Предлагаемый читателям текст — «живая биография», которая не просто загружает нас датами, но показывает ключевые, знаковые события в жизни человека, ведь только принципиальные эпизоды прошлого остаются в памяти с годами. Очерк знакомит нас с характерными особенностями описываемого времени. Суровая жизнь в духовных учебных заведениях, массовый поток детей духовенства в светские учебные заведения, бедность студентов непосредственно вплетены в судьбу автора. «Высшее духовное святилище», как автор назвал Санкт-Петербургскую Духовную Академию, и некоторые её насельники также нашли своё место на страницах очерка.
При своих исторических достоинствах автобиография даёт не только представление о жизни конкретного человека, но и возможность задуматься о важности достойных человеческих отношений в целом — о чём неустанно свидетельствует Церковь. Взаимопомощь способна менять судьбы. Поддержка преподавателем Леонтием Васильевичем Гурновым в Псковской семинарии помогла Петру Кузьмичу решиться на высшее образование; архимандрит Владимир (Петров), инспектор Академии, стал неожиданным благодетелем, позволив начать обучение; а предприниматель и издатель Александр Александрович Пороховщиков показал себя как настоящий христианин, у которого «правая рука не знает, что делает левая». Задумываемся ли мы о людях, которые сыграли схожую роль в нашей жизни?
При желании можно также ознакомиться с выразительной книгой о всей семье Березовских — «Жизнь простого человека: воспоминания», которая является живописной сагой нескольких поколений на протяжении бурных событий XIX — XX веков. Эта летопись вместила страницы страшного, но не такого уж далёкого прошлого: коллективизацию, голод, советское студенчество, гитлеровский плен и колымские лагеря.
Во время чтения этой автобиографии можно сделать массу маленьких открытий, сравнивая какой жизнь человека была «тогда», и какая она «сегодня».
Я сын священника. Родился 3‑го июня 1842 года в погосте Полонске Псковского уезда. Будучи вторым по возрасту между моими четырьмя братьями, я осиротел после смерти отца, имея пять лет отроду. Оставшейся без средств к существованию матушке моей удалось исходатайствовать себе место просфорни в том же Полонском погосте, в котором отец мой был священником, и где я имел приют всё время до окончания мною курса в Медико-Хирургической Академии. До десятилетнего возраста я жил и воспитывался на средства моей матери; она же научила меня и первоначальной грамоте по русско-славянскому букварю. Девяти лет я был отвезён матушкой в Псковское Духовное училище или тогдашнюю бурсу, из которой в 1859 году был переведён в Псковскую Духовную Семинарию.
Бурсацкая жизнь с её, ежедневно производившимися на моих глазах экзекуциями в течение 8‑ми лет отразилась с одной стороны на моём, в настоящее время, робком и впечатлительном характере, а с другой стороны на закалённости в перенесении разного рода житейских невзгод и лишений. К счастью бурсаков, гуманитарно-освободительное время начала шестидесятых годов, по выражению сенатора Ровинского, «из битого царства – вдруг небитое стало», благотворно сказалось и на их жизни. Наше духовное начальство и воспитатели-педагоги стали относится к воспитуемым человечнее. Царившие до этого времени в приёмах духовного воспитания ветви с березового древа знания по малу изгонялись, а любители их — педагоги заменялись другими. Между учительствовавшим в это время персоналом был образованный и добродушный профессор Л. В. Гурнов, который у своих учеников не ограничивал поле знания одной предстоявшей им духовной деятельностью, а расширял его по способностям своих слушателей; направлял их и сам подготавливал для поступления в те или другие высшие и специальные учебные заведения. При поддержке этого гуманного учителя начал подготавливаться для поступления в Медико-Хирургическую Академию или Технологический институт и я. Но так как общежитие студентов в это время в первой уже было закрыто, то, за неимением средств, я и решил готовиться во второй.
Не исключаясь из Семинарии, я, будучи воспитанником среднего её отделения, в июле 1862 года взял отпускной билет в Санкт-Петербург и, собрав необходимую для проезда по железной дороге сумму в 3 рубля 21 копейку, с одной сменой белья и несколькими книжками с благословения моей матушки направился в столицу. Прощаясь с родственниками в Пскове, к дорожной сумме я заполучил еще около двух рублей, с которыми и сел на поезд. Дорогой, благодаря заботам родных, расходоваться на продовольствие не приходилось, и я прибыл в Петербург, по моим Псковским расчетам, маленьким Крезом. Прибыв в Петербург, я хотел поскорее увидеть Технологический институт и потому, остановился в существовавший тогда на углу Загородного и Большого Царскосельского проспектов, Троицкой гостинице. Прожив в этой гостинице два дня, я поинтересовался узнать, что будет стоить суточное мое в ней прибывание, и глубоко был огорчен и испуган внушительным заявлением полового, что находящихся у меня наличных средств недостаточно для расчета за прожитые мною два дня. Посоветовав мне поскорее убираться из гостиницы, великодушный половой видимо намеренно не довзял с меня следовавших ему 50 копеек, с которыми я оказался, как в пустыни, к третьему вечеру моего пребывания на шумных и многолюдных улицах Петербурга. Между тем в эти два дня я успел узнать в канцелярии Технологического института, что приемные экзамены в него начнутся не раньше 7‑го августа. Что мне было делать? Только в это время я почувствовал всю безысходность своего положения и готов был немедленно возвратится в Псков; но в чём суть? В кармане оставалось всего несколько копеек. В горьком раздумье, с разочарованием в успехе за предстоявшее, я голодный до вечера слонялся по улицам Петербурга. С наступлением же сумерек начал накрапывать дождик, и я должен был искать себе ночлег. Великодушный поступок со мною намеренного в Троицкой гостинице ободрил меня, и я опять направился к ней; но каково же было моё положение, когда в гостинице объявили, что искомый мною служка куда-то отбыл. На улицах в это время уже горели фонари. Измученный бесцельным скитанием по улицам физически и совсем упавший духом, я помню, что не в состоянии был сдвинуться с места у подъезда гостиницы и, как остолбенелый, навязался на глаза стоявшему у противоположной будки городовому. Поведав ему свое горе, я просил его указать мне какое-либо место для ночлега. Дождь же в это время хлестал немилосердно, и городовой, видя меня порядочно измокшего, до того участливо ко мне отнесся, что предложил переночевать в его будке, поставив при этом условие, чтобы я расположился на печке. Переночевав на крошечной печке моего добродушного будочника и, поблагодарив его за приют, я на другой день рано утром был уже у здания Священного Синода, где осведомился у сторожей о судьбе когда-то служившего в нём, столоначальником, моего дальнего родственника А. И. Полонского, которого я знал только по рассказам о нём моих родных. К сожалению, спрошенные сторожа ничего о моём родственнике сказать не умели, но зато посоветовали узнать о его местожительстве в адресном столе, куда я и направился. Добыв адрес, я отыскал по нему моего родственника где-то на Большой Садовой улице. Но тут опять разочарование. Из разговора оказалось, что родственник мой уже давно без места и жил в углу, занимаемом его глубокой старушкой-матушкой, а потому и помочь мне в моем положении не мог. Прощаясь с безнадежным моим родственником, я получил от него совет попытать счастья насчёт моего приюта до начала экзаменов через начальство Петербургских духовно-учебных заведений. При этом мне пришёл на память товарищ мой по Псковской семинарии М. И. Хазанович, уже несколько лет перед этим перешедший в Санкт-Петербургскую Семинарию. Обрадовавшись родившейся у меня мысли о возможности приютится на время каникул у вышеозначенного товарища, я распрощался со своим родственником и, по сообщенному им мне адресу, направился к духовной семинарии. Пробираясь к ней по Невскому проспекту, я должен был проходить через Александро-Невскую Лавру и мимо здания Духовной Академии. Одетый в сюртук семинарского покроя и с покрытой картузом головой, я не без робости подходил к зданию высшего духовного святилища, стоявшего, как мне в то время думалось, во главе управления духовно-учебными заведениями.
Но вот, наконец, тут Провидению и угодно было проявить на мне божественную Свою милость. Проходя по тротуару академического здания, я повстречался с шедшим против меня монахом с архимандритским крестом на груди. Как воспитанник семинарии, я, сняв картуз, подошел к встретившемуся под благословение. Преподав последнее, архимандрит остановил меня, распросил подробно о моём звании и цели прибытия в Петербург, и узнав о моём бесприютно-скитальческом положении, предложил идти за ним. Войдя в здание академии и следуя за архимандритом по длинному, полутёмному коридору, я оказался у двери с надписью на ней: «Квартира Инспектора». Прочитав надпись, я до такой степени оробел и смутился, что готов был возвратиться вспять. Заметив мое смущение, архимандрит ласково ободрил меня, за руку ввёл в свою квартиру, где и предложил к моим услугам одну из комнат. Здесь я приятно выслушал от архимандрита, что могу рассчитывать на его обо мне попечение впредь до моего поступления в Технологический Институт. Первым, таким образом подавшим руку спасительной для меня в Петербурге помощи, оказался бывший инспектор Санкт-Петербургской Духовной Академии, а ныне Архиепископ Казанский Владимир (Петров).
Получив при его посредстве из правления Псковской Духовной Семинарии мои документы и увольнительное из духовного звания свидетельство, я в августе начал держать экзамены в Технологический Институт; но к великому моему и отца Владимира огорчению по результатам конкурентного экзамена я поступить в Институт не мог. Оставалось или опять возвратиться в родной Псков, или же держать экзамены в другие учебные заведения. Посоветовавшись с моим патроном, я решил держать экзамены в Медико-Хирургическую академию, в число своекоштных студентов которой я и был принят 15-го сентября 1862 года.
Комментировать