Протоиерей Игорь Фомин: Все, что с тобой происходит, ‒ это и есть воля Божия. Все, что к тебе пришло, все, что с тобой случилось, – этому надо удивиться. А что такое удивление – это когда человек встает около какого-то дива, у дива стоит. Вот произошел с тобой какой-то из ряда вон выходящий случай, упала на тебя, я не знаю, кастрюля со щами со второго этажа – можно озлобиться, а можно удивиться.
Жизнь любого священника в буквальном смысле ‒ ежедневное диво. В каждой исповеди перед глазами часто проходит целая жизнь, полная загадок и непредсказуемых поворотов. Отец Игорь Фомин исповедует уже почти двадцать пять лет с тех пор, как рукоположился в священный сан.
Храм благоверного князя Александра Невского при МГИМО. Его настоятель, протоиерей Игорь Фомин встречает новую алтарную икону. Храм построили пять лет назад, но внутреннее обустройство еще продолжается. Храм благоверного князя Александра Невского еще долго будет находиться в лесах. Стены и купол столь большого храма расписывают всего лишь два человека. Работу выполняют и доверяют строго своим, чтобы все было в едином стиле и одной рукой – так дольше, но надежнее и дешевле. К выбору иконописцев пристальное отношение не случайно, с последней алтарной иконой случился казус.
Случилось так, к сожалению, что мы заказали иконы, причем много икон заказали для храма одной мастерской, и были выплачены деньги – большая часть была выплачена денег, и, к сожалению, они нас подвели, нас обманули, хотя до этого очень замечательные прекрасные иконы написали – скрылись с этими деньгами. Ну, что ж… И вот нашли других мастеров из Палеха и решили продолжить. Слава Богу, нашелся доброхот.
Этот храм – любимый дом для сотен прихожан из семей студентов, преподавателей, дом для его настоятеля отца Игоря Фомина. А ведь он мог бы выбрать совсем другой жизненный путь – например, стать врачом. В старших классах он серьезно увлекся медициной.
Перед армией закончил медицинское училище, влюбился в медицину, хотел быть хирургом, и после армии поступал в медицинский институт, хотя мне отец Василий, наш духовник, сказал: «Нет, давай-ка сразу в семинарию». Я говорю: «Батюшка, ну вот у вас есть светское образование, мне тоже хочется!» Мне очень хотелось в медицину. Он говорит: «Ну, зачем, тебе не надо – вот, поверь!» – «Ну, так хочется!» Он говорит: «Ну, ладно, иди, потеряй годик» Я так обрадовался, думаю: почему годик – пять лет, а там еще и всякие ординатуры и так далее, и тому подобное.
Слова своего духовника, отца Василия Владышевского, он вспомнил позднее, когда завалил первый же экзамен по любимому предмету.
Я «зарезался» на первом экзамене, хотя все было благоприятно. Я подготовился, мама преподавала в медицинском институте в Третьем Меде, и в тот момент, когда я поступал в Третий Мед, на нашей квартире свободной жил сын ректора Третьего Меда со своей семьей, только-только образованной, то есть, понимаете, что все самые благоприятные условия были созданы, я должен был поступить. И первый экзамен – это был экзамен по литературе, сочинение надо было написать: «Творчество войны в стихах Высоцкого». Я одним из первых написал это сочинение на несколько страниц и сдал. У меня никаких вопросов не было, что я написал все правильно. Ушел, стал готовиться к следующему предмету – биология или химия, сейчас не помню, что там было. Причем это было в день Петра и Павла. Я утром зашел, причастился на Новослободской в храме. Прекрасно помню этот день. Пошел сдавать экзамены, все замечательно было. Посмотрел, когда следующий экзамен, подготовился, пришел на него, стал смотреть в списки абитуриентов, которые сдают экзамены и не нашел себя. Думаю: ну, как так, видно, пропустил, невнимательный, не включили, бывает, я еще раз просмотрел. Нет. Не может такого быть! А в горделивую голову влезть не могло, что ты не сдал экзамен.
Завалив экзамен, он не расстроился, в голове крепко сидели слова духовника. После мединститута он забрал документы и на следующий год поступил в семинарию. Так несостоявшийся врач стал врачевателем человеческих душ. Бог ведет нас часто непонятными запутанными тропами, сбивает намеченные планы и дела, встречи. Лишь намного позже мы понимаем Его гениальный режиссерский замысел, Его промысл о нас.
Тот день в жизни молодого священника Игоря Фомина был именно таким – с намеченными планами, делами и встречами. Нужно было помочь родной тёте построить мост в разрушенной деревне. Молодой батюшка с охотой отозвался на предложение, но с самого утра день пошел наперекосяк.
Утром, пока все просыпались, она говорит: «Слушай, поехали в деревню съездим, ты на машине, я тебе наш молитвенный дом покажу». В деревне у них храма не было, но они открыли молитвенный дом прямо в какой-то избушке, им кто-то отдал избушку. Туда приезжает батюшка, там служит литургию. Интересно: разрушенная колокольня оставшаяся. «Мы проедем, посмотрим, и ты на машине – зайдем магазин и закупимся». Я говорю: «Конечно, поехали». Я облачился – все-таки молитвенный дом. Заехали в молитвенный дом: очень красиво оформлен, какие-то вырезанные из журналов бумажные иконочки развешаны, половички, бабушками связанные, – очень уютненько, все чистенько, аккуратненько, прекрасно. Спели тропари – сейчас уже не помню, какой тропарь спели. Выходим, и вдруг бабушка какая-то заходит и говорит: «Ой, а ты, что, сынок – поп, что ли?» Я говорю: «Да, матушка, вот такой какой есть поп». – «Слушай, а у моего вот сегодня тридцатая годовщина, давай послужим панихидку?» – «Давай». А сам думаю: там мужики уже собираются, наверно, встают сейчас уже, чуть-чуть опохмелятся, покушают, и надо идти делать, пока световой день – мост, бревна валить, и так далее, и тому подобное.
Но благому начинанию в тот день так и не суждено было сбыться. До строителей священник не доехал. По пути к мосту возникало то одно, то другое неотложное дело. Рядом с местной заброшенной колокольней батюшкину машину остановил странный незнакомец.
Ну, посередине пепелища колокольня, на ней «Маша плюс Вася равно любовь»– все как и везде, все как обычно. Посмотрели, поцеловали камни, развернулись и пошли. А мимо нас какой-то такой парень пробежал в очечках – красный такой, круглый, куда-то пробежал. Ну, пробежал и пробежал. Мы сели в машину, и вдруг мне в стекло такой удар, я даже прямо вздрогнул от неожиданности: «Вы поп?» – «Да». – «Я хочу исповедоваться». Я говорю: «А в чем вопрос?» Он говорит: «Я иду вешаться, не хочу с грехами, хочу без грехов». И, знаете, вот меня отпустило, сразу отпустило, и я понял, зачем я приехал за четыреста километров, зачем меня Господь везде остановил, везде провел. Господь великий режиссер, Он сделал так, что мы с Ним пересеклись. Господь дал шанс увидеть человека в рясе с крестом и дал ему возможность вдруг задуматься, потому что, как я помню, это состояние он вынашивал долго.
Что толкнуло на страшную мысль и подробности несостоявшегося самоубийства останется тайной исповеди. Она длилась полтора часа в разрушенной колокольне.
Он никогда не причащался, он никогда не исповедовался, он никогда не был в храме, он, наверно, священников видел по телевизору, ну, наверно, вот и все, что он знал об этом, но он воспользовался этой ситуацией, и я надеюсь – до сих пор живет.
После той исповеди он поразился тому, как Господь деликатно, но настойчиво управляет и направляет, при этом всегда оставляет выбор.
Тогда понял, когда сел в машину после этой исповеди, что мост мы не построим – в общем-то, так оно и получилось, потому что не ради моста сюда привел Господь, а может быть, Господь даже надоумил этих мужиков украсть мост для того, чтобы не я спас – вот здесь это очень важный такой аспект – я стал тем винтиком, механизмом, или, может быть, той пешкой вот в этой большой стратегический партии у Бога, где Он дал возможность человеку много что осознать. Для меня это, конечно, было поражением, поражением всего моего представления о любви Божией, но и о той, наверное, настойчивой деликатности, с которой Господь эту любовь предлагает. Все-таки у человека остается право выбора между одним и другим поступком.
Батюшка, Вы мороженое любите?
Очень. Очень люблю мороженое, это, наверное, куда-то в детство меня очень так отбрасывает сильно, хотя я не могу сказать, что мне как-то о чем-то грустно сейчас в этом состоянии; но детство оно всегда есть детство, оно всегда очень прекрасное. И когда ты ешь мороженое, просто так всплывают какие-то моменты: вот ты с дедушкой идешь, с ветераном войны за руку, маленьким, или, там, с папой, который работает в Академии наук.
Нынешнее мороженое все же уже не то, что в детстве. И по весу уступает: 80 граммов против 100, и по вкусу. Больше всего на свете он любил дедушкино мороженое, его ветеран войны готовил сам.
В моем детстве было разное мороженое. Дефицита мороженого не было, но в моем детстве было даже самодельное мороженое. Я помню, как дедушка – главврач госпиталя одного подмосковного ‒ делал мороженое. Подробностей сейчас не помню, но это было самое вкусное мороженое.
Детство будущего священника было, как у большинства советских мальчишек. Пионерский галстук он чаще носил в кармане брюк, любил похулиганить и с друзьями катался на товарных поездах. Опасное баловство, как водится, до добра не довело: хулиганов поймала милиция. Тогда Игорю Фомину впервые досталось от родителей.
Естественно, милиция все-таки такое подсудное дело, в школу пришли, вызвали, ну и родители потом вызвали. Моим родителям досталось…
Сейчас за это даже уголовка светит.
Да, но тогда первый раз нас простили, хотя погрозили детской комнатой милиции, на учет поставить, условный срок дать… Для нас это было что-то ужасное такое. И вот, я помню, как после этого мама меня ругала, кажется, после этого – я не помню сейчас, из-за этого или нет, но она меня так чехвостила, мне было так стыдно, неудобно… Естественно, я пытался что-то там возразить, и потом она подвела к папе. Она говорит: «Юра, поговори с ним!» Он на меня так посмотрел и дальше стал заниматься, и мне так стало неуютно, страшно, я говорю: «Пап, ну ты хоть выпори меня, накажи как-нибудь!» Он на меня так еще раз посмотрел и говорит: «Ты знаешь, если ты дурак, то это бесполезно, а если ты умный, ты так уже все понял». И знаете, вот для меня это было страшнее всего.
Впрочем, ему есть что вспомнить хорошего из школьной жизни: он коллекционировал марки, значки, старинные бумажные деньги, при этом увлекался спортом и даже стал лучшим вратарем по гандболу РСФСР среди юниоров. Возможно, достиг бы значительных спортивных высот во взрослом гандболе, но с расписанием вышла накладка: занятие, как назло, каждый раз попадало на воскресенье.
Все соревнования назначались на воскресный день. Я к тому времени уже алтарничал, и я одно исключение сделал – алтарничал, пропускал соревнование; а в другое воскресение ездил на соревнование, пропускал алтарь. И в какой-то момент тренер выяснил, в чем проблема и сказал: «Тебе надо выбрать: или попы, или спорт».
Он выбрал Бога – сознательно и последовательно, вслед за тем, как приняли Бога в свою жизнь его родители. Сначала папа, глубоко уверовавший после смерти своего отца. Георгий Фомин работал в Академии наук и был серьезным программистом.
Когда он скончался, в его телефоне я нашел такую запись: «5 мая 1976 года я стал верующим человеком» – вот это день смерти его отца. Папа был и до этого верующим человеком, но видно смерть его отца, который тоже был необычайным, очень добрым человеком, его так поразила, что, наверное, какой-то новый этап был взаимоотношений с Богом.
Через три года в девять лет крестился Игорь вместе с мамой. Можно сказать, с этого времени и началась его активная жизнь в православии. Он помнит точно, что в четырнадцать он впервые вошел в алтарь, а двумя годами ранее, в двенадцать, прочитал Евангелие.
Причем очень быстро его прочитал, где-то в две с половиной – три недели, не больше. Я просто глотал – глотал Новый Завет, естественно, не всю Библию, а Новый Завет глотал, и для меня это было, знаете, как поражение такое. Вот и здесь, что ни строчка, что ни стих – меня это просто поражало с ног до головы. И сейчас читаешь, разбираешься, смотришь: еще что-то такое, какие-то моменты очень яркие ты пропускаешь, а тогда мне казалось, что просто все, каждая строчка, каждая буква меня касается. И с этого момента, естественно, такая любовь к Священному Писанию ‒ она была привита мне.
Привито добровольно, без наставления и назидания. Родители никогда не давили на сына и всегда давали свободу выбора, но удивительным образом все разговоры отца всегда незаметно сводились к Евангелию.
Как у него это получалось – я вот до сих пор не могу никак это понять и уразуметь; но вот о чем бы, с кем бы он ни заговорил, или с ним кто бы ни заговорил, всегда в конце разговора выходили на Евангелие и заканчивали Евангелием. Это потрясающая способность была такая у отца, любящего искренне Господа и Священное Писание.
Папа всегда был примером для сына. Георгий Фомин рукоположился в священники, когда сын вернулся из армии. Так протоиерей Георгий Фомин восстановил род священников, который прервался после революции.
Перед его глазами прошло много историй заключенных – и бывших, и еще не осужденных. Исповедь одного из них запомнилась особенно.
Вечером после службы исповедовал, и как-то очень долго я задержался. И подошел мужчина, молодой, лет тридцать, наверное. Он говорит: «У вас есть время?» Я говорю: «Есть». – «Я очень долго займу у вас время, я хочу исповедаться за всю жизнь». Я думаю, ну, что там ‒ тридцать лет: «Ну хорошо, конечно, пожалуйста».
Он привык в своей пастырской работе ко многому, но к тому, что это будет исповедь убийцы, готов не был. Убийца был не простым, а профессиональным, в 90‑е был наемным киллером и убил немало людей.
Когда он вернулся из армии, то это уже были совершенно другие времена; это были уже начало 90‑х годов, лихие разборки, братва, и его привлекли к этому делу, причем простыми угрозами: если ты не хочешь заниматься, то твои близкие пострадают. Он согласился на это и стал наемным убийцей, наемным киллером. Причем, когда он дошел до этой страницы своей истории, он говорит: «Знаете, батюшка, мне совершенно безразлично, что вы после этой исповеди сделаете: пойдете в милицию (тогда еще милиция была) или не пойдете, мне совершенно безразлично, я просто так уже жить не могу». И, действительно, какие-то такие вещи уже рассказал, неприглядные, страшные вещи. Исповедовался – у меня это впервые было, первый и последний раз, больше такого никогда ещё не было.
Тогда перед священником стал непростой выбор: сдать киллера в милицию за совершенное злодеяние или сохранить тайну исповеди.
Но Господь очень интересно тоже со мной распорядился в этом плане. Наверное, на следующий день, если я не ошибаюсь, я открыл Феофана Затворника – вот так, просто наугад. Готовился к проповеди, и вот, как сначала откроешь книгу, а потом уже ищешь там какую-то страницу – и вдруг какое-то слово священнослужителя о исповеди. И вдруг я прочитал у него такие очень интересные слова, что если перед исповедующимся должно лежать Евангелие и крест, то перед исповедующим, то есть священником, должен лежать еще и нож – в напоминание о том, что лучше отрезать себе язык, чем разгласить исповедь. И для меня вопрос был закрыт и морально, и этически. И через, наверное, полгода, может быть, год, мне пришло письмо в Казанский собор, где он описывает свою судьбу. Причем оно уже было не мрачным таким, как его исповедь, а наоборот, позитивным, что после исповеди – он говорит, – я почувствовал свободу, я сам пошел в милицию и сдался. Ему пожизненный срок дали, и он этому безумно рад.
Для него такое перерождение души человека после исповеди – настоящее чудо.
Для меня чудо – это перерождение другого человека, тогда, когда ты в смирении, в покаянии вдруг называешь свои грехи и каешься в них, и они прощаются тебе. Вот это чудо, вот это такое поразительное чудо…
Комментировать