном соборе поминали на службах как «Экзарха Патриархов Вселенского и Московского»⁹⁴⁶.

Фанар, затягивая предоставление митрополиту Евлогию отпускной грамоты, довольно оперативно направлял ему другие распоряжения. Например, в феврале 1946 г. Патриарх Максим подтвердил необходимость поминовения на богослужениях Вселенского Патриарха. Будто не зная о договоренностях между Московской Патриархией и митрополитом Евлогием, Константинополь продолжал именовать его экзархом только Вселенского Патриарха⁹⁴⁷. Ярким свидетельством ненадежности московско-парижского единства стала хиротония архимандрита Никона (Греве) во епископа Сергиевского, состоявшаяся 24 февраля 1946 г. в Александро-Невском соборе. Было непонятно, в чьем подчинении будет находиться новый архиерей, и русские парижане строили догадки, кому именно он будет присягать. Архиепископ Владимир (Тихоницкий) до последнего момента отказывался обсуждать этот вопрос, который на самом деле тайно уже был решен. Читая исповедание веры, архимандрит Никон пропустил пункт о повиновении Патриарху Алексию. Сама хиротония только усилила недоумение. Ее возглавлял митрополит Евлогий, но по немощи всю службу он просидел в кресле. К престолу его подводили лишь дважды – во время самого рукоположения и во время причастия. В таинстве приняли также участие архиепископ Владимир (Тихоницкий), епископы Сергий (Королев) и Иоанн (Леончуков). Из слова митрополита Евлогия новопоставленному архиерею нельзя было понять, в чьем подчинении он находится. Было не совсем ясно даже, на какую кафедру он назначен. Из проповеди митрополита следовало, что титул новому архиерею дан по месту пребывания мошей преподобного Сергия Радонежского, то есть по Троице-Сергиевой лавре. Такой титул подразумевал бесспорное подчинение епископа Никона Московской Патриархии. Но сам епископ Никон утверждал, что получил титул по Сергиевскому подворью в Париже. В таком случае подчиненность Москве была призрачной⁹⁴⁸.

Сторонники Константинополя тем временем вели свою игру, убеждая прихожан, что Вселенский Престол предоставляет свободу, не вмешиваясь во внутреннюю жизнь Экзархата. Один из наиболее активных приверженцев Фанара протоиерей Николай Сахаров обращал внимание, что Экзархат живет по правилам Московского Собора 1917–1918 гг., клир и миряне участвуют в церковной жизни и управлении. Внутренняя жизнь Русской Церкви иная. Собор 1945 г. создал церковное устройство, которое противоречит духу соборности, причем на всех уровнях. Где гарантия, что советские формы церковности не будут перенесены во Францию?⁹⁴⁹ Подобные опасения подтверждались действиями московской церковной власти, которая стала решать дела Экзархата, не согласовывая их с митрополитом Евлогием. Среди таких шагов можно назвать назначение в Париж в помощь митрополиту «человека Москвы» – архиепископа Фотия (Топиро), перемещение викария Западноевропейского экзархата архиепископа Сергия (Королева) из Праги в Вену, предоставление ставропигии Свято-Фотиевскому братству и Институту святого Дионисия⁹⁵⁰.

Растущее недовольство Московской Патриархией подогревалось ужасом перед коммунистическим режимом. С согласия французского руководства по стране разъезжали офицеры НКВД, забиравшие в организованные на территории Франции концлагеря русских эмигрантов. Самым большим и зловещим стал лагерь Боригар, ворота которого были украшены огромным портретом Сталина. Хотя подразумевалось, что репатриировать будут лишь тех, кто сотрудничал с немцами, на деле это могло коснуться любого русского. Несчастных тысячами вывозили в Советский Союз навстречу печальной участи. Французские военные и полиция не могли проникнуть на территорию лагерей, а действия сотрудников НКВД, в том числе явные похищения, оставались безнаказанными. Попытка министра внутренних дел Франции объявить протест привела к его увольнению коалиционным правительством, в которое входили коммунисты. По словам Н.Д. Толстого, попытка коммунистического путча во Франции в тот момент казалась вполне реальной, тем более что сведения о финансировании французских коммунистов из Советского Союза также имели место⁹⁵¹. В соседней Бельгии русские эмигранты на улицах вообще остерегались говорить по-русски, чтобы не быть схваченными агентами НКВД⁹⁵².

Ненависть эмигрантов к советскому режиму переносилась и на Московскую Патриархию, тем более что сторонники объединения с ней практически единодушно восторгались коммунистическим строем и прославляли его вождей. «Взвинченные ликования политического нецерковного меньшинства и столь же нецерковной партийной прессы вводили в заблуждение... – писал архиепископ Владимир (Тихоницкий) Патриарху Алексию I. – Весь деликатный опыт церковного сближения быстро смешался с начавшимся опытом советизации эмиграции»⁹⁵³.

Эта восторженность выражалась в поддержке всех действий советской администрации. Например, митрополит Евлогий повелел служить благодарственные молебны по поводу указа Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1946 г. «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции». Провидение распорядилось, что последней службой в жизни митрополита Евлогия, на которой он смог физически присутствовать, был как раз такой просоветский молебен, который был вынужден служить архиепископ Владимир.

Вся эта экзальтация сопутствовала явной лжи со стороны советской пропагандистской машины. Архиепископу Александру (Немоловскому) газета «Советский патриот» приписала слова, будто гонений на Церковь в России никогда не было. Возмущение архиепископа, который ничего подобного не говорил, результатов не дало – опровержение опубликовано не было⁹⁵⁴. Та же газета «Советский патриот» заявляла, что приходские собрания выступают за соединение с Московской Патриархией. Правда, выяснялось, что, например, в Тулузе, Марселе и Бельфоре это были не приходские собрания, а собрания местных отделений маргинальных «советских патриотов», к церковной жизни не имевших никакого отношения⁹⁵⁵.

Ситуация осложнялась тем, что русская эмиграция во Франции раскололась по принципу политическому – на французских и советских подданных. Последние были в явном меньшинстве (не более 10 %⁹⁵⁶), в то время как основная часть эмигрантов с коммунистической властью никаких дел иметь не хотела. Отсюда вытекало и отношение к Московской Патриархии. Вопрос «Московский Патриархат или Константинополь?» фактически был сведен к вопросу «за советский режим или против него?». Связь между советской администрацией и Московской Патриархией вела к тому, что антикоммунистические выступления эмигрантов били и по авторитету московской церковной власти. Московская Патриархия очень скоро стала восприниматься как служанка и союзница безбожного государства.

Ее действия рождали противодействие более или менее скрытое. В адрес экзархата шли письма от прихожан, требовавших прекратить агитацию со стороны просоветских священников⁹⁵⁷. Возмущенные советской пропагандой настоятели приходов принципиально отказывались поминать на службах Патриарха Алексия⁹⁵⁸. Ближайшее окружение митрополита Евлогия действовало не столь прямолинейно, но не менее враждебно. Это выражалось, прежде всего, в том, что на отказ приходов поминать московское священноначалие епархиальный совет смотрел более чем снисходительно.

Второе лицо в экзархате, архиепископ Владимир (Тихоницкий), прямо не высказывался против Московской Патриархии, но своими действиями подтверждал свое недовольство ее политикой. Архипастырь не скрывал и своей антикоммунистической позиции. К указу о советском гражданстве он отнесся резко отрицательно и в письме Патриарху Алексию указал, что после появления этого документа оставаться в подчинении Московской Патриархии было «не только затруднительным, но и предосудительным»⁹⁵⁹.

Было известно, что архиепископ Владимир отказался участвовать в торжественном собрании памяти Патриарха Сергия 14 мая 1946 г. и уехал в Ниццу. Тогда же он отказался вывесить в своем соборе пасхальное послание Патриарха Алексия⁹⁶⁰. Архимандрит Савва (Шимкевич), отправленный митрополитом Евлогием на собрание «Русских патриотов» в честь указа о советском гражданстве, на мероприятие не явился⁹⁶¹. Подобную тактику использовал и епархиальный совет. Когда митрополит поручил ему распорядиться о благодарственных молебнах по поводу указа о советском гражданстве, то епархиальный совет издал этот указ с формулировкой, что молебны можно служить по желанию. В итоге во многих храмах молебны не служились⁹⁶².

Против Москвы работало и отсутствие во Франции авторитетного представителя Московской Патриархии. Митрополит Евлогий был слишком немощен, а перешедший из РПЦЗ митрополит Серафим (Лукьянов) популярностью не пользовался – все помнили его неприкрытую поддержку Германии в годы войны и давнюю вражду с экзархатом.

7 августа 1946 г. не стало митрополита Евлогия. Говорили, что он сам в последние месяцы жизни остыл к идее воссоединения с Москвой⁹⁶³. Недостаток документальных свидетельств дополнялся фразами и оговорками покойного митрополита. Архиепископ Владимир, например, ссылался на сказанные им слова: «Ах, я, кажется, поторопился»⁹⁶⁴. Действительно ли это было глубокое разочарование или всего лишь мимолетная эмоция, мы уже никогда не узнаем, но главное, что при жизни митрополита формальная связь между экзархатом и Москвой все же сохранялась. Со смертью старца прервалась и эта призрачная нить. У одра уходящего в вечность архипастыря епархиальный совет рассматривал разные сценарии дальнейшей судьбы экзархата. Больше всего пугало, что Москва может назначить в Париж своего человека. Поэтому, не дожидаясь распоряжений из советской столицы, совет избрал экзархом архиепископа Владимира. Этот иерарх устраивал паству, к тому же имелось завещание митрополита Евлогия, видевшего своим преемником именно его⁹⁶⁵.

Отсутствие отпускной грамоты от Константинополя было для архиепископа Владимира серьезным аргументом для неподчинения Москве. Епархиальный совет теперь представлял дело так, будто Московская Патриархия незаконно вмешивается в дела экзархата, хотя он находится в ведении другой Поместной Церкви.

Курс на Фанар был поддержан и подавляющим большинством преподавателей Свято-Сергиевского института – А.В. Карташевым, архимандритом Киприаном (Керном), протоиереем В. В. Зеньковским, Л. А. Зандером. Единственным сторонником Московской Патриархии оказался иеромонах Николай (Еремин), не имевший должного авторитета⁹⁶⁶. Поддержали размежевание с Москвой епископы Иоанн (Леончуков) и Никон (Греве). На отделение от Московской Патриархии были готовы и другие западноевропейские иерархи – архиепископы Александр (Немоловский) и Сергий (Королев). Московский ОВЦС пытался воздействовать на епископат, но убедил остаться в ведении Московской Патриархии только архиепископов Александра и Сергия⁹⁶⁷.

У Кремля, выпускавшего ситуацию из-под контроля, в тот момент еще оставался шанс удержать Западноевропейский экзархат. Для этого нужно было согласиться с избранием архиепископа Владимира. Но в Москве предпочли решить проблему «кавалерийским наскоком» – проигнорировать решение парижского совета, назначить экзархом своего человека и, не дожидаясь ответа из Вселенской Патриархии, включить Западноевропейский экзархат в свою юрисдикцию. По-видимому, в Москве считали, что эмигранты смирятся с такими решениями. Применялся и излюбленный чекистский способ решения проблемы – архиепископ Владимир стал получать анонимные письма с угрозами. Авторы писем намекали архипастырю, что он может разделить судьбу генерала А. П. Кутепова, похищенного и убитого большевиками в 1930 г.⁹⁶⁸.

9 августа московский Священный Синод заявил о прекращении юрисдикции Константинополя над Западноевропейским экзархатом и назначил экзархом митрополита Серафима (Лукьянова). Бывшие приходы РПЦЗ, подчиненные митрополиту Серафиму, должны были влиться в состав экзархата. К сожалению, в Москве, привыкшей к командным методам, не учитывали, что способов давления на эмиграцию у московского священноначалия не было.

Постановление 9 августа окончательно перечеркивало возможность примирения. Выход экзархата из ведения Москвы становился неминуемым. 14 августа указ был вручен архиепископу Владимиру, но тот заявил, что принять его к исполнению сможет лишь после решения Вселенского Патриарха. Что касается подчинения экзархата Москве в 1945–1946 гг., то такое положение архипастырь назвал условным. Действия митрополита Евлогия архиепископ Владимир расценил как ошибку и нарушение принципа соборности⁹⁶⁹. Архиепископа поддержала и его паства. Сторону иерарха заняли и многие из ранее колебавшихся – уж слишком неподходящей фигурой казался митрополит Серафим (Лукьянов). Назначение последнего главой экзархата было вредным не только с церковной точки зрения, но и с точки зрения политической – французы не забыли, с каким восторгом он когда-то отзывался о Гитлере. Поэтому естественно, что Франция в этом церковном конфликте поддержала сторонников Константинополя. Вселенский Патриарх Максим со своей стороны заявил, что выбор юрисдикции предоставляется на усмотрение каждого клирика. Экзархат ради отмежевания от Московской Патриархии был даже готов идти Фанару на уступки и соглашался на снижение своего статуса. Не исключался вариант, что экзархат превратится в «русскую епархию» в ведении митрополита Фиатирского Германа⁹⁷⁰. В случае отказа Вселенского Престола принять экзархат архиепископ Владимир и его паства были готовы войти в состав Русской Зарубежной Церкви.

16–20 октября 1946 г. состоялось собрание Западноевропейской епархии. В нем участвовало три архиерея, 54 священнослужителя и 68 мирян. Поскольку результат его был предрешен, сторонники Московской Патриархии на мероприятие не были допущены. Архиепископ Владимир объяснял это тем, что на собрании могут присутствовать только те, кто после 9 августа не прервал отношений с Вселенской Патриархией⁹⁷¹. Приверженцам Константинополя помогли и французские государственные органы. Так, проживавший в Бельгии архиепископ Александр (Немоловский), вставший на сторону Московской Патриархии, получил французскую визу с опозданием и приехать не смог⁹⁷².

Собрание постановило обратиться к Константинопольскому Патриарху с просьбой восстановить положение экзархата, существовавшее до 1945 г. Архиепископ Владимир, оставшийся в воспоминаниях современников как человек святой жизни, отказывался от должности экзарха. Но члены собрания, ссылаясь на постановление Московского Собора 1917–1918 гг., давшего право избирать архиереев, все же выдвинули на пост экзарха именно его⁹⁷³. Письмо не допущенных на заседание промосковских священников и мирян было зачитано после принятия всех решений и встречено общим смехом. Собрание завершило свою работу.

Фанар, чьи отношения с Москвой становились все более натянутыми, не отказал русскому экзархату. В скором времени архиепископ Владимир получил от митрополита Фиатирского Германа устное подтверждение, что Вселенский Престол дал положительный ответ на обращение парижского собрания. В Московской Патриархии, по-видимому, цеплялись за последнюю надежду, рассчитывая, что Константинополь примет русских эмигрантов во Франции не в качестве экзархата, а в качестве епархии или даже викариатства. Действительно, в течение нескольких месяцев во Франции ходили слухи, что архиепископ Владимир будет не экзархом, а всего лишь викарием митрополита Германа. Москве такое решение было бы очень выгодно, ведь во Франции тогда оказался бы только один русский экзархат – Московской Патриархии. Не был уверен в своем будущем статусе и архиепископ Владимир⁹⁷⁴.

Но слухи о «русском викариатстве» оказались ложными. 6 марта 1947 г. Патриарх Максим назначил архиепископа Владимира своим экзархом⁹⁷⁵, а 8 июля того же года возвел его в сан митрополита. В последующие годы митрополит Владимир не скрывал своего желания объединиться с Русской Церковью, когда она получит свободу. Епархиальное собрание, состоявшееся под его председательством в октябре 1949 г., заявило: «Благословен день, когда все мы сможем вернуться в освобожденную Родину и приобщиться родной Церкви»⁹⁷⁶. Однако подчинение Вселенскому Патриарху в тот момент казалось более надежным. Понятно, что пребывание в его ведении принуждало русский Западноевропейский экзархат к оправданию претензий Фанара, каноничны они были, или нет. На Епархиальном Собрании 1946 г. прямо проводилась мысль, что пребывание русских зарубежных приходов в подчинении Константинопольского Престола – единственный законный путь⁹⁷⁷.

На этот раз экзархат наслаждался покоем в течение 18 лет. Но далее ситуация изменилась. Причиной стало тяжелое положение Фанара в середине 1960-х гг.

Со стороны Москвы в адрес Константинопольской Патриархии в те годы стали звучать настойчивые просьбы отказаться от русского Западноевропейского экзархата. Фанар сопротивляться этому давлению не мог: бороться с Москвой в тот момент было непросто. Несмотря на советскую атеистическую политику, Московская Патриархия в 1960-е гг. резко усилила международную деятельность. На руку Кремлю было и положение других Поместных Церквей. Часть из них (Сербская, Болгарская, Румынская, Польская, Чехословацкая) оказались на территории социалистических стран, а значит, под влиянием СССР. Часть Церквей (Константинопольская, Александрийская, Антиохийская, Иерусалимская) находилась на территории нехристианских государств, испытывая подчас серьезные трудности.

Особенно тяжелым было положение Константинопольской Патриархии. В период греко-турецкого конфликта из-за Кипра антигреческие настроения в Турции достигли своего апогея. 7 апреля 1965 г. президент Турции Кемаль Гюрсель заявил, что «патриархия со дня своего основания находится на незаконном пути, и она выполняет отнюдь не религиозную миссию». Другие государственные лидеры высказывались более определенно. «Патриархия будет выдворена, если интересы Турции этого потребуют», «Фанарская патриархия создает ситуацию более опасную, чем Кипр», «Выставить патриархию за пределы наших границ в 24 часа, не консультируясь ни с кем», «Начиная с этого часа ни один грек не должен находиться в нашей стране», – такие высказывания из уст высших турецких чиновников звучали постоянно⁹⁷⁸. Подобные заявления распространялись и должным образом комментировались турецкой прессой. Константинопольская Патриархия не могла опереться и на Грецию – отношения с ней у Фанара были крайне натянутыми. Материальное положение Константинопольской Патриархии было и вовсе плачевным. Неудивительно, что Патриарху Афинагору, занявшему кафедру в 1948 г., было не до дипломатической игры с Москвой. К тому же в Константинополе считали, что русский Западноевропейский экзархат утратил свое значение и находится в состоянии «вымирания». Фанар решил пойти на уступки. Летом 1965 г. Патриарх Афина-гор заявил епископу Западноевропейского экзархата Мефодию (Кульману), что посвящать архиереев для этой структуры больше не будет. Епископ Мефодий сообщил эту печальную весть главе экзархата архиепископу Георгию (Тарасову), который предпочел скрыть эту информацию. Однако самое неприятное было впереди. 22 ноября 1965 г. Вселенская Патриархия исключила экзархат из своего ведения. В своей грамоте Патриарх Афинагор посоветовал русским западноевропейским приходам обратиться к Патриарху Алексию I для устроения канонического статуса. 3 декабря Патриарх Афинагор и сам сообщил об упразднении экзархата Московскому Патриарху.

Решение Фанара Московская Патриархия восприняла как свою дипломатическую победу. Однако торжествовать было рано – экзархат возвращаться в подчинение Русской Церкви не спешил. Обсуждались разные варианты, вплоть до присоединения к РПЦЗ или Североамериканской митрополии, однако их канонический статус был признан сомнительным. Подчинение Московской Патриархии считалось наихудшим вариантом. Оставался один путь – независимость. 30 декабря 1965 г. таковая была провозглашена. Архиепископ Георгий заявил, что Экзархат был основан не Вселенским Престолом, а лишь принят им в 1931 г. Поэтому возвращение русских западноевропейских приходов в состояние до 1931 г. представляется логичным и законным⁹⁷⁹.

В феврале 1966 г. Епархиальное собрание Западноевропейского экзархата почти единогласно постановило переименовать экзархат в архиепископию Франции и Западной Европы и русских западноевропейских церквей рассеяния⁹⁸⁰. Самостоятельность архиепископии продолжалась чуть больше пяти лет. За это время жизнь Константинополя постепенно вошла в норму, а действия Московской Патриархии, предоставившей автокефалию Православной Церкви в Америке, подтолкнули Фанар к отказу от сделанных когда-то уступок. 22 января 1971 г. Константинопольская Патриархия вернула себе русский Западноевропейский экзархат в качестве «Архиепископии русских православных приходов в Западной Европе», что снизило его статус. После смерти архиепископа Георгия (Тарасова) в 1981 г. его место занял епископ Георгий (Вагнер), в том же году возведенный в сан архиепископа. Иерарх управлял архиепископией до смерти в 1993 г.

Положение изменилось после избрания в мае 1993 г. нового главы архиепископии – архимандрита Сергия (Коновалова). Глубоко переживая трагедию разделения с Московским Патриархатом, иерарх поставил своей целью восстановление общения с ним. Еще одной целью архипастыря стало возвращение архиепископии статуса экзархата, что подразумевало его широкую автономию от Константинополя. Своих целей архиепископ Сергий добился. В 1995 г. по его инициативе было восстановлено литургическое общение с Московским Патриархатом. В 1999 г. Константинополь повысил статус архиепископии до экзархата⁹⁸¹. Архиепископ Сергий постоянно контактировал с Московским Патриархатом, а в 2000 г. принял участие в Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Церкви в качестве гостя. Хотя отношения между архиепископом Сергием и Русской Церковью не были гладкими (они, например, были подпорчены принятием в ведение Московской Патриархии римского прихода протоиерея Михаила Осоргина), в целом курс на сближение был ощутим. Смерть архиепископа Сергия 22 января 2003 г. изменила ситуацию -шансов, что его преемник будет ориентироваться на Москву, было немного. Желая сохранить достигнутое, 1 апреля 2003 г. Патриарх Алексий II выступил с инициативой создания в Западной Европе единой церковной структуры на основе русских юрисдикций. Однако при новом главе экзархата архиепископе Гаврииле (де Вельдере) (t 2013) подобные предложения не встречали понимания, а требования приходов обсудить эту инициативу экзархом игнорировались.

Антимосковский курс экзарха стал проявляться и в других его поступках: не владеющий русским языком архиепископ не понимал проблем разделения диаспоры и постарался дистанцироваться от Москвы. Так, в экзархате стали меняться благочинные -сторонники сближения с Русской Церковью удалялись, на их место ставились приверженцы Константинополя. По такому принципу обновились Совет и Правление Экзархата, начался постепенный отказ от всего, что было сделано архиепископом Сергием (Коноваловым). Дошло до того, что клирикам экзархата стали порой напрямую запрещать сослужение с представителями Московского Патриархата.

Постепенная ассимиляция русских эмигрантов вела к тому, что церковнославянский язык богослужения на ряде приходов стал уступать место французскому. Эта тенденция намеренно углублялась архиепископом Гавриилом, который стал назначать на русские по преимуществу приходы священников, не владеющих русским и церковно-славянским языками. Кое-где появились и модернистские черты – переход на новый календарь, признание необязательности исповеди перед причастием и др.⁹⁸²

В ведении Вселенского Престола экзархат находится до сих пор, все более ассимилируясь и теряя свой русский характер. Хотя эмиграция из России, наблюдаемая в 2010-е гг., вновь наполнила многие приходы во Франции русскими людьми и притормозила указанные процессы, тенденции к ассимиляции по-прежнему заметны.

По сравнению с Зарубежным Синодом и Западноевропейским экзархатом Североамериканская митрополия соприкасалась с Константинополем нечасто. Однако и в ее судьбе Вселенская Патриархия сыграла свою роль.

Североамериканская митрополия ушла из ведения Зарубежного Синода в 1926 г. Возглавлявший ее митрополит Платон (Рождественский) был убежден, что Северная Америка имеет неоспоримое право на церковную самостоятельность. Отчасти иерарх был прав – планы создания независимой Американской Церкви обсуждались за 20 лет до трагического разрыва. Еще в 1905 г. архиепископ (впоследствии Патриарх) Тихон выдвинул проект предоставления Североамериканской епархии прав независимой Церкви.

Святитель подходил к этому вопросу с точки зрения практической пользы и считал, что в Церкви могут существовать как национальные, так и территориальные епархии. В 1904 г. в Североамериканской епархии было создано, например, сирийское викариатство, которое возглавлял епископ Бруклинский Рафаил (Ававини). Имелось и сербское благочиние во главе с архимандритом Севастианом (Дабовичем).

«В Северной Америке, – писал архиепископ Тихон, – может образоваться целый экзархат православных национальных Церквей со своими епископами, возглавляемыми экзархом – русским архиепископом. В своей области каждый из них самостоятелен; но дела, общие для всей американской Церкви, решаются соборне под председательством русского архиепископа. (...) Здешней Церкви... должна быть предоставлена большая автономия (автокефальность?), чем другим русским митрополиям». Выступая за национальное деление Североамериканского экзархата, святитель Тихон не отвергал и географический принцип для тех регионов, где таковой был более удобен. Например, такой территориальной епархией должна была стать Аляска. Всего, согласно проекту, в Северной Америке предполагалось основать пять епархий: Нью-Йоркскую, в подчинении которой будут находиться русские жители США и Канады, Аляскинскую, включающую всех православных жителей Аляски (русских, алеутов, индейцев, эскимосов), Бруклинскую (сирийскую), Чикагскую (сербскую), а также греческую⁹⁸³. Гонения на Российскую Церковь жестоко перечеркнули эти планы. Приходы в Америке оказались вне связи с Москвой и без материальной помощи из России.

Зарубежное ВЦУ в 1921 г. направило в Северную Америку митрополита Платона (Рождественского)⁹⁸⁴. Спустя год Патриарх Тихон подтвердил это назначение⁹⁸⁵.

О независимой единой Американской Церкви говорил одно время и Константинопольский Патриарх Мелетий (Метаксакис). Вступая на Престол в январе 1922 г., он вполне определенно заявил: «Я собственными глазами видел большую и наиболее многочисленную из Православных Церквей в рассеянии, и я понял, как бы возвеличилось имя Православия, особенно в великой стране Соединенных Штатов Америки, если бы два миллиона тамошних православных христиан организовались бы в единое церковное тело, как «Американская Православная Церковь""⁹⁸⁶. Однако уже через полтора года идею создания такой Церкви Вселенский Престол перевел на греческие рельсы, организовав в США четыре свои епархии. Действия Фанара, тяжелое положение Российской Церкви, а также претензии на Америку советских обновленцев привели к тому, что представители диаспор (румыны, сербы, сирийцы, болгары, албанцы) стали организовывать независимые епархии, подчиненные своим национальным Церквам.

На этом крайне неблагоприятном для Православной Церкви фоне митрополит Платон приступил к созданию новой автокефальной структуры. В апреле 1924 г. Собор в Детройте объявил Североамериканскую епархию «самоуправляющейся Церковью»⁹⁸⁷, что, во-первых, привело к потере ею церковной недвижимости, которую американский суд передал обновленцам, а во-вторых, к конфликту с основной частью русской диаспоры, подчинявшейся Зарубежному Синоду. Последний расценил действия митрополита как грубое попрание канонов, вследствие чего в 1926 г. отношения между РПЦЗ и митрополитом

Платоном были разорваны. Параллельно с Североамериканским округом митрополита Платона в Северной Америке начала действовать епархия Русской Зарубежной Церкви, возглавляемая епископом (затем архиепископом) Аполлинарием (Кошевым).

Неудачные судебные тяжбы не охладили горячие головы сторонников автокефалии. 2 февраля 1927 г. митрополит Платон создал «Святую Восточную Православную Кафолическую и Апостольскую Церковь в Северной Америке»⁹⁸⁸, которую возглавил один из его викариев архиепископ Евфимий (Офейш). Проект возражений не встретил – под документом о создании новой структуры поставили подписи митрополит Платон и пятеро его викариев⁹⁸⁹. Каноничность данного образования была крайне сомнительна и внесла еще большую путаницу в русские церковные дела. Теперь в Америке в управлении митрополита Платона оказались и Североамериканская митрополия (или округ), и некий «Священный Синод» под председательством архиепископа Евфимия. При этом обе структуры включали одних и тех же архиереев. Тем не менее 19 декабря 1927 г. этот «Священный Синод» разослал уведомления Поместным Церквам о создании новой независимой Церкви.

По всей видимости, если бы независимая Американская Церковь была создана по благословению Московского Патриарха, со стороны Константинополя это бы не вызвало громких протестов. Однако самочинный характер создания новой структуры дал Фанару отличный шанс нанести удар по самой идее американской автокефалии. 1 декабря 1928 г. Патриарх Василий III издал послание, где новая «Церковь» отвергалась, причем отвергалась именно как «русская». «Конституция упомянутой Церкви, – заявил Патриарх Василий, – всецело незаконна. Следовательно, Мать Св[ятая] Церковь отвергает эту новую Русскую Церковь». Решение было поддержано Синодом Элладской Церкви, 7 марта 1929 г. издавшим послание о неканоничности евфимиевского «Синода»⁹⁹⁰.

Митрополит Платон, не желая осложнений с православным Востоком, поспешил откреститься от нового проекта, будто бы созданного без его участия. Почти все архиереи, подписавшие «конституцию» об образовании новой Церкви, объявили себя жертвами «арабской провокации» и свои подписи отозвали. Вину за неудачную авантюру американские иерархи возложили на архиепископа Евфимия. Некоторое время он еще пребывал в единстве с митрополитом Платоном, однако сдаваться не спешил, продолжая именовать себя и немногочисленных приверженцев «Американской Православной Католической Церковью» (АПКЦ). Вскоре он объявил неканоничным и самого митрополита Платона⁹⁹¹. Запрещение, наложенное на архиепископа Евфимия и рукоположенного им епископа Софрония (Бишару), как водится, было проигнорировано. В 1931 г. число АПКЦ пополнилось за счет бывших униатских приходов протоиерея Иосифа Жука, рукоположенного во «епископа Нью-Йоркского». Затем последовали и другие архиерейские «хиротонии». «Архиереями» новой церковной организации стали Игнатий (Николс) и Хризостом (Море-Морено). Однако деятельность АПКЦ быстро склонилась к закату. В 1933 г. Евфимий (Офейш) вступил в брак и был лишен сана Антиохийской Церковью и Московской Патриархией⁹⁹². Факт лишения сана мало что изменил в его жизни – Офейш продолжал считать себя архиереем и до самой смерти (1971) окормлял горстку своих адептов. В своем завещании он попросил хоронить его без траурных церемоний и участия православного духовенства. Сын Евфимия Офейша Павел перешел в протестантизм и впоследствии стал главой одной из пресвитерианских общин. Путем Евфимия последовал и Игнатий (Николс), вступивший в брак и заявивший о своем единстве с советскими обновленцами. Софроний (Бишара) и Хризостом (Море-Морено), утратив былой миссионерский задор, фактически отошли отдел. Приходы умершего в 1934 г. Иосифа Жука были приняты в ведение Константинопольской Патриархии⁹⁹³. Так печально окончилась попытка митрополита Платона создать независимую и вненациональную Православную Церковь в Америке. Эта история, безусловно, серьезно дискредитировала идею «русской» автокефалии на континенте и открыла Фанару широкий путь для насаждения здесь собственных структур.

И все же Североамериканский округ митрополита Платона выстоял, и в последующие годы его отношения с Вселенским Престолом были относительно ровными. В 1935 г. при преемнике митрополита Платона митрополите Феофиле (Пашковском) Североамериканский округ вошел в общение с РПЦЗ и формально подчинился Архиерейскому Синоду в Сремских Карловцах. Положение изменила Вторая мировая война. Контакты с Европой сошли на нет, а слухи о возрождении Русской Церкви в Отечестве привлекли в лагерь сторонников Москвы многих клириков Североамериканской митрополии. Митрополита Сергия (Страгородского), в 1943 г. ставшего Патриархом, часть североамериканских архиереев поминала как своего главу. Кульминацией единства стал Кливлендский Собор 1946 г., постановивший выйти из подчинения Зарубежного Синода и примириться с Московской Патриархией. Казалось, до полного единства всего один шаг.

Однако оптимисты торжествовали преждевременно – предъявленные Москвой требования (контроль архиерейских хиротоний и отказ от антисоветских выступлений) для православных американцев были неприемлемы⁹⁹⁴. Что касается выборов главы Североамериканской митрополии, то их Московская Патриархия, по сути, предлагала превратить в формальность наподобие трагикомичных советских «выборов». Одного кандидата в Североамериканские митрополиты, в соответствии с «хитроумным» московским проектом, должен был избрать Американский Собор, двух других назначал сам Патриарх, который затем сам же должен был выбрать из этих трех кандидатов одного⁹⁹⁵. Неудивительно, что Североамериканская митрополия переговоры поспешила свернуть и с 1947 г. пребывала вне чьей-либо юрисдикции.

Новый этап ее истории наступил в 1950–1960-е гг., когда вопрос об американской автокефалии снова вышел на первый план.

Неопределенное каноническое состояние, конечно, создавало для Североамериканского округа дискомфорт, тем более что поведение Московской Патриархии было иной раз крайне недипломатичным. Сохранилось свидетельство, что глава ОВЦС митрополит Никодим (Ротов) в 1961 г. прямо сказал главе митрополии митрополиту Леонтию (Туркевичу), что считает его структуру раскольничьей⁹⁹⁶. Не изменилась ситуация и после избрания в 1965 г. следующего главы митрополии – митрополита Иринея (Бекиша).

В 1960-е гг. американское духовенство пыталось наладить отношения с Московской Патриархией, но тщетно. Во многом неудача объяснялась тем, что автономия в рамках Русской Церкви православных американцев не устраивала – во время встречи с митрополитом Никодимом протоиерей Александр Шмеман прямо и твердо сказал: «Мы рассчитываем на большее»⁹⁹⁷, имея в виду автокефалию. Не скрывал стремления к независимости и митрополит Ириней. 3 января 1968 г. он писал Патриарху Алексию I, что возвращение Американской Церкви в подчинение Московской Патриархии невозможно. Главной причиной митрополит называл социальный строй в России, резко отличающийся от американского. По словам иерарха, коммунистам в Америке не доверяют, а потому никогда не будут доверять и Американской Церкви, если она подчинится Москве. «Об этом свидетельствуют, – писал митрополит, – прискорбные события, имевшие недавно место в Румынской, Болгарской и Сербской епархиях в Америке: попытки восстановить прямую каноническую связь с Матерями-Церквами окончились расколом и недопустимым церковным беспорядком». По мнению митрополита Иринея, возглавляемая им Церковь имеет право на самостоятельность, как Церковь единого американского народа. По канонам, в каждой области должно быть свое священноначалие, а подчинение священноначалию «за морем» (в данном случае Московской Патриархии) бросит на Американскую Церковь тень как на «чужую» для народа и государства⁹⁹⁸.

Послание осталось без ответа. Митрополит Никодим впоследствии объяснял свое молчание тем, что на письмо пришлось бы отвечать полемически, а по народной мудрости, «худой мир лучше доброй ссоры»⁹⁹⁹.

В Москве были уверены, что диктовать условия примирения должна Русская Церковь. Такое мнение подкреплялось ее внешними успехами на международной церковно-политической арене. Например, Родосское Совещание 1961 г., задуманное как антикоммунистическое, не осудило коммунистический атеизм именно из-за позиции делегации Московской Патриархии. Глава делегации архиепископ Никодим (Ротов) заблокировал даже обсуждение этого вопроса, как имеющего «политический характер». Московская делегация воспрепятствовала также рассмотрению вопросов о миссионерстве, об осуждении масонства, спиритизма и теософии. Эти вопросы митрополит Никодим также посчитал политическими¹⁰⁰⁰. Еще одной победой Москвы стало исключение из ведения Вселенской Патриархии русского Западноевропейского экзархата 22 ноября 1965 г.

Одерживая внушительные дипломатические победы, Московская Патриархия стала воспринимать себя ведущей силой в мировом православии. Митрополит Никодим с удовлетворением подводил итог своим успехам: «Все наши предложения и инициативы принимаются почти безоговорочно Константинополем не только к сведению, но и исполнению»¹⁰⁰¹.

Таким образом, оставалось только спокойно ждать, когда ситуация в Америке сложится благоприятно для Московской Патриархии и Североамериканская митрополия согласится на любые условия, продиктованные в Кремле.

С таким настроем примирение Московской Патриархии и Североамериканской митрополии превращалось в несбыточную мечту. А потому неудивительно, что попытки митрополита Иринея (Бекиша) наладить отношения с Русской Церковью ни к чему не вели. Но у православной Америки оставался в запасе еще козырь – обращение к Вселенскому Престолу. О таком пути в Москве, по-видимому, забыли, а митрополия этот шанс постаралась не упустить.

В январе 1967 г. митрополит Ириней обратился к Вселенскому Патриарху Афинагору и к главам других Поместных Церквей. Архипастырь говорил о стремлении своей структуры к единству с мировым православием через участие в «Постоянной Конференции Православных канонических епископов». Глава Североамериканской митрополии выражал надежду, что вся Православная Церковь поддержит и благословит молодое американское православие¹⁰⁰². Дальнейшая судьба митрополии в этот момент зависела от Вселенской Патриархии.

Константинополь никогда не считал Североамериканскую митрополию расколом, но вел себя неопределенно, то одаривая ее надеждами, то отдаляя от себя. В мае 1966 г. Патриарха Афинагора посетил представитель Северной Америки протоиерей Александр Шмеман. Патриарх посоветовал клирику, а через него и всей Североамериканской митрополии обратиться в Московский Патриархат¹⁰⁰³. При этом сослужения представителей митрополии с клириками Константинопольской Церкви не были редкостью. Так, 6 мая 1967 г. был рукоположен во епископа клирик Североамериканского округа архимандрит Феодосий (Лазор). С благословения Вселенской Патриархии в хиротонии приняли участие два константинопольских архиерея – епископ Амфипольский Сила (Коккинакис) и епископ Левкийский Марк (Липа)¹⁰⁰⁴. Участие этих иерархов в хиротонии вызвало протест Московской Патриархии¹⁰⁰⁵, вследствие чего Патриарх Афинагор был вынужден заявить, что проблему Североамериканской митрополии должен решать Московский Патриархат. В том же 1967 г. Константинополь предписал главе греческой архиепископии в Америке архиепископу Иакову (Кукузису) воздержаться от евхаристического общения с Североамериканской митрополией. Последняя расценила эти действия как подталкивание в сторону Москвы¹⁰⁰⁶.

Однако действия Патриарха Афинагора не означали, что он отказался от своих планов подчинить себе всю православную Америку. С конца 1960-х гг. Вселенская Патриархия стала восстанавливать свои позиции. В 1968 г. греки приняли резолюцию за объединение разрозненных православных структур в Америке под началом Константинополя. В сентябре 1968 г. об этом сообщил в Москву клирик Североамериканской митрополии протоиерей Иоанн Мейендорф. «Конвенция греческой архиепископии (в Афинах), – говорилось в письме, – приняла официальную резолюцию в пользу объединения Американского Православия под автономным Синодом, находящимся в К[онстантино] п[ольск]ой юрисдикции. Они с нами заигрывают, и... нам невозможно им давать отпор, пока, кроме них, у нас нет друзей»¹⁰⁰⁷. Такая же информация была и у митрополита Никодима, который констатировал, что Фанар планирует собрать все структуры, находящиеся в Америке, в единую Всеамериканскую Церковь¹⁰⁰⁸. Эта информация заставила Московскую Патриархию срочно заняться американским вопросом.

Было еще одно важное основание для скорейшего решения проблемы. Дело в том, что в сложной североамериканской игре имелся еще один игрок, правда очень слабый. Речь идет об экзархате Московского Патриархата в Северной Америке, чьи приходы для московской церковной власти являлись постоянной головной болью. Несмотря на громкое название, экзархат был ничтожен и в сравнении с Североамериканской митрополией, и в сравнении с североамериканскими епархиями Русской Зарубежной Церкви. Положение патриарших приходов в Америке было плачевным изначально, то есть с 1930-х гг. В середине 1940-х гг. количество этих приходов в Америке едва достигало 25, причем почти все общины были малолюдны, в то время как большие приходы фактически не подчинялись Московской Патриархии. В 1947 г. вина за такое положение дел была возложена на митрополита Вениамина (Федченкова)¹⁰⁰⁹, хотя и при его преемниках ситуация существенно не поменялась. Вскоре подоспело и хрущевское гонение, сыгравшее в нашей истории хотя и косвенную, но заметную роль.

Хрущевская антицерковная политика была ознаменована не только массовым закрытием храмов и монастырей, но и резким увеличением налогов. С конца 1950-х гг. Московская Патриархия уже не могла помогать своему американскому экзархату, чьи приходы и без того влачили нищенское существование. По свидетельству протоиерея Стефана Ляшевского (в то время клирика московского Экзархата в Америке), курс на упразднение своего Экзархата Московская Патриархия взяла еще в 1958 г. В 1963 г. было принято решение финансировать эти приходы за счет общин, что вызвало большое недовольство прихожан и проходило с большим трудом. Патриарший экзарх Америки митрополит Иоанн (Вендланд) высказывался за избавление Московской Патриархии от «американского груза» путем передачи всех храмов Американской Церкви, которая рано или поздно получит законный статус¹⁰¹⁰.

О тяжелой ситуации на приходах Московской Патриархии в Америке свидетельствовал в конце 1960-х гг. и митрополит Никодим. «В настоящее время, – писал он, – Экзархат состоит из немногим более чем 30 приходов, большинство из которых малочисленные и слабые. Есть приходы, где число прихожан не превышает 20 человек. Даже в таком городе, как Чикаго, где очень много русских людей, приход, состоящий из нескольких десятков семей, может давать священнику только 150 дол. в месяц. Это мизерная сумма даже для одинокого священника». Митрополит писал, что очень небольшое число церквей в состоянии содержать своего священника. Но обычно такие приходы (например, в Пассайке) держали себя независимо по отношению к московской церковной власти.

Ситуация осложнялась кадровым кризисом. Московской Патриархии не доверяли ни православные американцы, ни русские эмигранты. А потому возможности выбрать ставленников для архиерейских и даже священнических хиротоний у руководства экзархата просто не было. Митрополит Никодим отмечал низкий образовательный уровень духовенства Московской Патриархии в Америке, резко контрастировавшего с римо-католическим и протестантским клиром. Единственный образованный священнослужитель протоиерей Фотий Донахью, по словам митрополита Никодима, имел «подмоченную репутацию морального и канонического характера». Высказывания митрополита были резкими: «Если посмотреть сейчас на духовенство нашего Экзархата в США, то это или бизнесмены... или шизофреники, рукоположенные митрополитом Иоанном [Вендландом], или люди с подмоченной репутацией, иногда нередко совершенно очевидные авантюристы». Уровень московского клира в Америке, по оценке митрополита Никодима, во всех отношениях был столь низким, что мог сравниться лишь с уровнем украинских самосвятов-липковцев. По мнению главы ОВЦС, духовенство экзархата дискредитировало Московскую Патриархию, а средства, выделявшиеся патриархийным приходам из Москвы, не приносили пользы.

Вывод главы ОВЦС был однозначным: в дальнейшем существовании московского Экзархата в Америке нет смысла. Для связей с ООН и для экуменических контактов достаточно иметь представительство в Нью-Йорке при Никольском соборе, где можно держать какое угодно количество клириков. Это представительство не будет загружено мелочными приходскими заботами, зато сможет сосредоточиться на вопросах политических. «Упразднение Экзархата не только не снизит нашу активность в США, но, наоборот, может ее повысить», – писал иерарх.

Таким образом, митрополит Никодим был готов передать американские приходы Московской Патриархии Североамериканской митрополии, то есть создаваемой Американской Церкви.

В Москве реально взглянули на ситуацию и были вынуждены признать, что Североамериканская митрополия потеряна для Русской Церкви навсегда. Надежды контролировать американское православие больше не было. При этом было понятно, что Североамериканская митрополия все равно получит канонический статус – если не от Москвы, то от Константинополя. Последний вариант после многочисленных стамбульских авантюр в Москве считали вполне вероятным. Митрополит Никодим считал, что нельзя допустить, чтобы Американская Церковь получила канонический статус от Вселенского Престола. Получение этого статуса от греков (например, в качестве автономной митрополии наподобие Западноевропейского экзархата) отдалило бы Американскую Церковь от Москвы еще больше и означало бы, что шанс влиять на новую Поместную Церковь будет потерян. Наоборот, предоставление автокефалии Московским Патриархатом могло сделать Американскую Церковь союзницей с возможностью некоторого влияния на нее.

Автокефальный статус будущей Американской Церкви московских церковных дипломатов тоже не пугал. В Патриархии отлично понимали, что независимость их детища будет признана далеко не всеми Поместными Церквами, но чем меньше будет таких Церквей, тем больше будет привязана Американская Церковь к московской Церкви-Матери.

Сам митрополит Никодим был уверен, что предоставление автокефалии Американской Церкви укрепит позиции Москвы по сравнению с Константинополем. Такой шанс глава ОВЦС упускать не хотел. Иерарх был уверен, что Вселенская Патриархия смирится с американской автокефалией, так как в последние годы Константинополь был заинтересован в хороших отношениях с Русской Церковью. Глава ОВЦС напоминал, что Константинополь не имеет права претендовать на Америку, так как русские первыми принесли туда православие, а греки незаконно вторглись на чужую каноническую территорию. «Юридически и исторически, – настаивал митрополит Никодим, – Московский Патриархат имеет все права совершить этот акт, т. к. более 150 лет тому назад Русская Православная Церковь образовала свою епархию, которая до 1922 г. включала в себя все православное население Северной Америки всех национальностей»¹⁰¹¹.

Во время встреч с представителями Североамериканской митрополии глава ОВЦС отстаивал это мнение. Когда протоиерей А. Шмеман спросил, как отнесется к американской автокефалии Вселенский Престол, митрополит Никодим ответил, что не видит в этом проблемы. Священник К. Фотиев так передал его слова: «Константинополь будет недоволен автокефалией, но это не беда – а разве Константинополь спрашивал кого-либо, когда он создавал на территории США свою епархию (...) А возможное непризнание нашей автокефалии К[онстантинопольской] П[атриархией] можно будет вынести на межправос-лавное Совещание – по какому праву греки могут не признавать то, что желает даровать своей бывшей епархии Русская Церковь, которая была первой на этом континенте и права которой на Америку до 1922 года никому в голову не приходило оспаривать?»¹⁰¹².

Убежденный в слабости Фанара, митрополит Никодим был готов к противостоянию. «В плане нашей церковной политики это будет иметь большое и положительное для нас значение... – писал он. – Конфликт между Константинопольским и Московским Патриархатами в настоящее время будет полезен для охлаждения слишком инициативной экуменической и особенно провати-канской деятельности Константинопольского Патриархата». Эта война, по мнению главы ОВЦС, нанесет тяжелый удар по Константинопольскому Патриархату, который получает большинство материальных средств именно из Америки. Перехватив инициативу, Московская Патриархия сможет воспрепятствовать появлению в Америке автономной Церкви, подчиненной грекам¹⁰¹³.

Митрополиту Никодиму удалось убедить в своей правоте и Синод, и государственную власть. В 1968 г. на встрече в Упсале протоиерей И. Мейендорф и профессор С. Верховской обсудили с митрополитом Никодимом возможность встречи для переговоров. Митрополит предложил провести негласные собеседования для обсуждения возможных шагов к примирению. После обсуждения вопроса с митрополитом Иринеем 22 сентября 1968 г. протоиерей И. Мейендорф и С. Верховской отправили митрополиту Никодиму письмо, где указывалось место возможной встречи – Женева или Белград. Иерарх согласился встретиться в одном из этих городов в феврале 1969 г., но предложил и более удобный вариант – встретиться в Америке в январе 1969 г.¹⁰¹⁴ Начало переговорам было положено.

21 января и 3 февраля 1969 г. состоялись встречи представителей Московского Патриархата и Североамериканской митрополии. Официальные переговоры начались в августе 1969 г. (24 и 25 августа в Женеве, 28 ноября в Токио). Наконец, в марте 1970 г. состоялась третья встреча, и 31 марта стороны подписали соглашение. 10 апреля 1970 г. Священный Синод Русской Православной Церкви предоставил автокефалию Североамериканской митрополии как Русской Православной Греко-Кафолической Церкви в Америке. В тот же день Патриархом Алексием I был подписан Томос об автокефалии.

Константинопольский Патриархат и большинство Поместных Церквей не признали законность новой церковной структуры. Тогда же Вселенский Престол стал постепенно возвращать потерянное за предыдущие годы.

Вернемся к Русской Зарубежной Церкви.

Пожалуй, напрямую Зарубежный Синод и Фанар пересеклись в годы войны лишь в польском вопросе. В сентябре 1939 г. Польша, раздавленная тяжелым катком германских и советских войск, прекратила существование. Украинские и белорусские области, вошедшие в состав СССР, в церковном отношении были подчинены Московской Патриархии. К местным православным христианам, впервые столкнувшимся с богоборческим режимом, теперь можно было смело применить крылатую фразу Н. С. Лескова: «Жизнь закончилась, началось житие»...

А что с территориями, оккупированными Германией? Их судьба сложилась по-разному. Часть Польши была непосредственно присоединена к Третьему рейху, а местные приходы стали частью Берлинской епархии РПЦЗ. Другая часть Польши была обращена в марионеточное Польское Генерал-губернаторство. Здесь у Польской Церкви был шанс сохраниться.

Глава этой Церкви митрополит Дионисий (Валединский) в конце ноября 1939 г. заявил, что подчиненная ему структура упразднена, и передал власть над православными приходами в генерал-губернаторстве главе Германской епархии РПЦЗ архиепископу Серафиму (Ляде)¹⁰¹⁶. Но у рейха на местное православие были свои планы. Руководство национал-социалистической партии сочло необходимым сохранить независимую Церковь в Генерал-губернаторстве. Партийные планы были обусловлены двумя причинами: во-первых, не допустить усиления Русской Зарубежной Церкви, во-вторых, использовать Польскую Церковь для создания новой независимой структуры – «Украинской Церкви». Таковая могла пригодиться нацистам после оккупации Украины¹⁰¹⁷. Гитлеровцы нашли себе союзника в украинской «Церковной раде», созданной явочным порядком в Хельме¹⁰¹⁸.

Константинополь в этом споре поддержал сторонников Польской Церкви, став, таким образом, косвенным виновником ее дальнейших авантюр. Хотя архиепископ Серафим (Ляде) не претендовал на местные приходы, Фанар обвинил его в попытке их незаконного захвата. Патриарх Вениамин, «забыв» о незаконном предоставлении автокефалии Польской Церкви, теперь «вспомнил» о канонах. 24 февраля 1940 г. Константинопольский Синод заявил, что «считает насильственный захват власти в Польской Православной Церкви актом антиканоническим и признает только одного митрополита Дионисия»¹⁰¹⁹. Конфликта в связи с этим не случилось – миролюбивый архиепископ Серафим предпочел отступить.

В сентябре 1940 г. польская автокефалия была восстановлена. 23 сентября митрополит Дионисий встретился с генерал-губернатором Г. Франком, который пообещал ему свою поддержку¹⁰²⁰. Архиепископу Серафиму (Ляде) было предложено возглавить Холмскую епархию Польской Церкви и войти в состав ее Синода. Однако Русская Зарубежная Церковь, как и прежде считавшая эту структуру незаконной, такого разрешения своему архиерею не дала¹⁰²¹.

Тем временем митрополит Дионисий уже включился в новую аферу. Он вошел в контакт с украинской «Церковной радой» и не только согласился на украинизацию церковнославянского богослужения во всем генерал-губернаторстве, но и сам стал активно участвовать в этом процессе, служа поочередно то по-церковнославянски, то «с вымовой» – галицким произношением церковнославянских слов¹⁰²². Митрополит заявлял, что его паства состоит почти исключительно из украинцев и разделил Церковь в генерал-губернаторстве на три национальные епархии: Варшавскую (русско-украинскую), Холмскую (украинскую) и Краковскую (украинскую)¹⁰²³. То, что на территории последней, куда был рукоположен епископ Палладий (Выдубида-Руденко), украинцев не было и 10 %, иерарха не смущало. Но, несмотря на формальное национальное разделение, церковнославянский язык оказался под запретом не только в «украинских» епархиях, но и в Варшавской. В кафедральном соборе столицы генерал-губернаторства служили по-украински, а церковно-славянский был разрешен только в пещерной церкви¹⁰²⁴.

«Кадры решают все», – сказал незадолго до описываемых событий советский диктатор. Нужны они были и для украинской авантюры. От митрополита Дионисия потребовали рукоположить во епископа профессора филологии Ивана Огиенко, некогда министра просвещения и вероисповеданий Украинской республики, переводчика Священного Писания на украинский язык. Человек образованный, Огиенко отличался при этом полной нецерковностью. Это видно из его предложения заменять фрагменты Писания и богослужений на выражения «более национальные». Например, в молитве святого Симеона Богоприимца он предлагал заменить «и славу людей Твоих Израиля» на «и славу народу Твоего Украинского», в 20-м псалме слово «Царь» – на «народ Украинский», в 101-м псалме «Созиждет Господь Сион» на «созиждет Господь Украину». Подобные исправления Огиенко предлагал внести и в другие псалмы. В читаемой на повечерии молитве иудейского царя Манассии в словах «Бог Авраама, Исаака и Иакова» Огиенко предлагал убрать имя Авраама¹⁰²⁵. Чем не угодил незадачливому переводчику именно этот праотец, остается только догадываться.

Митрополит Дионисий, знавший, что собой представляет Огиенко, поначалу отнесся к его хиротонии с гневом и недоумением. «Профессор Огиенко – безбожник, – горячился митрополит, – его надо гнать не только от Церкви, но вообще от всяких дел»¹⁰²⁶. Но Огиенко настолько подходил для предназначенной ему роли, что «Церковная рада» уступить не пожелала. После краткого сопротивления митрополит Дионисий согласился на хиротонию «безбожника» и даже сам постриг его в монашество с именем Иларион.

Архиерейская хиротония архимандрита Илариона состоялась 20 ноября 1939 г. Помимо митрополита Дионисия в ней участвовали епископ Люблинский Тимофей (Шреттер) (Польская Церковь) и, что особенно важно, архиерей Константинопольской Церкви архиепископ Пражский Савватий (Врабец). Иларион был рукоположен во епископа Холмского и Подлясского, причем, как иронизировала «Православная Русь», последнее слово титула по-русски звучало весьма многозначительно. По окончании литургии митрополит Дионисий возвел епископа Илариона в сан архиепископа¹⁰²⁷. Так был положен первый камень в здание будущего украинского раскола. Вскоре появились и другие «камешки». После вступления германских войск на территорию Украины в 1941 г. к митрополиту Дионисию обратились находившиеся здесь епископы Поликарп (Сикорский) и Александр (Иноземцев), в свое время также рукоположенные в Польской Церкви. Архиереи просили митрополита благословить создание «Украинской автокефальной церкви». Благословение было получено, несмотря на то что на территории Украины уже действовала автономная Украинская Церковь, подчеркивавшая свою связь с Русской Церковью.

Созданный Польской Церковью автокефалистский раскол Поликарпа (Сикорского) вскоре вступил в «евхаристическое» общение с самосвятами-липковцами, чем низвел себя на их уровень.

После оккупации Югославии Германией в 1941 г. Зарубежный Синод оказался фактически в изоляции. В заседаниях Синода, как правило, принимали участие лишь два архиерея – сам Первоиерарх РПЦЗ митрополит Анастасий (Грибановский) и архиепископ Феофан (Гаврилов). Митрополит Анастасий смог покинуть Югославию лишь в 1943 г., для участия в Венском совещании. Остальное время, вплоть до эвакуации в 1944 г., архипастырь находился в Белграде, не имея возможности контактировать с епархиями и приходами Русской Зарубежной Церкви. Контакты руководства РПЦЗ с Поместными Церквами, кроме Сербской, приняли эпизодический характер. Общение с Вселенским Престолом также свелось к минимуму и выражалось в основном в сослужении клириков РПЦЗ и Западноевропейского экзархата.

Окончание Второй мировой войны было ознаменовано улучшением отношений между Зарубежным Синодом и Вселенским Престолом. На фоне противостояния обеих Церквей с Москвой такое сближение было естественным. Но если для Зарубежной Церкви это противостояние было связано с неприятием советского режима и церковной политики Московской Патриархии, то интрига Константинополя была в другом. К тому времени Фанар постарался забыть, что когда-то поддерживал обновленцев, и теперь заверял московскую церковную власть в любви и единодушии. На самом деле в ход церковной истории уже неумолимо вмешалась «холодная война», и Поместные Церкви против своей воли были втянуты в политическую борьбу. Если сталинское руководство пыталось руками Московской Патриархии усилить свое влияние за границей, то Запад, чьим форпостом стал Фанар, старался этого не допустить.

Разговоры о правах Московского Патриархата в православном мире в тот период были довольно популярны. Экзарх Московской Патриархии в Америке митрополит Вениамин (Федченков), например, сообщил корреспонденту «Франс Суар» (9 апреля 1945 г.), что Председатель Совета по делам РПЦ Г. Г. Карпов видит Московского Патриарха «православным папой»¹⁰²⁸. Сторонником приоритета Московского Патриархата был и Экзарх Болгарской Церкви митрополит Стефан (Шоков): «Меня, – писал экзарх, – начинает раздражать частое греческое напоминание, что Константинопольская Церковь – мать наших церквей, что мы «дочерние» церкви, и умолчание о том, что эти «дочерние» церкви на протяжении почти тысячелетия щедро расплачивались за эту греческую услугу, материально ублажая и Константинопольский, и другие греческие патриархаты (...) Материнство в церковном управлении совсем не обязательно влечет за собою преимущества чести и тем более преимущества власти. Ближайший пример этому – те же восточные патриархаты: первые три считают своею матерью Иерусалимскую церковь, однако их патриархи поставлены выше Иерусалимского Патриарха. Расхождение с восточными патриархами, конечно, неприятный, печальный факт. Но не надо придавать ему значение большее, чем он заслуживает. Наши паствы безмерно превосходят греческие, наше, а в особенности Ваше, православие чище, одухотвореннее греческого. Мы достаточно сильны, чтобы без помощи греков исправлять и направлять нашу церковную жизнь»¹⁰²⁹.

Правда, сам Патриарх Алексий I реагировал на такие проекты сдержанно и лично воздерживался от честолюбивых претензий. По всей видимости, руководство Московской Патриархии понимало несбыточность государственных планов, хотя напрямую возразить не смело. Такой вывод можно сделать, например, по письму югославского профессора Радована Казимировича, который в 1946 г. предлагал Патриарху Алексию создать в Москве Всеправославный Синод. Письмо, прочитанное сотрудником Патриархии, испещрено пометками и замечаниями: «глупость», «мальчишество или, наоборот, дряхлость старческая», «увлекается папизмом» и т. д.¹⁰³⁰.

Именно с такими планами советской администрации и была связана попытка созвать в Москве Всеправославный Собор. Поскольку Русская Зарубежная Церковь осталась для коммунистического государства серьезным препятствием в деле упрочения мирового влияния Московской Патриархии, то в повестку Собора входило и осуждение Зарубежного Синода. В связи с этим Патриарх Алексий попытался заручиться поддержкой Восточных Патриархов и даже получил предварительное согласие на осуждение РПЦЗ со стороны Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского Патриархов¹⁰³¹. Однако планам советской администрации не суждено было осуществиться. Для всеправославного решения «карловацкого» вопроса было необходимо участие Константинополя, чья позиция относительно РПЦЗ была иной. Не соглашался Вселенский Престол и с претензиями Московской Патриархии на влияние в православном мире. В противовес московскому Собору Фанар стал готовить альтернативное мероприятие, которое в случае необходимости могло осудить резолюции, принятые в Москве¹⁰³². Вселенская Патриархия обосновывала свою позицию тем, что советская столица не может стать местом проведения Собора из-за несамостоятельности Московской Патриархии. Константинопольский Синод также настаивал, что прерогатива созыва Собора принадлежит только Вселенскому Престолу. Официальный орган Архиерейского Синода РПЦЗ журнал «Церковная жизнь» с удовлетворением передавал слова Патриарха Максима: «Москва послала нам приглашение на «всеправославный собор», но такой собор должен иметь место там, где его члены свободны от всяких влияний и давлений посторонних элементов, а таковым в настоящее время Москва быть не может»¹⁰³³.

Восточные Церкви в целом – кто раньше, кто позже – предпочли занять сторону Константинополя. Патриарх-грек Максим был ближе и понятнее, чем далекая и фактически безвольная Московская Патриархия, а покровительство Запада представлялось куда более безопасным, чем «помощь» коммунистов, надевших маску друзей Церкви. Тем более что Турция к тому времени вполне определенно стояла на стороне западных держав. В итоге все Восточные Церкви, кроме Антиохийской, отказались участвовать в московском Соборе. По этой причине в Москве решили созвать не Собор, а только Совещание. Понятно, что оно не имело того авторитета, на который рассчитывало коммунистическое государство. Планы создания «Православного Ватикана» и контроля над мировым православием, вынашиваемые советским руководством, так и не осуществились. Не состоялось и осуждение Русской Зарубежной Церкви. Разочарованное в политических возможностях Московской Патриархии, советское руководство с 1948 г. вернулось к привычной для него практике гонений.

Все эти события сгладили противоречия, некогда существовавшие между РПЦЗ и Вселенским Престолом. Начиная с середины 1940-х гг. возобновились праздничные приветствия между Константинополем и Русской Зарубежной Церковью¹⁰³⁴. В 1946 г. митрополит Анастасий направил поздравление новоизбранному Вселенскому Патриарху Максиму. 8 июля 1946 г. Патриарх адресовал главе Русской Зарубежной Церкви благодарственное послание¹⁰³⁵.

И все же, несмотря на установившиеся добрые отношения, Русская Зарубежная Церковь не повторяла ошибок 1920-х гг. и уже не закрывала глаза на сомнительные действия Фанара. Прежде всего это касалось его притязаний на православную диаспору. В 1940-е гг. между представителями РПЦЗ и Западноевропейского экзархата развернулись споры относительно ее церковного устройства. Западноевропейский экзархат, зависевший от Константинополя, вольно или невольно был вынужден играть по его правилам и защищать его политику. Дошло до того, что в экзархате начали напрямую оправдывать неканоническое вмешательство Константинопольской Патриархии в дела Российской Церкви в Прибалтике и Финляндии¹⁰³⁶.

Естественно, сторонники Константинополя, например клирик Западноевропейского экзархата священник Александр Шмеман, а также И. Мейендорф (будущий протопресвитер) выступали и за выгодный для него территориальный принцип церковного устройства. «Принцип территориального или поместного управления Церковью, – писал Мейендорф, – ...был настолько очевиден всей древней Церкви, что explicite отцы соборов даже не говорят о нем, хотя все каноны его предполагают». Мейендорф ссылался прежде всего на правило, что в одной области не может быть двух митрополитов, а в одном городе двух епископов¹⁰³⁷.

Со своей стороны представители РПЦЗ доказывали, что в древней Церкви существовал и другой принцип – национальный. Умеренным защитником такой идеи был, например, епископ Нафанаил (Львов)¹⁰³⁸. Территориальный принцип архипастырь хотя и с оговорками, но допускал. Подчинение Русской митрополии Константинополю в X–XV вв. архипастырь связывал с церковной целесообразностью. Выход из ведения Вселенского Патриарха при митрополите Ионе Московском (1448) епископ Нафанаил объяснял упадком Константинопольской Церкви (Флорентийская уния с римо-католиками, порабощение мусульманами и т. д.), что могло повредить чистоте Православия.

Но возможно ли было подчинение русской диаспоры Вселенскому Престолу в XX веке? Епископ Нафанаил такую возможность допускал, но лишь в том случае, если бы во главе Константинопольской Церкви стояли люди, подобные ее древним столпам – Иоанну Златоусту и Григорию Богослову. Но совершенно неразумно было бы подчиниться Константинополю в 1920–30-е гг., когда эту кафедру занимали люди, братавшиеся с обновленцами и поддерживавшие богоборческую коммунистическую власть. Вхождение в ведение Константинопольского Патриарха привело бы Зарубежную Церковь и к поддержке обновленческого «осуждения» Патриарха Тихона, и к признанию раскола. По мнению епископа Нафанаила, поведение Фанара принципиально не изменилось и в послевоенные годы¹⁰³⁹.

Более жестким сторонником национального принципа был протоиерей Георгий Граббе (впоследствии епископ Григорий). Он ссылался, в частности, на 1-е правило Константинопольского Собора, бывшего в храме Премудрости (879). Согласно этому правилу, на территории Константинопольского Патриархата в IX в. были архиереи, священники и миряне, находившиеся в юрисдикции Римского Папы¹⁰⁴⁰. Протоиерей Г. Граббе писал, что главная задача Церкви – ведение народа ко спасению, а ради этой задачи национальный принцип является более подходящим. Указание 34-го апостольского правила на епископов «всякого народа» протоиерей считал тому подтверждением¹⁰⁴¹.

Допустимость национального принципа церковного устройства отстаивал и протоиерей Михаил Помазанский, подчеркивавший, что Церковь – это «люди, а не территория». Пастырь обращал внимание на то, что Константинополь не передает свою рассеянную греческую паству другим Поместным Церквам, а руководит ею сама. Естественно, что такие же права имеют и другие Церкви, в данном случае Церковь Русская. А Западноевропейский экзархат, по мнению протоиерея, нарушил 34-е апостольское правило, предав епископа своего народа и подчинившись епископу народа чуждого¹⁰⁴².

Серьезный аргумент высказала и «Православная Русь». В редакционной статье говорилось, что территориальный принцип нарушается прежде всего самим русским Западноевропейским экзархатом, ведь параллельно с ним существует еще и греческий экзархат¹⁰⁴³. Действительно, для русского экзархата в Западной Европе, если он столь ревностно придерживается территориального принципа, было бы логично перейти в подчинение митрополита Фиатирского в качестве отдельных приходов, а не создавать параллельную грекам структуру. Наконец, добавим к этому, что назначение Константинополем своих архиереев в Северную Америку, хотя там уже были структуры Московского Патриархата, также говорит не в пользу Фанара.

Сторонники Вселенского Патриарха настаивали и на том, что он имеет право на все территории за пределами границ Поместных Церквей, то есть на инославные и нехристианские страны. Митрополит Владимир (Тихоницкий), ссылаясь на некие фантастические «древние каноны», говорил о праве Константинополя на территорию Западной Европы¹⁰⁴⁴. Правда, архипастырь был честен и выражал готовность подчиниться митрополиту Анастасию (Грибановскому) при условии, что тот, в свою очередь войдет в юрисдикцию Вселенского Престола¹⁰⁴⁵.

И все же никаких «древних канонов», прямо подтверждающих первенство Константинопольской кафедры, не существовало. Даже И. Мейендорф был вынужден констатировать, что первенство Вселенского Престола определяется не точными юридическими категориями, а базируется на «вековом предании»¹⁰⁴⁶.

Но в РПЦЗ отвергали и наличие «векового предания». Например, Российская Церковь, первая принесшая в Америку православие, открывала там приходы и епархии, не спрашивая разрешения у Константинопольского Патриарха и не поминая его на службах. Со своей стороны Константинополь никогда не возражал против таких действий Российской Церкви¹⁰⁴⁷.

Естественно, что митрополит Анастасий отказался от предложений митрополита Владимира, ссылаясь на то, что претензии Константинопольской Патриархии ни на чем не основаны. А ее преступные действия в 1920-е гг. лишили ее и морального права выступать судьей какой-либо другой Церкви. Наконец, подчинение грекам, по мнению главы РПЦЗ, оторвало бы русских изгнанников от Русской Церкви, что для эмиграции неприемлемо¹⁰⁴⁸.

Скептически относились в РПЦЗ и к периодически рождавшимся проектам создания автономной Западноевропейской Церкви в рамках Вселенского Патриархата. И дело было даже не в том, что такой проект был плох сам по себе, а в том, что за ним скрывалось все то же стремление Константинополя ликвидировать Русскую Зарубежную Церковь.

Создание Западноевропейской Церкви канонисты из РПЦЗ находили возможным, но несвоевременным. Во-первых, распространение православия в Европе шло очень медленно. Тормозом в деле распространения истинной веры считали экуменическое движение, декларирующее возможность спасения вне Православной Церкви. Во-вторых, приходы РПЦЗ находятся на территориях, которые к константинопольской юрисдикции не имеют ни малейшего отношения. В-третьих, Поместные Церкви создаются органически, снизу, а «не за столом изобретателя». В Европе есть приходы разных Церквей. А потому создавать единую структуру нужно соборно всем этим Церквам, а не единолично, как это делает Константинополь. Так можно создать лишь общественную организацию. В довершение ко всему попытка Западноевропейского экзархата стать зародышем новой Церкви провалилась¹⁰⁴⁹.

Но и у Фанара были претензии к РПЦЗ. Вселенский Престол, например, выражал недовольство ее деятельностью в Южной Америке и Австралии, обвиняя Зарубежный Синод в посягательствах на свои права¹⁰⁵⁰. И все же вплоть до середины 1960-х гг. эти противоречия серьезно не влияли на взаимоотношения Константинопольской и Русской Зарубежной Церквей. Сослужения между клириками были явлением довольно распространенным. Когда о таких сослужениях узнавали в Москве, это приводило к протестам, но серьезно на положение дел не влияло.

В 1948 г. Вселенский Патриарх Максим по состоянию здоровья ушел на покой, хотя, как убеждали себя члены Совета по делам РПЦ, увольнение было связано с его просоветской позицией. «Советскость» Патриарха видели в незначительных частных случаях, не позволявших делать общие выводы. Так, в Москве вспоминали, что владыка Максим однажды воспользовался машиной советского консула, а на Пасху 1946 г. советский и греческий представители, восстанавливая древний обычай, сопровождали Патриарха Максима до дверей храма. Речи о советофильстве Святейшего, конечно, были самообманом – о советской идеологии он отзывался вполне определенно: «Некоторые называют меня коммунистом. Может ли им быть настоящий священник? Это значит отрицать Бога!»¹⁰⁵¹

Будучи сторонником особых прав Вселенского Престола, Патриарх Максим свои позиции отстаивал довольно ревностно, всячески препятствуя распространению юрисдикции Московской Патриархии. Одним из примеров была чехословацкая история. В марте 1946 г. Собор Сербской Церкви согласился временно передать православную паству в Чехословакии Московской Патриархии, которая назначила туда митрополита Елевферия (Воронцова). Однако у Константинополя здесь был свой архиерей – архиепископ Савватий (Врабец), действовавший в Чехословакии с 1920-х гг. параллельно с архиереем Сербской Церкви священномучеником Гораздом (Павликом). В 1948 г. архиепископ Савватий попросил Вселенскую Патриархию отпустить его в юрисдикцию Москвы, но получил отказ. 24 августа 1948 г. Фанар заявил, что православная архиепископия в Чехословакии «издревле находится в каноническом ведении Вселенского Престола»¹⁰⁵². В данном случае имелась в виду моравская миссия святых Кирилла и Мефодия (IX в.), хотя еще в древности Константинополь потерял контроль над этой территорией и заново возобновляла православие в Чехословакии именно Сербская Церковь. Тем более что главный апологет константинопольских притязаний священник Александр Шмеман вообще считал, что Моравия относилась к юрисдикции Римской Церкви и равноапостольные братья, прибыв сюда, перешли из ведения Константинополя в подчинение Рима¹⁰⁵³.

Выше говорилось и о категорическом отпоре, который дала Вселенская Патриархия попыткам созвать Всеправославный Собор через его голову.

Генеральный консул Греции в Стамбуле М. Мелас писал, что Патриарха Максима никоим образом нельзя считать сторонником Москвы, и слухи о «советофильстве» Патриарха стали распространяться советской пропагандой после обнаружения у него признаков психического расстройства. Зная, что Святейшего Максима рано или поздно отправят на покой, коммунисты объявили его своим большим другом и стали распространять слух, что за эту дружбу Патриарха преследуют «реакционные силы». «Можно полагать, – писал Мелас, – что коммунистическая пропаганда готовилась представить его, после его ухода на покой, как незаконно отстраненного от исполнения обязанностей, а его преемника – как избранного под давлением»¹⁰⁵⁴.

То, что уход на покой Патриарха Максима является делом ближайшего времени, понимали и на Западе, задачей которого было поставить на этот пост своего человека. Поиск нового Патриарха проходил при участии Государственного департамента США. Реализация проекта была поручена официальному представителю президента США в Ватикане М. Тэйлору. Имелась и соответствующая кандидатура – архиепископ Северной и Южной Америки Афинагор (Спиру)¹⁰⁵⁵. Однако победу американскому ставленнику никто не гарантировал – несмотря на поддержку претендента греческими и турецкими властями, иерархи Константинопольской Церкви особых симпатий к нему не испытывали. Поэтому выборы было решено задержать, а за это время подготовить почву и застраховать выдвиженца от неприятных неожиданностей. Эта «подготовка» в скором времени превратилась в прямое давление на Фанар – от архиереев в ультимативной форме потребовали избрать Патриархом именно Афинагора. Одновременно оказывалось давление и на Патриарха Максима с целью заставить его уйти на покой. 18 октября 1948 г. Святейший Максим подписал отречение, а уже 1 ноября Афинагор занял его место¹⁰⁵⁶.

Отношения с этим Патриархом у Зарубежного Синода поначалу сложились достаточно теплые, тем более что взгляды на коммунистическую систему у Вселенского Престола и РПЦЗ совпадали. Пасхальные и рождественские поздравления Патриарха Афинагора публиковались в «Церковной жизни» постоянно вплоть до 1965 г. Случаи сослужения с Константинопольской Церковью также были распространены. Вселенский Престол вместе с Англиканской Церковью выступал как организатор единства русского православия. В начале 1950-х гг. по инициативе англикан было создано «Содружество православных священников в Англии». В работе организации участвовали все ветви русского зарубежного православия, кроме представителей Московской Патриархии и явно раскольничьей «Украинской автокефальной церкви». Каждый год члены «Содружества» совершали литургию, которую возглавлял обычно митрополит Фиатирский Афинагор (Кавадас). Делегаты Русской Зарубежной Церкви всегда участвовали и в мероприятиях «Содружества», и в богослужениях¹⁰⁵⁷.

Наблюдатель Константинопольского Патриархата при Всемирном совете церквей (ВСЦ) епископ Иаков (Кукузис) сослужил с епископом Женевским Леонтием (Бартошевичем). «Мы считаем, что люди эти совершенно искренни и что их церковь канонична. Пока у них есть апостольское преемство, мы только можем выжидать дальнейшие события, свидетельствуя им свою дружбу», – отзывался о РПЦЗ епископ Иаков¹⁰⁵⁸. Представители Константинопольской Церкви кулуарно не раз заявляли, что евхаристического общения с РПЦЗ никогда не разрывали и надеются на ее примирение с Московским Патриархатом¹⁰⁵⁹. Случаи контактов, а порой и сослужений между представителями Константинополя и РПЦЗ фиксировались в прессе. Среди таких случаев нужно назвать посещение епископом Елайским Афинагором митрополита Анастасия, совместную социальную деятельность Австралийского архиепископа Константинопольского Патриархата Иезекииля (Цукаласа) с местной епархией РПЦЗ¹⁰⁶⁰. Еще один случай – освящение храма архангела Рафаила в г. Сан-Рафаэль во Франции. В чине освящения и литургии приняли участие епископ Сильвестр (Харунс), епископ Мефодий (Кульман) (Западноевропейский экзархат), епископ Антоний (Бартошевич) (РПЦЗ), а также клирики Константинопольского Патриархата, Сербской Церкви, РПЦЗ и Западноевропейского экзархата¹⁰⁶¹. В мае 1965 г. архиепископ Иаков (Кукузис) совершил панихиду по митрополиту Анастасию в Знаменском соборе РПЦЗ. Представители Вселенской Патриархии молились и на отпевании митрополита Анастасия 25 мая¹⁰⁶².

При этом в некоторых вопросах Фанар по-прежнему не уступал. Касалось это, в частности, иностранного присутствия на Афоне. Если для грека поступление на Святую Гору было делом простым, то иностранцам нужно было получить разрешение Вселенской Патриархии и Министерства иностранных дел, а также согласия Священного Кинота. Любая из этих инстанций могла остановить процесс принятия стремящегося на Святую Гору не грека. «К чему все эти ограничения? – возмущался настоятель Пантелеймонова монастыря архимандрит Илиан (Сорокин). – Может, дело в том, что заинтересованные народы находятся под ярмом коммунистического режима, и их правительство совершенно не интересуется религией, Церковью и Афоном? Значит, эта слабость наших братьев по Православию стала поводом того, чтобы Святая Гора утратила общеправославный статус и свою славу? Может, тогда нужно, чтобы и ее святые монастыри превратились в еще одни Метеоры¹⁰⁶³ и представляли бы исключительно туристический интерес? Печально, что Священный Кинот становится соучастником в деле достижения этой разрушительной цели»¹⁰⁶⁴.

Доступ русских монахов в афонский Свято-Пантелеимонов монастырь (Руссик) был по-прежнему ограничен. Но, несмотря на сокращение численности братии за счет естественной убыли, в предвоенные годы число монахов в Пантелеймоновом монастыре и скитах все еще исчислялось сотнями. Даже в середине 1940-х гг. в обители находилось около 200 монахов, хотя средний возраст их и превышал 70 лет. Многолюдными были и русские скиты – в Андреевском было около тридцати насельников, в Ильинском – и того больше¹⁰⁶⁵. Фанару приходилось ждать, когда уйдут в мир иной последние русские старцы.

Лишенный паломников и поддержки, монастырь приходил в упадок. Здания разрушались, монахи голодали. В предвоенные годы братия получала небольшую помощь от греческого правительства, которое выплачивало деньги за монастырские метохи вне Афона, занятые для греков-беженцев из Турции. Но военные потрясения и падение греческой драхмы положили конец и этому источнику дохода¹⁰⁶⁶. Невелики были и добровольные пожертвования – русские эмигранты оказать заметную помощь обители не могли. Некоторые иерархи, как, например, архиепископ Серафим (Соболев) в Болгарии, совершали денежные сборы на нужды монастыря, но это позволяло братии разве что не умереть с голоду¹⁰⁶⁷.

Монахи были вынуждены продавать лес и некоторые ценности. Чтобы спасти положение, часть братии обратилась за помощью к советскому посольству в Афинах, и секретарь посольства в июле 1946 г. даже посетил русскую обитель. Однако это только ухудшило положение. Визит советского чиновника был воспринят с негодованием и греческими монахами, и большинством русских насельников. Причина понятна – в Греции рвались к власти коммунисты, и Советский Союз считался разжигателем гражданской войны¹⁰⁶⁸.

В совокупности все это способствовало дальнейшему сокращению числа русских монахов. Сильным ударом по Руссику стал запрет на распространение изданных им книг. Продажа литературы серьезно помогала насельникам, но теперь и этот источник дохода иссяк. Вместе с тем Патриарх Афинагор в начале 1950-х гг. предложил русской братии и своеобразную «помощь». Указывая на уменьшение числа монахов, Фанар предложил им передать свои подворья в Стамбуле в ведение Константинопольской Патриархии. Это вызвало протесты, но бороться со столь сильным противником у монахов не было сил¹⁰⁶⁹.

Количество иноков уменьшалось, что осознавал и Московский Патриархат. 12 мая 1957 г. Патриарх Алексий I направил Патриарху Афинагору письмо, в котором просил принять в состав братии Пантелеймонова монастыря десять русских монахов. Патриарх Афинагор оповестил об этой просьбе Государственный департамент США, сообщив, что планирует дать ответ в отрицательном ключе, «разве что по мнению США и свободного мира не будет найдено каких-либо оснований для того, чтобы эти инициативы были поддержаны». Ответ из Вашингтона последовал сразу же. Госсекретарь Джон Ф. Даллес писал в Стамбул: «Предложенная линия, обозначенная Патриархом, которой он намерен придерживаться в ответах Алексию, представляется благоразумной (...) Положительный ответ на просьбу о разрешении направить группу монахов в русский монастырь на горе Афон лишь усложнит положение греческого правительства, которое ответственно за охранение и выдачу разрешения на въезд на территорию горы Афон»¹⁰⁷⁰.

24 января 1964 г. настоятель Ильинского скита на Афоне сообщал в Архиерейский Синод РПЦЗ, что в скиту осталось только шесть больных стариков старше 80 лет. Единственное, что мог сделать Синод, – рекомендовать монахам из других скитов переселиться в Ильинский скит¹⁰⁷¹.

Уменьшение влияния Зарубежного Синода по сравнению с московской церковной властью привело к тому, что РПЦЗ в послевоенные годы уже не могла защищать русское присутствие на Афоне. Выход у горстки насельников оставался один – обратиться в Москву.

В тот момент у Московской Патриархии была возможность помочь – в годы хрущевских гонений Русская Церковь потеряла около 40 монастырей, и иноков, изгоняемых из поруганных обителей, было множество. Патриарх Алексий был готов прислать на Афон более 40 монахов, однако проблема по-прежнему была в позиции Фанара. В феврале 1964 г. монахи Пантелеймонова монастыря просили Патриарха Афинагора спасти монастырь от вымирания и разрешить допуск монахов из России, но Константинопольская Патриархия оставалась глуха к просьбам. В марте 1965 г. афонский иеродиакон Давид (Цубер) писал архиепископу Василию (Кривошеину): «Относительно прибытия братии с родины, о чем так много было шума в свое время (прошлый год), абсолютно до сих пор ничего не известно. Знаем только то, что здесь будут приняты все возможные меры, чтобы этого не допустить». В середине 1960-х гг. число насельников в обители сократилось до 30 человек¹⁰⁷².

Уступив настойчивости Московской Патриархии, Патриарх Афинагор в 1966 г. все же согласился допустить в русский монастырь 19 монахов из России, однако, многоступенчатая пропускная система не допустила даже столь мизерного числа новых насельников. Греческое министерство иностранных дел сократило это число до 13, а Кинот – до пяти.

В июле 1966 г. в Руссик прибыли четверо монахов из Псково-Печерского монастыря, в 1969 г. – двое монахов из Троице-Сергиевой лавры. Однако это мало помогло обители – старые монахи уходили один за другим, а новые были явно отобраны в КГБ, старавшемся максимально опорочить Церковь. Вскоре эти люди стали создавать монастырю проблемы, и через год одного из них пришлось изгнать со Святой Горы как человека невменяемого. Однако выгонять остальных нерадивых иноков было неудобно – монастырю были нужны любые рабочие руки. Приходилось терпеть и ждать нового, более благочестивого пополнения.

В конце 1971 г. русских на Афоне было 32 человека. К тому времени закрылся Андреевский скит, где находился всего один монах – полупарализованный отец Сампсон. После его смерти в 1972 г. скит не действовал, а в 1992 г. был заселен греками. «Жутко смотреть, – писал отец Давид, – на развалины русских когда-то цветущих обителей, скитов и келий (...). Ватопед, как господствующий монастырь, не постеснялся обобрать все храмы, ризницу, книги и прочее и увезти в свой монастырь Ватопед. Деньги от метоха, от аренды за школу – все забирает Ватопед. В Ильинском скиту еще живы отец Николай и отец Иоанн, но и те уже при отходе (...) Из русских келий существует еще Крестовская и Архангельская (архимандрит Евгений), на Крестовской еще 2 человека, а Евгений один. Белозерка занята греками, а остальные все если не совсем, то полуразвалены. Пустынников русских есть еще на Карули 2 и на Кап-сале 2. Нас в монастыре всего 24 человека (из них 5 молодых), и если бы мы не обратились за помощью к Московской Патриархии, то наша судьба приближалась к тому же исходу». Приехавших в Ильинский скит из Америки монахов греки умышленно не регистрировали, желая дождаться смерти стариков. Впоследствии Ильинский скит также был заселен греками. В 1972 г. в Пантелеймоновом монастыре было уже 18 человек, из них два грека, один болгарин и один серб, в 1974 г. – 12 человек¹⁰⁷³. Некоторого улучшения своего положения обитель дождалась лишь во второй половине 1970-х гг., когда число братии более или менее регулярно стало пополняться за счет иноков из России.

Для Русской Зарубежной Церкви поведение Фанара в афонских делах было не единственной причиной для недоверия. В 1950-е гг. в РПЦЗ поднимался вопрос о прекращении общения с Константинопольской Патриархией и другими Поместными Церквами. Основанием для подобного рода предложений был факт общения этих Поместных Церквей с Московской Патриархией. Однако митрополит Анастасий и большинство иерархов отклонили такие предложения¹⁰⁷⁴. В помощи Фанара РПЦЗ в те годы все-таки нуждалась – и нуждалась хотя бы для того, чтобы, как и в 1920-е гг., иметь возможность говорить правду о творящихся на родине беззакониях. К сожалению, московская церковная власть взять на себя такую роль не могла.

Прекращение дружеских отношений с Фанаром обозначилось при митрополите Филарете (Вознесенском), который возглавил РПЦЗ в 1964 г. В годы его правления Русская Зарубежная Церковь сделала ряд шагов, принципиально отдаливших ее от других Поместных Церквей. Среди таких деяний нужно в первую очередь назвать помощь старостильным группировкам, анафематствование экуменизма и т.д.

Хотя при митрополите Филарете официального разрыва отношений с Поместными Церквами не произошло, фактически общение с ними стало сводиться к минимуму. На Архиерейском Соборе 1964 г., избравшем митрополита Филарета, прозвучал доклад архиепископа Аверкия (Таушева), в котором действия Фанара подверглись самой резкой критике. Особенно жестко порицался в докладе Патриарх Афинагор, чьи действия автор доклада считал изменой православию¹⁰⁷⁵.

Экуменизм Константинопольской Патриархии стал одной из главных причин ухудшения отношений. Сама РПЦЗ допускала контакты с инославными, в 1920–50-е гг. они были явлением обычным, хотя за рамки канонов не выходили. Как правило, это были богословские собеседования или социальные контакты. При этом РПЦЗ на протяжении длительного времени получала материальную помощь от Всемирного совета церквей¹⁰⁷⁶. Однако позиция Фанара по экуменическому вопросу заходила слишком далеко.

В 1960 г. Патриарх Афинагор в своем пасхальном послании заявил, что Церковь ныне разделена, как риза Христа. Такое представление о Церкви конечно же противоречило православной экклесиологии¹⁰⁷⁷. Константинопольскому Патриарху вторил и архиепископ Иаков (Кукузис), считавший, что единство христиан является более важным, чем догматическое учение Церкви, а совместная жизнь и молитва не должны ограничиваться «стенами», определяемыми «расовыми или религиозными предрассудками»¹⁰⁷⁸.

Возмущались в РПЦЗ и участием Фанара и Московской Патриархии в работе Всемирного совета церквей, идеей которого стало единство на почве конфессионального равнодушия. Восторг по поводу грядущего объединения с инославными стал проскальзывать и в речах православных членов ВСЦ.

Все это не могло не привести к противлению. Авторитетный архипастырь Русской Зарубежной Церкви архиепископ Аверкий (Таушев) прямо и громоглассно обвинял в печальном положении мирового православия Вселенского Патриарха Афинагора. «Время от времени, – говорил архиепископ Аверкий, – в прессе появляются его высказывания – такого рода, которые заставляют нас просто ужасаться – настолько далеки они от истинного Православия и кажутся просто невозможными в устах Первоиерерха Православной Церкви»¹⁰⁷⁹.

Но наибольшее возмущение вызвало в РПЦЗ взаимное снятие Римским Папой Павлом VI и Патриархом Афинагором анафем 1054 г. Этот акт состоялся 7 декабря 1965 г., а уже 15 декабря глава РПЦЗ митрополит Филарет обратился к Патриарху Афинагору с протестом. Митрополит отмечал, что отменять анафему Патриарха Михаила Керуллария (1054), подтвержденную всем православным миром, было невозможно без согласия всех Поместных Церквей. В Зарубежной Церкви отмечали, что проблема взаимоотношений между православным Востоком и Римской Церковью связана не с личным конфликтом первоиерархов, а с многочисленными уклонениями от православия со стороны Рима, которых к XX в. накопилась масса. Снятие анафем было бы понятно в середине XI в., но в середине XX в. оно становилось не проявлением любви, а пренебрежением православным учением, отвергшим новые римо-католические ереси. По словам главы РПЦЗ, объединение с Римской Церковью невозможно до тех пор, пока Рим не откажется от своих догматов. Сближение же с римо-католиками приведет лишь к соблазнам и разделениям среди православных¹⁰⁸⁰. Подобное обращение митрополит адресовал и главам Восточных Церквей¹⁰⁸¹.

Но Патриарх Афинагор продолжал давать все новые и новые поводы к обвинениям. В своем открытом письме архиепископу Иакову митрополит Филарет приводил высказывания Патриарха Афинагора, делавшие невозможным дальнейшее общение с ним. Так, в 1967 г. при посещении Рима он призвал вернуться к «твердой почве, на которой была основана неразделенная Церковь», а в рождественском послании восхищался движением народов к единой чаше, не заботясь о разнице в догматах. Здесь же говорилось о необходимости внесения в диптихи Римского Папы и «всех исповеданий Востока и Запада»¹⁰⁸². Следующий повод для нареканий в свой адрес Патриарх Афинагор дал в 1968 г., когда призвал к созыву Великого Собора с целью «обновления Церкви и установления единства всех Христианских Церквей»¹⁰⁸³.

Взятый Патриархом курс стал основанием для нового послания митрополита Филарета. Глава РПЦЗ фактически обвинил Патриарха, что вместо узкого пути спасения он предлагает широкий путь объединения с теми, кто попирает истину и исповедует ересь. Митрополит предостерегал, что подобный путь уже привел к кризису римо-католиков. Был у митрополита Филарета еще один повод к недовольству – приглашение к участию во Всеправославном Соборе представителей Московской Патриархии. Некогда, в 1920–30-е гг., Зарубежная Церковь выступала против такого Собора, опасаясь, что Русскую Церковь на нем будут представлять обновленцы. Теперь, в 1968 г., РПЦЗ возмущалась тем, что на Соборе Русскую Церковь будет представлять Московская Патриархия. Действительно, ее иерархи в 1960-е гг., как правило, серьезно отличались от довоенных архипастырей, практически полностью уничтоженных в 1937–38 гг. К концу 1960-х гг. Московская Патриархия была представлена в основном людьми, чье выдвижение контролировалось КГБ¹⁰⁸⁴. Митрополит Филарет был убежден, что новые представители московской иерархии, действующие с оглядкой на коммунистическое государство, не смогут отстоять интересы Русской Церкви¹⁰⁸⁵. Наоборот, голос архиереев Московской Патриархии на таком Соборе будет голосом не епископов Церкви, а голосом поработивших их безбожников¹⁰⁸⁶.

В 1969 г. митрополит обратился с посланием и к представителю Константинопольской Патриархии в Америке архиепископу Иакову. Митрополит Филарет обращал внимание на его участие в экуменических молебнах, а также на его заявления, подразумевавшие, что Православие не обладает полнотой истины. Досталось в послании и Патриарху Афинагору, чьи экуменические реверансы становились все более скандальными. «Считаем долгом решительно протестовать против искажения учения о Церкви, – писал митрополит Филарет, – которое, так настойчиво заявляется Святейшим Патриархом Афинагором (...) Вы соединяетесь с инославными не в истине, а в пренебрежении к ней»¹⁰⁸⁷.

В своем «Скорбном послании», изданном в том же году, митрополит Филарет обвинил константинопольских иерархов, что они продали церковное первородство «за чечевичную похлебку рукоплесканий внешнего мира»¹⁰⁸⁸.

Параллельно Русская Зарубежная Церковь налаживала отношения со старостильными группами. Как уже говорилось выше, несмотря на несогласие с новым календарем, в 1920–30-е гг. РПЦЗ в особых случаях разрешала служить по новому календарю своим клирикам. Разрешалось и сослужение с представителями новостильных Церквей. Но постепенно такой взгляд уступал место более радикальному. На Архиерейском Соборе 1964 г. архиепископ Аверкий назвал греческих и иных старостильников «наиболее стойкими в вере людьми»¹⁰⁸⁹. Неудивительно, что Русская Зарубежная Церковь к тому времени считала возможным совершать архиерейские хиротонии для старостильных групп. В 1960–1962 гг. иерархи РПЦЗ Серафим (Иванов), Феофил (Ионеску) и Леонтий (Филиппович) восстановили иерархию одной из старостильных греческих ветвей – так называемым флоринитам. В 1971 г. РПЦЗ совершила хиротесию (фактически хиротонию) над архиереями другой ветви старостильного движения – так называемых матфеевцев, чье апостольское преемство было сомнительным¹⁰⁹⁰.

Закономерно, что отношения Русской Зарубежной Церкви с Поместными Церквами фактически прекратились. До конца 1960-х гг. в адрес Архиерейского Синода поступали поздравления от некоторых первоиерархов, но постепенно иссякли и они. Во всяком случае, периодика РПЦЗ о них больше не упоминала. На страницах изданий Зарубежной Церкви больше не появлялось сведений о сослужении с представителями каких-либо Церквей. Это неудивительно. Постепенно в РПЦЗ сформировалась большая группа влиятельных архиереев и священников, склонных обвинять в ереси не только Московскую Патриархию, но и Поместные Церкви. Это касалось даже Сербской Церкви, глава которой, Патриарх Герман (Джорич), поддерживал РПЦЗ и в частных разговорах заявлял, что не признает новых прещений Московской Патриархии в ее адрес¹⁰⁹¹. По свидетельству митрополита Филарета, некоторые представители РПЦЗ, например архиепископ Аверкий (Таушев) и архимандрит Константин (Зайцев), ставили «полный знак равенства между Патриархиею советскою и Патриархи-ею Сербскою»¹⁰⁹². Протоиерей В. Родзянко в июле 1971 г. не исключал, что РПЦЗ в скором времени разорвет общение с Сербской Церковью¹⁰⁹³. Хотя этого не произошло, раздражать группу радикалов руководство РПЦЗ все же не хотело. Поэтому хотя случаи сослужения РПЦЗ с представителями Поместных Церквей имели место, это теперь не афишировалось. Русская Зарубежная Церковь постепенно замыкалась в себе и, что особенно прискорбно, не чувствовала ущерба от своей обособленности. С тех пор с положительной стороны действия Патриарха Афинагора она оценила еще один раз – в связи с его отказом признать автокефалию Американской Церкви, дарованную ей Московской Патриархией в 1970 г.

Такая оценка действий Вселенского Престола была напрямую связана с тем, что отношения с Североамериканской митрополией (Православной Церковью в Америке) у РПЦЗ были натянутые¹⁰⁹⁴. Напомним, что Московская Патриархия, даруя автокефалию Церкви в Америке, опиралась на тот факт, что изначально православие было принесено сюда Русской Церковью. Но Зарубежная Церковь в той ситуации фактически выступила на стороне Константинополя и даже высказала сомнение, что Америка – миссионерская территория одной лишь Русской Церкви. В определении Архиерейского Синода РПЦЗ от 31 декабря 1969 г. говорилось, что если даже епископ Тихон (будущий Патриарх), находясь в Америке, и мечтал об автокефальной Церкви, то теперь ситуация на континенте совсем иная: «В Америке тогда не было Церквей, организованных в епархии разных национальностей». Тем самым Зарубежный Синод фактически признал законность создания на американском континенте епархий других Поместных Церквей, и прежде всего Церкви Константинопольской. Далее, Зарубежный Синод высказал сомнение, что идею американской автокефалии одобрял Патриарх Тихон – ведь, став Патриархом, он дал благословение на создание в Северной Америке отдельной сербской епархии. И вообще, по мнению Синода, православное благочестие в Америке держится вовсе не одними заслугами русских миссионеров, но и благодаря действиям других Поместных Церквей¹⁰⁹⁵. Такие заявления РПЦЗ были, безусловно, на руку Фанару.

Имели место слухи, что митрополит Филарет, довольный позицией Константинополя по Северной Америке, постарается снова наладить связь с Фанаром. «За последнее время, – рапортовал митрополиту Никодиму (Ротову) протоиерей М. Стаднюк, – карловчане ищут контактов и сотрудничества с Греческой Архиепископией, зная ее неудовольствие в связи с дарованием автокефалии Американской митрополии»¹⁰⁹⁶.

Однако это представляется маловероятным – все-таки крайности экуменической деятельности Константинопольской Патриархии значительно перевешивали такие его деяния, как несогласие с американской автокефалией. Тем более что преемник Патриарха Афинагора Патриарх Димитрий также позволял себе сомнительные высказывания.

Третий Всезарубежный Собор, состоявшийся в 1974 г., допустил несколько резких выпадов в адрес Константинополя. В частности, Патриарх Димитрий был обвинен в сближении с Ватиканом, признании Римского Папы «Вселенским епископом», а следовательно, в предательстве православного учения о Церкви. Кроме того, в словах Патриарха Димитрия РПЦЗ усмотрела стремление Фанара к переходу на западную пасхалию. «Явное и несомненное отступление от Православия более чем горестно, – говорилось в послании. – Оно ляжет ответственностью на всю Константинопольскую иерархию, если она поддержит его даже молчанием, а не отвергнет его. Св. Григорий Богослов говорит, что бывают в церковной жизни моменты, когда молчанием предается Истина – Бог»¹⁰⁹⁷.

Свой авторитет Фанар потерял. С точки зрения РПЦЗ связь с ним обещала не блага, а скорби. В Обращении Третьего Всезарубежного Собора к русскому Западноевропейскому экзархату говорилось: «Вы официально пользуетесь признанием всего православного мира через патриарха Константинополя, но по той же причине зависите от непредвиденных и нежелательных, может быть, актов и решений этой патриархии. Мы после последней войны не пользуемся официальным признанием всего православного мира, но по этой же причине мы совершенно свободны. Вы предпочитаете первое, мы – второе»¹⁰⁹⁸.

Постепенно Вселенский Престол и Зарубежный Синод все больше удалялись друг от друга. Одной из последних капель в чаше этого затяжного конфликта стало столкновение в афонском Ильинском скиту, тяготевшем к РПЦЗ. Жившие в скиту монахи (четыре монаха и настоятель архимандрит Серафим) вопреки афонской традиции перестали поминать Константинопольского Патриарха. В ответ последовали строгие меры. 20 мая 1992 г. делегация Вселенского Престола в сопровождении полиции посетила Ильинский скит с целью выяснения вопроса о поминовении Патриарха Варфоломея. Узнав, что Патриарха в скиту действительно не поминают, делегация потребовала от братии покинуть монастырь¹⁰⁹⁹. Монахи были изгнаны не только из скита, но и с самой горы Афон. Братия попыталась решить вопрос через Европейский суд по правам человека, однако тот отказался принять это дело к рассмотрению¹¹⁰⁰. Естественно, что опустевший Ильинский скит был занят греческой общиной.

Отношения Русской Зарубежной Церкви и Константинополя фактически угасли.

***

История XX в. показала, как решительно поменялось отношение большинства русской эмиграции к Константинопольской Церкви. Уважение, надежды на поддержку, которые были присущи церковному управлению Юга России и русским беженцам в начале 1920-х гг., постепенно уступили место недоверию и даже пренебрежению. Единодушие с Вселенским Престолом, поначалу проявляемое Русской Зарубежной Церковью, всего через несколько лет сменилось холодностью, отчужденностью, а иногда и прямым противодействием.

Можно ли винить в этом Русскую Зарубежную Церковь? Пожалуй, нет. Уважение к статусу Константинопольской Церкви со стороны РПЦЗ присутствовало до последнего момента. Даже скандальный «Всеправославный конгресс» и переход на новый календарь не заставили Зарубежную Церковь выступить против Константинопольского Патриарха. Чтобы растерять доверие русской эмиграции, Фанару пришлось постараться – перейти к политике заискивания перед коммунистической властью, фактически признать обновленческий раскол, начать интриги против Патриарха Тихона и русских архиереев-беженцев. Не улучшили отношения с Русской Зарубежной Церковью и претензии Константинополя на диаспору. Все это не могло не оттолкнуть от Вселенского Престола большинство русского рассеяния. Зарубежная Церковь не только потеряла своего союзника в противодействии гонителям, но и приобрела в лице Фанара соперника. Именно Зарубежной Церкви приходилось теперь отстаивать права Русской Церкви на отделившихся от Российской империи территориях. Со стороны Зарубежной Церкви шли протесты и против попыток Вселенского Престола созвать модернистский «Собор» с участием представителей красного обновленчества.

Неудивительно, что Константинополь так и не смог подчинить себе Русскую Зарубежную Церковь. К тому же последняя считала себя частью Всероссийской Церкви, лишь временно разделенной с ней. Не особо успешными были действия Фанара в отношении Североамериканской митрополии. Ее попытки создать автокефалию в 1920-е гг. Константинополю удалось пресечь, но о включении ее в свою юрисдикцию не могло быть и речи. Когда же Фанар начал претендовать на создание своей собственной единой Церкви в Америке, Московский Патриархат стал ускоренными темпами решать вопрос американской автокефалии, быстро забыв прежние разногласия со вчерашним «расколом». Московская Патриархия, таким образом, опередила Константинополь, предоставив Православной Церкви в Америке автокефалию.

Удача сопутствовала Фанару лишь среди части русской эмиграции – в Западноевропейском экзархате. Этот успех был обусловлен рядом факторов – подверженностью митрополита Евлогия влиянию своего окружения, неосторожными шагами Зарубежного Синода, наконец, действиями советских спецслужб. Так или иначе, но действия руководства Западноевропейского экзархата поспособствовали росту претензий Константинополя на диаспору. В дальнейшей полемике между русским Западноевропейским экзархатом и РПЦЗ отстаивались разные взгляды на устройство Церквей – национальный и территориальный, причем экзархат отстаивал именно последний принцип.

Отношения Зарубежной Церкви с Константинополем впоследствии улучшились и нельзя не благодарить Вселенских Патриархов за поддержку, которую они оказывали Зарубежной Церкви в ее противостоянии с коммунистическим государством. И все же к положению начала XX в. отношения уже не вернулись, а выходящие за рамки канонов экуменические действия представителей Фанара и его сближение с Римом окончательно ухудшили положение.

К сожалению, остается констатировать, что Фанар своими претензиями на всемирную юрисдикцию, крайним экуменизмом, пренебрежением к канонам и сопутствующими интригами на самом деле не столько приобрел, сколько потерял. Ведь фактическая утрата приобретенного веками статуса флагмана Православия стала следствием именно такой политики.