<span class=bg_bpub_book_author>Медведева И.Я., Шишова Т.Л.</span> <br>Разноцветные белые вороны. Книга для трудных родителей

Медведева И.Я., Шишова Т.Л.
Разноцветные белые вороны. Книга для трудных родителей

(55 голосов4.0 из 5)

Авторы этой книги (а вернее, двух книг под одной обложкой) придумали весьма оригинальную методику психотерапии детских неврозов (страхов, патологической застенчивости, демонстративности, тиков, заикания и т. п.). Они лечат детей с помощью кукольного театра. Придя к ним на занятия, застенчивый ребенок получает возможность спрятаться за стенку, то есть за театральную ширму, надеть маску. Он не боится быть уличенным в своих пороках, ибо говорит от имени персонажа-куклы.
Вот уже несколько лет Ирина Медведева и Татьяна Шишова (они и профессиональные психологи и профессиональные драматурги) успешно занимаются с детьми и их родителями такой «куклотерапией». Свою методику они назвали методикой драматической психоэлевации. «Психоэлевация» в переводе на человеческий язык — возвышение души. Ну а «драматическая» — это понятно: театральными средствами.
Общение с большим количеством детей и родителей позволяет авторам думать, что детские неврозы формируются и развиваются главным образом в семье, поэтому лечиться, а главное, предупреждаться, тоже должны в семье.
Сегодняшняя атмосфера в обществе, к сожалению, весьма способствует возникновению и обострению психических болезней, особенно у детей. Семья становится фактически единственным оплотом традиционного воспитания, которое, по глубочайшему убеждению авторов, есть основа психического здоровья.

I. Книга для трудных родителей

Вступление

Как вы помните, «Анна Каренина» начинается с афоризма: «Все счастливые семьи похожи друг на друга; каждая несчастливая семья несчастна по-своему». Так можно сказать и про детей: все хорошие, послушные дети хороши одинаково, но каждый трудный ребенок труден по-своему. И действительно, один упрям, другой ленив, третий груб, четвертый застенчив… Вот только вопрос один и тот же задают матери:

— И почему он такой? Не знаю.

Не знает мать трудного ребенка, как правило, и что с ним делать.

Вроде бы очевидно: если ребенок ленивый — надо его сделать трудолюбивым. Если упрямый — сговорчивым. Если жадный — добрым. Одним словом, плохого сделать хорошим. Итак, цель ясна! Правда, непонятно, как ее достичь… Трудно с ними, с этими трудными детьми. Уговариваешь — не слушаются, повышаешь голос — не реагируют, накричишь — расплачутся… ну а физические наказания — это не приведи Господь, это непедагогично!

А тут, как на грех, жизнь пошла такая, что не только шлепнуть, а побить иногда хочется. Тоталитарное прошлое позорно, демократическое настоящее какое-то ненастоящее, светлое будущее… светлое будущее, по уверениям наших экспертов, вообще сплошной мрак: цены будут расти, а курс рубля падать, вырастет заболеваемость СПИДом, и упадет рождаемость, рост спекуляции приведет к спаду производства, а рост преступности — к окончательному падению культуры. (Кто ж вечером пойдет в театр? — Страшно…) Короче, всякая пакость будет только расти, а хорошее падать.

Вырисовывается какая-то мистическая картина вселенского зла, а ты внутри этого «мирового зла» уже не маленькая планетарная система со своим пусть маленьким, но порядком, а хаотическая броуновская частица, которая растерянно тычется куда попало во внезапно рухнувшем, распавшемся на атомы обществе.

Срочно надо заработать деньги, срочно их потратить, срочно что-то купить, и не что-то, а буквально все, ведь завтра ВСЕ ОПЯТЬ ПОДОРОЖАЕТ!

Это и есть ситуация постоянного стресса. Вся жизнь — сплошное потрясение, сплошная трясучка… А тут еще ребенок… До чего не ко времени, до чего неуместен!

Но ведь он не просил его рожать. Он не виноват, что вы решили произвести его на свет ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. И он не обязан за это отвечать. Невоспитанный, упрямый, ленивый, капризный — трудный… Ну что с ним делать?!

А с вами?! С вами что делать — мрачными, раздражительными, усталыми, безразличными, всегда спешащими и всегда занятыми? Что вашему ребенку делать с вами? Чем защититься от вашего хронического недовольства жизнью?

В наших очерках мы, конечно же, будем говорить о детях. Но дети — это, выражаясь языком математики, производная. Производная от вас, потому что на свет их произвели вы.

И о вас мы будем говорить, может быть, даже больше, чем о детях. Ведь что греха таить, тон отношений в семье задают все-таки родители, а не дети. И даже если ребенок-тиран, а родители — его покорные рабы, это ОНИ позволили, ОНИ допустили такую расстановку сил!

В общем, мы хотим помочь родителям, которым нелегко дается воспитание детей, которые с трудом выстраивают свои отношения с ними. Поэтому книгу свою мы так и решили назвать: Книга для трудных родителей

Р.S Прошло больше двух лет. Те тенденции, которые нам тогда казалось важным затронуть в связи с воспитанием детей, увы, не утратили своей актуальности и сейчас. Напротив, что-то получило дальнейшее развитие, оформилось, приобрело, более яркие очертания.

Поэтому мы не увидели, необходимости в капитальной правке, а предпочли кое-где дать сноски и добавить две главы.

И.М., Т.Ш., февраль 1996

Не проси груш у тополя

Как часто будущие родители не только заранее покупают чепчики, распашонки и придумывают имя своему наследнику, но и творят его образ, сочиняют биографию!

— У него будут такие же густые и длинные ресницы, как у тебя, — говорит жена.

— Но чтобы синеглазый был, как ты! — продолжает муж. — И вообще пусть будет девочка, Аленка.

— Ты хочешь девочку? — удивляется жена. — Ну, так и быть. Пусть будет девочка. Но чтоб с твоим волевым характером!

— И с твоим нежным голосом, — завершает картину муж.

Это в случае семейной идиллии.

А бывает и по-другому. Женщина, оставшись одна и все же решившись иметь ребенка, сквозь злые слезы обращается к своему будущему сыну:

— Ничего, проживем! Он еще пожалеет! Он придет, будет умолять о прощении, а ты закроешь перед ним дверь!.. Или нет, не так… Мы идем по улице, ты держишь меня под руку, а я еле достаю тебе до плеча. А он идет навстречу: старый, никому не нужный, ободранный… Видит меня и спрашивает: «Кто это?» А я говорю: «Сын». — «Наш сын?» — «Нет, МОЙ сын!» И мы проходим, не оглянувшись…

Почему-то в этих мстительных картинах обязательно фигурирует сын. И обязательно, не успев родиться, уже юноша. И обязательно высокий и широкоплечий. Этакий рыцарь Ланцелот или — если быть в духе времени — Арнольд.

Но наступает долгожданный день, и рождается… девочка. Да еще некрасивая, да еще с астматическими приступами. И с очень тяжелым характером.

И воздушный замок с множеством бойниц рушится в одночасье. А нежданная девочка так никогда и не поймет, почему она вместо любви вызывает у своей матери смесь жалости и раздражения.

Ребенок растет, и раздражение растет. Казалось бы, в чем дело? Ведь заботишься о нем — и вроде бы привыкаешь, привязываешься… Это с одной стороны. А с другой, он растет, и картина становится все более отчетливой. Картина рокового несовпадения реальности и той, давней мечты…

И начинается работа по переделке. Ну, девочка — это еще ладно, тут ничего не попишешь. Цвет глаз тоже не поменять. Но уж тогда пусть будет балериной! Меня в свое время не приняли, сказали «ноги коротковаты». А она должна!

Интересная подробность: сокрушаясь, что дочь не унаследовала нужного цвета глаз, мать не замечает, что дочь как раз унаследовала мало пригодные для балета коротковатые ноги.

«Что же касается лепки характера, то это и вовсе не принято подвергать сомнению. Ребенок-воск, глина, чистый лист, и что там еще полагается говорить в подобных случаях… Однако «воск» и «глина» оказываются вовсе не такими послушными! И упорное «сопротивление материала» окончательно выводит из себя.

Вот тут и произносится сакраментальная фраза:

— Он (или она) не оправдал моих надежд!

И это не просто горестное признание. Это приговор, который обжалованию не подлежит. А раз так, раз «не оправдал надежд», значит — все дозволено! Можно попрекать ребенка своей загубленной жизнью. Можно все время ставить в пример мальчика из соседней квартиры или более «удавшегося» младшего брата. Можно в присутствии ребенка жаловаться на него подругам или даже таскать его по врачам и экстрасенсам. «Доктор, сделайте что-нибудь! Он какой-то не такой… Слишком тихий (или слишком назойливый), слишком вертлявый (слишком медлительный) и т.д.» А за словами «какой-то не такой» скрывается застарелая претензия: Н Е ТАКОЙ, КАК Я ХОЧУ!!! Я, создатель, творец собственного ребенка!..

Но, во-первых, стоит ли отнимать роль творца у Творца? А во-вторых, даже если вы, будучи атеистом, считаете творцом себя, и только себя, то почему вы предъявляете претензии к своему творению? Разве оно виновато в промахах творца? Конечно, бывает, что художник в ярости уродует неудавшуюся картину, но он просто вымещает на ней зло за свою неудачу.

Если же вернуться к Творцу, то он, создав зайца, не заставил его охотиться на волка. Да и мы, кстати, не ждем этого от трусишки косого.

Прежде чем перекраивать детский характер, давайте посмотрим на исходный материал. Ведь если мы возьмемся, к примеру, перешивать брюки, то нам из узких уже никак не выкроить брюки клеш.

У каждого человека есть свои ресурсы, возможности, и они небезграничны. Их сочетание, их соотношение во многом уже определено с самого начала, с первых месяцев жизни ребенка. И задача родителей — как можно скорее определить главные, доминантные черты его характера.

Это, конечно, — не значит, что родители не должны воспитывать своих детей. Безусловно, в ребенке можно что-то развить, а что-то сгладить, облагородить, сделать менее заметным. Только — «не проси груш у тополя», как гласит испанская пословица. Ведь проси не проси, груш все равно не дождешься, а силы, потраченные на бессмысленные притязания, лучше бы употребить на другое. Тополь может вырасти чахлым и кривым, а позаботишься о нем умело — станет стройным красавцем. Так и человек. Озорник, сколько его ни ругай и ни наказывай, все равно не превратится в паиньку. Но от вас зависит, вырастет он хулиганом, а то и уголовником, или станет предприимчивым организатором нового дела, а на досуге — душой компании. Застенчивый же человек душой компании, как ни старайся, все равно не будет, но опять же от вас зависит, вырастет он букой и мизантропом или все-таки научится общаться с людьми, и никто про него не скажет: «Пыльным мешком стукнутый». Застенчивость (недостаток) уже будет восприниматься как скромность (достоинство).

Между прочим, даже столь популярные сейчас астрологи различают три типа людей, родившихся под одним и тем же знаком Зодиака: низший, средний и высший. В низшем недостатки выпирают настолько, что превращаются в пороки.

Можно сказать, что правильное воспитание — это повышение уровня данной личности. Мы называем это ПСИХОЭЛЕВАЦИЕЙ, возвышением души («еlеvаrе» по-латыни — подниматься, восходить). Работая с детьми, помогая им справляться с разными психологическими трудностями, мы никогда не стремимся ИСКОРЕНИТЬ недостаток. И даже считаем это опасным!

Сколько уже понаписано о природных катастрофах, к которым приводит самое, на первый взгляд, незначительное нарушение экологии! Малую букашку извели — целый лес погубили. Что же тогда говорить о человеке, самом сложном, самом утонченном творении Бога или Природы?! Не искоренять нужно, а корректировать, преображать и, в конечном итоге, обращать недостаток в достоинство! И тогда упрямец станет упорным, выскочка — лидером, а жадный — бережливым.

— Вашими бы устами да мед пить, — скажут родители. — Все это замечательно. Но как?

Мы постараемся дальше постепенно ответить на сакраментальный вопрос «как?». Естественно, это будет наш личный взгляд на проблемы воспитания. Правда, опыт общения с родителями трудных детей (от 4 до 15 лет) дает нам основание думать, что наш взгляд небезоснователен.

Беседы с родителями мы, как правило, начинаем с разговора о природной конституции ребенка. Еще раз повторяем, что ее надо постараться осознать, даже если такое осознание не принесет вам особой радости. И очень может быть, что уже одно это снимет основные трудности, возникающие у вас при общении с ребенком.

Однажды к нам пришел хрупкий большеглазый мальчик, очень похожий на короля Матиуша или на юного аристократа с полотен английских художников XIX века. Он был очень неуверен в себе, многого боялся и даже в свои двенадцать лет ни на минуту не оставался дома один. Мама, обратившаяся к нам с жалобами на его странности, уже одним своим видом резко с ним контрастировала. Большая, шумная, бойкая, она неустанно твердила, что не понимает, откуда у нее такой ребенок, ведь его погибший в авиакатастрофе отец был смельчак, герой, летчик-испытатель. Рано овдовев, эта женщина только и утешала себя тем, что мальчик повторит своего отца. А он не повторил ни внешне, ни внутренне, и любовь к сыну — которую мы не подвергли сомнению — боролась в ее душе с возмущением и даже легким презрением к этому немужественному характеру. Долго и разными способами мы старались дать ей понять, что Толя Б. — такой, какой он есть — тоже достоин уважения и даже гордости. К счастью, в конце концов нам это удалось. А мальчик именно тогда, когда от него перестали ждать непосильного для него суперменства, преодолел свои страхи. «И теперь не только остается дома один, но и ходит с ребятами в сложные походы с ночевками, о чем мама, конечно, даже мечтать не могла.

(Возмужавший, переросший свою рослую маму. Толя пришел недавно к нам рассказать о своих успехах (он теперь на славных ролях в школьном театре). Когда мальчик вышел за дверь, мать сказала: «Представьте себе — он теперь вылитый отец!» )

Но бывают случаи, когда чуждость ребенка вызывает такую неприязнь, что в эту чуждость и не хочется вникать. У нас принято много говорить о слепой материнской любви и совсем не принято о неприязни. Вернее, принято, но скорее в криминальном, а не в психологическом аспекте. Перед мысленным взором сразу предстает злодейка, которую с позором лишают родительских прав. Однако в жизни это встречается гораздо чаще, и далеко не всегда сопряжено со злодейством. Бывают случаи психологической несовместимости. Бывает, что ребенок — «копия отца», а отец бросил. А бывает, ребенок помешал личному счастью. Да мало ли что в жизни бывает?!

И, как правило, родители (особенно мать) стесняются даже себе сказать правду. Или говорят, но с каким-то истерическим отчаянием: «Да, не люблю, но ни-че-го не могу с собой поделать!» И в доказательство приводят поговорку: «Насильно мил не будешь».

Не любить своего ребенка — большая беда. Не побороться со своей нелюбовью — огромная, страшная вина. Встает все тот же вопрос: что делать? Не зная людей, не зная обстоятельств, заочно советовать что-то конкретное трудно и все-таки…

Мы в своей работе постоянно используем разнообразные театральные приемы, в том числе и этюды. Родителям, которые никак не могут полюбить своих детей, можно посоветовать мысленно проиграть такой этюд (нет-нет, не бойтесь, это не требует выдающихся актерских способностей!). Представьте себе, что вы — ребенок. И не абстрактный, а вполне конкретный. Ваш собственный. Вас не любит мама (или папа, или оба). А родители для вас — это весь мир, ибо весь мир ребенка замыкается на родителях. И этот мир оказался перевернут. Все в нем не так! Ударившись, вы вместо утешения слышите насмешку. Вам страшно, вы плачете, а вас обзывают трусом. Вы вбегаете в комнату, чтобы поделиться радостью — и наталкиваетесь на раздраженное: «Отстань, уйди! Ты что, не видишь? Я с тетей Леной разговариваю!»

И в этом перевернутом мире вы в конце концов тоже становитесь «мальчиком наоборот»: не вовремя смеетесь, не к месту кривляетесь, пристаете ко взрослым именно тогда, когда их надо оставить в покое… Хорошо еще, если у вас от природы веселый характер. Тогда вы думаете: «Надо же, все меня любят, только мама не любит!» А если характер меланхоличный? В таком случае вас буквально изводит, ржавчиной разъедает мысль: «НИКТО меня не любит, ДАЖЕ МАМА!..» И вы себя такого уже не любите! И изводите этой нелюбовью.

Проиграйте (хотя бы мысленно) несколько таких конкретных ситуаций. Только не забудьте, что вы в роли ребенка. А ложась спать, повторяйте хотя бы неделю подряд: «Я — Миша (Коля, Света). Я совсем один. Все меня обижают. Я никому не нужен, со мной можно сделать все, что угодно, потому что меня никто не любит».

И вообще почаще думайте о том, что детей — всех, даже самых благополучных и самых любимых! — очень жалко. Жалко потому, что неизвестно, какая им уготована судьба. И потому, что они когда-нибудь умрут. И потому, что им скорее всего долго-долго придется жить без вас.

Лавры в кредит

Перед началом занятий с детьми мы всегда просим родителей заполнить специальные анкеты. В этих анкетах, в частности, есть вопрос: «Часто ли вы говорите ребенку, что он — красавец, богатырь, талант и т. п.?» Вначале мы удивлялись, а теперь уже привыкли, что на этот вопрос отвечают, как правило, отрицательно или полуотрицательно, например:

«Нет, не часто. Хвалим, но в меру. Хвалим только за дело». Интересно, что на следующий наш вопрос:

«Как ребенок на это реагирует?» — почти неизменно следует ответ: «Очень любит. Радуется. Счастлив, когда его хвалят».

То есть получается, что родители знают, видят, как ребенок жаждет похвалы, но удовлетворить эту жажду не торопятся. Почему?

— Ну как же?! — отвечают родители. — Захвалишь — он нос задерет. Или:

— Чего хвалить, когда хвалить не за что! Или:

— Он же прекрасно знает, что это неправда. Ребенок очень даже чувствует ложь!

И мы уже привыкли к недоумению мам и пап, когда они слышат от нас, что детей надо не просто хвалить, а хвалить часто, преувеличенно и далеко не всегда за дело.

— Но мы читали и слышали совсем другое! — возражают они.

— А вы попробуйте, — говорим мы. — Попробуйте — и увидите сами.

Действительно, в наших словах много на первый взгляд спорного и непривычного. Общепринятая точка зрения сводится к тому, что часто хвалить не следует, преувеличенно — тем более, а уж на пустом месте — это и вовсе нонсенс. Даже если девочка на самом деле красивая и вежливые гости восклицают:

«Ой, какая красавица!» — польщенная мать тем не менее обрывает восторги словами: «Не надо при ребенке, это непедагогично». Зато считается вполне педагогичным как можно чаще и как можно подробней указывать ребенку на его недостатки, дурные привычки, неудачи. Конечно, с благой целью (кто спорит?): чтобы он исправил недостатки, избавился от дурных привычек.

А теперь постарайтесь вспомнить: вам, взрослым людям, хочется исправиться, когда вам, пусть даже несправедливо, указывают на ваши дурные свойства? Или, может, вам скорее хочется соответствовать не очень справедливой, но похвале?

При этом никому не придет в голову отрицать, что женщина чахнет, меркнет, увядает без комплиментов. А умная жена никогда не забудет и наедине, и на людях лишний раз похвалить своего далеко не идеального мужа за его золотые руки, светлую голову или невиданную храбрость. Глупая же будет, как попугай, твердить с утра до ночи о его бездарности и лени, а потом удивляться, что он запил, ходит на сторону или вообще ушел из дому.

И это взрослые люди, у которых уже сформировалась самооценка! Что же говорить о ребенке?! Ведь у него еще нет или почти нет опыта самоутверждения: он не держал экзамены, не получал прибавку к зарплате за хорошую работу, к нему не обращались за советом как к прекрасному специалисту. И, наконец, ему еще никогда никто не объяснялся в любви.

Ребенок, пока не знающий себя и своих возможностей, в гораздо большей степени, чем взрослый, зависит от оценки окружающих. Может, поэтому дети так любят почетные грамоты, вымпелы, значки и премии? Такие знаки отличия дают им осязаемое, реальное подтверждение их состоятельности, стимулируют к новым достижениям. (И не надо думать, что это свойство только наших детей. Ничего подобного. В популярном сейчас американском мультсериале «Утиные истории» маленькая утка Поночка очень переживает, что у племянников дяди Скруджа много почетных значков, а у нее только один, да и тот за плавание.)

Что же касается уличений и обличений, их лучше свести к минимуму. Ребенку, безусловно, труднее будет справиться со своей ленью, если он каждый день слышит, что он ленивый. Каждый день, да еще сто раз на дню! Получается, что лень — это его хроническое состояние, ДЕФЕКТ. И призывать его трудиться так же бесперспективно и в каком-то смысле бестактно, как, например, призывать одноглазого смотреть в оба.

Более того, не забывайте, что «называть» и «обзывать» — однокоренные слова. Вы думаете, что называете недостаток, говоря «лентяй», а ребенок слышит в этом оскорбление! Один трехлетний мальчик на упрек своей мамы: «Ай-ай-ай, все игрушки на полу! Разве можно быть таким неряхой?» — обиженно воскликнул: «Зачем ты меня дразнишь?»

Срывание всех и всяческих масок — вообще, занятие далеко не всегда благородное и всегда неблагодарное. Мы, работая с детьми, разрешаем им даже физически закрыть лица картонными масками или спрятаться за театральную ширму.

Если вы желаете добра своему ребенку, помогите ему построить защитную маску. Пусть она будет из добротных материалов, то есть его достоинств. Иначе он эту маску может слепить сам, и уж тогда не взыщите, если она будет из чего попало. Например, природную застенчивость он замаскирует грубостью, а не умением обаятельно улыбаться (чему вы его можете научить, говоря, что у него красивые зубы, очаровательные ямочки на щеках и т. п.).

Защитную маску ни в коем случае не надо путать с маской лицемерия. В конце концов, все люди носят те или иные маски. Начиная с косметики, которая призвана подчеркивать природные достоинства лица и скрывать природные недостатки, и кончая социальными ролями и играми, в которые вовлечено все человечество (см. книги Эрика Берна «Игры, в которые играют люди» и «Люди, которые играют в игры»).

В своей работе мы уже не раз сталкивались с тем, что самые сложные дети внешне кажутся наиболее благополучными, и нам приходится долго гадать, где же собака зарыта. Такие дети, как правило, вырабатывают, не дождавшись умной помощи от родителей, свою, патологическую форму защиты, и уже приросшую к их коже маску гораздо труднее заменить на другую, украшающую, а не деформирующую личность.

Это тесно связано с темой предыдущей главы, «Не проси груш у тополя». Поняв особенности психофизической конституции ребенка, подчеркивайте в нем его реальные достоинства! А то иногда дело доходит до абсурда. Мама Володи Т., мальчика, который все свободное время тратил на чтение (мечта стольких родителей!), интересовался историей, философией и даже богословием, говорила о его увлечениях с презрительной усмешкой, считая их чепухой и дурью. И напротив, требовала, чтобы мальчик все свободное время посвящал алгебре, которую он ненавидел. Мама была программистом, и у нее не укладывалось в голове, как это ее сын не в состоянии решить несложную алгебраическую задачу! В результате у мальчика развился целый комплекс невротических реакций. Он, от природы добродушный и кроткий, страдал вспышками агрессии, грубил, ломал предметы, ненавидел окружающих, скандалил с домашними и даже поговаривал о самоубийстве. Алгебры он, естественно, так и не осилил.

На занятиях мы, конечно же, в первую очередь обратили внимание детей и родителей (и прежде всего Володиной мамы!) на Володины филологические способности. Мы восхищались его не по годам обширными философскими знаниями. Часто при всех спрашивали его мнения по тому или иному гуманитарному вопросу. И даже просили принести почитать книги, которые мы якобы без его помощи никогда бы не достали. Сначала он, привыкший, что его именно за это всегда обливают презрением, реагировал на наши похвалы подозрительно, настороженно, почти враждебно. Постепенно нам удалось завоевать его доверие, и мальчик на глазах стал преображаться. А уж когда Володина мама, вняв нашим уговорам, заявила ему, что без алгебры вполне можно прожить, и разрешила ему больше не напрягаться, мальчик отреагировал на первый взгляд парадоксально: сел и самостоятельно решил задачу, над которой они с мамой бились два дня! Снялось напряжение, исчез невротический страх неудачи, и выяснилось, что он хоть и не Лобачевский, но алгебра вполне Володе по уму.

И тут мы подходим к самому, пожалуй, сложному аспекту этой главы. Дело в том, что Карамзиным и Кантом Володя тоже не был, его безусловные гуманитарные интересы не носили яркого творческого характера. И наши похвалы были не просто преувеличены, а КРАЙНЕ преувеличены. И мы совсем не уверены, что он станет известным филологом или историком. Но мы уверены, что человеку очень полезно «выдавать лавры в кредит». Это все равно как машину сначала надо хорошенько заправить бензином, а потом пускаться в путь. Так не жалейте «бензина», расточая ребенку похвалы! Без этого горючего он далеко не уедет…

Ну, хорошо, в случае с Володей еще было за что уцепиться. Но хвалить на пустом месте?! Это, казалось бы, сущий вздор! Да, иногда вздор, а иногда остроумный педагогический прием. Вот, например, ваш сын-трус. Особенно он боится ходить по темным улицам. Сказать ему, что он — храбрец? Уж больно неправдоподобно, не поверит. Но если мама идет со своим сыном по темной улице, крепко держа его за руку, и при этом говорит: «Ты знаешь, когда я с тобой, я ничего не боюсь» — есть надежда на благие перемены. Конечно, это не единственное, что надо делать в таких случаях, но В ТОМ ЧИСЛЕ И ЭТО очень полезно!

Пожалуй, тут мы решимся рассказать не совсем приличный анекдот. Рассеянный космонавт забыл свои позывные и сигнализирует об этом в центр управления полетами.

— Земля! Земля! Кто я?.. Земля! Земля! Кто я? А ему отвечают:

— Дурак! Ты — «Сокол»!

Наверное, лучше наш воспитательный принцип не сформулируешь.

Это не значит, что ребенка нужно только хвалить и ни в коем случае не делать замечаний. Обязательно делайте замечания, без этого тоже нет воспитания. Но важны дозировка и форма. Можно сказать:

— Ай-ай-ай, какой ты неряха! Опять разбросал игрушки.

А можно и по-другому:

— Какой же ты прекрасный дворец построил! Как настоящий архитектор! Вот если ты еще и конструктор соберешь в коробку — я буду счастлива.

Помните, в слове заключается не только информационный, и не только эмоциональный смысл. Слово обладает магической силой. Оно творит ту или иную реальность. Общеизвестен пример с гипнозом: загипнотизированному говорят, что дотронутся сейчас до его спины раскаленным железом, а дотрагиваются пальцем. Но на его коже вскакивает волдырь, как от сильного ожога.

Влияние родителей на ребенка вполне сопоставимо с властью гипнотизера. Ребенка же, в свою очередь, можно сравнить с домом, в котором много-много окон. Какое свойство будешь выкликать — такое и выглянет. Не уставайте же выкликать доброе и не будите лишними криками дурное!

Одна рука карает, другая милует

Не сложилось ли у вас впечатление, что как бы ребенок ни стоял на голове, его все равно нужно превозносить до небес?

Нет, конечно же, невозможно вырастить ребенка без замечаний, запретов и наказаний. И родительская любовь меньше всего похожа на рассеянное умиление старичка-добрячка, которого умиляет буквально все, лишь бы перед глазами мелькала и согревала старческую кровь чья-то юная жизнь, чье-то СУЩЕСТВОВАНИЕ.

Сколько таких картин сразу всплывает перед глазами! Девочка пришла в гости к людям, которые специально для нее купили на рынке дорогой виноград. Она разбрасывает виноградины по полу, а родители, будто не замечая ужаса на лицах хозяев, растроганно смеются…

Или наоборот, хозяйский сын влетает в комнату, где полным-полно взрослых и даже пожилых людей, и бесцеремонно заявляет:

— Ребята! Хватит болтать глупости! Пошли ко мне в комнату, я покажу вам мою новую машину!

А мать вместо того чтобы сделать ему хотя бы замечание, еще и рассказывает потом знакомым, какой у нее бойкий и не по годам развитый мальчик: вот так, запросто, обращается со взрослыми!

— Он у меня без комплексов, — добавляет она. — А это главное. Счастливее будет.

То есть, говоря попросту: пусть вырастет эгоистом, хамом, зверем, лишь бы был счастлив.

Родители, которые рассуждают подобным образом, заблуждаются как минимум трижды. Во-первых, их беззаветная родительская любовь вряд ли выдержит проверку временем: им очень трудно будет любить ПОДРОСШЕГО зверя. Во-вторых, из уютного семейного круга ребенок очень быстро попадает в тот мир, где нет всепрощающих родителей: в сад, школу, а потом дальше… И везде его будут ненавидеть. А может ли быть счастлив человек, окруженный ненавистью?.. И наконец, самое главное и самое на первый взгляд удивительное. Ребенок, которому все позволяется, НЕСЧАСТЛИВ ДАЖЕ В ДЕТСТВЕ! Вроде бы парадокс, но это так. Понаблюдайте за избалованным ребенком. Он то и дело капризничает, то и дело меняет и наращивает требования. Будто бы нарочно нарывается на отказ. У нас такое впечатление, что ребенок подсознательно ищет грань дозволенного, на которую ему не указывают родители. И очень нервничает, так как для него это непосильная задача. А в безграничном, бесформенном пространстве вседозволенности, где нет никаких ориентиров и поэтому не за что зацепиться, ему страшно неуютно.

Вы скажете: совсем заморочили голову! То ребенка надо с утра до ночи хвалить, то необходимо наказывать… Чему же верить?

Постараемся объяснить. Вы хвалите ребенка, давая ему понять, что он все ближе и ближе к желаемому совершенству. Вы делаете ему замечание, ругаете или наказываете, как бы демонстрируя, что вы потрясены его отходом от совершенства. Ребенок должен чувствовать: вы сердитесь не потому, что он плохой, КАК ВСЕГДА, а потому что он, такой чудесный, умный, смелый и т. п., ВДРУГ поразил вас несоответствием своему всегдашнему облику.

Если ваш ребенок не терпит критики, болезненно реагирует на замечания, очень советуем задуматься: а достаточно ли часто вы его хвалите, ласкаете, возвышаете в его собственных глазах? Обычно на это возражают:

— Что вы?! Он у нас захвален, заласкан.

А мы отвечаем, что у каждого человека не только своя норма потребления сахара или степень утомляемости, но и своя, индивидуальная потребность в поощрении. В данном случае не сравнивайте с собой. Возраст человека часто обратно пропорционален потребности в ласке.

Но вернемся к наказаниям. Беседуя с родителями, мы многократно убеждались в том, что в вопросе наказаний существует опасная путаница, и связана она с грубым нарушением иерархии наказаний. Практически никто не сомневается в том, что нет ничего страшнее телесных наказаний. Дескать, до ребенка нельзя и пальцем дотронуться. Зато с ним можно целый день не разговаривать. И хотя наше мнение по этому вопросу идет вразрез с общепринятым, осмелимся все же утверждать: нет безобиднее наказания, чем искренний шлепок, и нет кары страшнее, чем обдуманный, методичный бойкот. Естественно, мы не призываем хлестать ребенка розгами или «оттягивать» ременной пряжкой. И пощечина очень оскорбительное, а потому неприемлемое наказание. Но шлепнуть ребенка по попке или ЛЕГОНЬКО (!) по губам, если он грубит и сквернословит, — это, как принято говорить, «святое дело».

Разумеется, каждому овощу — свое время. И пользоваться этим лучше всего в раннем детстве, когда ребенок еще мало понимает слова. Тогда годам к четырем-пяти в большинстве случаев достаточно лишь сказать строгим голосом:

— Ну что, тебя шлепнуть? И инцидент исчерпан.

В старых романах чаще можно было встретить восклицание:

— Я самый несчастный человек! Весь мир от меня отвернулся!

Детский мир — это вы, его родители, его семья. Поэтому когда вы перестаете с ним разговаривать, он, конечно, так красиво и патетично не восклицает, но ощущение у него будет именно это: весь мир от него отвернулся. Это тяжелая артиллерия, и пользоваться ею нужно, по нашему мнению, в самых крайних случаях, когда весь остальной арсенал наказаний испробован безрезультатно.

Очень полезно, конечно, наказывать и лишением чего-то, каких-то любимых кушаний, предметов и развлечений. Однако тут важно не впасть в другую ошибку. Часто родители боятся лишить ребенка самого для него дорогого, считая, что это чересчур жестоко. А потом удивляются, что наказание не действует. Но ведь они лишили его только того, без чего он вполне может обойтись! Какое же это наказание?

Хочется поговорить и еще об одном популярном заблуждении. Принято утверждать, что родители в вопросах воспитания детей должны выступать «единым фронтом». Отсутствие же этого единства рассматривается как порок. «А-а, ты у нас добренький, ты его всегда прощаешь, никакой требовательности… Я одно говорю, а ты другое?! Если я наказываю, ты должен меня поддерживать!»

Конечно, родители должны быть едины в главном: в представлениях о добре и зле, о том, что черное, а что белое. К примеру, если мать говорит, что воровать нехорошо, отцу негоже утверждать, что воровство — одна из главных добродетелей. Но если мать поставила ребенка в угол и он уже какое-то время там постоял и, судя по всему, его это сильно опечалило, прав будет отец, который пожалеет наказанного ребенка. Нет, он, конечно, не подвергнет сомнению авторитет матери, не скажет, что она плохая, злая, жестокая! Не скажет, и что провинность ничтожная, а потому недостойна наказания. Соглашаясь со справедливостью кары, он ВСЕ РАВНО пожалеет.

Что делаем мы, поссорившись с мужем или женой? Звоним подруге, идем «посидеть с ребятами»… да в конце концов просто уходим на работу! Короче говоря, у взрослых есть та или иная отдушина. А куда деваться ребенку? Кому он пожалуется на свое страдание? (Ведь он все равно страдает, даже если знает, что наказан за дело.) Несокрушимый комплот родителей невыносим. Да и наша цель вовсе не в том, чтобы помучить ребенка!

Важно лишь следить за тем, чтобы роли карающего и милующего НЕ ЗАКРЕПЛЯЛИСЬ. Сегодня накажет мама, а пожалеет папа. А завтра наоборот. Очень естественно, когда жалеет бабушка. И не надо ее за это упрекать. Так было во все времена. А закрепление ролей карающего и милующего опасно не только тем, что ребенок будет бояться или даже ненавидеть сурового родителя. Опасность таится и в том, что сердобольный отец (или мать) начинает самоутверждаться за счет злой, плохой мамы (или папы). И в один прекрасный день ребенок попытается образовать комплот с добрым родителем против злого. И постепенно разгорится война, а семья сейчас едва ли не единственный оплот мира…

О пользе беспринципности

Раз уж мы в предыдущем очерке упомянули о «войне и мире», как-то само собой выскакивает слово из современного политического лексикона — компромисс». И, может быть, потому сегодняшняя политика нас так ужасает раздорами и войнами и так мало радует миротворческими успехами, что наши государственные деятели слово «компромисс» выучили, а вот что за ним стоит — не чувствуют. Не то чтобы не понимают, а именно НЕ ЧУВСТВУЮТ. У них не сформировано побуждение к взаимным уступкам. И это вполне понятно: общество, в котором главенствовала система «приказ-подчинение», не располагало к компромиссам.

Казалось бы, настали другие времена, и люди уже понимают, что «соглашение» и «соглашательство» далеко не одно и то же. Однако когда речь заходит о воспитании, на первый план выступают слова «принципы», «принципиальность». «Я своему сыну принципиально не разрешаю после девяти вечера смотреть телевизор… А я своей принципиально не покупаю хорошие вещи: она неряха».

Справедливости ради отметим, что особенно не любят «поступаться принципами» мужчины. А на уступчивость своих жен в отношениях с детьми жалуются как на порок. «Это она ему потакает, я-то никогда!»

Вот очень распространенный диалог:

Отец: Петя, иди домой!

Петя: Пап, я еще немного поиграю…

Отец: Иди домой, тебе говорят!

Петя: Пап, ну, пожалуйста!.. Еще пять минуток…

Отец: Нет.

Петя: Ну хоть минуточку!

Отец (с гордым пафосом): Я сказал «нет» — значит, нет!

Интересно, что ребенок в этом диалоге дает отцу образец правильных человеческих отношений. Но отец, увы, этот урок не воспринимает. Смотрите:

Петя просит сначала дать ему пять минут. Получив отказ, соглашается на одну минуту. Но отец гордится своей принципиальностью. Хотя чем, собственно, гордиться? Проявлением бессмысленной, абсурдной власти над ребенком, который и так, по понятным причинам, находится во власти родителей? Что изменится, если ребенок еще пять минут побудет на улице? Раз он просит продлить время прогулки, значит, ему на улице хорошо, весело. А так он идет домой с ревом, с опущенной головой, и заряд отрицательных эмоций полностью «съедает» все положительные. Если это случается регулярно (а в семьях, где даже чихают «принципиально», так и бывает), то грошовое самоутверждение родителей происходит за счет подавления воли ребенка, а значит, за счет его психического здоровья.

Кстати, любопытная особенность: почему-то очень часто родители проявляют бескомпромиссность в мелочах, но бывают весьма лояльны к нарушению основных принципов. А такие принципы, конечно же, есть. Не убивать, не красть, почитать родителей, не поклоняться кумирам… Эти принципы называются заповедями, и их вообще-то не очень много, всего десять. Заповедь есть жестокий запрет, табу, и она не требует разъяснений. Напри мер, очень трудно объяснить ребенку, почему нехорошо воровать (тем более, когда воровство нередко называют бизнесом, свободным предпринимательством, менеджментом и т. п.). У ребенка нет денег, а у взрослых — целая куча! Что плохого, если он возьмет совсем чуть-чуть на мороженое (на жвачку, на шоколадку)? Попробуйте объяснить — и вы рано или поздно придете к раздраженному ответу: «Нельзя, потому что нельзя!»

Или: «Так принято!»

И удивительное дело: дети это прекрасно понимают!

Во всем же остальном, как нам кажется, чем меньше принципиальности, тем лучше. Сегодня ребенок лег точно в срок, а завтра, если ему очень хочется посмотреть интересный фильм, пускай ляжет попозже. Он попросил купить жвачку, а вы сказали «нет», хотя у вас на самом деле были на нее деньги. Не стесняйтесь, пройдя десять шагов, вернуться назад и купить ее, эту несчастную жвачку. Ничего, ваш авторитет от этого не упадет!

Ведь в жизни так много случаев, когда нам приходится говорить ребенку «нет» не из воспитательных соображений, а потому что мы на самом деле не можем выполнить его просьбу! Кроме того, мелочные запреты девальвируют основные, о которых мы только что говорили.

И еще. Мелкими запретами вы невольно провоцируете ребенка на дурные поступки. Соблазн жвачки, которую вы не купили, столь велик для него, что он может не удержаться и стащить у вас деньги. Ему так хочется иногда отдохнуть от школы, что, если вы не позволите ему остаться дома, он попытается симулировать болезнь. А если попытка удастся, будет пользоваться этим постоянно. И таких примеров можно привести очень много.

— Но как же дисциплина, режим?! — возмутитесь вы.

А много ли взрослых любит строгую дисциплину? Вы всегда питаетесь точно по часам или все-таки предпочитаете есть, когда проголодались? И спать вы, наверное, ложитесь не по бою курантов, а по мере усталости.

Строгий режим вообще-то уместен в казарме, где подчиненных гораздо больше, чем начальства, и вторым надо как-то управляться с первыми.

А вот что действительно важно, так это чтобы компромисс был ОБОЮДНЫМ. Важно прежде всего потому, что вы таким образом даете ребенку стереотипы правильных человеческих отношении. Он привыкает не покоряться или, наоборот, помыкать, а идти на уступки, причем на уступки В 3 А И М Н Ы Е. Главное — сделать это привычным стилем отношений, а не дожидаться экстраординарного случая. Если разобраться, вся наша жизнь состоит из компромиссов.

Мы очень часто слышим жалобы родителей на то, что ребенок-дошкольник требует к себе постоянного внимания, и они ничего не успевают сделать дома. Эта тема нам особенно близка, потому что мы сами в основном работаем дома. Сидишь за письменным столом, а ребенок, как на грех, хочет поиграть. И не один, а с мамой. Можно его, конечно, прогнать в другую комнату, но работать уже все равно будет невозможно из-за его обиженного громкого плача. Можно отложить свои дела, но тогда и назавтра повторится та же история. Как же сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы?

Попробуйте дать ребенку лист бумаги и карандаш и разрешите ему сидеть рядом с вами, но с условием не отвлекать вас болтовней. Конечно, вам все равно придется отвлекаться: то он покажет вам рисунок, то попросит нарисовать собачку… Безусловно, вы чем-то тоже пожертвуете, но ведь и он пошел на жертву, согласившись играть тихо и в одиночку!

Наверное, не стоит подробно останавливаться на том, что инициатива компромисса и его содержание должны исходить от вас.

Очень полезно не бросаться со всех ног выполнять просьбу ребенка, а просить его немного подождать, обозначив границы этого ожидания. («Сейчас, вот только посуду домою»… «Подожди минутку, я еще не допила чай» и т. п.) Это тоже приучает детей К компромиссу, потому что от природы они нетерпеливы.

Чрезвычайно важно пользоваться системой взаимных уступок, когда вы ребенка наказываете. , Вот уж где принципиальность менее всего уместна!

Давайте рассмотрим какой-нибудь конкретный случай. Четырехлетний мальчик не хочет делиться шоколадкой с сестрой, а требует, чтобы все досталось только ему. Плачет, кричит, топает ногами. Кто-то в подобном случае убедит старшую сестру уступить орущему малышу. Кто-то, напротив, возмутится:

— Ах, так? На, Машенька, ешь все сама, раз он такой жадина!

Нам оба эти варианта представляются непедагогичными. В первом случае вы поощряете жадность и своенравие, во втором наносите мальчику жестокую травму. Мы поступили бы вот так: придав лицу суровое выражение, сказали бы:

— Не хочешь делиться — вообще ничего не получишь. Уходи отсюда!

И выставили бы ребенка за дверь. Скорее всего он бы расплакался и вскоре, хлюпая носом, вошел бы в комнату.

— Ну что, маленький, ты раздумал жадничать?.. Конечно! Я же знаю: ты хороший. Это на тебя что-то нашло.

(В знак согласия он сопит.)

— Тогда, — продолжаете вы, — иди и попроси у Маши прощенья.

Но к этому он не готов. Многим детям вообще очень трудно просить прощения в словесной форме. И не следует на этом настаивать!

— Ладно, — делаете вы очередную уступку, — мы сейчас вместе попросим. Машенька, подойди к нам! Пете очень стыдно, он просит у тебя прощенья и отдает тебе твою долю.

С этими словами вы протягиваете Маше ее половинку, а Пете — его.

Если Петя теперь уже без шума довольствуется своей половинкой, вы подключаете к «воспитательному процессу» Машу.

— Машенька, раз у нас Петя такой герой, дай ему, пожалуйста, еще маленький кусочек.

А когда приходит папа, вы громко, чтобы Петя слышал, рассказываете ему о Петиной неслыханной щедрости, о том, какой подвиг он сегодня совершил, поделившись с Машей шоколадкой.

Теперь о сердитом лице. Это еще один пример маски. Маски, подчеркивающей и утрирующей эмоцию. Мы считаем, что это полезно по многим причинам и, в частности, потому что дети, особенно маленькие, сильнее реагируют на зрительный ряд, чем на звуковой.

Однако ПОКАЗЫВАЯ рассерженность или обиду, не стоит всерьез сердиться или обижаться на ребенка. Ведь он вам не ровня и НИКОГДА, даже в шестьдесят лет, ровней не станет, потому что вы кормили его с ложки и вытирали ему попку. Родители (особенно молодые) нередко впадают в эту ошибку: обижаются на пятилетних детей, как на взрослых, копят свои обиды. Матери плачут, отцы негодуют. За десять-пятнадцать лет у них накапливается такой пухлый счет обид и претензий, что сын или дочь превращаются в вечных должников своих родителей.

Как будто вы не подарили ребенку жизнь, а вы — дали ему непрошеный кредит, да еще под большие проценты, да еще с угрозой долговой тюрьмы за непогашение!

Лилипут в стране Гулливеров

Мишу К. мы не забудем никогда. Этого пятилетнего мальчика, будто наследного принца, окружала толпа придворных: бабушка, дедушка и двоюродная бабушка (сестра дедушки). Они предупреждали каждое его движение, каждый шаг, каждый помысел. Они были его руками, ногами и головой. Как и положено верным царедворцам, они его обожали. Могли без умолку, перебивая друг друга, говорить о Мишиной уникальности, цитировать его высказывания, вспоминать самые незначительные эпизоды, которые в их устах приобретали звучание былинных подвигов. В общем, они наслаждались этим ребенком, вдыхали его, как аромат розы. Далее читатель почти механически дорисовывает банальную картину. Все понятно, обычная история, избаловали мальчишку, и теперь маленький тиран ими помыкает.

Но в том-то и дело, что Миша не был тираном! Ни тираном, ни рабом, потому что у раба есть стремление к свободе. Он вообще никем не был. Первое время мы ломали голову: какой все-таки характер у этого мальчика? Что он любит? Что его раздражает? Что вызывает интерес, а что — жалость? Кто он? Мы терялись в догадках, пока не поняли одну печальную, если не сказать — страшную, вещь: перед нами была кукла. Поэтому мы и не могли ответить на вопрос «кто он?». Ведь кукла-это не «кто», а «что».

Нам так хотелось, чтобы он хоть разок покапризничал, похулиганил — короче, пусть негативно, но проявил свою волю! Увы, Миша был идеально послушен. Скажешь «иди» — идет. Скажешь «садись» — садится. А не скажешь — так и будет стоять столбом.

Самое ужасное, что его бабушек и дедушек это нисколько не настораживало. Наоборот, именно от этого они и были в полном восторге. Их беспокоило только одно (с этим-то они к нам и обратились): Миша заикался. Иногда слегка, а иногда очень заметно. Маленькая досадная поломка в таком чудесном, таком отлаженном кукольном механизме. Требовался ремонт.

Когда мы это поняли, нас перестала умилять горячая любовь Мишиных родственников. Она опутывала мальчика, словно паутина. Без подсказки он не отвечал даже, как его зовут и сколько ему лет. Правда, ему никто и не давал ответить самому.

Нам захотелось увидеть Мишину мать, и тут выяснились совсем странные подробности. Мамы в Мишиной жизни не было. Вернее, была, но только раз в неделю, по воскресеньям. Нет-нет, она вполне здорова и не страдает алкоголизмом или безнравственным поведением, поспешили успокоить нас бабушки, просто не стоит ее посвящать в эти дела, когда около мальчика трое таких серьезных взрослых. А мама, дескать, слишком молода, ей всего 25, она, в сущности, ребенок. Мало ли, что она хочет жить со своим сыном! Ее папа, мама и тетя решили, что мальчику с ними, тремя пенсионерами, будет лучше. Ведь у них много свободного времени, которое они без остатка могут посвящать любимому внуку. А главное, они в отличие от Мишиной мамы знают, как полагается воспитывать детей…

Мы поняли, что маме ребенка не отдадут. Это решено и подписано. Давно, окончательно и без нас. Но поскольку к нам все-таки обратились за помощью, а мы уже поняли, что речевые «сбои» в данном случае — лишь отражение гораздо более серьезной «поломки» — полностью подавленной воли, — мы попытались хоть немного ослабить давление со стороны бабушек-дедушек,

— Хорошо бы давать Мише побольше самостоятельности, — сказали мы, -например, он уже может гулять один во дворе. Под окном, конечно.

— Что вы! -ужаснулись родственники. — Мы его н и к о г д а никуда не отпустим одного.

— Но ему скоро в школу.

— Ну и что? Слава Богу, его маму мы и в школу, и в институт водили за руку.

— До каких же пор? — поинтересовались мы.

— До самого ЗАГСа! — последовал гордый ответ. — И ничего, человеком выросла. Без всяких глупостей!

«А также без права растить собственного ребенка», — подумали мы. И за полной бессмысленностью прекратили беседу.

Это, конечно, крайний случай (хотя в нашей практике, увы, не единичный). Но так называемая гиперопека, когда родители окружают своего ребенка излишней заботой, сегодня явление достаточно распространенное.

Почему? Скорее всего, по совокупности причин. С одной стороны, больше женщин теперь сидит дома и занимается семьей. С другой, пресса и телевидение постоянно пугают чудовищным ростом преступности. И вообще гиперопека свидетельствует, на наш взгляд, о росте бытовой культуры. Может быть, это звучит неправдоподобно: какая же культура при таком разрушении и хаосе? Да и какая гиперопека?! Сопливые мальчишки торгуют газетами, моют машины, спекулируют бензином! Правильно. Один спекулируют бензином, а других водят за руку в институт. Что поделаешь? Прогрессивные мыслители нам уже объяснили, что это называется расслоением общества. И что это очень прогрессивно. (Интересно, что особенно пропагандируют детский труд те, чьи отпрыски учатся в Гарварде, отдыхают на Мальте или, в крайнем случае, посещают элитарные московские лицеи. Но это так, к слову.)

О чем, как нам кажется, следует помнить родителям, если у них возникает соблазн излишне нянчится со своим ребенком? Прежде всего о том, что они тем самым порождают и умножают детские страхи.

— Постойте-постойте! То есть как? Ограждая ребенка от опасностей, мы сеем в нем страхи?

Ну конечно! О чем думает маленький мальчик, когда взрослые не отпускают его от себя ни на шаг? Он думает: «Какой же это, должно быть, страшный, ужасный, опасный мир! Собака кусается, машина давит, дядька крадет, тетка дает отравленную конфетку, в дверь звонят только воры. И даже вкусные фрукты — это прежде всего носители смертоносных бактерий…»

Получается, что у всего окружающего мира есть только одна сторона, одна функция — агрессивная. И мишень этих агрессивных импульсов — он, маленький ребенок. Тут и взрослому-то немудрено свихнуться!

Кстати, в Западной Европе со взрослыми провели гораздо более невинный эксперимент, но и его результаты показательны. Было открыто кафе с оригинальным интерьером. Оригинальность заключалась в том, что взрослые, попадая в это кафе, оказывались в положении детей. Габариты мебели соотносились с величиной взрослого человека так же, как габариты обычной мебели — с величиной пятилетнего ребенка. Посетители кафе утопали в гигантских креслах, не доставали ногами до пола, а руками до еды на столе. Выяснилось, что это весьма неприятное чувство, и кафе вскоре опустело. Мамам и папам дали понять, каково ребенку в мире взрослых. Очень, конечно, приблизительно и совсем чуть-чуть…

Да ребенок и так себя ощущает лилипутом в стране Гулливеров. И гиперопека это тягостное чувство, безусловно, усугубляет. Ведь если его, ребенка, так неустанно охраняют, оберегают, контролируют, предупреждают, значит, он уж совсем беспомощный? Значит, только дунь на него — и мокрого места не останется! Надо заметить, что с жалобами на детские страхи к нам часто обращаются именно те родители, которые ни на шаг не отпускают ребенка от себя. А детской ленью, как правило, обеспокоены те, кто делает с ребенком уроки даже по пению. И никому из них (во всяком случае в нашей практике) не приходило в голову менять что-то не в ребенке, а в своем отношении к нему.

У гиперопеки есть и более отдаленные печальные последствия. Впрочем, и не такие уж отдаленные.

Например, необдуманные ранние браки -лишь бы поскорее выпорхнуть из-под душного родительского крыла. Но это еще не самое худшее. Давно известно, что именно маменькины сынки и дочки при первой возможности пускаются во все тяжкие. Ну а другие — вроде Миши, о котором мы рассказали вначале, — остаются «до старости щенками», обреченными на рабскую зависимость сперва от родителей, а потом от жены или мужа.

А как издеваются сверстники над ребенком, которого в 10, 11, 12 лет водят в школу за руку! Ну-ка попробуйте мысленно проиграть такой этюд: вас зовут Кирилл (или Миша, или Витя — подставьте имя своего сына). Вы уже в пятом классе и носите папины рубашки, которые сели в стирке. И вы тайно влюблены в девочку с красивым именем Кристина. В прошлом году вы были счастливы, если оказывались с ней утром в одном трамвае. А сейчас это превратилось в сущую пытку. Ведь Кристина, хоть и девочка, уже ездит в школу одна. А вас провожает бабушка. И вы уже не раз ловили на себе насмешливый Кристинин взгляд.

Пофантазируйте, проиграйте еще две-три ситуации.

Весна. Все давно ходят без головного убора, а вы в зимней шапке.

Ваш класс поехал за город в таком составе: ребята, классная руководительница и… вы с мамой, которая вдобавок каждую минуту пичкает вас бутербродами и чаем из термоса.

— Ничего! Я своих родителей знаете как за это ненавидела? — сказала нам одна женщина. — А сейчас очень даже им благодарна. Зато со мной ничего не случилось. Руки-ноги целы.

И с вызовом добавила:

— Я со своим буду обращаться точно так же. У меня всего один ребенок. Я рисковать не хочу.

А не здесь ли на самом деле собака зарыта? Ведь разрешать ребенку быть самостоятельным — это риск, и нередко огромный риск. То ли дело неусыпный надзор! Конечно, он отнимает много времени и сил, зато вы обеспечиваете себе спокойную жизнь и выглядите при этом почтенно в глазах окружающих. С каким уважением обычно говорят о матери, которая живет только ради ребенка! Об отце, который контролирует каждый шаг своей дочери-подростка… Впрочем, это тема отдельного разговора, и мы надеемся, что он не за горами.

Что же касается риска, то без него, конечно, жить спокойнее. Вам. Но спокойствие-то за счет ребенка, котором вы, якобы, так радеете. Ибо каждый его самостоятельный шаг есть репетиция. Чем больше репетиций, тем успешнее, тем полноценнее сыграет он спектакль под названием «жизнь». А на что его обрекаете вы? Он выйдет на сцену неподготовленным и потерпит крах, от которого, быть может, никогда не оправится. Причем случится это скорее всего еще на вашем веку. Неумение выбрать правильный путь в жизни, хронические личные трагедии, заброшенные дети, психические срывы, неудовлетворенность своей судьбой… В общем, все по известной пословице «Малые дети спать не дают, а от больших сам не уснешь». Так что гиперопека, если заглянуть в будущее, и с эгоистической точки зрения не очень-то целесообразна.

Вот весьма характерный пример. Вову Р. долго водили в школу мама и бабушка. Но в седьмом классе, когда мальчика окончательно задразнили, он взбунтовался. Борьба Вовы со взрослыми длилась месяца полтора, но все-таки он победил. Настал долгожданный день, когда Вова пошел в школу сам и… по пути домой его избили и ограбили хулиганы. Естественно, после столь печального инцидента родные, убедившись в своей правоте, не отпускали Вову от себя ни на шаг.

Но давайте рассмотрим эту ситуацию под несколько иным углом зрения. Вова возвращался домой не один, а в компании трех приятелей. Когда хулиганы, которые были года на три старше мальчиков, начали задираться, Бовины приятели быстро ретировались. И только Вова, растерявшись, стоял столбом. К чести его приятелей надо сказать, что они не бросили друга, обратились за помощью к взрослым мужчинам, при виде которых хулиганы дали стрекача, так что Вова отделался синяками, потерей карманных денег и микрокалькулятора.

Почему трое мальчиков среагировали на опасную ситуацию быстро и адекватно и только один Вова с ней не справился? Может, он вообще растяпа и разиня? Или неспортивный, неуклюжий ребенок, который не в состоянии пробежать и двадцати метров? Вовсе нет. В привычной обстановке Вова ведет себя сообразно обстоятельствам: ловкость, концентрация внимания — все у него в норме. Но впервые оказавшись на улице без мамы и бабушки, Вова почувствовал себя абсолютно беззащитным и не смог быстро сориентироваться (хотя ребята кричали ему: «Бежим! Чего же ты стоишь?»).

Конечно, мы не призываем к тому, чтобы дети росли, как сорная трава. И решая вопрос о «дозе» самостоятельности, надо учитывать возраст, индивидуальные особенности и — что очень важно — традиции. Например, трехлетнего ребенка надо крепко держать за руку, переходя через дорогу. А семилетний уже может решить эту задачу самостоятельно. Правда, если ребенок хромает, лучше ему и в десять лет помогать. Ну а если вы попали на Кавказ (мало ли, вдруг такое еще случится в нашей жизни?), то даже четырнадцатилетнюю девочку лучше держать за руку или под руку. И не обязательно при переходе через дорогу, а вообще… Такая уж традиция на Кавказе: приличные девочки одни не гуляют.

А наши — гуляют. И десятилетняя девочка вполне состоянии поехать куда-то на трамвае, автобусе, троллейбусе или метро, пускай без пересадки и, разумеется, в светлое время суток.

Безусловно, ребенка нельзя отпускать в «свободное плаванье» без подготовки. Обычно родители в деталях объясняют, проговаривая новую ситуацию. А знаете, что полезно сделать, как говорят психологи, для закрепления словесно-образной связи? Ту же Самую ситуацию проиграть. Можно с куклами, можно «в живом плане» (это уже термин не психологический, а театральный). Помните: лучше один раз проиграть, чем десять — проговорить.

Вот очень типичный случай (кстати, он тоже связан с переходом через дорогу). Восьмилетней девочке предстояло впервые поехать на автобусе в изостудию. Автобус останавливался прямо возле дома, но на противоположной стороне улицы. Мать подробно оговорила с дочкой маршрут, проверила, помнит ли она остановку, на которой надо выходить. И даже нарисовала план на листочке бумаги.

Каково же было удивление матери, когда, выглянув в окно, она увидела, что девочка в растерянности замерла перед светофором и никак не решается шагнуть на мостовую!

Только потом она сообразила, что умение дочери пересекать улицу не вызывало у нее никаких сомнений, ведь они столько раз. делали это вместе! Матери просто не пришло в голову, что, идя с ней за руку, ребенок не фиксирует последовательность действий, а совершает их автоматически.

Если бы мать не проговаривала, а проиграла эту ситуацию — с самого начала, с момента выхода из дома, — скрытая трудность обязательно вылезла бы наружу и была бы устранена заранее.

Справедливости ради надо сказать, что наша педагогика относится к гиперопеке весьма отрицательно. Да, дошкольные учреждения стимулируют нас как можно раньше приучать ребенка самостоятельно одеваться, есть, пользоваться горшком, шнуровать ботинки. Часто это приучение сопряжено со страшной нервотрепкой, родительскими криками, детскими слезами… Самое здесь обидное, что масса энергии тратится, в сущности, на ерунду. Все, абсолютно все люди, кроме умственно отсталых в степени идиотии, рано или поздно приучаются не делать в штаны. И одеваться. И есть. Родители же, как спринтеры, полностью выкладываются на первой «стометровке», приучая ребенка к физической самостоятельности. И у них уже не хватает пороху приучить его к самостоятельности интеллектуальной и волевой. Научить делать собственный осмысленный выбор. Проблема в ы б о р а. возникает, как правило, тогда, когда настает пора задуматься о выборе жизненного пути, профессии. И вы очень возмущаетесь, когда ребенок пожимает плечами и говорит:

— Не знаю… Мне все равно… Мне ничего не хочется…

А чем тут возмущаться? Разве вы научили его выбирать? Что обычно слышит ребенок?

— Ешь, что дают. Я кому сказала?!.. Делай то-то! Делай так-то! Иди туда-то!

А если ребенок хочет чего-то другого, его быстро окорачивают:

— Не выкрутасничай! Нет такого слова — «хочу»! Ишь какой привереда!

Подавляя волю ребенка по мелочам, мы почему-то потом требуем, чтобы он проявил ее в главном. Та есть опять-таки выталкиваем на жизненную сцену без единой репетиции, да еще хотим, чтобы он блестяще справился с ролью. Абсурд!

Мы уверены, что приучать детей к самостоятельному выбору гораздо важнее, чем к ложке или горшку. Разве трудно спросить у малыша, что он хочет на ужин: кашу, творог или оладышки? Какие колготки ему сегодня хочется надеть: синие или красные? Где он сегодня хочет погулять: в скверике или на горке?

Только это обязательно должен быть реальный выбор! А не фиктивный, когда вы заранее запланировали желаемый для вас ответ.

Мама Паши Т., страдавшего тяжелой астмой, побеседовав с нами, спросила своего сына: «Ты сегодня хочешь обливаться или нет?» (Врач прописал ему обливания холодной водой.) Мальчик ненавидел эти обливания и, естественно, сказал нет. Мама же наивно рассчитывала, что ее сын сделает выбор в пользу обливаний и потом предъявила нам претензии, что наши советы спровоцировали еще один ее конфликт с Пашей. Но в данном случае мы были ни при чем. Она дала мальчику ложную надежду, и он отреагировал на это болезненно.

Другая крайность (особенно распространенная в кругах интеллигенции) — это предоставлять ребенку полную свободу выбора, в том числе и выбора непосильного, не по возрасту. Строится эта «свободная педагогика» на расхожих либеральных мифах: «Ребенок лучше знает, что ему нужно», «Дети мудрее нас» и т.п.

В результате этих благоглупостей ребенок, который «лучше знает, что ему нужно», либо целыми днями смотрит телевизор, а если читает, то комиксы, либо с малолетства толчется среди взрослых и вырастает резонером и снобом, усваивая лишь форму, лишь оболочку культуры. У такой «старой головы» все «псевдо»: интересы, вкусы, даже эмоции. А главное — суждение! Он рассуждает о постмодернизме и отцах церкви, о западной демократии и восточной этике, привычно приводя в восторг нечутких к фальши гостей. И при этом у него часто отсутствуют самые элементарные понятия. Нет чувства такта, чувства сострадания, вообще нет привычки интересоваться людьми. И фантазия у таких детей, как правило, не развита, хотя часто предмет гордости их родителей — это литературное творчество ребенка. Но оно-то и является наиболее «диагностичным»: все — сплошной плагиат, и если что-то и выдает юный возраст «гения», то это лишь наивная откровенность заимствования. Даже детский рисунок— казалось бы, образец самобытности — у таких псевдовундеркиндов удручающе несамостоятелен. Все это мамины и папины представления о «Стране Фантазии».

— Опять наговорили с три короба, — устало вздохнет наш читатель. — А выводы, выводы? Сухой остаток?

И правда, пора закругляться. А вывод наш таков: равновесие. На одной чаше весов написано «права», на другой — «обязанности». Только на одну чашу положили новую гирьку, не забудьте восстановить равновесие, бросив соответствующую гирьку и на другую. А то нередко расширение прав ребенка (без которого все равно не обойтись) почему-то не связывается с увеличением обязанностей. В результате вырастает тиран-неумейка, своенравный и инфантильный. Если же постоянно перевешивает чаша обязанностей, вы можете получить забитое покорное существо (не кроткое, а именно покорное). А хочется, чтобы вырос не тиран и не раб, а нормальный свободный человек, не так ли?

Не думайте, что соблюдать равновесие очень сложно, ведь весы чисто символические, а вовсе не прецизионные, аптекарские. Предположим, что вы впервые разрешили ребенку поехать в гости к другу, живущему в нескольких остановках от вас. Хорошо. Но будет еще лучше, если он теперь и сестру начнет, время от времени забирать из садика, раз он такой взрослый. Естественно, варианты могут быть самые разнообразные. Важен принцип. Один из немногих принципов, которыми, на наш взгляд, не стоит поступаться.

Бес материнской любви

В своей книге «Любовь» английский филолог и философ Клайв Льюис пишет, что любовь, ставшая богом, становится бесом. И продолжает: «Когда глупая мать балует ребенка (а на самом деле — себя), играет в живую куклу и быстро устает, действия ее вряд ли «станут богом». Глубокая, всепоглощающая, пожирающая обоих любовь женщины, которая в полном смысле слова «живет для своего ребенка», богом становится легко… Она (любовь) станет богом, станет бесом — и разрушит нас, а заодно и себя…»

И не надо думать, что такое встречается раз в сто лет. Слова «держится за материнскую юбку», «я ему жизнь отдала, а он…» и тому подобные слышатся (и всегда слышались!) сплошь и рядом.

Поначалу эта картина выглядит идиллично. Нежный, хрупкий, ангелоподобный малыш льнет к своей маме. И мама, будто сошедшая с плаката «Материнство», сильным, но нежным объятием защищает свое сокровище от этого безумного, безумного, безумного мира. Дальше — больше. Малыш растет и крепнет, но и объятия, которые, казалось бы, по мере его роста должны ослабнуть, тоже крепнут.

— Он без меня ни шагу! — хвастается такая мать своим подругам. — Куда я — туда и он. Вот даже в уборную зайду, а он уже: «Мама! Где ты?» А я… я вообще без него не живу. Отвезу в субботу к бабушке, а сама на стенки лезу. Вся жизнь в нем…

Казалось бы, так трогательно: ребенок не может без матери, мать обожает ребенка… Но что-то невольно настораживает. Пока лишь на уровне лексики: «Я без него не живу… на стенку лезу… В с я жизнь в нем…»

Вам не кажется, что эти выражения гораздо более уместны в устах пылкой, страстной любовницы, а вовсе не любящей матери?

Приглядевшись повнимательней, почти всегда убеждаешься в неслучайности своего первого впечатления. Женщины бывают самые разные, да и дети далеко не всегда хрупкие и ангелоподобные (встречаются, наоборот, крепкие, грубоватые «маленькие мужички»). Общее тут одно: несчастливая женская судьба. И совсем необязательно, чтобы женщина была одинокой. Бывают и замужние. Такие ищут и обретают в ребенке то, чего им не хватает в мужчине. Кто-то — тонкую и понимающую душу, а кто-то — да-да, не удивляйтесь! — деспотичную мужскую власть. Второе, между прочим, встречается даже чаще, чем первое. И виновата в этом пресловутая женская эмансипация. Боролись за то, чтобы мужчина не бил, — не бьет. Требовали, чтобы помогал по хозяйству, разделял домашние обязанности, — помогает, делит. Мечтали, чтобы советовался — советуется. И не просто советуется, а перекладывает на вас ответственность за принятые решения! А с ним вздумаешь посоветоваться, говорит: «Не знаю. Делай, как хочешь».

В начале нашей психотерапевтической работы, в самой первой группе, был мальчик Андрюша. Несмотря на свою выраженную славянскую внешность, он напоминал восточного падишаха. А его мама — гаремную рабыню. Разве что в ладоши он не хлопал, чтобы ее вызвать. Впрочем, это и не требовалось: она и так всегда была рядом. И хоть он еле доставал ей до плеча, было полное впечатление, что она заглядывает ему в глаза снизу. И чем наглее, чем грубее Андрюша с ней разговаривал, тем ярче сверкали эти воздетые к нему глаза. На Андрюшину маму было даже как-то неловко смотреть, потому что на ее лице временами мелькало неуместное сладострастие.

Мы долго не решались поговорить с ней, но в конце концов решились. Больше всего нас потрясла ее простодушная откровенность.

— Да-да, — радостно закивала она в ответ на наше замечание, что Андрюша повелевает ею, как взрослый мужчина. — Это вы точно подметили! Вот именно, «как взрослый мужчина»!.. Не то что муж! Муж у меня тряпка, слюнтяй… вообще не мужик! — добавила она со вздохом.

Теперь, повидав множество таких Андрюш и мам, мы можем чуть ли не с первого взгляда определить вид отношений между матерью и сыном, который Фрейд называл «Эдипов комплекс». Греческий царь Эдип, по преданию, убил своего отца и женился на матери. Говоря об Эдиповом комплексе, Фрейд, как вы понимаете, не имел в виду реальный брак сына с матерью. Речь шла о бессознательном, подавленном взаимном влечении, которое принимало форму «психологического брака».

Сексуальная природа этого влечения не вызывает сомнений, хотя сами матери этого почти никогда не осознают.

Вот как говорила о своем четырехлетнем сыне молодая, цветущая женщина, расставшаяся с мужем еще до рождения ребенка:

— Мой Павлик так целует меня… ну прямо по-настоящему… И в губы, и в глаза, и руки обцеловывает. «Мама, — говорит, — какая ты красивая! Как я тебя обожаю! Какая у тебя кожа!.. Представляете?»

И от одного упоминания о сыновних поцелуях она делалась пунцовой.

А другая мама, легкомысленно хихикая, рассказывала, что ее пятилетний Денис зовет папу в свою комнату и уговаривает:

— Папочка, ложись в мою постельку. Я тебе уже постелил, сейчас тебя одеяльцем укрою. У меня тут мягко, тепло. А я сегодня буду спать на твоем месте, с мамочкой.

— Да ладно вам страху-то нагонять! — поморщится кто-то из читателей. -Испокон веку малыши засыпали под боком у матери — и ничего!

Но ведь любой взрослый человек прекрасно ощущает разницу между объятием дружеским и объятием страстным, между поцелуем чувственным и родственным и т.п. Точно так же и мать должна чувствовать, что исходит от ее бока: успокоительное тепло или горячащий детскую кровь жар.

Во втором случае дело иногда принимает уже не юмористический оборот.

Мама Саши Б. пожаловалась нам, что ревность сына мешает ее интимным отношениям с мужем. Стоит ей зайти ночью к мужу в спальню (она, разумеется, спала в одной комнате с сыном, хотя тому было уже восемь лет), как Саша моментально просыпается и истошно орет: «Мама, ты куда?» Интересно, что если она вставала в туалет или попить воды, Сашу это не тревожило и он продолжал спать, как убитый.

Кстати, эта мама тоже не видела в сложившейся ситуации ничего страшного. Она только поражалась уникальной интуиции своего ребенка.

Кажется, примеров получилось достаточно, и все же позволим себе привести еще один.

Сверхзастенчивый Слава С., едва получив возможность спрятаться за ширмой и разыграть в куклах свои ссоры с мамой, моментально вошел в раж. И показал такое, что у присутствующих похолодели спины. Они с мамой не просто ссорились. Это были душераздирающие сцены любовных скандалов с угрозами и обвинениями, рыданиями и битьем по лицу. Мама кричала:

— Уходи! Ты мне не нужен! Лучше я буду одна!

Слава бежал на кухню, хватал огромный хлебный нож, заносил над собой и вопил:

— Прощай! Я ухожу из жизни!

И во всем этом был такой сексуальный привкус, что присутствующим становилось неловко, словно перед ними были не наивные тряпичные куклы, а живые люди в момент любовного экстаза.

В другие же минуты этот двенадцатилетний мальчик был тише воды ниже травы и сидел всегда рядом с мамой, хотя другие дети рассаживались вокруг стола отдельно от родителей и всячески стремились продемонстрировать свою независимость.

Мама, ссылаясь на его чрезвычайно хрупкое здоровье, перевела Славу на домашнее обучение. Друзей у него не было. Каждая робкая попытка Славы сблизиться с кем-то из нашей группы встречалась мамой настороженно. Она старалась ни на минуту не упускать Славу из виду и зорко следила, не «подавляет» ли его новый приятель.

Во время одной из бесед Славина мама призналась, что она сама провоцирует множество скандалов. И, быть может, потому, что, когда она была ребенком, все ее игры с отцом непременно заканчивались бурными сценами, слезами и побоями. То есть она переняла стереотип отношений с отцом и перенесла его на ребенка.

Кстати, когда что-то похожее на описанное нами происходит между девочкой и отцом, то в психоанализе это называется «комплексом Электры». С такими случаями мы тоже сталкивались.

Правда, разбирая подобные отношения, Фрейд отводил в них ведущую роль ребенку, причем ребенку особого, невротического склада. По его мнению, это было связано с «ранней сексуальной травмой», с тем, что когда-то, в самом нежном возрасте, человек стал свидетелем интимных отношений родителей, и это, запечатлевшись в подсознании, исказило его мировосприятие, в частности — сферу влечений.

Отважимся заявить, что у нас вызывают сомнение два момента: во-первых, обязательное наличие ранней сексуальной травмы и, во-вторых, то, что ведущая роль в «психологическом браке» принадлежит ребенку.

Причем если первое проверить практически невозможно, то второе — «кто виноват?» — мы видели своими глазами, и неоднократно. Этот стиль отношений (как, впрочем, и любой другой), безусловно, задают родители. Другое дело, что они «ничего такого» не имеют в виду. Обоснования звучат, на первый взгляд, благородно: хочется, чтобы ребенок поскорее стал другом, собеседником, опорой.

— Он абсолютно все понимает. И я ему все-все рассказываю. Как взрослому! Это мать о сыне. А вот отец о дочери:

— Она чуть что — не к матери, а ко мне. Меня прямо боготворит. Я с работы прихожу — она ко мне летит со всех ног. Виснет на шее, с колен не слезает, руки целует… Отец для нее все!

А иногда (как в случае со Славиной мамой) родители, даже понимая, что их взаимоотношения с ребенком больше напоминают любовный роман, вполне этим довольны. Во всяком случае, польщены.

А действительно, можно спросить, в чем криминал? Ведь это же не реальный брак, не кровосмешение или, по-научному выражаясь, инцест. А психология. Ничего страшного!

Но те, кто так думает, глубоко заблуждаются. Страшного тут достаточно. Это и неизбежные в таких случаях невротические искажения личности, и досрочное пробуждение сексуальности, и огромные, иногда непреодолимые затруднения в выборе пары в будущем.

А уж если говорить совсем серьезно, то у мальчика, состоящего в «психологическом браке» с матерью, нередко развиваются гомосексуальные наклонности. (Очередной парадокс: мать хочет слишком рано видеть в ребенке — мужчину, а в результате мужчина вырастает капризным, переутонченным, женственным. Настолько женственным, что играет роль женщины в гомосексуальной паре.)

Пытаясь обрести в мальчике опору, его мать грубо нарушает иерархический стереотип «взрослый-ребенок». Служа опорой матери, он сам фактически утрачивает точку опоры и, как следствие, теряет психическое равновесие.

Помните цитату, с которой мы начали наш разговор? Так вот, разыгравшийся «бес материнской любви» действительно разрушает. Разрушает душу ребенка.

Сознательное отношение к бессознательному

В конце предыдущей главы мы вскользь упомянули о иерархическом стереотипе «взрослый — ребенок». Надо сказать, что таких поведенческих стереотипов, то есть давным-давно устоявшихся моделей отношений, довольно много. И время от времени, в разные эпохи, возникало и возникает желание какой-то из этих стереотипов сломать. Находились даже умные головы, которые считали, что сломать надо все!

А потом наступали другие времена, «реакционные», когда эти самые стереотипы каким-то магическим образом вновь занимали свое прежнее место.

Вспомним притчу о блудном сыне. Как всякая настоящая притча, она многомерна. Это и история целых народов, прошедших путь от рабства через бунт к добровольному следованию государственному закону, и путь отдельного человека, который сначала вынужденно зависит от родителей, потом — иногда очень бурно! — переживает подростковый протест и, в конце концов, взрослеет и приходит к осознанному почитанию родительского авторитета. Блудный сын — это и распутник-гуляка, который после всех своих бесчинств и безумств греет кости у семейного очага, став ревнивым мужем и строгим отцом. Это и эмигрант, который с проклятиями покидает родину, чтобы в конце жизни мечтать лишь об одном: припасть к родной земле. И это, конечно же, богоборец с его дерзкой, но напрасной попыткой создать мир без Отца и с трагическим крахом этой инфантильной затеи в финале…

Нам же интересно поговорить о стереотипе, о традиции, о традиционной нравственности в связи с психикой ребенка.

Грандиозные открытия в этой области были сделаны крупнейшим психологом, психиатром и философом Карлом Густавом Ю н г о м. Он первый сказал о том, что психика отдельного человека на разных возрастных этапах повторяет путь развития всего человечества. Мало того, Юнг утверждал, что в недрах человеческой души живет память об истории всего человеческого рода. Что, кроме личных свойств, унаследованных от родителей, живут в человеке и свойства его далеких предков. А потому поведение может быть обусловлено, помимо всего прочего, памятью предков — тем, что Юнг называл коллективным бессознательным.

У каждого Ньютона бывает свое яблоко, которое нельзя более кстати падает ему на голову. Будучи еще студентом, Юнг обратил внимание на свою дальнюю родственницу. А студентом он был в начале века, в разгар моды на спиритические сеансы и медиумов (медиумы — это посредники в общении людей с духами).

Родственница Юнга, полуграмотная провинциальная девушка, как раз и была таким медиумом. Удивительное дело: стоило ей впасть в состояние транса — и она переходила на литературный немецкий язык, которым в обычной жизни, естественно, не владела.

— Ну ладно, — рассуждал Юнг. — Такой феномен еще можно объяснить. Это выходит не за пределы ее личности, а лишь за пределы ее сознания. Она вполне могла слышать когда-либо литературную речь, и это отложилось в ее подсознании. Но где и когда она могла услышать о сложнейшей космологической системе, созданной философами-гностиками во II веке н. э.?!

Эта система была изложена одним из «духов», с которым общалась родственница Юнга, самым детальным образом.

Юнг принялся исследовать мир снов, своих и чужих. Огромное внимание он уделял снам своих пациентов. И обнаружил, что человеческие сны буквально переполнены древнейшими символами. Эти символы присутствуют в сновидениях самых разных людей независимо от возраста, расы и социального положения. Получалось, что, когда человек бодрствует, память предков спит, а когда он засыпает, она пробуждается и властно напоминает о себе.

— Впрочем, память предков мы можем ощутить в себе, не только когда спим. Но если во сне «коллективное бессознательное» выражено в конкретных дарительных образах, то наяву это бывают смутные ощущения, настолько смутные, что их невозможно описать словами.

Человек, впервые севший на лошадь, будто узнает в себе что-то. И это «что-то» сообщает ему беспричинную радость и беспричинную отвагу. Казалось бы, чему уж так радоваться? А отвага у неумелого седока просто абсурдна. Ведь лошадь может сбросить на полном скаку — и костей не соберешь! Но дело, наверно, в том, что в этот момент происходит встреча. Встреча древнейшего спутника человека с древнейшим человеком, который живет в нас. В глубинах, быть может, — на самом деле нашей души. В нас пробуждается, по определению Юнга, а р х е т и п («архе» — первоначало).

Почему у потомственного интеллигента, городского жителя в четвертом поколении, пришедшего на фольклорный концерт, при первых же звуках казацкой песни может возникнуть чувство, будто ему все это знакомо и было знакомо всегда? Это в нем, как сказал нам один из таких интеллигентов, запели хором все его прадедушки-казаки.

А вот что писал великий польский педагог, легендарный директор Дома сирот Януш Корчак:

«…бывают дети, которые старше своих десяти лет… в крови их мозговых извилин скопилась мука многих страдальческих столетий. При малейшем раздражении имеющаяся в потенции боль, скорбь, гнев, бунт прорываются наружу, оставляя впечатление несоответствия бурной реакции (в данном случае Корчак имеет в виду ночной плач одного из своих подопечных) незначительному раздражению.

Не ребенок плачет, то плачут столетия, причитают горе да печаль не потому, что он постоял в углу, а потому что и х (разрядка наша) угнетали, гнали, притесняли, отлучали».

А помните хрестоматийную сцену из «Войны и мира», где Наташа Ростова в гостях у дядюшки пускается в пляс?

«Где, как, когда всосала в себя… графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы?.. — восхищенно вопрошает Толстой. И добавляет: Но дух и приемы были те самые, неподражаемые, неизучаемые (разрядка наша), русские…»

Откуда? А все оттуда же! Звуки народной песни в артистическом вдохновенном исполнении дядюшки (тоже, между прочим, не крестьянина, а дворянина) пробудили в Наташе национальный архетип.

Юнг, правда, считал, что общеродовая психика, как и психика индивидуальная, передается генетически, наследуется. Мы думаем, что это не совсем так. Очень многое, как нам кажется, в том числе и неосознанное пристрастие к чему-то и отталкивание от Чего-то, зависит от культуры, в которой живет человек. Причем, говоря «культура», мы в данном случае подразумеваем общую атмосферу, так сказать, культурный воздух.

Мир, в котором мы живем, полон трудноуловимых «напоминаний». Старинные песни — это, конечно, сильный удар по родовой памяти. Его можно сравнить с ударом грома. Но есть множество других напоминаний, не таких сильных и конкретных, но зато постоянных. Они-то и воспитывают душу, насыщают ее животворными импульсами. Это камни, топтаные миллионами ног, это дома и деревья, запахи и выражения лиц…

А еще культурная атмосфера складывается из великого множества общенациональных привычек, обрядов, традиций.

Казалось бы, какая разница — как поздороваться, какой вопрос задать при встрече? Назвать старшего на «вы» или на «ты»? Подумаешь, пустая условность! Но в том-то и дело, что условность никогда не бывает пустой. Она всегда наполнена содержанием. Тем или другим.

Скажем, нашим школьникам даже в голову не придет «тыкать» учителю. А вот американскому мальчику который уже целый год прожил в России и прекрасно знает, что значит «вы» и что значит «ты», все равно непонятно, зачем обращаться к взрослому на «вы». Условность? Мелочь? На первый взгляд, да. Но за ней стоит целая система отношений.

Разве можно себе представить в нашей школе сцену, которую мы видели в одном американском фильме?

Учительница приходит в класс. У нее только что трагически погиб отец (его зверски убили). Она ведет урок. Очаровательные дети лет семи-восьми доброжелательно ее слушают. Внезапно веснушчатая девочка поднимает руку, встает и спрашивает:

— Правда, что твоего папу убили?

— Правда, — с невозмутимой улыбкой отвечает учительница.

Довольная ответом девочка садится, а учительница продолжает объяснять урок. Через пару минут малышка опять тянет руку:

— Послушай, а как именно его убили: из ружья или из пистолета?

— Его зарезали ножом, — спокойно удовлетворяет детское любопытство учительница…

Условности создают условия. В данном случае условия обучения, которое у нас немыслимы без иерархии «учитель-ученик» (недаром педагоги не любят сами натаскивать своих детей, а предпочитают нанимать репетиторов).

А вот еще пример. И для большей последовательности в том же «американо-русском» ключе.

Что говорит девочка, оказавшись у постели матери, только что перенесшей тяжелую операцию?

— Как ты себя чувствуешь, мамочка? Тебе очень больно?

Это у нас.

А в Америке вполне любящая дочь (если не верите, посмотрите американские фильмы!) спросит:

— Ну как, мам? С тобой все в порядке? И тут же начинает говорить о совершенно посторонних вещах.

Ну а это уже не из фильма; У нашей знакомой русской женщины, волею судеб оказавшейся в Америке, скоропостижно умер муж. На следующий день после похорон она вышла на работу. И сослуживцы, осведомленные о ее трагедии, участливо поинтересовались:

— Ольга, у тебя все о’кей?

— А теперь мы поинтересуемся: вам захотелось бы в ответ на такое участие поделиться своим горем, как принято у нас?.. (Заметим в скобках, что у американцев и не принято жаловаться и вообще изливать душу. Не только сослуживцам — даже близким друзьям.)

Случайно, что в одной стране, у одного народа одни культурные устои, а в другой стране, у другого народа — иные? Конечно же, нет. За множеством условностей проглядывает определенный национально-культурный архетип — та первооснова, те фундаментальные черты, которые роднят самых разных людей, живущих в одной стране и говорящих на одном языке.

Спрашивается, зачем мы завели об этом речь? Зачем влезли в такие дебри? При чем тут дети и их воспитание?

А вот при чем: по мнению того же Юнга, если не принимать во внимание опыт архетипов, если пренебрегать традициями, то «архетипические образы могут вторгнуться в сознание в самых примитивных формах и в результате привести к тяжелейшей патологии личности». Вторжение коллективного бессознательного, как считал Юнг, ведет к индивидуальным и коллективным психозам, ибо «душа народа есть лишь несколько более сложная структура, чем душа индивида».

Сегодня этот разговор актуален для каждого из нас, ведь наступило такое время, когда под лозунгом эконономических и политических перемен в России происходит нечто гораздо более серьезное: попытка разрушить национально-культурный архетип. (Хочется верить, что по недомыслию.) В следующих главах мы остановимся на конкретных архетипических особенностях, которые, как нам кажется, сейчас в наибольшей опасности.

А здесь мы бы хотели сказать, что такое в истории уже было (чего в ней только не было!). Вспомним хотя бы Петра I с его стремлением завести все по голландско-немецкому образцу. Или XIX век, когда образованная часть русского общества фактически отказалась от своего родного языка и говорила исключительно по-французски.

Но постепенно многое из того, что казалось диким, немыслимым, вызывало, по словам Пушкина, «мятежи и казни», либо бесследно исчезало, либо преображалось и, уже не противореча архетипу, становилось неотъемлемой частью русской культуры. Таким примером, как американский картофель, ставший национальным русским блюдом — картошкой, несть числа.

И это вселяет оптимизм. Душа народа при всей своей кажущейся эфемерности очень прочна и устойчива, гораздо прочнее или устойчивее того или другого государственного строя или перестройки.

Но никто не считал и теперь никогда не сосчитает, сколько отдельных душ было покалечено в ту же петровскую эпоху. А сегодня — разве не видно даже невооруженным глазом, у скольких людей «едет крыша», как обострились психические болезни?

У детей же гораздо более хрупкая, более неустойчивая, более уязвимая психика, чем у взрослых. И как ни утешительно звучит поговорка: «Перемелется -мука будет» — всегда про себя думаешь: «Оно, конечно, перемелется, только бы ребенка моего пощадили мельничные жернова истории…»

Не будем себя обманывать: нормальное, то есть традиционное, воспитание сегодня дети могут получить только в семье. И на патетический вопрос:

«Если не я, то кто же?» -родители должны ответить со спокойной трезвостью: «Никто».

И постараться сделать все, что в их силах.

Горькие плоды просвещения

Шел 1989 год, самый разгар перестройки, и тогда (всего-то четыре года назад!) взгляды этой женщины казались чуть ли не крамольными. Мать двух сыновей — одному было семь, а другому четыре, — очень вдумчиво относилась к вопросам сексуального воспитания детей. Читала им «Детскую сексуальную энциклопедию» (каждому свой том, в соответствии с возрастом), подробно поясняла картинки. Обстоятельно отвечала на любые вопросы и даже эти вопросы предвосхищала. Но самым, пожалуй, смелым было то, что, руководствуясь чьей-то авторитетной инструкцией, и мама и папа ходили по квартире нагишом в присутствии детей. «Пускай видят! Пускай привыкают! Чтобы не было нездорового интереса к этой сфере».

Сейчас подобная картина уже не поражает воображение. «Детская сексуальная энциклопедия», перевод с французского, во многих домах вошла в «круг семейного чтения»[1]. Необходимость раннего сексуального просвещения, призванного побороться с «нездоровым интересом», похоже, ни у кого не вызывает сомнения. Разве что традиция ходить нагишом пока не привилась. Видно, климат не располагает.

Когда речь заходит о каких-либо новшествах, в том числе и в вопросах воспитания, весьма полезно поинтересоваться, что называется, отдаленными последствиями. Ну что ж, в данном случае такая возможность есть.

Сексуальная революция в «цивилизованном мире» свершилась около тридцати лет назад. Срок вполне достаточный, чтобы сделать какие-то выводы.

Пятнадцать лет назад одна из нас, будучи в командировке в Минске, познакомилась с двумя психологами из ГДР, которые рассказали советской коллеге о последних завоеваниях прогрессивной педагогики: немецкая семья -отец, мать и дети — теперь ходят по квартире голыми, потому что это полезно для правильного развития детской сексуальности. (Переводчик, пользуясь тем, что немцы не понимали по-русски, весело добавил: «Они знаете какие дисциплинированные? Если наука велела — все как один будут ходить в чем мать родила!») А утром каждая девочка, начиная с пятого класса, получает от мамы перед уходом в школу противозачаточную таблетку. Вместе с утренней кружкой молока.

И вот в этом году к нам приехала очень милая дама, психотерапевт из Мюнхена. Она сообщила, что в Мюнхене есть специалист, которая, как и мы, занимается драматическими методами в психотерапии. Мы, конечно, заинтересовались и стали расспрашивать.

— Нет-нет, это не совсем то, что у вас. У вас дети и родители участвуют в театральном действе, а Барбара сама показывает в присутствии детей и взрослых пьесы собственного сочинения. О, конечно, это не просто пьесы, они должны определенным образом воздействовать на психику зрителей… Вот совсем недавно Барбара с огромным успехом демонстрировала сюжет о сексуальных связях родителей с детьми. О, для Германии это сегодня одна из актуальнейших проблем! [2]

Мы не станем сейчас обсуждать, насколько актуальна такая проблема у нас. Кто-то скажет «Да!», кто-то будет это яростно отрицать. Во всяком случае, наше передовое телевидение уже посвятило кровосмешению целую передачу, где инцест рассматривался с психологической, социальной и юридической точек зрения.

Мы лучше зададим другой вопрос. Скажите, если можно (и даже необходимо, как уверяет нас сегодняшняя наука) муссировать с ребенком вопросы секса, рассматривать картинки, которые еще недавно были бы квалифицированы как порнографические, если можно вместе сидеть у телевизора, когда на экране демонстрируют половой акт, то почему, собственно говоря, нельзя логически продолжить эту цепь и от теории перейти к практике? Где пролегает граница между благодетельным просвещением и уголовно-наказуемым развратом?

— Но ведь инцест был строжайше запрещен всегда, во все времена! — возразят нам.

Да, но этот строжайший запрет был сопряжен с множеством других, не менее строгих. Матери и в голову не приходило обсуждать с сыном, «как это происходит». У многих мусульманских народов отцы не раздеваются не только перед дочерью, но и перед наследником. В некоторых культурах сына довольно рано отделяли от матери, и с этого момента его воспитанием занимались другие люди.

Короче говоря, «антикровосмесительный» закон был логическим продолжением и венцом целого комплекса других табу на эту тему. Он не висел в воздухе, а был как бы крышей массивного здания. Конечно, нарушали его и тогда. Преступники вообще были во все времена. Но тогда задать вопрос: «А зачем он нужен, этот закон?» — мог только сумасшедший. Сейчас же, когда практически все остальные запреты отменены, подобный вопрос, к сожалению, свидетельствует скорее о здравомыслии.

Наши наблюдения показали, что в подавляющем большинстве случаев, когда родители увлекаются новациями в области сексуального воспитания детей, это приводит уже в детстве к самым разнообразным нервно-психическим нарушениям. Вернемся к той женщине, поклоннице прогресса, с которой мы начали свой рассказ. К нам она обратилась не от хорошей жизни. Старший, семилетний, сын страдал энурезом, а попросту говоря, был писуном, младший занимался онанизмом, причем делал это на людях, при посторонних, и все попытки отвлечь его от этого занятия, переключить на что-то другое заканчивались истерическими срывами.

Психологи, правда, уверяли мать, что в этом нет ничего страшного. А один специалист, знаток зарубежной литературы, даже привел ей в качестве положительного примера американский роман, в котором мать восстанавливает утраченный было контакт с сыновьями-подростками, поведав им о том, как она в их возрасте занималась мастурбацией.

Наша отечественная мама, хоть и была готова на все для блага своих детей, но ее все же смущал один момент: она собиралась отдать младшенького в детский сад — пора было выходить на работу. Вдруг старомодные воспитательницы неправильно поймут «нормальные» проявления ее Коли?

Тщетно мы призывали мамашу тоже стать хоть немножко старомоднее. В ответ она ссылалась на весь могучий арсенал «четвертой власти» — от «Науки и жизни» до «Пионерской правды». Наконец, уже ни на что не надеясь, мы взмолились:

— Ну пожалуйста, ну хоть ради эксперимента спрячьте «Сексуальную энциклопедию» на дальнюю полку, разрешите старшему мальчику самому мыться в ванне, раз он вас стесняется, не ходите по квартире раздетой, да и детям не стоит бороться голышом.

Неожиданно мама среагировала на слово «эксперимент» (вероятно, благодаря ассоциации со словом «прогресс»). И согласилась!

А через некоторое время потрясение сообщила нам, что у ее детей почему-то, «сами собой», «на ровном месте» исчезли невротические симптомы.

Вообще странная, на первый взгляд, картина. Дети, такие, казалось бы, пластичные, такие восприимчивые и переимчивые, в вопросах пола проявляют удивительный, непонятный консерватизм. Любят, когда папа живет в семье, и не любят, когда взрослые целуются прилюдно. Очень четко делят поведение людей на «приличное» и «неприличное». Стесняются, если родители позволяют себе при них фривольные шутки. И совершенно не жаждут раздеваться в присутствии сверстников.

Попробуйте-ка спросить дочь, что она думает о девочке, которая в детской компании для потехи снимала штаны и демонстрировала голую задницу? А ведь сколько голых задниц дети сейчас видят по телевизору. И это же взрослые, авторитетные задницы. Но нет, не подражают маленькие ретрограды!

Другое дело, что дети не всегда решаются выразить свой протест открыто. Да и не всегда, находясь под властью мощного родительского авторитета, осознают, что именно их коробит и от чего им не по себе. И тогда это неосознанное неприятие «выходит боком» — тиками, страхами, энурезом, немотивированной агрессией. Разумеется, последняя фраза касается не только сексуального воспитания. В любом случае, когда авторитетное родительское влияние перерастает в авторитарный прессинг, ждите «побочных эффектов».

К вопросу о загадочности детского консерватизма. Нам-то он вовсе не представляется загадочным. Дети более естественны, чем взрослые, они ближе к природе, к первоначалу, то есть в них отчетливее проступает уже упомянутый нами архетип. Поэтому при всей психической пластичности ребенка, глубинный пласт психики с трудом поддается трансформации, всячески ей сопротивляется.

Русская культура (во всяком случае, христианский ее период, который длится вот уже второе тысячелетие) отличалась целомудрием, повышенной стыдливостью. Вспомним боярышень, которые всю жизнь сидели взаперти, сначала в отчем доме, потом в доме мужа. В петровские времена все как будто бы встало с ног на голову. Женщинам и девицам аристократического сословия ведено было появляться на ассамблеях (так при Петре назывались балы) с обнаженными плечами и грудью и разговаривать(!) с кавалерами. Во Франции, между прочим, в это время процветали внебрачные связи, адюльтер был предметом светского обсуждения и частым сюжетом в литературе. А какой успех имела «Исповедь» Руссо, в которой вполне откровенно описываются сексуальные переживания юного героя!

Казалось, что Россия, сделав столь мощный рывок в сторону раскрепощения нравов, догонит и перегонит Европу. Однако этого не произошло, а в литературе появилась Татьяна Ларина («Но я другому отдана и буду век ему верна…»), тургеневские барышни с их мечтаниями о неземной любви, Вера из гончаровского «Обрыва», для которой потеря невинности переросла в трагедию вселенского масштаба.

Что же касается народа, то на его укладе все эти «барские штучки» и вовсе мало отразились. По-прежнему после свадьбы вывешивали на всеобщее обозрение окровавленную рубаху, и по-прежнему соседи, если это «вещественное доказательство» не было предъявлено, мазали дверь опозорившейся новобрачной дегтем…

А сам свадебный обряд? Сплошные песни-плачи.

Плачут подружки, плачет мать, плачет сама невеста…

— Матушка, матушка, во двор гости едут!

Сударыня-матушка, на крыльцо восходят!

— Дитятко, дитятко, не бойсь — не пужайся,

Свет милое дитятко, я тебя не в ы д а м…

Это что, татары едут забирать девушку в полон? Или, может, свои насильники хотят надругаться? Нет, в дом пожаловали не враги и не разбойники, а, казалось бы, столь желанные в семье, где «поспела» дочь, сваты! Чего ж тут плакать, чего бояться? Возможно, так проявляется страх покинуть родителей, войти в чужую семью? Безусловно, но ведь таков удел всех замужних женщин — и европейских, и азиатских.

Однако во всем мире на свадьбах поют веселые песни, и только в России традиционный свадебный обряд скорее напоминает погребальный. Хоронят, оплакивают, отпевают невинность, неутешно скорбят о ее утрате…

Наверное, многие обращали внимание на странную особенность нашего языка. С одной стороны, он такой богатый, на нем можно выразить все, что угодно, с самыми тончайшими нюансами. И вдруг в такой наиважнейшей сфере, как любовь — белое пятно, черная дыра. Нет слов для обозначения физической любви. Либо научные термины, либо непристойности. А нормальные, человеческие слова которыми так богат любовный словарь европейских народов, — отсутствуют. Случайно ли это? Конечно, нет. Правда, бывает, что нет слов, потому что нет явления. Но тут вроде с явлением все в порядке, а то бы мы все уж давно вымерли.

Значит, дело в чем-то другом. Эта тема в русском языке, а следовательно, и в русской культуре явно табуирована, запретна. А что обычно табуируется?

Нечто очень важное и грозное, внушающее трепет и благоговение, священный страх. Первобытные люди боялись назвать вслух животное, которое считалось прародителем их племени. Религиозные евреи никогда не произносят вслух имя Бога. В общем, словесный запрет налагается на священную, с а к р а л ь н у ю сферу жизни.

Сегодня, под лозунгом возвращения в мировую цивилизацию, эта сфера грубо попирается. А мы уже говорили, рассказывая об архетипе, как опасно трогать фундаментальные основы психики. Тут можно еще раз обратиться к нашей истории, на сей раз недавней.

В начале XX века передовая русская интеллигенция широко пропагандировала и свободную любовь, и браки втроем, и гомосексуальные отношения. То же самое делалось, к примеру, во Франции. С той только разницей, что во Франции не наступила вслед за этим эпоха полного отрицания сексуальной стороны жизни. А вот в России и мужчин, и женщин стали называть общим словом «товарищ». И в жизни, и в искусстве торжествовало невиданное ханжество. Например, измена жене приравнивалась чуть ли не к государственной. За развод человека могли запросто выгнать с работы. «Аморалка» обсуждалась на комсомольских, партийных и профсоюзных собраниях. Женщина стеснялась сказать, что она беременна. Воспитанные в таком духе родители неизбежно вступали в конфликт со своими подрастающими детьми. Много воды и слез утекло, много судеб было покалечено, пока все это постепенно не пришло к относительной норме. Нет, не к всемирной — всемирной вообще не бывает. К традиционной, но с поправкой на время.

И вот теперь — новый виток «борьбы с предрассудками», с той только разницей, что в предыдущую компанию отрицалось естественное право людей на интимную жизнь, сегодняшние же прогрессисты отрицают естественную для русской культуры традицию интимности в вопросах секса.

Что же в этой ситуации делать родителям? И надо ли вообще что-то делать?

В который раз рискнем прослыть ретроградами, но все же выскажемся по этому поводу. Устранитесь. Постарайтесь, по возможности, не обсуждать с детьми «проблемы пола». Конечно, когда ребенок задаст вам прямой вопрос: «Откуда берутся дети?» — не обязательно рассказывать ему, что детей находят в капусте (хотя, если ребенку три-четыре года, то и в этой версии нет большого греха). Но ни в коем случае не читайте ему пространную лекцию по анатомии и физиологии человека. Уверяем вас: детское любопытство в этом вопросе отнюдь не столь велико, как вам кажется. Да и удовлетворить его ребенок может сейчас самыми разными путями.

— Ах, вот как?! Вы за то, чтобы он узнал такие важные вещи во дворе, в подворотне? Набрался черт знает чего от уличных «просветителей»?

Да, мы за это. Мы считаем уличное просвещение естественным и необходимым этапом духовного (да-да, как это ни парадоксально звучит!) развития ребенка. Во все времена «правду о любви» дети узнавали от более старших или шустрых сверстников. И всегда эта правда преподносилась в искаженном, скабрезном виде. Однако наступал следующий этап, и юноша, который еще вчера, будучи подростком, писал на заборе матерные ругательства и рисовал непристойные картинки, влюблялся, переставал есть и спать, сочинял стихи и думал о предмете своей любви как о неземном, ангелоподобном существе… А потом юность сменялась молодостью, и уже «не мальчик, но муж», любивший теперь вполне земную жену и мать своих детей, в ярости кричал на сына, обнаружив в его тетрадке похабный рисунок…

Подростковый цинизм — это все равно как молочные зубы. В свое время они выпадут, и, казалось бы, зачем они нужны? А вот зачем-то нужны.

И потом, если вы думаете, что, прочитав ребенку вслух «Детскую сексуальную энциклопедию», можно избежать образования в «дворовых университетах», — вы глубоко заблуждаетесь! Все равно ваш сын (или дочь) поверит своим друзьям-наставникам, а не Вам. Взрослая жизнь всегда окутана для ребенка тайной, и если авторитетный друг или подруга скажут ему, что дети рождаются от поцелуя, детское мифологическое сознание с готовностью примет это за истину.

Сейчас вообще меньше всего следует волноваться о сексуальном просвещении потомства. Волноваться, увы, приходится о другом: сохранится ли при таком массированном, широкомасштабном, общегосударственном «наступлении на ханжество» радость первого поцелуя, трепет при виде любимой девочки, юношеское любовное томление (когда уже хочется, но еще нельзя), которое так необходимо для правильного, творческого формирования души? Будет ли просвещенному (а может растленному?) методическими пособиями поколению любовная близость представляться тайной, таинством?..

Один из самых «убойных» аргументов в пользу сексуального просвещения детей: чтобы не было ничего тайного, ничего запретного, ведь запретный плод сладок!

А вы что, хотите, чтобы этот плод стал для вашего ребенка кислым, горьким? Или, может, вовсе безвкусным? Но не захочется ли тогда «чего-нибудь рыбного»?

Посмотрите, что происходит в странах, где сексуальная революция победила, так сказать, «полностью и окончательно». Катастрофическое падение рождаемости, рост импотенции, процветание и все большее узаконивание однополой любви… Ну, допустим, падение рождаемости на Западе объясняют (хотя это очевидный парадокс) ростом благосостояния. Импотенцию — издержками прогресса, связанного с напряженным ритмом жизни. Но вот педерастию ни на какой другой счет не спишешь. Традиционно запретный плод перестал быть запретным, следовательно, перестал быть сладким, и человека — так уж он устроен! — тянет переступить какой-то другой запрет.

Любовь перестает быть таинством — и неизбежно перестает быть таинством продолжение рода. Вот, к примеру, новая парижская (да и не только парижская!) мода. Официальные браки заключаются все реже. Но некоторые чадолюбивые холостяки находят специальную женщину, которая за деньги зачинает ребенка, вынашивает его, рожает, а потом исчезает навсегда. Как такси… Довезло до места — и привет!

То, что мы сейчас наблюдаем, можно назвать десакрализацией любви. И самым разрушительным, быть может, тут является не обнажение женского тела и даже не постельные сцены в литературе и на экране, а уверенное вторжение в разговоры о любви наукообразных терминов. Когда девочка-подросток, рассказывая своей подружке о свидании с кавалером, без запинки произносит слова «оргазм», «оральный и анальный секс» и т.п. — возникает ощущение чего-то непоправимого. Так могут говорить роботы, но не люди.

— Да, но ведь люди делятся на мужчин и женщин! — справедливо возразите вы. -И ребенок — это, между прочим, тоже будущий мужчина или будущая женщина. Что ж, прикажете, это от них скрывать?

Признаки пола подчеркивать в ребенке не только можно, но и необходимо. Только по-другому. Не рассказывая дошкольнику, как устроены мужчины и женщины ниже пояса, а давая понять их ролевые, психологические и социальные различия. Например, протягивая мальчику сумку с продуктами и говоря:

— На, понеси, а то мне тяжело. Ты ж мужчина! Или приучая его уступать в транспорте место не только старушкам, но и вообще всем женщинам:

— Мало ли, что взрослые дяди сидят… Значит, они не настоящие мужчины. А ты у меня — настоящий.

Девочке, воспитывая в ней аккуратность, полезно говорить, что эта черта присуща в основном, и в особенности, женщинам. Хорошо, когда отец, придя с работы и узнав от жены, что их малолетняя дочь подмела на кухне пол, восклицает:

— Вот что значит в доме женщина растет!

Подобных примеров можно привести сколько угодно, но и так понятно, что мы имеем в виду.

И еще одно соображение. Нам оно кажется очень важным, но о нем как-то совсем не принято говорить. Многие родители признаются нам в том, что и они, и их дети испытывают «странную» неловкость при обсуждении интимных вопросов. Но, вконец замороченные глупой пропагандой, объясняют это все тем же «совковым» ханжеством.

Неправда, дело не в ханжестве. Сколько можно называть ханжеством нормальный стыд?! Такая неловкость совершенно естественна. Это включается подсознательный защитный механизм. Это краской стыда вспыхивает сигнал запрета: нельзя! инцестуальный барьер! Ибо постельная тематика в разговоре матери с сыном или отца с дочерью — это своего рода инцест. Пусть не физический, а психологический, но тоже уродующий душу.

— А вот американцы очень откровенны со своими детьми — и ничего! Нормальные дети, нормальные отношения…

Нормальные, быть может, но это американская норма. Помните мальчика Яшу из фельетона Ильфа и Петрова? Он сидел на собрании писателей, а писатели обсуждали создание коллективной эпопеи из жизни, кажется, колхозной деревни. Не по годам развитый Яша слушал это обсуждение со всей присущей ему серьезностью и время от времени выкрикивал взволнованным детским голосом:

«Главное — избежать психологизма, как у Флобера!» А писатели ему в ответ: «Не бойся, мальчик, как у Флобера — не получится». Яша не унимался: «Главное — избежать комикования, как у Чаплина!» И снова ему отвечали: «Не бойся, мальчик, как у Чаплина — не получится».

Так вот: как у американцев — не получится. Ни с сервисом, ни с сексом. Есть один тест. Психолог рассказывает пациенту какую-либо историю, а пациент должен ее завершить. Этот тест так и называется: «Незавершенный рассказ». Как, по-вашему, завершится такая история: отец развратил шестилетнюю дочь и сожительствовал с ней на протяжении нескольких лет. Однажды в комнату «не вовремя» заглянула мать… Ну? Что вам приходит на ум? Или кровь стынет в жилах и ум отказывается сочинять продолжение?

Не скроем, вы не первые, кому мы предлагали этот тест. Обычно после первой реакции ужаса мы слышим ответы, в которых звучат слова «рыдания», «убийство», «самоубийство», «травма на всю жизнь», «возмездие», «Божья кара», «страшнее ничего не бывает»… Кто поначитаннее, тот вспоминает изломанную, исковерканную душу Настасьи Филипповны из «Идиота» (хотя над ней надругался в отрочестве не отец, а опекун Тоцкий).

Сюжет этого «незаконченного рассказа» мы почерпнули все из той же телепередачи, посвященной инцесту, в которой среди прочего демонстрировался американский документальный фильм на эту тему. Только там рассказ был закончен. Знаете, как? Отец отсидел полгода в тюрьме, а потом… потом вся семья прошла специальный курс психотерапии, и благодаря этому была сохранена. Крупный план в конце фильма: счастливые отец, мать и дочь сажают розы на клумбе около дома и лучезарно улыбаются в объектив.

Не правда ли, очаровательный хеппи-энд? Ну что ж, тогда СООD-ВUУ!

Если предрассудок не сдается, его… уважают

Почему-то принято считать, что предрассудок — это очень плохо. Как обычно говорят? «Глупые предрассудки», «идиотские», «стариковские», «нелепые», «деревенские». И никто никогда не скажет:

— Какой чудесный, какой умный предрассудок!

В самом этом слове уже содержится отрицательный оттенок. Но давайте попробуем отрешиться от стереотипа и вдумаемся в смысл слова «предрассудок». «Пред-рассудок», то есть перед рассудком, прежде рассудка, до, раньше рассудка, опережая рассудок… Иначе говоря, это предсознание.

Сегодня уже самые отъявленные скептики не решаются спорить с тем, что сознание — это лишь часть огромного айсберга. И предсознание, конечно же, имеет очень большую силу, хотя мы часто не отдаем себе в этом отчета.

Львиная доля предрассудков относится к разряду народных и, говоря о них, принято усмехаться и пренебрежительно махать рукой.

— Знаем, слыхали! Обойдемся!

И обходимся. Сколько было негодующих возгласов и старушечьего шипенья, когда в 60-е годы в моду входили мини-юбки.

— Что ж ты делаешь?! Срам-то какой! — причитала бабка.

— Да сейчас все так ходят, бабушка! Отстань ты со своими предрассудками! — отвечала внучка, выпархивая на улицу.

И оказалась права. Все так ходят… Хотя… все да не все! Обычно, выйдя замуж, женщина с удовольствием меняет броское и вызывающее «брачное оперение» на более спокойную, традиционную одежду. А ведь сейчас никто не запрещает даже бабушкам наряжаться в мини!

Или, скажем, раньше считалось, что женщина, обзаведясь семьей, должна заниматься только хозяйством и воспитанием детей. Очень успешно справились с этим предрассудком! И множество женщин отдавало своих грудных детей на пятидневку. (К счастью, и здесь можно сделать оговорку. Анализируя анкеты, которые заполняют обращающиеся к нам за помощью родители, мы все чаще и чаще в графе «Профессия матери» читаем: «Домохозяйка».)

Однако есть предрассудки особо стойкие. Сколько с ними ни бейся — ничего не добьешься. После революции новая власть объявила предрассудком религию. Проводили «безбожную пятилетку», сносили храмы, запрещали ходить в церковь…

И все же люди тайно крестили детей, молились и исповедовались (в основном старухи, которым нечего было терять, но ведь и здесь происходила «непрерывная смена поколений»). А про Пасху и говорить нечего! Даже секретарь обкома в Пасхальное воскресенье с аппетитом вкушал освященный старушкой матерью кулич, а его дети с азартом «лупились» крашеными яйцами.

Теперь найдена новая мишень. «Большевики внушали народу, что стыдно быть богатым. А ведь все как раз наоборот! Стыдно быть бедным!»

Сразу оговоримся: мы тоже росли в этой стране, но как-то не припомним, чтобы детям внушалась установка «стыдно быть богатым». Стыдно быть жадным -да. Стыдно обижать слабых. Стыдно предавать друзей.

Впрочем, у каждого свои воспоминания…

Но, конечно, нельзя отрицать, что к богатым и к богатству в России было специфическое отношение, причем отношение очень сложное, которое одним словом не выразишь. Тут и ненависть, и зависть, и подобострастие, и высокомерное — не по чину — презрение. Но в основе — ничего не поделаешь! — безусловно, лежит неприязнь.

А неужто и впрямь большевики такие всесильные? За каких-то семьдесят лет сумели внушить многомиллионному народу, который на протяжении всей своей многовековой истории обожал здоровое предпринимательство, люмпенскую психологию? Народу-рыночнику — антирыночные настроения? Демоны — да и только! Сказочные злодеи…

Кстати, о сказочных злодеях. (Сказочная тематика близка нам и потому, что мы пишем для детей, и потому, что работаем с детьми. И потому, что в сказках, как в зеркале, отражается душа народа.) В русских народных сказках фигурировали другие злодеи. В одних Кощей Бессмертный, Баба Яга, Змей Горыныч. В других в качестве злодеев выступали богачи и жадины. Не будем заниматься утомительным перечислением — перечислять пришлось бы очень много, — вспомним лишь одну общеизвестную сказку. «Золотая рыбка» (ее больше знают в переложении Пушкина под названием «Сказка о рыбаке и рыбке»). Неуемная жадность старухи, жажда все большего обогащения и власти воспринимаются анонимным сказителем как нечто греховное, а потому заслуживающее кары — разбитого корыта.

И совершенно противоположная идея заложена в популярнейшей европейской сказке про Кота в Сапогах. Здесь жажда обогащения, сопряженная с хитростью и предпринимательской хваткой, не только не наказывается, а явно возводится в ранг добродетели. Более того, Кот в Сапогах выглядит настоящим героем!

А вот герой русской сказки Никита Кожемяка. Он нередко появляется и в русских былинах.

— Никита Кожемяка, — говорится в конце, — сделавши святое дело, НЕ ВЗЯЛ ЗА РАБОТУ НИЧЕГО, пошел опять кожи мять.

Но, может быть, народ был забит и темен и не понимал своего счастья? А потом, наконец, до него дошло? Если так, то это непременно должно было отразиться в произведениях наших «властителей дум»… Так… Пушкин… «Станционный смотритель»… Не подходит. Германн из «Пиковой дамы»… Плохо кончил… Лермонтов… Лермонтова вообще интересовали совсем другие проблемы… Постойте, есть! Гоголь! Павел Иванович Чичиков — вот уж натуральный гений предпринимательства. Можно сказать, буревестник капитализма в России. Только как-то не похоже, чтобы Гоголь им восхищался и ставил нам в пример. Уж больно он карикатурен, этот скупщик «мертвых душ». Да и затея его в конце концов провалилась.

Но пойдем дальше. Некрасов… Ну, тут одни «Размышления у парадного подъезда» чего стоят! Нет, отъявленный враг богачей… Достоевский — тот известный певец «униженных и оскорбленных» да «бедных людей». У Островского даже пьеса называется «Бедность не порок». Толстой, Тургенев, Чехов… Надо же, ну никто не воспел богатство, частную собственность и деловую хватку!

Допустим, это литература. Вымысел. А жизнь выдвигает других героев. Ау! Где ты, русский Рокфеллер, Форд, Ротшильд?.. Минин и Пожарский есть. Суворов и Кутузов есть. Есть, конечно, и Савва Морозов, и Савва Мамонтов, и Третьяков, и Щукин. Но они запомнились не нажитым богатством, а истраченным. Один тратил свои миллионы на революцию, три других содержали художников и создавали галереи.

Ладно, это все дело прошлое, а «новое поколение выбирает пепси»… Так давайте послушаем, что говорит это новое поколение. Причем не молодежь, а мелюзга лет пяти-шести. Эти дети родились уже в перестроечную эпоху, в эпоху кардинальной смены лозунгов и установок.

В 1993 году группа социологов Института философии и права Уральского отделения РАН провела опрос в детском саду. Опрошено было 253 ребенка. 49% детей назвали богатых своими врагами.

— Богатые деньги воруют и никому не дают, — поясняют дети.

Зато бедные и нищие пользуются большим авторитетом (86% детей).

— Бедные всегда добрые.

— Бедные никогда не ссорятся, если только не опьянеют.

— Бедные не рубли, а копейки просят!

— Бедные ничего плохого людям не делают, а сидят и собирают.

— У бедных нет денег, и им не на что купить оружие. (Чувствуете влияние времени?)

— У нас дома есть Библия, я посмотрел — им сам Бог помогает.

А ведь сейчас детям со всех сторон внушают совершенно другие идеалы! Одно из самых действенных средств такой пропаганды — это, конечно, мультфильм. Диснеевский мультсериал «Утиные истории» целиком посвящен теме обогащения. Ради золота герои готовы отправиться куда угодно: в прошлое, в будущее, в дебри Амазонки, на морское дно. Наши же дети готовы с утра до ночи следить за их приключениями.

Но спросите: как они относятся к дядюшке Скруджу, который явно задуман авторами как пример для подражания? (Утята, проекция американских детей, часто восклицают: «Когда я вырасту, я буду таким же, как дядюшка Скрудж!»)

Вот типичный ответ нашего ребенка:

— Дядюшка Скрудж?… Нет, вообще-то он мне не очень нравится… Он богатый, жадный, купается в деньгах…

— Совковая психология! — презрительно скривится либерал.

Ну, во-первых, надеемся, что мы достаточно убедительно показали гораздо более ранние истоки этой психологии. А во-вторых, относиться к ней можно по-разному. Дело вкуса. Австрийский психолог, которому мы рассказывали о принципах нашей работы, с завистью воскликнул:

— Вам повезло! Вы можете опираться на желание русских детей стать лучше. Наши дети, к сожалению, мечтают только об одном: стать богаче.

Нет, почему же?! И здесь малыши не прочь разбогатеть. Тем более что вокруг сейчас столько соблазнов: «Сникерсы», бананы, иностранные игрушки… Но и желание разбогатеть тут какое-то своеобразное.

— Я хочу быть богатым только наполовину и отдавать все остальное бедным. (Из того же социологического опроса.)

При всем разнообразии этих высказываний ни одно из них не вызывает недоуменного пожатия плеч: дескать, откуда? Все они вписываются в традиционное для нашей культуры отношение к богатству и наживе.

Любопытно, что даже маленькие воришки (а нам сейчас часто приходится работать с детьми, у которых среди прочих симптомов есть и воровство) в подавляющем большинстве случаев воруют не столько для того, чтобы владеть, сколько для того, чтобы на украденные деньги накупить жвачек, леденцов и проч. и РАЗДАТЬ их ребятам во дворе или в классе.

Разумеется, они это делают небескорыстно. Ими движет жажда самоутверждения. Однако и престиж можно завоевать по-разному. Том Сойер, которому поручили побелить забор, ПРОДАЕТ это право окрестным мальчишкам и становится героем дня.

«К полудню Том, — пишет Марк Твен, -из жалкого бедняка, каким он был утром, превратился в богача, буквально утопающего в роскоши… Если бы известка не кончилась, он разорил бы всех мальчиков этого города».

Интересно, что и мы, читая этот эпизод, добродушно улыбаемся: «Надо же, какой предприимчивый малый!..» Но перенесите его в наш московский или калужский двор, назовите Васей — и умиления как не бывало!

«Надо же, какой барыга! — подумаете вы. — И откуда он такой взялся?!»

Не вызывают же у нас умиления «деловые» школьники, которые продают одноклассникам конспекты или даже дают списывать за деньги.

Очарование Тома Сойера — в том числе и эпизода с забором — связано с тем, что этот мальчик органично вписывается в родную американскую культуру. И не просто вписывается. Он есть как бы ее символ, ее национальный герой.

ОРГАНИЧНОЕ соответствие поведения человека нормам традиционной нравственности — важнейший ориентир в воспитании. Более того, мы абсолютно уверены, что это не столько этический вопрос — этика сейчас размыта — и не вопрос вкуса — мы уже говорили, что о вкусах не спорят. Это залог ПСИХИЧЕСКОГО ЗДОРОВЬЯ.

Не будем долго теоретизировать, остановимся только на двух моментах.

Во-первых, традиционная нравственность — это гранитные берега, которые не дают разлиться бурной реке бессознательного. Это устои, а устои для того и существуют, чтобы придавать устойчивость, стабильность человеку и обществу. Неправда, что дети не любят дидактику. Они не любят занудство, а дидактику обожают, если ее преподносить в мало-мальски занимательной форме.

Разрабатывая вариант своей методики для дошкольников, мы придумали, что у нас будут такие нравоучительные персонажи: брат и сестра примерные (Иванушка и Аленушка) и скверные (Катька и Петька). Мы показываем детям небольших кукол и разыгрываем с ними весьма незатейливые истории на темы «доброта-злоба», «щедрость-жадность», «лень-трудолюбие» и т.д.

Мы задумывали эту игру лишь как введение, как прелюдию к более серьезному воздействию на психику пациентов. Но на практике очень быстро выявилось другое. Дети всегда с нетерпением ждут, когда мы откроем домик-сундучок, где живут эти персонажи. И дидактические истории стали одним из важнейших инструментов нашей психокоррекционной и диагностической работы.

Первое время мы полагали, что «Иванушка-Аленушка» хороши лишь для дошкольников. Но мы и здесь ошиблись! Семи-, восьми-, даже девятилетки слушают наши рассказы, затаив дыхание, и так сопереживают, словно им показывают захватывающий приключенческий фильм.

И второе соображение. Ребенок, воспитанный вне традиции, будет чувствовать себя дискомфортно еще и потому, что окружающие -и дети, и взрослые — будут смотреть на него в лучшем случае пренебрежительно-отчужденно, а в худшем — с откровенной враждебностью. И это неминуемо скажется на психике, на мировосприятии, на судьбе.

Мама двенадцатилетнего Гриши 3. жаловалась на плаксивость, раздражительность и агрессивность своего сына, на то, что он не хочет ходить в школу, а также на разнообразные навязчивые подергивания (тики). Когда мы увидели Гришу, нас поразило прежде всего несоответствие его внешности и того, что мы о нем слышали. Надо сказать, что мы, в отличие от многих, не согласны с идиомой «обманчивая внешность», а напротив, согласны с Ларошфуко, который сказал, что «внешность обманывает только дураков». По-русски недаром «лицо» и «личность» — однокоренные слова. Лицо — проекция, отражение личности.

Так вот, лицо у этого мальчика было доброе и какое-то светлое. На нем не лежало ни малейшей тени агрессии. Но когда он, зайдя за ширму, показывал сценки про школу, про своих «врагов», можно было схватиться за голову. Интонации его тут же менялись, приобретали почти уголовный оттенок. Он из кожи вон вылезал, чтобы казаться «крутым парнем». Мать подтвердила, что отец всячески поощряет эти его стремления. Ее, правда, шокировали некоторые выражения сына… Зато когда он принялся во всеуслышанье рассуждать о том, что «заповеди теперь отменила теперь главное деньги, доллары», мама, сидевшая за спиной Гриши, одобрительно закивала. А по нашей маленькой, жарко натопленной комнате сразу пробежал холодок отчуждения и враждебности. После этого к мальчику резко изменилось отношение и со стороны детей, и со стороны взрослых. И это на наших занятиях, где мы тщательно следим за созданием доброжелательной атмосферы, где конфликты детей — это ЧП! Что же говорить о школе, где рядом нет ни мамы, ни других взрослых, которые в любую минуту защитят?! Да и детей не семь, а двадцать семь!

Еще раз подчеркнем, что нутро у этого мальчика было хорошее и здоровое. Все его поведенческие отклонения и невротические симптомы были результатом воспитана которое вступало в конфликт с традиционными нормами. Будь Гриша более толстокожим, он бы как-то с этим справился, нашел бы себе «экологическую нишу» (связался бы с хулиганами или, наоборот, гордился бы своим одиночеством, считая, что никто ему не ровня). Но у него была как раз нежная кожа, и эта кожа покрывалась испариной под такой грубой маской.

Мы говорили Гришиной маме, что «крутым» бизнесменом (как Папа) ему лучше не быть, это его еще больше невротизирует и искалечит. Что поделаешь, если душа у него другая?! Она смотрела на нас, как на динозавров, а потом наконец терпение ее лопнуло, и она воскликнула:

— Да какая душа?! О чем вы говорите? В наше время деньги нужны, а не душа!

Вот только взгляд у нее при этом был какой-то затравленный и напряженный. У людей, уверенных в своей правоте, совсем другие глаза…

Только не впадайте в противоположную крайность, не будьте «мальчиком наоборот». Не надо в противовес сегодняшней накачке внушать ребенку, что деньги — мусор, что думать о деньгах и связанных с ними удовольствиях позорно. Это ведь тоже неправда. На самом-то деле очень хорошо, когда человек свободен от мыслей о куске хлеба и может купить то, что ему понравится.

И уж совсем недопустимо формировать в ребенке комплекс бедного человека, сто раз на дню повторяя:

— Мы не можем себе этого позволить. Мы нищие и т.п.

Не можете купить одно — постарайтесь купить другое, что сможете. А о невозможности скажите шутливо. Не лишайте ребенка надежды когда-нибудь получить то, что он хочет (даже если вы знаете, что этого никогда не произойдет). Всегда же можно сказать:

— Ты знаешь, сынок, сейчас мы на мели. Потерпи немножко. Глядишь — что-нибудь и придумаем.

В бедности не должно быть пафоса. Это, как и богатство, не предмет гордости. Сейчас, когда расслоение в обществе становится все заметнее, есть большой соблазн «из воспитательных соображений» объявить себя нищими и противопоставлять «честную бедность» богатству, нажитому неправедным путем. Тем более что мы, выросшие на этой земле, вообще склонны впадать в крайности.

И вот сидит за столом семья. Все одеты-обуты. Отдельная квартира. Холодильник, телевизор, магнитофон. В выходные уезжают на участок. Справляют дни рождения. Ходят в гости с подарками. И не устают твердить:

— Что у нас есть?! Ничего! Ничего мы не нажили за свою жизнь! Не умеем мы… Мы не из таких… Нищие мы, нищие… Нищими родились, нищими и умрем.

И как только люди Бога не боятся гневить такими причитаниями? Разве настоящая нищета ТАКАЯ? Разве не видели они по телевизору эфиопских детей с раздутыми от голода животами? Разве не знают, что настоящие бедняки живут в картонных будках, с земляным полом, без ванны, туалета и даже электричества, спят вповалку на одном матрасе, едят жидкую похлебку из чего попало. И ложась вечером спать, далеко не всегда уверены, что завтра им удастся поесть даже эту бурду… Вообще очень полезно почаще вспоминать, что между двумя крайними степенями того или другого качества (богатство — нищета, щедрость — жадность, счастье — горе) существует множество градаций.

Ребенку же навязчивая манифестация нищеты наносит непоправимый вред. У такого ребенка формируется психология жалкого, всеми униженного и обиженного «маленького человека». А ведь такой человек только в фильмах Чаплина да в романах Диккенса кажется трогательным. В жизни он страшен. Он с детства усвоил, что в мире все для богатых и сильных, а он жалкая букашка, с которой можно сделать все, что угодно. Поэтому кровь его, отравлена завистью, ненавистью и страхом. Такой Человек несчастлив сам и за это считает себя вправе делать несчастными окружающих.

А бывает и другой вариант. Ребенок с более сильной волей может не выдержать такого психологического гнета, такой беспросветности и взбунтоваться. Но это будет не тот нормальный подростковый негативизм, который принято называть «трудностями переходного возраста», а разрушительный, искажающий личность бунт Сына против Отца. Бунт по типу «гибель богов». Ибо родители для ребенка — боги. А боги не могут себе позволить быть бессильными и несостоятельными. (Именно поэтому нельзя говорить ребенку: «Мы Н И КО Г ДА не разбогатеем»). Богов в Крайнем случае может посещать временное бессилие. Иначе их низвергают и назначают новых или ЗАНИМАЮТ ИХ МЕСТО.

— Ага, вы нищие?! Вы слабые? Ну и считайте свои проклятые копейки! У меня будет другая жизнь! Я докажу… Я добьюсь… Я далеко откачусь от яблони. Так далеко, что все забудут, НА КАКОЙ ЯБЛОНЕ Я ВЫРОС.

И он доказывает. Он добивается. Но даже построив хрустальный дворец и «откатившись» за тридевять земель, он никогда не будет счастлив. Потому что нарушение иерархии «родитель-ребенок» приводит к тягчайшим деформациям личности.

— Но ведь совершенно нормально мечтать о том, что ребенок добьется большего, осуществит то, чего мы не смогли!

— Для вас, РОДИТЕЛЕЙ, нормально. НО для него, Р Е Б Е Н К А, вы должны навсегда остаться нерушимым идеалом. Идеалом доброй силы и всегда откуда-то берущихся возможностей. Это чувство может быть совершенно иррациональным (к примеру, сын — академик или директор крупного концерна, а родители — два старых, немощных пенсионера). Но мы же писали, что ratio, разум — это лишь часть айсберга. Все наши глубинные чувства с трудом выдерживают проверку рассудком, а значит, иррациональны.

А вот отношение к деньгам лучше, чтобы было РАЦИОНАЛЬНЫМ и ФУНКЦИОНАЛЬНЫМ. Без плюшкинской скупости и ноздревской гульбы. Есть деньги — хорошо, нет — тоже не беда. Деньги — это, действительно не главное. В нашей традиции. Как говаривал мистер Твистер:

— Ты не в Чикаго, моя дорогая.

Да, в Америке другое отношение к деньгам. (Мы так часто упоминаем Америку вовсе не потому, что у нас нет других примеров для сравнения. Мы это делаем вполне сознательно, ибо любимый русский миф о «рае на земле», отождествлявшийся вчера с коммунизмом, сегодня нашел новое воплощение — Америку. Но миф, овладевающий массами, приводит к национальным катастрофам, считал Юнг.)

Объяснившись, продолжим. Один из основополагающих принципов американской жизни: как можно больше зарабатывать, чтобы потом на заработанные деньги как можно больше качественно наслаждаться, получать разнообразнее удовольствия. Прямо как в популярной некогда песне:

— Мы славно поработали и славно отдохнем.

Но по признанию самих американцев, это бешеное зарабатывание денег так изматывает, что сил получать наслаждения уже не остается. Одновременно происходит искусственная — на наш взгляд — эскалация потребностей. Разве нужно человеку так часто менять одежду, машины, дома? Это ведь тоже иррационально. Но самое интересное другое…

Как вы думаете, какой вопрос является запретным в современной американской культуре? О чем никогда не говорят эти, казалось бы, совершенно свободные люди? Они все обсуждают без малейшего стеснения: секс, работу желудка, религиозные переживания, интимную жизнь политических деятелей, свои мысли и ощущения в связи со смертью близких… Но есть один вопрос, который задавать нельзя. Неприлично! Об этом даже частенько предупреждают наших туристов, чтобы они случайно не опростоволосились. У американца не принято спрашивать, сколько он зарабатывает. Эта тема табуирована. Да-да, старые и даже древнейшие табу отменены, зато появилось новое. А что табуируется? Вспомните! Правильно. То, что жизненно важно, внушает священный трепет, сакрально, священно.

Будем надеяться, что в России национально-культурный архетип достаточно силен, и деньги так и не станут «священной коровой».

Основания для надежды нам дает в том числе и такое наблюдение. Даже те дети, которые пугают родителей своими ненасытными требованиями купить им и то, и другое, и третье, на самом деле, как правило, не страдают истинной алчностью. В действительности они жаждут тепла, любви, признания, сочувствия и, не получая их в достаточной мере (хотя родителям может казаться, что дети их заласканы), требуют «материальной компенсации».

Если ваш ребенок часто бьется в истерике по поводу новых кроссовок или дорогой игрушки, прежде всего проанализируйте — только честно — свою семейную ситуацию. Может быть, вы (или второй родитель) слишком часто принижаете его, то и дело ставите кого-то в пример, раздражаетесь? А может, у вас есть другой ребенок, которого вы — невольно, конечно, — любите больше?

Всякое в жизни бывает. Бывают, наверно, и дети с какой-то врожденной страстью к обогащению. Но в нашей достаточно обширной практике мы с такими еще не сталкивались. Обычно если психологический «рецепт» выписан правильно и душевное самочувствие ребенка налаживается, то и симптомы «золотой лихорадки» проходят сами собой.

Не по хорошему мил…

Тему, которую мы хотели бы сейчас затронуть, нам подсказала одна мама, хотя сама она не подозревает о своей вдохновляющей роли.

Это случилось недавно. Она привела к нам на консультацию своего двенадцатилетнего сына. Мы задали традиционный вопрос:

— Что вас беспокоит?

Она принялась перечислять:

— Замкнутый, очень стеснительный, глаза на мокром месте… И все так близко к сердцу принимает! Мы с моей мамой частенько ругаемся — знаете, старый человек, — так он места себе не находит. «Мама, — говорит, — зачем ты бабушку обижаешь? Она ведь совсем беспомощная, неужели тебе ее не жалко?»

Женщина замолчала, но мы чувствовали, что ей еще хочется чем-то поделиться. И помогли вопросом:

— Больше ничего?

И тут она, до этого говорившая достаточно спокойно, сделалась пунцовой и сбивчиво затараторила:

— Ой, вы знаете… Даже не знаю, как вам сказать… Главное — все хуже и хуже… Уж я и так, и сяк, и угрозами, и уговорами… Ничего не помогает… Даже обостряется… Может, переходный возраст?

Мы (уже нетерпеливо, в два голоса):

— Да что? Что? Скажите толком, не стесняйтесь! (Мы призвали ее не стесняться, потому что заподозрили у ее сына какой-то тайный порок, о котором она не в силах говорить даже со специалистами.)

И наконец, потупившись, она еле слышно пролепетала:

— Ну, в общем, у него… патриотизм…

Вымолвив с таким трудом это страшное слово, мама немного успокоилась и добавила:

— Боюсь я за него. Не представляю, как он, такой, жить будет? В наше-то время…

Все это звучало настолько анекдотично, что когда за женщиной закрылась дверь, мы расхохотались. А потом задумались… И чем больше мы думали, тем меньше нам хотелось смеяться. Через некоторое время решили включить разговор о патриотизме в цикл бесед с родителями наших пациентов. А сейчас мы уверены, что об этом стоит сказать всем родителям.

Еще недавно от казенного патриотизма тут некуда было деваться. Песни, лозунги, газетные заголовки, фильмы, плакаты, уроки патриотического воспитания в школе… Теперь пропагандистский маятник откачнулся в другую сторону. Наша история — сплошная роковая ошибка, мы самые отсталые, у нас рабская психология, Россия — проклятая, обреченная страна, и было бы великим счастьем, если бы хоть какая-нибудь мало-мальски приличная, цивилизованная держава взяла ее под свою спасительную опеку: все равно мы сами ничего не умеем…

Мы не собираемся в книге, посвященной воспитанию детей, обсуждать этические или политические стороны этой проблемы. Мы хотим затронуть другой аспект: психическое здоровье.

Не будучи полиглотами, мы не можем поручиться за все языки земного шара. Но во всех европейских языках в слове «родина» содержится или слово «мать» или слово «отец». «Раtrie» по-французски, «Раtria» по-испански, «Faterland» по-немецки, «Моtherland» по-английски…

А в русском языке даже два родителя: отец (Отечество) и мать (во-первых, «родина» от слова «рожать», а во-вторых, чтобы уже не осталось никакого сомнения, очень часто пишется через черточку: «Родина-мать».

Однокоренные слова. И на этом едином корне произрастают два очень близких чувства: любовь к матери (отцу) и любовь к Родине.

Психиатрам хорошо известно, что равнодушие к матери и уж тем более ненависть — это свидетельство очень серьезного душевного расстройства.

— А если мать — настоящий изверг? Если она вообще не мать, а кукушка? Вон сколько в детдоме брошенных детей! Что ж, и такую ребенок должен любить?

Не должен, но представьте себе: любит. И ждет, и надеется, и переживает, если о ней дурно говорят.

А если и отрекается в сердцах или никогда не упоминает о ней, делая вид, что мать ему не нужна, то для него это все равно глубокая, незаживающая рана.

Чувство патриотизма, как и то, о чем мы говорили в двух предыдущих главах, было всегда в России, как, впрочем, и во всем мире, культурной нормой. Не говоря уж о том, что это норма не только культурная, а даже биологическая.

Любовь к своему дому, к своей земле, к своей стране и народу — нормальное, здоровое чувство. В него включено очень многое: от возвышенных переживаний сопричастности до самых земных привычек, в том числе и гастрономических. Недаром, вернувшись из зарубежной поездки, человек часто признается:

— До чего ж я стосковался по тарелке горячих щей с черным хлебом!

Любовь к Родине, как и всякая настоящая любовь, окрашена отнюдь не в одни розовые тона. В России, как нигде, принято ругать свою страну, выяснять с ней отношения, предъявлять претензии, обижаться вплоть до полного разрыва — короче говоря, общаться как с живым, близким человеком. И не просто с близким, а с самым близким — с матерью.

Между прочим, маленький ребенок вполне может пожаловаться на мать другим взрослым, а подросток-сверстникам. Но попробуй кто-нибудь сказать про нее дурное слово: глаза выцарапает!

На наших занятиях мы предлагаем детям самые разные этюды. Какие-то из них — в самом начале, когда мы еще присматриваемся к ребенку, хотим кое-что уточнить, — воспроизводят определенные жизненные ситуации. Практически все дети показывают, как их кто-то обижает. Но поскольку они показывают это в куклах, то между «актером» и персонажем существует дистанция, и она-то как раз служит буфером, предохраняющим ребенка от психической травмы. И только один сюжет (который мы, кстати, никогда не предлагаем ребенку, но порой он разыгрывает его спонтанно, по собственному желанию), вызывает такое полное и моментальное отождествление, что никакой буфер уже не помогает. Это когда ребенок показывает, как кто-то чужой, например, мальчишка, сказал ему обидные слова про его мать. Кукла-пострадавший начинает так дубасить куклу-обидчика, что у последней того и гляди отвалится тряпичная голова. «Избиение» может длиться пять, десять минут — пока не остановишь. А остальные дети следят за этим побоищем затаив дыхание.

Так же болезненно воспринимается охаивание чужими своего дома (даже если он действительно неуютный и грязный). Почему же надо думать, что охаивание понятия, пусть более широкого, но включенного в категорию «мое», пройдет для психики бесследно? Да еще если это охаивание не фрагментарное, не единичное, а регулярное? И ничем не у р а в н о в е ш е н н о е. Можно, конечно, смеяться над прежней кондовой пропагандой, но она возвышалась, как огромный утес. А волны критики и брызги недовольства лишь слегка орошали его, но поколебать не могли. И это раздражало, но одновременно давало психическую опору.

Теперь утес рухнул. А его развалины затоплены прямо-таки океаном претензий, обвинений и проклятий. То есть равновесие грубо нарушено. Все мы видим, что для множества взрослых людей это серьезная психическая травма. Этакое идеологическое землетрясение.

А как же в такой ситуации должен чувствовать себя ребенок, в прямом смысле с рождения усваивающий, что его дом, его родина — хуже всех (и всегда были хуже всех)? А он сам — жалкий, ни на что не годный «совок»?

— Да ладно вам нагнетать и подбрасывать! — поморщится кто-нибудь. — Вы посмотрите вокруг! Веселые нарядные дети, едят бананы, жуют жвачку, а главное — они свободны!

Вопрос о духовной свободе мы сейчас рассматривать не будем. Что, какие факторы на нее влияют — это особая и очень сложная тема. Но одно можно сказать с уверенностью: даже самое свободное воспитание не в силах освободить детей от родовой памяти.

Возникает чувство раздвоенности и как бы двойного страдания. «Раз мою страну ругают, значит, она плохая. И мне здесь будет плохо. Поэтому ее надо покинуть. Но она же своя, а остальные чужие. Чужие — значит страшные. Значит, враги!»

Такие одновременные, но противоположно направленные чувства психологи называют амбивалентностью. Амбивалентность как постоянный фактор разрушительно влияет на психику.

Растет племя изгоев. По данным того же социологического опроса, проведенного Уральским отделением РАН, 48% дошколят хоть сегодня готовы уехать из России навсегда. Подчеркнем, что для детей такого возраста тяга к перемене мест и дальним странствиям не характерна, она появляется позже.

— Ну и прекрасно! Они же сво-бод-ны! — напомнит гипотетический оппонент.

Да, разумеется. Лишь бы были счастливы, но… «Не люблю негров. Они черные, губы слишком толстые, а зубы белые» (из высказываний тех же дошколят). Немцы «могут убить», татары — «злые». В качестве врагов называются французы, китайцы, Саддам Хусейн. Даже к американцам отношение сдержанное (уж во всяком случае куда более сдержанное, чем у взрослых!): «Это хороший народ, н е очень злой».

Так куда же они поедут и где будут счастливы?

Только не надо думать, что это неприятие «чужаков» — «проклятое наследие тоталитаризма». Малыши часто пугаются чужих. Этот страх как раз и подсказывает им родовая память, еще не усыпленная, не облагороженная воспитанием. Точно так же архаические народы страшились пришельцев и часто только людей своего племени называли словом «человек». Все остальные были не люди, а значит, таили в себе угрозу.

Ну, тут наш незримый оппонент буквально взорвется:

— Шовинизм культивируете?! Хороша педагогика! Весь мир стремится к интеграции… Европа без границ… Вступление России в мировое сообщество, а вы…

А мы утверждаем, что вливаться в мировое сообщество нужно полноценными людьми. Как, по-вашему, будет чувствовать себя человек, страдающий комплексом неполноценности, если окажется в «большой компании незнакомых людей»? Принесет ли это радость ему? Доставит ли он удовольствие компании?

Что-что, а эту ситуацию мы имеем возможность наблюдать каждый раз, когда застенчивые дети впервые приходят на наши занятия. Одни сидят, не поднимая головы и чуть не плачут, у других, наоборот, проявляется какая-то невиданная агрессивность, третьи на любой вопрос, на любую просьбу отвечают только отказом, четвертые кривляются, пятые…

Поверьте, нам очень легко продолжить этот ряд, Но мы лучше прервем перечисление и подчеркнем другое. Если с первого момента не выстроить правильно отношения в группе (а мы уже не раз писали, что в основе нашей методики лежит психоэлевация, возвышение личности ребенка), то дети с комплексом неполноценности не получат ничего, кроме дополнительной травмы.

Вот она, модель интеграции людей с ущемленным национальным достоинством. Такая интеграция, на наш взгляд, хуже любой изоляции. Главное, что дело все равно кончится обособлением. И ладно бы только обособлением! А может закончиться гораздо трагичнее — кровавыми конфликтами и войнами.

Увы, предпосылки к этому уже налицо. Что означает биение себя в грудь и бесконечные восклицания типа «мы хуже всех», «мы самые отсталые, самые несчастные»? Это искаженная, вывернутая наизнанку мания величия. Пусть глупые, бездарные, несчастные. Зато самые. Вот оно, ключевое слово! —

— В конце концов, какая разница? — пожмет плечами неутомимый оппонент. — Налицо или наизнанку… Важно, что это мания, психическое отклонение. А когда все кричали: «Великая страна»? Это что, не мания была? Тоже мне, Верхняя Вольта с ракетами! Тут всегда было помешательство на величии…

Конечно, какая-то правда в этом есть. Скажем точнее: она относится к слову «кричали». Шумный патриотизм напоминает пылкую женщину, которая уж если кого полюбит, то с пеной у рта всем доказывает, что ее возлюбленный — настоящий гений, красавец, благороднейший человек и т.п. И опять-таки в самой идеализации объекта любви нет ничего ненормального. Ведь не по хорошему мил, а по милому хорош. Ненормально другое: публично, назойливо и даже агрессивно (дескать, попробуй не признай!) заявлять об этом (чем, кстати, и была противна советская пропаганда).

А вообще-то утверждать, что Россия — самая обыкновенная страна и что, мол, пора с этим смириться — значит, утверждать ложь. В чем обычно вырвется мания величия? Например, в том, что карлик мнит себя великаном. Или бездарь — гением всех времен и народов. Но Россия-то на самом деле великая, огромная страна с бескрайними просторами, с бездонными ресурсами, с подлинными, а не вымышленными гигантами в самых разных областях науки и искусства. И советский период тоже дал нашей стране, да и всему миру великую культуру.

Вспомните, пожалуйста, как обычно ведут себя сильные и рослые мужчины? Со спокойным добродушием. С чувством собственного достоинства. Зная свою силу, они не лезут в драку. Чего им себя показывать? Их и так видно.

Мы очень советуем вам, родителям, воспитывать в наших детях именно такое — нормальное, спокойное чувство патриотизма. Ибо к мании величия ведет как раз чувство собственного ничтожества. Между прочим, мы очень легко справились с недугами мальчика-патриота, мама которого не знала, как он будет жить дальше. В отличие от мамы, мы радовались, услышав о его патриотических чувствах. Ухватились за это, как за сохранное, и подчеркнули его патриотизм как достоинство. Мы никогда забывали спросить мальчика о последних политических событиях, а выслушав, неизменно заключали:

— Вырастешь — будем за тебя голосовать. Только на тебя вся надежда! Если ты станешь президентом — за судьбу России можно не волноваться. Конечно, мы говорили это с юмором, и «будущий президент» в ответ тоже смеялся. Но у него выпрямились плечи и уже не лихорадочно, а гордо блестели глаза.

К сожалению, нам и в этой главе придется повторить: если государство не опомнится и не перестроит стратегию воспитания (в том числе и патриотического), забота о психическом здоровье ребенка целиком ляжет на семью. Собственно говоря, она уже легла. Разумеется, можно и нужно добиваться перемен в политике государства, «однако за время пути…». В общем, дети растут быстрее, чем умнеют политики.

Поэтому, не дожидаясь одобрения министерств и ведомств, переходим к рекомендациям.

Изымите из обращения формулировки типа «хуже нас нет». Славословить все подряд, конечно, тоже не следует. Главное, чтобы в разговорах с ребенком о загранице не звучал завистливо-восхищенный лейтмотив «живут же люди». Как (может, не очень складно) сказал один наш знакомый эстонский режиссер: «Живут не где лучше, а где дома». И это на самом деле так.

Давайте ребенку понять, что значит «дома». Обращайте его внимание на всякие подробности, которые милы вашему сердцу. Тут и природа, и обычаи, и стихи, и песни (среди них есть просто прекрасные, и пусть дети их знают).

Объясняйте детям, что ругать свою страну в присутствии иностранцев — это прежде всего ронять себя. Человек думает, что он пожалуется, расскажет, какая у него страна ужасная, и его пожалеют. Для видимости, может, и пожалеют. А в душе будут презирать. Мы ни разу не встречали иностранца (хотя общались с людьми из очень многих стран), который бы ругал свою родину. Он мог критиковать правительство, какие-то тенденции в обществе, говорить о разных проблемах. Но даже граждане той страны, где царил настоящий террор (например, наш знакомый гватемалец, у которого был зверски замучен отец, и сын видел его изуродованный труп) — даже они говорили о своей земле, о своем народе с любовью и надеждой.

Вот и нам нужно научиться отделять землю, где мы родились, выросли и родили детей, от ее правителей. Это связано, но не тождественно. Правители приходят и уходят, а Россия остается. Она оставалась любимой даже для эмигрантов «первой волны», у которых новая власть в прямом смысле слова отняла все, разрушила их мир. Большевистский режим они ненавидели и проклинали, но их неизбывная ностальгия стала легендарной.

Особое внимание хочется обратить на фильмы времен «холодной войны», которые теперь так часто показывают по телевизору, и на переводные книги. В них довольно часто супермены-американцы, например Джеймс Бонд, борются с тупыми и жестокими русскими (а для американцев все, кто жил в Советском Союзе, были русскими). Не надо запрещать детям смотреть или читать подобные «произведения искусства». Это как раз тот случай, когда плод не должен быть запретным, иначе он будет сладким. Однако полезно выразить свое юмористическое отношение к этим топорным пародиям. И сказать ребенку, что американские дети не будут восхищаться фильмом-агиткой, где умный русский разведчик (а таких фильмов у нас тоже было предостаточно) расправляется с тупыми, свиноподобными американцами.

И напоследок буквально пара фраз о слове «совок». Пожалуйста, не произносите этого слова — лучше совсем, но при детях особенно. Мало того, что это слово унизительное, так у ребенка оно наверняка еще и вызывает законную ассоциацию с пластмассовым совочком, с игрушкой, которая всегда в чьих-то руках, причем с игрушкой чисто функциональной и настолько невзрачной, что ее часто забывают в песочнице…

В психологии это называется «конкретно-образное мышление».

«Я с детства мечтал, что трубач затрубит…»

Теперь в школе не разучивают не только песни о Родине.

Дочка нашей знакомой, придя из школы, что-то тихонько нашептывала на ухо своему младшему брату. В комнату вошла мама и спросила:

— Что ты шепчешь?

— Песню, — прошептала девочка.

— Небось какие-нибудь глупости, — нахмурилась мама.

Девочка молча опустила голову. Но ее выдал младший брат. Тоненьким голоском, перевирая мотив, он запел:

— Кругом война, а этот маленький. Над ним смеялись все враги…

— Не враги, а врачи, — машинально поправила мама.

У девочки потрясенно округлились глаза:

— А ты откуда знаешь?

— Что значит «откуда»? — в свою очередь, удивилась мама. — Мы ее в школе учили. Я пела в хоре вторым голосом, а Лешка Линьков запевал. Да и по радио все время исполняли…

— И вам РОНО не запрещало?

— Чего-чего? При чем тут РОНО?

— А нам запрещает. Вернее, не нам, а нашей Татьяне Сергеевне. А Татьяна Сергеевна, она хорошая, она все равно нас учит. И директор хороший, он разрешает… Только по-тихому, чтоб в РОНО не узнали. А то Татьяну Сергеевну с работы выгонят… И ты, Федька, — обратилась девочка к младшему брату, — в саду не пой, не подводи Татьяну Сергеевну.

От этих объяснений у мамы голова и вовсе пошла кругом. Она отправила детей во двор и стала мучительно думать… Нет, ее не удивило, что вчера еще обязательную по программе песню сегодня запретили.

Она как-никак прожила в этой стране три с лишним десятка лет. Ее мучил лишь вопрос: почему? Маленький мальчик отправился на войну… Ну, вроде про войну еще можно. Стал трубачом… «Как хорошо — не надо кланяться. Свистят все пули над тобой…» Про партию ни слова, про Ленина тоже ничего… А как там дальше? «Но как-то раз в дожди осенние в чужой степи, в чужом краю полк оказался в окружении, и командир погиб в бою…» И тут ничего такого…

По мере приближения к финалу мама все с большим азартом перебирала слова песни. И наконец, почти торжествуя, воскликнула:

— Вот оно! Нашла!!

Слово оказалось одно. Но зато сколь криминальное! Поднимая людей на бой, маленький трубач «встал в дыму и пламени, к губам трубу свою прижал. И вслед за ним весь полк израненный запел «ИНТЕРНАЦИОНАЛ»!»

Да, трагическая история действительно повторяется на уровне фарса. Когда-то подпольщики тихонько, чтобы не услышал враг, разучивали революционные песни. Сегодня учительница потихоньку, чтобы не услышало РОНО, разучивает с детьми песню про юного героя. И опять запрещено слово «Интернационал»…

Нет, это все-таки не фарс. Скорее — трагифарс. И дело тут даже не в слове «Интернационал», а в героях. Спросим себя: что за герои сегодня у наших детей? Есть ли они? Нужны ли они вообще?

Начнем с последнего вопроса. Нужны ли детям герои? Во время бесед с родителями, правда, не так уж часто, можно услышать Мнение: «Хватит, тут вся страна состояла из одних героев, и вот к чему это привело. Не герои нужны, а трезвые, практичные люди. Не к подвигам надо стремиться, а к нормальной, человеческой жизни. А за подвиг теперь здесь и «спасибо» не скажут. Вон, посмотрите на спасателей, которые бросились в Чернобыль после аварии.. Времени прошло всего ничего, а кому они теперь нужны? Кто о них теперь вспоминает?»

Однако не было случая, чтобы у детей, с которыми мы занимаемся, — даже у малышей! — при слове «подвиг» не загорелись глаза. Будто это слово-сигнал, пробуждающий, как зов трубы.

Я с детства мечтал, что трубач затрубит,
И город проснется под цокот копыт,
И все прояснится открытой борьбой:
Враги — пред тобой, а друзья — за тобой… —

так начинается стихотворение Наума Коржавина «Трубачи». (Вообще, надо сказать, что образ трубача — один из любимых романтических образов, причем не только у нас. Поэтому особенно обидно, что песня про маленького героя, да еще трубача, — «изъята из обращения».)

Странно, вроде бы странно… Что там может отзываться в пятилетней малявке на слово «подвиг»? Тем более сейчас, когда эта тема так непопулярна, когда о героизме и подвигах в лучшем случае не говорят ничего. Наши дети уже не знают тех имен, которые были на слуху у нас: Олег Кошевой, Леня Голиков, Зоя Космодемьянская… Но подвигов жаждут не менее, если не более страстно.

Однако если мы вспомним об архетипе, о родовой памяти, то ничего странного и удивительного в этом нет. Какие свидетельства дошли до нас на каменных скрижалях, керамических черепках, пожелтевших папирусах? Что люди прежде всего хотели оставить в памяти потомков? Описание своих подвигов. Какой самый древний жанр в литературе? Эпос, повествование о героях и их свершениях, то есть подвигах. Эпос есть у каждого народа. Это, можно сказать, лицо народа.

Но если это есть у каждого народа, значит, это для чего-то нужно?

С тех незапамятных времен, как люди стали называться людьми, они устремляли свой взор к небу, где обитали боги. Богам поклонялись, богов страшились, богам хотели подражать. Но боги были недосягаемы. Милость богов и близость к ним следовало заслужить. Заслужить отважными деяниями, п о д в и а м человек, совершивший подвиг, приближался к богам, но в то же время — и это очень важно — оставался человеком. Он был ближе, доступнее, понятнее, ему легче было подражать. Самим фактом своего существования герой как бы говорил другим людям:

Вы тоже сможете возвыситься, если очень постараетесь у вас есть надежда. Я тому пример.

То есть герой становился промежуточным звеном между людьми и богами. Можно дать множество объяснений тому, зачем, почему люди самых разных веровании и культур стремились к возвышению (или, как мы говорим, к элевации). Но ни одно из них не будет полностью отражать суть. «Так надо трагедии», написал когда-то крупнейший советский психолог Выготский, размышляя о загадочном поведении шекспировского Гамлета. И здесь тоже «так надо»… Так уж устроен человек.

Герои появлялись во все времена. И что самое важное — были у каждого народа с в о и.

— У России такие герои, что лучше б их и вовсе не было! — можно порой прочитать в нашей печати. — Разве это герои? Сплошные разбойники, убийцы.. Стенька Разин да Емелька Пугачев… А уж Павлик Морозов вообще! Донес на родного отца.

Что ж, давайте вспомним иноземных героев. Геракл, Уллис, Александр Македонский, Цезарь, Робин Гуд, Тиль Уленшпигель, Жанна д’Арк, Марат… Они что, цветы в лесу собирали или бабочек ловили? Если подходить к ним с обычными мерками, то есть если судить их по общечеловеческим законам, то все они были преступниками. Они или грабили, или убивали и то и другое вместе. Но в том-то и дело, что человеческие мерки к ним не применимы, потому они, герои, не совсем люди. Их отличают две главные особенности: способность к самоотречению и непоколебимая уверенность в том, что они действуют во имя добра, во имя идеала.

Героями как и богами, лучше восхищаться на некотором расстоянии. Поэтому их и возводят на пьедестал. Иначе полыхающий в них огонь может опалить.

И это не только метафора. Совершая подвиг, герой неизбежно причиняет кому-то страдания. Да, таков парадокс героизма. Возьмем самый, казалось бы, невинный случай, когда героическая личность никого не убивает, а, наоборот, спасает. Спасает, жертвуя собой. Предположим, выносит из горящего дома чужого ребенка, получая при этом смертельные ожоги. Героический поступок? Безусловно. Но дети самого героя остались сиротами, а жена — вдовой. А безутешные родители? А другие родственники? А друзья?

И это, повторяем, еще тот случай, когда герой, во-первых, не отнимал жизнь, а во-вторых, не брал на себя ответственность за судьбы тысяч, миллионов людей.

Если посмотреть под этим углом зрения на наших героев, в том числе и на оплеванного Павлика Морозова, то окажется, что они, безусловно, самые настоящие герои. Предать отца — страшное, чудовищное злодеяние, но не корысти ради, не ради кулацкого наследства Павлик Морозов пошел на это. Им владела идея справедливости (отец утаил зерно, которое изымали для спасения голодающих), которая — нравится нам это или нет, — безусловно, относится к разряду героических. Полезно помнить и финал Павлика: не возвышение по пионерско-комсомольско-партийной лестнице, а мученическая смерть. Что же касается отказа, отречения от самых близких во имя идеи, то это воспели наши отнюдь не «социалистические» классики. Перечитайте стихотворение Лермонтова «Гяур», где мать с проклятиями изгоняет сына, бежавшего с поля боя. А героический Тарас Бульба, которым Гоголь, обычно такой насмешник, искренне восхищается, — тот и вовсе убил своего сына-изменника. А ведь убить собственного ребенка — это поступок, нарушающий все законы, даже биологический. Поступок, по человеческим меркам еще более чудовищный, чем предательство отца.

Кажется, читателю самое время задать вопрос. И даже не в очень-то вежливой форме:

— Так на кой черт нужны эти герои? Провались И они все пропадом! С какой стати я должен воспитывать ребенка на таких отвратительных примерах?! Гори синим пламенем это вселенское благо, если оно несет страдания близким. Хорошенькое благо — на костях! Не нужен мне герой! Пусть будет нормальным человеком.

Но в том-то и дело, что невозможно вырастить нормального человека, если не предлагать ему в период его формирования возвышенно-романтические, героические идеалы.

— Возвышенные? Романтические? А жизнь, она совсем не возвышенная. И она шмякнет с этих романтических высот мордой об стол. Тогда что? Разочарование? Душевный надлом?

Но, исходя из этой логики, и сказки читать вредно. Там тоже сплошные герои и подвиги. И все не как в жизни.

да, разочарования неизбежны. Процитируем все ТО же стихотворение Наума Коржавина. Мы цитируем его потому, что оно как нельзя более ярко и емко иллюстрирует взросление души, которая воспитана правильно, то есть романтически. («Романтизм — это душа». В.А. Жуковский.)

И вот самолеты взревели в ночи,
И вот протрубили опять трубачи,
Тачанки и пушки прошли через грязь,
П р о с н у л о с ь г е р о й с т в о, и кровь пролилась.

А вот и разочарования:

Но в громе и славе решительных лет
Мне все ж не хватало заметных примет.
Я думал, что вижу, не видя ни зги,
А между друзьями сновали враги.
И были они среди наших колонн
Подчас знаменосцами наших знамен.

Автора ждали не только разочарования, но и такие страшные удары судьбы, которых не дай Бог никому. Правда, он об этом пишет сдержанно:

Жизнь бьет меня часто. Сплеча. Сгоряча…

Ну и что же он, воспитанный на иллюзиях, не готовый к жизненным испытаниям?

…И все же я жду своего трубача. Ведь правда не меркнет и совесть — не спит…

И на это ожидание жизнь отвечает сурово:

…Но годы уходят, а он — не трубит.
И старость подходит. И хватит ли сил
До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил?

Этот трагический вопрос кажется одновременно и трагической точкой. Конец иллюзиям, конец стихотворению. Но у стихотворения «Трубачи» другой конец:

А может, самим надрываться во мгле?
Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле.

Романтически заряженная душа, пройдя через все, совершила прорыв и сделала по форме романтический, а по сути — мощный, волевой и, главное, вполне реалистический выбор. Она, душа, не угасла, не погибла, и произошло это не вопреки, а благодаря романтическому заряду, романтической энергии. Идеал не ломает человека, а, напротив, дает ему психическую опору. Дает силы жить. Пережить грязь, унижения, насилие. «Мужество быть» (так называется книга одного протестантского философа). Когда жизненный вихрь сбивает с ног, очень важно знать, что кто-то устоял, кто-то на ногах удержался.

Интересно, что даже те родители, которые активно не хотят дать своим детям романтическое воспитание, считая его ненужным или даже вредным, искренне недоумевают и возмущаются, когда видят в своем ребенке проявления трусости, эгоизма, равнодушия.

Ему жалуются на неприятности на работе или в семье, а он:

— Извините, это ваши проблемы. Его спрашиваешь, почему он девушку до дому не проводил, ведь было уже поздно. А он усмехается:

— Что я, дурак, что ли? Она в таком районе живет… Там и башку проломить могут.

И самое печальное, что такое «реалистическое» воспитание неизбежно оборачивается против родителей.

Наши знакомые, пожилые супруги, очень гордились тем, что дали своему сыну правильное воспитание:

— Мы нашему Костеньке с пеленок твердили:

«Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда». В жизни романтические иллюзии только помеха. Трезвость, практицизм, необходимость получения настоящей профессии — вот что мы старались ему внушить. И посмотрите, какой он вырос! Его товарищи очертя голову влюблялись, очертя голову женились… И кто они сейчас? Костенька тоже был влюблен, но он знал: прежде всего учеба. Поехал в Москву, поступил в университет, встретил девушку — москвичку из хорошей семьи… Нельзя сказать, что это была бешеная страсть — у нее тоже трезвая голова. Но ничего, зато он остался в Москве, защитил диссертацию. Вы много видели, чтоб в тридцать лет получали лабораторию?

А потом был Чернобыль (наши знакомые — киевляне). В Киеве началась паника, люди стремились разбежаться кто куда. Сесть на поезд было практически невозможно. Но за Костиных родителей мы не волновались. У Кости была машина. Конечно же, он их вывезет — так мы думали. И ошиблись! Нет, он не признался в своей трусости, а очень разумно, рационально, без лишних эмоций объяснил, что у него двое детей и он не может себе позволить становиться инвалидом. «Трезвая голова», то есть Костина жена, была полностью солидарна со своим мужем.

В другой ситуации родители, может быть, и порадовались бы плодам своего воспитания, но в данном случае они испытывали совсем иные чувства.

Родителей Кости, конечно, было очень жалко, но вообще-то в таких случаях хочется задать вопрос: а на что, спрашивается, вы рассчитывали? Почему вы думали, что со всем миром у вашего сына будут одни отношения — рационально-практические, — и только с вами лирические?

Романтизм не только закаляет душу и дает силы жить, но и служит как бы сладкой оболочкой для того, чтобы ребенок лучше принимал и усваивал традиционные нравственные установки. Романтические примеры облегчают формирование «сверх-я» — кодекса чести, на который ориентируется человек.

— Помилуйте, какой кодекс? Какая честь? Вы что, с луны свалились? Люди забыли, что это такое! Ни у кого ни чести, ни совести не осталось!

Ну, во-первых, у многих осталась. Просто бессовестные больше бросаются в глаза, и поэтому кажется, что их много. На самом деле они всего лишь заметней, и это свидетельствует как раз в пользу того, что люди не забыли понятие совести.

А во-вторых, у всех людей есть слабости, все когда-нибудь совершают дурные поступки. Но необходимо при этом помнить, «что такое хорошо, а что такое плохо», где черное, а где белое. Важно, чтобы были точки отсчета. Самое страшное (то, что мы, к сожалению, видим сейчас все чаще и чаще) — это когда нечего нарушать, потому что нет образца, нет верха и низа, нет «хорошо» и «плохо». Что ни сделаешь, все «нормально».

— Ну ладно, допустим, — устало согласится читатель, — допустим, героическая романтика для чего-то нужна. Но зачем нужен этот старый, траченный молью отечественный хлам? У современных детей и герои должны быть современные. А их вон сколько! Терминатор, Супермен, Арнольд Шварценеггер, Брюс Ли, Клод Ван Дам…

Мы не будем сейчас обсуждать, нравятся нам эти герои или не нравятся. Это действительно вопрос вкуса. Тут важно другое. Пример для подражания должен быть высоким, но не далеким. Мы уже упомянули о необходимости иметь своих, отечественных героев, но потом отвлеклись и не сказали почему.

Потребность в романтическом, возвышенном (и об этом мы тоже вскользь упомянули) имеет иррациональную природу. Стремление приблизиться к богам, уподобиться им иррационально, поскольку боги сами иррациональны, непостижимы разумом. Герои, для того чтобы вызвать не просто восхищение, а желание подражать, должны затрагивать в человеческой душе самые глубинные струны, иначе говоря — архетипическую сущность.

Возьмем Латинскую Америку. Казалось бы, испанским завоевателям-конкистадорам удалось принести туда все свое: язык, архитектуру, образ жизни, даже религию. А вот с героями все оказалось не так просто. При этом надо отметить, что в испанской истории чего-чего, а героев хватает. Однако в Латинской Америке почитаются сейчас другие герои. Прежде всего герои борьбы за независимость: Боливар, Сукре, Панчо Вилья.

— А то, что герои должны быть не только сказочно-былинными и не только историческими, но и современными, — что ж, это правда. И надо отдать должное прежней власти: в данном вопросе она вела себя очень мудро. Герои и героические культы создавались, насаждались, поддерживались. «Свято место» не пустовало ни одного дня. Герои революции, герои гражданской войны, герои первых пятилеток, герои Великой Отечественной, герои-целинники, герои-космонавты…

А что мы видим сейчас? Ничего не видим. Но, может быть, героев действительно нет? Но как тогда быть с людьми, которые пожертвовали собой, бросившись гасить чернобыльский пожар? Или с тем парнем, который помогал людям выбраться из горящего автобуса во время крупнейшей московской аварии на Дмитровском шоссе и скончался в больнице от ожогов? Герои? Несомненно. Но кто даже сегодня, по прошествии совсем малого времени, кто знает, помнит их имена? Не всех вместе («герои-чернобыльцы»), а каждого в отдельности?

Правда, была одна попытка в августе 91-го. О трех погибших юношах какое-то время говорили, называли их имена. А потом… До того ли?!

Зато усиленно вдалбливается, что быть героем — занятие неблагодарное, что все равно этого никто не оценит. Льготной квартиры — и то не видать. Какая уж там слава и благодарная память потомков!

Конечно, хорошо, что кто-то борется за справедливость, плохо только, что порочную тактику государственной власти преподносят как трагический закон жизни. Дескать, вот оно как все устроено: ты живот положил за круги своя, а тебе — кукиш.

А теперь представим себе ребенка «в предлагаемых обстоятельствах», по выражению К.С. Станиславского. С одной стороны — общество, которое сегодня, по сути дела (если называть вещи своими именами), разрешает и даже поощряет трусость. С другой стороны — родители, которые хотят видеть своих детей отважными. (Одна из самых распространенных жалоб родителей, обращающихся к нам за помощью, — это жалоба на страхи, и ни от кого мы ни разу не слышали, что он стремится воспитать труса.) И, наконец, с третьей стороны — иррациональная, глубинная, архетипическая потребность в романтической героике, мечты «о доблести, о подвигах, о славе», которые непрерывно вступают в конфликт с общественными установками.

Такое разнонаправленное давление неминуемо вызывает психический стресс. Психика теряет точку опоры и, соответственно, равновесие. Этого не выдерживает даже взрослый человек, а ребенок и подавно.

Сегодня мы пишем о трагических последствиях отказа от традиционной нравственности, еще довольно смутно представляя себе их масштабы и конкретные проявления. Увы, все только началось, и «расцвет» мы увидим тогда, когда у нынешних детей появятся свои дети.

Но уже сейчас кое-что становится очевидным. К примеру, заметный рост и обострение детских страхов. Год назад из десяти детей, которых к нам приводили, страхами страдали двое-трое. В этом же раду бывало, что лечебная группа (не специально, а так складывалось!) вся, целиком — а это 7-9 человек состояла из «фобиков», как на психиатрическом жаргоне называют людей с теми или другими навязчивыми страхами.

Более того, мы подозреваем, что и лечить детские неврозы, психопатии, психотравмы и другие подобные состояния станет значительно сложнее. Пускай не все психотерапевты в отличие от нас возводят традиционную нравственность в ранг одного из основополагающих принципов лечения. Но практически все в работе с пациентом опираются на общепринятые моральные нормы. Скажем, в групповой психотерапии очень часто апеллируют к понятиям смелости, товарищеской взаимопомощи, чувству локтя. А к чему они будут апеллировать, когда эти нормы перестанут быть общепринятыми и вообще принятыми? Получается, что крушение идеалов выбивает почву из-под ног не только пациентов, но и врача.

Но самое главное и самое печальное заключается в том, что романтика все равно не уйдет из нашей жизни. Да-да, не удивляйтесь, мы сознательно написали слово «печальное», ибо неистребимая, неизбывная романтическая потребность не находя нормальных способов проявления, все равно проявляется, но уже патологически.

Многие эксперты кинорынка недоумевают, почему наивные мексиканские телесериалы пользуются несравненно большей популярностью у наших телезрителей, чем американские и австралийские, хотя последние гораздо более профессиональны, динамичны, с богатыми натурными съемками, острыми сюжетами.

А чего тут недоумевать? Все так понятно! Именно латиноамериканские сериалы оказались наиболее созвучны традиционным для России романтическим представлениям о любви и верности, дружбе и предательстве, бедности и богатстве. А вот романтика торы на бирже, романтика отчаянной борьбы за наследство и за место под солнцем — что поделаешь! — как-то здесь не идет… Ведь в «Богатых» важно не то, что они богатые, а что они «тоже плачут».

Конечно, такая растянутая на сотни серий ширпотребная телепродукция есть типичная духовная сивуха, наркотик. Но это еще одна из безобиднейших форм утоления романтической жажды, порожденной неромантической действительностью. Наркотик в основном для барышень, домохозяек и пенсионеров.

А вот у юношей жажда романтики так тесно связана с жаждой действия, Жаждой подвига, что ее «слезами богатых» не утолишь. Вернее, утолишь, только слезами натуральными, не телевизионными. Наши рэкетиры вовсе не считают себя преступниками, хотя, безусловно, ими являются. С автоматами и ножами в руках они отнимают, как недавно сами заявляли по телевидению, «несправедливо награбленное». Этакие современные Робин Гуды…

Да и реальная сивуха, реальные наркотики, как ни странно, имеют самое непосредственное отношение к романтизму. Наркоман ищет ярких, красочных грез, галлюцинаторных приключений. Пьяному — море по колено (совсем как герою). Ну, у нас это принято списывать на тяжелую жизнь. А на Западе, где наркоманов (пока!) гораздо больше? И борются там с наркоманией очень серьезно. Просветительская работа огромна, репрессивные меры суровы, наркологическая служба поставлена на высочайший уровень. От какой такой тяжелой жизни уходит западная молодежь в мир смертоносных наркотических видений?..

Мы, конечно, не специалисты-наркологи и не собираемся давать рекомендаций по борьбе с наркоманией на государственном уровне. Но родителям, которые не могут быть безразличны к такой страшной перспективе, настоятельно советуем: делайте упор на романтической стороне воспитания. И не подросткового возраста, когда мечтательность апогея. С самого раннего детства рассказывайте ребенку о героях, о подвигах, не гнушайтесь именами, подвергнутыми сегодня официальному остракизму. Подбирайте соответствующий круг чтения.

Главное — не бойтесь вырастить оторванного от жизни мозгляка-идеалиста. Как и в главе «Горькие плоды просвещения», мы хотим вас на этот счет успокоить: прагматической стороной воспитания у нас нынче занимается государство. Так что ребенок и без Вашего участия узнает, в какой банк лучше положить деньги.

Ваша же задача в другом. Пусть он узнает о радости «бесполезной» дружбы и бескорыстной помощи, о вечной любви, о работе не только ради денег, о том, что не все и не всех можно купить и… — уж простите за опостылевшую нам с детства цитату! — и еще о том, что «в жизни всегда есть место подвигу».

Страсти-мордасти и манная каша

Одно из самых распространенных заблуждений выглядит так: если что-то плохо, надо сделать наоборот — и будет хорошо. Так уж человек устроен, что для него естественней всего оперировать антитезами, противопоставлениями: добро — зло, белое — черное, свет — тьма, правда — ложь. Это, конечно, правильно. Свет противостоит тьме, а правда — лжи. Но, пользуясь инерцией противопоставления, легко совершить подмену. Делается это просто. Сначала что-то объявляется злом. Потом это доказывается — убедительно, с опорой на примеры, авторитеты, собственный опыт. А когда, наконец, сформировано соответствующее негативное отношение к тому, что обозначили как зло, остается только вместо истинной антитезы подставить мнимую. Причем на этот раз даже не обязательно утруждать себя серьезными доказательствами, ибо включается психологический механизм, заранее настроенный на антитезную пару, и многие, уже не рассуждая, автоматически принимают предложенный вариант.

В последние годы такое встречается, увы, слишком часто. Вот, к примеру, режим, при котором мы жили 70 лет, был обозначен как «большевистская диктатура» и, соответственно, назван злом. Для того чтобы убедить в этом целую страну, из бесчисленного множества признаков старательно отбирались признаки зла (которые, безусловно, были… как, впрочем, и признаки добра, но о последних предпочитали умалчивать), компоновались, обильно иллюстрировались и т. п. Наконец негативный образ был сформирован: большевистская диктатура — зло. И тогда на место добра был поставлен… рынок. И все это подхватили. И тут же появились яростные апологеты рыночного «добра». По восторженному выражению модного в то время публициста — «рыночники Божьей милостью». И вслед за ними множество людей стали связывать рынок со свободой и демократией, как будто никогда и не слыхали ни о Пиночете, ни о диктаторских режимах в Гватемале, Парагвае, Уругвае, Аргентине и других странах, где рынок прекрасно уживался с самой жестокой диктатурой.

По этой же схеме были скоропалительно пересмотрены я многие другие аспекты нашей жизни, в том числе педагогические. Не остался в стороне и такой важный вопрос: нужно ли детям, знать правду о жизни? Антитезисная пара выглядела следующим образом: при большевиках детей кормили «манной кашей сладкой лжи», и это было зло, потому что подрастающее поколение недоговили к реальной жизни. Следовательно, добром будет говорение всей правды. Под всей правдой при этом подразумевалось (внимание: подмена!) то, что Горький называл «свинцовыми мерзостями жизни».

И «свинцовые мерзости» хлынули бурным потоком и затопила экраны, страницы, сцену. Известный авторитет в области педагогики, восхищаясь романом Анатолия Кима, в котором уголовники изнасиловали и до смерти замучили одного зека, страстно призывал родителей включить этот роман в круг семейного чтения и для пущей убедительности сообщил, что он уже провел со своими детьми несколько коллективных читок.

А не менее известный кинодраматург, определявший репертуарную политику детской киностудии, в качестве образцов, которые сейчас более всего необходимы детям, приводил два сценария. В одном мальчики убили своего товарища, закопали в землю и, тайком приходя на на это место, прикладывали ухо к земле — а вдруг он все-таки дышит? («Тут же еще и особенностости детского мышления, понимаете?» — пояснял маэстро.) Во втором же сценарии главным действующим лицом была… нога. Оторванная на афганской войне и зажившая. Своей отдельной жизнью.

Примеры «правдивого современного искусства» можно приводить до бесконечности. Их «тьмы и тьмы и тьмы», но они вам и так отлично известны. Гораздо важнее объяснить, в чем же здесь подмена. Разве в жизни не встречаются жестокости, ужасы, зверства? Конечно, встречаются. Как, впрочем, и любовь, жалость, самопожертвование. В жизни вообще в с ё встречается. И все — правда. Все, а не малая часть, которую в народе быстро и очень окрестили «чернухой». А выдавать чернуху за главную правду жизни есть самая настоящая ложь! Раньше лгали, что все прекрасно, теперь лгут, что все ужасно. Вот она, истинная пара. Не ложь — правда, а ложь «коммунистическая» — ложь «демократическая». По сути дела, никакого противопоставления: ложь и ложь.

И снова нас подстерегает ловушка. Хочется пылко воскликнуть: любая ложь неприемлема — что та, что эта! Ребенок должен знать правду!

Но тогда детям нельзя читать сказки. Ведь, строго говоря, там все ложь.

Кстати, однажды мы столкнулись с яростным борцом за правду. Это был чиновник Министерства культуры. Гладкий, холеный, явно не познакомившийся в детстве с «суровой правдой жизни», он учил нас уму-разуму:

— Милые мои, ну сколько же мы будем кормить детей этими красивыми сказочками? Этими Золушками и Белоснежками? Маловато потрясений, друзья! Жестче надо писать. Достоверней и жестче. — Его пухлые детские щеки даже втягивались на слове «жестче». — Когда же, наконец, появятся детские драматурги, которые будут писать нам сказки с плохим концом? Герои должны гибнуть, а зло — торжествовать! Пусть будет как в жизни. Жизнь, милые мои, — это вам не сопли с сахаром…

И, мечтательно улыбнувшись, добавил:

— Эх, если бы нашелся режиссер, который бы смог воплотить мой замысел… Представьте себе: кукольный театр, на сцене — пьеса. Ну, такая… настоящая, без сю-сю… И вот, в самый напряженный момент, скажем, в момент убийства или, там, изнасилования… из сиденья вылезает иголка и впивается прямо в задницу зрителя! Чтоб уж проняло!.. А?.. Правда, гениально?

(Авторская ремарка: кукольные театры, которые курировал этот любитель потрясений, посещаются в основном детьми дошкольного и младшего школьного возраста.)

Ей-Богу, мы ничего не выдумали! Разве что немного сократили монолог чиновника. Другое дело, что его программа еще не полностью реализована. Не сконструировали ни в одном кукольном театре кресла с выскакивающими в нужный момент иголками. Зато с потрясениями все в порядке, и вряд ли кто-то может пожаловаться, что их «маловато». Проще всего подойти к киноафише. «Киборг-убийца», «Маньяк-убийца», «Поцелуй убийцы», «В постели с убийцей». Ну, это для подростков, прогуливающих школу. Детей помладше, не волнуйтесь, тоже не обделили. И они не остались в стороне от «правды жизни». Ни тебе застойного Чебурашки с Крокодилом Геной, ни предзастойных экранизаций Бажова и Мамина-Сибиряка (разве что июдда по ТВ). А вот столь привычные нам недавно программы мультипликационных фильмов, на которые можно было торжественно водить детей в кино по выходным, бесследно канули в прошлое…

Но, с другой стороны, детей ведь не лишили зрелищ! В том числе и мультинов. Ну, подумаешь! — были советские, а теперь американские. Был Чебурашка, а теперь черепашки! И тоже приключения, и тоже сказочные. И даже хорошо кончаются… Но эта идентичность чисто формальная.

А что, если мы сравним случайно зарифмовавшихся героев двух сказок, и не только «хороших», но и злодеев? И вообще некую картину мира в этих мультфильмах. Главные свойства Чебурашки — это наивность, милота, обезоруживающее обаяние ребенка. Черепашек-нидзя при всем желании наивными, милыми детьми назвать трудновато. Это, в сущности, «крутые парни», которые, чуть что, не задумываясь, молотят своих противников направо и налево, скорее напоминая молодежную банду, чем маленьких детей. В борьбе со злом, без которого не обходится ни одна сказка, Чебурашка вместе с закадычным другом Крокодилом Геной изобретает разные хитрости, думает, шевелит мозгами, но не избивает и, разумеется, не убивает старуху Шапокляк. Черепашкам, конечно, тоже приходится решать, вопросы военной стратегии, но определяет все физическая сила, физическая схватка со Злом. Кровь льется рекой, трупы навалены штабелями. Зло уничтожают буквально. (Правда, к Карабасу-Барабасу в «Золотом ключике» тоже были применены физические методы воздействия, но ему всего-то навсего отрезали приклеившуюся к дереву бороду и оставили беднягу сидеть под дождем в луже!)

Да и представители зла в «Чебурашке» и «Черепашках» существенно разнятся. Проворная, смешная Ша-покляк со своей крысой Ларисой пакостит по мелочам. Никакой кровью, никаким насилием ее проделки не пахнут. Она, как в песне Высоцкого, «по-своему несчастная», а потому к ней можно найти подход. Что, между прочим, и делают в финале герои, осчастливив ее дружбой. (Ох, маловато потрясений!) Закованный в сталь Шредер ужасен. Это некое Абсолютное Зло, к которому нельзя найти никакого подхода, кроме «радикального». Он готов уничтожить весь мир со всеми его обитателями.

Ну и, наконец, о главном — о картине мира. Мир, в котором обитают Чебурашка и Крокодил Гена, в целом светлый и дружелюбный. В нем уютно и не страшно, мир в этом мире закономерен. Зло же, напротив, единично и случайно. Оно подобно маленькому облачку, которое не может надолго затуманить небесную синеву. Мир черепашек буквально переполнен, кишит злом. Оно подстерегает повсюду и всегда. Горстка героев противостоит целым полчищам приспешников Зла. Все же остальные — статисты, пешки, а часто и жертвы. (Кстати, в другом американском мультфильме с умилительным названием «Вампиреныш» кого-то из персонажей так и звали: Жертва. От одного этого имени мурашки пробегают по спине даже у взрослого человека!)

Не правда ли, странно? В «Империи Зла», как принято было на Западе именовать Советский Союз, искусство для детей было щадящим, охраняющим хрупкую психику от непосильных впечатлений. Соблюдался некий возрастной ценз. И это было совершенно правильно! Вы, наверное, замечали, что дети от трех до шести лет часто задают вопросы типа: «Каких людей на свете больше — хороших или плохих?», «А что сильнее: добро или зло?» Такие вопросы отнюдь не следует рассматривать как ординарные в общем погоне бесконечных «что?», «как?» и «почему?». Ребенок ищет ориентиры, чтобы начать строить мир в своей душе и одновременно встраивать себя в мир. Он маленький, слабый, он хочет быть с большинством. Попробуйте, руководствуясь наставлениями министерского чиновника-либерала, рассказать малышу сказку с плохим концом. Четырехлетний консерватор будет огорчен до слез. И не просто огорчен, а возмущен! Он воспримет это как личное оскорбление, ибо душу его омрачили скорбью. Когда же зло в, искусстве, предназначенном для детей, тотально, когда оно «в большинстве», ребенок испытывает соблазн примкнуть к нему. И к подростковому возрасту, вдохновляемый уже не мультфильмами, а вполне натуралистическими кинозверствами (один немецкий психолог подсчитал, что в среднем дети сегодняшней Германии к шестнадцати годам видят на экране 18 тысяч убийств), может дозреть до поступков.

Творцы «чернухи» любят выдавать себя за великих педагогов и уверять публику в своих гуманнейших намерениях: дескать, демонстрируя жестокость круп-ным планом, мы отвращаем от нее молодежь. Но тоща авторы порнофильмов с полным правом могут утверждать, что если показывать детям половые извращения, то чистота помыслов будет гарантирована до гроба.

Ну, а если серьезно, то уже дети младшего дошкольного возраста понимают, что убивать дурно. Кто-то в ужасе кричит «Не дави божью коровку, она живая!» Кто-то отказывается есть котлету, узнав, что она приготовлена из убитой курицы. Нормальному ребенку не нужно «из воспитательных соображений» показывать крупным планом, как курице (и уж тем более человеку!) отрезают голову. Он и так знает, что это ужасно. Не случайно очень многие дети сами себя пытаются оградить от «правды жизни»: выбегают из комнаты, увидев на экране телевизора страшную сцену, плачут, закрывают руками лицо, утыкаются в плечо садящему рядом взрослому. Тут необходимо учитывать, что ребенок, в отличие от взрослого, еще нечетко разделяет искусство и реальность. Он — особенно в напряженные моменты — не помнит, что это понарошку, что это артисты. Те же дети, у которых «кишки на березах» вызывают повышенный интерес и особое удовольствие, должны настораживать. У них или притуплена чувствительность, или — что, к счастью, встречается крайне редко — присутствуют скрытые садистские наклонности. То есть на самом деле вместо декларируемых гуманных целей невольно достигаются (если не преследуются сознательно) вели совсем иные: в одних детях пробуждаются низменные инстинкты по принципу «дурные примеры заразительны», в других порождаются страхи, которые иногда настолько овладевают душой ребенка, что становятся источником невроза. В своей работе с детьми-невротиками мы в последние годы сталкиваемся с новым я, как нам нажегся, весьма показательным явлением. В раздаваемых нами анкетах на вопрос; «Есть ли у ребенка страхи, связанные с чем-либо» — родители стали часто указывать… мультфильмы как один из источников страхов. Кого-то, быть может, это удивит, но нам представляется вполне закономерным. Ни старуха Шапокляк, ни Карабас-Барабас, ни даже Бармалей не могут вызвать в ребенке, как выражаются психологи, «запороговый» страх. А Шредер, вампиры и привидения — могут!

Вы скажете: «Как будто у нас нет страшных сказочных злодеев! А Баба Яга с Кащеем Бессмертные? Страшно, аж жуть!»

Конечно, Баба Яга пострашнее старухи Шапокяяк. Но, во-первых, она тоже не является представителем Абсолютного Зла и в разных сказках ведет себя по-разному: может пугнуть, а может и помочь. Кроме того, советские режиссеры и книжные графики очень много сделали для того, чтобы юмористическим изображением уравновесить «злодейскую сущность» отечественных чудищ. Вполне вероятно, что западные дети и вампиров воспринимают юмористически. Но значит,они к такому восприятию подготовлены национальной культурой. И действитительнов еввопейской, а вслед за ней ив американской культуре тема вампиров разработана широко и детально. Это очень старая и непрерывно развивающаяся традиция. В нашей же культуре недаром торжественное сдово «вампир» заменено, заземлено презрительным «упырь». По каким-то причинам (не будем сейчас вдаваться в подробности) этот вид нечисти не занял одного из центральных мест в нашем искусстве. Русские писатели не внесли весомого вклада в мировую, вампирологию, не удостоили кровопийц своим вниманием. Их если и интересовали кровопийцы, то все больше в переносном смысле — как эксплуататоры. Гоголевский Вий, вурдалаки А.К Толстого, — это лишь редкие вкрапления, веснушки, а вовсе не лицо нашей литературы. Кстати, про Вия и вурдалаков маленьким детям не читали.

Выходит, то что раньше ребенок получал в адаптированном традицией и искусством виде, причем небольшими, порциями, теперь закачивается в него без поправки на чужеродноеть, лошадиными дозами! И вместо полезной для психики прививки (а в малых дозах «страшилки» полезны, недаром существует жанр детского фольклора, который так и называется) происходит отравление со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Когда мы работаем с ребятами школьного возраста, они по нашей просьбе рисуют нехитрую диаграмму: три круга, один обозначает, класс, другой — двор, а третий — город. И раскрашивают двумя карандашами, черным и красным. Черный — это плохие люди, красный — хорошие. Каждый ребенок схематично отображает окружающий мир, руководствуясь своими представлениями о соотношении в нем добра и зла. Еще недавно даже у ярко выраженного меланхолика черный сегмент редко был больше красного. Мало того: по мере расширения заданного пространства процент черного, как правило, уменьшался. Ребенку, у которого не сложились отношения с одноклассниками, все равно казалось, что город (то есть мир) не злонамерен.

Что же мы наблюдаем теперь? Почти все школьники (восемь из десяти) видят город-мир в черном цвете. В лучшем случае эта последняя диаграмма напоминает арбуз с вырезом: там есть небольшой красный ломтик. И такое встречается даже утех, у кого и в классе, и во дворе вое обстоит вподие благополучно!

Обилие страшного страшно еще и тем, что притупляет чувствительность. Такое эмоциональное отупение — это своего рода защитная реакция. Причем она не специфична для детей. Их родителей тоже мало что «колышет».

Вспомните, как все общество сотрясалось в конце 1988 года, узнав об армянском землетрясении. А сегодня информация о военных действиях, военных потерях, террористических акциях стала привычной, мафиозные перестрелки на улицах российских городов тоже не новость. Кого бы сейчас особенно взволновало известие о каком-то там землетрясении?..

Чего же требовать от детей? После развороченных внутренностей и расчлененных трупов, показанных по ТВ крупным планом, почему их должна трогать мамина усталость, папина головная боль или бабушкина немощь? У крови слишком терпкий вкус, после нее все кажется пресным.

Когда мы беседуем на лугу тему с родителями, они часто перебивают нас растерянным вопросом:

— А что мы можем сделать? Как оторвать ребенка от телевизора?

А это уж ваша забота. Никто ведь не спрашивает, что делать, если ребенок тянется к рюмке водки, как отобрать у него пачку таблеток или крысиный ад. Просто многие не осознают степень опасности, когда речь вдет о ядах, отравляющих душу.

Не только на экране, но и в жизни бывают обстоятельства, с которыми совершенно не обязательно знакомить ребенка детально. Он еще успеет, повзрослев, столкнуться с ними «нос к носу», но к тому времени он успеет и окрепнуть душевно. В первую очередь это касается смерти близких. Детям до восьмидевяти лет лучше не видеть покойников. Это не значит, что нельзя при ребенке вспоминать умерших бабушку или дедушку — можно и нужно! Так же, как и вместе ходить на кладбища. Пусть помогает убирать могилу, сажать цветы. Но смотреть на мертвого человека — слишком тяжелое испытание для ребенка. И даже если он будет выглядеть вполне спокойным (а родителям иногда кажется, что их сын или дочь стояли у гроба и вовсе равнодушно), это скорее всего лишь внешнее выражение шока и грозит «отсроченной реакцией». Вдруг через месяц-два, казалось бы, на ровном месте, может нарушиться сон, ребенок начнет просыпаться в мокрой постели, часто кривить лицо, плакать из-за каждого пустяка…

— Вы противоречите сами себе! — упрекнет нас внимательный читатель.— Ведь только что писали о необходимости героических примеров в воспитании детей! Герои-то, между прочив умирают… Мало сказать, умирают — погибают мученической смертью! Их расстреливают, сжигают, вешают. А от этого, если вам верить, у ребенка может родимчик случиться! Так как же одно с другим увязать?

Вопрос, можно сказать, «на засыпку». И все же попытаемся ответить. Да, герои погибают. Но их гибель (которую в советском искусстве для детей и юношества, кстати, показывали и описывали без натуралистических подробностей!) свидетельствует прежде всего не о слабости и бренности человеческого тела, а о величии человеческого духа, о тем, что не всё можно победить, не над всем можно надругаться. В «Колымских рассказах» Варлама Щаламова написана страшная правда о советских лагерях, и ребенок когда-нибудь ее узнает. Но прежде чем узнать, как страх, унижение и насилие превращали человека в зверя, прежде чем узнать, как люди ели людей, он должен узнать и прочувствовать другое: как люди в нечеловеческих условиях совершали нечеловеческие усилия, чтобы вопреки всему остаться ЛЮДЬМИ. Если же с детства внушать (а искусство обладает огромной силой внушения!), что человек — всего лишь жалкая беспомощная букашка, которую можно подвергнугь самым разнообразным и изощренным мучениям, если ребенок, с младенчества усвоит, что зло беспредельно (в нашу жизнь и так уже по-хозяйски вошло слово «беспредел») Ну что ж, тогда не жалуйтесь, увидев, как ваш сын униженно лебезит перед дворовым хулиганом, а также не надейтесь, что в будущем он будет опорой для старых (вас) и малых (его детей). Чего требовагь от букашки?..

Ну и зачем же мы ополчались на американские фильмы? Там ведь и борющиеся со злом герой-супермены, и непременный «хэппи-энд». Все так, да только страсти-мордасти настолько перенасыщают этот «раствор», что человек (даже взрослый, не то что маленьктй) — «выпадает в орсадок». Лучше всего выразил один пятилетний мальчик, который оторвавшись от экрана и горько рыдая, прибежал на кухню;

— Мама, мама, там опять убивают!

— Не волнуйся, сынок, конец будет хорощим.

Малыш посмотрел на маму какими-то недетскими глазами и очень серьезно сказал:

— Мамочка, я ведь могу до кодца и не дожить.

(Авторская ремарка: манная каша с сахаром или с вареньем — очень даже полезная для детей еда.).

Греза о «сникерсе»

Был период, когда и в модных в то время журналах вроде «Огонька», и по телевидению, и в разговорах кухне на разные лады обсуждалась тема отъезда. Казалось, вопрос «ехать или не ехать?» решает себя каждый человек. Во всяком случае, так было в Москве. Интересно, что глагол «ехать» не требовал дополнения. Сразу было понятно, что имеется в виду не поездка в Крым, не командировка, а эмиграция. Все это носило характер своего рода коллективного психоза. Звонишь кому-нибудь по телефону, а тебе в ответ: «Как? Ты еще здесь?!» Причем такой вопрос часто не соотносился с реальностью и мог быть задан человеку, который, даже если бы и очень хотел уехать, то не имел никаких шансов реализовать это свое хотение.

Но, конечно, были и такие, кто эти шансы имел и ими воспользовался.

И вот как-то раз пришли попрощаться друзья. Все уже было решено и подписано, отправлялись вещи, распродавались по дешевке телевизор, стиральная машина, угловой диван… Но почему-то, когда они заговорили о будущем, за напористыми, даже несколько агрессивными утверждениями угадывался робкий немой вопрос: «Мы правы? Ведь правда же — мы правы?»

Сейчас, по прошествии нескольких лет, уже трудно в подробностях вспомнить, о чем мы говорили, но запомнилось, очевидно, главное: речь шла о человеческом общении. А конкретнее — что они, наши друзья, окажутся там без друзей. Без друзей, без приятелей и даже почти что без знакомых.

— Ой, только не надо нас пугать, — отмахнулись гости. — Вся советская дружба — это сплошная «скорая помощь». То тебя просят срочно достать оливковое масло для больной мамы, то посидеть с ребенком, которого не с кем оставить, то принять гостей из Калуги всего на недельку… А эти душеспасительные разговоры… Здесь люди часами готовы плакаться в жилетку, не считая ни своего, ни чужого времени… Нет уж, спасибо! Такой дружбой мы сыты по горло. На Западе совершенно по-другому на это смотрят. Там люди встречаются, чтобы действительно получить удовольствие от дружбы, приятно провести время. А всякие проблемы… Для этого существует масса специальных служб. Отсюда и уровень решения проблем — не дилетантский, а высокопрофессиональный. За оливковым маслом идешь в супермаркет и выбираешь из десяти-тридцати сортов. К ребенку вызываешь бэбиситера, для приезжих на каждом углу гостиница, где всегда есть свободные места…

— Ну а если все-таки иногда захочется кому-то душу излить? — робко поинтересовались мы. (Робко ибо понимали, что это совсем уж неубедительный аргумент. И, конечно же, оказались правы.)

Гости на мгновение задумались, но потом с воодушевлением воскликнули:

— А профессиональный психоаналитик на что? В Америке у каждого нормального человека есть свой психоаналитик. Да и вообще — душу изливают день и ночь только в России. Западные люди не могут себе позволить такую роскошь. Им надо дело делать…

Мы и тогда, признаться, чувствовали, что тут что-то не так. Чего-то слишком много, а чего-то не хватает. «Вроде бы все логично, — думали мы, — вот только с души почему-то воротит от этой логики».

Теперь, когда призыв чеховского профессора Серебрякова «Надо дело делать, господа!» получил наконец реальный жизненный отклик, когда люди вынуждены с утра до ночи «крутиться» (как будто человек — это волчок), работать на трех работах, а в выходные — окучивать картошку или торговать на рынке, уже совершенно понятно, почему вроде бы логичные рассуждения уезжающих друзей не вызвали у нас тогда ответного энтузиазма.

Мы перестали ходить в гости. Сегодня это прямо-таки выдающееся событие. Раньше, когда люди практически каждый выходной или приглашали кого-то к себе, или сами навещали друзей, к таким заурядным визитам относились достаточно небрежно: могли не пойти или опоздать на два-три часа. Подумаешь, велика важность! Теперь приходят «как штык». Растроганно говорят:

— Надо же, какие вы молодцы! В наше время собирать гостей — да это подвиг!

А за столом произносят тосты: «За то, что мы в такое время все-таки встретились!» или: «Дай Бог еще раз вот так посидеть…» (Будто на фронт уходят или им всем по девяносто лет.)

А, собственно говоря, какое уж такое сейчас время? Война? Голод? Разруха? (В войну, кстати, тоже ходили в гости. И это помогало людям выстоять. Быть может, ничуть не меньше, чем хлебные карточки.) Мы-то думаем, что дороговизна, чрезмерная занятость, усталость-это, как говорят психологи, «ложная мотивация». Истинные причины сегодняшней необщительности лежат гораздо глубже: кто-то оказался «по разные стороны баррикад», кто-то не вписался в современную жизнь и чувствует себя неудачником, а кто-то, напротив, и вписался, и даже преуспел, да только успех не в радость, потому что слишком дорогой ценой достался — себя пришлось сломать. Общение предполагает душевную наполненность, а сейчас доминирующее чувство — опустошенность.

Вы спросите, какое это имеет отношение к детям? Они-то по-прежнему общаются, резвятся, играют в свои детские игры… Все это, конечно, так НО… Что они видят вокруг? А вокруг они видят замороченных взрослых, которые крутятся, мечутся, говорят, что некогда, что время — деньги, что уже год не видели близких друзей, с которыми раньше встречались чуть ли не каждую неделю. И вот что характерно: взрослые воспринимают сегодняшний образ жизни как о т х о д о т н о р м ы, а для ребенка, уже не заставшего того «золотого века», по которому его родители ностальгически вздыхают, это и есть н о р м а.

Ну, где ты, наш легко воображаемый оппонент? Тебе, кажется, самое время подать реплику. Например, такую:

— Вот и слава Богу, что для наших детей уже не будет нормой пустая говорильня, битье баклуш, маниловщина. Хватит! Здесь столько времени на это ушло — и в результате сидим по уши в… Короче, известно, где.

Как странно!.. Когда речь заходит о природе, никто уже не сомневается в ее высшей мудрости и целесообразности всего того, что в ней происходит. Позади горький опыт: пробовали истреблять воробьев, поворачивать реки, осушать моря. Когда дело касается человека, врачи уже не торопятся удалить даже очень больной орган, то есть не спешат прибегнуть к радикальному решению, а стараются использовать весь арсенал консервативных средств. Но почему-то в вопросе о таком сложнейшем фундаментальном понятии, как ОБРАЗ ЖИЗНИ, до сих пор проявляется, мягко говоря, легкомысленный, а строго говоря — преступный радикализм.

Ну, подумайте сами. Можно ли, будучи в здравом уме и твердой памяти, утверждать, что образ жизни целого народа — неважно, большой он или маленький — уклад, существовавший, по свидетельству самого нашего оппонента, «столько времени», глупый и бессмысленный? Ладно, если бы так здесь жили только в советский период (хотя и это, между прочим, уже несколько поколений). Так нет же! И до революции жили примерно так. И двести, и триста лет назад. Часто и подолгу гостили, любили поговорить, причем поговорить «о самом главном». А самым главным в России испокон веку считались не цены на базаре и не капризы погоды, а неразрешимые, вечные, «проклятые» вопросы, на которые нет ответа, но которые вопреки здравому смыслу одно поколение передает другому как пароль. Здесь всегда было принято иметь друзей не для украшения жизни и не только для бытовой поддержки, но главным образом — для задушевного, сокровенного общения, для, казалось бы, бессмысленных душеизлияний. Недаром практически все эмигранты, даже самые благополучные и процветающие, на первый взгляд полностью вписавшиеся в новую жизнь, жалуются на то, что «не с кем пообщаться, поговорить». Вряд ли эти жалобы следует понимать буквально. Западный мир вполне общителен. Там существует масса пособий, телепередач, курсов, где учат общаться. Даже в наш язык уже вошел термин «тренинг общения». Но дело в том, что поверхностное, светское, легкое общение, принятое на Западе, представляется неполноценным человеку, выросшему в России.

Есть даже такой старый английский анекдот. Чем отличается русский от англичанина? А тем, что на вопрос «Как вы поживаете?» русский дает обстоятельный, реальный ответ. И англичанам это смешно, потому что для них «Как вы поживаете?» (Нow do you do?) — это форма приветствия. Так же, как для французов, итальянцев, испанцев, португальцев и многих-многих других.

Образ жизни, культурный уклад «записан» «в коллективном бессознательном» народа, в его родовой памяти. Очень характерное признание сделал в беседе с нами один русский эмигрант, увезенный во Францию в младенчестве. В Россию он снова попал лишь в старости.

— Всю жизнь я говорил по-французски, дружил с французами, женился на француженке, — сказал нам Жорж К. — И всю жизнь я, со своей мечтательностью, стремлением к каким-то высшим целям, казался сумасшедшим. Да и сам себя, грешным делом, считал таковым. А сейчас приехал сюда, пообщался с людьми и все понял: я не сумасшедший, я просто русский.

Образ жизни — не одежда, которую можно быстро поменять, это сама суть жизни, ее содержание и форма — все вместе и все неразделимо. Поэтому культурный уклад с таким трудом поддается даже косметическим изменениям. А когда посягают на главное, на основы, происходит битва культур. Битва не на жизнь, а на смерть. История знает множество примеров, когда такая битва оканчивалась трагическим поражением одной стороны -гибелью целого народа. Причем нередко только задним числом, когда на поле брани остается «хладный труп», становится понятно, что это была битва. А поначалу все выглядит весьма безобидно, даже благородно — как миссионерская попытка приобщить дикарей к истинной цивилизации, к общечеловеческим ценностям. К сожалению, за примерами мы можем далеко не ходить. Из лучших побуждений русский «старший брат» некогда решил цивилизовать народы Крайнего Севера.

— Сколько можно жить в ледяных иглу? — рассуждали цивилизаторы. — Это ж дикость! Каменный век! Построим-ка мы им нормальные, удобные дома. Чтоб жили как люди!

Построили. Переселили. Только жить в удобных, теплых домах сегодня почти некому. Приходится создавать комиссии и комитеты по охране вымирающих северных народов.

Есть и прямо противоположный пример. Чего только не делали в самых разных странах для «окультуривания» цыган! Но те упорно, яростно сопротивлялись. И выжили. И приумножились, несмотря на жуткие, с нашей просвещенной точки зрения, условия кочевой жизни: холод, антисанитарию, отсутствие медицинской помощи.

Чем завершится «цивилизаторский» эксперимент в России, сказать пока трудно. Может, лучше б его спустили на тормозах, не дожидаясь конечных результатов? Ибо ничего хорошего они не сулят. В частности, для психики.

— Да что вы все психикой пугаете? Очень даже полезно для психики, если дети сызмальства привыкнут экономить свое время, быть собранными, практичными, перестанут витать в облаках. Если каждый будет жить сам по себе, то и всем будет лучше. Вон, на Западе так живут — и общество процветает.

Допустим, экономически процветает. Но вот с психикой дело обстоит далеко не так благополучно. Известный психотерапевт Носсрат Педешкиан, работающий в Германии и внимательно изучающий психологические особенности и психические отклонения, связанные с разностью культур, отмечает: «У среднеевропейцев и североамериканцев депрессивное настроение развивается из-за недостатка контактов, изоляции и нехватки эмоционального тепла… Примерно 37 процентов взрослых в Западной Германии-алкоголики. Статистика самоубийств — второй наиболее распространенной причины смерти — самый заметный показатель недостатка эмоциональной поддержки в обществе изобилия, государстве всеобщего благоденствия. В Западной Германии каждый год кончает жизнь самоубийством 14 тысяч человек — примерно столько же, сколько гибнет в дорожных происшествиях… По наблюдениям президента Немецкой ассоциации защиты детей профессора Курта Нитша, 25 процентов всех детей демонстрируют серьезные поведенческие отклонения, а каждый третий ребенок чувствует себя одиноким, заброшенным и несчастным».

А вот что мы читаем в книге популярного во всем мире американского врача Джеймса Добсона:

«Увы, временами мне кажется, что наше общество состоит из двухсот миллионов одиноких морских чаек, самодовольных и кичливых в своей независимости, за которую они платят непомерную цену одиночества и страха».

И еще: «Крайний эгоизм несет в себе разрушительный заряд, который в состоянии смести с лица земли семью и даже общество в целом».

А ведь это написано о тех странах, где индивидуализм, обособленность — традиционны. Мало сказать, традиционны: это т р а д и ц и о н н а я д о б р о д е т е л ь. И тем не менее «не все в порядке в Датском королевстве», множество людей сегодняшнего Запада страдают психическими расстройствами, порожденными страхом одиночества и атомизацией общества.

Что же будет с нами, у которых общинная, коллективная жизнь, ж и з н ь в с е м м и р о м — в крови? Одна из любимейших русских пословиц: «На миру и смерть красна». Это о чем-то, да говорит! В замечательной книге М.М. Громыко «Мир русской деревни» читаем: «Отзывчивость, соседская и родственная взаимопомощь проявлялись на так называемых помочах. Этот обычай — приглашать знакомых людей для помощи… — многим известен и в наши дни. Масштабы его распространения в старину поражают». Помочи были именно формой жизни, которую невозможно объяснить только стремлением к рациональной организации труда. Взять хотя бы «капустки» — обычай рубить вместе капусту. Гораздо рациональнее было бы потратить каких-нибудь два-три дня (учитывая, что семьи тогда были большие), порубить капусту самому — и отделаться, заняться другими полезными делами. Однако крестьяне — кстати, в помочах участвовали не только бедные, но и богатые, которые уж могли бы не утруждаться, а нанять работников! — предпочитали потратить гораздо больше времени, но взаимно помочь соседям, чтобы лишний раз побыть вместе. «По описаниям многих наблюдателей, — пишет М. Громыко ,— уже во время работы звучали песни, шутки, затевались игры и шалости. Не было четкой грани между трудовой и праздничной частью помочей». Совместный труд выглядел как праздник и реально был праздником.

Ну а теперь давайте вернемся из прошлого в настоящее, из деревни в город и представим себе ребенка, приученного в семье к новым нормам жизни, но волею обстоятельств вышедшего за пределы этой семьи. Попросту говоря, ему настало время пойти в школу.

Он приходит в класс. Начинается знакомство с ребятами. Многие дети приносят в школу любимые игрушки, интуитивно чувствуя, что это на первых порах поможет им установить контакт. Мальчик тоже приносит красивые иностранные машинки и тоже хочет установить контакт. Его машинки сразу привлекают внимание: не у всех есть дорогие игрушки. Но когда чья-то рука протягивается к яркому фургону, хозяин очень спокойно задает вопрос:

— А где залог?

— Какой залог? — растерянно лепечет претендент на фургон, которому консервативные родители не преподали основы «новых экономических отношений».

— Какой? — Мальчик критическим взглядом окидывает свою машинку. -Ну, это барахло, гонконгское производство… Пяти долларов в час хватит. Можно в рублях по курсу.

Потом внимательно смотрит на своего приунывшего собеседника и, сжалившись, добавляет:

— В крайнем случае гони материальный эквивалент. Рюкзак оставь или кроссовки.

— У, жадина! — негодует вконец ошалевший от непонятных слов одноклассник, плетясь к своей парте.

И назавтра, войдя в класс, мальчик слышит это слово — приговор со всех сторон. Контакта не получилось.

А ведь на самом деле он не жадный. Он всего-навсего любит своего папу и хочет, как всякий нормальный ребенок, ему подражать. А папа общается с людьми именно в такой манере.

Очень скоро у мальчика возникает желание сменить школу, и родители находят ему другую, которая вызывает у них доверие уже тем, что называется «гимназия». В гимназии у мальчика нет проблем с игрушечными машинками, здесь он получает «материальный эквивалент». Первоначальный контакт налажен. Но автомобильная тема роковым образом продолжается. Узнав, что мальчик живет в соседнем доме, новый приятель предлагает ему вместе погулять. А в ответ слышит:

— И что мы будем делать?

Товарищ (удивленно): — Как что? Что всегда… Ну, поиграем во что-нибудь…

Мальчик: — Мой папа говорит: «Время — деньги. А будешь много играть — жизнь проиграешь». Лично мое время стоит два доллара в час.

Товарищ: — То есть как?

Мальчик: — А очень просто. Я папе машину мою. Кстати, к нему сегодня вечером партнеры из инофирмы должны подъехать. Можешь и ты заработать. (Достает карманный калькулятор.) Так. Два доллара в час. Хотя нет… У тебя квалификация не та. Максимум полтора дадут. Тряпку и ведро с собой принесешь?

Товарищ: — Да это же у мамы. А как я ей скажу?

Мальчик: — Ладно, за тряпку, ведро и автошампунь… по дружбе — один процент. Ну, и двадцать за посредничество. Это сейчас минимальные комиссионные.

В результате товарищ по гимназии ставит мальчику еще более печальный диагноз. Он решает, что его «продвинутый» одноклассник -«сдвинутый». И делится своими наблюдениями со всем классом В гимназии мальчик тоже надолго не задерживается

Карикатура? Гротеск? В какой-то степени да хотя и в очень небольшой. К сожалению, жизнь сейчас превосходит любую пародию. Разве не карикатурна интеллигентная женщина-художник, которая приходит к нам проконсультироваться по поводу… мечтательности своего сына — восьмиклассника? То, что четырнадцатилетний мальчик мечтает о путешествии в Африку по маршрутам Николая Гумилева, кажется ей патологией, заслуживающей внимания специалистов.

— И ни одной мысли о профессии! О том, как он будет кормить себя, обеспечивать семью! Никаких нормальных интересов!

Ладно бы, эта женщина не имела представления о нормальных интересах подростка из культурной семьи. Так нет же, она принадлежала к славному роду, из которого вышло множество деятелей искусства, науки и культуры. Более того, это была праправнучка Льва Толстого. Так разве не карикатура? Праправнучка писателя, создавшего силой своего гениального воображения целый огромный мир, в ужасе от того, что ее сын по натуре мечтатель!

Этот случай, конечно, наиболее парадоксальный, но отнюдь не единичный. Сейчас многие родители жалуются на мечтательность своих детей. Назойливые попытки спустить такого ребенка с небес на землю часто заканчиваются для него тяжелой невротизацией. Вспоминается Алеша С., который, родись он в семье с другими установками, был бы совершенно нормальным, здоровым и скорее всего счастливым. А так внешность его была обезображена частыми тиками, он сильно заикался, боялся раскрыть рот и поднять глаза. Но когда все же поднимал их, некрасивое лицо озарялось каким-то нездешним светом. Мать жаловалась на его тупость, неспособность к учебе, а в этих васильковых глазах читались застенчивое вдохновение и притаившаяся, но живая мечта.

Очень быстро выяснилось, что Алешина мечтательность и есть «корень зла». Авторитарный отец и полностью подчиненная ему мать с упорством, достойным лучшего применения, толкали мальчика на чуждую ему стезю, требовали от него умения работать руками, интереса к точным наукам. А он был мечтателем. Он даже в анкете на вопрос «Что ты больше всего любишь?» лаконично ответил: «Мечтать».

Нам было очень трудно убедить отца, работавшего на стройке, и выросшую в селе мать в том, что мечтательный Алеша, если его, такого, какой он есть, поддержать и помочь ему правильно сориентироваться, может не только полностью выздороветь, но и стать выдающимся человеком. К счастью, его родители еще не успели по-настоящему проникнуться философией воинствующего материализма, поэтому в конце концов они нам поверили. Ближе к концу лечебного цикла, когда лицо мальчика перестало дергаться, родители детей, занимавшихся с Алешей в одной группе, удивленно перешептывались:

— Надо же, мальчишка какой красивый!..

Мечтательность не порок, не вредное свойство. А в предподростковом, подростковом и юношеском возрасте это, если можно так выразиться, важнейший душестроительный элемент. Душа в этом возрасте растет не менее бурно, чем тело, и, если не дать ей простора, она все равно будет расти, только с искривлениями, деформациями. Помните: ножки знатных китаянок, чтобы искусственно затормозить их рост, обували в специальные деревянные колодки? И эти ножки становились похожими на копыта.

Для подростков характерны «пустые» мечтания, долгие и, как вам кажется, бессмысленные разговоры с друзьями по телефону, маниловские планы с неизменно нулевым результатом. Когда у вас возникает впечатление, что ребенок ничего не делает, слоняется из комнаты в комнату, подолгу сидит, глядя в одну точку, не спешите его одернуть. Почаще вспоминайте историю, которую рассказывают о крупнейшем физике XX столетия Эрнесте Резерфорде.

Однажды Резерфорд встретил своего ученика и поинтересовался:

— Что вы делаете по утрам?

— Работаю.

— А по вечерам?

— Тоже работаю. Я вообще все время работаю, — с гордостью ответил ученик.

Но вместо ожидаемой похвалы услышал:

— В таком случае, когда же вы думаете, мой милый?

И надо иметь в виду еще вот что. Мечтательность, прожектерство, вселенские масштабы прожектов (Маяковский: «Я планов наших люблю громадье») — к этому у нас есть архетипическая предрасположенность, и это столько раз было описано в художественной и мемуарной литературе, что нет смысла ссылаться на что-то конкретное. Откройте почти любую книгу — и сами убедитесь.

— Так, значит, мы обречены на проклятую маниловщину, на вечное безделье?! — с негодованием и отчаянием воскликнет оппонент.

Ну, насчет безделья — так это в чистом виде миф. Народ северной страны безделья себе попросту не может позволить — иначе вымрет. На этот раз, чтобы не увязнуть, обойдемся без исторических экскурсов, а посмотрим на нашу современную жизнь. Вы много бездельничаете? Каждый день работа, покупки, готовка, дети, у многих — престарелые родители, в выходные — стирка, глажка, генеральная уборка, теперь еще (в качестве развлечения) — субботне-воскресные походы на — вещевые и продуктовые рынки, где можно что-то купить подешевле. А летом — участок, куда нередко нужно добираться на перекладных, тратя на это полдня. Конец лета и осень — заготовки. И даже в праздники основное время уходит на хлопоты, связанные с приходом гостей. Та же готовка и уборка, только в еще больших масштабах. Надо нарезать салаты, испечь пироги, торты. И совсем не обязательно из экономии. Собственноручно приготовленные блюда — это прежде всего знак внимания, уважения к гостю.

Уж если на то пошло, наши люди скорее не умеют развлекаться. Работают же очень много. А маниловщина… Как говорят в Одессе, «этих есть». И что самое главное — БЫЛО ВСЕГДА. Разве не маниловщина — идея прорубить окно в Европу, построив столицу государства на болотах? А освоить огромные приполярные территории? Разумные народы, не маниловы, направлялись в жаркие страны, славившиеся своим плодородием и сокровищами. А здесь мечтали «сказку сделать былью». И вовсе не от глупости. Мы уверены, что это помогало народу сохранить психическое равновесие. Когда такая тяжелая жизнь (а она здесь всегда была очень тяжелой), когда хлеб насущный добывается только в поте лица, мечта, обращенная вдаль и ввысь, помогает удержаться на ногах. Ну, не обращена она на теплые сортиры и прокладку хороших дорог! Теплый сортир, конечно, тоже неплохая шутка. Но что поделаешь, если в русской традиции это никогда не было альфой и омегой бытия. Здесь людей мало интересуют проблемы бытоустройства, и не потому, что они ленивы или бездарны. У них другая иерархия ценностей — таково свойство национально-культурного архетипа. И в этом нет ничего особенно страшного и позорного. А то, если всерьез отнестись к теориям современных «западников», так без всего можно обойтись, всем пожертвовать — искусством, теоретическими науками, философией, литературой… да всем образом жизни и в конечном итоге самими людьми, потому что они без этого образа жизни полноценно существовать не смогут, — ради быта, к которому здесь исторически было принято относиться как к чему-то второстепенному.

Маниловщину в России искоренить нельзя. Но, наверно, если очень постараться, можно оттеснить людей подобного склада на обочину жизни или, если воспользоваться модным словом, перевести их в разряд маргиналов. Только не слишком ли много будет тогда маргиналов даже для такой большой страны? Маниловы пополнят ряды юродивых, городских сумасшедших, алкоголиков, наркоманов, самоубийц. .Они, безусловно, будут отравлять жизнь своим близким. Но не только близким. Необходимо помнить, что люди маниловского склада почти всегда очень амбициозны, и кажущееся безволие лишь маскирует нешуточные притязания. Выброшенные на обочину жизни, они вовсе не будут тише воды ниже травы. Им обязательно нужна нормальная экологическая ниша, а не жалкая крысиная нора.

И пусть люди, стоящие сейчас у власти, многое из того, о чем мы написали, не осознают или намеренно отвергают, родители это осознавать обязаны. Нельзя безнаказанно насиловать архетипическую природу. Это рано или поздно неизбежно отзовется. И прямо или рикошетом ударит по вам же, родителям. Не говоря уж о самом ребенке.

Так что, заботясь о психическом здоровье своих детей, не торопитесь объявлять, на манер нашего воображаемого оппонента, непримиримую борьбу «маниловщине, битью баклуш, пустой говорильне». Конечно, не надо попустительствовать круглосуточному безделью, но не надо и забывать о том, что пустые на первый взгляд разговоры и слишком частые, с вашей точки зрения, встречи с друзьями полны глубокого смысла. Даже не вполне понимая роль игры в формировании личности, взрослые все же признают право ребенка на игру и не борются с ним. Точно так же у повзрослевшего ребенка должно быть неотъемлемое право на раздумья, мечты и общение, ибо не учеба, не оценки, не заботы о хлебе насущном, а именно это — «бесполезное», «лишнее» — составляет основу данного периода жизни. «Так природа захотела»… Не бойтесь, что ваш сын или дочь не успеют подготовиться к жизни. Эти и есть самая главная подготовка, разбег, необходимый для перехода в юность. Кроме того, у многих людей мысли не только лучше формулируются, но и рождаются в диалоге. А главное, в предподростковом и подростковом возрасте круг семьи становится ребенку тесен, он жаждет самоутверждения, признания уже в более широком социальном кругу, и разговоры с друзьями Дают ему психическую опору. Конечно, необходимо знать, с кем он общается, следить, чтоб не попал в дурную компанию, но уж это такие очевидные вещи, что на них не стоит останавливаться.

А если говорить об образе жизни в делом, то, как нам кажется, его сейчас надо особенно старательно сохранять и охранять. Не бойтесь отстать от времени, оно все равно повлечет вас за собой, вынуждая больше зарабатывать деньги и, соответственно, меньше общаться, меньше помогать близким, реже ходить в театр и гулять в лесу. Но для психического равновесия — и вашего, и ребенка, и семьи в целом — очень важно, чтобы это воспринималось не как новая норма, а как временное, вынужденное отклонение.

Новые нормы, да еще сомнительные, даются нелегко. Посмотрите на молодых людей в метро, которые ни в какую — хоть тресни! — не уступят место старушке. «Из принципа». Они усвоили новые «нормы»: там место не уступают. Но взгляните повнимательнее на их лица. Они нарочито непроницаемы, в них презрение, вызов, деланная отрешенность, но за всем этим — огромное напряжение, настолько ощутимое, что его не может скрыть никакая маска. И это вполне понятно: нельзя себя чувствовать комфортно, подвергаясь всеобщему осуждению. Даже если все молчат, молчание достаточно красноречиво. Чем успокаивают себя такие «супермены»? Вероятно, тем, что вокруг «быдло», сплошные ничтожества, которые и жить-то недостойны, не то что сидеть. Но опять-таки, подобное высокомерие разрушительно для психики, ибо заряжает человека раздражением, агрессией и в конечном счете превращает его в аутсайдера.

Так и с образом жизни. Все общество, целая огромная страна, даже если бы очень захотела, не смогла бы моментально его поменять. А в данном случае и желания особого нет, потому что это чужое «second-hand», к тому же не того размера, цвета и фасона.

Напоследок еще немного о мечтах. Нам могут возразить, что, мол, и в рыночном обществе люди мечтают. Только мечты у них здоровые, рыночные. И диапазон широчайший — от «Сникерса» до кругосветного путешествия, «мерседеса» и виллы на Канарских островах. Все бы это ничего, но вот незадача: в русской культуре, в русской традиции содержание и уровень мечты всегда были иные. И это прочно осело в родовой памяти. Грезы о «Сникерсе» ни в коем случае не нужно подавлять, но параллельно старайтесь открывать перед ребенком другие горизонты. В три-четыре года мечты о сладостях и об игрушках вполне нормальны. Но если в десять-двенадцать лет ребенок мечтает только об этом, родители должны насторожиться. И сколько бы вас ни уверяли, что так и надо, что такие мечты нормальны, а все остальное от лукавого, — не верьте. У нас другая норма. И человек, мечтающий исключительно о «Сникерсах», «Марсах» и «факсах», в нашей культуре считается… — как бы это потактичнее выразиться? — ограниченным, что ли. А лучше сказать, как есть: эмоционально и интеллектуально ущербным.

Новое время — новые дети?

Мнение о том, что мы не заживем по-человечески, пока не вымрет поколение рабов, стало уже не только привычной, но и навязшей в зубах аксиомой. Сколько раз за последние годы звучало упоминание Моисея, который сорок лет водил евреев по пустыне — якобы именно с той целью, чтобы новую, свободную жизнь начали на Земле Обетованной только свободные люди. Однако это, мягко говоря, вольная трактовка библейского сюжета. И про пустыню, и про сорок лет, конечно, в Библии сказано, а вот про поколение рабов — это уже фантазии новейших толкователей. (Заметим в скобках, что такая трактовка — насчет поколения рабов — весьма диагностична, она многое говорит о человеке, который ее изобрел, а также о тех, кто ее с такой легкостью подхватил и «расповсюдил».)

Вы только представьте себе эту картину: палящий зной, капля воды дороже золота, а измученные, оборванные иудеи все ходят и ходят по бесплодной пустыне — десять, двадцать, тридцать лет… Падают, умирают. Кто-то рыдает над трупом отца, а кто-то над трупом жены. Моисей же с железной неумолимостью заставляет свой народ бродить по небольшому пятачку смертоносной земли. И все это под девизом: «В светлое будущее — ни одного раба!»

Впрочем, даже если принять сомнительную, но весьма любимую некоторыми прогрессистами политическую метафору, то возникают как минимум два вопро-а.

Первый. Будут ли дети с легким сердцем праздновать победу, одержанную над своими мамами, папами, дедушками и бабушками? Так ли далеко зашла атомизация нашего общества? Настолько ли наши отпрыски «цивилизовались», что ничем не отличаются от зверюшек, которые относятся к родителям чисто функционально: начали сами добывать себе пропитание — и позабыли?

И второй вопрос. А кто родится у этих новых, свободных людей?

Что касается первого вопроса, мы, пожалуй, наблюдаем обратное явление. Трудности последних лет скорее укрепили, чем ослабили родственные связи, которые здесь и без того были достаточно сильны. В отличие от Запада, у нас и раньше не существовало традиции, согласно которой юноши и девушки, едва закончив школу, покидают отчий дом. Сейчас же, когда не только приобрести, но и снять квартиру большинству не по карману, почти вся молодежь волей-неволей живет с родителями. Многие женщины по материальным соображениям вынуждены теперь работать, поэтому бабушки и дедушки еще активнее, чем раньше, включены в воспитание маленьких детей. На наших занятиях мы нередко наблюдаем, что с бабушкой и дедом у ребенка бывает более близкий контакт, чем с родителями. Старики, как правило, и терпимее относятся к детям, и времени на них не жалеют. Посмотрите, сколько среди иностранных туристов пожилых и старых людей. А наши все больше на даче с внуками возятся. Вы скажете, они рады бы путешествовать, да не на что. Можно подумать, что в прежние времена наши бабуси только и делали, что карабкались по горам Кавказа или фотографировались на верблюде в Средней Азии..

Так с какой стати внуки восславят «Моисеев» (вернее, тех, кто себя таковыми назначил?) и будут с восторгом строить новую жизнь, в которой не нашлось места для старых людей? Для родных, самых близких им людей? И какой же бездушной скотиной надо представлять себе народ, рассчитывая на то, что одно поколение (не отдельные ублюдки, а целое поколение!) будет весело и беспечно плясать на костях другого — обманутого, униженного и фактически вычеркнутого из списка живых еще при жизни! Поколение «свободных» — на костях «рабов»! Нет, что-то не выплясывается, не вытанцовывается. Ну, а все же? Ведь молодость эгоистична, уж если о ком и позаботится, то не о предках — о потомках. О своих детях, своих внуках. Вот мы и перешли к рассмотрению второго вопроса. Помните? «Кто родится у этих детей?» И на него придется ответить более обстоятельно.

Не нужно быть большим профессором, чтобы представить себе, какому испытанию подвергается психика людей вообще и детей в особенности в так называемые переломные моменты истории. И далеко не все это испытание (а ведь еще не конец) выдержали. Поскольку нас сейчас интересуют именно дети, приведем статистические данные, опубликованные в «Независимой газете»: 28 процентов детей младшего школьного возраста испытывают проблемы при адаптации к среде, 22 процента — склонны к депрессии, 23 процента — относятся к группе риска по агрессивности.

Мы, работая с детьми-невротиками, видим, что три-четыре года назад на группу дошкольников и младших школьников, состоявшую из восьми человек, приходилось в среднем два ребенка с сильными страхами. Два года назад их число удвоилось, а в прошлом учебном году у нас бывали группы, целиком состоявшие из детей с навязчивыми страхами.

Примерно в той же пропорции невротизировались за последние годы и родители. Все чаще нашим главным пациентом становится мать, а не ребенок. Это ее прежде всего надо приводить в чувство, чтобы облегчить тем самым состояние малыша.

К сожалению, процесс нарастает. Одну из причин невротизации в детской среде мы только что назвали: взвинченные обрушившейся на них «новой жизнью» взрослые. И немудрено. Кто-то обнищал, кто-то пока держится на плаву, но работает втрое больше прежнего и страшно устает. Кто-то пошел ради денег торговать, но его от этого тошнит. А еще чеченская война, террористические акты, непрекращающиеся разговоры о грядущей настоящей безработице (дескать, пока это еще «цветочки».)… А главное — хроническое чувство попранной справедливости. Для человека русской культуры (подчеркиваем: культуры, а не крови) это равносильно крушению мира.

Однако не все остались за бортом новой жизни. Кто-то в нее вписался и очень неплохо. Даже название появилось для таких людей — «новые русские». Их дети ни в чем не знают отказа, не видят перед собой униженных бедностью и растерянных родителей, могут посещать элитарные школы, отдыхать на Канарских островах, развлекаться в Диснейленде. Может быть, привилегированное положение — это как бы охранная грамота для их психики? Может, говоря о почти тотальной детской невротизации, этих детей следует «вывести за скобки»?

Мы, конечно, не проводили поголовного обследования семей «новых русских» (его провести, как вы понимаете, вообще нереально). Однако у нас накопилось уже достаточно материала, чтобы сделать некоторые выводы. Все чаще в анкетах, которые мы раздаем перед началом лечебного цикла родителям пациентов, профессия отца обозначается как «бизнесмен», «президент фирмы или акционерного общества», «генеральный» или, как минимум, «коммерческий директор». Птицы более высокого полета — назовем их условно «новейшие русские» — предпочитают анонимность и приводят детей на индивидуальные консультации. Доводится видеть таких детей и в нерабочее время, например, в гостях. Кроме того, нам многое рассказывают педагоги уже упомянутых выше элитарных школ, где образование платное.

Картина вырисовывается, прямо скажем, неутешительная. Сегодня дети богатых невротизированы ничуть не меньше обычных детей. Может быть, даже больше!

Поскольку наша работа предусматривает тесный и достаточно глубокий контакт с семьей, в том числе и с отцами, мы уже можем говорить о некоем собирательном образе мужчины, занявшегося бизнесом. (Конечно, и тут не обходится без исключений, но, увы, они редки.)

Вот портрет «делового» отца семейства: своевольный, всегда усталый и раздраженный («Банк тормозит кредиты… Опять на нас наехали… Очередная разборка» и т. п.). Что бы ни вытворял — он «в своем праве» («Я вас содержу!»). Стал заметно больше пить («Переговоры с партнерами, инвесторами, мафиозными структурами»). В некоторых семьях кормилец, чуть что не по нему, хлопает дверью и исчезает на несколько суток — развеяться. («Сначала я пугалась, обзванивала, как дура, больницы и морги. У дружков допытывалась… А теперь привыкла».) Забота о ребенке у таких отцов, как правило, сводится к покупке дорогих подарков. А уж если дело доходит до воспитания, то главная воспитательная мера — крик и битье.

Странно ли это? Ничуть. Ни для кого не секрет, что сфера бизнеса сейчас является криминальной. Находясь под изнурительным прессом страха и нервотрепки и, как всякий человек, распоясываясь дома, бизнесмен вместе с пиджаком сбрасывает с себя и этот пресс. На кого? Конечно, на близких. И прежде всего от непосильного груза страдает слабый, то есть ребенок. У таких детей часто наблюдаются повышенная тревожность, страхи и как следствие — энурез, заикание, тики, а также агрессивность или, наоборот, забитость, безынициативность, отсутствие познавательных интересов. Когда они вырастут, им, скорее всего, будет непросто создать и сохранить семью.

Бросается в глаза и такой будто бы парадокс: нередко у новоиспеченного бизнесмена портятся отношения с женой, хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Ведь дом теперь полная чаша и есть возможность ублажить жену то дорогой модной вещью, то невиданным деликатесом, то комфортабельным отдыхом. Но когда все это становится привычным (а к хорошему как известно, привыкаешь быстро), на первый план выступают пресловутые вечные ценности: любовь, верность, дружеское участие — последнее в русской культуре считается чуть ли не основой счастливого брака. «У меня теперь не муж, не отец моих детей, а спонсор», — такая жалоба сейчас очень популярна. Во всяком случае, мы ее слышим часто. А кто-то высказывается еще более откровенно: «Я все равно как вдова при живом муже… Дома он не бывает, а если и придет, то ни меня, ни детей для него не существует: телефон, телевизор, а потом спать заваливается». Ну, а вот признание лаконичное и еще более определенное: «Последнее время чувствую себя проституткой, с кото-рой муж обращается как клиент».

Вы скажете, это отношения мужчины и женщины, детей они не касаются. Увы, касаются, и не только опосредованно, а гораздо более прямо, чем хотелось бы.

Чувствуя себя заброшенными, многие женщины пытаются обрести утешение в ребенке, особенно если это мальчик (мы уже писали об этом в главе «Бес материн-ской любви»). Он становится для матери единственной опорой, собеседником, другом, занимая по сути дела (разумеется, психологически) место отдалившегося мужа. Но ребенка нельзя назначить на роль взрослого мужчины, это ему так же не под силу, как 50-килограммовый мешок картошки. Перегруженная психика может надорваться.. И, надорвавшись, исказиться. Мужчины, состоявшие в детстве в «психологическом браке» с матерью, часто так и не вступают в брак реальный, следовательно, у них вообще может никто не родиться. Ослепленные и подавленные идеалом матери, они не находят достойную пару. К тому же, среди таких мальчиков, слишком рано погруженных в мир женских переживаний, бывает много кандидатов в гомосексуалисты. Встречается у подобных детей и скрытый садизм, что вряд ли украсит будущее отцовство.

Но разве нет семей, где жена, которая в прежней жизни была «другом, товарищем и братом», теперь активно включилась в дела мужа и стала «партнером по бизнесу»? Была семья, а стало «семейное предприятие» — то-то славно! Вот только дети оказываются тут сбоку припека. Нет, ими, конечно, занимаются, но в основном гувернеры, бонны, бэбиситеры, а то и загородные лицеи, которые раньше попросту назывались интернатами. Лишенные в детстве нормальной материнской заботы, «безмамные дети» (термин придуман западными учеными) в большинстве случаев не способны полноценно воспитывать собственных детей.

Нет, мы вовсе не хотим, чтобы у вас сложилось впечатление, будто в семьях «новых русских» вообще не бывает нормальных отношений. Безусловно, бывают, и не просто нормальные, а очень хорошие. Но даже если представить себе безупречную семейную идиллию, ребенку в ней все равно будет неуютно. Мы уже упомянули о криминализованности сегодняшнего бизнеса. Дети бизнесменов несравненно чаще, чем все остальные попадают в зону риска. Чего должен ждать от жизни пятилетний малыш, в присутствии которого постоянна ведутся разговоры о том, что кого-то из знакомых убили, кого-то ограбили, а у кого-то — украли ребенка (быть может, того самого, у которого он вместе с мамой и папой неделю назад был на дне рождении.). А дети, выходящие на улицу только в соповощении телохранителя, что сейчас особенно престижно! Какая у них формируется картина мира? И что им снится по ночам?.. У таких детей практически со стопроцентной вероятностью наблюдаются повышенная гревожность, навязчивые страхи (ибо весь мир кишит злодеями, грабителями, убийцами) и — как естественное следствие — мизантропия, то есть ненависть к людям. А мизантропия может привести к угасанию рода: переполненный ненавистью к людям человек не захочет или даже не сможет произвести на свет себе подобных. (Может, кому-то покажется, что мы сгущаем краски? Да нет… Многое здесь, напротив, смягчено, сглажено, и не названо своими именами. Не приводили мы и конкретных примеров — отнюдь не из-за отсутствия таковых. Примеров — хоть отбавляй, и они, наверное, очень убедительны, но мы их прибережем для более обстоятельного разговора. «Новые дети» заслуживают и требуют отдельной книги.)

…Так кто же здесь через сорок лет будет жить по-человечески? Разве что марсиане прилетят? Но они и жить будут по-своему, по-марсиански… И никто им уже не объяснит, что убогие существа, которые то набрасываются на первого встречного, то трусливо забиваются в угол — это и есть отборные, истинно свободные люди.

Только они маленько надорвались, потому что сорок лет кряду без устали хоронили рабов.

«Белые вороны»

Наверное, вы уже поняли, что дети, с которыми мы имеем дело в своей психотерапевтической практике, — это не совсем обычные дети. А то чего бы они к нам обращались? Но это и не те, кого принято называть душевнобольными, помешанными, сумасшедшими. У таких детей не очень понятно, где кончается дурной характер или дурное воспитание и начинается болезнь. Они как бы на грани. Пограничные дети. В психиатрии это и принято называть «пограничными состояниями».

Понаблюдайте повнимательнее за большим сборищем детей. К примеру, на елочном представлении. Вглядитесь в отдельные фрагменты этой живой картины под названием «Счастливое детство».

Вот мальчик, который стоит позади всей толпы и, судорожно стиснув мамину руку, смотрит в пол. Мама и так и сяк уговаривает его поучаствовать в общем веселье, сама вымученно веселится, чтобы подать ему пример… Но он в ответ только набычивается и бурчит: «Пойдем домой, мне надоело».

А в самой гуще толпы вы можете увидеть другого мальчика. Он так взволнован, так захвачен зрелищем, что утратил над собой контроль: лихорадочно грызет ногти или по-младенчески сосет палец, а то и время от времени, не чувствуя боли, вырывает у себя на макушке волосы. Лицо такого ребенка бывает при этом обезображено судорогами.

А теперь обратите внимание на веселую девочку у самой елки. На первый взгляд она кажется вполне благополучной: отвечает на вопросы, жаждет рассказать стишок или спеть песенку, громко смеется. Все бы хорошо, только мама почему-то каждые десять минут водит ее в туалет и на всякий случай держит наготове сменные колготки.

Казалось бы, что общего между этими детьми? А общий у них диагноз: все трое — классические невротики. На Западе их называют «исключительные дети», «акцентуированные дети», «дети с проблемами» и стараются решить эти проблемы с помощью коррекционной педагогики, занятий в особых классах. В Америке существуют частные пансионы, где невротики живут в условиях, приближенных к условиям семьи, только место родителей занимают психотерапевты, которые учат своих подопечных общаться с людьми и предлагают различные способы защиты в стрессовых ситуациях.

У нас же таких ребят называют «трудными», «странными» или даже «с приветом» и, главное, совершенно не знают, что с ними делать. Конечно, врач для успокоения родителей пропишет маленькому пациенту что-то из арсенала психотропных препаратов и скажет на прощание: «Ребенок у вас трудный. Будьте с ним очень осторожны».

Но лекарство зачастую, кроме повышенной сонливости, ничего не дает, а что значит «быть очень осторожным» — этого скорее всего не ведает и сам компетентный советчик. И растерянная мать остается один на один со своим чадом, изнуряя его то неумеренной строгостью, то неумеренной лаской. А ребенок по-прежнему не может найти адекватный контакт с миром и скоро, очень скоро почувствует себя чужим не только на новогоднем празднике, но и вообще «на празднике жизни».

Трагизм своего изгойства, своего аутсайдерства некоторые дети ощущают рано. Семилетний Виталик на вопрос: «Каким тебя видят окружающие?» — чуть слышно ответил: «Мальчиком с опущенной головой».

Так мы и назвали свою первую лечебную пьесу:

«История мальчика с опущенной головой».

Идея лечить невротиков с помощью кукольного театра возникла у нас несколько лет назад, притом случайно. Дело тут отчасти в довольно своеобразном сочетании профессий. В прошлом одна из нас— Татьяна Шишова — педагог. Вторая-Ирина Медведева — работала психологом в детской психиатрической клинике. А потом мы вместе стали писать пьесы для театра кукол. И в этом качестве (соавторов-драматургов) время от времени участвовали в разнообразных театральных фестивалях.

И вот однажды, после очередного фестиваля (кажется, это было в Горьком, в 1988 году), мы делились друг с другом впечатлениями и, между прочим, обратили внимание на то, что актеры могут «в живом плане» (то есть выходя на сцену без кукол) играть просто ужасно, но — удивительное дело! — беря в руки куклу, они становятся гораздо раскованнее, пластичнее. Причем это происходит, даже если кукловод не скрывается за ширмой. И тогда мы поняли, что кукла служит актеру своего рода защитой, опорой.

А если это не актер, а болезненно застенчивый ребенок? Может, застенчивый, спрятавшись з а стенку (то есть за ширму, замаскировавшись, надев маску), не боясь быть уличенным, ибо будет говорить от лица куклы, — получит уникальную возможность целительной исповеди? Вот бы попробовать таким образом поработать с нервными детьми — подумали мы и тут же рассмеялись своим маниловским мечтам…

Потом случилось армянское землетрясение и тяжело раненые люди лежали в клинике в Абрикосовском переулке. И вот эти люди, потерявшие дом, семью, ноги и руки, неподвижные, беспомощные, на волоске от смерти, как ни странно, вспомнили, что скоро Новый год. И вот 31-го вечером в больницу приехал художник театра Образцова Женя Серегин, захватив с собой трех очаровательных, трогательных марионеток. Ловко управляя ими, он показал незамысловатые, но тоже очень трогательные концертные номера.

И произошло удивительное (мы — свидетели!). Люди, которые три недели пребывали в состоянии какого-то психического анабиоза, заторможенности, вдруг стали смеяться, плакать и даже взвизгивать, как маленькие дети. Удивительно было и то, что родственники, которые за ними ухаживали — вполне здоровые усатые мужчины и дородные женщины, -толпились в дверях большой палаты, где происходило представление, и очень энергично отпихивали друг друга локтями, глазея на извивающуюся индийскую танцовщицу, у которой ходил ходуном деревянный пупок.

Но самое потрясающее случилось после представления: взрослые захотели попрощаться с куклами за руку! А одна девушка поздравила марионетку с Новым годом и удивленно спросила Женю:

— Слушай, а пачему она мне не атвечает?

Потом, переваривая новогодние впечатления, мы поняли, что произошло: скорее всего больные во время концерта продемонстрировали явный психический регресс, а попросту говоря — впали в детство. Но при этом вышли наконец из состояния шока! И мы подумали: если куклы имеют такую магическую власть над больным взрослым, то что же будет с больным ребенком, да еще при системном, длительном и продуманном воздействии?!

И наши смутные догадки переросли в отчетливую уверенность, а вялые мечты — в желание действовать, причем решительно.

Сейчас у нас за плечами уже почти четыре года напряженной регулярной работы с небольшими группами детей, страдающих повышенной застенчивостью, демонстративностью, страхами, агрессивностью, тиками, заиканием, энурезом, аутизмом[3] (в легкой форме), психопатиями, психотравмами. Занимаемся мы и с астматиками, ведь астма часто имеет невротическую природу. В последнее время мы создали вариант методики для детей-инвалидов, у которых, как правило, наблюдается вторичная невротизация — в силу сложившихся обстоятельств.

Методика драматической психоэлевации (о смысле этого термина мы уже писали в начале книги, в главе «Не проси груш у тополя») — это комплексное воздействие на детей-невротиков с помощью разнообразных театральных приемов: этюдов, игр, специально заданных ситуаций, в которых ребенок испытывает в жизни затруднения и которые, в конечном итоге, отражаются на его психике.

Один из главных наших принципов — не лечение отдельного симптома или набора симптомов, а попытка проникнуть глубже, заглянуть в душу ребенка, понять, чем же вызваны эти симптомы, где «поломка», что данному конкретному ребенку мешает жить? Мы это называем выявлением патологической доминанты.

Мы работаем с детьми самого разного возраста: от четырех до четырнадцати.

Жаль, что у нас пока нет видеокамеры, и мы не можем запечатлеть то поистине волшебное преображение, которое дарят нам на прощанье дети. Один, придя к нам, так страшно заикался, что речь его казалась сплошным мычанием, а теперь говорит почти гладко, с еле заметными редкими запинками. Другой вообще выглядел немым (это называется «избирательный мутизм»), и никакая сила не могла заставить его заговорить, а на последнем занятии он буквально не закрывает рта. Девочка, которая была не в состоянии сосредоточиться ни на чем, сидела с отсутствующим видом и в самые интересные моменты могла отвернуться или отойти в сторону, сейчас завороженно смотрит на ширму…

Дети не знают, что они пришли к нам лечиться, и это тоже один из важнейших принципов нашей работы. Во-первых, как мы уже писали в главе «Лавры в кредит», о недостатках, пороках, дефектах надо говорить как можно меньше. Тем паче, когда речь идет о такой деликатной сфере, как психика, причем психика и без того травмированная. И во-вторых, дети, особенно маленькие, часто не осознают свои психические отклонения как нечто, мешающее им жить. А порой — подсознательно, конечно, — даже не хотят выздоравливать, дорожа повышенной опекой со стороны взрослых. Можно капризничать, можно не пойти в школу, можно попросить дорогую игрушку — тебе все сделают, потому что ты болен. А выздоровеешь — придется корпеть над уроками, стелить постель, оставаться одному дома. Поэтому наши дети считают, что они, придя к нам, учатся быть артистами, играют в кукольный театр. По опыту должны сказать вам, что этот мотив действует безотказно. Даже тринадцати-четырнадцатилетние мальчишки, у которых начинают пробиваться усы и ломается голос, клюют на эту удочку. Впрочем, чему удивляться, если и для многих взрослых актерство — это тайная мечта всей жизни?

Идея использования театральных средств в психотерапии не нам первым пришла в голову. Вот краткая «история вопроса».

В 1940 году Якоб Леви Морено (1927-1974), выходец из Румынии, основал в Америке Институт социометрии и психодрамы. Психиатр Морено заметил, что улучшение, наступившее у больного в тепличных условиях клиники, быстро сходит на нет, когда пациент возвращается в травмирующую его жизненную повседневность. Снова обострение — снова клиника. И так до бесконечности…

Морено решил воспроизводить в условиях клиники те самые ситуации, которые наиболее травмировали его пациентов, и для этого создал специальный лечебный театр, который назвал психодрамой. Врачи вместе с больными и их родственниками писали достаточно простые сценарии и совместными усилиями ставили спектакль. Зрительный зал тоже состоял из больных, родственников и лечебного персонала.

Этот метод в ряде случаев давал очень хорошие результаты. У Морено появились последователи в разных странах, особенно в Западной Европе. Постепенно выделилась особая ветвь — куклотерапия. Сейчас ее практикуют во многих странах: в Германии, в Англии, в Нидерландах, во Франции. У нас в стране ни психодрамой, ни тем более куклотерапией до недавнего времени не занимался никто, так как это считалось буржуазным направлением в науке.

Наша методика драматической психоэлевации напоминает психодраму только по формальным признакам: мы тоже пользуемся театральными средствами. Различия у нас гораздо более существенные, чем сходство.

Начать с того, что сценарии мы всегда пишем сами, давая детям возможность экспромта, но только там, где считаем это необходимым. Клиники-стационара нет, а есть маленькая комната в одной гостеприимной московской библиотеке. Проживание (театральный термин) конкретных травмирующих ситуаций, что составляет основу психодрамы, для нас лишь первый, как бы верхний пласт. Мы убеждены, что можно добиться гораздо более значительных результатов, облекая проблемы пациентов в иносказательную, метафорическую форму. Особенно если пациенты — дети.

К примеру, у нас был мальчик из Армении, переживший землетрясение, причем переживший его в самом эпицентре — в Ленинакане. Он потерялся, несколько дней не мог найти мать… Не надо быть специалистом, чтобы представить себе, в каком состоянии он к нам попал. Налицо (и на лице!) был весь «джентльменский набор»: страхи, бессонница, плаксивость, агрессивность, раздражительность. При малейшем возбуждении он становился пунцовым.

Казалось бы, если руководствоваться принципами классической психодрамы, надо было дать Вите А. (так звали этого восьмилетнего беднягу) возможность еще и еще раз проиграть пережитые им в реальности ужасы. Очень многие психологи, которые специализируются на последствиях катастроф, сочли бы это весьма полезным.

Но мы «пошли другим путем». Ни разу ни в какой связи не упомянув о землетрясении, мы особенно внимательно следили за мальчиком во время театрализованной игры, где герои сказочного острова вынуждены были спасаться от потопа. Причем сюжет был смоделирован нами таким образом, что Витин кукольный герой из мужественной борьбы со стихией вышел абсолютным лидером-победителем, обеспечив спасение не только себе, но и остальным персонажам игры.

И подобные ситуации мы создавали на каждом занятии.

Через три недели Витю было не узнать. Интересно, что, окрепнув психически, он сам, без малейшего побуждения с нашей стороны, рвался показать на ширме свой страшный ленинаканский опыт.

И, наконец, самое главное, кардинальное отличие, о котором мы тем не менее скажем буквально два слова, так как оно интересует в основном специалистов. Психодрама основана на психоанализе. Мы же в своей работе, безусловно, учитываем «нижние этажи» личности, но никогда не обсуждаем это с детьми и даже стараемся не очень муссировать подобную тематику в беседах с родителями. Мы уже писали о традиционной стыдливости русской культуры (глава «Горькие плоды просвещения»). Здесь скажем лишь то, что публичная фиксация на сексуальной травме (терминология, принятая в психоанализе) нашим детям может нанести лишь повторную травму.

Исходя из этого, мы опираемся как раз на «верхние этажи» личности, на сознание и сверхсознание. Опыт нашей работы показал, что возвышенная, элевированная личность впоследствии сама успешно справляется со своими «низами».

Теперь, опять же очень кратко, о том, как строится наша работа. Она состоит из двух этапов.

Первый этап условно называется «Лечебные этюды» и длится почти три недели, в течение которых мы успеваем провести восемь занятий. Большое внимание уделяется работе дома, где дети вместе с родителями репетируют те сценки, которые мы им задаем. Хотя работа проводится в группе, дети уже со второго занятия получают от нас индивидуальные задания, то есть идут по индивидуальной программе.

Все занятия проходят вместе с родителями, и родители не просто присутствуют, а самым активным образом включаются в происходящее. И очень часто именно в результате совместной деятельности, совместной театрализации папы и мамы впервые по-настоящему понимают, как нелегко живется их больному ребенку, и научаются умно ему помогать. Кстати, родители таких детей нередко и сами нуждаются в помощи, ведь генетика в психических отклонениях играет далеко не последнюю роль. По нашему глубочайшему убеждению (и не только нашему!), невроз возникает и развивается в семье, а потому лечиться должен тоже в семье.

На первом этапе происходит выделение патологической доминанты, о которой мы уже упоминали. И начинается не устранение, не искоренение порока или пороков, а повышение их уровня (см. главу «Не проси груш у тополя»). Схематично это можно выразить так: порок — маленькая слабость — достоинство.

Скажем, повышенно агрессивный ребенок почти каждый день приходит из школы в синяках и с записью в дневнике. Он никому не дает спуску, кидаясь в драку из-за любой ерунды. В качестве промежуточного результата можно добиться того, что агрессивность будет проявляться гораздо реже и в более мягких формах. А в идеале такой ребенок при правильной работе превратится в защитника «униженных и оскорбленных», то есть будет драться с теми хулиганами, которые обижают слабых. Присущий ему от природы боевой дух как бы меняет вектор, облагораживается.

Занятия обычно проходят очень весело. Дети, всячески поощряемые нами, все с большей охотой совершенствуются в «актерском мастерстве» (их буквально невозможно увести домой после двух часов напряженной работы!) и с нетерпением, как высшей награды, ждут второго этапа.

Второй этап — это лечебный спектакль.

Многим здоровым взрослым хочется побыть на сцене, а представляете, как этого жаждет больной ребенок, остро нуждающийся в гиперкомпенсации?! Для такого вершиной пройденного пути будет, конечно, представление, на которое он пригласит родных и приятелей. Нам же гораздо важнее репетиции, где дети проживают данные им роли, не догадываясь (или догадываясь весьма смутно), что эти роли мы дали им не случайно. Некоторые ребята получают сразу несколько ролей, а бывает, напротив, что мы одну роль распределяем между двумя, тремя, а то и четырьмя «артистами». Родители тоже принимают участие в спектакле, и, конечно, их роли мы продумываем ничуть не меньше, чем детские. Наши задачи принципиально отличаются от тех, которые ставит перед собой профессиональный режиссер, поэтому мы не фиксируемся на технике кукловождения и других профессиональных моментах. Нас интересует психотерапевтическая сторона дела.

Репетиции длятся около месяца, иногда полтора. Кукол, декорации, костюмы и прочие атрибуты участники спектакля делают сами. Часто мы приглашаем настоящего режиссера, который под нашим руководством не только репетирует, но и занимается с детьми посильным и полезным для них актерским тренингом. Дети, пройдя первый этап, как правило, выглядят уже вполне благополучно и в состоянии справиться с довольно сложными задачами.

На втором этапе мы продолжаем, уже на более глубинном уровне, работу с патологической доминантой. И здесь можно наблюдать очень интересный парадокс. Казалось бы, если доводить какую-то отрицательную черту до карикатуры, то есть, условно говоря, склонному к подлости человеку дать роль отпетого негодяя, он, этот человек, вжившись в роль, станет только еще хуже.

Но почему-то именно усугубление, окарикатуривание типажа в пьесе ведет к освобождению от природной невротической типажности. (Разумеется, такое парадоксальное воздействие возможно только через художественный образ и только если роль подобрана правильно, а правильно она может быть подобрана только специалистом-психотерапевтом.)

Так вот, к концу второго этапа сквозь типаж проступает доминирующая личность. И даже лицо (проекция личности) преображается. Это можно сравнить с гусеницей, которой надо сначала окуклиться, чтобы превратиться в бабочку. А потом, воспаряя, бабочка оставляет на земле ненужную ей больше оболочку-кокон. Прекрасная модель психоэлевации! То же самое происходит с окрепшей, окрыленной душой.

Опыт показывает, что в случаях истинных неврозов (дело в том, что часто невроз можно спутать с более серьезными психическими отклонениями, в том числе и с шизофренией) двух этапов, а иногда и одного, бывает достаточно для полного исцеления.

Подробнее о «белых воронах» и о том, что с ними делать, руководствуясь методом драматической психоэлевации, вы узнаете из второй части этой книги.

II. Лекарство — кукольный театр

Предисловие

Нам обеим нередко приходится слышать от знакомых слова удивления, граничащего с недоумением. Дескать, как у вас все странно складывается! То вы одним занимаетесь, то другим, то третьим. И повороты такие неожиданные, непредсказуемые.

Мы в ответ обычно улыбаемся, киваем, но в объяснения не вдаемся.

На самом же деле ничего такого непредсказуемого в нашей трудовой биографии нет. Вероятно, все было предрешено судьбой еще в студенческие годы. Одна из нас «училась на филолога», но при этом очень интересовалась психологией и одновременно страдала из-за того, что побоялась поступать на театроведческий в ГИТИС. Другая изучала дефектологию и клиническую психологию и в то же время любила книги по философии. Одна, получив диплом, несколько лет преподавала студентам, но терпеть этого не могла и, увлекшись художественным переводом с испанского, легко рассталась с профессией педагога и была уверена, что навсегда. Другая, попробовав затеять в детской психиатрической клинике, где она начинала свою карьеру, нечто вроде театра психодрамы и придя в негодование от критики со стороны начальства (как сейчас уже ясно, вполне разумной), тоже решила в сердцах порвать со своей профессией навсегда и занялась журналистикой, написала книгу для детей о разных трудностях характера.

Потом мы встретились, подружились и через некоторое время сочинили вместе первую пьесу для кукольного театра. Драматургия захватила нас на несколько лет. Казалось, что предыдущие профессии были ошибкой юности, а теперь мы наконец-то нашли себя. Ну, а потом… потом в нашей жизни появилось и заняло серьезное место то, о чем написана эта книга. Лечебный театр. Дети «с проблемами». И теперь стало понятно, что ничего зряшного не было, что «каждое лыко в строку». И надеемся, что это еще не конец. Работа с детьми открыла нам совершенно новые горизонты. Мы заинтересовались культурологией, историей. Даже политикой! Но об этом, если Бог даст, расскажем уже в следующей книге…

Все пять лет существования лечебного театра нам помогали много хороших людей, и мы им очень благодарны. Особо хочется поблагодарить Юрия Степановича Шевченко и Вадима Петровича Добриденя, талантливых психотерапевтов, вселивших в нас столь необходимую на начальном этапе уверенность в успехе; чудесную Софью Михайловну Олину, приютившую нас в своей библиотеке, где наши «трудные дети» порой стояли на голове;

Феликса Зиновьевича Файнштейна, прекрасного режиссера и художника кукольного театра, который первым отважился поставить спектакль с нашими детьми и научил нас делать перчаточную собаку. Она стала для нас «и догмой, и руководством к действию». И, наконец, мы говорим большое спасибо сотрудникам журнала «Крестьянка», ибо они, взяв с нас слово регулярно давать им материалы, тем самым ускорили написание книги — той самой, которую мы пообещали читателям в последней главе «Книги для трудных родителей».

Ирина Медведева, Татьяна Шишова, февраль 1996 года

Весёлый страх

Восьмилетнего Максима привели к нам с жалобами на заикание.

— Кроме заикания, мы ни на что не жалуемся, — уверяла мать. — Ведет он себя хорошо, тихий, послушный. Что попросишь — сделает. А на вопрос, нет ли у мальчика страхов, энергично замотала головой:

— Да что вы?! Какие страхи? Спит отдельно, в своей комнате, сам ходит в школу. И темноты не боится, и одного мы его оставляем.

Но когда мы попросили детей нарисовать дома свои страхи, Максим принес целый ворох рисунков. Это была настоящая коллекция чудовищ, причем каждый имел свое имя, и Максим взволнованным шепотом, заикаясь больше обычного, пояснял, где какой страх живет: один в шкафу, другой под кроватью, третий за занавеской, четвертый в трубах ванной комнаты.

Увы, родители довольно часто не подозревают о том, что их детей мучат страхи. Многие дети не склонны делиться подобными переживаниями. Одни потому, что стесняются выглядеть трусами, другие боятся так сильно, что сам разговор на эту тему приводит их в ужас и потому невыносим.

Страхи — очень серьезная проблема. И, в отличие от многих других детских проблем, о которых мы часто с полной уверенностью говорим родителям: «Ничего, перерастет. Пройдет с возрастом и т. п.» — в данном случае требуются неотложные меры. Ребенок растет, и страхи растут вместе с ним. С возрастом развивается воображение. Книги, фильмы, услышанные разговоры и реальные происшествия дают обильную пищу для фантазии. Если ребенок склонен к невротическим страхам, фантазия работает против него. Страхи множатся, становятся все более и более подробными и агрессивными. Они наступают со всех сторон и буквально пожирают детскую душу.

Вспоминается еще один мальчик. Он ужасно, до истерических припадков боялся темноты. И вдруг в возрасте семи лет озадачил своих родителей просьбой запереть его в темной ванной одного. «Для испытания», — пояснил он.

Полчаса из ванной не раздавалось ни звука.

— Может, открыть? — спросили через дверь встревоженные родители.

— Открывайте, — раздался спокойный голос мальчика.

Он вышел и тем же спокойным голосом произнес:

— Я понял: что в темноте, что на свету — драконов везде много. И там, и здесь съедят.

Самое глупое, что могут сделать родители, узнав о страхах своего ребенка, это начать иронизировать. Восклицая «Трусишка! Да это же чепуха!», вы ни в коей мере не сделаете ребенка более отважным, а лишь породите в нем новый страх — страх быть откровенным с вами.

Он поймет, что защиты ждать не от кого и окончательно замкнется.

Как правило, детская трусость огорчает преимущественно отцов. И особенно если речь идет о мальчике. И это вполне понятно. Каждому отцу хочется, чтобы его сын вырос настоящим мужчиной. И он полагает, что этого надо добиваться любой ценой. Чаще всего такой конфликт возникает в семьях, где сын «иноприроден» отцу. Отец — волевой, решительный, может быть, не слишком утонченный человек, а сын — полная ему противоположность. Чувствительный, ранимый, застенчивый, мечтательный, он может при правильном воспитании стать человеком творческой профессии. Или врачом, который, как никто другой, будет понимать страдания других людей. Из него может получиться прекрасный психотерапевт, психолог, педагог, социальный работник. Фантазия, которая, будучи направленной на себя, порождает страхи, если обратить ее вовне, на окружающих, станет основой сострадания.

Если же — конечно, из самых благих побуждений! — смеяться над ребенком, выставлять его трусость напоказ, ставить ему в пример других детей, заставляя им подражать, хорошего не ждите. Это как с советом учить плавать: дескать, бросишь в воду на середине реки, он и поплывет. Нет, неправда! Кто-то поплывет, а кто-то (ребенок фобического склада) может и утонуть.

Но что все-таки делать? Ведь оставить как есть нельзя, с возрастом будет только хуже! Прежде всего нужно быть в высшей степени внимательными. Целенаправленное внимание поможет вам без лишних расспросов довольно быстро определить — что именно вызывает страхи у вашего сына или дочери: темнота, лифт, одиночество, животные, люди (см. главу «Чужой среди своих»), высокий балкон и т. п. Поняв, в чем дело, ни в коем случае не фиксируйтесь на этом. Ребенок не должен слышать, как вы говорите кому-то: «Он у нас такой робкий! Лифта — и то боится». Или: «Один ни в какую не остается. Я ни на минуту не могу отойти».

Но при этом постарайтесь создать атмосферу максимального психологического комфорта. Что это значит? Во-первых, вы должны по возможности облегчить страдания трусишки: оставлять в его комнате зажженный ночник, крепко держать за руку, проходя мимо собаки; если он боится лифта — идти пешком (ничего, это полезно для здоровья!). Во-вторых, необходимо как можно чаще подчеркивать, что ничего плохого никогда не случится, что вы, большие и сильные взрослые, всегда придете ему, более слабому, на помощь. И реально поможете! Он будет защищен. Особенно это актуально сегодня, в условиях, когда государство не только не дает чувства защищенности, но, кажется, все делает для того, чтобы даже взрослые и вполне психически устойчивые люди тряслись от ужаса. Раньше многое из того, что видели и слышали наши дети, давало им чувство надежности и защиты. Вспомните: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути», «Широка страна моя родная…» Наконец, одна из первых детских книг — «Дядя Степа»! Добрый милиционер-великан прежде всего кто? — Защитник детей. А вызывавшие раздражение у взрослых интеллектуалов, но столь необходимые детям мультфильмы про зайчиков, осликов, ежиков и верную дружбу? Конечно, семья не может полностью воссоздать эту защитную ауру, которой практически лишено общество в целом. К примеру, не нужно рассказывать при детях, что кругом сплошная мафия, что милиционеры и преступники одним миром мазаны. Даже если это и так (в чем мы лично не уверены), то от ваших причитаний ситуация в стране не улучшится, а вот психологическое состояние вашего ребенка наверняка ухудшится.

Не следует во что бы то ни стало приучать ребенка спать одного. Многие родители опасаются класть малыша к себе в постель, считая, что это может стать дурной привычкой. Но много ли вы видели подростков, которые засыпают только под боком у матери или отца?

Между прочим, отцу — как это ни парадоксально на первый взгляд, если он хочет воспитать «настоящею мужчину», очень полезно рассказйвать о каких-то своих детских страхах, которые он со временем преодолел. Тогда у ребенка появится надежда, повзрослев, тоже стать храбрым и сильным. Он сможет сопоставить себя с отцом.

Кроме того, страхи можно очень эффективно изживать в разнообразных играх. Советуем вам найти книгу М.И.Чистяковой «Психогимнастика» (Москва, «Просвещение», 1990), в которой приводится целый ряд специальных игр. Мы в своей работе с детскими страхами тоже пользуемся множеством игровых приемов (в основном, театральных). Один уз основных наших принципов — смеятся не над ребенком, а вместе с ребенком — над его страхами. И еще: желательно, чтобы все это было в карикатурной, гротескной форме. Самое важное, чтобы «страшилка превратилась в смешилку» (так мы говорим нашим детям), и карикатурность облегчает эту задачу.

Вот два примера театральных этюдов, которые можно с успехом разыграть в домашних условиях, разумеется, модифицируя их сообразно обстоятельствам и вашему частному случаю. Импровизированную ширму легко соорудить из двух стульев, куклы можно взять самые — обыкновенные, т. е. не театральные, я просто игрушки.

Этюд 1. Страшный сон. Мальчик или девочка (кукла) ложится спать, и вдруг… в темном углу появляется, что-то страшное (привидение, волк, ведьма, робот-желательно, чтобы ребенок сам назвал персонаж; не забудьте только, что «чудовище» должно изображаться как можно смешнее!). Кукла-ребенок боится, дрожит (тоже преувеличенно), а потом сам или с помощью куклы-мамы зажигает свет. И тут оказывается, что страшное чудовище — это всего-навсего колышущаяся от ветра занавеска, или брошенная на стуле одежда, или цветочный горшок на окне … — в общем, принцип ясен.

Этюд 2. Гроза. Дело происходит на даче (или в деревне). Хозяин-кукла ложится спать и только было засылает, как вдруг начинается гроза. Гремит гром, сверкает молния. (Молнию не обязательно показывать, достаточно просто об этом сказать. Кстати, хотим отметить, что так называемый словесный ряд — проговаривание, а не только демонстрация на ширме событий и действий — в психотерапевтических этюдах чрезвычайно важен. У невротичных детей, а именно такие дети чаще всего подвержены страхам, нередко нарушена или ослаблена словесно-образная связь, и восстановление ее в данном случае необходимо для демистификации образов страха.) Хозяин трясется от ужаса, стучит зубами… А затем слышит, как кто-то жалобно скулит и скребется в дверь. Это продрогшая, испуганная собака. Она хочет войти в теплый дом, но дверь никак не поддается. Хозяину и жаль пса, и, с другой стороны, страшно открыть дверь на улицу. Какое-то время эти два чувства борются в его душе, потом сострадание побеждает. Он впускает собаку, успокаивает ее, берет к себе в кровать, и они мирно засыпают. В этом этюде важно подчеркнуть, что хозяин (ребенок) чувствует себя благородным защитником слабого.

Можно разыгрывать эти и другие подобные сценки вместе с ребенком, можно, если он на первых порах отказывается, сделать его зрителем. Самое лучшее — это когда взрослые становятся зрителями, а ребенок — единственным «актером», исполняющим поочередно разные роли, прежде всего хозяина и собаки. Этюды про хозяина и собаку, с которыми вы будете встречаться в конце каждой главы этой книги, — наш любимый и, надо сказать, весьма эффективный прием. Собака воплощает основной характерологический порок ребенка (мы его называем «патологической доминантой»), а хозяин — это идеальная, как бы уже элевированная личность того же ребенка.

Хорошим дополнением к такой «куклотерапии» могут служить рисунки. Причем в определенной последовательности. На первом этапе предложите ребенку (опять же невзначай, в шутливой форме, без фиксации) нарисовать свой страх. Если он с этим справится, обязательно похвалите его за художественные способ-ности и посмейтесь над изображением. Следующее задание психологически более сложно. Надо изобразить себя рядом со своим страхом. Многие дети отказываются это делать. Кто-то прямо говорит, что не хочет, кто-то прикрывается словами «надоело», «неинтересно». Какой бы ни была форма отказа, в любом случае он лишний раз свидетельствует о глубоком страхе. Ну что ж, тогда не торопитесь, придумайте новые смешные этюды про грозное страшилище, а через какое-то время вернитесь к рисунку. И, если понадобится, помогите ребенку. Наконец, на третьем этапе предложите сыну (или дочери) нарисовать, как он победил свой страх. И чем воинственнее это будет выглядеть — тем лучше. Пусть изобразит себя с палкой, с ружьем, с гранатой или пушкой. Этот рисунок следует показывать в присутствии ребенка всём, кому только можно, радостно комментируя его и фиксируя внимание на одержанной победе.

И все же главное, о чем надо помнить и без чего-все перечисленные нами приемы не дадут настоящего, глубинного эффекта — это необходимость развивать в детях чувство сострадания.

Но об этом мы еще поговорим более подробно.

Кто там, за стенкой?

Одна из самых распространенных жалоб, с которой к нам обращаются родители, это жалоба на излишнюю застенчивость ребенка. (Любопытно, что когда мы были в Германии и интересовались у своих коллег, на что чаще всего жалуются родители их пациентов, все давали один и тот же ответ: «На агрессивность». И очень удивлялись, что наши дошкольники чаще застенчивые, чем агрессивные. Мы пока не анализировали этот феномен, но взяли на заметку, что в разных странах у детей преобладают разные поведенченские отклонения.)

Как выглядит застенчивый ребенок, всем хорошо известно: низко опущенная голова (одна из наших лечебных пьес так и называется — «Мальчик с опущенной головой»), сутулые плечи, в глаза не смотрит, что-то нервно теребит в руках, ни в какую не хочет идти в гости, ще будут незнакомые люди, никогда сам не подойдет к ребятам на улице, на обращение к нему незнакомого человека — не ответит вовсе или ответит односложно. И если агрессивный ребенок вызывает раздражение, то застенчивый чаще трогает и даже умиляет. Он ведь такой робкий, безответный, не может за себя постоять, скучает без общества. Словом, душа за него болит.

Но далеко не все задумываются над тем, что лежит в основе застенчивости, т.е. желания спрятаться за стенку. Нам представляется, что основой этого свойства является крайний эгоцентризм. И когда это понимаешь, умиляться уже не хочется.

Ну, сами посудите, кого больше всего волнует то, как он выглядит, двигается, говорит? — Наверное, человека, который уверен, что на него обращено внимание всего мира или, по крайней мере, окружающих людей. И он так боится не соответствовать этому всеобщему вниманию, что его гипертрофированная боязнь проявляется в застенчивости. По существу, застенчивость — это сочетание крайнего эгоцентризма с заниженной самооценкой.

Вот уже несколько лет на занятиях с невротизированными детьми школьного возраста мы наблюдаем одну и ту же картину. Беседуя о застенчивости, мы говорим, что застенчивый человек совершает как минимум две ошибки: во-первых, он уверен, что все люди смотрят на него и только на него, а во-вторых, они будто бы смотрят с осуждением или насмешкой. На самом же деле у людей полно других забот и они редко обращают внимание на окружающих. Но если уж обращают — это, как правило, внимание со знаком «плюс», ибо задерживают взгляд на том, что приятно, что нравится, от безобразного же спешат отвернуться. Кому охота глазеть на уродство?

И каждый раз эти вроде бы незамысловатые объяснения вызывают такую неподдельную заинтересованность, что становится ясно: мы попали в цель.

Но особенно поражает реакция детей на театральную сценку, которую мы предлагаем после такой беседы. Сцена эта проста, чтобы не сказать примитивна. Мы ставим два стула и говорим: «Вообразите, что два человека сидят друг против друга в метро. И вот один человек начинает смотреть на другого, а тот смущается. Ему кажется, что в нем выискивают недостатки, а на самом деле он, наоборот, понравился». Мы просим «актеров» как бы озвучить свою внутреннюю речь, произнести вслух то, что каждый из нас думает. Получаются примерно такие монологи.

Человек, который смотрит: Какой симпатичный мальчик! А джинсы такие отличные — потертые, как у настоящего ковбоя. И вообще он чем-то похож на артиста. Красивый. Подбородок мужественный. Глаза умные… Вот бы с ним познакомиться!

Стеснительный человек: И чего он уставился? (Опускает глаза.) Чем я ему не нравлюсь? (Огладывает свою одежду.) Может, дырку на брюках заметил? (Ерзает на сиденье.) Проклятый прыщ на подбородке! (Закрывает подбородок рукой.) Завтра никуда не пойду. И послезавтра… Пока не пройдет. (На ближайшей остановке выскакивает из вагона.)

Вначале мы собирались проигрывать этот этюд на занятии не более, чем пару раз, т.е. с, двумя-четырьмя детьми. Но сразу же стало ясно, что так дешево мы не отделаемся. Сценка «Метро» всегда съедает массу времени, потому что каждый ребенок (даже если ему уже 14 лет) непременно хочет сыграть роль стеснительного человека, выслушать свою порцию комплиментов и посмеяться над тем, каким же он еще недавно был глупым, не понимая такой простой веши: когда на тебя смотрят — значит, ты очень нравишься.

Этот этюд оказывает большое влияние и на взрослых. Буквально с первого занятия мы стараемся внушить родителям, что почти все они «недохваливают» своих детей. И неизменно наталкиваемся на скрытое, а часто и откровенное сопротивление. Нередко даже в вопиющих случаях, когда мать или отец (или оба!) только и делают, что шпыняют ребенка, они с пеной у рта доказывают, что уж кто-кто, а они хвалят свое чадо предостаточно. Мы долго не понимали, в чем истинная причина такого сопротивления, тем более что беседы на другие темы обычно встречают полное понимание и доверие. Потребовалось около двух лет непрерывной психотерапевтической работы, чтобы мы догадались: тут дело не в индивидуальных особенностях тех или иных родителей, а скорее всего, в особенностях нашей культуры в целом. Уж не знаем, было ли принято помногу хвалить ближнего в давние времена (во всяком сяучае, пословица «Каша сама себя хвалит» и ставшие поговоркой слова Крылова «За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха? — За то, что хвалит он кукушку» наводят на мысль, что на похвалу в России никогда не были особенно щедры), но в советскую эпоху это ни в коей мере не приветствовалось и, наоборот, по отношению к детям считалось непедагогичным. Да и самооценку следовало ориентировать по преимуществу на критику, а не на похвалу. Одноклас-ники, сокурсники; сотрудники говорили человеку по сути гадости и глаза, и это называлось здоровой критикой. Более того, от человека требовалось что-то вроде ритуального самобичевания, когда на собрании, прилюдно, он должен был зачитать так называемый «самоотчет», в котором львиную долю теиста занимала «самокритика». «Он (она) самокричитен» — это и было высшей похвалой. Считалось, что чем сильнее и больнее ударять человека мордой об стол, тем выше он взлетит, тем активнее будет бороться со своими недостатками. Может быть, для людей спортивного, соревновательного склада это в какой-то мере и справедливо (хотя тоже сомнительно). Но для более тонко организованной психики, со склонностью к самоанализу, к рефлексии — а это ведь одна из главных особенностей русского менталитета! — такие «воспитательные меры» просто губительны. Кстати, под этим углом зрения в столь частой жалобе родителей на сверхзастенчивость детей нет ничего удивительного.

Так вот, возвращаясь к этюду «Метро», мы хотим сказать, что многие родители по-настоящему наконец понимают свою неправоту насчет похвалы, когда видят, с какой ненасытностью, забыв о чувстве юмора, их ребенок слушает банальные до идиотизма, однообразные (ведь это говорится каждому, кто сел на «застенчивый» стул) комплименты: «Какие у него большие глаза… Какие у нее красивые волосы… Какой наряд-ный свитер… Какие прекрасные джинсы!..» Такое впечатление, что «голодные» дети готовы слушать это часами, сутками. Наблюдая сценку «Метро», мамы довольно часто начинают плакать.

Мы думаем, что, работая с застенчивостью, нужно параллельно идти в двух направлениях: элевировать (возвышать) и персону, и личность. Сейчас поясним.

Одобрение, похвала, выражение восторга по поводу внешности (это очень важно!), ума, талантов, хорошо сделанной работы — это непосредственное возвышение, а точнее, возвеличивание персоны, т.е. человека как он есть. И чем больше людей будут участвовать в таком возвеличивании, тем лучше. Между прочим, это одна из причин, по которой мы считаем необходимым работать с патологически застенчивыми детьми в условиях группы. У нас на занятиях такое возвеличивание происходит как-то само собой. Конечно, мы задаем тон и управляем этим процессом. Но ведь так естественно, когда ребенок выступает, хлопать ему, восхищаться, говорить, что он прирожденный артист, что он прекрасно сыграл свою роль. Конечно, психотерапевт, работающий с пациентом индивидуально, один на один, тоже может поставить в кабинете ширму и превозносить до небес «великого артиста». Но для застенчивого ценно мнение не только одного человека, тем более заведомо доброжелательно настроенного. Помните, мы сказали, что такому ребенку кажется, будто на него смотрит весь мир? Так вот: группа и есть модель мира. И этот «мир» одобряет, восхищается. Важно и другое. В группе он может побыть не только артистом, но и зрителем, и увидеть, как другие дети тоже преодолевают свою застенчивость.

Пятилетний Ваня К. страдал выраженным истерическим неврозом, который проявлялся в крайних — и вычурных! — формах застенчивости. Он стеснялся, но при этом вел себя настолько необычно, настолько манерно, что привлекал внимание куда большее, чем, скажем, ребенок с откровенно демонстративным поведением. Он долго не соглашался выступать, а когда, накрнец, зашел за ширму, начал вытворять бог знает что: хохотал, визжал, рыдал, бросал в «зрителей» игрушки, ползал и из положения лежа украдкой выглядывал в «зрительный зал». Неизвестно, чего бы мы добились с таким Ваней, занимаясь с ним индивидуально. Скорее всего, не слишком больших результатов. А тут он каждый раз, видя выступления и успех ребят из группы, буквально изнемогал от желания выступить (ведь истерик жаждет сцены!) и на последних занятиях показывал домашние этюды уже совершенно нормально, без выкрутасов..

Пример Вани интересен еще вот чем. Он с расстоянием в полгода повторил первый цикл наших занятий, который мы называем «лечебные этюды». В первый раз мы занимались возвеличиванием его персоны (т.е. подбадривали, восхищались и тд., всеми средствами повышая его самооценку, уверенность в себе), а во второй, когда «стенка», отделявшая его от окружающих, основательно истончилась, занялись уже непосредственно психоэлевацией — возвышением личности, повышением ее уровня, а следовательно — понижением уровня эгоцентризма. Чтобы устранить почву для невроза, мало повысить самооценку. И напротив, если на этом остановиться, можно лишь усугубить состояние пациента. Почва для невроза будет как раз «унавожена», обогащена! Убедившись в своих силах, поверив, что он лучше других, человек будет к месту и не к месту демонстрировать это окружающим. И, естественно, получит отпор. Причем отнюдь не всегда в щадящей форме. Следовательно, конфликты — травмирующий фактор — будут умножаться.

Совсем другое дело, если вера в свои силы влечет за собой желание сделать что-то хорошее для других: помочь, защитить, посочувствовать. И по этому пути мы пошли, продолжая работу с Ваней. Вот один из этюдов, который мы предложили ему при повторном прохождении цикла лечебных занятий.

Ваня впервые пришел в детсад. (А надо сказать, что реальный Ваня в силу своей застенчивости в детский сад ходить отказывался и сидел дома с бабушкой, поэтому он легко вжился в образ ребенка, которому не по себе в новом коллективе.) Он очень смутился, увидев вокруг столько новых лиц, и ни с кем не решался познакомиться. Настроение у него испортилось, и он уже собирался заплакать, как вдруг увидел одиноко стоящего в углу мальчика. По лицу его катились слезы.

— Что с тобой? — спросил Ваня. — Тебя кто-то обидел?

Мальчик отрицательно помотал головой. Ваня задал ему еще несколько вопросов и донял, что мальчик — тоже новенький. И что ему очень хочется познакомиться с ребятами, но он стесняется. Ваня тоже стеснялся, но в его душе какое-то время боролись два чувства: робость и жалость к мальчику. Наконец жалость победила, ведь мальчик был такой несчастный, такой одинокий… Его хотелось защитить,

— Пошли вместе знакомится с ребятами! — предложил Ваня и взял мальчика за руку.

Они вдвоем подошли к играющим детям, и Ваня сказал… (Что именно сказал Ваня, мы предложили сочинить ему и его маме, но примерное содержание вам, конечно же, понятно.)

Вообще очень интересно поговорить о сострадании в связи с застенчивостью и страхами. Принято считать, это нервного, впечатлительного ребенка — ни в коем случае нельзя волновать рассказами о чужих страданиях и тем более их демонстрацией. Это большое заблуждение, которое часто подкрепляется рассказами о том, как переживает ребенок, если мама плохо себя чувствует. Не надо обольщаться: он поживает за себя, ибо мать есть основа его жизнеобеспечения.

Конечно, при нервном ребенка (да и при любом) не стоит обсуждать, как кого-то зверски убили или изнасиловали. Но и не надо отвлекать его внимания от ковыляющего навстречу инвалида или стараться по-быстрее пройти мимо старухи-нищенки. Наоборот, пусть знает, что на свете множество гораздо более несчастных людей, чем он, в том числе и несчастных детей. Это имеет не только этический смысл, но и полезно для укрепления психики.

Занимаясь с невротиками школьного возраста, мы обычно задаем вопрос: «Кого вам бывает жалко?» Большинство Детей сначала затрудняются ответить, а потом кто-то называет кошек, кто-то собак, кто-то птиц или букашек, а кто-то (очень редко!)— малышей. О чем это говорит? Откуда такое бесчувствие к людям? Может быть, нервные дети по самой природе своей черствы к окружающим, жестоки? Думаем,что это не так. Просто, с одной стороны, их внимание направлено исключительно на себя, а с другой — они кажутся себе самыми жалкими, самыми маленькими и беззащитными. Разве что божья коровка еще меньше и слабее.

Поэтому чем больше людей будет включено в категорию «жалко», тем сильнее и неуязвимее будет чув-ствовать себя ребенок. Он станет великодушным, т.е. душа его вырастет и возвысится. А значит окрепнет.

Переходим к этюдам.

Этюд 1. Поход в гости. Как-то раз хозяина пригласили в гости (например, на день рождения) вместе с собакой. В гостях было весело, много вкусного. А главное — там тоже был пес, который очень обрадовался приходу гостя с собакой. Но… собака даже не поздоровалась, сразу залезла под диван и сидела там, пока хозяин, наконец, не позвал ее домой.

— Пожалуйста, в следующий раз приходи один, твоя собака очень невоспитанная, — сказал хозяину его друг. — Я думал, она хоть с моей поиграет…

Хозяин очень расстроился. Когда они вышли на улицу, у них состоялся разговор. Какой?

Этюд 2. К хозяину пришел друг и оставил своего щенка: ему нужно было сходить по делам. Гость ушел, а хозяин сказал своей собаке:

— Слушай, мне некогда, я пойду делать уроки (или убираться, или на кухню мыть посуду и т.п.), а ты уж присмотри за щенком, поиграй с ним, дай поесть. Через какое-то время пришел мальчик (девочка) за щенком. Смотрит, а его щенок забился в угол и тихонько скулит от голода и скуки. Собака же в другом углу занимается своими делами.

— Эх, ты! — обиделся мальчик на хозяина, — а обещал присмотреть. Больше никогда у тебя своего щенка не оставлю! Даже не покормил!

И мальчик ушел. А хозяину было очень стыдно. Он понял, что его собака из-за своей стеснительности не позаботилась о щенке. У них состоялся разговор… Какой?

Этюд 3. Булочная. Хозяин заболел.

— Пожалуйста, сходи за хлебом! — попросил он собаку. Собака с сумкой в зубах поплелась в булочную.

— Что тебе, собачка? — спросила продавщица. Собака ничего не ответила.

— Если ты немая, нечего в булочную приходить! — рассердилась продавщица. Собака, конечно же, была говорящая, но ей трудно было преодолеть стеснение. И она отправилась домой с пустой сумкой.

-— Наконец-то! — обрадовался хозяин, когда она пришла, — мне так есть хочется!.. Слушай, а где же хлеб?

Собака опустила голову.

— Видно, придется голодать из-за твоей стеснительности,— — горестно вздохнув хозяин. — Мне-то с такой высокой температурой на улицу нельзя, а мама придет только вечером…

Собаке стало очень стыдно, она снова взяла в зубы сумку и быстро-быстро побежала в булочную… (Показать благополучный вариант и радость хозяина, когда собака вернулась с хлебом.)

Этюд 4. Собачья школа. Однажды по телевизору прозвучала информация: «Внимание! Объявляется прием в собачью школу! Все желающие должны явиться завтра на вступительный экзамен».

— Ты хочешь в школу? — спросил хозяин собаку.

— Очень! — ответила она.

На следующее утро они пришли на экзамен.

— Сколько будет дважды два? — спросил пес-экзаменатор. Собака ничего не ответила.

— Где ты живешь? — задал экзаменатор следующий вопрос. Собака промолчала.

— Ответь хотя бы, как тебя зовут!

И снова молчание.

— Вашей собаке еще рано учиться в школе, — заявил пес-экзаменатор хозяину, — она абсолютно ничего не знает. Приходите через год!

— Ты же все это прекрасно знала! — воскликнул расстроенный хозяин, когда они с собакой вышли на улицу. — Ну почему ты молчала?

— Я… я стеснялась, — еле слышно пролепетала собака.

(Можно показать, как на следующий день они снова отправились на экзамен. На этот раз собака блестяще ответила на все вопросы и была принята в школу.) Этюд 5. Кинопроба. (Этюд, аналогичный «Собачьей школе».) По радио объявляют, что для съемки фильма про собак желающие приглашаются на кннопробу. Хозяин приводит собаку. Режиссер просит ее выполнить различные задания (например, встать на задние лады или взять барьер), но она от застенчивости ничего не может сделать. Так же, как в «Собачьей школе», возможно продолжение: на следующий день, придя на кинопробу, собака собралась с духом, проделала все, даже очень сложные трюки и была взята на главную роль.

Аналогичные ситуации из жизни хозяина и его застенчивой собаки вы можете придумать сами.

Заговор молчания

Начать хочется со старого-престарого анекдота. В одной английской семье рос мальчик. Ему давно пора было заговорить, а он молчал. В конце концов семья с этим смирилась и считала его немым. И вдруг однажды во время обеда произошло чудо — немой заговорил. Он громко и внятно произнес:

— Бифштекс пережарен.

— Как? Ты умеешь говорить?! — воскликнули потрясенные родители. — Почему же ты раньше молчал?

— До сих пор все было в порядке.

Считается, что этот анекдот служит идеальной иллюстрацией «загадочной английской души».

Но мы живем не в Англии, а детей таких тоже встречаем. Невротическое отклонение, которым они страдают, называется избирательный мутизм. По-латыни «mutus» — «немой», а слово «избирательный» означает, что ребенок молчит не со всеми, но вступает в словесный контакт с очень ограниченным кругом людей. Остальные же, хоть на голову встанут, не услышат от него ни слова.

На первый взгляд, мутисты — это сверхзастенчивые дети. Такие, что дальше некуда. И распространенные в нашем языке идиомы — «От робости язык проглотил», «От страха все слова из головы вылетели», «Онемел от ужаса» и т.п. — лишь подтверждают это мнение.

Но наши наблюдения во время работы с «немыми» дают нам основания утверждать, что это не совсем так. Конечно, патологическая застенчивость здесь тоже имеет место, но мы думаем, что не она определяет характер мутиста. Во всяком случае, мы ни разу не видели робкого по натуре (а нет по внешней линии поведения) юного молчальника.

Как правило, это дети с очень сильным, а не робким характером. С железной волей и ослиным упрямством. Сами посудите, какой недетской выдержкой надо обладать, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не раскрывать рта на людях! Их уговаривают, умоляют, им сулят щедрые подарки и угрожают суровыми наказаниями, даже бьют! Но результат нулевой, мутист молчит, как партизан.

При этом они прекрасно все слышат и понимают. Они очень внимательно — гораздо внимательнее других детей — следят за происходящим. Но это не напряженное вглядывание близорукого или недослышащего человека, а оценивающий взгляд стратега и тактика, который умеет манипулировать людьми.

Что же нам! представляется доминирующим в этом сильном характере? На языке психологии — «скрытое стремление к лидерству», на языке религии — «гордыня». Да-да, именно гордыня, а не робость лежит в основе отказа от речи!

Конечно, бывают случаи, когда упорное молчание на людях происходит не от гордыни, а от уязвленной гордости, то есть имеет вполне реальное основание.

Четырехлетний Дима П. ни в какую не желал разговаривать. На предложение ответить на самый простой вопрос — хмурился, плакал, а мог и стукнуть. Когда же, увлеченный показом театрального этюда, он забылся и все-таки произнес несколько слов, мы сразу разгадали секрет его молчания. Дима страдал дизартрией — то есть испытывал серьезные речевые трудности в связи с плохой подвижностью речевого аппарата. Обычно в его возрасте еще не стесняются дефектов речи. Но Дима был мальчиком с очень высоким интеллектом, а следовательно уже мог сопоставить свою затрудненную речь с нормальной. И это сопоставление не в его пользу было для маленького гордеца настолько травмирующим, что он предпочитал молчать. Цикл занятий с опытным логопедом — и он разговорился так, что возникла другая проблема: как его остановить?

Нередко мутизм связан (по тем же причинам) с заиканием.

Но весьма часто бывает, что объективных причин для мутизма нет никаких: говорить ребенок может нормально, да и все его неречевое поведение свидетельствует об адекватном восприятий мира, то есть ни об аутизме (болезненной погруженности в себя), ни об умственной отсталости и о глубоком психическом шоке речи не идет. И тогда возникает мысль о патологическом стремлении к лидерству. Такому ребенку хочется царить. Но, трезво оценивая свои силы, он понимает, что может владеть лишь несколькими подданными — своей семьей.

Впрочем, и другие взрослые нередко обращают на него повышенное внимание. У кого-то он вызывает жалость, а кого-то задевает за живое: хочется во что бы то ни стало разговорить упрямца, продемонстрировав свои педагогические способности.

Что же до детей, то мутист худо-бедно может прожить без их компании, ведь это отклонение обычно наблюдается в дошкольном и младшем школьном возрасте, когда общение со сверстниками еще не так актуально.

Вообще, в мутизме много загадочного. Например, мы не раз наблюдали проявления тайного садизма у таких тихонь. Пятилетний Саша С., казалось, мухи не обидит. Медлительный, несколько женственный, он никогда не задирал других детей. Молчал Саша упорно, но, как бы извиняясь за свое молчание, кротко, ангельски улыбался. На одном из занятий мы стали играть «в страхи». Саша ни за что не желал изобразить человека, который боится. Зато с удовольствием согласился сыграть образ страха. Он подскочил к своему партнеру по этюду и… начал его душить. Причем вошел в такой раж, что мы, двое взрослых, не сразу смогли оттащить Сашу, а крупный, сильный шестилетний мальчик, на которого накинулся «тихоня», отчаянно заревел от ужаса. Саша же еще долго не мог прийти в себя, и его перекошенное, напоминающее зловещую маску лицо поистине было воплощением Страха.

Семилетняя Лена К., хрупкое, беззащитное на вид существо с тощими косичками, любила до синяков щипать свою маму, и глаза ее (что особенно потрясало всю семью) светились в этот момент злорадным торжеством.

Часто такие дети мучат животных.

Мы не утверждаем, что у всех мутистов имеются те или другие садистские импульсы, но, судя по нашей практике, именно у этой группы нервных детей чаще всего встречаются подобные малоприятные свойства.

Но если с патологической жестокостью нам еще далеко не все ясно (в частности, является ли она свойством, органически присущим такому складу характера, или это следствие «добровольного обета молчания»), то про другое мы можем сказать более определенно. Это «другое» — специфические отношения ребенка-мутиста с матерью.

Начнем с того, что мать вынуждена быть при нем неотступно. Без нее ребенок не имеет связи с миром. Мать — его переводчик, его ходатай. Это, естественно, осложняет ей жизнь, она фактически прикована к своему «господину», лишена, так сказать, личного пространства, элементарной независимости. Такого ребенка не оставишь с няней, не отдашь в детский сад, а потом и в школу. Даже с отцом, бабушкой и дедушкой многие мутисты остаются неохотно или вообще не остаются. Короче говоря, такая женщина связана по рукам и ногам.

На наших занятиях бывает, что дети-мутисты почти до самого конца отказываются сидеть с остальными ребятами, а остаются рядом с матерью, тесно прижимаются к ней, в перерыве не отходят ни на шаг.

Мать это угнетает, она жалуется, мечтает, чтобы ребенок стал более самостоятельным, скорее заговорил. Но вот странность! Когда ей предлагаешь изменять линию поведения и даешь вполне конкретные советы, как именно это сделать, — наталкиваешься на отказ. Одно, дескать, трудновыполнимо, другое не выходит, а третье я вовсе невозможно. Довольно скоро понимаешь, что тебе оказывают устойчивое внутреннее сопротивление. И невольно задаешь вопрос: а так ли уж ее беспокоит молчание ребенка, как она рассказывает? И полная зависимость, привязанность?.. Может, все не так уж однозначно и мы имеем дело со своего рода «заговором молчания»?

Начинаешь глубже вникать в семейную ситуацию и практически всегда выясняется одно и то же: мать ребенка, страдающего избирательным мутизмом, по тем или иным причинам ие удовлетворена своей личной жизнью. Либо у нее нет мужа, либо она, будучи замужем, чувствует себя одинокой. Поэтому на уровне сознания она, конечно, очень переживает странность своего ребенка, но бессознательно этому потворствует, ибо не только она зависит от ребенка, но и ребенок не может без нее жить. Она нужна. Мало сказать, нужна — необходима. А главное — незаменима. Это типичный пример того, что мы называем «психологическим браком». С мальчиком это, как правило, самозабвенная, доходящая до обожания любовь; с девочкой чаще всего любовь-ненависть.

Работа с избирательным мутизмом очень тяжела, тут важно сочетать терпение и понимание с определенной жестокостью. И не перегнуть— палку ни в ту, ни в другую сторону. Мы видели родителей (да и психотерапевтов), которые угодливо лебезили перед малышами, тогда как надо было поставить их в ситуацию выбора: либо ты поучаствуешь в чем-то захватывающе интересном, но при этом скажешь хоть одно слово, либо будешь молчать, но будешь лишен права участия в игре, .Встречали мы и противоположную крайность: болезнь ребенка объяснялась блажью, избалованностью. Ну и, разумеется, к нему применялись соответствующие «карательные меры». Такое отношение бывает свойственно в первую очередь отцам. И тут надо начинать с «ликбеза», объяснять, что мутизм — это очень сложная форма невроза, а вовсе не каприз.

Мы уверены, что успешнее всего можно справиться с этим нарушением в условиях группы (причем мутист в такой группе должен быть один, максимум, двое). Занимаясь индивидуально, специалист может установить словесный контакт с ребенком, но это езде ничего не значит. Слишком часто бывает, что с появлением нового человека все возвращается на круги своя. В группе же, особенно в разомкнутой, куда могут придти и незнакомые люди (родственники других ребят, будущие пациенты и т.д.), незаметно для ребенка происходит столь необходимый ему тренинг общения. Увлеченный игрой, театральным действием, он в конце концов перестает быть царственным сфинксом и нарушает обет молчания.

Этот момент — переломный, и его совершенно необходимо зафиксировать. При этом помнить, что «царю» (а мутист по натуре царь) полагается воздавать царские почести. Мы обычно устраиваем немыслимое ликование, называем такого ребенка героем, величайшим артистом всех времен и народов и всячески даем ему понять, что с произнесением первого слова его трон не пал, а напротив — только укрепился! Одержанная и по заслугам оцененная победа должна врезаться в память гордеца, он должен гордиться ею больше, чем своим упорным молчанием.

Лечение мутизма — напряженный поединок, и взрослый его обязан выиграть, но ребенок должен быть уверен, что это он выиграл, заговорив.

А он ведь и вправду выиграл, научившись полноценно общаться с людьми!

Только не надо требовать слишком многого и сразу. Здесь очень, важен период последействия.

Андрюша К. молчал вплоть до конца последнего, восьмого, занятия. И лишь «под занавес» произнес: «Гав-гав!» Но уже через неделю, как нам сообщила по телефону обрадованная мама, он изменился до неузнаваемости и болтал во дворе без умолку.

Маша Ш., казалось, была не таким крепким орешком. Она довольно скоро начала говорить за ширмой. Вернувшись же за стол к ребятам, снова умолкала. Мы решили, что это максимум, которого нам удалось добиться, и на прощанье посоветовали маме привести девочку на повторный цикл занятий через полгода. Но, ухе стоя в дверях. Маша вдруг разговорилась с незнакомой женщиной, случайно оказавшейся в нашем помещении, а через месяц у нее уже не было проблем словесного контакта ни с детьми, ни со взрослыми. И вместо повторения первого цикла мы пригласили Машу принять участие во втором — в лечебном спектакле, где она получила главную роль. В этой роли было столько слов!

Но что же делать тем, у кого нет возможности посещать лечебную группу?

Прежде всего дать себе труд честно разобраться в той двусторонней зависимости, о которой мы написали. Мы прекрасно понимаем: психологический брак — явление, в котором трудно признаться даже себе, но без этого мало надежды справиться с мутизмом. (Впрочем, с возрастом он рано или поздно пройдет и сам. Трудно встретить взрослого человека, который, находясь «в здравом уме и твердой памяти», обладая нормальным слухом и сохранным речевым аппаратом, не произносил бы ни слова. Но к тому времени, когда мутист сам «дозреет» до словесного общения с людьми, его психика может быть уже очень серьезно и необратимо деформирована.)

Разобравшись, придется совершать еще — одно усилие — перестроить свои отношения с ребенком. Во-первых, надо не только на словах, но и реально захотеть сделать его самостоятельным, а для этого мягко, но неуклонноставить в такие условия, когда он, стремясь, что называется, к заветной цели, вынужден сказать посторонним несколько слов. Например, не покупайте ему жвачку или мороженое, а предлагайте самому подойти к ларьку и купить. Только не уговаривайте. Не хочет — не надо. Останется без мороженого. Но старайтесь и завтра, и послезавтра создать аналогичную ситуацию.

Во-вторых, надо по возможности трезво оценить характер ребенка. Это тоже нелегко. Каждому родителю, наверное, хочется, чтобы его сын (или дочь) был добрым, отзывчивым, чутким. В данном случае картина, скорее всего, будет не столь радужной. Но не надо ребенку колоть этим глаза. Не надо и разочаровываться в нем. Постепенно умным воспитанием можно смягчить и черствое сердце. Только учтите: упреки, слезы, апелляция к совести тут вряд ли помогут. Обида, злорадство и угрозы — тоже. Вам необходимо, как бы это ни было трудно, сохранять спокойствие. И добиться того, чтобы ваша воля превосходила, «сгибала» волю ребенка. Вы должны ставить его в положение, аналогичное тому, в какое он ставит окружающих. Что-что, а интеллект у детей с избирательным мутизмом обычно высокий, и они быстро и правильно оценивают соотношение сил.

Одна из наших пациенток, Настя Ж, неохотно разговаривала даже с матерью, вместо словесной просьбы указывая на то, что ей нужно, кивком головы. Мать страшно переживала, плакала, лотом срывалась на крик и даже била Настю. Никакого толку! Потом, собравшись с духом, применила, по нашему совету, к Насте ее же оружие. Причем так, что это не выглядело местью (иначе Настина гордость была бы уязвлена, и она могла бы назло вести себя еще более негативно). Мать сказала дочери, что ее молчание заразительно. И она, мама, наконец заразилась. Поэтому теперь тоже будет молчать, И, хотя мать уверяла нас, что Настю ничем пронять невозможно, та выдержала лишь пол-дня обоюдного молчания…

Если ребенок причиняет кому-то боль, довольно наивно объяснять ему, что это нехорошо. Он умен, он без вас такие вещи знает. Ему неведомо другое: что с ним можно проделать то же самое. Лене К., которая щипала свою маму, не приходило в голову, что мама вместо «ахов», «охов» и шлепков может ущипнуть ее в ответ. Урок был усвоен с первого раза.

Но, повторяем, ни в коем случае нельзя впадать в истерику («Ах, ты так?! Ну, тогда и я тебе так!»). Подтекст должен быть следующий: «Друг мой, мне очень жаль, но что поделаешь? Раз ты так, то и мне приходится…»

А вот несколько театральных эггюдов, которые полезно разыгрывать с детьми, страдающими избирательным мутизмом. Нам представляется целесообразным в этих этюдах наделять «ведущим» недостатком не ребенка, а куклу-собаку. Хозяин в предлагаемых сюжетах очень хороший, совсем не такой, как его собака, но бедняга вынужден страдать из-за ее дурного характера.

Этюд 1. Собака потерялась. Однажды на прогулке собака отстала от хозяина и — потерялась. Стемнело, стало холодно, собаке было страшно и хотелось есть.

Ее заметил прохожий и спросил:

— Собака, ты чья?

Собака ничего не ответила.

— Раз молчишь, значит, ничья,— сказал прохожий и пошел дальше.

А собака осталась на пустынной улице дрожать от холода и страха. Наконец, появилась девочка. Она сказала:

— А песик, бедненький, давай я отведу тебя домой, к Хозяину, а то ты совсем продрог.

Собаке очень хотелось рассказать девочке, кто ее хозяин и по какому адресу он живет, но она все-таки промолчала. И девочка ушла, так и не дождавшись ответа.

Тем временем наступила ночь, пошел снег (или дождь), собака заскулила от ужаса…

Что было дальше?

Этюд 2. Хозяин заболел. Это случилось совершенно внезапно, и — надо же, как нарочно! — никого, кроме собаки, дома не было. Хозяину нужно было срочно купить лекарства, а у него не было сил дойти до аптеки. Он послал собаку, но та, поскольку с посторонними людьми не разговаривала, отказалась наотрез: не ПОЙДУ — и все. (Продолжение придумать самостоятельно. Но исключить вариант, когда в качестве «палочки-выручалочки» приходит мама или другие родственники. Драматизм ситуации должен нарастать.)

Этюд 3. На хозяина напал хулиган. Как-то раз, когда хозяин вышел с собакой погулять, из-за куста выскочил хулиган и ударил хозяина по голове. Хозяин потерял сознание и упал, а хулиган бросился наутек. Собака хотела его догнать, но побоялась оставить лежащего на земле хозяина одного. Какая-то женщина шла мимо, увидела мальчика без сознания и вызвала «скорую помощь»;

В больнице хозяин пришел в себя, стал поправляться. Вскоре его навестил милиционер. Он сказал:

— Ты должен помочь следствию. Опиши, как выглядел хулиган.

Но хозяин ничего не мог на это ответить, ведь хулиган подкрался к нему сзади, а лотом он потерял сознание.

— Тоща ты, песик, вспомни, как: выглядел хулиган, — попросил милиционер.

Собака, конечно же, прекрасно помнила, как выглядел хулиган, но, как всегда, не хотела общаться с чужими.

— Послушай,— стал уговаривать ее хозяин, — если ты не заговоришь, милиция не сможет поймать хулигана, а может, даже опасного преступника. Все зависит от тебя. Пожалуйста, расскажи!

Что было дальше?

Последовательность этюдов нужно выстраивать по степени нарастания драматизма. Причем ситуации, как видно из приведенных примеров, могут быть достаточно жесткими. Гораздо более жесткими, чем для застенчивых детей или детей со страхами. Но, разумеется, не превышающими запас психической прочности ребенка.

Бумажный тигр

Может показаться, что если уж среда тихонь-мутистов попадаются не слишком добрые натуры, то какими же злодеями должны быть откровенно агрессивные дети, драчуны, задиры. Но ничего подобного! Во всяком случае, наш опыт показывает, что в этой категории злых по природе детей практически не встречается. Бумажные тигры! Злости на копейку, а шуму на миллион. Он-то и пугает окружающих, заставляет родителей обращаться к специалистам. Говорят они при этом примерно одно и то же:

— Вспыльчивый, неуравновешенный, неуправляемый, не умеет мирно играть с детьми. В общем, сладу с ним никакого.

А еще задают полуриторический вопрос:

— Откуда в нем это?

А действительно, откуда берется агрессия? И бывает ли, что, ниоткуда? Как сейчас модно говорить, «немотивированиая агрессия»? О ней нынче можно услышать даже на суде, слушая дело об убийстве. Ничего себе! Нарушен один из основных человеческих запретов, а мотива — нет!

Может кому-то повезло, больше, но мы ни разу ме сталкивались с немотивированной агрессией. Подозреваем, что это миф, созданный для удобства, тех, кому неохота искать, не лежащие на поверхности мотивы.

У агрессии (как, впрочем, у любого поведенческого проявления) всегда есть те или иные основания, те или иные побудительные причины. Но порой они бывают глубинными и опосредованными.

Ну, убийцами и прочими уголовниками пускай занимается судебная психиатрия — нами они упомянуты исключительно для яркого примера, — а мы поговорим о детской агрессивности.

Первый вопрос, который следует себе задать, когда с ней сталкиваешься: а не ответная ли это реакция? Может, ребенка кто-то обижает, а он вымешает свою злость? Причем вовсе не обязательно на обидчике. Вполне вероятно, что как раз обидчику он боится дать отпор, а петушится в тех ситуациях, когда не страшно. Так ведь и взрослые, стерпев обиду от начальника на работе, сплошь и рядом отыгрываются на домашних! И среди них, между прочим, очень много добрейших людей.

Когда мы об этом заговариваем, родители частенько спешат нас уверить, что их детей никто никогда не обижает, не учитывая, что ребенок (особенно мальчик) не всегда готов рассказать о своем унижении родителям. Бывает, что гордость не позволяет. И это совершенно нормальное чувство, в отличие от гордыни о которой мы писали в «Заговоре молчания». А иногда дети настолько запуганы обидчиком, что даже заикнуться о нем не смеют.

В связи с этим вспоминается один случай. К нам ходил первоклассник Коля, мама которого жаловалась на внезапные, бурные и беспричинные приступы агрессии.

— Вдруг, ни с того ни с сего… как с цепи срывается, — рассказывала мать. — Сглазили его, что ли?

На занятиях же Коля никогда «с цепи не срывался». Напротив, был тише воды, ниже травы.

— Может быть, кто-то оказывает на него давление? — осторожно допытывались мы. — В школе, во дворе, или… в семье?

— Да вы что?! — чуть грубовато отвечала мама. — Кто ж его обижает? Неужели я б не сказала?

Шло время, а дело никак не сдвигалось с мертвой точки. Коля оставался для нас загадкой: на занятиях — паинька, дома (в основном, с младшей сестрой) — цепной пес.

Мы уже боялись, что он уйдет от нас с тем же, с чем и пришел… И, конечно, как всегда в таких случаях, тяжело переживали свою профессиональную неудачу.

И вдруг на просьбу показать совершенно невинную сценку с условным названием «Воскресный вечер в твоей семье» Коля проявил несвойственную ему до тех пор самостоятельность. Отвергнув партнерское участие матери, он зашел за ширму и взял несколько кукол. Сначала все было обычно: мама хозяйничала на кухне, Коля сидел перед телевизором и смотрел мультики. Внезапно в комнату ворвался волк.

— Это папа, — лаконично прокомментировал «артист».

— Ну и что ж он делает? — спросили мы.

Наступила длинная, поистине театральная пауза. Мы притворились, что не расслышали ответ (которого на самом деле не было), и переспросили:

— Так что? Что папа делает?

— Бьет, — донесся еле внятный шепот из-за ширмы…

А случается, что ребенка обижает не какое-то конкретное лицо, а сама ситуация. Особенно это актуально для детей школьного возраста, которые часто бывают недовольны собой. Например, толстые, близорукие, заикающиеся. И вовсе не обязательно из-за того, что одного называют в классе «жиртрестом», другого — «очкариком», а третьего постоянно передразнивают. Просто способность к рефлексии, к самооценке с возрастом развивается. Растет и интерес к противоположному полу, а следовательно, к своей внешности и к возможности нравиться.

Кроме того, агрессия может сопутствовать ревности — нежеланной, но, увы, далеко не редкой гостье в семье. Дети испытывают чувство ревности куда чаще, чем думают взрослые. А некоторые даже ревнуют близких не к кому-то в отдельности, а чуть ли не ко всему миру. Им кажется, что родители одаривают кого угодно своей любовью, только не их. В таком случае агрессия — это и выплеск отрицательных эмоций, и способ обратить на себя внимание.

Так что же, агрессивных от природы детей не бывает? Бывают, но гораздо реже, чем принято считать. А вот гиперактивность, принимаемая за повышенную агрессивность, встречается достаточно часто. Скажем, резвый, подвижный мальчик 5-б лет, которому давно пора играть со сверстниками в детском саду, бегать наперегонки, кататься на велосипеде и т.п., садит в четырех стенах один на один с бабушкой и, попросту говоря, бесится от скуки. Энергии у него много, и, перегорая зазря, она может переходить в агрессию. Как винное брожение от недостатка сахара — в уксусное.

Итак, сталкиваясь с проявлениями детской агрессии, прежде всего необходимо выяснить ее мотивы. Но это, как говорят в математике, условие необходимое, но недостаточное. Помимо психологической подоплеки, важно понимать, какой психический склад (а то и какой психиатрический диагноз) стоит за агрессивным поведением. Вроде бы это очевидно, но именно «вроде бы». В мире существует и -другой подход к данной проблеме, и в этом мы имели возможность убедиться, побывав в Германии. Гамбургские психологи демонстрировали нам психотерапевтическое занятие с девятилетним ребенком по методике К.Роджерса (она называется «игротерапия»). Мальчик был, что называется, сверхагрессивный: не успев переступить порог, он бросился на психотерапевта, будто разъяренный бык на красный плащ матадора. Он бил эту бедную женщину ногами, с разбегу бодал головой в живот, окатывал водой из ведра, кусался и царапался. Словом, вел себя как пациент буйного отделения сумасшедшего дома. Естественно, мы задали вопрос о диагнозе.

— Диагноз? Нас не интересует диагноз, — ответили немецкие специалисты. — Мы же занимаемся коррекцией поведения. А поведение, вы сами видите, агрессивное. При чем туг диагноз?

На первый взгляд, это даже звучит логично. Но разве что на первый — самый поверхностный. Точно также, как мотивы агрессии подсказывают психотерапевту конкретное наполнение лечебных занятий, знание психиатрического диагноза помогает выбрать максимально верную линию поведения с агрессивным ребенком и представить себе, каковы перспективы, каков прогноз, чего и в каких пределах с ним можно добиться. С поправкой на некоторое упрощение можно сказать, что знание психологических мотивов агрессии необходимо для выбора тактики, а диагноз — для определения стратегии.

Так, например при работе с невротиками не следует, как нам кажется, акцентировать внимание на их агрессивности, ибо она есть лишь знак отчаяния, отверженности, забитости. (Исключение составляют случаи агрессивности при избирательном мутизме — см. главу «Заговор молчания») Мы столько раз убеждались вот в чем: как только самооценка ребенка повышается, как только даешь ему минимальную возможность самоутвердиться, вспышки агрессии исчезают начисто. Примеров здесь можно привести уйму. Вот, на наш взгляд, один из интересных.

Полный, медлительный, с добродушно-рассеянным выражением лица, восьмиклассник Юра Л. особенно поражал (такое несоответствие внешности) внезапными агрессивными выходками.

— Он всю посуду в доме перебил, — жаловалась мать. — А недавно так ударил кулаком по кухонному столу, что ножка подломилась. Он же вон какой здоровый!

Юра действительно был богатырского телосложения и ростом уже со взрослого мужчину. Но при этом больше всего на свете боялся маленькую, сухонькую старушку — учительницу истории. Против нее он был бессилен. А когда мы на первичном осмотре задали спрятавшемуся за ширмой Юре несколько простейших вопросов, он отвечал так односложно и примитивно, что впору было согласиться с диагнозом районного психоневролога: «Интеллектуально и эмоционально снижен». Разве что испарина, покрывшая все его лицо, не свидетельствовала в пользу сниженной эмоциональности…

А потом на одном из первых занятий мальчик, закрыв лицо маской, вдруг удачно сострил. Мы, естественно, этого не ожидали и пришли в восторг. Юра окрылился и вскоре сострил еще раз. А уже на следующем занятии был прямо-таки гвоздем программы.

Ах, какой же изящный юмор жил в этом увальне! Как хохотали до упаду и дети, и взрослые над каждой его шуткой! Это был тот редкий случай, когда мы не только для пользы дела, но и на полном серьезе говорили мальчику, что он талантливый артист. А на прощанье даже посоветовали матери ориентироваться на эстрадное училище.

Что же касается вспышек гнева, этот вопрос отпал сам собой. Мы им практически не занимались. Уже через неделю после первого Юриного удачного выступления мать сообщила, что он стал спокойнее, заметно повеселел, ничего не крушит и не ломает. А еще через некоторое время он настолько внутренне раскрепостился, что сумел преодолеть свой страх перед историчкой в добиться ее безусловного расположения.

У детей психопатического склада агрессия, как правило, иной природы. Что нужно иметь в виду, работая с такими детьми?

Нам кажется, тут-то как раз стоит обращать особое внимание на агрессию, фиксироваться на ней. Это нужно делать по нескольким причинам. Прежде всего, чтобы одернуть, остановить, не дать еще больше распалиться. Ведь если невротики обычно зажаты и их надо растормошить, агрессия психопата происходит, наоборот, от излишней расторможенности, ему совершенно необходимы жесткие рамки, чтобы, насколько это возможно, упорядочить царящий внутри хаос. Далеко не все родители это понимают, и еще меньше таких, которые способны наделе оказывать стойкое сопротивление разбушевавшемуся ребенку. Большинство пасуют и даже подводят под свою слабость теоретическую базу: дескать, жесткий отпор вызывает чуть ли не стрессовое состояние. Во всяком случае, только усиливает агрессию.

Что ж, поначалу психопатичный ребенок может на строгое отношение к своему буйству «дать свечку»: забиться в истерике, броситься на взрослого с кулаками, сокрушать все вокруг. Но если не дрогнуть, не сорваться на ответную истерику или не поспешить «загладить свою вину», мгновенно уступив ребенку и задабривая его ласками и подарками, — произойдет неожиданное: «агрессор» испытает что-то вроде душевного просветления после бурного переживания. Древнегреческий философ Аристотель назвал такое просветление словом «катарсис». Для тех же, кто не очень любит философию, приведем житейский пример. Помните, как себя ведут необъезженные жеребцы? А что они вытворяют, когда их начинают объезжать? Горе тому наезднику, который не устоит, а вернее, не усидит на лошади. Но зато если удержаться до конца, в один прекрасный момент (а этот момент поистине прекрасен!) бешеное четвероногое создание, как по мановению волшебной палочки, входит в разум.

Только не подумайте, что мы приравниваем ребенка к жеребцу. Это всего лишь метафора. У нас есть и неметафорические примеры.

Очаровательный голубоглазый Вадик С; был классическим психопатом и терроризировал всю семью: молодую маму, не очень молодого папу и бабушку-пенсионерку. Мы решили поначалу смотреть на это как бы сквозь пальцы, улыбались, пропускали мимо ушей его грубости, ограничиваясь время от времени лишь мягкими замечаниями, на которые он, если и реагировал, то ненадолго. И дома все оставалось по-прежнему: этот пятилетний малявка прямо-таки с оперным пафосом кричал, что убьет себя, убьет всех! И так каждый день. Репетировать лечебные этюды он категорически отказывался. Это было в самом начале нашей психотерапевтической практики, и, честно говоря, мы растерялись. Более того, мы готовы были отказаться от него, признав, что такой Вадик нам пока не по зубам. Так что случившееся на пятом занятии (в конце которого мы собирались сообщить родителям Вадика, что «медицина бессильна») было скорее спонтанной реакцией отчаяния, чем продуманной педагогической мерой.

В какой-то момент Вадик ударил ногой робкого, безответного мальчика. Выведенные из себя (неизвестно, чем больше — агрессивностью Вадика, бездействием его родителей или своей собственной беспомощностью), мы выставили драчуна за дверь. Он, понятное дело, впал в неистовство и, вероятно, был уверен, что мы «одумаемся». Но мы не одумались, а, не обращая внимания на его крики, угрозы и ругательства, доносившиеся из коридора, продолжали вести занятие. И, конечно, не сомневались, что видим его в последний раз. Каково же было наше удивление, когда после занятий Вадик ни в какую не хотел уходить! Он стоял в углу (как будто сам себя наказал) и умоляюще смотрел на нас своими огромными голубыми глазами. А как только мы уже не строго, а ласково спросили:

— Ну как, ты больше не будешь безобразничать? — подбежал к нам и бросился на шею.

На следующем занятии мы записали: «Вадик впервые вошел в комнату с поднятой головой, уже не так сутулясь. Глаза блестят. Впервые не отказывался выступать, показывал этюды с удовольствием и был очень рад, когда его похвалили. Родители сказали, что дома он впервые за все это время согласился репетировать и делал это по нескольку раз ежедневно. На занятие принес солдатиков и в перерыве не скандалил, не дрался, а предлагал ребятам в них поиграть».

Впоследствии мы взяли Вадика в лечебный спектакль, и этот малыш выдерживал двухчасовые репетиции лучше, чем некоторые школьники-подростки!

Случайность стала закономерностью. Мы убедились в том, что катарсическая разрядка целительна для психопатов. И теперь, когда к нам попадают такие дети, не только не боимся бурной реакции на жесткий отпор, а напротив — в какой-то мере провоцируем ее. Поэтому нам кажется, что с детьми психопатического склада эффективнее работать в дошкольном возрасте, когда они еще совсем (или почти) не умеют сдерживаться. В школьном возрасте ребенок волей-неволей приучается умерять свои капризы на людях. И хотя это, вроде бы, положительный момент, однако агрессивная психопатическая энергия, загнаивая внутрь, исподволь дестабилизирует психику. Как мы считаем, в работе с агрессивными детьми-психопатами следует, с одной стороны, вызвать катарсическую разрядку, а с другой — обеспечить сильное, положительное подкрепление. Получив отпор, ребенок не должен почувствовать себя отвергнутым бесповоротно и навсегда. Дав ему понять, что «номер не пройдет», не менее важно, как только он прекратит свое буйство, немедленно возвысить, элевировать его, «назначить» (в чем-то) самым лучшим, самым главным.

Так, Вадику в момент примирения мы сказали, что он очень похож на примерного мальчика Иванушку, сценки про которого регулярно разыгрываются нами на лечебных занятиях. А в следующий раз сообщили о сходстве Вадика с Иванушкой всей группе. Мальчик был настолько горд этим, что постоянно хотел держать куклу-Иванушку в руках и озвучивать его реплики. А дома слова, что он перестает быть похожим на Иванушку, стали самым действенным педагогическим сред-ством — намного более действенным, чем окрики, угрозы и даже ремень.

С детьми-психопатами лучше начинать работать как можно раньше еще и потому, что их хаотическая кипучая энергия, по нашим наблюдениям, как бы затуманивает интеллект. Они часто толком не осознают себя, и с возрастом это может привести к вторичной интеллектуальной задержке. Если же упорядочить психическую энергию, высвобождаются силы для умственного развития.

У агрессии бывает и еще более сложная природа — шизофреническая. Такие дети в ответ на самое невинное, часто случайное внешнее раздражение (предположим, кто-то толкнул, проходя мимо), дают совершенно неадекватную реакцию: начинают кричать, ругаться, бросаются в драку. Но ведь и психопат, казалось бы, делает то же самое? Есть ли какая-нибудь разница? Разница здесь весьма существенная. Агрессия психопата ситуационна, непродолжительна, она есть следствие эмоционального дисбаланса, эмоциональной нестабильности. В то же время тут легко вызвать жалость, раскаяние, прилив самых нежных чувств к тому, кто только что был объектом агрессии. В общем, психопатическая агрессия, если можно так выразиться, легковесна, летуча. У шизофреника всё наоборот. Его агрессия концептуальна: если такого ребенка случайно задели локтем, он будет считать, что это сделано нарочно, чтобы оскорбить. А кто может оскорбить? — Недоброжелатель. Недоброжелатель — это противник, противник — враг. Таким образом агрессия не затухает, а разрастается. Порой до вселенских масштабов. Часто дети-шизофреники жалуются, что кругом одни враги. И свою агрессию рассматривают как вынужденное сопротивление враждебности окружающей среды. Переубедить их крайне трудно, в ряде случаев — невозможно. Они ригидны, т. е. негибки, непластичны. Кажется, что имеешь дело не с человеком, а с незыблемой скалой.

Мы уже упомянули, что, работая с детьми-психопатами, стоит фиксироваться на агрессий. Но при этом следует делать акцент на обучении ребенка контролировать свои чувства, умерять бурные порывы.

Фиксироваться на агрессий шизофреника следует несколько по-другому и с другой целью.

Во-первых, в отличие от психопата, фиксация должна происходить не в момент агрессии, а с упреждением или, напротив, постфактум. Такие дети любят анализировать, рассуждать, они резонеры. Что ж, надо этим воспользоваться.

Во-вторых, ребенку-шизофренику нужно неустанно внушать, что агрессивность — это недостаток, что проявлять ее дурно. Вроде бы, такая очевидная вещь! Но что очевидно для обычных людей, может быть вовсе не очевидно для шизофреника. В нем живет глубинная неадекватность — на уровне самых простых человеческих отношений. И он вполне может считать, что не делает ничего плохого, кидаясь на окружающих с криками и кулаками. Напротив — он может быть уверен, что это благо, что он «воспитывает хулиганов» или уж, по меньшей мере, отстаивает свое поруганное достоинство.

Главное же, что ему нужно постараться внушить: агрессия невыгодна, нерациональна. Проявляя агрессию, человек действует себе в ущерб.

Но не стоит возлагать большие надежды на логику. Она у шизофреника своеобразная и легко может завести собеседника в тупик.

Как нам кажется, одно из существенных достоинств нашего метода — метода драматической психоэлевации — это возможность навязать (а шизофренику надо именно навязывать) правильную модель поведения опосредованно, под предлогом работы над ролью.

— Вживайся в образ, — говорим мы. — Ты же артист! Ну-ка покажи,как ты сдержался и не дал сдачи, когда мальчик вчера толкнул тебя на перемене!

— Да я не сдержался, я дал сдачи!

— А ты сыграй! Изобрази! Как будто ты сдержался. И скажи, что ты в этот момент чувствовал, как ты убедил себя сдержаться… Молодец! Здорово! Посмотрите, ребята, какой талантливый актер… А как ты был потом собой доволен, горд? Покажи… Замечательно! (Бурные аплодисменты.)

Всех мы описали, только про нормальных людей забыли. А ведь и они временами проявляют агрессию. Как любой живой человек. И у детей, и у взрослых это бывает реакцией на усталость, обиду, излишнее давление со стороны окружающих, на внутренний (например, боль в животе) или внешний (ссоры близких) дискомфорт. Но эта агрессия не закрепляется, не входит в привычку, не становится патологической составляющей характера. (Хотя, если источник дискомфорта становится постоянным, это почти обязательно приведет к вторичной невротизации. Не надо забывать, что неврозы называют пограничными состояниями. Так вот: границу перейти недолго!)

Нельзя не учитывать и природных особенностей, в том числе и половых. Мальчики, как правило, более агрессивны и конкурентны, чем девочки. Да и среди мальчиков встречаются самые разные по степени агрессивности (даже в пределах нормы). Зайдите в любую ясельную фуппу: один сидит тихонько в углу и складывает пирамидку, а другой носится как угорелый и бьет в барабан. Женщин (а детей, как известно, воспитывают женщины) нередко шокирует драчливость сыновей, их пристрастие к военным игрушкам и шрам. Напрасно! Детскую агрессивность не только можно, но и полезно переводить в игровую стихию.

В б0-е годы в Германии была развернута широкомасштабная кампания по отказу от «милитаристского мышления». Для этого привлекались специалисты, которые убеждали матерей не покупать детям пластмассовые автоматы и солдатиков. В детских садах запрещали игры в войну… И что же? Спустя несколько лет те же самые специалисты, недоуменно разводя руками, констатировали резкое повышение агрессивности в подростковых группировках. Да и в детских садах заметно увеличилось число бурных конфликтов — ссор и драк. Вернули назад автоматы и солдатиков — кривая детской агрессивности поползла вниз.

Итак, мальчикам полезны шумные игры, возня, драка подушками и т. п. Только не вечером перед сном, и желательно под наблюдением (а еще лучше — при участии) взрослых.

Но самое главное, на наш взгляд, другое. Употребим в который раз столь любимое нами слово. Детскую агрессию важно элевировать, облагораживать, т. е. переводить на более высокий уровень. Очень мирным драчливый ребенок все равно не станет, но при правильном воспитании он может стать миротворцем: защищать слабых и давать отпор их обидчикам.

Вот несколько этюдов, которые мы даем агрессивным детям, если все-таки считаем нужным заострить их внимание на этом недостатке.

Этюд 1. Испорченный день рождения. У хозяина было прекрасное настроение, потому этот в тот день ему исполнилось (сколько?) лет. Он готовился принять гостей и предвкушал, как все повеселятся. Но собака была очень мрачная, грубила и ничего не хотела делать. Мало того что она не захотела помочь хозяину, так она даже отказалась его поздравить! Имениннику стало очень обидно. Что было дальше?

Этюд 2. Осторожно: злая собака! Хозяин пошел с собакой погулять. К ним подошла девочка к сказала: «Какой чудный песик! Песик, иди ко мне!» Собака подумала: «Чего эта девчонка ко мне привязывается?!» Она подскочила к девочке, зарычала и укусила ее за руку… Девочка заплакала, прибежала ее мама и закри-чала: «Сейчас позову милиционера! Где милиционер?» Прибежал милиционер и, узнав, как только что вела себя собака, сказал хозяину: «Если у тебя такая бешеная собака, придется ее арестовать». «Нет-нет, пожалуйста, не надо! — взмолился хозяин. — Это в последний раз». «Смотри, — сказал милиционер, — в последний раз…» Когда, хозяин пришел с собакой домой, у них состоялся диалог

О чем они говорили?

Этюд 3. Что же делать? Собака в очередной раз пришла со двора покусанная, и заявила, что она перессорилась буквально со всеми. Она выла, в отчаянии стукалась лбом о стену и восклицала: «Я больше не могу так жил»! Я возьму нож и всех зарежу! А потом себя! Зачем мне жить, если у меня такой характер?» Хозяин взял ее на руки, погладил и ласково сказал: «Глупая, глупая ты собачка! Почему тебе приходят в голову всякие глупости и не приходит одна простая мысль: немного умерить свою раздражительность и обидчивость?» «А как это сделать? — спросила собака. — Разве это возможно?» .»Конечно», — ответил хозяин. — Для начала ты сейчас снова выйдешь во двор и помиришься с собаками». «Но я не умею», — сказала она, «Зато я кое-что придумал», — утешил ее хозяин.

Что именно он придумал? Что было дальше?

«Не хочу — и не буду!»

Если про застенчивость можно сказать, что среди родителей, обращающихся к нам за консультацией, это самая популярная «основная» жалоба, то упрямство, пожалуй, занимает первое место среди «побочных». Упрямятся практически все дети: и застенчивые, и агрессивные, и боязливые, и, конечно же, мутисты. А бывают и такие упрямые ослики, такие «мальчики наоборот», у которых негативизм выходит на первый план и заслоняет собой все остальное. «Что бы ему ни предлагали (даже приятное!), на все один ответ: «Не хочу — и не буду!..»

И в таких случаях проявляется соблазн — как с агрессией! — говорить о немотивированном упрямстве или об упрямстве как о независимом, ведущем симптоме, то есть как о патологической доминанте.

Но прежде чем перейти к патологии, давайте обратимся к норме. В определенный период развития ребенка упрямство, которое заставляет взрослых хвататься за голову и бежать к психологу, а то и к психиатру, — совершенно нормально. Это так называемый возрастной негативизм. В первый раз он овладевает ребенком (да-да, именно овладевает, как стихия!) где-то между четырьмя и пятью годами. Родители тянут его в одну сторону — он идет в другую. Только что он требовал яблоко, но, не успев получить, яростно мотает головой в знак отказа. Плачет из-за того, что не может правильно сложить конструктор, а когда предлагаешь ему помощь и подсказку — решительно ее отвергает.

Родителям кажется, что ребенка подменили:

— Был послушный, покладистый, никогда никаких проблем, а сейчас как будто бес в него вселился!

Этот бес называется утверждением своего «Я». У ребенка появляется потребность четко обозначить границы себя. Позитивно он пока не в состоянии утвер-дить свою личность и идет от противного: «Вы — так, а я — наоборот!» Или даже еще интереснее: «Только что я хотел — так, а сейчас хочу наоборот!» Тем самым он как бы подчеркивает, что его личность не просто отдельна, не просто суверенна, а разнообразна и динамична.

Конечно, этот период очень труден для родителей, но они должны помнить, что, во-первых, он скоро пройдет, а во-вторых, он пройдет, не оставив дурных последствий в том случае, если отнестись к нему терпеливо и с пониманием. Не сердимся же мы на детей, когда они капризничают при высокой температуре! Считайте, что у вашего ребенка временно повышен градус упрямства. И главное, не пытайтесь пятилетнего втиснуть в «штанишки», которые он носил в три года! Да, горячка своеволия пройдет, но уровень воли повысится необратимо. Напротив, старайтесь себя приучить к новым отношениям с ребенком, дайте ему максимум самостоятельности, причем именно такой, к которой он стремится. А то большинство родителей понимают под самостоятельностью умение одеваться и раздеваться без помощи взрослых, но далеко не все дети хотят именно этого. Они часто хотят другого: возможности волевого выбора. Дети жаждут сами решать, куда пойти на прогулку, что надеть, что съесть, к кому пойти в гости. А родители по старой привычке все это им диктуют. И если стоять на своем, во что бы то ни стало переламывая детское упрямство, можно получить в итоге разнообразные неприятные результаты. Например, своеволие может перейти в хроническую форму. Или наоборот, воля ребенка будет подавлена, он станет безынициативным, неспособным к творчеству и даже к принятию очень простых самостоятельных решений. Часто такие дети не могут ответить практически ни на один вопрос, не оглянувшись на маму или на бабушку. Спросишь «Какая у тебя любимая еда?», а он с растерянной, беспомощной улыбкой поворачивается к сидящему рядом взрослому.

Второй пик негативизма гораздо более известен. Он приходится на подростковый возраст. И в нем много не только упрямства, но и демонстративное. Теперь дети стремятся не отпочковаться от нас, а сравняться с нами. Однако они уже способны сопоставить свои возможности с возможностями взрослого и в честной конкуренции могут потерпеть фиаско, ведь взрослые превосходят их интеллектуально, социально, наконец — материально! Поэтому без гонора, упрямства, нахрапа исход такого состязания предрешен. А выигрыш так желанен! Так важен для самоутверждения! И здесь как раз умно поступает тот взрослый, который проявляет строгость. Подростковый бунт неизбежен, но лучше, когда он остается бунтом местного значения, а не перерастает в «мировую революцию».

Сталкиваясь с подростковым негативизмом, вроде бы логично постараться снять почта все запреты, предоставить детям (как и в пять лет) максимальную самостоятельность. Но, как ни парадоксально, это лишь подольет масла в огонь, и пожар разгорится еще сильнее. Порой вам будет казаться, что подросток сознательно нарывается на запрет. Вы расширяете границы его владений, а он хочет завоевывать все новые и новые территории. Вы разрешаете ему поехать одному к бабушке за город, а он через неделю требует отпустить его с друзьями на юг. Вы позволили дочери подкрасить губы, а она не замедлила воткнуть три серьги в одно ухо и выкрасила волосы в морковный цвет.

Повторяем: подростковый бунт неизбежен и все равно состоится, потому что он направлен не против того или иного запрета, а против взрослого. Поэтому запрет в мелочах — в какой-то степени гарантия безопасного бунта. Это как бы латы, доспехи, броня. И тут еще один парадокс. Надевает их взрослый, а защищают они… ребенка.

За примерами далеко ходить не надо. В чем проявлялась подростковая фронда в недавние времена, когда старшеклассники обязаны были ходить в школьной форме, не носить колец и серег, не краситься, не курить? Девочки надевали в школу юбку и свитер, а мальчики курили на заднем дворе или в туалете и чувствовали себя героями. Это самые смелые! Остальные же подражали им в мечтах. Бунтарская потребность была насыщена, и заметьте — какими скромными средствами, какой «малой кровью»! А спасибо за это надо сказать ханжеским и абсурдным, на первый взгляд, строгостям «застойной» школы.

Что же сейчас? Школьную форму отменили. Хочешь — в мини-юбке ходи, хочешь — в брюках, хочешь — в лосинах (за которые 20 лет назад девочку наверняка бы выгнали из школы). Вроде бы хорошо, да только переходный возраст никакими либеральными указами не отменишь. Потребность в бунте ищет своего выражения. И находит, прибегая, увы, отнюдь не к таким невинным средствам, как раньше. Конечно, и раньше всякое бывало, но мы говорим сейчас о тенденции, а она вполне определенная и не внушает оптимизма. Растут детская преступность, наркомания, количество школьных абортов, ранних сексуальных извращений. Списывать это на «тяжелую жизнь», по меньшей мере, смешно. В войну жизнь была тяжелее… (И такая тенденция прослеживается везде. Вспомните телесериал и книгу «Твин Пике». Там весьма красноречиво говорится о том, чем занимаются старшеклассники провинциального американского города, где им позволено все… Ну, или почти все.)

Значит ли это, что жизнь подростка следует превратить в тюрьму? Безусловно, нет, но не торопитесь назвать глупыми и абсурдными многие традиционные ограничения. Разумеется, в конечном итоге дело o родителей решать — позволить или не позволить двенадцатилетней дочери накрасить губы и налить или не налить пару рюмок сухого сыну-восьмикласснику. Только не забывайте, что за первым шагом неизбежно последуют второй и третий. Причем, гораздо скорее, чем вы полагаете.

А теперь обратимся к детям нервным. Почему упрямство встречается у них так часто?

По нашим наблюдениям, нервно-психические отклонения теснейшим образом связаны с нарушениями воли, с волевым дисбалансом. У застенчивых невротиков воля нередко бывает подавлена, у гиперактивных, демонстративных и конфликтных (а среди них могут быть не только невротики, но и психопаты) личная воля вступает в противоречие с волей социума. А можно встретить сочетание какой-то механической, неестественной покорности со спорадическими «выбрыками» в самых неожиданных ситуациях (этим часто отличаются шизофреники).

Под таким углом зрения интересно взглянуть на некоторые невротические симптомы: тики, подергивания, заикание и проч. Создается впечатление какой-то децентрации воли. Она (воля) словно перемещается на периферию. У заики упрямится речевой аппарат, у ребенка, страдающего тиками, проявляют своеволие глаза, рот или плечи (когда он то и дело поеживается). Органы как бы начинают жить своей отдельной, неподконтрольной разуму жизнью. Иногда кажется, что это некая компенсация: центральную волю подавили, а она разгулялась по окраинам.

Множество раз мы в своей работе наблюдали, как по мере гармонизации личности у ребенка исчезают непроизвольные подергивания, запинки в речи, энурез — и одновременно укрепляется воля: он становится более усидчивым, собранным, терпеливым, целеустремленным, не разбрасывается, доводит начатое дело до конца, ему больше не в тягость школьная нагрузка.

И все-таки какие мотивы стоят за упрямством? Самые разные: от неуемной жажды лидерства до болезненного страха или ревности. Приведем три интересных, на наш взгляд, случая.

Первый — Арсюша. Арсюша был крупным (в шесть лет выглядел семилетним), физически сильным. При взгляде на него можно было заподозрить все что угодно: стремление главенствовать, повышенную агрессивность, чудовищную избалованность. Но только не страх! И мать в анкете на вопрос о страхах поставила прочерк. Она жаловалась на упрямство сына. И действительно, упрямство Арсюши было непоколебимым. Он упрямился по любому поводу. И ничего с ним нельзя было поделать — хоть тресни! На последнем занятии в самый напряженный момент он наотрез отказался участвовать в коллективном действе, отлично понимая, что от него сейчас зависят все остальные. Это был единственный случай за всю нашу практику!

Тщетны были просьбы детей, уговоры взрослых, мольбы и слезы феи — невесты принца. Арсюша сидел набычившись и твердил только: «Нет. Нет. Нет».

Он выдержал до конца. Зато не выдержала его мама — тоже, кстати говоря, упрямая и очень скрытная женщина. Все два месяца, что длились занятия, она на многочисленные расспросы ухитрилась ничего не сообщить нам о своей семейной ситуации. Но тут позор сына так на нее подействовал, что когда все ушли, она разрыдалась и наконец сказала правду. А o правда была поистине горькой: сына она родила без мужа, родители ее за это всячески третировали, обвиняя во всех смер-тных грехах, соседи буквально не давали ни ей, ни мальчику прохода, а один сосед, хронический алкоголик, просто их терроризировал и однажды, вломившись в квартиру, зверски избил ее на пазах у ребенка. Конечно, мать знала о страхах сына, но боялась, что такая информация неизбежно повлечет за собой расспросы о ее семейном положении.

Но нет худа без добра. Теперь, сталкиваясь с ярко выраженным упрямством, мы среди прочих мотивов предполагаем и страхи. Даже если они практически никак не проявляются.

Случай Темы совсем из другой оперы, но тоже не слишком банальный. У этого семилетнего мальчика было прелестное, обрамленное крупными локонами лицо и обиженно-печальное выражение глаз. Мама привела его к нам с жалобами на неукротимое, бешеное упрямство. Причем она утверждала, что упрямство это вспыхнуло остро и внезапно, как эпидемия. До трех лет Тема полностью соответствовал своей девичьей внешности, и у нее не было никаких проблем, связанных с воспитанием. И вдруг — все резко поменялось: сопротивление буквально по любому поводу, ежедневные слезы, истерики.

Сопоставив ее жалобы с данными анкеты, мы заподозрили, что столь резкая перемена в Темином характере связана с рождением младшей сестры. Это произошло как раз, когда Теме было три года. Мама в значительной степени переключилась на новорожденную, причем обычные в таких случаях заботы здесь были стократ усилены, так как девочка родилась недоношенной.

Так называемые диагностические этюды, в которых Тема должен был показать на ширме разные ситуации — в них фигурировали он, мама и сестра,— полностью подтвердили наши предположения. Темины «приступы» негативизма главным образом приходились на те моменты, когда мать возилась с дочерью; брала ее на руки, кормила, одевала. Тема чувствовал себя заброшенным (во всяком случае, отброшенным на второй план); будучи ребенком ранимым и эгоцентричным, очень остро это переживал и мстил матери за «предательство». К тому же, он таким способом добивался ее внимания и ее переживаний. Материнский гнев и отчаяние были для него доказательством ее неравнодушия.

К счастью, мама, которая на самом деле очень любила своего сына, быстро все поняла и, вняв нашим советам, стала более ярко проявлять свою любовь к Теме, но и постепенно включила его в круг забот о младшей сестре. Последнее чрезвычайно важно для ребенка, страдающего от ревности, потому что тогда его самолюбие насыщается чувством ответственности. Ведь если его просят помочь, значит он уже взрослый, ему доверяют. К тому же, общая с мамой забота о младшем, сближает (а следовательно — примиряет) ребенка и с матерью, и с сестричкой или братиком. Во всяком случае, Темино упрямство улетучилось бесследно.

Третий случай — самый странный. Про Леву, девяти лет. При взгляде на невротиков редко можно сказать, что они созданы для радости, но у Левы был именно такой вид: просветленный.

Мать же была воплощением скорби. Скорби и жертвенного подвига. Еле слышно, как будто у нее не хватало сил подать голос, она жаловалась на упрямство Левы. По ее словам выходило, что его ничем не проймешь, что он безжалостен к ней — измученной женщине, вдове, вынужденной в такое нелегкое время одной растить ребенка.

А мальчик на занятиях кротко улыбался, первым бежал к ширме показывать этюды и делал все, о чем бы его ни попросили. Довольно сильное заикание Левы с каждым разом все уменьшалось.

Насторожило нас вот что. Помня историю с Арсюшей, мы предположили у Левы страхи. Догадка подтвердилась: Лева боялся оставаться ночью один. А мать регулярно уходила на ночные дежурства. Мы, естественно, предложили ей поменять работу, и это было в данном случае возможно. Она отказалась.

Да, это настораживало, однако мы и представить себе не могли, какие шекспировские страсти кипели в душе этой хрупкой женщины. Правда, она призналась, что замуж ее почти насильно выдали родители, мужа она не любила, отношения были сложные, брак — несчастливый. Наконец, она приняла решение о разводе, но тут выяснилось, что муж смертельно болен. Стиснув зубы, она осталась, чтобы ухаживать за ним… но ненависть тоже осталась. И обрела новую силу. Сегодня эта ненависть окрашивала ее память о покойном.

Зная все это, логично было бы предположить, что она пытается найти утешение в сыне, у нее ведь больше никого нет.

К концу первого цикла занятий дела у Левы существенно наладились, но мы решили закрепить результаты и предложили ему участвовать в лечебном спектакле. Нам показалось, что и маме будет полезно немножко побыть актрисой. Она, будучи еще совсем не старой женщиной, давно махнула на себя рукой и пребывала в состоянии хронической меланхолии, что, естественно, ее не украшало.

Мы предложили ей сыграть роль нежной, любящей матери в нашей пьесе по сказке «Серая Шейка». Эту пьесу, написанную в свое время для профессиональных кукольных театров, мы адаптировали сообразно психотерапевтическим задачам и, конечно, детским возможностям. Так вот, одним из персонажей в пьесе была взрослая Серая Шейка — мать двух утят.

Дальше произошло нечто непредвиденное: мать Левы страшно возмутилась в ответ на наше предложение и устроила форменный скандал. Мы и не предполагали в ней такую силу голоса! Мальчик, которому страстно хотелось не просто играть, а играть вместе с матерью (он выбрал роль утенка-сына), был потрясен и подавлен ее отказом. Но она была неумолима, а когда Лева стал хныкать, уговаривая ее все же согласиться на роль, вдруг набросилась на него, как разъяренная фурия, и ударила по лицу. Потом скомандовала: «Домой! Сейчас же домой!» И тут мы впервые увидели, как Лева упрямится: он ни за что не хотел уходить. «Слезы были больше глаз», по выражению Цветаевой, но он стоял насмерть. В конце концов она увела его насильно.

Эта картина еще долго стояла у нас перед глазами. Мы думали, вспоминали, сопоставляли… И наконец догадались! Лева был безумно похож на покойного отца, и мать нам об этом говорила, но мы пропустили такую важную в данном случае деталь мимо ушей. Сходство и сыграло роковую роль в ее патологическом отношении к сыну. За жертвенной заботой и неукоснительным выполнением материнского долга таилась ненависть. Хочется верить, что не вполне осознанная. Как-то уж слишком жутко предположить, что эта женщина испытывала садистское удовольствие, оставляя мальчика одного в пустой квартире, где недавно умер его отец. А пресловутое Левине упрямство… Оно было, согласитесь, вполне естественной реакцией на необъяснимые для него агрессивные вспышки матери. Да, мы еще раз убедились в том, что столь любимый нами афоризм Ларошфуко (который, кстати, должен был бы стать одним из девизов людей, профессионально работающих с человеческой психикой!) «Внешность обманывает только дураков» — совершенно справедлив. Лева с его внешностью на самом деле был создан для радости. Но увы…

И все же самая распространенная причина упрямства — это, как мы уже писали, реакция на излишний прессинг, на подавление воли.

Многократно сталкиваясь с проявлением упрямства у наших пациентов, мы пришли к выводу, что оно никогда не бывает патологической доминантой, а лишь следствием, лишь производным симптомом. Поэтому и работать с ним отдельно стоит лишь иногда: либо если имеешь дело с малышом, либо когда речь идет о ребенке с не очень развитым интеллектом. Упирать в таких случаях нужно на нелепые, смешные стороны негативного поведения и одновременно демонстрировать несмышленышу, что, упрямясь, он многое теряет, лишает себя массы приятных вещей, а также подвергается опасностям. Вот несколько этюдов.

Этюд 1. Выйдя на прогулку, собака заартачилась, не желая идти в ту сторону, куда звал ее хозяин, а пошла в противоположную. Там оказалась страшная грязь, она вся измазалась, пришлось вернуться домой. Потом выяснилось, что там, куда хотел пойти хозяин, был цирк-шапито, где показывали… (И перечислить как можно больше захватывающих цирковых номеров, демонстрируя на ширме какие-то детали, скажем, слона, обезьянку, клоуна.)

Этюд 2. Хозяин привел собаку на собачью выставку, где нужно было сделать… (перечислить, что именно), но придя туда, она наотрез отказалась от участия, хотя согласилась остаться в качестве зрителя. Каково же было ее огорчение, когда она увидела, какими медалями и призами наградили собак-победителей! (Показать.) А потом и всем остальным участникам выставки вручили разные чудесные подарки… (Перечислить как можно больше любимых ребенком вещей.)

Этюд 3. Однажды, когда хозяин и собака были на прогулке, им нужно было перейти улицу. Хозяин велел собаке стоять смирно, дожидаясь зеленого света, но собака заупрямилась и пошла на красный. В результате она чуть не попала под машину, а к хозяину подошел милиционер, отвел в милицию и оштрафовал. Это как раз были все те деньги, на которые он собирался купить собаке… (Мороженое, банан, шо-коладку и т. п.)

Разумеется, градус упрямства у разных детей разный. Интересно, что очень покладистые, кроткие дети в каких-то вопросах проявляют поистине ослиное упрямство. И его нужно уважать как хрупкий оплот независимости и достоинства.

А вот упрямству мутистом потакать не стоит (см. главу «Заговор молчания»)

В целом же психоэлевацию упрямства можно представить следующим образом. Устранив или сгладив причины, порождающие этот недостаток, надо параллельно стремиться перевести его на качественно новый уровень, возвысил до достоинства. Пользуясь уже закрепившейся в характере ребенка привычкой противодействовать, «упираться рогом», постарайтесь направить эту привычку в иное русло. Пусп сопротивляется неблагоприятным обстоятельствам, пусть противостоит неудачам, пусть преодолевает преграды — как внешние, так и внутренние — мешающие достижении цели. Иными словами, упрямство можно элевировать, превратив в упорство.

А упорство, согласитесь,— не такая ух плохая черта!

Хочу и буду!

С упрямством во многом перекликается демонстративное, вызывающее, вычурное поведение. По сути дела, это разные стороны негативизма. С той лишь разницей, что упрямец просто отказывается выполнить ту или иную просьбу, то или иное действие, а демонстративный ребенок в ответ на заданный ситуацией норматив реагирует совсем иным, часто немыслимым образом. Можно сказать, что упрямство — это негативизм пассивный, а демонстративность — активный. Но такое деление, конечно же, условно, четкой грани тут нет, одно может легко переходить в другое.

В предыдущей главе мы уже коснулись демонстративности переходного возраста, теперь посмотрим на это немного в другом ракурсе. Бытует мнение, что любые, самые невероятные проявления подростковой «самости» — в порядке вещей. Дескать, ничего, перебесится. Лишь бы в тюрьму не угодил и в подоле не принесла. А все остальное — пожалуйста!

Нам кажется, тут уместно несколько более тонкое разграничение. Когда девочка стремится надеть чересчур смелый туалет, а мальчик «балуется» сигаретами или залихватски опрокидывает стакан водки, это, конечно, демонстрация; но в таком желании себя искусственно «овзрослить» есть хотя бы внутренняя логика: девочка хочет казаться искушенной, видавшей виды женщиной, а мальчик — бывалым мужчиной. Да, эти потуги смешны, но цель понятна. Подростки уверены, что они тем самым себя украшают. Короче говоря, содержание их бунта — это нежелание выглядеть на свой возраст. И наоборот, бурное желание приблизить взрослость.

А вот девочка, которая стрижется наголо, или мальчик, который красит шевелюру в ярко-зеленый цвет,— это уже бунт с какой-то другой подоплекой. Скорее его можно охарактеризовать как истерическую попытку привлечь к себе внимание. Причем внимание отрицательное. Это должно настораживать даже не своей экстравагантностью, а сознательной порчей облика, тогда как самое главное в подростковом возрасте — желание нравиться.

Да, этому «трудному» возрасту присущи крайности. И в каком-то смысле дети их впоследствии перерастают. Но истерическое желание выделиться, противопоставив себя окружающим любой ценой, в том числе и ценой утраты привлекательности, во многих случаях никуда не исчезает. Личностная тенденция остается. Она может трансформироваться и уже не так бросаться в глаза, зато есть опасность, что разрушение внешнего облика сменится разрушением организма в целом и психики в первую очередь. Недаром подростков-панков, подростков-хиппи и т. п. принято называть группой риска. Среди них гораздо чаще встречаются наркоманы, алкоголики, люди с асоциальным поведением. Вот и выходит, что демонстративность с тенденцией к саморазрушению, перешагнув барьер пубертатного возраста, внешне как будто бы блекнет, но по существу прогрессирует.

Хочется подчеркнуть, что это именно тенденция, а не фатально неизбежная динамика, но лучше обращать внимание на такую тенденцию вовремя и принимать соответствующие меры.

Естественно задать вопрос: может ли демонстративность быть патологической доминантой личности? Ответить непросто. И да, и нет. Как и упрямство, демонстративность скорее сопутствующий поведенческий признак, но он может стать таким ярким, таким выпирающим, что заслонит основной. Бывает же, когда видишь женщину, в одежде которой есть какой-то яркий, кричащего цвета или формы аксессуар, уже не замечаешь основу ее одежды — пальто. Только и думаешь: «Кто там, в малиновом берете?»

Но в строгом смысле слова патологической доминантой демонстративность у невротиков не бывает никогда. Во всяком случае, мы с этим не сталкивались. Хотя демонстративных детей видим практически в каждой группе.

Что полезно знать о демонстративности? Во-первых, то, что это парадоксальное проявление застенчивости. Интересно, что сначала такие дети кажутся вполне раскованными, даже развязными. Мысль об их застенчивости и в голову не приходит. И. на первом этапе лечения они успешно справляются с требованием показать на ширме театральный этюд. Но надо видеть, что с ними творится на втором этапе, когда надо участвовать в спектакле и они знают, что впереди премьера, сцена, зрители! Вдруг они делаются страшно скованньми, даже деревянными. В буквальном смысле слова не похожими на себя.

Обычно стеснительность, смущение выражаются в желании спрятаться, скрыться, стать невидимым. Тут же наоборот. Человек не прячется, а всячески выставляет себя напоказ, причем со знаком «минус». В чем же здесь дело?

Вероятнее всего, такое поведение соответствует шекспировской формуле «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть». При заниженной самооценке застенчивый человек нередко пребывает в ошибочной уверенности, что на него обращено всеобщее внимание, причем внимание отнюдь не одобрительное: его осуждаю», презирают, над ним смеются.

«Ах, так?! — думает он,— Так лучше я сам буду вызывать ваше негодование, презрение, смех».

И начинает провоцировать у окружающих отрицательные эмоции, которые он, по его убеждению, все равно непроизвольно вызывает. То есть он начинает как бы дирижировать «вселенской неприязнью по отношению к себе», ограждая тем самым свое самолюбие от неожиданных травм. Теперь ему заранее якобы известно, чего ждать в тот или иной момент, и такое волевое вмешательство проливает капли бальзама на его бесчисленные душевные раны.

Во-вторых, демонстративность бывает сопряжена с неутоленной жаждой лидерства. Вернее, не утоленной нормальным путем. Кстати, именно здесь, пожалуй, следует искать кардинальное отличие демонстративных детей от просто застенчивых. Этот момент нельзя недооценивать. Во многих случаях, когда такой ребенок обретает «здоровое» поле для самоутверждения, его демонстративность сглаживается или исчезает вовсе.

И, наконец, третье обстоятельство, которое важно учитывать. Одним из существеннейших, а порой самым существенным источником демонстративности является тот или иной порок в семейных отношениях. И на этом, пожалуй, стоит остановиться.

Иногда сложности в семье сразу бросаются в глаза. Скажем, в истории с Гришей Е. многое было понятно с самого начала: мать не скрывала от нас, что у мальчика очень тяжелые отношения с отчимом. У отчима в первом браке был сын, которого он обожал и которого постоянно сравнивал с пасынком. Отнюдь не в пользу последнего. Ситуация вполне понятная, вот только что со всем этим делать? Отчим охотно признавал свои ошибки, но заявлял, что измениться не в состоянии. А Гриша обладал совсем не ангельским характером и не соглашался на роль жертвы. Поведение его было не просто демонстративным, а вызывающим. Придя в гости, он, одиннадцатилетний школьник, мог закатить скандал или полвечера ныть, видя, что всем очень весело, и требовать немедленно увести его домой. Дома же с ним вообще не было сладу. Он буквально изводил взрослых сварливостью, вечными придирками, доходящими до откровенных издевательств, и стремлением всегда все сделать наперекор. Даже его жадность была демонстративной до карикатурности. И он ее нисколько не стыдился, а наоборот — неустанно подчеркивал.

— А я жадюга! — с вызовом провозглашал он на наших занятиях, не стыдясь ни детей, ни взрослых.

— Дядя Витя (отчим) — мой злейший враг, — заявил Гриша, сверля глазами мать.

Что касается матери, то она, как обычно и бывает в таких случаях, металась меж двух огней, была совершенно растеряна, измучена и даже приблизительно не представляла себе, как быть.

Повозиться нам с Гришей пришлось изрядно. Поняв, что на «перековку» отчима надежды нет, мы все силы бросили на гармонизацию взаимоотношений сына с матерью. Прежде всего она должна была решить очень нелегкую задачу: переориентировать свое внимание с негативных проявлений сына (которых было великое множество!) на позитивные (которых было с гулькин нос). И сделать все возможное, чтобы возвысить Гришу и в собственных глазах, и в глазах окружающих. С окружающими тоже было непросто, потому что в среде друзей и знакомых за Гришей уже укрепилась дурная репутация.

Мы воздействовали и непосредственно на Гришу, давая ему через театральные этюды «хозяин — собака» понять (а понимал он все прекрасно, так как мальчиком был смышленым), что демонстративность прежде всего смешна.

Интересная деталь: в своей анкете на вопрос «О чем ты мечтаешь?» он ответил лаконично — «О власти». Так вот, ставя собаку (символическое alter ego ребенка) в разные нелепые ситуации, вызванные демонстративностыо ее поведения, мы старались внушить Грише, что невозможно управлять людьми, если постоянно себя им противопоставляешь и своевольничаешь.

Бывают и не столь прозрачные ситуации. У Валентина Г. в семье вроде бы все обстояло благополучно. Любящая мать, преданный, заботливый отец и сестра-погодок, с которой у Вали были вполне дружеские, доверительные отношения. И мы вслед за матерью какое-то время недоумевали, почему в такой замечательной семье мальчишка вытворяет бог знает что: прогуливает уроки, дерзит учителям, устраивает хулиганские выходки и, главное, все делает только наперекор. Даже если родители предлагали ему что-то заведомо любимое, приятное, давно желанное, он непременно отказывался, и не просто отказывался, а… Скажем, семья собиралась на зимние каникулы в Новгород. Поездка планировалась заранее, к ней долго готовились, и вот — завтра отъезд. Чуть ли не перед отходом поезда Валя заявляет, что в Новгород он не поедет, а желает ехать к родственникам в Калугу. И настаивает-таки на своем!

Правда, на наших занятиях ничего подобного не происходило. И если бы не заметные глазные тики, у нас бы к Вале не было претензий. Да, видно было, что мальчик самолюбив, не прочь покрасоваться, блеснуть, но это ничего общего не имело с той картиной, которую, не жалея красок и не без литературного мастерства живописала мама в своих еженедельных отчетах.

Не случись история с женскими гигиеническими пакетами, мы бы еще долго пребывали в недоумении. К счастью, она произошла не на исходе, а в середине лечебного цикла, и мама не замедлила нам об этом сообщить.

Двенадцатилетний Валя несколько дней донимал ее расспросами о гигиенических пакетах: что это такое, для чего предназначено? И все «на голубом глазу»! Мать краснела, бледнела, покрывалась испариной и, наконец, сдавшись, объяснила все как есть. Она искренне считала, что он спрашивает, потому что не знает (это в двенадцать-то лет, да еще при такой заботливой рекламе!).

Насторожившись, мы уже другими глазами взглянули на семейную идиллию. И увидели, что отец, добрый, положительный, хозяйственный, совершенно по темпераменту не соответствует своей пылкой жене, которая, как лермонтовский парус, все время «просит бури». И даже не просит, а как будто нарывается. Валя (как это ни удивительно, если вспомнить ее жалобы) и оказался той самой «бурей», в которой она и обретала парадоксальный покой.

Он оказался достойным партнером, достойным соперником. Тут, что называется, нашла коса на камень. Самолюбивый и самостоятельный Валя не желал подчиняться авторитарной матери. Ее такое неподчинение бесило. Но все это было на уровне сознания. Бессознательная картина была прямо противоположной. Своим вызывающим поведением Валя бесперебойно поставлял матери, которую безусловно любил, острые ощущения, которых она жаждала. Он был неиссякаемым живительным источником. Для Вали же эти бесконечные выяснения отношений тоже имели скрытый от сознания смысл. Личность достаточно яркая и сильная, он безотчетно претендовал на роль взрослого мужчины. Тем более, что свято место — волевого, сильного, бесстрашного отца — было пусто. И Валя, разумеется психологически, пытался его занять. Но средства при этом использовал детские. (А какие же еще мог использовать ребенок?) В общем, мы имели дело с самым настоящим, хотя и неявным, психологическим браком.

И в Гришином, и в Валином, и во множестве подобных случаев основные усилия следовало направить на работу с родителями. Корректировка поведения детей происходила лишь «постольку-поскольку» — чтобы поскорее убрать тяжелый для окружающих поведенческий фон. Говоря по правде, поведение детей улучшилось бы в любом случае, ибо являлось производным от неправильного отношения к ним родителей. Хотя, как правило, дети, склонные к демонстративности, болезненно самолюбивы, поэтому нужно помочь им обрести ормальный способ самоутверждения. На наших занятиях сделать это легко — они оказываются великими артистами; но важно позаботиться и о будущем.

Давать таким детям этюды на демонстративность, конечно, можно, но в этом нет особой нужды. Подобные этюды необходимы в других случаях: когда человек не осознает, что демонстративность нелепа, смешна, уродлива, что она производит на окружающих отталкивающее впечатление. (Невротики-то как раз в глубине души это осознают, хотя далеко не всегда признаются.) Такое «несознательное» отношение к собственной демонстративности можно наблюдать при истерической психопатии и некоторых формах шизофрении. Ведя себя вычурно, шизофреник или истерик вовсе не считает, что делает что-то не должное. Напротив, ему кажется, что благодаря этому он становится более привлекательным интересным.

Скажем, девушка, отправляясь на рынок, надевает специально сшитую для этой цели юбку до пят, набрасывает на плечи цветастый платок с бахромой, вешает на руку не обычную хозяйственную сумку, а старую допотопную кошелку или привязывает к поясу берестяной туесок. Вроде бы все вполне логично. Если вы ее спросите, она вам скажет, что хочет выдержать стиль, быть «ближе к народу», да и к тому же в кошелке удобно нести картофель, а в ягодном туеске — малину. И все вроде правильно. Но чего-то слишком много, а чего-то не хватает. На чем-то поставлен излишний акцент, а что-то оставлено без внимания. Как в театре. Ведь когда мы смотрим даже вполне реалистический спектакль, мы же не путаем его с жизнью. Хотя, казалось бы, все как в жизни: события, поведение, одежда, речь, а — все равно театр!

Вот и в реальности попытка «сделать из жизни театр» выглядит, как правило, вычурно и, увы, наводит на подозрения психиатрического толка.

Интересно, что зачастую именно при серьезных, глубоких нарушениях психики (разумеется, за исключением острых, клинических случаев) демонстративность бывает менее очевидной, чем при неврозах, и ее улавливаешь только на уровне оттенков, нюансов. Наша пациентка Марина Б., девочка с уже вполне женской фигурой и вообще с опережающим ее возраст половым созреванием, была полностью поглощена «лирическими» чувствами: вздыхала о мальчике, с которым познакомилась летом в пионерском лагере, ревновала его к подружке, интересовалась только телесериалами про любовь, плакала при одном лишь упоминании о предмете своей любви и охотно делилась переживаниями о нем с кем попало. Не очень внимательному человеку эта тринадцатилетняя девочка могла показаться чувствительной до сентиментальности и открытой до беззащитности. И именно это входило в перечень жалоб со стороны ее матери. Собственно говоря, так оно и было. Так, да не совсем. Главное заключалось в другом. Во всем поведении Марины была некоторая неадекватность. Она напоминала литературный персонаж, причем не конкретный, а собирательный. Перед нами была не современная девочка, а героиня сентиментального романа конца XVIII века. Но и это еще не все! В конце концов такое бывает: смотришь на человека и думаешь, что ему естественней было бы родиться в другую эпоху. Но в Марине сама ее персонажность была нелепой. Как, впрочем, и все остальное: походка, голос, интонации, улыбка. Все это было у нее совершенно неуместно, причем всякий взрослый видел, что она не «интересничает», а просто иначе не умеет. И не понимает, чем ее поведение отличается от нормального, почему над ней смеются. Если быть совсем точными, она напоминала деревенскую дурочку, изображающую чувствительную барышню. Но она, повторяем, никого не изображала. Она была такой.

И настолько все это было трудно уловимо (хотя чувствовалось в каждом жесте, в каждой фразе), что мы толком не могли сформулировать свои выводы и объяснить матери, что именно и каким образом нужно корректировать в поведении Марины. Но чувствовали мы это буквально кожей. Как и многие другие люди, например, одноклассники Марины, которые потешались над ней, привязываясь (что характерно) к чему-то второстепенному: к одежде, к ее длинной косе, хотя и одевалась она обыкновенно, и косу в ее классе носили еще три девочки.

Когда же учительница, всегда встававшая на защиту Марины, однажды попробовала допытаться у ребят, в чем все-таки дело, она наконец услышала нечто более внятное:

— А что она выпендривается?.. Строит из себя неизвестно что…

Конкретнее дети ничего не смогли сказать, но они уловили суть: демонстративность, вычурность, неестественность девочки. Хотя и приняли эту суть за кривляние.

В подобных случаях мы отводим демонстративному поведению роль патологической доминанты. И целенаправленно, планомерно учим другим моделям поведения, другой манере себя вести. А иногда мы вообще идем на крайнюю меру: прямо говорим ребенку, что странное, нелепое поведение «собаки» чем-то напоминает его собственное. Если руководствоваться принципами нашей методики, то это действительно крайняя мера. Невротики от нас такого не слышат никогда.

Разумеется, и в этих случаях надо иметь в виду, что демонстративность ставится во главу угла условно, что истинная патологическая доминанта какая-то другая. Скажем, при истерии это чаще всего манифестация плохо осознаваемых, но бурных импульсов сексуальности. Про шизофрению вообще разговор особый.

Ну а теперь, чтобы вы представили себе содержание этюдов на демонстративность, приведем несколько примеров.

Этюд 1. Девочка пошла в гости к подруге и взяла с собой собаку. Она, правда, сначала хотела пойти одна, но собака очень просилась в гости (разыграть диалог). Они пришли, и навстречу собаке-гостье выбежала собака-хозяйка и радостно залаяла. Наша собака в душе тоже была счастлива, что будет возможность поиграть, но для пущей важности стала кривляться, корчить недовольные гримасы, делать вид, что совершенно равнодушна к бросившейся ей навстречу собаке и даже ее немного презирает. Собака-хозяйка обиделась, уползла под диван и весь вечер там просидела. А подруга нашей девочки попроси ла ее в следующий раз приходить без собаки. Когда они вышли на улицу, у них состоялся разговор… (о чем?)

Этюд 2. Собака выходит во двор. Там много других собак, которые играют не обращая на нее внимания. Она какое-то время ходит вокруг них, а потом начинает кататься по траве и дико выть. Этот страшный вой слышит хозяин и в ужасе выбегает во двор. Что же он видит? Собаки и люди окружили его собаку, а она воет что есть мочи и думает: «Как здорово! Я в центре внимания!» Все говорят: «Бедная собака! Жестокий хозяин, неужели вы не могли за ней уследить?» В это время подъехала собачья «Скорая помощь». Врач осматривает собаку и заявляет, что это — симуляция. Все смеются и думают: «Какая глупая собака!» Что думает в это время собака? Хозяин?

Этюд 3. Собака чем-то (придумать — чем) разозлила своего хозяина, и хозяин на нее накричал. Собака злобно залаяла в ответ и выскочила на улицу. «Не вернусь домой!» — подумала она. Но потом стемнело, стало холодно, пошел дождь. Собака подошла к двери своей квартиры, поскреблась, ей открыл хозяин… (Диалог.)

Этюд 4. Собака поспорила во двор с другими собаками (о чем?). И решив, что им все равно ничего не докажешь, расстроенная вернулась домой. «Что с тобой?» — спросил хозяин. «Мне все надоело, все опротивело», — заскулила собака и побежала на кухню. Через минуту она вернулась с огромным кухонным ножем в зубах (подобные этюды мы даем лишь тем демонстративным детям, в поведении которых есть и такие штришки). «Вот тебе нож», — в отчаянии обратилась она к хозяину. — Убей меня. Мне надоело жить!» Хозяин взял собаку на руки, ласково погладил по вздыбленной шерсти и сказал… (Что ей сказал хозяин, чтобы успокоить?)

Как «вылечить» ребенка от шутовства?

Кого-то, наверное, удивило, что, написав так много о демонстративности, мы даже не упомянули о столь ярком ее проявлении, как шутовство. А ведь это весьма распространено. Дети-клоуны, дети-шуты — редко какой класс обходится без них. Для неопытной учительницы, когда на уроке сидит такой «артист», работа становится пыткой. Да и у родителей часто опускаются руки. И на улице, и в гостях, и дома — стоит лишь кого-то пригласить — ребенок начинает вытворять черт знает что! Корчит рожи, хохочет как ненормальный, выкрикивает глупости… Не успеваешь за него краснеть! Особенно страдают те родители, которые по натуре застенчивы. Им кажется, что ребенок постоянно привлекает к себе негодующее внимание окружающих. И тогда они перестают ходить в гости, ведут замкнутый образ жизни, лишают сына или дочь удовольствия пойти в театр, на елку, на именины. В конце концов раздражение становится для родителей привычной эмоцией.

Правда, многие из них успокаивают себя тем, что с годами дитя образумится, посерьезнеет. Но чаще всего это ложные надежды. Подрастая, ребенок-шут нередко связывается с хулиганами, и его шутовство делается не только раздражающим, но и небезопасным. А примыкает он к хулиганам потому, что «благовоспитанное общество» его отвергает. Хулиганы же, во-первых, сами по натуре демонстративны, а во-вторых, всегда рады пополнению рядов.

Ну и что же, спрашивается, делать? Как «вылечить» ребенка от шутовства?

Прежде всего перестать раздражаться. А как перестанешь, если он своими выкрутасами доводит до белого каления?

И тем не менее сделать это необходимо. Иначе возникает не просто замкнутый круг, а круг порочный. Ну, а искать, где начало круга, — занятие бесперспективное. Да и что толку выяснять, кто был первым? Ребенок, спровоцировавший раздражение родителей, или родители, своим раздражением (а то и просто невниманием) побудившие ребенка к шутовским демонстрациям? Как бы то ни было — размыкать этот круг надлежит взрослому. И потому, что взрослому это легче сделать, и потому, что отношениями между взрослыми и ребенком должен руководить взрослый.

Но тогда возникает другой вопрос: а как, в каком звене разомкнуть?

Самое главное — понять природу шутовства, его скрытую мотивацию. Она не очень проста и безусловно связана с определенными особенностями характера. Но у ребенка невротического склада суть, как правило, сводится все же к чувству непризнанности, недооцененности. И это накладывается на некую врожденную склонность к шуткам, юмору, гротеску. В семье же такого ребенка зачастую шутить не принято. А «клоунничать» и подавно. Особенно суровы бывают отцы. «Кончай паясничать, шут гороховый! Надоело!» — вот характерный окрик.

Чего хотят родители от такого ребенка? Вдумчивости, спокойствия, а главное — серьезного отношения к жизни. То есть как раз всего того, что несвойственно его характеру. В результате подобного «искоренения» недостаток только усугубляется, а давление на ребенка выходит боком: могут появиться энурез, заикание, тики (последнее родитеди тоже иногда считают нарочитым кривлянием — скажем, когда ребенок кривит рот), суетливые, хаотичничные движения, частая смена настроений — от эйфории до меланхолической подавленности.

Мы же уверены и не устаем твердить родителям, что недостаток гораздо продуктивнее не искоренять, а элевировать, постепенно, но неуклонно возводя в ранг достоинства.

Давайте разберем это на примере шутовства.

Ребенку-шуту следует дать понять, что его кривлянье — это скрытый актерский дар (как, собственно говоря, часто и бывает), только всему этому нужно oнайти правильное время, место и обстоятельства. И вы готовы ему помочь.

Он паясничает, когда приходят гости? Прекрасно! Пусть подготовит самостоятельно или с вашим участием какой-нибудь номер, а то и целую программу: изображает цирк, эстрадных певцов, рассказывает анекдоты (естественно, не выходящие за рамки приличия), показывает кукольный спектакль. Ваших друзей или родственников нужно потихоньку об этом предупредить, чтобы, когда начнется «представление», оно было встречено не насмешками и раздражением, а напротив — бурными аплодисментами и восторгами.

Ребенку тоже нужно задать определенные «рамки игры»: сказать ему, что развлекательная программа всегда бывает после еды, потому что, поев, зрители будут более благосклонны. Пусть, к примеру, заранее сделает пригласительные билеты, в которых будет указано время начала спектакля. Но и слишком долго растягивать ожидание не следует, а то праздник превратится в муку. Дети-шуты обычно нетерпеливы, и у них может произойти нервный срыв. Очень хорошо, если удастся заснять представление на видеопленку или сделать фотографии, а потом демонстрировать знакомым и, конечно, самому ребенку.

Только не надейтесь, что после одного такого представления произойдет чудо, и в следующий раз, когда придут гости, ребенка будет не видно и не слышно. Повторяем: страсть к актерству, к тому, чтобы быть на людях и вызывать их потрясение, у таких детей в крови. И важно не отучить их от этого, а позаботиться о том, чтобы он не были посмешищем. Допустим, ребенку надо втолковать, что разным гостям еще можно показывать одну и ту же программу, но тем, кто ее уже видел, повторение будет не очень интересно. Предложите какие-то новые варианты, побуждайте «артиста» к творчеству, а если он затрудняется, обязательно помогайте ему.

Предостерегаем вас и вот от какой ловушки. У детей-шутов и без того повышенная жажда внимания (поэтому они, собственно, и ведут себя таким образом — чтобы любыми средствами привлечь внимание к себе, пусть даже это внимание будет негативным!). Готовясь к представлению, они могут постоянно «тянуть одеяло на себя», требовать, чтобы вы бросили все дела и рисовали афишу, готовили декорации. Здесь нужно пойти на разумный компромисс, причем задавать условия опять-таки должны вы, а не ребенок. Хорошо привлечь к репетициям и всему прочему других детей, если они у вас есть. А если нет — соседского мальчика или девочку.

Параллельно стоит заниматься тренировкой внимания и усидчивости детей-шугов. Конечно, тоже в игровой форме и не забывая подкрепить успехи разнообразными поощрениями. Например, таким детям час-то не нравится читать. Можно вначале ориентировать их на чтение детских стихов, где много прямой речи, принадлежащей разным персонажам (К. Чуковский, А. Барто), а потом — на чтение пьес, причем читать их с ребенком по ролям.

Если он готовит к завтрашнему уроку параграф по истории, можно — в качестве награды за хорошо усвоенный материал! — предложить и помочь ребенку разыграть какие-то исторические картинки (скажем, показать первобытных людей или важных, надутых бояр в шубах с длинными рукавами).

А наградой за выученную географию могут быть в разные этнографические сценки (например, из жизни индейцев) и рисунки, повешенные на стену, сели присутствует склонность еще и к изобразительному творчеству.

Подчеркивать подобным образом артистические способности таких детей может и педагог — естественное с поправкой на школьные условия.

Вообще, ребенка со склонностью ко шутовству полезно (приведя его немного в чувство вышеописанными способами и, следовательно, сняв отрицательную реакцию на него окружающих) определить в то место, где его артистические склонности найдут более точное и конкретное применение. То есть: пристроить к делу — дать ему какую-то локальную сцену, чтобы он не превращал в сцену всю жизнь. Но помните, что ребенку, который любит кривляться, вовсе не обязательно понравятся бальные танцы или занятия музыкой, столь любимые сейчас многими родителями. Лучше поискать драматический кружок, кукольную студию что-то,связанное с эксцентрикой, акробатикой, фокусами.

Мы даем все эти советы не на пустом месте. К нам такие дети попадают довольно часто и у нас с ними обычно не бывает серьезных проблем. Они жаждут себя показывать, выступать, а наши занятия и состоят из сплошных выступлений. Но, сразу же признав за ребенком много достоинств, мы задаем ему и довольно жесткие рамки. Хотя не сразу. Сначала мы, наоборот, разрешаем ему выступать самым первым, но одновременно стараемся внушить, что хороший актер должен быть вежливым и терпеливым зрителем. Потом выступление ребенка постепенно отодвигается («Сегодня ты будешь третьим или четвертым») и превращается в награду за терпение. А сам ребенок приучается к мысли, что он стал гораздо более терпеливым и окружающие это очень ценят («Посмотрите, ребята, какой у нас сегодня Игорек сдержанный! Все выступают, а он сидит и внимательно смотрит. Вот что значит — настоящий артист!»).

Но если у кого-то из выступающих появляется нужда в ассистентах, мы посылаем за ширму в первую очередь такого непоседу.

Как и вообще демонстративность, это частное ее проявление не бывает у детей-невротиков патологической доминантой. Соответственно, и заниматься шутовством, то есть давать этюды на шутовское поведение, нужно минимально. Патологическая доминанта в таких случаях — это жажда лидерства, которая сопряжена с застенчивостью, проявляющейся парадоксальным образом (да-да, такие дети часто бывают глубинно застенчивы!), заниженной самооценкой и нередко ревностью — к другим братьям и сестрам, к матери или отцу, к детям, которых ставят им в пример, даже… к животным. Получив «площадку» для самоутверждения, обязательно связанную с юмористическими наклонностями ребенка, невротик довольно быстро гармонизируется.

Сложнее обстоит дело с детским шутовством иного происхождения — с тем, что в психиатрии принято называть дурашливостью.

Человеку несведущему или не очень наблюдательному может показаться, что дурашливость и невротическое паясничанье — это одно и то же. Нет, сходство здесь чисто формальное. А вот разница существенная.

Прежде всего, дурашливость непроизвольна. Если невротик, пусть неуклюже и не к месту, но пытается насмешить окружающих, то дети, страдающие дурашливым поведением (диагнозы могут быть разные, скажем только, что эти заболевания, как правило, глубокого органического происхождения), вовсе не ставят перед собой такой цели. Они ни над кем не издеваются, просто смеются к месту и не к месту — к сожалению, гораздо чаще последнее. У таких детей, наоборот, снижено или вовсе отсутствует чувство юмора. Они хихикают, а то и хохочут во весь голос не потому, что им смешно. Просто это некий симптом, который может свидетельствовать о повышенном возбуждении. А оно, в свою очередь, может быть следствием чего угодно — как радости, так и ужаса.

И с такими детьми нужно целенаправленно работать, стараясь приучить их к правильным моделям поведения. Дело это сложное, небыстрое и требует огромного запаса терпения. Дурашливым детям трудно посмотреть на себя со стороны и еще труднее контролировать свое поведение — даже тогда, когда они начинают понимать, что ведут себя недолжным образом. Но, вводя такого ребенка в рамки общепринятого поведения, крайне важно — для равновесия — повышать его самооценку, которая может страдать от постоянных указаний на поведенческие недостатки.

Наш опыт показывает: когда упорно работаешь с подобными детьми, не надеясь на скорые перемены, — результаты как раз могут превзойти все ожидания.

Шестилетний Эдик реагировал на все так неадекватно, что вообще было непонятно, доходит ли до него смысл наших слов. Спросишь: «Как тебя зовут?» — смеется. Скажешь: «Подойди ко мне!» — подойдет, но опять смеется. А уж когда прячется за ширмой, чтобы показать какой-нибудь этюд, буквально давится смехом.

И только по каким-то редким и коротким проблескам можно было догадаться, что за этой пугающей дурашливостью все же скрывается нормальный интеллект. (Дурашливость может сопутствовать и слабоумию, но мы такими детьми не занимаемся.)

К счастью, у Эдика была не только любящая, но и очень умная, энергичная мать.

Мы сосредоточили усилия на том, чтобы донести до мальчика всю нелепость, несуразность его поведения. Конечно, не унижая его. И тут нас, как всегда, выручила перчаточная собака. Это она, а не Эдик, то и дело хихикала в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах. Сначала казалось, что до Эдика ничего не доходит, что он не делает переноса, не соотносит свое поведение с поведением собаки. Потом стало понятно, что перенос он все-таки делает, но справиться с собой не в состоянии. Как люди, которые слышат, что поют фальшиво, и все равно не могут правильно воспроизвести мелодию. К концу первого цикла занятий мы были в некоторой растерянности: стоит ли продолжать?

Но, посмотрев на Эдика через три месяца (все это время мама продолжала заниматься с ним по специально составленной нами программе), мы с удивлением обнаружили, что он как-то посерьезнел и организовался. Поэтому решили рискнуть — привлечь его к участию в лечебном спектакле.

Здесь мы снова сконцентрировались на дурашливости. Достаточно сказать, что персонажа, которого играл Эдик, так и звали: Хо-Хо. Эта черта была доведена в пьесе до гротеска. Работать с Эдиком на этом этапе было невероятно сложно, но опять огромную часть работы взяла на себя мама. В результате он вполне прилично сыграл свою роль, смеялся только там, где было положено по сюжету, а остальное время спокойно слушал реплики других артистов, участвовал в массовках, ни к кому не лез и на большинство зрителей произвел впечатление достаточно благополучного (психически) ребенка.

Научившись сдерживаться, он научился и концентрировать внимание, быстро освоил чтение и счет, хотя до этого мама с ним билась полтора года и все безрезультатно. Короче говоря, в семь лет Эдик пошел в школу. Конечно, проблем у него оставалось более чем достаточно, но их можно было решать «в рабочем порядке».

Вот несколько этюдов, которые стоит использовать в случаях, в той или иной степени похожих на случай Эдика.

Этюд 1. Собака и хозяин пришли на день рождения. Хозяину там очень нравилось… (перечислить, какие были интересные игры и вкусные вещи), но вдруг собака начала кривляться, громко хохотать, приставала к гостям, наконец, вцепилась зубами в скатерть, дернула за нее, и все яства оказались на полу. (Поподробнее описать картину разрушения.) Собаку с позором выгнали из дома, хозяину, естественно, пришлось уйти вместе с ней. На улице у них состоялся разговор… (О чем?)

Этюд 2. Собака на викторине. Хозяин привел собаку на викторину. Там было много других собак-участниц, победителю был обещан приз. Собака вместо правильных ответов на вопросы, дурачась (а не потому, что не знает — она все отлично знает!), выкрикивает всякие глупости. Например, пес-ведущий задает вопрос из области живописи: «Кто такой Рафаэль?» Собака спешит ответить, что это ниндзя-черепашка, и начинает показывать приемы каратэ, распугивая всех собак и срывая викторину. Естественно, этим она огорчает и позорит своего хозяина, который… (Что делает?)

Конечно, чем более точно собака своими шутовскими ответами будет пародировать поведение самого ребенка, тем лучше.

Этюд 3. Встретились две собаки-шута и начали соревноваться, кто лучше кривляется (показать и перечислить). А тем временем на них надвигалась опасность… (Придумать, какая именно.)

Этюд 4. Однажды собака встретила маленького щеночка, у которого была сломана лапа. Она его в душе пожалела, но неожиданно даже для самой себя начала хохотать и кривляться. Щенок решил, что она издевается над его увечьем, очень обиделся, заплакал и сказал… (Что именно?)

Ну, и в конце хочется добавить буквально несколько слов о норме. В предподростковом и подростковом возрасте повышенная смешливость и даже в какой-то степени дурашливость, особенно у девочек, — вполне нормальны. Это, как правило, свидетельствует о проявлении кокетства на фоне застенчивости. А то и просто об избытке жизни. О предчувствии юности и счастья.

Запретная черта

Одним из серьезных поведенческих отклонений несомненно является воровство, как с точки зрения психических деформаций, так и с точки зрения социальных последствий. Ведь воровство — это и отклонение, и преступление.

Сейчас нередко можно услышать, что в России народ вообще вороватый, что это, мол, в крови испокон веков. В доказательство цитируют Н. М. Карамзина. Якобы на вопрос, как он при помощи одного слова определил бы Россию, великий историк ответил: «Воруют». Ну и, конечно, приводят множество примеров крупного и мелкого расхищения государственного имущества.

Не будем долго полемизировать и распространяться о том, что в массовом сознании советского периода существовало резкое разграничение государственной общенародной собственности и собственности личной, принадлежащей другому человеку. Но вот по поводу того, что это в крови, хотим уверенно возразить. Когда какая-то черта, что называется, исконная, она проявляется уже в детстве. Причем в детстве даже более отчетливо, чем в зрелом возрасте, ибо еще не замаскирована, не скорректирована, не уравновешена воспитанием.

Например, застенчивость у множества наших людей действительно в крови, и это очень видно по детям, по частоте родительских жалоб на гипертрофию этого свойства. А у кавказских детей, которых в последнее время нередко приводят к нам на прием, пожалуй, одной из доминирующих врожденных черт можно назвать стремление к лидерству.

Возвращаясь к воровству: если бы народ у нас был вороватый, то и дети как минимум через одного норовили бы что-нибудь стянуть. Но ничего подобного мы не наблюдаем ни на своих занятиях, ни в быту. Более того, жалобы на детское воровство встречаются в нашей психокоррекционной работе крайне редко и при этом расцениваются родителями как вселенская катастрофа, как нечто такое постыдное, о чем даже в беседе со специалистом сообщают, краснея до ушей. Интересна и такая деталь: если ребенок пойман на воровстве, этот симптом моментально выходит для взрослых на первый план и они уже готовы смотреть сквозь пальцы на все остальное. Какая же это национальная черта, если жвачка, украденная из маминой сумки пятилетним несмышленышем, вызывает такую панику?

Очень интересно и другое. В 1992-1993 годах воришки буквально посыпались на нас, нам даже пришлось разработать особый вариант методики. Вначале мы были удивлены, потом привыкли и решили про себя, что все большее и большее число любителей чужой собственности становится некой устойчивой тенденцией, с которой волей-неволей надо смириться.

Но вскоре произошла обратная неожиданность. Примерно с весны 94-го года «кривая детского воровства» резко пошла вниз. Если в 92-м году на группу из восьми человек стабильно приходился как минимум один воришка, к концу года — часто двое, а в 93-м бывало уже и по трое на одну группу, то в 94-м мы вздохнули с облегчением: их попалось всего двое за целый год. Сейчас эта картина сохраняется.

Какое-то время мы недоумевали. В чем же дело? Ведь преступность растет, и детская — в том числе. А на наших занятиях все наоборот. Сейчас, по прошествии некоторого времени, кажется, мы все-таки догадались о причинах такого несовпадения. Похоже, это была одна из форм реакции на то, что так цинично называлось «шоковой терапией». Дети слишком активны, поэтому, в отличие от взрослых, не могут впасть надолго в состояние прострации, анабиоза. Утопить свой ужас в вине (а в то время ужас был буквально разлит в воздухе — как жить, на какие деньги купить кусок сыра? — и дети с чуткостью антенн это все улавливали) — взрослый способ реагирования. К этому надо прибавить массу соблазнов на каждом шагу, в каждом ларьке, и уголовные интонации тогдашней телерекламы.

А если учесть, что заповедь «не укради» в первые 10-15 лет жизни далеко не у всех успевает стать железным табу, то «бум» детского воровства становится вполне объяснимым.

Но почему же сейчас среди наших пациентов оно почти сошло на нет, хотя в целом по стране детская преступность растет? А потому, что наступила — не знаем, надолго ли — относительная экономическая стабилизация, состояние шока прошло. Разлившаяся река рано или поздно входит в свои берега, то же и с детским воровством. Оно вернулось в маргинальные слои общества, где, собственно, всегда и обитало. Разумеется, нельзя сказать, что общественная «река» полностью восстановила свои границы. Маргинальный слой общества увеличился, потому и возросла детская преступность. Но к нам-то обращаются по большей части люди, не выпавшие из культуры и, следовательно, очень большое внимание уделяющие воспитанию детей, их поведению и деформациям этого поведения. Правда, рост невротизации не прекратился, он продолжается. Но сама невротизация протекает уже не в шоковом режиме.

Поэтому мы хотим сразу предупредить, что будем писать, если так можно выразиться, о «невротическом» воровстве и не затронем проблемы детей, которые растут в асоциальной среде, поскольку они к нам не попадают. Ведь к нам обращаются не сами дети — их приводят обеспокоенные родители. Кроме того, мы имеем дело с детьми, у которых нормальное умственное развитие, а надо сказать, что воровство очень часто сочетается с некоторой интеллектуальной сниженностью, когда низменные желания оказываются сильнее разума. Ну и, наконец, стоит особняком и тоже не входит в сферу нашей компетенции одна из форм психического расстройства, называемая клептоманией, когда крадут не обязательно что-то, обладающее реальной ценностью, а прельщаются, как сороки, яркой и блестящей чепухой (например, красной упаковочной ленточкой или фольгой от шоколада).

И еще. Нам кажется бессмысленным вести разговор о проблеме детского воровства, не связав это напрямую с формированием строгих, даже непреложных запретов (табу). Сейчас эта задача существенно усложнилась. Как ни странно, одним из препятствий стал рационализм, вошедший сейчас в моду и сильно отразившийся на принципах воспитания. Считается, что детям, даже малолетним, все надо объяснять. Мы думаем, что это заблуждение, как, впрочем, и любой перехлест. Да, конечно, многое надо объяснять. Но есть вещи, которые объяснять не стоит и даже вредно, ибо это может расшатать «гранитные берега» коллективного бессознательного, глубинные основы человеческой этики. Например, как рационально объяснишь, почему нельзя совершать убийство? Грех? А вы докажите! Кто это сказал? Бог? А вы докажите, что Он есть… Или почему нельзя жениться на сестре. Или есть человеческое мясо.

Возвращаясь к нашей теме — как объяснить маленькому ребенку, у которого, с одной стороны, столько желаний, а с другой, никакой материальной возможности их удовлетворить, — как объяснить ему что воровать нельзя? Ведь как раз с рациональной точки зрения нет ничего страшного в том, что мальчишка вытащит у своего папы из кармана мизерную, часть денег на сладость. Он сделал это тайком? Но ведь если попросить открыто, папа не даст. Он каждый день твердит о том, что жвачка вредна для, зубов, а от мороженого болит горло. И вообще… «легче удавить, чем прокормить», «на вас не наработаешься» и т.п.

Заповедь «не укради», как и остальные заповеди, дана свыше и в этом смысле иррациональна, то есть неподвластна человеческому разуму, не, находится в поле ею выбора. Нельзя — и все!

Кроме того, сейчас, как никогда раньше, трудно внушить детям стойкое отвращение к воровству. Конечно, нельзя сказать, что воровство напрямую объявлено достоинством. Но слишком уж много в данном вопросе появилось «разночтений». Да, красть вроде бы нехорошо, но тогда почему по ТВ так усиленно рекламируют всякие дорогие путешествия и шикарные автомобили? А мама говорит, что честный человек и за целую жизнь столько не заработает… А вчера папин товарищ приходил, рассказывал, как его сосед хорошо устроился. Гонит за границу медную проволоку и уже построил дом на Кипре. Три машины угнали у него, так он даже в милицию не стал заявлять — сразу четвертую купил. Папа слушал-слушал, а потом вздохнул: «Эх, живут же воры!..» А дедушка добавил: «Первый вор — это государство. Вон стариков как ограбили…» Еще поздно вечером выступал один известный артист и сказал, что только мафия может навести у нас порядок. А мафия… это разве не воры?

Понятно, что в такой ситуации не очень-то легко воспитывать честность. Теперь на это надо обращать гораздо больше внимания, чем раньше. Родители, как правило, это понимают. Они не понимают другого: как в сегодняшних условиях «размытых берегов» с этим справиться? Тем более что физические наказания педагогика давно осудила, а теперь многие склоняются к тому, что главное — дать ребенку свободно развиваться, наказания же ущемляют эту свободу, их надо вовсе отменить. Лучше не наказывать, а объяснять.

Нам кажется, мы достаточно убедительно показали, что не все и не всегда стоит ребенку объяснять. Поэтому теперь поговорим о наказании.

Сколько раз приходилось слышать, в том числе и в связи с воровством: «Ничего на него (на нее) не действует. Уж я и так, и сяк… Все перепробовала — без толку!»

И бывает нелегко объяснить, что за воровство нужно не просто наказывать, а наказывать очень сурово. Причем независимо от реальной ценности украденного: за ластик точно так же, как за бабушкину пенсию. Чтобы «нельзя» зафиксировалось на уровне рефлекса.

«Да мы его били, — жаловалась мать тринадцатилетнего мальчика. — Отец даже ремнем врезал». Как ей было втолковать, не боясь показаться монстрами, что для тринадцатилетнего «подростка из подворотни» (а Денис был именно таким) пара ударов ремнем — это тьфу! Наказание должно быть соотнесено с ребенком не только в одну сторону — как бы не пережать, — но и в противоположную. Недожать не менее опасно, чем пережать. Да-да, не только бессмысленно, но и опасно. Почему? А потому, что воровство — одно из проявлений своеволия, и если взрослый, вступая с ним в борьбу, терпит поражение, то, во-первых, рецидив почти гарантирован, а во-вторых, ребенок утверждается в мысли, что он сильнее взрослого, а значит, взрослому в следующий раз нужно будет усилить наказание. Снова не поможет — снова усилить. Но ребенок ведь с каждым разом получает своеобразную закалку. И каким тогда в конечном счете должно быть наказание, чтобы наконец проняло? Казнь через повешение?

Пожалуй, лучше все-таки, стиснув зубы и преодолев вполне естественную жалость, в самый первый раз, не дожидаясь «развития сюжета», наказать воришку как следует, чтобы надолго запомнил, чтобы неповадно было. Поступив так, вы на самом деле пожалеете его гораздо больше. Хотя бы потому, что избавите от страшной судьбы, которая его ждет, если «сюжет» все-таки будет развиваться..

Ну, а что такое суровое наказание? Порка? В том числе, конечно, и порка, но не только она. Весь вопрос в том, что для данного ребенка (учитывая возраст, характер, пристрастия, отношения с родителями) — самое страшное. К примеру, для подростка физическое наказание, даже суровое, уже не очень страшно, а потому и не очень актуально. Хотя, если это подросток сверхсамолюбивый, здесь может сыграть огромную роль не страх физической боли, а непереносимое унижение, то есть порка окажется вполне эффективной. На многих детей действует резкое прекращение контакта с родителями (в том случае, если этим не пользуются часто), а на многих — позор оглашения факта воровства. Самое главное, чтобы не было пустых угроз. «Приговор» следует привести в исполнение и желательно сразу после «раскрытия преступления». Но, конечно, не следует заигрываться. Предположим, если вы видите, что ребенок потрясен рассказом о его проступке одной вашей подруге, то не обязательно рассказывать еще троим. Но обязательно, как мы считаем, дождаться раскаяния и обещания никогда в жизни так не поступать. Причем не вы должны заглядывать ему в глаза и спрашивать: «Ну? Ты обещаешь? Ты больше никогда так не будешь?», а он должен прийти к вам и все сказать сам. Помните, что для всех детей, даже для очень демонстративных и своевольных, как бы они ни пытались показать свое безразличие к бойкоту, хорошие отношения с родителями — огром-ная, ни с чем не сравнимая ценность!

Но что же можно сказать о мотивах воровства среди детей, которыми занимаемся мы, т.е., в основном, среди детей невротического склада?

Прежде всего то, что они (мотивы), как правило, не связаны напрямую с непреодолимой жаждой владеть украденным. Не связаны они и со слабым осознанием тяжести проступка. Иными словами, это мотивы опосредованные. Они бывают самыми разными. Тут и отчаянная попытка привлечь к себе внимание, и жажда самоутверждения, и ницшеанская проверка себя («могу ли я преступить запретную черту?»), и желание приобщиться к миру взрослых, и бунт против гиперопеки. А часто и все вместе.

Мать девятилетнего Лени Д. начала разговор с нами со слов:

— Я ни на что не надеюсь. Все перепробовала — и как горох об стенку. Короче, мой сын — кандидат в колонию. Это однозначно. А к вам я пришла просто так, для очистки совести…

Леня стал заниматься у нас, и очень быстро выяснилось, что он безумно привязан к матери. А мать вторично вышла замуж и уже два года жила отдельно от сына.

— Муж у меня нервный товарищ, — объяснила она, — до сорока лет жил с горячо любимой мамочкой и детей не выносит.

Впрочем, она призналась, что и ее ребенок тяготит, что она не любит с ним играть, заниматься, и вообще ей все это неинтересно.

Мы поняли, что мальчик остро переживал равнодушие матери и предпочитал вызывать пускай отрицательные, но сильные эмоции с ее стороны. Воровством он этого добивался. Мать впадала в состояние неистовства, кричала, плакала, проклинала Леньку и весь белый свет. А он… он почти блаженствовал. Мать же еще больше ужасалась, видя такую странную реакцию, и обзванивала валютные аптеки в поисках таблеток, прописанных психиатром.

Нельзя сказать, чтобы эта женщина ни в чем нас не слушалась. Нет, она начала уделять сыну больше внимания, даже пыталась неуклюже приласкать его (чего раньше не делала никогда!). Воровство стало случаться реже — раньше мальчик воровал чуть ли не каждый раз во время встреч с матерью или непосредственно накануне.

Но в одном мать была непреклонна: Ленька по-прежнему жил с бабушкой и дедушкой. К счастью, в дело вмешалась судьба. Придя на очередное занятие, Ленька с восторгом оповестил всех присутствующих, что теперь он живет с мамой.

— Мои родители его просто выгнали, — пояснила, оставшись с нами наедине, мать. — Он их до ручки довел… А папа недавно перенес инфаркт. Так что теперь мое сокровище со мной!

После этого мы видели Леню с интервалами в полгода и год. За все время он совершил кражу всего один раз: в летнем лагере, где ему очень не нравилось и куда мама за месяц ни разу не приехала. Кстати, его отчим оказался не таким ух страшным детоненавистником, а, напротив, принял самое деятельное участие в воспитании пасынка.

Случай Шуры по внешним обстоятельствам во многом напоминал случай Лени. Шура тоже жил с бабушкой и дедушкой, тоже воровал (как правило, у домашних), тоже доводил этим свою мать до исступления и тоже любил всякие демонстративные выходки. Казалось бы, все идентично. Но мотивы воровства были совсем другие. Попутно заметим, что по богатству и сложности мотивации воровство, быть может, стоит на первом месте среди поведенческих отклонений невротической природы. I

У Шуры, конечно, были непростые отношения с родителями. А у кого при раздельной жизни они простые? Кстати, обстоятельства вскоре изменились — родители получили квартиру и забрали мальчика к себе, но кражи продолжались. Главным, как показала работа с Шурой, тут было другое. Шура по своему невротически хрупкому складу характера принадлежал к категории «интеллигентных» детей, но, будучи мальчиком очень амбициозным и своевольным, жаждал каждую минуту привлекать к себе внимание. А в классе, где он учился, собрались, как нарочно, все дворовые хулиганы, поэтому престижной была «крутость», а вовсе не интерес к исторической литературе. Не обладая особой физической силой и храбростью, Шура не мог рассчитывать на победы в драках и надеялся купить уважение шпаны нехитрым ассортиментом коммерческих ларьков. Денег, которые ему давали на школьный завтрак, естественно, на это не хватало, и пришлось немного «позаимствовать» у родственников. Шура, правда, не рассчитывал, что аппетиты шпаны будут расти в геометрической прогрессии. Когда «крутяки» прогуляли за один день всю дедушкину получку и потребовали еще, он и сам был бы рад от них отвязаться, но уже не знал, как.

Переехав к родителям и поменяв школу, Шура, хоть и прекрасно представлял себе последствия своих «подвигов», тем не менее очень быстро воссоздал старую ситуацию. Причем в новом классе вовсе не было засилия шпаны, но он, как многие невротики, имел склонность к тревожным ожиданиям, и смоделированная им заранее стрессовая ситуация настолько завладела фантазией мальчика, что оказалась сильнее реальности. Ну, а на ловца и зверь бежит. Единственный хулиган, который был в классе, моментально прилип к новенькому, стал вымогать деньги, угрожать, избивать.

В работе с этим мальчиком предподросткового возраста (то есть случай был достаточно запущенным!) мы пошли сразу в нескольких направлениях. Во-первых, дали ему возможность самоутвердиться. Кроме того, что он был признан «великим артистом», мы просили его то рисовать декорации, то двигать мебель, то даже ремонтировать театральную ширму. И постоянно хвалили за ум и интеллигентность. Во-вторых, мы постарались снять невротические страхи перед хулиганами. В этюдах «хозяин-собака» вороватой и одновременно трусливой была его Жучка. Шура в роли собаки постоянно попадал в трагикомические ситуации, а в роли хозяина вынужден был ее и вызволять, и наказывать, и воспитывать.

Вдобавок, мы впервые попробовали… элевировать страхи! Договорившись заранее с педагогом, который руководил детской студией компьютерной мультипликации, мы направили Шуру туда (он, конечно, был в восторге!) и разработали для него специальную программу. Суть ее сводилась к тому, что, сочиняя сценарии будущих компьютерных мультиков, Шура под руководством педагога должен был вплетать в сюжетную канву свои страхи, причем в юмористическом ключе. На экране все это оживало. Никаких реальных жизненных ситуаций в самодельных мультиках не было. И герои все были вымышленными. Реальными были только эмоции, которые испытывал Шура, превращая свои страхи в креативные (то есть творческие) элементы сюжета и тем самым давая им новую — более возвышенную! — реализацию.

И, наконец, мы помогли родителям перестроить свои отношения с Шурой. Дело в том, что такого тщеславного и своенравного мальчика взрослые слишком опекали. Получалось, что они невольно подчеркивали его физическую слабость, которую он и без того тяжело переживал. А Шура демонстративно кидался в другую крайность: требовал, чтобы ему разрешили жить летом одному на даче, мыть вместе с мальчишками машины, подрабатывать продажей газег. Нам удалось убедить маму и бабушку, чтобы они предоставили Шуре максимум допустимой в его возрасте самостоятельности и даже подыскали ему на лето какую-нибудь подработку (разумеется, под присмотром знакомых взрослых).

Усилия, как видите, были немалыми, но зато и не напрасными: отпала необходимость прятать деньги в домашние тайники.

А теперь — этюды. Может возникнуть вопрос: почему мы даем этюды на воровство? Ведь из всего написанного следует, что оно не является у невротиков патологической доминантой, истинные мотивы воровства вовсе не так примитивны. И все-таки мы считаем целесообразным прорабатывать этот момент в этюдах. И потому, что воровство чрезвычайно беспокоит родителей, и потому, что своевольным детям очень полезно научиться прогнозировать последствия своих поступков: своеволие обычно все перевешивает и в критические минуты как бы затуманивает их разум.

Но, давая подобные этюды, важно позаботиться о том, чтобы самолюбие ребенка не пострадало, чтобы он ни в коем случае не был опозорен перед другими детьми и перед взрослыми! Поэтому мы очень часто даже в этюдах «хозяин-собака» не говорим прямо о воровстве собаки, а делаем упор на безрассудные поступки, на их печальные и курьезные последствия. Итак…

Этюд 1. Собака, обидевшись на хозяина за то, что он ушел и оставил ее одну, устроила в доме ужасный беспорядок (побольше живописных деталей!). Что было, когда хозяин вернулся и увидел это безобразие?

Этюд 2. Собака требует, чтобы хозяин любил только ее, тогда как он любит еще и… (перечислить, кого, или назвать кого-то одного, к примеру — маму). Она во что бы то ни стало хочет добиться своего, но избирает не совсем обычный способ: залезает к хозяину в портфель (в стол), вынимает (придумать, что) и прячет. Проделка обнаруживается. Реакция хозяина? Завоевывает ли собака его любовь?

Этюд 3. Собаке хотелось приобщиться к взрослой жизни и она стащила (где, у кого) пачку сигарет. Уселась на лавку, закурила, туг зе упала в обморок, на «Скорой помощи» была доставлена в больницу. Когда хозяин, которому позвонили из больницы, пришел ее навестить и спросил, что случилось, собака наврала, что уличный хулиган прыснул ей в морду яд. Но тут в палату вошел врач и сказал, что собаку привезли с никотиновым отравлением. Раскрывается и кража, и ложь. Что происходит дальше?

Этюд 4. Собака завела новые знакомства среди дворовых псов и, решив произвести на них впечатление, пригласила целую свору домой, сделав вид, что она живет одна и является полноправной хозяйкой квартиры. Придумать как можно смешней, какое разорение и раскардаш учинили в доме четвероногие гости и как на это отреагировал внезапно вернувшийся хозяин.

Вообще, юмору мы придаем большое психотерапевтическое значение, но когда имеешь дело с «собаками»-воришками, это важно вдвойне!

Чужой среди своих

Хочется рассказать о детях, попадавших к нам скорее случайно. Наш метод предназначен для тех, кого на профессиональном жаргоне принято называть по-граничниками. И они действительно находятся на грани дурного характера и болезни, патологии воспитания и патологии психики. А когда границы размыты, далеко не всегда бывает просто с первого взгляда поставить диагноз. Ну, а если уж специалисты ошибаются, то родителям это тем более простительно. Одна из самых распространенных ошибок — когда ребенка считают сверхзастенчивым, а на самом деле он аутичный.

Аутизм (от греческого слова autos — сам) — это патологическая отгороженность от мира, пребывание в некоей скорлупе. Такой ребенок как будто не замечает никого вокруг, не отвечает на вопросы, не смотрит в глаза, а если смотрит, то как бы сквозь. Когда пытаешься через эту скорлупу пробиться, например, активно привлечь аутиста к игре, он может реагировать слезами, криком, метаться, выбегать из комнаты. Причем реакции эти какие-то не совсем обычные. В них есть некая иноприродность, и поначалу даже трудно объяснить, в чем она заключена. Мы и сами долго не понимали — что, скажем, в испуге ребенка-аутиста такого странного, что странного в его мимике, смехе. Но постепенно, видя уже не одного и не двух таких детей, как нам кажется, догадались.

В поведении маленьких аутистов проглядывают атавистические реакции. Наверное, так бы вели себя первобытные люди, случайно очутившиеся в сегодняшней реальности. Правда, у тех, настоящих первобытных людей, была, что называется, прочная база, они сушествовали в некоем достаточно устойчивом космосе. Многочисленные страхи были включены в систему определенных верований и ритуалов, предполагавшую и множество отработанных защитных механизмов (вспомните, сколько разных охранительных суеверий у представителей диких племен, и поныне существующих на Земле). Чувство психической устойчивости давали им и всяческие трудовые навыки, имевшие в ту эпоху полновесную социальную значимость. Когда смотришь на монотонную бессюжетную игру аутичных детей, невольно представляешь себе первобытного человека, занимающегося однообразным физическим трудом: как он высекает огонь, или выдалбливает в камне отверстие, или перебирает зерно… Но там, в древней реальности, все это было оправдано, адекватно, а в современном историческом контексте выглядит очень странно, нелепо.

Ту же аналогию можно провести и относительно речи. Аутичные дети (осо-бенно, дошкольного возраста), часто го-ворят о себе в третьем лице («Юра не хочет», «Саша уйдет»), пользуются для выражения своих желаний неопределенной формой глагола («Пить!» — вместо «Я хочу пить»). И вообще их речь, с одной стороны, бедна и даже односложна, а с другой,— изобилует повторами, и эти повторы бывают ритмизированы. Такие речевые характеристики тоже подтверждают аналогию с первобытными людьми. Достаточно вспомнить диалоги Миклухи-Маклая с жителями Новой Гвинеи или описания более поздних исследователей.

Интересно и то, что многие аутичные дети чувствуют какую-то особую близость с животным миром. Боясь людей, они часто не боятся животных и прекрасно их понимают. У нас был восьмилетний мальчик, который панически бо-ялся любого контакта, не вступал в диалог и ни на полшага ни при каких обстоятельствах не отходил от своей мамы. Казалось, что он никого «в упор не видит». Однако, посмотрев его рисунки, мы поняли, что это совсем не так. Славик прекрасно видел зверей и прекрасно изображал их — в статике и в динамике. Его мама однажды принесла на занятие целую пачку рисунков. Кого там только не было! Спящая собака и идущая по крыше кошка, белка на дереве и бегущее стадо оленей. Он так точно подмечал пластику животных, что казалось, это нарисовано мастерской рукой художника-анималиста. А потом мама o показала нам рисунок, на котором был изображен автобус, полный пассажиров. И мы содрогнулись, увидев вместо людей каких-то звероподобных монстров, которые, если кого и напоминали, то египетских богов с песьими и птичьими головами. Зная обстановку, в которой рос Славик, можно со всей ответственностью заявить, что подобных иллюстраций он нигде никогда не видел.

Другой аутичный мальчик, правда, не такой тяжелый, — назовем его Кирюшей, — будучи поверхностно контактным с людьми, прекрасно контактировал с кошкой, которая жила в семье, мог с ней часами играть и даже вел что-то вроде дневника, в котором методично описывал ее повадки. Больше всего на свете он любил ездить на дачу, где можно было пойти в лес или на рыбалку. Если по каким-то причинам поездка на дачу отменялась, Кирюша был безутешен.

Возникает естественный вопрос: а что ж в этом ненормального? Ребенок просто очень любит природу. Тонко чувствующая душа, будущий поэт, художник, а может, биолог. Гарсиа Лорка в детстве мог часами сидеть в саду и беседовать с божьими коровками. Набоков обожал бабочек и знал про них все. Ну, а рыбная ловля какому мальчишке не по нраву?!

Но разница есть, и она очень глубинная. Мы думаем (хотя это всего лишь предположение), что гипертрофированная потребность аутичных детей в общении с природой в чем-то сродни потребности юноши Ихтиандра из фантастической повести А. Беляева «Человек-амфибия». Только тому нужна была не вся природа, а море. Без воды он начинал задыхаться.

У нас складывается впечатление, что ребенок-аутист тоже временами задыхается в своей защитной скорлупе. В психологической основе аутизма лежит страх. Безотчетная, непобедимая, иррациональная боязнь людей. А мир цивилизации — это по преимуществу мир людей. Мир главенства людей. Их зримое и незримое присутствие ощущается повсюду, на каждом шагу. И защитная оболочка — аура должна буквально облегать ребенка, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Даже к матери у многих аутичных детей отношение сложное: при повышенной, прямо-таки «пуповинной» привязанности их агрессия может быть направлена на это единственное близкое им в мире людей существо.

Зато мир природы для них — свой. Там можно хоть на время расстаться с душной защитной оболочкой, с тесным «скафандром», ибо весь этот зелено-голубой мир — огромный, просторный защитный купол. «Мы одной крови, ты и я»,— мог бы вслед за Маугли повторить аутичный ребенок лесному зверю. И его любовь к кошке или собаке — это любовь братская, а не покровительственная. Любовь к земляку, наконец-то встреченному на чужбине.

Нет, конечно, страхи и на природе полностью не исчезают. И тоже бывают не совсем тривиальными (например, может пугать шелест листьев, паутина). Но все-таки родители почти всех аутичных детей, которые попадали к нам, свидетельствовали, что их сын или дочь на природе чувствуют себя в родной стихии и часто обнаруживают неожиданное знание природного мира, как будто они родились и выросли в лесу, а не в городской квартире.

Подтверждает нашу гипотезу и то, что аутичные дети в своих фантазиях часто перевоплощаются в животных. А страдающий аутизмом и посещавший наши занятия пятилетний Алеша поначалу панически боялся кукол-людей. Зато с перчаточной собакой не расставался ни днем, ни ночью.

В последнее время мы все чаще и чаще по разным поводам задумываемся об уже упоминавшемся загадочном явлении, которое Карл Юнг называл коллективным бессознательным. Так вот, каждый раз, когда видишь ребенка-аутиста, не покидает ощущение, будто его коллективное бессознательное не прячется где-то на должной глубине, в самых недрах души, а заполняет непропорционально большое психическое пространство. Хочется даже сказать не «заполняет», а «затопляет». Личность утоплена в этой морской пучине коллективного бессознательного, в его безднах (бездна!). Как выявить жемчужину личности? Куда за ней нырять? И есть ли она вообще?

Многие специалисты, имеющие дело с детским аутизмом, говорят об удивительной противоречивости в поведении таких детей, об их так называемом мозаичном развитии. В чем-то они могут опережать своих сверстников, а в чем-то безнадежно от них отстают. Например, двухлетний ребенок, по данным К. С. Лебединской и О. С. Никольской («Диагностика раннего аутизма». М., «Просвещение», 1991), не понимающий, что такое «я», «мы», «они», свободно владел при этом сложной развернутой фразой. Те же авторы указывают на такие интересные случаи: двухлетний аутичный мальчик, который, казалось, не замечает ничего вокруг, ушел с дачи и, правильно пройдя несколько поворотов, пришел к водонапорной башне, где впервые был с отцом два дня тому назад… Или: мальчик, которому ставили диагноз умственной отсталости, в два года собирал разрезные картинки, мог показывать на рисунках с контурами графических фигур пирамиду и конус.

Поскольку нас более всего интересуют эмоциональные проявления, мы, когда имеем дело с аутичными детьми, бываем более всего поражены внезапными проблесками именно в этой сфере, будто тайная жемчужина подает слабые сигналы о том, что она все-таки есть. Приведем два ярких случая.

Славик, юный художник, о котором мы уже упоминали, вел себя на занятиях очень отрешенно; улыбался бессмысленной улыбкой, никак не реагировал на наши слова, а за ширмой, как эхо, повторял обрывки фраз, произносимых матерью. (Такая эхолалия — тоже весьма частая особенность детей-аутистов.) И вдруг, на четвертом занятии, произошел некий прорыв. Зайдя за ширму, Славик неожиданно вступил с нами в диалог. Это продолжалось несколько минут, и когда он вышел из-за ширмы, мы увидели на его лице совсем другую улыбку — улыбку счастья.

Девятилетний Вася напоминал мальчика Кая из «Снежной королевы». Казалось, что в его сердце застрял ледяной осколок, и большие серые глаза напоминали ледышки. Даже когда он плакал, ледышки не таяли, а лишь слегка подтаивали. На протяжении двухмесячного цикла занятий Вася не проявлял никаких человеческих эмоций. В особенности, позитивных. На все происходившее на ширме он или смотрел равнодушно, или вовсе не смотрел, а уткнувшись матери в колени, бубнил что-то свое. Когда другие ребята смеялись, он никогда не заражался их смехом, а если — обычно не к месту — смеялся сам, в этом смехе тоже было что-то ледяное, механическое, пугающее. Не трогала его и наша похвала. Казалось, ему ни до кого и ни до чего нет дела.

Однако после первого цикла занятий он стал пусть формально, но все-таки чуть более контактным. Поэтому мы решили рискнуть и взяли его в спектакль «Волшебный сад», где он получил роль Ледышки. Репетиции с участием Васи, честно говоря, были для нас сущим кошмаром. Васино тяжелое поведение продолжалось, но теперь от него больше зависели все остальные. Этим «остальным» очень хотелось, чтобы спектакль получился, а Васю это как будто абсолютно не волновало. Временами создавалось впечатление, что он ведет себя еще более отчужденно, чем раньше. Например, он мог в разгар репетиции ползать по полу. А мог молча выйти за дверь. Текст он, правда, помнил идеально, и в тех случаях, когда его удавалось сосредоточить на действии, произносил его с монотонностью автомата. (Справедливости ради надо заметить, что многое в поведении Васи соответствовало его персонажу Ледышке.)

Тем временем дата «премьеры» приближалась, и мы обе потихоньку впадали в уныние, представляя себе, как Вася на глазах у изумленной публики будет жить «своей отдельной жизнью», не имеющей никакого отношения к спектаклю. Короче говоря, ждали провала.

К счастью, жизнь преподнесла нам приятный сюрприз. Мало того что Вася на протяжении всего получасового спектакля находился на сцене, а не ушел побродить по коридору, так он еще и сам, без напоминаний, «включался» в нужных местах и произносил свой текст. Да, несколько монотонно — ну так он и играл Ледышку!

Но главное произошло после спектакля. Когда отгремели аплодисменты и артисты получили цветы, Вася неожиданно подбежал к нам и несколько смущенно (но не отчужденно, как обычно!) спросил:

— Я хорошо играл?

— Чудесно! Прекрасно!! — ответили мы с неподдельным восхищением. Вася просиял и обернулся к матери:

— Видишь? Им понравилось!

Мать достала из сумки пакетик с конфетами, и вдруг… Вася подошел к ребятам и стал их угощать. (О, счастливые моменты педагогики!) Мать сказала, что он это делает впервые в жизни, а мы в который раз подумали, что безразличие аутистов не тотально и, быть может, вторично. А первичен все тот же архаический, непостижимый, иррациональный страх…

Ни в коей мере не претендуя на роль специалистов по детскому аутизму, ибо, повторяем, такие дети попадали к нам скорее по ошибке, мы все же хотим поделиться некоторыми соображениями о том, как стоит с ними работать. Если оперировать понятиями психоэлевации, то патологическую доминанту в подобных случаях искать не стоит, потому что дети-аутисты психически устроены по-другому; это, на наш взгляд, как бы другая система. Выражаясь компьютерным языком — другая программа. В чем-то она похожа на программу обычных людей (и поэтому так велик соблазн объяснить многие странности поведения избалованностью, распущенностью и т.п. или же активизировать поиски патологической доминанты), а в чем-то принципиально другая.

Мы, работая с аутистами, принимаем за патологическую доминанту весь этот характер в целом. Ставить перед собой задачу полного излечения было бы здесь, как нам кажется, наивным и самонадеянным. Однако при длительной, упорной и терпеливой работе — в данном случае не только от специалистов, но и от родителей (главным образом!) зависит не просто много, а колоссально много — можно добиться следующего результата: ребенок, который изначально выглядел тяжелобольным и контакт с которым был невозможен, будет выглядеть несколько странным и не очень общительным. Есть разница? Мы-то, видевшие этих детей «в начале и в конце», хорошо знаем, сколь она огромна. Попутно заметим, что ту же самую задачу мы выдвигаем, работая с шизофренией. (Кстати, многие специалисты считают аутизм одним из проявлений шизофрении, но есть и такие, которые полагают, что это — самостоятельное психическое заболевание.)

Имея в виду конечную цель, важно разделить путь к ней на небольшие отрезки. И крохотному шажку вперед радоваться как огромному продвижению. Далеко не все родители это понимают, многие мечутся из крайности в крайность: либо ничего нельзя поделать, либо подавай все сразу.

Переходя к конкретным советам, прежде всего укажем на необходимость кардинального изменения родительской установки по отношению к ребенку. Когда от него хочешь чего-то добиться, надо неустанно твердить одно и то же. Психологически это сделать очень трудно. И потому, что вообще трудно перейти на такую несколько механическую, монотонную манеру общения, и потому, что аутисты не умственно отсталые (в подавляющем большинстве). Каково твердить сто раз, когда знаешь, что ребенок вообще-то способен понять сразу?!

Помнится, мама одной аутичной девочки спросила:

— Что, по-вашему, я должна ее дрессировать?

Тогда мы были еще неопытны и не знали, что на это ответить. А теперь не побоимся сказать: «Да». В какой-то степени это можно назвать дрессировкой, особенно если вспомнить изначальный смысл французского слова «dresser». А это значит «воздвигать, поднимать, обучать, обтесывать». (Заметьте, что значение «подни-мать» близко по смыслу латинскому слову «еlеvаrе»!) Поэтому, говоря о методичном, терпеливом, даже монотонном «натаскивании» аутичного ребенка на правильные модели поведения, мы отнюдь не «поступаемся принципами» возвышения души. Планку нужно всегда задавать достаточно высокую. Быть может, даже более высокую относительно состояния ребенка, чем в работе с невротиками. Задачи, поставленные в данном случае, должны быть не просто в зоне ближайшего развития, а на ее дальней границе.

Скажем, на наших занятиях мы, учитывая особенности детей-аутистов, тем не менее сажаем их за тот же самый журнальный столик, вокруг которого сидят остальные дети. Конечно, многие аутисты порываются выскочить из-за стола, забиться в угол, вовсе убежать. Конечно, в самых крайних случаях мы позволяем ребенку выйти из комнаты (да и то ненадолго), так же как позволяем сидеть на коленях у матери, если он ни в какую не хочет сидеть отдельно. Но, как правило, просим мать удерживать аутиста за общим столом. Можно воспринимать это как насилие над личностью, а можно и как целенаправленное усилие, которое дает хорошие результаты.

То же относится и к включению таких детей в общее театрально-игровое действо. Конечно, сами они включаться в него не будут, и от нас, как и от родителей, требуются очень большие усилия. Обычно мы советуем взрослому, который водит ребенка на занятия, пояснять, комментировать ему на ухо происходящее, дома по многу раз возвращаться к увиденному, проигрывать сценки, демонстрировавшиеся в «кукольном театре» ведущими и другими детьми. Ну и, разумеется, добиваться, чтобы ребенок, хотя бы дома, участвовал в показе своих собственных этюдов.

Нам уже известно, что поначалу ребенок оказывает бурное и стойкое сопротивление попыткам вовлечь его в занятия, однако если проявить твердость (конечно, не перегибая палку и стараясь как можно больше задействовать систему стимулов и поощрений, то есть, опять же, применить умную силу, а не насилие), аутист не только в конце концов подчинится, но будет испытывать все более и более явственную потребность высунуться из своей защитной скорлупы. И контакт с окружающими будет приносить ему огромную радость!

Мы пришли к этому выводу совсем не сразу. Напротив, наблюдая за поведением аутичных детей, неоднократно задавались вопросом: а не самодостаточны ли они? И если да (а такое впечатление создается), то имеем м мы право в угоду норме выводить их из комфортного состояния? Они не контактны, но их это вроде бы и не беспокоит. Все равно, сколько ни старайся, совсем нормальными они скорей всего не станут… Может, лучше не нарушать защитной ауры, чтобы ребенок жил, не подозревая о своей ущербности? Согласитесь, эти вопросы отнюдь не праздные, а очень даже серьезные.

Но когда видишь, как радуется аутичный ребенок, вступив наконец с кем-то в контакт, как бывает счастлив, обретя во дворе приятеля, — понимаешь, что работать с такими детьми стоит, ибо им вовсе не так уж и комфортно в состоянии глубокого одиночества.

Примеров много, но мы приведем один из последних. Одиннадцатилетняя Жанна, приехавшая к нам из Средней Азии, производила пугающее впечатление. Она пряталась за мамину спину, хотя уже была с нее ростом, сидела ссутулившись, с насупленным выражением лица. Это выражение становилось яростным при малейшей попытке контакта со стороны взрослых. Стоило дотронуться до ее плеча или головы, как она, сердито оскалившись, замахивалась и даже могла больно ударить. Разумеется, ни о каком активном участии в занятиях не могло быть и речи. В отличие от других детей с подобным заболеванием, которые хотя бы за ширму заходили и молча стояли там рядом с мамой, показывающей за них этюды, Жанна наотрез отказывалась даже от этого. На занятия она ходить не хотела и все время требовала, чтобы «приехал папа и забрал домой».

И что же? Постепенно она стала проявлять интерес к тому, что показывали мы или другие дети, потом начала разыгрывать сценки дома, потом зашла за ширму и даже участвовала в финальной сцене занятий, когда собаки совершают подвиг. Конечно, мы дали ей не очень трудное задание — разноцветная Жучка должна была подойти к кукле-фее и лизнуть ее, — но, учитывая состояние Жанны, мы и на это пошли с опаской: вдруг не получится? Представьте себе, не только получилось, а получилось неожиданно легко!

Однако самое интересное даже не это. Когда за ними наконец-то приехал папа, Жанна, которая так его ждала, ни в какую не хотела уезжать в свой Чимкент, а рвалась продолжить «уроки» (так она, никогда не ходившая в школу, это называла). А спустя полгода мама в телефонном разговоре сообщила, что Жанна мечтает вернуться в Москву, к нам и нашим куклам. А ведь какой соблазн был вначале — оставить ее в покое, не мучить ребенка, пришедшего за свои одиннадцать лет жизни в состояние глубокой декомпенсации!

Что бы мы еще посоветовали в работе с аутичными детьми? Стараться по возможности ввести их в рамки общепринятого поведения. Повторяем, есть очень большой соблазн оставить их такими, какие они есть. Мы уже не раз встречались с рекомендациями, звучащими примерно так: «Не трогайте его. Он не больной, он другой. Пусть продолжает жить в своем богатом и своеобразном мире». Даже если это и верно (хотя на самом деле весьма проблематично), то за утешительными для родительского уха словами все равно кроется самая настоящая безответственность. Что станется с таким ребенком в будущем? Какая судьба ждет его мать? Кому он будет нужен, когда ее не станет?

И еще о поведенческих рамках. Мы думаем, чго в работе с аутистами объяснения, почему следует делать именно то, поступать именно так, должны сводиться к минимуму или отсутствовать вовсе: «так надо, это хорошо, а вот этого нельзя, это плохо».

Очень полезно, придумав истории, в которых действуют «примерные» (скажем, Иванушка с Аленушкой) и «скверные» (скажем, Катька с Петькой) герои, разыгрывать эти истории дома на столе с самыми обычными куклами, разыгрывать по многу раз; при этом, что-то видоизменяя или дополняя переносить модели поведения, представленные в этих историях, на жизненные ситуации, связанные с ребенком, обращать его внимание на то, как ведут себя окружающие и сравнивать их поступки с поступками как «примерных», так и «скверных». Через некоторое время аутисты втягиваются в эту игру, она им очень нравится и безусловно влияет на перемены в их собственном поведении к лучшему.

Очень полезно аутистам выполнять и упражнение «Зеркало». Основную идею этого упражнения мы позаимствовали из книги М. И. Чистяковой «Психогимнастика», однако дополнили и несколько видоизменили его. Дети должны дома перед зеркалом показывать с помощью мимики различные эмоции. Кроме того, важно добиваться, чтобы они не просто показывали эти эмоции, но и соотносили их с какими-либо событиями. Например, вы говорите; «Ну-ка покажи страх (ярость, удивление, радость, обиду и т. д.). А теперь придумай, чего ты испугался?» Разумеется, для аутичных детей это упражнение будет невероятно трудным, и вас должно радовать, если они смогут хотя бы грубо, приблизительно показать заданную эмоцию. (Кстати, давая упражнение «Зеркало» детям, больным шизофренией, мы сделали одно очень любопытное наблюдение. Они могут достаточно хорошо изображать самые разные эмоции. Но есть одна, изображение которой никак у них не получается. Это… жалость, нежность, сострадание. Дети обычно очень стараются, но вместо ласкового, жалостливого выражения на их лицах появляется какая-то жуткая, мучительная гримаса. Так что для нас «Зеркало» давно стало еще и микротестом. Мы считаем, что работая с шизофрениками, следует упорно и целенаправленно формировать у них чувство жалости к окружающим.)

Когда задание «Зеркало» будет более или менее освоено, необходимо расширить его; просить ребенка показывать уже не свои, а чужие эмоции и придумывать, когда, в каких случаях другие люди волнуются, изумляются, восторгаются, боятся и т. п. Перенос уже понятных, «переваренных», «расшифрованных» эмоций на внутренний мир других людей будет помогать аутистам преодолевать страх перед этим миром.

Следующее игровое упражнение также очень показано подобным детям. Мы называем его «Улица». Идя по улице или садясь в транспорт, предложите ребенку вот какую игру; посмотреть (предположим, в течение минуты) на какого-то человека, а потом устроить соревнование, кто из вас запомнил больше деталей его внешности. Начинайте опять-таки с простого — с одежды. Затем займитесь внешностью. Потом, когда и этот уровень будет освоен, переходите на другой: учите ребенка определять выражение лица выбранного вами прохожего и придумывать историю, связанную с этим выражением лица. Например, у женщины усталый вид. «А почему она могла устать? Давай придумаем». Не требуйте, чтобы ребенок сразу же все придумывал сам, помогайте ему, но при этом и поощряйте его инициативу. Главное, помните: для аутиста это все очень трудно, гораздо труднее, чем вам кажется, и надо поощрять малейшие успехи в данной области.

Мы уже упоминали про рисунки детей, страдающих аутизмом. Про то, что они почти никогда не рисуют людей, а если и рисуют, то каких-то чудовищ. Советуем целенаправленно учить изображать человека, поначалу давая ребенку схематичный образец (да, как в детском стишке; точка, точка, два крючочка, носик, ротик, оборотик… и т, д.). Пусть копирует ваше изображение. Потом постепенно добивайтесь большей самостоятельности. Придумывайте милые, забавные сюжеты для рисунков. И опять-таки, обращайте повышенное внимание на эмоции персонажей. Учите детей (конечно, приблизительно, но хоть как-то!) изображать эти эмоции на рисунках.

Ну а сейчас несколько этюдов, которые мы даем на дом аутичным детям. Как вы понимаете, ребенку нельзя сказать, что в характере собаки превалирует аутистическая отгороженность от мира. Поэтому мы говорим о рассеянности, задумчивости либо застенчивости.

Этюд 1. Хозяин привел собаку на собачьи бега. Собака задумалась, вела себя рассеянно. Все побежали, а она, не услышав команду «На старт! Внимание! Марш!», топталась на месте. Очнулась собака лишь тогда, когда соревнование уже закончилось. Все смеялись над ней и над ее хозяином. Хозяину стало неприятно. Что он сказал собаке?

Этюд 2. Хозяин пошел с собакой гулять. Хозяин пошел в одну сторону, а собака по рассеянности в другую. И, конечно, заблудилась. Спросить у прохожих, как ей попасть домой, она постеснялась. Бегала то в одну сторону, то в другую, лаяла, скулила. Хозяин, когда заметил пропажу собаки, тоже перепугался и кинулся ее искать. Наконец, нашел. Какой диалог состоялся между ними?

Этюд 3. Хозяин вышел со своей собакой во двор и вынес игрушки. Потом ему захотелось попить, он решил на минутку сбегать домой и говорит собаке: «Слушай, посторожи, пожалуйста, мои игрушки». «Иди, не волнуйся»,— ответила собака. А сама, когда хозяин ушел, по обыкновению задумалась и не заметила, как игрушки кто-то унес! Хозяин вернулся, увидел, что игрушек нет и горько заплакал. Ему было так обидно! Что он сказал собаке?

Этюд 4. Хозяин послал собаку в булочную за сладкой булкой. Она по рассеянности пошла… (придумать, куда) и принесла… (придумать, что — как можно смешней!) Диалог хозяина с собакой.

Этюд 5. Собака вышла во двор без хозяина и о чем-то задумалась. Мимо нее прошла одна дворовая собака и приветственно тявкнула — наша собака не ответила, прошла другая — она опять не ответила. Когда проходила третья, собака услышала ее приветствие, но… постеснялась ответить. Дворовые псы обиделись, подумали, что она не здоровается от заносчивости, а вовсе не от рассеянности или стеснительности. И придумали они месть… (придумать что-то смешное!) Собака пришла жаловаться хозяину, а он ей сказал… (что именно?) В следующий раз, когда собака вышла во двор… (Положи-тельный вариант.)

Заклятье против зеленоглазой ведьмы

Ревности, этой, по выражению Шекспира, «зеленоглазой ведьме», посвящено великое множество произведений. Отелло убивает свою жену. Медея — детей, рожденных от изменника-мужа. В поэмах Пушкина «Цыганы» и «Бахчисарайский фонтан» ревность тоже приводит к страшной, кровавой развязке.

Не осталась в тени и тема ревности братьев и сестер. Каин, из ревности и зависти убивший своего брата Авеля; Ромул, своими руками прикончивший брата-близнеца Рема из опасения, что тот попытается захватить власть в Риме… У всех народов есть мифы, сказки и легенды, в которых присутствует мотив соперничества, а то и открытой вражды братьев и сестер.

Современная психология тоже внесла немалую лепту в разработку этой вечной темы, пытаясь наметить какие-то конструктивные подходы. Почти в каждой книге по воспитанию детей есть главы про детскую ревность и про «способы борьбы с ней». И тем не менее, мы в своей работе наблюдаем удивительный парадокс: очень многие родители искренне изумляются, когда им говоришь, что и в их семье есть такое. Нередко даже в вопиющих случаях они предпочитают ничего не замечать и не моргнув глазом отрицательно отвечают на вопрос анкеты «Есть ли у ребенка ревность к брату (сестре)?»

Вспоминается очень показательная история, после которой мы с утроенным вниманием стали относиться к проблеме детской ревности.

Двенадцатилетний Коля страдал довольно тяжелым заиканием. Кроме того, родители жаловались на его агрессивность, частые срывы, повышенную возбудимость. Однако на занятиях этого никак не было видно: мальчик вел себя вполне адекватно, во взаимоотношениях Коли с отцом и матерью, которые по очереди приводили его на занятия, тоже не наблюдалось отклонений, У Коли был младший брат, но родители с самого начала убедили нас в том, что никакой ревности нет и в помине, сыновья дружат, все чудесно. Да и сам Коля ответил в «детской анкете» на вопрос «Что ты любишь больше всего на свете?»: «Играть с младшим братом и жвачку».

На первых занятиях речь Коли несколько улучшилась, но дальше на его пути словно возникла стена. И мы никак не могли понять, в чем дело. Потом нам была дана первая подсказка: одна из нас погладила Колю по волосам, и мы с удивлением обнаружили, что он — уже большой мальчик, почти подросток, стремящийся продемонстрировать свою независимость — не отстранился, а как-то по щенячьи подставил голову под ладонь и был очень доволен, что его приласкали. Мы насторожились, и тем не менее картина, которую мы увидели в следующий раз, явилась для нас полной неожиданностью.

А в следующий раз Колина мама не смогла оставить младшего сына дома с бабушкой и пришла вместе с ним. И Колю будто подменили! Он все время хихикал, задирался, отпускал ехидные шуточки в адрес других ребят. В общем, внезапно вошел в роль язвительного шута. А когда мать, которой было неловко за его поведение, демонстративно вышла из комнаты и вывела Павлика — так звали младшего брата — у Коли от обиды задрожали губы и он чуть не расплакался. Его кураж моментально сменился мрачной угрюмостью.

Перемена в поведении Коли была настолько разительна, что у нас уже не осталось сомнений. Но на всякий случай мы решили сопоставить кое-какие факты. Заикание впервые проявилось у Коли года в четыре. И брат был младше Коли на четыре года… Мы попросили мать как можно точнее припомнить обстоятельства того времени. Выяснилось, что Павлуша родился болезненным, и уход за ним поглощал все время матери. В первые полгода ей вообще было больше ни до кого. Коля воспринял рождение брата с радостью, удивительно чутко для своего возраста отнесся к просьбам родителей вести себя потише, не мешать малышу, очень жалел его, но… вскоре начал заикаться. Как это часто бывает, первое заикание возникло в момент стресса — была сильная гроза — и родители списали все на испуг. Им и в голову не приходило связывать Колино заикание с ревностью, тем более что она и дальше проявлялась только на подсознательном уровне. На уровне сознания Коля прекрасно ладил с братом, был его другом и наставником, никогда не позволял себе никаких ревнивых замечаний в его адрес. Но подсознательно он вел себя так, чтобы «перетянуть одеяло на себя». Заикание упорно не проходило, и родители начали водить Колю по врачам (таким образом, он тоже перешел в категорию больных, и в этом, можно сказать, сравнялся с братом), а затем резко изменилось и поведение мальчика. Ласковый и покладистый, он стал дома агрессивным и настырным, отвлекая на себя значительную часть родительского внимания. Но опять-таки его агрессия никогда не бывала направлена на брата!

С тех пор, наученные горьким опытом, мы всегда просим поскорее привести на занятия братьев и сестер наших пациентов и на слово уже не верим никому.

Почему же родители, часто даже весьма осведомленные в том, что касается вопросов воспитания детей, не видят очевидного и проявляют поразительную беспомощность, когда речь заходит о детской ревности? Мы долго думали, вспоминали семьи маленьких ревнивцев, попадавших к нам, и в конце концов пришли к простому в общем-то выводу: у взрослых это защитная реакция. Человеку трудно жить с постоянным чувством вины, поэтому один из самых распространенных способов избавиться от нее — это убедить себя в том, что ничего плохого, собственно говоря, не случилось. Сколько раз мы слышали от родителей, что они абсолютно одинаково относятся к своим детям, хотя различия бросались в глаза буквально с первых же минут!

— Да мы старшему и покупаем гораздо больше, младший все за ним донашивает. И занимались с ним в детстве столько, сколько младшему и не снилось. Игрушки и лакомства — всегда поровну. Нет, что вы, какое предпочтение?!

А оно — не в игрушках, не в спортивных костюмах и даже не в чтении вслух. Оно в том, что очень трудно подсчитать и замерить, но что тем не менее улавливается и замечается без всяких слов: во взглядах, в улыбках, в том, как рука сама тянется обнять за плечи, погладить по голове.

Мы еще не видели ни одной семьи, где детская ревность была бы абсолютно беспочвенной. Вот уж поистине иллюстрация известной поговорки «Нет дыма без огня»!

Поэтому, столкнувшись с проявлениями детской ревности, родителям следует первым делом заглянуть в свою душу, а не предъявлять претензии к сыну или дочери. Может, другой ребенок чем-то вам ближе, может, вас с ним легко, а потому и больше хочется общаться? Так бывает, и очень часто. И само по себе это еще не грех. В конце концов, человеку свойственно искать в мире созвучия, гармонии. Грех переносить вину на другого, тем более на того, кто заведомо слабее вас, а главное, является в этой ситуации лицом страдательным. И он же оказывается виноват!

Подобное мы наблюдаем сплошь и рядом. Всем, наверное, известно выражение «муки ревности», но почему-то применительно к детям так не рассуждают. Когда мужчина или женщина мучается ревностью, это обычно вызывает у окружающих сочувствие. Детская же ревность вызывает досаду, раздражение. Ее считают капризом, избалованностью, блажью, а то и пороком. А ведь на самом деле это прежде всего страдания. Самые настоящие и часто более страшные, чем у взрослых. До определенного возраста мир ребенка — это исключительно семья. Это взрослые могут найти себе какую-то отдушину, отвлечение. Могут забыться в работе, в вине… да мало ли в чем! Могут, в конце концов, изменить в отместку неверному супругу или супруге. А с кем, спрашивается, «изменит» родителям ребенок? Подростки — да, они находят утешение в компаниях, в поисках преданной дружбы и любви, а маленький ребенок обречен на свою семью. И если в его мире появляется «зеленоглазая ведьма», жизнь становится сущим адом.

Призвав родителей заглянуть в себя и понять — что в их поведении вызывает муки ревности у ребенка, мы просим затем, чтобы они «вжились в его образ». Что помогает воскресить в памяти свои детские переживания? Скажем, вспомнить влюбленность, омраченную появлением соперника или соперницы; представить себе, что было бы, если бы сегодня у мужа (или жены) неожиданно появилась другая привязанность. Важно детализировать свои фантазии, воображать не просто какую-либо конкретную ситуацию, а и все возможные способы реагирования на нее. Ну, а потом… исключить все варианты, допускающие уход.

— Не знаю, я бы, наверное, с ума сошла от злости и обиды, — призналась нам одна женщина, когда выяснилось, что в воображаемой ситуации она никуда не могла бы деться и, постоянно видя, как ее муж оказывает кому-то знаки предпочтения, еще считалась бы виноватой, если бы выражала свое недовольство.

Обычно у родителей, живо представивших себя на месте уязвленного ревностью ребенка, пробуждается острая жалость к нему и появляется чувство вины. Переживания не самые приятные, но, увы, без них, как нам кажется, невозможно распутать этот клубок.

Часто приходится слышать: «Наверное, уже ничего нельзя изменить, да? Все ведь так далеко зашло!» Разумеется, в семьях, где один из детей привык чувствовать себя любимчиком, а другой годами копит обиды, все не может измениться в одночасье, как по мановению волшебной палочки. Но постепенно баланс устанавливается.

Что, по сути, травмирует старшего (а чаще именно он испытывает муки ревности), когда появляется младший? То, что он лишается привычного места в семье, его неожиданно «свергают с престола» и передают роль «королька» малышу. Но это еще полбеды! В конце концов, на протяжении своей жизни человеку приходится переиграть множество ролей. Тут важно другое: роль, которая обычно предлагается старшему ребенку, для него непривлекательна. С рождением младшего старший автоматически становится для родителей большим и взрослым, о чем слышит постоянно. Однако очень быстро убеждается в том, что на самом деле это фикция, обман. И обман обидный!

— Если я взрослый, — рассуждает ребенок, — то почему мне не разрешают прикасаться к малышу? Вон мама его и на руках держит, и пеленает, и в коляске возит. А папа — тот даже подбрасывает до потолка! А мне стоит до него пальцем дотронуться, как тут же кричат: «Отойди! Осторожно! Ты ему что-нибудь сделаешь!» Значит, никакой я не взрослый? Своим же друзьям они так не кричат. Вчера тетя Наташа с дядей Борей приходили — им обоим дали Ваньку подержать…

С другой стороны, попытки старшего вдруг снова стать маленьким (а в это время многие дета их предпринимают: кто начинает сосать палец, кто требует, чтобы с ним поиграли в младенцев, кто капризничает и хнычет по любому поводу) вызывают недоумение и досаду.

— Тебе, что, нечем заняться? Ты лучше поиграй во что-нибудь, — говорит мать, а за этим явственно слышится: «Иди, не мешай».

От ребенка, еще совсем недавно бывшего центром внимания, требуют, чтобы он спокойно ушел в тень и стал по возможности более неприхотливым и незаметным. Такое желание вполне понятно: в первые месяцы жизни младенец полностью поглощает внимание матери, да и потом она еще долго чувствует пуповинную связь с малышом, чутко реагируя на него и довольно притуплено воспринимая все, что с ним не связано. Однако старшему сыну или дочери нет дела до законов биологии и физиологии. Это все равно, что принцу или принцессе предложить провести остаток жизни в чуланчике и потом удивляться: дескать, странно как-то они отреагировали на наше предложение…

Во многих семьях, правда, ребенку пытаются компенсировать вполне, повторяем, естественный недостаток внимания со стороны матери, поглощенной младенцем: в игры со старшим включается отец. А порой первенца вообще временно передают на попечение бабушки с дедушкой. Однако на самом деле это попытки подсластить горькую пилюлю. Роли в семье не взаимозаменяемы, поэтому довольно наивно надеяться, что ребенок не почувствует себя отверженным, очутившись вне дома в то самое время, когда там — как ему кажется — происходят такие интересные вещи.

На наш взгляд, лучше пойти «другим путем»: сделать роль старшего максимально привлекательной для ребенка. По-прежнему чувствуя себя принцем, он должен ощутить сколько чудесного таится за порогом детской. (Сразу оговоримся, что все это относится к детям, у которых разница в возрасте превышает три-четыре года. Попытки внушить двух-трехлетнему карапузу, что он уже большой и надо извлекать выгоду из своего положения — затея провальная и в сущности жестокая. В «Декларации прав ребенка» записано: «Каждый ребенок имеет право на жизнь». А мы бы добавили: «И на детство тоже!» При небольшой разнице в возрасте между детьми особенно сильна конкуренция, и умные родители стараются не подчеркивать взрослость старшего.) А поскольку, конечно же, для старших детей на первых порах очень привлекательна роль няньки — это потом она может надоесть — нужно дать им себя попробовать в новом амплуа. Даже пятилетние дети могут быть прекрасными помощниками в уходе за малышом. Да, придется разрешать им подержать его на руках. Но ведь это можно сделать над диваном или положить младенца к ним на колени. Главное — понимать, что это не баловство, что у старших в такие моменты возникает ощущение сопричастности происходящему. «Мы с тобой, нашим первенцем, опекаем смешного, милого несмышленыша» — вот, собственно говоря, что должно звучать отныне во взаимоотношениях со старшим ребенком.

Однако, существенно расширив его права и демонстрируя выгоды взрослой жизни (например, разрешая старшему ложиться позже младшего, самостоятельно гулять на улице, чинить с папой машину и т. п.), следует все-таки помнить, что это не совсем взаправду. Поэтому не надо требовать, чтобы старший обязательно во всем уступал младшему или везде брал его с собой, если тот требует. Лучше соблюдать «золотую середину»: пусть, предположим, погуляет часок с братишкой или сестренкой, а потом спокойно общается со своими друзьями.

Очень важно также почаще говорить ребенку, что вы его любите. Наша культура довольно скупа на изъявления любви (как и на похвалу). Принято считать, что любовь нужно выражать не словами, а делами. Как у нас только ни высмеивались всякие ласковые прозвища типа «котик» и «ласточка»! Особенно обделяются лаской, естественно, мальчики; родители — и прежде всего отцы — боятся, как бы мальчики не выросли изнеженными, женственными. В результате у очень многих детей появляется неуверенность в себе; они начинают чувствовать себя отвергнутыми, не совсем полноценными. Мужественности, как вы понимаете, это не прибавляет. Напротив, ребенок, купающийся в родительской любви (конечно, не слепой, а сочетающейся с разумной строгостью), уверенней смотрит на мир и в итоге добивается гораздо больших успехов. Если уж взрослые так падки на лесть и комплименты и часто, как говорится, «видят ушами», не желая признавать фактов, а веря красивым словам, то почему же от детей требуется мудрость столетних старцев, которые и без слов поймут все, что нужно? В «Книге для трудных родителей» мы писали о важности преувеличенной похвалы. То же самое можно сказать и о ласке. Пусть ребенок почаще получает от вас преувеличенную ласку, пусть слышит, что он самый любимый. Согласитесь, что одно дело педантичное «я вас всех люблю одинаково», и совсем другое, когда тебе говорят «ты мой самый любимый старший сын», «ты мой самый любимый первенец», «ты моя самая любимая большая девочка». Казалось бы, это одно и то же, ибо слова «старший сын» предполагают наличие младшего, тоже «самого любимого». Но насколько эмоциональней, теплее звучат такие фразы! А элемент игры и юмора, заключенный в них, снижает патетику, которой так боятся многие современные взрослые.

Может, наверное, сложиться впечатление, будто, по-нашему, дети, чья жизнь омрачена ревностью, все поголовно являются стороной пассивной, этакими кроткими, забитыми страдальцами. Нет, конечно; бывает по-разному. Мы встречали немало ревнивцев, которых иначе как «бич Божий», не назовешь. Эти, наоборот, своей ревностью порабощают родителей, изводят сестер и братьев. Казалось бы, разве в подобных случаях можно пожаловаться на нехватку родительской любви и ласки? Да бедняги взрослые часто ни на шаг не отходят от маленьких тиранов и потакают им буквально во всем! Так-то оно так, но ведь тираны жаждут обожания, а не только покорности. У матери же с отцом подобное поведение ребенка обычно вызывает раздражение и желание отгородиться: дескать, делай, что хочешь, только отвяжись! Т.е изъявления любви в данном случае формальны, а настоящего душевного контакта нет. При таких взаимоотношениях его просто не может быть, и ребенок пусть смутно, но ощущает это.

Но, безусловно, разница между «страдальцами» и «тиранами» огромна и подход к ним должен быть различным. Если в первом случае родителям, как правило, бывает достаточно изменить линию поведения по отношению к детям, то во втором этим не обойдешься. Тут надо попытаться понять, что таится за капризным деспотизмом, за вроде бы беспричинной ревностью. А таиться может разное, и, не зная, что именно, невозможно выбрать правильную тактику.

О мутистах, существах страшно ревнивых, мы написали отдельную главу (см. «Заговор молчания»), пятилетняя Надя ни на шаг не отходила от мамы, часто могла не разговаривать с чужими и заставляла буквально все семейство, включая семилетнюю Лялю и кота Персика, плясать под свою дудку. Но ей всего было мало, и она постоянно капризничала, чего-то требовала, выражала недовольство. На маму страшно было смотреть, такая безмерная усталость лежала на ее молодом лице. Соблазн выбрать тактику, которой мы обычно придерживаемся в работе с мутистами, был очень велик, однако мы все же решили немного повременить, получше приглядеться к девочке. И правильно сделали! Через некоторое время выяснилось, что Надю прямо-таки пожирали разнообразные страхи, о которых ее мама даже не подозревала. И снятие, купирование этих страхов привело к радикальным переменам в поведении малышки. Хотя, конечно, и маме пришлось менять стиль отношений с дочерьми: перестать бояться Надиных скандалов и, когда надо, твердо отвечать «нет», по отношению же к старшей дочери Ляле, напротив, проявлять большую снисходительность.

Случай семилетнего Матвея, пожалуй, один из самых сложных. Сестру он буквально ненавидел. На первом занятии, когда мы попросили детей придумать сценку про свое хорошее настроение, Матвей показал, как он радуется… отъезду сестры в деревню. «Потому что теперь не с кем будет драться», — объяснил он. Мальчик упорно не желал даже в воображаемых историях идти на контакт с сестрой. А уж о жалости или нежности нечего и говорить. Мы пробовали подступиться к нему и так и эдак, но все безрезультатно. И лишь к концу цикла, после того как Матвей, очень плохо входивший в контакт с детьми, стал чувствовать себя совершенно свободно, мы вдруг заметили в нем… садистские наклонности. Осторожный разговор с мамой подтвердил наши наблюдения. Она тоже не раз видела, как Матвей норовит исподтишка причинить боль домашним животным или сестре, но не придавала этому особого значения, поскольку дальше щипков, тычков и пинков дело не шло. Родители часто закрывают глаза на такие вещи, поскольку очень страшно сказать себе, что в твоем сыне таится жестокость. С этой категорией детей (к счастью, очень немногочисленной) нам работать психологически очень трудно, а тут еще и времени оставалось немного. Хорошо, что мама Матвея сумела достаточно быстро перестроить свои отношения с ним и с Аней. Раньше она во всех детских ссорах неизменно занимала сторону сына. Дескать, Аня, во-первых, старше, а во-вторых, Матвей обидчивый, нервный, «глазками дергает». Теперь же мама разрешила девочке не давать брату спуску, если он начинал исподтишка ее изводить, сама сурово пресекала подобные поползновения и параллельно старалась побольше хвалить Матвея за хорошие поступки, особенно подчеркивая при этом его доброту. На занятиях мы тоже при всяком удобном случае повторяли, что Матвей удивительно добрый и всегда жалеет слабых. При этом характер его собаки обогатился новой краской. Нет, конечно, страшное слово «садизм» ни разу не прозвучало. Однако собака Матвея начала вести себя в этюдах как настоящая «тихая сапа», стараясь исподтишка сделать окружающим, в том числе и хозяину, какую-нибудь пакость. Интересно, что на Матвея это произвело катарсическое впечатление. (Мы уже не раз сталкивались с подобными детьми: у них словно камень с души сваливается, когда они осознают, что их тайна раскрыта, но не оглашена.) Лицо его просветлело, он стал гораздо спокойнее. Расставаясь с Матвеем на лето, мы дали его маме задание как следует проработать с ним сказку Шварца «Два брата», в которой старший брат на своем горьком опыте убедился, к каким ужасным последствиям может привести бессердечное отношение к близким. Мама не только прочитала и обсудила эту сказку с Матвеем, но и затеяла с ним и с Аней целый кукольный спектакль, оказавший на мальчика психотерапевтическое воздействие.

Шестилетний Витя тоже жался к маме и смотрел на мир глазами, полными слез. При взгляде на него вспоминалась фраза «Он был несчастен еще во чреве своей матери». Трудно было представить себе большего меланхолика. Он и говорил плачущим голосом, еле слышно. При этом мама была у него под пятой, и младшей сестренкой Витя тоже помыкал. При малейшем сопротивлении с ее стороны впадал в ярость, бил девочку, кричал: «Зачем только тебя родили? Лучше бы тебя не было!» У Вити были и страхи, и капризы, но мы, поразмыслив, решили взяться за дело с другого конца и прежде всего занялись повышением его самооценки. Вскоре это дало первые плоды: Витя оживился, повеселел. И тоща в наших восхвалениях появились новые нотки. Теперь мы уже не просто отмечали Витину силу и благородство, а непременно связывали это с его сестренкой.

— Смотрите, ребята, сколько стульев нам Витя помог перенести ,— говорили мы . — Как же, наверное, рада Аня, что у нее такой сильный брат! Он ее всегда сможет защитить. Ане никакие хулиганы не страшны.

А через некоторое время в отчете мамы мы прочитали, что на последней прогулке дети впервые не поссорились. Более того, Витя, услышав от мамы, что он сильный, смелый, что он прекрасно преодолевает трудности и как настоящий мужчина должен помогать Ане, — охотно откликнулся на этот призыв и начал помогать девочке перелезать через сугробы, поднимал ее, когда она падала, и был счастлив, видя, как довольны сестренка и мама. Мы обыграли эту историю в театральном этюде, а затем придумали еще несколько других, в которых Витя вел себя с Аней по-рыцарски. К концу занятий взаимоотношения детей наладились.

Мы думаем, что из этих примеров ясно, как трудно бывает порой докопаться до истинных причин детской ревности. В наши дни положение осложняется еще и большим числом разводов, наличием в семье отчима и появлением в семье сводных братьев или сестер. Как ни хочется взрослым убедить себя в том, что современные дети легко относятся к подобным ситуациям, для многих детей развод родителей — серьезная травма, которая может неожиданно аукнуться даже через годы. В связи с этим вспоминается такой случай.

Родители Кирилла развелись, когда ему было четыре года. Разрыв происходил драматично, и ребенок явно чувствовал себя заброшенным и никому не нужным. Примерно на полгода он вообще оказался у бабушки в другом городе. Разлука с родными и прежде всего с матерью глубоко потрясла малыша. Мама вспоминала, что вернувшись, он был «как замороженный», но затем постепенно оттаял и тягостные впечатления вроде бы изгладились из его памяти. Спустя несколько лет мать вторично вышла замуж, и у Кирилла родился младший братишка. Кирилл, которому к тому моменту уже исполнилось одиннадцать лет, был очень рад малышу, охотно возился с ним и не проявлял никакой ревности. Так продолжалось четыре года, а потом… потом Кирилла будто подменили. Мать терялась в догадках, не понимала, что творится со старшим сыном, списывала все на переходный возраст, но однажды ей попались на глаза старые фотографии. На них четырехлетний Кирилл был поразительно похож на брата. Настолько, что на некоторых снимках они просто казались на одно лицо! Обдумав ситуацию, родители пришли к выводу, что когда младшему, Алеше, исполнилось четыре, в подсознании Кирилла, видимо, всплыли вытесненные образы драматичного детства. Вполне вероятно, что внешнее сходство мальчиков послужило своеобразным катализатором. В душе старшего всколыхнулась обида. Он как когда-то ощутил себя всеми покинутым, никому не нужным, а имея перед глазами совсем иную картину — беспечный Алеша, окруженный любовью и вниманием родителей — невольно перенес обиду на своего двойника.

— И все-таки, — спросят нас, — неужели ревность всегда имеет какие-то иные истоки? Разве она не бывает патологической доминантой? Ведь бывают же очень ревнивые натуры! Этакие собственники, которые ни с кем не желают делиться тем, что для них входит в категорию «мое». В том числе и вниманием близких людей.

Да, конечно, нам это тоже знакомо, и о таких натурах речь пойдет в следующей главе.

А пока — несколько театральных этюдов, которые полезно разыграть с маленькими ревнивцами.

Этюд 1. «Хозяин находит щенка». Однажды хозяин подобрал на улице симпатичного щенка и принес его домой. «Посмотри, какой он жалкий и замерзший», — сказал хозяин своей собаке. Он покормил щенка, завернул его в шерстяной шарф и положил к себе в постель. А ночью проснулся от громких вздохов. Это вздыхала собака. «Что с тобой?» — спросил хозяин. Собака жалобно заскулила, а потом ответила: «Ты меня не любишь, я тебе не нужна. У тебя теперь есть щенок!» Что ответил собаке хозяин?

Этюд 2. «Хозяин уехал». Хозяин уехал на несколько дней в дом отдыха, а собаку оставил с маленьким щенком, велев ей о нем заботиться. Однако, когда вернулся, увидел безрадостную картину: голодный, грязный щенок сидел, забившись в угол, а собака, развалившись на ковре, дремала. «Как же так! — возмутился хозяин. — Я на тебя понадеялся, а ты?» -«А я не нянька!» — отрезала собака. Хозяину стало очень неприятно. Как он попытался воздействовать на свою собаку?

Этюд 3. «Подарки».Собака постепенно примирилась с существованием щенка. Она больше не вздыхала по ночам и не дулась на хозяина. Хозяин же одинаково любил и собаку, и щенка и всегда старался принести им что-нибудь вкусное. Но они никак не могли это поделить и всегда ссорились из-за лакомств. Тогда хозяин стал приносить все «в двух экземплярах». Но собаки все равно спорили, завидовали друг другу. Наконец, хозяину это надоело. Как он попытался отучить своих собак от соперничества?

Я первый!

Не скроем, первый опыт работа с детьми, о которых пойдет сейчас речь, оказался для нас довольно неудачным. Пятилетний Ренат всегда и во всем хотел быть первым: не дожидаясь своей очереди, бежал за ширму; вызывался отвечать, не придумав ответа; а когда мы отмечали успех кого-нибудь другого, злился и норовил его обидеть. А поскольку методика у нас групповая, мы даже при большом желании не мощи бы заниматься все время исключительно этим малолетним Нарциссом. Впрочем, и желания особого не возникало: слишком уж эгоистично и вызывающе он себя вел. Нельзя сказать, чтобы мать не пыталась его образумить, однако ее увещевания он пропускал мимо ушей, а когда она изредка повышала голос, огрызался. С лица матери не сходила беспомощная, виноватая улыбка: ей было очень стыдно за сына, но она ничего не могла с ним поделать. Как нетрудно догадаться, мы не устояли перед соблазном хоть немного «окоротить» юного эгоцентрика. Однако строгость порождала обиды и вспышки агрессии. Вскоре мы поняли, что идем по тому же пути, который когда-то прошла мать Рената: она в свое время тоже пыталась «применить власть», но, столкнувшись с упорным сопротивлением, махнула рукой и спасовала.

— И отец у него такой же, — жаловалась она нам. — Чуть что не по нему, рвет и мечет. Всегда должен быть на первых ролях, а иначе никому жизни не будет. Одно слово — лидер!

Любопытно, что она хотела пожаловаться, а прозвучала последняя фраза совсем по-другому: с явным оттенком гордости. Помнится, мы еще обратили внимание на эту несуразность, но лишь как на курьез, не больше того.

Потом были Саша, Артур, Вадик и Гоша. Постепенно мы научились с ними справляться и даже изобразили подобный характер в лечебной пьесе «Волшебный сад». Обжорка — так зовут нашего персонажа — ни минуты не может прожить без похвалы: он питается лестью и ощущает голод, если не слышит непрерывных славословий.

Но как же все-таки обращаться с лидером по натуре? Нельзя же его только гладить по головке и постоянно создавать ему режим наибольшего благоприятствования! Прежде чем ответить на этот вопрос, уточним, что мы ведем сейчас речь не о настоящих лидерах, а о детях с явными или скрытыми претензиями на лидерство, которые им никак не удается реализовать. Настоящего лидера видно сразу. От ненастоящего он отличается в первую очередь тем, что у него не нарушена функция общения. Он умеет не только становиться центром внимания, но и ладить с людьми. И именно поэтому так часто добивается своего. Человек же с завышенными претензиями на лидерство тоже обычно оказывается в центре внимания, однако это внимание со знаком минус. Он конфликтен, обидчив, плохо идет на компромисс. Эти дети часто бывают ябедами или занудами, для которых важнее всего в любых обстоятельствах доказать свою правоту. Рука об руку с завистью, которая подчас изъедает душу такого ребенка, идет ревность. Он не терпит конкурентов. (Конечно, и настоящий лидер остро реагирует на возможность вдруг оказаться на вторых ролях, однако он, в отличие от ненастоящего, умеет трезво оценить свои силы и не жаждет непременно быть «впереди планета всей».) И если в семье есть другой ребенок, ему и родителям не позавидуешь. Однако ревность в данном случае, выражаясь языком математики, производная. Она вторична, а первична жажда лидерства. Поэтому мы, сталкиваясь в нашей работе с ревнивыми натурами, выделяем в качестве патологической доминанты не ревность, а тщеславие.

Но что же мешает «лидерам-неудачникам» добиться удачи? Причин много, Среди наиболее распространенных — несоответствие способностей человека уровню его претензий, повышенная ранимость, когда малейшая неудача воспринимается как катастрофа, в результате чего в душе поселяется страх поражения; отсутствие психологической гибкости, неумение быстро сориентироваться в новой обстановке; зацикленность на себе и непонимание психологии других людей. И наконец… трусость. Да, среди детей, которых приводят к нам, немало таких, которым очень хочется проявить себя, да только страшно. Как говорится, и хочется, и колется. Вот уж поистине гремучая смесь!

Про ряд поведенческих отклонений (например, про упрямство или ревность) мы говорили, что они не являются патологической доминантой, так как при ближайшем рассмотрении оказывается, что загвоздка в чем-то другом, но вот про жажду лидерства такого не скажешь. Это неотъемлемое свойство натуры и проявляется оно очень рано. Порой приходится слышать от родителей: «Но ведь, наверное, любому человеку нравится быть первым». Да, безусловно, никому не по нраву, когда его упорно оттесняют на задний план и он служит лишь фоном для кого-то более успешного, однако очень многие люди вполне довольствуются положением ведомых и совершенно не стремятся что-либо возглавлять, не желая брать на себя ответственность и прочие издержки «вождизма». Поэтому родителям нужно попробовать объективно оценить, есть ли у их ребенка потребность в лидерстве, и не выдавать желаемое за действительное. А такое встречается довольно часто. Особенно в последние годы, когда часть общества усиленно старается перенять западный образ жизни и, в том числе, западные (а точнее, американские) принципы воспитания. Одним из таких важных принципов является ориентация ребенка на успех.

Впервые мы всерьез задумались над этой проблемой несколько лет назад, во время интервью, которое брала у нас корреспондентка одной молодежной газеты.

— Сейчас детям часто внушают, что они должны быть лидерами, обязательно добиваться успеха, — сказала она. — Как вы считаете, в детях полезно развивать соревновательность? Вот в Америке, например, это очень развито…

Честно говоря, ее слова застали нас врасплох. Мы как-то об этом совсем не думали и пролепетали нечто довольно невразумительное. Но вопрос задел нас за живое. Мы потом не раз к нему возвращались И сейчас уверенно ответили бы нашей собеседнице; «Нет». Наблюдая за детьми, мы пришли к выводу, что наши дети не соревновательны, ориентация на успех зачастую их только невротизирует. Думаем, что истоки этого следует искать в особенностях общинной психологии, которая вовсе не исчезла с упразднением крестьянских общин, а перекочевала в советскую действительность и стала называться духом коллективизма. Сейчас она дает о себе знать в том, что огромное число людей (причем не только старшего и среднего поколения) чувствуют себя крайне неуютно в атомизирующемся обществе и стихийно «сбиваются в стаи» — в самые разные, будь то присоединение к церковным общинам, многочисленным клубам и ассоциациям, политическим партиям или… мафиозным группировкам. Впрочем, это уже другая тема. Здесь же скажем лишь, что и сама общинная психология в России выросла не на пустом месте: она зиждилась на православной этике, которая, мягко говоря, неодобрительно относится к идеалу личного успеха.

Это не значит, что успех здесь вовсе не поощряется. Нет, но социальное одобрение получает успешная деятельность на благо общества (для ребенка это прежде всего коллектив, членом которого он является: группа в детском саду, школьный класс, компания во дворе и т.п.). Чему обычно учат малышей, которые играют в песочнице? Быть добрыми, делиться игрушками, не обижать других детей, мирно играть вместе. С возрастом эти установки, естественно, усложняются, но по сути не меняются. Кого обычно школьники признают лидерами? Отличников? Нет, их чаще всего считают зубрилами, подлизами и любимчиками. Может быть, самых сильных и ловких одноклассников? Тоже нет. Драчунов, которые красуются, играя мускулами, другие дети не любят. Боятся, но не любят. Тех, кто выделяется одеждой, похваляется родительскими деньгами, машинами и прочими благами, называют воображалами. Так кто же все-таки способен реально претендовать на «свято место», которое, как показывает жизнь, не пустует практически ни в одном классе? Это бывают самые разные мальчики и девочки (в том числе и из вышеперечисленных категорий), но все они должны непременно быть душой компании, то есть опять-таки должны уметь налаживать контакт с окружающими и делиться с ними, делиться не только конфетами и машинками, но и своей бодростью, весельем, инициативностью, изобретательностью, фантазией, силой, смелостью, сочувствием, знаниями — вспомните, как дети любят тех, кто обладает даром рассказчика!

Поэтому наших ребят, как нам кажется, имеет смысл ориентировать на успех вместе с другими и во имя других. Коща мы это поняли, нам стало легко работать с детьми, стремящимися к первенству. Мы не перестали бороться с их эгоцентризмом и стремлением постоянно выпячивать свое «я», но, окорачивая «якалок», с некоторых пор одновременно их… возвышаем.

Раньше мы говорили:

— Потерпи, Коля. Ты в прошлый раз выступал первым. Пусть на этом занятии кто-нибудь другой первым пойдет за ширму.

Теперь же говорим:

— Коля, а давай ты сегодня будешь самым благородным и терпеливым, ладно? Как ты думаешь, ты сможешь пропустить вперед четверых ребят и не расстроиться? Неужели? Вот это да! Смотрите, ребята, какой Коля благородный! Ведь ему очень хочется выступить первым, а он согласился спокойно дождаться своей очереди и внимательно посмотреть сценки, которые вы приготовили.

Мы стараемся как можно скорее сформировать у таких детей ощущение группы. Индивидуалисты по натуре, они не склонны к сопереживанию. Наоборот, дух соперничества отделяет их от остальных. Конечно, можно и нужно внушать им, что завидовать плохо, что не надо всегда выскакивать вперед и т. п. Но гораздо продуктивнее, на наш взгляд, постараться расширить в их представлении категорию «мое». Чем больше людей окажется в нее включено, тем легче будет псевдолидеру стать настоящим лидером. Одно дело, когда такой ребенок видит в детях соперников, с которыми надо бороться, и совсем другое, когда он начинает считать их товарищами, в чем-то даже соратниками, которым он, такой умный, сильный, опытный и вообще замечательный, будет помогать.

Поясним стратегию подобной работы на конкретных примерах. Перечисляя причины, мешающие псевдолидерам стать настоящими, мы, в частности, упомянули трусость, которая сочетается с гипертрофированным самолюбием. Если такую натуру не элевировать, может вырасти коварный интриган, этакий «серый кардинал». Если же заниматься психоэлевацией, то робость можно возвысить до сдержанности и осмотрительности (что по современным меркам является безусловным достоинством), а гипертрофированному самолюбию следует предоставить открытую, а не тайную площадку для самоутверждения. Впоследствии, когда ребенок убедится в своей состоятельности, желательно сориентировать его на покровительство слабым, не требующее, однако, необходимости проявлять большую отвагу и бороться с сильными соперниками. В будущем из такого ребенка может получиться хороший педагог.

А вот другой случай: неутоленная жажда лидерства и отчаянная боязнь поражения. Казалось бы, он очень похож на предыдущий, но в действительности речь идет о гораздо более активных или, как сейчас говорят, пассионарных натурах. Тут боязнь поражения происходит вовсе не от робости (такие дети часто бывают безрассудно храбрыми), а от непомерной гордыни, бешеного, а не просто гипертрофированного, самолюбия. В подростковом возрасте это может перерасти в гипердемонстративность и проявиться в форме хулиганских выходок, вплоть до уголовно наказуемых. И процесс психоэлевации, имея приблизительно тот же вектор, что и в первом примере, должен все-таки протекать иначе. Гордецу необходимо не только предоставить поле для самоутверждения, но и дать возможность стать на нем реальным, успешным лидером. Однако и этого мало. Нельзя забывать о его страстной, активной натуре. Что это значит? А то, что таких детей часто не устраивает лидерство на том поприще, которое взрослым кажется престижным и желанным. Быть первым в изостудии или в музыкальной школе, и даже побеждать на соревнованиях по большому теннису — это для них маловато. В идеале они должны либо лидировать в каком-то деле, сопряженном с риском (предположим, быть первыми в секциях каратэ, мотогонщиков, в альпинистском клубе и т. п.), либо организовывать что-то свое. Пассионарность подобных личностей следует учитывать и когда подходит время выбора профессии. Но, повторяем, родителям важно не перегнуть палку ни в ту, ни в другую сторону: опасно втискивать лидеров в слишком тесные для них рамки, однако не менее опасно навязывать роль лидера ребенку, который не особенно на нее претендует. В этой связи хочется рассказать, на наш взгляд, очень поучительную историю. Шестилетняя Римма сильно заикалась, была повышенно застенчива и, как правило, вообще не разговаривала с незнакомыми людьми. На первичном осмотре мы в этом убедились: Римма наотрез отказалась отвечать на вопросы, угрюмо смотрела на нас исподлобья, и мы уже психологически настраивались на тяжелую, изматывающую работу с ребенком-мутистом. Однако на первом же занятии девочка преподнесла нам приятный сюрприз: неожиданно для всех (в том числе, вероятно, и для себя самой) она первой вызвалась показать кукольную сценку, охотно приняла участие во всех заданиях и явно наслаждалась ролью смелой и находчивой девочки. Распознав в Римме скрытого лидера, мы соответственно построили свою работу с ней. В итоге Римма с каждой неделей становилась все бойчее, речь ее неуклонно улучшалась, становилась более развернутой и свободной, заикание постепенно сходило на нет. К концу первого цикла занятий девочка лишь иногда запиналась, а в основном говорила гладко. Довольные результатами, мы решили, что Римме стоит сделать небольшой перерыв, а затем принять участие в лечебном спектакле. Когда она через три месяца снова пришла к нам, заикание было еле заметным, а мать в качестве большого Римминого достижения отметила, что дочь начала общаться со сверстницами.

— Правда, — добавила она, — они говорят, а Римма, в основном, кивает.

Мы дали Римме довольно большую роль. Все шло вроде бы нормально, однако нас не покидало чувство, что мы уперлись в невидимую преграду, что в этой девочке или в чем-то, связанном с ней, есть некая тайна, без разгадки которой нам не удастся достичь желаемого результата. В подобных случаях наша работа напоминает мучительные раздумья следователя, перебирающего в уме различные версии. В такие моменты стараешься припомнить как можно больше подробностей, мельчайших нюансов и прислушаться к тому, что же подсказывает тебе интуиция. А она подсказывала, что дело в маме… Но ведь мама вела себя великолепно! Заботливая и внимательная к дочери, она в то же время старалась не стеснять ее инициативу. У них не было конфликтов, они явно любили и понимали друг друга. И все-таки в сценках, которые они показывали, была какая-то фальшь… Мы долго не могли уловить и сформулировать, в чем же она состоит, но потом догадались. Обе словно стояли на цыпочках; это были идеальная мама и идеальная дочка: во всем, что бы они ни говорили и ни делали, ощущалось стремление к полному, абсолютному совершенству. Вроде бы что в этом плохого? Наоборот, хорошо, что и мама, и ребенок стремятся к идеалу. Стремятся быть самыми вежливыми, самыми правильными, самыми изысканными и благовоспитанными. Однако Римма, как мы к тому времени убедились, не настолько жаждала лидерства, и эти установки сковывали ее, подавляли волю. Она никогда не шалила, а в разговорах с девочками (к тому моменту Римма уже перестала отделываться кивками и односложными фразами) явно сквозили ласково-назидательные интонации матери. Если же она заражалась их звонким смехом, вид у нее становился немного смущенный, словно это было нечто не очень приличное.

Мы решили еще немного понаблюдать, проверить свою догадку, но долго ждать не пришлось, поскольку события вдруг стали развиваться очень стремительно. Буквально на следующем занятии Риммина мать выразила недовольство тем, что… девочке дали слишком маленькую роль.

— Ей надо как можно больше говорить, а у нее всего три фразы,— пожаловалась она,— А ведь Риммочка дома всю пьесу одна разыгрывает. Ну, пожалуйста, дайте ей еще хоть немножко! Катя вон главную роль получила, хотя все время путается, ничего не может наизусть выучить.

Она так горячо доказывала свою правоту, что мы в какой-то момент даже засомневались и затянули в текст: неужели девочка действительно, говорит на протяжении спектакля всего три фразы? Как и следовало ожидать, претензии оказались сильно преувеличенными. Римма принимала участие в четырех сценах, где у нее было достаточно много слов. Но лавры примадонны явно не давали маме покоя… Именно ей, а не Римме. Распределяя роли и проводя первые репетиции, мы внимательно следили за реакцией детей и видели, что Римма своей ролью вполне довольна.

Окончилась эта история плачевно. Хотя нам достаточно быстро удалось убедить Риммину мать, что девочка и так участвует в спектакле на пределе своих возможностей (ведь совсем недавно она вообще отказывалась от речи на людях!), домашняя «накачка» не прошла Римме даром. Каково самолюбивому ребенку, и без того зажатому в тиски самокритики, слышать, что его обделили, недооценили и даже принизили? А Римма всего этого наслушалась вдоволь, поскольку мать вовсе не старалась оградить ее от подобных разговоров. Наоборот, она взывала к дочери как к «потерпевшей стороне». Репетиции спектакля в присутствии довольно большого количества чужих людей и так были для девочки значительной психической нагрузкой, а тут еще она получила психологическую травму. Речь ее резко ухудшилась.

Говоря о лидерстве, нам хочется немного затронуть и проблему, возникающую в семье, где есть несколько детей. Поинтересуемся переживаниями младших детей. Казалось бы, для них создан режим наибольшего благоприятствования. Им уступают и нередко даже потакают. Очень многие привилегии и свободы, которых старшие добивались в семье путем упорной борьбы, младшим даруются уже просто так, «за красивые глаза», поскольку они идут по проторенной дорожке. Родители чувствуют себя со вторым ребенком гораздо уверенней, чем с первым, поэтому меньше нервничают, тревожатся, и в результате он получает больше спокойной заботы и ласки. Рай — да и только!

Но жизнь устроена так, что за все надо платить. И за привилегию быть «мизинчиком» и баловнем семьи младший ребенок нередко платит тем, что у него развивается чувство собственной неполноценности. К четырем-пяти годам, когда у детей появляется отчетливо выраженная потребность в самоутверждении, им часто уже не хочется получать все на «блюдечке с голубой каемочкой».

— Я сам! — заявляет малыш и бывает очень доволен, если ему удается проявить свою ловкость, силу, изобретательность.

Но тут вдруг выясняется, что старший брат или сестра все это давно умеют и делают не просто хорошо, а мастерски. В семьях, где царит дух ревности, этот момент часто бывает переломным. Привыкнув, что старший ему уступает, младший очень болезненно переживает свою неумелость. Старший же чувствует себя отмщенным и торжествует. Вот она, долгожданная награда!

— Ты малявка, — презрительно заявляет старший. — Только и умеешь, что пищать и ябедничать.

— Когда мне тоже будет десять лет, — пытается утешить себя младший, — я тебе покажу!

— Ха! Тебе будет десять, а мне пятнадцать! Ничего ты мне не покажешь! Я всегда буду тебя старше и сильнее.

Дальнейшее развитие сюжета вполне можно предугадать.

Но даже в тех случаях, когда отношения между братьями и сестрами складываются благополучно, борьба за лидерство не исключена. И главная задача родителей не в том, чтобы, подобно рефери на ринге, разнимать соперников, когда они, осатанев, начинают молотить друг друга уже без всяких правил, а в том, чтобы помочь каждому из детей обрести «экологическую нишу», в которой наилучшим образом раскроются их природные задатки. Желательно, чтобы эти ниши были совершенно различны. Тогда сама идея соперничества утрачивает смысл. Действительно, как, скажем, решить вопрос, кто лучше: спортсмен или музы-кант? Это ведь с какой точки зрения посмотреть…

Очень часто приходится слышать:

— Вот вы говорите: «Дать площадку для самоутверждения». А в чем он может быть лидером? Он ведь еще маленький, у него ни к чему нет особых склонностей.

Такие родители переносят на детей свои представления о лидерстве, напрочь позабыв о том, что у детей и у взрослых, как теперь принято выражаться, «разные приоритеты». И пустяковый эпизод, на который взрослый даже внимания не обратит, может зафиксироваться в памяти ребенка как большая, важная победа. Или, наоборот, поражение. Скажем, малыш надел рубашку и застегнул ее на все пуговицы. Ерунда? Для взрослого — конечно. А для карапуза, который раньше напяливал рубаху наизнанку или вверх тормашками (про пуговицы лучше вообще не вспоминать), это великое достижение… Раньше он под утро обязательно перекочевывал в кровать к маме с папой, а тут вдруг так устал, что всю ночь проспал в своей постели. Герой? Герой. Многим его сверстникам такой героизм и не снился… Кто всегда стрелой мчится к дверям, чтобы встретить любимую маму? Ну, конечно, самый шустрый, самый быстроногий малыш. Другие только поднимаются со стула да с дивана, а он уже теребит замок (который еще не научился открывать) и победоносно кричит: «Я первый!» Подобных побед немало у каждого ребенка, надо только научиться их видеть и ценить.

То же относится и к вопросу о способностях дошкольников и младших школьников. Не надо ждать, пока ребенок проявит себя в какой-нибудь секции или кружке, пока у него появятся ярко выраженные интересы и склонности. Тех, что уже имеются, вполне достаточно, чтобы «назначить» его в чем-то лидером.

У мальчугана живой, подвижный ум? Пусть будет самым находчивым и сообразительным… Он, наоборот, немного тугодум, долго примеряется, прежде чем начать какое-то дело? Что ж, возьмите на вооружение пословицы «Поспешишь — людей насмешишь» и «Семь раз отмерь — один отрежь». Пусть этот ребенок будет самым обстоятельным, разумным… Одна ваша дочь робкая, а другая сме-лая и вообще сорвиголова? Не проводите сравнения по принципу «кто храбрее». Лучше вьщелите в первой девочке впечатлительность, скажите, что она тонкая натура, будущая писательница, художница или актриса, а вторую хвалите за оригинальность идей, за то, что с ней не соскучишься и не пропадешь. С такой хорошо ходить в походы, она, наверное, станет великой путешественницей, поедет в Африку, будет изучать жизнь диких зверей. А потом можно почитать девочкам Даррелла или Сетона-Томпсона и сказать, что когда-нибудь они объединят свои усилия и тоже напишут прекрасную книгу про животных. Думаем, принцип понятен.

Напоследок же приводим несколько театральных этюдов.

Этюд 1. «Соревнования». Хозяин пошел с собакой на соревнования. Он очень надеялся, что она займет первое место, но собака заняла только второе. Она ужасно расстроилась и заявила, что хочет немедленно уйти со стадиона. «Никогда! Никогда больше не буду участвовать в этих гадких, глупых соревнованиях!» — сердито бурчала собака. Как хозяин постарался ее успокоить?

Этюд 2. «Шашки». Собака играла с хозяином в шашки (или в какую-либо другую игру, которую любит ребенок). Сперва все шло хорошо, но потом она начала проигрывать. Поняв, что хозяин скоро ее обыграет, собака разозлилась, сбросила шашки с доски и при этом обвинила во всем хозяина. Она же еще и обиделась! Как отреагирует на ее поведение хозяин? Пусть он попытается к ней подойти, а она пусть упорно обижается. О чем будет думать хозяин? А собака? Какой способ примирения найдет в конце концов хозяин?

Этюд 3. «Происшествие на прогулке». Хозяин вывел свою собаку погулять. Там он встретил несколько других собачников, и они решили сходить в парк. Он находился через дорогу, и когда мальчики с собаками подошли к перекрестку, наша собака крикнула: «Я первая!» И кинулась вперед, не обратив внимания на красный сигнал светофора. Ее чуть не задавил грузовик. Появился милиционер, который сурово отругал хозяина и оштрафовал за то, что он не следит за своей собакой. Придумать диалог хозяина и собаки.

Этюд 4. «Поход». Собака пошла с хозяином в поход. «Чур, я пойду впереди!» — заявила она и зашагала по дороге. Она старалась идти быстро, не оглядываясь, чтобы быть похожей на настоящего командира. Через какое-то время она прислушалась и… не услышала за собой шагов. Собака оглянулась. Никого… Она так быстро шла, что и хозяин, и все его товарищи отстали. А, может, уже и свернули с дороги. Собаке стало страшно. Она… Придумать, что было дальше.

Драматизм ситуаций должен постепенно нарастать, а от ребенка следует добиваться, чтобы он не только читал нравоучения своей собаке, но и придумывал конструктивные способы воздействия на нее.

Мнимый лентяй

Главу «Запретная черта» мы начали с разоблачения мифа о якобы исключительной вороватости русских. Аналогичный миф — русская лень. Как, почему, откуда этот миф возник? Непонятно. Освоение таких гигантских территорий, да еще в условиях столь «недружественного» климата вряд ли могло пройти успешно, если бы страсть к безделью и вправду была одним из национальных пороков. На севере, в так называемой зоне рискованного земледелия, не очень-то побездельничаешь!

Как и в случаях воровства, родители бывают весьма обеспокоены, если их ребенок склонен бить баклуши. Конечно, это не вызывает такой сильной тревоги: все-таки лень — не воровство! Но, тем не менее, все хотят видеть своих детей трудолюбивыми, что, на наш взгляд, не подтверждает версию о народе-лентяе.

При этом, как вы понимаете, вполне естественно, что любой ребенок время от времени (кто чаще, кто реже) не хочет мыть посуду, убирать постель, идти за хлебом, делать уроки. У ребенка невротического склада, помимо «нормальной» лени, весьма часто наблюдаются проявления, если так можно выразиться, псевдолени — как своеобразной защитной реакции.

Когда ребенок регулярно отказывается от одного и того же вида деятельности (предположим, ни в какую не желает читать), это вполне может быть обусловлено тайным, тщательно скрываемым страхом неудачи. Дети-невротики, как правило, неуверены в себе и, кроме того, болезненно реагируют даже на самое ничтожное поражение, ибо воспринимают его как великий позор. Это конечно же прямо связано с повышенным эгоцентризмом в сочетании с заниженной самооценкой, что приводит к патологической застенчивости (см. главу «Кто там за стенкой?»). Так вот: страх неудачи, прямо связанный, повторяем, с болезненной застенчивостью, в свою очередь, нередко порождает нежелание делать то или другое. Причем, в силу этих же свойств, невротику может казаться, мниться,— он мнительный! — что он плохо читает или плохо бегает. А уж если однажды ему было сделано замечание или, не дай Бог, кто-то засмеялся… Он предпочтет считаться лентяем — лишь бы не травмировать свое слишком легко уязвимое самолюбие.

В главе «Бумажный тигр» вы уже прочитали про восьмиклассника Юру, добродушного увальня, страдавшего вспышками агрессии и неожиданно оказавшегося блистательно остроумным. Тогда мы не стали упоминать о еще одной жалобе его мамы — жалобе на хроническую лень. Юра под любым предлогом пропускал школу. А все из-за чего? Да из-за учительницы истории, которая, как ему казалось, его буквально замордовала. Нет, она ничего страшного не делала, просто пару раз выразила неодобрение, когда мальчик отвечал у доски. Но тонкокожему невротику и этого было вполне достаточно. Он стал хронически «лениться», причем вскоре его негативное отношение к урокам истории распространилось на школьные занятия в целом, что, конечно, вызывало у мамы сильное беспокойство.

— А по дому помогает? — спрашивали мы.

— Представьте себе, с огромным удовольствием! И на базар со мной сходит, и ковры пропылесосит. Даже пол каждое воскресенье на кухне моет… На все готов этот лентяй, лишь бы уроки не делать. Ему, бездельнику, в школу ходить не нравится!

Вот вам яркий пример псевдолени. Настолько яркий, что можно только удивляться отсутствию какой бы то ни было логики в маминых умозаключениях, когда она, на конкретных примерах проиллюстрировав трудолюбивую натуру своего сына, тут же называет его лентяем и бездельником.

Двенадцатилетнюю Асю привела к нам бабушка с жалобами на стойкое нежелание ходить в школу.

— Каждое утро начинается с истерики. «Не пойду!» — и все. Рыдает, говорит, что жить не хочет… — На этой фразе бабушка и сама зарыдала. А успокоившись, добавила: — И в кого она такая лентяйка? Ее мама, моя дочь, все десять лет была отличницей, университет с красным дипломом окончила…

На наши занятия Ася приходила только с бабушкой. Мать так ни разу у нас и не побывала, хотя мы многократно передавали через бабушку соответствующие просьбы. Но дело даже не в этом. Именно она довела свою дочь до состояния тяжелой депрессии. Отец девочки, иностранец, окончив МГУ, уехал на родину — и, как принято говорить, «с концами». Асина мать, судя по рассказам бабушки, никак не могла смириться со случившимся и обрушивала на «дитя любви» каскад ругательств и абсурдных обвинений, ежедневно по многу раз называя дочь выродком, уродиной, тупицей и выражая сожаление, что Ася вообще появилась на свет. «Почему, почему я не сделала аборт?!» — могла воскликнуть она в присутствии девочки.

А учитывая Асину экзотическую внешность и непривычную для отечественных широт фамилию, легко догадаться, почему бедняге было «лень» ходить в школу.

К счастью, девочка после двух циклов занятий пришла в себя и не только стала с удовольствием посещать школу, но и по собственной инициативе перешла в гуманитарный лицей, с блеском выдержав очень сложное собеседование.

Кстати, это был единственный случай в нашей практике, когда пришлось пойти на некоторую дискредитацию матери в глазах ребенка.

— Асюша,— сказали мы, когда она после очередного скандала пришла на репетицию лечебного спектакля «Серая Шейка» и сидела с отсутствующим, отрешенным выражением лица.— Асюша, не сердись на маму. Представь себе, что она маленькая, обиженная девочка. Что она… Серая Шейка, у нее больное крыло, она беспомощна. И от беспомощности злится, даже впадает в отчаяние. Пожалей ее. Она маленькая, а ты — взрослая. Представь себе, что ты — ее мама. Это очень трудно себе представить, но ты уже опытная актриса. Вдруг сможешь?

И Ася смогла!

Стоит с особым вниманием относиться к специфической медлительности некоторых нервных детей, которая на первый взгляд может показаться леностью. Такой замедленный темп тоже бывает обусловлен излишней робостью, повышенным чувством опасности (порой, как представляется со стороны, на ровном месте!), нерешительностью — короче говоря, склонностью многих невротиков к рефлексии по любому поводу, приводящей к бездействию, к снижению актив-ности. Что же касается обостренного чувства опасности, которое маскируется ленью, — вот простой пример.

Девятилетний Павлик, живя на даче, ни в какую не хотел ходить на соседский участок за козьим молоком. Бабушке было некогда, она как раз в это время готовила завтрак, но ни уговоры («Если каждое утро пить парное козье молоко, появляется богатырская сила»), ни упреки, ни, даже угрозы ничего не давали. Павлик оставался тверд в своем нежелании пить целебное козье молоко. По вечерам на дачу приезжали родители, бабушка жаловалась им на сына-лентяя, на свои больные ноги, на то, что она выбирается к соседке за молоком только в середине дня и оно уже не такое парное и, следовательно, не такое целебное… Родители присоединялись к бабушкиному возмущению, папа в наказание лишал сына воскресной прогулки за грибами. И эта история продолжалась до тех пор, пока мама, однажды выйдя за калитку, не увидела следующую сцену: соседская коза, выпущенная на улицу и привязанная к колышку, мирно щиплет придорожную траву, а ее сын застыл как вкопанный несколько поодаль.

— Павлик, ты чего стоишь? Иди домой! — крикнула мама.

— Пусть ее сначала уведут,— откликнулся Павлик,— а то веревка длинная, — а то в она до меня может достать и забодает…

Итак, будьте внимательней. Иному ребенку (особенно мальчику) легче прослыть лентяем, чем признаться в трусости.

А еще важно знать, что и дети-невротики, и дети-психопаты обладают повышенной нервной истощаемостью, поэтому в тот день, когда была та или иная, пускай самая незначительная, психическая перегрузка (к примеру, поход к врачу или в гости, просмотр остросюжетного фильма и т. п.), вполне естествен отказ от выполнения каких-то привычных обязанностей — уборки игрушек, стирки своих трусиков или носков, даже умывания на ночь. К такой реактивной лени в результате усталости тоже следует относиться снисходительно, а не требовать армейской дисциплины. Ведь семья — не армия.

В медлительности же самой по себе нет ничего страшного. Несуетный, неторопливый, раздумчивый склад характера, если будет не подавлен, а, наоборот, правильно угадан, может развиться в талант исследователя или даже философа!

Вы, конечно, уже поняли, что псевдо-лень никак не может считаться патологической доминантой. Она потому и «псевдо», что под этим псевдонимом скрываются страх неудачи, застенчивость, трусость, пожелавшие остаться неопознанными.

Следовательно, этюды должны соответствовать результатам вашего психологического расследования. Предположим, «личность преступника» установлена: страх неудачи, который, в свою очередь (а это стандартная пара!), связан с болезненной застенчивостью. Что ж, давайте придумаем этюд по схеме «хозяин — собака». Например, такой.

Собаку пригласили участвовать в соревнованиях по бегу. В день соревнований собака, которая обычно просыпалась рано, на этот раз крепко спала. Хозяин принялся ее будить:

— Вставай, скорее вставай, иначе мы опоздаем на стадион!

Но собака делала вид, что не слышит и притворялась спящей. На самом деле ей было лень идти на стадион. Вернее, даже не лень, а страшно. Вдруг она проиграет, придет к финишу последней и опозорится?

— Немедленно вставай! — повторил хозяин.— Если мы не выйдем из дома через десять минут, забег начнется без тебя.

— Ну и хорошо,— ответила собака, лениво натягиваясь,— пускай начинают. Я себя что-то неважно чувствую. И она постаралась два раза кашлянуть. Но хозяин понял ее нехитрые уловки.

— Песик, милый, ну пожалуйста, — ласково сказал он и погладил собаку по голове,— ведь я уже обещал, что ты будешь участвовать. Разве тебе приятно меня подводить?

Собаке очень не хотелось на стадион, но ей не хотелось и подводить хозяина, которого она очень любила. Через десять минут они уже были на улице.

По дороге на стадион хозяин с собакой пробежали часть пути наперегонки, причем собака обогнала хозяина.

— Вот видишь?! Ты же отлично бегаешь! — подбодрил ее хозяин.

Когда они подошли к стадиону, судья закричал:

— Скорее, скорее на беговую дорожку!

Собака снова попыталась отказаться, но хозяин ее опять уговорил. Она вышла на беговую дорожку с замирающим от страха сердцем. Когда раздалась команда «На старт! Внимание!! Марш!!!», собака от волнения не сразу тронулась с места и из-за этого поначалу отстала от других бегунов. Но потом она собралась с силами, набрала скорость и … пришла к финишу первой. На весь стадион объявили:

— В первом забеге победила… (Имя собаки.) Она награждается золотой медалью. (Медаль из фольги, заранее приготовленная, должна быть надета на шею собаки.)

Если же дело в трусости, этюд может быть приблизительно таким.

Хозяин пригласил собаку пойти с ним в лес.

— Иди без меня, — ответила собака, — я лучше побуду дома, а то на улице холодно.

— Холодно? — удивился хозяин.— Посмотри на градусник: 25 градусов тепла! Ты просто разленилась — вот и все!

— Не то, чтобы обленилась, но у меня в последнее время устает левая задняя лапа. А ты слишком быстро ходишь, и я за тобой не поспеваю.

Хозяин догадался, что его собака просто боится потеряться, тем более что это уже однажды с ней случилось, причем именно на прогулке в лесу.

— А хочешь пойти на поводке? — спросил он.

Собака с радостью согласилась. Когда они пришли в лес, хозяин поинтересовался, не хочет ли собака размяться, побегать, то есть — не отстегнуть ли поводок.

— Да нет, спасибо, не хочется…— ответила собака.

— А давай поиграем,— предложил хозяин, — ты закроешь глаза, я в это время спрячусь за дерево или в кусты, а ты найдешь меня по следу. У тебя же прекрасный нюх! Если не найдешь, я через пять минут сам появлюсь.

Стали они играть, и оказалось, что собака мгновенно находит хозяина по запаху. Когда она это поняла, ей уже не страшно было потеряться, и она бегала по лесу без поводка, каждый раз возвращаясь на тропинку, по которой шел хозяин. (Показать, как она то убегала, то возвращалась к хозяину.)

Прочь, обида!..

Так начинается стишок, который под нашим руководством заучивают дети-дошкольники на одном из занятий. Мы им говорим, что есть разные лекарства от обиды. Например, можно закрыть глаза и представить себе что-то очень-очень вкусное. Если это не поможет, надо снова закрыть глаза и представить себе что-то очень-очень смешное. Ну а если вдруг обида окажется такой упрямой, что даже смешное не в состоянии будет ее прогнать… На этот крайний случай (тут мы переходим на таинственный шепот) есть одно волшебное стихотворение:

Прочь, обида!
Все равно ты забыта.
Беги во двор,
Перелезь через забор,
Садись на коня…

Неожиданно громко:

Скачи от меня!

— А теперь вместе — ну-ка!

И дети старательно, забывая и путая слова, повторяют. Как только произнесена последняя строчка, по столику, вокруг которого сидит малышня, стремительно проносится игрушечная заводная лошадь, а верхом на ней — всадник-обида.

— Видите? Стоит только быстро прошептать волшебные стихи, и она исчезнет бесследно!

Потрясенная «публика» просит повторить колдовство на бис. Что ж, это можно — если кто-то из ребят, теперь ухе не в общем хоре, а один и без подсказки, прогонит обиду. Такой (или такая) обязательно находится. Награда — еще один галоп обиды, насмерть перепуганной магическим заклинанием.

И поделом! Обида, эта непрошеная, но такая частая гостья, занимающая очень много места в душе ребенка-невротика,— должна же она наконец убраться восвояси!

Эта нехитрая магия напоминает врачевание по системе филиппинских хилеров или африканских колдунов, которые с помощью отработанных манипуляций «удаляют» из пораженных внутренностей больного опухоль, демонстрируя ему как вещественное доказательство окровавленную куриную печенку.

Увы, обидчивость вовсе не есть нечто постороннее и чужеродное, когда мы имеем дело с ранимой и хрупкой невротической конституцией. Скорее, это — неотъемлемо присущее такой конституции свойство. Обидчивость отравляет жизнь и самого ребенка, и его близких. Да не только близких! Всех, с кем он вступает в контакт. И справиться с этой болезненной реакцией очень и очень непросто. Поэтому «лекарство от обиды» — всего лишь вспомогательное средство, первоначальный импульс, который сообщает малышу уверенность в своих силах, в том, что он хороший, а дурное — внешнее, преходящее.

К детским обидам следует относиться прежде всего с уважением. То, что вам, взрослым, кажется не заслуживающей внимания чепухой, для ребенка может быть источником серьезного душевного страдания. А самое ужасное — это когда он жалуется на обидчика и встречает вместо сочувствия — насмешку, пусть даже добродушную. Дескать, перестань, это ж ерунда, яйца выеденного не стоит, разве можно обижаться на пустом месте!

Вы думаете, что ободрили его, а на самом деле нанесли ему еще одну травму, еще одну обиду. Он надеялся, что хотя бы близкие его поймут и пожалеют, а оказалось — ничего подобного! И ведь ему больше не у кого искать защиты. Это его мама, если ее обидел муж или парикмахерша, может позвонить подруге, а папа в аналогичной ситуации — вылить с товарищем. Ребенку, в отличие от взрослого, некуда деваться, некому больше жаловаться.

Конечно, это вовсе не означает, что обидчивость надо «холить и лелеять». Ни в коем случае! Посочувствовав ребенку, старайтесь переключить его внимание на что-то другое, чтобы не дать ему возможность «купаться» в вашем сочувствии до бесконечности. Иначе это станет своего рода психологическим наркотиком, и вырастет человек, которого побаиваются даже близкие друзья, потому что он часами «плачется в жилетку». Большинство детей, к счастью, легко забывают о разного рода огорчениях, в том числе и обидах. Поэтому ни в коем случае не надо, видя, что ребенок успокоился, спрашивать: «Ну, ты уже не обижаешься? Все прошло, да?» И даже ободряющая на первый взгляд фраза типа: «Вот молодец! Уже не обижаешься!» — пусть косвенно, но способствует ненужной фиксации. Не помнит — и слава Богу.

Психику обидчивого ребенка необходимо закалять, повышая ее эластичность. У нас на занятиях «скверные» Катька и Петька, в отличие от «примерных» Иванушки и Аленушки, обижаются. Причем мы, показывая детям две сценки-истории, подробно «расшифровываем» мотивацию Катькиных и Петькиных обид, а также ошибочность этой мотивации. Но самое главное — мы даем понять, что обижаться невыгодно, потому что когда человек обижается, он тем самым может лишить себя чего-то очень интересного. Например, дедушка разбудил Петьку и Иванушку словами: «Вставайте, головастики!» Петька обиделся на слово «головастики» и не встал. Вскоре Иванушка с дедушкой куда-то ушли, Петька полдня, оставшись дома один, маялся от скуки, а Иванушка вернулся с богатым рыбным уловом. Оказывается, они с дедушкой были на рыбалке! Петька же, обидевшись, лишил себя такой счастливой возможности. А еще Иванушка принес банку с… головастиками. И выяснилось, что головастики — это всего-навсего лягушачьи детеныши, а значит, когда дедушка назвал Иванушку и Петьку головастики, в этом не было ничего обидного. Все равно как если бы он сказал: «Вставайте, дети!» Разве есть что-нибудь обидное в слове «дети»?

Заметьте, что о детях, сидящих за столом и, затаив дыхание, слушающих эту «простую историю», речи нет. То есть для них, обидчивых невротиков, здесь ничего обидного не содержится, они получают необходимую для них информацию окольно, опосредованно, а значит — без травматических «побочных эффектов».

Тут уместно и добродушно посмеяться над обидчивыми персонажами. Такой смех целителен, он не унижает, а, напротив,— возвышает ребенка. Вы его таким образом как бы «записали» в сильные: он, большой и умный, вместе с вами смеется над маленькими и глупыми куклами. Значит, он выше. Во всяком случае, вы даете ему такую возможность.

В нашей лечебной пьесе «Волшебный сад» обидчивость (как и другие пороки характера) представлена карикатурно-гротескным персонажем по имени Скряга. Только копит он не деньги, а обиды, и всегда находится в мрачном; брюзгливом настроении. Единственная радость Скряги — опустить в копилку, висящую у него на животе, очередную обиду. Вот одна из его реплик.

«Скряга (достает ручку, разглаживает бумажку, пишет): «Обида номер три тысячи восемьсот шестьдесят первая… Оскорблял. Кидался… (задумывается) а, ладно, пусть будет «тяжелыми предметами». Так обиднее. (Кладет бумажку в копилку, поглаживает ее.) Скорей наполняйся, моя копилочка! (Мечтательно.) Вот накоплю четыре тыся-чи обид, попрошу у Пугала молоток, разо-бью копилку и на все эти четыре тысячи куплю самую большую, самую страшную месть…»

Ребенок, играющий Скрягу, смеется уже не над куклой (спектакль костюмный, в живом плане), а над собственной персонажностыо, над своей вчерашней слабостью.

А ведь действительно, обижаются, как правило, те люди, которые ощущают себя слабыми, смешными, нелепыми. (Такое самоощущение, как мы уже не раз писали, характерно для детей-невротиков.) Значит, с обидчивостью надо справляться, постоянно повышая самооценку ребенка, обращая его внимание на слабости других, прежде всего — обидчиков. Но ни в коем случае не развивая мстительность и злорадство! Ведь это еще хуже, чем обидчивость. Кстати, бывает, что обидчив вовсе не ребенок, а мать, которая индуцирует ему свое искаженное мироощущение. Мы очень хорошо помним семилетнего Женю, страдавшего легкой формой заикания и по своему характеру вовсе не склонного на каждом шагу обижаться. Но его мама, повышенно тревожная, мнительная, мрачная женщина, буквально на каждом шагу внушала Жене, что его все обижают — от одноклассников до родственников его отца. Это был как раз тот случай, когда работать пришлось в основном с мамой.

Если вы знаете за собой подобные склонности, ни в коем случае не валите с больной головы на здоровую. А уж тем более, если эта «здоровая» обладает хрупким устройством.

Какова же должна быть «программа-максимум», когда мы имеем дело с обидчивым ребенком? Пробуждать сострадание! Добиться этого непросто, и тут надо запастись терпением. Ведь обидчик — враг, а слабый, трусливый ребенок конечно же мечтает врага сокрушить. Только не может — вот что обидно! И сразу требовать от него христианского смирения и всепрощения — напрасный труд.

Работая с детьми школьного возраста, мы уделяем очень много внимания теме врага. Прежде всего спрашиваем — что бы каждый из них хотел сделать со своим врагом, если бы получил такую волшебную возможность.

И тут мечты о возмездии выплескиваются наружу. Чего только ни услышишь! И превратить в лягушку, и посадить в тюрьму, и подвергнуть самым изощренным пыткам, и даже уничтожить…

Постепенно, шаг за шагом, происходит превращение «образа врага». Сначала мы даем ребятам задание найти во враге что-то смешное. Следующее задание — постараться отыскать во враге нечто, вызывающее жалость. Мы предупреждаем, что это очень трудно, но надо постараться. И действительно, далеко не все с таким заданием справляются с первого раза. Еще одно усложнение: увидеть в своем враге хоть что-то симпатичное. Страшно трудно, говорим мы, но вы попробуйте! И, наконец, последний шаг — постараться увидеть себя глазами своего врага («Вживитесь в его образ, влезьте в его шкуру — вы же артисты!») и понять — что же ему так не нравится, за что он обижает?

Нечего и говорить, какая это сложнейшая задача, не только, между прочим, для невротика и не только для ребенка. Но психика детей к концу лечебного цикла заметно укрепляется, поэтому мы уже не боимся подобным заданием ее травмировать.

Самая большая для нас награда — когда кто-то из детей сообщает, что он не только перестал обижаться на своего врага, но враг перестал быть врагом и с ним даже установились дружеские отношения!

Начав статью с «волшебного» стишка и закончив рассказом о волшебной (без кавычек) силе сострадания, мы еще раз прочертили такую простую на бумаге и такую сложную на деле траекторию психозлевации (возвышения).

Но все хе давайте по традиции закончим этюдами.

Этюд 1. Собака пошла погулять во двор, но быстро вернулась.

— Что произошло? — удивился открывший ей дверь хозяин.

— Ничего, просто домой захотелось, — ответим собака и всхлипнула.

Хозяин все понял.

— Опять обиделась? — спросил он.

— Да,— вздохнула собака и рассказала хозяину… (Что она рассказала?)

И хозяин дал ей совет… (Какай? Удалось ли собаке с помощью этого совета прогнать обиду?)

Этюд 2. Однажды, гуляя, собака увидела, как двордвые псы играют в убегалки-догонялки.

— Можно мне с вами поиграть? — спросила собака. И тут же добавила: — Только чур, я буду убегалка!

— Нет уж, — ответили псы, — если хочешь, чтобы мы тебя приняли в игру, сперва побудь-ка догонялкой.

Собака обиженно фыркнула и ушла прочь. Но потом, когда она оглянулась и увидела, как весело бегают собаки и как догонялка быстро превращается в убегалку, ей стало грустно, она подумала, что обиделась зря (Почему зря? — пояснить!), и решила вернуться. (Что она сказала, вернувшись? Показать, как ее приняли в игру, как она была сначала догонялкой, потом убегалкой и как ей было весело.)

Этюд 3. Собака повредила лапу и после этого стала прихрамывать. Как-то раз, когда она с хозяином вышла на прогулку, мальчишка-хулиган показал на нее пальцем, громко захохотал и крикнул;

— … (Придумать, что именно он крикнул.)

Собаке стало очень обидно, ей захотелось броситься на злого мальчишку и укусить его, но хулигана и след простыл.

— Сейчас я его догоню! — решила собака. Но потом вспомнила о своей хромоте и горько заплакала. Ведь так хотелось отомстить обидчику!

— Не стоит обижаться на этого мальчика, — постарался успокоить ее хозяин. -Разве ты не знаешь, что у него… (И хозяин сообщил о мальчике что-то такое, благодаря чему собака успокоилась и расхотела ему мстить. Что именно? — придумать!)

Как вы догадываетесь, этюды типа № 3 требуют некоторой подготовки, о чем мы рассказали выше, ибо в данном случае хозяин должен указать собаке на какое-то смягчающее душу свойство или обстоятельство касательно дворового хулигана.

Несколько слов на прощанье.

Во-первых, нам бы очень хотелось этой книгой вам помочь.

Во-вторых, вы должны знать, что метод драматической психоэлевации относится к арттерапии. Это такой вид психотерапии, в котором основным, что ли, инструментом коррекции служит тот или иной вид искусства. Бывают изотерапия, музыкотерапия, данстерапия, куклотерапия (то, что мы делаем, например). Так что вы теперь тоже в какой-то степени овладели приемами арттерапии.

И наконец, последнее. Куклы, ширма и вообще театр — удобные, просто чудесные инструменты, но инструменты сами по себе еще ничего не решают. Главное, чтоб они были в умных, любящих, талантливых руках!

Примечания

[1] Круг за это время существенно расширился, причем не только за счет переводной литературы. Появились и отечественные «просветители».

[2] В 1994 году на Всемирном конгрессе по социальной психиатрии нам довелось увидеть этот кукольный спектакль, сыгранный Барбарой и двумя ее помощниками. Он назывался «Секрет». Зрелище не для слабонервных. А его демонстрируют немецким школьникам начиная с девяти лет!

[3] Аутизм — болезненная погруженность в себя, слабый контакт или отсутствие контакта с внешним миром.

Комментировать