<span class=bg_bpub_book_author>монах Варнава (Санин)</span> <br>Белый гонец

монах Варнава (Санин)
Белый гонец

(17 голосов4.4 из 5)

Оглавление

Часть первая. Деревенский Китеж-град

Глава первая. Печать Мономаха

1

Стас приложил трубку к уху и удивился еще больше…

Обычный вечер в семье Тепловых не предвещал ничего необычного, как вдруг в комнате Стаса раздался жуткий вой милицейской сирены.

— Стасик! — взмолилась хлопотавшая на кухне мама. — Ты когда-нибудь сделаешь тише звук своего телефона? Я каждый раз вздрагиваю, когда тебе звонят!

— А это не звонок, это сигнал, что пришла «смска»! — отозвался Стас и радостно крикнул: — Ого, из Покровки!

На маму эта новость не произвела никакого впечатления.

— И вообще, сколько уже можно сидеть за компьютером? Ужин давно готов! — продолжала она. — Сережа, хоть ты скажи ему!

— Сейчас-сейчас, только статью допечатаю… — послышалось из папиного кабинета.

— Не дом, а прямо интернет-кафе, в котором, кстати, можно и умереть с голоду! — В мамином голосе зазвучали металлические нотки: — Но лично меня это не касается! Я уже села за стол! А вы будете есть ваши любимые оладьи — холодными!

Такая угроза мигом подействовала на Сергея Сергеевича. Предвкушая вкусный ужин, он подсел к жене, потер ладони и недоуменно сощурился на пустующее место сына.

— А… Стас где?

Мама с насмешкой посмотрела на него:

— А это я сама у тебя давно хотела спросить! Он день и ночь от компьютера ни на шаг не отходит. Все что-то ищет, скачивает, распечатывает… Может, отобрать пока у него этот компьютер?

— Да ты что! — возмутился Сергей Сергеевич. — Парень купил его на честно заработанные деньги, и за это, по нынешним временам, я просто горжусь им!

— Я тоже!.. Но сам рассуди: первую половину лета он проработал в археологической партии, вторую сидит за компьютером. А отдыхать когда? Три недели до школы осталось! А ведь десятый класс на пороге!

— М‑да… Ситуация, конечно!.. Надо что-то решать…

— Что?

— Еще не знаю. Но… выход обещаю найти!

— Когда? — в голосе мамы снова зазвенел металл.

— Завтра… сегодня… ну хорошо, сейчас! — сникая под ее взглядом, клятвенно прижал руки к груди Сергей Сергеевич.

— Ладно, — согласилась мама. — Но если нет, то я найду его сама! Я…

— Мам! Пап! — не дал ей докончить, врываясь на кухню, Стас. — Глядите, что нам Ванька из Покровки прислал!

— Нам? — недоуменно взглянул на сына папа. — Насколько мне известно, он твой друг!

— Да, мой! Но то, что в письме, — касается всех нас. Вот, слушайте… «Есть возможность выгодно продать ваш дом. Срочно передайте доверенность на имя моего… то есть Вани, — уточнил Стас, — отца с бригадиром поезда».

— Вот те раз! — удивилась мама. — Когда хотели продать, то и копейки за него не давали. А тут сами предлагают. Да еще и выгодно. Что скажете?

— Заманчивое предложение… — принялся размышлять вслух Сергей Сергеевич. — Все равно мы туда не ездим, слишком далеко. Можно продать, добавить и купить что-нибудь поближе… Ну так что, голосуем?

— Я — за! — первым согласился Стас и, подумав, вздохнул: — Жаль только, что мы теперь без Покровки останемся.

— Ничего страшного! Я тоже не против! — решительно подняла руку мама.

— Единогласно! — подытожил Сергей Сергеевич. — Не понимаю только, почему Ваня сам не позвонил?

— Так ведь они бедно живут! «Смской» дешевле! — объяснил Стас. — Да и принято так сейчас! Я ему тоже письмом сообщу, когда доверенность передавать будем.

— А кстати, когда будем ее отправлять? — уже деловым тоном уточнила мама.

— Ну… сегодня все нотариальные конторы уже закрыты!.. — как всегда нерешительно, едва дело касалось домашних проблем, начал было Сергей Иванович, но мама остановила его:

— А твой нотариус на что?

— Какой еще нотариус?

— Тот самый, которому ты делал операцию на сердце!

— А‑а! — сразу вспомнил отец. — Он, конечно, может помочь и даже просил обращаться к нему, если что, но как-то неловко беспокоить человека во внерабочее время…

— А ты у его постели не дежурил день и ночь, когда он целую неделю был между небом и землей? — напомнила мама.

Сергей Сергеевич посмотрел на нее, молча пожал плечами, сходил в свою комнату и вскоре вернулся:

— Все, — доложил он. — Можно ехать за доверенностью. Это как раз по пути на вокзал! Можешь отправлять письмо своему другу!

Стас потянулся к телефону, но тот, опережая его, зазвонил сам.

— Ванька! — взглянув на номер звонившего, удивился Стас. — Легок на помине! Уже сам звонит!

Он приложил трубку к уху и удивился еще больше. Вместо Ваниного голоса в трубке слышался срывающийся шепот его сестры — Лены.

— Стасик! Это ты? Ты слышишь меня?

— Да, только говори громче! — попросил Стас.

— Не могу! Ванька услышит…

— Ну, хорошо, хорошо, говори!

— Ты получил письмо от Вани?

— Да, — глядя на родителей, подтвердил Стас. — И можешь передать ему, что мы сегодня же отправляем доверенность…

— Нет! — забывая про осторожность, вскричала Лена и снова перешла на шепот: — Не надо ее отправлять! Ты лучше сам приезжай!

— Зачем?!

— А затем, что Ваньку спасать надо! Он, хоть и алтарником в храме работает, а сам… сам… И вообще тут такое творится!.. Ой, не могу больше говорить — Ванька идет! Приедешь — сам все увидишь…

Стас недоуменно посмотрел на замолчавший телефон:

— Ничего не понимаю…

— А что, собственно, случилось? — поинтересовался Сергей Сергеевич. — Что сказал Ваня?

— Да это и не он вовсе, а Ленка… — пожал плечами Стас. — Говорит, там что-то с Ванькой такое, что выручать надо. А что… как… я и сам не понял!

— А ты поезжай и разберись!

— Что? — не понял Стас.

— Поезжай! — повторил Сергей Сергеевич. — Другу поможешь, а заодно и доверенность передашь!

Стас ошеломленно посмотрел на отца, потом, в уверенности, что получит поддержку, на маму, но та неожиданно согласилась с мужем.

— А что? — подхватила она. — Папа дело говорит! Ты только обратно особо не торопись, а отдохни там недельку-другую…

— Значит, принимается единогласно! — подытожил Сергей Сергеевич.

— При одном воздержавшемся — в смысле, от поездки! — уточнил Стас.

— Это еще почему? — насторожилась мама.

— Некогда мне разъезжать! — объяснил Стас. — У меня же работа!

— Какая работа? — не понял Сергей Сергеевич.

— Как какая? Владимиру Всеволодовичу помочь привести в порядок результаты экспедиции!

Но Сергей Сергеевич словно не расслышал.

— Какая еще работа? — повторил он.

— Ну, ведь не все же академики могут обращаться с компьютером так, как ты! — с дрожью в голосе продолжал стоять на своем Стас. — Владимир Всеволодович старомоден, он вообще технику не признает, зато с закрытыми глазами по любому глиняному черепку может определить, чем он был в Древней Руси!

— Я спрашиваю, какая может быть работа, — повышая голос, в третий раз сказал Сергей Сергеевич, — когда твоему другу требуется помощь? Я только что говорил, не при тебе будет сказано, что горжусь своим сыном, а он…

— Что он? То есть — я? — с вызовом переспросил Стас.

— А то, что как можно гордиться человеком, который в трудную минуту отказывается помочь тому, кому плохо? Тем более, если это — твой друг!

— Да я разве отказываюсь?.. — опустив голову, пошел на попятную Стас. — Я даже не сказал, что против, а только, что воздержался…

— Так значит, едешь? — обрадовалась мама.

— А куда я денусь? Конечно!

— Вот и договорились! — кивнул Сергей Сергеевич и, шепнув сыну: «А своему архаичному академику можешь и в Покровке помочь — с помощью ноутбука!», громко сказал: — Отправляй смс-сообщение другу и бегом собираться в дорогу! Немедлен…

— …но! — охотно подхватил Стас.

— И никаких «но»! — с деланной строгостью поднял указательный палец отец.

Была у него с сыном такая игра, особенно, когда он бывал им доволен.

На этот раз, в предвкушении встречи с Ваней, которому нужно было помочь, и Леной, которая просила об этом, был доволен и Стас. Он взял в руки телефон, бегло набрал: «Доверенность готова. Завтра встречай!» и, отправив это в далекую Покровку, помчался в свою комнату.

Сергей Сергеевич одобрительно посмотрел ему вслед и победно оглянулся на жену:

— Вот тебе и решение всей проблемы!

2

Начавший было зевать в кулак Ваня неожиданно оживился…

Поднятый ни свет ни заря и вызванный на перрон бригадир поезда никак не мог взять в толк, чего хочет от него, одетый по последней городской моде, деревенский парень.

— Какая доверенность? Какая стамеска?! — сонно переспрашивал он.

— Да не стамеска, а «смска»! — показывая телефон, горячился парень. — Вот: «Доверенность готова. Завтра встречай!»

— Вот и встречайте! А я тут при чем?

Бригадир длинно зевнул и уже собрался уходить, но парень ухватил его за рукав форменной куртки:

— Мне что, милицию вызывать? — теряя терпение, нахмурился бригадир.

Парень отпустил его локоть и пробормотал:

— Да нет! Я же ведь только узнать…

— Так-то оно лучше! — бригадир поднялся в вагон, обвел проснувшимся взглядом лес, поле, колокольню, видневшуюся вдали, и уже миролюбиво спросил: — Какая хоть станция-то?

— Покровка! — машинально буркнул парень. Электровоз дал гудок, дверь вагона начала закрываться, и он с последней надеждой крикнул: — Скажите, а может, есть еще один бригадир?

— Есть! — послышалось в ответ. — Только в другом поезде, встречном! До свидания, молодой человек, то есть, прощайте!

— Что же мне теперь делать?..

Парень растерянно осмотрелся по сторонам и вдруг увидел подходящего к нему Стаса.

— Ванька! — улыбаясь, тянул он еще издалека руку. — Здорово!!!

— Привет…

— Как ты?

— Да всё тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу!

От неожиданности Ваня не сразу подал ладонь и как-то вяло ответил на рукопожатие.

— А вырос-то как! — Стас радостно хлопнул его по плечу и с нескрываемым удивлением оглядел друга. На том были фирменная кепка, короткая куртка из тонкой кожи, очень дорогие футболка, кроссовки и джинсы. В руке — телефон самой последней модели…

«Вот тебе и бедно живут! — с удивлением подумал он. — И чего Ленка сказала, что Ваньку спасать надо? По его виду этого никак не скажешь! Разве что только расстроен немного…»

У Стаса было не меньше тысячи вопросов к Ване, но не успел он задать и первый, как к ним подошел худощавый мужчина болезненного вида и, извиняясь, спросил:

— Скажите, как пройти к могилке вашего святого?

— Святого? — недоуменно переспросил Стас.

— Ну да, отца Тихона!

Стас с удивлением посмотрел на Ваню, но тот, как ни в чем не бывало, буднично, словно речь шла о дороге до магазина, ответил:

— Пойдете по этой дороге прямо, не доходя до села, свернете на кладбище, там в левом углу найдете его могилку.

Обгоняя мужчину, они направились дальше, но их еще раза три останавливали и задавали все тот же вопрос. Ваня так же буднично отвечал.

— Надо же! Как стали почитать отца Тихона! И правда, совсем как святого… — поразился Стас.

— Еще бы! — солидно кивнул Ваня. — После обращения к нему, знаешь, сколько людей исцелилось! А некоторых он даже от тюрьмы спас!

Последней, с кем поравнялись они по пути, была старушка. Она ни о чем не спросила, зато с нескрываемой завистью вздохнула:

— Счастливые вы, рядом с таким угодником Божьим живете! А мне за сто верст пришлось сюда добираться, чтобы помолиться за свою заблудшую дочь…

— Слыхал, Вань? Счастливые вы! — подтолкнул локтем друга Стас, но тот почему-то неожиданно помрачнел и ничего не ответил.

Больше на платформе никого не было. Только вдали из Покровки виднелись фигуры спешащих на станцию к идущему после скорого — местному поезду людей. Стас приготовился, наконец, без помех расспрашивать Ваню, но тот, дойдя до ступенек, ведущих вниз, неожиданно попросил:

— Погоди, я сейчас!

И направился к большой черной иномарке, стоявшей около здания вокзала.

«Неужели и эта машина его?!» — мысленно ахнул Стас. Но нет — из иномарки вышел элегантный мужчина с ярко-желтой кожаной папкой под мышкой и следом за ним — трое крепких парней, с виду — охранники.

Ваня, виновато разводя руками, что-то объяснил мужчине и, вернувшись, уже как ни в чем не бывало сказал:

— Пошли, что ли? Только давай прямо через поле!

Друзья сошли с дороги и направились по тропинке, которой мало пользовались местные жители, к Покровке.

— Это, конечно, хорошо, что ты сам приехал! — первым нарушил недолгое молчание Ваня. — Только зачем было тратиться на билеты? Хватило бы и доверенности. Ты как к нам… надолго?

От Стаса не укрылась запинка в голосе друга. «Странно!» — подумал он, а вслух уклончиво ответил:

— Да я еще сам не знаю… Отец с матерью советуют отдохнуть, а у меня, как нарочно, работы по горло!

Ваня понимающе кивнул и, явно подчеркивая тоном, что трудится в храме, назидательно заметил:

— Родителей, конечно, следует уважать. Но и работа — дело святое! Сам Бог заповедал нам трудиться в поте лица! Ничего, так уж и быть, я тебе помогу — по старой дружбе!

Ваня улыбнулся Стасу и в первый раз изучающе посмотрел на него:

— А тебя тоже почти не узнать! Добавил, наконец, к своему росту — плечи! И загорелый, словно не из Москвы! Что, отец, как академиком стал, столько теперь зарабатывает, что вы можете отдыхать по-человечески?

— Нет, это я на археологические раскопки ездил! — охотно объяснил Стас.

— И как там?

— Здорово! Представляешь, своими руками находить то, чем пользовались наши предки сотни лет назад…

— Да я не о том! Хорошо хоть там платят?

— На нормальный компьютер хватило! — пожал плечами Стас, которого слегка покоробил этот вопрос.

— Ну, а себе взять чего-нибудь ценного можно? — не заметил этого Ваня.

— Да ты что!!! Там с этим, знаешь, как строго?

— Так я тебе и поверил! — Ваня хмыкнул и с лукавинкой подмигнул другу: — Небось, одну-другую вещичку-то прикарманил — из золота? А?

— Какое там золото? — удивился Стас. — Одни черепки! В лучшем случае — бронзовые пуговицы, медные бляшки…

— У‑у! — разочарованно протянул Ваня. — Такого добра и у нас хватает!

— Да разве на раскопках это главное? — засмеялся Стас.

— А что же?..

— Как что? Там главное — своими руками прикоснуться к тому, на что в музее можно только через стекло посмотреть. А поздно вечером, после работы, ляжем все вокруг костра… В небе звезды — те самые, что послали свой свет, когда еще жили те, кого давно уже нет. А Владимир Всеволодович, это наш руководитель, академик, между прочим, рассказывает, как они жили, во что одевались, что пели, да так, что начинаешь представлять, как это было на самом деле…

Начавший уже зевать в кулак, Ваня вдруг оживился:

— Слушай! Может, тебе исторические романы начать писать? Говорят, за них платят неплохо. А еще лучше в кино податься, этим, как его — сценаристом. Я слышал, там такие заработки!..

— Да что ты заладил: заработки… заработки! — не выдержал Стас.

— А как же без них? — Ваня даже остановился от изумления. — Жить-то на что-то надо! И думаешь, ты один к старине прикоснулся? Я тут тоже немного с миноискателем походил.

— И как?.. — затаив дыхание, подался к нему Стас.

— Да так… — Ваня огладил свою куртку и поправил кепку. — Нашел кое-что!

— Покажешь?

— О чем разговор? Мы ведь друзья! Кстати, и для тебя там подарочек есть…

— Вот спасибо! — обрадовался Стас. — Помнишь, значит, еще, что я старину люблю!..

Тропинка подняла друзей на взгорок, и он с восторгом огляделся вокруг.

— Привет, Покровка! — подняв руку, прокричал он.

— Не Покровка, а Покровское! — поправил Ваня.

— Ах да, теперь же ведь здесь храм, значит не деревня, а село! — вспомнил Стас. — Ух ты, какую вы колокольню отстроили! Молодцы!

Но Ваня почему-то никак не отозвался на похвалу, наоборот, даже слегка помрачнел.

— А звонарь-то хоть кто?

— Ни за что не угадаешь — Ленка!

— Да ты что!.. Может, зайдем в храм? — предложил Стас и услышал в ответ короткое:

— Некогда!

— Тогда, значит, прямо к тебе домой?

— Нет. Туда тоже нельзя.

— Почему?

— Отец у нас пить стал… Зачем тебе это видеть? — с болью в голосе ответил Ваня и, еще больше помрачнев, весь ушел в себя.

Стас, как мог, пытался расшевелить его. Увидев большой водоем за Покровкой и поселком коттеджей, которые были больше похожи на дворцы, он искренне стал хвалить:

— Надо же — какое озеро сделали! Целое море! Ох, и рыбы, наверное, в нем… Сходим на рыбалку?

Ваня хмуро посмотрел на широкое, темное озеро и ничего не ответил.

— И дамбу построили! — продолжал Стас. — Это чтобы Покровку не затопило?

Ваня как-то странно посмотрел на него и с подозрением спросил:

— С тобой в поезде случайно никто из наших не ехал?

— Нет, а что?

— Да так! — сразу же успокоился Ваня.

«И правда, тут явно что-то не то… — покосившись на него, подумал Стас. — Но — не будем торопить событий! Как любит говорить Владимир Всеволодович: черепок к черепку, пуговка к пуговке, — точнее будет конечный вывод!»

И он задал самый обычный, невинный, вполне законный вопрос:

— Может, хоть в магазин зайдем? Я себе что-нибудь на завтрак куплю!

Но Ваня и тут отрицательно покачал головой:

— Нет, все, что надо, я тебе сам принесу. Идем прямо к тебе домой, и вообще пойдем огородами! — отрезал он.

Стас во все глаза уставился на него:

— К чему такая таинственность?

— Есть причины. Потом объясню. Пока скажу только, что тут не все так просто, и, по крайней мере, до продажи дома ни ты, ни тебя никто не должен видеть!

— Как! Даже Ленка?!

— А она в первую очередь!

— Но почему?!

— Да хотя бы потому, что у нее и без тебя своих дел хватает!

Ваня, окончательно замолчал и быстро повел Стаса по густой траве, мимо деревьев, тыльных заборов, пахнувших хлевами и свинарниками.

— Ну вот, слава Богу, никто не заметил! — наконец, дойдя до дома Стаса, облегченно выдохнул он и тут же с досадой сплюнул. Стас проследил за его взглядом и увидел Лену. Повзрослевшая, совсем уже девушка, она стояла у ворот и одной рукой приветливо махала ему, а другой покачивала стоявшую перед ней… коляску.

3

Стас надкусил яблоко и стал лихорадочно думать, как ему быть.

Ваня с ничего хорошего не предвещавшим видом приблизился к сестре и грозно спросил:

— А ты чего здесь делаешь?

— Тебя забыла спросить! — без тени страха отмахнулась Лена и, отвернувшись от брата, радостно заулыбалась: — Здравствуй, Стасик!

— Привет… — ошеломленно, совсем как недавно Ваня, выдавил Стас, неверными шагами обошел вокруг Лены и заглянул в коляску:

— А… это… чье?!

— Не бойся, пока еще не мое! — засмеялась Лена и с интересом оглядела Стаса:

— Ой, Стасик, какой же ты стал! Совсем не узнать — и внешне, и вообще… Наши девчонки к оконным стеклам приклеятся, когда ты мимо идти будешь! Но мы им окошки-то посчитаем, чтоб на нашего Стаса не заглядывались, правда, Ваня!

— Некогда мне всякой ерундой заниматься! — буркнул тот.

— Ах да, ты же ведь у нас теперь только деньги считаешь! — с усмешкой заметила Лена и, достав из висевшей на ручке коляски сумки большое красное яблоко, протянула Стасу: — Угощайся, Стасик, угощайся! Тебе, Ванечка, тоже дать? — словно продолжая издеваться, вынула она еще одно яблоко: — Смотри какое — наливное, спелое, сладкое!

Ваня засопел и ничего не ответил.

Лена снова приветливо обратилась к Стасу:

— Ну, как там в Москве? У вас, наверное, уже арбузы, дыни вовсю продаются?

Стас, хрустя яблоком, равнодушно пожал плечами:

— Как всегда шум, суета…И этого добра тоже хватает!

— Да, далеко нам до вашей столицы! — вздохнула Лена. — Места у нас безарбузные, бездынные, а некоторые, — показала она глазами на брата, — еще и бездонными их сделать хотят!

Ваня вспыхнув, открыл рот, но Лена, не давая себя перебить, уже собралась выпалить что-то еще, наверное, самое главное, как ребенок вдруг заплакал, и она вынуждена была склониться над ним.

Воспользовавшись этим, Ваня подошел к Стасу и, как можно небрежней, спросил:

— Ну, где там твоя доверенность?

— В сумке!

— Давай ее скорее сюда!

— Сейчас!

Стас снял с плеча свою сумку, Ваня весь подался к нему, выпуская из виду Лену, и та, оставив плачущего ребенка, принялась так отчаянно махать руками, что Стас понял: надо что-то срочно придумать, чтобы остаться с ней наедине…

И придумал.

— Я ведь для этого сюда и приехал! — открывая сумку, тоже, как можно будничнее, сказал он и, словно вспомнив о чем-то, снова закрыл ее. — Но сначала ты, кажется, обещал мне кое-что показать!

— Ах, да! — вспомнил Ваня. — И даже подарить…

Стас надеялся, что его друг, пойдя за найденными старинными вещами, даст ему возможность выслушать Лену.

Только и тот был начеку.

— Ленка! — окликнул он. — Иди домой и принеси из сарая… ну то, что я для Стаса сберег!

— Откуда я знаю, куда ты все это положил? Сам что ли не можешь сходить? — качая коляску, откликнулась та.

— Я и так на службу опаздываю. А ты забыла, видать, что отец Михаил велел тебе во всем меня слушаться?

— Ну, так уже и во всем! — возразила Лена и топнула ногой — Если что-то не по заповедям будешь заставлять меня делать, хоть убей, а не сделаю!

— В том, что я попросил, нет ничего противоречащего им! — резонно заметил Ваня и с угрозой спросил: — Так как, сказать отцу Михаилу, что ты у него не послушница, а ослушница? Смотри, без причастия ведь на праздник оставит!

— Не надо… — сразу сникла Лена и с надеждой подняла на Стаса глаза: — Стасик, а ты тоже с нами пойдешь?

— Нет! — жестко ответил за друга Ваня. — Он останется здесь. Ему нужно отдохнуть с дороги!

Стас виновато развел руками: мол, ну, что я могу поделать с твоим братом?

Лена вздохнула и согласилась:

— Ладно! Только я вам коляску оставлю! Сам же ведь мне сказал — быстро!

И, протянув Стасу второе яблоко, убежала.

— Поделимся? — с готовностью предложил Стас.

— Ешь сам! — отмахнулся Ваня, хотя, судя по глазам и вздоху, не прочь был полакомиться яблоком. — Если что, там в сумке еще есть! Ты лучше мне доверенность свою доставай!

Стас надкусил яблоко и стал лихорадочно думать, как ему быть. С одной стороны, нельзя было больше отказывать другу, а с другой, он хотел дождаться Лену и понять, чего она хочет и о чем пытается предупредить своими отчаянными знаками.

К счастью, в дальнем конце улицы неожиданно показалась мужская фигура.

— Григорий Иванович! — ахнул Ваня. — Только его сейчас не хватало… Идем скорее к тебе домой!

Ваня толкнул коляску, отчего ребенок снова заплакал, и заторопился в дом. Стас едва поспевал за ним следом.

В доме, как это бывает, когда в нем долго не живут люди, пахло плесенью, пылью и еще чем-то прелым.

Стас прошел в свою комнату, поставил сумку на стол и первым делом принялся открывать окно.

— Что ты делаешь! — бросился к нему Ваня. — Заметят!

— Ну и что? — оглянулся Стас. — Угорать нам теперь в такой духоте? А если кто и заметит, что здесь кто-то живет, то скорей из-за этого детского крика!

Он подошел к коляске и принялся осторожно качать ее, пытаясь убаюкать ребенка. Но тот не успокаивался.

— Ленка нарочно оставила его, чтобы он не дал поговорить нам! — кипятился Ваня, подстраиваясь рядом.

— Да, голосистый! — подтвердил Стас и, приоткрыв полог, удивленно всмотрелся: — Ой, а лицо-то какое знакомое…

— Еще бы не быть знакомым! Ведь это же — Нинкин!

— Н‑нинкин? — голос Стаса дрогнул.

— Ну да, она попросила Ленку причастить его сегодня на службе!

Ваня с сочувствием покосился на друга: не забыл, оказывается, еще тот свою первую любовь…

Стас старательно прикрыл полог и, не узнавая своего голоса, спросил:

— А… отец кто?

— Отец — законный! — чем мог, успокоил друга Ваня. — Я сам при их венчании отцу Михаилу помогал. Помнишь сержанта, которого Ленка за то, что тот служил в Чечне, «сражантом» звала? Теперь он у нас участковый. Страшина!

— Старшина-страшина, здорово! — через силу усмехнулся Стас. — Опять Ленка придумала?

— Нет, теперь уже я… то есть мы!

— Кто это мы?

— Какая тебе разница! — закусил губу Ваня, поняв, что сболтнул лишнее.

— Как какая?.. — Стас нахмурился и пристально посмотрел на друга. — Слушай, Вань, хватит темнить! Всяких страшилок по телевизору насмотрелся? К чему такая таинственность вокруг обычной купли-продажи деревенского дома? Ты же ведь обещал рассказать!

Ваня подумал и сказал:

— Значит, так. Объяснять долго. А времени мало, сам слышал, мне, как назло, уже на службу пора. Да еще и этот крикун орет! Поэтому я коротко. К тому же сейчас сюда должен подъехать человек за твоей, между прочим, доверенностью!

— С желтой папкой и при охране?

— Заметил, значит… — неодобрительно покачал головой Ваня. — Ну, да ладно. Коротко говоря, цены на недвижимость и особенно землю у нас резко подскочили.

— Что, сибирскую нефть в смоленских краях нашли или якутские алмазы? — с усмешкой полюбопытствовал Стас.

— Зря улыбаешься! — упрекнул Ваня и, морщась от крика ребенка, прислушался к звукам за окном: — В общем, так! Еще короче: красная цена этому дому 50 тысяч рублей. А я сделаю так, что вам за него дадут 150. Кто, как, почему — тебя не касается!

— Но почему?

— Ну вот, сразу же — почему! Ладно, так уж и быть, открою, как другу. — Ваня приблизил лицо к самому уху Стаса и прошептал: тут замешана мафия! Но не беспокойся, и главное, родителям ничего не говори — я все беру на себя! Ты мне доверенность, я тебе сразу же — деньги. И — сегодня же встречным поездом обратно, домой! Ну, как тебе такое предложение?

«150 тысяч, когда мы, и правда, в лучшем случае ожидали получить 50, — обрадованно подумал Стас и спохватился. — Но почему сразу домой и… что хотела сказать мне Ленка? Когда же она вернется?.. Туда три минуты, обратно столько же, минут пять на поиски… Итого, в лучшем случае 10, а прошло самое большее 5…»

Надо было тянуть время. Тем более был серьезный повод для этого.

— Как это уехать прямо сегодня? — возмутился он. — Я хотел еще в храм сходить, на могилку к отцу Тихону… И потом я родителям обещал хоть немного отдохнуть. Нет, мы так не договаривались! — заявил он, искоса наблюдая за другом, в котором явно происходила какая-то внутренняя борьба. Ваня морщился уже не от криков ребенка и перестал прислушиваться к тому, что за окном. И, наконец, решился.

— Ну ладно… я даже на это согласен! — глухо сказал он и встряхнул головой: — Но предупреждаю: если тебе потом вдруг что-то не понравится, я не виноват! Сам остаться решил!

— Да что мне может не понравиться? — удивился Стас. — Предложение самое выгодное. От здешней мафии ты, надеюсь, меня защитишь…

И он, желая выиграть еще хоть немного времени, покопался в сумке, выбрал два крупных яблока и лучшее протянул Ване:

— На!

— Не хочу! — снова отказался тот.

— Неправда! — не поверил Стас. — По глазам ведь вижу, что хочешь!

— Ну… не могу!

— Опять темнишь?

— Да нет, тут все гораздо проще! — первый раз за все время разговора улыбнулся Ваня и объяснил: — Просто, по давней благочестивой традиции, нельзя до Преображения вкушать яблоки. А я грешным делом поел… Мало того, что животом потом целую неделю маялся, так, согласно той же традиции, отец Михаил не благословил мне вкушать их до самого Рождества!

— Странно!.. — удивился Стас. — Я тоже их ел и — хоть бы что!

— Все правильно! Сказано же в Святом Писании: раб, который не знал, что нельзя, а делал, бит будет мало, а который знал и делал — много!

— Ну и подставил же ты меня сейчас! А еще друг называется! — притворно вздохнул Стас, с усмешкой поглядывая на Ваню.

— Это еще чем? — насторожился тот.

— Так ведь теперь и я это знаю! Значит, мне тоже не придется есть яблоки в новом году до Преображения!

Ваня с облегчением выдохнул.

— Видишь, уже и духовная польза от твоего приезда есть! А сейчас еще и материальная будет! — пообещал он. — Так что — по рукам?

Отступать дальше было некуда.

Стас мгновение поколебался и — будь, что будет! — потянул ладонь. Ваня уже торжествовал, предвкушая победу. Но в тот самый момент, когда их руки должны были встретиться, в комнату с тяжелым грязным ведром ворвалась… Ленка.

Очевидно, ей удалось не пробежать, а пролететь туда и обратно.

— Я не опоздала? — с порога закричала она и весело, хотя в ее глазах появился ужас от увиденного, спросила: — А о чем это вы тут спорите?

Ваня с ненавистью покосился на сестру и нехотя опустил руку.

— Так о чем спор-то? — не отступала от своего Лена.

— О том, какого сорта твои яблоки! — успокаивая, незаметно подмигнул ей Стас. — Ваня говорит, что это соседские, а я утверждаю — антоновка!

— Все верно, оба вы правы! Это яблоки из сада нашего соседа, Антона Степановича! — Лена поставила тяжелое ведро, к которому, забывая обо всем на свете, кинулся Стас, и вернулась к коляске. И надо же: ребенок сразу успокоился и затих.

4

— Как! Ты создаешь новую науку? — во все глаза уставилась на Стаса Лена.

Стас вынимал из ведра один за другим грязные черепки, покрытые зеленью и ржавчиной железки, и с видом знатока пытался объяснить, что это такое.

— Черепок глиняный, скорее всего ручка от кувшина… медная подвеска, возможно, от конской сбруи… ого, похоже на наконечник стрелы… — подражая тону Владимира Всеволодовича, деловито перечислял он.

Лена, на цыпочках отойдя от коляски, заглядывала через плечо Стаса и все время пыталась что-то шепнуть ему на ухо.

Ваня кусал губы в нервном ожидании, когда все это кончится, то и дело оттесняя плечом сестру.

Они, кажется, оба старались помешать друг другу остаться и поговорить с ним наедине.

— Стас, давай побыстрее! — не выдержал, наконец, Ваня. — Дались тебе эти железяки…

— Да ты что? — заступился за предметы старины Стас. — Это ведь наша история!

— История… история… — желчно передразнил Ваня. — Да кому она теперь нужна, эта твоя история?

— Как это кому? — рука Стаса застыла на полпути за новым предметом. — Ты что не знаешь? Кто выстрелит в прошлое из пистолета, в того будущее выстрелит из пушки!

— Это ты сам написал? — с восторгом уточнила Лена.

— Нет, Расул Гамзатов, — коротко ответил Стас и продолжил: — Обломок старинного ключа… бусинка… какая-то металлическая накладка от чего-то… вроде бы, гвоздь…

— Какой же это гвоздь? — засомневался Ваня. — Вместо шляпки — лопаточка! Разве такой забьешь?

— Ну, гвоздь — не гвоздь, а все вещи явно древнего происхождения! — уверенно заявил Стас. — Единственное, чего не могу точно сказать, какого они века. Владимир Всеволодович — тот бы сразу определил, а я пока не могу! — честно признался он.

— А кто это, Владимир Всеволодович? — заходя с другой стороны, поинтересовалась Лена. Ваня — тут же подался за ней.

Поглощенный изучением содержимого ведра, Стас даже не заметил этого.

— Ученый историк, академик… между прочим, друг отца Тихона, когда тот еще не был отцом Тихоном! — машинально ответил он. — Я с ним в археологической партии работал, а теперь помогаю систематизировать наши находки и сопоставлять с теми, что были найдены раньше. Рисунок к рисунку, строка к строке, страничка к страничке — полнее выводы будут!

— Сколько хоть он платит за каждую страницу? — поинтересовался Ваня и, в который раз, оглянулся на окно. Воспользовавшись этим, Лена успела шепнуть:

— Только не продавай дом!

Стас быстро кивнул ей, мол, понял и громко ответил:

— А нисколько! Я ему просто так помогаю! Бесплатно…

— Бесплатно… — презрительно скривил губы Ваня.

— Учись, учись, Ванечка! — посоветовала Лена. — Это как раз тот случай, когда слово «бесплатно» пишется с буквой «з», а не «с».

— Почему, у меня тут тоже есть свой интерес! — справедливости ради, признался Стас.

— Вот видишь! — обрадовался Ваня. — И запомни, Ленка: в мире теперь ничего не делается безплатно!

— Если не считать за плату то, что я, благодаря этому, создаю новую науку… — стараясь сделать это как можно скромнее, уточнил Стас.

— Как! Ты создаешь новую науку? — во все глаза уставилась на него Лена. — А как она называется?

— Не знаю. Названия пока еще не придумал…

— А ты хотя бы приблизительно! — усмехнулся Ваня, не поверивший ни единому слову друга. — Что это: новая химия или старая физика?

— Хорошо, попробую объяснить, — не принимая иронии, согласился Стас. — Про геополитику, надеюсь, слышали?

— Еще бы! — кивнул Ваня. — Это когда ученые подсказывают президентам и бизнесменам, как лучше поступать, — шепнул он сестре и уже с интересом взглянул на Стаса. — Очень даже выгодное дело!

— Так вот, а я хочу создать, так сказать, историческую геополитику, — пропуская слова друга мимо ушей, продолжил Стас. — Чтобы на примере уроков истории люди могли прогнозировать свое настоящее и будущее. И не бились головой об одни и те же углы, с переодичностью в один в век, а то и чаще! Начну, разумеется, с истории России. Как говорится, своя рубашка ближе к телу! Ну, а потом, конечно, придется расширяться, потому что в этой исторической геополитике все взаимосвязано.

— Историческая геополитика! — с восхищением прошептала Лена и погладила то, что Стас назвал кусочком старинного ключа. — А говоришь названия нет…

— Точно! — ахнул Стас. — Как же я сам-то не догадался? Вот Ленка! Как всегда самую суть вещей видит!

Он достал из ведра толстый кружок красноватого цвета, размером с пятирублевую монету и принялся вертеть его то так то этак.

— А это еще что?..

— Так — ерунда! — пренебрежительно махнул рукой Ваня. — Я эту штуку в огороде бабы Поли нашел. Думал, монета, видишь, и лицо есть, и буквы какие-то… но в районном антикварном сказали, что это подделка, потому что из свинца! Хотя, — недоуменно пожал он плечами, — какая же это подделка, когда я вот этими руками ее из земли, точнее, из-под камня достал?

— И я могу ее взять себе?

— Конечно! — сам зажал в кулак друга находку Ваня. — На что она мне? И потом, я ведь обещал тебе подарок! Хотя думал, ты выберешь что-то получше…

— Вот спасибо! — обрадовался Стас и умоляюще взглянул на друга: — Вань, а может, я останусь на два-три дня, и мы с еще раз пройдемся с миноискателем? Наверняка еще что-то найдем!

— Да ты что! — нахмурился Ваня. — Никак нельзя. Я и так уже все огороды вскопал-перекопал! Люди смеяться будут, да и не поймут теперь ничего… К тому же, страшина давно уже на меня косится… Нет, никак невозможно!

За окном раздался короткий гудок неслышно подъехавшей машины.

Ваня охнул и набросился на сестру:

— Ленка, а ты что еще здесь? Служба вот-вот начнется! Ну-ка давай скорей в храм!

— А ты?

— Меня подвезут!

Лена посмотрела в окно и вызывающе подперла бока кулачками:

— А для причащения младенцев отец Михаил разрешает в самом конце службы приходить!

— А на клиросе кто подпевать будет?

Машина еще раз напомнила о себе, уже более нетерпеливым гудком.

Лена твердо взглянула на вконец растерявшегося брата и — как отрезала:

— Вот вместе и пойдем! Там канава, поможешь мне через нее коляску перенести!

Машина прогудела в третий раз, длинно и требовательно. Ваня заметался по комнате и, махнув рукой, выбежал из дома.

— Ну, — обратился к Лене Стас, как только они, наконец, остались вдвоем. — Что там случилось с Ванькой, из-за чего мне надо было бросать все и мчаться сломя голову в Покровку? И с какой стати я не должен продавать дом? Ты хоть знаешь, сколько он мне за него предложил?

— Сколько? А впрочем, можешь не говорить, я и так догадываюсь: двести тысяч! Что, верно?

— Почти… — слегка обескураженно пробормотал Стас. — Сто пятьдесят!

— Ну, тогда я просто была лучшего мнения о своем брате!.. — с горечью усмехнулась Лена. — А вообще, Стасик, с Ваней, правда, беда. Сначала все как-то незаметно и, вроде, даже как правильно было. Ну, ходит, учит всех, как нужно жить. Но ведь при храме человек трудится, знает больше, чем мы, о душах наших заботится. Но потом смотрим — то, что он говорит, как-то все время расходится с делом. То колбасу за углом в великий пост ест, хотя пять минут назад других за глоток молока Иудами называл. То запрещает входить к нему во время молитвы, а сам в это время спит… А потом еще наш привредник…

— Кто? — не понимая, уточнил Стас.

— Привредник! — повторила Лена и, косясь на окно, быстро-быстро принялась объяснять: — Наш прежний сторож — привратник, точнее придверник, так как у нашего храма не ворота, а двери, а еще точнее, самый настоящий привредник пустил слух, что во время чтения за Ваней появляется белый свет, вроде нимба…

— Ну и что тут такого? — заступился за друга Стас. — Он же его похвалил!

— Иная похвала — хуже проклятия! Привредник знал, что делает: читал в духовных книгах, как губит человека гордыня. Он хотел, чтобы Ванька, вконец возгордившись, совсем испортился, да только сам за какие-то темные делишки с треском был выгнан с работы. Но свое дело успел сделать. Ванька, когда до него этот слух дошел, так вознесся, что чуть ли не святым себя возомнил! С тех пор, читая на часах перед Литургией «не даст в век молвы праведнику», он стал это так слово выделять и на людей свысока поглядывать, чтобы все поняли, что это о нем! Не понимаю, как только отец Михаил его терпит, наверное, просто заменить некем. Есть новый сторож, настоящий привратник — у нас к его приходу забор с воротами сделали — Виктор. Но он контуженный. В Чечне или еще даже в Афганистане на мине, говорят, подорвался. Его наш участковый где-то под забором подобрал и при храме пристроил…

— Да что мне твой сторож? — прерывая Лену, заторопил Стас. — Ты про Ваню скорей говори, пока он еще не вернулся! Я ровным счетом ничего не понимаю! Ведь он же при храме, в самом алтаре работает!

— В том-то и дело! — не понимая, как можно не знать столь очевидных вещей, посмотрела на него Лена. — Чем ближе человек к Богу, тем сильней борется за его душу враг. Причем, цепляет за самое близкое и приятное, чтобы потом, как рыбу на крючке, утащить за собой в ад… Сначала у Ваньки это только временами проявлялось. Дальше — больше! И, в конце концов, за такую гордыню Господь, наверное, и попустил ему это страшное искушение.

— Какое еще искушение?

— Жадность, Стасик, непомерную жадность!

— Ее я, положим, и сам заметил! Ну и что? Это, как ты говоришь, искушение, теперь, считай, у каждого третьего! — снова заступился за друга Стас.

— Нет, Стасик! — медленно покачала головой Лена. — У Ваньки оно гораздо страшнее! Это у него — как… — она на мгновение задумалась, подбирая точное слово, — недоброкачественная болезнь! Вот! Все его разговоры, все мысли, все интересы стали исключительно о деньгах. Сначала он вытребовал у отца Михаила, чтобы тот платил ему за работу алтарником. Потом стал по всей округе собирать ягоды и грибы на продажу, даже из нашего огорода все овощи-фрукты на рынок, пока мы спали, унес, и хоть бы копейкой поделился… А после того, как миноискателем клад нашел — у него и вовсе крышу снесло. Прости, из ума вышел!

— Клад? — недоуменно заморгал Стас. — Какой еще клад?!

— Обычный, из монет, который он нашел у нас в огороде! В разбитом, то есть, раздавленном кувшине — 257 монет!

— 257 монет?! — Стас уже ничего не мог понять. — Путаешь ты что-то, наверное! Или темнишь тоже…Не может быть, чтобы Ванька нашел клад и ничего из него мне не оставил!

— Ну почему? — возразила Лена. — Первым делом он, и правда, хотел подарить тебе самое лучшее: сначала золотую монету с портретом Петра Первого, я его по усам сразу узнала…

— Золотую — Петра Первого?!

— … потом — серебряную с Екатериной Второй, — кивнув, продолжила Лена, — затем — медную, большие такие десять копеек с соболями… Но не зря говорят, что благими желаниями дорога вымощена в ад… Как только антиквар в райцентре пообещал ему большие деньги, очень большие деньги, Стасик, он сразу туда все и отвез!

— Не может быть… — повторил вконец уничтоженный Стас.

— Не веришь? А это тогда что? — Лена показала висящий на шее, рядом с дешевым крестиком, золотой образок. — Я его сама нашла, когда Ваня мне миноискатель на минуточку дал. Он хотел отобрать, но только благодаря тому, что это образок и отец Михаил его освятил, и мне благословил на ношение, оставил в покое! Вот видишь, на нем дырочка, только почему-то чуть сбоку, с одной стороны Иисус Христос, а на другой два святых с крестом. Теперь ты мне веришь?

— Да… — со вздохом кивнул Стас и чуть слышно, со смертельно раненым такой новостью интересом спросил: — А что хоть там в этом кладе еще было?..

— Ой, Стасик, спроси лучше, чего не было! Не клад был, а целый склад: и золотые монеты, и серебряные, и еще какие-то, что дороже золота, а уж медных со всадником на коне — просто не счесть! Потом он действительно у соседей все огороды перекопал, пугая всех, что там могут быть мины со времен войны. А теперь, когда эта туча над Покровкой нависла, и вовсе…

За окном раздался звук отъезжавшей машины, и Лена ахнула:

— Вот сорока! Самого главного опять не успела сказать! Стасик, нашей Покровке грозит страшная беда… наша Покровка… — заторопилась она.

И не успела договорить. В дверях появился Ваня.

— О чем это вы тут шепчетесь? — с подозрением оглядел он Стаса с сестрой и уточнил: — Что наша Покровка?

— Да вот, — тут же нашлась Лена, — я спрашиваю, как Стасику наша Покровка? Он ведь давно уж ее не видел!

— Потом спросишь! — оборвал ее Ваня. — Времени больше нет. Пошли! — приказал он сестре и повернулся к Стасу: — А ты обещай сидеть здесь и никуда не выходить до моего возвращения? Даешь слово?

— Даю!.. — глухо пообещал Стас, стараясь не смотреть в сторону друга.

— Гляди, я тебе верю! — со значением предупредил Ваня.

— А что же он будет есть? — испугалась за Стаса Лена.

— Да разве мне теперь до еды, когда надо изучить все это? — грустно усмехнулся Стас и показал на разложенные на столе старинные вещи. — Вернетесь — пообедаем. А пока мне, пожалуй, и ваших бы яблок хватило…

— Молодец! Это ты хорошо придумал!

Ваня вытряхнул из сумки на кровать все яблоки и, заговорщицки подмигнув Стасу, крикнул:

— Остаешься пока за хозяина! Часа через два буду!

Дверь хлопнула. Стас, удрученно качая головой, взял в руки красноватый кружок. Покрутил его в пальцах… Поднес ближе к глазам…

— Да, дела!.. — пробормотал он. — Ну, а тут что? Точно лицо… причем, не в профиль, как на монетах, а в фас. И буквы не наши, а иностранные… А это что — грязь или патина? Ну-ка, ну-ка, попытаемся как следует прочитать все это…

Он открыл сумку, достал перочинный ножик, зубную щетку и принялся осторожно расчищать непонятный предмет, который подарил ему Ваня…

5

Стас выдержал таинственную паузу и ответил…

— …так-так… вот еще одна буквочка появилась! И‑и — еще одна! Эх, жаль, последняя не видна… Ну, да ладно! И без нее почти целое слово. Теперь посмотрим, что у нас в итоге получилось: Василе…

— С кем это ты тут разговариваешь?

Стас, вздрогнув от неожиданности, оглянулся и увидел дышавшего ему в затылок Ваню.

— Фу, ты! Напугал! — недовольно проворчал он и поразился: — Неужели уже два часа прошло?

— А три не хотел? — передразнил его Ваня. — Думал, раньше обернусь, да наоборот на час пришлось задержаться!

— Опять помогал кого-то венчать? — не отрывая глаз от надписи на монете, безо всякого интереса спросил Стас.

— Нет, крестить! В пост не венчают! — пояснил Ваня и принялся обшаривать комнату взглядом:

— Ленки еще нет?

— Нет еще! — покачал головой Стас и, услышав стук входной двери, а следом быстрые шажки, поправился: — А, впрочем, уже есть!

— Ну, сейчас она у меня получит… — Ваня решительно шагнул к двери, и на полпути в растерянности остановился.

Лена вошла в комнату с сумками, которые сразу наполнили комнату вкусными запахами. На ее лице словно было написано: у меня уважительная причина, я Стасику есть принесла!

— Стасик, иди мой руки и садись обедать. — строго сказала она и подчеркнула: — На кухне!

— Зачем на кухне? Он и здесь может поесть! — с грохотом сметая в сторону старинные вещи, возразил Ваня. — Ты там разогревай, а мы пока тут поговорим! Об… истории, как науке! — подмигнул он Стасу.

— Почему это «как»? — обиделся за любимый предмет Стас. — История и есть наука, причем, ничуть не менее важная, чем математика, физика или химия… Если даже еще не важнее!

— Да это я так, для виду… — шепнул Ваня и едва начал: — Ну, так что ты надумал?.. — как в дверном проеме показалось озабоченное лицо Лены:

— Стасик, а где у вас спички?

— Сейчас поищу! — с готовностью приподнялся Стас, но Ваня силком усадил его на стул и протянул сестре зажигалку:

— Не надо! Вот тебе вместо спичек…

— Ты что, еще и курить начал? — неприятно удивился Стас.

— Нет, это чтобы лампадки зажигать! — успокоил его Ваня и солидно добавил: — Вообще-то это обязанность нашего сторожа, но он вечно забывает про спички. Чего с него взять — контуженный! Представляешь, на собственной мине, говорят, подорвался! Тоже сапер называется! — презрительно усмехнулся он, знаком показал Стасу, что хочет шепнуть ему что-то важное, но в дверях снова возникла Лена:

— Вань, тебе тоже накладывать?

— Нет! — рявкнул Ваня. — Я дома поем!

— Как скажешь! — смиренно кивнула Лена, но не успел Ваня продолжить, как появилась опять: — Стасик, а тебе укроп прямо в борщ покрошить или отдельно есть будешь?

— И отдельно тоже! — улыбнулся ей Стас.

— Нет, здесь она нам точно не даст нам договорить… Может, в сени пройдем? — предложил Ваня. И тут же услышал:

— Никаких сеней! У меня все готово!

Лена вошла в комнату и поставила на освобожденном месте стола тарелку с борщом, хлеб, укроп, вареную картошку с малосольными огурцами и банку с компотом.

— Все постное, — виновато предупредила она. — Пост сейчас строгий, Успенский. Но Стасику, как путешествующему…

Она еще раз сбегала на кухню и вернулась с большим куском жареной рыбы.

— …рыбку!

— Да вы что… ребята, что я — особенный? — попытался отказаться Стас, но Ваня настойчиво придвинул рыбу к нему поближе.

— Ешь, ешь… тебе можно! — подтвердил он и, несмотря на недавний отказ, с вожделением косясь на рыбу, стал жевать хлеб с огурцом…

Лена предпочла укроп из одного блюдечка со Стасом. Причем, делала она это именно тогда, когда брал его Стас.

Какое-то время все ели молча.

Наконец, Стас после борща попробовал рыбу и похвалил:

— Вкусно! Из вашего озера?

— Да ты что! — с деланным ужасом воскликнула Лена. — Разве бы я стала тебя травить?! В нем, если и водится что, то только пираньи!

Ваня, услышав это, поперхнулся и сильно закашлял.

— Постучать по спине, Ванечка? — участливо предложила Лена.

— Не надо! — прохрипел тот в ответ. — А то убьешь еще ненароком…

— Понадобится, и убью! — тем же ласковым тоном сказала Лена. — Как люблю, так и убью. Сам знаешь, за что… И даже Господь не осудит меня за это!

— Хватит вам спорить! — остановил друзей Стас. — Лучше рыбки поешьте! Разве не знаете, что пост не только для того, чтобы не есть скоромного, а главное, чтобы не есть друг друга?

— Как! Ты и это знаешь? — с изумлением уставился на друга Ваня.

— А ты что, думал, я только в школу хожу да на раскопки езжу? Нет, я еще и в храм иногда захожу, — с легкой обидой ответил Стас. — Между прочим, я прихожанин нашего храма!..

— Захожанин! — поправила Лена и тут же пояснила: — Раз иногда заходишь, значит, кто?

— Захожанин! — сдаваясь, поднял обе руки Стас.

Он разделил оставшуюся половину рыбы еще на две половинки и жестом предложил Ване с Леной последовать своему совету.

Те наотрез отказались.

— Ну и зря! — покачал головой Стас. — Рыба, действительно, вкусная! Хоть, судя по тому, что это морской окунь, и магазинная.

— Автолавочная! — уточнила Лена и вздохнула: — Магазина-то, Стасик, у нас больше нет!

— Как это нет?

— А вот так! Убрали за ненадобностью! И медпункт тоже в другое место перенесли, и школы нет больше… Бесперспективной стала наша Покровка!

— Да ну… такое большое село! — не поверил Стас. — Почему?

— А это ты Ваню спроси, а то хочешь, сама расскажу!

— Конечно, расскажи! — попросил Стас, но Ваня, мигом перестав кашлять, замахал на сестру руками:

— Успеешь еще! Ты лучше скажи, как тебе мой подарок? — явно переводя разговор в другое русло, обратился он к другу. — Определил хоть, что это такое?

Стас неопределенно пожал плечами, взглянул на монету, еще раз пробежал глазами по надписи и… мигом забыл о том, что хотел узнать от Лены.

— Василе… Басиле?.. Эврика! Базилевс!!! — воскликнул он и обвел Ваню с Леной восторженным взглядом. Все мысли о кладе, все обиды на Ваню были мгновенно забыты им. — Ребята, вы можете не поверить, но в вашей Покровке произошло нечто из ряда вон выходящее!..

— Что?! — в один голос — Ваня с ужасом, а Лена с надеждой — ахнули брат и сестра.

Стас выдержал таинственную паузу и ответил:

— Я, кажется, сделал сейчас открытие века!

— Какое еще открытие? — снова в один голос отозвались его друзья, только теперь Ваня с облегчением, а Лена — разочарованно.

— Научное! Вот смотрите!

Стас показал кружок:

— Видите слово внизу? Так вот оно читается, не как Василий, а как базилевс, то есть, значит — царь!

— Ну и что? — недоуменно взглянула на Стаса Лена.

— И какая же это монета, если она из свинца? — добавил, с явным сомнением, Ваня.

— В том-то и вся суть открытия! — многозначительно поднял палец Стас. — Вы про медный бунт когда-нибудь слышали?

Ваня, припоминая, наморщил лоб:

— Был такой. Это мы, кажется, даже в школе проходили!

— Правильно, при царе Алексее Михайловиче. — уточнил Стас. — Во время его царствования стали выпускать вместо серебряных — медные монетки, из-за чего в народе поднялось страшное возмущение. При Николае Первом тоже на правах серебряных выпускали медные монеты, на которых прямо так и писали: «Две копейки серебром»…

— При нем еще и платиновые монеты были! — заметил Ваня и, спохватившись, что сболтнул лишнее, приложился к банке с компотом.

Лена красноречиво показала на него глазами: мол, видел?

Стас в ответ только головой покачал: неужели и платиновые монеты были в кладе?

«Целых три!» — показала на пальцах Лена.

Ваня, оглянувшись, заметил это, но Лена тут же нашлась:

— Я говорю — и три копейки серебром тоже писали!

— А‑а… — тут же успокоился Ваня.

— Так вот, — продолжал между тем Стас. — Наша история знает про замены серебряных денег медными, но в ней нет ни слова, что такое было и со свинцом! Может, и бунты даже из-за этого были! Только об этом пока никому неизвестно!

— Ой, Стасик, — прижала ладошки к щекам Лена, — тебе, наверное, теперь кандидата наук дадут! А то и профессора!..

— Ага, кислых щей! — усмехнулся Ваня и, перехватив рассерженный взгляд друга, пояснил: — Ты, наверное, из-за своей истории химию плохо учил! Это ведь что? — презрительно щелкнул он по кружку. — Свинец!

— Ну и что? — защищая, накрыл его ладонью Стас.

— А то, — обращаясь поочередно то к нему, то к сестре, заявил Ваня, — что наша история точно знает все, что у нас было в последние сто-двести лет. И каждый бунт, и каждую монету! А дольше свинец в земле не лежит! Я вон кастет из него, с которым на дискотеку в Круги ходил, обронил осенью в мазутную лужу, весной нашел — одна труха!

— Но если условия хранения были идеальными, сам говоришь, не в мазуте, а под камнем ее нашел, почему ей не сохраниться? — возразил Стас и возмутился. — Да что мы зря спорить будем? Сейчас же передам Владимиру Всеволодовичу факс с прорисью этой монеты с вашей почты! — он зажал непонятную монету в кулаке и решительно шагнул к двери.

— Стой! Куда?! — роняя за собой стул, закричал Ваня.

Он готов уже был закрыть собой выход. Но Стаса неожиданно остановила… Лена.

— А у нас, Стасик, и почты тоже нет! — почему-то со вздохом предупредила она.

— Ничего, у меня телефон есть! — махнув рукой, мол, что теперь взять с вашей Покровки, заявил Стас и подрагивающим от волнения пальцем набрал нужный номер.

К счастью, бесконечно далекий от техники Владимир Всеволодович оказался рядом с телефоном, отдыхал от работы, иначе бы просто отключил его и вообще нашел с первого раза нужную кнопку.

Стас быстро выпалил суть своего открытия и, по просьбе академика, стал описывать каждый из найденных Ваней предметов.

— Это он так информацию собирает, чтобы дать точный ответ! — шепнул он друзьям и после описания очередного предмета говорил:

— Так… так… понял… как вы сказали — писало?

Предметы, наконец, закончились. Стас в счастливом ожидании плотнее прижал телефон к уху, и вдруг улыбка сползла с его лица:

— Как это не монета? — жалобно пролепетал он.

— Ха! А я что тебе говорил? — торжествуя, затеребил его за руку Ваня.

Но Стас отмахнулся и замолчал, продолжая еще более внимательно слушать академика.

— Ой, как жалко! И Стасика, и вообще… — прошептала Лена. — Вот тебе и открытие века…

— Не открытие, а — закрытие! — довольный тем, что именно он оказался прав, радостно объявил Ваня.

Минут пять, не меньше, выслушивал Стас академика. Наконец, отключил телефон и, загадочно улыбаясь, сказал:

— Значит, так! Почти все это — древнерусские вещи домонгольского периода. Это — бляшка от конской сбруи, это накладка от рукоятки плети знатного половца, может быть, даже хана. Это — обломок нашей, русской стрелы. Это часть засапожного ножа. Это рыболовное грузило. Это, тут Ваня действительно прав, не гвоздь, а писало, то есть то, чем наши предки писали на навощенных табличках и бересте. Это ключ от двери. А это… — торжествуя, поднял над собой красноватый кружок. — Свинцовая печать самого великого князя Владимира Мономаха!

— Свинчать? Мономаха?! — ахнула Лена. — Того самого, что — «тяжела ты, шапка Мономаха»?!!

— Легковата что-то шапка получается! — язвительно посмотрел на нее Ваня и с усмешкой напомнил Стасу: — Ты же ведь сам только что говорил, что тут написано «базилевс»!

— Да, говорил, — невозмутимо кивнул тот. — Но — ошибся. Даже великим ученым свойственно ошибаться! Я думал, что это титул, а оказалось — и правда, имя. Не базилевс, а Василий. И вся эта надпись по-древнегречески читается «Кирие тосодуло Василие!», то есть, по-русски: «Господи, помоги Василию!»

— Ну, а при чем тогда Мономах? Ведь он же — Владимир! — не отступал Ваня.

— Правильно, — опять согласился Стас. — Владимир Всеволодович и это мне объяснил. В те времена у каждого человека было два имени — одно языческое, а второе — данное ему при крещении. Владимир Мономах во святом крещении был назван Василием, в честь святого Василия Великого, чей лик мы и видим на этой печати. Возможно, она скрепляла какой-нибудь важный государственный документ, может, висела на дарственной, хотя бы на вашу Покровку, но, скорее всего, была на грамоте Мономаха, которую куда-нибудь вез его гонец!

— Ну, дела… — покачал головой Ваня, обходя Стаса так же ошеломленно, как тот недавно вокруг Лены с коляской. — И… сколько ж… она… может… стоить?

— Как тебе не стыдно! Она же бесценна! — возмутилась Лена.

— Почему, всему на свете есть цена! Я сам каталоги видел! — убежденно заявил Ваня.

— Не спорьте! — остановил их Стас. — Ленка права — этой реликвии действительно нет цены. А твоя, Ванька, правда в том, что у коллекционеров действительно все покупается и продается! Что же касается этой печати… — на миг задумался он, — Владимир Всеволодович говорит, что, судя по описанию, это — неизвестный науке экземпляр, то есть единственный в мире. И если редкие монеты стоят недешево, то думаю, такая печать, да еще в такой сохранности, стоит не меньше тысячи долларов!

— Тысячи? Долларов?! — на Ваню больно стало смотреть.

Глаза его выпучились, губы скривились. Казалось, он вот-вот заплачет.

— Так что же, выходит, она одна стоит больше всего того, что я получил?.. Что мне дали?.. — прошептал он и в поисках сочувствия посмотрел на сестру.

Но та и не подумала утешать его.

— Так тебе и надо! — без тени жалости сказала она и, подойдя к Стасу, спросила:

— А можно мне тоже хоть немножечко подержать ее?

— Конечно! — охотно согласился Стас. — Только, смотри, осторожно.

Лена бережно — как только могла — взяла нагретую в его руках печать, склонилась над ней и прошептала:

— Надо ж… Века на ладошке…

— И целая тысяча долларов!.. — никак не мог успокоиться Ваня.

За окном раздался яростный собачий лай.

Ваня тут же пришел в себя и побледнел:

— Что это — Шарик? Ленка, дома беда…

— С чего это ты взял? — попытался успокоить его Стас, но Ваня только отмахнулся:

— Да ты что! Шарик, знаешь, какой умный пес? Он бы ни за что зря с цепи не сорвался и тем более не прибежал бы сюда! Наверняка отец снова буянит… Ленка, бежим!

— Ой, скорее, скорее, Ванечка! — засуетилась его сестра.

— А я? — напомнил о себе Стас. — Можно хоть в автолавку сходить, карточку на телефон взять?

Он ожидал, что Ваня снова попросит его подождать, скажет, что сам принесет эту карточку, но тот в ответ только рукой махнул — мол, делай, что хочешь! — и выбежал из дома. Лена — следом за ним.

Оставшись один, Стас отнес на кухню посуду, дал смс-сообщение родителям — на звонок уже не осталось денег — что доехал он хорошо, что отдыхает и что вообще все в порядке. Зачем их зря беспокоить?..

И, не выпуская из руки печать Мономаха, лег на кровать…

«Странно, — подумал он. — Еще вчера за окном была Москва, а теперь вот — Покровка. Интересно, а что же в ней все-таки произошло? Почему больше тут нет магазина, медпункта, школы… Даже почты, и той нет! Что бы все это могло значить?..»

Стас принялся искать подходящий ответ. Но мысли о печати Мономаха вскоре отвлекли его, и он стал смотреть в окно, и думать, что когда-то здесь были совсем другие времена, когда еще вообще не было ни почты, ни школ, ни медпунктов, ни магазинов, как и на всей Руси, за исключением разве что главных городов, — тяжелые, страшные времена… И словно бы настоящая книга стала вставать перед его мысленным взором.

Глава вторая. Иду на вы!

Давно это было. Так давно, что самые старые дороги уже не были новыми. Год за годом терзали русскую землю княжеские междоусобицы и заклятый ее враг — половец. А в тот год еще и знамения были небесные: сначала на луне, а потом на солнце появились дуги, обращенные хребтами внутрь. Великие знамения. Страшные.

Что они значили? Что сулили? Вот и гадали повсеместно люди, к добру бы то было, или к чему худому. Но тех, кто считал, что к добру, и этот год станет благоприятным для Руси, было больше.

Оно и понятно. Слишком много зла перенесла Русская земля за последние годы, чтобы ждать еще нового, ибо не было больше уже у людей сил, дабы перетерпеть и его…

1

Славко решительно встал и направился к соседней проруби…

Третий день посылал дед Завид Славку проверять верши на реке, и третий день тот возвращался с пустыми руками. На четвертый дед не выдержал и сказал:

— Без рыбы не возвращайся!

А как с ней возвратишься, если ее нет?

На дно ли она залегла, чувствуя смену погоды, или устала, как и люди, от зимы, а может, просто задохнулась у себя подо льдом — нет ни одной, и все тут!

Хорошо, если дед Завид пошутил, когда сказал это. У него никогда не понять, шутит он или говорит серьезно.

А ну, как нет? Что тогда? Как это — не возвращаться?

Конечно, не Киев или Новагород его крошечная Осиновка, но и не черный лес или синее поле, а родное селение — весь… А в веси — свой дом. Хоть пустой, вымерзший и даже не дом, а землянка, больше похожая на могилу — да все жилье.

Станет совсем холодно да одиноко, к Милуше, которая заменила ему мать, можно зайти. У нее муж — кузнец, от него так и пышет жаром. Все теплее! А то — всем народом у деда Завида вкруг лучины собраться. И вовсе тепло! А уж интересно…

Славко[1] подошёл к очередной проруби. В одном нагольном овчинном полушубке, латаных-перелатаных портах да обмотанных портянками лаптях, хорошо думать о тепле. Но тут — тсс‑с! Он разыскал спрятанную под снегом веревку и, весь обратившись в слух, немного подержал ее в руке — не оживет ли она? Потом подтянул сплетенную из ивовых ветвей вершу и, заглянув под крышку, в сердцах бросил ее на самое дно. И тут пусто…

…Дед в молодости несколько раз ходил на войну. Сначала простым пешцем, которые, как издревле водится, кто с чем шли в бой. А когда, после одного удачного похода, обзавелся конем и мечом, то и всадником у самого деда нынешнего князя Владимира Мономаха — Ярослава Мудрого! Однажды Великий князь даже послал его куда-то, как своего гонца. Что было в грамоте, и кому он ее вез, дед давно уж не помнил. Но Славко, в сто сотый раз слушая обраставший с каждым разом всё новыми подробностями рассказ, забывал даже дышать… И казалось ему тогда, что нет ничего на свете более интересного и важного, чем быть княжеским гонцом!

Славко деловито обстучал топориком лед, наросший вкруг проруби, и опустил руки в темную воду, отогревая их…

«Быть бы мне и в дружине князя, — каждый раз убежденно заключал дед, гася лучину черной, истресканной ладонью. — Да оставил я в битве на Нежатиной Ниве руку, а без нее — кому я теперь нужен?..»

Славко решительно встал и направился к соседней проруби, благо она была всего в двух десятках шагов.

Как это, кому нужен дед Завид? Хоть и одна у него рука, а десятка пар стоит! Все стога, что вдоль дороги стоят — им накошены. Все отстроенные после очередного набега половцев дома — тоже его рук, точней, руки — дело. Есть, правда, в веси еще один мужчина, Милушин муж. Да его, как кузнеца, княжеский тиун вечно забирает отрабатывать недоимки за всю Осиновку. Вот и сейчас он в Переяславле, а дед Завид пытается свести концы с концами до начала весны.

Нет, нужен, нужен дед Завид!

Только вот пошутил он на этот раз или… нет?

«А хоть бы и да!» — вдруг пришла неожиданная мысль, от которой Славко едва не выпустил из рук мокрую, всю в ледяных колтунах, веревку. Как самому-то ему с пустыми руками возвращаться? Ведь, не принеси он сегодня ничего — есть в веси совсем нечего! Небось, уже чан поставили, воду греют и хоть на самую жидкую ушицу надеются, его дожидаючись…

До самого вечера бродил Славко по покрытому тяжелым снегом льду. Сам разве что в верши не лез, чтобы найти там хоть одну рыбешку. Но ни в одной из них, кроме приманок из старых конских копыт, не было ничего. Прямо хоть самому в рыбу превращайся!

Давно отрозовела вечерняя заря за дальним лесом. Над ближней дубравой откружило, каркая и бранясь, устраиваясь на ночлег, воронье. Все краски смешались, потемнели и уже почти не отличались друг от друга.

Все верши проверил Славко. Оставалась одна — самая дальняя.

За мостом, у самого берега, где летом глубокая заводь, а зимой — прорубь, в которой проезжий люд поит коней. До нее почти полверсты ходу. Ох, не хотелось идти туда Славке! Но, для очистки совести, отправился он и к ней…

2

— Эге-ге-ей! — радостно закричал он.

Когда Славко добрел до последней проруби, окончательно наступила ночь. Промозглая, стылая, какие бывают только в начале марта: еще по-зимнему морозная, но уже влажная, как ранней весной. Самое пропащее время для того, чтобы задержаться и заночевать где-то в пути.

Над самым лесом появилась круглая луна. Она не столько осветила округу, сколько сделала ее призрачно-непонятной и на каждом шагу, точно отмороженный палец, грозила ему с неба.

Где-то вдалеке послышался топот копыт небольшого отряда всадников. Человек десять-пятнадцать, не больше.

Половцы?

Но Славко даже край заячьего треуха поднимать не стал, чтобы прислушаться: откуда сейчас им тут взяться? Время набегов прошло. Половцы давно в своих кочевых домах-вежах. Сидят в теплых шатрах, подсчитывают доходы от продажи русских пленных, примеривают чужие сапоги и шубы да ждут новой зимы, чтобы на откормленных за лето быстрых конях новым набегом обжечь Русь.

Скорее всего, несколько дружинников едут выполнять поручение своего князя. Да только почему-то не очень торопятся…

Славко свернул к берегу, нашел колышек, от которого змеилась веревка и, отдирая ее ото льда, направился к проруби.

Половцы… Жестокий, дикий народ! Совсем только недавно перестали сырое мясо есть. Ничего святого для них нет. Понаставили в Степи каменных баб и молятся им. Всё бы им резать, губить, жечь…

Дед Завид говорил, правда, что есть среди них и свои — христиане. Но таких Славко не видел ни разу. Встречал злых и не очень, умных, как княжеский тиун, и глупых, которых проще простого обвести вокруг пальца, бешеных и равнодушных, но таких, чтоб с крестом на груди и которые молились бы истинному Богу…

Правда, он и сам уж забыл, когда последний раз по-настоящему молился Христу. Нет, не вместе со всеми, каждый день, повторяя вслед за дедом Завидом слова знакомых молитв. А — сам, горячо, веря, что Бог слышит и обязательно поможет ему! После того, как Бог не спас отца, которого прямо на его глазах зарубил хан Белдуз, и не вернулась из половецкого плена мать, кажется, ни разу… Его сердце словно закаменело от всего, что пришлось пережить ему за свои тринадцать лет. Он перестал ждать хоть какой-нибудь помощи от Бога и надеялся теперь только на самого себя. И это была его тайна, о которой в другой раз он боялся бы думать даже один, здесь, посреди ночи.

Однако, сегодня, вспомнив о ней, Славко вдруг с последней надеждой посмотрел на небо. И перед тем, как потянуть на себя вершу, непослушными на морозе губами, прошептал такую молитву, за которую, любивший порядок во всем церковном, дед Завид наверняка наградил бы его подзатыльником:

— Господи, не для себя прошу — людям ведь есть нечего… Помоги!

А дальше случилось то, что может произойти разве что в самом счастливом сне.

Он поднимал вершу, но та, чем больше уходило из нее воды, почему-то не легчала, а наоборот, становилась тяжелей. Уж кто-кто, а Славко понимал, что это могло значить!

Руки его лихорадочно задрожали. Изо всех сил он вытащил вершу на лед, приоткрыл крышку и тут же захлопнул ее, увидев черную, не меньше своей головы, морду какого-то чудовища…

Что это — водяной?!

В уме вихрем пронеслись все те недобрые слухи, которыми, как любой омут, славилась в округе эта заводь.

Но Славко давно уже забыл, что такое страх. Тут же придя в себя, он чуть приоткрыл крышку, внимательней посмотрел под нее и засмеялся:

— Да это же сом!

Но сом спит в это время. Значит, налим? Но разве налимы бывают такими огромными? Да какая разница — сом-налим! Главное — теперь веси целую неделю будет, что есть!

Боясь упустить налима, который мог внезапно начать бороться за жизнь и, оказавшись на воле, прыгнуть к спасительной воде, Славко оттащил вершу как можно дальше от проруби. Здесь он, дивясь ее тяжести, вытряхнул рыбину на лед, и не успела та даже забиться, глуша, стукнул топориком по голове.

С минуту Славко смотрел на налима, длина которого была чуть меньше его самого. А затем ноги его сами пустились в пляс.

— Эге-ге-ей! — радостно закричал он, поднимая с деревьев перепуганных ворон. — Эге-ге-ге-е-ей!!!

Вдоволь наплясавшись, Славко снова опустил вершу в воду и вернулся к своей добыче.

— Голова — на одну уху, хвост с печёнкой — на другую! Остальное — нажарим, напарим, напечем! — с восторгом прошептал он и озадаченно почесал себе затылок прямо через заячий треух: — Только… как же я тебя такого до дома-то дотащу? А вот как!

Не долго думая, Славко рванул с себя пояс, который хоть немного удерживал тепло, просунул его под жабры рыбины и забросил ее себе через плечо на спину.

Мороз сразу пополз под овчину, принялся леденить тело своими холодными, мокрыми пальцами, за спиной дергался и двигал жабрами, видать, не до конца оглушенный налим… Но что было Славке до этого, когда теперь вся душа его радовалась, пела, плясала!

С трудом различая в посеребренной тьме куда идти, он вскарабкался на невысокий берег и вдруг замер, увидев прямо перед собой выросшую словно из-под земли долговязую фигуру половца.

3

Одного не учел осторожный хан…

— Жить хочешь? — нещадно коверкая русские слова, шепотом спросила эта фигура.

— Да… — тоже шепотом, машинально ответил Славко.

— Тогда — тс-сс!

Луна слегка осветила плоское лицо степняка, прижимавшего палец к губам.

Славко, едва увидев его, сразу понял, что этот половец — из числа самых глупых. За спиной снова дернулся и задвигал жабрами налим.

Он словно подсказывал Славке, что надо делать.

И тот не смотря на опасность положения, даже усмехнулся про себя.

Ну, с этим половцем, посланным, очевидно, своим ханом узнать, кто там так веселится на реке, он справится без особого труда!

— Ладно, ладно, — торопливым шепотом согласился он. — Только для этого …

Славко, пряча, втянул голову в плечи и выставил вместо нее налимью морду:

— … я превращусь в рыбу!

Он часто так делал, развлекая малышей, после того, как Милушин муж приносил с охоты зайца или рысь…

На половца это произвело такое впечатление, какого не ожидал даже Славко.

Увидев вдруг вместо человеческого лица страшную рыбью морду с длинным усом на подбородке, закрывавшую и открывавшую рот в такт словам, которые говорил Славко, с воплем: «Оборотень! Человек-рыба!», он заметался по берегу и полетел вниз, прямо в прорубь.

— Спасите! Помогите!.. — послышались оттуда его захлебывающиеся крики.

Славко хотел засмеяться, и скорее уйти, чтобы унести налима и предупредить своих о появлении в здешних краях половцев, но тут услышал голос, от которого у него внутри все оборвалось:

— Я с‑сказал, чтобы до моего приказа все было тих-хо, а вы ч‑что наделали?

Это был голос, который он узнал бы из сотни, тысячи голосов…

Славко поднял на него глаза и впервые за долгие годы ощутил чувство липкого страха: прямо перед ним было… две луны!

Одна по-прежнему неподвижно стояла над лесом, а к другой, которая двигалась, как живая, подъехали два всадника:

— Хан, утонет Тупларь! — стали просить они за тонувшего степняка.

— Дозволь помочь ему?

— Такого не ж‑жалко! Жить захочет — сам выплывет! — послышалось в ответ резкое, и только теперь Славко догадался, что вторая луна — это только серебряный наличник с темными прорезями для глаз и рта на лице восседавшего на коне хана.

Половец, чтобы лучше видеть, снял его, и одной луной стало меньше. Затем он стянул с руки боевую перчатку и выхватил из-за голенища плеть…

Но Славко даже не обратил на это внимания. Он чуть не вскрикнул от неожиданности, узнав и это круглое лицо, обрамленное небольшой бородкой с усами. Эти большие, с надменно-насмешливым взглядом, глаза… Кулак, в котором он держал веревку, сразу напрягся до боли, свободная рука сама потянулась за топориком, в готовности выхватить его и броситься на хана.

Но тот опередил его.

Он резко взмахнул плеткой и, ловко обвив ее длинным жалом шею Славки, слегка потянул его к себе.

— Сейчас мы пос-смотрим, какой это человек-рыба!

Одного не учел осторожный хан — что Славко сам был готов к броску. И того, что тот не подойдет чуть поближе, а просто полетит вперед, утыкаясь в самую рукоять плети.

Славко же, увидев прямо перед глазами ханскую руку, не долго думая, вцепился в нее зубами.

— А‑аа! — закричал хан, выпуская из пальцев плетку. — Пус-сти, змееныш‑ш!

Но Славко все сильней сдавливал челюсти, чувствуя, как сначала с трудом прокусывается кожа, затем легко — податливое мясо, и как только зубы уперлись в кость, вдохнул больше воздуха и вгрызся в нее, насколько хватило сил.

— У‑ууууу! — уже по-звериному взвыл хан.

Теперь не только в соседней дубраве, но и где-то вдали, за рекой, поднялось перепуганное воронье…

К двум всадникам, на вопли, подскакали новые и тоже остановились в растерянности, не зная, чем помочь своему хану.

Но их оцепенение не могло продолжаться вечно… И тогда Славко разжал с трудом послушавшиеся его зубы и опрометью бросился прочь.

— У‑уузлюк! У‑уубей его! — тряся окровавленной рукой, закричал хан ближайшему к нему половцу.

Тот мгновенно стянул с плеча лук, выхватил из колчана стрелу, наложил ее на тетиву и, поводив острием наконечника вдогонку петлявшему Славке, выстрелил.

Звонко пропела, осекаясь на полуслове, самую страшную песню на свете стрела.

— Ес-с-сть! — раздался мстительный возглас хана, и в тот же миг Славко почувствовал сильный толчок и легкий укол в спине.

Словно налетев на невидимый в темноте корень, он споткнулся, взметнул руками, роняя рыбу, и упал лицом прямо в глубокий мартовский снег…

4

Хан направил своего коня прямо на стрелка.

После этого наступила столь желанная половцам тишина, нарушаемая лишь запоздалыми вскриками пытавшихся занять места получше ворон, да приглушенными разговорами всадников, обсуждавших случившееся.

Самый старый половец, качая головой и сокрушенно причмокивая, перевязывал руку хану, который пребывал в редком для него состоянии гнева и растерянности одновременно. Мороз, тьма сыграли с ним свою злую шутку. И потом, откуда он мог знать, что мальчишка сам бросится на него?

Хан не знал теперь, кого винить больше в том, что они не смогли сохранить тайну своего появления в этих местах: глупого половца, который, выбравшись благодаря верше из проруби, мокрый до нитки, вскарабкивался теперь на берег?.. этого проклятого, наверное, с кинжалами вместо зубов русского мальчишку?.. или самого себя? И от этого его гнев становился еще сильнее:

— Все выж-жгу! Всех уничтож-жу! — морщась, обещал он.

— Правильно, хан! Для того мы и здесь… — поддакивал ему старый половец.

— Я ус-строю им такой набег, какого они ещё не знали!

— Да! Да!

— Ну что ты там возишься, Куман? Хватит!

Хан оттолкнул помогавшего ему половца и, охнув от боли, тронул уздечку своего коня:

— А теперь я хочу пос-смотреть, что мы там подстрелили!

Половцы, не спеша, следом за ханом, подъехали к тому месту, где упал Славко.

Мальчика там уже не было.

— Ну? — тяжело сдвинув брови, оглянулся хан.

— Вот, рыба! — стрелявший, быстро спешившись, угодливо пнул ногой налима, из спины которого торчала стрела.

— Сам вижу, не слепой! А где человек?

— Не знаю! — растерянно развёл руками стрелок. — Может, это, и правда, был человек-рыба?

— Я же ведь говорил! — жалобно подал голос, отряхиваясь от воды, половец с глупым лицом.

— На Руси такое часто бывает! Лешие, водяные, русалки… — подтвердил старый половец и пространно стал объяснять: — Я, правда, сам не видел, но, как перекати-поле, прокатившись по пустыне жизни, точно знаю, что…

— А я знаю, Куман! — оборвал его хан, показывая сначала на налима, а затем на следы, уходящие в лес. — Что рыба — тут. А человек — там! И он — убежал! Теперь он предупредит с‑своих. И опять будет шум!

Хан направил своего коня прямо на стрелка.

— Ты почему упус-стил его, Узлюк?

— Хан, если б я знал, что у него на спине рыба, я бы прострелил их обоих! — в испуге попятился тот. — Я это умею…

— С‑смотри мне!

Хан хмуро оглядел остальных воинов, щуря без того слегка узковатые, как у всех половцев, глаза и тоже на всякий случай предупредил их:

— И вы тоже с‑смотрите! Ладно! Не удалось тихо, сделаем громко! Вперед, за мной во-он к тем стогам! И этого человека-рыбу, или как там его — с собой прихватите! Заодно и поуж-жинаем!

Хан снова надел маску, на которой темнела застывшая, неподвижная улыбка, пришпорил коня и направил его к светлевшей за берегом полоске дороги, вдоль которой высились стога.

Всадники двинулись за ним.

— Ну, что встал, Тупларь! Или не слышал, что приказал хан? — придя в себя, накинулся на глуповатого половца Узлюк. — Скорей забирай своего старого знакомого!

Но тот испуганно затряс головой:

— Нет, лучше уж сразу пристрели!

— И пристрелю, если хан прикажет! — пообещал Узлюк.

— Все равно не повезу!

Видя, что никакие угрозы и уговоры не подействуют, половец выдернул свою стрелу из налима, перебросил его через седло и помчался догонять хана, на ходу рассуждая вслух:

— Птицу — стрелял, зверя — стрелял, человека — стрелял… Первый раз рыбу стрелой убиваю!

— А вдруг это, и правда, оборотень? — не унимался скакавший рядом с ним Тупларь.

— Какой ещ-ще оборотень? — подражая голосу хана, засмеялся стрелок: — Ну с‑сам посуди глупой своей головой: если рыба тут, а следы были там, то где же тогда человек?

5

Славко набрал побольше воздуха в грудь и выпалил…

А человек по имени Славко тем временем бежал, не разбирая дороги, в родную весь.

Да и не было тут никакой дороги!

Если по-прямой, то от места роковой встречи до Осиновки было не больше версты. Но за последние сорок лет она, уходя от половца всё дальше и дальше, ограждаясь подлесками и нетопкими болотами, спряталась так, что до неё непросто было добраться даже своим.

Дед Завид говаривал, что когда-то Осиновка была самой богатой весью в округе. Еще бы! Стоя на пригорке, у большой проезжей дороги, она кормила останавливавшихся на постой купцов, а те — мало, что платили за это, так еще и вполцены отдавали свои дорогие товары…

Теперь, после нескольких десятков набегов половцев, глядя на то, что осталось от горелой-перегорелой Осиновки, даже трудно было поверить в это.

Устали люди каждый раз отстраиваться вновь и вновь.

Толку-то строить хоромы, если их все равно сожгут?

Толку держать скотину, когда её все равно угонят?

Правда, если вдруг выпадало два-три спокойных года, — уж таков характер русского человека — все прежнее разом забывалось, и люди всем миром снова брались за пилы и топоры. Радуя глаз, поднимались маковки церкви, словно на глазах вырастали срубы, строились амбары, вырывались ямы для хранения зерна… Но со свистом и гиканьем появлялся новый отряд половцев, и всё начиналось сначала…

Славко бежал и плакал от отчаяния и обиды. Размазывал ладонью перепачканное лицо — мешая свои слезы с чужой кровью. И не было в этот миг на свете человека несчастней его.

Забыл Бог Славку, забыл его родную весь, да и всю Русь забыл!.. — только и думал с горечью он.

Когда он выбежал из подлеска, его встретил сильный ветер со снегом, сдувающий с поля все следы.

Начиналась непогода, которую, видать, и впрямь задолго до человека чувствует рыба.

Луна то пряталась в лохматых облаках, то выныривала обратно, чуть приосвещая округу.

Но Славко и без нее знал, куда ему идти.

Осиновка была уже в нескольких десятках шагов. Ни одного дома — одни землянки, которые протапливали по-чёрному на ночь готовящиеся спать люди.

И чем ближе она была, тем медленнее становились его шаги.

Мало того, что он возвращался с пустыми руками, так еще и нес весть о половецком набеге. Да и если бы просто о нем!..

Первым, как всегда, его услышал и бросился навстречу мохнатый пес по кличке Тиун. Его прозвали так за то, что он, подобно настоящему княжескому тиуну, всегда вынюхивал добычу в домах и стягивал все съестное, что плохо лежит или просто попадалось ему на глаза.

— Нечему радоваться, Тиун! — вздохнул, виновато разводя руками, Славко. — Опять я ничего не принес. Вернее, принес, но такое, что лучше бы потерял!

Сказал, и как будто немного легче стало. Высказанное о тяжелой новости первое слово, пусть даже собаке, всегда облегчает душу.

Славко собрался благодарно погладить Тиуна, но тот вдруг отстранился, весь взъерошился и зарычал.

— Что это с тобой?! Даже ты меня домой не пускаешь? — с горечью усмехнулся Славко и только тут увидел свои руки — все в ханской крови. — А‑а… Вон ты из-за чего! Половецкую кровь почуял? Видел бы ты самого хана!

Он тщательно вымыл лицо с руками пригоршней снега, затем слепил из него снежок и забросил его как можно дальше. Тиун даже с места не тронулся, не то чтобы кинуться за ним.

— Правильно! — похвалил его Славко и погладил по голове. — А теперь бежим скорей к деду Завиду…

Но Тиун остался стоять на месте.

— Ты чего? — снова не понял Славко. Оглянулся и увидел, что дед Завид сам идет к ним навстречу. Да что-то слишком уж торопясь, чуть не падая. Видно, сердце старика уже почуяло беду, хотя сам он еще не ведал об этом…

— Дед! — рванулся к нему Славко.

— Вижу-вижу! — проворчал дед Завид. — Завтра сам верши пойду проверять!

— Да при чем тут завтра? Какое проверять?

Славко набрал побольше воздуха в грудь и выпалил:

— Там — половцы!

— Какие половцы? Где — там?

— Ну там, у моста!

Дед Завид посмотрел на Славку и отмахнулся своей единственной рукой:

— Не пустоши! В этом году уже был их набег. Хан Боняк прошел по всей Переяславльской земле. А два раза они испокон веков по пепелищам не ходят! То, небось, какой-нибудь отряд княжеский был, а тебе и померещилось!

— Да сначала и я так подумал! — стукнул себя кулаком в грудь Славко. — А потом, когда на берег-то вылазить стал, гляжу…

— Погоди! Какие могут быть половцы, когда все тихо и даже зарева нигде нет?! — перебил его дед Завид и, хитровато прищурившись, погрозил пальцем. — Ты все это, наверное, выдумал, чтобы я тебя и впрямь в лес ночевать не отправил? Так это я так, для острастки… А что рыбы нет, это все непогода. Метель стихнет, рыба сама в верши полезет! А что ты с пустыми руками пришел, так я ничего, так уж и быть, прощаю!

— Да видел же, видел я их! — едва не плача, не знал, как доказать свою правоту, Славко. Он понимал, что дед Завид цепляется сейчас за последнюю надежду.

И тут за подлеском, где стояли стога, вспыхнуло сразу несколько ярких, высоких костров. Огромные золотые искры от них медленно поползи в небо.

Несколько секунд старик и мальчик, как завороженные, смотрели на них. Лежавший у их ног Тиун вскочил и яростно залаял.

— Вот видишь, половцы то, ей-Богу, половцы! — первым приходя в себя, вскричал Славко. — И вовсе не хан Боняк!

— А кто же? — упавшим голосом спросил дед Завид.

— Белдуз!

— Как! Хан Ласка?

На деда Завида стало страшно смотреть. Лицо его вдруг исказилось, смертельно побледнело. И он, вцепившись в плечо Славки, затряс его:

— Быстро выводи людей из домов! Да смотри, чтобы никого не осталось! И Тиуна привяжи! Только не крепко! Так, чтобы, если от нас никого не останется, сам смог к утру развязаться! А я — за конем!

Глава третья. Лисий ход

1

Милуша внимательно посмотрела на Славку…

Поднять людей, привыкших жить в постоянной тревоге, Славке не составило особого труда. Узнав о набеге, они сами принялись передавать друг другу эту страшную весть и, захватывая самое ценное, выскакивать из землянок.

Три старухи, две женщины… десяток малышей от трех до семи лет.

С иконами, узелками…

Пока Славко возился с Тиуном, изо всех сил мешавшим привязать его так, чтобы ему же, глупому, самому удобнее было потом сорваться с ремня, к ним прибавилось еще несколько человек. И тоже с котомками, образами…

Не было только Милуши.

То ли все были уверены, что он первой предупредил ее, как свою вторую мать, то ли забыли о ней в суматохе.

Но, как ни крути, а звать Милушу должен был Славко.

Легко сказать — звать.

Проще было привязать Тиуна, чем идти к ней…

И даже уже не идти — бежать!

Дед Завид, судя по старческому покашливанию, спрятав в ближайшей роще коня, уже возвращался обратно.

Славко обвел глазами собравшихся людей и строго, на правах второго по старшинству, после деда Завида, человека, предупредив никому никуда не отходить, направился к знакомой землянке…

Милуша встретила его, как обычно, торопливым шепотом:

— Скорей заходи, а то все тепло выйдет!

Славко вздохнул и послушно затворил за собой маленькую плотную дверь.

С болью огляделся: как будто теперь это что-то изменит!

Жилище у кузнеца с Милушей — всей Осиновке на зависть.

Снаружи, вроде, землянка, а внутри — настоящий дом! Да что дом — терем! Полы не земляные, как у всех, а — деревянные. Печь не глинобитная, а из камня. Стены в волчьих и пардовых шкурах. Шкафчик-посудник, разукрашенный по бокам затейливой резьбой, весь заставлен посудой — сверху мелкой, а внизу — большой. А еще — стол на четырех коротких толстых ножках с подстольем; сделанная по городской моде перекидная скамья, которую легко превратить в кровать для гостя, хозяйские полати с подушкой, пуховиком, одеялом! И мало этого, на полу — огромная медвежья шкура!

Сидя на скамье, Милуша убаюкивала в люльке плачущего сына.

— Спи, сыночек, мама тут, — тихо напевала она. — А то половцы придут!

— Уже пришли… — чуть слышно прошептал Славко и осторожно окликнул: — Слышь, Милуша!

— Спи, мой милый, мама здесь, — не буди родную весь!.. — не отзываясь, продолжала та.

— Да ты что, сама уснула, что ли? — уже громко позвал Славко.

— Что? — вздрогнув, обернулась она, и столько тепла и мира было в ее огромных глазах, что не повернулся язык у Славки сказать ей сразу всю правду.

— Это… не принес я рыбу-то! — только и смог пробормотать он.

— Ничего, в другой раз принесешь! — певучим голосом отозвалась молодая женщина и с ласковым упреком обратилась к сыну: — Да что ж мне с тобой делать! Хочешь, одолень-траву дам?

Милуша сняла со стены висевший на гвоздике маленький кожаный мешочек и повесила на шею сына.

Малыш взял его в ручонки и, заигравшись, замолчал.

— Ну вот, слава Богу! — с облегчением вздохнула Милуша и перекрестилась на стоявшую в красном углу перед горящим глиняным светильником икону. — Ты только смотри, деду Завиду ничего не говори! Меня так прабабка учила, а она еще до крещения Руси жила!

— Да не скажу я! Милуш… — снова начал Славко.

— Да?

— Уходить надо скорей… собирайся!

— Куда?

Милуша внимательно посмотрела на Славку и сама прочла у него в глазах то, о чем он боялся сказать ей.

— Что — половцы?!

— Они… — словно был виноват в этом, опустил голову Славко.

— Неужто опять?!

— Да…

— Но ведь дед Завид сказал, что до осени их больше не будет!..

— Что он тебе, главный половецкий хан, чтобы знать все их планы?

— О, Господи! И что же нам теперь делать?

— Собираться! — помогая Милуше как можно теплее одеть сына, заторопил Славко. — И скорее, скорей! Наши, небось, уже все ушли. Это ведь… не обычный набег!

— А… какой? — испуганно взглянула на него Милуша.

Но у Славки уже не было времени объяснять ей всего. Он только помог Милуше собрать все необходимое в узелок, положить на верх икону и вместе с сыном, которого она крепко прижала к груди, чуть ли не вытолкнул из дома…

2

— Стой, ты куда? — только и успела крикнуть вслед Славке Милуша.

Они успели как раз вовремя.

Жители Осиновки уже потянулись вереницей к полю, за которым находился не раз и не два спасавший их лес.

Обычно они шли туда с надеждой, переждав беду, вскоре пойти обратно в свои разоренные дома.

Но сейчас уходили так, словно не чаяли вернуться живыми.

Милуша смотрела на них и ничего не могла понять.

Люди низко кланялись друг другу и прощались, словно и, правда, шли на верную смерть.

Две женщины громко отпускали друг другу прежние обиды и старые долги:

— Ту меру зерна, что ты у меня в долг по осени взяла, я тебе, так уж и быть, прощаю! — великодушно говорила одна, высокая, статная.

— И я тебе корзину брюквы, которую дала летом! — всхлипывая, отвечала болезненная и худая.

— А за то, что я тебе волосы, бывало, драла, прости!

— А ты меня — что я тебе однажды глаза чуть не выцарапала!

— Ох, и глупые мы были с тобой!

— Ох, глупые!

Милуша со страхом и удивлением послушала их и подалась ближе к деду Завиду.

Тот, замыкая шествие, рассказывал идущим рядом детям о самом злобном на свете звере — ласке. Он видывал его в Ростове Северском, откуда и пришел в эти места вместе с войском молодого тогда еще князя Владимира Мономаха.

— Сама — чуть поболе ладони, если не считать хвоста! Много ли ей для прокорма надо? — даже плюнув от негодования на землю, говорил он. — А как попадет в курятник, то не успокоится, покуда всем курам до единой головы не прокусит! Ничего живого после себя не оставляет! И откуда в ней только такая злость?

Заметив Славку, дед Завид оставил его быть замыкающим, а сам направился в голову вереницы — показывать путь.

— При чем тут ласка? Почему все прощаются? — недоумевая, спросила женщин Милуша. — И вообще, что случилось?

Худая, болезненная, с жалостью осмотрела ее, ребенка и сказала:

— Ой, милая! На нас ведь сейчас сам хан Белдуз идет!

— Ну и что? — продолжала недоумевать Милуша.

— А то, что после себя он в живых никого не оставляет! Ни старого, ни малого! Поэтому и прозвали его в народе ханом Лаской! — пояснила высокая, статная.

— Вот горе-то… — послышалось с другой стороны. — Последний раз сюда он лет семь назад, как наведывался! Тогда только те и спаслись, что в отлучке были. Да еще вон — Славко!

— Его матушка в печке спрятала! — шепнула Милуше худая женщина, и та крепче прижала к себе сына. — Если б их дом подожгли, и его бы, считай, не было!

— А матушка-то его — первой красавицей в округе была! — принялась причитать статная.

— И батюшка как за нее вступился! Один, с охотничьим ножом, на половца за нее пошел! На части ведь изрубили его, окаянные! Да еще и копьями искололи!..

— А матушку — босую, по снегу — в полон увели…

— Ну, нет…

Славко внезапно сжал кулаки и бросился назад к веси.

— Стой, ты куда? — только и успела крикнуть ему вслед Милуша.

— Я только туда и обратно! — обернувшись, успокоил ее Славко, но издали, из-за снежной пелены метели, донеслось его затихающее:

— Проща-а-ай!..

— Вот оглашенный! — покачала головой статная женщина. — Весь в отца! Тот ведь перед смертью все-таки успел ножом до лица хана дотянуться. С тех пор, говорят, тот серебряную маску на лице носит да шепелявит — словно змея шипит!

— Но мы же ведь прятаться — в лес идем! — простонала, цепляясь за последнюю надежду, Милуша.

— Э‑э, милая! Хан Белдуз, если захочет, и на дне моря разыщет, так что прощайся лучше со своим сыночком и… меня прости! — поклонилась худая женщина.

— И меня! — вслед за ней попросила высокая. — Я ведь тебе все время завидовала!

Несколько минут Милуша шла, пытаясь постигнуть, если не сердцем, то хотя бы умом услышанное, с каждым шагом все крепче и крепче прижимая к себе сына. Вдруг она увидела темневшую справа от протоптанной тропы лисью нору и метнулась к ней.

— Гав! Гав! Гав! — опускаясь на колени, по-собачьи залаяла она и по самое плечо засунула в нору руку.

— Что это с ней?

— В уме повредилась девка? — забеспокоились женщины.

Но Милуша, судя по всему, прекрасно соображала, что делает.

— Пустая! — с облегчением выдохнула она, и, поцеловав крепко спящего сына, бережно вложила его в лисью нору, стараясь засунуть как можно глубже.

Затем широко перекрестила темное отверстие и, разогнувшись, умоляюще крикнула:

— Родимые! Если кто останется жив, запомните это место! Спасите его!

— Что она делает?! — в ужасе вскричала худая женщина.

Но статная остановила ее.

— Не мешай, может, хоть так да спасет сына!

Женщины подхватили рыдающую Милушу под руки, и она, беспрестанно оглядываясь, побрела вместе с ними к совсем уже близкому лесу…

3

Славко встал за дверь и с готовностью выставил перед собой нож.

Бормоча: «Отца — саблями, а потом — копьями… мамку — босиком по снегу…» — Славко ворвался в свою землянку и, не зажигая лучины, наощупь принялся рыться по всем углам.

— Да куда же он запропастился? Милуша что ли его нашла? — только и слышался отовсюду его едва не плачущий от нетерпеливой досады голос.

Убогое Славкино жилище никак не походило на землянку, в которой жила семья кузнеца. Печь, в которой его когда-то спрятала от половцев родная мать, давно пришла в негодность, и он топил здесь по-черному — просто разводя костер на полу, а потом выветривая дым и плотно закрывая дверь. Полы были земляные. Впрочем, лежанка с наброшенной на нее овчиной, стол и скамья — тоже! Из всей посуды были только две-три потресканные глиняные миски, старая кружка, да обгрызанная по краям ложка, которую еще отец сделал из липовой баклуши. Много ли ему одному надо?

С тех пор, как Милуша первый раз зашла к нему за чем-то и увидела в какой грязи и нищете живет он один, без родителей, она, как могла, стала помогать ему. Протапливала землянку, пока его не было. Кормила, за что ее вскоре стали звать его второй матерью. Убиралась тут…

Вот этих ее приборок он сейчас как раз и боялся.

Искал-то ведь он не какую-нибудь детскую забаву — а настоящий охотничий нож. Тот самый — отцовский! Найди его однажды Милуша, конечно, сразу бы отдала мужу, с просьбой сохранить, покуда он вырастет.

Вот Славко и перепрятывал его раз за разом. Каждый раз в новое место. И теперь, как назло, в самый нужный момент никак не мог найти его!..

Неужто Милуша и впрямь нашла?

Да нет!

— Вот он!

Славко достал, наконец, из напольной щели полуразвалившейся глинобитной печи нож. Он ощупал его костяную, сделанную под крепкую мужскую ладонь рукоять, погладил широкое лезвие с желобом для стока крови и, с облегчением, опустился на скамью.

Длинная была эта скамья. Видать, отец с матерью, строя землянку, желали, чтобы много у них было детей.

Да всему помешали половцы.

Вон — на ноже — несколько глубоких зарубин, не иначе следы от тех самых, их сабель…

— Ну, всё, хан Белдуз! — клятвенно прижимая к груди нож, прошептал Славко. — Жив не буду — убью!

Половина дела была сделана. Нож был у него в руках. Теперь оставалось только придумать, как дотянуться им до самого сердца Белдуза. Нож длинный — три раза достать хватит!

«Нет! — вдруг покачал головой, вспоминая крепкие доспехи осторожного хана, Славко. — В грудь его не ударишь. Зато горло… горло у него приоткрыто — вот куда надо метить!»

Славко, тренируясь, машинально дотронулся до себя ножом, и только тут обнаружил, что его шея до сих пор обвязана ханской плеткой, а рукоятка ее болтается где-то на спине!

Примечающий все на свете дед Завид, наверное, не успел разглядеть ее в темноте и спешке, а самому ему просто было не до этого!

Славко оглядел костяную, сделанную искусным мастером в виде змеи рукоять, длинную полоску сыромятной кожи. Хотел бросить на пол плеть ненавистного хана, да еще и плюнуть на нее. Но, поразмыслив, передумал и обвязал ею полушубок вместо потерянного вместе с налимом пояса. Какой никакой, а трофей. У степняков, как он слышал, потерять плетку — это пусть не такой большой, как потерять саблю или коня — но все же позор!

Так как же убить ему хана?

А вот как! Когда он въедет с отрядом в весь, неожиданно выскочить из землянки, броситься на него и воткнуть ему нож в горло: вот так! так! так!

Славко несколько раз яростно ударил ножом в печь и обессиленно опустил руку.

Нет, не пойдет!

Во-первых, как он дотянется до горла сидящего на коне хана?

Во-вторых, тот, что стрелял в него с налимом, и двух шагов сделать не даст — насквозь проткнет своей каленой стрелой.

И, наконец, это уж точно будет последним, остальные не дадут ему добежать до хана, не то, чтобы дотянуться до его горла ножом… Отцу, уж на что, говорят, сильный был, и то не позволили этого сделать…

Как же тогда быть?..

Может, не выбегать никуда, а встретить его прямо тут? А что? Начнут ведь они обыскивать дома. Он спрячется за дверь — вот так…

Славко встал за дверь и с готовностью выставил перед собой нож.

… и как только половец войдет, р‑раз ему в спину, дв-ва! А дальше надеть его шапку, халат, вскочить на коня и — кто там в полутьме разберет — броситься к хану! А там — будь, что будет!

— Нет, тоже не пойдет… — с сожалением покачал головой Славко.

Половец — народ осторожный, русскими печальному опыту хорошо обучен! Он сначала саблей или копьем раз десять проверит, нет ли кого за дверью и, только убедившись, что там никого нет, войдет в землянку. Они разве что только убитых не трогают…

«Хм-мм… гм-мм… убитых?»

Славко мгновение подумал и стукнул себя кулаком по лбу:

— Вот что делать надо! Притвориться убитым!

Он картинно лег на пол и, рукоятью кверху, всунул себе под мышку отцовский нож.

— Эх, крови для убедительности не хватает. И зачем я только от ханской отмылся? — вслух пожалел он и ахнул. — А чем клюква не кровь?!

Славко мигом вскочил на ноги и, выскочив из своей землянки, бросился в дом Милуши. Без нее и малыша здесь было так непривычно и пусто, что он чуть не заплакал. Конечно, опытный дед Завид, спрятав людей в сугробах под снегом, сделает все, чтобы им было там даже теплее, чем в землянках, но…

Но времени долго думать об этом у Славки не было.

Он ощупью разыскал в шкафчике под столешницей кринку с клюквой, которую Милуша строго берегла на случай простуды сына, и, отсыпав себе целую пригоршню, а затем, подумав, и другую — последнюю, мысленно попросил у нее прощения за такое воровство…

Надо было спешить.

Половцы могли появиться в любой момент.

И Славко, по привычке плотно закрыв за собой дверь, бегом вернулся в свою землянку. Здесь он быстро растер у себя по груди раздавленные ягоды и, еще более убедительно изображая из себя убитого человека, разлегся на полу.

Однако время шло, а половцев все не было.

Славко стал мерзнуть.

Тогда, решив, что всегда успеет распахнуть полушубок, он только покрепче запахнул его. Потом, подумав еще, потянул с лежанки и подстелил под себя овчинную шкуру.

Наконец, лег, задумался, сам не зная о чем. И даже не заметил, как провалился в глубокий, омутный сон…

4

— Фу, ты, Славко! Слава Богу, живой! — послышался сверху знакомый бас.

Очнулся Славко от звука конского топота.

И — будто не спал.

Одинокий всадник ехал по веси.

Вот он приостановился. Послышался скрип шагов. Тишина.

И — снова топот коня, на этот раз явно к его землянке.

Мысль работала быстро и ясно.

Полулесная, полузвериная жизнь с малолетства приучила его самого, как лесного зверя, в любой момент быть готовым принять решение, отразить внезапный наскок, отстоять свою жизнь.

Вот и теперь он весь напрягся, готовый к броску. Зверек, чистый зверек! Только сердце оставалось человеческим. Не столько страшно, как обидно было умирать Славке. Тринадцать лет, да вот четырнадцатую зиму прожил, а что хорошего видел в жизни? И главное — чего хорошего сделал в ней?..

Дверь открылась, и в землянке стало немного светлей. Неужели он проспал почти до рассвета?

Потоптавшись на пороге, вошедший человек стал осторожно спускаться по ступенькам вниз.

«Почему он один? — лихорадочно соображал Славко. — Половецкий разведчик?»

Хорошо если бы это был тот, с глупым лицом.

Но нет, шаги тяжелые. Скорее всего, это стрелок. Или кто-то из других, крепких воинов хана.

Темная, грузная тень вошла в землянку, приблизилась и вскрикнула, склонившись над ним:

— Славко?..

Славко настолько ушел всем своим существом в то, что должен сейчас сделать, что даже не успел толком удивиться тому, с каких это пор половцы носят русские бороды и знают его по имени.

Он выхватил из-под мышки нож, сделал короткий замах и непременно ударил бы. Но чья-то мощная, точно кузнечные клещи, рука перехватила его руку и без особого труда заставила пальцы выронить нож.

— Фу, ты, Славко! Слава Богу, живой! — послышался сверху знакомый бас.

Славко вгляделся в склонившегося над ним человека и, узнавая в нем давнего друга Милушиного мужа, недоверчиво прошептал:

— Онфим? Ты?..

— Я, кто же еще? Ну и напугал ты меня!

— Этим? — слабо удивился, кивая на нож, Славко.

— Да нет, тем, что живой! Ну, представь себе сам: лежит покойник с ножом в груди, весь в крови и вдруг бросается на тебя…

— Да это не кровь — клюква! — сконфуженно пробормотал Славко.

Чтобы окончательно убедиться, что он не лжет, мужчина провел по красному пятну на груди Славки пальцем, лизнул его и, кисло сморщившись, сплюнул:

— И кого же ты так ждешь?

— Половца, кого же еще? — садясь, огрызнулся Славко.

— То-то я смотрю, всё в Осиновке словно вымерло! — понимающе кивнул Онфим. — Остальные-то хоть успели уйти?

— Да, но…

— А я, понимаешь, — не дослушивая, Онфим стал развязывать свою котомку и выкладывать на стол небольшую кринку, свертки и две монеты: — Гостинцы Милуше привез. Муж ее наказал завезти по дороге. Захожу, а их нет. Так вернутся, передай им: вот мед, пряник для сына, пара сребреников, чтоб зерно для муки купить. Ну и, конечно, колечко…

— Постой, Онфим, погоди! — попытался остановить туговатого на ухо кузнеца Славко.

Но тот не унимался:

— Что погоди? Что постой? Тут и для тебя подарок имеется!

— Для меня?!

От удивления Славко даже забыл про то главное, о чем хотел сказать Онфиму. Не так часто баловала его жизнь подарками.

— На, держи!

Онфим бережно развернул большой узелок платка и протянул Славке… кованный бронзовый крестик.

Ожидавший увидеть засапожный нож, который давно обещал выковать ему муж Милуши, Славко раздосадованно засопел. Но, не желая огорчать добродушного Онфима, с деланной улыбкой принял крест.

А тот принялся расхваливать его:

— Настоящий мощевик, любую святыню внутрь вложить можно! Не хуже греческого будет. Сам Милушин муж сделал!

Славко осторожно положил крест рядом с гостинцами и уже открыл рот, чтоб сообщить, наконец, Онфиму о Белдузе, но тот заторопился так, что ничего не хотел и слышать:

— Все-все! Мне пора назад, в Переяславль возвращаться! А то, если опоздаю, такое Мономах сотворит…

Было странно слышать это от могучего, взрослого человека.

И, тем не менее, Славко успел крикнуть ему вслед:

— По большой дороге не возвращайся! Там — половцы!

— Где?

— У моста.

— Ладно, объеду! Береженого Бог бережет! Кто хоть на этот раз пожаловал?

— Кто-кто! Я тебе в сто сотый раз пытаюсь сказать: хан Белдуз!

Онфим остановился, и лицо его сморщилось так, будто он выпил отравы:

— О, Господи! Погоди, постой! Кто?!

— Это я все говорю тебе, постой-погоди! — даже обиделся Славко и, подбежав, прокричал ему в самое ухо: — Хан Ласка! Белдуз!!

— Да не глухой, слышу! — отмахнулся Онфим. — Ты лучше скажи, ваши куда ушли? Где схоронились?

— В лесу, как всегда!

Онфим в ужасе посмотрел на Славку:

— От Белдуза?! Я думал, это какой другой хан! Да разве можно от него по лесам прятаться?

— Это еще почему? — предчувствуя недоброе, похолодел Славко.

— А потому, что после набега Боняка нечего искать ему в вашей веси! Что он тут может найти? То ли дело люди — живой товар! Который, как он прекрасно знает, при первом известии о половцах сразу бежит прятаться… И значит, где Белдузу искать его?

— В лесах!.. — падающим голосом ответил Славко.

— Верно! — кивнул Онфим. — Да по другим тайным местам, о которых ему, если не лазутчики, то нюх известит!

— То-то все шли, как чуяли — словно на смерть, прощаясь…

— Тут не то, что на смерть… Давно хоть ушли? — с последней надеждой спросил Онфим.

— С вечера… — глянув на свет за дверью, охнул Славко и с готовностью предложил. — Может, мне сбегать, сказать, чтобы вернулись?

— Эх! Да разве ты успеешь… Что я теперь другу скажу? Какой поклон передам от жены с сыном?! Господи, благослови! Спаси и сохрани на всех путях и дорогах…

Перекрестившись, Онфим на прощание махнул рукой и тяжелыми шагами стал подниматься по ступенькам к двери.

Через несколько мгновений наверху раздался его гремучий бас и быстро удаляющийся стук конских копыт…

5

Где-то невдалеке послышался плач ребенка…

Оставшись один, Славко присел на лавку, но тут же вскочил.

— А я‑то чего здесь сижу? — во весь голос накинулся он на себя, по давней привычке рассуждать дома сам с собой, вслух. — Онфим в Переяславль уехал. Белдуза, видно, и правда, ждать тут нечего…

Он покосился на пряник и кринку меда, оставленные на столе кузнецом, но, как ни был голоден, сглотнув слюну, не стал даже притрагиваться к ним.

— Скорей в лес! Вдруг, да успею? Вернутся, сами съедят!

На столе лежал еще новенький, сияющий, словно червонное золото, бронзовый крестик. Славко хотел было взять его, но, машинально тронув свой, повешенный ему на шею еще матушкой, вспомнил, что у него уже есть один. Да и тот не особо помогал. Зачем ему тогда второй?

Плечам и груди от высохшей клюквы было липко и неприятно.

Славко собрал с пола снег, оставленный с валенных сапог Онфимом, и, взвизгивая от холода, стер с себя клюквенную кровь. Смахнул красный снег на пол, вытерся насухо лежавшей на полу овчиной. Затем быстро запахнул полушубок и, снова подпоясавшись ханской плеткой, под которую всунул отцовский нож, выскочил из землянки.

За дверью было ветрено, но бесснежно. То, что он принял за рассвет, оказалось светом луны, которая после того, как ветер прогнал облака, почувствовала себя настоящей хозяйкой на небе. До восхода было еще далеко.

Тиун встретил его радостным лаем. Но Славко даже не обратил на него внимания.

Этот, как и он, не пропадет. А вот другие…

Грустно было идти по обычно просыпающейся в это время веси. Намерзшись за ночь, люди сейчас бы, как всегда, заново протапливая по-черному землянки, собирались стайкой и говорили: о половцах, погоде, будущем урожае или просто спорили, а то и дрались…

А теперь…

Славко, как можно быстрее и не потому, что спешил, а не могло сердце спокойно видеть пустой родную весь, миновал Осиновку и, согнувшись под порывами норовившего сбить с ног ветра, куда медленней направился к лесу.

Тропы давно уже не было видно. Ее, наверное, в сто сотый раз заметала и переметала, то убегающая вперед, то кружащаяся на месте, словно водоворот, поземка. Но кому, как не Славке было знать эти места! Он бы и с закрытыми глазами узнал их!

Вот проселочная дорога. Но дед Завид нарочно не пошел по ней, а повел людей через голое поле.

Здесь они пристроились с Милушей в хвост вереницы.

Тут дед Завид, оставив его за старшего, ушел вперед. Ох, и достанется ему за самовольный уход, если только тот жив. Да пусть хоть всю шкуру сдерет, мысленно согласился Славко. Он только петь и кричать будет — от счастья!

Здесь идущие рядом женщины стали вспоминать о последнем набеге Белдуза, и он, не выдержав, бросился назад, мстить ненавистному хану…

Тут они пошли дальше уже без него…

А здесь…

— Постой, а это еще что?

Где-то невдалеке послышался вроде бы писк ребенка.

— Детский плач? — Славко приподнял край заячьего треуха и прислушался. — Точно! Милушин орет! Ай, да дед Завид! Догадался-таки не уходить в лес! Спрятал наших там, где сам хан Ласка не догадается искать их! Прямо на ветру, в открытом поле! Сделав их видимыми издали кочками да бугорками! Бедные, как же они тут!.. То-то обрадуются, что можно возвращаться домой!

Славко бросился на крик и остановился.

«Ну, и запрятались, никого не видать! Прямо как кроты позарывались в землю!»

— Эге-ееей!! — радостно закричал он. — Будет вам мерзнуть зря! Выходите!

Однако никто не отозвался ему.

Ни одна кочка, ни один бугорок даже не шевельнулись…

Тогда Славко бросился вперед, но и там никого не было…

И в двадцати шагах вправо, и в пятидесяти влево — тоже!..

— Эге-геей… — уже неуверенно повторил он. — Где вы? Это же я, Славко…

И тут снова раздался плач ребенка. Славко мгновенно повернул на него голову и увидел, как там, откуда он доносился, мелькнула быстрая, легкая тень.

— Лиса?..

Славко подбежал туда и увидел зияющее в земле отверстие, откуда, уже не переставая, орал Милушин сын.

Из норы хищно извивался конец лисьего хвоста. Славко ухватился за него и с трудом выволок наружу тяжелую сопротивляющуюся посильней Тиуна лисицу…

— Ах, ты… мало нам хана Ласки, так еще и хан Лиса объявился?!

Славко выхватил из-под плетки нож и, несколько раз ударив им лисицу, далеко отшвырнул ее в сторону.

Затем чуть ли не весь просунулся в нору и, бормоча: «Ну, где же ты там?.. Иди ко мне!..» — вытащил вслед за собой… сына Милуши.

Всегда тянувшийся к нему с улыбкой мальчик сейчас изо всех сил отбивался ручонками, царапался, кричал и уже хрипел.

Славко схватил его на руки и, словно тот мог ответить, затряс, задавая бессмысленные вопросы:

— Ты! Один? А где остальные?!

Ветер выл, словно пытался унести вдаль на далекий восток, где была Степь, все ответы. Прижимая к себе мальчика, Славко стоял один посреди поля и постепенно смысл происшедшего стал проясняться в его голове.

— Все ясно… — прошептал он. — Перехватил их проклятый Белдуз прямо в поле! Даже до леса не дал дойти! Всех угнал! Всех увел! А может…

Славко с надеждой посмотрел в сторону леса, но тут же отогнал спасительную мысль:

— Нет! Раз Милуша сына в лисью нору засунула, значит совсем плохи были у них дела… Теперь этого хотя бы спасти! О, Господи! — спохватился он. — Да он же весь ледяной!

Славко торопливо всунул малыша себе под овчину и быстрым шагом пошел назад.

— Сейчас мы домой придем! — бормотал он на ходу. — Дома у нас пряник, мед… и дверь я плотно закрыл, там хорошо, тепло! Эх, и зачем я только всю клюкву извел зря! Чем тебя лечить, если вдруг заболеешь? И помочь-то теперь — кому?

Славко на всякий случай оглянулся, но увидел позади только лису. Пятная землю кровью, она тяжело ползла на брюхе в свою нору — помирать.

— А‑аа! — отмахнулся от нее Славко. В другой раз он непременно прихватил бы ее с собой. Но теперь — до лисы ли ему было? Да и вся шкура той была безнадежно попорчена, истыкана ножом…

И больше не оглядываясь, он бегом кинулся в Осиновку…

6

Женщины, оборвав пение, заплакали во весь голос.

По полутемному, зимнему, без всякого намека на начавшуюся весну лесу, один, только с длинным прямым мечом на поясе, ехал всадник.

Он что-то явно искал в этом лесу, то и дело прислушиваясь, приглядываясь и принюхиваясь.

И, наконец, нашел, скорее почувствовав, чем услышав доносившееся откуда-то, из-под сугробов, как из могил, похожее на заунывный голос ветра пение:

От берёзы до берёзы
Шли в поло-о-он, роняя слёзы,
Подгоняемы плетьми
Жены русские с детьми!
Дым пожарищ, как туман-н-н‑н…
Да летает сытый вран-н‑н!..

Всадник тронул поводья коня, направляя его к самому большому сугробу, как вдруг позади раздался подделывающийся под суровый мужской голос — детский голосок.

— Эй, ты! Кто такой и что тут делаешь?

Всадник придержал коня и оглянулся.

Это был Онфим.

Увидев выходящего из-за дерева, с огромной, не по росту дубиной, мальца, он улыбнулся ему и знаком велел приблизиться… И пока тот шел, проваливаясь в снег, продолжил слушать песню.

От рябины до ряби-и-ины
Им вослед глядят мужчины.
И не ягоды рябиин
Зреют на телах мужчин!
Дым пожарищ, как туман-н-н‑н…
Да летает сытый вран-н‑н!..

Песня слышалась наверху, а внизу, под разбросанными тут и там сугробами, сидели люди… Под одним из них, раскачиваясь в обнимку, статная женщина с худенькой тихо пели песню, которую подтягивали под другими сугробами. Не пела, наверное, одна только Милуша. Плача и заливаясь слезами, она уговаривала деда Завида:

— Дед, родненький, миленький, отпусти, а!

— Сказано не пущу, значит, и не проси! — слышался в ответ сердитый шепот.

— Замерзнет ведь… И Славки, как назло, нет! Он бы сбегал, узнал, как он, а может быть, даже и принес сыночка!

— Эх, меня не было рядом! Как ты только могла оставить его? И Славко тоже хорош!

— Да его тогда уже не было с нами!

— Как это не было?

— А вот так — ушел он!

— Как ушел? Куда?

— Откуда мне знать? Сказал, скоро вернусь.

— Вот я ему вернусь!

— Ну, дед…миленький, родненький… ради Христа!

— Ради Христа я только помолиться теперь для тебя могу!

— И… поможет?

— А как не помочь? Христос сказал, если двое или трое будут молиться во имя Его, то и Он будет посреди них! То есть, здесь, среди нас!

— Как… Сам Христос?! — силясь постичь сказанное, прошептала Милуша. — Здесь?!

— Неложно каждое слово нашего Бога! — строго оборвал ее дед Завид и, как ни тесно было под сугробом, истово перекрестившись, с чувством сказал: — А мы еще святого Климента, покровителя земли русской, первых святых наших Бориса и Глеба да Саму Божью Матерь на помощь призовем. Попросим их умолить Христа простить грехи наши тяжкие, за которые нам столь великие скорби посылаются.

Женщины, оборвав пение, заплакали во весь голос.

Дед прицыкнул на них и в полной тишине начал молиться:

— Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, спаси нас! Все святые, молите Бога о нас!

— Про ребеночка, про сына моего не забудь! — напоминая, простонала Милуша.

Но дед Завид словно не слышал ее.

Прочитав молитву «Отче наш», он принялся просить Господа спасти и сохранить вверенных ему людей от врага лютого, дикою злобой гонимого, никого не щадящего!

— И сына ее… младенца… — сказал наконец он.

— Добрыню! — подсказала Милуша.

— … в христианстве — Георгия! — перебил дед Завид, грозно зыркнув на нее глазами за то, что при молитве упомянула языческое, а не данное при святом крещении имя. — Спаси и сохрани его, безгрешного, живым и невредимым верни. Впрочем, да будет на все не моя, но Твоя воля! — закончил он, и женщины, давясь слезами, снова тихо запели:

От ряби-и-ины до берёзы
То ли росы, то ли слёзы
Бедной матери-земли-и‑и —
Снова половцы прошли!

Не успели они дойти до дыма пожарищ и сытого ворона, как в сугроб неожиданно заглянула мальчишеская голова и, отыскав быстрыми глазенками деда Завида, шепнула:

— Дед! Там — всадник!

— Половец? — сразу насторожился дед Завид.

— Нет, наш — русский! Говорит, ты его знаешь! А еще говорит, чтоб ты вышел. Разговор, говорит, к тебе есть.

— Знаю, говоришь? Ну-ка, ну-ка, посмотрим, кто к нам пожаловал? Не сам ли князь Владимир, во святом крещении Василий, по дедушке — Мономах?

Дед Завид, кряхтя, поднялся и с трудом выбрался из сугроба.

— А‑а, это ты, Онфим? — и правда, сразу узнал он.

Кузнец встретил его с улыбкой:

— Хорошо спрятал своих, дед! Насилу отыскал! Да только все равно Белдуз бы нашел!

— Тьфу тебе на язык! — сплюнул дед Завид и недовольно покосился на могучего всадника. — Ты что, каркать сюда приехал?

— Нет. Предупредить. Он-то еще, люди говорят, не ушел отсюда совсем. Бродит всё где-то. Но ни в одну весь не зашел. А вы по лесам хоронитесь! В лучшем случае, с одного тайного места в другое перебегаете!

— Это ты к чему? — насторожился старик.

— А ты до сих пор не смекаешь? Давай-ка отойдем в сторону…

Онфим спешился и, уводя деда Завида от сугроба и любопытных ушей мальца, стал что-то втолковывать ему.

Вернулся дед совсем другим — растерянным и слегка виноватым.

— Да, твоя правда, как же я сразу об этом не подумал? Дырявая моя голова… Совсем стар стал! — беспрестанно вздыхал он и уже совсем миролюбиво спросил: — Про нас-то узнал откуда?

— Очень просто, — вновь забираясь на коня, ответил Онфим. — Славко сказал!

— Славко‑о? — вновь построжел голосом дед. — Где ты его видел?

— Да у него дома. Он там меня чуть отцовским ножом не убил!

— Как это — не убил?!

— За хана Белдуза принял! Он ведь его в вашей веси ждать остался.

— Вон оно что! — протянул дед Завид. — Ну, я ему теперь дождусь!..

Но Онфим неожиданно заступился за Славку:

— Да будет тебе! Такого не пороть — беречь надо. Смышленый парень. Был бы княжеского рода — великим князем бы стал! А из купеческого, так купцом, равных которому нет во всем свете! К тому же, вырастет еще немного, тебе замена будет! Все, дед, некогда мне боле! А то Мономах не посмотрит, что я задержался, дабы выручить его бывшего воина!

— Воина… Мономах… — внезапно влажнея глазами, повторил дед Завид и, заметив, что все это видит малец, строго наказал ему обойти все сугробы с людьми и сказать, чтобы скорей шли к нему. А затем сбегать в весь и узнать, нет ли там половца, а Славку предупредить, что он запорет его до смерти, если тот опять будет искать хана Белдуза.

Первыми из сугроба выползли женщины-подруги. Песня, вырвавшись на свободу, набрала было полный голос… Но тут же под строгим взглядом деда Завида сникла и, словно напоминая всем, что опасность, оказывается, еще не миновала, зазвучала еще тише, чем из-под снега:

Дым пожарищ, как туман-н-н‑н…
Да летает сытый вран-н‑н!..

7

— Что?! — в ужасе переспросил он. — Ты… уверен?

Как ни спешил дед Завид скорее покинуть ставший опасным лес, как ни торопила его Милуша, а уйти сразу не удалось. Он так разбросал по берендеевым чащам людей, чтобы хоть кто-нибудь остался в живых, так строго наказал не откликаться ни на какой шум, что малец сбился с ног, пока собрал всех вокруг деда Завида.

Одна старушка так и осталась под сугробом. То ли задохнулась под ним. А может, смертный час ждал ее именно здесь. В любом случае, дед Завид решил пока не трогать ее, а как все успокоится, вернуться за ней и похоронить на кладбище по-христиански.

Малец, выполнив первое поручение, даже не передохнув, бросился выполнять другое. Вскоре он превратился в точку, а после и вовсе исчез из виду.

Вслед за ним двинулись и остальные.

Смерть старого человека — естественная вещь. Оставшиеся старушки с женщинами коротко всплакнули. И дальше шли, уже радуясь, потому что и не чаяли увидеть этот обратный путь.

Дед Завид, задетый за молодые струнки памяти словами Онфима, на ходу рассказывал, как воевал в отрядах нескольких князей, но больше всего — про Мономаха.

— Владимир Всеволодович мог бы сейчас и Великим князем быть! — убежденно говорил он. — Да не захотел нарушать завет, данный Ярославом Мудрым передавать главный стол не от отца сыну, а старшему в роде. Уступил Киев Святополку. И правильно сделал. Иначе вся Русь стала бы тогда Нежатиной Нивой.

В который раз поведав про битву, в которой сошлись в страшной схватке сразу несколько князей, и двое из них смертно легли на поле боя, а сам он потерял руку, дед Завид продолжал:

— Мономах всегда знает, что делает. Боже, упаси ослушаться его когда! Ведь он, дай Бог памяти, стал князем, когда был чуть старше Славки и вот уже лет сорок как князь. И кровь в нем особая — с одной стороны Рюриковичей, а с другой — византийских императоров!

— Дед, а что ты сам все время делаешь то, за что нас ругаешь? — вдруг с лукавинкой спросила статная женщина, подталкивая локтем худую.

— Что именно? — вскинул на нее лохматую бровь дед Завид.

— А вот — «дай Бог памяти», «Боже упаси» — божишься! Ты ведь сам говоришь — это грех!

— Правильно, грех поминать имя Божие всуе. Но я совсем не божусь, глупая! Вот-те крест!

— А что же сейчас ты тогда делаешь? — поддерживая подругу, усмехнулась худая.

— Ох, верно люди говорят — кого Бог хочет наказать, того в первую очередь обделяет разумом! — покачал головой дед Завид и значительно поднял указательный палец. — Я на самом деле к Богу так обращаюсь. И если хочешь знать, этим тоже Мономаху обязан! Однажды услышал его разговор, прислушался и понял — уж, коль он, князь, все время молится и каждую мысль Богу вверяет, то каково же тогда быть мне, простому смертному?!

Дед Завид принялся и дальше говорить о Мономахе, о том, что всегда было туго на Руси, потому что до половцев были торки, до них печенеги, а там сказывают — какие-то скифы… Но теперь его слушали только старавшиеся не отставать от него старушки да малыши.

Милуша всем своим существом уже была в полуверсте отсюда, куда еще предстояло дойти, и ничего не слышала, не видела вокруг.

А женщины-подруги, когда опасность миновала, неожиданно принялись за старое.

— Ты что это меня все с тропы сталкиваешь? — вдруг подала недовольный голос худая.

— Я тебя? — возмутилась статная. — Да это ты мне идти не даешь!

Обиженно сопя, они прошли еще немного и вдруг стали сожалеть о прощенных друг дружке долгах.

— Ты это… — первой, как бы невзначай, начала статная. — Полмеры зерна все-таки мне верни!

— Ладно, — с вызовом согласилась худая. — Но тогда и ты мне корзину брюквы отдай!

— Слыхали, я ей полмеры, а она целую корзину!

— Цыц! — прикрикнул, гася разгоравшийся было спор дед Завид. — Вон, кажется, наш малец возвращается.

Вдалеке, действительно, опять показалась точка, которая, обежав почему-то одно место в поле кругом, вскоре превратилась в тяжело дышавшего мальчугана, вставшего как вкопанный, перед людьми.

Лицо его было бледным, как снег.

— Ты что — поморозился? — встревожился дед Завид.

— Да нет!

— Половцы в веси?

— Тоже нет!

— Ну, слава Богу! — дед Завид перекрестился и почти до земли поклонился в ту сторону, где когда-то стояла церковь. — Тогда уже можно идти и быстрее! Славке передал, что убью?

— Нет, не передал! — всхлипнул мальчишка.

— Как это не передал? Он что побил тебя?

— Не-ет…

— Тогда — почему?!

— Потому что его самого убили‑и!

— Как это — убили? — охнул дед Завид.

— А вот так! Весь пол, овчина в крови, а его самого — нет!

Услышав такую страшную весть, женщины и старухи завыли в один голос.

— И еще, дед… — покосившись на Милушу, умоляюще потянул старика за рукав малец. — Отойдем в сторону, мне тебе еще пару слов по секрету молвить надо!

И подражая Онфиму, который отводил деда Завида для разговора наедине, малец стал говорить ему то, от чего теперь уже лицо самого старика стало белеть прямо на глазах.

— Что?! — в ужасе переспросил он. — Ты в этом уверен?

— Да-да! — часто закивал малец. — Я сам видел!

— О, Господи! Вот, правда, люди говорят, пришла беда — отворяй ворота!

Дед Завид нашел глазами женщин и поманил их к себе рукой:

— Эй, вы! Быстро сюда!

Женщины подошли, ожидая, что сейчас им будет нагоняй за то, что начали ссору в такой неподходящий час. Но дед Завид шепотом сказал им такое, от чего они не то, что завыли, а, схватив себя ногтями за щеки — заголосили во все горло.

— Цыц! — как никогда грозно, прикрикнул на них дед Завид. — Идите и делайте, как я велел, пока она сама туда не дошла!

Женщины испуганно закивали и, догнав продолжавшую с плачем и рыданиями идти Милушу, вдруг подхватили ее под руки и повели в сторону…

8

И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.

Понурые, словно с кладбища, после похорон самого дорогого человека, возвращались люди в Осиновку.

Трех человек не досчитались из двадцати. Бывало, что счет оказывался и наоборот — из двадцати возвращалось всего трое. Но тут все было как-то не так… Может, потому, что и набега-то не было?..

Старушка — ладно, она отжила свое и пошла, по заверению деда Завида, как гонимая от безбожных язычников, прямо к Богу.

Но — Славко… И не успевший даже надышаться земным воздухом малыш, словно в насмешку названный богатырским именем — Добрыня…

Люди шли и плакали.

На Милушу страшно было смотреть. Уронив руки, она бессильно болталась в объятьях ведущих ее женщин.

Ох, и любили, оказывается, все тут Славку! И Милушу тоже любили.

— Ну и что, что бедовый был? — только и слышалось кругом. — Что с того, что озоровал?

— Зато добрый!

— Мне однажды, когда умирали с голоду, зайца на порог кинул. Стукнул в дверь и бежать. Выхожу, а на пороге — его следы…

— Сиротой рос…

— А Милуша, бедная, сама теперь, как осиротела…

— Как мужу-то своему скажет, что не уберегла сына?

Дед Завид шел, низко опустив голову, и сокрушался:

— Я ведь за каждую душу в ответе здесь! Господи, что я теперь скажу Тебе? Какой ответ дам на Страшном Твоем Суде?..

Увидев возвращающихся домой жителей, Тиун встретил их громким радостным лаем.

Дверь дома Милуши тут же распахнулась, и из нее вдруг высунулся… Славко.

— Цыц! Окаянный… — накинулся он было на Тиуна и осекся, увидев застывших перед ним людей. — Как… вы?!

— Ты?! — в один голос выдохнула толпа.

— Живые!

— Живой!!

Дед Завид потянул с себя шапку и стал креститься прямо на небо:

— Слава Тебе, Господи! Хоть за одну душу, да все меньше отвечать придется! Жив! Жив!! — бормотал он, пытаясь протиснуться сквозь кольцо людей, обнимавших растерявшегося Славку, и через головы погрозил ему кулаком. — Но все равно запорю… убью ослушника!

— Хоть ты жив… — прижимая Славку к себе, чуть слышно прошептала Милуша и вдруг заголосила: — А я своего — потеряла-а‑а!

— Кого потеряла, — похолодел Славко, — мужа?!

— Какого мужа — сыночка! Добрынюшку!..

— Как? Где?!

— В поле! Лиса его съела…

— Какое поле? Какая лиса?!

И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.

Он метнулся в дверь и сразу вернулся с поднятым прямо из люльки Милушиным сыном.

— Да вот же он — твой Добрынюшка!

— Сынок! — только и охнула, оседая на снег, Милуша. — Живой…

— Живой! — загомонили все вокруг.

— Живее не бывает! — подтвердил Славко, высоко поднимая над собой хлопавшего глазами спросонья малыша. — Было дело, лиса, и правда, уже собиралась загрызть его, да я ее — ножом! И все тут! А его — сюда…

Милуша — и откуда только силы взялись — резво вскочила на ноги и бросилась к сыну.

— Да что ж ты его на ветру голым держишь?! — закричала она, выхватывая из рук Славки сына и пряча себе под шубу.

— Эка, когда нашла беспокоиться, что простынет! — только и крякнул дед Завид.

— Сыночек мой! Добрынюшка! — плача, принялась восклицать Милуша, а потом со словами: «Отмолил, отмолил, дедушка!» — стала обнимать и целовать деда Завида, сына, наконец, Славку.

Тот даже немного обиделся, что она начала не с него. Ведь это он, а не кто-то другой вернул ей целым и невредимым сына!

— Ты это, Милуш… — виновато пробормотал он. — Я там у тебя всю клюкву забрал. И еще — пряник мы ваш с Добрынюшкой съели…

— Какая клюква, какой пряник? — ничего не понимая, уставилась на него Милуша.

— Пряник Онфим от мужа твоего в гостинец привез, — принялся объяснять Славко. — А клюква — это я чтоб кровь из нее сделать…

Дед Завид громко крякнул, услышав про кровь, но решив не портить праздник ни себе ни людям, только махнул рукой и отправился в ближайшую рощу — за конем.

Славко после его ухода почувствовал себя настоящим героем.

Милуша с сыном убежала к себе домой, а он принялся рассказывать охающим на каждом его слове старухам и женщинам о том, что было с ним после того, как он ушел на реку проверять верши.

Малец и все остальные дети смотрели на него с немым восторгом, как на богатыря Илью из Мурома, который после ратных трудов стал монахом и недавно почил в Лавре стольного града Киева, и как на живущего еще боярина Мономаха — Ставра Гордятича, о котором уже поют былины калики перехожие…

Увлекаясь, Славко, как мог, приукрашивал свой рассказ.

Налим у него стал огромным, в три аршина, сомом, который пытался утащить его в прорубь, и только после долгой подводной борьбы ему удалось вытащить его обратно на лед.

Голову бросившегося на него глупого половца он ухитрился сунуть в пасть сому, и тот отгрыз ее, даже не подавившись!

Стрелка, метившего в него, а попавшего в сома, он убил его же собственной стрелой.

Затем запрыгнул на его коня и стал уходить от погони, то и дело оборачиваясь и показывая разъяренному хану Белдузу язык… Он хотел заманить так половецкий отряд в болото, а потом, оставив его там погибать, самому вернуться за сомом и привезти его сюда, но…

Трудно сказать, до чего бы еще додумался Славко, если бы не дед Завид. Вернув на обычное место коня, старик встал позади всех и только головой качал, слушая эдакую небывальщину.

Заметив его, Славко сразу потерял все свое красноречие и скромно закончил тем, как убил лису, принес ребенка домой и стал вместе с ним сокрушаться, что остались они жить-горевать вдвоем от всей веси…

— Ну и бедовый же ты, Славко! — послышались восторженные голоса, как только он умолк.

— А мы думали, тебя уже убили или в полон увели!

— Кого, Славку?! Да он сам, кого хочешь, угонит! Вон — смотри, с половецкой плеткой вернулся!

Славко попытался было положить руки на живот, прикрывая плеть. Но было уже поздно. Дед Завид успел заметить ее.

— Знатная вещь! — похвалил он плетку, разглядывая рукоять.

— Ханская! — забывая осторожность, с гордостью похвалился Славко. — Самого Белдуза!

— Белду-уза?!

— Ну, да!

— Откуда она у тебя? — с тревогой спросил дед Завид и не на шутку забеспокоился. — А ведь и, правда, ханская! Обронил что ли ее хан? Как бы он теперь вернуться за ней не надумал!

— Да нет, не обронил! — засмеялся Славко. — Только на меня замахнулся!

— Ох, бедовая твоя голова… — охнула худая женщина. — Гляди, замахнется в другой раз саблей!..

— Не скоро теперь замахнется! — успокаивая ее, заметил Славко. — Я ему руку аж до хруста прокусил!

— Ну, и отчаянный ты! Твое счастье, что дело ночью было! — прижала ладонь к щеке статная.

— Цыц! — прикрикнул на женщин дед Завид. — Не его, а наше счастье, что все так обошлось! Да и обошлось ли? За руку хана половцы всей веси отомстить могут! Эх, Славко, Славко! Ну что мне с тобой таким прикажешь делать? Откуда мы знаем, зачем они пришли? Видишь, какой странный набег? Вдруг, это разведка какая, или они сами от Мономаха бегают?

— Мономах в Переяславле сидит! — буркнул Славко.

— Много ты знаешь!

— Знаю — дядя Онфим сказывал!

— Ну, тогда, может, перемирие заключать с ним ездили. Это же надо додуматься — мир, а ты — руку до хруста!

— Перемирие каламом на пергаменте, а не каленой стрелой в спину заключают!

— Больно горазд на язык, смотрю, стал! Иди теперь, погляди: совсем они ушли или как? А ну, стой!

— Ну? — приостановился Славко.

— Распахни полушубок!

— Холодно, дед!

— Делай, как я велел!

Славко со вздохом приоткрыл полы овчины, и все увидели большой охотничий нож, который он успел спрятать туда, подальше от глаз деда Завида.

— Это еще что? — вопросительно показал на него глазами старик.

— Да так, на всякий случай, от зверя… — пробормотал, неопределенно пожимая плечами, Славко.

— Знаю я, как этот зверь называется — хан Ласка? — понимающе кивнул дед Завид и требовательно протянул ладонь. — А ну-ка, давай мне его сюда!

— Ой, скорей забери у него нож! — испуганно воскликнула обычно поддерживающая во всем Славку статная женщина, и даже всегда перечившая ей худая, правда, с явной издевкой поддакнула: — А то мало ли что опять будет?..

— Ну? — грозно повторил старик.

— Ладно…

Славко покорно протянул нож и отскочил назад:

— А плетку я себе оставлю, вместо ремня будет!

— Будет-будет! — разрешил дед Завид. — А теперь иди! Да поскорей возвращайся. Я с тебя этой самой ханской плеткой — три шкуры спускать буду!

— Ага! Это я сейчас! Это я — мигом! — кивнул ему Славко и, ворча себе под нос: «Так я тебе теперь и поторопился!» — бросился к тому месту, где последний раз виделся с половцами…

Глава четвёртая. Кто есть кто

1

— Страшная притча! — зябко передернул плечами Стас.

За окном громко, настойчиво забарабанил дождь: подъем!.. подъем!.. Стас нехотя потянулся и открыл глаза.

Это же надо — уснул!

Ложился — солнце вовсю светило, а теперь вон как льет…

Он сел в кровати, посмотрел на лежавшую у подушки печать, улыбнулся ей и помрачнел.

Ему бы радоваться сейчас, да что там радоваться — плясать от такого подарка. Шутка ли — вещь, которую, возможно, и даже не возможно, а наверняка держал в руке сам Мономах! Он и мечтать не мог о таком! Но то ли потемневшее среди бела дня небо, то ли осадок, который остался после слов Лены, с самого пробуждения омрачили ему эту радость.

Он встал и торопливо направился к двери.

Да, он дал Ване слово никуда не выходить из дома. Но… разве поспоришь с настойчивыми требованиями природы?

Во дворе он пробежал к темневшему в самом углу деревянному домику, похожему на скворечник, заметив по пути, что и весь их огород тоже перекопан, скорее всего, Ваней, и уже собрался возвращаться в дом, как вдруг услышал полувопросительное:

— Вячеслав?..

Стас не привык к своему церковному имени — так его называли только в храме во время исповеди и перед святым причащением. Поэтому он решил, что зовут кого-то другого, и продолжил путь. Но голос, на этот раз уже полуутвердительно, повторил:

— Стас!

Тогда он повернул лицо и увидел стоявшего за забором соседа, бывшего вице-губернатора области, коротавшего пенсионные дни в Покровке.

— Григорий Иванович! — обрадовался Стас, бросаясь к забору.

— Узнал? Молодец! — похвалил сосед и оглядел Стаса. — А вот тебя уже можно и не признать! Это в моем возрасте люди почти не меняются…

— А вот вы изменились! Честное слово! Помолодели, вся болезненность, бледность куда-то ушли!

— Ладно-ладно… будет тебе! Я еще в своем кабинете лести наслышался… — проворчал, впрочем, не без удовольствия Григорий Иванович и поинтересовался: — А родители где?

— Отец в клинике, мама дома! — махнул рукой в сторону далекой Москвы Стас.

Григорий Иванович сразу как-то ссутулился, постарел.

— Жаль… — искренне огорчился он. — Значит, ты приехал один? Решил немного перед школой отдохнуть в наших краях?

— Да, и заодно дом наш продать! — подтвердил Стас.

— Дом? — оживился Григорий Иванович и с недоумением посмотрел на Стаса: — Как же ты собираешься это сделать? Ведь тебе еще нет восемнадцати лет!

— Лет нет, а доверенность есть!

— И… на кого же?

— На Ванькиного отца!

— Та-ак… — Григорий Иванович с интересом поглядел на юношу. — А ну-ка, пошли ко мне!

Он жестом позвал Стаса следовать за собой, но тот с виноватым лицом отказался:

— Н‑не могу!

— Почему? — удивился Григорий Иванович. — Я тебя жареными кабачками угощу! Со своей, между прочим, грядки!

— Да не могу я! — в отчаянии оглядываясь на свой дом, пробормотал Стас.

— А что такое?

— Ваньке слово дал не выходить никуда до его возвращения…

— Ах, Иоанну… Этому проходимцу? — Брови Григория Ивановича сурово двинулись к переносице. — Вот оно что… Все ясно. Но не беда! Как говорится, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет…

— К горе! — охотно подхватил Стас, в свою очередь радушно приглашая соседа к себе. Его совесть была спокойна. Он ведь дал слово Ване только не выходить из дома, а о том, что кто-то придет к нему, не было сказано ни слова!

Следуя за Стасом, Григорий Иванович вошел в комнату родителей, с видом знатока простучал костяшками согнутых пальцев стены, посмотрел на пол, потолок и вздохнул:

— Хороший дом. Жалко. Еще лет пятьдесят смог бы стоять!

— А чего его жалеть? — удивился Стас. — Другие в нем будут жить!

— Другие? — Григорий Иванович потер ладонью грудь в том месте, где сердце, и тяжело опустился на стул. — В том-то и дело, брат Вячеслав, что все здесь идет к тому, что ни в этом доме, ни в моем, да и вообще в Покровском никто больше не будет жить!

— Как это? — с удивлением посмотрел на него Стас.

— А вот так! — недобро усмехнулся Григорий Иванович. — Нашлись люди, которые скупили в округе все земли, лес, речку, почти все дома, и все для того, чтобы просто взять да затопить все это!

— За-то-пить?! А как же Покровка? Дома, сады, огороды, кладбище… Храм, наконец?!

— Да какое им дело до этого! Все у них куплено или, как теперь принято говорить, схвачено. Медпункт перенесли за 20 километров. Магазин выкупили у прежних хозяев и не стали открывать вновь. Почту убрали. Лес объявили негодным. Школу и ту, благодаря Юрию Цезаревичу, который — не за деньги, а из-за своей ненависти к храму — уговорил местные власти признать нецелесообразной, закрыли! Так что теперь первого сентября в Покровке больше не будет. Словом, провели огромную, просто грандиозную работу, сделали почти все, что только возможно с такими неограниченными деньгами!

— Почти? — с надеждой уточнил Стас.

Григорий Иванович одобрительно посмотрел на него и кивнул:

— Да, только одного, несмотря на все их возможности и старания, им не удалось сделать. В самой последней инстанции в Москве из опасения, что можно ответить за такие противозаконные действия, от них безоговорочно потребовали, чтобы все было проведено — хотя бы демократически!

— Как это? — попросил уточнить Стас.

— Очень просто. Им нужно решение собрания землевладельцев Покровки, что они за то, чтобы затопить свое родное село. Хотя бы 51 процент голосов.

— И… какая же эта цифра сейчас?

Григорий Иванович достал из кармана бумагу, но не стал даже разворачивать ее:

— И так помню! — с горечью усмехнулся он. — На вчерашний день, судя по нашей сводке, было пятьдесят на пятьдесят…

— Надо ж — по сводке! — покачал головой Стас. — У вас тут прямо как на войне…

— А чему ты удивляешься? По сути, так оно на самом деле и есть!

— Как же так? — возмутился Стас. — А законы, милиция, суд, власть, наконец!

— Я ведь тебе объяснил… — с легким упреком напомнил сосед. — Все куплено!

— И кто стоит за всем этим беззаконием?

Григорий Иванович неопределенно пожал плечами:

— Краем уха слышал, Соколов — хозяин этих коттеджей. По слухам, причина просто смехотворная: купил новую яхту и теперь хочет кататься на ней по здешнему озеру.

— Но ведь здесь уже есть одно озеро! Я сам видел! — воскликнул Стас.

— Это не озеро, — отрицательно покачал головой сосед. — Это пока только водосборник. Они сделали отвод от реки, собрали в него воду и готовятся обрушить все это на Покровку.

— Но для чего?!!

— А чтобы озеро было не сбоку, а прямо перед фасадом его дворца! Но мне что-то не очень-то не верится в это. Сам ведь Соколов в этих местах практически не бывает. Тут всем заправляет его, как бы сказать, наместник — господин Градов… Хотя и этого у нас тоже нечасто встретишь. Он все больше в области да в Москве. Здесь всем заправляет его помощник.

— Это в Мерседесе который ездит, с желтой папкой? — вспомнив станцию, уточнил Стас.

— Да, это и есть правая рука Градова. Бывший актер. Этот, как его… фамилия у него, вроде, как тоже актерская, что-то из «Горе от ума»… Ах, да — Молчацкий! Дело свое, доложу тебе, делает четко, знает, с какой стороны подойти к человеку. Одних обольстил, других подкупил, третьих запугал, четвертых просто подпоил… Вот они почти половину домов и скупили.

— Ну, хорошо! А… Ваня? — напомнил о своем друге Стас.

— Что Ваня… — снова нахмурился сосед. — Ваня у него в наводчиках и посредниках ходит. Его же все знают, каждый в свой дом пустит. Выслушает. А он и рад стараться. Уговаривает людей продать, то есть предать дом и землю своих предков. У него ведь с каждого проданного дома — свой процент. Ну, а на вашем доме решил, наверное, сам заработать! Поэтому и решил изолировать тебя от людей, чтобы больше не предложили!

— Так вот почему он себя так вел… — догадался Стас. — Но… зачем же тогда сказал, чтобы я уезжал прямо сегодня?

— Чтобы ты не узнал всей правды. С какими глазами смотрел бы он тогда на тебя? — дал ответ и на это Григорий Иванович.

Стас до последнего попытался защитить своего друга:

— Но потом ведь он разрешил мне остаться! — жалобно уточнил он.

Однако сосед был неумолим.

— Значит, совсем совесть потерял! — жестко отрезал он.

— Но, Григорий Иванович, как же так? — ничего не понимая, развел Стас руками. — Он ведь при храме работает! Богу служит!

Григорий Иванович понимающе кивнул:

— Да, работает, точнее, служит, еще точнее — прислуживает. Но вот я какую тебе, брат Вячеслав, по этому поводу притчу расскажу. Пришли накануне потопа к возводившему ковчег Ною строители и предложили свою помощь. За плату, конечно. Пришли, помогли построить спасительный ковчег, получили деньги, ушли и… погибли в волнах потопа!..

— Страшная притча! — зябко передернул плечами Стас.

— Она и меня частенько пугает! — согласился Григорий Иванович и внимательно посмотрел на Стаса: — Ты мне лучше вот что скажи: сколько он предложил за этот дом?

— Много! Сто пятьдесят тысяч…

— Спасибо ему и на этом! — с облегчением выдохнул Григорий Иванович и, в ответ на недоуменный взгляд Стаса, неожиданно улыбнулся: — Хоть в этом его жадность мне помогла!

— Это еще почему?

— А потому что я предлагаю тебе — двести! Дал бы и больше, но… — Григорий Иванович виновато похлопал себя по карманам: — Все деньги уходят на храм, а какие у меня теперь заработки?.. Ну, так как тебе мое предложение?

Стас посмотрел на стол, где лежали оставленные Ваней старинные вещи, на ждущего ответ соседа и забормотал:

— Да я‑то не против и, поверьте, совсем не потому, что вы больше даете! Но… что я тогда Ваньке скажу? Как-то нечестно получается, это ведь он вызвал меня, и потом я уже почти обещал ему…

— Смотри! — поднялся со стула Григорий Иванович. — Решать тебе. Невольник, как говорится, не богомольник. Но все равно, вечером, пожалуйста, зайди ко мне, сообщи о своем окончательном решении. Чтобы мы знали: крестик или минус на вашем доме нам ставить…

— Кто это мы? — тоже поднимаясь, уточнил Стас.

— Люди! Те, кто еще борется за храм, за каждый дом, за каждую, можно сказать, душу! А теперь мне пора. Пошел узнавать дату этого самого собрания, когда, можно сказать, решится судьба села Покровкское… Ну, бывай, брат Вячеслав! — протянул руку Григорий Иванович.

Стас на мгновение замялся. Он так хотел помочь своему соседу и прямо тут же, сейчас уступить ему этот дом…. Но пока только молча подал свою руку, и она утонула в большой, крепкой ладони этого решившего до последнего стоять за храм и Покровку человека…

2

— Слава Богу! — с облегчением выдохнула Лена.

Проводив Григория Ивановича, Стас — благо дождь закончился также быстро, как и начался — бросился в огород, чтобы тоже попытать счастья найти что-нибудь древнее. Найдя большой ком, очевидно, пропущенной Ваней земли, он присел на корточки и стал старательно измельчать руками. Сверху земля была грязная, липкая, а внутри — совсем сухая. И вот в самой середке ее вдруг ощутилось что-то колючее, твердое….

— Есть! — обрадованно прошептал Стас. — Неужели… стрела? Времен Мономаха?!

Он торопливо расчистил находку и, сплюнув от досады, зашвырнул подальше в крапиву. Это был всего лишь осколок разбитой бутылки. Только зря палец порезал…

Стас поднял палец повыше и затряс рукой, чтобы быстрей остановить кровотечение.

— Эй ты, археолух, что опять тучи решил нагнать? — послышался вдруг насмешливый голос.

Стас оглянулся.

На крыльце дома с сумкой, в которой уже приносила еду, стояла Лена. Весь лоб у нее был выпачкан сажей.

— Что это у тебя? — показал на себе Стас.

Лена вытерла рукой лоб, посмотрела на ладошку и отмахнулась:

— А! Испечкалась! В смысле, кастрюлю из печки доставала! Что это с тобой? Вы сговорились сегодня с Ванькой? — всмотревшись, удивилась она.

— Он тоже чего-нибудь ищет? — насторожился Стас.

— Да нет, просто у тебя тоже кровь. Но у него хоть за дело, а ты…

— А я за науку! — с вызовом заявил Стас.

— Ну и зря!

— Это еще почему?

— А потому что на этом месте нет ничего! Тут раньше было болото, и найти можно разве что всадника прямо на лошади, — объяснила Лена и строго сказала: — Идем скорее домой, я тебе первую помощь оказывать буду!

Стас покорно пошел за ней следом. Он сразу потерял интерес к своему дому.

— И надо было нам именно этот дом купить… Ведь был же выбор! — ворчал он, стараясь не морщиться, пока Лена прижигала ранку йодом и бинтовала палец. — Купили бы дом вашей бабушки Поли!

— Зачем? Он ведь гораздо меньше и совсем уже старый… Вот-вот развалится…

Стас с сожалением посмотрел на Лену:

— Ну и что? Как ты не понимаешь! Разве это самое главное?

— А что? — подняла она на него большие, старающиеся понять глаза.

— А то, — мечтательно прищурился Стас, — что жил бы я тогда в том самом месте, где когда-то жил Мономах! Ну, и наши другие великие предки… Ходил бы прямо по их следам…

— Странный ты, Стасик! — недоуменно покачала головой Лена. — Так ведь они в любом другом месте жили!

Стас словно наткнулся на невидимую преграду. Он замолчал на полуслове и посмотрел на Лену: а, и правда, — как он сам не додумался до таких очевидных вещей? Какое место России не возьми, везде там прошли до нас: трудясь и утирая на отдыхе пот, плача и радуясь, воюя и наслаждаясь редким временем мира, великие и безвестные предки…

Тем временем Лена закончила бинтовать палец Стаса и завязала аккуратный маленький бантик.

— Решено: буду сестрой миросердия! — полюбовавшись своей работой, довольно сказала она.

— Милосердия! — поправил Стас.

Но Лена оставалась Леной.

— Это само собой! — согласно кивнула она и упрямо добавила: — Но я еще и мир хочу нести в каждый дом — чтобы никто в нем не пил, не ругался, не дрался…

— Дело хорошее! — одобрил Стас и только теперь заметил, что рядом с Леной нет его друга.

— А Ваня где? — не понял он.

— Дома! — как-то грустно, не сразу ответила та. — С папой остался…

— Как же это он одну тебя ко мне отпустил? — усмехнулся Стас. — Ведь ты мне теперь все можешь рассказать: и про него, и про Покровку…

Лена внимательно посмотрела на Стаса:

— Значит, ты уже все знаешь? Григорий Иванович рассказал?!

— Он…

— Слава Богу! Этому человеку можно верить, — убежденно сказала Лена. — Он ведь, считай, как монах в миру живет: новой семьи после смерти жены заводить не стал, своего ничего не имеет — все у него церковное, живет в полном послушании у отца Михаила! Максу ведь при постриге в монахи имя другое дали — вот он теперь и отец Михаил!

— Да, я помню…

— Как хорошо, что ты все помнишь и уже все знаешь! — с облегчением вздохнула Лена. — А то я всю дорогу сюда шла и мучилась. Как быть… Что делать… И надо сказать, и нельзя никак!

— Почему? — удивился Стас.

— Ну, как ты не понимаешь… Как я могла воспользоваться моментом, когда Ваня там, дома, даже если это и для его пользы?

Стас только головой покачал:

— Слушай, у вас случайно в роду князей или графов не было?

— Не знаю, а что?.. — даже слегка испугалась Лена.

— Да уж очень благородные у тебя порывы.

— Не смейся! Между прочим, чтобы защитить маму, Ванька сейчас на нож пошел. И откуда у него сила только взялась? Ведь папка у нас крепкий мужчина, а когда выпьет, как вселяется в него кто — вчетверо сильнее становится! Но Ванька как-то остановил, уговорил, уложил его. И теперь ждет, пока он крепче уснет!

— Да… — с жалостью посмотрел на Лену Стас. — И давно с ним такое?

— Ой… — как-то горько, по-бабьи вздохнула, подражая, наверное, маме Лена. — Вообще-то он у нас раньше вовсе не пил. Мама говорит, до моего рождения крепче компота ничего в рот не брал. Он у Григория Ивановича работал тогда, водителем. В любое время дня и ночи могли вызвать. Какое тут пить?

Она принялась выкладывать на стол то, что принесла, и рассказывать:

— И вот как-то однажды повез он на охоту одну очень важную компанию. Сына министра, сына губернатора, само собой, Григорий Иванович с ними был, лесник и еще один человек, даже фамилию которого называть не хочу. Что там они делали, как там охотились, не знаю, но случилось так, что погиб сын губернатора. Застрелили случайно. Подозрение сначала на всех пало, даже на сына министра.

— А разве по пуле нельзя было определить, из чьего она ружья? — недоуменно спросил Стас.

Лена пододвинула к нему тарелку с супом и вздохнула:

— В том-то и дело, что пули-то не было…

— Как это — не было?! — рука с ложкой так и остановилась на полпути ко рту Стаса. — Ты же сама сказала — убили! Навылет что ли прошла?

— Нет, навлет. Но… до приезда милиции ее кто-то успел выковырять. Ну, а так как охотничий нож у моего отца в крови оказался — он им одежду на раненом разрезал, когда ему первую помощь оказывали, то и списали все на него… Потом говорили, что погибший не столько от выстрела, сколько от того, что его так — ножом порезали, скончался… Отец переживал страшно. Особенно из-за этого. Доказывал всем, что не виноват. Но что — сына министра бы посадили?

— А что, на самом деле — это он застрелил?

— Нет, — убежденно замотала головой Лена. — Папа потом, когда пить стал, сказал, что кто-кто, а Соколов тут совсем ни при чем, что это все сделал тот, о котором я даже и говорить не хочу…

— Градов?

Лена пристально посмотрела на Стаса:

— Как… Ты и о нем знаешь?

Да, — подтвердил Стас. — Григорий Иванович говорил, что без его участия во всех этих бедах с Покровкой никак не обошлось. Вот… Гадов! Ты ведь его так, конечно же, называешь?

— Нет, — отрицательно покачала головой Лена.

— Нет? — изумился Стас. — А как?..

Лена сжала кулачки и тихо, с отвращением произнесла:

— Адов.

Несколько минут они помолчали, потом Лена продолжила:

— Когда папка вернулся из тюрьмы, он тоже долго не пил. Стал лесником. Работал так, что ему даже орден дали: один на четырех вооруженных браконьеров не побоялся пойти. И вообще они его как огня боялись. За лес наш горой стоял. Такой новый ельник насадил, такую рощицу сделал… И все было хорошо, пока Дескатьчацкий к нему не подъехал…

— Кто? — удивился Стас.

— Ну, Молчацкий. Какая разница — мол или дескать, главное, что он не благородный, как ты говоришь, Чацкий! Между прочим, это Ванька их познакомил. Потом в магазин побежал за вином. Дальше — больше: за водкой. Словом, подпоили отца, и тот, уже сам не видя, что подписывает, поставил подпись с печатью, что лес в нашей округе никакой ценности не представляет. Что никакой беды, если он под затопление попадет, нет. Тут как тут нотариус, он с Якобычацким все время на заднем сидении ездит. И все! Когда отец проспался и понял, что наделал, то, конечно же, спохватился, стал ездить по всем инстанциям, но — поздно. Ну, а когда узнал, что за всем этим Адов стоит, то стал пить так, что, наверное, ничто ему уже не поможет…

— Неужели так-то уж и ничто?

— Ой, Стасик, — всхлипнула Лена. — Мы уж и молимся, и таблетки всякие покупали, и чего только не делаем — все без толку! Все ниже и ниже опускается наш папка… Только и успеваем следить, чтобы он спьяну с собой что не сделал…

— Да… — пробормотал Стас. — Дела тут у вас…

— И с Ванькой, сам видел, какая беда. Совсем в этой жадности, как в болоте, на котором раньше ваш дом стоял, утонул. И как теперь его из нее вызволить? Он ведь у нас хороший. И из-за отца вон как страдает, понимает ведь, что в этом горе и часть его вины. И сам давно измениться бы рад, а сделать с собой ничего не может. Я ведь все это вижу!

Лена, вытерла тыльной стороной ладошки слезы и умоляюще посмотрела на Стаса:

— Ты бы не уезжал так сразу, Стасик! Помоги, выручи Ваньку! Придумай что-нибудь, чтобы остаться подольше. И дом чтоб не продавать… Ведь еще и Покровку спасать надо…

Стас, жалея, взглянул на Лену и сокрушенно вздохнул:

— Тут знаешь, какой серьезный повод нужен, чтобы мне хоть какое-то время отказывать Ване?

— Да что я, маленькая, что ли совсем? — обиделась девочка. — Конечно же, знаю…

Она прошла в угол, где висела старая, в цветочных украшениях из фольги икона и, перекрестившись, прошептала:

— Господи, пошли нам, пожалуйста, этот повод! Ну хоть самый-самый малюсенький! Батюшка Тихон, помоги нам найти его!

3

— Что?! — пальцы Стаса зависли над клавиатурой…

И такой повод нашелся. Причем, как ни странно, словно бы сам собой. Да такой серьезный, что Ваня просто забыл о Стасе.

Началось все с того, что он пришел и, ни на кого подозрительно не поглядывая, ни о чем не расспрашивая, — очевидно, твердо знал, что его сестра не способна на подлость, — стал разговаривать обо всем, кроме денег.

«Надо же! — подивился Стас. — Не было бы счастья, да несчастье помогло!» Перед ним был обычный Ваня. Тот самый, с которым интересно было пойти на рыбалку, поиграть в ножичек и вообще поговорить обо всем на свете!

Но шло время, и Ваня стал постепенно меняться.

— С рукою-то что? — поначалу с заботой кивнул он на палец Стаса.

— Да вот, решил тоже что-нибудь во дворе поискать… — огорченно махнув рукой, объяснил тот.

— А я думал, в Покровском уже мода такая пошла — забинтованными ходить! — усмехнулся Ваня, показывая свою перевязанную ладонь, и, зевая, небрежно спросил: — Ну и как, нашел что-нибудь?

— Только одно бутылочное стекло…

— Все верно, под березами — подберезовики, под осинами — подосиновики. А под нашим небом — одни лишь бутылки растут… Вот будет работы нашим потомкам-археологам! — покачал головой Ваня и упрекнул: — Зря только порезался, да и я у вас уже основательно с миноискателем прошелся…

— И как — что-нибудь было? — затаил дыхание Стас.

Ваня пренебрежительно махнул рукой:

— Да так, ерунда!

— Одну «ерунду» мы уже видели! — напомнил Стас, кивая на лежавшую у подушки печать.

Ваня покосился на нее, и глаза его сразу похолодели. Но голос еще оставался теплым:

— Да нет, правда, ерунда: одну или две подковы!

— Что я тебе говорила? — окидывая Стаса победным взглядом, подала голос Лена.

— Да… Не хватало мне тут еще твоего всадника с лошадью! — зябко передернул плечами тот.

Лена засмеялась, но на ее брата слова Стаса произвели неожиданное впечатление.

— Всадника? С лошадью?! — быстро переспросил он и всем телом подался вперед: — Вы что, монету нашли? Серебряную? Золотую?!

— Да нет! — поспешил успокоить его Стас, опять изумляясь мгновенной, только на этот раз в противоположную сторону, перемене в своем друге. — Это так. Ленка пошутила!..

— А то смотрите, у меня есть знакомый антиквар, через которого можно ее выгодно продать. Хорошие деньги даст, причем, без всякой комиссии… — буравя Стаса взглядом, пообещал Ваня, и его глаза подернулись мечтательным туманом. — Эх, и почему мне еще нет восемнадцати? Открыл бы свое дело! Стал бы предпринимателем…

— Бредпринимателем! — одернула его Лена и осеклась под тяжелым взглядом брата.

— Много ты понимаешь! — накинулся на нее Ваня.

Судя по всему, такой разговор начинался у них не в первый раз. И, кажется, никогда не доводил до добра. Поэтому Стас поспешил перевести его в другое русло.

Он достал ноутбук, включил и, положив рядом печать, тоном ученого спросил Ваню:

— Так: фамилия, имя, отчество, место и год рождения?

— Иван Алексеевич Будко, деревня, то есть, теперь село Покровское, одна тысяча девятьсот восемьдесят… — сразу же присмирев, начал Ваня и, оборвав себя на полуслове, нахмурившись, уточнил: — А… это еще для чего?

— Не бойся, не для налоговой комиссии! Для науки! — бегая пальцами по клавиатуре, поспешил успокоить его Стас.

— А‑а!.. Ну, тогда ладно! — приосанился Ваня. — А год рождения-то зачем?

— Так положено! Чтобы в журнале, когда будут писать о находке новой печати Владимира Мономаха, сообщили и краткие сведения о том, кто ее нашел!

Лена умоляюще посмотрела на Стаса:

А меня можно? — принялась упрашивать она. — Я ведь тоже там рядом была, землю помогала рыхлить… Хоть самыми маленькими буковками!..

— Да ладно, ладно! — великодушно успокоил Стас и ее.

— Мы тоже согласны, — важно добавил Ваня и подмигнул: — Только, с условием: если тебе премию за это дело давать будут, то ты уж не забудь поделиться со своим другом процентом!

— Вань! — стыдя, дернула его за рукав Лена.

— Что Вань? Стас историю уважает, а с древности как говорится? Дружба дружбой, а денежки врозь! — значительно поднял он указательный палец.

— Во-первых, всегда говорилось: служба службой, а дружба дружбой! — поправил Стас Ваню. — А еще раньше — Платон мне друг, но истина дороже… Так вот, Ваня, я давно уже хотел спросить тебя… — не выдержал он, но тут Лена дернула его за локоть: рано, мол, Стасик, рано — забыл, о чем мы договаривались? И он, спохватившись, принялся продолжать расспрос:

— Я хотел тебя спросить… на какой глубине была найдена эта печать?

Ваня подумал и показал немного разведенными в стороны руками:

— Сантиметров тридцать-сорок, не больше.

— Где?

— Я же тебе говорил: в огороде бабы Поли, под камнем. Песочек там был, сухое такое место… Так еще и бумажка рядом валялась…

— Что?! — пальцы Стаса зависли над клавиатурой. — Какая еще бумажка?

— Ну, не бумажка, а вроде, как тонкая кожа, пергамент, наверное, — поправился Ваня. — Старая все такая, и буквы на ней старинные. Я еще удивился: ни тебе точек, ни запятых, даже пропусков между словами нет — все в один ряд! И как только люди читали?

— Не может быть… — прошептал Стас. — Ведь именно так писали в Древней Руси. Ты понимаешь, — с жаром принялся объяснять он Ване, — от времен Мономаха не осталось ни единого письменного документа. Ни одной строчки… А тут, возможно, целая его грамота! Эта печать ведь, может, к ней прикреплялась!

— Почему это может? Наверняка и прикреплялась, если как вы говорите, это печать Мономаха! Я ведь там одно слово все же сумел различить. В самом конце. И даже запомнил, потому что оно хоть и наше, но совсем не по-нашему написано было…

— Какое?! — вскакивая из-за компьютера, закричал Стас.

Ваня припоминающе наморщил лоб:

— Как там оно… ага, вот: Володимеръ!

— Володимеръ?!! Но ведь именно так раньше писалось имя Мономаха! Точно его грамота! И… где же она теперь? — боясь дышать, уточнил Стас.

— Не знаю… — развел руками Ваня. — Может, завернул в нее что-то более ценное и отнес в сарай, или ветром в какой-нибудь двор загнало…

— А может, этот ветер ее в лес или в поле унес, и ищи теперь, как говорится, ветра в поле?!

— Нет, — убежденно покачал головой Ваня. — Далеко не могла улететь. Дождь тогда шел. Сильный. Наверняка где-нибудь рядом к земле прибило… А что, — с тревогой взглянул он на Стаса, — тоже что-нибудь стоящее? Вроде печати Мономаха?

— Он еще спрашивает! — возмутился Стас. — Да это дороже десятка, сотни таких печатей!.. Нужно немедленно звонить Владимиру Всеволодовичу!

Стас схватил телефон и огорченно развел руками:

— Совсем забыл, у меня ведь на счету денег на разговоры с Москвой больше нет…

Ваня торопливо протянул ему свой:

— Звони с моего! Раз уж такое важное дело… И для науки, и вообще… После сочтемся!

Стас набрал номер, приложил трубку к уху и услышал знакомо-глуховатое:

— Да‑а?

Поглощенный, словно живущий в другом, давно минувшем времени академик будто удивлялся возможностями, до каких успела дойти наука.

— Простите, Владимир Всеволодович, — извинился Стас. — Это опять я!

— А я и сомневался, что ты позвонишь. Что, еще что-нибудь любопытное нашли?

— Если бы любопытное… — Стас набрал побольше воздуха в грудь и выпалил: — Владимир Всеволодович! Ванька… это мой друг — тот самый, который печать Мономаха нашел, кажется, еще и его грамоту обнаружил!!

— Что ты сказал? Алло! Алло! Повтори!

— Я говорю, — повысил голос Стас. — Мой друг нашел не только печать, но и грамоту самого Мономаха!

Ваня, улучив момент, подскочил к Стасу и, нажав нужные кнопки, включил громкую связь. Комнату заполнил ровный, спокойный голос:

— Я думал, ослышался, но оказывается, нет. Ты, наверное, снова ошибся, сделав неверные выводы по причине недостаточного количества информации.

— Но, Владимир Всеволодович… — пробормотал Стас, не обращая внимания на то, что Ваня обжег его уничтожающим взглядом. Лена и та отвернулась к окну.

— Да-да! — продолжало звучать из телефона. — Этого просто не может быть! Ну, где, как он ее обнаружил? Как, наконец, она выглядела?

Ваня стал подробно описывать то, что спрашивал Владимир Всеволодович, а Стас слово в слово передавал его ответы.

— М‑да… м‑мда‑а… м‑м-м-да-а‑а… — слышалось с каждым разом все задумчивей. — А как далеко… я спрашиваю, на каком расстоянии от печати лежал этот пергамент?

Ваня показал пальцами: не больше двух сантиметров.

Стас охотно озвучил этот его жест.

— Невероятно! — сказал академик и после долгого молчания произнес: — А ты знаешь, все это, кажется, очень похоже на правду… Хотя, скажи я это своим коллегам, меня просто поднимут на смех!

Ваня в порыве восторга стукнул Стаса кулаком по плечу. Лена радостно захлопала в ладоши.

— Тихо вы! — зашикал на них Стас. — Самого главного-то мы ведь еще не сказали! Видите ли, Владимир Всеволодович… — осторожно начал он.

Но академик уже ничего не желал слышать.

— Первым делом, — в его голосе зазвучала тревога, — создайте надежные условия для хранения грамоты! Дело в том, что пергамент, без малого тысячу лет пролежавший в земле, оказавшись на воздухе, может столкнуться с агрессивной, губительной для него средой и сразу начать разрушаться! Где он у вас сейчас лежит?

— Да… пока мы и сами не знаем… — замялся Стас.

— То есть, как это не знаете?.. — опешил ученый.

— Так я это и хочу сказать! Дело в том, что Ваня, едва найдя грамоту, сразу же потерял ее!

— Как это — потерял?!

— Ну, куда-то положил, а куда, сам не помнит! — Стас, не желая окончательно огорчать академика, не стал говорить всей правды.

Но волнению того и так уже не было предела. Куда только делось все его спокойствие.

— Пусть немедленно ищет! — гремела трубка. — Подымите на ноги всех, но отыщите, найдите этот бесценный документ!

— Скажи, пусть уточнит — в цифрах! — подался к Стасу Ваня, но Лена чуть ли не силком оттащила его назад.

— Ладно! Хорошо! — как мог, попытался успокоить академика Стас.

— Отыщете, звоните в любое время дня и ночи! В любое место! — предупредил тот и, прежде чем попрощаться, заметил: — Первый раз, кажется, я готов выразить признательность технике за то, что она изобрела мобильную связь!

Разговор закончился, и Стас протянул телефон Ване.

— Что же ты не спросил у него самого главного? — накинулся на него тот.

— Какого еще главного? — не понял Стас.

— Ну… сколько такая грамота может стоить?

— А сам ты не мог догадаться? — посмотрел на него уничтожающим взглядом Стас. — На мировых аукционах такие раритеты, как минимум, за миллион долларов выставляются. И это только их стартовая цена!

Ваня, услышав это, как угорелый сорвался с места и принялся метаться по комнате, словно ища выход…

— Что это с тобой? Ты куда? — изумился Стас.

— Как куда?! Немедленно искать эту грамоту! — закричал Ваня, замечая, наконец, дверь.

— Я с тобой! — рванулась к нему Лена.

— Сам справлюсь! — грубым жестом отстранил ее Ваня. — В таком деле мне помощники и посредники не нужны…

— Боится, что ты на грамоту потом свою долю потребуешь! — шепнул Лене Стас и крикнул вдогонку другу: — Вань! А как же мы?

Ваня только рукой махнул — мол, делайте, что хотите, разве не видите, что мне теперь не до вас, — и выскочил из дома.

— И что же теперь будет? — растерянно оглянулась на Стаса Лена.

— Увидим! — сам еще не зная, как дальше быть, пожал тот плечами. — В любом случае, у нас появилось время, чтобы повлиять на него и заняться спасением Покровки.

— А что мы с тобой будем делать сейчас?

— Как это что? — удивился Стас. — Пойдем собирать информацию! Слушай, ну и богата же ваша Покровка…

— Во-первых, наша! — перебила его Лена. — А, во-вторых, чем же она богата?

— Приключениями, — кивком соглашаясь с ней, отозвался Стас. — Каждый раз в ней что-то случается, когда я сюда приезжаю. И вообще, тут всегда так, наверное, было!.. — покачал он головой и вместе с Леной вышел из дома, не забыв прихватить печать Мономаха…

4

Одно утешение было у Славки…

«Ага! Вот они — половцы! Сидят, как пни вдоль дороги… И чего не уходят? Кого ждут? И правда, странный какой-то набег! Самый злой хан во главе отряда, а больше шума, чем дела! Бр-рр… холодно как… Им хорошо — у них костер. Второй стог, наверное, уже дожигают. А один вообще целым оставили. Может, еще и на ночь здесь решили остаться? Не-ет, прав дед Завид, надо все точно узнать!»

Славко, пригибаясь, выбежал из леса и, прячась за кустами, стал подползать к сидевшим вокруг костра половцам.

Время от времени один из них вставал и, стягивая со стога большую охапку сена, подбрасывал ее в костер.

Кустарник закончился. Впереди были ручей, ива и снова кусты.

Славко улучил момент, когда в очередной раз пыхнуло от новой порции сена пламя, и перепрыгнул не замерзающий даже зимой ручей, задевая плечом закачавшуюся иву.

«Эх — заметят, всю жизнь оплакивать меня будешь!» — на ходу мысленно бросил он ей и залег в кустах, шагах в десяти от половцев.

Ветки мешали ему, но раздвигать их было опасно. Увидит Узлюк его заячью шапку, не будет разбираться, заяц это или человек. А поймет, что человек, еще хуже будет…

Славко поелозил на животе и улегся, наконец, поудобнее.

— Вот они, совсем рядом… Налима моего жрут! А запах-то какой…

Половцы, уплетая за обе щеки налима, похваливали хана с метким Узлюком, да еще и посмеивались над своим глуповатым товарищем, Тупларем. Тот, укрывшись одной конской попоной, весь синий от холода, сушил у костра свою простую одежду, категорически отказываясь есть человека-рыбу. Она больше подходила для бедняка, чем для воина: старый халат, дырявая овчина, мокрые сапоги и обмотки-портянки.

— А мне, что человека, что рыбу, что есть, что стрелять — все едино! — с набитым ртом хвастал Узлюк. Этот, наоборот, был одет в хороший полушубок, ладные порты, дорогие сапоги — во все наше, русское, наверняка снятое с убитых им же людей. И шапка у него была боярская. Ел он жадно, торопясь. Единственное, что мешало ему и заставляло морщиться, то и дело отводя в сторону нос, — это запах, который, курясь, шел от висевших на кусте портянок соседа.

«Первый раз в жизни, небось, ноги помыл!» — усмехнулся про себя сначала над беднягой Тупларем, а затем и над стрелком Славко.

А потом все внимание его переключилось на хана Белдуза. Светловолосый, с бородкой и усами цвета спелой пшеницы, он был без серебряного наличника. Утепленный изнутри мягким войлоком, тот лежал рядом.

Вот он, самый ненавистный враг — сидит прямо перед ним, в дорогих доспехах, с круглой бляхой на груди, а убить его не убьешь. Как?

Стрелой из лука Узлюка? Так до него еще добежать надо. И ослабил на время отдыха тетиву Узлюк. Сразу видно — опытный стрелок, у него даже один глаз все время прищурен, словно он постоянно ищет цель или прицеливается… Нет, стрелой никак не пойдет!

Тогда — саблей? Опять не получится — ведь налима греют над огнем на своих саблях, поганые. Погреют, погреют, потом нанижут на ивовый прут и опять жуют…

На елку, под которой они сидят, может, забраться и, прыгнув на шею хана, как рысь-пардус, перекусить горло?.. Но его самого еще до того, как на первую ветку залезет — и саблями, и стрелою…

Одно утешение было у Славки — хан то и дело морщился от боли в руке.

— Ядовитые зубы у этого рус-ского змееныш-ша, что ли? — даже прошипел он однажды, и Славко подумал о том, что знай он заранее, то дал бы перед этим укусить себя гадюке или наелся бледных поганок…

«Эх, отцовский нож бы сюда! Или хотя бы засапожный… — мечтательно вздохнул он, видя, как дергается вверх-вниз кадык пьющего из бурдюка хана. — Лучше бы мне Онфим его, чем крест, привез! Так бы сейчас, р‑раз, — и нет Белдуза! Уж я бы не промахнулся! Опыт есть… Никто в веси не может метать ножи так метко, как я!»

Весь этот опыт Славки заключался в том, что, выпросив однажды у Милушиного мужа засапожный нож, он собрал всю детвору, нарисовал на маленькой дверце низенького амбара статной женщины фигуру половца и решил продемонстрировать свое мастерство. С криком: «Бей поганых!» он метнул нож. И надо ж такому было случиться: в этот самый миг дверца открылась, и в ней возникла вытаскивающая за собой тяжелую корзину хозяйка… Не будь ее, нож, конечно, вонзился бы прямо в сердце половца, а так…Прямо в хозяйку, чуть пониже спины! Как говорится, и смех и грех… Хорошо еще дело было не летом, а осенью, когда уже надевают более-менее плотную одежду…

— Половцы! Половцы! — завопила женщина, решив, что в нее угодила вражеская стрела.

Тревога была страшной. По лесам разбежалась разве что не вся округа.

Дед Завид после этого собрался запороть Славку до смерти. Но Милушин муж, чувствуя свою вину, все-таки это он дал нож мальчишке, уговорил деда самому выпороть Славку. Он бил вроде не сильно. Так ему казалось, потому что Славко упорно молчал. Но ведь рука-то у него кузнецкая! А Славко молчал, потому что отец успел завещать ему жить по закону и совести. И коль он нарушил закон, то по совести обязан был молчать. Словом, когда Милушин муж увидел, что «нарисовал» на том месте, на котором Славко не мог сидеть потом месяц, то от жалости пообещал собственноручно выковать и подарить ему засапожный нож. Но — только когда тот поумнеет!

«И почему я до сих пор не поумнел?» — с досадой вздохнул Славко.

В этот момент хан произнес имя Мономаха, и Славко насторожился.

А не засаду ли они держат тут их князю? Дед Завид, бывало, рассказывал, что Мономах не любит ездить с большой охраной. И вообще оружие и княжескую одежду он возит за собой в телеге — первое на случай военной опасности, а вторую надевая только при въезде в город… И еще дед говорил, что потерять Руси сейчас Мономаха, все равно что лишиться собственной головы.

А не обезглавить ли решили одним ударом Русь половцы?

Хан Белдуз у них самый отчаянный, с такого станется…

«Ну что ж, — решил Славко. — Тогда пусть поживет! Если только Мономах появится, я сразу выскочу, крикну ему о засаде, и он сам расправится с моим кровным врагом! Меня, конечно, сразу убьют…»

Замечтавшись, Славко представил, как будет встречать его тогда родная весь: в повозке с зажженной в скрещенных руках свечой. Как будет заламывать руки, вспоминая, что это он спас ее сына, Милуша. И сокрушаться, что не успел выковать засапожный нож, ее муж. Как запоздало будет рыдать, прося прощения и твердя, что так не ценил Славку, дед Завид. И сам Мономах своими руками наденет на его еще теплую шею золотую наградную цепь — гривну…

«Бр-рр! Почему она такая холодная?» — вдруг чуть было не взвизгнул Славко. И только тут обнаружил, что задремал, а за гривну принял упавший на него с куста комок снега…

Оглядевшись, он понял, что комок упал не случайно.

Прямо под куст, за которым он прятался, кто-то бросил голову налима. Очевидно, она была так страшна, что даже Узлюк не рискнул съесть ее… И тем не менее, Славко поглядел на нее с благодарностью — ведь не будь тогда у него на спине этой рыбы…

«Надо быть внимательней! — обрывая себя на посторонней мысли, решил он. — А то Белдуз такой гривной наградит, которая петлей называется, да на этой же елке повесит!» Нет, надо лежать тихо и терпеливо ждать, что станут делать дальше половцы…

5

Вспомнив отца, Славко вновь с ненавистью покосился на хана.

Чем дольше лежал под кустом, наблюдая за половцами, Славко, тем все больше и больше не мог ничего понять.

Не отдыхать же они сюда и есть налима пожаловали?

Тогда зачем?

Он мучительно искал ответ на этот вопрос, присматриваясь к каждому взгляду, прислушиваясь к каждому слову врагов, но это еще больше запутывало его.

В довершение всего, среди бела дня где-то вдалеке послышался волчий вой. Его сменил второй, ближе. И наконец, уже рядом — третий…

«Что это? Волки луну с солнцем перепутали?» — удивился Славко, однако Узлюк, неожиданно задрав голову, тоже завыл по-волчьи. И тогда он понял, что это — дозорные половцы подали своим какой-то сигнал, а тут ответили, что слышали.

— Уходить надо, хан! — с тревогой сказал Узлюк. — Там что-то случилось!

— Но выли не по три раза, а только по одному. Значит, это всего-навсего кто-то едет! Причем не такой уж и нужный нам! — поправил его Куман.

— По два раза! — упрямо стоял на своем стрелок.

— Нет, по одному! — уверенно повторил старый половец. — Просто лживое эхо ты принял за верный звук!

Хан недовольно оглядел обоих и приказал одному из своих воинов:

— А ну-ка, уз-знай, что там такое!

Половец быстро вскочил на коня и помчался выполнять приказ хана.

А тот, нанизав на услужливо протянутый ему Узлюком ошкуренный прут новый кусок налима, жадно откусил и блаженно зажмурился:

— Все думают — набег, набег… А мы тут с‑сидим, рыбу едим! М‑ммм! Вкус-сную! Сам Мономах, наверное, такую не часто ес-ст!

Славко, опять услыхав про своего князя, на этот раз даже не насторожился.

После того, как он решил, что половцы устроили на него засаду, имя Мономаха звучало так часто, что он давно уже понял — не убить они собираются его здесь, а обмануть. И не тут, а где-то в Степи. Но в чем? Как? Об этом хан говорил так туманно, сознательно умалчивая главное, что ничего нельзя было понять…

В этом Славко не мог ошибиться.

Что-что, а половецкий язык он знал немногим хуже, чем свою, русскую речь.

Помогла ему в том, сама даже не подозревая, та самая худая женщина, которая вечно ругалась со статной. Побывав однажды в половецком плену, откуда ее только через два года отбили наши, она хоть и с неохотой, но, если Славко помогал ей в огороде, все же отвечала на его вопросы:

— А как будет по-половецки «мама»? А «красивая»? А как они говорят «найти»? А как на их языке сказать: «Пожалуйста»?

Только после того, как он убежал в Степь и едва живым вернулся обратно, она поняла, что натворила. Ведь Славко был таким измученным, что дед Завид даже не стал обещать наказывать его, когда он выздоровеет!

А вообще, если честно, припомнил Славко, дед Завид ведь ни разу так и не выпорол его. Только грозился! Всё время за него это делали другие. Даже когда он срезал свисавшую с грамоты, дарованной деду Завиду отцом Мономаха, Всеволодом Ярославичем — огромную свинцовую печать и сделал из нее грузило, которое в тот же день, приняв за блесну, утащила щука, его бил отец. Да так, что деду Завиду после этого и делать нечего было…

Вспомнив отца, Славко вновь с ненавистью покосился на хана, но тут к костру подскакал его воин.

— Всё в порядке! — спешиваясь, прокричал он. — Это просто купеческий обоз!

— Далеко? — не переставая жевать, уточнил хан.

— Уже подъезжают!

— Хорош-шо!

«Так вот что, наверное, они тут ждут! — с облегчением подумал Славко. — Не иначе, как через своих людей проведали, что из Переяславля в Новгород идет какой-то очень богатый обоз!»

Но хан, вопреки его предположению, отнесся к этой новости совершенно равнодушно.

Встрепенулся он только, когда старый половец, подойдя, шепнул ему что-то на ухо:

— Ты так считаеш-шь? — покосившись на него, недоверчиво поднял бровь хан. — Думаеш-шь, и он здесь?

— Кто его знает? — развел руками Куман. — Одинокому ветру в пустыне всегда тоскливо и страшно. Может, решил, что так безопасней. И — веселее!

— Что ж‑ж! Проверим! Заодно ноги разомнем! И тож-же повеселимся! — решил хан, вставая, и только тут Славко с изумлением увидел, что он совсем мал ростом. — Вс-се на коней! За мной!

— А я? — заметался босыми ногами на снегу Тупларь.

— А ты с‑сиди здесь! Костер сторожи, да рыбу с‑свою доедай! — отмахнулся от него хан.

— Слыхал? Ханский приказ! — явно издеваясь над бедным половцем, усмехнулся Узлюк. Поднатужась, он натянул на лук отдохнувшую тетиву и, запрыгнув на коня, пригрозил: — Попробуй только не выполнить!

Тупларь покорно опустился на корточки и, вздохнув, взял свою саблю с нанизанным на нее нетронутым куском налима.

Славко посмотрел на него, на удалявшихся, потрясая копьями, всадников и понял, что надо делать.

Он протянул руку к налимьей морде, спрятал под нее свою голову и, выйдя из-за куста, самым зловещим голосом, на который был только способен и который очень напоминал ханский, прошипел:

— Меня еш-ш-шь?!

Половец увидел его, икнул. Глаза его округлились от ужаса, он выронил из руки саблю и с воплем: «Оборотень! Опять человек-рыба!!» — через кустарник и ручей бросился прочь в камыши…

Славко поглядел, как он, судя по волнам камыша, убегает все дальше и дальше, затем перевел взгляд на опустевшую дорогу и смело подошел к костру.

Он схватил оставленную Тупларем саблю и хотел убежать, как на глаза вдруг попалась недоеденная ханом рыба…

Ну не оставлять же ее было просто так!

Славко огляделся вокруг и, увидев загаженный лошадьми снег, усмехнулся.

Ага! Вот что он сделает…

Славко, бросив в костер ненужную больше налимью голову, взял ханский прут, тщательно вымазал нанизанный на нее кусок налима в свежем конском навозе и осторожно положил на место. Потом, мстительно улыбаясь, прикрыл остатки рыбьего куска на ветке Узлюка сушившейся поодаль портянкой.

Проделав это, он увидел, что всякое движение в камыше остановилось, и услышал приближавшийся на дороге шум.

Надо было как можно скорее возвращаться назад.

Славко, прихватив с собой саблю с куском налима, направился к кустам, но, увидев свои следы, нахмурился и покачал головой. Нет, сюда, после всего, что он сделал, идти было никак нельзя. И, спустившись в ручей, он пошлепал по воде, чтобы через несколько десятков шагов выйти на бесснежное место и уже с другой стороны подкрасться к костру…

6

Славко подался вперед, ожидая, что будет дальше…

Топот коней, свист, гиканье и отчаянный скрип полозьев по снегу приблизились, и, наконец, появился спасающийся от преследователей обоз.

— Господи, спаси и сохрани!

— Гон-ни!!!

— Уходите, прикроем! — слышались отчаянные русские голоса.

Половцы же кричали что-то непереводимое ни на один язык, устрашающе-непонятное, словно охотники на облавном лове зверя.

Лица возничих были напряжены до предела. Они бешено хлестали плетками и без того несущихся во всю мощь своих быстрых ног лошадей.

Охранявшие десяток повозок, доверху груженных товаром, пять воинов не щадили своих жизней, защищая порученное им добро и людей. Перегибаясь в седлах, они отчаянно отбивались от наскакивавших на них со всех сторон, с копьями, половецких всадников.

Все это вихрем пронеслось мимо Славки, который успел только прижаться к земле и снова поднять голову.

Ох, что там было!

На повороте одна из повозок опасно накренилась и стала переворачиваться. На обочину полетели тугие мешки. Пропал бы и конь. Но правящий повозкой оказался не из робких, да к тому же, видать, и бывалым возничим. Выхватив из-за голенища засапожный нож, он успел перерезать постромки, вскочить на коня и, верхом на нем, кинулся догонять своих.

На дороге осталось лежать только несколько мешков. Вдруг один из них — Славко даже на мгновение зажмурился и помотал головой, отгоняя видение — превратился в тень и, спрятавшись сначала за березой, о которую ударилась повозка, метнулся затем в сторону стога. Или то ему показалось? Да и не до этого было сейчас… Схватка-то продолжалась!

Отбившись от боковых наскоков половцев, всадники на всем скаку перебросили себе щиты на спину и тесно сомкнули строй.

Закрыв собой, словно крепостной стеной, обоз с тыла, они были готовы ко всему и наверняка уже попрощались с жизнью.

Но хан неожиданно остановил атаку, и каково же, наверное, было их изумление, когда, они, может, через версту, а, может, через две поняли, что это не хитрость или уловка, а половцы на самом деле оставили обоз в покое. И даже не преследуют их!

Не меньше всадников был удивлен и еще больше озадачен ставший свидетелем того, что произошло, и Славко.

Два сломанных копья с одной стороны, да, судя по всему, легко раненный в плечо стрелой, — с другой.

Вот и вся схватка.

Однако самым непонятным для него было то, что упустивший такой обоз хан был доволен!

— Конечно, два-три убитых нам бы не помешали, но, хватит и этого! — показал он на перевернутую повозку и разбросанные по дороге мешки.

— Главное, того, кто нам нужен, здесь не было! — подтвердил Куман и, проткнув один из них копьем, зачихал, окутавшись вырвавшимся из мешка белым облаком.

— Мука, хан! — лизнув испачканный палец, прокричал он.

Остальные половцы кинулись к другим мешкам, но Белдуз грозным окриком остановил их:

— С‑стойте! Куда?! Забыли, за чем мы сюда приехали? Дались вам эти жалкие мешки, когда скоро вс-сё… вс-с-сё нашим здес-сь будет!

Хваля своего мудрого и хитрого хана, половцы вернулись на место, спешились и, подбросив в костер сразу две большие охапки сена, снова принялись за еду.

Вспыхнувшее пламя ярко осветило снявшего с себя серебряный наличник хана.

Славко чуть не заплакал от досады.

Вот беда: когда нечем убить хана, тот был совсем рядом, а когда в руках оказалась сабля — то стал недосягаемо далеко.

Ему было даже не до смеха, когда Узлюк, увидев грязную портянку на своей еде, недоуменно уставился на нее:

— Ветром, что ли, ее сюда принесло?

И, зашвырнув портянку в ручей, с брезгливым выражением стал поедать свою рыбу.

— Надо всегда знать, где класть свою пищ-щу! — нравоучительно заметил ему хан, берясь за свой прут.

Беседуя о чем-то со старым половцем, он слегка подогрел на огне свой кусок рыбы, и, когда тот зашипел, зашкворчал, аппетитно покрываясь мелкими пузырьками, поднес к губам и нетерпеливо вонзил в него мелкие частые зубы.

Славко так и подался вперед, ожидая, что будет дальше… Вот это уже было куда интересней!

На мгновенье хан замер, словно прислушиваясь к чему-то. Неожиданно нос его беспокойно заерзал. Лицо перекосилось от отвращения. Рот брезгливо открылся, и с длинно высунутого языка за землю посыпалось то, что он еще не успел проглотить…

Плечи Славки так и затряслись от беззвучного смеха.

«Знай наших, хан! — прошептал он. — То ли еще будет, когда ты у меня за всё отвечать будеш-шь!» — передразнивая Белдуза, прошептал он.

А у костра тем временем началась самая настоящая паника.

Куман участливо наклонился к хану, спрашивая, что стряслось.

Но тот, хрипя и отплевываясь, только отмахнулся от него, причем больной рукой, от чего хрип перешел в стоны.

Все половцы в испуге вскочили.

— Что случилось?

— Не подсыпали ли злые духи или русские лазутчики отравы нашему любимому хану? — гадали они.

Но злых духов, по общему мнению, отогнал бы дым от костра. А у русских не в обычае травить не то, что друг друга, но даже врагов, как это принято у ромеев в Царьграде или в той же родной их Степи.

— Что же тогда произошло?

— И вообще, почему, когда мы вернулись, у костра не было сторожа?

На все эти вопросы решил дать ответ сам хан.

Понемного придя в себя и отдышавшись, он снова взял свой прут. Сначала тщательно обнюхал кусок налима, потом, оглядевшись, увидел на снегу пятна свежего конского навоза, человеческие следы, на которые кивком указал ему старый половец, и, наконец, сказал:

— Нет, это не яд!

Половцы с облегчением выдохнули.

Мало того, что они боялись за жизнь своего удачливого хана, так ведь успели и сами приложиться к отравленным кускам…

— Это — обычная человеческая глупос-сть!

Хан показал пальцем на догоравшую в костре налимью голову:

— Где тот болван, которого я оставил с‑сторожить костер?

И, тут на свою беду, из камышей появился Тупларь.

Ему б чуть помедлить, пока пройдет первый гнев хана. Так нет же — подсунулся прямо под горячую руку.

— А, вот и он! Ч‑что это? — с угрозой спросил у него хан, указывая пальцем на изгаженный Славко кусок налима.

— Оборотень! Человек-рыба! — с жаром принялся объяснять Тупларь, но хан даже слушать его не стал:

— А ну-ка, дайте мне плетку!

Сразу несколько услужливых рук потянулось к хану:

— Вот, хан!

— Нет, моя лучше!

— Держи!

Белдуз, не глядя, выбрал первую попавшуюся плеть и наотмашь хлестнул ей по лицу не осмелившегося даже отпрянуть половца.

— Вот тебе!

— За что, хан? — простонал тот, закрывая лицо руками и, когда отнял их, Славко увидел на его лице косой красный рубец.

— За оборотня! Ч‑чтоб помнил его всю жизнь! — пояснил хан и приподнял бровь: — Пос-стой-пос-стой! А где твоя сабля?

— Не знаю, здесь была! — недоуменно закрутил головой половец, обошел костер, затем облазил все вокруг на четвереньках и беспомощно развел руками: — А теперь нет нигде…

— Тогда и помнить тебе своего оборотня недолго! — равнодушно сказал хан. — Не найдешь саблю до вечера, убью!

— Хан, пощади! — рухнул на колени перед Белдузом Тупларь. — У меня ведь жена, старая мать, дети в веже остались!

Даже Славке почему-то стало жаль этого глупого половца.

Но хан был неумолим.

— Тебе же лучш-ше будет. Ну, сам подумай, как ты с таким позором вернешься домой? Тебя же там конс-ским навозом… — он сглотнул слюну от отвращения, — от презрения забросают! Для настоящего воина лучше потерять голову, чем саблю! И я тебе просто помогу потерять ее!

— Да какой я воин, я — пастух! — простонал Тупларь, но хан резко оборвал его.

— Я не знаю, каким пастухом ты был в Степи, но сейчас ты — воин, к тому же ос-ставивший свой пост! И пока ты бегал от своего оборотня, здесь явно кто-то был! Эй, Узлюк! — Белдуз дал знак стрелку, и тот охотно прицелился в отпрянувшего в ужасе Тупларя.

— Постой, — поморщился хан. — До вечера еще далеко! Сначала сходи, посмотри, куда ведут эти следы?

Узлюк направился к кустам, и Славко поежился от мысли, что было бы сейчас с ним, не догадайся он вовремя сменить место…

— Ну? — торопил Белдуз.

— Они ведут за кусты! — послышался удаляющийся голос.

— А дальш-ше?

— За дерево.

— Дальше, дальше иди!

— А дальше прямо в ручей!

— Я же говорил, это — оборотень, человек-рыба! — чуть не плача, подал голос Тупларь.

— Как, ты еще з‑здесь? А ну, марш искать свою с‑саблю! — удивился хан и крикнул шлепавшему прямо по воде стрелку: — Хватит, возвращайся, Узлюк, пока ты сам в человека-рыбу не превратился!

Половцы, понемногу успокаиваясь, снова расселись вокруг костра и, за исключением хана, который решительно отказался от нового куска налима, тщательно обнюхав свои сабли, снова принялись за еду.

Тупларь в поисках сабли принялся бродить по дороге, а Узлюк, ворча, подсел к костру, вылил из сапог воду и, по его примеру, тоже стал сушить у огня к неудовольствию ближайших соседей свои портянки.

Славко вдруг вспомнил, что на захваченной им сабле тоже остался кусок налима и, схватив его прямо обеими руками, так и впился в него зубами.

— Ум-мм! Вкусно! — даже зажмурился он от удовольствия: — Эх, жаль, не донес я его до веси. То-то бы нашим радости было!..

7

Люди хотели броситься в лес. Но было уже поздно…

Долго наслаждаться едой Славке так и не пришлось. Мало того, что кусок налима, каким бы большим и твердым ни был, кончился до обидного быстро, так где-то рядом снова раздался короткий волчий вой.

Что это — новый обоз?

Но нет. Вой прозвучал только лишь раз, и Куман сразу определил, что это кто-то из местных жителей идет по дороге.

Узлюк на этот раз даже не стал спорить с ним.

— Точно! Это русские! — уверенно согласился он. — Думают, что мы ушли, а тут — свои!

— На огонек, как у них говорится, идут? Ну что ж‑ж! — усмехнулся хан. — Встретим их на их ж‑же земле, как гостей. Пус-сть привыкают!

Он быстро расставил своих воинов в полушаге друг от друга, и те, подняв луки, замерли в ожидании.

Славко ничего не мог понять.

Это что же, вОсиновке перестали верить ему и послали мальца, чтобы узнать, что тут и как?

Нет, вскоре понял он, — вдали, на дороге появились не одна, а, по меньшей мере, с десяток фигур. Три взрослых: — старик и две женщины, остальные — дети.

«Неужели сам дед Завид повел сюда наших?..»

Тоже нет — фигура старика была с двумя руками.

Шепча: «Уходите, да уходите же!» — Славко попытался знаками, незаметно для половцев, предупредить их.

Но какое там!

Если половцы не видели его, находясь почти рядом, то как люди могли разглядеть его издалека?

Он уже собрался, рискуя собой, выскочить на дорогу. Но идущие сами остановились и замерли, поняв свою оплошность.

Они хотели броситься в лес. Но было уже поздно.

Хан Белдуз махнул рукой, и половцы одновременно спустили стрелы с тетивы своих луков.

Славко только кулак от отчаяния успел закусить…

Словно рой смертельно жалящих ос со страшным свистом понесся навстречу заметавшимся и начавшим один за другим оседать и падать на землю людям.

Пока остальные половцы перезаряжали свои луки, Узлюк успел выпустить три стрелы и каждый раз точно попадал в цель.

— Эх! — вслух сокрушался он. — Далеко стоят, чтобы я мог на одну стрелу сразу двоих нанизать!..

Через несколько мгновений все было кончено.

Хан сам съездил осмотреть убитых и, вернувшись к костру, довольно сказал:

— Вот теперь всё, как после нас-стоящего набега! Теперь мы с‑спокойно можем дожидаться с‑самого главного! Ес-сть рыбу и ж‑ждать его!

«Значит, никого в живых не осталось!..»

Славко упал лицом на землю и принялся колотить ее своими беспомощными кулаками. Затем, нащупав рукоять сабли, хотел сам, один броситься на хана. Он был уверен, что нет на свете такой силы, будь перед ним хоть сто половцев, которая смогла бы сейчас остановить его, столько в нем было гнева и ярости.

И все же такая сила нашлась.

И этой силой оказался… он сам.

Своим быстрым и тонким чутьем Славко вдруг понял, что сейчас не имеет права так рисковать собой.

Здесь явно происходило нечто такое, что касалось не только его веси и личных обид, но и, кажется, всей Руси.

Но — что?..

«Почему хан сказал, как после набега? Кого они ждут? Зачем? Что для них самое главное? — недоумевал Славко, и все новые вопросы, словно стрелы, сыпались на него… — Осиновку не тронули. Остальные веси — тоже. Обоз проехал, догонять не стали! Даже пленные им не нужны! Ничего не понимаю! Может, в Переяславле или Киеве произошло что? И если произошло — то что же?»

Глава пятая. Странный набег

1

— Красивая легенда… — восхищенно прошептала Лена.

Лена шла со Стасом по Покровке, искоса поглядывая на стоявших у колодца двух женщин.

— Смотри, как на нас смотрят — будто бы мы с тобой парочка! Даже неловко как-то! — опуская глаза, прошептала она.

— Да мне кажется, они вообще никого не видят и тем более не слышат, кроме себя! — не понимая, о чем это она, равнодушно пожал плечами Стас. Его больше интересовало, из-за чего так ругаются, видно, давно позабыв про ведра, соседки. Спор, конечно же, шел о судьбе Покровки, и, судя по всему, одна из женщин была на стороне Григория Ивановича, а другая уже продала или еще собиралась продать свой дом.

Шагов через пятьдесят история повторилась. Только на этот раз громко, не выбирая выражений, выясняли, кто за кого, идущие навстречу мужчины.

— Куда это они с таким воинственным видом? — кивнул, провожая их недовольным взглядом, Стас и услышал в ответ неожиданное:

— В шахматы, конечно, играть?

— В какие еще шахматы?!

— Сам что ли не слышишь, у них: что ни шаг, то — мат! — невесело усмехнулась Лена. — А дорога им теперь одна, после того, как они от Вродебычацкого деньги получили — к автолавке!

Из всех мужчин только один шел в противоположном направлении. Грузный, большой, неторопливый…

— Это дядя Андрей! — сказала Лена. — После удара, который случился с ним, он теперь ходит так, будто у него полный кувшин воды на голове. Ни капли старается не расплескать. Правильно, конечно, с такой болезнью нужно себя беречь, но как-то странно он это делает. Пост не признает, но диету соблюдает. Не ругается, но не из-за того, что это грешно и скверно, а только потому, что плохо действует на нервы… В споры не вмешивается, даже если вокруг все не правы. Он вообще старается ни с кем не общаться, чтобы не было лишних эмоций. И все для того, чтобы только дольше пожить. Видишь, и нас будто бы не заметил…

Еще один мужчина шел прямо поперек села: бывший директор упраздненной покровской школы.

Тот, наоборот, еще издали в знак приветствия приподнял шляпу и, поравнявшись со Стасом и Леной, вежливо поздоровался:

— Здравствуй, Леночка! И вы, молодой человек, если не ошибаюсь, Станислав?..

— Не ошибаетесь, Юрий Цезаревич, добрый день! — помня слова Григория Ивановича, сдержанно ответил Стас, а Лена, вздернув нос, прошла так, словно и не заметила мужчины.

Стас только головой покачал:

— Я уже знаю, что по его вине Покровка осталась без школы. Но может, хотя бы из вежливости, не стоило с ним так строго?

— А он теперь не директор школы! — решительно заявила Лена. — Раньше я только с его должностью здоровалась, а теперь, лично с ним — не хочу! И потом, зачем говорить «здравствуйте» человеку, которому можно желать только болезней и скорбей, чтобы он хотя бы в них вспомнил о Боге?

За этими разговорами они вошли в поросший высокими липами сквер и встали перед скромным обелиском. Здесь были не только выцветшие, лежащие, наверное, еще с девятого мая венки, но и букет свежих цветов.

— Не забывают… — кивнул на них Стас, и как-то разом посерьезневшая Лена подтвердила:

— Почти каждый день кто-то да носит. А что удивляться? Полсела на войне, считай, полегло. Да и тут такие бои шли…

— Знали бы они тогда, за что жизнь свою отдавали! — с горечью усмехнулся Стас, читая длинный список погибших сельчан. — За счастье вон тех жирующих, — кивнул он в сторону коттеджей-дворцов, — и за нищету тех, кто, не дождавшись родных с фронта, потом на своем горбу поднимал страну? За доллары, которые теперь у многих вместо очков? За то, что в стране сейчас из-за сплошного насаждаемого безвкусия теряется все, что копилось народом веками?

Стас, помолчав, посмотрел на обелиск, на венки и продолжил:

— Сейчас любители экстремальных увлечений ради удовольствия и адреналина лазают по неприступным горам, спускаются на катамаранах по смертельно опасным речкам, но это какие-то пять-семь дней, после которых они чувствуют себя настоящими героями. А тут месяцами в окопах — в дождь, в снег, в июльское пекло и февральский мороз. Да не просто лежать, а вставать и идти на летящий прямо в тебя свинец. В глаза… в лоб… в живот… в грудь… Я вон только немного порезал сегодня палец, и то до сих пор болит. А их всех перепахивало осколками, величиной с кулак! Прошивало насквозь свинцом, и хорошо еще, если насквозь, а то ведь потом его еще и вынимали в госпиталях. И — опять они шли! За что — за все это?! — обвел он рукой вокруг.

— Нет, Стасик! — отрицательно покачала головой Лена.

— А за что же тогда?

Лена подумала и сказала:

— Может, это не современно и как-то уж громко. Но тебе скажу. Потому что ты еще можешь понять. За Родину, Стасик. За нас вот с тобой… Ведь Родина — это мама. А иногда и мама болеет. Ничего, выздоровеет и на этот раз!

Стас невольно покосился на Лену: надо ж как незаметно и главное правильно успела вырасти эта покровская березка… Да и не только эмоции, но и историческая правда была в ее словах.

— Да, — согласился он, — на Руси частенько и не такое случалось. Владимир Всеволодович вообще считает, что сейчас самые счастливые и сытые времена, какие только бывали в нашей истории! Он называет это эпохой духовного возрождения и даже вторым крещением Руси!

— Вот видишь! — обрадовалась Лена и ухватила его за руку, но, тут же устыдившись такого порыва, смущенно предложила: — Значит, идем к храму?

По пути к храму они неожиданно встретили… Нину. Увидев свою первую любовь, Стас засмущался, руки сразу стали мешать ему. А Нина, наоборот, спокойно, как ни в чем не бывало, приветливо кивнула и погрозила пальцем Лене:

— Какая же ты красивая стала, Ленка! Смотри Стасик, не упусти свою судьбу!

— Да ведь она же совсем еще девочка! — засмеялся тот, но Нина вполне серьезно сказала:

— Она уже взрослая девочка, причем такая, какой ты ни в одной Москве не найдешь! А ты, Ленка, — обратилась она к не знавшей, куда девать себя, Лене. — Что на все это скажешь? Ты-то согласна?

— Я?.. да… — зардевшись, призналась Лена, — если только… Стасик меня подождет!

— Ну как, обещаешь ее подождать, Стас?

— Разумеется! — обращая все в шутку, пообещал тот. — Только, конечно, если она постарается подрасти!

— Хорошо… Я… постараюсь! — чуть слышно прошептала Лена, и только тут Стас понял, что ей сейчас столько же лет, сколько было ему тогда здесь, в Покровке, когда его посетило первое чувство к Нине, и что это было ее своеобразным признанием в любви, причем, не к кому-нибудь, а к нему…

Нина покатила свою коляску дальше. Они, стараясь говорить о чем угодно, только не о только что сказанном, прошли еще несколько домов и остановились у пруда, который местные жители называли озером. По его поверхности, отражаясь от неба, плыли ослепительно белые облака.

— Смотри, как похоже на Китеж-град! — воскликнул, показывая на них, Стас.

— На что? — не поняла Лена.

— Да есть такая красивая легенда о древнем городе Китеж, — Стас сам взял Лену за руку и с жаром стал говорить: — Чтобы не достаться татаро-монголам, его жители умолили Бога спрятать их в озере. Вместе со всеми своими домами, церквями и колокольнями. Говорят, до сих пор там иногда можно услышать звон колоколов…

— Красивая легенда… — восхищенно прошептала Лена и, вдруг высвободив руку, неожиданно стала совсем чужой: — Только в жизни все почему-то наоборот!

— О чем это ты? — обеспокоился такой переменой в ней Стас.

— Да так… Просто нашу Покровку тоже хотят превратить в Китеж-град, только уже против нашей воли…

Только теперь до Стаса дошло, какой бестактной была его легенда в тот самом месте, которому действительно угрожает такая беда. Он попытался перевести разговор в другое русло, как-то развеселить Лену, но та больше не отзывалась, и они молча дошли до храма, вокруг которого была высокая кирпичная ограда, а перед входом высились красивые бронзовые ворота. Они были широко раскрыты.

Войдя во двор, Стас сразу же понял, почему. Там находилась милицейская машина, около которой стояли отец Михаил и муж Нины — «сражант». Чуть поодаль сидел на скамейке, обстругивая длинную палку, бородатый мужчина в черной вязаной, несмотря на жару, шапочке и тонком ватнике.

— Это наш сторож Виктор! — шепнула Стасу Лена и обратилась к проходившей мимо женщине в длинной юбке и темном платочке:

— Матушка Ксения, что случилось?

— Да вот, — гневно отозвалась та. — Ироды! Супостаты! Креста на них нет! Среди бела дня нападение на храм совершили. Воспользовались временем трапезы и попытались в окно влезть! Хорошо, Виктор мимо проходил, шуганул их, как следует! Видишь, новую палку для метлы делает? Старую-то он об их спины обломал!

— Жаль, лома в руках не оказалось на этих клюквенников… — не поднимая головы, с явной досадой проворчал сторож.

— Каких еще клюквенников? — не понял Стас, и женщина принялась охотно объяснять вместо, как он понял, не очень словоохотливого сторожа:

— Обокрасть Божий храм — очень тяжкий грех! Воры потом так страшно расплачиваются за него, что, подметив это, еще наши предки поняли, что гуманнее убивать их прямо на месте. Ну, не в храме самом, конечно, а скажем, на паперти. И забивали. Камнями, лопатами — что под руку попадалось… А кровь-то на клюквенный сок похожа, вот и прозвали их — клюквенниками.

— Правда-правда! — подтвердила Лена. — У нас в райцентре воры церковь год назад обокрали, а потом один за другим в течение месяца погибли так, что и говорить страшно: один заживо в доме сгорел, второй в бетономешалку попал, третьего свои же так изрезали, что места живого не осталось!

— Главное, не только сами, но и дети, отцы-матери их тоже пострадали! — вздохнула женщина.

— Да… — зябко передернула плечами Лена. — А, может, просто мальчишки озорничали?

— Если бы! Виктор говорит, взрослые люди, с мешком!

— Иконы, наверное, хотели украсть! — предположил Стас.

Женщина с сомнением покачала головой:

— В том-то и дело, что мешок-то у них был — тяжелый! Но ничего, старшина у нас свой, верующий, быстро со всем разберется!

Старшина, и правда, видно, уже поговорил со сторожем, с отцом Михаилом и, возвращаясь к своей машине, заметил Стаса.

— Приехал? — устремил он на него быстрый, уверенный взгляд.

— Да! — стараясь держаться как можно независимей с мужем Нины, кивнул Стас и похлопал себя по карманам: — Паспорт, прописка, виза — все в порядке!

— Не сомневаюсь! Отдыхай на здоровье! — с улыбкой кивнул ему старшина, и лицо его сделалось строгим: — Ну, а если кто вдруг угрожать или обижать станет, сразу же обращайся. Вот моя визитка!

Старшина протянул Стасу визитку и уехал.

У отца Михаила тоже не нашлось времени для долгого разговора со Стасом, который по давней привычке назвал его отцом Максимом, но тут же извинившись, поправился. Батюшка и бровью не повел — судя по всему, он давно успел привыкнуть к своему новому имени и только благословил его, сказав, что ждет на ближайшей же службе.

Стас с Леной немного походили по церковному двору, вышли в калитку — ворота были уже закрыты — и, не сговариваясь, направились по дороге, ведущей к кладбищу…

Стрекотали кузнечики, пели птицы, никто не мешал разговорам ни о чем и обо всем… И только визитка так и колола пальцы. Стас тайком от Лены взглянул на нее и прочитал фамилию: старшина милиции Михаил Зацепин. Все ясно — значит, и Нинка теперь Зацепина… И хоть со времени их последней встречи он всего лишь раз-другой вспомнил о ней, и то, когда встречал чем-то похожую на нее девушку, ему почему-то вдруг стало больно. Он даже сам не понял, почему. Ведь у него не было с ней ничего. Нина любила тогда совсем не его, а Ника, причем так, что едва руки на себя не наложила, точнее, наложила, но отец Тихон ее отмолил. Это он точно, со слов отца, знает. В последнее время он и вовсе о ней не вспоминал. А тут сразу: коляска, старшина и эта визитка… Нет, надо было раз и навсегда заканчивать с этим! И тогда Стас смял в кулаке визитку и незаметно бросил в кусты… Боль сразу прошла. Будто ее и не было.

«Вот и все… — усмехнулся он про себя, вдруг отчетливо понимая, что целых четыре года тлевшее в нем чувство первой любви окончательно покинуло его только сейчас. — Вот и все!»

По главной улице Покровки промчалась темная машина Молчацкого. За ней осторожно — другая. Тоже красивая иномарка синего цвета. Она явно преследовала ее, стараясь остаться незамеченной.

— Странно! — кивнула на нее Лена. — У нас такой никогда не было.

— А мне другое показалось странным, — задумчиво проговорил Стас. — Вроде как Ник за рулем был…

— Никита? В Покровке?! Не может быть! — убежденно ответила Лена и пояснила: — Его отец, Игорь Игоревич, говорят, вел какое-то очень денежное дело с хозяином здешних коттеджей, Соколовым. Сначала все шло как нельзя хорошо. Но потом они так разругались, что чуть было не перестреляли друг друга, и теперь Игорь Игоревич скрывается от него.

— Ну, значит, мне показалось… — легко согласился Стас, и они продолжили путь, почему-то впервые слегка стесняясь друг друга…

2

— И зачем он сюда поехал? — с болью в голосе произнесла женщина.

На кладбище стояла, как это всегда бывает в таких местах, торжественная, задумчивая тишина, лишь изредка нарушаемая вскриками ворон, перелетавших с ветки на ветку больших раскидистых вязов.

Лена со Стасом шли по аллеям, которые вплотную соприкасались с могилками. Одни из них были ухоженными и с оградками, другие уже провалились от старости и забвения, зияя темными мрачными дырами. Кресты сменяли пятиконечные звезды на пирамидках, и снова — кресты, кресты, кресты…

Было как-то неловко ступать ногами по земле, под которой покоились останки тех, что когда-то жили, дышали, болели, мокли под дождем, радовались солнцу и… тоже ходили по этому кладбищу…

— Здесь похоронен бывший директор совхоза. Там моя первая учительница, — перечисляла Лена. — А тут наши бабушка с дедушкой! — Она низко поклонилась двум белым крестам за ажурной оградкой, и не без гордости сказала: — Они святые — потому что до самой смерти за наш храм пострадали. Им и икона есть. Собор исповедников и новомучеников Российских называется. Только там ликов их не разглядеть… Вот тут, — показала она на высокий узкий крест — дед Капитон — это он красивый иконостас для храма вырезал. Сделал, принес и в тот же день умер. Отец Михаил так и сказал: к Богу пошел…

Стас слушал Лену, сопровождая каждое ее слово внимательным, запоминающим взглядом. Страх смерти, панически мучивший его почти с первых сознательных лет жизни, благодаря отцу Тихону исчез раз и навсегда. На смену ему пришел другой страх, вернее, не страх, а ответственность перед Вечностью, какой для него будет она. Ничего нового он не придумывал. Просто старался хоть изредка ходить в храм и жить — по принципу, что ученый должен быть сам первый верен своей науке — так, как издревле жили предки: по закону и совести. А жили они, как объяснил однажды Владимир Всеволодович, после крещения Руси по закону Божьему и совести, которая, как известно, является в человеке Божьим гласом…

— Ну вот, наконец, моя баба Поля… здравствуй, бабушка! — подвела Стаса к темному кресту Лена и кивнула: — А рядом с ней и наш батюшка Тихон. Узнаешь? — спросила она, но Стас и сам уже видел его могилу.

Около нее находилось несколько человек.

Некоторых из них Стас узнал сразу. Это были те самые люди, которые спрашивали на станции, как им сюда добраться.

Старушка сидела на скамейке и молилась по книжечке, то и дело прикладывая к глазам край носового платка. Больной мужчина беззвучно шевелил губами и, кажется, просил о чем-то своими словами. Две-три женщины негромко пели акафист. А невысокий, с рыжеватой бородкой парень, по виду художник, просто блаженно глядел на бездонное, все в белых облаках небо.

Особое внимание Стаса привлекла красивая женщина, в дорогой темной одежде. Она стояла в углу, прислонившись к оградке, и неотрывно смотрела на овальную керамическую фотокарточку отца Тихона в центре креста. Стас наклонился к уху Лены, чтобы что-то сказать, но та, словно не замечая его, подошла к могиле отца Тихона и встала на колени.

— Здравствуй, батюшка! — просто, как только что со своей покойной бабушкой, поздоровалась она и, словно живому, повинилась: — Прости, что так долго не приходила к тебе. Но ты же ведь знаешь, что творится сейчас в нашей Покровке…

Стас поколебался — неудобно как-то было при людях опускаться на колени. Но он пересилил себя и, присоединившись к Лене, тоже прошептал: «Здравствуйте, отец Тихон!», припал с закрытыми глазами к земле лбом, и вдруг… Воображение ли было тому причиной или свершилось настоящее чудо… но он явственно, во всех красках и звуках неожиданно увидел прекрасный — ни один даже самый большой московский собор не в силах сравниться был с ним — храм… священников в ярких праздничных одеяниях и целое море света… услышал дивное — если бы не человеческая речь, то он сказал бы — ангельское пение…

Все это было так неожиданно и прекрасно, что Стас невольно оторвал лицо от земли и в благоговейном ужасе покосился на Лену:

— Ты тоже все это… видишь и… слышишь?..

— Нет! — сразу обо всем догадавшись, с завистью ответила та и вздохнула: — Такое у меня всего лишь один раз было, на Пасху. Только тогда мерзлая земля еще казалась не ледяной, а совсем теплой…

Стас снова прижал лоб к земле, но видение уже не повторялось. Они с Леной поднялись с колен.

— Простите, ребята, — подошел к ним больной мужчина. — Вы, судя по всему, здешние и были лично знакомы с отцом Тихоном. Не могли бы вы нам хоть немного рассказать о нем?

— А вы разве сами его не знали? — удивился Стас.

— Увы! — с огорчением развел руками больной.

— Ну, тогда вам, наверное, кто-нибудь рассказал о нем?

— Да нет же! Я вообще ничего не знаю о нем, кроме того, что вижу сейчас перед собой!

Стас с недоумением взглянул на мужчину:

— А каким же образом вы тогда оказались здесь?

— О‑о, это целая история! — махнул совсем слабой рукой мужчина. — Но времени у нас хоть отбавляй, — он указал на остальных паломников, — вас, надеюсь, тоже сильно не утомит мой рассказ…

Он присел на скамейку и, отдышавшись, заговорил:

— Началось все с того, что я уже выписывался из больницы. Хоть и чувствовал что-то не то, врачи так и не сумели найти причину болезни. И только в последний день вдруг на всякий случай отправили проверять желудок. Проверили. Вернулся в палату. Уже собираю вещи, как вдруг входит медсестра и говорит, что моя выписка откладывается на несколько дней. Как? Почему? Отвечает: все вопросы к лечащему врачу. А тот говорит, у вас язва и теперь нужно посмотреть, что покажут анализы. А те показали рак. Причем в той стадии, когда нужна немедленная операция. Сделали мне ее. Выписали. Как-то нехорошо выписали, в глаза не смотрели, когда провожали. Я так и понял: отправили умирать. Вернулся я, значит, домой. Уже никого и не хочу видеть. Одно утешение — ночи, когда во сне забываешь про самое страшное. И вот, сплю однажды и вдруг явственно слышу мужской голос: «Приезжай ко мне в Покровку. Спросишь отца Тихона, там меня все знают, и я тебе, с Божьей помощью, помогу!»

Мужчина оглядел подавшихся к нему в полном внимании слушателей — только красивая женщина по-прежнему стояла в самом углу — и продолжил:

— Проснулся я, ничего не понимаю. Какая Покровка? Какой Тихон? А на следующую ночь опять тот же голос, те же слова, только уже с добавлением, на какой поезд брать билет и куда ехать. И на третью ночь почти то же самое, только уже со строгим предупреждением дольше не медлить…

— А на четвертую? — не выдержал Стас.

— А на четвертую… я уже ехал в поезде, и вот, как видите, здесь! — улыбнулся мужчина и с последней надеждой спросил: — Как вы думаете, он мне поможет?

— Еще бы! Тем более, если сам позвал! — раздался уверенный женский голос.

Все оглянулись. Это была одна из женщин, которая пела акафист.

— Я всего лишь по совету своей знакомой сюда год назад приехала, и то помогло! — объяснила она. — А уж ей самой — и говорить нечего. Перед ее болезнью, которая даже в начальной стадии ничем и никем не лечится, даже ваша болячка, простите, просто тьфу! А теперь ничего — живет! Замуж недавно вышла, повенчалась и помирать, как говорится, не собирается!

— А моего сына из тюрьмы освободил! — подала голос другая певшая женщина. — Когда его несправедливо в нее посадили, добрые люди посоветовали мне обратиться за помощью к батюшке Тихону. И что бы вы думали?..

— Освободили! — обрадованно выкрикнул Стас.

— Да, — улыбнувшись, подтвердила женщина. — Теперь вот приехала, чтобы поблагодарить его…

Мужчина как-то сразу просветлел лицом и, благоговейно кивнув на фотографию отца Тихона, напомнил Стасу и Лене о своей просьбе:

— Вы его видели, вместе тут жили, одним воздухом, можно сказать, дышали… Может, все-таки расскажете нам о нем?

Стас переглянулся с Леной и недоуменно пожал плечами:

— Вообще-то он сам из этих краев. Друзья детства у него до сих пор тут живут: Григорий Иванович, Юрий Цезаревич, дядя Андрей… Потом тяжело заболел, после ангины сердце у него отказывать стало, это я вам как сын академика-кардиолога могу подтвердить. И он уехал лечиться в Москву. Там окончил университет, стал кандидатом наук, учителем истории, женился…

Красивая женщина неожиданно вздрогнула и стала слушать Стаса, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Потом он пришел к вере, и за то, что стал говорить на уроках о Боге, как водилось тогда, выгнали с работы. К тому же еще и жена от него ушла… Хорошо, в Москве у него был большой друг, теперь известный академик, а тогда еще просто историк, Владимир Всеволодович. Он пристроил отца Тихона в археологическую партию. Но и тут произошла неприятность. Отец Тихон нашел очень ценный, золотой, с рубинами крест, который носил сам византийский император или патриарх. Начальник экспедиции, который любил такие вещи, захотел присвоить его себе. Но отец Тихон не дал. Тогда начальник выгнал его с работы и, чтобы отомстить, подбросил ему в рюкзак этот крест, а сам сообщил в милицию о пропаже. Подозрение пало, конечно, на отца Тихона. И только вмешательство Владимира Всеволодовича, который сам рисковал карьерой, спасло отца Тихона от суда. Он знал, что за начальником водилось множество грешков, связанных с воровством старинных предметов, и пригрозил, что выведет его на чистую воду, если тот не оставит отца Тихона в покое. Словом, начальник объявил все недоразумением, убедил в этом милицию, а крест передали в музей, и там, узнав обо всем, в знак благодарности изготовили отцу Тихону точную копию этого креста. Того самого, который мы и увидели на нем, когда еще даже не знали, что это отец Тихон!..

— А увидели мы его тут рядом, недалеко от карьера! — подхватила Лена. — Почти четыре года назад. Он лежал совсем-совсем белый, почти неживой. И только все время шептал: «Господи, прости меня, грешного!» Мы со Стасиком сделали ему изуственное — то есть из уст в уста — дыхание. А там и его папа с моей мамой — она у меня медицинская сестра, подоспели.

— Дело в том, — снова взял нить разговора в свои руки Стас, — что отец Тихон почти пятнадцать лет провел в монастыре, где стал почитаемым старцем. И за это время у него не было ни одного сердечного приступа. А как только он увидел в Москве, чем живут люди, все эти казино, рестораны, рекламы, это так страшно подействовало на него, что по дороге в родную Покровку с ним случился сердечный приступ.

— И зачем он только поехал сюда? — с болью в голосе произнесла женщина, сына которой отец Тихон вымолил из тюрьмы. — Ну и жил бы себе в монастыре, молился бы там за нас, грешных, за всю Россию!

Стас подумал-подумал, стоит ли рассказывать, но все же сказал:

— Да нет, была у отца Тихона одна очень важная причина для того, чтобы вернуться… Болезнь-то его была далеко не случайной! В детстве он, по тогдашнему общему незнанию, помог пытавшимся разрушить покровский храм взрослым стащить с него крест. Залез наверх, обвязал этот крест тросом, ну а они его уже дальше вниз, трактором…

— О, Господи! — испуганно прижала край носового платка к губам старушка.

— Те взрослые вскоре умерли, причем все нехорошей смертью, — обменявшись с Леной понимающим взглядом, продолжал Стас. — А отец Тихон, тогда еще Вася Голубев, тяжело заболел ангиной.

— Ну, что было дальше, мы уже слышали! — подтвердил больной мужчина и с интересом взглянул на Стаса: — А здесь, после того, как вы, говорите, нашли его, что было?

— Ой! Долго рассказывать! — махнула рукой Лена и принялась загибать пальцы: — Храм с его помощью восстановили. Крест новый поставили. Вон, видите, как сияет? Ника от наркомании спас! Гроза всей округи Макс, ой, теперь уже отец Михаил, при нем так изменился, что стал иеромонахом-священником! Нинку, когда та уже с собою покончила, воскресил! Нам все про Бога рассказал! Да еще он папку моего тоже из тюрьмы возвратил!

— А меня вообще крестил, и можно сказать, я его духовное чадо, то есть сын! — с трудом дождавшись своей очереди, с гордостью заявил Стас.

— И я, хоть и раньше крестилась, все равно тоже его духовная дочка! — не осталась в долгу Лена. — Я его всегда папой Тихоном звала, а он меня каждый раз целовал в головку!

— А последние слова его, знаете, какие были? — не унимался Стас. — Святая — святым!

В этот самый момент солнце вышло из-за белого облака, и его луч лег прямо на фотографию отца Тихона.

— Смотрите, смотрите, он же ведь улыбается нам! — ахнул больной мужчина, показывая пальцем на фото.

— Где? Где? — заволновались люди.

— И правда, улыбается! — раздались их восторженные голоса.

— Честное слово!!!

Все, как один, паломники бросились к кресту…

Воспользовавшись этим, женщина вышла из угла, подошла к Лене и, крепко притянув к себе, поцеловала голову. Затем — в щеку Стаса и быстрыми шагами пошла по аллее. Вдали послышались ее громкие рыдания.

— Что это с ней? — встревожились люди.

— Тоже чем-то неизлечимо больна?

— Да мало ли что у кого… Тут все со своей болью! Расскажите нам лучше что-нибудь еще об отце Тихоне!

Стас переглянулся с Леной и, не сговариваясь, они в один голос сказали:

— Да некогда нам — дела…

— Ну, тогда ступайте с Богом домой! — послышались благодарные, приветливые голоса.

— А вы как же? — выйдя из ограды, спохватилась Лена. — Поезда ведь сегодня больше не будет…

— А мы, как и все, кто приезжает сюда! — ответила за всех старушка. — Побудем еще немного здесь, а потом на вокзал. Там переночуем и назавтра обратно домой.

— А знаете что? — неожиданно для самого себя вдруг предложил Стас. — Пойдемте-ка все лучше ко мне! У меня свой дом. Отдохнете с дороги… Как следует выспитесь!

— Удобно ли? Нас ведь вон сколько… — засомневался мужчина.

Но Стас был непреклонен:

— Места всем хватит! — решительно заявил он. — И еда есть. Ленка мне сегодня столько принесла, что еще и останется!

Лена посмотрела на Стаса восторженным взглядом, пообещала наутро принести завтрак, и все вместе, провожаемые удивленными жителями Покровки, они прошли по селу. На последнем повороте Лене было в другую сторону.

— Правда, здорово было сегодня, Стасик? — почему-то немного смущаясь, спросила она.

— Здорово, Ленка!

— Значит, тогда до завтра? — протянула ладошку Лена.

— До завтра! — бережно пожимая ее, весело отозвался Стас.

3

— А в чем дело? — послышались встревоженные голоса.

Но встретились они еще сегодня.

Произошло это так…

Медленно остывая, сначала потерял яркие краски, а затем и погас летний день. Наступил синий, настоянный на вечерней прохладе вечер. В окнах дома напротив зажегся свет. Увидев его, Стас сразу вспомнил о просьбе Григория Ивановича зайти сегодня и сообщить о своем решении. Но, так как решения он еще не принял, и разговоры с гостями постоянно отвлекали его, он прибежал к соседу, когда все сторонники спасения Покровки были уже в сборе.

Они расположились за большим столом и вдоль стен большой комнаты. Большинство из них были местные жители, хотя виднелись лица и из соседних деревень. В самом дальнем углу сидел сторож Виктор. На этот раз он мастерил четки.

В центре стола стояла ваза с георгинами. Свободное место было только рядом с Леной, на роскошном кожаном диване, которая словно для него сберегла его и теперь призывно махала рукой: сюда, Стасик, скорее сюда!

Сам Григорий Иванович уже поднялся с похожего на председательское кресла, и стоял, начальственно опираясь о стол пальцами.

— Значит, так, уважаемые това… — привычно начал он, но осекся, потом чуть было не сказал «господа», но снова вовремя оборвал себя на полуслове и сказал: — Здравствуйте, дорогие братья и сестры! Добрый вечер не говорю, потому что сегодня у меня нет ничего доброго.

— Привет, сестричка! — шепнул Стас, садясь рядом с Леной.

— Виделись! — с видимой неохотой ответила та, взглядом и тоном не соглашаясь на обращение к ней, как к сестре. Пусть даже духовной…

— Что Ванька?

— Ищет! Весь сарай уже кверху дном перевернул!

— Жаль, если так и не найдет…

Стас уселся удобнее на приятно поскрипывающем дорогой кожей диване и огляделся.

Первым его ощущением было, что он попал в древний рыцарский замок. И виной тому была мебель. Вся она была массивная, темно-бордового цвета, из настоящего дорогого дерева. На каждом стуле с высокой спинкой — красовался герб в виде льва, выходящего из крепостных ворот. На буфете — резные изображения рыцарей и прекрасных дам. Около отделанного зеленым мрамором камина стояла фигура в железных доспехах. Пол был из до блеска отполированного паркета.

— А говоришь, монахом живет! — с упреком заметил он Лене. — Самая что ни на есть антикварная мебель! Знаешь, сколько все это стоит?

— Ты еще его кельи не видел, где он, считай, все время проводит! И спит только на голом полу! — остановила его та. — И вообще он все, что всю жизнь собирал и копил, для нужд храма продал! Стенки, хрусталь, ковры… Только это и осталось. И то только для важных и нужных гостей! Чтоб уговорить их спасти Покровку!

Тем временем Григорий Иванович, кивком поздоровавшись с каждым из гостей, опустился в свое кресло и жестом призвал всех к тишине.

— Начну с совета: покупайте электроплитки! — первым же делом заявил он.

— А в чем дело? — послышались встревоженные голоса.

— Что произошло?

— Поясняю, — спокойно ответил Григорий Иванович. — Оказывается, часть связывающего нас с районом газопровода проложена по частной земле. Хозяин планирует построить там дом, ферму и еще что-то, без чего он не может жить, и требует немедленно очистить его участок.

— А вы в районной администрации были? Пытались им что-нибудь объяснить?

— Не только в районе, но и в области успел побывать.

— И что же?

— То же, что и всегда: пришел, увидел и ушел. Кстати, о Юрие Цезаревиче. Школу нашу тоже не удалось отстоять. Теперь будем отправлять наших ребят в Починки.

На этот раз раздалось уже возмущенное:

— Да что же это за беспредел такой? Возить детей за тридевять земель, когда есть своя школа!

— Уже и газа лишают!

— Там, глядишь, и правда, на примусы перейдем!

— Ничего, нас этим не запугать!

— Нас — да, — согласился Григорий Иванович. — Но благодаря этому противная нам сторона приобретет немало новых сторонников. Одно дело оставлять газифицированные, то есть, можно сказать, со всеми удобствами дома, и совсем другое — без них!

Собравшиеся промолчали. Трудно было что-нибудь возразить на это.

— Ну, а теперь послушаем сообщения с мест, — продолжил совещание Григорий Иванович. — Наталья Васильевна! Как там у нас твоя соседка Мироновна?

— А никак! — поднялась женщина, которая утром спорила у колодца с соседкой. — Буду, говорит, ждать, пока цены еще вырастут. А мне кажется, нам давно уже пора поставить напротив ее дома минус!

— А почему не крестик? Ведь всегда говорят: поставить на чем-то потерянном крест и дело с концом! — шепнул Лене Стас.

— Мы тоже сначала хотели отмечать крестиками тех, кто уступил Будтобычацкому свои дома, — кивнула в ответ та. — Но Григорий Иванович сказал: крест — дело святое! Не стоит его о всякое грязное дело марать!

Стас, соглашаясь, кивнул и принялся слушать вторую женщину, поднявшуюся из-за стола:

— Я обошла пять домов, — доложила она. — И везде до меня уже побывал этот Молчацкий. Четверых уговорил. Один Андрей Семенович несгибаемым оказался. И то потому, что ни его, ни меня не стал слушать!

— Хоть за это дяде Андрею спасибо! — с усмешкой заметила Лена.

— Сергеевы тоже предупредили Молчацкого, что спустят на него собак, если он хоть раз еще к ним сунется! — сказал сидевший у стены пожилой мужчина.

— Ну хоть одна хорошая весть! — с одобрением заметил Григорий Иванович.

— Почему одна? — подала голос седая женщина в зеленых очках. — Мишины ко мне подходили. Говорят, тоже не будут до последнего дом продавать. А вообще Григорий Иванович, я хоть и слепая почти, а вижу, что не только сама Покровка, но и люди уже в домах разделяться стали. Совсем, как в Евангелии… Два против трех и три против двух. Ладно, когда еще большинство. А если равенство, то тут все в ход идет: и лесть, и уговоры, и даже насилие!

— Какое насилие? — тут же послышался голос старшины Зацепина, и только сейчас Стас заметил, что и он присутствует на совещании, превращая его видом своей формы в подобие штаба.

— Да это я так… Для примера! — махнула рукой женщина. — У Стороженко жена вон уже три дня своего мужика не кормит! Да все равно без толку! Деньги ведь от Молчацкого он уже получил и теперь усмехается только. Водка-то — калорийная! И на закуску еще хватает…

Григорий Иванович выждал, когда стихнет недружный смех, и без тени улыбки спросил:

— Какие еще новости?

— Кто-то скупил Поцелуево! Все пять домов одним разом! — сказала сидевшая рядом со Стасом и Леной на диване женщина.

— Ах, какой недочет в нашей работе! — с огорчением покачал головой Григорий Иванович. — Так проморгать близлежащие деревеньки… Как же мы сами до этого не догадались? Кто скупил, неизвестно?

— Почему неизвестно? В селе ведь живем! — отозвалась Наталья Васильевна и кивнула на большое окно, за которым виднелись далекие огоньки коттеджей. — Жена Градова!

— Вот… Гадова!.. — процедила сквозь зубы Лена.

— Еще что? — продолжал Григорий Иванович.

— Цаплино тоже скупили на корню.

— Молодцы! И его проморгали… А ведь оно тоже попадает в предполагаемую зону затопления. И хоть все эти деревеньки давно считаются вымершими, и их даже на карте нет, но все же нашла как-то эта Градова бывших хозяев или наследников! Надо срочно заняться всем тем, что еще осталось.

— Поздно, Григорий Иванович, их тоже уже скупили…

— Молчацкий?

— Нет, тоже она…

Григорий Иванович недовольно покачал головой и заметил:

— Хоть голоса деревень можно оспорить и не включить в окончательный документ схода, но все равно это портит и без того грустную нашу статистику. Так что у нас не 50 на 50 теперь, дорогие братья и сестры… — он вопросительно посмотрел на Стаса, но тот отвел взгляд и продолжил: — А как минимум 44 на 56. Не в нашу пользу. Есть еще какие-нибудь новости?

— Вроде бы нет… — раздались неуверенные голоса.

— Тогда, так… — Григорий Иванович снова поднялся с кресла и уперся пальцами в свой массивный стол. — Одного не могу понять: что движет этими, с позволения сказать, людьми? Прямо какой-то бандитский набег на нашу Покровку. И до чего странный… Ни на какие переговоры и тем более уговоры, ни на какие объяснения не идут. Один у них разговор: получайте деньги и выметайтесь!

Григорий Иванович оглядел ждущих от него хотя бы одного слова надежды, шедших до последнего с ним людей — суровые рыцари со щитами и копьями также молча взирали на него, словно говоря, что они тоже, в случае чего, готовы прийти на помощь — и сказал:

— Ну и самое последнее. Так сказать, главная новость. Общий сход, когда будет решаться судьба Покровки, назначен на двадцать восьмое августа. Молчацкий сам на этой дате настоял. Знает, видать, какой в этот день праздник. Говорит, сам Градов лично прибудет.

Григорий Иванович обвел глазами притихших людей и усмехнулся:

— Они думают, Успение Пресвятой Богородицы будет символизировать смерть Покровки. Но мы-то православные, знаем, что Ее успение это не смерть, а только начало жизни! На этой оптимистической ноте давайте и закончим сегодняшнее совещание!..

4

Стас с подозрением покосился на парня…

Домой Стас вернулся, когда уже наступила ночь.

Комнату родителей слегка освещала затепленная на столе лампадка, и сразу стало видно, что вся она заполнена лежащими людьми. Все уже спали. Только с родительской кровати, где Стас разместил старушку с пожилой женщиной, слышался шепот:

— Я говорю ей, ну что тебе стоит хоть раз вместо того, чтобы все утро валяться в постели, в церковь сходить!

— А она?

— Только на другой бок повернется и дальше спит. Я и так, говорит, всю неделю, как проклятая, вкалываю на работе, дай хоть в воскресенье как следует выспаться! Говорю ей: Надя, родная, ну крестик хотя бы надень!..

— А она?

— Что она… Вот, говорит, что я ношу вместо крестика! И амулет со страшным таким скорпионом показывает.

— Да… есть такой знак зодиака. Прости меня, Господи, в астрологии…

— А ее дочка, моя внучка, знаешь, что на это сказала? Кто носит крест, с тем Бог, а кто амулет — с тем дьявол…

— Поистине говорится, устами младенца глаголет истина!

Старательно обходя лежавших на полу, застеленным матрасами и старой одеждой, людей, Стас поравнялся с папиным диваном. На нем спал мужчина, которому во сне велел к нему ехать отец Тихон, и невольно улыбнулся.

Звуки, который издавал тот, уже больше походили на здоровый мужской храп, чем на хрип безнадежно больного человека.

«Слава Богу!» — радуясь за него, подумал Стас.

Стараясь ступать как можно тише, он дошел до своей комнаты. Здесь, как это бывает ночью в деревне, было совсем темно. Зажигать общий свет, чтобы не разбудить спавших в родительской комнате, не хотелось. Хорошо, перед уходом он забыл выключить портативный компьютер, и теперь в углу были видны две колючие синие точки. Ориентируясь по ним, он прошел к столу, включил настольную лампу и увидел сидящего на стуле, похожего на художника, парня.

— А ты что не спишь? — шепотом удивился Стас. — Я же тебе сказал, чтобы ты на мою кровать лег!

— А ты тогда где будешь спать? — вопросом на вопрос ответил тот и вздохнул: — Да и не спится что-то. Хорошо тут у вас. Красиво… Вот думаю, а не купить ли у вас дом, чтобы остаться в нем навсегда? Может, присоветуешь мне какой? Только чтоб подешевле!

Стас с подозрением покосился на парня: а не подсыл ли он, как говорили в Древней Руси, от Молчацкого? Или тоже, как Ваня, решил заработать? Но нет, говорит так, что нельзя не поверить. И он, подумав, честно сказал:

— Вряд ли я чем могу тебе здесь помочь. Цены у нас — непомерные!

— Жаль! — с видимым сожалением вздохнул парень. — Все деньги, что я нажил праведно и неправедно — разве теперь отделишь пшеницу от плевел — я отдал своему храму и направил свои стопы в монастырь. Значит, не судьба мне у вас навсегда оставаться. Но хотя бы еще завтра хотелось здесь побыть. Не возражаешь, если я у тебя завтра еще поживу?

— Нет, конечно! — пожал плечами Стас. — Живи, сколько хочешь! И вообще, можешь привести с собой еще тех, кого увидишь завтра на могилке отца Тихона…

— Вот спасибо! — обрадовался парень. — Места у вас тут особенные… Гармония чувствуется. Во всем. Не считая, конечно, этих коттеджей, дамбы, водохранилища… А гармония — штука редкая: она ведь — веками, тысячелетиями складывается. И ее сразу же можно увидеть. И любоваться, не уставая… Это я тебе, как художник, скажу!

— А ты что, и правда, художник?

— Как бы тебе сказать… — почему-то сразу замялся парень. — По профессии — да… Суриковское окончил. Но, что касается рода деятельности… — он замолчал и после долгой паузы признался: — Если бы ты знал, чем я совсем недавно на жизнь зарабатывал, ты не только бы меня одного в своей комнате не оставил, но и вообще в ваш дом не пустил!

Стас помолчал: надо — сам скажет, а не скажет — и знать-то зачем?

Парень по-своему оценил его молчание, видно, знал разницу между словами «любознательность» и «любопытство» и сам продолжил:

— Подделками я занимался. Слава Богу, хоть не икон… Знаешь, это когда целой бригадой под видом музейных работников по деревням разъезжают. Возьмут у старушки, якобы для изучения, ценную икону, быстро перерисуют, искусно состарят — и возвратят подделку. И я то же самое делал — только с картинами. Конечно, не великих мастеров, чтобы в тюрьму, не дай Бог, попасть… Но — тоже не Божье дело… Понял это однажды, покаялся, раз и навсегда оставил свое мастерство и — в обитель. Только чемоданчик рабочий да мольберт прихватил — вдруг меня там в иконописцы пожалуют?.. Краски и всякие химикаты уж очень ведь дорогие…

— Красок на Руси для икон из химикатов никогда не было! — осторожно заметил Стас. — Из камня вручную перетирали!

— Да знаю — просто жалко выбросить было! — махнул рукой парень и, как об уже решенном, сказал: — Но ничего, выброшу где-нибудь по дороге!

Он еще немного помолчал и предложил:

— Давай лучше спать! Может, все-таки ты на кровати ляжешь?

— Нет! — решительно отказался Стас. — Ты — гость. А на Руси гостю — всегда самое лучшее!

— Так-то оно так, но я все-таки старше! — засмеялся парень. — Да и армия за спиной…

— Ну и что? — не остался в долгу Стас. — Мы в походе тоже на голой земле спали, а тут все-таки пол!

— Ну ладно, смотри…

Парень лег на кровать и — видно, старая армейская привычка дала о себе знать — через минуту уже спал.

Стас посмотрел на него, на пол и почесал пальцем в затылке: теперь надо было подумать и о себе. Но… как? Он босиком прошлепал в соседнюю комнату, на кухню, обшарил все сени в поисках старого пальто, куртки или рогожи, но не нашел ничего, кроме сухой половой тряпки. Так и пришлось возвращаться с пустыми руками и ложиться на голый, прохладный пол, где он сразу почувствовал разницу между чуть мягкой, да еще и прикрытой спальным мешком землей и твердым полом.

Хорошо хоть легкая куртка-ветровка была при нем, которую он использовал в качества одеяла.

Видела бы его сейчас мама!

За окном горели крупные звезды. Время от времени то одна, то другая — они быстрыми слезами скатывались с темного лика неба.

Сами собой начали рождаться стихи:

За звездопадом — листопад:
Уж так заведено,
Что все в природе на свой лад
Размерено давно…

Стас усмехнулся и даже не стал запоминать эти строчки. Зачем?.. Было время, когда-то он всерьез занялся поэзией. Печатался в газете своего района. Мечтал о собственном сборнике. Даже на одном настоящем диске вышла песня с его стихами, благодаря чему на какое-то время он стал школьной знаменитостью. Но все изменила встреча с Владимиром Всеволодовичем. История увлекла его так, что у него уже не хватало времени на стихи. А после того, как он побывал еще и на раскопках…

По полу вдруг ощутимо потянуло назойливым неприятным холодом.

Стас вскочил, пробежал к окну и торопливо закрыл форточку. Лег. Но теплее не стало. И хотя было еще лето, близкая осень напоминала о себе совсем не летней прохладой.

Стас то так, то этак пытался укрыться курткой, но ее хватало либо до подбородка, либо чуть выше пояса…

А до рассвета было еще ой, как далеко… Ночь только входила в свои права. Оставалось терпеть и постараться как можно скорее уснуть.

Но спать, как назло, не хотелось. Он лежал и думал о парне, а потом о том, сколько слов досталось нам в наследство от предков: весть, лад, подсыл, набег… И ведь каждое из них кто-то когда-то произнес первым… потом оно одобрилось, прижилось, и миллионы, миллионы людей повторяли их, вдыхая в них свое тепло и добавляя свое чувство, делая, наконец, настоящим живым словом, о чем мы теперь даже и не помышляем…

Звезды за окном затянула туча. По карнизу забарабанил дождь. Стало еще холодней…

Заменяя подушку то одной, то другой ладонью, Стас дышал, чтоб согреться, под куртку, и понемногу начинал понимать Славку, который продолжал лежать на промерзшей земле и никак не мог взять в толк, что же произошло, какой гром прогремел в неблизком Переяславле или еще в более далеком Киеве, что его эхо донеслось до самой Осиновки?..

Глава шестая. Достойное слово

1

Мономах скрестил на груди руки и задумался…

А произошло вот что.

Тремя днями раньше, посоветовавшись со своим ближайшим окружением, переяславльский князь Владимир Мономах решил, наконец, поговорить с Великим князем Святополком о том, что не давало ему покоя последние годы. Да что последние годы — всю жизнь!

Он послал в Киев гонца, и тот, вернувшись, сказал, что Святополк, в самом хорошем расположении духа, готов, не медля, встретиться с Мономахом на берегу Долобского озера.

Зная переменчивый характер своего двоюродного брата, Мономах, не долго думая, объявил сборы и в тот же день в крытом возке на санных полозьях отправился в путь.

Сразу за городом он разоблачился — снял парадные княжеские одежды и остался в простом овчином полушубке и старенькой, отороченной парчой, шапке.

В санный возок сели трое. Сам Мономах. Его воевода Ратибор. И игумен с ящичком, в котором хранились принадлежности для письма и заготовки для печатей — скреплять грамоты.

Его друг детства, боярин Ставр Гордятич поехал верхом на могучем коне.

И правильно сделал. Им втроем тесновато было в небольшом возке, а сядь в него высокий, дородный Ставр, то ему одному места мало будет, остальным тогда — хоть наружу вылазь!

«Пусть скачет, — улыбнулся, глядя на него, Мономах. — Все равно силу некуда девать: не зря уже в народе богатырем зовут!»

Одно плохо, больно охочь до беседы этот боярин. Не то, что Ратибор, который может молчать всю дорогу. Или игумен, что и сам молится, и другим молиться или думать не мешает. А Ставру все кажется, что они забыли что-то, готовясь к важному разговору. Вот и приходится перекрикиваться через маленькое оконце, да утайкой, чтоб ни человек, ни ветер, ни сорока раньше времени не разнесли по миру то, из-за чего они с такой спешностью ехали к Великому князю.

Мономах сам только недавно стал предпочитать езде верхом такой вот возок. А так, считай, — год за годом, десятки лет прожил в седле, дойдя до возраста, когда мужчина зовется уже не молодым человеком — а средовеком. Хорошее время — и ум есть, и силы еще не остыли. Можно, конечно, и на коне. Но… в возке как-то уже приятнее…

Знал князь — шепчутся за его спиной враги-недруги да всякие завистники: замок, мол, в Любече построил на манер немецких… зимний возок, дескать, сделал себе, совсем как они…

«А почему бы и не построить? Отчего не завести? — удобно откинулся на спинку сидения Мономах. — Что зазорного в том, чтобы лучшему у чужеземцев учиться? Не худое же у них нам перенимать?»

Ему вдруг вспомнилось, как отец однажды показывал ему письмо своей сестры, его тетки, к Ярославу Мудрому, которую тот выдал замуж за французского короля и без подписи которой не был действителен ни один их закон. Как она плакалась батюшке, за то, что заслал ее в такую дыру, как Париж.

«Улицы здесь узкие, грязные, вонючие, помоями залитые, — жаловалась она. — Народ груб, неучен, не чета нашему. Даже читать-писать не умеют…»

— Княже! — подскакав, окликнул Ставр Гордятич.

— Ну что еще?.. — недовольно поморщился Мономах.

— Не надо было тебе все-таки уступать киевский стол Святополку! Ну что хорошего сделал он для Руси? Бросил в темницу послов половецких, чем всю Степь на нас, не готовых к войне с ними, поднял… Тебя на помощь позвал, да только и свою, и твою дружину на Стугне-реке бесславно положил… Как мы-то с тобой еще живы остались? Вся Русь тогда кровью умылась! А потом, как правил? А‑а!.. Что толку теперь говорить… Был бы ты сейчас Великим князем, только бы и оставалось, что отдать всем князьям приказ. А так… Поезжай теперь, упрашивай, доказывай, кланяйся. Было бы хоть кому!..

— Не забывайся! О Великом князе говоришь! — строго напомнил Мономах. — К тому же о моем брате!

— Хорошо! — виновато согласился боярин. — Но мнится мне, что Великий князь не простит тебе последней обиды…

— Какой еще обиды?

— А той, что ты оставил своего сына княжить в Новагороде, когда он собрался послать туда своего… — боярин стал высказывать и другие, не менее серьезные доводы, что Святополк найдет причины для отказа, но Мономах без труда разбил их и отпустил его:

— Так-то, Ставка, или как тебя тебя величать — Ставр Гордятич. Погоди… о чем я там думал?

Он наморщил свой высокий лоб, ища потерянный с появлением Ставра конец мысли, и, наконец, нашел:

«Нет, и им есть чему у нас поучиться! И нам что у них перенять! Главное, чтобы худое, которое у них самих льется через край, на Русь не перекинулось! Тут ведь дело какое… Хорошее веками накапливается, а растерять можно за год. А плохое, наоборот, за год приобретешь, а потом потомки столетья выплевывать будут!

Мономах прикрыл глаза и вздохнул:

«Хорошо бы всему этому худому на вечные времена плотный заслон по границе Руси провести, чтобы чистый и добрый, как родниковая слеза, характер русского человека не испортить. Так, в древних книгах сказано, скифы когда-то делали. И если те свои злые обычаи столь старательно берегли, что всякому иноземцу, даже не слушая, голову сразу рубили, нам тем паче добро свое надо беречь… Конечно, не так, чтобы сразу мечом, но все же…»

— Ты что-то сказал, княже? — крикнул, проезжая мимо, Ставр.

— Да нет… Просто подумал о тех, кто после нас будет здесь ездить!

— А что им? — удивился боярин. — Сыны твои ладно пристроены. Мои тоже бедствовать не должны!

Всем хорош Ставр Гордятич, покачал головой Мономах, смел, предан, в битве горяч, но… думает только о сегодняшнем дне. Так же, как и лучшие люди Святополка, с которыми ему придется схватиться в словесном споре. А тут речь, пожалуй, не о завтрашнем дне. И может, даже не о будущем веке! Так что пусть лучше он отмолчится на этом съезде князей.

Мономах, пальцем подозвав Ставра приблизиться, тихим, но строгим тоном приказа передал ему эту просьбу.

Просьба князя — приказ. Боярин слегка обиженно пожал плечами и поскакал вперед.

Мономах, скрестив на груди руки, задумался. Он и Святополк — съезд князей всей Руси! Как ни странно, но это действительно так. Этот вопрос решить могут только они. Святополк — потому что обладает силой власти. А он, Мономах — властью силы. Вроде, одни слова, а переставь их, и большая получится разница!

Помнится, лет пять… нет, дай Бог памяти — восемь назад, когда на съезде было больше десяти князей, тоже поднимался серьезный вопрос. Кое-кто из князей всерьез предлагал прекратить всякий перераздел Руси. Пусть каждый навсегда остается владеть своей отчиной, твердили они, и тогда не будет ни споров, ни кровавых распрей из-за столов. Взгляды всех устремились на Мономаха. Ожидая его ответа, Святополк сидел тогда белей снега. Ведь согласись с таким предложением Мономах, у которого земель было больше всех, и от власти Великого князя не осталось бы даже названия!

Но разве можно было нарушать завещание Ярослава Мудрого, чтобы верховная власть на Руси переходила к старшему в роде?

А интересы Руси для него всегда были выше своих. И митрополит Николай поддержал. Словом, не дали тогда разодрать Русь на десяток мелких стран. И, слава Богу — что бы тогда от нее осталось? Одно лишь имя? Половцы в считанные годы растерзали бы всех поодиночке!

Половцы…

Как ни хотел не думать об этой своей вечной боли Мономах до встречи с Великим князем, но и эти мысли, и все вокруг так и напоминало них.

По обеим сторонам дороги росли могучие деревья. Помнили они, наверное, как он, совсем еще мальчишкой, вместе с отцом, матерью и насмерть перепуганной сестрой Янкой да Ставром Гордятичем, который был тогда просто Ставкой, убегал от их первого набега в Киев…

Сколько же лет ему было?

Мономах на мгновение задумался, шевеля губами — восемь!

Детская память — что быстрая река с островами да каменистыми порогами. Многое уплывает безвозвратно. Но то, что озарит ее, словно вспышкой молнии, или обо что поранишься — остается в ней навсегда!

Много радостного и приятного было для него в детстве и юности. Чтение книг на половине дома отца, который, на изумление всем, знал пять языков и много чего мог рассказать интересного… игры и пение на материнской стороне, где все было обставлено на греческий манер, потому что она была дочерью византийского императора — Константина Мономаха…

Но, к сожалению, самым ярким впечатлением детства осталось неприятное — половцы.

Ни когда его, по древнему обряду, в три года сажали на коня, ни первое занятие в школе, ни даже радостная весть о том, что в тринадцать лет он стал ростово-суздальским князем, — не могли затмить тех страшных воспоминаний.

Темные фигурки половцев в мохнатых шапках, на низких лошадях под стенами родного города… Чудом спасшаяся от них, за едва успевшими захлопнуться воротами, дружина отца… Чужие, длинные стрелы, летяшие в город одна за другой… И наконец, вот эта самая дорога, по которой он ехал сейчас…

И которая теперь во многом должна была решить будущую судьбу Руси…

2

— Как с князем разговариваешь? — возмутился Ставр Гордятич.

Ехали, торопясь, поэтому остановки были не часты. Первый раз остановились, чтобы пообедать. Нашли большую, чистую поляну. Слуги расстелили прямо на снегу ковер, положили на него скатерть и попотчевали князя с воеводой, боярином и игуменом — по-дорожному просто, но сытно. Дружинники, расположившись чуть поодаль, ели то же, что и их князь. Некоторые из них даже не слезли со своих коней.

Поели, попили…

И вновь за маленьким слюдяным оконцем потянулась многострадальная Переяславльская земля. Как щит лежала она между Степью и Русью, принимая на себя первые, самые страшные удары половцев. И потому то тут, то там виднелись следы пепелищ, развалины и вновь оживающие веси…

Изредка Мономах приказывал возничему остановиться и накоротке беседовал с жителями этих чудом уцелевших деревень.

Несмотря на стать Ставра Гордятича и почтенный возраст Ратибора, одетых куда богаче, чем князь, Мономаха все узнавали сразу. И, обращаясь только к нему, с поклонами на его вопросы отвечали:

— Да, были половцы, но, слава Богу, ушли!

— Надолго ли? К осени жди опять…

— И так, почитай, каждый год…

— Не успеешь отстроиться — новый набег…

— Ох, жизнь пошла: на родной земле, словно звери, по норам прячемся…

Светло-голубые глаза Мономаха темнели. Молча он выслушивал смердов и так же молча, жестом приказывал возничему продолжать путь.

А что он мог сказать, чем обнадежить своих подданных, не зная сам, чем закончится его разговор со Святополком?

Особенно запомнилась ему молодая печальная женщина, сидевшая на краю проехавших мимо саней. На ее руках сидел ребенок, который показывал пальцем на возок и что-то спрашивал.

О чем он мог спросить, и что, интересно, могла ответить ему мать, если даже он не знал, какая судьба ждет его княжество в самое близкое время?..

Наконец, переяславльская земля закончилась, и началась киевская — пошли владения Великого князя.

Видно было по всему, что в этот год половец успел похозяйничать и тут.

Увидев грузившего на краю поля сеном повозку смерда, могучего, едва ли не как его Ставр, Мономах приказал остановиться и, осматриваясь хозяйским взглядом по сторонам, медленно пошел к нему.

Игумен с Ратибором, решив размять ноги, направились следом.

И хоть Ставр Гордятич на коне успел обогнать князя, чтобы грозно предупредить смерда, чтобы ведал, с кем ему предстоит беседовать, тот степенно отложил огромные деревянные вилы, стянул с головы треух и, словно не замечая боярина, сам сделал несколько шагов навстречу Мономаху и земно поклонился ему.

— Будь здрав и счастлив на долгие годы, князь Владимир Всеволодович!

— Будь здрав и ты! — отозвался Мономах. — Великого князя смерд?

— Да, княже, Святополка Изяславича!

— Ну, и как живешь? — спросил князь, в намерении, получив в ответ, что плохо, сразу пойти обратно, как вдруг услышал неожиданное:

— А хорошо, княже!

— Что? — приостановился Мономах. — У вас что — давно половцев не было?

— Почему? Были!

— И не голодаешь?

— Как это не голодать, все голодают. А я чем лучше?

— И что же тогда в твоей жизни хорошего?

— Все очень просто, княже! — пожал плечами смерд и принялся объяснять. — Что плохо было, так то прошло. Слава Богу, жив остался! Что будет, то, может, еще хуже будет. Так что, по всему выходит, что живется мне сейчас — хорошо!

— Да ты, я погляжу — философ! — усмехнувшись, покачал головой Мономах.

— Уж, каков есть! — не зная, похвалил его или, наоборот, ругает таким словом князь, неопределенно ответил крестьянин.

— Каков ни есть, а такого первый раз за последнее время встречаю. Как хоть звать-то тебя?

— Очень просто — Сувор!

— А во святом крещении? — строго уточнил игумен.

— А — Никола!

— Вот видишь, Николай — в честь самого чудотворца! А ты, прости Господи, все за языческое имя цепляешься! Да уж христианин ли ты, а может, Перуну до сих пор поклоняешься в дубовых лесах?

Смерд, не переча, хотя лучшим ответом был большой темный крест на его широкой груди, в ответ лишь поклонился игумену, и это тоже не осталось незамеченным Мономахом.

— А скажи мне, Сувор… гм-мм… Николай, — поправился он под недовольным взглядом игумена и кивнул на робко подошедших к скирде и упавших на колени смердов. — И все ли у вас, и всегда ль хорошо живут?

— Да нет, Владимир свет Всеволодович! Не все и не всегда! Когда, не в обиду тебе будет сказано, вы, князья, столы между собой делить начинаете, то покойникам и то, пожалуй, лучше живется…

— Но-но, как с князем разговариваешь? — возмутился Ставр Гордятич, но Мономах жестом велел ему замолчать и с интересом посмотрел на смерда — продолжай!

А тот и не думал останавливаться:

— Все мы под Богом ходим! — ответил он боярину и уже снова Мономаху продолжил: — Чужой князь верх возьмет — беда. Весь разорит, жёнку с детьми в рабство угонит. А его поддержишь, так свой князь не помилует.

— Смело говоришь! — покачал головой Мономах и выжидательно взглянул на смерда.

Но у того и на это нашлось достойное слово.

— По закону живу, по совести и отвечаю!

— Хорошо сказал!

— Потому хорошо и живу! Так что, прости, если что не так, и спаси тебя Господи, княже!

— За что благодаришь-то?

— А вот, выслушал!

— Толку-то!

— Не скажи. Все теплей на душе стало. Иной князь, тот же Святополк Изяславич, не в обиду ему будет сказано, проедет мимо, даже не заметит. Будто не люди, а березы или осинки вдоль дороги стоят.

— Ну, положим, ты больше на кряжистый дуб, чем на осинку похож! — улыбнулся князь.

— Так я не о себе. Я о том, что за вырубленные деревья Святополк Изяславич с тиуна строже спросит, чем за загубленные половцами жизни!

— Не Божье это дело — смерду на Великого князя голос возвышать! — не выдержав, встрял в беседу игумен. Но теперь крестьянин осмелился возразить даже ему и с вызовом спросил:

— А по-Божьему бросать православных на растерзание поганым язычникам? Пускать их на святуюРусь — веси разорять да Божьи храмы жечь?

— Ну и отчаянный ты! — забывая свою всегдашнюю сдержанность, воскликнул Молномах. Видно было, что этот смерд нравился ему все больше и больше.

— Знаю! — сдержанно усмехнулся тот.

— Да, от старости и скромности ты, я вижу, не помрешь! — кивнул ему князь. — И откуда же это тебе ведомо?

— А ты сам мне это однажды сказал, отчего и осмеливаюсь величать тебя не как смерд, а как дружинник!

— Я? Когда? Где?!

— А в той печальной битве, когда едва не погибли все наши, да и сам ты едва уцелел, — на Стугне… Мы ведь тогда, княже, совсем рядом с тобой против поганых бились.

Лицо Мономаха внезапно помрачнело. Но он быстро взял себя в руки и с неожиданной живостью спросил:

— А вот скажи мне, Сувор-Николай. Пошел бы ты снова со мной в поход на поганых?

— Прямо сейчас? — ахнул смерд.

Мономах оглянулся на Ратибора, на боярина и улыбнулся:

— Ну, к чему такая спешка? Скажем, в конце…

— Лета?! — обрадовался смерд.

— Зачем так долго ждать? Этого месяца!

Теперь уже крестьянин растерянно оглянулся — на поле, на свою весь, на людей…

— Но ведь пахота… сев на носу… А… была не была… пошли! — решительно махнул он рукой.

— Прямо к ним, на их вежи[2] — в Степь! — уже без улыбки, продолжал допытываться Мономах.

— Да хоть на край света!

— И не забоишься?

— А чего бояться? Кого ни спроси, на Руси или даже в той Степи — все знают, что ты не проиграл ни одной битвы!

— А… Стугна? — помолчав, напомнил Мономах.

— Так то не твоя вина, князь! — уверенно отозвался смерд. — То Святополк, который тебя в неурочный час, неготовым уговорил против половца выйти, вместо того, чтобы выкуп ему дать. Эх, да что вспоминать…

— И то верно! По-новому все надо делать!

Мономах победно взглянул на Ставра Гордятича:

— А что, Ставка, поднимет этот молодец такими вилами половецкого коня вместе со всадником?

Боярин посмотрел на смерда, на вилы и кивнул:

— Думаю, поднимет!

— А, если ему боевое копье в руки дать?

— Ну… тогда, пожалуй, он и меня с коня в силах сбросить…

— Вот видишь…

И Мономах, благодарно кивнув смерду, отправился обратно к своему возку.

— Сюда бы этого Святополка, чтобы народ свой послушал! — с горечью заметил он, и Ставр Гордятич охотно подхватил:

— Да что ему народ? Он ведь на него только глазами своих бояр смотрит да их ушами слышит!

На это даже Мономах не сумел найти, что возразить своему давнему другу.

— Ангела в спутники!

— Доброго пути!

— Скатертью дорога! — ласково, с любовью понеслось ему вослед.

Мономах задумчиво сел в возок и дал приказ возничему как можно быстрее продолжать путь.

Даже ему, умевшему заглянуть на несколько десятилетий, а, может, и веков вперед, невдомек было, что в будущем это последнее пожелание ровного и гладкого, как скатерть, пути приобретет совсем иной, прямо противоположный смысл.

Да и не до того было ему сейчас, когда решалась судьба этого самого будущего…

3

Воспоминания охватили Мономаха…

Долго ли он так ехал, нет — раздумья, как омут, все глубже затягивали его в себя, и, наконец, раздалось громкое:

— Киев!

— Что? — не понял далеко ушедший в свои мысли Мономах.

— Киев, говорю! — показывая рукой на далекие маковки церквей, пояснил Ставр Гордятич.

— Вижу, — кивнул ему князь и истово перекрестился: — Слава Тебе, Господи! Приехали…

— Едем сразу на Долобское озеро? — нетерпеливо спросил боярин.

Чувствовалось, что, несмотря на долгую дорогу в седле, он прямо сейчас был готов вступить в борьбу с Великим князем.

— Нет! — остудил его пыл Мономах. — Сначала заедем в собор Святой Софии. Без Бога не до порога, а тут на такое дело идем!

— Верно! — поддержал игумен. — Воздадим сначала Божие — Богови, а кесарю — кесарево всегда воздать успеем!

Ставр Гордятич недовольно подернул плечами: в собор, так в собор, и высоко поднял руку, останавливая движение.

— Сто-ой! Последний привал! Всем отдохнуть и… поглядите, на кого вы похожи — привести себя в порядок! Чтоб в Киеве сразу поняли, кто к ним пожаловал!

Дружинники охотно спешились и, весело переговариваясь, как это бывает после дороги, принялись чистить коней, а потом заботиться и о своих плащах, доспехах да оружии. Сам Мономах переоблачился в княжеский плащ, надел новую, опушенную мехом парчовую шапку.

— Вперед! — придирчиво оглядев всадников, снова скомандовал боярин, и под стягом со строгим ликом Спаса Нерукотворного дружина переяславльского князя вступила в стольный град.

Возок не быстро и не медленно, а ровно настолько, как приличествует княжеской чести, катил по хорошо знакомым Мономаху с детства улицам.

Да и в юности он здесь немало пожил.

И в молодости, гостя у отца…

В огромном Софийском соборе было пустынно и гулко. Служба давно отошла. И только немногие люди находились сейчас тут. Одни, среди которых было несколько монахов и монахинь, молились. Другие, приехав из далеких мест и, наверное, впервые в жизни видя такую лепоту, разинув рты и задирая головы, осматривали все вокруг.

Мономах первым делом, как учили его с детства, прошел к главной иконе, перекрестился и поцеловал ее.

Затем — направился к мраморному надгробию, над которым на стене было нацарапано, что здесь покоится прах Великого князя Всеволода Ярославича.

Ратибор со Ставкой, хорошо знавшие отца Мономаха, немного потоптались рядом, а затем, из деликатности, разошлись в стороны. Воевода — сначала к могиле Ярослава Мудрого, у которого начинал службу, а затем — к иконе своего небесного покровителя, святого Климента, с частицей его мощей. А боярин — сразу к черноризцам, где о чем-то заговорил с отведшей его в сторонку монахиней…

На большом подсвечнике перед надгробьем горело великое множество больших и малых свечей.

«Сегодня поставили, прознав о моем приезде, или так и горят здесь всегда? — подумалось вдруг Мономаху. — А почему бы и нет? Отца всегда уважали и даже любили больше его братьев…»

Свечи радужно засияли, заиграли, превращаясь в огромный сплошной клубок. Воспоминания охватили Мономаха. Он словно вернулся сюда на десять лет назад, когда этот собор был переполнен людьми и в нем не гулко, а мягко, торжественно звучал голос произносившего надгробную речь епископа.

«Сей благоверный князь был с детства боголюбив, одеял бедных и убогих, воздерживался от пития и похоти…»

Мономах глубоко вдохнул, чувствуя, как мешает ему дышать засевший в горле комок.

За несколько месяцев до смерти отца он уже знал, что тот не жилец на земле, и даже после того, как Всеволод Ярославич умер у него на руках, он долго еще не мог поверить в то, что его нет…

Рядом в момент похорон стояли самые близкие ему люди: жена Гита, дети, Ратибор, Ставка…

Гита плакала. Ратибор как всегда сурово молчал. А Ставка… Ставка наверняка изо всех сил сдерживал себя, чтобы даже тут не продолжать уговаривать Мономаха удержать власть отца, не уступая ее Святополку.

А как было не уступать? Святополк, хоть всего на несколько лет родился раньше Мономаха, но все же был старшим в роду. Оставить за собой стол отца, значило нарушить Закон, преступить завет Ярослава, — покосился Мономах на мраморное надгробие своего великого деда. И в его памяти возникли иные слова, звучавшие в этом Соборе:

«Он был отличаем отцом своим князем Ярославом, возлюбившим его более прочих детей и повелевшим положить сына рядом с собою…»

Нет, сделать так, как предлагали тогда многие — означало восстановить против себя без малого всех братьев. И, самое страшное, подняли бы головы князья-изгои, оставшиеся без столов. Эти готовы на любое зло, чтобы всеми правдами и неправдами ухватить хоть частицу власти.

И тогда превратилась бы вся Русь в сплошную Нежатину Ниву.

А так — после нескольких лет споров и войн на Руси снова хоть хрупкий да мир и единство. Самое время собрать ее в единый кулак, и…

Слезы на глазах Мономаха мгновенно высохли. Радужный клубок снова распался на горящие свечи. И он увидел стоявшую неподалеку сестру. Ту самую монашенку, с которой разговаривал Ставр.

— Янка? — обрадованно окликнул он и тут же поправился, вспомнив о ее монашеском чине: — Прости, Анна!..

Сестра подошла и степенно поклонилась брату.

Как князю.

Тот, помня, какой она непоседой была она в детстве, только подивился и сделал низкий поклон.

Как невесте Христовой.

— Сообщили, что должен приехать? — не зная, как и обнять-то ее теперь, смущенно шепнул Мономах.

— Да нет, сердцем почуяла! — тихо отозвалась Анна.

— Что сразу не подошла? — упрекнул ее князь.

— Не хотела тебе мешать!

— Да чем же ты можешь мне помешать, глупая?

— Как это чем? — не поняла Анна. — С батюшкой поговорить, и хотя бы вон, — кивнула она на лицо брата, — вдоволь наплакаться.

Мономах утер с глаз и щек слезы, с грустью улыбнулся и сказал:

— А я как раз вспоминал тебя сегодня. Ту ночь, когда мы из Переяславля в Киев от половцев мчались. И как ты молилась. Почти всю дорогу в санях на коленях стояла! Бог, наверное, только по твоим молитвам и спас нас тогда!

— Надо же, — покачала головой Анна. — А я и не помню совсем…

— Ты вот что… ты помолись сегодня так, как тогда! — с жаром попросил Мономах. — То было самое их начало, а теперь нужно, чтобы наступил их самый конец! — Очень прошу… Понимаешь? Надо!

Теперь уже Анна, помня, что ее брат с детства всегда отличался сдержанностью, удивленно посмотрела на него и сказала:

— Ладно. Помолюсь. Ты только не сомневайся — услышит тебя Святополк!

Мономах быстро взглянул на сестру. Что это — действительно правду люди молвят, что его родная сестра прозорливицей стала или же… Ставка успел разболтать?

— Помолюсь, помолюсь! — повторила Анна. — А ты ступай!

Мономах сделал шаг к сестре…

И Янка, теперь в монашестве Анна, которая могла стать женой самого византийского императора, а выбрала этот строгий монашеский путь, широко перекрестила его и сказала одно только слово:

— Иди!..

— …и победишь! — явственно послышалось вслед за тем Мономаху, хотя губы его сестры даже не шевельнулись.

И он, самый уважаемый и непобедимый князь Руси, только покорно кивнул ей и, придерживая рукой бьющийся в ножнах по ноге меч, решительно направился к выходу.

Ратибор и обрадованный Ставр Гордятич быстро пошли за ним следом.

Выйдя из собора, Мономах перекрестился на его кресты и молча сел в свой возок. У него еще оставалось несколько минут езды, чтобы подвести итог мыслям: чем все-таки убедить Святополка пойти на половцев, как некогда тот уговорил его пойти на них. Надо же, только и покачал он головой, вроде, и тут одни и те же слова, а какая большая разница.

Одно дело отразить половца на своей земле, и совсем другое…

4

Святополк радушно пригласил Мономаха войти в шатер.

Святополк ожидал своего двоюродного брата около высокого шатра, поставленного на красивом берегу Долобского озера.

Это был высокий, с длинной седой бородой человек, статная внешность которого как нельзя лучше соответствовала чину Великого князя.

Рядом с ним, докучая просьбой дать ему на кормление город своего троюродного брата, стыл в заискивающем полупоклоне чернобородый князь-изгой. Чуть поодаль ожидал очереди переговорить с Великим князем коренастый купец с открытым честным лицом.

Воевода со старшими дружинниками стояли своим рядком и на чем свет ругали этих двоих, одного лестью, а другого золотом сумевших улучить удобный момент, чтобы подсунуться к их князю, который избежал с ними встреч в Киеве.

Медленно текло время.

Святополк был в затруднительном положении. Он не знал, что ответить первому просителю и явно не хотел говорить со вторым. Поэтому изгою он уклончиво не говорил ни да, ни нет. А к купцу каждый раз старался повернуться спиной.

К тому же не до просителей было ему в этот час!

Заранее предупрежденный расставленными по дороге людьми, он больше всего хотел знать о каждом шаге переяславльского князя.

Вот он въехал в Киев. Ну, что ж — кто по ком плачет, тот к тому и скачет!

Не стал заезжать в терем своего покойного батюшки. Хорошо! Торопится, значит…

Заехал в собор Святой Софии. Ну, это на него похоже…

Выехал на дорогу, ведущую к Долобскому озеру…

Едет!

Вот он уже совсем близко…

Подъезжает!..

— Сам вижу! — отмахнулся от гонца Великий князь и решил, что негоже будет, если Мономах заметит его, заранее дожидающимся у входа.

Коротко бросив изгою: «После поговорим!», а купца не удостоив даже взглядом, он снова вошел в шатер. Дружинников, ринувшихся было за ним следом, остановил:

— А вы куда? Вам след дожидаться его здесь! Князь все же, причем второй по чину, после меня. Так что проявите к нему честь и почет. Но — помните все, что я вам наказал!..

Затем Святополк встал у полога и стал наблюдать, как приближается к нему возок двоюродного брата в сопровождении своего немногочисленного отряда под личным стягом.

Как только Мономах сошел на землю, он вышел из шатра и широко развел руки для приветствия.

Братья крепко обнялись и расцеловались.

Затем последовал черед дружины и двух просителей Великого князя.

Воеводу и дружинников Мономах поприветствовал, как давних знакомых и даже боевых друзей, что и было на самом деле.

А что касается остальных…

В отличие от Святополка, Мономах приветливо поздоровался с купцом. Даже заговорщицки шепнул ему на ухо:

— Дождись меня! Может, понадобишься…

С изгоем же, наоборот, хоть и был тот ему троюродным или четвероюродным братом, ограничился лишь холодным кивком. И того с него хватит. Слишком уж много зла успел причинить Руси этот, с детства обойденный Ярославовым порядком, кому и где править на Руси, князь.

Все начиналось как нельзя лучше.

Святополк радушно пригласил Мономаха войти в шатер. Они сели друг напротив друга на покрытых узорчатыми коврами скамьях. Позади, как повелось, по чину, расположились воеводы и старшие дружинники.

Но как только Мономах взглянул на бегающие глаза брата, да на то, как посматривают на Великого князя его люди, он сразу понял, что все тут было настроено, а точнее, подстроено против него. Святополк был верен своей привычке загребать жар чужими руками — не зря про него шла упорная молва, что он даже займы дает в Киеве под большие проценты, через подставных людей. Вот и сейчас, не желая портить отношений с братом, от которого зависело, шаток или прочен его Киевский стол, он решил укрыться за спинами своих бояр.

И не так-то просто будет переломить их, закаленных во многих битвах крепче любого меча и вынудить отступиться от своего князя.

Но, коль уж приехал — то надо!

Мономах кашлянул, давая понять, что готов говорить и, встретив благожелательный кивок Святополка — приглашение к началу разговора, сказал:

— Брат…

Великий князь сразу помрачнел лицом и насупился — он не любил, когда Мономах обращался к нему так.

Но Мономах, словно не замечая этого, обвел глазами стоявших перед ним дружинников, снова остановился взглядом на Святополке и повторил:

— Брат…

Все ожидали, что он начнет, как всегда, осторожно и издалека. Про дела в Константинополе и Европе, кичась, как считали некоторые тем, что состоит в родстве едва ли не со всеми царями и королями, и сам имеет не меньше прав на византийский престол, чем нынешний кесарь — Алексий Комнин.

Те же дружинники Святополка, что ближе знали Мономаха, встали поудобнее — интересно послушать, что скажет на этот раз переяславльский князь? Он всегда говорит о таких удивительных вещах, что порой слушаешь его с широко раскрытым ртом. И откуда только он все знает — и про великого полководца Александра Македонского, и про римских кесарей, и даже про крестовый поход, который идет сейчас на Иерусалим? Хотя неудивительно — если батюшка его, покойный Всеволод Ярославич, знал пять языков, да мать византийская принцесса — как не набраться всякой книжной и прочей премудрости.

— Брат! — в третий раз сказал Мономах и вдруг начал с самого главного, ради чего, собственно и приехал: — Доколе мы будем терпеть половцев? Доколе русская земля будет страдать от их набегов? Не пора ли нам с тобой собрать всю Русь да сообща выступить на поганых?

— Вот те раз! — крякнул от неожиданности Ставр Гордятич. — Мне велел молчать. А сам что творит?

— Чш-шш!! — строго остановил его игумен и, как бы благословляя Мономаха взглядом, нравоучительно шепнул: — Аще угодно будет Богу, чтобы успешно решилось это дело, то какая разница — с конца разговор начинать или с начала?

Опытный в боевых делах Ратибор, хорошо зная, какая польза бывает от внезапной атаки, тоже согласно кивнул словам Мономаха и продолжал стоять с самым спокойным и невозмутимым видом.

Зато святополковы советники выглядели растерянными. Они оказались явно не готовы к такому началу.

Ну и хитрость выдумал этот переяславльский князь! Попробуй сразу ответь такому…

И никому из них было невдомек — что это вовсе никакая не хитрость или уловка.

Мономах и впрямь думал начать издалека, чтобы поучительными примерами из истории подготовить всех, а потом сказать про поход всей Руси на Степь, но по дороге все увиденное, услышанное и бурлившее в нем последние годы, так НАКИПЕЛО, что он сам, того не ожидая, сразу сказал об этом!

— Но, князь, — первым приходя в себя, развел руками Святополк и, явно уводя беседу в сторону, примиряюще улыбнулся: — Насколько мне известно, все половецкие набеги уже прекратились!

— В эту зиму, да! — согласился Мономах. — Но, чтобы их не было в следующую и через десять лет, и даже через сто, я предлагаю — собрать всех князей воедино и объединенным русским войском самим выступить в Степь!

— Как! Самим? В Степь?! — недоуменно, словно давая понять своим дружинникам, что ослышался, переспросил Святополк.

— Да виданное ли это дело? — густым басом поддержал его воевода. — Дело руссов — сидеть по укрепленным городам, да встречать половца на валах и речных переправах. Главное, не пускать их в глубь русских земель.

Ставка рванулся было вперед, чтобы объяснить воеводе, что не может больше обескровленная переяславльская земля быть таким княжеством-крепостью между Степью и Русью. Да и сколько раз обходили их степняки, чтобы напасть на другие города и тот же Киев… Но, перехватив взгляд Мономаха, только опустил руки и сжал кулаки так, что все услышали их хруст.

— Вот оно как… — задумчиво покачал головой Святополк. — И когда же ты это, князь, выступить предлагаешь?

— А как только сойдет снег, и просохнут дороги! — спокойно, точно речь шла о простой поездке на охоту, ответил Мономах. — Прямо этой весной!

Тут уже дружинники Святополка пришли в себя, и послышались их возмущенные голоса:

— Да ты что, князь!

— Слыхали?

— Зима на исходе!

— Скоро — землю пахать, а мы крестьянина и его коня — на войну?!

— Великий князь, скажи ему, что со времен наших прадедов этого не бывало!

Святополк успокаивающе кивнул крикнувшему это дружиннику, все лицо и шея которого были изуродованы боевыми шрамами, и вопросительно посмотрел на своего брата:

— Да, князь? Дружина моя верно молвит! Виданное ли дело — самим в Степь идти? Да еще и весной!

— То-то и оно, что самим! — убеждая и Великого князя и его советников, горячо заговорил Мономах. — Тогда наша слабость, что мы сто лет в Степь не хаживали, силою обернется! То-то и оно, что весной! Ибо сейчас кони у степняка слабы после зимней бескормицы. Для тяжкого боя бессильны.

Мономах говорил про то, что половцам, которые привыкли жить у себя в вежах, не таясь, и в голову не придет, что русские осмелятся оставить свои укрепленные города, валы да переправы и напасть на них.

Ставр Гордятич хотел добавить что-нибудь для красного словца, но, помня наказ Мономаха, только рукой красноречиво советовал людям Святополка: слушайте, слушайте, что говорит мой князь!

А Мономах выждал паузу, чтобы лучше вняли тому, о чем он только что сказал, уже с упреком, поочередно заглядывая в глаза каждому из стоявших перед ним бывалых воинов, продолжал:

— А вам я, дружинники, многими победами славные, удивляюсь. Коня… смерда жалеете. А про то, что, откормив за лето свои табуны, половец отберет и урожай, и коня, а самого смерда в рабство угонит, словно знать не хотите!

Он опять помолчал и теперь, давя уже на воинскую гордость, тоном, каким говорил с ними, бывало, на ночных привалах у костров, спросил:

— И вообще, мало мы с вами за половцами по русской земле гонялись, да, стыдно вспомнить, и от них тоже побегали? Теперь пусть они побегают от нас! Да не где-нибудь, а в своей Степи! Степь большая — спрятаться негде!

Дружинники Святополка засмеялись, но, взглянув на своего князя, закашляли, осеклись.

— Полон отобъем, наших русских людей, которые уже и не чают, что мы их когда-то спасем, вызволим! — продолжал уговаривать Мономах, с радостью замечая, что лица многих дружинников при этом потеплели. Вспомнив про алчность брата, он не преминул воспользоваться и этим: — Добычу возьмем! Великую! Какой никогда еще не бывало! Откуп с каждой вежи, что сдастся сама, и всё, что сможем увезти с тех городов, которые возьмем на щит!

Тут уже оживился и сам Святополк. Как будто увидев перед собой табуны лошадей, потоки серебряных монет, парчу, шелка… он невольно зашевелил пальцами, подсчитывая, сколько можно получить от этого похода, если все будет так, как говорит Мономах.

А Мономах видел перед собой лишь сожженные русские веси, вытоптанные половецкими конями поля, лежавшие вдоль дорог трупы, а еще едущую на санях женщину и глаза ее ребенка…

И потому, наверное, тон и слова переяславльского князя становились убедительнее всех доводов Святополка с его людьми.

— Оно-то, конечно, так… — уже слышались с той стороны осторожные голоса.

— Хорошо бы одним ударом степняка от Руси отвадить…

— А ну, как он проведает о наших планах? — могучим басом оборвал их воевода Святополка.

— Да! — поддержал его тот. — Что скажешь на это, брат? Шило в мешке и то не утаишь, а тут — целое войско!

— А мы через купцов ложный слух пустим… — понизив голос, многозначительно поднял указательный палец Мономах. — Идем, мол, брать богатый град Корсунь!

— Нет! — вдруг выкрикнул дружинник со шрамами.

— Что значит, нет? — нахмурился Мономах.

Он знал этого дружинника, как одного из самых мужественных едва ли не во всем русском воинстве. И, откровенно говоря, втайне надеялся на его поддержку.

— Не бывало такого, чтобы руссы подло, как ночной тать, шли на врага! — твердо сказал тот, не отводя дерзкого взгляда от глаз князя. — Еще со времен великого Святослава мы всегда говорили всем прямо: «Иду на вы!»

— А мы и скажем! Мы даже пошлем им такую грамоту! — примирительно улыбнулся ему Мономах. — С самым лучшим гонцом! — он мгновение помолчал и с хитринкой добавил: — Как только, не доходя до Корсуня, повернем на Степь!

— Поганые Божьи храмы жгут, — неожиданно подал голос игумен. — Священников убивают. Жрецы из лесов вышли. От истинной веры, которая только-только укоренилась на Руси, людей хотят оторвать! Снова Перуну да поверженным идолам поклоняться! А мы тут еще раздумываем, идти или нет?..

— Верно молвишь, отче! — кивнул игумену Мономах. — Я про это и говорить не стал, думал, здесь все православные, и так всё понятно…

И, обращаясь уже к одному только Святополку, закончил:

— Не за себя, за всю Русь и тех, кто больше всего страдает от поганых: простых горожан и смердов — стариков и старух, мужиков, их жен и детей — прошу. Для того и приехал сюда. Я все сказал. Теперь твой черед отвечать, Великий князь! Идем на Степь?

Святополк долго сидел, не поднимая головы, затем решительно встал во весь свой могучий рост и, к радостному изумлению своего воеводы с дружинниками, усталым и тихим голосом сказал:

- Да вот он я… Готов уже!

Мономах порывисто сделал навстречу ему шаг и, заключая в крепкие объятья, от всего сердца, сказал:

- И тем великое добро всей земле русской сотворишь, брат![3]

5

Купец клятвенно прижал ладонь к груди…

— Уф-фф! — выдохнул Мономах, выйдя из шатра и с наслаждением подставляя лицо еще по зимнему морозному, но уже ласкающему первым солнечным теплом воздуху. — Легче в жестокой битве побывать, чем один такой спор выиграть!

— Такой спор десятка битв стоит! — возразил Ратибор.

— Я, как только услыхал, что ты про дело начал, думал, все — можно сразу уходить, не солоно хлебавши! — вытирая пот со лба, признался Ставр Гордятич.

В шатер вошли и вышли один за другим несколько гонцов. Затем появился со своим ящичком игумен и, наконец, сам Великий князь.

— Всё! Эти пусть едут! — кивнул он вослед поскакавшим с написанными и зскрепленными свинцовыми печатями грамотами гонцов. — А остальных, к тем князьям, что ближе живут, — завтра, а то и третьего дня из моего дворца приказы отправим.

Мономах согласно кивнул. Завтра, так завтра. Есть еще время. О многом надо перетолковать с братом в его тереме-дворце. Есть у него кое-какие задумки и по пешцам, по их вооружению, и по тому, как добираться до места, и надо заранее решить, каким строем — походным или боевым — пойдут они по Степи.

Братья еще раз обнялись и разошлись до вечера.

К Святополку тут же направился, находившийся все время у самого входа в шатер, князь-изгой.

На полпути он поравнялся с Мономахом, и взгляды их встретились.

В глазах переяславльского князя на мгновение промелькнула жалость и сочувствие, что судьба так жестоко распорядилась с этим, таким же, как и он, Рюриковичем. Но тут же в них появился непримиримый стальной блеск, как ко всем врагам Руси, и он громко посоветовал Великому князю.

— Не обещай ему ничего, брат! Все равно он больше того, что уже имеет, не получит!

Святополк с облегчением — вот выручил, так выручил брат, теперь и объяснять ему ничего не надо, — даже не обиделся на такое обращение. Он лишь дождался, когда к нему подойдет проситель, и бессильно развел руками: мол, что я могу поделать? Хоть нас и двое, а все-таки как-никак — съезд князей!

— Ах, так? Ну, ладно!

Князь-изгой яростно взмахнул острой бородой, сел на коня и, бешено нахлестывая плеткой, помчался прочь.

Ратибор хмуро поглядел ему вслед и подошел к князю.

— Не нравится мне все это, — тихо сказал он.

— Что именно? — не понял Мономах.

— Слыхал больно много! — объяснил Ратибор, показывая глазами на превратившегося в точку изгоя.

— Ну, все, да не все!

Мономах загадочно подмигнул воеводе и подозвал к себе купца, от которого снова отвернулся, делая вид, что занят важным делом, Святополк.

Мономах давно знал и уважал этого торговца.

— Что — тяжба? — кивая на брата, спросил он.

Купец, не отвечая, только молча мотнул головой.

— Я чем-то могу помочь?

— Вряд ли. Я ведь не стол у него просить пришел!

— А что же?

— Да так… Одолжил денег одному ростовщику, через которого Великий князь киевлянам под проценты деньги дает, а тот возвращать не желает. Думал, через твоего брата на него повлиять, а он, вишь, даже слышать меня не хочет!

— Д‑да… — покачал головой Мономах. — И много одолжил?

— Много-не много — а все деньги!

— Ну, ладно! Не могу я тебя, так ты меня — выручишь?

— Я? Тебя?!

— И даже не меня, а — всю Русь!

— Да я, да… — засуетился купец.

— Погоди, тут дело непростое, я бы сказал, даже опасное, — остановил его Мономах. — Так что не торопись с ответом. В Степь надо идти. И даже не идти, а ехать, — покосился он туда, где уже исчезла точка князя-изгоя. — Как можно быстрее! Сможешь?

— Конечно! — кивнул купец.

— И не сробеешь?

— А что мне бояться? У меня охранная грамота от главного хана имеется. Никакой половец меня даже пальцем не тронет!

Мономах горько усмехнулся, слыша эти слова. Для него они не были новостью. Набеги — набегами и войны — войнами, а купцы обеим враждующим сторонам нужны были всегда. Кому-то ведь нужно сбывать награбленные товары и кому-то продавать взятых в плен мирных жителей…

Сам этот купец, насколько было известно Мономаху, никогда не занимался такими делами. Считал это не Божьим делом, и что богат только тот, кто в Бога богатеет. То есть, и зарабатывает честно, да еще и делится своим богатством с другими людьми. И правильно делал. Но в то же время, он, как никто другой, умел доставать то, что очень любят ханские жены: всякие редкостные ткани и благовония. Да и самого главного хана не забывал почтить дорогими подарками, а иногда выполнял его тайные поручения в Константинополе и латинских странах.

Но тут дело было особого рода… И требовалось честно предупредить такого человека о возможной опасности.

— Половец-то, может и не тронет, а вот сам хан… — вздохнул Мономах.

Он отвел купца в сторону и вкратце рассказал о том, что было на встрече со Святополком. Начал со своего предложения всей Русью выступить в Степь и закончил предложенной им хитростью с Корсунем.

Польщенный вниманием со стороны славного переяславльского князя и особенно его доверием, купец даже не замечал, что их разговор подслушивал подкравшийся к ним и притаившийся за раскидистым дубом юноша в дорогой шубе, собольей шапке и отороченных мехом сапогах.

— Ну как, берёшься съездить к Степь и передать эту ложную весть? — сказав все, что посчитал нужным, спросил Мономах. — За труды заплачу, не обижу! Сколько хочешь?

— Да будет, князь, я и так съезжу! — махнул рукой торговец. — Мне за то любой наш купец спасибо скажет. Ведь половцы нам, как кость поперек горла стоят. Не будет их — без опаски и с ромеями, и с арабами торговать станем! Я и сам тогда куда боле получу, чем на своем киевском деле потеряю! — показал он глазами на Святополка.

— И с братом поговорю, решу твое дело! — пообещал Мономах. — В накладе не оставлю!

— Вот видишь? Ну, как с тебя после этого деньги брать? К тому же, ты сам сказал, для Руси это надо. А это все равно, что родной матери в беде или болезни помочь, а потом затребовать с нее денег! Так что, князь, сделаю все, как велишь.

Купец клятвенно прижал ладонь к груди, желая заверить Мономаха. Чтобы тот не сомневался, но в этот момент раздался вскрик схваченного игуменом за ухо и подведенного к князю отрока.

— Это еще кто таков, откуда? — нахмурился Мономах. — Подслух?

— Нет, я… — захныкал отрок.

— Сын мой! — подсказал купец и знаком попросил игумена отпустить парня.

— Как звать? — мягчея, спросил Мономах.

— Звенислав, во святом крещении Борис! — с готовностью ответил отрок.

В далеком Киеве послышался удар колокола, и он, повернувшись на него, благоговейно перекрестился.

— Хороший отрок, богобоязненный! — сразу успокоившись, одобрил игумен и отошел в сторону.

— Он — всегобоязненный! — с горечью махнул купец и строго спросил сына. — Ты что это тут делал? Подслушивал?!

— Я не хотел… я только…это не нарочно… — забормотал отрок, испуганно пятясь от отца.

— Все! Поедешь со мной в Степь! — остановил его тот.

— Как! Ты и сына с собой возьмешь? — удивился Мономах.

— А куда его теперь девать? — пожал плечами купец. — Не оставлять же мне его здесь! Да и хан скорей поверит, увидев, что я родным сыном рискую!

Лицо отрока позеленело и перекосилось от страха.

Мономах заметил это и пожалел его.

— Может, все-таки лучше оставить его тут?

— Да нет, прости, княже, я лучше знаю своего сына! Он и тайну подслушанную растрезвонить может, и вообще пора учить его мужеству! Сейчас отправлю домой обоз, который оставил тут рядом, в двух шагах, а после, на двух лошадях, мы быстрей ветра домчим до главного хана. Тем более, он сейчас невдалеке, вместе со всеми другими ханами отмечает конец зимних набегов!

Купец поклонился Мономаху, повернулся к Звениславу и строго сказал:

— Сбегай к обозу и передай, чтобы немедленно отправлялись в обратный путь, без меня! Да! И без тебя тоже! — приостановил он со всех ног бросившегося передавать этот приказ сына. — И быстро назад. Одна нога там, а вторая тут!

6

— Ай-ай, какая оплошнос-сть Мономах-ха! — покачал головой Белдуз.

Пир, на который, по приглашению главного хана Ороссобы, собрались почти все половецкие ханы, был в самом разгаре, когда ковровый полог стремительно распахнулся, и в шатер вошел маленький коренастый степняк в серебряном наличнике.

Огромные богатыри-телохранители, не рискуя даже приостановить его, только склонили перед ним могучие шеи.

— Белдуз! Хан Белдуз пришел! — послышались одновременно приветливые, испуганные и мстительные голоса.

Вошедший, сняв наличник, почтительно поприветствовал сначала главного хана, затем — всех остальных. После этого он занял одно из самых почетных мест и с нескрываемым вызовом огляделся вокруг.

Посреди шатра в сложенном из степных камней очаге тлел священный огонь. Ороссоба, старый, высохший, как осенняя степь, сидя на высоком войлоке, не отрываясь, смотрел на него и словно не слышал, как участники пира хвастаются друг перед другой захваченной этой зимой в русских землях добычей.

«Все временно, все тленно в этом мире! — говорил его застывший, отсутствующий взгляд. — Превратятся в прах и шелк, и ковры, состарятся молодые рабы и рабыни, потеряют свой аромат самые изысканные благовония, а приятно отягощающие ладонь золото и звонкое серебро перетекут неверными ручейками в реки иных времен и моря чужих судеб…»

Ничто, казалось, уже не волновало в этом мире человека, по мановению одного пальца которого могла ожить и прийти в движение вся бескрайняя Степь.

Но разговор о появлении на пиру Белдуза сразу дошел до слуха главного хана.

Он поднял глаза, следуя оживающим взглядом за синей струйкой дыма, которая уходила в отверстие посреди крыши, и властно опустил их на вошедшего хана.

— Почему сразу не приехал на мой зов?

— Не с‑смог, хан. Прости, были дела поважней пира! Но на второй, как видишь, откликнулся сразу и даже загнал двух коней! Что случилось?

Ороссоба хотел прогневаться, что Белдуз осмелился опоздать на его пир, тем более, что такое уже было и не раз. Но, решив, что видать, у того, и правда, были серьезные причины, мысленно махнул рукой на его ослушание.

— Да вот! Приехал сначала этот, — кивнул он на сидевшего среди половцев князя-изгоя. — Говорит — Руссы на Степь хотят идти!

— Рус-сы? На нас‑с? — забыв от удивления про обычай, запрещающий младшим переспрашивать старших, не поверил Белдуз.

— Да никогда они не пойдут на Степь! — раздались уверенные голоса.

— Чтобы они вышли из-за своих валов?

— Оставили города?

— Да речные переправы?..

— Тихо! — властно поднял руку главный хан и, показывая на купца, продолжил: — А потом прискакал этот. И говорит, что Русь действительно готовится выступить в поход этой весной. Но вовсе не на Степь, а на богатый град Корсунь!

— Дозволь спросить, хан!

— Спрашивай!

— И что же вы решили делать?

— А мы еще не решили. Мы только решаем, как нам поступить, — сцепил кончики пальцев, унизанных перстнями с драгоценными каменьями Ороссоба. — Предложить ли руссам богатый откуп или, пока еще есть время, уйти в самую глубь Степи, куда не дотянутся даже копыта их быстрых коней.

— Трус-сы! — злобно прошипел Белдуз своему соседу. — С‑сначала разузнать все, как с‑следует надо, а уж потом решать!

— И что же ты предлагаешь? — усмехнулся тот, грызя баранью лопатку.

— Еще не з‑знаю! — огрызнулся Белдуз и громко сказал Ороссобе: — Дозволь мне с‑самому с‑спросить этих руссов!

— Да они и так уже вроде бы все сказали, но если хочешь — спрашивай! — разрешил тот и предупредил: — Но помни, это — мои гости!

Белдуз согласно кивнул и обратился к изгою:

— Скажи, князь! Ты с‑своими ушами с‑слыхал то, что произнесли твои ус-ста?

— Да, хан! Конечно! — клятвенно стукнул себя в грудь князь.

— И от кого ж‑же?

— От самого Великого князя и Мономаха!

— Где? — продолжал допытываться Белдуз.

— На их съезде!

— Это что ж‑же, тебя, из-згоя, пригласили на с‑съезд князей?

— Н‑нет, — уже менее уверенно ответил князь. — Но я сидел у самого входа в шатер, где он проходил, и все слыхал!

— Ай-ай, какая оплошнос-сть Мономах-ха! — покачал головой Белдуз. — И про Корсунь тоже слых-хал?

— Чего не слыхал, того не слыхал, врать не буду.

— А говоришь, что всё! Люблю предателей, но ненавиж-жу их! — снова шепнул соседу Белдуз и, продолжая свой расспрос, обратился теперь к купцу: — А ты откуда про Корсунь знаеш-шь? Тоже Великий князь рас-с-сказал?

— Нет, у меня есть знакомый ростовщик, — охотно принялся объяснять купец, — через которого Святополк дает под проценты займы киевским людям. Так вот у этого ростовщика есть другой ростовщик, который ему очень много должен, и мой ростовщик очень обеспокоенный, как бы его ростовщик не разорил его, после съезда князей, выказал мне свои опасения…

— Все яс-сно! Мож-жешь не продолжать! — остановил его жестом Белдуз и с полупоклоном повернул голову в сторону старого хана.

— Позволь попросить тебя кое о чем, хан?

— Проси!

Белдуз поднялся со своего места и, пройдя к главному хану, прошептал:

— Вели этим… с‑своим гостям удалиться! Что им делать тут, когда решается с‑судьба вс-сей Степи?

Ороссоба несколько мгновений подумал и, решив, что просьба Белдуза справедлива, объявил об окончании пира и приказал слугам проводить купца и изгоя в приготовленные для них шатры.

— Да проследите, чтобы наши дорогие гости ни в чем не имели нужды! — прикрикнул он им вдогонку.

— И жен своих попроси уйти, — продолжил Белдуз и, перехватив недовольный взгляд старика, пояснил: — Уж очень они любят то, что привозит им этот купец!

Главный хан нахмурился, но выполнил и эту просьбу Белдуза. Когда в шатре остались одни только ханы, тот спросил:

— Что они просят за с‑свое предательство?

— Как всегда! — пожал плечами главный хан. — Князь — помочь ему выгнать из города своего брата, чтобы сесть там на стол. А купец, известное дело что — золото!

— Ну, с князем мне все ясно, — презрительно махнул рукой Белдуз. — А вот купец для чего пожаловал? Зачем нам надо знать про то, что Рус-сь пойдет на Корс-сунь?

Вошедший слуга молча подложил в огонь лепешки сухого верблюжьего навоза, смешанного для аромата с пригоршней высушенных прошлогодних трав. Ороссоба стал долго смотреть в очаг, на его синий дым и, наконец, задумчиво, словно бы нехотя возвращаясь в эту, по сути прожитую им жизнь, находясь как бы уже не тут и не совсем еще там, сказал:

— Выгод от его сообщения действительно много. Мы можем, например, известить ромеев о планах руссов — Корсунь все же их город! А можем сами, пока руссы будут стоять под крепостными стенами Корсуня, напасть на их оставшиеся без дружин княжества!

— Коней откормить сначала надо! — послышались возражающие голоса ханов.

— Какой может быть набег, если они едва держатся на ногах?

— Вот если бы руссы отложили свой поход на месяц-другой…

— Или бы корсунцы смогли продержаться такое время…

— А?

Но главный хан снова смотрел на костер и внимал только своим мыслям. Иначе наверняка бы услышал эти последние слова и заметил, как вдруг вспыхнули глаза хорошо услышавшего их Белдуза…

Очнулся он, только когда тот вновь с почтением окликнул его:

— Ну, что ты еще хочешь? — устало спросил он.

— Прош-шу тебя, вели опять привести сюда русского князя! — уже не столько прося, сколько требуя, сказал Белдуз.

— Зачем?

— Я хочу задать ему один вопрос.

Главный хан бровью показал телохранителю на полог шатра, и не прошло минуты, как он привел изгоя, который, судя по его бледному лицу, приготовился к самому худшему… Тем более, что к нему, поднявшись со своего места, подошел самый страшный из всех половцев — хан Белдуз.

Но тот не стал доставать нож, которым степняки режут скот, пытают пленных или добивают раненых, а, наоборот, с делано-ласковой улыбкой спросил:

— С‑скажи, а гонцов к князьям уже отправили?

— Да!..

— Эх‑х! Ж‑жаль… — огорчился Белдуз.

— Но не ко всем! — тут же добавил заметивший это князь.

— Та-ак, — погасший было взгляд Белдуза вновь оживился.

— Троих послали прямо с Долобского озера. А к остальным пошлют только завтра…

— Так-ак — та-ак! — поощряя его взглядом, заторопил Белдуз.

— А к тем, кто совсем рядом, и вовсе третьего дня!

— Хорош-шо! Молодец! — обрадовался хан, узнав всё, что желал. — С‑ступай обратно!

— Как! И это все? — удивился князь.

— А ты что еще хотел? В твоем шатре все то же, что здесь! Ведь приказано, чтобы ты ни в чем не нуждался! Или, мож-жет, ты хочешь вот это?

Белдуз взял со стола кусок сырого мяса, что половцы ели наряду с вареным, готовить которое научились у русских совсем в недавнее время, и поднес его прямо к лицу изгоя.

Тот отшатнулся и выскочил из шатра.

— Ай, да Белдуз! — захохотали ханы.

— Вот насмешил!

— И выпроводил надоедливого гостя, и не обидел его при этом!

— Что ты задумал? — спросил старый хан после того, как все отсмеялись. — Чего ты хочешь?

Белдуз посмотрел на него и упрямо наклонил голову:

— Я прошу дать мне три дня. И ничего не решать до этого!

— Три дня? — недоуменно пожал плечами старый хан.

— Это не так уж и много, учитывая, что у нас‑с еще много времени, чтобы успеть собрать дань или уйти за Дон!

Половцы задумались, зашептались…

Собирать дань для Руси — значит возвращать все награбленное, которым они только что хвастали друг перед другом. Уходить в глубь Степи — значит, оставить свои вежи и города. А это убытки. Такие убытки… А что, если, и правда, Белдуз что-то сможет узнать. И даже придумать!

К тому же не так он и много просит — подождать всего каких-то три дня. Да хоть десять!

Главный хан, для которого и один лишний час был теперь самым бесценным подарком на этой земле, сначала нахмурился. Но потом и он согласился и вопросительно посмотрел на Белдуза:

— Допустим, мы не станем возражать. И… что же ты собираешься сделать за эти три дня?

— У меня есть свой человек во дворце Великого князя. Я узнаю от него, куда послан последний гонец. А потом перехвачу его и добуду грамоту!

— Думаешь, это будет так просто сделать?

— Я пойду тихо, с малым отрядом.

— А если вас обнаружат?

— Тогда сделаю вид, что совершил набег. Гонец спокойно поедет по этому месту, а тут я со своими людьми, в засаде…

— Ложный набег? Засада? — неожиданно оживился Ороссоба. На несколько мгновений он словно вернулся в свою молодость, когда сам был горазд на подобные выдумки. — А что — русские хорошо знают, что мы сразу уходим после набега. Ложный набег — это даже лучше правдивой тишины, когда всех боишься и всего опасаешься… Гонец наверняка потеряет осторожность и будет беспечным. И засада тоже неплохо. Ты хорошо это придумал, Белдуз. Ха-ха… Ложный набег… Засада… Ладно. Иди! Мы подождем тебя. Но помни — только три дня…

Главный хан взял шелковую веревочку и неторопливо завязал на ней три узелка. Показав ее всем, он жестом отпустил быстро надевшего свою серебряную личину Белдуза и, еще раз посмотрев на очаг, устало прикрыл глаза. Что для него каких-то три дня, когда перед ним вот-вот начнет расстилаться еще более огромная и бескрайняя, чем сама эта Степь — вечность…

7

Великий князь взял протянутую ему грамоту и осмотрел печать…

— … Ну, вот и всё!

Святополк размашисто подписал очередной лист пергамента, который подсунул ему писарь, и устало взглянул на Мономаха:

— Я думал, мы попируем с тобой. А тут вот чем пришлось заниматься… Вечер, ночь, день, опять ночь на исходе…

— Ничего, брат! — Мономах, казалось, не ведал усталости. Он был радостно возбужден. — Зато столько дел сделали!

— Еще бы! Приказы по кузницам, корабельщикам, пекарям, плотникам… — простонал Великий князь и, разгибая свое большое тело, с хрустом потянулся. — Голова уже кругом идет!

— А как иначе? Времени-то в обрез, а сколько еще успеть надо! Зато теперь у нас пешцы не как встарь, кто с чем, а с боевыми копьями да щитами пойдут! Ладьи по Днепру людей повезут! Обозы, наполненные всем необходимым в Степи, за нами потянутся!

В дверь гридницы осторожно постучали.

— Ну, чего там еще? — поморщился князь.

— Гонец из Полоцка! — доложил младший дружинник.

— Что‑о? Откуда?! — не поверил Святополк и оглянулся на Мономаха. — Сорок лет Ярославичи со Всеславом воевали. А тут от его сына?! С честью? Впусти!

Младший гридь широко распахнул дверь.

В гридницу вошел донельзя усталый, запачканный дорожной грязью до самого шлема воин.

— Ну, и чего ты привез? — с напускной строгостью накинулся на него Святополк.

— Послание… князя своего… Давыда Всеславича… князь на словах велел передать — рад, счастлив, готов с вами идти до конца! — с трудом ворочая от усталости языком, промолвил гонец.

— Хм-мм… до конца!..

Великий князь взял протянутую ему грамоту, осмотрел печать и, сорвав ее, углубился в чтение.

— Что пишет? — заглядывая ему через плечо, живо заинтересовался Мономах и радостно воскликнул: — Ну, вот видишь, даже бывший наш враг согласен! И… уже выслал дружину?!

— Да, и это — уже третья такая грамота! — с уважением покосившись на брата, кивнул Святополк, до которого только сейчас, возможно, начал доходить размах того дела, на которое подвигнул его Мономах.

А тот радовался, как в дни ранней юности, когда не легли еще на его плечи бремена княжеской власти.

— Мчат, мчат гонцы, загоняя коней! Вся Русь поднимается! — повторял он и вдруг ахнул: — А мы, за множеством дел, в Смоленск еще никого не послали!

— У меня нет гонцов! Одни в пути, а тех, что вернулись, теперь не поднимешь! — предупредил Святополк.

— Ничего, своего личного отправлю! — успокоил его Мономах. — Эй, — подозвал он младшего дружинника. — Ну-ка позови сюда Доброгнева! — и, уже обращаясь к игумену, спросил: — Грамота хоть готова, отче?

— А как же? — позевывая в кулак, подошел тот. — Слава Богу, заранее написал!

Вошедший гонец, рослый почти, как Святополк, и такой же бородатый, низко поклонился князьям.

— Хороший у тебя гонец! — с завистью заметил Мономаху Великий князь. — Настоящий богатырь.

— А он и есть богатырь! — усмехнулся тот. — У меня все гонцы крепкие. И мечом, и щитом владеют не хуже дружинника, а этот… Как я узнал однажды, что он в дозоре с целым отрядом половцев не побоялся схватиться, да увидел его, с тех пор для самых важных дел при себе держу. Ну что, богатырь, стоишь? На, читай! Знай, что везешь!

Гонец, шевеля губами, привычно ознакомился с грамотой, которую показал ему игумен, и просветлел лицом.

— Запомнил? — спросил Мономах.

— Еще бы! Такую грамоту не запомнить! А что забыл — по дороге вспомню! — радостно отозвался он.

— Тогда запечатывай, отче!

Игумен достал из мешочка свинцовую заготовку, взял щипцы с двумя матрицами и, морщась от усилия, скрепил грамоту печатью с изображением святителя Василия Великого, имя которого во святом крещении носил Мономах, и надписью «Господи, помози рабу Твоему Василию».

— Свою печать тоже поставишь? — с готовностью протянул брату грамоту Мономах, но тот только устало махнул рукой:

— Одной твоей хватит! И так едут!

— А коли так… — Мономах, поцеловав печать, весомо вручил грамоту гонцу и показал ему рукой на дверь: — Тогда поспешай с Богом!

Гонец снова поклонился князьям, быстрым шагом вышел из гридницы, затем, грохоча по ступеням крыльца, из терема и, сев на коня, поскакал по улицам просыпающегося стольного града Киева.

Ни ему, ни Мономаху не было ведомо, что в коридоре великокняжеского терема один из слуг словно невзначай спросит у вышедшего из двери усталого писаря:

— Куда это ни свет ни заря так спешно послали гонца? Чуть было не сбил меня по дороге!

— А в Смоленск! — устало отмахнулся тот и, спохватившись, не сказал ли чего лишнего, испуганно умолк.

Но слуга, протиравший деревянные перила, казалось, уже снова был занят своим делом.

Однако, как только писарь ушел, он тут же выскочил из терема, сам толкая встречных слуг, вылетел с великокняжеского двора и, подбежав к сидевшему у дороги нищему с чуть раскосыми глазами, что-то коротко и быстро шепнул ему на ухо…


[1] Славко — древнерусское имя. Для удобства чтения автор, склоняет его, согласно правилам современной грамматики. (прим. редакции)

[2] Вежа — кочевое жилище на телегах в Степи, иногде в обобщающем значении — селение половцев

[3] Фраза заимствована из подлинных источников.

Комментировать

*

1 Комментарий

  • Людмила, 21.11.2020

    Истинно русское для детей! Издавать и распространять как можно больше экземпляров произведений этого автора! Этими произведениями нужно интернет заполнять! Русское , нашей! А чем сейчас пестрит интернет? Господи спаси нас и вразуми!!!

    Ответить »
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки