Церковь и мир

Источник

Я попробую рассказать об отношении мира и церковной жизни, о возможности влияния мира на церковную жизнь, и о том, какое влияние может оказывать мир на церковную жизнь.

Церковь существует в мире и не вне мира. В свете Божественного Откровения, а значит, в свете и Священного Писания, и церковного Предания понятие «мир» имеет два значения. Первое понимание мира, скажем, позитивное, и оно первое. Позитивное – это то, что сказал апостол Иоанн в своем Евангелии: « Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин.3:16) . Вот позитивное принятие мира, позитивное отношение к миру. Мир – дело Божие, и Бог так любит мир, что Сына Своего дал, и Сын пришел не осудить мир, но спасти мир. И в то же самое время, дорогие, парадоксально (вообще, в христианстве много парадоксов, но парадокс не значит что-то неточное, неистинное, а просто значит превосходящее наше понимание и заходящее в реальность, которая не исчерпывается нашим пониманием), и вот парадоксально, что тот же самый евангелист Иоанн, апостол любви, который сказал что Бог – Любовь и так любит мир, что Сына Своего дал, чтобы спасти мир, – тот же самый апостол нам показывает и другое отношение к миру. Мы это должны иметь в виду, вместе с первым понимания мира, или подходом к миру. Вот другое. Это в первом послании апостола Иоанна: « Не люби́те мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек» (1Ин. 2:15–17).

Как можно понять то, что один и тот же апостол, апостол любви, верховный апостол, именно апостол Иоанн – самый любимый ученик Христов, – как можно понять в нём этот парадокс? Не в этом ли контрадикция? Раз Бог так любит мир, что Сына Своего дал, чтобы спасти, а не осудить мир, и вдруг он говорит нам, что тот, кто любит мир, не имеет любви Отчей, а Отец имеет любовь к миру и Сына своего дал?

Я повторяю: первый подход к миру – позитивный. Это принятие мира как дела Божия, хорошего. Бог его создал, и всё, что в мире – от Бога, все творения, и верх творения – человек. И поэтому христианское понимание мира есть позитивное. Бог создал мир, чтобы жить, чтобы прославлять Бога, чтобы участвовать в божественной жизни. Мир – не какой-то упадок, вроде античного греческого понимания мира как упадка божественной полноты, божественного совершенства или единства, как раздробления и декаденции. Нужно убежать от мира быстрее, говорили греки во главе с Платоном и Плотином, ибо мир пропадает, исчезает. Мир – грязь, мир – нечистота, и то, что мы называем грехом. Но у греков не было понятия греха. Было понятие несовершенства, перемены, растления, но греха как понятия не было. И в восточном понимании, скажем, индийском, – и древнем, и новом, – тоже мир есть своего рода зло, своего рода падение, своего рода отчуждение, а значит, негативное понимание мира. По-христиански, Бог создал мир с радостью, никакого принуждения не было. Он захотел и создал мир, и смотрел на мир, как на что-то хорошее, позитивное. Видел Бог, что все, что Он создал, «зело добро».

Первый подход такой. Но мы сейчас уже входим в христианское понимание мира. Пусть мир – великая ценность и добро, но не самоценность, не закрытая в себе ценность, а получающая свой смысл от отношения к Богу. Христианство позитивно оценивает мир, но оно также и критически относится к миру. Я объясню: слово «критически» – это из греческого «крисис» (суд). Кризис – прежде всего суд, проходит через суд; и парадоксально сказал апостол, что Бог дал Сына Своего, не чтобы судить мир, но чтобы спасти мир. И в то же самое время тот же апостол Иоанн в 15 главе его Евангелия, когда Христос прощался с учениками, сказал: « Сейчас есть суд миру». Это значит, действительно, пусть сказано, что Христос пришел спасти мир, но Он не спасает его, если не судит его. А судить – не значит осуждать. Просто нужно миру пройти через проверку, верификацию, какое-то искушение, испытание. И именно Христос как Спаситель мира – Он представляет и кризис. Испытание миру, проверку мира, а это значит, что он приносит свет, он приносит ценность. Пусть мир позитивный, но он не самозамкнутая реальность, его позитивность не закрыта в нём, а открыта к Богу. Почему – посмотрим немножко дальше.

Христос сказал, что любовь к Богу, любовь к ближнему – это вершина и полнота закона. Именно этим Он подтвердил, что нельзя думать, что есть любовь как какое-то исполнение себя, и жизнь про себя и в себе, а не открытость к Богу и ближнему. В этом христианская любовь отличается от классического понимания любви, которая называется «эрос» у Платона, у Плотина. Вершиной древней мудрости говорилось, что самое высшее благо – Бог, или идея, или «одно» у Плотина, – оно любит, имеет эрос. Конечно, это немножко другое, чем христианская любовь. Оно любит всё, но во всем любит себя. Это своего рода круговращение самолюбия, и поэтому безвыходное – нет, действительно, коммуникации. Кто из вас читал новеллу «Кроткая» Достоевского – там видно, что значит любовь без коммуникаций, любовь как круговорот самолюбия. Это не любовь, по сути дела. И наконец, этот человек в новелле «Кроткая» понимает – да-да-да, кто-то сказал: «Любите друг друга». В конце к нему приходит понимание, что такое любовь.

Ценность мира и позитивное отношение к миру не значит обожения мира, поклонения миру. Христианство дало несомненную ценность миру, – то, что греки не дали или восточные мудрецы, – христианство дало позитивную оценку мира, позитивное принятие мира, но в то же самое время христианство разоблачило ложную божественность мира. Мир не божественен по своей сути, не самоценен. Мир – открытая реальность для Бога, и в Боге находит свою ценность.

Очень важный момент – грех прародителей в раю. Один из святых отцов, святой Максим Исповедник, говорит: не должно считать, что просто человек преступил заповедь Божию и согрешил, а лучше считать, что грех его состоит в том, что человек хотел пользоваться миром, но без Бога, мимо Бога. И заповедь ему напоминала просто то, что он должен и к миру относиться, и мир употреблять, и пользоваться миром в Боге. Один простой пример, чтобы вы это поняли. Невеста приходит жить в новый дом, и все домашние говорят: «Вот твой дом». А вдруг она или я приходим жить в тот дом, не обращая внимания на живущих в доме, и просто начинаем пользоваться домом. Так, если эту невесту жених возьмет за руку, скажет: вот твой дом, и вводит. Или я, если в такой дом приду жить, то меня вводят: тайноводствуют, мистагогизируют (это христианское слово), – вводят вас в тайны дома своего через свою любовь. Домашние – отец, или друг, или жених вводят в свой дом, и этим развивают любовь. А зачем мне ваш дом или ваше богатство, если я вас не имею. Так и Бог хотел. Он дал рай Адаму, подарил ему рай, и сказал: «Вот тебе – храни его, работай, развивай его». Дал ему всю власть. И, как говорится в одном средневековом предисловии к Псалтири: «Человек стал не подвластным, а господарем и властником всего мира». Но он должен понять, – если бы он со стороны любви смотрел на всё, – что весь этот мир не охватит того, что Бог есть. Мир не может соревноваться в любви с Богом. И вот что дьявол предложил: «Бог знает, если ты будешь кушать этот плод, то ты станешь богом, равным Богу и Бог этого боится, поэтому он запретил». Дьявол такой подлец, действительно. Он пришел и как будто вам говорит (на примере дома), что вы войдете в дом, как невеста, или как друг, будете жить в этом доме, и вдруг кто-то скажет: «Знаете, вот тот домашний вас не любит, он лукавит с вами, забери его вещи – там у него хорошие вещи, забери, – чтобы ты потом стал равным ему». Ева и Адам подумали так бедно, так низко, так неприятельски. А разве Бог такой? Если бы немножко подумать: «Ну, нет! Мой Бог, мой Отец не такой подлец, как ты подсказываешь». Кроме того, дьявол предлагает, чтобы через один плод смог человек стать богом. Ели бы серьёзно подумал человек, если он был немножко собранней, более зрелый, серьезный, он бы сказал: «Разве можно с помощью одного плода или одной вещи стать равным Богу?» Дьявол предлагал ему магию – магическим способом стать вдруг богом. Человек отказался от пути любви, от пути творческого вхождения в любовь Божию, в любовь, которую нельзя отнять, а по степени открытия – открывать, отдавая и принимая, но без счёта, без эгоизма. Так и мир дал Бог Адаму, но если он закроется в этом мире, то ничего не получится.

В нашем социалистическом обществе думали, что человек состоит из экономических благ и отношений экономических, всё регулируется отношениями экономическими. У нас есть новый такой слоган, девиз: доходовские отношения. То есть, то, что ты сделаешь: твои продукты, твои произведения, твои результаты – то, что ты даёшь обществу, и на основании этого ты получаешь от общества. Значит, такая торговля по существу, такая экономика, которая основана на интересах. И что получилось? Конечно, никаких результатов нет, в конце концов. Видно, что у всех социалистических стран нет экономического прогресса действительного – ни пользы рабочим, ни пользы людям, а еще хуже, что человеческие отношения потерялись. Нельзя создавать отношения на доходовских отношениях, на торговле, на обмене, потому что не может быть никакое добро ценностью больше человека, больше личности. Так и Бог. Мир – ценность, но не такая, чтобы могла соревноваться с Богом, как Личностью.

Попробую снова на примере дома. Если вы идете в дом, и вам все дают: и автомобиль, и хорошее одеяло, и пищу, и кровать, и всё что хотите, и доллары, но любовь не дают, человек не дается вам – друг, семья, родители, то всё это будет для вас только проклятием. Или вы слишком маленький человек, слишком узкий, если довольны этим, а не любовью. А если возьмём обратную сторону, что вам дают любовь в доме, то вы можете перенести и бедность, и трудности. Если будет человеческая любовь, и разумение, и общение, и проницание любовью – это значит открытость и возрастание взаимной любви. Так Бог поставил мир перед нами, говорит святой Максим Исповедник, и человек должен был с Богом пользоваться миром. Именно так, как в Литургии осуществляется: «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся». От Тебя получающие, Тебе возвращающие – это и есть коммуникация любви. Мы даем Богу то, что Он нам дал, и Он нам снова возвращает. И вот возрастание любви, благодарение. Не просто долг наш Богу – благодарить Бога за то, что Он нам даёт, а это самый пульс жизни, жизни любви. Если принимаешь, то из любви принимаешь; если из любви принимаешь, то будешь сразу благодарным; и благодарность возвращает любовь, и это есть действительный обмен, действительная коммуникация общения. А если мир становится пустым, – дело Божие, позитивное, хорошее, – если он становится целью, то получается то, что говорит апостол Иоанн в другом подходе к миру: «Не любите мира, ни того что в мире, потому что то, что в мире – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, и это не от Отца». Святые отцы находят именно в этих словах: «похоть плоти, похоть очей, и гордость житейская» какую-то закрытость человека в мире. Человек желает глазами получить то, что есть в мире, а Бог ему уже это дал. Зачем ему особо искать, зачем похотеть? Похоть – это именно какое-то усиленное хотение иметь то, что ты уже имеешь, но хочешь его сделать только твоим. Это эгоизм. Просто для себя и про себя. Это то, о чем сказал апостол Павел где-то в Послании к Тимофею, что люди стали себялюбивыми, а не боголюбивыми. Если любовь закроется в себе, то она иссохнет, перестанет быть источником жизни и радости. Один из святых отцов сказал, я просто напомню, что мы и Бога христианского как Троицу можем понимать только из любви. Бог как Троица есть циркуляция любви, перихо́ресис (περιχώρησις), взаимное общение. Взаимное проникновение – так можно перевести перихоресис, вхождение одного в другого, возвращение через другого себя и к третьему, чтобы не закрыться. Полнота любви предполагает Троицу. И поэтому Бог дал две заповеди любви: к Богу и к ближним. Это сразу создаёт тоже троицу любви: я, Бог и ближний; я, ближний и Бог. Невозможно любить Бога без ближнего, это тоже апостол сказал. И так же невозможно любить ближнего без Бога. В конце концов, это показал Достоевский – нам иногда кажется, что легче любить ближнего, но придёт в один день ненависть, если нет Бога. То же, если только Бога любить, – если это так возможно, вроде каких-то мистиков или каких-то экзальтированных сектантов, – только Бог, а ближних не видят. Или наоборот: любовь только к ближнему забывает Бога и тогда это переходит в какую-то похоть. Апостол тут и говорит о похоти плоти, похоти очей и гордости житейской. Отцы-аскеты учат, что это развивается в широкую такую страсть. Но все страсти подходят к одной основной страсти – себялюбию: за себя и для себя всё это любишь, и всё делаешь, и все желаешь. Но она развивается в три, так сказать, центральные грани.

Одна из них – похоть плоти, то есть желание наслаждаться. Всё равно: в пище, или в других отношениях – иметь себе цель просто наслаждаться, и всё другое использовать, как средство наслаждения, но конкретного наслаждения. Это особенно касается пиши и телесного наслаждения.

Другая большая страсть, которая около себя собирает прочих, – это похоть очей. Сребролюбием это называет апостол Павел. Это желание иметь, желание богатства, но не только богатства в смысле конкретного богатства, а просто иметь. Когда я был молодым, – я родился в 1938 году, – но помню немножко войну и послевоенный коммунизм. И как молодой человек, открытый, я заинтересовался марксизмом. Мне, как человеку чувствительному, подходило то, что это против эксплуататоров, богатых, бунт против этой неправды – это мне было симпатично. Но потом я начал понимать, что психология пролетариата не борьба с неправдою, а, по сути дела, желание не чтобы он имел, а чтобы я имел. В том-то и дело: диктатура пролетариата – это именно поощрение человеческого эгоизма. Я действительно почувствовал, что то, что требует пролетариат – не совсем против неправды. Человек может вставать против неправды и говорить: как в Библии восстают, как святые восставали, а, по сути дела, в концепции Маркса это просто желание иметь, обладать. Другими словами, это поощрение сребролюбия. Конечно, слово «сребролюбие» не значит любить только серебро. Это обратное понятие тому, что монахи дают как завет своей жизни: нестяжание. Вот хорошее слово к сребролюбию – любостяжание, любовь к стяжанию. И вы знаете, что это бывает сильнее, чем сластолюбие, чем похоть плоти. Похоть очей иногда бывает сильнее.

Но апостол идет еще глубже. Третья страсть – гордость житейская, гордость жития, а не жизни, то есть своего рода славолюбие, возвеличивание себя, какой-то эгоцентризм. Говоря языком психологии – это комплекс супериорности. И обратная сторона: комплекс инфериорности. Это тоже переоценка себя, это тоже гордость житейская. Это, конечно, глубже, чем первые две страсти. Но еще глубже и последняя глубина всех страстей – это именно себялюбие, филавтия, самолюбие. И поэтому, смотрите: самая глубокая страсть может быть побеждена только самой глубокой любовью. Это Боголюбие, теофилия – как выход из себя, открытие себя, спасение себя из закрытости. Когда мир становится закрытым, то он становится тюрьмой для человека. Пусть это тюрьма – рай, пусть внутри всё то, что Достоевский почувствовал, когда хрустальный дворец понимал, или общество коммунизма. Пусть мир позитивный, хороший, исполненный Божиими дарами добрыми, но если он закрыт, он становится самоценностью, он становится тюрьмой. Человек – открытое существо, открытое для любви. Поэтому сейчас мы, христиане, православные особенно, это подчеркиваем и не согласны с тем, что говорят гуманисты. Скажем, этот секулярный гуманизм, начиная с итальянского гуманизма, но особенно европейский и современный, что человек должен быть своим, никому не служить: ни Богу, ни дьяволу, – никому, а просто себе, быть своим. Есть какая-то глубокая психологическая книга Маслоу про персональность и идентитет. Я разговаривал в Белграде с профессорами, которые начинают становиться христианами. И вот какая у них возникает проблема: «Вы нам говорите, что человек должен отождествиться с Богом, но тогда он теряет свою персональность, свою индивидуальность, свое «эго», свое «я» и тогда человек отчуждается». Я говорю: «Вы не понимаете, что такое христианское понимание идентитета». У нас отождествление с Богом, но во Христе. А Христос не только Бог, но и Человек. Я тогда истинно отождествляюсь с собой, как подлинным человеком, когда отождествляюсь с Христом. Христос мне гарантирует полный идентитет Свой, а без Него я закроюсь в себе, и будет то, что сказано – как змей, который свой хвост кушает и питается своим хвостом. Безвыходно. Именно потому, что любовь – суть человека. Бог создал человека по Своему образу, а Бог – Любовь, значит, по любви создал его. Но любовь не просто сентиментальность и романтизм, а онтологическая категория нашего бытия. Это общение. Архангел, прекратив общение, стал дьяволом. Если святой достиг святости, землю и небо передвигал, но прекращение отношений – это смерть. Святой Симеон Новый Богослов сказал: «Душа человека, – пусть она грешит или не грешит – все равно, если не имеет Духа Святого, то она мертва». Тут не просто моральная категоризация: иметь или не иметь Духа Святаго, а жизненная, онтологическая. Значит, жизнь не такая самоценность, которую получили от Бога и задержали за собой, а жизнь – общение с Богом. Поэтому отцы говорят, что ад – это отделение от Бога, потеря Бога. Пусть будет счастливый рай – коммунистический, скажем, или всё равно какой, – для христианского православного опыта – это только более проклятый ад. Почему? Потому что нет Бога, нет общения с Богом. Это подобно тому, что социалисты и коммунисты хотят сделать: чтобы человек жил, наслаждался, и никакого Бога не нужно. Но мы тогда, простите, равны свиньям. Блудный сын в Евангелии точно это пережил. Он пошел, жил, наслаждался, и всё это ушло из рук, и конец его карьере был в том, что он к свиньям пошел кушать, и даже это не мог скушать. Но в нем еще что-то человеческое осталось, он вернулся. «Я тут живу, как последний, хуже этих свиней. Пойду к отцу и скажу: «Буду у тебя, по крайней мере, служить», а здесь я просто несчастный, трагический».

Дорогие мои, я говорю немного теоретически, но это истины жизни. История блудного сына – история человека, каждого из рода человеческого. И наше время, по-моему, со своим радикализмом, именно в этом нас нажимает, чтобы мы так пережили реальность Евангелия. Евангелие, действительно, книга вечной жизни, благовещение за человека, и без Евангелия это проклятие. Пусть осуществится рай на земле, Царство Божие, – это парадокс, могу сказать, – но без Христа, без Бога, всё: это будет вечный ад. Так что вот в чём дело: мир, пусть он позитивный, когда становится центром, самоцелью, то он теряет свою ценность и становится препятствием к наслаждению Богом. Действительно, он, как говорит апостол, «преходит», и все его похоти. А только тот, кто держится Бога, остаётся, и, конечно, остаётся и мир, как творение Божие, но мы его получим через Бога. Почему через Бога, почему не непосредственно, так прямо, без Его посредничества? Некоторые соблазняются: «Какой нам посредник нужен»? Любовь ищет, чтобы опосредствовалось все в нашей жизни. Я повторяю: если двое любимых, муж и жена, в доме, то по-настоящему только через мужа жена имеет всё в доме, и муж обратно, а весь дом без этого ничего не значит. Все богатства дома и жизни ничего не значат.

Как мир может влиять на церковную жизнь? Может влиять с одной стороны, как творение Божие, и мир как творение, и люди как создания Божии. Нас вызывают, приглашают спасать и продолжать миссию Христа, сочувствовать миру, страдать с миром, молиться о мире, миссионерствовать в мире, участвовать в его скорбях, тяжестях, несчастьях, – во всём разделять судьбу мира. Не надо в этом смысле отделяться от мира. Даже отцы-пустынники, которые ушли в пустыню, – помните старца Силуана в наше время, и особенно великих отцов: и древних, и новых, – они постольку удалялись из физического мира, поскольку более участвовали в страданиях мира. Плакали о нем, молились Богу, принимали тех, которые из мира к ним приходили, и их просто спасительно, искупительно брали на себя. И возвращались люди спасенными, просто из встреч, из общения со святыми подвижниками. Или то, что говорил митрополит Антоний – великий богослов, – что нужно сострадать, иметь сострадательную любовь с миром. Он, наверное, был великий подвижник внутренний. Как пастырь в мире и как епископ, конечно, он не мог уйти в пустыню – здесь оставался пастырем, то он именно внутренне распинал себя, внутренне сострадал миру и этим помогал спасению мира. Конечно, это большой дар. Мне говорили в Сербии те, которые его знали, что он действительно имел дар сострадания. Очень любил студентов, очень любил несчастных, был такой любвеобильный человек, а иногда у него сильно слезы шли, особенно в последние годы.

Я говорил, что это первое влияние мира на церковную жизнь. Мир как бы нас подпаливает, поджигает любовь. Он всё время напоминает, что нужно нам, как христианам, особенно как церковникам. Святой Ириней Лионский говорил, что православные христиане – экклезиасты, церковники, они не просто так особо верующие или индивидуально верующие люди, а церковники, значит, созидали Церковь. Я бы рекомендовал каждому православному христианину быть не просто хорошим христианином, а быть церковным христианином. Это не значит только ходить в храм, – это непременно – быть литургичным, любить богослужения, – а быть созидателем Церкви, созидателем Тела. Мало просто православному церковному человеку быть хорошим, благочестивым, моральным, добродетельным, святым даже. Апостол Павел говорил, что самое важное – созидать Церковь. И это значит, что мир нас приглашает. Мир это и мы, и мы часть мира. Мы вошли в Церковь, но каждый и выходит из Церкви. Не просто из-за работы, а и внутренне. Каждый раз то, что Хомяков в своем смирении говорил: «Бог только знает, веруем ли мы действительно». Это не значит, что мы сомневаемся в своей вере, но что в нашей повседневной жизни, внутренней жизни, идет борьба, и бывает, что мы находимся в опасности потерять себя, потерять Бога – вот, что самое важное.

* * *

Подвиг жизни, особенно христианской жизни, это все время открытый подвиг, незаконченный. Конечно, я немного оставляю впечатление релятивности. Но дело в том, что есть внутренняя стойкость, устойчивость. Мы знаем, что держимся верой и живем верой и надеждой – большей крепости нет в этом мире. Но стоять в вере, в надежде – это значит, все время проверять себя, все время проходить через кризис, через суд. Сейчас суд этому миру и суд мне, и я знаю, что сдаю экзамен каждым днем своей жизни, и могу и потерять вечность, и получить вечность. Это значит то, что Христос говорил нам: «Бдите и молитесь». Все время быть бдительным, открытым. Скажу вам одну шутку. Нам товарищи из партии говорят, что везде враги, они всегда бдят, и нам нужно не спать, раз враги наши не спят. Один юморист сказал: «Тогда мы все страдаем бессонницей».

Я хочу сказать, что Христос поощрял внимание человека. Вот греки говорили: «Познай самого себя, и ты будешь совершенным». А христиане сказали: «Мы не можем даже себя узнать хорошо, но внимать себе, – «внемли себе», говорит Василий Великий на основании Писания, – внять себе человек может». Как вам это представить? Поясню на примере игры. Я играл в футбол, любил эту игру. По-моему, игра – это часть человеческой жизни, не контролируемая разумом, не технологизированная, не тоталитарная, – еще свобода. Если ребенок не хочет играть – это, по-моему, нехорошо. И вот ты смотришь, что иногда, действительно, в игре может Давид победить Голиафа. Маленький человек может победить гораздо большего из-за внимания, из-за напряжения, из-за творческого превосхождения себя, именно вниманием. И значит, Христос этого от нас просит – бдите и молитесь. Мы успеем или не успеем – это дело Божие, но мы можем бдеть. И если в этом бдении, в этом напряжении, в этом труде, в этом подвиге даже претерпим поражение и уйдем из этого мира, то, говорит авва Мартиниан, Бог нас может принять и наградить больше, чем тех, которые достигли успеха. Авва Мартиниан, цитируя Исаака Сирина, говорит, что нужен подвиг, нужна открытость, готовность, а не просто смотреть на результаты. Бывает, что результаты в руках Божиих или в руках обстоятельств. Так что не надо забывать слово Евангельское о том, что один сеющий, а другой жнущий. Плодов мы иногда не получаем – это в руках Божиих, или в следующем поколении бывает. Скажем, мать воспитывает детей, вкладывает всю себя, и, кажется, ничего не успевает. Не забудьте, что иногда после ряда лет это вернется. И тот мальчик, который раньше, казалось, не пользовался воспитанием матери – он все-таки вернется, и найдет, и будет очень благодарен матери. Надо думать, надо верить, что добро, сеянное в этот мир, не пропадет.

Мир нас возбуждает, поощряет, вызывает, приглашает спасать его, провоцирует. В этом смысле явления мира, которые могут быть искушениями, не всегда негативные, или, по крайней мере, для нас не должны быть негативными. Например, я вам скажу открыто, что новое явление в нашем веке – марксизм, социализм – это большой вызов Церкви, и, по-моему, Церковь Православная не была готова встретиться с этим вызовом, с этим искушением. Но этот вызов, это искушение нам напомнило, разбудило нас, и стало посещением Божиим, даже своего рода даром Божиим. В том смысле, что началось возрождение глубокое – то, что мы чувствуем у себя и в России, и что, конечно, связано со многими жертвами. Это все показывает, что нас Бог любит, и что мы выдержали экзамен на этом вызове, на этом суде. Я боюсь, что многие другие не выдержали бы этого, и поэтому проверяется сила Церкви, сила Православия без внешней силы, не в таких мировых масштабах. И мы все-таки вышли победителями.

На днях у меня был один журналист, хотел взять интервью для журнала. Я говорю: «Дорогой, вы должны понять, что вы, как государство и как общество, далеки от этого народа. Откройте окна, подведите свои часы, пожалуйста. Вы отстали от народа. Посмотрите, что народ говорит, как народ чувствует. Ушло ваше время, кончилось ваше время. Напиши, свободно напиши». Так это, по сути дела, и есть. Это не триумфализм, это реальность. Так что мир нас вызывает, мир нас провоцирует – в хорошем смысле. Это библейское понимание. Когда Кир Персидский напал на Иудейское царство, на еврейский избранный народ, то Библия говорит, что это посещение Божие. Помните Давида: когда его гнал сын Авессалом, а друзья Давида остались малочисленными и с ним пошли, то неприятели во главе с сыном Давида гнали его. А потом и мальчики из деревни, где проходил Давид, начали бросать камни и ругать Давида. Бывшие с Давидом друзья хотели отомстить мальчикам, а он сказал: «Нет-нет, оставьте их, это не они меня ругают, а Бог мне напоминает, оставьте, они делают хорошее». Давид понял, что этим способом ему Бог о Себе напоминает, Бог его приглашает спасаться. Так что искушения мира, и даже искушения греховные, так отцы понимали. Антоний Великий говорил: «Отними искушения и спасаемых не будет». Эти греховные вызовы, конечно, не надо принимать, нам надо бороться с ними до крови, по словам апостола, и тогда человек победит благодатью Божией. Но они нам свидетельствуют, что мир греховен, и нужно спасаться, и если есть искушения, то это доказательство, что внутри нас есть какое-то ранимое место, слабое место.

Один друг мне рассказал, что каждый вечер его молодые соседи включают музыку, пьют, и ему это очень мешает. А потом он говорит: «Я понял, что я тоже такой и мне жалко, что я не там, и это открывает, что я, может быть, более страшный, чем они». Другой пример. Один молодой человек, пятнадцати-шестнадцати лет, во время войны ему дали большую сумку с деньгами. Он должен был поехать на поезде и передать какому-то военному. Он попал на маленькую железнодорожную станцию и был один внутри, а лес был очень близко. И ему приходит сильная мысль: «А что, если кто-нибудь возьмет сумку и убежит с деньгами?» Так его это потрясло. Он пришел в себя и начал думать (он был христианином, молитвенником): «Зачем мне этот страх?» Он поймал себя на том, что подсознательно готовился взять это и убежать, ему открылось, что он – вор. Понимаете, это искушение таким путем открыло ему, что он имеет такую склонность, и тогда он взял себя в руки.

Конечно, Бог никого не искушает. У апостола Иакова говорится: «В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью» (Иак. 1:13–14). Как это раскрывает апостол, просто обнажает такими констатациями! Значит, если есть искушение, если есть вызов мира, то не надо сразу ругать мир. Не надо даже дьявола ругать, – мы иногда даже слишком его ругаем, – помните тот случай с монахом, который в своей келье хотел испечь яйцо на свечке. Приходит игумен, монах говорит: «Прости, отец игумен, мне это дьявол подсказал». Дьявол из угла говорит: «Нет, отец игумен, я даже этого не знал»!

Нужно быть реальным, православным, трезвым человеком. Но это еще не значит, что мир только позитивный, и что нам надо идти за миром, подражать миру. Нам надо определяться с миром: что в нем есть зло, что в мире негативное. Злоупотребление миром – Бог дал все хорошее, но все хорошее должно хорошо использоваться, и хорошим способом, ибо добро уже не добро, когда не бывает добрым способом, говорит Симеон Новый Богослов. Доброе, не бывающее добрым способом – это не добро. Христос сказал: «Я – Путь, Истина и Жизнь» (Ин. 14:6). Не просто Истина, а и Путь к Истине и способностям, и Жизнь истинная.

Мир добрый, хороший, но этого недостаточно. Его добро становится подлинно добрым, когда оно направлено к Богу. В мире нет зла онтологического, бытийного, реального, а есть порча добра, злоупотребление добром, и дьявол ничего не делает, как только свою хорошую, Богом данную природу и свои огромные способности употребляет на зло. Также и человек. Вы видите иногда, что в человеке такое добро, которое может прямо в рай идти – не только идти в рай, а создавать рай, просто раскрывать рай. В каждом человеке есть настолько добра, что на нем можно рай строить. Но то же самое добро, если обратится на порчу, на злоупотребление, на самоцель, на деструкцию, а не на строение, то можно на этом самом человеке строить ад. И вы видите иногда, как человек может быть злым. Знаете, что такое ненависть? Ничего больше, как свидетельство, что у этого человека огромный потенциал для любви, но обращенный обратно. Нужно думать о человеке, в котором есть большая ненависть, что этот человек способен на большую любовь. В народе так и говорят: там, где большая любовь, там порой бывает и большая ненависть. Это значит, что те же способности злоупотребляются и употребляются на обратное. Это мы видим, когда большой грешник покается. Савл-Павел – каким демоническим человеком он был, каким адским, действительно, адская ненависть к христианам! И вдруг, когда перевернулся, он становится Павлом, который больше почти всех апостолов сделал. Это те же самые способности, не надо забывать об этом.

Значит и к грешнику нужно относиться позитивно, но не непременно позитивно и ко всем его деяниям. Поэтому, если человек делает хорошее дело – этого еще для нас, как православных, недостаточно, чтобы считать его Божиим человеком. Потому что иногда можно запутаться в своем добре, – даже в общечеловеческом добре, – и забыть, что добро не самоцель, а Бог – самоцель, и человек с Богом – вот это самоцель. Помните, что делали в Советском Союзе, когда мальчиков отвращали от Бога, то им давали пищу, и все, чего они хотели, лишь только, чтобы отвратить от Бога – это именно демоническое добро. К сожалению, возможно так называемое добро, но демоническое, то есть с целью против Бога, с целью прекратить общение с Богом или с целью переместить центр человека во что-то другое, но только не в Бога, не во Христа. А это значит, и вне человека. Каждая цель, которая не имеет Бога Христа, будет нечеловечна. Скажем, если можно осуществить коммунистическое общество или рай на земле, но без Христа, то этот рай будет адом для человека. Нужно помнить, что можно злоупотреблять миром, можно мир сделать самоцелью, и это влияние гораздо бывает чаще, к сожалению, и гораздо привлекательнее. Влияние мира, разные вызовы мира, разные угождения мира, разные похоти мира бывают нам иногда гораздо привлекательнее. Мы думаем, что мир так живет, и дух мира принимаем как последнюю реальность.

Меня журналист на днях спросил: «Я читал Вашу работу о том, что не надо идти за духом времени. Значит, Вы несовременный?» Я говорю: «Дорогой, каждая эпоха имеет свой дух времени, свои интересы. Если я иду за духом времени, то я просто нестабильный, неуравновешенный, и просто буду каждый раз переменяться, каждый раз не иметь постоянности, стойкости, твердости, глубинного внутреннего мира, а просто ждать, что меня совне будет приглашать что-то более сильное. Окажется тогда, что я не имею основания, не имею корня. Дух мира именно то – разные похоти. Когда я говорю «похоти», то не нужно бояться этого слова. Это все, что может человека отвести от его главной цели. Может даже альтруизм. Коммунисты иногда провозглашают альтруизм, скажем, какой-то гуманизм общечеловеческий, который думает, что он гуманный, что он альтруистический, что он действительно человеколюбивый, то он может тоже стать нам похотью, препятствием. Вот Великий Инквизитор все-таки поднимался с каких-то основ человеколюбия, он любил человека, и оказалось, что это предательство человека, что это, по крайней мере, ненависть к человеку. Достоевский изобличил гуманитарный подход, но самозамкнутый, без Христа, без Бога. Бывает иногда, что человек даже сердится на Бога, думая, что он более любит людей, чем Бог. Это у старца Силуана показано. Он молился, молился с таким напряжением, с таким доверием к своей молитве и к своей любви к Богу, – а Христос не отвечал на эту молитву, – что Христос разрешил ему внутренней перелом. И потом он понял, что ему Христос сказал, когда явился: «Разве ты думаешь, что кто-то другой будет судить, мир, а не Я, Который распялся за мир?» Тогда он понял, что Христос более любит мир, чем он.

Я лично тоже могу сказать, что мне в жизни бывало много раз трудно, пока я не понял, что вся моя любовь к миру, в сравнении с любовью Христа, – это так же, когда лягушка видела, как лошадей подковывают, и она этого же захотела, – такое претенциозное, такое навязчивое, свое. Я когда понял, что Христос любит мир так бесконечно, то какая моя тут любовь. Она может иметь полноту и значение, если она отождествится с любовью Христовой.

Хочу сказать, что не надо нам ни презирать мир, ни идти за миром, а надо бороться, чтобы похоть мира сего, – все равно какая, – не препятствовала и нам, и другим иметь любовь к Богу. И в этом смысле еще для внутренней нашей христианской жизни, а дальше потом и для церковной, надо иметь дерзновение, силы внутренние, целомудренность – осудить зло в себе и потом в мире. Это тоже трудно – не осудить человека, не осудить образ Божий, не осудить мир как творение Божие. И Христос нам показал – это очень часто напоминал отец Иустин. Помните, в Евангелии от Иоанна, в 8 главе: женщину, взятую на прелюбодеянии, привели к Христу. Привели и смотрели, что сделает Христос. Очень деликатная ситуация. Христос тогда, по словам Иустина и на основании Святых Отцов, сделал такое Божественное разделение, рассечение хирургическое. Рассек грех и человека. И не только для них, для фарисеев, когда сказал: «Кто из вас первый без греха, пусть ее убьет». Он им хотел сказать: «Разделите себя, осудите грех в себе, и тогда будете способны действительно судить эту женщину. Но судить спасительно – не осудить, а судить ее через кризис». И они, конечно, ушли. Посмотрите – они не почувствовали в себе совести сделать это. Но потом Христос обращается к ней, – это самое важное, – и внутри нее тоже разделяет, говоря: «Иди и не греши больше, не повторяй». Это не ты, это против тебя. Это Я осуждаю, но и ты должна осудить, и ты будешь спасена. Если Христос просто бы сказал: «Дочь Моя, Я тебя не осуждаю, иди», но Он присовокупил очень важное слово: «Иди и не греши больше». Это так глубоко, что, действительно, зло надо осудить, а нам иногда не хватает силы осудить зло и страха не осудить людей. Когда человек отождествляется со злом, то бывает, что мы судим, но мы не судим, конечно, человека, а судим зло как таковое. Без этого внутреннего осуждения зла мы не можем спасительно относиться к миру, мы попадем под влияние мира. С другой стороны, должны помнить, что мы не судим и не осуждаем мир как таковой. Другими словами, судим мир, но не осуждаем мир как таковой, а осуждаем то, что греховно, что похотно, то, что портит сам этот мир, что ему самому вредит. Поэтому отцы говорили, что Бог дал человеку крепкую силу – то, что называется гнев. Гнев – это крепкая сила в борьбе против зла, и гнев позитивный, но мы злоупотребляем им в осуждении других. А гнев в борьбе со злом нужен. Говорили про одного афонита наших дней: он боролся так героически, подвижнически с дьяволом, что Бог допустил, что ему дьявол даже являлся, но, в конце концов, это ему надоело, и он бросился на дьявола и хотел схватить его. Дьявол убежал, и он освободился от страсти. Ему надоел просто гнев, на самом деле. Надо осудить зло, пока внутренне не придем к тому, к чему пришли евреи: «Дщи Вавилоня окаянная, блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень» (Пс.136:8).

Если это исчадие греха, греховный зачаток внутри нас, мы готовы убить, но не можем победить зло в себе, а еще меньше – зло в мире. Надо пожертвовать своими «младенцами»: своими желаниями, своими исчадиями, своими похотями. Любовь не будет развиваться, если нет этого внутреннего жертвования. О реальность нашей привязанности к греху говорится в Послании к евреям, в 12 главе: «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех (по-гречески еще характерней: не просто «запинающий», а грех, в который мы очень легко впадаем, грех, очень подходящий для каждого обстоятельства) и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия. Помыслите о Претерпевшем такое над Собою поругание от грешников, чтобы вам не изнемочь и не ослабеть душами вашими. Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха» (Евр. 12:1–4) .

Нужна внутренняя борьба, нужно подвижничество. Почему нужно подвижничество? Не из-за того, что ищет Бог или Святые Отцы, или не знаю кто, а потому что пульс самой жизни такой, –динамической, открытой, – что любовь не может создаваться автоматически и не дается просто так. Это плод сожития, труда, развития, строения, роста. Апостол говорит: «растите возрастом Божиим» (Кол. 2:19). Значит, нужно возрастать. Если возьмем мальчика и без него захотим сделать его большим человеком, то из него получится или какое-то чудовище, или идиот. Мы не можем просто набросать ему витамины и сделать то, что делают с курицами в Америке и даже в Греции: 15 дней, и из яйца получишь курицу, которую можно кушать. Это несъедобно, это ужас, это просто ненормально. Для человека, как живого существа, нужен рост. Ириней Лионский говорил, что Бог Адама так и поставил, как мальчика, как младенца, чтобы он возрастал в общении с Богом, поэтому и поставил ему одну заповедь как ориентир: «Дорогой, надо в этом направлении идти, то есть в Боге и с Богом. Адаму ничего не мешало вкушать все плоды в раю, а просто, чтобы он почувствовал, что его направление должно быть к любови, к общению с Богом. Это очень глубоко, и только православные это понимают, поверьте мне. Почему Адам потерял рай, почему нужен подвиг, почему нужны заповеди Божии?

Заповеди Божии – не просто такой закон, который дается издалека: то надо, то не надо. Заповеди – зов человека к общению с Богом. Бог заповедями нас приглашает к Себе, это первый пункт коммуникации. Если живут в одном доме, скажем, муж и жена, и если муж ничего не заповедывает женщине, но и никакого общения не имеет, так живут – ну никакого общения, – это не жизнь. Другой случай. Тарковский в фильме «Сталкер» показывает, что женщина жаловалась на то, что муж ее бил и ругал. Она пошла к врачу-психологу жаловаться, а он говорит: «Ну, тогда уйди от него!» «Да нет, – говорит, – это жизнь, я потеряю жизнь, я с ним живу». Я, конечно, не хочу ставить это идеалом, но хочу сказать, что общение есть. И вот заповеди Божии нас приглашают к этому общению. Святые Отцы говорят, что нас спасут не заповеди, а отношение к заповедующему Богу. «Ни творение заповедей нас спасет, – говорит Симеон Новый Богослов, – ни пост, ни молитва, ни воздержание, а делание этого перед очами Божиими, и Он, смотря на нас, спасает нас». Он нас находит в таком положении, видит нас немножко нетерпимыми, – человек иногда призывает: «Господи, хочу любовь, хочу Тебя!», – а потом сердимся, почему Бог не видит нас. Мы должны понять, что уже в таком мы находимся в любви Божией, и если Бог нас тут перехватит и возьмет, то мы – в общении с Ним. А мы бы хотели просто обладать этими добродетелями, иметь их для себя. Этим мы бы закрыли себя. Подвиг нужен в борьбе с миром. В борьбе с его прелестями, с его искушениями, с его похотями мы становимся постоянными, мы проверяемся, мы судимся. Этим способом мы спасаемся, действительно.

Повторяю: влияние мира на нас и позитивное, и негативное. Позитивное в том, что он приглашает нас к спасению себя, к спасению мира, к спасению творения Божия, он – поле нашей деятельности, поле осуществления Евангелия, поле нашей миссии. Но начинать надо со своего сердца, мир не вне нас – этого не надо никогда забывать. Путь православного подвижничества, православного опыта всегда начинается со своего сердца, – там главная центральная битва или борьба бывает. А потом продолжается и вне. С другой стороны, вызов мира или влияние мира негативное в том, что он нас приглашает к ложному спасению себя, ложному счастью, поверхностным удовольствиям. Не хочу сказать, что наше поведение в мире должно считаться только в греховных категориях, но и в других категориях. Если человек занимается только радостями мира, такой деятельностью, как, скажем, спорт. В занятиях спортом нет никакого греха, но теряешь слишком много, если это становится содержанием твоей жизни. Между прочим, еще не значит, что все, кто занимается спортом, погибли, пропали, но они просто теряют свое время, даже если спорт не становится в жизни самым важным.

Хочу сказать, что наше отношение к миру крестное. Крест имеет две части – вертикальную и горизонтальную, но он в то же время он один. Крест приглашает и позитивно относиться к миру, и в то же самое время судительно. Когда я говорю «судительно», это значит спасительно. Мы не можем быть спасенными, если Бог нас не судит, – это истина. Мы в таком состоянии, что нам нужно пройти через суд. И даже если бы Бог нас не судил, то мы должны просить Бога судить нас, чтобы действительно спастись. Мне говорил один человек в Черногории: «Прошу Бога, чтобы я мучился перед смертью. Все время хорошо жил, я много зла наделал, я прошу Бога, чтобы я мучился». Я понял, что человек хочет таким способом восстановить общение с Богом, но не знает как. Конечно, если это выглядит каким-то садизмом или мазохизмом, это не будет уже спасением. Но я понимаю его, как понимаю в Житиях одну женщину, которая шла по городу и плакала говоря: «Меня Бог забыл, меня Бог забыл». «Как, – говорят, – тебя Бог забыл?» «Да, Он меня забыл, Он уже три месяца меня не наказывает».

Хочу сказать, что я как-то не чувствую Его отношения. Не надо Бога считать наказателем. Апостол точно говорит: «Он не искушает и не наказывает», но Он любовью Своею делает такую операцию, такую хирургию, такой суд крестный, необходимый для того, чтобы проверять нас, испытывать. Испытание, действительно, нужно, испытание и любовь – самое большое испытание. Один духовник в Греции говорил молодым, которые готовились принять монашество: «Просите от Бога много даров, но не сразу просите смирения и любви». Почему? Они подвергаются ужасным, невероятным испытаниям, это будет трудно для вас. Не сразу просите смирения и любви, потому что сразу пойдете на большие искушения. Это реальность.

Значит, влияние мира, насколько я понимаю, и позитивное, и негативное, и христианин должен исходить из своего опыта церковного, святоотеческого, апостольского, евангельского литургического, аскетического, и так относиться к миру – не просто односторонне осудить мир. Мир – дело Божие, в мире тоже иконы Божии, образы Божии, люди, творения Божии, и он не такой злой. Но это не значит, что автоматически все в мире хорошо, и все, что делается – хорошо. Так что надо и судить мир, и, конечно, судить грех в мире. Тот же самый апостол сказал: «Мир во зле лежит» (1Ин. 5:19) и много зла в мире. В мире много зла, но если оно застилает нам глаза, и мы видим только его и не любим мира, тогда мы плохие христиане. Поэтому я боюсь таких апокалиптиков, которые видят во всем конец, приход антихриста. Даже сейчас об этом слышу: у нас там некоторые мне писали, что родился антихрист, видят повсюду число 666. Все это мне не симпатично, нельзя жить такой апокалиптикой, нельзя жить в таком психозе. Мы так придем к Аввакуму, у которого всему наступил конец, и надо сжигаться.

Духовная паника не свойственна Православию. Нужна трезвость. Зло, действительно, действует мощно. Но не надо бояться, что все закончится вдруг механически или магически и просто без нас, что мир одержит победу. Нет, мир никогда не одержит победы. Даже во времена антихриста зло не будет побеждать окончательно. Поэтому хочу сказать, что к миру надо относиться подвижнически. Именно это царский путь, царская дорога. Как говорит Апостол: «Стяжав Духа, способного через подвиг получить дар различия добра и зла». Это трудный путь. Это, поверьте, самое трудное в жизни православной, но самое достойное для человека. Быть в пути, быть в подвиге – есть предвкушение Царствия Божия. В этом смысле православные находятся в преимуществе.

Будут, конечно, и плоды подвига, не будут просто так работать без плодов – Бог дает, Бог милостив, и будут плоды. Но для нас самое важное – этот труд, наше евангельское, крестное путешествие. Когда говорю «крестное», это не значит только скорбное, только грустное, только судительное или критическое. Крестное, значит, уже и сияет радость. Как бывает в подлинном покаянии, когда вместе чувствуешь какую-то долю почти отчаяния, и вдруг чувствуешь новую волну радости. Подлинное покаяние ни разочаровывает человека, ни поверхностно очаровывает его. Оно не супериорно и не инфериорно (это психологические понятия), покаяние – именно возрождение нового человека, но тому человеку нужна жизнь, и она начинается с покаяния. В православном христианском опыте с этим Божиим зовом только начинается крестный путь. То, о чем Христос сказал на горе Преображения. «Господи, хорошо здесь нам быть!» «Говорите и не знаете, что говорите, надо нам на Крест идти». Вот путь православный и наше отношение к миру


Источник: Православие.ру

Комментарии для сайта Cackle