Жизнь и учение уральских старцев

Все святые отцы Православной Церкви единодушны в том, что удобнейшим путем спасения для христианина является следование за опытным наставником. Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин говорит, что если в человеческих науках и искусствах мы «не можем сами собой преуспеть... но имеем нужду в учителе и указателе, то не безумно ли думать, что не требует учителя труднейшая из всех наук, наука духовная? »¹. Вторит ему и преподобный Иоанн Лествичник: «Как не имеющий путеводителя удобно заблуждает на своем пути, хотя бы и весьма был умен, так и идущий самочинно путем иночества легко погибает, хотя бы и всю мудрость мира сего знал»². А кто не помнит ставшего знаменитым благодаря своей краткости и предельной точности высказывания преподобного аввы Дорофея: «Я не знаю другого падения, кроме сего, когда человек последует самому себе»³. «Имже несть управления, падают, якоже листвие; спасение же во мнозе совете» (см. Притч. 11, 14)⁴, – подтверждает словами Священного Писания свою мысль святой отец. Подобные высказывания не единичны. Это учение, характерное для всего Предания Православной Церкви⁵.

Святитель Филарет Московский пишет, что в высшем, духовном значении под именем послушания разумеется последование воли человеческой, как сотворенной и зависимой, воле Божией, как творческой и вседержавной. Воля Божия непогрешительна. Следовательно, послушание воле Божией ведет человека ко всякому благу. Первозданный человек в раю привык слушать слово Самого Бога, в Нем находя себе Наставника, Ему самоохотно и беспрекословно повинуясь и веруя без рассуждения. В последовании сотворенной воли человека воле Божией заключался источник его благоденствия. Но «он пал с высоты своего блаженства. Его воля отпала от воли Божией и впала в чувственные пожелания. Преслушание, грех, смерть – это звенья одной цепи»⁶.

По падении в естестве человеческом произошло глубинное смешение природного добра с привнесенным злом. Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет, что естество наше отравлено грехом, «все в человеке пришло в расстройство; все действует неправильно; все действует под влиянием лжи и самообольщения. <...> Отделение собственными усилиями прившедшего зла от природного добра соделалось для человека невозможным» ⁷. «По этой причине нам нужен наставник, который бы вывел нас из нашей сложности, из нашего лукавства» ⁸. Таким образом, как началом общей нашей болезни была утрата послушания, так и врачеванием является приобретение этого свойства. Преимущества послушания наставнику очевидны, даже если рассуждать с точки зрения одного только здравого смысла. Преподобный Силуан Афонский говорил, что «духовник, совершая служение свое, дает ответ на вопрос, будучи свободным в тот момент от действия страсти, под влиянием которой находится вопрошающий, и в силу этого он яснее видит вещи и легче доступен воздействию Божией благодати»⁹.

_________

Хотя церковная история знает примеры, когда люди способны были наставляться непосредственно от Бога (например, преподобный Антоний Великий, святой праведный Иоанн Кронштадтский, преподобный Силуан Афонский и другие), но это бывает исключительно по особому Божию смотрению и встречается крайне редко. Господь непосредственно вразумляет лишь тех, кто сохранил некую целостность, простоту души, кто в достаточной степени обладает смирением. Для большинства же такой путь представляется невозможным.

Необходимо отметить еще один весьма существенный момент, о котором порой забывают, рассуждая о старчестве. А именно: старчество не есть нечто самодовлеющее. Это – лишь наиболее удобная и непогрешительная форма руководства. Старчество является ценнейшим средством, но все же только средством для достижения цели христианской жизни. А цель состоит в отвержении падшего естества и обновлении человека Божественной благодатью¹⁰. Святые отцы признают, что удобнее всего – особенно монашествующим – идти к этой цели путем так называемого умного делания. В святоотеческой традиции оно называется также «трезвением», «хранением сердца» и «блюдением ума». Однако, несмотря на разные наименования, смысл этого понятия один и тот же: оно включает в себя и понуждение к непрестанному призыванию имени Божиего, и борьбу с падшим естеством, и совет с «предуспевшими» ¹¹.

Традиция умного делания – древнейшая. Святитель Игнатий (Брянчанинов) возводит ее ко временам апостольским. И старчество, если можно так выразиться, идет рука об руку с этой традицией. Оно сопутствует этому деланию, является одним из его составляющих. Поэтому расцвет умного делания всегда сопровождается расцветом старчества и, наоборот, оскудение этого делания приводит к оскудению старческого руководства. Подобные периоды расцвета и спада чередовались в истории Церкви и монашества, как восточного, так и собственно русского. Мы не будем останавливаться на этом вопросе подробно, так как это неизбежно приведет к отклонению от основной темы нашего очерка. Сделаем лишь небольшое попутное замечание. Наиболее значительного развития умное делание достигло в монастырях Востока (в Египте, Палестине, Сирии) в IV-VII веках. В XIII-XIV веках возрождение святоотеческой традиции умной молитвы связано с именем преподобного Григория Синаита, в XVIII веке ее восстановителем сделался афонский старец, преподобный Никодим (известный под именем Святогорца), а также его последователи.

Эту традицию, которую отцы называют «великим, всепрекрасным и светородным деланием »¹², унаследовала и Древняя Русь. И здесь это делание знало периоды как своего расцвета, так и спада. Преподобные Антоний и Феодосий Печерские, преподобный Сергий Радонежский и сотни его учеников, преподобный Нил Сорский и его последователи – вот наиболее известные имена этой «золотой цепи». Несмотря на страшный для России XVIII век с его реформами, которые привели монастыри в крайний упадок, монашество выжило и дало прекрасную поросль в новое время. Это возрождение связано прежде всего с деятельностью замечательного подвижника – преподобного Паисия (Величковского) ¹³. К его основным заслугам относится устройство трех монастырей в Молдавии (Нямце, Секуле и Драгомирне), где он был одновременно и настоятелем, и старцем; его плодотворнейшая переводческая деятельность, благодаря которой русскому читателю стали доступны творения многих святых отцов. И наконец, существенно важным является то, что благодаря ученикам преподобного Паисия святоотеческое учение об умном делании, как некое благодатное сеяние, было насаждено во многих уголках России. В этом отношении и Уральская земля не осталась бесплодной, о чем мы упомянем в нашей книге.

Считаем необходимым уточнить, кого мы подразумеваем под словом «старец». Это слово в настоящее время употребляется в двух основных значениях. Обычно под «старцем» имеют в виду подвижника, достигшего весьма высокой меры духовного преуспеяния, обладающего явными благодатными дарованиями, имеющего к тому же дар духовного рассуждения, то есть способного и других руководствовать на пути спасения. Но слово «старец» можно понимать и в более скромном значении. «Старцем, – пишет святитель Игнатий, – называется в монастырях преуспевший в духовной жизни инок, которому поручается назидание братии» ¹⁴. Он помогает менее опытным братьям проходить монашеский подвиг, предостерегает их от ошибок и преткновений, указывает на погрешности, основывая все свои советы на Евангелии и писаниях святых отцов.

Безусловно, предпочтительнее иметь в качестве руководителя благодатного старца-подвижника. Такой духоносный наставник может величественно и победоносно умерщвлять страсти подчинившегося ему о Господе¹⁵. Но как голодный, чтобы не умереть, довольствуется и малыми крохами, которые ему удается найти, так и мы не должны отказываться от той посильной помощи, которую может оказать нам наш ближний, чтобы в противном случае не быть осужденными за гордость.

В нашей книге речь пойдет более о старцах, которые прославились своим подвижничеством и духовными дарованиями, но не будут обойдены вниманием и их последователи, которые, может быть, и не достигли высоты подвига своих отцов, но продолжали их дело, трудясь честно и в меру своих сил. Многие из них принесли существенную пользу уральскому монашеству.

Преподобные Василиск и Зосима¹⁶ появились в уральских пределах в 1822 году ¹⁷, будучи уже в преклонном возрасте: старец Зосима имел пятьдесят пять лет от рождения, а старец Василиск приближался к окончанию своей земной жизни. Ему было тогда около восьмидесяти лет. Конечно, весьма значителен был и опыт их подвижнической жизни: оба они с юности возлюбили иноческий путь.

Старец Василиск, в миру Василий, происходил из экономических крестьян Тверской губернии. С детства он воспитывался в крайней бедности, так что часто ему приходилось кормиться подаянием. По скромности он не осмеливался просить словом, а только, подходя к лавке какого-нибудь купца, взглядом изъявлял свое бедственное положение, и если от кого получал милостыню, за того мысленно молил Бога. Сколь глубокое смирение было присуще ему с отрочества, видно из следующего случая. У одного купца разбился однажды горшок с медом, и черепки он бросил маленькому Василию. Тот же, собирая рукой остатки меда, радовался и благодарил Бога за то, что Он дал ему познать и медовую сладость.

В начале своей подвижнической жизни Василий несколько лет странствовал по российским монастырям, встречался со многими преуспевшими иноками, среди которых были и ученики преподобного Паисия (Величковского). К тому времени они уже настоятельствовали и старчествовали в некоторых российских обителях. Одним из них был отец Клеопа, замечательный подвижник, делатель умной молитвы. Он долгое время жил со старцем Паисием, затем ушел в Россию и стал настоятелем Островской Введенской пустыни Владимирской епархии. В Островской пустыни он ввел устав Святой Афонской Горы, который был потом перенесен его учениками в другие монастыри центральной и северной России. Именно отец Клеопа благословил юного Василия на безмолвное пустынное житие.

Некоторое время после этого Василий пребывал с двумя пустынножителями в чувашских селениях, а затем, опасаясь жить по своей воле, ушел в Брянские леса, где в то время подвизались десятки пустынников. Многие из них были последователями старца Паисия (Величковского), а некоторые и непосредственными его учениками. Здесь Василий нашел себе духовного отца, старца Адриана (Блинского)¹⁸, и был им пострижен в монашество с именем Василиск. Здесь же он впервые встретил своего будущего сотаинника и преданнейшего ученика – отца Зосиму (Верховского), который в то время носил еще мирское имя Захария. Он происходил из Смоленской губернии, из рода дворян Верховских. С первой встречи сердце Захарии было пленено любовью к пустынножителю Василиску, подобное чувство в сердце своем ощутил и старец, однако долгое время испытывал Захарию, прежде чем принять его к себе. Первоначально он отправил юного подвижника на Коневец, чтобы тот положил начало иноческой жизни в обществе братии. В этот монастырь незадолго перед тем переселился духовный отец старца Василиска, иеромонах Адриан. Три года провел Зосима в Коневской обители, здесь же он узнал и о внутреннем монашеском сокровище – умном делании, которое раскрыл для него некий иеромонах Сильвестр¹⁹, подвизавшийся в уединении близ монастыря.

По прошествии трех лет отец Адриан призвал постриженика своего, отца Василиска, к себе на Коневец. Выстроив келии на некотором расстоянии от монастыря, отец Василиск и отец Зосима подвизались в безмолвии в течение десяти лет. Неподалеку от них поселился и отец Сильвестр. Отец Зосима в то время открыл старцу Василиску святоотеческое учение о непрестанной Иисусовой молитве, которое по горячей ревности и простоте смиренного нрава старца столь ему усвоилось, что в краткое время тот достиг великого преуспеяния. Он сподобился непрестанной молитвы и чрезвычайных Божественных откровений, так что друг его Зосима даже составил особое повествование о действиях сердечной молитвы старца-пустынножителя Василиска²⁰. Такое исключительное преуспеяние было даровано отцу Василиску не случайно. Имея от природы кроткий и мягкий нрав, он, приняв монашество, еще более преуспел в смирении и беззлобии. Бывало, не мог и лошадь подхлестнуть, чтобы шла быстрее, но только ласковыми словами понуждал ее идти. Если же животное упрямилось и не шло, отец Василиск предпочитал задержаться в пути, нежели из-за нетерпения ударить его; при этом он говорил себе: «Монашествующие обязаны никого не обижать». Именно своим глубочайшим смирением он и снискал такую благодать, что уподобился великим древним пустынникам и преподобным отцам.

Молитвенное преуспеяние старца Василиска было отмечено уже некоторыми его духоносными современниками. Например, святитель Игнатий (Брянчанинов) в одном из своих творений пишет, что в его столетие ему известны только двое подвижников, которые сподобились зреть душу свою исшедшей из тела во время молитвы ²¹, и один из них – сибирский пустынник, монах Василиск. Другим подвижником, который весьма высоко ценил старца Василиска, был знаменитый в то время иеромонах Василий (Кишкин). Старцы Зосима и Василиск предприняли путешествие к нему в Белобережскую обитель в то время, когда проживали на Коневце. Отец Василий был знаком со многими подвижниками, некоторое время жил и в Нямецком монастыре старца Паисия (хотя уже и после смерти последнего), знал его учеников. Несомненно, влияние школы преподобного Паисия не могло не отразиться на его духовных взглядах, что очевидно из его молитвенного преуспеяния. Возможно, что с этим отцом старец Василиск впервые познакомился во время своих путешествий по российским обителям. Не исключено, что знал он и других последователей преподобного Паисия.

Через десять лет старец Адриан перешел на жительство в Московский Симонов монастырь, а своих духовных чад, Василиска и Зосиму, благословил удалиться в места более пустынные и советовал им идти в Сибирь. Поселившись в пятидесяти верстах от города Кузнецка, они прожили здесь в безмолвии около двадцати лет. Затем под их руководством в 1822 году был устроен женский монастырь в городе Туринске. В нем старец Василиск и скончался в 1824 году. А отец Зосима и преданные ему ученицы из-за наветов нескольких неблагонамеренных сестер вынуждены были покинуть Туринск и переселиться в Подмосковье, где старец Зосима основал новую женскую обитель, получившую название Троице-Одигитриевой пустыни. Здесь же в 1833 году он и отошел ко Господу, будучи шестидесяти шести лет от роду.

Таков жизненный путь этих великих подвижников.

__________

Если говорить о старческом служении преподобных Василиска и Зосимы, то более успешным и способным к нему представляется последний. Но и старец Василиск не был лишен этого дара, хотя занимался скорее внутренним, сокровенным деланием. Еще находясь в миру, он вместе со своим старшим братом вел подвижническую жизнь и тогда получил первоначальное понятие о духовном руководстве, видя, как брат его наставляет других к богоугодной жизни. А возможно, и сам иногда подавал советы, так как в житии его говорится, что многие, глядя на их добрую жизнь и слушая их советы, исправлялись и начинали жить лучше. Вслед за тем, когда Василий подвизался в Чувашии, он подавал здравые советы одному из пустынников, который, побеждаясь помыслами отчаяния, умыслил отсечь себе руку. К несчастью, тот хотя и любил Василия за смиренный нрав и богоугодное жительство, но не послушался его. Живя в тех пределах, будущий старец пользовался большим уважением как местных жителей, так и приходивших монахов и мирян за свое благоразумие, это также дает нам право предполагать, что он не отказывал в назидании тем, кто к нему обращался.

После перехода его в Брянские леса он и там был почитаем как опытный подвижник. Когда на праздники сходилась пустынная братия для совместной молитвы, чтения и душеспасительных бесед, то, бывало, кто-либо высказывал свое недоумение, чтобы общим рассуждением разрешить его. После всех, из послушания отцам, говорил и старец Василиск, и его толкование всеми признавалось самым полным и ясным. За такое тонкое и справедливое рассуждение его любили и уважали и в дальних местах жившие подвижники. Все пекущиеся о своем спасении считали его «непогрешным советником»²² и повиновались ему, хотя он по смирению всегда отказывался называться руководителем и отцом. И именно к нему единодушно направили пустынники молодого Захарию (будущего старца Зосиму), чтобы просился он жить близ Василиска, «под его управлением и надзором». Когда же отец Василиск покидал Брянские пределы и переселялся на Коневец, то все пустынножители провожали его с великим плачем, потому что любили его не только за простой нрав и кроткое обхождение, но и за здравые советы. «Увы нам! К кому пойдем, – оплакивали они его уход, – кому возвестим тайны наши, кто даст нам отныне совет добра? »

Переселившись на Коневец, отец Василиск и здесь скоро стал известен и почитаем за благоразумие. Старец Зосима пишет, что вся братия во главе с настоятелем отцом Адрианом относилась к ним с отцом Василиском с глубочайшей любовью и доверием, каждый искал говорить с ними, поскольку чувствовал несомненную пользу и утешение. Когда случалось кому из братии Коневской обители впасть в прегрешение или недоумение, то он, приходя к старцам, открывал им все чистосердечно. И сам настоятель отец Адриан был с ними совершенно откровенен и не предпринимал ничего без их совета. Кроме того, множество богомольцев стекалось к ним за наставлением в их пустынное уединение.

Позже, в то время когда они поселились близ Кузнецка, пришли к ним два старичка и юноша по имени Петр²³ с убедительной просьбой позволить им жить при них. Тогда отец Василиск остался с ними в качестве старца-руководителя, а отец Зосима удалился на небольшое расстояние для более безмолвной жизни. Старец Василиск наставлял пришедших жизни по иноческим правилам, причем Петр возымел к нему особую веру и поручил ему себя «в нераздумное повиновение и во всякое послушание». Он совершенно ничего не делал своеумно, без совета со старцем, но все – «со спроса и с чистою откровенностью». Видя такую преданность, старец Василиск открыл Петру, как должно проходить путь умной молитвы, и тот за горячую ревность был сподоблен от Господа великих молитвенных утешений. Свято и беспорочно пожив, Петр в молодых летах мирно отошел ко Господу.

Конечно, с особенной очевидностью о старческом даровании преподобного Василиска говорит то, что именно под его руководством был воспитан такой подвижник, как отец Зосима, которого преподобный в течение многих лет наставлял как словом, так и делом. Тот же имел к нему полнейшее доверие и безраздельную любовь, всегда почитал его отцом духовным и добрым наставником.

Немаловажно, что именно старец Василиск благословил отца Зосиму на устроение женского монастыря в Туринске. Он и сам иногда приходил к сестрам: преподавал наставления по внешнему и внутреннему устроению обители, убеждал отца Зосиму печься о сестрах, сестер же увещевал слушать их наставника. И в целом все в монастыре устраиваемо было только с его совета и по его благословению. За семь верст от монастыря ему поставили келию, куда сестры приходили для духовного совета и всегда возвращались от него с великой духовной пользой.

Так он пожил, немалые перенеся скорби, великих сподобившись от Господа утешений и многих направив на путь спасения. Он никогда не считал себя достойным звания учителя и тем, кто благодарил его за духовную помощь, отвечал: «Господу Богу слава и хвала, если Он других мною пользует: Он, а не я; ибо я за подлинно знаю, что я многогрешен и ничего доброго от себя не имею». Эти его слова ясно показывают, в каком духе должно осуществляться правильное духовное руководство.

__________

Говоря об отце Зосиме, нельзя не отметить, что старчествование было для него явным призванием Божиим. Это станет очевидным, если вспомнить об одном опасном приключении, которое пережили старцы в Сибири. Однажды они потеряли дорогу и были близки к гибели. В течение двух недель, что блуждали они по сибирским просторам, старец Зосима чувствовал в душе своей некую тоску от неотступной мысли, что если он умрет, то не послужит на пользу ближним и жизнь его будет бесполезной. Он был весьма сведущ в Священном Писании и творениях святых отцов и чувствовал в себе способность руководить ближних ко спасению, а потому опасался, что Господь осудит его как не воспользовавшегося данным ему талантом. Тогда-то он принес с благословения старца Василиска обет, что если останется в живых, то послужит усердно к пользе и спасению тех, кого Господь пошлет к нему. И действительно, обет этот он вполне исполнил.

Духовные дарования отца Зосимы проявились еще во время его пребывания на Коневце, где его звали иногда «младым старцем», так как он в короткое время сделался опытным и искусным иноком. Его преуспеяние было столь существенным, что уже через три года пребывания в общежительном монастыре он смог удалиться на безмолвие. Такой подвиг под силу только тому, кто достаточно преуспел в смирении. Как и его старец, Зосима был с детства научен этой добродетели, причем способом вполне необычным. Еще до рождения Захарии его отцу было предвозвещено, что сын его будет избран для служения Богу, и повелено не обучать его светским наукам, а только Закону Божию. Но мать его умоляла отца, чтобы их сын учился, как и прочие дети, и по ее настойчивым просьбам мальчик был отдан в учение. Однако оно давалось ему с таким трудом, что он не столько постигал мирские науки, сколько научался главной, гораздо более важной науке – смирению. Это было попущено промыслительно, чтобы в нем навсегда укоренились, а позже и получили развитие такие полезнейшие добродетели, как терпение и смиренное о себе мнение.

Как сказано выше, на Коневце он совместно со старцем Василиском наставлял и братию, и приходивших богомольцев. И сам старец Василиск получил немалую духовную пользу от своего друга Зосимы: можно сказать, что последний в некоторой степени окормлял и его. Он открыл Василиску учение об умной молитве, не раз помогал преодолевать разнообразные внутренние искушения. Например, когда старец Василиск, ревнуя о большем подвиге, решил никогда не вкушать ни рыбы, ни молочного, отец Зосима терпеливо увещевал его, приводя слова Священного Писания и святых отцов, пока не склонил его не отступать от Устава Церкви, которая установила для всех своих чад ради великих православных праздников несколько сплошных седмиц в году²⁴.

Но в полноте открылся наставнический дар отца Зосимы, когда он Промыслом Божиим был призван к устроению женской обители на Уральской земле. Все его внимание и попечение было направлено на духовное благоустройство сестер. Составленный им устав заимствовал порядки из правил святого Василия Великого и писаний преподобного Иоанна Лествичника. Все сестры занимались Иисусовой молитвой, открывали свои помыслы духовному отцу – старцу Зосиме, ежедневно неопустительно присутствовали за богослужением, строго постились. Причем все это соблюдалось охотно, а не со строгостью и принуждением, ибо старец Зосима имел особенный дар собственным примером и отеческой любовью разгорячать сердца к подвигам и самолишению.

После того как отцу Зосиме и его преданным ученицам пришлось покинуть Туринск и поселиться под Москвой, правила их жительства не изменились. Особенно усердно старец увещевал сестер сохранять молчание, любовь к уединению, простоту, смирение, взаимную любовь и послушание. Как и в Туринской обители, отец Зосима часто читал сестрам наставления святых отцов, а также произносил и записывал свои поучения, названия которых говорят сами за себя: «О иноческих добродетелях и о послушании и нестяжании», «О чистосердечном откровении», «О любви и единодушии духовном».

____________

Влияние этих двух великих угодников Божиих, старцев Василиска и Зосимы, на облик современного уральского монашества неоспоримо, хотя они и не оставили на Урале непосредственных учеников. Преподобного Василиска почитают в возрожденном Туринском монастыре. А в Свято-Косминской пустыни под Верхотурьем и в Екатеринбургском Ново-Тихвинском женском монастыре, наверное, не найдется насельника или насельницы, которые не были бы знакомы с жизнью старцев Зосимы и Василиска. В Ново-Тихвинском монастыре было составлено житие старца Василиска, осуществлен перевод «Повествования ученика Зосимы о старце Василиске, то есть о духовном его наставнике», собраны материалы для канонизации старца, к прославлению написана его икона. И именно в Екатеринбургской епархии 11 января 2004 года Василиск Сибирский был первоначально прославлен как местночтимый святой. Мощи его также пребывают в Екатеринбурге, в Спасском храме Ново-Тихвинского женского монастыря.

Традиция старчества в уральских монастырях складывалась непросто.

Одним из старейших монастырей на Урале является Верхотурский Свято-Николаевский монастырь. Эта обитель была основана в 1604 году иеромонахом Ионой. Достоверных сведений о том, какие именно порядки изначально были заведены в монастыре, нет. Исходя из того, что устроителя монастыря называли «пошехонцем», М. Ю. Нечаева, автор нескольких книг по истории уральских монастырей, полагает, что он мог быть пострижеником Адриановой Успенской обители, расположенной в пяти верстах от Пошехонья²⁵. Эту обитель основал преподобный Адриан, ученик преподобного Корнилия Комельского, который в свою очередь был последователем преподобного Нила Сорского. Возможно, у исследователя имелись какие-либо дополнительные основания для подобного предположения, но если опираться только на общеизвестные факты, то такая гипотеза представляется не вполне обоснованной.

Дальнейшая история развития Свято-Николаевского монастыря на протяжении почти трех веков не содержит сведений об интересующей нас традиции старчества. О ее появлении в Верхотурском монастыре можно с уверенностью говорить только начиная с 1894 года, когда обитель была обращена в общежительную. Для введения новых порядков требовались и опытные люди. Поэтому настоятелем Верхотурской обители был назначен иеромонах Валаамского монастыря Иов (Брюхов) ²⁶, с возведением его в сан архимандрита. Вместе с изменением внешних порядков необходимо было наладить и духовную жизнь братии, поскольку обитель не только в материальном, но и в духовном отношении находилась в упадке. Считая труд по возрождению монастыря непосильным для себя одного, отец Иов испросил разрешения взять с собой несколько иноков Валаамского монастыря, причем в них он хотел видеть не только своих помощников в делах, связанных с внешним устроением монастыря, – гораздо больше он нуждался в том, чтобы способные из них наставляли братию, насаждая традицию умного делания. Более всего в этом отношении он рассчитывал на схимонаха Илию (Чеботарёва), который уже на Валааме был известен как искусный духовный руководитель, послушанием и подвигами стяжавший дар рассуждения.

Вот краткая «духовная биография» преподобного Илии. Придя на Валаам в 1862 году, в возрасте тридцати двух лет, он поступил под руководство игумена Дамаскина (Кононова) ²⁷. Отец Дамаскин, сам молитвенник, и ученика своего вел тем же путем непрестанной молитвы, откровения помыслов, послушания, телесных трудов и подвигов. Учителем же самого отца Дамаскина был старец Евфимий²⁸, наставленный на путь монашеской жизни двумя учениками старца Паисия (Величковского) – Феодором²⁹ и Клеопой³⁰. Таким образом, через отца Илию духовное сеяние старца Паисия, принесшее обильные плоды на Валааме, дало всходы и на Уральской земле.

Когда отец Илия подвизался на одном из островов, принадлежавших Валаамскому монастырю, в скиту в честь Коневской иконы Божией Матери, его руководителем был известный в то время подвижник – иеросхимонах Антипа³¹. После его кончины отец Илия окормлялся у игумена Ионафана II, который также был делателем молитвы и ревнителем уставов святых отцов. Благодаря таким наставникам, а также собственному усердию отец Илия уже через десять лет своего монашества стал для братии опытным руководителем и советником. За несколько лет до своего приезда в Верхотурскую обитель отец Илия был пострижен в великую схиму. Имея большой опыт старчествования, он приехал на Урал для окормления братии, но вскоре начали обращаться к нему и сестры близлежащих монастырей; простой люд также быстро понял, какого заступника и утешителя он может найти в нем, и потянулся к отцу Илии. За советом ехали и высокопоставленные лица. Все были принимаемы им с отеческим расположением и любовью, никто не уходил от него опечаленным, хотя он и прибегал иногда к строгому обличению. Более всего он учил искренней молитве, покаянию и смирению. В скором времени, тяготясь беспрерывным приемом посетителей, приходивших за назиданием и утешением, отец Илия поселился близ небольшой Актайской³² заимки, которая находилась в восьми верстах от монастыря. Но молва о том, что он проживает на Актае, быстро распространилась, и к нему вновь начали в большом количестве обращаться как монашествующие, так и миряне. Некоторые из них свидетельствовали впоследствии, что старец Илия обладал даром прозорливости. Например, своей духовной дочери Татиане Цепелевой он за несколько лет предсказал настоятельство в обители и руководство духовной жизнью многих инокинь. Татиана с двенадцати лет жила в Ново-Тихвинском монастыре, исполняла иконописное послушание. Возможно, через нее и другие сестры этой обители стали обращаться к старцу за советом. Предсказание отца Илии сбылось уже после его кончины. В 1911 году Татиана (в постриге монахиня Ангелина) стала настоятельницей Успенской общины близ Верхотурья. На Актай к старцу Илии приходил и пустынник Евдоким Плёнкин. При их знакомстве также проявился дар прозорливости отца Илии.

Евдоким, имея большую ревность к отшельнической жизни, в зрелом возрасте оставил дом и поселился сначала в Верхотурском монастыре, а затем в дремучем, труднопроходимом лесу. Пять лет он прожил, занимаясь молитвою, но, не имея духовного руководителя, впал в смущение и уже готов был окончательно оставить пустынь. Когда он впервые зашел к отцу Илии, то был поражен его словами: «Бог поможет, не смущайся; почто колеблешься и малодушествуешь в то время, когда готовится тебе награда от Господа, – напрасно» ³³. Успокоив Евдокима, старец дал ему наставления, как следует остерегаться искушений, и с миром отпустил обратно в пустынь. Тот же, избавившись от всяких колебаний, стал послушнейшим учеником отца Илии. Всецело поручив себя руководству опытного наставника, старец Евдоким быстро достиг весьма высокой степени подвижничества и даже сам смог впоследствии поддерживать советом осиротевших духовных чад отца Илии. Об этом говорил, например, отец Арефа ³⁴, также принадлежавший к числу валаамских иноков и ставший настоятелем Верхотурского монастыря после ухода на покой архимандрита Иова³⁵. Сохранился его высокий отзыв о Евдокиме Плёнкине: «Старец сей мне, как настоятелю, хорошо известен за человека хорошей жизни и опытного в пустынных подвигах, почему и пользуется большим уважением как от братии сего монастыря, так и от окрестных жителей; многие обращаются к нему за советами и получают пользу и утешение, хотя от таких посетителей он и уклоняется, а зная его богоугодную жизнь... в некоторых случаях пользуюсь и сам его советами» ³⁶.

В 1896 году отец Илия переселился с Актайской заимки в пустыньку Евдокима, находившуюся в густом лесу в двадцати двух верстах от монастыря³⁷, где для него была устроена отдельная келия. Весть о его удалении вызвала особую скорбь у инокинь окрестных монастырей, потому что сразу по своем прибытии с Валаама отец Илия стал для многих из них духовным отцом и в целом очень повлиял на внутреннюю жизнь близлежащих женских обителей и общин. Отец Илия обещал не оставлять своих чад письменными наставлениями, и благодаря сохранившимся письмам³⁸ мы можем живо видеть высоту его преуспеяния. Обращавшимся к нему монашествующим он советовал назидаться чтением Добротолюбия, прилежать Иисусовой молитве, учил памяти смертной.

В 1899 году отец Илия по слабости сил вновь поселился в монастыре. Но это было не единственной причиной его переселения. В нем как духовном руководителе нуждался новый настоятель, отец Арефа. Он и прежде пользовался наставлениями отца Илии, но особенно почувствовал необходимость старческих советов, вступив в управление обителью. Некоторые из братии за привязанность настоятеля к старцу иногда даже упрекали его в фаворитизме, не понимая, что жизнь по совету является потребностью для того, кто опытно познал происходящую от нее пользу. Когда старец Илия незадолго до своей кончины тяжело заболел, настоятель ежедневно посещал его, лично наблюдая, правильно ли ухаживают за больным. Через год после перехода из пустыньки в монастырь отец Илия мирно почил о Господе. Это произошло в 1900 году.

_______

Хорошим фундаментом для старческого служения отцу Илии послужило его здравомыслие, поскольку, по свидетельству святителя Игнатия (Брянчанинова), для несения этого креста потребны не только духовные дарования, но и природная рассудительность, благоразумие. Из его жизнеописания известно, что еще в миру отец Илия блестяще справлялся со всеми житейскими делами, а по поступлении в обитель неизменно был назначаем старшим на послушания. Когда же он перешел в один из скитов, то уже не только следил за благочинием, но и стал помогать жившим с ним братьям своими советами, поддерживая мир и единодушие.

Особенностью его подвига было то, что он неизменно включал в свое молитвенное правило большое количество поклонов. Иногда ночью он полагал до трех тысяч поклонов: после каждых восьмидесяти поясных – двадцать земных. И чадам своим также назначал подобные правила, чтобы тело не оставалось расслабленным и успокоенным.

Отец Илия не только к делу своего спасения относился с ревностью, но и других по своему усердию часто обращал к Богу через обличение. Он достиг такой меры, что мог исполнить слова Псалмопевца: «Гневайтеся, и не согрешайте» (Пс. 4, 5). Когда видел, что исправить кого-то можно только при помощи прямого слова, открыв ему его согрешения, то мог принять на себя гневный вид. При этом внутренне он оставался спокоен, не поддавался страсти, а только внешне показывал ее. Отмечают, что его духовные чада после таких замечаний не только не скорбели на него, но еще больше к нему привязывались. Уместно добавить, что, когда к нему обращались высокопоставленные светские и духовные лица, он принимал их всех просто, не различая чина и сана. Например, когда он жил в пустыньке Евдокима Плёнкина, к нему, бывало, на несколько дней приходил какой-либо брат из монастыря, и, хотя бы это был и кто-то из старшей братии или даже сам настоятель, старец наравне с другими назначал ему определенное число келейных молитв и поклонов, никак не выделяя его среди других приходивших богомольцев.

Но особенно ясно видно высокое внутреннее устроение отца Илии из его писем. Приведем лишь небольшой отрывок из его письма инокине, в котором он призывает ее подвизаться, не щадить плоти, быть готовой подъять любые подвиги ради любви ко Христу. «Украшай себя одеждами вечными, а материя-то будет: кротость, смиренномудрие, терпение и страх Божий, и когда в сии облечешися ризы, – пишет отец Илия, – тогда воспочиет... в душе твоей мир Божий и умиление, и будеши орошать ланиты твои теплыми потоки слезы, и узриши во внутренней клети твоей несказанную тишину, и жалость ко всем, и любовь святую». Несомненно, старец пишет это из собственного молитвенного опыта. А святые отцы свидетельствуют, что мир Божий говорит о явном присутствии в человеке Святого Духа и сам является действием, плодом Святого Духа. «Мир Христов, – говорит святитель Игнатий, – „превосходяй всяк ум“, соединяющий воедино человека, рассеченного грехом; мир Христов, исполняющий все существо наше непостижимой силой и небесной сладостью, начинает нисходить в душу, когда она очистится от страстей хранением заповедей Христовых и благочестивым подвигом» ³⁹. Тогда-то человек и ощущает при содействии Божественной благодати «тишину велию». Удивительно схожи с приведенными словами отца Илии и слова преподобного Исаака Сирина, который писал, что когда возгорается сердце человека о всем творении, то от сильной жалости, объемлющей сердце, оно не может вынести, или слышать, или видеть какой-либо вред, причиняемый твари, а потому ежечасно со слезами приносит обо всех свою молитву ⁴⁰.

Нам неизвестно, достиг ли кто-либо из духовных чад отца Илии в его меру. Но то, что после него остались продолжатели старческой традиции, – это бесспорно. Есть сведения, что после кончины отца Илии некоторые из тех, кто обращался к нему за советом, стали окормляться у единодушного с ним Евдокима Плёнкина. Скончался старец Евдоким в конце 1905 года.

____________

Отец Илия оставил после себя еще одного достойного преемника – архимандрита Арефу (Катаргина), продолжившего духовное благоустройство Верхотурского монастыря. Первостепенное значение отец Арефа придавал старческому руководству, тщательному изучению насельниками обители Священного Писания и святоотеческих творений. Ежегодные отчеты о состоянии Свято-Николаевского монастыря, сохранившиеся в архивах, свидетельствуют о том, что отец Арефа лично руководил духовной жизнью братьев, которые ему и еще некоторым из иеромонахов «открывали свое душевное состояние и получали от них наставление к дальнейшему успеху в жизни духовной» ⁴¹. Настоятель особенно заботился о поддержании между братьями мира и единодушия, а если замечались между ними какие-либо разногласия, то принимал все меры к их преодолению.

В 1900 году преподобный Арефа ввел в обители традицию проведения бесед с чтением «из писания святых отец и пояснениями применения этих писаний к жизни братии» ⁴². Известно, что братия посещала эти беседы «с усердием»⁴³. Кроме того, всем насельникам вменялось в обязанность ежедневное чтение святоотеческих книг «в соответствии их возраста, жизни и характера »⁴⁴. Настоятель отец Арефа много времени и трудов посвящал расширению библиотеки монастыря, причем в первую очередь стремился наполнить ее творениями святых отцов. В обширных реестрах книг, выписанных отцом архимандритом из Синодальной типографии, Киево-Печерской Лавры, Оптиной пустыни, значатся: Добротолюбие, сочинения святителя Иоанна Златоуста, преподобных Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника, аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, святителя Игнатия (Брянчанинова) и многих других⁴⁵. Примечательно, что отец Арефа заботился о просвещении в святоотеческом духе не только братии монастыря, но и многочисленных паломников: книжная лавка при обители не знала недостатка в творениях отцов Церкви. Настоятели других обителей обращались к архимандриту Арефе за советом по обустройству монастырских библиотек и церковных лавок, признавая, что в Верхотурском монастыре это дело «поставлено на высшей точке совершенства» ⁴⁶. Внутреннее благоустроение монастыря не могло не привлекать тех, кто стремился к подлинному монашеству. Число братии быстро увеличивалось: если в 1894 году, когда валаамские иноки только прибыли на Урал, в Свято-Николаевской обители было всего несколько десятков насельников, то к началу 1903 года их стало уже более ста шестидесяти, из которых около сорока поступили в монастырь в 1900–1902 годах, во время настоятельства отца Арефы.

Преподобный Арефа – подвижник, молитвенник, труженик – во всем был примером для братии. Его любили за доброе обхождение, неизменную готовность поддержать и утешить. Слово его шло от сердца и было простым, совершенно чуждым лести. При множестве своих обязанностей, отец архимандрит находил время отвечать на письма богомольцев, приходившие в обитель с разных концов России, а когда не мог написать сам, то поручал другим, но не допускал, чтобы письма оставались без ответа. Причем и здесь он не пренебрегал возможностью утешить и ободрить людей, которые по большей части обращались в монастырь со своими бедами, прося братию помолиться об их нуждах перед мощами святого праведного Симеона Верхотурского.

Будучи назначен благочинным монастырей и общин Второго округа Екатеринбургской епархии, отец Арефа оказывал самое благотворное влияние на многие обители. Под его надзором находились Крестовоздвиженский Кыртомский мужской монастырь, Верхотурская женская община (в будущем Покровский монастырь), Казанско-Богородицкая Каслинская и Скорбященская Нижнетагильская общины. Некоторые из насельников этих монастырей были его духовными чадами, например насельница Покровской общины инокиня Ольга (Кокорева)⁴⁷, ставшая впоследствии благочинной Покровского монастыря. Известно, что инокиня Ольга чрезвычайно ценила наставления отца Арефы: еще будучи насельницей Соликамского Иоанно-Предтеченского монастыря Пермской епархии, она начала переписку с верхотурским старцем, советовалась с ним обо всех серьезных начинаниях и наконец переехала в Верхотурье ради того, чтобы находиться ближе к своему духовному отцу.

К исполнению должности благочинного отец Арефа подходил не формально: строго указывал на недостатки, которые замечал в обителях, и содействовал их устранению. Известно, например, что именно в то недолгое время, когда он занимал эту должность (с 1901 по 1903 год), были прекращены нестроения в Крестовоздвиженской Кыртомской обители, которые начались в ней еще при жизни ее основателя, старца Адриана (Медведева), и особенно усилились после его смерти в 1900 году. Благодаря отцу Арефе из обители были удалены зачинщики смут и назначен достойный настоятель – иеромонах Виктор (Богданов) из Оптиной пустыни. Заботясь о благоустроении монастырей, отец Арефа благословлял введение в обителях душеполезных бесед, настаивал на том, чтобы насельники монастырей усердно знакомились со святоотеческой литературой. Можно с большой долей уверенности предположить, что в это время в обителях, находившихся в его благочинии, насаждалось старчество и умное делание.

О существовании старчества в обителях и общинах Верхотурского уезда говорить можно вполне определенно, опираясь на сведения о том, что сестры многих близлежащих к Свято-Николаевскому монастырю женских обителей в течение предыдущих шести лет окормлялись у старца Илии – и это не могло пройти бесследно. В одном из своих писем старец Илия писал инокине: «Советуйся с матерями, опытными в бранях... записывай каждый день... как ты стоишь на молитве и что с тобою бывает во время молитвы; замечай, нападает ли на тебя уныние или нерадение... или сон борет, или помыслы худые». Из этого краткого отрывка ясно, что в обителях уже были монахини, способные принимать помыслы и помогать другим своими советами. Причем такой наказ – обо всем спрашивать у преуспевших – в письмах отца Илии встречается неоднократно и, вероятно, адресован инокиням разных монастырей. Нужно думать, что отец Арефа, став благочинным монастырей и будучи опытным духовным наставником, также поддерживал эту традицию. Мы не знаем, до какой степени ему удалось ее распространить; вполне возможно, что в одних монастырях эта традиция поддерживалась большинством насельников, а в других – только отдельными братьями или сестрами.

Труды архимандрита Арефы продолжались недолго: он скончался в 1903 году, когда ему было всего тридцать восемь лет. Как известно из воспоминаний его современников, он предсказал день своей смерти, что ясно говорит о его высоком духовном преуспеянии. Несмотря на свой молодой возраст и недолгое время, в течение которого он осуществлял духовное руководство, архимандрит Арефа для очень многих монашествующих и мирян стал отцом и наставником, потому что был укоренен в традиции умного делания и обладал духовной рассудительностью.

_________

Другим верхотурским подвижником, донесшим традицию старчества почти до наших дней, является преподобно-исповедник Игнатий (в схиме Иоанн) (Кевролетин)⁴⁸.

Иван Кевролетин родился в 1875 году. Начало своего монашества полагал в Кыртомской Крестовоздвиженской пустыни близ Верхотурья. Придя в обитель девятнадцатилетним юношей, Иван восемь лет подвизался здесь в трудах и молитвах. Его наставником был основатель пустыни старец Адриан (Медведев), который был известен не только в Верхотурском уезде, но и далеко за его пределами. Вскоре после смерти отца Адриана Кыртомскую обитель посетил архимандрит Арефа. Вероятно, на Ивана Кевролетина произвели большое впечатление сам облик подвижника и глубоко назидательные советы, которые он предлагал братии.

В 1902 году Иван стал послушником Верхотурского монастыря. Через пять лет он принял постриг с именем Игнатий. В монастыре отец Игнатий кроме прочих послушаний исполнял обязанности келиарха, то есть наблюдал за благочинием в келиях. После революции он жил в Мало-Актайском скиту; ему поручили управление скитом, видимо, как наиболее рассудительному и способному к руководству. В 1918 году скит был разграблен большевиками, а некоторые из живших в нем монахов арестованы, увезены из скита и потом зверски убиты. По Промыслу Божию, отец Игнатий в день разграбления находился в отъезде: он повез антиминс, запасные Святые Дары и некоторые богослужебные предметы в монастырь, где они могли быть надежнее защищены от красных.

После закрытия монастыря отец Игнатий некоторое время служил в приходских церквях: в городах Касли, Ирбит и Карабаш, в деревне Сербишино, на хуторе Исток, в селах Дымково, Далматово, Кислово, на Турьинском руднике. Он поддерживал верующих, укреплял сомневающихся, учил терпеливо нести свой крест. Первый раз отец Игнатий был арестован в 1925 году, второй раз – по делу «Историческая гниль» – в 1932-м. Последовала трехгодичная ссылка в Нарымский край.

Отбыв срок, в 1935 году он поселился в селе Сосновском Покровского района, где стал настоятелем Христорождественской церкви. Из ссылки отец Игнатий вернулся тяжелобольным, у него были застужены некоторые внутренние органы. Но, несмотря на физическую слабость, он всегда был удивительно бодр духовно. Часто посещал монахинь в близлежащих селах, Маминском и Троицком, а в Кисловском у него даже была своя келия; к нему тоже ездили. В этих селах было много сестер из разогнанных обителей, они объединялись в небольшие общинки и в это сложное время под руководством отца Игнатия продолжали вести духовную жизнь. Не было уже монастырских стен, но сохранился стержень монашества, сохранилось главное – правильное духовное делание, по отношению к которому все внешние уставы и обряды вторичны.

Когда минул страшный 1937 год, отец Игнатий, единственный из верхотурской братии, вернулся к стенам родной обители. Пока был в силах, сам ездил к своим духовным чадам, которых становилось все больше. Тайно встречался с верующими, наставлял их в духовной жизни, совершал требы. Потом уже ездить сам не мог, но принимал всех безотказно. Условия жизни были сложными: бытовая неустроенность, тяжелые болезни, постоянная угроза ареста – и сотни духовных чад, нуждавшихся в поддержке. Незадолго перед кончиной отец Игнатий принял постриг в великую схиму с именем Иоанн. Скончался он в Верхотурье в начале 1961 года.

_________

Старческое служение отца Игнатия имело свои особенности. Характерно, что многие из тех, кого он окормлял, либо уже были в постриге, либо стремились к иноческой жизни. И это естественно, в нем они находили живого носителя монашеской традиции. Отец Игнатий благословлял заниматься Иисусовой молитвой и всех учил, что самое главное в молитве – это внимание.

Он духовно поддерживал сестер Верхотурского Покровского монастыря, которые и ранее, безусловно, знали о традиции умного делания, живя рядом с такими его носителями, как отец Илия и отец Арефа.

Кроме того, отец Игнатий взял на себя духовное руководство некоторыми сестрами еще одной разогнанной обители – Ново-Тихвинской. Он приехал из ссылки через год после кончины в Свердловске⁴⁹ духоносной старицы – последней настоятельницы Ново-Тихвинского монастыря, схиигумении Магдалины (Досмановой), и сумел стать добрым отцом и наставником для многих ее учениц. Можно назвать по крайней мере двух из них: схимонахиню Арсению (Сычеву) и схимонахиню Николаю (Засыпкину), которые сами впоследствии многих укрепляли в вере. Подробнее мы расскажем о них, когда будем говорить о Ново-Тихвинском монастыре.

Отметим и еще одну существенную черту служения отца Игнатия. Он, будто не довольствуясь скорбями вынужденными, взял на себя тяжелейший крест – подвиг юродства. Сам искал повод, чтоб его осудили, посмеялись над ним: то в женское оденется, то немым притворится. Не нужно и говорить, что этот подвиг может понести только человек высокопреуспевший, немногие решаются предать себя на вольное поругание. При нем жили келейницами две монахини, и им большое терпение требовалось, чтобы выносить все его причуды. Например, только они начнут что-то варить, он придет на кухню, кастрюли перевернет или водой зальет, а потом – быстро в свою келию, в одеяло завернется и лежит тихонько. Видели однажды, как он уговаривал кошку отдать ему кусочек хлеба – и уговорил.

Но за таким странным поведением внимательный наблюдатель легко увидит «буйство», которое отец Игнатий взял на себя ради Христа. Веди он себя по-иному, и результатом были бы арест, ссылка, осиротевшие духовные дети. А так – кто же его будет воспринимать всерьез, что с сумасшедшего возьмешь? И в этом прослеживается особое благоразумие и ответственность отца Игнатия по отношению к своему духовническому служению.

Подобным образом поступала и его знаменитая землячка – схиигумения Магдалина (Досманова), которая также при допросах вела себя как юродивая, благодаря чему не раз избегала тюремного заключения и возвращалась к окормлению живших с ней сестер. Кто знает, может быть, и отец Игнатий, и матушка Магдалина по любви ко Христу готовы были пойти на мученичество, но мысль об учениках останавливала их. Как пишет апостол Павел своим чадам, «желание имый разрешитися и со Христом быти, много паче лучше; а еже пребывати во плоти, нужнейше есть вас ради» (Флп. 1, 23–24).

Отец Игнатий умел находить общий язык с самыми разными людьми, проявляя необыкновенное снисхождение и доброту. Иногда доходило до курьезов. Например, когда он первый раз был арестован, то прислал записку, чтобы ему принесли папиросы. Духовные чада были в недоумении; с жалостью думая, что батюшка от такой тяжелой жизни даже закурил, выполнили они его просьбу. И только позже выяснилось, что он просил не для себя, а для тех, кто был с ним в заключении. Сокамерники искренне привязались к нему, увидев в нем сострадание, по-настоящему ощутив его любовь. В другой раз отец Игнатий также не спором и насилием, а кротостью и любовью смог привлечь к себе верующих, которые начали было посещать храм, где совершал богослужения священник-обновленец. Отца Игнатия отличала большая мягкость, снисхождение ко всем, готовность послужить человеку, как бы он ни заблуждался, в каком бы состоянии ни был. Как тут не вспомнить апостольское слово: «Всем бых вся, да всяко некия спасу» (1Кор. 9, 22)!

Был и такой случай. Однажды к отцу Игнатию пришли воры; угрожают, требуют деньги, а он им: «Заходите, заходите, родненькие, что возьмете-то? Может, это еще возьмете? А чайку попьете?» И сам им все с любовью сложил и отдал.

Как человек, прошедший лагеря, а также как истинный монах, хранящий свою совесть по отношению не только к Богу и людям, но и к вещам, отец Игнатий бережно относился к каждой крошке хлеба, учил своих чад иметь все по потребности, даже воду зря не лить. Особенно предостерегал он от небрежного отношения к продуктам, которые верующие приносят на панихиду для поминовения усопших.

Смирение отца Игнатия проявлялось во всем. Однажды в знак благодарности одна женщина принесла ему угощение: небольшой кусочек красной рыбы на таком же кусочке хлеба. Она с изумлением смотрела, как батюшка взял нож, аккуратно разрезал рыбу на несколько равных частей и раздал всем присутствовавшим. «Я ведь знаю, что ты от детей оторвала, – пояснил он. – Но если я один помолюсь за тебя, что это за молитва? А вот все вместе – это уже Церковь. Такая молитва скорее дойдет до Бога».

Казалось, он не знал, что такое уныние. На вопрос маленького мальчика, который увидел жесткий шерстяной пояс отца Игнатия: «Зачем такой?» – батюшка хитро улыбнулся: «Чтоб вошки тут запутывались». Чад своих любил называть «страшилищами».

С удивительным терпением и благодушием переносил отец Игнатий свою болезнь. На ногах у него были незаживающие раны, которые нужно было каждый день промывать. Над кроватью отца Игнатия вбили крюк, привязали полотенце, держась за которое, он подтягивался и садился. Но и при таких обстоятельствах он не терял бодрости духа. Однажды, когда отец Игнатий уже был прикован к постели, его спросили: «Тяжело лежать, батюшка?» «Так если лежать не буду, – отвечает он, – меня дрова колоть заставят». И так всегда, как бы самому ни было трудно, умел он для других найти подбадривающее слово. Порой ухаживавшие за ним женщины, видя плохое самочувствие батюшки, просили приходивших к старцу дать ему отдохнуть, но отец Игнатий всегда был непреклонен: раз пришли, значит, есть нужда, надо принять, выслушать, помочь советом.

Обладая даром прозорливости, отец Игнатий нередко прикровенно предсказывал будущее. Когда для чьей-либо пользы требовалось обличение, он часто обличал шуткой; если говорил назидание, то мог сказать притчей. Посещавший отца Игнатия иеромонах Павел (Чазов) рассказывал, что однажды он приехал к старцу с благочинным Свердловской епархии отцом Орестом⁵⁰. Отец Игнатий, юродствуя, говорит последнему: «А ты, я смотрю, в академии учился?» Тот ответил, что не привелось ему. Отец Игнатий настаивает. Тут отец Павел понял, что старец о лагерях говорит, подсказал отцу Оресту, и тот с удивлением подтвердил, что в самом деле десять лет провел в заключении. Отец Игнатий действительно считал лагеря настоящей духовной школой.

Имя отца Игнатия связано с памятью еще одного уральского подвижника, иеросхимонаха Константина (Шипунова), который жил в Екатеринбурге. Старцы хорошо знали друг друга, были духовно близки. «Поезжай к Игнашке», – нередко благословлял отец Константин. Когда в 1960 году отец Константин скончался, чада его потекли в Верхотурье, к отцу Игнатию.

Сравнивая отца Игнатия с другим Верхотурским подвижником – отцом Илией (Чеботарёвым), нельзя не удивляться тому, как по-разному действует благодать Божия: если отец Илия был суровым аскетом, немногословным, чрезвычайно требовательным к себе и другим, то отец Игнатий кажется почти противоположностью – мягкий, снисходительный, чуткий (сохранилось трогательное стихотворение «Сирота», которое он послал своей духовной дочери, утешая ее в смерти матери). Но, хотя и несколько по-разному, оба твердо вели своих чад ко спасению, оба были носителями одной святоотеческой традиции.

Традиция старчества на Урале связана также и с его нынешней столицей Екатеринбургом. Старейшей екатеринбургской обителью является Ново-Тихвинский женский монастырь. Сведений о духовной жизни его первых насельниц сохранилось немного. Однако есть все основания предполагать, что сестры придерживались святоотеческих традиций. Об этом говорит сама история возникновения обители.

Благословение на открытие монастыря и устав для него основательница обители Татиана Костромина⁵¹ получила от настоятеля Саровской пустыни иеромонаха Исаии ⁵², с которым познакомилась в 1801–1802 годах во время своего паломничества по святым местам. Путешествие было предпринято Татианой с тем, чтобы найти обитель, по примеру которой могла бы жить и небольшая община, созданная ею в Екатеринбурге. Отец Исаия, истинный подвижник и молитвенник, был духовником преподобного Серафима Саровского. Известно, что отца Исаию преподобный Серафим называл «огненным столпом от земли до небес» и почитал наравне с другими великими Саровскими старцами. Кроме устава, отец Исаия дал Татиане письмо к пермскому архиерею в поддержку ее благого начинания по открытию монастыря.

Привезенный в 1802 году из Сарова устав был утвержден правящим архиереем, что очень воодушевило насельниц общины. Известно, что сестры старались следовать предписаниям устава, который был весьма строгим. Не сохранилось сведений о ярких представителях старчества на Урале того времени. Скорее всего, община столкнулась со значительными затруднениями, не имея опытного наставника в духовной жизни.

Став настоятельницей обители, Татиана Костромина, принявшая постриг с именем Таисия и возведенная в сан игумении⁵³, в течение нескольких лет продолжала устроять духовную жизнь обители согласно уставу Саровской пустыни; затем он был переработан. Составлением нового устава занималась сама игумения Таисия «с помощию и советом мудрых и благочестивых мужей »⁵⁴. Окончательная редакция была поручена Святейшим Синодом в 1821 году Глинскому строителю преподобному Филарету (Данилевскому)⁵⁵, который как раз только что закончил работу над уставом для Глинской пустыни. Для уральской обители, как и для своего монастыря, он составил устав «по чину Святыя Горы Афонския». Игумен Филарет был высокопреуспевшим подвижником, обладавшим и духовными дарованиями. Одним из его первых наставников был архимандрит Феодосий (Маслов) ⁵⁶, ученик преподобного Василия Поляномерульского⁵⁷. Именно благодаря трудам отца Филарета возобновленная им Глинская пустынь достигла своего процветания и стала одной из прославленных обителей России; жизнь в ней строилась на традиции умного делания. Этот подвижник повлиял на развитие многих женских монастырей, в том числе и на Урале. Так, известно, что он был духовным руководителем игумении Филареты (Бычковой), настоятельницы Уфимского Благовещенского монастыря.

Опираясь на то, что над уставом Ново-Тихвинского монастыря трудились те, кто не понаслышке знал о святоотеческой традиции, можно предположить, что сестры имели для себя вполне достойный ориентир в духовной жизни⁵⁸. Сама основательница монастыря игумения Таисия была ревностной подвижницей и духовно опытной наставницей. Об этом свидетельствует один необычный документ – «плачевные причеты», написанные сестрами монастыря сразу после кончины матушки Таисии и затем помещенные на так называемую икону-эпитафию, изображающую прощание сестер с настоятельницей. В «плачевных причетах по духовной матери своей» насельницы монастыря писали: «Рачительная попечительница матерскою любовию духовною поучала от златых уст и от медоточного языка услаждала спасительным наставлением... О, жестокий удар сей, о, несносное огорчение; лишившись духовной наставницы сей... О, предрагий духовный бисере, умолкли златые твои уста, иссох медоточный источник, из уст твоих текущий, от которого мы духовно услаждались, уведшее⁵⁹ плодовитая смоковница, от которой мы духовными плодами питались и ветвием от зноя покрывались, а ныне лишились». Эти искренние, трогательные строки свидетельствуют о том, что игумения Таисия была для сестер не только настоятельницей, строительницей монастыря, но и подлинной духовной наставницей.

До 40-х годов XIX века этот монастырь оставался единственной женской обителью в пределах Пермской епархии ⁶⁰, охватывавшей территорию Среднего Урала. Позднее в епархии появились и другие женские монастыри, но все они находились в непосредственной связи с екатеринбургским. Они заимствовали для себя устав обители; зачастую настоятельницами новых общин назначались сестры, получившие в Ново-Тихвинском монастыре опыт монашеской жизни. Поэтому один из исследователей истории уральских монастырей справедливо называет эту обитель колыбелью всего женского монашества на Среднем Урале⁶¹.

Монастырь оказывал влияние на развитие Введенской Красносельской, Казанско-Богородицкой Каслинской, Преображенской Каменской, Иоанно-Введенской Междугорной близ Тобольска, Николаевской Туринской обителей, Покровской Колчеданской, Верхотурской Покровской и Багарякской общин.

_________

С большей определенностью о традициях духовной жизни Ново-Тихвинского монастыря можно говорить начиная с конца XIX – начала XX века. В этот период обитель находилась под управлением игумении Магдалины (Досмановой).

О ее жизненном пути сохранились следующие сведения. Происходила она из семьи ирбитского купца Стефана Досманова. Поступив в монастырь в 1859 году в возрасте двенадцати лет, Пелагия (так звали будущую игумению) проходила послушание на свечном заводе, ездила за покупками в Москву, выезжала на Ирбитскую ярмарку для ведения торговых дел, затем вела хозяйственные дела епархиального женского училища, существовавшего при монастыре. Это ясно указывает на то, что матушка Магдалина обладала природным здравомыслием, которое является необходимым для старческого служения. В 1893 году она приняла постриг, а в скором времени стала исполнять обязанности казначеи (в монастырях это была вторая должность после настоятельской). Через четыре года она была избрана настоятельницей и возведена в сан игумении. Во время ее настоятельства обитель стала одной из крупнейших в России: в ней проживало более тысячи насельниц, было восемь храмов, восемнадцать мастерских, три сельскохозяйственных заимки. При обители действовали приют, богадельня и школа. Однако матушка Магдалина была, конечно, не только устроительницей хозяйственной жизни обители, но и ревностной монахиней. Прекрасно характеризуют внутреннее устроение матушки слова, сказанные ею своей молодой родственнице, которая попросилась в обитель после нескольких размолвок с домашними. Игумения Магдалина отказала ей, сказав: «Я беру в монастырь не тех, кто не может жить с людьми, а тех, кто не может жить без Бога».

После прихода советской власти епископом на Екатеринбургской кафедре стал Григорий (Яцковский)⁶², который впоследствии возглавил так называемый григорианский раскол. Он освободил матушку Магдалину от настоятельской должности, а на ее место назначил казначею обители – монахиню Хионию (Беляеву). Однажды, незадолго до того как с матушки сняли настоятельские обязанности, во время богослужения ей было видение. Она увидела, как Божия Матерь, приблизившись к ней, набросила на нее покров.

После закрытия монастыря, поселившись в одном из частных домов в Екатеринбурге, матушка Магдалина продолжала вести монашескую жизнь. Вокруг нее образовалась небольшая община, в которой было до двадцати сестер. И еще около двухсот бывших послушниц, монахинь и инокинь Ново-Тихвинской обители регулярно навещали этот дом на Третьей Загородной. Сюда же приходили и девушки, имевшие тягу к духовной жизни. Большинство из окормлявшихся у матушки Магдалины были монашествующими, и это вполне объяснимо. Она сама была воспитана и провела всю свою жизнь в стенах обители, и поэтому, когда верующие обращались к ней за разрешением житейских проблем и недоумений, она этим несколько тяготилась, говоря, что жизни мирской совсем не знает.

Аресты не обошли стороной матушку Магдалину, но на допросах она юродствовала, чем вводила чекистов в заблуждение. О чем бы ни спросили ее, она разглаживала на коленях платочек и повторяла неспешно: «Да, были у нас в монастыре платочки, тряпочки, мы их складывали, раскладывали, разглаживали». Следователи из себя выходили, кричали, а она вновь: «Раскладывали, разглаживали...». Помучаются с ней и отпустят. Мудрая духовно, она таким образом сохраняла себя для служения ближним. Ее арестовывали восемь раз, в тюрьме держали по два-три месяца; однажды подвергли изощренной пытке – пребыванию в так называемом трамвае, то есть в камере, битком набитой людьми, где можно только стоять. Люди, сочувствуя престарелой женщине, сумели как-то раздвинуться, чтобы она могла сесть на пол. На холодном цементе она простудила ноги и страдала этой болезнью до смерти.

Матушка Магдалина с точностью предсказала время своей кончины. Тяжело заболев, она утешила плакавшую послушницу обещанием прожить еще год. И ровно год после этого прожила. Почувствовав приближение смерти, она послала сказать владыке Макарию⁶³, что через три дня отойдет. Владыка пришел в тот же день и совершил постриг матушки Магдалины в схиму. 29 июля 1934 года она тихо скончалась в окружении многочисленных духовных чад.

__________

Нельзя сказать что-либо определенное о духовных корнях схиигумении Магдалины. Мы располагаем только устными свидетельствами о том, что она окормлялась у отца Арефы (Катаргина). Но вся ее жизнь – ясное свидетельство того, что она была наследницей святоотеческой традиции. Матушка приобщала всех к чтению книг, на которых воспитывались многие поколения монашествующих: Добротолюбия, «Лествицы», поучений аввы Дорофея. Учила начинать и заканчивать день Иисусовой молитвой, заполнять ею все свободное время. Сама она с четками не расставалась и творила три тысячи Иисусовых молитв каждый день.

В своем старческом служении матушка Магдалина сочетала рассудительное снисхождение с умеренной строгостью. Все духовные силы своих чад она направляла на искание чистоты сердца, учила сохранять мир и любовь с ближними, говоря: «На телесные подвиги мы не способны, только одним можем закон исполнить – тяготы друг друга носить». Но, снисходя к телесным немощам, она строго следила за духовным здоровьем своих чад: на молитве учила стоять со вниманием, не позволяла празднословить, смеяться попусту. Наставляла, чтобы нигде не задавали лишних вопросов, говорила, что любопытство – мать пороков.

Не была лишена матушка и дара прозорливости. Своей послушнице Галине Засыпкиной она предсказала всю ее жизнь: «И в больнице поработаешь, и в армии побудешь (во время войны Галина была фельдшером в санитарном поезде), и в монастырь придешь – долго проживешь, и за тобой доходят». Когда другие девушки спрашивали, доведется ли им пожить в монастыре, матушка Магдалина отвечала молчанием, а Галине всегда говорила: «Ты поживешь», так что сестры даже смеялись: «Ну вот, для одной Галины монастырь откроют». Перед смертью матушка Магдалина всех благословляла иконой Божией Матери «Избавительница», а Галину – образом святителя Николая. Только позже Галина поняла смысл этого благословения, когда услышала при монашеском постриге данное ей имя – Николая. Предсказала матушка и то, что Ново-Тихвинский монастырь вновь будет открыт, – это произошло через шестьдесят лет после ее кончины.

Имеются интересные сведения о том, как относились бывшие насельницы Ново-Тихвинской обители к расколам, раздиравшим Церковь в 1920–1930-х годах. Известно, что именно те сестры, которые входили в общину матушки Магдалины, не были связаны с обновленцами, не поддерживали раскольнических действий архиепископа Григория (Яцковского). А среди тех, кто не был близок старице, находились сестры, которые окормлялись у священников-григорианцев. Видимо, в «духовной школе» матушки Магдалины действительно воспитывались люди трезвомыслящие, со здоровым церковным сознанием.

Приведенные данные позволяют сделать вывод относительно общего направления в духовном развитии Ново-Тихвинского монастыря. Можно утверждать, что в нем существовала традиция старчества и умного делания. Она могла появиться еще при отце Илии, так как некоторые сестры посещали этого старца. В дальнейшем традиция умного делания могла укрепиться благодаря отцу Арефе, в чей благочиннический округ входила Ново-Тихвинская обитель. И наконец, говорить об этом можно, основываясь на свидетельствах о духовном облике схиигумении Магдалины. Будучи настоятельницей, матушка Магдалина не могла не способствовать укоренению в своем монастыре традиции старчества, которой придерживалась сама.

В дальнейшем мы скажем и еще об одной подвижнице, схимонахине Евфросинии (Мезеновой), которая имела непосредственное влияние на духовную жизнь насельниц нескольких уральских монастырей, в том числе и Ново-Тихвинского. Итак, традиция существовала, и единственное, о чем мы не можем говорить определенно, – это о том, все ли сестры поддерживали ее единодушно.

_________

Сведения о жизни и старческом служении матушки Магдалины мы получили от ее духовной дочери, схимонахини Николаи.

Галина Засыпкина, впоследствии схимонахиня Николая, родилась в 1912 году в селе Троицком, ее семья была глубоко благочестивой. Отец Галины, Андрей Засыпкин, сам с детства хотел поступить в монастырь, но его не отпустили родители, потому что он был старшим сыном в семье. Уже позже, будучи женатым человеком, он уговаривал свою жену по согласию разойтись в монастыри. Когда молодая семья ожидала ребенка, Андрей говорил: «Если родится девочка, в Касли вместе пойдете (то есть в Каслинский Казанско- Богородицкий монастырь), если родится мальчик, то пойдет со мной – в Верхотурский ». Когда у них родилась дочь, один блаженный из тех мест, по имени Николай, подарил родителям нарисованного Ангела с кадилом, а на обратной стороне написал: «Послушнице Галине»⁶⁴.

Как-то Галю, еще совсем маленькой девочкой, мама привела к известной уральской подвижнице схимонахине Евфросинии (Мезеновой): «Галя, кланяйся в ножки». Галя кланяется, а Евфросиния говорит матери: «Не мучай ее, у нее крест тяжелый». И надела на девочку крестик. Действительно, жизнь Галины оказалась нелегкой.

Отец ее погиб в 1915 году, и тогда же в Каслинский монастырь по благословению схимонахини Евфросинии ушла ее мать, где прожила до 1922 года – времени его разгона. Галина осталась при родителях отца. Когда власти отменили изучение Закона Божиего, дедушка сказал Галине: «В школу не пойдешь».

В 1930-м она переехала в Свердловск, где устроилась на работу рассыльной. Вскоре узнала про общину матушки Магдалины и через некоторое время присоединилась к прочим сестрам, находившимся под руководством старицы.

В 1933 году она была облачена ею в рясофор. Матушка Николая вспоминала, что при этом испытала чувство необыкновенно возвышенной радости: «Несколько дней была сама не своя. Будто не на земле была, а не знаю где. Молитва была, и духовное веселие». Галина даже есть и спать разучилась; хотя продолжала ходить в эти дни на работу и там все делала правильно, но, глядя на нее, можно было подумать, что она не в себе. Явная благодать, нисшедшая на нее после облачения в монашеское, свидетельствует не только о чистоте самой Галины, но и о высоте духовной жизни руководительницы общины, игумении Магдалины.

По благословению своей старицы Галина поступила в медицинское училище. Господь даровал ей прекрасную память: придет на лекции и сразу все запоминает. Так и окончила училище, хотя в школе не училась.

На допросах, через которые ей пришлось пройти так же, как и ее наставнице, Галина держалась с полным бесстрашием, смело отвечала на вопросы чекистов. Она всегда помнила, что Господь обещал Сам говорить в Своих учениках: «Егда же поведут вы предающе, не прежде пецытеся, что возглаголете, ни поучайтеся: но еже аще дастся вам в той час, се глаголите: не вы бо будете глаголющий, но Дух Святый» (Мк. 13,11). Храбрости ей придавали и слова матушки Магдалины: «Я бы десять лет просидела, только бы тебя не взяли. Но тебя не возьмут. Только от креста не отрекайся, ничего не бойся». И действительно, другие боялись, а Галина и передачи в тюрьмы носила, и в церкви пела, и ходила всегда в платке, и крест не снимала. Когда ее на допросе пугали ссылкой, она отвечала, что везде люди живут, почему же она не сможет? Ей говорили: «Мы вас туда сошлем, где и птицы не летают», а она отвечала: «А вот совсем мне птицы и не нужны. Но туда меня не сошлете, где Бога нет».

С началом Великой Отечественной войны Галина ушла на фронт фельдшером. Она говорила, что в это время Господь особо укреплял ее, давал молитву.

После войны Галина по благословению преподобноисповедника Кукши⁶⁵ уехала на Украину поступать в монастырь, так как на Урале все обители были закрыты. В 1950 году она приняла монашество в Свято-Покровском Красногорском монастыре Черкасской области⁶⁶, где в общей сложности провела двенадцать лет.

Еще и сегодня, несмотря на то что прошло уже почти полвека, сестры этой обители с глубоким уважением и теплом вспоминают матушку Николаю. Основным ее послушанием здесь было медицинское, но, по словам сестер, «она была не такая, что раз доктор, так и руки сложила, а трудилась наравне со всеми на общих послушаниях» – работала на поле, в огороде, в просфорне, на кухне, пела на клиросе. Ей поручалось также ходить на почту для получения и отправки корреспонденции. Была она очень живая, бойкая, все делала четко, «как военный человек», – шутили сестры. Любое послушание исполняла ревностно, быстро; бывало, пробежит в погребе так, что светильники потухнут. Сестры говорят: «Точно, Николая пробежала».

Выписали ее из монастыря после следующего случая. Когда матушка Николая в очередной раз пришла в город за почтой, ее пригласили в милицию, где стали склонять к «сотрудничеству». После категорического отказа она в считанные дни была лишена прописки, и ей поневоле пришлось покинуть обитель.

В 1963 году матушка Николая вернулась в Свердловск. Здесь она помогала верующим своими советами, основанными на учении святых отцов и на собственном богатом духовном опыте. Обращались к ней в основном те, кто стремился к монашеству, многие ее духовные чада были в тайном постриге. Вокруг нее постепенно образовалась небольшая община; ее духовные чада ухаживали за ней до ее кончины. В вечность схимонахиня Николая отошла в возрасте восьмидесяти пяти лет в январе 1997 года.

__________

О каких-либо высоких благодатных дарованиях матушки Николаи нам неизвестно, но ее, несомненно, можно назвать старицей⁶⁷. Многим она действительно помогала своими советами, ее всегда окружали люди, ищущие духовного руководства. Можно сказать, что на такое служение было у матушки Николаи и благословение ее духовной матери, схиигумении Магдалины. Когда та плохо себя чувствовала и не могла подолгу говорить с сестрами, то на их вопросы отвечала: «Да спросите у Гали. Она много читает, она вам и скажет что-нибудь из чтения». А Галина тогда была в общине самой юной, ей было около двадцати лет.

Получив от матушки Магдалины понятие о правильном духовном пути, Галина всю свою жизнь старалась советоваться с теми, кто также был укоренен в святоотеческой традиции. В ее жизни были беседы и встречи со многими подвижниками: преподобноисповедниками Кукшей Одесским, Игнатием (Кевролетиным) и Севастианом Карагандинским, архимандритом Иоанном (Крестьянкиным). Знала она и старцев Глинской пустыни: митрополита Тетрицкаройского Зиновия (Мажугу), схиархимандрита Серафима (Романцова), схиархимандрита Андроника (Лукаша). С некоторыми из них она вела переписку. Духовником ее долгое время был схиархимандрит Амвросий (Иванов) – из числа последних насельников Оптиной пустыни.

Воспитанная такими наставниками, матушка Николая крепко держалась Иисусовой молитвы. Своих духовных чад учила молиться постоянно, обязательно со вниманием. Говорила, что надо приготовиться к молитве, сосредоточиться, чтобы не было никаких посторонних мыслей. Советовала ни одного дела не начинать без обращения к Богу – даже пищу готовить с молитвой. Очень важным считала не опаздывать в храм, не пропускать начало богослужения (часы⁶⁸, по ее словам, – это крылья молитвы); учила выстаивать службы до конца, стоять не шелохнувшись.

Сама матушка Николая в последние годы по болезни уже не ходила в храм, получила благословение молиться дома. Для нее это было удобнее еще и потому, что в единственном действующем храме города ее многие знали, подходили к ней за советом, просили молитв и благословения на какие-либо начинания, а это было для нее уже обременительно. Она знала наизусть Псалтирь, полунощницу, несколько акафистов, а вечерни и утрени вычитывала по книгам. Несмотря на телесные немощи, она только в последние два-три года своей жизни оставила поклоны.

Матушка Николая страдала бессонницей, а потому и в ночные часы ее занятием была молитва; да и в любое другое время она старалась не выпускать из рук четки. У ее изголовья висели фотографии двух молитвенниц, чьим примером она руководствовалась и на чью помощь всегда надеялась, – схиигумении Магдалины и схимонахини Евфросинии. Каждый вечер она просила их молитв и, как верная послушница, на ночь брала благословение у матушки игумении.

О том, что в молитвенном делании Господь поддерживал и укреплял ее, свидетельствует одно из ее наставлений, которое она оставила своим чадам перед смертью: «Иисусову молитву не оставляйте. Всегда имейте ее в устах. Когда будет холодно – она вас согреет. Когда будет голодно – она вас напитает».

Молитва вполне усвоилась матушке Николае и как бы охватывала всю ее жизнь, но все же в некоторые моменты она усугубляла свой молитвенный подвиг. Ее духовные чада вспоминают, что она всегда очень сосредоточенно молилась, прежде чем дать кому-либо совет: молилась и до того, как принять человека, и во время самой беседы. «Иной раз приду к ней: „Матушка, надо вопрос решить, – вспоминает монахиня Серафима (Обухова), знавшая матушку Николаю последние восемь лет ее жизни, – и стала замечать, что она всегда вначале молится и может ответить не сразу, а спустя некоторое время. Пройдет какой-то промежуток времени, и она скажет. Значит, идет молитва. И даже чувствовалось, как она молилась, четочки перебирает, человек ей рассказывает, а она молится. Иногда даже думали, что она не слышит, что ей говорят».

Такой совет, предваряемый молитвой, несомненно, получал помазание свыше. Потому ее духовные чада, зная опытность наставницы, старались ее во всем слушаться. Она никогда не ругала тех, кто хотел поступить вопреки ее слову, и никогда не повторяла свой наказ по два раза – навязчивость была чужда ей. Не любила она и расспрашивать, задавать вопросы, но ждала, когда человек сам придет, поделится, спросит совета.

Многих своих чад, в которых матушка видела склонность к монашескому образу жизни, она подготавливала к принятию тайного пострига. Монахиня Анастасия (Мурыгина) вспоминает, что желание принять монашество появилось у нее именно в то время, когда она узнала матушку Николаю. «Не могу сказать, – говорит она, – что матушка на меня „влияла, она просто молилась за меня. Она молилась, и ее молитва доходила до Господа».

Тех, кто встал на тесный монашеский путь, матушка Николая наставляла: как можно больше молчать, стараться меньше общаться с мирскими людьми, не поддерживать тесной связи с родственниками. Как и во всем остальном, в этом вопросе она руководствовалась наставлениями святых отцов, которые единодушно учат, что «от суетных бесед и обращения с мирскими людьми происходит рассеянность ума и сердце [инока] теряет духовную теплоту»⁶⁹. Она учила, что тому, кто вступил в ангельский чин, лучше прилежать и делу ангельскому, молитве, и вместо встреч с родными воссылать о них молитвы Богу.

Матушка Николая дожила до того времени, когда вновь начали открываться святые обители, и понимала, что многие ее духовные чада станут их насельницами. Зная жизнь в монастыре не понаслышке, она учила своих чад относиться к ней трезво, не смущаться встречающимися трудностями. Говорила, что монастырь – это куст розы. С виду красивый, а шипы – такие острые, такие колючие!

Любя молчание, молитву и духовное чтение, чадам своим матушка Николая не столько словом, сколько собственным примером прививала любовь к тому же. Например, бывало, сядут читать, проходит время, кто-то хочет поговорить, что-то обсудить, а матушка все читает и читает, постепенно к этому все привыкли, да так, что и разговаривать уже никому не хотелось. Пустословия она очень не любила. Зато не скрывала радости, когда видела, что кто-то прилежит чтению и молитве.

Она всегда удивлялась, когда ей жаловались на то, что не хватает времени. Говорила, что когда они жили в общине при схиигумении Магдалине, то и читали много, и больных навещали, и помощь людям оказывали. Времени им Господь давал столько, что они все успевали.

Духовная бодрость была еще одной из удивительных черт матушки Николаи. Она и в преклонном возрасте сохранила тонкое чувство юмора, жизнерадостность. А в юности за бойкий нрав ее даже осуждали. Например, после ее облачения в рясофор одна из пожилых сестер сказала игумении Магдалине: «Матушка, кого же вы одели? Это же веретешко!» Но та ответила, что Галину судить не надо, что та еще будет монахиней и в монастыре поживет.

Благодаря молитвенному подвигу и постоянной работе над очищением собственного сердца, матушка Николая стяжала истинно евангельское благодушие. Следуя за Божественным Подвигоположником, Который «не прииде, да послужат Ему, но да послужит» (см. Мк. 10, 45), она до последнего момента, сколько было сил, всегда старалась послужить ближним. В конце жизни, изнуряемая тяжелыми хроническими болезнями, она никогда не подавала вида, как ей тяжело, плохо. Кто бы ни пришел – радушно встретит, сама накроет на стол, чаем напоит, накормит, всем уделит внимание. Очень любила она, когда к ней приходили после причастия. «Матушка Николая действительно любила людей, – говорит монахиня Серафима. – Она всех принимала, и с таким терпением, ведь надо принять человека, выслушать все его беды... Несмотря на свою немощь, она никогда никому не отказывала». Приезжали к ней и миряне, и монашествующие, и священство.

Духовные чада матушки Николаи всегда вспоминают о ней как о человеке настолько любвеобильном, что любовь эту можно сравнить только с отношением матери к своему ребенку: даже тогда, когда ее уже почти не слушались ноги и руки, она через силу выходила на балкон, провожая своих чад. А в Прощеное воскресенье, когда все собирались к матушке и просили друг у друга прощения, она каждому делала поклон, говоря: «Я должна сделать вам поклоны».

Матушка Николая служила ближним буквально до смерти. Перед Рождеством 1997 года тяжело заболели гриппом самые близкие к матушке Николае монахиня Сергия и монахиня Серафима. Немного оправившись, монахиня Серафима приехала 5 января к матушке Николае, смотрит, а та сама делает рыбный фарш, старается для своих духовных чад, готовит к празднику. На Рождество, как обычно, у нее были гости, человек десять. Сели, разговелись, смотрят: что-то не то с матушкой, и не ест ничего. Оказалось, что у нее температура сорок градусов, а она все скрывала болезнь, не хотела никого обременять, омрачать праздник. Грипп дал осложнение, и через десять дней, в Крещенский сочельник, накануне ее самого любимого праздника, она скончалась.

Схимонахиня Николая никогда не была насельницей Ново-Тихвинского монастыря, она пришла в общинку матушки Магдалины через десять с лишним лет после его закрытия и была при матушке только четыре года. Но, по словам святых отцов, «как полотно сохраняет признак той краски, в которую оно было окрашено в первый раз, сколько бы его после ни перекрашивали, так и монах сохраняет в себе на всю жизнь отпечаток того направления, которое он получил первоначально» ⁷⁰. Поэтому неудивительно, что матушка Николая всю свою долгую жизнь считала себя сестрой именно Ново-Тихвинской обители, говоря: «Вот в нашем-то монастыре...». И она смогла стать действительно достойной преемницей святоотеческой традиции, в которой воспитывала своих чад матушка Магдалина.

_________

История монашества на Урале сохранила для потомков имя еще одной подвижницы, воспитанной в стенах Ново-Тихвинской обители, – схимонахини Арсении (Сычевой). Мы не располагаем достаточными сведениями для того, чтобы иметь возможность сделать однозначный вывод о том, что она несла старческое служение. Несомненно, однако, что ее можно рассматривать как носительницу святоотеческой традиции, которую она усвоила, имея учителями и наставниками таких выдающихся подвижников своего времени, как преподобноисповедники Кукша Одесский и Игнатий (Кевролетин), схиигумения Магдалина (Досманова). Возможно, дальнейшее изучение этого вопроса даст историкам материалы для более обоснованных обобщений относительно старческого служения схимонахини Арсении. Мы же считаем необходимым привести те свидетельства, которыми располагаем в настоящее время.

Александра Сычева (в монашестве Антония, в схиме Арсения⁷¹) родилась в 1887 году в селе Маминском. Это село располагалось неподалеку от деревни Шилова, где жила схимонахиня Евфросиния (Мезенова); безусловно, Александра много слышала об этой подвижнице, могла и лично встречаться с ней. Впоследствии, почитая подвиг Евфросинии Постницы, мать Антония нередко ходила для молитвы в ее келию и даже завещала похоронить себя рядом со схимонахиней Евфросинией, что и было исполнено.

В1896 году в девятилетием возрасте Александра была принята в Ново-Тихвинский монастырь, где и прожила двадцать три года, вплоть до его разгона. Постриг приняла в 1916 году. После закрытия монастыря матушка Антония вернулась в родные края и стала старостой храма в селе Троицком. Вела себя очень смело, приглашала детей в церковь и рассказывала им о вере, однажды даже организовала срыв атеистических плакатов в клубе. В 1937 году последовал ее арест, на допросах мать Антония вела себя мужественно и была приговорена к десяти годам исправительно-трудовых лагерей. Срок она отбывала в Каргаполье. Вернувшись, матушка Антония продолжала служение Церкви, в праздники собирала верующих, чтобы вычитать службу, помолиться. При этом она нисколько не скрывала своего образа жизни, могла, например, крикнуть через всю улицу: «Николай, передай Марии, что мы к ней сегодня вечером молиться придем!» Сама она непрестанно творила Иисусову молитву по четкам. Господь дал ей слезный дар – молилась она всегда со слезами. На Пасху, по простоте своей прося прощения за то, что и в такой светлый праздник не может удержаться от слез, она говорила: «Прости, Господи, в Пасху-то грех плакать» – и снова плакала. Однажды, придя в дом к верующим людям, у которых она часто останавливалась, матушка Антония принялась читать вслух пророчество святого праведного Иоанна Кронштадтского о приходе антихриста, но из-за слез постоянно останавливалась, так что на чтение двенадцати листов ушел почти целый день.

Сердцем болела она о каждом человеке. «Как горько, – говорила она, – люди Бога забыли, святые иконы из дома выкидывают. Господи, помилуй». Когда в деревне случалась драка с увечьями, мать Антония плакала навзрыд. Бывало, идет по деревне, плачет и слезы на дорогу капают. Когда видела, что кто-то посты не соблюдает, тоже сокрушалась до слез.

Скончалась матушка Антония в 1972 году.

________

О ее старческом служении косвенно могут свидетельствовать несколько фактов. Из протоколов известно, что верующие всегда называли ее «духовная мать Антония». Она пользовалась большим духовным авторитетом и у мирян, и у монахинь из разогнанных Каслинского и Ново-Тихвинского монастырей. В протоколах есть свидетельства, что она окормлялась у матушки Магдалины (Досмановой), входила в ее общину. Точно известно и то, что она находилась под непосредственным руководством отца Игнатия (Кевролетина). Зная ее смирение, отец Игнатий через нее давал уроки и другим. Как-то матушка Антония с несколькими паломницами рано утром приехала к нему в Верхотурье. Келейницы его, открывая дверь, спрашивают: «Кто это так рано?» Отец Игнатий отвечает за пришедших: «Антония – кто же еще! Ей бы все ездить, только бы не молиться!» Антония упала ему в ноги со словами: «Я все вычитала, батюшка!» «Потому только и вычитала, что тебе ехать надо. Знаю я тебя, лентяйку!» – продолжал батюшка, ласково глядя на нее. Он знал, что она молитвенница, но не пренебрегал возможностью через укоризну научать ее большему терпению и смирению.

Знала матушка Антония и преподобноисповедника Кукшу Одесского. Скорее всего, они познакомились в то время, когда отец Кукша жил в ссылке на Урале, в Кунгуре.

Несомненно, жизнь матушки Антонии нельзя назвать заурядной. И хотя нам пока с точностью неизвестно, несла ли она подвиг старчества, окормляла ли монашествующих, но очевидно, что, будучи воспитана и утверждена своими наставниками в святоотеческой традиции, она своей твердостью привлекала людей к вере, помогала им сохранять ее, укрепляла их своим примером.

_________

Еще одной подвижницей, имевшей непосредственное влияние на духовную жизнь насельниц нескольких уральских монастырей, в том числе и Ново-Тихвинского, была схимонахиня Евфросиния (Мезенова).

Служение ее проходило в миру, и звали ее все просто Аннушкой. Она родилась в деревне Шиловой в 1879 году. Благодаря глубокому благочестию, которое царило в семье, она рано полюбила храм Божий, много времени посвящала молитве. С детства ее отличало полное равнодушие к обычным детским забавам, а после смерти отца и старшей сестры Аннушка стала еще молчаливее и серьезнее. В раннем возрасте⁷² она попросилась пойти с богомольцами в Киев, чтобы поступить в монастырь. Мать, зная ее горячее стремление к Богу, дала свое родительское благословение. Пришла Аннушка в Киев, но на удивление, куда ни просилась, всюду слышала один ответ: «Иди домой, у тебя дома монастырь». Она подумала, что, может, «дома» – это в Екатеринбурге, и пошла обратно. Настоятельница Ново-Тихвинского женского монастыря игумения Магдалина (Досманова) встретила девочку ласково, выслушала внимательно, но тоже благословила идти домой. «Если захочешь, приходи к нам иногда. Я за тебя молиться буду, даже в сестры могу зачислить, только спасайся дома». Должно быть, от опытной игумении не укрылась необычность ее маленькой посетительницы. Она увидела, что, несмотря на столь юный возраст, Аннушка крайне склонна к молчанию, смирению, кротости, увидела и ее любовь к молитве, необыкновенную самоуглубленность. Обычно ради стяжания этих добродетелей люди и избирают жизнь в иноческих обителях, а Аннушка уже была приуготовлена к следующей степени подвижничества – жизни уединенной. Возможно, настоятельница решила, что раз благочестивая мать смогла взрастить такую дочь, то под ее кровом Аннушка сможет и жить в соответствии со своим устроением.

Трудно было поверить Аннушке, что дома она может вести монашескую жизнь: когда она уходила на богомолье, при матери оставался старший брат с женой и маленьким ребенком. Но, вернувшись, она узнала, что брат и ребенок умерли, жена его ушла. Мама одна у икон молится, – и правда, на монастырь похоже. Сначала Аннушка устроилась работать на мельницу, шила мешки. Но однажды она что-то сшила неправильно и рассмеялась над своей ошибкой. В деревне с удивлением говорили: «Сегодня наша Аннушка засмеялась». А она пришла домой со слезами и говорит матери: «Я так нехорошо сегодня нагрешила!» – «А как ты, доченька, нагрешила?» – «Дая за шитьем рассмеялась!» Видимо, мать Аннушки сама была воспитана в глубоком благочестии и страхе Божием, потому что она тогда же решила, что они смогут прожить и без трудов дочери на стороне, лишь бы та в суете не охладела к угождению Богу.

Аннушка любила читать Евангелие, творения святых отцов. Чувствуя необходимость духовного руководства, вскоре по возвращении из Киева она побывала на Белой горе, где нашла себе духовного отца – архимандрита Варлаама (Коноплева)⁷³, человека необыкновенной судьбы. Впоследствии она была пострижена им в мантию с именем Анастасия (схиму она приняла уже перед смертью и была наречена Евфросинией). Именно отец Варлаам благословил тайную монахиню на тяжелейшее и неслыханное для таких юных лет послушание: принимать людей для духовного наставления, лечить душевные недуги. Этот крест Аннушка и несла вплоть до своей кончины. О смерти своей знала заранее, говорила: «Без царя и я на земле жить не буду». И действительно отошла ко Господу в 1917 году, незадолго перед расстрелом Царской семьи. Скончалась она от туберкулеза, когда ей было всего тридцать восемь лет.

________

В нелегкие для России годы начала Аннушка свое служение ближним. Многим она подала надежду, многих утешила, уберегла от греха. Когда Аннушка стала принимать народ, молва о ней быстро распространилась не только в уезде, но и в губернии. Порой желающих услышать душеспасительное слово приходило так много, что они занимали всю большую поляну за домом Аннушки. Она выходила с книгой, что-нибудь читала из нее вслух. Потом выслушивала вопросы, отвечала. Учила по святоотеческим книгам, говорила и от себя – от сердца, очищенного постом и молитвой. Зная ее прозорливость, к ней приходили за благословением на брак, на монашество. Она умело наставляла тех, кто имел стремление к монашеской жизни, относилась к ним с особой любовью. Готовящиеся к поступлению в монастырь получали от нее такое напутствие: «Спешите в Горний Иерусалим. Всё терпите. Я-то умру, а вам много потерпеть придется». Очень многих девушек благословляла поступать в ближайшие обители – Каслинскую и Ново-Тихвинскую. Про Каслинский монастырь матушка Николая (Засыпкина) так передавала неоднократно слышанное от близких и родных: «Этот монастырь будто Аннушкин был, все сестры по ее благословению жили. Она у них духовная наставница была». Необыкновенные силы требовались ей для ее служения – их она испрашивала у Бога. На домашнюю молитву вставала в полном монашеском одеянии. Как-то заглянули к ней две девушки, увидели, что их наставница молится, но не поняли, на чем она стоит. И вдруг догадались – на воздухе! Выйдя к ним, Аннушка ласково сказала: «Что видели, о том умолчите и до смерти моей никому не открывайте». Когда приходила в храм в соседнее село Маминское, то становилась не с народом, а на пустом клиросе ради большего уединения и сосредоточенности в молитве. Ей был открыт и невидимый мир. Бесы, не имея возможности приразиться к ее уму, воочию являлись ей. Однажды они схватили ее, когда она шла по льду через речку, и потащили к проруби. Аннушка горячо взмолилась: «Отче наш, Иже еси на небесех...» На словах «да будет воля Твоя» бесы исчезли.

Строжайший пост являлся одной из особенностей ее подвига. Еще почти ребенком Аннушка отказалась от мясного, потом и молочное стала есть только по праздникам. После пострига ее пост стал еще более строгим: она вкушала один раз в день после захода солнца самую простую пищу – кашу, хлеб с водой.

Самоотверженно неся подвиг старчества, в последние годы Аннушка принимала столь многих, что даже в обморок стала падать от изнеможения. Необходим был совет духовного отца: сократить ли прием или все оставить как есть, не думая о себе. Сама Аннушка из деревни не выезжала, поэтому передала свой вопрос с крестницей, поехавшей на Белую гору. Отец Варлаам выслушал вопрос и сказал сначала: «Ну зачем же она так?!» Потом, подумав, дал благословение: «Пусть хоть умрет на послушании, но не оставляет его». Когда эти слова передали Аннушке, она с облегчением вздохнула и сказала: «Какой батюшка хороший, что меня не пожалел. Слава Богу!»

В XIX веке многие духовные писатели, прозревая грядущую грозу, со скорбью писали об оскудении благочестия в православном русском народе. Но все же рождала еще наша земля необыкновенных угодников Божиих, самородков, которым свойственны были редкая целостность и пламенная ревность к жизни евангельской. Такова была и уральская подвижница Евфросиния Постница, с детства воспитанная в страхе Божием, несшая свой подвиг среди мира и многих приведшая к спасению.

Подвиг Аннушки можно сравнить с житием небесного покровителя Урала и Сибири – святого праведного Симеона Верхотурского. Многое роднит их: раннее удаление от соблазнов мира, скорое преуспеяние, строгий пост. Подвизались они оба подвигом необычным, самобытным. И оба столь скоро достигли в меру совершенства, что смогли предстать пред Богом, исполнив слова Премудрого: «Скончався вмале исполни лета долга: угодна бо бе Господеви душа его» (Прем. 4, 13–14).

_________

Еще одним уральским подвижником, который нес подвиг старчества, был иеросхимонах Константин (Шипунов)⁷⁴. Он был современником упоминавшихся выше преподобноисповедников Игнатия (Кевролетина) и Кукши Одесского, схиигумении Магдалины (Досмановой), схимонахини Евфросинии (Мезеновой). Но главное – он был носителем того же духа.

Известны лишь немногие факты биографии отца Константина. К сожалению, мы не имеем сведений о том, кто был его духовным наставником, от кого узнал он об умном делании. Возможно, дальнейшее изучение истории монашества на Урале откроет для нас и эти страницы жизни подвижника, а пока мы приводим лишь те свидетельства, которыми располагаем.

Константин Яковлевич Шипунов родился в 1877 году в деревне Беляево Пермской губернии. Родители его были из крестьян, детей своих воспитывали в вере. Его брат Тимофей позже вспоминал о том духе простоты и благочестия, в котором они росли. Он говорил: «Нас тятя умывает, а сам „Богородице Дево, радуйся“ читает».

С юности у Константина родилось желание монашества, некоторое время он жил в Свято-Николаевском монастыре на Белой горе. Должно быть, именно здесь он получил правильное направление духовной жизни, что помогло ему и в миру вести жизнь высокоподвижническую. Неизвестно, в какое время и по каким причинам Константин покинул Белогорский монастырь. Есть свидетельства о том, что его забрали в солдаты (службу он проходил в Санкт-Петербурге), а затем получил однозначное благословение на брак, с той только утешительной для него оговоркой, что впоследствии он все же будет монахом.

Была в жизни отца Константина и встреча со Всероссийским пастырем, святым праведным Иоанном Кронштадтским. Константину, который был в то время молодым солдатом, батюшка дал приточное⁷⁵ благословение на будущее старческое служение, сказав: «Солдат, мотай на ус, будешь наставником». После этого Константин некоторое время переписывался с отцом Иоанном и всю свою жизнь глубоко почитал его.

Супругу отца Константина звали Наталией, она была из обеспеченной семьи, работала учительницей. Он также до своего рукоположения был сельским учителем, ездил преподавать в Камышлов.

По некоторым сведениям, рукоположение отца Константина совершил архиепископ Григорий (Яцковский) в 1922 году, еще до основания своего раскола. Сам отец Константин в раскол не уклонялся и после смерти владыки Григория прилежно молился о прощении его грехов, вольных и невольных.

До войны семья Шипуновых жила в деревне Палкино, так как в городе им остаться не позволили. В 30-х годах случилась еще одна беда: батюшку очень сильно избили. Однажды глубокой ночью его срочно вызвали со Святыми Дарами «к больному». Но ложный вызов устроили, оказывается, обновленцы. Когда батюшка немного отошел от дома, они набросились на него с дубинками. После этого случая отец Константин уже почти не мог служить, постоянно болел. В 1935 году он был почислен за штат, но есть сведения, что до 1937 года он еще изредка служил в Палкино.

Во время войны его приехали арестовывать. На двух машинах вывезли иконы, книги и все вещи. От потрясения отца Константина парализовало. Его не тронули, оставили дома, и почти всю войну он был прикован к постели.

Трагически сложилась и его семейная жизнь. Он рано овдовел, его супруга скончалась от туберкулеза, оставив на его попечении детей, которых отец Константин воспитывал один. Две войны забрали у него почти всех сыновей: старший, Димитрий, был расстрелян в гражданскую; еще трое – Василий, Сергий и Иоанн – погибли во время Великой Отечественной. А младший сын, Константин, умер в младенчестве. В живых остались только две дочери.

В монашество отец Константин был пострижен, возможно, архиепископом Ювеналием (Килиным)⁷⁶, с которым они в одно время подвизались на Белой горе. Постриг в схиму был тайным, кем он был совершен – неизвестно.

Свое старческое служение отец Константин нес не в тиши монастыря, а посреди мира. Жил в Свердловске, в семье дочери, помогал внукам, занимался с правнуками и безотказно принимал посетителей. Его сердечного тепла хватало на всех. У его старшей дочери Раисы был очень тяжелый характер, так что скорби старец терпел и от своих близких, но нес свой крест с истинным смирением. Рассказывают такой случай. Семья отца Константина жила очень бедно, а во время войны – особенно. Один раз, когда в доме совсем не осталось еды, отец Константин вместе с внуком Василием пошел на рынок, чтобы продать кое-что из домашней утвари и купить хоть немного продуктов. Простояли целый день, замерзли, но вернулись ни с чем. А дома оказалось, что Раиса выкупила хлеб по всем трем карточкам и по вражьему наущению весь его съела, не оставив им ни крошки... Василий в гневе хотел запустить в нее табуреткой, но отец Константин остановил: «Оставь. Молитвами сыты будем». Помолились и легли спать, так и не поев.

Иногда Раиса с веником выходила на улицу навстречу посетителям старца, вставала на тропинке, ведущей к дому, и начинала ее мести: не пускала их, а могла и накричать, и отругать. Однажды к отцу Константину пришел бедный и грязный старик. Батюшка дал ему кусок мыла, рубаху и велел сходить в баню. Только старик вышел, Раиса побежала за ним и отобрала у него мыло. «Дедушка, – кричит нищий отцу Константину, – так как я без мыла-то? » Старец упросил дочь вернуть мыло. Она отдала, но когда они зашли в дом, то от злости сильно ударила отца Константина поленом по руке. Он же, не отвечая на все ее выходки, только молился за нее и горько плакал. Когда же за него пытались заступаться, он не разрешал, говорил: «Молчи, молчи».

В доме отца Константина всегда было много детей, а потому стоял шум, гам: то игры, беготня и громкий смех, то обиды и слезы. Но отец Константин по этому поводу никогда не выказывал какого-либо неудовольствия, ко всем своим домашним относился ласково, любовно. Сохранились трогательные воспоминания о том, как он заботливо возился и играл с внуками и правнуками. «Дедушка, ты валенки сними, давай мы тебе укольчик поставим!» – просили внуки. Он валенок снимет, а те ему ногу «лечат»: мажут красной, синей, зеленой водой, которую заранее подкрасили.

В доме старец жил в крохотном закутке, где помещались только деревянная скамья-лежанка, тумбочка под окном и скамейка для посетителей. Спал он на этой жесткой лежанке, подушка была из камыша, а матрасом ему служила ватная подстилка из пальто, сшитая внизу так, чтобы не скатываться со скамьи. Еще было у отца Константина простое серое одеяло, но он им никогда не укрывался, потому что почти и не спал. Как бы поздно ни ложились родные, как бы рано ни вставали, у него всегда горел свет, он читал, молился. Днем ему было тоже не до сна: стоит ему прилечь, как кто-нибудь приходит. Чаще всего он молился, сидя на своей скамье, а ложился всегда в одежде и валенках.

Пищу старец вкушал один раз в день, причем самую простую – капусту, картошку. Часто ограничивался тем, что заваривал себе толокно на воде с сахаром. Когда было несколько блюд, то отец Константин, юродствуя, всегда смешивал еду: первое, второе, сладкое – и ел все вместе. Мяса он не вкушал и даже не хотел видеть, как в доме готовились мясные блюда.

Посетители часто приносили ему продукты, но он никогда ничего не оставлял себе, все отдавал. Одна женщина даже скорбела: принесет ему пирог, специально закроет его, завернет, чтоб горячим донести, а он его разрежет на много кусочков и всем тут же раздаст.

Одевался старец очень скромно, посетителей принимал в черном ситцевом халате.

У отца Константина было несколько икон, много книг, в том числе и старинных богослужебных, но, когда он скончался, все забрала себе дочь Раиса, сложила в коробки под кроватью. А в день ее смерти, пока родные хлопотали о похоронах, все коробки бесследно исчезли.

Старец был извещен о времени своего отшествия ко Господу. Еще за несколько лет до его кончины одна женщина, вернувшись из Верхотурья, передала ему слова отца Игнатия (Кевролетина): «У вас там есть отец Константин, передайте ему, что он на Пасху умрет». После этого он каждый год готовился к смерти на Пасху, соборовался и причащался на Страстной седмице. Наступил 1960 год. Духом отец Константин предузнал о том, что эта Пасха будет для него последней, и многих приточно предупреждал о своей скорой кончине.

Великим постом старцу передали вопрос одного человека, можно ли ему будет на Пасху приехать, на что отец Константин ответил: «На Пасху ко мне все приедут». Так и случилось: он скончался дома на молитве, 17 апреля, когда во всех храмах пели Пасхальную заутреню, и хоронить его на Светлой седмице собралось множество духовных чад.

Старец завещал положить его тело в неокрашенный и необитый гроб, хоронить без цветов, везти его на Ивановское кладбище непременно на лошади. Так все и было сделано. Гроб через все кладбище до храма верующие несли на руках.

Своим чадам отец Константин говорил: «Кто ко мне будет ходить на могилку, того я на том свете буду встречать. Я у вас отец духовный. Я приду на суд Божий, Господь спросит: „Пастырь, где твое стадо? Кого привел? Приходите ко мне на могилу, всё расскажите, я вам оттуда лучше помогу». Действительно, и сегодня нередко можно увидеть, как останавливаются у его могилы люди, прикладываются ко кресту, читают Евангелие. Приходят духовные чада – рассказывают ему всё, как живому, благословляются на все дела. «Придешь к нему на могилку, – говорят они, – попросишь: „Батюшка, прости, помоги, помолись, поплачешь-постоишь, и забываются все скорби и заботы. От него идешь всегда как обновленный, с какой-то легкостью на душе, вся тяжесть спадает».

Есть свидетельства и о том, что земля с места его упокоения приносит облегчение в различных телесных недугах.

_________

Старческое служение отца Константина можно охарактеризовать кратко и емко словами его духовных чад: это была любовь, срастворенная строгостью. Часто он был чрезвычайно мягок, ласков в обращении; принимал приходивших так, что впоследствии они, не зная, с чем сравнить его отношение к ним, говорили, что он их принимал, как мать – любимое чадо. Но с теми, кто в этом нуждался, мог быть и требовательным, непреклонным. Он видел, ради чего пришел к нему человек, и некоторых встречал ласково, радушно угощал всем, чем мог, а других останавливал прямо на пороге с предупреждением, что он не колдун и не пророк. «Я же не ворожей, – говорил он таким любопытствующим, – вы зачем пришли ко мне, я гадать и предсказывать не умею, не надо ко мне ходить».

По смирению старец даже не разрешал называть себя батюшкой, отцом, а только – дедушкой. Так все и говорили: «Благословите, дедушка». И слово это было для его чад самым дорогим, самым заветным. После его смерти во все концы страны пошли телеграммы: «Умер дедушка». И сотрудники телеграфа были в недоумении: «Что за дедушка в Свердловске? »

Его духовные дети почти одними и теми же словами вспоминают, что, с какими бы скорбями, трудностями они ни приходили к старцу, от него всегда – как на крыльях. Примет с любовью, все объяснит, утешит. Он всегда молился перед тем, как дать совет или наставление. Бывало, придет посетитель, они сначала молча посидят, батюшка помолится и только потом начинает разговор.

Отца Константина почти никогда не видели смеющимся, а вот плачущим – часто. Он учил Иисусовой молитве, говорил, что это – великая молитва. Сам он молился непрестанно. Среди его духовных чад было много людей семейных, обремененных хозяйством, но и им старец заповедовал не забывать о молитве, находя для них полезное и запоминающееся слово. Он говорил, например: «Когда стираешь или полощешь – читай Иисусову молитву, а то все равно белье останется грязным».

Ежедневное чтение Евангелия старец также считал делом необходимым для каждого христианина. Зная, что иногда неотложные повседневные занятия забирают у человека все время, он советовал все же находить минутку и читать из Евангелия хотя бы несколько слов, а если даже этого в течение дня не получится сделать, то хотя бы приложиться к Евангелию – и то будет польза. Говорил отец Константин и о том, что нужно как можно чаще перечитывать, а лучше бы знать наизусть три главы из Евангелия от Матфея – 5,6 и 7. Объясняя, что в этих главах заключается вся суть христианской жизни и что по изложенным в них заповедям Господь будет судить мир, старец добавлял: «Выучите – и будете как человек, который находится на горе и которому все видно».

Речь старца, его слова и поучения иногда бывали загадочны, их смысл открывался только позже. Его духовная дочь рассказывала: «Однажды он мне говорит: „Где твоя родина?» Я отвечаю: „Свердловская область, Краснополянский район, деревня Малково». Он снова: „Где твоя родина?» Я опять: „Свердловская область, Краснополянский район, деревня Малково». Батюшка еще раз: „Где твоя родина?» Я начала перечислять, а он так мудро улыбнулся, что я поняла: я про мирское, а он про другое мне говорил, про другую Родину...»

Батюшка любил изъясняться несколько замысловато, с присказками – он подражал в этом преподобному Амвросию Оптинскому, которого, кстати, очень любил. «Правда светлее солнца». «Вымажи полотенце сажей – сколько же воды надо, чтобы его сделать белым!» «Высоко не забирайся, а то упадешь – все над тобой захохочут. А на ровном месте упадешь – тебя с любовью поднимут». Духовной дочери он говорил: «Сумела душу погубить, так сумей и воскресить!» – и сам открывал ее грехи, подсказывал забытые.

Его дар прозорливости проявлялся иногда ярко и открыто, чему сохранилось множество свидетельств. Приведем лишь немногие.

Одна женщина слышала о нем от людей, знала, как он выглядит, но сама никогда отца Константина не видела. Однажды она стояла в церкви и увидела, как он выходит из алтаря через боковую дверь. Она на него смотрит и думает: «Старик и старик, какой он провидец?» А он к ней подошел, погладил ее по голове и говорит: «Правильно, Настенька, правильно, какой я провидец – старик и старик!» Женщина в ноги ему пала: «Батюшка, простите!» – «Ничего, ничего, ты права – старик есть старик». Со временем она стала его верным духовным чадом и впоследствии неоднократно оказывалась свидетельницей того, как он отвечал людям на их невысказанные мысли.

Другой рабе Божией старец разрешил, когда не получается дома молиться открыто, читать молитву лежа, а она обрадовалась такому благословению и решила всегда лежа молиться. Приходит через несколько дней к отцу Константину, не успела еще сказать ничего, а он ее подзывает и говорит: «Телом-то ведь тоже кланяться надо».

Одна девушка по имени Екатерина⁷⁷, будучи с детства верующей, со всей серьезностью искала спасения. Слыша, что есть в городе благодатный старец, она пыталась расспрашивать о нем, хотела узнать его адрес, но ничего не получалось. Ей оставалось только просить Бога о милости, чтобы Он послал ей духовного отца. Однажды она стояла на всенощном бдении в единственной тогда действующей в Свердловске Иоанно-Предтеченской церкви, молилась перед Тихвинским образом Божией Матери. И тут к ней подошла знакомая девушка со словами: «Отец Константин велел привести тебя к нему. Он сказал: „Иди в кафедральный собор. Придет девица Екатерина к Тихвинской на всенощную, приведи ее“ ». Не нужно говорить, с какой благодарностью приняла она это неожиданное приглашение прийти к старцу. Екатерина стала преданным духовным чадом отца Константина и окормлялась у него в течение десяти лет до его кончины.

Предсказывал отец Константин и возрождение духовной жизни в России, чему тогда, в 50-е годы, трудно было поверить. Он говорил: «Будут еще открыты церкви и монастыри, но на короткое время. Будет открыт монастырь здесь, в Зеленой Роще. Будет восстановлен». Это говорил старец о Ново-Тихвинском женском монастыре, который, действительно, был возрожден в 1994 году. Нужно заметить, что, когда вскоре после революции обитель была закрыта, многие ее насельницы, проживавшие в Свердловске, окормлялись у отца Константина. В то время было трудно с жильем, и он часто помогал им в поиске комнаты или квартирки, где они устраивались иногда по нескольку человек. Интересно, что отец Константин настолько хорошо знал характер каждой послушницы, каждой инокини и монахини, что советовал, кому с кем лучше селиться вместе, как это обычно делается в монастырях.

Окормлял отец Константин и монахинь Каслинского и Ново-Тихвинского монастырей, которые жили небольшими общинами в упоминавшихся выше селах Покровского района: Маминском, Троицком, Сосновском и других.

Сотни людей приходили к старцу за советом, шли для разрешения и духовных, и житейских вопросов, для получения благословения на брак, на принятие пострига. Обращались к нему и настоятели мужских, и игумении женских монастырей. Старец много благотворил святым обителям, открытым в то время. Дня не проходило, чтобы он не попросил отправить посылку – складывал туда все принесенные ему деньги, вещи, продукты. Часто посылки направлялись на Украину: в Киев, Почаев, Красногорский монастырь. Иногда – в Верхотурье, монахиням разогнанного Покровского монастыря. Отец Константин просил и своих духовных чад покупать разные вещи и продукты, и все это – крупы, соленую рыбу, ткани, обувь – посылать в монастыри, причем в большом количестве, так, чтоб хватило всему братству или сестринству.

Старец часто повторял такую присказку: «Когда бываешь у богатых – пей чай, когда приходишь к бедным – сам приноси». И для него это были не просто слова, он исполнял их делом. Идя из храма, он иногда заходил с кем-нибудь из духовных чад в один бедный, почти вросший в землю дом. Хозяйка и радуется такому гостю, и печалится: «Дедушка, чем я вас угощать-то буду? У меня ведь к чаю даже сахара нет». Он ее утешит, сказав, что и так обойтись можно, а сам, как она из комнаты выйдет, выкладывает на полочку сахар, печенье, сладости, которые ему верующие в церкви дали, и зовет ее: «Да ты что же говоришь, матушка, что у тебя нет ничего? Посмотри-ка, на полке сколько всего». Она глазам своим не верит, быть, говорит, такого не может. Сядут чай пить, отец Константин только пригубит, да и начнет прощаться, а гостинцы все хозяевам остаются.

Когда старец куда-либо уезжал на два-три дня, то надевал на себя побольше вещей. Дома уже знали, что по возвращении ему опять будет нечего надеть – все, что можно, он раздавал нуждающимся.

Сердце его глубоко сострадало другим в их скорбях и столь же глубоко отзывалось радостью на проявление добра в людях. Как-то его духовные чада ездили на Украину, по святым местам. В Чернигове одна женщина приняла их как самых дорогих гостей: и кулич на стол выставила, и хорошую рыбу. Когда, возвратившись, они рассказывали об этом отцу Константину, он заплакал и говорит: «Да, есть еще хорошие люди». Сидит и плачет.

Не раз духовные дети ощущали на себе силу молитв старца. Одним бедным супругам отец Константин благословил сходить на болото за клюквой, сказав: «Большую корзину возьмите. Клюквы наберете. У вас же денег нет, а клюквы надо». Стоял уже октябрь, начинались первые заморозки, и супруги знали, что на этом болоте все ягоды обирают еще в августе, даже недозревшие. Но решили все же проявить послушание, сходить, взяли корзину на три ведра. Пришли и вдруг увидели на одной кочке много ягод – все спелые, крупные. Рядом люди ходят – будто не видят. Сели собирать, да так и набрали полную корзину, еле до дому донесли. Первым делом хозяйка сварила кисель, взяла клюквы и понесла все это батюшке. А он открывает калитку и говорит: «А ягоды-то крупные были?» Женщина даже расплакалась, ведь они с мужем сначала не поверили словам отца Константина.

Другая духовная дочь также рассказывала, как ей однажды помогли молитвы старца. Это было в 50-е годы. Она поехала от отца Константина на вокзал уже поздно вечером. Напутствуя ее, он сказал: «Поздно, конечно, но поезжай, Бог поможет». В то время на вокзале по ночам не разрешали задерживаться тем, кто не имел билета, а на улице оставаться было страшно из-за повсеместного хулиганства. Билета у нее не было, их начинали продавать только под утро. И вот идет очередная проверка; всех, у кого нет билета, выгоняют из здания вокзала на улицу. Она сидит сама не своя от страха и только просит: «Отец Константин, помоги!» Приближается контролер, проверяет билеты у всех сидящих рядом, подходит к ней. «Я, – рассказывала она впоследствии, – смотрю на него, а он следующему человеку говорит: „Ваш билет“. А я – будто пустое место. Думаю: как это так? Я смотрю на него во все глаза, а он будто меня не видит». Так проверяющие и ушли, не заметив ее, и она благополучно добралась до дома.

Молитвы старца приносили людям облегчение и помощь не только в житейских нуждах. К отцу Константину обращались и те, кто страдал серьезными душевными недугами. Однажды к нему привели молодую девушку, одержимую нечистым духом. Он начал с ней разговаривать, потом все громче, а затем домашние его услышали, как он стучит своей палкой и кричит: «Уйди, уйди из нее, сатана!» А ему из девушки бес мужским голосом отвечает: «Не выйду, не выйду!» У бесноватой изо рта пошла пена. Все родные испугались, спрятались кто куда. А в комнатке отца Константина продолжается сражение за человеческую душу: «Не тронь меня, я не выйду все равно!» – «Нет, выйдешь!» Через некоторое время старец уложил бесноватую на свою лавку, она успокоилась. Вместе с матерью девушка вернулась домой уже исцеленной.

Отца Константина связывала крепкая духовная дружба с отцом Игнатием (Кевролетиным). При необходимости отец Константин благословлял своих духовных чад съездить за советом к отцу Игнатию и сам принимал тех, кто окормлялся у отца Игнатия, если тот посылал их к нему. Когда верхотурский старец приезжал в Свердловск лечиться, он всегда останавливался у отца Константина.

После смерти отца Константина отец Игнатий говорил: «Молитва его сейчас выше, чем когда он был на земле. Приходите и разговаривайте с ним, как с живым, да панихидку по нему послужите».

Остается невыясненным вопрос о том, встречался ли отец Константин с преподобноисповедником Кукшей Одесским. Весьма вероятно, что их встреча произошла в конце 40-х годов, в то время, когда отец Кукша был в пятилетней ссылке на Урале. Но независимо от того, были ли старцы знакомы лично, достоверно известно, что они глубоко почитали друг друга. Отец Кукша, например, говорил всем приезжавшим с Урала об отце Константине: «Что вы ездите везде? У вас же на Урале такой светильник есть, у него лучи от земли до неба!»

Одна паломница из Свердловска была в Почаеве, где незнакомый ей старец, не спрашивая, откуда она, подарил ей три крестика и сказал: «Отцу Константину от меня поклон». Она приехала, пришла к отцу Константину, а тот ее спрашивает: «Видела Кукшу?» – «Да я, – говорит, – не знаю, кто это. Ко мне старец подходил, благословил и велел передать поклон от него». Отец Константин улыбнулся: «Вот это и есть отец Кукша».

Однажды к отцу Кукше в Одессу приехали несколько паломниц из Свердловска, и он при всех спросил одну близкую духовную дочь отца Константина, осталось ли у него в схиме то же имя, что было и в мантийном постриге. Она ответила утвердительно и только позже поняла, что этот вопрос был задан отцом Кукшей не из-за того, что он не знал ответа на него, но для уверения прочих паломниц: дело в том, что постриг отца Константина был тайный, и многие впоследствии сомневались в том, был ли он пострижен в схиму.

Единодушие отца Кукши и уральских старцев, отца Игнатия с отцом Константином, проявлялось в том, что для разрешения каких-либо вопросов они часто направляли друг к другу своих духовных чад.

Как-то одна благочестивая девушка пришла к отцу Константину с вопросом, поступать ли ей в монастырь или заводить семью. Тот велел ей съездить к отцу Игнатию: «Он все устроит». А отец Игнатий в свою очередь – к отцу Кукше: «Поезжай к нему, он все сделает». В то же время к отцу Кукше приехал для совета и еще один духовный сын отца Константина, собиравшийся стать священником и искавший себе супругу. Он хотел остановиться при семинарии, но там не было свободных мест, и ему посоветовали пойти в дом, где живут «девчонки из Свердловска». Отвели ему для ночлега место в саду, под грушей. Вскоре молодые люди, приехавшие сюда из одного города будто специально для встречи друг с другом, познакомились, а через некоторое время и поженились.

Был еще и такой случай. У отца Константина окормлялись две сестры, Анна и Валентина. Последняя повстречала молодого человека, с которым решила вступить в брак. Приехала за благословением к отцу Константину. Он выслушал и, видя, что отговорить ее от этого шага не получится, стал объяснять ей, какова будет ее дальнейшая жизнь: «Вот если палку в колесо воткнуть, колесо будет крутиться и палка вместе с ним. Такая же жизнь у тебя будет. Он тебя будет бить, а сам будет пить вино». Но Валентина не поверила, вышла замуж, обвенчалась. Вскоре она убедилась в правоте старца: к несчастью, слова его исполнились в точности. В скором времени отец Константин скончался, а Валентине жить с мужем становилось все труднее. За благословением на развод ее сестра Анна поехала к отцу Кукше, но он велел все терпеть и сказал те же самые слова, которые сестры, должно быть, услышали бы и из уст отца Константина: «Передай Валентине, пусть она живет по Евангелию».

Существуют достоверные сведения о том, что отец Константин неоднократно писал отцу Кукше письма. Известно и то, что он хранил от преподобноисповедника Кукши просфору, говоря: «Я ее берегу. Как заболею – постругаю, попью, и мне легче становится».

Облик отца Константина – это облик печальника и молитвенника, имеющего «дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно» (Пс. 50, 19). Господь, будто испытывая Своего раба, вел его необычайно скорбным и тесным жизненным путем. Отец Константин говорил, что у него в жизни все вышло наоборот, не по его желанию. Он хотел в монастырь – пришлось жениться. Хотел утешаться детьми, старался сделать так, чтобы они выросли интеллигентными и образованными, для чего приобрел пианино, собрал библиотеку, но все сыновья погибли, а у дочерей сформировались весьма трудные характеры. Он был совершенно лишен какого бы то ни было уединения, к которому свойственно стремиться всем узнавшим сладость молитвы. Душу свою он стяжевал мужественным терпением всего находящего, и, когда к нему приходили с жалобами на жизнь, он из своего опыта всегда говорил: «Терпи, терпи, только терпи все». За такой подвиг Господь даровал отцу Константину внутренний мир и покой, который ясно чувствовали все приходившие к нему – с ним всем становилось спокойно и радостно.

По глубочайшему смирению отец Константин предупреждал близких к нему людей: «Придет время, когда будут меня расхваливать, то да се, вы против этого будьте». Он часто называл себя ничтожным, очень не любил похвалу и при всяком случае унижал себя. Смиренный и покаянный дух отца Константина как нельзя лучше передает составленная им молитва. Ее мы и помещаем в конце этого раздела, большая часть которого посвящена людям, несшим свой крест в скорбные времена богоотступничества: «Слава Тебе, Господи, что Ты нас не забыл, не прогневался на нас, не погубил, а милостиво к Себе приблизил через скорби; особенно нас ценною наградой наградил: скорбями, бедами, болезнями, презрением и поношением, клеветою и всякою обидою и лишением спокойной и радостной жизни. И да будет на все Твоя святая воля.

Достойно и праведно взыщи с нас в сей жизни, но избавь вечного мучения, не лиши нас вечной блаженной жизни. Помяни нас во Царствии Твоем. Веруем и уповаем на Твое великое милосердие. Не порази нас внезапной смертью, но даруй прежде конца покаяние. Слава Богу за все, буди имя Господне благословенно отныне и до века».

Свято-Николаевский Белогорский мужской монастырь Пермской епархии – это еще одна уральская обитель, жизнь которой изначально строилась на основе святоотеческой традиции умного делания. Устроителем монастыря был человек незаурядной судьбы – архимандрит Варлаам (Коноплев). Жизненный путь его заслуживает того, чтобы рассмотреть его подробнее. Василий Евфимьевич Коноплев родился в 1858 году в семье старообрядцев. Рано выучившись грамоте, он с первых лет сознательного отношения к вере усердно занимался чтением Священного Писания и старообрядческих сочинений. Василий вырос в среде беспоповцев, но, чувствуя неудовлетворенность тем учением, которому они следовали, начал знакомиться с другими раскольническими сектами и через некоторое время перешел в австрийское согласие. Обладая прекрасным даром оратора, он многих увлек за собой, о чем всегда позже сокрушался. Но все же его дух не успокоился окончательно, оставались сомнения. Часто Василий прибегал с молитвой к Богу, прося Его открыть ему путь спасения. Не жалея ни средств, ни времени, ездил он к различным расколоучителям, много беседовал с ними о вере, бывал как в столице, так и в самых отдаленных уголках России; посещал библиотеки, чтобы в древних книгах отыскать истину. Его единственной заботой было желание познать веру правую, истинную и живую. Он даже совершенно отложил мысль о женитьбе, чтобы иметь возможность беспрепятственно заниматься своими исканиями.

Беседы с православными миссионерами, и в особенности с пермским епархиальным миссионером отцом Стефаном Луканиным⁷⁸, имели большое значение для Василия, но для полного оставления раскола ему требовалось какое-то неоспоримое доказательство. Таким доказательством стало для него знамение, данное Самим Богом.

В 1893 году во время засухи епископ Пермский и Соликамский Петр (Лосев)⁷⁹ совершал на Белой горе молебен от засухи. В это время Василий просил Господа вразумить его, подав по молитве дождь, через что он мог бы вполне увериться, что в Православной Церкви действует благодать Святого Духа. И Господь услышал его молитвы: во время молебна начался настоящий ливень. После этого потребовалось еще несколько бесед с отцом Стефаном Луканиным, и последние сомнения бывшего раскольника окончательно исчезли.

Дальнейшие события развивались стремительно. В октябре 1893 года Василий присоединился к Церкви через миропомазание, в ноябре принял рясофорный постриг. После пострижения он был направлен на Белую гору, как человек способный исполнять самые трудные и ответственные послушания. Белая гора в то время представляла собой пустынное и уединенное место, единственной достопримечательностью которого был живописный вид, открывавшийся с вершины. Здесь и было положено основание миссионерского Свято-Николаевского монастыря. 1 февраля 1894 года Василий был пострижен в монашество с именем Варлаам. В этом же месяце произошло его рукоположение сначала во иеродиакона, а затем в иеромонаха. Вокруг него уже к февралю 1894 года собралось до двенадцати человек братии, которые во всем оказывали ему послушание, а он был для них примером и в трудах, и в молитвах.

В том же 1894 году отец Варлаам был назначен управляющим новостроящегося Белогорского монастыря, в котором он первым делом ввел уставное богослужение по Афонскому чину. К тому же ни одно богослужение не оставалось без поучения: либо произносилась проповедь, либо читались небольшие наставления из святоотеческих книг. В январе 1897 года Белогорский монастырь был утвержден как общежительный. К этому времени обитель ежегодно принимала уже тысячи богомольцев, ее слава быстро распространялась. Многие шли специально для того, чтобы получить наставление. Сотни раскольников обратились к истинной вере благодаря трудам настоятеля и братии. В 1902 году было открыто подворье обители в Перми и основан Свято-Серафимовский скит, где подготовленные к уединению братья проводили жизнь в сугубом посте, молчании и богомыслии.

К 1910 году обитель представляла собой монашеский город: более четырехсот человек братии, два храма, десятки добротных зданий, множество мастерских. Но главным украшением монастыря оставался внутренний строй его жизни, заведенный отцом Варлаамом, – единодушие братии, строгий устав, благоговейное совершение богослужений. Обитель часто называли сибирским или уральским Афоном. В 1917 году здесь был освящен один из крупнейших на Урале соборов в честь Воздвижения Креста Господня, вмещавший четыре с половиной тысячи богомольцев. Благословение на его строительство было дано отцу Варлааму святым праведным Иоанном Кронштадтским, который сам пожертвовал первые сто рублей.

В 1918 году, объявленный «гнездом контрреволюции», монастырь был закрыт. Страшная расправа была учинена над монастырской братией и ее настоятелем. Из-за отсутствия документальных свидетельств трудно восстановить подлинный ход событий. По одним данным, отец Варлаам был расстрелян, по другим – утоплен в Каме после продолжительных пыток. Так Господь даровал ему «не токмо еже в Него веровати, но и еже по Нем страдати» (Флп. 1, 29).

________

Многое достойно удивления в судьбе преподобномученика Варлаама. К своему старческому служению он был подготовлен также необычно. С отцом Варлаамом произошло то же, что и в древности с апостолом Павлом, который был чудесно вразумлен Богом и из гонителя веры превращен в пастыря. Сами его заблуждения и недоумения Господь обратил на пользу ему самому и его ближним. Именно благодаря продолжительному поиску истины отец Варлаам хорошо изучил Священное Писание и святоотеческие книги и когда обрел истинную веру, то для каждого мог найти подходящее слово. Был он также знатоком монашеских уставов.

В 1913 году пермский священник Иаков Шестаков писал о нем: «Отец Варлаам – руководитель совести, это лицо, которому поручают себя люди – миряне, точно так же как монахи, ищущие спасения и сознающие свою немощь. Кроме того, к отцу Варлааму, как вдохновенному руководителю, обращаются верующие в трудном положении, в скорбях, в часы, когда не знают, что делать, и просят по вере указания. <...> Каждый, приходя к отцу Варлааму, выносит сильное незабвенное впечатление: в нем есть неотразимая сила. Аскетические подвиги и трудовая жизнь изнурили здоровье батюшки, но он никому не отказывает в совете. Великие таинства совершаются в его тесной келии: здесь возрождалась жизнь, утихали скорби и текли слезы умиления и радости» ⁸⁰.

В отце Варлааме мы видим удивительное сочетание: он обладал сильным характером, но при этом отличался простотой, лаской, сердечностью и детским незлобием. Он проявлял строгость к себе и снисходительность к другим. Терпеливо, с полной готовностью простить вину согрешившим переносил все встречавшиеся в братстве трудности. Выговоры делал смиренно, как бы умоляя виновного, и часто со слезами на глазах.

О высоте его духовной жизни и даре старческого руководства говорит и тот факт, что он был духовным отцом замечательной уральской подвижницы схимонахини Евфросинии (Мезеновой).

Отец Варлаам, как ревнитель самой строгой иноческой жизни, в 1905 году составил устав своей обители, назвав его «Правила наружного поведения для братства Белогорского монастыря». В уставе говорилось о братолюбии, нестяжательности, соборной молитве и прочих правилах, установленных святыми отцами для общежительных монастырей. Но главное, что отражал устав, – это необходимость строгого духовного руководства. На этом «краеугольном камне» была воздвигнута Белогорская обитель. Каждому в братстве повелевалось находиться под руководством «особого старца, который бы готовил ученика к более высокой иноческой жизни» ⁸¹. Без совета духовника, настоятеля или старца запрещалось что-либо предпринимать. Некоторые из наставников братии жили в Свято- Серафимовском скиту, о котором подробнее мы скажем чуть ниже. Не менее важно, что в уставе братии заповедовалась и непрестанная молитва: все должны были, «исполняя послушание, творить про себя умную молитву Иисусову» ⁸².

В 1905 году отец Варлаам был назначен на должность благочинного женских, а в 1910-м – и мужских монастырей Пермской епархии. Это дает нам возможность предполагать, что и в них он старался насаждать порядки, подобные тем, что были заведены в его обители. Не нужно и говорить, что его братия служила примером для монашеских общин всей Пермской епархии; многие из них были основаны или управлялись белогорскими насельниками.

_________

К сожалению, история не сохранила сведений о всех старцах Белой горы, но некоторые имена известны, и одно из них, без сомнения, достойно упоминания. Это игумен Серафим (Кузнецов), автор книг «Мужской общежительный устав» и «Женские иноческие уставы». Эти уставы и сегодня привлекают внимание монашествующих.

Имя игумена Серафима тесно связано с памятью преподобномученицы Елисаветы Феодоровны, мощи которой он вывез из революционной России в Святую Землю.

Будущий подвижник родился в 1873 году. При рождении он был наречен Георгием. В двадцать пять лет поступил на Белую гору, где после положенного искуса принял постриг с именем Серафим. Он стал основателем Свято-Серафимовского скита, который был выстроен в пяти верстах от монастыря. Устав здесь был строже монастырского. Большую часть дня занимало богослужение и исполнение так называемого тысячного монашеского правила: трехсот земных, ста поясных поклонов и шестисот молитв Иисусовых без поклонов. Пища в течение всего года была постная, трапеза – один раз в день. Вместо чая подавалась горячая вода. В келиях не полагалось держать не только еду, но даже воду. Вход женщинам в скит разрешался только трижды в год, по особым праздникам. В скиту царило безмолвие: каждый имел отдельную келию и видел своих сподвижников только во время длительных богослужений и на трапезе, где также соблюдалось полное молчание. Не один отец Серафим стремился к суровой и подвижнической жизни – в 1910 году в скиту было уже тридцать пять насельников. Основатель и строитель скита был душой всего уединенного братства – он имел характер смелый и твердый и к тому же обладал выдающимся даром слова.

Помимо мужского скита, отцом Серафимом были устроены на Пермской земле также две женские обители. Его попечением вырос и обустроился Серафимо-Алексеевский Богородице-Казанский монастырь, устроительницей которого была дивеевская послушница Феодосия Норина (впоследствии схимонахиня Феофания). Перед революцией в обители было около двухсот сестер, работало восемь мастерских. О второй обители, устроенной трудами отца Серафима, Елисавето-Мариинском монастыре, почти ничего не известно: она была основана в 1916 году – в последний год существования царской России.

После революции миссией отца Серафима стало исполнение завещания, данного ему преподобномученицей Елисаветой. Когда во время начавшейся смуты отец Серафим предложил ей скрыться в глухих раскольнических скитах на Урале, она отказалась, но попросила: «Если меня убьют, то похороните меня по-христиански». Длинный и опасный путь проделал отец Серафим, вывозя ее мощи из России: Чита, Харбин, Пекин, Шанхай, Порт-Саид и, наконец, Иерусалим. Здесь, на Святой Земле, он и остался до конца своей жизни, поселившись по благословению Иерусалимского Патриарха Дамиана⁸³ в саду его резиденции в Малой Галилее. Здесь, на склоне Елеонской горы, заранее предузнав день своей кончины, отец Серафим и почил в 1959 году.

________

Всю свою жизнь он сохранял те устои, на которых был воспитан в Белогорском монастыре. Для многих он был наставником и руководителем. Несомненно, во всех обителях, находившихся под его окормлением, были введены порядки, основанные на учении святых отцов. А о том, что святоотеческие правила отец Серафим знал в совершенстве, ясно свидетельствуют составленные им книги – уставы для мужских и женских общежительных обителей. Главы о старческом руководстве отец Серафим всегда справедливо помещает в начале этих уставов.

Он был знаком со многими духовными лицами, неоднократно навещал блаженную Пашу Саровскую. Его почитала Великая княгиня Елисавета, с которой у него были весьма хорошие, доверительные отношения. О высоте духовного преуспеяния отца Серафима говорит и то, что Елисавета Феодоровна неоднократно являлась отцу Серафиму, когда он перевозил в Святую Землю ее мощи, и сама направляла его.

По словам игумена Даниила (Ишматова)⁸⁴, который беседовал с теми, кто знал отца Серафима в последние годы его жизни, старец был одним из наиболее уважаемых духовников на Святой Земле, к нему обращались за советом очень и очень многие; у него окормлялись не только миряне, но и священнослужители и церковные иерархи.

Белогорский монастырь – необыкновенное явление в духовной жизни Уральского края. Расцвет монашеской жизни в Пермском уезде в первой четверти XX века связан именно с Белой горой: само братство обители подавало пример высокой и строгой иноческой жизни, а создававшиеся мужские и женские общины заимствовали устав монастыря. Все это дает нам основание предполагать, что традиция старчества в этом крае не только существовала, но и имела твердый фундамент.

_______

В данной главе мы помещаем рассказ еще об одной замечательной русской подвижнице, в самые сложные времена хранившей верность святоотеческим традициям, – об игумении Руфине (Кокоревой). Основательница трех женских обителей, в том числе одной за рубежом, она начинала свой монашеский путь на Урале, в монастырях Пермской и Екатеринбургской епархий. Благодаря ее трудам была восстановлена одна из древнейших русских обителей – Чердынский Иоанно-Богословский монастырь. Игумения Руфина, на духовное устроение которой решающее влияние оказал преподобный Арефа (Катаргин), насаждала святоотеческие традиции как в Чердынской обители, так и в монастырях, позднее основанных ею во Владивостоке и в Харбине. Поскольку в России о ее жизни известно мало, мы сочли необходимым подробно рассказать об этой подвижнице.

Игумения Руфина, в миру Ольга Андреевна Кокорева, родилась в 1872 году в купеческой семье в Перми. Тягу к иноческой жизни она почувствовала еще в детстве. Нередко среди ночи Оля тайно от родителей поднималась и, одевшись во все черное, подолгу молилась перед иконами. «Монашка» – так в шутку называли ребенка. С малых лет Ольга ежедневно посещала храм. Родители пытались ограничить ее в этом, но девочка вновь и вновь выбиралась из дома через форточку, чтобы по улицам еще спавшей Перми добежать до храма к началу ранней литургии. Ее вступление в монашескую жизнь было беспримерно ранним: в восемь лет она уже стала послушницей Успенской монашеской общины⁸⁵ города Перми. Иноческий путь Ольги (Кокоревой) с самого начала сопровождался предзнаменованиями. В тот момент, когда ее облачали в послушническое одеяние, раздался удар монастырского колокола: благовестили ко всенощной на Преображение Господне. «Игуменией будешь, – полушутливо, полусерьезно сказала начальница общины монахиня Руфина⁸⁶, – в первый раз одеваю послушницу с колокольным звоном»⁸⁷. Однажды Ольга увидела во сне епископа, который, будучи в архиерейском облачении, держал в руках небольшую коробку, полную светлых крестиков. А на дне ее был виден большой наперсный крест, который носят и игумении. «Тут – вся твоя жизнь», – сказал епископ Ольге, будущей игумении Руфине.

В девятнадцать лет Ольгу перевели в Соликамский Иоанно-Предтеченский монастырь, где она исполняла послушание регентши, была учительницей в школе рукоделий, заведовала синельной рукодельной мастерской и наконец стала благочинной. В этот период жизни Ольга познакомилась с известным Соликамским блаженным, Василием Ивановичем, который также предсказал ей необычную судьбу. Однажды он приготовил ей странное угощение – смесь из соли, перца, горчицы, полыни. «Не отведаешь горького – не вкусишь и сладкого», – сказал Василий Иванович. Превозмогая отвращение, Ольга вынуждена была покориться и пить. К ее изумлению, горечь постепенно стала исчезать, сменяясь приятным вкусом, и, наконец, питье сделалось слаще меда. Вероятно, позднее матушка Руфина не раз вспоминала это предзнаменование великих скорбей и небесного блаженства, которые ей довелось вкусить в жизни.

Дата пострижения Ольги Андреевны в рясофор также была предсказана ей блаженным Василием, который однажды передал ей восемнадцать свечей со словами: «Вот на свадьбе, на свадьбе-то твоей и поставишь эти свечечки...». Ольга смутилась, не поняв слов юродивого, однако вскоре все встало на свои места: именно 18-го числа, в октябре 1898 года, Ольга сочеталась Небесному Жениху – ее постригли в рясофор.

Приблизительно в это же время в ее жизни произошло еще одно очень важное знакомство – с преподобным Арефой (Катаргиным), который стал ее духовным наставником и, несомненно, сыграл огромную роль в ее монашеском становлении. К моменту их знакомства у инокини Ольги уже был хороший духовный фундамент, заложенный в годы жительства в Пермском Успенском монастыре. С большой долей уверенности мы можем предположить, что жизнь этой обители строилась на основе святоотеческого учения об умном делании. Настоятельница Пермского Успенского монастыря игумения Руфина (Брезгун) была из насельниц Нижегородской Крестовоздвиженской обители⁸⁸. О высоте духовной жизни этой обители свидетельствует тот факт, что преподобный Серафим Саровский отправлял туда некоторых из обращавшихся к нему боголюбивых и стремящихся к монашеской жизни девушек ⁸⁹. Вероятно, правила и устав именно этой обители были введены матушкой Руфиной в Успенском монастыре. Так, за трапезами и во время богослужений сестрам читались творения святых отцов. Да и «в свободное от трудов и послушаний время читали [они] книги разного духовного содержания, как сочинения Игнатия Кавказского и сказания о жизни современных подвижников благочестия»⁹⁰. Кроме того, «смотря по обстоятельствам и при всяком удобном и нужном случае со стороны настоятельницы всем сестрам предлагаемы были вразумления, увещания и наставления»⁹¹. Это внутреннее благоустройство Успенской обители не могло не оказать благотворного влияния на духовное становление Ольги и на всю ее дальнейшую монашескую жизнь.

Окормление у преподобного Арефы не только способствовало духовному развитию инокини Ольги, но и поддерживало ее во время преткновений, неизбежных на пути любого подвижника. В то время она переживала сложный период: ее начала тяготить роль руководительницы, а в особенности уважение и почет, которые оказывали ей сестры Соликамской обители. Боголюбивая душа инокини Ольги жаждала уединения и сугубого погружения в молитву. Видимо, будучи по характеру порывистой и горячей, она стала налагать на себя «великие молитвенные труды», стремясь «подражать тем богатырям молитвенного бдения, которые бессменно стояли на молитве, смыкая утренние молитвы с вечерними» ⁹². По благословению архимандрита Арефы, в 1899 году ⁹³ инокиня Ольга перешла в московский Страстной монастырь, где, как ей представлялось, она могла начать «чисто духовную жизнь»⁹⁴. Однако ее ждало разочарование⁹⁵.

В 1902 году⁹⁶, вновь по благословению отца Арефы, переписку с которым она не прекращала, инокиня Ольга вернулась в Пермскую губернию, только уже не в Соликамск, а поближе к своему духовному отцу – в Верхотурскую Покровскую женскую общину⁹⁷. Мудрый наставник, отец Арефа, уступив вначале горячему порыву юной души, теперь с полным основанием внушал инокине Ольге мысль о том, что не затвор и «чисто духовная жизнь» приведут ее ко спасению, а усердные труды по устроению монастырской жизни⁹⁸. Духовный взор старца Арефы ясно видел лучшие черты в характере инокини Ольги – талант к руководству, силу воли, способность к самоотверженному служению ближним.

Покровская женская община переживала тогда нелегкие времена: много сил уходило на строительные работы. По инициативе инокини Ольги в общине были организованы различные рукодельные мастерские, изделия которых вскоре начали пользоваться большим спросом. Ее трудами был создан прекрасный хор: многие богомольцы приходили в Покровский храм специально для того, чтобы послушать его пение. Кроме этого, инокиня Ольга заведовала ризницей и обучала сестер вышивке гладью. Чуть позже она стала нести послушание в иконописной мастерской, а также исполнять обязанности благочинной.

Трудолюбие и рассудительность инокини Ольги были тем богоданным талантом, который ей надлежало непрестанно приумножать, выполняя все более и более сложные послушания, возлагаемые на нее Богом. Когда в Пермской епархии встал вопрос о возрождении старинной Чердынской Иоанно-Богословской обители⁹⁹, именно благочинную Верхотурского монастыря сочли наиболее способной к этому многотрудному делу. «Человек энергии, большой силы воли, громадной опытности и знания человеческой души, человек голубиного целомудрия и змеиной мудрости... хороший кормчий, который мог бы благополучно вести к определенной цели врученное ему судно среди тайных и явных скал и мелей... таковым вождем может быть, достойна быть и желаема быть именно вы» ¹⁰⁰, – так говорил матушке, объясняя причины избрания ее настоятельницей, протоиерей Алексий Стабников ¹⁰¹, возглавлявший комитет по устройству Иоанно-Богословской обители. Этот отзыв свидетельствует о том, что уже в то время современники отмечали как особую силу воли, мудрость инокини Ольги, так и ее матерински заботливое отношение к сестрам, ее способность быть не только хорошей устроительницей обители в целом, но и руководительницей сестер на пути ко спасению.

В 1911 году инокиня Ольга принимает постриг в монашество с именем Руфина и вместе с семью насельницами Покровской обители отправляется в Чердынь для создания монашеской общины при Иоанно-Богословской церкви¹⁰². Полуразрушенный храм и две сторожки увидели они на месте бывшего монастыря. В это время в Чердыни стояли трескучие морозы, а у новоприбывших не было ни денег, ни хлеба, ни дров. Белогорский игумен Серафим (Кузнецов), о котором мы рассказывали выше, так писал об этом времени в жизни матушки: «Немало выпало горести на долю матушки Руфины, как первой насельницы; много скорбей пережито ею за это короткое время и пролито слез. Приехав со своими сотрудницами, она положила все свои силы для устройства обители, перенесла вместе с ними тяжелые труды и лишения, не имея первоначально пристанища, где главы преклонить, нуждаясь в самом необходимом для жизни. Одно утешало их, что они пришли сюда не случайно и не по своей воле, а за святое послушание; помня это, они все переносили безропотно, ради спасения своей души и во славу Божию, не щадя себя, не отказываясь ни от каких трудов, работая с ранней зари до поздней ночи»¹⁰³. Следует добавить, что молодой общине помогала выжить и необыкновенная вера матушки Руфины, за которую Господь порой посылал сестрам чудесную помощь. Один случай любила рассказывать матушка своим сподвижницам уже в эмиграции.

Близилась зима. Тяжкая забота лежала на сердце у матушки: денег нет и ждать их неоткуда – как прокормить сестер? От скорби ей даже приходила малодушная мысль: а не отпустить ли всех по домам? В одну ночь она горячо молилась пред старинным образом святого апостола Иоанна Богослова. Наутро пошла к жене старосты Чердынской Богоявленской церкви, Августе Алексеевне Коротких, а та встречает ее в сильном волнении:

– Ты что же это, мать, о своих нуждах не говоришь, скрываешь от меня! Что, денег нужно? Говори, сколько нужно?

– Да что вы, – попыталась отговориться матушка. – Вы и так нас, как можете, балуете. Все наши ложки-плошки с вашего стола. Еще денег просить!

(Августа Алексеевна щедро одаривала молодую обитель вещами, но у нее не было в обычае помогать деньгами.)

– Да ты говори! – настаивала Августа Алексеевна. – Ведь как мне за тебя ночью во сне досталось от святого Иоанна Богослова: «Ты что же это, – говорит мне, – моих Иоанно-Богословских сестер забыла, не поможешь им. Смотри!» – да так погрозил пальцем! Совсем такой, как на образе нашем написано...

Матушка рассказала ей о своей скорби, а всю обратную дорогу проплакала: сто рублей вынесла ей Августа Алексеевна – этой суммы было достаточно на все нужды¹⁰⁴.

За три года трудами сестер и матушки, с Божией помощью, заброшенный монастырь превратился в обширную обитель с двумя храмами, корпусами для сестер, образцовым крестьянским хозяйством, практической школой садоводства и огородничества. Сестры шили, вязали, вышивали золотом, шелками и гладью по парче, бархату, шелку и полотну, ткали ковры, холсты и дорожки. При этом сестры трудились не только в монастыре: по приглашению горожан они выполняли всевозможные домашние и хозяйственные работы, служили сестрами милосердия.

К сожалению, до нас не дошло сведений о духовной жизни Чердынской обители. Но безусловно, матушка Руфина, сама полагавшая начало монашеской жизни в Успенском монастыре при игумении Руфине (Брезгун) и в течение нескольких лет состоявшая под духовным руководством архимандрита Арефы, не могла не заботиться о правильном духовном устроении своих послушниц. Следует отметить, что в то время благочинным всех монастырей Пермской епархии был преподобномученик Варлаам (Коноплев). Иоанно-Богословский монастырь, как возрождающийся и один из самых юных в епархии, конечно, находился под его внимательным присмотром. Подтверждением этому служат некоторые факты. Так, например, в 1910 году именно ближайший сподвижник отца Варлаама, отец Серафим (Кузнецов), по благословению епископа Пермского и Соликамского Палладия¹⁰⁵, занимался в Чердыни выяснением вопроса о возможности возобновления Иоанно-Богословского монастыря ¹⁰⁶. А в 1912 году им же был совершен первый постриг в монашество одной из насельниц вновь открытой обители¹⁰⁷. В 1912–1913 годах отец Серафим подробно описал в журнале «Голос долга» историю возобновления Иоанно-Богословского монастыря. Вполне вероятно, что матушка Руфина и сестры находились под духовным окормлением отца Серафима.

В годы Первой мировой войны Чердынскую обитель ждало новое испытание. Насельницы монастыря, имевшие опыт работы сестрами милосердия, отправились на фронт. «Матушка родная, столько страдания кругом у нас... <...> Снаряд может и к нам залететь, но мы не боимся, не боимся плена, не бросим больных! Я лично лучше умру, но в палате у больных; так, надеюсь, и другие сделают. То, что солдаты переносят, то мы разве часть перенесем, и то будешь рад»¹⁰⁸, – писала одна из них игумении Руфине¹⁰⁹. В 1916 году из бедной Чердынской обители было направлено на фронт двести двадцать пять рублей золотом ¹¹⁰. Такие пожертвования составили бы честь и для обеспеченного монастыря. Конечно, в то время епархиальные власти устанавливали нормы, согласно которым монастыри обязывались выделять средства на военные нужды. «А сверх сего, – писал епископ Пермский и Соликамский Андроник¹¹¹, – представляю доброму собственному всех расположению, ставя перед Богом и перед лицом гибельной опасности Отечеству»¹¹². Сестры Чердынской обители ограничивали себя во всем, отдавали последнее, жертвуя на военные нужды во много раз больше, чем было установлено властями.

Благотворительность обители этим не ограничивалась. В годы войны при монастыре был открыт приют для детей-сирот. Обитель, насчитывавшая семьдесят сестер, содержала приют, в котором было до семидесяти пяти детей: аналогичных примеров история русских монастырей не знает. Восемнадцать детей из семидесяти пяти упомянутых были детьми беженцев, некоторым было менее двух лет от роду. «Уход за детьми чисто материнский, – писал владыка Андроник, – в чем я сам убедился» ¹¹³. Осенью 1916 года при приюте была открыта церковно-приходская школа.

После 1917 года игумении и сестрам сполна пришлось вкусить всю горечь большевистского правления. Безбожники посягают на монастырь: одно святотатство следует за другим. В место гнусных оргий превращают монастырскую заимку. В это страшное время жизнь игумении Руфины становится непрерывным подвигом самопожертвования. С постоянным риском для себя матушка посещает дома нуждающихся чердынцев, обнищавших благодетелей, которым приносит под монашеской одеждой кошелки с мукой и сахаром. Часто бывает матушка в кабинетах комиссаров и с риском быть арестованной вымаливает и выторговывает послабление людям, попавшим в руки большевиков. Однако усиливающийся красный террор оставлял все меньше возможностей для подобной деятельности, да и сама жизнь матушки и сестер была под угрозой. В 1919 году игумении Руфине пришлось покинуть обитель ¹¹⁴. Предстоял мучительный путь – длительное и тяжелейшее изгнание.

В июне 1919 года в теплушке Тобольского полка матушка Руфина с сестрами выехали из Перми. С собой взяли только ручной багаж да немного муки и масла. Лишь в начале августа поезд прибыл в Новониколаевск¹¹⁵. Здесь они нашли себе и кров, и знакомую работу в детском приюте и яслях¹¹⁶. Усердием матушки Руфины от церковных властей было получено разрешение на создание Марфо-Мариинской общины. Однако гражданская война быстро достигла и Новониколаевска. В теплушке, в которой матушка с сестрами спешно выехали из города, было непомерно тесно. У сестер начался тиф, и их пришлось оставить на лечение в Читинском Богородицком женском монастыре. В феврале 1920 года матушка Руфина, одинокая и измученная, прибыла во Владивосток¹¹⁷.

Во Владивостоке в то время не было ни одного монастыря – пришлось устраиваться на частной квартире. Даже для самой скромной жизни требовался тяжелейший труд. Матушка стирала белье, полоскала его в проруби. Когда последние силы покидали ее, она отдыхала, ложась прямо на лед. Из-за этого началась тяжелая болезнь печени, которая изнуряла ее все последующие годы и в конце концов стала причиной ее смерти.

Вскоре во Владивосток приехали выздоровевшие сестры. Купив на последние деньги каравай хлеба, матушка встретила их на станции железной дороги. Поначалу зарабатывали по-прежнему стиркой. По свидетельству одной из сестер, послушницы Августы Мичуриной, будущей схиигумении Ариадны ¹¹⁸, все трудности и невзгоды матушка переносила с истинно христианским смирением и кротостью, без ропота.

Положение сестер улучшилось, когда игумения Руфина устроилась на работу в архиерейский дом, где, по благословению епископа Владивостокского Михаила¹¹⁹, начала руководить хором. Сестры зарабатывали стежкой одеял и другими рукоделиями. В новых условиях матушка вновь проявила свою неутомимую энергию и талант руководителя. Она нашла благодетелей, с помощью которых монашеской общине было выделено помещение. Вскоре матушка получила участок земли площадью в четыре десятины, близ городского кладбища. Было дано право на устройство обители. Рядом с кладбищем находилась церковь в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость»; здесь и стали молиться сестры. Не только рукоделиями занимались они, но и благоустройством кладбища, а также помогали священнику при исполнении треб. Об их благочестии узнал весь город, так что гору, на которой находилось кладбище, стали называть Монастырской. Однако новой обители не была суждена долгая жизнь. В 1923 году власть на Дальнем Востоке сменилась, и игумения Руфина с сестрами были вынуждены перебраться в Китай, в город Харбин. Прожив во Владивостоке около трех лет, матушка навсегда покинула Россию...

Многие скорби и испытания предстояли игумении Руфине. Не прошло и двух недель после переезда, как она слегла с тяжелой болезнью печени. В течение девяти месяцев продолжалась болезнь, приступы были столь мучительными, что врачи опасались за жизнь матушки. В очередной раз сбывалось пророчество Соликамского блаженного Василия Ивановича о той горечи, которую надлежало вкусить подвижнице. Но близко было исполнение и второй части предсказания – о сладчайшем утешении. «Одр болезни бывает часто местом богопознания и самопознания, – пишет святитель Игнатий (Брянчанинов). – Страдания тела бывают часто причиной духовных наслаждений...» ¹²⁰. Эти слова вполне сбылись на матушке Руфине.

Однажды из-за сильного приступа она впала в забытье. «Видим, – вспоминали монахини, – матушка поднимает руки, открывает широко глаза и кротко произносит: „О ничтожное человечество! Чего ты лишаешься! Господи! Пошли мне какие угодно страдания, но только не лиши меня этой радости!"» Крупные слезы катились по ее лицу. Когда матушка немного успокоилась и увидела сестер, она сказала: «Сестры, сестры! Ведь я была на небе! Как там хорошо! Как много там святых, все в белых сияющих одеждах и с распущенными волосами, но я никого не узнала. Вдали видела я Господа Иисуса Христа на престоле со славою и в великом свете... И так мне легко было, никаких болей, ни усталости я не чувствовала, а была я охвачена божественной радостью. Сердце мое трепетало: я вспоминала все человечество и, глубоко пожалев всех людей, стала горячо молиться... Все окружающие меня люди... с улыбкой смотрели на меня...» ¹²¹

«С этого момента матушка стала чаще как бы уходить в себя, вероятно уносясь к подножию Того, Кто удостоил ее милости видеть славу неизреченную», – писала игумения Ариадна¹²².

В 1924 году матушка с сестрами получили помещение для обители. По благословению архиепископа Харбинского и Маньчжурского Мефодия ¹²³, обитель посвятили Тихвинской иконе Божией Матери. Устроили небольшую домовую церковь в честь великомученика Димитрия Солунского. В 1925 году в этой церкви произошло чудо, явно свидетельствовавшее о милости Божией, ниспосылаемой матушке Руфине, и о благословении свыше на ее начинания. В день празднования Владимирской иконы Божией Матери на глазах у матушки и сестер обновился старинный Владимирский образ Богородицы, который матушка собиралась подарить некоему Н. Л. Гондатти в честь его освобождения из большевистского заключения. Вот как вспоминает об этом чуде митрополит Мефодий:

«К сожалению, эта святая икона по письму и материалу, из которого она была сооружена, не представляла никакой ценности: лик Божией Матери на этой иконе и фольговая риза, наложенная на нее, так от времени потемнели, что икона была слишком неблаголепного вида. <...> Игумения... взяв икону, вынесла ее из алтаря в средний храм, где было до семи человек случайно прибывших мирян и некоторые сестры обители. Рассматривая святую икону, игумения вдруг переменилась в лице: икона мгновенно стала светлеть, подобно тому как под влиянием солнечных лучей рассеивается туман, и как бы очищаться от пыли и грязи, насевших на нее от времени. Не прошло и нескольких секунд, как икона приняла совершенно иной, блестящий вид. Игумения, повертывая святыню в своих руках со словами: „Смотрите, смотрите, ведь совершается чудо, икона обновляется, – стала показывать ее присутствующим в храме сестрам и мирянам. <...> Лик Пречистой Богоматери, раньше темный и едва заметный, теперь просветлел и представлялся взору присутствующих как бы только что написанным: фольговая риза на иконе ярко заблистала, как бы только что наложенная каким-то таинственным художником. <...> Только кое-где остались темные пятна как бы в удостоверение совершившегося чуда обновления»¹²⁴.

От иконы стали совершаться чудеса. Так, спустя месяц с небольшим, во время всенощной под праздник Покрова Божией Матери, одна православная прихожанка пожертвовала в храм обители пелену. На вопрос игумении о пожелании вкладчицы та ответила: «Владычица знает». Возложив пелену на чудотворную икону, матушка сказала: «Владычица, исполни то, что хотят получить от Тебя сделавшие это приношение». 8 ноября, когда в обители был престольный праздник по случаю дня святого Димитрия, в храм пришла одна старушка и рассказала о своем исцелении от паралича, лишившего ее дара речи: более полугода лежала она без движения. По словам пришедшей, под Покров ее дочь пожертвовала в храм изделие своих рук – пелену для иконы Божией Матери и попросила об исцелении болящей. Когда дочь ушла в храм, больная была испугана ярко сверкнувшей молнией. Вскочив, она свободно, словно и не была лишена дара речи, спросила своих близких: «Деточки, что это, молния?» Но те не видели никакой молнии. Так она исцелилась¹²⁵. Было зафиксировано много и других чудесных случаев.

Сама игумения Руфина также сподобилась получить помощь по молитвам перед Владимирским образом. Чудо было связано с благоустройством Харбинского Богородице-Владимирского монастыря (обитель была переименована в честь чудесно обновившейся иконы). Подыскивая помещения для церкви и обители, матушка остановила свой выбор на одном из многих предполагаемых зданий, но осуществить свое намерение не могла из-за отсутствия денег. Сильную скорбь и сердечную тяготу испытывала она. Однажды, молясь задолго до начала литургии перед чудотворным образом, матушка заметила одну пожилую женщину, часто посещавшую монастырь, и очень удивилась ее столь раннему приходу. Прерывающимся от слез голосом та поведала ей, что в три часа ночи внезапно проснулась и ясно услышала голос, говоривший: «Пойди в женский монастырь и скажи игумении Руфине, чтобы она делала то, что задумала, а остальное все приложится ей». Примечательно, что эта женщина совершенно ничего не знала о намерениях матушки. Вскоре действительно произошло событие, давшее матушке возможность осуществить задуманное. Скончалась почитательница игумении Руфины Эмма Николаевна Кашина, которая завещала обители пять тысяч долларов. Эти деньги и явились первоначальным вкладом для приобретения нужного дома. В 1926 году в обители произошло еще одно чудо: обновился образ Господа Саваофа.

По отзывам современников, в это время в настроении и поведении матушки Руфины как будто произошел перелом. Еще и прежде она отличалась крайним милосердием и состраданием ко всем страждущим, стремлением поддержать ближнего и словом и делом; многие отмечали ее доброту и отзывчивость, соединенные с искренней верой в помощь Божию. Теперь же, после многих скорбей, очистивших ее сердце, после совершившихся чудес и видений, вера и любовь матушки Руфины стали поистине всеобъемлющими. «Матушка как бы возлюбила все человечество в его горестях и в его радостях и не могла пройти равнодушно мимо всякого человека, с какой бы просьбой он к ней ни обратился»¹²⁶, – писала игумения Ариадна.

Когда игумении Руфине приходилось помогать нуждающимся, она отдавала все, так что и обитель, и она сама оставались без единой копейки. Люди, не понимая этих самоотверженных поступков, считали матушку богатой и ей же доставляли неприятности. Но матушка ободряла своих сестер, говоря: «Господь поможет, перетерпим», и добавляла: «Щедрая рука не оскудеет, а „сеяй скудостию, скудостию и пожнет» (см. 2Кор. 9, 6). Действительно, на следующий же день приходила необходимая помощь. Так матушка и сестры всё упование свое привыкли возлагать на Господа. Не об этом ли пишет один из великих аскетических писателей, преподобный Исаак Сирин? «Как скоро человек отринет от себя всякую видимую помощь и человеческую надежду и с верою и чистым сердцем пойдет вослед Богу, тотчас последует за ним благодать и открывает ему силу свою в различных вспоможениях. <...> И тогда рождается у него отсюда та мысль, что всякую вещь, малую и великую, должно ему в молитве испрашивать себе у Создателя своего. <... > Тогда на деле увидишь чудеса Божии: увидишь, как во всякое время Бог близок, чтобы избавлять боящихся Его, и как Его Промысл окружает их, хотя и невидим» ¹²⁷.

«Ей было дано от природы то, что обычно приобретается долгим опытом духовной жизни, – писал о матушке ее духовник отец Петр Триодин, – слияние всех сил души в одно духовно неразделимое целое. „Сыне, дай Мне твое сердце” (см. Притч. 23, 26) – вот что требует от нас Господь. И как бесконечно трудно бывает человеку обращаться к Богу не отдельными силами своей души – волею, чувствами, мыслями, а именно всем сердцем, как чем-то единым и всего человека охватывающим. У матушки Руфины подобной борьбы с собою, со своими мыслями, чувствами, стремлениями как бы и не было вовсе. Ее талантом, от Бога ей благодатно врученным, было всецелое, бездумное самоотдание Богу. И этот талант она в землю не зарыла. Как цветок, обращенный к солнцу, с младенчества росла она в своей устремленности к Богу – и такой осталась на всем протяжении своей жизни. Богом и в Боге она жила – в каждом самом малом своем движении души, в каждом самом малом деле, в каждое мгновение» ¹²⁸.

Вероятно, именно в харбинский период своей жизни матушка Руфина обрела дар слезной молитвы и начала молиться за весь мир. Одна из инокинь Богородице-Владимирской обители вспоминала: «Бывало, в ночное время выйдет матушка из келии своей в храм, подойдет... к образам... да и начнет молиться ей одной свойственной молитвой: как доверчивое, чистое дитя к отцу и матери, так и она, матушка, со слезами припадает и целует святые образа, изливая чистую и простую молитву о всех и за вся. И о болящих, и о скорбящих, и о сестрах обители, и о спасении страждущей России родной: „Владычица, для Тебя нет ничего невозможного! Спаси! Помоги! Исцели!» – говорит, бывало, вслух и ставит свечки к образам! А слезы так и катятся крупными каплями...» ¹²⁹. «Бывало, матушка проводила целые ночи в молитве... Она молилась не внешне, а с любовью, уходя в себя», – писала игумения Ариадна ¹³⁰.

Любвеобильное сердце матушки игумении не требовало подсказки или просьбы. Она сама откликалась на всякое несчастье ближних и помогала щедрой милостыней и горячей молитвой. Величайшим делом милосердия стало открытие в 1932 году при Харбинской обители приюта для детей, чьи родители погибли от рук красных партизан и хунхузов¹³¹. Обитель обеспечивала сиротам хорошие жилищные условия, здоровое питание. Готовя к будущей жизни, детей обучали ремеслам, иностранным языкам, пению, музыке и даже хорошим манерам. Но, конечно же, на первом плане было религиозно-нравственное воспитание. Детям говорили: «Обращайтесь к Божией Матери как к своей маме». Когда девочки непомерно шалили, их рассаживали, чтобы они в течение примерно пятнадцати минут читали хором: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную».

Еще один приют игумения Руфина открыла в Шанхае, где в 1935 году было основано подворье Богородице-Владимирской обители. О переводе обители в Шанхай матушка начала говорить еще в 1927 году. Не вникая в политические перипетии, но обладая даром предвидения, она чувствовала, что существование обители в Харбине скоро станет невозможным. Последующие события подтвердили ее предчувствия¹³². Открытие подворья в Шанхае благословил святитель Иоанн Шанхайский¹³³.

Новооткрытым подворьем игумения руководила лично, оставив Харбинскую обитель на попечение матушки Ариадны. В Шанхае в то время проживало много русских эмигрантов, но они были далеки от исконной русской веры. Нравственное падение и даже самоубийства все больше распространялись в шанхайской диаспоре россиян. И как скорбело об этом матушкино сердце! Каждому она желала спасения: это было главным проявлением ее любви. Чтобы поддержать веру соотечественников, она перевезла в Шанхай главные святыни Богородице-Владимирской обители – обновившиеся иконы Господа Саваофа и Божией Матери. В Шанхае иконы вновь явили свою чудесную силу: по молитвам перед ними многие люди получали телесное и душевное исцеление.

Между тем приближался конец земного служения матушки Руфины. Летом 1937 года она почувствовала резкое ухудшение здоровья. Врачи объясняли это новыми климатическими условиями. Сильное обострение болезни печени уже не оставляло надежды на благополучный исход. В эти дни вновь проявились удивительные духовные дарования матушки: на огромном расстоянии, отделяющем Харбин от Шанхая, она призвала свою воспитанницу и ближайшую помощницу, монахиню Ариадну, проводить ее в последний путь. «Гутя¹³⁴, скорей», – услышала мать Ариадна родной голос в одну из бессонных ночей, и этот призыв был для нее таким же несомненным указанием к действию, как письмо или телеграмма от матушки. В Шанхае ее приезду никто не удивился: матушка Руфина то и дело спрашивала о ней. Болезнь усиливалась. Матушка давала сестрам последние наставления, благословляла прихожан Шанхайской обители, находя для каждого особое слово любви и завещая всем «жить в мире, любви, согласии, любить паче всего Бога, отдать Ему душу и сердце». Незадолго до смерти игумения Руфина еще раз явила любимой воспитаннице Гуте свою прозорливость. «Что я буду делать?» – в отчаянии думала мать Ариадна, стоя у смертного одра матушки. «Все спрашивай у Владыки, а в Шанхае пусть будет так, как есть», – прозвучал явственный ответ настоятельницы. До последних минут своей жизни матушка Руфина заботилась о ближних: просила отправить доктору «горяченькую просфорочку», молилась вслух за никому не известную Веру. 28 августа 1937 года, в день Успения Богородицы, в окружении сестер обители и воспитанниц приюта матушка громко произнесла: «Колокола звонят, поют красиво, народу много, скорей, скорей, пустите, я пойду!» – и вскоре отошла к возлюбленному Господу¹³⁵.

_______

Не вызывает сомнений, что жизнь игумении Руфины и окормляемых ею сестер была подлинно монашеской, основанной на святоотеческих традициях. Мы можем судить о высоте ее старческого служения по воспоминаниям ее духовных чад и по сохранившимся письмам матушки.

Прежде всего, она была истинной наставницей монашествующих. В монастырях, которые открывала игумения Руфина, изначально было малое число насельниц, но дух евангельской любви и строгой аскетической жизни, царивший в обителях, быстро привлекал новых послушниц. Все они становились ее духовными дочерями, и к каждой она находила особый подход, соответствующий внутреннему устроению послушницы.

С особенной силой талант наставницы проявился у матушки Руфины в годы харбинского изгнания, когда многие скорби и великие знамения даровали ей духовное зрение. «Просветлели, стали зрячими духовные очи игумении Руфины, – говорится в одном из ее жизнеописаний, составленных вскоре после ее кончины. – Видит она то, что, быть может, не осознаёт и сама послушница, инокиня или монахиня... И только как бы случайно, невзначай оброненным замечанием, знаком неожиданного внимания, внезапным послаблением или, напротив, усилением молитвенного или трудового послушания чутко коснется целящей рукой больного места души...»¹³⁶.

Одна из преданнейших духовных дочерей игумении Руфины, игумения Ариадна, вспоминает, что матушка обладала прозорливостью: «В нашей обыденной монастырской жизни было бесчисленное множество подобных случаев, чему свидетельница не одна я, но и сестры, испытавшие на себе эту особую ее чуткость. Нужда ли какая у сестры, скорбь ли какая тайная – во все матушка игумения, бывало, проникнет своим духовным взором, все предусмотрит и успокоит: рясы ли нет у кого, ботинок ли нет, и если это причиняет душевную скорбь или смущение – вдруг матушка игумения без просьб посылает нужную вещь со своей келейницей. Скорбит ли сестра о своих родных или знает их нужду безысходную, но не смеет беспокоить матушку настоятельницу своим горем – вдруг слышит ласковый голос, обращенный к скорбящей тайно сестре: „А где твои родные? Как они живут?“ И стена между настоятельницей и послушницей рухнула: рана открыта и невольно изливается скорбь сама по себе. А уж там и помощь придет самая нужная: реальная и духовная. Волнуют ли какую сестру помыслы, так свойственные иночествующим, от наветов врага душевного спасения – и тут матушка своим ласковым словом и своевременным наставлением, как целительным бальзамом, исцеляет душу и сердце, израненное стрелами невидимого врага. Прозорливость ее была особенно очевидна для меня, как старшей келейницы, в течение всех этих лет блаженства. Знала я об этом свойстве матушки и многократно испытала это на себе. Если же по своему разуму, бывало, дерзаю настаивать на своем мнении, чего матушка не благословляла, то матушка игумения скажет: „Ну хорошо, делай, только я знаю, что это не так будет, как ты думаешь. И действительно, не было случая, чтобы матушка оказалась не права»¹³⁷.

Не только сестры, но и все страдавшие, запутавшиеся души получали от матушки духовную помощь. «Монастырь и приемная матушки с раннего утра и до позднего вечера полны были людей, жаждущих духовного утешения и ласкового назидания матушки Руфины», – свидетельствовала игумения Ариадна¹³⁸. «Духовно просветленная, испытав на себе действие Божественной силы... матушка игумения поистине делается проповедницей благодатных даров Владычицы Богородицы. Всем приходящим в обитель матушка повествовала со слезами умиленной радости о милостях Царицы Небесной, назидая и наставляя в вере в чудесный Промысл Божий» ¹³⁹.

_______

Игумения Руфина была одним из драгоценных звеньев «золотой цепи» старчества, берущей начало от преподобного Паисия (Величковского). Через преподобного Арефу (Катаргина) и его наставника преподобного Илию (Чеботарёва) она была связана духовным родством с валаамским старцем игуменом Дамаскином (Кононовым), который в свою очередь был духовным чадом старца Евфимия, перенявшего святоотеческие традиции от двух учеников преподобного Паисия – Феодора и Клеопы. Самой своей жизнью матушка Руфина проповедовала учение святых отцов и была духовным примером для многих соотечественников, стремившихся в тяжелейших условиях сохранить православную веру.

________

Считаем уместным дополнить наше повествование рассказом о преподобноисповеднике Кукше Одесском, который в течение пяти лет духовно укреплял уральскую паству, проживая в ссылке неподалеку от Белой горы, в городе Кунгуре.

Преподобноисповедник Кукша родился в селе Гарбузинка Херсонской губернии (ныне Николаевская область) в 1874 году. При крещении был наречен Космою. Его мать, Харитина, в юности желала стать монахиней, но по настоянию родителей вышла замуж и всю жизнь умоляла Бога, чтобы хоть кто-то из ее детей сподобился подвизаться в иноческом чине. Благодаря богобоязненному образу жизни родителей, Косма с детства полюбил посещение храма Божиего, молитву и уединение. В нем рано родилось желание иноческой жизни, которое особенно укрепилось после посещения Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне. В эту обитель он и поступил в возрасте двадцати одного года.

В то время Афонская обитель духовно процветала, будучи благоустроена трудами иеросхимонаха Иеронима (Соломенцова) ¹⁴⁰ и схиархимандрита Макария (Сушкина) ¹⁴¹. В Свято-Пантелеимоновом монастыре жило много старцев высокой духовной жизни, как, например, настоятель обители архимандрит Мисаил¹⁴², духовник схиархимандрит Кирик¹⁴³. Именно в это время в обители подвизался преподобный Силуан Афонский¹⁴⁴.

Через пять лет послушничества Косма был переведен в Фиваидский скит монастыря, где в течение одиннадцати лет исполнял послушание гостиничного. В 1901 году он был пострижен в рясофор с именем Константин, в 1905 – в мантию и наречен Ксенофонтом.

Фиваидский скит располагался в уединенной местности и имел собственный устав, составленный отцом Иеронимом. В уставе, в частности, было указано, что важнейшая обязанность братии – хранить старчество, ибо оно «установлено примером Самого Господа нашего Иисуса Христа. И оно есть основание нашего монашеского жития» ¹⁴⁵. Всем фиваидским инокам предписывалось не дерзать жить самочинно, без старца, но покоряться и слушаться своих руководителей со страхом Божиим, открывая им свои помыслы. Устав оговаривал, что советоваться необходимо часто и подробно: «вопрошать старца, как службу церковную править, как держать непрестанно память Божию или Иисусову молитву, как поклоны класть, и сколько и когда, как есть и пить и когда поститься и спать, как рукоделием заниматься, как обращаться с другими, как держать себя в церкви, как причащаться Святых Таин. <... > А еще более нужно вопрошать старца, как надобно бороться со страстями, как и чем побеждать рассеянность, леность, гордость, тщеславие, осуждение, как не принимать и не услаждаться блудными мыслями, как избегать злословия, смеха, злоречия, споров, зависти, ненависти, гнева, злопомнения и прочего тому подобного, как бороться с хульными помыслами, как приобрести страх Божий, память смерти и муки вечной, как стяжать покаяние и слезы» ¹⁴⁶.

Духовным руководителем отца Ксенофонта был старец Мелхиседек, который проводил жизнь отшельническую. У него молодой монах учился ведению внутренней брани со страстями и духами злобы. Впоследствии преподобный вспоминал о своей жизни на Афоне: «До двенадцати ночи – на послушании, а в первом часу ночи бежал к старцу Мелхиседеку учиться молиться...»

Под мудрым окормлением старца отец Ксенофонт в недолгое время преуспел в духовной жизни. Отец Ксенофонт был малограмотным, едва умел читать и писать, а потому Святое Евангелие и Псалтирь заучил наизусть. С большим вниманием он также слушал и запоминал поучения святых отцов, которые традиционно читаются на Афоне во время богослужений.

В 1912–1913 годах на Святой Горе возникли нестроения в связи с «имяславием»¹⁴⁷, многие монашествующие были высланы. Сегодня трудно установить причину, почему отец Ксенофонт также попал в число тех, кому пришлось покинуть Афон. Возможно, так устроилось по Промыслу Божию, чтобы преподобный послужил русскому народу в то время, когда тот особенно нуждался в духовной поддержке и руководстве.

В 1913 году отец Ксенофонт стал насельником Свято-Успенской Киево-Печерской Лавры и получил послушание в Дальних пещерах: переоблачать святые мощи, поправлять и зажигать перед ними лампады.

Во время Первой мировой войны (1914–1916) он вместе с другими монахами был направлен на послушание братом милосердия в санитарный поезд, ходивший по маршруту Киев-Львов. По окончании срока послушания в санитарном поезде отец Ксенофонт возвратился в Киево-Печерскую Лавру, где его вскоре рукоположили во иеродиакона, а через неделю – в иеромонаха. Весной 1931 года он по причине смертельной болезни был пострижен в схиму с именем Кукша. Но через некоторое время болезнь совершенно отступила.

С 1938 года начался тяжелый десятилетний исповеднический период жизни отца Кукши. Его, как «служителя культа», приговорили к пяти годам лагерей, а после окончания срока – к пяти годам ссылки. Так в возрасте шестидесяти трех лет отец Кукша был отправлен на лесоповал, на изнурительные работы. Однако споспешествуемый благодатью Божией, он не только сам благодушно переносил страдальческую жизнь в заключении, но и другим подавал пример терпения, многих укреплял духовно.

Весной 1943 года, по окончании срока заключения, отец Кукша отправился в ссылку, которую ему предстояло провести в городе Кунгуре Пермской области. В 1948 году он вернулся в родную Лавру, где его основным послушанием стало духовническое служение – он исповедовал братию и многочисленных мирян. Здесь во всей полноте проявились такие его дары, как духовная мудрость, снисходительность, умение посочувствовать, поддержать, помочь советом. Кроме того, как ни пытался это скрыть преподобный, скоро начали передаваться из уст в уста рассказы о его прозорливости, о чудесах и исцелениях, происходивших по его молитвам.

Однако гонения продолжались, и в 1951 году отец Кукша был переведен в Почаевскую Лавру. И сюда к преподобному за советом и помощью шли и ехали сотни людей. Одно происшествие, случившееся в то время, ясно показывает, какой преданностью отвечали духовные чада на любовь своего наставника. По Афонскому обычаю батюшка носил всегда только сапоги, и от этого на ногах у него образовались глубокие язвы. Однажды вена на ноге лопнула, кровь наполнила сапог. Его довели до келии, уложили. Пришел известный своими исцелениями игумен Иосиф, в схиме Амфилохий¹⁴⁸, осмотрел его и сказал: «Собирайся, отец, домой» (то есть умирать). И ушел. Все монахи и миряне, как один, начали горячо умолять Господа и Божию Матерь даровать здравие их любимому духовному отцу. И когда через неделю отец Иосиф вновь пришел к отцу Кукше, то, увидев почти зажившую рану, изумленно сказал: «Вымолили чада духовные!»

На Страстной седмице 1957 года отец Кукша был переведен в Крещатицкий Свято-Иоанно-Богословский монастырь Черновицкой епархии. Излишне говорить о том, что в какой бы обители ни оказывался отец Кукша, всюду появление его благотворно сказывалось на духовной жизни братства. Так было и в этом случае. Однако и здесь преподобному потрудиться пришлось недолго. Крещатицкая обитель была расформирована в 1960 году, после чего отец Кукша был направлен в Одесский Успенский монастырь. Здесь прошли последние четыре года его страдальческой подвижнической жизни. В обители ждали его скорби не только от «внешних», но и от некоторых лжебратьев, приставленных для слежки и издевательств над старцем. Однако, несмотря на все запреты, люди находили возможность увидеть своего духовного отца, получить совет, наставление, утешение. Многие привозили отцу Кукше продукты, вещи, деньги, но он столь мало заботился о себе, что в тот же день все раздавал – только выходил жертвователь, как следующий посетитель получал только что принесенное и уходил, одаренный старцем.

Скончался отец Кукша 24 декабря 1964 года.

________

В связи с тем, что некоторые сведения относительно проживания преподобноисповедника Кукши в Кунгуре, полученные нами в процессе подготовки книги, нигде ранее опубликованы не были, мы сочли возможным включить их в свое повествование, поскольку они добавляют несколько новых штрихов к облику подвижника.

В 40-х годах XX века в Кунгуре проживал на покое обновленческий архиепископ Серафим (Коровин) ¹⁴⁹. После закрытия в городе всех обновленческих храмов он молился дома, церковь не посещал. По свидетельству современников, Владыка был глубоко благочестив, местные жители даже обращались к нему за советами в духовной жизни. И вот чада отца Кукши с удивлением стали замечать, что их наставник частенько посещает обновленческого архиепископа. Это у всех вызвало глубокое недоумение: почитаемый старец и вдруг – раскольник? На самом же деле отец Кукша, встречаясь с Владыкой, уговаривал его вернуться в лоно Православной Церкви. Архиепископ Серафим, вняв увещаниям, написал владыке Александру (Толстопятову), архиепископу Молотовскому и Соликамскому ¹⁵⁰, покаянное письмо, которое отец Кукша сам взялся отвезти к Преосвященному в Пермь. Он вышел очень рано, около четырех утра, но по дороге на железнодорожный вокзал на него напали бандиты, отобрали котомку, в которой было письмо, и сильно избили. От побоев у отца Кукши случилось ущемление грыжи, потребовалась операция. Выйдя из больницы, он со смирением просил прощения у архиепископа Серафима за свою неудачную попытку доставить священноначалию его прошение. Но Владыка воспринял происшедшее как указание, что нет пока воли Божией на его воссоединение с православными, и остался в расколе еще на несколько лет. По всей видимости, отец Кукша не оставлял своих попыток примирить владыку Серафима с истинной Церковью. Перед самым отъездом отца Кукши в Киев обновленческий архиепископ принес покаяние Патриарху. Его воссоединение с Церковью произошло 1 августа, когда празднуется память преподобного Серафима Саровского. Скончался отец Серафим через два года после этого и был погребен у Всехсвятского храма города Кунгура.

По воспоминаниям знавших отца Кукшу, сердце он имел не отцовское, а материнское – нежное, мягкое, всех обнимающее любовью. Иногда в Кунгуре он навещал монахинь из разогнанных монастырей, большинство из которых были его духовными чадами. Бывало, возникнет между монахинями какое-то непонимание, разлад, чего отец Кукша совершенно не мог переносить, и он, как услышит их взаимные обвинения, тут же берет икону, зовет всех молиться и сам начинает читать Псалтирь. Старец никогда не осуждал согрешающих и не сторонился их, напротив, принимал ласково и любовно, говоря: «Я сам грешный и грешных люблю. Нет человека на земле, который бы не согрешил. Един Господь без греха, а мы все грешные».

Ходил он по городу как нищий: зимой – в плащике, летом – в халатике, с сумкой. Только в храм надевал всегда подрясник.

Преподобный в течение всей своей жизни, когда у него была такая возможность, старался причащаться ежедневно, говоря, что причастие – это Пасха, и после принятия Святых Таин читал Пасхальный канон. К сожалению, в кунгурской ссылке отец Кукша не имел возможности служить, у него не было необходимой регистрации. Только как-то раз он послужил во Всехсвятском храме ночью на приставном престоле, но это стало известно властям, и у всех, кто участвовал в подготовке тайного богослужения, после этого были серьезные неприятности.

Чаще всего отец Кукша вместе с другими верующими ходил за семь километров в село Шубино, где была действующая церковь в честь святителя Иоанна Златоуста. Как-то пошли они зимой к праздничной службе, а мороз стоял за сорок градусов. Отец Кукша шел в резиновых сапогах – ни ботинок, ни зимних сапог у него не было. Когда они проходили через какое-то селение, то одна из монахинь обратилась к встретившимся женщинам: «Бабоньки, дайте хоть кто-нибудь отцу-то Кукше валенки, или, может, у вас сапоги есть хромовые или яловые?» Ему, действительно, вынесли валенки. Они были женские, узкие, но отец Кукша только поблагодарил, надел их и пошел.

Все жизненные испытания старец побеждал воспоминанием крестных страданий Христа Спасителя и живоносного Его воскресения. Своей духовной дочери он говорил: «Когда тебя куда повезут – не скорби, но духом всегда стой у гроба Господня, вот как Кукша. Я и в тюрьме, и в ссылке был, а духом всегда стою у гроба Господня!» Вспоминают, что он никогда не жаловался на жизнь и не показывал, что ему плохо. В тяжелых жизненных ситуациях, когда людям свойственно поддаваться гневу, унынию или ропоту, он просто начинал молиться вслух.

Изумительна была его кротость и смиренное о себе мнение. В те годы староста кунгурского храма, жалея духовенство, иногда тайно выделял священникам небольшие суммы. И когда староста давал деньги отцу Кукше, тот, чтоб хоть как-то отработать их, шел мыть общественный туалет неподалеку от храма. В то время ему было уже семьдесят лет, он был иеросхимонахом, но находил для себя полезным до конца служить ближним.

В Кунгуре отец Кукша окормлял и мирян и монашествующих. После его отъезда на Украину духовные чада стали ездить к нему туда. Ездили иногда по нескольку человек, но в разных вагонах. Монахиня Ангелина (Подшивалова) вспоминала, что отец Кукша очень любил, когда они к нему приезжали, встречал их радостным восклицанием: «О! Кунгурские приехали!»

Своих духовных детей преподобный учил молитве Иисусовой, увещевал никогда никого не судить, помнить Господни заповеди.

Духовная дочь отца Кукши говорила, что часто он отвечал на еще не высказанные мысли. Порой бывало, что она очень смущалась и не знала, как сказать батюшке о каком-то грехе, и он сам начинал аккуратно «подсказывать», а ей столь тяжело было, будто обнаружению страсти не только душа, но и само тело противилось. Зато после исповеди на сердце нисходили мир и радость.

Преподобный был немногословен, но его краткие поучения содержали в себе то, что было необходимо каждому обращающемуся к нему человеку. Молодых он учил тщательно хранить свои чувства, особенно зрение, и наставлял так молиться: «Матерь Божия, сохрани меня в чистоте душевной и телесной!» Он всегда учил, что нужно идти средним, «царским» путем, не брать на себя самовольных подвигов, например чрезмерных постов. Говорил: «Тело наше – помощник во спасении. Придет время – поели бы, да не дадут. Так что поел – благодари Бога, поспал – благодари Бога. За все, за все благодари Бога!»

Находя духовную сладость и подкрепление в приобщении Святых Таин, своих чад он также благословлял причащаться как можно чаще. Однажды своей духовной дочери он велел готовиться ко причастию, хотя она только-только приехала к нему. Она начала отказываться, говоря, что не готова, но отец Кукша повторил, что ей нужно исповедаться и причаститься. Видимо, старец провидел устроение ее боголюбивой души и показал ей, что Господу угоднее сокрушение и сознание своего недостоинства, чем формальное вычитывание всех положенных правил.

Один из старейших клириков Пермской епархии иеродиакон Никон (Букарев) свидетельствует, что отец Кукша избавил его от предстоявшей ампутации руки. Во время войны осколок бомбы попал ему в ключицу, и достать его не смогли. Отец Никон приехал к отцу Кукше в Почаевскую Лавру, тот говорит ему: «Давай, хлопец, иди, дрова колоть надо». Отец Никон удивился: «Какой же он прозорливый? У меня так рука болит, что не сгибается и не разгибается. Не могу ничего ни сделать, ни поднять, а он меня дрова колоть посылает!»

Однако что делать? Пошел во двор, там крепкие груши- чурбачки лежат. Перекрестился, помолился, перевернул полено, ударил – и такая боль пошла по всей руке, как будто кость отделилась! А это осколок наружу, под кожу вышел. Вскоре его вырезали, от прежней болезненности не осталось и следа.

Духовная дочь преподобного Евдокия Ивашова вспоминала, что как-то они с монахиней Варварой поехали к отцу Кукше в Крещатицкий монастырь. По дороге заехали в Киев, к монахине Талиде – духовной дочери преподобного, которая передала для отца Кукши большое количество бутылок «Кагора» (в то время в монастыре не хватало вина для Евхаристии). Приехали они ночью, а чтобы в обитель попасть, нужно было подняться по высокой и крутой горе. Идут, и вдруг у Евдокии сумка с вином выпала и вниз покатилась. Она испугалась: батюшку подвела, такой ценный дар не донесла! Но тут она увидела, что сумка, немного откатившись, остановилась. Подняв ее и возблагодарив Бога, они вскоре пришли в монастырь. Отец Кукша встретил их, как всегда, ласково, только заметил: «О, какой у вас трудный путь был!» Тут они поняли, что батюшка провидел их приход, молился за них и знал о случившемся с ними.

Кунгурский протоиерей Леонид Быков рассказывал, как его отец Кукша «сосватал». Его будущая супруга, Емилия, приехала однажды в Почаев к отцу Кукше вместе со своей подругой. Они обе были из Свердловска и приехали, чтоб получить благословение поступить в монастырь, причем у Емилии желание монашества было гораздо сильнее. Но отец Кукша подругу ее сразу благословил идти в одну из женских обителей, а ей велел возвращаться домой, сказав: «Тебе не монастырь. К тебе приедет семинарист». Она изумилась и поначалу даже верить не хотела, потому что в те времена молодежи в Церкви было очень мало и она точно знала, что из Свердловска никто в семинарии не учится.

Послушавшись отца Кукшу, Емилия вернулась домой. А через некоторое время в Свердловск к своей крестной матери приехал воспитанник Ленинградской семинарии Леонид Быков. Вот как он вспоминал об этом: «Пришел я к крестной и говорю: „Крестная, мне нужно невесту, я приехал за твоей помощью». – „Хорошо, у меня есть две невесты на примете». Пришли к одной, а ее дома нет. Потом пошли к другой, познакомились. Затем год переписывались. Я еще учился тогда. Через год третий класс окончил, приехал, и мы зарегистрировались в Свердловске. А потом повенчались в этом храме, где я сейчас служу. И после этого мы вместе жили сорок четыре года».

Матушка Емилия была преданным чадом отца Кукши. Еще до замужества она как-то, когда не хватало денег на дорогу к нему, тайком от матери продала свое единственное нарядное платье и поехала на Украину. Выйдя замуж, она продолжала окормляться у старца, ездила к нему и в Киев, и в Почаев, и в Одессу. Бывала и на могилке, причем рассказывала, что люди приносят туда продукты: фрукты, овощи, хлеб, а нуждающиеся всё это разбирают. Она говорила, что после кончины отца Кукши у нее сначала было очень тяжело на душе, но потом она с удивлением стала замечать, что он будто еще ближе ей стал – в трудную минуту стоит вспомнить его, мысленно обратиться к нему, как тут же все устраивается: «Скажешь: „Батюшка, ну помоги – и сразу помощь, он сразу слышит». После того как состоялось прославление преподобноисповедника Кукши, матушка Емилия еще раз посетила Одессу. Вернулась она вся в слезах, плакала от радости: я, говорит, и подумать не могла, что мой духовный отец будет прославлен.

Как уже упоминалось, точно неизвестно, встречался ли отец Кукша с отцом Константином (Шипуновым), но то, что между ними была тесная духовная связь, несомненно. Когда отец Константин узнавал, что кто-то едет в то место, где был отец Кукша, то говорил ему: «Вот там-то будет Кукша, ты передай ему поклон». А отец Кукша говорил: «Когда поедете обратно, в такой-то день зайдите в храм, там будет отец Константин».

Сохранилось также свидетельство о том, что во время своего пребывания на Урале отец Кукша выезжал за пределы Кунгура, посещал верующих. Например, будучи в Перми, он останавливался у схимонахини Николаи (Засыпкиной), о которой мы писали выше.

Духовный пример отца Кукши, несомненно, имел большое значение для уральской паствы, искавшей окормления у опытных наставников в тяжелые времена богоотступничества.

В истории уральского старчества есть еще одно имя, не упомянуть о котором невозможно. Игумения Филарета (Бычкова), основательница Уфимского Благовещенского монастыря, положила начало монашеству в Южно-Уральских землях и стала продолжательницей исконных традиций умного делания.

Вплоть до XIX века в уфимских пределах не было ни одной монашеской обители. Однако семя святоотеческого учения способно за недолгое время произвести богатые плоды даже на совершенно невозделанной почве. В отношении Уфимского края сбылось пророчество преподобного старца Серафима Саровского, предрекшего этой земле расцвет монашества. Он предсказал основание первого уфимского монастыря за тринадцать лет до его открытия и сопроводил свое пророчество следующими приточными словами: «Готовую пашню пахать легко, да хлеб хуже родится, а залог¹⁵¹ распахивать труднее, да хлеб лучше родится» ¹⁵². В течение XIX столетия на Южном Урале открылось шесть монастырей. Благовещенский женский монастырь был первым из них и положил начало всем прочим.

Жизненный путь первой настоятельницы Благовещенской обители был весьма необычным. Стефанида (таково было имя матушки Филареты в миру) родилась в 1807 году в селе Бетьки Оренбургской губернии. Воспитанная в глубоко благочестивой семье, она с детства стремилась к иноческой жизни. Ее желание всецело посвятить себя Богу особенно усилилось, когда она стала свидетельницей чудесного исцеления своего брата: над ним пронесли Смоленский образ Божией Матери – и он был мгновенно избавлен от хромоты. Спустя недолгое время после чуда брат и сестра отправились пешком в Киев для поклонения мощам святых Божиих угодников. Стефанида имела в душе тайное намерение «где-нибудь остаться в девичьем монастыре навсегда, дальше от своей родины, и избрать себе в руководство духовную строгую игумению или ею указанную старицу в каком-либо российском монастыре, чтобы она могла научить, как спасти душу и в разум истины прийти». Однако Господь судил Стефаниде вернуться в родные края и там принять на себя редкий подвиг. В двадцать лет, не имея ни житейского, ни духовного опыта, она была избрана настоятельницей монашеской общины и должна была заботиться не только о своем спасении, но и о спасении ближних.

Благословение на это многотрудное дело будущая игумения получила от двух прославленных старцев: преподобных Серафима Саровского и Филарета Глинского. «В Уфе будет девичий монастырь, там спасайся», – сказал святой Серафим богомолке, просившей его указать обитель, в которой она могла бы спастись. «И слуху нет, чтобы там хотел быть монастырь: там татары и не может быть скоро монастырь. Да хотя и будет, так не скоро, и я туда не пойду, мне надобно как можно скорее в готовый», – возразила девушка. На это старец ответил словами, приведенными выше, о трудности возделывания непаханой земли и богатом урожае, который дает такая земля.

О благословении преподобного Филарета и о самом глинском старце здесь следует сказать подробнее, ведь на протяжении последующих пятнадцати лет, вплоть до своей смерти, он был духовным руководителем Стефаниды, впоследствии игумении Филареты.

Преподобного Филарета называли возобновителем Глинской пустыни. Благодаря его неутомимым трудам, монастырь превратился в цветущую благоустроенную обитель – не только по количеству вновь построенных зданий, но, самое главное, по внутреннему монашескому устроению. Игумен Филарет дал Глинской пустыни самое существенное и драгоценное для монашествующих – строгий устав по подобию Афонского и благодатное старчество, вскоре прославившее монастырь по всей православной Руси. Значение его трудов трудно переоценить: Глинская пустынь обязана ему всем, и, как говорится в одном из исторических описаний обители, по праву может быть названа «Филаретовской»¹⁵³. Однако преподобный Филарет был не только отцом Глинской пустыни, но и основателем, благоустроителем и духовным наставником многих других монастырей: Софрониевой, Бузулукской, Мензелинской, Уфимской и прочих обителей. Обладавший высокими благодатными дарованиями и истинным духовным рассуждением, преподобный Филарет через своих духовных чад передал животворное святоотеческое учение тысячам русских людей.

С первой встречи Стефанида почувствовала расположение к отцу Филарету, сердцем предугадав в нем своего духовного наставника. Мы считаем нужным привести полностью описание их знакомства, предопределившего всю дальнейшую судьбу Стефаниды.

«После обедни батюшка Филарет пришел к нам в форме монашеской и с крестом за 1812 год. Сотворив молитву по обычаю монашескому за дверью, взошел, и мы подошли к благословению.

Он повторил вчерашний вопрос:

– Откуда вы?

– Из Оренбургской губернии.

– У вас нет женского монастыря?

Мы говорим:

– Нет. Мы желаем спасти душу и просим вас указать, как и где остаться, в каком монастыре удобнее спасти душу свою.

Старец сказал:

– Я вчера получил письмо от Преосвященного Амвросия¹⁵⁴ из Уфы. Ведь это вашей губернии. Он пишет ко мне: желает открыть монастырь в городе Уфе и просит совета, как начать дело открытия монастыря. Я дам вам устав, вы пойдете к Преосвященному вашему и покажете устав, и как он вам велит, так и начинайте основывать монастырь.

– Да! Нам говорил и Саровский отец Серафим, что будет там монастырь, да я туда не пойду, – я сказала.

– Отчего? – спросил старец.

– Не скоро будет, а мне надобно скорее, в готовый пойду.

Батюшка Филарет сказал:

– Как уже ты будешь противиться воле Божией?

Я говорю:

– Как узнать, что есть воля Божия? Бог с неба записки не бросил.

Какая я была смелая и бестолковая, не хотелось мне идти в свою сторону. Старец закрыл глаза и не хотел ничего говорить с нами... только приметно было, что он умом молился. Это продолжалось более часу, и мы стояли пред ним и не смели сесть, и он – ни слова. Мы, на усталых ногах, прошедши пешком из Киева триста верст, поглядывали друг на друга и не смели просить позволения сесть.

Он открыл глаза, и исполнено лицо его необыкновенным благоговением. Сказал, смотря на меня прямо:

– Вот ты говоришь: записки Бог с неба не бросил? Целый указ получен, – указывая сюда, на свое сердце или грудь. – Идите, я вам дам устав. Я писал его для Борисовской пустыни, близ Белаграда. Когда я был в Санкт-Петербурге, написал устав для женского монастыря... по просьбе игумении Таисии, в то время бывшей в Санкт-Петербурге, в 1821 году...

Когда сказал батюшка Филарет: „Вы должны идти в Уфу к Преосвященному Амвросию с уставом, – в ту минуту я почувствовала какую-то необыкновенную преданность, не смела более противиться или не желать исполнить волю Божию. Мне казалось, Сам Бог чрез уста старца приказывает идти с уставом в Оренбургскую губернию.

Но только сказала:

– Кто же будет настоятельница?

– Старец сказал:

– Какую Сам Господь изберет.

Я говорю:

– Скоро ли она там будет?

Сказал:

– Скоро.

– Так мы и пойдем с радостью. А вы будете там? Кто ее учить будет, как заводить монастырь?

Он сказал:

– Я буду писать чрез почту, теперь вы идите с уставом к Преосвященному».

Получив такое необыкновенное благословение, Стефанида вернулась вместе с братом¹⁵⁵ на родину, в село Бетьки, где вскоре примкнула к общине черничек ¹⁵⁶, а еще через некоторое время была избрана ее настоятельницей. Несмотря на ее молодой возраст (в то время Стефаниде было около двадцати лет), девушки, входившие в общину, единодушно сочли ее наиболее достойной этого звания. В воспоминаниях матушки, конечно, не сказано о причинах такого выбора, но о них можно догадаться. В характере Стефаниды сочетались многие черты, важные для настоятельницы: кротость, любвеобильность, великая ревность к монашеской жизни, готовность терпеливо нести свой крест до конца. «Как стали избирать по объявлению, священник тут был, диакон и причетники. Все указы архиерейские исполняют со страхом, в точности, – рассказывает матушка Филарета в воспоминаниях. – Я говорю:

Теперь между нами кого избрать, как не старшую нашу сестру – Варвару Павловну. <...>

Я сказала и с этим словом посмотрела на других, приглашая их глазами поклониться ей в ноги и просить ее покровительства. Я одна поклонилась, никто со мной не кланялся, полежала на полу, пождала и встала. Варвара Павловна как будто не от души сказала, а в насмешку, что я очень молода.

– Вот настоятельница у нас будет Степанида. Она умеет читать, а я безграмотна.

Все до единой поклонились мне и не встают. Заплакали, говорят:

– Мы ее избираем и будем слушать ее, что она велит.

И Варвара Павловна, смотря на них, тоже поклонилась со слезами. Все встали и просили священника написать к Преосвященному. Я просила погодить месяца два или три, посмотреть, что от меня будет, какое распоряжение. Знаю себя, что я совершенно неспособна быть их руководительницей, особенно по домашности. Просила их не избирать меня: не рады будут. Нет, они не согласились, со слезами упрашивают. И так я, со стесненным сердцем, согласилась».

Тяжелый крест достался Стефаниде, но, по слову святых отцов, «как христианский младенец, если не родится водою и духом, не может быть христианином, так и монах, если не крестится крестом, не может быть монахом»¹⁵⁷. Стефанида переносила скорби, неизбежные при начале всякого благого дела, с истинно монашеским смирением, во всем полагаясь на Господа. «Много было мне скорбей, казались тогда мне несносными, и, конечно, не перенесла бы, если бы помощь Божия не укрепила меня», – писала она потом в воспоминаниях. Нелегким испытанием были для Стефаниды нападки эконома общины, упомянутой Варвары Павловны, которая была старше и опытнее ее в хозяйственных делах и потому позволяла себе превозноситься над нею. Настоятельница принимала оскорбления от своей послушницы с удивительной кротостью и терпением:

«– Ты настоятельница, должна во всем образ нам показать, и знать свое дело, и нас учить, – бывало, поучала Варвара Павловна Стефаниду. – Да как учи, не учи... ты бестолкова, так и не принимала бы настоятельства. Настоятельнице надобно быть умной и показывать собою пример сестрам. А ты что?! Слышишь, куда годишься?! Только сидеть за столом да в колокольчик звонить; это всяк умеет, немудрено. Вот посмотри: воды нет. Ступай-ка, съездей, так и узнаешь, как воду возят, как сестры трудятся, сами во всем, а ты как барыня. Ведь сестры – не крестьянки твои, а ты их посылаешь за водой, дрова рубят сами, бедненькие. Я и постарше тебя, да им пособляю, а ты ни на что не годишься, а только распоряжаться: „Ты поди сюда, а ты делай вот что“, – а сама только правило почитываешь. Молиться не тяжело. А вот поди-ка потрудись, поработай, узнаешь, каково работать, приготовлять хлеб.

Я говорю:

– Что же, и я тружуся так, как умею.

– Ну так, как умеешь, ступай за водой! Привези кадку, посмотрю, как ты съездишь за водой.

– Только бы лошадь мне запрячь, поеду.

– Кто запряжет? Запряги сама, да и поезжай. Ты ведь настоятельница, умеешь других учить, так и знай делать.

Слушав наш разговор, одна из послушниц побежала, принесла хомут, и лошадь вывели к телеге, что с кадкой. И хотела надевать хомут, чтобы запрячь.

Варвара Павловна¹⁵⁸ не велела:

– Пусть сама запряжет!

Я начала надевать. Никак не изгодилось ¹⁵⁹ у меня, надела, и то не в лад: деревянными клещами к лошади.

– И вот как умеешь! Я говорю, что ты ничего не смыслишь – и настоятельница!

Подошла сама и перехомутала и заложила лошадь как следует. Послала меня за водой, отворила мне ворота».

В эти трудные времена поистине бесценной была для Стефаниды духовная поддержка преподобного Филарета, с которым она регулярно переписывалась и которого иногда посещала. Как вспоминала она позднее, именно его наставления помогли выжить сельской общине. «Народ стал прибавляться, прибавляться стали и внутренние труды противу диавольских искушений. Если бы не письма отца Филарета и особая Божия помощь, то бы не устоять, могло бы скоро все разрушиться. <...> Письма получала от отца Филарета чрез сорок дней, если он ответ пошлет с первою почтою, а иногда и дольше, надобно было много терпения ждать его ответ. Много молитв и слез проливалось в это время».

Стефанида неким внутренним чутьем угадала, в чем начало правильного духовного устроения, и поступала в точности по слову аввы Дорофея, который говорил, что все Святое Писание «увещевает нас не полагаться на самих себя, не считать себя разумными, не верить тому, что можем сами управлять собою, ибо мы имеем нужду в помощи, нуждаемся в наставляющих нас по Боге. Нет несчастнее и ближе к погибели людей, не имеющих наставника в пути Божием. <...> О тех же, которые открывают свои помышления и поступки и делают все с советом, Писание говорит: „Спасение есть во мнозе совете» (Притч. 11,14). Не говорит: в совете многих, то есть чтобы с каждым советоваться, но что должно советоваться обо всем, конечно, с тем, к кому имеем доверие» ¹⁶⁰.

То, что Стефанида действительно нисколько не полагалась на себя, подтверждают ее слова из воспоминаний: «Утешала себя надеждою: „Скоро будет настоятельница, Богом избранная, тогда мне не будет такой печали, как теперь», – эта мысль меня ободряла. Думала: „Когда дождусь ее, буду ей служить всем сердцем и душою. Она прикажет мне – все равно как от отца Филарета буду принимать и исполнять усердно. Она Богом избранная, и Бог ею будет управлять Сам. Это важное дело. Теперь я потружусь в моих недоумениях и буду чаще молиться Господу и Божией Матери. Она меня научит: что делать, и что говорить, и как молиться"». В писаниях святых отцов сказано: «Венец всех благих деланий состоит в том, чтоб возложить на Бога всю надежду, прибегать к Нему единому от всего сердца и от всей крепости, быть преисполненным благости ко всем, плакать пред Богом и молиться Ему о помощи и помиловании» ¹⁶¹. Упование на Бога и послушание духовному отцу при совершенном ненадеянии на себя стало тем прочным фундаментом, на котором созидалось последующее духовное преуспеяние Стефаниды.

В 1828 году Преосвященный Амвросий благословил переезд Бетьковской общины в Уфу для создания полноценного монастыря. Однако в то время переезд не состоялся; до открытия обители прошли многие годы, ставшие для настоятельницы испытанием ее веры и терпения. Будто в награду за неустанные молитвы Стефаниды, Господь даровал ей встречу с еще одним духоносным старцем. В 1829 году по благословению своего духовного отца она встретилась с митрополитом Московским Филаретом. Святитель принял ее очень милостиво, подарил книги необходимейшие для монахов – Добротолюбие, творения преподобного Ефрема Сирина – и пообещал свое содействие при открытии монастыря. В 1832 году Бетьковская община, состоявшая к тому времени из двадцати сестер, переехала в Уфу, а в 1838-м получила статус общежительного монастыря. Стефанида была пострижена в монашество с именем Филарета и вскоре возведена в сан игумении. К сожалению, о своем дальнейшем жизненном пути матушка Филарета не оставила воспоминаний. Сведения, излагаемые далее, почерпнуты из жизнеописания, составленного по рассказам одной из насельниц Благовещенской обители¹⁶².

Игумения Филарета вкладывала все силы в устроение монастыря. Благовещенская обитель росла и крепла: к концу 1850-х годов при монастыре были две церкви, три каменных корпуса, свечной завод, двести десятин земли. Некоторые инокини, воспитанные игуменией Филаретой, были уже способны сами управлять обителями. В Челябинске, Оренбурге, Бирске, Троицке, Мензелинске, Бузулуке появились монастыри, настоятельницами которых стали бывшие насельницы Уфимской Благовещенской обители.

Господу было угодно вновь испытать тяжкими скорбями Свою верную рабу. Из-за клеветы завистников игумения Филарета подверглась гонениям, и в 1858 году ей пришлось покинуть Уфимскую обитель, а затем – по той же причине – Ладинский монастырь в Нижегородской епархии. В это тяжелое время Сам Господь утешал ее. Однажды, в особенно скорбную минуту, она услышала глас от Распятия, перед которым молилась: «Посмотри на Меня: Я был пригвожден к кресту, и без одежды, а ты и свободна, и одета» ¹⁶³. Оканчивая свой земной путь, матушка Филарета получила и иную награду от Господа за свои веру и терпение: искушения от людей прекратились и она обрела долгожданное тихое пристанище. Последние годы своей жизни она провела на покое в родной Благовещенской обители, неся послушание «старицы- руководительницы в жизни духовной» ¹⁶⁴.

Незадолго до смерти она удостоилась видеть во сне Матерь Божию в прекрасном саду и слышать от Нее милостивые слова. Старица предвидела свою кончину. Когда бывший у нее князь Кугушев выразил желание скоро опять ее навестить, она сказала: «Нет, уже вы лучше навестите меня 2 марта». 2 марта он приехал и узнал, что накануне матушка Филарета, исповедавшись, причастившись, простилась со всеми сестрами и мирно почила¹⁶⁵.

________

Высота духовной жизни игумении Филареты не вызывает никаких сомнений. Но что лежало в основе ее подвига? Хотя до нас дошло не много сведений на этот счет, можно уверенно утверждать, что она была носительницей святоотеческой традиции умного делания. Главное, что позволяет нам сделать такой вывод, – ее прочная духовная связь с преподобным Филаретом (Данилевским). В нем матушка Филарета с самого начала своего иноческого пути обрела того, кого искала, – руководителя, способного, по ее словам, «научить, как спасти душу и в разум истины прийти».

Отец Филарет был наставником, старцем в высоком смысле этого слова. Сама игумения Филарета так описывает впечатление от первой встречи со своим духовным отцом: «В служении святой литургии отец Филарет был необыкновенный, лицо его доказывало, что он в присутствии Божием совершает святую литургию. Когда видишь, то чувствуешь к нему страх и благоговение, любовь и преданность в послушание его слов. Слова его были сильны, основаны на Священном Писании. Беседы непродолжительны, а назидательны. Лицо – сияющее светом каким-то Божественным, не умею вполне выразить, только могу сказать: сосуд избранный, жилище Святого Духа. Весь полон благодати Божественной. Невозможно его не послушать, куда бы он ни послал для исповедания и славы имени Божия». Известно, что старец Филарет имел высокие духовные дарования. Он сподобился видеть душу преподобного Серафима Саровского, возносимую Ангелами на небо. Многие современники, в том числе и игумения Филарета, были свидетелями его прозорливости.

Основой духовной жизни преподобного Филарета было следование святоотеческому учению. В своих «Поучениях монахам» он повторяет главные наставления древних подвижников: о необходимости иметь руководителя в духовной жизни, о спасительном подвиге трезвения ума. Не только из душеполезного чтения, но и из собственного глубокого опыта сказаны Филаретом Глинским слова: «Никто не может сподобиться благодати бесстрастия, достигаемой послушанием и смирением, если не понудит себя отсечь свою волю и не предаст себя ради Бога своему отцу духовному (старцу-руководителю)» ¹⁶⁶. Как известно, отец Филарет начинал свой иноческий путь под руководством старца Феодосия (Маслова). Именно от отца Феодосия преподобный Филарет и получил опытное представление о послушании и отсечении своей воли ¹⁶⁷.

«В нынешнее время многие... хотят приблизиться к Богу одними внешними трудами и подвигами без умного внимания и молитвы, – писал также преподобный Филарет. – Такие, думаю, не знают (или забывают), что им при постриге, когда дан в руки меч духовный (вервица или четки), заповедано в уме, сердце и в устах непрестанно произносить: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Об этом, особенно монахов, учат святой Иоанн Златоуст и многие великие святые, просиявшие от сего умного делания. Они говорят: вкушаешь или пьешь, путешествуешь или что-либо другое делаешь – не забывай молитвы: без молитвы нет оружия на брань»¹⁶⁸. Безусловно, своих чад, особенно тех, которым были вручены многие души, старец Филарет также научал умной молитве, внимательному чтению святых отцов.

В воспоминаниях игумении Филареты кратко упоминается, что «батюшка Филарет» спрашивал, читает ли она «Лествицу», Добротолюбие, сочинения преподобного Ефрема Сирина. Старец считал эти книги наиболее полезными для монашествующих, особенно для тех, которые духовно наставляют других. «Лествичника читаю, – отвечала матушка Филарета (тогда еще настоятельница Стефанида), – и им руководствуюсь – сколько разумею». Этот небольшой эпизод говорит о многом. В своей духовной жизни мать Филарета не только строго следовала наставлениям старца, укорененного в святоотеческом учении, но и сама старалась изучать творения святых отцов, говорящие о послушании, трезвении ума, откровении помыслов, и, безусловно, стремилась преподать то же учение своим послушницам.

Примечательно, что хотя преподобный Филарет сам ни разу не посещал Уфимский монастырь, но духом он был с его насельницами, о чем свидетельствует, например, случай избавления монастыря от эпидемии в 1833 году. В жизнеописании преподобного Филарета, составленном иноком Глинской пустыни Михаилом (Кузьминым), говорится: «В 1833 году, во время эпидемии в городе Уфе, Уфимского монастыря монахиня Евгения видела отца Филарета окропляющим святою водою стены их обители. При этом старец сказал: „Не бойтесь, Господь сохранит обитель вашу от губительной язвы“. Игумения того монастыря, Филарета, писала в Глинскую пустынь, что после того все больные выздоровели и вновь никто не заболел» ¹⁶⁹. Это было при жизни аввы, однако и по смерти он не оставил своей обители. Так, уже в 1873 году игумения Филарета писала новому настоятелю Глинской пустыни, что «отец Филарет в разные времена являлся многим монахиням во сне, которые его лично видели, и даже тем, которые его совсем никогда не видали, всем (являлся) в одинаковом виде и исполнял их прошения к пользе душевной, предостерегая от грядущих искушений и преподавая им спасительные наставления» ¹⁷⁰.

Как мы уже говорили, впоследствии на Южном Урале возникло еще пять женских обителей. Это: Одигитриевский Богородицкий монастырь в Челябинске Оренбургской губернии, Казанско-Богородицкий монастырь в городе Троицке Оренбургской губернии, Успенский в Оренбурге, Пророко-Ильинский в городе Мензелинске Уфимской губернии, Троицкий в городе Бирске Уфимской губернии. Во всех этих обителях первыми настоятельницами стали сестры Благовещенского Уфимского монастыря, заимствовавшие и его устав, составленный преподобным Филаретом, и весь строй внутренней монастырской жизни¹⁷¹. Таким образом, благодаря игумении Филарете, умное делание, основанное на учении святых отцов, насаждалось на Южно-Уральской земле.

Данная глава посвящена двум наиболее неоднозначным личностям в истории уральского старчества – монаху Макарию (Поликарпову) и схимонаху Даниилу (Лисицыну). И тот и другой в свое время были известны как старцы, однако подробное изучение их жизни позволяет заключить, что оба они серьезно уклонились от подлинных традиций старчества. Мы сочли необходимым включить рассказ о них в наше повествование. Сразу нужно оговориться, что мы не преследуем цели обличить или осудить монаха Макария и схимонаха Даниила. Главная задача нашего исследования – сформировать трезвое, основанное на знании святоотеческих традиций отношение к старчеству и предостеречь читателей от тех заблуждений, которые, к сожалению, нередки в духовной жизни.

Остановимся более подробно на судьбах отца Макария и отца Даниила.

Насельника Верхотурского Свято-Николаевского монастыря монаха Макария многие современники почитали как прозорливого старца. В наши дни его почитание продолжается: распространяются устные предания о его предсказаниях и наставлениях, появляются публикации в прессе. Однако в архивных и печатных материалах, так или иначе связанных с жизнью монаха Макария, мы не находим достаточных оснований для его почитания. Напротив, известны некоторые факты, которые заставляют усомниться в правильности его духовного устроения. При этом мы не исключаем, что отец Макарий действительно был ревностным монахом. Но имел ли он духовную рассудительность, был ли способен руководствовать других на пути спасения?

Для начала рассмотрим жизнеописание отца Макария. Сведений о нем до наших дней дошло немного. Монах Макарий (в миру Михаил Васильевич Поликарпов) родился в 1852 году¹⁷² в семье крестьян, проживавших в Чебоксарском уезде Казанской губернии ¹⁷³. Согласно сведениям, опубликованным в 1914 году в газете «Уральская жизнь»¹⁷⁴, с самого детства Михаил отличался усердием к вере, с интересом слушал религиозные беседы взрослых, часто убегал из родной деревни вслед за крестными ходами. Он рано потерял отца и остался кормильцем семьи, грамоте так и не выучился. До тридцатилетнего возраста ему пришлось жить в деревне, заботясь о родных. Выдав замуж старшую сестру, Михаил отправился странствовать по святым местам. В 1886 году он поступил в Верхотурский Свято-Николаевский мужской монастырь «для приготовления к жизни монашеской»¹⁷⁵. В 1903 году, «по увольнении из среды крестьян», был принят в братство монастыря, исполнял послушание коровника¹⁷⁶. В 1906 году послушник Михаил Поликарпов был пострижен в монашество с именем Макарий.

Теперь уже трудно установить, когда и как началось почитание монаха Макария. Из воспоминаний современников ¹⁷⁷ известно только то, что в 1910-х годах к нему за наставлением приходило множество людей: и простые крестьяне, и представители интеллигенции, купечества, духовенства, и высокопоставленные особы. Сохранились и документальные свидетельства того, что монаха Макария если не почитали, то во всяком случае знали в высших кругах. В 1906 году в Свято-Николаевский монастырь пришел пакет из Санкт-Петербурга от Великого князя Петра Николаевича. В нем было пятьсот рублей, специально предназначенных на строительство келии для «пастуха Михаила», который, как стало известно Великому князю, живет «без призрения». Член Августейшей семьи намеревался посетить Уральскую землю и хотел видеть Михаила уже в новой келии¹⁷⁸. В 1907 году отца Макария посетила в Верхотурском монастыре Великая княгиня Милица Николаевна¹⁷⁹, а в 1908-м – духовник Царской семьи, епископ Феофан (Быстров) ¹⁸⁰. В 1909 году монах Макарий был принят Императорской семьей в Александровском дворце в Царском Селе. Упоминание об этом посещении есть в дневнике Государя¹⁸¹. В Государственном архиве Свердловской области хранится телеграмма Императора от 1913 года на имя настоятеля Свято-Николаевского Верхотурского монастыря архимандрита Ксенофонта (Медведева)¹⁸²: «Воистину Воскресе! Государыня и я благодарим Вас, братию и монаха Макария за молитвы. Николай»¹⁸³. В том же архиве хранятся телеграммы Великого князя Николая Николаевича от 1909, 1911 и 1913 годов, содержащие поздравления с праздниками, просьбы молитв¹⁸⁴. Там же находится документ, датированный 1912 годом и свидетельствующий о посещении монаха Макария фрейлиной царицы, генеральшей Лохтиной¹⁸⁵. В 1914 и 1915 годах отца Макария посещала и фрейлина А. Вырубова.

В аристократических кругах о верхотурском монахе узнали, скорее всего, от Григория Распутина, который в начале 1900-х годов несколько раз приходил на богомолье в Верхотурский Свято-Николаевский монастырь и, видимо, именно в это время познакомился с монахом Макарием. Позднее Григорий называл отца Макария своим старцем¹⁸⁶ и неоднократно встречался с ним. Есть свидетельство, что они были в дружеских отношениях ¹⁸⁷. После Февральской революции, в апреле 1917 года, монах Макарий был арестован в связи с делом Распутина и, еще находясь под следствием, скончался 19 июля 1917 года. Был погребен на братском кладбище Свято-Николаевского мужского монастыря.

Это почти все, что известно о жизни монаха Верхотурского Свято-Николаевского монастыря Макария (Поликарпова). Мы не располагаем никакими сведениями о том, кто был его духовным наставником, как строилась его внутренняя жизнь, был ли он знаком со святоотеческим учением. Конечно, отсутствие этих сведений не указывает на неправильность духовной жизни отца Макария, но и не позволяет говорить о его духовном преуспеянии. Следует отметить, что Михаил Поликарпов находился в Свято-Николаевском монастыре в течение всего времени, когда настоятелями там были архимандрит Иов (Брюхов) и преподобный Арефа (Катаргин), а духовным окормлением братии занимался преподобный Илия (Чеботарёв). Вызывает удивление, что никто из них не заметил духовных дарований Михаила Поликарпова, а ведь по крайней мере отец Арефа должен был обратить на них внимание: после смерти старца Илии он был особенно озабочен выбором духовно рассудительных иноков для окормления братии и именно в это время или одним-двумя годами позднее у «пастуха Михаила» уже появились почитатели в лице Григория Распутина и членов Императорской фамилии. Однако почему-то отец Арефа не счел возможным вверить ему попечение о братии. Обращает на себя внимание и тот факт, что Михаил Поликарпов был зачислен в послушники только через семнадцать лет после своего поступления в монастырь, уже после отъезда из обители отца Иова и после смерти отца Арефы.

Главный аргумент почитателей монаха Макария – свидетельства о его прозорливости. В сохранившихся воспоминаниях о нем наибольшее место занимают рассказы именно о его предсказаниях и предостережениях. Одной своей посетительнице он предсказал, что у нее будет много детей; другой – что у нее утонет муж; третьей – что ее сын переедет жить из Верхотурья в Екатеринбург. Нужно сказать, что пророчества такого рода святые отцы характеризуют вполне определенно – как «сведение пустое, вещественное, удовлетворяющее тщеславию пророка и любопытству плотских людей»¹⁸⁸. «Святой Дух всегда возвещает что-либо духовное, душеспасительное, существенно нужное, – пишет святитель Игнатий (Брянчанинов), – а падший дух возвещает всегда что-либо плотское, как пресмыкающийся по своем падении в греховных страстях и вещественности»¹⁸⁹.

В наставлениях отца Макария мы не находим слов о покаянии, исполнении евангельских заповедей, внимательной молитве, чтении святых отцов. Вообще, часто в воспоминаниях о нем говорится о том, что речь его была неясной, что он часто перескакивал с темы на тему. Те немногие высказывания отца Макария, которые нам известны, не позволяют сделать вывод о его духовной рассудительности. Приведем их.

В книге воспоминаний о Григории Распутине, автором которой является его дочь Матрена, передается такой диалог отца Макария с Распутиным:

«...Отец:

– А как быть с видениями Казанской Божией Матери? Я хочу следовать за Ней. Как мне узнать, чего требует от меня Господь?

Макарий:

– Ты должен неустанно молиться о том, чтобы тебе было даровано понимание и руководство... Молись о прощении, повторяй „Господи, помилуй” по крайней мере пять тысяч раз за день. Когда почувствуешь, что получил прощение, Он придет к тебе.

Отец:

– Я сделаю, как ты велишь. Остаться мне в Верхотурье?

– Макарий:

– Господь обитает не только в монастыре. Весь мир – Его обитель. Он всегда с тобой» ¹⁹⁰.

Особенно странным выглядит совет отца Макария: «Молись о прощении... Когда почувствуешь, что получил прощение, Он придет к тебе». Вместо того чтобы наставить собеседника на путь покаяния, объяснить великое значение церковных Таинств, отец Макарий предлагает ему добиваться прощения грехов исключительно посредством личной молитвы. Как известно, даже величайшие подвижники и молитвенники не смели надеяться на то, чтобы при жизни получить прощение грехов, и плакали о них до конца своих дней. «Если б я видел все мои грехи, то мой собственный плач оказался бы недостаточным; я понуждался бы во многих помощниках, чтоб оплакать их как должно», – говорили они ¹⁹¹. Лишь некоторые святые сподобились особой милости Божией и незадолго до своей кончины получили извещение о прощении грехов. Отец Макарий же уверяет, будто обычный, грешный человек, повторяя пять тысяч молитв в день, может сподобиться той же милости, то есть почувствовать, что он чист от греха. Сомнительно и следующее обещание отца Макария: «Он придет к тебе». С точки зрения святых отцов, человек, который считает себя достойным посещения Господа, находится в гордостном устроении и близок к прелести. Наконец, совет отца Макария о том, чтобы Григорий Распутин возвращался в мир, имел, как известно, печальные последствия: в миру Распутин впал в смертные грехи.

В книге художницы Маргариты Волошиной содержатся воспоминания о ее беседе с отцом Макарием:

«[Он] спросил меня:

– Может быть, вы хотите о чем-то спросить меня?

– Я, собственно, только хотела видеть вас.

И вдруг я высказала то, что меня последнее время так мучило:

– Зачем спрашивать? – сказала я. – Мне уже было дано многое знать о духовных вещах... Но мое сердце последнее время – как мертвое, все для меня мертво, я больше ничего не люблю. <...>

Он спросил... внезапно, обращаясь на „ты“:

– Чем ты занимаешься?

– Живописью.

Его лицо озарилось неописуемой радостью:

– Ах, как это хорошо, как хорошо! – сказал он. – Бог на всех вещах напечатлел Свой Лик. Я мало понимаю, у меня мало слов, но те слова, которые Бог вложил мне в сердце, их я скажу.

Он начал говорить... Речь его была неясной, иногда слишком тихой. Больше половины я не понимала...

– Христос хочет дать Свой Лик. Он пришел, чтобы дать Свой Лик, а не отнять Его. Только туркам и татарам можно простить, если они этого не знают. Но мы, христиане, должны знать, что с тех пор, как Он жил на земле, все: камень, облако, цветок – это Его Лик. И если евангелист Лука написал Младенца с Матерью, то этого хотел Младенец. Он хотел дать людям Свой Лик. Да и та женщина – она ведь только расстелила полотенце, простой кусок холста – Лик же Свой дал Он. Так и ты должна расстелить свою душу... надо жаждать... работать и иметь терпение. Вставай ночью и молись, чтобы Бог в твоих картинах узнал Свой Лик, свою работу к Его работе причисли, своими творениями Его творения делай, потому что Он взыскует Своего Лика... молись о благодати. Иона Пророк был святой, но и он ведь три дня был во тьме. Как же мы, грешники, можем быть без тьмы? Даже в то время, когда Христос жил на земле, Ангел Господень только раз в году сходил, чтобы оживотворить воду. Ты об этом читала? А мы – чего же мы хотим? Повсюду понастроили церквей, но Бога в них нет. Также и целителей у нас много... Без Целителя; так далеко зашли мы в своей учености.

Помолчав немного, он сказал;

– Какой великий дар тебе дан! Какую же тебе еще надо любовь? Тем даром ты ведь и познаешь. Теперь я все сказал, что имел сказать»

В этом несколько экзальтированном диалоге мы также не находим серьезного наставления в святоотеческом духе. Наоборот, в нем обнаруживаются отклонения от православного вероучения. Говоря о том, что каждая вещь – это Лик Христов, отец Макарий отождествляет Бога с тварным миром. В то же время он отрицает Его присутствие в храмах. Сопоставив этот диалог с процитированным ранее отрывком из воспоминаний М. Распутиной, в котором отец Макарий умалчивает о роли Церкви в спасении человека и советует уповать ¹⁹² на личную молитву, можно сделать вывод, что «прозорливый старец», вероятно сам того не понимая, несколько уклонился в пантеистическое представление о мире. Конечно, наставления в таком духе никакой пользы принести не могли; недаром художница Волошина в своем повествовании ставит советы отца Макария в один ряд с рекомендациями модных философов, предлагающих ей «активнее работать в медитации».

Нам известно только одно наставление отца Макария, в котором можно увидеть духовную рассудительность. В публикации «Верхотурский старец Макарий» передается его разговор с неким студентом, потерявшим веру:

« – Я, батюшка, отроком ходил в церковь, учил Закон Божий, а поступил в университет – в церковь не хожу, не молюсь, веру потерял.

Макарий улыбнулся:

– Я бы вот имел икону в переднем углу и много молился на нее, и душа получала утешение, а потом снял икону и положил ее под лавку, и стал складывать на нее разные вещи, пока ее не стало видно. Потом, если молюсь, душа более не получает утешения от молитвы. Чтобы молиться, нужно мусор с иконы убрать и поставить ее снова в передний угол, тогда получишь утешение в молитве» ¹⁹³.

Однако на одном трезвом наставлении вряд ли можно основывать почитание человека.

Примечательно, что в Верхотурье и в самом СвятоНиколаевском монастыре к отцу Макарию относились весьма сдержанно. Например, когда в 1910 году епископ Екатеринбургский Митрофан¹⁹⁴ говорил с настоятелями монастырей о желательности введения в епархии старчества, никто из настоятелей, в том числе и архимандрит Ксенофонт (Медведев), не сказал, что в их обителях уже есть примеры старчества ¹⁹⁵.

Таким образом, нет ни одного серьезного свидетельства, что монах Макарий был старцем в полном смысле слова, то есть мог руководить людьми в святоотеческом духе. И кроме того, известны факты, которые говорят совсем не в его пользу. В первую очередь это касается его дружеских отношений с Григорием Распутиным. Когда отца Макария пытались расспрашивать о Распутине, он отвечал уклончиво:

« – Что ж, про него плохого сказать нечего...

– А отчего же все про него говорят плохо?

– В силе человек. Завидуют – вот и говорят. Лукавый-то силен, каждому на его место хочется... »¹⁹⁶

Конечно, почитателям Григория Распутина (а именно они, как правило, и настаивают на том, чтобы считать отца Макария старцем) такое высказывание придется по душе и станет еще одним поводом к почитанию верхотурского монаха. Но Церковь имеет противоположное мнение о личности Распутина. «Недостойное поведение Г. Распутина отмечалось и в дневниках, и в воспоминаниях представителей церковной иерархии, – говорится в докладе митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, сделанном на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в 2004 году. – Для служителей Церкви Г. Распутин прежде всего – трагическая фигура, падший богоискатель, в котором „боролись два начала и низшее возобладало над высшим». Наиболее четко этот взгляд изложен в воспоминаниях митрополитов Евлогия (Георгиевского) и Вениамина (Федченкова); нашел он отражение и в дневниках митрополита Арсения (Стадницкого). Такое отношение к Г. Распутину разделяли священномученики митрополит Владимир (Богоявленский), епископ Гермоген (Долганев), преподобномученица Великая княгиня Елисавета Феодоровна, мученик Михаил Новоселов, епископ Феофан (Быстров)»¹⁹⁷.

Среди тех, кто критически относился к Григорию Распутину, мы видим весьма достойных людей, в том числе и прославленных Православной Церковью в лике святых. В то же время, его почитателями были в большинстве своем люди нетрезвые в духовной жизни. Приведем в качестве примера эпизод, из которого можно составить представление о духовном облике одной из его почитательниц, генеральши Лохтиной. В своих воспоминаниях князь Н. Д. Жевахов так описывает одну из встреч с ней у Распутина: «В углу комнаты, не смея подойти к столу, стояла какая-то женщина, обращавшая на себя всеобщее внимание. Ее неестественно раскрытые глаза были устремлены на Распутина, она была охвачена экстазом и, видимо, сдерживала себя, истерически вздрагивая и что-то причитая.

– Это генеральша О. Лохтина, – шепнул мне на ухо А. Э. фон Пистолькорс, – она бросила мужа и детей и пошла за Григорием Ефимовичем, убежденная в том, что Распутин – воплощенный Христос» ¹⁹⁸. Генеральша Лохтина преклонялась и перед «духовником Распутина», монахом Макарием. Она дважды посещала его в Актайском скиту, и оба визита окончились скандально. В 1912 году она была удалена из скита по настоянию братии при помощи полиции ¹⁹⁹. В 1916 году она вновь приехала в Актайский скит, поселилась в пристройке к келии отца Макария и в течение года прислуживала ему: носила дрова, мыла келию. При этом она ходила в белом балахоне, с иконами на груди²⁰⁰. В 1917 году О. Лохтина была арестована по указу Временного правительства и отправлена под надзор в Верхотурский Покровский женский монастырь²⁰¹.

В качестве заключительного штриха приведем характерное описание внешности и поведения монаха Макария, сделанное его современником. «С виду еще нестарый человек, седых волос не имеет. Низенького роста, слегка сгорблен, редкая борода, глаза полупотухшие, всегда полу приподняты к небу, часто крестится мелким крестом и шепчет про себя молитву. Занимается теперь куроводством. Масса кур, которым он много уделяет внимания и забот... Говорят, что отец Макарий, чего бы ни нашел: бумажку, тряпочку, – несет к себе в келию, так что вся она завалена хламом... Говорит... сбивчиво, перескакивая с одного предмета на другой, повторяясь и приговаривая «да то-се»²⁰².

Возможно, отец Макарий действительно от души стремился помочь тем, кто обращался к нему за советом. Но, не располагая никакими сведениями о его духовной жизни, вряд ли можно признать его старцем и тем самым поставить в один ряд с теми, чей духовный подвиг не вызывает сомнений. Когда мы говорили о подвижниках благочестия, которые воистину были пастырями, ведшими людей ко спасению, то неоднократно подчеркивали, на чем основывалось их старческое служение – на неуклонном следовании святоотеческому учению. В меру сил стремились они наставлять не по собственному разумению, а в согласии с Преданием Церкви, истинность которого познали на своем опыте. И в наши дни те, кто желает обрести верный путь в духовной жизни, должны в первую очередь искать не такого руководителя, который славился бы чудотворениями или прозорливостью, а такого, который был бы опытно знаком с учением святых отцов.

________

Судьба схимонаха Даниила сложнее и одновременно трагичнее, чем судьба монаха Макария. О первом этапе духовного пути отца Даниила сохранилось немало сведений, характеризующих его с положительной стороны. Воспитанник Верхотурского Свято-Николаевского монастыря, он в течение нескольких лет окормлялся у преподобного Илии (Чеботарёва), был начитан в святоотеческих творениях, имел понятие об умном делании и борьбе со страстями. Иеромонах Дамиан (таково было его имя до 1906 года) в одно время с преподобным Арефой окормлял братию Верхотурского монастыря и сестер Верхотурской Покровской общины, а позднее – сестер основанной им Успенской общины, ставшей затем Успенским монастырем. Однако наряду с этим в архивных документах имеется множество неоспоримых свидетельств его неблаговидного поведения. Наиболее тяжелый проступок иеромонаха Дамиана – добровольный отказ от священства и монашества. Особенное недоумение вызывает тот факт, что после этого он продолжал окормлять монашествующих и мирян и был почитаем как старец. Многое в биографии отца Даниила пока остается неясным и требует дальнейшего изучения.

Сведения о схимонахе Данииле почерпнуты в основном из многочисленных следственных дел, которые были заведены на него Духовной консисторией, а много лет спустя – органами ОГПУ и НКВД. Схимонах Даниил (в миру Димитрий Антонович Лисицын) родился в 1863 году в семье зажиточных крестьян деревни Чечулина Камышловского уезда Пермской губернии²⁰³. По его собственным показаниям, во время военной службы, на которую он поступил в возрасте двадцати двух лет, он «переписывался с монахами, живущими на Афоне, читал священные книги и вследствие этого уже тогда решил отдать себя на служение Богу и Церкви» ²⁰⁴. В 1891 году Димитрий Лисицын поступил в Верхотурский Николаевский монастырь. «В начале мне тут жить не нравилось по случаю штатного монастыря, – писал потом об этом времени иеромонах Дамиан в одном из своих рапортов епископу, – и я, грешный, просил Бога, чтобы мне пристроиться в общежительный, и помышлял уйти даже, а отец игумен Макарий²⁰⁵ меня дважды удержал и был первым моим старцем и путеводителем слепца и сказал мне при том, что де и здесь будет общежитие, и действительно это все так и вышло» ²⁰⁶. Желание проходить монашеский подвиг именно в общежительном монастыре, представляющем собой, по словам святых отцов, «обширное поприще для исполнения евангельских заповедей»²⁰⁷, характеризует Димитрия Лисицына как человека, имевшего правильное понимание монашеской жизни.

Когда в Верхотурский монастырь в 1894 году прибыл старец Илия (Чеботарёв), Димитрий перешел под его руководство. «Я, грешный, как был рад такому и предался ему всею душою и покоился под его руководством, пользовался советами и наслаждался его словами... и, бывало, просиживал с ним по целым ночам в его пустынной келии»²⁰⁸. Как он вспоминал впоследствии, старец Илия учил его смирению, послушанию, отсечению своей воли: «...всегда меня утешал при борении со страстьми и во время побеждений от них, когда уловимый был злым унынием. Довлеет, говорит, ти „сила Божия в немощи совершается» (см. 2Кор. 12,9). <...> Как я был рад, когда мне что-нибудь казалось не по моему желанию, а после оправдывалось, от чего я получал или даже вкушал плоды духа и потому у меня паче и паче усугублялась вера»²⁰⁹.

В 1896 году Димитрий Лисицын был пострижен в монашество с именем Дамиан и обетами подтвердил свое стремление следовать тесным путем целомудрия, нестяжания и послушания. Старец Илия давал ему опытное представление о том, как опасно на этом пути действовать по своему разумению. Так, когда отец Дамиан отказывался исполнять благословение старца и, якобы из смирения и подражания самому отцу Илии, не хотел принимать сан диакона, отец Илия не стал настаивать и предоставил отцу Дамиану самому испытать на себе последствия непослушания. «Стал я с ним спорить, а он посмотрел на меня гневно и сказал: „Ну делай, чего хочешь», – и говорить более не стал со мной. <...> ...Мне за противоречие пришлось испытать то, что воистину отраднее Содому и Гоморру, чем мне. Господь попустил адское мучение и бурю неизъяснимую томительных страстей, что покоя нигде не нашел, побежал бегом к нему и припал к стопам его и стал просить прощения, а он улыбается и говорит: „Что, каково?» – и прибавил слово псалмопевца: „Браздою и уздою челюсти их востегните, непокоряющих» (см. Пс. 31,9). Бог, говорит, тебя простит. И с меня как бы железо спало... То я испытал, грешный, что пишет авва Дорофей в пятом поучении, что, говорит, видел... падающего, знай, что последовал своей воле» ²¹⁰.

Можно предположить, что за время шестилетнего окормления у старца Илии отец Дамиан достиг немалого духовного преуспеяния. Об этом говорит тот факт, что вскоре после кончины старца, в 1900 году, настоятель монастыря преподобный Арефа именно иеромонаху Дамиану доверил принимать помыслы у братии. Ему и самому настоятелю насельники обители открывали свое душевное состояние и получали от них наставление «к дальнейшему успеху в жизни духовной» ²¹¹. В это же время отец Дамиан окормлял сестер Верхотурской Покровской общины. В 1901 году отец Арефа ходатайствовал о награждении отца Дамиана набедренником, причем охарактеризовал его достаточно высоко: «Казначей вверенного мне монастыря иеромонах Дамиан как порученные ему обязанности казначея, так и другие, кроме этой должности, возлагаемые мною на него послушания, как по хозяйству монастыря, так и по руководству братиею в духовно-нравственной жизни и ведению душеполезных вечерних собеседований, при его высоких нравственных качествах исполнял и в настоящее время исполняет с примерным усердием, с полным знанием и вниманием к делу»²¹².

Свой высокий отзыв отец Арефа повторил через несколько месяцев, однако уже совсем по другому поводу. Вот что писал он в конце 1901 года в рапорте епископу Иринею²¹³: «Казначей иеромонах Дамиан всегда оказывался поведения примерного, честного, проводит весьма внимательную жизнь, имеет высокие дарования и способности в духовном делании, и, по-видимому, все намерения его есть ради Бога, а... не ради какой-либо вещественной выгоды... зная о его... высоконравственной духовной жизни, трудах и ревности к духовному деланию, сильно затрудняет то, что именно заставило его делать такие резкие поступки» ²¹⁴. Под резкими поступками отец Арефа подразумевал следующее. Летом 1901 года отец Дамиан без ведома настоятеля купил у мещанина Выборова имение (участок земли с домом), причем оформил сделку на имя своей сестры. В ответ на недоуменные вопросы отца Арефы он сообщил, что приобрел имение для Свято-Николаевской обители, и в доказательство отдал отцу Арефе купчую и заявление сестры о ее желании передать имение в дар монастырю. Однако во время отсутствия настоятеля в монастыре отец Дамиан забрал из монастырской канцелярии эти документы, а по возвращении отца Арефы заявил, что решил устроить в имении женскую монашескую общину. После этого отец Дамиан стал часто самовольно отлучаться из монастыря, пропуская чреду служения, и ездить в имение, где уже поселились первые послушницы ²¹⁵.

Такая резкая перемена в поведении отца Дамиана, бывшего, казалось бы, преданным чадом отца Илии и соратником отца Арефы, не может не удивлять. Чем же она была вызвана? Попытаемся восстановить ход событий. Во многих своих показаниях, а также в рапорте к епископу Иринею отец Дамиан утверждал, что на устройство общины его благословил отец Илия: незадолго до своей кончины он поручил ему своих духовных чад, в том числе некоторых послушниц и инокинь из близлежащих монастырей, и дал деньги на приобретение имения. Вскоре после этого духовные чада отца Илии стали приходить к отцу Дамиану с просьбами о наставлении. Кроме того, добавлял отец Дамиан, уже после кончины старец явился ему во сне и вновь благословил на окормление своих бывших чад – «и с того времени мне стало легче и помысл сомнения у меня отошел» ²¹⁶. То есть, по словам отца Дамиана, именно послушание старцу и забота о его духовных чадах подвигли его при удобном случае купить имение и разместить там женскую общину ²¹⁷.

Эти сведения частично подтверждаются показаниями из дел, заведенных на отца Дамиана. Многие люди, близко знавшие отца Илию, свидетельствовали, что старец действительно собирался купить землю для устройства общины. Одна из его духовных дочерей, Татиана Цепелева (будущая игумения Ангелина, настоятельница Успенского монастыря, образовавшегося на основе упомянутой общины), рассказывала также, что отец Илия заранее благословлял ее на жительство в этой общине²¹⁸. Две другие свидетельствовали, что незадолго до кончины старец Илия поручил их, а также и других сестер отцу Дамиану²¹⁹.

В рапорте епископу иеромонах Дамиан описывал, какой он видит новую общину. В этом описании проявились его знание святоотеческих традиций и искреннее стремление следовать им. «Желательно мне было постараться все силы употребить поставить по примеру древних отцов общежитие, как то у Пахомия Великого, Иоанна Лествичника, в четвертом слове у аввы Дорофея, в поучениях Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, иноков Каллиста, Игнатия Ксанфопула, Исихия Иерусалимского и многих других святых отцов трезвенников, занимавшихся непрестанной молитвой, что пишут в Добротолюбии, а также и современных подвижников: отца Серафима Саровского, митрополита Филарета Московского, и Паисия (Величковского), и Игнатия епископа (Брянчанинова), и Оптиной пустыни старцев Леонида, Макария и Амвросия, и епископа Феофана Затворника» ²²⁰. В этом же рапорте иеромонах Дамиан писал, что монастырь должен быть «общежительный и со старчеством, чтобы человек совершенно мог отсекчи свою волю, распять плоть со страстями и очистить частым покаянием свое сердце, и умертвить ветхого человека, то есть совлекчись ветхого и облекчись в нового и очистить чувства, потемненные страстьми» ²²¹. Конечно, желание исполнить благословение старца и устроить монастырь по образцу древних обителей достойно одобрения. Однако вызывает удивление тот факт, что отец Дамиан не рассказал отцу Арефе о благословении старца Илии до покупки имения или сразу после и не испросил его настоятельского благословения. Ведь отец Арефа сам был преданным духовным чадом отца Илии – неужели он пренебрег бы его волей и не поддержал бы иеромонаха Дамиана в благом начинании?

Дальнейшие события развивались следующим образом. В 1903 году отец Дамиан за неповиновение настоятелю и пренебрежение своими священническими обязанностями был помещен под надзор в Кыртомский монастырь, откуда меньше чем через год ушел, не предупредив настоятеля. В связи с этим отец Дамиан был вызван к архиерею, после беседы с которым ему было оказано снисхождение: с целью «испытания и большего ознакомления с его нравственно-религиозным настроением» ему было разрешено поселиться в пустыни на реке Малый Актай, приписанной к Верхотурскому монастырю, вместе со старцем Евдокимом Плёнкиным (о нем уже упоминалось в главе «Подвижники Верхотурского края») и еще несколькими подвижниками²²². Пустынь находилась невдалеке от устроенной отцом Дамианом Успенской женской общины, но ему было запрещено окормлять сестер, а также посещать их без крайней нужды²²³. Однако отец Дамиан вскоре нарушил этот запрет, видимо считая, что забота о духовных чадах, порученных ему старцем Илией, превыше всего.

Почти во всех случаях отец Дамиан находил то или иное оправдание своему неповиновению. Например, самовольный уход из Кыртомского монастыря он объяснил благословением епископа, которое устно передал ему старец Евдоким, бывший в Кыртомской обители проездом из Екатеринбурга²²⁴. Старец Евдоким подтвердил это в своих показаниях²²⁵. Остается только непонятным, почему отец Дамиан не сообщил об архиерейском благословении настоятелю. Посещения же Успенской общины он оправдывал словами архиерейской резолюции «без крайней нужды», считая, что посещает сестер именно по крайней необходимости.

Между тем Успенская община благоустраивалась и удостаивалась хороших отзывов от представителей духовной власти. К 1905 году в ней было уже около ста насельниц ²²⁶, которые проводили строгую благочестивую жизнь. В отчете епархиального миссионера, посетившего общину в конце 1904 года, довольно подробно описывается ее благоустроение: «Когда я выразил желание посмотреть, что делают сестры, настоятельница не препятствовала мне. <...> Мы проходили комнаты одну за другою: прошли чулочную, где сестра вязала на машине чулки на заказ для городских жителей; другие вязали руками; прошли и швейную и рукодельную, где все сидели на своих местах и занимались; при нашем появлении они даже и не вставали. Рукодельная была самая большая комната, одна сторона которой почти вся была завешана иконами православными. Я спросил, где сестры собираются на молитву, настоятельница сказала, что рукодельная по окончании работы освобождается от столов. <...> Заметив ход вниз, я поинтересовался узнать, что там. Настоятельница сказала, что келии. Когда я выразил желание посмотреть, она не препятствовала. И я спустился вниз. Здесь я нашел маленькие комнатки на две, на три кровати, на коих, кажется, и лежать трудно: так они были коротки и узки. Комнатки освещались маленьким (в четверть) оконцем, а некоторые и вовсе были не освещены и походили на гроб. Я обратил на это внимание настоятельницы. Она дрожащим голосом заметила: «И то все завидуют нам; а уж сколько мы терпим Христа ради и не пересказать. Вот тут как-то окна повыбивали. А кому мы мешаем? Нарочно рекой и от города-то отгородились. У меня сестры молодые, а души у них чистые» и т. д. <...> За чаем я расспрашивал сестер «о спасении». Из разговора я узнал, что жизнь их проходит в трудах и молитве и чтении святых книг, из коих многие мне пришлось видеть по келиям. На молитву собираются вечером в 6 часов, затем встают в 12 ночи, после чего часа два отдыхают до утрени, которая бывает в 4 часа утра. Говеть ездят в собор и в Николаевский монастырь. Относительно замеченных мною в некоторых келиях кресел, настоятельница в конце концов созналась, что некоторые из старших сестер иногда не спят, а проводят ночь в кресле...» ²²⁷. Далее в рапорте следует описание Мало-Актайской пустыни, в котором епархиальный миссионер обращает особенное внимание на строгость быта братии. На рапорте имеется резолюция епископа: «Видно, живут отшельники истинно богоугодно. Исполадь им! В Консисторию к сведению» ²²⁸.

Не исключено, что отец Дамиан, начитанный в святоотеческой литературе, имевший опыт духовного руководства и к тому же искренне увлеченный заботами об Успенской общине, действительно сыграл немалую роль в ее благоустроении. Однако епархиальные власти не считали это достаточным оправданием его неповиновения. Посещения Успенской общины Духовная консистория рассматривала столь же строго, как и прочие проступки отца Дамиана: покупку имения без благословения настоятеля, самовольные отлучки из монастырей. По поводу всех этих нарушений уже не первый год шло следствие. Иеромонаха Дамиана обвиняли и в том, чего он, скорее всего, не совершал: опираясь на некоторые доносы, следствие предполагало, что деньги на покупку имения для Успенской общины отец Дамиан взял из так называемых верховых сумм, то есть сокрытых им же доходов Свято-Николаевского монастыря. В связи с этим обвинением было заведено уголовное дело в светском суде²²⁹.

В 1905 году отец Дамиан еще более поколебал доверие к себе, выказав открытое неповиновение епархиальным властям. За один из серьезных проступков – потерю сумки с дароносицей и Святыми Дарами во время поездки в Успенскую общину – он был вызван в Архиерейский дом на двухнедельное покаянное служение. Пробыв на служении всего несколько дней, отец Дамиан без предупреждения покинул Архиерейский дом, «причем в день убега к нему в келию приходили четыре женщины» ²³⁰. Как оказалось потом, это были насельницы Успенской общины.

В апреле 1905 года вышло распоряжение о возвращении отца Дамиана под строгий надзор в Кыртомский монастырь, однако он отказался повиноваться, объясняя это тем, что ему нужно дождаться возвращения из Санкт-Петербурга старца Евдокима, который отправился туда ходатайствовать как раз об оставлении отца Дамиана в Актайской пустыни. Вернувшийся вскоре из столицы старец Евдоким сообщил, что в Святейшем Синоде его ходатайство обещали удовлетворить²³¹. Однако Духовная консистория, рассмотрев все материалы дела, не сочла прошение старца Евдокима достаточным основанием для снисхождения к иеромонаху Дамиану, и в мае 1905 года тот был запрещен в священнослужении. В это же время началось новое следствие – по подозрению отца Дамиана в «зазорных отношениях» с насельницами Успенской общины²³². Обвинение основывалось на показаниях одного из послушников Мало-Актайской пустыни о том, что отец Дамиан ездил в город с начальницей общины Татианой Цепелевой, причем путешествовали они на одной подводе, а во время своих поездок в Успенскую общину отец Дамиан якобы ночевал в одном доме с сестрами²³³. Однако сама Татиана Цепелева, а также некоторые послушники Мало-Актайской пустыни, ездившие с отцом Дамианом в Успенскую общину, в своих показаниях отрицали эти сведения²³⁴.

По решению консистории, отец Дамиан должен был перейти на жительство в Кыртомский монастырь и находиться там до окончания следствия. Поняв, что каноничные способы уже не помогут ему сохранить связь с Успенской общиной, отец Дамиан решился на крайнюю меру – отречение от монашества. Сохранилось его прошение от 27 августа 1905 года: «Ваше Преосвященство Преосвященнейший Владыко, указ от 6 июля сего года за № 4085 о переводе меня на Кыртомку я не могу исполнить: вижу вред для моей души и неминуемую гибель. Я хорошо понимаю, что нет власти не от Бога, а паки если идеже хощет Бог, там не только буквенный закон – побеждаются и естества уставы, и широка заповедь Твоя зело. Апостол Павел из любви к ближнему пишет так: „Молил бых ся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей“ (Рим. 9, 3), – то для меня, грешного, не послужит погрешительным ради сия матери добродетелей отлучением от Христа просить вас принять сию чашу спасения – снять с меня монашество» ²³⁵. Отец Дамиан писал, что отрекается от монашества из любви к духовным чадам, из желания беспрепятственно окормлять их. Но разве могло это духовное руководство, не основанное на послушании и смирении, принести добрый плод?

Прошение отца Дамиана было удовлетворено немедленно по окончании следствия, признавшего его виновным по всем пунктам. В 1906 году указом Святейшего Синода отец Дамиан был лишен монашества, а вместе с ним и священного сана ²³⁶. Он дал подписку в том, что обязуется не носить монашеского одеяния, не совершать богослужений и не благословлять рукой²³⁷. Однако, как известно из письма настоятеля Верхотурского Свято-Николаевского монастыря, архимандрита Ксенофонта (Медведева), после этого он еще причащался в мантии и надевал иерейский крест²³⁸.

Не рассматривая пока дальнейшую биографию бывшего иеромонаха Дамиана, попытаемся ответить на несколько важных вопросов. Каким образом человек, хорошо знавший святоотеческое учение, пользовавшийся наставлениями духоносного старца и, по видимости, сам имевший духовное рассуждение, мог совершить подобные духовные преступления? Вероятнее всего, главной причиной падения отца Дамиана было то, что он поддался ложной ревности, которая проявлялась у него еще в пору окормления у старца Илии. Сначала, увлеченный подражанием старцу Илии в его смирении, он отказывался смиряться перед ним же и не хотел выполнять его благословение на принятие священного сана. Затем, одержимый идеей устроить монастырь в святоотеческих традициях, презрел святоотеческое же учение об одной из главнейших монашеских добродетелей – послушании. А по учению святых отцов, «произвольные труды, совершаемые по самомнению или прихоти, особенно с отвержением покорности, как бы ни были велики, не только не приносят духовного плода, но, напротив того, будучи сами последствием самомнения и гордости, чрезвычайно усиливают эти страсти в иноке, совершенно отчуждают его от христианского благодатного образа мыслей, то есть от евангельского смиренномудрия » ²³⁹.

Характерно, что сам отец Дамиан считал, что исполняет не свою волю, а волю отца Илии. Но, исполняя ее, он не прислушивался ни к советам настоятеля отца Арефы, ни к увещаниям епархиальных властей. Примеры того, каковы могут быть последствия подобных поступков, находим в творениях святых отцов. Авва Дорофей описывает падение одного брата, поддавшегося страсти гордости: «Сначала, если кто из братий говорил ему что-либо, он уничижал каждого и возражал: „Что значит такой-то? Нет никого достойного, кроме Зосимы и подобного ему“. Потом начал и сих охуждать и говорить: „Нет никого достойного, кроме Макария». Спустя немного начал говорить: „Что такое Макарий? Нет никого достойного, кроме Василия и Григория». Но скоро начал охуждать и сих, говоря: „Что такое Василий? И что такое Григорий? Нет никого достойного, кроме Петра и Павла». Я говорю ему: „Поистине, брат, ты скоро и их станешь уничижать». И поверьте мне, чрез несколько времени он начал говорить: „Что такое Петр? И что такое Павел? Никто ничего не значит, кроме Святой Троицы». Наконец возгордился он и против Самого Бога»²⁴⁰. С отцом Дамианом, судя по всему, произошло нечто подобное. От неподчинения настоятелю он перешел к неповиновению епархиальным властям и наконец отрекся от обетов, данных Самому Христу.

Гордостное устроение отца Дамиана отмечали и его современники. Священник Александр Адрианов, ведший следствие по его делу, в одном из отчетов писал: «Трудно точно судить, что побудило отца Дамиана устроить женскую общину на земле, купленной у Выборова, можно только по этому поводу высказать кое-какие догадки. Во-первых, могло тут играть немалую роль самолюбие отца Дамиана. Устраивая обитель, он, так сказать, не хотел отстать от других, известных в духовном мире отцов настоятелей, потрудившихся в этом роде, например архимандрита Григория, устроившего на свои средства Верхотурскую женскую общину, вероятно, он знал и об известном Оптинском Амвросии, устроителе женской пустыни в Шамордино близ Оптинского монастыря; слава их могла побудить его к подражанию» ²⁴¹. Настоятель Верхотурского монастыря архимандрит Евгений²⁴² говорил, что «отец Дамиан ищет славы святого Серафима, хочет прослыть основателем, не хочет признавать над собою начальствования игумена»²⁴³. Следующий настоятель, архимандрит Ксенофонт (Медведев), писал в рапорте епархиальным властям: «Димитрий Лисицын (бывший иеромонах Дамиан) лишился сана за непослушание и духовную гордость»²⁴⁴.

Другой вопрос, касающийся судьбы отца Дамиана, сложнее. Каким образом, будучи в духовном заблуждении, поддавшись страсти гордости, он мог окормлять сестер Успенской общины, той самой общины, которая впоследствии стала Успенским монастырем, известным своей «благоустроенностью и религиозно-нравственным значением для окрестного населения»?²⁴⁵ Во-первых, можно предположить, что духовное состояние Успенской общины не в полной мере зависело от отца Дамиана. Напомним, что Татиана Цепелева, ее начальница, была духовным чадом старца Илии и, вероятно, сама в какой-то степени могла заботиться об устроении жизни общины в святоотеческих традициях. Во-вторых, в истории Церкви известны случаи, когда духовник, наставлявший своих чад в согласии со Священным Писанием и действительно ведший их ко спасению, впоследствии сам погибал, поддавшись какой-либо страсти. Святитель Игнатий (Брянчанинов) в «Приношении современному монашеству» рассказывает о старце-пустыннике, под руководством которого несколько дев проводили иноческое жительство. Старец был одержим страстью сребролюбия, которая долгое время была сокрыта и проявилась только тогда, когда схваченный язычниками пустынник вынужден был выбирать между исповеданием Христа и богатством. Он выбрал богатство и ради него принуждал и дев поклониться языческим богам. Девы же, помня его прежние наставления и понимая их истинность, предпочли отречению от Христа мученическую кончину²⁴⁶. Возможно, и Татиана Цепелева с сестрами, восприняв от отца Дамиана те трезвые наставления, которые он мог преподать, и дополняя их чтением святых отцов, сумели отделить зерна от плевел и не заразиться от своего наставника духом гордости.

К сожалению, о дальнейшей судьбе бывшего иеромонаха Дамиана сохранились очень противоречивые сведения и она вызывает у исследователей еще больше вопросов. Нужно отметить, что его отречение от монашества не дало тех результатов, на которые он рассчитывал. То есть он все-таки вынужден был расстаться со своими духовными чадами, так как по уставу Духовных консисторий человек, лишенный монашества, в течение семи лет не мог проживать в той губернии, где он был монахом²⁴⁷. Из архивных документов известно, что Димитрий Лисицын вместе с одним из бывших послушников Актайской пустыни уехал сначала в Иркутскую губернию, а затем в Туринский уезд Тобольской губерни ²⁴⁸. В Туринском уезде Димитрий несколько лет проживал на пасеке, принадлежавшей Успенскому монастырю, с ним жили еще несколько бывших послушников Актайской пустыни. В 1913 году Димитрий с послушниками поступили в число братии Кыртомского монастыря²⁴⁹. Но через полтора года они были вынуждены его покинуть, так как из-за них начались недовольство и ропот среди братии: дело в том, что настоятель сразу дал Димитрию послушание «читать поучения братиям в трапезе, а равно и его спутникам даны приличные послушания, а братия, бывшия на этом послушании, отстранены на другие послушания»²⁵⁰. Покинув Кыртомский монастырь, Димитрий с послушниками поселились в уединенном месте близ Кривого озера в Туринском уезде²⁵¹.

Сведений о жизни Димитрия с 1914 до 1923 года почти не сохранилось. Известно, что все это время он вместе с послушниками жил на Кривом озере, где они образовали скит²⁵². В 1923 году в скит приехал бывший настоятель Свято-Николаевского монастыря архимандрит Ксенофонт (Медведев), который на некоторое время оставил свой монастырь, поскольку в нем приняли новый стиль, а в общине Лисицына придерживались старого. По благословению епископа Иринарха ²⁵³ отец Ксенофонт постриг Димитрия в схиму с именем Даниил²⁵⁴. Есть свидетельства, что в 20-е годы у схимонаха Даниила окормлялись многие бывшие насельники монастырей нескольких районов: Благовещенского, Зайковского, Туринского²⁵⁵ – и что миряне также приходили к нему за наставлением и почитали его как старца²⁵⁶. В 1924 году отец Ксенофонт обращался к епархиальным властям с вопросом, не найдут ли они возможным обратиться с ходатайством к Святейшему Патриарху Тихону о восстановлении схимонаха Даниила в священном сане. Однако в 1925 году отец архимандрит от этой идеи отказался и всякие отношения с отцом Даниилом прекратил, поскольку «узнал о самовольном присвоении им этого сана». Все эти сведения известны из показаний самого архимандрита Ксенофонта, которые он давал в 1932 году, проходя в качестве обвиняемого по делу «Историческая гниль» ²⁵⁷. В некоторых свидетельских показаниях по этому же делу говорится также о том, что схимонах Даниил в начале 20-х годов начал совершать богослужения.

О деятельности отца Даниила до 1937 года известно из следственных дел ОГПУ и НКВД. К сожалению, сведения в этих делах содержатся разноречивые, к тому же, как известно, следственные документы в этот период российской истории далеко не всегда составлялись законными методами, поэтому вряд ли можно полностью доверять им при составлении жизнеописания. Однако в настоящий момент это единственный источник сведений о судьбе схимонаха Даниила.

Из следственного дела 1933 года известно, что отец Даниил с середины 20-х годов примкнул к сторонникам епископа Андрея (Ухтомского)²⁵⁸, то есть фактически перешел в раскол. Кроме того, в эти же годы он некоторое время общался с иоаннитскими²⁵⁹ священниками и епископами²⁶⁰. В 1931 году отец Даниил порвал связи с раскольническими архиереями и намеревался присоединиться к Уфимскому епископу Софронию (Арефьеву)²⁶¹, однако на пути в Уфу был арестован и отвезен в Свердловск. Об этом говорит сам схимонах Даниил в своих показаниях²⁶². Однако обвинительное заключение по этому делу дает несколько другие сведения: «...основоположником нового „иоаннитского“ движения на Урале явился в 1925 году Даниил Лисицын, являющийся по чину иеросхимонахом, введший тайное монашество. До 1929 года Лисицын возглавлял все тайные монашеские группы и считался их старшим. С 1929 года с посвящением в епископы Садовского Андрея Митрофановича под именем Агафангел, последний, как лицо наиболее одаренное, стал во главе „иоаннитов“... Лисицын Д. А. обвиняется в том, что... производил тайные посвящения и пострижения в монашество и священство как иеросхимонах и тайный епископ „иоаннитских“ групп... Виновным себя признал» ²⁶³. В 1933 году отец Даниил был приговорен к трехгодичной ссылке.

В 1936 году схимонах Даниил был вновь арестован в Тюмени. В деле 1937 года нет сведений о том, оставил он свои заблуждения или нет. Ему было предъявлено обвинение в том, что, являясь членом контрреволюционной организации, он систематически проводил пораженческую агитацию. Вину свою схимонах Даниил признал и был расстрелян 12 октября 1937 года ²⁶⁴.

________

Исследование судеб двух очень разных людей, о которых повествуется в данной главе, приводит к разным выводам, имеющим одно существенное сходство. При рассмотрении жизнеописания монаха Макария (Поликарпова) подчеркивалось, что не следует ожидать от духовника прозорливости или иных чудес. Подлинным духовным наставником является только тот, кто знает учение святых отцов и способен наставлять духовных чад в святоотеческом духе. А из жизнеописания схимонаха Даниила становится ясно, что в полной мере старцем можно назвать только того, кто не просто знает учение святых отцов и учит по нему, но и старается всю свою жизнь построить согласно этому учению, безжалостно отсекая любые проявления своей воли.

В наше время не так много людей, сочетающих знание Церковного Предания, глубокий духовный опыт и способность к наставлению, и сегодня как никогда современными являются наставления преподобных Симеона Нового Богослова и Нила Сорского о трезвом отношении к духовному руководству. Преподобный Симеон учит «не прельщаться одними словами, и не всякому верить человеку, который называет себя духовным, но удостоверяться прежде из жизни его и от дел его, согласны ли слова его и дела его с учением святых отец; и тогда уже принимать его и слушать слова его, как слова Христовы. Если же слова его и дела не согласны с учением святых отец, то не следует принимать его, а, напротив, отвращаться от него, хотя бы он воскрешал мертвых и иные многие творил чудеса»²⁶⁵. Подобно этому наставление преподобного Нила: «Особо ли ты живешь или в монастыре с братьями пребываешь, внимай святым Писаниям и по стопам святых отцов шествуй. Потому что божественные Писания нам так повелевают: или повиноваться такому человеку, который будет засвидетельствован в делании словом и разумом духовно... или если такого не найдется, то повиноваться Богу по Божественным Писаниям. Поступая по Святым Писаниям и по жительству святых отцов, с помощью благодати Христовой не погрешишь»²⁶⁶.

Данное исследование было бы неполным без упоминания еще одной уральской обители. Речь пойдет о Кыртомском Крестовоздвиженском мужском монастыре, о котором уже не раз говорилось на страницах книги, в частности, в связи с тем, что в этой обители полагал начало своего монашества преподобноисповедник Игнатий (Кевролетин).

Кыртомский монастырь в свое время был достаточно известен на Урале: несмотря на удаленное местоположение, в нем за короткое время собралось большое число братьев, его посещало множество паломников, искавших наставления у кыртомских старцев. Но, к сожалению, не имеется почти никаких сведений о том, как строилась духовная жизнь монастыря, под чьим руководством был воспитан его основатель монах Адриан, не сохранился устав пустыни, не дошло до нашего времени ни одно из наставлений кыртомских старцев. И поэтому история этой обители в настоящий момент является «белой страницей» в истории уральского старчества.

Кратко скажем о жизненном пути основателя Кыртомской обители – монаха Адриана (Медведева). Сведения о нем почерпнуты из книги, составленной современником старца, краеведом В. С. Барановым²⁶⁷.

Андрей Медведев родился в 1834 году в семье крестьян деревни Горсткиной Махневской волости Верхотурского уезда. В то время многие крестьяне держались раскольнических взглядов, но семья Медведевых в чистоте хранила православную веру. В раннем детстве от грамотных односельчан Андрей выучился читать и писать; его любимыми книгами сразу стали Священное Писание и жития святых, причем на чтение он тратил все свое свободное время. В нем с детства проявилась склонность к уединению, он уклонялся от шумных сообществ. Когда Андрей рассказывал что-то из прочитанного, то это чаще всего были повествования о жизни и подвигах отшельников. Имел он также большую любовь к богослужению, никогда не пропускал воскресных и праздничных служб, хотя до храма путь был неблизкий.

До двадцати пяти лет Андрей жил в родительском доме. Часто посещая Верхотурский Свято-Николаевский монастырь и глядя на жизнь иноков, он и сам захотел принять монашество. Но перед этим счел благоразумным посетить и другие монастыри России, побывать в святых местах. Он был во многих обителях Сибири, ходил на Соловки, побывал в Вятке, Устюге, Киеве и Почаеве. Странствование его продолжалось более десяти лет. В этом путешествии он, вероятно, не только хорошо познакомился с внешней жизнью монастырей, но приобрел и некоторый духовный опыт. Интересно, что уже в то время проявилось его умение своим назидательным словом помогать ближним. Как-то в пути у него истек срок паспорта, он был задержан и отправлен к месту жительства этапным порядком, в кандалах. Находя, что ничего не случается без благого Промысла Божия и что все служит единственно к пользе человека, он нисколько не скорбел об обстоятельствах своего возвращения домой. Напротив, в дороге он подбадривал и утешал остальных арестантов, а они охотно слушали его простые, но искренние и поучительные рассказы. За короткое время Андрей сумел приобрести такую любовь своих спутников, что они даже плакали при расставании с ним.

По возвращении в родные края Андрей поступил послушником в Верхотурский монастырь и был определен на послушание гостинника. Но ему, при его давнем стремлении к отшельничеству, были в тягость многолюдство и суета, почему он и решил удалиться из обители и жить в уединении. Он поселился в глухом лесу на берегу реки Кыртомки²⁶⁸. Само место было избрано им, скорее всего, по особому откровению Божию, так как первоначально он остановился там лишь для ночлега, а на следующее утро сообщил сопровождавшему его родному брату, что именно здесь останется для уединенной жизни. Тогда же Андрей водрузил на избранном им месте деревянный крест. Прожив три года отшельником, в 1874 году он отправился на Святую Гору Афон, где подвизался также в течение трех лет в келии святого Георгия, принадлежавшей русскому Андреевскому скиту. Затем он получил благословение вернуться на родину и жить там, где полагал начало своего подвига. В следующем году после его возвращения с Афона к нему присоединился отставной солдат Тимофей Шеин, который стал его ближайшим сподвижником, а впоследствии и старцем Кыртомской обители. Поселились с ними и еще несколько человек, искавших безмолвной жизни.

Молва о подвижниках быстро распространялась; многие, приходя к ним, сами оставались в общине. В1893 году община была преобразована в монастырь. 27 сентября 1894 года основатель обители был пострижен в монашество с именем Адриан в Верхотурском монастыре архимандритом Иовом (Брюховым) ²⁶⁹. В самое короткое время в монастыре собралось восемьдесят братьев, которые готовы были выносить все трудности жизни в столь удаленном месте. Их не останавливали ни скудная пища (хлеб ржаной, чай самый дешевый, «кирпичный»), ни тяжелейшие физические труды, ни продолжительные бдения. Братствующие, как говорится в описании монастыря, «подчинив себя всецело старцам своим – основателю отцу Адриану и сотруднику его Тимофею Шеину, трудились единодушно, безропотно – ради Бога» ²⁷⁰.

В монастыре имелась домовая церковь в честь Воздвижения Креста Господня²⁷¹, деревянные корпуса для братии; за несколько лет были заведены кузница, кожевенный завод, выстроена мельница. По свидетельству жизнеописателя, богослужение в обители совершалось по уставу Афонской Горы; за тем, чтобы оно совершалось неспешно и благоговейно, следил сам отец Адриан. Такая чинность привлекала раскольников, многие из которых приходили в монастырь на службы. Кроме того, здесь же они всегда могли задать свои вопросы, касавшиеся веры, и старцы обители разрешали все их сомнения, наставляли и утешали. В обитель за советом приходили не только из окрестных селений, но и из весьма отдаленных мест. Для многих стало правилом после поклонения в Верхотурье мощам святого Симеона зайти в Кыртомскую пустынь. Согласно рапорту отца Адриана от 31 декабря 1895 года, обитель посещало иногда до трехсот человек в сутки²⁷². Старцы не отказывали в совете никому из тех, кто приходил к ним ²⁷³.

Известно, что отец Адриан не имел священного сана, от принятия которого он отказался по смирению, – и это явилось причиной многих скорбей как для него самого, так и для всей обители. В монастырь были назначаемы для совершения богослужений, а позднее и на настоятельскую должность люди со стороны, которые стремились насадить в обители свои порядки. Один из них, иеромонах Каллист, недовольный тем, что ему не выделяли в монастыре желаемого количества еды и одежды, в 1895 году написал несколько доносов на старцев Адриана и Тимофея. По доносам было организовано следствие, которое обнаружило в Кыртомской обители ряд недостатков: беспорядок в финансовой отчетности, нарушения богослужебного Устава, непосещение большинством братии ежедневных богослужений, а также случаи их недостойного поведения (шумные разговоры, курение и даже драки в келиях), проживание при обители женщин с детьми, продажа мирским рабочим водки и табака, отсутствие библиотеки и некоторые другие²⁷⁴.

Можно с уверенностью сказать, что, по крайней мере, одно из этих обвинений было необоснованным. Речь идет о нарушениях богослужебного Устава. Под таковыми следствие подразумевало, например, раздельное служение вечерни, полунощницы и утрени. Однако Типиконом, принятым в Русской Православной Церкви с XVII века, это не возбраняется. То же относится и к другим «нарушениям» Устава, обнаруженным следствием.

Прочие недостатки, выявленные в пустыни, вполне объяснимы. Непосещение братией ежедневных богослужений проистекало, скорее всего, не от нерадения, а от того, что насельники монастыря, находившегося в глухом лесу, вынуждены были обеспечивать свое существование тяжелым трудом. Согласно рапорту отца Адриана, в будни братья работали с пяти утра до восьми вечера. При этом вся братия без исключения посещала воскресные и праздничные богослужения ²⁷⁵. Проживание при обители женщин (которые, нужно сказать, жили не в одних корпусах с братией, а в смежных с обителью домах) тоже можно объяснить тяжелыми условиями жизни монастыря. Женщины брали на себя часть трудов: уход за скотиной, стирку, приготовление просфор и тому подобное. Что касается недостойного поведения братии, то оно могло носить частный, случайный характер, возможно, такие случаи были среди новоначальных послушников, выходцев из простого народа.

Наиболее серьезным нарушением представляется то, что в обители велась продажа водки и табака наемным работникам. По объяснению отца Адриана, эта торговля производилась по необходимости, вследствие отдаленности монастыря от населенных пунктов, где бы рабочие могли купить себе «вышеперечисленные предметы». Видимо, тяжелые жизненные условия вынуждали руководство монастыря идти на уступки рабочим, иначе те надолго отлучались бы из обители, затрудняя работу монастырских предприятий.

Нужно отметить, что доносы, из-за которых началось это следствие, были написаны «болезненно раздражительным» человеком – именно таким предстает иеромонах Каллист в официальных характеристиках²⁷⁶. Скорее всего, недостатки, обнаруженные следственной комиссией, были значительно преувеличены, тем более что один из членов комиссии, священник Константин Зеленцов, как можно заключить по архивным документам, отличался резким характером и предельной педантичностью.

Характерно, что по делу, заведенному в Духовной консистории на кыртомских старцев, целый год не принималось никакого решения. Только после очередного шквала доносов иеромонаха Каллиста рассмотрение дела продолжилось и старцы были удалены из обители; их перевели в Верхотурский монастырь. Сразу после ухода старцев, по свидетельству жизнеописателя, Кыртомский монастырь начал приходить в упадок: ушли многие из братии, остановилась работа на некоторых послушаниях, поток богомольцев иссяк. После слезного ходатайства братии отец Адриан, а через некоторое время и его сподвижник были возвращены в Кыртомскую обитель. С ними вернулись и ушедшие насельники, вновь началось паломничество, возобновилась привычная жизнь обители.

Следует обратить внимание на то, что верхотурские настоятели из валаамских иноков относились к кыртомским старцам вполне благожелательно. Например, архимандрит Иов (Брюхов) постриг старца Тимофея в мантию²⁷⁷ в 1896 году, то есть уже после печально известного следствия ²⁷⁸. После удаления из Кыртомского монастыря отец Тигрий жил в Верхотурской обители около года. Сохранился отзыв архимандрита Иова об отце Тигрии из рапорта в Духовную консисторию, написанного в это время: «...имею честь донести, что монах вверенного мне монастыря Тигрий во все время проживания его в сем монастыре поведением своим вполне соответствовал монашескому званию»²⁷⁹. Преподобный Арефа (Катаргин) немного позднее в рапорте о состоянии дел в Кыртомском монастыре засвидетельствовал, что некоторые из братии обращаются к монаху Тигрию «за советом в духовно-нравственной жизни как к старшему по возрасту и опытному в монастырской жизни». А в связи с тем, что отцу Тигрию ставили в вину беспорядки в Кыртомской обители, игумен Арефа писал: «...в даваемых им советах нет ничего подобного, что могло бы служить поводом к нарушению монастырских порядков и общего строя монастырской жизни» ²⁸⁰.

О том, насколько плодотворным было руководство старцев Адриана и Тигрия, можно судить по преуспеянию их духовных чад. Иеромонах Мардарий, казначей Кыртомской обители, окормлявшийся у старца Адриана, был известен как человек «благоприлично примерного поведения... и имеющий по своему поведению влияние на братию». Преподобный Арефа, которому принадлежит этот отзыв, именно отцу Мардарию доверил проводить в Кыртомской обители «вечерние собеседования», на которых братии предлагалось «чтение из отеческих и других духовно-нравственного содержания книг» ²⁸¹. В числе духовных чад отца Адриана, как мы уже говорили, был и будущий старец Игнатий (Кевролетин).

После возвращения в Кыртомский монастырь отец Адриан и отец Тигрий жили недолго. Пережитые скорби подорвали их здоровье. В 1900 году, в возрасте шестидесяти шести лет, почил отец Адриан. После его смерти отец Тигрий вновь переселился в Верхотурский монастырь, где ему было доверено наставлять в духовной жизни братию этой обители, о чем есть свидетельство в его послужном списке²⁸². В 1905 году старец скончался, незадолго до смерти приняв постриг в схиму с именем Трифиллий. Нужно сказать, это был первый схимнический постриг в трехсотлетней истории Верхотурской обители, что также свидетельствует о духовном преуспеянии отца Тигрия.

История Кыртомского Крестовоздвиженского мужского монастыря требует дальнейшего изучения. Мы не теряем надежды, что обнаружатся документы, которые раскроют для нас характер духовного подвига старцев Адриана и Тигрия, познакомят более подробно с внутренней жизнью обители. А пока хотелось бы в качестве заключительного штриха привести некоторые сведения из воспоминаний об отце Адриане, бережно сохраненных его современниками.

О крайнем незлобии старца Адриана говорит следующий случай, рассказанный в его жизнеописании. Однажды, уже в последний год жизни старца, один молодой послушник по наущению диавольскому срубил и спрятал в лесу тот достопамятный крест, который отец Адриан установил еще в 1871 году на берегу реки Кыртомки. Этот крест был святыней, дорогой для всего братства. Пока в обители не было храма, все выполняли свое молитвенное правило перед этим простым деревянным крестом, почему впоследствии братство относилось к нему как к своей скинии. И сам монастырь был назван Крестовоздвиженским именно в связи с памятью устроения обители, началом которого послужило водружение креста. Отец Адриан с болью принял весть об исчезновении креста; узнав, кто был виновником, немедленно пошел к нему. Но не строгие увещевания, и тем более не угрозы и крик были его оружием – он с ласками начал уговаривать послушника вернуть хотя бы частицы срубленного креста. В том заговорила совесть, и он принес крест обратно в обитель. О кротком нраве отца Адриана свидетельствует и та мирная, незлобивая интонация, которой проникнуты составленные им документы – рапорты о положении дел в Кыртомском монастыре после приезда иеромонаха Каллиста. Несмотря на то что это был главный досадитель отцу Адриану, старец никогда не позволял себе резких высказываний о нем.

Сохранились воспоминания о блаженной кончине отца Адриана. Целый день накануне смерти старец принимал посетителей, шедших к нему за советом, утешением, благословением. Во время вечернего богослужения он почувствовал себя совершенно ослабевшим и принужден был воспользоваться помощью послушника, чтобы дойти до своей келии. В ту же ночь, исповедавшись и причастившись, он просил прочесть канон на исход души и вскоре с улыбкой на устах отошел в вечность. Примечательно, что его тело не подвергалось тлению в течение четырех дней до погребения, несмотря на то что гроб с останками находился в храме, где было жарко от горящих свечей и множества молящихся.

Стоит также отметить почитание могилы праведника после его кончины. При жизни старца сотни богомольцев шли к нему за утешением и вразумлением, а после его смерти их число не только не уменьшилось, но даже возросло. Панихиды служились по нескольку раз в день. И это продолжалось не один или два года – сведения о непрерывавшемся почитании отца Адриана опубликованы в книге о Кыртомском монастыре, которая была написана в 1907 году, то есть через семь лет после блаженной кончины старца. Существенно и то, что, несмотря на продолжавшиеся неурядицы, большинство братии безропотно трудились и не покидали обитель, дав слово до смерти пребывать там, где лежат останки их наставника и руководителя.

После революции Кыртомский монастырь был закрыт; в настоящее время он не восстановлен.

В приведенном очерке предпринята попытка показать, как складывалась традиция старчества на Урале. Эта тема еще только осваивается историками. Ее исследователь неизбежно сталкивается с двумя трудностями. С одной стороны, информации, необходимой для воссоздания полной картины монашеской жизни на Урале и для строго научных обобщений, явно недостаточно, с другой стороны – уже накопленный фактический материал нуждается в тщательной проработке и требует дальнейшего осмысления.

Названные трудности обусловили некоторую неполноту и фрагментарность предпринятого исследования, которое со временем предполагается расширить и углубить, дополнить новыми сведениями.

Проблема изучения истории монашества в целом, и традиции старчества в частности, актуальна сегодня как никогда. В современной России, на Украине, в странах СНГ и Прибалтики возрождается монашеская жизнь, открыто уже более семисот монастырей, при которых существует около двухсот пятидесяти подворий и скитов. Конечно, и священноначалие, и сами насельники обителей озабочены вопросом, на каких основах должна созидаться монастырская жизнь, какова цель современного монашества? И мы предприняли попытку хотя бы в какой-то мере ответить на этот вопрос.

В книге представлена история всего нескольких уральских монастырей, но и такой сравнительно небольшой материал позволяет увидеть общую тенденцию: где появляется золотая монашеская традиция – умное делание, основными составляющими которого являются непрестанная Иисусова молитва, исповедание помыслов, а в наше время еще и обязательное чтение святоотеческой литературы, – там духовная жизнь расцветает. И напротив, с оскудением этого делания оскудевает и дух истинного монашества.

Сегодня часто говорят о том, что возродить эту традицию не представляется возможным из-за того, что после стольких лет богоборческой власти почти утрачено понятие о ней, утрачен необходимый духовный опыт. Аргументы бесспорны. Но задумаемся: в истории Церкви неоднократно происходили разрывы этой «золотой цепи», когда нельзя было просто сказать: «Повинуйтесь отцам. Отцы наши сами так поступали: повиновались отцам своим и их наставления слушали; оттого преуспели, возросли и сделались сами учителями»²⁸³. Например, в XVIII веке государственные реформы нанесли столь сильный урон российскому монашеству, что, казалось, оно уже едва ли оправится от их последствий. Но, как и в другие времена, находились те, кто брался за восстановление иноческих идеалов. Благодаря преподобному Паисию (Величковскому), а позже его ученикам, монашество в России вновь стало тем, чем оно призвано быть, – «светом миру».

Во второй половине XIX века вновь явным становится отступление от животворной святоотеческой традиции. В письмах святителя Игнатия (Брянчанинова) то и дело слышатся скорбные пророчества: «Монашество быстро уничтожается. Душевный подвиг почти повсеместно отвергнут... телесный труд и многопопечительность о вещественном развитии уничтожают душевное развитие» ²⁸⁴. «Должно будет счесть великою милостью Божией, если не последует вскоре какого-либо тяжкого удара на монастыри» ²⁸⁵. Пророчество сбылось: последовало страшное потрясение. Но, как говорят святые отцы, через что произошло падение, чрез то и следует восстать. Поэтому как причиной упадка и последовавшего за ним гнева Божиего явилась утрата духовного делания, так, чтобы вновь и на Церковь, и на монастыри обильно излилось Божие благословение, сегодня необходимо возрождать это делание.

Полноценная монашеская жизнь невозможна без подлинного духовного руководства. Недаром говорит Писание: «Брат от брата помогаемь, яко град тверд» (Притч. 18,19), – и апостол повелевает: «Исповедуйте друг другу помышления ваша, яко да исцелеете» (см. Иак. 5, 16). Но как сегодня исполнять эти заповеди, сегодня, когда не только окончательно оскудели сосуды благодати Божией, но и затруднительно найти человека, хотя бы по книгам знакомого с умным деланием? На наш взгляд, выход все же существует, и он будет самоочевиден, если мы вернемся к пониманию истинной цели монашества.

«Монахи суть те христиане, – прибегнем вновь к словам святителя Игнатия, – которые оставляют все, по возможности, земные занятия для занятия молитвою – добродетелью, высшей всех добродетелей, чтобы посредством ее соединиться воедино с Богом, как сказал апостол, „прилепляяйся Господеви бывает един дух с Господом» (см. 1Кор. 6, 17)»²⁸⁶. Тот же святитель причисляет к существеннейшим деланиям монаха и чтение святых отцов Православной Церкви, как способствующее прохождению подвига молитвы. Поэтому облагодетельствуют свое братство те настоятели, которые, осознавая, что существенным деланием монаха является молитва, и понимая, что сегодня крайне затруднительно найти опытных в этом деле наставников, введут в обители чтение святых отцов. В современных условиях лучшими учителями могут стать книги: они дадут ответы на вопросы, сформируют правильное представление о сути монашеской жизни, возбудят ревность к иноческому подвигу. Наиболее доступны и полезны писания русских подвижников: святителя Игнатия (Брянчанинова), преподобного Паисия (Величковского), преподобного Нила Сорского, но не нужно пренебрегать и поучениями древних отцов. Если уже сегодня ввести в обителях чтение святоотеческой литературы, то это делание не замедлит принести свой плод: по милости Божией появятся в братстве те, кто будет напоен богомудрыми словами святых отцов, и их совет сможет и другим помочь в прохождении поприща монашеской жизни. Нужно заметить, что введение чтения не должно расходиться с общим монастырским строем жизни: в центре жизни обители должно быть молитвенное делание, для обучения которому, собственно, и необходимы духовное руководство и чтение святоотеческих трудов.

Представляется также возможным тот путь, о котором говорили участники Первого Всероссийского съезда монашествующих, состоявшегося в 1909 году. Тогда много было сказано о том, что «ни одна из мер к обновлению монашества не принесет существенной пользы, не будет животворной без старчества в обителях» ²⁸⁷. Был назван и способ его введения: настоятель выбирает из монастырской братии лицо строгой иноческой жизни и «для практического ознакомления со старчеством» командирует его в монастырь, где оно уже существует. Сегодня в России имеется ряд монастырей, в которых постепенно восстанавливается святоотеческая традиция, а значит, и старчество. Нам кажется, что эти обители могли бы оказывать посильную помощь тем монастырям, которые делают первые шаги на пути своего становления.

Конечно, странно было бы ожидать, что в монастырях в короткое время появятся благодатные высокопреуспевшие старцы. Единственно правильным и единственно доступным путем для современного иночества является тот, что был указан еще святителем Игнатием: «...духовное жительство, предоставленное Промыслом Божиим нашему времени... основывается на руководстве в деле спасения Священным Писанием и писаниями святых отцов, при совете и назидании, заимствуемых от современных отцов и братии» ²⁸⁸. Подобное наставничество насаждали и уральские подвижники: преподобный Илия (Чеботарёв), преподобномученик Варлаам (Коноплев). Они справедливо считали, что в монастыре наставником вполне может быть инок даже скромного преуспеяния; пусть он не будет обладать бесстрастием, главное – чтобы у него был некоторый опыт монашеской жизни и способность к духовному рассуждению. Здесь уместно вспомнить слова преподобного Иоанна Лествичника о том, что некоторые, погрязши в тине, предупреждали других, чтобы и те не попали в ров, и за спасение других Господь и их избавлял от тины греха²⁸⁹. Поучительное наставление по этому поводу содержится в письмах преподобного Макария Оптинского. Одной из сестер враг всевал помыслы против старицы, и когда она их открывала, то монахиня-руководительница смущалась и скорбела на исповедующуюся сестру. Но даже при том, что старица проявляла такую немощь, преподобный Макарий заповедал сестрам, смиряясь друг перед другом, продолжать их делание, ибо оставление всякого руководства считал небезопасным ²⁹⁰. Примечательно, что и в уставе Леушинской обители, составленном известной высотой своей духовной жизни игуменией Таисией²⁹¹, сказано, что при недостатке в общежитии стариц новоначальные могут вручаться даже просто благонадежнейшим из сестер, которым и должны оказывать во всем полнейшее послушание, нимало не смущаясь, даже если бы те были из числа недавно вступивших в обитель²⁹².

Относительно же сомнений тех, кто совершенно отвергает возможность духовного руководства, считая, что в наше время вообще опасно кому-либо поручать себя, можем сказать следующее. Действительно, многие святые отцы (в том числе преподобный Иоанн Лествичник, преподобный Симеон Новый Богослов) писали, что это делание требует большого рассуждения и осторожности, но те же самые отцы утверждали необходимость наставничества. И русская пословица гласит: «Волков бояться – в лес не ходить». Добавим, что во все времена, даже обилующие «непрелестными учителями», существовала опасность «попасть вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо пристани в пучину» ²⁹³. И в нашей епархии были случаи, когда рядом с истинными, благодатными старцами встречались шарлатаны и обманщики. Так, в Верхотурском уезде в начале XX века проживал некий «подвижник» Фрол Филиппов. Он любил поучать, были у него, конечно, и свои почитатели. И подвиги его были налицо: лохмотья, вериги... Но наибольшую известность он получил благодаря тому, что многим открывал «ангельское пение». Собрав народ во дворе, он повелевал всем падать ниц, а сам забирался на чердак, где у него стоял граммофон (вещь в тех местах невиданная), и заводил какую-нибудь пластинку…²⁹⁴ В данном случае речь идет о грубом обмане, очевидном даже для тех, кто не имеет духовного опыта. Однако в истории уральского старчества были и такие случаи, когда человек, считавшийся благодатным старцем, сам находился в заблуждении и невольно вводил в заблуждение других. Именно о таких наставниках повествуется в главе «Об уклонениях от традиций старчества». Вероятно, в наши дни как мошенников, подобных Фролу Филиппову, так и заблуждающихся духовников стало еще больше, но из-за них ни в коем случае нельзя ставить под сомнение саму святоотеческую традицию старчества.

Хотелось бы указать еще на одно заблуждение, связанное с рассматриваемой проблемой. Некоторые, неправильно понимая термин «младостарчество», с чрезмерной осторожностью относятся к руководству, которое осуществляет человек, еще не убеленный сединами. Но Святейший Патриарх Алексий II, говоря об этом явлении, специально пояснил, что оно связано отнюдь не с возрастом, а с « отсутствием трезвого и мудрого подхода к духовнической практике»²⁹⁵. Мудрость же измеряется не числом прожитых лет, ибо, по слову Премудрого, «возраст старости житие нескверно» (Прем. 4,9). Опыт духовной жизни подвижников, о которых было рассказано в книге, вполне подтверждает сказанное. Напомним, что схимонахиня Евфросиния (Мезенова) начала по благословению архимандрита Варлаама принимать людей для духовного назидания, когда ей было около двадцати лет; игумен Серафим (Кузнецов) в тридцатилетием возрасте стал основателем уединенного скита и, по всей вероятности, уже тогда начал окормлять монашествующую братию и мирян; а преподобного Зосиму (Верховского) в двадцать два года так и называли – «младой старец», ибо он рано приобрел духовную опытность, рано стал способен и других руководствовать на пути к спасению.

________

Свою цель авторы книги видят в том, чтобы привлечь внимание всех, кто озабочен судьбой русского монашества, к тому деланию, на основе которого оно может быть возрождено. И для нас, монашествующих Уральского края, особенно важно, что и на нашей земле были подвижники, которые своей жизнью показали пример следования святоотеческой традиции.

Хотелось бы закончить книгу словами наставника многих поколений монахов, преподобного Феодора Студита: «Прекрасна слеза сокрушения, точащаяся из очей; прекрасна чистая молитва, ночная и дневная; прекрасно терпение прискорбностей; прекрасно занятие рукоделием; прекрасно слушание чтений во время бдения; прекрасны неспешность на слова и беседа без смеха; прекрасно воздержание в меру; прекрасны памятование о смерти и посильное подражание житию святых; прекрасны бегство от страстной дерзости и блюдение божественного смиренномудрия; но прекраснее всего – безжалостное в отношении себя откровение и исповедание помыслов. „Вся же искушающе, добрая держите» (1Фес. 5, 21)»²⁹⁶.