Дневник иеромонаха Евфимия
1860 год
Многое из обращения великих старцев наших с мирскими людьми утаивается от нашего монашеского наблюдения, частью за собственным делом по послушанию, а частью по близости нашей к их величию: нельзя изблизи оглядеть всей красоты и величия горы высокой; от нее для того надо отойти на известное расстояние. Так и мы со старцами нашими: живешь близко, точно привыкаешь, как будто так и быть должно, и уже не дивишься, не наблюдаешь зорко за несравненною красотою духовного их подвига, за дивным величием дел их. А между тем нет-нет как из-за тучки равнодушной привычки проглянет и блеснет луч их славы, отражения славы Присносущного.
Многие из нас помнят одну бесноватую женщину, которая, сидя на дорожке, ведущей из монастыря в Скит, поносила старца Макария, выкрикивая:
— Скоро ли умрет Макарий? Он измучил весь мир… Ох, горе мне!
И действительно, бесам было великое горе от Старца. Возьмем хоть такой пример из тысячи, вероятно, ему подобных: один из людей образованного круга имел несчастие подвергнуться припадкам беснования; родные советовались с искуснейшими докторами; те лечили долго дома, наконец послали больного за границу — на воды; облегчения не было. Несмотря на очевидные признаки беснования (припадки болезни совпадали с днями особо чтимых церковных праздников[23], а конвульсии усиливались от прикосновения священных предметов: святого креста, Евангелия, богоявленской воды; наконец, больной не в состоянии был приступать добровольно к таинствам покаяния и причащения), родные боялись или не хотели назвать болезнь своим именем. Один из друзей больного, видя его беспомощное состояние, взялся из сострадания свезти больного к нам в монастырь с тем, чтобы посоветоваться насчет непонятной болезни своего приятеля со Старцем, которого он лично знал. Успел ли он уговорить больного или хитростью привез в монастырь — не знаю; только тотчас же по приезде, остановясь на гостинице, он послал попросить к себе Старца, не упоминая ни слова о приехавшем с ним товарище и об этом ничего не говоря и ему самому. Но несмотря на это больной, в то же самое время, начал обнаруживать сильное беспокойство — признак приближающегося припадка — и заговорил:
— Макарий идет, Макарий идет!
И едва Старец вошел в занимаемые ими покои гостиницы, — больной бросился на него с бешенством, произнося разные неистовые слова и, прежде чем успели удержать его, заушил Старца. Доблестный воин Христов, зная, кто управляет в этом действии рукою несчастного, употребил против него сильнейшее оружие — по заповеди Христовой, быстро подставил ему другую ланиту, произнося слова Евангелия: «Аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему другую». Опаленный смирением бес оставил страдальца; больной упал без чувств к ногам смиренного Старца и пролежал долгое время в совершенном оцепенении. Потом он встал совершенно здоровым, не сохранив ни малейшего воспоминания о своем поступке, в котором он, попущением Божиим, был лишь орудием.
Как же было не вопить бесам устами бесноватых, что о. Макарий «измучил весь мир», особенно если знать, как мы все знаем, степень влияния старца Макария и других его сотрудников в делании духовном на направление русской самобытной мысли в лице таких ее богатырских представителей, какими были, например, почивший Иван Васильевич Киреевский или Н. В. Гоголь? Кому с достоверной точностию можно предугадать и учесть, на сколько лет, благодаря этому влиянию, отсрочено было в Вышнем Совете исполнение торжества диаволова дела в России и с нею во всем мире?..
25 августа
Вторник. В монастырской гостинице скончалась г‑жа Мария Михайловна Кавелина, супруга козельского помещика, ротмистра Александра Александровича Кавелина, из роду Нахимовых, двоюродная сестра Севастопольского героя-адмирала и мать постриженца нашей обители иеромонаха Леонида.
Год тому назад, бывши на краю гроба, она просила старца Макария, по своей вере к нему, помолиться Господу, чтобы Он продлил дни ее для свидания с любимым сыном, о. Леонидом, который был тогда в отлучке из обители. Старец тогда сказал ей:
— Ты выздоровеешь, а умрем мы вместе.
Выздоровев, она говорила близким:
— Бойтесь моей смерти: с нею связана жизнь Старца.
За благочестивую ее жизнь и кончина была ее мирная. Глубоко благоговела она к обители нашей; во все посты говела и приобщалась Св. Таин в обители. Так было и в теперешний Успенский пост. После приобщения она должна была отправиться на праздник к своему семейству, но почему-то внезапно отложила свой отъезд, сказав старцам:
— Что-то мне не хочется ехать.
И осталась; а на другой день заболела и с каждым днем слабела, а 23-го, приобщившись Св. Таин за десять минут до кончины, сказала последние слова:
— Я не могу вам выразить моей радости: во всю жизнь не чувствовала себя так покойной, как теперь.
И тут же уснула навеки.
25-го по Литургии совершено отпевание ее тела в присутствии супруга и детей: иеромонаха Леонида (Льва, гвардии штабс-капитана), Михаила, отставного поручика, и близких родных. Еще ее сын служил в Св. Синоде, а дочь Александра — монахиней в Борисовском девичьем монастыре.
Старец Макарий присутствовал при блаженной кончине болярыни Марии, назвал кончину эту «преподобническою» и промолвил:
— Я считаю себя счастливым, что Бог сподобил меня видеть кончину праведную.
Еще задолго до смерти г‑жи Кавелиной Старец стал часто поговаривать ученикам своим:
— Пора, пора домой!
Теперь слова эти он стал повторять еще чаще. Но видом еще, слава Богу, достаточно крепок, хотя ему уже пошел 72‑й год от рождения.
26 августа
Старец Макарий внезапно заболел. Вчера, 25-го, накануне празднования явления чудотворной иконы Владимирской Божией Матери, особенно чтимой Старцем, он отправлял в честь ее в своей келлии всенощное бдение, а сегодня заболел припадками болезни, которой страдал по временам и прежде. К вечеру положение больного ухудшилось.
27 августа
Старец накануне вечером исповедовался, а сегодня после ранней обедни причастился Св. Таин. Состояние здоровья не улучшается.
30 августа
Вторник. Старец в 6 часов утра вторично приобщался Св. Таин. Согласно его желанию, вслед за сим, над ним совершено Таинство Св. Елеосвящения, которое совершал о. Игумен Антоний с шестью иеромонахами. После сего Старец прощался с братией и сделал необходимые распоряжения на случай своей кончины.
31 августа
Батюшка о. Макарий духом совершенно покоен, и по телу ему как будто получше. На вопрос учеников: «Как нам быть без вас, батюшка?» — Старец указал им в Алфавитном Патерике ответ аввы Исаака скитского на подобный же вопрос: «Сказывали об авве Исааке: когда он был близок к преставлению, собрались к нему старцы и вопросили: «Что мы будем делать без тебя, отче?» Он же сказал: «Вы видели, как я вел себя пред вами; если хотите подражать сему, сохраняйте и вы заповеди Божии, и Бог пошлет благодать Свою и сохранит место сие; если же не будете сохранять заповедей — не пребудете на месте сем. И мы также скорбели, когда отходили от нас ко Господу отцы наши; но, соблюдая заповеди Божии и завещания старцев, жили так, как будто они были с нами. Поступайте так и вы — и спасетесь».
1 сентября
В монастырских церквах множество спешно прибывших с разных сторон лиц всех сословий, пользовавшихся духовными наставлениями Старца. Служат беспрерывные молебны — многие с горячими слезами — о его выздоровлении. О. Архимандрит Моисей говорит:
— Видно, за грехи мои Бог наказывает меня, отнимая у обители опытного Старца, а у меня — духовного друга и мудрого советника.
О. Игумен Антоний только плачет и молится.
2 сентября
После полудня из Москвы приехала вдова Ивана Васильевича Киреевского Наталия Петровна и привезла Старцу от Митрополита Филарета финифтяную икону Владимирской Божией Матери и обещание молиться за него Господу сил.
3 сентября
Старец слабеет. Причащался Св. Таин, которые ему были принесены из церкви.
4 сентября
После вечерни Старец выразил желание вновь приобщиться и принял Св. Таины уже сидя в креслах. Молитва не сходит с уст его.
5 сентября
В ночь с понедельника на вторник скончался в монастыре 90-летний схимник Иларион. После утрени, по монастырскому обычаю, троекратный удар большого колокола возвестил братии обители об отшествии в вечность одного из среды их. Все подумали, что это весть о кончине Старца, и бросились в беспорядке бежать к скитским вратам. Старец еще жив, слава Богу, но продолжает слабеть.
6 сентября
У Старца появилось удушье. После поздней обедни он причастился Св. Таин. Архимандрит Малоярославского монастыря Никодим привез с собою двух медиков, но им ничего не оставалось делать, как дивиться терпению воина Христова, который страдал молча, лишь изредка стеная, и все время молился.
К вечеру больному сделалось значительно хуже, и он вновь пожелал приобщиться Св. Таин, что и исполнил в 8 часов, сидя в креслах. Около полуночи Старец потребовал к себе духовника и после получасовой беседы с ним попросил читать отходную. «Слава Тебе, Царю мой и Боже мой!» — восклицал Старец при чтении отходной, обращая свои взоры то на стоящую против его ложа на столике икону Спасителя в терновом венце, то на особенно чтимую им икону Владимирской Божией Матери. «Матерь Божия, помози мне!» — так молился ей отходящий в путь всея земли батюшка, прося скорейшего разрешения от уз тела.
7 сентября
Свершилось! В 6 часов утра в последний раз Старец удостоился причаститься Св. Таин Тела и Крови Христовых, а в 7 часов, при окончании чтения канона на разлучение души от тела, на 9‑й его песне, Старец предал свою праведную душу в руце Божии. Кончина Старца была мирная и вместе величавая, как и вся жизнь угасшего праведника. Питая глубокую сердечную веру к Царице неба и земли, он отошел и в обители вечные в предпразднование всечестного Ее Рождества.
9 сентября
Сегодня получено с почты письмо Митрополита Филарета.
«Мир вам от Господа!
Что скажет немощный духом, смотря на подвижника страждущего телом, но не изнемогающего духом? Потерпи Господа, отче, мужайся и да крепится сердце твое.
Но, Господи, аще и неподвизавшихся и прещения достойных милуеши, облегчи подвизавшегося Тебе ради. Если и праведно ему желати разрешитися и с Тобою быти, но и еще пребыти во плоти не благопотребно ли есть многих ради? Призри на сих и еще им даруй его.
Обаче Ты един веси лучшая и даруеши полезнейшая. Твоя да будет воля, и Тебе слава во веки. Аминь».
С тою же почтою было получено письмо и от лечившего Старца доктора. Письмо это замечательно тем, что писавший не принадлежит к Православной Церкви.
«Только теперь, — пишет он, — могу сказать, что видел человека, говорил с человеком. Не знаю, почему я прежде его не видел, а 18 лет знакомства, кажется, могли открыть глаза. Вот как трудно видеть совершенство, а достигнуть до совершенства, я думал, не в натуре человека… Представьте себе теперь мое положение: увидеть человека таким, каким он должен быть!… Так нечаянно увидеть живой образец человека потрясло меня. Ах! почему вы прежде не открыли глаза мне?.. Сохрани нам, Господи, жизнь о. Макария. Но сердце говорит да и ум, что такой человек есть жилец другого мира: мы недостойны иметь его».
В два часа пополудни тело усопшего о Господе было перенесено из скитской церкви в монастырскую при огромнейшем стечении народа.
10 сентября
Ни запаха, ни признаков тления, несмотря на теплую погоду, от преподобнических останков старца Макария.
После поздней Литургии, которую служил о. архимандрит Моисей с шестью иеромонахами, и по отпевании, им же совершенном с четырнадцатью скитскими и монастырскими иеромонахами, взятое от земли предано земле. Вечная память, вечная память, вечная память почившему праведнику!
Октябрь
Что потеряли мы в почившем Старце, про то знает наше монашеское сердце. Но что в нем утратил мир в тех, по крайней мере, его представителях, чье сердце еще сохранило способность воспринимать истину, — показывает лежащая предо мною рукопись, составленная одним высокоименитым духовным сыном почившего батюшки о. Макария и присланная в обитель нашу с тем, чтобы испросить у о. Архимандрита благословение на ее напечатание.
«Пусть извинят меня, — так пишет автор рукописи, — если начало рассказа моего покажется кому-либо несколько далеким от дела. Я не могу не начать его так: мне нужно показать, что послужило мне поводом к знакомству с одним из великих старцев Руси Православной, который стал впоследствии моим наставником в деятельности христианской, моим отцом духовным, усердным молитвенником пред Богом, у престола Коего предстоит он в венце праведника…
Итак, несколько слов о самом себе.
Я — русский помещик и, по милости Божией, женат. Оба мы получили современное образование; но, воспитанный покойною моею матерью в православии, я уберег в душе моей искру страха Божия, и ни студенческая жизнь, ни гусарская служба, ни столичные развлечения не погасили ее во мне. Правда, подобно другим, и я редко посещал храмы Божии, забывал утренние и вечерние молитвы, любил театры и разные другие общественные увеселения; но бывали минуты, когда в душе моей неотразимыми упреками заговаривала совесть, и я, с глубоким вздохом сокрушения о моем окаянстве, обращал мысль мою к Тому, Кто сказал: «Не хощу смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему».
Однажды случилось мне проехать по делам своим в разные места. Это было в сырую и пасмурную осень. Грязь была невылазная, к тому же положение дел моих не слишком радовало меня; естественно поэтому, что я был в самом дурном расположении духа. Жена, встретив меня на пороге моего дома, сказала, что к нам собралось несколько знакомых. Не до них мне было; но делать нечего, я переоделся и вышел в залу. Поздоровавшись с гостями и усевшись вокруг кипящего самовара, мы повели разговоры о сене, о гречихе и других подобных предметах, «вызывающих на размышление». Беседа наша час от часу становилась шумнее; посыпались анекдоты и рассказы про разные деревенские случаи… Вдруг докладывают, что в прихожей дожидается какой-то монах. После нескольких секунд колебания решено было принять нежданного гостя. Вошел инок и, помолясь пред иконами, объявил, что он — иеродиакон Оптиной Пустыни, К. После обычных приветствий он объяснил причину своего приезда, что-де послан от обители для сбора доброхотных подаяний на нужды монастырские. Было уже поздно. Я и жена предложили ему переночевать; он согласился. Затем мы стали продолжать прерванную беседу и скоро вошли в обычную колею толков и пересудов. Нас немного стесняло присутствие монаха, и потому мы старались вести речь больше на французском языке. Монах молчал. Чувствуя неловкость нашего положения, мы пробовали как-нибудь втянуть в общий разговор и гостя. Как там оно случилось, не помню, но только речь наша коснулась вопросов религиозных; поднялись сначала легкие, а потом и более серьезные споры. Монах все молчал. Наконец, когда я, чтобы прекратить неуместную полемику, заговорил несколько в тоне поучительном, гость прервал свое молчание. Частью из любопытства, частью из учтивости все наше общество перестало спорить и внимательно прислушивалось к скромной и простой речи инока. Довольно говорил он; откланявшись затем, он вышел от нас в отведенную ему комнату. Мы тоже недолго оставались вместе: через час каждый из нас отправился с думами, далеко не теми, какие были у всех при начале вечера.
На другой день инок, получив от нас посильное приношение, уехал.
К завтраку мы собрались, как и накануне, целым обществом; но уже не тот был у нас разговор: все как-то не вязалось, не клеилось. Пробужденная простым, но сильным словом инока совесть не давала покоя; что прежде нам казалось пустым и ничего не значащим, то теперь для нас получило смысл и выпукло стало пред открывшимися нашими внутренними очами — по крайней мере, так чувствовал я.
До борьбы с грехом было еще далеко, но сознание своей порочности уже явилось; образ жизни пошел по-прежнему, но спокойствие духа уже было нарушено.
На следующий год опять посетил нас тот же о. К. Мы обрадовались ему, как давно знакомому, и упросили пробыть у нас целый день. Мы и не заметили, как прошел этот для нас прекрасный день: так много было сладостного в беседе человека, напитанного духовною мудростию опытных подвижников жизни духовной. Очень естественно, что мне и жене моей захотелось побывать в Оптиной Пустыни и познакомиться с тамошними подвижниками, особенно со старцами: иеромонахом Леонидом (Львом) и иеромонахом о. Макарием, о которых о. К. рассказывал нам много интересного. Впрочем, проект наш на этот раз остался только проектом. Уже на другой год мы с женой исполнили наше сердечное желание и прибыли в Оптину Пустынь, помнится, в конце сентября.
Остановившись в монастырской гостинице, мы послали за нашим знакомым, о. К. Он не замедлил явиться и, повидавшись с нами, пошел и привел с собою о. Макария.
Первая наша встреча со Старцем, против нашего ожидания, не имела ничего особенного. Припоминая себе рассказы о. К., мы думали встретить подвижника с особенным выражением в лице, с особенными приемами; оказалось, что это был простой, обыкновенный монах, чрезвычайно скромный, неразговорчивый и к тому же косноязычный. Я положительно был разочарован; но жена моя, несмотря на свою светскую бойкость, с первого раза почувствовала какой-то безотчетный страх, смешанный с благоговением; а в следующие его посещения привязалась к нему всей своей душой.
Отговев и приобщившись Св. Таин, мы возвратились в деревню, а через несколько времени выехали в Петербург.
Это была пора, или, как говорят, сезон общественных увеселений. Спектакли, балы, маскарады, вечера не давали отдыха великосветским людям. Не каждый день, но, однако ж, и мы посещали театры, бывали на балах; только странное дело! — как-то неспокойна была совесть, и звон колокола, благовестившего ко всенощной, пробуждал в душе чувство, похожее на стыд и угрызение, когда, бывало, уже порешено было нам ехать на балет или в оперу. Нарушение поста тоже перестало нам казаться делом неважным: мы начинали понимать, что живем не так, как того требует Православная Церковь. Пред встревожными взорами души неотразимо стоял Старец со своим тихим, спокойным взором, со своею умоляющею речью…
В следующую осень мы опять посетили Оптину Пустынь. Отец Макарий был уже обходительнее и откровеннее с нами. Он подробно расспрашивал нас о нашем житье-бытье, говорил о Петербурге и встречающихся в нем на каждом шагу искушениях. Когда я признался в смущениях, которые так безотвязно преследовали меня среди столичных развлечений, отец
Макарий заговорил так, как никогда до того не говорил с нами. Жадно ловили мы каждое слово подвижника и, по уходе его, соревнуя друг другу, записали чудную речь Старца Божия.
— Всяк человек, — говорил о. Макарий, — создан для того, чтобы, живя, славить Бога. Создан он хорошим; но, по времени, увлекаемый телесными страстями, ниспадает в состояние греховное; однако никогда не поздно всякому грешнику стараться возвратить себе первобытное состояние.
Покаяние и старание исполнять заповеди Божии — вот вернейший путь к милосердому Господу для каждого.
Христианину обязательно ежечасно обращаться к Богу и полагать начало исправлению своего духовного бытия.
Никто не должен смущаться своим греховным состоянием: «Несть человек, иже поживет и не согрешит»; и чем греховнее человек, тем сильнее будет помощь Божия для изведения его из тины греховной. Но помощь Божия бывает тогда лишь, когда грешник с сокрушением сердца кается, имеет произволение исправиться и, не видя в себе столько сил душевных, чтобы самому собою отторгнуться от дел греховных, ищет помощи Божией. Тут-то часто бывает видимое милосердие Господа, «не хотящего смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему». Но ни в каком случае не должно ни на минуту отлагать начало своего исправления; и ежели голос совести возбуждает в нас чувство угрызения или раскаяния, то должно усердно молить Ангела-хранителя жизни человеческой, да сохранит он нас от тлетворных падений и да поможет нам «работати Господеви со страхом и трепетом…»
Как, однако же, вяло слово человеческое, когда оно укладывается в размеренные строки и обусловленные знаки, прозванные буквами!… Доселе чувствуется в сердце та невыразимая сладость, та непобедимая сила речей о. Макария, которыми он тогда потряс все существо наше… Вся пошлость жизни светской встала перед нами во всем своем безобразии; в груди стало тесно от накопившихся слез, которые неудержимо потекли потоком из глаз моих. Да, мы плакали! и сладки были эти слезы глубокого раскаяния в грехах!… Отец Макарий утешал нас словами Священного Писания и писаний отеческих. Боже мой! Как много было в речах его врачующей елейности, какая чудная заря невечернего дня Христова поднималась тогда из-за туч нашей грешной души!…
О. Макарий посоветовал нам поговеть и, благословив нас, пошел в другие номера гостиницы для назидания и поучения посетителей, которые жаждали его внушающего слова. Мы сами видели, как встречали его на дворе гостиницы: ему кланялись в ноги, теснились, чтобы принять благословение и крестились от радости, получив его.
Во все время приготовления нашего к исповеди и Св. Причащению Старец ежедневно навещал нас и назидал духовно. Мы раскрывали перед ним все наши помышления… Как-то раз зашла у нас речь о постах. Признаться, я боялся сказать ему о виновности своей в этом отношении, опасаясь услышать строгий выговор за нарушение постановлений Церкви. Вышло совсем не так. Отец Макарий кротко заметил нам, что это дурно, нехорошо, что в Церкви на то и существуют разные постановления, чтобы мы, как дети ее, соблюдали их со всею строгостью; что они обязательны для всякого, невзирая ни на какие условия обыденной жизни; все это он говорил так мягко и ласково, что у меня явилась смелость спросить его:
— А можно ли, в случае нужды, например: в дороге, в гостях, вообще, где неудобно найти постную пищу, разрешать на скоромную?
О. Макарий, улыбнувшись, отвечал мне на
это:
— Могу ли я — иеромонах — разрешать то, что запретила Церковь? Нет, я бы просил вас, хоть из любви ко мне, начать соблюдение постов.
Мы решились послушаться. Сначала трудненько было, а потом привыкли и теперь, благодаря Бога, не чувствуем в этом никакой тягости.
Разговаривая с о. Макарием, я как-то сказал ему, что живя и вращаясь в свете, случается, что вдруг, ни с того ни с сего, понравится какая-нибудь девица; слово за слово и привяжешься к ней, да так, что после находишь необходимым из опасения ревности скрывать это от жены; даже на молитве и в храме Божием все думаешь о ней да о ней. Конечно, с течением времени эта привязанность сама собой проходит и забывается, а все-таки…
— Да, — со вздохом сказал о. Макарий, — вам, людям светским, такая ветреность кажется пустою, незначущею; а между тем в ней кроется страшное зло, влекущее за собою бездну бед и напастей и окрадывающее вашу духовную сокровищницу. Спаситель прямо говорит: «Всяк, иже воззрит на жену, во еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем». Видите, вы только взглянули с вожделением, а грех уже совершен и заповедь Господня нарушена. А с житейской-то точки зрения — сколько горьких скорбей влекут за собою подобные пристрастия! Вот вы теперь, как я вижу, живете счастливо и покойно в вашем семейном быту, любите вашу жену, и она вас любит, откровенны вы с нею; вы имеете в ней друга, который искренно участвует в ваших скорбях и радостях; а лишь только в сердце ваше проникнет помысл об измене — искуситель тотчас схватится за него и повлечет вас с такою силой, что трудно уже будет остановиться и воротиться к священному вашему долгу. До падения тут уже недалеко; а совершись оно — все тогда расстроилось! В жене вашей, если она верна вам, вы будете иметь скорее врага, чем друга; вместо любви вы начнете питать к ней ненависть; вместо утешения вы будете видеть в ней помеху удовлетворению вашей грубой нечеловеческой страсти; вы и не заметите, как станете беззаконным врагом вашей законной супруги, что за горькая будущность такой жизни! Но это еще здесь; а что там, за гробом!… Страшно… страшно грешнику впасти в руце Бога Живаго!
— Научите же, батюшка, — сказал я, — как сохраниться от страстных увлечений вообще, и от соблазняющих помыслов дома на молитве и даже в церкви?
— Начало всех этих искушений, — отвечал Старец, — есть гордость. Вообразит себе человек, что он живет благочестиво, нимало не рассуждая о своей греховности, да еще иногда и осуждая других, — вот Господь и попустит действовать на него козням врага… Будьте внимательны к своему образу жизни, поверяйте вашу совесть, — и вы всякий раз невольно будете приходить к тому убеждению, что вы еще ни одной заповеди не исполнили, как следует христианину. Рассуждая таким образом, вы ясно увидите ваши немощи душевные, которые влекут за собою и плотские падения. Чтобы избавиться от этих падений, должно приобрести смирение. Что же касается до греховных помыслов в церкви и дома на молитве, то этим смущаться не должно, ибо это происходит не от вас, а от врага; вы же старайтесь не коснеть в этих помыслах, а скорее обращаться к Богу с молитвою: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного! Вот вам пример: когда родители идут с маленькими детьми своими гулять, то обыкновенно детей пускают вперед, чтобы не выпускать их из виду; вдруг откуда-нибудь из-за угла выбежит собака и бросится на детей, — что делают дети? Сейчас же кидаются к родителям с криком «Папа! Мама!» Они с детскою простотой и чистою верой ожидают помощи от родителей. Так и вы на пути вашей временной жизни, ежели искуситель ваш диавол и начнет кознодействовать, не смущайтесь и отнюдь не помышляйте обходиться своими собственными средствами, но с детскою простотою спешите к Отцу Небесному с воплем: Господи, я — создание Твое, помилуй меня!… Наконец, скажу вам и то, что, по моему разумению, трудно сохраниться от соблазнов жизни, живя в больших городах. Как устоять человеку, еще слабому в духовном делании, против искушений современного света? Заметьте, что настоящее светское общество состоит частью из людей иноверных, частью из христиан хотя и православных, но, по слабости их, так увлеченных обычаями света, что они православные лишь по имени, а в сущности далеко уклонились от истинного Православия. Трудно бороться со страстями, но несравненно труднее устоять против постоянных соблазнов. Наконец, роскошь, следование за модой, самые потребности жизненные — все это так дорого, что какого хотите состояния мало для удовлетворения всем требованиям света. Вот вы сами говорите, что ваши денежные дела в расстройстве; а как поживете подольше в деревне, средства-то ваши и поправятся. Да это ли одно! Душа человеческая, как существо бессмертное, не может оставаться в одном и том же положении: она или улучшается, или ухудшается; очень немудрено, что при тихой деревенской жизни — конечно при помощи Божией — и духовное ваше устроение должно хоть сколько-нибудь улучшаться.
И много говорил мудрый Старец такого, что глубоко запало в душу, жаждущую слова правды. Никогда в жизни моей не ощущал я такого усладительного спокойствия, как в эти незабвенные минуты с благодатным подвижником; все помыслы стремились к одному твердому намерению — положить начало жить, как следует православному христианину. Слова Старца, как роса небесная, ложились на иссохшую землю сердца, и чуялось, как внутри его начинало прозябать зерно сладкого упования, что и для меня не закрыт путь спасения, путь к блаженной жизни, что и я могу быть христианином не по одному названию. Я намеревался совсем покинуть зимние поездки в города, потому что после этих собеседований и мне, и жене моей решительно опротивела шумная городская жизнь. Мы как будто в первый раз увидели логичность той простой истины, что гораздо будет разумнее привести в порядок свои дела и, вместо того чтобы проживаться, например, в Петербурге, иногда пополам с нуждою, жить безбедно и даже со всеми удобствами в деревне.
В таком настроении чувств и мыслей воротился я домой, усердно занялся хозяйством и стал жить, следуя по возможности советам о. Макария.
Наступили Филипповки. Я стал строго содержать пост; но, увы, похотствующая на дух плоть скоро взбунтовалась против святого постановления Церкви. Сначала — колебание, потом разные думы и размышления, наконец даже — досада на Старца Божия, возмутившего, как мне казалось, спокойствие моей совести, — все это решительно расстроило меня. В таком раздраженном состоянии духа я как-то резко сказал жене, что мне надоело жить в деревне, что, собравшись с деньгами, я положил ехать в Петербург, куда, действительно, меня звали родные. Жена выслушала меня спокойно, но потом мало-помалу принялась отсоветовать мне поездку; она умоляла меня хоть на этот раз послушаться Старца. Но я таки настоял на своем и сказал решительно, что едем в Петербург в первых числах декабря.
Оставалось дней пять до отъезда; мне что-то не поздоровилось. Вообразив себе, что это от постной пищи, я приказал готовить себе скоромную. Но в первую же ночь после нарушения заповеди, когда все в доме угомонилось, оставшись один, я почувствовал какое-то беспокойство, похожее на угрызение совести: самовольное разрешение на скоромную пищу, а, главное, ропот на о. Макария и преслушание любвеобильного его совета преследовали меня неотразимо. Я не спал почти всю ночь. Утром я рассказал об этом жене; она снова начала упрашивать меня отложить поездку; но опасение показаться бесхарактерным не позволяло мне согласиться на ее представления. Кончилось тем, что после долгих споров мы положили послать нарочного в Оптину Пустынь с письмом к о. Макарию и просить его благословения на поездку в Петербург, объяснив и причину тому. Я принялся писать; но странно, — вместо того чтобы приступить прямо к делу, я, по какому-то неудержимому чувству своей виновности, писал вовсе не то, что думал писать, принимаясь за перо. Вот что написал я:
«Долго думал я, как начать письмо мое к вам, благодетель и покровитель души моей, батюшка отец Макарий! Случалось мне красно выражаться в сочинениях светских, но недоумею выразить того, что чувствую в настоящую минуту. Умоляю вас принять и обратить внимание на мое послание. Виноват пред вами, виноват пред Господом: простите ради милости христианской! Свежо сохраняются в памяти моей ваши благие советы, но, увы, почти ничего из них не исполнено. Очень горько мне, и крайне смущает меня, что не исполнил я ваших приказаний. Я со страхом решаюсь писать к вам, но письмо мое состоит из верного описания моих греховных действий и помышлений. Я по делам моим решился ехать в Петербург без вашего благословения; я сетовал на вас, что вы не советуете поездки в столицы. Наперед прошу вас простить меня, как наигрешнейшего сына Церкви. Сознаюсь вам, я и теперь боялся писать вам о неисполнении советов ваших, даже тяготился ими, помышляя так: ведь я — не монах, не могу оставить мира. Наконец, и теперь меня не оставляет мысль, что вы воспретили мне поездки в столицы и мирские увеселения. Все описанное сильно тревожит мою грешную душу, но более всего боюсь что-либо утаить от вас…»
Письмо мое было наскоро переписано и отправлено.
Когда нарочный уехал, я стал перечитывать черновик письма и пришел в необыкновенное смущение. Мне сделалось так досадно на себя, и на жену, и на о. Макария, что я готов был послать в погоню за нарочным и воротить его, и послал-таки, но посланный воротился ни с чем. Я был просто вне себя от досады и тогда только успокоился, когда получил от о. Макария ответное письмо. Вот оно:
«Достопочтеннейший о Господе!
В письме вашем сознаете в некоторых случаях неисполнение должного, называя оное моим приказанием. Но что я значу и могу ли что кому приказывать? Да без вопроса не могу никому и ни о чем советовать; а кто о чем вопрошает меня, я, молясь тогда, призываю Бога в помощь, что кому и как должно говорить, но не приказывать, а давать советы, согласно с заповедьми Божиими и постановлениями Церкви. За неисполнение оного я не могу требовать отчета или взыскания, ибо я не о себе советую, а всякий должен поверять свою совесть, в чем согрешит пред Богом, и приносить раскаяние с намерением положить начало ко исправлению. Вы боялись мне сознаться, помышляя, что вы — не монах и не можете оставить мира и что я воспрещу вам поездки в столицы и мирские увеселения. Это как же? Какое право я имею воспрещать вам? Но должен сказать не как монаху, а как христианину, учение св. апостола: «Аще кто хощет быти друг миру, враг Божий бывает»; и паки: «Не любите мира, ни яже в мире; аще кто любит мир, несть любве Отчи в нем, яко все, еже в мире, похоть плотская и похоть очес, и гордость житейская: несть от Отца, но от мира сего есть». Видите, что есть мир, которого дружба поставляет на вражду с Богом; не люди, но страсти, которым мы подвергаемся из подражания миру и свету. Не подумайте, что, написав вам это, воспрещаю вам обращаться с миром, но я только предлагаю вам учение апостолов в предосторожность. Вы имеете самовластие, разум и закон: могу ли я посудить самовластие, разум, рассуждение и волю? А вы можете избирать, что хотите — благое или сопротивное».
Прочитав несколько раз письмо Старца, я не знал, что предпринять; но когда мысли мои пришли в нормальное состояние, взволнованный дух успокоился, тогда я взвесил на весах моего разума истины, предложенные о. Макарием. Какая логически верная правда, что суетная дружба с миром поставляет нас во вражду с Богом! Очень ясно, что не люди, а страсти наши, которым мы так легко подвергаемся из подражания свету, беспрестанно увлекают нас к падению. Кто из нас, поверив свою совесть, не сознается, что если не совсем невозможно, то очень трудно удержаться от подражания светским, не совсем-то православным обычаям! Возможно ли сохранить чувство целомудрия в обольстительно-изящном балете? Явится ли сокрушение духа после крикливой оперы или смирение — после потешного водевиля?.. Соображая все это, я чувствовал, как сердце мое сжималось тягостною тугою; во взволнованной душе поднимался вопрос о смертном часе: ужас объял меня, и я «чаях» только «Бога, спасающаго мя от малодушия и от бури». Вспомнились мне в эти минуты слова Старца о детях, гуляющих под призором родителей, и, смущенный духом, я думал с детскою простотою обратиться к Богу с испрошением Его помощи. Но где же взять простоты детской? Она чужда растленному человеческому сердцу; она подавлена кичливым разумом и безмерным самолюбием… Делать было нечего: приходилось обратиться к смиренной мудрости Старца Божия. Мы так и сделали: вместо поездки в Петербург отправились в Оптину Пустынь.
С каким-то замиранием сердца въехал я на двор монастырской гостиницы. Было около трех часов пополудни. Лишь только отвели нам квартиру, вошел к нам о. Макарий, бывший на ту пору в гостинице. Благословив и приветствовав нас, он сказал шутливым тоном:
— Видите, какой я страшный! Вы за сто верст и то меня боитесь. А я, ежели правду сказать, радуюсь и благодарю Бога за вас; ведь вы не меня боитесь, а вас пугает, что живете-то нехорошо. Не смущайтесь, однако ж, этим: Господь вам поможет. Полагайте начало вашего исправления. Имейте только произволение благое, а уж Господь устроит ваше спасение. А ежели я неискусен и не сумел вас научить так, чтобы вы не смущались, то в этом простите, Бога ради, и не посетуйте на меня: ведь я тоже человек, как и все люди, даже грешнее многих, очень многих. Ежели и вы что-нибудь помыслили, или сказали обо мне что-либо худое, то забудьте и не думайте об этом. Мы — христиане: каждый из нас обязан, прощая друг другу, понести немощь братскую, по словам апостола: «Друг друга тяготы носите, да тако исполните закон Христов». Успокойтесь, прошу вас, и будьте мирны.
Поговорив еще немного, отец Макарий ушел. Оставшись один, я подумал: что за чудеса такие! Несколько недель душа моя была в беспрерывном волнении, мысли беспрестанно менялись и порождали в сердце то злобу, то досаду, тоску, беспокойство, — и вдруг, после его ласковых, исполненных христианской любви слов, вся это буря духовная миновалась… Неужели это от воображения? Отчего же, однако, никто другой никогда не влиял на меня так, как этот простой монах? Ведь это ж не сказка, что я назад тому сряду несколько недель был нездоров душою, почти ни одной ночи не спал покойно, — и вот теперь чувствую, как будто на свет народился. Нет, поневоле придешь к тому убеждению, что тут есть Божественная благодать, всегда «немощная врачующая», что она уврачевала меня, при молитвенной помощи Старца, что вместе с ним явилась ко мне всесильная помощь Божия и изгнала из души моей скорбь, замирание сердца заменила какою-то тишиною, пролила во все существо мое легкость, мир и спокойствие. «Нет, Старец Божий! — сказал я решительно. — Теперь уж не отстану от тебя и, насколько сил хватит, буду исполнять все твои советы!»
В течение нескольких дней, проведенных нами в Оптиной Пустыни, вот что преимущественно сохранилось в моей памяти.
Когда у нас зашла речь о последнем письме Старца, по которому я и приехал в обитель, о. Макарий сказал:
— Помните, — я писал вам, что вы имеете самовластие, разум и закон. Рассудите здраво: вам дана воля жить, как вы хотите; дан нам всем закон, как обязаны мы жить и, наконец, — разум, чтобы понять закон и видеть, как управляем мы нашею волею: сообразны ли с уложениями закона по воле нашей творимые дела? Что преобладает в нас: твердое ли намерение исполнять заповеди или лукавый и вместе с тем заманчивый соблазн житейских наслаждений? Кто в состоянии сам собою устоять против искушений вражиих? Кто, плывя по житейскому морю, не знает бурных напастей на зыбких волнах? А между тем каждому из нас надо стремиться к тихому пристанищу, возводящему от тли к Господу, Который призывает всех труждающихся и обремененных, обещая упокоить их. Помните, что все мы здесь временны, и никому не известно, когда мы предстанем пред Господом славы; но ведайте, в чем нас застанут, в том и судить будут; и ежели мы наше самовластие употребим во зло и разумную волю нашу не покорим закону, повторяю — страшно будет грешнику впасти в руце Бога Живаго… Не подумайте, чтобы я предлагал вам убегать общения со светом или чуждаться знакомства с добрыми и хорошими людьми, — нет: всякий человек должен жить там, где Господь определил ему жить. Вы — человек светский, вы — член вашего общества; не чуждайтесь же его, но старайтесь жить благочестиво, никого не осуждая, всех любя; во всех житейских столкновениях укоряйте себя, стараясь извинять другого. Если же вас кто чем оскорбил, то помышляйте, что это попущено Богом, дабы испытать, насколько велико ваше христианское терпение. Поминайте чаще величие Божие и свое убогое ничтожество; будьте внимательны к своему деланию и не допускайте в себе мысли о вашем достоинстве, подобно фарисею, но почаще повторяйте молитву мытаря; читайте книги старческие; выпишите себе духовные журналы — это будет занимать вас и утверждать в духовном делании.
Когда я обжился в деревне, — так продолжает автор рукописи, — и познакомился ближе с соседями, прошел слух, что меня хотят назначить на службу по выборам. Крепко мне не хотелось закабалить себя на несколько лет, не предвидя в этом ничего, кроме стеснения в жизни и лишения себя свободы. Увидавшись с о. Макарием, я обратился к нему с вопросом, как он мне посоветует поступить в этом случае.
— Не должно искать или просить, — отвечал он, — чтобы вас избрали на какую бы то ни было должность, но ни в каком случае не должно и отказываться, ибо не совсем добросоветно уклоняться от служения обществу тем более, что ежели жребий служения падет на вас, то это, конечно, не без Промысла Божия, которому каждый из нас смирением и любовию должен покоряться. Наконец, ежели никто из благонамеренных и способных людей не захочет служить, то поневоле место его займет какой-нибудь малознающий или, того еще хуже, человек с малыми средствами к жизни, который иногда будет не в силах устоять против искушений денежных, могущих встретиться на службе: вами же выбранный человек начнет брать взятки, судить пристрастно, — а вы приметесь его бранить, осуждать да сердиться на него, — а кто виноват? Вы сами, потому что ленитесь служить, тогда как имеете все средства к тому, чтобы удержаться от каких бы то ни было незаконных доходов. Ведь вас не соблазнит мшелоимство? — спросил он, устремив на меня свои добрые, в душу проникающие очи, — не правда ли?
— Конечно, — отвечал я, — лично для меня это неопасно. Бывши в гражданской и военной службе, я никогда не имел никаких доходов; убежден и теперь, что никогда и впредь их иметь не буду.
— Ой, как вы нехорошо говорите! — почти с гневом перебил Старец, — какие у вас горделивые мысли! Как можно так самонадеянно говорить? Неужели вы не знаете примеров, что бывали люди, о коих общественное мнение говорило, что они, в строгом смысле, честны, — и неошибочно было это мнение: они, действительно, были безукоризненно честны; но когда доверили их распоряжению большие суммы, то тут-то лукавый и попутал их, — горделивое самолюбие сказалось: страстная привязанность к житейским наслаждениям искусила их слабые души. Конечно, не без труда и не без угрызения совести решились они поклониться тельцу златому, как средству для удовлетворения своих страстей. И пали они оттого, что их честность была основана на одном лишь самолюбии: они были самонадеянно честны и притом боялись только света, не помышляя о будущей жизни и об ответственности пред Всеправедным Судией живых и мертвых… Вам советую я о своих намерениях рассуждать без самонадеянности, но со смирением. Понятно, что вас не соблазнят сто рублей или тысяча, положим, даже более этого, потому что, по вашему состоянию, подобная сумма не так еще важна; а ежели бы представился вам случай приобрести мильон, несколько мильонов, и приобрести их с надеждою — авось не узнают, — что бы вы сделали? Я вам на это отвечу так: ежели обратитесь ко Господу, то Он поможет и сохранить вас от постыдного падения; а ежели понадеетесь на себя, то весьма немудрено, что впадете в преступление, от чего да сохранит вас Господь Бог и Царица Небесная!…
Раз как-то сказал я о. Макарию, что ко мне заехал монах со сбором на монастырь, что он держал себя неприлично своему званию, и манеры его были для меня так неприятны, что я рассердился и с трудом удержался, чтобы не высказать ему этого. Отец Макарий задумался и потом сказал:
— Попал к вам в гости наш брат монах и держал себя неприлично своему званию — жалко его! А все-таки это случилось не без Промысла Божия, путеводящего всех нас. Почем вы знаете — может быть, Промысл завел его к вам, чтобы испытать, насколько у вас христианской любви и снисхождения к впадшему во искушение человеку? Подумайте-ка хорошенько: ваше ли дело осуждать его? Конечно нет. Ваша обязанность — странного принять, упокоить его да, по силе возможности, подать ему. Знаете ли вы, что ежели вы принимаете пришедшего к вам во имя праведника, то и мзду праведничу приимете; ежели — монаха, носящего на себе чин ангельский, достодолжно примете, то и за это мзды не лишитесь. А что монах чин свой носит неправедно, в том за него ответствовать не будете; да притом, вы видите только, как он погрешает, а известно ли вам, как он кается? Быть может, его раскаянию и Ангелы Божии радуются…
Бывая в Оптиной Пустыни, я познакомился с одним из духовных детей о. Макария. Знакомцу моему случилось по делам своим заехать в нашу сторону. Верстах в тридцати от нашего имения он захворал. Узнав об этом, я тотчас же навестил его, ухаживал за ним как нянька — словом, употреблял все средства, чтобы быть ему полезным. Больной трудно поправлялся и по приговору медиков едва ли должен был встать с болезненного одра. Но к общему удивлению он выздоровел и, приехав ко мне, вместо благодарности, наговорил и наделал мне кучу неприятностей. Я страшно рассердился и если не наговорил ему дерзостей, то только из приличия и из опасения не наделать какого-либо скандала.
Увидавшись с о. Макарием, я рассказал ему все, что случилось, и горько жаловался на моего знакомца, не стесняясь нимало в излиянии своего гнева. Отец Макарий все слушал да молчал. Мне стало досадно; замолчал и я.
— Действительно, — сказал о. Макарий с обычной ему скромностью, — этот человек немного неосторожен, даже неучтив иногда; но что ж мне с ним делать? Видите, каковы у меня духовные дети! Я иногда тоже бываю немирен к нему и даже часто браню его. Что ж? и меня иногда не слушается. Сколько раз я выговаривал ему за то, что он без толку ездит и каждый год испортит или совсем загонит несколько лошадей. Ведь это тоже нехорошо, — говорю ему; а он противоречит. Погодите: вот как он ко мне приедет, я поговорю с ним, и, ежели Господь поможет, вы помиритесь. А вам теперь советую умирить ваш гнев и поговеть. Это дело будет полезней для души вашей.
Я начал говеть; а через несколько дней приехал и оскорбивший меня оптинский мой знакомец. Когда я пришел к о. Макарию принять от него прощение и благословение к исповеди, Старец сказал:
— Да ведь вы еще немирны к такому-то. Как же вы приступите к таинству покаяния и причащения, не примирившись со всеми? Я прошу вас: докажите мне на деле, что у вас есть желание приобрести смирение: смиритесь и попросите прощения у оскорбившего вас.
Трудно было совладать с оскорбленным самолюбием. Я несколько минут колебался, но потом увидал, что делать было нечего: надо было покориться Старцу. Впервые в жизни пошел я просить прощения у человека, оскорбившего меня; но когда я вошел к нему и поклонился, он так смутился, что мне стало жаль его. Мы обнялись с ним и поцеловались лобзанием мира. С необыкновенною радостью в сердце я возвратился к батюшке.
— Спаси вас Господи за ваше ко мне послушание! — сказал Старец, когда я ему поведал все бывшее между нами. — Вот теперь идите исповедаться: Бог вас благословит!
По принятии Св. Таин я еще несколько дней оставался в Пустыни и при разговорах с о. Макарием сказал как-то:
— Отчего вы, батюшка, в ту пору как я жаловался на такого-то, не укорили меня, а напротив, даже сами осуждали его, принимая мою сторону?
— Да, — отвечал Старец, — я согрешил в этом, что осудил брата моего; но что ж мне было делать? Если бы я тогда начал укорять вас, — очень немудрено, что вы и против меня стали бы немирствовать. Ведь огонь маслом не тушат. Когда человек немирен, то противоречие только раздражает его. Должно дать место гневу. А когда бурное состояние позатихнет, мир начнет водворяться в душе его, — тогда можно и совет предложить, который гораздо вернее подействует и примется с большею любовью. И вам советую в подобных случаях быть осторожным: человека, в гневе сущего, не укоряйте, не обличайте и не спорьте с ним, а лучше оставьте его в покое. Будьте только внимательны к самим себе, чтобы не впасть в немирствие, и когда чувствуете, что сердце ваше раздражается, то поминайте мысленно молитву Иисусову и старайтесь положить хранение устом своим.
В течение нескольких лет знакомства моего с Оптиной Пустынью и руководства о. Макария я начитался и наслушался многого из Священного Писания и от старческих книг. Свойственное мне самолюбие родило во мне охоту вести религиозные разговоры в обществе разнородных людей, иногда вступать в споры, с желанием поставить на своем. Когда я встречал сопротивление, то я раздражался и выходил из себя. Однажды я рассказал об этом отцу Макарию, — и вот что отвечал мне на это:
— Ежели вам случится сойтись с людьми единомысленными, то отчего же не говорить о религии? Этот разговор несравненно лучше и приличнее для христианина, чем какое-нибудь празднословие и пустословие. Почему не послушать духовно-разумную речь благомыслящего человека или отчего не передать того, что вы сами знаете? Но если возникнет спор, то гораздо разумнее избегать его, по учению апостола, воспрещающего словопрение, потому что оно служит «не на потребу, а на разорение слышащих» (2Тим. 2:14). В этом случае лучше прекратить разговор, но и то разумно, с смиренномудрием, — или переменив предмет рассуждения, или постепенно выйдя из него, — но не заключать разом, как бы внезапно, ибо такое молчание легко может в спорящих породить такую мысль, что вы пренебрегаете их образом мысли или что вы не хотите с ними говорить, считая их недостойными вашего разговора. Во всяком случае, должно стараться всякого человека умиротворять, а не вовлекать его в страсть гневную. Ведайте и то, что для противоречащего поучение бесполезно, ибо поучается лишь тот, кто желает и ищет поучения.
Много бы и еще можно было поведать назидательных речей и уроков в Бозе почившего старца Макария, но довольно и этих, чтобы видеть всю духовную мудрость и опытность человека Божия[24].
Постараюсь, насколько сумею, очертить общий характер его наставнической деятельности.
Что ни предлагал бы старец о. Макарий, он всегда ставил в главизне своих советов — смирение: из этой добродетели он выводил все прочие добродетели, составляющие характеристику истинного христианина. Поверять свою совесть, быть в постоянной борьбе с своими страстями, очищать душу от грехов, любить Бога в простоте сердца, веровать в Него без рассуждения, беспрестанно иметь пред собою Его милосердие беспредельное и всеми силами души своей хвалить и благодарить. Его; во всех неприятностях жизни искать вину в самом себе и всякую вину ближнего против нас прощать, дабы исходатайствовать тем у Бога прощение своих грехов; стараться водворить в себе любовь к ближнему; хранить мир и спокойствие в своем семейном кругу; чистосердечно участвовать как в радостях, так и в скорбях всех своих домочадцев и всех знакомых; вспоминать почаще заповеди Божии, стараться исполнять их, равно как и постановления церковные; если возможно, несколько раз в год говеть и причащаться Св. Таин; соблюдать все четыре поста, а также — среду и пятницу; каждый праздник бывать у всенощной и у обедни; каждодневно читать утренние и вечерние молитвы и хоть несколько псалмов, а ежели время позволяет, то — главу из Евангелия и Посланий Апостольских. Кроме того, утром и вечером молиться о упокоении усопших и о спасении живущих и во главе сей молитвы с благоговением молиться о Государе Императоре и о всем Царствующем Доме. Если же какую-либо из сих обязанностей по каким-нибудь обстоятельствам не привелось бы исполнить, то укорять себя в этом, приносить чистосердечное раскаяние с твердым намерением впредь сего не делать; молиться и за тех, к кому питаешь какое-либо неудовольствие, так как это есть вернейшее средство к примирению о Христе. Вот сущность уроков, которые преподавал о. Макарий всякому жаждавшему от него назидания и поучения.
Отличительною чертою характера о. Макария была невыразимая любовь к ближнему. Когда он слышал о каком-либо несчастии, или скорби ближнего, или о каком-либо греховном падении, или о семейной ссоре и т. п., — то, как ни старался Старец скрывать свои чувства, всякому видно было, что он соскорбит скорбящим и всею душою соболезнует о них. Какою чистою любовью радовался он, когда с кем бы то ни было случалось что-либо достойное духовной радости! Один знакомый мне господин около двадцати лет жил врозь с женою; ненависть между супругами была взаимная; но, вследствие увещаний Старца, они сошлись и живут теперь так, как приведи Бог каждому жить. С каким восторгом батюшка рассказывал нам об этом, относя, разумеется, успех дела не к себе, а к Богу, не хотящему смерти грешника, и искренно воздавая хвалу Ему!…
Изумительно было спокойствие Старца в минуты его наставнической деятельности! Он с одинаковым терпением выслушивал нелепое суеверие и безумное вольнодумство, бессмысленную жалобу крестьянской женщины и замысловатую пытливость эмансипированной барыни, бесхитростный рассказ простолюдина и хитросплетенную фразу; ничто не могло возмутить его христианского терпения, его полного духовного спокойствия — все было покорено им в себе глубочайшему смирению. Это был истинный учитель нравственного богословия и духовного делания. Не цветисты были поучения его, но в них слышался дух, чувствовалась теплота; размягчалось самое ожесточенное сердце…
Накануне кончины о. Макария, 6 сентября, я удостоился с семейством моим принять от него последнее благословение. Благодетель наш благословил нас иконами. И вот последние, чуть слышно произнесенные слова его к нам:
— Помните Бога и смертный час; храните мир и любовь между собою и ко всем!
Быв лично свидетелем блаженной кончины праведника, я только то могу сказать: пошли Бог всякому сподобиться такого мирного, безмятежного преселения от временной жизни в вечную!…
— Это что-то необычайное! — сказал о. Архимандрит Моисей при перенесении усопшего из скитской церкви в монастырь. — Восемьдесят лет живу я на свете, а не видал таких светлых похорон. Это более походит на перенесение мощей, нежели на погребение.
«Праведницы во веки живут, и в Господе мзда их, и утешение их у Вышняго».
Да пребудет благословение Божие на сказании сем доброго мирского ученика и послушника великого старца нашего, отца Макария! Да растворит его Господь солью Своею, и да осолит оно сердце читателя во еже познавати силу Божию, в нашей человеческой немощи совершающуюся. Много, много жатвы на белеющих уже нивах Господних; да изведет Господин жатвы делателей Своих! Еще день, хотя и близкий к своему закату, но все день, и можно пока работать во славу Божию и на спасение душ человеческих. Скоро наступит ночь, когда уже престанет всякое делание. Благослови же, Господи, трудников Твоих Твоего единонадесятого часа!…
1861 год
Январь
Девица Р., благочестивая сама и из рода благочестивого, подверглась такому искушению, о котором если бы поведать современным нашим умникам, то легко было бы за сообщение это угодить в их глазах в «обскуранты». И выдумано же такое словечко, которое столь же чуждо и русской душе, и русской речи, как чужды им и сами изобретатели!… О подобном искушении православному христианину ведомо из жития Священномученика Киприана и святой мученицы девицы Иустины, память которых празднуется Церковью 2 октября. Девицу Р. подверг своему преследованию один молодой человек, который, видя, что все его усилия возбудить в ней к себе взаимность остаются тщетными, обратился к волхвованию и с помощью чародея стал наводить на нее бесовское обольщение. В наше время, с поражающим скорбное внимание духовного наблюдателя развитием силы бесовского спиритического учения, с новой энергией пробудились к действию адские силы, которые под своей властью столько веков содержали языческое человечество. Девица Р., предупрежденная своей верной служанкой о кознях того человека и начиная ощущать в себе действие вражеской силы, обратилась с теплой молитвой к Богу. В одну ночь верная ее служанка видит сон, что какой-то высокий монах плотного телосложения входит в комнату ее барышни, берет барышню за руку и выводит с собою, но уже в монашеской одежде. Вечером того дня, когда был виден этот сон, наш отец игумен Антоний, не будучи знаком с семейством Р., неожиданно посетил его. При вступлении его в дом Р. целая толпа бесов, видимых о. Антонию, напала на него, с бранью и угрозами воспрещая ему вход; но старец Божий не убоялся угрозы врагов рода человеческого и разогнал их Именем Божиим. Когда о. Игумен вошел к Р., то всеми было замечено, что мертвенная бледность покрывала лицо его. Служанка же в нем тотчас же узнала виденного ею во сне монаха. После этого посещения девица Р., почувствовав к батюшке полное духовное доверие, написала к нему письмо, в котором и открыла страшную историю своей жизни, прося духовной помощи. Старец понял, что для этой девицы одно спасение — удалиться в монастырь; но родные ее об этом и слышать не хотели. Отец Антоний стал усердно молиться о ней ко Господу и в то же время письмами своими укреплял ее в борьбе с невидимыми бесовскими силами, наведенными на нее чародеем. Через несколько времени о. Антоний посоветовал всему этому семейству отправиться в Н. монастырь, где должно было совершиться пострижение в монашество некоторых лиц. Предложение это было принято и, за молитвы старца, обряд пострижения произвел такое впечатление на мать девицы Р., что при выходе из церкви она неожиданно объявила свое согласие на вступление и дочери своей в монастырь. Теперь девица Р. находится в Т‑ском монастыре. Но чародей хвалился, что он вытащит ее и из обители. Действительно, юная послушница продолжала ощущать и в монастыре действие вражеской силы, не имея покоя ни днем ни ночью; и опять она находила себе подкрепление в молитвах и советах о. Антония. Совершенное же избавление от томительного вражеского искушения она получила чрез великого святителя, благодарение Богу, и поныне здравствующего Московского митрополита Филарета: он ей явился однажды во сне, прочел 60‑й псалом, велел ей повторять за ним стихи этого псалма и потом дал ей заповедь выучить его наизусть. Проснувшись, она почувствовала, что искушение, томившее ее в продолжение многих лет, совершенно отошло от нее.
Февраль
19-го сего месяца Россия вступила на новый путь — свободы. Волею Благочестивейшего, Самодержавнейшего Государя Императора Александра II Русский народ освобожден от крепостной зависимости. До сего дня он шел путем послушания и смирения; теперь — свободы и, по-видимому, без указания на необходимость сохранения за собой прежних христианских добродетелей. Во что может обратиться подобная свобода, мы видели уже на примере Франции и на других европейских государствах. Но то — Запад, а на западе что может быть, кроме царства тьмы? Мы — Восток; но и на востоке солнце также восходит и… заходит. Да не узрят очи мои царства тьмы!
Май
16-го. О. Архимандрит Моисей, ехавши с дачи, упал, по оплошности кучера, с таратайкой на бок и повредил в боку своем бывшим у него молитвенником ребра. Растирания и банки не доставили облегчения, так что 20-го и 21-го — Царские дни — не в силах был выходить в церковь.
20-го. Замечательное событие. Один из козельских жителей, узнав, что в Оптиной есть излишек запаса картофеля, покупал его под разными предлогами, как бы для себя по 3 ? копейки за меру, а между тем, как после обнаружилось, продавал его по 16 копеек за четверик (2 меры) и даже дороже нуждающимся для сажания на огородах. И так скупил и перепродал до ста четвертей. В ночь с 14-го на 15‑е дом его, за плутни против Богоматери, сгорел до основания… «Кто Тебя не ублажит, Пресвятая Дево!…»
Август
4‑го. День приснопамятный. Аз, грешный и непотребный иеромонах Евфимий, 4 августа 1831 года, пополудни в 4 часа, прибыл в сию святую обитель — Оптину Пустынь и с того числа нахожусь в ней безысходно. Тридцать лет исполнилось уже моего здесь пребывания! Увы мне, грешному! Скольких благодеяний удостоен я, по милосердию Господа нашего Иисуса Христа, чрез святых старцев сей обители, особенно же чрез отца Настоятеля, Архимандрита Моисея, моего главнейшего благодетеля и отца, и почивших иеромонахов — Льва и Макария, а также всех монашествующих в обители и в Скиту, терпящих немощи мои даже доселе! А что сотворил я им в благодарность за все их ко мне милости? Положил ли я хоть начало своему спасению? Увы, увы, увы!
Но слава и благодарение Господу Богу за все!
4 августа 1831 года прибыл в обитель сию.
24 июня 1835 года посвящен в стихарь.
В марте 1836 года пострижен в рясофор и определен указом в братство.
4 августа 1840 года пострижен в мантию.
18 июня 1843 года посвящен в иеродиаконы.
29 августа 1850 года посвящен в иеромонахи.
1859 года. Возложен крест для ношения на Владимирской ленте, бронзовый, учрежденный в память войны 1853–1856 года.
Но спасут ли мою окаянную душу в день он все эти милости, щедро на меня излиянные?.. Боже мой, Боже мой! Милостив буди мне, грешному!…
5 ноября
Пополудни в 3 часа почил о Господе иеродиакон Палладий на 78‑м году от роду. В Оптину он прибыл в 1814 году послушником из Площанской пустыни. Это был старец, якоже един от древних. 7 ноября совершено погребение многоболезненного тела его, по Литургии, отцом Архимандритом Моисеем (он же — духовник его) соборне: облачались 8 иеромонахов и 2 иеродиакона. К месту последнего упокоения почившего великого старца сопровождала вся монастырская и скитская братия.
1862 год
19 марта
Понедельник. Новолуние по святцам и явление необыкновенное. До 17 марта зима стояла довольно сурово; 17-го пополудни — оттепель; 18-го — тоже; 19-го — тучи и дожди при слабом западном ветре. В ночи с 12 часов под 20‑е число — страшная туча, проливной дождь, беспрерывная, ослепительная молния с сильными громовыми ударами. На Телячьем лугу ударом молнии раздробило на корню большой дуб. Явление по силе, грозности и по времени года неслыханное. Что предвещает оно? Знамение ли это только обители нашей? или же в лице ее для нашего Отечества и с ним всего мира? Кто проникнет в тайну сию? Без числа согрешихом, Господи; помилуй нас!
Апрель
21-го. Утром в 6 часов скончался с марта 1838 года многострадальный иеродиакон Мефодий на 65 году от рождения. Родом он был из польских шляхтичей, по имени Михаил Георгиев Скломбовский. 33‑х лет он определен был в число братства Оптиной Пустыни указом от 12 июня 1825 года. Прежде жил в Софрониевой пустыни и в Рыхловском монастыре. В 1838 году он был разбит параличом и в таком состоянии пребывал до самой смерти, не только с терпением, но и как бы с восторгом перенося свои многолетние страдания. Мученичество этого страдальца, соединенное с непередаваемым благодушием, весьма многим приносило великую душевную пользу. В почившем Божием угоднике неоднократно был замечаем внимательными и дар благодатной прозорливости.
Май
30-го. В 6 часов утра скончался рясофорный монах Николай Иванов Новацкий, из евреев; до крещения имя его было — Вульф Янкелев Абрамович. Он был келейником многострадального иеродиакона Мефодия, скончавшегося ровно 40 дней тому назад, 21 апреля, тоже в б часов утра. Совпадение замечательное, особенно если вспомнить, что монах Николай исполнял свои келейные обязанности при Мефодии не только с усердием, но и с великой о Господе к нему любовию.
16 июня
Последнее звено великой цепи, соединявшей меня с землею и ее привязанностями, оборвалось: сегодня, в субботу, в 10 часов утра, почил о Господе Настоятель Оптиной Пустыни, отец братства и мой благодетель, отец Архимандрит Моисей.
На этом месте оборвался и дневник иеромонаха Евфимия… Рассматривая другие монастырские рукописи, я нашел еще тетрадку, писанную, по-видимому, его же рукой, и в ней под 1866 годом та же рука начертала следующие строки:
«С ужасом христианское внимание останавливается пред тем, что стало твориться в мире и, в частности, в тех явлениях нездешней жизни, которым усвоено именование «спиритических». Впрочем, учение это не ново, и спириты не без основания относят начало спиритизма к глубокой древности. То, что прежде называлось некромантией, явилось ныне под именем спиритизма. Жрица древних мистерий известна была под именем пифии, волшебницы, колдуньи; жрец — под именем волхва, мага, знахаря; теперь они зовутся медиумами. Сущность дела осталась та же; переменились только названия, а заправитель его — все тот же змий древний, тот же «дух пытлив», которого изгнал св. апостол Павел и который боялся и трепетал за храм Артемиды Эфесской.
Мне доставлен перевод второго номера журнала «Revue spirite» 1866 года. Великий жрец спиритизма, как некоего нового откровения, Аллан-Кардек обмолвился наконец крупною новостью, вполне определяющею учение спиритизма как учения антихристова: он представил несколько бывших ему откровений о скором пришествии нового мессии. По словам духов, это будет не Иисус Христос, а особый посланник. Вот что говорили духи устами Аллан-Кардека: «Звезда нового верования, будущий мессия уже возрастает в неизвестности, но враги его содрогаются, и силы небесные колеблются. Вы спрашиваете: не будет ли новый мессия сам Иисус Назорянин? Какое вам дело, если одна и та же мысль будет принадлежностью того и другого? Если Богу угодно будет продлить нашу жизнь, вы услышите проповедь истинного евангелия Иисуса Христа от нового посланника. Перемена великая последует за проповедью этого благословенного чада. При звуке могучего его голоса люди различных вер подадут друг другу руки. Бесспорно, что ваша эпоха есть эпоха переходная, время всякого брожения, но она еще не достигла совершенной зрелости. Переделка человечества бережется для двадцатого столетия. Человек, призванный совершить это, еще не готов для исполнения этой миссии, но звезда его, украшенная венцом, взошла во Франции… Недавно она была видна в Африке. Путь ее заранее обозначен: порча нравов, различные бедствия, упадок веры будут ее предтечами… Тот, Кто умер на кресте, исполнил Свою миссию, но эта миссия возобновится чрез других духов из божественного сонмища. Это будет тот, о котором Иисус сказал: «Я пошлю вам духа истины». Честь и слава этому божественному посланнику, который восстановит заповеди Иисуса Христа, худо понятые и худо исполняемые. Честь и слава спиритизму, предшественнику мессии, разъясняющему все это! Верьте, братья, что только вы одни получаете эти сообщения; сохраняйте же их в тайне!…»
Боже, Господи! До чего все это страшно. Нужно родиться духовно слепым или быть неисцельно ослепленным диавольскою лестью, чтобы не слышать во всем этом сатанинском откровении голоса того, кто в последние дни мира, зная, что времени ему уже остается немного, в великой ярости явится «льстить живущия на земли», кто каждому из своих последователей «дает начертание на десней руце или на челах их» (Отк. 13:14,16)… «Змий, мудрейший всех зверей, сущих на земли», лучше нас, смертных, знает, что пророчества тайновидца идут прямо и непосредственно к нему, и вот, он является Аллан-Кардеку в образе Иоанна и ведет такую речь:
«Народы! Внимайте! Громкий голос слышится от одного края вселенной до другого. Голос этот есть предтеча, объявляющий явление духа истины, который грядет исправить стропотные пути, шествуя коими, человек заблудился, запутался в ложных софизмах. Читая Откровение Иоанна, вы часто спрашивали: что он хочет сказать? Как сбудутся эти недоуменные вещи? И ваш недоумевающий разум углублялся в мрачный лабиринт, из которого не мог выйти, ибо вы хотели понимать буквально то, что говорилось иносказательно. Теперь, когда наступило время исполниться части предсказаний, вы понемногу научитесь читать книгу, которой любимый ученик вверил то, что дано ему было увидеть. Впрочем, дурные переводы и ложные толкования будут еще несколько мешать вам. Но, настойчиво трудясь, вы наконец достигнете того, что станете понимать все, что теперь от вас сокрыто. Только знайте, что если Бог соизволяет, дабы запечатленное было для некоторых распечатано, то это делается не для того, чтобы разумение тайн оставалось в руках их бесплодным, а для того, чтобы они, неутомимые труженики, распахали необработанные земли; для того, наконец, чтобы благодатною росою освежили сердца, иссушенные гордостью, в которых добрые семена живого слова не пустили еще ростков из-за суетной их жизни… Вы, которые знаете всю цену времени, вы, которым законы вечной мудрости час от часу делаются яснее и яснее, — будьте в руках «всемогущего» послушным орудием, приносящим собою свет и плодотворность для тех душ, о которых Иисус сказал: «Имут уши и не слышат, имут очи и не видят».
Спиритизм, — продолжает мнимый Иоанн, — есть тот могущественный голос, который гремит во всех концах земли. Все его услышат!…»
Старцы наши, — так отмечено в найденной тетрадке, — в один голос предваряли нас и всех тех, кто хотел внимать их богомудрым речам, что возвещенная ныне всему миру, за исключением только деспотических стран Востока, свобода есть не что иное, как преддверие близ грядущего безначалия, плодов которого не минует ни одна страна, ни одни народ. Свобода без Господа Иисуса Христа, основанная на одном только лжеименном разуме, есть свобода беспрепятственного разлития зла, есть свобода падшего Денницы. Во времена же безначалия должен явиться и «сын погибели», имя же ему — антихрист.
От составителя
Заканчивая малый труд, основанием которому послужил дневник Оптинского иеромонаха Евфимия, об одном прошу и молю боголюбивого моего читателя: если только сказанное в книге этой найдет отзвук в его сердце, то да помянет он в молитве своей к Творцу всяческих грешное имя Сергея Нилуса.
Оптина Пустынь
28 апреля 1909 года
[23] Этот признак беснования — причинная его зависимость от чтимых церковных праздников — не следовало бы упускать из виду современникам моим, ополчающимся в Государственном совете против праздников: не познают ли они, какому духу этим служат. — Прим. сост.
[24] Эта опытность и мудрость с особенной силой сказалась в письмах старца Макария к монашествующим и мирским, изданных Оптиной Пустынью.
Комментировать