Николай Гоголь
Театральный разъезд

Сени театра. С одной сто­роны видны лест­ницы, веду­щие в ложи и гале­реи; посре­дине вход в кресла и амфи­те­атр, с дру­гой сто­роны — выход. Слы­шен отда­лен­ный гул рукоплесканий.

Автор пьесы¹ (выходя). Я вырвался, как из омута! Вот, нако­нец, и крики, и руко­плес­ка­нья! Весь театр гре­мит!.. Вот и слава! Боже, как бы заби­лось назад тому лет семь, восемь мое сердце! как бы встре­пе­ну­лось все во мне! Но это было давно. Я был тогда молод, дерз­но­мыс­лен, как юноша. Благ про­мысл, не дав­ший вку­сить мне ран­них вос­тор­гов и хвал! Теперь… Но разум­ный холод лет умуд­рит хоть кого. Узна­ешь, нако­нец, что руко­плес­ка­нья еще не много зна­чат и готовы слу­жить всему награ­дой: актер ли постиг­нет всю тайну души и сердца чело­века, тан­цор ли добьется уме­нья выво­дить вен­зеля ногами, фокус­ник ли — всем им гре­мит руко­плес­ка­нье! Голова ли думает, сердце ли чув­ствует, зву­чит ли глу­бина души, рабо­тают ли ноги, или руки пере­вер­ты­вают ста­каны — все покры­ва­ется рав­ными плес­ками. Нет, не руко­плес­ка­ний я бы теперь желал: я бы желал теперь вдруг пере­се­литься в ложи, в гале­реи, в кресла, в раек, про­ник­нуть всюду, услы­шать все мне­нья и впе­чат­ле­нья, пока они еще дев­ственны и свежи, пока еще не поко­ри­лись тол­кам и суж­де­ньям зна­то­ков и жур­на­ли­стов, пока каж­дый под вли­я­нием сво­его соб­ствен­ного суда. Мне это нужно: я комик. Все дру­гие про­из­ве­де­ния и роды под­ле­жат суду немно­гих, один комик под­ле­жит суду всех; над ним вся­кий зри­тель уже имеет право, вся­кого зва­ния чело­век уже ста­но­вится судьей его. О, как бы хотел я, чтобы каж­дый ука­зал мне мои недо­статки и пороки! Пусть даже посме­ется надо мной, пусть недоб­ро­же­ла­тель­ство пра­вит устами его, при­стра­стье, него­до­ва­нье, нена­висть — все, что угодно, но пусть только про­из­не­сутся эти толки. Не может без при­чины про­из­не­стись слово, и везде может заро­ниться искра правды. Тот, кто решился ука­зать смеш­ные сто­роны дру­гим, тот дол­жен разумно при­нять ука­за­ния, сла­бых .и смеш­ных соб­ствен­ных сто­рон. Попро­бую, оста­нусь здесь в сенях во все время разъ­езда. Нельзя, чтобы не было тол­ков о новой пьесе: чело­век под вли­я­нием пер­вого впе­чат­ле­ния все­гда жив и спе­шит им поде­литься с дру­гим. (Отхо­дит в сто­рону. Пока­зы­ва­ются несколько при­лично оде­тых людей; один гово­рит, обра­ща­ясь к дру­гому.) Вый­дем лучше теперь: играться будет незна­чи­тель­ный воде­виль². (Оба уходят.)

Два comme il faut³, плот­ного свой­ства, схо­дят с лестницы.

Пер­вый comme il faut. Хорошо, если бы поли­ция не далеко ото­гнала мою карету. Как зовут эту моло­день­кую актрису, ты не знаешь?

Вто­рой comme il faut. Нет, а очень недурна.

Пер­вый comme il faut. Да, недурна; но все чего-то еще нет. Да, реко­мен­дую: новый ресто­ран: вчера нам подали све­жий зеле­ный горох (целует концы паль­цев) — пре­лесть! {Ухо­дят оба.)

Бежит офи­цер, дру­гой удер­жи­вает его за руку.

Дру­гой офи­цер. Да останемся.

Пер­вый офи­цер. Нет, брат, на воде­виль и кала­чом не зама­нишь. Знаем мы эти пьесы, кото­рые даются на закуску: лакеи вме­сто акте­ров, а жен­щины — урод на уроде. (Ухо­дит.)

Свет­ский чело­век, щего­ле­вато оде­тый (сходя с лест­ницы). Плут порт­ной, пре­тесно сде­лал мне пан­та­лоны, все время было страх неловко сидеть. За это я наме­рен еще про­во­ло­чить его, и годика два не заплачу дол­гов. (Ухо­дит.)

Тоже свет­ский чело­век, поплот­нее (гово­рит с живо­стью дру­гому). Нико­гда, нико­гда, поверь мне, он с тобою не сядет играть. Меньше как по пол­то­раста руб­лей роберт он не играет. Я знаю это хорошо, потому что шурин мой, Паф­ну­тьев, вся­кий день с ним играет.

Автор пьесы (про себя). И все еще никто ни слова о комедии.

Чинов­ник сред­них лет (выходя с рас­то­пы­рен­ными руками). Это про­сто чёрт знает что такое!.. Эта­кое!.. эта­кое!.. Это ни на что не похоже. (Ушел.)

Гос­по­дин, несколько без­за­бот­ный насчет лите­ра­туры (обра­ща­ясь к дру­гому). Ведь это, однако ж, кажется, перевод?

Дру­гой. Поми­луйте, что за пере­вод! Дей­ствие про­ис­хо­дит в Рос­сии, наши обы­чаи и чины даже.

Гос­по­дин без­за­бот­ный насчет лите­ра­туры. Я помню, однако ж, было что-то на фран­цуз­ском, не совсем в этом роде. (Оба уходят.)

Один из двух зри­те­лей (тоже выхо­дя­щих вон). Теперь еще ничего нельзя знать. Погоди, что ска­жут в жур­на­лах, тогда и узнаешь.

Две бекеши (одна дру­гой). Ну, как вы? Я бы желал знать ваше мне­ние о комедии.

Дру­гая бекеша (делая зна­чи­тель­ные дви­же­ния губами). Да, конечно, нельзя ска­зать, чтобы не было того… в своем роде… Ну, конечно, кто ж про­тив этого и стоит, чтобы опять не было и… где ж, так ска­зать… а впро­чем… (Утвер­ди­тельно сжи­мая губами.) Да, да! (Ухо­дят.)

Автор (про себя). Ну, эти пока еще не много ска­зали. Толки, однако же, будут: я вижу, впе­реди горячо раз­ма­хи­вают руками.

Два офи­цера.

Один. Я еще нико­гда так не смеялся.

Дру­гой. Я пола­гаю: отлич­ная комедия.

Пер­вый. Ну, нет, посмот­рим еще, что ска­жут в жур­на­лах: нужно под­верг­нуть суду кри­тики… Смотри, смотри! (Тол­кает его под руку.)

Вто­рой. Что?

Пер­вый (ука­зы­вая паль­цем на одного из двух иду­щих по лест­нице). Литератор!

Вто­рой (тороп­ливо). Который?

Пер­вый. Вот этот. Чш! послу­шаем, что будут говорить.

Вто­рой. А дру­гой кто с ним?

Пер­вый. Не знаю: неиз­вестно, какой чело­век. (Оба офи­цера посто­ра­ни­ва­ются и дают им место.)

Неиз­вестно какой чело­век. Я не могу судить отно­си­тельно лите­ра­тур­ного досто­ин­ства; но мне кажется, есть ост­ро­ум­ные заметки. Остро, остро.

Лите­ра­тор. Поми­луйте, что ж тут ост­ро­ум­ного? Что за низ­кий народ выве­ден, что за тон? Шутки самые плос­кие; про­сто даже сально!

Неиз­вестно какой чело­век. А, это дру­гое дело. Я и говорю: в отно­ше­нии лите­ра­тур­ного досто­ин­ства я не могу судить; я только заме­тил, что пьеса смешна, доста­вила удовольствие.

Лите­ра­тор. Да и не смешна. Поми­луйте, что ж тут смеш­ного и в чем удо­воль­ствие? Сюжет неве­ро­ят­ней­ший. Все несо­об­раз­но­сти; ни завязки, ни дей­ствия, ни сооб­ра­же­ния никакого.

Неиз­вестно какой чело­век. Ну, да про­тив этого я и не говорю ничего. В лите­ра­тур­ном отно­ше­нии так, в лите­ра­тур­ном отно­ше­нии она не смешна; но в отно­ше­нии, так ска­зать, со сто­роны в ней есть…

Лите­ра­тор. Да что же есть? Поми­луйте, и этого даже нет! Ну, что за раз­го­вор­ный язык? Кто гово­рит этак в выс­шем обще­стве? Ну, ска­жите сами, ну, гово­рим ли мы с вами, этак?

Неиз­вестно какой чело­век. Это правда; это вы очень тонко заме­тили. Именно, я вот сам про это думал: в раз­го­воре бла­го­род­ства нет. Все лица, кажется, как будто не могут скрыть низ­кой при­роды своей — это правда.

Лите­ра­тор. Ну, а вы еще хвалите!

Неиз­вестно какой чело­век. Кто ж хва­лит? я не хвалю. Я сам теперь вижу, что пьеса — вздор. Но ведь вдруг нельзя же этого узнать, я не могу судить в лите­ра­тур­ном отно­ше­нии. (Оба уходят.)