Часть третья. Спасительная сень
Глава первая. Жёлтая папка
1
— Человека? Убить?.. — в ужасе переспросила Лена. — И… кого же?
Рано утром Лена принесла завтрак — пару вареных яиц, хлеб, икру из свежих кабачков, разложила все это на столе и, как ни в чем не бывало, сказала Стасу:
— Я на тебя уже не сержусь! Хотя, конечно, ты мог бы мне все рассказать…
Стас подсел к столу и виновато поднял на нее глаза:
— Во-первых, ты могла не согласиться, а сам я не знал, где находится камень, под которым Ванька нашел настоящую грамоту.
— Могла… — подумав, отозвалась Лена. — И даже наверняка бы не согласилась.
— Вот видишь… А, во-вторых, могла проболтаться.
— И это точно…
— И, наконец, в‑третьих, согласно моему плану, главным было то, чтобы Ванька поверил тебе. Чтобы ни в чем не усомнился!
— Да, тут ты преуспел! — усмехнулась Лена. — Я и вправду подумала, что ты эту грамоту нашел. Одного только не могла понять — когда? А потом вспомнила, что ты что-то во дворе искал, когда я к тебе заходила, и решила: вот тогда и нашел! Ну, а потом захотел переуступить ее брату. Только я никак не ожидала, что он окажется таким, когда на него свалится нечаянное богатство. Правду люди говорят, что человека проверяют богатством и славой!
— Еще властью!
Стас принялся за завтрак и, не переставая жевать, сказал:
— Сама по себе задумка, по-моему, была верной. — Он выждал паузу — не поправит ли Лена это слова на «скверной» — и, не дождавшись, уже увереннее продолжал: — Ваньку действительно нужно было спасать. В таких случаях, это я тебе как сын врача говорю, применяется так называемая шоковая терапия.
— Все так, — согласилась Лена и зябко передернула плечами. — Только у нас с тобой получилась не шоковая терапия, а ожоговая! До сих пор еще жутко становится! А когда вспомню лицо Владимира Всеволодовича, догадавшегося о подделке, так вообще просто не по себе…
— Ты думаешь, мне было легче? — с горечью усмехнулся Стас. — Я ведь все это, после небольшого воспитательного процесса, в шутку хотел обратить. А он возьми да позвони Владимиру Всеволодовичу! И тот сразу свой телефон отключил! Представляю, каково ему до сих пор…
Лена, убирая со стола посуду, осторожно дотронулась до руки Стаса:
— Ничего, он умный и очень тактичный! Наверняка все уже понял и без следа простил. И я на тебя ничуточки не в обиде. Ты же ведь брату моему хотел помочь. А вот Ванька сейчас…
— Что Ванька?
— Ой, лучше не спрашивай!
— Да ладно тебе, я уже поел, так что аппетит все равно не испортишь!
— Ну тогда слушай!..
Лена подсела поближе к Стасу и начала:
— О тебе он даже слышать не хочет. Я ему пыталась объяснить, что все это ты для его пользы затеял — так он только уши заткнул. Про Ритку Соколову начала…
— А Ритка-то тут при чем?
— Как при чем? — изумилась Лена. — Он же приревновал ее к тебе! Это для него еще пострашней грамоты было… Так вот, когда я сказала, что ты с ней на свидание пошел, чтобы папке нашему помочь — уговорить бумагу из желтой папки выкрасть, тоже не поверил. В прошедшем времени, что был у меня друг, и то не говорит. Меня так вообще твоей соучастницей считает!
— Да какая ж ты соучастница? Скорей потерпевшая! — засмеялся Стас.
— Я и еще готова потерпеть, лишь бы у него скорее закончились все эти метания между журавлем и синицей!
Стас недоуменно посмотрел на Лену, и та пояснила:
— Ну, он и деньги за преданные дома получить хочет, и чтобы Покровку, пока грамоту найдет, не затопили…
— А как найдет, то, стало быть, после этого хоть потоп?
— Вот и меня из-за этого разрывает на две части! — пожаловалась Лена. — С одной стороны, давно к отцу Михаилу надо сходить и все рассказать. А с другой, он ведь Ваньку тогда от работы отстранить может, и тот наверняка навсегда от нас к Молчацкому переметнется!
— К Молчацкому? — удивленно переспросил Стас. — С какого это времени ты стала его так называть?
— А с сегодняшнего дня! Я себе слово дала — быть осторожнее со словами. Мол, так мол — все равно ведь не Чацкий!
— Надо же! — только и смог покачать головой Стас. — Взрослеешь прямо на глазах!
— Правда?! — Лена радостно пробежала к зеркалу, повертелась около него и вернулась с огорченным видом: — Какой была, такой и осталась… Но если на твоих глазах — то я согласна!
Стас невольно закашлял, Лена тоже засмущалась. И тут к их общему облегчению в дверь постучали.
— Не иначе, как новые паломники пожаловали! — предположил Стас.
— А может быть, Ванька? — со слабой надеждой взглянула на него Лена.
— Сейчас увидим!
Стас вышел в сени и вскоре вернулся с гостем.
Это были не паломники и не Ваня.
Это был — Ник.
Высокий, с широко раздавшимися плечами, он приветливо кивнул Лене и, усевшись за стол, выставил перед собой сжатые кулаки.
— Лена, — без всякого предисловия попросил он, — выйди на пару минут, у меня серьезный разговор к Стасу.
— Нет! — почему-то испугавшись, встала между Стасом и Ником Лена. — Говори прямо при мне.
— Говори-говори, — подтвердил Стас. — Она все равно подслушает. Да у меня со вчерашнего дня больше секретов от нее нет и никогда не будет!
Ник с удивлением, по-своему понимая слова Стаса, обвел их глазами, потом улыбнулся и сказал:
— Ладно. У меня к тебе большая просьба.
Стас с тревогой посмотрел на него:
— Надеюсь, это не касается наркотиков?
— Да нет, с ними, слава Богу, благодаря отцу Тихону я завязал раз и навсегда, — спокойно махнул рукой Ник. — Тут понимаешь, совсем другое… Человека я одного убить хочу. Верней, не хочу, а должен!
— Человека? Убить?.. — в ужасе переспросила Лена. — И… кого же?
— Градова.
— Кого?! — в один голос воскликнули Лена и Стас.
— Да есть один такой человек. Если его только можно назвать человеком. Мерзавец, одним словом.
— Неужели ты так любишь нашу Покровку? — первой придя в себя, с уважением посмотрела на Ника Лена.
— При чем тут Покровка… — не понял он. — Просто он так искусно рассорил моего отца с Соколовым, что теперь все наши счета в банках заморожены, а отец вынужден прятаться… И главное, ни отец, ни я ничего не можем доказать Соколову. Мы абсолютно невиновны перед ним, даже наоборот. Но этот Градов подстроил все так, что комар носу не подточит! А ему Соколов доверяет почти так же, как самому себе!
— Это еще почему?
— Да он его однажды во время им же подстроенного покушения своим телом прикрыл, — объяснил Ник и процедил сквозь зубы. — Опытного спайпера, гад, нанял, чтобы тот ему только шкуру попортил…
— Да, в истории это далеко не единственный случай, — согласно кивнул Стас. — Еще во времена древнего Рима префект претория Сеян спас однажды императора Тиберия и после этого обрел его безграничное доверие. Правда, до тех пор, пока все это не раскрылось…
Стас собрался рассказать кровавый финал этой драмы до конца, но Ник перебил его:
— Вы с Ванькой друзья?
— Ну… допустим… — замявшись, кивнул Стас.
— Тогда попроси его достать для меня «шмайсер»!
— Что? — взглянула на Стаса Лена, прося разъяснить, что это такое. Тот хотел обратить все в шутку и, чтобы не волновать девочку, взглядом объяснил Нику, что об этом действительно лучше поговорить без нее. Но Ник ответил сам:
— Это такой немецкий автомат. Времен Великой Отечественной. Его в кино часто показывают. Не наш автомат Калашникова, конечно… Но подешевле. А если работать с близкого расстояния, то не уступит и в точности попадания.
— Немецкий… автомат… То есть, фашистский… Мой брат — занимается торговлей оружием?!
Лена сжала вспыхнувшие щеки ладонями.
— Да нет! — поняв, что зашел далеко, поспешил успокоить ее Ник. — Ванька больше по части орденов и медалей с тех, кто погиб в ваших лесах. Но попроси его антиквар достать за хорошую цену безоткатное орудие или даже танк, не побрезговал бы и этим!
Ник поднялся из-за стола и перешел к делу:
— Ну так что, передашь ему мою просьбу? Скажи, хорошо заплачу. Он денежки любит!
— Нет! — покачал головой Стас. — Не буду.
— Почему? — удивился Ник. — Я и тебя не обижу! Еще и Ленке твоей на золотые сережки достанется!
— С меня золотого образка с Христом хватит! — решительно заявила девочка и попросила: — Стасик, можно тебя в соседнюю комнату на минутку?
— Зачем? У нас же с тобой нет больше секретов! — остановил ее Стас и повернулся к Нику.
— Видишь ли, — объяснил он. — Дело в том, что мы с Ванькой вчера крупно поссорились. Может быть, даже навсегда. Но даже если бы мы помирились, я все равно не стал бы этого делать!
Ник привычно пробежал по нему оценивающим взглядом и равнодушно пожал плечами:
— Нет так нет! Тогда я поговорю с ним сам!
И тяжелым шагом вышел из дома.
Лена быстро собрала посуду в сумку и тоже кинулась к входной двери.
— А ты куда? — попытался остановить ее Стас. Но Лена вырвала локоть:
— Как куда?! Домой! Надо сделать все, чтобы Ник не встретился с Ванькой!
2
Улыбка медленно сползла с лица Лены…
Весь день Стас бесцельно бродил по дому. Единственным полезным делом за все это время было то, что он позвонил родителям, все объяснил им и настойчиво, как мама, попросил отца заверить свой письменный протест против затопления села у знакомого нотариуса и сегодня же вечером отправить в Покровку со скорым поездом.
С наступлением темноты он уже по привычке направился в штаб Григория Ивановича. Вошел и удивленно огляделся. Большая комната изменилась до неузнаваемости.
«Ах, вот в чем дело…» — сразу понял он, зачем приезжал к Григорию Ивановичу районный антиквар. Больше здесь не было ни дорогого старинного буфета, ни рыцаря возле камина, ни стола, ни стульев с гербами… Теперь вдоль стен стояли длинные лавки и низкий зеленоватый стол-парта, очевидно, из бывшей школы. За ним сидели Григорий Иванович и отец Михаил.
Лена, расположилась на лавке так, что занимала как минимум полтора места. Увидев Стаса, она сразу подвинулась, и тот охотно подсел к ней.
— Ну как там Ник с Ванькой? — шепнул он.
— Виделись!.. — тоже шепотом ответила она.
— Неужели договорились?
— Не‑а! Миноискатель пропал! А без него разве что металлическое в лесу найдешь?
— Твоя работа?
— Нет… — с сожалением покачала головой Лена. — Видно, папка его так спрятал, что кроме него теперь никто не сможет найти. А сам он… тоже пропал…
— Как это пропал? — уставился на нее Стас.
— А вот так — ушел в лес и сказал, чтобы его дня два-три не искали. Не маленький, говорит, сам найдется! — передала та слова отца и показала глазами на поднявшегося отца Михаила: — Подожди! Давай лучше послушаем, что батюшка скажет…
Отец Михаил огладил бородку, поправил иерейский крест на груди и сказал:
— Ездил я, дорогие братья и сестры, в город. И вот что могу доложить… Прежде везде, всегда и во всем шли нам навстречу. Если не могли помочь деньгами, то обеспечивали строительными материалами, техникой, рабочими руками. А тут — как отрезало… Видно, что помочь-то не прочь! Но только глаза отводят и кивают на дверь начальника. А тот в свою очередь на дверь своего. И так, я чувствую, идет до самой Москвы!
— Да, — подтвердил Григорий Иванович. — Оказывается сильнейшее давление на местное руководство по всей вертикали и даже горизонтали власти!
— И как же нам теперь быть? — послышались растерянные голоса.
— Что делать?
— Извечные вопросы русской интеллигенции, на которые она, как ни старалась, так и не сумела найти ответа! — шепнул Стас и с любопытством посмотрел на отца Михаила. Интересно, а как он сумеет ответить на них? И вдруг услышал то, что меньше всего ожидал…
— Как это что? — даже удивился священник. — Продолжать служить Богу. Работать над благоустройством территории. Скамеечки надо покрасить. Деревья по осени посадить. И — будем начинать строить воскресную школу. Когда в селе не стало общеобразовательной, она теперь как воздух нужна ребятам!
— Несмотря ни на что? — недоверчиво покосился на него Григорий Иванович.
— А на что нам смотреть? И тем более на кого? — нахмурил брови отец Михаил. — На тех, кто не ведает, что творит, являясь игрушками в руках темных сил?
— Правильно! — подтвердили люди. — Все равно будем бороться!
— До последнего не сдадимся!
— Еще деды говорили: хоть завтра собрался умирать, а сегодня зерно сей!
— Вот это совсем другой разговор! — одобрил отец Михаил. — Да, тяжело нам сейчас. Обышедше, обыдоша нас, как говорил Давид-псалмопевец, враги. Но с нами Бог. А Он, как известно, поругаем не бывает. И в обиду нас не даст никому! Более того, скажу вам по секрету, — понизил он голос, — завтра к нам должны привезти очень важный документ из ГосДумы, так сказать, охранную грамоту на наш храм. Пусть временную, но — законную!
Лица людей просветлели.
Слова отца Михаила, а главное, внутренняя уверенность его в том, что все закончится хорошо, вселили в сердца луч надежды.
С тем все и начали расходиться.
Григорий Иванович снова позвал Стаса в свою келью и, показывая толстый конверт, едва приступил к тому, что теперь может заплатить за дом больше, чем Ваня, как Стас сказал:
— Григорий Иванович, простите, но я не буду продавать наш дом! — и, не давая перебить себя, тут же продолжил: — Ни Ваньке, ни вам. У меня на него другие планы, поверьте, только в интересах Покровки! А что касается голосов на сходе, так они будут. Моих родителей. Разумеется — «за». Все как положено, заверенные нотариусом. Тоже завтрашним поездом…
Григорий Иванович глубоко, словно ему перестало хватать воздуха, вздохнул, хотел что-то сказать Стасу, но, вдруг передумав, крепко обнял его и шепнул:
— Спасибо тебе, сынок!
И тут же, словно устыдившись не гожего, по его мнению, для монаха в миру порыва, заговорил о том, что продолжало его мучить:
— Хорошо сказал отец Михаил! И правильно, конечно, сказал… Но мне бы его уверенность… Ох, как все непросто складывается, брат Вячеслав, у нас, ох, как не просто! — проговорил Григорий Иванович и уже совсем грубовато, видно, рассердился на себя и за свою откровенность, закончил: — Ну ладно, ладно, ступай!
Попрощавшись с соседом, Стас вышел из его дома и увидел, как и в прошлый раз, ждущую его на крыльце Лену.
— До чего же все непросто в этой Покровке! Тут проблема… Там неувязка… И в наших с Ванькой отношениях прямо какой-то заколдованный круг получается! — подходя к ней, покачал головой он.
— Скорее квадрат, с острыми углами! — поправила Лена и уточнила: — Смотри: ты, я, Ник и Ванька. Но все-таки даже такой квадрат лучше, чем любовный треугольник, правда?
Она немного помолчала и застенчиво улыбнулась:
— Стасик! А у тебя с ней — все?..
— С кем это — с ней? — не понял Стас.
— Ну, с Риткой Соколовой…
— Нет, конечно!
— Как это нет?!
Улыбка медленно сползла с лица Лены.
— Очень просто! — улыбнулся, успокаивая ее, Стас. — Слово «всё» подразумевает то, у чего есть начало. Ну, а какой без этого начала может быть конец, или, как ты говоришь — «всё»?
— Ой, Стасик, какой же ты думница! — обрадовалась Лена и, перехватив недоуменный взгляд Стаса, пояснила: — То есть, сначала думаешь, а потом делаешь или говоришь!
— Не всегда… — с огорчением покачал головой Стас. — С грамотой, сама видела, что получилось…
— Ну, я тоже чаще бываю только разумницей! — успокоила его Лена. — В смысле, один раз умной, а потом…
Она махнула рукой, закружилась вокруг себя, как в вальсе, и, увидев, что они уже дошли до ворот ее дома, вздохнула:
— Ой, и до чего же короткие дорожки у нас в Покровке.. До завтра, Стасик! Смотри, к поезду не опоздай…
3
— Ой, Ванька… — прошептала Лена. — И когда это он успел?
В эту ночь Стас решил поспать на родительской кровати. Соскучился после вчерашнего телефонного разговора и хоть таким образом захотелось побыть рядом с ними…
Ему даже мама успела присниться. Она шла из магазина с полной сумкой, он подбежал к ней, чтобы помочь, как вдруг кто-то осторожно тронул его плечо.
Стас открыл глаза и увидел стоявшую над собой Лену.
— Ох, и любите вы, городские, поспать! — упрекнула она. — И дверь у тебя, как следует, не закрыта…
— Да думал — вдруг паломники придут, постучать постесняются… — пробормотал Стас, натягивая одеяло до самого подбородка.
— А ты объявление на доске возле бывшего магазина повесь! — посоветовала Лена, отворачиваясь к окну. — И вообще, давай одевайся скорее!
— И что, читают? — вскакивая, схватил со стула футболку и джинсы Стас.
— Еще как! — отозвалась Лена. — Это же наша единственная газета. Там и так уже три объявления висят: о том, что завтра утром праздничная служба, а вечером — сельский сход… Висело и третье, про то, что и сегодня есть служба, но его, как всегда сорвали. У нас только объявления о дискотеках никто не трогает! — пока Стас быстро одевался, рассказывала она — А жаль, ведь сегодня…
Судя по торжественным ноткам, появившимся в ее голосе, она хотела сказать что-то очень важное, но тут из комнаты Стаса неожиданно послышался голос его мамы:
— Стасик, вставай!
— Ой… к тебе, что — мама приехала?! — испугалась Лена.
— Встава-ай, в школу пора! — настойчиво повторила мама.
— А я у тебя ни свет ни заря! Что она теперь обо мне подумает… — Лена прикрыла руками зардевшееся лицо, но тут в комнате Стаса грянул марш «Прощание славянки», и он поспешил успокоить девушку: — Это у меня будильник такой! Я нарочно на компьютер мамин голос записал и еще этот марш, чтобы наверняка проснуться… Вот видишь, я уже и готов!
Они быстрым шагом направились к станции, и Лена по дороге смогла, наконец, досказать то, что не успела в доме:
— Жалко, что объявление о сегодняшней службе сорвали… Сегодня ведь день святителя Тихона Задонского и преподобного Максима Исповедника!
— Ну и что? — вопросительно посмотрел на нее Стас. Лена, поражаясь его недогадливости, ответила:
— А то, что один — небесный покровитель отца Михаила, ведь в мирской жизни он был Максимом, а второй — отца Тихона, только уже в монашестве! Здорово! Представляешь? У обоих именины в один и тот же день! В жизни вообще ничего случайного не бывает. Само слово «случайность», как говорит отец Михаил — от лукавого! И, если говорить о последнем, хотя даже упоминать о нем мне не хочется…
Лена перевела дух и продолжила:
— …то говорят, что одержимых паломников, когда они едут поклониться мощам святителя Тихона Задонского, еще за двести верст начинает корчить и крутить, и они вопят на разные голоса, что им страшно и чтобы их поскорее везли обратно! Ну, а уж кто выдержит и до конца доедет, тот, бывает, навсегда перестает бесноваться… Вот какую силу дал Господь этому святому в борьбе с нечистыми духами!
Стас смотрел на Лену и только диву давался: легкая, быстрая, говорит почти на бегу и даже не задыхается. А та уже с видимым сожалением продолжала:
— Причаститься бы, конечно, на такой праздник, да дел у меня по дому вчера много было. А перед этим ведь правило ко святому причащению надо вычитать. Ванька-то тот успел. Соображает еще, что к чему. «Раздраженным я что-то каким-то в последнее время стал, — говорит, — надо бы завтра причаститься»! Ну, и вычитал правило, хоть и оттарабанил его как тот пономарь, а не с чувством, с толком с расстановкой, но все равно лег поздно… Сейчас спит и даже не догадывается, куда мы с тобой идем!
Лена еще прибавила ходу, и когда они, выйдя из леса, пошли по полю, мечтательно вздохнула:
— Ну, да ничего, на Успенье, даст Бог, подготовлюсь и причащусь! Ну вот, слава Богу, успели…
Она показала глазами на уже не далекую станцию и ахнула…
Высоко на платформе, в ожидании поезда, виднелась фигура ее брата.
— Ой, Ванька… — прошептала она. — Когда это он успел? В окно, наверное, вылез…
— И, конечно же, не случайно! — подтвердил Стас.
Они подошли к станции, поднялись на платформу. Стас попытался поздороваться с Ваней. Но тот сделал вид, что не заметил протянутой ему руки, презрительно отвернулся и демонстративно принялся расхаживать взад-вперед, заложив руки в карманы дорогого костюма.
Наконец, неподалеку раздался гудок. И, как только появился сам поезд, к платформе угрожающе близко подкатил мерседес Молчацкого. А еще дальше — или Стасу это уже показалось… мелькнул бок машины Ника…
Поезд затормозил, и дверь бригадирского вагона распахнулась.
На этот раз бригадир не выглядел заспанным. Напротив, он вышел на платформу с таким бодрым и торжественным видом, что не хватало только марша «Прощание славянки». Но Стасу было сейчас ни до шуток, ни до своего телефона.
Он уже понял, что дело принимало далеко не шуточный оборот. Один против четверых — Ленка, конечно, не в счет — это более чем серьезно…
— Кому тут письмо от академика медицины? — первым делом спросил бригадир и, увидев протянутую руку Стаса, вручил ему запечатанный конверт.
— А это кому прикажете пере…
Он весомо поднял конверт с ярким штампом ГосДумы. Лена, Ваня и Стас, не давая ему договорить, в один голос выкрикнули:
— Мне!
— Нам!
— Как это… — растерялся бригадир. — Всем сразу?!
— Понимаете, тот самый академик, который приезжал ко мне недавно, попросил ГосДуму помочь в решении одной очень важной проблемы… — начал объяснять Стас. И, возможно бы, объяснил, потому что бригадир вспомнил, как тепло здоровался академик-историк с этим юношей…
Но тут неожиданно подошел Молчацкий. На этот раз строгий, надменный и весь какой-то начальственный. Как всегда со своей желтой папкой под мышкой.
— Вы бригадир этого поезда? — деловито осведомился он.
— Да… — невольно распрямил плечи железнодорожник.
— Я — помощник депутата здешней губернской думы. Вот мое удостоверение!
Молчацкий протянул бригадиру развернутую красную корочку, предупредив, что может показать ее только из своих рук, и сказал:
— Мне должны передать документ из Государственной Думы Российской Федерации.
— Но вот они тоже говорят, что пришли за этим письмом… — растерянно показал на ребят бригадир.
— Да это же дети… Разве можно доверять им документы государственной важности? — нахмурил брови Молчацкий и требовательно выставил ладонь. — Извольте немедленно передать мне это письмо!
— Пожалуйста… — пожав плечами, согласился бригадир.
И тут Лена, вдруг изловчившись, выхватила конверт из его рук и кинулась наутек.
— Стой! — заорал, бросаясь за ней вслед, Ваня.
— Беги, Ленка, прикрою! — закричал Стас и подставил ему подножку. Ваня зацепился за ногу и, отчаянно ругаясь, полетел во всем своем шикарном одеянии прямо на мокрый асфальт…
Стас догнал Лену и они, взявшись за руки, бросились бежать вместе.
— Убью! — морщась и прихрамывая, ковылял за ними вдогонку Ваня.
— К полю, в лес им дорогу перекрывайте! — закричал своим охранникам Молчацкий. — Никуда они от нас не уйдут!
Поезд дал гудок к отправлению.
— Милицию, что ли, вызвать? А! Путь разбираются сами! — махнул рукой бригадир. — В конце концов, я никакой расписки за получение этого письма никому не давал! Ну и станция… — только и покачал он головой, возвращаясь в вагон.
— Покровка! — подсказала, закрывая дверь, проводница.
— Да уж и сам запомнил!
Тем временем Лена со Стасом выскочили на небольшую площадь перед станцией и заметались, не зная, как им теперь быть.
Дорога через поле в спасительный лес была им закрыта. К мерседесу уже подходил Молчацкий, так что и по дороге убежать не было никакой надежды.
И тут… неожиданно послышался звук стремительно приближавшегося двигателя, перед ними резко затормозила машина Ника.
— Быстрее! — распахнул он заднюю дверцу, и как только Лена со Стасом оказались в салоне, с места развил такую скорость, что ни мерседес Молчацкого, ни бросившиеся наперерез охранники, ни тем более прихрамывающий Ваня уже ничего не могли поделать…
4
Отец Михаил внимательно посмотрел на него и покачал головой…
— Куда ехать? — деловито осведомился Ник.
— В храм! — коротко ответил Стас и, увидев, как округляются от ужаса глаза Лены, проследовал за ее взглядом.
На переднем сидении рядом с Ником лежал автомат с прямым рожком, который часто показывают в кино у немецких фашистов.
— Не бойся! Это всего лишь игрушка! — тоже заметил испуг Лены Ник и криво усмехнулся: — Брат твой подсунул. Есть, говорит, у меня в заначке. Не пожалеешь, как новенький. Я проверил, а он не стреляет даже… Пусть он мне теперь только под руку попадется! Так накостыляю!..
— На костыли дай — а бить не надо! — попросила Лена. — Ему уже и так от Стаса досталось…
— Что, дуэль Онегина с Ленским? — подмигнул в зеркальце Стасу Ник.
— Да нет… — раздосадованно пробормотал тот. — Там все по-благородному было. А я ему, как последний мерзавец, исподтишка — подножку…
— Ну знаешь, для некоторых много чести и пули в спину! — с твердым убежденнием возразил Ник. — По-другому с ними просто нельзя!
— Но ты попробуй еще раз поговорить с отцом.
— Да говорил, говорил — не слышит! Говорит «слышу», а сам не слышит… — Ник остановил машину прямо у ворот храма и, посмотрев в зеркало заднего обзора, сказал: — Погони, вроде, не наблюдается. Но, может, все-таки вас проводить?
— Спасибо, теперь уже сами справимся! — поблагодарил Стас. — А в храм все-таки бы зашел. Сегодня именины у отца Михаила.
— Это наш бывший Макс! — уточнила Лена. — И у батюшки Тихона!
— Ладно, если только успею… — кивнул Ник и, едва Стас с Леной вышли из машины, снова с бешеной скоростью рванулся с места…
Стас и Лена вошли в церковный двор и нашли отца Михаила, беседовавшего со сторожем.
— С днем именин вас, батюшка! — подойдя, низко поклонилась Лена. — Простите, цветы дома остались. Во-от такущий букет! Думала, успею еще забежать, но не получилось… Так что вместо подарка пока — вот!
И она протянула письмо из ГосДумы.
— Да это же самый лучший для меня подарок! — открыв конверт и, пробежав глазами по нескольким строчкам, обрадовался священник. — Вот молодцы! Встретили, не проспали! Вы даже представить себе не можете, насколько важен сейчас для нас этот документ. Надеюсь, все обошлось без приключений? А то, если честно, дела так обостряются, что я уже хотел Виктора к вам послать…
— Ничего, все в порядке! — вставил Стас.
— Если не считать того, что пришлось отбивать его у Молчацкого с Ваней! — добавила Лена.
— С Ваней? — удивленно переспросил отец Михаил.
Сторож хотел что-то сказать священнику, но не успел. Лена сама попросила у отца Михаила несколько минут для серьезного разговора.
— Но только всего несколько! — предупредил тот.
… Несколько минут разговора Лены с отцом Михаилом растянулись на целых полчаса.
За это время к храму успели подтянуться люди. Крестясь и кланяясь перед входом, они входили в церковь, ставили свечки у икон, писали записки о здравии и упокоении. Человек десять-пятнадцать, несмотря на такой знаменательный день, не больше…
Одним из последних вошел Ваня. Прихрамывая, он привычно занял место перед аналоем у окна, на котором лежали Крест и Евангелие и, позевывая, стал дожидаться начала исповеди.
Наконец, из алтаря вышел отец Михаил. Он кивнул Ване, тот чинно прошагал к аналою, привычно достал из кармана бумажку с записанными на ней для памяти грехами и только приступил к чтению, как священник спросил:
— Постой. А ты к исповеди и причастию-то — готов?
— Да, вполне!
— То есть, говоря по-русски — в полной мере?
— Конечно!
— И врагов своих всех простил? Примирился со всеми?
Ваня испуганно посмотрел на священника и пробубнил:
— С родителями у меня мир, с Ленкой все тоже в порядке…
— Ну, а как же Стас? — спросил напрямую священник.
Вместо ответа Ваня принялся рассматривать голубей, летающих за окном.
Отец Михаил покачал головой:
— Хорошо хоть не лжешь перед аналоем…
— Но он же ведь сам… — с вызовом начал Ваня, но отец Михаил, всегда терпеливо выслушивавший самые длинные речи старушек, порой изливавших во время исповеди всю свою жизнь, возможно в первый раз перебил исповедующегося:
— О Стасе, то есть Вячеславе, если понадобится, я буду говорить с ним самим. А сейчас — твоя исповедь. И не передо мной — перед Богом! Аз токмо свидетель есмь! Но, тем не менее, я вправе спросить тебя: как же ты пришел к Господу Богу, чтобы самому получить прощения, не простив при этом другого?
Ваня сокрушенно пожал плечами.
Отец Михаил внимательно посмотрел на него и покачал головой:
— Я давно уже за тобой наблюдаю, не раз хотел поговорить, но думал, ты сам догадаешься и все осознаешь… Но вижу, что нет… Вот ты только что сказал, что вполне готов исповедаться и причаститься. По поводу исповеди мы уже поговорили. А что касается святого причастия… Да разве можно быть уверенным в том, что ты вполне готов к нему?
— Но ведь я же вычитал все правило, не упустил ни одной молитвы! — резонно заметил Ваня.
Отец Михаил только вздохнул на это:
— Да сколько молитв не вычитай, хоть со слезами и на коленях, все равно это капля в море перед страшным, великим таинством, которое должно произойти с нами, и перед милосердием Божиим! Вот ты перед людьми, от которых зависим в этой временной жизни, которые могут дать тебе денег, дрожишь, как осиновый лист! Не отпирайся, я сам видел, как ты разговаривал с Молчацким. Смотреть было тошно. А тут — ты подойдешь… нет — к тебе подойдет и больше того — в тебя войдет Сам Бог, Творец всей Вселенной, перед Которым трепещут Ангелы и Архангелы, все святые! От Которого зависит вся твоя вечная жизнь! И ты говоришь, что вполне готов к этому?..
— Но вы же ведь тоже причащаетесь? — покосившись на священника, возразил Ваня.
— Да! — кивнул отец Михаил. — Но каждый раз понимая, что как трава и солома огня причащаюсь, а также с осознанием того, что давно уже должен гореть в аду и, при этом надеясь только на величайшее милосердие Божие! В общем, так: я не могу отпустить тебе грехи и тем более благословить причаститься!
— К‑как это?.. — опешил Ваня.
— А вот так! — развел руками отец Михаил. — До тех пор, пока ты не примиришься со всеми, в том числе и со Стасом, не прекратишь творить зло, пока не поймешь сердцем всего того, что я тебе сейчас сказал — будь это за один миг или за долгие годы — к святому причастию я тебя не допущу!
— Ну хорошо… ладно… — хотя ничего хорошего в этом не видел и тем более не был согласен с этим, пробормотал Ваня и направился в алтарь.
— Куда? — остановил его суровый голос священника.
— Как куда? В алтарь — обязанности свои выполнять…
Священник решительно встал между дверью, ведущей в алтарь и вконец ошеломленным Ваней.
— Пока не причастишься — нечего тебе там делать! И от должности чтеца я пока тебя освобождаю! Вячеслав! — словно забывая о Ване, позвал он, не сразу понявшего, что речь идет о нем, Стаса: — Идем со мною в алтарь.
— Как в алтарь? — не веря своим ушам, переспросил Стас.
— Ну, что застыл, как соляной столб? Будешь помогать мне!
— Но я же ведь ничего не знаю… — растерянно предупредил Стас.
— Это не самое страшное! — успокоил его священник. — Я тебе буду объяснять все, что понадобится по ходу службы. Главное — сразу как войдешь, положи три земных поклона. И ни в коем случае не дотрагивайся до престола и жертвенника! Я тебе их сейчас покажу. А ты, Лена, — окликнул он стоявшую на клиросе, рядом со старушками девушку. — Сразу, как подам возглас, начинай читать часы!
5
«А вдруг сейчас что-то случится?» — холодея, подумал Ваня.
Это только стрела может, пролетев две-три секунды, разрушить то, что создавалось долгие годы, а то и целую жизнь. А что может человек, которому нет еще и шестнадцати лет?..
Ваня сидел на ступеньке паперти, низко опустив голову и подпирая ее ладонями. Рядом с ним пересчитывала полученные ей копеечные, как называла современные деньги Лена, рублики бабушка-нищенка. В храме шла служба. По доносившимся из открытой двери возгласам отца Михаила и голосам певчих он отлично знал, что именно там сейчас происходит. И не только видимо, но и невидимо…
Вот поют «Благослови, душе моя, Господа». Вот батюшка вошел в алтарь с Евангелием, символизируя этим выход самого Христа на проповедь людям. И, как это ни трудно укладывалось в голове, — это было действительно так. Не отец Михаил, а сам Христос, как и каждую службу, в каждом храме, входил в сейчас алтарь… Вот певчие запели «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!» Затем кто-то из старушек прочитал отрывок из послания святого апостола Павла, что последние годы неизменно делал только он сам… Потом наступила полная тишина, за которой последовало торжественное чтение Евангелия…
Ваня невольно встал, дослушал его до конца и снова опустился на ступеньку.
Началось долгое перечисление имен о здравии, потом — о упокоении. Среди первых то и дело повторялось имя иеромонаха Михаила, среди вторых — архимандрита Тихона. Ну да, конечно, мысленно согласился с этим Ваня, ведь сегодня их именины. Хотя отца Тихона тут поминают и во все остальные дни…
И надо же было случиться такому именно в этот день!
Он поднялся и принялся бродить по двору. Постоял около сторожки, прислонившись к солнечной стороне которой, дремал сторож Виктор. Потоптался у того места, где планировалось построить воскресную школу. Подошел к белой печке, в которой сжигал записки, после того, как их прочитает отец Михаил. Здесь же каждый раз заканчивала свой путь и его бумажка с грехами, которую тот, неизменно разрывая на части, возвращал ему. Ваня машинально достал свою сегодняшнюю бумажку и нахмурился. На этот раз она была целой и невредимой. И слова «осуждал», «лгал», «грубил родителям» стали колоть ему глаза, жечь, будто горели в его руке.
Лицо Вани стало бледнеть и, в конце концов, стало белее самого листа бумаги. Он с радостью сжег бы его в печке — вон и огонь был в ней виден сейчас: добрый, очистительный огонь, да как? Если эти грехи не отпустил ему священник, значит, они не прощены и Самим Богом!
«А вдруг сейчас что-то случится? — холодея, подумал он. — Метеорит большой, каким давно уже пугают мир ученые, рухнет на землю… Или дамба не выдержит напора воды, и она хлынет, затапливая Покровку и меня самого?..»
Что тогда?! Ведь со всем этим — прямая дорога в ад!
Ваня снова стал ходить по двору и даже не заметил, как возвратился к дверям храма. В нем уже пели «Отче наш»: это был один из самых любимых для него моментов службы.
Ну, почему, почему все главное для него вдруг стало в лучшем случае второстепенным? И так ли уж вдруг? Верно ли то, во всем прав только он один? А что, если Ленка сказала правду, и Стас действительно хотел помочь ему? И с Риткой пошел, чтобы через нее вернуть из папки Молчацкого листок, без которого может снова запить отец…
Шло время. Служба отошла. Люди отправились по своим домам. В храме оставались только священник да Стас с Леной. Очевидно, наводили порядок. Так же, как и он это делал всегда с отцом Михаилом…
Ваня потер лоб, словно человек, приходящий в себя после глубокого сна, припоминая все, что было в последние месяцы и особенно в эти дни, и вдруг прошептал:
— Ох, и осел же я! Ну ничего… я исправлю… я докажу… У Стаса успею еще попросить прощения. У него еще, как минимум, на час работы! А я за это время смогу принести им не то, что один документ, а всю папку Молчацкого! А с тем, что меня довело до такого — все, завязано!
Он порылся в карманах, не считая, вложил в руки опешившей нищенки все, что там было — несколько сотен или тысяч рублей. И стрелой метнулся к воротам, даже не заметив двух странных людей, которые, то и дело озираясь, с большой длинной черной сумкой вошли в церковный двор…
6
И тут, потрясая «шмайсером», в дверях появился Ник.
Странными эти люди были потому, что перед входом в ограду Божьего храма не перекрестились, не поклонились. И вообще пересыпали свою речь такими словами, с какими бы их и в простой порядочный дом-то не пустили! Не то, чтобы в храм! Судя по поведению и одежде, это были одни из тех людей, которые собирали в лесах пустые бутылки после нашествия любителей пикников на природе.
— Ну и порядки у них! — усмехнулся один — худой, остроносый, показывая на гревшегося на солнышке сторожа, не замечая, что тот на самом деле внимательно следит за ними из-под полуприкрытых век.
— Может, все же не стоит, а? — осторожно заметил второй — низкий и полный. — Не по душе мне все это…
— Да ты что! Такие деньги! — оборвал его остроносый. — Пошли лучше посмотрим, что там у них в храме… Хорошо, если, и правда, нет никого. Время обеденное, заказчик говорил, что они в это время должны трапезничать! А сторож — ха-ха! — пусть посторожит наши орудия!
Оставив сумку, они, все также не кланяясь и не крестясь, вошли в храм. В то же мгновение Виктор метнулся к оставленной ими сумке. Заглянув в нее, он покачал головой и, не долго думая, схватил, унес в сторожку, а затем, через минуту, снова вернул на место. И опять прислонился к стенке, делая вид, что спит.
Мужчины вернулись, переговариваясь.
— Там в алтаре кто-то есть! — опять осторожничал низкий и полный. — Слыхал голоса?
— Ну и что? — возражал остроносый. — Пока они оттуда выйдут, пока разберутся, что к чему, будет уже поздно!
— И еще девчонка, что по нотам поет…
— А эта вообще не в счет! Бери сумку, идем…
Они вошли в храм и достали из сумки два больших факела.
— Начнем оттуда, где дерева больше! Зажигай от лампады! — кивая на резной иконостас, прошипел остроносый своему спутнику.
— Не по-божески это как-то — от лампады… — прошептал низкий.
— А храм по-божески, что ли, сжигать?
Остроносый запалил от свечи свой факел и протянул его своему спутнику:
— На, прикури!
В этот самый момент Стас вышел из алтаря и увидел двух мужчин с горящими факелами, которые направлялись к иконостасу.
— Отец Михаил! — закричал он, бросаясь наперерез им. — Тут какие-то двое… храм наш поджечь хотят!
Очнувшаяся от пения по нотам трудного распева Лена тоже подбежала к нему и встала рядом.
— Назад! — прорычал остроносый, водя перед собой ярко вспыхнувшим факелом.
— Лучше уйдите, ребята, от греха подальше! — умоляющим тоном попросил их низкий.
— Это кто тут поминает про грех? Вы что ли?! — раздался грозный голос. Из двери алтаря вышел отец Михаил. В руках у него был напрестольный крест.
— Вот что, ребята, не знаю, хоть и догадываюсь, кто надоумил вас сделать это, но прошу пока по-хорошему: немедленно покиньте храм! — сурово потребовал он.
Низкий попятился, но остроносый подтолкнул его вперед.
— А по-плохому — это как? Это когда вы здесь в нем жариться станете? — нагло осведомился он и скомандовал: — Кому говорят, поджигай!.
— Ну, сейчас батюшка им покажет! Они даже не подозревают, что связались с бывшим чемпионом по боям без правил! — шепнул Стас.
Но отец Михаил даже с места не сдвинулся. Только руки его, державшие крест, потемнели от натуги. Неожиданно он поднял его и осенил поджигателей крестным знамением.
И тут… Скажи это Стасу кто другой, он, видевший уже не одно чудо благодаря отцу Тихону, ни за что б не поверил… Факел в руках остроносого вдруг взорвался, обдавая его огнем. И тут же грохнул второй факел — уже у присевшего в ужасе низкого. Два диких вопля страха и боли слились в единый.
И тут, потрясая «шмайсером», в дверях появился Ник.
— А ну, назад! Хэнде хох! Иначе капут! — кричал он, очевидно, считая, что фашистское оружие лучше действует на воображение с помощью таких слов.
Но двое мужчин, хватая обожженными руками черные лица, пронеслись мимо него, даже не заметив вставшего на их пути вооруженного человека.
Опасность миновала. Храм был спасен.
— Твоя работа? — глядя через голову Стаса, строго спросил первым пришедший в себя отец Михаил.
Стас оглянулся и увидел, что эти слова обращены к сторожу Виктору. Все это время тот, оказывается, спокойно стоял у дверей храма, скрестив на груди руки.
— Простите, батюшка! — смиренно поклонился он.
— Нашел место, где фейерверк устраивать — проворчал священник. — Понадобилось бы, я и сам с ними справился…
— Еще раз простите! — снова поклонился сторож, и в глазах его промелькнули хитрые огоньки… — Благословите в другом месте, если что, устроить?
— Бог благословит! — машинально благословляя, перекрестил его отец Михаил и только тут заметил автомат в руках Ника: — А это еще что такое? Не знаешь что ли, что с оружием в Божий храм входить не положено! Это место любви и молитвы, а не зла и насилия!
— Да оно не рабочее, так, для испуга только! — пренебрежительно махнул на «шмайсер» рукой Ник. — С днем именин, батюшка!
— Спаси Бог! — кивнул ему отец Михаил. — Только, пожалуйста, выйди и войди без оружия, даже если оно и игрушка. А в качестве подарка… заодно поможешь убрать нам все это… Начали, ребята!
Стас с Леной взяли по тлеющему факелу и понесли к выходу.
— Да… — с уважением сказала, проходя мимо сторожа, Лена. — Знала я, что есть чудотворцы, но теперь… — она одобрительно покачала головой, — буду знать, что есть еще и чудодельцы!
7
Градова собралась, наконец, с мыслями и уже уверенно сказала…
На этот раз в большой комнате Григория Ивановича, хоть и была она весьма внушительных размеров и без мебели, что называется, яблоку негде было упасть. Узнав про попытку поджога храма, пришли даже те, кто еще вчера колебались и даже были на стороне Молчацкого. Дядя Андрей и тот примостился в самом углу у приоткрытого окна и, глотая на всякий случай таблетки, внимательно слушал всех. Все, кроме него, громко возмущались и требовали прекратить этот полный беспредел.
Старшина Зацепин встал и доложил:
— Тех, кто поджигал, я задержал, но заказчика, как водится в таких случаях, они не сдают.
— Так и без них ясно, кто он! — выкрикнула Наталья Васильевна.
— Этого я, к сожалению, к делу подшить не могу! — беспомощно развел руками старшина.
— Так что ж нам тогда делать?
Стас тоже слушал и предлагал что-то, увлеченный общим порывом сделать хоть что-то для спасения Покровки. Теперь уже он придерживал место для Лены, терпеливо выслушивая упреки, что расселся, как у себя дома, и подвинулся только тогда, когда та, наконец, появилась и села рядом.
— Ваньку избили! — первым делом шепнула она.
— Как это избили? — изумился Стас. — За что?
— Да он папку у Молчацкого хотел выкрасть. Залез в мерседес, якобы для важного разговора, а сам схватил ее и бежать. Охранники, понятное дело, за ним. А разве от них убежишь…
— И что ж он теперь?
— Что-что… Лежит весь бледный, страдает… Но молодец, понял, наконец, кто есть кто и что есть что. Еще мало мне, говорит, за все, что я сделал!
Она замолчала, потому что отец Михаил встал и показал собравшимся людям конверт со штампом Государственной Думы.
— Вот тот документ, о котором я говорил вам вчера. Это из-за него, поняв, что теперь храм может помешать ему в выполнении своего чудовищного плана, послал поджигателей Градов. Как вы сами понимаете, теперь даже в храме хранить его небезопасно…
Отец Михаил посмотрел на сторожа Виктора, мастерившего на этот раз какую-то коробочку с проводками, и тот согласно кивнул.
— Поэтому я передаю его на сохранение Григорию Ивановичу.
Григорий Иванович принял конверт, спрятал в нагрудном кармане пиджака и заверил:
— Не беспокойтесь, буду беречь, как зеницу ока! Отсюда, — он постучал пальцем по груди, — вырвать его теперь можно разве что только с моим сердцем!
— Зря они так… — шепнула Стасу Лена.
— Почему? — не понял тот.
— Так ведь — у нас теперь хоть и село, а порядки деревенскими остались. Через полчаса все будут знать, у кого этот бесценный для Градова документ…
Собрание продолжилось, но в нем уже было больше пустых разговоров, чем толку.
Григорий Иванович, посоветовавшись с отцом Михаилом, хотел уже распускать народ, как в комнату вдруг вошла красивая женщина. Перекрестившись на образа в святом углу, она направилась прямо к отцу Михаилу с Григорием Ивановичем.
— Вот… — сказала она и положила на стол несколько прозрачных папок с документами.
— Что это? — вопросительно поднял на нее глаза отец Михаил, а Григорий Иванович с нескрываемым интересом стал изучать содержимое папок.
— Это — купчии на все дома в Поцелуево, Клюево, Цаплино, частично — в Покровке… Я специально скупала их, делая это втайне от Молчацкого и… Градова, и вот теперь, накануне схода, решила принести их сюда.
— То есть вы хотите сказать, что вы…
— Да, я отдаю их вам. Может, хоть это сможет помочь спасти Покровку, храм и… могилу моего мужа. Если, конечно, можно называть монаха — мужем, пусть даже и бывшим…
— Так вы… — оторвавшись от бумаг, вопросительно посмотрел на нее Григорий Иванович.
— Да-да, Анастасия Семеновна Голубева… — подтвердила красивая женщина и, перекрывая возникший шум, громко сказала:
— Это я виновата во всем том, что случилось с Покровкой!
Все стали в недоумении переглядываться, и она объяснила:
— Когда Градов… этого я даже бывшим мужем не хочу называть, хоть он до сих пор считает, что я его жена… — с горечью усмехнулась красивая женщина. — Когда он однажды увидел меня у могилы Васи… простите, отца Тихона, то решил, что раз и навсегда избавится от своей болезни!
— Какой еще болезни? — не понял отец Михаил.
— О, это давняя история! — грустно улыбнулась Градова. — Он увез меня от Васи… — Простите, мне так привычнее называть отца Тихона… — в Америку, пообещал золотые горы и действительно подарил их мне. Потом у нас родился сын. А у Градова началась новая болезнь, еще более страшная — ревность к отцу Тихону. И поверьте мне, основания для такой болезни у него были: потому что я никогда не переставала любить своего бывшего мужа и постоянно, каждую минуту не забывала о нем. Только два человека и существовали для меня на этой земле. Один уже недосягаемый, сначала в монастыре, а потом уже и на этом свете, и другой — мой ребенок — совсем рядом, которого, пользуясь этим, Градов превратил в заложника и из-за которого я вынуждена была делать все, что он требовал. Одного только я не смогла исполнить — не ездить больше на могилу в Покровку. И тогда он решил затопить ее.
— Вместе с храмом и всем селом? — послышались возмущенные голоса.
— Вот негодяй!
— Негодяй — это слово не для него, — с сомнением покачала головой Градова. — Тут нечто совсем другое. Для такого и слова-то подходящего нет. Просто — страшный человек. Я столько раз пыталась освободиться от него, но он всегда находил меня и, шантажируя сыном, ставил на место. Пока он не уйдет от меня сам, от него мне просто нет спасения…
— Ничего, скоро я помогу вам раз и навсегда избавиться от него! — раздался уверенный голос. Градова быстро повернулась и узнавающе прищурилась:
— Никита? Ты — здесь?!
— Как видите! — усмехнулся тот.
— Но… зачем?
— Чтобы убить Градова, — спокойно, словно речь шла о само собой разумеющемся, ответил Ник. — И поверьте мне, обязательно добьюсь своего!
— Я тебе убью! Да за одни только эти слова… — вставая, начал было старшина Зацепин, но Градова жестом попросила его подождать:
— Постой, Ник! — сказала она. — Я не хочу освобождения такой ценой.
— Но Анастасия Семеновна… Я просто хочу помочь отцу!
— Да разве же этим помогают? — упрекнула Градова. — Ты только принесешь ему новое, уже ничем не поправимое горе…
— Но ведь он сам в опасности, Соколов по наущению этого Градова в любой момент может убить его, а он даже не слышит меня! — выкрикнул Ник.
Градова на минуту задумалась:
— Да, Соколов действительно во всем доверяет Градову. Но… кажется, я знаю, как можно тебе помочь. Да, пожалуй, не только тебе, но и всей Покровке…
— Покровке? — раздались нетерпеливые голоса.
— Как?
— Скажите!!!
Градова собралась наконец с мыслями и уже уверенно сказала:
— Все дело в том, что есть человек, которому Соколов не просто доверяет, а безгранично верит. А это, поверьте, очень большая разница.
— Кто же он? — негромко спросил Григорий Иванович, и в полной тишине послышалось:
— Его отец. В свое время министр. Прекрасный, верующий, удивительно добрый человек… — голос красивой женщины заметно потеплел. — Правда, он сейчас в Москве — Градов специально безвыездно держит его там под видом всевозможных лечений, чтобы тот не узнал, что тут творится… Так вот, если сообщить ему о той интриге, которую сплел Градов между твоим, Ник, отцом и его сыном, а также сказать, что он хочет сотворить с Покровкой, то думаю — вся правда сразу выйдет на Божий свет. Одна беда… — Градова тяжело вздохнула. — Из-за того, что я была когда-то женой Градова, он до сих пор не хочет даже разговаривать со мной. Но и тут, кажется, есть выход. Я поговорю с его внучкой. Дочкой Соколова — Ритой. У нас с ней неплохие отношения. Но главное, что, в свою очередь, отец Соколова верит и слушается только ее! Так что, не торопись, Ник! — попросила она. — Не губи хотя бы ты свою судьбу! А вы простите меня, если это, конечно, возможно…
И, низко поклонившись всем, она вышла.
— Вот тебе и Гадова… — с невольным уважением покачал головой Стас и покосился на недовольно кашлянувшую Лену: — Что, что-то опять не так?
— Конечно, — с возмущением прошептала та в ответ: — Какая же она Градова и тем более Гадова?! Она — Радова!
8
Даже дядя Андрей и тот неожиданно встал и крикнул…
Григорий Иванович снова посоветовался с отцом Михаилом и объявил, что на сегодня заседание штаба закончено.
— Как это закончено? — возмутилась Наталья Васильевна. — Надо же что-то делать?
— Что? — устремились на нее десятки пар глаз.
Женщина, не зная, что ответить, пожала плечами и села.
— Стасик! — толкнула локтем Стаса Лена. — Выручай! Может, хоть твоя наука спасет Покровку?
— Какая еще наука? — уточнил расслышавший ее слова Григорий Иванович.
— Да так… — поднимаясь, пробормотал Стас. — Историческая геополитика. Это такая наука для того, чтобы некоторые исторические примеры, то есть опыт предков, помогли людям успешней справляться с современными их проблемами!
— Так-так! — одобрительно кивнул Григорий Иванович. — И что же в данном случае может предложить эта геологическая историополитика — конкретно Покровке.
— Историческая геополитика! — поправил Стас и предложил: — Ну, скажем, Новгородское вече…
— Это нам и без того скоро предстоит на сельском сходе! — поморщившись, решительно отказался Григорий Иванович.
— Тогда подвиг Минина и Пожарского! — с воодушевлением продолжил Стас, но тут же сник: — Нет, и это не то… Еще — есть пример: триста спартанцев, против которых тоже была неравная сила… постойте-постойте… — вдруг забормотал он. — А, может, нам пример с Великим Новгородом подойдет?
— А это еще что такое? — вопросительно посмотрел на него Григорий Иванович.
— Ну, в двенадцатом веке почти все русские князья, несколько десятков вооруженных дружин — огромное по тем временам войско — выступили против Великого Новгорода. Силы тоже были неравными. И в самом Новгороде, как и у нас, были нестроения между людьми. Поэтому город, по сути дела, был обречен. И тогда люди возложили всю надежду на Бога и Пресвятую Богородицу. Они отслужили молебен, обошли Крестным ходом с Ее иконой все крепостные стены и… Там есть несколько очень интересных подробностей, — честно предупредил Стас. — Но я скажу лишь итог: как признают сами историки — только чудо спасло город, и враг отступил, несмотря на свое подавляющее преимущество. Так же, правда, несколько позже, во время нашествия Тамерлана, по молитвам народа перед Владимирской иконой Божьей Матери, была спасена Москва, а с ней и вся Россия. В благодарность за спасение во время Смутного времени, в 1612 году был установлен праздник в честь Казанской иконы… Затем люди молились перед Калужской иконой Пресвятой Богородицы, и Наполеон не смог войти в Калугу…
Стас готов был говорить теперь без конца, но уже и этого было достаточно.
— Надо же! — подивились люди и, перебивая друг друга, загомонили:
— А мы чем хуже?
— Крестный ход, говоришь?
— А что, если и нам обойти с иконой Покровку?
— Правильно! Что наши предки — глупей нас, что ли, были?
Даже дядя Андрей и тот вдруг встал и крикнул:
— Надо бить во все колокола!
— Прямо сейчас? — с готовностью поднялась Лена.
— Подожди! — остановил ее отец Михаил. — Успеешь еще поработать… во время Крестного хода! — Он посмотрел на Стаса и одобрительно сказал: — Идея, действительно, хороша. Я бы даже сказал, единственно правильная идея! Поэтому объявляю всем сейчас, и другим передайте: после праздничной службы на Успенье Пресвятой Богородицы состоится молебен и Крестный ход!
Собрание наконец было закончено.
На выходе все пожимали руку Стасу, как взрослому.
— Ну что, — довольно сказал тот, оставшись наедине с Леной. — Давай опять прогуляемся? На этот раз по самой длинной в Покровке дороге!
— Ой, Стасик, да я бы с радостью! — вздохнула та и умоляюще взглянула на Стаса: — Но давай лучше пойдем к нам домой и по самой короткой дорожке. Ведь тебе с Ванькой поговорить надо. Он тебя так ждет, так ждет! Помириться хочет…
Глава вторая. Общая тайна
1
Всех объединила эта великая общая тайна…
А Мономах тем временем рассылал все новых и новых гонцов с приказами ковать оружие, готовить к скорому отплытию ладьи, собирать обозы. Едва не падая от усталости, он сам успевал следить за всем, вникая во всякую мелочь, которая могла обернуться большой бедой во время такого похода.
Словно волны от ветра на озере, далеко расходилось после тех приказов по всей Руси множество ратных дел.
В кузницах, отложив мирные работы по изготовлению плугов, борон и кос и уж тем более новых серпов, взялись за наконечники стрел и копий, боевые топоры и кольчуги.
Плотники день и ночь пропадали возле стругов, готовя поставить их на воду, как только сойдет с Днепра лед.
Торговцы съестным, под наблюдением княжеских людей, отбирали лучшие продукты, чтобы войско за все время столь дальнего и долгого похода не нуждалось ни в чем.
Особенно жарко было в Переяславле. Именно сюда стекались дружины со всех княжеств.
Вспомнив еще в Киеве про свою встречу с Сувором, Мономах без труда договорился со Святополком собрать крупный отряд из отборных пешцев и по-новому, как настоящих ратников, вооружить большими щитами, обитыми железом, а также боевыми топорами и копьями…
И помчались тиуны во все веси в поисках крепких и сильных мужчин.
И вот что удивительно было им — здесь, повсюду, как будто уже ведали о цели их приезда. Не встречали их, как врагов, почти что, как половцев. А впервые, даже наоборот, словно радовались им. И женщины не голосили, как всегда, провожая мужчин. А те, хоть и время было самое неподходящее для того, чтобы оставлять пашни, собирались в поход, не споря, не возмущаясь.
По привычке они прихватывали с собой рабочие топоры и вилы, но тиуны останавливали их, говоря:
— Ничего не надо с собой брать! Там все дадут!
— Что дадут-то?
— А все!
По двое, по трое, смерды, вливаясь в пригороды Переяславля, сколачивались в отряды, привлекавшие особое внимание Мономаха.
Заметив однажды в одном из них Сувора, князь кивнул ему, как давнему знакомому, и спросил:
— Сам пришел или привели?
— Привели! А если б и не привели, то сам бы пожаловал! Ведь на такое дело идем… — Мономах строго взглянул на смерда, но тот понимающе улыбнулся и громко сказал: — Корсунь брать!
Почти та же картина повторилась и в кузнице, где князь накоротке побеседовал с Онфимом и Милушиным мужем. На строгий вопрос Мономаха, успеют ли те в срок выполнить весь заказ, они сразу же поспешили успокоить князя:
— Все сделаем! Еще и нам останется! Вон для себя уже кое-что изготовили!
— Что, тоже с нами пойдете? — услышав такое от двух богатырей, потеплел голосом князь.
— Конечно, если возьмешь!
Мономах со знанием дела подержал в руках два меча, которые были намного тяжелей остальных, смерил взглядом увесистые наконечники копий, топоры и только головой покачал:
— Да как же таких богатырей с собою не взять!
— Так ведь не прогулку идем! — густым басом заметил могучий Милушин муж.
А Онфим, мало чем уступавший ему в росте и стати, с заговорщицкой улыбкой добавил:
— Вдруг корсунцы на лошадях вылазки из своего града делать будут! Враз на такие копья поднимем! И мечами потом посечем!
Странное дело — не только Сувор и Онфим с Милушиным мужем, — вся Русь, догадываясь чутьем, куда готовится идти объединенное русское войско, словно сговорившись, молчала о главном. Правда, никто, кроме князей и ближайших к ним людей, не знал точной правды. Но, в то же время, ее чувствовали все.
Русских людей как бы объединила эта великая общая тайна. Давно уже, со времен усобиц, пожалуй, не была такой единой вся Русь!
Конечно, не обходилось без споров и обычных, как бывает в таких случаях, догадок. Но все это делалось тихо, украдкой, так, чтобы ни болтливая сорока, ни случайный порыв восточного ветра не унес в сторону Степи их слова…
Как жарко ни спорили, но, в конце концов, сходились на одном. Это Мономах уговорил Святополка пойти на Степь. Почему? Так всем известно, что переяславльский князь не любит завоевательных войн. А как иначе назвать ратный поход на Корсунь? Два раза только ходил он за пределы русских земель, и то по приказу своего дяди — Святослава Ярославича. Но одно дело старший Ярославич, и совсем другое — Святополк. Этот никак не мог приказать Мономаху пойти на Корсунь. Во-первых, потому что только числился Великим князем. А, во-вторых, побоялся бы сталкиваться с градом, который являлся собственностью Византии. Это было куда опасней, чем выступить на Степь. Мало того, что сама Византия могла выступить за Корсунь, но еще и подняла бы за собой половцев.
Так что, как ни крути, а получается только одно — тсс-сс — Степь.
Были, правда, и такие, которые поверили военной хитрости Мономаха про Корсунь. И у них тоже была на то своя правда. Доказывали это желанием Святополка, который собрался поживиться за счет этого богатого города… Тем, что Великий князь хочет добыть себе чести…
С ними и не спорили. И пусть говорят! Может, лишний раз дойдет этот слух до половца. Беспечнее будет!
Поговорив, все снова принимались за работу.
Если писцы и гонцы с ног валились, то каково же было тогда кузнецам, кожемякам, оружейникам, плотникам… А воинам? Особенно пешцам, которых бывалые дружинники до седьмого пота учили владеть оружием — луком со стрелами, боевыми топорами, при этом главный упор делая на отражение копьями набега всадников… Да не абы как. А разом, с силой, по команде…
Сами же дружинники учились биться кривыми саблями, которыми в конном бою со степняками удобнее было действовать, чем обычным прямым русским мечом. Это тоже было новшество, которое, переняв у половцев, ввел в вооружение сначала своей переяславльской дружины, а теперь — и всей русской рати Мономах.
Так прошел месяц.
С одной стороны, небольшой, вроде бы срок. Снега и то не везде успели еще стаять. Серели грязными шапками в низинах да по лесам. И земля была местами — сырою и вязкою.
А с другой — стрела к стреле, копье к копью, воин к воину, всего за месяц объединенное русское войско съехалось в Переяславль, снарядилось, подготовилось и готово было выступить в дальний поход…
И, наконец, выступило!
2
Все ждали днепровских порогов…
Ранним утром открылись Епископские ворота Переяславля. Провожать князя с дружиной и пешцами высыпал весь город.
Празднично звенели колокола.
Священники вынесли крест, мимо которого — дружина за дружиной, отряд за отрядом — ехали и шли русские воины.
Сам Владыко благословлял идущую мимо него рать на благое дело во имя всей Руси.
Долго еще сопровождал церковный клир уходящих по Киевской дороге ратников. И казалось тогда многим, что этот великий поход на Степь начинался Крестным ходом.
Дойдя до Днепра, течение которого только-только очистилось ото льда, пешцы под командованием сотских и тысяцких взошли на ладьи. И — они по воде, а конные дружины, под стягами, берегом — объединенное войско Руси двинулось в долгий путь.
Впервые почти за двести лет, со времен походов Олега и Игоря на Константинополь, шли так русичи.
Хотя предосторожности ради, на многие десятки верст вперед были высланы боевые дозоры, копья, мечи и щиты Мономах приказал в обоз не сдавать.
Опасаясь внезапной атаки больших сил половцев прямо на берегу Днепра, на всякий случай, все были при оружии.
Шел час за часом. Тянулся день за днем.
А приказа на высадку и долгожданный поворот в Степь все не было.
Нетерпение воинов возрастало. Все слышнее стали голоса тех, кто был уверен, что поход будет на Корсунь. Теперь на них шикали с нескрываемой досадой — будет вам каркать воронами!
Но все же стали задумываться. Неужто и, правда, не Мономах Святополка, а тот подговорил переяславльского князя пойти на богатый град Корсунь?.. А что — киевский князь жаден, хитер… В Корсуне действительно есть, чем поживиться. Да и честь это принесет Великому князю, с его шатким авторитетом, немалую. Ведь только святой Владимир Красно Солнышко мог похвастать взятием этого града! А что касается Мономаха… Как знать, может, помня главную цель его жизни — объединить Русь и затем освободиться от половецкой угрозы, хитрый Святополк поставил условием: сначала Корсунь, а уж потом — Степь?
Дружинники ехали. Пешцы плыли. И те, и другие сомневались и все больше молчали, боясь прямо спрашивать друг друга о том, что может быть дальше… Даже в, казалось бы, безобидных спорах.
Слишком велика была цена ответа на этот вопрос.
Все ждали днепровских порогов, после которых на него не могло быть двух ответов!
Наконец, чуть не доходя до острова Хортицы, последовал приказ. Конным спешиться, пешцам выйти из ладей и привести себя в порядок.
Напряжение истомившего души ожидания достигло предела.
Что теперь — Великий князь с Мономахом прикажут продолжать идти дальше вниз по порогам, где и, правда, лежал Корсунь.
Или…
Тем временем Мономах подозвал к себе Доброгнева и передал ему грамоту, сказав при этом всего три кратких слова. Принимая грамоту, гонец чуть поморщился от боли не до конца еще заживших ран, но наотрез отказался, чтобы вместо него послали другого.
Мономах, оценив молчаливым взглядом терпение и мужество человека, идущего на верную смерть, обнял его и кивнул:
— Ну, тогда давай, с Богом!
Гонец вскочил на коня. Хлестнув его плеткой, он быстро помчался по извилистой дороге, уходящей в Степь.
И, наконец, превратился в точку, которая поставила конец всем вопросам, сомненьям и спорам.
Потому что, сразу после этого Мономах вернулся к Святополку, подозвал к себе воевод с тысяцкими и, с молчаливого согласия Великого князя, отдал им первый приказ.
Воеводы и тысяцкие тут же разъехались по своим дружинам, где раздались их зычные голоса:
— В боевой порядок — становись!
— Как? Сразу? — принялись переглядываться пешцы, которым обучавшие их дружинники, говоря о передвижении отрядов к месту решающих битв, помнится, говаривали совсем другое…
Но все было необычно в этом походе.
Те же бывалые дружинники, привыкшие подолгу идти походным строем и выстраиваться боевым порядком только в случае опасности, удивленно переспрашивали:
— В какой-какой?
И тут же получали радостный ответ от своих товарищей:
— В боевой!
3
Наконец, появилось половецкое войско.
Не случайно люди издревле завидовали птицам.
И тут — как было с завистью не вздохнуть, глядя на них?
Только они с высоты своего полета могли видеть всю красоту и мощь боевого порядка русских войск!
Шли не обычным походным строем, а развернутыми сразу для боя тремя полками. Грозно блестели на солнце острия наконечников копий. Ярко горели красные русские щиты.
Конечно, идти так было медленней. Но зато теперь, откуда бы ни появилась угроза, будь то хоть вся половецкая рать, она сразу же наткнулась бы на целый лес остро отточенных копий.
Все это было хорошо видно птицам.
Но даже самые зоркие орлы не сразу бы увидели далеко ушедший вперед большой отряд с ростовскими и смоленскими воями, возглавлять который Мономах отправил своего сына — Ярополка Владимировича.
Прячась за холмами да по логам, этот отряд сначала осторожностью, затем хитростью и, наконец, мужеством уничтожил большую половецкую разведку хана Алтунопы, не дав никому из половцев уйти живым, чтобы предупредить своих о надвигающейся на них беде.
Днями русское воинство шло то походным строем, то, опять разворачиваясь в боевой порядок.
По ночам спали, не разводя огней, довольствуясь холодной ествой и питьем.
И все же половцы прознали о том, что на их земле появилась объединенная русская рать. Пришел час, когда разведка донесла о несметной силе половцев, которая движется навстречу.
Немедленно Мономах отдал новый приказ всем трем полкам построиться в полной готовности к бою.
Теперь в челе войска, вопреки давнему правилу, были поставлены не дружины главных князей, киевского, черниговского и переяславльского, а собранные со всех концов Руси — ремесленники и смерды. Те самые, на которых еще до начала похода возлагал свои тайные надежды Мономах.
Конные дружины в ожидании своего часа стояли на правом и левом крыле русской рати.
Наконец, словно туча, затмевая весь горизонт, появилось половецкое войско.
Дозорные не обманули. Половцам действительно не было числа. И особое отчаяние придавало им то, что они впервые бились на своей земле. Всего в одном конном переходе за ними были их вежи с родными людьми, табунами, русским полоном и всем, награбленным и нажитым за десятилетия добром, которое они давно уже считали законно своим…
По давнему своему обычаю, половецкие всадники, под стягами своих ханов, стали кружиться по полю. Все быстрее, быстрее… наводя страх на врага и подогревая себя, то растекаясь по всей степи, то сбиваясь в большие отряды.
Так снежный ком, падая с горы, набирает бег и увеличивается в размерах, грозя смести всё на своем пути…
Мономах, неотрывно глядевший на них, перевел взгляд на готового хоть сейчас сорваться с места и ринуться в бой Ставра Гордятича. Затем на невозмутимого, как всегда, Ратибора. Чуть заметно приподнял брови: мол, все видишь?
Тот ответил молчаливым кивком.
Опытный взгляд воеводы сразу подметил, что нет в ослабевших от зимней бескормицы половецких лошадях былой свежести. Нет силы и легкости в их всегда крепких в конце лета и по осени ногах. И только вопрос времени — как быстро они устанут носить своих седоков по вязкой, непросохшей еще до конца степной земле.
Единственной надеждой половцев было смять, прорвать, прогнуть строй русских с первого же удара.
Именно для него, наращивая скорость, они так бешено кружились сейчас по полю.
Теперь уже Ратибор, показывая глазами на пешцев, так же молча, с некоторой тревогой, посмотрел на своего князя: выдюжат?
Тот положил пальцы на рукоять своего меча и добела сжал их: должны… должны выстоять!
А всадники тем временем перестали кружиться. Они собрались, наконец, в огромный темный ком, похожий на охватившую весь горизонт грозовую тучу, сверкающую изнутри грозными молниями сабель, и всей массой — людей, коней, доспехов, оружия — ринулись на пешцев…
4
Расчет Мономаха пойти в Степь ранней весной оказался верным.
Онфим стоял в первом ряду, плечом к плечу с одной стороны с мужем Милуши, а с другой — с Сувором. Тут были богатыри и из Смоленска, и из Ростова, и из Чернигова и других городов и весей…
Половецкие всадники быстро приближались.
Навстречу им, с удаляющимся свистом, хлынул обильный косой ливень темных стрел, выбивший из седел немало вражьих воинов.
То постарались дружинники с крыльев, да стоявшие позади пешцы.
Но и спереди тоже ударил смертоносный град.
Старые щиты вдребезги разнесло бы от не ведающих преград и пощады каленых стрел половцев. Но новые, нарочно обитые по приказу Мономаха железом, выдержали! Благодари, Милуша, князя за такую заботу о своем муже! Онфим вместе с другими пешцами слышали только, как бессильно ударяются о выставленные ими перед собой большие щиты жала смертоносных стрел…
А за стрелами с дикими криками и устрашающим воем навалились и сами половцы…
Их натиск был страшен.
Ржание коней, лязг металла, людские вопли смешались в сплошной оглушающий шум.
Словно ураган, ломающий вековые деревья, пыталась смять лес выставленных против них копий и повалить самих держащих их людей, половецкая конница.
Но пешцы стояли, не поддаваясь ни на шаг. И если кто из них падал, его место тут же занимал один, а то и два стоявших за ним воина.
— Держись, Онфим! — поднимая коня вместе со всадником на копье, натужно хрипел Сувор, успевший по дороге сдружиться с переяславльским кузнецом и даже померяться с ним на ладье силой.
— Держусь! — хэкал тот, тоже вздымая на воздух тщетно силившегося дотянуться до него саблей половца.
Не отставал от них и Милушин муж.
Не отставали и остальные…
Если где и продвигались половцы на несколько шагов, то следующие шеренги, на которые они натыкались, снова останавливали их и отбрасывали назад.
Лучшие половецкие воины, ни ростом, ни статью не уступавшие русским богатырям, прилагали недюжинные усилия, чтобы хоть где-нибудь разомкнуть и прорвать строй неуступчивых пешцев.
Один из таких батыров, расталкивая своих соседей, набросился на Сувора, которому и без того приходилось отбиваться от двух наседавших половцев. Батыр обрушил на него страшный удар своей кривой саблей. Но Сувор, пробив насквозь копьем ближайшего врага, сумел отразить и этот удар затрещавшим щитом. Батыр замахнулся для нового удара. Но тут, к счастью, на выручку подоспел Онфим. Он с хрустом вогнал копье в бок могучего половецкого коня, а Сувор, схватив обеими руками боевой топор, принялся наносить батыру сокрушительные удары, от которых нельзя было защититься ни щитом, ни саблей, ни тем паче, как попытался тот сделать напоследок, стальной боевой рукавицей…
Взмахнув руками, искромсанный половец грохнулся на землю вместе со своим осевшим конем.
Не останавливаясь, Сувор так же расправился и со вторым врагом, распластавшимся рядом с батыром.
Но тут же на него вылетело сразу несколько новых всадников…
Сувор едва успел подхватить свое копье и встретить их — одного, второго, третьего…
А вскоре уже и ему надо было выручать Онфима, пока тому передавали новый меч, взамен сломавшегося старого…
Мономаху и его окружению хорошо было видно, как упорно стоят, словно крепостная стена, русские пешцы.
Изо всех сил бросались на них половцы, но те выстояли, заставив волну первых всадников приостановить свое страшное движение. Сзади на нее нахлынула, напирая и давя своих же, вторая волна.
Половецкое воинство смешалось, чуть отхлынуло…
И снова ринулось вперед.
Теперь его вело одно лишь яростное отчаяние, и от этого второй натиск оказался еще более страшным, чем первый… Судя по замелькавшим в гуще половецкого войска блестящим доспехам и стягам, уже сами ханы ринулись в бой. И гибли один за другим…
На какое-то мгновение показалось, что пешцы не выдержат. Разорвут строй. Прогнутся. Побегут.
— Княже, не пора ли ударить и нам?! — не выдержав, воскликнул в волнении Ставр Гордятич.
Он с готовностью схватился за рукоять своего тяжелого меча и с мольбой посмотрел на Мономаха.
Но тот лишь сдвинул брови и снова устремил свой взгляд туда, где решался исход сражения.
А там русские пешцы, как ни трудно пришлось им, и на этот раз выстояли и заставили вражескую конницу опять смешать ряды.
Половцы снова отхлынули назад и, толпясь, закружились по полю. Но их скачка была уже совсем не такой бешеной, как перед началом битвы.
Тут уже даже молодым дружинникам, для которых этот бой был первым, стало видно, как устали их кони.
А какой половец без коня? Не зря тогда говорили, что степняк не сделает без него и двух шагов…
Половецкое войско в третий раз двинулось на строй русских пешцев. Но теперь шло оно вяло, как в спячке. Ноги их вконец обессилевших коней подгибались, и напрасно всадники нещадно стегали их своими плетками…
Расчет Мономаха пойти в Степь ранней весной, а не осенью оказался верным.
Наблюдая за боем, он словно провел видимую лишь ему одному черту и, как только половцы переступили через нее, произнес первые слова за все это время:
— А вот теперь — пора! С Богом!
И тут же княжеские дружины, дождавшись, наконец, своего заветного часа, как два крыла огромной птицы, ринулись на вконец растерявшихся половцев.
Увидев это, пешцы вытащили длинные боевые топоры и, взмахивая ими, сами двинулись на врага, круша с каждым ударом половецкие головы…
Это было начало победы для русской рати и конец для ее врага. Половцы окончательно не выдержали, дрогнули и — уж такова их натура, если не удалось смять врага первым ударом, то сразу в их войске начиналась паника, — бросились прочь…
Глава третья. Крестный ход
1
Ваня старался так, как еще никогда…
Стас и Ваня стояли впереди длинной очереди желающих исповедаться и причаститься, тихие и примирившиеся. Препираться они начали из-за того, кому первому идти на исповедь. Каждый хотел уступить свое место другому.
Весь вечер они втроем с Леной вычитывали длинное Последование ко Святому Причащению, причем, как сказала Лена, Ваня никогда еще не читал так хорошо.
Все было готово к началу службы. Наконец, из алтаря вышел отец Михаил. В руках он держал напрестольный крест и Евангелие, которые положил на аналой и, прочитав положенные перед началом исповеди молитвы, сделал разрешающий знак подходить к нему.
— Иди! — подтолкнул Ваня Стаса, но тот ответил:
— Ты иди, тебе ведь еще отцу Михаилу помогать!
— Так ведь и ты теперь тоже помогаешь!..
— Не задерживайте! Видите, какая сегодня очередь? — строго остановил друзей отец Михаил и внимательно посмотрел на Ваню. — Или тебе мало вчерашнего наказания?
Тут уже Ваню больше уговаривать не пришлось. Он пулей метнулся к аналою, достал бумажку, но вдруг скомкал ее в руке и, не опустившись, а рухнув на колени, стал на память что-то горячо говорить священнику. На этот раз, как ни велика была очередь, отец Михаил терпеливо дослушал его до конца, даже выждал немного, не вспомнит ли тот еще что, а затем накрыл его голову епитрахилью и прочитал разрешительную молитву. Содеянные Ваней грехи наконец-то были отпущены Богом. И он поцеловал Крест и Евангелие в знак того, что дает обещание стараться не повторять их больше.
Стас с облегчением выдохнул, радуясь за друга. Теперь наступала его очередь исповедаться.
— Ну что? — шепнул он, проходя на пути к аналою, мимо возвращавшегося Вани.
— Благословил причаститься, прочитать часы и снова в алтарь! — весь сияя, кратко ответил тот.
Получив также благословение на причастие, Стас вошел в алтарь и там всю службу делал все то, что подсказывал ему Ваня.
А тот старался так, как еще никогда. Он успевал быть и в алтаре, и там, где подают записки, и даже на клиросе…
— Еще молимся о еже сохранитися веси сей и святому храму сему… — громко, с чувством взывал к Богу отец Михаил.
— Подай, Господи! — подхватывал клирос.
И забежавший на клирос, чтобы уточнить что-то регенту, Ваня взглядом и знаками давал понять людям, что это — об их Покровке идет сейчас речь! Но они и так все понимали. Кланялись, крестились… В глазах многих стояли слезы. Губы молитвенно шевелились.
— Еще молимся во еже услышати нас и помиловати нас… — повысил голос отец Михаил.
Тут уже люди один за другим стали вставать на колени… Вскоре в храме не осталось ни одного стоящего. Даже дядя Андрей грузно опустился на пол и замер, низко опустив свою большую седую голову…
В конце службы было причащение. Стас с Ваней держали красный плат и тщательно вытирали губы каждого, кто сподобился приобщиться святых Христовых Таин. Первым причащали сына Нины, и Стас невольно подумал, как же все-таки хорошо, что она тогда не ушла из жизни. Для нее и ребенка, который — страшное дело — мог бы тогда не появиться на свет! Для вечных душ их — как хорошо…
Потом подошла Лена, чистая, светлая, удивительно красивая… «Да о чем же я это думаю в то время, когда через минуту-другую в меня войдет сам Бог!» — мысленно накинулся сам на себя Стас… Затем причащались Григорий Иванович… дядя Андрей… Самыми последними отец Михаил причастил Стаса и Ваню. Все люди поздравляли причастившихся и говорили: «Телу — во здравие, душе — во спасение!» Дяде Андрею особенно нравилась первая часть этого поздравления, но, когда он сам поздравлял других, по его тону чувствовалось, что и слова о душе тоже были ему по нраву!
Наконец, служба и молебен закончились, и в храме началось заметное шевеление.
По благословению отца Михаила, двум крепким парням из Кругов Ваня вручил тяжелые старинные хоругви, которые лет сто, а может, и двести назад носили во время Крестных ходов, сторожу Виктору доверил нести фонарь впереди всей процессии, Григорию Ивановичу — большой запрестольный крест, а Стасу — храмовую икону — Покрова Пресвятой Богородицы. Лена побежала подниматься на колокольню.
Стас, по примеру остальных, тоже хотел сразу взять икону, подложив ее, как положено, на белое, красиво расшитое полотенце, но отец Михаил остановил его:
— Подожди!
И благословил хору сначала пропеть тропарь Покрову Пресвятой Богородицы.
Певчие дружно и уверенно — эти слова все они давно знали наизусть, и не только они, но и многие пожилые люди в храме, — громко запели:
— Днесь, благовернии людие, светло празднуем, осеняеми Твоим, Богомати, пришествием, и к Твоему взирающе Пречистому образу, умильно глаголем: покрый нас честным Твоим Покровом, и избави нас от всякаго зла, молящи Сына Твого Христа Бога нашего, спасти души наша!
— Вот с этим тропарем и пойдем! — решил отец Михаил и дал знак сторожу Виктору начинать Крестный ход.
2
— Не нравится мне что-то все это! — кивнул вслед мерседесу Молчацкого Ваня…
Колокольный звон — тревожный, настойчивый, зовущий, вот уже почти час плыл над Покровкой. Трудно было поверить, что он — дело рук совсем юной девушки. Но Стас, бережно держа в руках тяжелую икону, время от времени поднимал глаза на колокольню и видел ее фигурку. «Хоть бы сменил ее кто…» — даже забеспокоился он. Но сменить Лену мог только Виктор, а он шел впереди всех с фонарем, в котором горела небольшая толстая свеча…
Крестный ход, обойдя вокруг храма, вышел из ворот и медленно направился вокруг Покровки. Встречающиеся на его пути люди останавливались, крестились. Некоторые неправильно, может быть, первый раз в жизни. Стоявший у забора мальчик лет двух-трех, тот вообще крестил себя сразу обеими руками…
— Не иначе, как будущий архиерей! — показывая на него, улыбнулся отец Михаил.
А навстречу им попадались все новые и новые люди, некоторые присоединялись к Крестному ходу.
Какой-то пьяный парень, купавшийся в пруду, вылез из воды и, выпучив глаза, осенял себя всей ладонью…
И все звонили, будили округу колокола.
Стас шел и думал, что вот так же было и за сто лет до этого дня, когда кто-то, уже давно отошедший в иной мир, тоже нес эту икону, и пятьсот лет назад, и тысячу… И Владимирскую икону также встречали люди, не имевшие никакой надежды спастись от немилосердного завоевателя Тамерлана, который каждый раз оставлял после себя возле покоренных им городов огромные пирамиды из человеческих черепов… И на Казанскую икону с надеждой взирало перед началом Бородинского сражения русское войско, а сам Кутузов, тяжело слезши с коня, опустился перед ней на колени и, тоже молясь, поцеловал ее… Теперь ни для кого не секрет, что и маршал Жуков всю войну провозил под крышей своей «Эмки» чудотворную икону Пресвятой Богородицы… Да и на том самом клочке Сталинградской земли, который так и не смогли захватить фашисты, тоже находилась святая икона, и Покров Пресвятой Богородицы спасительной сенью пребывал над тем местом…
— Гляди! — вдруг оторвал его от этих мыслей возмущенный голос Вани. — Этот пострел и тут поспел!
Стас посмотрел вперед и увидел, что дорогу попытался было пересечь и встать поперек, якобы сломавшись, мерседес Молчацкого, но старшина Зацепин быстро навел в порядок, и тот умчался, оставив после себя огромное облако пыли…
— Не нравится мне что-то все это! — кивнул ему вслед Ваня. — Давай сегодня до самого схода будем дежурить по очереди около дома Григория Ивановича?
— Ага, охранять его! — согласился Стас.
— Только сначала ты, а потом я! Мне нужно домой сбегать после Крестного хода, чтобы узнать, не вернулся ли папка.
— Хорошо, если замечу что подозрительное, сразу же позвоню!
— Не выйдет! — чуть приметно покачал головой Ваня. — Они ж у меня телефон отобрали. Хорошо хоть карманный компьютер догадался не взять с собой…
— Так позвонишь с него!
— Нет, я им пользоваться не умею…
— Как это?!
— Да я его только для красоты носил! — признался Ваня. — Лучше я тебе Шарика своего на время дам. Если что — он быстрей ветра ко мне сразу примчится!
— Мобильная связь двенадцатого века — в двадцать первом? Ну что же, давай! — засмеялся Стас.
Но тут Ваня вдруг снова стал серьезным и строго шепнул, что надо останавливаться — отец Михаил будет читать святое Евангелие…
3
Рита выключила свой мобильный телефон и решительно стерла записанное.
После Крестного хода Ваня, действительно, привел на веревке Шарика и привязал его к дереву.
— Отец вернулся, только какой-то странный и… страшный! Пойду, пригляжу за ним! — сообщил он и сразу же убежал домой.
До начала сельского схода оставалось чуть больше трех часов.
Стас прошел в свою комнату и стал наблюдать за домом, в который вошел Григорий Иванович. Все было тихо и безопасно. Он даже потянулся к компьютеру, но тут вдруг яростно залаял Шарик.
«Эх, надо было хоть неработающий «шмайсер» на всякий случай у Ника взять!» — с запоздалым сожалением подумал он, заметался по дому и, увидев лежавший в углу топор, схватил его и с самым воинственным видом выбежал на крыльцо.
Выскочил и смущенно опустил руку.
Перед ним стояла… Рита.
— Здравствуй! — с доброй улыбкой, словно между ними и не было размолвки в конце их первой и последней встречи, протянула она руку, и когда Стас отбросил топор, спросила: — Ты всегда так встречаешь гостей? А, впрочем, можешь не отвечать, — предупредила она и погасила улыбку: — Прости за неуместную шутку. Я все уже знаю: и про Покровку, и про Ника с его отцом, и что Ваню избили отморозки Градова!..
— Градова? — удивился Стас. — Я думал, это люди Молчацкого…
— Да что ты, разве он способен найти людей, способных на все? Его уровень — только те, кто бутылки по местным лесам собирает… Да и сам он просто актер, которого выгнали за интриги из областного театра!
— Может, пройдем в дом? — предложил Стас. — Кофе, коньяк, виски не предлагаю, но чай со смородиновыми листьями найдется!
— Нет, и тут хорошо! — отказалась Рита. — Все-таки последние дни лета… Сад у тебя дикий, а мне надоели ухоженные, словно искусственные сады… И собачка такая милая… — похвалила она, несмотря на то, что Шарик так и захлебывался от лая. — Только за что она меня так невзлюбила?
— Во-первых, это не она, а он! — уточнил Стас. — А, во-вторых, это — привыкший охранять дом от чужих пес Ваньки с Леной.
— А‑а, ну тогда все понятно! — протянула Рита — Это он так права своей хозяйки на тебя защищает!
— Да какая она хозяйка… — пробормотал Стас, чувствуя, что ему почему-то понравились эти слова Риты. — Она ведь еще совсем маленькая…
— Маленькая? — с сомнением переспросила Рита и почему-то с завистью вздохнула: Подожди, ты даже не заметишь, как она подрастет и станет уже хозяйкой твоего сердца! У меня на это глаз верный…
Они прошли за дом, где не так был слышен лай Шарика, и здесь Рита с упреком взглянула на Стаса:
— Ну, почему ты не смог сразу мне все объяснить! Неужели ты думаешь, я бы не поняла?
— Я пытался, но…
— Да-да, помню, подумав, как всегда о своем, я просто перебила тебя тогда… И… сама же себя наказала!
Рита походила между деревьев и неожиданно сказала:
— Знаешь, мой дед очень любит одну песню. Я точно не помню ее слова. Там один смешной паренек все пел девушке песни. Он их ей, там поется, как улыбки дарил: про ясный день и про рассвет, еще про что-то, о чем в сегодняшних песнях уже, к сожалению, нет, про то, что жить нам вечно, и про любовь, конечно… Он пел, а она это не ценила. Но когда они навсегда расстались, вдруг пришла к нему и сказала…
Рита — чувствовалось, что она брала уроки у профессиональных певиц, тихонечко подобрала нужную тональность и пропела:
— Возьми мое сердце, а песни верни…
— Здорово, правда? — спросила она и чуть слышно проговорила: — Я это к тому, что… прочитай мне еще стихи! А я их на свой мобильный телефон запишу! Буду потом там, — она кивнула куда-то далеко-далеко, — слушать!..
— Хорошо! — согласился Стас. Он покопался в памяти, выбирая, что бы ему подходящее подобрать для девушки, надолго уезжающей за границу, и, погладив еще влажный от недавнего дождя лист сирени, начал:
Прольется дождь — запомни навсегда
Какого цвета на листве вода!
Сорви полынь, и в пальцах разомни,
Взгляни на дальней станции огни,
Постой на месте лучших твоих встреч,
Послушай русскую родную речь,
Перекрестись на Православный храм…
Ну… неужели лучше будет там?!
Рита выключила свой мобильный телефон и решительно стерла записанное.
— А ты жестокий! Такие стихи нельзя брать с собой туда, — покачала она головой и исподлобья взглянула на Стаса: — Иначе сразу вернусь обратно. А мне еще доучиться надо… Ты мне лучше что-нибудь такое, чтоб я обязательно возвратилась!
— Ну, хорошо! — улыбнулся ей Стас. — Тогда слушай другое — «Прогноз погоды»:
В России — дождь. Нелетная погода.
А здесь и лето, словно на заказ,
И всё «О, кэй!» в любое время года,
Как всё у них, то есть, теперь — у нас!
В России — дождь. А мне какое дело?
От Мурманска до Сочи. Ну так что ж?
Мне на работу, хватит, надоело!
Что там ещё? Ах, да — в России дождь…
Бросаю машинально в сумку зонтик,
И тихо опускается рука.
Все здесь «О, кэй!» Так что ж на горизонте
Ищу я долго-долго облака?..
— Вот это совсем другое дело! — Рита спрятала в сумочку телефон, и они медленно вышли из-за дома.
Шарик по-прежнему заливался лаем. Но лаял он теперь как-то по-другому, с остервенением, злобно и, даже не обращая внимания на Риту, совсем в другую сторону — туда, где стоял дом соседа.
— Ах, я растяпа! — стукнул себя по лбу Стас. — Я ж про Григория Ивановича совсем забыл!..
И, коротко махнув на прощание девушке, бросился к разделявшему их дома забору…
4
Шарик задыхался от неудержимого лая…
Стас, не постучавшись, приоткрыл незапертую дверь соседского дома и осторожно позвал:
— Григорий Иванович!
Ответа не последовало.
Тогда Стас вошел в коридор и крикнул уже во весь голос:
— Григорий Иванови-ич!
Не дождавшись опять ответа, он прошел по всему дому, заглянул в келью и с облегчением отметил, что нигде не видно следов насилия и погрома.
«Странно! — подумал он. — А где же он сам? Может, где-нибудь во дворе?»
Он выглянул в окно и тут же отпрянул, увидев вместо Григория Ивановича совсем другого человека. Прячась за деревьями, тот шел к деревянной баньке, темневшей в самом углу двора. Крепкая, сложенная из добротных бревен — она была гордостью Григория Ивановича. Но дело было не в этом, а в том, что человек был одним из охранников Молчацкого!
Стас выскользнул за дверь и осторожно стал следить за этим человеком.
Шарик задыхался от неудержимого лая.
— Да тише ты, и без тебя все вижу… — досадливо отмахнулся от него Стас, не замечая, что, прячась за теми же самыми деревьями, за ним следовал и второй охранник Молчацкого…
Так, крадучись, они втроем дошли до самой баньки, из которой слышались приглушенные голоса Григория Ивановича, дяди Андрея и еще кого-то… Стасу не было времени гадать, кого именно. Он обогнал удивленно взглянувшего на него первого охранника, ворвался в баньку и, увидев сидящих в уютной парилке Григория Ивановича, дядя Андрея и Юрия Цезаревича, закричал:
— Григорий Иванович! За вами охотятся! Скорей уходите отсюда!
— Да что это за игры в казаков-разбойников со старшими? — возмутился Юрий Цезаревич.
— Охотятся, говоришь? — Григорий Иванович, зажав ладонью то место, где был спрятан документ из Государственной Думы, словно в замедленной съемке начал медленно подниматься со ступеньки, еще медленнее сделал шаг к открытой двери… И тут Стаса кто-то быстро и сильно толкнул в спину. Он полетел вперед и уткнулся головой в мягкий живот охнувшего дяди Андрея.
В то же мгновение дверь захлопнулась, и наступила полная темнота.
— Ничего! — успокаивающим тоном сказал Григорий Иванович. — Сейчас мы ее откроем.
Но дверь не поддалась. Даже после того, как на помощь Григорию Ивановичу пришел дядя Андрей, показалась лишь узенькая полоска света. Кто-то явно придерживал ее снаружи.
— Скорее! — с натугой хрипел этот «кто-то» — Подтаскивай сюда бочку с водой… И бревно это тоже тащи! Подпирай им дверь! Вот так! Так! Все, попались, голубчики!
5
— Хоть бы форточку догадался сделать! — простонал дядя Андрей.
— Немедленно откройте!
Когда Григорий Иванович был заместителем губернатора области, говорят, подчиненные побаивались даже его шепота.
А тут, наверное, самый грозный крик, на который он был способен, не подействовал на охранников.
— Шуми-шуми, все равно никто не услышит! — засмеялись они в ответ. — А еще лучше отдай нам сразу документик, и разойдемся с миром!
— Какой еще документик? Что за бесчинство такое? — возмутился Юрий Цезаревич. — И вообще, что это все значит?
Вместо этого где-то в углу послышались возня и бормотание Григория Ивановича:
— Подожди, у меня тут где-то огарок свечи был… Ага! Вот он… Андрюха, у тебя спичек нет?
— Откуда?
— А ну да, ты же здоровье у нас бережешь! Юрка, может, у тебя есть?
— На, держи!
— Ого! Зажигалка? Курить, что ли, начал?
— От такой жизни как не закуришь?..
Григорий Иванович чиркнул зажигалкой, поднес ее огонек к свече в консервной банке, и в парилке сразу стало светло.
Стас огляделся. Все как в обычных деревенских банях: деревянные полки, деревянные стены и большие булыжники в металлическом баке.
— Хоть бы форточку догадался сделать! — простонал дядя Андрей.
— Зачем? — удивился Григорий Иванович. — Когда я ее строил, сердце было в порядке, и делал все так, чтобы пар был на славу! Не баня — а крепость!
— Надо милицию вызывать! Да не ту, что в городе, пока они еще приедут, а нашего старшину!
— Сейчас! — Стас с готовностью вынул из кармана телефон и ахнул: — А я, как нарочно, номер здешнего участкового выбросил… Да и все равно здесь никакой связи нет… — приглядевшись, сообщил он.
— Я же говорил — крепость! — со знанием дела постучал ладонью о стену Григорий Иванович.
— Да-да! — тут же послышалось из-за двери. — Вы хотите сказать, что уже согласны?
— Нет! — крикнул Григорий Иванович. — Я только хотел сообщить, что ничего у вас, негодяев, не выйдет!
— Значит, по-хорошему не хотите? Ну что ж…
За той стеной, где был бак, загрохотали шаги, послышался звук открываемой железной дверцы и звуки подбрасываемых в печь поленьев.
— Что они задумали? — встревоженно посмотрел на Григория Ивановича дядя Андрей.
— Попарить нас, кажется, захотели! — ответил тот и закричал: — Эй, вы! Мальчонку хоть пожалейте! Выпустите, говорю, его!
— Еще чего! — раздалось в ответ.
— Когда он как рак красным начнет становиться, и глаза у него вылазить начнут, ты у меня сразу сговорчивым сделаешься!
В парилке и, правда, стал быстро накаляться и словно улетучиваться годный для дыхания воздух.
— Мерзавцы… — в бессилии ударил кулаком по ступеньке Григорий Иванович.
Юрий Цезаревич посмотрел на него и тихо спросил:
— Зачем ты меня сюда привел?
Григорий Иванович виновато положил ему ладонь на плечо:
— Прости, Юр, хотел по старой мальчишеской дружбе упросить тебя отказаться от своего заявления, что наша школа нецелесообразна, и сказать сегодня об этом на сходе!
— Да ты знаешь, что бы мне было за это? Хотя… — он покосился на булыжники в баке и безнадежно махнул рукой: — Наверное, все лучше, чем то, что нас теперь ждет…
Григорий Иванович перевел глаза на молчавшего дядю Андрея:
— А ты что не упрекаешь меня? Ведь ты же так берег себя, чтобы хоть на годик дольше прожить…
— Да какая разница! — махнул рукой дядя Андрей. — Я еще на службе в церкви сегодня подумал: ну, проживу еще десять лет… ну, самое большее, двадцать! А что потом? И когда ты Юрку позвал с собой для разговора, я для того и увязался с вами, чтобы спросить у тебя, как мне теперь жить!
— Да… — с горькой усмешкой подытожил Юрий Цезаревич. — Вот и состоялась встреча старых друзей! Так сказать — «Сорок лет спустя!» Сам Дюма до такого бы не додумался…
Стас посмотрел на него, на Григория Ивановича, на дядю Андрея, и до него стал доходить весь ужас происходящего. Ну, они-то, ладно, хоть пожить-то успели. Не зря говорят — сорок лет спустя, да еще плюс столько, сколько ему… А он? И… что будет с его родителями?
К счастью, Григорий Иванович нашел единственные слова, которые в этот момент могли его утешить:
— Слава Богу! Мы хоть все причастились сегодня. Так что если что, пойдем, как мученики — прямо в рай!
— Вы — да! А я?! — гневно оборвал его Юрий Цезаревич. — Почему я должен погибать, даже не зная, за что, вернее за то, с чем не согласен и вообще слушать все эти дурацкие бредни? Эй, вы!!!
Он подбежал к двери и принялся стучать в нее кулаками:
— Выпустите меня отсюда! Я — директор школы! Я — друг вашего начальника — это же я помог ему!
— А вот мы тебе ничем не можем помочь! — послышалось в ответ притворно-сочувственное. — Вернее, можем, и даже поможем сразу, если ты уговоришь своего друга отдать нам то, что нам от него нужно!
Юрий Цезаревич, как затравленный, оглянулся:
— Гришка, Христом Богом твоим молю — отдай им то, что они просят!
— Твоим? — удивленно переспросил Григорий Иванович. — Насколько я помню, когда ты был таким же, как сейчас Стас, он был и твоим Богом!
— Да! — согласился Юрий Цезаревич и тут же протестующе выставил перед собой руку: — Но вспомни, кто виноват в том, что я отрекся тогда от него? Ты, Андрюха, увидев на мне крестик, когда я купался с тобой на реке, за горсть конфет сказал это Гришке. Ты, Гришка — своему отцу. Тот — директору школы. И когда меня прижали к стенке — крест или галстук, я был вынужден выбрать последний. Ведь без него я не смог бы поступить в институт, не стал бы директором школы… Впрочем, я уже и так перестал быть им… Это что же — выходит — я зря прожил всю жизнь? То есть, как это прожил?! Нет!!! Я не хочу умирать! Я не хочу этой кошмарной вечной пустоты!!!
— Да какая же там пустота, Юрка? — как можно мягче сказал Григорий Иванович. — Там ведь тоже жизнь! Причем, вечная, и здесь только ее начало! Что, наши предки и самые умные люди всех времен и народов были глупее тебя, безоговорочно веря в это?
Юрий Цезаревич медленно поднял голову, и в глазах его вдруг появилось что-то осмысленное.
— Ты… думаешь… там… и, правда, что-то есть? — веря и не веря, осторожно спросил он.
— Конечно!
В парилке становилось все жарче и жарче. Уже почти нечем было дышать. Полжизни можно было отдать за один глоток свежего воздуха…
Дядя Андрей давно уже снял с себя свитер, который носил даже летом, боясь простудиться. Теперь потянул с себя и футболку. Стас последовал его примеру. Начал раздеваться и Юрий Цезаревич… Только Григорий Иванович, как был, так и оставался в пиджаке. И по его лицу было видно, что никакая сила не заставит его с ним расстаться.
— Конечно, есть! — видя, что Юрий Цезаревич замолчал, не зная, что ответить, повторил он. — Но весь вопрос: каким ты войдешь в эту вечность? Ведь жизнь-то дана зачем? Чтобы за время, что нам дано здесь на земле, соединиться с Богом! А на тебе даже креста нет…
— Да я бы теперь… и надел… пожалуй… — пробормотал Юрий Цезаревич. — Только разве они выпустят меня сбегать в храм, чтобы купить его?
— Вот уж поистине сказано: пока гром не грянет, мужик не перекрестится! — покачал головой Григорий Иванович и снял с себя свой нательный крест: — На, держи мой!
— А ты? — хватаясь за крест, как моряк за спасительный круг во время шторма, испуганно взглянул на него Юрий Цезаревич.
— Что я, не в своей бане, что ли?
Григорий Иванович поднял с пола несколько щепок, отобрал две лучшие, затем с помощью догадавшегося, что он собирается сделать, Стаса надергал из пазов пакли, свил из них две веревки. Одной, поменьше он связал щепочки в крестик, а к большей привязал его и повесил себе на шею.
Юрий Цезаревич с серебряным крестиком в руках стоял, глядя за каждым его движением, словно оцепенелый.
— Ну, а ты что стоишь? Надевай! — заметив это, накинулся на него Григорий Иванович. — Да перекрестись хоть сначала! Да не так! — поморщился он, видя, как Юрий Цезаревич крестится так, словно шарит рукой по телу в поисках чего-то забытого. И своей рукой помог ему правильно сложить пальцы и перекреститься: — Вот: так-так-так и так! А теперь, давай — сам!
Юрий Цезаревич послушно перекрестился и надел на себя крест.
— Ну, вот и слава Богу. И, правда, уже не так стало страшно… — прошептал он и, опустившись на раскаленную ступеньку, взвился, крикнув от боли:
— Ой!
— Что такое? — забеспокоился Григорий Иванович.
— Жжется… — объяснил ему Юрий Цезаревич, на что Григорий Иванович только рукой махнул:
— Так это же ерунда! В аду бы тебе куда горячее было!
И тут Юрий Цезаревич улыбнулся. Он, как понял Стас, окончательно пришел в себя.
— Эй! — снова послышались голоса снаружи. — Вы там еще живы? Скорее решайте, а то уже и нам тут становится жарко.
— Подождите! Настанет час, когда вам не так жарко станет! — как-то мигом окрепнув в духовной жизни, пообещал Юрий Цезаревич.
И тут… бывают же такие совпадения: где-то у входа в баню раздался сильный взрыв, очевидно опаливший огнем одного из охранников.
— Ай! — вскричал тот и простонал второму: — А ну-ка сходи, проверь, что там еще такое…
Послышались быстрые шаги, еще один вскрик боли. Затем, судя по звукам, уже несколько человек подошли к закрытой двери, отодвинули бочку, с грохотом отбросили подальше бревно…
Наконец, дверь распахнулась, и вместе с рванувшимся в парную порывом холодного, свежего, сытного воздуха появилось взволнованное лицо Лены:
— Ой, простите… — смущенно попятилась она и уже из предбанника уточнила: — У вас там все в порядке? Стасик, ты цел?!
— Да! — крикнул, успокаивая ее, Стас.
— Можешь передать батюшке — всё и все целы, живы… — поддакнул Григорий Иванович.
— И даже здоровы! — подтвердил, выходя последним, дядя Андрей.
— Благодарение Богу! — повторил Юрий Цезаревич и обессиленно сел на лавку в предбаннике.
Стас быстро надел джинсы и, натягивая на ходу футболку, вышел во двор к друзьям.
Блаженно сощурился на солнце… Набрал полную грудь воздуха…И вопросительно посмотрел на Ваню.
— Это все Шарик! — лаская пса, объяснил тот. — Он прибежал, и мы с Ленкой сразу обо всем догадались. Она помчалась к участковому, а я — в церковь к сторожу… Тот устроил маленький фейерверк, ну и когда эти отвлеклись, старшина с ними быстро разделался. Да и сам Виктор, оказывается, будь здоров, какие приемчики знает!
— Странно! — блаженно вдыхая чистый, свежий воздух, нашел еще в себе силы удивиться Стас: — Я же ведь Шарика даже отвязать не успел!
— А он сам отвязался! Он это у нас хорошо умеет, правда, Шарик? — спросил у вилявшего хвостом пса Ваня. — Правда, за это ему обычно достается… Но сегодня так уж и быть, получит самую большую кость. Но только — после схода! Потому что мы и так уже на него опоздали!
Глава четвёртая. Белый гонец
1
Славко поднял с земли половецкое копье и грозно выставил его перед собой…
Двигаясь в заметно поредевшем ряду пешцев, Онфим шел по-прежнему рядом с Сувором и Милушиным мужем.
Шли, не торопясь, так, как велел им сотский.
Неожиданно среди множества вражеских тел Онфим вдруг заметил пронзенного стрелой молодого половецкого воина, совсем еще отрока. Судя по одежде, это мог быть сын какого-нибудь хана. Он лежал рядом с убитым конем, почему-то прикованный к его седлу стальной цепочкой, и чудом не был затоптан копытами только что промчавшейся здесь сначала половецкой, а затем и русской конницы. Наверное, хан так заботился о сыне, боялся, чтоб не потерялся в бою, да все равно потерял, решил Онфим.
«Надо же — даже их дети вышли на оборону своих вежей!» — хмурясь, покачал он головой.
Черты перепачканного грязью и то ли своей, то ли чужой кровью лица убитого показались ему больше русскими, чем половецкими, и даже чем-то немного похожими на пропавшего Славку…
«А может, это из наших, русских, выкормленный с младенчества этими волками-половцами, как звереныш?» — подумал он и вдруг заметил, что юноша вроде бы как приоткрыл глаза и пошевелился. Такой, не задумываясь, может метнуть в спину кинжал, промелькнуло в голове Онфима. Нет, решил он, лучше ударить лишний раз даже мертвеца, чем погибнуть по глупости. Онфим поднял топор, но не успел замахнуться, как половецкий юноша неожиданно сел и, отбросив подальше зажатую под мышкой стрелу, Славкиным голосом окликнул:
— Онфим! Онфимушка! Не убивай! Это же я — Славко!
— Тьфу ты! Славко! Опять ты? Живой?! — опешив поначалу, обрадовался Онфим.
— Эй, ты чего? — заметив, что он приотстал, окликнул Милушин муж.
— Да ты посмотри, кто тут!
— Славко?! — удивился Милушин муж и заботливо спросил по-прежнему остававшегося на месте отрока: — Ты что — ранен?
— Да, кажется… нет!
— Откуда ты здесь взялся?
— После, после расскажу! — отмахнулся Славко и попросил, показывая на стальную цепочку: — Сначала освободите меня от нее! Сможете?
— Да что ж мы не кузнецы, что ли? — слегка обиделся на такой вопрос Онфим, но даже им с Милушиным мужем пришлось повозиться, чтобы перерубить эту цепь.
— Крепкая! Хоть и тонкая… — подивился Милушин муж, разглядывая ее в своих могучих руках. — На востоке ковали. Может, даже в Дамаске!
— Хорошая работа! — подтвердил Онфим, протягивая отроку цепь: — Держи на память!
Но Славко, даже не поглядев на нее, вскочил на ноги. Не хотелось ему ничего иметь такого, что бы напоминало ему о Белдузе. А вот отомстить ему за все он сумеет! И прямо сейчас!
— Эй! — закричал он скакавшим мимо русским всадникам: — Белдуза еще не поймали?
— Да как же его теперь узнаешь? — сокрушенно покачал головой один из них. — Говорят, он свой наличник с себя снял!
— Зато серый плащ, греческие доспехи со львом на груди, да зеленые сапоги оставил! И во-он в ту сторону поскакал! — Славко показал пальцем на один из далеких холмов.
— Ну, по таким приметам да твоей указке мы его живо найдем! — обрадовались дружинники, разворачивая коней.
— И найдут! — с облегчением выдохнув, убежденно сказал недоуменно переглянувшимся кузнецам Славко. — А теперь пошли, смотри, как мы уже от своих отстали!
Он поднял с земли половецкое копье и, грозно выставив его перед собой, с сияющим видом, самым быстрым шагом, почти бегом пошел рядом с Онфимом и Милушиным мужем.
— Куда идем хоть? — спросил он, готовый идти с такими богатырями, да еще и в бою, хоть на край света, и неожиданно услышал:
— За добычей!
— Что-что? За чем?.. — разочарованно переспросил Славко.
— За добычей! — повторил Онфим. — Сотский сказал, что скоро половецкие вежи, а там много всякого добра. Хотя, мне чужого не надо! — сплюнул он. — Я и своими руками заработаю.
— Мы заработаем! — поправил Милушин муж. — Только бы половцы снова нам не мешали!
— Да, потому и идем! — подтвердил Сувор таким тоном, словно поставил точку в неприятном для всех разговоре.
Догнав свой отряд, они какое-то время шагали молча, обходя лежащих лошадей и убитых всадников. А затем богатыри не выдержали.
— Что все это значит? Где ты был? Почему к коню был прикован? — наперебой принялись прямо на ходу строго пытать они Славку. — Откуда про Белдуза так много знаешь? И вообще, что с тобой было?
2
Две мысли останавливали Славку…
А было вот что.
После того, как хан Белдуз отдал приказ развязать Славку и трогаться в путь, вместе с половцами он прошел в подлесок.
Здесь он сам попросил себе смирную лошадку Тупларя. Ему предлагали более быстрого и крепкого коня, принадлежавшего до этого Узлюку. Но не хотелось Славке сидеть в седле, в котором ездил тот, на совести которого был не один десяток, если не целая сотня, безвинно загубленных душ. Даже седло, и то у него было наше, русское…
Как только Славко забрался на лошадь, хан знаком подозвал его и велел протянуть к нему левую руку. Недоумевая, Славко выполнил приказ. Белдуз надел ему на запястье широкий блестящий браслет.
— Не давит? — заботливо осведомился он.
— Нет, даже слететь может! — проверяя, тряхнул рукой Славко.
— Ай-яй-яй! — сокрушенно покачал головой хан и неожиданно надавил на браслет: — А так?
Щелк! — сработал какой-то хитрый замок, и тут Славко увидел, что от надетого на него браслета уходит длинная, не меньше, чем на две-три косых сажени, цепь, другой конец которой прикреплен к седлу жеребца хана.
— Мы быстро пос-скачем! Ночь! Вдруг потеряеш-шься? — объяснил Славке Белдуз и почмокал языком. — Тогда долго-долго ж‑жалеть будеш-шь! Ведь мало того, что потеряешь мои двадцать златников, так еще и награды от старшего хана лишиш-шься!
— Какой еще награды? — проворчал Славко, больше всего на свете не выносивший, когда его лишали свободы.
— А разве ты не з‑знал? — пуская жеребца вскачь, спросил Белдуз изо всех сил старавшегося не отставать от него Славку. — У нас, в Степи, положена награда вестнику! Если весть хорошая, то и награда хорошая. Весть плохая — и награда плохая. Можно даже головы лишиться, если она совсем плохая. Тех, кто везет такую, мы называем «черными вестниками», и с ними отправляем самых ненужных воинов. Каких не жалко. Таких, каким был тот, на лош-шади которого ты едеш-шь! Они всегда едут потихоньку, не торопясь. Зачем спешить на собственную казнь? Ну, а если вес-сть хорош-шая… такая, какую везем мы, хан за нее даст награду. Мож-жет, даже то, что ты сам у него попросиш-шь!.. И с такой вестью надо спеш-шить!
— А у нас, наоборот, доставлять самые опасные грамоты, например, передать врагу «Иду на вы!», отправляются лучшие гонцы! — с гордостью заметил Славко и добавил: — Причем, их не посылают, а они вызываются сами!
— Странный обычай! Лиш-шаться лучших, когда можно потерять худшее! — удивился Белдуз. — А ч‑что это значит — иду на вы?
— Это перед началом похода объявить врагу о том, что ты выступаешь на него! — охотно объяснил Славко и с ехидцей спросил: — А разве у вас не так делается?
— Зачем? — не понял его насмешки Белдуз. — Внезапность — половина победы! А если еще ус-сыпить бдительность врага ложной клятвой: поцеловать свою обнаж-женную саблю в знак вечного мира, а потом вдруг ночью, когда тебя с‑совсем не ж‑ждут, напасть — это уж-же сразу, с‑считай, победа!
Хан надолго замолчал, припоминая, наверное, такие свои победы.
Остальные половцы тоже скакали, сосредоточенно молча, помня, что еще находятся на русской земле.
Старый половец Куман также постоянно держался около хана. Как опытная лиса, он будто нюхом угадывал нужный путь, и если Белдуз сбивался с него, мгновенно, так что тот и не замечал, исправлял это.
— Скорее, скорее, — торопил он. — До света нужно проехать Змиевы валы, где много русских дозорных. А уж в Степи они нам не страшны!
И они скакали еще быстрее…
Совсем рядом поблескивал серебряный наличник Белдуза.
Маняще посверкивала в свете луны рукоять его булатной сабли.
Ах, как хотелось Славке подскакать поближе, выхватить эту саблю из ножен и перерезать ею горло Белдуза.
А там, вытолкав хана из седла, перескочить на его коня и — пока ночь, темнота, поминай его половцы, как звали!
Ах, как хотелось… Но нет — нельзя!
Две мысли останавливали Славку. Не все он еще сделал для родной Руси. Нельзя было убивать хана, когда тот, сам не ведая, так спешил к своим, чтобы погубить Степь.
И уж очень хотел он еще раз поискать родную матушку. Тем более, что ехал-то в Степь, где, возможно, она еще томилась в неволе. И не с пустыми руками, как раньше, а со златниками, на которые можно ее выкупить!
3
Славко почувствовал, что сейчас произойдет что-то ужасное.
Под утро они доехали до широкой, с высокими обрывистыми берегами, реки.
При виде ее половцы заметно повеселели.
— Ну, вот и добрались! — устало заметил Куман.
— Да, — гарцуя на самом краю обрыва, согласился Белдуз и снял наличник. — Теперь мы, считай, уж-же дома! Еще с‑совсем немного и…
Славко оглянулся и со вздохом понял, что русская земля, с ее одолень-травой, церквями и родными людьми, осталась позади.
Впереди была готовящаяся к скорому ледоходу река. И за ней — насколько хватало силы у взгляда — Дикое поле, с его пологими холмами и оврагами, а за ним, еще более необъятная, половецкая Степь.
Что-то болезненно сжалось в груди Славки. Ему вдруг остро захотелось назад. К своим.
И в этот момент чужая земля неожиданно задрожала и заходила под ним ходуном.
Славко даже не сразу понял, что произошло.
Зато Куман, как всегда, был начеку.
— Осторожней, хан! — вскричал он. — Скорее назад!
Белдуз резко дернул поводья. И — обошлось. Задние ноги жеребца успели оттолкнуться от оползневой кручи до того, как она со страшным грохотом рухнула вниз. И только тут Славко понял, какой опасности избежал он сам. У него даже сердце похолодело. Ведь полети хан с такой высоты, то неминуемо потянул бы за собой и его… Первый раз за последние годы Славко вдруг отчетливо понял, что в этой чужой земле, прикованный стальной цепочкой к седлу Белдуза, он ни в чем не мог надеяться на самого себя. Никак не мог помочь себе. Он вспомнил вечерний разговор со Звениславом и второй раз за последние сутки, во весь молчаливый голос, обратился к Богу. На этот раз — спасти и сохранить его в этих чужих краях!.. И не только его, спохватившись, домыслил он, но и родную матушку, всю Русь!
Тем временем половцы осторожно подъезжали к краю обрыва, смотрели вниз и качали головами.
Сам Белдуз вел себя так, словно ничего и не произошло. Только смуглое лицо его было сейчас бледным. Почти таким, как его серебряная личина.
Объявив короткий привал, он сел рядом со старым половцем и стал разговаривать с ним. Прямо за ними, тоже отдыхая, стояли их кони…
Славко из-за проклятой цепи вынужден был сесть рядом и слышал всю их беседу до самого конца. Страшного конца, о котором он не мог даже подозревать, хотя уже и знал, что нет такого зла, на которое не был бы способен этот безжалостный хан…
Но даже в начале он почувствовал что-то неладное и на всякий случай притворился, что спит. И слышал только голоса. Постепенно накаляющийся — Белдуза, и все более грустный — Кумана.
— Как ты думаешь, согласится Ороссоба пойти на Русь, пока князья будут заняты осадой Корсуня? — спрашивал Белдуз.
— Мне ли думать за самого старшего хана? Как он решит, так и будет! — покорно отвечал старый половец и, поправляя толстые кожаные ремни, которыми была закреплена большая нагрудная бляха — единственная его защита, вздыхал: — Может ли жалкая дождинка осуждать сбросившую ее на землю тучу?
— Но разве ты не слышал мои планы! Разве они не хорош-ши? Разве они не будут полезны всей Степи?!
— Да, они хороши и полезны. Но разве может младший ослушаться старшего?
— А почему бы и нет?
— Я уважаю обычаи Степи.
— Я тоже чту их. Но кроме них есть еще здравый с‑смысл!
— Что ты хочешь этим сказать?
— С‑старый хан доживает последние дни.
— Он еще может сесть на коня и повести за собой войско!
— Все равно дни его с‑сочтены!
— Дни каждого человека сочтены. Еще с колыбели он делает свой первый шаг к могиле и идет к ней всю свою жизнь…
— Что хочешь с‑сказать этим?
— Ничего! Всего лишь только то, что умрет этот хан — на смену ему придет другой, самый старший из вас!
— И… тоже откажет! Разве это с‑справедливо?
— Значит, такова будет его воля. Ведь он же — старший хан!
— А если есть другие ханы — молодые, крепкие, более удачливые, чем любящие лишь почет да покой с‑старики? Способные не просто сесть на коня и повести войско, а захватить всю Русь, да что там Русь — тот же Корс-сунь, царство ромеев, весь мир!? Что молчишь?
— Я не молчу. Я знаю, только одно. Степь ждет беда, а может, и гибель, если младшие перестанут слушаться старших. Ведь тогда перестанет выполняться и свято чтиться всеми, даже самыми молодыми и сильными, главный закон Степи.
— Но ты же во всем с‑слушаешься меня, хоть и намного старше?
— Я — твой воин. И готов выполнить любой твой приказ! А то — ханы! Не нужно сравнивать волну с ветром, который гонит эту волну.
— Куман… Куман… Хорошее у тебя имя[4]. Но плохо, что ты не понимаешь меня. Или — не хочешь понять? И что же — так, как ты, думают вс-се?
— Не все, но большинство. Разве может в степи расти один только седой ковыль? Если бы так думали все, мы были бы непобедимы!
— И ес-сть нашим лошадям было бы нечего! К счастью, кроме сухого ковыля, в степи ес-сть еще молодые, сочные травы!
— К счастью? Разве ты не знаешь, что у счастья есть родная сестра — беда?
— Опять ты за с‑свое. Тогда я спрошу у тебя прямо. А если я нарушу этот, как ты говоришь, главный закон Степи?
— Тогда и ответ будет прямой, как вся дорога моей жизни: я стану служить тому, кто чтит его до конца.
— До конца? Хм-ммм… до конца… до конца… Ну что ж‑ж!
Хан немного помолчал, затем, судя по его шагам и дыханию прямо над Славкиным лицом, склонился над ним…
— Спит! Устал в дороге, — как всегда успокаивающе заметил ему старый половец.
Но Белдуз был иного мнения:
— Глаза с‑спят, но уши-то открыты! Всё с‑слышал… — прошептал он и, дернув за цепочку, вскочил на своего жеребца. — Вс-ставай, З‑златослав, дорога не ждет!
Славко, проклиная все на свете, старательно делая вид, что протирает со сна глаза, торопливо последовал его приказу.
Медленно, приглашая Кумана проследовать за ним, словно желая сказать еще что-то, Белдуз направился к нависшим над берегом оползневым кручам.
— Так говориш-шь, готов выполнить любой мой приказ‑з? — подводя его к самому краю и пропуская вперед, с усмешкой спросил он.
— Да, хан! — согласно наклонил голову старый половец.
— Тогда — прыгни с обрыва! — предложил Белдуз.
— Зачем?!
Куман попытался осторожно съехать с опасного места на твердый участок земли.
Но Белдуз поставил своего жеребца поперек, не давая ему сделать это.
— А затем, чтобы я поверил, что ты с‑служишь мне, а не главному хану, который приказал тебе ш‑шпионить за мной! Да-да, — не давая старому половцу возразить, прошипел он. — Я вс-сё з‑знаю! Сейчас много молодых ханов, и он велел тебе узнать их настроение. Что ж‑ж, раз он пошел на это, з‑значит, опасается нас! И значит, я узнал то, что хотел, и знаю теперь, как вести с‑себя на с‑совете ханов!
Со стороны казалось, что хан о чем-то советуется со старым половцем. И только Славко с замершим сердцем слышал всю правду.
Он чувствовал, что сейчас произойдет что-то ужасное.
И не ошибся.
— Осторожней! — так, чтобы все слышали, вдруг громко крикнул хан.
Но было поздно.
Конь старого половца неожиданно вскинулся, круча вздрогнула, и Куман с диким криком прямо на нем полетел вниз…
Подъехавшим половцам все это показалось несчастным случаем, какой совсем недавно едва не произошел с самим ханом.
Но Славко своими глазами видел, как Белдуз неожиданно достал маленький нож и кольнул им коня Кумана…
Затем он также незаметно спрятал нож и, стоя над рекой, принялся сокрушенно качать головой:
— Бедный Куман! Вот ведь как бывает! Меня спас, а сам не уберегся! Вс-се видели? Так и доложите с‑старшему хану!
Он метнул взгляд на Славку, который не успел сделать вид, что ничего не заметил. Снова усмехнулся. И свирепо оглядев оставшихся воинов — четверых от целого отряда — с места пустил своего коня вскачь, в поисках удобного места для спуска и переправы.
Цепь больно рванула похолодевшего Славку, едва не выворачивая ему руку, и он запоздало бросился догонять хана.
Вздыхая о превратностях судьбы, со страхом косясь на Белдуза, за ними последовали и остальные половцы…
4
— Хорошая грамота! — одобрительно кивнул главный хан.
Не зря торопился Белдуз возвратиться к главному хану.
Тот уже готовился развязать последний, третий узелок на шелковой веревочке, когда ему доложили о том, что хан Белдуз вернулся с грамотой и уже подъезжает к шатру.
Сидевшие вокруг священного очага ханы недоверчиво посмотрели на заляпанного с ног до головы грязью дозорного, те, что были помоложе, сразу оживились и стали радостно переглядываться.
Ороссоба, прежде чем отпустить всадника, задал ему несколько вопросов про то, сколько воинов возвращается с Белдузом, и есть ли среди них старый половец. Дозорный подробно ответил. Главный недовольно покачал головой, потом задумался и сделал слабый жест — ну, ладно, остальное мы сами узнаем, иди…
Наконец, полог распахнулся, и вошел Белдуз, ведя за собой озиравшегося по сторонам Славку.
Ороссоба неторопливо развязал узелок, посмотрел на ровно свисавшую с его пальцев веревку, затем — вопросительно на Белдуза, на его усталый вид и перевязанную руку:
— Привез грамоту?
— А как ж‑же!
— И где же она?
— Вот! — выталкивая вперед Славку, ответил Белдуз.
Ни одна жилка не дрогнула на лице главного хана. Так ни один ветер не пробивается на поросшую ряской поверхность закрытого со всех сторон вековыми деревьями пруда. Он скользнул глазами по русскому отроку и, остановившись взглядом на привезшем его хане, чуть приметно повел плечом:
— Ну, раз привез — так читай!
Хан дернул Славку за цепочку и прошипел:
— С‑слыхал, что приказывает старший хан? Нач-чинай!
Славко торопливо кивнул и громко, понимая, что такой старый человек, как главный хан, наверняка плохо слышит, отчеканил:
«Наказываем тебе, князь, быть с войском к концу весны в Переяславле. А оттуда мы всей Русью двинем на богатый град Корсунь. А все это велим хранить в великой тайне!»
Закончив читать, Славко вопросительно посмотрел на Ороссобу, который слушал его с прикрытыми глазами.
— Там еще «м‑мммм» есть! — напомнил Белдуз.
— Ах, да… — кивнул Славко, холодея от его тона, — он был точь-в-точь таким, как в последнем разговоре хана с Куманом. — А после прочтения этой грамоты приказываю немедленно уничтожить ее. И подпись — Князь Владимир Мономах!
— Хорошая грамота! — открывая, наконец, глаза, одобрительно кивнул Белдузу главный хан. — О‑очень хорошая!
— Вот видишь! — довольно усмехнулся тот. — Купец правду сказал! Надо отправить его в Корсунь с грамотой. И начинать готовиться к походу на Русь! А этого русского княз-зя-изгоя, который обманул нас, позволь казнить мне прямо сейчас! С‑стольких людей погубил из-за него з‑зря!
— Иди! — кивнул Орособа и, заметив, что Белдуз повел за собой и Славку, неожиданно поинтересовался: — А этого куда ведешь?
— Туда же! Чтобы не вынимать два раза с‑саблю из ножен! — к ужасу Славки объяснил Белдуз и ухмыльнулся: — Сам ведь слышал — Мономах приказал сразу ж‑же уничтож-жить грамоту пос-сле прочтения!
— С каких это пор ты стал слушаться Мономаха? — с удивлением посмотрел на него главный хан и знаком велел Белдузу подождать. — Насколько мне помнится, последний раз ты целовал свою обнаженную саблю в знак вечной дружбы с ним два года назад, а после этого уже трижды делал набеги на Русь!
— Это он, чтоб мне двадцать златников не возвращать! — всхлипнул Славко, надеясь не столько на милосердие старого хана, сколько на то, чтобы привлечь его внимание к себе.
И не ошибся.
— За что? — сразу заинтересовался тот.
— А за то, чтобы я ту грамоту, которую я и, правда, после того, как прочитал, в костер кинул, тебе потом слово в слово пересказал!
— А зачем же ты в костер ее кинул?
— От страха! Перед Мономахом!
— Ха… от страха… ха-ха… перед Мономахом… Слыхали? — усмехнувшись, чего, судя по всему давно уже не слышали от него ханы, переспросил старик и впился глазами в Славку: — И ты передал слово в слово?
— Конечно! Да! — прижал ладони к груди Славко, краем глаза замечая, что и Ороссоб и Белдуз, кажется, остались довольны таким ответом.
Во всяком случае, Белдуз слегка ослабил напряжение цепи, а главный хан, подумав, сказал:
— Ладно. Купца вызовем. Прямо сейчас! — он дал знак телохранителю, и тот выскочил из шатра. — А что касается похода… — Ороссоба с сомнением покачал головой: — Тут еще о мно-огом надо подумать!..
— Да что думать? — сразу забывая про месть князю-изгою и желание устранить невольного свидетеля его беседы со старым половцем, горячо начал Белдуз.
— Ты еще здесь? — удивился главный хан. — Я думал, ты давно уже рассчитываешься с обманщиком-изгоем! Как стрела не возвращается со своего пути, так и уважающий себя хан не должен менять своего решения. Ступа-ай! А этого оставь здесь… — он показал пальцем на Славку, и после того, как Белдуз нехотя снял с его запястья браслет, тем же пальцем поманил отрока к себе. — Да, и заплати ему обещанные златники!
Белдуз вспыхнул, но, не желая спорить с Ороссобой до начала решения главного вопроса из-за каких-то мелочей, решил уступить.
Он развязал кожаный кошель, отсчитал несколько монет и, протянув их Славке, обжигающим до самых пяток красноречивым взглядом предупредил: скажешь хоть одно лишнее слово — не просто убью, а молить о легкой смерти заставлю!
Белдуз быстрыми шагами вышел из шатра.
А Славко сделал пару шагов к главному хану и, холодея от собственной наглости, просительно протянул ладонь:
— А ты?
— Что я? — отшатнулся от неожиданности главный хан.
— Как что? — притворно изумился Славко. — Белдуз сказал, что хорошему вестнику за добрую весть положена награда, вплоть до такой, какую он сам попросит!
— Ну и что?
— А то, что тут не просто вестник, а сама весть, причем живая и, как я своими ушами слышал, — самая что ни на есть хорошая!
Ороссоба несколько мгновений смотрел на дерзкого русского отрока, и вдруг морщины на его плоском, давно потерявшем всякую живость лице весело задрожали.
— Ха-ха-ха! — уже по-настоящему засмеялся он и, утирая ладонью выступившие на глазах слезы, пожаловался ханам: — Столько лет прожил. Думал, все на свете видел. Все знаю. А оказывается, нет! Не всё! Живую грамоту, да такую наглую, чтобы сама себе награду просила — первый раз в жизни встречаю!
Он еще ближе подозвал к себе Славку и спросил:
— Ну, и чего же ты хочешь, живая грамота? Проси. Дам!
— Верни, хан, из полона мою мат… кормилицу! — быстро поправился Славко. — Я ее даже выкупить могу!
— Хорошо! Так уж и быть. Мы выполняем эту твою просьбу! — милостиво согласился главный хан. — А ты знаешь, где она?
— Нет… — пожав плечами, низко опустил голову Славко.
— Так поищи! Вот тебе мой пропуск… — Ороссоба достал из ларца небольшую медную пластинку. — С ним можно пройти в любой конец Степи. Но тебе он не понадобится. Я дам тебе провожатого. Это — для твоей кормилицы. Когда отыщешь и выкупишь, то отдашь его ей. С моим пропуском никто ее в Степи даже пальцем не тронет! А сам — сразу назад!
Вручая пропуск, хан неожиданно цепко и больно ухватил Славку за локоть.
— А теперь скажи мне, как на самом деле погиб Куман? Не вел ли каких разговоров с ним хан Белдуз?.. — над самым ухом прошипел он.
Понимая, что жизнь злейшего врага сейчас находится в его руках, Славко открыл уже рот, чтобы рассказать все, что сделал Беддуз со старым половцем, и о чем он говорил ему, но тут полог шатра откинулся, и телохранитель ввел купца.
Не зная, зачем его привели, он вопросительно взглянул на главного хана и вдруг увидел русского отрока в одежде своего сына… Трудно было не признать шубу, шапку и сапоги, которые он привез ему из Царьграда…
— Ладно, после расскажешь! — ничем не выдавая досаду, остановил Славку хан, и тот, спохватившись, обрадовался тому, что не успел сказать ни слова. Ну, выдай он сейчас с головой Белдуза. А дальше что?
Ханы между собой всегда общий язык найдут, помирятся за чашей своего айрана, а он так и не найдет свою матушку.
Он благодарно взглянул на так вовремя пришедшего купца и ахнул, встретив его полные вопросительного ужаса глаза.
«Так ведь это же отец Звенислава! — вдруг дошло до него. — Если его не опередить, такое может начаться…»
Но пока Славко придумывал, что сказать купцу, как тот сам подошел к нему и спросил:
— Как тебя звать, отрок?
— Златослав! — улыбнулся ему Славко.
— Зл… Златослав?!
Купец обошел Славку кругом, оглядывая со всех сторон его одежду и обувь, и продолжил:
— А скажи, отрок, откуда у тебя эта шуба и… особенно сапоги?
— Друг на время одолжил! — как можно беззаботнее ответил Славко.
— И… где же сейчас этот твой друг? — голос купца дрогнул.
— «Да не беспокойся, с ним все в порядке! Для его же пользы так сделано было! Я тебе еще все объясню!..» — умоляюще поглядел на него Славко и, показывая глазами на старшего хана, сказал:
— Погоди, не видишь, меня сам их главный хан зовет!
К его счастью, Ороссоба действительно снова поманил к себе Славку. Когда тот подошел, он приказал ему составить короткую грамоту в Корсунь.
Тут же раб-писарь поднес к нему заостренную палочку с чернильницей и лист пергамента.
«Час от часу не легче!» — поежился Славко и, чувствуя на спине взгляд купца, под диктовку главного хана покрыл весь лист всего лишь тремя знакомыми ему буквами.
Раб-писарь старательно присыпал написанное мелко толченым песком, стряхнул его, и Ороссоба протянул грамоту купцу:
— Вот! Отвези ее в Корсунь!
Купец медленно перевел взгляд на лист пергамента, и глаза его стали быстро округляться от изумления.
— Что это? — уже окончательно ничего не понимая, прошептал он.
— Грамота! — подбегая к нему, принялся объяснять Славко. Видя, что в купце борются сразу несколько подозрений: не проверяют ли его так хитрые половцы, а главное, не убил ли этот отрок его сына, он торопливо зашептал: — Что, не нравится, как написано? Так это меня Звенислав, во святом крещении Борис, научил так писать! Совсем недавно! Когда мы подружились! Я ведь во святом крещении Глеб! Так что мы с ним теперь тоже, как братья!
— Как! — быстро взглянул на него купец. — Ты видел его? Где? Когда?
— Недавно! Там, где он из обоза вывалился!
— Он… жив?
— Конечно, и я думаю, теперь уже там, откуда приехал ты…
— А… одежда?..
— Эта? — успокаивающе улыбнулся Славко. — Так мы поменялись. А то он боялся, что ночные тати его ограбят!
— Ну, это на него похоже! Уф‑ф… Слава Богу! А я уже было подумал… — с облегчением начал купец, но его остановил недоуменный голос Ороссобы:
— Что там у вас? Что-то не так?
Славко оглянулся на него и недовольно показал на купца:
— Да вот, он говорит, тут, видите ли, одно слово с ошибкой написано!
— Да! — подтвердил купец. — Корсунь с титлом надо, а он его — без титла!
— Что мне из-за этого всю грамотицу переписывать?
— Не на-адо! — забирая грамоту и прикладывая к ней свою печать, поморщился главный хан. — В Корсуне и так поймут. А ты поезжай прямо сейчас! — приветливо кивнул он купцу. — И… привези моим женам то, о чем я просил…
Купец, бросив на Славку подбадривающий взгляд, вышел.
— Ну? — снова вопросительно посмотрел на Славку Ороссоба, возвращаясь к прерванному разговору.
Но в этот момент вошел Белдуз. Старая тряпица с давно засохшими пятнами крови была забрызгана новыми свежими следами.
Он был явно настроен продолжить разговор о походе всей Степью на Русь.
— Ладно! Это теперь надо-олго… — взглянув на него, поморщился Ороссоба. — После поговорим. Когда из Степи вернешься.
Он взял свою шелковую веревочку и завязал на ней десять узлов… потом, вздохнув: «Степь большая…» добавил еще десять и сказал Белдузу:
— Вот, отправляю твою живую грамоту в небольшую поездку по Степи! С охраной, конечно. Надеюсь, ты не станешь возражать мне?
Белдуз посмотрел на Славку и только махнул рукой. Ладно. Пусть едет, решил он. Только бы подальше от глаз и ушей главного хана. К тому же, он сейчас сделает так, что пошлет с ним своего, надежного человека. Который будет охранять его лучше всякой стальной цепочки!
Да и до Славки ли было ему сейчас, когда должно начаться важное дело? Может, самое главное во всей его дальнейшей судьбе…
5
— Любава, говоришь? Голубоглазая? Из Осиновки?..
Двадцать дней — много это или мало?
В первый день Славке казалось, что более, чем достаточно, чтобы найти матушку, если только ее не продали в Корсуне или Судаке в заморские страны, и она до сих пор еще мыкается где-то в Степи.
Но прошло пять дней, десять, двенадцать…
И даже неунывающему Славке стало ясно, что двадцать дней для поисков в бескрайней Степи — что капля дождя, упавшая с огромное озеро. За эти дни он и думать, как степняки, научился.
А если серьезно, поймав себя на этом, вздохнул он, то тут, пожалуй, и года бы не хватило…
Он покосился на едущего рядом с ним молчаливого половца и нахмурился. Белдуз приставил к нему такого воина, от которого никак и нигде нельзя было отвязаться. Самое неприятное, что этот охранник отличался удивительным немногословием. За все время, что они провели в пути, он произнес едва ли с десяток слов.
Зато слышал и видел все.
И не упускал ничего, чтобы потом доложить Белдузу, который предупредил, что он головой отвечает, если Славко сбежит или с ним что-то случится. «Ос-собенно, если сбежит!» — добавил хан, и половец берег свою голову, не только старательно прикрывая ее шапкой в полдень от палящего солнца. Но и везде и всюду постоянно следя за своим подопечным.
Славко сразу прозвал его своей тенью. Даже когда тот спал, и то, кажется, не упускал его из виду. Ну, а стоило только Славке куда-нибудь отъехать, то не проходило и минуты, как этот половец словно из-под земли вырастал перед ним.
Так они и ехали вдвоем, молча, ни о чем не разговаривая.
Зима в Степи кончилась как-то разом, будто ее и не было вовсе. Как-то вдруг быстро и сильно пригрело солнце. И хотя снег продолжал лежать по оврагам, и ночью грязь становилась хрустящей, зазвенели жаворонки, повылезали из нор суслики и закружились, радуясь первому теплу, беспечные бабочки.
В шубе, шапке и сапогах Славке стало нестерпимо жарко. И он, без особого сожаления, обменял их у одного из местных купцов на куда более дешевую, но добротную половецкую одежду. Славко просил что-нибудь русское, хотя бы на голову — уж очень не нравился ему чудной, хоть и красивый, колпак. Но торговец с сожалением поцокал языком и развел руками.
— Нет хороший русский одежда для такой достойный отрок! — нещадно коверкая русскую речь, ответил он. — Была — и боярская, и княжеская! Но теперь нет. Всю, что скупил у ханов, еще зимой быстро-быстро продал! Говорят, — приблизив лицо, доверительно шепнул он, — скоро ее будет много, очень много! Значит, та, что у меня был, совсем бы упал в цене! Ты — сын купца, я купец. Друг друга понимаем, да? Зачем мне тогда будет терпеть убытки?
Славко поправил колпак на голове и поехал дальше.
Из слов торговца он понял, что, судя по всему, Белдузу с молодыми ханами удалось взять верх над стариками, и теперь уже все здесь окончательно поверили, что Русь не пойдет на Степь.
Это была единственная хорошая новость за все двенадцать… нет — уже четырнадцать дней…
К матушке же, проехав столько верст, он не приблизился ни на шаг.
Да и много ли он знал о ней?
Звать — Любава. Красивая. Светлая, стройная. Из Осиновки, что почти на границе Переяславльского княжества с Черниговским.
Вот и все!
Русские люди, внимательно выслушивая его, всем сердцем желали помочь, но ничего о такой не знали…
— Не ведаем…
— Не слыхали… — одинаково отвечали они, и сами в свой черед спрашивали, откуда он, из каких земель.
Смоленские, черниговские, киевские, вздыхая, отходили в сторону. Свои же, переяславльские, оживлялись, спрашивали, что там новенького на родной земле и слезно молили передать поклон своим родным, с просьбой поминать их в святых церквах, пока как живущих…
Славко, видя, в каких условиях томятся в рабстве его земляки, которых половцы звали кош-чи — «пленник» и чага — «рабыня», какие они грязные, оборванные, измученные непосильной работой, высохшие, сокрушенно качал головой. Кощеи, и впрямь, настоящие кощеи, чуть не плакал он, глядя на них. И… тоже ничем не мог помочь им. Сказал бы, по секрету, как тот половецкий торговец, что близок конец их мучениям, да только — тс-сс! — это была не его тайна…
Наконец, когда надежд уже совсем не оставалось, и сопровождавший его половец все чаще недвусмысленно показывал ему свою веревочку с оставшимися узелками, один из стариков вдруг сказал:
— Любава, говоришь? Голубоглазая? Из Осиновки? Не той ли, что в лесах Черниговского княжества, близ большой дороги лежит?
— Да-да! — впился в него умоляющими глазами Славко. — Правда, это — в Переяславльском. Но на границе! Тоже в лесах и у дороги! Речка там у нас еще есть…
— Правильно, речка… Только глаза у нее не светлые, а темные. Но может, то они просто потемнели от горя? Здесь это у нас быстро бывает…
— Еще бы не потемнеть, вон как вы тут живете! — вздохнул Славко. — Да и тосковала она наверняка обо мне…
— Ну, коли так, то, кажется, знаю такую…
Старик сказал, в какую сторону и куда надо ехать Славке. К счастью, это было недалеко, за день можно обернуться туда и еще успеть в срок возвратиться к главному хану…
Славко так и сказал охраннику и, даже не спрашивая его согласия, с места помчался так, как еще ни разу не ездил по Степи…
Половец, выслушав Славку, как это и подобает настоящей тени, лишь молча развернул своего коня и скользнул за ним следом.
6
Женщина, не добегая до него, внезапно остановилась…
До места они доскакали, когда уже начался закат.
Натрудившееся за день красное солнце тяжело садилось за плоский, напоминавший Славке половецкий лоб, горизонт.
Вежа, на которую указал старик, была большой. Почти город. Всюду виднелись глинобитные жилища, огороды, овечьи стада…
Охранник сказал несколько слов первому встречному половцу, тот указал на самый большой дом, где жил управляющий хана. Им оказался маленький тучный половец с жадными глазами. Выслушав суть дела сначала от степняка, а затем и от оттолкнувшего его Славки, он сразу сообразил, что на этом можно заработать, утаив часть денег за проданную рабыню.
— Любава? Из-под Переяславля или Чернигова? Семь лет, как уже здесь? Есть такая! — охотно кивнул он и распорядился немедленно привести полонянку.
Слух о том, что в веже появился одетый в половецкую одежду русский отрок, который приехал выкупить свою мать, мигом облетела округу. Славко, потеряв осторожность, на радостях даже забыл, что якобы ищет кормилицу…
Свободные от работ русские люди потянулись сюда, чтобы собственными глазами взглянуть на это чудо и потом передать другим.
Уж если не дано судьбой развести свой огонь счастья, так хоть погреться у чужого костра!..
В ожидании, когда приведут мать, он с грустью в который уже раз убеждался: чем больше и богаче хан, тем хуже жилось русским пленникам. Со всех сторон он видел их измученные глаза, изорванную одежду, избитые в кровь ноги и надорванные рабским трудом некогда бодрые, охочие до свободной работы, руки…
— Сейчас, сейчас придет! — видя нетерпение Славки, успокаивали его люди и говорили друг другу:
— СлаваТебе, Господи!
— Вот счастье-то для Любавы!
— Что для нее — всем нам сегодня радость!
Наконец, из-за угла появилась бегущая навстречу собравшимся людям высокая светловолосая женщина.
— Сынок, что ж ты стоишь? — заторопили Славку в толпе: — Вон она!
— Беги, встречай свою матушку!
— И увози поскорее отсюда!
Славко, веря и не веря своему долгожданному счастью, посмотрел на людей, на женщину и соскочил с коня.
— Матуш… — бросился он к полонянке и остановился, осекаясь на полуслове, — ка…
Лицо его разочарованно вытянулось, упрямые брови страдальчески потянулись к переносице.
Это была не его мать.
Женщина тоже, не добегая до него, внезапно остановилась. Вгляделась пристально в Славку. А затем бессильно уронила руки и, развернувшись, медленно пошла назад…
— Не она… — в один голос выдохнула толпа.
— Надо же…
— Бедная Любава!
Несколько мгновений Славко смотрел на удалявшуюся женщину и неожиданно для себя самого, крикнув: — Эй, Любава, стой! Не уходи! — обратился к управляющему:
— Сколько ты хочешь получить за эту полонянку?
Огорченный едва ли не меньше Славки потерей заработка, половец сразу оживился и показал три жирных пальца:
— Три, говоришь? — развязывая пояс, где были спрятаны деньги, небрежно переспросил Славко.
При виде золота в глазах охранника промелькнул жадный блеск и явное сожаление, что он не знал этого раньше. А то можно было убить Славку и забрать эти златники себе! Привез бы его голову хану, с докладом, мол, хотел тот бежать. Ну, наказал бы его Белдуз, ну, стегнул плетью, но золотые от этого не потускнели бы, при нем бы остались!..
Все это сразу же заметил и понял Славко. Но сейчас ему было не до охранника-тени.
— Значит, три! — согласно повторил он и, вспомнив, что не знает цену рабам, уже деловито уточнил: — Сребреника?
— Да ты что? — возмутился управляющий. — Ты только посмотри, какая это рабыня! Высокая, красивая, работящая! Даже, если она и не мать тебе, то будет прекрасной служанкой! Кто-кто, а я хорошо знаю толк в этих делах! Разве можно сравнить ее с этими? — он с презрением показал на остальных полонянок и отрезал: — Златника!
— На! Подавись! — Славко отсчитал три монеты быстро схватившему их половцу и крикнул женщине: — Матушка Любава! Ты свободна! Можешь возвращаться домой, к своему настоящему сыну!
— Надо же! — закачалась головами толпа.
— Вот любит Бог Любавушку!
— Чужой сын выкупает!
— А нас уже никто, никогда…
Послышались всхлипывания, плач, люди медленно начали расходиться, и сердце Славки не выдержало.
— Погодите! — остановил он их и окликнул проверявшего монеты на зуб половца. — А сколько стоит вон та? — он показал на первую попавшуюся под его указательный палец женщину.
— Три…
— Что?! — возмущенно переспросил Славко. — Ты же сам только что сказал, что это все, ничего не стоящие по сравнению с Любавой, рабы!
— Ну, тогда — златник! — показал один палец половец и красноречиво провел себя ребром ладони по шее: — Меньше не смогу! Иначе хан сделает мне вот так!
— Ладно! — согласился Славко и быстро добавил: — Тогда я возьму по златнику еще несколько человек. — Ты, ты, ты! — принялся перечислять он, стараясь выбирать самых слабых и измученных. Потому что остальные должны были, по его мысли, дождаться прихода Мономаха…
Изумленный управляющий только успевал получать золотые монеты.
Славкин охранник, тоже ничего не понимая, смотрел на то, что делает доверенный ему русский отрок. Разве можно так сорить деньгами? Ведь это же — золото!!
А весть о том, что в Степи появился русский юноша в половецкой одежде, который выкупает всех пленников, новой волной пронеслась по округе. И теперь даже занятые работой люди, не боясь окриков хозяев и их плетей, бросились к Славке.
Но тот встретил их с виновато разведенными руками.
Все монеты у Славки кончились. Он уже отдал освобожденным людям ханский пропуск и собирался уезжать, потарапливаемый своим охранником.
А все подбегавшие пленники с мольбой смотрели на него. Разрывая сердце, они умоляли выкупить и их, показывали свои истерзанные работой руки, искалеченные пальцы, следы жестоких побоев…
Но он ничем не мог помочь им. Разве что только совсем тихо, так, чтобы об этом не услышали половцы, обнадежить?
И тогда…
Тогда Славко, словно ненарочно, вошел в толпу и прошептал:
— Держитесь, родимые! Потерпите еще немного! Совсем чуть-чуть! Со дня на день здесь будет все русское войско с самим Мономахом!
— И он тоже выкупит нас? — с надеждой спросила больше всех радовавшаяся за Любаву женщина.
— Зачем выкупит? — удивился Славко. — Освободит! Но только об этом — тс-сс!..
Он прижал палец к губам и строго добавил:
— Никому! Иначе не придет, а выкупить вас, сами понимаете, больше уже некому!
7
— Доброгнев? — узнав гонца, ахнул Славко.
Всю дорогу назад теперь уже Славко, хотя сопровождавший его половец несколько раз пытался заговорить с ним, не проронил ни единого слова.
Чем ближе подъезжали они к месту стоянки главного хана, тем явственней ощущалось, что за последние день-два в Степи что-то случилось.
То тут, то там все в одном направлении с ними, скакали малые и большие отряды половецких всадников.
Они были явно встревожены и растеряны.
«Неужели началось?» — случайно услышав из разговора своего охранника с командиром такого отряда, что русские напали на Степь, сразу оживая, ахнул про себя Славко.
К шатру главного хана они подъехали под вечер.
К счастью для Славки, у входа в него стояла та же смена часовых, что и в тот день, когда он уезжал отсюда.
Они сразу узнали обласканного самим главным ханом русского юношу, хотя тот был уже в их, половецкой одежде, и Славко не пришлось долго упрашивать их, чтобы войти.
Но едва он просунул голову в чуть приоткрытый полог, как сразу понял, что здесь так накалено, что пока ему лучше сюда не соваться.
Молодые ханы яростно спорили со старшими.
Было такое ощущение, что, начав спор двадцать дней назад, они так и продолжали его.
Но нет! Прислушавшись, Славко сразу понял, что речь шла уже не о Корсуне и походе всей Степи на Русь, а о том, что сама Русь идет на Степь. И в шатре решался вопрос, выйти ли со всеми силами навстречу войскам или позорно бежать, оставив противнику свои города и вежи со всеми табунами, людьми и нажитым добром.
— Трус-сы! — гремел голос Белдуза, и молодые ханы дружно поддерживали его:
— Мы пустим свои каленые стрелы и вдребезги разобьем их щиты!
— А потом сомнем пешцев, с их жалкими вилами и старыми копьями, первым же ударом!
— За нашими спинами — будут родные вежи, это придаст нам особую силу и ярость!
— Вы забыли, что наши кони отощали за зиму! — возражали им старики.
— А русские вышли на нас всеми своими княжествами!
— Вс-семи? — не успокаивался Белдуз. — Это еще надо хорош-шенько проверить!
— Ладно, давайте проверим это прямо сейчас! — согласился главный хан, переводя взгляд на полог шатра.
Заметив Славку, он только отмахнулся от него рукой, не до тебя, мол, пока и крикнул:
— Эй, привести сюда гонца!
— Я сам буду пытать его и уз-знаю, вс-ся ли Русь или один только Мономах идет на нас… — послышался голос Белдуза.
Славко захлопнул полог и, видя, что проскользнувший мимо него посыльный воин побежал вызывать охрану для того, чтобы привести гонца, тем не менее строго сказал телохранителям:
— Главный хан велел мне помочь привести гонца! Пойдете со мной?
— Но мы никак не можем оставить свой пост! — растерянно переглянулись те.
— Хорошо, оставайтесь, я найду других! — поморщился Славко. — Вы мне только покажите, где сейчас этот гонец?
— Да вон! — показывая на дальний шатер, принялись объяснять Славке половцы. — У столба его конь, а сам он — в шатре!
— В шатре, говорите? — переспросил Славко и быстрым шагом направился туда, где находился не подозревавший, какая опасность нависла над ним, гонец.
Не зная, охранять ли своего подопечного и здесь, вернувшийся с ним из Степи половец на всякий случай направился за ним следом.
И это оказалось как нельзя кстати.
Потому что у входа в шатер с пленником находились два воина, держащие в руках перекрещенные копья.
Одного Славку они, понятное дело, ни за что бы не пропустили.
Но вдвоем со своим соплеменником, которого они знали, как одного из самых доверенных людей Белдуза…
И Славко решил рискнуть.
— Мы от главного хана к гонцу! — кивая на свою «тень», деловито сказал он. — Надо кое-что уточнить по грамоте!
Воины вопросительно взглянули на половца и, когда тот полуутвердительно, полуудивленно пожал плечами, разомкнули свои копья.
— Смотрите, хоть он и связан, а все же — крепок, как барс! — на всякий случай предупредили они.
«Полдела сделано! — обрадованно подумал Славко. — Теперь надо только воспользоваться жадностью моей «тени»!
Нырнув в шатер, он огляделся и увидел лежавшего на полу, крепко связанного по рукам и по ногам знакомого русского воина.
— Доброгнев? — признав в нем гонца, ахнул Славко.
— Отрок? Ты?! — не без труда приподнимая голову, удивился гонец. — Но — как и откуда?
— После, после скажу!
Славко, останавливая его, предостерегающе приложил палец к губам и громко сказал:
— Главный хан велел уточнить у тебя, сколько князей идет на Степь вместе с Мономахом, и правда ли среди них находится сам Великий князь?
— Главный хан хочет узнать, вся ли Русь пошла на Степь? — поняв Славкину игру, с усмешкой отозвался гонец. — Но это, если он поклянется сохранить мне жизнь, я могу сказать только самому Ороссобе или тебе на ухо, чтобы ты передал ему!
— Хорошо, говори! — согласился Славко и, делая вид, что слушает пленника, незаметно вынув из-за голенища сапога небольшой половецкий кинжал, перерезал на его на руках веревки. Убедившись, что гонец может теперь свободно действовать руками, он быстро вскочил и заторопил половца:
— А теперь скорее развязывай ему ноги!
— Зачем? — не понял тот.
— А затем, что мы не будем дожидаться других и сами поведем его к главному хану! Он сказал мне такое, что обрадует всю Степь! За такую весть Ороссоба даст большую награду! Золото, очень много золота! Зачем нам с тобой делить его с кем-то другим? Ну, что стоишь? Или ты хочешь, чтобы я повел его один?
— Но это опасно…
— Чем? Руки-то у него связаны!
Одно или два мгновения Славкин охранник колебался, а затем, склонившись, начал разрезать веревки, которыми были спутаны ноги Доброгнева. Но едва он закончил свою работу, то вместо ожидаемой благодарности получил такой увесистый удар кулаком по голове, что без звука повалился на пол.
— Один есть! — довольно потер ладони Славко, осторожно выглянул в щель на улицу и тут же нырнул обратно: — Еще двое идут! Приготовься!
Доброгнев взял саблю из ножен убитого им половца и встал, прислонившись к стене, у самого полога.
— Второй! — помогая новому половцу бесшумно осесть на пол, прошептал Славка.
Доброгнев снова взмахнул саблей.
— Третий!
Славко снова выглянул из шатра и, увидев над собой только скрещенные копья не заметивших ничего подозрительного охранников, подбежал к Доброгневу:
— Теперь и, правда, надо торопиться! Справа у столба твой конь! Садись на него и беги! Они тебя не догонят!
— А как же ты? — озадаченно посмотрел на него гонец.
Славко пожал плечами и вздохнул:
— Что я? Даст Бог, как-нибудь выкручусь! Не первый раз! Ты это…
Он невольно покосился на убитого одним ударом кулака половца, на Доброгнева и просительно улыбнулся:
— Ты теперь ударь и меня. Только тихонько, но, чтоб шишка сразу появилась…
— Тихонько и, чтобы шишка?.. — удивился Доброгнев, но, поняв по Славкиному лицу, что тот говорит вполне серьезно, согласился: — Ну, разве что только тихонько… И для дела!..
Он сжал свои пальцы в кулак и, примериваясь, приподнял его над Славкиной головой.
Тот изо всех сил зажмурился и…
8
Богатыри, дослушав его, переглянулись.
— И? — заторопили его в один голос Онфим и Милушин муж. Даже Сувор, давно уже прислушивавшийся к рассказу, не выдержал:
— Что дальше-то было?
— А дальше вот — очнулся! — закончил Славко.
И не понять было, соврал он всё, или говорил взаправду. Во всяком случае, посмотрев на вытянувшиеся в разочаровании лица богатырей, добавил:
— А если серьезно, много потом еще чего было. Сначала убить меня хотели. Но я все свалил на тех, кто пришел за Доброгневом. Говорю, предупреждал ведь их, такого нельзя сразу развязывать. А они на меня — больно много знаешь! Ну, тут их главный хан, Ороссоба, пощупал мою голову. И не дал Белдузу отрубить ее. Доброгнев сделал все, как надо. Только в последний момент передумал меня кулаком бить, побоялся, что убьет и легонько, как он сказал, стукнул кувшином, в котором держали воду для пленников. Да потом Ороссоба хотел меня еще про Белдуза выпытать. Но тут прискакал гонец с вестью о гибели отряда Алтунопы, и ему стало совсем не до меня. Он понял, что поздно отступать или предлагать выкуп, и начал срочно собирать войско. Сам сел на боевого коня. Белдуз снова посадил меня на цепь. И — за собой. Куда он, туда и я. Как нитка за иголкой. Когда же все началось, и коня под ним убили, и он на другого пересел, хотел он меня было зарубить. Да передумал. «Пус-сть, — говорит, — свои же тебя з‑затопчут! Одно только ж‑жаль, — сказал он мне на прощанье, — что я так и не вспомнил, где же я все-таки видел тебя?..» И ускакал. Я нашим дружинникам при вас показал, куда! — окончательно закончил свой рассказ Славко. — Он ускакал, а я лежал и только молился. Никогда еще так не молился! Ведь вокруг — одни только копыта, копыта, втыкающиеся в землю стрелы, а потом вы — пешцы! Вот Бог и спас!
Богатыри, дослушав его, переглянулись.
Так они и не поняли, в каком месте Славко сказал правду, а что приукрасил.
Одно было ясно — то, что он остался живым, пусть даже не у главного хана и Белдуза, а сейчас, здесь — где все изрыто, избито, искорежено конскими копытами, было настоящим чудом.
— А куда ты засапожный нож дел? — желая уличить его в выдумке, неожиданно спросил Онфим.
— Да не нож-то был, а обычный половецкий кинжал! — честно сказал Славко. — Я так его назвал, потому что по нашему обычаю за голенищем держал. В Степи достал. Чтоб Белдуза потом убить. А показать его вам не могу. Потому что оставил в том же шатре. Ведь, если бы тогда его у меня нашли, то не разговаривать бы мне сейчас с вами! А, коли не верите, то шишку могу показать! Вот, смотрите!
Славко стянул с головы колпак и дал пошупать, действительно, огромную твердую шишку.
— Может, ударился обо что? — предположил Онфим.
— Ага! О твою наковальню! — усмехнулся Славко.
— А может, тебя все же копытом? — не унимался и Милушин муж.
— Да разве бы от копыта такая большая была? — даже обиделся Славко. Он хотел добавить к рассказу, что до Степи еще спас сына кузнеца, но, решив, что это будет не скромно, да и всё равно Милуша сама ему скажет, буркнул: — Доброгнев, дай Бог ему здоровья, руку приложил. Если он по добру так бьет, то что же бывает, когда во гневе?!
Он зябко поежился, а Милушин муж только недовольно покачал головой:
— Вечно с тобой всякие небывальщины, Славко, случаются! Но засапожный нож я тебе, так уж и быть, подарю!
С этими словами он прямо на ходу нагнулся, вытащил из-за голенища прекрасно выкованный нож и протянул отроку:
— На!
— Что? — принимая подарок, покраснел тот от удовольствия. — Поумнел?
— Да нет, и после такой шишки не скоро, видать, еще поумнеешь, — усмехнулся богатырь. — Но то, что повзрослел за тот месяц, что я тебя не видел — это точно! — он покосился на сияющего, с любопытством озирающегося по сторонам Славку и проворчал: — Жаль только, цепочку я разрубил! Поздно ты мне про то, что Белдуз тебя на ней держал, рассказал!
— Это еще почему? — нахмурился Славко.
— А потому что сам посадил бы тебя сейчас на нее, чтоб не сбежал! И вы, ребята, поглядывайте за ним, ведь это же — Славко!
9
— Ну-ка, ну-ка, посмотрим! — улыбнулся Мономах.
Но, как ни приглядывали могучие пешцы за Славкой, он все же вскоре сбежал от них.
Надоело ему идти пешком вслед за бежавшим врагом. Хотелось видеть как можно больше. И, забравшись на одного из половецких коней, которые в великом множестве, оставшись без всадников, носились по полю, под гневные окрики богатырей, он бросился нагонять далеко ушедшую вперед битву.
Накинув простой русский плащ, он был и возле дружинников и неподалеку от отбивавшихся половцев, и даже на пригорке, где поставили походный шатер для самого Мономаха!
Только здесь он пришел в себя и то, от знакомого голоса, точнее, от двух радостных криков, которые слились в один:
— Славко!
— Златослав!!
Славко оглянулся и ахнул, увидев призывно махавших ему руками Звенислава со своим отцом.
— Купец! Звенислав! — бросился он к ним. — А вы тут откуда?
— Да мы тут уже давно! — сияя, отозвался Звенислав. — Считай, с самого начала! А я и того раньше!
— Сумел-таки передать Мономаху нашу весть? Не забоялся по дороге?
— Да всяко было… Но — передал! А ты — из Степи скачешь? Отец мне все рассказал!
— Да нет, — спешиваясь с коня, устало вытер со лба пот Славко. — Я уже и тут успел везде побывать!
И действительно, где только ни был Славко в тот великий для всей Руси день, когда, по слову летописца, вселил Бог великий страх в диких половцев. И помчались они прочь. А русские уже только добивали бегущего врага и брали его в плен… Погибло множество ханов, в том числе и Ороссоба.
Победа была полной.
Во все концы земли помчались гонцы с неслыханным известием, что Русь одолела Степь.
Один из таких гонцов, только что получивший грамоту от Мономаха, уже садясь на коня, вдруг увидел Славку, идущего в обнимку со Звениславом, который, в свою очередь, не выпускал из своей руки крепкие пальцы вернувшегося из Степи отца.
— Отрок? Ты?! — оторопело позвал он.
— Доброгнев! Живой! — обрадованно воскликнул Славко, который вновь было пригорюнился от дум о так и не найденной матери. — Добрался-таки?
— Добрался, добрался! Я же — гонец! А ты почему такой невеселый? В такой-то великий день!
— Да матушку всюду искал! Нигде не нашел… видать, не судьба нам встретиться больше…
— Не горюй, Славко, поищем еще! — подал голос Звенислав. — Отца попрошу, и он поспрашивает! Всю Степь объедем! Надо будет — обойдем! Только найдем, непременно найдем твою матушку, а там, глядишь, и… снова уверуешь в Бога? — подмигивая, шепнул он.
— Да я и так уж… без матушки… — смущенно пробормотал Славко. — А ее, конечно, найдем!
Тем временем гонец, всмотревшись в разодетого опять в нарядные одежды Звенислава, наконец, узнал и его:
— Как! Не может быть! И ты здесь?
Увидев вышедшего из шатра Мономаха, он не спеша слез с коня, тревожили, видать, его недавние раны, и, подойдя к нему, сказал:
— Князь! Вот те самые отроки, про которых я тебе говорил!
— Эти? — с удивлением посмотрел на совсем еще юных ребят переяславльский князь.
— Ну, да! Эй, Звенислав, и ты, так и не знаю, как там тебя по имени, идите скорей сюда! Вас сам князь зовет!
— Ну-ка, ну-ка, посмотрим! — улыбнулся Мономах.
— Вот — Звенислав, — показал на купеческого сына Доброгнев. — Это он меня к коню привязал, чтоб я твой приказ до конца выполнить смог. Хорошо привязал, умело!
— Не может быть, княже, гонец что-то путает! — услышав, что сказал Доброгнев, подходя, возразил купец. — Стыдно признаться, но тебе я не могу солгать… мой сын — наипервейший трус!
Гонец с укором посмотрел на него и покачал головой:
— Эх ты! Отец еще называется… Сына своего не знаешь! Наипервейший храбрец — вот кто твой сын!
— Да я тут при чем? То все молитва да одолень-трава! И… еще вот — Славко! — засмущавшись, кивнул на своего друга Звенислав. — Это ведь он тебе раны тогда перевязал, он коня раздобыл и ханскую плетку дал!
— Ах, да! — вспомнил Доброгнев, доставая плеть. — Держи отрок, ее назад! Хороша плетка, да обещания выполнять надо!
10
— Но, княз-зь! — не веря собственным ушам, вскричал Белдуз.
В этот самый момент к Мономаху подвели хана Белдуза. Увидев свою плетку в руках Славки, затем одетого в дорогую одежду Звенислава, тот разом все понял и, изменившись в лице, рванулся вперед… Если бы не двое крепких дружинников, вовремя ухвативших его за плечи, он так бы и бросился на Славку да вцепился ему в горло…
— Так вот где я видел тебя, з‑змееныш‑ш! — прошипел он. — Вот кто перехитрил меня и погубил вс-сю Степь. Ну, ничего, мы с тобой еще вс-стретимся, и ты заплатиш-шь мне за вс-се! И ты, купечес-ский сын, и ты, купец! А! И ты — гонец! Теперь — берегитес-с-сь!
Перекошенное лицо хана было столь грозным, а слова его такими страшными, что Славко со Звениславом невольно попятились, купец в испуге схватился за бороду, и даже гонец побледнел…
И лишь Мономах оставался как всегда невозмутимо-спокойным, только голубые глаза его потемнели, словно небо перед грозой.
— Никто тебе больше ни за что не заплатит, хан! — с тихой уверенностью сказал он. — Довольно ты русской крови пролил! И несчастий принес моей земле!
Мономах обернулся к вышедшим вслед за ним из шатра Ратибору со Ставром Гордятичем и сказал, показывая глазами на хана:
— Вот, брат Святополк прислал мне его на суд. Знает, сколь важная и опасная птица, этот Белдуз, как могут мстить за него степняки. Не решился сам с ним расправиться или освободить за выкуп!
— Нет, — возразил Ратибор. — То он тебе первенство отдает. Понимает, что это — твоя победа!
— А значит, и добыча твоя! — вытаскивая из ножен меч, подхватил Ставр Гордятич. — И сейчас я её…
— Погоди! — остановил его Мономах. — Много чести будет!
Он жестом подозвал своих младших дружинников и, уже не глядя, кивнул на Белдуза:
— Казнить его!
— Но, княз-зь! — не веря собственным ушам, вскричал хан. — Великий князь и ты вс-сегда отпускали меня! Я… з‑заплачу за себя любой выкуп! Только назови цену! Я даже торговаться не буду!
— И правильно сделаешь! — кивнул ему Мономах. — Потому как один только выкуп может быть за все то зло, что ты сделал для Руси, — смерть!
И он знаком велел дружинникам, чтобы те поторопились с выполнением отданного им приказа.
Дружинники отвели продолжавшего вопить о выкупе и тут же мешавшего эти слова с угрозами и проклятьями Белдуза на несколько шагов в сторону и прямо тут, на виду у всех, зарубили своими мечами.
После того, как со страшным ханом было покончено, Мономах с любопытством посмотрел на Звенислава, на Славку, сел на пригорок и велел им, а также гонцу с купцом расположиться подле него:
— Ну, а теперь рассказывайте всё по порядку! — уже куда более мягким тоном приказал он.
— Значит, так… — уверенно, словно всю жизнь беседовал с князьями, начал Славко.
— Нет, так значит… — перебил его Звенислав.
Мономах, пряча в бороде улыбку, посмотрел на обоих и с напускной строгостью сказал:
— Я сказал — по порядку!
— Вот я и говорю!.. — в один голос воскликнули друзья и, переглянувшись, испуганно замолчали…
Глава пятая. Сельский сход
1
— Что ж вы молчите, Григорий Иванович? — не выдержал Стас…
Судя по часам на руках Вани, сельский сход продолжался уже не меньше получаса. Даже если отцу Михаилу удалось задержать начало, все равно никак не меньше пятнадцати-двадцати минут. Все-таки, как сказал сторож Виктор, там в президиуме сидели какие-то очень большие начальники, не любящие долго ждать.
Стас даже высказал опасение, как бы они уже не опоздали.
— Да нет, это дело не быстрое! — уверенно успокоил его Григорий Иванович. — Сначала дадут народу выпустить пар, а потом начнут кормить обещаниями, чтобы привлечь на свою сторону и добиться нужного результата! — объяснил он и усмехнулся: — Тактика известная. В свою бытность сам ей частенько пользовался!
И не ошибся. Когда они вошли в заполненный до отказа зал клуба, местные жители наперебой кричали со своих мест: про высокие цены на коммунальные услуги, про низкое качество хлеба, который стала привозить в последнее время автолавка, о том, что автобусы ходят не по расписанию и, как всегда, переполненными, что пенсионеров, всю жизнь проработавших на страну, эта же самая страна такими низкими пенсиями уже за людей не считает…
На сцене в гладких костюмах с дорогими галстуками сидели важные люди.
Они согласно кивали, возмущенно качали головами и что-то деловито записывали в своих блокнотах.
— Да, начальство, действительно не самого низкого ранга! — шепнул севший рядом со Стасом Григорий Иванович и объяснил: — Вон тот, в центре — один из заместителей губернатора области, рядом с ним представитель из Москвы, справа и слева — местная власть, чиновники всякого ранга, пресса… А вон и сам Градов. Видишь в углу? Сидит, словно дело касается кого угодно, только не его самого!
— А Молчацкий где? — спросил Стас.
— Вон, за кулисами! Глаз не сводит с Градова, ожидая его указаний…
Голоса людей мало-помалу стали утихать, и тогда поднялся представитель администрации района.
— Все, что вы только что сказали, совершенно справедливо, виновные понесут наказание, и все высказанные недостатки мы, конечно, постараемся устранить как можно быстрее, — заверил он, — но…
— Вот теперь начинается самое главное! — наклоняясь вперед, предупредил Григорий Иванович.
— …но, — повторил чиновник. — Когда вы уже будете жить на новом месте!
— То есть, как это, на новом? — возмущенно закричала Наталья Васильевна.
— Никто не имеет права заставить нас съезжать с нажитых мест! — поддержали ее люди.
Но слышались и другие голоса:
— Да ладно вам! Какая разница, где жить? А тут такую цену за дома дают — как нигде больше в России!
— Правильно, на эти деньги — дома лучше прежних поставим! Рук, что ли, нету?
— Руки-то есть, да ум пропили! — не отступала Наталья Васильевна, и ее соседка по лавке поддакнула:
— А много ли этими дрожащими с похмелья руками вы настроите?
В зале засмеялись.
Стас заметил, как Градов, приподняв указательный палец, подал знак Молчацкому, и тот вынес на сцену и прикрепил к занавесу огромный плакат с яркими цветными рисунками.
— Вот — проект нового села, — принялся объяснять он. — Самого современного, со всеми удобствами, из новейших строительных материалов, со всей инфраструктурой! Не село — а просто поселок городского типа! Вот — новая школа, детсад, дома-коттеджи, медпункт, два магазина…
— А храм где? — выкрикнула с места Лена.
— Ну… это уже на усмотрение церковной власти… — пожал плечами Молчацкий. — А так проект не только создан, что, как вы сами понимаете, стоило немалых денег, но и утвержден во всех соответствующих инстанциях! Сроки строительства — минимальные. Вы пока поживете во временно предоставленных местах и глазом не успеете моргнуть, как уже станете счастливыми новоселами!
Судя по голосам людей, их настроение стало явно складываться в пользу предложения Молчацкого. Кому не хочется жить не в грубом деревенском доме, а считай, в настоящей городской квартире, да еще на природе, с огородом прямо во дворе?
Даже непьющие мужчины стали высказывать свое мнение, что проект не так уж и плох. А некоторые женщины, услышав, что будет два магазина, и вовсе оживились и принялись вносить пожелания, что хорошо бы, если б один из них был продовольственным, а другой — промтоварным.
Сидевшие на сцене снова застрочили в своих блокнотах и принялись давать обещания.
— Что ж вы молчите, Григорий Иванович? — не выдержал Стас. — Разве не видите, куда клонится дело?
— Рано, брат Вячеслав, рано… — остановил его сосед. — Пусть они решат, что уже победили. А там видно будет. Цыплят по осени считают. А на дворе что еще у нас?
— Конец лета… — пробормотал Стас.
— Вот и я о том же!
2
Градов метнул на Молчацкого уничтожающий взгляд…
Когда сидевшие на сцене уже решили, что еще немного, и они одержат легкую победу, наконец-то подал голос Григорий Иванович:
— Со сроками строительства нового поселка все ясно! — громко сказал он. — А какие же сроки затопления Покровки?
Молчацкий покосился на Градова, тот чуть приподнял два пальца, затем, нехотя, третий, и также бодро сказал:
— Минимальные! Сами понимаете, осень, зима на носу… В общем, после принятия сегодняшнего решения, — максимум две-три недели на переселение, и…
— Прощай, Покровка! — хохотнул чей-то нетрезвый голос, но на него зашикали:
— Постыдился бы хоть! — накинулись на него женщины. А седой мужчина, поднявшись, укоризненно покачал головой:
— Это вам не щенка слепого утопить! Хотя и того до слез жалко бывает… Нет, земляки, вы как хотите, а я не согласен!
— Как это не согласен? — удивился Молчацкий. — Вы свой дом, насколько мне помнится, уже продали и подпись поставили, что согласны на затопление Покровки.
— А все равно не согласен — и все! — заявил старик и снова сел.
— И я тоже не согласен! — послышались негодующие голоса.
— А я и подавно!
— Но позвольте! — поднялся районный чиновник. — Это просто несерьезно! Все ваши подписи нотариально заверены и находятся вот здесь, — он показал на толстую желтую папку и протянул ее заместителю, а тот — еще дальше — представителю из Москвы. — Самая простая статистика показывает, что 75 процентов дееспособных и имеющих на это право жителей Покровки за то, чтобы затопить ее и переехать в новый поселок.
— Подавляющее большинство! — бегло ознакомившись с содержимым папки, согласно кивнул представитель из Москвы.
— Половина этих бумаг — липа! — рявкнул дядя Андрей, и лицо его покраснело. — Ко мне приходили, я отказал, а наверняка ведь поставили, что согласен!
— Все это легко проверить! Документ бесстрастен! Как ваша фамилия, гражданин? — спросил москвич, передавая папку чиновнику из района.
— Углов!
Чиновник сверился с общим списком и картинно развел руками:
— А вот вы и не правы, вас в этом списке — нет!
— А подписи моих родителей в нем есть? — поднимаясь со своего места, выкрикнул Стас.
— А как их фамилия? — также учтиво спросил чиновник.
— Тепловы!
Чиновник снова заглянул в список, затем порылся в папке и теперь уже обескураженно развел руками:
— Простите, молодой человек, заявление, действительно, есть, но вопрос весьма спорный. Дело в том, что хоть ваши родители и имеют право собственности на дом в селе Покровском, но они… не прописаны в нем! К тому же у нас есть данные, что они подарили этот дом вам, и, следовательно, тут налицо явное ущемление прав несовершеннолетнего…
Стас покосился на Ваню: только он один, не считая Ленки, знал об этом, и тот виновато вздохнул.
— Вот видите, все в этой папке законно, и как принято теперь говорить, совершенно прозрачно! — объявил чиновник и спросил: — Еще какие-то заявления и претензии есть?
— Есть! — подал голос Юрий Цезаревич. — Я вынужден сначала попросить прощения перед своими односельчанами, а затем заявить, что не за деньги, но под давлением и… в личных атеистических интересах, которые теперь считаю в корне неправильными, подписал совершенно абсурдную и, прямо говорю, не боясь понести ответственность за это, противозаконную бумагу о том, что школа в нашей Покровке нецелесообразна!
— Ну, об этом уже поздно говорить! — отмахнулся чиновник и улыбнулся залу: — Тем более, что в этом прекрасном проекте нового поселка предусмотрена большая современная школа, оснащенная компьютерами и всем необходимым, учебными классами, просторным спортивным залом…
— Да… их так просто голыми руками не возьмешь, — услышал Стас шепот Григория Ивановича. — Пора пускать в ход нашу тяжелую артиллерию.
И он, встав, высоко поднял над головой белый листок со штампом ГосДумы.
— А что вы на это скажете?
— Что это? — без особого интереса спросил ведущий собрание районный чиновник.
— Это? — не опуская руки, Григорий Иванович направился через весь зал. — Это — документ из Государственный Думы.
Градов метнул на Молчацкого уничтожающий взгляд, но тот лишь виновато развел руками: мол, было сделано все, что возможно, дескать, мы старались, как только могли, но…
— Он свидетельствует о том, что Покровское является исторически важным местом, где в будущем году будут производиться археологические раскопки, — прямо на ходу объяснял содержимое документа Григорий Иванович. — А сам наш храм является гораздо более исторической ценностью, чем это предполагалось раньше, и о чем есть специальная табличка на нем!
— Была! — поправил его Молчацкий. — Да, очевидно, ваши односельчане сдали ее в качестве цветного лома. И теперь надо доказывать все заново!
— А это вам что — не доказательство?
Григорий Иванович прошел к сцене и, словно печать ставя, плашмя ладонью положил на стол документ.
Никто из сидевших не осмелился первым притронуться к нему. Тогда сам представитель из Москвы взял его, уже более внимательно изучил и сказал:
— Да, это действительно солидная, заслуживающая внимания бумага. Но, дорогие мои, она подписана всего лишь одним, хоть и очень уважаемым, депутатом! Да, это, безусловно, документ, но как бы временный, и его никак нельзя рассматривать, как обязательное к исполнению решение Государственной Думы.
— Вот видите! — торжествуя, прокомментировал эти слова чиновник из района.
Но Григорий Иванович, оказавшись на сцене, не собирался уступать. Более того, он начал целое выступление.
— Что же это мы, дорогие мои односельчане! — с болью в голосе сказал он. — Только-только восстановили порушенный прежней властью храм, только-только вернули ему былое благолепие, только-только потянулись в него люди. И что же — опять возьмемся за старое?
Григорий Иванович оглядел притихший зал и продолжил:
— Я видел сегодня, как вы встречали наш Крестный ход! Каждый крестился, потому что впитал это, если не с молоком матери, то, по крайней мере, от своих бабок и дедов! Видел, как вы кланялись иконе, которой в свое время поклонялись они! А сегодня вновь готовы предать Божий храм? То есть, выходит, вчера — «Осанна», а сегодня — «Распни»?
— Господин, я не давал вам слово! — попытался остановить Григория Ивановича чиновник.
— А я у вас его и не просил! — отмахнулся от него, словно от мухи тот. — Сегодня наш день, а не ваш! Потому что решается судьба нашей малой Родины. Могил наших преедкой и близких родственников. Наконец, нашего храма, в котором должна начинаться, проходить и заканчиваться жизнь каждого из нас.
Григорий Иванович снова посмотрел в зал, стараясь доглядеться до лица каждого из сидящих, и возгласил:
— Ну-ка, братья и сестры, поднимите руки: кто за то, чтобы затопить Покровку?
Поднялось пятнадцать… от силы, двадцать рук.
А теперь — кто против?
На этот раз поднял руки почти весь зал.
Лена — та вообще поднимала обе руки!
— Вторая за папку! — объяснила она Стасу. — Эх, и почему же его до сих пор нет! Обещал ведь прийти…
— Вот видите! — вплотную подходя к столу, указал на зал Григорий Иванович. — Что вы можете возразить на это народу?
— Только словами Козьмы Пруткова: не верь глазам своим! — усмехнулся на это Молчацкий.
— Действительно! — поддержал его заместитель губернатора, перешептавшись с представителем из Москвы. — Одно дело на словах, и совсем иное — заверенные нотариусом документы. Мы же ведь не можем зависеть от того, что, простите, ваше настроение меняется, как погода поздней осенью или ранней весной!
Напрасно люди кричали, просили, умоляли вернуть зря, обманом подписанные ими бумаги.
Чиновник из района торжественно взял желтую папку и красноречиво показал ее всему залу: мол, говорите, что хотите, и голосуйте, как можете, а вся правда и сила тут.
— Плохи дела… даже не знаю, что еще и придумать… — заметил Стасу вернувшийся на свое место Григорий Иванович.
— Может, Виктор что-нибудь путное скажет? — безо всякой надежды спросил Стас, показывая на сторожа, который в своей испачканной телогрейке поднялся на сцену с какой-то коробкой в руках.
— Да что он может сказать… — махнул рукой Григорий Иванович.
Но тут Виктор в тот самый момент, когда чиновник уже протягивал папку представителю из Москвы, вдруг хрипло сказал:
— Эй, ты, а ну-ка дай мне ее сюда!
— Что?! — поперхнулся от возмущения чиновник.
— Папку, говорю, отдай!
— А ты кто вообще такой?
— Я?
Не выпуская из рук коробки, сторож Виктор снял с себя телогрейку. Она упала на пол, и весь зал ахнул. Под телогрейкой был офицерский китель с капитанскими погонами, а на груди Виктора — несколько боевых орденов и звезда Героя Советского Союза…
— Предупреждаю, я контуженный. У меня в паспорт вложена — так называемая справка. Благодаря ей, мне ни за что ничего не будет! Даже не посадят! И если я сказал, что что-то сделаю — то сделаю!
Виктор показал сидевшему в углу Градову коробку и сказал:
— Вот это — радиоуправляемый пульт. Взрывчатка на дамбе. Разумеется, с вашей стороны водохранилища. Сейчас я нажимаю одну кнопку…
Он нажал пальцем на коробку, и в стороне коттеджей грохнул такой взрыв, что все невольно вздрогнули, и задребезжали оконным стекла.
— Вот оказывается, куда подевалась взрывчатка из леса! — прошептал Ваня. — Ай да Виктор!
А сторож, между тем, невозмутимо продолжал:
— Не бойтесь, господа, это только предупредительный залп. Но если я нажму на вторую кнопку, то тогда вашей дамбе, а значит, и коттеджам будет…
— …амба! — выкрикнула Лена.
— Это точно! — кивнул ей Виктор и требовательно протянул ладонь: — Папку!
— Хорошо! — знаком разрешая чиновнику выполнить требования сторожа, впервые подал свой голос Градов, но предупредил: — Только в обмен на эту коробку!
Виктор, взяв папку, честно отдал пульт Градову и, подозвав Стаса, велел ему немедленно сжечь ее в церковной печи. Да взять себе охрану из ребят покрепче.
Стас, отобрав парней из Кругов, не забыв, разумеется, при этом и Ваню, направился к выходу, но тут вдруг раздался насмешливый голос Градова:
— Только особо не торопитесь, ребята! На улице темно, ноги еще поломаете…
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился уже начавший праздновать победу Григорий Иванович.
— А то, что в этой папке — всего лишь копии! — с язвительной усмешкой ответил ему Градов. — После того, как один из ваших людей попытался похитить у нас папку, я велел немедленно изготовить ее дубликат с ксероксными копиями… А настоящая папка…
— А настоящая папка — вот! — раздался вдруг девичий голос.
Все, как по команде, обернулись и увидели дочь Соколова, державшую точно такую же папку, какая была в руках у Стаса.
Рядом с ней стоял пожилой человек с удивительно благородным и добрым лицом.
Увидев его, Градов стал медленно подниматься со стула.
— Андрей… Степанович?.. — только и смог пролепетать он.
— Да, как видишь, это я, собственной персоной! — подтвердил Соколов-старший. — Тоже вот пришел сказать тебе, чтобы и ты особо не торопился. И ноги свои тоже пока побереги. Чтобы потом было, что ломать! А то мой сын уже вылетел сюда на личном самолете вместе с Игорем Игоревичем.
На Градова стало страшно смотреть. Как шепнула Стасу Лена, пот с его лба покатил, что называется, градом.
Но это было еще не все.
Когда потрясенные всем услышанным и увиденным люди только начали приходить в себя, в зал неожиданно ворвался отец Вани и Лены.
— Я пришел заявить, что меня, подпоив, вынудили подписать документ о том, что наш лес не представляет никакой ценности! — с порога заявил он.
— Опоздал, брат! И так все уже ясно с этим делом! — радушно махнул ему рукой Григорий Иванович.
Но отец ребят направился прямо к сцене.
— Лучше поздно, чем никогда! — заявил он. — А что касается ясности, и тем более дела… — он достал из кармана длинный сверток и, развернув его, положил на стол темный и ржавый охотничий нож.
Увидев его, Градов стал белее киноэкрана за его спиной…
— Что это? — потребовал объяснений чиновник из района, и услышал в ответ короткое:
— Вещественное доказательство!
Отец перевел дух, и не столько чиновникам, сколько односельчанам, сказал:
— Этим ножом гражданин Градов вырезал пулю из случайно раненного им на охоте сына бывшего губернатора области, который от этого, по свидетельству судебных медэкспертов, скончался, и спрятал его в дупле старого дуба, где я, наконец-то, смог вчера его отыскать. На нем номер, по которому нетрудно будет восстановить, кто его хозяин, а также закаменевшие следы крови, по которым также нетрудно будет определить, кому она принадлежала…
В зале поднялся страшный шум.
Люди повскакивали со своим мест. Они требовали немедленного наказания всех виновных, невзирая на их звания и должности.
Чиновник из района, получив распоряжение от заместителя губернатора, объявил, что решение о дальнейшей судьбе села Покровского откладывается на неопределенное время и до выяснения некоторых важных обстоятельств.
Ник стоял рядом с Ритой и ее дедом и знаком показывал Стасу, что теперь все будет в полном порядке.
И только Градова стояла совершенно одна, какая-то вся растерянная и счастливая.
— Свободна… — прошептала она, и Григорий Иванович, подойдя к ней, назидательно заметил:
— А что тут удивительно? Это закон духовного мира. Сделал добро — получи добро. В этой ли временной жизни или уже потом. А коли напакостил…
Он огляделся и нигде не увидел Градова. Пока люди шумели, кричали, обсуждая происшедшее, пока спешно покидали сцену и зал важные господа, он незаметно исчез. Пропал. Растворился, словно мираж. Будто его и не было…
3
— …но! — с трудом дождавшись своей очереди, радостно докончил Стас.
Стас научил Ваню пользоваться карманным компьютером, и тот в знак благодарности разрешил другу позвонить родителям в Москву и разговаривать, сколько тот пожелает.
— Заодно и компьютер проверим! — деловито предложил он. Как сказала Лена, Ваня все равно продолжал немного оставаться Ванькой.
Но что толку-то было долго говорить, если завтра все равно предстояло увидеться. И, тем не менее, именно сейчас Стас должен был решить одну очень важную для себя вещь. Он все время хотел приняться за главное, но мама осыпала его все новыми и новыми новостями:
— Мы тебе стол компьютерный новый купили, со стулом!
— Спасибо!
— Правда, на другое место, у окна поставили, ничего?
— Хорошо, хорошо! — соглашался Стас.
— А сверху я кактусы поставила, говорят, они вредное излучение уменьшают!
— Ладно!
— Да, чуть не забыла! Папе за его изобретение такую премию, наконец, дали, что мы теперь без всяких денег из Покровки сможем купить хороший дом в Подмосковье!
— Тем лучше…
— Что он говорит? — скорее догадался, чем услышал, что спрашивает отец у мамы, Стас.
И попросил:
— Пап, включи, пожалуйста, громкую связь! Я с вами обоими говорить хочу!
— Есть, сынок! — послышалось в трубке.
— Пап, мам! Я вот что хотел у вас попросить… — старательно подбирая слова, проговорил он. — Давайте отдадим наш дом под гостиницу…
— Какую еще гостиницу? Ты что там, свой бизнес в нищей Покровке собрался устроить?
— Да нет, ты меня не дослушал! Я предлагаю отдать бесплатно, чтобы в нем могли останавливаться люди, которые приезжают на могилку к отцу Тихону. Их, знаете, сколько бывает каждый день! А остановиться, согреться в мороз, обсохнуть после дождя, да и просто подождать, пока поезд придет, негде… Я уже все тут продумал. Ваньку попрошу за порядком следить. Ленка убираться и кормить их будет… Ну так как? — спросил Стас и после обеспокоившего его молчания услышал:
— Ты это… серьезно?
И услышал далекий разговор родителей:
— Слышишь, он говорит, серьезно! — спрашивал отец.
— Да слышу, конечно! — отвечала мама. — Ну и что с того?
— А то, что, слава Богу, что у нас с тобой такой сын!
И уже громко, в трубке Стас услышал голос отца:
— Доброе дело задумал, сынок! С Богом! Отдавай этот дом для паломников непремен…
— …но! — с трудом дождавшись своей очереди, радостно докончил Стас.
— И без всяких там «но»!
Разговор был окончен. Но в трубке еще слышалось:
— Счастливого пути, сынок, береги себя! Не выходи на остановках! — это уже кричала явно вырвавшая трубку из рук отца мама.
4
— Ну да! — недоверчиво покачал головой бригадир.
…Лена со Стасом стояли на краю платформы, глядя на приближающийся поезд.
Ваня, уже попрощавшись с другом, деликатно стоял в стороне и делал вид, что пинает камешки, хотя асфальт был выметен так, что вряд ли на нем остался хотя бы один камень.
— До свидания, Стасик! — глядя себе под ноги, прошептала Лена.
— До свидания, Ленка! — кивнул Стас и вдруг, неожиданно для самого себя, сказал: — Ты… это… Ты расти там давай! Мне все равно пока некогда…
— Правда? — подняла на него несмелые глаза Лена.
— Ну, сама посуди: школа, армия, институт.
— Тогда… я могу тебя ждать?
— Ну, конечно! Ты меня, я тебя, так и дождемся друг друга обязатель…
— …но?..
— И никаких — «но»!
Поезд подошел, остановился. Стас зашел в последний вагон — хорошо хоть в нем оказалось место. Время-то для покупки билетов самое безнадежное — последние числа лета! Затем подошел к окну и, увидев слезы в глазах Лены, погрозил ей пальцем и показал на часы.
Та мигом утерла слезы и часто-часто закивала в ответ.
«Вот так-то оно лучше!» — улыбнулся ей Стас и вдруг подумал, что, в конце концов, и папа у него на три года старше мамы. Каких только чудес не бывает на свете?..
Поезд тронулся с места.
Стас сразу взял себе постельное белье, быстро застелил свободную верхнюю полку и ловко взобрался на нее.
«А теперь — спать!» — решил он, доставая печать Мономаха и зажимая ее в кулаке. Столько всего за каникулы было, и особенно здесь в Покровском, что нужно хоть в эту ночь дороги отоспаться за целое лето! Да и последнюю ночь почти не удалось поспать. Сначала они долго обсуждали с Леной и Ваней все детали будущего дома-гостиницы. Лена предлагала различные деревенские меню, которые в основном сводились к картошке, яйцам и квашеной капусте. Ваня, удобнее устроившись на диване, чтобы не так больно было все еще нывшему телу, принялся рассуждать, что со временем он откроет свой гостиничный бизнес, который, говорят, очень выгоден в нашей стране.
— Что-что?! — во все глаза уставилась на него Лена. — Ты опять за свое?
— Нет! — испуганно замахал руками Ваня и охнул от боли. — Это я просто так, в шутку!
— Ну, шуткотерапия лучше, чем шокотерапия, правда, Ленка?! — подмигнул Лене Стас.
— Тем более, ожоготерапия! — охотно согласилась та.
Ваня непонимающе посмотрел на друга, на сестру, но уточнять, что они хотели этим сказать, не стал. Без толку с ними спорить, решил он, и тем более состязаться в этом. Если бы существовали соревнования по синхронному жонглированию словами, они наверняка бы стали его первыми чемпионами…
Да и не до того ему было. Надо было как-то искать варианты, чтобы только открывшаяся гостиница сразу же не закрылась из-за банкротства. И кое-какие познания, полученные им в последние месяцы, тут могли оказаться очень полезными. «Безценными», — как сказала Лена.
Так Стас до полуночи беседовал с друзьями. Потом почти до рассвета разговаривал с новыми паломниками, которых они разместили в родительской комнате. А с первой зорькой уже прибежала Лена. Словом, ему очень хотелось спать. Но сразу уснуть так и не удалось. Дверь купе распахнулась, и на пороге появился бригадир поезда. Тот самый…
— Кто тут в Покровке садился? А, ты… — сразу узнал он Стаса.
— А что, собственно, происходит? Билет у меня есть, паспорт тоже… — недоуменно пробормотал Стас.
— Да нет, все в порядке, я, так сказать, по личному делу, просто спросить! — подсаживаясь к нему, успокоил его бригадир: — Уж больно много мне эта Покровка вопросов задала, хотелось бы получить и кое-какие ответы. Вот, кто, например, был тот депутат с желтой папкой?
— Да не какой он не депутат, а так — местный авантюритет, точнее, уже авантюрист без авторитета! — усмехнулся Стас. — Им, кстати, милиция на днях всерьез занялась.
— А тот парень, что за доверенностью приходил?
— Это мой друг!
— Ну да! — недоверчиво покачал головой бригадир. — Видел я, как ты его, можно сказать, по асфальту размазал… Сдачи хоть он потом тебе за это, как следует, дал?
— Нет, — покачал головой Стас и зевнул украдкой. — Наоборот, извинился!
— Это еще почему?
— А потому что у нас не деревня, а село!
— Ну и что?
— А это значит, что в нем есть храм, который был еще со времен Мономаха и будет стоять там теперь — всегда! А вообще, — уже открыто зевнул Стас, — долго рассказывать, вы сами лучше как-нибудь приезжайте в Покровку и увидите все своими глазами!
— А что? — поднимаясь, пообещал бригадир. — Вот возьму и приеду. Как только отпуск будет, непременно загляну. А ты спи-спи, вон, гляжу, как умаялся!
Он открыл дверь и услышал уже полусонное:
— Остановитесь там в гостинице!
— Там даже гостиница есть? — задержался на секунду бригадир. — Бронь, надеюсь, не нужно заказывать?
— Вам — нет! Обратитесь прямо к ее начальнику. Скажете, что от меня. Да, впрочем, вы и сами его сразу узнаете… Это тот самый парень — мой лучший и надежный друг Ванька! А кормить вас будет его сестра — Ленка… — Тут губы Стаса расползлись в улыбке, он опустил голову на подушку и тут же уснул…
5
Славко поднял голову и недоверчиво покосился на Мономаха…
Долго ли нет длилась беседа Владимира Мономаха с отроками, то знало только устало клонившееся к земле солнце, да нетерпеливо переминавшиеся с ноги на ногу прискакавшие с докладом тысяцкие пешцев и старшие дружинники, дожидавшиеся своего князя.
Вышедший из шатра с написанными грамотами игумен протянул их на подпись Мономаху, но тот лишь предложил ему посидеть рядом и немного отдохнуть, послушать отроков.
И беседа, точнее, рассказ разгоряченного Славки, все продолжалась…
Но, как кончается все на свете, закончилась и она.
— Да, Славко… — выслушав отрока, задумчиво покачал головой Мономах. — Задал ты мне задачу. Даже не знаю, что и сказать на все это…
Он посмотрел на донельзя довольного собой, ожидавшего похвалы и наград Славку и, наклонившись к уху игумена, чуть слышно спросил:
— Что скажешь, отче?
— Молодец! — шепотом отозвался тот. — Но больно уж горд и самонадеян! Как бы это его озорство однажды до больших бед не довело!
— Вот и я тоже так думаю…
Мономах немного помолчал и, прокашлявшись в бороду, неожиданно строгим голосом молвил:
— Ну что ж, выслушал я тебя внимательно. Теперь буду суд судить!
— К‑какой еще суд? Над кем? — опешил Славко.
— Как над кем? — сдвинул брови Мономах. — Столько дел натворил, да еще и спрашивает! Коня украл? Украл…А это… Эй, тиун!
Славко посмотрел на Мономаха, на подбежавшего тиуна и не знал, верить ему собственным ушам и глазам, или нет.
А Мономах тем временем, словно ни в чем не бывало, продолжал:
— Какая там у нас вира по Русской правде за кражу коня положена?
— Кража коня? — деловито уточнил тиун и, ни секунды не думая, ответил: — Кража коня приравнивается к краже оружия и одежды и наказывается штрафом — в три гривны!
— Ну ладно, допустим, оружие ты у половца украл, то не считается, — кивнув тиуну, снова обратился к Славке Мономах. — Но ведь ты украл еще и одежду! Причем, очень дорогую!
— Я? У кого?!
— Да вон же, у Звенислава! Ты сам говорил — на большой дороге!
— Да не крал я! Он сам мне отдал! — заколотил себя кулаками в грудь Славко. — У него самого спросите!
Звенислав попытался вставить слово в защиту друга, но купец сильно дернул его за локоть, что-то шепнул на ухо, и тот, опустив голову, закашлялся и промолчал.
— Видишь, молчит! — заметил Мономах. — Значит, это уже не кража, а грабеж, за который полагается куда большее наказание! Но и это не все. Ты ведь и стог сена еще сжег!
— Так я же не для себя… Для Руси старался!
— И мою грамоту хану прочитал. Да… Хорошо хоть, про Корсунь додумался вставить.
Славко смотрел на Мономаха и никак не мог взять в толк — вправду тот все это говорит или нет? У него ничего нельзя было понять Прямо совсем, как у деда Завида! А может, мелькнула мысль, то дед Завид у Мономаха научился так говорить, когда еще не был дедом? Вот и спасай после этого Русь…
Славко беспомощно огляделся. Но увидел вокруг себя только серьезные лица. Игумен, глядя на него, укоризненно качал головой. Купец кусал губы и прятал их в бороду. Гонец и вовсе отвернулся. Только плечи его почему-то изредка вздрагивали. А по лицу Ратибора вообще ничего нельзя было понять.
А по сторонам уже вовсю шептались младшие дружинники:
— Что там?
— Да вон, половецкого отрока судят!
— Не половецкого, нашего! Просто одет он так!
— А за что?
— Коня, говорят, украл, знатного человека на большой дороге ограбил, поджог учинил, а главное — княжескую грамоту Степи выдал!
— У‑у, плохи тогда его дела!
— Казнят!
— Не казнят, а казним, нам-то ему голову рубить прикажут!
— Тихо, смотри, Мономах поднимается!
— Сейчас суд вершить будет!
Все поднялись со своих мест, и Мономах неожиданно для потерявшего всякую надежду Славки сказал:
— Ну, ладно! Палка, говорят, и та о двух концах. Вот украл ты коня у своих земляков, в голод, накануне весенней работы — за это и голову отсечь мало. Но, если бы не украл, гонец бы не выполнил мой приказ, и смоленский князь не успел бы подготовить свое войско. Звенислава раздел? В другой раз умней будет! И хотя сие вины это твоей не умаляет, это помогло вам затем провести самого Белдуза и вовремя сообщить мне, что он знает и верит про Корсунь! И все-таки, мнится мне, добро должно быть добрым, без всякой примеси зла, как плохая монета! Но на этот раз ладно. Половцы сильны, а значит, мы должны были быть сильнее. Быстры — быстрее. Хитры — хитрее! Поэтому, если на твою вину посмотреть с этой стороны, то большое дело сделал ты для Руси!
Славко поднял низко опущенную голову и недоверчиво покосился на Мономаха.
— Да-да, — глядя на него с отеческой улыбкой, подтвердил тот. — Смотри, какая слава гремит теперь по всему миру. И в этой славе есть частичка и твоего труда. Посему повелеваю зваться тебе отныне не Славкой, а Гремиславом! А теперь говори, какую награду просишь?
Славко взглянул на князя и тихо сказал:
— Коня бы моим землякам вернуть…
Мономах понимающе кивнул и окликнул:
— Эй, тиун, выдели для веси, из которой этот славный отрок, пять… нет, десять коней! Да гляди, самых лучших отбери, а то я тебя знаю! Стой! Да еще три подводы зерна и одежды добавь!
— Будет выполнено, князь! — кивнул Мономаху тиун.
— От себя я тебе, Славко, то есть прости, Гремислав, столько же добавляю! — шепнул Славке купец. — И еще, если захочешь, сын мне все про тебя рассказал, возьму тебя в помощники. Через два-три года сам наипервейшим купцом будешь!
Он замолчал, потому что Мономах снова повернул голову к Славке.
— Но то, отрок, не награда, а долг, который возвращает твоим землякам Русь! — снова без тени улыбки сказал он. — Это тебе от меня! — надел он затем на шею Славке тяжелую золотую гривну и добавил: — Ну, а теперь проси лично для себя всё, что ни пожелаешь!
— Все, что ни пожелаю?! — ахнул Славко и выпалил: — Тогда… назначь меня, князь, гонцом!
— Гонцо-ом?! — изумленно протянул Мономах. — Эк, куда хватил! В твои-то годы? Хотя, — вслух задумался он, — того, что ты уже сделал для Отечества, иному и за всю жизнь, до самых седин не успеть. Ладно. Слово князя твердо. Быть тебе, Гремислав — гонцом! Поедешь в Новагород, порадуешь великой вестью моего старшего сына, Мстислава!
— И грамоту с собой дашь? — с восторгом уточнил Славко.
Но Мономах остановил его:
— Успеешь еще сам с грамотами наездиться! Для начала отправишься не один, а… — он кивнул на Доброгнева, — на пару со своим старым знакомым. Ну, что сразу заскучал? Он еще от ран до конца не оправился, хорохорится только. Поможешь ему, если что. А коль сляжет в дороге, или еще какая напасть случится, то тогда сам, лично мою грамоту вручишь!
Мономах подбадривающе кивнул Славке и повернулся к игумену:
— Ну что, отче? Правильно я свой суд совершил? На всю жизнь уроком будет! — шепнул он и снова громко добавил: — Или, может, ты ему какое церковное наказание — епитимью назначишь? Ведь все-таки несколько лет без Бога в сердце прожил!
— А он уже сам себя этим наказал! — махнул рукой на Славку игумен. — И потом, такую долю себе выбрал… Эй, Доброгнев, — обращаясь к гонцу, спросил он: — Легка ли твоя служба?
— Нет ничего тяжелее! — честно ответил гонец и шепнул Звениславу: — Если б не твой совет иконе в Смоленске поклониться, да не молитва перед ней, и не быть мне здесь! Вот, какая у меня служба!
— Видишь? — кивнув на Доброгнева, сказал Мономаху игумен. — Какое еще может быть к этому наказание? Пусть и несет до конца эту ношу! Крест-то хоть на шее есть? — строго уточнил он у Славки.
— Есть, а то! — показал свой нательный крестик Славко и добавил: — И еще один дома лежит, для святынь! Я туда, как только приеду, одолень-траву положу!
— Что‑о? Какую еще одолень-траву? — нахмурился игумен. — Да сколько же мы еще будем жить стариною? И кресту поклоняться, и всяким языческим вещам да гаданиям верить? На Русь истинная вера пришла, а мы… Кого ни спроси… да вон хотя бы его… Эй! — окликнул он пробегавшего мимо тиуна: — Как дела-то?
— Тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу! — отозвался тот.
— Вот! — назидательно поднял указательный палец игумен. — И не поймешь, кто перед тобой! Наполовину язычник, наполовину православный! И так еще лет сто, а то и двести продолжаться будет… Поэтому, Гремислав, как тебя во святом крещении-то?
— Глеб!
— Поэтому, Глеб-Гремислав, — продолжил игумен, открывая ларь с заготовками для печатей, ладаном и церковными предметами. Он что-то отыскал в нем, крестясь, закатал в шарик воска и завернул в чистую тряпицу. — Даю тебе ниточку от одежды твоего небесного покровителя, святого князя-страстотерпца Глеба. Вложишь ее в свой крест-мощевик и носи всю жизнь, служа князю и Руси, — во славу Божию! Пусть она станет для тебя путеводной нитью к Царству Небесному!
— Всё понял? Это тебе уже не одолень-трава! — уточнил Мономах.
— Всё! — кивнул Славко, думая, что хорошо все-таки, что дядя Онфим привез ему не засапожный нож, а крест-энколпион. — «А без ножа и так все обошлось, то есть, — тут же поправил себя он: — Сам Бог все управил! И в благодарность за это первую же золотую монету, что заработаю, я обязательно иконе Божией Матери подарю, сделаю дырочку и прикреплю к окладу…»
— Ну, а теперь — с Богом!
Мономах строго, уже не как озорному отроку, а как своему младшему дружиннику, погрозил Славке пальцем и направился к заждавшимся его воеводам. А для самих отроков, Звенислава с Гремиславом, как положено было звать теперь Славку, настал краткий миг расставания. К Славке подвели боевого коня, дали самую маленькую, какая только нашлась кольчуга, зато саблю вручили самую настоящую — боевую!
Забравшись в седло, он гордо огляделся вокруг и нашел глазами Звенислава.
— Ну, будь здрав, Звенислав! — крикнул он, и тот отозвался, крича ему вслед:
— И ты, Гремислав! Не забыва-ай!..
6
А слава звенела, гремела по всей Руси.
Везущий ее в Новагород Славко, стремя в стремя, ехал рядом с гонцом по весенней дороге. Он словно бы разом повзрослел и стал серьезным после разговора с Владимиром Мономахом, который, действительно, стал ему уроком на всю жизнь. Как ни хотелось ему скакать быстрее, помня о ранах гонца, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не пустить коня прямо в галоп.
Одно только оставалось Славке — мечтать.
Нет, не забыл Бог Славку, родную весь и всю Русь! — с радостью думал он, представляя, как встретят его земляки. Конечно, — сначала враждебно, потом изумленно, и, наконец, с радостью, узнав обо всем. Причем, не убитого, в подводе, как мечталось ему совсем недавно. А на боевом коне, с наградной гривной на шее. Он ясно видел оттаивающие лица: деда Завида, старух, женщин, Милуши… Но даже и помыслить себе не мог, что у порога своего дома-землянки его встретит… родная матушка, которая сама вернулась из Степи после того, как некому стало охранять истомившихся в неволе русских пленников… Не ведал и того, что муж Милуши, узнав от жены, что Славко спас их сына, поклялся изготовить для него такую кольчугу и доспехи, которые будут спасать его от неминуемой смерти. И, действительно, спасут. И не раз. Потому что впереди было еще несколько великих походов на Степь, после которых половцы окончательно откатятся на восток и перестанут тревожить русские пределы, разные другие битвы. И день за днем, год за годом — тяжелая служба княжеского гонца.
Но всё это ему еще предстояло испытать.
А пока он ехал рядом с гонцом, то твердя про себя текст грамоты, которую с первого же раза выучил наизусть, то подпевая древнюю песню, и впервые за долгие годы своей короткой жизни был по-настоящему счастлив…
* * *
По-своему был счастлив и Стас.
Его поездка в Покровку подходила к концу.
Вагон поскрипывал и сильно раскачивался на ходу, так что идущие по нему люди вынуждены были опираться руками о стены.
Одно слово — дорога!
Гудели, встречаясь и разъезжаясь, скорые поезда. Мерно и быстро стучали колеса…
А за вагонным окном тянулись провода, мелькали столбы, дома городов и сел и — храмы… храмы… храмы.
Но Стас ничего этого не видел и не слышал. Крепко сжимая в кулаке печать, он спал. И снилось ему, что на него глядит сам Владимир Мономах… — Великий князь Великой России…
[4] Половцы сами себя называли куманами, в то время как на Руси за то, что те обитают в Степи, или в Поле, звали их половцами.
Комментировать