(17 голосов: 4.4 из 5)

Оглавление

Часть вторая. Пожар в Китеж-граде

Глава первая. Что есть что

Сидевшие за столом, не сговариваясь, осенили себя крестным знамением.

Стаса разбудили оживленные голоса в родительской комнате.

«Неужели папа с мамой приехали?!» — радостно подумал он. Но нет, голоса были незнакомыми. Точнее, знакомыми, но только со вчерашнего дня…

Стас повернулся на спину и застонал. Все тело ныло, будто его всю ночь били палками и пинали ногами. От мучившего его холода не было и следа. Наоборот, было тепло и даже немного жарко. Он приоткрыл глаза и с удивлением увидел, что укрыт одеялом. Перевел глаза на кровать, на которой, свернувшись калачиком, спал раскрытый парень-художник и благодарно улыбнулся. Все ясно: заметил, наверное, как Стас замерз, и пожертвовал своим одеялом…

Морщась и охая, Стас с трудом встал, оделся и только собрался выйти к гостям, как дверь осторожно открылась, и в комнату вошла Лена.

— Стасик, подъем! Сколько уже можно спать? — с порога возмутилась она.

— Да лучше бы я вообще не ложился, чем так спать! — держась за поясницу, проворчал Стас.

Лена посмотрела на него, на пол и сразу все поняла.

— Ты что, с Григория Ивановича пример решил взять? — укоризненно покачала она головой: — Так ведь тот по уму все делал. Сначала час-другой, а уж после всю ночь. И хотя бы рогожку под себя подкладывает!

— Так ведь оно как у меня получилось… — начал было Стас. Но Лена не стала слушать и строго сказала:

— Быстро приводите себя в порядок и за стол!

В родительской комнате все уже было готово к завтраку. На столе стояли миски с вареной картошкой, квашеной капустой, помидорами, огурцами… Ждали только их. Как только, умывшись на кухне, они вошли, все встали, повернулись к поставленной кем-то на подоконник восточного окна картонной иконе, и пожилая женщина запела:

— Отче наш…

— Иже еси на небесех! — дружно подхватили остальные.

Стас тоже знал эту молитву — распев ее был знаком по общему пению в храме — и поэтому пел вместе со всеми:

— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого!

После этого все пропели «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших», затем «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков, аминь», потом трижды «Господи, помилуй» и — «Благослови…»

— Благословляй трапезу, хозяин! — обратилась к Стасу пожилая женщина, но так как тот, не зная, как это делается, в растерянности уставился на нее, сама перекрестила еду широким крестом.

Все сели и начали есть.

Не увидев на столе ни привычной колбасы, ни сливочного масла, ни сыра — пост же идет! — Стас, скрывая вздох, нехотя принялся за картошку и изумился.

Даже без растительного масла, просто с квашеной капустой и огурцом она была удивительно хороша.

— Надо же… Вкусно! — похвалил он.

— А ты как думал? — улыбнулась ему светоловолосая женщина, одна из тех, что пела вчера акафист. — С молитвой всегда все вкусней и полезней!

— Жаль только за суетой мы, как правило, забываем это делать, — с сожалением добавила вторая. — А ведь крестное знамение, пишут, даже радиацию уничтожает!

— И не только радиацию! — подхватила пожилая женщина. — Я всегда, как продукты с рынка принесу — святой водой кроплю и крестным знамением осеняю!

— Микробов убивает? — чуть слышно подал голос больной мужчина. Он только что съел крошечный кусочек картошки и теперь настороженно прислушался к своим ощущениям в животе.

— Насчет видимых микробов, ну тех, что в микроскоп можно увидеть, не знаю, но невидимых — точно! — убежденно сказала пожилая женщина. — Мало ли, как все то, что я купила, — сеяли, растили, убирали? Может, с руганью, матом, в дурном расположении духа. Если так, то все это просто проклято и вряд ли, даже если приготовить по самым лучшим рецептам, пойдет на пользу. А святая вода и крест — очищает!

— Да и саму черную невидимую силу отгоняет! — подтвердила светловолосая женщина.

Вторая набожно перекрестилась и добавила:

— Господи, спаси и сохрани от нее нас, грешных.

Сидевшие за столом, не сговариваясь, с тревожными лицами, осенили себя крестным знамением.

Только больной мужчина съел еще один кусок, крупнее первого, и теперь уже с удивлением слушал себя.

Да Стас отвлекся на Лену, которая сидела мрачней тучи.

— А ты что не ешь? — пытаясь развеселить, с улыбкой обратился он к ней. — Дома опять поела?

— Да нет, просто не хочется… — не поддержала его радости Лена.

«Точно не в настроении!» — понял Стас и уже с сочувствием спросил:

— Что это ты сегодня какая-то не такая?

— Какая не такая? — недовольно пожала плечами Лена. — Обыкновенная…

— Что я, не вижу что ли? С Ванькой опять что?

— Да что с ним будет?.. — поморщилась та. — Даже узнав, что ты уже все знаешь, не помчался к тебе поскорее…

Стас, чтобы вконец не испортить настроения Лене, не стал уточнять, откуда знает все Ваня, и просто предположил:

— Может, стыдно стало?

— Какое там? Он грамоту ищет!

— Ну и как?

— Так, что уже все соседи смеются…

— А дома все-таки — что?

— Что-что… С папкой беда…

— Пьет? — включилась в разговор пожилая женщина.

Лена опустила голову, поковыряла вилкой салат и, наконец, сказала:

— Бьет…

— Пьет, значит, буйно… — сразу же поняла ее женщина.

— Ночью так буянил, что даже связать пришлось, — грустно подтвердила Лена. — Уже с топором за мамкой гонялся…

Больной мужчина тем временем съел третий кусок и принялся за четвертый…

Пожилая женщина понимающе посмотрела на Лену и сказала:

— Молитесь хоть?

— Еще как!..

— Это, конечно, хорошо, — одобрила пожилая женщина, — но до тех пор, пока он сам хоть раз не помолится и крестик не станет носить — толку от ваших стараний немного…

— Да мы это и сами понимаем, но как же заставить его надеть? — сквозь слезы взглянула Лена. — А если и наденет, то тут же кричит — душит его, мешает!

— Еще бы! Ясно, кому он мешает! — с недоброй усмешкой подала голос старушка.

— А я своему пившему мужу взяла, да и зашила крестик в ворот рубашки! — неожиданно сказала светловолосая женщина. — И знаете, не сразу, но помогло…

— Может, и нам с мамой тоже это попробовать? — с надеждой посмотрела на нее Лена.

— А почему бы и нет? — ответила та. — Он ведь тогда хоть не таким безоружным станет перед теми, что на пьяном аркане тащат его в ад!

— Ну, тогда я, наверное, уберу все и побегу! — решила Лена, начиная собирать пустую посуду.

Стас, видя, что завтрак закончен, тоже стал подниматься из-за стола:

— Спасибо! — вежливо поблагодарил он.

— Постой, — придержала его за локоть пожилая женщина. — А помолиться?

— Так ведь мы же уже молились! — удивился Стас.

— Но ведь это — перед едой!

— А что, еще и после положено?

— Вот ведь как получается… — покачала головой старушка. — Отца, который заработает на продукты, маму, которая приготовит из них еду, мы не забываем поблагодарить. А истинного Подателя этих благ, без которого ни отец бы ничего не заработал, ни мама не смогла бы ничего сделать, то есть Бога, люди, как правило, забывают…

Старушка перевела дыхание, чтобы продолжить, но тут раздался громкий голос мужчины:

— Не больно! Честное слово, не больно! — привлекая общее внимание, заявил он. — Я уже съел целую картошку, хотя до этого даже протертого есть не мог… А тут вот вторую могу съесть! — И доказывая всем, а главное, самому себе, он быстро съел еще половину картофелины, отер губы и обвел всех счастливым взглядом: — Этого просто не может быть! Но ведь вы же сами все видели — было…

Сидевшие за столом снова — уже радостно, благодаря Бога, перекрестились. Принялись поздравлять с началом чудесного исцеления мужчину. Потом поднялись и запели:

— Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ. Не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия. Но яко посреди учеников Твоих пришел еси Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас!

Тут уже никому ничего не пришлось объяснять. И так все было ясно.

— Ты хоть сам-то понял, о чем сказал? — покачал головой Стас.

Через полчаса в доме было пусто и тихо. Паломники хотели сами убрать за собой в доме, но Лена решительно отказалась от их помощи.

— Вы лучше подольше с отцом Тихоном побудьте! Когда еще в наших краях окажетесь? — сказала она. — А мы со Стасиком и сами как-нибудь управимся.

Теперь она в мыла в тазу посуду, Стас принимал у нее тарелки, вытирал полотенцем и складывал в навесной шкаф. Когда руки их встречались, Лена каждый раз испуганно отдергивала пальцы и краснела.

— А знаешь, — вдруг сказала она. — Я первый раз замуж в четыре года решила выйти.

— Да ну! — нарочито ужасаясь, не поверил Стас. — И за кого же?

Но Лена говорила серьезно и даже слегка виновато:

— За соседского Леньку. Ты его не знаешь, они после в город уехали. Ему тогда лет пять или шесть было. Высокий такой, рыжий, как клоун. Я все время смеялась над ним. А тут, после одной деревенской свадьбы вдруг заявила: «Мама, я тоже выйду замуж!» — «И за кого же?» — спросила она. «А за соседского Леньку». — «Так ведь он же рыжий!» — «Ну и что? Зато у него фамилия красивая — Городецкий!» Ленька, он тоже при этом разговоре тогда был, подумал и согласился: «Я тоже на Ленке женюсь.» — «А ты почему?» — спросила мама. Он еще подумал-подумал, и знаешь, что сказал? «Потому что она красивая!»

Они посмеялись, и Лена продолжила:

— На следующий день, это мне мама потом рассказывала, смотрит, а мы с Ленькой уже вокруг дома под ручку идем. У меня на голове вместо фаты белая тряпка из папиного гаража, сам понимаешь, вся в мазуте, а он из своей рогатки галстук-бабочку себе сделал… Шагаем так чинно, и оба марш Мендельсона поем…Смешно, правда?

Стас кивнул. Тут руки их встретились вновь, задержались на несколько мгновений, и Лена, вспыхнув, опустила глаза.

Стас не стал ничего ни говорить, ни объяснять ей. Глупо, конечно, было думать, что между ними хоть когда-нибудь может возникнуть что-то серьезное. К тому же, рано ей еще думать об этом, да и вообще… Просто он хорошо помнил ту боль, которую причинила ему его первая неразделенная любовь к Нинке, и никому не пожелал бы испытать ее тоже. Тем более Ленке.

Пауза явно затягивалась. Нужно было что-то сказать ей, но… что?

«Хоть бы Ванька, что ли, пришел!» — мрачнея, подумал Стас, и надо же такому: дверь тут же распахнулась, и весь грязный, усталый, с саперной лопаткой в руке, на кухню ввалился Ваня.

— Поесть что-нибудь есть? — с порога спросил он, бросая у входа рабочие рукавицы с лопаткой.

— Ого! 1914 год… — подняв ее и увидев выбитую на металле дату с двуглавым орлом, удивился Стас: — Откуда лопатка?

— Из лесу, вестимо! — отозвался Ваня, жадно глотая поданную сестрой картошку с хлебом. — Там этого добра — видимо-невидимо!

— Неужели еще с Первой Мировой войны сохранились? — удивился Стас.

— Зачем? У нас и в Великую Отечественную здесь бои шли… Ты же историк, сам должен знать: оружие-то и лопатки у нас старого образца поначалу были. Это уже потом «Катюши» и «Илы» пошли… Между прочим, «Катюши» именно в наших краях первый раз применили!

Зная, что им не миновать трудного разговора, они готовы были и дальше говорить обо всем, что угодно, но Ваня, судя по всему, куда-то очень спешил. И поэтому, решившись, он почти сразу же перешел к главному:

— Я слышал, ты уже все знаешь?

— Смотря, что ты имеешь в виду! — уклончиво ответил Стас. — Если то, что касается вашей Покровки — да!

— Ленка все выболтала? — с неприязнью покосился на сестру Ваня.

— При чем тут Ленка… — невозмутимо пожал плечами Стас. — Григорий Иванович рассказал!

Ваня с нескрываемым упреком посмотрел на него:

— Ты же мне слово дал не выходить никуда!

— А я и не выходил. Он сам ко мне пришел. Еще вчера днем. Ну, а потом, когда ты, убегая за грамотой, разрешил делать все, что хочу, я уже сам зашел к нему вечером…

— Вот про этот вечер мне и сказали… — Ваня помолчал и тихо спросил: — Стало быть, ты уже все знаешь?..

— Да…

— И что — осуждаешь, конечно?

— Да нет… Просто пытаюсь понять!

— «Просто»… — язвительно покачав головой, передразнил Ваня и предложил: — А ты, чтобы понятнее было, поставь себя на мое место! Ну сам посуди: когда мне еще представится случай так заработать?

Стас открыл было рот, чтобы возразить, но Ваня не дал ему и слова сказать:

— Тебе хорошо, ты в Москве, и отец у тебя академик! Живешь, можно сказать, на всем готовом. А мне самому в жизнь пробиваться надо. Я тоже хочу с удобствами и в уюте пожить. Одеться, как следует…

— Ну, положим, одет ты сейчас так, как не всякие и в Лондоне позволить себе могут! — усмехнулся Стас. — И телефону твоему, поверь, бизнесмены и те позавидуют!

— Да разве же дело только в этом? — поморщился Ваня. — Мне ведь отца еще вылечить надо. Одна ампула, чтобы вшить ему, чтобы не пил, знаешь, сколько стоит? Дом новый купить… Ленку вот еще выучить на человека!

— На человека не учатся, им — становятся! — заметила Лена, но Ваня лишь отмахнулся от нее и продолжал:

— Потом я дело свое хочу начать, чтобы ни от кого не зависеть. И, как говорится, всегда свой кусок хлеба с маслом иметь. Нам же ведь Господь не зря дал земные блага?

— Правильно, дал, — согласился Стас. — Но, как я понимаю, чтобы они не удаляли нас от Него, а наоборот, приближали к Нему. И уж во всяком случае, не закрывали Его от нас!

— А кто тебе сказал, что я собираюсь закрываться? Я ведь не только бизнес свой поднять хочу, но и благотворительностью заниматься! Малоимущим, больным потом помогать! — горячился Ваня.

Стас терпеливо дослушал его и тихо спросил:

— Ну хорошо, это когда-то, потом… А сейчас? Вань, ну а как же сейчас — Покровка?

— Что Покровка? — сразу насупился Ваня. — Ну, будет отсюда верстах в сорока, всего-то и дел!

— И это допустим! — опять согласился с другом Стас. — А храм?

— И храм новый построим! — принялся с жаром обещать тот. — Поменьше, правда, конечно… Но все равно сейчас на службы всего человек десять ходит. А новый еще красивей сделаем!

— А… как же могилка отца Тихона?

— Тоже решаемо — перенесем!

— Его прах — да… — не очень охотно кивнул Стас. — А как же с могилами твоих святых бабушки и дедушки, бабы Поли, деда Капитона, наконец, всех твоих предков?

— Так ведь мы молиться за них будем. В вечные помянники по монастырям запишем! Милостыни раздадим! Ведь на кладбище что — прах! Нам главное не о теле, а о душе думать надо!

— Ты хоть сам-то понял, о чем сказал? — покачал головой Стас.

Ваня исподлобья покосился на него и ничего не ответил.

Стас внимательно посмотрел на него:

— Отец Макс… то есть отец Михаил хоть знает, что ты тут творишь?

— Не творишь, а тваришь? — вставила Лена.

На этот раз Ваня даже не обратил на нее никакого внимания.

— Да ты что! — испуганно замахал он руками. — Он же меня тогда сразу анафеме предаст! И вообще при чем тут отец Михаил? Это мое личное дело, мой бизнес, который сейчас приветствуется в государстве.

— В стране! — снова уточнила Лена. — Государство — это когда законный государь, то есть царь — Божий Помазанник есть!

Ваня с яростью поглядел на нее и закончил мысль:

— Так что ж здесь плохого, что я хочу выгодно продать свой дом?

— Не продать, а предать! — поправила Лена, хлопоча у газовой плитки.

— Да замолчишь ты, в конце концов, или нет? — закричал на нее Ваня и со стоном пожаловался: — Ее лечить давно уже надо. В больнице. Каждое слово буквально понимает!

— Ага! — согласилась Лена. — Только тогда уж — в буквальнице!

— Вот — слышал? Опять за свое!

— Да будет вам! — примирительно попросил Стас и, обращаясь к Ване, задумчиво произнес: — Ленка по-своему как всегда права. Ты никогда не замечал, как часто похожие слова бывают прямо противоположными по своему смыслу? Продал и предал… Радушно и равнодушно… Стул и стол…

— Ага! Дым и дом! — усмехнулся Ваня, кивая на затлевшую тряпку, которую заслушавшаяся Стаса Лена упустила в огонь газовой горелки. — Мы тут тоже не шиком лыты!

— Еще бы — родную Покровку в деревенский Китеж-град решили превратить!

— У нас, между прочим, село! — по привычке с вызовом начал Ваня, но Стас с горькой усмешкой перебил его:

— Да какое же это село, если вы свой храм утопить готовы! Хотя, скорее всего, его просто взорвут, чтобы не дай Бог, господин Соколов на своей яхте в него случайно не врезался! Но лично мне кажется, что тут даже озера не получится. А из-за слабых подпочвенных мест превратится вся ваша округа в сплошную топь и будет таким же болотом, на котором стоял этот дом!

— Ты мне эти свои учено-мудреные штучки брось! — насупился Ваня и, набрав в грудь больше воздуха, выпалил: — Скажи лучше: сколько он тебе предложил?

— Кто — он?

— Кто-кто, как будто не знаешь… Григорий Иванович!

— Да уж во всяком случае, больше, чем ты! — усмехнулся Стас.

— Я так и знал! — пробормотал Ваня. — Небось… двести тысяч?

Стас не хотел выдавать своего разговора с Григорием Ивановичем, но Ваня так пристально смотрел на него, чуть ли не насквозь буравя своими глазами, что он не выдержал и кивнул:

— Да…

— А ты и купился сразу! — с упреком покачал головой Ваня. — Друг еще называется!

— Ну, положим, согласия своего я ему еще не давал! — вспыхнул Стас.

Ваня сразу повеселел и хлопнул его по плечу:

— Вот это другой разговор! Значит, так. Тогда у меня к тебе деловое предложение! Я тоже даю тебе за дом двести тысяч, а еще…

Он с загадочным видом достал из кармана куртки что-то тяжелое, завернутое в носовой платок, и развернул на коленях.

— Что это? — не понял Стас, видя перед собой боевые советские ордена и фашистские награды. Как-то не по себе было видеть их рядом… — Ты что, уже до того дошел, что и могилы раскапывал?

— Нет, что ты! — клятвенно прижал ладони к груди Ваня. — Это все с мест боев. Там знаешь, сколько всего! Даже целый артиллерийский склад есть. Ящики со взрывчаткой, снаряды… Сторож Виктор подтвердить может! Он тогда за мной словно тень ходил… — усмехнулся он и, кивая на награды, спросил: — А чего тебе в них не нравится?

— Что?

Стас показал на орден Красной Звезды:

— Этот орден давался у нас за подвиг, в результате которого было получено серьезное ранение. А это, — показал он на фашистский крест, — вручался за десять подбитых советских танков. Ты хоть понимаешь, что это — несовместимо!!!

— Да я‑то, конечно, понимаю… И можешь, конечно, не брать… — забормотал Ваня. — Но, по дружбе оценить их хотя бы можешь?

— Нет! Я такими вещами не занимаюсь! — твердо отрезал Стас. — И если ты хочешь оставаться моим другом, то должен все это отнести туда, откуда принес!

— Как знаешь! Завтра же отнесу! — не стал спорить Ваня и, завернув награды в платок, положил их обратно в карман. — Но тогда пусть идет в зачет общей стоимости… печать Мономаха!

— Что? — так и ахнул Стас. — Печать Мономаха?!

— Да как тебе не стыдно? — чуть ли не с кулаками набросилась на брата сестра. — Совсем уже совесть потерял?!

— А что, я ведь не знал, когда отдавал ее, что она дорогая такая! А на дорогие вещи по закону положена дарственная. Которую, кстати, я еще не давал!

— Если уж по закону, — выделяя каждое слово, сказал Стас, — то эта печать, как ценная вещь, должна принадлежать государству. А тебе, по закону, лишь четвертая ее часть. Ты как — деньгами возьмешь, или тебе одну четвертую прямо сейчас отломать? — высоко поднял он руку с печатью.

— Ну ладно, ладно, пошутить уж нельзя, — сообразив, что зашел слишком далеко, решил обратить все в шутку Ваня. — В общем, предлагаю тебе двести пятьдесят тысяч. И, пожалуйста, не смотри на меня так. Ну, сам посуди: когда мне еще представится случай так заработать?

Ваня жадно припал к кружке с компотом, которую, не глядя, ткнула ему в руку Лена, и Стас, наконец, мог сказать то, что не дал ему сделать тот в самом начале разговора:

— Да он уже представился тебе, причем, прямо сегодня, сейчас. И совершенно иным, куда более праведным и правильным образом.

— Это еще каким?.. — не понял Ваня.

Стас посмотрел на него и улыбнулся:

— Вот ты торопишься Покровку поскорее на дно пустить… А, между прочим, вместе с ней ведь и грамоту Мономаха тоже затопят! А за нее ты можешь получить в тысячи раз больше, чем от всех этих Молчацких и Адовых вместе взятых!

— Как ты сказал… грамоту? В тысячу раз больше?! — ошеломленно уставился на него Ваня и хлопнул себя по лбу: — А ведь, и правда! Совсем позабыл!

Он схватил лопатку, перчатки и выскочил из дома.

— Стасик, его надо спасать! — глядя вслед брату, грустно сказала Лена.

— Надо… — эхом отозвался Стас.

— Но сначала нужно заняться папкой… Побежала зашивать ему в воротник крестик. А ты?

— Да и у меня здесь работа найдется! — успокоил ее Стас. И кивнул на свою комнату, где его ждал портативный компьютер, в котором было столько не законченных еще для Владимира Всеволодовича дел…

«Вот так новость!» — мысленно ахнул Стас.

Странная штука — время. Иногда оно тянется так, что не знаешь, куда себя деть, особенно летом, во время каникул. А иногда и оглянуться не успеешь, как уже день прошел.

Почти до вечера, не разгибаясь, просидел Стас за компьютером. Один раз его отвлек парень-художник, забежавший взять мольберт. А второй — Ваня. Еще более грязный и усталый, он, прислонившись к дверному косяку, начал было уточнять, надумал ли Стас продавать дом, но ответ того был краток:

— Ты награды на место отнес?

— Нет еще… — пробормотал Ваня.

— Ну, вот когда отнесешь, тогда и поговорим!

— Да ну тебя! — с досадой махнул рукой Ваня и убежал.

А Стас снова вернулся к работе. Судя по тому, что выходило, Владимир Всеволодович должен остаться доволен… Лишь вечером, когда снова зажглись окна в доме напротив, он отключил компьютер. Причем, выдернул вилку из розетки, как всегда делал, когда знал, что сегодня за него больше не сядет. И отправился к Григорию Ивановичу.

Заседание штаба по спасению Покровки шло уже полным ходом. На этот раз присутствовали все, кто был вчера. Все, кроме… Лены. Ее место сиротливо пустовало на диване. Стас сел рядом с ним и, слушая говоривших, сначала просто так, а потом с нетерпением ждал ее появления. Но Лены все не было и не было.

Время, как нарочно, теперь тянулось невероятно долго. Люди говорили почти об одном и том же. «Зачем переливать из пустого в порожнее?» — недоумевал Стас. И так было ясно, что положение оставалось прежним и даже еще хуже.

Новость была только у его соседки, Натальи Васильевны.

— Все, продала дом Мироновна! — дождавшись своей очереди, встала она с широко разведенными руками. — Я целый месяц старалась-старалась, и так, и так ее уговаривала, а эта приехала, и столько предложила, сколько Молчацкому и не снилось.

— Кто эта? — спросили ее люди.

— Говори толком!

— Кто-кто… Да опять же она — Градова!

— Ей-то это зачем? — удивился Григорий Иванович.

И тут впервые подал свой голос сторож Виктор.

— Я, когда в Покровке прописывался, то слышал, что этом доме прописано целых пятнадцать, если не двадцать человек… — отложив вязание четок, немного срывающимся голосом сказал он.

— Да, был такой грех, подрабатывала на этом Мироновна, — подтвердила Наталья Васильевна. — Ну и что?

— А то, что теперь эта Градова за каждого прописанного, как за отдельно взятый голос, может с Молчацкого во много раз больше, чем заплатила, получить. Бизнес! — ответил сторож и снова принялся за вязание.

«Вот тебе и контуженный!» — с удивлением покачал головой Стас.

Но Григорий Иванович не унимался:

— Еще более непонятно! — заявил он. — Ведь Молчацкий работает на Градова, а тот, как известно, ее муж!

— А может, он ей мало денег дает! — послышались голоса.

— На эту, как ее там, — косметику!

— Да и не живут они, говорят, вовсе…

Люди снова заговорили о том, что нужно что-то делать, поднимать общественность, писать в газеты или прямо ехать на телевидение.

Муж Натальи Васильевны, тот и вовсе, сказал:

— А еще лучше взять, да взорвать плотину с той стороны, где коттеджи. Они ведь ниже нас, их сразу затопит, а до нас вода не дойдет! Вот вам и решение всех наших проблем!

Сторож Виктор как-то странно посмотрел на него и тут же вышел, даже забыв на своем месте недовязанные четки.

— Чего это с ним? — с недоумением пожал плечами говоривший мужчина.

— Что-что! — набросилась на него жена. — На войне человек в мирное время побывал, понимать надо. Как услышал слово «взрыв», так сразу и плохо стало!

— Да просто контуженный он! — подал голос Стас, желая защитить растерявшегося мужчину. — На мине своей, говорят, подорвался!

И тут же увидел грозно поднимавшегося старшину Зацепина. Куда только его былая доброжелательность и обещание помочь, если что, подевались. Сейчас он сам, казалось, готов был в это мгновение растерзать Стаса.

— Ты вот что, парень, — явно сдерживая себя, сказал он. — Ты говори, да не заговаривайся. Тем более о том, чего сам толком не знаешь. Да Виктор, если хочешь знать, взорвал мину, которую только что поставил, чтобы дать своим знак, что в зеленке появились духи. В смысле, душманы… Засада на наших, которые шли прямо на нее, там была. И никакого другого способа сообщить о ней у него не было. А времени и подавно. Он целую роту, если хочешь знать, этим спас. А на нем самом — места живого не осталось. По кускам, можно сказать, сшивали… Ему, если хотите знать, за это…Да что объяснять!..

Старшина махнул рукой и вышел.

Стас готов был прямо под паркет провалиться, хотя никто не посмотрел на него с осуждением. «Вот он итог — делать выводы из не до конца собранной информации! Хорошо еще Ленка все это не слышала…» — кляня себя, думал он, почти не слушая, о чем дальше говорили люди.

Совещание заметно клонилось к концу. Григорий Иванович несколько раз уже посмотрел на свои часы, давая понять, что пора прекращать ненужные разговоры. И когда Стас уже перестал ждать Лену и даже думать о ней забыл, она вдруг появилась и, какая-то подавленная, тихая, села рядом.

Все взгляды сразу же устремились на нее:

— Как там отец-то? — загомонили люди.

— Живой хоть?

— Это правда, что он чуть не повесился?

— Да… — чуть слышно подтвердила Лена.

«Вот так новость!» — мысленно ахнул Стас. А он и не знал ничего, работал себе спокойно. Правильно Ванька упрекнул: друг еще называется…

Лена посмотрела на ждущих более подробного ответа людей и, глядя в пол, стала рассказывать:

— Мы с мамой, пока он спал, ему в воротник рубашки крестик зашили. Когда он проснулся, то, как всегда, первым делом себе полный стакан водки налил. Потом, не закусывая — второй. Но видим — не пьянеет, а как-то наоборот… Будто бы каменеет… Тогда мы с мамкой стали следить за ним, — объяснила Лена и виновато вздохнула: — Но ведь обед надо готовить и кур кормить. Ненадолго совсем отвлеклись, а как кинулись — нет отца. Мы туда, мы сюда — нет нигде…

Лена помолчала, словно заново переживая то, что ей довелось испытать, и продолжила:

— Наконец, додумались мы на чердак подняться. А он сам оттуда спускается бледный, как мел. И совсем трезвый. Весь трясется, как осиновый лист. И знаете, что он нам рассказал? — Лена перекрестилась на икону и сказала: — Честное слово! Когда мы с мамкой отвлеклись, подошел к нему маленький такой, в виде человечка, с кудряшками вроде рожек, глаза такие хитрющие, и говорит: «Хочешь повеселиться?» Ну, папка и согласился. «Хочу! — говорит — А ты в ад меня за собой не уведешь?» «Ну что ты? — говорит, — и чтоб доказать тебе это, пошли туда, где повыше!» — «Ну, раз такое дело, — согласился отец. — Пошли!» Прихватил он бутылку, и поднялись они на чердак. Выпили по стакану. «Весело?» — спрашивает тот. «Весело!» — отвечает отец. «А теперь давай, — говорит, — вешаться будем!» Но отец хоть и пьян, да ум еще есть. «Э, нет, — отвечает. — Знаю я вашего брата — наверняка обманешь! Думаешь, я такой глупый? Сперва ты давай!» Тот только закивал радостно. Взял бельевую веревку, да и повесился. А потом спрыгнул и говорит: «Видишь, я свое слово сдержал, а теперь давай ты!» Делать нечего, папка взял веревку, привязал покрепче к крюку. Прыгнул вниз, а она возьми да и оборвись!

— Слава Тебе, Господи! — с облегчением выдохнула Наталья Васильевна.

— Ужасти-то какие… — поддержала ее подслеповатая старушка.

— Да вы дальше слушайте! — остановила их Лена. — Папка-то ведь второй раз то же самое сделал. И опять веревка не выдержала. Тогда тот, маленький, и говорит: «Нет, так дело нет пойдет! Это тебе железка удавиться мешает! Снимай ее вместе с рубашкой и давай поскорей к нам! Видишь, как мы все тебя ждем! Вот уж повеселимся…» И тут отец увидел такого… такое… что и пересказать нам не смог. Только отдышался и спросил: «Все понял: и что это было, и кто это был, и как теперь жить нужно… Лишь одного не пойму: про какую это железку он мне все говорил?»

Лена оглядела притихших людей и сказала:

— Тут мы с мамой во всем ему и признались. Думали, он снова ругаться, бить будет. А он вдруг упал перед нами на колени и… заплакал. Потом, не вставая, прополз к иконам, перекрестился и попросил ему этот крестик на веревочку прикрепить да попрочнее…

— Вот ведь, как оно бывает… — после томительного молчания словно очнулись люди.

— Хитер лукавый, так и рыщет, кого бы поглотить и утащить к себе в ад…

— А крест-то ему — не дает!

Качая головами и обсуждая на ходу услышанное, люди потянулись к выходу. Многие обступили Лену и, ахая и охая, продолжали расспросы.

Стас, дожидаясь, когда она освободится, шел рядом, как вдруг услышал голос Григория Ивановича:

— Брат Вячеслав, можно тебя на минутку?

Григорий Иванович пригласил его прямо в свою келию. Вся стена ее была в иконах и портретах старцев. Впервые оказавшийся здесь, Стас увидел стол без клеенки, табуретку, узкую с панцирной сеткой кровать, в угол которой словно намеренно был скатан матрас. Покосился на голый пол. И как это он так каждую ночь тут спит?!

— Ну, как, — спросил Григорий Иванович. — Еще не надумал?

Стас виновато помотал головой.

— Сколько Ваня уже предложил?

— Двести пятьдесят тысяч… — не стал отпираться Стас.

— Я так и предполагал! — кивнул сосед и усмехнулся: — А ты, стало быть, ждешь, как… Мироновна?

— Григорий Иванович, зачем вы так? — обиделся Стас. — Захотел бы — давно нашел эту Градову. Или бы Ваньке продал… Я, правда, не знаю, как быть… Ведь хочется, чтобы все было по закону и совести!

Голос Григория Ивановича потеплел:

— А, ну-ну, раз так, то ладно! Ступай с Богом! — согласился он. — Но завтра приходи — обязательно! Слышишь, обязательно приходи!

— Ладно!

Стас торопливо выбежал из дома Григория Ивановича и прямо на ступеньках увидел ждущую его Лену.

— Ну, поздравляю! — весело сказал он ей.

Но Лена не поддержала его радости. Наоборот грустно вздохнула:

— С чем?

— То есть, как это с чем? — опешил Стас. — Ты же сама всем сказала, что отец ваш в себя пришел!

Лена с горькой улыбкой посмотрела на него и, наконец, сказала:

— Отец-то в себя пришел, да Ванька из себя вышел!

— Ай-яй-яй! — лукаво погрозил пальцем Молчацкий.

— Глаза — во! — по дороге к дома Стасу рассказывала Лена. — Уши, словно локаторы. Нос — как у собаки ищейки. Я ему в шутку на лопатку с граблями: выброси эти уродия производства и мимоискатель возьми! Я давно уже его миноискатель так называю, но на этот раз он меня прямо им же чуть не убил! Хорошо, отец рядом был. Отобрал его у Ваньки и унес куда-то в сарай. Стасик, что же нам теперь с ним делать, а?

Ответить на этот вопрос Стас не успел. Дома, в родительской комнате, его встретил художник, рядом с которым с виноватыми лицами стояли молодая еще женщина и девушка, ровесница Лены, по виду мать и дочь.

— Вот, привел, как ты просил! — показал на них художник. — У каждого там своя беда, но у этих… Честно говоря, я сказать даже не имею права! Тайна-то не моя…

Стас вопросительно посмотрел на женщину, и та устало вздохнула:

— Да я и сама объясню… Чего уж теперь! — она знаком велела дочери сесть, и после того, как та покорно опустилась на диван, начала: — Прокляла я ее в детстве, вот ведь какое дело.

— Как это — прокляла?! — ахнула Лена.

— Ну, не нарочно, конечно! — объясняя, развела руками женщина. — Случайно идиоткой назвала. Она еще совсем маленькой была, годика два-три, не больше, что-то разбила или испачкала, я и не помню уж что, а я, как это обычно бывает, крикнула: «Ты что это делаешь? Идиотка!» А она возьми да, и правда, вырасти идиоткой. В медицинском, как видите, смысле этого слова…

Лицо у девушки искривилось, задергалось, так что стало страшно смотреть, с нижней губы обильно потекла пенистая слюна…

Мать привычно вытерла ее платочком и вздохнула:

— В каких только клиниках мы с ней не были, каким только врачам не показывали. Не лечится, говорят, такая болезнь. Даже денег уже не брали. Это по нынешним-то временам… Я уж про тот случай и позабыла давно. А тут мне присоветовали однажды съездить в монастырь к старцу, который, говорят, в подобных случаях помогает. Приехали мы к нему. Завела нас матушка в его келью. Вижу, седенький, добрый такой, благообразный весь, ну, просто ангел во плоти. «Ну, — думаю, — этот нам точно поможет!» А он, как меня увидел, то сразу же хмурым стал. «Чего, — говорит, — пришла? Ступай обратно. Ничем тебе не смогу помочь!» — «Как это?» — спрашиваю. «А вот так, — отвечает. — Знаешь, что материнская молитва может чудеса творить: больных детей исцелять и даже тонущих из-под воды доставать?» — «Знаю», — говорю. «Так вот и проклятие матери, даже сказанное сгоряча, ненароком, имеет великую силу! Скажет такая, в порыве гнева, а может даже без гнева, родному чаду: «Урод», собьет его, к примеру, лет через десять машина, так что он без ног или с горбом останется, и во всем обвинят водителя. Или болезнь, или драка какая… А кто виноват?»

Женщина посмотрела на Стаса, задержалась взглядом на стройной, красивой Лене и всхлипнула:

«Вот и ты, — говорит, — прокляла свою дочь. И нет у меня такой молитвы, которая сняла бы это проклятие…» А люди говорили, что по его молитве Бог даже мертвого воскресил… — с тоской покачала она головой.

— И как же — теперь совсем-совсем ей ничем нельзя помочь? — с состраданием уставилась на больную сверстницу Лена.

— Почему… Старец сказал — невозможное человекам — возможно Богу. Особенно, по молитвам его святых угодников… Вот мы по дороге домой и решили заехать на могилку отца Тихона, тоже, говорят, он помогает многим… Но пока что, увы…

Женщина беспомощно развела руками и стала укладывать спать свою дочь, куда указал ей Стас — на родительской кровати. Теперь можно было продолжить разговор о Ване, но тут к ним подошел парень-художник.

— Спасибо за кров, за хлеб да соль! — благодарно поклонился он. — Вам счастливо оставаться, а я быстренько соберусь, выкину все ненужное, — тут он заговорщицки подмигнул Стасу, — и пойду налегке!

— Зачем? Места сегодня всем хватит! — удивился Стас. — Да и ночь уже на пороге!

— А я люблю ходить в ночь! — улыбнулся парень. — Звезды, луна, все какое-то особенное, нереальное… Лишь бы дорога была видна, а уж по шпалам… — он равнодушно махнул рукой и принялся складывать в папку лежавшие на столе эскизы.

— Странные люди вы, художники! — качая головой, заметила Лена и вдруг вскрикнула: — Ой, Стасик, смотри, наша Покровка! Храм, пруд — и даже дом наш видать! Как все красиво…

— Сегодня нарисовал, — улыбнулся ей парень и протянул эскиз: — Можешь взять себе на память!

— А как же вы?

— А я и так уже все запомнил! Да и… зачем это мне теперь… Подписать?

— Конечно! — радостно начала Лена и вдруг, словно вспомнив о чем-то другом, более важном, попросила: А можно не мне, а моему брату? Его Ваней зовут… — заглядывая через плечо художника, подсказала она. — Ему это сейчас нужнее… И припишите еще: на вечную память о родной Покровке… А слово «вечную» подчеркните, пожалуйста, красным, да пожирнее… Вот так, спасибо!

Художник, вручив эскиз, отправился в комнату Стаса разбираться со своим чемоданом, и Лена продолжила начатый еще на ступеньках дома Григория Ивановича разговор:

— Посмотрю я теперь на него, когда скажу, вот тебе на вечную память то, от чего вы не хотите оставить даже следа! Может, хоть это на него подействует? Хотя вряд ли… — с сомнением покачала она головой. — Сейчас он ни о чем, кроме потерянной грамоты ни видеть, ни слышать не хочет. Всю Покровку обыскал, теперь по второму кругу готов начать. Прямо, как камень стал.

— Как камень говоришь? — рассеянно переспросил Стас, потому что в это мгновение к нему в голову пришла неожиданная мысль.

«Постой-постой! Грамота… камень… художник, и если Ленка…» — быстро прикинул в уме он, а вслух сказал:

— Ну что ж, раз он так ее ищет, надо ему помочь… Так уж и быть: дам я ему эту грамоту!

— Как! — вытаращила на него глаза Лена. — Неужели ты сам нашел ее? Как? Где?! Когда?!!

— Это неважно! — отмахнулся Стас. — Много будешь знать…

— Знаю-знаю, быстрей постарею, ой, Стасик, прости, я хотела сказать, повзрослею и тебя догоню!

— Я серьезно…

— Я тоже!

— А раз так, то слушай! — Стас жестом показал девочке, чтобы та запомнила каждое его слово: — Завтра утром придешь пораньше и сделаешь все, как я тебе скажу.

— А почему не сегодня?

— Потому что сейчас уже темно и… мне еще нужно договориться с нашим художником. От него сейчас все зависит! Жди здесь! — коротко приказал он и бросился в свою комнату.

Дверь закрылась не плотно, и Лена, стала прислушиваться к доносившимся до него голосам.

К ее досаде больная девочка все время что-то гугнила, прося у матери, так что она могла различить только часть разговора. Точнее, два обрывка: возмущенный крик художника: «Да ты что? Я же ведь тебе по-человечески объяснил, что завязал с этим!» И умоляющий возглас Стаса: «Но ведь надо спасать человека!»

После этого наступила долгая тишина, во время которой происходил уже неслышимый Лене разговор и, наконец, появился Стас. За ним — художник, который, судя по всему, отказался от своего намерения уходить в эту ночь. На кухне он принялся греметь стекляшками в сумке, которую приготовился выбросить по дороге.

— Значит, так, — довольно потирая ладони, сказал Стас. — Все в порядке! Он согласился. И теперь у нас с ним на всю ночь хватит работы!

— Ой, я, кажется, все поняла! — ахнула Лена. — Когда эта грамота Ваньке в руки попадет, он же ее сразу на аукцион выставит, где ее скупят и никогда-никогда не покажут ученым. А вы хотите, скопировав, сохранить ее для науки!

— Ну да, что-то в этом роде! — обескураженно пробормотал, думая совсем о своем, Стас.

— Ой, Стасик, какой же ты благородный! — восторженно покачала головой Лена и вдруг предложила: — А может, не стоит ее Ваньке отдавать?

— Но ты ведь сама попросила спасти брата! Может, хоть это сумеет привести его в чувство?

— Да что он понимает-то в чувствах, вот я тебя сейчас за такое… — всем видом показывая, что готова на радостях обнять Стаса, начала Лена. Но тот в испуге попятился.

— Не надо, после, когда совсем много знать будешь, то есть, когда постареешь! — предупредил он и, как можно более деловым тоном, спросил: — Домой сама добежишь? А то мне еще нужно зайти к Григорию Ивановичу.

— Обманываешь, наверное… — не поверила Лена.

— Да нет! Честно!..

Проводив Лену до ворот своего дома, Стас действительно зашел к соседу и застал его в состоянии крайнего возбуждения.

— Что случилось, Григорий Иванович? — встревожился он и в ответ услышал:

— Да вот, грузовик, понимаешь, угнали. Хоть и мой, а все равно, что церковный. И сторож, как назло, подевался куда-то! Придется самому храм идти сторожить… А ты что — по нашему вопросу, наконец-то, пришел?

— Да… то есть, нет… то есть, по нему я еще к вам приду… обязательно! — сбиваясь, пробормотал Стас. — Но сейчас у меня к вам другая просьба…

— Какая еще просьба? — нахмурился было Григорий Иванович, но сразу же взял в себя в руки и разрешил: — Ладно, проходи, только учти, ненадолго! Сам видишь, какие тут разворачиваются дела!

— Да у меня дел-то всего-то на пять минут! — пообещал Стас и, действительно, вскоре выбежал из дома соседа.

Выбежал и… натолкнулся на элегантного молодого человека с желтой папкой под мышкой, который, картинно опираясь о машину, стоял у его ворот. Это был — Молчацкий. На шее у него, сразу привлекая внимание, висел амулет в виде золотого лезвия.

— Здравствуйте, Вячеслав Сергеевич! — с обворожительной улыбкой поздоровался он и, не давая даже раскрыть рта Стасу, продолжил: — В дом можете не приглашать, там, как я уже понял, у вас и без меня гостей хватает. Да и вечер, смотрите, какой чудный! «Скоро осень, за окнами август…» — красиво продекламировал он и многозначительно подмигнул: — Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду не императора Октавиана Августа из столь любимой вами истории, а этот прекрасный летний месяц!

«Все про меня знает!» — невольно поежился Стас и каким-то чужим голосом произнес:

— Что вам от меня нужно?

— Мне?! — изумился Молчацкий и сделал это так естественно, что не знай бы Стас, кто сейчас стоит перед ним, он наверняка бы поверил ему. — Да это скорее вам нужно то, что я, по щедрости своей души, хочу предложить вам!

Он взял Стаса под локоть, отчего у того побежали неприятные мурашки по телу и, понизив голос, сказал:

— Ну зачем нам, умным, городским людям, решать деловые вопросы с помощью каких-то деревенских посредников?

— О чем это вы? — делая вид, что не понимает, о чем идет разговор, осторожно высвободил локоть Стас.

— Ай-яй-яй! — лукаво погрозил ему пальцем Молчацкий. — Молодой человек! «В ваши года не гоже сметь ложь на устах своих иметь!» — продекламировал он, искажая слова комедии Грибоедова, и приблизил свое лицо, отчего Стасу стало совсем не по себе: — В общем, так, не знаю и не хочу знать, сколько предложил вам за этот ваш дом ваш друг Ваня, — он сделал язвительный акцент на слове «друг», — но я даю вам за него… пятьсот тысяч рублей!

Единственным желанием Стаса было как можно быстрее избавиться от этого человека и убежать в свой дом. Он призвал на помощь всю свою сообразительность. Выход был только один…

— Полмиллиона?! — изо всех сил сделал вид, что изумился он.

И Молчацкий купился на эту уловку.

— Именно, молодой человек! У вас неплохие познания не только в истории, но, как я вижу, и в математике! — довольно кивнул он. — И я очень рад, что вы меня правильно поняли! Так значит — договорились?

— Не знаю… да… то есть, нет — пока! — забормотал Стас. — Мне нужно еще посоветоваться с родителями! Ведь я же — несовершеннолетний!

— Ну, я думаю, за полмиллиона у них не будет особых причин для отказа! — усмехнулся, берясь за ручку дверцы машины Молчацкий. — Звоните. Все объясняйте. И до скорой встречи! Разумеется, оформление и все прочее я беру на себя!

Он сел в машину, и та плавно тронулась с места.

Домой Стас вернулся явно в растерянном состоянии.

— Что, ничего не вышло? — заметив это, огорчился художник.

— Да нет! — отмахнулся Стас. — С этим-то как раз все в порядке…

— Ну, тогда давай начинать! — с готовностью потер ладони художник. — Да, тут к тебе какой-то важный такой господин приходил! — вдруг припомнил он.

— Знаю… — поморщился Стас и вздохнул: — Уж лучше бы он вовсе не приходил!

«Целых пятьсот тысяч… — продолжал звучать в ушах голос Молчацкого. А другой — отца Тихона, уточнял: — …сребреников!»

Он включил в сеть компьютер, но прежде чем нажать стартовую кнопку, задумался:

«Заманчиво конечно, продать дом за такую цену. И отцу не пришлось бы напрягаться, чтобы добавлять на домик поближе. А отдыхать на природе ему, ой, как надо — работает ведь на износ! Но… что я скажу им в ответ на вопрос, откуда взялась такая цена? Точнее, какой ценой мы получим эти деньги… И как буду смотреть потом в глаза Ваньке… Да что Ванька! — ругнул он себя. — Он сам теперь должен отводить взгляд при встречах со мной. Как я посмотрю в глаза — Ленке?.. Григорию Ивановичу?.. Наталье Васильевне?.. Всем остальным в штабе… Отцу Тихону, на его фотографии, наконец?! И вообще, что это за дела: только что осуждал Ваньку за это, а сам?..»

— Ну, нет! — вслух решил он.

И уже без раздумий нажал на кнопку, включая компьютер.

Глава вторая. Княжеский гонец

Трудная служба у гонца. Ни днем тебе, ни ночью покоя…

Грамота. Печать. Меч.
Путь-дорога, как тетива.
Мчит гонец врагам встречь,
Князя передать слова:
Иду на вы,
Иду на вас за Русь!
Иду на вы,
Иду на вас, клянусь,
Что не сносить вам
Вашей головы.
Иду на вы!
Иду на вы!

Весело стучат по заснеженной дороге копыта вороного коня. Радостно ехать по родной земле, да еще с такой грамотой!

Столько лет ее ждали люди на Руси!

Доброгнев скакал по знакомым местам, то и дело привычно поглядывая по сторонам. Время набегов закончилось, вон, запоздалый, последний, надо полагать, в этом году набег только недавно прошел, кое-где половецкие следы совсем еще свежие. И ехал он по родной земле, причем, уходя в ее глубь. Отчего бы не попеть песню, которая сама рвалась из груди? Ведь белым гонцом скакал, а не черным, который возит плохие вести! И на радостях, позабыв осторожность, убаюканный мыслью, что не может половец тут же вернуться на место набега, он беззаботно пел:

Иду на вы!
Иду на вы!

Хороша служба у гонца! Ни тебе начальников, ни подчиненных — сам себе и воевода, и младший дружинник, сам себе голова!

Хорошая служба, но опасная! Воевода с охраной ходит. Князя в бою с тыла и боков телохранители прикрывают — только впереди мечом и копьем путь пробивай. Да и дружинники тесным строем стоят. Если что — всегда от предательского удара прикроют, а то и собой заслонят.

А тут только на себя и надейся!

Ветка ли где дрогнет, сорока ль, выдавая того, кто прячется за кустом, пролетит, вороны далеко в лесу закружат, — на все внимание обращай, все подмечай, гонец! Ну, а уж если волки средь бела дня завоют… Тогда быстрее пришпоривай коня, сворачивай с дороги или в любой момент жди, что спорхнет с тетивы длинная птица с одним пером и железным клювом!

Трудная служба у гонца. Ни днем тебе, ни ночью покоя. … Но об этом и вспоминать даже как-то неловко. Сам Мономах, по несколько суток, бывает, не слазит с седла.

Бывает, конечно, и горькой эта служба. Когда везешь известие о новом набеге половцев князю, о его поражении княгинюшке, или о смерти их родителей, а то и детей — им обоим…

Но зато, когда несешь победную весть — нет в мире лучше службы, чем служба гонца! В каждом доме ты тогда желанный гость! Каждому человеку лучший друг! Да и князь, словно ратника после боя, наградой пожалует!

А уж до чего интересна и завидна для многих служба у княжеского гонца!.. — даже покрутил головой, подумав об этом Доброгнев.

Пятнадцать лет служит он гонцом у Мономаха — и где только не побывал за все эти годы! Русские города не в счет. Их он объездил все, и по несколько раз. А кроме них — был в Царьграде, Париже, Англии… граде старинных цезарей — Риме и то побывал!

Спрашивают его потом: что да как там? А что ответить — ну, был… видел… Реки — синие, но наши, вроде, синей. Деревья зеленые, но наши куда зеленее. Цветы тоже там ничего. Везде люди живут! Только… нигде не мешают так жить человеку, как здесь, на Руси… Все, кому не лень — и свои, и чужие! А вот, если бы не мешали… Если бы дали хоть век пожить в мире, без войны!..

Неужели, наконец-то, грядет это долгожданное время? А что? Самая пора теперь ему наступать, после того, как князья враждовать между собой перестали, да еще и Степь навсегда усмирят!..

Доброгнев, распевая свою любимую песню, так задумался, мечтая о том, как счастливо будет жить тогда на Руси, какими богатыми станут веси и огромными — города, что не заметил ни пролетевшую мимо сороку, ни круживших над лесом ворон. И не услышал даже, как несколько раз, хоть далеко еще было до полудня, провыли за его спиной неурочные волки…

Очнулся он лишь от детского крика: «Гонец, здесь засада! Беги!!!»

Но не успел пришпорить коня, как с гиканьем и свистом на него вылетели половцы. Несколько спереди и трое сзади, отсекая обратный путь.

Гонец вздыбил коня, с лязгом потянул из ножен длинный прямой меч и, потрясая им, сам бросился на ближайшего к нему степняка…

Эх, всем хороша его служба, да одна в ней беда — недолгая!..

«Княжеский гонец! Вот оно что…» — разом всё понял Славко.

Самое обидное, что все это произошло прямо на глазах у опешившего Славки. И он ничем не мог помешать половцам или помочь княжескому гонцу.

Просидев в ожидании, неподалеку от половцев, разведших, чтоб согреться, огромный костер, и вконец измерзнув, он неожиданно услышал сначала волчий вой, а затем и слова приближавшейся песни:

Лес и поле. Ночь. День.
Речка и опять ночь.
Что там впереди — тень?
Друг, а может, враг? Прочь!

Славко приподнял край заячьего треуха и прислушался:

— Точно вой! Опять степняки сигнал подают. Да только как-то особенно, не тоскливо, а будто бы с радостью! Стой… погоди… а это еще что такое?!

Иду на вы,
Иду на вас за Русь!

Уже явственно донеслось до него.

— Песня?!

Славко от изумления даже треух с головы стянул. А потом вспомнил про половцев и ахнул.

Не только он один, те тоже всполошились и принялись вскакивать со своих мест.

— Гонец! — слышалась их возбужденные голоса.

— Точно, он!!

— Гаси костер!

— Бери сабли и копья! Все на коней!!!

Хан Белдуз торопливо надел наличник, вскочил на жеребца и принялся расставлять своих воинов.

Тупларь, выполняя приказ хана, торопливо принялся тушить костер, но так забросал его снегом, что от него только повалил густой дым…

Ветер гнал его то в одну сторону, то в другую. То плотно закрывал дорогу, то широко открывал ее…

И, наконец, когда в последний раз сдунул в лес клубящееся темно-сизое облако, уже совсем невдалеке показалась скачущая фигура всадника в остроконечном русском шлеме.

«Княжеский гонец! Вот оно что… — разом всё понял Славко. — Это его они здесь так ждали!..»

А песня все приближалась:

Иду на вы,
Иду на вас за Русь!
Иду на вы,
Иду на вас, клянусь,
Что не сносить вам
Вашей головы.
Иду на вы!
Иду на вы!

Хан Белдуз поднял руку, и половцы, подавшись вперед в своих седлах, только и ждали, когда он резко опустит ее вниз.

«Да что же это такое делается?!» — видя, что гонец по-прежнему не замечает опасности, чуть не плача, закусил губу Славко и, не выдержав, выскочил на дорогу и закричал:

— Эй, здесь засада! Половцы! Уходи!

Гонец услышал его. Но — было уже поздно.

Он поднял на дыбы коня, и, не дожидаясь, когда до него доедут половцы, сам ринулся на них.

Сколько их здесь: один… два… три… Десять против одного?

Новый порыв ветра закрыл гонца от глаз Славки дымом. В наступившей полумгле слышался только боевой звон металла. Причем, не только легких половецких сабель о русский тяжелый меч, но и самих сабель между собой. Когда ветер отогнал дым, оказалось, что в суете да в дыму половцы не столько повредили гонцу, сколько переранили друг друга. Двое из них, сокрушенные смертельными ударами гонца, уже навсегда распрощались с жизнью.

Один с воплями корчился на снегу в предсмертных муках. Другой, молча, припав к шее коня, медленно отъезжал прочь, и, только посмотрев на него внимательней, Славко понял, почему он осмелился покинуть поле битвы без разрешения хана. Он даже скривился от увиденного. Этот половец был без головы…

— О, да я вижу, сам Белдуз тут? Здорово, хан! Ты чего это у нас здесь забыл? — тяжело переводя дух, огляделся Доброгнев.

— А тебя! — отозвался сидевший на жеребце у дерева Белдуз и требовательно протянул руку: — Дай грамоту и поез-зжай, куда хочешь! Или в отряд мой иди! Мономах тебя обратно не примет, а мне такие воины, ой, как нужны!

— А ты хоть спросил, нужен ли мне такой хан? — с хмурой насмешкой осведомился гонец.

— Нет, но спрошу — нуж-жен? З‑золотом ведь платить буду!

— Подавиться им не боишься?

— Ну, как з‑знаешь! — Белдуз что-то шепнул находившемуся рядом с ним старику. Тот, сорвавшись с места, подскакал к своим, передал им приказ хана, и те, придя в себя после первой неудачной атаки, принялись скакать вокруг гонца, угрожающе вытягивая вперед копья и крича:

— Ага! Попался, гонец!

— Сдавайся!

— Теперь не уйдешь!

— Ну, это мы еще поглядим, кто от кого!

Доброгнев неожиданно развернул коня и направил его на изготовившегося для удара ему в спину половца.

Славко и глазом не успел моргнуть, как гонец могучей рукой вырвал из рук степняка копье и тут же всадил его в грудь другому. А половца, что не удержал копье, пока тот еще разгибался в седле, восстанавливая равновесие, что было сил рубанул мечом от плеча до пояса — наискосок…

— Вот это да! — восхищенно покачал головой Славко. — Богатырь, настоящий богатырь! Ей-Богу, а ведь он так и отобьется от них!

Похоже, что та же самая мысль пришла и в голову обеспокоенного Белдуза. Он снова сказал что-то старому половцу, тот, подняв голову, дважды тревожно провыл по-волчьи…

И почти тут же на дороге показалось трое несущихся к месту схватки всадников. Очевидно, это были степняки из числа тех, что стояли в дозоре.

— А эти еще откуда взялись? — тоже заметив их, нахмурился Доброгнев. — Теперь начинай все сначала! Ну, что ж…

Ветер снова погнал дым на дорогу, и он, не замедлив воспользоваться этим, ринулся на потерявших его из вида степняков…

— Вай-ай-ай!

— Уй-юй-юй!.. — то там, то здесь послышались их дикие вопли.

Дым рассеялся, и на снегу стало видно еще два убитых половца.

— Хан, он так всех наших перебьет!! — вскричал не на шутку обеспокоенный старый половец.

— Вреш-шь! — замахнулся на него плеткой Белдуз. — Вперед, трус-сы! Он мне живым нуж-жен!

Старый половец покорно направил коня к дороге и стал кружиться позади своих, словно выискивая что-то.

Это был опытный, побывавший не в одной большой битве и сотнях малых схваток воин. Он знал, что нужно делать.

И как только гонец собрался начать новую атаку, вдруг неожиданно выскочил из-за рослого стрелка и с оттяжкой полоснул его по боку саблей…

Словно молния сверкнула перед глазами Славки. Он даже застонал, будто это он сам, а не княжеский гонец получил рану…

Половцы тоже приостановились.

Сам Белдуз высоко привстал на стременах, чтобы лучше разглядеть, что там: конец?

Но это был еще не конец.

Доброгнев прижав ладонь к прорванной кольчуге, словно недоуменно посмотрел, как из-под пальцев струится темная, дымящаяся на морозе кровь. И, подхватив с земли саблю, потрясая ею и мечом, с еще большей яростью бросился на уже никак не ожидавших от него этого половцев…

Даже раненный, с угрожающе поднятыми мечом и саблей, он был страшен половцам. Но Славке хорошо было видно, что силы вместе с вытекающей из раны кровью, уже покидают гонца.

К тому же его конь, получив вторую рану, стал все больше и больше приседать на задние ноги.

— Вперед, трус-сы! — вылетая из-за дерева, закричал Белдуз. — Заваливай его вместе с конем!

Неожиданное появление хана заставило половцев забыть страх перед богатырем.

И когда они отхлынули, перед рухнувшим на колени гонцом остался лежать еще один половец и его вороной конь…

— Хан! Он и пеший дерется! — взмолился Узлюк. — Дозволь я его осторожно стрелой!

— Ладно! — махнул рукой хан. — Только с‑смотри, чтобы не в с‑сердце!

Стрелок понимающе кивнул, быстро достал из-за спины лук и прицелился в медленно поднимавшегося гонца…

Ветер, словно желая помочь богатырю, всей силой понесся на дорогу. Но дым уже был не такой густой, а глаз Узлюка зорок и опытен…

Послышался короткий свист стрелы, громкий стон гонца и торжествующий возглас половца:

— Есть!

— Молодец! — отозвался из полутумана голос Белдуза. — Сумку, сумку с‑скорее бери!

— Вот она! Держи, хан!

— Нет, это я его подстрелил, я и отдам!

— Хан, оба они врут, это я его ранил сначала! Я!
Ветер опять погнал в сторону дым, и Славко успел увидеть несколько половцев перед вырвавшим у них сумку Белдузом.

— Будет вам с‑собачиться! — недовольно шипел тот. — Помогите мне лучше уз-зел развязать! Этот проклятый русский змееныш‑ш чуть без руки меня не оставил… Ничего, встречу его еще раз — пожалеет, что родился на свет!

— Надо было его сразу со всей деревней сжечь! — заметил Куман. — Я ведь сразу предлагал!

— Нельзя, некогда было! — остановил его хан. — Для нас что с‑сейчас главное?

— Грамота! — в один голос ответили половцы.

— Вот она — княж-жеская! — поднял над головой свиток со свисавщей с него блестящей печатью Белдуз. И в то же мгновение дым снова закрыл его от Славки. — Сейчас мы узнаем, что в ней! Где гонец?

— И, правда, где? Только что здесь лежал… — послышались растерянные голоса.

— Как сквозь землю провалился!

— Дым от стогов, хан…

Славко изо всех сил пытаясь разглядеть то, что происходит на дороге, умоляюще зашептал:

— Беги же, родной, беги! Прячься, пока тебя не видно!..

— Ушел, хан! — узнал он голос старого половца. — Наверное ускакал на каком-нибудь нашем коне!

— Так что ж‑ж мы тогда ж‑ждем? В погоню!

— Ах, в погоню? Ну, нет! — покачал головой Славко.

Он умело сложил ладони у губ и трижды, как можно более угрожающе, провыл волком.

— Хан! — тут же раздалось сразу несколько встревоженных возгласов.

— С‑сам слышу! — огрызнулся Белдуз.

— Уходить надо!

— С‑сам знаю! Эх, вы! Упус-стили!

— Слава Богу, ушел! — поняв, что половцы отказались от своего намерения преследовать гонца, с облегчением выдохнул Славко.

— С‑скорее отсюда! За мной!.. — прокричал хан.

Дувший, как нарочно, все последнее время в эту сторону ветер сразу стих. И Славко увидел быстро удалявшийся по дороге, заметно поредевший, половецкий отряд.

— И эти ушли… — снова вздохнул он, огляделся и, с сокрушением покачав головой, сам себе сказал: — Пора и мне к своим возвращаться.

Потирая в предвкушении порки спину, Славко прихватил половецкую саблю и уже сделал шаг по направлению к своей веси, где давно уже заждались от него весточки земляки, как неожиданно позади него что-то хрустнуло…

— Какая еще тень? — испуганно закрутил головой отрок.

Славко замер и остановился, как вкопанный.

«Что это? Снег с ветки упал? Или… в стогу кто? Точно, в стогу — вот и парок идет… Неужто, гонец?.. Конечно же, он! Кому еще здесь быть? А я и уши развесил: ускакал, ускакал!..»

Славко, не помня себя от радости, кинулся назад. У стога он отложил мешавшую саблю и стал спешно разгребать его обеими руками, разбрасывая в стороны охапки сена.

«Заяц бы сразу сбежал от меня… от зверя сбежал бы я …» — рассуждая сам с собой, бормотал он и, видя, что там, в глубине действительно кто-кто темнеет и даже ползет навстречу, закричал:

— Эй, гонец! Не бойся, я — свой!

Но это был не гонец.

Сначала из стога показались небольшие, подбитые дорогим куньим мехом сапоги, потом пятнистая шуба из пардуса-рыси, затем соболья шапка и, наконец, появился сам хозяин этой роскошной одежды.

Это был невысокий, крепко сбитый паренек — Славкин ровесник.

— Ты кто? — ничего не понимая, уставился на него Славко.

— Ой! — испуганно ойкнул тот и попятился, явно намереваясь снова нырнуть в стог. — А ты?

— Я — Славко! Меня все тут знают. И наши, и половцы! Я уже два раза от них бегал! — приврал для убедительности Славко и затем, на правах хозяина здешних мест, строго спросил: — А вот ты кто таков? Откуда здесь взялся?

— Я не взялся… — всхлипнул незнакомец. — Я — из обоза выпал!

— Из обо-оза? — насмешливо протянул Славко. — Ты что — куль с мукой?

— Не‑е, — слегка обиженно протянул отрок, с испугом косясь на лежавшую у ног парня саблю. — Купеческий сын!

— Вижу, что не крестьянский! Лицо сытое, руки гладкие… — оглядев его с ног до головы, усмехнулся Славко и вспомнил метнувшийся к стогам мешок: — Так вот что за тень давеча здесь была…

— Какая еще тень? — испуганно закрутил головой отрок.

— Не бойся — твоя! — поспешил успокоить его Славко, видя, что незнакомец, очевидно, после пережитого ужаса, пугается теперь всего. — От половца, что ль, в стогу хоронился?

— Д‑да!

— Сам-то хоть наш? Русский?

— Еще бы!

— А ну, перекрестись!

— Сейчас, только главу пред Господом обнажу!.. — отрок сорвал с себя шапку и, истово ударяя себя перстами, перекрестился: — Вот! Вот! Вот! Вот!

— Наш! — с удовлетворением признал Славко и, подняв с земли саблю, для удобства оперся на нее: — Ну, а теперь сказывай, как тебя звать?

— З‑з-звенислав! Во святом крещении — Борис!

— Как-как?

Славко от удивления даже рукоятью сабли лоб себе почесал.

Незнакомец, в ужасе проследив за каждым его движением, еще сильней заикаясь, повторил:

— З‑ззз-звенислав!

— Ну, и имя! — засмеялся Славко, возвращаясь в прежнюю позу. — Первый раз слышу такое!

— Это отец меня в честь золота так наз-звал. Уж очень он з‑ззвон монет любит!

— То-то я гляжу, ты все позваниваешь! Замерз, что ли?

— Нет, это я от страха! — со вздохом объяснил Звенислав. — А так мне совсем не холодно!

— Еще бы! — с завистью покосился на его шубу и сапоги Славко. — В такой одёже тут до весны просидеть можно!

Звенислав, понемногу приходя в себя, слегка успокоился, а когда понял, что ничто ему тут не угрожает, решил даже взять свой верх над этим насмешливым, наглым смердом.

— Да у меня таких тулупов, знаешь сколько? — горделиво приосанившись, спросил он, и сам же ответил: — Больше, чем пальцев на твоих руках! А шуб и сапожек — и того больше!

Он, видно, перешел на свою самую излюбленную тему и готов был продолжать это перечисление до вечера.

Но Славко больше всего на свете не любил, когда эти богатые, в городах-крепостях отсидевшись, перед ними, нищими, терпящими бедствия от половцев, добром своим хвастают.

К тому же ему давно пора было быть дома. Вспомнив про деда Завида, про плетку, он разом поскучнел и отмахнулся:

— Ну, и считай их, пока за тобой вернутся! А я пошел!

— Ой! — невольно вырвалось у Звенислава.

Скрипя снегом, Славко продолжил было прерванный знакомством с купеческим сыном путь. Но тот вдруг внезапно с испугом окликнул его:

— Эй, ты куда? Постой!

Столько страха и отчаяния прозвучало в этом голосе, что Славко невольно приостановился:

— Ну, чего там еще? — недовольно спросил он.

— А… если не вернутся?

— Чего‑о?

Славко оглянулся и словно впервые посмотрел на Звенислава.

Ничего не скажешь, одет он, действительно, был, как добрый молодец в сказке. Если бы не сказал, что из купеческого рода, то можно было спутать с самым, что ни на есть, княжичем! И про то, что таких шуб, шапок и сапог у него великое множество, сказал, видать, не для красного словца.

И озорная мысль вдруг пришла в голову Славке.

Думая: «Так я и поверил, чтоб за купеческим сыном да не вернулись! А вот чтоб он своим богатством поменьше хвастал… Да и мне б заодно приодеться не мешало…» — он вернулся к стогу и уже вслух уточнил:

— Не вернутся, говоришь?

— Ну, да! — жалобно глядя на него, закивал Звенислав.

Несколько мгновений Славко боролся с собой: правильно ли он делает, или нет. Наконец решил, что нет ничего худого в том, если тот, у кого есть все, поделится с тем, у кого ничего нет, и с деланным испугом покачал головой:

— У‑у! Тогда плохи твои дела!

— Почему? — не на шутку встревожился Звенислав.

— Да понимаешь, одет ты уж слишком богато…

— И что ж в том плохого?

— Да нет, ничего! — поспешно согласился Славко, делая вид, что успокаивает купеческого сына, но на самом деле только пугая его. — В стольном граде Киеве да Великом Новагороде, может, это и хорошо! А у нас тут много лихих людей по дорогам бродит.

— Ой! — вырвалось невольно у Звенислава.

А Славко все продолжал, нагоняя голосом и жестами страху:

— С кистенем, топором за поясом… До таких, как ты, одетых охочие!

— Ой-ой!!

— Такие, что и «ой!» сказать не успеешь! А от них Бог спасет, так к половцам в плен попадешь!

Славко ожидал, что упоминание о половцах окончательно добьет Звенислава, но оно наоборот неожиданно вызвало в нем надежду.

— Ну, у этих меня отец выкупит — я ему грамотку напишу! — с легким небрежением махнул он рукой.

Надо было срочно выправлять положение. И Славко быстро смекнул, что нужно делать.

— Как! — с нарочитым ужасом переспросил он. — Ты еще — и писать умеешь?

— А то! Еще как!

Вот напасть!

Услышав про то, Славко даже про свою главную цель позабыл. Ах, как ему всегда мечталось научиться грамоте… И он с самым живым интересом, почти с мольбой, попросил:

— Покажи!

Звенислав с удивлением покосился на него и, подняв палку, с готовностью принялся водить ей по снегу:

— Вот — аз, буки, веди…

«Аз, буки, веди…» — словно молитву, повторил про себя Славко и с досадой шепнул:

— Эх, будь у нас больше времени, я бы так и всю азбуку выучил!

— Что ты сказал? — не понял Звенислав.

— Я говорю, что тогда тебе никакой выкуп не поможет! — спохватившись, поправился Славко.

— Это еще почему?

— А потому что того, кто считать да писать умеет, разбойники через торговцев живым товаром в Царьград продают! А оттуда в такие страны, где не то, что у нас, на Руси. Там, говорят, рабов совсем за людей не считают!

— Пропал, совсем пропал! Что же мне теперь делать? — простонал Звенислав и с надеждой посмотрел на Славку: — Слушай, Славко! А если мне никому не говорить, что я читать-писать умею? И в какую-нибудь другую одежду переодеться, попроще, а?

— Ха! Что тебе здесь — торжище? — усмехнулся Славко. — Где ты другую одёжу в лесу найдешь?

Звенислав тоже, очевидно, имел свою думку и поэтому, как бы случайно, обойдя вокруг Славки, вдруг указал на него пальцем:

— А вот — хотя бы твою!

«Ну, наконец-то!» — торжествуя, с облегчением выдохнул про себя Славко, а вслух с возмущением сказал:

— Ишь! Чего захотел — мою! Умный какой! А я что тогда — замерзать, по-твоему, должен?

— Зачем? Мы — поменяемся! — предложил Звенислав.

— Да ты что, парень, — с деланной обидой, мол, разве такими вещами шутят, возмутился Славко. — Разве моя одежонка — ровня твоей?

Он поднял руки, разглядывая свои рукава, затем покосился на обувь и, как бы оценивающе осмотрев сам себя со стороны, вздохнул:

— Конечно, носить ее еще можно… Но все же — это одни лапти, заячий треух да овчинка дыра на дыре. А у тебя — одной только шубе цены, небось, нет!

— Жизнь дороже! — вздохнул Звенислав и принялся уговаривать: — Ну, Славко! Тебя тут все знают, никто не обидит. И читать-писать ты не умеешь! А от половца, сам говоришь, тебе ничего не стоит убежать!

Славко посмотрел на него, потом, словно невзначай, на дорогу, и, делая вид, что сдается, задумался вслух:

— Прямо даже не знаю, что мне с тобой делать!.. И правда, выручить, что ли?

— Выручи, выручи! — умоляюще задергал его за рукав Звенислав.

Неожиданно то ли вдали, то ли вблизи — отроки так увлеклись разговором, что даже и не поняли сразу, где именно, — послышался какой-то шум, и уже оба они разом в испуге уставились на дорогу.

— Ну, так что? — торопя, простонал Звенислав.

— Ладно! — торопясь, согласился Славко. — Давай!

Звенислав тут же обрадовано принялся снимать с себя всю одежду и протягивать Славке:

— Вот тебе моя шуба! Вот — сапожки! Ну, что ты стоишь, раздевайся!

Славко, держа в руках теплую мягкую одежду, немного помялся и смущенно сказал:

— Так у меня… ведь это… под армяком и нет ничего!

— Как это — ничего?! — в ужасе переспросил Звенислав.

— А вот так! — Славко отвязал плетку и, распахнув полы полушубка, показал голый живот. — Половцы да княжеские тиуны все до нитки обобрали… Спасибо, хоть это оставили!

Звенислав ошеломленно — да как же ты ходишь так зимою — покачал головой и спросил:

— Ну, тогда я хоть исподнюю рубаху с себя снимать не буду! Ладно?

— Да что я тебе: тиун или половец? — возмутился Славко и благодушно махнул рукой: — Оставляй!

Он надел на себя теплые порты, шубу…

И дальше обмен пошел уже без остановок.

Только и слышалось радостное — Звенислава:

— Вот тебе еще — шапка соболья, совсем новая!

И в ответ голос тоже увлекшегося обменом Славки:

— А вот тебе мой заячий треух… Совсем старый!

Отроки, дивясь незнакомой для себя одежде, помогли друг другу одеться в шубу и овчину, обуться в лапти и сапоги.

— Хор-рошо! Тепло! — закончив со всем этим, притопнул ногой Славко.

— Хорошо! Не страшно! — вторя ему, заплясал рядом Звенислав.

— Правильно! — поглядев на него, одобрил Славко. — Ты бегай, бегай быстрее! А то замерзнешь с непривычки, отца дожидаючись!

— До лета тогда бегать придется, — упавшим голосом, чуть слышно прошептал Звенислав и уже громко добавил: — Я и так бегаю! Слушай! И как ты во всем этом ходил? — недоумевая, покачал он головой. — Коротко, тонко… А дыры на полушубке? Это ж не дыры — проруби!

— Может, хоть рукавицы тебе оставить? — заботливо предложил Славко.

— З‑ззачем?! — замахал на него руками Звенислав.

— Ну вот, опять испугался? Да пошутил я!

— З‑знаю… — кивнул Звенислав, у которого уже не попадал зуб на зуб. — Это теперь у меня от холода!

— Ну, тогда прыгай еще, а хочешь, костер разведи! — посоветовал на прощание Славко. — Главное, не бойся, кому ты теперь такой нужен? И жди своих! Скоро приедут! А уж мне прости, и правда, совсем некогда!

— И, правда, гонец! — прошептал Звенислав.

Славко решительно шагнул к лесу, но тут снова совсем рядом раздался долгий протяжный стон.

— Ну, чего еще? Лапти, что ль, жмут? — теряя терпение, снова остановился Славко.

— Не-ет!! — испуганно посмотрел на него Звенислав. — Я, наоборот, подумал, что это тебе мои сапоги тесными оказались!

— Погоди! Но, если это не ты и не я, то кто же… — рассудительно начал Славко.

— …кто же тогда стонал?! — искаженным от страха эхом подхватил Звенислав.

Отроки посмотрели друг на друга, потом на стог, из которого уже явственно послышался новый стон, и стали с опаской обходить его.

— Ой, смотри! — вдруг попятился Звенислав, увидев на снегу большие красные пятна.

— Кровь! — склонился над ними Славко. — Да как много…

— Бежим отсюда! — потащил его за рукав своей бывшей шубы Звенислав.

Но Славко и не думал уходить.

— Да это ж следы! — наконец, догадался он. — И гляди, ведут они прямо в стог…

— Ну и пусть себе ведут! Нам-то какое дело? Ой! Что ты задумал? — не на шутку встревожился Звенислав, видя, что Славко решил идти по следам до конца. — Стой, ты куда?!

— Да так… — не останавливаясь, упрямо пробормотал тот. — Сейчас только посмотрю, кто там…

Славко развел руками небольшое углубление, куда уходили кровавые следы и, зашуршав сеном, исчез в стогу.

— Эй, Звенислав! — послышался вскоре оттуда его приглушенный голос. — Скорее сюда! Здесь — гонец!

Кляня все на свете, Звенислав пробрался за Славкой и увидел, что в дальнем конце стога, действительно, находился раненый гонец. Это был могучий рослый мужчина, лежащий на спине, беспомощно разметав руки. Кольчуга его была изорвана, доспехи измяты, и сквозь них обильно струилась кровь. Губы гонца беспрестанно шевелились, и он повторял в забытьи одни и те же слова:

«Наказываем тебе, князь, быть с войском к концу весны в Переяславле. А оттуда мы всей Русью двинем на Степь. А все это велим хранить в великой тайне!»

— И, правда, гонец! — прошептал Звенислав.

— Эка, они его… — покачал головой Славко, кивая на бок и на грудь гонца: — Смотри — и здесь порезан, и тут…

— Глянь, стрела из груди торчит!

— Не трогай ее — а то он сразу кровью изойдет!

Звенислав растерянно посмотрел на гонца, на Славку:

— Что же нам тогда делать?

— Как что? Кровь остановить да раны перевязать! — деловито отозвался тот и приказал: — Что сидишь? Рви на части исподнюю одежду!

— Чью? — не понял купеческий сын.

— Мою, которая на тебе осталась! — теряя терпение, прикрикнул на него Славко. — Да живее! А я ее на раны — вот так… сюда, а теперь туда… так… так!

Быстро и умело он принялся перевязывать гонца, который продолжал бормотать:

— Наказываем тебе, князь…. м‑ммм…

— Что это с ним? Бредит? — зябко передернул плечами Звенислав.

— Нет, это не бред! — закончив, наконец, свою работу, прислушался Славко.

— А что же?

— Как что? Это ж — гонец?

— Ну и что? — продолжал недоумевать Звенислав.

— А то, что гонцы всю дорогу грамоту твердят, чтоб ее наизусть помнить!

— Зачем?

— Зачем-зачем… — проворчал, теряя терпение, Славко. — Чтобы на словах передать, если вдруг грамоту истеряют!

— Это хорошо, значит, передаст теперь на словах! — примирительно заметил Звенислав.

— Да? — язвительно оборвал его Славко. — А сама грамота к половцам уедет? Слыхал, что в ней сказано? «Хранить в великой тайне!»

— «В тайне…» М‑ммм! Пи-ить… — словно услышав его, подал голос гонец.

— Сейчас, родимый, сейчас!

Славко поспешно вылез из стога, набрал полную горсть снега, подышал на него и, вернувшись, стал выдавливать оттаивающие капли в слегка приоткрытый рот гонца.

— Пьет! Как же это он такую важную грамоту не уберег?

— А что он мог поделать? Видал, сколько на него половцев налетело!

— Да уж, как не видать… Все видел!

— Ждали они его тут! — вздохнул Звенислав. — Из-за этой самой грамоты и ждали! Я пока в стогу сидел, слышал, как хан с кем-то из своих переговаривался. Они так рядом стояли, что я чуть не умер от страха!

— И о чем же они говорили?

— Да какой-то князь-изгой выдал половцам тайну этого нашего похода! Вот они и примчались сюда, чтобы проверить, правда ли это… Нарочно сделали вид, что совершили набег и ушли!

— Теперь все ясно! Теперь мне понятно, почему этот набег сразу таким странным показался! — задумчиво произнес Славко. — А ты тоже хорош! — накинулся он на Звенислава. — Что — трудно было предупредить его?

— Как? — удивился тот. — Я сам тут сидел и дрожал!

Славко смерил его уничтожающим взглядом и процедил сквозь зубы:

— Трус ты!

— Да, трус! — неожиданно согласился Звенислав.

Наступило неловкое молчание, которое не решались прервать ни один, ни другой.

Наконец, Славко, поразмыслив, с неожиданным уважением отметил, что не часто даже самый смелый человек сам признается в своей минутной слабости, да еще такой, как трусость, и решил прийти на выручку купеческому сыну:

— Ладно, ты такое пережил, что немудрено испугаться. Это и у других, даже самых сильных и смелых бывает! — успокаивающе сказал он Звениславу.

Но тот и не подумал принимать руку помощи:

— У других бывает. А у меня всегда! — с горечью отозвался он и, едва не плача от собственного бессилия, добавил: — И, сколько себя помню, я всегда был таким. Думаешь, мне самому это нравится? А поделать с собой ничего не могу! Как только захочу смелым стать, так сразу же… ой!

— Ну что там на этот раз? — поморщился Славко.

«Ну, прямо и смех и грех с этим купеческим сыном».

А тот наклонился к нему и беспомощно прошептал:

— К‑кажется, он меня тронул!

— Эх, ты, — засмеялся Славко. — Это же он начал в себя приходить!

— Точно, шарит руками везде… — взглянув на гонца, подтвердил Звенислав. — Ой-ой, вот — опять!

— Да нужен ты ему больно! Это он — грамоту ищет!

— Смотри, смотри, глаза открыл, осматривается, нас увидал… ой!

Гонец, в котором, после того, как Славко отер с его лица кровь, только теперь можно было признать Доброгнева, с трудом огляделся по сторонам и слабым голосом прошептал:

— Где я? Кто… вы? Сумка моя… грамота — где?!

— Мы — свои, русские! — подавшись к нему, горячо зачастил Славко. — Рядом весь, мы тебя сейчас туда перенесем, там быстро вылечат! А грамота… грамоту половцы увезли!

— Половцы, засада… я думал, мне только пригрезилось, а это выходит — правда?!.. — еще сильней, чем от боли, сморщился Доброгнев.

— Не кори себя — я видел, как ты отбивался! — тихо сказал ему Славко.

— И я… слышал! — чуть запнувшись, добавил Звенислав.

Доброгнев посмотрел на одного отрока, на другого и с горечью усмехнулся:

— Какая польза от того, если грамота у половцев! Где они теперь? М‑мм‑м!

— Славко! — встревоженно предупредил Звенислав, заметив попытку гонца привстать. — Он встает!

— Вижу! — кивнул Славко и, посмотрев на Доброгнева, строго сказал: — Лежи, гонец, тебе нельзя двигаться! — и еще строже наказал Звениславу: — А ты присмотри за ним. Сейчас я все разузнаю…

Славко вылез из стога, взбежал на ближащий пригорок, прислушался, принюхался, вгляделся вдаль до самых слез и, вернувшись, присел на корточках рядом с Доброгневом.

— Как только можно ходить в таком тулупе? — тяжело дыша, пожаловался он. — Это же не рукава — а печные трубы!

— Ну что? — обрывая его, заторопил гонец.

— Здесь еще половцы, за соседним холмом! — сразу становясь серьезным, ответил ему Славко. — Костер жгут. Расположились, как на своей собственной земле, поганые!

— Может, это кто-то из местных?

— Нет, тогда дыма не было б видно, — уверенно возразил Славко. — В крайнем случае, стлался бы по-над землей! А этот — прямо в небо идет!

Гонец с надеждой посмотрел на него и спросил:

— А может, то наше войско? Мономах собирался как-нибудь навестить эти края!

— Ну — тогда костров было бы много! — мечтательно усмехнулся Славко и уже уверенно подытожил. — Нет, это точно половцы. Дают своим лошадям отдохнуть перед дальней дорогой.

Как ни странно, но эти слова почему-то успокоили Доброгнева.

Он благодарно положил слабую ладонь на горячую Славкину руку и произнес:

— И то неплохая весть! Раз они еще здесь, то и грамота, стало быть, пока не в Степи! А коли так, есть надежда опередить их! — Он перевел дух и уже просительно обратился к отрокам: — Мне бы только коня, ребята! А уж я как-нибудь доберусь до князя, грамоту хоть на словах передам, а уж он сам известит обо всем Мономаха!

— Конь-то, конечно, есть… — задумчиво произнес Славко. — Коня-то, конечно, можно… Остался у нас в деревне…один! Бережем его, как зеницу ока. Но как нам тогда быть? Скоро же пахота! Погибнем ведь без него…

— А так может погибнуть вся Русь! — заметил гонец.

— Слышь, Славко? — подтолкнул отрока локтем Звенислав. — Вся Русь!

— Тебе, купеческий сын, легко говорить, — с горькой усмешкой откликнулся тот. — У твоего отца, небось, сотни коней!

— Тысячи… — уже безо всякой гордости уточнил Звенислав.

— Вот видишь! — вздохнул Славко и, покосившись на Доброгнева, добавил: — Да и тебе, гонец, не в обиду будет сказано, какой ты сейчас ездок? До первого поворота ведь не доедешь — свалишься!

Доброгнев собрал все свои силы и сел. Ни одна жилка не дрогнула на его лице. Ни полстона не сорвалось с плотно поджатых губ.

— Доеду! — полным решимости голосом сказал он. — И до первого, и до последнего! Я же — гонец! Ты мне только коня приведи!..

— Легко сказать, коня! — с болью в голосе ответил ему подметивший все это Славко и махнул рукой: — Ладно, ин быть по-твоему! Сейчас что-нибудь придумаю. Хотя… что тут еще думать?.. Раз я однажды случайно панику про половцев у своих поднял, почему бы ее теперь для дела не поднять? А теперь — терпи!

Славко ухватил гонца за ноги и, что было сил, потянул за собой из стога. Доброгнев, как больно тому ни было, только сцепил зубы, чтобы не застонать и, опираясь на локти, стал помогать ему. Глядя на все это, Звенислав болезненно морщился и, наконец, не выдержал:

— Ты что это делаешь? — закричал он. — Ему же ведь больно!

— Что-что? — прохрипел в ответ Славко. — Так надо! Ты лучше помоги мне сначала из стога его вытащить!..

— Ну, помог! — разогнулся, вытащив вместе со Славкой гонца из стога, Звенислав. — А теперь что?

— Теперь принеси огня, — приказал Славко.

Звенислав сбегал к дотлевавшему костру половцев и вернулся с черной, в красных пятнышках сонных огоньков, головешкой.

— Вот принес! А дальше?

Славко посмотрел на него, на головню и кивнул на стог:

— А дальше поджигай это сено!

— З‑зачем?

— А затем, чтобы в деревне подумали, что начался новый набег! — срываясь на крик, заорал на него Славко. — И потому что все равно кормить теперь будет некого!! А после — и есть некому!!!

Славко со Звениславом во все глаза уставились на гонца.

И с воплями: «Половцы! Половцы!..» — Славко бросился в сторону своей веси.

Доброгнев со Звениславом даже представить себе не могли, что сразу же началось там!

Недалеко была весь от того места, где они находились, но так хорошо прикрыта подлеском и нетопким болотом от половца, что они не могли видеть ни движения людей, ни их паники…

Лишь ветер, дунувший однажды с той стороны, донес до них едва слышимый голос Славки: «Коня, коня спасайте, а‑аа, давайте я сам его уведу!» И, сразу же за этим — негодующие крики: «Ах ты, мерзавец, совсем совесть потерял? У своих воровать?!»

— Ох, и смелый у тебя друг! — только и покачал головой Доброгнев.

— Да, он такой! — с завистью подтвердил Звенислав.

— Как звать хоть его? Я должен обязательно доложить о нем Мономаху!

— А Славко!

— Славко‑о! — недоверчиво протянул гонец. — Какой же он Славко? Славко — имя смерда, а тут сразу видно: сын знатного человека! Ты мне его полное имя назови, как там — Мирослав? Ростислав? Ну?

— Ой! Я и сам не знаю… — растерянно посмотрел на него Звенислав.

— Ладно, будет время, сам спрошу! — решил Доброгнев. — В конце концов, не имя красит человека, а человек — имя! Гляди, гляди! Исчез в лесу! Опять появился… Снова исчез! А ведь, ей-Богу, так он, и правда, добудет коня!..

Но время шло, а Славки не было.

Не так-то просто было конному не только попасть, но и выбраться из Осиновки!

— А далеко-то еще ехать? — чтобы только не молчать, спросил Звенислав и испуганно спохватился: — Ой, это, наверное, тайна?

— Да какие теперь у меня от вас могут быть тайны? — засмеялся Доброгнев, но тут же скривившись от боли, схватился за грудь. — Я ведь, наверное, в бреду всю княжескую грамоту выболтал!

— Было дело! — кивнул купеческий сын и быстро добавил: — Но я не слушал!

— Так я тебе и поверил… — с упреком посмотрел на него гонец и вздохнул: — В Смоленск я еду. Вот какие дела…

— В Смоленск… — тихо повторил Звенислав, и вдруг глаза его оживились: — Говорят, там в этом году икону Божьей Матери чудесным образом обрели! Чудотворную! Многим людям уже от разных недугов помогла… — Он перекрестился и строго, очевидно, подражая голосу священника, от которого слышал это, сказал: — И тебе, коли доберешься туда и помолишься перед ней, поможет!

— Доеду, помолюсь! — тоже с трудом перекрестившись, пообещал гонец. — А ты про нее откуда знаешь?

— А в церкви нашей говорили! И еще батюшка мой сказывал. Он хотел для нее оклад из сребра-золота сделать, с каменьями самоцветными…

Звенислав перехватил насмешливый взгляд гонца на овчинку и лапти, в которые он теперь был одет и попросил:

— Ты по худой одёже-то меня не суди. Прячусь я… А батюшка у меня купец. Нерядец, во святом крещении Михаил. Из Новагорода!

— Нерядец? Из Новагорода?! Погоди! Так я же его знаю!

— Да ну!

— Вот тебе и ну! Мы с ним и в Киеве, и в Корсуни, и даже в Царьграде частенько встречались. У него еще сын есть. Имя ему смешное дал, звонкое такое… Дай Бог памяти, сейчас припомню…

— Звенислав… — тихонько подсказал купеческий сын.

— Точно! Постой-постой, так это и впрямь ты?

— Ну да!

— Надо же… — покачал головой гонец. — Гора с горою не сходится, а человек с человеком… Так, стало быть, ты и есть тот самый Звенислав, за здоровье которого я с твоим батюшкой в портовых тавернах столько меду выпил! Вот где нам суждено было встретиться.

— Выходит, то ты пекся о моем здравии, а теперь я со Славкой — о твоем? — спросил Звенислав.

— И это правильно, долг платежом красен! — подтвердил гонец. — И батюшка у тебя — правильный человек. Честный купец. Это хорошо. О нас, русских, в чужих землях, считай, по купцам только и судят. Счастье, что почти все из них такие, как он. Потому и предпочитают заморские торговцы иметь дело лучше с русским купцом, чем с византийцем или арабом! Вырастешь, смотри, чтобы сберег эту традицию! И сыновьям да внукам своим передал!

— Хорошо, — пообещал Звенислав. — А ты, коли увидишь еще где моего батюшку… — Он всхлипнул, но совладал с собой и, сглотнув слезный комок в горле, кивнул: — Вон, кажется, Славко уже возвращается!

Где-то за поворотом, и правда, послышался топот копыт приближающегося коня.

Не прошло и полуминуты, как на дороге действительно показался лихо скачущий верхом Славко. Не доезжая двух шагов до гонца, он ловко спрыгнул с коня и протянул Доброгневу конец уздечки.

— Обещали с меня три шкуры содрать, а теперь, думаю, и семи мало будет, — пробормотал он. — Если, конечно, до этого я на глаза хану не попадусь! Вот тебе конь, гонец. Спасай Русь!

— Спаси тебя Бог, отрок! — обнял его Доброгнев и попросил: — А теперь помогите мне взобраться на коня…

Славко, видя, как ему трудно, приобняв за плечо, поддержал его с одной стороны и крикнул растерявшемуся купеческому сыну:

— Звенислав, подсоби-ка! Да что ж ты такой неуклюжий…

— Это не я, это он сам все время падает! — прохрипел тот, помогая гонцу взобраться на коня. — И почему-то все на меня…

— Вот так! — оказавшись в седле, уже более уверенно почувствовал себя Доброгнев. — Дайте теперь мой меч!..

— Держи! — протянул ему ножны с мечом Славко и уважением покачал головой: — Ох, и тяжелый!

Гонец, морщась, перекинул через плечо ремень от ножен:

— С легким на моей службе много не наработаешь…

Славко со Звениславом во все глаза уставились на него:

«Ну, как? Доедешь?..» — словно пытали их взгляды.

Гонец, немного посидел в седле, затем несколько раз качнулся в нем, словно испытывая, каково ему будет при езде, и вздохнул:

— Да… чувствую, самому мне не удержаться… Вот что, ребята, — попросил он, — привяжите меня покрепче к седлу!

— Это мы можем! Это мы сейчас! — с готовностью кинулся к нему Звенислав и, подняв оброненный кем-то из убитых половцев аркан, ловко и быстро прикрутил к седлу Доброгнева. — Так не туго будет?

— В самый раз!

Славко подошел и, уже по привычке, что ни в чем нельзя доверять этому купеческому сыну, с сомнением оглядел его работу:

— Может, еще затянуть? А ну, как развяжется по дороге?

Звенислав захотел возразить, но тоже, по привычке во всем слушаться этого отчаянного и смелого смерда, еще немного подтянул веревку и решительно сказал:

— Нет человека, который развязал бы узел, которому научил меня отец! Как нет и такого узла, которого не смог бы развязать я! Все, готово!

— Ну, а коли так, тогда в добрый путь, гонец! — поднял на прощание руку Славко.

— С Богом! — добавил Звенислав.

— Спаси вас Господь, ребята! — с чувством отозвался гонец. — Что бы я без вас делал?

— Ты, главное, теперь до князя доберись! Да, и возьми вот это! — протянул ему ханскую плеть Славко. — Хватит ей Степи служить — пусть теперь матушке-Руси помогает!

— И за то спасибо! — поблагодарил Доброгнев. — Живы будем — верну!

Он с благодарностью взял у Славки плетку, слабой рукой похлопал коня по боку и, припав головой к его шее, медленно поскакал по дороге.

Ни Славка, ни Звенислав даже не слышали, как гонец, подбадривая себя, сначала шепотом, а затем все громче и громче стал напевать свою любимую песню, которая столько раз уже выручала его:

Саблей обожжен бок…

Ранила стрела грудь….

Но, если ты встать смог…

Значит, продолжай путь…

Иду на вы,

Иду на вас за Русь!

Иду на вы,

Иду на вас, клянусь,

Что не сносить вам

Вашей головы.

Иду на вы!

Глава третья. «Эврика Пифагора»

Ваня посмотрел в окно и изумленно присвистнул:

В дверь постучали. Раз… другой… третий…

— Да слышу, слышу! Ну сколько можно стучать?..

Стас слез с кровати, прошел через родительскую комнату, щелкнув задвижкой, открыл дверь и замер, увидев стоявшую на пороге Лену. Одной рукой она замахивалась на него большим обломком железной трубы, в другой держала большой узелок, судя по идущему от него запаху, с пирожками…

— Ты это… чего? — недоуменно попятился он.

— Ну, наконец-то! — бросая трубу, с облегчением выдохнула та. — Я уже второй раз к тебе прихожу. Хотела уже Григория Ивановича на помощь звать… Но думаю, дай-ка еще разик, погромче! Вы что, не знаете, что в деревне не принято спать долго? А уж в селе и подавно!

— Да мы только под утро уснули… Знаешь, сколько работы у нас было? — зевая, объяснил Стас. — Сколько хоть времени-то?

— Двенадцатый час!

— Сколько?! — подавился зевком Стас.

— Половина первого! — уточняя, отчеканила Лена и упрекнула: — Тут, пока вы спали, столько всего произошло! Представляешь, у Григория Ивановича церковный грузовик угнали!

— Ну, положим, я еще с вечера это уже знаю! И сторож тоже пропал…

— А утром они уже нашлись! И машина, и сторож! А еще Ника я точно видела. Только он сделал вид, что меня не узнал… И, наконец, Ванька ни свет ни заря исчез…

— Ну, хоть с этим все ясно! — махнул рукой Стас. — Не иначе, как грамоту побежал искать…

— А вот и не угадал! Он, мамка сказала, в лес убежал. Хотел мимоискатель с собой прихватить, да не нашел. А еще я дядю Андрея и Юрия Цезаревича видела. Но тут ничего нового. Они — зимой и летом одним цветом, хотя уже осень начинается — и у них, и вообще…

— Обо всем этом потом… — не без труда остановил словоохотливую Лену Стас. — А сейчас…

Он поманил ее пальцем за собой:

— Значит, так, сделаешь все, как я тебе скажу…

Они зашли к нему в комнату и через минуту вышли.

— Все поняла? — уточнил Стас.

— Все… — кивнула Лена, зажимая ладошкой карман сарафана, и робко уточнила: — А это не грех?

— Какой может быть грех, когда человека спасать надо?!

— А если…

— Никаких если! — отрезал Стас.

— Ну, а вдруг…

— И никаких вдруг тоже не может быть. Сделаешь и — сразу сюда!

— Ладно… — ушла, покорно согласившись со всем, Лена.

Стас с проснувшимся художником попили чаю с пирожками, которые она принесла, попрощались, и тот сразу ушел, обещав зайти к отцу Тихону и прислать тех, кто сейчас у того в гостях.

Не успел Стас вернуться к компьютеру, чтобы закончить, наконец, оставшуюся часть работы для Владимира Всеволодовича, как появился Ваня.

В резиновых сапогах, с длинными иголками сосновой хвои на кепке, исцарапанный, грязный — и правда, из леса… Но главное — весь какой-то испуганный.

— Что это с тобой? — внимательно посмотрел на него Стас. — Отнес? Прямо на место положил?

— В том-то и дело, что нет! — Ваня всем своим видом показал, что сам ничего не может понять: — Дело в том, что их кто-то уже похоронил!

— Кого их?

— Ну тех, павших…

— Как это? — удивился Стас.

— Сам ничего не могу понять… Причем, все аккуратно, по-человечески! Наших — в братской могиле под православным восьмиконечным крестом, а тех — под четырехугольным. Но главное, склад…

— Что склад?

— Ну тот, артиллерийский, с ящиками и снарядами… — зашептал Ваня. — Помнишь, я тебе о нем говорил? Так вот теперь он пустой… То есть, не совсем, но ящиков со взрывчаткой нет и все, как один, снаряды уже без взрывателей…

— Дела… — озадаченно покачал головой Стас. — Надо, наверное, сообщить обо всем этом старшине. Или даже еще выше!

— Да ты что! — испугался Ваня. — Тогда ведь и мне придется говорить, что я там был… И… отвечать за все!

— Значит, понимаешь все-таки, что нехорошее делал! — многозначительно поднял палец Стас. — Не лучше ли тебе сразу было подумать обо всем здравым умом и встать рядом с теми, кто хочет отстоять Покровку?

— Да ладно тебе, нашел время учить… — Ваня посмотрел в окно и вдруг ухмыльнулся: — И потом, как говорит Молчацкий: а судьи кто?

— О чем это ты? — недоумевая, подошел к окну Стас, и Ваня указал ему на невысокого полного человека в очках, стоявшего на ступеньках рядом с Григорием Ивановичем.

— Видишь его? Это антиквар из района, мне ли его не знать…

— Ну и что?

— А то, что он всякими темными делами промышляет… Смотри, конвертик какой толстый ему дает! Слушай, а может, это он в лесу был и все ценное там собрал, а потом, чтобы грех загладить, похоронил? Или… — лицо Вани перекосилось от страха. — Мою грамоту найти умудрился?!

— Успокойся! — усмехнулся Стас. — Во-первых, грамота не твоя, а Мономаха!

— Смейся-смейся… — упрекнул его Ваня. — Друг называется!

— Ну тогда, если серьезно, и тем более, если друг, — сразу посерьезнел Стас. — То, во-первых, Григорий Иванович не тот человек, чтобы заниматься черной археологией, тем более, связанной с мародерством. Во-вторых, он наверняка не понимает ничего в этом деле, а, в‑третьих, если бы и нашел эту грамоту, то обязательно сдал бы ее государству…

— Да-да, конечно… — тон Вани стал просительным. — Но ты все равно сходи, узнай при случае, что там и как!..

— А сам что — не можешь?

— Ну ты же все знаешь… — умоляюще посмотрел на него Ваня. — Да и потом грамоту надо искать, пока снова дожди не начались…

Ваня ожидал, что Стас опять начнет призывать его жить по закону и совести, отговаривать от бесполезных поисков. Но тот неожиданно проявил интерес к грамоте и даже самую серьезную тревогу о ее судьбе.

— Грамоту, говоришь? — переспросил он и внимательно посмотрел на Ваню: — А ты хорошо все везде осмотрел?

— Лучше некуда! — огорченно вздохнул Ваня, широко разводя руками, словно давая понять, что обыскал всю Покровку. Но Стас не унимался.

— И в сарае, и в огородах, и во дворах? — продолжал допытываться он.

— Конечно. Боюсь, что ее куда-нибудь в лес, а то и на озеро ветром унесло…

— Может, и унесло… — задумчиво согласился Стас и вдруг спросил: — Слушай, а там, где она нашлась, ты ее никак не мог оставить?

— Да что я, из ума, по-твоему, вышел? — возмутился Ваня. — Я прекрасно помню, как вытащил эту печать, потом взял в руки грамоту…

— А потом…

— А потом — хоть убей, не помню!.. — беспомощно посмотрел на него Ваня.

— Вот видишь! — упрекнул его Стас. — Мой тебе дружеский совет. Пройдись еще раз по всей цепочке. Но — начни с самого начала, то есть, проверь как следует все под этим камнем!

— Ладно… хорошо… — согласился Ваня. И ушел, оставив Стаса, наконец, доканчивать работу для Владимира Всеволодовича.

Старший брат с болью посмотрел на младшего и вздохнул

Стас поставил последнюю точку и блаженно откинулся на спинку стула.

— Уф-фф! Все! Конец работе! Вот обрадуется Владимир Всеволодович!.. — вслух торжествовал он. — Представляю его удивление: ах, как быстро! ах, как ловко! — подделался он под глуховатый голос академика. — И до чего это техника далеко ушла! Раньше на все это целые месяцы бы потребовались: в запасниках музеев, в архивах, в библиотеках… Потом еще художники, чертежники, машинистки… А тут — раз, и…

Он потянулся за телефоном, не желая отказывать себе в удовольствии прямо сейчас порадовать академика, но в дверь опять постучали.

«Ленка! — ну, наконец-то…»

— Да открывай ты, не заперто! — крикнул Стас.

Стук повторился.

«Не получилось у нее, наверное, коль боится даже входить!» — нахмурился Стас и сам пошел в сени.

— Тебя что — силой затаскивать? — распахнув дверь, с угрозой спросил он и вдруг увидел перед собой двоих, неловко переминавшихся с ноги на ногу мужчин, одного лет тридцати, другого — немного помладше, и очень похожих.

— Ой, извините… — смутился Стас. — Я думал, это… одна моя знакомая пришла!

— Это вы нас простите… — очень красивым голосом извинился мужчина постарше. — Мы, собственно, на минутку. Только передать вам вот это.

И протянул хорошо знакомый Стасу альбом художника.

— На словах просили передать: у вас такие места, что я и так все навек запомнил. А вам в Москве пригодится. И еще: девушку свою, ну, эту знакомую вашу, — уточнил мужчина, — говорит, берегите! Она сама на Покровку похожа!

Стас даже закашлялся от такого — да какая же Ленка девушка — девчонка еще совсем! И, придя в себя, предложил:

— Заходите! До поезда есть еще время, посидите, отдохнете немного. А я вас чаем напою! С пирожками!

Мужчины, переглянувшись, вошли в дом, разулись, не смотря на все протесты Стаса, и сели на папин диван. Старший держал себя, как обычный человек: огляделся, осмотрелся, задал два-три дежурных вопроса… А младший вел себя как-то странно. Он постоянно вертел головой, как будто к чему-то прислушивался и, судя по перемене в глазах, даже слышал. А иногда… собиравшему на стол Стасу сначала показалось, что он ослышался, но потом нет — точно: даже ответил кому-то:

— Нет… не хочу… отстаньте вы все от меня! Надоели…

Старший мужчина увидел, что Стас заметил все это, и когда они сели за стол, объяснил:

— Три года это уже с ним. С братом моим, в смысле…

— Что — это? — уточнил Стас.

— Да всякие голоса слышит!

Стас недоверчиво покосился на младшего брата, и тот, взяв пирожок, утвердительно кивнул.

— И… что же они ему говорят? — осторожно уточнил Стас.

— Разное! — ответил за младшего — старший брат. — Советуют, учат, даже приказывают…

— Что приказывают?

— Да все, что угодно!

— Даже… убить? — с тревогой покосился на лежавшие на столе вилки и нож Стас.

— Нет, слава Богу, в последнее время такого уже нет! — перехватив этот взгляд, поспешил успокоить его старший брат. — С тех пор, как мы стали ездить по монастырям, прикладываться к мощам святых угодников Божиих, поститься, молиться — ему стало гораздо легче, хотя до конца пока еще не прошло…

Младший брат снова кивнул.

— А с чего у него все это началось? — с сочувствием покачал головой Стас.

— Представь себе, казалось бы, с самого невинного желания почитать книгу о магии.

— Да и не читал я ее даже! — возразил младший брат, словно одновременно говоря с ними и еще с кем-то. — Просто полистал, даже не читая толком!

— Читать-то не читал, но по какому-то заклинанию пробежал взглядом, — напомнил ему старший брат, — и, видно, случайно, каким-то образом подключился к ним. С тех пор никак отключить не можем!

— Ничего себе! — зябко передернул плечами Стас. — А ведь такие книги свободно лежат на прилавках магазинов…

— Ну, положим, даже такая литература литературе — рознь, хотя, конечно, любому здравомыслящему, тем более, православному человеку лучше обходить за версту такую… Недавно видел на книжном развале старую теперь уже книгу — «Чудеса без чудес». В ней бывший журналист в конце восьмидесятых годов попытался разобраться, что же такое экстрасенсорика и попытался убедить хотя бы таким способом людей отказаться от участия в столь популярных в те годы в стране массовых сеансов известных экстрасенсов. Сообщить, что эти люди, думая, что лечат — сами не ведают, что творят. Я лично знаю этого автора. Так вот, хотя эта книга просто безобидна по сравнению с другой литературой об этом, он давно отрекся от нее, причем, не только принеся покаяние в церкви, но и публично, на всю страну и даже сжег в отхожем месте остатки тиража… Старший брат с болью посмотрел на младшего и вздохнул:

— Мне бы, конечно, вовремя это заметить, да ту магию прямо в огонь. Но я сам тогда был далек от всего церковного и просто по незнанию не смог его остеречь от беды… Это теперь я стал понимать, что к чему в жизни, а тогда состоял в богеме, увы, в данном случае совсем не от слова Бог, — с горечью усмехнулся он и пояснил: — был публичным человеком, композитором…

Стас с уважением посмотрел на мужчину:

— Как! Вы — композитор?

— Да, только бывший. И еще, по отзывам прессы, подававший большие надежды певец… Мог бы сделаться, как теперь говорят, звездой. Но вот — стал регентом церковного хора и ничуть не жалею об этом. А если о чем и жалею, так это, что еще в детстве не услышал самую лучшую музыку, которая только есть на свете… — мужчина кашлянул в кулак и действительно таким проникновенным и берущим за душу голосом, что любой артист позавидует, пропел: — Радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякого зла честным Твоим омофором…

— Ой! — послышался восторженный голос Лены.

Она стояла в дверях и слушала, как завороженная.

— Кто это тут у нас припев акафиста, который мы каждую неделю в храме поем, знает?

Мужчина посмотрел на нее, на Стаса, одобрительно показал ему взглядом — правду сказал о ней художник — и спросил:

— Стало быть, у вас здесь Покровская церковь?

— Да, — с гордостью ответила Лена, и с еще большей радостью услышала:

— Везет вам! Нет, конечно, любой храм в селе или в городе — счастье. Все-таки это его сердце или даже душа… Но быть постоянно под Покровом самой Пресвятой Богородицы — это великое счастье!

Братья поднялись и стали благодарить и прощаться.

— Вроде, после того, как побывали на могилке отца Тихона, голоса стали потише, а некоторые и вовсе отстали. Верно? — спросил он брата.

Тот согласно кивнул и тут же болезненно сморщился:

— Только тяжелый рок еще так и долбит…

— Скажите, — пользуясь моментом, задал вопрос, который давно его занимал, Стас. — А почему так популярны сегодня совершенно пустые песни? И некоторые группы, за которыми вообще ничего нет — ни мелодии, ни голосов, ни стихов — принимаются переполненными стадионами «на ура»?

— Я тоже этого долго не мог понять, — улыбнулся старший брат. — Но когда повращался в этой среде, все стало ясно. Конечно, многое решают деньги. Но это больше к вопросу о полных бездарностях — как в исполнителях, так и репертуарах. А что касается настоящих талантов, то тут все гораздо сложней и… страшнее. Он посмотрел на Стаса и, выделяя каждое слово, сказал:

— Все дело в том, что некоторые из них, не буду говорить многие, потому что доподлинно знаю только некоторых, записав новый диск, прежде чем пустить его в продажу, посвящают его… сатане.

— Что?! — подалась вперед Лена.

— Да-да, — подтвердил мужчина. — Не кровью, конечно, подписывают с ним контракт, но молятся и просят помочь им достичь славы, успеха и денег. Отсюда и бешеный спрос на таких исполнителей и их песни. А бешеный от какого слова?

— Бес… — машинально прошептала Лена. — А если точнее — бесы…

— Вот и моему брату они покоя не дают, — виновато взглянул на младшего брата, снова принявшемуся разговаривать с кем-то невидимым, мужчина. — Быть может, и за мой грех он так страдает. Я ведь сам к этому року имел непосредственное отношение… — Остались бы еще на несколько дней, глядишь, отец Тихон и совсем бы помог ему! — предложил Стас.

— Да нет, мы потом как-нибудь приедем. А сейчас торопиться нам надо, — перебросил дорожную сумку через плечо бывший певец и композитор. — Скоро — Успение, а это престольный праздник нашего храма. Будет архиерейская служба. Нужно успеть клирос, как следует, подготовить. Спевки там всякие, то, сё… Одним словом, спаси Господи и счастливо вам оставаться!

Стас проводил братьев, вернулся и с нетерпением спросил у Лены:

— Ну… как?

— Все сделала, как ты велел! — успокоила его та.

— Молодец, хорошо! А… почему же тогда до сих пор его нет?

— Так ведь он только из дома ушел!

— Так поздно? — удивился Стас. — Почему?!

— Да понимаешь… — Лена, словно извиняясь, пожала плечами: — С папкой у нас опять нелады!

— Неужели снова запил?

— Нет! На водку он даже смотреть не может. Но теперь все время что-то пытается вспомнить, кому-то грозит и что-то непременно обещает доказать. А у него ведь ружье… Вот мы и сидели по очереди с ним. Сначала Ванька, потом — я. Теперь мамка пришла, и они работают на огороде. Как когда-то, в самые лучшие дни…

Лена с горечью улыбнулась и вдруг со страхом посмотрела на Стаса:

— Слушай, я теперь даже не знаю, что будет, если папка вспомнит о той проклятой бумажке!

— Какой еще бумажке? — не понял Стас.

— Которую он тогда спьяну подписал — что наш лес с рощами, дубравами и корабельными соснами — ни на что не пригоден…

— А зачем ждать, чтоб он вспомнил? Надо ехать в лесничество, в район, область, в Москву, наконец! — горячась, принялся предлагать Стас.

Лена с легким упреком взглянула на него:

— Ты забыл, с кем мы имеем дело, — напомнила она и вздохнула. — К тому же эта бумага не где-то в инстанциях, а у Будтобычацкого в папке.

— Той самой желтой?

— Ага, ядовито-желтой… — желчно поправила Лена и призналась: — Смотреть на нее не могу! Ведь там — все досье на нашу Покровку…

— Ну так значит, надо выкрасть из него эту бумагу!

— Как?

— Пока что и сам не знаю… Не имею, как говорит Владимир Всеволодович, всей информации на сей счет. Кто хоть к ней доступ имеет?

— А никто! Он ее из рук никогда не выпускает, а в машину только охранников пускает да дочь Соколова.

— А этой за что такая честь?

— О! У него на нее, разумеется, свои далеко идущие планы! Всякое желание исполнить готов…

— Всякое, говоришь? — задумчиво переспросил Стас. — А она?

— Что она… Эта особа — еще та! Учится где-то в Англии или Америке, иногда приезжает сюда отдохнуть, но с нами почти не общается. Ванька попытался однажды с ней ближе познакомиться, но ему сразу дали понять — всяк сверчок знай свой шесток. Только, я думаю, все это у нее от богатства отца… А как человек она, вроде бы, ничего.

— Ну так значит, надо ей все рассказать, объяснить, и если она действительно, как ты говоришь, человек — то поймет и поможет!

— А как ты это собираешься сделать?

— Как-как… Где ее можно увидеть? — Стас подошел к зеркалу и пригладил взъерошенные волосы.

— В коттеджах! — заметив это, язвительно отозвалась Лена. — Но нас, Покровских, туда не пускают. Ну и еще, — сникая под взглядом обернувшегося Стаса, припомнив, добавила: — В храме, на дискотеке…

— В храме разговаривать — грех! — сразу отмел первое Стас. — А вот что касается дискотеки… Когда там у вас ближайшая?

— Сегодня…

— Вот сегодня, мы на нее и пойдем! — не долго думая, принял решение Стас.

— И когда выходим? — с готовностью уточнила Лена.

Стас с недоумением посмотрел на нее:

— Что это значит когда?

— Но ведь ты же сам сказал — мы!.. — чуть слышно пробормотала та.

— Правильно, — подтвердил Стас. — Но это еще не означает, что я обязательно должен идти с тобой. Пойдем мы с Ванькой.

— А я?.. — округлила и без того свои большие глаза Лена.

— А ты вырасти сначала!

— Я и так уже чуть выше мамы! — Лена незаметно приподнялась на цыпочках и громко, с нескрываемым вызовом заявила: — И вообще, если ты хорошо изучил историю древней Руси, то должен знать, что в моем возрасте давно уже выдавали замуж!

— В древней Руси в три года вообще впервые сажали на коня, а в тринадцать лет становились князьями, как, например, Мономах и даже участвовали в битвах! Раньше все по-другому было!

— Ты хочешь сказать, что и сами люди были другими?

— Да нет, вряд ли… Владимир Всеволодович говорил, что они были ничуть не глупее нас, и даже больше, чем мы, понимали толк в настоящей гармонии!

— Вот видишь! — обрадовалась Лена и с торжеством подытожила: — Значит, в свои тринадцать с половиной, я могла бы уже быть княгиней!

Стас остановился, будто налетел на невидимую преграду.

— Ладно, — не зная, что возразить на это, махнул он рукой. — Убедила, возьмем и тебя!

Лена подошла к зеркалу, тоже поправила волосы и уже деловито-буднично, спросила:

— А в чем ты пойдешь?

— Я — так! — равнодушно пожал плечами Стас, показывая на свою футболку и джинсы. — Я же ведь не развлекаться иду, а дело делать.

— И я тогда тоже ничего особенного надевать не буду! Мы даже тогда как-то естественнее будем с тобой смотреться вдвоем, правда?

Стас, хмыкнув, как-то странно посмотрел на Лену, хотел что-то строго сказать, но не успел, потому что в этот момент входная дверь грохнула, словно в нее ударили стенобитным орудием, и в комнату влетел сияющий Ваня…

Стас посмотрел на него, на грамоту и нахмурился…

— Эта… как ее там… Эврика! — показывая грязновато-серо-желтый листок пергамента с неровными краями, во весь голос прокричал он. — Одним словом, нашел!

— Гусеницу от старого трактора? — словно речь шла не о из ряда вон выходящем событии, с насмешкой осведомился Стас.

— Смейся, смейся! — снисходительно разрешил ему Ваня. — Ты у нас кто — философ типа Сократа, а я практик, как Пифагор! — и снова закричал: — Эврика!!!

— Во-первых, «Эврика» кричал не Пифагор, а Архимед! — резонно напомнил Стас. — И потом, по преданию, сделав великое открытие в ванне, он, в чем был, в том и выскочил на улицу и кричал это, совершенно голым бегая по Сиракузам. А ты, как я погляжу, вполне одетый… И к тому же, у нас за окном у нас не древняя Греция, а современная Покровка…

— Да какая разница? Главное, вот она, родненькая, вот! Все — нашел! — и Ваня, подняв грамоту над собой, стал плясать так, что пол заходил ходуном. — Теперь я — миллионер!

— Покажи, Ванечка! Дай подержать! — принялась бегать вокруг него Лена, но Ваня только отмахнулся от нее.

Он положил грамоту на стол, бережно разгладил грязной ладонью и любовно стал сдувать с нее пыль и песчинки.

— Ты оказался прав! — сообщил: — Под камнем была. Видно в спешке забыл, когда в другое место искать пошел. И как это я сам не додумался? Но ты мне друг! — оглянувшись, поспешил успокоить он Стаса, — и свой процент с такой точной наводки ты получишь вполне законно. Надеюсь, одного процента тебе хватит? Это же целых десять тысяч! Долларов, разумеется…

— Ваня, но ведь Стасик… — возмущенно начала было Лена, но Стас за спиной друга принялся подавать ей отчаянные знаки, чтобы та не выдавала его. Лена вопросительным взглядом попыталась понять — почему? Но Ваня уже поворачивался и к ней.

— Не переживай, и тебе твоя доля достанется! — ласково пообещал он. — Ты же ведь тоже, можно сказать, присутствовала при ее первой находке!

Ваня вдруг с недоумением покосился на Стаса и обеими руками подтолкнул к столу:

— А ты что стоишь, вроде, как даже не рад? Это ведь такое открытие для науки! Так уж и быть, возьми, подержи в руках! Только смотри, осторожно!

— Да ладно, я ее и отсюда прекрасно вижу! — как-то безразлично махнул рукой Стас.

— Завидуешь, небось… — по-своему понял его Ваня. — И правильно делаешь. Ведь это же — грамота Мономаха! Та самая, хотя…

— Что хотя? — с тревогой заинтересовался, подходя, Стас.

Ваня задумчиво почесал голову:

— Да, понимаешь… та, вроде, как немного другая была… Хотя и на той, и на этой в конце одинаково написано Володимеръ…

Стас посмотрел на него, на грамоту и нахмурился:

— Так это она или не она?

Ваня неопределенно пожал плечами и, словно убеждая самого себя, с уверенностью ответил:

— Она! Та просто в размерах чуть побольше была. И цветом немного темнее. Но ты же сам слышал, как академик предупреждал, что она может измениться, оказавшись на воздухе. Да и какая теперь разница?

Ваня, с трудом оторвавшись от стола, развалился на диване и вальяжно закинул ногу за ногу:

— Главное — теперь я миллионер!..

— Похож! Только сигары не хватает… — скрывая распиравший его смех, согласился Стас.

— Будет и сигара! — с важностью пообещал Ваня. — И дорогой лимузин, и свой банк, и охранник!.. Буду ходить на самые дорогие тусовки, встречаться с разными знаменитостями…

Он прищурил глаза и стал вслух мечтать:

— Молчацкому, конечно, теперь — шиш! Я больше по мелочам не работаю!

— Так, может, прямо сейчас пойдем и станем переуговаривать всех тех, кто продал свои дома? — с готовностью предложила Лена.

— Поздно! — уверенно покачал головой Ваня. — Я его хорошо знаю. Что к нему в папку попало — то пропало!

Он снова полуприкрыл глаза и продолжил:

— Разве что прямо с самим Соколовым дело какое завести? А что? Для начала, куплю коттедж у него в поселке…

— Ага! И будешь по вечерам любоваться озером с утонувшей Покровкой! — желчно оборвала его Лена. — Только учти, лично я в нем жить не буду!

— Естественно, — вместо того, чтобы вспылить и, как всегда, упрекнуть сестру, что она вечно портит ему настроение, неожиданно согласился Ваня. — Ты у меня за границу поедешь учиться…

— Нет, я лучше в этом озере навсегда жить останусь!

— Русалкой, что ль, станешь?

— А что, не похожа? — Лена быстрым движением расплела косу, и с вызовом встряхнула головой.

Стас так и ахнул, увидев, какие роскошные были у нее волосы — он-то все время видел ее при косичках… Пышные, цвета спелой пшеницы, они были такие густые и длинные, что закрыли ей всю спину…

— Ленка… — обходя ее, изумленно прошептал он. — Да тебе в кино сниматься нужно!

Но Ваня остался при своем мнении.

— Нет, не похожа! — презрительно усмехнулся он и пояснил: — Рыбьего хвоста не хватает!

Все мог стерпеть Стас и терпел. Но такой несправедливости к Лене он не вытерпел.

— Вань, — с насмешкой сказал он, — а грамоту-то ведь тебе придется отдать!

— То есть как — отдать?.. — опешил Ваня. — С какой это стати… Кому?!

— Государству!

— Ха! — усмехнулся Ваня. — Я ее во дворе бабы Поли нашел! А это, между прочим, частная собственность!

— Ты эту собственность, между прочим, уговорил сначала подарить на день рождения себе, а потом через папку продал Молчацкому, — напомнила Лена.

— И грамота, стало быть, принадлежит ему… — поддержал ее Стас.

— Сдадите, значит… — с ненавистью глядя то на сестру, то на друга, прошептал Ваня.

— Ну и словечки у тебя пошли после того, как ты эту грамоту нашел, — покачал головой Стас: — «наводка», «тусовка», «сдадите»…

— А я вот что придумал: в лесу ее, мол, нашел! — обрадованно воскликнул Ваня и вдруг вспомнил: — Ой, а ведь и его Молчацкий скупил… И поля… И почти всю Покровку тоже…

— А ты скажи, что нашел где-нибудь под телеграфными столбами! — подмигивая Лене, посоветовал Стас. — Уж на них-то еще частная собственность точно не распространяется! Только придется тогда отдавать ее государству. И получать всего четверть. И только по госцене!

— Да будет вам… ладно! Разыгрываете! — перехватив взгляд Стаса, сразу же успокоился Ваня. — Никому вы ничего не скажете, потому что и свою долю с этого будете иметь! Тоже свой бизнес начать сможете. Ну а я, скорее всего, займусь недвижимостью. Это, говорят, сейчас самое выгодное. Или автомобильным бизнесом. Уж больно я красивые машины люблю… А то, глядишь, сам академиком стану! Куплю диплом, найму ученых, чтобы написали за меня диссертации, и буду разъезжать по заграницам за казенный счет, чтобы не тратить личных денег…

Шло время.

Ваня мечтал. Лена со Стасом переглядывались, не зная, как подступить к нему с предложением пойти на дискотеку.

Наконец, за окном стало темнеть, и Стас включил свет.

Ваня встал, довольно прошел к столу и вдруг охнул:

— Ой, а она еще больше другой стала… Смотрите, как-то вся порыжела и пятна какие-то появились!

— При электрическом свете всегда так бывает! — попытался успокоить его Стас, но Ваня, словно не слышал его.

— А вдруг она сейчас в прах рассыплется? Нужно скорее ехать к антиквару! — засуетился он и тут же остановил себя. — Нет, не его уровень. Ее надо показать академику, чтобы тот дал соответствующее заключение — и немедленно выставлять на аукцион! Лучше всего на «Сотбис»!

— Но Вань, она же тогда навсегда покинет Россию! — простонала Лена.

— Ну и что? — оборвал ее Ваня. — Зато там больше дадут. И потом, может, кто из наших покупателей-меценатов найдется! Нет, надо звонить твоему академику и как можно скорее! Какой там его номер?

— Не скажу! — решительно отказал Стас.

— Ну и не надо! Он и так в памяти моего телефона остался!.. Точно — вот он! Итак, наби-ираем…

— Стой! — срываясь с места, закричал Стас.

Но Ваня уже успел нажать кнопку вызова.

— Дай хоть я ему для начала пару слов скажу! — попытался вырвать телефон из рук друга Стас, но тот увернулся и зачастил в трубку:

— Владимир Всеволодович? Здравствуйте! Это я — Ваня. Друг Стаса… Владимир Всеволодович! Я нашел эту грамоту! Да нет, нет, никакой ошибки! Вот она, у меня в руках!!

Для абсолютной точности своих слов, он схватил грамоту, словно академик мог его видеть и, держа ее в руке, прислушался к тому, о чем спрашивал у него академик:

— Что — есть ли титры? Это, что ли, как буквы перед началом фильма? Нет… таких нет… — растерялся Ваня и тут же с облегчением выдохнул: — А‑а — титлы! Это такие, словно червячки над буквами? Есть! Есть! И слово Володимеръ, как я уже говорил, имеется. Что-что? — переспросил он и, словно солдат, вытянулся по стойке смирно: — Есть немедленно положить грамоту Мономаха на стол и даже не дышать в ее сторону!

Академик сказал еще что-то, и Ваня уже деловито, с довольным видом ответил:

— Ага! Ага! Понял! Хорошо! Встречаем…

Он захлопнул крышку телефона и победно взглянул на Стаса:

— Все! Завтра утром приедет!

— Да ты хоть понимаешь, что натворил?! — набросился на него Стас. — Нужно немедленно все исправить… — он торопливо набрал академика по своему телефону, прислушался, и рука его беспомощно опустилась:

— Номер недоступен. Он — отключился…

— Еще бы! — подтвердил Ваня. — Нашлась грамота самого Мономаха! Разумеется, он тут же бросил все свои другие дела и скорее помчался на поезд.

Потирая ладони, он принялся ходить вокруг стола, на котором лежала грамота и повторять:

— Чем бы нам теперь заняться, соответственно нашему настроению? Что бы нам еще такого-эдакого сделать?

— Может, на дискотеку сходим? — видя, что Стасу сейчас явно не до того, осторожно спросила у брата Лена.

— А что, идея! — обрадовался тот. — Теперь я могу к Ритке Соколовой как человек подкатить, то есть, подойти достойно!.. — он виновато покосился на Стаса, но тот лишь обреченно рукой махнул: да говори и делай теперь все, что хочешь.

Ваня тут же помчался одеваться на дискотеку, и Лена встревоженно посмотрела на Стаса:

— Стасик, что произошло?

Тот как-то странно посмотрел на нее и, падая на диван, на котором только недавно возлежал счастливый Ваня, простонал:

— Что?! Падение Трои! Извержение Везувия! Пожар Рима!

«Неужели мы зря пришли?» — поняли друг друга с полувзгляда Лена и Стас.

Согласно объявлению на стенде возле бывшего магазина дискотека начиналась в 21 час. На самом деле она началась в десять.

Диск-жокей, если так можно было назвать разбитного парня в кепке с козырьком назад, поднялся на сцену, небрежно помахал рукой в ответ на приветствующие его крики, включил музыкальный центр. И началось…

Громкая, пульсирующая музыка резко ударила по барабанным перепонкам, и, в такт ей, у собравшихся людей, как по команде, задвигались вперед-назад шеи и задергались руки с ногами. Вокруг мелькали цветные татуировки, амулеты, блестящие бусинки над бровями и на губах… В разговорах только и повторялось: «прикинь», блин», «уроды»…

Прислушавшись к тому, что гремело из динамиков, Стас так и не смог определить, в чем меньше было смысла и вкуса: в музыке, словах или самом исполнении.

«Редкий случай полного единства формы и содержания!» — слушая и озираясь вокруг, с горечью усмехнулся он.

Самое странное, что пришедшие на дискотеку даже не обращали на это внимания! Каждый был занят собой или разговорами со своим соседом по танцу. Разумеется, если все это можно было назвать танцем…

Почти сразу же образовалось три больших круга: в центре зала — парни и девочки постарше, около сцены совсем юная молодежь и около входа те — кто уже был основательно пьян.

Эти, последние, танцевали или плясали то, чему Стас, как ни старался, не мог дать подобающего названия. Ленка, конечно бы, подобрала этому безобразию точное слово. Но она была в кругу своих юных сверстниц, хотя и старалась все время держаться поближе к нему.

Вскоре появился и Ваня.

«Ну и ну!» — только и смог покачать головой Стас.

Его друг был одет так, словно сошел с картинки модного журнала. Не этого, конечно, года выпуска, но тем не менее: белая джинсовая рубашка, мягкие джинсы, туфли едва ли не из кожи крокодила… И довершало все это великолепие давняя мечта Стаса — карманный компьютер в чехле на кожаном поясе.

Ваня осторожно, словно боясь запачкаться о ближайший к выходу круг, прошел в середину зала и занял место рядом со Стасом.

— Ну как? — спросил он и, даже не дожидаясь ответа, который и так был ясен, принялся оглядываться по сторонам, явно в поисках дочки Соколова. Но ее нигде не было видно.

Стас с видимым сожалением посмотрел на Лену, и та тоже огорченно закивала головой.

«Неужели мы зря пришли?» — поняли они друг друга с полувзгляда.

И тут появилась она. Удивительное дело! Дочь одного из самых богатых в России людей была в такой же линялой футболке и простеньких джинсах, как Стас с Леной, и даже казалось, что она была одета подчеркнуто скромно. Сразу было видно, что одежда для нее не играет важную роль в жизни.

Она даже не посмотрела в сторону сразу повернувшегося к ней боком с компьютером Вани.

«Зря только старался Ванечка» — сказала Стасу смеющимися глазами Лена.

«Точно!» — ответил ей тот.

«Тогда начинай, действуй!» — движением подбородка предложила Лена, и тут в ее глазах появилось что-то такое, чего он так и не смог понять… Да и некогда уже было!

Дочка Соколова, танцуя, в отличие от всех явно с признаками изящного, явно поставленного в танцклассе стиля, непринужденно прошлась по кругу и оказалась совсем рядом.

— Ну, хоть один луч света в темном царстве! Прямо блестящая! — невольно пробормотал Стас, готовясь, чтобы сказать ей что-нибудь для завязки разговора, но та расслышала и усмехнулась:

— Да и ты, вроде, не тусклый!

Стас вспомнил все то танцевальное, чему учили его в детском саду и школе, где он ходил в хореографический кружок и, ужасаясь своей наглости — но ведь смелость города берет — подхватил Риту за талию и прошел с ней большой круг — вальсом. Под этот страшный речитатив и лишенный всякой музыкальности ритм — настоящим классическим вальсом!

Изумленные танцующие, первый раз видя такое на своей площадке, приостановились и дружно захлопали. Круг возле двери разразился диким гоготом. У кого-то даже бутылка из рук выпала и покатилась по полу…

— Если мы сделаем еще что-то подобное, они съедят нас, как австралийцы Кука! — прошептала девушка Стасу.

— Скорее закусят! — уточнил Стас и добавил: — Кстати, Кука съели не австралийцы, а обитатели Гавайских островов.

— Ну да, местные аборигены!

— Скорее, туземцы!

— Какая разница — все давно дикари! — поставила-таки свою точку в споре девушка, с еще большим интересом взглянув на Стаса, и они снова стали танцевать по принципу «ни вашим, ни нашим…»

Диск-жокей, осушив бутылку поднесенного ему пива, включил музыкальный центр на полную громкость, и в поднявшемся реве уже окончательно стало трудно что-то расслышать.

Где-то, правда, то и дело виднелись встревоженные глаза Лены, но Стасу было сейчас не до нее. Все его мысли занимала эта Рита. Точнее, как вывести ее на то, из-за чего, собственно, он и пошел на знакомство с ней. Но, кажется, она сама хотела помочь ему.

— Ты из Москвы? — еле услышал он в грохоте ее голос и прокричал, что есть силы в ответ:

— Да!

— Я тоже там иногда бываю!

— Что?!

— Нет, ничего особенного! Не скучно тебе здесь?

— А, нет… — скорее догадался, чем услышал Стас.

— Понимаю — сад, огород! — приближаясь так, что они коснулись друг друга плечами, кивнула Рита.

— Нет! — краем взгляда улавливая уже гнев в глазах Лены, ответил Стас. — У меня тут и другой работы хватает!..

В этот момент к диск-жокею, едва держась на ногах, подошел парень из последнего круга, что-то сказал ему, и тот, меняя музыку на тихую и спокойную, объявил:

— Белый танец! Дамы приглашают кавалеров.

Уверенный в том, что его дама непременно дождется его, парень неспешно стал сходить со сцены, зацепился и упал, поднимаясь уже в объятьях молодой женщины тоже из последнего круга.

Девушки стали подходить к ребятам.

Стас заметил, как рванулась к нему Лена, но… длинные загорелые явно нездешним загаром руки Риты уже легли на его плечи.

— Так чем же ты здесь занимаешься? Маркетинг? Спорт? Бизнес?

— Да нет, — засмеялся Стас. — Я просто делал тут кое-какую работу для одного знакомого академика. О древней Руси!

— Как интересно! А почему именно здесь?

— Да понимаешь, началось все случайно. Как совмещение приятного с полезным. А потом оказалось, что Покровка — сама по себе представляет интерес для науки! Причем, исключительный!

— Вот эта самая Покровка?! — оглядываясь вокруг себя, изумилась девушка. — Надо же, а я ничего и не знала…

Стас посмотрел на нее, на уже направившегося к пульту музыкального центра диск-жокея, на зал, где скоро снова нельзя будет различить ни единого слова, и понял, что нужно делать. К тому же здесь опять очень удачно совмещалось приятное с полезным. В том смысле, что поговорить о любимом предмете ему было всегда приятно. И он с искренним жаром предложил:

— А хочешь, я по секрету покажу тебе одно историческое, просто сенсационное место в Покровке! О нем всего два-три человека пока только знают!

— Конечно, хочу! — охотно согласилась Рита.

— Ну, так пошли!

— Что, прямо сейчас?

— А что нам еще здесь делать? — удивился Стас, и в тот же момент забарабанила, загрохотала, заревела музыка, в которой, без всякой надежды быть услышанными, утонули его последние слова…

Стас испытующе посмотрел на девушку и тоном экзаменатора спросил…

Стас с Ритой медленно шли по слабо освещенной редкими фонарями тенистой улочке Покровки.

За ними ползла машина с охранником.

Еще дальше, таясь от них, от охранника и друг от друга, крались Лена и Ваня.

Стас оживленно рассказывал о забавных случаях на раскопках городов позднего Средневековья, о Владимире Всеволодовиче. Рита бросала на него все более и более заинтересованные взгляды.

Обойдя едва ли не все село, они, наконец, вошли во двор бабы Поли, Стас подвел ее к месту, где темнела свежая ямка с камнем, и указал на нее:

— Вот тут была найдена печать и грамота Великого князя Владимира Мономаха.

— Как интересно… — с благоговением обошла вокруг камня Рита. — Это того самого, который Русь крестил?

— У‑у… — покачал головой Стас. — Вижу, в Кембриджах и Сорбоннах русских учат чему угодно, кроме истории своей страны. — Он заметил, что Рита обиженно нахмурилась, и поспешил объяснить: — Русь крестил Владимир Святой, которого в народе прозвали Красным Солнышком. А Владимир Мономах был его правнуком. Внуком Ярослава Мудрого и сыном Всеволода Ярославича. Его просто назвали в честь своего великого прадеда. Причем полностью: мирским именем Владимиром и по-христиански — Василием!

— Надо же… Два имени!

— Да, тогда вообще все было по-другому! Люди жили по закону и совести. Наши купцы считались самыми надежными партнерами в мире, и во всех странах предпочитали иметь дело именно с ними. А девушки и молодые женщины жили так чисто, что была даже пословица: «Живая вдова — позор роду…»

Стас замолчал, переводя дух, и Рита заторопила:

— Ну что же ты? Расскажи мне еще что-нибудь про Русь…

— Да простыми словами о ней все равно как-то не получается… — поморщился Стас и вдруг предложил: — Давай я тебе лучше стихи о ней почитаю?

И, не дожидаясь согласия, начал:

Здравствуй, Русь: седые дали,
Плуг и меч, копье и серп,
Край надежды и печали,
Стон дубов и слезы верб…
Все твои озера святы,
Все ручьи твои чисты,
Вкус полыни, запах мяты,
И — кресты, кресты, кресты…
Всё тут мило от березы
До высоких облаков.
То ли росы, то ли слезы
На стогах твоих веков.
Край родной: твои дубравы,
Нивы, села, города —
Память подвигов и славы,
Войн, молитв, любви, труда…

Они поравнялись с храмом, и Стас, остановившись, перекрестился. Рита, умело накладывая на себя крестное знамение, последовала его примеру. Стас продолжил:

Сколько бед прошло над Русью,
Подсчитать я не берусь.
Только низко поклонюсь я
И промолвлю: «Здравствуй, Русь!»

— Ты крестишься по-монашески, совсем как мой дедушка, — дослушав, вдруг с какой-то особой теплотой в голосе сказала Рита и тихо попросила: — Еще…

— Пожалуйста! — охотно согласился Стас и, немного подумав, выбрал самое подходящее, на его взгляд, стихотворение:

Русь моя, Россия!
Испокон веков —
Слез дожди косые,
Стон да звон оков,
Зарево в полнеба,
Горе через край,
Часто вместо хлеба —
Солнца каравай!
Войны, христарадство,
Моры, недород…
Слава и богатство,
И наоборот…
Строилась, горела —
Иногда дотла…
Как ты все стерпела?
Как превозмогла?!
Не за то ли силы
Подавал Бог нам,
Что вели в России
Все дороги в храм,
Что дороже кладов
Издревле для нас:
Пурпуры закатов
И рассветный час,
Росы-самоцветы,
Месяца свеча,
Малахиты лета,
Зимняя парча,
Кленов багряницы,
Янтари стогов,
Золото пшеницы,
Серебро снегов,
Дали расписные,
Бирюза ручья…
Русь моя, Россия —
Родина моя!

Стас замолчал, чтобы проверить, не утомил ли уже стихами Риту. Но, заглянув в лицо девушки, вдруг увидел, что у нее в глазах блестят слезы.

— «Русь моя, Россия — Родина моя…» Как красиво… — прошептала она и, помолчав, вздохнула: — Ох, и завидую же я тебе, Стас!

— Ты?!

— Да, как это ни странно… Завидую и удивляюсь. Уж что-что, а этого качества, думала, у меня отродясь не было. Потому что у меня было все и всегда! А тут… Ты так искренне любишь Россию, Русь…

— А как же ее не любить? — изумился Стас. — Видела бы ты, как ее Владимир Всеволодович знает, ценит и понимает! Ведь это же — Родина!

— Родина… — задумчиво, словно бы пробуя это слово на вкус, эхом повторила девушка. — Как это все-таки здорово, когда у человека есть родина, которую он так любит! И которую так знает…

— Вот чудная! А разве у тебя ее нет?

Рита подумала и призналась:

— А я даже не знаю…

— Вот те раз! — опешил Стас. — Как это?

— Да живу, считай, во всех лучших странах мира… — пожала плечами Рита. — Свободно говорю на английском, французском, испанском… После того, как отменили графу национальности в паспорте, я теперь и не знаю, кто я такая на самом деле…

— Хочешь, помогу? — предложил Стас.

— Конечно!

Стас испытующе посмотрел на девушку и тоном экзаменатора спросил:

— На каком языке ты думаешь?

— На русском, конечно!

— Вот тебе и ответ. Значит, ты — русская!

— Ой, как просто… — засмеялась девушка и с любопытством посмотрела на Стаса: — Слушай, а с тобой интересно! И даже легко. Не то, что с другими, — недовольно поджала она губы. — Всем им от меня что-то надо… Конечно, по мелочам. Главное — получить через меня доступ к отцу. А еще лучше к деду.

— Это еще почему? — удивился Стас.

— О! А это наш семейный секрет!

— Какой?

— Лучше не спрашивай… — попросила Рита. — А то ты начнешь меня разочаровывать…

Стас молча кивнул: нет, так нет…

Они снова пошли по Покровке.

Начал накрапывать дождь. Встреча в любой момент могла закончиться. И Стас решил, что пора приступать к самому главному.

— Рита, — кашлянув, сказал он. — Мне говорили, что ты хороший человек, и я рад, что не ошибся, поверив этому на слово!

— А в чем, собственно, дело? — вдруг сразу поскучнела та.

— Видишь ли… — не замечая, как напряглась Рита, осторожно продолжил Стас. — Дело в том, что нужна совсем пустячная для тебя, но очень важная помощь для одного человека…

— Ах, вот оно что!

Голос девушки сразу сделался холодным, чужим.

— Подожди, Рита! Ты меня неправильно поняла! — воскликнул Стас, но девушка уже насмешливо смотрела на него:

— Да я поняла все, как надо! Первый раз, что ли? Говори прямо: чего тебе от меня нужно? Деньги? Только прямо и сколько. То есть чеком или наличными?

— Рита…

— Что Рита? — в голосе девушки прозвучала боль. — Ну, вот ты меня и разочаровал…

— Да нет! — хватая ее за локоть, отчаянно попытался спасти положение Стас. — Ты меня совершенно неправильно поняла. Мне не нужны деньги! Мне нужна только одна бумага, которую только одна ты можешь достать… поверь, очень ценная, вернее, просто бесценная для него! А может, и для всей Покровки! — сбиваясь, пробормотал он.

— Ах, бума-ага! — высвобождая руку, протянула Рита. — Я думала, хоть здесь, в глуши, перестану слышать обо всех этих акциях, выгодных вложениях, котировках…

Она резко остановилась и посмотрела на Стаса уже совсем чужими глазами:

— Ну вот что, спасибо тебе за прогулку. И за стихи. Сколько я тебе за все это должна? Впрочем, за стихи я платить не буду, чтобы не испортить, точнее, не испачкать себе впечатления от них. А вот за экскурсию и прогулку… Так сколько? — потянулась она к сумочке, свисавшей на длинном ремешке с ее плеча.

— Нисколько! — поняв, что надеяться больше не на что, отрезал Стас. — Считай, что это тебе подарок. Или, как говорят на твоих родинах — презент!

И, резко повернувшись, направился своей дорогой, слыша, как мягко закрылась дверца дорогой иномарки, и послышался ее отъезжающий звук.

Он дошел уже почти до самого храма, как вдруг с разных сторон дороги наперерез ему выскочили… Ваня и Лена.

Выскочили и уставились друг на друга недоуменными взглядами:

— Ты что это здесь делаешь? — грозно спросил первым пришедший в себя от вида сестры Ваня.

— А ты? — вопросом на вопрос ответила Лена.

— Я друга защищать шел, видала, какой у нее охранник! — кивнул на удалявшиеся красные огоньки Ваня, покосился на Стаса, на Лену и вдруг, ухмыльнувшись, погрозил сестре кулаком: — Смотри мне, повзрослеешь раньше времени, потом на меня не жалуйся!

Закончив это вполне достаточное, по его мнению, воспитательное мероприятие, он уже внимательно посмотрел на Стаса и, почти не скрывая своего удовлетворения, спросил:

— Что, и тебя тоже отшила?

— Еще как! — кивнул Стас и шепнул Лене: — Ничего у меня не получилось…

Они молча втроем пошли по дороге. И Стас никак не мог взять в толк одного: Ванька, ясно, почему высказал свою радость, но Ленка-то почему особо не огорчилась его новости? Или… у нее действительно все это серьезно, как и когда-то у него самого?..

Глава четвёртая. Одолень-трава

— Так я тебе и побежал! — опершись на саблю, хмыкнул Славко…

Медленно, раскачиваясь в седле, словно дружинник с княжеского хмельного пира, гонец доехал до поворота и, хлестнув плеткой коня, скрылся за ним…

— Не доедет, — глядя ему вослед, с сомнением проговорил Славко. — А доедет, так не успеет!

— А мы что еще можем сделать? — недоуменно посмотрел на него Звенислав.

Славко подумал и сказал:

— Мы — не знаю, а вот я… Стою, как витязь на распутье. Направо пойдешь — битым будешь. Прямо — вообще убитым. Налево — всю жизнь себя потом ругать можно. Нет, мне — прямо!

И решительно шагнул в сторону леса, в котором с высоты холма последний раз видел дым от костра половцев.

— Уходит… да не в деревню… — испугался купеческий сын и осторожно окликнул: — Эй, ты куда?

— Куда-куда… — проворчал, слегка замедляя шаг, Славко. — Туда, куда меньше всего хотел бы идти!.. К половцам!

— Постой! — бросился догонять его Звенислав, но угодил в сугроб и, кое-как выбравшись из него, простонал: — Да погоди же… Что ты задумал?

— Сам пока не решил… — честно сказал Славко. — Одно только знаю — нельзя, чтобы эта грамота в Степь ушла! Так что, не поминай лихом! Прощай!

— Как это прощай?!

Звенислав остался стоять позади с беспомощно опущенными руками.

— А я?..

Славко оглянулся на него и удивленно пожал плечами:

— Что — ты? Стой у стога, да своих дожидайся! Ах, да, теперь-то и стога нет…

— И ждать мне совсем некого! — опустив голову, едва слышно прошептал Звенислав.

— Ничего! — успокаивающе подмигнул ему Славко. — Отец, наверное, давно уже спохватился, что тебя нет, и вот-вот за тобой приедет!

— Не приедет. Он ведь не знает, что я с обозом ушел… — всхлипнул купеческий сын.

— Тоже не беда! Приказчики увидят, что тебя нет, и вернутся!

— И они не вернутся!

— Это еще почему? — чувствуя, что тут что-то не так, озадаченно почесал нос Славко.

— Потому что они не знают, что я в обозе был. Ведь я от отца-то — сбежа-ал! — закрывая лицо, заплакал навзрыд отрок.

— Как это — сбежал?! — уставился на него Славко и, сквозь плач и всхлипы, услышал:

— Его Мономах срочно в Степь послал, а я забоялся, что он меня с собою возьмет!…

— Зачем?

— Смелости учить! Он уже давно грозился!

«Раньше таких учить надо! Как говорит дед Завид, пока поперек, а не вдоль лавки лежат!» — подумал Славко, но вслух, чтобы еще больше не запугать этого странного купеческого сына, как можно более мягко сказал:

— Ну, ладно сбежал, ладно забоялся… А обозным-то почему в дороге ничего не сказал?

— Тоже от страха! Что они батюшке всё расскажу-у-ут!..

— Д‑да! — озадаченно покачал головой Славко. — Вот навязался на мою голову… И бросить тебя не могу…

— Ой! — простонал Звенислав.

— И стоять с тобой некогда! Половцы ведь ждать не станут!

— Ой-ой!

— Слушай, а может, в деревню тебя отправить? Хотя, после того, как я оттуда коня увел, да еще в моей одёже…

— Ой-ой-ой!

— Да замолчи ты! — прикрикнул Славко.

Звенислав сразу же перестал всхлипывать.

— Ума не приложу, что мне с тобой теперь делать! Прямо, как малому дитю, одолень-траву против страха давай!

И тут произошло то, чего никак не мог ожидать Славко.

Звенислав неожиданно заинтересовался последними словами смерда.

— Как ты сказал? Одолень? Траву? — быстро переспросил он. — А что, есть такая?!

— Ну да! Мы ее малым детям, чтоб во время набегов не плакали, даем!

— И что… помогает?

— Еще как! — усмехнулся Славко. — Чуть сами на половцев не бросаются!

— Слушай! — подался к нему купеческий сын. — Вот бы и мне такую!

«А ведь он сам, как дите малое!» — ахнул про себя Славко.

И, пока Звенислав, не разбирая дороги, пробивался к нему, быстро принялся соображать.

«Может, воспользоваться этим? А? Чтоб хоть со спокойной совестью его здесь оставить… Но только не сразу, не вдруг, а то не поверит!»

И вслух, явно раззадоривая купеческого сына, стал говорить:

— Одолень-траву, говоришь? Ишь, чего захотел!

— Ну, Славко!

— Да я бы с радостью, только, видишь ли, нет ее у меня при себе сейчас…

— У‑уу! — разочарованно протянул Звенислав.

— Ну, сам подумай, зачем она мне? Я и без нее — храбрый! А в деревню за ней теперь, сам знаешь, как идти…

— Да уж как не знать… — упавшим голосом согласился купеческий сын.

— Но зато мне ведомо, где она растет! — таинственно понижая голос, поманил его к себе пальцем Славко.

Звенислав оживился и, подбежав, стал просить:

— Где? Ну?! Покажи!..

Славко слегка потомил его, затем перевел указательный палец на первые попавшиеся на глаза кусты и сугробы и сказал:

— А вот на той полянке. Видишь, между ельником и березкой! Летом там маленький пруд!

— Так что ж мы тогда стоим?

— Ишь, скорый какой! — приостановил его за рукав своей бывшей овчинки Славко. — А ну, как там волк?

— Ну и что? Нас ведь двое… — напомнил Звенислав и, осекаясь на полуслове, ахнул: — Вот это да! Это что же — я волка не испугался?! Ну, и одолень-трава! На расстоянии действует!

«И правда, действует!» — думая о своем, удивился Славко.

— Бежим за ней скорее! — рванулся к поляне Звенислав и, оглянувшись, заторопил: — Ну, что стоишь?

— Так я тебе и побежал! — опершись на саблю, хмыкнул Славко. — Сам и иди.

Звенислав остановился и, сразу сникая, сказал:

— Да, но… ведь я не отведал ее еще! И потом я не знаю, какая она из себя… А ты знаешь! Славко, ну, что тебе стоит? Нарви мне ее немножко… сам и дай, а?..

— Так-таки прямо и дай! — торгуясь, прямо как купец на торжище, усмехнулся Славко.

— Ну, не хочешь даром — продай! Я тебе за нее — целый златник дам! Мало? Три! Пять! Десять!!!

— Десять? Златников?! — думая, что купеческий сын тоже ведет свою игру, не поверил Славко. — Да где ж ты их здесь возьмешь!

— У меня есть! Правда! Только я их тут неподалеку спрятал! — принялся заверять Звенислав и, умоляюще прося не спрашивать, где именно, добавил: — Один только на всякий случай при себе оставил. Вот, держи!

Звенислав достал спрятанную за щекой золотую монету и протянул Славке. Тот осторожно взял ее, попробовал на зуб, проверяя, настоящая ли и, со вздохом, вернул обратно.

«Надо же, первый раз в руках золото держу! Ох, и пригодилось бы оно мне сейчас… Этот купеческий сын, судя по всему, правду говорит. Стоит только немного на него надавить, и… Коня бы нового для своих купил, весь бы отстроил… Но ничего не поделаешь, надо отдавать — так больше поверит! Да и грамота сейчас важнее. Гонец верно слово молвил — иначе вся Русь, а значит, и Осиновка с этим конем и новыми домами погибнет!» — подумал Славко. Но вслух все с той же с усмешкой сказал:

— Ишь? Продай! Тогда бы все люди богатырями стали! И злые, и добрые! Разве так можно?

«Не взял золота! Отказался от целых десяти златников! Значит — точно правду говорит!» — понял Звенислав и, одновременно упрашивая и соглашаясь, зачастил:

— Конечно, нельзя! А мне все время — бояться можно? В темноте один оставаться не могу. Птица над головой пролетела — страшно! Заяц через дорогу пробежал — больше него трясусь! Я ведь из-за того и с повозки-то выпал! Думаешь, я сам не мечтаю стать таким, как Мономах, как гонец или вон, как ты? Славко, не отказывай! Я ведь — только для добрых дел и… как друга тебя прошу!

Славко поглядел на Звенислава, потом на то место, где должны еще были быть половцы, и решил, что пора уже делать вид, что сдается:

— Ну, раз только для добрых. И как друга… Ладно! — махнул он рукой. — Ин быть по-твоему! Сейчас принесу! Только ты — отвернись! И, чур, не подглядывать!

Славко прошел на поляну, разгреб узкими носами дорогих сапожек ноздреватый снег и, покопавшись среди прелой листвы, вернулся к дожидавшемуся его с нетерпением Звениславу с целым пучком зеленой травы.

— Вот, держи! Жуй скорее!

Однако Звенислав, вместо того, чтобы сразу приняться за так желанную траву, сначала трижды перекрестился на восток и потом принялся с мольбой в голосе шептать слова молитвы.

— Ты что это? Идти ведь пора! — глядя на него с удивлением, заторопил Славко.

— Погоди, нельзя же ее сразу так! — умоляюще попросил Звенислав. — Она без молитвы никакой силы иметь не будет!

— Ты-то откуда знаешь?

— Отец Феодор в храме говорил, что любое врачевство или целебное снадобье только тогда в пользу пойдет, если принимать его с молитвой и верой, — явно подражая тоном священнику, сказал купеческий сын. — Так и тут, — показал он на принесенную Славкой траву. — Без молитвы это, вроде, как просто дикий лук или конский щавель, а с молитвой — одолень-трава!

— А нашего священника половцы вместе с храмом сожгли! — вздохнул Славко. — Потом волхв приходил, призывал дубу, в который молния ударила, поклоняться.

— И вы… поклонились? — с еще большим, чем всегда, страхом посмотрел на Славку Звенислав.

— Ага! — усмехнулся тот. — Дед Завид так ему поклонился, что он навсегда дорогу к нам позабыл!

Звенислав засмеялся, но, вспомнив, что молится, сразу посерьезнел. Закончив молитву, он положил в рот пару стебельков и замер, прислушиваясь к себе.

Славко, как ни торопился, с минуту подождал и с участием спросил у купеческого сына:

— Ну, как?

— Что? — не понял тот.

— Помогает?

Звенислав пожал плечами и слегка разочарованно начал:

— Б‑боюсь…

— Что‑о?! — с возмущением протянул Славко.

— То есть, я хотел сказать, боюсь, что пока еще нет… — быстро поправился Звенислав. — Я думал, сила какая во мне появится. Или — ух! — напасть захочется на кого. Наверное, еще действовать не начала! — вздохнул он и будничным тоном добавил: — Ну что, пошли?

— К‑куда? — не понял Славко.

— Как куда?! — удивился, в свою очередь, Звенислав. — Ты же сам говорил — к половцам!

Звенислав покосился на Славку и — была не была — махнул рукой.

Славко с удивлением покосился на Звенислава и, ничего не сказав, пошел по полю, изрытому копытами половецких коней. А тот пристроился к нему и на ходу стал удивляться тому, что с ним происходит.

— Смотри, снег с березы упал! Да прямо мне за ворот! То есть за то, что на твоей овчине от него осталось…

— Ну и что с того? — подивился Славко.

— А то, что я раньше бы умер со страху. А теперь хоть бы что! З‑ззябко только! А вон свежий волчий след!

— Ну, след — это еще не волк!

— Да хоть бы и волк! И даже медведь!

Звенислав от неожиданно свалившегося на него счастья, и правда, стал уже похож на большого разрезвившегося ребенка. Однако чем больше он радовался, тем все сильней хмурился Славко. И, наконец, он не выдержал:

— И чего ты за мной увязался? — с нескрываемой досадой накинулся он вдруг на Звенислава.

— А что? — опешил тот.

— А то, что половцы — это не волк. И даже не разбуженный посреди зимы медведь! — принялся объяснять Славко. — Все люди от них бегут, одни мы идем им навстречу! И охота тебе, чтобы потом твои отец и мать оплакивать тебя стали?

— Нет, конечно! — поежился Звенислав. — Но ведь ты же идешь?

— Мне легче. Меня оплакивать некому!

— Так ты… сирота?

— Сам не знаю.

— Как это? — не понял купеческий сын.

— Мать половцы угнали, может, где и жива еще… А отца саблями посекли за то, что не давал ее в полон уводить…

Звенислав сочувственно посмотрел на идущего рядом смерда, который в его одежде мало чем отличался от сына тиуна, а то и, пожалуй, тысячника, и с жалостью спросил.

— Искал-то хоть матушку?

— А как же! — вздохнув, не сразу отозвался Славко. — Два раза потом в Степь ходил…

— И… как?

— Так, что сам ноги потом едва уволок!

— Да, досталось тебе…

— Хочешь, чтобы теперь и тебе досталось? — усмехнулся Славко и просительно взглянул на купеческого сына. — А то пошел бы назад. В деревню. Сказал бы, что не зазря Славко коня-то увел. Пусть без злобы душу мою поминают…

— Да что ты все каркаешь! — возмутился тот.

— А что мне еще остается? Ведь к самому страшному хану идем: жестокому, осторожному, хитрому… И не с подарками или радостной вестью! А сам, не хуже меня знаешь, зачем!

— Да, видел я его… Этого Белдуза! Чего зря пугаешь? — недовольно буркнул купеческий сын. — Мало того, что он, как бешеный волк злой, да еще и раненая рука его мучит.

— Не раненая она. То я ему ее прокусил! — усмехнулся Славко.

— Как?! — во все глаза уставился на него Звенислав.

— Очень просто — зубами!

— От страха, что ли?

— От злобы! Ведь это он мою мамку в плен увёл. И его люди отца моего сгубили. Я, как только его увидел, так в глазах все потемнело…

— Как же ты тогда идешь-то к нему? А ну, как признает? — зябко повел плечами купеческий сын.

— Вряд ли, — с сомнением покачал головой Славко. — Хотя и встретились мы с ним лицом к лицу — дело-то ночью было. Да и трудно меня теперь узнать в твоей одежде!

— И меня он тоже видел… — задумчиво вдруг сказал Звенислав.

— Тоже ночью? — с надеждой уточнил Славко.

— Нет, днем! — вздохнул купеческий сын и тут же добавил: — Но издали и не в твоей одёже!

— Да, дела‑а… — озадаченно покрутил головой Славко и умоляюще посмотрел на него. — Последний раз прошу, уходи, а?

Звенислав выдержал его настойчивый взгляд и, с несвойственной для него решимостью, твердо сказал:

— Не уйду!

— Но почему? Зачем обоим на верную смерть идти?

— А затем, что, если с тобой, и правда, что случится, то дело закончу — я! Думаешь, ты один не хочешь, чтобы эта грамота в Степь ушла?

— Ишь, — подивился Славко. — И с каких это пор ты таким смелым сделался?

— А как ты мне одолень-траву дал. И еще, может, у меня на то свои причины имеются!

Славко искоса взглянул на него и, угадывая что-то новое в тоне купеческого сына, насторожился:

— Какие еще причины?

Звенислав испытующе посмотрел на него и — была не была — махнул рукой:

— А, ладно!.. Тайну я одну случайно узнал. Самого Мономаха. И даже не его, а всей Руси!

— Да ну? — не поверил Славко.

— Вот тебе и ну! Отец потому и решил взять меня с собой в Степь, чтобы я не разболтал ее никому!

— И ты бы… разболтал?

— Раньше да! — с горькой усмешкой признался Звенислав. — Ты бы мне только кулак показал, и я бы все сразу выдал. А теперь, — с каждым словом твердея голосом, продолжал он, — не от страха, для дела — сам скажу!

Звенислав огляделся вокруг и, несмотря на то, что на десятки шагов от них не было даже птицы, приблизился губами к самому уху Славки:

— Отец мой ведь не просто так торговать в Степь поехал! Его сам Мономах туда отправил. С тайным поручением. Слух ложный пустить: идет, мол, этой весной Русь — на богатый град Корсунь!

— Ай, да Мономах! — принялся восторгаться, сразу все поняв, Славко. — Ух, как придумал! Это значит, если половцы и прослышат, что Русь подняла все свое войско, то даже не заподозрят ни о чем. А мы тем временем дружинами всех князей ка-ак ударим по ним самим!..

— Рано радуешься! — остановил его Звенислав. — Или уже забыл, что грамота, в которой правда, теперь — у половца!

Славко озадаченно посмотрел на него и почесал затылок прямо через соболью шапку:

— Да, в ней только о нашем походе на Степь…

— Вот видишь? — растерянно взглянул на него Звенислав. — Сам говоришь, что это самый хитрый и осторожный хан. Он как на весах положит на одну чашу эту грамоту и слова предателя князя, а на другую — ложный слух моего отца, который, может, сейчас у него в плену, участи своей дожидается… И — что перевесит?

— Понятное дело, что — грамота! — нахмурился Славко.

— Счастье еще, что гонец от них ускользнул, и они не знают текста этой грамоты!..

— Тогда мы должны сделать все для того, чтобы они никогда не узнали его! — клятвенно поднял над собой кулак Славко и погрозил им в ту сторону, где были половцы.

Звенислав с надеждой на отчаянную смелость и смекалку своего нового друга посмотрел на него и отозвался эхом:

— Никогда! Но — как?

— Так! — принялся вслух рассуждать Славко. — До места, где отдыхают половцы, мы, считай, уже почти дошли. Сейчас я заберусь во-он на ту сосну.

— И я с тобой! — сделал шаг вперед Звенислав. — Ну, что ты на меня так уставился? Это все одолень-трава!

— Ладно! — не стал спорить Славко. — Одна голова хорошо, а две… — он покосился на купеческого сына и усмехнулся: — больше! Залезем на самый верх и там решим, что дальше делать! Ну, а если мы к ним в руки попадем, а этого, чую, не миновать, давай сразу так условимся: я — купеческий сын Звенислав, а ты мой слуга — Славко! Ясно?

— Нет!

— Что нет? — удивился Славко.

— Не гоже мне имя свое кому отдавать! — неожиданно воспротивился Звенислав. — Это не сапоги или шуба! И потом — одно оно такое на свете.

— Ну и что?

— А то, что Белдуз мог случайно с моим отцом дело иметь и услышать его! Что тогда?

— А‑а! — понял Славко и быстро нашел выход: — Ну, тогда пусть я буду — Златославом! Все равно звенит! А тебе на время отдаю свое. Так уж и быть. Мне не жалко! Теперь — все?

— Теперь да…

— А коли так, — повысил голос Славко. — То заруби себе на носу, если не хочешь, чтобы хан тебе это сделал! Я — Златослав, а ты — Славко, Божья козявка. И будешь делать все, что бы я ни сказал! А ну повтори!

— Божья козявка… — нехотя повторил Звенислав и, словно ругая Славку, добавил: — Что б ты ни сказал!..

— То-то! — наставительно поднял указательный палец Славко, а затем, точно высунувшийся из норки зверек осмотрелся, принюхался и торопливо шепнул: — А теперь — вперед!

— Эх, уедут, увезут грамоту половцы! — в отчаянии простонал Звенислав.

Пригибаясь как можно ниже, чтобы их не заметили половцы, отроки добежали до небольшого соснового бора.

Здесь Славко выбрал самую высокую сосну и, не говоря ни слова, показал на нее Звениславу.

Тот согласно кивнул.

Тогда Славко спрятал в кустарнике саблю, воткнув ее в землю, и, с помощью подставившего ему спину Звенислава, дотянулся до самой низкой ветки. Ловко оседлав ее, он протянул руку вниз и рывком потянул на себя купеческого сына..

Звенислав и сам не запомнил, как тоже оказался на ветке, и кое-как последовал за карабкавшимся по сосне, словно куница или белка, смердом, все выше и выше.

— Ну, как ты там? — поинтересовался сверху Славко.

— Хорошо! — хорохорясь, отозвался купеческий сын. — Только рукам липко…

— Ничего, крепче держаться будешь!

— Слушай, Славко! То есть Златослав! Нет, давай-ка лучше я тебя… по святому крещению звать буду… Как там тебя?

— Глеб!

— Надо же! Мы с тобой почти как святые братья Борис и Глеб!.. Слушай… Глеб… Глебушка… Далеко там еще?..

— А что это ты вдруг таким грустным стал? — усмехнулся Славко.

— Я‑то ничего… просто голова кружится! — признался Звенислав.

— Первый раз, что ль, на сосну лезешь?

— На такую — да!

— Тогда вниз не гляди! — посоветовал Славко и услышал в ответ тихое:

— Постараюсь!

— Эй, Звенислав, или, если тебе больше нравится — Борис! Я давно хотел спросить тебя… А ты Мономаха-то видел? — желая хоть немного отвлечь парня от высоты, да и интерес к этому был, спросил Славко.

Но ответом ему было — молчание.

Славко немного выждал и снова позвал:

— Славко‑о! Ну, хорошо, хорошо, пока еще — Звенисла-ав!! Как ты там? Почему замолчал?

Но и на этот раз никто не ответил ему…

«Странно! — удивился Славко. — Если бы он упал, то я бы услышал, если не по шуму веток, так по крику. А то просто молчит. С чего бы?»

Он уже собрался спускаться вниз, чтобы проверить, в чем дело, и если что, помочь, но тут снова послышался голос купеческого сына.

— Да не молчал я — одолень-траву жевал! — отозвался он, наконец, и запоздало ответил: — Видел, конечно! Сейчас, еще немного… и дальше полезу!

Звенислав, собравшись с силами, стал быстро карабкаться вверх по веткам и вскоре догнал добравшегося уже почти до самой вершины Славку.

— Все, хватит, дальше нельзя! — сразу предупредил его тот и разрешил: — Теперь можешь и вниз посмотреть!

— Ой! — опустив глаза вниз, отшатнулся Звенислав. — То есть, я хотел сказать, ого, как высоко забрались!

— Да уж не низко, — подтвердил Славко и кивнул: — Вон они, половцы… Видишь? Сидят у костра, греются!

— Ага!.. Такие ма-аленькие! — прошептал Звенислав. — Видно, как на ладони…

— Вот взять бы их сейчас — да другой ладошкой прихлопнуть!

— Пока они нас с тобой не прихлопнули!

Славко огляделся и вдруг беспокойно сказал:

— Ничего не понимаю…А где же Белдуз? Что-то я нигде не вижу его…

— Может, повыше подняться? — робко предложил Звенислав.

— Куда выше-то? — усмехнулся Славко. — Сосна не выдержит, и мы с тобой, как перезрелые шишки, на землю посыплемся.

— Все ясно, значит дальше — уже рай! — поглядев на макушку сосны, подытожил купеческий сын.

— Как это? — не понял Славко.

— Очень просто. Отец Феодор утверждает, что тот, кто жизнь за други своя кладет, в рай попадает.

— И дед Завид тоже так говорит! — согласился Славко. — А мы ведь с тобой не просто за друзей — за всю Русь тогда пострадаем. А это уж точно — сразу в рай!

— А хорошо бы! — мечтательно сощурился Звенислав. — В раю сейчас вечное лето, тепло…

— И деда, который обещал меня выпороть, пока еще нет! — поддакнул Славко.

— А хана и вовсе там не будет!

— Вон он, легок на помине! — обрадовался Славко. — Идет из подлеска — коней, видать, ходил проверять!

— У костра теперь сел, греется… — с завистью прошептал Звенислав.

— Грамоту достает… — подтвердил Славко.

— К костру ближе придвигается!

— Чтобы грамоту лучше видно было…

— Да, — мечтательно согласился Звенислав. — У такого яркого костра даже неграмотный ее прочитать сможет!

— Да что ты заладил: костер, костер… — вспылил Славко.

— Я? — возмутился купеческий сын. — Это все ты: грамота, грамота… Постой-постой… — вдруг принялся бормотать он. — Грамота, костер… костер — грамота…

— Что это с тобой? — с недоумением посмотрел на него Славко.

Звенислав отмахнулся от него и вдруг просветлел лицом, поймав-таки никак не дававшуюся ему мысль:

— Сжечь ее надо, вот что!

Славко мгновенно все понял и обрадованно протянул:

— Ве-ерно! Вырвать из рук Белдуза и в огонь! Я сразу, еще до тебя, как только нашу грамоту у него в руках увидел, об этом подумал!

— А что же ты тогда костром меня попрекал? — насмешливо уточнил Звенислав.

— Так… я… это… ты же ведь тоже на меня — грамота, грамота… — запинаясь, попытался выкрутиться Славко, но Звенислав остановил его:

— Ладно, после разберемся, кто это придумал! А, может, это и без нас уже сделают! Давай лучше думать, как нам теперь туда попасть и эту грамоту из рук хана выхватить…

В этот момент у костра началось какое-то движение.

Половцы один за другим стали вставать и направляться в подлесок, где стояли их кони.

— Ах, ты! Вот напасть! — ахнул Славко.

— Что там еще? — забеспокоился Звенислав.

— Хан-то, судя по всему, ходил лошадей проверять!

— Ну и что?

— А то, что проверил и решил, что они отдохнули! Вон, видишь, отдал приказ — седлать их, и в путь!

— Что ж мы тогда ждем?! Давай скорей к ним! — чуть не срываясь вниз, сделал неловкую попытку начать спуск Звенислав.

— Не успеем… — покачал головой Славко. — Пока с сосны слезать будем, пока до них добежим…

— Эх, уедут, увезут грамоту половцы! — в отчаянии простонал купеческий сын.

— Уедут? Увезут? Ну, нет!

Славко посмотрел на него, на половцев, и, ухватившись за конец раскидистой соседней ветви, начал раскачивать ее:

— Ого-го-го! Эге-ге-е-ей!! — закричал он.

— Что ты делаешь? — испуганно посмотрел на него Звенислав.

— Как что? Внимание их привлекаю!

— Так ведь мы даже еще не решили, как нам до грамоты добраться… — с отчаянием воскликнул купеческий сын.

— Успеем что-нибудь придумать, пока нас до хана вести будут! — еще сильнее качая ветвь, прокричал Славко. — Ну, что сидишь, как уже на собственных поминках? Выше нос! Нас еще и отпеть не успели! Тряси и ты соседнюю ветку или качай, на которой мы сидим, да кричи что-нибудь!

— Что кричать-то?

— Все, что угодно! Только погромче! И помни: я это ты, а ты — это я!

Глава пятая. Точный вывод

Лена с видом победителя посмотрела на Ваню…

Поезд из Москвы пришел ровно минута в минуту.

Дверь бригадирского вагона открылась, и появившаяся в темном проеме проводница принялась тщательно вытирать поручни.

Стас сразу увидел выглядывавшего из-за ее плеча Владимира Всеволодовича. Вот кто действительно зимой и летом был одним цветом. Даже в предутренний час, после дороги, бодрый, свежий, энергичный, с ясным и зорким взглядом, он и в свои пятьдесят с лишним лет выглядел едва ли на сорок…

С трудом дождавшись, когда проводница закончит свою работу, он нетерпеливо спрыгнул на платформу.

За ним, позевывая, неторопливо вышел мужчина в форме железнодорожника, в нем Стас сразу узнал того самого бригадира, у которого так настойчиво требовал доверенность Ваня.

— До свидания, господин академик! — почтительно приложил тот руку к козырьку фуражки. — Привет вашей… как там ее…

— Покровке! — подсказала стоявшая позади проводница.

— Вот именно! — подтвердил бригадир и с удивлением покачал головой. — И что это за станция такая? Вроде бы, глушь, а надо же, какие люди сюда ездят!

— Это еще что… — многообещающе улыбнулся академик. — Скоро о ней все у нас будут знать! Читайте газеты!

— Ну, наш «Гудок» вряд ли об этом что даст… — с усмешкой заметила проводница.

— Непременно напечатает! Я лично попрошу об этом редактора вашей газеты! — пообещал академик. — Ведь речь пойдет о том, что касается всей России!

— Неужто газ или нефть в этих краях нашли? — ахнул бригадир поезда.

— Больше, больше! — засмеялся академик и, увидев бегущих к нему Стаса и Ваню с сестрой, приветливо замахал рукой.

— С приездом, Владимир Всеволодович! — поздоровался с академиком Стас и, представив своих друзей, хотел тут же, на платформе отвести его в сторону, чтобы переговорить с ним, но Ваня не дал ему сделать этого.

Да и сам академик не намерен был останавливаться даже на миг.

— Скорее! Скорее! — заторопил он и обеспокоенно посмотрел на Стаса: — Надеюсь, вы не додумались до величайшей глупости прихватить бесценную грамоту с собой? Ведь сейчас такая влажность после дождя… туман…

— Нет, что вы! — ответил за друга Ваня, вставая между Стасом и академиком. — Она у нас лежит в самом сухом и надежном месте!

— Владимир Всеволодович! Я закончил работу! — крикнул Стас, надеясь, что живущий только своей работой человек заинтересуется этим и можно будет продолжить разговор. Но на этот раз он ошибся.

— Молодец, я ничуть не сомневался в этом! — машинально кивнул ему на ходу академик.

Стас попытался подойти к Владимиру Всеволодовичу с другой стороны — но и тут был Ваня.

Так они и пошли по самой красивой дороге к Покровке — Ваня вплотную с академиком, Стас чуть поодаль. Он сделал еще одну попытку приблизиться к Владимиру Всеволодовичу и снова наткнулся на друга.

— Бесполезно! — шепнула ему Лена. — Ванька боится, что ты сговоришься с академиком, и вы сделаете так, что грамота достанется государству. Он всю ночь не спал, строил планы, как вам не дать это сделать…

Она покосилась на брата — тот, в чем был на дискотеке, в том и явился на станцию, желая произвести на академика впечатление человека, с которым можно иметь дело ценой в миллион долларов.

— Хоть бы туфли из коркодиловой кожи пожалел портить в такую грязь! — с упреком сказала она и тут же услышала возмущенный голос брата:

— Владимир Всеволодович! Ну хоть вы ей скажите! Сколько уже можно слова ломать? Синичка у нее — зеленичка, рубанок — строганок, рыбий малек — рыбенок… Крокодиловая кожа, как вы сами только что слышали, — вообще из коркодила!

Ваня был убежден, что академик, причем по древней истории, то есть тот, кто и должен защищать русскую речь, поддержит его, раз и навсегда давая авторитетный аргумент против сестры. Но тот вдруг с интересом посмотрел на Лену и сказал:

— А знаешь, Ваня, она в чем-то по-своему права. И даже не только по-своему. У синички, и правда, больше зеленого цвета, чем синего. И рубанок — ты, как деревенский житель, сам должен знать это — не рубит, а лишь строгает. Твоей сестре просто дано редкое, я бы сказал, счастливое качество видеть самую суть вещей! И, благодаря этому, даже угадывать их исторические корни! Ведь крокодила в древности люди действительно называли коркодилом — потому что он весь словно покрыт корками.

Лена с видом победителя посмотрела на Ваню, споткнулась и непременно угодила бы в лужу, если бы Владимир Всеволодович, подхватив, не взял ее под руку…

— Ой, — краснея, смутилась она… — Не надо меня так под ручку, как даму… Вы же не акадамик!

Губы Владимира Всеволодовича тронула озорная улыбка, очевидно, он и сам был любителем каламбуров. Но тут, явно в воспитательных целях, он заставил себя погасить ее и предостерегающе погрозил Лене пальцем:

— Вот ты, оказывается, какая… Тогда учти! С этим даром надо обращаться очень и очень бережно! Ведь слово имеет огромную, как это доказали мои ученые коллеги из области физики — материальную, энергетическую силу! Плохим словом сильней всякой радиации можно заставить погибнуть отборные зерна пшеницы. А добрым, наоборот, оживить больные… О духовной составляющей я уже и не говорю! Ты ведь знаешь, что даже за каждое праздное слово мы будет держать строгий ответ перед Богом на Страшном Суде…

— Знаю… — прошептала Лена. — Это мне еще отец Тихон говорил. А вы… — она с нескрываемым любопытством посмотрела на академика. — Правда знали его?

— Васю Голубева… в смысле, отца Тихона? — виновато поправился Владимир Всеволодович. — Ну как же не знал… — Глаза академика стали удивительно добрыми, и он даже убавил шаг. — Не только знал, но и имел честь быть его другом! Более того, именно он сделал меня настоящим ученым, если, конечно, я таковым являюсь в действительности…

— Как? Вас?! — не поверила Лена. — Когда?!!

— Я это потом тебе расскажу! — пообещал ей Стас, надеясь еще завязать с академиком свой разговор, но та решительно воспротивилась:

— А я сейчас хочу! Тем более у нас все равно еще минут пятнадцать дороги!

Владимир Всеволодович улыбнулся:

— Ну, тогда я попытаюсь в пятнадцать минут уложить пятнадцать лет своей жизни…

Владимир Всеволодович загадочно посмотрел на Лену…

Ваня был доволен. Его план удался на славу. Лене тоже не терпелось узнать что-нибудь новое об отце Тихоне, и она уже сама прильнула к Владимиру Всеволодовичу.

Стас, думая о своем, уныло плелся позади. Ему так и не удалось поговорить с академиком. К тому же он прекрасно знал всю эту историю. И что ему на этот раз прошлое, когда надо думать о том, что будет в ближайшем будущем!

А Владимир Всеволодович увлеченно рассказывал о том, как окончил университет, как ездил в ежегодные археологические экспедиции, как вместе с отцом Тихоном, тогда еще учителем истории, кандидатом наук Василием Ивановичем Голубевым, они вместе занимались нумизматикой, то есть собиранием старинных монет. Между прочим, однажды организовал для него очень выгодный заказ на собирание коллекции античных монет, связанных с историей христианства для отца одного очень известного теперь предпринимателя — Соколова, тогда еще просто министерского сына!

— Соколова? Это не тот, что хозяин наших коттеджей? У него отец тоже, кажется, был министром… — неожиданно уточнил Ваня.

— Вряд ли… — с сомнением покачал головой академик. — Фамилия очень распространенная. Хотя, в истории случается всякое…

Подходя к лесу, он огляделся и восхищенно заметил:

— Места-то у вас какие! Почти не испорченные новизной, исконно русские, достославные… Так и чудится, что из-за вон той дубравы появится сейчас засадной полк воеводы Боброка Волынского, а из той березовой рощи выедет князь Мономах со дружиной…

Лена с Ваней, ожидая, что все будет и впрямь по слову академика, как завороженные устремились вслед за его взглядом. Но никто не появился, и Ваня усмехнулся:

— Оттуда теперь после нашествия городских разве что бомжи с полными сумками пустых бутылок выйдут!

— Вечно ты все, Ванька, испортишь! — возмутилась Лена и заторопила ученого: — А дальше что?

— Дальше? — Владимир Всеволодович очертил руками широченный круг и сказал: — Дальше я собрал вот такой, почти исчерпывающий, как я тогда полагал, объем информации. Приступил, наконец, к научной работе. Защитил кандидатскую, затем докторскую. Профессором стал. А чувствую — не складывается что-то у меня, и все! Ни мотивации, ни исчерпывающих доказательств многих исторических фактов… Не говорю уже о целых периодах в истории нашей страны. Полный провал!

Владимир Всеволодович, припоминая трудное для него время творческого кризиса, с сокрушением покачал головой.

— А тут как-то раз в одном монастыре был, — оживляясь, продолжил он и пояснил, скорее всего, для того, чтобы ребята обладали более полной информацией о том, что он говорит: — Раскопки в той местности мы намечали делать. Княжеский терем. Четырнадцатый век. Хожу, стало быть, я по обители… глядя на храмы, восторгаюсь полной гармонией, известной теперь разве что нашим предкам… И вдруг вижу, смотрит на меня неотрывно один монах. Судя по тому, какой на нем крест, — игумен. В черном подряснике, бородат, а глаза такие знакомые!.. И, главное, этот крест мне невероятно знаком…

— Отец Тихон? — захлопала в ладоши Лена.

— Он! — кивнул академик. — Не буду говорить, как мы с ним встретились, о чем говорили… Встреча продолжалась целых три дня! И главное, привела к тому, что я, наконец, смог сделать точный вывод из всей накопившейся у меня информации…

— Ой, и какой же? — распахнула глаза Лена.

Владимир Всеволодович загадочно посмотрел на нее, на Стаса с Ваней…

— Вы знаете, как делают искусственный кристалл поваренной соли? — неожиданно спросил он, и сам же ответил: — Берут теплую воду, и сыплют в нее обычную соль, до тех пор, пока вода не станет густой, как сироп. Затем бросают туда крошечную солинку… И она превращается в огромный, красивый, переливающийся, как алмаз на солнце, кристалл соли.

Он помолчал, словно припоминая ту, давнюю встречу, и сказал:

— Так и тут. Как только отец Тихон сказал мне, что нельзя рассматривать историю России в отрыве от живой, искренней веры ее людей в Бога, как мне сразу все стало ясно! Увязались все неувязки. Стали понятными все факты. Появились все необходимые мотивации. И самое смешное, я перестал быть как бы иностранцем в своей стране! Ведь почему они веками, да что там, уже тысячу лет никак не могут понять нас, и даже сформулировали такое понятие, как «русская тайна»? — снова спросил он и снова ответил: — А никакой тайны, собственно-то, и нет! Просто надо знать, помнить и учитывать, что наши предки всегда жили по вере! И поступали согласно ей. Терпели, страдали, жертвовали собой, но не для славы, денег или еще чего-то временного, земного — а исключительно ради Бога и ближнего! Ради спасения своей души. Сейчас, правда, несколько иные времена. Богоборческая власть попыталась разорвать эту неразрываемую связь. Но, слава Богу, духовного потенциала, накопленного предшествующими поколениями, хватило, чтобы и в период воинствующего атеизма наш народ выстоял и даже победил в Великой Отечественной войне. Да и Смутное время начала девяностых годов преодолел. А теперь и вовсе все возвращается на круги своя!

Владимир Всеволодович показал рукой на видневшийся крест храма и с тревогой посмотрел на сопровождавших его ребят:

— Ну как, друзья мои, не утомил я вас столь пространной лекцией?

— Что вы! Нет! — за всех ответила Лена и поспешила добавить: — Тем более что мы уже и пришли!

Ваня был подавлен. Ошеломлен. Уничтожен…

Владимир Всеволодович один за другим перебирал разложенные Ваней на столе старинные предметы и детально объяснял, что это такое и каково их назначение.

— Да, — то и дело приговаривал он. — Тут вся, если так можно выразиться, материальная история вашего села. Семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый век… Но много и от древней Руси. Вот смотрите — это пуговица от одежды явно богатого человека времени Мономаха. Эта — с одежды простолюдина… Это — часть засапожного ножа… А это… — он показал небольшой черный обломок и с благоговением поцеловал его: — Фрагмент креста-энколпиона. Это такой крест, полый внутри, в который вкладывали частичку святых мощей или какую-нибудь святыню и потом носили у себя на груди.

— Это что же, выходит, он от покойника? — со страхом покосилась на частичку креста Лена.

— Нет! И не пугайся ты так — у Бога ведь все живы! — успокаивающе улыбнулся ей академик. — К тому же такие кресты не клали в гроб, а прикрепляли к кресту над могилой, а еще чаще передавали из поколения в поколение, как реликвию. Сначала они были исключительно византийской работы. Но к этому… — он вгляделся в увеличительное стекло, — конечно же, явно приложил руку русский мастер! И он тоже — явно домонгольского времени. Так же, как и эта стрела… ключ… бусинка…

Ваня просто сгорал от нетерпения. Стас, съежившись, сидел на диване. А академик все не спешил.

Видно было, что он даже тут, по привычке собирал всю информацию, чтобы сделать точный вывод по грамоте. Или просто оттягивал тот самый момент, который может быть лишь один раз в жизни ученого и который будет потом согревать его своим воспоминанием всю жизнь.

Последней из лежавших на столе предметов он взял печать и, мельком оглядев ее, сказал:

— Все верно, тут никаких двух мнений — это печать Владимира Всеволодовича Мономаха…

— Как! Он тоже, то есть вы тоже — Владимир Всеволодович? То есть, вы с Мономахом тезки? — удивилась Лена.

— Представь себе, да! — степенно поклонился ей академик. — И я нимало горжусь этим обстоятельством!

Тут он внимательней посмотрел на Лену и удивленно хмыкнул:

— Гм-мм… Прости, а… что это у тебя там рядом с крестом на шее?

— Образок! — с готовностью ответила девочка и с гордостью добавила. — Я его сама в огороде у бабы Поли нашла!

— Ну-ка, ну-ка… Да мне его на минутку!

Академик взял из рук Лены золотой кружок и навел на него увеличительное стекло.

— Любопытно-любопытно! — забормотал он. — Чем больше вижу вещей из вашего села, тем все более и более углубляюсь в его прошлое!

— Значит, этот образок тоже древний?

— И даже очень, только это не образок, а монета!

— Как монета? Мне его, то есть, ее сам отец Михаил освятил и благословил носить! — изумилась Лена. — На нем же Христос, а с другой стороны, вот видите — два святых с православным крестом!

— Христа вижу. Прекрасное изображение византийского стиля. А что касается святых… так это и не святые вовсе, а два брата императора — Василий и Константин. Те самые, которые отдали в жены святому Владимиру Красное Солнышко свою сестру Анну. Исходя из этого, определяем эту монету концом десятого века, то есть как раз тем самым временем, когда была крещена Русь!

— А почему же тогда на ней дырка? — робея перед авторитетом академика, рискнула-таки возразить Лена. — Видите? Вот — немного квадратная и чуть сбоку…

— Это чтобы нимб Иисуса Христа не задеть! — объяснил Владимир Всеволодович. — Тот, кто изготавливал эту дырочку, делал это не только аккуратно, но и благоговея перед образом. Ну, а, судя по тому, что оборотная сторона монеты совершенно не затерта, можно сделать вывод, даже с очень большой вероятностью, что она была сделана не для ношения, скажем, на монисто состоятельной женщины…

— А для чего тогда? — заинтересовался даже сидевший на диване с отсутствующим видом Стас.

— Скорее всего, чтобы в знак благодарности за чудо исцеления или спасения от какой-нибудь опасности подвесить ее к чудотворной иконе. Не удивлюсь, если она находилась в храме вашего села.

— В Покровке?! — обрадовалась Лена.

— Вот насчет названия точно сказать не могу. Но, вероятнее всего, ваше село тогда было какой-нибудь Дубравкой или Березовкой. Покровским или, как ты говоришь, Покровкой оно могло называться только лет через сто пятьдесят после чеканки этой монеты. Ведь праздник Покрова особо стал отмечаться на Руси с середины двенадцатого века, — ответил Владимир Всеволодович и протянул Лене превращенную в образок монету.

— И что же, теперь мне ее нельзя носить? — чуть не плача, взглянула на него та.

— Почему? Можно! — улыбнулся ей академик. — Это уже реликвия нашей Родины, и тем более, если батюшка освятил ее и благословил на ношение…

Он как-то разом весь собрался, зачем-то одернул пиджак и торжественно произнес:

— Ну, а теперь приступим к самому главному! Где она, наша грамота?

Ваня, заиграв на губах марш, взял лежавшую в самом центре стола большую коробку из-под обуви, открыл ее и, со словами: «Вот!», протянул Владимиру Всеволодовичу грамоту.

Тот бережно, словно новорожденного ребенка, принял ее на свои ладони, еще осторожнее опустил на стол, склонился над ней… затем, словно не веря своим глазам, принялся рассматривать через увеличительное стекло и, наконец, взглянул на Ваню ничего не понимающими глазами:

— Ч‑что это?..

— Как что? — важно отозвался тот. — Грамота Мономаха. Та самая…

— Вы… так… полагаете?..

— Владимир Всеволодович… — встав с дивана, подал голос Стас.

Но академик только отмахнулся от него:

— Позвольте, вы обещали мне подлинную грамоту Мономаха, а показываете какую-то — да, искусно, да старательно сделанную, но, простите меня — подделку!

— Как подделку? — бросился к столу Ваня. — Да я ее сам, вот этими руками из-под камня вынул! Может, вы скажете, что и печать не настоящая?

— Нет, печать самая, что ни на есть, подлинная. Но грамота, извините меня, — чистая липа! На ней даже печать есть!

— Вот, видите! — снова восторжествовал Ваня, и в его глазах загорелись подозрительные огоньки: а не сговорился ли уже по телефону этот академик со Стасом, чтобы таким образом лишить его грамоты или сбить на нее цену?

Но академик тут же вернул его на свое место.

— Увы, современная печать, а точнее — просто штамп, какой ставят на дорогих кожаных изделиях… Вот видите — в самом углу просвечивается дата и знак качества.

— Где-где штамп? — заволновался на этот раз уже Стас и, взглянув на «грамоту» под увеличительное стекло, покачал головой: — Это место мы с художником уже под утро обрабатывали, устали, вот и не заметили, видно…

Владимир Всеволодович с немалым удивлением посмотрел на него и, не скрывая упрека, сказал:

— Станислав, я всегда считал тебя за умного, благородного человека. Но здесь, прости, такое мальчишество… Зачем тебе все это понадобилось?

Стас виновато посмотрел на академика, потом на Ваню:

— Видите ли, Владимир Всеволодович, Ванька так увлекся поисками настоящей грамоты, что его любым способом нужно было как-то остановить. Отрезвить. Привести в чувство.

— А о дальнейших последствиях ты подумал? — строго спросил у него академик.

Стас лишь вздохнул в ответ:

— Тогда главное было — спасти его… Простите меня… И ты, Вань, прости, если сможешь…

Ваня был подавлен. Ошеломлен. Уничтожен.

— Ах, вон оно что, — понял, наконец, он все, — ты с художником эту «грамоту» изготовил, Ленка ее под камень подсунула, потом ты мне про этот камень сказал, а я… Ненавиж-ж-жу! — вкладывая в свой голос всю ярость, злобу и даже возможную еще месть, прошипел он и отвернулся от Стаса, словно того и не было в комнате.

— Ну, будет, будет! — примирительным тоном заметил академик. — В науке это бывает. Тут нам главное бы за спорами не забыть. Ну, ладно это… — брезгливо отшвырнул он от себя подальше подделку. — Но ведь подлинная грамота же была?

— Да! Была! — ударяя себя кулаком в грудь, подтвердил Ваня. — И никто до меня ее не видел! Честное слово! И слово Володимеръ там было! Разве б я сам до него додумался?!

— Вот видите, — задумчиво сказал академик. — Значит, у нас еще есть надежда отыскать ее!

— И отыщем! Непременно найдем! — принялся убеждать Стас и Ваню, и явно расстроенного академика.

— Ага… — проворчал Ваня. — Если только до этого Градов не успеет затопить нашу Покровку!

— Как это затопить?! — не понял Владимир Всеволодович.

— А вот так, чтобы один большой человек Соколов сделал на этом месте большое озеро и катался на нем в своей большой яхте! — пояснила молчавшая до сих пор Лена.

— Да вы что… Такие красивые места… — ошеломленно покачал головой академик. — Наверняка ценные и с исторической точки зрения! Много всякого сумасшедшего бывало в различные времена — и при Калигуле, и при Нероне, да и при наших не столь отдаленных правителях, но чтобы такое… А сами-то жители что?

— Все село разделилось почти поровну! Ругаются, ссорятся, спорят… — ответил Стас и пожал плечами. — Так сказать — настоящий пожар в Китеж-граде!

— Да, немало потеряла поэзия, у которой я тебя отобрал для своей науки. Как может гореть что-то, находящееся под водой? — невольно покачал головой академик и не без удовольствия повторил: — Пожар в Китеж-граде… Такое сравнение может позволить себе только поэт!

— А в вашей науке как было? — чтобы хоть как-то поддержать разговор, уточнила Лена. — Ну, в смысле, чем гасили пожары? Пожарных машин и огнетушителей ведь тогда не было!

— Песком, водой, но, прежде всего — молитвой! — охотно ответил Владимир Всеволодович. — Устраивали целые крестные ходы вокруг горящего города, и, представьте себе, очень часто та часть, которую успевали обойти, уцелевала вместе с домами и храмами! Вдруг внезапно начинался дождь, или ветер менял направление, а бывало, что огонь просто затихал, словно сам по себе… Но, впрочем, довольно, пожалуй, на сегодня истории… — неожиданно как-то сникнув, попросил он. — Я, кажется, первый раз в жизни слегка устал от нее….

Академик, и правда, выглядел так, словно сразу прибавил в годах. Он тяжело опустился на стул и сказал:

— Давайте лучше, если можно, слегка позавтракаем, затем сходим, посетим отца Тихона и, простите, сегодня же я домой! Может, успею еще на обратный поезд!

— А я побежал искать настоящую грамоту! — крикнул Ваня и, даже не прощаясь с пожелавшим ему удачи академиком, выбежал из дома.

— Простите его, Владимир Всеволодович… — извинился за друга Стас. — А главное меня простите! Я ведь хотел сразу вас предупредить, но вы уже отключили телефон в Москве. А там, на станции, Ванька все время не давал мне подойти к вам. Правда, Ленка?

Но та ничего не сказала, только, отвернувшись, согласно пожала плечами.

К счастью Владимир Всеволодович все понял.

— Ничего! — похлопал по плечу он готового заплакать от досады Стаса, хотя сам был расстроен намного больше него.

А дальше и вовсе все было как-то скомкано и грустно.

Владимир Всеволодович с отсутствующим видом позавтракал. Еще раз осмотрел старинные вещи на столе и, не глядя в сторону злосчастной грамоты, вместе со Стасом и Леной вышел из дома.

Лена как всегда хотела знать все сразу и тут же…

На улицах Покровки, и особенно подойдя к церковным воротам, академик стал понемногу оживляться.

Он обошел всю церковь, залез в подвал, где, как предупредил его сторож, есть очень древний подземный ход и, наконец, сказал, что до этой — тут стояла другая церковь, до нее еще одна, и вообще, на этом месте всегда был храм, чуть ли не со времен Владимира Мономаха.

— Так что эти места никак нельзя, нет — просто преступно уничтожать и тем более затоплять! — уверенно заявил он. — У меня есть друг в ГосДуме. Сегодня же я созвонюсь с ним, попрошу подготовить соответствующий документ, временную так сказать охранную грамоту, и с первым же поездом переправлю ее вам!

Он посмотрел на Стаса с Леной и подмигнул им:

— Вот и выходит, что не зря, значит, сорвался с места! Не вышло с одной грамотой, так хоть эта поможет вам.

— Дай-то Бог, а то мы уже и не знаем, что делать. Все сильные и богатые мира сего отвернулись от нас, — сказал вышедший к академику отец Михаил. — Одна только и надежда, что на Его помощь, да на Покров Пресвятой Богородицы!

— Да, для этого есть все основания, ведь вы осеняемы Ее Покровом, так что будем надеяться, что Ее спасительная Сень не даст этой веси погибнуть! — подтвердил Владимир Всеволодович, и Лена, запоминая, прошептала:

— Спасительная Сень…

Они вышли из церковных ворот и дошли до кладбища.

Около могилки отца Тихона, как всегда, были люди. Среди них и та самая красивая женщина в темном.

Войдя за ограду, академик подошел к бугорку, опустился на колени, поцеловал крест, фотокарточку и сказал:

— Ну, здравствуй, друг!

При этих словах красивая женщина неожиданно вздрогнула и внимательно посмотрела на Владимира Всеволодовича.

А тот, не замечая в этом момент никого, забыв даже об огорчении с подделанной грамотой, шептал:

— Давненько же мы не виделись с тобой…

Стас и Лена деликатно молчали, дожидаясь, когда Владимир Всеволодович сам встанет с колен и подойдет к ним.

Наконец, академик подошел, и они, перебивая друг друга, стали говорить:

— Владимир Всеволодович! Здесь, знаете, сколько паломников ежедневно бывает!

— А сколько происходит чудес!..

— Больные исцеляются! Нуждающимся в деньгах помощь приходит! Людей из тюрем освобождают! — перечислила Лена.

— Даже свечи зажигаются сами собой! — добавил Стас. — Я сам это лично видел! И вот эта женщина тоже тогда была!

Владимир Всеволодович перевел взгляд в ту сторону, куда кивнул Стас, увидел красивую женщину, и глаза его узнавающе дрогнули:

— Вот ведь как… Оказывается, не только в истории, но и в жизни случается всякое… — пробормотал он и, подойдя к этой красивой женщине, снял с головы шляпу и, склонившись, поцеловал протянутую ему руку.

— Ну, вот и опять встретились, здравствуй, Настенька! — послышался их тихий разговор.

— Здравствуй, Володя…

— Как ты? Надеюсь, все твои страхи и беды уже позади?

— Увы! Все по-прежнему…

— Да сколько же можно так мучиться?! Что же ты сама-то у него помощи не попросишь? Он ведь уже стольким людям помог!

— Ты думаешь, не прошу? Но видно, я так виновата перед ним, что он меня просто не слышит…

— Да ты что, чтоб он тебя — и не слышал?!

Они еще недолго поговорили, только теперь уже о погоде в разных столицах мира, и академик вернулся к ребятам.

— Как! Вы ее знаете? — первым делом спросила ничего не понимавшая Лена.

— Да, — невозмутимым тоном подтвердил Владимир Всеволодович.

— Но ведь это же — Гадова!

— Ну и что? — не расслышал или сделал вид, что не расслышал, пожал плечами Владимир Всеволодович. — К тому же она не всегда была Градовой.

— А кем же? — не унималась Лена.

— Я тебе все объясню — потом! — шепнул ей Стас.

Но Лена, как всегда, хотела знать все сразу и тут же:

— А кем же? — повторила она.

Владимир Всеволодович кивнул на фотографию:

— Когда-то она была Анастасией Голубевой. Женой моего друга Василия Голубева, в монашестве — архимандрита Тихона…

— Что-о‑о?! — округлила глаза Лена. — Этого не может быть…

— Еще как может! — подтвердил Стас.

— Но ведь она предает его, скупает деревни вокруг Покровки, будто не знает, что вместе с ней затопят и эту могилу! — оглядываясь на женщину, зачастила она, но Владимир Всеволодович остановил ее.

— Никогда не делай выводов, пока не соберешь для этого вполне достаточной информации! — строго сказал он. — Настя — хорошая женщина. Просто жизнь ее сложилась так, что она попала в зависимость страшного человека, который, шантажируя ее сыном, вынуждает ее делать все, что захочет.

— А откуда вы это знаете? — недоверчиво уточнила Лена.

— Встретились мы с ней однажды случайно. В лондонском аэропорту. Полчаса всего разговаривали. Но она многое успела мне рассказать…

Академик посмотрел на Стаса, на Лену и как-то печально улыбнулся:

— Береги эту девочку, Стас, ты ведь, вроде, теперь как ее рыцарь! А ты, — обращаясь к Лене, предложил он, — приезжай к нам в археологическую партию на следующее лето! Грамоту Мономаха показать не обещаю, но бересту, скажем, с письмом тысячелетней давности увидишь!

Он еще раз поцеловал фотокарточку отца Тихона, молча поклонился его бывшей жене и, попросив ребят не провожать его до поезда, сам направился по дороге, ведущей на станцию.

Лена со Стасом тоже молча прошли путь до разделявшего их дома поворота и разошлись.

Стас, не зная, куда себя девать, метался по комнатам, лежал на папином диване, на своей кровати.

Конечно, во всем виноват был только один он. Но как… как теперь можно было это исправить?

Когда он уже готов был начать от отчаяния бегать и по Прокровке, неожиданно раздался громкий стук.

— Ленка! Ванька! — радостно бросился к двери Стас. Открыл ее и в растерянности замер. На крылечке стоял… Молчацкий. Все такой же элегантный, с папкой под мышкой. Только на этот раз заходящее солнце, падая на нее, делало ее розовой. И золотое лезвие тоже выглядело угрожающим…

— Ну‑с, молодой человек! Как, надумали? — очаровательно улыбаясь, спросил он.

— Надумал, — кивнул Стас.

— Тогда я к вашим услугам! — Молчацкий слегка поклонился и достал из папки конверт. — Вы мне, как договорились, доверенность, я вам — деньги!

Ни о чем мы с вами еще не договорились! — возразил Стас и, стараясь выделить каждое слово, сказал: — Я не буду продавать вам дом. Даже если вы предложите мне за него миллион, два, три миллиона!

Договорив до конца, он поднял глаза на Молчацкого и поразился.

Совсем другой человек стоял перед ним. Холодный. Надменный. Страшный. Даже лезвие на его шее сделалось каким-то угрожающим.

«Странно, — подумалось вдруг Стасу, и кто это придумал для такого острого с двух концов лезвия название «безопасного»? Будь там Ленка, она бы сразу сказала, как его правильно надо назвать!»

— Да, — с нескрываемым вызовом добавил еще он. — И голосовать я буду вместе с Григорием Ивановичем за сохранение Покровки!

— Ваше право, — холодно кивнул Молчацкий и, прежде чем повернуться и уйти к машине, вдруг усмехнулся: — Между прочим, я даже благодарен вам за такое решение!

— Это еще почему? — насторожился Стас.

— А потому что вам еще нет восемнадцати лет, и ваш голос никак не повлияет на ход общего голосования. И я только зря бы потратил на вас пятьсот тысяч, которые с радостью переложу теперь в свой карман!

И он, демонстративно положив конверт в нагрудный карман пиджака, спокойно направился к машине.

Стас же, напротив, весь так и кипел от ярости.

— А я… я родителям позвоню! — закричал он ему вслед. — Они свое письменное согласие вышлют!

Молчацкий на ходу приоглянулся:

— Поздно, молодой человек! Сход через два дня, а заказное письмо — они же ведь простым письмом такой важный документ не отправят, правда? — по нынешним временам не меньше недели идет!

Машина отъехала. Стас потерянно стал бродить по двору и вдруг услышал голос Григория Ивановича:

— Ну что, сделал рогатку? — выглядывая из-за забора, спрашивал его тот.

— Какую еще рогатку? — не понял Стас.

— Ну, а для чего же тогда ты у меня хорошую кожу просил? Самые лучшие лайковые перчатки своей покойной жены тебе ведь отдал!

— Да нет… Решил, что не стоит… — безо всякого настроения ответил Стас.

— И правильно! — одобрил Григорий Иванович. Только и его голос был далеко не весел. — Тут, брат Вячеслав, пожалуй, и правда, лучше крючками запасаться, сетями да неводами…

— Что, так плохи дела?

— А‑а! — глухо отозвался Григорий Иванович и так обреченно махнул рукой, что Стас понял, что дела в Покровке, оказывается, намного хуже, чем даже у него самого…

Глава шестая. Гнев и милость

Купеческий сын с изумлением поглядел на Славку.

Славко, рискуя упасть с головокружительной высоты, что было сил раскачивал ветку сосны. Звенислав, сунув в рот остатки одолень-травы, принялся помогать ему, делая то же самое…

Наконец, хан, пытавшийся хоть что-то понять в неведомых ему русских буквах, таких же странных и непонятных, как и сами русские люди, краем глаза заметил какое-то постороннее движение. Он мгновенно свернул грамоту и подозрительно огляделся вокруг. Лицо его остановилось на высокой сосне…

— Ч‑что это? — спросил он Тупларя, который с потерянным видом шел мимо костра, давно потеряв надежду отыскать свою саблю и увидеть рассвет.

— Где, хан? — с готовностью ответить на любой вопрос, выполнить любой приказ, чтобы только заслужить пощаду и живым вернуться домой, воскликнул тот.

— Вон там, на с‑сосне? — Белдуз показал рукой на качавшиеся ветки.

— Может быть, это глухари дерутся? — предположил глуповатый половец.

Хан с презрением посмотрел на него и язвительно спросил:

С каких это пор глухари дерутся не крыльями, а — руками? И кричат по-человеч-чьи?

— Это два русских мальчишки, хан! — едва взглянув на сосну, сразу же определил Узлюк и предложил: — Позволь, я их одной стрелой из лука!

— Нет, после мне свое уменье покажешь! — остановил его хан и, подозвав двух всадников, приказал: — А этих мальчиш-шек привести сюда! Ж‑живыми! Вперед!

Половцы стегнули плетками своих коней и помчались к сосне, у которой колыхалась уже вся вершина.

Трудно сказать, как это им удалось, но, больше всего на свете боявшиеся гнева своего хана, они почти мигом привезли перекинутыми через седла двух отроков и поставили их перед ним.

Белдуз внимательно оглядел пленников и строго спросил:

— Кто такие? Откуда? Почему здес-сь? Подслухи Мономаха?

— Как можно, хан?! — Славко преданно уставился на Белдуза и стукнул себя кулаком в грудь. — Я — сын купца. А это мой слуга! Из Переяславля мы! Остановились в пути…

Хан с любопытством посмотрел на говорившего отрока и, меняя тон на вкрадчиво благодушный, продолжил:

— Понимаю. Устали в дороге, вышли из обоз-за… Бедные ребятиш-шки! Играли, значит?

— Да, хан, в лапту! — охотно поддакнул Звенислав.

«Вот, дурень! — ахнул про себя Славко. — Ну, кто тебя просит вперед лезть! Какая может быть игра на месте набега, и кто в лапту на сосне играет?»

— Да не играли мы! — самым убедительным, на какой был способен, тоном, сказал он и, показывая пальцем на Звенислава, пожаловался. — Это все он! Украл у меня златник и бежать! А я — следом! Он в поле, и я в поле! Он на сосну, и я за ним! Прикажи ему, хан, пусть вернет!

Белдуз с еще большим интересом посмотрел на него, и тон его стал почти ласковым:

— Ай-яй-яй! Целый златник украл?

— Да, хан, да!

— И на с‑сосну, говориш-шь, вслед за ним полез? А богатый ли у тебя отец?

— Богат, очень богат, хан! — подделываясь под тон Звенислава, стал отчаянно врать Славко. — Тысячи лошадей, собольих шуб больше, чем пальцев у тебя на руках! А дорогих сапог сразу и не сосчитаешь…

«Эх‑х! — ахнул про себя теперь уже купеческий сын. — Да разве ж об этом в плену говорят? Теперь он такой выкуп заломит!..»

Но Белдуз и не думал говорить о выкупе. У него была своя мысль. И он с усмешкой спросил Славку:

— И ты при таком богатом отце погнался за две версты из-за какого-то ж‑жалкого златника?! Да еще и на сос-сну полез?!

«А хан-то, оказывается, и правда, хитер! Такого так просто не проведешь! — понял Звенислав и мысленно стал умолять. — Ну, Славко, или как там тебя теперь — Златослав, только не молчи, выручай, говори!»

Но Славко и не думал молчать.

Делая вид, что переводит дух, он на самом деле придумал, как ему быть дальше и лукаво усмехнулся:

— Почему из-за одного? Кто тебе сказал, что из-за одного? Я сказал? — и, приблизившись к хану, громко шепнул: — Он у меня десять золотых украл и где-то в лесу спрятал! Верно говорю! Только один у себя оставил, во рту держит! А ну, покажи его хану! — обернувшись к Звениславу, приказал он.

Купеческий сын с изумлением поглядел на Славку, но, вовремя вспомнив свое обещание делать все, что тот скажет, покорно вынул изо рта золотую монету и показал хану.

Тот взял тонкий желтый кружок, вогнутый, как чашечка, осмотрел его со всех сторон и, сам тому удивляясь, задумчиво произнес:

— И, правда, з‑златник! Настоящий! Константинопольс-ский!

— Вот видишь! А ты как думал? — делая вид, что обиделся из-за того, что ему не поверили, упрекнул Славко. — Из-за одного златника я и, правда, не стал бы зря ноги бить. А из-за десяти и двух верст пробежать не жалко!

— Хм-мм! — осклабился, соглашаясь, хан. — Я бы, пож-жалуй, и десять верст из-за двух проскакал! Так, значит, золото любиш-шь, купеческий сын?

— А кто его не любит? Конечно!! Меня в честь золота даже и назвали — Златославом!

— Златослав… Златослав… — задумался вслух Белдуз. — Что-то похожее я уже слышал! Но — только не Златослав. То, что касается з‑золота, я з‑запоминаю навс-сегда! Но что-то уж очень похожее… И сам ты мне, кажется, кого-то напоминаешь… Этот голос и особенно взгляд, который ты так стараешься спрятать за улыбкой! Где я тебя мог видеть?

— Да мало ли, хан… — пожал плечами Славко. — Я же все время при отце, а он вечно в дороге! У одних покупаем, другим продаем! Может, в Корсуне где встречались? Или на пограничном торжище, когда между Русью и Степью мир?

Хан недовольно покосился на него и строго заметил:

— Мира между нами не мож-жет быть ни-ког-да!

— Ну, эти, как их там… — запнулся Славко.

— Перемирия! — подсказал Звенислав.

— Во-во, они самые!

— Мож-жет быть, мож-жет быть… — задумчиво пробормотал хан. — Но с‑сдается мне, что я видел тебя куда раньше! Да и лицо твоего слуги мне тож-же совсем недавно знакомо!

— Да будет тебе, хан! — успокаивающе махнул рукой Куман. — Все русские на одно лицо!

— Все — да! — согласился Белдуз. — Но от этих двоих у меня как будто в глазах двоится. Что-то у них не так!

— Тебе всё не так, хан! Всем ты не веришь!

— Я даже с‑самому с‑себе не верю!

— И правильно делаешь, хан! — вмешался в беседу Белдуза со старым половцем Узлюк и с готовностью показал на свой лук: — Позволь, я их обоих одной стрелою!

Хан недовольно посмотрел на него и проворчал:

— Тебе бы все стрелой, да стрелой! Сама судьба, каж-жется, посылает нам счастливый случай узнать, что в этой грамоте! А заодно и этих проверить! Так ты, говоришь, Златослав — купечес-ский сын?

— Да! — с готовностью подтвердил Славко.

— С‑стало быть, ты и с‑считать умеешь?

— Конечно!

— Ну, так считай!

— А ты дай мне мои златники, я и посчитаю!

— Ишь, чего захотел! — зажал монету в кулак Белдуз. — Золото вс-се считать умеют! Ты так считай!

— Просто так не интересно, но так уж и быть!..

И Славко быстрой скороговоркой, чтобы его не уличили в том, что он почти не умеет считать дальше десяти, затараторил:

— Раз, два, три, шесть, десять, двадцать, двадцать девять, двадцать десять…

— Хорош-шо! — остановил его хан. — И… читать можеш-шь?

— Конечно! А тебе что, надо что-то прочитать?

— Надо-надо!

«Ну, вот! Молодец Славко, — торжествуя, подумал Звенислав. — Сейчас хан даст ему грамоту, и, как только она окажется в наших руках…»

Но Белдуз неожиданно для него, вместо вожделенной грамоты, принес от костра свою новую плеть и протянул ее Славке со словами:

— Оч-чень хорошо! Тогда — пиш-ши!

Славко тоже растерялся не меньше Звенислава. Но быстро взял себя в руки и с деланным сожалением сказал:

— Но, хан, чем и на чём? Кабы я знал, то прихватил бы с собой калам и чернила или на худой конец писало с куском бересты… А так…

— А так — вот тебе моя плетка… — оборвал его хан и, рассеянно пробормотав: «Где ж я тебя все-таки видел?..» — приказал: — Пиши рукоятью прямо на снегу!

«А вот об этом мы-то и не подумали! Не успели… Все! Пропали!..» — охнул про себя Звенислав.

Но Славко, как ни в чем не бывало, пожал плечами и, со словами: «Ладно! Плеткой, так плеткой!», уверенно, будто всю жизнь занимался переписыванием книг, вывел на снегу четкие, ровные буквы.

— Вот, — показал он на них Белдузу. — Аз, Буки, Веди… Велишь продолжать, хан?

— Хватит, ДОС-статочно!

«Ай, да Славко! — изумился Звенислав. — Мне на это целых полгода понадобилось! А он — с первого раза запомнил! Живы останемся, надо будет обязательно сказать про него отцу! Хотя… — вспомнив, что их скоро ждет, помрачнел он, — какое теперь «останемся»…»

Время жизни сократилось всего до нескольких шагов, отделявших их от костра, откуда хан нес уже и саму грамоту.

— Вот, — не отдавая, показал он ее Славке. — А теперь сослужи-ка мне с‑службу и прочитай эту грамоту от одного вашего князя — другому!

— Вот эту? — забывая про осторожность, Славко радостно сделал шаг вперед.

Хан, морщась от боли в руке, быстро спрятал грамоту за спину.

— Эту, эту!

— Так давай же!

— Только из моих рук!

— Ну‑у! Грамота, видать, важная! Такую я даром читать не буду! — протянул Славко, отступая назад так, что натолкнулся на Звенислава.

— Да ты что? — зашипел на него тот. — Испугался? Иди скорее, пока дает!

— Если б давал! — огрызнулся, почти не раскрывая губ, Славко. — А так видишь, уцепился за нее, так просто и не выхватишь!

— Ну, иди же!

— Не торопи, сам знаю, что делаю!

Хан заметил, что отроки о чем-то говорят между собой, и с подозрением спросил:

— А что это вы там шепчетес-сь?

— Это не я! — искренне бросая на Звенислава недовольный взгляд, ответил Славко. — Это он просит, чтобы я не предавал Русь!

— Правильно, — согласился Белдуз. — А ты и не предавай. Ты — продавай!

Славко с притворной жадностью облизнул губы и сделал вид, что заинтересовался этим предложением.

— А много ли дашь, хан? — быстро спросил он.

— Да уж, не пожалею и целого златника!

— Как! Одного? — разочарованно переспросил Славко. — Да к тому же — еще и моего?! Нет, хан! Меньше, чем за тридцать — я никак не согласен!

Хан сурово сдвинул к самой переносице брови и покачал головой:

— Наглец! Ты что забыл, в чьей власти находиш-шься? Да я сейчас отдам тебя на растерзанье своим воинам! У них давно уж‑ж стрелы в колчанах чешутся!

— Ну и пусть тогда читают тебе эту грамоту сами!

— Эх‑х! Ладно, — забыв про больную руку, махнул ею Белдуз и чуть не взвыл от боли. — Десять златников!

— Тридцать! — упрямо стоял на своем Славко.

— Двадцать! — еще уступил хан, но тут же уточнил: — Десять тут, и десять в Степи!

— И еще десять прикажи, чтобы слуга вернул мне! — быстро добавил Славко. — Вот и получится тридцать!

— Хорошо умеешь с‑считать, щенок! — покачал головой Белдуз. — Зря я только время терял, когда тебя испытывал! Ну а ты, с‑слуга, сам скажешь, где их запрятал или приказать моим воинам помочь тебе?

— Сам-сам! — охотно подыгрывая Славке, закивал Звенислав.

— Да с‑смотри, правду говори! А то ведь я могу и сказать своим людям, чтоб проверили! — предупредил хан.

— А я и говорю, возле стогов, в дупле сломанной березы, где вы с гонцом бились…

Славко сделал два шага вперед, как бы отделяя себя от Звенислава, и умоляюще зашептал:

— Хан, это ж совсем близко! Пошли своих людей! И я свое золото назад получу, и ты нас заодно до конца проверишь!

— Без тебя з‑знаю, что мне делать! — проворчал хан и подозвал своих всадников.

— Эй, всё слышали, что сказал этот с‑слуга?

— Да, хан! — в один голос отозвались те.

— Тогда что еще з‑здесь ж‑ждете? Вперед!!

— На Корс-сунь! — обрадовано воскликнул Белдуз.

Половцы, не медля, сорвались с места, и не прошло пяти минут, как они возвратились и отсыпали в здоровую ладонь хана девять золотых монет. Тот, морщась, сосчитал их и протянул Славке:

— Всё?

Славка тоже пересчитал монеты и отрицательно покачал головой:

— Нет. Здесь только девять. А где еще одна?

— Какая-такая еще одна? — уставился на него Белдуз.

— А та самая, что ты отобрал у моего слуги!

Уж на что хан любил золото, но тут от такой жадности даже ему стало не по себе. Он брезгливо швырнул под ноги Славке златник, и когда тот, нырнув за ним, сунул его за щеку, показал издали грамоту:

— Всё! Больше ничего не хочу с‑слушать! Читай!

— Ну, Славко, — послышался сзади едва различимый голос Звенислава, — С Богом! Давай…

— Далеко, хан, поближе б немного! — попытался выгадать еще хотя бы полшага Славко.

— Ничего, у тебя глаза молодые!

Хан поднес грамоту немного ближе и, видя, что упрямый отрок никак не начинает читать, недовольно крякнув, приблизил еще…

Уверенный в том, что сейчас произойдет долгожданное, ибо хорошо знал ловкость своего друга, Звенислав закрыл глаза от сладкого ужаса. И тут же… открыл их, ровным счетом не понимая ничего.

Славко, наморщив лоб, точно припоминая что-то, вдруг слово в слово стал повторять ту самую грамоту, текст которой говорил в бреду найденный ими гонец…

— Наказываем тебе, князь, быть с войском к концу весны в Переяславле…

— Что?.. — словно очнувшись, вздрогнул Звенислав. — Что-что ты сказал?!

— Тихо, не мешай нам с‑слушать! — недовольно прикрикнул на него хан и, уже почти по-свойски, кивнул Славке: — Продолж-жай…

— А оттуда мы всей Русью, — словно ни в чем не бывало, продолжил тот, — двинем на…

— Да что же ты это делаешь, гад?! — обрывая его, закричал купеческий сын. — За тридцать златников Русь продаешь?!!

Звенислав с кулаками бросился на Славку и повалил его на грязный истоптанный снег.

— Двинем на… на… — силясь высвободиться, пытался докончить Славко. Но куда там! Крепкий, упитанный купеческий сын оказался намного сильнее его, худого и жилистого. — Стой! Пусти! — только и хрипел в его крепких объятьях Славко. — Дай дочитать, дурень!

— Я тебе дам! — раз за разом ударяя его кулаком, как в горячке, бормотал Звенислав. — Я тебе сейчас за всё дам! И за тулуп, и за мои златники, и за эту грамоту! Я только теперь понял, каков ты есть на самом деле! Обмануть меня захотел, да еще и тайну продать половцам? Ах, хитрец! На тебе! На!

— Хан, разнять их? — осторожно предложил Тупларь.

— Может, лучше наоборот, соединить одной стрелою? — вставил опять свое Узлюк.

— Пус-сть дерутся! — остановил их Белдуз и довольным тоном добавил: — Люблю, когда русские между собой с‑сорятся…

— Да какой же он русский, если Русь продает? — оглянувшись, с ненавистью спросил Звенислав.

И он снова склонился над Славкой, ничего не видя и не слыша от ярости. А то бы непременно увидел озорные, несмотря на боль, глаза Славки и услышал бы, как тот, едва слышно, умоляюще шепчет:

— Бей, родной, бей, да так, чтоб они вконец поверили!

— Хватит! — не выдержал, наконец, хан. — Уймите этого беш-шеного с‑слугу! А то, чего доброго, он, и правда, убьет его, и мы так и не узнаем до конца, ч‑что написано в грамоте!

Несколько половцев не без труда оторвали Звенислава от лежащего на покрасневшем снегу Славки.

Двое продолжали удерживать его, чтобы он снова не кинулся на своего бывшего друга. А Тупларь своим рукавом осторожно вытер кровь с лица Славки и поставил его перед ханом, помогая стоять прямо.

Звенислав, тяжело дыша, с ненавистью смотрел, как Славко несколько раз встряхнул головой, словно прогоняя туман от ударов, и снова вгляделся в грамоту.

— Ну? — заторопил его Белдуз.

— Вот я и говорю, — облизывая разбитые Звениславом губы, продолжил Славко. — А оттуда… из Переяславля, стало быть, мы всей Русью двинем на богатый град Корсунь…

— Что? — недоверчиво, думая, что ослышался, переспросил Звенислав. — На… Корсунь?!

— На Корс-сунь! — радостно воскликнул Белдуз.

— На Корсунь! На Корсунь!! — восторженно перемигиваясь, зашептались половцы.

— Да, так написано! — подтвердил Славко. — А все это велим хранить в великой тайне… М‑ммм!

— Еще бы! На Корсунь! — хмыкнул Белдуз и уточнил: — А что означает это странное «м‑ммм?» Тебе что — больно?

— Да нет, это здесь так написано! — показал на первое попавшееся слово в конце грамоты Славко. — Вот — приписка!

— Приписка? — недоуменно прошептал Звенислав.

Хан тоже насторожился:

— Какая-такая приписка?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Славко. — Какая-то очень важная, раз так мелко написано. Никак не могу издалека разглядеть! Дай-ка сюда грамотицу, хан!

Всегда осторожный Белдуз так уже доверился этому отроку, что машинально протянул ему лист пергамента со свисавшей с него свинцовой печатью, и тот приблизил ее к самым глазам.

— Ну да… очень важное добавление, — подтвердил Славко и, переходя на тон, каким читал всю грамоту, добавил: — А после прочтения этой грамоты приказываю немедленно уничтожить ее. И подпись… Ой! Сам князь Владимир Мономах!

С этими словами Славко бросил лист пергамента в костер и, не жалея дорогих сапог, еще и подкинул ее в то место, где было больше всего пламени.

— Что ты делаеш-шь?! — в ужасе закричал хан.

— Как что? — оглянулся на него Славко. — Выполняю то, что тут написано!

— Да я тебя с‑сейчас за это… на клочки… на части!..

Хан потащил из ножен свою булатную саблю.

— За что?! — чуть не плача, принялся оправдываться Славко. — Мономах — мой князь! Как я мог пойти против его воли? Ты бы сам осмелился не выполнить приказ своего главного хана?

— Я с‑сам себе хан! — гневно воскликнул, с лязгом возвращая саблю обратно в ножны, Белдуз.

— Вот видишь! — всхлипнул Славко. — Ты хоть и хан, а сразу умчишься, когда он сюда приедет! А я ему что скажу?

— Как это приедет? Поч-чему приедет? Когда приедет? — услышав о Мономахе, встревожился хан.

— А вы что не знали, что он, прослышав о вашем набеге, сразу в эти края из Переяславля подался?

— Как бы он уже не перекрыл нам обратный путь! — не без тревоги заметил старый половец.

— Сам знаю, Куман! — остановил его хан и прищурился на Славку: — А тебе это откуда извес-стно?

— Так я ведь с обозом откуда ехал! — выдержав до конца его взгляд, напомнил Славко. — Из Переяславля!

— Не верь ему, хан! Из Киева мы! — подал голос купеческий сын, решив, что пришел и его черед своей игрой поддержать Славку.

И Белдуз попался на эту удочку!

— Молчи! — прикрикнул он на Звенислава. — Теперь я знаю, кому верить! Ты все время нарочно меня путаеш-шь! Слушай приказ! Гаси костер! Расседлать коней! До вечера будем здес-сь! С темнотой уйдем!

— А с этими что делать? — кивнул на отроков старый половец.

— Дозволь, хан, я их сейчас… — подался вперед Узлюк.

— Нет, этих — связать! — приказал Белдуз. — Поедут с нами в Степь! Вместо грамоты теперь будут!

— Меня-то зачем? — не понял Славко, когда крепкие руки принялись связывать его сыромятным бичом. — Я и так не уйду, ты мне еще ддвадцать златников должен!

— Зато у тебя десять за пазухой! — коротко бросил ему хан и усмехнулся: — Вдруг ты захочешь лучше иметь, как это у вас говорится, синицу в руке, чем журавля в небе?

— Ай да хан! — восторженно закричали половцы.

Половцы, то и дело в страхе оглядываясь по сторонам, быстро погасили костер и разлеглись вкруг его остывающего тепла. А отроков, связав, бросили рядом. Тупларь, доживающий не то, что свои последние часы, но уже и минуты, сжалившись, принес им две большие охапки еловых веток. На них было куда теплее и мягче, чем просто на снегу.

Славко лежал молча, отдыхая, словно человек, выполнивший нелегкую работу — вспахавший поле, выкосивший луг или построивший дом… А Звенислав, качая головой, только и делал, что повторял одно и то же: «Ну, Славко!.. Ну, Славко!..»

— Ну, Славко! — в который раз сказал он. — Как же ты додумался до всего этого?

Славко недоуменно посмотрел на него и устало ответил:

— Я и сам не знаю. Сначала, как мы и договорились, хотел просто вырвать у хана грамоту да бросить в костер. А когда этот Узлюк…

— Кто-кто?

— Да во-он тот половец, который все: «Одной стрелой, одной стрелой двоих…»

— Ох, и надоел же он мне! — поморщился Звенислав.

— Мне тоже! — согласно кивнул Славко и продолжил: — Так вот, когда он опять это сказал, то я и смекнул: а почему бы мне самому так не сделать? Как говорят у нас, одной стрелой — тьфу! — одним ударом двух зайцев убить!

— То есть и грамоту сжечь, и про Корсунь сказать?

— Ну да!

— Здорово…

— Только, думаю, не сразу. А чтоб хан поверил! Он золото любит, вот я и торговаться стал!

— Да, ты так торговался, что мой отец, наверное, позавидовал бы!

Славко усмехнулся, умалчивая, что научился так торговаться в споре со Звениславом об одолень-траве, и только сказал:

— Ну, а когда грамота, считай, уже в моих руках была, дальше требовалось, чтобы хан в каждое ее слово поверил… А как это было сделать? Он ведь не одну грамоту от князей получал! А я кроме этой, ни одной и в глаза-то не видел! Тут я и вспомнил про гонца… хм-мм… гонца… гонца…

— Ты что это замолчал? — заторопил Звенислав.

— Да так… ничего, — словно очнувшись, посмотрел на него Славко. — На чем я остановился?

— На гонце! — удивленно напомнил тот.

— Ах, да! Гонце… гонце…

— Да что с тобой, наконец? — не на шутку встревожился Звенислав.

— Я говорю, вот и стал тогда повторять то, что твердил он в бреду!

— А я‑то подумал, что ты, и правда…

— За тридцать — златников Русь решил продать? — насмешливо уточнил Славко.

— Да!.. — виновато вздохнул Звенислав. — Аж в глазах темно стало. Даже не помню, как и драться полез! Ты уж прости, вон, как кулаками тебя отходил…

— Да мне только того и надо было! — усмехнулся Славко. — Как только ты на меня кинулся, да еще и убить захотел — видел бы ты тогда свои глаза — тут хан совсем нам поверил! Вон слышишь, как теперь радуется?

Славко кивнул на хана, который с довольным видом разговаривал с воинами, делясь своими богатыми планами. И оба отрока, прервав разговор, невольно стали прислушиваться к его словам.

А хан тем временем радостно приговаривал:

— Вот она, где была правда — в грамоте! Не зря мы за ней поехали! Купца, так уж и быть, отпущ-щу!

— Слыхал, это же он — про твоего отца! — шепнул Славко.

— Слава Богу! — откликнулся влажным голосом Звенислав. — Не будь я связан — сто земных поклонов бы положил!

— А этого дважды предателя, князя-изгоя… — гневно продолжал между тем Белдуз.

— Хан, позволь мне, когда вернемся, я его одного — двумя стрелами! — умоляющим тоном попросил Узлюк.

— Хоть тремя! — великодушно согласился хан.

— Ну, хоть раз его стрелы доброе дело сделают! — с облегчением шепнул Звениславу Славко.

А хан все продолжал:

— В Корсунь верного ч‑человека пошлю. Скажу, чтоб они к набегу русских, как с‑следует, подготовились. Чтоб их под стенами крепости два мес-сяца продержали. А мы за это время откормим своих коней…Соберем всю Степь. И — таким набегом, какого никогда не было, пойдем на всю беззащитную Русь!

— Ай, да хан! — восторженно закричали половцы. — Всю Степь!

— На всю Русь!

— Такое придумать!

— Тут никаких стрел не хватит!.. — озадаченно покачал головой Узлюк.

— Ха-ха-ха! — перебивая всех, смеялся Белдуз. — Русь на Корсунь, а мы — на Русь! Все сожжем, все заберем! Никого не ос-ставим!

— Слыхал? — подтолкнул плечом Славку Звенислав. — А все ты!

— Мы! — поправил его тот. — Мономах, ты, я, гонец! Хм-мм… гонец… Конечно, здорово, что мы такого хана перехитрили. Только все это — зря!

— Как это зря? — даже обиделся купеческий сын. — Ты же ведь сам видишь, поверил нам хан, поверил!!

— Хан-то поверил, а вот Мономах…

— Что Мономах?

— Да я вот все про гонца думаю, — признался Славко. — Привязал ты его хорошо, конь наш тоже еще не слаб. Доедет ведь он до князя, он же — гонец!

— Ну, допустим, доедет, — согласился Звенислав. — И — что?..

Славко помолчал и вздохнул:

— А то, что отменит Мономах этот поход! Он-то ведь, помудрей хана будет, сразу догадается, что тот не поверит слуху про Корсунь, коли грамота в его руках оказалась…

Огорченные Славкиным открытием, оба отрока долго лежали молча.

Наконец, Звенислав, чуть не плача, шепнул, кивая на веселившихся половцев:

— А хан-то поверил…

— И, что самое обидное — Мономаху про то не ведомо! — с болью в голосе добавил Славко.

Они еще помолчали, и Звенислав, поворачиваясь, со стоном, спросил:

— Все мне ясно, одного не пойму: зачем ты Мономахом-то их напугал?

— А я и сам не знаю, зачем! — отозвался Славко. — Само получилось. Будто защиты у него попросил…

— Как это? — не понял Звенислав. — Чем он нам издали помочь может?

— Не скажи! Как это чем? — возразил Славко. — Может, половцы нас сразу бы прикончили, да в Степь ускакали. А так, видишь, живы, и времени теперь, у нас, чтобы что-то придумать не воз, а — целый обоз!

— Да что тут теперь сделаешь… — уныло протянул купеческий сын. — Тут сам Мономах, наверное, уже ничего б не придумал!

— Слушай! — вспомнив про Мономаха, с неожиданным интересом спросил Славко. — А сам-то ты его видел?

— Кого — Мономаха? Еще бы! Несколько раз! Только… издали. И… один раз, когда меня к нему подвели.

— А что ж сам не подходил? — насмешливо уточнил Славко.

— Боялся…

— Эх, ты!

— Что я? — с вызовом ответил Звенислав. — Его даже воеводы боятся, говорят — князь еще слова не молвил, а ноги уже сами приказ выполнять несут! И потом, это ведь еще до одолень-травы было. Сейчас бы я не то, что подошел, подбежал бы к нему, да все-все рассказал! Я бы…

— Постой-постой, как ты сказал? — перебил его Славко.

— Подбежал… рассказал… — недоумевая, повторил купеческий сын. — А что?

— А то — что… вот, что нам делать надо! — от радости чуть было не воскликнул Славко и, спохватившись, перешел на таинственный шепот: — Мономаха обо всем известить!..

— Мономаха? Известить? Ну да, конечно, я тоже сразу об этом подумал! — подхватил Звенислав и заморгал, глядя на Славку. — А… как?

— А это мы сейчас с тобой и будем придумывать! — переворачиваясь удобнее, сказал тот. — Видишь, вот и пригодилось нам теперь время! А ты говоришь, зачем я Мономахом их напугал!

Славко вдруг осекся на полуслове и прошептал: «Есть!»

— Ну как, придумал?

— Нет еще, а ты?

— Тоже нет…

Отроки лежали, мучительно думая, как им отсюда, из леса, связанным и охраняемым, передать Мономаху, что ни в коем случае нельзя отменять поход на Степь.

Воздух понемногу синел, дали стали подергиваться неверной дымкой. Заканчивался короткий, не до конца уже зимний, но и не совсем весенний еще день.

Неожиданно Славко зашевелился и приподнял голову.

— Что? Придумал? — с надеждой спросил Звенислав.

— Нет, слышишь? Кажется, где-то собачий лай. Это же… Тиун! — узнал Славко и обрадовался. — Точно он! Надо же — нашел! Видно, дед Завид его освободил, или сам отвязался. И по следам сразу за мной! Эй, Тиун, Тиун!.. — тихонько стал подзывать он.

— Да ты что! С ума сошел?! — испугался Звенислав. — Представляешь, что будет, если он к тебе подбежит и, как к хозяину, ласкаться станет! Белдуз сразу поймет, что никакой ты не купеческой сын, а откуда-то из этих мест…

— Точно! — спохватился Славко и зашипел на приближавшегося с радостным лаем пса: — Фу, Тиун, фу! Не подходи!

— Все, сейчас подбежит, и… — тоже увидев собаку, в ужасе закрыл глаза купеческий сын.

Но тут неожиданно раздался свист стрелы, жалобный взвизг и радостный крик Узлюка:

— Есть, хан! Попал!

— Как попал? В кого попал?

Хан вместе с остальными половцами обступили убитого Тиуна. Славко со Звениславом могли теперь только слышать их голоса.

— В волка, хан!

— Какой волк? Где волк? Это же с‑собака! Зачем ты ее убил?

— Так я думал — волк!

— Мало ли ч‑что ты думал? Разве у тебя есть, ч‑чем думать? За тебя только хан мож-жет думать! Я бы так узнал, что это за собака? Почему здесь собака? К кому прибежала собака? Может быть, к этим? А теперь?.. Что я, по-твоему, думать долж-жен?

— Да мало ли тут по лесам всяких псов! — успокаивающе заметил Куман. — Веси сожжены, вот они и бродят там, где люди, ищут остатки еды…

— Веч-чно ты за них заступаешься! — кивнув на своих воинов, нахмурился хан. — А если ты провинишься, кто за тебя заступаться будет? Они?!

Белдуз обвел попятившегося Узлюка и всех остальных воинов гневным взглядом и, презрительно махнув на них рукой, снова сел у костра.

Кто-то из половцев схватил мертвого пса и подальше от глаз хана бросил к лежавшим отрокам. Тиун словно дождался своего. Снова был рядом с любимым хозяином…

— Эх, Тиун, Тиун! — Славко уткнулся лицом в снег и принялся биться о его сухую кромку лбом. — И надо было тебе за мною бежать…

— Будет так убиваться… — глядя на него, пожалел Звенислав.

— Да что ты понимаешь? — поднял на него мокрое, то ли от снега, то ли от слез, лицо Славко. — Ведь у нас в веси, из живности один лишь конь, да вот он оставался… Теперь ни Тиуна, ни…

Славко вдруг осекся на полуслове и прошептал:

— Есть!

— Ну что там еще? — насторожился Звенислав.

— Придумал! А все он — Тиун! Не зря бежал, не зря погиб! Выручил ведь…

— Уф‑ф! — с облегчением выдохнул Звенислав. — А я уж думал, опять что… — и только тут до него дошло, что сказал Славко: — Как это придумал? Что?! Постой-постой, я, кажется, сам начинаю догадываться! Надо… коня раздобыть?

— Конечно! Только… вот связаны мы крепко…

— Ну, за этим дело не станет! — уверенно пообещал Звенислав. — А вот как решить дело с конем?

— А помнишь, как я у своих его для гонца уводил? — напомнил ему Славко. — Так и тут надо! Только не «половцы», а «Мономах» кричать, да погромче.

— А к лесу как добраться?

— Ну, в темноте, я думаю, тебе это легко будет сделать!

— Как! Мне?!

— Ну, не мне же! Хан, если увидит, что я от обещанных двадцати златников сбежал, задумается и о мно-огом догадаться может! Куда спокойней для него будет, если ты сбежишь, а я останусь. Для нашего дела это даже лучше! Так что, как ни крути, а ехать к Мономаху нужно тебе. Ну что — поедешь? Не забоишься?

— А что нам еще остается…

— Тогда будем ждать наступления темноты…

«Ай, да купеческий сын!» — ахнул про себя Славко.

Отроки, то и дело посматривая на запад, словно торопя солнце скорей покинуть небосклон, лежали и молчали.

Также косясь на закатную полоску и тоже молча, только сокрушенно вздыхая, мимо них то и дело проходил с беспомощно опущенными руками Тупларь.

— Мы ждем, чтобы скорее настал вечер, а он наоборот… — сказал, наконец, кивнув на него, Славко. — Ну, ладно, так уж и быть, помогу ему!

Он огляделся и, увидев, что над лесом, покаркивая, летит одинокий ворон, сам тихо каркнул:

— Карр-карр! Я человек-ворон!

— А? Что? — испуганно закрутил головой половец.

— Карр! Молчи и слушай, глупый человек, если хочешь спасти свою жизнь! Карр-карр!

— Слушаю… слушаю… — приседая, часто-часто закивал Тупларь.

— Твоя сабля находится в кустах около самой высокой сосны, с которой сняли мальчишек! — таинственно проговорил Славко и угасающим голосом закончил. — Кар-карр-карррр!

Тупларь несколько мгновений ошеломленно смотрел на ворона, который, пролетев над лесом, скрылся вдали. Затем вскочил и со всех ног бросился к сосновому бору.

— Далеко не убегай! — прокричал ему вдогонку Белдуз. — До темноты чтоб вернулся!

Глуповатый половец оглянулся, понимающе кивнул и еще быстрее побежал к самой высокой сосне.

— Зачем ты это сделал? — с недоумением посмотрел на Славку купеческий сын.

— Да так! — неопределенно ответил тот. — Жалко стало!

— Он же половец!

— Да какой там половец! Такой же смерд, как дед Завид и все мои земляки. Был, небось, пастухом, да посадил его хан Белдуз на коня, дал саблю. Вон, гляди, — показал на возвращавшегося вприпрыжку с найденной саблей половца Славко. — Вот эту! Он ей наверняка и взмахнуть-то ни разу еще не успел!

— Ой, не нравится мне все это… — прошептал Звенислав, глядя, как хан, взяв саблю из рук принесшего ее счастливого Тупларя, о чем-то быстро спросил его и направился прямо к ним.

Подойдя к отрокам, Белдуз не стал начинать разговор издалека, а сразу же показал саблю Славке и спросил:

— Ты принес‑с! Ты ее с‑спрятал, у сосны, с которой вас с‑сняли! Где ты ее взял? Откуда она у тебя?

— Так… на дороге нашел, хан! — не долго думая, ответил Славко. — Там ведь набег был! Тако-ой большой набег! — сделал он страшные глаза. — Много всего валялось!

— Набег, говоришь? Правильно говоришь! — подумав, кивнул хан и быстро спросил: — А саблю зачем взял?

— Так я ж тебе говорил — за слугою погнался! Деньги свои отобрать. А он, вишь, крепкий у нас какой! — показал подбородком на купеческого сына Славко. — Разве с одними кулаками у такого отберешь?

Хан с минуту смотрел на Славку, на Звенислава, потом швырнул саблю под ноги кинувшегося поднимать ее Тупларя, и прошипел:

— Ладно, ж‑живи! И вы ж‑живите… пока! — добавил он отрокам и, в сопровождении Узлюка и Кумана, снова пошел к костру.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнул Звенислав. — А я думал — все… порубит нас хан прямо этой саблей из-за твоей глупости!

— А разве это глупость — жизнь человеку спасти?

— Да какой же он человек — половец! Не понимаю, как можно из-за одного поганого всей Русью рисковать? Озорничать-озорничай, да меру знать надо!

— Да… — не обижаясь, вздохнул Славко. — Об этом мне и дед Завид все время говорит. Да только таким уж я уродился, ничего с собой поделать не могу!

— А ты молись! Бог и поможет!

— Слушай, а что же ты с такой верой у Бога смелость себе не выпросил?

— Да я просил — еще как просил!

— А что же тогда Он не давал?

— Не время, значит, еще было!

— А теперь, стало быть, время?

— Ну да, то я для себя только просил, а тут, наверное, все сразу: и страх перед страхом, и страх за отца и то, что Руси помочь захотел! Бог, видишь, взял да через твою траву мне сразу и помог.

— Да, я видал…Тебе повезло! — с завистью вздохнул Славко и неожиданно для самого себя стал говорить о том, о чем боялся думать даже наедине с собой: — А я, сколько Его ни просил мамку из полона вернуть — все без толку. Вот и просить перестал. Сам по себе теперь живу!

— Как это — сам по себе? — уставился на него Звенислав. — Без Бога?!

— Ну да!

— Да как это можно? Нет… это ж нельзя никак! Вон и отец Феодор говорит: русский человек всегда по вере жил. Правда, поначалу не тому и не так поклонялся… Но когда ему истинного Бога открыли — сразу всей Русью крестился и стал жить по истинной вере!

— Да что я сам не знаю? Или креста на мне нет? — вспылил Славко. — А толку? Вон давеча тоже в кои-то веки помолился. Ведь не для себя, для людей попросил, а что вышло? Дал Бог налима, да тут же и отобрал. Еще и половцы появились!

— Все равно Богу виднее, когда и что нам давать! — подражая голосу священника, возразил Звенислав. — Забрал налима, так вместо него сейчас на дороге вон сколько убитых лошадей и наших мешков с мукой лежит, найдут — до лета еды хватит! И потом — живы все, даже набега не было. А если нам еще Мономаха удастся обо всем известить, вообще их больше не будет. А так, ну принес бы ты им налима, съели бы они его, и все. А летом — снова половцы!

«Ай, да купеческий сын! — ахнул про себя Славко. — Вот как сумел повернуть все. Вот тебе и трус! Да и трус ли теперь он? На такое дело отважился…»

— А ведь верно, — согласился он. — Послушать тебя, так и, правда, Бог услышал меня и помог. И даже больше, чем я просил, дал! Не забыл, значит, Бог Славку?..

— Да разве же Он кого-то забудет? Он ведь — не то, что мы! — снова тоном священника ответил Звенислав и, уже от себя, своим голосом, с доброй улыбкой посоветовал: — Так что давай сам скорей вспоминай Бога!

— Да, но…

Славко еще немного помолчал и упрямо добавил:

— Вот, если он еще мне и мамку вернет — тогда сразу, всем сердцем, слышишь, до самой последней капельки крови — поверю!

— Эй, Глупарь! — окликнул его Славко.

После этого разговора отроки долго молчали, наблюдая за тем, как легкая синева, густея на глазах, превращает день в вечер, а вечер — в ночь.

Славко, не спеша, обдумывал все, что услышал от купеческого сына. А тот не хотел мешать ему.

Раздосадованный тем, что Белдуз гневается на него, Узлюк заставил глуповатого Тупларя дежурить вместо себя возле пленников. А сам направился к костру, чтобы льстивым словом или поддакиванием попробовать сменить ханский гнев на милость.

— Всё. Пора развязываться, — сказал, наконец, Славко. — Только не понимаю, как? Сыромятными ведь ремнями скрутили, боятся, что убежим!

— Ну, за этим дело не станет! Я уже освободился! — посопев, отозвался Звенислав. — А дальше что? Тебя теперь развязать?

— Погоди! — остановил его Славко и, показав кивком сначала на глуповатого половца, а потом на тело Тиуна, зашептал на ухо, что надо будет сначала сделать…

— Хорошо! — неожиданно смеясь, кивнул Звенислав.

— Ты что это… смеешься? Совсем осмелел? — шикнул на него Славко. — Или я что-то смешное сказал?

— Да нет! Руки-ноги затекли. Щекотно! — объяснил Звенислав и заботливо предложил: — Может, тебе хоть немного путы ослабить?

— Нет, наоборот потуже затяни их! — попросил Славко и добавил: — Да тем самым узлом, что отец тебя научил!

— Зачем? — удивился купеческий сын.

— А затем, чтобы я сам развязаться не смог! Думаешь, мне так уж в Степь с ними хочется?… Ну, отошли руки-ноги? Ты — готов?

— Д‑да… с легким колебанием отозвался Звенислав.

— Все запомнил, как надо делать? — заметив это, чуть строже уточнил у него Славко.

— Да! — уже уверенно ответил тот.

— Ну, тогда ступай с Богом! Иди…

Звенислав тихо встал. Подняв с земли мертвого Тиуна, он, крадучись, направился к сторожившему их Тупларю и сделал все, как научил его Славко. Половец вскочил и молча заметался — не зная, кого ему больше бояться: этого оборотня или нового гнева хана. А Звенислав, далеко огибая костер, быстро-быстро побежал к лесу, где половцы прятали своих коней. И исчез в темноте.

Славко, угадывая лишь чутьем, где он и что делает, проводил его полным надежды взглядом и тяжело вздохнул.

— Ну, вот я и один, — по давней привычке разговаривать с самим собой, прошептал он. — Чудной он, этот купеческий сын. Но все равно вдвоем с ним было веселей! А теперь впору хоть самому эту одолень-траву есть! Да только — где ее тут найти? Да и руки-ноги связаны… А впрочем, на родной земле — любая травинка, даже сухая — одолень-трава! И рот у меня, слава Богу, свободен, кляпом не заткнут… Ну, Господи, благослови!

Славко изо всех сил напрягся, повернулся на бок и ухватил губами первый попавшийся пучок травы…

В то же самое мгновенье из леса раздался крик Звенислава: «Мономах! Мономах!!», тут же подхваченный испуганными голосами половцев, стук чего-то тяжелого по деревьям и ржанье встревоженных коней…

Не сразу половцы сообразили, что к чему. А как только поняли, то побежали на доклад к поджидавшему их хану.

Один Тупларь оставался сидеть на месте, повторяя одно и то же:

— Опять оборотень! Человек-собака! Или собака-человек?..

— Эй, Глупарь! — окликнул его Славко.

— А? Что?! — словно ужаленный, испуганно повернулся к нему половец.

— Жить хочешь?

— Да! — кивнул тот.

— Тогда Белдузу обо всех этих оборотнях и о человеке собаке — тссс-ссс! А то, ей-ей, убьет ведь!

Тупларь, сообразив, что ему и, правда, выгоднее молчать, благодарно кивнув Славке, со всех ног бросился к своему хану.

А тот, оглядывая своих воинов, встревоженно вопрошал:

— Где Мономах‑х? Как Мономах‑х?! Почему Мономах‑х?! Что случилось?

— Да нет там никакого Мономаха! — успокаивающе заметил старый половец.

— А кто же тогда ес-сть? Что тут было?

— То слуга купеческого сына сбежал!

— Как с‑сбежал? Кто дежурил?

— Я хан, но это он меня заставил! — показывая пальцем на Узлюка, пролепетал насмерть перепуганный Тупларь.

— Ладно. Разберемс-ся! А почему не догнали?

— Так ведь ночь, хан — словно летучая мышь ускользнул! — со вздохом развел руками Куман.

— Тогда почему не убили? — не успокаивался Белдуз.

— Я три стрелы на него потратил да, кажется, промахнулся… — виновато ответил Узлюк.

— Три с‑стрелы?! — возмутился хан, кладя пальцы на рукоять сабли. — И что ты за воин? Кого не надо — убиваешь, в кого надо — не попадаешь! Сторожить в свою с‑смену не хочешь… Не-ет, мне больше не нужен такой воин!

— Хан, я…

Пытаясь оправдаться, Узлюк принялся отталкивать тоже умолявшего о пощаде Тупларя, разве что на спину тому не залез… И тут Белдуз со словами: «Ох‑х, и надоели вы мне — оба!», неожиданно выхватив саблю, резким и сильным выпадом пронзил их обоих так, что острие показалось из спины глуповатого половца…

Вытащив рывком назад саблю, Белдуз старательно отер ее об одежду Узлюка и спросил:

— Понял теперь, как надо — двоих одним ударом?

— П‑понял… — кивнул тот и рухнул на землю.

А охнувший Тупларь только успел прошептать:

— И я понял… Ч‑человек — собака…

И медленно сполз к ногам хана.

Белдуз, словно ни в чем не бывало, перешагнув через тела убитых, направился к костру и вдруг ахнул:

— А купеч-ческий сын… Златослав где? Тоже с‑сбежал?

— Нет! Этот на месте остался! — успокаивающе заметил Куман. — Я уже проверил — лежит!

Хан торопливыми шажками проскрипел по снегу и склонился над приподнявшим голову Славкой:

— И, правда, лежиш-шь! А ведь тоже мог убежать! Значит, правду с‑сказал! — не замечая, как горят ненавистью в темноте глаза отрока, радостно сказал он и с заботой поинтересовался: — Что это ты — уже траву от голода жуеш-шь? Эй, вы, — приказал он обступившим их воинам, — развяж-жите его и дайте поесть! Теперь он наш‑ш! И в Степь! С‑скорее — в Степь! Пока Мономах‑х и, правда, с‑сюда не пож-жаловал!

Пред. глава Оглавление След. глава

Комментировать

Отменить ответ

1 Комментарий

Людмила, 21.11.2020

Истинно русское для детей! Издавать и распространять как можно больше экземпляров произведений этого автора! Этими произведениями нужно интернет заполнять! Русское , нашей! А чем сейчас пестрит интернет? Господи спаси нас и вразуми!!!
Ответить »

Часть вторая. Пожар в Китеж-граде

Глава первая. Что есть что

Глава вторая. Княжеский гонец

Глава третья. «Эврика Пифагора»

Глава четвёртая. Одолень-трава

Глава пятая. Точный вывод

Глава шестая. Гнев и милость

Рекомендуем

Комментировать

Отменить ответ

1 Комментарий